Мастера детектива. Выпуск 2 [Дэшил Хэммет] (fb2) читать онлайн

Мастера детектива. Выпуск 2

Дэшил Хэммет Стеклянный ключ

Глава первая. ТРУП НА КИТАЙСКОЙ УЛИЦЕ

I

Зеленые кости закувыркались по зеленому сукну, ударились о борт стола и отскочили назад. Одна сразу же остановилась, на ее верхней грани было шесть белых крапинок – два ровных рядка. Другая покатилась к центру. Когда она замерла, на ней белела одна–единственная точка.

Нед Бомонт тихо хмыкнул. Счастливчики собрали со стола деньги.

Гарри Слосс сгреб кости широкой волосатой рукой и подбросил их на ладони.

– Ставлю четвертной. – Он швырнул на стол две бумажки.

– Задайте ему жару, ребята, – сказал Нед Бомонт. – А мне пора подзаправиться. – Он пересек бильярдную и в дверях столкнулся с Уолтером Айвенсом. – Привет, Уолт! – Нед кивнул и хотел пройти, но Айвенс схватил его за локоть.

– Т–т–ы г–г–говорня с П–п–полем? – Когда Айвенс произнес «П–п–полем», с его губ брызнула тонкая струйка слюны.

– Я как раз иду к нему. – Голубые глаза на круглом белом лице Айвенса было заблестели, но Нед, сузив глаза, добавил: – Особенно ни на что не рассчитывай. Вот если бы ты мог немного обождать…

У Айвенса дрогнул подбородок.

– Н–н–о она д–д–должна родить в с–с–следующем месяце.

В темных глазах Неда промелькнуло удивление. Он высвободил свой локоть из руки коротышки Айвенса и отступил. Уголок рта под черными усиками дернулся.

– Сейчас трудное время, Уолт… В общем, лучше ни на что не рассчитывать до ноября. – Его глаза опять стали узкими и настороженными.

– Н–но, если т–ты ему с–скажешь…

– Я ему объясню все в самом наилучшем виде. Да ты ведь знаешь, он бы для тебя все сделал, но только сейчас у него самого положение не из легких. – Нед пожал плечами, лицо его помрачнело, лишь блестящие глаза попрежнему смотрели зорко и настороженно.

Айвенс облизнул губы и часто заморгал, потом глубоко вздохнул и, прижав руки к груди, попросил:

– Иди, я п–подожду т–тебя з–здесь.

II

Закурив тонкую, в зеленых крапинках сигарету, Нед Бомонт пошел наверх. На площадке второго этажа у портрета губернатора он свернул в коридор и постучал в широкую дубовую дверь в самом его конце.

Услыхав «Войдите!», он толкнул дверь и вошел.

Поль Мэдвиг был один. Он стоял у окна спиной к двери, руки в карманах брюк, и смотрел вниз на темную Китайскую улицу.

– А, вот и ты! – не спеша повернувшись, сказал он.

Полю Мэдвигу было сорок пять лет. Такой же высокий и крепкий, как Нед, он был фунтов на сорок тяжелее. Крупные, грубоватые черты румяного, по–своему красивого лица обрамляли светлые, гладко зачесанные волосы, разделенные посередине пробором. Одевался он, пожалуй, слишком франтовато, но костюмы его всегда были отлично сшиты, и он умел их носить.

Нед закрыл дверь.

– Одолжи мне денег, – попросил он.

Мэдвиг вынул из внутреннего кармана большой коричневый бумажник.

– Сколько?

– Пару сотен.

Мэдвиг дал ему одну стодолларовую бумажку, пять двадцатидолларовых и спросил:

– Кости?

– Да. – Нед положил деньги в карман. – Спасибо.

– Давненько ты не выигрывал, а? – Мэдвиг опять засунул руки в карманы брюк.

– Не так уж давно – месяц или полтора.

Мэдвиг улыбнулся:

– Срок немалый.

– Только не для меня. – В голосе Неда послышалось легкое раздражение.

Мэдвиг побренчал в кармане монетами.

– Как сегодня, крупная игра? – Он присел на угол стола и посмотрел на свои блестящие ботинки.

Нед с любопытством взглянул на белокурого Мэдвига и покачал головой.

– По мелочи. – Он подошел к окну. Над домами напротив нависло тяжелое, черное небо. Пройдя за спиной Мэдвига к телефону, Нед набрал номер.

– Привет, Верни, это Нед. Почем сегодня Пегги О'Тул?.. И это все?.. Ладно, поставь за меня по пятьсот в каждом… Еще бы… Бьюсь об заклад, что будет дождь, а если так, она как пить дать обштопает Крематория… Ладно, заметано. Я согласен, давай подороже… Пока!.. – Он положил трубку и снова повернулся к Мэдвигу.

– Почему бы тебе не переждать, раз уж ты попал в полосу невезенья? – спросил Мэдвиг.

Нед ухмыльнулся.

– Так будет еще хуже, – только затянет дело. Мне бы и сейчас не надо распыляться, а поставить все полторы тысячи в одном заезде. Проиграл бы – и дело с концом.

Мэдвиг засмеялся и поднял голову.

– Для этого надо характер иметь и выдержку.

Уголки губ Неда, а за ними и усики поползли вниз.

– А я смогу выдержать все, что надо, – ответил он на пути к двери.

Он уже взялся за ручку, когда раздался серьезный голос Мэдвига:

– Да, пожалуй, ты сможешь, Нед.

Нед обернулся.

– Что смогу? – спросил он раздраженно.

Мэдвиг перевел взгляд на окно.

– Все выдержать.

Нед пристально посмотрел на отвернувшегося Мэдвига. Тот неловко поежился под его взглядом и опять забренчал монетами в кармане. Тогда Нед изобразил на лице величайшее недоумение.

– Кто? Я?

Мэдвиг покраснел, привстал со стола и шагнул к Неду.

– Иди ты к черту, – сказал он.

Нед рассмеялся.

Застенчиво ухмыльнулся и Мэдвиг. Потом он вытер лицо платком с зеленой каймой и спросил:

– Почему ты не заходишь? Ма вчера сказала, что не видела тебя почти месяц.

– Может быть, забегу на этой неделе, как–нибудь вечерком.

– Обязательно, ты же знаешь, как она тебя любит. Приходи ужинать. – Мэдвиг спрятал платок.

Следя за Мэдвигом уголком глаза, Нед снова медленно двинулся к двери. Уже положив ладонь на дверную ручку, он спросил:

– Ради этого ты хотел меня видеть?

Мэдвиг нахмурился.

– Да, то есть… – Он откашлялся. – Ну… в общем, есть кое–что еще. – Наконец ему удалось справиться со своим смущением, он снова заговорил уверенно: – Ты больше меня понимаешь в таких вещах. В среду день рождения мисс Генри. Как ты думаешь, что мне ей подарить?

Нед отпустил ручку. Когда он опять стоял перед Мэдвигом, – в его глазах уже не было удивления. Выпустив облако дыма, он спросил:

– Они что–нибудь устраивают?

– Да.

– Тебя пригласили?

Мэдвиг покачал головой.

– Нет, но я там обедаю завтра вечером.

Нед посмотрел на сигару, потом снова поднял глаза на Мэдвига.

– Ты хочешь поддержать сенатора, Поль?

– Да, наверное, мы его поддержим.

Когда Нед задал следующий вопрос, улыбка его была такой же сладкой, как и голос:

– Зачем?

Мэдвиг улыбнулся.

– Если мы его поддержим, он в два счета победит Роуна, а тогда с его помощью мы без сучка без задоринки протащим весь наш список.

Нед затянулся и все так же сладко спросил:

– Без тебя, – он сделал ударение на местоимении, – смог бы без тебя сенатор проскочить на этот раз?

– Ни за что, – уверенно сказал Мэдвиг.

После небольшой паузы Нед снова задал вопрос:

– Он это знает?

– Уж кому это и знать, как не ему? А если бы и не знал… Да что с тобой, Нед? Какого черта!

Нед презрительно усмехнулся.

– Если бы он не понимал, тебя бы туда завтра не пригласили?

– Да что с тобой, Нед? Какого черта! – нахмурившись, повторил Мэдвиг.

Нед вынул изо рта сигару. Ее кончик был изжеван.

– Да нет, все в порядке. – На его лице появилось задумчивое выражение. – Ты считаешь, что нашему списку нужна его поддержка?

– Поддержка никогда не помешают, – небрежно бросил Мэдвиг. – Конечно, мы и без его помощи справились бы.

– Ты ему что–нибудь обещал?

Мэдвиг поджал губы.

– Все уже улажено.

Нед побледнел и опустил голову. Глядя на Мэдвига исподлобья, он сказал:

– Брось его, Поль. – Голос его звучал хрипло, приглушенно. – Пускай тонет.

Мэдвиг подбоченился.

– Вот это да, черт возьми! – удивленно воскликнул он.

Нед подошел к столу и тонкими дрожащими пальцами положил тлеющий кончик сигары в медную чеканную чашу.

Мэдвиг с нежностью смотрел ему в спину. Затем, когда тот повернулся, спросил:

– Что на тебя находит, Нед? То вроде все в порядке, то без всякой причины ты лезешь в бутылку.

Нед поморщился.

– Ладно, забудь об этом, – сказал он и тут же снова набросился на Мэдвига: – Ты думаешь, он будет плясать под твою дуду, когда его переизберут?

– Я с ним управлюсь. – В голосе Мэдвига была уверенность.

– Может быть, и так, но только не забывай, что ему ни разу в жизни не приходилось проигрывать.

Мэдвиг согласно кивнул.

– Конечно, вот поэтому нам и надо его держаться.

– Нет, Поль, – убеждал Нед. – Совсем наоборот. Ты сам подумай как следует, пошевели, мозгами. Скажи, эта красотка блондинка, его дочка, крепко подцепила тебя на крючок?

– Я собираюсь жениться на мисс Генри, – сказал Мэдвиг.

Нед округлил губы, как бы собираясь присвистнуть, но так и не свистнул. Его глаза сузились.

– Это одно из условий сделки?

Мэдвиг хитро ухмыльнулся.

– Кроме тебя и меня, об этом никто не знает.

На впалых щеках Неда выступили красные пятна. Он улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой.

– На меня ты можешь положиться, – сказал он, – я трепаться не буду. Но мой тебе совет: если тебе этого действительно так хочется, заставь их составить письменное обязательство, заверить его у нотариуса и внести солидную сумму в обеспечение неустойки, а того лучше – требуй, чтобы свадьбу сыграли до выборов. Тогда ты хоть будешь уверен в своем фунте мяса или… сколько она там весит?

Мэдвиг переступил с ноги на ногу. Не поднимая на Неда глаз, он сказал:

– Не понимаю, какого черта ты говоришь о сенаторе как о каком–нибудь бандюге. Он джентльмен и…

– Вот именно. Ты можешь прочесть об этом в журнале «Пост»: «Один из немногих аристократов, оставшихся на американской политической арене». И дочка его – аристократка. Поэтому я тебя и предупреждаю: пришей рубашку к брюкам, когда пойдешь к ним, а не то вернешься без штанов. Ты для них низшая форма животной жизни, и правила этики на тебя не распространяются.

Мэдвиг вздохнул.

– Брось, Нед. Чего ты так…

Но Нед что–то вспомнил. Глаза его злобно засверкали. Генри тоже аристократ, и ты, вероятно, именно поэтому запретил Опаль с ним хороводиться. А что получится, когда ты женишься на его сестре и он твоей дочери станет родственничком? Тогда он будет вправе снова к ней подкатиться?

Мэдвиг зевнул.

– Ты меня не так понял, Нед, – сказал он. – Я тебя обо всем этом не спрашивал. Я только хотел посоветоваться насчет подарка для мисс Генри.

Нед помрачнел.

– У тебя с ней далеко зашло? – спросил он бесстрастно.

– Заходить–то нечему. Я там был, наверное, раз шесть, к сенатору приходил. Иногда видел ее, иногда нет, кругом всегда люди, «здравствуйте» или «до свидания», вот и все. У меня как–то еще не было случая поговорить с ней.

На секунду в глазах Неда вспыхнули веселые огоньки. Он пригладил усики ногтем большого пальца и спросил:

– Завтра ты первый раз там обедаешь?

– Да, хотя думаю – не в последний.

– А на день рождения тебя не пригласили?

– Нет. – Мэдвиг заколебался. – Еще нет.

– Тогда мой совет тебе вряд ли понравится.

– А все–таки? – спросил Мэдвиг с бесстрастным лицом.

– Не дари ей ничего.

– А, иди ты!

Нед пожал плечами.

– Дело твое. Ты спросил – я ответил.

– Но почему?

– Подарки дарят только в том случае, если уверены, что они будут приняты с удовольствием.

– Но ведь все любят их получать…

– Конечно, но здесь дело сложнее. Когда ты кому–нибудь что–нибудь даришь, ты как бы во всеуслышание заявляешь: я, мол, уверен, что этому человеку приятно получить от меня подарок.

– Я тебя понял. – Мэдвиг встал, потер рукой подбородок и нахмурился. – Наверное, ты прав. – Затем его лицо просветлело. – Но будь я проклят, если упущу этот случай.

– Хорошо, – быстро сказал Нед. – Ну тогда цветы или что–нибудь в этом роде.

– Цветы? О Господи… Да я хотел…

– Конечно, ты хотел подарить машину или пару ярдов жемчуга. Позже тебе еще представится такая возможность. Начни пока с небольшого.

Мэдвиг поморщился.

– Ты прав, Нед. В этих вещах ты лучше разбираешься. Так, значит, цветы.

– И не очень много, – бросил Нед и, не переводя дыхания, продолжал: – Уолт Айвенс повсюду трезвонит, что ты, мол, должен выцарапать его брата из тюрьмы.

– Так пусть знает: Тим не выйдет до конца выборов.

– Ты допустишь, чтобы был суд?

– Да, – сказал Мэдвиг и с раздражением добавил: – Ты отлично знаешь, что я ничего не могу поделать. Уладить эту историю сейчас, когда мы хотим переизбрать своих кандидатов, когда все женские клубы и организации и так готовы нам глотку перегрызть, – нет уж, лучше камень на шею – и в воду.

Нед криво усмехнулся:

– Что–то нас не очень–то беспокоили женские клубы, пока мы не связались с аристократами.

– А теперь беспокоят. – Глаза Мэдвига потемнели, стали непроницаемыми.

– Жена Тима родит в следующем месяце, – сказал Нед.

Мэдвиг шумно и нетерпеливо вздохнул.

– Мало мне без того хлопот, – пожаловался он. – Почему они об этих вещах не думают заранее, прежде чем попадут в беду? Нет у них мозгов, ни у одного из них нет.

– Зато у них есть голоса.

– В этом–то все и дело, – проворчал Мэдвиг. Он сердито уставился в пол, потом опять поднял голову. – Как только голоса будут подсчитаны, мы о нем позаботимся, а до тех пор ничего не выйдет.

– Ребятам это не нравится, – заметил Нед, искоса поглядывая на Мэдвига. – С мозгами там они или без мозгов, но они привыкли, чтоб о них заботились.

Мэдвиг сжал челюсти.

– Ну и что? – Его глаза, круглые, темно–синие, неотрывно следили за глазами Неда.

Улыбаясь, Нед ответил ровным голосом:

– Ты сам знаешь, не очень много надо, чтобы они начали говорить, что пока ты не спутался с сенатором, все было иначе.

– Дальше.

Нед продолжал тем же ровным голосом, с той же улыбкой:

– А начав с этого, они быстро допрут, что Шед О'Рори до сих пор заботится о своих ребятах.

Мэдвиг, слушавший его очень внимательно, сказал: – Я знаю, что могу на тебя положиться, Нед, и уверен, что ты сумеешь заткнуть болтунам рот.

Некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза. Прервал молчание Нед:

– Если мы позаботимся о жене Тима и о его ребенке, это поможет.

– Правильно. – Мэдвиг опустил подбородок, и глаза его посветлели. – Проследи за этим. Хорошо? Пусть они ни в чем не нуждаются.

III

Уолтер Айвенс ждал Неда Бомонта внизу. Глаза его блестели надеждой.

– Ну, чт–то он с–сказал?

– Ничего не выйдет, как я и говорил. После выборов будет сделано все, чтобы Тим вышел, а пока придется обождать.

Уолтер Айвенс уныло опустил голову, у него вырвался хриплый, низкий звук.

Нед положил ему на плечо руку.

– Не повезло. Никто лучше Пояя этого не понимает, но сейчас он ничего не может сделать. Он просил передать, чтобы она не оплачивала счетов. Посылайте их ему – за квартиру, магазины, доктора и больницу.

Уолтер Айвенс резко вскинул голову и обеими руками схватил руку Неда. Его глаза увлажнились.

– Черт в–возьми, это здорово. Но хотелось бы, чтобы он п–помог Т–тиму.

– Ну, может, еще подвернется случай. – Нед высвободил руку, сказал: – Еще увидимся, – и, обойдя Айвенса, пошел к бильярдной.

В бильярдной никого не было.

Нед взял шляпу и пальто и вышел на улицу. Серые косые струйки дождя поливали асфальт. Нед улыбнулся.

– Давайте, давайте, милашки! Заработайте мне мои три тысячи двести пятьдесят долларов!

Он вернулся в холл и вызвал такси.

IV

Нед Бомонт отдернул руки от трупа и поднялся. Голова убитого сползла с обочины, и свет фонаря на углу улицы упал на его лицо. Убитый был молод. На лице его застыла маска гнева, еще подчеркнутая темным рубцом, наискось пересекавшим лоб от брови до светлых вьющихся волос.

Нед огляделся. По одну сторону как будто бы никого не было. По другую – за пару кварталов, у клуба «Бревенчатая хижина», – из машины вылезли два человека. Они оставили автомобиль у дверей и вошли внутрь.

Несколько секунд Нед рассматривал автомобиль, затем резко вскинул голову, посмотрел в другую сторону и вдруг стремительно прыгнул в тень ближайшего дерева. Он тяжело дышал, и хотя на лбу его поблескивали капельки пота, он вздрогнул и поднял воротник пальто.

Нед простоял в тени полминуты, держась рукой за дерево, затем направился решительно к «Бревенчатой хижине». Он шагал все быстрее и уже почти бежал, пригнувшись вперед, когда заметил на другой стороне улицы человека, идущего ему навстречу. Он тут же сбавил шаг. Человек на противоположной стороне, не успев поравняться с Недом, вошел в дом. Когда Нед подошел к «хижине», он уже взял себя в руки, хотя и был бледнее обычного. Не останавливаясь, он взглянул на пустой автомобиль, взбежал по ступенькам, освещенным двумя фонарями, и вошел в клуб.

Из гардероба вышли Гарри Слосс и еще кто–то. В середине холла они остановились и одновременно сказали:

– Привет, Нед.

Слосс добавил:

– Я слышал, ты огреб сегодня на Пегги О'Тул.

– Да.

– И много?

– Три двести.

Слосс облизнулся.

– Неплохо. Наверно, не прочь сегодня поиграть?

– Позже, может быть. Поль здесь?

– Не знаю. Мы только что пришли. Особенно не задерживайся. Я обещал своей девчонке, что вернусь пораньше.

– Хорошо. – Нед направился к вешалке. – Поль здесь? – спросил он у гардеробщика.

– Да, пришел минут десять назад.

Нед посмотрел на часы. Половина десятого. Он поднялся на второй этаж. Мэдвиг в вечернем костюме сидел у стола, держа, руку на телефоне.

Увидев Неда, он отдернул руку и спросил:

– Как дела, Нед? – Его большое красивое лицо было румяно и спокойно.

– Бывает хуже, – сказал Нед, закрывая за собой дверь. Он сел на стул возле Мэдвига. – Как прошел обед у Генри?

В уголках глаз Мэдвига появились веселые морщинки.

– Бывает хуже.

Нед обрезал кончик сигары. Не поднимая головы, он взглянул на Мэдвига.

– Тейлор там был? – Его спокойный голос как–то не вязался с дрожащими руками.

– На обеде его не было. Почему ты спрашиваешь?

Нед вытянул ноги, откинулся поудобнее на стуле и небрежно махнул рукой, в которой держал сигару.

– Он мертв. Лежит в канаве, на улице, неподалеку отсюда.

– Вот как? – невозмутимо откликнулся Мэдвиг.

Нед наклонился вперед. На его худых щеках выступили желваки. Сигара, тонко хрустнув, переломилась в его пальцах.

– Ты понял, что я сказал? – спросил он раздраженно.

Мэдвиг неторопливо кивнул.

– Ну?

– Что ну?

– Его же убили.

– Ну и что? Ты что хочешь, чтобы я забился в истерике? – спросил Мэдвиг.

Нед выпрямился.

– Так вот – мне звонить в полицию?

Мэдвиг вскинул брови.

– А что – они не знают?

Нед в упор смотрел на Мэдвига.

– Когда я его увидел, вокруг не было ни души. Прежде чем что–то предпринять, я хотел поговорить с тобой. Значит, я могу сказать, что нашел его?

Мэдвиг опустил брови.

– А почему бы и нет? – сказал он безразлично.

Нед встал, сделал два шага к телефону, остановился и снова повернулся к Мэдвигу. Медленно, подчеркивая слова, он произнес:

– Шляпы его там не было.

– Она ему теперь не понадобится. – Мэдвиг нахмурился. – Ну и дурак же ты, Нед, черт тебя побери!

– Один из нас наверняка дурак – это точно, – сказал Нед и пошел к телефону.

V

Убийство Тейлора Генри. На Китайской улице обнаружен труп сына сенатора

Вчера вечером в начале одиннадцатого на Китайской улице близ Памела–авеню был найден мертвым Тейлор Генри, 26 лет, сын сенатора Ральфа Бэнкрофта Генри. Предполагают, что он стал жертвой грабителей.

Следователь Уильям Дж. Хупс заявил, что смерть молодого Генри наступила в результате пролома черепа и сотрясения мозга, явившихся следствием удара затылком об угол тротуара, после того как он был сбит ударом в лоб, нанесенным дубинкой или иным тупым предметом.

Первым, очевидно, обнаружил труп Нед Бомонт, проживающий в доме э914 по Рэндал–авеню, который тут же пошел в клуб «Бревенчатая хижина», находящийся за два квартала от места происшествия, чтобы позвонить об этом в полицию. Однако до того, как ему удалось связаться с управлением, тело нашел полицейский Майкл Смит, который и сообщил о происшествии.

Начальник полиции Фредерик М. Рейни немедленно отдал распоряжение о задержании всех подозрительных лиц в городе и заявил, что полиция найдет убийцу или убийц, чего бы это ни стоило.

Родственники Тейлора Генри показали, что он вышел из дому около половины десятого и…

Нед отложил газету, допил оставшийся в чашке кофе, поставил чашку с блюдцем на столик рядом с кроватью и откинулся на подушки. Лицо у него было бледное и утомленное. Он натянул одеяло до шеи, заложил руки за голову и мрачно уставился на гравюру в простенке между окнами спальни.

Полчаса Нед лежал неподвижно, шевелились только веки. Потом он снова взял газету и еще раз прочел статью. Чем дальше он читал, тем более недовольным становилось его лицо. Отложив газету, он поднялся с кровати, медленно и лениво накинул черно–коричневый с мелким узором халат поверх белой пижамы, облегающей его худое тело, всунув ноги в коричневые домашние туфли и, слегка покашливая, вышел в столовую.

Это была большая комната в старинном стиле, с высоким потолком, широкими окнами, с огромным зеркалом над камином и обитой красным плюшем мебелью. Вынув из шкатулки на столе сигару, он сел в огромное кресло. Ноги его покоились в квадратном пятне позднего утреннего солнца, а дым сигары, подплывая к солнечному лучу, внезапно становился густым и плотным. Нед нахмурился и, вынув сигару, стал покусывать ногти.

В дверь постучали. Он настороженно выпрямился.

– Войдите!

Вошел официант в белой куртке.

– А, это вы! – протянул Нед разочарованно и опять откинулся на красный плюш кресла.

Официант прошел в спальню, вышел оттуда с подносом грязной посуды и удалился. Нед швырнул окурок в камин и направился в ванную. Когда он вымылся, побрился и оделся, его походка обрела обычную живость, а лицо посвежело.

VI

Было около полудня, когда Нед Бомонт, пройдя восемь кварталов, подошел к бледно–серому многоквартирному дому на Линк–стрит. Нажав кнопку, он подождал, пока щелкнет дверной замок, вошел в вестибюль и поднялся лифтом на седьмой этаж.

Он позвонил в шестьсот одиннадцатую квартиру. Дверь тут же распахнулась. На пороге стояла миниатюрная девушка лет девятнадцати с темными сердитыми глазами и бледным сердитым лицом.

– Привет! – она улыбнулась и приветливо махнула рукой, как бы извиняясь. Голос у нее был тонкий и пронзительный. Она была в меховой шубке, без шляпы. Коротко остриженные блестящие волосы черным шлемом лежали на ее круглой головке. В ушах девушки поблескивали сердоликовые сережки. Она отступила назад, пропуская его в прихожую.

– А Берни уже встал? – спросил Нед, входя.

Ее лицо снова исказила злоба.

– Грязный ублюдок! – взвизгнула она.

Нед, не оборачиваясь, захлопнул за собой дверь.

Девушка подошла к нему, схватила его за руки и начала' их трясти.

– Знаешь, что я сделала ради этого подонка? – кричала она. – Я ушла из дома! Да еще из какого дома! Ушла от матери, от отца, который считал меня непорочной девой Марией! Они предупреждали меня, что он мерзавец. Все мне это говорили и были правы, а я, дура, не слушала. Теперь–то я знаю, что он такое. Он… – дальше пошли визгливые непристойности.

Нед, не двигаясь с места, угрюмо слушал девушку. Глаза у него стали совершенно больные. Когда, запыхавшись, она на секунду умолкла, он спросил:

– Так что же он сделал?

– Сделал? Он сбежал от меня, чтоб… – Конец фразы был нецензурным.

Нед дернулся. Он заставил себя улыбнуться, но улыбка получилась какая–то вымученная.

– Он ничего не просил передать мне?

Девушка лязгнула зубами и приблизилась к нему вплотную. Глаза ее округлились.

– Он вам что–нибудь должен?

– Я выиграл… – Он кашлянул. – Вчера в четвертом заезде я выиграл три тысячи двести долларов.

Она презрительно засмеялась.

– Попробуйте получить их теперь! Вот! – она протянула к нему руки. На левом мизинце блестело кольцо из сердолика. – И вот, – она потрогала свои сердоликовые сережки, – вот все, что он мне оставил! Из всех моих драгоценностей! Да и то потому, что они были на мне.

– И когда же это случилось? – спросил Нед странным, чужим голосом.

– Вчера вечером, хотя обнаружила я это только утром. Но вы не думайте, этот сукин сын еще пожалеет, что встретился со мной! – Она засунула руки за корсаж и поднесла к лицу Неда три смятые бумажки. Он потянулся было за ними, но она отдернула руку и шагнула назад.

Нед пожевал губами и опустил руку.

– Вы читали сегодня в газете о Тейлоре Генри? – спросила она возбужденно.

– Да. – Хотя Нед ответил довольно спокойно, его грудь бурно вздымалась.

– Знаете, что это? – Она опять протянула ему мятые бумажки.

Нед отрицательно покачал головой. Глаза его сузились и заблестели.

– Это долговые расписки Тейлора Генри, – заявила она торжествующе. – На тысячу двести долларов.

Нед хотел было что–то сказать, но сдержался, а когда наконец заговорил, его голос звучал совершенно бесстрастно:

– Теперь, когда он мертв, они не стоят ни черта.

Она снова сунула бумажки за корсаж и совсем близко подошла к нему.

– Слушайте, – сказала она, – они никогда ни черта не стоили. Поэтому он и мертв.

– Это твоя догадка?

– Как хотите, так. и считайте. Мне–то что. Но только я вам вот что скажу: Берни позвонил Тейлору в прошлую пятницу и сказал, что дает ему три дня сроку.

Нед пригладил ногтем усики.

– А ты это не со злости? – спросил он осторожно.

Она скорчила гримасу.

– Конечно, меня злость берет. Оттого я и собираюсь отнести их в полицию. Но если вы думаете, что я вру, вы последний идиот.

Неда не так легко было убедить.

– Где ты их взяла?

– В сейфе. – Она кивнула своей блестящей головкой в сторону комнаты.

– Когда он вчера смылся?

– Не знаю. Я пришла домой в половине десятого и ждала его почти всю ночь. Только к утру я заподозрила неладное. Начала шарить по квартире и увидела, что он забрал все деньги до последнего цента и все мои драгоценности, кроме тех, что были на мне.

Нед снова пригладил усики ногтем большого пальца.

– Как ты думаешь, куда он мог поехать?

Она топнула ногой и, замахав кулаками, снова начала поносить сбежавшего Берни пронзительным, злым голосом.

– Хватит, – сказал Нед. Он крепко схватил ее за запястье. – Если ты только можешь что орать, так лучше отдай расписки мне, я сумею ими распорядиться.

Она вырвала руки и закричала:

– Ничего я вам не отдам! Никому я их не отдам, только полиции, черт бы вас всех побрал!

– Ладно, валяй. Только куда же все–таки он мог уехать, Ли?

Ли злобно ответила, что куда он уехал, она не знает, но зато хорошо знает, куда она послала бы его.

– Давай, давай! – сказал Нед устало. – Шуточки для нас сейчас первое дело. Думаешь, он вернулся в Нью–Йорк?

– Откуда я знаю? – Внезапно глаза ее забегали.

На щеках Неда выступили красные пятна.

– Ну, что ты еще придумала? – спросил он подозрительно.

– Ничего, – ответила она невинным голоском. – А почему вы спрашиваете?

Он наклонился к ней и заговорил серьезно, веско подчеркивая каждое слово:

– Не воображай, что тебе удастся утаить эти расписки от полиции, Ли. Этот номер не пройдет.

– А я и не думаю, – сказала она.

VII

Из аптеки, которая помещалась в первом этаже того же дома, Нед Бомонт позвонил по телефону. Он вызвал полицейский участок и попросил лейтенанта Дулана.

– Алло! Лейтенант Дулан? Я говорю по просьбе мисс Ли Уилшир. Она находится сейчас в квартире Верни Диспейна, Линк–стрит, 1666. Похоже, что Диспейн внезапно скрылся вчера вечером, оставив долговые расписки Тейлора Генри… Да так… И еще она говорит, что слышала, как пару дней назад он угрожал Тейлору… Да, она хочет вас видеть как можно скорее… Нет, нет, лучше приезжайте или кого–нибудь пришлите… Да… Это не имеет значения. Вы меня не знаете. Она попросила меня позвонить, потому что не хочет говорить из его квартиры… – С минуту он молча слушал, затем повесил трубку и вышел из аптеки.

VIII

Нед Бомонт подошел к аккуратному кирпичному домику в конце Темз–стрит и позвонил. Лицо молодой негритянки, открывшей ему дверь, расплылось в широкой, приветливой улыбке.

– Здравствуйте, мистер Бомонт! – сказала она, гостеприимно распахивая дверь.

– Привет, Джун. Есть кто–нибудь дома?

– Да, сэр, они обедают.

Он прошел в столовую, где за столом, покрытым белой в красную клетку скатертью, друг против друга сидели Поль Мэдвиг и его мать. Тут же стоял третий стул. Тарелка и серебряный прибор перед ним были пустыми.

У матери Поля Мэдвига, высокой худой женщины лет семидесяти с лишним, были светлые, тронутые сединой волосы. Ее голубые, ясные, такие же молодые, как у сына, глаза стали еще моложе, когда она увидела входящего Неда. Тем не менее она нахмурилась и сказала:

– Наконец–то! Никчемный ты мальчишка! Совсем забыл старуху!

В ответ Нед дерзко ухмыльнулся.

– Ладно, ма, я уже вырос, и у меня есть свои дела. – Он махнул рукой Мэдвигу: – Привет, Поль!

– Садись. Джун наскребет тебе чего–нибудь поесть, – сказал Мэдвиг.

Нед нагнулся над худой рукой миссис Мэдвиг, собираясь поцеловать ее, но старуха рассерженно отдернула руку:

– Где это ты научился таким фокусам?

– Я же сказал, что я вырос. – Нед повернулся к Мэдвигу. – Благодарю, я недавно позавтракал. – Он посмотрел на пустой стул. – А где Опаль?

– Она лежит. Ей нездоровится, – ответила миссис Мэдвиг.

Нед кивнул, немножко обождал и, глядя на Мэдвига, вежливо спросил:

– Ничего серьезного, надеюсь?

Мэдвиг покачал головой.

– Что–то голова болит. Перетанцевала, наверное.

– Хорош отец! Даже не знает, отчего у дочери болит голова, – вставила миссис Мэдвиг.

Вокруг глаз Мэдвига собрались морщинки.

– Ну, ма, веди себя прилично. – Он повернулся к Неду. – Что нового?

Нед сел на свободный стул.

– Берни Диспейн удрал вчера вечером с моим выигрышем.

Мэдвиг вытаращил глаза.

– В его квартире остались долговые расписки Тейлора Генри на тысячу двести долларов, – продолжал Нед.

Мэдвиг прищурился.

– Ли говорит, что он звонил Тейлору в пятницу и дал ему три дня сроку для уплаты.

Мэдвиг потер подбородок.

– Кто эта Ли?

– Девчонка Берни.

– А–а! – И, видя, что Нед молчит, Мэдвиг спросил: – Он не сказал) что собирается делать, если Тейлор не заплатит?

– Не знаю. – Нед положил руку на стол и наклонился к Мэдвигу. – Поль, сделай меня на время шерифом или еще каким–нибудь официальным лицом, а?

– О Господи! – воскликнул Мэдвиг, заморгав глазами. – Для чего тебе это?

– Я хочу найти этого парня. А с удостоверением мне будет легче. Меньше шансов влипнуть в историю.

Мэдвиг посмотрел на него с тревогой.

– Что это тебя так разобрало?

– А три тысячи двести пятьдесят долларов?

– Ну ладно, – сказал Мэдвиг медленно. – А вчера что тебе мешало жить, когда ты еще не знал, что тебя обчистят?

Нед нетерпеливо махнул рукой.

– Ты хочешь, чтобы я спотыкался о трупы, и глазом не моргнув при этом? – спросил он. – Но речь сейчас о другом. Это теперь не в счет. Теперь мне нужен тот парень. Я должен до него добраться. Должен. – Лицо его было бледным, жестким. Голос звучал серьезно: – Слушай, Поль! Дело не только в деньгах, хотя три двести на дороге не валяются. Но если бы их было всего пять долларов, ничего бы не изменилось. Два месяца подряд я проигрывал. Это меня чуть не доконало. На что я гожусь, если фортуна повернулась ко мне спиной? Но вот я выиграл – и вроде бы все в порядке. Можно задрать хвост трубой и снова чувствовать себя человеком, а не побитой собакой. Деньги – это тоже важно, но дело не в них, а в том, как я себя чувствовал. Я все проигрывал и проигрывал. Понимаешь? Я уверенность в себе потерял. И вот, когда я уже подумал, что избавился от этого наваждения, Берни задает стрекача. Я этого не потерплю. Иначе мне крышка. Я его разыщу. Я и так поеду за ним, но ты здорово мне поможешь, если обеспечишь бумажкой.

Мэдвиг потрепал Неда по щеке.

– Ну и ну! – сказал он. – Конечно, я все устрою. Не хотел бы я, чтобы ты в это ввязывался, но раз такое дело, лучше всего сделать тебя специальным следователем окружной прокуратуры. Ты вроде будешь в подчинении у Фарра, но нос в твои дела он совать не посмеет.

Миссис Мэдвиг встала и собрала со стола.

– Если бы я не взяла себе за правило не вмешиваться в мужские дела, – сказала она строго, – я сказала бы вам парочку теплых слов. Занимаются Бог знает какими делами. которые очень просто могут их впутать в Бог знает какие неприятности.

Нед ухмылялся до тех пор, пока она не вышла из комнаты. Когда они остались одни, он словно стер ухмылку с лица и сказал:

– Ты можешь устроить, чтобы все было готово к полудню?

– Ага, – согласился Мздвиг, вставая. – Я позвоню Фарру. И если тебе еще что понадобится, ты знаешь – я к твоим услугам.

– Ага, – сказал Нед.

Мэдвиг вышел из комнаты.

Вошла Джун и начала убирать со стола.

– Мисс Опаль спит? – спросил Нед.

– Нет, сэр. Я только что отнесла ей чай с сухариками.

– Пожалуйста, узнайте, можно ли мне заглянуть к ней на минутку.

– Сейчас, сэр!

Когда негритянка вышла, Нед встал из–за стола и начал мерить шагами комнату. Щеки у него горели. Он остановился, только когда снова вошел Мэдвиг.

– Порядок, – сообщил Мэдвиг. – Если не будет Фарра, зайдешь к Барбероу. Он все оформит, и ему не обязательно объяснять, что к чему.

– Спасибо, – сказал Нед и оглянулся на стоящую в дверях Джун.

– Она говорит, чтобы вы зашли, – сказала негритянка.

IX

Комната Опаль Мэдвиг была выдержана в голубых тонах.

Когда Нед вошел, Опаль в серебристо–голубом халатике лежала на высоко взбитых подушках. Она была такая же голубоглазая, как отец и бабушка, с такими же, как у них, четкими чертами лица и длинными ногами. Ее розовая кожа была нежной, как у ребенка. Сейчас ее покрасневшие глаза припухли от слез.

Бросив сухарик на поднос, Опаль протянула Неду руку и улыбнулась, показав крепкие, белые зубы.

– Привет, Нед! – Голос ее дрожал.

Он не стал пожимать ей руку, а лишь слегка шлепнул по ней ладонью.

– Привет, малышка! – Он сел в ногах кровати, закинул одну за другую длинные ноги и вытащил из кармана сигару. – Тебе не станет хуже от дыма?

– Нет, курите, пожалуйста, – разрешила она.

Нед кивнул, положил сигару назад в карман и серьезно посмотрел ей прямо в лицо. Его глаза светились сочувствием. Голос звучал глухо:

– Я знаю, малышка, это тяжело.

Она уставилась на него по–детски невинным взглядом.

– Нет, что вы! Голова почти прошла, да и не так уж страшно она болела. – Голос ее стал тверже.

Нед криво усмехнулся.

– Я уже стал чужим?

Между бровей у нее пролегла небольшая складка.

– Я не понимаю, о чем вы, Нед.

Сурово глядя на нее, он процедил сквозь зубы:

– Я – о Тейлоре.

Поднос на ее коленях покачнулся, но лицо не изменило выражения.

– Да, но, видите ли, я не встречалась с ним уже несколько месяцев, с тех пор, как папа…

Нед Бомонт резко поднялся.

– Ну что ж, отлично – бросил он через плечо, направляясь к двери.

Девушка молчала.

Он вышел из комнаты и спустился вниз.

Поль Мэдвиг надевал в холле пальто. Он сказал:

– Я еду в центр, в контору, мне нужно уладить дело с контрактами по канализации. Если хочешь, я тебя подброшу к Фарру.

– Прекрасно, – сказал Нед, но тут сверху раздался голос Опаль:

– Нед! Нед!

– Сейчас! – крикнул он ей, потом обернулся к Мэдвигу: – Если ты торопишься, не жди.

Мэдвиг взглянул на часы.

– Мне нужно бежать. Увидимся вечером, в клубе.

– Угу, – пробормотал Нед и снова пошел наверх.

Поднос стоял теперь в ногах кровати.

– Закройте дверь, – попросила девушка. Когда он выполнил просьбу, она подвинулась и освободила ему место рядом с собой. – Зачем вы так?.. – спросила она с упреком,

– Ты не должна мне врать, – заявил он мрачно, присаживаясь на кровать.

– Но, Нед… – Ее голубые глаза буравили Неда.

– Когда ты последний раз видела Тейлора? – спросил он.

– Вы хотите знать, когда я с ним говорила? – И лицо и голос казались искренними. – Да уж несколько недель прошло, как…

– Ну что ж! – Нед снова поднялся.

Ему оставался один шаг до двери, когда она воскликнула:

– Нед, не надо, мне и так тяжело!

Он медленно повернулся, его лицо ничего не выражало.

– Разве мы не друзья? – спросила она.

– Ага, – ответил он без всякого энтузиазма. – Но об этом как–то забываешь, когда тебе врут.

Она повернулась на бок, положила голову на подушку и беззвучно заплакала. По подушке расползлось влажное серое пятно.

Он вернулся, сел рядом и обнял ее. Она положила голову к нему на плечо.

Несколько минут Опаль плакала молча. Затем оттуда, где ее рот был прижат к его пиджаку, донеслись заглушенные слова:

– Вы… вы знали, что я с ним встречалась?

– Да.

Она встревожилась, села прямо.

– А папа знал?

– Не думаю. Точно не знаю.

Она снова опустила голову ему на плечо, и ее следующие слова были едва слышны:

– О Нед, я вчера провела с ним полдня, до самого вечера.

Он обнял ее еще крепче, но не сказал ни слова.

– Кто, кто мог это сделать? – спросила она немного погодя.

Он поежился.

Внезапно она подняла голову. Теперь это уже была не слабая девушка.

– Вы знаете, Нед?

Он помедлил, провел языком по губам, а потом пробормотал:

– Думаю, что знаю.

– Кто?! – вскрикнула она.

Он снова помедлил, затем, избегая ее взгляда, спросил, четко выдавливая каждое слово:

– Ты обещаешь до времени никому об этом не рассказывать?

– Да, – быстро ответила Опаль, но когда Нед начал было говорить, она схватила его обеими руками за плечо. – Обождите. Я не могу ничего обещать, пока вы не пообещаете, что им это не сойдет с рук, что их поймают и накажут.

– Этого я обещать не могу. Этого никто не может обещать.

Она пристально вглядывалась в него, покусывая губы.

– Хорошо, обещаю. Кто?

– Он тебе когда–нибудь говорил, что должен много денег букмекеру по имени Берни Диспейн?

– Так это Диспейн?..

– Я так думаю, но ты мне ответь, он когда–нибудь говорил об этом…

– Я знала, что у него неприятности. Но он не говорил, какие именно. Правда, он сказал, что поскандалил с отцом из–за каких–то денег и что он в отчаянии, – это его слова.

– Он упоминал имя Диспейна?

– Нет. А что между ними было? Почему вы думаете, что это Диспейн?

– У него были долговые расписки Тейлора больше чем на тысячу долларов, а денег получить он никак не мог. Вчера Диспейн внезапно уехал. Сейчас его ищет полиция. – Он понизил голос, посмотрел на нее искоса. – Ты можешь кое–что сделать, чтобы помочь им поймать его.

– Что я должна сделать?

– Это, правда, не очень честно. Понимаешь, чтобы осудить Диспейна, нужны улики. Но ведь если он виноват, ты же согласишься помочь? Ну, в общем, надо сделать кое–что не совсем законное, чтобы наверняка прижать его.

– Все что угодно!

Он вздохнул и покусал губу.

– Что нужно сделать? – спросила она нетерпеливо.

– Я хочу, чтобы ты достала мне одну из его шляп.

– Что?!

– Мне нужна одна шляпа из шляп Тейлора. Ты сможешь ее достать?

Опаль ничего не понимала.

– Но зачем, Нед?

– Чтобы наверняка загнать Диспейна в угол. Это все, что я могу пока сказать. Сможешь ты ее достать или нет?

– Я… я думаю, что смогу, но я бы хотела…

– Когда?

– К вечеру, наверное, – сказала она, – но я бы хотела…

Он снова прервал ее:

– Тебе незачем знать все. Чем меньше людей знают об этом, тем лучше. То же самое про шляпу. – Он обнял ее и притянул к себе. – Ты его действительно любила, малышка, или только потому, что отец…

– Я его любила. – Она всхлипнула. – Я совершенно уверена. Я уверена.

Глава вторая. ФОКУС СО ШЛЯПОЙ

I

Нед Бомонт, сдвинув на затылок шляпу, которая была ему маловата, прошел вслед за носильщиком через вокзал Грэнд–сентрал к выходу на 42–ю улицу, а оттуда к темно–вишневому такси. Он расплатился с носильщиком, сел в машину, назвал гостиницу неподалеку от Бродвея, в районе сороковых улиц, и, закурив сигару, откинулся на спинку сиденья. Пока такси медленно тащилось в потоке машин, направлявшихся к бродвейским театрам, Нед успел изжевать свою сигару.

У Мэдисон–авеню зеленое такси, выскочившее из–за угла на красный свет, врезалось на полном ходу в вишневое такси Бомонта и отбросило его на стоявшую у тротуара машину. Нед сжался в углу под ливнем битого стекла.

Потом он выпрямился, стряхнул с себя осколки и вылез из машины прямо в гущу собравшихся зевак. Нет, он не ранен, заверил он их. Он ответил на вопросы полицейского, отыскал шляпу, которая была ему маловата, снова надел ее, велел перенести свои чемоданы в другое такси, назвал гостиницу новому водителю и всю дорогу сидел, угрюмо забившись в угол машины.

В гостинице, расписавшись в регистрационной книге, он спросил портье, нет ли ему писем, и получил две телефонограммы и два запечатанных конверта без почтовых штемпелей.

Коридорного, провожавшего его в номер, он попросил принести пинту хлебного виски. Когда коридорный вышел, Нед запер дверь на ключ и прочел телефонограммы. Они были помечены этим днем. Оба раза ему звонил Джек. Первая была принята в четыре часа пятьдесят минут дня, вторая – в восемь часов пять минут вечера. Он посмотрел на часы. Было уже восемь сорок пять.

Первая записка гласила: «В Химере» . Вторая: «У Тома и Джерри. Позвоню позже» .

Затем Нед распечатал один из конвертов. В нем было два листка, исписанных крупным, угловатым мужским почерком и датированных предыдущим днем.

«Она остановилась в «Матэне“, номер 1211, под именем Айлин Дэил из Чикаго. Еще с вокзала звонила несколько раз по телефону. Встретилась с мужчиной и женщиной, которые живут на 30–й улице в Истсайде. Они обошли много мест, в основном кабаков, наверно, ищут его, но пока им не везет. Фамилия мужчины и женщины – Брук. Я в 734–м номере».

Листок бумаги во втором конверте, исписанный тем же почерком, был помечен этим днем.

«Сегодня утром виделся с Дьюардом, он говорит, будто не знал, что Берни в городе. Позвоню позже».

Оба письма были подписаны – «Джек».

К тому времени, как коридорный принес ему виски, Нед успел умыться, вынуть из чемодана чистое белье, переодеться и закурить сигару. Расплатившись с коридорным, он принес из ванной стакан ипододвинул кресло к окну. Дожидаясь звонка, он сидел, курил, пил и бессмысленно смотрел на другую сторону улицы.

– Алло, – сказал он в трубку. – Да, Джек… Только что… Где?.. Ага… Ага, сейчас еду.

Он отхлебнул еще виски, сдвинул на затылок шляпу, которая была ему маловата, надел пальто, валявшееся на спинке стула, похлопал себя по карману, погасил свет и вышел.

Было десять минут десятого.

II

Миновав двустворчатую стеклянную дверь, над которой во всю высоту здания ярким электрическим сиянием сверкала вывеска «Том и Джерри», Нед Бомонт попал в узкий коридор. Единственная дверь в левой стене вела в маленький ресторан.

Человек, сидевший за столиком в углу, поднялся и поманил его пальцем. Человек был франтоватый, с лоснящимся, довольно красивым смуглым лицом.

Нед подошел.

– Привет, Джек, – сказал он, пожимая протянутую руку.

– Они наверху, девица и эти Бруки, – сказал Джек. – Вам бы лучше сесть здесь, спиной к лестнице. Если они вздумают уйти, я их засеку. И его тоже, если он придет. А вас он не разглядит – здесь полно народу.

Нед сел за столик.

– Они ждут его?

Джек пожал плечами.

– Не знаю. Во всяком случае, они тянут время. Хотите перекусить? Выпивки вы здесь внизу не получите.

– А мне выпить хочется, – сказал Нед. – А разве наверху не найдется укромного местечка, где нас не будет видно?

– Да это ведь просто забегаловка. Там, правда, есть парочка кабинок, они нас там, может, и не увидят, но если Берни придет, он сразу все усечет.

– Рискнем. Мне нужно выпить, а с ним, если он появится, я в конце концов смогу поговорить и тут.

Джек с любопытством посмотрел на Неда, потом отвел глаза и сказал;

– Дело ваше. Пойду посмотрю, есть ли свободная кабинка. – Он немного помедлил, снова пожал плечами и вышел.

Повернувшись в кресле всем телом, Нед следил, как франтоватый молодой человек поднимался по лестнице. Он не сводил глаз с лестницы до тех пор, пока Джек не спустился и не поманил его пальцем. Когда Нед подошел, он сказал:

– Свободна самая лучшая кабина, девица сидит спиной, так что вы сможете посмотреть на Бруков, когда будете проходить мимо.

Они поднялись наверх. Кабины – столики и скамейки, отделенные от зала невысокими перегородками, – были расположены справа от лестницы. Им пришлось повернуть головы, чтобы видеть через широкую арку бар и верхний зал ресторана.

Нед в упор смотрел в спину Ли Уилшир. Она была в палевом платье без рукавов и коричневой шляпке. Со спинки стула небрежно свисала меховая шубка. Он посмотрел на ее спутников. Слева от Ли развалился бледный мужчина с вытянутым подбородком и крючковатым носом, эдакое хищное животное лет сорока. Лицом к ней сидела полная рыжеволосая женщина с широко расставленными глазами. Она смеялась.

Нед прошел вслед за Джеком в кабину. Они сели по разные стороны стола. Нед – спиной к залу, ближе к выходу, под укрытием деревянного крыла перегородки. Пальто он снял, а шляпу снимать не стал.

Подошел официант.

– Виски, – заказал Нед.

– Джину с содовой, – заказал Джек.

Джек распечатал пачку сигарет, вытащил одну и, пристально разглядывая ее, процедил:

– Тут вы распоряжаетесь, а я работаю на вас. Не' должен сказать: это не самое удачное место для разговора с ним, раз у него есть тут дружки.

– Есть ли?

Джек сунул сигарету в уголок рта, и она, как дирижерская палочка, задвигалась в такт его словам:

– Ну, раз они его ждут именно здесь, он, наверное, постоянно тут околачивается.

Официант принес рюмки. Нед сразу же осушил свою и брезгливо пожаловался:

– Только по стеклу размазалось.

– Что правда, то правда, – согласился Джек и отхлебнул глоток джина. Потом поднес к сигарете спичку, прикурил и сделал еще один глоток.

– Вот что, – сказал Нед, – как только он здесь объявится, я его возьму в оборот.

– Ну что ж. Можно и так. – Красивое смуглое лицо Джека было непроницаемо. – А мне что делать?

– Ничего. Я сам справлюсь, – ответил Нед и кивнул официанту.

Бомонт заказал двойную порцию шотландского виски, Джек – еще раз джин с содовой. Не успели принести виски, как Нед осушил свою рюмку. Джек, оставив первую рюмку недопитой, начал потягивать из второй. Нед заказал еще одну двойную порцию и еще одну, а Джек все еще допивал свой джин.

И тут на лестничной площадке появился Берни Диспейн.

Джек, все время следивший за входом, увидел его и наступил Неду на ногу. Бомонт отвел взгляд от пустой рюмки, и в глазах его вспыхнул холодный жестокий огонек. Он оперся ладонями о стол и встал. Выйдя из кабины, он подошел вплотную к Диспейну.

– Отдавай мои деньги, Берни, – сказал он.

Человек, поднимавшийся вслед за Диспейном, втиснулся между ними и сильно ткнул Неда в живот левой рукой. Он был невысокого роста, но плечи у него были тяжелые и кулаки как чугунные гири.

Нед отлетел к перегородке, скрючившись от боли, колени у него подогнулись, но он не упал. На мгновение он так и застыл. Глаза его остекленели, лицо позеленело. Он пробормотал что–то неразборчивое и двинулся к лестнице.

Бледный, с непокрытой головой, он, шатаясь, спустился вниз, прошел через зал, вышел на улицу и остановился на обочине. Там его вырвало. Потом он влез в такси, которое стояло в нескольких метрах от входа, и велел водителю ехать в Гринвич Вилледж.

III

У дома с серыми каменными ступенями Нед Бомонт остановил такси. Из распахнутой подвальной двери на темную улицу выплескивался шум и свет. Через эту дверь он прошел в длинную узкую комнату, где два бармена в белых куртках смешивали напитки для десятка людей, сидящих вдоль длинной стойки, а два официанта обслуживали сидящих за столиками.

– Пропади я пропадом, да это же Нед! – воскликнул лысый бармен. Он перелил в высокий бокал какую–то розовую смесь и протянул через стойку мокрую руку.

– Привет, Мак, – откликнулся Нед.

Затем он обменялся рукопожатием с одним из официантов и с толстым краснощеким итальянцем, которого назвал Тони. Когда со взаимными приветствиями было покончено, Нед заявил, что он не прочь заказать выпивку.

– Ни черта подобного! – возмутился Тони. Он постучал по стойке пустым бокалом. – Не продавай сегодня этому парню ничего, даже стакана воды, – сказал он, когда бармены посмотрели на него. – Все, что он пожелает, – за счет заведения.

– Спорить не буду, лишь бы напоили. Двойную порцию виски!

Две девушки в другом конце комнаты поднялись со своих мест и крикнули:

– Ау–у, Нед!

– Сейчас вернусь, – пообещал Нед и направился к девушкам. Они обняли его, засыпали вопросами, познакомили со своими спутниками и усадили за свой столик.

Он сел и в ответ на их вопросы сообщил, что в НьюЙорк он вернулся на время, а не насовсем и пить будет шотландское виски двойными порциями.

Около трех часов утра они поднялись из–за стола. Из бара Тони они пошли в другой) похожий на первый как две капли воды, и там уселись за точно такой же столик и пили то же самое, что и прежде.

В половине четвертого один из мужчин встал и ушел, не попрощавшись. Минут через десять Нед, второй мужчина и обе девушки тоже поднялись. На углу они сели в такси, поехали в гостиницу возле Вашингтон–сквера и высадили там второго мужчину с одной из девушек.

Оставшаяся девушка, которую Нед называл Фединк, повезла его к себе, на 73–ю улицу. В квартире было очень жарко. Когда Фединк открыла дверь, теплый воздух волной рванулся им навстречу. Девушка сделала три шага, вздохнула и повалилась на пол.

Нед закрыл дверь и попытался ее разбудить, но она не просыпалась. С большим трудом он дотащил ее до спальни и уложил на покрытую цветастым покрывалом кушетку. Сняв с нее верхнюю одежду, он разыскал одеяло, прикрыл ее и распахнул окно. Потом прошел в ванную, где его снова вырвало. После этого он вернулся в гостиную, лег, не раздеваясь, на диван и уснул.

IV

Неда Бомонта разбудил телефон, зазвеневший над самой его головой. Он открыл глаза, спустил ноги на пол и огляделся. Увидев телефон, он успокоился к закрыл глаза.

Телефон продолжал звонить. Нед застонал, заворочался и снова открыл глаза. Высвободив левую руку, он поднес ее к глазам и прищурясь, посмотрел на часы. Стекла на циферблате не было и, стрелки остановились на без двенадцати минут двенадцать.

Еще поворочавшись, он устроился на левом боку, подсунув под голову согнутую в локте левую руку. Телефон продолжал звонить. Нед огляделся тоскливыми мутными глазами. В комнате горел свет. Через открытую дверь он видел укутанные одеялом ноги Фединк.

Он снова застонал и приподнялся, приглаживая рукой растрепавшиеся темные волосы, сжимая виски ладонями. Его губы пересохли и потрескались. Он провел по ним языком и скорчил гримасу. Затем он встал, покашливая, снял перчатки и пальто, бросил их на диван и прошел в ванную.

Выйдя из ванной, Нед подошел к кушетке и посмотрел на Фединк. Она спала тяжелым сном, уткнувшись лицом. в подушку. Одна ее рука в голубом рукаве была закинута высоко над головой. Телефон перестал звонить. Нед поправил галстук и вернулся в гостиную.

На столике между двумя креслами в открытой коробке лежали три сигареты «Мюрад» с золотым пояском. Он взял одну, пробормотал без тени юмора: «Пижонство», – нашел спички, закурил и направился в кухню. Там он выжал в высокий бокал сок из четырех апельсинов и выпил.

Потом он сварил и выпил одну за другой две чашки кофе. Когда он выходил из кухни, раздался безнадежно унылый голос Фединк:

– Где Тед? – Она слегка приоткрыла один глаз.

Нед подошел к ней.

– Кто такой Тед? – спросил он.

– Парень, с которым я была.

– А ты разве была с парнем? Откуда мне знать?

Она зевнула так, что хрустнули челюсти.

– Который теперь час?

– Этого я тоже не знаю. Утро, наверное.

Она потерлась лицом о подушку.

– Хороша же я! Вчера обещала выйти за него замуж, а потом бросила, чтобы притащить к себе домой первого попавшегося пьянчугу. – Она сжала в кулак и снова разжала затекшую руку. – А может, я и не дома?

– Во всяком случае, ключ от этой квартиры был у тебя, – ответил Нед. – Хочешь апельсинового соку и кофе?

– Ничего на свете не хочу, только умереть. Можешь ты уйти, Нед, и никогда больше не возвращаться?

– Мне это будет тяжело, – раздраженно сказал он, – но я попробую.

Он надел пальто, натянул перчатки, вынул из кармана помятую темную кепку, нахлобучил ее на голову и вышел.

V

Полчаса спустя Нед Бомонт был в своей гостинице и стучался в дверь 734–го номера. Через некоторое время из–за двери раздался сонный голос Джека.

– Кто там?

– Бомонт.

– А–а–а, сейчас, – Восторга в голосе не слышалось.

Джек открыл дверь и зажег свет. На нем была пижама в зеленую крапинку, из–под которой вылезали босые ноги. Глаза у него были заспанные, лицо раскрасневшееся и припухшее от сна. Он зевнул и снова лег в кровать, вытянувшись на спине и уставившись в потолок. Потом спросил без особого интереса:

– Как вы себя чувствуете сегодня?

Нед захлопнул дверь. Он стоял около кровати, мрачно взирая на лежащего в постели человека.

– Что произошло после моего ухода? – спросил он.

– Ничего не произошло. – Джек снова зевнул. – А может, вы хотите узнать, что делал я? – Он не стал дожидаться ответа. – Я тут же ушел и болтался на противоположной стороне улицы, пока они не вышли. Диспейн, и девица эта, и тот парень, что вам двинул. Они вышли вместе и отправились к Бакмену, сорок восьмая улица. Диспейн там окопался под именем Бартона Дьюи – номер девятьсот тридцать восемь. Я проторчал на улице до начала четвертого, а потом смылся. Они все еще там оставались, если, конечно, они меня не обдурили. – Он мотнул годовой в сторону кресла, стоящего в углу. – Вон ваша шляпа. Я подумал: может, она вам еще пригодится.

Нед прошел в угол комнаты, взял с кресла шляпу, которая была ему маловата, и надел ее, а мятую кепку засунул в карман пальто.

– Если хотите выпить, на столе есть джин, – заметил Джек.

– Нет, спасибо, – сказал Нед. – У тебя есть пистолет?

Джек отвел взгляд от потолка. Он сел на кровати, потянулся, в третий раз широко зевнул и спросил:

– А что вы намерены предпринять?

Казалось, он спрашивает просто из вежливости.

– Собираюсь повидаться с Диспейном.

Джек обхватил колени руками и замер на месте, уставившись на спинку кровати. Затем он медленно произнес:

– Мне кажется, вам этого делать не следует. Во всяком случае, сейчас.

– Нет, следует, и именно сейчас, – ответил Нед.

Тон его заставил Джека поднять глаза. Нед выглядел больным. Лицо его было желтовато–серого цвета. Мутные глаза с красными ободками век так опухли, что почти не было видно белков. Сухие, как будто обветренные губы сильно распухли.

– Всю ночь не спали? – спросил Джек.

– Немного подремал.

– Перебрали?

– Да. Так как насчет пистолета?

Джек высунул ноги из–под одеяла и опустил их на пол:

– Почему бы вам сначала не выспаться? А потом пойдем к нему. Сейчас вы не в форме.

– Пойду сейчас, – повторил Нед.

– Ну ладно, – сказал Джек, – только зря вы это затеяли. Они не какие–нибудь мальчики, чтобы идти против них в таком состоянии. Они люди серьезные.

– Где пистолет? – повторил Нед Бомонт.

Джек встал и начал расстегивать пижаму.

– Дай пистолет и валяй спи дальше. Я ухожу.

Джек застегнул расстегнутую было пуговицу и снова забрался в постель.

– Пистолет в шкафу, на верхней полке. Там же и патроны, если они вам нужны. – Он повернулся на бок и закрыл глаза.

Нед нашел пистолет, сунул его в задний карман, кинул «До скорой», погасил свет и вышел.

VI

Квадратный, выкрашенный желтой краской многоквартирный дом Бакмена занимал почти целый квартал. Нед Бомонт вошел в холл, назвал себя и сказал, что хочет подняться к мистеру Дьюи.

Пять минут спустя он вышел из лифта и зашагал по длинному коридору к открытой двери, в которой стоял Берни Диспейн.

У низкорослого жилистого Диспейна была несоразмерно большая голова. Длинные, пышные, подвитые волосы делали ее еще больше, создавая впечатление физического уродства. Глубокие борозды морщин резкими линиями разрезали его лоб и сбегали от крупного носа к широкому тяжелому подбородку. Только глаза у него были маленькие. Одну щеку украшал розовый шрам. Его синий костюм был тщательно отутюжен. Никаких драгоценностей он не носил.

Берни стоял в дверях, саркастически улыбаясь.

– Доброе утро, – приветствовал он Бомонта.

– Мне нужно поговорить с тобой, Берни, – ответил Нед.

– Я уже догадался об этом. Как только мне снизу сообщили, что ты поднимаешься, я сразу же сказал себе: «Держу пари, он хочет со мной поговорить».

На желтом отекшем лице Неда не дрогнул ни один мускул. Он молчал.

Диспейн еще шире ухмыльнулся.

– Ну, что же ты стоишь, мой мальчик? Входа, входи! – пригласил он и сделал шаг в сторону.

Дверь вела в маленькую прихожую. В комнате он увидел Ли Уилшир и того человека, который его ударил. Они упаковывали дорожные чемоданы, но прервали свое занятие, чтобы посмотреть на него.

Нед вошел. Диспейн захлопнул дверь в коридор и сказал:

– Наш Малышка Кид очень скор на расправу, а ты вчера так неожиданно налетел на меня, что он и подумал, будто ты нарываешься на неприятность, понял? Я его потом отругал. Так что, если ты его хорошенько попросишь, он может и извиниться.

Малышка Кид что–то сказал вполголоса Ли, которая злобно посмотрела на Неда.

Она ответила, ехидно рассмеявшись:

– Да, джентльмен до кончиков ногтей.

– Входите, мистер Бомонт, – продолжал Диспейн, – вы уже со всеми знакомы, не правда ли?

Нед прошел в комнату.

– Как брюхо? – полюбопытствовал Малышка Кид.

Нед ничего не ответил.

– Вот те и на! Ты же сказал, что пришел сюда переговорить, а сам рта не раскрываешь. Ну и дела! – воскликнул Диспейн.

– Я хочу поговорить с тобой; – сказал Нед. – Но только разве нужно этим людям присутствовать при нашем разговоре?

– Мне – нужно. Тебе – нет. Если они тебе мешают, уходи. Тебя никто не держит, – ответил Диспейн.

– У меня к тебе дело.

– Ах да! Ты говорил что–то о деньгах, – Диспейн с улыбкой повернулся к Малышке Киду. – Ведь он говорил что–то о деньгах, Малышка, а?

Малышка Кид сделал несколько шагов и встал у входной двери.

– Да, говорил, только я не помню, что, – ответил он сиплым, надтреснутым голосом.

Нед снял пальто и бросил его на спинку большого кресла. Затем он опустился в это кресло и сунул за спину шляпу.

– На этот раз я пришел по другому делу. Я… постой минутку. – Он вынул из внутреннего кармана пиджака документ, развернул его, пробежал глазами и продолжал: – Я здесь в качестве специального следователя окружной прокуратуры.

На какую–то долю секунды веселый блеск в глазах Диспейна погас, но он тут же нашелся:

– Ото, да ты вышел в люди! Когда я тебя видел в последний раз, ты ходил у Поля в холуях.

Нед сложил документ и сунул его обратно в карман.

– Ну что ж, давай, – продолжал Диспейн. – Покажи нам, как это делается. – Он уселся лицом к Неду и покачал своей огромной головой. – Уж не хочешь ли ты сказать, что приехал в Нью–Йорк издалека только затем, чтобы расспросить меня об убийстве Тейлора Генри?

– Да.

– Очень жаль. Мог не утруждать себя. – Диспейн широким жестом указал на лежащие на полу чемоданы. – Как только Ли сообщила мне, что произошло, я начал собираться, чтобы вернуться назад и посмеяться над вашей провокацией.

– Провокацией? Это ты Ли скажи! Она дала полиции эти сведения, – ответил Нед. Он сидел, лениво развалясь в кресле, одну руку держа за спиной.

– Еще бы, – вмешалась Ли сердито, – а что мне было делать, когда этот подонок их ко мне прислал?

– Ли, конечно, дура безмозглая, но те векселя ничего не значат, – сказал Диспейн. – Они…

– Это я–то дура? – взвизгнула Ли. – А кто примчался сюда, чтобы предупредить тебя? И это после того, как ты сбежал со всем, на что мог наложить свои вонючие лапы…

– Вот именно, – с любезной улыбкой подтвердил Диспейн. – Твой приезд и доказывает, что ты дура. Ты его на меня навела.

– Вот оно что? Раз ты так, я ничуть не жалею, что отдала полиции эти расписки. Ну, что ты на это скажешь?

– Я тебе все скажу, подожди только, пока гости уйдут, – ответил Диспейн и снова обратился к Неду: – Значит, честный Поль Мэдвиг решил отдать меня на съедение, да?

Нед улыбнулся.

– Улики против тебя никто не подтасовывает, Берни, и ты это знаешь. Ли дала нам ниточку, а остальное мы уж сами распутали.

– У вас только и есть, что те бумажки, которые она дала? Ведь больше ничего нет?

– У нас много чего есть.

– Например?

Нед снова улыбнулся.

– Я мог бы много тебе порассказать, Берни, но что–то нет настроения.

– Ерунда!

От дверей донесся сиплый голос Малышки Кида:

– Давай спустим этого болвана с лестницы – ехать пора!

– Обожди, – Диспейн нахмурился и снова обратился к Неду: – есть ордер на мой арест?

– Да я не…

– Да или нет? – Диспейн уже не шутил.

– Насколько мне известно, нет, – медленно проговорил Нед.

Диспейн резко отодвинул кресло и поднялся.

– Тогда убирайся к чертям собачьим, и живо, а не то я спущу на тебя Малышку.

Нед встал. Он взял пальто, перебросил его через руку, вынул из кармана измятую кепку и, держа ее в другой руке, серьезно заметил:

– Ты еще пожалеешь.

Медленно, с достоинством он вышел из квартиры. Вслед ему раздался сиплый смех Малышки и пронзительное улюлюканье Ли.

VII

Выйдя из дома Бакмена, Нед Бомонт бодро зашагал по улице. И хотя лицо его было по–прежнему усталым, но глаза весело блестели, а темные усики вздрагивали в едва заметной улыбке.

На первом же углу он лицом к лицу столкнулся с Джеком.

– Ты что здесь делаешь? – спросил он.

– Насколько мне известно, я все еще работаю на вас, вот я и пришел посмотреть, нет ли здесь для меня дела.

– Прекрасно! Добудь такси, они собираются смыться.

– Есть, – ответил Джек и отошел.

Нед остался на углу. Отсюда были видны центральный и боковые подъезды дома Бакмена.

Вскоре Джек вернулся с такси. Нед сел в машину и объяснил водителю, где встать.

– Что вы с ними сделали? – спросил Джек, когда машина остановилась.

– Да так, ничего особенного.

Прошло десять минут.

– Смотрите, – сказал Джек, указывая пальцем на такси, остановившееся у одного из боковых подъездов дома Бакмена.

Сначала из подъезда вышел Малышка Кид с двумя чемоданами. Когда он сел в такси, выбежали Диспейн и девушка. Машина тронулась.

Джек объяснил водителю, как ехать. Они поехали вслед за первой машиной. Их путь лежал по залитым утренним солнцем улицам. После многочисленных поворотов и петляний первая машина, наконец, остановилась на западной 49–й улице, у старого особняка из бурого, некрашеного кирпича. И снова Малышка Кид вышел первым. Он посмотрел направо, налево, подошел к двери дома, отпер ее. Затем вернулся к такси. Диспейн и девушка быстро вышли из машины и прошли в дом. Малышка с чемоданами проследовал за ними.

– Оставайтесь в машине, – бросил Нед Джеку.

– Что вы собираетесь делать?

– Попытать счастья.

Джек покачал головой.

– Не тот район, опять нарветесь на неприятности.

– Если я выйду с Диспейном, сматывайся. Достань другую машину и возвращайся к дому Бакмена. Держи его под наблюдением. Если я не выйду, решай сам, что делать. Нед открыл дверцу и вылез. Он весь дрожал от возбуждения. Глаза у него блестели. Он отмахнулся от Джека, который, высунувшись из окошка, пытался что–то еще сказать ему, и быстро пересек улицу.

Поднявшись на крыльцо, он нажал на ручку двери. Ручка легко поддалась. Дверь не была заперта. Он открыл ее и вошел, вглядываясь в полумрак неосвещенного вестибюля.

Дверь за ним захлопнулась, и на его голову опустился кулак Малышки. Удар сбил с него кепку и отшвырнул его к стене. Мотая головой, он сел, и второй удар пришелся по стене над его головой.

Ощерившись, Нед ударил Малышку Кида кулаком в пах. Короткий, резкий удар заставил того охнуть и отступить, так что Нед успел подняться и подготовиться. Неподалеку стоял, прислонившись к стене, Берни Диспейн, – рот его растянулся в хищной гримасе, глазки сузились.

– Врежь ему, Кид, врежь ему… – подзуживал он вполголоса. Ли Уилшир видно не было.

Следующие два удара Мартышки Кида пришлись Неду в грудь. Прижатый к стене, он закашлялся. От третьего, направленного в лицо, ему удалось увернуться. Выставив вперед руку, Нед оттолкнул Малышку и ударил его ногой в живот. Тот взревел от ярости и бросился на Неда, размахивая кулаками, но Нед выдвинул плечо и ногой отбросил Малышку в сторону. На этот раз Нед успел сунуть руку в задний карман и вытащить пистолет. Ему некогда было целиться – он, едва приподняв руку, нажал на спусковой крючок и угодил Малышке в правое бедро. Малышка Кид взвизгнул и упал на пол. На Неда смотрели налившиеся кровью испуганные глаза.

Нед отошел от него, сунул левую руку в карман и кинул Верни Диспейну:

– Ну–ка, выйдем на улицу, я хочу поговорить с тобой. – Выражение лица у него было решительное.

Наверху послышались шаги. Где–то вдалеке хлопнула дверь, и в конце коридора раздались взволнованные голоса. Однако в вестибюль никто не вышел.

Диспейн смотрел на Неда не мигая, как зачарованный. Потом, не говоря ни слова, перешагнул через лежащего на полу Кида и вышел первым. Прежде чем последовать за ним, Нед опустил пистолет в правый карман.

– К тому такси, – сказал он Диспейну, указав на машину, из которой уже вылезал Джек. Когда они сели, он велел водителю трогать.

– Поезжайте пока прямо, а там я скажу.

Наконец к Диспейну вернулся дар речи.

– Это грабеж, – просипел он. – Я тебе дам все, что скажешь, потому что я не хочу умирать, но это грабеж.

Нед неприятно рассмеялся и покачал головой.

– Не забудь, что я вышел в люди и получил какой ни на есть пост в окружной прокуратуре.

– Но ведь против меня не выдвинули обвинения. Меня не разыскивают. Ты сам сказал…

– У меня были причины не говорить тебе правду. Тебя разыскивают.

– За что?

– За убийство Тейлора Генри.

– Ах, это? Да я, черт возьми, готов вернуться, если дело только в этом. Что у вас есть на меня? У меня были его векселя, это точно. И уезжал я в ту ночь, когда он был убит, точно. И когда он отказался платить, я припугнул его, точно. Но ведь от обвинения, построенного на таких уликах, любой мало–мальски толковый адвокат не оставит камня на камне. Господи, да раз я положил расписки в сейф еще до девяти тридцати, как показала Ли, разве это не доказательство, что в ту ночь я и не собирался получать с него долг?

– Нет. А кроме того, у нас есть против тебя еще кое–что.

– Больше ничего быть не может, – убежденно сказал Диспейн.

Нед усмехнулся.

– Ты ошибаешься, Берни. Помнишь, я был в шляпе, когда пришел к тебе?

– Вроде да.

– Помнишь, я вынул кепку из кармана пальто, кода уходил?

В глазах Берни мелькнули страх и замешательство.

– Вот черт! Ну и что? Куда ты гнешь?

– Я ищу улики. Ты не обратил внимания, что шляпа была мне мала?

Голос Диспейна стал хриплым:

– Я не заметил. Ради Бога, Нед, что ты имеешь в виду?

– А то, что шляпа эта не моя. Ты знаешь, что ту шляпу, которая была на Тейлоре, когда его убили, не нашли?

– Я не знаю. Я ничего не знаю о Тейлоре.

– Вот я тебе и объясняю. Та шляпа, что была на мне сегодня утром, – шляпа Тейлора. А теперь она запрятана между сиденьем и спинкой кресла в твоей квартире у Бакмена. Как ты думаешь, этого хватит, плюс к тому, что у нас против тебя уже есть, чтобы посадить тебя на электрический стул?

Из горла Диспейна готов был вырваться панический вопль, но Нед закрыл ему рот ладонью и рявкнул в самое ухо:

– Тихо!

По лицу Диспейна заструился холодный пот. Он прижался к Неду, схватил его за лацканы пальто и залепетал:

– Послушай, Нед, не продавай меня. Я отдам тебе все деньги, которые должен. С процентами. Только не делай этого. Я ведь не хотел тебя обмануть, Нед, ей–Богу! Просто у меня были затруднения с деньгами, и я решил одолжить немного из твоих. Ей–Богу, Нед. У меня сейчас всей суммы нет, но я продал камешки Ли и сегодня должен получить за них. Я верну тебе деньги, все до последнего цента. Сколько я тебе должен, Нед? Я все тебе отдам сегодня же утром.

Нед оттолкнул коротышку, так что тот отлетел в противоположный угол, и сказал:

– Три тысячи двести пятьдесят долларов.

– Три тысячи двести пятьдесят долларов. Ты их получишь. Все до последнего цента. Сегодня же. Сейчас же. – Диспейн посмотрел на часы. – Да, да, сейчас же. Как только доедем. Старик Стейн уже у себя. Только ты скажи, Нед, что ты меня отпустишь. Ради старой дружбы.

Нед задумчиво потирал руки.

– Я не могу тебя отпустить. Во всяком случае, сейчас. Я ведь служу в прокуратуре. А тебя разыскивают, чтобы допросить. Так что разговор может идти только о шляпе. Вот мое предложение: отдай мне мои деньги, а я уж позабочусь, чтобы никого в комнате не было, когда я ее обнаружу! И никто ничего не узнает. Иначе я постараюсь, чтобы при этом присутствовала вся нью–йоркская полиция в полном составе. Вот так. Хочешь – соглашайся, не хочешь – не надо.

– Боже мой, – застонал Берни, – скажи ему, пусть везет нас к старику Стейну, на…

Глава третья. ДИНАМИТ

I

Из нью–йоркского поезда Нед Бомонт вышел совсем другим человеком – цветущим и жизнерадостным. Только впалая грудь несколько портила впечатление. Ясноглазый и стройный, он прошел через зал ожидания пружинистой походкой, помахал рукой знакомой девушке в справочном бюро и вышел на улицу.

В ожидании носильщика с чемоданами он купил газету. В такси по дороге на Рэндал–авеню он открыл ее и увидел на первой же полосе: Убит второй брат

Френсис Ф. Уэст был убит неподалеку от того места, где погиб его брат.

Не прошло и двух недель, как в доме Уэстов на Ачленд–авеню вновь рызыгралась трагедия. Вчера ночью был застрелен Френсис Ф. Уэст, 31 год. Смерть настигла его за квартал от того места, где он был свидетелем гибели своего брата Нормана, сбитого машиной, принадлежавшей, как предполагают, бутлегерам.

Френсис Уэст, работавший официантом в кафе «Рокауэй», возвращался домой после полуночи, когда его, как утверждают свидетели той второй трагедии, догнал черный лимузин, несшийся по Ачленд–авеню на большой скорости. Когда он поравнялся с Уэстом, раздались выстрелы. Уэст упал, сраженный восемью пулями, и умер, прежде чем к нему успели подбежать. Машина с убийцами, не останавливаясь, набрала скорость и скрылась за углом Баумен–стрит. Разноречивые показания свидетелей затрудняют розыски машины. Сидящих в ней людей никто не разглядел.

Единственный из братьев, оставшийся в живых, Бойд Уэст, который также был свидетелем гибели Нормана, не знает, почему убили Френсиса. Он заявил, что ему неизвестно, были ли у него враги. Мисс Мари Шеперд, проживающая в доме э19 по Бейкер–авеню, которая должна была обвенчаться с Френсисом на будущей неделе, также не могла назвать никого, кто желал бы смерти ее жениху.

Тимоти Айвенс, задержанный по подозрению в том, что он вел машину, которая случайно сбила Нормана Уэста, отказался дать интервью репортерам, которые пришли в его камеру в городской тюрьме, где он содержится до суда.

Нед Бомонт медленно сложил газету и сунул ее в карман пальто. Только стиснутые губы и горящие глаза выдавали его волнение. Забившись в самый угол машины, он вертел в руках незажженную сигару.

Дома он, не раздеваясь, быстро прошел к телефону и набрал один за другим четыре номера и каждый раз спрашивал: нет ли здесь Поля Мэдвига и где можно его найти?

После четвертого звонка он отказался от своих попыток. Опустив трубку он вынул сигару, закурил, но тут же положил ее на край стола и взялся за телефон. Позвонив в городскую ратушу, он попросил соединит» его с окружным прокурором. Ожидая ответа, он подтянул ногой стул, сел и поднес сигару ко рту.

Наконец ему ответили.

– Алло, – сказал он, – можно попросить мистера Фарра?.. Нед Бомонт… Да. Спасибо. – Он затянулся и медленно выпустил дым. – Алло! Фарр?.. Вернулся несколько минут назад… Да. Могу я сейчас с вами повидаться?.. Так. Поль вам говорил об убийстве Уэста?.. Ага, вы не знаете, где он?.. Так вот, есть одно дельце, которое я хотел бы с вами обсудить… Ну, скажем, через полчаса… Есть.

Он положил трубку, встал и подошел к столику у двери посмотреть, нет ли ему писем. На столике лежало несколько журналов и девять писем. Он быстро просмотрел конверты, не открывая, бросил их обратно на столик, разделся в спальне и прошел в ванную, где побрился и принял душ.

II

Прокурор Майкл Джозеф Фарр был грузный человек лет сорока. Над его красным лицом, никогда не теряющим драчливого выражения, торчала щетка коротких красных волос. Он сидел за большим письменным столом, на полированной поверхности которого стояли только телефон и письменный прибор из зеленого оникса, украшенный нагой женской фигурой из металла, держащей в поднятых руках самолетик. По обе стороны от фигурки лихо торчали черные и белые авторучки.

Фарр обеими руками пожал руку Неда Бомонта и усадил его в кожаное кресло. Раскачиваясь на стуле, он спросил:

– Хорошо съездили? – Сквозь дружелюбный блеск его глаз проглядывало любопытство.

– Ничего, – ответил Нед. – Я насчет Френсиса Уэста. Теперь, когда его пристукнули, как обстоит дело с Тимом Айвенсом? Фарр вздрогнул, но быстро сделал вид, что он просто усаживается поудобнее.

По–моему, это ничего не меняет, – сказал он. – Ведь остался еще третий брат, который может дать показания против Айвенса. – Он разглядывал угол письменного стола, явно избегая встретиться глазами с Недом. – А почему вы спрашиваете? У вас есть какие–нибудь соображения?

Нед не отрывал взгляда от лица Фарра.

– Просто поинтересовался. Да, раз другой брат сможет опознать Тима, значит, все в порядке.

Фарр ответил, по–прежнему не поднимая головы:

– Конечно. – Он тихонько раскачивался на стуле. Его полные щеки дрожали, как желе. Потом он откашлялся, встал и, посмотрев на Неда, дружелюбно сказал: – Обождите минутку, мне нужно тут кое–что сделать. Они все забудут, если я перестану наступать им на пятки. Не уходите, я хочу поговорить с вами о Диспейне.

– Можете не спешить, – пробормотал Нед вдогонку прокурору. Все пятнадцать минут, пока Фарр отсутствовал, он спокойно курил.

Фарр вернулся хмурый.

Очень сожалею, что мне пришлось вас покинуть, – сказал он и снова сел. – У нас тут работы невпроворот. Просто вздохнуть некогда. Если так будет продолжаться… – Он развел руками.

– Ничего, ничего, не беспокойтесь. Есть какие–нибудь новости в связи с убийством Тейлора Генри?

– Нет, пока ничего. Как раз об этом я и хотел у вас спросить… Насчет Диспейна… – Фарр снова отвел глаза от Неда.

Насмешливая улыбка незаметно для собеседника тронула уголки рта Неда и тут же исчезла. Он сказал:

– Если разобраться, улики–то все липовые.

Фарр медленно кивал, не отрывая глаз от письменного стола.

– Может быть, но ведь он удрал из города в ту самую ночь. Это подозрительно.

– У него были на то особые причины, – сказал Нед, – весьма основательные. – Тень улыбки снова появилась и исчезла.

Фарр опять закивал, словно ему хотелось, чтобы его убедили.

– А вы не допускаете, что это он убил Генри?

Нед ответил небрежно:

– Думаю, что он тут ни при чем. Но такая возможность всегда существует. И у вас достаточно оснований, чтобы его задержать, если захотите.

Прокурор поднял голову и посмотрел на Неда. Смущенно улыбнувшись, он пробормотал:

– Если я сую нос не в свое дело, можете послать меня к чертовой матери. Но почему, ради Бога, скажите вы мне, Поль отправил вас в Нью–Йорк за Берни Диспейном?

Нед ответил не сразу. Он задумался. Потом пожал плечами:

– Поль не отправлял меня, он разрешил мне поехать.

Фарр молчал. Нед затянулся, выпустил дым и продолжал:

– Берни надул меня и удрал с моими деньгами. Это чистая случайность, что Тейлор Генри был убит .в тот самый день, когда Пегги О'Тул пришла к финалу первой. А я поставил на нее тысячу пятьсот долларов.

– Хорошо, хорошо, Нед, – быстро проговорил Фарр. – Меня ваши с Полем дела не касаются. Я, видите ли, не очень уверен, что Диспейн случайно не повстречал Генри на улице и не пристукнул его. Во всяком случае, я думаю его задержать на некоторое время. – Его толстые губы скривила подобострастная улыбка. – Не думайте, что я сую нос в дела Поля или в ваши, но… – его багровое лицо лоснилось от пота. Внезапно он нагнулся, выдвинул ящик стола, зашуршал там бумагой и протянул Неду маленький белый конверт, вскрытый с одного края. – Вот. – Голос его стал хриплым: – Посмотрите и скажите, что вы об этом думаете. Может, это просто вздор?

Нед взял конверт, но не стал его разглядывать. Его глаза, ставшие холодными и блестящими, продолжали в упор смотреть на прокурора.

Лицо Фарра побагровело еще сильнее: он миролюбиво поднял мясистую руку и заговорил:

– Я не придаю этому никакого значения, Нед, но… всякий раз, когда что–нибудь случается, мы получаем кучу всякой ерунды. В общем, прочтите и скажите.

Выждав еще мгновение, Нед отвел глаза от лица Фарра и посмотрел на конверт. Адрес был напечатан на машинке: Мистеру Дж. Фарру, окружному прокурору. Городская ратуша, лично

Штемпель на конверте показывал, что письмо было отправлено в прошлую субботу. Внутри на листке белой бумаги было три фразы без обращения и без подписи:

Почему, после того как Тейлор Генри был убит, Поль Мэдвиг украл одну из его шляп?

Куда девалась шляпа, которая была на Тейлоре Генри в момент убийства?

Почему человека, который утверждает, что он первым обнаружил труп Тейлора Генри, взяли к вам на службу?

Нед сложил бумажку, сунул ее обратно в конверт, бросил конверт на стол и разгладил усики ногтем большого пальца. Устремив на прокурора бесстрастный взгляд, он заговорил с ним столь же бесстрастным тоном:

– Ну и что?

Щеки Фарра опять задрожали. Он пытался нахмуриться, но в его глазах светилась немая мольба.

– Ради Бога, Нед, – сказал он проникновенно, – не думайте, что я придаю этому какое–либо значение. Нам приносят тюки таких писем каждый раз, когда что–нибудь происходит. Я просто хотел показать его вам.

– Значит, все в порядке, по крайней мере, до тех пор, пока вы так к этому относитесь, – сказал Нед Бомонт. Глаза его оставались бесстрастными, голос тоже. – Вы Полю об этом говорили?

– О письме? Нет, я его еще не видел. Да оно ведь и пришло–то только сегодня утром.

Нед взял конверт со стола и сунул его во внутренний карман пиджака. Прокурор проводил письмо затравленными глазами, но ничего не сказал.

Спрятав письмо, Нед вынул из другого кармана тонкую крапчатую сигару и сказал:

– На вашем месте я бы ему ничего не говорил. У него и без того хватает неприятностей.

– Конечно, конечно, – подхватил Фарр, прежде чем Нед успел закончить фразу.

После этого оба замолчали. Фарр снова уставился на угол стола, а Нед задумчиво смотрел ему в лицо. Молчание было прервано мягким жужжанием телефонного аппарата,

Фарр снял трубку.

– Да… да… – Его нижняя челюсть медленно поползла вперед, багровое лицо пошло пятнами. – Не может быть! – прорычал он. – Возьмите этого ублюдка и устройте ему очную ставку. Если он и тогда не признается, мы возьмемся за него по–другому… Да… Валяйте. – Он с силой швырнул трубку на рычаг и посмотрел на Неда взбешенными глазами.

Нед замер с сигарой в одной руке и горящей зажигалкой в другой. Глаза его заблестели, он провел языком по губам и усмехнулся.

– Что–нибудь новенькое? – спросил он ласково.

В голосе прокурора звучала ярость:

– Это Бойд Уэст, третий брат, который опознал Айвенса. Когда мы разговаривали, я подумал о нем и послал к нему людей спросить, может ли он опознать его еще раз. А он, сукин сын, видите ли, уже не уверен!

Нед кивнул, словно он это предвидел.

– Что же теперь будет?

– Ничего у него не выйдет! – прорычал Фарр. – Он его уже один раз опознал, и ему придется повторить это перед присяжными. Его сейчас приведут, я с ним побеседую, а к тому времени, как я с ним покончу, он у меня шелковым станет.

– Вот как? А если нет?

Письменный стол прокурора задрожал под ударом его кулака.

– Станет!

На Неда это, очевидно, не произвело впечатления. Он поднес зажигалку к сигаре. Выпустив изо рта струйку дыма, он спросил весело:

– Я тоже так думаю. А вдруг нет? Вдруг он посмотрит на Тима и скажет: «Я не уверен, что это он»?

Фарр снова стукнул кулаком по столу.

– После того как я с ним поработаю, не скажет. После этого он сможет только встать перед присяжными и сказать: «Это он».

Уже без тени юмора, спокойно и устало Нед сказал:

– Он откажется от своего первого показания. Вы это знаете, и тут ничего не поделаешь. Ведь правда? Это дело у вас не выгорит. А это значит, что ваше обвинение против Тима Айзенса провалилось. Вы нашли спиртное там, где он его оставил, но доказать, что именно он вел машину, когда она сбила Нормана Уэста, можно было только при помощи показаний двух братьев. Ну так вот, раз Френсис убит, а Бойд боится говорить, это дело не выгорит, и вы это знаете.

– Вы что, думаете, я так и поддамся? – заорал Фарр.

Нед решительным жестом остановил его:

– Поддадитесь вы или нет, все равно вы погорели, ясно?

– Ясно? Мне вот что ясно: я – прокурор этого города и этого округа! И я… – Гнев Фарра погас так же внезапно, как вспыхнул. Фарр откашлялся, проглотил слюну. Воинственное выражение в его глазах сменилось сначала замешательством, а потом и страхом. Он перегнулся через стол, слишком взволнованный, чтобы скрыть это, и сказал: – Конечно, если вы… если Поль, то есть я хочу сказать, что если есть какие–нибудь причины, почему не следует… Вы же знаете… тогда мы можем замять это дело.

Неприязненная усмешка тронула уголки рта Неда, его глаза поблескивали сквозь сигарный дым. Он медленно покачал головой и сказал подчеркнуто любезным голосом:

– Нет, Фарр, что вы, никаких причин нет. Поль обещал освободить Айвенса после выборов. Но хотите – верьте, хотите – нет, Поль никого не велел убивать. И даже если бы он это сделал, то уж, во всяком случае, не ради Айвенса. Айвенс того не стоит. Нет, Фарр, никаких причин нет. Мне бы не хотелось, чтобы вы так думали.

– Я вас умоляю, Нед, поймите меня правильно, – запротестовал Фарр. – Вы очень хорошо знаете, что в городе нет другого человека, который так стоял бы за Поля, за вас, как я. Вы это знаете. Я ведь ничего такого не хотел сказать. Вы должны понять, что всегда можете рассчитывать на меня.

– Вот и прекрасно, – сказал Нед без всякого энтузиазма и встал.

Фарр тоже встал, вышел из–за письменного стола и протянул Неду свою красную мясистую руку.

– Куда же вы торопитесь? – спросил он. – Почему вам не остаться здесь и не посмотреть, как будет вести себя Уэст, когда его приведут. Или… – он посмотрел на часы, – что вы делаете сегодня вечером? Не хотите пообедать со мной?

– К сожалению, не могу, – ответил Нед. – Мне надо идти. – Он позволил Фарру потрясти себя за руку и в ответ на настоятельную просьбу прокурора заходить почаще и предложение как–нибудь встретиться ответил: «Да, конечно», – и вышел.

III

Уолтер Айвенс стоял возле конвейера, когда вошел Нед Бомонт. Он работал бригадиром на фабрике деревянной тары. Уолтер сразу же увидел Неда и, помахав ему рукой, пошел навстречу по центральному проходу. По фарфорово–голубым глазам Уолтера и круглому лицу было видно, что он не слишком доволен.

– Привет, Уолт, – сказал Нед, полуобернувшись к двери, чтобы избежать необходимости пожать протянутую руку или нарочито ее не заметить. – Уйдем отсюда, здесь слишком шумно.

Айвенс что–то ответил, во его слова потонули в грохоте стучащих по гвоздям молотков. Они подошли к открытой двери, через которую вошел Нед. За дверью была широкая деревянная площадка, от которой вели вниз дощатые ступеньки.

Они остановились на площадке, и Нед спросил:

– Ты знаешь, что одного из свидетелей по делу твоего брата вчера убили?

– Д–д–д–а, я ч–ч–читал в газете.

– Ты знаешь, что другой теперь не уверен, что сможет опознать Тима?

– Н–н–нет, эт–того я не знал, Н–Нед.

Если он его не опознает, Тима отпустят, – сказал Нед.

– Д–да.

– Что–то ты не радуешься!

Айвенс вытер лоб рукавом рубашки.

– Я оч–ч–чень рад, Нед. Клянусь Б–б–богом, я оч–ч–чень рад!

– Ты знал Уэста? Того, которого убили?

– Н–н–нет, я только о–д–динраз ходил к н–н–нему п–просить за Тима.

– Что он ответил тебе?

– Отк–к–казал.

– Когда это было?

Айвенс переступил с ноги на ногу и снова обтер лицо рукавом.

– Д–д–ва или т–т–три дня назад.

– А ты не знаешь, кто мог бы его убить? – спросил Нед тихо.

Айвенс покачал головой. Нед с минуту задумчиво смотрел мимо Айвенса. Шум гвоздильных машин вырывался из двери, со второго этажа доносилось жужжание пил. Айвенс глубоко вздохнул.

Нед с сочувствием заглянул в фарфорово–голубые глаза. Наклонившись к Айвенсу, он спросил:

– У тебя все в порядке, Уолт? Я хочу сказать, что обязательно найдутся люди, которые подумают, что это ты убил Уэста, чтобы спасти брата. У тебя есть…

– Я б–был в к–клубе весь вечер, с в–восьми д–до д–двух ночи, – ответил Уолт Айвенс так быстро, как ему позволяло заикание. – Гарри Слосс, и Бен Феррис, и Брейджер м–могут п–подтвердить.

Нед рассмеялся.

– Тебе повезло, Уолт, – сказал он весело.

Он повернулся спиной к Уолтеру и спустился по дощатым ступенькам на улицу, не ответив на дружелюбное «До свидания, Нед».

IV

Выйдя с фабрики, Нед Бомонт прошел квартала четыре до ближайшего ресторана и зашел в телефонную будку. Он снова начал разыскивать Поля и, не застав его, везде просил передавать, чтобы тот ему позвонил. Потом он нашел такси и поехал домой.

На столике у двери прибавилось несколько новых конвертов. Он повесил шляпу и пальто, зажег сигару и, захватив почту, устроился в самом большом из своих красных плюшевых кресел. Четвертый конверт, который он вскрыл, был похож на тот, что он взял у прокурора. В нем был один–единственный листик бумаги с тремя фразами без обращения и без подписи:

Вы нашли труп Тейлора Генри после убийства или присутствовали при самом убийстве?

Почему вы не сообщали о его смерти до тех пор, пока труп не был найден полицией?

Неужели вы думаете, что можно спасти виновных, фабрикуя улики против невиновных? Читая это послание, Нед Бомонд прищурился, нахмурил лоб и глубоко затянулся сигарой. Он сравнивал письма. Бумага была та же, шрифт и расположение трех фраз в обоих посланиях одинаковые. И даже штемпель на конвертах. Он сунул было конверты в карман, но тут же снова их вынул и начал внимательно перечитывать. Оттого, что он часто затягивался, сигара горела неровно, с одного конца. Поморщившись, он положил ее на край стола и начал нервно пощипывать усики. Потом опять спрятал конверты, откинулся в кресле и, глядя на потолок, начал грызть ногти. Он провел рукой по волосам, засунул палец между воротничком и шеей, как будто воротничок был ему тесен, снова выпрямился и вытащил конверты из кармана и снова спрятал их, даже не взглянув. Он пожевал нижнюю губу и, наконец, нетерпеливо встряхнувшись, начал читать остальную почту. Он все еще читал, когда зазвонил телефон.

Нед поднял трубку:

– Алло!.. А, привет, Поль! Ты где? Сколько ты там пробудешь? Прекрасно! Заезжай по дороге… Ладно, я буду ждать. – И снова углубился в чтение писем.

V

Поль Мэдвиг вошел в квартиру Неда Бомонта, когда колокола в серой церквушке напротив начали вызванивать к поздней обедне. Еще в дверях Поль радостно воскликнул:

– Здравствуй, Нед! Когда ты вернулся?

Серый твидовый костюм ладно сидел на его высокой фигуре.

– Сегодня утром, – ответил Нед, пожимая ему руку.

– Все в порядке?

Губы Неда раздвинула довольная улыбка.

– Я получил то, за чем ездил. Сполна.

– Вот и замечательно. – Мэдвиг швырнул шляпу на стул и сел в кресло возле камина.

Нед вернулся к своему креслу.

– Что произошло в мое отсутствие? – спросил он, поднимая наполненный до половины бокал, стоявший на столике у его локтя рядом с серебряным миксером.

– Распутали эту неразбериху с контрактами по канализации.

Нед отхлебнул коктейль и спросил:

– Много пришлось уступить?

– Слишком много. Такой прибыли, как ждали, уже не будет. Но лучше так, чем рисковать скандалом перед самыми выборами. Наверстаем на реконструкции улиц в будущем городе, когда пройдет закон о расширении пригородов.

Нед кивнул. Он посмотрел на вытянутые ноги Поля.

– С твидовым костюмом нельзя носить шелковые носки, – сказал он.

Мэдвиг поднял вытянутую ногу и посмотрел на свои щиколотки.

– Нельзя? А мне нравится носить шелк.

– Тоща не носи твидовые костюмы. Тейлора Генри уже похоронили?

– В пятницу.

– Ты был на похоронах?

– Да, – ответил Мэдвиг и добавил смущенно: – Сенатор попросил меня прийти.

Нед поставил бокал на стол, вытер губы белым носовым платком из нагрудного кармашка.

– Как поживает сенатор? – Он искоса взглянул на собеседника, не пытаясь скрыть смешинки в глазах.

Мэдвиг ответил, все еще смущаясь:

– Хорошо. Я провел с ним весь вечер.

– В его доме?

– Ага.

– А златокудрая сирена тоже там была?

Мэдвиг слегка сдвинул брови.

– И Дженет была там, – ответил он, засовывая носовой платок в карман.

Нед издал приглушенный смешок.

– Значит, она уже Дженет? Ты делаешь успехи.

К Мэдвигу вернулось самообладание. Он сказал спокойно:

– Я еще не потерял надежды жениться на ней.

– А она знает о твоих благородных намерениях?

– Побойся Бога, Нед, – запротестовал Мэдвиг. – Сколько еще ты будешь меня допрашивать?

Нед рассмеялся, взял со столика миксер, потряс его и налил себе еще один коктейль.

– Как тебе понравилось убийство Френсиса Уэста? – спросил он, откинувшись в кресле с бокалом в руках.

Мэдвиг, казалось, не сразу сообразил, о чем он спрашивает.

– А… это тот парень, которого застрелили вчера вечером на Ачленд–авеню?

– Тот самый.

Голубые глаза Мэдвига опять смотрели недоуменно.

– Я его не знал, – сказал он.

– Он был одним из свидетелей против брата Уолтера Айвенса. А теперь второй свидетель, Бойд Уэст, боится давать показания. Так что этому делу крышка.

– Вот и прекрасно, – сказал Мэдвиг. Но потом на его лице появилось сомнение. Он согнул ноги в коленях и наклонился вперед. – Боится? – переспросил он.

– Да, или, точнее сказать, запуган.

Лицо Мэдвига как бы застыло в напряженном внимании, а глаза превратились в голубые льдинки.

– Что ты хочешь сказать, Нед? – спросил он резко.

Нед допил коктейль и поставил бокал на столик.

– После того как ты сказал Уолту Айвенсу, что не сможешь освободить Тима до выборов, он пошел со своим горем к Шеду О'Рори, – сказал он нарочито монотонно, как будто повторял урок. – Шед послал своих бандитов к Уэстам, чтобы вынудить их отказаться от показаний против Тима. Один из братьев не испугался, и они убрали его.

– А какое дело Шеду О'Рори до горя Тима Айвенса? – мрачно возразил Мэдвиг.

Нед потянулся за миксером.

– Ладно, успокойся. Это только мои догадки. Забудь об этом, – сердито сказал он.

– Не валяй дурака, Нед. Ты знаешь, как я ценю твои догадки. Если хочешь что–нибудь сказать, давай говори.

Нед снова поставил миксер, так ничего и не налив себе.

– По–моему, я угадал правильно, ошибки нет. Все знают, что Уолт Айвенс работал на тебя в третьем районе, и он член твоего клуба и всякое такое, и что ты на все пойдешь, лишь бы вызволить его брата из беды. Ну так вот, теперь многие начинают думать, уж не ты ли велел запугать или убрать свидетелей, которые должны были выступить против его брата? Так будут думать, конечно, посторонние люди – ну, скажем, женские клубы – ты ведь стал их теперь побаиваться – и прочие достопочтенные граждане. А свои люди, которым в общем–то все равно, сделал ты это или нет, наверняка узнают правду. Вот это будет для них сюрприз! Один из твоих парней вынужден был обратиться за помощью к Шеду. И тот ему помог. Вот какую свинью подложил тебе Шед. А может, ты думаешь, он не посмеет подложить тебе свинью?

– Ну уж нет, я хорошо знаю эту гниду проклятую, – процедил Мэдвиг сквозь зубы. Насупившись, он рассматривал зеленые листья узора на ковре.

Внимательно посмотрев на собеседника, Нед продолжал:

– Можно посмотреть на это дело и с другой стороны. Может быть, ничего и не будет, но надо быть готовым, если Шед захочет раздуть это дело.

– Какое дело? – спросил Мэдвиг, поднимая голову.

– Уолт Айвенс провел вчера в клубе почти всю ночь до двух часов утра, а обычно он уходит в одиннадцать, если не считать дней выборов или банкетов. Понимаешь? Он готовил себе алиби в нашем клубе. А что, если… – голос Неда зазвучал тише, а его темные глаза округлились и посерьезнели, – а что, если Шед продаст Уолта и подкинет какие–нибудь улики в доказательство того, что Уолт убил Уэста? Тогда твои женские клубы и прочая шушера, которая любит поднимать крик по таким поводам, решит, что алиби подстроено и что мы покрываем Уолта?

– Гнида, – повторил Мэдвиг. Он встал и сунул руки в карманы брюк. – Господи, до чего бы я хотел, чтобы выборы уже были позади или чтобы до них было далеко!

– Тогда ничего подобного бы не случилось, – сказал Нед.

Мэдвиг направился было к центру комнаты.

– Черт бы его побрал! – пробормотал он и остановился, нахмурясь, около телефона, стоящего на столике у двери в спальню. Он тяжело дышал. Не глядя на Неда, он сказал сквозь зубы:

– Придумай, как выпутаться из этого положения. – Он сделал еще один шаг в сторону телефона и остановился. – Впрочем, не надо, – сказал он и посмотрел Неду прямо в глаза. – Я, пожалуй, вышвырну Шеда из нашего городка. Мне надоело с ним возиться. Я, пожалуй, покончу с ним сегодня, сейчас же.

– Это как же? – спросил Нед.

Мэдвиг ухмыльнулся.

– А вот так, – ответил он, – велю Рейни прикрыть «Конуру», «Райский сад» и прочие притоны, в которых заинтересованы Шед или его друзья. И велю Рейни провести облаву сегодня же ночью.

– Ты поставишь Рейни в затруднительное положение, – нерешительно возразил Нед. – Наша полиция не привыкла притеснять нарушителей сухого закона. Вряд ли им это понравится.

– Могут один раз нарушить свои правила для меня. Свой долг мне они все равно этим не покроют, – сказал Мэдвиг.

– Так–то оно так. – Видно было, что Нед сомневается. – Но закрыть все оптом – это все равно что вдребезги разнести динамитом крохотный сейфик, который можно без шума вскрыть отмычкой.

– А что ты можешь предложить?

Нед покачал головой:

– Пока ничего определенного, но, по–моему, лучше подождать денек–другой.

Теперь Мэдвиг покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Нужно действовать. В том, как взламывать сейфы, я ничего не понимаю, но как нужно драться – это я знаю. У меня свой метод… атаковать с налету. Я никак не мог обучиться боксу. Пробовал несколько раз, но мне всегда доставалось. Так что нам придется расправиться с мистером О'Рори по–моему – подорвать его динамитом.

VI

Жилистый человек в роговых очках веско произнес:

– Так что об этом вам тревожиться нечего. – Он самодовольно откинулся в кресле.

Сидевший по его левую руку крупный, широкий в кости мужчина с пушистыми каштановыми усами и лысой головой сказал, повернувшись к другому соседу:

– А по–моему, хорошего тут мало.

– Вот как? – Жилистый гневно посмотрел на ширококостного. – Так вот что я тебе скажу: Полю не надо будет ехать самому в мой участок, чтобы…

– Ерунда, – ответил ширококостный.

– А вы видели Паркера, Брин? – спросил ширококостного Мэдвиг.

– Да, – ответил Брин, – и он сказал – пять. Только я думаю, из него можно выколотить еще парочку.

– Еще бы! – презрительно вставил человек в очках.

Брин усмехнулся.

– Да? А ты мне скажи, из кого ты хоть половину выколотил?

В широкую дубовую дверь три раза постучали. Нед Бомонт встал со стула, на котором сидел верхом, подошел к двери и слегка приоткрыл ее.

За дверью стоял смуглый человек с низким лбом, в мятом синем костюме. Он не вошел в комнату, но его возбужденный шепот услышали все:

– Шед О'Рори внизу. Он хочет видеть Поля.

Нед прикрыл дверь, прислонился к ней спиной и посмотрел на Поля Мэдвига. Из десяти присутствующих только их двоих не взволновало сообщение низколобого субъекта. Остальные тоже старались казаться спокойным, но учащенное дыхание их выдавало.

Нед, будто не зная, что повторять ни к чему, сказал, явно любопытствуя, как прореагируют на его сообщение:

– Тебя хочет видеть О'Рори. Он внизу.

Мэдвиг посмотрел на часы.

– Передайте ему, что я сейчас занят. Но если он немного подождет, я его приму.

Нед кивнул и открыл дверь.

– Скажи ему, что Поль сейчас занят, – сказал он низколобому субъекту. – Но если он покантуется тут немного, Поль его примет, – и снова захлопнул дверь.

А Мэдвиг уже расспрашивал детину с квадратным желтым лицом, есть ли у них шансы заполучить побольше голосов по другую сторону Каштановой улицы. Тот отвечал, что они, конечно, получат больше, чем в прошлый раз, намного больше, но все же недостаточно, чтобы задавить противника. Во время разговора он то и дело скашивал глаза на дверь.

Нед снова оседлал свой стул у окна и закурил сигару.

А Мэдвиг уже расспрашивал следующего о том, какую сумму пожертвует на избирательную кампанию некий Хартвик. Тот, правда, не смотрел на дверь, но отвечал довольно бессвязно.

Однако ни спокойствие Мэдвига и Неда, ни их деловитость не могли рассеять напряженной атмосферы.

Через пятнадцать минут Мэдвиг поднялся и сказал:

– Конечно, успокаиваться еще рано, но дела идут неплохо. Работайте как следует – и мы своего добьемся. – Он встал у двери и по очереди пожимал руку своим подручным, которые уходили довольно поспешно.

.Когда они остались одни, Нед, не вставая со своего стула у окна, спросил:

– Мне что – остаться или сматываться?

– Оставайся, – Мэдвиг подошел к окну и выглянул на залитую солнцем Китайскую улицу.

– Так, значит, атакуем с налету? – спросил Нед после короткой паузы.

Мэдвиг, отвернувшись от окна, кивнул.

– По–другому я не умею. – И он улыбнулся Неду своей мальчишеской улыбкой. – Разве что еще и с наскоку.

Нед хотел было ответить, но тут дверь открылась, и в комнату вошел человек немногим выше среднего роста и ладно скроенный, что придавало его фигуре обманчиво хрупкий вид. Хотя волосы у него были совсем седые, ему вряд ли было больше тридцати пяти лет. С длинного, узкого, правильного лица смотрели ясные серо–голубые глаза. На нем было темно–синее пальто, надетое поверх темно–синего костюма, в руках, на которые были натянуты черные перчатки, он держал черный котелок.

Вслед за ним в комнату вошел кривоногий громила невысокого роста, длиннорукий, с плоским, сероватого цвета лицом и покатыми плечами, похожий на гориллу. Не снимая шляпы, он закрыл дверь и прислонился к ней, засунув руки в карманы клетчатого пальто.

Первый подошел к стулу, положил на него шляпу и начал не спеша снимать перчатки.

Мэдвиг любезно улыбнулся.

– Как поживаешь, Шед? – спросил он.

– Прекрасно, Поль, – отвел седой. – А ты как? – У него был приятный баритон. Едва заметный ирландский акцент придавал его речи особую музыкальность.

Мэдвиг кивнул в сторону сидящего на стуле Неда и спросил:

– Знаком с Бомонтом?

– Да, – ответил О'Рори.

– Да, – сказал Нед.

Они не кивнули друг другу, и Нед даже не потрудился встать со стула.

Шед О'Рори, наконец, снял перчатки, положил их в карман пальто и сказал:

– Политика есть политика, а дело есть дело. Я за все плачу, готов платить и впредь, но я хочу получать то, что мне причитается. – Его хорошо поставленный голос звучал спокойно.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Мэдвиг безразлично.

– Я хочу сказать, что половина полиции в нашем городе живет на деньги, которые получают от меня и моих друзей.

Мэдвиг сел за стол.

– Ну и что же? – небрежно бросил он.

– Я хочу получить то, что мне причитается. Я плачу за то, чтобы меня оставили в покое, и я хочу, чтобы меня оставили в покое.

Мэдвиг усмехнулся.

– Ты что, жалуешься мне, что полицейские не соблюдают условий сделки и не хотят отработать твои денежки?

– Я вот что хочу сказать: Дулан вчера сообщил мне, что приказ о закрытии моих заведений исходит непосредственно от тебя.

Мэдвиг снова усмехнулся и повернулся к Неду.

– Что ты на это скажешь, Нед?

Нед кисло улыбнулся и ничего не ответил.

– Знаешь, что я по этому поводу думаю, – продолжал Мэдвиг, – я думаю, что Дулан слишком переутомился. Он устал. Я думаю, что следует дать капитану Дулану хороший длительный отпуск. Напомни мне об этом, Нед.

– Я плачу за то, чтобы меня не трогали, Поль, – повторил О'Рори. – Дело есть дело, а политика есть политика. Их не надо смешивать.

– Не выйдет, – ответил Мэдвиг.

Ясные глаза Шеда О'Рори мечтательно смотрели вдаль. Он грустно улыбнулся.

– Значит, борьба не на жизнь, а на смерть, – грустно сказал он. Голубые глаза Мэдвига стали непроницаемы.

– Это зависит от тебя, – сказал он ровным голосом.

О'Рори кивнул.

– Похоже, другого выхода нет, – сказал он с грустью. – Я не мальчик, чтобы позволять так с собой обращаться.

Мэдвиг откинулся в кресле и положил ногу на ногу, Он сказал просто и без нажима:

– Может, ты и взрослый, но слушаться будешь. – Он сжал губы и добавил, словно ему это только что пришло в голову: – Ты уже слушаешься.

Мечтательность и грусть мгновенно слетели с лица Шеда О'Рори. Он надел свою шляпу, поправил воротник пальто и, вытянув длинный белый палец в сторону Мэдвига, произнес:

– Я сегодня снова открываю «Конуру». Я не хочу, чтобы мне мешали. Если ты будешь мешать мне, тебе не поздоровится.

Мэдвиг потянулся к телефону и попросил, чтобы его соединили с начальником полиции.

– Алло, Рейни, – сказал он. – Да, прекрасно. Как семья?.. Вот и хорошо. Послушай, Рейни, до меня дошел слух, что Шед снова хочет открыть свой кабак сегодня вечером. Да. Врежь ему, чтоб он больше не рыпался… Вот именно. Ага… До свидания. – Он отодвинул телефон и повернулся к О'Ро ри: – Теперь ты понимаешь, как обстоят дела? Тебе конец, О'Рори. В этом городе тебе уже не подняться.

– Понимаю, – сказал О'Рори тихим голосом, повернулся, открыл дверь и вышел.

Кривоногий громила на минутку остановился, нахально плюнул на ковер и вызывающе посмотрел на Мэдвига и Бомонта. Затем тоже вышел.

Нед вытер руки носовым платком. Мэдвигу, который вопрошающе смотрел на него, он так ничего и не сказал. Взгляд его был мрачен.

Прошла минута.

– Ну? – спросил Мэдвиг.

– Ты не прав, Поль, – сказал Нед Бомонт.

Мэдвиг встал и подошел к окну.

– Господи Боже ты мой, да разве могу я тебе угодить? – пожаловался он, не оборачиваясь.

Нед встал со стула и двинулся к двери.

Мэдвиг обернулся.

– Опять собираешься какую–нибудь глупость выкинуть? – бросил он сердито.

– .Да, – ответил Нед и вышел из комнаты. Он спустился вниз, взял шляпу и вышел из клуба. Пройдя семь кварталов до вокзала пешком, он купил билет на ночной поезд в Нью–Йорк, взял такси и поехал домой.

VII

Грузная, расплывшаяся женщина в сером платье и круглолицый, коренастый подросток под руководством Неда Бомонта упаковывали сундук и три кожаных чемодана, когда зазвонил звонок.

Женщина, кряхтя, поднялась с колен и пошла к двери. Широко открыв ее, она сказала:

– Господи, мистер Мэдвиг, вы? Входите, входите.

– Как поживаете, миссис Дьювин? – спросил Мэдвиг, входя. – Вы с каждым днем молодеете. – Его взор скользнул по сундуку, чемоданам и остановился на мальчике. – Здравствуй, Чарли. Ишь, какой большой стал! Уже настоящий рабочий – того и гляди встанешь за бетономешалку, а?

Мальчик застенчиво улыбнулся.

– Здравствуйте, мистер Мэдвиг, – сказал он.

– Собираешься путешествовать? – обратился, наконец, Мэдвиг к Бомонту.

Нед вежливо улыбнулся.

– Да, – ответил он.

Мздвиг снова осмотрел комнату, чемоданы и сундук, взглянул на одежду, в беспорядке валявшуюся на креслах, на выдвинутые ящики шкафов. Женщина и мальчик снова принялись за работу. Нед вытащил из кучи белья на столе две слегка поношенные рубашки и отложил их в сторону.

– У тебя найдется полчаса времени, Нед? – спросил Мэдвиг.

– Времени у меня много.

– Тогда бери шляпу – пойдем.

Нед взял шляпу и пальто.

– Постарайтесь затолкать туда как можно больше, – сказал он женщине и направился вместе с Мэдвигом к двери. – А что останется, можно будет отправить позже.

Они вышли на улицу и молча прошли один квартал. Потом Мэдвиг спросил:

– Куда ты уезжаешь, Нед?

– В Нью–Йорк.

Они завернули в переулок.

– Навсегда? – спросил Мэдвиг.

– Отсюда, во всяком случае, навсегда.

Они открыли зеленую деревянную дверь в красной кирпичной стене, прошли узкий коридор и, миновав вторую дверь, очутились в баре. За стойкой сидели несколько человек. Они поздоровались с барменом и тремя из посетителей и направились в соседнюю комнатушку, где стояло четыре столика. Там никого не было. Они сели за один из столиков.

В дверь просунулась голова бармена.

– Как всегда, пива, джентльмены?

– Да, – ответил Мэдвиг и потом, когда бармен скрылся, обратился к Неду: – Почему?

– Мне надоели эти провинциальные штучки.

– Ты меня имеешь в виду?

Нед молчал.

Помолчал некоторое время и Мэдвиг. Потом вздохнул и сказал:

– Нечего сказать – ты нашел подходящее время, чтобы бросить меня одного.

Вошел бармен с двумя кружками светлого пива и вазой соленых сухариков. Когда дверь за ним закрылась, Мэдвиг воскликнул:

– Черт возьми, ну и характер же у тебя, Нед!

Нед пожал плечами.

– Я никогда этого не отрицал. – Он поднес кружку к губам.

Мэдвиг крошил в руках сухарик.

– Ты в самом деле хочешь уехать, Нед? – спросил он.

– Я уезжаю.

Мэдвиг бросил крошки сухариков на стол и вынул из кармана чековую книжку. Оторвав чек, он достал из другого кармана авторучку и заполнил его. Помахав чеком в воздухе, чтобы высохли чернила, он бросил его на стол перед Недом.

Нед посмотрел на чек и покачал головой.

– Мне не нужны деньги, и ты мне ничего не должен.

– Должен. Я тебе должен гораздо больше. Мне бы хотелось, чтобы ты взял этот чек.

– Хорошо, спасибо, – сказал Нед и положил чек в карман.

Мздвиг выпил пива, съел сухарик, поднес кружку к губам, но пить не стал.

– Ты чем–нибудь недоволен? – спросил он. Есть еще что–нибудь, кроме того, что произошло сегодня в клубе? Что ты затаил?

Нед покачал головой. .

– .Со мной так разговаривать нельзя. Я этого никому не спускаю.

– Но я ведь ничего такого не сказал, Нед.

Нед молчал.

Мэдвиг снова отхлебнул пива.

– Может, ты мне все–таки скажешь, почему ты считаешь, что я неправильно обошелся с О Тори?

– Тебе это не поможет.

– А ты попробуй.

– Ладно, только тебе это все равно не поможет, – сказал Нед и откинулся вместе со стулом, держа в одной руке кружку пива, а в другой сухарик. – Шед будет драться насмерть. Иначе ему нельзя. Ты его загнал в угол. Ты сказал, что ему в этом городе крышка. Значит, у него только один выход – драться. Если он провалит тебя на выборах, тогда, что бы он для этого не делал, все сойдет ему с рук. Если ты победишь, ему прийдется уйти. Ты натравил на него полицию. Ему придется драться с полицией, и он это сделает. Значит, в городе поднимется волна преступлений. Ты хочешь, чтобы вся городская администрация была переизбрана на второй срок. Значит, вызвав эту волну преступлений (готов побиться об заклад, что они с ней не справятся), ты ставишь их под удар. Как они будут выглядеть в глазах избирателей? Они…

– Ты считаешь, что я должен был ему уступить? – сердито спросил Мэдвиг.

– Этого я не считаю. Просто ты должен был оставить ему путь к отступлению. Нельзя было загонять его в угол.

Мэдвиг нахмурился еще больше.

– Я ничего не знаю о том, как ты дерешься, Нед. Я знаю только одно: когда загоняешь человека в угол, его надо прикончить. До сих пор такой метод всегда срабаты вал. – Он слегка покраснел. – Я, конечно, не Наполеон и не какой–нибудь великий человек, но я достиг своего положения сам, без всякой помощи. Ведь я начинал посыльным у Пекки Флада. А посмотри, кто я теперь!

Нед допил пиво.

– Я же говорил, что бесполезно тебе объяснять. Пусть будет по–твоему. Считай, что то, что годилось тогда у Пекки, сойдет и сейчас.

Раздраженный тон Мэдвига не скрывал его смущения.

– Ты не очень высокого мнения обо мне как о политическом боссе? Так ведь, Нед?

Теперь покраснел Нед.

– Я этого не говорил, Поль.

– Но ведь к этому все сводится, – настаивал Мэдвиг.

– Нет. Но на этот раз, мне кажется, тебя обошли. Сначала ты позволил этой семейке Генри уговорить себя поддержать сенатора на выборах. Вот когда у тебя была возможность уничтожить загнанного в угол врага. Но случилось так, что у этого врага есть дочь, и хорошее положение, и все такое прочее. Вот ты и…

– Прекрати! – рявкнул Мэдвиг.

С лица Неда исчезло всякое выражение. Он встал и со словами «мне пора» повернулся к двери.

Мэдвиг вскочил следом за ним и, положив ему руку на плечо, сказал:

– Подожди, Нед!

– Убери руку, – сказал Нед, не оборачиваясь.

Мэдвиг повернул Неда к себе.

– Послушай, Нед, – начал он.

– Пусти, – сказал Нед. Его губы побелели. Лицо окаменело.

Мэдвиг схватил его за плечи.

– Не будь идиотом… Ведь мы с тобой…

Левый кулак Неда пришелся как раз по губам Мэдвига. Тот опустил руки и отступил. Какое–то мгновение он стоял, открыв рот с выражением крайнего удивления на лице. Затем его лицо потемнело от гнева, а зубы сжались так, что на нижней челюсти вздулись желваки. Сжав кулаки, он подался к Неду. Нед потянулся за тяжелой стеклянной кружкой. Теперь он стоял лицом к лицу с Мэдвигом. Полные ярости, немигающие темные глаза не отрывались от голубых глаз Мэдвига.

Так они стояли друг против друга на расстоянии метра, один – светлый, высокий, очень сильный; другой – темноволосый, темноглазый, высокий и мрачный, и мертвую тишину комнаты нарушало лишь их дыхание. Из бара по другую сторону тонкой двери не доносилось ни звука – ни звона стаканов, ни шума голосов, ни всплеска воды.

Так прошло две минуты. Нед опустил руку и повернулся спиной к Мэдвигу. Лицо его не изменилось, только в глазах, которые уже не смотрели на Мэдвига, погас гнев. Они стали жесткими и холодными. Он неторопливо шагнул к двери.

Хриплый голос Мэдвига, казалось, вырвался из самой глубины его существа:

– Нед!

Нед остановился. Его лицо побледнело еще больше. Но он не обернулся.

– Сукин ты сын! – сказал Мэдвиг. – Психопат…

Тогда Нед медленно повернулся.

Мэдвиг протянул руку ладонью вверх и толкнул его в лицо. Нед потерял равновесие, переступил с ноги на ногу и схватился за стул.

– Надо бы тебя как следует вздуть, – добавил Мэдвиг.

Нед виновато усмехнулся и сел. Мэдвиг сел напротив и постучал кружкой по столу. Дверь отворилась, и бармен снова просунул голову.

– Еще пива, – сказал Мэдвиг.

Через открытую дверь из бара доносились обрывки разговоров, звон бокалов и стук кружек о деревянную стойку.

Глава четвертая. СОБАЧЬЯ КОНУРА

I

Нед Бомонт завтракал в постели, когда в квартиру постучали.

– Войдите! – крикнул он. Дверь в прихожей открылась и снова захлопнулась. – Кто там? – спросил Нед.

– Ты где, Нед? – донесся из гостиной низкий, сиплый голос, и, прежде чем Нед успел ответить, на пороге спальни появился коренастый парень с квадратным серым лицом, большим ртом и веселыми, слегка косящими черными глазками. – Шикарно живешь, – сказал он, не вынимая сигареты из толстых губ.

– Здорово, Виски, – приветствовал его Нед. – Присаживайся.

Виски осмотрелся.

– Классную берлогу ты себе оборудовал. – Он вынул изо рта сигарету и, не оборачиваясь, помахал ею через плечо в направлении гостиной. – Чего это там чемоданы понаставлены? Уезжать собираешься?

Тщательно прожевав и проглотив последний кусок яичницы, Нед ответил:

– Да вот подумываю.

– Ну? А куда? – спросил Виски, направляясь к креслу, стоящему напротив кровати.

– Скорее всего в Нью–Йорк.

– Что значит «скорее всего»?

– Во всяком случае, так значится на билете.

Виски стряхнул пепел на пол, снова сунул сигарету в рот и засопел.

– Надолго уезжаешь?

Рука Неда с чашкой кофе замерла на полпути. Он задумчиво посмотрел на прыщавого Виски.

– Билет у меня в один конец, – ответил не спеша он и поднес чашку к губам.

Виски прищурился, один черный глаз закрылся совсем, а другой – блестящая узенькая полоска – уставился на Неда. Он вынул сигарету изо рта и снова стряхнул пепел на пол.

– Почему бы тебе до отъезда не повидаться с Шедом? – спросил он. Его скрипучий голос звучал угодливо.

Нед опустил чашку и улыбнулся.

– Не такие уж мы друзья с Шедом, чтобы он обиделся, если я уеду не попрощавшись, – сказал он.

– Не в этом дело.

Нед поставил поднос на тумбочку возле кровати, повернулся на бок и приподнялся на локте. Натянув одеяло до шеи, он спросил:

– А в чем же дело?

– Дело в том, что вы с Шедом могли бы договориться.

Нед покачал головой.

– Не думаю.

– А может, ты ошибаешься? Разве так не бывает? – настаивал Виски.

– Бывает, конечно, – признался Нед. – Один раз я ошибся. В тысяча девятьсот двенадцатом году. Не помню только в чем.

Виски поднялся и подошел к тумбочке. Он бросил сигарету в грязное блюдце на подносе и, остановившись кровати, спросил:

– Почему бы тебе не попробовать, а, Нед?

Нед нахмурился.

– Пустая трата времени, Виски. Не думаю, что мы с Шедом сможем поладить.

Виски шумно втянул воздух и цыкнул зубом. Уголки толстых губ опустились вниз.

– Шед считает, что сможете.

Нед широко раскрыл глаза.

– Вот как? Так это он тебя прислал?

– Ну да, черт возьми' – ответил Виски. – Не сам же я пришел тебя упрашивать. Конечно, он прислал.

Глаза Неда снова сузились.

– Зачем?

– Да затем, что он считает, что вы сможете договориться.

– Да нет, я не о том. С чего он взял, что я захочу иметь с ним дело?

Виски поморщишься.

– Ты что, дурочку строишь?

– Нет.

– Тогда чего ты увиливаешь? Весь город знает, что вы с Полем вчера поцарапались в баре Карсона.

Нед кивнул.

– Ах вот что!

– Вот именно, – подхватил Виски. – Шед знает, что вы подрались из–за него. Ведь ты считаешь, что Поль зря прихлопнул его заведения? Ты теперь из Шеда веревки вить сможешь, если только будешь действовать с головой.

– Не знаю, – задумчиво произнес Нед. – Вообще–то я решил уехать отсюда, вернуться в большой город.

– Да ты пошевели мозгами, – прохрипел Виски. – Большой город никуда не денется и после выборов. Оставайся. У Шеда монеты полно, он сейчас не скупится, лишь бы завинтить Мэдвкга. Оставайся, и ты свой кус ухватишь.

– Ну что ж, – пожал плечами Нед, – потолковать вреда не будет.

– Конечно, не будет, черт возьми, – обрадовался Виски. – Где тут твои подгузнички? Сейчас мы тебя запеленаем и отправимся.

– Ладно, – сказал Нед и встал с постели.

II

О Тори поднялся с кресла.

– Рад вас видеть, Бомонт. Можете положить шляпу и пальто на любой стул. – Руки он не протянул.

– Доброе утро! – сказал Нед и снял пальто.

– Ну пока, ребята, увидимся позже, – сказал Виски, останавливаясь в дверях.

– Ладно, – кивнул О Тори, и Виски оставил их вдвоем.

Нед бросил пальто на валик дивана, положил сверху шляпу и сел рядом. Он с любопытством разглядывал О'Рори.

О Тори снова уселся в свое низкое кресло с золотым узором. Он закинул ногу на ногу и сложил на коленях руки, палец к пальцу. Его красивая, словно изваянная из мрамора голова склонилась на грудь, серо–голубые глаза смотрели на Неда исподлобья. Приятным низким голосом с легким ирландским акцентом он сказал:

– Я ваш должник, вы пытались отговорить Поля…

– Ничего вы мне не должны, – перебил его Нед.

– Не должен? – удивился О'Рори.

– Нет. Я тогда работал у него и думал о его пользе. Я считал, что он делает ошибку, и сказал об этом.

На лице ирландца заиграла мягкая улыбка.

– И он вскоре в этом убедится.

Воцарилась тишина. Из глубины своего кресла О'Рори, улыбаясь, смотрел на Неда. Нед с дивана смотрел на О'Рори бесстрастным взглядом.

Молчание нарушил О'Рори.

– Что именно вам сказал Виски?

– Ничего. Он сказал, что вы хотите меня видеть.

– Он не ошибся. – О'Рори развел свои тонкие пальцы в стороны. – Вы действительно окончательно порвали с Полем?

– Я полагаю, что вы об этом знаете, – ответил Нед. – Ведь именно поэтому вы и послали за мной.

– Слушать сплетни и знать точно – это не одно и то же. Что вы теперь намерены делать?

– У меня в кармане билет до Нью–Йорка. Я уже сложил чемоданы.

О'Рори поднял руку и провел ею по своим гладким седым волосам.

– Вы ведь сюда приехали из Нью–Йорка?

– Этого я никому не рассказывал.

О'Рори взмахнул рукой, как бы отметая подозрения Неда.

– Меня совершенно не интересует, кто откуда приехал, уверяю вас.

Нед промолчал.

– Зато мне вовсе не безразлично, куда вы отсюда поедете, – продолжал ирландец. – Если бы на то была моя воля, вы бы не уехали в Нью–Йорк. По крайней мере сейчас. Вам не приходило в голову, что вы можете с большой пользой для себя пожить здесь еще некоторое время?

– Нет, не приходило, – ответил Нед. – Во всяком случае, пока Виски не пришел ко мне.

– А что вы по этому поводу думаете теперь?

– Ничего не думаю. Жду, что вы скажете.

О'Рори снова провел рукой по волосам. Его умные серо–голубые глаза ласково смотрели на Неда.

– Сколько времени вы уже здесь живете? – спросил он.

– Год и три месяца.

– А как долго вы были правой рукой Поля?

– Год.

– Вы должны многое о нем знать, – кивнул О'Рори.

– Порядочно.

– Много такого, что я мог бы использовать.

– Что вы предлагаете? – произнес Нед ровным голосом.

О'Рори поднялся из глубокого кресла и направился к двери. Когда он открыл ее, в комнату, переваливаясь, проковылял огромный английский бульдог. О'Рори снова сел в кресло, а собака, не сводя угрюмых глаз с хозяина, улеглась на коврике у его ног.

О'Рори заговорил:

– Во–первых, вы получите возможность отплатить Полю.

– Мне это ни к чему, – сказал Нед.

– Так ли?

– Я считаю, что мы с ним квиты.

Откинув голову, О'Рори спросил вкрадчиво:

– Неужели вы бы не хотели немного насолить ему?

– Этого я не говорил, – ответил Нед с легким раздражением. – Я не прочь малость насолить ему, но в вашей помощи не нуждаюсь. Я и один справлюсь. Так что незачем платить мне из моего же кармана.

О'Рори ласково закивал.

– Это мне подходит. Лишь бы ему пришлось худо, – сказал он. – Скажите, зачем он прикончил молодого Генри?

Нед рассмеялся.

– Полегче, полегче. Вы еще не сказали, что вы предлагаете. Хороший у вас пес. Сколько ему?

– Стареет уже. Семь лет. – О'Рори вытянул ногу и потрогал собаку носком ботинка. Бульдог лениво пошевелил хвостом.

– Что вы скажете на такое предложение? После выборов я оборудую для вас самый лучший игорный дом в штате, и вы сможете хозяйничать в нем. Я обеспечу вам покровительство, вас никто и пальцем тронуть не посмеет^

– Ненадежное предложение, слишком много «если», – произнес Нед скучающим тоном. – Если вы выиграете на выборах. Да и вообще я не уверен, что захочу здесь оставаться после выборов или до них.

О'Рори перестал играть с собакой. Он снова взглянул на Неда, мечтательно улыбнулся и спросил:

– А на то, что мы победим, вы не рассчитываете?

Теперь заулыбался Нед.

– Пари держать не стал бы.

Все еще мечтательно улыбаясь, О'Рори продолжал:

– Идея перейти ко мне вас не очень–то прельщает, Бомонт?

– Вы правы. – Нед встал и взял в руки шляпу. – У меня и в мыслях этого не было, – сказал он небрежно. Лицо его было бесстрастно вежливым. – Я предупреждал Виски, что из этого ничего не выйдет. – Он протянул руку за пальто.

– Сядьте, – произнес О'Рори. – Мы еще не кончили разговора.

Нед остановился, поднял плечи, снял шляпу, положил ее вместе с пальто на диван и сел рядом.

О'Рори продолжал:

– Соглашайтесь, я дам вам десять тысяч наличными немедленно и еще десять вечером после выборов, если мы победим Поля, а также игорный дом, если захотите.

Нед поджал губы, насупился и мрачно посмотрел на О'Рори.

– Вы, конечно, хотите, чтобы я продал Поля.

– Я хочу, чтобы вы пошли в редакцию «Обсервера» и рассказали о том, как он управляет городом: вам известно о махинациях с подрядами на ремонт канализации, об афере с Шумейкером прошлой весной, о том, за что и как был убит Тейлор Генри, – в общем, вы раскроете всю подноготную.

– С канализационными подрядами ничего не вышло, – сказал Нед. Казалось, мысли его были заняты чем–то более серьезным. – Он испугался шумихи и отказался от прибылей.

– Ну ладно, – уступил О'Рори: он был слишком уверен в себе, чтобы настаивать. – Но ведь на убийстве Генри мы можем здорово сыграть.

– Да, тут ему не отвертеться, – сказал Нед, нахмурившись, – но я не уверен, можно ли использовать дело Шумейкера… – он запнулся, – не впутывая меня.

– Что вы! – перебил его О'Рори. – Это, конечно, исключается! Может быть, есть еще что–нибудь?

– Можно было бы поднять шум вокруг концессий на проведение дополнительных трамвайных линий и прошлогоднего скандала в секретариате округа. Тут придется, правда, покопаться, собрать материалы.

– Дело стоит того, – заметил О'Рори. – Мы поручим Хинклу из «Обсервера» обработать все это. Вы ему дайте факты, а уж статью он сварганит. Начнем с убийства Тейлора Генри. Это можно пустить в ход немедленно.

Нед пригладил усики ногтем большого пальца.

– Может быть, – пробормотал он.

Шед О'Рори рассмеялся.

– Вы хотите сказать, что начинать надо с десяти тысяч? – спросил он. – Ну что ж, это тоже верно. – Он встал, подошел к двери, через которую впустил собаку, и вышел, захлопнув дверь за собой. Собака осталась лежать на коврике перед креслом.

Нед закурил сигару. Собака повернула голову и посмотрела на него.

О'Рори вернулся с толстой пачкой зеленых стодолларовых бумажек, перехваченной бумажной лентой, на которой синими чернилами было написано 10000. Он перебросил пачку в другую руку и сказал:

– Хинкл уже здесь. Я велел, чтобы он шел прямо сюда.

Нед невольно нахмурился.

– Дайте мне хоть немного времени, чтобы собраться с мыслями.

– Да вы рассказывайте, как на ум придет. Он сам все приведет в порядок.

Нед кивнул. Он выпустил струю дыма и сказал:

– Ну что ж, можно и так.

О'Рори протянул деньги.

– Спасибо, – сказал Нед и, взяв пачку, сунул ее во внутренний карман. Пиджак вздулся на его плоской груди.

– Взаимно, – ответил О'Рори и вернулся в свое кресло.

Нед вынул изо рта сигару.

– Да, вот о чем я сейчас подумал. Неизвестно, от чего Поль больше расстроится: если все останется как есть или если в убийстве обвинят Уолта Айвенса?

О'Рори посмотрел на Неда с любопытством.

– Почему? – спросил он наконец.

– Поль не даст ему возможности использовать свое алиби.

– Вы хотите сказать, что он прикажет своим ребятам забыть, что Айвенс был в клубе?

– Вот именно.

О'Рори прищелкнул языком.

– А откуда он узнал, что я подложу Айвенсу свинью? – спросил он.

– Мы догадались.

О'Рори улыбнулся.

– То есть это вы догадались. Полю бы ни за что не додуматься.

Нед скромно опустил глаза.

– А как, собственно, вам удалось ему подложить свинью?

О'Рори усмехнулся.

– Мы послали этого болвана купить пистолеты в Брейвуде, потом пустили их в дело. – Серо–голубые глаза О'Рори было сузились, но тут же снова весело засверкали. – Впрочем, теперь) раз Поль твердо решил раздуть историю с Айвенсом, это уже не имеет значения. А ведь началось–то все с этого. Он потому и прицепился ко мне, правильно я говорю?

– Да, – ответил Нед, – хотя рано или поздно это все равно должно было случиться. Поль считает, что он поставил вас на ноги, дал вам ход и вы должны теперь тихонько сидеть под его крылышком и не рыпаться.

О'Рори снисходительно улыбнулся.

– Поль еще пожалеет, что поставил меня на ноги, – пообещал он. – Пусть он…

Открылась дверь, и в комнату вошел молодой человек в мешковатом сером костюме. Его не по возрасту морщинистое лицо с торчащими ушами и крупным носом выглядело неуместным. Неопределенного цвета волосы давно не видели ножниц.

– Входи, Хинкл, – сказал О'Рори. – Знакомься – Бомонт. Он тебе все расскажет. Когда напишешь, покажешь мне. Завтра же тиснем в газете первую порцию.

Хинкл обнажил в улыбке гнилые зубы. Он пробормотал какое–то неразборчивое приветствие.

Нед поднялся с дивана.

– Прекрасно. Пошли ко мне и примемся за работу.

О'Рори покачал головой.

– Здесь вам будет удобнее, – сказал он.

Нед улыбнулся, взял шляпу, пальто и сказал:

– Очень жаль, но я жду телефонных звонков и всякое такое. Где ваша шляпа, Хинкл?

Испуганный, Хинкл молчал и не двигался с места.

– Вам придется остаться здесь, Бомонт, – сказал О Тори. – Мы не можем допустить, чтобы с вами стряслась какая–нибудь беда. Здесь вы в полной безопасности.

Нед улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой.

– Если вы беспокоитесь о деньгах, – он сунул руку во внутренний карман и вытащил пачку, – можете подержать их у себя, пока материал не будет готов.

– Ни о чем я не беспокоюсь, – сказал О'Рори. – Но если Поль узнает, что вы были у меня, вам несдобровать, а я не хочу рисковать вашей жизнью.

– Придется вам взять деньги. Я ухожу, – сказал Нед.

– Нет, – сказал О'Рори.

– Да, – сказал Нед.

Хинкл повернулся и быстро исчез за дверью.

Нед направился к противоположной двери, к той, через которую он пришел сюда. Он шел прямо, неторопливо.

О'Рори сказал что–то собаке, лежащей у его ног. Она неуклюже вскочила на свои расползающиеся ноги и, обойдя Неда, встала у двери с угрожающим видом.

Нед улыбнулся, не разжимая губ, и повернулся к О'Рори. В руке он держал пачку стодолларовых бумажек. Он поднял руку и с маху швырнул пачку в ирландца.

– Можете ее употребить сами знаете на что.

Бульдог тяжело подпрыгнул, и его железные челюсти сомкнулись на кисти Неда. Нед, как волчок, крутанулся влево и опустился на одно колено, чтобы уменьшить тяжесть повисшей на его руке собаки.

О'Рори подошел к двери, в которой исчез Хинкл, открыл ее и сказал:

– Войдите сюда. – Затем он подошел к Неду, который, стоя на одном колене, пытался освободить зажатую в челюстях руку. Бульдог распластался на полу, но челюстей неразжимал.

В комнату вошел Виски, с ним еще двое. Один из них был тот самый похожий на гориллу кривоногий тип, который приходил с Шедом в клуб «Бревенчатая хижина». Другой – рыжеватый парень лет девятнадцати–двадцати, приземистый, розовощекий и угрюмый. Он обошел Неда и встал между ним и дверью. Кривоногий громила взял Неда за левую руку. Виски остановился посреди комнаты, между Недом и второй дверью.

Тогда О'Рори отозвал собаку.

Бульдог выпустил руку Неда и заковылял к хозяину.

Нед встал. Лицо его побледнело, по лбу катился пот. Он посмотрел на порванный рукав пиджака, на израненную кисть, на кровь, струйкой сбегавшую на пол. Его рука дрожала.

– Вы сами этого добивались, – произнес О'Рори своим хорошо поставленным, мелодичным голосом.

Нед отвел взгляд от своей руки и посмотрел на седого ирландца.

– Да, – сказал он, – но чтобы удержать меня здесь, этого недостаточно.

III

Нед Бомонт открыл глаза и застонал. Рыжеватый парень повернул голову и рявкнул:

– Заткнись, ублюдок!

– Оставь его, Ржавый. Пусть он попробует выбраться отсюда еще разок, тогда уж мы побалуемся, – проворчал горилла. – Посмотрев на распухшие суставы пальцев, он усмехнулся. – Тебе сдавать.

Нед пробормотал что–то о Фединк и приподнялся. Он лежал на узкой койке. Матрац под ним был залит кровью. Кровь запеклась на его распухшем, покрытом ссадинами лице, на укушенной собакой руке. Манжета рубашки прилипла к ране. В маленькой спальне, кроме койки, было только два стула, стол и комод. На выкрашенных в желтый цвет стенах висели три фривольные картинки в белых рамках и зеркало. Приоткрытая дверь вела в выложенную белым кафелем ванную. Вторая дверь была закрыта. Окон в комнате не было.

Человек–горилла и розовощекий парень играли в карты. На столе между ними лежало долларов двадцать бумажками и серебром.

Нед посмотрел на игроков, глаза его горели мрачной ненавистью. Он попытался встать. Сделать это было нелегко. Правая рука висела плетью. Левой рукой он по очереди перебросил через край непослушные ноги, дважды упал навзничь на матрац и с большим усилием, помогая себе левой рукой, снова поднялся.

Игроки не обращали на него внимания. Только один раз горилла оторвался от карт, искоса взглянул на него и бросил с усмешкой:

– Ну, как успехи, братец?

Наконец Неду удалось встать. Дрожа всем телом и держась левой рукой за койку, он дошел до ее конца. Там он выпрямился и, не отводя напряженного взгляда от своей цели, пошатываясь, двинулся к закрытой двери. Немного не дойдя до нее, он рухнул на колени, но последним усилием воли сумел ухватиться левой рукой за ручку двери и снова подняться на ноги.

Тогда человек–горилла не спеша опустил карты на стол и сказал:

– Ну вот! – Страшная рожа его расплылась в широкой улыбке, и сразу стало видно, что его удивительно красивые белые зубы были вставные. Он подошел к Неду.

Нед дергал ручку двери.

– На, фокусник, получай! – сказал горилла и, вложив в удар всю свою силищу, опустил кулак на лицо Неда. Нед отлетел к стене. Сначала он ударился головой, потом стукнулся плашмя всем телом и начал медленно оседать.

Розовощекий парень по прозвищу Ржавый продолжал сидеть за столом с картами в руках.

– Ты его так прикончишь, Джефф, – сказал он спокойно.

– Это его–то? – переспросил Джефф, сопровождая свой вопрос легким пинком по лежащему у его ног телу. – Его не так–то легко прикончить. Он парень крепкий. Кремень. Ему это нравится. – Он наклонился над потерявшим сознание Недом, взял его за лацкан пиджака и приподнял. – Тебе это нравится, а, малыш? – спросил он. Поддерживая Неда одной рукой, он еще раз ударил его кулаком в лицо.

Снаружи кто–то дернул ручку двери.

– Кто там? – крикнул Джефф.

– Это я, – донесся мелодичный голос Шеда О'Рори.

Джефф оттащил Неда в сторону и, вытащив из кармана ключ, отпер дверь.

В комнату вошли О'Рори и Виски. Ирландец посмотрел на распростертого на полу Неда, потом поднял глаза на Джеффа и, наконец, повернулся к Ржавому. Его серо–голубые глаза затуманились.

– Джефф его просто так, ради удовольствия отделал? – спросил он.

Розовощекий парень покачал головой.

– Этот Бомонт тот еще сукин сын, – отвечал он мрачно. – Каждый раз, как приходит в себя, что–нибудь придумывает.

– Я не хочу, чтобы вы его прикончили. Рано еще, – сказал О'Рори и снова посмотрел вниз, на Неда. – Попробуйте–ка привести его в чувство. Я хочу с ним поговорить.

Ржавый встал из–за стола.

– Не знаю, удастся ли. Уж больно он того…

Джефф был настроен более оптимистически.

– Ничего, – сказал он, – сейчас сделаем. Я тебя научу. Бери его за ноги. – Он просунул руки под плечи Неда, и они потащили обмякшее тело в соседнюю комнату. Опустив Неда в ванну, Джефф закрыл слив пробкой и пустил холодную воду из нижнего крана и из душа.

– Оглянуться не успеете, как он запоет, – пообещал Джефф.

Через пять минут, когда они вытащили Неда из ванны и поставили на ноги, он уже мог стоять. Они привели его назад в спальню. О'Рори сидел на стуле и курил. Виски куда–то исчез.

– Положите его на кровать, – приказал О'Рори.

Джефф и Ржавый подвели Неда к койке, повернули его кругом и, слегка подтолкнув, отняли руки. Нед опрокинулся на спину. Они приподняли его, усадили, и Джефф начал шлепать его по избитому лицу, приговаривая:

– Проснись, Рип Ван Винкль, проснись.

– Как же, проснется он, – мрачно проворчал Ржавый.

– Думаешь, нет? – весело спросил Джефф и снова шлепнул Неда по лицу.

Нед приоткрыл тот глаз, который еще мог открываться.

– Бомонт, – окликнул его О'Рори.

Нед приподнял голову и попытался оглянуться. Было неясно, видит ли он О'Рори.

О'Рори встал со стула и подошел к кровати. Он наклонился так, чтобы его лицо оказалось перед самыми глазами Неда, и спросил:

– Вы меня слышите, Бомонт?

Единственный открытый глаз Неда с тупой ненавистью смотрел на О'Рори.

– Бомонт, это я, О'Рори. Вы слышите меня? – переспросил ирландец.

– Да, – выдавил Нед, с трудом шевеля распухшими губами.

– Вот и хорошо. Теперь слушайте, что я вам скажу. Вы мне расскажете все, что знаете о Поле. – О'Рори говорил очень четко, не повышая голоса, который и сейчас не утратил своей мелодичности. – Если вы думаете отделаться молчанием – не выйдет. Вас будут обрабатывать, пока не заговорите. Вы меня поняли?

Нед улыбнулся. Его изуродованное лицо было похоже на страшную маску.

– Ничего не скажу, – выговорил он.

О'Рори отошел и сказал:

– Продолжайте.

Пока Ржавый колебался, горилла Джефф отбросил поднявшуюся было руку Неда и повалил его.

– Сейчас я испробую одну штуку. – Он подхватил ноги Неда и перекинул их через край койки. Затем наклонился, и руки его заработали.

Тело Неда судорожно задергалось, он застонал – раз, другой, третий – и замер.

Джефф выпрямился и отвел руки. Тяжело и шумно дыша, он проворчал, не то жалуясь, не то извиняясь:

– Сейчас ничего не выйдет, он опять скапутился.

IV

Когда к Неду Бомонту вернулось сознание, в комнате никого не было. Горел свет. Как и в прошлый раз, он с трудом, напрягая все свои силы, сполз с койки и упрямо двинулся к двери. Дверь была заперта. Когда он начал дергать ручку, дверь внезапно распахнулась и отбросила его к стене.

В комнату босой, в одном нижнем белье вошел Джефф.

– Ну и зануда же ты, – сказал он. – Все одно и то же. Тебе еще не надоели мои кулаки? – Он схватил Неда левой рукой за горло, а правой два раза ударил в лицо. Только на этот раз удары были не такими тяжелыми, как раньше. Потом он швырнул его на койку. – А теперь лежи смирно, – проворчал он.

Нед лежал не двигаясь. Глаза его были закрыты.

Джефф вышел и запер за собой дверь.

Превозмогая боль, Нед поднялся и добрался до двери. Он подергал ее. Потом отошел на два шага и попытался с разбегу высадить ее плечом. Это ни к чему не привело. Обессиленный, он упал. Нед не оставлял своих попыток, пока Джефф снова не открыл дверь.

– Никогда не встречал человека, которому бы так нравилось, чтобы его били. Да и мне еще никогда не было так приятно давать по морде, – сказал Джефф. Он отклонился вправо и ударил Неда кулаком в челюсть.

Отупевший от боли Нед даже не пытался увернуться. Удар отбросил его на другой конец комнаты. Он остался лежать там, где упал. Два часа спустя, когда в комнату вошел Виски, он лежал все на том же месте.

Принеся из ванной воды, Виски привел его в чувство и помог добраться до койки.

– Что ты делаешь? Где твоя голова? – увещевал он. – Эти кретины тебя убьют, они же ни черта не соображают.

Нед тупо посмотрел мутным, затянутым красной пленкой глазом.

– Ну и пусть, – сказал он, с трудом шевеля губами.

Нед спал, когда его разбудили О'Рори, Джефф и Ржавый. Говорить он снова отказался. Его снова избили, а когда он потерял сознание, швырнули обратно на койку.

Через несколько часов эта процедура повторилась. Есть ему не давали.

Когда Нед пришел в себя после очередного избиения, он на четвереньках дополз до ванной комнаты и там, на полу .за стойкой умывальника, обнаружил узкое лезвие от безопасной бритвы, покрытое толстым слоем ржавчины. Вытащить его из–за умывальника было очень трудно. На это ушло не менее десяти минут. Потом негнущиеся пальцы Неда никак не могли оторвать лезвие от кафельного пола. Он попытался перерезать себе горло, но лезвие выпало из его рук, оставив лишь две–три легкие царапины на подбородке. Всхлипывая от огорчения, Нед улегся на полу ванной комнаты и заснул.

Когда он проснулся, он уже мог стоять. Он ополоснул голову холодной водой, а затем выпил подряд четыре стакана. Его вырвало. Дрожа от холода, он вернулся в спальню и лег на забрызганный кровью матрац, но тут же снова поднялся. Шатаясь и спотыкаясь от нетерпения, он дошел до ванной, опустился на четвереньки и начал шарить по полу. Найдя, наконец, лезвие, он сел. Засовывая лезвие в жилетный карман, Нед нащупал там зажигалку. Он вынул ее и начал разглядывать. Его единственный открытый глаз хитро заблестел. Это был безумный блеск.

Нед встал на ноги и прошел в спальню. Он дрожал, его зубы выбивали мелкую дрожь. Когда он увидел под столом, за которым горилла и мрачный розовощекий мальчик играли в карты, старую газету, он хрипло засмеялся. Разорвав и скомкав газету, он поднес ее к двери и разложил на полу. В комоде он обнаружил оберточную бумагу, которой были выстланы ящики. Он скомкал ее и тоже положил рядом с газетой. Лезвием он вспорол матрац и вытащил из него грубую серую вату. Она тоже легла у двери. Теперь Нед уже не дрожал, не спотыкался, он ловко действовал обеими руками. Вскоре, однако, он устал перетаскивать вату частями и подтащил к двери все что осталось от матраца вместе с чехлом.

С третьей попытки зажигалка загорелась. Улыбаясь, Нед поднес ее к выросшей у двери куче. Некоторое время он стоял, склонившись над своим костром, но поднявшийся дым заставил его сначала отступить на шаг, потом еще. Кашляя, он прошел в ванную, намочил водой полотенце и обернул им голову, закрыв глаза, нос, рот. Шатаясь, он вернулся в спальню – призрак в клубах дыма, – споткнулся о койку и опустился на пол там, где его и нашел Джефф.

Джефф ворвался в спальню, чертыхаясь и кашляя, прикрывая рот и нос тряпкой. Открывшаяся дверь немного отодвинула горящую кучку. Раскидывая ногами бумагу и вату, он подскочил к Неду, схватил его за шиворот и вытащил из комнаты.

За дверью Джефф пинком заставил Неда подняться на ноги и, не выпуская из рук ворот его пиджака, потащил за собой в конец коридора. Там он толкнул его в какую–то комнату.

– Я тебе уши оборву, когда вернусь, ублюдок! – проревел он, еще раз пнул Неда ногой и, выскочив в коридор, захлопнул дверь и повернул ключ в замке.

Ухватившись руками за стол, Нед удержался на ногах. Сползшее с головы мокрое полотенце как шарф лежало на его плечах. Нед попытался выпрямиться и осмотрелся. В комнате было два окна. Он подошел к тому, что было поближе, и подергал его. Окно было закрыто. Нед повернул шпингалет, окно открылось. На улице была ночь. Перебросив через подоконник одну ногу, затем вторую, Нед перевернулся и, лежа животом на раме, начал опускаться. Повиснув на руках, он попытался нащупать ногами опору, ничего не нашел и разжал руки.

Глава пятая. БОЛЬНИЦА

I

Склонившись над Недом, сестра что–то делала с его лицом.

– Где я? – спросил он.

– В больнице Святого Луки. – Маленького роста, с большими карими глазами, сестра говорила тихим, с придыханием голосом. От нее пахло мимозой.

– Какой сегодня день?

– Понедельник.

– Месяц, год? – продолжал Нед. Сестра нахмурилась, и он сдался. – Ладно, неважно. Давно я здесь?

– Сегодня третий день.

– Где телефон? – Он попробовал сесть.

– Ничего не выйдет, – заявила сестра. – Вам нельзя разговаривать по телефону и вообще волноваться.

– Тоща позвоните вы. Вызовите Хартфорд 61–16 и попросите Поля Мэдвига. Скажите, что мне необходимо его немедленно увидеть.

– Мистер Мэдвиг приходит сюда каждый день после обеда, но вряд ли доктор Тейт разрешит вам с ним разговаривать. По правде говоря, вы и сейчас говорите больше, чем вам полагается.

– Теперь что? Утро? День?

– Утро.

– Не могу я так долго ждать. Позвоните ему немедленно.

– Сейчас придет доктор Тейт.

– Не нужен мне ваш доктор Тейт, – сказал Нед раздраженно. – Мне нужен Поль Мэдвиг.

– Будете делать то, что вам велят, – сказала сестра. – Лежите спокойно и ждите доктора Тейта.

Нед хмуро посмотрел на нее.

– Ну и сестра милосердия! Вам что, никогда не говорили, что с больными нельзя спорить?

Она пропустила его вопрос мимо ушей.

– А кроме того, вы мне делаете больно. У меня челюсть болит.

– Поменьше разговаривайте, тогда не будет болеть, – ответила сестра.

Нед помолчал немного, а потом спросил:

– А что со мной случилось? Или вы этого еще не проходили?

– Пьяная драка, наверное, – ответила девушка и не смогла сдержать улыбки. – Нет, правда, послушайте, вам нельзя так много разговаривать. И никого к вам не пустят, пока доктор не разрешит.

II

Сразу же после полудня пришел Поль Мэдвиг.

– Чертовски рад, что ты жив! – сказал он и обеими руками пожал левую, незабинтованную руку Неда.

– У меня все в порядке, – сказал Нед, – но тут есть одно срочное дело: надо отвезти Уолта Айвенса в Брейнвуд и поводить по магазинам, где торгуют оружием. Он…

– Ты мне уже говорил об этом, – вставил Мэдвиг, – все сделано.

Нед нахмурился.

– Говорил?

– Ну да! В то самое утро, когда тебя подобрали. Тебя сразу же отвезли в больницу, но ты не подпускал к себе врачей, пока тебе не дали поговорить со мной. Ну, я и приехал. Едва ты рассказал мне об Айвенсе, как тут же потерял сознание.

– Ничего не помню, – протянул Нед. – Так ты до них добрался?

– Да, Айвенсов мы схватили. И после того как Уолта опознали в Брейвуде, он раскололся. На предварительном слушании присяжные признали виновными Джеффа Гарднера и двух других, но Шеда притянуть к этому делу мы не сможем. Айвенса подбил некто Гарднер, все знают, конечно, что он без приказа О Тори и шагу не сделает, но одно дело – знать, другое – доказать.

– Джефф? Это тот, что похож на гориллу? Его уже взяли?

– Нет, Шед, видимо, припрятал его, когда ты сбежал. Ведь ты у них был?

– Ага. В «Собачьей конуре». Наверху, Я пошел туда, чтобы поставить капкан на эту ирландскую лису, и попался сам. – Нед нахмурился. – Помню, я пришел туда с Виски Вассосом, потом меня укусила собака, потом меня били Джефф и какой–то рыжий мальчишка. Пожар там еще был. Вот, пожалуй, и все. Кто меня нашел? Где?

– Полицейский. Ты полз на четвереньках, истекая кровью, посередине Колман–стрит. Это было в три часа утра.

– Тоже нашел себе занятие!

III

Маленькая сестра с большими глазами осторожно приоткрыла дверь и робко просунула голову.

– Входите! – сказал Нед Бомонт усталым голосом. – Мы что, в прятки играем? Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать. Вам не кажется, что вы уже вышли из этого возраста?

Сестра распахнула дверь и остановилась на пороге.

– Неудивительно, что вас излупили, – сказала она. – Я хотела узнать, проснулись ли вы. Там мистер Мэдвиг и… – придыхание в ее голосе стало заметнее, глаза загорелись ярче, – с ним леди.

Нед посмотрел с любопытством на нее.

– Что за леди? – насмешливо спросил он.

– Мисс Дженет Генри, – ответила она так, будто сообщала о приятной неожиданности.

Нед повернулся на бок и закрыл глаза. Уголки его губ задрожали, но голос стал безучастным.

– Скажите им, что я еще сплю.

– Как вы можете? Да и вообще они теперь догадались, что вы не спите. Иначе я бы уже давно вернулась.

Нед театрально застонал и приподнялся на локте.

– Придется отмучиться сейчас, – заворчал он. – А то прибежит в другой раз.

Сестра посмотрела на него с негодованием.

– Нам пришлось поставить полицейского у больницы, – сказала она презрительно, – чтобы отбиваться от женщин, которые вас осаждают.

– Вам легко говорить, – вздохнул Нед. – На вас, видно, фотографии сенаторских дочек в газетах производят неизгладимое впечатление, но это только потому, что вас они не преследовали. А мне они отравили всю жизнь. Они и их цветные фото. И всегда сенаторские дочки, одни сенаторские дочки. Нет, чтобы какая–нибудь там дочка члена палаты представителей, министра или, на худой конец, члена городского управления… Как вы думаете, в чем тут дело? А может, просто сенаторы более плодовиты, чем…

– И совсем не остроумно. Впрочем, все дело, видимо, в том, что женщины не могут устоять против вашей прически. Я их приведу, – добавила она и вышла.

Нед глубоко вздохнул, глаза его заблестели, губы растянулись в невольной улыбке. Однако, когда Дженет Генри вошла в палату, он поздоровался с ней небрежно, хотя и вежливо.

Она сразу же подошла к кровати.

– О мистер Бомонт, я так рада была узнать, что вы быстро поправляетесь. Я просто не могла не прийти. – Она взяла его за руку и улыбнулась. Ее карие с рыжими искорками глаза казались еще более темными из–за светлых волос. – Так что, если вам не по душе мой визит, пожалуйста, не ругайте Поля. Это я заставила его взять меня с собой.

Нед улыбнулся.

– Я страшно рад, что вы пришли. Это очень любезно с вашей стороны.

Поль Мэдвиг, вошедший вслед за Дженет, обошел кровать и встал с другой стороны. Он радостно улыбался, поглядывая то на Неда, то на девушку.

– Я знал, что ты будешь доволен, Нед. Я так ей и сказал. Как дела?

– Отлично. Пододвиньте стулья, садитесь.

– Мы не можем задерживаться, – возразил Мэдвиг. – Я должен встретиться с Маклафлином.

– А я – нет. – Дженет Генри опять улыбнулась Неду. – Можно, я останусь? Совсем ненадолго?

– Буду счастлив, – заверил ее Нед.

Мэдвиг, сияя от удовольствия, подвинул к кровати стул и усадил Дженет. Затем он взглянул на часы.

– Нужно бежать, – сказал он жалобно и пожал Неду руку. – Тебе что–нибудь нужно?

– Нет, Поль. Спасибо.

– Ну, будь паинькой. – Мэдвиг повернулся было к Дженет, но вдруг остановился и снова обратился к Неду: – Как далеко, по–твоему, мне можно зайти в этом первом разговоре с Маклафлином?

Нед пожал плечами.

– Как угодно, при условии, что не будешь говорить прямо, в открытую. Этого он боится. Но если крутить вокруг да около, его можно хоть в убийцы нанять. Понимаешь, с ним нужно канитель разводить. В таком примерно роде: «Есть, мол, человек, по имени Смит, а живет он там–то и там–то. Так вот, если бы вдруг этот Смит заболел и не поправился бы, а вы заглянули бы как–нибудь ко мне, а мне, по счастливой случайности, пришел бы конверт на ваше имя, то откуда мне знать, что в нем лежат пятьсот долларов?»

Мэдвиг кивнул.

– Убивать мне никого не нужно. А вот голоса рабочих с железной дороги нам необходимы. – Он нахмурился. – Жалко, что ты валяешься, Нед.

– Через пару деньков встану. Кстати, ты сегодня «Обсервер» видел?

– Нет.

Нед поискал глазами.

– Кое–кто там покуражился. В центре первой полосы поместили, в рамке. Всю грязь, что смогли собрать. Без подписи. А заголовок шикарный: «Что собираются предпринять городские власти?» Потом перечисляются все преступления за полтора месяца, чтобы доказать, что волна преступлений растет. А рядом – коротенький списочек задержанных преступников. Вот, мол, смотрите, полиция бессильна. А больше всего визгов по поводу убийства Тейлора Генри.

Услыхав имя брата, Дженет Генри вздрогнула и неслышно вздохнула. Взглянув на нее, Мэдвиг предупреждающе кивнул Неду, но тот продолжал, словно не желая замечать, какое впечатление произвели его слова:

– Они совсем распоясались. Обвиняют полицию в том, что расследование было приостановлено на целую неделю, дабы дать возможность одному довольно влиятельному в политических кругах игроку свести счеты с другим. Это про меня и Диспейна. А потом задали такой риторический вопрос: что думает сенатор Генри о своих новых политических союзниках, которые используют убийство его сына в подобных целях?

Мэдвиг покраснел, взглянул на часы и заторопился.

– Я достану газету и прочту. А теперь мне нужно…

– Они также, – продолжал Нед безмятежно, – обвиняют полицию в налетах на притоны, которым она раньше покровительствовала. Это, мол, потому, что их владельцы не хотят раскошеливаться на огромные расходы по пред выборной кампании. Повод – твоя ссора с Шедом. Еще они обещают напечатать список тех злачных мест, которые продолжают процветать как ни в чем не бывало, потому что их владельцы выложили свою долю.

– Ладно, ладно, – смущенно забормотал Мэдвиг. Счастливо оставаться, Дженет. Пока, Нед, – кивнул он и вышел.

– За что вы меня не любите? – спросила Дженет.

– Вы ошибаетесь, – ответил он.

Она покачала головой.

– Нет. Я это чувствую.

– Не судите по моему поведению. У меня всегда были плохие манеры.

– Вы меня не любите, – настаивала она, не отвечая на его улыбку. – А я хочу, чтобы вы хорошо ко мне относившись.

Нед был сама скромность.

– Зачем вам это? – спросил он.

– Потому что вы лучший друг Поля.

– Поль – политик, – заметил Нед, искоса поглядывая на нее, – и друзей у него много.

– Но вы самый близкий. – Она нетерпеливо покачала головой и добавила: – Он сам так считает.

– А вы как считаете? – спросил он чуть насмешливо.

– Так же, – серьезно ответила Дженет, – иначе вы не попали бы в больницу. Ведь вы пошли на это ради него!

Он промолчал. Только слабая усмешка тронула его губы.

Когда она поняла, что Нед не склонен продолжать разговор на эту тему, Дженет повторила серьезным тоном:

– Мне бы очень хотелось, чтобы вы хорошо ко мне относились.

– Может быть, так оно и есть.

– Нет! – покачала она головой.

Он снова улыбнулся. На этот раз его улыбка была молодой и обаятельной, в глазах светилась застенчивость, голос звучал робко и доверительно:

– Я вам скажу отчего вы так считаете, мисс Генри. Ну… в общем… понимаете, еще и года не прошло, как Поль подобрал меня, что называется, под забором. Поэтому с людьми вашего круга я еще не освоился, чувствую себя неловко, неуклюже. Ведь вы совсем из другого мира – высшее общество, фотографии в газетах и всякое такое… Вот. То, что вам кажется враждебностью, – на самом деле просто неотесанность.

Дженет поднялась.

– Вы издеваетесь надо мной, – констатировала она без всякой обиды в голосе.

Когда она ушла, Нед откинулся на подушки и уставился в потолок. Глаза его блестели.

Вошла сестра.

– Ну что вы там натворили?

Нед поднял голову, угрюмо посмотрел на нее и ничего не сказал.

– Она вышла отсюда чуть не плача, – продолжала сестра.

Нед снова опустил голову на подушку.

– Да, не тот я стал. Обычно сенаторские дочки уходили от меня, заливаясь слезами.

IV

В палату вошел молодой франт среднего роста со смазливым смуглым лицом.

Нед Бомонт приподнялся.

– Привет, Джек!

– Вы не так плохо выглядите, как я думал, – сказал Джек, подходя к кровати.

– Все на месте, на части не разобрали. Бери стул.

Джек сел и вынул пачку сигарет.

– У меня есть к тебе одно дельце. – Нед просунул руку под подушку и протянул Джеку конверт.

Джек прикурил и взял конверт. Это был простой белый конверт со штемпелем местной почты. Нед получил его два дня назад на адрес больницы Святого Луки. Внутри Джек обнаружил листок с напечатанными на машинке строчками:

Что вам известно о Поле Мэдвиге, чего не знает, но очень хотел бы узнать Шед О Тори?

Имеет ли это отношение к убийству Тейлора Генри?

Если нет, то почему вы так упорно старались сохранить это в тайне?

Джек аккуратно сложил листок, сунул его обратно в конверт и лишь затем, взглянув на Неда, спросил:

– За этим что–нибудь кроется?

– По–моему, нет. Я хочу, чтобы ты узнал, кто это писал.

Джек кивнул.

– Письмо можно взять?

– Да.

Джек сунул конверт в карман.

– У вас есть какие–нибудь соображения относительно того, кто мог его написать? – осведомился он.

– Абсолютно никаких.

Джек рассматривал горящий кончик сигареты.

– Предстоит нелегкая работенка!

– Знаю, – согласился Нед. – Я могу тебе только сказать, что за последнюю неделю таких анонимок появилось довольно много. У меня это третья. Я знаю, что Фарр получил по крайней мере одну. Кто их еще получал, не имею представления.

– А могу я взглянуть на другие?

– Эта единственная, что я сохранил. Да они все как близнецы – та же бумага, та же машинка, и в каждой по три вопроса.

Джек бросил на Неда испытующий взгляд:

– Но вопросы–то не совсем одинаковые.

– Не совсем. Но все бьют в одну точку.

Джек кивнул и затянулся сигаретой.

– Ты понимаешь, что сделать это надо осторожно, без шума? – предупредил Нед.

– Понятно. – Джек вынул изо рта сигарету. – Кстати, когда вы сказали про одну точку, вы имели в виду участие Мэдвига в убийстве?

– Да, – ответил Нед, не сводя глаз со смуглого франта, – только он в этом не замешан.

Смуглое лицо Джека было непроницаемо.

– Разумеется, – сказал он, вставая.

V

Сестра внесла большую корзину фруктов и по ставила ее на стол.

– Правда, мило? – спросила она у Неда Бомонта.

Тот осторожно кивнул головой.

Сестра вынула из корзины маленький полный конверт и подала его Неду.

– Держу пари, это от нее.

– На что?

– На что хотите!

Нед покачал головой с таким видом, будто подтвердились его самые мрачные подозрения.

– Заглянули? – спросил он.

– Ну, знаете ли… – возмутилась она.

Нед рассмеялся. Сестра замолчала, но лицо ее еще долго сохраняло обиженное выражение.

Он вынул из конверта визитную карточку Дженет Генри, на которой было написано лишь два слова: «Прошу Вас!»

– Вы выиграли, – нахмурив брови, сказал он сестре и постучал карточкой по ногтю большого пальца. – Угощайтесь, да берите побольше, чтобы выглядело так, будто я их ел.

Несколько часов спустя он написал письмо.

«Дорогая мисс Генри,

Вы просто ошеломили меня своей добротой, – сначала Ваш визит, затем эти фрукты. Даже не знаю, как и благодарить Вас. Надеюсь, что когда–нибудь мне представится возможность на деле выразить Вам свою признательность.

Преданный Вам Нед Бомонт»

Кончив писать, он перечел письмо, разорвал его и переписал заново. На этот раз он переставил слова в третьем предложении. Теперь оно кончалось так: «…выразить свою признательность на деле».

VI

В это утро Нед был уже в халате и домашних туфлях. Когда вошла Опаль, он сидел за столом у окна палаты и, завтракая, просматривал последний выпуск «Обсервера». Сложив газету и бросив ее рядом с подносом, он поднялся.

– Привет, малышка, – сказал он сердечно.

– Почему вы мне не позвонили, когда вернулись из Нью–Йорка? – строго спросила она. Опаль была бледна и оттого выглядела старше своих лет. Ее широко открытые голубые глаза потемнели от волнения. Держалась она прямо, но без натянутости. Не замечая стула, который Нед поставил рядом с ней, она настойчиво повторила: – Почему вы не позвонили?

Он снисходительно рассмеялся:

– А тебе идет это платье.

– Нед, я прошу вас, пожалуйста…

– Так–то лучше, – сказал он. – Я собирался зайти, но… Так много событий произошло, пока меня тут не было, и еще больше, когда я вернулся. А к тому времени, как я с ними разделался, мы не поладили с Шедом О'Рори, и вот я попал сюда, – он махнул рукой, – в больницу.

Его легкомысленный тон не помог. Опаль оставалась серьезной.

– Этого Диспейна повесят? – спросила она резко.

Он снова засмеялся:

– Если мы будем разговаривать в таком тоне, ничего у нас не получится.

Она нахмурилась и повторила, но уже не таким повелительным тоном:

– Его повесят?

– Не думаю, – ответил он, покачав головой. – Видимо, Тейлора все–таки убил не он.

Она, казалось, ничуть не удивилась.

– Вы знали об этом, когда просили меня… помочь… достать эту улику против него?

– Конечно, нет, малышка, – улыбнулся он укоризненно. – За кого ты меня принимаешь?

– Неправда, знали. – Ее голос был таким же холодным и презрительным, как и сузившиеся голубые глаза. – Вам нужно было получить свой долг, вот вы и заставили меня помочь вам… Чтобы шантажировать этого Диспейна.

– Думай как хочешь, – ответил он безразлично.

Она сделала шаг в сторону. Ее подбородок задрожал, но она овладела собой, и на ее лице снова появилось решительное и независимое выражение.

– А вы знаете, кто убил? – спросила она, пытаясь заглянуть ему в глаза.

Он медленно покачал головой.

– Отец?

Нед моргнул.

– Ты хочешь спросить, знает ли Поль, кто убил Тейлора?

Она топнула ногой и закричала:

– Я хочу знать, не отец ли его убил!

Нед закрыл ей рот рукой.

– Замолчи, – пробормотал он, быстро взглянув на закрытую дверь.

Она оттолкнула его руку и отступила назад.

– Так это он убил?

– Если ты уж так лихо соображаешь, – глухо сказал он злым голосом, – так хоть не ори. Держи свои идиотские домыслы при себе. Никому нет до них никакого дела. Нечего оповещать об этом весь город.

Потемневшие глаза Опаль широко раскрылись.

– Значит, это все–таки он, – уверенно произнесла она тихим, безжизненным голосом.

Нед резко наклонился и приблизил к ней искаженное злобной улыбкой лицо.

– Нет, моя радость, – сказал он, с трудом сдерживая бешенство. – Нет, он не убивал Тейлора.

Не двигаясь с места, все такая же суровая, она твердо спросила:

– Если убил не он. не понимаю, какое значение имеет, что я говорю и как громко.

Уголки его губ насмешливо поползли вверх.

– Ты еще очень многого не понимаешь. И никогда не поймешь, если будешь себя так вести. – Он отошел от нее и сунул кулаки в карманы халата. Теперь уголки его губ опустились, лоб прорезали глубокие морщины, прищуренные глаза не отрывались от пола. – Кто внушил тебе эту нелепую мысль?

– И вовсе не нелепую, вы сами это прекрасно знаете.

Он нетерпеливо пожал плечами.

– Откуда ты это взяла?

– Ниоткуда, – она тоже пожала плечами. – Я… я сама поняла вдруг.

– Чепуха, – глядя исподлобья, резко бросил он, – ты читала сегодняшний «Обсервер»?

– Нет.

Он не отрывал от нее тяжелого, подозрительного взгляда.

Ее лицо слегка порозовело от досады.

– Да не читала я. А для чего вам это знать?

– Значит, нет? – спросил он все еще недоверчиво и задумался. Внезапно лицо его прояснилось. Он вынул правую руку из кармана и протянул к ней ладонью вверх. – Дай посмотреть письмо.

– Что? – Она взглянула на него округлившимися от удивления глазами.

– Письмо, – повторил он, – напечатанное на машинке, без подписи, с тремя вопросами.

Она в замешательстве опустила глаза и после секундного колебания открыла сумочку.

– Как вы узнали?

– Все в городе хотя бы одно такое получили, – ответил он небрежно. – Ты что, раньше не получала?

– Нет! – Она протянула ему смятый листок бумаги.

Он разгладил его и прочел:

«Неужели вы не знаете, что вашего возлюбленного убил ваш же отец?

А если не знаете, то зачем вы помогали ему и Неду Бомонту в их попытке приписать это преступление невинному человеку?

Отдаете ли вы себе отчет в том, что, помогая отцу уйти от суда, вы сами становитесь соучастницей преступления?»

Нед кивнул и беспечно улыбнулся.

– Все они на один лад. – Он скомкал листок и швырнул его в корзину для бумаги возле стола. – Вероятно, получишь еще, раз уж попала в список адресатов.

Закусив нижнюю губу, Опаль Мэдвиг испытующе посмотрела на спокойное лицо Неда блестящими, недобрыми глазами.

– О Тори, – продолжал Нед, – готовит материал для предвыборной кампании. У меня, как ты знаешь, были с ним неприятности. А все потому, что он думал, будто я порвал с твоим отцом и соглашусь за деньги помочь ему состряпать уголовный процесс против Поля. Шеду неважно, правда ли это, ему важно провалить кандидатов Поля. Я отказался.

Выражение ее глаз не изменилось.

– Из–за чего вы с папой подрались?

– Подрались? – переспросил он. – Допустим, что подрались, но это уж наше с ним дело, малышка!

– Конечно, подрались. В баре у Карсона. – Она решительно сжала губы. – После того как вы узнали, что именно он… убил Тейлора…

Нед засмеялся и спросил насмешливо:

– А раньше я это не знал?

Но она не реагировала на его насмешливый тон.

– Почему вы спросили про «Обсервер»? Что там напечатано?

– Такая же чепуха, как и в твоем письме. Если хочешь посмотреть, газета на столь. Ты еще начитаешься этой муры, пока идет предвыборная кампания. Хорошая же ты помощница отцу, если, не задумываясь, все принимаешь на веру..

Но Опаль не слушала его, и он, нетерпеливо махнув рукой, замолчал.

Девушка подошла к столу и взяла газету.

Он учтиво улыбнулся ей в спину.

– На первой странице «Открытое письмо мэру».

По мере того как она читала, ее колени, руки, губы дрожали все сильнее. Нед забеспокоился, нахмурился, но когда, отложив газету, она повернулась, ее стройное тело и красивое лицо были неподвижны, как у статуи. Почти не двигая губами, она сказала:

– Они не осмелились бы писать такое, если бы это была неправда.

– Это мелочь по сравнению с тем, что они еще напишут, – процедил Нед лениво, делая вид, что ее волнение его забавляет. Но в глазах его притаилась с трудом сдерживаемая злость.

Опаль окинула его долгим взглядом и, ничего не сказав, направилась к двери.

– Обожди, – сказал он.

Она остановилась и повернула к нему свое окаменевшее лицо.

– Политика – жестокая игра, малышка, – заговорил он с ласковой улыбкой. – Особенно на этот раз. «Обсервер» – по другую сторону баррикад, им наплевать, правду они печатают или нет, лишь бы это навредило Полю. Они…

– Не верю я вам, – заявила она. – Я знаю редактора мистера Мэтьюса – его жена всего на несколько лет старше меня, мы с ней вместе учились в школе и дружили. Я ни за что не поверю, что он может напечатать такое об отце, если у него нет достаточных оснований считать это правдой.

Нед посмеивался.

– Много ты знаешь! Мэтьюс по уши в долгах. Закладные на его фабрику и даже на его дом, если хочешь знать, в руках центральной компании. Компания эта принадлежит Виллу Роуну, а Роун выставил свою кандидатуру в сенат.

Опаль молчала. По–видимому, доводы Неда ее не убеждали.

Но он продолжал искренне и настойчиво:

– То. что здесь напечатано, – он стукнул пальцем по газете, – еще цветочки по сравнению с тем, что пойдет дальше. Они будут ворошить кости Тейлора до тех пор) пока не придумают чего–нибудь повернее. Нам придется читать такую чертовщину до конца выборов. Надо с этим примириться. А ты тем более должна держаться спокойно, ведь Поль–то сам не очень волнуется. Он политик…

– Он убийца, – сказала она тихо, но отчетливо.

– А дочь у него – дубина! – воскликнул он в ярости. – Перестань валять дурака!

– Мой отец – убийца, – повторила она.

– С ума ты сошла. Послушай меня, малышка. Твой отец не имеет абсолютно никакого отношения к убийству Тейлора… он…

– Я не верю вам, – сказала она мрачно. – Я никогда больше не буду вам верить.

Нед хмуро посмотрел на нее.

Она повернулась и пошла к двери.

– Обожди; – попросил он. – Дай мне…

Она вышла и закрыла за собой дверь.

VII

Нед Бомонт бросил яростный взгляд на захлопнувшуюуся дверь. Потом на его лоб набежали морщины, темные глаза сузились, губы под усиками сжались. Покусывая ногти и глубоко дыша, он погрузился в мрачные размышления.

За дверью послышались шаги. Он стряхнул с себя задумчивость и не спеша направился к окну, мурлыкая популярную песенку. Шаги миновали его дверь и затихли. Перестав напевать, он нагнулся к корзине, вытащил скомканное письмо и сунул его в карман халата.

Раскурив сигару, он подошел к столу и, щурясь от дыма, стал изучать первую полосу «Обсервера». Открытое письмо мэру

Сэр, «Обсервер» получил первостепенной важности сведения, которые, как мы полагаем, помогут приподнять завесу над тайной, окружающей недавнее убийство Тейлора Генри,

Эти сведения содержатся в нескольких данных под присягой показаниях, хранящихся в настоящее время в сейфе редакции. Суть этих показаний заключается в следующем:

1. Несколько месяцев назад Поль Мэдвиг с возмущением узнал, что Тейлор Генри ухаживает за его дочерью. Он поссорился с молодым человеком и запретил Опаль Мэдвиг с ним встречаться.

2. Тем не менее дочь Поля Мэдвига продолжала видеться с Тейлором Генри в квартире, специально снятой для этой цели.

3. В день, когда Генри был убит, молодые люди провели несколько часов в этой квартире.

4. Вечером того же дня Поль Мэдвиг посетил дом сенатора Генри, как полагают, с целью выразить свое возмущение молодому человеку или его отцу.

5. Когда за несколько минут до убийства Поль Мэдвиг покидал дом сенатора, у него был весьма рассерженный вид.

6. Не более чем за пятнадцать минут до того, как был обнаружен труп Тейлора Генри, его видели с Полем Мэдвигом на Китайской улице, недалеко от того места, где было совершено преступление.

7. И наконец, ни один агент сыскной полиции не занимается в, настоящее время поисками убийцы.

«Обсервер» считает необходимым сообщить Вам, а также всем избирателям и налогоплательщикам нашего округа об этих фактах. При этом «Обсервер» руководствуется лишь желанием помочь правосудию и не преследует никаких иных целей. Мы с удовольствием предоставим упомянутые выше показания, как и всю другую находящуюся в нашем распоряжении информацию Вам или любому другому правомочному должностному лицу. Мы готовы также, в интересах правосудия, воздержаться от опубликования дальнейших подробностей.

Однако «Обсервер» не может допустить, чтобы содержащиеся в показаниях свидетелей сведения игнорировались. Если официальные лица, избранные и назначенные блюстителями закона, не сочтут эти показания достаточно веским основанием для принятия необходимых мер, «Обсервер» оставляет за собой право опубликовать их полностью и тем самым вынести этот вопрос на рассмотрение высшей инстанции – граждан нашего города.

X. К. Мэтьюс, издатель.

Нед иронически хмыкнул и пустил на это высокопарное заявление густую струю дыма. Однако глаза его остались мрачными.

VIII

Вскоре после полудня к Неду в больницу пришла мать Поля Мэдвига.

Он обнял ее и расцеловал в обе щеки. Оттолкнув его, она сказала с напускной строгостью:

– Да хватит тебе! Ты хуже того эрдельтерьера, что у Поля.

– А я наполовину эрдельтерьер. Со стороны отца, – ответил Нед и помог ей раздеться.

Расправив черное платье, она подошла к кровати и села. Он кинул ее шубку на спинку стула и встал перед ней, расставив ноги и заложив руки в карманы халата.

– Выглядишь неплохо, – сказала она, критически оглядев его. – Хотя и не блестяще. А как ты себя чувствуешь?

– Превосходно. Я не выписываюсь исключительно изза медсестер. Уж больно хороши!

– Знаю я тебя! Ну, что уставился на меня, как кот на сливки? Мне даже не по себе становится. Садись. – Она похлопала по кровати рядом с собой.

Он сел.

– Поль считает, что ты совершил благородный, геройский поступок… Не знаю, что уж ты там такое совершил, но в одном я уверена: если бы ты вел себя хорошо, ты вообще не попал бы в эту переделку.

– Но, ма… – начал было Нед.

– Послушай, Нед, – прервала миссис Мэдвиг, сверля его взглядом своих голубых, молодых, как у сына, глаз. – Поль ведь не убивал этого сопляка?

Нед от удивления даже рот разинул.

– Нет, конечно.

– Я так и думала, – заявила старуха, – Поль всегда был хорошим мальчиком. Но я слышала, что по городу ходят всякие грязные слухи. Господи, и что это творится в вашей политике? Ничего не понимаю.

В изумленных глазах Неда запрыгали смешинки. Он не отводил взгляда от костистого лица старухи.

– Можешь пялить на меня свои глазищи сколько угодно, – сказала она, – но я никогда не могла понять ваши мужские затеи. Даже не пыталась. Бросила еще задолго до того, как ты появился на свет.

Он потрепал ее по плечу.

– Вы парень что надо, ма, – произнес он восхищенно.

Она отстранилась и осадила его строгим взглядом. – А ты сказал бы мне правду, если бы Поль действительно был убийцей? Он отрицательно покачал головой. – Тогда откуда мне знать, что он не убивал? Он рассмеялся. – Простая логика! Если бы он убил Генри, я бы все равно стал это отрицать. Но тогда на ваш вопрос о том, сказал ли бы я правду, если бы он был убийцей, я бы ответил «да». – Веселье в его глазах потухло. – Он действительно никого не убивал! – Нед улыбнулся одними губами. – Было бы хорошо, если б хоть один человек в городе, кроме меня, думал так же. И было бы совсем хорошо, если б этим человеком была его мать.

IX

Через час после ухода миссис Мэдвиг Неду Бомонту принесли пакет с книгами, к которому была приложена карточка Дженет Генри. Он писал записку с выражением глубокой признательности, когда пришел Джек. – Мне удалось кое–что раскопать, но я не уверен, что мои сведения придутся вам по вкусу, – сказал он, выпуская изо рта клубы дыма. Нед посмотрел на него задумчиво и разгладил усики указательным пальцем. Его голос звучал сухо: – Если ты узнал то, что я просил, тогда все в порядке. Садись и рассказывай. Аккуратно поддернув на коленях брюки, Джек сел, заложив ногу за ногу, бросил шляпу рядом с собой на пол и перевел взгляд с сигареты на Неда. – Похоже, что эти письма писала дочка Мэдвига. На какую–то долю секунды в глазах Неда мелькнулоудивление, но голос звучал все так же сухо: – Откуда ты это взял? Из внутреннего кармана Джек вынул и протянул Неду два одинаково сложенных, одинаковых по качеству и размеру листка бумаги. Нед развернул их и увидел, что на каждом были напечатаны три одинаковых вопроса. – Один из листков – тот самый, что вы мне вчера дали. Можете определить который? Нед отрицательно мотнул головой. – Они абсолютно одинаковые, – сказал Джек. – Второй я отпечатал на машинке в квартире, которую снимал Тейлор Генри на Чартер–стрит. Бумагу я взял там же. Насколько известно, существовало только два ключа от этой квартиры, один был у Опаль Мэдвиг, другой у Тейлора. Я узнал, что после его смерти она туда пару раз ходила. Продолжая рассматривать листки, Нед сердито кивнул. Джек прикурил новую сигарету от окурка старой, затем, подойдя к столу, затушил окурок и вернулся на место. Похоже было, что его совершенно не интересует, как реагирует на его сообщение Нед. После минутного молчания Нед приподнял голову и спросил: – Как тебе удалось все это узнать? Джек передвинул сигарету в угол рта. – О том, что существует эта квартира, я узнал из «Обсервера», как и полиция, кстати говоря. Но они добрались туда первыми. Правда, мне крупно повезло. Полицейский, которого оставили охранять квартиру, оказался моим приятелем – Фред Харли его зовут, – и я за десятку смог там все осмотреть. – Полиция в курсе? – спросил Нед, шелестя листиками. Джек пожал плечами. – Я им не рассказывал, Фреда Харли я прощупал, он ничего не знает. Его просто поставили присматривать за квартирой, пока они не решат, что делать дальше. Так что, может, знают, а может, нет. – Джек стряхнул пепел на пол. – Могу навести справки, если хотите. – Не стоит. Больше ничего интересного там не подвернулось? – А я больше ничего и не искал. Бросив быстрый взгляд на непроницаемое лицо молодого человека, Нед снова уставился на листки. – А что это за квартирка? – Чартер–стрит, дом двадцать четыре. Они там называли себя мистером и миссис Френч. Хозяйка утверждает, что, пока не явилась полиция, она не знала, кто они такие. Возможно, так оно и есть. В этих домах лишних вопросов не задают. Хозяйка говорит, что они там бывали довольно часто, в основном во второй половине дня. А за последнее время девушка тоже приходила раза два. Хотя точно хозяйка сказать не может, она могла и не заметить. – А она уверена, что это была Опаль Мэдвиг? – Описание сходится. – Джек помолчал, потом небрежно добавил: – С тех пор как его убили, эта женщина никого, кроме нас, там не видела. Нед снова поднял голову.

– А что, раньше к Тейлору приходили и другие?

Джек сделал уклончивый жест.

– Хозяйка не захотела говорить об этом. Сказала, не знает. Но я готов спорить, что врет.

– А по вещам не видно?

– Нет! – покачал головой Джек. – Женского барахла там мало: халатик, пижама, кое–какие туалетные принадлежности.

– А его вещей много?

– Костюм, пара ботинок, пижама, какое–то белье, носки – вот и все.

– А шляпы есть?

– Шляп нет, – улыбнулся Джек.

Нед встал и подошел к окну. Снаружи было почти совсем темно. По окну забарабанили крупные капли дождя. Нед снова повернулся.

– Большое спасибо. – Его взгляд рассеянно скользнул по смуглому лицу Джека. – Думаю, что скоро ты мне опять понадобишься. Может, сегодня же. Я позвоню.

– Хорошо. – Джек поднялся и вышел из палаты.

Нед открыл стенной шкаф, достал костюм и пошел в ванную переодеваться. Когда он выходил оттуда, в палату вошла сестра – высокая полная женщина с лоснящимся бледным лицом.

– Вы одеты? – воскликнула она встревоженно. – Но вам нельзя выходить, мистер Бомонт! Сейчас ночь, начинается дождь, и доктор Тейт…

– Знаю, знаю, – сказал он нетерпеливо и направился к двери.

Глава шестая. КОНЕЦ «ОБСЕРВЕРА»

I

Миссис Мэдвиг открыла дверь.

– Нед? Ты с ума сошел! Не успел выйти из больницы, а уже бегаешь как угорелый! Да еще под дождем!

– Такси не протекают. – Его улыбка вышла несколько кислой. – Поль дома? – Он ушел полчаса назад. В клуб, наверное. Но все равно заходи.

– А где Опаль? – спросил он, закрывая дверь и следуя за ней через прихожую.

– Ее тоже нет. Носится где–то с самого утра.

На пороге гостиной Нед остановился.

– Рад бы остаться, да не могу. Подъеду–ка я лучше в клуб и поищу там Поля. – Его голос звучал не совсем уверенно. Старуха живо обернулась к нему.

– И думать не смей! – ворчливо заявила она. – Посмотри на себя. Того и гляди схватишь простуду. Нет уж. Ты сядешь здесь у огня, а я приготовлю тебе горячий пунш.

– Не могу я, ма. У меня дела.

Голубые глаза миссис Мэдвиг вдруг заблестели, она испытующе посмотрела на Неда.

– А когда ты выписался из больницы?

– Только что.

Она нахмурилась и осуждающе покачала головой.

– Удрал! – Ясная голубизна ее глаз затуманилась. Она подошла к Неду совсем близко, ее лицо было почти на уровне его лица. – Полю что–нибудь грозит? – Ее голос прерывался, как будто в горле у нее пересохло; в глазах мелькнул испуг. – Или Опаль?..

– Мне надо срочно увидеть их, – сказан он почти неслышно.

Она застенчиво дотронулась до его щеки костлявыми пальцами.

– Ты хороший мальчик, Нед.

– Не волнуйтесь, ма. – Он обнял ее одной рукой. – Ничего страшного, бывает и хуже. Только… когда Опаль вернется, задержите ее, если сможете.

– А мне ты не мог бы рассказать? – спросила она.

– Не сейчас. Им лучше не знать, что вы подозреваете неладное.

II

Под проливным дождем Нед Бомонт отшагал пять кварталов до аптеки. Сначала он вызвал по телефону такси, затем попытался дозвониться до Мэтьюса, но безуспешно.

Тогда он назвал другой номер и попросил мистера Рамсена.

– Привет, Джек, – сказал он секунду спустя. – Это Бомонт. Ты не занят?.. Отлично. Тогда вот что. Я хочу знать, ходила ли сегодня девушка, о которой мы с тобой говорили, к Мэтьюсу из «Обсервера» и что она там делала потом… Верно. Хол Мэтьюс. Я пытался ему дозвониться домой и в редакцию, но все неудачно. Да, постарайся не поднимать шума. Только поскорее… Нет, я не в больнице. Буду ждать звонка дома. Ты знаешь мой номер…

Спасибо, Джек, и звони мне как можно чаще. Пока.

На улице его уже ждало такси. Он уселся и дал шоферу свой адрес, но потом постучал пальцем по стеклу и дал другой.

Вскоре такси остановилось у сероватого приземистого здания, стоящего посередине аккуратно подстриженной лужайки. Выходя из машины, Нед попросил шофера подождать его. Он позвонил. Дверь открыла рыжеволосая служанка.

– Мистер Фарр дома? – спросил у нее Нед.

– Сейчас узнаю. Как передать?

– Мистер Бомонт.

Окружной прокурор выбежал в приемную, протягивая гостю обе руки. Его обычно свирепое лицо расплылось в улыбке.

– Очень, очень рад вас видеть, Бомонт. Ну, давайте пальто, шляпу.

Нед улыбнулся и покачал головой.

– Некогда. Я только на секунду, по дороге из больницы.

– Значит, снова в форме? Великолепно!

– Чувствую я себя хорошо, – сказал Нед. – А у вас есть что–нибудь новенькое?

– Ничего особенного. Эти бандиты, что вас обработали, все еще на воле. Прячутся где–то. Но мы их переловим.

Нед пренебрежительно скривил рот.

– Я же не умер. Да они и не покушались на мою жизнь. Больше обычной драки вы им не пришьете. Ну как, вы получали еще какие–нибудь трогательные послания с тремя вопросами?

Окружной прокурор откашлялся.

– Да, да, получил одно или два.

– Сколько? – переспросил Нед с вежливым безразличием. Уголки его губ чуть тронула ленивая усмешка. В глазах поблескивали веселые искорки. Он пристально смотрел на Фарра.

Прокурор снова откашлялся.

– Три, – признался он неохотно. Но тут же оживился: – Вы уже слышали, как здорово прошел у нас предвыборный митинг?

– Письма были все о том же? – прервал его Нед.

– Хм… более или менее. – Прокурор облизнул губы и неловко поежился.

– Насколько более… или менее?

Фарр отвел глаза и посмотрел на галстук Неда, потом куда–то в сторону. Губы его пошевелились, но он не произнес ни звука.

Нед злорадно ухмыльнулся.

– Во всех этих письмах утверждается, что Тейлора Генри убил Поль? – спросил он вкрадчивым голосом.

Фарр подскочил. Потеряв над собой контроль, он испуганно посмотрел Неду в глаза.

– О Боже! – выдохнул он.

Нед засмеялся.

– А у вас, Фарр, нервишки пошаливают, – продолжал он все так же вкрадчиво. – Следите за собой, а то и сорваться недолго. Поль вам ничего не говорил? О ваших нервах?

– Н–нет!

– Может быть, он еще не заметил! – Нед поднял руку, посмотрел на часы и снова перевел взгляд на Фарра. – Вы уже нашли отправителя? – спросил он резко.

– Послушайте–ка, Нед… Я не… ну понимаете, это… – окружной прокурор запнулся и умолк.

– Ну? – подбодрил его Нед.

Прокурор сглотнул слюну.

– Кое–что мы разузнали, Нед, – сказал он безнадежным тоном. – Но говорить определенно еще рано. Может быть, за письмами ничего и не кроется…

Нед кивнул. Его лицо теперь выражало только дружелюбие, голос звучал ровно и не слишком холодно:

– Вы узнали, где эти письма были напечатаны и на какой машинке. Вот и все. Но этого недостаточно, чтобы догадаться, кто их автор. Не так ли?

– Все верно, Нед! – выпалил Фарр с чувством глубокого облегчения.

Нед сердечно пожал ему руку.

– Вот теперь я спокоен, – сказал он. – Ну, я побежал. И поверьте мне на слово, не стоит поступать опрометчиво. Вы не ошибетесь, если будете действовать не спеша, обдумывая каждый свой шаг.

– Спасибо, Нед, спасибо. – Голос окружного прокурора даже задрожал от избытка чувств.

III

В двадцать минут десятого в гостиной Неда Бомонта раздался телефонный звонок. Нед быстро подошел и снял трубку.

– Да?.. Привет, Джек… Да… Понял.. Где?.. Ага, прекрасно. На сегодня хватит. Большое спасибо.

Он положил трубку. По его бледным губам скользнула улыбка, глаза задорно заблестели.

Не успел Нед отойти от телефона, как снова раздался звонок. Поколебавшись, он взял трубку.

– Алло!.. А, Поль, привет! Да, мне надоело числиться в инвалидах… Ничего особенного. Просто подумал – дай заскочу… Нет, боюсь, что не смогу. Я не так хорошо себя чувствую, как полагал. Лучше я прилягу… Да, завтра, конечно… Пока.

На ходу надевая шляпу и плащ, Нед спустился вниз. Когда он открыл дверь на улицу, ветер хлестнул его струйками дождя. Он быстро зашагал к гаражу в конце квартала.

Войдя в застекленную коробку гаража, Нед застал там долговязого рыжеволосого парня, одетого в засмаленную белую спецовку. Откинувшись на стуле и задрав ногу на полку над электрическим камином, парень читал газету. Когда Нед сказал: «Привет, Томми», парень опустил газету и улыбнулся, сверкнув белыми зубами.

– Ну и погодка сегодня! .

– Нет ли у тебя подходящего драндулета? Такого, чтобы не застрял на проселке?

– Ну и счастливчик вы! Можете кататься, когда вам вздумается. А что, если бы не повезло с погодой? А вдруг бы дождь пошел?.. Хорошо, что у меня есть «бьюик», на который мне наплевать.

– А он не развалится по дороге?

– Все возможно, – сказал Томми, – особенно в такую ночь.

– Отлично. Заправь его. Как мне лучше в такую ночь проехать к Ленивому ручью?

– А там по ручью далеко?

Нед внимательно посмотрел на Томми.

– Примерно до того места, где он впадает в речку.

Томми кивнул.

– Берлога Мэтьюса? – спросил он.

Нед промолчал.

– Все зависит от того, какое именно место вам нужно.

– Да, мне к Мэтьюсу. – Нед нахмурился. – Только без трепа.

– А когда вы ко мне шли, вы на что рассчитывали? – резонно возразил Томми.

– Я спешу, – ответил Нед.

– Тогда поезжайте по новой дороге до Бартона, за мостом свернете на проселок, и если не увязнете, то у первого перекрестка поворачивайте на восток. Выедете на вершину холма как раз позади дома Мэтьюса. Если же проселком не выйдет, поезжайте по новой дороге до перекрестка, а потом придется немного вернуться назад по старой.

– Спасибо.

Когда Нед уже залез в «бьюик», Томми небрежно бросил:

– В дверном кармашке – запасной пистолет.

– Запасной? – переспросил Нед бесстрастным голосом и недоуменно посмотрел на долговязого парня.

– Приятной прогулки, – пожелал Томми.

Нед захлопнул дверцу и дал газ.

IV

Часы на приборном щитке показывали без двадцати восьми одиннадцать. Нед выключил фары и с трудом выбрался из машины. Косой дождь непрекращающимся потоком молотил по земле, по кустам, по деревьям, по машине. У подножия холма сквозь дождь и листву слабо мерцали желтые огоньки. Струйки воды потекли Неду за шиворот Он вздрогнул, поплотнее закутался в плащ и, спотыкаясь, стал продираться сквозь мокрые кусты вниз по склону.

Дождь и ветер подталкивали его в спину. Постепенно слабость прошла. Хотя он то и дело спотыкался о корни, ноги в общем слушались его, и он довольно уверенно продвигался к цели.

Наконец он почувствовал под ногами тропинку и, скользя, пошел по ней; ветки кустарника хлестали его по лицу с обеих сторон, не давая сбиться с пути. Тропинка увела его сначала влево, но потом, описав широкую дугу, он вышел к краю небольшого ущелья. Внизу с шумом бежала вода. Еще один поворот, и он очутился у двери дома, окна которого тускло светились желтым светом.

Ему открыл седовласый мужчина с безвольным, поблекшим лицом и серыми беспокойными глазами за толстыми стеклами очков в черепаховой оправе. На нем был аккуратный старомодный костюм из хорошего материала. На одной стороне высокого крахмального воротничка его белой рубашки расплылось несколько капель дождя. Открыв дверь, он отступил в сторону.

– Входите, входите, сэр, не стойте под дождем! – Голос его звучал дружелюбно, даже сердечно. – Ужасная ночь!

Нед слегка наклонил голову и переступил порог. Он оказался в огромной комнате, занимавшей весь первый этаж. Мебели в комнате было мало, да и та была немудрящая, без всяких претензий. Комната служила одновременно и кухней, и столовой, и гостиной.

Со скамеечки возле камина поднялась Опаль Мэдвиг и, держась неестественно прямо, посмотрела на Неда холодным, враждебным взглядом.

Когда он снял шляпу и стал расстегивать плащ, его узнали и другие.

– Неужто Бомонт?! – недоверчиво воскликнул мужчина, открывший дверь и округлившимися глазами посмотрел на Шеда О'Рори.

Шед О'Рори сидел на деревянном стуле посередине комнаты напротив камина. Он мечтательно улыбнулся и произнес своим музыкальным баритоном:

– Так оно и есть – Нед! Как поживаете?

По обезьяньей роже Джеффа Гарднера расползлась широкая ухмылка, обнажившая вставные зубы и почти совсем скрывшая маленькие красные глазки.

– Подумать только, Ржавый, – обратился он к розовощекому мальчишке, развалившемуся на скамейке рядом, – наш резиновый мячик снова к нам вернулся. Я же говорил, что ему нравится, когда его бьют.

Ржавый угрюмо нахмурился и что–то негромко проворчал в адрес Бомонта.

Тоненькая девушка в красном, сидевшая рядом с Опаль, с любопытством подняла на Неда заблестевшие глаза.

Нед снял плащ и положил его вместе со шляпой на длинный некрашеный комод у двери. Его худое лицо, на котором еще сохранились следы побоев, было спокойно, и только в глазах светилось отчаянное безрассудство.

– У меня сломалась машина, когда я проезжал мимо, мистер Мэтьюс. Я очень признателен вам за приют, – вежливо улыбнулся он хозяину дома.

– Что вы? Пожалуйста. Я очень рад, – растерянно бормотал Мэтьюс. Его испуганные глаза с мольбой глядели на Шеда О'Рори.

О'Рори любезно улыбнулся Неду, пригладил тонкой, бледной рукой свои седые волосы, но ничего не сказал.

Нед подошел к огню.

– Привет, малышка, – кивнул он Опаль.

Она не ответила и продолжала смотреть на него холодным, враждебным взглядом.

Он улыбнулся тоненькой девушке в красном.

– Миссис Мэтьюс, не так ли?

– Да, – сказала она мягким, воркующим голоском и протянула ему руку.

– Опаль говорила мне, что вы с ней были подругами в школе, – сказал Нед, пожимая ей руку. Затем он повернулся к Ржавому и Джеффу. – Привет, мальчики! Я так и знал, что мы скоро встретимся. – Его голос звучал беззаботно.

Ржавый молчал.

Джефф отвратительно осклабился.

– И я на это рассчитывал. Кулаки–то у меня уже зажили! Как по–твоему, почему мне так нравится тебя лупить?

– Слишком много ты болтаешь, – не поворачивая головы, сказал Шед О'Рори. – Если бы ты пореже раскрывал свою пасть, у тебя, может быть, и сейчас были бы целые зубы.

Миссис Мэтьюс что–то вполголоса сказала Опаль. Та покачала головой и снова уселась у огня.

Мэтьюс указал на стул по другую сторону камина.

– Садитесь, мистер Бомонт, посушите ноги, погрейтесь, – приговаривал он суетливо.

– Спасибо. – Нед подвинул стул поближе к огню и сел.

Шед О'Рори закурил сигарету.

– Как вы себя чувствуете, Нед? – спросил он.

– Неплохо.

– Прекрасно! – О'Рори повернул голову к сидящим на скамейке Джеффу и Ржавому. – Завтра можете возвращаться в город, мальчики. – Он опять повернулся к Неду и вежливо объяснил: – Мы не хотели рисковать, пока не знали наверняка, что вы выжили. А отвечать за драку – этим нас не испугаешь.

Нед кивнул.

– Скорее всего я и подавать на вас не буду. Но не забудьте, что вашего приятеля Джеффа разыскивают в связи с убийством Уэста. – Голос Неда звучал весело, но в глазах, прикованных к горящему в камине полену, на мгновение вспыхнул злой блеск. Когда же он перевел взгляд на Мэтьюса, в них засветилась насмешка. – Конечно, если бы я захотел, я мог бы доставить массу неприятностей мистеру Мэтьюсу за то, что он укрывает вас.

– Что вы, мистер Бомонт! Да я даже и не знал, что они здесь, – засуетился Мэтьюс, – я только сегодня приехал сюда. Я был удивлен не меньше… – Он внезапно осекся, охваченный паническим страхом, и, повернувшись к О'Рори, захныкал: – Вы знаете, что я вам рад. Но я хочу сказать… – Внезапно его лицо озарилось счастливой улыбкой. – Ведь я помогал вам непреднамеренно и, следовательно, не совершил ничего такого, за что должен нести судебную ответственность.

Ясные, серо–голубые глаза О'Рори без всякого интереса обратились в сторону издателя.

– Да, вы помогли нам непреднамеренно.

Улыбка Мэтьюса слиняла и угасла. Он начал теребить свой галстук и, наконец, отвел глаза от О'Рори.

– Все такие скучные сегодня, – сказала Неду миссис Мэтьюс. – Пока вы не пришли, было совсем ужасно.

Нед с любопытством посмотрел на нее. Ее темные глаза призывно блестели. Под его взглядом она наклонила голову и кокетливо надула свои красивые губки. Нед улыбнулся, поднялся и подошел к ней.

Опаль Мэдвиг продолжала неподвижным взглядом рассматривать пол перед камином. Мэтьюс, О'Рори и два его телохранителя следили за Недом и женой Мэтьюса.

– А почему они такие скучные? – спросил Нед и, поджав под себя ноги, сел на пол рядом с ней, спиной к огню.

– Не знаю, – ответила она игриво. – Когда Ход предложил мне прокатиться сюда с ним и Опаль, я думала, будет весело. А потом, когда мы приехали, мы застали здесь… – она сделала небольшую паузу и добавила с плохо скрываемым недоверием, – его друзей. У них тут какие–то секреты, говорят они намеками. А я ничего не понимаю. Это до того глупо! И Опаль не лучше их… Она…

– Перестань, Элойс, – вмешался Мэтьюс, пытаясь проявить власть. Но стоило жене посмотреть на него, и он смущенно отвел глаза.

– А мне все равно, – заявила она капризно. – Это правда. Опаль ведет себя не лучше вас всех. Ведь ты с ней собирался поговорить о каком–то деле. Поездку затеяли именно ради этого разговора. А сам молчишь. Не воображай, что я торчала бы здесь столько времени, если бы не гроза. И не подумала бы!

Опаль Мэдвиг покраснела, но глаз не подняла.

Элойс снова обернулась к Неду. Ее капризное личико стало кокетливым.

– Скучно. Поэтому я так вам и обрадовалась. Именно поэтому, а не из–за ваших прекрасных глаз.

Нед нахмурил брови в притворном негодовании.

Она тоже нахмурилась и уже совершенно серьезно спросила:

– У вас в самом деле сломалась машина? Или вы тоже приехали обсуждать с ними эти скучные тайны, из–за которых они так по–дурацки ведут себя? Ну, конечно же! Я уверена, вы приехали именно за этим.

Нед рассмеялся.

– А какая вам разница, зачем я приехал, если, увидев вас, я переменил свои планы?

– Переменили? – спросила она недоверчиво. – А откуда это видно?

– Я от вас ничего скрывать не буду, – весело пообещал он. – Вы действительно не знаете, что их гложет?

– Не имею ни малейшего представления. Но я абсолютно уверена, что это что–нибудь совершенно идиотское и скорее всего связанное с политикой.

– Вы умница. – Нед потрепал ее по руке. – Вы совершенно правы по всем пунктам. – Он обернулся, взглянул на О Тори и Мэтьюса и снова перевел на нее озорной взгляд. – Хотите, я вам кое–что расскажу?

– Нет.

– Во–первых, – сказал Нед, – Опаль считает, что Тейлора Генри убил ее отец.

Из горла Опаль Мэдвиг вырвался придушенный стон. Зажав рот ладошкой, она вскочила на ноги. Ее полные ужаса глаза остекленели, широко раскрылись.

Побагровев от злости, Ржавый вскочил на ноги, но Джефф толкнул его обратно на скамейку.

– Оставь его в покое! Все в порядке, – просипел он добродушно.

Ржавый больше не пытался встать.

Элойс Мэтьюс застыла, уставившись на Опаль ничего не понимающим взглядом.

У Мэтьюса отвисла нижняя губа и задергались веки.

Шед О'Рори подался вперед. Его тонкое продолговатое лицо стало бледным и суровым, глаза напоминали голубовато–серые льдинки, руки сжимали подлокотники кресла.

– Во–вторых, – спокойно продолжал Нед, не обращая внимания на охватившее всех волнение, – во–вторых, она…

– Не надо, Нед! – вскрикнула Опаль.

Не вставая с пола, Нед повернулся и взглянул на нее. Прижав руки к груди, она смотрела на него испуганными глазами. Все ее измученное, осунувшееся лицо молило о пощаде.

Некоторое время он молча изучал ее холодным, испытующим взглядом. Сразу стало слышно, как беснуется за окнами ветер, обрушивающий на дом потоки дождя, как ревет река. Нед заговорил. Голос его звучал отчужденно, безучастно:

– Разве ты не затем сюда приехала?

– Не надо, пожалуйста, – повторила она охрипшим голосом.

Губы Неда шевельнулись в слабой улыбке, но глаза оставались серьезными.

– А что, разве, кроме тебя и врагов твоего отца, никому нельзя об этом говорить? – спросил он.

Сжав руки в кулаки, она сердито вскинула голову и звонко выпалила:

– Он убил Тейлора!

Нед обернулся к Элойс Метьюс.

– Ну, что я вам говорил? – начал он, растягивая слова. – Считая отца убийцей, она пришла к вашему мужу, потому что прочла в газете ту ерунду, которую он напечатал сегодня. Конечно, у него и в мыслях не было, что Поль убийца. Но что ему остается делать? В его–то положении? Все закладные в руках центральной компании, а заправляет там кандидат Шеда. Хочешь не хочешь – делай что велят. А она…

Слабым голосом, в котором звучала безнадежность, Мэтьюс попытался остановить Неда:

– Вы это бросьте, Бомонт…

– Пусть говорит, – раздался спокойный, мелодичный баритон Шеда О'Рори. – Пусть выскажется.

– Спасибо, – небрежно поблагодарил его Нед, даже не обернувшись. – Опаль пошла к вашему мужу, чтобы он подтвердил ее подозрения, но что мог он ей сказать? Наврать что–нибудь? Ведь он ничего не знает, ваш муж. Он просто поливает Поля грязью, потому что так приказал Шед. Кое–что он, конечно, может сделать и самостоятельно. Он, скажем, может напечатать в завтрашнем номере историю о том, как Опаль пришла к нему и сказала, что уверена, будто отец убил ее возлюбленного. Вот шуму–то будет! «Дочь политического босса обвиняет своего отца в убийстве») «Опаль Мэдвиг утверждает, что сына сенатора убил ее отец!» Можете себе представить? Жирные черные буквы на первой полосе.

Элойс Мэтьюс с расширившимися зрачками и побелевшим лицом не дыша слушала Неда. Косой дождь стучал в стены и окна дома. Ржавый шумно вздохнул.

Нед провел кончиком языка по губам и улыбнулся.

– Он затем и привез ее сюда. Хочет спрятать, пока. не разорвется бомба. Может быть, он не знал, что Шед и его мальчики здесь. Это не имеет значения. Ему нужно было увезти ее, чтобы до выхода газеты никто не смог пронюхать, что она натворила. Я не думаю, что он решился бы привезти Опаль сюда против ее воли или силой удерживал бы ее здесь. Это было бы глупо при нынешней ситуации. Да это и не нужно. Она сама готова на все, лишь бы погубить отца.

– Я знаю: он убил Тейлора, – отчетливо прошептала Опаль.

Нед выпрямился, серьезно посмотрел на нее, а затем, покачав головой, улыбнулся, давая понять, что не хочет вступать в спор.

Элойс глядела на мужа с недоумением. Мэтьюс опустился на стул и, склонив голову, закрыл лицо руками.

Шед О'Рори достал сигарету, закинул ногу за ногу и вкрадчиво спросил:

– Ну, у вас все?

Даже не обернувшись к нему, Нед ответил:

– Да, все. Точка. Конец. – Голос его звучал спокойно, но лицо как–то сразу осунулось и постарело.

О'Рори закурил.

– Ну и что? Какое все это, черт возьми, имеет значение? Наступил наш черед задать вам жару, сделать вам подарок, и мы своего не упустим. Эту девицу никто сюда на веревке не тащил. Она сама пришла и все рассказала, пришла, потому что ей так хотелось. То же самое и вы. Она, вы и кто угодно другой можете идти куда хотите и когда хотите. – Он встал. – Лично я иду спать. Где вы меня уложите, Мэтьюс?

– Это ведь неправда, Хол. – В обращенных к мужу словах Элойс не было вопросительной интонации.

Помедлив, Мэтьюс опустил руки.

– Дорогая, улик против Мэдвига в сто раз больше, чем нужно, и мы совершенно правы, требуя, чтобы полиция хотя бы допросила его. А это – единственное, чего мы требуем, – заявил он, вновь обретая чувство собственного достоинства.

– Я совсем не это имела в виду.

– Но, дорогая, коща мисс Мэдвиг пришла… – он запнулся, поежился под ее взглядом и снова закрыл лицо руками.

V

Элойс Мэтьюс и Нед Бомонт были одни в большой комнате первого этажа. Они сидели перед камином неподалеку друг от друга. Элойс, наклонившись к огню, печально следила за догоравшим поленом. Нед, заложив ногу за ногу и перекинув руку через спинку стула, курил сигару, исподтишка наблюдая за ней.

Заскрипели деревянные ступеньки. Появился мистер Мэтьюс. Он едва начал раздеваться, не хватало только высокого воротничка. Распущенный галстук нелепо болтался поверх жилета. Опустившись до середины лестницы, он сказал:

– Дорогая, ты не хочешь прилечь? Уже полночь.

Элойс не шелохнулась.

– А вы, мистер Бомонт?

Услышав свое имя, Нед кинул на Мэтьюса безучастный, без тени сострадания взгляд и снова занялся сигарой и своими наблюдениями.

Мэтьюс еще немного потоптался и ушел наверх.

– Там в ящике комода есть виски. Тащите его сюда, – не отрывая взгляда от огня, попросила Элойс.

Нед принес виски, потом разыскал стаканы.

– Разбавить? – спросил он.

Она отрицательно покачала головой. Ее грудь тяжело вздымалась под красным шелком платья.

Нед налил стаканы до половины и вложил один из них ей в руку. Только тогда она, наконец, подняла голову и улыбнулась, скривив тонкие, ярко накрашенные губы. Ее глаза, в которых отражались красные блики, возбужденно блестели.

Нед улыбнулся ей сверху вниз.

Элойс подняла стакан.

– За моего муженька! – пролепетала она воркующим голоском.

– Не буду! – Он выплеснул свое виски в камин. Язычки пламени беспокойно затрепетали.

Восхищенно засмеявшись, Элойс вскочила.

– Налейте себе еще!

Он поднял с пола бутылку и снова наполнил свой стакан.

– За вас! – сказала она, поднимая стакан над головой.

Они выпили, и ее всю передернуло.

– Запейте водой, – посоветовал он.

Она покачала головой.

– Нет, лучше уж так. – Она встала рядом с ним и, повернувшись спиной к огню, взяла его за руку. – А что, если перетащить сюда скамью?

– Идея, – согласился Нед.

Они отодвинули стулья и принесли широкую, низкую скамью.

– Теперь погасите свет, – приказала она.

Когда он вернулся к камину, она сидела на скамье и разливала виски в стаканы.

– А теперь за вас! – предложил Нед; они выпили, и ее опять передернуло.

Он сел рядом. В ярком отблеске огня их лица казались розовыми.

Снова заскрипела лестница. Мэтьюс остановился на нижней ступеньке.

– Ну, пожалуйста, дорогая!

– Киньте в него чем–нибудь, – свирепо прошептала она.

Нед фыркнул.

Она взяла бутылку.

– Где ваш стакан?

Когда она наполнила стаканы, Мэтьюса уже не было. Элойс чокнулась с Недом. Пламя камина отражалось в ее глазах нестерпимым огнем. На лоб беспорядочно свесились пряди темных волос. Рот был полуоткрыт. Дышала она тяжело, словно ей не хватало воздуха.

– За нас! – прошептала она.

Они выпили. Выпустив стакан из рук, она прижалась к Неду и подставила ему губы; но тут ее снова передернуло. Стакан со звоном разбился о деревянный пол. Глаза Неда были хитро прищурены. Элойс зажмурилась.

Они сидели не шевелясь. Опять заскрипела лестница. Нед и теперь не шелохнулся, а Элойс только еще крепче обняла его своими тонкими руками. Он не мог видеть лестницы; теперь они оба тяжело дышали.

И опять раздался скрип ступеней. Немного погодя они отодвинулись друг от друга, но рук не разжали. Нед посмотрел на лестницу. Там никого не было.

Элойс провела рукой по его волосам. Острые ногти вонзились ему в затылок. Теперь ее глаза были приоткрыты – блестящие темные щелочки.

– Такова жизнь, – тихо сказала она с горьким, язвительным смешком. Она откинулась на скамейку и притянула Неда к себе.

В этот момент они услышали выстрел.

Нед мгновенно вырвался из ее объятий и вскочил на ноги.

– Где его комната? – спросил он резко.

Оцепенев от ужаса, Элойс только хлопала глазами.

– Где его комната? – повторил он.

Она слабо махнула рукой.

– Над нами.

В несколько прыжков Нед очутился наверху. Там он столкнулся с гориллой Джеффом. Джефф был совсем одет, только без ботинок. Он мотал головой, пытаясь прогнать сон. Увидев Неда, он вскинул правую руку к бедру, а левой попытался схватить его.

– Ну, в чем дело? – рявкнул он.

Нед увернулся и, поднырнув под протянутую к нему руку, всадил левый кулак в морду гориллы. Джефф, рыча, отлетел в сторону. Нед рванулся вперед. За ним, выскочив из своей комнаты; мчался О Тори.

Снизу раздался вопль миссис Мэтыос.

Нед распахнул дверь и замер. Мэтыос лежал на полу спальни под торшером. Из его открытого рта стекала тонкая струйка крови. Одна рука покоилась на груди, другая была откинута в сторону, словно указывая на черный револьвер, валявшийся у стены. На столе у окна стоял открытый пузырек с чернилами. Рядом лежали ручка и лист бумаги. К столу был придвинут стул.

Шед О'Рори оттолкнул Неда и опустился на колени у тела Мэтьюса. А Нед тем временем, метнув быстрый взгляд на лежащий на столе лист бумаги, сунул его в карман.

В комнату вошел Джефф, за ним полуголый Ржавый.

О'Рори выпрямился и безнадежно развел руками.

– В рот выстрелил, – сказал он. – Конец.

Нед повернулся и вышел из комнаты. В коридоре он столкнулся с Опаль Мэдвиг.

– Что случилось, Нед? – спросила она испуганно.

– Мэтьюс застрелился. Я спущусь вниз и побуду с Элойс, пока ты оденешься. Сюда не заходи. Интересного здесь мало.

Он пошел вниз.

Элойс лежала на полу возле скамьи.

Нед шагнул было к ней, но остановился и острым холодным взглядом окинул комнату. Затем он подошел к молодой женщине, опустился на колени и пощупал пульс. Элойс была в глубоком обмороке. Нед вынул из кармана бумагу, которую взял со стола наверху, и, не вставая с колен, повернулся к камину.

В свете догорающих углей он прочел:

«Я, Ховард Кийт Мэтьюс, находясь в здравом уме и твердой памяти, объявляю свою последнюю волю и завещаю всю свою недвижимую собственность и личное имущество моей любимой жене Элойс Брейден Мэтьюс, ее наследникам и правопреемникам.

Назначаю единственным душеприказчиком и исполнителем моей последней воли центральную компанию, что и удостоверяю собственноручной подписью…»

Не дочитав завещания до конца, Нед мрачно улыбнулся и порвал его. Потом он встал и бросил обрывки на тлеющие угли. Бумага ярко вспыхнула и через мгновение погасла. Кованой кочергой, лежавшей возле каминной решетки, он перемешал пепел с углем.

Затем он налил в свой стакан немного виски и подошел к Элойс. Он поднял запрокинутую голову и, разжав крепко стиснутые зубы, влил несколько капель ей в рот. Когда Опаль опустилась вниз, миссис Мэтьюс откашливалась; она уже почти пришла в себя.

VI

Шед О'Рори спускался по лестнице. Следом за ним шли Джефф и Ржавый. Все они были одеты. Нед Бомонт в плаще и шляпе стоял недалеко от двери.

– Куда это вы собрались, Нед? – спросил О'Рори.

– Надо разыскать телефон.

О'Тори кивнул.

– Неплохая мысль. Но сначала мне нужно кое о чем спросить вас. – Он шагнул вниз с последней ступеньки. Его телохранители неотступно следовали за ним,

– А именно? – спросил Нед и вынул из кармана руку. В ней был пистолет. О'Рори и его спутникам рука была видна, но от скамейки, где, обняв Элойс, сидела Опаль, пистолет заслоняло тело Неда. – Это на всякий случай. Чтобы не было никаких глупостей. Я спешу.

О'Рори остановился, хотя казалось, что он не замечает пистолета.

– Занятно, – проговорил он задумчиво. – Почему это на столе, где стоят открытые чернила и валяется ручка, мы не нашли ни одной написанной строчки.

Нед улыбнулся с притворным изумлением.

– Ну? Ни единой? – Продолжая смотреть на О'Рори и его спутников; сделал еще один шаг к двери. – Действительно занятно. Я готов обсуждать этот вопрос хоть всю ночь, но только потом; когда позвоню по телефону.

– Было бы лучше обсудить это сейчас, – сказал О'Рори.

– Извините, не могу! – Нед, не оборачиваясь, свободной рукой быстро нащупал щеколду и толкнул дверь. – Я скоро вернусь! – Он выскочил на улицу, захлопнув дверь за собой.

Дождь кончился. Свернув с тропинки, Нед побежал по высокой траве. Позади него еще раз хлопнула дверь. Где–то слева шумела река. Нед начал продираться к ней сквозь заросли мелкого кустарника. Позади него раздался негромкий, но отчетливый свист. С трудом вытаскивая ноги из жидкой грязи, Нед добрался до небольшой рощицы и, повернув от речки, побежал между деревьями. Свист раздался снова, теперь уже справа от него. За деревьями снова начинался невысокий кустарник. Пригнувшись, Нед нырнул в кусты. Хотя было совсем темно, он боялся, что его заметят.

Нед карабкался вверх по холму. Было скользко, кусты хлестали его по лицу, по рукам, цеплялись за одежду. Он все время спотыкался, падал. Свистков больше не было. Машину он не нашел, как не нашел и дороги, по которой приехал сюда.

Теперь Нед волочил ноги и спотыкался даже на ровном месте. Когда он, наконец, добрался до вершины и начал спускаться с другой стороны, ноги уже совсем не держали его. У подножия холма он нашел дорогу и повернул вправо. Глина большими тяжелыми комками прилипала к ботинкам, и ему то и дело приходилось останавливаться и счищать ее пистолетом.

Залаяла собака. Пошатываясь, Нед обернулся. Позади, метрах в двадцати от него, около дороги темнели неясные очертания дома, которого он раньше не заметил. Нед повернул назад и пошел к высоким воротам. Собака, казавшаяся в ночном мраке огромным чудовищем, бросилась на ворота, надрываясь от лая.

Нед нащупал засов, открыл ворота и, спотыкаясь, ввалился во двор. Не переставая лаять, собака отбежала и закрутилась на месте, делая вид, что собирается броситься на него.

С резким скрипом распахкулось окно.

– Эй, что это вы с собакой делаете, черт вас подери? – раздался сонный голос.

Выбившийся из сил Нед облегченно рассмеялся. Потом, помотав головой, ответил, стараясь придать своему голосу солидность:

– Я Бомонт из окружной прокуратуры. Мне нужно позвонить по телефону. Там внизу человек умер.

– Чего вы там несете, НЕ черта не разберу! – заорал сонный голос. – Да заткнись ты, Дженни! – Собака залаяла было с удвоенной энергией, но вскоре умолкла. – Ну что там такое?

– Мне нужен телефон. Я из окружной прокуратуры. Здесь недалеко человек покончил с собой.

– Ну да? – окно, скрипнув, захлопнулось.

Собака снова закружилась, залаяла. Нед швырнул в нее залепленным грязью пистолетом, и она убежала.

Дверь открыл краснорожий, круглый, похожий на бочонок коротышка в длинной ночной рубашке голубого цвета.

– Святая Мария, ну и видик у вас! – Он чуть не задохнулся от изумления, когда свет из двери упал на Неда.

– Телефон! – прохрипел Нед.

Он качнулся и краснорожий подхватил его.

– Ну вот! – воскликнул он и продолжал грубоватым тоном: – Скажи, куда звонить и чего говорить. Тебе не справиться.

– Телефон! – повторил Нед.

Краснорожий провел его через сени и открыл дверь.

– Сюда! Тебе чертовски повезло, что старухи нет дома. Она бы тебя и на порог не пустила. Ишь как вывалялся!

Нед упал на стул рядом с телефоном, но вместо того чтобы сразу взять трубку, он хмуро посмотрел на хозяина.

– Выйдите и закройте дверь.

Краснорожий, не успев даже войти в комнату, громко хлопнул дверью.

Нед поднял трубку, облокотился на стол и назвал номер Поля Мэдвига. Глаза слипались, и ему стоило больших усилий держать их открытыми. Наконец его соединили. Собрав всю свою волю, Нед заговорил ясным голосом:

– Привет, Поль. Нед говорит. Это не имеет значения. Слушай, Мэтьюс только что застрелился на своей даче. Завещания он не оставил… Ты меня слушай, это очень важно. При всех его долгах и при отсутствии завещания суду придется назначить душеприказчика. Понятно?.. Да. Проследи, чтобы дело попало к кому–нибудь из наших, скажем, к судье Фелипсу. Тогда «Обсервер» выйдет, из игры до конца выборов. Или будет на нашей стороне. Понятно?.. Хорошо, хорошо. Это еще не все. Слушай дальше. Сейчас тебе надо сделать вот что. В утреннем номере «Обсервера» – динамит, бомба. Не дай ей взорваться. Я бы на твоем месте вытащил Фелипса из постели и заставил бы его подписать приказ об аресте номера. Сделай все, чтобы задержать номер, пока мы не укажем служащим газеты их место. Они живо поймут, что теперь месяц–другой газетой будут заправлять наши люди… Не могу я сейчас объяснять, но это – бомба. Ни в коем случае нельзя выпускать номер в продажу. Бери Фелипса и поезжай посмотри сам. У тебя до утра осталось часа три… Правильно… Что? Опаль? Все в порядке. Она со мной… Да, я провожу ее домой… И позвони в полицию о Мэтьюсе. Мне нужно обратно. Пока.

Он бросил трубку на стол, встал и, шатаясь, побрел к двери. Со второй попытки он ее открыл, вывалился в коридор и не рухнул на пол только потому, что мешала стена.

К нему подскочил краснорожий.

– Обопрись на меня, приятель. Вот так. Я застелил тахту одеялом, так что на грязь нам теперь наплевать. Тебе будет удобно.

– Я хочу попросить у вас машину. Мне нужно обратно к Мэттюсу, – сказал Нед.

– Так это он?

– Да.

Краснорожий поднял брови и тонко присвистнул.

– Одолжите мне машину, – настаивал Нед.

– Ты соображаешь, братец, чего просишь? Да ты не сможешь ее вести.

– Пойду пешком, – пробормотал Нед, отталкивая от себя краснорожего.

Тот разъярился:

– Ну да, пешком, еще чего! Если потерпишь, пока я штаны натяну, я тебя отвезу, хотя вполне может случиться, что ты по дороге отдашь концы.

Когда краснорожий ввел, вернее, внес Неда в дом, Опаль Мэдвиг и Элойс Мэтьюс были одни в большой комнате первого этажа. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу – их испугали вошедшие без стука Нед и краснорожий.

Нед нетерпеливо стряхнул с себя поддерживающие его руки и окинул комнату мутным взглядом.

– Где Шед? – пробормотал он.

– Ушел, – ответила Опаль. – Они все ушли.

– Хорошо. Мне нужно поговорить с тобой наедине. Нед с трудом выговаривал слова.

Элойс Мэтьюс с криком бросилась к нему:

– Это вы его убили!

Нед глупо захихикал и попытался ее обнять.

Она завизжала и звонко ударила его ладошкой по лицу.

Он пошатнулся и упал навзничь, даже не согнувшись. Краснорожий пытался подхватить его, но не успел. Рухнув на пол, Нед уже не шевелился.

Глава седьмая. СВОРА

I

Отложив салфетку, сенатор Генри поднялся из–за стола. Стоя он казался моложе и выше ростом. У него была маленькая, на редкость правильная голова, покрытая редеющими прядями седых волос, и лицо патриция с дряблыми, обвисшими щеками и глубокими вертикальными морщинами. Однако дряхлость еще не коснулась его рта, а глубоко посаженные зеленовато–серые глаза сохранили молодой блеск.

– Надеюсь, ты позволишь мне ненадолго увести Поля к себе? – с изысканной учтивостью обратился он к дочери.

– Позволю, – ответила она, – с условием, что ты оставишь мне мистера Бомонта и пообещаешь не сидеть у себя наверху весь вечер.

Любезно улыбнувшись, Нед Бомонт склонил голову. Он и Дженет прошли в гостиную с белыми стенами, белым камином и мебелью из красного дерева, в которой зловещими бликами отражались догорающие в камине угли.

Дженет зажгла лампу, стоявшую на крышке рояля, и села на вращающийся табурет, спиной к клавиатуре. Подсвеченные сзади волосы золотистым нимбом вились вокруг ее головы. На ней было черное вечернее платье без единого украшения.

Наклонившись, Нед стряхнул на красные уголья пепел с сигары. Черная жемчужина в его галстуке заблестела, словно подмигивающий багровый глаз.

– Сыграйте мне что–нибудь, – попросил он.

– С удовольствием, если вы действительно этого хотите, хотя играю я не Бог весть как, но только позднее. Сейчас, пока есть возможность, я хочу поговорить с вами. – Она сидела совершенно прямо, сложив руки на коленях.

Нед учтиво улыбнулся, но промолчал. Он оставил свое место у камина и уселся неподалеку от нее на диванчик с круглой спинкой. В его внимательном взгляде совсем не было любопытства.

Повернувшись так, чтобы сидеть к нему лицом, Дженет спросила:

– Как себя чувствует Опаль? – Голос ее звучал тихо и задушевно.

– По–моему, хорошо, – беззаботно ответил Нед. – Впрочем, я не видел ее с прошлой недели. – Он поднес сигару ко рту, внезапно остановился, опустил руку и спросил так, словно этот вопрос неожиданно пришел ему в голову: – А почему вас вдруг заинтересовало ее здоровье?

Дженет удивленно подняла брови.

– А разве она не лежит в постели с нервным расстройством?

– Ах, это! – Нед безмятежно улыбнулся. – Неужели Поль необъяснил?

– Он сказал, что у нее нервное расстройство.

Улыбка Неда сделалась совсем кроткой.

– Наверное ему неприятно об этом говорить, – медленно. проговорил он, глядя на кончик сигары, потом поднял глаза на Дженет и слегка пожал плечами. – Здоровье Опаль в полном порядке. Просто она вбила себе в голову, что Поль убил вашего брата, а потом – что уж совсем глупо – стала болтать об этом на всех перекрестках. Разумеется, Поль не мог допустить, чтобы его родная дочь бегала по городу, обвиняя его в убийстве, вот он и запер ее дома до тех пор, пока она не выкинет эту дурь из головы.

– Вы хотите сказать… – Дженет запнулась, глаза ее заблестели, – что она… что ее… держат взаперти как пленницу?

– Ну, это уж чересчур романтично, – рассмеялся Нед, Опаль ведь еще ребенок. Детей в наказание запирают дома.

– Да, конечно, – торопливо согласилась Дженет. Она посмотрела на свои сложенные на коленях руки, потом снова подняла глаза на Неда. – Но с чего это пришло ей в голову?

– А разве она одна так думает? – Голос Неда был так же сдержанно вежлив, как и его улыбка.

Ухватившись руками за края табурета, Дженет подалась вперед. Ее лицо стало серьезным.

– Как раз об этом я и хотела спросить вас, мистер Бомонт. Разве люди действительно так думают?

Нед безмятежно кивнул головой.

Дженет с такой силой сжала руки, что у нее побелели суставы пальцев, голос ее звучал хрипло, словно у нее запершило в горле:

– Но почему?

Нед встал с диванчика, подошел к камину и бросил в огонь окурок сигары. Вернувшись на место, он скрестил свои длинные ноги и непринужденно откинулся на спинку.

– Наши противники считают, что будет совсем плохо, если люди поверят в это. – Ни голос, ни жесты, ни выражение лица – ничто не показывало, что тема разговора представляет для Неда какой–то интерес.

– Но, мистер Бомонт, с чего бы люди стали так думать, если бы не существовало доказательств или чего–то, что можно было бы выдать за доказательства.

– Конечно, кое–что есть, – ответил Нед. Он поглядел на нее с веселым любопытством. – Я полагал, что вы об этом знаете. – Кончиком пальца он аккуратно пригладил усики. – Неужели вы не получали ни одного из тех анонимных писем, которыми сейчас наводнен город?

Дженет вскочила с кресла; волнение исказило ее лицо.

– Да, как раз сегодня! – воскликнула она. – Я хотела показать его вам, чтобы…

Нед тихо рассмеялся и остановил ее быстрым движением руки.

– Не трудитесь. Все они похожи как две капли воды, а я уже насмотрелся на них.

Медленно и неохотно Дженет вернулась в кресло.

– Так вот, эти письма; тот вздор, который печатался в «Обсервере», пока мы не заставили эту газетенку умолкнуть; слухи, которые распускали наши противники… – Нед пожал худыми плечами. – Все это в сочетании с немногими имеющимися фактами и позволило раздуть целое дело против Поля.

– Значит, ему действительно грозит опасность? – спросила она, прикусив нижнюю губу.

Нед кивнул головой.

– Если Поль проиграет на выборах, если он утратит свой контроль над городом и штатом, его посадят на электрический стул, – ответил он со спокойной уверенностью.

Дженет побледнела, голос ее задрожал:

– Но если он победит, он будет в безопасности?

– Разумеется, – кивнул Нед.

– А он победит? – У Дженет от волнения перехватило дыхание.

– Думаю, что да.

– И тогда независимо от улик… – у нее прервался голос, – …ему уже ничего не будет грозить?

– Его и судить не будут, – ответил Нед. Внезапно он выпрямился, зажмурил глаза, снова открыл их и пристально взглянул в ее бледное, взволнованное лицо. Радостный огонек блеснул в его глазах, довольная улыбка расползлась по лицу. Он рассмеялся – негромко, но от души и воскликнул: – Юдифь! Юдифь собственной персоной.

Дженет сидела не шевелясь, не дыша. Она ничего не понимала.

Вскочив с места, он зашагал по комнате из угла в угол, возбужденно разговаривая сам с собою, хотя время от времени он поворачивал голову и улыбался ей через плечо:

– Так вот в чем вся штука!

Она терпела Поля, даже была с ним любезна ради той политической поддержки, которую он оказывал ее отцу, но… всему есть предел. Впрочем, этого было достаточно – Поль и так был по уши в нее влюблен. Когда же она пришла к выводу, что Поль убил ее брата и может ускользнуть от расплаты, если только она сама… Нет, это просто очаровательно! Дочка Поля и девица, в которую он влюблен, вдвоем волокут его на электрический стул. Положительно Полю не везет с женщинами! В руках Неда появилась тонкая бледно–зеленая сигара. Он остановился перед Дженет, обрезал кончик сигары и сказал, не обвиняя ее, а как бы делясь с ней радостью открытия:

– Так это вы рассылали анонимные письма. Конечно же, вы! Они были напечатаны на пишущей машинке в комнате, где ваш братец встречался с Опаль. Один ключ был у него, другой у нее. Она не могла написать этих писем, слишком уж сильное впечатление они на нее произвели. Это вы их писали. Вы взяли ключ, который полиция вернула вам вместе с прочими вещами Тейлора, проникли в комнату и там напечатали их. Вот это мило! – Он снова принялся расхаживать по комнате. – Ну что ж, придется попросить сенатора пригласить команду дюжих медсестер и запереть вас по причине нервного расстройства. Среди дочерей наших политических деятелей это заболевание начинает перерастать в эпидемию, но мы должны обеспечить себе победу на выборах, и мы обеспечим ее, даже если в каждом доме окажется по нервнобольному пациенту. – Повернув голову, Нед дружелюбно улыбнулся.

Дженет прижала руки к горлу и застыла, не вымолвив ни слова.

– К счастью, сенатор не доставит нам хлопот, – продолжал Нед. – Ему на все наплевать, на вас и на покойного сына, лишь бы его переизбрали. А он знает, что без Поля он ничего не добьется. – Нед рассмеялся. – Так вот что заставило вас взять на себя роль Юдифи? Вы знаете, что, пока не пройдут выборы, вашего папочку с Полем водой не разольешь, даже если б он и считал Поля виновным. Что ж, это утешительные сведения для нас.

Когда Нед умолк, чтобы раскурить сигару, заговорила Дженет. Она отняла руки от горла и снова положила их на колени.

– Я не умею лгать, – сказала она холодным, спокойным голосом. – Я знаю, что Падь убил Тейлора. Да, я писала эти письма.

Нед вынул изо рта раскуренную сигару, вернулся к диванчику и уселся лицом к Дженет.

– Вы ненавидите Поля, – сказал он, – и все равно будете его ненавидеть, даже если я докажу вам, что он не убивал вашего брата.

– Да, буду, – ответила она, гладя ему прямо в глаза.

– В том–то и дело, – проговорил Нед, – вы не потому его ненавидите, что считаете убийцей брата. Наоборот, вы считаете его убийцей вашего брата только потому, что ненавидите его.

– Неправда, – медленно покачала она головой.

Нед скептически улыбнулся.

– Вы говорили на эту тему с вашим отцом?

Дженет слегка покраснела и закусила губу.

– И он заявил вам, что это просто нелепо, – с улыбкой продолжал Нед.

Ее щеки порозовели еще сильнее: она хотела что–то сказать, но не смогла.

– Если Поль убил вашего брата, ваш отец должен знать об этом.

Дженет опустила глаза и сказала с несчастным видом:

– Мой отец должен бы знать, но он отказывается верить в это.

– Он должен бы знать, – повторил Нед. Он сощурил глаза, – Поль говорил с ним в тот вечер относительно Тейлора и Опаль?

Дженет удивленно подняла голову.

– Разве вы не знаете, что произошло в тот вечер? – спросила она,

– Нет.

– Это не имело никакого отношения к Тейлору или Опаль. – Дженет говорила торопливо, захлебываясь от нетерпения, от желания поскорее высказать все. – Дело в том, что… – Она повернула голову к двери и осеклась. Из–за двери послышались раскатистый грудной смех и звук приближающихся шагов. Торопливо повернувшись к Неду, Дженет умоляющим жестом протянула руку. – Мне необходимо вам все рассказать, – прошептала она с неподдельным отчаянием, – не могли бы мы встретиться завтра?

– Хорошо.

– Где?

– Хотите у меня дома?

Дженет торопливо кивнула. Нед едва успел пробормотать свой адрес и услышать сказанное шепотом: «После десяти утра», как сенатор Генри и Поль Мэдвиг вошли в гостиную.

II

В половине одиннадцатого Поль и Нед распрощались с сенатором и его дочерью и, усевшись в «седан» Мэдвига, направились вдоль Чарльз–стрит. Когда они немного отъехали, Мэдвиг удовлетворенно вздохнул:

– Господи Иисусе, Нед, до чего же я рад, что вы с Дженет так славно поладили.

– Я с кем угодно могу поладить, – заметил Нед, покосившись на своего собеседника.

– Да, у тебя это здорово выходит, – добродушно рассмеялся Мэдвиг.

Губы Неда скривились в еле заметной улыбке.

– Мне необходимо будет завтра поговорить с тобой кое о чем. Где ты будешь, скажем, около полудня?

Мэдвиг свернул на Китайскую улицу.

– В конторе, – ответил он, – завтра ведь первое число. А почему бы нам не поговорить сейчас? Вся ночь впереди.

– Сегодня я еще не все знаю. Как поживает Опаль?

– Нормально, – мрачно буркнул Мэдвиг и внезапно взорвался: – Боже! Как бы мне хотелось разозлиться на нее по–настоящему! Мне бы легче было. – Они миновали освещенный участок. – Она не беременна, – внезапно выпалил Мэдвиг.

Нед молчал. Лицо его было непроницаемо.

Подъезжая к клубу, Мэдвиг сбавил скорость. Мучительно покраснев, он хрипло спросил:

– Как ты думаешь, Нед, она была его… – он шумно откашлялся, – его любовницей? Или все это было просто детской игрой?

– Не знаю. Мне это безразлично. Не расспрашивай ее, Поль.

Остановив машину, Мэдвиг еще несколько секунд сидел за рулем, глядя куда–то вдаль. Затем он снова откашлялся и тихо сказал:

– Все–таки неплохой ты парень, Нед.

– Угу, – согласился Нед, вылезая из машины.

Они вошли в клуб вместе и, небрежно кивнув друг другу, расстались на площадке лестницы под большим портретом губернатора Нед толкнул дверь в маленькую комнатушку в самом конце здания, где пятеро мужчин играли в покер, а трое других наблюдали за игрой. Игроки освободили для него место за столом, и к трем часам утра, когда игра закончилась, Нед выиграл около четырехсот долларов.

III

Дженет Генри пришла к Неду Бомонту незадолго до полудня. Весь последний час Нед слонялся по комнате, грызя ногти и куря сигарету за сигаретой. Но когда раздался звонок, он не спеша подошел к двери, спокойно открыл ее и улыбнулся Дженет с видом человека, которому устроили небольшой, но очень приятный сюрприз.

– Доброе утро, – сказал он.

– Я ужасно сожалею, что опоздала, – начала было Дженет, но Нед не дал ей договорить.

– Ну что вы, что вы, мы ведь условились встретиться в любое время после десяти утра.

Он проводил ее в гостиную.

– Мне здесь нравится! – воскликнула Дженет, внимательно рассматривая старомодную комнату с высокими потолками, широченными окнами, огромным зеркалом над камином и красной плюшевой мебелью. – Очаровательно. – Она поглядела на полуоткрытую дверь. – А там ваша спальня?

– Да. Хотите взглянуть?

– Очень.

Он показал ей сначала спальню, затем кухню и ванную.

– Великолепно, – сказала Дженет, когда они снова вернулись в гостиную. – Я не подозревала, что в нашем до отвращения современном городе еще сохранились такие квартиры.

Нед выразил свою признательность легким кивком.

– Мне самому она нравится. Кроме того, как вы сейчас убедились, здесь нет никого, кто мог бы нас подслушать – разве что кто–нибудь забрался в чулан, но это маловероятно.

Она выпрямилась и посмотрела ему прямо в глаза.

– Мне эта мысль в голову не приходила. Мы можем ссориться, быть врагами, но если бы я не была уверена, что вы джентльмен, я бы не пришла сюда.

– Вы хотите сказать, – рассмеялся Нед, – что я выучился не надевать коричневых башмаков к синему костюму и все такое прочее?

– Я совсем не это имела в виду.

– Тогда вы ошиблись. Я игрок и мелкий приспешник политического босса.

– Я не ошиблась. – Ее глаза смотрели с немой мольбой. – Пожалуйста, не будем ссориться, по крайней мере, из–за пустяков.

– Простите, – Нед примирительно улыбнулся, – садитесь, пожалуйста.

Дженет уселась в красное плюшевое кресло. Нед придвинул второе кресло, чтобы сидеть к ней лицом.

– Итак, вы собирались рассказать мне, что произошло у вас дома в тот вечер, когда был убит ваш брат.

– Да, – еле слышно прошептала Дженет. Лицо ее зарделось, и она опустила глаза. Затем она подняла голову и смущенно посмотрела на Неда. – Я хочу рассказать вам все. – Ее голос прерывался от волнения. – Я знаю, что вы друг Поля и поэтому должны быть моим врагом, но… мне кажется, что когда вы узнаете, что произошло, когда вы узнаете всю правду – все будет по–другому… по крайней мере, вы тогда не будете моим врагом. Возможно, что вы… Нет, вы должны все знать. Тогда вы сами решите. А он ведь ничего не рассказал вам! Правильно? – Ее смущение сменилось решительностью.

– Я не знаю, что произошло у вас дома в тот вечер, – подтвердил Нед. – Он ничего мне не рассказывал.

Быстро нагнувшись к нему, она спросила:

– А разве из этого не следует, что он хотел что–то скрыть, что ему было что скрывать?

– Ну и что с того? – пожал плечами Нед. Голос его звучал спокойно и безразлично,

– Как вы не понимаете?.. Ладно, оставим это. Я расскажу вам все, что произошло, и тогда судите сами. – Она еще ближе наклонилась к нему и не отрываясь смотрела ему в глаза. – В тот вечер он впервые обедал у нас…

– Это я знаю, – прервал ее Нед, – и вашего брата не было дома.

– Его не было за столом, – подчеркнула Дженет, – но он был дома, в своей комнате. За столом были только я, папа и Поль. Тейлор в тот вечер не обедал дома. Он не хотел встречаться с Полем после их ссоры из–за Опаль.

Нед слушал внимательно и бесстрастно.

– После обеда мы с Паяем ненадолго остались вдвоем в… в той самой комнате, где мы с вами вчера беседовали, и он неожиданно обнял меня и попытался поцеловать.

Нед рассмеялся негромко, но от души, словно он никак не мог сдержать нахлынувшего на него веселья.

Дженет смотрела на него удивленно.

Перестав смеяться, Нед улыбнулся ей и попросил:

– Продолжайте, пожалуйста. Не обращайте на меня внимания. Я потом расскажу, почему мне вдруг стало смешно.

Но едва Дженет открыла рот, как он снова прервал ее:

– Постойте. А целуя вас, он ничего не говорил?

– Нет. То есть, может быть и говорил, но ничего вразумительного. – Ее лицо выражало полное недоумение. – А в чем дело?

Нед снова рассмеялся.

– Он должен был бы упомянуть о причитающемся ему фунте мяса. Это, вероятно, моя вина. Я приложил все усилия, чтобы убедить Поля не поддерживать вашего отца на выборах. Я говорил, что вас используют в качестве приманки, чтобы заручиться его поддержкой, и посоветовал – раз уж ему так хочется попасть на эту удочку – потребовать причитающйся ему фунт мяса вперед, потому что после выборов ему не видать награды.

Дженет широко раскрыла глаза; но недоумения в них уже не было.

– Мы разговаривали с ним в тот самый день, но я никак не думал, что мои доводы на него подействуют. Послушайте, – продолжая Нед, наморщив лоб, – что вы с ним сделали? Он ведь собирался предложение вам сделать. Его просто распирало от почтения к вам и всякого такого. Вы, должно быть, сами дали ему повод, раз он потерял голову.

– Я не давала ему довода, – медленно проговорила она, – хотя мне было нелегко в тот вечер. Всем нам тогда было не по себе. Я пыталась и виду не показать, как мне противно занимать его… – не кончив фразу, она развела руками.

– Что же случилось потом?

– Я, конечно, сразу же ушла. Я была в бешенстве.

– И вы ничего ему не сказали? – Глаза его выражали плохо скрываемое веселье.

– Нет, и он мне ничего не сказал. Я пошла наверх и на лестнице встретила папу. Когда я рассказывала ему о случившемся – а я была на него зла не меньше, чем на Поля, ведь все это из–за него произошло, он пригласил Поля к обеду, – мы услышали, как хлопнула входная дверь, и поняли, что Поль ушел. В этот момент из своей комнаты вышел Тейлор. – От волнения Дженет побледнела, лицо ее напряглось, голос звучал глухо: – Тейлор услыхал наши голоса и теперь хотел узнать, что произошло, но я оставила их вдвоем и ушла к себе. Я так злилась, что уже не могла больше разговаривать. И я не видела его больше, а потом папа пришел ко мне и сказал, что Тейлора… убили.

Она умолкла и, сцепив пальцы, выжидающе смотрела на Неда.

– Ну и что с того? – спокойно спросил Нед.

– Что с того? – удивленно повторила Дженет. – Разве вы ничего не поняли? Неужели вам не понятно, что брат бросился вслед за Полем, ввязался с ним в драку и Поль убил его. Тейлор был вне себя от ярости… Да, – лицо Дженет озарилось торжествующей улыбкой. – Еще одна деталь: шляпу Тейлора там не нашли. Он так торопился… боялся упустить Поля, что даже шляпу не надел. Он…

Покачав головой, Нед прервал ее.

– Не пойдет, – сказал он с полной уверенностью. – Полю не было нужды убивать Тейлора, и он никогда бы этого не сделал. Да он мог одной рукой справиться с Тейлором, а в драке он не теряет головы. Уж я–то знаю. Мне приходилось видеть, как Поль дерется. Я и сам с ним дрался. Не пойдет. – Он прищурил глаза, и лицо его застыло. – Но допустим, Поль убил его. Допустим, так случилось, хотя я и не верю в это. Все равно здесь речь будет идти не об убийстве, а о самообороне.

– Тогда зачем скрывать, что произошло? – презрительно спросила Дженет.

– Да ведь он хочет жениться на вас! – воскликнул Нед. – Если бы он признался, что убил вашего брата, это вряд ли помогло бы ему в достижении заветной цели. – Он усмехнулся. – Еще немного, и я стану рассуждать так же, как и вы. Нет, мисс Генри, Поль не убивал вашего брата.

Глаза Дженет сделались холодными. Она молча смотрела на Неда.

– У вас нет доказательств, – продолжал он задумчиво. – Вы просто прикинули что к чему и пришли к неправильному выводу, что ваш брат побежал вслед за Полем.

– Так оно и было, – настаивала она. – Тейлор просто не мог поступить иначе. Как еще можно объяснить то, что он оказался на Китайской улице с непокрытой головой?

– Ваш отец не видел, как Тейлор вышел из дома?

– Нет, он тоже ничего не знал, пока нам не сообщили…

– А он удовлетворен вашим объяснением? – прервал ее Нед.

– Мое объяснение – единственно возможное! – вскричала она. – Что бы он ни говорил, он должен признать, что я права. И вы тоже. – В ее глазах стояли слезы. – Не может быть, чтобы вы этого не понимали. Я не верю вам, мистер Бомонт. Не знаю, что вам было известно раньше. Вы нашли тело Тейлора. Может быть, вы еще что–нибудь там обнаружили, не знаю, но теперь вы знаете все.

У Неда задрожали руки. Глубже усевшись в кресле, он сунул их в карманы брюк. Лицо его было спокойным, только глубокие складки около рта, выдававшие нервное напряжение, обозначились еще резче.

– Да, я нашел его тело. Но больше там никого и ничего не было. Кроме этого, я ничего не знаю.

– Теперь знаете, – сказала она.

Губы Неда дрогнули под темными усиками. В глазах зажегся гневный огонек. Намеренно резким тоном он хрипло бросил:

– Я знаю только одно: тот, кто прикончил вашего братца, оказал человечеству большую услугу.

В первое мгновение она отшатнулась от него, прижав руки к горлу, но затем выражение ужаса исчезло с ее лица.

– Понимаю. – В ее голосе звучали сочувственные нотки. – Вы друг Поля. Вам тяжело сейчас.

Опустив голову, Нед пробормотал:

– Я сказал гадость, и к тому же глупую. – Он кисло улыбнулся. – Вот видите, я же предупреждал вас, что я не джентльмен. – Он перестал улыбаться и поднял голову. Глаза его глядели пристально и спокойно. – Но в одном вы правы: я действительно друг Поля. Им я и останусь, кого бы он там ни убивал.

Последовала длительная пауза, во время которой Дженет не сводила глаз с лица Неда. Когда она, наконец, заговорила, голос ее звучал глухо, безжизненно:

– Значит, все было напрасно? Мне казалось, что если я расскажу вам правду… – она осеклась. Ее лицо, руки, плечи выражали полную безнадежность.

Нед медленно покачал головой.

Вздохнув, она встала и протянула ему руку.

– Мне очень горько и обидно, но ведь нам не обязательно расставаться врагами, не правда ли, мистер Бомонт?

Он тоже встал. Протянутой руки он словно не заметил.

– Та половина вашей души, которая обманывала Поля и продолжает его обманывать, – мой враг.

Дженет не убирала руки.

– А другая половина, – спросила она, – та половина, которая не имеет к этому отношения?

Он взял ее руку и низко склонился над ней.

IV

Проводив Дженет, Нед Бомонт подошел к телефону и назвал номер.

– Здравствуйте, – сказал он. – Это говорит Бомонт. Скажите, мистер Мздвиг еще не появлялся?.. Когда он придет, передайте ему, пожалуйста, что я звонил и зайду повидаться с ним… Благодарю вас.

Нед посмотрел на часы. Было несколько минут второго. Он закурил сигару, уселся у окна и стал рассматривать серую церквушку напротив. Кольца дыма, отталкиваясь от оконного стекла, плавали над его головой сизыми облачками. Так он сидел и грыз сигару минут десять, пока не зазвонил телефон.

– Алло, – сказал он, сняв трубку. – Да, Гарри… Разумеется. Где ты находишься?.. Ладно, пойду. Жди меня там… Через полчасика. Отлично.

Швырнув окурок в камин, он надел пальто и шляпу и вышел. Пройдя пешком шесть кварталов, он зашел в ресторан, съел салат с булочкой, выпил чашку кофе, а затем прошел еще четыре квартала до маленькой гостиницы под названием «Мажестик». Юнец лифтер приветствовал Неда, назвав его по имени, и, поднимая его на четвертый этаж, спросил, что он может сказать о третьем заезде на сегодняшних скачках.

Подумав, Нед ответил:

– Полагаю, что Лорд Байрон выиграет.

– Очень надеюсь, что вы ошибаетесь, – сказал юнец, – я поставил на Шарманку.

– Все может быть. – Нед пожал плечами. – Но уж больно Шарманка отяжелела.

Пройдя по коридору, Нед постучал в дверь 417–й комнаты. Дверь открыл Гарри Слосс, плотный, широколицый, начавший лысеть человек лет тридцати пяти. Он был в одной рубашке, без пиджака,

– Секунда в секунду, – сказал он, открывая дверь. – Проходи.

Подождав, пока Гарри закроет дверь, Нед сказал:

– Выкладывай, что стряслось.

Гарри уселся на кровать и озабоченно поглядел на Неда.

– Знаешь, мне чертовски не нравится вся эта штука.

– Какая именно?

– А то, что Бен поперся в прокуратуру.

– Ладно, – раздраженно проговорил Нед. – Я не спешу, могу и подождать пока ты соберешься по порядку рассказать, в чем дело.

Гарри поднял свою широкую белую ручищу.

– Подожди, Нед, сейчас я тебе все объясню. Выслушай меня. – Он порылся в кармане и вытащил скомканную пачку сигарет. – Помнишь тот вечер, когда пристукнули этого парнишку Генри?

– Угу; – скучающим тоном произнес Нед.

– Помнишь, мы с Беном пришли в клуб как раз перед тем, как ты объявился?

– Да.

– Так вот, слушай; мы видели, как Поль ссорился с этим сопляком там, под деревьями.

Нед разгладил кончиком пальца свои усики и удивленно возразил:

– Но ведь я видел, как вы вылезли из машины перед клубом как раз в ту минуту, когда я обнаружил труп. Вы ведь подъехали с другой стороны. И к тому же, – он поднял палец, – Поль появился в клубе раньше вас.

– Все это верно, – закивал Слосс. – Только мы сначала проехали по Китайской улице до квартиры Пинки Клейна, но его не было дома, и тоща мы развернулись и поехали обратно в клуб,

– Так что же вы видели?

– Мы видели, как Поль ссорился с ним там, под деревьями.

– Вы это увидели, проезжая мимо?

Слосс снова утвердительно затряс головой.

– Но ведь было темно, – напомнил Нед. – -Я просто не понимаю, как вы могли на ходу разглядеть их лица. – Вы что, сбавили скорость или остановились?

– Мы не останавливались и скорость не сбавляли, но уж Поля–то я ни с кем не спутаю, – настаивал Слосс.

– Возможно, но откуда ты знаешь, что он стоял там с Тейлором Генри?

– С ним. Наверняка с ним. Мы достаточно ясно его видели.

– И к тому же еще вы видели, как они ссорились. Что ты хочешь этим сказать? Они дрались?

– Нет, но они стояли так, вроде они ссорились. Ты ведь сам знаешь: по тому) как люди стоят, можно понять, что они ссорятся.

– Разумеется, – невесело улыбнулся Нед. – Если один из них стоит у другого на голове. – Улыбка исчезла. – И Бен потащился с этим в прокуратуру?

– Да. Я не знаю, конечно, сам ли он туда пошел или же Фарр что–нибудь разнюхал и послал за ним, но только он раскололся у Фарра. Это вчера было.

– А как ты узнал об этом, Гарри?

– Фарр меня повсюду ищет, вот как я узнал об этом, – ответил Слосс. – Бен проболтался, что я был вместе с ним, и Фарр велел передать мне, чтобы я зашел, только я не хочу впутываться в эту историю.

– Еще бы! Но что ты скажешь Фарру, когда он тебя зацапает?

– Да не дам я себя зацапать! Поэтому–то я и вызвал тебя. – Слосс откашлялся и провел языком по пересохшим губам. – Я подумал, что, может быть, мне лучше смыться из города на пару недель, пока заваруха не уляжется, только для этого монета нужна.

Улыбнувшись, Нед покачал головой.

– Этого как раз и не следует делать. Если ты действительно хочешь помочь Полю, пойди к Фарру и скажи, что ты не разобрал, кто там стоял под деревьями, и вообще считаешь, что из вашей машины разглядеть что–нибудь толком было невозможно.

– Ладно, сделаем, – с готовностью согласился Слосс. – Но послушай, Нед, должен же я что–нибудь за это получить? В конце концов я ведь рискую… Ну, в общем, ты меня понимаешь?

Нед кивнул.

– После выборов мы подыщем тебе тепленькое местечко, такое, где работать придется не больше часа в день.

– Вот что, – Слосс встал. Его водянистые зеленоватые глаза смотрели с настойчивой мольбой, – я скажу тебе всю правду, Нед. Я совсем на мели. Не мог бы ты раздобыть мне вместо этого местечка немного деньжат? Мне они позарез нужны.

– Попробую. Поговорю с Полем.

– Сделай это для меня, Нед, и позвони, ладно?

– Ладно. Пока.

Из «Мажестика» Нед Бомонт отправился в городскую ратушу, где помещалась прокуратура, и заявил, что ему необходимо повидать мистера Фарра. Круглолицый молодой человек, к которому он обратился, вышел из приемной и минуту спустя возвратился с извиняющейся миной на лице.

– Мне очень жаль, мистер Бомонт, но мистер Фарр куда–то вышел.

– Когда он вернется?

– Не знаю. Его секретарша говорит, что он ничего ей не сказал.

– Что ж, придется рискнуть, – сказал Нед. – Подожду у него в кабинете.

Молодой человек загородил ему дорогу.

– Но это невозможно…

Нед улыбнулся ему своей самой очаровательной улыбкой и ласково спросил:

– Тебе уже надоело твое место, сынок?

Молодой человек нерешительно помялся и отступил в сторону. Нед прошел по внутреннему коридору и отворил дверь в кабинет окружного прокурора.

Фарр поднял голову от бумаг и вскочил с места.

– Как, это были вы? – вскричал он. – Черт побери этого мальчишку! Вечно он что–нибудь напутает. Сказал, что меня спрашивает какой–то мистер Бауман.

– Не беда, – кротко ответил Нед. – Ведь я попал к вам в конце концов.

Он позволил окружному прокурору несколько раз пожать себе руку и усадить в кресло.

– Какие новости? – бросил он небрежно, когда они оба удобно устроились.

– Никаких, – ответил Фарр, заложив большие пальцы рук в карманы жилета и раскачиваясь на стуле. – Все та же рутина, хотя, видит Бог, работы нам хватает

– Как дела с выборами?

– Могли бы быть и получше, – по багровому лицу окружного прокурора скользнула тень. – Но я думаю, что мы все–таки справимся.

– Что–нибудь стряслось? – беззаботно спросил Нед.

– Так, всякая всячина. Всегда могут возникнуть непредвиденные обстоятельства. На то она и политика.

– Не можем ли мы, я… или Поль… чем–нибудь помочь?

Фарр покачал рыжей, коротко остриженной головой.

– Может быть, ваши затруднения вызваны слухами, что Поль имеет отношение к убийству Тейлора Генри?

В глазах Фарра мелькнул испуг. Он несколько раз мигнул и выпрямился.

– Видите ли, – нерешительно произнес он, – все считают, что мы давно должны были найти убийцу. Конечно, на сегодня это одно из самых главных наших затруднений, может быть, даже самое главное.

– Раскопали что–нибудь новенькое со времени нашей последней встречи?

Фарр снова мотнул головой. Его глаза смотрели настороженно.

– Продолжаете придерживать некоторые линии расследования? – с холодной усмешкой спросил Нед.

Прокурор заерзал в кресле. – Да, Нед, разумеется.

Нед одобрительно кивнул. Взгляд его сделался недобрым, в голосе зазвучало злорадство:

– Как насчет показаний Бена Ферриса? Их тоже придерживаете?

Фарр открыл рот, закрыл его, пожевал губами. В следующий момент его широко открытые от удивления глаза стали совершенно бесстрастными.

– Я не знаю, стоят ли чего–нибудь показания Ферриса: Думаю, что нет. Я придаю им так мало значения, Нед, что просто забыл о них.

Нед иронически засмеялся.

– Вы же знаете, – продолжал Фарр, – что я не стал бы скрывать от вас или Поля, если б узнал что–нибудь важное. Вы ведь достаточно хорошо меня знаете.

– Прежде знали, но тогда у вас нервы покрепче были, – ответил Нед. – Ну да ладно. Так вот, если вас интересует тот тип, который был в машине вместе с Беном, вы можете взять его сейчас в гостинице «Мажестик», номер четыреста семнадцать.

Фарр молча разглядывал зеленое сукно своего стола, пляшущую фигурку с самолетом на чернильном приборе. Лицо его осунулось.

Нед встал, улыбаясь одними губами.

– Падь всегда готов выручить своих ребят из беды, – произнес он. – Если вам нужна его помощь, он с удовольствием позволит себя арестовать по обвинению в убийстве Тейлора Генри.

Фарр не поднимал глаз.

– Не мне указывать Полю, что ему делать, – выдавил он.

– Гениальная мысль! – воскликнул Нед. Он перегнулся через стол и доверительно прошептал в самое ухо окружного прокурора. – А вот еще одна, не менее гениальная. Не вам делать то, чего Поль не велит…

Улыбаясь, он направился к дверям, но улыбка исчезла, едва он вышел на улицу.

Глава восьмая. ПОЦЕЛУЙ ИУДЫ

I

Нед Бомонт открыл дверь, на которой было написано «Восточная строительно–подрядная компания», и, обменявшись приветствиями с двумя молодыми девицами, сидевшими за столиками, прошел в следующее помещение, где находилось пять–шесть мужчин, а оттуда – в личный кабинет Поля Мэдвига. Поль сидел за обшарпанным столом, проглядывая бумаги, которые клал перед ним коротенький человечек, почтительно высовывавшийся из–за его плеча.

– Привет, Нед, – сказал Мэдвиг, поднимая голову, и добавил, обращаясь к человечку: – Принесешь мне этот хлам потом.

Коротышка собрал бумаги и со словами «Слушаюсь, сэр», «Здравствуйте, мистер Бомонт» вышел из кабинета.

– Что с тобой, Нед? – спросил Мэдвиг. – У тебя такой вид, словно ты не спал всю ночь. Присаживайся.

Нед снял пальто, положил его на кресло, бросил сверху шляпу и вытащил сигару.

– У меня все в порядке. Как жизнь? Что новенького? – Он уселся на край обшарпанного стола.

– Я хочу, чтобы ты повидался с Маклафлином, – сказал Мэдвиг. – Если кто–нибудь и способен призвать его к порядку, так это ты.

– Ладно. А что он?

Мэдвиг построил гримасу.

– Одному Богу известно. Я думал, он у меня по струнке ходить будет, а он что–то финтит.

В черных глазах Неда появился зловещий блеск. Он посмотрел на Мэдвига.

– Значит, и он тоже, хм…

После секундного колебания Мэдвиг спросил:

– Что ты хочешь этим сказать, Нед?

Однако Нед ответил на вопрос вопросом:

– Скажи, тебе нравится, как идут дела в последнее время?

Мэдвиг раздраженно пожал плечами, его глаза продолжали испытующе смотреть на Неда.

– Не так уж все плохо, черт возьми, – ответил он. – Обойдемся и без этой горстки голосов Маклафлина.

– Возможно, – ответил Нед, поджав губы, – но нам не выиграть, если мы будем и дальше терять голоса. – Он сунул в рот сигару и продолжал, не вынимая ее изо рта: – Ты отлично знаешь, что наши дела далеко не так хороши, как две недели назад.

Мэдвиг снисходительно усмехнулся.

– Господи! До чего же ты любишь причитать, Нед! Неужели ты все видишь только в черном свете? – И, не дожидаясь ответа, нравоучительно добавил: – В каждой политической кампании – а я их провел немало – всегда наступает момент, когда кажется, что все летит к чертовой матери. Однако ничего, обходится.

Нед зажег сигару, выпустил клуб дыма и сказал:

– Из этого не следует, что так будет и впредь. – Он ткнул сигарой в грудь Мэдвигу. – Если убийство Тейлора Генри не будет раскрыто немедленно, ты можешь не беспокоиться относительно исхода кампании. Кто бы ни взял верх, тебе крышка.

Голубые глаза Мэдвига затуманились. Однако на его лице не дрогнул ни один мускул и голос звучал по–прежнему спокойно:

– Куда ты гнешь, Нед?

– Весь город считает, что это ты его убил.

– Да? – Мэдвиг задумчиво погладил себя по подбородку. – Пусть это тебя не тревожит. Обо мне говорили вещи и похуже.

Нед кисло улыбнулся.

– И чего только тебе не довелось испытать за свою жизнь! – сказал он с ироническим восхищением. – Скажи, а электричеством ты ни разу не лечился?

– Нет, – рассмеялся Мэдвиг, – и не собираюсь.

– Ты очень близок к этому, Поль, – тихо проговорил Нед.

Мэдвиг снова рассмеялся.

– Господи помилуй! – воскликнул он с притворным испугом.

Нед пожал плечами.

– Ты сейчас очень занят? – спросил он. – Я тебе не слишком докучаю своей болтовней?

– Я слушаю тебя, – спокойно ответил Мэдвиг – Мне еще ни разу в жизни не приходилось жалеть, что я слушал тебя.

– Благодарю вас, сэр! Как по–твоему, с чего это Маклафлин начал крутить?

Мэдвиг пожал плечами.

– Он считает, что с тобой покончено, – продолжал Нед. – Всему городу известно, что полиция не ищет убийцу Тейлора, и это объясняют тем, что его убил ты. Маклафлин решил, что твоя карта бита. Избиратели не поддержат тебя на этот раз.

– Да? Так он думает, что они предпочтут, чтобы Шед заправлял городом? Он считает, что из–за подозрения в одном–единственном убийстве моя репутация стала хуже, чем у Шеда?

– Не пойму, кому ты морочишь голову, мне или себе? – рассердился Нед. – Какое отношение к этому имеет репутация Шеда? Он ведь не поддерживает своих кандидатов в открытую. А ты поддерживаешь. Именно твои кандидаты виновны в том, что полиция не расследует убийство Тейлора Генри.

Мэдвиг снова потер рукой подбородок и облокотился о стол. Его красивое, дышащее здоровьем лицо не выражало ни малейшего беспокойства.

– Вот мы все говорим о том, что думают другие. А ты что думаешь, Нед? Давай поговорим об этом. Ты тоже считаешь, что мне крышка?

– Вполне возможно, – решительно ответил Нед, – а если будешь сидеть сложа руки, то наверняка. – Он хитро улыбнулся. – А вот твои кандидаты победят в любом случае.

– Это нуждается в пояснениях, – флегматично отозвался Мэдвиг.

Нед перегнулся через стол и аккуратно стряхнул пепел в медную плевательницу, стоявшую возле стола.

– Они тебя продадут, – сказал он совершенно бесстрастно.

– В самом деле?

– А почему бы и нет? Ты позволил Шеду переманить у тебя всех подонков. Ты решил опереться на респектабельных граждан, на сливки общества. Так вот, респектабельные граждане начинают коситься на тебя. Тогда твои кандидаты разыгрывают грандиозный спектакль: тебя арестовывают по подозрению в убийстве, и достопочтенные избиратели приходят в телячий восторг от благородства отцов города. Подумать только, они не побоялись засадить в тюрьму своего босса, когда тот нарушил закон! Толкаясь и сбивая друг друга с ног, они бегут к избирательным урнам, чтобы вручить своим героям бразды правления еще на четыре года. Впрочем, и твоих ребят нельзя винить. Они знают, что таким путем они наверняка выиграют, а с тобой наверняка проиграют.

– Так ты не слишком полагаешься на них, Нед? – спросил Мэдвиг.

– Ровно столько, сколько и ты, – улыбнулся Нед. Его лицо снова стало серьезным. – Это уже не просто догадки, Поль. Сегодня днем я был у Фарра. Мне пришлось силой ворваться к нему, он хотел уйти от разговора, делал вид, что не занимается расследованием убийства. Потом начал вилять. – Нед презрительно скривил рот. – Представляешь, тот самый Фарр, который у меня через палочку прыгал.

– Что ж, это ведь только Фарр… – начал было Мэдвиг, но Нед не дал ему договорить.

– Да, только Фарр, и этим, кстати, все сказано. Рутледж, или Броди, или даже Рейни могли бы продать тебя на свой страх и риск, но если уж Фарр себе такое позволяет – значит, он уверен, что его поддержат остальные. – Глядя в невозмутимое лицо Мэдвига, Нед нахмурился. – Послушай, Поль, ты можешь в любой момент перестать мне верить…

Мэдвиг беззаботно помахал рукой.

– Когда это произойдет, я дам тебе знать. Но зачем тебя понесло к Фарру?

– Мне сегодня позвонил Гарри Слосс. Похоже, что они с Беном Феррисом видели, как ты ссорился с Тейлором на Китайской улице в ночь убийства; во всяком случае, так они говорят. – Ни голос, ни взгляд Неда ничего не выражали. – Бен пошел с этой историей к Фарру. А Гарри потребовал денег за то, чтобы не пойти. Вот тебе твои соратники, они умеют держать нос по ветру. Я давно уже замечал, что у Фарра сдают нервы, и отправился к нему, чтобы окончательно в этом убедиться.

– И ты убедился, что он собирается всадить мне нож в спину? – спросил Мэдвиг.

– Да.

Встав с кресла, Мэдвиг подошел к окну. Он стоял там добрых три минуты, засунув руки в карманы и глядя на улицу, и все это время Нед не сводил глаз с его широкой спины. Не поворачивая головы, Мэдвиг спросил:

– Что ты сказал Слоссу?

– Да так, поморочил ему голову.

Мэдвиг вернулся к столу, но не сел. Его румяное лицо налилось кровью. Других перемен в нем заметно не было. Голос звучал ровно:

– Как по–твоему, что нам теперь делать?

– Со Слоссом? Ровным счетом ничего. Второй парень уже все выложил Фарру. Что бы ни сделал Слосс, ничего не изменится.

– Я не о том. Что нам делать вообще?

Нед бросил сигару в плевательницу.

– Я уже сказал тебе. Если убийство Тейлора Генри не будет раскрыто немедленно, тебе крышка. Это единственное, чем стоит заняться.

Мэдвиг перевел взгляд с Неда на пустую стену. Его полные губы были плотно сжаты. На висках выступили капли пота. Глухим голосом он произнес:

– Это не поможет. Придумай что–нибудь еще.

У Неда задрожали ноздри, глаза потемнели.

– Другого выхода не», Поль. Все остальное будет на руку или Шеду, или Фарру и его шайке. Любой из них раздавит тебя.

– Должен же быть какой–то выход, Нед, – хрипло прошептал Мэдвиг. – Подумай, прошу тебя.

Нед встал со стола и вплотную подошел к Мэдвигу.

– Другого выхода у нас нет. Это единственный путь, и тебе придется пойти по нему, хочешь ты этого или нет, или же мне придется это сделать за тебя.

– Нет; – Мэдвиг энергично тряхнул головой; – не лезь в это дело!

– Это единственный раз, когда я тебя не послушаюсь, Поль, – ответил Нед.

Поль Мэдвиг взглянул Неду Бомонту прямо в глаза и произнес хриплым шепотом:

– Я убил его, Нед.

Нед втянул в себя воздух, потом выдохнул. Мэдвиг положил руки ему на плечи и заговорил глухо, едва слышно:

– Это несчастный случай, Нед. Когда я шел от них, он погнался за мной по улице. Понимаешь, у меня с Дженет вышла маленькая неприятность, вот он и бросился на меня с тростью. Сам не знаю, как это произошло, только я ударил его этой самой тростью по голове, не сильно – не мог я его сильно ударить, – а он упал и разбил себе голову о тротуар.

Нед кивнул. Его лицо стало сосредоточенным. Напряженным голосом он спросил:

– А трость куда ты дел?

– Я унес ее под пальто и сжег. Когда я сообразил, что он мертв, я пошел в клуб и вдруг обнаружил, что трость у меня в руках. Вот я и спрятал ее под пальто, а потом сжег.

– Что это была за трость?

– Массивная такая, сучковатая коричневая трость, очень тяжелая.

– А что стало с его шляпой?

– Не знаю, Нед. Должно быть, он потерял ее в драке, а потом кто–нибудь подобрал ее.

– Ведь на нем была шляпа?

– Да, конечно.

Кончиком пальца Нед разгладил свои усики.

– Ты не помнишь, мимо тебя проезжала машина с Феррисом и Слоссом?

– Не помню, – покачал головой Мэдвиг, – но это вполне возможно.

– Ты все испортил: у тебя был шанс добиться приговора – убийство с целью самозащиты.

– Знаю, Нед. Но я хочу жениться на Дженет больше всего на свете, а если это вскроется, у меня не будет никаких шансов, даже если удастся доказать, что это был несчастный случай.

Нед горько рассмеялся в лицо Мэдвигу.

– У тебя было бы больше шансов, чем сейчас.

Мэдвиг молча посмотрел на него.

– Она с самого начала решила, что это ты убил ее брата, – продолжал Нед. – Она ненавидит тебя. Она сделала все, чтобы отправить тебя на электрический стул. Это она первая навлекла на тебя подозрение анонимными письмами, которые рассылала всем заинтересованным лицам. Это она восстановила против тебя Опаль. Сегодня утром она пришла ко мне и сама рассказала об этом. Она пыталась и меня восстановить против тебя. Она…

– Довольно, – сказал Мэдвиг. Он выпрямился. Его голубые глаза смотрели холодно и враждебно. – В чем дело, Нед? Ты что, решил приударить за ней, же… – Он не кончил фразы и высокомерно посмотрел на Неда. – Впрочем, это не меняет дела. – Он небрежно указал на дверь. – Убирайся отсюда, подлец. Иуда ты! Это твой прощальный поцелуй, мы расстаемся.

– Я уйду, когда кончу говорить.

– Ты уйдешь, когда тебе велят. Я не верю ни единому твоему слову. Я не верю ничему из того, что ты сказал. И никогда не поверю.

– Как знаешь, – ответил Нед.

Он подобрал свое пальто и шляпу и вышел из комнаты.

II

Нед Бомонт вернулся домой бледный и осунувшийся. Он упал в плюшевое кресло, к виски, которое стояло рядом на столике, он и не притронулся. Угрюмо уставившись на свои черные ботинки, он грыз ногти. Зазвонил телефон. Он не двинулся с места. Сумерки постепенно вытеснили из комнаты дневной свет. Было уже совсем темно, когда он встал, подошел к телефону и назвал номер.

– Алло, попросите, пожалуйста, мисс Генри.

Ожидая ответа, он беззвучно что–то насвистывал.

– Это мисс Генри? Да… Я только что вернулся после разговора с Полем. Да, об этом… И о вас тоже… Да, вы были правы. Он поступил именно так,как вы рассчитывали. – Нед рассмеялся. – Не спорьте, вы рассчитывали на это. Вы знали, что он назовет меня лжецом, откажется со мной разговаривать и выгонит меня… Так он и сделал. Нет, нет, это ведь должно было когда–нибудь случиться. Нет, правда… думаю, что навсегда. Того, что было сказано, назад не воротишь. Да, весь вечер… Это будет чудесно… Пока.

Он налил стакан виски и залпом выпил его. Затем он прошел в спальню, поставил будильник на восемь часов и, не раздеваясь, лег на кровать. Какое–то время он лежал, глядя в потолок, потом уснул и проспал до тех пор, пока его не разбудил звонок будильника. Сонный, он прошел в ванную, зажигая по пути свет, умылся, пристегнул свежий воротничок и затопил камин в гостиной. Когда пришла Дженет Генри, он сидел в кресле и читал газету.

Дженет просто распирало от радости. Хотя она сразу же принялась уверять Неда, будто ей и в голову не приходило, что ее утренний визит к нему может иметь такие последствия и что она никак не рассчитывала на это, в ее глазах плясали радостные огоньки, а губы, произносившие слова извинений, то и дело расплывались в улыбке.

– Все это неважно, – сказал Нед. – Я бы поступил точно так же, даже зная все наперед. Наверное, в глубине души я это предчувствовал. Тут уж ничего не поделаешь. Если бы вы мне сказали, что этим может кончиться, я бы принял ваши слова за вызов и уж наверняка сделал бы это.

Она протянула ему обе руки.

– Я очень рада, – сказала она, – и не буду притворяться, что расстроена вашим разрывом.

– А вот мне грустно, – возразил он, забирая ее руки в свои, – но я бы и пальцем не шевельнул, чтобы избежать того, что произошло.

– И теперь вы знаете, что я была права. Это он убил Тейлора. – Она испытующе смотрела ему в лицо.

– Так он сказал, – кивнул Нед.

– И вы поможете мне? – Она сжала его руки и подошла совсем близко.

Нед колебался. Он видел ее нетерпение, и это сердило его.

– Это был несчастный случай, самозащита, – медленно проговорил он. – Я не могу…

– Нет, это было убийство! – вскричала она. – Конечно, теперь он будет утверждать, что защищался. Но пусть даже так, разве он не должен, как порядочный человек, явиться в суд и доказать свою невиновность?

– Он слишком долго ждал. Теперь этот месяц будет служить уликой против него.

– А кто в этом виноват? Неужели вы думаете, что он тянул бы так долго, если бы это действительно была самозащита?

– Он ждал ради вас. Он вас любит, – медленно проговорил Нед с особым ударением на последнем слове. – Он не хотел, чтобы вы считали его убийцей вашего брата.

– Но я с самого начала знала, что он убийца! – . воскликнула она. – А теперь весь город узнает об этом.

Нед угрюмо пожал плечами.

– Вы не хотите помочь мне?

– Нет.

– Но почему? Вы же порвали с ним.

– Я поверил его рассказу. Я понимаю, что суд теперь не поверит ему. Слишком поздно. Между нами все кончено, это правда, но я не предам его. – Нед облизнул пересохшие губы. – Оставьте его в покое. Похоже, что до него доберутся и без вашей помощи.

– Никогда, никогда я не оставлю его в покое, пока он не понесет заслуженную кару. – Она задохнулась, ее глаза потемнели от гнева. – Если вы действительно верите ему, вы можете, ничем не рискуя, взяться за расследование этого дела. Или вы боитесь найти доказательства того, что он солгал вам?

– Что вы имеете в виду? – осторожно спросил Нед.

– Хотите помочь мне выяснить истину? Хотите узнать, солгал он вам или нет? Ведь должны же быть где–то доказательства его вины! Если вы действительно ему поверили, почему вы так боитесь помочь мне?

Внимательно посмотрев на нее, Нед спросил:

– А если я соглашусь вам помочь и мы узнаем истину, вы обещаете ее принять, какой бы горькой она ни была?

– Обещаю, – с готовностью ответила она, – если и вы пообещаете мне то же самое.

– И вы будете держать язык за зубами, пока мы не узнаем всю правду.

– Обещаю.

– Уговор, – сказал он.

Дженет счастливо всхлипнула, слезы радости навернулись у нее на глаза.

– Садитесь, – сухо сказал Нед. – Нам необходимо выработать план действий. Вы еще не разговаривали с Полем после нашей ссоры?

– Нет.

– Значит, мы не знаем, как он сейчас к вам относится. А вдруг он подумал и решил, что я все же прав. В моих с ним отношениях это уже ничего не меняет – между нами все кончено, – но узнать это необходимо, и чем скорее, тем лучше. – Привычным движением Нед разгладил ногтем свои усики. – Придется подождать, пока он сам придет к вам. Если он колеблется, ваш звонок может только насторожить его. Насколько вы уверены в его чувствах к вам?

– Настолько, насколько женщина может быть уверена в мужчине. – Она смущенно рассмеялась. – Я понимаю, что звучит чересчур самонадеянно… но я действительно уверена, мистер Бомонт.

– Тоща нам, видимо, нечего опасаться с этой стороны, – кивнул Нед. – Впрочем, к завтрашнему дню вам следует выяснить это совершенно определенно. Вы ни разу не пробовали его прощупать?

– Нет, я все ждала…

– Ну, сейчас это отпадает. Как бы вы ни были в нем уверены, вам сейчас необходимо вести себя крайне осторожно. Может быть, вы вспомнили еще какие–нибудь обстоятельства?

Дженет покачала головой.

– Я понятия не имела, как приступить к этому делу. Вот почему мне была так нужна ваша помощь.

– А вам не приходило в голову нанять частного сыщика?

– Приходило, но я боялась нарваться на такого, который продал бы меня Полю. Я не знала, кому довериться.

– Я знаю одного, который может нам пригодиться. – Нед провел рукой по волосам. – А теперь мне нужно, чтобы вы узнали для меня две вещи. Во–первых, все ли шляпы вашего брата дома? Поль уверяет, что Тейлор был в шляпе. Однако, когда я его нашел, шляпы на нем не было. Так вот узнайте, сколько шляп было у вашего брата и все ли они на месте. – Нед криво усмехнулся, – не считая той, которую я взял напрокат.

Дженет даже не обратила на это внимания. Покачав головой, она огорченно развела руками.

– Это невозможно, – сказала она. – Мы отдали все его вещи, да и потом никто, кроме Тейлора, не знал, что у него было.

– Ну что ж, – пожал плечами Нед. – Я особенно и не рассчитывал на это. Теперь второе. Не пропадала ли у вашего брата – или вашего отца – трость? Меня в особенности интересует одна из них: массивная сучковатая трость коричневого цвета.

– У папы есть в точности такая, – живо откликнулась Дженет. – По–моему, она дома.

– Проверьте это. Ну и хватит с вас до завтра; впрочем, если удастся, можете еще выяснить, как к вам относится Поль.

– А при чем тут трость? – спросила она и встала.

– Поль утверждает, что ваш брат набросился на него с этой самой тростью и он, пытаясь отнять ее, нечаянно ударил Тейлора по голове. А потом будто бы Поль унес трость с собой и сжег ее.

– Я совершенно уверена, что все папины трости дома. – Ее лицо побледнело, глаза округлились.

– А у Тейлора была трость?

– Только черная, с серебряным набалдашником. – Она дотронулась до его руки. – Но если все тростя на месте, значит…

– Что–нибудь это да значит, – сказал Нед, сжав ее руку. – Только без фокусов, многозначительно предупредил, он.

– Обещаю! – воскликнула она. – Если бы вы только знали, .как мне была нужна ваша помощь и как я счастлива сейчас, получив ее, вы бы поняли, что можете мне доверять.

– Надеюсь, что могу, – сказал Нед, отпуская ее руку.

III

После ухода Дженет Нед Бомонт не мог найти себе места. Он был бледен, но глаза его сияли. Когда он, наконец, посмотрел на часы, было уже без двадцати минут десять. Нед надел пальто и отправился в «Мажестик». Ему сказали, что Гарри Слосса нет в номере. На улице он остановил такси. «Вест Роуд», – сказал он водителю, садясь в машину.

Таверна «Вест Роуд» стояла в стороне от шоссе Б трех милях за городской чертой. Скрытое деревьями белое квадратное здание ночью казалось серым. Окна первого этажа были ярко освещены. У подъезда стояло пять или шесть автомобилей. Очертания остальных смутно виднелись под длинным темным навесом.

Небрежно кивнув швейцару, Нед вошел в большой зал, где под экстравагантную музыку маленького оркестрика из трех человек танцевало несколько пар. Он прошел между столиками, обогнул площадку для танцев и остановился возле стойки в углу. Кроме толстого бармена с угреватым носом, там никого не было.

– Привет, Нед! – воскликнул бармен. – Давненько мы вас не видали.

– Привет, Джимми. Пытался исправиться. Сделай–ка мне манхэттен.

Бармен принялся смешивать коктейль. Музыка умолкла. Наступившую тишину прорезал визгливый женский голос.

– Я не желаю оставаться здесь вместе с этим ублюдком Бомонтом.

Нед повернулся и облокотился о стойку. Бармен застыл с бокалом в руках.

В центре танцплощадки стояла Ли Уилшир и угрюмо смотрела на Неда. Она держала под руку здоровенного юнца, одетого в синий, слишком тесный для него костюм. Парень тупо таращил глаза.

– Я ухожу отсюда, – громко повторила Ли, – если ты не выставишь вон того ублюдка.

Зал настороженно молчал.

Юнец мучительно покраснел. Попытки придать себе грозный вид только подчеркивали его растерянность.

– Если ты дрейфишь, – кричала Ли, – я сама ему врежу!

Нед улыбнулся.

– Как поживаешь, Ли? Встречала Берни с тех пор, как его выпустили?

Ли выругалась и шагнула к нему.

Юнец протянул руку и остановил ее.

– Сейчас я расправлюсь с этим ублюдком.

Он поправил воротничок, одернул пиджак и зашагал через танцплощадку к стойке.

– Кто позволил вам, – заорал он на Неда, – так разговаривать с порядочной девушкой?

Не отрывая посуровевшего взгляда от юнца, Нед протянул правую руку и положил ее на стоику ладонью вверх.

– Дай мне чем его треснуть, Джимми, – попросил он, – я сегодня не расположен драться на кулачках.

Рука бармена исчезла, под стойкой. Он вытащил маленький кистень к вложил его в раскрытую ладонь Неда. Не убирая руки со стойки, Нед сказал:

– Пооядочная девушка! И как ее только не обзывают! Последний парень, с которым я ее видел, называл ее безмозглой дурой.

Юнец вытянулся в струнку, глаза его забегали из стороны в стороку.

– Ладно, – буркнул он, – я тебя запомню. Мы с тобой еще встретимся там, где нам никто не помешает. – Он повернулся к Ли. – Пошли, плюнем на эту дыру.

– Валяй плюй, – сказала она язвительно. – Только разрази меня Господь, если я пойду с тобой. Меня мутит от тебя.

К ним подошел маленький толстый человечек.

– Мотайте отсюда оба, – гаркнул он, открывая полный рот золотых зубов, – да поживее!

– Корки, – весело крикнул ему Нед, – эта… порядочная девушка – со мной.

– Ладно! – Корки повернулся к юнцу. – Проваливай, приятель!

Юнец вышел.

Ли Уилшир вернулась к своему столику. Она сидела, подперев щеки ладонями, и не отрывала взгляда от скатерти. Нед уселся напротив и подозвал официанта.

– У Джимми остался мой манхэттен. И кроме того, я хочу есть. Ли, будешь ужинать?

– Нет, – ответила она, не поднимая глаз. – Я хочу шипучки.

– Отлично, – сказал Нед, – а я хочу бифштекс с грибами и овощами, если только у Тони найдутся свежие овощи – не из банок. Потом зеленый салат, помидоры под соусом рокфор и кофе.

– Все мужчины – сволочи, – с горечью сказала Ли, когда официант отошел от них, – Все до одного. Такая здоровая дылда – и трус. – Она беззвучно заплакала.

– А может, ты не умеешь выбирать? – предположил Нед.

– Вы бы уж молчали, – сказала она со злостью. – Особенно после того, как выкинули со мной этот фокус.

– Не выкидывал я с тобой никаких фокусов, – запротестовал Нед. – Если Берни пришлось сбыть твои стекляшки, чтобы расплатиться со мной, при чем тут я?

Снова заиграл оркестр.

– Мужчины никогда ни в чем не виноваты. – Ли вытерла глаза. – Пойдемте танцевать.

– Ну что ж, – согласился Нед без особой охоты.

Когда они вернулись обратно, на столике уже стояли шампанское и коктейль.

– Что поделывает Берни? – спросил Нед, прихлебывая из бокала.

– Понятия не имею. Я его еще не видела после того, как он вышел, и видеть не хочу. Еще один герой! Ох, и везло же мне на мужчин весь этот год. Он, да Тейлор, да еще этот ублюдок.

– Тейлор Генри? – переспросил Нед.

– Да, но только я почти не бывала с ним, – объяснила она скороговоркой, – ведь я тогда жила с Берни.

Нед задумчиво допил коктейль.

– Так ты одна из тех девиц, которые бегали к нему на Чартер–стрит?

– Да, – она с опаской поглядела на него.

– Надо выпить по этому поводу, – сказал Нед.

Он подозвал официанта, и Ли, успокоившись, принялась пудрить нос.

IV

Неда Бомонта разбудил дверной звонок. Еще не вполне очнувшись, он встал с кровати, прокашлялся, надел халат и шлепанцы и пошел открывать. Будильник показывал начало десятого.

Рассыпаясь в извинениях, вошла Джекет Генри.

– Я знаю, что еще безбожно рано, но я просто не могла больше ждать ни одной минуты. Я вчера вечером никак не могла вам дозвониться, а потом всю ночь из–за этого не спала. Все папины трости дома. Теперь вы видите, что Поль солгал.

– А среди них есть массивная сучковатая трость коричневого цвета?

– Есть. Это та, что майор Собридж привез папе в подарок из Шотландии. Папа никогда с ней не ходит. Она дома. – Дженет торжествующе улыбнулась.

Нед снова поморгал и провел рукой по взъерошенным волосам.

– Выходит, что солгал, – согласился он.

– А кроме того, – весело продолжала Дженет, – он ждал меня, когда я вчера вечером вернулась домой.

– Поль?

– Да. Он сделал мне предложение.

Сонливость Неда как рукой сняло.

– Он рассказал вам о нашей стычке?

– Ни слова.

– Что же вы ему ответили?

– Я сказала, что прошло еще слишком мало времени после смерти Тейлора и что мне пока неприлично даже думать о помолвке, но я не стала ему прямо отказывать. По–моему, он решил, что в принципе я не против.

Нед с любопытством посмотрел на нее.

Под его взглядом Дженет сникла. Ее лицо утратило веселую оживленность. Она робко дотронулась до его руки и сказала изменившимся голосом:

– Пожалуйста, не думайте, что я такая уж бессердечная, но я… Я так хочу довести то, что мы задумали, до конца, что все остальное уже не имеет для меня значения.

Нед облизнул губы и мягко заметил:

– Вот повезло бы Полю, если бы вы его любили так же сильно, как сейчас ненавидите. – В его голосе звучала печаль.

Дженет сердито топнула ногой.

– Не смейте! Никогда больше не смейте так говорить!

Нед нахмурился и раздраженно сжал губы.

– Пожалуйста, – с раскаянием добавила она, – я не могу этого слышать.

– Простите, – сказал Нед. – Вы уже завтракали?

– Нет, я спешила поделиться с вами моими новостями.

– Чудесно. Тоща– мы позавтракаем вместе. Что бы вы хотели? – спросил он, направляясь к телефону.

Заказав завтрак, Нед прошел в ванную комнату, почистил зубы, умылся и расчесал волосы. Когда он вернулся в гостиную, Дженет уже сняла шляпку и пальто и стояла у камина, куря сигарету. Она хотела что–то сказать ему, но тут раздался телефонный звонок. Нед снял трубку.

– Хэлло… Да, Гарри, я забегал к тебе вчера вечером, тебя не было. Я хотел спросить тебя о… ну, ты знаешь, о том человеке, который разговаривал с Полем под деревьями. На нем была шляпа?.. Была? Это точно?

А трость?.. Ладно… Нет, Гарри, я не смог ничего добиться у Поля. Тебе лучше самому попросить его. Да. Пока…

Когда он положил трубку, Дженет вопросительно подняла брови.

– Парень, который сейчас звонил, утверждает, что они с дружком видели, как Поль в тот самый вечер разговаривал с вашим братом. Он говорит, что ваш брат был в шляпе, но без трости. Впрочем, было совсем темно, а они ехали на машине. Не думаю, чтобы они могли толком что–нибудь разглядеть.

– Почему вас так интересует его шляпа? С ней связано что–нибудь важное?

– Не знаю, – пожал плечами Нед, – я ведь не профессиональный сыщик, но мне кажется, что это может так или иначе оказаться существенным.

– Вам удалось что–нибудь узнать со вчерашнего дня?

– Нет, я провел большую часть вечера, спаивая одну девицу, которая крутила с Тейлором, но это ничего не дало.

– Я ее знаю?

Он покачал головой, потом пристально взглянул на нее и сказал:

– Это не Опаль, не думайте.

– А вам не кажется, что мы могли бы что–нибудь узнать от нее?

– Нет. Опаль считает, что ее отец убил Тейлора из–за нее. Она пришла к такому выводу не потому, что ей были известны какие–либо факты. На нее повлияли ваши письма, статейки в «Обсервере» и тому подобная ерунда.

Дженет кивнула, но Неду было ясно, что его слова не убедили ее.

Им принесли завтрак. Они сидели за столом, когда снова зазвонил телефон. Нед встал и снял трубку.

– Хэлло… Да, ма… Что?! – несколько секунд он слушал, нахмурившись, потом сказал: – Ничего не поделаешь, придется их впустить. Я думаю, от этого вреда не будет. Нет, я не знаю, где он… Думаю, что не увижу. Не расстраивайтесь, ма, все обойдется. Конечно… До свидания.

Улыбаясь, Нед вернулся к столу.

– Фарру пришла в голову та же мысль, что и вам, – сказал он, усаживаясь. – Звонила мать Поля. К ним пришел следователь из прокуратуры, чтобы допросить Опаль. – Глаза его заблестели. – Ничего интересного они от нее не узнают, но это значит, что кольцо вокруг Поля сжимается.

– Почему она позвонила вам? – спросила Дженет.

– Поля нет дома, и она не может найти его.

– А разве она не знает о вашем разрыве?

– Как видно, нет. – Нед положил вилку. – Послушайте, вы твердо уверены, что хотите довести это дело до конца?

– Больше всего на свете хочу, – ответила она.

– А знаете, Поль ответил мне теми же словами, когда я спросил его, так ли уж он хочет жениться на вас, – с горькой усмешкой сказал Нед.

Дженет вздрогнула, лицо ее стало суровым, чужим.

– Я ведь совершенно не знаю вас, – продолжал Нед. – Почему я должен вам верить? Я видел сон, который мне не понравился.

Она насмешливо улыбнулась.

– Неужели вы верите в сны?

– Ни во что я не верю, – без улыбки ответил Нед. – Но я игрок, и такие вещи всегда на меня действуют.

– Так что же это был за сон, после которого вы перестали мне доверять? – с нарочито серьезным видом спросила она… – Я ведь тоже видела сон про вас. Расскажите мне ваш сон, а я расскажу вам свой.

– Мне снялось, что я ужу рыбу, – сказал Нед, – и вдруг на крючок попалась огромная радужная форель, совершенно невероятных размеров, и вы сказали, что хотите посмотреть, какая она, а сами взяли и бросили ее обратно в воду, прежде чем я успел вас остановить.

– И что же вы тогда сделали? – звонко рассмеялась она.

– Проснулся. Вот и все.

– Неправда, – сказала она.' – Не стала бы я выкидывать вашу рыбу. А теперь я расскажу вам свой сон. Мне снилось… – Вдруг она широко открыла глаза. – А когда вы видели этот сон? В ту ночь, когда обедали у нас?

– Нет, сегодня ночью.

– Какая жалость! Было бы куда многозначительней, если бы наши сны приснились нам в одну и ту же ночь и даже в один и тот же час и минуту. Мой сон приснился мне в ту ночь, когда вы были у нас. Мы с вами – это уже было во сне – заблудились в глухом лесу. Мы бродили по этому лесу, усталые и голодные, пока, наконец, не набрели на .маленькую хижину. Мы постучали в дверь, но никто не отозвался. Мы попробовали ее отворить. Она была заперта. Тогда мы заглянули в окошко. Там стоял большой стол, а на нем была масса всяких вкусных вещей, но мы не могли туда залезть, потому что на окне была железная решетка. Мы вернулись к двери и долго–долго стучали. В домике по–прежнему царило молчание. И тут мы подумали, что люди часто прячут ключи под коврик у двери. Смотрим, и правда под ковриком лежит ключ. Но когда мы открыли дверь, то увидели, что весь домик кишит змеями – мы их в окно не заметили, – и они все зашипели, поднялись и поползли на нас. Мы испугались, захлопнули дверь и стали слушать, как они шипят и бьются головами о порог. И тогда вы сказали: «Давайте откроем дверь и спрячемся, змеи уползут, а мы зайдем в дом». Так мы и сделали. Вы помогли мне забраться на крышу – она почему–то оказалась очень низкой, – а потом залезли сами и, перегнувшись вниз, отворили дверь. Мы лежали на крыше затаив дыхание и смотрели, как тысячи и тысячи змей, извиваясь, ползут в лес. Наконец уползли последние, и мы соскочили с крыши, вбежали внутрь, заперли за собой дверь и ели, ели, ели, и тут я вдруг проснулась, и оказалось, что я сижу в постели, смеюсь и хлопаю в ладоши.

– Мне кажется, что вы все это придумали, – сказал Нед после небольшой паузы.

– Почему вы так решили?

– Потому что ваш сон начался как кошмар, а кончился совсем наоборот, и вообще все сны, которые мне снились про еду, обычно кончались прежде, чем я успевал поднести что–нибудь ко рту.

Дженет расхохоталась.

– Нет, я не все придумала, но вы мне не поверили, и теперь, я вам не скажу, где правда, а где выдумка.

– Ну, хорошо. – Нед снова взял вилку, но есть не стал. – Интересно, а ваш отец ничего не знает? Не могли бы мы что–нибудь выудить из него, если бы мы ему рассказали то, что нам известно? – Нед задал этот вопрос с таким видом, словно ему это только что пришло в голову.

– Конечно, могли бы, – с жаром ответила она.

Нед задумчиво сощурил глаза.

– Я одного боюсь, как бы он не взорвался и не испортил нам всю музыку раньше времени. Он ведь у вас горячий, правда?

– Да, – неохотно призналась она, – но мы… – ее лицо внезапно просветлело, – я совершенно уверена, что если мы объясним ему, почему необходимо подождать, то он… Но ведь у вас уже все готово?

– Пока нет, – покачал он головой.

Дженет надула губки.

– Может быть, завтра, – сказал Нед.

– В самом деле?

– Я ничего не обещаю, – предупредил он, – но думаю, что к завтрашнему дню все будет готово.

Дженет протянула руку через стол и коснулась руки Неда.

– Но вы обещаете, что, как только все будет готово, вы дадите мне знать – будь то день или ночь?

– Ладно, обещаю, – ответил он с непроницаемым видом. – Но ведь вам совсем не обязательно лично присутствовать при этой сцене.

Она покраснела, но глаз не опустила.

– Я знаю, вы считаете меня чудовищем. Наверное, так оно и есть.

– Будем надеяться, что истина, когда мы докопаемся до нее, – пробормотал Нед, глядя себе в тарелку, – придется вам по вкусу.

Глава девятая. МЕРЗАВЦЫ

I

После ухода Дженет Нед Бомонт подошел к телефону и назвал номер Джека Рамсена.

– Послушай, Джек, ты не мог бы заглянуть ко мне? – спросил он, когда тот взял трубку. – Хорошо… жду.

К приходу Джека Нед успел переодеться. Они уселись друг против друга в плюшевые кресла, держа в руках по стакану виски с содовой, и закурили: Нед – сигару, Джек – сигарету.

– Ты слыхал о моем разрыве с Полем? – спросил Нед.

– Да, – небрежно обронил Джек.

– Ну и что ты об этом думаешь?

– Ровным счетом ничего. Я припоминаю, что совсем недавно вы тоже порвали друг с другом, а потом оказалось, что это ловушка для О'Рори.

Нед улыбнулся, словно он с самого начала ждал именно такого ответа.

– Стало быть, все считают это новым трюком?

– Многие, – лаконично ответил его щеголеватый собеседник.

Нед глубоко затянулся и медленно, с расстановкой спросил:

– А если я признаюсь тебе, что на этот раз мы порвали с ним по–настоящему, без дураков?

Джек промолчал. Лицо его ничего не выражало.

– Увы, это так, – сказал Нед. Он отхлебнул из стакана. – Сколько я тебе должен?

– Сорок монет за последнее дельце с девчонкой Мэдвига. За прошлое мы в расчете.

Нед вытащил из кармана брюк толстую пачку денег, отделил от нее четыре десятидолларовые ассигнации и протянул их Джеку.

– Благодарю, – кивнул тот.

– Итак, мы в расчете, – сказал Нед. Он глубоко затянулся и, цедя дым сквозь зубы, продолжал: – У меня есть для тебя еще одна работенка. Я хочу, чтобы Поля взяли за убийство Тейлора Генри. Он мне признался во всем, но нужны дополнительные доказательства. Хочешь поработать над этим со мной?

– Нет.

– Почему?

Смуглый молодой человек поднялся и поставил пустой стакан на стол.

– Вы знаете, что мы с Фредом основали здесь небольшое сыскное агентство. Дела идут неплохо. Еще пару лет, и мы начнем прилично зарабатывать. Вы мне нравитесь, Бомонт, но не настолько, чтобы из–за вас рассориться с человеком, который держит в руках весь город.

– Поль – человек конченый, – спокойно ответил Нед. – Вся его свора уже собралась хоронить его. В этот самый момент Фарр и Рейни…

– Так пусть они сами и занимаются этим, – прервал его Джек. – Я не собираюсь ввязываться в эту грязную историю, и вообще я только тоща поверю, что им под силу похоронить Поля, когда увижу его в гробу. Немножко потрепать его – это они могут, а вот на большее они не потянут. Да вы его сами знаете лучше меня. В одном мизинце Поля больше мужества, чем у всей этой шайки, вместе взятой.

– Да, в храбрости ему не откажешь, как раз это и может погубить его. Ну что ж, нет так нет.

– Нет, – повторил Джек и взял шляпу. – Что–нибудь другое – пожалуйста, а это – нет. – И он махнул рукой, как бы подводя черту под разговором.

Нед тоже поднялся с кресла.

– Я так и думал, что ты откажешься, – проговорил он без тени обиды в голосе. Он пригладил усики кончиком пальца и задумчиво посмотрел на Джека. – Кстати, ты не подскажешь мне, где бы я мог отыскать Шеда О'Рори?

Джек покачал головой.

– С тех пор как полиция в третий раз учинила налет на его притон и там в стычке прихлопнули двух фараонов, Шед скрывается, хотя и не похоже, чтобы полиция имела улики лично против него. – Он вынул изо рта сигарету. – Вы знакомы с Виски Вассосом?

– Да.

– Можно узнать у него; если вы его хорошо знаете, спросите у него. По вечерам он обычно околачивается в кабачке Тима Уокера.

– Спасибо, Джек. Попытаю счастья.

– Не за что, – ответил Джек. Он поколебался. – Мне чертовски жаль, что вы порвали с Полем. Уж лучше бы вы… – он оборвал себя и направился к двери. – Впрочем, вы сами знаете, что делать, – сказал он, не оборачиваясь, и вышел.

II

Нед Бомонт зашел в окружную прокуратуру. На этот раз его сразу провели к Фарру.

Фарр не сделал даже попытки приподняться с кресла и не протянул Неду руки.

– Здравствуйте, Бомонт. Присаживайтесь, – произнес он с ледяной вежливостью. Его задиристая физиономия, несколько поблекла. Глаза смотрели враждебно и настороженно.

Нед уселся поудобнее, закинул ногу на ногу и начал:

– Я забежал к вам рассказать о том, что произошло между мной и Полем вчера, когда я ушел отсюда.

– Ну? – холодно процедил Фарр.

– Я сообщил ему, что у вас поджилки трясутся, – сказал Нед со своей самой очаровательной улыбкой; вид у него был такой, словно он рассказывает забавный анекдот. – Я рассказал ему, как вы пыжитесь, стараясь пришить ему убийство Тейлора Генри. Я сказал, что единственный для него способ спасти шкуру – это отыскать настоящего убийцу. И знаете, что он мне ответил? Что он и есть этот самый убийца, только он назвал это несчастным случаем, или самозащитой, или чем–то еще в этом роде.

Фарр еще больше побледнел и сжал губы, но продолжал молчать.

– Вам не очень скучно меня слушать? – спросил Нед, приподнимая брови.

– Продолжайте, – еще холоднее ответил Фарр.

Нед откинулся на спинку стула и ухмыльнулся.

– Думаете, я морочу вам голову? Боитесь попасться в ловушку? – Он покачал головой. – Эх, Фарр, заячья душонка!

– Я готов выслушать сведения, которые вы пожелаете мне сообщить, – произнес Фарр, – но сейчас я очень занят и попрошу вас…

– Ладно, – рассмеялся Нед, – я только думал, что вы захотите оформить этот мой рассказ как свидетельское показание.

– Пожалуйста. – Фарр нажал перламутровую кнопку на столе.

В комнату вошла седоволосая женщина в зеленом платье.

– Мистер Бомонт хочет продиктовать показание, – сказал Фарр.

– Слушаю, сэр, – ответила женщина и присела сбоку за стол прокурора. Держа над блокнотом серебряный карандашик, она посмотрела на Неда пустыми глазами.

– Вчера днем в своем кабинете, – начал Нед, – Поль Мэдвиг рассказал мне, что в тот вечер, когда был убит Тейлор Генри, он обедал в доме сенатора Генри; что там у него вышла ссора с Тейлором Генри, и, когда он ушел, Тейлор Генри побежал за ним и замахнулся на него тяжелой сучковатой коричневой тростью; пытаясь вырвать эту трость, Мэдвиг случайно ударил ею Тейлора Генри по голове и сбил его с ног; затем он унес эту трость с собой и сжег ее. Он сказал, что единственной причиной, которая заставила его умолчать об этом, было желание скрыть происшедшее от Дженет Генри. Вот и все.

– Немедленно отпечатайте это, – приказал Фарр стенографистке. Женщина вышла.

– А я–то думал, что вас мой рассказ взволнует. – Нед вздохнул. – Мне казалось, что вы на себе волосы начнете рвать от восторга.

Окружной прокурор пристально смотрел на него, не говоря ни слова.

– Я рассчитывал, что вы, по крайней мере, задержите Поля, – не смущаясь, продолжал Нед, – и предъявите ему… – он взмахнул рукой, подыскивая слова, – мои обличительные показания. «Обличительные показания» – неплохо звучит, а?

– Позвольте мне самому решать, как вести расследование, – сдержанно ответил окружной прокурор.

Нед громко расхохотался, потом замолчал и молчал до тех пор, пока стенографистка не вернулась с отпечатанным экземпляром его заявления.

– Принести присягу на Библии? – спросил Нед.

– Не надо, будет достаточно, если вы просто подпишете.

Нед поставил свою подпись.

– А это совсем не так занятно, как я думал, – весело пожаловался он.

Квадратная челюсть Фарра выдвинулась вперед.

– Да уж, конечно, – произнес он с мрачным удовлетворением.

– Эх ты, Фарр, заячья душонка, – повторил Нед. – Берегись автомобилей, не переходи улицу при красном свете. – Он церемонно откланялся. – До новой встречи.

Выйдя из прокуратуры, Нед сердито сморщился.

III

Этим же вечером Нед Бомонт позвонил в дверь неосвещенного трехэтажного дома на Смит–стрит. Низенький человечек с маленькой головой и чрезмерно широкими плечами выглянул в щелку, сказал: «Входи» – и распахнул дверь.

Нед кивнул ему, прошел по тускло освещенному коридору мимо двух запертых дверей, отворил третью и спустился по деревянной лестнице в подвальчик, где была оборудована стойка и тихо играло радио.

Рядом со стойкой находилась стеклянная матовая дверь с надписью «Туалет». Дверь отворилась. Из нее вышел мрачный верзила. Всем своим обликом – покатыми плечами, длинными здоровенными ручищами, кривыми ногами и плоским приплюснутым лицом – он напоминал гориллу. Это был Джефф Гарднер.

Джефф увидел Неда, и его маленькие красноватые глазки радостно заблестели.

– Разрази меня Господь, это же Бомонт по кличке «Вдарь–меня–снова»! – заорал он, выставляя в улыбке все свои тридцать два зуба.

– Здорово, Джефф, – откликнулся Нед, чувствуя на себе взгляды всех присутствующих.

Джефф вразвалку подошел к Неду, облапил его левой рукой, ухватил правой рукой за руку и радостно сообщил сидящим за столиками:

– Это самый шикарный парень из всех, о кого я обдирал свои кулаки, а уж я–то знаю в этом толк. – Он поволок Неда к стойке. – Мы только промочим горло, а потом я покажу вам, как это делается. Вот будет цирк, разрази меня Господь! – Он осклабился Неду прямо в лицо. – Что ты на это скажешь, мой мальчик?

– Шотландского, – флегматично ответил Нед, глядя на него в упор.

Джефф радостно заржал и снова обернулся к сидящим за столиками посетителям:

– Вот видите, я же говорил, что он любитель этого дела. Мне пшеничной, – кивнул он бармену.

Когда перед .ними поставили стаканы, Джефф отпустил правую руку Неда, но продолжал обнимать его за плечи. Они выпили. Потом Джефф снова ухватил Неда за запястье.

– Здесь наверху есть замечательная комната, – приговаривал он, – такая маленькая, что тебе негде будет падать. Ты будешь летать от одной стенки к другой, и нам не придется зря тратить время, пока ты будешь вставать с пола.

– Выпьем, я угощаю, – сказал Нед.

– Недурная идея, – согласился Джефф.

Они снова выпили.

Когда Нед расплатился, Джефф потащил его к лестнице.

– Простите нас, джентльмены! – крикнул он зрителям. – Мы ненадолго. Мы только прорепетируем наш номер и сразу вернемся. – Он ласково потрепал Неда по плечу. – Мы с моим приятелем.

Они поднялись на второй этаж и вошли в небольшую комнату, в которой едва хватало места для двух столиков, шести стульев и диванчика. На одном из столиков стояли пустые стаканы и тарелки с недоеденными бутербродами.

Джефф близоруко огляделся.

– Куда, черт побери, она делась? – Он отпустил Неда. – Ты здесь никакой шлюхи не видишь?

– Нет.

Джефф покачал головой и многозначительно произнес:

– Ушла. – Покачиваясь, он повернулся к двери и грязным пальцем нажал на кнопку звонка. – Присаживайся, – предложил он Неду, нелепо поклонившись и сделав рукой широкий жест.

Нед сел за тот из двух столиков, что был почище.

– Бери любой стул, какой пожелаешь, – продолжал Джефф, снова взмахнув рукой. – Этот не нравится, садись на другой. Я хочу, чтобы ты считал себя моим гостем, а не хочешь, так черт с тобой.

– Это прекрасный стул, – сказал Нед.

– Это паршивый стул, – возразил Джефф, – во всей этой дыре нет ни одного стоящего стула. Вот смотри. – Он взял один из стульев и отломал переднюю ножку. – И ты называешь это прекрасным стулом? Эх, Бомонт, ни черта ты не смыслишь в стульях! – Он отшвырнул от себя стул и бросил отломанную ножку на диванчик. – Но меня ты не проведешь. Я знаю, зачем ты сюда приперся. Думаешь, я пьян, да?

– Нет, ты не пьян, – улыбнулся Нед.

– Врешь ты все. Я пьянее тебя. Я самый пьяный во всей этой дыре. Я пьянее, чем сто чертей, и не смей говорить мне, что я не пьян… – он помахал перед носом Неда своим толстым грязным пальцем.

– Что вы будете пить, джентльмены? – спросил официант, появляясь в дверях.

Джефф обернулся к нему.

– Ты где был? Дрыхнешь? Я звонил тебе час назад.

Официант открыл было рот, но Джефф не дал ему говорить.

– Я привожу сюда своего лучшего друга, хочу с ним выпить, и что же, черт возьми? Целый час мы сидим и ждем какого–то паршивого официанта. Вот видишь, он уже дуется на меня.

– Чего вы желаете? – безучастно спросил официант.

– Я желаю знать, куда девалась девка, которая была со мной?

– Ах, эта? Она ушла.

– Куда ушла?

– Не знаю.

– Так узнай, да поживее, – нахмурился Джефф. – В этой чертовой дыре никто ничего не знает… – В его красноватых глазах зажегся хитрый огонек. – Постой, я подскажу тебе. Сбегай в женский туалет и поищи ее там.

– Там ее нет, – сказал официант, – она ушла совсем.

– Ах ты, ублюдок! – Джефф повернулся и посмотрел на Неда. – Что нам делать с этим паршивым ублюдком? Я привел тебя сюда, чтобы ты с ней познакомился, потому что знаю, что ты ей понравишься и она тебе тоже. Так нет! Мои друзья, оказывается, недостаточно хороши для этой девки! Ушла!

Нед молча закурил сигару.

– Ладно, тащи нам чего–нибудь выпить, – сказал Джефф, почесав в затылке, – мне – пшеничной.

– Мне – шотландского, – сказал Нед.

Официант ушел.

Джефф уставился на Неда.

– Только ты не воображай, будто я не понимаю, что ты затеваешь, – проворчал он.

– Ничего я не затеваю, – примирительно ответил Нед. – Просто мне хотелось повидаться с Шедом, вот я и подумал, что, может быть, встречу здесь Виски Вассоса и он поможет мне найти Шеда.

– А я, по–твоему, не знаю, где найти Шеда?

– Должен бы знать.

– Чего же ты меня не спросишь?

– И в самом деле. Где же он?

– Все ты врешь! – заорал Джефф, трахнув по столу своей могучей ручищей. – Плевать тебе на Шеда. Ты за мной охотишься.

Нед улыбнулся и отрицательно качнул головой.

– Врешь! – вопил горилла. – Ты же знаешь, черт тебя побери…

Дверь в комнату отворилась, и на пороге показался моложавого вида мужчина с пухлым ртом и большими круглыми глазами.

– Потише, Джефф. От тебя одного больше шума, чем от всех остальных, – сказал он.

Джефф повернул к нему голову.

– Посмотри на этого ублюдка, – сказал он, указывая пальцем на Неда, – он воображает, будто я не знаю, что он затевает. А я знаю. Он мерзавец, вот кто он. И я его сейчас отделаю так, что на нем живого места не останется…

– Ладно, но зачем же поднимать из–за этого такой шум, – рассудительно сказал стоящий в дверях человек. Он подмигнул Неду и вышел.

– Вот и Тим тоже стал мерзавцем, – мрачно пожаловался Джефф и сплюнул на пол.

Пришел официант с заказом.

– Будем здоровы, – сказал Нед и осушил свой стакан.

– Не желаю я пить за твое здоровье, – возразил Джефф мрачно, – ты мерзавец.

– Не валяй дурака.

– А ты врешь! Я пьян, но я понимаю, что у тебя на уме. – Он залпом выпил свою водку и вытер рот тыльной стороной ладони. – Я утверждаю, что ты мерзавец.

– Ну что ж, пусть будет по–твоему, – добродушно согласился Нед.

Джефф приблизил к нему свою гориллообразную рожу.

– Ты воображаешь, будто ты хитер, как дьявол, а?

Нед молчал.

– Думаешь, я не понимаю твоих фокусов. Решил накачать меня, думаешь, я тебе все выложу?

– Правильно, – небрежно бросил Нед. – Да, кстати, я слышал, будто тебя обвиняют в убийстве Фрэнсиса Уэста. Это верно, что ты пришил его?

– К черту Фрэнсиса Уэста!

– Я с ним не был знаком. – Нед пожал плечами.

– Ты мерзавец, – сказал Джефф.

– Выпьем за мой счет.

Горилла Джефф угрюмо кивнул и, откинувшись назад вместе со стулом, нажал на кнопку звонка.

– Все равно ты мерзавец, – сказал он, не снимая пальца с кнопки. Стул под ним угрожающе затрещал, и Джефф поспешил принять нормальное положение. Он поставил локти на стол и подпер кулаком подбородок. – Разве мне не все равно, кто меня продаст. Плевать я хотел! Ведь не поджарят же они меня за это дельце.

– Почему бы и нет?

– Почему? Он еще спрашивает! Все равно до выборов мне ничего не сделают, а потом Шед будет здесь хозяином.

– Может быть.

– Никаких «может быть»!

Вошел официант, и они снова заказали виски.

– А вдруг Шед не захочет тебя выручать? – задумчиво проговорил Нед, когда они остались одни. – Такое уже случалось.

– Черта с два! – насмешливо сказал–Джефф. – Я за ним такие штучки знаю…

Нед выпустил облако сигарного дыма.

– Что же ты о нем знаешь?

– Разрази меня Господь! – захохотала горилла. – Он воображает, будто я настолько пьян, что все ему выложу. – Он тяжело ударил по столу кулаком.

– Валяй, Джефф, выкладывай! – раздался спокойный мелодичный голос с легким ирландским акцентом. В дверях стоял Шед О'Рори. Его голубые глаза смотрели на Джеффа с едва заметным сожалением.

Джефф весело сощурился в его сторону.

– Здорово, Шед. Заходи, выпей с нами. Познакомься с мистером Бомонтом. Он мерзавец.

– Я тебе велел не вылезать из своей дыры, – не повышая голоса, сказал О Тори.

– Побойся Бога, Шед, я там так прокис, что боялся с тоски сам себя покусать. А потом разве этот кабак не дыра? Дыра и есть.

О Тори еще секунду смотрел на Джеффа, потом перевел взгляд на Неда.

– Добрый вечер, Бомонт.

– Привет, Шед.

О Тори ласково улыбнулся и, указав на Джеффа легким кивком головы, спросил:

– Много удалось из него выкачать?

– Ничего такого, чего бы я уже не знал, – ответил Нед, – шуму от него много, а толку чуть.

– Я считаю, что вы – пара мерзавцев, – заявил Джефф.

За спиной О Тори появился официант с подносом в руках.

– Не нужно, – сказал О'Рори, – хватит с них.

Официант удалился. Шед О'Рори вошел в комнату и прикрыл за собой дверь. Прислонившись к ней спиной, он тихо произнес:

– Ты слишком много болтаешь языком, Джефф. Я уже предупреждал тебя.

Нед многозначительно подмигнул Джеффу.

– Что это ты мне подмигиваешь? – разозлился Джефф. Нед рассмеялся.

– Я с тобой разговариваю, Джефф, – сказал О'Рори.

– Слышу, не глухой.

– Смотри, как бы я не прекратил с тобой разговаривать.

– Не строй из себя мерзавца, Шед, – сказал Джефф, поднимаясь со стула. – Какого черта ты на меня взъелся? – Он обошел вокруг стола. – Послушай, Шед, мы с тобой всегда были дружками. Если бы ты только знал, как я тебя люблю. – Он протянул руки, пытаясь обнять О'Рори. – Конечно, я нализался, но…

– Садись, – сказал О'Рори ровным голосом.

Он уперся своей холеной рукой в грудь гориллы и с силой оттолкнул его.

Левый кулак Джеффа взвился. О'Рори отвернул голову вправо ровно настолько, чтобы кулак прошел мимо. Его узкое, тонко очерченное лицо оставалось совершенно спокойным. Правая рука быстро скользнула к бедру.

Нед вскочил со стула и, упав на колени, обеими руками ухватил Шеда за кисть.

Джефф схватил О'Рори за горло. Его приплюснутое гориллообразное лицо было перекошено зверской гримасой. Весь хмель словно соскочил с него.

– Взял пушку? – пропыхтел он.

– Да.

Нед поднялся на ноги и сделал шаг назад. Черный пистолет в его руке был направлен на О'Рори.

Глаза О'Рори помутнели, лицо налилось кровью, он не сопротивлялся.

Повернув голову через плечо, Джефф посмотрел на Неда и оскалил зубы в широкой идиотской улыбке. Его глазки весело блестели. Хриплым добродушным голосом он произнес:

– Сам понимаешь, теперь нам надо его прикончить.

– Не впутывай меня в эту историю, – проговорил Нед.

Голос его был спокоен, только ноздри слегка трепетали.

– Струсил? – ухмыльнулся Джефф. – Думаешь, Шед все простит и забудет. – Он облизнулся. – Правильно. Забудет. Я это устрою.

Осклабясь и тяжело дыша, Джефф стоял, повернувшись к Неду лицом, не глядя на человека, которого он держал за горло. Мышцы тяжелыми буграми вздулись под его пиджаком, капли пота потекли по перекошенному лицу. Он расставил пошире ноги. Спина его напряглась. Раздался звук и как будто что–то хрустнуло. Тело О'Рори обмякло и повисло в руках Джеффа.

Нед побледнел. Его лоб покрылся испариной.

– Крышка, – хрипло засмеялся Джефф. Отшвырнув ногой стул, стоявший на дороге, он бросил труп О'Рори на диванчик, лицом вниз. Затем вытер руки о штаны и повернулся к Неду.

– Ты знаешь, кто я? Я просто добродушный слюнтяй. Меня хоть ногами пинай, я и пальцем не пошевелю.

– Ты боялся его, – сказал Нед.

Джефф расхохотался.

– А хоть бы и так? Я не стыжусь этого. Его всякий боялся, кто в своем уме. Один ты у нас герой. – Он расхохотался и огляделся по сторонам. – Давай сматываться отсюда, пока кто–нибудь неприперся. – Он протянул руку. – Отдай мне пушку. От нее надо избавиться.

– Не дам, – отрезал Нед. Неторопливым движением он отвел руку вбок, направил пистолет Джеффу в живот. – Мы скажем, что ты оборонялся, что это была самозащита. Не бойся. Я с тобой. Как–нибудь выкрутимся на суде.

– Выдумал тоже! Вот умник! – воскликнул Джефф. – Ведь меня и без того разыскивают за убийство Уэста. – Его маленькие красные глазки торопливо перебегали с лица Неда на пистолет в его руке.

Тонкие губы Неда скривились в усмешке.

– Именно об этом я и подумал, – тихо сказал он.

– Не валяй дурака! – взревел Джефф, делая шаг по направлению к нему.

Нед быстро отскочил за стол.

– Я не расстроюсь, если мне придется всадить тебе пулю в живот, Джефф, – сказал он. – Я у тебя в долгу, помнишь?

Джефф остановился и почесал в затылке.

– Что же ты за мерзавец? – удивленно спросил он.

– Не хуже тебя, – ответил Нед и, поведя пистолетом, приказал: – Садись.

Джефф помялся и сел. Левой рукой Нед нажал на кнопку звонка. Джефф вскочил.

– Садись, – приказал Нед.

Джефф сел.

– Руки на стол! – скомандовал Нед.

– Да ты просто полоумный ублюдок, – печально покачал головой Джефф. – Неужели ты вправду воображаешь, что тебе дадут вытащить меня отсюда?

Нед переменил позицию так, чтобы держать под контролем одновременно и Джеффа и дверь.

– Самое лучшее для тебя – это вернуть мне пистолет и надеяться, что я забуду о случившемся, – сказал Джефф. – Разрази меня Господь, Нед, да ведь этот кабак для меня ну просто дом родной. Даже не думай, что у тебя здесь чтонибудь выйдет.

– Руки прочь от солонки! – скомандовал Нед.

Вошедший официант выпучил на них глаза.

– Позови сюда Тима, – сказал Нед.

Горилла открыл рот, собираясь что–то сказать.

– Заткнись! – посоветовал ему Нед.

Официант торопливо прикрыл за собой дверь.

– Не будь дураком, Нед, – настаивал Джефф. – Тебе же хуже будет. Прикончат тебя здесь. Да и какая тебе выгода продавать меня фараонам? Никакой. – Он облизнул пересохшие губы. – Послушай, Нед, я понимаю, что ты бесишься за тот раз, когда мы малость помяли тебе бока, но, черт подери, при чем тут я? Я ведь только выполнял приказ Шеда, и разве я сейчас не расквитался с ним за тебя?

– Если ты не уберешь свои лапы от солонки, – сказал Нед, – я продырявлю тебя насквозь.

– Ну и мерзавец же ты, – вздохнул Джефф.

Моложавый мужчина с пухлым ртом приоткрыл дверь, быстро вошел и прикрыл ее за собой.

– Джефф убил О'Рори, – сказал Нед. – Позвони в полицию. У тебя как раз хватит времени припрятать спиртное до их прихода. И не мешало бы найти доктора на случай, если он еще не умер.

– Если он не умер, – язвительно расхохотался Джефф, – можете называть меня папой римским. – Потом он перестал смеяться и фамильярно обратился к моложавому человеку: – Как тебе нравится этот тип, который считает, что ему сойдут с рук такие фокусы? Разъясни–ка ему, Тим, что здесь это не пройдет.

Тим расчетливо посмотрел сначала на труп, потом на Джеффа и, наконец, перевел свои холодные круглые глаза на Неда. Медленно взвешивая каждое слово, он сказал:

– Неприятная история для моего заведения. Может, вытащить его на улицу? Ни к чему приводить сюда фараонов.

Нед отрицательно покачал головой.

– Припрячь спиртное до их прихода, и все будет в порядке. Я беру это на себя.

Видя, что Тим колеблется, Джефф снова заговорил:

– Послушай, Тим, ты ведь меня знаешь…

– Заткнись, ради Бога! – раздраженно оборвал его Тим.

– Вот видишь, Джефф, после смерти Шеда тебя никто и знать не хочет, – улыбнулся Нед.

– Ах так! – горилла Джефф уселся поудобнее. – Ну, валяйте, бегите за фараонами. Теперь, когда я узнал, что вы за сукины сыны, я скорее подохну, чем попрошу вас о чем–нибудь.

– А иначе никак нельзя? – спросил Тим, не обращая внимания на Джеффа.

Нед снова покачал головой.

– Ладно, как–нибудь выкручусь, – решил Тим, поворачивая к двери.

– Проверь, нет ли у Джеффа пистолета? – попросил Нед,

– Не хочу, – сказал Тим. – Все это произошло здесь, но я к этому никакого отношения не имел и не собираюсь иметь.

Он вышел.

До прихода полиции Джефф сидел, положив руки на стол, и говорил без остановки. Он обзывал Неда всевозможными, большей частью непристойными прозвищами и многословно, с большим знанием дела, перечислял его пороки. Нед слушал его с вежливым интересом.

Первым в комнату вошел худощавый седой человек в форме лейтенанта полиции. Его сопровождали шестеро полицейских сыщиков.

– Здорово, Брет, – приветствовал лейтенанта Нед Бомонт. – Осторожнее, мне кажется, у него в кармане пистолет.

– Что здесь, собственно, происходит? – спросил Брет, глядя на труп, лежащий на диванчике.

Тем временем двое сыщиков, зайдя за спину Джеффа, схватили его.

Нед объяснил Брету, что произошло. Рассказ его в целом был правдивым, но создалось впечатление, будто О'Рори был убит во время драки, а не после того, как его обезоружили.

Пока Нед рассказывал, в комнату вошел врач, склонился над трупом и бегло осмотрел его. «Мертвый», – ответил он на вопросительный взгляд лейтенанта и вышел из комнаты.

Джефф добродушно переругивался с державшими его сыщиками. В ответ на каждое ругательство кто–нибудь из них отпускал ему зуботычину. Джефф смеялся и продолжал ругаться. Его фальшивые челюсти были выбиты, из уголка рта стекала струйка крови.

Нед передал лейтенанту пистолет О'Рори и встал.

– Мне сейчас поехать с тобой в участок? Или это подождет до утра?

– Лучше сейчас, – ответил Брет.

IV

Было уже далеко за полночь, когда Нед Бомонт вышел из полицейского участка. Он распрощался с двумя репортерами, вышедшими вместе с ним, сел в такси и назвал водителю адрес Поля Мэдвига.

Нижний этаж дома Мэдвига был освещен, и, когда Нед поднялся на крыльцо, ему отворила дверь миссис Мэдвиг. Она была в черном платье, ее плечи окутывала шаль.

– Привет, ма, – сказал Нед, – почему вы так поздно не спите?

– Я думала, это Поль, – сказала она разочарованно.

– А разве его нет дома? Мне необходимо поговорить с ним. – Он пристально посмотрел ей в глаза. – Что–нибудь стряслось?

– Зайди Нед, – попросила она, распахивая перед ним дверь.

Нед вошел.

– Опаль пыталась покончить с собой, – сказала миссис Мэдвиг, прикрыв за ним дверь.

– Что?

– Она перерезала себе вену на руке, прежде чем сиделка успела остановить ее. К счастью, она потеряла совсем немного крови, и ей ничего не грозит, если только она не вздумает повторить это.

– А где Поль? – спросил Нед упавшим голосом.

– Не знаю. Я никак не могу отыскать его. Он давно уже должен был вернуться домой. Ума не приложу, где он. – Она положила свою худую руку ему на плечо и понизила голос: – Это правда, что вы с Полем… – она осеклась.

– Да, между нами все кончено, – сказал Нед.

– Нед, мальчик мой, неужели это никак нельзя уладить? Ведь вы с ним… – у нее снова прервался голос.

Нед поднял голову. В его глазах стояли слезы.

– Нет, ма, – нежно сказал он, – этого уже не поправишь. Он вам все рассказал?

– Нет, но когда я объяснила ему, что звонила тебе по поводу следователя из прокуратуры, он попросил меня никогда больше не обращаться к тебе и сказал, что уже не считает тебя своим другом.

Нед откланялся.

– Передайте ему, ма, что я приходил поговорить с ним. Передайте ему, что я еду домой и всю ночь буду ждать его звонка. – Он снова откашлялся и добавил, плохо владея собою: – Скажите ему это.

Миссис Мэдвиг обняла Неда своими худыми руками.

– Ты славный мальчик, Нед. Я не хочу, чтобы вы с Полем ссорились. Лучшего друга у него не было никогда. Что произошло между вами? Неужели эта Дженет?..

– Спросите Поля, – с горечью прошептал он. – Я побегу, ма, если только я не могу вам или Опаль чем–нибудь помочь.

– Может быть, ты поднимешься к ней? Она еще не спит. Ей будет полезно поговорить с тобой. Опаль всегда слушалась тебя.

Он сглотнул слюну и покачал головой.

– Нет, ма, она… тоже не захочет видеть меня.

Глава десятая. СЛОМАННЫЙ КЛЮЧ

I

Нед Бомонт вернулся домой. Он выпил кофе, покурил, прочитал газету, просмотрел журнал, взялся за книгу. Время от времени он бросал чтение и начинал бесцельно слоняться по комнате. Телефон молчал. Дверной звонок тоже.

В восемь часов утра он принял ванну, побрился и надел свежую рубашку. Затем он заказал завтрак.

В девять утра он позвонил Дженет.

– Доброе утро… Спасибо, хорошо… Что ж, для фейерверка все готово… Да. Если ваш отец дома, может быть, мы сначала расскажем ему. Хорошо, только до моего прихода ни слова. Как только управлюсь… Буквально через пару минут. До встречи.

Он положил трубку, глядя куда–то вдаль, шумно хлопнул в ладоши и потер руки. Губы его были угрюмо поджаты, глаза горели. Он надел пальто и шляпу и, еле слышно насвистывая сквозь зубы какой–то модный мотивчик, направился к дому Генри широким, торопливым шагом.

– Мисс Генри ждет меня, – сказал он служанке, отворившей ему дверь.

– Да, сэр, – ответила она и провела его в большую, залитую солнцем комнату, где завтракали сенатор с дочкой.

Увидев Неда, Дженет вскочила со стула и подбежала к нему, протягивая руки.

– Здравствуйте.

Сенатор удивленно взглянул на дочь. Он величественно поднялся со своего места и пожал Неду руку.

– Доброе утро, мистер Бомонт. Очень рад вас видеть. Не желаете ли присоединиться?

– Благодарю вас, я уже позавтракал.

Дженет Генри вся дрожала от возбуждения; щеки ее побледнели, зрачки расширились. У нее был такой вид, словно она наглоталась наркотиков.

– Папа, мы должны кое–что тебе рассказать, – начала она прерывающимся голосом. – Это касается… – Она резко повернулась к Неду. – Скажите ему! Скажите ему все!

Нед покосился на нее, нахмурил брови и посмотрел прямо в глаза ее отцу. Сенатор по–прежнему стоял у стола.

Нед Бомонт сказал:

– У нас есть очень веские доказательства, включая собственное признание Поля Мэдвига в том, что он убил вашего сына.

У сенатора сузились глаза, и он тяжело оперся рукой о стол.

– Что же это за веские доказательства?

– Видите ли, сэр, главное из них – это, конечно, его признание. Он говорит, что в ту ночь ваш сын бросился за ним вдогонку и хотел ударить его массивной сучковатой тростью. Пытаясь вырвать у него эту трость, Мэдвиг случайно ударил ею вашего сына по голове. Он говорит, что унес эту трость с собой и сжег, но ваша дочь, – он слегка наклонил, голову в сторону Дженет, – утверждает, будто эта трость все еще находится в вашем доме.

– Трость дома! – воскликнула Дженет. – Это та самая, что тебе подарил майор Собридж.

Лицо сенатора сделалось бледным, словно мрамор, и таким же неживым.

– Продолжайте, – сказал он.

– Так вот, раз у вашего сына не было с собой трости, – продолжал Нед, слегка разводя руками, – отпадает басня о самозащите. Вчера я сообщил об этом Фарру. Фарр не будет зря рисковать. Вы знаете, что за человек Фарр, но ему не остается ничего другого, как арестовать Поля сегодня же.

Дженет удивленно взглянула на Неда, нахмурилась, хотела что–то сказать, но, сжав губы, промолчала.

Сенатор промокнул рот салфеткой, которую он все еще держал в левой руке, бросил ее на стол и спросил:

– А у вас есть… гм… другие доказательства?

– Разве этого мало? – наивно удивился Нед.

– Но ведь есть еще доказательства! – вмешаюсь Дженет.

– Так, всякая мелочь в подтверждение, – пренебрежительно ответил Нед. – Я могу сообщить вам подробности, но мне кажется, что и этого достаточно.

– Вполне, – ответил сенатор. Он провел рукой по лбу. – Никак не мог в это поверить, но видно, так оно и есть. Если мистер Бомонт, и ты, дорогая, простите меня… – повернулся он к дочери, – …мне бы хотелось недолго побыть одному, чтобы привыкнуть к этой мысли. Нет, нет, оставайтесь здесь, я поднимусь к себе. – Он отвесил им изысканный поклон. – Пожалуйста, не уходите, мистер Бомонт. Я скоро вернусь. Мне надо хоть немного времени, чтобы свыкнуться с мыслью… что человек, с которым я работал плечом к плечу, оказался убийцей моего сына.

Он снова поклонился и вышел из комнаты, расправив плечи и высоко подняв голову.

Нед взял Дженет за руку и спросил, понизив голос:

– Послушайте, а он ничего не натворит?

Она удивленно посмотрела на него.

– Ну, например, он не может в ярости броситься искать Поля, чтобы ему отомстить? – объяснил Нед. – Это нам совсем ни к чему. Кто знает, чем это кончится.

– Не знаю, – растерялась Дженет.

– Этого нельзя допустить, – нетерпеливо поморщился Нед. – Здесь можно спрятаться где–нибудь около выхода, чтобы перехватить его, если он решится на крайности?

– Можно. – Ее голос звучал испуганно.

Она провела его через переднюю в маленькую полутемную от спущенных штор комнатку. Слегка приоткрыв дверь, они встали за ней, тесно прижавшись друг к другу. Всего два шага отделяло их от парадного входа. Они дрожали. Дженет пыталась что–то шепнуть Неду, но он заставил ее замолчать.

Вскоре они услышали тихие, приглушенные толстым ковром шаги и увидели сенатора Генри в пальто и шляпе, торопливо направляющегося к выходу.

– Минутку, сенатор, – окликнул его Нед, появляясь из своего убежища.

Сенатор обернулся. На его лице было выражение властной жестокости.

– Прошу вас извинить меня, – сказал он, высокомерно взглянув на Неда, – я спешу.

– Не пойдет, – ответил Нед, преграждая ему путь, – нам ни к чему лишние неприятности.

Дженет подбежала к отцу.

– Папа, не ходи! – воскликнула она. – Послушайся мистера Бомонта.

– Я уже выслушал мистера Бомонта, – ответил сенатор, – готов и дальше слушать его, если он может сообщить мне дополнительные сведения. Если таковых нет, прошу извинить меня. – Он улыбнулся Неду. – Я вас выслушал и теперь собираюсь действовать сам.

– Я думаю, что вам не следует сейчас встречаться с ним, – ответил Нед, спокойно выдержав высокомерный взгляд сенатора.

– Папочка, не ходи. – начала было Дженет, но сенатор взглядом заставил ее замолчать.

Нед откашлялся. Лицо его покрылось красными пятнами. Быстро протянув левую руку, он коснулся ею правого кармана сенатора.

Тот с оскорбленным видом отступил.

– Скверное дело, – кивнул Нед, словно разговаривая сам с собой. Он перевел глаза на Дженет. – У него в кармане пальто пистолет.

– Папа! – вскричала она и закрыла ладонью рот.

Нед упрямо поджал губы.

– Так вот, – обратился он к сенатору, – как хотите, но мы не позволим вам выйти отсюда с пистолетом в кармане.

– Не пускайте его, Нед, – взмолилась Дженет.

Сенатор возмущенно оглядел их.

– Мне кажется, вы забываетесь. Дженет, будь добра, пройди в свою комнату.

Девушка неохотно повернулась, сделала два шага и остановилась.

– Нет! Я не пущу тебя! Нед, не выпускайте его!

– Не пущу! – Пообещал Нед, облизывая сухие губы.

Холодно взглянув на него, сенатор взялся за дверную ручку.

Повернувшись, Нед накрыл его руку своей.

– Послушайте меня, сэр, – почтительно проговорил он. – Я не могу этого допустить. И не думайте, что я сую свой нос в ваши дела. – Он отпустил руку сенатора, полез во внутренний карман и вытащил грязную, истрепанную, сложенную в несколько раз бумажку. – Вот приказ, подписанный в прошлом месяце о моем назначении специальным следователем прокуратуры. – Он протянул бумажку сенатору. – Насколько мне известно, этот приказ не был отменен, так что… – он пожал плечами, – я не могу допустить, чтобы вы совершили убийство.

– Вы пытаетесь спасти жизнь этого убийцы, потому что он ваш друг, – проговорил сенатор, даже не взглянув в сторону Неда.

– Вы отлично знаете, что это не так.

– Хватит с меня, – произнес сенатор, поворачивая ручку двери.

– Если вы выйдете на улицу с пистолетом в кармане, я арестую вас.

– Папочка, не надо, – простонала Дженет.

Сенатор и Нед, тяжело дыша, сверлили друг друга глазами.

Сенатор заговорил первым.

– Не оставишь ли ты нас на несколько минут, моя дорогая? – обратился он к дочери. – Мне необходимо поговорить с мистером Бомонтом.

Дженет вопросительно взглянула на Неда. Тот кивнул.

– Хорошо, – сказала она, – если только ты пообещаешь, что не уйдешь до моего возвращения.

– Не уйду, – улыбнулся сенатор.

Мужчины проводили ее взглядом. У двери в комнату Дженет на мгновение оглянулась на них и вышла.

– Боюсь, что вы скверно влияете на мою дочь, – с горечью сказал сенатор. – Обычно она не бывает такой… упрямой.

Нед виновато улыбнулся, но промолчал.

– И как давно это продолжается? – спросил сенатор.

– Наше расследование? Я занимаюсь им только второй день. А ваша дочь – с самого начала. Она все время считала Поля убийцей своего брата.

– Что?! – Сенатор так и остался стоять с разинутым ртом.

– Она с самого начала считала Поля убийцей Тейлора. Она ненавидит Поля и всегда ненавидела его. Разве вы не знали об этом?

– Ненавидит его? – Сенатор задохнулся от изумления. – Неужели? О Боже!

– Вы и вправду этого не знали? – с любопытством спросил Нед.

Сенатор с шумом выдохнул воздух.

– Пройдемте сюда, – сказал он и первым вошел в полутемную комнату, где перед этим прятались Дженет с Недом. Он зажег свет, а Нед тем временем прикрыл за собой дверь. Затем они повернулись лицом друг к Другу.

– Я хочу поговорить с вами как мужчина с мужчиной, мистер Бомонт. Думаю, что на время мы можем забыть о вашем официальном положении. – Произнося последние слова, он слегка улыбнулся.

– Ладно, – кивнул Нед, – тем более что Фарр, наверное, тоже забыл о нем.

– Вот именно. А теперь послушайте меня, мистер Бомонт, я не кровожадный человек, но мне невыносима мысль о том, что убийца моего сына безнаказанно бродит на свободе, в то время как…

– Я уверен, что его арестуют. У них нет другого выхода. Улики свидетельствуют против него, и это всем известно.

– Поговорим как политик с политиком, – холодно усмехнулся сенатор. – Неужели вы думаете, что я поверю, будто Полю что–нибудь грозит в нашем городе, что бы он там ни совершил?

– Да, Полю Мэдвигу крышка. Его все предали. Вся его свора. Единственное, что их пока удерживает, – это привычка вытягиваться в струнку, стоит ему только щелкнуть бичом. Но подождите, они живо наберутся смелости.

Улыбнувшись, сенатор Генри покачал головой.

– Позвольте мне не согласиться с вами. Не забывайте, что вас еще не было на свете, когда я начал заниматься политикой.

– Не спорю.

– Так поверьте мне: они никогда не наберутся смелости, и ждать этого бесполезно. Поль их хозяин, и, сколько бы они ни огрызались на него, он все равно останется их хозяином.

– Я держусь другого мнения. Поль – конченый человек. А теперь вернемся к вашему пистолету. Ни к чему это. Лучше отдайте его, – он протянул руку.

Сенатор сунул правую руку в карман. Нед быстро шагнул к нему и левой рукой сжал ему запястье.

– Лучше отдайте, – повторил он.

Сенатор свирепо посмотрел на него.

– Ну что ж, другого выхода у меня нет, – сказал Нед и после непродолжительной борьбы, во время которой был опрокинут стул, отнял у сенатора старинный никелированный револьвер. Когда он засовывал его в карман брюк, отворилась дверь и на пороге появилась Дженет с побледневшим лицом и широко раскрытыми глазами.

– Что случилось? – вскричала она.

– Ваш отец не хочет слушать доводов рассудка, – проворчал Нед. – Пришлось силой отобрать у него револьвер.

– Вон из моего дома! – взревел сенатор; лицо его дергалось, он тяжело дышал.

– И не подумаю, – отчеканил Нед. Его усики начали слегка подрагивать, глаза загорелись гневом. Он протянул руку и грубо втянул Дженет в комнату. – Садитесь и слушайте меня. Вы этого хотели, так получайте же. – Он повернулся к сенатору. – Я буду говорить долго, так что вам тоже лучше присесть.

Но Дженет и ее отец остались стоять. Лица их были одинаково бледными, только у Дженет на лице было выражение панического ужаса, а у ее отца – холодной настороженности.

– Это вы убили вашего сына, – сказал Нед, обращаясь к сенатору.

Тот не шелохнулся. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

Несколько секунд Дженет тоже стояла неподвижно, затем ее лицо исказилось, и она медленно опустилась на пол. Она не упала, нет, просто у нее подогнулись колени, и она осталась сидеть на полу, опершись о него рукой и испуганно переводя взгляд с Неда на отца.

Мужчины даже не посмотрели в ее сторону.

– Вы сейчас собирались застрелить Поля, – продолжал Нед, – только затем, чтобы он не смог рассказать, как вы убили своего сына. Вы отлично понимаете, что это сойдет вам с рук. Как же! Праведный гнев джентльмена старой закалки и все» такое прочее. Вы перед всем миром собирались сыграть эту роль, которую только что прорепетировали перед нами.

Сенатор молчал.

– Вы прекрасно знаете, что, как только Поля арестуют, он перестанет вас покрывать. Он никогда не позволит, чтобы Дженет считала его убийцей своего брата. – Нед горько рассмеялся. – Подумать только, какая ирония судьбы. – Он замолчал и пригладил волосы. – На самом же деле произошло следующее, – снова заговорил он, – когда Тейлор услышал, что Поль поцеловал Дженет, он бросился за ним, схватив трость и надев шляпу. Впрочем, эти детали несущественны. Когда вы подумали, что их ссора может зачеркнуть ваши надежды на переизбрание…

– Это абсурд, – хриплым голосом прервал его сенатор. – Я не позволю, чтобы в присутствии моей дочери…

– Конечно же, это абсурд, – криво усмехнулся Нед. – Это так же абсурдно, как и то, что вы принесли обратно трость, которой убили вашего сына, и вернулись в его шляпе, потому что впопыхах забыли надеть свою, но этот абсурд выдает вас с головой.

– А как же быть с признанием Поля? – язвительно спросил сенатор.

– Да очень просто, – ответил Нед. – Мы сделаем вот что. Дженет, будьте добры, позвоните ему и попросите его немедленно прийти сюда. Когда он придет, мы расскажем ему, как ваш отец собирался его застрелить, и послушаем, что он на это скажет.

Дженет вздрогнула, но не двинулась с места. Ее глаза смотрели пустым, невидящим взглядом.

– Это просто нелепо, – возмутился сенатор, – разумеется, мы не сделаем ничего подобного.

– Позвоните ему, Дженет, – повелительно повторил Нед.

Девушка поднялась и все с тем же невидящим взглядом направилась к двери, не обратив внимания на резкий окрик отца.

Тогда сенатор переменил тон.

– Подожди, моя дорогая, – сказал он и обратился к Неду: – Я хочу поговорить с вами с глазу на глаз.

– Хорошо, – согласился Нед и посмотрел на Дженет, нерешительно остановившуюся на пороге.

Но Дженет опередила его.

– Я никуда не уйду. Я должна все знать! – упрямо воскликнула она.

Нед кивнул и снова повернулся к ее отцу.

– Она права.

– Дженет, родная моя, – заговорил сенатор, – я ведь хочу пощадить тебя…

– А я не хочу, чтобы меня щадили. Я хочу знать правду.

– Тогда я ничего не скажу! – воскликнул сенатор, картинно всплеснув руками.

– Позвоните Полю, Дженет.

– Не надо, – остановил ее сенатор, прежде чем она успела сдвинуться с места. – Я не заслужил, чтобы со мной поступали так жестоко, но… – он вытащил из кармана платок и вытер им вспотевшие ладони. – Ладно. Я расскажу вам все, как было, и за это попрошу вас об одолжении, в котором вы не сможете мне отказать. – Он бросил взгляд в сторону дочери. – Раз ты так настаиваешь, входи и закрой дверь.

Дженет закрыла дверь и присела на стул, напряженно выпрямившись.

Сенатор заложил руки за спину. Во взгляде, который он бросил на Неда, не было неприязни.

– В тот вечер я бросился вслед за Тейлором, потому что я не хотел рисковать дружбой Поля из–за дурацкой вспыльчивости моего сына. Я догнал их на Китайской улице. Поль уже вырвал у Тейлора трость. Между ними происходило бурное объяснение. Я попросил Поля оставить нас одних и предоставить мне самому управиться с сыном. Поль послушал меня и, передав мне трость, пошел прочь. Но тут Тейлор заговорил со мной в таком оскорбительном тоне, в каком ни один сын не имеет права разговаривать с отцом. Он даже оттолкнул меня, пытаясь броситься вдогонку за Полем. Я до сих пор не знаю толком, как это вышло, но я ударил его тростью, – он упал и разбил голову о тротуар. Поль сразу же вернулся – он еще не успел далеко отойти, – и мы обнаружили, что Тейлор мертв. Тогда Поль настоял, чтобы мы оставили его там, на улице, и скрыли происшедшее. Он заявил, что скандал испортит нам всю избирательную кампанию, и я… в общем я дал себя уговорить. Это он подобрал шляпу Тейлора и надел ее на меня: я выскочил из дому с непокрытой головой. Он заверил меня, что всегда сможет прекратить полицейское расследование, если на кого–нибудь из нас падет подозрение. Потом, точнее говоря, на прошлой неделе, когда по городу начали ходить слухи, будто Поль убил Тейлора, я встревожился и отправился к нему. Я сказал, что во всем признаюсь, но он высмеял меня и заявил, что вполне в состоянии позаботиться о себе сам. – Сенатор вытащил из–за спины руку с носовым платком и вытер лицо. – Вот, собственно, и все.

– И ты оставил его валяться там, посреди улицы?! – воскликнула Дженет, с трудом выговаривая слова.

Сенатор вздрогнул, но ничего не ответил.

– Целая предвыборная речь, – промолвил Нед после непродолжительного размышления, – капелька правды и вагон красноречия. – Он поморщился. – Вы хотели просить об одолжении.

Сенатор опустил голову, потом поднял ее и посмотрел Неду в глаза.

– Я бы хотел попросить вас об этом наедине.

– Нет.

– Прости меня, моя дорогая, – обратился сенатор к дочери и снова повернулся к Неду: – Я сказал вам правду, но я хорошо понимаю, в каком двусмысленном положении я оказался. Я прошу вас как о милости вернуть мне мой револьвер и оставить меня на пять минут… нет, всего на минуту… одного в этой комнате.

– Нет.

Сенатор умоляюще прижал руку к груди.

– Хотите улизнуть от расплаты? – сказал Нед. – Не выйдет.

II

Нед Бомонт проводил к двери Фарра, седовласую стенографистку и двух полицейских сыщиков, уводивших сенатора.

– Не хотите пойти с нами? – спросил Фарр.

– Нет, но я еще загляну к вам.

Фарр с энтузиазмом потряс ему руку.

– Заглядывайте ко мне почаще, Нед, – попросил он. – Вы откалываете жуткие фокусы… но раз все кончилось благополучно, я не сержусь.

Нед улыбнулся ему, обменялся прощальным кивком с сыщиками, раскланялся со стенографисткой и закрыл дверь. Он прошел в белую гостиную, где на диванчике с круглой спинкой лежала Дженет. Она поднялась ему навстречу.

– Они ушли, – буднично сказал Нед.

– А он?..

– Он продиктовал полное признание, гораздо более подробное, чем то, что слышали мы.

– Вы скажете мне правду?

– Хорошо.

– Что они с ним… – она запнулась, – что ему грозит?

– Ничего особенного. Возраст и положение спасут его. Скорее всего его обвинят в непредумышленном убийстве и оправдают или же приговорят условно.

– А вы тоже считаете, что это был несчастный случай?

Нед отрицательно покачал головой. Глаза его смотрели холодно.

– Я думаю, что, когда его переизбрание оказалось под угрозой, он потерял голову и убил собственного сына.

Дженет не спорила. Она нервно сжимала и разжимала пальцы.

– А это правда… что он собирался застрелить Поля?

– Разумеется. Он встал бы в позу джентльмена старой школы, мстящего за сына, там, где закон оказался бессильным, и ему бы все сошло с рук. Он знал, что Поль перестанет играть в молчанку, как только его арестуют. Поль молчал из тех же соображений, из которых он поддерживал вашего отца на выборах, – ему нужны были вы. Взяв на себя вину убийства вашего брата, он бы потерял вас навсегда. Ему плевать, что о нем думают другие, но если бы он узнал, что вы подозреваете его, он бы оправдался в ту же секунду.

– Я ненавидела его, – скорбно покачала она головой. – Я навлекла на него беду, но я и сейчас ненавижу его. – Она всхлипнула. – Почему так устроена жизнь, Нед?

– Не задавайте мне загадок, – раздраженно отмахнулся он.

– А вы обманули меня, обвели вокруг пальца, принесли мне столько горя, но я все равно не в силах вас ненавидеть.

– Еще одна загадка.

– Нед, а вы давно знали… про отца?

– Трудно сказать. Где–то в подсознании эта мысль крутилась у меня чуть ли не с самого начала. Ничем другим я не мог объяснить дурацкого поведения Поля. Если бы он убил Тейлора, он сразу бы признался мне в этом. ' У него не было никаких причин скрывать от меня свое преступление. А вот преступление сенатора – это другое дело. Он знал, что я недолюбливаю сенатора. Я заявил ему об этом без обиняков. Он боялся, что я выдам вашего отца. В том, что я никогда не выдам его, он был уверен. И когда я заявил, что собираюсь докопаться до истины, он заткнул мне рот фальшивым признанием.

– А почему вы недолюбливали отца?

– Терпеть не могу сводников.

Она покрылась румянцем и отвела глаза.

– А почему вы меня недолюбливаете? – спросила она сдавленным голосом.

Нед молчал.

– Отвечайте! – воскликнула Дженет, закусив губу.

– Вы – славная девушка, но не пара Полю, и вы бессердечно играли с ним. Вы и ваш отец морочили ему голову. Я пытался открыть ему глаза. Я объяснил ему, что вы оба смотрите на него как на низшее существо, как на животное, с которым все средства хороши. Я пытался втолковать ему, что сенатор всегда все получал без борьбы и в трудную минуту потеряет либо голову, либо человеческий облик. Но Поль был так влюблен в вас… – Нед сжал зубы и повернулся к роялю.

– Вы презираете меня, – хрипло проговорила она. – Считаете меня продажной женщиной.

– Я не презираю вас, – возразил Нед, не поднимая на нее глаз. – За все, что вы сделали, вы получили сполна. Да и все мы тоже.

– Теперь вы с Полем снова станете друзьями, – сказала она после долгого молчания.

Он резко повернулся и, посмотрев на часы, сказал:

– Я должен проститься.

Дженет с испугом вскинула на него глаза.

– Разве вы собираетесь уезжать?

– Я еще успею на четырехчасовой поезд.

– Навсегда?

– Если только меня не заставят выступить свидетелем на суде. Но я думаю, мне удастся отвертеться.

Она порывисто протянула ему обе руки.

– Возьмите меня с собой.

Нед часто заморгал.

– Вы действительно хотите уехать или это просто истерика? – Он чуть покраснел. – Впрочем, не все ли равно. Если хотите, я возьму вас с собой, – сказал он, прежде чем она успела ответить. – А что будет со всем этим? – Он хмуро обвел рукой комнату.

– Какое мне до этого дело? – с горечью сказала она. – Об этом кредиторы позаботятся.

– Тогда подумайте вот еще о чем, – с расстановкой проговорил Нед. – Все будут считать, что вы бросили своего отца в беде.

– Ну и пусть. Я действительно бросаю его. Мне все равно, что обо мне будут говорить, если только вы возьмете меня с собой… – Она всхлипнула. – Я бы никогда не уехала от него, если бы он не оставил Тейлора валяться там, на мостовой…

– Не надо об этом, – прервал ее Нед. – Если хотите ехать, идите собирайтесь. Берите только то, что уместится в двух чемоданах. За остальными вещами, если понадобится, можно будет прислать потом.

Дженет неестественно рассмеялась и выбежала из комнаты. Нед закурил сигару, сел к роялю и стал тихо наигрывать какую–то мелодию.

Дженет вернулась в гостиную в черном пальто и черной шляпке. В руках она держала два чемодана.

III

Они поехали к Неду на такси. Большую часть пути они молчали. Но вдруг Дженет прервала молчание:

– Я вам не сказала – в том сне ключ был стеклянный, и он сломался, едва мы открыли дверь, потому что замок был очень тугой.

– А дальше? – он искоса взглянул на нее.

Она поежилась.

– Мы не смогли запереть змей в хижине, и они поползли на нас, и тут я закричала и проснулась.

– Это был всего–навсего сон. Забудьте его. А в моем сне вы все–таки выбросили рыбу. – Он невесело улыбнулся.

Такси остановилось. Они поднялись наверх. Дженет предложила помочь ему уложить вещи, но Нед отказался.

– Сам управлюсь. Сидите и отдыхайте. У нас есть еще целый час до отхода поезда.

Дженет уселась в красное плюшевое кресло.

– А куда вы… куда мы едем? – робко спросила она.

– Для начала в Нью–Йорк.

Нед успел уложить только один чемодан, когда позвонили в дверь.

– Вам лучше пройти в спальню, – сказал он и отнес туда ее чемоданы. Выйдя в гостиную, он плотно прикрыл за собой дверь.

Затем он открыл входную дверь.

– Я пришел сказать тебе, что ты был прав, и я теперь понял это, – сказал Поль Мэдвиг.

– Но ты не пришел ночью.

– Нет, тоща я еще не знал этого. Я вернулся домой, как только ты ушел.

– Входи, – кивнул ему Нед, делая шаг в сторону.

Едва войдя в гостиную, Мэдвиг сразу же заметил чемодан Неда, но все же огляделся кругом, прежде чем спросить:

– Уезжаешь?

– Да.

Мэдвиг уселся в кресло, в котором перед этим сидела Дженет. Он выглядел усталым и постаревшим.

– Как чувствует себя Опаль?

– Бедняжка, но теперь все в порядке, слава Богу.

– Эти ты во всем виноват.

– Господи, Нед, неужто я и сам не понимаю? – Мэдвиг вытянул ноги и принялся рассматривать носки своих ботинок. – Надеюсь, ты не думаешь, что я горжусь собой. – Он помолчал. – Мне кажется, Опаль была бы рада повидать тебя перед твоим отъездом, – сказал Мэдвиг после короткой паузы.

– Придется тебе передать ей и ма мой прощальный привет. Я уезжаю четырехчасовым поездом.

Мэдвиг поднял на него тоскливый взгляд.

– Ты прав, видит Бог, ты прав, Нед. – Он снова уставился на свои ботинки.

– А что ты собираешься делать со своей продажной сворой? Загонишь их на место? Или они уже сами приползли, поджав хвосты?

– Кто? Фарр и прочие крысы?

– Ага.

– Я их проучу. – Мэдвиг говорил решительно, но энтузиазма в его голосе не чувствовалось. Он не отрывал глаз от своих ботинок. – Пусть это будет мне стоить четырех лет, но за это время я наведу порядок в своем собственном доме и сколочу организацию, на которую можно будет положиться.

Нед поднял брови.

– Собираешься провалить их на выборах?

– Провалить? Да от них мокрого места не останется. Теперь, когда Шеда нет, пусть его шайка берет власть. Среди них нет ни одного опасного противника. Через четыре года я верну себе город, а пока наведу порядок в своем доме.

– Ты мог бы победить и теперь.

– Не желаю я побеждать с этими ублюдками.

– Ну что ж, – кивнул Нед, – это, пожалуй, самый лучший путь. Правда, для этого нужны мужество и терпение.

– Это все, что у меня есть, – жалобно сказал Мэдвиг. – Мозгов–то у меня никогда не было. – Он перевел глаза с ботинок на камин. – Разве тебе обязательно уезжать, Нед? – спросил он еле слышно.

– Обязательно.

– Пусть я последний дурак, – Мэдвиг шумно откашлялся, – но мне не хотелось бы думать, что ты уезжаешь, затаив на меня злобу.

– Я не таю на тебя злобы, Поль.

Мэдвиг быстро поднял голову.

– Пожмешь мне руку?

– Разумеется.

Вскочив с места, Мэдвиг схватил Неда за обе руки и крепко, до боли, сжал их.

– Не уезжай, Нед. Останься со мной… Видит Бог, как ты мне нужен сейчас. Но даже если б и не это, я сделаю все, чтобы загладить прошлое.

– Заглаживать нечего, Поль.

– Так ты останешься?..

– Не могу. Я должен ехать.

Мэдвиг отпустил его руки и печально уселся в кресло.

– Что ж, поделом мне.

Нед нетерпеливо дернулся.

– Это не из–за прошлого. – Он прикусил губу. Потом он решительно выпалил: – У меня Дженет.

Мэдвиг смотрел на него удивленно.

Дверь в спальню отворилась, и в комнату вошла Дженет. Ее лицо было бледным и осунувшимся, но она высоко держала голову.

– Поль, – сказала она, вплотную подойдя к нему, – я причинила вам много горя. Я…

В первый момент он сделался таким же бледным, как она, но тут же кровь снова прилила к его щекам.

– Не надо, Дженет, – хрипло прошептал он, – что бы вы ни сделали… – разобрать конец фразы было невозможно.

Сжавшись, она отступила назад.

– Дженет уезжает со мной, – проговорил Нед.

У Мэдвига отвисла челюсть. Он тупо посмотрел на Неда, и кровь снова отхлынула от его щек. Бледный как полотно, он начал бормотать какие–то слова, из которых можно было разобрать только одно – «счастья», а затем неуклюже повернулся и вышел, не закрыв за собой дверь.

Дженет посмотрела на Неда Бомонта. Он стоял, не сводя глаз с раскрытой двери.

Дэшил Хэммет 106 тысяч за голову

* * *

— Я Том–Том Кери, — с растяжкой сказал он.

Я кивнул на кресло возле моего письменного стола и, пока он подходил, прикинул, с кем имею дело. Высокий, широкоплечий, широкогрудый, узкий в поясе, он весил, пожалуй, килограммов восемьдесят пять. Смуглое лицо его было твердым, как кулак, но ничто в нем не говорило о дурном характере. Синий костюм на нем был хороший и сидел хорошо.

Усевшись, он завернул в коричневую папиросную бумагу заряд табака и объяснил

— Я брат Пэдди Мексиканца.

Я решил, что это, возможно, правда. По масти и повадкам Пэдди был похож на гостя.

— Значит ваша настоящая фамилия — Каррера, — обронил я.

— Да. — Он раскурил самокрутку. — Альфредо Эстанислао Кристобаль Каррера, если желаете подробнее.

Я спросил его, как писать «Эстанислао», записал на листке, добавив: «Он же Том–Том Кери», вызвал Томми Хауда и попросил, чтобы в архиве посмотрели, нет ли у нас чего на эту фамилию. Томми ушел с листком, а смуглый человек с растяжкой проговорил в дыму:

— Пока ваши люди раскапывают могилы, я объясню, зачем пришел.

— Нескладно как Пэдди погиб, — сказал я.

— Такие доверчивые долго не живут, — объяснил его брат. — Но такой уж он был человек… последний раз я видел его четыре года назад, тут, в Сан–Франциско. Я тогда вернулся из экспедиции в… не важно куда. Короче, я сидел на мели. Вместо жемчуга привез из поездки только пулевой шрам на бедре. А Пэдди был жирный, только что нагрел кого–то на пятнадцать тысяч. В тот день, когда мы встретились, он собирался на свидание и опасался тащить с собой такие деньги.

Том–Том Кери выдул дым и мягко улыбнулся, мимо меня, своим воспоминаниям.

— Такой уж он был человек. Верил даже родному брату. А я в тот же день уехал в Сакраменто, оттуда — поездом на восток. Одна девочка в Питтсбурге помогла мне истратить эти пятнадцать тысяч. Лорел ее звали. Любила запивать ржаное виски молоком. И я с ней пил, покуда внутри у меня все не свернулось — на творог с тех пор смотреть не могу. Так, значит, за голову этого Пападопулоса назначили сто тысяч?

— И шесть. Страховые компании предложили сто тысяч, ассоциация банкиров — пять и город — тысячу.

Том–Том Кери бросил окурок самокрутки в плевательницу и начал монтировать новую.

— А если я вам его поставлю? — спросил он. — Куда и как разойдутся деньги?

— Здесь они не застрянут, — уверил я его. — Сыскное агентство «Континентал» наградных не берет и служащим брать не позволяет. Если полиция примет участие, они захотят долю.

— Но если нет, все — мои?

— Если возьмете его без посторонней помощи или только с нашей помощью.

— Возьму. — Он сказал это небрежно. — Так, с арестом ясно. Теперь насчет суда. Если его возьмут, это точно, что он там не отмажется?

— Должно–то быть точно, но он ведь предстанет перед присяжными, а тут все может случиться.

Мускулистая коричневая рука с коричневой сигаретой ответила на это беспечным жестом.

— Тогда, пожалуй, надо получить у него признание до того, как я его притащу, — предложил он не задумываясь.

— Так будет надежнее, — согласился я. — Вам стоило бы опустить кобуру сантиметров на пять. А то рукоять очень высоко. Выпирает, когда садитесь.

— Ага. Вы — про тот, что под левой рукой? Снял с одного человека, когда свой потерял. Ремень коротковат. Сегодня достану другой.

Вошел Томми с папкой: «Кери, Том–Том. 1361–К». Там были газетные вырезки — самые старые десятилетней давности, самые свежие восьмимесячной. Я прочел их, передавая по одной смуглому человеку. Тома–Тома Кери описывали как наемника, торговца оружием, браконьера по тюленям, контрабандиста и пирата. Но все это только предполагалось, допускалось и подозревалось. Его многократно задерживали, но ни по одному делу не осудили.

— Они ко мне несправедливы, — мирно пожаловался он, закончив чтение. — Например, что украл китайскую канонерку — так это не я виноват. Меня же вынудили — меня на пулю взяли. Товар к себе погрузили, а платить не хотят. Я же не мог один выгрузить. Пришлось и канонерку взять, и все. А страховым компаниям этот Пападопулос, видно, очень нужен, если назначили сто тысяч.

— За такую поимку — недорого, — ответил я. — Может быть, газеты на него липших собак навешали, но хватит и того, что есть на самом деле. Он собрал тут целую армию бандитов, захватил квартал в финансовом центре, ограбил два самых больших банка, отбился от всей городской полиции, ушел, потом улизнул от армии, с одними своими помощниками перебил других помощников — вот тут и вашему брату Пэдди досталось, — потом с помощью Окуня Рива, Большой Флоры Брейс и Рыжего О'Лири убрал остальных помощников. И, учтите, это были не школьники, это были тертые ребята, вроде Бритвы Вэнса, Дрожащего Мальчика и Котелка Маклоклина — молодцы, которые знали, что к чему.

— Угу. — Кери остался невозмутим. — А все–таки дело накрылось. Деньги вы отобрали, а сам он едва ноги унес.

— Ему не повезло, — объяснил я. — Выложился Рыжий О'Лири со своей любовью и фанаберией. Тут Пападопулос не виноват. Не думайте, что он дальше пяти не умеет считать. Он опасный человек, и страховые компании не зря решили, что будут спать спокойно, если его поместят туда, где он не сможет устраивать пакости застраховавшимся у них банкам.

— Не очень много знаете об этом Пападопулосе, да?

— Да. — Я сказал правду. — И никто не знает. Эти сто тысяч сделали из половины воров в стране осведомителей. Они гоняются за ним не хуже, чем мы, — не только из–за денег, а из–за того надувательства. И знают о нем так же мало, как мы: что он приложил руку еще к десятку дел, что он стоял за аферой Бритвы Вэнса с облигациями и что его враги имеют обыкновение умирать молодыми. Но никто не знает, откуда он взялся и где живет — когда живет дома. Не думайте, что я подаю его как Наполеона или какого–то стратега из воскресных приложений, но это хитрый, изобретательный старик. Вы правильно сказали, я мало о нем знаю, но на светемного людей, о которых я мало знаю.

Том–Том Кери кивнул, показывая, что понял последнюю фразу, и стал сворачивать третью самокрутку.

— Когда я был в Ногалесе, Анжела Грейс Кардиган передала мне, что Пэдди убили, — сказал он. — Это было с месяц назад. Она, наверное, думала, что я сразу понесусь сюда, а мне что, больше всех надо? Не к спеху. Но на прошлой неделе я прочел в газете, что за этого человека, который, она сказала, виноват в смерти Пэдди, назначена награда. А это уже разница — в сто тысяч разница. И вот я мотнул сюда, поговорить с ней, а потом к вам пришел — узнать, не встанет ли кто между мной и деньгами, когда я заарканю вашего Папу–до–полу.

— Вас ко мне послала Анжела Грейс? — спросил я.

— Угу… только она этого не знает. Она помянула вас, когда рассказывала — сказала, что вы приятель Пэдди и хороший человек, хоть и сыщик, что спите и видите, как бы поймать Папу–до–полу. Я подумал: он–то мне и нужен.

— Когда вы уехали из Ногалеса?

— Во вторник на прошлой неделе.

— Это значит, — сказал я, покопавшись в памяти, — на другой день после того, как за границей убили Ньюхолла.

Смуглый человек кивнул. В лице его ничто не изменилось.

— Это случилось далеко от Ногалеса? — спросил я.

— Его застрелили около Окитоа, километрах в ста к юго–западу от Ногалеса. Интересуетесь?

— Нет… просто подумал, что вы уехали оттуда, где его убили, на другой день и приехали туда, где он жил. Вы его знали?

— Мне показали его в Ногалесе: миллионер из Сан–Франциско отправляется с компанией покупать шахты в Мексике. Я решил: попозже попробую кое–что ему продать, но мексиканские патриоты добрались до него раньше меня.

— И тогда вы поехали на север?

— Этот шухер испортил мне коммерцию. У меня там было аккуратненькое дело… скажем так, с поставками через границу и обратно. После убийства все очень заинтересовались этой частью страны. И я решил: поеду сюда, получу сто тысяч, а там пока все уляжется. Честно, друг, не помню уже, сколько недель не убивал миллионера — если вы об этом волнуетесь.

— Это хорошо. Значит, насколько я понял, вы рассчитываете поймать Пападопулоса. Анжела Грейс вызвала вас, решив, что вы изловите его в отместку за убийство Пэдди, вас же интересуют деньги, поэтому вы намерены работать и со мной и с Анжелой. Так?

— Точно.

— Вы понимаете, как она отнесется к тому, что вы связались со мной?

— Угу. Будет биться в падучей — щекотливая насчет связей с полицией, а?

— Да, кто–то однажды объяснил ей про воровскую честь, и она не может выкинуть это из головы. Ее брат отбывает срок на севере — его продал Джон Водопроводчик. Ее возлюбленного Пэдди расстреляли дружки. Открыло ей это глаза? Ничего подобного. Боже упаси помочь нам, пусть лучше Пападопулос гуляет на свободе.

— Не страшно, — успокоил меня Том–Том Кери. — Она думает, что я хороший брат — Пэдди вряд ли много обо мне рассказывал, — и я с ней полажу. Вы за ней следите?

— Да, с тех пор как ее выпустили. Ее арестовали в один день с Флорой, Окунем и Рыжим, но у нас на нее ничего не было — просто подруга Пэдди, — и я договорился, чтобы ее отпустили. Какие она дала вам сведения?

— Обрисовала Папу–до–полу и Нэнси Риган, больше ничего. Она про них знает больше меня. А эта Нэнси как сюда вписывается?

— Да никак — разве что выведет нас на Пападопулоса. Она была подругой Рыжего. Он пришел к ней на свидание и испортил всю обедню. А когда Пападопулос выкрутился, он взял с собой и девушку. Не знаю почему. К налету она не причастна.

Том–Том Кери свернул четвертую самокрутку, закурил и встал.

— Работаем на пару? — спросил он, взяв шляпу.

— Если вы доставите Пападопулоса, я добьюсь, чтобы вы получили все причитающееся вам до цента, — ответил я. — И обещаю свободу рук — не буду мешать вам слишком пристальным наблюдением.

Он ответил, что согласен, сказал, что остановился в гостинице на Эллис–стрит, и ушел.

Я позвонил в контору покойного Тейлора Ньюхолла, и мне было сказано, что если я хочу получить сведения о его делах, надо связаться с его загородной резиденцией, в нескольких милях к югу от Сан–Франциско. Так я и сделал. Министерский голос сообщил мне, что я разговариваю с дворецким и что встретиться мне надо с адвокатом Ньюхолла Франклином Эллертом. Я пошел к Эллерту в контору.

Это был раздражительный шепелявый старике выпученными от давления глазами.

— Есть ли основания предполагать, — спросил я напрямик, — что убийство Ньюхолла — не просто выходка мексиканских бандитов? Могло ли быть, что его убили умышленно, а не просто в перестрелке с теми, кто хотел их захватить?

Адвокаты не любят, чтобы их допрашивали. Этот брызгал слюной, строил мне гримасы, еще больше выпучивал глаза и, конечно, ответа не дал.

— То ешть? То ешть? — огрызнулся он. — Объяшните, что вы имеете в виду!

Он свирепо посмотрел на меня, потом на стол, дрожащими руками поворошил бумаги, словно отыскивая полицейский свисток. Я рассказал ему свое дело — рассказал про Тома–Тома Кери.

Еще немного побрызгав, Эллерт спросил:

— Что вы имеете в виду, черт возьми? — И устроил уже полный кавардак на столе.

— Ничего не имею в виду, — проворчал я в ответ. — Что имею, то и сказал.

— Да! Да! Понимаю! — Он перестал выпучивать на меня глаза, и голос у него сделался менее сварливым. — Но нет шовершенно никаких ошнований подожревать что–либо подобное. Совершенно никаких, шер, шовершенно!

— Может быть и так. — Я повернулся к двери. — И все же я в этом немного покопаюсь.

— Подождите! Подождите! — Он вскочил с кресла и побежал вокруг стола ко мне. — Мне кажетша, вы ошибаетесь, но раш вы вше равно будете рашшледовать, сообщайте мне, пожалуйшта, о режультатах. И лучше вшего — берите ш меня ваш обычный гонорар и держите меня в курше дела. Шоглашны?

Я сказал, что согласен, вернулся к столу и начал его расспрашивать. По словам адвоката, в делах Ньюхолла не было ничего такого, что могло бы насторожить нас. Капитал его составлял несколько миллионов и в основном был вложен в шахты. Почти половину денег он получил в наследство. Никаких сомнительных сделок в прошлом, никаких незаконных претензий на чужие горные участки, никакого мошенничества, никаких врагов. Вдовец; единственная дочь. При жизни отца у нее было все, чего она только могла пожелать, и они очень любили друг друга. Он отправился в Мексику с группой горнопромышленников из Нью–Йорка, которые собирались продать ему там участки. На них напали бандиты, нападение отбили, но в перестрелке погибли Ньюхолл и геолог Паркер.

Вернувшись в контору, я составил телеграмму в наше Лос–анжелесское отделение с просьбой послать в Ногалес агента и выяснить что можно об убийстве Ньюхолла и о делах Тома–Тома Кери. Сотрудник, которому я дал зашифровать ее и отправить, сказал, что меня хочет видеть Старик. Я пришел к нему в кабинет, и он познакомил меня с маленьким круглым человеком по фамилии Хук.

— У мистера Хука, — сказал Старик, — ресторан в Сосалито. В прошлый понедельник он взял на работу официантку по имени Нелли Райли. Она сказала, что приехала из Лос–Анджелеса. По описанию мистера Хука ее приметы в точности совпадают с тем, как вы с Кониханом изобразили Нэнси Риган. Верно? — спросил он толстяка.

— Совершенно верно. В точности то, что я прочел в газетах. Рост–метр шестьдесят пять, среднего сложения, голубые глаза и каштановые волосы, лет двадцати двух или двадцати одного, красивая, но самое главное — фанаберия неслыханная, мнит о себе неизвестно что. Я тут попробовал перейти с ней как бы на более дружеские отношения — так она мне сказала: уберите ваши грязные лапы. А потом я выяснил, что она почти не знает Лос–Анджелеса, хотя говорит, что прожила там два или три года. Могу спорить, это она самая. — И дальше он стал интересоваться тем, сколько из обещанного вознаграждения придется на его долю.

— Вы сейчас туда отправляетесь? — спросил я его.

— Да, скоро. Мне тут надо зайти узнать кое о каких блюдах. А потом уже сюда.

— Девушка будет на работе?

— Да.

— Тогда мы пошлем с вами человека — он знает Нэнси Риган.

Я вызвал Джека Конихана из комнаты оперативников и представил его Хуку. Они договорились встретиться через полчаса у парома, и Хук вразвалочку ушел.

— Нелли Райли не Нэнси Риган, — сказал я. Но мы не можем пренебречь даже одним шансом из ста.

Я рассказал Джеку и Старику о Томе–Томе Кери и о моем визите к Эллерту. Старик выслушал меня с обычной вежливой внимательностью, молодой Конихан, всего четыре месяца назад ставший охотником за людьми, — с широко открытыми глазами.

— Ты, пожалуй, беги на встречу с Хуком, — сказал я, закончив рассказ, и вместе с ним вышел из кабинета. — А если окажется, что она — Нэнси Риган, вцепись и не отпускай. — Старик уже не мог нас слышать, и я добавил: — И, ради Бога, постарайся в этот раз не получить по зубам за свою юношескую галантность. Сделай вид, что ты взрослый.

Мальчишка покраснел, сказал: «Идите к черту!», подтянул галстук и отправился на свидание с Хуком.

Мне надо было написать несколько отчетов. Покончив с ними, я положил ноги на стол и, множа полости в пачке сигарет, до шести часов думало Томе–Томе Кери. Потом я Пошел в ресторан есть свой лангет и похлебку из морских ушек, а потом — домой, чтобы переодеться и закончить вечер в клубе за покером. Переодевание мое прервал телефонный звонок. Звонил Джек Конихан.

— Я в Сосалито. Девушка не Нэнси, но я набрел на кое–что другое. Не знаю, как быть дальше. Вы можете приехать?

— Дело стоит того, чтобы отказаться от покера?

— Да… по–моему, это в самом деле нить.

— Ты где?

— Тут, на пароме. Не в Золотых воротах, на другом.

— Ладно. Приеду с первым же паромом.

Часом позже я сошел с парома в Сосалито. Джек Конихан протолкался сквозь толпу и начал говорить:

— Когда я уже возвращался и пришел сюда…

— Подожди, пока выйдем из толпы, — остановил его я. — Должно быть, что–то потрясающее — восточный уголок твоего воротничка загнулся.

Пока мы шли к улице, он механически поправил эту деталь своего безупречного в остальном костюма, но даже не улыбнулся — его мысли были заняты чем–то другим.

— Сюда, — сказал он, заводя меня за угол. — Кафе Хука — на углу. Если хотите, можете сами взглянуть на девушку. Она такого же роста и масти, как Нэнси Риган, но и только. Стервоватая девчонка, с последней работы, наверное, уволили за то, что плюнула жвачкой в кастрюлю с супом.

— Хорошо. Значит, она отпала — так чем ты взволнован?

— Я посмотрел на нее и пошел обратно, на паром. Паром подвалил, когда я был еще квартала за два. Навстречу мне попались двое — наверное, только что сошли с него. Оба были греки, довольно молодые, уголовного вида, и в другой раз я вряд ли обратил бы на них внимание. Но поскольку Пападопулос грек, они нас интересуют, и я к ним присмотрелся. Они спорили о чем–то на ходу. Негромко, но смотрели друг на друга сердито. Когда они проходили мимо, тот, что шел ближе к обочине, сказал другому: «Я ему говорю, прошло двадцать девять дней».

Двадцать девять дней. Я подсчитал — ровно двадцать девять дней, как мы ищем Пападопулоса. Он грек, и эти ребята греки. Когда я кончил считать, я повернулся и пошел за ними. Они провели меня через весь город — и на горку, на окраине. Вошли в домик — три комнаты самое большее, — который стоит на отшибе, посреди поляны в лесу. На нем вывеска: «Продается». Окна без занавесок, вид нежилой, но на земле перед черной дверью было мокрое место, как будто выплеснули ведро или кастрюлю воды.

Я сидел в кустах, пока не начало смеркаться. Тогда я подошел. Услышал разговор внутри, но через окна ничего не мог увидеть. Они были забиты досками. Немного погодя эти двое вышли, говоря что–то на непонятном языке тому, кто был в доме. Пока они уходили по тропинке, дверь оставалась открытой, и я не мог идти за ними — меня увидели бы из двери.

Потом дверь закрылась, и я услышал в доме шаги людей — а может быть, одного человека, — запахло кухней, из трубы поднялся дым. Я ждал, ждал, но ничего больше не произошло, и тогда решил, что надо связаться с вами.

— Интересно, — согласился я.

Мы проходили под фонарем. Джек остановил меня, схватив за руку, и вытащил что–то из кармана пальто.

— Посмотрите! — Он протянул мне предмет. Обожженный лоскут синей материи. Это могли быть остатки женской шляпки, на три четверти сгоревшей. Я осмотрел лоскут под фонарем, потом зажег свой фонарик, чтобы изучить тщательнее.

— Я подобрал его за домом, пока там шнырял, — сказал Джек, — а…

— А на Нэнси Риган в ту ночь, когда она исчезла с Пападопулосом, была шляпка такого же цвета, — закончил я за него. — Пошли к домику.

Уличные огни остались позади, мы поднялись на горку, спустились в небольшую долину, свернули на извилистую песчаную тропу, с нее по траве под деревьями перебрались на грунтовую дорогу, прошагали по ней чуть меньше километра, а потом Джек повел меня по узкой тропинке, петлявшей в черной чаще кустов и мелких деревьев. Я засомневался в том, что он помнит дорогу.

— Почти пришли, — прошептал он.

Из кустов выскочил человек и схватил меня за горло.

Руки у меня были в карманах пальто — одна на фонаре, другая на револьвере. Я повернул револьвер в кармане дулом к напавшему — нажал спуск.

Выстрел погубил мое семидесятипятидолларовое пальто. Но человек отпустил мое горло.

Очень кстати. Другой человек бросился на меня сзади.

Я пытался вывернуться — не успел… почувствовал на спине лезвие ножа.

Это уже было некстати — но все же лучше, чем острие ножа.

Я попытался ударить его затылком в лицо — не попал, продолжал извиваться и вертеться, наконец вытащил руки из карманов и схватил его.

Лезвие ножа плашмя прижалось к моей щеке. Я поймал руку, державшую нож, повалился на спину — он подо мной.

Он сказал:

— Ой!

Я перевернулся, встал на четвереньки, кулак смазал меня по лицу, и я вскочил.

В лодыжку мне вцепились пальцы.

Я повел себя не спортивно. Я ударил по пальцам ногой — нашел тело человека — ударил ногой два раза, сильно.

Голос Джека шепотом произнес мое имя. Я не видел его в темноте и не видел того, в кого выстрелил.

— Тут все нормально, — сказал я Джеку, — как ты?

— Высший класс. Это все?

— Не знаю, но рискнем поглядеть, кого я поймал.

Я направил фонарь на человека, лежавшего у меня в ногах, и включил. Худой блондин с окровавленным лицом; он изображал жука–притворяшку, и красные веки его дрожали в луче фонаря.

— Не валяй дурака! — приказал я.

В кустах грохнул крупнокалиберный пистолет… и другой, полегче. Пули прошили листву.

Я выключил свет, наклонился к лежавшему, ударил его по макушке пистолетом.

— Пригнись ниже, — шепнул я Джеку.

Меньший пистолет снова выстрелил, два раза. Где–то впереди, слева. Я сказал Джеку на ухо:

— Мы пойдем в домик, даже если они против. Держись ниже и не стреляй, пока не увидишь, куда стрелять. Вперед.

Пригибаясь к земле, я двинулся за Джеком по тропинке. Порез на согнутой спине натянулся, и от лопаток почти до пояса меня обожгло болью. Я чувствовал, что кровь стекает по бедрам, или так мне показалось.

В этой тьме красться было невозможно. Что–то трещало под ногами, шуршало вокруг плеч. Наши друзья в кустах пистолетов не студили. К счастью, хруст веточек и шуршание листьев в кромешном мраке — не лучшие ориентиры. Пули взвизгивали там и сям, но в нас не попадали. Мы не отвечали на огонь. Мы остановились у кромки кустарника, где ночь разжижилась до серого.

— Здесь. — Джек показал на прямоугольную тень впереди.

— Ходу, — буркнул я и бросился к темному дому.

Длинноногий Джек легко нагнал меня, пока мы бежали, по поляне.

Из–за черного дома выглянула тень человека, и его пистолет замигал нам. Выстрелы шли один за другим так часто, что слились в прерывистый грохот.

Потащив с собой Джека, я плюхнулся на землю и прижался к ней плашмя, если не считать того, что лицо мое остановила зазубренная консервная банка.

С другой стороны дома закашлял другой пистолет. Из–за дерева справа — третий. Мы с Джеком тоже стали тратить порох.

Пуля набросала мне в рот грязи и камушков. Я выплюнул грязь и предупредил Джека:

— Высоко бьешь. Возьми ниже и на спуск жми плавно. В черном профиле дома образовался горбик. Я послал туда пулю.

Мужской голос вскрикнул:

— 0–о–ой! — А потом тише, но с большим огорчением: — Сволочь… сволочь!

Несколько горячих секунд пули шлепали вокруг нас. Потом ночь стихла, и тишина ее не нарушалась ни звуком.

После пяти минут затишья я встал на четвереньки и пополз вперед, Джек за мной. Почва была не приспособлена для такого передвижения. Трех метров нам хватило. Мы поднялись и оставшееся расстояние прошли как люди.

— Подожди, — шепнул я и, оставив Джека возле угла, обошел домик кругом: никого не увидел, ничего не услышал, кроме звуков, которые издавал сам.

Мы попробовали парадную дверь. Заперта, но хлипкая. Я вышиб ее плечом и вошел, фонарь в одной руке, револьвер — в другой.

Дом был пуст. Ни мебели, ни людей, ни следов их в двух пустых комнатах — только голые дощатые стены, голый пол, голый потолок с дымоходом, ни к чему не присоединенным.

Стоя посреди комнаты и оглядывая пустоту, мы с Джеком прокляли эту дыру от крыши до фундамента. Не успели мы кончить, как за дверью послышались шаги, в раскрытую дверь ударил белый луч света и надтреснутый голос сказал:

— Эй! Выходите по одному — и без фокусов!

— Кто это говорит? — спросил я, выключив фонарь и отступив к боковой стене.

— Целая стая помощников шерифа, вот кто, — ответил голос.

— Можете просунуть к нам одного, чтобы мы посмотрели? — спросил я. — Меня сегодня столько раз душили, резали и обстреливали, что уже ничьим словам неохота верить.

В двери появился долговязый человек с худым задубелым лицом и Х–образными ногами. Он показал мне бляху, я вытащил свою карточку, и тогда вошли остальные помощники. Всего их было трое.

— Мы ехали по мелкому делу в сторону мыса и услышали стрельбу, — объяснил долговязый. — Что происходит?

Я рассказал ему.

— Дом давно пустует, — сказал он, когда я кончил. — Тут кто угодно мог поселиться. Думаете, это Пападопулос, да? Будем поглядывать, может, его, а может, его друзей заметим — тем более обещаны такие деньги.

Мы поискали в лесу и никого не нашли. И тот, с которым я боролся, и тот, в которого я стрелял — оба исчезли. Мы с Джеком доехали до Сосалито с помощниками шерифа. Там я отыскал врача, и мне забинтовали рану. Врач сказал, что порез длинный, но не глубокий. Потом мы вернулись в Сан–Франциско и разошлись по домам.

Так закончился этот день.

А вот что случилось на другое утро. Я этого не видел. Я услышал об этом около полудня, а ближе к вечеру прочел в газетах. Тогда я еще не знал, что меня это лично касается, но позже узнал — и расскажу по поряжу.

В десять часов утра на людную Маркет–стрит спотыкаясь вышел человек, голый от разбитой макушки до окровавленных пяток. С его голой груди, спины и боков свисали узкие ленточки мяса, сочившегося кровью. Левая рука была сломана в двух местах. Левая сторона лысого черепа вдавлена. Часом позже он умер в больнице скорой помощи — не сказав никому ни слова и все с тем же отсутствующим выражением в глазах.

Полиция без труда прошла назад по следу из кровавых капель. Он окончился красным пятном перед маленькой гостиницей в переулке рядом с Маркет–стрит. В гостинице полиция нашла комнату, откуда выпрыгнул, упал или был выброшен этот человек. Постель, пропитанная кровью. На ней — разорванные, скрученные и завязанные узлами простыни, служившие веревкой. Кроме того, полотенце, которым пользовались как кляпом.

Судя по находкам, голому человеку заткнули рот, связали его и стали обрабатывать ножом. Врач сказал, что ленты на теле вырезаны, а не вырваны. Когда орудовавший ножом ушел, голый человек вывернулся из пут и, вероятно, обезумев от боли, выпрыгнул или выпал из окна. При ударе о землю он проломил себе череп и сломал руку и тем не менее сумел пройти еще полтора квартала.

Администратор гостиницы сказал, что человек прожил здесь два дня. Поселился под именем Х. — Ф. Барроуз. У него был черный саквояж, где помимо одежды, бритвенных принадлежностей и прочего полицейские нашли коробку патронов 9,65 Миллиметров, черный платок с прорезанными отверстиями для глаз, четыре отмычки, фомку, шприц с морфием. Кроме того, в комнате была еще одежда, револьвер 9,65 миллиметров и две бутылки спиртного. Денег не нашли ни цента.

Полицейские предположили, что Барроуз был взломщиком и что его связали, ограбили и пытали, возможно, сообщники, между восемью и девятью часами утра. Никто ничего о нем не знал. Никто не видел у него гостей. Соседняя комната слева пустовала. Жилец из комнаты справа ушел на работу, на мебельную фабрику, до семи утра.

Пока все это происходило, я сидел у себя в кабинете, подавшись к столу, чтобы не тревожить спину, и читал отчеты, из которых явствовало, что агенты в местных отделениях сыскного агентства «Континентал» по–прежнему ничего не могут выяснить о прошлом, настоящем и будущем место пребывании Пападопулоса и Нэнси Риган. Никаких новых данных в этих отчетах не было — я читал подобные уже три недели.

Обедать мы пошли вместе со Стариком, и за едой я рассказал ему о ночных похождениях в Сосалито.

Лицо доброго дедушки было, как всегда, внимательным, улыбка вежливой и заинтересованной, но, когда я дошел до середины рассказа, он перевел кроткие голубые глаза с моего лица на свой салат и не сводил их с салата, покуда я не закончил. Тогда, по–прежнему не поднимая глаз, он выразил мне сочувствие в связи с тем, что меня порезали. Я поблагодарил его, и мы продолжали есть.

Наконец он на меня посмотрел. Кроткие и любезные интонации голоса, выражение лица и глаз, которыми он прикрывал свое бессердечие, — все было на месте.

— Итак, первое свидетельство того, что Пападопулос еще жив, мы получили сразу после приезда Тома–Тома Кери.

Теперь уже я отвел глаза.

Я посмотрел на булочку, которую только что разломил, и сказал:

— Да.

К концу дня мне позвонила женщина из района Миссии — она наблюдала ряд весьма таинственных происшествий и была уверена, что они как–то связаны со знаменитым налетом. Я поехал к ней и, проведя там почти весь конец дня, выяснил, что половина ее происшествий — воображаемые, а вторая понадобилась этой ревнивой женщине для того, чтобы разузнать о делишках мужа.

В агентство я вернулся только к шести. Через несколько минут мне позвонил Дик Фоули. Зубы у него стучали так, что я едва разбирал слова.

— М–м–можешь п–п–приехать в–в–п–п–ртовую бахх–аль–ницу?

— Что? — спросил я и услышал то же самое, если не хуже. Но тут я сообразил, что он просит меня приехать в портовую больницу.

Я сказал, что буду через десять минут, и, поймав такси, поехал.

Маленький канадец встретил меня в дверях больницы. Волосы и одежда у него были совершенно мокрые, но он уже выпил виски, и зубы у него перестали стучать.

— Идиотка бросилась в залив! — рявкнул он, словно это была моя вина.

— Анжела Грейс?

— А за кем же я ходил? Поднялась на оклендский паром. Отошла в сторонку, к поручням. Думал, хочет что–то выбросить. Смотрю за ней. Оп! Прыгает. — Дик чихнул. — Я, дурак такой, прыгнул за ней. Держал на воде. Нас выудили. Там. — Он кивнул мокрой головой в сторону вестибюля.

— Что происходило до того, как она поднялась на паром?

— Ничего. Целый день дома. Оттуда на паром.

— А вчера, например?

— Весь день в квартире. Вечером — с мужчиной. Придорожный ресторан. В четыре — домой. Нескладно. За ним не смог проследить.

— Какой он с виду?

По описанию Дика это был Том–Том Кери.

— Хорошо, — сказал я. — Давай–ка домой, прими горячую ванну и переоденься в сухое. — Я пошел посмотреть на несостоявшуюся самоубийцу.

Она лежала навзничь, уставясь в потолок. Лицо у нее было бледное — впрочем, как всегда, — и зеленые глаза глядели не угрюмее обычного. Если не считать того, что ее короткие волосы потемнели от воды, с ней, казалось, не произошло ничего чрезвычайного.

— Странные фокусы ты устраиваешь, — сказал я, когда подошел к кровати.

Она вздрогнула от неожиданности, рывком повернулась ко мне. Тут она узнала меня и улыбнулась — улыбка вернула ее лицу привлекательность, обычно скрытую угрюмым выражением.

— Подкрадываетесь к людям, чтобы навык не потерять? — спросила она. — Кто это вам сказал, что я здесь?

— Об этом все знают. Твои фото — на первых страницах всех газет, и твоя биография, и что ты сказала принцу Уэльскому.

Она перестала улыбаться и пристально на меня посмотрела.

— Поняла! — воскликнула она через несколько секунд. — Этот недомерок, который за мной прыгнул, — ваш агент, следить послали. Так или нет?

— Я не знал, что за тобой надо прыгать, — ответил я. — Я думал, ты накупалась и сама приплыла к берегу. Тебе не хотелось на сушу?

Она не улыбнулась. Ее глаза уставились на что–то ужасное.

— Ох! Ну чего ко мне все лезут? — прохныкала она и поежилась. — Гнусная штука — жизнь.

Я сел на стульчик возле белой кровати и погладил ее по плечу, закрытому простыней.

— В чем дело? — Я сам удивился тому отеческому тону, каким мне удалось это произнести. — Почему ты хотела умереть, Анжела?

Слова, просившиеся наружу, блестели у нее в глазах, тревожили лицевые мышцы, кривили рот — но и только. Те слова, которые она произнесла, прозвучали равнодушно, но с какой–то неохотной решительностью:

— Нет. Вы сыщик. Я воровка. Мне к вам дороги нет. Никогда про меня не скажут…

— Ладно! Ладно! — Я сдался. — Только, ради Бога, не заставляй меня снова слушать этические рассуждения. Я могу тебе чем–нибудь помочь?

— Нет, спасибо.

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

Она покачала головой.

— Ты себя лучше чувствуешь?

— Да. За мной следили? Иначе вы бы не узнали так быстро.

— Я сыщик — я все знаю. Не балуйся.

Из больницы я пошел во Дворец юстиции, в бюро уголовного розыска. За столом капитана сидел лейтенант Дафф. Я рассказал ему о том, как Анжела бросилась в воду. Когда я закончил, он спросил:

— Есть предположения, почему она так поступила?

— Она с большим заскоком, не поймешь. Пусть ее заберут за бродяжничество.

— Ну? Я думал, вы хотели ее выпустить, чтобы потом ловить.

— Эта затея себя исчерпала. Попробуем посадить ее на тридцать суток. Большая Флора ждет суда. Анжела знает, что Флора была среди тех, кто убил ее Пэдди. А Флора, может быть, не знает Анжелу. Посмотрим, что может выйти за месяц их сожительства.

— Это можно, — согласился Дафф. — У Анжелы нет видимых средств существования, и нечего ей прыгать в общественные заливы. Я передам куда следует.

Из дворца юстиции я пошел в гостиницу на Эллис–стрит, где остановился Том–Том Кери. Его не было. Я передал, что вернусь через час, и потратил этот час на еду. Когда я вернулся в гостиницу, высокий смуглый человек сидел в вестибюле. Он отвел меня к себе в номер и угостил ужином, апельсиновым соком и сигарами.

— Анжелу Грейс видели? — спросил я.

— Да, вчера вечером. Ходила по кабакам.

— Сегодня ее видели?

— Нет.

— Сегодня под вечер она хотела утопиться.

— Да бросьте. — Он как будто слегка удивился. — И что?

— Ее выловили. Ничего страшного.

Тень, мелькнувшая в его глазах, могла выражать и легкое разочарование.

— Девчонка со странностями, — заметил он. — Не скажу, что Пэдди проявил плохой вкус, когда ее подобрал, но она чудачка!

— Как идет охота на Пападопулоса?

— Идет. А вы зря нарушаете слово. Вы мне почти обещали, что за мной не будет хвоста.

— У меня есть начальство, — извинился я. — Иногда я хочу не того, чего оно хочет, но вам это не должно очень мешать — вы же можете потерять его?

— Угу. Этим и занимаюсь. Но страшно надоедает: вскакиваешь в такси, выскакиваешь, убегаешь через черный ход…

Мы говорили и пили еще несколько минут, а потом я покинул номер Кери и гостиницу, пошел в аптеку, позвонил из автомата Дику Фоули домой, дал ему адрес смуглого человека и описал внешность.

— Дик, мне не надо, чтобы ты следил за Кери. Выясни, кто пытается за ним следить, и этого возьми под наблюдение. До утра просохнуть успеешь и приступай.

Так кончился этот день.

Утро было дождливое и пробуждение неприятное. Может быть, из–за погоды; может быть, я чересчур порезвился накануне; так или иначе, порез на спине ощущался как полуметровый нарыв. Я позвонил доктору Канова, жившему подо мной, и попросил осмотреть рану перед уходом на работу. Он сменил повязку и велел мне денька два не перетруждаться. После того как он поковырялся в спине, мне стало легче, но я позвонил в агентство и сказал Старику, что, если ничего волнующего не произойдет, я побуду сегодня на положении больного.

Весь день я просидел в кресле перед газовым камином с чтением и сигаретами, то и дело гасшими из–за сырости. Вечером я по телефону организовал компанию для покера, но больших переживаний в игре на мою долю не выпало — ни в отрицательном смысле, ни в положительном. Кончил я с пятнадцатью долларами выигрыша, что было на пять долларов меньше, чем стоимость выпивки, которую я поставил своим гостям.

На другой день спине моей стало лучше — да и сам день тоже. Я отправился в агентство. На столе у меня лежала записка: звонил Дафф — Анжела Грейс Кардиган арестована за бродяжничество, месяц тюрьмы. Лежала и привычная стопка отчетов из разных отделений — их агенты по–прежнему не могут напасть на след Пападопулоса и Нэнси Риган. Пока я листал их, вошел Дик Фоули.

— Засек его, — доложил он. — Тридцать–тридцать два года. Метр шестьдесят восемь. Пятьдесят восемь — пятьдесят девять кило. Светлые песочные волосы. Глаза голубые. Лицо худое, ободрано. Пакость. Живет в меблирашках на Седьмой улице.

— Что он делал?

— Хвостом за Кери один квартал. Кери стряхнул его. Искал Кери до двух ночи. Не нашел. Домой. Следить дальше?

— Ступай в его клоповник и узнай, кто он.

Маленький канадец ушел на полчаса.

— Сэм Арли, — сказал он, вернувшись. — Здесь — шесть месяцев. Якобы парикмахер — когда работает, — если вообще работает.

— У меня насчет Арли две догадки, — сказал я Дику. — Первая: это он порезал меня прошлой ночью в Сосалито. Вторая: с ним что–то случится.

Тратить слова понапрасну было не в правилах Дика, и он ничего не ответил.

Я позвонил в гостиницу Тома–Тома Кери и вызвал его к телефону.

— Приходите сюда, — пригласил я смуглого человека. — У меня для вас новости.

— Сейчас, только оденусь и позавтракаю, — пообещал он.

— Когда Кери уйдет отсюда, пойдешь за ним, — сказал я Дику, повесив трубку. — Теперь, если Арли за него зацепится, может получится дело. Постарайся это увидеть.

Затем я позвонил в бюро уголовного розыска и условился с сержантом Хантом зайти на квартиру к Анжеле Грейс Кардиган. После этого я занялся бумажками, а немного позже Томми объявил, что пришел смуглый человек из Ногалеса.

— Этот жук, который следит за вами, — сообщил я ему, когда он сел и начал изготовлять самокрутку, — парикмахер по фамилии Арли. — И я рассказал ему, где живет Арли.

— Да. С худым лицом, блондинчик?

Я воспроизвел портрет, данный Диком.

— Он самый, — сказал Том–Том Кери. — Что–нибудь еще о нем знаете?

— Нет.

— Вы посадили Анжелу Грейс.

Это не было ни вопросом, ни обвинением, поэтому я не ответил.

— Тоже неплохо, — продолжал высокий человек. — Мне все равно пришлось бы от нее отделаться. Когда я начну его арканить, она со своей дуростью только будет путаться под ногами.

— И скоро это будет?

— Это зависит от того, как получится. — Он встал, зевнул и расправил широкие плечи. — Но кто решит не есть, покуда я его не поймаю, тот от голода не умрет. Зря я упрекнул вас, что вы за мной следите.

— Ничего, переживу.

— Пока, — сказал Том–Том Кери и лениво вышел вон.

Я поехал во Дворец юстиции, забрал там Ханта, и мы вместе отправились в меблированные комнаты на Буш–стрит, где жила Анжела Грейс Кардиган. Управляющая — сильно накрашенная толстуха с жестким ртом и мягким взглядом — уже знала, что ее жилица за решеткой. Она с готовностью отвела нас в квартиру девушки.

Хозяйкой Анжела оказалась не важной. В комнатах было чисто, но все вверх дном. Раковина в кухне полна грязной посуды. Складная кровать застелена кое–как и даже хуже. Одежда и мелкие женские принадлежности висели повсюду от ванной до кухни.

Мы спровадили управляющую и основательно обыскали квартиру. Узнали все, что можно, о гардеробе Анжелы и многое о ее привычках. Но ничего указывающего в сторону Пападопулоса не нашли.

Никаких известий о тандеме Кери — Арли ни в конце дня, ни к вечеру я не получил, хотя ждал звонка Дика все время.

В три часа ночи телефон на тумбочке оторвал мое ухо от подушки. Я услышал голос маленького канадца.

— Арли выбыл, — сказал он.

— Насовсем?

— Да.

— Как?

— Со свинцом.

— Нашего приятеля?

— Да.

— До утра терпит?

— Да.

— Увидимся в конторе. — И я опять уснул. Я пришел в агентство в девять часов, и один из служащих только что кончил

расшифровывать ночной отчет лос–анжелесского агента, посланного в Ногалес. Телеграмма была длинная и давала пищу уму.

В ней говорилось, что Тома–Тома Кери на границе хорошо знают. Около полугода он занимался перевозками через нее: оружия — на юг, алкоголя и, возможно, наркотиков и иммигрантов — на север. Перед отъездом на прошлой неделе он наводил справки о некоем Хенке Барроузе. Приметы этого Хенка Барроуза совпадали с приметами Х. — Ф. Барроуза, разрезанного на ленточки, выпавшего из окна гостиницы и умершего.

Лос–анжелесскому агенту не удалось собрать много сведений о Барроузе — только что он явился из Сан–Франциско, пробыл на границе всего несколько дней и, по–видимому, в Сан–Франциско отбыл. Ничего нового об убийстве Ньюхолла агент не выяснил — все данные указывали на то, что его пытались захватить мексиканские патриоты, он оказал сопротивление и был убит.

Пока я читал это, в кабинет вошел Дик Фоули. Когда я кончил, он дополнил жизнеописание Тома–Тома Кери своими данными.

— Провожал его отсюда. В гостиницу. Арли на углу. Восемь часов, Кери вышел. Гараж. Прокатная машина без шофера. Обратно в гостиницу. Выписался. Два чемодана. Через парк. Арли за ним на драндулете. Моя телега — за Арли. По бульвару. За городом — на поперечную дорогу. Темно. Пусто. Арли жмет на газ. Нагоняет. Трах! Кери тормозит. Стреляют оба. Арли выбыл. Кери назад в город. Гостиница «Маркиз». Записывается Джордж Ф. Дэнби, Сан–Диего. Комната шесть–два–два.

— Том–Том обыскал Арли, когда застрелил?

— Нет. Не притронулся.

— Вот как? Возьми с собой Мики Линехана. Не спускайте с Кери глаз. Если смогу, вечером пришлю кого–нибудь сменить вас с Мики, но он должен быть под наблюдением двадцать четыре часа в сутки, до тех пор пока… — Я не знал, до каких пор, и поэтому замолчал.

С новостями Дика я отправился в кабинет к Старику, изложил их там и закончил:

— По словам Дика, Арли выстрелил первым, так что для Кери это будет самообороной, но дело наконец сдвинулось с мертвой точки, и я ни в коем случае не хочу его замедлять. Поэтому денек–другой нам лучше не рассказывать, что мы знаем об этой перестрелке. Если окружному прокурору станет известно, как мы себя ведем, это нашей дружбы не укрепит, но, по–моему, игра стоит свеч.

— Как вам угодно, — согласился Старик, протягивая руку к зазвонившему телефону.

Он сказал два слова в трубку и передал ее мне. Звонил сержант Ханг.

— Флора Брейс и Грейс Кардиган перед рассветом бежали из тюрьмы. Очень может быть, что они…

— Исчезли бесследно? — спросил я.

— Пока что никакой ниточки нет, но…

— Подробности расскажешь, когда увидимся. Спасибо. — И я повесил трубку. — Анжела Грейс и Большая Флора бежали из городской тюрьмы, — сообщил я Старику.

Он вежливо улыбнулся, как будто это мало его касалось.

— Вы радовались тому, что дело наконец–то сдвинулось с мертвой точки, — пробормотал он.

Расправив лицо и улыбнувшись, я буркнул: «Может быть», ушел к себе в кабинет и позвонил Франклину Эллерту. Шепелявый адвокат сказал, что будет рад меня видеть, и я отправился к нему в контору.

— Итак, что нового вы мне можете сообщить? — с нетерпением спросил он, когда я уселся перед его столом.

— Кое–что. Человек по фамилии Барроуз тоже был в Ногалесе во время убийства Ньюхолла и тоже сразу после этого приехал в Сан–Франциско. Кери выследил здесь Барроуза. Вы читали о том, как по улице шел голый изрезанный человек?

— Да.

— Это был Барроуз. Затем в игру вступает новый человек — парикмахер Арли. Он следил за Кери. Вчера ночью на пустынной дороге южнее города Арли стрелял в Кери. Кери убил его.

Глаза старого адвоката выкатились еще на один сантиметр.

— На какой дороге? — задыхаясь спросил он.

— Вам точно назвать место?

— Да!

Я подтянул к себе его телефон, позвонил в агентство, попросил прочесть отчет Дика и назвал адвокату место.

Это произвело на него впечатление. Он вскочил с кресла. Морщины на его лице блестели от пота.

— Мисс Ньюхолл там одна! Это мешто меньше чем в километре от ее дома!

Я нахмурился и постучал полушариями друг об дружку, но ни к какому выводу не пришел.

— А если я пошлю человека присмотреть за ней? — предложил я.

— Великолепно! — Его встревоженное лицо разгладилось, так что на нем осталось не больше пятидесяти или шестидесяти морщин;

— Ей хочетша побыть там одной пошле смерти отца, наедине шо швоим горем. Вы пошлете надежного человека?

— По сравнению с ним Гибралтарская скала — осиновый листок на ветру. Дайте мне для него рекомендательную записку. Его зовут Эндрю Макэлрой.

Пока адвокат писал записку, я снова позвонил в агентство и попросил телефонистку разыскать Энди и сказать ему, что он мне нужен. Перед тем, как вернуться в агентство, я пообедал. Энди уже ждал меня на месте.

Энди Макэлрой был человек–валун, не очень высокий, но почти квадратный и крепкий — как в смысле физическом, так и в смысле лба. Угрюмый суровый мужчина с воображением арифмометра. Я даже не уверен, что он умел читать. Но я был уверен, что, если Энди прикажут что–то сделать, он сделает это, и ничего другого. Другого он придумать не сможет.

Я дал ему записку адвоката для мисс Ньюхолл, сказал, куда ехать и что делать, и с этой минуты о мисс Ньюхолл мог уже не заботиться.

Трижды в конце дня я получал донесения от Дика Фоули и Мики Линехана. Том–Том Кери ничего выдающегося не предпринимал, хотя купил в спортивном магазине на Маркет–стрит две коробки патронов 11,17 миллиметров.

В вечерних газетах появились фотографии Большой Флоры Брейс и Анжелы Грейс Кардиган с заметками об их побеге. Факты в них выглядели неправдоподобно, как всегда выглядят в газетных заметках. На другой странице сообщалось, что в глухом месте, на дороге найден убитый парикмахер. Прострелены голова и грудь — в общей сложности четыре пули. По мнению окружных властей, он погиб, сопротивляясь грабителям, но бандиты бежали, ничего не взяв.

В пять часов в дверь заглянул Томми Хаул.

— К вам опять этот Кери.

— Давай его сюда, — сказал я веснушчатому парню. Смуглый человек вошел не торопясь, сказал: «Привет», сел и свернул коричневую самокрутку.

— У вас на вечер особенных дел нет? — спросил он, закурив.

— Таких, чтобы не отложить их ради чего–то лучшего, нет. Гостей собираете?

— Угу. Надумал. Только не гостей, а в гости к Папе–до–полу. Поедете со мной?

Настал мой черед сказать:

— Угу.

— Я подберу вас в одиннадцать — на углу Ван–Несс и Гири, — с растяжкой сказал он. — Только компания будет тесная: вы и я… и он.

— Нет, с нами должен быть еще один. Я его приведу.

— Мне это не нравится. — Том–Том Кери медленно покачал головой и благодушно нахмурился, не вынимая изо рта самокрутку. — Вас, сыщиков, получается больше. Должно быть один на один.

— Нас не получится больше, — объяснил я. — Этот фрукт, которого я беру, — ни на моей стороне, ни на вашей. И вам не повредит, если будете присматривать за ним так же внимательно, как я, — постарайтесь, если можно, чтобы он не оказался ни у вас, ни у меня за спиной.

— Тогда на кой вы его тащите?

— Колесики в колесиках, как сказано в Писании. — Я улыбнулся.

Смуглый человек опять нахмурился, уже не так дружелюбно.

— Сто шесть тысяч долларов награды — я ни с кем делиться не намерен.

— Справедливо, — согласился я. — Кого я приведу, требовать долю не будет.

— Поверю вам на слово. — Он встал. — Так мы должны приглядывать за этим малым, да?

— Если хотим, чтоб все прошло благополучно.

— Положим, он станет мешать нам, валять дурака. Мы его можем делать или только скажем: «Бяка! Бяка!»?

— Ему тоже придется рисковать.

— Годится. — Его жесткое лицо опять стало добродушным, когда он повернулся к двери. — В одиннадцать на углу Ван–Несс и Гири.

Я вошел в комнату оперативников, где, развалясь в кресле, Джек Конихан читал журнал.

— Надеюсь, вы придумали мне какое–нибудь дело, — приветствовал он меня. — У меня пролежни от этого кресла.

— Терпение, сынок, терпение — вот чему надо научиться, если хочешь стать сыщиком. Мне, например, когда я был парнишкой твоих лет и только поступил в агентство, мне повезло…

— Ой, не надо опять, — взмолился он. Но тут же его молодое миловидное лицо стало серьезным. — Не понимаю, почему вы держите меня на насесте. Кроме вас, я единственный, кто хорошенько разглядел Нэнси Риган. Казалось бы, вы меня должны послать на розыски.

— То же самоё я сказал Старику, — сочувственно ответил я. — Но он боится тобой рисковать. Он говорит, что за все пятьдесят лет слежки он никогда не видел такого красивого агента, вдобавок модника, светского мотылька и наследника миллионов. Он считает, что мы должны беречь тебя как рекламный образчик и не подвергать…

— Идите к черту! — Джек покраснел.

— Но я убедил его, и на сегодня он разрешил вынуть тебя из ваты, — продолжал я. — Поэтому встречай меня на углу Ван–Несс и Гири без чего–нибудь одиннадцать.

— Дело? — Он весь был нетерпение.

— Может быть.

— Что будем делать?

— Захвати свою хлопушку. — В голову мне пришла мысль, я ее выразил вслух. — И пожалуй, нарядись как следует — вечерний костюм.

— Смокинг?

— Нет, торжественнее — все, кроме цилиндра. Теперь о твоем поведении: ты не агент. Я не вполне себе представляю, кто ты, но это не имеет значения. С нами будет Том–Том Кери. Веди себя так, как будто ты не мой друг и не его — как будто нам обоим не доверяешь. Мы с тобой будем осторожничать. Если что–тоспросит, а ты не знаешь ответа, прячься за враждебностью. Но на Кери чересчур не наваливайся. Понял?

— Кажется… да. — Он говорил медленно, наморщив лоб. — Я должен вести себя так, как будто еду с вами по одному делу, но в остальном мы не друзья. Так?

— Точно. Держи ухо востро. Ты всю дорогу будешь плавать в нитроглицерине.

— Что затевается? Будьте человеком, намекните хотя бы.

Я ухмыльнулся ему снизу. Он был гораздо выше меня.

— Мог бы, — признался я, — но боюсь, что это тебя отпугнет. Так что лучше я ничего не скажу. Радуйся жизни, пока можешь. Пообедай как следует. Многие приговоренные, кажется, любят плотно позавтракать яичницей с ветчиной перед тем, как их поведут к веревке. На обед тебе, наверное, этого не захочется, но…

Без пяти одиннадцать Том–Том Кери подъехал в большой открытой машине к углу, где мы с Джеком ждали его в тумане, облегавшем нас, как влажная шуба.

— Залезайте, — велел он, когда мы подошли к мостовой.

Я открыл переднюю дверь и знаком пригласил Джека. Он начал свой маленький спектакль: ответив мне холодным взглядом, открыл заднюю дверь.

— Я сяду сзади, — сказал он без обиняков.

— Здоровая мысль. — И я уселся рядом с ним.

Кери обернулся на сиденье, и они с Джеком долго глядели друг на друга. Я ничего не сказал, не познакомил их. Закончив разглядывать парня, смуглый человек перевел взгляд с его воротничка и галстука — фрак был виден из–под пальто — на меня, ухмыльнулся и протянул:

— Ваш друг в ресторане подает?

Я рассмеялся, потому что негодование, от которого потемнело лицо Джека и даже открылся рот, было натуральным, а не наигранным. Я толкнул его ногой. Он закрыл рот, ничего не сказал, посмотрел на Тома–Тома Кери и на меня, словно мы были представителями какого–то низшего вида животных.

Я улыбнулся Кери и спросил:

— Мы ждем, когда нам подадут бензин?

Он сказал, что нет, перестал разглядывать Джека и тронулся с места. Мы проехали через парк, по бульвару. Машины — и встречные, и шедшие впереди — возникали из ночного тумана и снова растворялись. Наконец город остался позади, туман рассеялся, и дорогу залил лунный свет. Я не оглядывался назад, но знал, что где–то там едет Дик Фоули с Мики Линеханом.

Том–Том Кери свернул с бульвара на дорогу, ровную и хорошую, но малоезжую.

— Не здесь ли где–то убили вчера ночью человека? — спросил я.

Кери кивнул, не повернув головы, а когда мы проехали еще с полкилометра, сказал:

— Вот здесь.

Теперь мы ехали чуть медленнее, и Кери выключил фары. По дороге, наполовину серебряной от луны, наполовину серой от тени, километра полтора машина едва ползла. Мы остановились под высокими кустами, затенявшими часть дороги.

— Все на берег, кому сходить, — сказал Том–Том Кери и вылез из машины. Мы с Джеком последовали за ним. Кери снял пальто и кинул на сиденье,

— Дом за поворотом, в стороне от дороги, — сказал он нам. — Луна, черт бы ее взял! Я рассчитывал на туман.

Я ничего не ответил. Джек тоже. Лицо у парня было бледное и взволнованное.

— Пойдем напрямик, — сказал Кери и направился через дорогу к высокой проволочной изгороди.

Он перелез через изгородь первым, потом Джек, потом… меня остановил звук чего–то двигавшегося по дороге нам навстречу. Двоим за забором я дал знак затихнуть, а сам укрылся под кустом. Приближавшиеся шаги были легкие, быстрые, женские.

В лунном свете перед нами появилась девушка. Девушка лет двадцати с небольшим, ни высокая, ни маленькая, ни худая, ни пухлая. В короткой юбке, в свитере, с непокрытой головой. На ее белом лице, в торопливых движениях был ужас — но и кое–что, кроме него: там было больше красоты, чем привык видеть немолодой сыщик.

Когда она заметила в тени очертания автомобиля, она резко остановилась и охнула, едва сдержав крик. Я вышел вперед и сказал:

— Здравствуйте, Нэнси Риган.

На этот раз она не сдержала крика. А потом, если лунный свет не обманывал мои глаза, она меня узнала, и ужас стал уходить с ее лица. Она протянула ко мне обе руки, и в этом жесте было облегчение.

— Ну? — Медвежье рычание исходило от человека–валуна, возникшего из темноты у нее за спиной. — В чем дело?

— Здравствуй, Энди, — сказал я валуну.

— Здрасьте, — эхом откликнулся Макэлрой и застыл.

Энди всегда делал то, что ему велели делать. Ему велели охранять мисс Ньюхолл. Я посмотрел на девушку, потом снова на него.

— Это — мисс Ньюхолл? — спросил я.

— Она, — проурчал он. — Я приехал, как вы велели, а она говорит, что я ей не нужен — не пустила меня в дом. Но о том, чтобы возвращаться, вы не говорили. Я расположился во дворе, болтался тут, поглядывал, что и как. Потом увидел, что она вылезла через окно и пошел следом — вы же велели за ней присматривать.

Том–Том Кери и Джек Конихан вернулись на дорогу, подошли к нам. У смуглого человека в руке был автоматический пистолет. Глаза девушки были прикованы к моим. На остальных она не обращала внимания.

— Что происходит? — спросил я ее.

— Не знаю, — пролепетала она, стоя ко мне вплотную и держась обеими руками за мою руку, — Да, я Анна Ньюхолл. Не знаю. Я думала, это просто забава. А когда поняла, что нет, уже не могла от них избавиться.

Том–Том Кери буркнул и нетерпеливо завозился. Джек Конихан пристально смотрел в сторону дороги. Энди Макэлрой стоял равнодушно, дожидаясь, что ему прикажут делать дальше. Девушка ни разу не перевела взгляда с меня на кого–нибудь из них.

— Как вы с ними связались? — спросил я. — Быстро говорите.

Я велел девушке говорить быстро. И она говорила.

Двадцать минут она стояла передо мной и сыпала словами, останавливаясь только тогда, когда я ее перебивал, чтобы вернуть рассказ в нужное русло. Он был путаный, местами почти нечленораздельный, не всегда правдоподобный, но на протяжении всей ее речи меня не оставляло чувство, что она пытается сказать правду — почти везде.

И ни на секунду она не сводила с меня глаз. Будто боялась посмотреть куда–нибудь еще.

Два месяца назад поздно ночью эта дочка миллионера в компании еще трех молодых людей возвращалась домой после какого–то светского развлечения на побережье. Кто–то предложил остановиться в придорожном ресторанчике, где обычно собиралась опасная публика. Опасность, конечно, и привлекла их — для них она была более или менее в новинку. Той ночью они насладились ею сполна: не просидев и десяти минут в притоне и не успев даже ничего понять, они были втянуты в драку.

Кавалер осрамился перед девушкой, показав себя не в меру трусливым. Он позволил Рыжему О'Лири уложить себя на колено и отшлепать и ничего после этого не сделал. Другой молодой человек вел себя не намного храбрее. Девушка, уязвленная их малодушием, подошла к рыжему великану, который разгромил ее кавалеров, и сказала ему во всеуслышание: «Не будете ли так добры подвезти меня домой?»

О'Лири с радостью согласился. Она рассталась с ним за квартал или два от своего городского дома. Сказала ему, что ее зовут Нэнси Риган. Возможно, он не совсем ей поверил, но никаких вопросов никогда ей не задавал, о делах ее разузнать не пытался. Несмотря на разницу в общественном положении, у них завязалась настоящая дружба. Он был бесподобный хулиган и поэтому представлялся ей фигурой романтической. Он влюбился в девушку, знал, что ему до нее — как до луны, и она легко справлялась с ним, покуда речь шла об их отношениях.

Они часто встречались. Он водил ее по всем притонам в районе залива, знакомил с медвежатниками, бандитами, аферистами, рассказывал немыслимые истории из преступной жизни. Она знала, что он вор, знала, что он участвовал в ограблении национального банка и «Золотых ворот». Но все это представлялось ей каким–то театром. Не тем, чем было на самом деле.

Глаза у нее открылись в тот вечер, когда у Лароя на Рыжего напали налетчики: она поняла, что Рыжий помог Пападопулосу и остальным обмануть сообщников. Но — поздно, выпутаться она не могла. Когда я продырявил ее кавалера, она вместе с ним угодила в берлогу Пападопулоса. Там она увидела, что собой представляют эти романтические разбойники, с кем она связалась.

К тому времени, когда Пападопулос улизнул вместе с ней, она уже вполне проснулась, прозрела, закрыла этот опасный романчик с уголовным миром. Так она думала. Она в самом деле думала, что Пападопулос — запуганный старичок, раб Флоры, безобидный старый недотепа, и чуть ли не одной ногой в могиле, и никакого зла от него быть не может. Он скулил и был насмерть испуган. Он умолял девушку не покидать его в беде, со слезами на морщинистых щеках просил спрятать его от Флоры. Она увезла его в свой загородный дом и позволила возиться в саду, вдали от любопытных глаз. Она и не подозревала, что он с самого начала знал, кто она такая, и навел ее на мысль об этом убежище.

Она продолжала верить в его невиновность даже тогда, когда в газетах написали, что это он был командиром армии налетчиков, когда за его поимку назначили вознаграждение в 106 тысяч долларов. Он ее убедил, что Флора и Рыжий просто все свалили на него, чтобы отделаться более легким приговором. Напуганный суетливый старичок — как ему не поверить?

Потом ее отец погиб в Мексике, горе заставило ее забыть почти обо всем остальном — до нынешнего дня, когда в доме появилась Большая Флора с какой–то девушкой, по всей видимости Анжелой Грейс Кардиган. Флору она боялась смертельно еще в их первую встречу. Теперь испугалась еще больше. Вскоре она поняла, что Пападопулос не раб Флоры, а хозяин. Она увидела старого коршуна в натуральном обличии. Но на этом ее прозрение не закончилось.

Анжела Грейс неожиданно попыталась убить Пападопулоса. Флора ее одолела. Озлобленная Грейс сказала им, что она подруга Пэдди. А потом крикнула Анне Ньюхолл: «А ты, дура чертова, не знаешь, что они убили твоего отца? Не знаешь?..»

Большая Флора схватила Анжелу за горло и не дала договорить. Она связала Анжелу и повернулась к Анне.

— Ты влипла, — грубо сказала она. — Ты увязла по уши. От нас тебе хода нет — только знаешь куда. Вот такие дела, моя милая. Если нас со стариком возьмут, обоим петля. И ты покачаешься вместе с нами. Я уж постараюсь. Делай что тебе велят, и мы вылезем. Начнешь дурака валять — я с тебя шкуру спущу.

После этого девушка мало что запомнила. У нее сохранилось смутное воспоминание о том, как она подошла к двери и сказала Энди, что не нуждается в его услугах. Сделала она это механически, даже без понуканий большой блондинки, стоявшей у нее за спиной. Позже, все в том же страшном помрачении, она вылезла в окно своей спальни, спустилась по увитой виноградом стене террасы и побежала прочь от дома, по дороге, неизвестно куда, лишь бы скрыться.

Вот что я узнал от девушки. Она не все это рассказала. Словами она рассказала только часть. Я дорисовал недостающее, сопоставив ее слова, ее интонации, выражение лица с тем, что я уже сам знал и о чем мог догадаться.

И ни разу на протяжении всего разговора ее глаза не оторвались от моих. Она ни разу не показала, что замечает присутствие других людей, стоящих тут жена дороге. Она смотрела мне в лицо с отчаянным упорством, словно боялась не смотреть, и руки ее цеплялись за мои так, как будто она думала, что провалится сквозь землю, если отпустит.

— Что с вашими слугами? — спросил я.

— Их здесь больше нет.

— Пападопулос уговорил отделаться от них?

— Да… несколько дней назад.

— Значит, кроме Пападопулоса, Флоры и Анжелы Грейс, никого в доме нет?

— Да.

— Они знают, что вы сбежали?

— Не знаю. Вряд ли. Я довольно долго сидела у себя в комнате. По–моему, они решили, что теперь я буду послушной и сама ничего не осмелюсь сделать.

Меня раздражало, что я гляжу в глаза девушки так же неотрывно, как она на меня, а когда пытаюсь отвести взгляд, мне это дается с трудом. Я оторвал от нее взгляд, отнял у нее свои руки.

— Остальное можете рассказать мне позже, — проворчал я и отвернулся, чтобы дать указание Энди Макэлрою. — Оставайся здесь с мисс Ньюхолл, пока мы не вернемся из дома. Устраивайтесь в машине поудобнее.

Девушка взяла меня за локоть.

— А меня?.. Вы меня?..

— Мы сдадим вас в полицию, да, — пообещал я.

— Нет! Нет!

— Не будьте ребенком, я вас умоляю. Вы не можете разгуливать с шайкой головорезов, впутываться в разные преступления, а потом, когда споткнулись, сказать: «Извините, пожалуйста» — и идти на все четыре стороны. Расскажете всю историю в суде, включая то, что мне не рассказали, — возможно, вас отпустят. Но убей меня Бог, если я знаю, как вам избежать ареста. Пошли, — сказал я Джеку и Тому–Тому Кери. — Надо шевелиться, если хотим застать людей дома.

Подойдя к изгороди, я оглянулся и увидел, что Энди посадил девушку в машину и сам влезает за ней.

— Минутку, — сказал я Джеку и Кери, которые уже двинулись через поле к дому.

— Придумал, как еще убить время, — проворчал смуглый человек.

Я опять пересек дорогу, подошел к машине, тихо и быстро заговорил с Энди:

— Где–то поблизости должны болтаться Дик Фоули и Мики Линехан. Как только мы скроемся, отыщи их. Передай мисс Ньюхолл Дику. Скажи, чтобы взял ее с собой и дул отсюда к телефону — пусть поднимет шерифа. Скажи Дику, чтобы сдал девушку шерифу, а тот держал ее до приезда сан–францисской полиции. Скажи ему, чтобы больше никому девушку не отдавал — даже мне. Понял?

— Понял.

— Хорошо. Когда объяснишь ему это и сдашь девушку, бери Мики Линехана и как можно скорее к дому Ньюхолла. Думаю, нам понадобятся все, кого можем собрать, — и понадобятся немедленно.

— Понял тебя, — сказал Энди.

— Что вы там затеяли? — подозрительно спросил Том–Том Кери, когда я подошел к нему и Джеку.

— Сыщицкие дела.

— Надо было мне одному сюда приехать и провернуть дело без помощников, — заворчал он. — С тех пор как мы отправились, вы только время теряете и больше ни черта.

— Сейчас не я его теряю.

Он фыркнул и пошел по полю дальше, а мы с Джеком за ним. На краю поля нам пришлось перелезть через еще одну проволочную изгородь. Потом мы одолели небольшой лесистый бугор, и перед нами возник дом Ньюхолла — большой белый дом, поблескивавший под луной, желтыми прямоугольниками завешанных окон, где горел свет. Освещенные комнаты были на первом этаже. На верхнем свет не горел. Кругом было тихо.

— Черт бы взял эту луну! — повторил Том–Том Кери и вынул из кармана еще один автоматический пистолет, так что теперь их оказалось два: один в правой руке, другой — в левой.

Джек стал вытаскивать свой, поглядел на меня, увидел, что я не вынимаю, и опустил обратно в карман.

Лицо Тома–Тома Кери стало темной каменной маской — глаза–щели, рот–щель, — угрюмая маска охотника за людьми, убийцы. Он дышал тихо, его широкая грудь вздымалась едва–едва. Рядом с ним Джек Конихан казался взволнованным школьником. Лицо у него было меловое, глаза расширились до неузнаваемости, и дышал он как автомобильный насос. Но улыбка на лице Джека, при всей ее нервности, была натуральной.

— Мы подберемся к дому с этой стороны, — шепнул я. — Потом один заходит сзади, другой — спереди, а третий ждет и смотрит, где он понадобится больше. Так?

— Так, — согласился смуглый человек.

— Постойте! — встрепенулся Джек. — Девушка спустилась по винограду из верхнего окна. А что если я поднимусь таким же манером? Я легче вас обоих. Если ее не хватились, окно еще открыто. Дайте мне десять минут, я отыщу окно, взберусь туда и займу позицию. Когда вы нападете, я буду у них в тылу. Ну как? — Он ждал аплодисментов.

— А если тебя схватят, как только ты взберешься? — возразил я.

— Ну схватят. Я подниму такой шум, что вы услышите. Пока со мной возятся, вы — карьером в атаку. Ничем не хуже.

— На кой пес? — рявкнул Том–Том Кери. — Какая выгода? Лучше, как сперва условились. Один к парадной двери, другой — к черной, вышибаем, и пиф–паф.

— Если его план удастся, это лучше, — высказался я. — Хочешь в пекло, Джек, — я тебе не мешаю. Хочешь показать свое геройство — буду только рад.

— Нет! — прорычал смуглый человек. — Так не пойдет!

— Пойдет, — возразил я ему. — Попробуем. Джек, рассчитывай на двадцать минут. Лишнего времени все равно не останется.

Джек посмотрел на свои часы, я на свои, и он повернул к дому.

Том–Том Кери, мрачно нахмурясь, загородил ему дорогу. Я выругался и встал между парнем и смуглым человеком. Джек прошел у меня за спиной и заторопился прочь, через слишком светлую лужайку, отделявшую нас от дома. — Меньше пены, — посоветовал я Кери. — В нашей игре много подробностей, о которых вы не знаете.

— Чересчур много, — проворчал он, но Джека задерживать не стал.

С нашей стороны на втором этаже открытого окна не было. Джек обогнул дом и скрылся из виду.

За спиной у нас послышался шорох. Мы с Кери обернулись одновременно. Пистолеты его поднялись. Я протянул руку и отжал их вниз.

— Только без родимчиков, — предупредил я. — Это еще одна подробность, про которую вы не знаете. Шорох прекратился.

— Можно, — тихо сказал я в ту сторону.

Из–под деревьев вышли Мики Линехан и Энди Макэлрой.

Том–Том Кери придвинул лицо так близко к моему, что оцарапал бы меня, если бы забыл сегодня побриться.

— Облапошить меня хотел?..

— Спокойно! Спокойно! В ваши–то годы! — с укоризной сказал я. — Ребятам не нужна премия.

— Нечего тут вашей кодле делать, — проворчал он. — Нам…

— Нам понадобятся все люди, какие есть под рукой, — перебил я, взглянув на свои часы. Я сказал обоим агентам: — Сейчас идем к дому. Вчетвером мы справимся. Приметы Пападопулоса, Большой Флоры и Анжелы Грейс вы знаете. Они в доме. И не зевайте там: Флора и Пападопулос — это динамит. Джек Конихан сейчас пробует забраться в дом. Вы двое держите черный ход. Кери и я пойдем с парадного. Игру начинаем мы. Вы следите, чтобы никто не ускользнул. Шагом марш!

Мы со смуглым человеком направились к веранде — широкой веранде, увитой с одного бока виноградом, на который падал изнутри через высокие, от полу, окна с занавесями желтый свет.

Едва мы сделали первые шаги по веранде, как одно из этих высоких окон шевельнулось — раскрылось.

Первое, что я увидел, — спина Джека Конихана.

Он открывал створку ногой и рукой, не поворачивая головы. За ним — лицом к нему, в другом конце ярко освещенной комнаты — стояли мужчина и женщина. Мужчина — старый, маленький, тощий, морщинистый, испуганно–жалкий Пападопулос. Я увидел, что он сбрил свои лохматые седые усы. Женщина была высокая, могучая, розовокожая, желтоволосая сорокалетняя великанша с ясными серыми глубоко посаженными глазами и красивым свирепым лицом — Большая Флора Брейс. Они стояли очень тихо, бок о бок, глядя в дуло пистолета, который был в руке у Джека Конихана.

Пока я стоял перед окном, наблюдая эту сцену, Том–Том Кери, подняв оба пистолета, шагнул мимо меня в высокое окно и встал рядом с парнем. Я не вошел за ним в комнату.

Взгляд испуганных карих глаз Пападопулоса перескочил на лицо смуглого человека. Серые глаза Флоры повернулись туда же неторопливо, а потом посмотрели мимо него на меня.

— Всем стоять! — приказал я и отошел от окна, на ту сторону веранды, где виноград рос реже.

Просунув голову сквозь виноград, так что лицо мое осветила луна, я посмотрел вдоль боковой стены дома. Тень в тени гаража могла быть человеком. Я вытянул руку в лунном свете и поманил. Тень приблизилась — Мики Линехан. Энди Макэлрой высунул голову из–за заднего угла. Я снова поманил, и он подошел вслед за Мики.

Я вернулся к открытому окну.

Пападопулос и Флора — заяц и львица — стояли, глядя на пистолеты Джека и Кери. Когда я появился, они снова посмотрели на меня, и полные губы женщины изогнулись в улыбке.

Мики и Энди подошли и встали рядом со мной. Улыбка женщины угрюмо потухла.

— Кери, — сказал я, — вы с Джеком стойте на месте. Мики, Энди, идите в комнату и примите Господни дары.

Когда оба агента вошли в окно, сцена оживилась.

Пападопулос закричал.

Большая Флора бросилась на него, толкнула его к черному входу.

— Беги! Беги! — крикнула она.

Спотыкаясь, он кинулся в дальний конец комнаты.

У Флоры в руках вдруг возникли два пистолета. Ее большое тело, казалось, заполняет комнату, словно одним только усилием воли она сделалась выше, шире. Она бросилась вперед, прямо на пистолеты Джека и Кери, заслонив от их пуль черный ход и убегавшего старика.

Сбоку мелькнуло неясное пятно — Энди Макэлрой сорвался с места.

Я схватил руку Джека, державшую пистолет.

— Не стреляй, — прошептал я ему на ухо. Пистолеты Флоры грохнули одновременно. Но она падала. Энди врезался в нее. Кинулся ей в ноги, как будто ей под ноги вкатили валун.

Когда Флора упала, Том–Том Кери перестал ждать. Его первая пуля прошла так близко к ней, что срезала ее кудрявые желтые волосы. Но прошла мимо: настигла Пападопулоса, как раз когда он выходил в дверь.

Пуля попала ему в поясницу — размазала его по полу. Кери выстрелил еще раз… еще… еще — в лежащее тело.

— Напрасный труд, — проворчал я. — Мертвее он не станет.

Он усмехнулся и опустил пистолеты.

— Четыре за сто шесть. — Всей его угрюмости, плохого настроения как не бывало. — За каждую пулю я выручил по двадцать шесть тысяч пятьсот долларов.

Энди и Мики уже скрутили Флору и тащили по полу. Я перевел взгляд с них на смуглого человека и тихо сказал:

— Это еще не все.

— Не все? — Он как будто удивился. — А что еще?

— Не зевайте и слушайте, что вам будет подсказывать совесть, — ответил я и повернулся к молодому Конихану: — Пойдем, Джек.

Я вышел через окно на веранду и прислонился там к перилам. Джек вышел следом и остановился передо мной, все еще с пистолетом в руке: лицо у него было усталое и бледное от нервного напряжения. Глядя мимо него, я мог наблюдать за тем, что происходит в комнате, флора сидела между Энди и Мики на диване. Кери стоял сбоку, с любопытством посматривая на нас с Джеком. Мы стояли в полосе света, падающего через раскрытое окно. Мы видели комнату — вернее, я, потому что Джек стоял к ней спиной, — из комнаты видели нас, но разговор слышать не могли, если только мы нарочно не заговорим громко. Все было так, как я задумал. — А теперь рассказывай, — велел я Джеку.

— Ну, я нашел открытое окно, — начал он.

— Эту часть я знаю, — перебил я. — Ты влез и сказал своим друзьям — Пападопулосу и Флоре, — что девушка сбежала и что идем мы с Кери. Ты посоветовал им сделать вид, будто ты захватил их в одиночку. Так вы заманите нас с Кери внутрь. Ты, как бы свой, — у нас в тылу, и втроем вы нас обоих захватите легко. После этого ты выйдешь на дорогу и скажешь Энди, что я зову его с девушкой. План был хороший — только ты не знал, что я не позволю тебе зайти ко мне за спину. Но я не об этом спрашиваю. Я спрашиваю, почему ты нас продал и что, по–твоему, теперь с тобой будет?

— Вы с ума сошли? — На его молодом лице была растерянность, в молодых глазах — ужас. — Или это какой–то?..

— Конечно, с ума сошел, — признался я. — Иначе бы разве позволил тебе заманить себя в западню в Сосалито? Но не настолько сошел с ума, чтобы и задним числом в этом не разобраться. И не заметить, что Анна Ньюхолл боится посмотреть на тебя. Не настолько сошел с ума, чтобы поверить, будто ты один захватил Пападопулоса и Флору против их желания. Я сошел с ума, но не окончательно.

Джек рассмеялся — беззаботным молодым смехом, только чересчур пронзительно. Глаза его не смеялись вместе с губами и голосом. Пока он смеялся, глаза переходили с меня на пистолет в его руке и обратно на меня.

— Говори, Джек, — хрипло попросил я, положив руку ему на плечо. — Скажи, ради Бога, зачем ты так поступил?

Парень закрыл глаза, сглотнул и вздернул плечи. Когда его глаза открылись, они блестели, и во взгляде была твердость и бесшабашное веселье.

— Самое плохое в этом, — сказал он грубо, убрав плечо из–под моей руки, — что я оказался неважным вором, верно? Мне не удалось вас обвести.

Я ничего не ответил.

— Пожалуй, вы заслужили право выслушать мой рассказ, — продолжал он после короткой заминки. Говорил он с нарочитой монотонностью, словно избегая всякой интонации и нажима, которые могли бы выдать его чувства. Он был молод, не научился еще говорить естественно. — Я встретился с Анной Ньюхолл три недели назад, у себя дома. Когда–то она училась с моими сестрами в одной школе, но в ту пору мы знакомы не были. А тут, конечно, сразу узнали друг друга: я знал, что она — Нэнси Риган, она знала, что я агент из «Континентала».

Мы ушли вдвоем и все обсудили. Потом она отвела меня к Пападопулосу. Мне понравился старикан, и я ему понравился. Он объяснил мне, как мы сможем раздобыть неслыханное богатство. Вот вам и все. Перспектива такого богатства заставила меня забыть о совести. О Кери я сказал ему, как только узнал от вас, а вас, вы совершенно правы, заманил в западню. Он решил, что будет лучше, если вы перестанете докучать нам до того, как обнаружите связь между Ньюхоллом и Пападопулосом.

После этой неудачи он хотел, чтобы я попробовал еще раз, но я решил, что с меня провалов хватит. Нет ничего глупее, чем неудачное покушение. Анна Ньюхолл не виновата ни в чем, кроме безрассудства. По–моему, она даже не подозревает о моем участии в грязных делишках — за исключением того, что я не пожелал способствовать их аресту. Вот, дорогой мой Шерлок, и вся почти исповедь.

Я слушал рассказ парня, всем своим видом стараясь выражать сочувственное внимание. Теперь я нахмурился и заговорил с укоризной, но все еще дружелюбно:

— Кончай дурака валять! Купился ты вовсе не на деньги, которые посулил Пападопулос. Ты встретился с девушкой, и у тебя не хватило характера сдать ее полиции. Но ты даже себе в этом не признался — из–за тщеславия, из–за гордости, ведь тебе хотелось считать себя крутым парнем. Таким, которого ничем не прошибешь. И Пападопулос раскусил тебя в два счета. Он назначил тебя на роль, которую ты хотел играть перед собой, — бандита–джентльмена, стратега, учтивого, отчаянного, злодея и всякую такую романтическую ерунду. Вот на что ты пошел, сынок. Ты не только спасал ее от каталажки, ты пошел гораздо дальше — и все для того лишь, чтобы показать свету, а главное себе самому, что действуешь так не из сентиментальности, а из дерзкого своеволия. И вот к чему ты пришел. Погляди на себя.

Не знаю, каким он себя увидел — таким же, как я его, или по–другому, — но лицо его медленно покраснело, и он не желал смотреть мне в глаза. Он глядел мимо меня вдаль, на дорогу.

Я смотрел в освещенную комнату у него за спиной. Том–Том Кери перешел на середину и стоял, наблюдая за нами. Я дернул углом рта — предупредил его.

— Ну хорошо, — снова начал Джек, но не знал, что сказать дальше. Он шаркал ногами и не смотрел мне в лицо.

Я выпрямился и отбросил все свое притворное сочувствие.

— Отдай мне пистолет, ты, шкура! — рявкнул я ему.

Он отпрянул, словно его ударили. Лицо его исказилось от бешенства. Он поднял пистолет — направил мне в грудь.

Том–Том Кери увидел, что пистолет поднялся. Смуглый человек выстрелил дважды. Джек Конихан свалился мертвым к моим ногам.

Мики Линехан выстрелил один раз. Кери упал на пол, из виска его полилась кровь.

Я перешагнул через тело Джека, вошел в комнату, опустился на колени возле смуглого человека. Он скорчился, хотел что–то сказать и не смог — умер. Я подождал, пока разгладится мое лицо, и только тогда поднялся.

Большая Флора вглядывалась в меня, прищурив серые глаза. Я встретил ее взгляд.

— Я еще не совсем понимаю, — медленно сказала она, — но если вы…

— Где Анжела Грейс? — перебил я.

— Привязана к кухонному столу, — сообщила она и продолжала размышлять вслух: — Вы устроили так, что…

— Ага, — кисло откликнулся я, — я Пападопулос номер Два.

Ее крупное тело вдруг задрожало. Красивое свирепое лицо потемнело от боли. Из глаз выкатились две слезинки.

Будь я проклят, если она не любила старого мерзавца!

В город я вернулся в девятом часу утра. Позавтракал, потом отправился в агентство и застал Старика за разбором утренней почты.

— Все кончено, — сказал я ему. — Пападопулос знал, что Нэнси Риган — наследница Тейлора Ньюхолла. Когда банковское дело провалилось и ему понадобилось убежище, он устроил так, что она спрятала его в загородном доме Ньюхолла. Держал он ее на двух крючках. Она жалела его как бестолкового и забитого старика, а кроме того, после налетов сама стала — пускай невольной — соучастницей.

Вскоре папа Ньюхолл отправился по делам в Мексику. Пападопулос сообразил, как можно заработать. Если Ньюхолла убьют, дочка получит миллионы, и старый вор знал, что сможет их отобрать. Он послал за границу Барроуза нанять мексиканских бандитов для убийства. Барроуз все сделал, но проболтался. Сказал своей дамочке в Ногалесе, что должен вернуться «во Фриско и получить со старого грека хорошие деньги», а потом приедет сюда и купит ей все на свете. Дамочка передала это Тому–Тому Кери. Кери смекнул, что к чему. И явился сюда за Барроузом. Утром он навестил Барроуза, чтобы выяснить, Пападопулос ли этот «старый грек» и где его найти; Анжела Грейс присутствовала при выяснении. Барроуз был под морфием и никаких резонов слушать не желал. Тогда смуглый человек стал урезонивать его ножом, но Барроуз так накачался наркотиком, что даже это не производило впечатления, и боль он почувствовал только тогда, когда смуглый человек уже сильно его обстругал. Анжелу Грейс эта картина привела в ужас. А когда прочла в вечерних газетах, какое изделие вышло из рук Кери, попыталась покончить с собой — больше не могла выносить видения, стоявшие у нее перед глазами.

Кери вытянул из Барроуза все, что он знал, но Барроуз не знал, где прячется Пападопулос. Пападопулос услышал о приезде Кери — как именно услышал, вам известно. Он послал Арли убить Кери. Кери легко уходил от парикмахера — покуда не заподозрил, что Пападопулос может прятаться в доме Ньюхолла. Он поехал туда, позволив парикмахеру сесть ему на хвост. Как только Арли понял, куда направляется Том–Том Кери, он решил помешать ему во что бы то ни стало и начал его нагонять. Кери только этого и ждал. Он застрелил Арли, вернулся в город и позвал меня с собой, чтобы поставить точку в этом деле.

Тем временем Анжела Грейс подружилась в камере с Большой Флорой. Она знала Флору, а Флора ее не знала. Пападопулос организовал Флоре побег. Двоим всегда легче бежать, чем одному. Флора взяла с собой Анжелу, привезла к Пападопулосу. Анжела бросилась на него, но Флора сбила ее с ног.

Флора, Анжела Грейс и Анна Ньюхолл, она же Нэнси Риган, в окружной тюрьме, — закончил я. — Пападопулос, Том–Том Кери и Джек Конихан убиты.

Я замолчал и раскурил сигарету — не торопясь, внимательно разглядывая и сигарету, и спичку по ходу дела. Старик взял со стола письмо, опустил не прочтя, взял другое.

— Они убить! во время задержания? — В его мягком голосе не слышалось ничего, кроме обычной беспредельной вежливости.

— Да. Кери убил Пападопулоса. Чуть позже он застрелил Джека. Мики, ничего не зная… видя только, что смуглый человек стреляет в Джека и в меня — мы стояли друг против друга и разговаривали, — выстрелил в Кери и убил его. — Слова скручивались у меня на языке, не желали складываться как положено. — Ни Мики, ни Энди не знают, что Джек… Никому, кроме вас и меня, не известно, в чем было… чем занимался Джек. Флоре Брейс и Анне Ньюхолл это известно, но, если мы скажем, что он все время действовал по приказу, опровергнуть нас никто не сможет.

Старик кивнул и улыбнулся улыбкой доброго дедушки, но в первый раз за много лет я его понял — понял, о чем он думает. Он думал, что если бы Джек вышел из этого дела живым, мы оказались бы перед паршивым выбором: отпустить его на все четыре стороны или испортить физиономию агентству, признав во всеуслышание, что один из наших агентов — уголовник.

Я бросил сигарету и встал. Старик тоже встал и протянул мне руку.

— Благодарю вас, — сказал он.

Я пожал ему руку, и я понял его, но исповедоваться мне было не в чем — даже молча.

— Так получилось, — медленно сказал я. — Я разыграл карты так, чтобы извлечь выгоду из обстоятельств… но так уж получилось.

Он кивнул с благосклонной улыбкой.

— Недельки две отдохну, — сказал я уже от двери. Я почувствовал усталость.

Эрл Стенли Гарднер Показания одноглазой свидетельницы

1

Ночное небо было затянуто тяжелыми, низко нависшими облаками. Мелкий холодный дождик смочил мостовые и тротуары, окружил сиянием уличные фонари. По мокрой мостовой с шипением проносились автомобили.

Большинство зданий по соседству с торговым центром были уже темными, и только ярко светились окна аптеки на углу. На той же стороне улицы, примерно в середине квартала, излучало гостеприимный свет ночное кафе. В кинотеатре напротив него уже погасили большую часть ламп в фойе. Второй фильм последнего сеанса подходил к концу. Минут пять спустя двери кинотеатра распахнутся, чтобы выпустить зрителей.

В ожидании этого продавец рецептурного отдела что–то записывал в книгу. За пока еще свободной стойкой бара усталая девушка перетирала стаканы, готовясь к новому наплыву посетителей. Через семь минут все стулья у стойки будут заняты, а за ними люди выстроятся еще в три ряда. Тогда помогать девушке придут продавец рецептурного отдела и кассирша.

Пока же здесь царило полное затишье, короткая передышка перед еще одним, последним потоком посетителей.

По Ванс–авеню торопливо шла женщина. Дойдя до бульвара Крамер, она остановилась, встревоженно оглянулась и свернула за угол. Свет в окне аптеки выхватил из темноты ее лицо с решительно сжатыми губами и испуганными глазами.

Она открыла дверь аптеки и вошла.

Углубившаяся в какой–то роман кассирша продолжала чтение. Девушка у автомата с содовой водой подняла вопросительный взгляд. Продавец рецептурного отдела отложил карандаш и привстал.

Однако посетительница сразу направилась к двум телефонным кабинам у дальней стены.

Позже, восстанавливая в памяти ее внешность, все свидетели сошлись на том, что это была женщина лет тридцати, с хорошей фигурой, которую не могло скрыть даже широкое темное пальто с меховым воротником. Кассирша заметила, что она держала в руках коричневую сумочку из крокодиловой кожи.

Они, может быть, запомнили бы больше, но в этот момент двери кинотеатра распахнулись и толпа зрителей повалила наружу, сразу заполнив весь тротуар.

Кассирша со вздохом захлопнула книгу. Продавец рецептурного отдела выставил на край прилавка рекламу поливитаминов и слегка пододвинул вперед коробку с бритвенными лезвиями. Девушка у содового автомата вытерла руки полотенцем и стала смешивать в миксере шоколад и солодовое молоко. Она знала, что через минуту–две кто–нибудь закажет этот напиток.

Женщина вошла в кабинку, открыла сумочку и достала кошелек для мелочи. Озабоченно нахмурившись, она порылась в кошельке, затем почти бегом кинулась к кассирше.

– У вас есть пятицентовики? Разменяйте мне. Только быстрее. Пожалуйста, побыстрее!

Уж теперь–то, когда женщина оказалась так близко, кассирша могла бы ее как следует рассмотреть, но именно в этот момент открылась дверь аптеки и ввалилась шумная бесцеремонная толпа студентов, которые, обмениваясь между собой громкими шутками, сразу начали требовать мороженое, банановый крем, сбитые сливки, шоколадный сироп и лущеные орешки.

Кассирша протянула женщине пять монет, затем, измерив взглядом толпу вновь прибывших, поспешила на помощь к девушке за прилавком. Минут десять касса может подождать.

Женщина скрылась в телефонной кабинке. С этого момента ее никто не видел, а верней, не замечал.

Она положила на полочку возле телефона клочок бумаги, потом поставила на бумагу столбик монет, взяла верхнюю, опустила в щель и набрала номер.

Рука, державшая трубку, чуть дрожала. Женщина все время всматривалась сквозь стекло в лица новых посетителей.

Она с нетерпением и тревогой прислушивалась к гудкам на том конце линии, потом трубку подняли, и приглушенный звуками танцевальной музыки слащавый голос произнес:

– Алло. Я слушаю.

– Пожалуйста… я очень вас прошу. Мне нужно поговорить с Перри Мейсоном, адвокатом. Попросите его к телефону… только быстрее.

– Перри Мейсон? Боюсь…

– Тогда попросите сюда Питера, метрдотеля. Мистер Мейсон сидит за столиком с молодой женщиной…

– Но Питер очень занят. Вам придется подождать. Если вы так спешите…

– Подойдите к Питеру. Попросите его показать вам мистера Мейсона. Потом скажите мистеру Мейсону, чтобы он подошел к телефону. Это очень важно. Пусть сразу же подойдет. Вы поняли?

– Ладно. Не вешайте трубку.

Прошло минуты две. Женщина нетерпеливо взглянула на свои часы, в оправе которых поблескивали бриллиантики, нахмурилась и сказала то ли в трубку, то ли просто так:

– Скорей, скорей! Ну, скорей же!

Казалось, прошла вечность, прежде чем раздался несколько раздраженный голос адвоката:

– Алло. Говорит Мейсон.

Женщина заговорила отрывисто и торопливо.

– Это очень важно, – сказала она. – Слушайте меня внимательно. Вы должны сразу же понять меня и сделать то, что я скажу. Больше я уже не смогу…

– Кто это говорит? – перебил адвокат.

– Я послала вам пакет, – сказала женщина. – Ради Бога, выслушайте меня. У вас есть карандаш?

– Да.

– Запишите, пожалуйста, имя и адрес.

– Но почему…

– Прошу вас, мистер Мейсон. Я все объясню вам. Каждая секунда дорога. Я прошу вас, умоляю, запишите имя и адрес!

– Говорите.

– Медфорд Д.Карлин, шестьдесят девять двадцать, Западная Лорендо–стрит. Записали?

– Подождите, – сказал Мейсон. – Карлин, К–а–р–л–и–н? Так?

– Да. Инициалы – М.Д. Его адрес – шестьдесят девять двадцать, Западная Лорендо–стрит.

– Есть. Записал.

– Деньги вы уже получили?

– Какие деньги?

– О, мистер Мейсон, неужели вы не получили их? Тот пакет… я о нем говорила… Как же так? Его не принесли?..

Ее голос осекся.

– Не будете ли вы столь любезны, – с раздражением сказал Мейсон, назвать мне свое имя и прямо объяснить суть дела? Что за пакет и деньги, и кто вы, наконец, такая?

– Я не могу назвать вам свое имя. Да оно вам и ни к чему. В конверте были деньги, пятьсот семьдесят долларов… Мистер Мейсон, я умоляю вас, повидайтесь с мистером Карлином, покажите ему вырезку, которая лежит в том пакете с деньгами, и…

– Но я уже сказал вам, что не получал пакета.

– Вы его получите. Его принесут. Скажите мистеру Карлину, что ему придется искать другого компаньона. Мистер Мейсон, я не могу вам передать, как все это важно. Это вопрос жизни и смерти. Не теряйте ни минуты… О–о!..

Ее голос замер, темные глаза, настороженно следившие за входной дверью аптеки, с ужасом глядели на высокого мужчину лет тридцати с небольшим.

Крупными легкими шагами человека, всегда отличавшегося великолепным здоровьем, он вошел в аптеку и остановился, чуть насмешливо рассматривая лица посетителей.

Женщина не колебалась ни секунды. Трубка тотчас же выпала из ее руки и закачалась на проводе, несколько раз стукнувшись о стенку кабинки.

Выскользнув из кабинки, женщина протиснулась к стенду с журналами и, повернувшись спиной к стойке, принялась их рассматривать, казалось, полностью углубившись в это занятие.

Ей даже удалось изобразить удивление, когда рука мужчины сжала ее локоть. С возмущением обернувшись, она тут же улыбнулась, нежно и заискивающе.

– О, – сказала она. – Это ты!

– Я искал тебя.

– Я… Ты уже все закончил?

– Да. Это потребовало меньше времени, чем я предполагал.

– Надеюсь, я не заставила себя ждать. Я только хотела купить зубную пасту и засмотрелась на журналы. Я тут всего минутку.

Он положил ей на талию крепкую мускулистую руку и слегка подтолкнул к прилавку.

– Покупай свою пасту, и пошли отсюда.

2

Перри Мейсон стоял у телефона, держа трубку в левой руке и затыкая ухо указательным пальцем правой, чтобы не слышать звуков музыки.

Оставшаяся за столиком Делла Стрит, его секретарша, заметила торопливый кивок шефа и поспешила к нему.

– Что случилось? – спросила она.

– Да что–то странное, – сказал Мейсон. – Подойди к другому телефону и, если на контрольном пункте сегодня работает кто–то из твоих приятельниц, справься у них, нельзя ли проследить, откуда мне сейчас звонили. Пусть поторопятся. Звонила женщина. По–моему, она смертельно перепугана.

Делла вытащила записную книжку, наклонилась, чтобы рассмотреть целлулоидный кружок на телефонном аппарате, и записала номер. Затем она поспешила к телефону, находившемуся в женской туалетной комнате.

Когда она вернулась, Мейсон все еще держал трубку в руке.

– Звонили из телефона–автомата, шеф, в аптеке на углу Ванс–авеню и бульвара Крамер. Телефон занят, очевидно, трубка не повешена.

Мейсон положил свою трубку на место.

– Что это за звонок? – спросила Делла.

Мейсон сунул в карман записную книжку.

– Меня просили немедленно повидать некоего М.Д.Карлина. Его адрес: шестьдесят девять двадцать, Западная Лорендо–стрит. Поищи–ка его в справочнике, ладно, Делла?

Делла принялась торопливо листать телефонную книгу и вскоре сказала:

– Да, он здесь есть. М.Д.Карлин, шестьдесят девять двадцать, Западная Лорендо–стрит. Телефон – Ривервью три двадцать три двадцать два.

– Запиши номер, – сказал Мейсон.

– Ты будешь ему звонить?

– Не сейчас. Попозже. Я хочу побольше разузнать, прежде чем начну действовать. У этой женщины определенно что–то случилось. Жаль, что ты не слышала, как она говорила.

– Она была расстроена?

– Я бы сказал, не расстроена, а в панике.

– Чего она от тебя хотела?

– Просила сказать этому Карлину, что он должен искать себе другого компаньона.

– Вместо нее?

– Не знаю. Она передала мне свою просьбу и сказала, что мне скоро принесут деньги. Обычно я отказываюсь от поручений анонимных клиентов, но в голосе этой женщины звучал такой ужас, что мне стало жаль ее. Перед тем как бросить трубку, она вскрикнула так, словно что–то испугало ее до смерти. Трубка стукнулась о стенку, а потом ударилась еще несколько раз, наверное, качаясь на шнуре. Может быть, женщина упала в обморок.

– Что же нам теперь делать? – спросила Делла Стрит.

– Некоторое время подождем и поглядим, придет ли тот пакет с деньгами, о котором говорила женщина.

– А пока?

Мейсон повел Деллу к столику.

– А пока мы допьем кофе, может быть, немного потанцуем и вообще будем вести себя так, будто ничего не случилось.

– Не оборачивайся, шеф, – сказала Делла, – кажется, твой телефонный разговор уже привлек к себе внимание.

– В чем дело?

– Насколько я могу понять, в том углу нас с тобой очень оживленнообсуждают.

– Кто именно?

– Гардеробщица, девушка, которая делает мгновенные фотоснимки, и продавщица сигарет. Подожди минутку, девушка с сигаретами уже направляется к нам.

Мейсон глотнул кофе.

Девушка, продававшая сигареты, предложила свой товар сидящим за соседним столиком, затем повернулась к Перри Мейсону.

– Сигары, сигареты? – спросила она вкрадчиво, чуть протяжно.

Мейсон улыбнулся и отрицательно покачал головой.

Делла Стрит слегка подтолкнула его под столом.

– Ну хорошо, дайте мне пачку «Релейф», – сказал Мейсон.

Девушка взяла пачку, надорвала уголок, легонько постучав по пачке, вытолкнула сигарету и протянула ее Мейсону, наклонившись, чтобы дать ему прикурить.

У девушки был оливковый цвет лица, немного широковатые скулы и ладная фигурка. Короткое, сильно декольтированное платье открывало округлые плечи, стройные ноги обтягивали нейлоновые чулки.

Мейсон протянул ей доллар. Она начала отсчитывать сдачу.

– Не нужно, – мягко улыбнулся Мейсон.

– О, вы… так щедры.

– Не стоит благодарности.

– Вы так добры… Такая сумма…

– В чем дело? – перебил Мейсон и внимательно поглядел на нее. – Вам ведь всегда дают чаевые.

– Десять, пятнадцать центов, самое большее двадцать пять, – сказала девушка, и ее глаза вдруг наполнились слезами.

– Э, подождите–ка минутку, – сказал Мейсон. – Что это вы?

– Простите меня. Я так расстроена, так истерзалась, а вы были так добры со мной, и я… Я уж и сама не знаю, что делаю…

– Да вы присядьте, – сказала Делла Стрит.

– Нет, нет, меня уволят. Я не имею права сидеть с покупателями. Я…

Мейсон увидел, что ее лицо подергивается от волнения и слезы тоненькими струйками стекают по щекам, оставляя полоски на гриме.

– Ну, вот что, – сказал он. – Садитесь.

Он поднялся, подал стул девушке, и, чуть поколебавшись, она пододвинула стул так, чтобы можно было присесть на него, держа поднос на коленях.

– А теперь, – сказал Мейсон, – вам нужно выпить рюмку бренди и…

– Нет, нет, пожалуйста. Я не могу. Пить с покупателями нам не разрешают.

– Да что у вас случилось? – спросил Мейсон. – Неприятности на работе?

– Нет, нет. С работой все в порядке. Это чисто личное, и вообще давнишняя история. Но временами вдруг подступит к сердцу… – Она запнулась и, повернувшись к Делле, с надрывом заговорила: – Ваш муж не поймет, зато вы сможете понять. Вы женщина, и вам знакомо чувство матери к ребенку.

– А что с вашим ребенком? – спросил Мейсон.

Она покачала головой.

– Как глупо, что я навязываюсь к вам со своими делами. Будьте добры, сделайте вид, будто что–то выбираете на моем подносе. Наш шеф может рассердиться.

Делла Стрит начала перебирать уложенные на подносе мелкие сувениры и безделушки.

– Продолжайте, – сказал Мейсон.

– Вообще–то нечего рассказывать. В конце концов, все не так уж плохо. Наверное, мой ребенок в хороших руках. Мне только хотелось бы знать. Ой, как хотелось бы…

– Что знать? – спросил Мейсон.

– Где моя дочка. Видите ли, все это очень сложно и запутанно. Я… во мне есть примесь японской крови.

– Да что вы?

– Правда. Вы, может, не заметили этого, но если внимательно поглядеть, видите, какие у меня глаза и скулы.

Мейсон пристально всмотрелся в ее лицо, потом кивнул и сказал:

– Да, вижу. Я сразу подумал, что в вас есть что–то экзотическое. Теперь я понял, в чем дело. У вас явно восточный тип лица.

– У меня ведь только небольшая примесь японской крови, – сказала девушка. – А вообще–то я американка. Такая же, как и все остальные. Но люди, знаете, как относятся к этому? Для большинства я – японка, и весь разговор. Отверженная, чужая…

– Ну, а что с вашим ребенком? – спросил Мейсон.

– У меня есть дочка.

– Вы замужем?

– Нет.

– Продолжайте.

– Ну вот. У меня есть ребенок, а отец ребенка украл у меня мою дочь. Он продал ее. Когда я узнала, что какие–то чужие люди хотят удочерить мою девочку, я была вне себя. Чего я только ни делала, стараясь выяснить, что же это происходит и как мне быть, но ничего не смогла сделать.

– А тот человек, который похитил вашу дочь, и в самом деле ее отец? спросил Мейсон.

Девушка на мгновение замялась, опустила глаза, потом подняла их и взглянула прямо к лицо Мейсону.

– Нет, – призналась она. – Ее отец умер.

– Почему же вы не пытаетесь разыскать вашу дочь? – спросила Делла Стрит.

– А что я могу сделать? Разве станет кто помогать японке, да еще если у нее денег ни гроша? А у меня ничего нет. Я даже не знаю, где моя девочка, но я уверена, кто–то ее удочерил. Тот человек, который выдал себя за отца и подписал все бумаги, исчез.

– Сколько лет вашей девочке? – спросил Мейсон.

– Сейчас ей бы исполнилось четыре года. Она была совсем крошкой, когда…

Питер, метрдотель, оглядывая зал, вдруг заметил девушку с сигаретами.

– Продавщица сигарет, пройдите–ка сюда! – крикнул он. – Сию же минуту!

– Ох, – сказала девушка, – зря я разговорилась с вами. Питер сердится.

Из треугольного выреза платья она вытащила носовой платок, такой крошечный, что, казалось, им нельзя прикрыть даже почтовую марку, поспешно вытерла глаза и припудрила лицо.

– Продавщица сигарет! – вторично позвал Питер. Его голос звучал резко и нетерпеливо.

Несмело улыбнувшись Делле Стрит, девушка дотронулась до руки Мейсона и, слегка сжав ее, сказала:

– Мне сейчас здорово влетит.

– А вы не позволяйте, – сказала Делла Стрит. – Какое он имеет…

– Продавщица сигарет, немедленно сюда! – еще раз крикнул метрдотель.

– Спасибо вам большое, я хоть душу отвела.

И девушка ушла.

– Бедняжка, – сказала Делла.

Мейсон кивнул.

– Грудного ребенка продать, наверно, не так трудно, – адумчиво проговорила Делла. – Если тот тип выдал себя за отца и сказал, что мать девочки умерла или сбежала, то он наверняка нашел людей, желающих усыновить ребенка, и получил от них пятьсот, а то и тысячу долларов.

– За японского ребенка?

– А кто знает, что он японец? – возразила Делла. – Ты и то не догадался, что она японка, до тех пор, пока она сама не сказала. Чуть раскосые глаза и что–то в очертаниях лица… Она гораздо больше американка, чем японка.

Мейсон снова кивнул.

– Все это, кажется, ни капли тебя не тронуло, – с раздражением сказала Делла Стрит. – Почему бы тебе ей не помочь? Уж кто–кто, а ты мог бы это сделать, шеф. Разыщи девочку, сделай доброе дело.

– Для кого?

– Для матери и для девочки.

– А кто тебе сказал, что для девочки это такое уж доброе дело? Она, может быть, сейчас в хороших руках. А мамаша, которая работает в ночном клубе и щеголяет в столь открытом платье, что еще чуть–чуть и ее арестуют за непристойный вид…

– При чем тут платье? Она любит ребенка.

– Может быть, и любит, – сказал Мейсон, – но едва ли так уж сильно.

– Не поняла тебя.

– Со времени исчезновения ребенка прошло, наверное, не менее трех лет, – сухо напомнил Мейсон. – И вдруг ни с того ни с сего она подходит к двум совершенно незнакомым людям, посетителям ночного клуба, где она работает, и, рискуя быть уволенной, подсаживается к ним и начинает плакаться на свои беды.

– Все это так, конечно, – согласилась Делла Стрит. – Но ведь можно посмотреть на дело и с другой точки зрения… У нее это вышло случайно. Такое впечатление, что она держала свое горе при себе, пока могла, а сейчас ее прорвало.

– Небезынтересно, что случилось это после совещания в углу, состоявшегося сразу вслед за моим разговором по телефону.

– Да, верно. Она знает, стало быть, кто ты такой.

Мейсон кивнул.

– Знает, и поэтому пыталась заручиться твоей помощью. Но вид у нее был очень искренний, и… слезы были настоящие.

Мейсон взглянул на часы и сказал:

– Ну, если это еще не конец, мне бы хотелось, чтобы события развивались быстрей. В противном случае я просто не успею что–либо сделать сегодня. Я все вспоминаю голос этой женщины, такой испуганный, взволнованный. Хотел бы я знать, что там случилось, когда она так внезапно бросила трубку.

– К нам идет метрдотель, – сказала Делла Стрит.

Метрдотель, невысокий, полный, средних лет мужчина, учтиво поклонился и сказал:

– Прошу прощения.

– Да? – отозвался Мейсон.

– Вы Перри Мейсон, адвокат?

Мейсон кивнул.

– К сожалению, я не узнал вас, когда вы входили, но потом мне показали вас. Я неоднократно видел ваши фотографии в газетах, но… – он выразительно развел руками, – вы много моложе, чем я ожидал.

– Пусть это вас не тревожит, – с легким раздражением ответил Мейсон. – Кормят у вас отлично, обслуживание безупречное. Так что, пожалуйста, не извиняйтесь, что вы не узнали меня, и никому, кстати, не говорите, что я здесь.

Метрдотель бросил беглый взгляд на Деллу Стрит и заговорщицки улыбнулся.

– Ну, разумеется, – сказал он. – Мы здесь никогда таких вещей не делаем. Зачем лезть в чужие дела? Я позволил себе подойти к вам, только чтобы передать пакет, присланный на ваше имя. Меня непременно просили вручить его вам лично.

Сделав легкое, неуловимое движение рукой, он извлек откуда–то конверт, как фокусник достает маленького кролика из потайного кармана фрака.

Мейсон не сразу вскрыл конверт. Он положил его на стол и некоторое время изучал его. Конверт был длинный, из грубой бумаги, с надписью «мистеру Мейсону», сделанной явно второпях. Потом он холодно и твердо взглянул на учтиво улыбающегося метрдотеля.

– Где вы это взяли? – спросил он.

– Пакет был передан швейцару посыльным.

– Кто этот посыльный?

– Право, не знаю. Может быть, знает швейцар. Хотите, я его пришлю к вам?

– Да, пришлите.

На мгновение их взгляды встретились, глаза адвоката пристально смотрели в улыбающиеся, чуть насмешливые глаза Питера. Потом метрдотель отвел взгляд.

– Я его пришлю немедленно и надеюсь, что вы выясните все, что вас интересует.

Он поклонился и направился к дверям.

– Хотелось бы мне знать, – заметил Мейсон, глядя ему в спину, – каким образом наша загадочная клиентка обнаружила наше местопребывание.

– О, так это он и есть, – сказала Делла, увидев деньги и вырезку из газеты. – Тот самый пакет, что тебе должны были прислать.

Мейсон просматривал содержимое.

– Занятно… в основном мелкие купюры, по доллару, и покрупней, а две – по пятьдесят.

Он поднес деньги к носу, затем протянул пачку Делле.

Она понюхала и сказала:

– Довольно сильный запах. Это хорошие духи. Знаешь что, шеф, наверно, эта женщина собирала деньги по доллару, по два, иногда откладывала пять, а если повезет, случалось, даже пятьдесят. Она прятала их где–то в ящике комода вместе с носовыми платками, приберегая на крайний случай.

Мейсон кивнул, его лицо стало задумчивым.

– Могло быть и так, – сказал он, – накопив достаточно мелких денег, она обменивала их в банке, и таким образом здесь оказалось две купюры по пятьдесят. Крупные купюры прятать удобнее, и… сюда идут метрдотель и швейцар. Вложи деньги в конверт.

– Здесь нет твоего имени? – спросила она.

– Ни имени, ни записки, – ответил он. – Только деньги и вырезка из газеты. Поэтому она и звонила: хотела объяснить, что от меня требуется. Написать записку она, наверно, не успела. Просто сунула деньги в конверт и…

Он запнулся на полуслове – к столику подошли метрдотель и швейцар.

– Вот этот швейцар, мистер Мейсон.

Питер продолжал стоять, явно чего–то ожидая.

Мейсон протянул ему десятидолларовую бумажку.

– У вас отличное обслуживание, – сказал он.

Ловкие пальцы взяли бумажку, и она как бы растворилась в воздухе. В глазах метрдотеля теперь уже не было насмешки. Он держался почтительно.

– Счастлив служить вам, мистер Мейсон. В любое время, когда бы вы ни захотели прийти сюда, только спросите Питера, и столик будет вас ждать.

Швейцар, огромный мужчина в украшенной шитьем униформе, казалось, думал лишь о том, чтоб поскорей вернуться на свой пост, но его зоркие глаза явно успели заметить, какого достоинства купюра была вручена Питеру, и щедрость клиента, казалось, произвела на него должное впечатление.

– Ну, – сказал Мейсон, – расскажите–ка мне о посыльном.

– А что о нем рассказывать? – ответил швейцар. – Автомобильчик – так себе. Не слишком новый. Я подошел к машине, открыл дверцу и увидел, что там один человек и сидит он с таким видом, будто это не его машина. Я сразу увидел, что он не будет выходить, и подумал: наверно, хочет узнать дорогу. Что ж, ответить я могу, я не прочь, только ты хотя бы опусти стекло и крикни, что тебе там надо. Зло меня на таких разбирает. Ведь чаевых от них не дождешься. Открыв дверцу, он сунул мне в руку конверт и говорит: «Передайте это Перри Мейсону. Он в ресторане». Я помню, как вы ставили машину, – продолжал швейцар, – но я не узнал вас тогда, мистер Мейсон. Хотя имя ваше часто слышу, но… вы ведь впервые у нас? Верно?

Мейсон кивнул.

– Продолжайте. Что же сделал этот человек с конвертом?

– Да больше ничего. Я вытаращился на него, а он сказал: «Иди. Что, у тебя ноги не работают? Отнеси пакет вашему старшему и скажи, что пакет, мол, очень важный, пусть его немедленно передадут мистеру Мейсону». Вот я и отдал его Питеру.

– А что сделал тот человек?

– Захлопнул дверцу и укатил.

– Вы не запомнили номер машины или какие–то приметы?

– Ничего я не запомнил, – ответил швейцар. – Вроде бы «шевроле», выпущенный этак лет пять–шесть тому назад. Темного цвета седан с четырьмя дверцами. Вот и все, что я могу сказать.

– Смогли б вы описать того мужчину?

– Ну, на нем был такой сероватый костюм. Ворот у рубашки мятый. Он лет так на шесть, на восемь старше меня, а мне… постойте–ка… уже пятьдесят три… Не похож на нашего клиента.

– Похож на рабочего?

– Ну, не совсем на рабочего. У него, может, какая лавчонка или маленькая мастерская. Обтрепанный такой, но, видно, малый ушлый. У него–то, может, и деньжата водятся, но он их не тратит на одежду или машину и не транжирит в…

– Ночных клубах, – подсказала Делла Стрит.

Швейцар ухмыльнулся.

Мейсон вытащил банкноту в десять долларов.

– Попытайтесь вспомнить что–нибудь еще, – сказал он. – И не думайте о чаевых, которые вы упускаете из–за того, что ушли от дверей. Вы свое наверстаете. А сейчас послушайте: это моя секретарша мисс Стрит. Вы можете завтра позвонить в мою контору, попросить ее к телефону и сообщить ей все, что вы вспомните.

В отличие от Питера швейцар, взяв купюру, сперва поглядел на нее, потом кивнул и одобрительно ухмыльнулся.

– Я же говорю, – сказал он, – чаевые подождут. А если чего нужно…

– Вы пока подумайте, – сказал Мейсон. – И вызовите мою машину. Она…

– Я помню вашу машину, – живо отозвался швейцар. – И вас теперь запомню, мистер Мейсон. Если вам что потребуется…

– Очень хорошо, – прервал его Мейсон. – В настоящее время мне требуется как можно больше узнать о человеке, который привез конверт.

– Подумаю. Если что припомню, я вам завтра днем позвоню. Я нынче дежурю до двух часов ночи и не встану завтра раньше двенадцати. Может, и вспомню что.

Мейсон повернулся к Делле Стрит:

– А теперь, Делла, мы позвоним Карлину.

– Он разозлится, если мы его разбудим, – сказала Делла.

– Знаю. Но все же попробуем.

– Нельзя ли подождать с этим хотя бы до завтрашнего утра?

– Ты бы так не говорила, если бы слышала голос той женщины. Я не знаю, что у нее стряслось, но откладывать нельзя. Нужно немедленно действовать.

Мейсон повел Деллу к телефону. Она опустила монетку, набрала номер и вопросительно взглянула на Мейсона:

– Ты будешь говорить?

– Нет, – ответил Мейсон, усмехнувшись, – не я, а ты. Попробуй воздействовать на него своими чарами. Пусти в ход свой самый нежный голосок.

– Сказать ему, кто мы и зачем звоним?

– Кто – скажи, а зачем – не нужно. Тебе…

Делла приложила руку ко рту и сказала:

– Алло. Это мистер Карлин? – Выслушав ответ, она кокетливо улыбнулась и проговорила: – Мистер Карлин, я надеюсь, вы извините, что мы тревожим вас в такое позднее время. Это говорит мисс Стрит. Я доверенный секретарь мистера Мейсона. Нам совершенно необходимо повидать вас как можно скорее. Надеюсь, вы еще не ложились… О, прекрасно… Да, если можно… Да, конечно… простите… Передаю трубку мистеру Мейсону. – Она прикрыла рукой микрофон и сказала: – Он еще не ложился. Отвечает вежливо. Я думаю, все будет хорошо.

Мейсон кивнул, взяв у нее трубку, и сказал:

– Алло. Говорит Перри Мейсон, мистер Карлин. Я очень сожалею, что пришлось побеспокоить вас в такое позднее время.

– Ваша секретарша уже это говорила, – ответил мужской голос. – Пусть это не волнует вас. Я почти никогда не ложусь раньше двух часов ночи. Часто читаю допоздна, да и вообще ложиться рано не привык.

– Я хотел бы с вами встретиться по поводу одного дела чрезвычайной важности.

– Сегодня?

– Да.

– Сколько времени уйдет у вас на дорогу?

– Я звоню из «Золотого гуся», – сказал Мейсон. – Мне предстоит еще одно небольшое дело, и… словом, я, наверно, буду у вас минут через тридцать–сорок.

– Я буду ждать вас, мистер Мейсон. Постойте, вы ведь мистер Перри Мейсон, адвокат?

– Верно.

– Я о вас слышал, мистер Мейсон. Буду рад познакомиться. Я сварю к вашему приходу кофе.

– Прекрасно, – сказал Мейсон, – простите мою назойливость, я даже не знаю, как вас благодарить…

– Что вы, пустяки. Я холостяк, скучаю в одиночестве и очень рад гостям. Ваша секретарша тоже приедет?

– Да.

– Великолепно, – сказал Карлин. – Итак, я жду вас, мистер Мейсон, примерно через полчаса.

– Совершенно верно, – ответил Мейсон. – Благодарю вас.

Он повесил трубку.

– Разговаривает Карлин приветливо, – заметила Делла Стрит.

– Вполне.

– Ты успел посмотреть газетную вырезку?

– Только мельком, – сказал Мейсон. – Всего несколько строк, должно быть, из какой–то нью–йоркской газеты. Упоминается, что некая Элен Хемптон была признана виновной в шантаже и заключена в тюрьму на восемнадцать месяцев. Кажется, она и ее сообщник, имя которого не названо, занимались вымогательством, а каким именно – нельзя понять. Она признала себя виновной, и судья при вынесении приговора коротко отметил, что система вымогательства была так ловко придумана, что он не рискует сделать ее достоянием широкой гласности из опасения, что и другие смогут прибегнуть к ней.

– И это все?

– Все, – сказал Мейсон.

– А какая дата на вырезке?

– Даты нет, – сказал Мейсон. – Просто вырезан кусочек текста. Бумага слегка начала желтеть, так что или статья давнишняя, или она лежала на солнце.

– Ну что ж, – сказала Делла Стрит, – может, мы что–нибудь и узнаем от Карлина. А что это за дело, о котором ты говорил ему, шеф?

– Я хочу съездить к тому телефону–автомату, – пояснил Мейсон. Думаю, что аптека открыта всю ночь. Попробую у них что–нибудь выяснить о женщине, которая звонила мне.

– А ты заметил, – сказала Делла Стрит, – что Карлин держится вполне непринужденно. Он мне даже понравился.

– Да, разговаривал он вежливо и в то же время твердо, – сказал Мейсон, – и любопытства в общем–то не проявил.

– Верно, – согласилась Делла. – Другой на его месте начал бы допытываться – «что да почему»? Напугался бы, наверное: «Чего ради я понадобился мистеру Мейсону в такой поздний час? Что он задумал?» – и тому подобное. А этот Карлин вроде бы совсем и не встревожился.

Мейсон задумался.

– Любезен и не проявляет любопытства, – повторил он медленно.

– А может быть, он ждал звонка? – спросила Делла Стрит.

– Ну, – ответил Мейсон, – не стоит заходить так далеко в предположениях, но он явно был начеку. А теперь в аптеку, Делла, посмотрим, что там.

3

Подъезжая к аптеке на углу Ванс–авеню и бульвара Крамер, Мейсон сказал:

– Делла, как, по–твоему, откуда эта женщина могла узнать, что я в «Золотом гусе»?

– Мало ли как, – сказала Делла Стрит, – ты человек известный, тебя многие знают…

– Тогда следует предположить, что и она была там же, в «Золотом гусе».

– Совсем не обязательно. Она… постой–ка минутку… да, я поняла, почему ты так решил.

– Могло, конечно, быть и так, – продолжал Мейсон, – что ей просто сказали по телефону: «Слушай, мистер Мейсон сейчас в ресторане – «Золотой гусь“. Воспользуйся случаем, позвони ему». Может, кто–то из ее друзей был среди посетителей. Или метрдотель…

– Да, все это вполне возможно.

– И все же нет, – продолжил Мейсон, – я не думаю, что ей кто–то звонил. Уж очень она волновалась, очень уж была испугана. Ей не звонили, это она сама была в ночном клубе, сама нас видела, потом ушла и сразу позвонила.

– Кто–нибудь знал, куда мы собираемся идти?

– Мы ведь и сами этого не знали, – сказал Мейсон. – Вспомни, мы уже кончили опрашивать свидетеля и вышли из конторы, когда ты вдруг вспомнила, что Пол Дрейк рекомендовал тебе этот клуб. Он сказал, что там великолепно кормят и неплохой оркестр.

– Верно, – ответила она. – Решение мы приняли экспромтом, и никто не знал, что мы туда идем.

– За исключением Дрейка, – напомнил Мейсон. – Мы ведь позвонили Полу по дороге и сказали, что свидетель все подтвердил, что завтра утром мы увидимся, а сейчас хотим воспользоваться его рекомендацией и направляемся в ночной клуб.

– Да, я слышала, как ты ему все это говорил.

– Но Пол Дрейк, – продолжал Мейсон, – вряд ли мог сказать кому–нибудь, где мы находимся. Ведь он же детектив, в конце концов. Он умеет держать язык за зубами. Впрочем, может, мы выясним кое–что после разговора с Карлином. И, может быть, окажется, что это дело вполне заурядное и не стоило из–за него поднимать такой шум да еще мчаться куда–то ночью. И все–таки очень похоже, что эта женщина копила деньги на какой–то крайний случай, и, когда этот случай пришел, она взяла их и… Вот и аптека. Ты войдешь? – спросил он.

Делла Стрит уже открывала дверцу машины.

– Только попробуй не взять меня с собой, – сказала она.

Старший продавец готовился закрыть аптеку. Четырем юнцам, которые оживленно болтали за тягучим коктейлем из сиропа и мороженого, учтиво, но твердо напомнили, что пора уходить. Продавщица содовой воды уныло окунала грязные стаканы в горячую воду, а кассирша подсчитывала выручку.

Продавец рецептурного отдела равнодушно выслушал Мейсона.

– Я ее не очень–то запомнил, – сказал он. – Уже после ее ухода нам позвонили в другую кабинку с центральной станции и сказали, что у соседнего автомата не повешена трубка. Я зашел в кабину и повесил трубку на место. Вот и все, что я знаю об этом. Спросите лучше кассиршу.

Мейсон подошел к кассе.

Кассирша смутно помнила ту женщину. Она просила разменять ей четверть доллара. Ей примерно лет тридцать – тридцать пять. Одета в темное пальто с меховым воротником. У нее была коричневая сумка из крокодиловой кожи. Нет, более подробно она не может ее описать. Да, бросила трубку. Как уходила женщина, кассирша не видела. У них столько дел…

– Из какой кабинки она звонила? – спросил Мейсон.

– Из той, что справа, около стенда с журналами.

– Я ее осмотрю, – сказал Мейсон.

Вместе с Деллой Стрит он прошел к кабинке.

– Продавец из рецептурного отдела определенно наблюдает за нами, шеф, – прошептала Делла.

– Возможно, он думает, что я из ФБР, – сказал Мейсон. – По–моему, у нас практически нет шансов узнать, что ее испугало, но все же нужно посмотреть. Раз она убежала так внезапно, то могла что–то оставить платок, кошелек или…

– Здесь на полочке лежит клочок бумаги и несколько монет, – сказала Делла Стрит, заглядывая в дверь через стекло.

Мейсон толкнул дверь. Делла Стрит проскользнула внутрь будки.

– Четыре монеты, сложенные столбиком на кусочке бумаги, – сказала она.

– Что это за бумажка?

– Здесь какой–то телефонный номер, нацарапанный карандашом. Майн девять шестьдесят четыре пятьдесят.

– Позвони, – сказал Мейсон. – Посмотрим, кто ответит.

– Вряд ли кто–нибудь ответит нам в это время ночи, – сказала Делла Стрит, опуская монету. – Алло! Да, да, спасибо… нет, ничего, я по ошибке набрала не тот номер. – Она положила трубку и с улыбкой повернулась к Мейсону. – Это был номер «Золотого гуся»!

– Дьявольщина! Я бы дорого дал, чтобы узнать, как она нас проследила. Что еще написано на этой бумажке?

– Какие–то цифры с другой стороны.

Цифры были записаны в одну строчку: 59–4П–38–3Л–19–2П–10–Л.

Мейсон, нахмурившись, разглядывал бумажку.

В это мгновение к ним быстро подошел продавец рецептурного отдела.

– Что–то нашли? – спросил он.

Мейсон улыбнулся и покачал головой.

– Нет, я просто записал ваш номер, – сказал он и, зевнув, пояснил: Все в порядке. Видите ли, моя двоюродная сестра страдает временной потерей памяти. Но она помнит почему–то мой номер телефона даже тогда, когда забывает и свою фамилию, и мою, и всех наших родственников.

– Понятно, – сказал продавец таким тоном, что ясно было, что он не понял ничего.

Мейсон повел Деллу Стрит к двери.

Мелкий моросящий дождик перешел в холодный ливень. Делла поспешно вскочила в машину.

– Б–р–р–р, замерзла, – сказала она. – В такую погоду на ногах должно быть что–то поплотнее, чем прозрачный нейлон. Что ты думаешь насчет этой бумажки с цифрами?

– Цифры, – сказал Мейсон, извлекая из кармана клочок бумаги, – это комбинация сейфа. Четыре раза вправо до пятидесяти девяти, три раза влево до тридцати восьми, два раза вправо до девятнадцати, потом влево и остановиться на десяти.

– Продавец все вертится около двери, – сказала Делла. – Я думаю, он хочет записать номер нашей машины.

Мейсон нажал на педаль. Машина тронулась, и дворники монотонно задвигались, сгоняя с ветрового стекла ручейки воды.

– Как ты распорядишься, шеф, – спросила Делла, – в какую графу я должна занести эти пятьсот семьдесят долларов?

– Я думаю, – сказал Мейсон, – что ты должна обозначить их как вклад мадам Х, пока мы не узнаем точно, кто наша клиентка. Может, мистер Карлин несколько просветит нас на этот счет.

– Ты собираешься рассказать ему что–нибудь о нашей клиентке?

– Ни единого слова, – ответил Мейсон. – И надеюсь, что он в самом деле угостит нас горячим кофе.

Наступила пауза и длилась до тех пор, пока Мейсон, повернув на Западную Лорендо–стрит, не оказался в сто шестьдесят восьмом квартале.

– Вот его дом, на той стороне, – объявил Мейсон.

– Какой он старомодный! – воскликнула Делла.

Мейсон кивнул.

– Наверно, при нем был обширный участок лет двадцать пять назад. Потом город начал расширяться, и владелец продал землю, но, как видишь, сохранил футов по тридцать–сорок с каждой стороны дома. Может, когда–то это было целое поместье. А теперь все пришло в упадок. Должно быть, дом уже давным–давно не красили. Ну что ж, давай войдем.

Мейсон развернул машину и поставил прямо перед домом.

– Как твои ноги?

– Все еще мокрые.

– А я надеялся, что возле печки просохнут. Смотри же не простудись.

– Не простужусь. А как ты?

– Я в полном порядке. У меня теплые ботинки.

Мейсон выключил свет, заглушил мотор и, обойдя машину, открыл дверцу для Деллы Стрит.

Они быстро прошли по цементной дорожке, ведущей к скрипучему крыльцу под навесом, укрепленным на резных деревянных столбах.

Мейсон попытался на ощупь отыскать звонок, как вдруг дверь приоткрылась и спокойный мужской голос сказал:

– Извините, там нет света возле двери. Вы – мистер Мейсон?

– Верно. А вы, как я догадываюсь, мистер Карлин.

– Да. Проходите, пожалуйста.

Карлин открыл дверь пошире. Делла Стрит и Перри Мейсон вошли.

– Неважная погода, – сказал Карлин. – Очень холодный дождь.

– Да, это довольно неприятно, – согласился Мейсон, исподтишка разглядывая и хозяина, и помещение, в которое они вошли.

В освещенной тусклой лампочкой передней стоял мужчина лет за шестьдесят, с круглой головой, негромким голосом и серыми глазами за толстыми стеклами очков, сквозь которые он насмешливо поглядывал на посетителей.

Его одежда была такой же ветхой и поношенной, как дом снаружи. Однобортный старомодный пиджак. Брюки явно давно не глажены. Ботинки так долго носились, что совершенно потеряли форму.

– Это обитель холостяка, – сказал Карлин. – Я живу один. Уборщица приходит только раз в неделю. Сам же я уборкой не занимаюсь. Так что уж не обессудьте.

– Все в порядке, – сказал Мейсон. – Это мы должны просить у вас извинения, что вторгаемся в такой поздний час. Однако дело, которое привело меня к вам, таково, что мы не могли ждать.

Карлин поправил очки и задумчиво прищурился на Мейсона. Правая сторона его лица была слегка искривлена – чуть приподнят уголок рта и несколько опущен краешек глаза. Все это создавало впечатление, будто Карлин постоянно приглядывается ко всему, что его окружает.

– Мой дом, – сказал он, – в вашем распоряжении. Я отлично представляю себе, мистер Мейсон, сколько у вас дел. Пожалуйста, пройдите в гостиную. У меня на плите горячий кофе…

– Ну, – воскликнул Мейсон, – вот это будет очень кстати.

– Со сливками, с сахаром или черный?

– Со сливками и с сахаром, – попросил Мейсон.

Гостиная явно отражала индивидуальность Карлина.

Здесь стояли три старомодных, покрытых чехлами кресла–качалки и два деревянных кресла с округлыми подлокотниками. На деревянных сиденьях кресел зияли дыры. В комнате не было ни одного торшера, и, очевидно, не было даже розеток в стене, так как прямо из патрона люстры, висевшей в середине потолка, тянулись провода. Из паутины проводов на шнурах свисали лампы, затененные картонными абажурами, зелеными снаружи и белыми внутри.

Маленький стол в центре комнаты был завален книгами, журналами и газетами. Часть из них валялась на полу; небольшая кипа около одной из качалок указывала на то, что хозяин частенько сиживал здесь, а прочитав очередную книгу, просто бросал ее на пол.

– Устраивайтесь поудобнее, – пригласил их Карлин. – Я сейчас принесу кофе.

Карлин ушел на кухню. Мейсон и Делла Стрит оглядели комнату.

– Вот тебе задача, шеф, – улыбнулась Делла. – Найди любимое кресло хозяина.

Она указала на качалку и на разбросанные в беспорядке вокруг нее книги, газеты и журналы.

Мейсон тоже усмехнулся и подошел взглянуть на книги в старинном, красного дерева книжном шкафу.

– Хм, смотри–ка, тут есть и очень интересные экземпляры. Наш новый знакомый, очевидно, настоящий книголюб. Ты только взгляни вот на эти.

– А что это за книги? – спросила Делла Стрит. – Не сманивай меня с места, шеф. Здесь газовый радиатор и прелесть как тепло.

Мейсон оглянулся на нее. Делла поставила ноги на каминную решетку. Теплый воздух, поднимаясь снизу, слегка колыхал подол ее платья.

Мейсон засмеялся.

– Сам бы надел когда–нибудь платье в холодную дождливую погоду… сказала Делла. – Так что там за книги?

– По самым различным предметам, – сказал Мейсон, – но видно, что все это очень дорогие издания в прекрасных переплетах и…

Послышались шаркающие шаги, и в комнату вошел Карлин, неся большой поднос с огромным глиняным кофейником, несколькими чашками и блюдцами, до половины наполненной бутылкой сливок и большой хрустальной сахарницей.

Он растерянно посмотрел на стол.

– Подождите минутку, – сказала Делла Стрит. – Я вам сейчас помогу.

Она сложила стопками книги и журналы. Карлин благодарно улыбнулся Делле, поставил поднос на стол и начал разливать кофе.

Чашки были разномастные, надтреснутые и старые.

– Боюсь, что сервиз оставляет желать лучшего, – извинился Карлин все с тем же насмешливым выражением. – Чашка с отбитой ручкой, разумеется, достанется хозяину. Впрочем, довольно извинений. Это дом холостяка, и принимайте его таким, каков он есть. Пейте кофе и давайте знакомиться.

Мейсон помешал кофе, сделал глоток и, взглянув на Деллу, одобрительно кивнул.

– Кофе просто великолепный.

– Благодарю. Я рад, что он вам понравился.

– Вы сами себе готовите? – спросила Делла Стрит и поспешно добавила: – Простите, я, конечно, не имею права совать нос в чужие дела.

– Да пожалуйста, – сказал Карлин. – Я люблю готовить. Ем, когда захочется, и вкусы у меня причудливые. Проголодаюсь и стряпаю себе что–нибудь. Когда не голоден – не ем. Одно из бедствий так называемой цивилизации – это то, что мы рабы времени. Люди придумали часы, и теперь вся наша жизнь подчинена движению часового механизма.

– У вас тут есть очень интересные книги, – сказал Мейсон.

Карлин криво улыбнулся.

– Мистер Мейсон, давайте обойдемся без предлогов и вежливых вступлений. Я понимаю, что вы пришли сюда в такой час не для того, чтобы говорить о погоде, кофе или моих книгах. Вам что–то нужно узнать у меня. Я готов удовлетворить ваше любопытство. Потом, если захотите, можете удовлетворить мое. Я вдовец. Живу здесь уже пять лет. У меня есть небольшой доход, которого при некоторой бережливости мне хватает на жизнь. У меня есть своего рода хобби. В подвале дома я оборудовал типографию и храню там небольшой запас самой отборной бумаги. Время от времени, когда мне попадается в журналах заслуживающий внимания материал, я его перепечатываю, причем сам подбираю шрифт, который кажется мне наиболее подходящим, и переплетаю в дорогую кожу. А иногда, если нахожу стоящую книгу, я снимаю с нее старый переплет и переплетаю заново в кожу ручной выделки. Кроме того, я увлекаюсь и фотографией. У меня есть темная комната и очень хороший увеличитель. Мне нравится бродить с камерой и фотографировать то, что мне приглянется. Причудливую игру света и тени. Разные настроения природы. Утренний свет солнца, просачивающийся сквозь ветки дуба. Волны, с шипением набегающие на песчаный пляж после шторма. Я думаю, все люди умеют ценить красоту, но должен признать, что в молодые годы меня привлекали более одушевленные объекты. – Карлин улыбнулся, вспоминая. – Теперь я занимаю более философскую позицию и ценю красоту вообще. Как видите, мистер Мейсон, я был с вами вполне откровенен. Очередь за вами.

– Я адвокат, – сказал Мейсон. – Поверенный своих клиентов. Многого, о чем бы мне хотелось рассказать, я не вправе открыть.

– Это понятно, – сказал Карлин. – Тогда расскажите то, что вы открыть вправе.

– Прежде всего, – начал Мейсон, – я вам скажу откровенно, что не знаю, кто мой клиент.

– Этого быть не может!

– Уверяю вас.

– Но тогда почему же вы согласились представлять его интересы?

– В виде исключения. Этот случай совершенно особый. Мои клиент просил меня кое–что вам передать.

– Что именно?

Мейсон вытащил из кармана газетную вырезку.

– Прежде всего меня попросили показать вам эту вырезку.

Карлин поднялся с кресла, подошел к Мейсону, взял вырезку из его рук и сказал:

– Она мне ничего не говорит. Впрочем, давайте посмотрим, гм… Здесь пишут о какой–то молодой женщине, которая была арестована за неблаговидные дела.

– Вы ее знаете? – спросил Мейсон.

– Боже мой, конечно, нет!

– Или, может быть, у вас когда–то что–то было… вы уж извините меня, мистер Карлин… может быть, когда–нибудь вас пытались шантажировать?

– Отнюдь нет. Возможно, дело прояснится, если вы скажете, что просил мне передать ваш клиент?

– Меня просили вам передать, – сказал Мейсон, – что при сложившихся обстоятельствах вы должны подыскать себе другого компаньона.

– Кто передал вам это поручение? – нахмурившись, спросил Карлин.

– Клянусь, я не могу вам этого сказать.

– Не можете или не хотите?

– Это уж как вам угодно.

– Вы точно передали просьбу?

– Абсолютно точно.

– Это поручение было написано?

– Нет.

– Скажите, а к чему относятся слова «при сложившихся обстоятельствах»?

– Не знаю.

Карлин задумчиво нахмурился и немного погодя покачал головой.

– У меня нет компаньонов, мистер Мейсон.

– Может быть, вы заключили какую–то сделку… – Он запнулся, увидев, как в глазах Карлина промелькнуло какое–то непонятное выражение. – Вы заключали какую–нибудь сделку? – спросил адвокат.

Карлин с усилием глотнул воздух.

– Нет.

Мейсон пристально на него посмотрел.

– Вы уверены в этом?

– Да!

– Что ж, – сказал Мейсон, – на этом моя миссия закончена.

– Не понимаю, почему вам это дело показалось таким спешным, – заметил Карлин.

– Обстоятельства заставили меня поспешить, – сказал Мейсон.

– Какие обстоятельства?

Мейсон улыбнулся.

– Я же сказал вам, что я адвокат и не выдаю секреты моих клиентов.

– Я убедился в этом как нельзя лучше.

Мейсон промолчал.

– Так как вы не хотите или не можете рассказать мне больше, я вынужден вступить на путь догадок.

– Пожалуйста.

Держа чашку без ручки в коротких толстых пальцах, Карлин отрывисто сказал:

– Рано или поздно я ведь все равно узнаю имя вашего клиента.

– И что будет тогда? – спросил Мейсон.

Карлин улыбнулся.

– Вы нам скажете его имя? – спросила Делла Стрит.

– Еще не знаю. Сперва я должен выяснить это сам. – Он не спеша отхлебнул кофе. Затем все так же отрывисто проговорил: – Человеческий мозг – изумительный инструмент. Если как следует сосредоточиться, мы могли бы решить любую загадку и даже проникнуть в тайну жизни и смерти, но мы боимся, мистер Мейсон, мы ужасно боимся. Вся наша жизнь управляется страхом.

– Боимся смерти? – спросила Делла Стрит, взглядом давая понять Мейсону, что пытается вызвать Карлина на разговор.

– Нет, самих себя, – ответил Карлин. – Человек больше боится самого себя, чем того, что может с ним случиться. Он боится остаться с самим собой наедине. Боится узнать себя. Боится заглянуть в себя.

– Я не замечала этого, – сказала Делла Стрит.

Карлин задумчиво посмотрел на нее.

– Когда люди по вечерам собираются вместе, они играют в карты или глушат себя ромом и табаком, или включают радио, или смотрят телевизор, или просто бегут в кино.

– А вам не кажется, что все нормальные люди нуждаются в обществе? спросила Делла.

– Нуждаться–то нуждаются, но в данном случае люди не просто ищут общества. Они боятся остаться наедине с собой. Поэтому они толпятся вместе. Наши мысли тонут в гуле голосов. Но я уклонился от темы. Думаю, что если это послание действительно адресовано мне, в чем я сомневаюсь, то, как следует поработав мозгами, я выясню то, что вы не вправе сообщить мне, мистер Мейсон.

– А вы все еще считаете, что оно адресовано не вам? – спросил Мейсон.

– Да. Я думаю, что ваш клиент имел в виду какого–то другого Карлина.

– Нет, нет, – ответил Мейсон. – Тут все совпадает, и ваше имя, и адрес…

– Конечно, – прервал его Карлин. – Я верю, что вы абсолютно точно выполнили поручение. Ошибся, вероятно, ваш клиент.

– Каким образом?

– Предположим, он когда–то должен был что–то передать человеку по имени Карлин. Не зная его инициалов, ваш клиент воспользовался телефонной книгой и вместо данных того Карлина по ошибке переписал мои. Так и не выяснив, что совершил ошибку, он затем ввел в заблуждение и вас… Но я очень рад, что познакомился с таким обаятельным и знаменитым человеком. Я очень приятно провел эти полчаса. Боюсь только, что для вас этот визит не был полезен. – С этими словами Карлин вернул Мейсону газетную вырезку.

– А я–то надеялся, – сказал Мейсон, – что вы дадите мне какую–нибудь информацию о…

– О вашем клиенте? – подсказал Карлин.

– Может быть.

– Я вижу, вы совсем недавно начали работать на вашего клиента, заметил Карлин. – Вполне очевидно, что вы не имели возможности говорить с ним лично, следовательно, его поручение было как–то передано вам. Принимая во внимание позднее время, я предполагаю, что его доставили не в контору. А так как здесь вместе с вами находится мисс Стрит, я предполагаю, что оно было доставлено вам до того, как вы ушли домой. Следовательно, поручение было вам передано во время ужина в «Золотом гусе», откуда вы говорили со мной по телефону.

– Мне кажется, вам очень нравится заниматься логическими построениями, – улыбнулся Мейсон.

– Конечно, – согласился Карлин. – В конце концов, для чего человеку дан мозг? Однако я уклонился от моих хозяйских обязанностей. Хотите еще кофе?

Он торопливо подошел к ним, налил кофе, пододвинул сливки и сахар, уселся в свое кресло, поправил очки и улыбнулся своей чудной, насмешливой улыбкой.

– Ах, какие лица, – сказал он. – Такие яркие индивидуальности должны хорошо получаться на фотографии. Обычно я не увлекаюсь портретами. Мне нравится изображать различные предметы в игре света и тени. Мне нравятся длинные утренние тени, полуденные лучи солнца, но время от времени я делаю и портреты. Я люблю игрой света и тени выявить основную черту характера человека. Так, световой блик может подчеркнуть мягкое очарование женщины. Я бы хотел сфотографировать вас как–нибудь, когда представится случай и когда… не будет так поздно.

Мейсон взглянул на Деллу Стрит. Они допили кофе, и Мейсон сказал:

– Нам пора уходить. Уже очень поздно и…

– Ох, я сразу прикусил язык, но сказанного не воротишь, – с раскаянием проговорил Карлин. – Для меня сейчас совсем еще не поздно. Я думал только о вас, и к тому же фотограф, который не полагается на ретушь, которому нравится выявлять истинный характер модели, предпочитает работать утром, когда лица еще не утратили свежести, а не после длинного и напряженного дня. Сам я, мистер Мейсон, ненавижу ретушь. Я знаю, что можно сделать прекрасное фото, используя только свет и тень.

Мейсон взглянул на часы.

– Пожалуйста, не думайте, что меня побудило к этому ваше замечание, но уже за полночь. Нам пора идти, иначе завтра утром мы будем недостаточно свежи, чтобы фотографироваться…

– Так вы придете завтра утром?..

– Нет, это я сказал в фигуральном смысле, – засмеялся Мейсон. Возможно, мистер Карлин, мы когда–нибудь и придем. Ну, большое спасибо за гостеприимство. Как–нибудь в другой раз я с удовольствием потолкую с вами о вашей жизненной философии и посмотрю ваши фотографии.

– Это было бы очень приятно, – сказал Карлин, слегка наклоняясь вперед, как бы в ожидании, что гости сейчас встанут.

Мейсон поднялся.

– Спасибо, что зашли, – сказал Карлин и добавил, улыбнувшись Делле: Каждый раз, когда мужчина замыкается в своем мирке и начинает думать, что научился ценить красоту природы больше, чем красоту живых форм, с ним случается что–нибудь, что показывает ему, как он был не прав.

– Благодарю вас, – улыбнулась она, поднимаясь с кресла и направляясь к двери.

– По–моему, вы блестящая модель, – с восхищением сказал Карлин. – Я надеюсь, что вы с мистером Мейсоном как–нибудь выберете время и заглянете ко мне. Это займет не более чем, скажем,полчаса. По четверти часа на каждого из вас вполне достаточно. Я заодно показал бы вам некоторые мои работы и мою студию. Но теперь, я вижу, уже поздно, а у вас, по–моему, был трудный день. Я понимаю, что жизнь известного, загруженного делами адвоката не очень–то легка. – Карлин открыл входную дверь. – О, я вас порадую. Как будто проясняется. Уже видны края несущихся по небу облаков, и… взгляните, как серебрится это облако в лунном свете. Я очень огорчаюсь, что пока у нас нет объективов и пленок, пригодных для того, чтобы можно было сфотографировать свет луны. Вы, конечно, знаете, что на всех рекламных фотографиях вместо лунного света снят просто солнечный свет, только его снимают с очень малой выдержкой. Но когда–нибудь мы сможем запечатлеть на пленке настоящий, полный очарования лунный свет, а не резкий блеск солнца. Но не стану вас больше задерживать. Становится холодно, и я знаю, что вы торопитесь. Будьте осторожны. В это время некоторые шоферы на перекрестках мчатся сломя голову.

– Мы будем осторожны, – пообещал Мейсон.

– И обязательно приходите еще. Ладно, я не буду брать с вас слово, ибо знаю, как трудно иногда сдержать обещание, но приглашение остается в силе, а мое имя есть в телефонной книге, как вам, конечно, известно, поскольку вы уже звонили мне. Доброй ночи. Уверяю вас, мне было очень приятно встретиться с вами обоими.

Мейсон и Делла Стрит пожелали ему доброй ночи, еще раз поблагодарили за гостеприимство и, когда входная дверь затворилась, ощупью пошли в темноте по цементной дорожке к машине Мейсона.

– Ну? – спросил Мейсон.

– Я его боюсь, – сказала Делла Стрит.

– Почему?

– Не знаю.

– Женская интуиция?

– Возможно.

Делла первой подошла к машине и, прежде чем Мейсон взялся за ручку, открыла дверцу и поспешно забралась в машину. Затем так же поспешно она захлопнула дверцу и сказала:

– Поехали–ка поскорей отсюда.

Мейсон обошел машину, сел за руль и сказал:

– Расскажи мне подробнее, Делла, что подсказывает тебе женская интуиция.

– Я думаю, что этот человек тоже боится.

– Ты полагаешь, что поручение, которое мы ему передали, имело для него какой–то смысл?

– Думаю, что да.

Мейсон включил мотор и, когда машина двинулась, сказал:

– Он только один раз себя выдал.

– Когда? Я не заметила.

– Когда я передал ему вырезку, – сказал Мейсон. – Если бы он действительно хотел узнать, что написано в вырезке, он должен был прежде всего прочитать ее. Впрочем, если он притворялся, то, должен признаться, делал он это очень ловко.

– Да, он и бровью не повел, – кивнула Делла Стрит. – Держался очень спокойно и в то же время очень умело отделался от нас, намекнув на позднее время.

– Но тебе показалось, что он чем–то обеспокоен?

– Шеф, я уверена, что этот человек страшно перепуган.

– Ладно, – сказал Мейсон. – Сам я так далеко не захожу в своих предположениях, но согласен, что поручение нами передано по адресу и этот Карлин все прекрасно понял.

– Почему мы снизили скорость, шеф?

– Нам нужно остановиться у первого же телефона.

– Тогда лучше поверни на бульвар, – посоветовала Делла Стрит. – Там есть ночные кафе, а в кафе почти всегда есть автоматы. Кому мы будем звонить?

– В «Детективное агентство Дрейка», – сказал Мейсон. – Может, застанем там Пола. Если же его нет, мы позвоним ему домой, вытащим из постели, и пусть сразу приступает к делу.

– К какому?

– Нужно будет последить за М.Д.Карлином.

Мейсон свернул на бульвар и, проехав четыре квартала, обнаружил кафе, из которого позвонил Полу Дрейку.

– Ты безжалостный человек, Перри, – возмутился детектив. – Я устал как собака. Я как раз заканчиваю дело и уже два часа мечтаю только о том, как бы доползти до постели.

– А тебе лично ничего и не придется делать, – сказал Мейсон. – Есть у тебя люди, которых ты мог бы быстро направить на работу?

– Что значит быстро?

– Прямо сейчас.

– Нет. Хотя подожди. Один из тех парней, которые только что были заняты по тому, другому, делу, может быть, захочет еще поработать. Он был занят только три–четыре часа.

– Ладно, Пол, – сказал Мейсон. – Записывай. Медфорд Д.Карлин, шестьдесят девять двадцать, Западная Лорендо–стрит, телефон – Ривервью три двадцать три двадцать два. Мужчина около шестидесяти лет, голова круглая, лицо абсолютно без всякого выражения, не считая характерной кривоватой усмешки, рост примерно пять футов и шесть с половиной – семь дюймов, вес сто семьдесят пять – сто восемьдесят фунтов, живет один. Я хочу, чтобы твои люди понаблюдали за его домом. Особенно меня интересуют его посетители.

– Что еще?

– Если он выйдет из дому, я хочу знать, куда он пойдет.

– А ты думаешь, он может сейчас выйти?

– Пожалуй, может. Как скоро ты пришлешь своих людей?

– Где это? – спросил Дрейк. – А… шестьдесят девять двадцать, Западная Лорендо–стрит? Сейчас посмотрим… это займет… Если мой оперативник возьмется за эту работу, то он будет там через пятнадцать–семнадцать минут…

– Прекрасно, Пол, поговори с ним. А сколько времени понадобится, чтобы найти для этого дела еще кого–то?

– Это уже вопрос, – ответил Дрейк. – Подожди минутку у телефона.

Мейсон услышал, как Пол Дрейк разговаривает с кем–то, сидевшим, по–видимому, где–то рядом, потом Дрейк сказал:

– Алло, Перри. Я уговорил его взяться за твою работу. Я дал ему инструкцию следовать за Карлином, если тот выйдет из дому, правильно?

– Совершенно правильно.

– При работе такого рода, – продолжал Дрейк, – мы обычно ставим одного человека наблюдать за парадным входом, еще одного, чтобы смотреть за задней дверью, и еще одного держим в резерве. В случае, если кто–нибудь войдет в дом, а потом выйдет через парадное, человек, стоящий перед домом, последует за ним. Если кто–то выйдет из дома через заднюю дверь, за ним последует человек, стоящий сзади дома. Тогда тот, кто находится в резерве, должен обойти вокруг дома на случай, если придет кто–нибудь еще.

– Меня не интересует механика твоей работы, – прервал его Мейсон. Сейчас уже почти без десяти минут час, и время дорого. Я думаю, что Карлин собирается уйти, и боюсь, что он уйдет раньше, чем твой человек доберется до места.

– Не думаю. Мой человек уже выехал. Он хороший шофер, а движение сейчас не очень интенсивное. Он доберется туда быстро. А как только ты повесишь трубку, я начну искать других.

– Хорошо, Пол, утром мне доложишь. – Он повесил трубку и спросил у Деллы Стрит: – Ты не голодна?

– Вот уж нет, – покачала она головой. – А ты?

– Тоже нет.

– Чего я хочу, – сказала Делла Стрит, – так это поспать. День был трудный. К твоему сведению, время твоей беседы с Полом Дрейком – ноль часов пятьдесят четыре минуты.

– Запиши у себя, – сказал Мейсон.

– Я это уже сделала, – ответила она, улыбаясь.

4

Сквозь сон Мейсон услышал настойчивый звонок телефона. Усилием воли он прогнал сон, нащупал выключатель лампы над кроватью и, зажмурив глаза от яркого света, поднял трубку:

– Алло.

Голос Пола Дрейка звучал очень оживленно и деловито:

– Не хотелось беспокоить тебя, Перри, – сказал он, – но сперва разбудили меня, а я решил ввести в курс дела и тебя.

– Ну, выкладывай.

– Дом Карлина горит.

– Большой пожар?

– Порядочный. В пять минут четвертого послышалось что–то похожее на взрыв…

– А сейчас который час?

– Три двадцать.

– Значит, пожар продолжается уже минут пятнадцать, – сказал Мейсон, а ты…

– Не заводись, Перри, – сказал Пол. – Моему человеку пришлось проехать полмили до станции обслуживания, затем он позвонил в пожарную часть, потом мне, доложил обо всем, и лишь после этого я позвонил тебе. На все это нужно время.

– Ладно, – сказал Мейсон. – Еду.

– Я встречу тебя там, – ответил Дрейк и повесил трубку.

Адвокат вскочил с постели, молниеносно сбросил пижаму, кинулся к стенному шкафу, натянул на себя спортивные брюки, ботинки для гольфа и плотный с глухим воротом свитер, проверил, не забыл ли он бумажник и ключи, и, не тратя времени на то, чтобы выключить свет, выскочил из квартиры.

Десять минут спустя патрульный автомобиль догнал машину Мейсона. Рассерженный офицер опустил стекло.

– Ты что, на пожар? – гаркнул он. – Где, черт возьми, горит?

Мейсон, не снимая ноги с акселератора, чуть повернул голову.

– Шестьдесят девять двадцать, Западная Лорендо–стрит.

Офицер посмотрел на карту вызовов.

– Смотри–ка, верно, – сказал он своему напарнику.

Шофер сокрушенно покачал головой.

– Двенадцать лет работаю в полиции, – сказал он, – и впервые слышу, чтобы лихач правильно ответил на такой вопрос.

Кварталов за двенадцать до Лорендо–стрит Мейсон увидел слабый красноватый отблеск на небе, однако, добравшись до места, он обнаружил, что пожарные почти справились с огнем.

Пол Дрейк, который уже переговорил с офицером, провел Мейсона сквозь линию заграждения почти вплотную к горящему дому.

Остановившись позади одной из пожарных машин, Мейсон вопросительно взглянул на Пола Дрейка.

– А черт, холодно становится! Да, Пол, выкладывай.

Сыщик осторожно оглянулся, чтобы убедиться, что за ними никто не наблюдает.

– Я не мог послать к этому дому сразу троих людей, в моем распоряжении был только один. Но я понял по твоим словам, что время дорого, и принялся обзванивать своих агентов.

Мейсон кивнул.

– Первый, – продолжал Дрейк, – был на месте в семь минут второго. Он стал наблюдать за парадной дверью. Дом был весь темный. Около половины второго какая–то женщина вышла из–за того угла, поднялась по ступенькам и вошла в дом.

– Она позвонила у двери?

– Моему агенту показалось, что либо у нее был ключ, либо дверь была открыта.

– Как выглядела эта женщина?

– Лет тридцать – тридцать пять. Хорошая фигура. Больше сказать трудно, так как на ней был плащ.

– Она вошла в дом?

– Да.

– А когда она вышла?

– Вот на этот твой вопрос, – замялся Дрейк, – ответить мы не можем. Мы не знаем даже, ушла она или нет.

– Ясно. Что же было дальше?

– В час пятьдесят сюда прибыл мой второй оперативник, а в два часа пять минут или одной–двумя минутами раньше – третий. Второй встал так, что мог следить за переулком и задней стеной дома, а третий находился, так сказать, в резерве, то есть был готов последовать за тем, кто выйдет из дому, или в случае необходимости выполнить какое–нибудь поручение тех двоих. Третий знал, что за домом уже следят двое, и задержался в дороге, чтобы расспросить о Карлине. Случайно ему повезло. На работающей круглосуточно станции обслуживания примерно в полумиле отсюда Карлина хорошо знают. Он там даже пользуется кредитом. У Карлина есть «шевроле», который он купил в тысяча девятьсот сорок шестом году.

– Как они описали его внешность?

– Ему примерно шестьдесят один или шестьдесят два года, голова круглая, скуластый, носит очки, кривая улыбка, рост около пяти футов семи дюймов, вес около ста шестидесяти пяти фунтов.

– Он самый, – сказал Мейсон. – Что еще?

– Ну вот, когда явился третий, ускользнуть незаметно из дома было уже невозможно. Тот, кто дежурил у парадной двери, сообщил другим агентам о женщине. Они договорились, как поддерживать друг с другом связь, если кто–то покинет дом.

– Но женщина не вышла?

– Нет, разве только ушла еще до того, как приступил к работе второй агент.

– И никаких признаков жизни внутри дома? – спросил Мейсон. – Не считая, конечно, пожара.

– Ни малейших.

– Паршиво, – сказал Мейсон.

Дрейк кивнул.

– Ну а теперь расскажи о пожаре.

– Примерно в пять минут четвертого в доме раздался звук, похожий на приглушенный взрыв. Две–три секунды ничего не было видно, а затем во всех окнах заполыхал огонь. Мой человек вскочил в машину, помчался на станцию обслуживания, позвонил в пожарное управление, потом мне и вернулся сюда. Двое других не покидали своих постов. Из дома никто не выходил. Сперва моим агентам приходилось прятаться, но когда собрались люди, чтобы поглядеть на пожар, они просто смешались с толпой.

– И они уверены, что женщина не выходила?

– Она все еще там, если не ушла через заднюю дверь до часа пятидесяти.

– Полиция уже расспрашивала вас? – спросил Мейсон.

– Пока нет.

– Ну ладно, – сказал Мейсон. – Предупреди своих людей, чтобы не говорили лишнего.

– Мои лишнего не скажут.

– Им, главное, не нужно говорить, сколько времени они тут дежурят.

– Они не скажут никому и ничего. Ты можешь доверять моим ребятам, Перри.

Мейсон задумался.

– Пожар вроде уже почти погасили?

– Они здорово работают, – ответил детектив. – Десять минут тому назад казалось, будто уже весь дом полыхает, а теперь, как видишь, стены спасены и, возможно, почти полностью уцелеет нижний этаж.

– Откуда начался пожар?

– Наверное, со второго этажа. Если бы мои люди не подняли тревогу сразу же, сейчас здесь уже не было бы ничего, кроме груды тлеющих углей. Я думаю, минут через пять пожарные смогут войти в дом. Сейчас они на крыше. Ее восточная часть почти полностью сгорела, но западная в порядке. Вообще пожар, кажется, был сконцентрирован в восточной части дома.

– Очень бы хотелось мне поглядеть все там внутри, – задумчиво произнес Мейсон.

– Там небось сейчас сам черт ногу сломит, – предупредил Дрейк. Обгоревшее дерево, угли, все это залито водой и так смердит, что твой костюм на месяц провоняет.

– Наплевать, – сказал Мейсон. – Мне очень хочется попасть туда.

– Я могу это устроить, – сказал Дрейк. – Только нужно будет что–нибудь наврать. Предположим, ты адвокат хозяина…

– Нет, – прервал его Мейсон. – Это не пойдет.

– Тогда думай сам.

– Я это и делаю. Но придумать не так–то легко.

– А почему бы ради разнообразия не сказать им правду? – спросил Дрейк.

– Какую правду? Я знаю лишь, что какая–то таинственная женщина мне позвонила и попросила, чтобы я передал ее поручение Карлину. Пока я не хочу, чтобы полиция знала об этом.

– Почему?

– Я ведь не знаю, что мы найдем внутри.

– А не все ли равно, что мы там найдем?

– Может быть, и нет.

– Только в этом дело? Или есть еще причина?

– Есть. Мне кажется, моя клиентка вряд ли хочет, чтобы полиция знала о ее связи с этим делом.

– А кто твоя клиентка?

– Я не знаю.

– Тогда и полиция не узнает.

– Полиция может это выяснить, и тогда моей клиентке придется отвечать на все вопросы, которые они ей зададут.

– Если ты хочешь что–то выдумать, – сказал Дрейк, – ради всех святых, выдумай что–нибудь правдоподобное. Вон идет начальник пожарной команды. Мы должны что–то быстро придумать. Сейчас он повернется, заметит нас и… Он идет к нам…

Начальник пожарной команды медленно продвигался по направлению к ним.

– Привет, шеф, – сказал Дрейк. – Как дела? Вы знакомы с Перри Мейсоном?

– Адвокатом?

– Совершенно верно, – сказал Мейсон, протягивая руку.

– Вот так–так! Что вы–то делаете тут?

– Смотрим на пожар. Похоже, вы уже справились с огнем.

– Да, сейчас уже закончено. Осталось все как следует залить водой, чтобы пожар не возобновился снова. А потом мы войдем внутрь взглянуть, что там творится.

– Вы войдете в дом?

– Да, очень скоро.

– Будете что–нибудь искать?

– Тела погибших.

– О! – оживился Мейсон. – Похоже, есть жертвы?

Начальник пожарной команды внимательно посмотрел на него.

– Если пожар загорается в жилом доме в такой час ночи, всегда можно предположить, что кто–то хватил лишнего и, раскуривая сигарету, бросил непогашенную спичку. Это случалось уже тысячи раз, и еще тысячи раз случится.

Мейсон сказал, взглянув на Пола Дрейка:

– Меня очень интересует техника борьбы с огнем в подобных случаях. Как я понимаю, вы…

– А меня интересует, – перебил его начальник пожарной команды, каким образом вы оба оказались здесь, тем более что мы никак не можем выяснить, кто поднял тревогу.

– Возможно, кто–то из соседей, – сказал Мейсон.

– Вы еще не ответили на мой вопрос.

– Собственно говоря, – сказал Мейсон, – я не совсем вправе отвечать на ваш вопрос.

– Почему?

– Допустим, – сказал Мейсон, приветливо улыбаясь, – что у меня есть клиент, который хочет купить этот дом и участок.

– Ваш клиент хочет купить этот дом?

– Вовсе нет. Я просто говорю к примеру.

– Значит, дело обстоит не так?

– Я не сказал, что так.

– Я вас не спрашиваю, так ли оно обстоит, я спрашиваю: дело обстоит как–то иначе?

– Да, да, – ответил, усмехаясь, Мейсон. – Если бы вы не были пожарным, вам следовало стать адвокатом или детективом.

Твердый настойчивый взгляд пожарного изучал бесстрастное лицо Мейсона.

– Нам часто приходится вести расследования, – сказал он наконец. Как вы думаете, для чего я здесь?

– Чтобы погасить пожар.

– Для этого здесь мои люди. Я же прибыл потому, что нам в управление сообщили, что это поджог, что дом загорелся изнутри – взорвался бензин или что–то в этом роде. Я хочу осмотреть дом.

– Я тоже, – сказал Мейсон.

– И я, – вступил в разговор Дрейк.

– Нет, это слишком опасно. Мало ли что может случиться. Или балка упадет, или рухнет пол, или лестница. Я пойду один.

– Ну, а если вы, – предложил Дрейк, – дадите нам шлемы…

– Шлемы дать, конечно, можно, – произнес офицер, – но я и не подумаю этого делать.

Один из пожарных помигал фонариком, и начальник команды сказал:

– Меня зовут. Я пойду. А вы оба побудьте пока здесь. Я хочу еще кое о чем расспросить вас.

Он ушел.

– Ну, все пропало, – буркнул Дрейк. – Я хорошо его знаю. Случись здесь кто–нибудь другой, все было бы в порядке. От этого же, если здесь и в самом деле был поджог, теперь не отвязаться.

– Пол, – сказал Мейсон, – пошли своих ребят порасспросить соседей, может, они что выяснят.

– А как ты узнаешь в этой толпе его соседей?

– Очень просто. Ты же хороший детектив. Соседи стоят в пальто, наброшенных поверх пижам, и возбужденно переговариваются. Ведь они хорошо знают друг друга. Те же, кто живет дальше по улице, наверно, незнакомы. Пусть твои люди подойдут к оживленно разговаривающим группам…

– Хорошо, – сказал Дрейк. – Подожди меня здесь.

Мейсон стоял, глядя на дом, который освещался теперь только прожекторами. Пламени больше не было видно. От здания поднимался столб дыма, неся с собой характерный запах влажного обугленного дерева и обгоревшей обивки.

Дождь прекратился, стало холодно. Мейсон сильно продрог и пожалел, что не надел пальто. Зрители понемногу начинали расходиться.

Дрейк вернулся к Перри Мейсону и сказал:

– Все в порядке. Мои люди действуют. Все трое снуют в толпе, выясняют все, что удается, а потом смотаются отсюда прежде, чем шеф пожарников выйдет из дома. Да, кстати, не мешало бы перебраться в такое место, где нам не смогут задавать вопросов. Мои люди явятся с докладом ко мне домой, а там у меня есть кое–что для тебя интересное.

– Что же это?

– Разные специи, горячая вода, масло, сахар, ром. Горячий ром с маслом сейчас не повредил бы…

– Так какого же дьявола мы здесь торчим? – осведомился Мейсон.

– Именно это, – сказал Дрейк, – я и хочу спросить.

– Считай, что ты уже спросил.

5

Когда они пришли, отопление было выключено, но Дрейк сразу зажег все горелки на газовой плите, включил электрокамин, и вскоре в квартире стало довольно сносно.

– Вот за что я не люблю Калифорнию, – пожаловался Дрейк. – Все хвалят ее за теплый мягкий климат, а сами включают камины в шесть часов утра, выключают в восемь тридцать, снова включают в полпятого и выключают только на ночь… Ну, попробуй–ка.

Он налил горячую, дымящуюся смесь в кружку, где уже лежал большой кусок масла, помешал ложкой и протянул кружку Мейсону, а потом налил и себе.

В ожидании звонка они покуривали сигареты и маленькими глотками отпивали горячую смесь.

Мейсон уселся поудобнее на твердом с прямой спинкой кухонном стуле и сказал:

– Отличная штука, Пол.

– Лучше не придумаешь, – ответил детектив. – Если ты промерз насквозь, горячий ром с маслом – именно то, что требуется. Дай–ка налью еще.

Он опять наполнил обе кружки.

– Как ты это готовишь? Секрет? – спросил Мейсон.

– Все делается на глазок, – ответил Дрейк, – немного корицы, немного сахара, побольше рома, горячая вода, а потом я кладу…

Зазвонил телефон.

Дрейк сразу же поставил кружку и прошел в другую комнату.

– Алло. – Он немного помолчал, потом кивнул Мейсону и сказал в трубку: – Правильно, Пит, продолжай, – затем послушал еще с минуту и спросил: – Тебя никто не засек? Да, я думаю, что на сегодня вы все трое можете быть свободны. Где ты сейчас?.. Хорошо, я перезвоню тебе через десять минут. Жди моего звонка. Минут через десять. Подожди, я проверю, правильно ли я записал номер. Повтори его еще раз. – Он нацарапал номер на блокноте, прикрепленном около телефона, и сказал: – Порядок. Спасибо. Дрейк повесил трубку, вернулся в кухню и сказал: – Нашли тело.

– Умер от ожогов? – спросил Мейсон.

– Это еще неизвестно, – сказал Дрейк. – Возможно, убит.

– А почему они так думают?

– Благодаря нашим людям пожарные очень быстро прибыли на место происшествия. Они не очень–то стремятся вникнуть в суть, но считают, что навряд ли этот человек умер от ожогов. Горело, кажется, в соседней комнате. Труп не обуглился, хотя и обожжен.

– Ты хорошо знаешь этого шефа пожарных?

– Вполне, – ответил Дрейк. – Он деловой парень.

– Думаешь, он прав?

– Очень возможно.

– Это усложняет ситуацию, – задумчиво сказал Мейсон.

– Огорчаться еще рано, – заметил Дрейк. – Посмотрим, что скажут врачи. Пока пожарные оставили труп в том положении, в каком его нашли, и позвонили в Отдел по раскрытию убийств. Времени они не теряли, когда мои парни уходили, лейтенант Трэгг был уже в пути.

– Где теперь твой оперативник… тот, что звонил?

– В ночном кафе.

– Удалось что–нибудь выяснить у соседей? – спросил Мейсон.

– Кое–что. Он отпечатает отчет и принесет его мне утром.

– Чье тело найдено – мужчины или женщины?

– Мужчины, – сказал Дрейк, – ему около шестидесяти лет. Описание, по–моему, совпадает с описанием Карлина.

– Именно этого я и боялся.

– Мой человек, – продолжал Дрейк, – пока что доложил в общих чертах. В восемь тридцать утра он положит мне на стол доклад, в котором все будет написано подробно. Он говорит, что это, конечно, поджог. Пожар начался от взрыва бомбы с часовым механизмом. Полиция думает, что она была вмонтирована в электрические часы, включенные в розетку на нижнем этаже.

– На нижнем этаже?

– Ну да. Эти часы включают радио. Ну ты же знаешь их, вилку втыкают в розетку, стрелки ставят на определенный час, и они включают радио. Потом их нужно выключить.

– Знаю, продолжай.

– Так вот пожарные нашли на нижнем этаже часы, соединенные с проводами, идущими наверх. Стрелки были поставлены на три часа.

– Так, так, – заметил Мейсон и спросил: – Та женщина, что вошла в дом, может быть заподозрена на основании этих данных?

– Еще бы!

– В котором часу она появилась?

– В час двадцать восемь.

– И никто не знает, сколько она там пробыла?

– Она могла пробыть там только до часа пятидесяти, то есть до того времени, когда второй оперативник занял свой пост у задней двери. С этой минуты все выходы были под наблюдением.

– Когда она вошла, она что–нибудь несла с собой? Чемодан или что–то подобное?

– Ничего.

– Тогда она едва ли могла пронести в здание часы, бидон с бензином или какую–либо взрывчатку.

– Конечно.

– Впрочем, может быть, когда она пришла, все это находилось уже в доме.

– Вполне возможно.

– Стало быть, она вошла через парадный, а вышла из дома через черный ход?

– Ну да… Как быть с моим парнем, Перри? Он ведь все еще ждет там в кафе.

– Позвони ему, чтоб шел домой, – сказал Мейсон, – пусть пишет доклад и пока не выходит из дома и не вступает ни в какие разговоры.

– Нам следовало бы сообщить обо всем этом в полицию, – сказал Дрейф.

– Но я связан с клиентом.

– А меня могут лишить лицензии, – напомнил Дрейк.

– Но ты работаешь на меня, Пол.

– И все–таки мы обязаны известить полицию о том, что случилось.

– Как ты им объяснишь, что твои люди оказались на месте происшествия?

– Это я могу и не объяснять, – ответил Дрейк. – Я имею право не называть своего клиента.

– Знаешь, на кого ты будешь тогда похож? – ухмыльнулся Мейсон. – На кандидата на какой–то пост, который, выходя из кабины для голосований, отказывается сообщить, за кого именно он голосовал.

– Хочешь еще горячего рома, Перри?

– Нет, спасибо. Думаю, что лучше было бы вздремнуть. Лейтенант Трэгг скоро наверняка нападет на наш след. Он узнает, что мы там были, и возьмется за нас обоих. Господи, до чего же я промерз!

– Разве мой напиток не согрел тебя?

– Немножко. Знаешь, Пол, что нам нужно сделать? Давай сходим в турецкие бани.

– В турецкие бани не рекомендуется ходить, выпив горячего пунша.

– Он уже выветрится, пока мы туда доберемся. Но никому не придет в голову нас там искать.

– Трэгг разъярится.

– Ну и пусть его.

– Ладно, – сказал Дрейк. – Я позвоню своему агенту. Ах да, Перри, я еще одно тебе не рассказал.

– Что же?

– В доме Карлина нашли подозрительную штуку. Помнишь этот дом – он старый, ветхий, весь по швам ползет. Да и обставлен был, наверно, кое–как, но на нижнем этаже там почему–то оказался великолепный огнеупорный сейф, просто чудо что за сейф.

Глаза Мейсона загорелись.

– Да что ты, Пол! Хотелось бы мне взглянуть, что там лежит внутри.

– Полиции этого тоже хочется.

– Как ты думаешь, есть у меня какой–то шанс попасть в дом в тот момент, когда полицейские будут открывать этот сейф?

– Один на миллион.

– Ну, а допустим, я сообщу им шифр?

Дрейк взглянул на него с любопытством.

– Шифр сейфа?

– Ну да.

– И ты ни слова мне не сказал?

Мейсон отодвинул кружку с недопитым ромом.

– Ладно, Пол, – сказал он. – Звони своему человеку и вели ему держаться как можно тише. Мы же с тобой отправимся в турецкие бани, где лейтенанту Трэггу нас не разыскать.

– Не люблю выплескивать хорошие напитки в раковину, – сказал Дрейк. Уж лучше…

– Так не выплескивай его в раковину, – сказал Мейсон. – Оставь все здесь. Пусть лейтенант Трэгг убедится, что я и в самом деле промерз до костей. После того как даже горячий ром с маслом не согрел меня, я уговорил тебя пойти со мной в турецкие бани. Это придаст нашей версии еще больше правдоподобия.

– Да? – скептически спросил Дрейк и протянул руку к телефонной трубке. Он набрал номер кафе, где ждал звонка его агент, и зловеще добавил через плечо: – Если у тебя и впрямь есть шифр этого сейфа, Перри, я от души тебе советую как можно скорей что–нибудь придумать для лейтенанта Трэгга… Алло, Пит. Это Дрейк. Иди домой. Все напиши и завтра в восемь положи отчет мне на стол. Никто не видел тебя здесь? Никто не узнал тебя? И пожарные?.. Отлично. Жди моего звонка. Всего хорошего. – Дрейк повесил трубку и устало сказал Мейсону: – Не понимаю, Перри, почему ты жалуешься на холод. Мы уже сейчас горим, а дальше будет еще жарче.

6

Мейсон и Пол Дрейк оказались единственными, кто находился в парилке в такое раннее время. Они сидели, развалясь, на покрытых простынями деревянных креслах, обернув головы влажными полотенцами и опустив ноги в тазы с горячей водой.

Огромные батареи поддерживали в парилке такую температуру, что с каждого, кто входил туда, градом катил пот. Деревянные кресла так нагрелись, что до них трудно было дотронуться, поэтому их и покрыли простынями.

– Вот теперь, – объявил Мейсон, – мне хорошо. Господи, до чего же я промерз, стоя там возле дома. Ноги просто закоченели.

– А меня озноб все еще пробирает, – мрачно сказал Дрейк. – Хотел бы я знать, в какое дело ты меня втравил.

– Брось, Пол, – сказал Мейсон, – я ничего от тебя не скрываю. Я же сказал тебе…

– А шифр сейфа, – перебил Дрейк. – Ты ничего мне об этом не говорил.

– Видишь ли, – Мейсон замялся, – дело в том, что… О–о!

Пол проследил за взглядом Мейсона и сквозь толстое стекло вращающейся двери увидел высокого, хорошо сложенного мужчину с широкими плечами боксера. Стоя спиной к парильне, он беседовал с банщиком.

Банщик ткнул пальцем в сторону парильни, высокий человек повернулся, глянул на две голые фигуры, усмехнулся и рывком открыл дверь.

– Привет, – сказал он. – Кажется, вы, ребята, не рады меня видеть?

– Что случилось? – спросил Мейсон.

Лейтенант Трэгг сбросил пальто.

– Вы допустили тактическую ошибку, мои дорогие. Когда вы сгинули в последний раз, я решил специально выяснить, где вы скрывались, и оказалось, что вы прятались здесь. Вот я и подумал, а не сюда ли вы и на этот раз…

– Я совершенно промерз, – перебил его Мейсон. – Сегодня ночью я адски замерз возле дома, где произошел пожар. Я не взял пальто…

– Я слышал об этом, – сказал Трэгг. – На вас был тренировочный костюм. Должно быть, вы очень уж поспешно выскочили из постели, торопясь на пожар. – Он вынул носовой платок и вытер пот со лба. – Как вы думаете, господа, не пора ли вам уйти отсюда?

– И речи быть не может, – ответил Мейсон, бросив взгляд на Пола Дрейка. – Мы ведь оба простудились. И мы только–только начали потеть. Не хотите ли раздеться и попариться здесь вместе с нами, лейтенант?

– Я на работе. И вы отлично знаете, что, если я побуду здесь, а потом сразу же выйду на улицу, я наверняка схвачу простуду.

– Как жаль, – сказал Мейсон, – впрочем, продолжайте, лейтенант, мы с удовольствием ответим на все ваши вопросы.

– Черт бы вас взял, – раздраженно сказал Трэгг, – я не могу здесь оставаться.

– А мы не можем выйти, – откликнулся Мейсон.

Трэгг провел носовым платком по шее, за воротником и по лбу.

– Что вы оба делали возле горящего дома?

– Смотрели на пожар.

– Не валяйте дурака. Как вы узнали, что дом горит?

– Пол Дрейк мне позвонил, – сказал Мейсон.

– А откуда узнал о пожаре Пол Дрейк?

– Ему сообщил один из его людей.

– Кто именно?

– Тот, кто наблюдал за домом, – сказал Мейсон.

– А почему, хотел бы я знать, вам так повезло, что вы наблюдали именно за тем домом, где потом начался пожар?

– О, мы совершенно не ожидали, что там начнется пожар, – сказал Мейсон. – Это было для нас полной неожиданностью.

– Ну, хватит, – раздраженно сказал Трэгг, – вы оба что–то скрываете. Дрейк направил к дому агента, и я хочу знать – почему? Хочу знать, как долго находился там ваш человек. И прежде всего хочу знать, кто входил в дом, кто из него вышел…

– Мой человек еще не сдал мне отчет, лейтенант, – сказал Дрейк.

– А, черт! Я не могу больше здесь оставаться, – воскликнул Трэгг. Меня работа ждет. Скажите мне имя вашего человека. Где я могу его найти?

– Не знаю, – сказал Дрейк. – Это один из моих ночных агентов. Сейчас он где–то пишет свой отчет. Я сказал ему, что он может идти домой. Но он пошел куда–то перепечатать отчет из машинке.

– Когда же вы его получите, этот отчет? Ну, выкладывайте все, что знаете, да побыстрее. Самое важное он вам, должно быть, уже сообщил.

Дрейк умоляюще взглянул на Мейсона.

– Дрейк, – учтиво сказал Мейсон, – действовал по моему распоряжению, и я в ответе за все.

– Для полиции вы не ответственное лицо, – угрюмо отрезал Трэгг. – Это Пол Дрейк руководит детективным агентством. У него есть лицензия. И я предполагаю, что он хочет сохранить и впредь эту лицензию. Мы и не возражаем, но, когда он, располагая информацией об убийстве…

– Об убийстве? – прервал его Мейсон.

– Вот именно, – ответил лейтенант Трэгг. – И зарубите себе на носу: я хочу знать всю подноготную и хочу знать ее сейчас же.

– Это долгая история, – сказал Мейсон.

Трэгг скривился как от сильной боли.

– Тьфу, чтоб вам пропасть! Я же не могу здесь оставаться. Давайте выйдем.

– Я уже сказал вам, что мы не можем выйти сейчас. Мы только начали потеть.

Трэгг еще раз вытер насквозь промокшим носовым платком потный лоб и шею.

– Ну хорошо, – сказал он. – Ваша взяла. Не могу же я, весь потный, выйти на холодный ветер. Когда вы получите этот отчет, Дрейк?

– Утром.

– В котором часу?

Дрейк посмотрел на Мейсона.

– В восемь, – сказал Мейсон.

– У вас есть сведения, которые помогут мне найти того, кто убил Медфорда Д.Карлина? – спросил лейтенант Трэгг. – Я хочу знать это немедленно.

– Я вам точно говорю, что я не знаю, кто его убил, – сказал Мейсон. Как я уже сообщил вам, лейтенант, мое знакомство с Карлином – это история, о которой нельзя рассказать в двух словах.

– Ладно, – прервал его Трэгг. – Я буду у вас в конторе в восемь утра, Мейсон. Вы тоже будьте там, мистер Дрейк, и прихватите с собой людей, наблюдавших за домом Карлина. Если ваши люди не явятся, вы будете вызваны к прокурору, а если это не поможет, то вы предстанете перед судом присяжных. И запомните, я не шучу.

Трэгг резко повернулся и выскочил из раскаленной парильни.

– Ну вот, – уныло сказал Дрейк, – у нас осталось меньше трех часов, а потом он за нас примется.

– Три часа – немалый срок, мы многое успеем сделать, – сказал Мейсон.

– Жалости у тебя нет, Перри, ты же прекрасно знаешь, что мы не можем, пропотевши здесь, сразу выйти на холодный ветер.

– Ты можешь пропотеть, потом принять холодный душ, а затем сесть у телефона и звонить сколько душе угодно, – сказал Мейсон.

Дрейк покачал головой.

– Он застал нас с поличным, Перри. Мы с тобой оба знаем, что он прав. Он может заставить меня привести моих людей, куда он скажет, он будет их расспрашивать, а им придется отвечать. Ты можешь защищать интересы своего клиента, это профессиональная привилегия адвокатов, а я не могу защищаться ничем. Я обязан выложить на стол все карты.

– Верно, – согласился Мейсон, – но только те карты, которые были у тебя на руках до сих пор.

– До сих пор? – повторил Дрейк. – Что ты имеешь в виду?

– Мы ведь можем набрать полные руки козырей уже после того, как повидаемся с Трэггом.

– Что же это за козыри?

– Да разные. Моя таинственная клиентка позвонила мне в ресторан «Золотой гусь», куда мы с Деллой решили пойти после разговора с тобой. Мы оказались там случайно, но кто–то знал, что мы там. Как он мог это узнать?

– Может быть, за тобой следили?

– Не думаю, Пол. Мы бы заметили хвост.

– Тогда, может быть, кто–то подкарауливал тебя в клубе, чтобы, когда ты там появишься, сразу позвонить…

Мейсон покачал головой.

– Невозможно, так как никто не знал, что я собираюсь туда. Я сам этого не знал.

– Тогда как же твоя клиентка могла узнать, что ты там?

– Наверно, она была одновременно со мной в ресторане, – сказал Мейсон. – Уже сидела там, когда мы вошли. Кто–то показал ей меня, после этого она ушла из клуба и позвонила мне.

– Это логично.

– К тому же, – добавил Мейсон, – человек, который указал ей на меня, по–видимому, не кто иной, как метрдотель ресторана. Эта женщина видела меня, Пол. Она вернулась домой, открыла ящик, где прятала деньги, положила их в конверт и отправила его с посыльным мне в ресторан. Потом она побежала в аптеку и позвонила мне из автомата.

– Но зачем она все это сделала? Почему она не могла просто подойти к тебе…

– Потому, – перебил Мейсон, – что женщины не ходят в «Золотой гусь» без провожатого. Она не хотела, чтобы ее спутник знал, что она интересуется мной. Наверное, она ушла домой под каким–то предлогом. Уверен, что это было именно так.

Дрейк кивнул.

– Ну и что?

– Это все означает, что она была с мужем.

– Не понял, почему. С таким же успехом она могла сказать и своему любовнику, что у нее разболелась голова.

– От любовника так быстро не избавишься. К тому же, если это был ее друг, то, избавившись от него, она бы позвонила в «Золотой гусь» из своей квартиры, условилась со мной о встрече и пригласила бы к себе. Я готов поклясться, что она была там с мужем, что она чем–то очень напугана, и, когда ей показали меня, она приняла решение внезапно.

Дрейк провел по телу полотенцем.

– Ну что ж, – согласился он, – очень может быть.

– Эта женщина, – продолжал Мейсон, – придумала для мужа какой–то предлог: то ли она не выключила газ, то ли забыла закрыть дверь, и сразу же ушла домой. Дома она «вспомнила», что должна что–то купить в аптеке, пока та еще не закрылась. Моя клиентка – замужняя женщина, Пол, и живет она недалеко от той аптеки. Я хочу, чтобы твои люди выяснили, кто она, но только после восьми тридцати и ни минутой раньше.

– Ничего себе распоряжение! – Дрейк сел и начал обтираться полотенцем. – Я не могу здесь больше оставаться, Перри.

– Мы должны здесь оставаться до тех пор, – сказал Мейсон, – пока не убедимся, что лейтенант Трэгг ушел и не вернется. Тогда мы сразу же отправимся к телефону. К восьми тридцати я должен знать, кто моя клиентка.

– Но Трэгг будет в твоей конторе в восемь утра.

– Верно, – ухмыльнулся Мейсон, – именно поэтому я и не хочу получать информацию, пока Трэгг будет у меня. Я хочу получить ее сразу же после его ухода.

Дрейк оправил влажное полотенце на голове.

– Ты даешь мне дьявольски сложное расписание, – сказал он с раздражением.

7

Ровно в восемь часов утра Трэгг вошел в личный кабинет Мейсона и застал там адвоката, Пола Дрейка и Деллу Стрит.

Мейсон выглядел вполне бодро, Дрейк был явно озабочен, а Делла, сидевшая за секретарским столом, держала наготове карандаш и блокнот для стенографирования и взглянула на входящего Трэгга с приветливой улыбкой, которая показалась ему несколько натянутой.

– Привет, Делла, – сказал лейтенант Трэгг, – у вас тут все так торжественно выглядит, что, наверно, наше интервью окажется еще более важным, чем я ожидал.

– Что здесь так уж торжественно выглядит – я? – спросила Делла Стрит.

– Вот именно, будь я проклят, – сказал Трэгг, сел и, повернувшись к Мейсону и Дрейку, сразу оставил шутливый тон. – Так вот. Совершено убийство. Мне сообщили, что вы оба были на месте преступления вскоре после трех часов утра. Что вас туда привело?

Мейсон отвечал ему небрежным тоном, но видно было, что он тщательно подбирает слова, как человек, чьи показания записываются и могут оказаться очень важными.

– Что касается Пола Дрейка, то ответственность за его пребывание возле горящего дома целиком лежит на мне. Он находился там по моему поручению.

– А почему вы сами заинтересовались домом Карлина?

– Я выполнял поручение клиента.

– Что за клиент?

– Этого я не могу вам сказать.

– Что–то мы все время ходим вокруг да около, – раздраженно сказал Трэгг, – и мне это очень не нравится. Я понимаю, что вы должны защищать…

– Пожалуйста, поймите меня правильно, – прервал его Мейсон. – Я не сказал, что не хочу вам открывать имя моего клиента, я сказал, что не могу этого сделать.

– А почему?

– Потому что я сам не знаю его имени.

– Не знаете, кто ваш клиент?

– Да.

– Как же он связался с вами?

– По телефону.

– Это мужчина или женщина?

– Вам лично я отвечу, что это женщина, но я бы не хотел, чтобы эти сведения были переданы в прессу. Я не хочу, чтобы об этом было напечатано в газетах.

– Что же такое эта женщина сказала вам, что вы сразу же взялись за дело и подключили к нему Дрейка?

– Вот этого–то я и не намерен вам говорить.

Трэгг с минуту подумал, потом повернулся к Полу Дрейку.

– Ох уж эти мне адвокаты с их профессиональными привилегиями и прочими штучками. Поговорим по душам, Дрейк. Вы послали к дому Карлина своих людей. В котором часу они приступили к работе?

Дрейк вытащил из кармана записную книжку.

– Первый приехал на место в семь минут второго.

– Первый? Значит, он был не один?

– Да, еще один прибыл в час пятьдесят.

– А кроме этих двоих, был еще кто–нибудь?

– Возле дома было три агента.

– Когда прибыл третий?

– В два часа пять минут.

– Зачем вам понадобилось так много народу?

– Я хотел, чтобы можно было проследить за каждым, кто покинет дом.

– Для чего такие предосторожности?

– Таковы были инструкции.

– Кто–нибудь выходил из дома после того, как ваши люди приступили к работе?

– После семи минут второго никто не выходил из дома через парадную дверь.

– А через черный ход?

– После часа пятидесяти минут никто не выходил через черный ход.

– Пожар начался вскоре после трех часов?

– Да.

– Где были в это время ваши люди?

– Там же, возле дома.

– Почему они не подняли тревогу?

– Они подняли тревогу.

– Почему вы не сообщили об этом?

– Вы не спрашивали.

– Верно, – сказал Трэгг. – Зато теперь я спрашиваю. Я хочу знать все до мельчайших подробностей. Кто–нибудь из ваших людей написал вам отчет?

– Да.

– Где он?

– Он у меня с собой.

– Дайте посмотреть.

Дрейк вытащил из кармана сложенный рапорт и протянул его лейтенанту Трэггу.

Тот перелистал отпечатанные на машинке листки и сказал, повернувшись к Мейсону:

– Эти ребята умеют показать товар лицом. Они составляют очень внушительные отчеты. Вот послушайте к примеру: «Зная, что двое агентов находятся на положенных местах, блокируя со всех сторон объект, я решил получить у местных жителей описание внешности поднадзорного. Определив местонахождение станции обслуживания, где поднадзорный покупал по кредитной карте бензин и масло, я в результате косвенных расспросов установил, что…» – Трэгг поднял глаза и ухмыльнулся. – Вы знаете, как это выглядит в действительности? Не дойдя несколько кварталов до места, этот агент случайно наткнулся на станцию обслуживания. Он зашел и спросил, не знают ли там человека по фамилии Карлин. Ему ответили, что знают и что Карлин покупает кое–что у них, а детектив сказал, что он учился в колледже с одним малым по фамилии Карлин, знает, что он живет где–то неподалеку, но не знает точно где, и хотел бы выяснить наверняка, его ли приятель по колледжу живет на этой улице. Служащий со станции обслуживания отвечает ему, что вряд ли, так как этот Карлин лет на тридцать его старше. Тут наш голубчик задает еще несколько вопросов…

– Да хватит вам, – смеясь, прервал его Дрейк, – вы же выдаете все наши профессиональные секреты клиенту. Он, может, думает, что мои люди тщательно прочесали весь район, прежде чем нашли эту станцию, где Карлин покупал бензин, а потом…

– Да, я знаю, – остановил его Трэгг, – и, проделав все это, он прибыл на место всего через тринадцать минут после того, как второй наблюдатель занял свой пост. Ну, а теперь об этой дамочке, которая вошла в дом в час двадцать восемь.

– Вот на этот вопрос, – сказалДрейк, – ответить трудно. Она, наверное, ушла через черный ход до часа пятидесяти.

– И никто не входил в дом после этого?

– Возможность не исключена, – сказал Дрейк. – Женщина могла уйти минут за десять до часа пятидесяти, и сразу после этого еще кто–то мог войти через черный ход, пробыть в доме несколько минут и уйти незамеченным через ту же заднюю дверь, прежде чем прибыл второй наблюдатель.

Трэгг повернулся к Мейсону.

– Чего ради вы тратите деньги на всех этих детективов, если вы даже не видели в лицо человека, которого называете своим клиентом?

– Моя клиентка передала мне деньги в оплату моих услуг.

– Каким образом?

– Через посыльного.

– Куда?

– В ресторан, где мы ужинали.

– Что это за ресторан?

– «Золотой гусь».

– В котором часу это было?

– Примерно в десять минут двенадцатого.

– А в котором часу она разговаривала с вами по телефону?

– Часов в одиннадцать.

– Значит, – сказал Трэгг, – все это случилось прошлой ночью. А сегодня утром вы от нее получили какие–нибудь известия?

Мейсон отрицательно покачал головой.

– Не морочьте мне голову, Мейсон. Почему вы не хотите рассказать, что, прочитав утром в газетах о гибели Карлина, ваша клиентка сразу же позвонила вам?

Мейсон еще раз покачал головой:

– Она мне не звонила.

– Стало быть, вскоре позвонит.

– Возможно.

– Если она вам позвонит, я хочу знать, кто она. И я хочу с ней побеседовать.

– А вот это, – сказал Мейсон, – будет зависеть от того, захочет ли она побеседовать с вами.

– Речь ведь идет об убийстве, Мейсон.

– А что вас заставляет думать, что это убийство?

Трэгг усмехнулся.

– Наш шеф в таких случаях придерживается старомодных принципов. Он считает, что функции полиции заключаются в собирания информации, а не в ее распространении.

– Как странно, – сказал Мейсон.

– Да, конечно, но так уж вышло, что он возглавляет наш отдел.

Мейсон небрежно сказал:

– Насколько мне известно, в доме Карлина был найден довольно дорогой сейф?

Трэгг внимательно и испытующе посмотрел на адвоката.

– К чему это вы ведете?

– Может быть, я мог бы кое–чем помочь вам, – сказал Мейсон.

– Чем?

– В каком состоянии сейф? Он поврежден огнем?

– Нет. Пожар ведь больше всего повредил верхний этаж и крышу, сейф на первом этаже. Что вы знаете о сейфе?

– Возможно, что я ничего о нем не знаю, – сказал Мейсон, – но есть шанс, понимаете, Трэгг, один только шанс из ста, что у меня в руках случайно оказался шифр этого сейфа.

– Что значит «случайно оказался», черт вас возьми! Я хочу знать, как он у вас оказался?

– Я ведь еще не знаю точно, есть ли он у меня.

– Послушайте, Мейсон, – сердито сказал Трэгг. – Это сейчас нас очень интересует. Мы бы хотели побыстрее открыть его. Специалист с завода работает там с четырех утра, но мне звонили, что пока он ничего не добился. – Трэгг ухмыльнулся. – Служащие компании, выпускающей эти сейфы, с четырех часов утра забыли про сон. Все они ищут в конторе накладные, где указан шифр, и, наверно, скоро сообщат его нам. Но время дорого. Если у вас уже сейчас есть шифр этого сейфа…

– Я же не знаю, есть он у меня или нет.

– А как же, черт возьми, мы его выясним?

– Нужно испробовать его на сейфе.

– Как вы узнали шифр? Где вы его взяли? Когда? Почему вам его сообщили?

– Вы только усложняете ситуацию, лейтенант.

– Вздор!

– Знаете что, – сказал Мейсон, – когда вы получите шифр, я буду рад обсудить с вами все интересующие вас вопросы. Вот, например, если выяснится, что шифр начинается с числа пятьдесят девять, повторяющегося четыре раза, то, возможно, я смогу ответить вам и на остальные вопросы.

– А каким образом, по–вашему, я смогу выяснить, с какого числа начинается шифр?

– Ваш заводской эксперт подскажет.

– Я не уверен, что он может определить шифр, – усмехнулся Трэгг. Скорее он вставит в замок дрель и разнесет его на куски. И притом неизвестно, сколько это займет у него времени. Собирайтесь, Мейсон, мы с вами предпримем небольшую прогулку.

– Куда?

– Поскольку, – сказал Трэгг, – я не могу доставить сейф к вам в кабинет и положить его вам на колени, мы пойдем туда, где находится сейф.

– И что потом?

– Вы мне дадите шифр, а я попробую открыть сейф.

– Я не дам вам шифр, лейтенант. У меня нет на это полномочий. Мне его сообщили конфиденциально.

– Ладно, – сказал Трэгг. – Тогда вы сами испробуете этот известный вам шифр. Пошли.

– А как быть с агентами, которые дожидаются в конторе Дрейка? спросил Мейсон.

– Черт с ними, – сказал Трэгг. – Сейф гораздо важней.

Мейсон встал лениво и неохотно.

– Так–то, – сказал он. – Вот награда за то, что я хотел вам помочь. Теперь я должен потерять все утро, пытаясь вместо полицейских открыть сейф.

Он взглянул на Деллу Стрит и слегка подмигнул ей.

8

В доме было темно и мрачно. Резко пахло обугленным деревом, залитым тоннами воды. Большой сейф стоял в углу дальней комнаты, которая, наверное, служила кабинетом.

Трэгг указал на сейф и сказал:

– Приступайте.

Мейсон вынул из кармана тонкий, как авторучка, фонарик и направил его на диск сейфа.

Лейтенант Трэгг придвинулся поближе.

– Не дышите мне в шею. Вы действуете мне на нервы, – сказал Мейсон.

– Я хочу видеть, что вы делаете.

– Я не могу так работать.

– Вы уж постарайтесь как–нибудь.

Мейсон наклонился над диском так низко и так плотно прикрыл луч фонарика рукой, что лейтенант никак не мог увидеть цифры, которые Мейсон быстро набирал, сверяясь с найденным в телефонной будке клочком бумаги.

Заканчивая вращать диск, Мейсон два раза повернул девятнадцать направо, потом повернул диск налево, пока он не остановился на десяти.

Украдкой нажал на ручку. Она не шевельнулась.

– Вы закончили? – спросил Трэгг.

– Еще не начинал, – сказал Мейсон. – Я не могу подбирать шифр, когда вы стоите здесь и все время толкаете меня то в одну сторону, то в другую, чтобы видеть, что я делаю.

– По–моему, вы орудовали вовсю. Что вам помешало?

– Мне кажется, что мой шифр не подходит.

– Но вы даже не попробовали. А вдруг откроется?

– Нет, я абсолютно уверен, что мой шифр сюда не подходит.

– Я вас понял, – сказал лейтенант Трэгг. – Так как я наблюдал за вами, вы нарочно набирали что–то не то.

Завыла сирена. Трэгг и Мейсон подошли к окну.

Радиофицированная полицейская машина остановилась у обочины. Из автомобиля в сопровождении двух полицейских вышел высокий худой человек лет шестидесяти. Все трое вошли в дом.

– Это Корнинг, представитель компании, выпускающей эти сейфы, сообщил один из полицейских.

– Рад видеть вас, Корнинг. Можете вы открыть эту штуку, не взрывая ее на части? – спросил Трэгг.

– Надеюсь.

– Сломаете замок?

– Думаю, в этом нет необходимости.

– Ну а как же вы его откроете?

– Сейф имеет порядковый номер. Еще на заводе к замку был подобран шифр. Мои служащие выяснили по накладным, что сейф был продан Карлину шесть месяцев назад. Существует постановление, согласно которому покупатель может изменить шифр сейфа. В данном случае не поступило никаких заявок на изменение. На заводе сохранилась запись первоначального шифра, и я сомневаюсь, что он был изменен.

– Крутите, – сказал лейтенант Трэгг.

Корнинг осторожно направился к сейфу по обгоревшим деревяшкам пола.

– Всегда боюсь, что мне в ногу воткнется гвоздь, – сказал он. – У меня был друг, который…

– Знаю, знаю, – прервал его лейтенант Трэгг, – умер от столбняка. Ну, открывайте же.

Затаив дыхание они наблюдали за тем, как Корнинг достал из кармана маленькую, переплетенную в кожу записную книжку, два раза, примериваясь, повернул диск, а затем длинными, ловкими пальцами начал набирать комбинацию.

Внутри механизма раздался щелчок. Корнинг повернул спаренные ручки сейфа, сделал шаг назад и рывком открыл двойную дверцу.

Полицейские столпились у дверцы.

– Вот это да! – воскликнул Трэгг.

Мейсон подошел и через головы полицейских тоже заглянул внутрь сейфа.

Там ничего не было, кроме кучки сожженных бумаг.

– Ничего себе сейф, – сказал Трэгг. – Жестяная коробка и та была бы лучше. Этот пожар…

– Не говорите глупостей, – отрезал Корнинг. – На сейфе даже краска не потрескалась от жары. Бумаги были сожжены и после этого положены в сейф, если только не…

– Если только не что? – спросил Трэгг.

– Если они не были пропитаны специальным реактивом, прежде чем их положили в сейф, с тем чтобы они воспламенились, находясь там, или кто–нибудь не смонтировал специальную…

Трэгг внезапно сделал ему знак молчать и повернулся к Перри Мейсону.

– Думаю, что мы больше не нуждаемся в вас, господин адвокат, – сказал он. – Вернее, я просто в этом уверен.

9

Мейсон позвонил Полу Дрейку из аптеки.

– Ну, что там слышно, Пол? – сказал он, когда детектив взял трубку. Выяснил, кто моя клиентка?

– А что с сейфом? – спросил Дрейк. – Открыл ты его?..

– Нет, – ответил Мейсон. – Но это подождет. Сначала о моей клиентке.

– Мои люди начали с «Золотого гуся», – сказал Дрейк. – Те, кто работал там вчера ночью, ушли домой около трех утра и проснутся только в конце дня. Выудить у них какую–нибудь информацию было адски трудно. Во–первых, невозможно выяснить, где кто живет…

– Жаловаться на трудности, – прервал его Мейсон, – ты будешь, когда представишь счет. А сейчас я хочу знать, кто моя клиентка.

– Думаю, что тебе интересно было бы узнать не только об этом, сказал Дрейк. – Прежде всего о Питере, метрдотеле, которого ты поручил мне расспросить. Выполнить твое поручение затруднительно.

– Не хочет говорить?

– Нет, я просто не могу его найти.

– Он что, удрал?

– Вчера он вышел из ресторана около полуночи, и с тех пор его никто не видел. Мы не можем его найти, и точка. Никто не знает, где он живет. Собственно, его адрес есть у владельцев ресторана, но по этому адресу он просто получает почту, а живет где–то в другом месте.

– Как обстоит дело с остальными?

– Единственный, кто мне помог, – это гардеробщица. Я стал расспрашивать ее о парах, которые бывают в ресторане регулярно, знакомы с Питером, по–видимому женаты, и тем вечером рано ушли. Выслушав нотацию за то, что мы нарушили ее мирный сон и вручив ей двадцать долларов, чтобы успокоить ее оскорбленные чувства и освежить память, мы выяснили, что в этот вечер две пары покинули ресторан раньше обычного времени. Не буду обременять тебя деталями, Перри. Она не знает их имен. Знает, что одного из мужчин называли «доктором», и считает, что он врач. Я разыскал служащих, которые ставят машины клиентов на стоянку. Они запомнили номера некоторых машин. В общем, двое могут заинтересовать тебя. Один из них врач.

– И живет неподалеку от аптеки на углу бульвара Крамер и Ванс–авеню?

– Нет, он живет на другом конце города.

– Видишь ли, – сказал Мейсон, – я предполагаю, что моя клиентка добралась до аптеки пешком, если только у них нет второй машины, которой она могла воспользоваться, не привлекая внимания. Но и в этом случае она спешила к ближайшему автомату. Впрочем, ты все–таки скажи мне, где живет этот доктор и как его фамилия.

– Доктор Роберт Афтон, – сказал Дрейк, – живет на Ивенруд, двадцать два семьдесят.

Мейсон записал имя и адрес.

– Ты проверил эти данные, Пол?

– Только адрес. Он есть в телефонной книге.

– Хорошо. А кто другой?

– Что касается второго, – сказал Дрейк, – то я не очень уверен. Он частенько приходит в «Золотой гусь» один. Гардеробщица много раз его видела. Она думает, что женщина, которая была с ним прошлой ночью, его жена. Машина зарегистрирована на имя Миртл Фарго. Адреса я не могу узнать. Миртл Фарго нигде не зарегистрирована. Дюжины две Фарго записаны в телефонной книге, но среди них нет Миртл. Машина – «кадиллак» с откидным верхом, так что люди они, очевидно, богатые, но никакой Миртл я пока что не нашел. Машина зарегистрирована по адресу в Сакраменто. Наверно, ее владелица уехала оттуда не более года назад. Если ты не остановишься перед расходами, я мог бы послать своих людей в Сакраменто, чтобы они попробовали что–нибудь выяснить. Но я не знаю, так ли уж это нужно.

– Я и сам ни черта не знаю, Пол, – сказал Мейсон. – Так ее имя Миртл Фарго?

– Да. Как видишь, мы пока что топчемся на месте, но ведь сейчас только раннее утро. Может быть, эта Миртл Фарго приехала сюда совсем недавно. Может, она живет в каком–нибудь отеле, где есть коммутатор, и поэтому ее фамилия не внесена в телефонную книгу. Человек, который был с ней в ночном клубе, может быть, ее муж, а может, и любовник.

– Проверь адреса всех Фарго по телефонной книге, – сказал Мейсон. Может быть, кто–то из них живет поблизости от Ванс–авеню и бульвара Крамер.

– Одна из моих девушек уже занимается этим, – сказал Дрейк. – Подожди минутку, я думаю, ответ готов. Не опускай трубку. – Некоторое время продолжалось молчание, потом Дрейк сообщил: – Там по соседству живут двое, Перри, Артман Д.Фарго, живущий на Ливингтон–драйв, двадцать два восемьдесят один, и Рональд Ф.Фарго, живущий на Моктрифт, двадцать восемь тридцать.

– Посмотри на карту, Пол, – попросил Мейсон. – Который из них ближе к аптеке на углу бульвара Крамер и Ванс–авеню?

– Артман Д.Фарго живет за три квартала оттуда, а Рональд Ф.Фарго кварталов за восемь.

– Порядок, – сказал Мейсон. – Беру Артмана Д.

– Ты хочешь пойти прямо к нему и сыграть в открытую? – спросил Дрейк.

– Еще не знаю, Пол. Сориентируюсь на месте. Увидимся примерно через час.

Мейсон повесил трубку и отправился на Ливингтон–драйв. Опрятно оштукатуренный дом был обращен фасадом к небольшому, но ухоженному газону, в середине которого возвышался стальной стержень с табличкой, на которой было написано «АРТМАН Д.ФАРГО, агент по продаже недвижимости».

Мейсон припарковал машину, прошел к дому и позвонил.

Сначала в доме все было тихо, затем послышалось какое–то движение, потом шаги, дверь открылась, на пороге появился высокий, чуть пониже Мейсона, атлетически сложенный мужчина и сказал:

– Доброе утро.

Мейсон не заметил на его лице никаких следов волнения.

– Мне нужен мистер Фарго.

– Это я.

– Я хотел бы посоветоваться с вами по поводу одной сделки.

– Входите, пожалуйста.

Мужчина распахнул дверь, и Мейсон вошел.

Он тотчас почувствовал застарелый запах табака и слабый аромат готовящейся еды. Гостиная была просто, но со вкусом обставлена. На стуле валялись развернутые газеты, и у Мейсона создалось впечатление, что они были отложены минуты две назад.

– Мой кабинет там, – сказал Фарго.

Он направился в комнату, расположенную слева от парадной двери. По–видимому, первоначально она была задумана как спальня. Фарго открыл дверь, и они вошли в небольшую комнатку, где стояли кушетка, стол, сейф, несколько кресел, два шкафа с выдвижными ящиками и сдвинутая на край стола пишущая машинка.

Комната была холодная и темная, жалюзи на окнах плотно закрыты.

Фарго поспешно извинился:

– Я все утро проработал, и у меня еще не топлено. Ночью, вы ведь знаете, шел дождь и было очень холодно. Сейчас я включу электрический обогреватель, и через секунду–другую здесь будет тепло. – Он щелкнул выключателем, и почти тотчас же скрытый вентилятор погнал в комнату поток теплого воздуха. – Это минутное дело, – еще раз извинился Фарго. Садитесь и расскажите мне, чем я могу вам услужить.

– У меня есть некоторые средства, – сказал Мейсон. – Если бы подвернулось что–нибудь подходящее, я купил бы дом.

Фарго кивнул.

– Я хочу купить участок с домом по цене значительно ниже той, что установлена на рынке. Но при этом я хочу быть уверен, что участок продается не потому, что соседи на него претендуют, и не потому, что там завелись термиты или что–нибудь в этом роде.

– Какова ваша максимальная цена и какого рода участок вы имеете в виду?

– Я просто хочу вложить деньги, – сказал Мейсон. – Поэтому цена мне безразлична при условии, что она будет гораздо ниже рыночной.

– Конечно, то, что вы хотите, не так–то просто подыскать, – сказал Фарго, – но у меня есть недурные варианты. Вы собираетесь сдавать дом или будете там жить, пока не подыщете покупателя?

– Я буду сдавать его.

Фарго уселся за стол и начал перебирать свои карточки.

– У меня есть несколько хороших предложений, но ничего такого, что можно было бы назвать дешевым. Когда у вас будет возможность осмотреть некоторые из участков?

Мейсон взглянул на часы.

– Видите ли, именно сегодня утром у меня есть немного времени. Обычно же я очень занят.

– Понимаю. Не будете ли вы добры назвать мне свое имя, мистер… э–э–э…

– Пока нет, – ответил Мейсон. – Возможно, немного позднее. Конечно, у меня нет никаких секретов, но, покупая участок…

– Понимаю, – прервал его Фарго. Он взглянул на телефон, стоящий на столе. – Если вы согласны подождать несколько минут, сэр, я смог бы просмотреть свой список, но он находится в другой части дома.

– Конечно, конечно, – сказал Мейсон.

Фарго встал.

– Я вас не задержу. Устраивайтесь поудобнее, пожалуйста. Я сию же минуту вернусь.

Он поспешно вышел из комнаты.

Мейсон подошел к окну и, слегка приподняв жалюзи, увидел свою машину, стоящую перед домом. К ней украдкой приближался Фарго, очевидно, выскользнувший через черный ход. Мейсон, который из предосторожности спрятал паспорт машины, бросился к сейфу позади стола.

Сейф был закрыт.

Мейсон поспешно набрал шифр, записанный на бумажке, найденной в телефонной будке. Нажал на ручку. Замок щелкнул.

В ту же секунду за дверью раздались шаги, и едва Мейсон успел сесть в кресло, как в комнату вошел Фарго.

– Я просмотрел список, – сказал он. – К сожалению, тот дом, который я имел в виду, уже продан.

– Жаль, – сказал Мейсон.

Фарго пристально взглянул ему в глаза.

– А вы не хотели бы купить этот дом и участок?

– Это ваша собственность?

– Да.

Мейсон покачал головой.

– Я же говорил вам, что покупаю для продажи. Вряд ли вы запросите за него цену, которая мне подойдет.

– Почему вы так считаете?

– Но вы же собственный дом продаете.

– За наличные я продам дешево.

– Сколько?

– Восемнадцать тысяч, включая всю обстановку. Я просто выеду отсюда, и все.

– Это слишком дорого. Дом, конечно, стоит таких денег, но такую сумму я не могу заплатить.

– Семнадцать тысяч с мебелью.

– Цена, разумеется, сходная, но…

– Шестнадцать тысяч пятьсот, и ни цента меньше.

– Что ж, давайте осмотрим дом.

– Я могу показать вам его через час…

– Но я уже здесь. Почему же я не могу осмотреть его прямо сейчас?

Фарго замялся.

– Вы действительно хотите купить этот дом?

– С мебелью, да.

– Моя жена сейчас в Сакраменто, – все еще колебался Фарго, – поехала повидаться с матерью, а я не слишком–то усердно занимался уборкой, и…

– Меня интересует помещение, – сказал Мейсон, – а не ваши успехи в домоводстве.

– Ну хорошо, если вы так хотите осмотреть здание, пойдемте.

Фарго, показывая дорогу, провел Мейсона через гостиную в кухню.

– Большая прекрасная кухня, – сказал он. – Вполне современная, хороший холодильник, электрическая плита, электрическая посудомойка…

– Вы говорите, что ваша жена уехала? – прервал его Мейсон.

– Да. Сегодня утром в Сакраменто. Улетела шестичасовым самолетом. Я отвозил ее в аэропорт.

– А вы уверены, что она согласится на продажу?

– О да, конечно. Дело в том, что мы с ней уже обсуждали этот вопрос и у меня даже есть ее подпись на всех документах и купчей.

– Не потребуется ли заверить эту подпись у нотариуса?

– Я смогу все это устроить, – сказал Фарго.

– Что же, пойдемте посмотрим дальше, – предложил Мейсон.

Фарго провел его по всему первому этажу, но, поднимаясь по лестнице, вдруг приостановился и сказал:

– Наверху есть комната, которую я не могу показать вам.

– Что за комната?

– Одна из спален. Это комната моей жены, там не прибрано.

– Прежде чем принять решение, – холодно сказал Мейсон, – я хочу осмотреть весь дом целиком.

– Конечно, конечно, – заискивающе согласился Фарго. – Вы и увидите все, но эту комнату я покажу вам немного попозже. Там… ну, словом… моя жена очень поспешно собиралась и… ну вы сами знаете, когда торопишься с утра на аэродром… Всякие интимные принадлежности туалета… Я уверен, ей не хотелось бы, чтобы кто–нибудь сейчас зашел в ее комнату. Вы можете назначить любое удобное вам время. А пока я покажу вам другие комнаты.

Фарго двинулся вверх по лестнице с решительным видом, Мейсон осмотрел верхний этаж; с подчеркнутым неодобрением, нахмурившись, взглянул на дверь закрытой спальни, но Фарго держался твердо. Дверь в спальню так и осталась закрытой.

– Ну хорошо, теперь осмотрим ваш участок, – сказал Мейсон. – Дом вполне приличный. Потолкуем о цене.

– Боюсь, толковать уж не о чем, – сказал Фарго как можно решительнее. – Я запросил предельно низкую цену. Ваше дело принять ее или отказаться.

– Хорошо, мы поговорим об этом, когда я осмотрю все целиком, – сказал Мейсон.

Он спустился вниз по лестнице, прошел вслед за Фарго на задний двор, осмотрел подвал, снова поднялся наверх и по асфальтированной дорожке направился к гаражу. В гараже стоял «кадиллак» с откидным верхом.

– У меня один автомобиль, – сказал Фарго, – но места здесь достаточно для двух машин.

– Я вижу, – сказал Мейсон. – Роскошная все же машина «кадиллак». Ваш?

– Да, мой, хотя он и зарегистрирован на имя жены. Я считаю, что, если вы всерьез хотите купить дом, лучшего вам не найти.

– Так–то так, – сказал Мейсон, – но мне нужно еще посоветоваться. Может быть, я сам буду здесь жить. В этом случае…

– Вы имеете в виду, что ваша жена тоже захочет посмотреть дом?

– Не жена, – сказал Мейсон. – Молодая женщина, которая, м–м…

– Понимаю, – сказал Фарго.

– Не уверен, что вы поняли меня правильно.

– А это так уж важно?

– Нет.

Фарго улыбнулся.

– Мы с ней приедем сюда чуть позднее, – сказал Мейсон.

– Меня может не оказаться дома, – предупредил Фарго. – Мне то и дело приходится уходить.

– Хорошо. Я созвонюсь с вами.

– Ну что ж, тогда отлично. Не будете ли вы добры сказать мне наконец ваше имя?

– Еще нет, – ответил Мейсон. – Я по опыту знаю, что при сделках с недвижимостью лучше всего оставаться анонимом.

– Да, но когда вы мне позвоните…

– Вы можете называть меня мистер Кэш, – сказал Мейсон.

Пожав руку Фарго, он быстро прошел к машине, доехал до аптеки на углу Ванс–авеню и бульвара Крамер и из той самой кабинки, из которой прошлой ночью с ним говорила таинственная клиентка, позвонил Полу Дрейку.

– Алло, Пол, – быстро проговорил Мейсон, понижая голос. – Есть у тебя люди, готовые немедленно приступить к работе?

– Есть. На всякий случай дожидаются здесь у меня в конторе.

– По–моему, я сразу напал на след, – сказал Мейсон.

– Ты насчет Фарго? Откуда же ты тогда знаешь, что это твоя клиентка?

– Знаю потому, – ответил Мейсон, – что найденный мною шифр подходит к сейфу в кабинете Фарго.

– Вот это да!

– Пришли сюда своих людей сейчас же, Пол, – сказал Мейсон. – Я хочу, чтобы за домом Фарго наблюдали со всех сторон. Пришли достаточно людей, чтобы за каждым, кто выйдет из дома, можно было проследить. И сделай это поскорей.

– Ты думаешь, кто–то хочет ускользнуть из дому?

– Думаю, сам хозяин.

– А куда он собирается?

– Хочет удрать, – сказал Мейсон. – Оставляет весь дом с мебелью и прочим добром и постарается убраться как можно подальше. Я разыгрывал из себя простачка, и он клюнул. Хочет мне подсунуть свой домишко.

– Но тогда он не уедет, не дождавшись тебя, – сказал Дрейк.

– Не знаю, что он предпримет. Он уже подкрадывался потихоньку к моей машине, чтобы взглянуть на паспорт. Не обнаружив его, записал номер машины. Теперь, наверное, наведет справки и, узнав мое имя, поспешит бежать.

– Но послушай, Перри, если ему показали тебя в ресторане, он должен знать, кто ты такой…

– Я совершенно уверен, что ему меня никто не показывал, – сказал Мейсон. – Меня показали его жене. Готов поклясться, что он меня не знает. Он и глазом не моргнул, когда открыл дверь и увидел меня на пороге.

– А где сейчас его жена?

– Фарго сказал, что проводил ее в аэропорт сегодня утром к шестичасовому самолету на Сакраменто. Она отправилась погостить у матери.

– Ты думаешь, что он ее не провожал?

– Думаю, нет.

– Почему?

– А потому, – сказал Мейсон, – что почти до полуночи шел мелкий холодный дождь. Вряд ли Фарго оставил машину на ночь у обочины. Ведь из гаража есть дверь, ведущая прямо в кухню.

– К чему ты клонишь? Почему ты думаешь, что он не ставил машину в гараж?

– Если он сделал это, – сказал Мейсон, – то только один раз. К гаражу ведет посыпанная гравием дорожка. Она мягкая. Машина стоит сейчас в гараже, а на дорожке только один след от колес. Если Фарго брал из гаража машину, чтобы отвезти жену в аэропорт, и потом опять ставил ее в гараж, то на дорожке должно было бы быть три следа, а не один.

– Где же, по–твоему, его жена?

– Ее, может, уже убили.

– И тело сейчас в доме?

– Все может быть, – сказал Мейсон. – Я попросил Фарго показать мне дом. Одна из комнат была закрыта, но мы стояли у самой двери, и я отчетливо слышал за ней чье–то дыхание. Кто–то там прислушивался, приложив ухо к замочной скважине.

– Жена? – спросил Дрейк.

– Не знаю почему, но этого я не думаю, – ответил Мейсон.

– Хорошо, Перри. Мы приступаем к работе.

– Я тоже возвращаюсь туда, – сказал Мейсон. – Присылай своих людей как можно быстрее. Я буду ждать в машине, чтобы сразу же последовать за тем, кто выедет из гаража. Действовать нужно быстро.

– Хорошо, – сказал Дрейк, – я скажу моим парням, чтобы они тебя там поискали.

10

Мейсон поставил машину за углом у обочины. С этого места ему не видна была дверь гаража, но зато он видел подъездную дорожку. Он закурил сигарету и, устроившись поудобнее, стал ждать агентов Дрейка.

Едва он успел сделать одну затяжку, как из ворот быстро выехала задним ходом машина, развернулась на середине мостовой и помчалась по улице.

Мейсон нажал на стартер, включил мотор и ринулся вслед за «кадиллаком». Он даже не пытался скрыть, что преследует эту машину.

Как только машина Мейсона тронулась с места, автомобиль, идущий впереди, увеличил скорость. Обе машины со скоростью около шестидесяти миль в час мчались по улицам, и у Мейсона уже не оставалось сомнений, что шофер идущей впереди машины заметил его и старается от него оторваться.

Откидной верх «кадиллака» был поднят, а сквозь узкое заднее окно Мейсон не мог как следует разглядеть водителя.

При выезде на бульвар «кадиллак», даже не притормозив, миновал стоп–линию. Мейсон сделал то же самое. Он услышал, как резко скрипнули по асфальту шины. Какую–то машину, едущую ему навстречу, занесло, когда она пыталась затормозить.

Мейсон не отрывал глаз от идущей впереди машины. Она вдруг резко завернула за угол и скрылась. В тот же момент с Мейсоном поравнялся мотоцикл. Грозно взревела сирена.

– Сворачивай к обочине!

– Послушайте, офицер, – сказал Мейсон, – я еду за машиной впереди…

– Сворачивай!

– Я следую за той машиной. Я…

– Сворачивай!

Адвокат, побагровев от ярости, свернул к обочине.

Офицер службы движения поставил у тротуара свой мотоцикл, затем подошел к Мейсону и сказал:

– Вы не имели никакого права вытворять такое на улице. Я давно наблюдаю за вами…

– Я преследовал идущую впереди машину…

– Кто в ней находится?

– Человек, связанный с делом, которое я расследую.

– Вы сыщик?

– Нет. Я…

– Вы работаете в Управлении полиции?

– Нет.

– Дайте–ка сюда ваши права.

Мейсон устало протянул свои шоферские права и сказал:

– Я адвокат.

– А, Перри Мейсон, вот как? Ну, принимая во внимание все обстоятельства, я ограничусь лишь предупреждением, но вообще–то вы должны быть осторожнее на перекрестках. Вы черт знает что творили. Встречным приходилось что есть силы нажимать на тормоза, чтобы избежать столкновения с вами. Смотрите, чтобы этого больше не было.

– Благодарю вас, – сказал Мейсон. – Скажите, я смогу здесь развернуться?

– Вы, по–моему, говорили, что преследуете какую–то машину?

– Преследовал, – саркастически сказал Мейсон.

– Знаете, я мог бы вас оштрафовать, – заметил офицер.

– Знаю, – ответил Мейсон.

Они немного помолчали, потом полицейский вернулся к мотоциклу, сел, отжал сцепление, и мотоцикл с ревом помчался вдоль квартала.

Мейсон развернулся и поехал назад к дому Фарго.

Объехав квартал, он без труда опознал одного из людей Дрейка, поставившего свою машину почти на том же месте, где сперва стояла машина Мейсона.

Мейсон свернул к тротуару, припарковал свою машину впереди автомобиля сыщика и подошел к сидевшему за рулем человеку.

Тот опустил оконное стекло.

– Вы работаете на Дрейка?

Сыщик задумчиво смотрел на Мейсона и молчал.

Мейсон показал свои шоферские права.

– Я адвокат Перри Мейсон. Это я нанял людей из вашего агентства для наблюдения за этим домом.

– Ясно, – сказал мужчина за рулем.

– Давно вы здесь?

– Минут пять.

– Кто–нибудь выходил из дома?

– Нет, никто не выходил и не входил.

– Машина, за которой я погнался, ускользнула, – сказал Мейсон. – Я попробовал сесть ей на хвост, но мне не повезло.

– Так часто бывает, – грустно заметил агент. – Когда кто–то знает, что его преследуют, он может запросто оторваться от хвоста. Для этого ему нужно выехать на улицу с оживленным движением и оторваться от преследователя у какого–нибудь светофора.

– На этот раз, – сказал Мейсон, – меня задержал спор с автоинспектором.

Сыщик взглянул на него с сочувствием.

– У вас все же есть преимущество.

– Какое? – спросил Мейсон.

– Вам не придется объяснять Полу Дрейку, как это случилось, и выслушивать от него в ответ, что он не знает, понравится ли это объяснение клиенту.

– Да, это преимущество у меня есть, – усмехнулся Мейсон. – Птичка, наверно, уже улетела, но тем не менее понаблюдаем за гнездышком.

Он проехал к аптеке, позвонил в свою контору и, когда Делла Стрит подняла трубку, сказал:

– Хватай–ка такси и приезжай побыстрей ко мне.

– А где ты?

– В аптеке на углу Ванс–авеню и бульвара Крамер.

– Ехать сразу же?

– Да.

– Я буду минут через десять.

– Отлично, – сказал Мейсон. – Я буду пить кофе у стойки. Есть что–нибудь новенькое?

– Ничего важного.

– Хорошо. Я тебя жду.

Мейсон повесил трубку, снял журнал со стенда, подошел к стойке и заказал чашку кофе. Когда такси, в котором ехала Делла, остановилось у дверей аптеки, Мейсон расплатился и вышел встретить секретаршу.

– Что у тебя еще стряслось? – спросила она.

– Я покупаю дом, – сказал Мейсон. – Ты будешь изображать мою невесту.

– О!

– А жена из тебя выйдет неважная, – сообщил Мейсон.

– Ты меня недооцениваешь! Что во мне плохого?

– Ты слишком критична.

– Ах так! Что же я критикую?

– Все.

– Мне не нравится характер, который ты мне придумал. Невесты не бывают такими.

– Знаю, – сказал Мейсон. – В настоящее время ты меня обхаживаешь, пока окончательно не подцепила на крючок. Ты очень хочешь выйти замуж, но ты нервная, злая и раздражительная. Мы пока еще только помолвлены, и ты стараешься скрыть свою сварливость, маскируешь ее нежностью. Но после того как мы поженимся, ты мне спуску не дашь. Что я ни сделаю, все будет не так. Как ты думаешь, сможешь изобразить подобную девицу?

– Мне даже думать о такой противно.

– В частности, – улыбаясь, продолжал Мейсон, – ты будешь очень раздражена, если одна из спален в доме окажется закрытой. Тебе захочется посмотреть именно эту спальню, без этого ты не сможешь принять окончательное решение.

– А у кого мы покупаем дом?

– У Артмана Д.Фарго. Мы покупаем его с мебелью и дешево.

– А пока осматриваем наши будущие владения?

– Да… если только нам удастся попасть в дом. Не так давно оттуда выехала машина. За рулем мог быть сам Фарго, мог быть и кто–нибудь другой, например, его любовница.

– Он не женат?

– Женат.

– Где же его жена?

– Он говорит, что она поехала навестить свою мать в Сакраменто. Однако не исключено, что ее труп лежит в багажнике «кадиллака», недавно уехавшего отсюда.

– Божественное гнездышко для молодоженов! – воскликнула Делла Стрит. – Я просто в восторге. Пойдем же!

Они подъехали к дому Фарго. Мейсон вышел из машины, обошел ее, открыл заднюю дверь и галантно помог Делле выбраться на тротуар.

Она улыбнулась и взяла его под руку.

Они направились к парадному.

– Внимательным покупателям, – сказал Мейсон, – следовало бы осмотреть все вокруг, прежде чем войти в дом. Кстати, это дало бы мне возможность изучить следы колес на дорожке перед гаражом.

Мейсон повел Деллу Стрит вдоль посыпанной гравием дорожки.

– Прямо перед гаражом мягкий грунт, – говорил он. – Совсем недавно там был только один след от колес. Так… А теперь их два. Боюсь, что птичка упорхнула.

– Какая птичка? – спросила Делла Стрит.

– Ну, скажем, любовница мистера Фарго.

– Ты думаешь, что он приводит ее в дом?

– Это лишь моя догадка. Он сказал мне, что его жена улетела шестичасовым самолетом в Сакраменто.

– Кошка вышла, мышки сразу за игру, – сказала Делла Стрит.

– Но, судя по следам колес, – продолжал Мейсон, – Фарго не отвозил жену на аэродром. Мало того, мне показалось, что он держится как–то подозрительно. Он явно что–то замышлял. Ну, теперь пора вернуться к парадному входу. Нажмем звонок, и тебе представится возможность составить свое собственное впечатление о мистере Фарго. – Мейсон слегка сжал ее руку и вдруг сказал: – А что, Делла, может быть, нам нет нужды разыгрывать комедию? Ведь мы могли бы все это проделать и всерьез.

В ее смехе прозвучала печальная нотка:

– А потом я оставалась бы дома, а ты бы уходил в контору и нанял себе другую секретаршу…

– Нет, – сказал Мейсон. – Ты бы продолжала быть моим секретарем.

– Н–ну… Так не бывает, и ты это знаешь.

– Почему же не бывает?

– Черт его знает почему, – сказала она. – Не бывает, и все тут. Я думаю, что секретарше можно рассказать то, чего жене не расскажешь. В общем, не бывает этого. Ты позвонишь наконец, или мы будем здесь стоять до… Шеф, а дверь–то не закрыта. Смотри, там щель.

Мейсон кивнул и нажал пальцем на кнопку звонка. Через несколько секунд он снова позвонил, еще немножко подождал, потом крепко прижал пальцем кнопку.

Им было слышно, как звенит в доме звонок.

Мейсон задумчиво нахмурился.

– Знаешь, Делла, благодаря очень странному стечению обстоятельств у меня есть комбинация от сейфа, принадлежащего Фарго.

– Да ну!

– Конечно, я не стал бы открывать его в отсутствие хозяина, но раз уж дверь открыта, мы могли бы глянуть в щель и посмотреть…

Мейсон приложил глаз к щелке, потом вдруг вскрикнул и нажал на дверь плечом.

Дверь немного подалась, но что–то мешало ей открыться.

– Что это? – спросила Делла Стрит.

– По–моему, – сказал Мейсон, – это нога человека, который лежит на спине и, похоже, не собирается вставать. Я думаю, Делла, нам лучше попробовать войти через черный ход.

Веселый голос сзади них произнес:

– Ну, ну. Кажется, у моих друзей какие–то неприятности. Что, возникли затруднения при взломе?

Лейтенант Трэгг, воспользовавшись моментом, незаметно подкрался к ним сзади.

– Какого черта вам здесь нужно? – раздраженно спросил Мейсон.

– Видите ли, – улыбаясь, стал объяснять Трэгг, – мне нужно было повидаться с вами, а поскольку вас не так–то легко поймать, я решил проследить за мисс Стрит. Когда мой агент доложил, что мисс Стрит, поспешно выйдя из конторы, взяла такси, я приказал ему следовать за ней и доложить мне, куда она направляется. Эти радиофицированные машины великое изобретение. Итак, я вижу, вы почему–то застряли у двери. Что случилось? Хозяин вас не пускает или вы боитесь, что вас примут за грабителей?

Трэгг прошел мимо Мейсона, взялся за дверную ручку, заглянул в щель и так замер.

– А будь я проклят!

– Мы только что пришли сюда, Трэгг, – сказал Мейсон.

– Я знаю, что вы только что пришли сюда, – проговорил Трэгг. – Я следовал за вами от аптеки, где вы встретились с мисс Стрит. Моя машина стоит сразу же за углом. Вы звонили в дверь?

– Звонили до тех пор, – сказал Мейсон, – пока мисс Стрит не заметила, что дверь не заперта. Тогда я толкнул ее – только чтобы взглянуть…

– На что взглянуть? – спросил Трэгг, так как Мейсон вдруг замялся.

– Ну, понимаете ли, – сказал Мейсон, – я хотел удостовериться, работает ли звонок и есть ли кто–нибудь дома.

– Так–так, – сказал Трэгг. – Очень интересно. А что, если мы обойдем вокруг дома и попробуем войти через заднюю дверь?

– Вы хотите, чтобы я пошел вместе с вами?

– Вот именно. Я бы хотел, чтобы вы больше не исчезали из моего поля зрения. Мне вполне определенно показалось, что там на полу возле двери лежит чье–то тело.

– Может быть, кому–то стало плохо с сердцем? – сказал Мейсон.

– О, без сомнений, – ответил Трэгг. – А может быть, кто–то случайно там заснул. Но вы, возможно, заметили вон ту машину на углу напротив, Мейсон. Один из моих людей сейчас беседует с шофером. И я не очень–то удивлюсь, если окажется, что это один из детективов Дрейка. Говоря по правде, я узнал его, едва только мы подъехали. А он сам, узнав меня, очень старался привлечь ваше внимание: махал рукой, то включал фары, то выключал их. Но вы были настолько поглощены вашей беседой с мисс Стрит, что ничего не заметили. Я хочу спросить его, зачем это он подавал вам тайные сигналы? Видите ли, Мейсон, в последнее время у вас появилась странная привычка нанимать людей Пола Дрейка для наблюдения за домом, владелец которого умирает именно в то время, когда эти люди прибывают на место. Если так будет продолжаться, мы будем вынуждены связаться со страховой компанией. Они наверняка внесут какие–нибудь изменения в свою статистику, или в таблицы смертности, или как там это называется. Пойдемте по этой дорожке. Вы подходили к гаражу? Что вас там заинтересовало?

– Просто осматривал весь участок, – ответил Мейсон. – Дело в том, что я собираюсь его купить.

– Ах, вот оно что! Но вы мне не рассказывали, что собираетесь приобрести здесь недвижимое имущество.

– О, прошу прощения, – сказал Мейсон. – Так заработался, что позабыл вас уведомить. Я ведь еще подумываю о покупке железнодорожных акций и собираюсь вложить кое–какой капитал в правительственные облигации. Как вы думаете, стоит? Это удачное капиталовложение?

– Ваш сарказм меня совсем не задевает, – ответил Трэгг. – Наоборот, я даже очень ценю ваше остроумие. Так вы хотели купить этот дом, Мейсон? Отвечайте честно.

– Да.

– Вы встречались с его владельцем?

– Встречался.

– Когда?

– Сегодня утром.

– В котором часу?

– Сразу же после того, как в последний раз видел вас.

– Понимаю. Встретились со мной, чтобы поговорить насчет убийства, и сразу ринулись сюда покупать дом.

– У меня есть свободный капитал.

– Понятно. Вы заходили в этот дом?

– Да.

– И разговаривали с этим, Как–Там–Его–Имя?

– Да.

– Ничего подозрительного вы при этом не заметили?

– Ничего подозрительного.

– Он был с вами все то время, пока вы находились в доме?

– Да.

– А он не ваш клиент? Он не посылал за вами и не просил вас прийти сюда?

– Нет. Я сам пришел с ним повидаться. Я сказал ему, что мне нужно поместить куда–то капитал. Я даже не назвал ему свое имя. Он не знает, кто я такой.

– Допустим. Все это звучит чертовски подозрительно, но пока поверим вам на слово. А теперь давайте взглянем на гараж. Может быть, нам удастся войти в дом оттуда.

Они прошли по подъездной дорожке к гаражу, и Трэгг сказал:

– Здесь совсем недавно проезжала машина.

– Откуда вы знаете? – спросила Делла Стрит.

– Это элементарно, дорогая мисс Стрит, – ответил Трэгг, – обратите внимание: на дорожке есть небольшая впадинка. Гравия на этом месте почти не осталось, и образовалась обыкновенная лужа. Вода в ней, как видите, грязная. Если бы эти следы не были оставлены недавно, то вода в луже была бы чистой. Ведь дождь не шел с полуночи. А теперь взгляните, Мейсон, эта дверь, по–моему, закрывается автоматически. Вот тут, вероятно, нужно нажать кнопку, чтобы открыть дверь, а минуты через две дверь сама опустится. Новая выдумка. Очень мило.

Трэгг нажал на кнопку, и тяжелая дверь поднялась вверх. Они увидели пустой гараж.

– Полагаю, – сказал Трэгг, слегка отступая в сторону, – что при сложившихся обстоятельствах я должен взять на себя роль хозяина. Итак, входите, пожалуйста.

Они вошли, Трэгг быстро осмотрелся и сказал:

– Гараж на две машины. По всему видно, что здесь стояла только одна та часть гаража используется как склад. Так… А эта дверь, я полагаю, ведет внутрь дома. Попробуем ее открыть. А, да она не заперта!

Трэгг немного помедлил, чтобы еще раз бегло осмотреть гараж, и в это время часовой механизм замкнул электрическую цепь, и входная дверь медленно опустилась. В гараже стало полутемно.

Трэгг открыл дверь, ведущую на кухню.

– А теперь, – сказал он, – я думаю, будет лучше, если вы и мисс Стрит пойдете следом за мной. И пожалуйста, будьте добры, ничего не трогайте. Понятно?

– Видите ли, лейтенант, – начал Мейсон, – я…

– С вашего разрешения, воздержимся пока от разговоров, Мейсон. Я хочу пройти отсюда в прихожую и взглянуть на человека, который лежит возле двери.

Трэгг из кухни прошел в столовую, потом в гостиную и вдруг замер на месте, увидев в открытую дверь маленькую комнату под лестницей, ту самую, в которой Фарго оборудовал себе контору.

– Так–так, – сказал он, – кажется, тут что–то искали и очень спешили.

Мейсон взглянул из–за спины Трэгга и увидел, что дверца сейфа в углу конторы широко открыта. Выброшенные наспех бумаги и книги грудой валялись на полу. Раскрытые счетные книги валялись в полном беспорядке. Кучи погашенных счетов были разбросаны по всему полу. Письма тоже разбросаны повсюду, а карточки с названиями участков разлетелись по всей комнате.

– Очень, очень интересно, – сказал Трэгг. – Совершенно точно: кто–то искал здесь что–то и очень спешил.

Внезапно он повернулся к Мейсону.

– Может быть, вы сможете рассказать мне, что здесь искали, Мейсон?

Адвокат покачал головой.

– Ну что ж,посмотрим сами, – сказал Трэгг. – Кажется, джентльмен, который лежит в прихожей перед дверью, имеет перед нами то преимущество, что… Ого! – воскликнул он, войдя в прихожую. – Взгляните–ка на лестницу, Мейсон.

Широкий кровавый след тянулся вниз по ступенькам. Кровь только начинала подсыхать, еще блестела и сохранила яркий цвет.

– В данный момент, – сказал Трэгг, – вам с мисс Стрит лучше всего остаться здесь. Не двигайтесь. Ничего не трогайте.

Он шагнул вперед и посмотрел на труп, лежавший навзничь на натертом паркетном полу.

– Вы, наверное, немного сместили тело, Мейсон, когда пытались открыть дверь. Сдвинута левая рука, и на полу остался след, показывающий, что все тело смещено примерно на дюйм. – Трэгг наклонился пощупать пульс. – Едва ли он мог выжить после такой потери крови. Так и есть, он, конечно, мертв, но умер совсем недавно. Вы узнаете его, Мейсон? Сделайте шаг вперед, тогда вы сможете увидеть лицо.

Мейсон взглянул вниз на лицо Артмана Д.Фарго, уже приобретшее восковой оттенок смерти.

– Это джентльмен, который, по–видимому, жил здесь, – сказал Мейсон. Когда я разговаривал с ним некоторое время тому назад, он представился мне под именем Артмана Д.Фарго.

Трэгг посмотрел на полосу крови, тянувшуюся по ступенькам.

– Очевидно, его ударили ножом на втором этаже. Здесь нет никаких следов оружия. Смертельная рана в шею. Он, наверно, хотел выбраться на улицу, чтобы убежать или позвать на помощь, но на верхней ступеньке лестницы упал, скатился вниз и к нашему приходу умер. А теперь простите, Мейсон, я некоторое время буду занят, так что вам и вашей уважаемой секретарше придется выйти из дома, причем очень осторожно, так, чтобы ни до чего не дотронуться. Я выведу вас тем же самым путем, каким мы сюда вошли, а потом, если не возражаете, вы подождете в машине, пока я освобожусь и смогу задать вам несколько вопросов. Но прежде чем поговорить с вами, я хочу здесь все осмотреть. Нужно вызвать сюда из Управления фотографов и следователя. Скажите, Мейсон, вы что, организовывали эти убийства по определенному расписанию? Очень интересное совпадение, не так ли?

– Очень, – согласился Мейсон.

– Итак, вам вдруг захотелось купить этот дом! – с явным интересом продолжал Трэгг. – Вы позвонили Полу Дрейку и попросили его прислать людей. Очевидно, для того, чтобы ни один покупатель в ваше отсутствие не пришел сюда и не поднял цену. Ох, сдается мне, Мейсон, что для человека, который не знает, кто его клиент, вы очень уж ловко определяете, где произойдет следующее убийство. Идите прямо, пожалуйста. Я дам знак моему шоферу, чтобы он подал машину сюда, и в очень скором времени у нас с вами состоится сердечная беседа, но сначала, если вы не возражаете, я должен осмотреть дом.

– Ничуть не возражаю, – сказал Мейсон. – Бывают дни, когда мне совершенно нечего делать у себя в конторе. Совершенно нечего.

– Уверен, что это так, – ответил Трэгг. – Наверное, именно поэтому вы забавы ради выискиваете дома, где должно совершиться убийство, и посылаете туда людей Пола Дрейка. Вы настоящая ищейка, мистер Мейсон.

11

У Мейсона была возможность перекинуться несколькими словами с Деллой, когда Трэгг давал какие–то секретные инструкции офицеру, сопровождавшему его в дом Фарго.

– Мы все расскажем ему? – спросила Делла Стрит.

– Пока нет, – ответил Мейсон.

– Наверно, он захочет знать, почему мы оказались здесь и каким образом…

– Пока я ему ничего не могу сказать.

– Почему?

– Я не сомневаюсь, что моя клиентка – миссис Фарго, – сказал Мейсон. – По моим предположениям, хотя я и не совсем уверен, мне не удастся сейчас повидать ее.

– Ты думаешь, что он ее убил?

– Раньше думал. Теперь уже не знаю. Кто–то зарезал его. Может быть, жена, которая вдруг узнала, что он сам хотел ее убить. В таком случае, это была самозащита, но нам понадобится уйма времени, чтобы доказать это. А может быть, он сам убил жену, потом вызвал к себе любовницу, все рассказал ей и стал упрашивать бежать вместе с ним. Она, может быть, не захотела бежать сразу, может быть, вообще решила с ним порвать и стала угрожать, что все расскажет полиции, тогда он набросился на нее, и она его заколола. Опять–таки – самозащита. Но пока никто толком ничего не знает.

– А ты не мог бы все это сказать Трэггу?

– Я ведь могу и ошибаться. Поэтому мне нельзя рассказывать Трэггу ничего, что моя клиентка сообщила мне конфиденциально.

– Ты уверен, что твоя клиентка – его жена?

– Скорее всего. Ни слова, Делла, он идет сюда.

– Будьте добры, мисс Стрит, и вы, Мейсон, пройдите в машину, где сидит наш офицер, – сказал Трэгг. – Мы постараемся не задерживать вас дольше, чем это необходимо, но некоторые факты я хотел бы выяснить сразу же, как только закончу осмотр.

– Всегда рад услужить вам, – бодро сказал Мейсон.

Они с Деллой сели в машину. Пока они ожидали Трэгга, к дому с громким завыванием сирен подъехало несколько полицейских машин. Зашныряли репортеры, фотографы делали снимки, затем подъехал фургон похоронного бюро, чтобы забрать труп, и, наконец, из дома поспешно вышел лейтенант Трэгг.

– Простите, друзья, что заставил вас столько ждать, – сказал он, – но мне тут кое–что хотелось осмотреть поосновательнее. Сейчас, если не возражаете, мы поедем к нам в Управление.

– Почему вы не допросите нас здесь? – сказал Мейсон. – Зачем тратить лишнее…

– Нет, благодарю вас, Мейсон. Я думаю, что в Управлении будет удобнее. Там мы сможем застенографировать ваши показания, если вы надумаете их нам дать.

– Я дам показания здесь и сейчас.

– В Управление, – сказал Трэгг, кивая шоферу, вскочил в машину и захлопнул дверцу.

Понимая, что протестовать бесполезно, Мейсон не стал возражать. С громким воем сирены автомобиль прокладывал себе дорогу в гуще автомашин.

Трэгг ввел Мейсона и Деллу в свой кабинет, находившийся в Отделе по расследованию убийств, и позвал стенографистку.

– Устраивайтесь поудобнее, – предложил он. – А теперь, Мейсон, мне хотелось бы знать, что случилось.

– Я вам рассказал все в общих чертах еще утром.

– Насчет Карлина?

– Да. О том, как я был приглашен заняться этим делом.

– Да, да, я помню. Таинственный клиент. Вы не хотели мне сказать, кто он. Наверно, женщина. Случайно, не миссис Фарго?

– Не знаю.

– Каким образом вы оказались возле дома, Мейсон? Почему отправили туда одного из людей Дрейка?

– Я пытался что–нибудь выяснить о моем клиенте, – сказал Мейсон, – о том человеке, который мне звонил.

– И выяснили?

– Честно говоря, не знаю.

– Почему?

– Мне пока не везло.

– Но ваши поиски привели вас к Фарго?

– Да.

– Как вы нашли его?

– Чистейшая дедукция, лейтенант. Я не мог выяснить номер телефона моего клиента, поскольку мне звонили из автомата, но у меня было несколько других вариантов, и… словом, один из них навел меня на след Фарго.

– Самого Фарго?

– Может быть, его жены.

– А где она сейчас?

– Скорей всего, она уже мертва.

Глаза Трэгга на мгновение стали острыми, как буравчики.

– Еще один труп?

– Еще один.

– Вы, кажется, оставляете за собой сегодня утром целый хвост трупов, мистер Мейсон.

– Следую за этим хвостом, господин лейтенант.

– Поправка принята. Расскажите о миссис Фарго.

– Сегодня утром я разговаривал с мистером Фарго. Сказал, что намерен купить дом. К слову, мы с Деллой собирались разыграть перед ним роль жениха и невесты, присматривающих подходящий дом, в котором они могли бы свить себе гнездышко.

– Весьма похвально, – сказал Трэгг. – Могу я принести свои поздравления?

– Пока нет. Мне оказалось не по силам склонить Деллу к этой мысли.

– Жених не так уж плох, – сказал, повернувшись к Делле, Трэгг, – но я ни в коем случае не советую вам говорить да до тех пор, пока дело не прояснится. Боюсь, что оно может оказаться более серьезным, чем мистер Мейсон себе представляет.

Мейсон закурил сигарету.

– Почему вы думаете, что миссис Фарго мертва? – спросил Трэгг.

– Фарго сказал мне, что она улетела шестичасовым утренним самолетом в Сакраменто. Я в этом сомневаюсь.

– Почему?

– Мне кажется, что машина не выезжала из гаража.

– А по–моему, она куда–то выезжала. Она…

– Да, совершенно верно, – согласился Мейсон. – В гараже машины нет. Значит, она куда–то выехала.

– И значит, кто–то был за рулем.

– Точно.

– А вы не знаете, кто?

– Наверняка не знаю. Но кое–какие догадки у меня есть.

– Кто же это мог быть?

– Возможно, любовница Фарго.

Тут в кабинет Трэгга вошел сержант, положил перед ним на стол сложенный листок бумаги и, не сказав ни слова, повернулся и вышел.

Трэгг развернул листок и, нахмурившись, стал его изучать.

– Любовница Фарго, – повторил он медленно. – Ищите женщину, а?

– Именно так.

Глаза Трэгга стали холодными, пронизывающими, жесткими.

– А не нашли ли вы в доме у Фарго чего–нибудь, что вам хотелось бы заполучить? А, Мейсон?

– Например?

– Ну, к примеру, какой–нибудь документ.

Мейсон отрицательно покачал головой.

– Вы уверены, что ничего от меня не скрываете?

– Я рассказываю вам все, что могу.

– Вернее все, что вы хотите?

– Возможно.

– А скажите, могло ли быть так, что вы, работая на миссис Фарго, решили во что бы то ни стало добыть какие–то документы, которые находились у ее мужа…

Мейсон отрицательно покачал головой.

– Подумайте как следует, – сказал Трэгг. – Я ведь проверю.

– Нет и еще раз нет, – ответил Мейсон. – Это исключено.

– Так, значит, он сказал вам, что она в Сакраменто?

– Да.

– А вы в этом сомневаетесь?

– Да.

– Вы считаете, что она вообще не выходила из дома?

– У меня нет ни малейших доказательств, – сказал Мейсон. – И мне бы не хотелось, лейтенант, чтобы вы ссылались на мои слова. Я могу оказаться в очень неловком положении, если вы сообщите прессе что–нибудь из того, что я сейчас вам скажу. Но если бы я был на вашем месте и занимался расследованием этого убийства, я бы узнал номер автомашины Фарго, которая, кстати, зарегистрирована на имя его жены, и объявил бы поиск по всей стране. Я постарался бы как можно скорее разыскать машину и, найдя ее, прежде всего заглянул бы в багажник.

– Очень благодарен вам за совет, – сказал Трэгг. – Мы именно так и поступили. Я вижу, у вас появляется профессиональная хватка. А теперь скажите мне, что бы вы сделали на моем месте с неким Перри Мейсоном, который, очевидно, кое–что знает, но не желает нам сообщать?

– Что же, по–вашему, я от вас скрываю? – спросил Мейсон.

– То, о чем вы не сказали мне.

– Я честно выложил на стол все карты, лейтенант. Я не могу сообщить вам лишь кое–какие подробности, из–за которых может пострадать мой клиент.

– Вы рассказали мне все?

– Все.

– В таком случае, – сказал Трэгг, наклоняясь вперед, и его голос вдруг зазвучал повелительно, – в таком случае будьте добры объяснить мне, каким образом отпечатки ваших пальцев оказались на диске сейфа Фарго? Об этом сказано в докладе, который мне только что принесли. А также объясните мне следующее совпадение. Вы говорили, что сможете открыть сейф Карлина, если шифр начинается с числа пятьдесят девять, набранного четыре раза. А шифр сейфа Фарго тоже начинается с числа пятьдесят девять, набранного четыре раза.

Мейсон сделал глубокую затяжку.

– Ну, – сказал Трэгг, – я жду ответа!

– Боюсь, – ответил Мейсон, – я не смогу добавить ничего к тому, что уже сказано.

– Открывали вы или не открывали сейф Фарго? Было это до убийства или после него?

– Я даже не заглядывал внутрь сейфа.

– Отпечатками ваших пальцев испещрен весь диск.

– Ничем не могу помочь.

– Вы об этом еще пожалеете, – сказал Трэгг. – Я вам даю возможность сказать правду, Мейсон. Если вы работали на женщину, которая вам поручила взять какие–то документы из сейфа Фарго, то теперь самое время сознаться в этом.

– Нет, документы ей не нужны, во всяком случае, насколько мне известно.

– Я все же думаю, что вы взяли там какую–то бумагу, Мейсон.

– Я уже сказал вам, что даже не заглядывал внутрь сейфа, – холодно ответил Мейсон. – Докажите, что это не так.

– Думаю, что смогу, – отрезал Трэгг. – Пока все. Вы можете идти.

12

Удалившись на квартал от полицейского Управления, Мейсон зашел в кабинку позвонить в контору Дрейка.

– Пол, ты уже знаешь, что случилось с Фарго?

– Да, конечно, – ответил Дрейк. – Мой парень сумел мне это вкратце сообщить, прежде чем его перехватила полиция. На всякий случай я направил на эту работу еще несколько человек. Ты где сейчас, Перри?

– Примерно в квартале от Управления полиции. Они только что отпустили Деллу и меня.

– Прекрасно, – сказал Дрейк. – Приезжай ко мне. У меня есть для тебя кое–какие сведения.

– Очень рад, – ответил Мейсон, – но, кроме этих сведений, мне нужны другие. Я хочу выяснить, кто такая любовница Фарго. Я хочу…

– Многое из того, что ты хочешь выяснить, я уже знаю. Вторая линия, которую я расследую, навела меня прямо на…

– Кто его девушка? – перебил Мейсон.

– Селинда Джилсон, – сказал Дрейк, – живет в многоквартирном доме Фарлоу. Работает в «Золотом гусе», где делает моментальные снимки тех, кому хочется, чтобы окружающие считали их знаменитостями.

– Так она живет в доме Фарлоу?

– Да.

– Повремени–ка с остальным, – попросил Мейсон. – Сейчас я пошлю к тебе Деллу. Ты дашь ей полный отчет, а она разберет и подготовит для меня все полученные тобой сведения. Я же попробую опередить полицию с визитом к Селинде Джилсон.

– Ты думаешь, полиция уже ищет ее?

– Я думаю, она могла убить Фарго после того, как выяснила, что он убил свою жену и Медфорда Карлина. Что до меня, то я настолько влип в это дело, что хотел бы выяснить как можно больше, прежде чем полиция захватит все в свои руки. Жаль только, что я нечаянно оставил отпечатки пальцев на сейфе Фарго, это может доставить мне неприятности.

– Как тебя угораздило? – спросил Дрейк.

– Я пытался проверить шифр, который у меня есть, чтобы выяснить, действительно ли миссис Фарго моя клиентка.

– И открыл сейф?

– Не повторяй ошибку, которую допустил лейтенант Трэгг, – сказал Мейсон. – Он все спрашивал меня, открыл ли я сейф. Я не открывал его. Я его просто отпер. Это абсолютно разные вещи.

– Хорошо, – сказал Дрейк. – Ты хочешь, чтобы я начал слежку за этой Джилсон?

– Господи Боже, конечно, нет, – ответил Мейсон. – Если ты пошлешь кого–нибудь следить за ней и полиции это станет известно, тебе придется распрощаться с твоей лицензией. И без того слишком много совпадений, Пол. Ну, я пошел.

– Ты надеешься застать ее дома? – с сомнением спросил Дрейк.

– Это мой единственный шанс. Если она сейчас в дороге, полиция сцапает ее в момент. Они передали по радио описание машины Фарго, так что задержать ее – минутное дело. А теперь слушай, Пол, мне надо, чтобы ты выяснил все, что сможешь, о миссис Фарго. Я думаю, что ее родственники действительно живут в Сакраменто. Узнай, кто они такие и где живут. Принимайся за дело немедленно. Пока что мы на шаг опережаем полицию, и эту дистанцию я хочу сохранить. Карлин чем–то связан с семейством Фарго. Мне хотелось бы узнать, чем. Словом, Пол, принимайся за деле сейчас же, а я пошел.

Мейсон повесил трубку и повернулся к Делле Стрит.

– У тебя с собой достаточно денег, Делла?

Она кивнула.

– Скорее бери такси и мчись к Полу Дрейку, – сказал Мейсон. – Я вернусь в контору, как только освобожусь. А если эта Джилсон согласится дать показания, ты должна будешь немедленно приехать ко мне на такси и записать все, что она скажет. Раздобудь как можно больше наличных денег. Нам, может быть, придется на некоторое время скрыться.

– Ну, мне не привыкать, – сказала Делла. – А где она живет, эта Джилсон?

– В многоквартирном доме Фарлоу.

– Ты знаешь, где это?

– Нет.

– Я поищу его, – сказала Делла.

– Ты лучше поскорее отправляйтся в контору, – сказал Мейсон. – Я сам найду.

– Всего хорошего, – сказала Делла и поспешно вышла из кабинки.

Мейсон полистал телефонную книгу, нашел нужный адрес, бегом бросился к машине и помчался к дому Фарлоу, скромному зданию средних размеров. Парадная дверь выходила на улицу. С левой стороны от двери располагался ряд карточек с фамилиями жильцов, и возле каждой из них – кнопка звонка, а справа находились соединенные с квартирами переговорные устройства.

Мейсон нашел карточку с нужным именем. Селинда Джилсон–Лейри. Вторая часть фамилии была зачеркнута двумя жирными чернильными линиями.

Мейсон нажал кнопку. Он позвонил три раза, прежде чем в динамике послышалось какое–то сопение и сонный женский голос спросил:

– Кто это?

– Друг, – ответил Мейсон.

– Что вам нужно?

– Я хочу поговорить с вами до того, как придет полиция, – сказал Мейсон.

– О чем вы говорите, я не понимаю, – пробормотал голос.

Мейсон промолчал.

Через несколько секунд послышалось жужжание зуммера: наверху нажали кнопку, и дверь открылась.

Мейсон взглянул на номер квартиры, распахнул дверь парадного и, не дожидаясь лифта, стал бегом подниматься по лестнице.

Холл третьего этажа был в точности таким, как тысячи других холлов в многоквартирных домах. Глаза Мейсона с трудом привыкали к тусклому свету, но наконец он нашел нужную квартиру и постучал в дверь.

Молодая женщина, открывшая ему, терла глаза и зевала, глядя на него с явной насмешкой.

На ней был домашний халат и шлепанцы. Лицо не накрашено.

– Ничего себе друг, – сказала она. – Что вам вздумалось будить меня в такую рань?

– Да что вы, – сказал Мейсон, – разве сейчас рано?

– Для меня рано. Что вы хотите?

– Я хочу с вами поговорить.

– Ну говорите.

– Но не здесь же, в коридоре.

– У меня одна комната. Я еще не вставала. Подумайте о приличиях.

– Я не могу говорить, стоя в общем коридоре. Подумайте и вы о приличиях.

– Из того, что вы хотите со мной говорить, еще не следует, что вы должны врываться в мою квартиру. О чем вы собираетесь говорить?

– О Фарго, – сказал Мейсон.

К сожалению, в коридоре было слишком мало света, и он не видел выражения ее глаз. Несколько минут Селинда пристально разглядывала Мейсона, потом отступила от двери.

– Входите.

Мейсон вошел и закрыл за собой дверь.

Это была маленькая, скромная меблированная квартира с кухонькой и ванной, унылое и безликое жилище, как–то особенно непривлекательное из–за того, что всю мебель сдвинули в одну сторону комнаты, освобождая место для кровати. Торшер бросал слабый, приглушенный свет.

– Стулья там, у стены, – сказала она. – Вон тот, с мягким сиденьем, довольно удобный. Берите его и садитесь.

Она сбросила шлепанцы, вспрыгнула на кровать, поджав ноги, натянула на колени простыню, подложила себе под спину взбитую подушку и сказала:

– Ну, выкладывайте все, да побыстрей.

– Вы знаете, что Фарго женат? – спросил Мейсон.

Она на минуту замялась, потом взглянула ему прямо в глаза.

– Знаю.

– Когда вы его видели в последний раз?

– Вчера вечером.

– В котором часу?

– Около десяти. Он был там, где я работаю.

– В «Золотом гусе»?

– Да. Вы тоже были там. С какой–то девушкой. Я знаю, кто вы. Вы Перри Мейсон. Так что давайте не будем ходить вокруг да около. Что вам нужно? Вы ведь адвокат. Вас что, прислала жена Фарго?

– Я не могу вам ответить на этот вопрос.

– Что ей нужно?

– Я и на этот вопрос не могу ответить.

– А вам что нужно от меня?

– Кое о чем узнать.

– О чем?

– Могу я закурить?

– Пожалуйста, – сказала девушка и указала на медную вазочку, которая служила пепельницей и была заполнена окурками до половины.

– Хотите сигарету? – спросил Мейсон.

– Что ж… можно.

Мейсон вынул из кармана портсигар, угостил Селинду сигаретой, потом закурил сам.

Сделав глубокую затяжку, девушка отложила сигарету, выпустила тонкую струйку дыма и сказала:

– Ну, начинайте допрос.

– Вы приятельница Фарго? – спросил Мейсон.

Она опять сперва замялась, а затем взглянула ему прямо в глаза.

– Да.

– У вас с ним очень дружеские отношения?

– Интимные, вы это хотели знать?

– И давно вы с ним в интимных отношениях?

– Вас это касается?

– Думаю, да.

– Около полугода.

– Он обещал когда–нибудь на вас жениться?

– Не будьте дураком. Он ведь уже женат.

– В какое же положение вы себя поставили?

– Вы сами знаете. Ведь вы адвокат.

– Ну а на что же вы надеялись, вступая с ним в такие отношения?

– Перестаньте, не злите меня.

– Нет, правда, на что?

– Это уж пусть он решает.

– Вы с ним строили какие–то планы?

– Нет.

– Он счастлив с женой?

– Нет.

– Вы знаете, что его уже нет в живых? – вдруг как бы невзначай спросил Мейсон.

Девушка так и подскочила.

– Вы знали? – повторил Мейсон.

– Вы не разыгрываете меня?

– Он умер, – сказал Мейсон. – Думаю, что его убили.

– Значит, это сделала она, – убежденно сказала Селинда.

– Почему вы так решили?

– Потому что он… он этого ожидал от нее.

– Откуда вы это знаете?

– Он говорил мне.

– Так они в самом деле не ладили?

– Да.

– Из–за чего?

– Не знаю, – сказала она устало. – Из–за чего люди не ладят, когда они живут вместе, хотя до смерти осточертели друг другу и давно хотели бы порвать, да все как–то не получается. Злятся, придираются друг к другу. Они, может, и по любви поженились, но все это уже давно прошло, а теперь жену чертовски раздражает то, что муж мозолит ей глаза днем и ночью, а его раздражает жена. Он старается уязвить ее, она – его. Муж все время ворчит, и у жены появляется чувство, что она уже никогда не сможет ему угодить. Начинается с того, что цапаются, как кошка с собакой, а потом – развод.

– Так было и у вас?

– Да, – подтвердила Селинда. – Именно так. Вы, мистер Мейсон, наверно, видели карточку там, внизу. Написано: «Лейри», затем зачеркнуто. Я его вычеркнула из своей жизни, как из этой карточки.

– Давно?

– Восемь месяцев тому назад.

– Вы развелись?

– Еще нет. Пока я только от его фамилии отказалась.

– Почему вы до сих пор не развелись?

– Потому что он не желает платить за развод, и будь я проклята, если я выложу свои, тяжким трудом заработанные деньги, чтобы купить ему свободу. Он пока живет холостяком, но рано или поздно какая–нибудь куколка окрутит его и захочет запустить коготки в его деньги. Он размякнет и тогда–то уж придет ко мне, чтобы получить «свободу», развод то есть.

– Как же вы поступите?

– Может быть, выжму из него немного денег, – ответила она. – В конце концов, я прожила с ним пять лет. Это дает мне кое–какие права. Пять лет назад я могла бы неплохо пристроиться, а теперь я… словом, я уже не та.

– Вы довольно философски смотрите на жизнь.

– Пытаюсь. Расскажите мне об Артмане. Вы не обманываете, не разыгрываете меня?

– Нет. Он умер.

– Убит?

– Убит, я думаю.

– А где его жена?

– Предполагается, что отправилась навестить свою мать в Сакраменто.

– Когда она уехала?

– Сегодня утром.

– А когда убили Артмана?

– Часа полтора–два тому назад.

– Выясните, где была его жена в это время, – сказала Селинда, – я уверена, что это сделала она.

– А вы сами ничего не знаете об этом? – спросил Мейсон.

– Абсолютно ничего.

– Когда вы легли спать?

– Примерно в пять утра.

– Вы живете здесь одна?

– А как, по–вашему?

– Вы спали, когда я позвонил?

– Да.

– Вы были в постели с пяти утра?

– Ну конечно.

– А где вы находились сегодня примерно в десять часов утра?

– Спала вот на этой подушке. Почему вы спрашиваете? Хотите впутать меня в это дело?

– В котором часу закрывается «Золотой гусь»?

– Часа в два ночи.

– Где вы находились между двумя ночи и пятью утра?

Она покачала головой и сказала:

– Это вас не касается. Я не люблю лицемерить и про себя рассказываю вам все как есть, но когда речь идет не только обо мне, это совсем другое дело.

– Так вы были не одна? – сказал Мейсон.

– Да, – ответила она насмешливо. – Я была не одна. У меня есть множество достоинств, за которые мне недурно платят. У меня их даже гораздо больше. Я живу как хочу, и вмешиваться в мою жизнь ни у кого нет права.

– Давайте все–таки внесем полную ясность, – сказал Мейсон.

– Я думала, мы уже сделали это.

– Не были ли вы примерно в половине одиннадцатого утра у Артмана Фарго в его доме на Ливингтон–драйв, двадцать два восемьдесят один, в запертой спальне?

– Нет.

– А где вы были?

– Здесь.

– Вы водите машину?

– Конечно.

– Так не вы ли это выехали на «кадиллаке» Артмана Фарго из гаража часа два назад?

– Не болтайте глупостей!

– Это были вы?

– Нет, не я.

– Что вам известно о миссис Фарго?

– Я с ней не знакома. Видела ее у нас в «Золотом гусе». Артман был там с ней вчера вечером.

– А что вам известно о ней?

– Я думаю, об этом не стоит распространяться, если только… ну… если правда, что Артман убит.

– Это правда.

– Как вы докажете это?

– Доказательств не придется долго ждать. Если я не переоцениваю умственные способности лейтенанта Трэгга из Отдела по раскрытию убийств, он очень скоро пригласит вас на допрос.

– Ну что ж, – сказала она. – Это меня не пугает. Я свободная белая женщина, двадцать один год мне уже исполнился, и я живу как мне угодно.

– А что вы можете сказать насчет его жены?

– Если Артман Фарго убит, мистер Мейсон, то его убила Мирт.

– Кто это Мирт?

– Миртл, его жена.

– Вы в этом, кажется, не сомневаетесь?

– Да, я уверена.

– Не откажитесь объяснить мне, что внушает вам эту уверенность?

– Она очень тщеславная. Такой муж, как Артман, ее не устраивает.

– А кто ее устраивает?

Она покачала головой.

– Мирт очень скрытная.

– Вы думаете, у нее кто–то есть?

– Конечно.

– Что вас заставляет так думать?

– Многое.

– Вы не догадываетесь, кто ее любовник?

– Понятия не имею и думаю, что Артман тоже.

– Давайте говорить без обиняков, – сказал Мейсон. – У меня есть основания предполагать, что сегодня утром вы были в спальне в доме Фарго. У меня есть также основания предполагать, что после этого вы на «кадиллаке» Фарго выехали в город и попытались оторваться от машины, которая за вами следовала. Я думаю, что вы бросили машину где–то как можно дальше от вашего дома. Я имею некоторые основания полагать, что в багажнике этой машины может быть обнаружено тело Миртл Фарго. Но это лишь догадки. Вы, может быть, причастны к убийству Миртл Фарго, а может, ничего не знаете о нем. Вы будете говорить?

– Мне больше не хочется говорить ни о чем. Такого игрока, как вы, не обыграешь. Я старалась как могла, да горе в том, что вы знаете все козыри, а я не знаю.

– Когда полиция найдет машину, – сказал Мейсон, – они обнаружат на руле отпечатки ваших пальцев.

– Откуда вы знаете, что они там обнаружат?

– Знаю потому, что полиция уже начала искать женщину, которая замешана в этом преступлении.

– То есть меня?

– Да, вас. Когда они найдут машину, они всю ее обшарят в поисках отпечатков пальцев.

– Очень хорошо!

– И если вы, – продолжал Мейсон, – действительно убили Артмана Фарго, вам, наверное, лучше прямо об этом сказать, объяснив, что вы убили его в целях самозащиты, после того, как он сознался вам в убийстве жены, а не скрывать это, так как в конце концов вам все равно не отвертеться. Мне не хотелось бы быть вашим адвокатом, и я вовсе не обязан давать вам советы, но я рекомендую вам подумать над тем, что я сказал. В том, что я советую, есть здравый смысл.

Она соскользнула с кровати, халат при этом слегка распахнулся, и мелькнули голые ноги. Потом Селинда выпрямилась, одернула халат и сказала:

– Посмотрите на меня, мистер Мейсон.

– Смотрю.

– Вы думаете, что я прошла огонь и воду. Вы думаете, если я работаю в ночном клубе, значит, я авантюристка. Думайте себе на здоровье, что хотите. Мне двадцать семь. Я и правда многое повидала. Никто и никогда не подходил ко мне без задней мысли. Все старались обжулить. Я сто раз себе говорила: «Что ж ты теряешься, Селинда? Давай и сама не зевай». Но что–то меня удерживало. Я всегда старалась играть в открытую. Мне нравится Артман Фарго. Если он и правда умер, это большое потрясение для меня. Но я переживу. Я уже многое пережила в своей жизни. У меня не раз уже выбивали почву из–под ног как раз тогда, когда я думала, что стою крепко. Вот вы уйдете, а я сяду здесь и буду реветь, и к тому времени, как соберусь на работу, буду на всех чертей похожа. Но пока я стараюсь держать голову выше и не хлюпать при вас. Я знаю, вам не интересны ни мои мысли, ни мое горе. Вам, наверно, для чего–то нужно было прийти ко мне. И конечно, вы стараетесь не для меня, а для вашей клиентки. Для меня же вы скорее всего враг. Но вы, кажется, человек порядочный, да и слышала я о вас только хорошее. Так вот, теперь вы знаете мою историю и…

Резкий настойчивый звонок прервал ее на полуслове.

– Что это? – спросил Мейсон.

– Кто–то звонит.

– С улицы?

– Нет, здесь, у двери. Это, наверное, что–то принесли из магазина. Не обращайте внимания. Постоит и уйдет…

Снова звонок. Потом в дверь постучали.

– Эй вы там, открывайте, – сказал громкий голос.

Мейсон встал.

– Ну что ж, спасибо. Думаю, что вам лучше открыть. Этот голос мне знаком.

Селинда открыла дверь.

В коридоре стояли лейтенант Трэгг и одетый в штатское детектив.

– Селинда Джилсон. Лейтенант Трэгг, – представил их друг другу Мейсон. – Селинда, это лейтенант Трэгг из Отдела по раскрытию убийств. Он хочет задать вам несколько вопросов по поводу Фарго.

Трэггу не удалось скрыть удивление, как он ни старался.

– Черт возьми, опять он меня обошел! Это и есть ваша клиентка?

Мейсон отрицательно покачал головой.

– Что ж, – с подчеркнутой вежливостью произнес Трэгг, – в таком случае, нам не хотелось бы отнимать время у занятого человека. И именно сейчас–то мы не будем вас задерживать.

– Благодарю, – насмешливо ответил Мейсон и вышел.

13

Было уже почти три часа, когда Мейсон, открыв дверь своего кабинета, увидел Пола Дрейка и Деллу Стрит, которые, усевшись рядышком, о чем–то тихо разговаривали.

– Привет! – бодро проговорил Мейсон. – Вы похожи на заговорщиков.

– А мы и есть заговорщики, – отозвалась Делла Стрит.

– Я думаю, что мы попали в точку, Пол, – сказал Мейсон. – Насчет Селинды Джилсон. Она пыталась притвориться, что я ее разбудил, – терла глаза и тому подобное, но выдала себя. Она завзятая курильщица, судя по пепельнице, а ведь курильщик, как только проснется, прежде всего хватается за сигарету. А она, сделав вид, что только проснулась, даже не вспомнила о ней. Что там у вас случилось?

– Твоя теория провалилась, Перри, – сказал Дрейк.

– Какая теория?

– Что Фарго убил жену.

– Почему?

– Он этого не делал.

– Выкладывай–ка свои новости.

– Мы получили кое–какие сведения о Фарго, как следует порывшись в брачных документах, – начал Дрейк. – Узнали имя и адрес матери миссис Фарго. Она живет в Сакраменто. Мы ей позвонили.

– О, черт, – буркнул Мейсон. – И что же она сказала?

– Сказала, что ее дочь сейчас едет в Сакраменто автобусом Пасифик грейхаунд и прибудет сегодня вечером.

– Очень в этом сомневаюсь, – ответил Мейсон. – Но если это все же так, нам предстоят большие неприятности.

– Почему? Если она и впрямь твоя клиентка и сейчас цела и невредима…

– И ее супругу только что перерезали горло… Когда отсюда отошел этот автобус?

– Очевидно, в восемь сорок пять утра.

Мейсон встал и принялся расхаживать по комнате.

– Нам необходимо как–то с ней связаться, – сказал он.

– Зачем? – спросил Дрейк.

– Ей нужно алиби, Пол, – ответил Мейсон.

– Но если она сейчас в автобусе, то это хорошее алиби.

– Ей необходимо очень хорошее алиби, – сказал Мейсон. – Это убийство. Как знать, а вдруг Трэгг вздумает обвинить ее. На этот случай нужно выяснить имена ее попутчиков, которые смогли бы подтвердить, что она ехала в этом автобусе. Делла, закажи частный самолет. Самый быстрый. Пол, ты достанешь мне расписание этого автобуса и сообщишь приметы миссис Фарго. Делла, ты поедешь со мной. Захвати с собой все данные: отчеты Дрейка, адрес матери миссис Фарго, в общем, бери все, что у нас есть. Нужно собрать доказательства ее алиби и сделать это как можно скорей.

Делла Стрит подняла трубку и попросила телефонистку:

– Герти, свяжи нас с бюро заказов аэропорта. Скажи им, что нам нужно как можно быстрей попасть в Сакраменто…

– Стоктон, – поправил Мейсон. – Мы полетим в Стоктон.

– Стоктон, – сказала в трубку Делла Стрит.

– Почему в Стоктон? – спросил Дрейк.

– А потому, – ответил Мейсон, – что ты сейчас свяжешься со своим филиалом в Сакраменто и велишь им послать людей к матери Миртл Фарго, вместе с которой они встретят меня в Стоктоне. Автобус мы будем ждать там. Она покажет нам свою дочь. Тогда твои оперативники начнут шнырять среди пассажиров, собирая имена и адреса. Нам нужны свидетели, много свидетелей.

– Ты думаешь, все это так серьезно? – спросил Дрейк.

– Почем мне знать, – ответил Мейсон. – Может быть, и серьезно, а если так, я не хочу, чтобы доказательства ее алиби расползлись на все четыре стороны. Предпочитаю обзавестись свидетелями, пока они все под рукой.

14

Диспетчер только начал объявлять прибытие автобуса, рейс триста двадцать до Сакраменто, как к Мейсону подошел худощавый мужчина лет пятидесяти пяти, одетый так консервативно, что казался почти старомодным. Неприметно окинув Мейсона взглядом, он спросил:

– Мистер Мейсон?

– Да, – кивнул адвокат.

– Я из филиала Детективного агентства Дрейка в Сакраменто. Мы привезли сюда миссис Ингрем. Вы встретитесь с ней сейчас? Автобус вот–вот должен прибыть. Там порядочно народу. Это ведь транзитный автобус, и здесь в Стоктоне билеты продают, только если есть свободные места. Нам удалось взять лишь два билета.

– Ладно, – сказал Мейсон. – Возьмите себе оба билета. Сядьте в автобус и запишите имена и адреса всех пассажиров. Сделайте это тактично…

– Не беспокойтесь, – сказал сыщик, – это моя работа. Все ясно, мистер Мейсон.

– Да, так значит, запишите их адреса и имена, – продолжал Мейсон. – И в первую очередь тех пассажиров, которые едут из Лос–Анджелеса и разговаривали в пути с молодой женщиной, которую мы вам укажем.

– Вон уже идут пассажиры, – сказал сыщик.

– Тогда попросите сюда миссис Ингрем, – распорядился Мейсон.

Он сделал шаг навстречу тонкогубой женщине лет пятидесяти с небольшим, которая казалась очень возбужденной.

– Так это вы мистер Мейсон, – сказала она. – Бог знает, что тут происходит. Мне сказали, что вы адвокат, причем хороший адвокат, так что вам, наверное, виднее. Моя дочка – хорошая девочка, мистер Мейсон, очень хорошая девочка. Помните это. Она не могла участвовать в каком–то темном деле. Я еще не знаю, что случилось, но так не поступают, мистер Мейсон. Зачем–то притащили меня сюда…

– Мы не вполне уверены, что ваша дочь едет этим автобусом, – с трудом перебил ее Мейсон.

– Конечно, она едет в нем, как же еще? Она сама сказала, что приедет этим рейсом.

– Да, но с тех пор произошли очень важные и неожиданные события, миссис Ингрем. Не исключено, что ваша дочь…

– Мама, что ты здесь делаешь?

Миссис Ингрем обернулась. Взгляд ее стал мягче, но тонкогубый рот остался тонким и жестким.

– Ах, Миртл! Как ты меня испугала…

– Я тебя? Это ты меня пугаешь. Что ты здесь делаешь?

– Я тут ни при чем, – сказала миссис Ингрем. – Вот, познакомься: это мистер Перри Мейсон и его секретарша мисс Стрит.

Миртл посмотрела на Мейсона. На мгновение ее лицо побледнело, а глаза стали большими и круглыми.

– Мистер Мейсон! – испуганным шепотом повторила она.

– Вы знаете меня в лицо, миссис Фарго? – спросил Мейсон.

– Я… Да… Мне показывали вас. Боже мой, что вы–то здесь делаете?

– Сейчас нет времени на объяснения, – сказал Мейсон. – Дело очень серьезное. Корешок билета у вас?

Миртл Фарго поискала в сумочке и вытащила маленькую картонку.

– Вот он, мистер Мейсон, но для чего вам…

Мейсон быстро перевернул билет, чтобы взглянуть, стоит ли на обороте лос–анджелесский штамп.

– Миссис Фарго, вы можете мне объяснить, почему здесь вчерашняя дата?

– Да, конечно, – быстро ответила Миртл. – Я купила билет вчера. Я всегда покупаю билеты заранее, чтобы потом не беспокоиться…

– Хорошо, все ясно, – сказал Мейсон. – Где вы сидели в автобусе?

– Сейчас, дайте–ка вспомнить… второе сиденье спереди с левой стороны.

– Около окна или рядом с проходом?

– У окна.

– Вы помните, кто сидел рядом с вами?

– Да. Очень милая женщина. Она…

– Где она села?

– Не знаю. Ах да, где–то в долине. Она сидит в автобусе уже довольно давно.

– Но когда вы выезжали из Лос–Анджелеса, ее не было?

– Бог ты мой, не знаю. Я ее недавно заметила.

– Вы видите ее сейчас? – спросил Мейсон.

– Да. Она стоит вон там, возле газетного киоска.

– Отправляется автобус, следующий рейсом триста двадцать, на Сакраменто. Займите, пожалуйста, ваши места, – объявил монотонный голос.

– Да что, в конце концов, случилось? – спросила миссис Фарго. – Мама, ты можешь поехать со мной? Ты можешь…

– Вы останетесь со мной, – сказал Мейсон. – Мы поедем в Сакраменто на машине. Прибудем туда раньше автобуса и сможем опросить некоторых пассажиров.

Пассажиры садились в автобус. Мейсону видно было в окна, как сыщик и его помощник с любезной улыбкой снуют среди пассажиров, записывая имена и адреса.

– Послушайте, – сказала Миртл Фарго, – не будете ли вы так любезны объяснить, в чем дело?

– Да, пора бы, – подхватила миссис Ингрем. – Бог знает, что творится. Я просто вся дрожу. Не могу собраться с мыслями. Никогда со мной такого не было. Куда–то тащат, везут, волокут. Да что ты натворила, Мирт?

– Абсолютно ничего, мама.

– Может, мы ненадолго отложим все эти вопросы? – вмешался Мейсон.

– Нет, зачем же, мистер Мейсон? Я от мамы не скрываю ничего.

– Так вы говорите, вам меня показали? – спросил Мейсон.

– Да.

– Где?

– В ночном клубе. Дайте вспомнить, это было… Да, это было только вчера ночью! С вами была мисс Стрит. Не правда ли, мисс Стрит?

– Вы собирались вылететь самолетом, миссис Фарго? – спросил Мейсон.

– Самолетом?

– Да.

– Господи Боже, конечно, нет. Не настолько я дорожу временем. Мне нравится путешествовать автобусом. Встречаешь столько интересных…

– Вы не говорили мужу, что собираетесь лететь самолетом?

– Нет.

– Отвозил он вас утром в аэропорт?

– Мой муж? В аэропорт? Какие глупости! Да ни за что на свете он не встал бы в такую рань. Я тихонько спустилась на кухню, наспех позавтракала, доехала трамваем до автобусной станции и села там в автобус, отходивший в восемь сорок пять.

– Ваш муж сказал мне, что отвозил вас в аэропорт.

– Когда он вам сказал это?

– Сегодня утром около девяти часов.

Она покачала головой и сказала:

– Он, наверно, пошутил. Ведь он отлично знал, что я собираюсь ехать автобусом. Я всегда так езжу, правда, мама?

– Да. По–моему, всегда. Почти всегда. Ты, правда, прилетела сюда самолетом в тот раз, когда…

– И меня полдороги тошнило. Я тогда твердо решила, что ни разу больше не полечу. С тех пор я путешествую только автобусом грейхаунд и, уверяю вас, с огромным удовольствием.

– Да, все это так, конечно, но объясните же мне наконец, что все–таки происходит? Я уже не молодая женщина, и вдруг меня хватают, куда–то тянут, тащат, так что я уже не в силах…

– Миссис Фарго, – сказал Мейсон, – давайте объяснимся до конца. Вы можете не говорить мне больше того, что хотите, ответьте только – это вы вчера вечером звонили из аптеки на углу Ванс–авеню и бульвара Крамер? Так или нет?

Она медленно покачала головой и, немного помолчав, сказала:

– А при чем тут это?

– Не лгите мне, – сердито сказал Мейсон. – Дело слишком серьезное.

– Мистер Мейсон, – резко прервала его миссис Ингрем, – вы разговариваете с моей дочерью, не забывайте! Вы не имеете права обвинять ее во лжи. Она никогда не лжет. Ей лгать незачем. Она порядочная, респектабельная замужняя женщина…

– Ладно, – сказал Мейсон. – Сейчас мне некогда вас подготавливать. Ваш муж умер.

– Что?! – воскликнула миссис Ингрем.

Миртл Фарго слегка покачнулась. Глаза у нее снова округлились.

– Артман… умер!

– Да, – сказал Мейсон, – и давайте–ка лучше не будем ужасаться и восклицать. Мне кажется, полиция доберется до вас через час или два. За это время мы должны выяснить множество вопросов и сделать это быстро. Так что начнем сразу!

– Артман… Это невозможно… У него было отличное здоровье. Он…

– Он убит, – перебил Мейсон.

– Как убит?

– Кто–то воткнул ему в горло нож. Думаю, это произошло сегодня утром, часов в десять на верхнем этаже вашего дома. Мистер Фарго пытался выбежать из дому. Он добежал до лестницы, а там, наверно, потерял сознание, скатился вниз и распластался на полу футах в двух от входной двери. Вы что–нибудь знаете об этом?

– Я! Откуда, мистер Мейсон, что вы имеете в виду? Вы первый, от кого я это слышу. Ты что–нибудь знаешь, мама?

Миссис Ингрем покачала головой.

– Учтите, – сказал Мейсон, – вас будут допрашивать. Полиция захочет знать, где вы были в это время.

– В котором часу это случилось?

– Вероятно, часов в десять или в половине одиннадцатого.

– Слава Богу, все в порядке. В половине одиннадцатого я уже была в автобусе.

– Вы с кем–нибудь там разговаривали?

Она нахмурилась, припоминая, потом сказала:

– Да. Там был очень милый джентльмен, пожилой уже, такой предупредительный. По–моему, служащий нефтяной компании или что–то в этом роде. Он сошел в Бейкерсфилде. Был еще пьяный, который сидел около меня, и женщина, с которой я разговаривала от Бейкерсфилда до Фресно. Я не знаю, кто она. После Фресно я пересела, и рядом со мной оказалась женщина, которая ехала в Сакраменто, чтобы выступить свидетельницей на бракоразводном процессе дочери. Кажется, ее фамилия Оланта. Странная фамилия. Да, именно так: миссис Оланта. А фамилия дочери Пэлхем. И суд будет завтра утром. Помню, она много толковала о разводах, о семейной жизни и о том, как трудно мужу с женой сохранять хорошие отношения.

Мейсон взглянул на часы, повернулся к Делле и сказал:

– Нам пора двигаться, если мы хотим вовремя попасть в Сакраменто и успеть хоть что–то сделать.

Делла кивнула и направилась туда, где стоялшофер нанятой ими машины. Мейсон снова повернулся к миссис Фарго и ее матери.

– Послушайте, – сказал он, – мы поедем в машине, которую я нанял. Мы не сможем говорить при шофере. Не упускайте же последнюю возможность. Миссис Фарго, звонили вы мне вчера ночью или нет?

Она взглянула ему прямо в глаза.

– Нет, – ответила она.

– Пойдемте, – сухо сказал Мейсон.

– Я не звонила вам по телефону вчера ночью, – порывисто проговорила Миртл, – но если мой муж мертв и если кто–то может заподозрить… ну в общем… если мне придется искать алиби и доказательства, где я была и что делала, я бы хотела, чтобы вы представляли мои интересы. Я так много слышала о вас…

– Миртл, подумай, о чем ты говоришь, – остановила ее мать. – Тебе совсем не нужен адвокат. Я не знаю, кому и зачем понадобилось запугивать тебя и этим побуждать…

– Миссис Ингрем, – сказал Мейсон, – тут никто никого не запугивает и ни к чему не побуждает. Я ошибочно решил, что представляю интересы вашей дочери.

– Вы что, не знаете своих клиентов? – огрызнулась миссис Ингрем.

– Выходит, что так, – сказал Мейсон.

– Но вы высадили мою дочь из автобуса и зачем–то притащили меня сюда. Вы должны доставить нас обратно. Сделайте хотя бы это. Я не знаю, какие уж там есть у нас права, но не бросите же вы нас здесь.

– Совершенно верно, – сказал Мейсон. – Я доставлю вас в Сакраменто, если вы пройдете к тому автомобилю.

Они подошли к большой семиместной машине, которая ждала у обочины.

– Я хочу попасть в Сакраменто до прибытия автобуса, который только что отошел отсюда. Мы сможем это сделать? – спросил Мейсон шофера.

– Да, конечно, автобус ведь останавливается по пути.

– Отлично, – сказал Мейсон. – Едем.

До дороге Мейсон пресекал все попытки разговориться. Шофер показывал им местные достопримечательности, явно вызывая пассажиров на разговор, но в конце концов умолк.

Миртл несколько раз что–то шептала матери.

Мейсон и Делла не раскрывали рта.

Наконец, на окраине Сакраменто машина замедлила ход и остановилась у автобусной станции. Мейсон вручил шоферу пятьдесят долларов и дал пять долларов на чай.

До прибытия автобуса оставалось около десяти минут.

Мейсон сказал Миртл Фарго:

– Вам совсем не обязательно здесь оставаться. Я встречу своих агентов. А вы подождите меня в доме вашей матери. Я приеду на такси.

Миссис Ингрем с дочерью вышли из машины. Миртл сказала:

– Надеюсь, вы не считаете нас неблагодарными, мистер Мейсон?

– Все в порядке, – сказал Мейсон. – Просто какое–то время я думал, что вы моя клиентка, миссис Фарго, и старался обеспечить вам надежное алиби и помешать полицейским пойти по ложному следу.

– Натолкнув их на верный след? – спросила Миртл.

– Возможно.

– Хотели бы вы знать, кто это сделал, мистер Мейсон?

– Да, это помогло бы нам.

– Его любовница. Артман едва мог дождаться, когда я уйду из дому, он ждал ее. Поверьте, мистер Мейсон, я не ханжа, но есть все–таки пределы.

– Вы, кажется, не особенно огорчены смертью вашего мужа, – сказал Мейсон.

– Нет, – ответила она, – говоря откровенно, нет. Мы уже несколько раз были на грани развода. Я уехала от него в надежде, что, может быть, хоть это заставит его опомниться, а он, наверно, лишь обрадовался, что сможет теперь привести в наш дом свою девицу. Я знаю, он уже не раз собирался все распродать и, получив наличные деньги, сбежать с ней. Я это чувствовала.

– Вы знаете, кто эта женщина? – спросил Мейсон.

– В общем, нет. Я только знаю, что у него есть какая–то девица, по которой он сходит с ума. Он почти не бывал дома последний месяц. Каждый день выдумывал какой–нибудь предлог, чтобы уйти. Сваливал все на дела. Мол, нужно повидаться с покупателем. Конечно, это временное увлечение, потом он к кому–нибудь переметнется снова. Вчера, когда мы были в ночном клубе, он строил глазки девушке, которая делает фотографии, и смотрел на нее так, словно проглотить хотел…

– Миртл! – резко прервала ее мать. – Ты разговариваешь с чужим человеком!

Миссис Ингрем повернулась к ним спиной и зашагала было назад к машине, но остановилась и вернулась, чтобы ничего не пропустить из их беседы.

– Каковы бы ни были ваши чувства, – сказал Мейсон, – вы должны думать и о том, какое впечатление производите на других людей. С вами будут беседовать полицейские, будут задавать вам вопросы, может быть, у вас даже возьмут интервью для газеты, если разрешит полиция.

– Да, я понимаю, – сказала она. – Я буду в должной степени печальной, но не собираюсь переигрывать, не люблю лицемерить.

– Я буду у вас примерно через час, – сказал Мейсон, – привезу вам адреса и фамилии свидетелей, подтверждающих ваше алиби, а возможно, даже у кого–нибудь возьму письменные показания. Сделаю для вас и это. А вы тем временем вспомните, обращались ли вы ко мне за помощью вчера вечером.

– О, я помню, что нет.

– Подумайте как следует.

– Хорошо. А если кто–нибудь еще до вашего прихода начнет задавать мне вопросы, что мне отвечать?

– Все, что вы хотите, – сказал Мейсон. – Если вы не моя клиентка, я не могу вам советовать.

– Даже как друг?

– Да. Дружба у нас с вами тоже односторонняя.

– Я, наверное, должна удивиться, когда мне сообщат, что он…

– Не глупите, – резко сказал Мейсон. – Я вас встретил в Стоктоне, высадил из автобуса и, конечно, сразу же сказал, что ваш муж мертв.

– А если они спросят, почему вы это сделали?

– Скажите им, что у меня доброе сердце, а теперь уходите. Вон подъезжает автобус.

Мейсон отошел, а она нерешительно топталась на месте, не зная, следовать ли ей за ним, или присоединиться к матери.

В конце концов она вернулась к машине, обе женщины сели в нее и уехали.

Делла подошла поближе к Мейсону.

– Дать тебе вещественное доказательство номер один? – спросила она.

– Что?

В руке у Деллы белел кусочек материи.

– Это носовой платок миссис Фарго. Я вытащила его из ее сумочки. Точно такими же духами пахли деньги в том конверте.

– А, черт! – воскликнул Мейсон. Он быстро повернулся, но было уже поздно. Миссис Фарго уехала.

Мейсон повел Деллу к дорожке, по которой только что прибывшие пассажиры входили в здание автостанции.

Агент шел одним из первых. Его лицо было хмурым. Встретившись глазами с Мейсоном, он сделал ему знак отойти в сторону.

– Записали имена пассажиров? – спросил Мейсон.

Агент кивнул.

– Хорошо, – сказал Мейсон, – теперь надо будет взять письменные показания. Как вы полагаете, могли бы мы попросить у некоторых пассажиров, предложив им компенсацию за потерю времени…

– У меня лежит в кармане с полдюжины письменных показаний, – сказал сыщик. – Они нацарапаны кое–как, поскольку их писали на ходу. Но все написано как полагается, есть подписи. Вот возьмите.

– Это хорошо, – сказал Мейсон, засовывая показания в карман пальто.

– По–моему, не очень–то.

– Что вы имеете в виду?

– Автобус выехал в восемь сорок пять утра, – сказал сыщик. – Мы нашли людей, которые видели ее там после Фресно. Мы нашли женщину, которая говорила с ней в Бейкерсфилде. Но мы не нашли никого, кто сел в Лос–Анджелесе и кто…

– Это неважно, – сказал Мейсон. – Она говорила с мужчиной, который сошел во Фресно…

– Подождите–ка минутку, – вежливо, но твердо прервал его сыщик. Одна из пассажирок обратила на нее особое внимание и готова поклясться, что этой дамы не было в автобусе, когда он выезжал из Лос–Анджелеса. Что она примчалась на такси и еле–еле успела сесть в автобус в Бейкерсфилде.

– Эта женщина, наверно, ошибается.

– Она из тех, кто никогда не ошибается, во всяком случае, так они сами думают.

– Вот дьявол, – сказал Мейсон, – это может послужить поводом для осложнений. Вы взяли показания у этой женщины?

– Да. Они в той пачке, что я отдал вам.

– Где она живет?

– В Лос–Анджелесе. Ее адрес указан в рапорте.

– А ваша контора находится здесь?

– Да.

– Дайте мне вашу карточку. Я пока еще не знаю, как будут развиваться события, но хочу, чтобы вы держали язык за зубами, вы понимаете?

Сыщик кивнул.

– Вы выпишите счет на меня или на «Детективное агентство Дрейка»?

– На «Детективное агентство Дрейка».

– Вы доверяете вашим людям?

– Конечно. Но давайте все–таки внесем ясность, мистер Мейсон. Если полиция начнет мне задавать точные вопросы, мне придется дать на них точные ответы.

– Что ж, это справедливо, – сказал Мейсон, – как я понял, вы не назвали своего имени никому из пассажиров.

– Мне было поручено собирать информацию, а не давать ее.

– Прекрасно.

– Но, конечно, если полиция проявит интерес, она легко узнает, что кто–то ехал в автобусе и расспрашивал пассажиров.

– Понимаю.

Мейсон повел Деллу к стоянке такси.

– Похоже, что мы были слишком оптимистичны, Делла, – сказал он.

– Письменные показания сейчас у тебя?

– Да.

– Лучше отдай их мне, – сказала Делла, – тогда, если кто–нибудь спросит, где они, ты можешь сказать, что их у тебя нет.

Мейсон молча отдал ей листки.

Он сказал шоферу адрес миссис Ингрем, и машина двинулась.

Делла Стрит, сжав руку Мейсона, сказала:

– В конце концов, она же сама говорит, что вовсе не твоя клиентка.

Мейсон молча кивнул. Когда они остановились перед опрятным домиком с террасой, Делла тихо заметила:

– Наверное, она не хочет с тобой говорить при матери.

– Это не единственная причина, – ответил Мейсон.

Они поднялись на крыльцо, и Мейсон позвонил.

К двери подошла миссис Ингрем.

– А, это вы наконец, – сказала она. – Не много же от вас толку.

– Что вы имеете в виду?

– Я думала, что адвокат должен давать советы своим клиентам. Полиция приходит, а вас и близко нет. Бросили на произвол судьбы мою дочку.

– Здесь побывала полиция?

– Они уже ждали нас.

– Куда они ушли?

– Не знаю. Куда–то уехали.

– Ну что ж, прекрасно, – сказал Мейсон. – Я сейчас поговорю с вашей дочерью и…

– Да ведь я вам о том и толкую, – сердито сказала миссис Ингрем.

– Вы имеете в виду, что полиция увезла вашу дочь?

– Вот именно. Миртл оставила вам записку.

Она вручила Мейсону заклеенный конверт, на котором карандашом было написано:

«Перри Мейсону, адвокату».

Мейсон разорвал конверт, вытащил лист бумаги и прочел:

«Очень сожалею, мистер Мейсон, но мне в голову не приходило, что все может так обернуться. Надеюсь, вы меня поймете.

Миртл Фарго».

Мейсон сунул в карман листок и конверт.

– Это писала ваша дочь, миссис Ингрем?

– Да, конечно. Но скажите же мне наконец, что происходит? Я требую…

Закончить ей не удалось – зазвонил телефон.

– Подождите–ка минутку, – сказала миссис Ингрем и вышла. Она вернулась очень скоро со словами: – Это междугородная, вызывают вас. Говорят, что это очень важно.

Она проводила Мейсона к телефону и остановилась рядом, чтобы слышать, о чем он будет говорить.

В трубке раздался возбужденный голос Дрейка:

– Слава Богу, что я поймал тебя, Перри. С этим делом Фарго такая каша заварилась – не расхлебать.

– А что случилось?

– Полиция обнаружила автомобиль Миртл Фарго.

– Где?

– На автостоянке у станции Юнион–Терминал. Служащий на стоянке запомнил водителя или думает, что запомнил.

– Он детально описал его?

– К счастью, да, – ответил Дрейк. – А может, и к несчастью. Тебе виднее. Ему показали фотографию миссис Фарго, вдовы покойного, и он сказал, что именно эта женщина и вышла из машины. Он случайно заметил, что она пытается остановить такси. Шофер сказал ей, что ему запрещено брать пассажиров прямо перед станцией, и свидетель показал ей стоянку такси. Потом полиция напала на след этой женщины, когда ее сообщник нанял частный самолет и они вылетели в Бейкерсфилд. В бейкерсфилдском аэропорту женщина взяла такси и сказала шоферу, что ей необходимо успеть к автобусу, который отходит в час десять. Шофер доставил ее на автовокзал за две минуты до отправления автобуса.

– Я вижу, – сказал Мейсон, – что полиция крепко взялась за дело.

– Вот–вот. Я решил предупредить тебя, чтобы ты не попал впросак.

– Уже попал.

– И сильно?

– Хуже не придумаешь, – сказал Мейсон и, повесив трубку, увидел перед собой злобно сверкающие глазки миссис Ингрем.

– Так вот, мистер Мейсон, – сказала она, – я все–таки мать. Скажите начистоту: в конце концов, вы будете помогать моей дочери?

– Попадись она сейчас мне в руки, – мрачно сказал Мейсон, – я бы ей шею свернул.

15

Перри Мейсон, откинувшись на спинку кресла, читал отчеты, которые Делла Стрит аккуратно вырезала из различных газет.

Казалось, все авторы единодушно утверждали, что некий адвокат хотел организовать алиби для миссис Фарго и потерпел неудачу. Полиция, имевшая на руках все козыри и разработавшая весьма достоверную версию об обстоятельствах убийства Артмана Д.Фарго, агента по продаже недвижимости, зарезанного в своем доме на Ливингтон–драйв, двадцать два восемьдесят один, не проявляет озабоченности.

«Зато очень озабочен, – писала одна газета, – некий знаменитый адвокат. Но выяснить, что же произошло с точки зрения этого адвоката, трудно, поскольку на все вопросы он отвечает одной фразой: – «Комментариев не будет».

Кажется, однако, этот адвокат твердо убежден в том, что миссис Фарго выехала автобусом «грейхаунд», рейс триста двадцать, отправившимся из Лос–Анджелеса в восемь часов сорок пять минут утра и прибывшим в Сакраменто по расписанию в десять часов пятьдесят минут вечером того же дня. Адвокат этот настолько убежден, что дело происходило именно так или что его можно представить так, что, встретив эту даму в Стоктоне, высадил ее из автобуса и отвез в Сакраменто в нанятой им машине, а в автобус посадил сыщиков, которым было велено собрать так называемые доказательства.

Сыщики выполнили свой долг и доказательства собрали. Но эти доказательства свидетельствуют о том, что миссис Фарго не было в автобусе в Лос–Анджелесе, она села в него лишь в Бейкерсфилде в десять минут второго пополудни. Полиция конфисковала список фамилий и адресов, собранных частными детективами.

Покойник оставил после себя вдову, Миртл Фарго, и сына, Стивена Л.Фарго, десяти лет. Мальчик учится в одной из лучших частных начальных школ недалеко от Сакраменто и пользуется любовью учеников и учителей. Его считают очень способным, дисциплинированным и общительным.

Миссис Фарго, кажется, больше всего опасается того, какое впечатление произведет ее арест на сына.

Еще вчера Стивен Л.Фарго был счастливым мальчуганом. Его хвалили учителя за успехи в учебе, и он был выбран старостой класса. Сегодня же он узнает, что отец его убит, мать задержана полицией по подозрению в убийстве, и даже им самим и школой, где он учится, интересуются газеты.

Преподаватели решили не допускать к мальчику репортеров. Они не скрывают, что недовольны всей этой газетной шумихой. Но репортерам удалось встретиться с некоторыми соучениками Стивена Фарго, которые утверждают, что мальчика по–прежнему любят в школе и ни друзья, ни учителя от него не отступились.»

Мейсон бросил вырезку на стол и встал. Сунув большие пальцы в проймы жилета, он неустанно расхаживал взад и вперед по кабинету.

Делла Стрит продолжала печатать на машинке, время от времени поглядывая на адвоката, но ничего не говоря. Телефон на столе Деллы вдруг негромко зазвонил. Она подняла трубку и спросила:

– Алло? – Минуты через две она сказала: – Хорошо, Герти. Я поняла. Спасибо.

Повесила трубку, подошла к двери кабинета и остановилась, выжидая. Мейсон продолжал вышагивать по кабинету, пока вдруг не заметил Деллу. Он хмуро посмотрел на нее.

– Что случилось, Делла?

– Миссис Фарго поместили в окружную тюрьму.

– Ах, вот как, – сказал Мейсон. – Это значит, они уже выжали ее досуха, вытянули из нее письменные показания и довели до такого состояния, когда, по их мнению, она может получать от своего адвоката «советы по поводу ее конституционных прав».

Делла Стрит, зная Мейсона и понимая его настроение, благоразумно хранила молчание.

– Да, конечно, – с горечью продолжал Мейсон, – все идет по заведенному порядку. Ордером на арест они запаслись заранее. Если арестованный молчит, он попадает в тюрьму не раньше чем дней через десять. Но если он, попавшись на удочку полиции, поверит, что они стремятся лишь полностью убедиться в его невиновности, и, поверив, расскажет им все, они доставят его в тюрьму так быстро, что и чернила на его показаниях не успеют высохнуть.

– Это первый выпуск дневных газет, – сказала Делла Стрит. – Их принесли несколько минут назад, но я не хотела тебя беспокоить.

Мейсон взял газету и посмотрел на фотографию Миртл Фарго, помещенную на первой странице рядом с фотографиями дома, где убили Фарго. Там же были опубликованы снимки конторы с открытым сейфом и разбросанными в беспорядке по полу бумагами и план дома с прилегающим участком.

Мейсон просмотрел заметку, немного помолчал и повернулся к Делле.

– Вот послушай, – сказал он.

«Полиция ищет сообщника. Этот человек был, по–видимому, достаточно близок с миссис Фарго, если рискнул ей помогать в подобных обстоятельствах.

Пилот, доставивший таинственную пассажирку в Бейкерсфилд, сообщает, что его самолет нанял мужчина средних лет. Пассажирка – по мнению летчика, это была миссис Фарго – сидела в автомашине до тех пор, пока они не договорились. Мужчина заплатил пилоту наличными и подозвал женщину кивком головы.

Женщина – она была под густой вуалью – подошла и села на заднем сиденье самолета только тогда, когда самолет был выведен на взлетную дорожку, мотор прогрет и готов к старту. В течение всего полета она ни слова не сказала летчику.

Шофер такси, который посадил ее у аэропорта в Бейкерсфилде и довез до автобусной станции, также сообщил, что за все время поездки они не обменялись ни словом и лицо женщины было под вуалью. Он решил, что у пассажирки какое–то горе, и не стал ей досаждать вопросами.

Интересно отметить, что шляпа и вуаль исчезли, пока женщина шла от такси к автобусу.

Служители автобусной станции сообщают, что нашли в одном из ящиков для мусора шляпу и густую темную вуаль. Так как шляпа была совсем новая, ее отправили в бюро находок, и она пролежала там до тех пор, пока полиция не выяснила ее происхождение.

Все эти доказательства были собраны и подготовлены благодаря блестящей работе бейкерсфилдской полиции в содружестве с лейтенантом Трэггом из Отдела по расследованию убийств.

Полиции известны приметы сообщника, который нанимал самолет. Это моложавый мужчина лет шестидесяти, с хорошо поставленным голосом и серыми глазами. Он невысок, коренаст и был элегантно одет. Полиция почти уверена, что именно он руководил организацией фальшивого алиби.

Поразительно, что это алиби могло бы сработать, если бы не один выдающийся адвокат, чьи попытки собрать доказательства в пользу миссис Фарго не только потерпели крах, но и позволили полиции заполучить список имен и адресов некоторых пассажиров.

Одна из пассажирок, миссис Ньютон Мейнард, тридцати одного года, проживающая по адресу Саут–Гредли–авеню, девятьсот шесть, уверена, что миссис Фарго села в автобус лишь в Бейкерсфилде.

– Я отчетливо помню, как она подъехала в такси, – сообщила миссис Мейнард полицейским. – Я обратила на нее внимание, потому что на ней была черная шляпка с густой черной вуалью, и она дала шоферу деньги и, не дожидаясь сдачи, поспешила в туалетную комнату в здании автобусной станции.

Я подумала, что она, наверное, понесла какую–то утрату и охвачена горем. Я решила попробовать как–то утешить ее, когда она сядет в автобус, если представится удобный случай.

Каково же было мое удивление, когда эта особа вышла из туалетной комнаты и присоединилась к пассажирам, ожидающим посадки. Она казалась чем–то очень возбужденной, но отнюдь не была подавлена. Шляпа и вуаль куда–то исчезли. Теперь на ней был маленький вельветовый берет, наверное, до этого лежавший в ее сумочке. Я заметила, что она старается завязать разговор то с тем, то с этим пассажиром еще до того, как мы прибыли в Фресно.

Эта женщина – миссис Фарго. Я в этом так же уверена, как в том, что стою сейчас здесь перед вами. У меня очень хорошая память на лица, к тому же я присматривалась к ней из любопытства, так как видела ее еще в такси в густой вуали. Я не могла понять, что побудило скромную, тихую женщину, которая, казалось, хочет во что бы то ни стало избежать внимания людей, вдруг превратиться в оживленную, разговорчивую особу, стремящуюся перезнакомиться чуть ли не со всеми пассажирами.

Кроме того, я была одной из тех немногих, кто сел в автобус еще в Лос–Анджелесе. Часть этих пассажиров сошла в Бейкерсфилде, некоторые вышли во Фресно, некоторые – в Стоктоне. Миссис Фарго не было в автобусе, когда он отходил из Лос–Анджелеса. Я люблю разговаривать с людьми во время путешествия, к тому же я разглядывала пассажиров и на станции в Лос–Анджелесе и после того, как села в автобус, и я абсолютно уверена, что миссис Фарго не было в нем, когда он отходил из Лос–Анджелеса, и что она села в автобус в Бейкерсфилде.»

Мейсон сложил газету, бросил ее на письменный стол и сказал:

– Ну, вот что у нас получается, Делла.

– Это у нее получается, шеф.

– Делла, – спросил Мейсон, – тебе не показалось, что мужчина, который нанимал самолет, смахивает на кого–то, нам знакомого?

Она подумала.

– Не имеешь ли ты в виду Питера, метрдотеля из «Золотого гуся»?

– Я не имел в виду его, – ответил Мейсон, – а впрочем, это описание и к нему подходит.

– Да, как будто, – согласилась она. – Шеф, ты думаешь, что…

Телефон на столе Деллы снова зазвонил. Она подняла трубку:

– Алло! – и спустя минуту сказала: – Не кладите трубку, мистер Селлерс. Я думаю, он захочет с вами поговорить. – Она повернулась к Мейсону. – Это Кларк Селлерс, он хочет сообщить тебе результат графологической экспертизы.

Мейсон подошел к столу и взял трубку:

– Да, Кларк. Что у вас слышно?

– Я очень тщательно изучил почерк на конверте, который вы мне дали, сказал эксперт–графолог, – и сравнил его с образцом почерка Миртл Фарго. Они оба написаны одним и тем же лицом. Это вам поможет?

– Боюсь, наоборот, только ставит меня в еще более трудное положение, – ответил Мейсон и положил трубку.

– Что, плохо дело?

– Плохо, – ответил он. – Мы влипли по уши с этой историей. Деньги прислала миссис Фарго.

– Но ты можешь их не принимать.

Мейсон покачал головой.

– Меня тронул ее голос… ее перепуганный голос. Она была в беде, а теперь оказалась в еще худшей беде. Я должен ей помочь.

– Я тебя просто не понимаю. Как ты можешь защищать ее в суде? Она виновна, это совершенно ясно.

– Откуда ты знаешь, что она виновна?

– Да вспомни хотя бы факты, – сказала Делла.

– Вот именно, – сказал Мейсон. – Давайте рассмотрим факты и забудем ту историю, которую она сама рассказывает. Предположим, что она была заперта в спальне, когда я находился в доме. Она хотела выехать автобусом, отходящим в восемь сорок пять. Муж поссорился с ней. Она дала ему понять, что знает о существовании его любовницы. Он хотел задушить ее. Она убежала в спальню и заперла дверь. После моего ухода она попробовала убежать. Но муж схватил ее и снова стал душить. Тогда она его заколола. Вот что показывают факты. Но она надеялась выйти сухой из воды. Тут же бросилась к машине, подъехала к стоянке и, оставив там машину, позвонила своему другу и попросила его нанять ей самолет.

– Другу или возлюбленному? – спросила Делла.

– Скорее просто другу. Думаю, что это тот же человек, через которого она передала мне деньги. Если слушать, что она сама рассказывает, можно подумать, что она и впрямь совершила убийство. Факты же показывают, что эта женщина просто испугалась мужа и убила его, защищаясь, а потом скомпрометировала себя, пытаясь скрыться. Надо будет, чтобы Пол Дрейк попытался найти ее приятеля. Да и вообще после того, как Селлерс сказал, что адрес на конверте с деньгами написан тем же почерком, что и записка, которую она оставила для меня у матери, у меня нет выбора. Она моя клиентка. Я уже работаю на нее и должен буду продолжать. – Он немного помолчал, потом сказал: – Забавно, что ее алиби могло бы и сработать, не прояви я такого усердия. Пассажиры запомнили бы, что она ехала в автобусе, а полиция никогда не смогла бы найти всех пассажиров, которые были в автобусе, и значит…

– Может быть, они бы сами объявились, чтобы принять участие в таком громком деле? – сказала Делла.

– Вряд ли, один шанс на десять, – сказал Мейсон. – Представь, что ты ехала бы в этом автобусе, едва ли тебя увлекла бы перспектива быть вовлеченной в дело об убийстве, – усмехнулся Мейсон. – Многие из пассажиров просто не явятся в суд, чтобы не мучиться. Остальные же скажут, что видели обвиняемую в автобусе, но не могут припомнить, когда она села в него.

– Собиралась ли полиция опросить пассажиров, когда те выходили из автобуса в Сакраменто? – спросила Делла.

– Очевидно, нет. Тогда они просто хотели арестовать Миртл Фарго. Мысль о том, что у нее есть алиби, даже не приходила им в голову.

– Что же ты намерен предпринять, шеф?

Он протянул руку за шляпой.

– Хочу зайти к моей клиентке и посмотреть, что можно спасти после крушения… Боюсь, чертовски мало.

16

Перри Мейсон с улыбкой встретил репортеров.

– Минуточку, – сказал один из фотографов.

Мигнул яркий свет вспышки.

– Мистер Мейсон, – начал один из журналистов, – ответьте нам прежде всего на вопрос, являетесь ли вы адвокатом миссис Фарго?

– Без комментариев.

– Но зачем вы ездили в Стоктон, если вы не ее адвокат?

– Без комментариев.

– Вы наняли сыщиков, чтобы подыскать в автобусе свидетелей?

– Не отрицаю.

– Вы заплатили сыщикам из своего кармана?

– Да.

– Были ли вам переданы какие–либо деньги от Миртл Фарго в качестве аванса?

– Мне об этом ничего не известно.

– А чем объяснить ваш необычный интерес к делу Миртл Фарго?

– Без комментариев.

– Что вы сделаете, если Миртл Фарго захочет, чтобы вы ее представляли?

– Она меня еще не просила.

– Вы собираетесь повидать ее сейчас, чтобы выяснить, не захочет ли она быть вашей клиенткой?

– Я не навязываю своих услуг, если вы на это намекаете.

– Вы прекрасно знаете, что мы на это не намекаем. Что вам известно о сообщнике миссис Фарго?

– Если она невиновна, у нее не может быть сообщника.

– Но допустим, что она виновна, вы что–нибудь знаете о ее сообщнике?

– Ничего.

– Вы будете защищать ее, даже допуская, что она виновна?

– Адвокат не может допускать, что его клиент виновен.

– Вы точно знаете, что она невиновна?

– Я знаю лишь то, что ее обвиняют в преступлении, и потому она имеет право на справедливый суд в присутствии присяжных, а чтобы суд был справедливым, ей необходимо иметь защитника. Без защитника судить нельзя.

– Вам не кажется, что наша беседа не очень–то плодотворна?

Мейсон обезоруживающе улыбнулся:

– Да, кажется.

Репортеры сделали еще несколько снимков и оставили его одного.

Мейсон опустился в кресло против перегородки, которая протянулась во всю длину стола. Надзирательница ввела Миртл Фарго.

Ее лицо было бледным, на нем проступили морщинки. Под глазами залегли темные круги. Губы, не накрашенные помадой, казалось, вот–вот готовы были задрожать.

– Я вижу, вы совсем не спали, – сказал Мейсон.

– Мне не давали уснуть. Допрашивали всю ночь, угрожали, заставляли вновь и вновь рассказывать, упрашивали меня, давали подписывать показания, а потом посадили в самолет и привезли сюда, и опять все началось снова. Я глаз не сомкнула.

– Скажите, это вы мне звонили и просили меня передать ваше поручение Медфорду Карлину? – спросил Мейсон.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

– Нет.

– Вы убили вашего мужа?

– Нет.

– Вы посылали мне деньги?

– Нет.

– Вы понимаете, что вас обвиняют в убийстве?

– Да.

– Вы понимаете, что адвокату почти нечего сказать в вашу защиту?

– Похоже, что так. Сперва я думала иначе, но теперь понимаю, что ошибалась. Мистер Мейсон, – продолжала она, – я в ужасном положении. Я совершенно не виновна в смерти моего мужа. Я знаю, что мне грозит, но больше всего меня беспокоит, как все это отразится на судьбе Стива, моего сына.

Мейсон сочувственно кивнул.

– Я всем пожертвовала ради него, – сказала она. – Я… не могу сказать, чем я пожертвовала для его благополучия. И вдруг такой кошмар. Я… я в отчаянии.

– Ответьте мне лишь на один вопрос, – сказал Мейсон, – вы хотите, чтобы я вас защищал?

– Мистер Мейсон, у меня нет своих денег. Дядя оставил мне небольшое наследство, но эти деньги муж вложил в свой бизнес. Думаю, что он подделывал счета и почти полностью присвоил себе деньги. Но если что–то все–таки осталось, я хочу, чтобы на эти средства мой сын получил образование. У меня есть страховка, но я не смогу реализовать ее, пока… ну, словом, пока меня не оправдают.

– У вас есть что–нибудь наличными?

– Очень немного. У меня было пятьсот долларов, но, когда меня арестовали, их у меня забрали.

– У вас было пятьсот долларов в момент ареста?

– Да… это были мои сбережения.

– Скажите, вы хотите, чтобы я вас защищал?

– Я вам уже сказала: у меня нет денег, чтобы платить адвокатам.

– Я спрашиваю: вы хотите, чтобы я защищал вас?

– Да.

– Отлично, – сказал Мейсон. – Вы мне все время лжете. Лжете, что не звонили мне, что не вы оставили клочок бумаги с комбинацией сейфа в телефонной кабинке. Лжете, что не посылали мне деньги, – конверт надписан вашим почерком.

– Нет, нет, – вяло повторяла она.

– Но хотя вы отказываетесь говорить мне правду, я буду защищать вас. И вот вам мой первый совет: больше ни слова никому не говорите, никаких показаний. Вас, может быть, и оставят теперь в покое – они и так уже из вас достаточно выжали. Вы подписывали свои показания?

– Да.

– В присутствии нотариуса?

– Да.

– Ваши показания записывала стенографистка?

– Да. Я все рассказала.

– Вот и не говорите больше ничего, – сказал Мейсон. – Вам известно что–нибудь, что могло бы мне помочь при ведении вашего дела?

– Нет.

– Ваш муж был маклером по торговле недвижимостью?

– Да.

– Он занимался чем–нибудь еще?

– Нет, больше ничем.

– А его дела по продаже недвижимого имущества шли хорошо? Успешно?

– В общем–то да, но в последнее время похуже.

– Понятно. А теперь, миссис Фарго, я расскажу вам начистоту, поскольку я ваш адвокат, как я сам представляю себе события последних дней.

– Я вас слушаю.

– Я думаю, – сказал Мейсон, – что это вы звонили мне в «Золотой гусь» и просили меня выполнить ваше поручение…

Она медленно покачала головой.

– Дайте мне, пожалуйста, закончить, – сказал Мейсон. – Я думаю, что вы послали мне все свои деньги, те, которые хранили на черный день. Я думаю, что черный день для вас пришел. Я думаю, что каким–то образом ваш муж узнал об этом, и на следующее утро вместо того, чтобы занять свое место в автобусе, идущем в Сакраменто, вам пришлось отражать нападки и обвинения вашего мужа. Думаю, что, испугавшись его, вы заперлись в спальне. Но муж в конце концов уговорил вас открыть дверь и попытался вас задушить. А вы, наверное, схватили нож и закололи его, защищаясь. Потом, я думаю, вы, опасаясь, что газетная шумиха бросит тень на вас и на вашего сына, попробовали сфабриковать себе алиби. Так как сперва вы собирались сесть в автобус, уходивший в восемь сорок пять, и знали, что ваша мать ожидает вас именно с этим рейсом, вы решили во что бы то ни стало приехать в Сакраменто именно в нем. Как видите, я думаю, что вы убили мужа, но не считаю вас убийцей. Я считаю, что это была самозащита. Но вы сами поставили себя в трудное положение, выдумав эту историю, в которую никто не верит.

Женщина покачала головой.

– Я угадал?

– Мистер Мейсон, я… мне бы хотелось… О, если бы я только смела вам сказать…

– Чего вы боитесь? – спросил Мейсон. – Все, что вы говорите своему адвокату, сохраняется в тайне. Ну, скажите, миссис Фарго, я угадал?

– Н–н… нет.

– Тогда как же все это происходило?

– Я сказала вам чистую правду. Я приехала на…

– Значит, вы не убили мужа, защищаясь?

– Нет.

– А почему вы не признаетесь, что звонили мне в «Золотой гусь»?

– Я не звонила вам.

– Вы доставляете мне лишние трудности в работе.

– Я рассказала вам все, что могла.

– Ладно, – сказал Мейсон, – я буду вас защищать. Но поймите только одну вещь.

– Какую?

– Если я возьмусь за ваше дело, я постараюсь добиться вашего оправдания.

– Ну конечно.

– Но никакие присяжные никогда не поверят той истории, которую вы рассказываете. Поэтому, – сказал Мейсон, – я намерен предложить присяжным версию, которая покажется им убедительной.

– Но я ничем не могу помочь вам, мистер Мейсон. Я не могу…

– Конечно, – сказал Мейсон, – вы связали себя, изложив свою версию и подписав показания. Вы сделали все для того, чтобы обеспечить себе пожизненное заключение, а то и газовую камеру, но я–то не связал себя ничем.

– Что вы хотите сделать?

– То, что, на мой взгляд, будет в ваших интересах.

– Но, мистер Мейсон, вы не можете… ведь я все рассказала вам… вы не можете строить защиту на лжи.

– Я могу строить защиту на чем мне угодно, – ответил Мейсон, – и кто докажет, что это ложь? Вы запутались, вы сами это видите, и я пытаюсь вас спасти. Запомните – присяжные смогут вас осудить лишь в том случае, если в вашей виновности нет ни малейших сомнений. Вы понимаете это?

– Да.

– Я постараюсь им внушить эти сомнения.

– Но каким образом?

– Я объясню, что вы убили мужа, защищаясь.

– Но я его не убивала.

– Нет, убили, но боитесь признаться в этом, опасаясь огласки, которая, как вы считаете, может запятнать репутацию вашего сына.

– Нет, мистер Мейсон, я вам честно говорю…

– Вам не придется ничего рассказывать присяжным, пусть обвинитель сам изложит перед ними факты. Я же постараюсь пробудить сомнения в умах присяжных. Это все, что я могу для вас сделать, и сделать это можно, лишь использовав показания свидетелей обвинения. От вас требуется теперь только молчание. Вы поняли? – сказал Мейсон и кивком головы дал понять надзирательнице, что беседа закончена.

Мейсон спустился на нижний этаж и позвонил из автомата Полу Дрейку.

– Пол, – сказал он, – в этом дьявольском деле нужно быть во всеоружии. Из свидетелей опасней всех миссис Мейнард. Я хочу, чтобы ты разузнал мне кое–что о ее зрении.

– А что у нее со зрением?

– Ей тридцать один год. На фотографии в газете она без очков. Но ведь случайно может оказаться, что она плохо видит, дома носит очки, а на людях снимает их.

– Ну и что же, так делают многие женщины, – сказал Дрейк.

– Но если эта женщина выступает со свидетельскими показаниями против моей клиентки, ее очки должны быть на носу, а не в сумочке, – отрезал Мейсон.

– Ясно.

– Вообще–то это заблуждение, будто очки портят внешность женщины, заметил Мейсон. – Но, поскольку это заблуждение свойственно многим женщинам, я хочу проверить, не из их ли числа миссис Мейнард. Выясни о ней побольше, все, что сможешь, о ее прошлом, настоящем, вкусах, склонностях и антипатиях, где она бывает, что делает…

– Не увлекайся, Перри, – сказал Дрейк. – А то тебя обвинят в том, что ты оказываешь давление на свидетеля.

– Да плевать мне на это, – ответил Мейсон. – Я ей не угрожаю. Я просто хочу выяснить факты. Займись этим немедленно. Она, наверное, уже вернулась в Лос–Анджелес.

17

Вскоре после полудня у Пола Дрейка был готов отчет о главной свидетельнице обвинения.

– Эта миссис Мейнард, – говорил Дрейк, перелистывая отчет, – очень скрытная особа. О ней почти ничего не известно. Она вдова, имеет, очевидно, небольшие средства, которые позволяют ей жить тихо и скромно, но независимо. У нее есть небольшой автомобильчик, одевается она недурно, дома бывает редко.

– Она работает? – спросил Мейсон.

– Наверное, нет, поскольку уходит из дому в самое разное время, а иногда исчезает сразу на несколько дней. У нее есть телефон, но он не подключен к общему кабелю.

– Ладно, – сказал Мейсон. – Надо будет выяснить, куда она ходит. Пусть твои люди последят за ней.

– Мы это уже делаем, – ответил Дрейк, – но сейчас она почти никуда не ходит. И все же кое–что полезное мы для тебя узнали, Перри.

– Что?

– Вчера ей принесли от оптика очки.

– Откуда ты знаешь? Ты же вчера еще не занимался этим делом?

– Нет, но этим утром один из моих людей разговаривал с ее соседкой, и та сказала, что вчера посыльный долго звонил к миссис Мейнард в дверь, и в конце концов эта соседка предложила оставить пакет у нее. Он так и сделал. Она обратила внимание на ярлычок, поскольку магазин этого оптика всего в нескольких кварталах оттуда.

– Это удача, Пол! – воскликнул Мейсон. – Ну что ж, изучим этот след. Кто этот оптик?

– Доктор Карлтон Б.Рэдклифф. У него есть небольшой магазинчик, где он продает бинокли, оптические товары, подбирает и чинит очки и часы…

– Что он собой представляет?

– Пожилой человек лет семидесяти. Живет в том же доме над магазином. Видно, неглупый человек, спокойный, сдержанный. Если хочешь, я разузнаю о нем побольше.

– Я займусь им сам, – сказал Мейсон. – Это может оказаться важным.

– У меня есть еще кое–что для тебя, – сказал Дрейк.

– Что?

– Ты просил собрать сведения о Селинде Джилсон.

– Что же ты выяснил?

– На карточке возле ее звонка написано «Селинда Джилсон–Лейри», причем Лейри зачеркнуто…

– Я это видел, – сказал Мейсон.

– Так вот, – продолжал Дрейк, – фамилия метрдотеля из «Золотого гуся», оказывается, тоже Лейри.

– Господи Боже, Пол, неужели Питер ее муж?

– Похоже, да. Я не смог выяснить, разведены ли они официально. Но они живут раздельно и… словом, видишь, какая выходит история. Питер, наверное, пристроил ее в «Золотом гусе», чтобы дать ей заработок. Интересный факт?

– Он не укладывается в схему.

– Так ты лучше смени схему, – посоветовал Дрейк. – Факты – вещь упрямая.

– Да, черт бы их побрал, – признал Мейсон. – Ты выяснил, где живет Питер?

– Этого никто не знает, – сказал Дрейк.

– Отлично, – сказал Мейсон, – раз уж он так сильно связан с этим делом, пусть твои люди за ним последят. Нужно выяснить, куда он отправляется после работы. Но прежде всего повидаемся с оптиком.

Предупредив Деллу, Мейсон вместе с Дрейком отправился к доктору Карлтону Б.Рэдклиффу.

При всем многообразии своих занятий доктор Рэдклифф явно не стремился переутомлять себя. Надпись над прилавком гласила:

«Я не позволю мне грубить и не позволю меня торопить».

Против двери находился прилавок, где принимались в починку очки. Когда Мейсон и Дрейк вошли, доктор Рэдклифф сидел за этим прилавком с лупой в глазу и собирал какие–то часы.

– Одну минутку, – бросил он через плечо и, продолжая работать, осторожно поднял пинцетом крошечную рубиновую крупинку и стал пристраивать ее.

Спустя несколько мгновений он отодвинул кресло и, шагнув к вошедшим, смешливо взглянул на них.

– Чем могу служить, господа? – спросил он.

– Нам нужна кое–какая информация, – улыбнулся в ответ Мейсон.

– Я старый человек и не так–то много знаю. Мир ведь все время меняется.

– Нам нужна информация об очках, – сказал Мейсон.

– Об очках – это другое дело, – согласился Рэдклифф. – Часы и очки я знаю. Так чем я могу вам помочь?

– Мы хотим узнать кое–что об очках миссис Мейнард, – сказал Мейсон.

– Мейнард… Мейнард. Ах да, сломанные очки. Но я их ей уже отправил. Она очень меня торопила.

– Они были разбиты?

– Одно стекло треснуло. Кроме того, оба стекла были сильно поцарапаны от… а что вам, собственно, нужно?

– Мы хотим знать, могла ли она видеть без этих очков.

– Могла ли она видеть? А почему это вас интересует? Вы друзья миссис Мейнард?

Мейсон замялся, Дрейк ответил:

– Да.

Доктор тонко улыбнулся.

– Тогда все очень просто. Спросите у самой миссис Мейнард.

– Доктор Рэдклифф, я адвокат, – сказал Мейсон. – И мне нужно выяснить некоторые факты. Я хочу…

Часовщик покачал головой.

– Информацию о пациентах и покупателях не даю.

– Но эта информация может оказаться очень важной, – сказал Мейсон. Если выяснится, что вы как свидетель…

– Как свидетель – да. Вы юрист, вы знаете все законы. Я просто оптик, ювелир и часовщик. Законов я не знаю. Но кое–что мне известно. Если меня в качестве свидетеля вызовут в суд, я принесу присягу говорить правду и скажу правду. Потом отвечу на вопросы. А сейчас я не буду отвечать вам на вопросы. Я не обязан это делать. Вы поняли меня?

Он учтиво улыбался, но видно было, что он непреклонен.

– Я вас понял, – сказал Мейсон. – Тем не менее, спасибо. Пойдем, Пол.

В машине Дрейк сказал:

– Тебе не кажется, что мы могли бы выяснить немного больше, если бы…

– Нет, – сказал Мейсон. – Мы только настроили бы его против нас. А главное – мы все же узнали, что миссис Мейнард принесла ему разбитые очки. И когда она займет свидетельское место, я спрошу ее, как она видит без очков, и попытаюсь доказать, что во время путешествия она не вынимала их из сумочки, где они разбились.

– Ты думаешь, в суд она придет в очках?

– Я думаю, теперь она всегда будет в очках, – сказал Мейсон, – но не думаю, что она надевала их, когда ехала в автобусе.

– Это будет трудно доказать, – сказал Дрейк.

– Вот поэтому–то я и не стал приставать к доктору Рэдклиффу с расспросами.

– Я не понял, Перри.

– Если бы я стал настаивать, он мог предупредить миссис Мейнард. Теперь же примерно шансов пятьдесят, что он не обратил на наш приход внимания. Он, очевидно, не сплетник. Самое важное для него, чтобы к нему не приставали и не мешали работать.

– Возможно, ты прав, Перри, – кивнул Дрейк.

– Но в суд мы его вызовем, – сказал Мейсон.

– А когда это будет?

– Думаю, что очень скоро.

Дрейк нахмурился.

– Бросил бы ты это дело, Перри. В нем не за что зацепиться.

– Не в моих это привычках – бросать дела, – ответил Мейсон. И добавил: – Я и сам не в восторге, что в него ввязался, но на попятный не пойду.

18

Предварительное слушание дела Миртл Фарго по обвинению в убийстве мужа не вызвало большого интереса у публики.

Секретари судебной канцелярии, которые давно уже внимательно следили за захватывающей и блистательной карьерой Перри Мейсона, подозревали, что кульминационной точкой этого процесса окажется перекрестныйдопрос миссис Ньютон Мейнард. Она производила впечатление уверенной, бойкой и острой на язык дамы, способной дать отпор любому адвокату.

Из людей непосвященных почти никто не сомневался в виновности миссис Фарго. Дело казалось совершенно ясным, и поэтому Мейсону впервые за все время его карьеры пришлось выступать перед полупустым залом. Все это очень раздражало Гамильтона Бергера, окружного прокурора, который отобрал это дело у своих помощников. Бергер поступил так не потому, что считал дело Фарго особенно важным, а потому, что надеялся наконец осуществить честолюбивую мечту всей своей жизни – разгромить Перри Мейсона.

Предвкушение триумфа было так сладостно для окружного прокурора, что он старался растянуть опрос свидетелей как только можно. Он добросовестно вызывал свидетелей, одного за другим, однако старался, чтобы они не выболтали лишнего.

Бергер предъявил план помещения, где было совершено убийство, и фотографии всех комнат. Полицейский хирург, производивший вскрытие, дал заключение о смерти. Среди вещественных доказательств фигурировало орудие убийства – кухонный нож, заостренный и хорошо заточенный, покрытый зловещими пятнами, но без отпечатков пальцев.

Бергер даже нашел свидетеля, который сообщил, что вечером накануне убийства он уплатил Артману Фарго пятьсот долларов наличными и Фарго в его присутствии положил эти деньги в сейф, выдав свидетелю расписку. Свидетелю был задан вопрос о достоинствах купюр. Он ответил, что это были пятидесятидолларовые билеты, десять штук на сумму пятьсот долларов. Он сказал, что взял деньги из банка в тот же день.

Потом Бергер предъявил присяжным фотографию открытого сейфа, его содержимого, грудой сваленного на полу, и в довершение всего полицейский офицер сообщил, что в момент ареста в кошельке миссис Фарго было десять пятидесятидолларовых билетов.

Затем началась самая драматичная часть процедуры – опрос свидетелей, наблюдавших разные этапы бегства миссис Фарго. Бергер вызвал Перси Дэнверса, служителя со стоянки машин у Юнион–Терминал.

Дэнверс сообщил, что около одиннадцати часов утра в день убийства какая–то женщина поставила свою машину на стоянку в его секции. Она оплатила стоянку и получила квитанцию. Корешок квитанции он положил под дворник на лобовом стекле. Свидетель ушел с работы за два часа до того, как полиция нашла автомобиль.

Свидетель назвал номер машины, номер мотора и имя на регистрационном удостоверении – Миртл Ингрем Фарго.

Потом последовал волнующий вопрос:

– Вы сможете опознать эту женщину?

– Да, сэр, смогу.

– Вы ее видели после того?

– Видел.

– Где?

– В Управлении полиции.

– Сколько женщин там находилось?

– Пять.

– Все они были примерно одинакового роста, телосложения и возраста?

– Да.

– И вы нашли среди них ту, которая ставила машину на стоянку?

– Да, сэр.

– Кто она?

– Обвиняемая, миссис Фарго, – сказал свидетель, указав на нее театральным жестом.

– У меня вопросов нет, – торжествующе объявил Бергер.

Мейсон подбадривающе улыбнулся свидетелю.

– Мистер Дэнверс, это вышло у вас очень мило, – сказал он. – А почему вы указали на обвиняемую пальцем? Ведь вы могли просто сказать, что женщина, которую вы видели на стоянке, обвиняемая.

– Ну… Я это сделал, чтобы не вышло какой ошибки.

– А кто вам посоветовал так сделать? – спросил Мейсон.

Свидетель, казалось, смутился.

– Ну же, ну же, мистер Дэнверс, – подбодрил его Мейсон. – Ваш жест не показался мне непроизвольным. В нем было что–то заученное, как будто вы его уже репетировали. Помните, ведь вы под присягой. Говорил вам кто–нибудь, чтобы вы указали пальцем, когда вас попросят опознать свидетеля?

– Да.

– Кто?

– Ваша Честь, – обратился к судье Кейсу Гамильтон Бергер с наигранной дрожью в голосе, дабы дать понять, что его терпение уже на пределе, – к чему все эти мелкие, не относящиеся к делу детали? Свидетель опознал эту женщину. Так ли важно, кто велел ему указать на нее пальцем? Я готов признать, что именно я, когда мы обсуждали со свидетелем дело, посоветовал указать на обвиняемую пальцем, если она окажется той женщиной, которую он видел. Я беру на себя ответственность за это.

Гамильтон Бергер одарил зрителей сияющей улыбкой.

– Благодарю вас, – сказал Мейсон, обращаясь к Бергеру. – Я ничуть в этом не сомневался. – Он снова повернулся к свидетелю. – Так, значит, это окружной прокурор вас научил, что вы должны делать во время дачи показаний? А не сказал ли он вам, что вы должны говорить?

– Ваша Честь! – вскричал Гамильтон Бергер. – Это же полное нарушение процедурных правил. Это несущественно, не относится к делу, и защитник не имеет никакого права задавать подобные вопросы.

– Возражение отклонено. Отвечайте на вопрос защитника, – сказал судья Кейс.

– Ну… он сказал мне, чтобы я отыскал глазами эту женщину и указал на нее пальцем, когда буду о ней говорить.

Бергер вспыхнул и медленно опустился на краешек стула, всем своим видом показывая, что он в любой момент готов вскочить и отстаивать, с одной стороны, права человека и достоинство окружного прокурора – с другой.

– Какого цвета чулки были на той женщине? – спросил Мейсон.

– Не знаю. Я не заметил, как она была одета.

– Какая юбка?

– Я уже вам сказал, что не заметил, но, по–моему, вроде, темная… Точно не скажу.

– Какого цвета туфли?

– Не знаю.

– Была ли на ней шляпка?

– Кажется, была.

– Вы помните, какого цвета?

– Нет.

– Похоже, вы не очень–то хорошо ее рассмотрели.

– Я не рассмотрел ее одежду, но я рассмотрел лицо. Она поставила машину на стоянку, а потом решила взять такси. Это необычно, вот я ее и запомнил.

– А разве вы не знаете, что довольно много людей предпочитают не водить машину по улицам города и, воспользовавшись услугами платной стоянки при вокзале, для поездки по городу берут такси?

– Может, и так.

– Вы этого не знаете?

– Кто их знает… Я не спрашивал у них.

– И поэтому из всех ваших клиентов вы запомнили одну эту женщину?

– Да, сэр.

– Вы обратили на нее внимание, когда она уходила со стоянки?

– Да, сэр.

– А много тогда автомобилей въезжало?

– Порядком.

– Мистер Дэнверс, – сказал Мейсон, – если я правильно себе все это представляю, ваши клиенты сперва подъезжают к воротам. Вы даете им квитанцию, корешок от которой помещаете на ветровом стекле, потом получаете деньги, после этого клиент въезжает на территорию и оставляет там машину.

– Именно так.

– Значит, между получением квитанции и уходом клиента проходит какое–то время?

– Минута или две.

– А иногда и больше?

– Да.

– Стало быть, эту женщину, которую вы теперь опознали, вы впервые увидели, когда она, уже уходя со стоянки, спросила у вас о такси? Так ведь?

– Да, сэр.

– Вы обратили на нее внимание и хорошо запомнили?

– Одежду не запомнил, зато лицо помню довольно хорошо.

– О… довольно хорошо! Значит, вы не уверены?

– Думаю, что уверен.

– А почему же тогда прямо так и не сказать? Вы почти уверены?

– Да.

– Но все же не совсем уверены?

– Да нет, пожалуй, я совсем уверен.

– Так как же все–таки – почти или совсем?

– Совсем.

– Тогда зачем же вы сказали, что почти?

– Ну… Это я на тот случай, чтобы обвиняемую можно было оправдать за недостаточностью улик.

– Ах, так вы считаете, что улик недостаточно?

– Я этого не сказал, я лишь сказал, что хотел дать обвиняемой возможность оправдаться.

– Тогда, насколько я понимаю, у вас все же есть какие–то сомнения, а так как все сомнения решаются в пользу обвиняемого, то вы поэтому и сказали, что почти уверены. Так?

– Ну, в общем, так.

– Но тогда, – продолжал Мейсон, – так как вы только почти уверены, что обвиняемая именно та женщина, которая спрашивала вас о такси, и так как лишь в тот момент вы впервые обратили на нее внимание, можете ли вы с уверенностью утверждать, что это именно она сидела за рулем автомобиля Фарго?

– Скорей всего она.

– Но точно вы не знаете?

– Нет, точно я не знаю.

– Вы не уверены?

– Я думаю, только она…

– Только она могла сидеть в машине, так вы думаете? Но ее лица вы тогда не рассмотрели, верно?

– Да, не очень рассмотрел.

– Вы ведь никогда не обращаете особенного внимания на шофера, не так ли?

– Нет, почему? Иногда обращаю.

– Прекрасно, мистер Дэнверс, – сказал Мейсон. – Тогда опишите нам шоферов двух машин, которые приехали перед обвиняемой.

– Я не смогу их так сразу вспомнить.

– Вы даже не помните, были это мужчины или женщины, не так ли?

– Да.

– Но ведь и на эту женщину у вас не было причин обращать внимание, так как она не сказала и не сделала ничего, что показалось бы вам необычным?

– Да.

– Эта женщина пробыла на стоянке несколько минут. Въезжали туда в это время другие машины?

– Думаю, что да.

– Но не можете вспомнить?

– Нет.

– Вы обратили на нее внимание, лишь когда она вышла со стоянки и спросила вас о такси?

– Да.

– И окружной прокурор сказал вам, что, когда вас вызовут на свидетельское место, вы должны будете указать на обвиняемую пальцем и сказать: Вот эта женщина!

– Да, – подтвердил свидетель, прежде чем Бергер успел возразить.

– Ваша Честь, – обратился к судье Бергер, – я прошу, чтобы этот ответ был вычеркнут из протокола, поскольку это не доказанный, а предполагаемый факт.

– Свидетель уже дал ответ, – сказал Мейсон.

– А я прошу вычеркнуть его на основании того, что предположение не есть доказательство.

– Я не вижу со стороны защитника нарушения правил, – сказал судья Кейс. – Ответ останется в протоколе.

– Но он не соответствует действительности, – запротестовал Гамильтон Бергер. – Это не…

– Гамильтон Бергер может принять присягу и дать показания, если он хочет опровергнуть своего собственного свидетеля, – сказал Мейсон.

– Ну, в конце концов все это в общем–то пустяки, – с недовольной миной согласился Бергер.

Мейсон снова повернулся к свидетелю.

– А скажите–ка, – как бы вскользь спросил он, – полицейские сначала попросили вас описать эту женщину?

– Да.

– А потом они показали вам несколько фотографий обвиняемой?

– Да.

– Вы их внимательно рассмотрели?

– Да.

– Не просто бегло просмотрели?

– Нет, я рассмотрел внимательно.

– И сказали полицейским, что это фотографии той женщины, которая ставила у вас машину?

– Я сказал им, что ее лицо мне знакомо.

– Но вы не утверждали, что это именно она?

– Нет.

– А позже, когда вам ее показали рядом с другими женщинами, вы сразу узнали ее, так как видели на фотографии, не так ли?

– Да.

– И вы не можете с уверенностью сказать, узнали ли вы ее потому, что запомнили еще на стоянке, или потому, что вам показали ее фотографии, не правда ли?

– Я думаю, что и там, и там запомнил.

– И все же полной уверенности, что это она, у вас нет?

– Я уже говорил: похоже, что я ее видел.

Мейсон приветливо улыбнулся свидетелю.

– У меня все, – сказал он.

– Есть вопросы у обвинителя? – спросил судья.

– Припомните–ка, – сказал, обращаясь к свидетелю, Бергер, – разве я советовал вам что–нибудь, кроме того, чтобы вы указали на обвиняемую пальцем, когда вас попросят опознать ее?

– Нет, больше ничего.

– У меня все.

– Одну минуту, – сказал Мейсон, когда свидетель двинулся с места. Есть еще несколько вопросов у защиты.

Свидетель остановился.

– Как долго продолжался ваш разговор с Гамильтоном Бергером, во время которого он посоветовал вам указать на обвиняемую пальцем?

– Я думаю, с полчаса.

– О чем же вы говорили?

– Минутку, Ваша Честь, минутку, – сказал Гамильтон Бергер. – Так нельзя. Этот вопрос несуществен и не имеет отношения к делу. Он относится к числу сведений, не подлежащих оглашению.

– Ваша Честь, – сказал Мейсон. – Только что Гамильтон Бергер спрашивал свидетеля о том, что было ему сказано во время беседы. Это повторный допрос обвинения. Но, согласно правилам, если обвинение задает вопрос, касающийся части беседы, противная сторона вправе спросить обо всей беседе. На основании этого правила я хочу знать все, что было сказано.

Лицо Гамильтона Бергера побагровело.

– Ваша Честь! – вскричал он. – Я категорически протестую против подобного вмешательства в конфиденциальные беседы. Как окружной прокурор, я имею полное право задавать вопросы, относящиеся к любым обстоятельствам дела.

– Вы задали вопрос, касающийся части разговора, – сказал судья Кейс. – А этот человек не ваш клиент, а лишь свидетель. Возражение отклонено.

– Продолжим, – сказал Мейсон. – Так о чем же вы говорили?

– Я сказал мистеру Бергеру то, что говорил и здесь.

– А что советовал вам мистер Бергер?

– Он сказал, чтобы я показал на обвиняемую пальцем, и, пожалуй, больше ничего.

– А не советовал ли он вам умолчать о чем–нибудь, если вас не спросят?

– М–м… да.

– О чем же? – спросил Мейсон.

– О том, что у той женщины не было с собой багажа.

– О, понятно, – сказал Мейсон. – Когда она уходила со стоянки, у нее в руках ничего не было?

– Ничего, кроме маленькой кожаной сумочки.

– Вы уверены в этом?

– Да.

– И Гамильтон Бергер сказал, что вы не должны упоминать об этом, так ведь?

– Да, если меня не спросят.

– Благодарю вас, мистер Дэнверс, – саркастически произнес Мейсон. – У меня все.

– Вопросов нет, – пробормотал Гамильтон Бергер и поспешно вызвал следующего свидетеля.

Им был летчик, который рассказал, что его нанял мужчина для того, чтобы он доставил пассажирку в Бейкерсфилд. Ему сказали, что женщине необходимо быть на автобусной станции в час пополудни. Лицо женщины было скрыто густой вуалью, и он не разглядел его, но одежду запомнил. Он обратил на нее внимание главным образом из–за вуали. Он также запомнил фигуру этой женщины и ее внешний облик.

– Видите ли вы в зале суда какую–нибудь женщину, чья фигура и внешний облик напоминают вам пассажирку, которую вы отвозили в Бейкерсфилд? спросил Гамильтон Бергер.

– Да, сэр.

– Где она?

– Если мистер Бергер велел вам показать на нее пальцем, то не смущайтесь, показывайте, – вставил Мейсон.

– Он не велел мне на нее показать, – ответил свидетель, – он лишь велел мне сказать: «Это обвиняемая».

Взрыв смеха в зале.

– Но вам ведь уже показывали ее раньше, – сердито воскликнул Бергер, – и вы сказали мне, что она похожа на ту пассажирку! Верно?..

– Минуточку, – вмешался Мейсон. – У меня есть возражение, поскольку такого рода вопрос окружного прокурора может оказаться наводящим и наталкивающим свидетеля на определенный ответ.

– Возражение принято, – сказал судья Кейс.

– Ну хорошо. Вы видели эту женщину прежде? – спросил Бергер.

– Да.

– Это обвиняемая?

– Похожа на нее.

– У меня все, – поспешно объявил Бергер.

– Сколько раз вы видели обвиняемую до сегодняшнего дня? – спросил Мейсон.

– Один раз.

– У меня все. Благодарю вас, – сказал Мейсон.

– Одну минутку! – вмешался Бергер. – Свидетель не понял вопроса. Он имел в виду, что один раз ему пришлось опознавать ее. Но видел он ее дважды. Один раз на опознании и еще раз, когда она садилась в самолет. Не так ли? – спросил Бергер, обращаясь к свидетелю.

Холодное спокойствие Мейсона резко контрастировало с возбужденным тоном прокурора.

– Я возражаю, Ваша Честь, – сказал адвокат, – это явная попытка со стороны окружного прокурора проинструктировать свидетеля и подсказать ему, как он должен отвечать на заданный вопрос.

– Окружной прокурор, будьте любезны ограничиваться прямыми вопросами, обращенными к свидетелю, – сказал судья Кейс.

– Хорошо, – еле сдерживаясь, произнес Бергер. Он обратился к свидетелю: – Когда вы говорили, что уже видели эту женщину, вы ведь имели в виду… э–э… одним словом, что вы имели при этом в виду?

– Я думаю, – заметил Мейсон, – свидетель не так глуп, чтобы не догадаться, что ему ответить после подсказки окружного прокурора. Он, наверно, скажет, что видел эту женщину и до опознания.

– Да, это я и хотел сказать, – согласился свидетель.

– У меня все, – объявил Бергер.

– Минутку, – попросил Мейсон свидетеля. – Прежде чем вы уйдете, нам бы хотелось кое–что выяснить о человеке, который договаривался с вами о найме самолета. Вы узнали бы его, если бы снова увидели?

– Да.

– Вы видели его еще раз?

– Нет.

– Не смогли бы вы описать его немного более подробно?

– Ну… ему лет шестьдесят или около того, и у него была какая–то неуверенность в движениях. Он был… ну, как пьяный, хотя от него спиртным не пахло. Может быть, он употребляет наркотики или что–нибудь такое.

– Он высокий?

– Нет, маленький и толстоватый… Я не очень–то его запомнил. Я решил, что это отец пассажирки.

– Теперь об опознании. Вам показали обвиняемую рядом с другими женщинами?

– Нет, она была одна.

– И мистер Бергер указал вам ее?

– Отвечайте только «да» или «нет», – вставил Бергер.

– Нет.

– Это сделали полицейские?

– Не совсем так.

– Как вас понять?

– Полицейские сказали мне, что я должен опознать одну женщину. Потом они ввели меня в камеру. Там была, кроме надзирательницы, только одна женщина.

– Вот–вот! – воскликнул Мейсон. – А не сказали они вам заодно, что, вне всякого сомнения, эта женщина ваша пассажирка и вам остается только это подтвердить?

– Да, что–то в этом роде. Они сказали, чтобы я не размякал и держался как можно уверенней, иначе какой–нибудь ловкий адвокат вытянет из меня все жилы, когда я буду давать показания.

– И вы сказали, что уверены?

– Нет, не сказал. Я ведь не был уверен. Я сказал, мне кажется, что это она. Только на следующий день я почувствовал, что совершенно уверен.

– Полицейские вели с вами в это время какие–то беседы?

– Вот именно.

– У меня все, – объявил Мейсон.

– Вопросов нет, – сказал Бергер. – Вызываю следующего свидетеля.

Следующим свидетелем был водитель такси, отвозивший женщину под густой вуалью из аэропорта к автобусной станции. Он заявил, однако, что не может ее опознать, так как лицо ее было скрыто густой вуалью, и не разглядел подробно, как она была одета. Он только помнит, что это была женщина ростом около пяти футов и трех – трех с половиной дюймов, а весом примерно сто двадцать – сто двадцать пять фунтов.

– Вы слышали голос обвиняемой Миртл Ингрем Фарго? – спросил Гамильтон Бергер.

– Да, сэр.

– Вам не показалось, что голос обвиняемой чем–то отличается от голоса женщины, которую вы доставили на автобусную остановку в Бейкерсфилд?

– Нет, сэр, мне этого не показалось.

– Можете приступать к допросу, – сказал Бергер Мейсону.

– Так вам не показалось, что их голоса несхожи? – спросил Мейсон.

– Нет, сэр.

– А чем они похожи?

– Да в общем–то, они звучат примерно одинаково.

– Но вы не можете утверждать, что это один и тот же голос?

– Нет, наверняка не могу.

– Вы, в общем, не можете опознать ту женщину по голосу, не так ли?

– Ну… я сказал уже, что не заметил несходства между их голосами.

– Я вижу, – продолжал Мейсон, – что вы тоже имели беседу с Гамильтоном Бергером, не правда ли?

– Да, конечно, я рассказывал ему то, что мне известно.

– И он спросил вас, не смогли бы вы опознать обвиняемую по голосу, так? А вы ответили, что не смогли бы?

– Да.

– И тогда он сказал вам: «Я собираюсь вызвать вас в качестве свидетеля и спросить, чем отличаются друг от друга голоса этих женщин, а вы можете ответить, что они ничем не отличаются». Так это было?

– Я… не помню точно.

– Но это Гамильтон Бергер посоветовал вам сказать, что вы не замечаете различия?

– Да.

– У меня все, – сказал Мейсон.

– И у меня все, – сказал Гамильтон Бергер. – Моя следующая свидетельница – миссис Ньютон Мейнард, и я надеюсь, мистер Мейсон, что вы будете допрашивать ее так же подробно.

Когда миссис Мейнард выступила вперед, все обратили внимание, что ее левый глаз забинтован. Она протянула вперед правую руку и поудобнее устроилась на свидетельском месте.

Гамильтон Бергер задал ей несколько предварительных вопросов, а затем осведомился:

– Где вы находились двадцать второго сентября этого года?

– Утром я была в Лос–Анджелесе, а вечером – в Сакраменто.

– Каким образом вы ехали от Лос–Анджелеса до Сакраменто?

– Автобусом «Пасифик грейхаунд».

– Вы можете сказать нам, в котором часу вы выехали из Лос–Анджелеса?

– Да, могу, сэр, в восемь сорок пять.

– И в котором часу вы прибыли в Сакраменто?

– Примерно десять минут одиннадцатого вечера. По расписанию мы должны были быть в Сакраменто в пять минут одиннадцатого, но опоздали на пять минут.

– Беседовали ли вы во время этой поездки с обвиняемой, Миртл Ингрем Фарго?

– Да, сэр. Беседовала.

– Когда вы в первый раз ее увидели?

– Когда она вышла из такси в Бейкерсфилде.

– До этого вы ее не видели?

– Нет, сэр.

– Вы были в автобусе на пути между Лос–Анджелесом и Бейкерсфилдом?

– Да, сэр.

– Была ли обвиняемая в автобусе на этом отрезке пути?

– Нет, ее не было.

– Вы уверены в этом?

– Да, совершенно уверена. Она приехала на автобусную станцию в Бейкерсфилде на такси. На ней была вуаль, а за рулем такси сидел мужчина, который только что давал показания.

Миссис Мейнард сжала губы с видом уверенной в своей правоте добродетели и взглянула на Мейсона так, будто хотела сказать: «Ну, принимайтесь–ка за дело. Посмотрим, как вы со мной справитесь».

– Вы разговаривали с обвиняемой? – спросил Бергер.

– Да, сэр. Разговаривала.

– Долго?

– Да, сэр.

– Сможете вы рассказать Суду, как это получилось?

– Дело в том, что по натуре я довольно любопытна. У меня общительный характер. Когда я путешествую, мне всегда хочется узнать что–нибудь новое, расширить свой кругозор. Но если я буду просто сидеть и ни с кем не общаться…

– Мы понимаем, – прервал ее окружной прокурор, – но, пожалуйста, давайте не будем уклоняться от темы, миссис Мейнард. Расскажите нам, как случилось…

– Но я об этом и говорю. И, пожалуйста, не перебивайте меня, огрызнулась миссис Мейнард.

В зале раздались смешки, а судья Кейс широко улыбнулся.

– Продолжайте, – смущенно сказал Гамильтон Бергер, – но, если можно, покороче.

– Мы сберегли бы гораздо больше времени, если бы вы не перебивали меня, – отрезала она. – Так на чем я остановилась? Ах, да. Когда я увидела, как эта женщина выходит из машины под густой вуалью, это заинтересовало меня, и я стала за ней наблюдать. Женщина вошла в туалетную комнату и вышла оттуда уже без вуали. Когда мы садились в автобус, я заговорила с ней, а после того, как некоторые пассажиры вышли во Фресно, у меня появилась возможность сесть рядом с ней. Я так и сделала и начала с ней разговаривать. Признаюсь, мне хотелось о ней побольше разузнать, а главное, выяснить, почему она была в густой вуали.

– Вы спросили ее об этом? – осведомился Бергер.

– Пыталась, но не представился случай. Когда я стала задавать ей наводящие вопросы, она сказала мне прямо в глаза, что едет в этом автобусе от самого Лос–Анджелеса, и я подумала: Ах, ты, врунья эдакая. Ты…

– Не важно, что вы подумали, – остановил ее Бергер, но в его тоне явно прозвучало торжество. – Рассказывайте только то, что она вам говорила.

– Я это и делаю. Помнится, я сказала сперва, что не хочу лезть в ее личные дела, но очень любопытна по натуре, а она ответила, мол, это ничего, она совсем не возражает, она даже рада с кем–то поговорить. Она сказала, что до меня с ней рядом сидел мужчина, ехавший из Лос–Анджелеса, и от него так разило спиртным, что ей чуть было не стало дурно. Я спросила: Где же он? Я не заметила его, а она стала оглядываться, будто его ищет, а потом сказала: «Он, наверное, вышел в Бейкерсфилде». Вышел в Бейкерсфилде! Как бы не так! – фыркнула миссис Мейнард. – Его и в автобусе–то не было. Я ведь ехала от самого Лос–Анджелеса и отлично знаю, что никаких пьяных, да и ее самой, в автобусе не было.

– Вы уверены в этом?

– Да, уверена.

– Что еще случилось с вами во время пути?

– Мы сидели с ней и разговаривали, в Стоктоне она вышла, а в автобус вошли двое мужчин. Один из них все добивался, чтобы я сказала, что эта женщина ехала в автобусе от Лос–Анджелеса. Я сразу поняла, что тут что–то нечисто…

– Ваши выводы оставьте при себе, – остановил ее Бергер. – Мы не спрашиваем вас о разговорах, которые происходили в отсутствие обвиняемой. О тех мужчинах тоже не надо сейчас говорить. Вас могут спросить о них позднее, а сейчас скажите, долго ли вы сидели рядом с обвиняемой в автобусе?

– Всю дорогу от Фресно до Стоктона. И почти все время мы с ней разговаривали.

– Вы заметили, как она была одета? – спросил Бергер.

– Я заметила все, что касалось этой женщины, – сказала миссис Мейнард с категоричностью человека, абсолютно уверенного в себе.

– Как же она была одета?

– Довольно скромно, так же, как я. Помню, я даже сказала, что мы с ней одеты похоже, и она ответила, что всегда так скромно одевается в дорогу, но любит, чтобы все было со вкусом. Помню, она похвалила и мой вкус, но при этом намекнула, что я старше, и мне это не понравилось. Я, может быть, и старше ее на год или на два, но уж не настолько, чтобы мне об этом говорили. Наоборот, мне всегда говорят, что я выгляжу моложе своих лет…

– Разумеется, – сказал Гамильтон Бергер и, повернувшись к Мейсону, с насмешливым поклоном предложил: – Не желаете ли приступить к допросу, мистер Мейсон?

– О да, благодарю вас, – сказал Мейсон, поднимаясь со своего места, и с приветливой улыбкой подошел поближе к свидетельнице. – Вы и в самом деле очень моложавы, миссис Мейнард.

– Откуда вы знаете? – огрызнулась миссис Мейнард. – Я же вам еще не говорила, сколько мне лет.

– Да, конечно, – согласился он, улыбаясь. – Но сколько бы вам ни было, выглядите вы хорошо. Я вижу, у вас болят глаза, миссис Мейнард?

– Да, сэр. Что–то попало мне в глаз, и началось воспаление. Приходится теперь носить тугую повязку.

– А почему тугую? – спросил Мейсон.

– Чтобы надевать очки, – пояснила миссис Мейнард. – Если бы повязка была слабая, я не могла бы надеть очки.

– Так–так, – сказал Мейсон. – Стало быть, вы носите очки?

– Да, сэр. Ношу.

– И давно вы их носите?

– Наверное, уже лет десять.

– Вы всегда их носите?

– Нет, сэр.

– Когда же вы их снимаете?

– Когда сплю и когда умываюсь.

В зале раздался смех.

Мейсон подождал, пока смех утихнет.

– Значит, в очках вы лучше видите? – спросил он.

– А что же, по–вашему, я их ношу для того, чтобы выпрямить нос?

Судья Кейс постучал молотком.

– Свидетельница, отвечайте на вопросы по существу, – предупредил он.

– Тогда пусть он спрашивает по существу, – сердито отрезала женщина, обращаясь к судье.

– Продолжайте, мистер Мейсон, – сказал тот, слегка улыбнувшись.

– Вы хорошо видите в очках, миссис Мейнард?

– Конечно.

– А когда снимаете очки?

– Естественно, хуже.

– Вот, например, – сказал Мейсон. – Часы на противоположной стене зала. Можете вы сказать, который на них час?

– Конечно.

– А теперь снимите очки и посмотрите на эти часы. Вы видите стрелки?

– Одну минуту, – прервал его Бергер. – Ваша Честь, я думаю, что Высокий Суд понял, к чему клонит господин адвокат, но у него нет основания задавать подобные вопросы. Сперва нужно доказать, что на свидетельнице не было очков в тот период, о котором она дает показания.

– Но я была в очках, – запротестовала миссис Мейнард. – Я всегда их ношу.

– Я прошу, – сказал Мейсон, – чтобы Высокий Суд все же предоставил мне право получить от свидетельницы ответ на поставленный ей вопрос. Я считаю необходимым удостовериться, насколько хорошо свидетельница видит без очков.

Судья Кейс помедлил и спросил:

– Миссис Мейнард, вы не возражаете, если на время вам придется снять очки?

– Ничуть.

Она сняла очки и, держа их в руке, взглянула на судью.

– А теперь, – повторил Мейсон, – не сможете ли вы сказать нам, который час показывают те часы, что висят на противоположной стене зала?

Свидетельница моргнула незавязанным глазом.

– Если вам угодно знать, то без очков я слепа, как сова. Ах да, я же под присягой. Ну, я, конечно, не хотела сказать, что я слепая, просто без очков я очень плохо вижу. Но в автобусе–то я была в очках. Я их ни разу не сняла от Лос–Анджелеса до Сакраменто.

– Понятно, – сказал Мейсон. – Наденьте, пожалуйста, ваши очки, миссис Мейнард. Раз уж вы так зависите от них, то у вас, я полагаю, есть и запасная пара?

– Это зачем еще?

– Скажем, на случай, если эти разобьются.

– А почему они должны разбиться? – воскликнула она. – Очки не шины. Запасных с собой никто не носит.

– Значит, у вас только одна пара очков?

– Да. Разве этого недостаточно? Если надеть сразу две пары, лучше видеть не будешь. По–моему, даже наоборот.

– Но разве ваши очки никогда не разбивались и не ломались, миссис Мейнард?

– Нет, никогда.

– Значит, ваши очки двадцать второго сентября были в хорошем состоянии?

– Да.

– И это были те же самые очки, которые на вас сейчас?

Свидетельница замялась.

– Те же самые?

– А почему вы решили, что – нет?

– Я ничего не решил, – сказал Мейсон. – Я вас спрашиваю, миссис Мейнард. Это те же самые очки?

– Да.

– Тогда скажите, – задал он вопрос небрежным тоном, – как могло случиться, что двадцатого сентября вы относили эти очки к доктору Карлтону Б.Рэдклиффу, чтобы заменить в них стекла?

Казалось, миссис Мейнард не была бы более потрясена, даже если бы Мейсон ее вдруг ударил.

– Ну же, – сказал Мейсон, – отвечайте на вопрос.

Свидетельница встревоженно оглянулась, будто хотела незаметно сбежать со свидетельского места. Потом облизнула губы и сказала:

– Я относила ему не эти очки.

– Но поскольку у вас нет запасной пары, какие же очки вы относили чинить?

– Минутку, Ваша Честь, – вмешался Бергер, чтобы дать свидетельнице возможность взять себя в руки. – Я думаю, что это нарушает ход допроса. В конце концов, здесь ничего не говорилось об очках свидетельницы…

– Возражение отклоняется, – прервал его судья Кейс, не сводя внимательного взгляда с лица свидетельницы и жестом приглашая окружного прокурора сесть. – Миссис Мейнард, вы можете дать ответ на заданный вам вопрос?

– Почему же нет, конечно, я могу ответить.

– Так отвечайте, пожалуйста.

– Ну… в общем, я думаю, что не должна отчитываться здесь за все свои поступки.

– Вам был задан вопрос, – сказал судья Кейс, – какие очки вы относили к доктору, поскольку нам известно, что запасной пары у вас нет?

– Я отнесла к нему очки моего друга.

– Что это за друг? – спросил Мейсон.

– Я… я… Это вас не касается.

– Вы намерены ответить на вопрос? – спросил Мейсон.

Гамильтон Бергер вскочил с места.

– Ваша Честь, – сказал он. – Я протестую. Это уводит нас в сторону от темы. Свидетельница вполне определенно заявила, что она была в очках в течение всего того периода, о котором она дает показания. Господин адвокат сперва пытался нам продемонстрировать, что случилось бы, если бы очков на ней не было. А теперь он намерен увести нас еще дальше в сторону.

– Я это сделал, чтобы доказать, что в интересующий нас период на свидетельнице не было очков, – сказал Мейсон.

– Ну что ж, – согласился судья Кейс, – если у защитника есть доказательства, что свидетельница была в то время без очков, он вправе их представить.

– Конечно, – сказал Гамильтон Бергер, – но свидетельница уже сообщила все, что относится к делу.

– Мистер Мейсон, – сказал судья Кейс. – Если у вас есть доказательства, что в интересующий нас период, но отнюдь не в другое время, свидетельница не носила очков или по каким–либо причинам не могла их носить, вы можете предъявить их. Приступайте.

– Когда вы в первый раз увидели обвиняемую, – обратился Мейсон к миссис Мейнард, – она была под густой вуалью?

– Да, сэр.

– Вуаль мешала вам рассмотреть ее лицо?

– Да, сэр. Именно для этого она и надела вуаль.

– Но когда она вышла из туалетной комнаты на автобусной станции, она была уже без вуали?

– Да.

– И вы в первый раз увидели ее лицо?

– Да, сэр.

– Тогда откуда вам известно, что именно она перед этим была под вуалью?

– Ну… наверно, я это определила по ее одежде.

– Можете ли вы описать ее одежду?

– Подробно – нет. Но я знаю, что это та самая женщина… знаю, и все тут.

– А вы не знаете, сколько женщин находилось в то время в туалетной комнате?

– Н–нет.

– Вы просто увидели, как туда вошла женщина в густой вуали, а потом увидели, как вышла обвиняемая, и почему–то пришли к выводу, что это одна и та же женщина?

– Я это знаю. Я узнала ее.

– Как?

– По одежде.

– Как она была одета?

– Я уже говорила, что не могу точно сказать, как она была одета, но приблизительно – помню. Я совершенно точно могу сказать, что было надето на мне, и помню, что она была одета очень похоже. Мы об этом говорили, когда…

– Вы уже рассказывали об этом, – прервал ее Мейсон, – когда вас допрашивал прокурор, но можете ли вы точно описать, как была одета обвиняемая?

– А когда я опишу, – возразила она, – вы спросите, как была одета женщина, сидевшая впереди меня, а потом – женщина, сидевшая сзади, и если я не отвечу, вы меня выставите здесь круглой дурой.

Зал грохнул от смеха.

Судья Кейс постучал молотком по столу, требуя тишины, но он и сам улыбался, когда, повернувшись к Мейсону, сказал:

– Продолжайте.

– Итак, вы не можете вспомнить, как была одета обвиняемая?

– Не могу.

– Почему же вы тогда так уверены в том, что именно она вошла в туалетную комнату под вуалью?

– Она, а кто ж еще? Когда она вышла, я, хотя сейчас и не помню, как она была одета, сразу поняла, что это именно та женщина, которая только что вошла туда в вуали. Я клянусь в этом.

– Ну а если бы в это время на вас не было очков, – сказал Мейсон, вы могли бы узнать ее?

– Я была в очках.

– Но если бы вы были без очков, могли бы вы узнать ее?

– Нет.

– Благодарю вас, – сказал Мейсон. – У меня все.

– Это была, – объявил Гамильтон Бергер, – наша последняя свидетельница. Со стороны обвинения свидетелей больше нет.

Судья Кейс и многочисленные судейские клерки, забежавшие, чтобы послушать, как Мейсон допрашивает миссис Мейнард, были явно озадачены сообщением прокурора.

– Суд объявляет десятиминутный перерыв, – сказал судья Кейс, – после чего начнется допрос свидетелей защиты.

– Бог ты мой, Перри, – негромко сказал адвокату Дрейк во время перерыва. – Что он вытворяет, этот Бергер? Просто водевиль какой–то.

– Нет, он ловко ведет дело, – возразил Мейсон. – Тут было сказано уже достаточно для того, чтобы уличить мою клиентку в убийстве, если защита ничего не предпримет. Сейчас главное решить – вызывать или не вызывать миссис Фарго свидетельницей. Ее единственный шанс – рассказать все как было. Но она почему–то не хочет этого делать.

– А что произошло на самом деле? – спросил Дрейк.

– Я считаю, что все случилось так, – начал Мейсон, – миссис Фарго собиралась в гости к матери, но перед самым отъездом поссорилась с мужем. Он присвоил часть ее личных денег, доставшихся ей по наследству, подделав счета тысяч на двадцать пять или тридцать. Думаю, что миссис Фарго поймала его на жульничестве и, возможно, пригрозила полицией, и тогда Фарго запер ее в спальне. Думаю, она была там в то время, когда я осматривал дом.

– А потом, ты полагаешь, у них дошло до драки? – спросил Дрейк.

– Да, я думаю, когда Фарго отпер дверь, он, возможно, пытался ее задушить, а она схватила нож и заколола его, не намеренно, а просто ударила вслепую, стараясь защититься. Осознав, что она натворила, она кинулась в панике вниз по лестнице, вскочила в машину и помчалась, думая, что, если успеет к автобусу, у нее будет алиби. Я считаю, она действительно первоначально собиралась лететь шестичасовым самолетом, но поездка в автобусе давала ей больше возможностей доказать свое алиби.

– Ну, а если она все это расскажет, – начал Дрейк, – тогда…

– Тогда тот факт, что она пыталась организовать фальшивое алиби и дала письменные показания, чтобы подкрепить его, безнадежно восстановят против нее публику. Если бы я только мог узнать истинный мотив ее поступков, у меня был бы шанс ее спасти.

– А ты не можешь заставить ее рассказать тебе правду?

– Нет.

– А если ты сам расскажешь здесь всю правду, как ты ее себе представляешь?

– Если бы я знал причину, по которой она ни слова не говорит мне, я мог бы что–то сделать. А так я могу лишь утопить ее еще глубже. Решат, что я придумал ей красивую версию, а в действительности она убила мужа, чтобы получить страховку.

– Большая страховка?

– Двадцать пять тысяч долларов. Как раз столько, сколько присвоил ее муж.

– Страховка в ее пользу? Она получит проценты или всю сумму?

– Всю сумму.

– Да, нелегкая задачка! – воскликнул Дрейк. – А ты уверен, что ее алиби фальшивое?

– Идет судья, – перебил его Мейсон.

Судья Кейс, заняв свое место, обратился к адвокату:

– Есть свидетели со стороны защиты?

– Да, Ваша Честь. Я хочу вызвать одного свидетеля.

Лицо окружного прокурора просияло в предвкушении перекрестного допроса, которому он подвергнет миссис Фарго, но Мейсон сказал:

– Доктор Карлтон Б.Рэдклифф, вызванный повесткой в суд со стороны защиты, будьте любезны занять свидетельское место.

Хриплый, придушенный крик разорвал тишину.

Все повернули головы и увидели, что миссис Мейнард подымается с места.

– Вы не имеете права! – кричала она. – Вы не имеете права копаться в моей личной жизни и вытаскивать…

Судья Кейс стукнул молотком.

– Тихо! – крикнул он. – Соблюдайте порядок в зале! Зрителей попрошу не вмешиваться.

Миссис Мейнард покачнулась, судорожно закашлялась и тяжело опустилась на стул.

Мейсон задал доктору Рэдклиффу несколько предварительных вопросов, затем спросил:

– Знакомы вы с миссис Ньютон Мейнард, свидетельницей, которая только что давала показания?

– Да, сэр. Знаком.

– Видели ли вы миссис Мейнард двадцать первого сентября текущего года?

– Нет, сэр. Не видел.

– А двадцатого?

– Тоже не видел, сэр.

– А разве она не отдавала вам очки для починки? – спросил Мейсон.

– Отдавала, сэр.

– Когда?

– Двадцать второго сентября.

– Двадцать второго? – воскликнул Мейсон.

Он повернулся к судье.

– Я прошу Высокий Суд принять во внимание некоторые обстоятельства. Хотя этот свидетель не относится ко мне враждебно, он отказался дать мне показания на том основании, что должен соблюдать интересы своих клиентов. Он сказал, что будет отвечать лишь на прямо поставленные вопросы и лишь в том случае, если его вызовут повесткой в суд.

– Прекрасно, – сказал Кейс.

– В котором же часу вы ее видели двадцать второго? – продолжил допрос Мейсон.

– Примерно в восемь часов утра.

– А ваш магазин открывается в восемь утра?

– Нет, сэр. Но я живу этажом выше в том же доме, где находится мой магазин. Миссис Мейнард позвонила мне в восемь утра и сказала, что у нее есть для меня очень срочная работа и она хочет знать, как скоро я смогу выточить пару линз.

– Что же вы ей ответили?

– Я ответил, что раньше следующего дня вряд ли успею, и она попросила меня отослать ей очки, как только они будут готовы.

– Она лично принесла вам очки?

– Нет, через несколько минут после нашего разговора их принес посыльный.

– Что за посыльный?

– Какой–то мальчик. Я его не знаю.

– А когда вы отправили миссис Мейнард новые очки?

– Двадцать третьего, как и обещал.

– Значит, насколько я понимаю, – торжествуя, сказал Мейсон, – миссис Мейнард послала вам свои очки в начале девятого утра двадцать второго сентября и получила их обратно только на следующий день. Следовательно, если у нее не было запасной пары очков, она не могла носить очки двадцать второго. Можете задавать вопросы, мистер Бергер.

– Одну минуточку, – сказал свидетель. – Я не знаю, был ли задан мне такой вопрос, но миссис Мейнард могла быть в очках двадцать второго. В починку были отданы не ее очки.

– Не ее? – В голосе Мейсона явно прозвучало разочарование.

Окружной прокурор довольно улыбнулся.

– Да, сэр, – подтвердил доктор Рэдклифф. – Очки были совсем другие.

– Вы в этом уверены?

– Конечно. Это были очки человека примерно лет шестидесяти. А для очков миссис Мейнард совсем другой рецепт.

– Вы знаете рецепт ее очков? – спросил Мейсон.

– Нет, но мне достаточно одного взгляда на ее глаза, чтобы сказать, что это не ее очки. У миссис Мейнард характерные для близоруких людей большие зрачки и очень чистая склера, или белок глаза. А те очки были, наоборот, для дальнозоркого, для человека лет шестидесяти.

– Разве вы можете определить возраст человека по рецепту его очков?

– Обычно да. По очкам можно многое узнать об их владельце. Те очки, возможно, принадлежали человеку славянского происхождения. Я бы сказал, что, судя по размерам носа, они больше похожи на мужские, нос картошкой…

– Не будете ли вы любезны нам сказать, – прервал Мейсон, явно раздраженный тем, что триумф, который, казалось, был уже в его руках, вдруг начал ускользать, – как вы можете, просто взглянув на очки, определить, что их владелец славянского происхождения?

– Ну, я же не сказал определенно, я сказал, что это вероятно, возразил свидетель. – Кроме рецепта линз, существует также оправа. В данных очках ширина переносицы указывает на картофелеобразный нос, а короткие дужки свидетельствуют, что этот человек обладал тем типом черепа, который обычно присущ славянам. Кроме того, могу еще сказать, что левое ухо у этого человека приблизительно на полдюйма выше, чем правое. К тому же на наружной поверхности стекол были параллельные царапины, свидетельствующие о том, что владелец очков довольно часто снимал их и клал стеклами вниз на стол. Обычно частицы пыли не оставляют царапин на оптическом стекле, но если очки класть на твердую поверхность, где есть пыль и, возможно, частицы песка, то поверхность стекол почти наверняка будет поцарапана. В особенности у таких очков, как эти, имеющих изгиб примерно в десять диоптрий и поэтому очень выпуклых.

– Вы узнали все это по очкам?

– Да, сэр, по очкам и оправе.

– А почему вы проявили такой интерес к этим очкам? – спросил Мейсон.

– Это моя профессия.

– И что вы сделали с этими очками?

– Заменил старые стекла новыми и отправил их с посыльным утром двадцать третьего по адресу миссис Мейнард в Лос–Анджелесе.

– У меня, пожалуй, все, – объявил Мейсон.

– И у меня тоже, – сказал окружной прокурор, не скрывая улыбки. Вопросов нет.

– Есть у вас еще свидетели? – спросил судья у Мейсона.

Мейсон покачал головой.

– При данных обстоятельствах, Ваша Честь, мы, возможно, не будем вызывать других свидетелей защиты. Но поскольку близится время перерыва, я бы предпочел, чтобы обсуждение этого дела было отложено до завтра.

Окружной прокурор тут же вскочил.

– Мы возражаем против того, чтобы дело откладывалось на следующий день.

– Возможно, завтра я предложу обвиняемой дать показания, – прервал его Мейсон.

Бергер откашлялся.

– Если так, то я беру назад свое возражение.

– Очень хорошо. Значит, завтра в десять, – сказал судья Кейс. – Суд объявляет перерыв.

19

Перри Мейсон, Делла и Пол Дрейк сидели в кабинете Мейсона.

– Так что ж это у нас выходит? – сказал Дрейк.

– Черт знает что, – ответил Мейсон. – Вижу лишь, что с каждым днем наши дела идут все хуже. Моя клиентка лжет мне на каждом шагу. Возможно, она делает это из–за сына, но нам лучше не доискиваться причин, а собрать и рассмотреть все факты с самого начала. Так вот, во–первых, эта женщина и ее муж наверняка были одновременно с нами в ресторане. Кто–то показал ей меня, причем показал только ей, а не мужу. Я готов поклясться, что Артман Фарго не имел ни малейшего представления обо мне, когда на следующее утро я зашел к нему под видом покупателя.

– Я думаю, – сказал Дрейк, – это Питер показал тебя миссис Фарго. Все, что мы знаем об этом Питере, наводит на мысль, что он связан с какими–то темными делами. Ну хотя бы его исчезновение после вашего с ним разговора.

– И сразу же после этого разговора, – подхватил Мейсон, – к нам с Деллой вдруг подсела совершенно незнакомая женщина и начала рассказывать историю о своем украденном и кем–то усыновленном ребенке.

– А она–то тут при чем? – спросил Дрейк.

Мейсон, возбужденно расхаживающий взад и вперед по кабинету, вдруг щелкнул пальцами.

– В этом весь ответ, – сказал он. – Здесь–то и есть ключ к загадке, но сперва я проглядел его.

– Я тебя не понял, – сказал Дрейк.

– Пол, – возбужденно воскликнул Мейсон, – я хочу выяснить все об этом давнишнем деле, о шантаже с участием Элен Хемптон, ну, ты знаешь, о чем я говорю… О нем было написано в той вырезке из газеты, что мне прислали в ночной клуб. Нужно взять отпечатки пальцев… Хотя постой, нет времени. Нужно использовать самый короткий путь. Давай–ка подумаем.

Мейсон перестал вышагивать по кабинету и задумчиво остановился.

– Элен Хемптон, Элен Хемптон, – повторил он вслух. – Эти очки, проговорил он задумчиво. – Миссис Мейнард готова была сквозь землю провалиться, когда зашел разговор об очках. А любовница Артмана Фарго работает в «Золотом гусе» и была женой Питера.

Он снова щелкнул пальцами.

– Понял! – торжествующе воскликнул он. – Слава Богу, теперь все понятно!

– Что тебе понятно? – спросил Дрейк.

Мейсон вынул из кармана записную книжку.

– Делла, вот здесь номер телефона Селинды Джилсон. Позвони ей. Когда она подойдет к телефону, сделай вид, что ты очень взволнована. Притворись, будто бежала и запыхалась, будто ты до смерти испугана и ужасно торопишься. Попроси к телефону Селинду Джилсон. Скажи ей, что ты подруга Элен Хемптон, что под предлогом медицинского обследования ей ввели сыворотку правдивости и Элен все рассказывает. Потом вдруг брось трубку, испуганно вскрикнув, будто кто–то тебя застиг у телефона.

– Вот горе–то, – сказала Делла Стрит, – мне, оказывается, нужно было обучаться сценическому искусству.

– Ты им и так неплохо владеешь, – успокоил ее Мейсон.

– Я не понимаю, – сказал Пол Дрейк. – Для кого ты расставляешь все эти сети, Перри?

– Для человека в очках, – с усмешкой ответил Мейсон.

Делла вставила в пишущую машинку лист бумаги, и ее пальцы ритмично застучали по клавишам. Мейсон стоял сзади нее, заглядывая ей через плечо. Он раза два кивнул, потом сказал:

– Все верно, Делла.

Делла вынула лист из машинки и, стоя у телефона, прочитала наспех составленный текст.

– Здесь есть одно слабое место, – заметил Мейсон и наклонился над текстом с карандашом в руке.

Он вычеркнул несколько слов, потом фразу, потом сделал небольшую вставку между строк.

– Сделаем вот так.

Делла Стрит снова прочитала текст.

– Действуй, – сказал Мейсон, показывая на телефон. – Звони.

В комнате стало очень тихо.

– Только бы она ответила, – прошептал Мейсон. – Только бы она оказалась дома.

Делла резко проговорила:

– Алло, это Селинда Джилсон?.. Неважно, кто говорит. Я подруга Элен Хемптон, и даже больше чем подруга. У нас с ней друг от друга нет секретов. Слушайте меня, слушайте и не перебивайте. Никто не должен знать, что я вам звоню. У нас в квартире полицейские. Под каким–то предлогом, я даже не знаю под каким, потому что меня не было в то время в комнате, они сделали Элен какой–то укол. Она, дурочка, поверила, что это какое–то медицинское исследование. А на самом деле они ей ввели сыворотку правдивости. И она им все рассказывает. Вы, наверно, знаете о чем. Я подумала… ой! – Делла понизила голос. – Мне, похоже, нужно закругляться…

Она тихо опустила на рычаг телефонную трубку.

– Вот и прекрасно, – сказал Мейсон и, схватив шляпу, быстро выскочил за дверь.

20

Мейсон негромко постучал костяшками пальцев в дверь квартиры Селинды Джилсон.

– Кто там? – крикнула она.

– Я, – ответил Мейсон.

– Так входи и не стесняйся. Дверь не заперта.

Мейсон распахнул дверь и вошел в квартиру.

Селинда Джилсон, полуодетая, стояла перед огромным зеркалом. Она с улыбкой повернулась к Мейсону, и тут же на ее лице появилось выражение ужаса.

– Черт вас возьми! – воскликнула она и шагнула к креслу, через спинку которого был переброшен халат. Она накинула халат и сказала сердито, сверкнув глазами: – Как вы смеете врываться сюда таким образом? Я одеваюсь.

– Вы меня сами пригласили, – сказал Мейсон.

– Я приняла вас за другого.

– За кого?

– Не ваше дело.

Мейсон подошел к креслу, уселся поудобней и вынул из кармана сигареты.

– Закуривайте, – предложил он.

– Скажите, за кого вы меня принимаете?

– За очень привлекательную молодую женщину, – ответил он.

– А что вам нужно? Для чего вы сюда заявились?

– Я прячусь, – сказал Мейсон.

– Прячетесь?

– Да.

– От кого?

– Хотите верьте, хотите нет, – сказал Мейсон, – но я прячусь здесь от полиции.

– Вы?!

– Да, я.

– Нашли где прятаться. Вы ведь теперь целиком и полностью в моей власти.

– А что вы можете мне сделать?

– Я могу вызвать сюда полицию и буду в их глазах пай–девочкой.

– Так вызовите, – сказал Мейсон.

– И вызову, а что вы думаете?

– Ну что ж, действуйте. Чего же еще ждать?

– Просто противно доносить.

– Я это знаю, – сказал Мейсон. – Звонить в полицию не в ваших привычках.

– Почему вы прячетесь? Что может иметь полиция против вас?

– Я порядком проштрафился.

– Вы? Каким образом?

– Да так, решил сыграть ва–банк и проиграл.

– А что вы сделали?

– Пошел на риск. Я поручил работавшим на меня частным детективам во что бы то ни стало получить информацию от одной девушки.

– Кто она?

– Элен Хемптон. Мы ее остановили, когда она вела автомобиль, и обвинили в том, что она села за руль в пьяном виде. Она, конечно, отрицала это. Мы сказали ей, что мы полицейские в гражданской одежде и возьмем на пробу ее кровь. Так как она была абсолютно трезва, она согласилась подвергнуться каким угодно тестам, и нам удалось сделать то, что мы хотели.

– А чего вы от нее хотели? – спросила девушка, глядя на него удивленно и растерянно.

– Под видом, будто бы мы берем кровь из вены, мы ей сделали укол, ответил Мейсон, – и ввели сыворотку правдивости.

– Так, значит, вы… вы…

– Да, конечно, – согласился Мейсон, – это было нечестно, но мне необходимо было узнать правду.

Теперь она смотрела на него холодно и настороженно.

– И вы узнали правду?

– Да где там! – фыркнул Мейсон. – Ничего мы не узнали. Едва она начала говорить, как ее подруга, с которой они, как я понимаю, вдвоем снимали комнату, хитрая такая штучка, незаметно проскользнула в холл и куда–то позвонила по телефону. Мы застукали ее за этим делом, и она тут же сообщила, что звонила в полицию.

– И что вы сделали?

– А что нам оставалось делать? – спросил Мейсон. – Смылись. Мы ведь не имели права ставить такие ловушки. Я–то пользовался недозволенными приемами уже не раз, но никогда еще не рисковал таким образом.

– Зачем вы это сделали?

– Я хотел получить ключ к загадке этого дела об убийстве.

– Но при чем тут Элен Хемптон? Что она знает об этом?

– Из того, что она успела нам рассказать, – сказал Мейсон, – можно сделать вывод, что знает она порядочно.

– И вы хотите убедить меня в том, что вы не выудили из нее все до конца?

– Конечно, мы там пробыли так долго, как было возможно, – сказал Мейсон. – Но в конце концов она уснула. Я думаю, мы ввели ей слишком большую дозу. И все же я получил нить и мог бы продолжать работать, если бы мне удалось ускользнуть от полиции.

Селинда Джилсон задумчиво смотрела на него.

– Вы не можете здесь оставаться.

– Будьте человеком, – сказал Мейсон. – Приютите меня.

– Вы что, хотите здесь остаться насовсем?

– Пока не утихнет буря. После этого я смог бы…

– Да вы с ума сошли!

– Если на то пошло, – заметил он, – вы в этом тоже заинтересованы.

– Я заинтересована? Вы и меня пытаетесь взять на пушку?

Мейсон улыбнулся и выпустил струйку табачного дыма.

Внезапно Селинда сказала:

– Смотрите, кто–то идет сюда. Нужно его опередить.

Она кинулась к телефону. Мейсон схватил ее за руку.

– Пустите меня, – сказала она, пытаясь вырваться. – Я закричу. Я позову полицию.

– Именно это вы и собирались сделать, – сказал Мейсон. – Если я пущу вас к телефону, то вы позвоните в полицию.

– Нет. Нет! Клянусь, не позвоню. Честное слово. Я вас спрячу у себя. Я вас смогу здесь продержать несколько дней, только не нужно, чтобы этот человек знал, что вы у меня.

– Никаких звонков, – распорядился Мейсон. – Подойдите к двери и скажите ему, что вы заняты.

– Он вас прикончит.

– Ах, даже так?

– Да, так.

– Я прослежу, какой номер вы набираете, – сказал Мейсон. – И если вы звоните в полицию, я выдерну из розетки шнур.

– Да, конечно, конечно, – сказала она.

Она шагнула к телефону, но вдруг остановилась и задумчиво сказала:

– А все же подозрительно это звучит.

– Что?

– Да ваша история о том, как вы ввели Элен сыворотку. Очень уж для вас рискованно. Да и она вряд ли бы позволила… Скажите, каким образом вы узнали, что ее зовут Элен Хемптон? Чьи письма вы перехватывали?

В дверь постучали.

Девушка посмотрела на Мейсона как затравленное животное.

Мейсон встал, быстрыми шагами подошел к двери и рывком открыл ее.

На пороге стоял Медфорд Д.Карлин. Слащавая улыбка медленно сползла с его лица, глаза зловеще блеснули.

Правая рука Карлина потянулась к карману, и в тот же миг Мейсон, не раздумывая, ударил его в челюсть.

21

Мейсон опустил откидную кровать, сдернул простыни и порвал их на полосы. Сделав кляп, он сунул его Карлину в рот, втащил в комнату по–прежнему бесчувственное тело, связал его по рукам и ногам, потом проверил, хорошо ли стянуты узлы.

Селинда Джилсон стояла в дальнем углу комнаты, кусая пальцы. Раза два она, как видно, хотела заговорить, но промолчала.

Мейсон поднялся с ковра и отряхнул с колен пыль.

– Ну и что вам это даст? – спросила девушка.

– Пока не знаю, – усмехнулся он. – Может быть, поможет выиграть дело об убийстве.

– Не будьте идиотом. При чем тут убийство? Артмана убила эта ведьма, его жена, и вы знаете это.

Мейсон смотрел на туго связанную, распростертую на полу фигуру, которая уже начинала шевелиться.

– Хотелось бы мне знать, в чем его роль?

– Он совсем не из той оперы.

– А может быть, у нас не та трактовка, – задумчиво произнес Мейсон.

Карлин приглушенно застонал, открыл глаза, раза два моргнул и вдруг начал барахтаться, пытаясь освободиться.

Мейсон спокойно наблюдал за ним, потом, убедившись, что узлы завязаны крепко, вновь повернулся к Селинде.

– Вам, конечно, нечего рассчитывать, что Карлин вас не выдаст, сказал Мейсон. – Он хитер. Уж он–то всегда выйдет сухим из воды.

Карлин пытался заговорить. Но из–под кляпа послышалось только какое–то мычание.

Мейсон подошел к телефону, набрал номер коммутатора и попросил:

– Будьте любезны, полицейское Управление, пожалуйста.

В то же мгновение Селинда оказалась рядом с ним и обхватила его руками.

– Ради Бога, мистер Мейсон! Я прошу, я умоляю вас. Ну пожалейте же меня.

– Оденьтесь, – резко сказал Мейсон. – И пока вы будете одеваться, решайте наконец, будете вы говорить или нет.

– Я не делала ничего дурного, – сказала Селинда. – Я ведь просто… Ну, должна же я была как–то жить.

– И хорошая это была жизнь?

– Нет.

– Вот и я так думаю, – сказал Мейсон.

Фигура, лежащая на полу, промычала нечто нечленораздельное и отрицательно замотала головой.

– Он убьет меня, если я хоть что–то расскажу вам, – сказала девушка.

– Делайте как знаете, – ответил Мейсон. – Сейчас у вас есть шанс. Карлин не может перебить вас. У него кляп во рту. И если вы расскажете все сами, лейтенант Трэгг, возможно, поверит вам.

– Я уже говорила вам, что это убийство тут ни при чем.

– Которое убийство? – спросил Мейсон.

– Как – которое?.. Я знаю только об одном.

Карлин снова попытался освободиться от пут.

– Не глупите, – сказал Мейсон. – Было два убийства.

– Да, я знаю, но одно… но ведь одно.

– Вы о ком это?

– О Фарго, – сказала она.

– А, понятно.

– Нет, нет, я не это имела в виду…

– Что вы имели в виду?

– Ничего.

– Вы лучше все–таки оденьтесь, – сказал Мейсон.

Она подошла к гардеробу, но вдруг обернулась.

– Ладно, – сказала она. – Будь по–вашему. Это вовсе было не убийство. Это похищение детей. Вымогательство по старому способу, только на новый лад.

Карлин, лежа, принялся дубасить каблуками по полу.

Мейсон подошел к нему и, ткнув ему в бок носком ботинка, сказал:

– Не перебивайте даму, Карлин. Я из вас душу вытрясу, если вы будете невежливы. Продолжайте, Селинда.

– Старый способ шантажа на новый лад, – повторила девушка. – Карлин привозил откуда–то незаконнорожденных детей. Откуда он их брал, я не знаю, наверное, имел хорошую агентуру. Дождавшись, когда приемные родители привяжутся к ребенку, он устраивал так, чтобы до них дошел слух, якобы настоящая мать ребенка работает в «Золотом гусе». А дальше все шло как по маслу. Когда люди усыновляют чужого ребенка и привязываются к нему, им хочется взглянуть на мать, особенно если они считают, что могут сделать это незаметно. И вот они приходят в «Золотой гусь», а тем временем Карлин договаривается с Питером. Питер, проходя между столиками, незаметно делает знак, и после этого к столу подходит Элен Хемптон, предлагая сигары и сигареты. Потом она вдруг начинает плакать и, рыдая, выкладывает всю историю о том, как у нее был ребенок, которого украли, и что она японка.

– А в ней и правда есть японская кровь?

– Еще чего! Она такая же японка, как и вы, но скулы у нее высокие, темные глаза, ну а остальное – это просто грим. Поглядеть на нее внимательно при ярком свете, сразу видно, что она очень ловко и умело сделала себе раскосые глаза.

– И что же потом? – спросил Мейсон.

– А потом эти простаки решают, что усыновили его незаконно, и тогда из них уже нетрудно выкачивать деньги.

– А не случается ли так, что приемные родители отказываются от ребенка, узнав о его происхождении?

– Был лишь один случай. Понимаете, все это очень тщательно продумано, приемным родителям говорят, что у ребенка только небольшая примесь японской крови. Он на японца вовсе не похож. И если никому не говорить, никто бы не узнал. Вот они и боятся, что, если дело дойдет до суда, жизнь ребенка будет навечно испорчена. Они боятся, что Элен на суде сообщит о происхождении ребенка, и когда он вырастет, это может помешать мальчику жениться, а девочке выйти замуж, ведь не каждый захочет породниться с азиатом.

– Значит, все они платили деньги?

– Конечно. Большие деньги. Но особенно много они стали загребать после того, как допустили одну промашку.

– И что же это за промашка?

– Не на того напоролись. Четыре года назад Карлин попытался сыграть этот номер с Фарго.

– С Фарго?

– Да. Ведь у них приемный сын. Три года тому назад они попробовали шантажировать Артмана, но не тут–то было. Фарго не сообщил в полицию, но заставил Карлина взять его в долю, и с тех пор они работали вместе. Фарго, представляясь частным детективом, начинал рыскать в окрестностях, расспрашивая соседей об усыновленном ребенке, и родители решали, что настоящая мать выясняла, где ее ребенок. После этого Фарго и Карлин без труда вытягивали из приемных родителей огромные суммы, значительная часть которых якобы шла на адвокатов и детективов.

– А миссис Фарго?

– Она ничего не знала. Когда Фарго сообразил, в чем дело, он не проболтался жене. Она до сих пор думает, что у ее сына есть примесь японской крови. Это один из крючков, на которых он держал ее.

– Так вот оно что! – вырвалось у Мейсона. – Так вот почему она не хотела говорить. Но ведь она, наверно, знала, что ее муж связан с Карлином.

Селинда пожала плечами.

– Я думаю, она знала, что он замешан в темных делах, а в каких, ей было неизвестно. – Ее глаза вдруг сузились. – А может быть, она все выяснила! Что ж, если вам нужен мотив, узнайте, зачем Миртл убила мужа.

– Нет, он вовсе мне не нужен, – мрачно ответил Мейсон. – А вы действительно были любовницей Фарго или только сообщницей?

– Сперва была только сообщницей, – сказала она, – а потом… черт, такая уж я, видно, дура.

– Так это вы были в доме Фарго утром двадцать второго сентября?

– Не болтайте чепухи.

– Сидели вы в спальне на втором этаже, которую он не хотел открыть, когда я заходил к нему?

– Вы что, рехнулись?

– Вы это были или не вы?

– Нет, не я, – ответила она, – и кончим этот разговор. Не знаю, что вы собираетесь пришить мне, но мне это вовсе не нравится. И вообще мне пора одеваться.

22

– Что это у вас здесь? – спросил лейтенант Трэгг.

– Еще один труп, – ответил Мейсон, указывая на связанную фигуру с кляпом во рту.

– Э, да труп–то, по–моему, живой! – воскликнул Трэгг.

Мейсон развязал кусок простыни, удерживавший кляп на месте.

Карлин тут же выплюнул его и выругался:

– Сукин сын!

– Кто это? – спросил Трэгг.

– Наш уважаемый друг мистер Медфорд Д.Карлин, – ответил Мейсон.

– Я, наверно, должен удивиться? – сказал Трэгг.

– А вы не удивились?

Трэгг только ухмыльнулся. Помолчав немного, он сказал:

– Я о вас очень наслышан, мистер Карлин, если вы и вправду мистер Карлин.

– Возьмите у него отпечатки пальцев, – сказал Мейсон.

– О, чрезвычайно вам благодарен, – насмешливо ответил Трэгг, – я никогда бы не додумался до этого, если бы вы не посоветовали.

– Вы ни черта мне не пришьете, – сказал Карлин. – У меня есть доказательства.

– Не сомневаюсь, – сказал Трэгг, – но только объясните нам, чье обгорелое тело было найдено в вашей спальне?

– Почем мне знать? Спросите Мейсона, это все его затеи.

– И какое отношение к делу имеет эта девица? – спросил лейтенант Трэгг, указывая на Селинду Джилсон.

– Какое отношение к делу имеете вы, Селинда? – повторил вопрос Мейсон.

– Никакого, – сказала она.

– Вы не будете против, если вам придется совершить небольшое путешествие? – спросил Мейсон.

– Так–то вы расплачиваетесь за мое гостеприимство!

– Только путешествие, – пояснил Мейсон, – и больше ничего… Пока.

– Мне бы хотелось внести некоторую ясность, – сказал Трэгг. – Этим делом все же занимаюсь я.

– Да, конечно, – сказал Мейсон, – но ведь вы заинтересованы в том, чтобы выяснить все до конца?

– Я сейчас еду в Управление. Давайте снимем со старика эти тряпки и наденем ему наручники.

– Не спускайте с него глаз, – предупредил Мейсон. – Мне кажется, он может выпрыгнуть в окно.

Трэгг надел Карлину наручники и чуть смущенно сказал:

– Я обычно этого не делаю, но раз уж Мейсон говорит…

– Он вам еще и не то наговорит, – сказал Карлин. – А вы слушайте его побольше. Почему вы слушаете только его и ни о чем не спросите меня?

– Я вас спрашивал, – сказал Трэгг, – но вы ведь ничего не говорите.

– Это потому, что Мейсон не дает мне сказать ни слова.

– Мейсон рассказывал мне о деле, – возразил Трэгг.

– Конечно, – саркастически заметил Карлин. – Мейсон старается вовсю. Он только и мечтает вам помочь. Вам, а вовсе не своей клиентке, которая наняла его, чтобы спастись от виселицы.

– Ну–ка, ну–ка, – подзадорил его Трэгг.

– Мейсон сбил меня с ног, связал, засунул мне в рот кляп, так, что я не мог сказать ни слова, а потом вызвал вас, чтобы сообщить свою версию.

– А в чем состоит ваша? – спросил Трэгг.

– Я уехал из дома по делу, – ответил Карлин. – Не успел я выехать, как кто–то вошел в мой дом, поджег его и сунул в спальню чей–то труп, так, что все решили, будто это я. А полиция даже не пыталась выяснить, что же произошло на самом деле.

– А вы обращались к нам в Управление с такой просьбой? Что–то я вас не видел.

– Я хотел пойти туда, когда все узнал. Но я лишь несколько минут тому назад вернулся в город.

– И сразу отправились навестить вашу девушку? – сказал Трэгг. Собирайтесь, приятель, поехали. Мы побеседуем позже.

Мейсон галантно предложил Селинде Джилсон руку.

– Нет, благодарю вас, – сказала она. – Я обойдусь без вашей помощи.

Они все вместе спустились в лифте на первый этаж, и Трэгг подвел Карлина, которому из–за наручников трудно было передвигаться, к ожидающей их полицейской машине.

– Ты сядешь сзади, Джо, – сказал Трэгг сержанту, сидящему за рулем. Я поведу машину. Не спускай с него глаз. И если что, дай ему как следует.

Когда все сели в машину, Трэгг, включив красную мигалку на крыше и сирену, повел автомобиль по улице с постоянно нарастающей скоростью.

– Вы можете разок остановиться? – спросил Мейсон.

– Зачем? – осведомился Трэгг.

– Чтобы взять одного свидетеля, который…

– Не поддавайтесь на его уговоры, – умоляюще сказал Карлин. Поезжайте в Управление, выслушайте меня, и тогда вы примете решение. А этот Мейсон вам только голову заморочит.

Трэгг с улыбкой покосился на Мейсона и вдруг выключил сирену и сильно снизил скорость.

– Что это вы? – спросил Мейсон.

– Заткнитесь, – сказал Трэгг. – Я хочу подумать.

– Стоит ли утруждать себя, – вмешался Карлин. – До сих пор за вас думал Мейсон. Вы бы уж заодно отдали ему ваш полицейский значок, и дело в шляпе.

– Заткнитесь, – сказал Трэгг. – Я же сказал, что хочу подумать.

Сержант, сидевший рядом с Карлином, надавил пальцем ему на сонную артерию.

– Ох! – взвизгнул Карлин.

– Лейтенант велел, чтоб вы сидели тихо, – сказал сержант.

Трэгг ехал медленно, внимательно следя за всеми уличными знаками. Дважды Карлин пытался заговорить, и оба раза сержант заставлял его замолчать. Мейсон курил сигарету. Селинда Джилсон сидела совершенно молча, с непроницаемым выражением лица. Внезапно лейтенант остановил машину и указал через дорогу на стоявшее возле обочины желтое такси.

– Вы видите эту машину, Мейсон? – спросил он.

– Ну и что?

Трэгг улыбнулся.

– Вы человек занятой, Мейсон, и я не хотел бы отнимать у вас время, которое вы так великодушно тратите на нас. Я не могу больше требовать от вас таких жертв. Садитесь в такси и поезжайте к себе в контору или куда там вам вздумается.

– Вот это другой разговор, – одобрил Карлин.

– Заткнись, – посоветовал ему сержант и опять нажал на шею Карлина.

– Вы хотите докопаться до правды, Трэгг? – спросил Мейсон.

– Я это и делаю.

– А вам не приходило в голову, что это была самозащита? – сказал Мейсон.

– Как это могло быть?

– Предположим, что Фарго вместе с Карлином участвовал в каком–то грязном деле. Предположим, он решил убить жену, выяснив, что ей известно о его делишках…

– Этот Мейсон – чокнутый, – сказал Карлин.

Сержант спросил:

– Вы разрешаете ему говорить, лейтенант?

– Пока нет, – ответил Трэгг. – Мейсон занятой человек. Ему некогда слушать, что рассказывает Карлин.

– Но если я получу доказательства, что это действительно была самозащита, – сказал Мейсон, – вы поддержите меня?

– Я никого не поддерживаю, – ответил Трэгг. – Я просто собираю доказательства. Приберегите ваши аргументы для суда.

Сержант вышел из автомобиля и открыл Мейсону дверцу. Когда полицейская машина отъехала, Мейсон перешел через дорогу и направился к желтому такси.

23

Утренние газеты сообщили, что Медфорд Д.Карлин, которого считали заживо сгоревшим во время пожара в его доме, жив. Труп человека, погибшего при пожаре, пока не опознан. Карлин утверждает, что уезжал на время по делам, инспектировать горные разработки в отдаленных районах штата. В настоящее время он задержан полицией для предварительного расследования. Ходят слухи, что, возможно, поджог дома и убийство Фарго как–то связаны между собой.

Все это вызвало новую волну интереса к делу по обвинению Миртл Фарго, и к началу заседания зал суда был заполнен до отказа.

Надзирательница ввела миссис Фарго, помощник шерифа проводил ее на место.

Мейсон наклонился к ней и быстро прошептал:

– Карлин жив!

– Да, мне уже сказали, – ее голос звучал ровно, монотонно, равнодушно.

– Скажите, вы убили мужа защищаясь или потому, что узнали о его делах?

– Я вас не понимаю.

– Вы ведь знали, что ваш муж был замешан в темных делах с Медфордом Карлином?

– Нет.

– Вы скрываете все из–за сына, – сказал Мейсон. – Было бы гораздо лучше для вас, если бы вы…

– Нет, нет, прошу вас, мистер Мейсон. Я вам все рассказала.

Миссис Фарго отвернулась, чтобы прекратить разговор.

В зал вошел судья Кейс.

– Ваша Честь, – начал Мейсон, – на прошлом заседании я допрашивал свидетельницу обвинения миссис Ньютон Мейнард. Сейчас я хотел бы возобновить допрос в связи с появлением новых фактов, ставших известными после того, как был объявлен перерыв в судебном заседании.

– Эти факты не имеют абсолютно никакого отношения к данному процессу, – бросил реплику окружной прокурор.

– А это, – сказал Мейсон, – мы еще увидим.

Миссис Мейнард держалась теперь совершенно иначе, чем в прошлый раз. Она вела себя осторожно, как опытный боксер в начале боя. Усевшись на свидетельское место, она дотронулась кончиками пальцев до повязки на глазу, а потом, повернувшись, взглянула на Мейсона.

– Миссис Мейнард, – сказал Мейсон, – мне хотелось бы подробнее узнать, что именно случилось с вашим правым глазом?

– А при чем тут мой глаз? – спросила она.

– Ваша Честь, – вмешался Гамильтон Бергер, – я думаю, всем нам известно, что это повреждение было получено после двадцать второго сентября. В интересующий нас период у свидетельницы были открыты оба глаза, а как мы убедились, она может видеть одним.

– Есть люди, которые могут видеть одним глазом, но не могут видеть двумя, – сказал Мейсон.

– Что вы подразумеваете под этим? – спросил Бергер.

– Отсутствие координации, – ответил Мейсон. – Это можно установить при помощи эксперта.

– Это имеет отношение к нашему случаю? – спросил судья Кейс.

– Думаю, да, – ответил Мейсон. – Ваша Честь, я считаю, что свидетельница не в состоянии видеть обоими глазами, хотя и может видеть одним, но, естественно, предпочитает не показываться на людях с повязкой.

– Ничего подобного, – огрызнулась миссис Мейнард, – я прекрасно вижу двумя глазами.

– А я думаю, нет, – уверенно ответил Мейсон.

– Что за чепуха! Я завязала глаз просто потому, что туда что–то попало и доктор велел сделать повязку.

– Какой доктор? – спросил Мейсон.

– Э–э… доктор, у которого я консультировалась.

Судья Кейс задумчиво смотрел на свидетельницу.

– Я требую проверки, – сказал Мейсон.

– Но мне нельзя снимать повязку, – возразила миссис Мейнард.

– Даже ненадолго? – подозрительно спросил судья Кейс.

– Нет, я думаю, что ненадолго можно, но все это так глупо. Если я вижу одним глазом, то почему я не могу видеть двумя?

– Ваша Честь, – сказал Гамильтон Бергер, – совершенно очевидно, что защитник, видя свой неизбежный провал, просто пытается использовать любой повод, чтобы затянуть процесс. Всем ясно, что если свидетельница была в состоянии путешествовать…

– Одно дело путешествовать, – сказал Мейсон, – а совсем другое кого–то опознать. Ваша Честь, мы потеряли уже несколько минут на пререкания. Все, что требуется от миссис Мейнард, это временно снять повязку и опознать сидящего в зале человека, который встанет с места, когда ему дадут сигнал.

– Этот человек известен ей? – спросил судья Кейс.

– Да, я убежден в этом.

– У вас есть какие–либо возражения против этой проверки? – спросил судья Кейс свидетельницу.

– Нет. Я вполне готова, – раздраженно сказала миссис Мейнард. – Если вы думаете, что можете таким образом заманить меня в ловушку, мистер Мейсон, я вас удивлю. У меня очень и очень хорошая память на лица, я ею горжусь. Если я хоть раз внимательно взгляну на человека, я никогда его не забуду.

– Одну минутку, – сказал Мейсон. Он что–то шепнул Делле Стрит, которая сидела прямо позади стола защитника.

Делла Стрит кивнула и прошла в зал.

– Могу уверить Высокий Суд, – сказал Мейсон, – что я произвожу эту проверку не без оснований, и я убежден, что свидетельница не способна видеть двумя глазами, хотя она, может быть, способна видеть одним. Будьте любезны снять вашу повязку, – обратился он к миссис Мейнард.

Делла Стрит тем временем прошла в середину зала и передала записку служащему автомобильной стоянки Перси Р.Дэнверсу, который сидел неподалеку от прохода.

Миссис Мейнард распутывала повязку.

– Могу я помочь вам? – заботливо спросил Гамильтон Бергер.

– Да, будьте так любезны, – ответила она. – И я, конечно, останусь в очках. Я ведь слепа, как сова, без очков. Я уже говорила вам об этом.

– Прекрасно, – сказал Бергер, – я их держу наготове… Итак, вы сняли повязку. Ваши очки, миссис Мейнард. Ну, мистер Мейсон, действуйте, мы ждем.

На лице окружного прокурора появилась торжествующая улыбка. Мейсон кивнул Перси Дэнверсу и сделал знак. Тот встал.

– Кто этот человек? – спросил Мейсон.

Миссис Мейнард, внимательно всмотревшись в него, почти сразу же сказала:

– Я не знаю его фамилии, но я знаю, что он работает на платной стоянке машин у вокзала.

– Вы в этом уверены? – спросил Мейсон.

– Совершенно уверена, – отрезала она.

– Вы его там видели?

– Да.

– И помните, что это он вас обслуживал?

– Да, конечно, я…

Она внезапно осеклась.

– Продолжайте, – сказал Мейсон.

– Я… я немного ошиблась, – поправилась она. – Я хотела сказать, что мне показали этого человека здесь в коридоре как одного из свидетелей по делу.

– Теперь, мистер Дэнверс, – внезапно прервал ее Мейсон, – я хочу задать вам вопрос, на который вы можете ответить, стоя там, где вы сейчас стоите. Не эта ли женщина поставила утром двадцать второго сентября к вам на стоянку машину и спросила у вас о такси? Подумайте хорошенько.

– Ничего подобного я не делала, – резко сказала миссис Мейнард. – Я там вовсе не была. Я никогда не видела этого человека до того, как мне показали его в суде. Он никогда меня не видел. Я…

– Тогда почему вы заявили, что видели этого человека на платной стоянке? – спросил Мейсон.

– Потому что я… я перепутала. И… потом я ставила когда–то там машину. Я видела его там раньше, в другой раз, задолго до двадцать второго сентября.

– Эту женщину вы видели? – обратился Мейсон к Дэнверсу.

– Ей–богу, не знаю, – ответил тот. – Вроде бы ее.

– Она очень на нее похожа?

– Да, очень похожа.

– Минутку, – выкрикнул Гамильтон Бергер. – Все это совершенно не по правилам. Защитник допрашивает сразу двух свидетелей одновременно. Так мы ни к чему не придем.

– Наоборот, – прервал его Мейсон, повысив голос. – Мы придем к решению дела, Ваша Честь! Найдем ответ, который объяснит нам все факты.

Судья Кейс застучал молотком.

– Давайте–ка придерживаться порядка.

Тем временем миссис Мейнард поспешно пристраивала повязку на глаз.

– Одну минуту, миссис Мейнард, – сказал Мейсон, – прежде чем вы наложите повязку, мне бы хотелось показать вас глазному врачу, случайно оказавшемуся здесь. Вы не возражаете, если доктор Рэдклифф взглянет на ваш глаз?

– Никакой доктор мне не нужен.

– Но я не замечаю ни малейших признаков воспаления, – настаивал Мейсон.

– Ваша Честь, – вмешался Гамильтон Бергер, – все это совершенно не относится к делу.

– Нет, очень даже относится, Ваша Честь, – рассмеялся Мейсон. Свидетельница показала нам под присягой, что у нее воспален правый глаз. Только что всем нам тут представилась возможность увидеть этот глаз. Я убежден, что и доктор Рэдклифф тоже его видел, и думаю, все подтвердят, что не заметили ни красноты, ни воспаления, ни…

– Все уже прошло. Глаз почти не болит, – сказала миссис Мейнард.

В наступившей тишине внезапно прозвучал голос Перси Дэнверса:

– Да, теперь я вспомнил: это именно та женщина.

24

Войдя в контору, Мейсон зашвырнул в шкаф шляпу, обхватил за талию Деллу Стрит и весело закружил ее вокруг себя.

– Что случилось? – спросила Делла.

– Да вот, – объявил Мейсон, – загадка наконец–то решена и оказалась столь простой, что удивительно, как я не додумался гораздо раньше.

– Для меня все это по–прежнему темный лес, – сказала Делла Стрит.

– Послушай, как было дело, – начал Мейсон. – Карлин, Фарго и Питер Лейри были сообщниками. Элен Хемптон помогала им, но она гораздо меньше знала о деле. Эти мошенники, заплатив какую–то безделицу матерям, забирали у них незаконнорожденных детей, передавали их за кругленькую сумму приемным родителям, а после того, как те привязывались к ребенку, заманивали их в «Золотой гусь», и там на сцену выступала Элен Хемптон. Миртл Фарго узнала, что ее муж замешан в каких–то темных делах с Карлином, но ей не приходило в голову, что эти дела как–то связаны с шантажом, объектом которого она сама была три года назад. До сегодняшнего дня она думала, что у ее сына и в самом деле есть примесь японской крови. Вот в чем была причина, по которой она не говорила правду! Она хранила вырезку, в которой рассказывалось о преступной деятельности Элен Хемптон, и была так наивна, что надеялась напугать Карлина и вынудить его отпустить ее мужа. Бедняжка думала, что муж и сам этого хочет. В тот вечер в ночном клубе кто–то показал меня Миртл Фарго. Миртл немедленно решила действовать и под каким–то предлогом ушла домой, достала спрятанные деньги и газетную вырезку. Эта вырезка была ее заветным козырем. Она вынула ее из сейфа мужа и выскользнула из дома. Попросив одного из соседей, которого она хорошо знала, отнести конверт в «Золотой гусь», она отправилась в аптеку, чтобы позвонить мне. Вскоре после этого явился Фарго и, не застав дома жену, заподозрил неладное. Он подумал, что жена, наверное, пошла звонить в ближайшую аптеку. Может, к матери, а может быть, в полицию. Куда – он не знал, но он испугался. Застав ее в аптеке, он решил, что перехватил ее вовремя и она еще никому не звонила. Дома он сразу же уведомил по телефону Карлина и Питера Лейри, что его жена что–то затеяла. А затем пакет доставили мне в ночной клуб, и, когда мы разговаривали с Питером, Элен Хемптон приняла нас за супружескую пару, которую они в тот вечер собирались шантажировать.

– Как мило!

– Ты находишь? Питер тотчас отозвал Элен от нашего стола, но оказалось, что уже поздно. Тогда он в панике поспешно выскользнул из клуба и помчался к Карлину, чтобы забрать свою долю и скрыться. Но Карлину показалось, что опасность не так велика. Он не отдал Питеру денег, и они подрались. Как утверждает сейчас Карлин, он не очень сильно ударил Питера в подбородок. Однако удар вызвал кровоизлияние в мозг, и Питер умер.

– Так он был уже мертв, когда мы заходили к Карлину? – спросила Делла Стрит.

– Да, и тело находилось в спальне наверху, в то время, когда Карлин варил нам кофе и рассуждал о красотах природы.

Делла поежилась.

– Теперь и Карлин понял, что необходимо скрыться. Он позвонил своей любовнице миссис Мейнард, чтобы она встретила его на своей машине в нескольких кварталах от его дома, потом поставил бомбу с часовым механизмом так, чтобы при взрыве загорелся бензин. Питер Лейри, как ты помнишь, был коренастый швейцарец, лет шестидесяти, то есть примерно того же возраста и такого же телосложения, как Карлин. Можно было не сомневаться, что полиция, обнаружив труп, решит, что это Карлин, погибший при пожаре. Однако, если ты помнишь, Питер не носил очков. А Карлин носил очки, и, так как лицо у него было несимметричное, дужки на этих очках были расположены неровно. Он снял свои очки, надел их на Питера и выскользнул из дому прежде, чем явился второй агент Дрейка. В доме у миссис Мейнард лежали старые очки Карлина, и она тут же отнесла их Рэдклиффу, чтобы заказать новую пару.

– Ну а Фарго?

– Фарго испугался, оказавшись замешанным в убийстве, – сказал Мейсон. – Он решил бежать утром. Уехала его жена, и Фарго опасался, что она что–то замышляет. Его встревожил разговор, бывший у них накануне вечером, а узнав, что перед отъездом жена взяла из сейфа пятьсот долларов, он струхнул еще больше. Карлин послал к Фарго миссис Мейнард, чтобы урезонить его. Когда я заходил в дом, это она сидела в спальне наверху. После моего ухода они с Фарго объяснились начистоту, и она его заколола. Она была готова на что угодно. Фарго соврал мне, что его жена улетела шестичасовым самолетом, но миссис Мейнард знала правду и решила выдать себя за миссис Фарго и оставить след, который навел бы полицейских на мысль, что миссис Фарго убила своего мужа, а затем пыталась сфабриковать фальшивое алиби. Мы дважды чуть не разрушили планы Карлина. В первый раз, когда наши агенты, наблюдавшие за домом, так быстро подняли тревогу, что пожарные сумели погасить огонь до того, как были уничтожены все доказательства. Разумеется, уже тот факт, что Карлин вложил в сейф сгоревшие бумаги, вынув оттуда все, что там хранилось, мог бы навести нас на след. Второй раз был, когда мы отправили своих агентов опросить пассажиров автобуса. Но тут преступникам повезло: в автобусе не оказалось ни одного пассажира, ехавшего до Сакраменто от самого Лос–Анджелеса, и обман миссис Мейнард было некому разоблачить.

– Как ты захватил Карлина? – спросила Делла Стрит.

– Карлин виделся с Селиндой Джилсон, – сказал Мейсон, – бывшей женой Лейри. Она не знала об убийствах и лично не участвовала в шантаже. Не зная о миссис Мейнард, она завела любовную интрижку с Карлином. Когда Карлин скрылся после пожара, она решила, что он пытается спрятаться от какой–то женщины, и рада была помочь ему. А когда ты позвонила ей и сказала, что Элен Хемптон выдала своих сообщников, она немедленно уведомила Карлина. Карлин тут же примчался к ней и неожиданно наткнулся на меня. Если бы я не ударил его первым, он бы пристрелил меня.

– А как ты догадался, – спросила Делла, – что это именно миссис Мейнард села в автобус в Бейкерсфилде?

Мейсон рассмеялся.

– Это было так просто, что я догадался бы гораздо раньше, если бы не убедил себя, что Миртл Фарго убила мужа, защищаясь. Во–первых, миссис Мейнард примерно такого же роста, телосложения и возраста, как и Миртл Фарго. Кроме того, она сама все время повторяла, что их одежда была очень похожа. Рассказ пилота о мужчине, который нанял самолет, и о его неуверенных, как бы ощупью движениях наводил на мысль о человеке, потерявшем очки. Вспомнив, что миссис Мейнард заказывала очки для приятеля, и вспомнив описание этого приятеля, я решил, что он не кто иной, как Карлин, а миссис Мейнард – его сообщница. Далее, женщина, которая села в автобус в Бейкерсфилде, носила вуаль, а сама миссис Мейнард явилась в суд с повязкой на глазу. Почему? Да потому, что боялась быть узнанной! Чтобы заставить ее снять повязку, я сделал вид, будто не верю, что она может видеть обоими глазами. Миссис Мейнард попалась на удочку, да к тому же еще выдала себя, опознав служителя с платной стоянки.

– Здорово ты повернул это дело, шеф, – сказала Делла Стрит. Ее глаза сверкали.

Мейсон кисло поморщился.

– Я проявил некоторую изобретательность, стремясь спасти клиентку. Но если бы в руках у меня были средства, которыми располагает полиция, это избавило бы меня от многих хлопот.

– Но полиция немногого добилась в этом деле, хоть и располагает всеми средствами, – сказала Делла.

– Я уже позже выяснил, – усмехнулся Мейсон, – что лейтенант Трэгг успел снять отпечатки пальцев у человека, найденного при пожаре в доме Карлина. Их проверили по полицейской картотеке и выяснили, что покойный некто Джон Лансинг, он же Питер Лейри, участвовавший вместе с Элен Хемптон в шантаже.

– Так, значит, Трэгг все знал, – сказала Делла, – и все же допустил, чтобы Миртл Фарго обвинили в убийстве?

– Нет, он кое–чего не знал, – ответил Мейсон. – Во–первых, он не знал, не является ли имя Медфорд Д.Карлин еще одним из псевдонимов Лансинга. К тому же он ошибочно предполагал, что я открыл сейф Фарго, чтобы вынуть оттуда какие–то документы, компрометирующие мою клиентку. Все это вместе и заставило его потерять уйму времени, идя по ложному следу.

– Но ты и в самом деле открывал сейф.

– Тс–с, что за выражения, – сказал Мейсон. – Я лишь отпер замок.

– Прошу прощения, – послушно извинилась Делла Стрит.

– А жаль, что я раньше не узнал об этих отпечатках.

– Но ведь должен же ты был хоть что–то сделать, – сказала Делла Стрит, – чтобы оправдать свои пятьсот семьдесят долларов.

Рекс Стаут Звонок в дверь

1

Мой рассказ можно начать с описания того, что, безусловно, явилось решающим фактором. Это был розовый листок бумаги шириной три и длиной семь дюймов, в котором говорилось, что Первый национальный городской банк обязан выплатитьНиро Вульфу сто тысяч долларов ноль–ноль центов. Подписано: Рэчел Бранер. Листок лежал на письменном столе Вульфа, куда его положила миссис Бранер. Сделав это, она снова села в кресло, обитое красной кожей. Она сидела в нем уже полчаса, появившись у нас в шесть часов с минутами. Секретарша миссис Бранер попросила принять ее хозяйку всего лишь за три часа до этого, и, хотя такой срок для проверки человека вообще–то мал, все же времени оказалось достаточно, чтобы получить некоторые сведения о вдове Ллойда Бранера, унаследовавшей все его недвижимое имущество. По меньшей мере восемь зданий из нескольких десятков, оставленных ей покойным мужем, были почти небоскребами, а одно видно отовсюду – с севера, востока, юга и запада города. Можно было бы ограничиться звонком Лону Коэну в «Газетт» и узнать, имеются ли в редакции какие–нибудь материалы о семье Бранер, однако я позвонил еще и вице–президенту правления нашего банка, и адвокату Натаниэлю Паркеру. Я не выяснил ничего нового, разве только что вице–президент начал было:

– Да… была одна забавная история… – И замолчал.

Я спросил, что он хотел сказать.

– Нет–нет, ничего особенного. Просто наш президент мистер Эбернати получил от нее книгу…

– Какую?

– Это… Я забыл. Извините, мистер Гудвин, я сейчас занят.

Таким образом, открыв дверь и впустив миссис Бранер в наш старый каменный особняк на Тридцать пятой улице, я знал только, что она послала какую–то книгу президенту банка. После того как она уселась в красное кожаное кресло, я, положив на кушетку ее шубу стоимостью не меньше той штуки из соболей, за которую один мой приятель выложил восемнадцать тысяч, занял место за своим письменным столом и принялся рассматривать посетительницу. К числу элегантных дам она никак не относилась (ибо была довольно низенькой и слишком полной и круглолицей), даже если ее шерстяное платье было от Диора. Однако вряд ли можно было сказать что–то плохое о ее карих глазах, которые она не сводила с Вульфа, спрашивая его, следует ли ей рассказывать, кто она.

Вульф разглядывал ее без всякого энтузиазма. Дело в том, что новый год только что начался и Вульфу следовало приниматься за работу. В ноябре–декабре он, как правило, отказывался от дел, поскольку к этому времени сумма налога возрастала настолько, что на уплату его уходило до трех четвертей гонорара. В начале года дело обстояло иначе, а сегодня было только пятое января, и у этой женщины денег куры не клюют, но сама мысль о необходимости работать не нравилась ему.

– Мистер Гудвин назвал вас, – холодно заметил он, – а я читаю газеты.

Женщина кивнула:

– Разумеется. Я знаю о вас очень много и поэтому пришла к вам. Я хочу, чтобы вы сделали нечто такое, что, вероятно, не под силу никому другому. Вы, конечно, читаете и книги. Читали ли вы книгу под названием «ФБР, которое никто не знает»?

– Да.

– В таком случае мне нет нужды рассказывать вам о ней. На вас она произвела впечатление?

– Да.

– Благоприятное?

– Да.

– Боже мой, вы вовсе не словоохотливы.

– Я отвечаю на ваши вопросы, мадам.

– Понимаю. Я тоже могу быть краткой. На меня книга произвела такое сильное впечатление, что я закупила десять тысяч экземпляров и разослала их разным людям по всей стране.

– Да? – У Вульфа чуть заметно дрогнули брови.

– Да. Я послала книгу министрам, членам Верховного суда, губернаторам всех штатов, сенаторам и конгрессменам, депутатам законодательных собраний, издателям и редакторам газет и журналов, владельцам фирм, банков и радиовещательных компаний, радио– и телеобозревателям и комментаторам, районным прокурорам, деятелям образования и другим… Даже полицейскому начальству. Нужно ли объяснять, почему я это сделала?

– Мне – нет.

Посетительница сверкнула карими глазами.

– Мне не нравится ваш тон. Мне нужны ваши услуги, и я заплачу, сколько вы пожелаете и даже больше, но бессмысленно продолжать наш разговор, если… Вы говорите, что книга произвела на вас благоприятное впечатление. Значит ли это, что вы согласны с мнением автора о ФБР?

– С некоторыми оговорками.

– И об Эдгаре Гувере?

– Да.

– В таком случае вас не удивит, что за мною ведется круглосуточная слежка. За мною следует «хвост», так это, кажется, называют? Такое же наблюдение ведется за моей дочерью, сыном, секретаршей и братом. Все мои телефонные разговоры подслушиваются, то же думает мой сын о своем телефоне; он женат и живет отдельно. Некоторые служащие «Корпорации Бранера» подверглись допросу. Корпорация расположена на двух этажах «Дома Бранера», и в ней работает более ста сотрудников. Вас это удивляет?

– Нет, – промычал Вульф. – Вы рассылали книги с письмами?

– Не с письмами, а со своими визитными карточками, на которых я писала несколько слов.

– В таком случае, вам не следует удивляться.

– А я удивлена. Я же не конгрессмен или какой–то там издатель, радиокомментатор или университетский профессор, которые боятся потерять должность. Неужели этот психопат, страдающий манией величия, думает, что может повредить мне?

– Он уже вредит вам!

– Нет, он всего лишь досаждает мне. Сейчас потихоньку допрашиваются, конечно, под разными благовидными предлогами, мои служащие и личные друзья. Все началось недели две назад. Подслушивание разговоров по телефону ведется, по–моему, дней десять. Мои адвокаты говорят, что, вероятно, тут ничего не поделаешь, но все же занимаются сейчас этим вопросом. И хотя они являются владельцами одной из лучших юридических контор Нью–Йорка, даже они боятся ФБР! Они не одобряют рассылку книг и говорят, что это было опрометчивостью и донкихотством с моей стороны. Их мнение мне безразлично. Прочитав книгу, я пришла в бешенство. Я позвонила в издательство, и оттуда прислали своего представителя; он сообщил, что фирма продала менее двадцати тысяч экземпляров книги. Это в стране с населением почти двести миллионов, из которых двадцать шесть миллионов голосовали за Голдуотера! Я подумала было о том, чтобы купить в газетах место и поместить несколько сообщений, но потом решила, что лучше будет разослать книги, и я приобрела их со скидкой в сорок процентов. – Миссис Бранер крепко сжала пальцами подлокотники кресла. – И вот теперь ФБР досаждает мне, и я хочу, чтобы это было прекращено. Я хочу, чтобы вы заставили их это сделать.

– Абсурд, – заметил Вульф, качая головой.

Посетительница протянула руку и взяла со столика сумку, открыла ее, вынула сложенную вдвое чековую книжку и авторучку, развернула книжку на столике и не спеша, тщательно и методично заполнила вначале корешок, а потом бланк чека. Вырвав чек, она встала, положила его на письменный стол перед Вульфом и вернулась на свое место.

– Вот пятьдесят тысяч долларов. Это аванс. Я уже сказала, что сумму я не ограничиваю.

Вульф даже не посмотрел на чек.

– Мадам, я не чудотворец и не идиот, – сказал он. — Если за вами ведется наблюдение, то теперь уже известно, что вы пришли ко мне, а отсюда будет сделан вывод, что вы появились здесь, чтобы нанять меня. Вероятно, у дома уже дежурит агент. Если этого еще не произошло, слежка начнется, как только выяснится, что я оказался ослом и взялся выполнить ваше поручение. – Он повернул ко мне голову. – Арчи, сколько у ФБР филеров в Нью–Йорке?

– М–м… – Я поджал губы. – Не знаю, сотни две, наверное. Их то больше, то меньше.

Вульф повернулся к нашей посетительнице:

– А у меня всего один помощник – мистер Гудвин. Я сам никогда не выхожу из дому по делам. Это было бы…

– У вас есть и Саул Пензер, и Фред Даркин, и Орри Кэтер.

В другое время перечисление этих фамилий задело бы Вульфа, но сегодня этого не произошло.

– Я не имею права просить их пойти на такой риск, — ответил он. – Не думаю, что и мистер Гудвин согласится рисковать. Кроме того, это было бы бесполезно и бессмысленно. Вы сказали: «Заставьте их прекратить это». Как я понимаю, вы хотите, чтобы я заставил ФБР прекратить слежку?

– Да.

– Как?

– Не знаю.

– И я не знаю. – Он покачал головой. – Нет, мадам. Вы сами навлекли на себя неприятности. Я вовсе не хочу сказать, что не одобряю рассылку этих книг, однако я согласен с вашими адвокатами в том, что это было донкихотством. Дон–Кихот терпеливо переносил свалившиеся на него беды, и так же должны поступить вы. Не может же ФБР вечно вести за вами слежку, вы сами сказали, что вы не конгрессмен и не какой–то там служащий, который боится потерять место. Однако книг больше не посылайте.

Посетительница сидела, кусая губы.

– А я–то думала, что вы никого и ничего не боитесь.

– Я избегаю ошибок, а это вовсе не значит, что я чего–то боюсь.

– Я уже сказала, что, кроме вас, мое поручение никто не сможет выполнить.

– В таком случае вы находитесь в исключительно трудном положении.

Миссис Бранер открыла сумку, вынула чековую книжку и, заполнив бланк, подошла к письменному столу Вульфа. Она взяла чек, выписанный ею раньше, и заменила его новым. Затем снова расположилась в кресле.

– Эти сто тысяч долларов – всего лишь аванс, – сообщила она. – Все расходы я буду оплачивать отдельно. Если вам удастся выполнить мое поручение, то, кроме аванса, вы получите гонорар, сумму которого определите сами. Если не удастся – сто тысяч все равно останутся вам.

Вульф взял чек, внимательно посмотрел на него, положил обратно, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Зная Вульфа, я понимал, о чем он размышляет. Не о предложении, ибо он уже сказал, что оно было абсурдным, – он задумался над тем привлекательным обстоятельством, что со ста тысячами долларов в кармане, полученными пятого января, ему вообще не понадобится брать какую–либо работу не только в течение зимы, но и весной и даже летом. За это время он прочтет сотню книг и выведет не менее сотни новых орхидей. Рай, одним словом. Губы у него скривились – это означало широкую улыбку. Он наслаждался. Ну, полминуты на это еще можно было потратить, имеет же человек право помечтать, но, когда прошла целая минута, я кашлянул. Вульф открыл глаза и выпрямился:

– Арчи! Что ты скажешь?

Значит, предложение его основательно заинтересовало. Не исключена возможность, что вопреки здравому смыслу он может впутаться в это дело. Чтобы предотвратить такое легкомыслие, следовало сперва отделаться от посетительницы, да поскорее.

– Ну, не с места в карьер, – ответил я. – Предложений у меня нет, но замечание есть. Вы говорите, что, если за миссис Бранер ведется слежка, «хвост» явился и сюда; но, ведь коль скоро ее разговоры по телефону подслушиваются, ФБР могло бы не утруждать себя наблюдением, ибо оно уже зафиксировало, с кем, где и когда ее секретарша назначила встречу.

Вульф нахмурился:

– И за моим домом уже ведется наблюдение?

– Возможно. Но может быть, дело обстоит не так уж плохо, как думает миссис Бранер. Конечно, миссис Бранер не станет раздувать умышленно, но все же…

– Я ничего не раздуваю, – прервала меня посетительница.

– Разумеется, нет, – согласился я и, обращаясь к Вульфу, продолжал: – Люди, которые не привыкли к тому, чтобы им причиняли неприятности, раздражаются очень легко. Утверждение о слежке мы можем проверить сейчас же. – Я повернулся к посетительнице. – Вы приехали на такси, миссис Бранер?

– Нет. Моя машина с шофером у подъезда.

– Превосходно. Я провожу вас и, когда вы уедете, посмотрю, что произойдет.

Я встал.

– Мистер Вульф сообщит вам завтра свое решение.

Я двинулся к кушетке за соболями.

Мой маневр удался, хотя посетительнице он явно не понравился. Она приехала, чтобы нанять Ниро Вульфа, и поэтому торчала еще минут пять, пытаясь заставить его согласиться сейчас же, но, убедившись, что только сердит его, поднялась с кресла. Она была явно недовольна Вульфом. Зная, что он терпеть не может рукопожатий, она не протянула ему руки, но на крыльце, куда я проводил ее, она крепко пожала мне руку, полагая, что от меня в какой–то мере будет зависеть решение Вульфа. Из семи ступеней крыльца было несколько обледенелых, и я, поддерживая ее под руку, помог ей спуститься на тротуар, где у открытой дверцы машины уже ждал шофер. Прежде чем сесть в машину, она сощурила глаза и, взглянув на меня, сказала:

– Спасибо, мистер Гудвин. Конечно, и для вас лично будет чек.

Шофер и не прикоснулся к ней – очевидно, она предпочитала садиться в машину без чьей–либо помощи, а следовательно, вовсе не была одной из тех вдовушек средних лет, которым нравится, когда их под руку хватает большой и сильный мужчина. Как только миссис Бранер уселась, шофер захлопнул дверцу, сел за руль, и машина тронулась. Не прошла она и тридцати ярдов в направлении Девятой авеню, как за ней скользнула машина, стоявшая поблизости с выключенными фарами. В машине сидели двое. Я постоял на холодном январском ветру и дождался, пока они повернули за угол Десятой авеню. Это было смешно, и, поднимаясь на крыльцо, я смеялся, однако, войдя в дом, тщательно закрыл за собой дверь.

Когда я вошел в кабинет, Вульф сидел с закрытыми глазами, откинувшись назад. Я взял чек и принялся его рассматривать. Я видел чеки на крупные суммы, но на кругленькую сумму в сто тысяч – никогда. Затем я направился к своему письменному столу, сел, нацарапал в блокноте номер машины филеров, пододвинул телефон и соединился с одним из чиновников муниципалитета, которому когда–то оказал большую услугу. Записав номер, он сказал, что ему понадобится около часа. Я ответил, что буду ждать затаив дыхание.

– Как, по–твоему, пустая болтовня? – спросил Вульф.

– Нет, сэр. Она подвергается настоящей опасности. Два филера поджидали ее в машине, которая стояла недалеко. Как только она села в свой «роллс–ройс», они сейчас же включили фары. Они ехали так близко за нею, что чуть не касались задних бамперов. Слежка умышленно ведется в открытую, однако филеры слишком уж усердствуют. Если «роллс–ройс» внезапно затормозит, аварии не избежать. Миссис Бранер в опасности.

– М–м… – промычал Вульф.

– Да, сэр. Я согласен. Однако вопрос в том, кто они. Если это частные лица, тогда не исключена возможность заработать сто тысяч долларов. Если же это действительно люди Гувера, ей просто придется смириться со своими бедами, как вы сказали. Через час мы это будем знать точно.

Вульф взглянул на часы. Без двенадцати семь. Он посмотрел на меня.

– Мистер Коэн в редакции?

– Вероятно. Обычно он кончает работу около семи.

– Пригласи его пообедать с нами.

Это был хитрый шаг. Скажи я, что это приглашение бессмысленно, поскольку само поручение было нелепостью, Вульф сейчас же ответил бы, что я, безусловно, отдаю себе отчет в необходимости поддерживать хорошие отношения с Лоном Коэном (что вполне соответствовало действительности), а он не встречался с ним уже больше года (что было сущей правдой).

Я снял телефонную трубку и набрал номер.

2

В девять часов мы перешли в кабинет. Лон расположился в красном кожаном кресле, мы с Вульфом – за своими письменными столами. Фриц принес кофе и коньяк. Полтора часа, проведенные в столовой за креветками в соусе из красного перца, мясом, тушенным в красном вине, кабачками под сметаной, с мелко нарубленным укропом и авокадо с орехами, прошли довольно мило. Разговор касался положения в стране, особенностей женского мышления, того, как готовить устрицы, проблем структурной лингвистики и цен на книги. Беседа приняла оживленный характер, только когда мы заговорили о женском складе ума, и то Лон завел этот разговор умышленно, лишь для того, чтобы подразнить Вульфа.

Наконец Лон отпил коньяк и взглянул на часы.

– Если вы не возражаете, – предложил он, – перейдем к делу. Мне нужно быть в одном месте к десяти. Я, конечно, понимаю, что в обычных случаях, когда вам что–нибудь нужно, Арчи просто звонит или появляется сам; следовательно, речь идет о чем–то необыкновенном. Но чтобы заслужить угощение таким коньяком, это необыкновенное должно быть прямо–таки фантастическим.

Вульф уткнулся взглядом в лист бумаги, лежащий перед ним, и нахмурился. Я положил эту бумагу ему на стол полчаса назад. Во время обеда звонил чиновник муниципалитета, сообщивший нужные мне сведения, и, прежде чем возвратиться в столовую, я написал «ФБР» на листке из блокнота и положил на стол Вульфа. Сообщение отнюдь не улучшило мой аппетит. Окажись посетительница неправой в отношении «хвоста», это открыло бы нам большие перспективы, включая солидный дополнительный гонорар в виде чека на мое имя.

Вульф отпил кофе и поставил чашку.

– У меня осталось еще четырнадцать бутылок, – сообщил он.

– Боже мой! – воскликнул Лон и понюхал коньяк.

Лон был человеком своеобразным. Гладко зачесанные назад волосы, маленькое личико, туго обтянутое кожей, – внешне не представлял собою ничего особенного. И все же он казался везде на месте – в своем ли кабинете на двенадцатом этаже здания «Газетт», через две двери от кабинета издателя, или на танцах в «Фламинго», или за столом в квартире Саула Пензера, где мы играли в покер, или в кабинете Вульфа, вдыхая аромат коньяка пятидесятилетней выдержки.

– Итак, – сказал он, делая глоток, – я к вашим услугам.

– Вообще–то говоря, ничего особенного нет, и, уж конечно, ничего фантастического, – произнес Вульф. – Во–первых, вопрос. Говорит ли вам что–нибудь имя миссис Рэчел Бранер, упоминаемое в одном контексте с Федеральным бюро расследований?

– Безусловно. Да и кому не говорит? Она разослала экземпляры книги Фреда Кука [Кук Фред – известный американские журналист, автор ряда книг о подлинном, а не рекламном образе жизни в США] несметному количеству людей, включая нашего издателя и редактора. Получение от нее книги – доказательство высокого положения человека; мне, черт побери, она ничего не прислала. А вам?

– Я сам ее купил. Знаете ли вы о каких–нибудь действиях, предпринятых ФБР в отместку за это? Наша беседа является сугубо частной и конфиденциальной.

Лон улыбнулся:

– Все ответные действия ФБР также должны носить конфиденциальный характер. Чтобы узнать о них, вам придется обратиться к самому Эдгару Гуверу. Или вам они уже известны?

– Да.

Лон вздернул подбородок.

– Сомневаюсь. Но в таком случае они известны и людям, которые платят Гуверу жалованье.

Вульф кивнул:

– Естественно, вы будете придерживаться такой точки зрения. Вы ищете информацию для того, чтобы опубликовать ее, а я делаю это в своих частных интересах. Сейчас я занимаюсь этим, чтобы решить: в чем же, собственно, заключаются мои интересы. Клиента у меня пока нет, никаких обязательств я на себя не брал, но хочу сразу внести ясность: даже если я и возьмусь за это дело, то вне зависимости от его исхода у меня вряд ли найдется для вас какая–либо информация, которую можно будет опубликовать. Конечно, если у меня появятся такие сведения, я вам их сообщу, но это сомнительно. Мы в долгу перед вами?

– Нет. Уж скорее я вам должен.

– Прекрасно. В таком случае я воспользуюсь этим. Почему миссис Бранер вздумала распространять эту книгу?

– Не знаю. – Лон отпил коньяк и, прежде чем проглотить, некоторое время перекатывал его во рту, чтобы продлить удовольствие. – По–видимому, в порядке общественного долга. Я сам купил пять экземпляров и послал лицам, которым следовало бы прочесть такую книгу, хотя они, вероятно, и не собираются этого делать. Я знаю человека, который разослал тридцать экземпляров в качестве рождественского подарка.

– Вам известно о каких–нибудь личных причинах, по которым миссис Бранер может питать вражду к ФБР?

– Нет.

– Какие–нибудь догадки или предположения?

– У меня нет, но у вас, очевидно, имеются. Послушайте, мистер Вульф, говоря между нами, кто, собственно, хочет нанять вас? Зная об этом, я, вероятно, смог бы сообщить факт–другой.

Вульф снова наполнил свою чашку и поставил кофейник на место.

– Возможно, никто, – сказал он. – Если кто–нибудь в обратится к моим услугам, не исключена возможность, что вы никогда не узнаете, кто это будет. Что касается фактов, я знаю, что мне требуется. Мне нужен список всех дел, которыми за последнее время занималось и продолжает заниматься ФБР в Нью–Йорке и в пригородах. Вы можете достать мне такой список?

– Конечно, нет, – улыбнулся Лон. – Позвольте… Нет, это невероятно! Я подумал или, вернее, спрашиваю себя, уж не хочет ли Гувер, чтобы вы выполнили какое–то его поручение в отношении миссис Бранер? Вот была бы тема для статьи! Но если вы, черт побери… – Он прищурился. – Может быть, вы тоже горите желанием выполнить общественный долг?

– Нет. Возможно, что даже и в частном порядке я не стану этим заниматься. Сейчас я изучаю вопрос. Вам известно, как я могу получить такой список?

– Никак. Конечно, кое–какая деятельность ФБР общеизвестна – вроде обнаружения похитителя драгоценностей из Музея естественной истории или поимки гангстеров, угнавших банковский грузовик с полумиллионом долларов мелкими купюрами. Но многое тщательно засекречивается от публики. Вы же читали книгу Кука. Конечно, разговоры ведутся постоянно, но публиковать их нельзя. Вас они могут интересовать?

– Да, особенно если речь идет о чем–нибудь сомнительном или даже незаконном.

– Понятно. Какой же смысл говорить о чем–то таком, что вовсе не является подозрительным или сомнительным? – Коэн взглянул на часы. – У меня есть еще двадцать минут. Если вы плеснете мне капельку коньяку и мы договоримся, что все сказанное останется между нами, что ж, я готов помочь вам чем смогу. – Он взглянул на меня. – Тебе потребуется блокнот, Арчи.

Минут через двадцать я заполнил пять страниц в блокноте, а Лон ушел. Не хочу излагать всего записанного, ибо большая часть так и осталась неиспользованной, а некоторые лица, упомянутые Лоном, вряд ли были бы мне благодарны. Когда, проводив Лона, я вернулся в кабинет, мои мысли были заняты Вульфом, а не записями в блокноте. Неужели он всерьез думает о том, чтобы взяться за это дело? Нет. Невозможно. Он просто тянул время и, конечно, разыгрывал меня. Как же мне к этому отнестись? Он, очевидно, ждет, что я наверняка выйду из себя. Поэтому, направляясь к своему письменному столу, я взглянул на Вульфа, ухмыляясь, выхватил из блокнота пять страниц в, со словами «позабавились и довольно», разорвал их пополам и уже намеревался было разорвать на четыре части, как он заорал:

– Остановись!

Я удивленно приподнял брови.

– Извините, – сказал я совершенно дружески. – Оставить на память?

– Садись.

Я сел.

– Я чего–нибудь не понял?

– Не думаю, с тобой это редко случается. Гипотетический вопрос: что ты скажешь, если я сообщу тебе, что решил взять сто тысяч долларов?

– То же, что и вы: абсурд.

– Понятно. А подробнее?

– Откровенно?

– Да.

– Я бы посоветовал вам продать дом со всем, что в нем есть, и отправиться в какую–нибудь частную психиатрическую лечебницу, поскольку ваше решение свидетельствовало бы о том, что вы выжили из ума. Если вы, конечно, не намерены надуть ее и просто–напросто присвоить деньги.

– Нет, не намерен.

– В таком случае вы действительно помешались. Вы же читали книгу. Мы не сможем даже подступиться к этому делу! Ведь нужно было бы действовать так, чтобы получить возможность заявить людям из ФБР: «Перестаньте!» – и добиться, чтобы они это сделали. А это абсолютно исключено! Одна лишь шумиха, если ее поднять, ничего не даст. Нужно загнать проклятое ФБР в тупик. Полностью вывести на чистую воду. Предположим, мы примемся за дело. Выберем одну из этих историй, – я постучал пальцем по разорванным листам из блокнота, – и что–то начнем делать. С этого момента, когда бы я ни вышел из дома, мне придется тратить все свое время на то, чтобы отделываться от «хвостов», к тому же весьма опытных. Наш телефон будет прослушиваться, так же как и все другие телефоны, например, мисс Роуэн, Саула, Фреда и Орри, независимо от того, будут они нам помогать или нет. ФБР может сфабриковать против нас какое–нибудь ложное обвинение, хотя, возможно, постарается обойтись без этого. Если же ФБР пойдет на это, можно не сомневаться: фальшивка будет что надо. Мне придется ночевать здесь. Окна и двери, даже закрывающиеся на цепочки, для них сущий пустяк. Они будут просматривать и фотографировать всю нашу корреспонденцию. Я не преувеличиваю. ФБР в зависимости от обстоятельств решит, чем именно нужно воспользоваться, но пойти оно может на все. Оно располагает такими возможностями и техникой, о которых я никогда не слыхал.

Я положил ногу на ногу и продолжал:

– Мы даже и начать–то ничего как следует не сумеем. Ну, а если все же предположить, что мы начали действовать и почувствовали, что чего–то можем добиться, вот уж тут ФБР по–настоящему возьмется за нас. Ведь там около шести тысяч хорошо подготовленных сотрудников, многие из них – высококвалифицированные специалисты; ФБР располагает годовым бюджетом в триста миллионов долларов. Пожалуй, я загляну в словарь, чтобы найти вместо «абсурда» более подходящее выражение.

Я опустил ногу.

– Ну, а кроме того, что мы знает о миссис Бранер? Я не верю ее словам, что ей просто досаждают. Готов поспорить, что она до смерти перепугана. По–видимому, миссис Бранер знает о существовании материалов, компрометирующих если не ее, то ее сына, или дочь, или брата, а может быть, и ее покойного мужа, и боится, что ФБР раскопает их. Она прекрасно понимает, что просто докучать ей ФБР не будет, оно ищет нечто поважнее, что может причинить ей крупные неприятности и тем самым серьезно ослабить влияние разосланной ею книги. Сто тысяч долларов для нее пустяки.

Я снова положил ногу на ногу.

– Вот что я бы сказал в ответ на ваш гипотетический вопрос.

– Последняя часть неуместна, – проворчал Вульф.

– А я часто говорю неуместные вещи. Это путает людей.

– Ты без конца болтаешь ногами.

– Это их тоже путает.

– Вздор. Ты нервничаешь, и это не удивительно. Я думал, что знаю тебя, Арчи, но твое сегодняшнее поведение для меня новость.

– Ничего тут нового нет. Всего лишь чутье.

– Чутье побитой собаки. Ты и ногами–то болтаешь потому, что поджал хвост. Если разобраться, ты вот что сказал: мне поручают работу и дают самый крупный аванс за всю мою жизнь, без всяких ограничений расходов по делу и суммы окончательного вознаграждения, но я должен отказаться от этого предложения. Я должен отказаться не потому, что поручение трудное, возможно, даже невыполнимое (я успешно выполнял многие поручения, вначале казавшиеся безнадежными), а потому, что могу обидеть этим определенного человека и возглавляемое им учреждение, за что он отомстит мне. Я должен отказаться потому, что боюсь взяться за эту работу; я предпочту подчиниться угрозе, вместо того чтобы…

– Я вовсе так не говорил!

– Но имел в виду именно это. Ты терроризирован. Ты запуган. Я согласен, что основания для этого у тебя есть. Многие весьма высокопоставленные лица по тем же причинам не делают того, что должны делать. Возможно, что и я вел бы себя так же, если бы речь шла о том, чтобы взяться за эту работу или отказаться от нее. Но я не возвращу чек на сто тысяч долларов: это означало бы, что я испугался этого мерзавца. Мне не позволит это сделать мое уважение к самому себе. Полагаю, тебе следует взять отпуск на неопределенное время. Отпуск я оплачу – такой расход я выдержу.

– С сегодняшнего дня?

– Да, – мрачно ответил Вульф.

– Эти записи сделаны моим собственным шифром. Перепечатать их?

– Нет. Это может тебя скомпрометировать. Я еще раз повидаюсь с мистером Коэном.

Я закинул руки за голову и посмотрел на Вульфа.

– Я по–прежнему утверждаю, что вы спятили, – сказал я, – и отрицаю, что я поджал хвост. Проще простого мне сейчас было бы отойти и понаблюдать со стороны, как вы будете действовать без меня, но после того, как мы столько лет плавали вместе, прямо–таки позор – дать вам возможность утонуть в одиночку. Я извещу вас, если перепугаюсь в ходе работы. – Я собрал порванные листки блокнота. – Перепечатать?

– Нет. Будешь расшифровывать только то, что нам понадобится.

– Ладно. Одно предложение. Вы сейчас в таком настроении, что, может быть, пожелаете начать военные действия разговором с клиенткой? Она оставила номер своего личного телефона, который, конечно, прослушивается. Позвонить ей?

– Да.

Я снял телефонную трубку и набрал номер.

3

Около полуночи, заглянув на кухню, чтобы проверить, не забыл ли Фриц закрыть дверь на задвижку, я с удовольствием увидел, что в кастрюле на плите стоит тесто для гречневых блинчиков. Понятно, в такой ситуации ограничиваться даже и хорошо подсушенным тостом или слоеной булочкой было бы недостаточно. Поэтому в среду утром, вскоре после девяти, спускаясь в кухню, я знал, что меня покормят как полагается. При моем появлении Фриц прибавил в плите газ, а я пожелал ему доброго утра и получил из холодильника свой стакан сока. Вульф, которому Фриц обычно приносит завтрак в комнату, уже поднялся в оранжерею, чтобы провести там, как всегда, два утренних часа со своими орхидеями. Принимаясь за еду, я спросил у Фрица, есть ли что–нибудь новенькое.

– Да, – ответил он, – и тебе предстоит рассказать об этом мне.

– Разве он тебе ничего не говорил?

– Нет. Сказал только, что двери и окна должны быть все время закрыты, а я сам – как это понимать? – «осмотрителен».

– Это значит, что тебе следует быть осторожным. Не говори по телефону ничего такого, что может быть неприятным тебе, если появится в газетах. Находясь вне дома, не делай ничего такого, что ты не хотел бы увидеть на экранах телевизоров. Например, не навещай своих возлюбленных. Ты обязан дать зарок молчания и подозревать всех незнакомых.

Поджаривая блины до нужного коричневого оттенка, Фриц молчал, так как не мог позволить себе разговаривать. Лишь поставив передо мною первые два блина вместе с колбасой и поливая их маслом, он произнес:

– Я хочу знать, Арчи, и имею на это право. Он сказал, что ты мне все объяснишь. Bien, я настаиваю, чтобы ты это сделал.

Я взял вилку.

– Ты знаешь, что такое ФБР?

– Еще бы! Мистер Гувер.

– По поручению одного клиента мы намерены дать ему щелчок по носу. Дело пустяковое, но он обидчив и попытается нам помешать. Тщетные усилия.

– Но он же великий человек. Правда?

– Конечно. Ты, наверное, видел его фотографии?

– Да.

– И что ты думаешь о его носе?

– Некрасив. Epate, коряво сделан.

– Тем больше оснований стукнуть по нему. – Я подцепил вилкой кусок колбасы.

К тому времени, когда я позавтракал и отправился в кабинет, Фриц уже успокоился. С меню все было в порядке, по крайней мере на сегодня. Вытирая пыль с полок, срывая листки с календарей, распечатывая почту (в основном чепуховую), я размышлял о возможности проделать некий эксперимент. Набрав номер телефона, ну, например, Паркера, я мог бы попытаться узнать, прослушивается–ли наш телефон. (Интересно, реагировало ли уже ФБР на наш звонок миссис Бранер?) Но я тут же отказался от этой затеи, ибо намеревался строго придерживаться инструкций. В порядке выполнения их я достал из ящика письменного стола свою записную книжку и еще кое–что, а из сейфа – чек, зашел в кухню предупредить Фрица, чтобы он не ждал меня к ленчу, снял в вестибюле с вешалки шляпу и пальто и вышел из дому.

Я не спеша шагал по улице. Обнаружить за собой «хвост», даже и квалифицированный, вовсе нетрудно, особенно в зимний день, когда из–за холодного, порывистого ветра прохожих на тротуарах немного. Но сейчас ФБР, очевидно, знало, куда я иду, и не желало утруждать своих людей. В банке на Лексингтон–авеню я испытал некоторое удовольствие, заметив, как расширились глаза кассира, когда он взглянул на чек. Выйдя из банка, я направился в деловую часть города. Идти нужно было мили две, но часы показывали всего лишь двадцать минут одиннадцатого, гулять я люблю, а если за мной следовал филер, что ж, прогуляться полезно и ему.

Четырехэтажный каменный дом на Семьдесят четвертой улице между Мэдисон–авеню и Парк–авеню был по крайней мере раза в два больше особняка Вульфа. Три ступеньки вели вниз, к массивной двери. Человек в черном оглядел меня через застекленную металлическую решетку и, только после того как я назвал себя, открыл дверь. Он провел меня через вестибюль к двери налево и знаком пригласил войти.

Это была канцелярия, хотя и небольшая: шкафчики с картотекой, сейф, два письменных стола, полки, столик с разбросанными в беспорядке бумагами. На стене висела увеличенная фотография здания «Корпорации Бранера». Я быстро обежал взглядом комнату, и мои глаза остановились на безусловно заслуживающем этого лице молодой женщины, сидевшей за письменным столом. Взгляд ее черных глаз встретился с моим.

– Я Арчи Гудвин.

Она кивнула.

– А я Сара Дакос. Присядьте, мистер Гудвин. – Она сняла трубку, сообщила кому–то о моем приходе. – Миссис Бранер скоро спустится, – сказала она.

– Вы давно работаете у миссис Бранер? – спросил я, садясь.

Она улыбнулась:

– Я знаю, мистер Гудвин, что вы детектив, и можете не демонстрировать мне этого.

– Должен же я практиковаться, – тоже улыбаясь, ответил я. Улыбаться, глядя на нее, было нетрудно. – Так все–таки, давно?

– Почти три года. Нужно еще точнее?

– Может быть, впоследствии. Мне следует дожидаться прихода миссис Бранер?

– Не обязательно. Она предупредила, что вы будете расспрашивать меня.

– В таком случае продолжим. Где вы работали раньше?

– Я была стенографисткой, а потом секретарем вице–президента «Корпорации Бранера».

– А в правительственных учреждениях вы когда–нибудь работали? Например, в ФБР?

Она опять улыбнулась:

– Нет, никогда. Мне было двадцать два года, когда я поступила на службу к Бранеру. Сейчас двадцать восемь. Но вы ничего не записываете?

– У меня все здесь. – Я дотронулся пальцем до лба. – Почему вы считаете, что ФБР следит за вами?

– Я не знаю точно, что это ФБР. Но должно быть, оно, потому что больше некому.

– Вы уверены, что за вами следят?

– Совершенно уверена. Я кончаю работу в самое разное время, и, когда иду к остановке автобуса, за мной всегда следует и садится в автобус один и тот же человек, который потом сходит там же, где и я.

– Это автобус, который идет по Мэдисон–авеню?

– Нет, по Пятой авеню. Я живу в Виллидже.

– Когда это началось?

– Не знаю точно. Я заметила этого человека в первый понедельник после рождества. Он торчит тут по утрам, и я вижу его вечерами, если куда–нибудь выхожу. Не знала я, что это так делается. Я–то думала, что, следя за кем–нибудь, не желают, чтобы объект слежки это замечал.

– Бывает и так. Это называется «открытое наблюдение». Вы могли бы сообщить приметы этого человека?

– Конечно. Он дюймов на шесть–семь выше меня, на вид ему лет тридцать или чуть больше, у него узкое лицо с квадратным подбородком, длинный тонкий нос и тонкие губы, зеленовато–серые глаза. Он всегда в шляпе, и я ничего не могу сказать о его шевелюре.

– Вы когда–нибудь с ним разговаривали?

– Конечно, нет.

– Вы обращались в полицию?

– Адвокат запретил. Адвокат миссис Бранер. Он сказал, что, если это ФБР, там всегда могут сказать, что это делается в порядке проверки благонадежности.

– Вполне возможно. Они так и делают. Между прочим, это вы порекомендовали миссис Бранер разослать книгу Кука?

Она удивленно сморщила лоб:

– Что вы! Тогда я еще и не читала ее. Я прочитала ее только после.

– После того как обнаружили, что за вами наблюдают?

– Нет, после того как миссис Бранер решила разослать книгу.

– Вам известно, кто ей посоветовал это сделать?

– Нет, я не знаю. – Она улыбнулась. – Вероятно естественно, что вы задаете мне такие вопросы, поскольку вы детектив, но мне кажется, что проще спросить об этом у миссис Бранер. Если бы я и знала, кто дал ей такой совет, не думаю, чтобы…

В вестибюле послышались шаги, а затем появилась и сама миссис Бранер. Я встал – Сара Дакос тоже – и подошел пожать протянутую руку. Сев за другой письменный стол, миссис Бранер мельком взглянула на пачку бумаг, придавленных пресс–папье, отодвинула их и сказала:

– Я, видимо, должна поблагодарить вас, мистер Гудвин. И поблагодарить основательно.

Я покачал головой:

– Нет, вы ничего не должны. Хотя теперь это и не имеет значения, поскольку чек предъявлен к оплате, но я был против того, чтобы браться за ваше дело. Сейчас это уже работа, и я ею занимаюсь. – Я вынул из кармана то, что захватил из ящика своего письменного стола, и передал ей. Это был лист бумаги, на котором я напечатал:

Мистеру Ниро Вульфу,

35–я улица. Зап. 914,

Нью–Йорк, 1

б января 1965 года

Дорогой сэр!

В дополнение к нашему вчерашнему разговору настоящим письмом я уполномочиваю Вас действовать в моих интересах по обсуждавшемуся нами делу. Полагаю, что Федеральное бюро расследований занимается шпионажем в отношении меня, моей семьи и моих знакомых, но вне зависимости от того, кто именно ведет слежку, Вам поручается выяснить это и приложить все усилия к ее прекращению. Какими бы ни были результаты, я обязуюсь не требовать обратно сто тысяч долларов, выплаченных мною в качестве аванса. Я буду оплачивать все расходы, производимые Вами в связи с моим делом, и, если Вы добьетесь желаемого мною результата, выплачу гонорар, сумму которого Вы определите сами.

Рэчел Бранер.

Она прочитала письмо дважды, вначале бегло, а затем очень внимательно, и взглянула на меня.

– Я должна это подписать?

– Да.

– Не могу. Я подписываю только то, что предварительно одобрил мой адвокат.

– Прочтите ему по телефону.

– Да, но разговоры по моему телефону подслушиваются.

– Знаю. Не исключена возможность, что, когда ФБР станет известно, что вы поручаете Вульфу вести дело, оно несколько поостынет. Так и скажите своему адвокату. Я вовсе не хочу сказать, что ФБР благоговеет перед Вульфом, ибо для этого учреждения нет ничего святого, но ему хорошо известна репутация моего шефа. А можете и не звонить вашему адвокату, тем более что в последней фразе письма речь идет об определении суммы гонорара – у вас остается лазейка. В письме говорится: «…если Вы добьетесь желаемого мною результата». Следовательно, вы сами решите, добился ли Вульф того, чего вы хотите. Таким образом, вы вовсе не подписываете карт–бланш. Ваш адвокат не может не согласиться с этим письмом.

Миссис Бранер вновь перечитала документ, а затем уставилась на меня.

– Но я и этого не могу сделать, так как мои адвокаты даже не знают, что я была у Ниро Вульфа. Они этого не одобрят. Кроме мисс Дакос, никто не знает о моем визите.

– В таком случае мы зашли в тупик. – Я поднял руки. — Послушайте, миссис Бранер, вряд ли мистер Вульф сможет взяться за ваше дело, не располагая подобным документом. А вдруг обстановка так накалится, что вы захотите все бросить и предоставить ему одному расхлебывать кашу? Что, если вы струсите и потребуете обратно аванс?

– Никогда. Я – не принадлежу к числу трусливых людей, мистер Гудвин.

– Прекрасно. Тогда подпишите.

Миссис Бранер взглянула на документ, потом на меня, потом снова на письмо и на мисс Дакос.

– Вот что, Сара, – сказала она наконец, – снимите–ка копию.

– У меня есть копия, – вмешался я.

Клянусь всеми святыми, она снова очень внимательно прочла копию. Ее хорошо вымуштровал муж или юрисконсульты после его смерти. Затем она подписала первый экземпляр, и я взял его.

– Мистер Вульф поэтому и хотел, чтобы вы зашли сюда сегодня утром? – спросила она.

– Отчасти, – кивнул я. – Он хотел, чтобы я расспросил мисс Дакос о тем, как за нею ведется слежка, и я это сделал. Вчера я видел, как велась слежка за вами из машины, номер которой я записал. В ней находилось двое сотрудников ФБР, и они хотят, чтобы вы знали о том, что за вами следят. В дальнейшем нам, вероятно, будет не о чем расспрашивать вас, пока не произойдет что–нибудь важное, однако такая возможность не исключается, и поэтому нам следует заранее договориться вот о чем. Вы читали книгу Кука и знаете, что означает выражение «поставить жучка». Как, по–вашему, есть в этой комнате «жучки»?

– Не знаю. Я, конечно, думала об этом, и мы обследовали комнату несколько раз. Я не уверена, есть ли в ней микрофоны. Ведь для установки их люди из ФБР должны были проникнуть сюда, не так ли?

– Да, если специалисты–электрики не изобрели что–нибудь новое, хотя я сомневаюсь в этом. Я не хочу сгущать красок, миссис Бранер, но не думаю, чтобы в этом доме можно было разговаривать, не опасаясь быть подслушанным. На улице холодно, но подышать свежим воздухом вам будет полезно. Что вы скажете на это?

Миссис Бранер кивнула:

– Вот видите, мистер Гудвин! И это в моем собственном доме! Что ж, ничего не поделаешь.

Она поднялась и вышла.

– Но ведь вы могли бы пройти наверх, – улыбаясь. заметила Сара Дакос, – через стены или даже замочные скважины я слышать не могу.

– Нет? – Я внимательно оглядел ее с головы до ног, благо предлог был. Рассматривать ее было сплошным удовольствием. – А может, на вас спрятано оборудование для подслушивания? Существует единственный способ узнать это точно, но он вам не понравится.

– Вы в этом уверены? – спросила она, смеясь одними глазами.

– Да, исходя из знания человеческой натуры. Вы относитесь к числу щепетильных людей. Не подошли же вы к человеку, который следит за вами, и не спросили у него, что ему нужно и как его фамилия.

– Вы считаете, что мне следовало так поступить?

– Нет, но вы и не сделали этого. Можно мне узнать, вы танцуете?

– Иногда.

– Если вы потанцуете со мной, я буду больше знать о вас. Я не хочу этим сказать, что узнаю, работаете вы на ФБР или нет. Если б вы работали на ФБР, им не нужно было бы следить за вашей хозяйкой и всей семьей. Единственная причина, почему я…

На пороге показалась наша клиентка. Я не слыхал ее шагов. Это было плохо. Конечно, мисс Дакос была привлекательна, но уж не настолько, чтобы я ничего не слышал, даже будучи занят разговором. Это могло означать только, что я еще не включился полностью в работу, а это было недопустимо. Следуя за миссис Бранер в вестибюль, я принял твердое решение на сей счет. Дверь на улицу нам открыл человек в черном, мы оказались на январском ветру и пошли в направлении Парк–авеню, но вскоре остановились на углу.

– Стоя разговаривать удобнее, – сказал я. – Итак, о встрече, если в ней возникнет необходимость. Совершенно невозможно предугадать заранее, что произойдет. Возможно даже, что нам с мистером Вульфом придется покинуть свои дом и где–нибудь скрываться. Если вы получите по телефону или каким–нибудь иным путем сообщение о том, что «каша прокисла», немедленно отправляйтесь в «Черчилль–отель» и найдите там человека по имени Уильям Коффи. Он работает вгостинице дежурным детективом. Вы можете сделать это открыто. Он или передаст вам что–либо, или сообщит устно. Запомните: «Каша прокисла», «Черчилль–отель», Уильям Коффи. Ничего не записывайте.

– Хорошо. – Она нахмурилась. – Вы уверены, что этому человеку можно доверять?

– Да. Если бы вы лучше знали мистера Вульфа и меня, вы не стали бы задавать таких вопросов. Вы все запомнили?

– Да.

Она плотнее закуталась в свое манто, правда, на этот раз не соболье.

– Далее, как вызвать нас, если нельзя будет говорить по телефону? Из телефона–автомата позвоните в дом мистера Вульфа и независимо от того, кто вам ответит, скажите только, что «Фидо заболел», после чего повесьте трубку. Два часа спустя поезжайте в отель к Уильяму Коффи. Это, конечно, для разговора, о содержании которого ФБР не должно знать. О том, что ФБР сделало или уже знает, вы можете сообщать нам по телефону открыто. В ином случае – «Фидо заболел».

Миссис Бранер продолжала хмуриться.

– Но ведь ФБР будет знать об Уильяме Коффи после первого же моего посещения.

– Может быть, нам придется всего один раз воспользоваться его услугами. Не беспокойтесь об этом. Вообще–то говоря, миссис Бранер, вы теперь будете стоять в стороне от всей этой процедуры. Мы будем работать для вас, а не против вас. Возможно, что нам вообще не потребуется связываться с вами. Все, что я вам сказал, – это на всякий случай, предусмотрительность никогда не помешает. Но есть нечто такое, что нам следует знать сейчас же. Вы посетили мистера Вульфа и вручили ему чек на шестизначную сумму только потому, что вам досаждают. Вы, конечно, очень богатая женщина, но поверить вашему объяснению трудно. Вполне вероятно, что существует нечто, касающееся вас или кого–то из ваших близких, что вы не хотели бы предавать гласности, и вы опасаетесь, что ФБР докопается до этого. Если это так, нам необходимо знать. Не существо дела, нет, а насколько оно важно и близки ли они к тому, чтобы узнать об этом.

Налетел порыв ветра, миссис Бранер наклонила голову и сгорбилась.

– Нет, – сказала она. Ветер отнес ее голос. – Нет. – Повторила она громче. – Не будем обсуждать этого, мистер Гудвин. Наверное, у каждой семьи есть свои… есть что–то свое. Пока ФБР, насколько я знаю, ничего не известно… Я не думала о риске, когда рассылала книгу, но тем не менее послала ее и не жалею об этом.

– И это все, что вы хотите сказать?

– Да.

– Ну хорошо. Если сочтете нужным сказать больше, вы знаете, что нужно будет сделать. Что прокисло?

– Каша.

– Кто заболел?

– Фидо.

– Как фамилия?

– Уильям Коффи. «Черчилль–отель».

– Недурно. Ну, вам, пожалуй, следует идти домой. Вы замерзнете. Вероятно, я с вами увижусь, но только богу известно когда.

Она прикоснулась к моей руке:

– Что вы намерены делать?

– Осматриваться. Думать. Искать.

Она хотела было что–то сказать, но передумала, повернулась и пошла. Я подождал, пока она не скрылась в подъезде. Проходя мимо стоявших у обочины машин, я посматривал на них и недалеко от Мэдисон–авенго увидел автомобиль с двумя типами на переднем сиденье. Я остановился. Они делали вид, что даже не смотрят в мою сторону, как их учат в Вашингтоне. Я отступил шага на два, достал блокнот и записал номер машины. Если они действуют в открытую, почему бы и мне не поступать так же? Парни в машине по–прежнему не обращали на меня внимания, и я отправился дальше.

Сворачивая на Мэдисон–авеню, я даже секунды не потратил на то, чтобы проверить, следует ли за мной филер, так как еще накануне вечером по телефону–автомату договорился кое о чем со знакомым таксистом по имени Эл Голлер, Мои часы показывали одиннадцать тридцать пять. Времени у меня оставалось достаточно, и по дороге я часто останавливался, разглядывая витрины магазинов. На углу Шестьдесят пятой улицы я зашел в аптеку, сел около входа и заказал бутерброд с солониной и ржаным хлебом и стакан молока. У Ниро Вульфа никогда не подается солонина и ржаной хлеб. Подкрепившись, я попросил кусок яблочного пирога и кофе. В 12.27, покончив со второй чашкой кофе, я обернулся, чтобы посмотреть в окно.

В 12.31 у аптеки остановилось коричнево–желтое такси. Я быстро направился к выходу, хотя и не так скоро, как хотел, ибо дорогу мне загораживала женщина, также шедшая к двери. Я обогнал ее, вышел и сел в машину. Эл выставил знак «занято», и мы поехали.

– Надеюсь, на этот раз не фараоны? – заметил через плечо Эл.

– Нет, бедуины на верблюдах. Ну–ка, сделай побольше поворотов. Береженого бог бережет, а я сегодня должен быть уверен, что за мной нет слежки. Извини, что я повернусь к тебе спиной.

Через десять минут и шесть поворотов, убедившись, что слежки не было, я попросил Эла ехать на угол Первой авеню и Тридцать шестой улицы. Здесь я заплатил ему десятку и сказал, чтобы через двадцать минут он смылся, если я не вернусь. Конечно, ему хватило бы и пятерки, но наш клиент от этого не обеднеет, а Эл, вероятно, еще нам понадобится. Пройдя полтора квартала, я вошел в здание, которого здесь не было еще года три назад, взглянул на указатель на стене вестибюля, узнал, что фирма «Эверс электроник» располагается на восьмом этаже, и поднялся туда на лифте.

Фирма занимала целый этаж; стол дежурного секретаря стоял сразу же при выходе из лифта, за ним сидел дюжий детина с хриплым голосом, квадратным подбородком и недружелюбным взглядом. Я подошел к нему.

– Будьте любезны доложить обо мне мистеру Адриану Эверсу. Мое имя Арчи Гудвин.

Секретарь явно не поверил этому, впрочем, он не поверил бы даже, если бы я сообщил, что сегодня шестое января.

– Вы договорились с ним о свидании? – спросил он.

– Нет. Я работаю в частном детективном агентстве Ниро Вульфа и располагаю кое–какой информацией, могущей заинтересовать мистера Эверса.

И этому он тоже не поверил.

– Вы сказали, что работаете у Ниро Вульфа?

– Да. Поклясться на Библии?

Он снял трубку телефона, сказал несколько слов, выслушал ответ и буркнул:

– Подождите.

Все это время он внимательно разглядывал меня, видимо, решая, насколько ему будет трудно справиться со мной. Желая продемонстрировать, что меня это вовсе не трогает, я повернулся к нему спиной в принялся рассматривать висевшую на стене фотографию двухэтажного здания с надписью: «Электронный завод Эверса в Дейтоне». Я уже почти закончил пересчитывать окна заводского фасада, когда открылась дверь и женщина, произнеся мое имя, предложила мне следовать за ней. Пройдя по вестибюлю, мы свернули за угол и подошли к двери с табличкой, на которой было написано: «Мистер Эверс». Женщина распахнула передо мной дверь, и я вошел.

Эверс сидел за письменным столом и жевал бутерброд.

– Но я вовсе не хотел отрывать вас от завтрака! – воскликнул я.

Продолжая жевать, он принялся рассматривать меня сквозь очки без оправы. У него было маленькое аккуратное личико, из тех, что обычно не запоминаются, если специально не постараться. Проглотив кусок, он отпил кофе из бумажного стаканчика и сказал:

– Меня всегда кто–нибудь отрывает. Что там у вас о Ниро Вульфе и информации? Какая еще информация? – Он снова принялся за бутерброд.

Я подошел к столу и сел.

– Возможно, вам уже известно об этом… Я говорю о военном заказе, полученном вашей фирмой…

Он пожевал и, проглотив, спросил:

– А какое до этого дело Ниро Вульфу? Разве он теперь работает в каком–нибудь правительственном учреждении?

– Нет, он работает для одного частного лица. Его клиенту стало известно, что правительство аннулировало этот заказ или намерено аннулировать в самое ближайшее время в связи с проверкой сотрудниками ФБР политической благонадежности одного из ваших служащих. Разумеется, подобное «совпадение» должно заинтересовать не только нашего клиента, но и общественность…

– Кто ваш клиент?

– Я не могу его назвать. Дело конфиденциальное и…

– Кто–нибудь связанный с нашей фирмой?

– Нет, никоим образом. — Как я уже сказал, мистер Эверс, дело представляет общественный интерес, и вы понимаете почему. Если ФБР грубо нарушает личные и имущественные права граждан под предлогом проверки их политической благонадежности, вопрос перестает быть частным. Клиент мистера Вульфа обеспокоен именно этим аспектом проблемы. Все, что бы найдете нужным сообщить нам, будет рассматриваться как строго конфиденциальный материал и использоваться только с вашего разрешения. Вполне естественно, вы не желаете терять полученный вами военный заказ, насколько нам известно, довольно крупный, но вместе с тем, как всякий порядочный гражданин, не можете мириться с подобным беззаконием. По мнению клиента мистера Вульфа, в этом и заключается суть вопроса.

Эверс отложил бутерброд и вновь принялся внимательно рассматривать меня.

– Вы заявили, что располагаете какой–то информацией.

– Видите ли, мы считали, что вы еще не знаете о предстоящем аннулировании заказа.

– Об этом известно сотне людей. Что еще?

– Очевидно, причиной аннулирования заказа является то обстоятельство, что в процессе проверки вашего вице–президента стали известны некоторые факты, касающиеся его личной жизни. В связи с этим возникает два вопроса: насколько точны эти факты и какое отношение они имеют к определению благонадежности его или вашей фирмы в целом? Может быть, с ним или с вами поступают несправедливо.

– Что еще?

– Все. По–моему, и этого достаточно, мистер Эверс. Если вы не желаете обсуждать этот вопрос со мной, поговорите с самим мистером Вульфом. Если вам неизвестна его репутация и положение, проверьте. Мистер Вульф велел мне дать вам ясно понять, что если вы получите какую–то выгоду от того, что им делается, он не намерен требовать от вас компенсации. Клиента он не ищет, ибо имеет его.

Мистер Эверс хмуро посмотрел на меня.

– Я ничего не понимаю. Ваш клиент – газета?

– Нет.

– Журнал? «Тайм»?

– Нет. – Я решил чуточку превысить данные мне полномочия. – Я могу только сказать, что это частное лицо, считающее, что ФБР злоупотребляет своими правами.

– Не верю. Все это мне весьма не нравится. – Он нажал кнопку звонка на столе. – Вы из ФБР?

Я ответил отрицательно и продолжал было говорить, но в открывшейся двери показалась приведшая меня сюда женщина, и Эверс резко приказал ей:

– Мисс Бейли, проводите этого человека до лифта.

Я попытался возражать и сказал, что, если бы он обсудил вопрос с Ниро Вульфом. Самое худшее, что могло произойти, так это аннулирование правительством заказа его фирме (очевидно, и без того уже аннулированного), в то время как любая возможность сохранить его… Однако Эверс уже протянул руку к еще одной кнопке на столе, и по выражению его лица я понял, что дальнейший разговор бесполезен. Я встал и, сопровождаемый секретаршей, вышел из кабинета, причем сразу же в приемной снова убедился, какой это был для меня невезучий день. Едва только за мной закрылась дверь, как из лифта вышел человек,. которого я никак не мог назвать незнакомцем. Около года назад, во время работы над одним делом, мне пришлось познакомиться с сотрудником ФБР по фамилия Моррисон. Именно он и появился из лифта.

– Ну и ну! Разве Ниро Вульф теперь тоже применяет электронику? – поинтересовался он, протягивая мне руку.

– Стараемся не отставать от других, – ответил я, дружески пожимая ему руку и улыбаясь. – Мы намерены оборудовать микрофонами одно здание на Шестьдесят девятой улице [Улица в Нью–Йорке, где находятся Управление ФБР]. – Я подошел к лифту и нажал кнопку вызова. – Вот я и знакомился тут с последними новинками.

Моррисон из вежливости улыбнулся и заметил, что теперь, наверное, сотрудникам ФБР придется между собой на службе разговаривать кодом. Дверца лифта открылась, и я вошел в кабину. Да, день сегодня был действительно невезучий. Конечно, особенного значения это не имело, поскольку с Эверсом у меня все равно ничего не вышло. Однако невезение никогда не радует, и лишь одному богу было известно, как мы нуждались, чтобы нам повезло. Выйдя на тротуар и направляясь в деловую часть города, я тяжело ступал по твердому асфальту, а не летел на крыльях, как мне бы хотелось.

Прошло более двадцати минут, и Эл уехал. Однако в это время дня таксистов на Первой авеню было сколько угодно; я подозвал одну из машин и дал водителю адрес.

4

Вечером в ту среду, без четверти одиннадцать, усталый и настроенный пессимистически, я поднялся на крыльцо нашего старого кирпичного особняка и нажал кнопку звонка. Дверь была закрыта изнутри на цепочку, и сам открыть ее я не мог. Впустивший меня Фриц спросил, не хочу ли я отведать жареной утки с керри, но я ворчливо отказался. Сбросив пальто и шляпу, я прошел в кабинет, где, за письменным столом сидел этот расплывшийся гений, удобно устроившийся в сделанном для него по специальному заказу кресле (чтобы оно могло вместить тушу весом в одну седьмую тонны); перед ним на подносе стояла бутылка пива, и он был погружен в чтение книги «Сокровища нашего языка» Линкольна Барнетта. Я подошел к своему столу, резко повернул вращающийся стул и сел. Он должен был взглянуть на меня по окончании очередного абзаца.

Так и произошло. Он даже вложил в книгу закладку – тоненькую золотую полоску, подаренную ему несколько лет назад одним клиентом, и заметил:

– Ты, конечно, обедал?

– Нет, я не обедал. – Я положил ногу на ногу. — Извините, пожалуйста, что я болтаю ногами. Я съел что–то очень жирное, забыл даже, что именно, в какой–то отвратительной забегаловке в Бронксе.

– Фриц подогреет утку и…

– Нет, я уже сказал ему, чтобы он этого не делал. Это был самый паршивый день в моей жизни, и я хочу хотя бы закончить его нормально. Сперва я отчитаюсь перед вами, а потом отправлюсь спать. Во–первых…

– Черт побери, но ты должен поесть!

– А я говорю – нет. Дело прежде всего.

Я сделал устный доклад и, в частности, сообщил о двух парнях в машине, номер которой я записал. В конце я высказал несколько соображений, а именно: а) нам не к чему тратить время на проверку того, кому принадлежит эта машина, б) Сару Дакос, очевидно, следует вычеркнуть из нашего списка, а если оставить, то только для возможных справок в дальнейшем, в) если есть какие–то материалы, компрометирующие семью Бранер, наша клиентка пока не беспокоится, что они могут всплыть на поверхность.

Я встал и протянул ему подписанное миссис Бранер письмо, но он лишь взглянул на него и велел убрать в сейф. Затем я доложил о посещении Эверса и, конечно, о встрече с Моррисоном и высказал глубокое убеждение, что в данном случае вел себя неправильно, ибо мне следовало заявить Эверсу о наличии у нас секретной информации, которой он не обладает, которую добыть не сможет, и о том, что ему придется нам заплатить. Это было бы довольно рискованно, но, возможно, вызвало бы его на откровенность. Вульф покачал головой и заметил, что его сделало бы нас слишком уязвимыми. Я достал с полки словарь и отыскал нужную страницу.

– «Доступный для ранения, – прочитал я вслух. – Не защищенный от нападения или повреждения», – вот что означает выражение «уязвимый». Да, трудненько найти кого–нибудь более уязвимого, чем мы сейчас. Однако я хочу закончить свой отчет за день. Я потратил много времени на розыски Эрнеста Мюллера, обвиняемого в укрытии краденого и сейчас освобожденного на поруки; он вел себя еще хуже Эверса. Ему пришла в голову мысль стукнуть меня, причем он был не один, и мне пришлось отреагировать: возможно, я сломал или вывихнул ему руку. Затем…

– Ты не пострадал?

– Пострадали только мои чувства. Затем, отведав сала, как я уже докладывал, я отправился на поиски Джулии Фенстер, которую судили по сфабрикованному обвинению в шпионаже и оправдали. Я потратил целый вечер, пытаясь найти ее, а нашел лишь ее братца, и он оказался типом что надо. Никогда еще так бесполезно не проводил день. Это прямо–таки рекорд. А ведь мы выбрали эти три дела как наиболее перспективные. Я просто сгораю от нетерпения узнать программу, запланированную вами на завтра. Я положу ее себе под подушку.

– Частично тут виноват твой желудок, – заметил Вульф. — Ну, если не утку, тогда хоть яичницу?

– Нет.

– Икру? У нас есть фунт свежей.

– Черт возьми, вы же прекрасно знаете, как я люблю икру, но сейчас это было бы надругательством над таким деликатесом.

Вульф налил пива, подождал, пока опала пена, выпил, облизал губы и долго молча смотрел на меня.

– Арчи, – сказал он наконец, – ты, наверное, хочешь вынудить меня возвратить аванс?

– Нет. Я знаю, что мне это не удастся.

– В таком случае ты занимаешься пустословием. Тебе хорошо известно, что мы взялись за работу, которая, логически рассуждая, абсурдна. Мы оба пришли к такому мнению. Маловероятно, чтобы какое–нибудь из сообщении мистера Коэна было бы нам полезно, но исключать такую возможность нельзя. Определенный элемент случайности есть в расследовании каждого дела, ну а сейчас мы целиком зависим от случая. Мы должны ждать, чтобы нам повезло. Распоряжаться событиями мы не можем, но должны делать так, чтобы они происходили. У меня нет для тебя заданий на завтра. Все зависело от того, что ты сделал сегодня… Однако не следует утверждать, что день сегодня прошел без пользы. Возможно, что–нибудь из сделанного тобой подстегнет кого–нибудь на какие–то действия. Это может произойти завтра, а может быть, и на будущей неделе. Сейчас ты устал и голоден. Черт тебя побери, поешь чего–нибудь!

Я отрицательно покачал головой.

– Так как же относительно завтра?

– Поговорим об этом утром.

Он снова принялся за книгу.

Я встал, пнул ногой кресло, запер письмо в сейф, отправился на кухню и налил себе стакан молока. Фриц уже ушел спать. Внезапно сообразив, что надругательство над икрой в такой же степени относятся и к молоку, я вылил его обратно в пакет, взял другой стакан и бутылку виски, налил полстакана и хватил добрый глоток. Это сразу устранило во рту привкус жира. Затем я проверил, хорошо ли закрыта дверь, допил виски, сполоснул стакан и поднялся в свою комнату, где облачился в пижаму и домашние туфли.

Я подумал, что неплохо было бы воспользоваться одеялом с электроподогревателем, но тут же отказался от этой мысли. В конце концов, должен же человек испытать иногда и некоторые неудобства. Со своей постели я взял только подушку, а простыни и одеяла захватил из шкафа в вестибюле. Нагрузившись таким образом, я прошел в кабинет и принялся стелить себе на кушетке. Я уже развертывал одеяло, когда послышался голос Вульфа:

– Я сомневаюсь в необходимости этого.

– А я нет. – Я повернулся к Вульфу. – Вы же читали ату книгу о ФБР. Если понадобится, ФБР может действовать очень оперативно. Проникнуть в наш сейф и шкафы с материалами для них детская забава.

– Ба! Ты преувеличиваешь. Взломать замок сейфа в частном доме?!

– Подобный метод давно устарел, и ФБР и не подумает им воспользоваться. Вам следует почитать кое–что по электронике. – Я подоткнул одеяло себе под ноги.

Вульф отодвинул кресло, поднялся, пожелал мне спокойной ночи и ушел, прихватив с собой «Сокровища нашего языка».

В четверг утром я надеялся, что Фриц, после того как отнесет Вульфу завтрак, передаст мне распоряжение шефа зайти к нему для получения указаний, но этого не случилось. Значит, Вульф не выйдет из оранжереи до одиннадцати, поэтому я не торопясь занялся обычными делами, и около десяти часов все у меня было в порядке – постельные принадлежности возвращены на место, завтрак съеден, «Таймс» просмотрен, почта распечатана, рассортирована и положена под пресс–папье на стол Вульфа, а Фрицу дано соответствующее объяснение, вовсе не удовлетворившее и не успокоившее его. Он прекрасно помнил, как и все мы, тот вечер, когда из пулеметов, установленных на крыше дома напротив нашего, были разбиты сотни стекол оранжереи и погублены тысячи орхидей. Узнав, что я спал в кабинете, Фриц решил, что мы ждем повторения тогдашнего фейерверка. Я объяснил ему, что являюсь сейчас только сторожем, а не беженцем, но он не поверил мне.

После всех дел у меня еще осталось время. Его нужно было чем–то занять. Фрицу звонил рыботорговец; я следил за их разговором, но никаких признаков подслушивания не заметил, хотя линия, безусловно, прослушивалась. Ура инженерам! Современная наука добилась того, что каждый может делать что угодно, но никто не знает, что за чертовщина происходит вокруг него. Из ящика стола я достал свои блокнот и снова просмотрел сообщенную нам Лоном Коэном информацию, обдумывая соответствующие возможности. Всего я записал четырнадцать пунктов, но по крайней мере пять из них были совершенно безнадежны. Из оставшихся девяти мы попытались кое–что сделать по трем, но абсолютно впустую. Оставалось шесть, и я тщательно, один за другим, перебрал их. Я уже решил, что наиболее обещающим или по крайней мере менее бесперспективным является случай с сотрудницей государственного департамента, вначале уволенной, а потом восстановленной на службе, и уже протянул руку за справочником по Вашингтону, чтобы узнать ее телефон, как раздался звонок в дверь.

Направляясь в вестибюль, чтобы взглянуть через стекло (через него можно было видеть только в одну сторону), я ожидал, что к нам пожаловал какой–нибудь «незнакомец», а возможно, и двое. Мог прийти и Моррисон. Работа в лоб, так сказать. Однако на крыльце я увидел хорошо знакомое лицо и фигуру доктора Волмера, приемная которого находится по соседству с нашим домом. Закрыв дверь и повернувшись, чтобы помочь доктору снять пальто, я сказал, что, если он ищет пациентов, ему придется обратиться по другому адресу.

Однако доктор даже не снял шляпы.

– Работы у меня и без того хватает, Арчи. Словно все сговорились болеть одновременно. Но я только что получил по телефону сообщение для вас. Звонил мужчина, не назвавший себя. Он попросил передать вам лично, чтобы в одиннадцать тридцать вы пришли в номер двести четырнадцать гостиницы «Вестсайд–отель» на Двадцать третьей улице, причем пришли бы без «хвоста».

От удивления я широко раскрыл глаза.

– Нечего сказать, сообщение!

– Вот и я так же подумал. А еще он сказал, что вы предложите мне никому не рассказывать об этом.

– Да, правильно, это самое я вам и говорю. Я взглянул на часы: 10.47.

– Что еще он сказал?

– Ничего. Он передал это сообщение после того, как предварительно спросил, смогу ли я сам зайти и повторить его вам лично.

– «Вестсайд–отель», номер двести четырнадцать?

– Правильно.

– Какой у него был голос?

– Ничего особенного, обычный мужской голос.

– Большое спасибо, доктор. Если можно, окажите нам еще одну милость. Мы ведем сейчас довольно деликатное, дело, и вас, вероятно, видели входящим к нам. Возможно, кто–нибудь пожелает узнать, зачем вы к нам приходили. Если кто–нибудь спросит…

– Я скажу, что вы звонили и просили зайти, так как вас беспокоит горло.

– Ни в коем случае. Известно, что горло меня не беспокоит и что я вам не звонил. Наш телефон прослушивается. Если они узнают, что мы получаем через вас сообщения, ваш телефон тоже возьмут на учет.

– Боже мой! Это же незаконно!

– Тем это забавнее для некоторых. Так вот, если кто–нибудь спросит вас, можете возмутиться и заявить, что это никого не касается, или можете сказать, что заходили измерить кровяное давление у Фрица… хотя, позвольте, у вас же нет с собой прибора для этого. Вы приходили…

– Я приходил к Фрицу взять у него рецепт приготовления escargots bourguignonne. Так будет лучше, и к моей профессии отношения не имеет. – Он направился к двери. – По–видимому, Арчи, вы действительно ведете деликатное дело.

Я не стал спорить и снова поблагодарил его, а он попросил передать привет Вульфу. Захлопнув за ним дверь, я не наложил цепочку, так как собирался уходить. Вначале я зашел в кухню и сообщил Фрицу, что он только что дал доктору Волмеру свой рецепт для приготовления улиток по–бургундски, а затем вернулся в кабинет и по внутреннему телефону соединился с оранжереей. Я не верю, что ФБР может подслушивать разговоры по внутренним телефонам. Вульф взял трубку, и я рассказал ему о визите доктора. Он что–то промычал, а затем спросил:

– Ты имеешь какое–нибудь представление, в чем тут дело?

– Ни малейшего. Это не ФБР. ФБР это ни к чему. Возможно, что наши действия уже подстегнули кого–то… Эверса, или мисс Фенстер, или даже Мюллера. Ваши указания?

Он лишь фыркнул и повесил трубку, и я должен признать, что сам напросился на это.

Опаздывать я не хотел, передо мною стояла проблема обнаружить за собою «хвост» и отделаться от него, а для этого требовалось время. Кроме того, приходилось считаться и с такой, хотя и маловероятной, возможностью, что Эрнест Мюллер решил вдруг обидеться за свою поврежденную руку и расплатиться со мною, поэтому я достал из ящика стола кобуру с пистолетом «морли» и пристегнул под пиджак. Но мне могло понадобиться и иное снаряжение. Я открыл сейф и взял из резервного фонда тысячу долларов в потрепанных десятках и двадцатках. Конечно, можно было ожидать всего, могли даже сфабриковать мою фотографию в обществе обнаженной дамочки или возле трупа, но придумывать, как выйти из такого положения, мне следовало тогда, когда это случится.

Без одной минуты одиннадцать я вышел из дому. Не оглядываясь, направился в аптеку на углу Девятой авеню и из будки телефона–автомата позвонил в гараж, в котором стоял принадлежащий Вульфу «герон». Работающий в этом гараже уже лет десять Том Халлоран, когда я объяснил ему свой план, сказал, что будет готов через пять минут. Полагая, что лучше дать ему десять, я на некоторое время задержался в аптеке у прилавка с дешевыми книгами. Потом возвратился на Тридцать пятую улицу, прошел мимо нашего дома, повернул на Десятую авеню, вошел в гараж и направился к «герону», стоявшему с работающим мотором. За рулем уже сидел Том. Я забрался на заднее сиденье, снял шляпу и скорчился на полу, после чего машина тронулась.

Возможно, что в «героне» этой модели достаточно просторно для ног, но уж никак не для человека шести футов ростом, не являющегося к тому же опытным акробатом. Мне пришлось основательно помучиться. Минут через пять у меня возникли серьезные подозрения, что Том резко тормозит и крутит машину на поворотах с единственной целью: проверить мою выносливость. Я уже начал задыхаться и ноги у меня затекли, когда он в шестой раз затормозил и сказал:

– Все в порядке, дружище.

– Поднимай теперь меня домкратом, черт тебя возьми!

Том рассмеялся. Я с трудом расправил плечи, ухватился за спинку сиденья, кое–как поднялся и надел шляпу. Мы стояли на углу Двадцать третьей улицы и Девятой авеню.

– Ты уверен?

– Полностью. Слежки нет.

– Чудесно. Однако в следующий раз держи наготове санитарную машину. Тут в углу найдешь кусок моего уха. Сохрани на память обо мне.

Я выбрался из машины. Том спросил, понадобится ли он мне еще. Я сказал «нет» и что я поблагодарю его позднее. Он уехал.

«Вестсайд–отель», третьеразрядное заведение, находился в середине квартала. Очевидно, дела у отеля шли еще неплохо, ибо фасад и вестибюль были отремонтированы всего года два назад. Войдя в гостиницу и ни на что и ни на кого не обращая внимания, включая лысого коридорного, я вошел в лифт и нажал кнопку. Выйдя на нужном этаже и взглянув на номер ближайшей комнаты, я обнаружил, что рука у меня непроизвольно скользнула под пиджак и прикоснулась к пистолету. Я усмехнулся. Если меня ожидает сам Дж. Эдгар Гувер, ему придется вести себя как следует или поймать пулю. Дверь номера 214 оказалась закрытой. Мои часы показывали 11.33. Я постучал, услыхал шаги, дверь открылась, и, вытаращив от изумления глаза, я замер на месте. Передо мной было круглое красное лицо и плотная фигура инспектора полиции Кремера из бригады по расследованию убийств в южной части города.

– Вы пунктуальны. Входите, – проворчал он, отступил в сторону, и я перешагнул через порог.

Я так долго тренировал себя в умении мгновенно замечать все окружающее, что, еще только приходя в себя от изумления, уже механически запомнил всю обстановку в комнате: двуспальную кровать, комод с зеркалом, два кресла, небольшой стол с бюваром, который давно следовало поменять, открытую дверь в ванную. Но тут же, швырнув пальто и шляпу на кровать, я получил новый удар; на столе, перед которым стояло кресло без подлокотников, красовался пакет молока. Рядом стоял стакан. Боже мой, мелькнула у меня мысль, ведь он купил молоко для своего гостя! Я не обижусь, если вы не поверите мне. Я тоже не верил своим глазам, но дело обстояло именно так.

Кремер подошел к одному из кресел, сел и спросил:

– Вы пришли без «хвоста»?

– А как же иначе! Я всегда выполняю указания.

– Садитесь.

Я сел. Крекер не спускал с меня серых глаз.

– Телефон Вульфа прослушивается?

Я взглянул на него.

– Вы же прекрасно осведомлены об этом. Послушайте, если бы я перечислил сотню людей, которые могли ждать меня здесь, вас бы среди них не оказалось. Этот пакет молока для меня?

– Да.

– В таком случае вы свихнулись. Вы вовсе не инспектор Кремер, так хорошо нам известный, и теперь я даже не представляю себе, что ожидает меня. Почему вас интересует, прослушивается ли наш телефон?

– Потому что я не люблю усложнять что–либо без крайней необходимости. Я предпочитаю простоту во всем. Мне хочется знать, мог ли я позвонить непосредственно вам.

– Конечно, но в таком случае я бы посоветовал нам обоим молчать.

Кремер кивнул:

– Хорошо. Мне нужна информация, Гудвин. Мне известно, что Вульф сцепился с ФБР, и я хочу знать, в чем дело. Полностью и абсолютно все, даже если вам потребуются целые сутки на рассказ.

Я отрицательно покачал головой.

– Запретная территория, и вам это хорошо известно.

Кремер взорвался:

– Запретная территория, черт побери! А разве я не нарушаю запрет, появляясь здесь и вызывая вас сюда? А я–то думал, что у вас есть хоть немного здравого смысла! Вы что, не отдаете себе отчета в том, чем я рискую?

– Нет. Не имею ни малейшего представления.

– В таком случае я вам сейчас скажу. Я знаю вас довольно хорошо, Гудвин. Знаю и обязан знать, что вы с Вульфом иногда предпринимаете скользкие с точки зрения закона шаги, но мне также известно, что вы придерживаетесь определенных границ. Так вот, сейчас мы наедине, и я вам кое–что скажу. Два часа назад меня вызывал к себе начальник полиции Нью–Йорка. Ему позвонил Джим Перуццо. Знаете, кто это такой?

– Да, директор лицензионной службы штата Нью–Йорк. Дом номер двести семьдесят. Бродвей.

– Конечно, вы его знаете. Так вот, не буду тянуть: ФБР требует, чтобы лицензии, выданные Вульфу и вам, как частным детективам, были аннулированы. Перуццо предложил представить все данные, которые имеются на вас в полиции. Начальнику полиции известно, что в течение ряда лет я поддерживаю… гм–гм… контакт с вами, и он приказал мне представить письменный доклад. Вам известно, как пишутся доклады: их направленность зависит от того, кто их составляет. Прежде чем приняться за доклад, я хочу знать, что сделал или делает сейчас Вульф и почему он так восстановил против себя ФБР. Я хочу знать положение вещей самым подробным образом.

Когда что–нибудь требует внимательного размышления, полезно, чтобы ваши руки были чем–то заняты, например стряхиванием пепла с сигареты или доставанием носового платка. Но я не курю и поэтому, взяв пакет с молоком, оторвал клапан и осторожно наполнил стакан. Одно было совершенно очевидным. Ведь Кремер мог позвонить и вызвать меня к себе или прийти к Вульфу, но он не сделал ни того, ни другого, подозревая, что наш телефон прослушивается, а за домом ведется наблюдение. Кремер явно не хотел, чтобы ФБР стало известно о нашей встрече, и приложил много усилий, чтобы провести свидание конспиративно… Он сообщил мне о ФБР, Перуццо и начальнике полиции с какой–то целью, ибо не имел права рассказывать об этом постороннему человеку. Кремер, бесспорно, не хотел, чтобы наши лицензии были аннулированы, из чего следовало: что–то серьезно тревожит его и мне следует узнать, что именно. В такой ситуации, прежде чем начать рассказывать, да тем более полицейскому, следовало бы позвонить Вульфу и передать все на его усмотрение. Однако сейчас это исключалось. Полученные мною указания для подобных случаев заключались в том, что я должен руководствоваться здравым смыслом и своим опытом.

Я решил так и поступить. Я отпил молоко, поставил стакан на стол и сказал:

– Ну уж если вы можете нарушить инструкции, то и я вправе это сделать. Дело обстоит так… – И я изложил ему всю историю: про появление миссис Бранер, аванс в сто тысяч долларов, вечер с Лоном Коэном, мой разговор с миссис Бранер и Сарой Дакос, день, потраченный мною в «Эверс электроник», на Эрнеста Мюллера и Джулию Фенстер, и то, что я провел ночь на кушетке в кабинете. Я не вдавался в подробности, но коснулся всего. К тому времени, когда я закончил, стакан с молоком был пуст, а у Кремера изо рта торчала сигара. Вообще–то он не курит сигар, а лишь жует и портит их.

– Следовательно, сто тысяч долларов остаются у Вульфа, что бы ни произошло?

Я кивнул и добавил:

– И еще чек лично для меня. Я упоминал об этом?

– Да. Ну, Вульф с его самомнением меня не удивляет. Нет ничего, за что бы он не взялся, особенно если ему хорошо заплатят. Но вот вы меня просто поразили. Вы же прекрасно понимаете, что бороться с ФБР бесполезно. Даже Белый дом не в состоянии что–нибудь сделать с ФБР. Вы напрашиваетесь на крупные неприятности и, бесспорно, столкнетесь с ними. Если кто и свихнулся, так это вы.

Я налил себе еще молока.

– Вы правы, – согласился я. – Вы чертовски правы с любой точки зрения. Еще час назад я бы просто сказал «аминь». Но знаете, сейчас я чувствую себя иначе. Я говорил о том, что сказал мистер Вульф вчера вечером? Он сказал, что то или иное, совершаемое нами, может подстегнуть кого–нибудь на те или иные действия. Вот смотрите: ФБР подстегнуло Перуццо и заставило его позвонить начальнику полиции, тот подстегнул вас, а это вынудило вас позвать меня сюда и угостить молоком, что совершенно невероятно. Если могло произойти одно маловероятное событие, следовательно, может произойти и другое. Можно мне задать вопрос?

– Спрашивайте.

– Вы не питаете особой любви к Ниро Вульфу и, уж конечно, терпеть не можете меня. Почему вам хочется представить начальнику полиции такой доклад, после которого аннулировать наши лицензии будет затруднительно?

– Я этого не говорил.

– Вздор. Вызов меня сюда тем способом, который вы применили, подтверждает это. Почему же все–таки?

Кремер встал с кресла, на цыпочках подошел к двери, резко распахнул ее и высунул голову в коридор. В отличие от меня, он явно не был уверен, что пришел сюда без «хвоста». Потом он закрыл дверь, зашел в .ванную, оттуда до меня донесся шум воды, пущенной из крана; через минуту Кремер вышел со стаканом воды. Он неторопливо выпил ее, поставил стакан на стол, сел и, прищурившись, посмотрел на меня.

– Я служу фараоном уже тридцать шесть лет, – заявил он, – и впервые сейчас сообщу служебный секрет постороннему лицу.

Я вежливо улыбнулся:

– Польщен. Точнее говоря, мистер Вульф будет польщен.

– Враки. Ни он, ни вы не знаете, что такое благодарность, даже если ее оклеить соответствующими ярлыками. Гудвин, я хочу сообщить вам кое–что. Только вам с Вульфом и больше никому. Об этом не должны знать ни Лон Коэн, ни Саул Пензер, ни Лили Роуэн. Понятно?

– Непонятно лишь, зачем вы вообще упоминаете мисс Роуэн – ведь она всего–навсего мой личный друг. И кстати, какой вам смысл рассказывать мне нечто такое, что мы не имеем права использовать?

– Использовать вы можете, но без упоминания источника. Об этом никто не должен знать. Никто и никогда.

– Пожалуйста. Жаль, что здесь нет мистера Вульфа, чтобы подтвердить наше соглашение своим честным словом, поэтому я делаю это за него. За нас. Наше честное слово.

– Этого достаточно. Записывать вы ничего не должны, ибо у вас не память, а магнитофон. Вам что–нибудь говорит имя Морриса Элтхауза? – Он повторил фамилию по буквам.

– Я читаю газеты, – кивнул я. – Преступление, которое вам не удалось раскрыть. Убит выстрелом в грудь в конце ноября. Оружие не найдено.

– Да, в пятницу вечером двадцатого ноября. Труп обнаружен уборщицей на следующее утро. Смерть наступила между восемью часами вечера в пятницу и тремя часами утра в субботу. Одно пулевое сквозное ранение в грудь и сердце. Задев ребро, пуля вышла через спину и ударилась в стену в сорока дюймах над полом, но сделала лишь вмятину, так как была на излете. Элтхауз лежал на спине, вытянув ноги. Одет, но без пиджака, в одной рубашке. В комнате все в порядке и никаких признаков борьбы. Я не слишком быстро говорю?

– Нет.

– Прервите меня, если у вас будут вопросы. Это произошло в гостиной его квартиры на третьем этаже – по адресу: Арбор–стрит, дом номер шестьдесят три, – состоящей из двух комнат, кухни и ванной. Убитому было тридцать шесть лет, жил он там один. По профессии литератор, за последние четыре года написал семь статей для журнала «Тик–Ток». В марте должка была состояться его свадьба с двадцатичетырехлетней Мэриен Хинклей из редакции «Тнк–Ток». Конечно, я мог бы продолжать рассказ и даже принести сюда досье. Однако в нем нет ничего такого, из чего можно было бы узнать, что делал Элтхауз перед смертью, о его связях или знакомых. Во всяком случае, мы не нашли ничего полезного.

– Вы упустили маленькую деталь – калибр пули.

– Ничего я не упустил. Пули не было. Ее не оказалось.

Я широко раскрыл глаза:

– Да? Чертовски аккуратный убийца.

– Вот именно. Аккуратный в хладнокровный. Судя по ране, выстрел был произведен из револьвера тридцать восьмого калибра или крупнее. Теперь еще два факта. Во–первых, в течение трех последних недель Элтхауз собирал материалы о ФБР для статьи в журнале «Тик–Ток», но никаких, абсолютно никаких материалов у него в квартире не обнаружено. Во–вторых, в пятницу около одиннадцати часов вечера три сотрудника ФБР вышли из дома номер шестьдесят три по Арбор–стрит, свернули за угол к ожидавшей там машине и уехали.

Я сидел и молча смотрел на Кремера. Вообще говоря, существует много причин для молчания, но основная заключается в том, что вам нечего сказать.

– Таким образом, получается, что Элтхауз убит агентами ФБР, – продолжал Кремер. – Приходили ли они к Элтхаузу только для того, чтобы убить его? Безусловно, нет. Можно выдвинуть несколько версий. Вполне вероятно, что они позвонили ему по телефону, он не ответил и они решили, что его нет дома. Они приехали к нему на квартиру и нажали кнопку звонка, но он опять не ответил, и сотрудники ФБР, решив, что квартира пуста, открыли дверь и сами вошли, чтобы провести секретный обыск. Элтхауз схватился за револьвер, но один из работников ФБР застрелил его, прежде чем он успел даже выстрелить. В этом отношения все они проходят отличную тренировку. Потом они взяли то, за чем пришли, и удалились, прихватив и пулю, поскольку она была из их револьвера.

Я слушал. Еще никогда в своей жизни я так хорошо не слушал. Потом спросил:

– А у Элтхауза был револьвер?

– Да. «Смит и Вессон» тридцать восьмого калибра. У него было разрешение. Однако револьвера в квартире не оказалось, и только ФБР известно, зачем его сотрудники взяли с собой и этот револьвер. В ящике стола осталась почти полная коробка патронов.

Я продолжал сидеть молча, а потом заметил:

– Таким образом, вы все же расследовали это дело до конца. Поздравляю.

– Оставьте свое паясничанье для другого раза, Гудвин.

– Кто их видел?

Кремер отрицательно покачал головой.

– Я могу вам рассказать все что угодно, но только не это. Да и кроме того, этот человек ничем не может вам помочь. Он видел, как они вышли из дома, сели в машину и уехали, и ему удалось записать номер их машины. Но мы связаны по рукам и ногам. Даже если мы назовем их, мы бессильны. Что я могу сделать, если не в состоянии доказать их вину? Но когда речь идет об этом проклятом ФБР, я готов отдать свое годовое жалованье, чтобы только зацепить его сотрудников и посадить. Это не их город, а мой. Наш – полиции Нью–Йорка. Уже много лет мы вынуждены только стоять в стороне и скрежетать зубами. Теперь уже дошло до того, что работники ФБР вламываются в дома на территории, за которую отвечаю я, убивают людей и смеются надо мной!

– Да? Смеются?

– Да. Я сам поехал на Шестьдесят девятую улицу и разговаривал с Бреггом. Я сказал, что, поскольку ФБР было, конечно, известно о том, что Элтхауз собирал материалы для статьи, за ним, возможно, велась тщательная слежка и в день его убийства, а если так, то я буду признателен за любую помощь. Брегг ответил, что ФБР радо бы помочь, если бы могло, но у них очень много важных дел и им некогда возиться с делом какого–то паршивого газетного сплетника. Я не сказал ему, что там видели его подчиненных. Он бы просто рассмеялся мне в лицо. Конечно, мы обсуждали все это у начальника полиции, – продолжал Кремер. – И не однажды. Но повторяю, я связан по рукам и ногам. Мы с огромным удовольствием предъявили бы обвинение этой банде убийц, но какие доказательства их виновности можем мы представить суду и каковы будут для нас последствия? Поэтому мы вынуждены помалкивать. Вот почему я и сказал себе: я не только напишу начальнику полиции доклад о Вульфе и о вас, но еще и встречусь с вами. Не думаю, что ваши лицензии будут аннулированы. Однако я не сообщу ему, что мы виделись.

Он встал и снял с вешалки шляпу и пальто.

– Можете допить молоко. Хочу надеяться, что миссис Бранер не напрасно выдала вам аванс. – Он протянул мне руку. – Желаю успехов.

– И вам тоже. – Я встал и пожал ему руку. – А если понадобится, сможет ли этот человек опознать их?

– Да в уме ли вы, Гудвин? Трое против одного?

– Знаю, знаю. Но все же сможет ли он, если это потребуется хотя бы для того, чтобы попортить кое–кому кровь?

– Возможно. Ну вот, я вам рассказал все, что знал. Не приходите ко мне и не звоните. Дайте мне несколько минут, чтобы уйти отсюда. – В дверях он обернулся и сказал: – Передайте от меня привет Вульфу.

Я стоя допил молоко.

5

Было двадцать минут первого, когда я покинул «Вестсайд–отель». Мне захотелось пройтись. Во–первых, я все еще не замечал за собой филеров, а я люблю гулять в одиночестве. Во–вторых, я не хотел загружать голову разными мыслями, а когда я гуляю, они обычно не беспокоят меня. В–третьих, я хотел осмотреть кое–какие достопримечательности. К тому же стоял погожий зимний день, почти безветренный.

Для того. чтобы вам стало ясно, какие мысли появляются у меня на прогулках, скажу, что проходя по Вашингтон–скверу, я подумал об одном совпадении. Оно состояло в том, что Арбор–стрит, на которой жил Элтхауз,находилась в Виллидже и что Сара Дакос тоже живет в Виллидже. Мысль эту нельзя было назвать блестящей, ибо в Виллидже проживает около четверти миллиона людей, а мне известны куда более странные совпадения, однако это даст вам представление о том, чем занята моя голова, когда я гуляю.

Я бывал на Арбор–стрит и раньше, в связи с обстоятельствами, которые для моего нынешнего рассказа не имеют никакого значения. Это узенькая улица, длиной всего три квартала, с двумя рядами старых кирпичных домов. Дом номер 63 ничем не отличался от других. Стоя на противоположной стороне улицы, я внимательно осмотрел его. Окна третьего этажа, где жил и умер Моррис Элтхауз, были задернуты рыжевато–коричневыми портьерами. Я прошел за угол, где в вечер убийства стояла машина сотрудников ФБР. Хоть я не сказал, что решил осмотреть кое–какие достопримечательности, на самом деле я выполнял свои прямые обязанности – знакомился с местом преступления, расследованием которого мне, возможно, предстояло заняться. Иногда его дает результаты. Правда, Вульф не признает этого, он ни за что не подойдет к окну, даже если преступление совершено под этим окном. Конечно, было бы неплохо подняться на третий этаж и осмотреть квартиру, но я хотел попасть домой до ленча и поэтому подозвал такси и уехал.

Вернуться раньше я хотел по той простой причине, что во время еды, по установленному Вульфом твердому правилу, разговоры о делах были запрещены. Но я опоздал. В двадцать минут второго, когда Фриц открыл мне дверь, Вульф уже был за столом. Усаживаясь на свое обычное место напротив него, я проронил несколько слов о погоде. Он что–то промычал, прожевывая поджаренную телятину.

Я тоже взял себе кусок, хотя аппетит у меня был испорчен. Мне очень хотелось показать Вульфу нелепость его правил, но все равно поговорить с ним о деле во время ленча не удалось.

После ленча я сказал Вульфу, что хочу кое–что показать ему в подвале. Мы прошли в вестибюль, свернули направо и спустились по лестнице. В подвале находилась комната Фрица, ванная, кладовая и большая комната с бильярдным столом. В бильярдной на возвышении стояло большое удобное кресло для Вульфа, в котором он восседал, когда у него появлялось желание посмотреть, как мы с Саулом Пензером орудуем киями, что происходило примерно раз в год. Я привел Вульфа сюда, зажег свет и заявил:

– Вот ваш новый кабинет. Надеюсь, он вам понравится. Хотя я не думаю, что специалисты ФБР могут оборудовать помещение микрофонами, не побывав в нем, но рисковать не стоит. Бильярдную они наверняка не приняли в расчет. Пожалуйста, присаживайтесь. – Сам я примостился на краешке бильярда, лицом к креслу.

Вульф сердито взглянул на меня:

– Ты что, пытаешься вывести меня из терпения или это на самом деле возможно?

– Не исключено. Поэтому я не хочу, чтобы они пронюхали о том, что инспектор Кремер просил передать вам привет, угостил меня молоком, пожал руку и пожелал счастливого Нового года.

– Не валяй дурака.

– И не думаю. Это был Кремер.

– В номере гостиницы?

– Да.

Вульф поднялся на возвышение и опустился в кресло.

– Докладывай, – приказал он.

Я рассказывал не торопясь, не желая ничего пропустить. Если бы мы находились в кабинете наверху, Вульф откинулся бы назад и закрыл глаза, но кресло в бильярдной не было приспособлено для этого, и ему пришлось сидеть выпрямившись. В течение последних десяти минут губы у него были плотно сжаты или из–за моего рассказа, или потому, что он сидел не в обычной позе, а возможно. и потому, и по–другому. Заканчивая сообщение о своей экскурсии по городу, я заметил, что какой–нибудь человек, гулявший с собакой по другой стороне улицы, напротив дома Элтхауза, или кто–нибудь из дома напротив мог видеть, как сотрудники ФБР вышли из подъезда и направились к машине за углом, и даже заметить ее номер. Как раз на углу стоит уличный фонарь.

Вульф долго втягивал в себя носом воздух.

– Вот уж никогда бы не подумал, – сказал он, – что мистер Кремер может быть таким ослом, чтобы встретиться с тобой.

Я кивнул.

– Однако это так. Он не знал, почему ФБР заинтересовалось вами, пока я не сообщил ему. Ему было известно только, что вы чем–то настроили против себя ФБР, а у него в руках дело об убийстве, по которому он не может привлечь к ответственности сотрудников бюро, вот он и решил подбросить это дело вам. Признайтесь, что вы чувствуете себя польщенным, ибо Кремер уверен, что у вас есть пусть хотя бы самый маленький шанс успешно его завершить. Вы только подумайте, каких хлопот ему стоило организовать эту встречу! Он даже не задумался над тем, что я рассказал ему о миссис Бранер, хотя сейчас, наверное, размышляет об этом. Предположим, вы совершите чудо и докажете, что убийство Элтхауза – дело рук агентов ФБР. Вашей клиентке это абсолютно ничего не даст. Ей было бы на руку, а вам дало бы возможность получить гонорар, если бы вы могли заявить ФБР: послушайте, я не стану заниматься этим убийством, если вы прекратите преследовать миссис Бранер. Однако Кремеру это будет не по нраву. Да и вам тоже. Я знаю, что с убийцами вы ни на какие компромиссы не идете. Я ясно все изложил?

– Мне не нравятся твои местоимения, – проворчал Вульф.

– Ну хорошо, сделайте это «мы», «нам», «нас» и так далее.

Вульф покачал головой:

– Вот положеньице! – Он чуть улыбнулся уголками рта.

– Чему вы улыбаетесь, черт вас возьми? – резко спросил я, не сводя с него глаз.

– Возникло очень затруднительное положение. Ясна бесполезность попытки доказать, что этот человек был убит сотрудниками ФБР. Ну что ж, в таком случае мы докажем, что они его не убивали. Нам–то это пойдет на пользу, а что дальше?

– Вот именно.

– Посмотрим. Ты только подумай. Арчи. У нас с тобой ничего не было, сведения мистера Коэна – мелочь. Сейчас же благодаря Кремеру мы располагаем хорошим орешком в виде не доведенного до конца дела об убийстве, в котором весьма серьезно замешано ФБР независимо от того, его ли сотрудниками оно совершено. Это прямой вызов нашему мастерству и нашим способностям, если мы ими обладаем. Бесспорно, нам сперва нужно выяснить, кто убил этого человека. Ты видел Кремера и слышал, как он это рассказывал. Он действительно убежден, что убийство совершено фэбээровцами?

– Да.

– Убежден?

– Он так считает. Кроме того, ему очень хотелось верить, что это именно так. ФБР он называет не иначе–как «проклятое», «банда убийц» и тому подобное. Узнав, что на месте происшествия были замечены трое сотрудников ФБР, Кремер даже не пытался заниматься другими версиями. Он опытный криминалист, и, будь у него другие серьезные данные, он бы их расследовал. Однако у него их не было, и он твердо решил, что убийство – дело рук фэбээровцев. Действительно, если Элтхауз уже был мертв, когда в его квартиру проникли сотрудники ФБР, почему они не сообщили об этом? Они же могли это сделать после ухода из квартиры и не называя себя. По каким–то причинам они сочли нужным промолчать. Почему? То же самое относительно пули. Не многие убийцы могли бы подумать о том, что пуля прошла насквозь и, ударившись в стену, упала на пол. А они нашли ее и унесли с собой. Для такого специалиста своего дела, как Кремер, это очень важное обстоятельство. Поэтому можно понять, почему Кремер обвиняет в убийстве ФБР.

– Кто этот Брегг, которого упомянул Кремер? – спросил Вульф, хмурясь.

– Ричард Брегг – самый старший представитель ФБР в Нью–Йорке. Начальник Нью–Йоркского управления ФБР.

– Но он–то знает, что Элтхауз был убит одним из его подчиненных?

– Это нужно спросить у него. Брегг может догадываться, что один из его подчиненных убил Элтхауза, но, если они не сообщили об этом и ему, утверждать обратное он, разумеется, не в состоянии, так как не был там. Он вовсе не идиот, но был бы им, доверяя всему, что докладывают его подчиненные. Это имеет значение?

– Возможно. Возможно, даже очень большое.

– В таком случае ему или точно известно, что один из его людей застрелил Элтхауза, или он считает это вероятным. В противном случае Брегг был бы значительно откровеннее, когда Кремер попросил его о содействии. ФБР иногда оказывает услуги полиции, когда ему это ничего на стоит, – ну хотя бы ради поддержания своего престижа. Кроме того, Бреггу хорошо известно, что Кремер не стал бы возражать против негласного обыска квартиры Элтхауза работниками ФБР, ибо, как вы знаете, полицейские тоже занимаются подобными делами. Возможно, что пуля спрятана в ящике стола мистера Брегга.

– Ну а ты сам–то что думаешь? Ты согласен с мистером Кремером?

– Странный вопрос. Ни у меня, ни у вас пока не может быть своего мнения. Возможно, что Элтхауза застрелил домовладелец за неуплату денег за квартиру. Или, или, или…

Вульф кивнул:

– Во всем этом мы должны разобраться. Ты немедленно начнешь расследование в той форме, какую сочтешь наиболее подходящей. Возможно, стоит начать с семьи убитого. Отец Элтхауза – дамский портной?

– Правильно. На Седьмой авеню. – Я соскользнул с бильярда и встал. – Поскольку мы предпочитаем, чтобы убийцей оказался не сотрудник ФБР, нас, вероятно, не интересует, какой материал против ФБР удалось собрать Элтхаузу?

– Нас интересует все. – Вульф сделал гримасу. – И если ты найдешь кого–нибудь, с кем, по твоему мнению, мне следовало бы поговорить, приведи сюда. – Он снова сделал гримасу и добавил: – Его или ее.

– С удовольствием. Моя первая остановка будет в редакции «Газетт», где я просмотрю вырезки, а кроме того, у Лона могут найтись и кое–какие неопубликованные сведения. Что же касается встречи с вами, то как я могу привести кого–то в наш дом? Может быть, наблюдение ведется и за парадным входом, и за дверью, выходящей во двор? Как я могу кого–то привести сюда и вывести?

– Как обычно. Мы расследуем убийство, которое не интересует ФБР. Так заявил Кремеру сам Брегг. И на этот раз Кремер не будет на нас в претензии.

– В таком случае, мне нечего беспокоиться о слежке?

– Нет.

– Вот благодать–то! – воскликнул я.

6

Мои часы показывали 16.35, когда я вошел в аптеку около Центрального вокзала, заглянул в телефонный справочник по Манхэттену и в будке телефона–автомата набрал Нужный номер.

Из досье в архиве «Газетт» и от Лона Коэна (при условии держать это в тайне) я узнал много сведений, которыми заполнил страниц двенадцать в своей записной книжке. Все это у меня сохранилось, но заняло бы в книге тоже страниц двенадцать, и поэтому я приведу здесь только данные, необходимые для понимания дальнейшего. Вот основные персонажи.

МОРРИС ЭЛТХАУЗ. 36 лет, рост 5 футов 11 дюймов. вес 175 футов, брюнет, пользовался большим успехом у женщин. В 1962–1963 годах имел роман с одной актрисой. Зарабатывал около десяти тысяч в год, но, вероятно, получал, кроме того, деньги от матери, без ведома отца. Когда он познакомился с Мэриен Хинклей, не известно, однако до знакомства с ней у него в течение нескольких месяцев не было постоянной подруги. В его квартире найдена рукопись неоконченного романа – триста восемьдесят четыре страницы на машинке. Никто в «Газетт», включая Лона Коэна, не мог даже предположительно назвать убийцу. До убийства никто в «Газетт» не знал, что Элтхауз собирал материалы для статьи о ФБР, что, по мнению Коэна, является позором для редакции.

ДЭВИД ЭЛТХАУЗ. Около 60 лет. Отец Морриса, совладелец фирмы «Элтхауз и Грейф, дамские платья и костюмы». Давиду Элтхаузу не нравилось, что его единственный сын не желает наследовать дело отца, и за последние годы отношения между ними были натянутыми.

АЙВЕНА ЭЛТХАУЗ. Мать Морриса, после смерти сына не встречалась с журналистами и до сих пор не желает их видеть, принимает лишь нескольких очень близких друзей.

МЭРИЕН ХИНКЛЕЙ. 24 года, два года работает в редакции журнала «Тик–Ток». Среди газетных вырезок имелись ее фотографии, одного взгляда на которые было достаточно, чтобы понять, почему Моррис Элтхауз решил обратить на нее свое внимание. Она тоже отказывалась встречаться с репортерами, но журналистке из «Пост» удалось все же побеседовать с нею и написать статью, из–за чего в конкурирующей «Газетт» разразился большой скандал. Одна дамочка из «Газетт» до того расстроилась, что даже придумала теорию, согласно которой Мэриен Хинклей застрелила Элтхауза из его же револьвера за то, что он обманывал ее.

ТИМОТИ КВАЙЛ. Около 40 лет. Старший редактор журнала «Тик–Ток». Я включаю его в список потому, что он подрался с журналистом из «Дейли ньюс», пытавшимся подкараулить Мэриен Хинклей в вестибюле здания «Тик–Ток». Подобная галантность, безусловно, заслуживает внимания.

ВИНСЕНТ ЯРМЕК. Около 50 лет. Тоже старший редактор журнала «Тик–Ток». Я включаю его потому, что это по его поручению Элтхауз писал статью о ФБР.

Все это выглядело не очень обнадеживающим. Я подумывал было о том, чтобы встретиться с актрисой, но, во–первых, ее роман с Элтхаузом закончился больше года назад, а, во–вторых, из предыдущего опыта мне было хорошо известно, что с актрисами лучше иметь дело издалека, например из пятого–шестого ряда зрительного зала. Оба редактора ничего определенного не скажут, отец вряд ли может сообщить что–то новое, а Мэриен Хинклей заупрямится и передо мною. Наиболее обещающей могла быть встреча с матерью, и именно ей я звонил из будки телефона–автомата.

Первая задача состояла в том, чтобы заполучить ее к телефону. Женщине, которая сняла трубку, я не сообщил своей фамилии, а лишь официальным тоном попросил передать миссис Элтхауз, что звоню из автомата, что рядом со мною находится сотрудник ФБР и что я должен переговорить с миссис Элтхауз. Это подействовало. Через несколько минут послышался другой женский голос.

– Кто это? Сотрудник ФБР?

– Миссис Элтхауз?

– Да.

– Моя фамилия Гудвин. Арчи Гудвин. Я не сотрудник ФБР, а работаю для частного детектива мистера Ниро Вульфа. Со мной в кабинке нет никакого сотрудника ФБР, но он отсюда недалеко, так как следит за мной. Я должен повидать вас, лучше бы сейчас же. Это…

– Я никого не принимаю.

– Знаю. Вы, возможно, слышали о Ниро Вульфе. Вы знаете о нем?

– Да.

– Человек, полностью отвечающий за свои слова, сообщил ему, что ваш сын убит сотрудником ФБР. Вот почему за мной ведется слежка, и вот почему я должен повидать вас. Я могу прийти минут через десять. Вы расслышали мое имя? Арчи Гудвин.

Молчание. Затем:

– Вы знаете, кто убил моего сына?

– Не по фамилии. Я сам ничего не знаю. Мне известно только то, что было сообщено мистеру Вульфу. Это все, что я могу сообщить вам по телефону. Мы полагаем, что мисс Мэриен Хинклей также следует об этом знать. Я осмелюсь попросить вас пригласить и ее, чтобы я мог переговорить с вами обеими одновременно. Вы можете это сделать?

– Могу. Скажите, вы репортер из какой–нибудь газеты? Может быть, это очередной трюк?

– Нет. Если бы я работал газетным репортером, все это выглядело бы как большая глупость и в конечном счете вы просто вышвырнули бы меня. Я Арчи Гудвин.

– Но я не… – Долгое молчание. – Ну, хорошо. Швейцар попросит вас предъявить что–нибудь удостоверяющее вашу личность.

Я, разумеется, согласился и поскорее повесил трубку, пока миссис Элтхауз не передумала.

Выйдя из дому, я твердо решил игнорировать филеров, но сейчас, поджидая такси, все же невольно поглядывал по сторонам. Только сев в машину, я успокоился и заставив себя смотреть вперед. Ко всем чертям тылы!

Многоквартирный жилой дом на Парк–авеню, между восьмидесятыми улицами, был обычным для этого района – козырек над парадным входом, привратник, выскочивший на мостовую, чтобы открыть дверцу такси, резиновый коврик у дверей, чтобы не пачкать настоящий ковер в вестибюле. И тем не менее это был первоклассный дом, ибо привратник не подменял здесь швейцара, и наоборот. Я показал швейцару свою лицензию частного детектива. Внимательно изучив удостоверение, он сказал, что мне следует подняться в квартиру 10Б, и я направился к лифту. Дверь квартиры на десятом этаже мне открыла горничная. Она взяла мою шляпу и пальто, повесила в шкаф и через дверь в глубокой нише провела в комнату размером даже больше, чем у Лили Роуэн, в которой одновременно могли танцевать пар двадцать. У меня есть специальное мерило для людей, располагающих такими большими комнатами, это мерило не ковры, не обстановка и не драпировки, а картины, висящие на стенах. Если я в состоянии понять, что представляют собой эти картины, все в порядке. Если же я только могу гадать, что на них изображено, следует быть настороже, ибо за хозяевами нужно глядеть в оба. Комната, в которой я находился, прошла испытание прекрасно. Я рассматривал полотно с изображением трех девушек, сидевших на траве под деревом, когда послышались шаги, и я обернулся.

– Мистер Гудвин? – произнесла женщина, не подавая руки. – Я Айвена Элтхауз.

Она прошла бы у меня испытание даже без помощи картин: все в ней дышало честностью – маленькая изящная фигура, волосы с честной сединой и глаза с честным сомнением в них. Сидя на стуле лицом к хозяйке, я решил, насколько возможно, быть честным с ней. Сказав, что мисс Хинклей скоро придет, миссис Элтхауз не пожелала откладывать наш разговор до ее прихода. Как она поняла меня по телефону, ее сын был убит сотрудником ФБР, Это правильно?

Она смотрела на меня в упор.

– Не совсем, – ответил я. – Я сказал, что об этом известно мистеру Вульфу со слов одного человека. Но я должен объяснить кое–что, касающееся мистера Вульфа. Он, видите ли… эксцентричный человек и имеет определенную точку зрения на нью–йоркскую полицию. Вульфу очень не нравится отношение полиции к нему и к его работе, так как полиция, по его мнению, постоянно ему мешает. Он читает газеты и особенно интересуется сообщениями об убийствах; недели две назад он решил, что полиция и окружная прокуратура фактически не ведут расследование убийства вашего сына, а когда Вульфу стало известно, что ваш сын собирал материалы для статьи о ФБР, он заподозрил, что это не халатность полицейских, а явное намерение замять дело. Если ему удастся доказать это и поставить полицию в неловкое положение, он получит величайшее удовлетворение.

Миссис Элтхауз продолжала смотреть на меня, почти не мигая.

Я продолжал:

– Так вот, хотя никто этого нам и не поручал, мы начали расследование. Пока нами выяснено одно обстоятельство, не упоминавшееся в газетах, а именно, что в квартире вашего сына никаких заметок или материалов о ФБР полицией обнаружено не было. По–видимому, вы знаете об этом.

– Да, – кивнула она.

– Я так и думал. Нам известны и другие факты, но о них мне дано указание молчать – мистер Вульф еще разрабатывает их. Однако вчера один человек сообщил ему, что ваш сын был убит сотрудником ФБР, и в подтверждение привел некоторые данные. Я не могу сообщить вам, кто этот человек, однако он вполне надежен, а его сведения не вызывают сомнений, хотя их недостаточно для подтверждения факта. Поэтому мистер Вульф хочет получить все сведения от близких вашему сыну людей, которым ваш сын мог рассказать то, что ему удалось узнать о ФБР. К числу таких людей, конечно, принадлежите вы и мисс Хинклей, а также мистер Ярмек. Я имею указание передать вам, что мистер Вульф не ищет клиентов или гонорара. Он делает все это по собственной инициативе, никакой оплаты не желает и не ждет ее.

Она по–прежнему не сводила с меня глаз, но я видел, что ее мысли заняты чем–то другим.

– Я не вижу причин… – начала было она и умолкла.

– Да, миссис Элтхауз? – произнес я после небольшой паузы.

– Я не вижу причин, почему бы мне не сказать вам. Сразу же после того, как мистер Ярмек сообщил, что никаких материалов о ФБР в квартире моего сына обнаружено не было, я стала подозревать, что именно ФБР виновно в его смерти. Такое же мнение у мистера Ярмека и у мисс Хинклей. Я не считаю себя мстительным человеком, мистер Гудвин, но ведь он же был моим замолчала, но тут же взяла себя в руки. – Это мой сын. Я все еще не могу примириться с мыслью, что его… что его уже нет в живых… Вы когда–нибудь встречались с ним?

– Нет.

– Вы детектив?

– Да.

– Вы ожидаете, что я помогу вам найти… виновных в смерти моего сына. Хорошо, я тоже хочу этого, но не думаю, что смогу быть вам полезной. Он редко разговаривал со мной о своей работе. Я даже не помню, чтобы он когда–нибудь упоминал о ФБР. И мисс Хинклей, и мистер Ярмек уже спрашивали меня об этом. Жаль, что я ничего не могу сообщить вам по этому поводу, очень жаль, ибо, если ФБР виновно в его смерти, я надеюсь, что убийцы будут наказаны. В Священном писанин говорится: «Не мсти», но Аристотель утверждал, что мщение справедливо. Вы понимаете, я думала об этом и полагаю, что…

Она повернулась к двери. Послышались голоса, и в комнату вошла девушка. Я встал, миссис Элтхауз продолжала сидеть. Фотоснимки в «Газетт» далеко не соответствовали действительности, ибо мисс Хинклей в жизни была прямо–таки картинкой. Изящная шатенка с голубыми глазами. Она подошла к миссис Элтхауз и поцеловала ее в щеку, а затем повернулась, чтобы взглянуть на меня, когда миссис Элтхауз назвала мое имя. Пока ее лучистые глаза внимательно осматривали меня, я приказал своим не обращать внимания ни на что, не имеющее прямого отношения к делу. Миссис Элтхауз пригласила нас сесть, и я пододвинул девушке кресло.

– Вы сказали, что, по словам Ниро Вульфа, преступление совершено ФБР? – произнесла она, обращаясь к миссис Элтхауз. – Это так, да?

– Боюсь, что я не совсем правильно выразилась, — ответила миссис Элтхауз. – Мистер Гудвин, может быть, вы сами объясните?

Я повторил все сначала, подчеркнув три обстоятельства: почему в этом заинтересован Вульф, что вызвало у него подозрение и как это подозрение начало подтверждаться вчерашним сообщением. Я объяснил, что Вульф не может пока доказать причастность ФБР к убийству, однако намерен попытаться это сделать. Именно по этому поводу я сюда и пришел.

– Но я не понимаю… Вульф известил полицию об информации, полученной от этого человека? – хмурясь, спросила мисс Хинклей.

– Извините, но, видимо, я не совсем ясно все изложил. По мнению мистера Вульфа, полиция или знает, или подозревает, что это дело рук ФБР. В связи с этим ему хотелось бы узнать, беспокоит ли вас полиция. Часто ли приходят к вам полицейские с одними и теми же вопросами? Миссис Элтхауз?

– Нет.

– Мисс Хинклей?

– Нет. Мы ведь и так рассказали им все, что нам было известно.

– Это не имеет значения. При расследовании убийства, если полиция не напала на след преступника, она никого не оставит в покое, а сейчас похоже, что она всех забыла. Итак, одно обстоятельство мы выяснили… По словам миссис Элтхауз, вы и мистер Ярмек уверены, что убийство Морриса Элтхауза – дело рук ФБР. Это правильно?

– Да–да, конечно. Иначе почему в квартире не найдено никаких материалов о ФБР? – воскликнула девушка.

– Вам известно, где могут быть эти материалы? Что удалось ему раздобыть?

– Нет. Моррис никогда не рассказывал мне о таких вещах.

– А что известно об этом мистеру Ярмеку? – спросил я.

– Не знаю. Думаю, что ничего.

– А как вы, мисс Хинклей, относитесь ко всему этому? Вы хотите, чтобы убийца Морриса Элтхауза был пойман независимо от того, кто он? Пойман и наказан?

– Конечно, хочу. Безусловно, хочу.

Я повернулся к миссис Элтхауз.

– И вы этого хотите? А знаете, я готов поспорить, что убийца никогда не будет пойман, если этим не займется Ниро Вульф. Возможно, вам известно, что мистер Вульф не выходит из дома, чтобы встречаться с людьми. Вам придется побывать у него – вам, мисс Хинклей и, если возможно, мистеру Ярмеку. Вы можете прийти сегодня в девять часов вечера?

– Зачем? – Миссис Элтхауз с силой стиснула пальцы. – Я не… Зачем это? Я не могу рассказать ему ничего нового.

– Как знать? Я сам часто считаю, что мне нечего ему сообщить, но быстро убеждаюсь, что ошибался. Даже если он только придет к выводу, что никто из вас ничего существенного ему сообщить не может, и это уже будет полезно. Вы придете?

– Я полагаю… – Она посмотрела на девушку, которая могла бы стать ее невесткой.

– Да, – заявила мисс Хинклей. – Приду.

Я готов был расцеловать ее, и, по–моему, это имело бы самое непосредственное отношение к делу.

– А вы можете привести мистера Ярмека?

– Попытаюсь.

– Превосходно. – Я встал. – Адрес имеется в телефонном справочнике. – Затем я обратился к миссис Элтхауз: – Должен вас предупредить, что ФБР ведет наблюдение за нашим домом и ваше посещение будет зарегистрировано. Если вас это не беспокоит, то мистера Вульфа и подавно. Он не против того, чтобы ФБР знало о расследовании убийства вашего сына. Итак, в девять?

Миссис Элтхауз ответила утвердительно, и я откланялся.

Горничная в прихожей пожелала подать мне пальто, и, чтобы не обидеть ее, я не воспротивился. По брошенному на меня взгляду швейцара, когда он открывал мне дверь, я понял, что привратник уже успел шепнуть ему о том, кто я по профессии. Не желая разочаровывать его, я бросил на него на прощание пронизывающий взгляд.

Направляясь в такси в другую часть города, я с горечью думал, что, если за мной следуют филеры (что было весьма вероятно), может быть, какая–то доля налогов, взимаемых с меня и Вульфа, уходит на содержание государственных служащих, которые без всякого приглашения составляют сейчас мне компанию.

Вульф только что спустился из оранжереи после своей ежедневной, от четырех до шести часов, сессии с орхидеями и уютно расположился в кресле с толстым томом «Сокровищ нашего языка». Вместо того чтобы, как всегда, войдя в кабинет, направиться к своему письменному столу, я на пороге дождался, пока Вульф посмотрит на меня, решительно показал пальцем вниз, повернулся и по лестнице сбежал в подвал. Здесь я зажег свет, подошел к бильярдному столу и присел на краешек. Две минуты, три, четыре… Наконец Вульф появился в дверях и, сердито глянув на меня, заявил:

– Я этого не потерплю.

– Ну что ж, будем переписываться.

– Фу! Во–первых, риск очень невелик. Во–вторых, мы можем использовать это в наших интересах. Ты можешь вставлять в беседу различные замечания и утверждения, на которые я не должен буду обращать внимания, если ты при этом поднимешь палец. Я буду делать то же самое. Конечно, никаких упоминаний мистера Кремера, этим мы рисковать не можем. Кроме того, в наших беседах мы должны исходить из того, что убийство Элтхауза – дело рук ФБР и мы намерены доказать это.

– Но в действительности мы этого не намерены делать.

– Конечно, нет. – И с этими словами Вульф повернулся и вышел.

Таким образом, он все же перехитрил меня. Однако, поднимаясь по лестнице, я должен был признать, что, несмотря на все свое упрямство, Вульф придумал совсем не плохую штуку. Если ФБР подслушивало наши разговоры в кабинете, во что я не верил, предложение Вульфа было не так уж дурно. Я вошел в кабинет, где Вульф уже расположился за письменным столом, и, когда я сел, он заметил:

– Ну–с?

Ему явно следовало бы при этом поднять палец, ибо обычно, когда я возвращаюсь откуда–нибудь после выполнения его поручения, он не тратит энергию на вопрос «Ну–с?», а лишь откладывает книгу или отставляет в сторону стакан с пивом, давая этим понять, что готов выслушать меня.

– Ваше предположение о том. что «Газетт», – начал я, подняв палец, – занимается расследованием убийства Элтхауза, исходя из вероятной виновности ФБР, оказалось никудышным. – Я опустил палец. – Никакой определенной версии у них нет. Лон Коэн дал мне возможность посмотреть газетные вырезки, затем мы побеседовали, и я записал различные имена и факты, которые могут быть нам полезны. – Я поднял палец. – Я перепечатаю их, как всегда, по пять долларов за страницу. – Я опустил палец. – Потом я позвонил миссис Айвене Элтхауз и сказал, что ее сына убили фэбээровцы. Она согласилась встретиться со мной, и я отправился к ней. Проживает она на десятом этаже на Парк–авеню, в районе восьмидесятых улиц, со всеми необходимыми в подобных случаях причиндалами. С картинами оказалось все в порядке. Описывать внешность миссис Элтхауз я не буду, вы увидите ее сами. Она цитирует Священное писание и Аристотеля. – Я поднял палец. – Я мог бы процитировать кое–что из Платона, но не могу придумать, в какой связи это сделать. – Я опустил палец. – По телефону я попросил ее пригласить Мэрией Хинклей, и она сказала, что мисс Хинклей скоро будет у нее. Миссис Элтхауз заметила, будто из моих слов по телефону поняла, что ее сын убит сотрудниками ФБР, и спросила, так ли это. Дальше мне придется изложить все дословно.

Я доложил ему все подробности, будучи уверен, что не рассказываю ничего такого, что не следовало бы знать ФБР. Вульф слушал с закрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла, и все равно не увидел бы мой поднятый пален, в связи с чем я никаких вставок не делал. Как только я закончил, он засопел, открыл глаза и сказал:

– Плохо, когда известно, что искомая иголка находится в стоге сена. Но когда не знаешь даже этого…

Послышался звонок в дверь. Из вестибюля я увидел, что на крыльце стоит сотрудник ФБР. Я, конечно, не знал его в лицо, но это было очевидно: подходящий возраст, широкие плечи, соответствующее выражение на физиономии с квадратным подбородком, аккуратное темно–серое пальто. Не снимая цепочки, я приоткрыл дверь дюйма на два и спросил:

– Вам кого?

– Моя фамилия Квайл, – рыкнул он в щель. – Мне нужно видеть Ниро Вульфа.

– Повторите, пожалуйста, фамилию.

– Квайл, Тимоти Квайл!

– Мистер Вульф занят. Сейчас я доложу.

Я подошел к двери кабинета.

– Это одна из фамилий в моей записной книжке. Тимоти Квайл – старший редактор журнала «Тик–Ток». Тип героя. Ударил газетного репортера, который досаждал Мэриен Хинклей. Должно быть, сразу же после моего ухода она позвонила ему.

– Я не желаю его видеть.

– До обеда у нас еще полчаса. Вы что, посередине главы?

Вульф сердито взглянул на меня.

– Пригласи его.

Я возвратился к двери, снял цепочку и распахнул, дверь. Квайл вошел. Когда я закрыл дверь, он сообщил мне, что я Арчи Гудвин. Мне пришлось согласиться, .после чего я помог ему снять пальто и шляпу и провел в кабинет. Сделав по ковру три шага, он остановился, уставился на Вульфа и резко спросил:

– Вам сообщили мою фамилию?

– Да. Мистер Квайл.

Квайл подошел к письменному столу.

– Я друг мисс Мэриен Хинклей и хочу знать, какую игру вы затеяли. Я требую объяснения.

– Ба!

– Вам от меня так не отделаться! Что вы затеяли?

– Я люблю, когда глаза моего собеседника находятся на одном уровне с моими, – сказал Вульф. – Если вы намерены говорить со мной в повышенном тоне, мистер Гудвин сейчас же выведет вас вон. Если вы сядете вот в это кресло, измените свой тон и сообщите мне уважительную причину, по которой мне следует отчитываться перед вами, я готов вас выслушать.

Квайл открыл было рот, но тут же его закрыл. Он повернул голову, видимо, для того, чтобы еще раз взглянуть на меня и определить, справлюсь ли я с ним. Я не стал бы возражать, если бы он решил, что у меня не хватит сил для этого, так как после прошедших суток я с удовольствием воспользовался бы предлогом, чтобы вывихнуть руку еще кому–нибудь. Однако он отвернулся от меня, сел в кресло, обитое красной кожей, и, хмурясь, заявил Вульфу:

– Я кое–что знаю о вас. – Он сказал это более спокойно, но еще не в тоне светского разговора. – Знаю ваши методы. Если вы хотите сорвать куш с миссис Элтхауз – это ее дело, но вам не удастся ничего получить от мисс Хинклсй. Я не намерен…

– Арчи, – обернулся ко мне Вульф, – выведи его. Фриц откроет дверь. – Он нажал кнопку звонка.

Я подошел к креслу и остановился, посматривая на нашего героя. Появившемуся Фрицу Вульф приказал растворить дверь.

Положение Квайла было не из завидных. Я стоял перед ним и мог взять его на любой прием. Но и своему положению я завидовать не мог. Вытащить из мягкого кресла человека весом фунтов сто восемьдесят, если он как следует упрется, – целая проблема. Однако он сидел, не подобрав ноги под кресло. Я сделал вид, что хочу схватить его за плечи, а затем нырнул, вцепился ему в лодыжки, рванул и, повалив на спину, вытащил в вестибюль прежде, чем он начал сопротивляться. У входной двери я остановился, а Фриц прижал его руки к полу.

– Наше крыльцо обледенело, – сообщил я. – Я позволю вам встать и отдам пальто и шляпу, если вы уйдете подобру–поздорову. Я знаю больше всяких трюков, чем вы. Договорились?

– Да. Бандитская рожа!

– Моя фамилия Гудвин, но сейчас я не намерен открывать дискуссию. Отпусти его, Фриц.

Квайл встал. Фриц уже снял с вешалки пальто гостя, как вдруг Квайл сказал:

– Хочу вернуться в кабинет.

– Это невозможно. У вас плохие манеры.

– Я хочу только спросить его.

– Вежливо и тактично?

– Да.

Я закрыл уже распахнутую дверь.

– В вашем распоряжении две минуты. Не садитесь, пока вам не предложат, не повышайте голоса и не употребляйте таких выражений, как «бандитская рожа».

Мы гуськом направились через вестибюль и вошли в кабинет. Фриц шел впереди, а я замыкал шествие. Вульф, прекрасно слышавший всё, что говорилось в вестибюле, холодно взглянул на Квайла.

– Вы хотели, чтобы я сообщил вам уважительную причину, — обратился он к Вульфу. – Я друг мисс Мэриен Хинклей. Она позвонила мне и рассказала о Гудвине – о том, что он сообщил ей и миссис Элтхауз. Я посоветовал ей не приходить к вам сегодня вечером, но она сказала, что придет. В девять часов?

– Да.

– В таком случае я… – Он умолк, пытаясь сдержаться, и затем, хоть и с трудом, нашел нужную форму обращения: – Я хочу присутствовать. Вы разрешите… Можно мне прийти?

– Если вы будете прилично себя вести.

– Да.

– Две минуты истекли, – сказал я.

7

В девять часов десять минут вечера я явился на кухню. Вульф спорил с Фрицем о том, сколько ягод можжевельника следует класть в маринад для отбивных котлет из филе телятины. Зная, что диспут может продолжаться до бесконечности, я извинился и сообщил:

– Пришли все, кого мы приглашали, и еще кое–кто. Явился отец – Давид Элтхауз: он лыс, сидит позади всех, справа от вашего стола. С ним адвокат Бернард Фромм – тоже позади, слева.

– Я не хочу, чтобы он присутствовал, – хмурясь, заявил Вульф.

– Сказать ему об этом?

– Будь он проклят! – Вульф повернулся к Фрицу. – Мне кажется, что три, но поступай как знаешь. Если положишь пять, мне не нужно будет даже пробовать, я и по запаху узнаю. С четырьмя это еще может быть съедобно. – Вульф кивнул и последовал за мной в кабинет.

Он обошел вокруг красного кресла, в котором сидела миссис Элтхауз, и стоял, пока я называл фамилии присутствующих. Впереди на стульях сидели Винсент Ярмек, Мэриен Хинклей и Тимоти Квайл, дальше – Давид Элтхауз и Бернард Фромм. Таким образом, ближе всех ко мне оказался Квайл, что было весьма кстати.

Вульф сел, обвел глазами собравшихся и сказал:

– Должен предупредить вас о возможности того, что работники Федерального бюро расследований с помощью электронных приборов подслушивают все, что говорится в этой комнате. Мы с мистером Гудвином полагаем, что это хоть и маловероятно, однако вполне возможно. Надеюсь, что вы…

– Зачем им это нужно? – перебил адвокат Фромм таким тоном, словно вел перекрестный допрос на судебном заседании.

– Вам это сейчас станет ясно, мистер Фромм. Мне думается, что вы должны знать о наличии такой возможности, как бы маловероятна она ни была. Ну а теперь я попрошу вас проявить снисходительность и послушать меня в течение некоторого времени. Я понимаю, что вы – отец, мать, невеста и знакомые человека, убитого семь недель назад, – поможете мне в моем деле, только если я докажу вам, что наши интересы совпадают. Как вы знаете, преступник до сих пор не найден. Я намерен найти его. Намерен доказать, что Моррис Элтхауз убит сотрудниками Федерального бюро расследований.

– Каким образом? – перебил Ярмек.

– Это намерение подкрепляется двумя соображениями, — кивнув, продолжал Вульф. – Недавно при выполнении одного поручения у меня возникла необходимость навести справки, касающиеся определенной деятельности ФБР, которое немедленно реагировало на это, попытавшись аннулировать мою лицензию на производство расследований в качестве частного детектива. Возможно, что ФБР удастся проделать это, но во всех случаях я буду продолжать расследование как частное лицо и, конечно, докажу абсолютную вздорность утверждений ФБР, будто оно стоит на страже закона и справедливости. Таково мое первое соображение. Второе состоит в том, что я давно уже имею все основания быть недовольным нью–йоркской полицией. Чиновники полиции неоднократно пытались помешать моей вполне законной деятельности. Не раз грозили привлечь меня к ответственности якобы за сокрытие важных данных, за препятствия, которые я будто бы создаю на пути осуществления законности. Я с удовлетворением воспользуюсь возможностью доказать, что не я, а они попирают справедливость, ибо им или известно о причастности ФБР к убийству Морриса Элтхауза, или они подозревают это. Это так же…

– Слишком многословно, – прервал его Фромм. – Вы можете подкрепить чем–нибудь свои утверждения?

– Умозрительно – да. Полиция и окружной прокурор знают, что Моррис Элтхауз собирал материалы для статьи о ФБР, но в квартире убитого этих материалов не оказалось. Мистер Ярмек, я полагаю, вы имели отношение к этой статье?

Винсент Ярмек походил на типичного старшего редактора, каким я их себе представлял: круглые сутулые плечи, крепко сжатый маленький рот и настолько выцветшие глаза, что приходилось только догадываться о наличии их у него за очками.

– Да, имел, – ответил или, вернее, пропищал он.

– Удалось мистеру Элтхаузу собрать такие материалы?

– Разумеется.

– Он передал их вам или хранил у себя?

– Я считал, что они находятся у него, однако полиция меня информировала, что в его квартире ничего не обнаружено.

– Какой вы сделали вывод из этого?

– Единственно возможный: очевидно, кто–то их взял. Маловероятно, чтобы Моррис хранил материалы в другом месте.

– Сегодня днем миссис Элтхауз сообщила мистеру Гудвину о том, что вы подозреваете, будто эти материалы изъяты Федеральным бюро расследований. Это так?

Ярмек повернул голову, чтобы бросить взгляд на миссис Элтхауз, а затем снова посмотрел на Вульфа.

– Возможно, такое впечатление у миссис Элтхауз и создалось в результате нашего доверительного разговора. Но как я вас понял, наш сегодняшний разговор здесь не вполне конфиденциален…

– Я сказал, что подслушивание возможно, но еще не доказано, – проворчал Вульф. – Но если вы сделали столь очевидный вывод о материалах, следовательно, его должны были сделать и полицейские. – Он посмотрел на Фромма. – Не так ли, мистер Фромм?

– Видимо, да, – кивнул адвокат. – Однако это еще не дает оснований для утверждения, будто полиция мешает осуществлению законности.

– Для утверждения – нет, но для предположения – да. Если это не создание помех правосудию, то, во всяком случае, халатное отношение к своим обязанностям. Как адвокату, вам известна настойчивость полиции и окружной прокуратуры в любом деле об убийстве, расследование по которому не закончено. Если они…

– Я не занимаюсь уголовным правом.

– Фу! Вы не можете не знать того, что известно каждому ребенку. Если бы полицейские не были убеждены, что исчезновение материалов – дело рук ФБР, которое, следовательно, причастно и к самому убийству, они, несомненно, расследовали бы другие возможности: например, возможность виновности мистера Ярмека. Следствие занимается этим, мистер Ярмек? Полицейские вас беспокоят?

– Меня? Это еще с какой стати? – удивился редактор.

– Ну хотя бы в порядке расследования возможности, что вы убили Морриса Элтхауза ради того, чтобы присвоить собранные им материалы. Не возмущайтесь. При расследовании некоторых убийств выдвигались и еще более невероятные гипотезы. Элтхауз, например, мог рассказать вам о том, что эти материалы грозили вам каким–нибудь разоблачением. Вот вы и убрали его, а материалы уничтожили. Прекрасная гипотеза…

– Вздор! Полнейший вздор!

– Для вас – возможно. Но полиция, пытаясь найти виновных, конечно, должна была бы заняться и вами, а она этого не делает. Я вовсе не обвиняю вас в убийстве, ни на одно мгновение, я всего лишь показываю, что полицейские либо уклоняются от выполнения своих прямых обязанностей, либо манкируют ими. Если вы, разумеется, не сообщили им своего совершенно бесспорного алиби на вечер двадцатого ноября. Итак, есть ли у вас алиби?

– Нет.

– А у вас, мистер Квайл?

– Чушь! – воскликнул тот, вновь демонстрируя свой плохие манеры.

Вульф внимательно посмотрел на Квайла.

– Вы находитесь здесь только потому, что обещали хорошо себя вести. Вы хотели знать, что я затеял. Именно это я сейчас и объясняю. Руководствуясь исключительно своими личными интересами, я надеюсь доказать причастность ФБР к этому убийству и невыполнение полицией своего прямого долга. Действуя в этом направлении, я должен остерегаться, чтобы совпадение обстоятельств не толкнуло меня на ложный путь. Вчера в доверительном порядке я получил информацию с весьма серьезными, но еще не окончательными доказательствами вины ФБР. Я не могу, не учитывать того обстоятельства, что явное бездействие полиции, возможно, всего лишь тактический маневр и что ей, так же как и ФБР, известна личность убийцы, но полиция ничего не предпринимает, пока не получит бесспорных доказательств его вины. Я должен буду внести полную ясность с этот вопрос, прежде чем предприму какие–либо дальнейшие шаги. Вы можете мне помочь, но если вместо этого предпочитаете насмехаться надо мной, ваша присутствие здесь излишне. Мистер Гудвин уже один раз вышвырнул вас за дверь и в случае необходимости повторит это. При наличии такой аудитории он проделает это еще эффектнее, ибо обожает публику, так же как и я. Если вы предпочитаете оставаться здесь, ответьте на вопрос, который я вам задал.

Квайл сидел, крепко стиснув зубы. Бедняга оказался в незавидном положении. Рядом с ним, так близко, что, протянув руку, он мог бы коснуться ее, сидела девушка, ради которой он расквасил нос пронырливому репортеришке (да простит меня–Лон Коэн), а сейчас он сам оказался в роли побитой собаки. Я ожидал, что Квайл повернет голову, к мисс Хинклей и даст понять, что ради нее согласен поступиться своей гордостью, или ко мне, демонстрируя, что не боится меня, однако он продолжал смотреть на Вульфа.

– Я уже сказал вам, что могу держать себя в руках, – произнес он. – Бесспорного алиби для вечера двадцатого ноября у меня нет. На ваш вопрос я ответил, а теперь хочу спросить вас. Чем, по вашему мнению, может вам помочьмисс Хинклей?

Вульф кивнул:

– Резонный вопрос, имеющий прямое отношение к делу. Мисс Хинклей, конечно, согласна помочь, иначе она не пришла бы сюда. Я выдвинул теорию возможной виновности мистера Ярмека, а сейчас хочу сделать то же самое в отношение мистера Квайла, что совсем несложно. Миллионы мужчин убивали своих соперников из–за женщины, чтобы отомстить ей, досадить ей или добиться ее любви. Мисс Хинклей, если убийцей вашего жениха является мистер Квайл, хотите ли вы, чтобы он был привлечен к ответственности?

Она всплеснула руками.

– Какая нелепость!

– Отнюдь нет. Семье и друзьям убийцы такое обвинение может показаться нелепостью, но этим оно не аннулируется. Я же ни в чем не обвиняю мистера Квайла, а лишь рассматриваю различные гипотезы. Есть ли у вас какие–нибудь основания считать, что ваше обручение с мистером Элтхаузом не понравилось Квайлу?

– Надеюсь, вы не ждете, что я отвечу на этот вопрос?

– А я отвечу! – крикнул Квайл. – Да, мне это не понравилось.

– По какому праву?

– Ну, о «праве» я ничего не могу сказать. Я просил мисс Хинклей стать моей женой. Я… я надеялся, что она даст согласие.

– И она согласилась?

Вмешался адвокат:

– Не так быстро, Вульф. Вы упомянули о правах.. Полагаю, что вы сами нарушаете некоторые нормы юриспруденции. Я нахожусь здесь по просьбе моего клиента мистера Давида Элтхауза и не могу выступать от имени мисс Хинклей или мистера Квайла, однако считаю, что вы зарываетесь. Ваша репутация мне известна, и я знаю, что недобросовестным дилетантом вас назвать нельзя. Я не намерен оспаривать вашу компетентность, если у меня не появится для этого серьезных причин, но, как юрист, должен сказать, что вы чересчур сгущаете краски. Безусловно одно: мистер Давид Элтхауз, я, как его адвокат, и жена мистера Элтхауза – все мы хотим, чтобы справедливость восторжествовала. Но зачем вы устраиваете всю эту инквизицию, если располагаете серьезными данными о причастности ФБР?

– Я полагаю, что ясно все объяснил.

– Ваше объяснение можно понять, если рассматривать его как характеристику положения, но оно никак не может быть основанием для подобных допросов. Чего доброго, вы еще и меня спросите, не поймал ли меня Моррис, когда я пытался что–то украсть.

– А он заставал вас за таким занятием?

– Я не желаю паясничать. Повторяю, вы зарываетесь.

– Ну, это как сказать… А теперь я хочу задать, банальный вопрос, неизбежный при расследовании любого убийства: если Моррис Элтхауз не был убит сотрудником ФБР, кто же его убийца? Предположим, что невиновность ФБР полностью доказана, а я окружной прокурор. У кого были причины желать смерти этого человека? Кто ненавидел его, или боялся, или что–то выгадывал от его смерти? Вы можете назвать кого–нибудь?

– Нет. Естественно, что я думал над этим. Нет.

Вульф обвел присутствующих взглядом.

– А кто–нибудь из вас?

Все молчали.

– Мой вопрос шаблонен, – продолжал Вульф, – но не бесполезен. Прошу вас подумать. Не беспокойтесь об ответственности за клевету, так как никто не будет ссылаться на ваши слова. Моррис Элтхауз не мог прожить тридцать шесть лет, никого не обидев. Он обидел своего отца. Он обидел мистера Квайла. – Вульф взглянул на Ярмека. – А статьи, которые Элтхауз писал для вашего журнала, были всегда безобидными?

– Нет, – ответил редактор. – Но если эти статьи кого–то обидели настолько, что у обиженного возникла мысль об убийстве, вряд ли он стал бы ждать столько времени.

– Во всяком случае, один из них должен был ждать, — вмешался Квайл, – так как сидел в тюрьме.

– За что? – спросил Вульф, сейчас же переключаясь на Квайла.

– За мошенничество. За жульническую сделку с недвижимым имуществом. Моррис написал статью, озаглавленную «Мошенничество при сделках с недвижимым имуществом». В результате один из жуликов был осужден на два года тюремного заключения. Произошло это года полтора назад, но в связи с сокращением срока за хорошее поведение человек этот, наверное, уже на свободе. Однако он не убийца, и на такое преступление у него не хватит духа. Я видел его два или три раза, когда он пытался уговорить нас не упоминать его имени. Он просто мелкий ловчила.

– Его фамилия?

– Я не… Но позвольте… Какое это имеет значение? Его фамилия Оделл. Да, да. Фрэнк Оделл.

– Не понимаю… – начала было миссис Элтхауз, но ей изменил голос, и она должна была откашляться, прежде чем обратиться к Вульфу. – Я ничего не понимаю. Если виновно ФБР, зачем вы задаете нам все эти вопросы? Почему вы не спросите у мистера Ярмека, что стало известно Моррису о ФБР? Я его спрашивала, и он ответил, что не знает.

– Да, не знаю, – подтвердил Ярмек.

– Так я и предполагал, – согласился с ним Вульф. — Иначе вас беспокоила бы не только полиция. Он рассказывал вам что–нибудь о своих открытиях и предположениях?

– Нет. Он этого никогда не делал. Вначале он готовил черновик статьи. Так он обычно работал.

Вульф что–то промычал в ответ, а затем обратился к миссис Элтхауз:

– Сударыня, я уже сказал вам, что моя цель – долбиться полной ясности. Для этого я готов всю ночь напролет, целую неделю подряд задавать вопросы. Тысячи вопросов. Федеральное бюро расследований – это могучий враг, обладающий неограниченной властью и различными привилегиями. Никто в Америке – в одиночку или коллективно – не возьмется в настоящее время за выполнение задачи, которую я добровольно взял на себя, и вы понимаете, что это не бахвальство, а лишь констатация факта. Если сотрудник ФБР убил вашего сына, никто, кроме меня, не докажет его виновности. Поэтому выбор наиболее подходящей процедуры принадлежит только мне. Можете ли вы сказать теперь, мистер Фромм, что я зарываюсь?

– Нет, – ответил адвокат. – Было бы нелепо отрицать справедливость сказанного вами о ФБР. Как только мне стало известно, что никаких материалов о ФБР в квартире обнаружено не было, я сделал сам собою напрашивающийся вывод и сказал мистеру Элтхаузу, что, по моему мнению, возможность раскрытия этого преступления почти исключена. ФБР неприкосновенно. Гудвин рассказал миссис Элтхауз, что какой–то человек сообщил вам о том, что убил ее сына сотрудник ФБР, и подкрепил это некоторыми фактами. Я явился к вам, чтобы узнать фамилию этого человека и полученную вами информацию. но вы правы, выбор процедуры принадлежит вам. По–моему, это безнадежное дело, но я желаю вам успеха и сожалею, что не могу помочь.

Вульф отодвинул кресло и встал.

– Я тоже. Если наша беседа подслушивалась, возможно, кого–нибудь из вас обязательно будут беспокоить. В таком случае прошу известить меня. Мне также хотелось бы знать обо всех фактах, связанных с этим делом, которые станут вам известны, какими незначительными бы они вам ни казались. Независимо от того, подслушивалась наша беседа или нет, мой дом находится под наблюдением, и ФБР уже знает, что я занимаюсь расследованием убийства Морриса Элтхауза. Насколько мне известно, полиция не знает этого, и я прошу вас ничего не рассказывать полицейским, чтобы еще более не затруднить мою работу. Мистер Элтхауз, вы все время молчали, не хотите ли что–нибудь сказать?

– Нет. – Это было единственное слово Давида Элтхауза за весь вечер.

– В таком случае до свидания. – Вульф покинул кабинет.

Гости вышли в вестибюль. Я остался в комнате. Джентльмены могли сами помочь дамам надеть пальто – во мне они не нуждались. Я оказался настолько невоспитанным, что даже не подумал об удовольствии подать шубку мисс Хинклей, а потом было уже слишком поздно, так как послышался шум открываемой парадной двери. Я подождал, пока дверь захлопнется, подошел и навесил цепочку.

Я не слышал шума лифта и, решив поэтому, что Вульф ушел в кухню, направился туда же, но его там не оказалось. Фрица тоже не было. Может быть, Вульф поднялся по лестнице пешком? Почему? Или, может быть, он отправился вниз? Я решил, что это вероятнее всего, и, спускаясь по лестнице, услышал его голос из комнаты Фрица.

Фриц мог бы жить наверху, но он предпочитает подвал. У него здесь просторное помещение, но за много лет оно оказалось основательно загроможденным: столы, заваленные кипами журналов, бюсты Эскофье [Знаменитый парижский повар и ресторатор] и Брея–Саварена [Французский политический деятель. Известный гурман. Автор книги об изысканной пище], меню в рамках на стенах, пять стульев, огромная кровать, шкафы с книгами (у него 289 поваренных книг), голова дикого кабана, убитого им в Вогезах, телевизор и стереофонический проигрыватель, два больших шкафа с древней кухонной посудой (по его словам, одной из кастрюль пользовался повар Юлия Цезаря) и тому подобная дребедень.

Вульф расположился с бутылкой пива у стола. Фриц, сидевший напротив него, поднялся, я придвинул себе стул, и он опять сел.

– Плохо, что на нашем лифте нельзя спускаться, – заметил я. – Может быть, следовало бы его переоборудовать?

Вульф допил пиво, поставил стакан и облизал губы.

– Я хочу все знать об этих электронных мерзостях, — заявил он. – Здесь нас могут подслушивать?

– Не знаю. Я читал о приборе, с помощью которого можно подслушивать разговоры на расстоянии полумили, но не знаю, мешают ли этому такие препятствия, как стены и полы. Если не мешают, то людям придется разговаривать жестами или переписываться.

Вульф сердито посмотрел на меня. Не чувствуя за собой никакой вины, я ответил ему тем же.

– Отдаешь ли ты себе отчет в том, что никогда еще у нас не было такой острой необходимости, чтобы нас никто не подслушивал?

– Да, отдаю. Полностью.

– А шепот тоже можно подслушать?

– Пожалуй, нет.

– Тогда мы будем беседовать шепотом.

– Это помешает вам разговаривать в обычном для вас стиле. Можно сделать иначе. Фриц включит погромче телевизор, а мы сядем поближе друг к другу и будем разговаривать без крика, но и не прибегая к шепоту.

– Но мы могли сделать так и в кабинете!

– Конечно.

– Какого же черта ты не сказал об этом раньше?

– Вы волнуетесь. Я тоже. Я сам удивляюсь, как это не пришло мне в голову раньше. Давайте попробуем поговорить здесь. В кабинете мне придется наклоняться над вашим письменным столон.

– Фриц, если можно… – попросил Вульф. Фриц включил телевизор, и скоро мы увидели на экране, как какая–то женщина, беседуя с мужчиной, выражала сожаление, что повстречалась с ним. Фриц спросил, достаточно ли громко, я попросил еще прибавить звук и пододвинул свой стул к Вульфу.

– Мы должны подготовиться на случай возникновения некоторых чрезвычайных обстоятельств. Как, по–твоему, клуб «Десять гурманов» еще существует?

Я пожал плечами. Нужно быть либо слабоумным, либо гением, чтобы задать вопрос, не имеющий абсолютно никакой связи с предыдущим разговором.

– Не знаю. Последний раз я слышал о них лет семь назад. Вероятно, существуют. Я могу позвонить Льюису Хьюиту.

– Только не отсюда.

– Я могу позвонить по телефону–автомату. Сейчас?

– Да. Если он ответит, что клуб по–прежнему… Или нет. Независимо от того, что он скажет о «Десяти гурманах», спроси, можно ли мне будет завтра утром приехать к нему выяснить один срочный частный вопрос. Если он пригласит меня на ленч, а он так и сделает, дай согласие.

– Но он в течение всего года проживает в Лонг–Айленде!

– Знаю.

– И нам, вероятно, придется отделываться от филеров.

– В этом нет необходимости. Если ФБР зафиксирует, что я ездил к нему, тем лучше.

– Тогда почему бы не позвонить ему отсюда?

– Я не хочу предавать гласности, что сам напросился к нему, хотя не только не возражаю, но даже хочу, чтобы мой визит к нему стал известен.

– Ну а если он завтра занят?

– В любой ближайший день.

Я вышел.

Шагая по Девятой авеню, я все время думал о том, что в один день оказались отброшенными два незыблемых правила: утренний распорядок дня и категорический отказ выходить куда–либо из дому по делам. Почему?..

Клуб «Десять гурманов» состоял из десяти весьма обеспеченных людей, добивавшихся, как они сами утверждали, «идеала в еде и напитках». Семь лет назад ради достижения этого идеала они встретились за трапезой в доме пароходного магната Бенджамена Шрайвера, причем член клуба Льюис Хьюит договорился с Вульфом, что блюда им будет готовить Фриц. Естественно, что мы с Вульфом тоже были в числе приглашенных, и сидевший за столом тип вместе с блинами с икрой и сметаной наелся мышьяка и умер. Вообще это был тот ужин! На отношениях Вульфа с Льюисом Хьюитом это не отразилось. Хьюит имел огромную коллекцию орхидей в своем поместье на Лонг–Айленде, был признателен Вульфу за какую–то специальную услугу, оказанную ему давным–давно, и раза два в год приезжал к нам ужинать.

Прошло некоторое время, прежде чем Хьюит подошел к телефону – он был не то в оранжерее, не то в конюшне, не то еще где–то, но, во всяком случае, как он сказал, мой голос доставил ему удовольствие. Как только я сообщил ему, что Вульф хотел бы нанести ему визит, он ответил, что будет рад разделить с ним ленч, и добавил, что в связи с этим ему хотелось бы задать Вульфу один вопрос.

– Боюсь, что вам придется действовать через меня, — ответил я. – Я звоню из автомата. Вы уверены, что наш разговор не подслушивается?

– Да что вы?! Я не вижу причин…

– Я звоню по телефону–автомату, так как наш телефон прослушивается и мистер Вульф не желает предавать гласности то, что наша встреча состоится по его инициативе. Поэтому не звоните нам. Возможно, что завтра вас кто–нибудь навестит, отрекомендуется репортером и начнет задавать всякие вопросы. На этот случай, пожалуйста, запомните, что вы еще на прошлой неделе пригласили нас на завтрашний ленч. Хорошо?

– Да, конечно. Но боже мой, если ваш телефон прослушивается… это же совершенно незаконно!

– Завтра мы все вам расскажем. Во всяком случае, я надеюсь.

Он ответил, что будет с нетерпением ждать нас к полудню.

В кабинете у нас есть телевизор и радио. Я полагал, что, вернувшись, найду здесь Вульфа в его любимом кресле, причем радиоприемник будет включен на полную мощность. Однако в кабинете никого не оказалось, и я спустился в подвал. Вульф все еще был там. Телевизор продолжал работать, и Фриц, зевая, смотрел на экран. Вульф сидел, откинувшись в кресле, с закрытыми глазами, вытягивая губы. Он, несомненно, размышлял, но над чем? Я стоял и смотрел на него. Я никогда не прерываю его манипулирования губами, но на этот раз мне пришлось изо всех сил стиснуть зубы, чтобы не заговорить, так как я не верил, что он думает о чем–то серьезном. Ведь не было ничего такого, что бы он мог высиживать. Прошли целые две минуты. Три. Решив, что он просто практикуется или репетирует, я подошел к стулу и громко кашлянул. Вульф открыл глаза, замигал и выпрямился.

– Все в порядке, – доложил я. – Нас ждут в полдень, так что придется выехать в десять тридцать.

– Ты не поедешь, – ответил он. – Я уже позвонил Саулу. Он придет в девять утра.

– Понимаю. Вы хотите, чтобы я оставался дома на тот случай, если Брегг пришлет сюда своих молодчиков на исповедь.

– Я хочу, чтобы ты разыскал Франка Оделла.

– Боже мой! Это все, что вы придумали?

– Нет. – Он повернул голову. – Чуть погромче, Фриц! — Затем снова обернулся ко мне. – Я вчера сказал, что ты убедил меня в том, что попытки доказать, будто убийство совершено агентами ФБР, окажутся тщетными. Беру свои слова обратно. Мы должны создать ситуацию, при которой ни одна из версий не останется без проверки. Мы можем или доказать, что убийство совершено ФБР, или доказать, что ФБР не причастно к убийству, или не доказывать ни того, ни другого, пусть убийство останется нерасследованным. Мы предпочитаем вторую версию, и именно поэтому ты должен отыскать Оделла. Если нас вынудят остановиться на первом предположении или на третьем, мы встретимся с обстоятельствами, при которых никогда не сможем выполнить наши обязательства перед клиентом.

– У вас нет никаких обязательств, кроме обязательства предпринять расследование и употребить на это все ваши усилия.

– Местоимения!

– Ладно, пусть будет «мы» и «наши».

– Так лучше. Вот именно, все наши усилия. Это самое важное обязательство для человека с чувством собственного достоинства, а мы оба обладаем им с излишком. Какие бы обстоятельства ни заставили нас принять то или иное решение, мистер Брегг должен поверить, во всяком случае, заподозрить, что Морриса Элтхауза убил один из сто людей. Пока я не могу придумать никакого маневра, который привел бы к этому. Я пытался что–нибудь изобрести, ожидая твоего возвращения. Что ты можешь предложить?

– Пока ничего. Он или верит в это, или не верит. Десять против одного, что верит.

– Как ты думаешь, о чем я хочу договориться завтра с мистером Хьюитом? Пока что у меня пересохло в горле. Фриц!

Молчание. Я обернулся. Сидя на стуле, Фриц крепко спал и, видимо, храпел, но телевизор заглушал его храп. Я предложил перейти в кабинет и для разнообразия включить музыку. Вульф согласился, мы разбудили Фрица, поблагодарили за гостеприимство и пожелали спокойной ночи. По дороге в кабинет я взял из холодильника пиво для Вульфа и молоко для себя. Когда я вошел, он уже включил радио и сидел за своим столом. Так как разговор должен был быть длительным, я передвинул желтое кресло поближе к нему. Он налил себе пива, я сделал глоток молока и сказал:

– Я забыл спросить Хьюита относительно «Десяти гурманов». Вы все равно повидаетесь с ним завтра и спросите сами. Итак, какова программа действий?

Было далеко за полночь, когда Вульф направился к лифту, а я – за простынями, одеялом и подушками, чтобы провести вторую ночь на кушетке в кабинете.

8

В телефонной книге было больше сотни Оделлов и ни одного Фрэнка. Установив это около десяти часов утра в пятницу, я сидел за своим столом, размышляя, что же предпринять? Это была не такая уж проблема, чтобы обращаться с ней к Вульфу, да и все равно его не было.

Саул Пензер пришел к девяти часам. В девять тридцать, вместо того чтобы отправиться наверх в оранжерею, Вульф спустился вниз, надел свое самое теплое пальто и бобровую шапку и, последовав за Саулом на улицу, сел в машину марки «герон». Он, конечно, знал, что если включить отопление на полную мощность, в машине будет жарко, как в печке, но все же оделся потеплее, так как не верил никаким механизмам более сложным, чем тачка. Даже если бы я управлял машиной, он, наверное, опасался бы, что может оказаться в каких–нибудь диких джунглях Лонг–Айленда.

Пришлось напрячь силу воли, чтобы сосредоточиться на Фрэнке Оделле, беседа с которым могла быть лишь ударом в темноте, совершаемым по приказу Вульфа исключительно потому, что он выбрал второе из трех предположений. Я предпочел бы думать о Лонг–Айленде. Хотя я знал умение Вульфа использовать все возможности для достижения цели. но еще никогда мне не приходилось видеть, чтобы он выдумывал что–либо более хитроумное, чем план, для проведения в жизнь которого он собирался привлечь Льюиса Хьюита. Поэтому я и хотел быть там. Гений хорош в качестве свечи зажигания, дающей искру, но кто–то должен проверить, не течет ли радиатор и в порядке ли резина. Если бы не Саул Пензер, я бы настоял на том, чтобы поехать с ним. Но Вульф приказал ехать Саулу, и Саул – единственный человек, которому я, не задумываясь, доверил бы свои дела, случись мне сломать ногу.

Я заставил себя вернуться мыслями к Фрэнку Оделлу. Проще всего было бы позвонить в отдел амнистий и узнать, нет ли его в списках досрочно освобожденных. Но, конечно, не по нашему телефону. Если в ФБР пронюхают, что мы тратим время и деньги на Оделла, о котором нам рассказал Квайл, они сразу сообразят, что это неспроста и мы считаем, что он замешан в убийстве Элтхауза, а этого нельзя было допустить ни в коем случае.

Я решил действовать наверняка. Если какой–нибудь сотрудник ФБР сочтет, что я преувеличиваю возможности его учреждения, это будет означать, что он очень многого не знает. Я тоже не много знаю о ФБР, но кое–что слыхал…

Я заглянул в кухню, сказал Фрицу, что ухожу, оделся и вышел на улицу. Пешком дошел до гаража на Десятой авеню, попросил разрешения Тома Халлорана воспользоваться телефоном и набрал номер Лона Коэна в редакции «Газетт». Лон был осторожен и не расспрашивал меня о том, как продвигаются наши дела с миссис Бранер и ФБР. Он спросил только, может ли он рассчитывать на бутылку коньяка.

– Пришлю тебе бутылочку, – ответил я, – если ты ее заработаешь. Можешь приступить немедленно. Года полтора один человек по имени Фрэнк Оделл был осужден за мошенничество. Если он вел себя хорошо, ему, возможно, сократили срок и он находится на свободе.

Далее я сказал Коэну, что стал заниматься благотворительностью и поэтому хочу поскорее найти Оделла и помочь ему.

– Можешь застать меня, но чем скорее, тем лучше, по этому телефону. – Я сообщил ему номер. – Видишь ли, я держу в секрете свою благотворительную деятельность, так что, пожалуйста, помалкивай об этом…

Лон заметил, что неплохо, если бы я занимался помощью ему самому, когда он проигрывает в покер, но я ответил, что в этом случае пусть он играет лучше в подкидного дурака.

Он сказал, что ему достаточно одного часа, и я отправился бродить по гаражу, разглядывая автомобили. Вульф покупает новую машину каждый год, думая, что тем самым уменьшает возможность несчастных случаев, чего в действительности не происходит. Выбор новых машин он предоставляет мне. Меня соблазнил «роллс–ройс», но это был бы срам – выбрасывать его через год. В тот день в гараже я не увидел ничего, на что стояло бы сменить наш «герон». Мы с Томом обсуждали приборную доску «линкольна» 1965 года, когда раздался телефонный звонок. Это был Лон. Он уже все разузнал. Фрэнк Оделл досрочно освобожден в августе, живет в доме номер 2553 по авеню Ламонт в Бронксе и работает в отделении Дрискольского агентства по аренде недвижимости, Гран Конкур–стрит, 4618.

Я решил поехать в метро, а не в такси, конечно, не ради экономии средств миссис Бранер. Прошло уже два дня и две ночи с тех пор, как ФБР должно было начать проявлять к нам интерес, и двадцать пять часов с тех пор, как обратилось к Перуццо с просьбой лишить нас наших лицензий, а я все еще не видел доказательств того, что меня сопровождают агенты мистера Брегга. То ли я случайно ускользал от них, то ли просто не замечал. Сейчас я решил это проверить, но, конечно, не шагая пешком по улицам. На станции метро у Центрального вокзала я сел в экспресс, направлявшийся в деловую часть города.

Если вы подозреваете, что за вами следят, и хотите это проверить, спускайтесь в метро, но не стойте на одном месте во время движения поезда, а на каждой остановке подходите к двери, чтобы в последний момент иметь возможность выскочить из вагона. В часы пик это довольно затруднительно, но сейчас было половина одиннадцатого утра. Я приметил его уже на третьей остановке, вернее, не его, а их. Филеров было двое. Один – неуклюжий дылда, а другой напоминал Грегори Пека [Американский киноактер], если не считать скрученных маленьких ушей. Игра заключалась в том, чтобы раскрыть их обоих так, чтобы они этого не заметили, и, когда я вышел на станции у 170–й улицы, я был почти уверен, что выиграл первый тайм. Шагая по тротуару, я делал вид, что не замечаю их.

Отделаться от преследования в Нью–Йорке проще простого. Существуют тысячи способов, и преследуемый по собственному усмотрению выбирает, когда, как и где это проделать. Я быстро шагал вперед по Тремонт–авеню, время от времени поглядывая на часы и на номера домов, пока не увидел свободное такси. Когда оно было в тридцати шагах от меня, я протиснулся между стоявшими вдоль тротуара машинами, остановил такси, вскочил, захлопнул дверцу, сказал водителю: «Прямо!» – и в тот же миг, проезжая мимо, увидел Грегори Пека, таращившегося на меня. Второй субчик находился на противоположной стороне улицы. Мы проехали семь кварталов, пока красный глаз светофора не остановил нас на перекрестке. Сознаюсь, что я поглядел назад. Я дал водителю адрес Дрискольского агентства, зажегся зеленый свет, и мы покатили вперед.

Несколько контор находилось на верхних этажах большого жилого дома, но нужная мне была на первом этаже. Я вошел. Агентство занимало небольшое помещение, в котором стояли два стола и шкаф с картотекой. Красивая молодая женщина с копной черных волос, которых было бы достаточно для всех четырех «битлов», сидела ближе к двери. Она улыбнулась и спросила, чем может быть мне полезна. Я должен был перевести дыхание, чтобы голова моя не пошла кругом. Такие женщины в служебное время должны сидеть дома! Я сказал, что хотел бы повидать мистера Оделла, и она кивнула своей красивой головкой в глубь комнаты.

Одного взгляда на него было достаточно. Некоторые люди даже после краткосрочного пребывания в кутузке обретают какой–то поникший вид. Но его это словно не коснулось. Ростом с ноготок. Светлокожий, светловолосый, он был одет более чем хорошо. Его серый костюм в полоску, обошелся ему или кому–то еще по меньшей мере сотни в две.

Он поднялся из–за стола, представился и протянул руку. Было бы куда проще, будь у него отдельный кабинет; его соседка, видимо, не знала, что делит комнату с тюремной пташкой. Я сказал, что меня зовут Арчи Гудвин, и протянул свою визитную карточку. Он внимательно посмотрел на нее, сунул в карман и сказал:

– Боже мой, мне следовало бы вас узнать. По фотографиям в газетах.

Моя фотография не появлялась в газетах вот уже месяцев четырнадцать, а он тогда еще был за решеткой, но я промолчал.

– Не можете ли вы уделять мне несколько минут? – спросил я и добавил: – Ниро Вульф взялся за одно небольшое дельце, в котором замешан человек по имени Моррис Элтхауз, и считает, что вы можете предоставить кое–какую информацию.

Он даже глазом не моргнул. Просто сказал:

– Это тот, который был убит?

– Совершенно верно. Полиция, конечно, занималась этим делим. Сейчас речь идет о частном расследовании по некоторым побочным линиям.

– Если вы имеете в виду, была ли здесь полиция, то ее не было. Давайте присядем.

Мы сели.

– Какие побочные линии? – -спросил он.

– Это несколько сложно… Касается одного дела, которым мистер Вульф занимался в то время, когда было совершено убийство. Вы можете знать что–нибудь об этом, если встречались с Моррисом Элтхауэом в течение того периода. Я имею в виду ноябрь прошлого года. Вы виделись с ним в ноябре?

– Нет. В последний раз я встречался с ним около двух лет назад. В зале суда, когда некоторые люди, которых я считал своими друзьями, сделали меня козлом отпущения. И зачем бы полиции интересоваться мной?

– О, при расследовании убийства они хватаются за любую ниточку. – Я пренебрежительно махнул рукой. – Это интересно, что вы сказали насчет козла отпущения. Возможно, это имеет отношение к тому, что нас интересует. Не являлся ли Элтхауз одним из тех друзей, о которых вы упоминали?

– Бог мой, нет! Он не был моим другом. Я всего дважды встретился с ним: в первый раз, когда он писал ту штуку или готовился писать ее. Он искал более крупную рыбу. Я был всего лишь мелким служащим в фирме Бранера.

– Бранера? – Я сдвинул брови. – Не помню такой фамилии в связи с тем делом. Конечно, я недостаточно знаком с ним. Следовательно, это ваши друзья по работе у Бранера сделали вас козлом отпущения?

Он улыбнулся:

– Вижу, что вы действительно не в курсе дела. Оно не имело никакого отношения к фирме Бранера. Все это выяснилось на суде. Мои сослуживцы были очень милы, очень милы. Вице–президент даже устроил мне свидание с самой миссис Бранер. Вот тогда–то я и встретился с Элтхаузом во второй раз, в ее конторе. Она тоже была очень добра ко мне. Она поверила тому, что я рассказал ей, и даже оплатила моего защитника. Частично оплатила. Видите ли, она поняла, что я, не ведая ни о чем, оказался впутанным в грязное дело, и, не желая, чтобы человек, служащий в ее фирме, был несправедливо осужден, .взяла на себя часть расходов. Это было очень любезно с ее стороны, я так считаю.

– Конечно. Почему же вы не вернулись на старое место, когда освободились?

– Меня не захотели взять.

– Ну, это уже не очень любезно, не так ли?

– Что ж, такова жизнь. В конце концов, я же был осужден. Вице–президент компании – человек довольно суровый. Я мог бы обратиться к миссис Бранер, но у меня еще осталось немного гордости, и к тому же я услышал о вакансии у Дрисколла. – Он улыбнулся. – Я не считаю себя потерпевшим крушение. Отнюдь нет. Работа в агентстве Дрисколла очень перспективна, а я еще молод. – Он выдвинул ящик стола. – Вы дали мне визитную карточку, позвольте вручить вам свою.

Он дал их мне с десяток и принялся расхваливать агентство Дрисколла. Я слушал его из вежливости, затем поблагодарил и, уже уходя, позволил себе вольность обменяться взглядами с красивой девицей, которая в ответ улыбнулась мне. Служба здесь была действительно завидной!

Я шагал но Гран Конкур–стрит, освещенной зимним солнцем, и в уме систематизировал обстоятельства дела:

1. Миссис Бранер распространяла книгу Кука;

2. Моррис Элтхауз собирал материалы для статьи о ФБР;

3. Элтхауза убили сотрудники ФБР или по крайней мере находились в его квартире во время или после убийства;

4. Элтхауз встречался с миссис Бранер, он был в ее доме;

5. Человек, который служил в фирме миссис Бранер, был осужден(явился козлом отпущения?) в результате того, что Элтхауз опубликовал статью.

Это не было простым стечением обстоятельств, это было причиной и следствием какой–то запутанной ситуации. Я начал было раскладывать все по полочкам, но вскоре понял, что комбинаций и предположений столько, что можно сделать вывод, будто сама миссис Бранер застрелила Элтхауза, что исключалось хотя бы потому, что она являлась нашим клиентом. Ясно одно: в этом стоге сена спрятана иголка, и ее следовало отыскать.

Вульф снова одурачил меня. Спросив у Ярмека о статье Элтхауза для «Тик–Ток», он велел мне найти Оделла только потому, что не мог придумать для меня другого, более стоящего занятия.

Я не мог позвонить Вульфу, даже если бы он был дома, и решил также не звонить к Хьюиту, потому что и там телефон мог уже прослушиваться. Ведь фэбээровцы, наверное, пронюхали, что он поехал туда, тем более что Саулу было предложено не обращать внимания на слежку, а для ФБР организовать подслушивание пригородных телефонов никакой трудности не составляло. Я знаю, как ФБР однажды… Однако давайте не будем говорить об этом…

Но идти домой и там ждать возвращения Вульфа я тоже не собирался. Я нашел телефонную будку, набрал номер телефона миссис Бранер, вызвал ее и спросил, не может ли она встретиться со мной за ленчем в двенадцать тридцать у Рустермана. Она ответила утвердительно. Затем я позвонил в ресторан Рустермана, вызвал Феликса и заказал отдельный кабинет наверху.

Ресторан Рустермана, конечно, потерял ту славу, которой обладал в годы, когда был жив Марко Вукчич. Вульф уже не шефствует над этим заведением, но все еще раз в месяц посещает его, да и Феликс время от времени появляется в нашем доме за советами. Вульф обычно берет с собой меня и Фрица, мы обедаем в маленьком кабинете наверху. Феликс провел меня туда, поддерживая вежливый разговор, передал меня попечениям Пьера, и вскоре, всего с десятиминутным опозданием, появилась миссис Бранер.

Она заказала двойной мартини, попросив положить в коктейль маринованную луковку, а не традиционную оливку. Никогда нельзя понять этих женщин; я был уверен, что она захочет шерри или дюбонне, а если мартини, то уж, конечно, не с луком. Когда Пьер принес мартини, она сделала три хороших глотка, проверила взглядом, хорошо ли официант прикрыл за собой дверь, и сказала:

– Я, конечно, ничего не спрашивала у вас по телефону. Что случилось?

За компанию и я заказал мартини, но без лука. Пригубив бокал, я ответил:

– Ничего особенного, мистер Вульф нарушил сегодня два правила. Не побывал в оранжерее и вышел из дому по делу, по вашему делу. Он находится в Лонг–Айленде на свидании с одним человеком. Из этого кое–что может выйти, но пока ни на что не рассчитывайте. Что касается меня, то я только что совершил прогулку в Бронкс, где встретился с человеком по имени Фрэнк Оделл. Он когда–то работал в вашей фирме, не так ли?

– Оделл?

– Да.

– Не помню., – Она пожала плечами, – Хотя нет, конечно, Оделл… Оделл… Маленький такой человечек, у которого были все эти неприятности. Но ведь он… Разве он не в тюрьме?

– Был. Его выпустили досрочно.

Она снова пожала плечами.

– Но зачем, ради всего святого, вам надо было встречаться с ним?!

– Это долгая история, миссис Бранер. – Я сделал еще глоток. – Мистер Вульф решил начать со сбора материалов о деятельности ФБР в Нью–Йорке и в окрестностях. Среди прочего мы выяснили, что прошлой осенью журналист Моррис Элтхауз загорелся желанием написать статью о ФБР в один журнал, а семь недель назад был убит. Это не прошло мимо нашего внимания, и мы кое–что предприняли в связи с этим. Так, мы выяснили, что около двух лет назад он написал статью, в результате которой Фрэнк Оделл был приговорен к тюремному заключению по обвинению в мошенничестве. Мистер Вульф попросил меня отыскать его. Я выяснил его местонахождение, повстречался с ним и узнал, что он служил в вашей фирме. Поэтому я и решился расспросить вас о нем.

Она поставила бокал на стол.

– Но о чем меня спрашивать?

– Просто несколько вопросов. Например, относительно Морриса Элтхауза. Хорошо ли вы его знали?

– Я вовсе не знала его.

– Он по крайней мере однажды был в вашем доме, точнее, в вашей конторе. Если верить Оделлу.

Она кивнула:

– Совершенно верно, был. Я вспомнила об этом, когда прочла, что убит. – Она вскинула подбородок. – Мне не нравится ваш тон, мистер Гудвин. Вы считаете, что я что–то скрываю?

– Да, миссис Бранер, это вполне возможно. Нам легко разобраться во всем этом за ленчем. Вы наняли мистера Вульфа для определенного, но почти невыполнимого дела. Минимум, что вы можете сделать – это рассказать нам все, что хотя бы отдаленно имеет к этому делу отношение. Тот факт, что вы были знакомы с Моррисом Элтхаузом или хотя бы однажды встретились с ним, естественно, интересует нас. Было ли вам известно, что он работал над статьей о ФБР? Позвольте мне закончить. Знали ли вы, или, может быть, подозревали, что ФБР замешано в его убийстве? Не поэтому ли вы рассылали книгу Кука? Не поэтому ли вы явились к Ниро Вульфу? Мы хотим знать все, что знаете вы.

Она вела себя отлично. Женщина, которая может, не моргнув глазом, швырнуть чек на сотню тысяч, вряд ли привыкла выслушивать вопросы своего наемника, но она с честью прошла это испытание. Она не считала до десяти (во всяком случае, вслух), она просто подняла свой бокал и, сделав глоток, посмотрела мне прямо в глаза.

– Я ничего не скрыла. Просто мне и в голову не пришло, что вас может интересовать Моррис Элтхауз. Я ничего о нем не знала. Не знаю и сейчас. Я прочла об убийстве и вспомнила, что встречалась с ним. Но мысль о ФБР в связи с этим убийством родилась у меня из–за мисс Дакос, моей секретарши, которая сказала, что… Однако это было просто бабской болтовней. Она сама ничего не знала. Ее слова не имели никакого отношения к рассылке книги. Я рассылала книгу потому, что прочла ее и подумала, как необходимо людям ознакомиться с ней. Удовлетворяет ли вас мой ответ?

– Вполне, но он вызывает другой вопрос. Не забывайте только, что я работаю на вас. Что рассказала вам мисс Дакос?

– Ничего существенного. Так, пустая болтовня. Она жила в одном доме с Элтхаузом, да и сейчас живет там же. Ее…

– В одном доме?

– Да. В Виллидже. На втором этаже. Как раз под квартирой Элтхауза. Она куда–то уходила в тот вечер, и вскоре после…

– В тот вечер, когда произошло убийство?

– Да. Не перебивайте. Вскоре после возвращения домой она услышала шаги – какие–то люди спускались по лестнице, и ее заинтересовало, кто бы это мог быть. Она подошла к окну, выглянула наружу и увидела троих мужчин, которые вышли из дома и скрылись за углом. Она почему–то подумала. что они из ФБР. Единственно, почему она так подумала, было то, что они походили на агентов. «Такого типа», – сказала она. Как я уже говорила, мы обе ничего не знали о существовании какой–то связи между Моррисом Элтхаузом и ФБР. Вы спросили, знала ли я, что он работает над статьей о ФБР? Нет, не знала, пока вы не сказали об этом. Я отвергаю ваша предположение, будто я что–то скрываю. – Она взглянула на свои часы. – Второй час, у меня в половине третьего назначено заседание, на которое я не могу опоздать.

Я извинился, что, пригласив позавтракать со мной, морю ее голодом, и нажал кнопку. Через минуту вошел Пьер с супом из омаров, и я распорядился подать второе через десять минут.

Тут возникло одно деликатное обстоятельство. С деловой точки зрения мне следовало бы сообщить ей, что, так как Рустерман категорически отказывается брать деньги с Ниро Вульфа и меня, когда мы посещаем его ресторан, стоимость завтрака не будет включена в счет, который мы представим за ведение се дела. Однако поданный нам завтрак был так роскошен, что говорить за ним о такой мелочи, как деньги, мне показалось неуместным, и я промолчал. Я не стал возобновлять разговор и о мисс Дакос, тем более что интересующей нас темой была деятельность ФБР.

Во время завтрака я узнал, что она получила 607 писем, авторы которых коротко благодарили ее за книгу; 184 письма, некоторые довольно длинные, не одобряющие посылку книги; и 29 анонимных писем и открыток, ругающих ее на чем свет стоит. Я удивился, что их всего 29. Из 10000 должно было бы быть несколько сот членов общества Джона Берча и других подобных организаций.

За кофе я все же вернулся к разговору о мисс Дакос, проделав кое–какие подсчеты. Если Вульф уедет от Хьюита в четыре часа, он будет дома что–нибудь около половины шестого, однако возможно, что он уедет позже, скажем, в пять, и вернется лишь в половине седьмого, да еще захочет отдохнуть после непривычной поездки ночью, в окружении тысячи мерещащихся ему опасностей. Поэтому, когда Пьер, сервировав кофе, вышел, я сказал:

– Мистер Вульф, несомненно, захочет повидать мисс Дакос. Возможно, она ничего не знает, но он должен сам удостовериться в этом. Не будете ли вы любезны попросить ее приехать сюда в девять часов вечера? В этот ресторан. В нашем доме, возможно, установлены микрофоны.

– Но ведь я сказала вам, что это была пустая болтовня!

Я ответил, что, возможно, она и права, но особенность Вульфа та, что он узнает нечто полезное для дела от людей, которые просто болтают.

Когда миссис Бранер допила кофе, я проводил ее в контору Феликса, и она позвонила мисс Дакос.

Посадив ее в машину, я вернулся и выпил еще чашку кофе, передумывая сызнова все обстоятельства. Я поскользнулся только на одном пункте: я не спросил, присутствовала ли мисс Дакос при разговоре Морриса Элтхауза и Франка Оделла с миссис Бранер в ее кабинете. Конечно, об этом могла бы рассказать и сама мисс Дакос, но Вульф спросит сперва меня, и я не мог простить себе такую оплошность. Насколько обоснованно предположение, что именно Сара Дакос сообщила полиции о трех вышедших из дома мужчинах? Совсем необоснованно; разве только она придумала это для полиции или для миссис Бранер. Из окна дома номер шестьдесят три она не могла видеть, как они сели в машину, стоявшую за углом, а следовательно, не могла заметить и номер этой машины. Если же она видела это, то мы можем получить подтверждение первой версии, а именно, что убийство совершено сотрудниками ФБР. Но ведь мы предпочитаем вторую! Ну и что? Ведь и это вовсе не бесполезно для плана Вульфа.

Я вспомнил, как, пересекая Вашингтон–сквер во время моей вчерашней прогулки, я подумал о том совпадении, что Арбор–стрит находится в Виллидже и что Сара Дакос живет в Виллидже. Теперь это могло оказаться больше чем совпадением; это могло явиться причиной и следствием.

В три часа дня я прошел в конторку Феликса и набрал номер Льюиса Хьюита. Прошло не менее четырех минут, пока я наконец услышал в трубке голос Вульфа:

– Арчи?

– Он самый, – . ответил я. – Я у Рустермана. Завтракал здесь с миссис Бранер. Если вы приедете сюда до половины седьмого, я обо всем успею доложить вам до ужина. Мы можем и поужинать здесь, потому что одна особа явится сюда в девять часов, чтобы кое–что обсудить.

– Приехать к Рустерману?

– Да, сэр.

– Почему? Почему не к нам?

– Здесь лучше. Если вы, конечно, не хотите, чтобы одна хорошенькая молодая особа разговаривала с вами при включенном радио, сидя у вас на коленях.

– Что еще за молодая особа?

– Сара Дакос. Секретарша миссис Бранер. Я все объясню, когда вы приедете.

– Если я приеду. – Он повесил трубку.

Я позвонил Фрицу и сказал, чтобы он не ждал нас к ужину и оставил телячьи отбивные в маринаде на завтра. Затем набрал номер миссис Элтхауз, но, пока она подошла, я передумал разговаривать с ней по телефону. Я хотел узнать, не приходилось ли ей слышать, чтобы ее сын упоминал девушку по имени Сара Дакос, но, так как у меня было три часа, которые я не знал, как убить, я с тем же успехом мог и пройтись. Я спросил, примет ли она меня, если я приду в половине пятого, и она ответила утвердительно.

Выйдя из ресторана, я сказал Феликсу, что мы с Вульфом будем у него ужинать.

9

Я сидел в кабинете наверху, вытянув ноги и разглядывая кончики ботинок, в который уже раз перебирая в уме все обстоятельства дела, когда без двадцати семь Феликс распахнул дверь и появился Вульф. Зная, что в эти часы у Феликса обычно полно посетителей, я прогнал его, помог Вульфу снять пальто и высказал надежду, что у него была интересная поездка.

Он что–то буркнул себе под нос, сел в кресло, которое Марко Вукчич приобрел много лет тому назад специально для своего друга Ниро. Между визитами Вульфа это кресло обычно хранилось в кладовой.

– Я пришел к заключению, – произнес Вульф, – что все люди, живущие в наше время, – полуидиоты и полугерои. Только герои могут выжить в этой толчее, и только идиоты могут желать жить в ней.

– Суровое заключение, – отозвался я. – Но вы почувствуете себя лучше после еды. Сегодня у Феликса вальдшнеп.

– Знаю.

– Как дела с Хьюитом?

– Удовлетворительно. Саул был очень полезен, как обычно.

Я придвинул себе стул,

– Мой отчет, может быть, не столь удовлетворителен, но в нем есть свои заслуживающие внимания пункты. Начну с конца: миссис Элтхауз никогда не слышала, чтобы ее сын упоминал имя Сары Дакос.

– А почему он должен был упоминать это имя?

– В том–то и дело.

Я подробно изложил ему, как провел день, включая шалость с филерами. Это было нашим первым соприкосновением с противником, и я подумал, что Вульф должен знать об этом. Он не шевельнул ни единой мышцей, даже не раскрыл глаз.Закончив рассказ, я целые три минуты просидел в полнейшей тишине. Наконец я не выдержал:

– Я, конечно, понимаю, что все это надоело вам. Спасибо, что вы хоть соблаговолили выслушать меня. Вам наплевать на то, кто убил Морриса Элтхауза. Вас интересует только ваш трюк, который вы собираетесь проделать, и к черту все убийства и всяких убийц. Я высоко ценю, что вы не захрапели. Я ведь человек чувствительный.

Он открыл глаза:

– Но ты мог бы пригласить эту женщину прийти днем, а не вечером.

– Вам не только все надоело, но вы и раздражены, — кивнул я. – Вы говорили, что мы, бесспорно, отдаем предпочтение второй версии, поэтому хотим отыскать хоть какой–нибудь шанс доказать ее. Сара Дакос находилась в доме, где проживал Элтхауз, если не во время убийства, то вскоре после него. Возможно, она может так или иначе быть нам полезной. Если хотите…

Дверь отворилась, и вошел Пьер с плотно уставленным подносом. Я взглянул на часы – семь пятнадцать. Стало быть, так распорядился Вульф. Что ж, он по крайней мере придерживается одного правила и, конечно, соблюдет и второе–никаких деловых разговоров за столом. Вульф поднялся и вышел из комнаты вымыть руки. Когда он вернулся, Пьер уже поставил на стол устрицы и стоял наготове, чтобы придвинуть ему кресло. Вульф сел, отправил моллюск, подцепленный на вилку, в рот, подержал его на языке, проглотил, одобрительно кивнул и произнес:

– У мистера Хьюита расцвели четыре гибрида Miltonia sanderae и Odontoglosum puramus.

Значит, они нашли время посетить оранжерею!

Около половины девятого появился Феликс и попросил разрешения на одну минуту оторвать нас от обеда, чтобы обсудить проблему транспортировки лангустов из Франции самолетом. На самом деле он хотел получить одобрение Вульфа относительно замороженных лангустов и, конечно, не получил его. Но Феликс упорствовал, и они все еще продолжали спорить, когда Пьер ввел в комнату Сару Дакос. Она пришла точно в назначенное время. Я помог ей снять пальто; она не отказалась от предложенного мной кофе, и я усадил ее за стол и, дождавшись ухода официанта, представил Вульфу.

Мой шеф глубоко убежден, что любое впечатление от женщины всегда ошибочно. Он, конечно, внимательно оглядел Сару Дакос, раз уж ему пришлось встретиться с ней, и сказал, что миссис Бранер, конечно, передала ей о разговоре со мной.

Она ответила утвердительно. Она была не так самоуверенна, как тогда, на работе, и глаза у нее сейчас не блестели. Миссис Бранер говорила мне, что ее секретарша просто сболтнула тогда лишнее, и вот теперь, придя на свидание с Ниро Вульфом, она, вероятно, решила, что наболтала слишком много.

Вульф, прищурившись, смотрел на нее.

– Меня интересует все связанное с Моррисом Элтхаузом, – произнес он. – Вы хорошо были знакомы с ним?

– Нет, не очень, – покачала она головой.

– Вы жили в одном доме?

– Да, но в Нью–Йорке это ничего не означает, как вы знаете. Я переехала в этот дом примерно год назад, и когда мы однажды встретились в подъезде, то сразу вспомнили, что уже встречались прежде в конторе миссис Бранер, когда он приходил туда вместе с этим человеком, Оделлом. После этого мы иногда обедали вместе, раз–другой в месяц.

– Это переросло в интимные отношения?

– Нет. Какое бы значение вы ни вкладывали в это слово. Мы не были в интимных отношениях.

– Что ж, с этим покончено, и мы можем перейти к делу. Вы не ужинали с мистером Элтхаузом вечером в пятницу двадцатого ноября?

– Нет.

– Вы были дома?

– Нет. Я ходила на лекцию в Новую школу.

– Одна?

Она улыбнулась:

– Вы похожи на мистера Гудвина – хотите доказать, что вы сыщик. Да, я была одна. Лекция была посвящена фотографированию. Я интересуюсь фотографией.

– В котором часу вы вернулись домой?

– Незадолго до одиннадцати. Я хотела послушать одиннадцатичасовые известия.

– И затем? Будьте по возможности точны.

– Тут нечего быть особенно точной. Я поднялась наверх – это всего один этаж. – в свою квартиру. Сняла пальто, выпила стакан воды и начала было раздеваться, как вдруг услышала на лестнице чьи–то шаги. Казалось, кто–то крадется. Это удивило меня. В нашем доме всего четыре этажа, и женщина, живущая на самом верху, была в отъезде. Я подошла к окну, растворила его ровно настолько, чтобы просунуть голову, и увидела троих мужчин, которые вышли из дома, повернули налево и быстрым шагом скрылись за углом. – Она развела руками. – Вот и все.

– Они не заметили, как вы открыли окно?

– Нет. Я отворила окно до того, как они вышли на улицу.

– Они разговаривали между собой?

– Нет.

– Узнали ли вы кого–нибудь из них?

– Нет, конечно.

– «Конечно» вовсе не обязательно. Не узнали?

– Нет.

– Могли бы вы их опознать?

– Нет. Я не видела их лиц.

– Не обратили ли вы внимания на какие–нибудь особенности – рост, манеру ходить?

– Пожалуй… нет.

– Не обратили внимания?

– Нет.

– Затем вы легли спать?

– Да.

– Перед тем как вы услышали шаги на лестнице, не слышали ли вы каких–нибудь звуков сверху, из квартиры мистера Элтхауза?

– Не обратила внимания. Я двигалась по квартире, сняла и убрала в шкаф пальто, и притом у меня был открыт водопроводный кран, чтобы вода пошла похолоднее: я хотела пить. К тому же у него в комнате лежит на полу толстый ковер.

– Вы бывали у него?

Она кивнула.

– Несколько раз. Три или четыре раза. Мы выпивали по рюмочке, перед тем как отправиться ужинать.

Она взяла чашку, рука у нее не дрожала. Я заметил, что ее кофе уже остыл, и предложил горячего, но она отказалась. Вульф налил себе кофе и сделал глоток.

– Как и когда вы угнали об убийстве мистера Элтхауза? — спросил он.

– Утром. Я не работаю по субботам и поэтому поздно встаю. Ирэн, уборщица, постучала ко мне в дверь. Это было после девяти.

– Это вы позвонили в полицию?

– Да.

– Вы сообщили полиции, что видели трех мужчин, вышедших из дома?

– Да.

– Вы заявили полиции, что, по вашему мнению, эти трое – сотрудники ФБР?

– Нет. Я была словно в шоке. Я никогда прежде не видела мертвецов, разве только в гробу.

– Когда вы сказали миссис Бранер, что, по вашему мнению, это были сотрудники ФБР?

Она пошевелила губами, задумавшись:

– В понедельник.

– А почему вы решили, что это сотрудники ФБР?

– Мне так показалось. Они выглядели молодыми и, ну как вам сказать, атлетически сложенными. И то, как они шагали…

Вы же говорили, что не заметили ничего особенного.

– Да, ничего особенного я и не заметила. – Она прикусила губу. – Я знала, что вы спросите меня об этом. Думаю. что я должна признаться: мне кажется, основная причина, почему я так сказала миссис Бранер, заключалась в том, что я знала ее отношение к ФБР. Я часто слышала, как она отзывалась о книге Кука, и мне показалось, что ей понравится… Я имею в виду, что это должно было соответствовать ее отношению к ФБР. Мне неприятно признаваться в этом, мистер Вульф, поверьте, очень неприятно. Я понимаю. как это звучит, но надеюсь, вы не сообщите об этом миссис Бранер.

– Я скажу ей только то, что потребуется по ходу дела. — Вульф поднял чашку, отпил и взглянул на меня. – Арчи?

– Всего один или два вопроса. – Я посмотрел в лицо мисс Дакос, и она не отвела взгляда. – Полицейские, конечно, интересовались тем, когда вы в последний раз виделись с Элтхаузом. Когда это было?

– За три дня до той пятницы. Мы совершенно случайно встретились утром в подъезде и поболтали минуту–другую.

– Он говорил вам о том, что пишет статью о ФБР?

– Нет. Он никогда не разговаривал со мной о своей работе.

– Когда вы в последний раз встречались с ним за обедом или по другому подобному поводу?

– Я не могу точно назвать число. Это было примерно за месяц до случившегося, в конце октября. Мы вместе ужинали.

– В ресторане?

– Да.

– Вы когда–нибудь встречались с мисс Мэриен Хинклей?

– Хинклей? Нет.

– Или с человеком по имени Винсент Ярмек?

– Нет.

– С Тимоти Квайлом?

– Нет.

– Упоминал ли Элтхауз когда–нибудь эти имена?

– Не помню. Возможно, что и упоминал.

Я поднял брови, глянув в сторону Вульфа. Он с полминуты смотрел на мисс Дакос, хмыкнул и сказал, что сомневается в том, чтобы сообщенные ею сведения могли бы принести нам пользу, так что вечер, по–видимому, потерян зря. Я встал и принес её пальто. Вульф не поднялся с места. Он редко встает, когда приходит или уходит женщина; возможно, что и на этот счет у него есть какое–нибудь правило, но истинной причины я не знал. Она просила меня не беспокоиться и не провожать ее, но, желая показать ей, что некоторые частные детективы хорошо воспитаны, я проводил ее вниз. На тротуаре, пока швейцар подзывал такси, она положила руку мне на рукав и сказала, что будет очень, очень благодарна, если мы не расскажем миссис Бранер о ее признании, и я похлопал ее по плечу. Похлопывание по плечу может означать все что угодно – от извинения до обещания, и только тот, кто это делает, знает, что именно это означает.

Когда я вернулся, Вульф по–прежнему восседал в кресле, скрестив пальцы на животе. Я притворил за собой дверь, и он проворчал:

– Она врет?

Я сказал:

– Наверняка, – и сел на свое место.

– Почему, черт побери, ты так уверен?

– Что же, – ответил я, – надеюсь, вы не станете спорить, что я хорошо разбираюсь в красивых молодых женщинах в отличие от вас – это ваше собственное утверждение. Но даже вы должны понимать, что она не так глупа, чтобы говорить миссис Бранер эту чушь про агентов ФБР только лишь потому, что она подумала, будто миссис Бранер будет приятно это слышать. Я не считаю ее такой дурой. Но она сказала это миссис Бранер, следовательно, у нее были для этого причины, она не просто сболтнула. У нее были основания это сказать! Хотя только богу известно, какие. Одна догадка из дюжины: когда она вошла в дом и услышала шум, то поднялась этажом выше, стала подслушивать у дверей квартиры Элтхауза и что–то узнала. Мне это не нравится: если было так, то почему она не сообщила об этом полиции? Я предполагаю, что она узнала нечто такое, о чем не хочет говорить. Например, она узнала, что Элтхауз работает на ФБР. Он…

– Как она узнала об этом?

– О, их отношения дошли до интимности. Она соврала. Это самая простейшая ложь, которую женщины не устают повторять уже десять тысяч лет. Очень удобно. Живут в одном доме. Он поглядывал на женщин, а она вовсе ни уродина. Он сам рассказал ей. Даже сказал, что фэбээровцы могут без приглашения явиться в его отсутствие к нему на квартиру. Поэтому она…

– Пошла наверх узнать, дома ли он?

– Так она и сделала, увидев уходящих мужчин. Но дверь была заперта, ключа у нее не было, а на ее звонки и стук никто не отзывался. Во всяком случае, я только отвечаю на ваш вопрос – врет ли она. Она врет.

– Следовательно, мы нуждаемся в правде. Добудь ее.

Это было естественно с его стороны. Разумеется, он не верит, что я могу пойти с девушкой в ресторан «Фламинго», потанцевать с ней пару часов и узнать все ее сокровенные тайны. Однако он делает вид, что не сомневается в этом, ибо полагает, что этим самым поощряет меня лучше работать.

– Это надо обдумать, – сказал я. – Можно переменить тему разговора? Вчера вечером вы спросили, не могу ли я выдумать какой–нибудь маневр, который заставил бы Брегга поверить в то, что убил Элтхауза один из его людей, и я ответил, что не могу. Но теперь я придумал. Они открыто следят за Сарой Дакос и поэтому знают, что она была здесь, и почти наверняка знают о том, что здесь вы. Они знают также, что она живет на Арбор–стрит в доме номер шестьдесят три, но не знают, что она слышала или видела в ту ночь. Поэтому им невдомек, что она рассказывала вам, но они придут к выводу, что это должно было касаться той ночи.

– Ну?

– Если мы сейчас возьмем такси, отправимся домой к Кремеру и проведем у него часок, они окончательно уверуют, что мы узнали от Сары Дакос нечто горяченькое об убийстве Элтхауза. Это наверняка поможет нам.

Он покачал головой:

– Ты дал мистеру Кремеру наше честное слово.

– Только о моем прошлом свидании с ним. Мы отправляемся к нему потому, что, желая выяснить некоторые вопросы относительно ФБР, мы заинтересовались убийством Морриса Элтхауза, который собирался писать о ФБР и был убит, а Сара Дакос рассказала нам кое–что об этом убийстве, что, по нашим предположениям, следовало бы знать Кремеру. Наше честное слово твердо, как золото.

– Который час? Я взглянул на часы:

– Без трех минут десять.

– Мистер Кремер, может быть, уже лег спать, а у нас нет ничего существенного для него.

– Черта с два! У нас имеется человек, у которого есть основания предполагать, что это были фэбээровцы, но он скрывает свои сведения. Это будет праздничным пирогом для Кремера.

– Нет. Это наш пирог. Кремеру мы отдадим мисс Дакос только после того, как она не будет нам нужна. – Он отодвинул кресло. – Добудь у нее правду. Завтра же! Я устал. Едем домой – и спать.

10

В субботу утром, в 10 часов 35 минут, я воспользовался ключом от двери дома номер 63 на Арбор–стрит, поднялся по лестнице на третий этаж и при помощи другого ключа вошел в квартиру, принадлежавшую Моррису Элтхаузу.

Я решил прибегнуть к собственному методу получения сведений у Сары Дакос. Признаюсь, это был окольный путь, особенно если учесть тот факт, что времени было в обрез, но так было проще добиться результатов, чем пригласив ее на танцы в «Фламинго». О том, что времени было в обрез, сообщала заметка на двадцать восьмой странице утренней газеты, которую я просматривал за завтраком. В ней говорилось:

«Члены клуба «Десять гурманов», одного из нью–йоркских клубов с ограниченным доступом, очевидно, не верят тому, что история повторяется. Льюис Хьюит, капиталист, занимающий видное общественное положение, знаток и любитель орхидей и гурман, сообщил о предстоящем приеме в своем доме в Норт–Коув, Лонг–Айленд, в четверг 14 января. Меню будет составлено Ниро Вульфом, известным частным детективом. Блюда приглашен готовить Фриц Бреннер, шеф–повар мистера Ниро Вульфа. Вульф и Арчи Гудвин, его доверенный помощник, будут присутствовать на приеме в качестве гостей.

Это вызывает в памяти происшедший 1 апреля 1958 года случай во время обеда в доме Бенджамена Шрайвера, пароходного магната, на котором также в качестве гостей присутствовали мистер Вульф и мистер Гудвин. Один из десяти гурманов–Винсент Пайл, глава маклерской фирмы, был отравлен мышьяком, оказавшимся в блюде, поднесенном ему Каролем Эннисом, который и был обвинен в убийстве.

Вчера репортер «Таймса», вспомнив этот случай, позвонил мистеру Хьюиту и спросил, не высказал ли кто–нибудь из членов клуба нежелания присутствовать на предстоящем в четверг обеде, на что мистер Хьюит ответил отрицательно».

Назначение точной даты – четверг, четырнадцатое января–явилось предметом горячего спора между мной и Вульфом. Я настаивал, что газетчикам следует сообщить нечто вроде «обед состоится в один из вечеров этого месяца». Вульф сказал, что Хьюит должен назначить своим гостям точную дату.

– Он может сказать что–нибудь неопределенное, — протестовал я, – так как точная дата будет зависеть от того, когда Фриц получит кое–какие продукты, отправленные из Франции по воздуху. Гурманы любят продукты, присланные по воздуху из Франции.

Но Вульф заупрямился, и теперь мы были связаны по рукам и ногам. Оставалось всего пять дней.

Итак, сразу же после завтрака я позвонил миссис Элтхауз и спросил, не может ли она уделить мне десять минут. Она сказала: «Да, пожалуйста», и я ушел, конечно, начисто игнорируя, следят за мной филеры или нет. Чем больше они будут убеждаться в том, что я занимаюсь делом Элтхауза, тем лучше. Я сообщил миссис Элтхауз, что дело продвигается, ей будет сообщено, когда все станет ясно, и что она может оказать нам большую услугу, если даст мне возможность осмотреть квартиру ее сына и то, что там осталось. Она сказала, что там ничего не тронуто. Контракт по найму заканчивается почти через год, и они не захотели передать квартиру в субаренду. Мебель там не переставлялась, и, насколько ей известно, полиция там тоже ничего не трогала. Во всяком случае, они не просили на это разрешения. Я пообещал ничего не брать без ее ведома, а она тут же вручила мне ключи, даже не позвонив мужу или адвокату. Может быть, я произвожу большее впечатление на пожилых женщин, чем на молодых, но, ради бога, не говорите об этом Вульфу.

Итак, в субботу в 10 часов 35 минут утра я вошел в квартиру покойного Морриса Элтхауза и запер за собой дверь. Квартира была не так уж плоха, если не считать картин. Как говорила Сара Дакос, ковер, разостланный в гостиной от стены до стены, был толстый. Там стояла большая кушетка, перед ней кофейный столик, под торшером хорошее кресло, четыре стула, небольшой столик с железной статуэткой на нем, которая могла быть создана любым пареньком, владеющим слесарным инструментом, из металлического лома, найденного в гараже, большой письменный стол, на котором не было ничего, кроме телефона и пишущей машинки. Одна стена почти до самого потолка в книжных полках. Чем меньше говорить о картинах на стенах, тем лучше. Они были хороши для викторины – развлекать гостей: пусть себе угадывают, что на них изображено: только я сомневаюсь, что нашелся бы хоть один, кто дал бы правильный ответ.

Я положил пальто и шляпу на кушетку и обошел всю квартиру. Два стенных шкафа в гостиной. Ванная комната, маленькая кухонька, спальня с единственной кроватью, комод, туалетный столик, два стула и стенной шкаф, битком набитый одеждой. На туалетном столике фотография матери и отца Элтхауза. Я вернулся в гостиную и принялся разглядывать все по порядку. Здесь было темно – портьеры были задернуты, и я включил свет. Повсюду лежал толстый слой пыли,но я явился сюда с ведома и разрешения хозяев и поэтому не стал утруждать себя тем, чтобы надеть резиновые перчатки.

Безусловно, я не ожидал найти в квартире что–нибудь интересное. Ведь полиция уже побывала здесь, но у них на уме не было ничего определенного, а у меня было – Сара Дакос. Несомненно, вы бы очень хотели иметь подробный перечень всего, что находилось в квартире, особенно содержимого ящиов и шкафов, но для этого потребовалось бы слишком много времени. Упомяну только одну вещь – рукопись незаконченного романа объемом 384 страницы. Я просмотрел странички полторы. Чтобы прочесть его целиком и узнать, нет ли там девушки, похожей на Сару Дакос, нужен был целый день.

Последнее, что я еще не упомянул, валялось на дне ящика комода в спальне. Среди всякой всячины там было с десяток или около того фотографий. Ни на одной из них я не обнаружил Сары Дакос, но зато нашел одну фотографию, на которой был изображен сам Элтхауз, лежавший на кушетке в чем мать родила. Я никогда прежде не видел его обнаженным, так как на фотографиях, которые публиковались в «Газетт», он всегда был в приличной форме. Мышцы хорошо развиты, живот плоский, но самое интересное я обнаружил не на фотографии, а на ее обратной стороне. Кто–то написал там стихотворение (или отрывок из стихотворения):

Любовник смелый, ты не стиснешь в страсти

Возлюбленной своей – но не беда:

Она неувядаема, и счастье

С тобой, пока ты вечен и неистов [Перевод Олега Чухонцева].

Я не прочитал всей поэзии мира, но у Лили Роуэн целая полка со сборниками стихов, и иногда она просит меня прочесть ей вслух то или иное из них, и я был убежден, что уже читал строки, написанные на обороте фотокарточки. Я попытался сосредоточиться, но не смог. Во всяком случае, следовало узнать, кто написал это стихотворение на фотографии. Не Элтхауз: мне приходилось видеть его почерк на различных бумагах. Сара Дакос? Если так, то я обнаружил нечто важное. Я положил фотографию на комод и еще целый час провел в розысках, но безрезультатно.

Я обещал миссис Элтхауз ничего не брать без ее разрешения. но искушение было велико. Я мог бы взять и унести фотографию–не из дома, а спуститься всего на этаж ниже, постучать в дверь Сары Дакос и, если она дома (ведь была суббота), показать ей снимок и спросить: «Это вы написали?» Мысль была соблазнительной, но, черт возьми, слишком уж прямолинейной. Следовало придерживаться окольных путей. Я запер квартиру и вышел на улицу. Из телефонной будки я позвонил миссис Бранер и спросил, могу ли я заехать к ней для выяснения одного вопроса. Она ответила, что будет ждать меня до часу дня. Было двадцать минут первого. Я бросился на поиски такси.

Миссис Бранер была в своей конторе, разбирала какие–то бумаги за столом. Она спросила, приходила ли вчера мисс Дакос на свидание с нами, заметив, что вопреки ее ожиданиям Сара не позвонила ей вечером. Я сказал, что приходила и была нам весьма полезна. Я подчеркнул слово «весьма», так как не исключено, что кабинет миссис Бранер прослушивается. Затем я сел, наклонился к ней и прошептал:

– Надеюсь, вы ничего не будете иметь против, чтобы мы разговаривали шепотом?

Она растерянно посмотрела на меня:

– Вы меня удивляете!

– Да, – прошептал я, – но так спокойнее. Не говорите ничего лишнего. Я хочу получить у вас образчик почерка мисс Дакос. Что угодно – запись в календаре, записку к вам. Я понимаю, вам это кажется странным, но ничего странного тут нет. Не требуйте у меня объяснений, потому что я не могу их вам дать. Я следую инструкциям. Либо вы доверяете мистеру Вульфу вести ваше дело, и вести его правильно, либо нет.

– Но тогда, скажите на милость, почему… – начала она, но я предупреждающе поднял руку.

– Если вы не желаете разговаривать шепотом, – прошипел я, – дайте мне что я прошу, и я уйду.

Пятью минутами позже, когда я покидал дом с двумя образчиками почерка Сары Дакос в кармане – записью в девять слов на листке календаря и запиской в шесть строк, адресованной миссис Бранер, – мною владела уверенность, что пожилые женщины являются главной опорой страны. Она не шепнула ни слова. Открыла ящик стола, достала записку, затем вырвала страничку из календаря, протянула их мне со словами: «Известите меня, когда выяснится что–нибудь такое, что мне следует знать» – и подвинула к себе одну из бумаг, лежавших на ее столе. Что за клиент!

Сев в такси, я принялся изучать полученные бумажки и, подъехав вновь к дому номер 63 на Арбор–стрит, поднялся в квартиру Элтхауза, устроился поудобнее в одном из кресел в гостиной, взял фотографию и принялся сравнивать почерки. Я не эксперт–графолог, но в данном случае он и не был нужен. Та же рука, что набросала записку и сделала запись на листке календаря, написала четыре строчки на обороте фотографии. Возможно, что этот же человек сделал и фотографический снимок, но это не имело значения. Хотя память Сары Дакос, очевидно, изменила ей, когда она говорила, будто ее отношения с Элтхаузом не переросли в интимные.

Передо мной встал вопрос: не позвонить ли миссис Элтхауз и не получить ли разрешение взять фотографию? Я решил, что оставлять фотографию здесь рискованно: Сара могла каким–нибудь образом проникнуть сюда и разыскать ее. Я взял со стола лист бумаги, завернул снимок и сунул в карман, огляделся по привычке, желая удостовериться, все ли остается в том же порядке, который я застал здесь, и ушел, унося свою добычу.

Проходя мимо двери Сары Дакос, я послал ей воздушный поцелуй. Тут же мне пришло в голову, что дверь эта заслуживает большего, нежели поцелуй, и я вернулся и оглядел замок. Той же системы «Бермат», что и в квартира Элтхауза, ничего особенного.

Из того же автомата, по которому я звонил миссис Бранер, я позвонил миссис Элтхауз и, сказав, что оставил в квартире все в том же порядке, спросил, нужно ли вернуть ключи немедленно.

– Как вам будет угодно, – ответила она. – Это не к спеху.

– Кстати, – мимоходом заметил я, – если вы не будете возражать, я возьму фотографию одного человека, которую обнаружил в ящике. Я хочу, чтобы кто–нибудь опознал его.

Она ответила. что я очень «таинственный человек», но не протестовала. Мне захотелось поведать ей, что я думаю о пожилых женщинах, но я решил, что мы еще недостаточно близко знакомы для этого. Я набрал другой номер, попросил познать мисс Роуэн и секундой позже услышал знакомый голос:

– Ленч будет подан через десять минут. Приходи.

– Ты слишком молода для меня. Я решил, что женщины после сорока лет… Ну что, догадайся!

– Скучны, вот самое правильное определение.

– Я подумаю и отвечу сегодня вечером. У меня есть одно сообщение и один вопрос. Первое – ночевать я должен в конторе. Причину объясню при встрече. Не перебивай. Подожди секунду. — Я взял трубку в правую руку, а левой достал из кармана фотографию. – Послушай одно стихотворение.

Я с чувством прочел ей четыре строки и спросил:

– Ты знаешь эти стихи?

– Конечно. И ты тоже знаешь.

– Нет, я не знаю, хотя они кажутся мне знакомыми.

– Еще бы. Почему ты их вспомнил?

– Расскажу в другой раз. Чьи же это стихи?

– Китс. «Ода греческой вазе». Последние четыре строчки второй строфы. Эскамильо, ты довольно хороший детектив, ты танцуешь как ангел, и у тебя много других выдающихся качеств, но ты никогда не станешь настоящим интеллигентом. Приходи, почитаем вслух Китса.

Я сказал, что она слишком скучна, повесил трубку, сунул фотографию обратно в карман, вышел и сел в пятое по счету такси за последние пять часов. Ничего, клиент выдержит такие расходы.

Без десяти минут два я подошел к двери в столовую, сказал Вульфу, который восседал за столом, что, кажется, пойдет снег, и отправился на кухню. Я никогда не сажусь за стол вместе с Вульфом, если опаздываю; по обоюдному согласию мы решили, что если один будет спешить с мясом или рыбой, в то время как второй уже наслаждается десертом, это не так уж хорошо для пищеварения. Фриц поставил передо мной прибор, и я спросил, как обстоят дела с меню на четверг.

– Я не разговариваю на эту тему, – ответил он. – Я вообще ни о чем не разговариваю, Арчи. Он был в моей комнате перед завтраком и провел там более часа, беседуя со мной при включенном на полную мощность телевизоре. Если это так опасно, я вообще отказываюсь разговаривать.

Я успокоил его, сказав, что скоро все войдет в норму, и он воздел руки и пробормотал: «Mon Dieux!»

Поев, я отправился в контору. Вульф стоял у глобуса, хмуро ворочая его. Человек, подаривший ему этот глобус, самый большой из всех, которые я когда–либо видел, не мог предполагать, какую огромную помощь он оказывает Вульфу. Всякий раз, когда ситуация становилась щекотливой и Вульф желал оказаться в другом месте земного шара, он мог подойти к глобусу и выбрать любую точку, куда бы уехать. Когда я вошел, он спросил, есть ли у меня новости. Я кивнул, он направился к своему письменному столу, а я, включив радио, подсел поближе к Вульфу и отчитался во всем. Это заняло немного времени, так как я не пересказывал ему все разговоры, а только доложил о своих действиях. Я не упомянул и звонка к Лили Роуэн, так как это было сугубо личным делом.

Прочитав стихотворение дважды, Вульф молча вернул мне фотографию.

– Я же говорил, что она неглупа, – сказал я. – Даже знакома с творчеством Китса.

Он сузил глаза, уставившись на меня:

– Откуда, черт побери, ты знаешь?! Неужто читал Китса?

Я пожал плечами.

– Читал в детстве. Вы знаете, у меня хорошая память. Я не хвастаюсь ею, но вот этим могу похвастаться. – И я похлопал по фотографии. – Теперь понятно, почему она врала. Она замешана в этом деле. Возможно, не так серьезно. Возможно, она не хотела сознаться, что была с ним и близких отношениях, достаточно близких, чтобы он поведал ей относительно ФБР. А возможно, она замешана, и очень серьезно. «Она неувядаема, и счастье с тобой, пока ты вечен и неистов». Но он сказал ей, что собирается жениться на другой, она взяла и застрелила любовника, может быть, даже из его собственного револьвера. Вторая версия, которой мы пока отдаем предпочтение. Однако зацепить ее будет трудно, особенно если ей удастся доказать, что она была на лекции. Определить точно время, когда она оттуда ушла, довольно сложно. Может быть, она вообще там не была, а провела вечер вместе со своим возлюбленным и застрелила его незадолго до появления сотрудников ФБР. Привлекает ли вас такое развитие событий?

– В качестве предположения – да.

– Тогда мне следует заняться лекцией. У Сары Дакос может быть хорошее алиби. По утверждениям Кремера, фэбээровцы ушли около одиннадцати часов и, конечно, они обыскали квартиру и в том случае, если убили его, и в том случае, если не убивали. Они забрали компрометирующие их материалы, собранные им. Следовательно, они явились туда не позже десяти тридцати или даже десяти сорока. Если Элтхауза застрелила Сара Дакос, то она должна была уйти до их прихода. Лекция состоялась на Двенадцатой улице. Если кто–нибудь видел ее там около половины одиннадцатого или даже в четверть одиннадцатого, она чиста. Я начну расспросы.

– Нет.

– Нет?

– Нет. Если путем слежки или по какому–нибудь недосмотру с твоей стороны ФБР узнает об этом, они сразу поймут, что мы признаем возможность того, что убийство совершено Сарой Дакос. Это будет для нас катастрофой. Мы должны поддерживать у них иллюзию, будто мы убеждены, что застрелил Морриса Элтхауза сотрудник Федерального бюро расследований, и у нас есть доказательства, иначе все наши приготовления на четверг будут впустую. Для защиты наших флангов было необходимо узнать, что мисс Дакос лгала, и ты это доказал: она лгала. Это нас устраивает. Заключалось ли ее участие в этом деле только в тайной связи, которую она хочет скрыть, или в том, что она является убийцей, не так уж важно.

– Кремер будет счастлив узнать об этом. Ведь это он натолкнул нас на след. Я свяжусь с ним.

– Фу! Когда мы закончим дело, для которого нас наняли, мы вспомним о наших обязательствах перед ним. Если убийцей является не сотрудник ФБР, Кремер не поблагодарит нас, но и мы не будем обязаны извиняться перед ним.

– Стало быть, забудем об убийстве до четверга?

– Да.

– Превосходно. Сегодня и завтра агентства не работают, и, следовательно, Хьюит не начнет присматриваться к людям раньше понедельника. Сегодня вечером я буду во «Фламинго» – на тот случай, если понадоблюсь Вам. Ну, например, позвонит Хьюит, скажет, что все это слишком хлопотно и нам следует найти еще кого–нибудь вместо него… А на завтра мисс Роуэн пригласила гостей, после чего я останусь, чтобы помочь ей вычистить пепельницы. Будут ли какие–нибудь указания на сегодня?

– Выключи радио, – буркнул Вульф.

11

Это не давало мне покоя четыре дня и четыре ночи, начиная с субботы, когда Вульф сказал, что следует забыть про убийство, и до утра в среду, когда я кое–что предпринял по собственной инициативе.

Я был в растерянности. Ведь если предположение относительно Сары Дакос подтвердится, я изъял улику с места убийства и скрывал ее у себя. Полицейские, конечно, видели фотографию, но не обратили на нее внимания. Ключи от квартиры мне дала миссис Элтхауз, но это был мой единственный законный шаг. Беспокоило меня и другое. Кремер сберег нам наши лицензии и пригласил меня, Арчи Гудвина, на свидание, угостил молоком и разоткровенничался относительно убийства. У меня нет возражений против того, чтобы играть в прятки с полицией, но на этот раз все повернулось по–иному. Я лично был обязан Кремеру.

Но в еще большей степени тревожило меня то представление, которое готовил Вульф. Это была самая фантастическая из всех его затей. Слишком многое в этом предприятии находилось вне нашего контроля. Когда я, например, позвонил Хьюиту по телефону–автомату в понедельник и спросил, как продвигаются дела, он ответил, что все идет отлично, что он нанял одного актера в одном агентстве, а второго – в другом и что оба они прибудут к нему во вторник вечером; я поинтересовался, удостоверился ли он в том, что тот, который предназначался исполнять мою роль, умеет водить машину и имеет права; на это Хьюит ответил, что позабыл спросить, но что теперь все умеют водить машину. А ведь это было чрезвычайно важно, и он должен был знать об этом! Он обещал справиться немедленно – номер домашнего телефона этого актера был ему известен. Что касается других деталей, все было более или менее в порядке. Действительно, он позвонил Вульфу во вторник, как и было условлено, и сообщил, что весьма огорчен тем, что не имеет возможности прислать обещанных двадцать орхидей Phalaenopsis Aphrodite, а присылает всего дюжину; что касается Oncidium flexuosum, то пока их вообще нет ни одной; однако он приложит все усилия, чтобы достать и отправить орхидеи до полудня в среду, так что они прибудут к нам к двум часам. Он также был молодцом, сообщив о закупленных продуктах и приготовлениях к трапезе десяти гурманов. В общем, все шло по плану. И все же чувство тревоги не покидало меня.

Фред Дэркин и Орри Кэтер не вызывали у меня беспокойства. Они были поручены Саулу, который, будь с ними хоть какая–нибудь заминка, поставил бы нас в известность. Каким образом – его дело.

Весь день и вечер в понедельник и даже часть вторника Вульф и я провели в обсуждении наших дальнейших действии. Особенно много времени мы посвятили тому, должен ли я позвонить Бреггу и сказать, что Вульф обладает информацией относительно убийства Элтхауза и что я хочу выйти из игры и могу передать ему все материалы, какие у нас имеются по этому делу, за десять, двадцать или пятьдесят тысяч. Трудность заключалась в том, что мы его не знали. Можно было почти наверняка предположить, что он клюнет на эту приманку, но могло случиться и наоборот: у него возникнут подозрения. Наконец поздно вечером во вторник мы похоронили эту идею. Она была слишком рискованна, да и времени к тому же было у нас в обрез

В девять часов в среду, сидя за завтраком, я услышал, что лифт поднимает Вульфа наверх, в оранжерею, и, прихватив с собой чашку кофе, отправился в кабинет помозговать над одной идеей, которая не оставляла меня с понедельника. До двух часов, когда должен был прийти грузовик с орхидеями, делать было нечего, все возможное уже было сделано. Когда я покончил с кофе, было двадцать минут десятого, а рабочий день Сары Дакос начинался, наверное, в девять тридцать или в десять. Я пошел в кабинет, отпер ящик, в котором мы хранили набор различных ключей, и отобрал несколько из них. Это было не так сложно. так как я знал систему замка – «Бермат». Из другого ящика я прихватил резиновые перчатки.

В 9.35 я набрал номер телефона конторы миссис Бранер.

– Мисс Дакос?

– Да.

– Доброе утро. Говорит Арчи Гудвин. Мне может понадобиться миссис Бранер, и я хочу узнать, когда можно будет ее застать.

Она ответила, что миссис Бранер должна быть в конторе от трех до половины шестого. Я поблагодарил и сказал, что позвоню, если у меня возникнет необходимость.

Итак, Сара Дакос на службе. Придется пойти на риск встретиться с уборщицей. Я сказал Фрицу, что иду звонить по телефону, отправился в прихожую, взял шляпу и пальто и на Девятой авеню поймал такси.

Ключ миссис Элтхауз от парадного подъезда дома шестьдесят три по Арбор–стрит был еще у меня, так что до дверей в квартиру Сары Дакос я был чист. Здесь я достал свою коллекцию ключей. Дважды постучав и дважды нажав кнопку звонка и услышав, как он безответно дребезжал в квартире, я попробовал первый ключ. Четвертый легко и свободно отпер замок. Я натянул перчатки, повернул ручку, перешагнул через порог, нарушив законы штата Нью–Йорк, и закрыл за собой дверь.

Расположение комнат было точно такое же, как и в квартире наверху, только меблировка иная. Коврики там и сям вместо большого ковра, кушетка – поменьше, с разбросанными на ней подушками, отсутствовали письменный стол к пишущая машинка, меньше стульев, раза в четыре меньше книг, всего пять маленьких картинок на стенах, которые бесстыдный возлюбленный мог бы счесть старомодными. Занавеси были задернуты, и я включил свет, положил пальто и шляпу на кушетку и открыл стенной шкаф. В любую минуту могла появиться уборщица, а у меня не было ни малейшего представления, что я ищу и вообще найду ли что–нибудь. Я попросту мечтал обнаружить хоть что–нибудь, что могло бы нам помочь независимо от того, что произойдет вечером в четверг. Желание отблагодарить Кремера за молоко владело мной. Я потратил всего десять минут на беглый осмотр гостиной, двух стенных шкафов и затем перешел в спальню.

Я едва не прозевал это… Стенной шкаф в спальне был переполнен – платья на вешалках, обувь, чемоданы, картонки и коробки для шляп стояли и лежали на двух полках. Мешок и два чемодана были набиты летними платьями; шляпные коробки я пропустил. Я готов был отдать половину месячного жалованья, чтобы знать, приходит ли уборщица по средам. Через десять минут, рассматривая пачку фотографий, я сообразил, что это глупо – пропускать шляпные коробки и тратить время на фотографии, которые вряд ли дадут мне что–нибудь новое, поэтому я забрался на стул, придвинул его к стенному шкафу и спустил коробки вниз. Их было три. В первой находилось несколько так называемых шляп и два бикини. Во второй была одна большая с широкими полями шляпа. Я вытащил ее и на дне коробки увидел револьвер. Я остолбенело глазел на него несколько секунд, затем вынул и осмотрел. Это был «Смит и Вессон» тридцать восьмого калибра, и в барабане находился один стреляный патрон и пять нестреляных.

Я взял револьвер в руку. Можно было поставить сто против одного, что это тот самый револьвер, на который у Элтхауза было разрешение, и что из него вылетела пуля, которая прошла сквозь его сердце, и именно Сара Дакос нажала на курок. Но к черту предположения! Вопрос заключался в том, что мне с ним делать. Если я возьму револьвер, он не сможет явиться уликой против убийцы, так как я заполучил его незаконным путем. Если оставить его на месте и позвонить Кремеру из автомата, чтобы он получил ордер на обыск квартиры Сары Дакос, револьвером завладеют полицейские. Если же в течение тридцати шести часов об этом станет известно в ФБР, что не исключено, то предстоящему представлению в четверг вечером – капут. И еще: если оставить его на месте и не звонить Кремеру, кто гарантирует, что Саре Дакос не придет в голову мысль, что сегодняшний вечер весьма подходящь для того, чтобы швырнуть револьвер в реку?

У меня оставался единственный выход – перепрятать его. Я сунул шляпу обратно в коробку и огляделся. Ни одно место в спальне не было мне по душе, и я перешел в гостиную. Теперь, как никогда, было некстати, если бы уборщица или кто–нибудь другой помешал мне. Я обследовал кушетку. Может быть, укрыть револьвер под пружинами? Недурно. Если Сара Дакос и обнаружит пропажу, то, конечно, никогда не предположит, что револьвер просто–напросто переложен в другое место. Она даже не станет искать его. Я засунул револьвер под пружины, осмотрелся вокруг, проверяя, все ли находится в том самом порядке, как я застал, схватил пальто и шляпу и в такой спешке покинул квартиру, что чуть не вышел на улицу в резиновых перчатках.

Сидя в такси, я размышлял о том, говорить или не говорить Вульфу о находке. Почему не подождать до четверга, когда все будет кончено? Ответить на этот вопрос было просто, но именно для этого мы и напрягаем наш ум – чтобы найти сложные причины для уклонения от простых ответов. К тому времени, как машина остановилась перед нашим старым особняком, я вообще перестал что–либо соображать и подумал, что с возрастом не поумнею.

Было десять минут двенадцатого, так что Вульф уже спустился из оранжереи, но еще не пришел в кабинет. Из кухни доносился грохот – радио было запущено на полную мощность, и я направился туда. Вульф стоял у кухонного стола, сердито глядя на Фрица, который нюхал кусок копченой осетрины.

Вульф обернулся и спросил:

– Где ты был?

Я ответил, что у меня есть новости. Вульф распорядился, чтобы отбивные были готовы в четверть третьего, позже он ждать не намерен, и направился в кабинет. Я последовал за ним и включил радио. На его письменном столе я заметил три отвертки – одну из ящика моего письменного стола и две из кухни – и против воли улыбнулся: он самолично приготовил инструменты. Первым делом я заверил его, что он не опоздает к ленчу.

– Надеюсь, – ответил он. – Когда у человека гости, он должен сесть за стол вместе с ними.

– Ну, в данном случае у нас достаточно времени, чтобы обсудить мое короткое сообщение, – сказал я. – Думаю, вам будет интересно узнать, что я могу подтвердить версию, которую мы предпочли. Я отправился на прогулку и случайно оказался возле дома шестьдесят три по Арбор–стрит, случайно у меня в кармане нашелся ключ, который подходил к двери квартиры Сары Дакос, я вошел, осмотрелся и в шляпной коробке, спрятанной в стенном шкафу, обнаружил револьвер системы «Смит и Вессон» тридцать восьмого калибра с одним израсходованным патроном. Как вам известно, Кремер говорил мне, что у Элтхауза имелось разрешение на «Смит и Вессон» тридцать восьмого калибра, но револьвер а его квартире обнаружен не был, хотя в ящике письменного стола находилась коробка с патронами. Итак, она…

– Что ты с ним сделал?

– Перепрятал. Мне показалось, что ему не место в картонке с дамской шляпкой, так что я сунул его под пружины кушетки.

Вульф глубоко вдохнул, задержал дыхание на секунду–другую и затем выдохнул.

– Она застрелила его, – проворчал он.

– Совершенно верно. Именно это я и хотел сказать, но вы меня перебили.

– Она не обнаружит револьвер?

– Нет. Если она увидит, что револьвера нет на месте, то даже не станет искать. Насколько я знаю молодых и привлекательных женщин, пропажа напугает ее. Если это случится, возникнут следующие перспективы: она может сбежать, я должен буду сообщить Кремеру о револьвере и меня могут вздернуть на дыбу. Если я не сообщу Кремеру, то не буду спокойно спать по ночам.

Он закрыл глаза.

– Ты должен был сказать мне, что идешь туда.

– Нет, не должен был. Я отправился туда по собственной инициативе. Видите ли, тут замешан пакет молока, за который я должен был отблагодарить. Пусть она ничего не заметит, проблема все равно будет стоять передо мною, если план, задуманный на завтрашний вечер, окончится пшиком. Видите – если и если. Сейчас я хочу позвонить Хьюиту по телефону–автомату. Звонить?

– Нет. Хьюит занят. Я полагаю, револьвер можно опознать?

– Конечно. Специалисты сумеют это сделать, даже если номер вытравлен. А Кремер знает номер револьвера, на который у Элтхауза имелось разрешение.

– Следовательно, затруднений не предвидится. Хочу взглянуть на осетрину.

Он поднялся с кресла и направился к двери, но у порога остановился, повернулся ко мне и буркнул: «Все проходит удовлетворительно», – а затем вышел. Я покачал головой и продолжал качать ею, расставляя кресла. «Затруднений не предвидится». Черта с два! У меня мелькнула мысль, что с подобным самомнением я бы уже руководил ФБР, но тутже сообразил, что так думать не полагается.

«Затруднений не предвидится…» Черта с два! Я положил ключи и перчатки на место и отправился в кухню выпить стакан молока, так как до ленча было еще далеко, и послушать спор Вульфа и Фрица об осетрине.

Впереди было около двух часов, а то и больше, и я поднялся к себе, чтобы взглянуть, все ли готово к приему гостей. Фрицу не дозволялось что–либо трогать в моей комнате: она моя, включая и ответственность за нее. Все было в порядке, за исключением того, что две подушки, которые я принес утром, были разного размера, но тут уж ничего не поделаешь. Затем я отправился в южную гостиную, находящуюся как рад над комнатой Вульфа, где должны были спать еще два гостя. Этот визит был излишним, так как Фриц предельно аккуратен, но мне нужно было как–то убить время.

С грехом пополам я убил его.

Я не ожидал их раньше двух, но ошибся. Это можно было предположить, раз дело было поручено Саулу. Вульф был в кухне, а я в передней, примыкающей к кабинету, когда раздался звонок в дверь. Я взглянул на часы. Без двадцати два. Рано для грузовика. Но все же это был именно он. Я открыл дверь, и дюжий тип в кожаной куртке гаркнул с порога прямо мне в лицо:

– Ниро Вульф? Орхидеи для вас!

Я вышел. У обочины стоял огромный зеленый фургон, на котором красными буквами было выведено: «Транспортная корпорация северного побережья». Второй детина отпирал дверцы фургона. Я сказал довольно громко, что погода чертовски холодна для орхидей и я помогу, чтобы, быстрее их разгрузить. Пока я надел пальто и вышел, они уже вытащили один ящик и несли его в дом. Я знал его точные размеры – три фута шириной, пять футов длиной и два фута высотой, – потому что упаковывал точно такие же ящики с орхидеями, когда нам приходилось отправлять их на продажу или на выставки. По бокам ящика было. написано: «Хрупкое. Не кантовать. Скоропортящееся. Тропическое растение. Держать в тепле».

Я сошел на тротуар и посторонился. Вульф открыл дверь, и они внесли ящик в дом. Я стоял и сторожил грузовик. В кузове было еще пять ящиков, все одинакового размера. Один из них должен быть довольно тяжел даже для этих двух здоровяков, но я не знал, какой именно. Им оказался предпоследний ящик. Когда они поставили его на тротуар, один сказал: «Черт побери, горшки, верно, из свинца», на что другой заметил: «Или из золота». Я оглянулся – нет ли где–нибудь рядом агента ФБР, который бы его услыхал. Даже не запнувшись, они все же внесли ящик на крыльцо, хотя он весил почти триста фунтов. Когда последний ящик был внесен, Вульф расписался в получении, а я дал каждому по два доллара. Они поблагодарили меня, я проводил их, запер дверь и наложил засов.

Ящики стояли вдоль стены в вестибюле. Радио в конторе вопило вовсю. Вульф уже орудовал отверткой над одним ящиком. Я спросил, уверен ли он, а когда он ответил, что ящик помечен мелом, взялся за вторую отвертку. Винтов было всего восемь, и через несколько минут мы отвинтили их все. Я поднял крышку: в ящике, лежа на боку, с подогнутыми к подбородку коленями, был Саул Пензер собственной персоной. Я начал наклонять ящик, но Саул изогнулся, встал сперва на колени, а затем вскочил на ноги.

– Добрый день, – сказал Вульф.

– Не очень, – потянулся он. – Можно разговаривать?

– Только когда включено радио.

Он снова потянулся.

– Ну и поездочка!.. Надеюсь, они живы?

– Хочу удостовериться, правильно ли я запомнил их имена, – сказал Вульф. – Мистер Хьюит сообщил их Арчи по телефону.

– Познакомьтесь, – сказал Саул. – Эшли Джервис – это вы. Дэйл Кирби – это Арчи. Лучше поскорее выпустить их.

Это был первый и единственный случай, когда я присутствовал при том, как представляли заколоченных в ящики людей.

– Одну секунду, – сказал Вульф. – Вы все разъяснили им?

– Да, сэр. Они не должны разговаривать, ни единого слова, разве только вы или Арчи попросите их об этом. Они не знают, кто владелец дома и для какого дела их наняли, но они подучили обещание Хьюита, что им не грозит никакая опасность. Хьюит передал им ваши гарантийные письма. Он дал каждому из них по пятьсот долларов, и еще по пятьсот должны дать вы. Думаю, что они подойдут.

– Они знают о том, что не должны выходить из своей комнаты и подходить к окнам?

– Да, за исключением того времени, когда они… кхм… репетируют.

– У них имеется подходящий туалет для вечера в четверг?

– В этом ящике, – указал Саул. – Наши вещи тоже там, включая оружие. И конечно же, они наденут ваши и Арчи шляпы и пальто.

Вульф состроил гримасу.

– Очень хорошо. Выпустим скорее Фреда и Орри.

– Они замаркированы. – Саул взял из рук Вульфа отвертку, подошел к ящику, на котором мелом был нарисован кружок, обернулся ко мне: – Орри помечен треугольником, – и начал отвинчивать винты.

Я нашел ящик с треугольником и тоже принялся за дело. Саул освободил Фреда раньше, чем я успел открыть ящик, в котором находился Орри, потому что резьба у одного винта оказалась сорванной. Фреду и Орри тоже было велено не разговаривать, если к ним не обратятся, и, когда они поднялись на ноги, я понял по выражению их лиц, что это к лучшему. Я вопросительно глянул на Саула, ткнул себя в грудь пальцем, и он показал на дальний ящик; я подошел к ящику и начал орудовать отверткой.

Я понимал, что у профессиональных актеров благодаря огромной сценической практике вырабатывается навык говорить именно то, что им полагается сказать, и держать язык за зубами, если так требует роль, но даже и в этом случае следует отдать должное Эшли Джервису и Дэйлу Кирби. Им пришлось провести два трудных часа, особенно Джервису, который весил ничуть не меньше Вульфа. Нам пришлось завалить ящик набок, чтобы Джервис смог выбраться оттуда, и он добрых пять минут пролежал на полу, шевеля ногами и руками. Когда гость в конце концов пришел в себя и поднялся, он обернулся к Вульфу и отвесил церемонный поклон, не сказав ни единого слова. Покуда мы ждали, чтобы Джервис поднялся на ноги, Кирби стоял в стороне, делая ритмическую гимнастику в такт доносившейся по радио музыке.

Я, пожалуй, был согласен с Саулом – они подойдут. Кирби хоть и пониже меня на полдюйма, но телосложение у нас было одинаковое. Джервис был точно такого же роста, что и Вульф. Правда, плечи у него не так широки, да и в талии он потолще, но в пальто все это будет скрадываться. Иное дело лица, но при проведении нашей операции будет темно, и ни один фэбээровец не подойдет так близко, чтобы заметить подмену.

Вульф ответил поклоном на поклон и, жестом пригласив: «Пройдемте, джентльмены», направился в кабинет. Вместо того чтобы сразу усесться за письменный стол, он сперва включил радио, затем принес и поставил стул на середину ковра, достаточно толстого, чтобы заглушить шаги, и направился за другим. Я притащил два стула, Саул, Фред и Орри – по одному, и все мы уселись в два круга, в центре – Вульф, Джервис и Кирби. Вульф сказал: «Арчи, деньги». Я достал из сейфа две пачки, по двадцать пять двадцаток в каждой, которые были заранее приготовлены для этой цели.

Вульф перевел взгляд с Джервиса на Кирби и обратно.

– Перед тем как приступить к ленчу, – сказал он, – выясним несколько пунктов. Эти деньги принадлежат вам. Арчи!

Я протянул каждому по пачке. Джервис только глянул на деньги и тут же сунул в боковой карман. Кирби достал из нагрудного внутреннего кармана бумажник, аккуратно положил в него банкноты и спрятал обратно.

– Наклонитесь поближе, джентльмены, я буду разговаривать вполголоса. Мистер Хьюит известил вас о том, что вы получите по тысяче долларов, – сказал Вульф. – И вот вы их получили. Однако, увидев, как вы вылезали из этих ящиков, я понял, что вы уже заслужили свой гонорар. С лихвой. Поэтому, если вы исполните удовлетворительно ваши роли, получите еще по тысяче. В пятницу или в субботу.

Джервис открыл было рот, но вовремя спохватился. Он показал на Кирби, постучал себя в грудь, и на лице его появилось вопросительное выражение.

Вульф кивнул:

– Две тысячи. По тысяче каждому. Джентльмены, вы пробудете здесь двадцать восемь часов. В течение этого времени не должно быть произнесено ни единого звука, который выдал бы ваше присутствие. Ваша комната – двумя этажами выше. Пользоваться лифтом запрещается. Если вам что–нибудь понадобится – в вестибюле дежурит человек. Если возникнет потребность общаться между собой – только шепотом. В вашей комнате вы найдете несколько десятков книг. Если ни одна из них не прядется вам по вкусу, можете воспользоваться этими полками. Ни радио, ни телевизор не включать. В доме не должно быть никакого шума. Вам следует внимательно присматриваться к осанке и манерам мистера Гудвина и моим, и для этого у вас будет достаточно возможностей. Подражать нашим голосам вам не понадобится. – Он выпятил губы. – Вот, кажется, все. Есть вопросы? Спрашивайте шепотом, мне на ухо.

Оба отрицательно покачали головами.

– Тогда прошу всех к ленчу. Радио будет выключено. За столом мы никогда не обсуждаем никаких дел. Никто, кроме меня и мистера Гудвина, разговаривать не будет.

Он поднялся со стула.

12

Я бы хотел вновь пережить эти двадцать восемь часов. Когда идешь лесом, в котором, как тебе известно, засели снайперы и один из них, может быть, притаился на ближайшем дереве, от тебя требуются лишь сила воли и острый глаз. Но если ты не знаешь, есть ли там снайперы или нет, это уже иное дело. К чему вся твоя сила воли, к чему зоркость и внимательность!

Мы не знали, прослушивается ли наш дом, мы только предполагали это. Если Джервис или Кирби закричат или выругаются, прищемив дверью палец, это может погубить все задуманное нами, но только может, и это было хуже всего. Всякий раз, как я выходил проверить, дежурят ли в вестибюле Саул, Фред или Орри, и не назюзюкались ли они, и не принялись ли болтать между собой, я чувствовал себя крайне глупо. Взрослые люди не глядят под кровать каждую ночь, чтобы проверить, нет ли там вора, хотя вор может спрятаться там.

Обед и ужин прошли довольно тоскливо, разговаривали только Вульф и я, большей частью Вульф, остальные только поглощали пищу и слушали нашу беседу. Попробуйте испытать это сами. Я был не вправе даже обратиться к кому–нибудь из них с просьбой передать мне соль или масло, а мог только показывать пальцем. А когда мы, например, перетаскивали пустые ящики в кладовую, даже мне нельзя было разговаривать, так как мог возникнуть вопрос, с кем я разговариваю.

Я выходил из дому только один раз, вечером в среду, позвонить Хьюиту и сообщить, что груз получен в хорошем состоянии, и в гараж, чтобы проинструктировать Тома Халлорана.

В этой мрачной жизни были и светлые моменты, два из них падают на среду и четыре на четверг, когда Джервис разглядывал Вульфа. Стоя в вестибюле, Джервис изучал, как Вульф спускался по лестнице, как шагал по ровному полу. Во время второго занятия, в четверг, Джервис копировал Вульфа, наслаждаясь довольной улыбкой на лице шефа. Конечно, Кирби точно так же наблюдал за мной, но его задача была значительно проще. В обычным день я поднимаюсь и спускаюсь по лестнице десятки раз. Единственно, чего не мог видеть Кирби, так это моей манеры управлять автомашиной. А ведь возможно, что за ними до самого дома Хьюита будут следовать филеры, и, если его манера вождения машины слишком отличается от моей, это может вызвать подозрение у сметливого сыщика. Утром в четверг я привел его в кабинет, включил радио и с полчаса толковал с ним на эту тему.

Вспоминая все это, я думаю, что мы не упустили ни единой мелочи. Часов в одиннадцать вечера в среду я поднялся в свою комнату, которая выходит окнами на Тридцать пятую улицу, и, не обращая внимания на то, плотно ли задернуты занавески, переоделся в пижаму, сел на постель, повернул выключатель и погасил свет. Через несколько минут вошли Фред и Орри и разделись в темноте. Затем я поднялся, а они легли. Саул спал на диване в передней, там света мы не выключали. Мы редко это делаем.

Я упоминаю смешные вещи. Когда в среду вечером я погасил свет в кабинете и залез под одеяло, я думал не о ловушке, которую мы готовим, не о том, сработает ли она, а о кушетке в квартире Сары Дакос. Что, если уборщица решит перевернуть подушки и заглянет под пружины? Задержись я там еще минут пять, может быть, я бы додумался о лучшем тайнике для револьвера.

В четверг утром мы завтракали без Фрица. Как было договорено, в восемь часов утра Хьюит прислал за Фрицем машину. Я помог ему вынести вещи, и, садясь в машину, он мрачно пожал мне руку. Настроение у него было явно неподходящее для создания гастрономических шедевров кучке гурманов. Саул и я приготовили завтрак, а на ленч у нас было холодное мясо, осетрина, две бутылки шампанского и пять сортов сыра.

В 16.45 я находился в кабинете вместе с Саулом, Фредом и Орри. В это время спустился из оранжереи орхидейная нянька Теодор Хорстман, которому сегодня было предложено закончить работу раньше, попрощался и ушел. Вульф был наверху, в своей комнате. В 17.10 я поднялся к себе, зажег свет и начал переодеваться. Я мог бы проверить, нет ли просвета между занавесками, но для меня было бы необычно беспокоиться об этом, а мы дьявольски хотели, чтобы все шло, как всегда. То же самое делал Вульф в своей комнате. В 17.40, одетый для ужина, я спустился в кабинет, а в 17.45 раздался шум лифта, и появился Вульф. Не включая радио, мы принялись разговаривать относительно предстоящей дороги. В 17.55 послышались легкие шаги в вестибюле – это спустились Джервис и Кирби, также одетые для званого ужина. Вечерний костюм Джервиса был значительно лучше костюма шефа, видавшего лучшие времена; костюм же Кирби не шел ни в какое сравнение с моим, за который я в свое время выложил три сотни. Они остановились в дверях. Я сказал Вульфу, что буду ждать его в машине, вышел в вестибюль, подал свое пальто Кирби и протянул мою шляпу. Когда он открывал дверь, чтобы выйти на крыльцо, я встал в угол так, чтобы меня нельзя было увидеть с улицы. Появился Джервис, я подошел и подал ему пальто и шляпу Вульфа. Через несколько минут, которые показались мне вечностью, подкатил наш «герон» и остановился у подъезда. Джервис вышел и затворил за собой дверь. Я наблюдал за ним сквозь смотровое стекло и решил, что он честно зарабатывает лишнюю тысячу долларов. У меня не было никакого мнения относительно Кирби, так как я не знаю, как выгляжу, когда ухожу, но я бы поклялся, что это Вульф собственной персоной спускается с крыльца, пересекает тротуар и садится в машину, если бы не знал точно, что это Джервис. «Герон» укатил спокойно, не торопясь, и я вдруг осознал, что сдерживаю дыхание один бог знает сколько времени.

Вестибюль опустел. Перед тем как там погас свет, Вульф ушел в кухню, Орри – в неосвещенную столовую, а Саул и Фред–в темную, смежную с вестибюлем комнату. Я сунул руку в боковой карман, ощупал «морли» тридцать восьмого калибра, сделал шаг к парадной двери, удостоверился, что она заперта, постоял, пока мои глаза привыкли к темноте, и затем сел в кресло, стоявшее у вешалки.

Я чувствовал себя отлично. Напряжение прошло. Я был готов ко всему, и мне не оставалось ничего иного, как только ждать, клюнут ли они, решатся ли пойти на грязное дело, или нет: это уж зависело от них, не от меня. Я не знал, сколько подобных дел было на их счету. Никто, кроме них, не знает этого, но мне было доподлинно известно про четыре случая в Нью–Йорке за последний год, не говоря о всяких сплетнях, которые я слышал. Все зависело от того, верил ли Брегг, что это его люди убили Элтхауза. Если верил, то десять против одного, что они заявятся сюда. Если же не верил или почему–либо считал, что его люди не имеют отношения к убийству, они не появятся. Хороша ли наживка, зависело теперь от Брегга, не от нас. Мы сделали все от нас зависящее. Я чувствовал себя превосходно.

Решив, что прошло уже полчаса, я подошел к двери, чтобы взглянуть на часы при свете, проникавшем через матовое стекло. Было всего 18.22, и я почувствовал себя значительно хуже. Ошибка на восемь минут. Обычно я довольно точно определяю время и, если сейчас ошибся, значит, несколько распустился. Вместо того чтобы сесть на место, я пересек вестибюль, подошел к двери в кабинет и почувствовал себя еще хуже, когда дважды зацепил плечом стену. Это было непростительно. Следовало взять себя в руки. Конечно, пойти обратно, руководствуясь прямоугольником света в матовом стекле двери, было проще, но, будь оно проклято, я должен пройти прямо в центр вестибюля, который знал так хорошо! Я проделал это три раза подряд, а затем вернулся и сел.

Я не могу точно назвать время, когда они появились, потому что твердо решил не смотреть на часы до семи вечера, но это произошло около семи. Тусклый свет в дверях вдруг стал еще тусклее – это были они. Двое. Возможно, что третий оставался на тротуаре. Один из них наклонился, осматривая замок, а другой стоял спиной к двери, лицом на улицу.

Конечно, они знали, что замок был системы «Рабсон», и прихватили с собой нужные отмычки, но все же не смогли отпереть дверь с первого раза. Спешить мне пока было некуда. Они не зажгут карманный фонарь в тот же момент, как войдут внутрь, а постоят некоторое время прислушиваясь. Дверь из вестибюля в комнату находилась в четырех футах от моего кресла и была открыта. Я шагнул к ней, сунул внутрь голову, тихонько присвистнул сквозь зубы и в ответ услышал такой же свист. Затем, не касаясь стены, я направился к двери в столовую, еще раз свистнул и вновь услыхал ответный сигнал.

Впоследствии я спорил с Саулом, сколько времени у них ушло на то, чтобы отпереть дверь. Он утверждал, что прошло восемь минут, прежде чем дверь отворилась, а я говорю, что десять. Во всяком случае, она отворилась, и я тут же прошел в кабинет, прижался спиной к стене, протянул левую руку к выключателю, а правой вытащил из кармана свой «морли».

Открыв дверь, они прислушивались не более пяти секунд и затем сразу прошли в вестибюль. Повернув голову, я видел слабое мерцание карандашей–фонариков, которое становилось все ярче по мере приближения, затем увидел луч, направленный в открытую дверь, ведущую в кабинет, затем и их самих. Они вошли, сделали три или четыре шага и остановились. Тот, который был с фонариком, принялся светить вокруг и через три–четыре секунды обнаружил бы меня, поэтому, воскликнув: «Игра началась!», я поднял «морли» и повернул выключатель. Стало светло как днем.

Один из них просто остолбенел, второй выронил фонарь и сунул руку в карман. Но не только я был вооружен – Орри уже стоял рядом, с пистолетом наготове, и голос Саула послышался из–за двери: «Добро пожаловать?» Они обернулись на возглас и увидели еще два пистолета, направленных на них.

– М–да, это похоже на попытку ограбления, – сказал я. – Нам даже нет необходимости разоружать вас, вы не можете стрелять сразу в нескольких направлениях. Мистер Вульф!

Он был тут как тут. Должно быть, вышел из кухни, когда я воскликнул: «Игра началась!» Обойдя незваных гостей сторонкой, он сел за стол и принялся их разглядывать.

– Весьма прискорбный случай, – сказал он. – Арчи, вызови полицию.

Я двинулся с места. В нашу программу не входила рукопашная, поэтому я тоже сделал большой круг. На полпути к телефону я остановился и сказал:

– Послушайте, если вы нападете на меня, когда я буду набирать номер, вам не уйти отсюда своими ногами. Надеюсь, что вы знаете законы – налетчики обычно знают их. Вы вторглись в частный дом. Если вы позволите себе что–нибудь, вас пристрелят, и представители закона только поблагодарят нас за это.

– Чушь. – Это произнес красивый парень с квадратной челюстью и квадратными плечами. Другой был повыше, но жилист, с худым лицом, сквозь кожу выпирали кости. – Чушь, мы не грабители, и вы знаете это.

– Черта с два я знаю. Вы вломились в чужой дом. Объясняйтесь с полицией. Я вас предупредил. Стойте смирно. Не двигайтесь. Одно движение, и вас остановят. У наших ребят быстрая рука и меткий глаз.

Чтобы дойти до телефона, стоявшего на моем столе, я должен был повернуться к ним спиной. Я это сделал, и только взялся за трубку, как красавчик воскликнул:

– Прекратите ломать комедию, Гудвин! Вы отлично знаете, кто мы. – Он обернулся к Вульфу. – Мы сотрудники Федерального бюро расследований, и вам это известно. Мы ничего не трогали и не собирались трогать. Мы хотели только повидать вас. Мы позвонили, никто не ответил, дверь была отперта, и мы вошли.

– Вы лжете, – спокойно сказал Вульф. – Пять человек покажут под присягой, что дверь была на запоре и что вы не звонили. Четверо из них слышали, как вы подбирали ключи. Когда вас обыщет полиция, она обнаружит и инструменты, которыми вы взламывали замок. Федеральное бюро расследований! Фу! Вызови полицию, Арчи, и скажи, чтобы прислали людей, которые смогут справиться с двумя бандитами.

Перед тем как набрать номер, я подозвал к себе Фреда. Проходя мимо них, он чуть не задел их локтем. Когда–то один фэбээровец, вывернул ему руку, и он рад был бы случаю расквитаться. Опершись о стол, стоя лицом к ним с револьвером наготове, он выглядел более грозно, чем это было на самом деле. В действительности это миролюбивый парень, образцовый муж и отец четверых детей. Начав набирать номер, я готов был поставить сто против одного, что мне не закончить этого дела. Так и случилось. Когда я набрал четвертую цифру, красавчик прорвался:

– Остановитесь, Гудвин!

Я задержал палец и обернулся. Он полез рукой во внутренний карман. Я положил трубку и встал рядом с Фредом. В руке красавчика оказалась маленькая черная кожаная книжечка.

– Вот удостоверение, – сказал он, показывая книжечку.

Это был самый щекотливый момент. Им разрешено только показывать удостоверение, но не выпускать его из рук. Вульф буркнул:

– Дайте взглянуть.

Красавчик сделал шаг вперед, но Фред толкнул его на место. Ни слова не говоря, я протянул руку. Он было замешкался, но все же положил удостоверение мне на ладонь. Я сказал худощавому:

– Вы тоже, – и протянул руку.

Он уже достал свое удостоверение я положил его поверх первого. Я обернулся и передал их Вульфу. Он взглянул на одно, затем на другое, открыл ящик стола, достал очки, внимательно прочитал документы, не торопясь положил очки обратно в ящик, небрежно бросил оба удостоверения поверх очков и задвинул ящик.

– Возможно, что удостоверения поддельные, – сказал он. – Это установят полицейская лаборатория.

Они должны были отлично владеть собой, чтобы сдержаться. Я мог бы даже восхититься ими, если бы моя голова не была занята другими мыслями. Оба они словно окостенели, но не тронулись с места. Затем худощавый произнес:

– Ты жирная свинья!

Вульф кивнул:

– Естественная реакция. Давайте порассуждаем. Предположим, что вы действительно являетесь сотрудниками Федерального бюро расследований. В таком случае вы можете вполне обоснованно жаловаться, но только не на меня, а на ваше начальство, которое одурачили, заставив подумать, будто этот дом пуст. Вам не в чем извиняться передо мной.

Он откашлялся.

– Итак, продолжим наши рассуждения. Я собираюсь задержать ваши удостоверения личности в качестве залога. Вы или ваше бюро можете получить их, только обратившись к законным властям. Тогда станет известно, как они попали ко мне, а я, конечно, в свою очередь предприму контрмеры, так как вы вторглись в мой дом незаконно и были схвачены на месте преступления, чему есть четверо свидетелей. Сомневаюсь, чтобы ваше начальство захотело заплатить такую цену. Следовательно, инициатива принадлежит мне. Можете идти. Я хочу лишь одного – иметь неопровержимые доказательства того, что сотрудники Федерального бюро расследований совершили уголовное преступление и могут быть преследуемы судебным порядком; эти доказательства находятся у меня в ящике письменного стола. Между прочим, я не упомянул про перчатки, которые на вас. Это явится еще одной уликой, если начнется судебное разбирательство этого дела. Можете идти, джентльмены.

– Будьте прокляты, – сказал красавчик. – Суд будет федеральный, и он учтет, что эти удостоверения принадлежат правительственным служащим.

– Возможно. Однако трудно поверить, чтобы правительственные служащие, призванные защищать закон, могла нелегально войти в чужой дом. Очевидно, я вправе задержать у себя эти документы до тех пор, пока будет установлена их подлинность.

– А как вы это установите?

– Подожду развития событий. Если документы подлинные, кто–нибудь из ваших начальников позвонит мне, возможно, даже сам мистер Брегг.

– Жирная свинья, – сказал худощавый.

Видимо, его словарный запас при стесненных обстоятельствах не отличался богатством.

– Я очень снисходителен, – сказал Вульф. – Вы вторглись в мой дом и уверяете меня, будто являетесь государственными служащими. А вы просто–напросто два уголовника. Если вы вооружены, нам следует отобрать у вас оружие, а также те инструменты, которыми вы вскрыли замок моей двери и, без сомнения, собирались вскрыть ящики моего стола в кабинете. Рекомендую вам уйти без промедления. Мои помощники не любят ни грабителей, ни ФБР, и им доставит удовольствие унизить вас. Не предоставляйте им этой возможности!

Они стояли и глазели на нас. Затем обменялись взглядами, вновь посмотрели на Вульфа и попятились к двери. Орри, не опуская пистолета, выскользнул в вестибюль. Он обожает держать пистолет в руках. Саул прошел в вестибюль через боковую комнату и включил свет. Фред и я следовали за фэбээровцами. Саул распахнул перед ними парадную дверь, Орри, Фред и я присоединились к нему и проводили взглядами незваных гостей, спускавшихся с крыльца на тротуар. Совершенно очевидно, что где–то здесь торчал третий фэбээровец, но его нигде не было видно. Они повернули налево, в сторону Девятой авеню, но мы решили не провожать их до машины. Перед тем как закрыть дверь, мы осмотрели замок и увидели, что он не поврежден. Я накинул цепочку, а Фред заметил, что у них, по–видимому, самая лучшая в мире коллекция отмычек.

Когда мы все вместе снова собрались в кабинете, Вульф стоял посреди комнаты, разглядывая карандаш–фонарик, оброненный красавчиком. Он швырнул его ко мне на стол и весело крикнул:

– Разговаривать! Всем! Громко разговаривать!

Мы расхохотались.

– Я предлагаю награду, – громко сказал я, – портрет в рамке Дж. Эдгара Гувера тому, кто сумеет заполучить в ФБР ленту с записью всего здесь происшедшего и пошлет ее Гуверу.

Бог мой, – воскликнул Фред, – если бы только они полезли в драку!

– Я хочу шампанского, – сказал Саул.

– А я виски, – отозвался Орри. – И к тому же я голоден.

Было без двадцати минут восемь. Все, включая Вульфа, отправились на кухню, громко разговаривая и перебивая друг друга. Вульф принялся выгружать из холодильника съестное – икру, паштет из гусиной печенки, осетрину, копченого фазана. Саул достал из морозильника лед для шампанского. Орри и я нашли в буфете бутылки. Фред спросил, может ли он воспользоваться телефоном, чтобы позвонить жене; я разрешил и просил передать ей привет, но тут заговорил Вульф:

– Скажите ей, что вы задержитесь здесь на всю ночь. Все вы эту ночь проведете здесь. Утром Арчи повезет наши трофеи в банк, и вам придется сопровождать его. Возможно, что они ничего не предпримут, а возможно, что попытаются. Фред, ничего не рассказывайте вашей жене и вообще никому. Дело еще не закончено, оно только хорошо начато. Если вы хотите чего–нибудь горячего, ребята, я могу в двадцать минут приготовить оленину по–йоркширски, если только Арчи сварит яйца.

Все хором отказались. Это меня устраивало. Терпеть не могу варить яйца для оленины по–йоркширски.

Час спустя вечер был в разгаре. Мы занялись игрой в пинокль, а Вульф, усевшись в кресло, углубился в книгу «ФБР, которое никто не знает». Либо он тайно злорадствовал, либо что–то придумывал, точно не знаю.

В десять часов я извинился и временно покинул картежный стол: Вульф решил позвонить Хьюиту, так как гурманы, по–видимому, закончили свою трапезу. Я пошел к телефону, от имени Вульфа поблагодарил Хьюита и сообщил, что все прошло отлично. Хьюит сказал, что он и его гости нашли наших заместителей весьма занимательными: Джервис читал отрывки из Шекспира, а Кирби изображал президента Джонсона, Барри Голдуотера и Альфреда Ланта [Лант Альфред – американский драматический актер]. Вульф просил передать им привет, затем я вернулся к пиноклю, а Вульф – к своей книге.

Но еще одно обстоятельство прервало наш мирный вечер. Вскоре после одиннадцати часов зазвонил телефон, и, так как Вульф ненавидит отвечать на звонки, пришлось мне еще раз прошагать в кабинет.

– Дом мистера Ниро Вульфа. У телефона Арчи Гудвин.

– Это говорит Ричард Брегг. – Голос был тягучий, глухой. – Я хочу поговорить с Вульфом.

Мы ожидали этого звонка, и поэтому у меня были соответствующие инструкции.

– Боюсь, что вам это не удастся. Он занят.

– Я хочу увидеться с ним, Гудвин.

– Отличная мысль. Он так и думал, что вы захотите встретиться с ним, Брегг. Скажем, завтра в одиннадцать у него дома.

– Я хочу видеть его сегодня! Сейчас же!

– Сожалею, но это невозможно. Он очень занят. Самое раннее – в одиннадцать часов завтра утром.

– Чем он так занят?

– Он читает книгу «ФБР, которое никто не знает». Через полчаса он уже будет в постели.

– Буду у вас утром в одиннадцать.

Он с грохотом швырнул трубку; я отчетливо представил себе эту картину.

– Я назвал его просто Бреггом, без «мистера», так же как и он меня, – обернулся я к Вульфу. – В одиннадцать часов завтра утром. Все, как мы ожидали.

– И желали. Следует признать это. Нам нужно посоветоваться. Вы скоро кончите играть?

– Да. Я только что набрал триста сорок.

13

Мне необходим хороший восьмичасовой сон, но в ту ночь я спал всего шесть часов. В десять минут второго Вульф отправился в постель, точно так же как и Фред и Орри, а Саул улегся на диване в передней. Только я хотел забраться под одеяло, как раздался звонок в дверь. Явился Фриц с Джервисом и Кирби, и когда я увидел, как Кирби, шатаясь, перешагнул через порог, то сразу решил, что наш «герон» наверняка побывал в каком–нибудь кювете. Я спросил, где машина, но в ответ Кирби только выпучил глаза и скривил губы. Решив, что он все еще продолжает следовать инструкциям, я позволил ему разговаривать, но тут вмешался Фриц, и объяснил, что Кирби не в состоянии произнести ни слова, такой он пьяный, и добавил, что машина в полном порядке, стоит перед домом, но что только один господь бог знает, как им удалось сюда добраться. Фриц повез обоих актеров в лифте на второй этаж, а я надел ботинки, накинул пальто поверх пижамы, вышел на улицу, осмотрел машину – ни единой царапины! – и отвел ее в гараж.

Первый номер программы на пятницу был назначен на 8.30 утра. В 7.45 я заставил себя встать, взял в охапку простыни, одеяло и подушку и отнес их в мою комнату. Когда, приняв душ и побрившись, я вышел из ванной, Фред и Орри, зевая, сидели на своих постелях. Я заметил, что мы должны выйти из дому через час и двадцать минут, и они чертыхнулись. Я спустился вниз и встретил Фрица, выходящего из комнаты Вульфа, куда он, как обычно в это время, отнес шефу завтрак. В 8.30 я отправился в контору и начал трудовой день со звонка миссис Бранер. Я извинился за то, что беспокою ее так рано, но у меня важное сообщение и я прошу ее в 9.45 позвонить мне из телефона–автомата по номеру, который я ей сообщил прежде. Она сказала, что это помешает деловому свиданию, назначенному ею, и спросила, насколько важен этот звонок. Я ответил, что чрезвычайно важен, и она согласилась.

Итак, мы могли не спешить с завтраком, и это было весьма кстати.

Фриц знал, что Саул, Фред и Орри любят фаршированные яйца, так что это было главным блюдом, и мы уплели их по четыре штуки, не считая тостов и бекона.

С удостоверениями личности наших вчерашних гостей в кармане я покинул дом в сопровождении телохранителя и в 9.40 уже был в угловой аптеке, возле телефона. При моем знании женщин я приготовился к двадцатиминутному ожиданию, но в 9.46 раздался звонок, как раз в тот момент, когда в аптеку вошел какой–то человек и направился к телефону. Опередив его, я решил, что это не агент Брегга, явившийся подслушать наш разговор: он вовсе не был похож на фэбээровскую ищейку.

Миссис Бранер выразила надежду, что наш разговор действительно важен, так как она не желает из–за пустяков опоздать на деловое свидание.

– У вас не может быть более важного свидания, – ответил я. – Забудьте о всех ваших деловых встречах. Вы должны быть у мистера Вульфа без четверти одиннадцать, ни на секунду позднее.

– Сегодня? Но я не могу!

– Можете и должны. Вам дважды не понравился мой тон, но все это пустяки по сравнению с тем, что вы услышите, если скажете, что не придете. Мистер Вульф может даже вернуть вам полученный аванс.

– Но почему? Что случилось?

– Я всего–навсего курьер. Вы все узнаете, когда придете. Это не просто важно, это жизненно важно.

Короткое молчание.

– Без четверти одиннадцать?

– Или раньше.

Опять молчание.

– Хорошо. Буду.

– Вот и отлично. Вы прекрасный клиент. Не будь вы богаты, я бы женился на вас.

– Что?! Что вы сказали?

– Ничего. – Я повесил трубку.

Недоспав, я чувствовал себя неважно, но, понимая значение порученного мне дела, быстро шагал к Континентальному банку на Лексингтон–авеню, подгоняемый в спину зимним ветром.

Не многие имеют такого телохранителя, какой был у меня, — лучшего между двумя океанами, к тому же чертовски хорошими океанами. Если вы думаете, что мы излишне осторожны, представьте себе, что я поскользнулся и ударился головой или встретил сирену, которая очаровала меня, а на самом деле оказалась агентом Брегга! Во всяком случае, они же вторглись в наш дом и сейчас вполне могут следовать за мной. Что ж, прогулка пойдет им только на пользу. В банке я первым делом спустился вниз, в зал личных сейфов, и запер документы. Наверху, когда я получил по чеку пять тысяч, чтобы пополнить запас нашей наличности, мне пришла в голову мысль, что с тех пор, как я был здесь, чтобы положить на текущий счет полученный нами аванс, прошло ровно девять дней. Тогда я считал, что у нас имеется всего один шанс из миллиона. Теперь же…

Нам пришлось прибавить шагу, чтобы поспеть домой без четверти одиннадцать, и то мы едва не опоздали. Мы снимали пальто в вестибюле, когда я увидел, что к дому подкатил «роллс–ройс» миссис Бранер. Она поднялась на крыльцо, и я распахнул перед ней дверь. Фред и Орри хотели было уйти, но я остановил их.

– Миссис Бранер, – сказал я, – позвольте представить вам людей, которые ради вас тряслись шестьдесят миль в грузовике, съежившись внутри деревянных ящиков с заколоченными крышками, и которые вчера вечером в течение двадцати минут держали под дулами револьверов двух сотрудников ФБР, в то время как мистер Вульф растолковывал им кое–какие истины.

– Очень рада познакомиться.

– Я так и думал. Мистер Саул Пензер, мистер Фред Дэркин, мистер Орри Кэтер, – представил я. – Миссис Бранер, вам придется провести некоторое время с мистером Пензером. Если позволите, я повешу ваше пальто в шкаф. Ричард Брегг, глава ФБР в Нью–Йорке, сейчас придет сюда и не должен видеть его. Поэтому же я попрошу вашего шофера отъехать от подъезда.

Ее глаза широко раскрылись, но она не сказала ни слова. Я снова решил жениться на ней, несмотря на ее мешок с деньгами. Когда я помог ей снять меховое пальто, Фред и Орри поднимались по лестнице в южную гостиную, чтобы остановить Кирби или Джервяса, если им вздумается спуститься вниз.

В углу вестибюля, ближе к кухне, с левой стороны, находится небольшой альков; в стене его есть специально устроенная смотровая щель. Этот «глазок» закрывается скользящей дощечкой со стороны алькова, а со стороны кабинета скрыт хитроумной картиной, изображающей водопад. Если, стоя в алькове, отодвинуть дощечку, то сквозь водопад можно разглядеть почти весь кабинет и, конечно слышать все до последнего слова.

Проведя миссис Бранер в альков, я отодвинул дощечку и сказал:

– Вам уже известно, сейчас придет Брегг, он пробудет некоторое время в кабинете вместе с мистером Вульфом и мною. Мистер Пензер принесет вам стул. Сколько это может продлиться, не знаю, может быть, десять минут, может быть, два часа. Вы не все поймете из того, что услышите, но поймете вполне достаточно. Если вам захочется кашлянуть или чихнуть, как можно быстрее пройдите на цыпочках в кухню. Саул даст вам знак, если…

Раздался звонок в дверь. Я высунул голову из алькова. На крыльце стоял Брегг собственной персоной, и на пять минут раньше назначенного времени! Я велел Саулу принести стул для гостьи и направился в вестибюль. У двери я оглянулся. Саул кивнул мне, и я открыл дверь.

Ричарду Бреггу было сорок четыре года. Он занимал в Бруклине квартиру, в которой проживал вместе с женой и двумя детьми. Он служил в ФБР уже пятнадцать лет. Мы, детективы, многое знаем. Он был примерно моего роста, с длинным лицом и выпирающим вперед подбородком; еще года четыре, а может быть, и три – и он совсем облысеет. Он не протянул мне руки, но повернулся ко мне спиной, когда я начал стаскивать с него пальто, так что, как видите, он до некоторой степени доверял мне. Я проводил его в кабинет, пригласив сесть в красное кожаное кресло. Он остановился и оглядел комнату, и я было перепугался, что его слишком заинтересовала картина с водопадом. Но, видимо, я ошибся. Он все еще стоял, когда послышался звук спускающегося лифта и вошел Вульф. Шеф остановился возле своего стола и произнес:

– Мистер Брегг? Я Ниро Вульф. Садитесь.

Их взоры встретились. Со своего места я не видел глаз Вульфа, но Брегг был прямо передо мной.

– Я знаю про вас, – произнес Брегг, – хоть мы никогда не встречались прежде.

Вульф кивнул.

– Не все дорожки перекрещиваются.

– Однако теперь это произошло, – продолжал Брегг. — Наша беседа записывается?

– Нет. Оборудование для записи существует, но оно не включено, и мы можем разговаривать вполне откровенно. В течение недели я предполагал, что все в этом доме прослушивается. Возможно, и сейчас у вас при себе соответствующий аппарат. Но это известно лишь вам. Я тоже мог бы включить магнитофон, однако не делаю этого. Давайте не говорить больше на эту тему.

– Мы не прослушивали этот дом.

Вульф повел плечами.

– Вы хотели видеть меня?

– Как вы и ожидали. Давайте не тратить время на хитрости. Я хочу получить документы, которые вы силой отобрали у моих людей вчера вечером.

– Ну, это вы хитрите! – отпарировал Вульф. – Возьмите назад слова «силой». Силу применили вы. Ваши люди силой проникли в мои дом. Я был вынужден силе противопоставить силу.

– Я хочу получить эти документы.

– Вы берете назад слово «силой»?

– Нет. Я лишь допускаю, что ваше поведение имело основание. Верните документы, и мы будем разговаривать на равных условиях.

– Фу! Или вы тупица, или принимаете меня за такового. Я не имею намерения разговаривать с вами на равных. Вы захотели встретиться со мной, ибо я вынудил вас к этому, но если вы пришли, чтобы нести чушь, то с тем же успехом можете уйти. Но прежде позвольте мне описать ситуацию, какой она представляется мне.

– Я вас слушаю.

Вульф повернул голову.

– Арчи, письмо миссис Бранер…

Я подошел к сейфу и достал письмо. Вульф кивнул в сторону гостя, и я протянул письмо Бреггу. Я стоял, держа письмо в руке, пока тот читал его. Он прочитал раз, другой, даже не взглянув на меня. Я вернулся к своему столу и спрятал письмо в ящик.

– Интересный документик, – произнес Брегг, обернувшись к Вульфу. – К вашему сведению, если в отношении миссис Бранер и была предпринята некоторая слежка, чего я не признаю, то она производилась в соответствии с правилами о проверке политической благонадежности.

Вульф кивнул.

– Конечно, так вы и должны говорить. Обычная ложь. Итак, я продолжаю. Вчера ваши люди покинули этот дом, оставив мне свои документы и не осмелившись обратиться к помощи полиции. Они знали, что если им предъявят обвинение в противозаконном вторжении в частный дом (и делу будет дан законный ход), симпатии нью–йоркской полиции и окружного прокурора будут на стороне пострадавшего. Вы тоже не станете предпринимать законных шагов для получения этих документов, так что они не будут вам возвращены. Я сохраню их у себя. Предлагаю сделку. Вы прекращаете всякую слежку за миссис Бранер, членами ее семьи, знакомыми и служащими, прекращаете подслушивание разговоров по ее телефонам, а я…

– Я ведь не признавал, что за ними велась слежка.

– Повторяю: с восемнадцати ноль–ноль сегодняшнего дня вы обязуетесь прекратить слежку за миссис Бранер, членами ее семьи, ее знакомыми и служащими, ее домом, включая тайное подслушивание телефонных разговоров, а также слежку за мистером Гудвином, мной и моим домом. Я в свою очередь обязуюсь оставить интересующие вас документы там, где они хранятся (а именно в моем сейфе в банке), и не предпринимать никаких мер, направленных против ваших людей за их незаконное вторжение в мое частное владение, а также обязуюсь не предавать случившееся огласке. Такова ситуация, и таково мое предложение.

– Вы имеете в виду письменное обязательство?

– Нет. Если только вы не сочтете более удобным для себя дать его в письменном виде.

– Нет, не сочту. Ни одного написанного слова. Я готов дать согласие в отношении слежки, но за это я хочу получить документы.

– Вы их не получите. – Вульф ткнул пальцем в собеседника. – Поймите, мистер Брегг, я расстанусь с документами только по постановлению суда и даже в этом случае буду оспаривать такое постановление всеми возможными для меня и моего клиента средствами.

– Черт побери, но ведь у вас же есть четверо свидетелей!

– Знаю. Но судьи и присяжные бывают разные… Из пустого каприза они могут подвергнуть сомнению честность свидетеля, и не одного, а даже пятерых, включая меня. Бессмысленно с вашей стороны подвергать сомнению мою добропорядочность. Я не собираюсь вступать в смертельную распрю с вашим бюро; единственной моей целью является выполнить поручение моего клиента, для чего я нанят. До тех пор, покуда вы не начнете тревожить моего клиента или меня, я не воспользуюсь ни документами, ни свидетелями.

Брегг посмотрел на меня. Мне показалось, что он хочет что–то спросить, но нет, я был просто местом, где его взгляд мог отдохнуть от Вульфа, пока он мысленно отвечал на какие–то свои вопросы. Наконец он вновь обернулся к Вульфу.

– Вы кое–что упустили, – произнес он. – Вы говорите, что единственная ваша цель – выполнить поручение клиента. Почему же вы взялись за дело об убийстве, к которому мы не имеем никакого отношения? Зачем Гудвин дважды виделся с миссис Элтхауз и дважды посещал квартиру Морриса Элтхауза? И зачем вы собирали у себя вечером в четверг шестерыхизвестных вам лиц?

Вульф спросил:

– Вы думаете, что один из ваших сотрудников застрелил Морриса Элтхауза?

– Абсурд. Я так не думаю.

Вульф начал раздражаться.

– К черту, сэр, неужели вы не можете говорить разумно? Почему же ваши люди вторглись в мой дом? Вы подозревали, что я каким–то образом дознался – и его так и есть на самом деле, — что трое ваших сотрудников были в квартире Морриса Элтхауза в вечер убийства. Они доложили вам, что, когда они пришли, он уже был мертв, но вы им не поверили. Во всяком случае, вы сомневались в правдивости их утверждений. Причина этого мне не понятна: вы знаете своих людей, я их не знаю. И вы подозревали или опасались, что я не только узнал о том, что они там были, но и будто у меня есть доказательства, что они, точнее, один из них застрелил Элтхауза. Будем разумны!

– Вы все еще не объяснили, почему взялись расследовать это убийство.

– Неужели вам не ясно? Я узнал, что ваши люди были в квартире, где произошло убийство.

– Как вы узнали об этом?

Вульф покачал головой.

– Это неважно.

– Вы связались с инспектором Кремером?

– Нет. Я не видел его и не разговаривал с ним уже несколько месяцев.

– А с окружным прокурором?

– Нет.

– Собираетесь ли вы продолжать расследование?

Уголок рта у Вульфа поднялся кверху.

– Мистер Брегг, я могу и хочу облегчить вашу душу, но сперва я должен быть уверен, что выполнил порученное мне дело. Принимаете ли вы мое предложение? Можете ли вы заверить меня, что сегодня с шести часов вечера ваше бюро прекращает слежку за миссис Бранер и за всеми, кто с ней связан?

– Да. Это улажено.

– Хорошо. Теперь я прошу вас дать мне другое обязательство. Я хочу, чтобы по первому моему требованию вы привезли сюда пулю, которую один из ваших людей подобрал на полу квартиры мистера Морриса Элтхауза.

Обескуражить Ричарда Брегга – дело непростое. Нельзя быть одним из руководителей важнейшего в стране учреждения, если вас легко озадачить. Но слова Вульфа доконали Брегга. Рот у него открылся, челюсть отвисла. Понадобилось всего две секунды, чтобы закрыть рот и взять себя в руки, но он был явно ошеломлен.

– Теперь чушь порете вы, – , сказал он.

– Если вы принесете мне пулю, то почти наверняка – мне даже хочется сказать: на все сто процентов – я сумею доказать, что Элтхауз был убит не вашими людьми.

– Черт возьми, – глаза Брегга судились, – что за глупости! Если бы у меня была эта пуля, я принес бы ее хотя бы ради того, чтобы повидать вас.

– О, она у вас есть, – неторопливо произнес Вульф. – Что произошло в ту ночь в квартире Элтхауза? Человек,. назовем его Х – я мог бы назвать и настоящее имя, – застрелил Элтхауза из его собственного револьвера. Пуля прошла насквозь, ударилась в стену и упала на пол. Х ушел, захватив с собой револьвер. Вскоре появились трое ваших сотрудников, войдя в квартиру точно таким же способом, каким они проникли вчера в мой дом… Нужно ли продолжать?

– Да.

– Вчера они не звонили в дверь, потому что им было известно, во всяком случае, они так считали, что дом пуст: он был под наблюдением в течение недели. А в квартиру Элтхауза они позвонили, возможно, что звонили и по телефону, но им никто не ответил: владелец квартиры был мертв. Проникнув в квартиру, они обыскали ее, взяли то, ради чего они пришли, и вдруг у них возникла мысль, что вы можете заподозрить их в убийстве. Тогда в доказательство своей невиновности они захватили пулю, валявшуюся на полу. Это является нарушением закона штата Нью–Йорк, но они уже нарушили один закон, почему же не нарушить и второй? Итак, они взяли пулю и передали вам вместе со своим отчетом. Однако, – продолжал Вульф, – то, что они принесли пулю, имело обратный аффект – вы заподозрили их. Я не буду анализировать ваш мыслительный процесс и то, почему вы не поверили им. Как я уже сказал, вы лучше знаете своих людей. Очевидно одно – пуля у вас, и она может мне понадобиться.

Глаза Брегга все еще были прищурены.

– Послушайте, Вульф, один раз вы заманили нас в ловушку, будь вы прокляты! Ловко заманили. Но больше не удастся. Будь эта пуля у меня, я не был бы таким глупцом, чтобы передать ее вам.

– Вы окажетесь глупцом, если не сделаете этого. У меня есть обязательство перед одним человеком, от которого я узнал, что ваши люди были там в ту ночь. А я не люблю быть обязанным. Разоблачение убийцы снимет с меня это обязательство и, между прочим, облегчит вашу душу. Разве вам не хочется узнать, что Элтхауз убит не вашими людьми? Принесите мне пулю, и вы это узнаете. Делаю вам предложение: принесите пулю, и, если в течение месяца с ваших людей не будет снято подозрение в убийстве, я верну вам документы. Это может и не занять месяца, возможно, понадобится одна неделя.

Брегг раскрыл глаза.

– И вы вернете документы?

– Да.

– Вы сказали: «Снято подозрение в убийстве». Кто их подозревает?

– Вы. А я докажу, что ваши люди неповинны в этом убийстве.

– Какие гарантии могу я получить?

– Мое слово.

– Что стоит ваше слово?

– Больше вашего. Много больше, если верить этой книге. – Он постучал пальцами по лежащей на столе книге Кука. – Ни один человек на свете не может сказать, что я когда–либо нарушил данное слово.

Брегг сделал вид, что не заметил колкости.

– Когда бы вы хотели получить пулю, если только она имеется у меня?

– Еще не знаю. Сегодня. Или завтра. Я хотел бы получить ее из ваших рук.

– Если она у меня имеется, – сделав ударение на первом слове, сказал Брегг, поднимаясь с места. – Мне нужно кое о чем подумать. Я ничего не обещаю. Я…

– Но вы уже кое–что обещали: никакой слежки ни за моим клиентом, ни за мной.

– В отношении этого – да. Я имел в виду… Впрочем, вы знаете, что я имел в виду. – Он двинулся к двери, но вдруг остановился. – Вы будете дома весь день?

– Да. Но если вы захотите позвонить – учтите, что мой телефон прослушивается.

Бреггу это не показалось смешным. Сомневаюсь, чтобы сейчас что–нибудь могло рассмешить его. Я проводил его в вестибюль, помог надеть пальто, протянул шляпу, но он даже не замечал меня. Когда я закрыл за ним дверь и обернулся, наша клиентка в сопровождении Саула входила в кабинет. Я решил не жениться на ней. Ей следовало дождаться меня, чтобы я проводил ее. Когда я вошел, то застал в кабинете живописную картину. Миссис Бранер и Саул стояли рядышком перед столом Вульфа, глядя на него сверху вниз, а он с закрытыми глазами сидел, откинувшись в кресле. Это была милая сценка, и я остановился в дверях, чтобы насладиться ею. Так прошло полминуты. Целая минута. Вполне достаточно, так как у миссис Бранер были назначены деловые свидания, поэтому я нарочито громко спросил:

– Вам было хорошо слышно?

Глаза Вульфа открылись. Не отвечая на мои вопрос, миссис Бранер обратилась к Вульфу:

– Вы удивительный человек! Невероятно! Сказать по правде, я не верила, что вам удастся это сделать. Невероятно! Есть ли что–нибудь, чего вы не можете?

– Да, сударыня, – выпрямился он, – есть. Я не могу вложить мозги в голову глупца. Я пытался это проделать. Теперь вы понимаете, почему ваш приход был так желателен? В письме, подписанном вами, говорится: «Если вы добьетесь результата, которого я желаю». Вы удовлетворены?

– Конечно! Невероятно!

– Я сам с трудом верю в это. Присядьте, пожалуйста. Я должен кое–что сообщить вам.

Она направилась к красному кожаному креслу. Саул – к желтому, а я сел за свои стол.

– Что это за ловушка, которую вы подстроили им? — спросила она.

Вульф покачал головой.

– Об этом потом. Мистер Гудвин может рассказать вам все детали, когда вы пожелаете. Я хочу сказать вам не о том, что было проделано, а о том, что предстоит сделать теперь. Вы – мой клиент, и я обязан оберегать вас от неприятностей. Насколько вы благоразумны?

Она улыбнулась.

– Почему вы спрашиваете об этом?

– Можно ли вам доверить секрет?

– Да.

Он обернулся ко мне:

– Это касается и тебя, Арчи.

Будь он проклят! Как ему не стыдно ставить меня в неловкое положение! А что, если я снова переменю свое решение и захочу жениться на ней?!

– Конечно, – ответил я. – Если только вы имеете в виду именно то, о чем я думаю.

– Конечно, то, – ответил Вульф и продолжал, обращаясь к миссис Бранер. – Я хочу, чтобы вы были готовы к тому, что ваша секретарша может быть арестована у вас в конторе, возможно даже в вашем присутствии, по обвинению в убийстве.

Вульф только что ошеломил Брегга. Теперь миссис Браыер уставилась на него, потеряв дар речи.

– Это почти не вызывает сомнений, – отрезал Вульф. – Жертвой явился Моррис Элтхауз. Мистер Гудвин изложит вам все подробности относительно этого дела, когда ситуация окончательно прояснится. Я предпочел бы не сообщать вам сейчас даже этого, но в качестве клиента вы имеете право на мою защиту. Я хочу сделать вам одно предложение.

– Не верю, – наконец сказала она. – Я желаю знать все подробности сейчас же.

– Вы их не узнаете. – Он был грубоват. – У меня была тяжелая неделя, ни днем, ни ночью покоя. Если вы будете продолжать настаивать, я просто покину кабинет, а вы покинете этот дом и, возможно, даже приметесь расспрашивать мисс Дакос. Это насторожит ее, и она удерет, а после того, как полиция разыщет ее и арестует, они начнут приставать с вопросами к вам. Вы желаете этого?

– Нет.

– Неужели вы могли подумать, что я способен бросить кому–либо столь тяжкое обвинение так просто, без всяких оснований?

– Нет.

– Я предлагаю следующее. – Он посмотрел на стенные часы. Было пять минут первого. – В котором часу мисс Дакос уходят на перерыв?

– Обычно в час дня.

– Мистер Пензер отправится сейчас с вами. Скажите вашей секретарше, что вы решили отремонтировать контору–перекрасить стены, оштукатурить и все такое – и что вам не понадобятся ее услуги до конца недели. Мистер Пензер сыграет роль представителя ремонтной фирмы и немедленно начнет подготовку к ремонту. Таким образом, мисс Дакос будет арестована не в вашем доме. Я не хочу, чтобы убийцу арестовывали в доме моего клиента. А вы?

– Нет.

– Да и мало приятного сидеть со своей секретаршей в конторе, когда появится полиция и уведет ее.

– Конечно…

– Тогда можете поблагодарить меня за предупреждение. Я понимаю ваше состояние, но ничего не поделаешь… Может ли мистер Пензер поехать с вами в вашей машине или ему ехать отдельно? Вы могли бы обсудить с ним все по дороге. Он неплохой собеседник.

Она взглянула на меня и затем перевела взгляд на Вульфа.

– Может ли со мной поехать мистер Гудвин?

– Нет, мистер Гудвин мне нужен, – ответил Вульф, и бедняжка вынуждена была согласиться на Саула.

Он принес ей пальто.

Дверь за ними захлопнулась. Вульф покосился в мою сторону:

– Ну, что скажешь?

– Наш телефон все еще прослушивается.

– Не можешь ли ты встретиться с мистером Кремером до ленча?

– Лучше после ленча. У него будет хорошее настроение. Для получения ордера на арест ему потребуется не более часа.

– Хорошо. Но не… Что тебе, Фред?

Фред Даркин, до сих пор стороживший актеров, объявил в дверях:

– Они просят есть!

14

Кабинет полицейского инспектора, ведавшего расследованием убийства, хотя и был не в очень запущенном состоянии, но и хвастаться было нечем. Линолеум на полу был ветхий, письменный стол Кремера нуждался в полировке, и я никогда не видел, чтобы окна здесь были по–настоящему чисты. В 14.35, когда я опустился на простой стул перед столом инспектора, Кремер зарычал:

– Я же сказал: не приходить и не звонить!

Я кивнул:

– Но теперь все в порядке, и мистер Вульф…

– Что в порядке?

– Он заработал свою сотню тысяч плюс гонорар.

– Черта с два!

– Однако это так. Но мы не выполнили вашего распоряжения. Мы…

– Я не отдавал никаких распоряжений.

– Ладно, ладно. Мы узнали, что Морриса Элтхауза застрелил не сотрудник ФБР. Мы знаем, кто это сделал, и, думается, сумеем это доказать. Я не собираюсь рассказывать, как мы загнали в угол Брегга. Я пришел сюда не для этого. Когда у вас будет свободное время, мистер Вульф с удовольствием расскажет вам все. Получите удовольствие. Я пришел к вам поговорить об убийстве.

– Говорите.

Я достал на нагрудного кармана фотографию и протянул ему.

– Сомневаюсь, чтобы вы видели ее прежде, – сказал я, — но один или несколько из ваших людей видели эту фотографию. Она находилась в ящике комода в спальне Элтхауза. Его мать дала мне ключи, поэтому не пытайтесь пришить мне незаконное вторжение в частный дом. Взгляните, что на обороте.

Он перевернул фотографию и прочел стихи.

– Это четыре строки Китса из «Оды греческой вазе», — продолжал я. – Написано рукой секретарши миссис Бранер, мисс Сары Дакос, проживающей в доме шестьдесят три по Арбор–стрит, на втором этаже, как раз под квартирой Элтхауза. Я удостоверился в этом, достав образчики ее почерка у миссис Бранер. Вот они. – Я протянул ему листок из календаря и записку. – Между прочим, из своего окна она видела трех фэбээровцев, выходящих из дома. Помните об этом, когда будете допрашивать ее.

– Допрашивать ее? За это? – Он постучал пальцами по фотографии.

– Нет. Я явился сюда главным образом ради того, чтобы предложить вам пари. Ставлю пятьдесят долларов против одного, что если вы получите ордер и прочешете ее квартиру, то обнаружите кое–что, что доставит вам удовольствие. И чем скорее, тем лучше. – Я поднялся с места. – Вот и все.

– Черта с два «все»! – Его красное лицо еще больше побагровело. – Садитесь. Я допрошу вас! Что мы обнаружим и где вы это спрятали?

– Я ничего не прятал. Послушайте, вам известно, что, имея дело со мной, вы имеете дело с мистером Вульфом. Вы знаете также, что я всегда придерживаюсь инструкций. В настоящее время я больше ничего не могу сообщить вам. Я нем как рыба. Любое количество времени, которое вы потратите на брань, будет потерянным временем. Заполучите ордер, воспользуйтесь им, и, если вы найдете что–нибудь в квартире мисс Дакос, мистер Вульф будет рад вместе с вами обсудить все.

– Сперва я обсужу это с вами! Вы никуда отсюда не уйдете!

– Разве только если буду подвергнут аресту. – Я обиделся. – Что еще вам от меня надо, ради самого Господа Бога?! Вы занимаетесь этим убийством уже более двух месяцев! У нас оно заняло всего одну неделю.

Я встал и направился к двери. Я был уверен, что если не он сам остановит меня, это сделают внизу, когда я выйду из лифта. Но дежурный у входа, впавший меня в лицо, только кивнул, не слишком дружелюбно, но почти по–человечески. Я не остался в долгу.

Все было в порядке в нашем старом особняке. Эшли Джервис и Дэйл Кирби накормлены, получили по своей тысяче долларов и отправились восвояси. Фред и Орри за двухдневную работу получили по три сотни – значительно больше обычного – я тоже уехали. Саул находился в конторе миссис Бранер, готовясь то ли красить стены, то ли штукатурить их, что больше придется ему по душе. Вульф, конечно, читал книгу, и, конечно, не «ФБР, которое никто не знает», так как теперь он, во всяком случае, кое–что уже знал, и в четыре часа поднимется наверх, в оранжерею, точно по заведенному распорядку дня. Так как я никогда не сплю после обеда, даже если недоспал ночью, я вполне мог позволить себе выйти и прогуляться, что я и сделал.

Я остановился напротив дома шестьдесят три по Арбор–стрит. Было холодно, я продрог. Ключи были все еще у меня в кармане, так что я перешел через дорогу и поднялся на третий этаж, в квартиру Элтхауза. Пятьдесят три часа прошло с тех пор, как я сунул револьвер между пружинами кушетки, а этого времени было вполне достаточно для любой девицы, чтобы отыскать дюжину револьверов и перепрятать их в другое место. Если его там не окажется, мы будем в глупейшем положении, а то и хуже, так как это я направил Кремера по следу. Он понимал, что Вульф послал меня не из пустого подозрения, а твердо зная, что в квартире есть что–то горяченькое, и, если оно исчезло, виноватыми окажемся мы. Если бы я прямо сказал ему про револьвер, то тем самым признал бы, что скрыл важную улику, и тогда – если меня заподозрят в чем–нибудь еще более худшем – прощай наши лицензии.

Вас может не интересовать состояние моих мыслей, но, поверьте, они волновали меня. В гостиной Элтхауза я отдернул портьеру на одном из окон и прижался лбом к стеклу, чтобы видеть тротуар внизу. Довольно глупое занятие, но что можно было требовать от меня в моем тогдашнем состоянии? Часы показывали половину четвертого. Я покинул Кремера всего сорок минут назад, а только для того, чтобы получить ордер, ему понадобится не меньше часа, так что я еще ничего не мог увидеть. Стекло было холодное, лоб у меня занемел. Но я нервничал и все прижимался лбом к стеклу и через некоторое время кое–что увидел. В поле моего зрения показалась Сара Дакос, шагавшая по тротуару с большим свертком под мышкой. Она вошла в подъезд. Было без десяти минут четыре. Я ничего не имею против Сары Дакос. Но и «за» у меня тоже ничего не было.

Женщина, пославшая пулю в сердце человека, возможно, заслуживает сочувствия, а может быть, и нет, но, черт побери, она никак не может ожидать, что повстречавшийся с ней незнакомец отложит свои дела ради нее.

Я услышал, как открылась и тут же захлопнулась дверь в ее квартиру.

В четверть пятого подъехали две полицейские машины. Одна из них нашла местечко у обочины, вторая остановилась напротив, и я узнал всех трех сыщиков из отдела Кремера, когда они зашагали к дому номер шестьдесят три. Один из них, сержант Пэрли Стеббинс, возможно, думал обо мне, нажимая на кнопку звонка. Ему ненавистна даже мысль о том, что Ниро Вульф или я находимся в том же районе, где совершено убийство, а тут ему приходится выполнять задание, связанное с нами. Я хотел выйти на лестницу, послушать, что они будут говорить, когда предъявят ей ордер, но не решился.

На обнаружение револьвера ушло у них не более десяти минут. Они вошли в квартиру в 16.21, а Пэрли покинул дом вместе с Сарой Дакос в 16.43. Кладу двенадцать минут, в течение которых он мог задавать ей разные вопросы, после того как был найден револьвер. Я стоял у окна и наблюдал, как Пэрли вместе с ней уселся в машину. Затем машина отъехала, я отошел от окна и опустился на кушетку. С арестом Сары Дакос вопрос о револьвере был разрешен. Я просидел на кушетке несколько минут, приводя в порядок свои мысли.

Когда я вышел, перед домом все еще стояла полицейская машина, ожидавшая двух сыщиков, находящихся в квартире Сары Дакос. Шофер мог знать меня в лицо, но мне это было безразлично. Поравнявшись с машиной, я заметил, что он бросил на меня внимательный взгляд, но, возможно, просто потому, что я вышел из этого дома.

Уже смеркалось, когда я поднялся на наше крыльцо и отпер дверь. Я отправился в кухню, налил стакан молока и спросил Фрица:

– Он тебе сказал, что наш телефон больше не прослушивается?

– Нет. – Фриц следил за кастрюлей, в которой варилась морковь.

– Так вот, знай. Говори по телефону что хочешь. Возобнови связи с твоими подружками. Если незнакомец заговорит с тобой, веди себя, как тебе вздумается. Хочешь услышать хороший совет?

– Да.

– Потребуй у него прибавки. Я это сделаю. Между прочим, я не спрашивал тебя о вчерашнем ужине. Ты хорошо накормил гурманов?

Он перевел взгляд на меня.

– Арчи, этого никогда не надо больше упоминать! Ужасный день! Мои мысли были здесь, с вами. Я не знаю, что я готовил, на знаю, что подавал. Я хочу забыть это, если только возможно.

– Хьюит говорил по телефону, что все они стоя аплодировали тебе.

– Естественно. Они вежливые люди. Но я–то знаю, что забыл заправить соус трюфелями!

– Бог мой! Я рад, что не был там. Ладно, забудем об этом. Можно мне моркови? Люблю морковь с молоком.

– Ради бога.

И я положил себе на тарелку морковь.

Я сидел за своим столом, выписывая чеки для оплаты счетов, когда Вульф спустился из оранжереи. Я видел, что он находится в таком же напряженном состоянии, в каком был я сам, и сказал:

– Успокойтесь. Они нашли револьвер.

– Откуда ты знаешь?

Я рассказал ему все, начиная с разговора с Кремером и кончая беседой с Фрицем. Он спросил, взял ли я расписку на фотографию.

– Нет, – ответил я, – он был не в настроении писать расписки. Я сказал ему, что Элтхауз был убит не фебээровцами, и это испортило ему настроение.

– Еще бы. У себя ли сейчас мистер Брегг?

– Возможно.

– Соедини меня с ним.

Я взял трубку, но только начал набирать номер, как раздался звонок в дверь. Я вышел в вестибюль, вернулся и сказал:

– Можете сами попросить у него расписку.

Вульф перевел дух.

– Он один?

Я кивнул и пошел открывать дверь. На этот раз Кремер не принес мне молока. Он даже не кивнул мне. Сняв пальто, он направился в кабинет, и, когда я вошел туда, он уже сидел в кожаном кресле. Я захватил конец фразы:

– … я мог бы догадаться. Боже, я должен был догадаться! – Он резко повернулся ко мне. – Где вы достали этот револьвер и когда сунули его в кушетку?

– К черту! – зарычал Вульф. – Вам не следовало приходить сюда в таком настроении. Вы должны были подождать, пока успокоитесь! Арчи, соедини меня с мистером Бреггом.

Когда Кремер кипятится, не так–то просто спустить ему пары, но упоминание имени Брегга мигом подействовало на него. Стоя к нему спиной, я не видел, как он сжал челюсти, но ясно представил себе это. Набирая номер коммутатора, я думал, что мне придется долго ждать, пока я доберусь до самого верха, но ошибся. Видимо, Брегг дал команду соединять Ниро Вульфа немедленно. Это было хорошим признаком. Мгновение спустя я услышал низкий голос, протяжно выговаривающий слова, услышал его и Ниро, поднявший свою трубку. Я прослушал весь их разговор.

– Вульф?

– Да. Мистер Брегг?

– Да.

– Мне нужна та пуля. Сейчас же, как мы договорились. Если я не выполню обещанного в течение месяца – думаю, что это произойдет раньше, значительно раньше, – я верну вам документы.

Ни минуты размышлений.

– Я приеду.

– Сейчас же?

– Да.

Когда мы повесили трубки, Вульф спросил;

– Сколько времени уйдет у него на дорогу?

Я ответил:

– Двадцать минут или даже меньше, так как ему не придется искать такси.

Вульф повернулся к Кремеру:

– Мистер Брегг будет здесь через двадцать минут. Я предлагаю…

– Брегг из ФБР?

– Он самый. Предлагаю вам отложить ваши нападки до его приезда, а может быть, и до того, как он уйдет, а пока я опишу вам проделанную нами операцию. Я обещал мистеру Бреггу не разглашать ее, однако к вам это не относится, так как осуществление этой операции стало возможным благодаря вам. Но мне будет значительно легче разговаривать с ним, если вы ответите на два вопроса. Обнаружили ли вы револьвер в квартире мисс Дакос?

– Конечно. Я только что спрашивал Гудвина, когда он спрятал его там, и собираюсь спросить еще раз.

– Отложите ваши вопросы до тех пор, пока мы не закончим беседу с мистером Бреггом. Это тот самый револьвер, на который у Морриса Элтхауза имелось разрешение?

– Да.

– Это значительно облегчает дело. Итак, операция…

Вульф описал ее, а он рассказывает почти так же хорошо, как я, даже лучше, если вы любите длинные речи. Когда он дошел до описания сцены в кабинете с двумя сотрудниками ФБР под дулами револьверов и рассказал, как он бросил их удостоверения личности к себе в ящик стола, я увидел нечто, что мне никогда не приходилось видеть и вряд ли придется: широкую улыбку на лице инспектора Кремера. Она не покидала его и тогда, когда, рассказывая об утренней встрече с Бреггом, Вульф упомянул о том, что его слово крепче слов фэбээровца. Я даже подумал, что Кремер вот–вот подойдет к Вульфу и похлопает его по плечу, как вдруг раздался звонок в дверь, и я пошел в вестибюль.

Я уже упоминал о том, как был ошарашен Брегг, когда Вульф попросил его принести пулю, но это было ничто по сравнению с тем, как он был потрясен, когда увидел в кабинете Кремера. Весь он вдруг одеревенел, пальцы у него сжались. Кремер поднялся с места, хотел было протянуть руку, но тут же снова сел.

Я подвинул гостю желтое кресло, и Брегг заговорил, обращаясь к Вульфу:

– Вот каково ваше слово! Крепче моего?! Это подлость!

– Садитесь, – сказал Вульф. – Хорошо ли мое слово или нет – не вашего ума дело. Я не оцениваю ситуации, пока досконально не ознакомлюсь с ней. Мистер Кремер находится здесь для…

– Все наши соглашения аннулированы!

– Фу! Не будьте ослом. Мистер Кремер сожалеет, что подозревал одного из ваших сотрудников в убийстве. Если вы сядете и успокоитесь, он сам скажет вам об этом.

– Я ни перед кем не собираюсь извиняться! – рявкнул Кремер. – Всякий, кто скрывает известные ему сведения…

– Перестаньте, – обрезал Вульф. – Если вы, джентльмены, хотите ссориться – это ваше дело, но занимаетесь этим не у меня. Я желаю разрядить обстановку, а не запутывать ее. Садитесь, мистер Брегг.

– Разрядить? Но как?

– Садитесь, и я вам расскажу.

Но Брегг не желал садиться. Он глядел на Кремера, даже на меня, словно генерал, оглядывающий поле битвы и наблюдающий за флангами своих войск. Ему не нравилось происходящее, но в конце концов он все же сел.

Вульф поднял руку.

– В действительности обстановка вовсе не такая уж запутанная, – начал он. – Все мы желаем одного и того же. Я хочу выполнить свои обязательства. Вы, мистер Брегг, хотите услышать заявление о том, что ваши люди не замешаны в убийстве. Вы, мистер Кремер, – найти и привлечь к ответственности убийцу Морриса Элтхауза. Ничего не может быть проще. Вы, мистер Брегг, отдадите мистеру Кремеру пулю, которая находится у вас в кармане, и расскажете ему о том, как она попала к вам. Вы, мистер Кремер, определите: эта ли пуля вылетела из револьвера, обнаруженного сегодня в квартире Сары Дакос, и вместе с другими уликами, которые ваши люди, без сомнения, отыскивают сейчас, это разрешит ваши проблемы. Не может быть сомнения…

– Я не говорил, что у меня есть пуля.

– Глупости. Советую вам одуматься, мистер Брегг. Мистер Кремер имеет основания предполагать, что вы владеете неопровержимой уликой против убийцы. Согласно закону штата Нью–Йорк он вправе подвергнуть вас обыску тут же, на месте, и овладеть этой уликой. Не так ли, мистер Кремер?

– Безусловно.

– Однако такой необходимости нет, – продолжал Вульф, обращаясь исключительно к Бреггу. – У вас есть голова на плечах. Совершенно очевидно, что в ваших интересах и в интересах вашего бюро передать мистеру Кремеру пулю.

– Черта с два это в моих интересах, – сказал Брегг. — Чтобы один из моих людей попал свидетелем на суд и под присягой признался, что был в квартире и взял пулю? Черта с два!

Вульф покачал головой.

– Нет, этого не будет. Скажите только мистеру Кремеру, откуда у вас эта пуля, и один из его людей выступит перед судом и под присягой заявит, что это он нашел ее в квартире убитого. И тогда…

– Мои люди не клятвопреступники, – перебил Кремер.

– Фу! Наша беседа не записывается. Поверите ли вы мистеру Бреггу, если он даст вам пулю и скажет, что она была найдена на полу квартиры Морриса Элтхауза около одиннадцати часов вечера в пятницу двадцатого ноября?

– Да.

– Тогда приберегите ваши пышные слова для другой аудитории, которая сможет их оценить. Здесь вы не найдете наивных простачков. Я не думаю…

– А не может ли случиться так, что сам мистер Кремер заявит суду о том, каким образом к нему попала эта пуля, — вмешался Брегг, – и тогда меня самого заставят выступить перед судом?

Вульф кивнул:

– Совершенно верно. Так может быть. Но не будет. Если Кремер это сделает, меня также потянут в суд и мистера Гудвина тоже, и тогда значительно большая аудитория, чем сейчас, узнает о том, как был обнаружен убийца Морриса Элтхауза после тщетных двухмесячных попыток полиции и окружной прокуратуры. Нет, он этого не сделает.

– Будьте вы прокляты, – сказал Кремер. – Оба.

Вульф взглянул на часы:

– Время моего обеда уже подошло, джентльмены. Я сказал вам все, что хотел сказать, и выполнил, свое обязательство. Желаете ли вы уладить это дело или упретесь, как бараны? В таком случае прошу продолжать ваши дебаты в другом месте.

Брегг взглянул на Кремера:

– Вы согласны с предложением Вульфа?

Взоры фэбээровпа и полицейского встретились.

– Да, – сказал Кремер. – А вы?

– Я тоже. Револьвер у вас?

– Да. – Кремер повернулся к Вульфу. – Вы сказали, что, после того как мы закончим разговор с Бреггом, я смогу расспросить Гудвина. Я не стану этого делать. Может быть, впоследствии, если понадобится… – Он снова обратился к Бреггу: – Дело за вами.

Брегг сунул руку в карман и достал маленький пузырек из пластмассы. Затем поднялся с места и шагнул вперед.

– Эта пуля, – сказал он, – была найдена на полу в квартире Морриса Элтхауза около одиннадцати часов вечера в пятницу двадцатого ноября прошлого года. Теперь она ваша. Я никогда не видел ее.

Кремер встал, взял пузырек и отвернул пробку. Кусочек свинца скользнул ему на ладонь. Он внимательно осмотрел его.

– Вы чертовски правы, это моя пуля, – сказал он.

15

Через три дня, в понедельник, около половины седьмого вечера, Вульф и я обсуждали в кабинете некоторые пункты расходов, которые следовало отнести за счет миссис Браннер. Я считал это второстепенным делом, но принципиальным. Вульф утверждал, что стоимость ленча у Рустермана было бы справедливо отнести на счет нашей клиентки, так как он был устроен в связи с ее делами, и, хотя Рустерман не берет денег с Вульфа, это вовсе не означает, что он кормит нас бесплатно: он делает это в качестве компенсации за услуги, которые Вульф оказывал ему в прошлом и продолжает оказывать в настоящее время. Я придерживался противоположной точки зрения.

– Даже если вы доведете счет до предела, прибавите, скажем, еще одну сотню тысяч, – говорил я, – этого все равно будет недостаточно, чтобы мы протянули целый год, и где–нибудь в мае или в июне вам придется приняться за работу, поэтому следует, конечно, выколачивать из клиента каждый лишний цент. Но она была отличной клиенткой, следует это признать. Не забывайте также, что к ее расходам прибавился теперь и еще один – она, без сомнения, захочет обеспечить Сару Дакос первоклассным защитником. Будьте снисходительны!

– Мисс Дакос уже созналась.

– Тем более ей понадобится адвокат. Я принимаю это очень близко к сердцу, так как это я пригласил миссис Бранер на ленч к Рустерману…

Раздался звонок в дверь. Я направился в вестибюль. На крыльце стоял один тип, которого я прежде никогда не видел в лицо, хотя хорошо знал по многочисленным фотографиям в газетах. Я вернулся в контору и сказал Вульфу:

– Крупная шишка!

Он пожал плечами, затем, сообразив, кто к нам явился, сделал то, чего никогда прежде не делал: поднялся с кресла и вышел вместе со мной в вестибюль. Мы стояли бок о бок, глядя в смотровое стекло. Посетитель приложил палец к кнопке, и звонок снова задребезжал.

– Может быть, провести его в переднюю комнату, чтобы он там обождал? – сказал я.

– Нет. Я не желаю встречаться с ним. Пусть себе звонит, пока не надоест. – Вульф повернулся и пошел обратно в кабинет.

Я последовал за ним.

– Может быть, он проделал долгий путь из Вашингтона только ради того, чтобы повидать вас. Большая честь.

– Фу! Я же сказал. Продолжим разговор.

Я сел к столу.

Дверной звонок продолжал звонить.

Уильям Айриш Окно во двор

Я не знал их имен. Никогда не слышал их голосов. Строго говоря, я даже не знал, как они выглядят, ведь на таком расстоянии лица были слишком малы, чтобы можно было рассмотреть их черты. Но зато я мог бы составить расписание их приходов домой и уходов, повседневных привычек и занятий Они были обитателями домов, окна которых выходили во двор моего дома.

Не спорю – это несколько напоминало подглядывание и даже могло быть ошибочно принято за нездоровый интерес к чужим делам. Но вины моей тут не было, и вообще все обстояло иначе. Дело в том, что именно тогда я был лишен возможности свободно передвигаться. Я с трудом перебирался от окна к кровати и от кровати к окну. А окно эркера, выходившее во двор, было, пожалуй, самым удобным местом в моей спальне в жаркую погоду. Оно не было затянуто сеткой, и, чтобы избежать нашествия всех окрестных насекомых, мне приходилось сидеть с выключенным светом. Меня мучила бессонница. А спасаться от скуки чтением я так никогда и не научился.

Поэтому иного выхода у меня не было – разве что я должен был сидеть с зажмуренными глазами.

Возьмем наугад некоторые из окон. Прямо напротив, там, где окна выглядели для меня еще квадратными, жили молодожены, почти подростки – ужасные непоседы. Они бы просто на просто погибли, если б провели хоть один вечер дома. Уходили они всегда в такой спешке, что забывали выключить свет. Не думаю, что за все то время, что я наблюдал за ними, они хоть раз вовремя вспомнили об этом.

Впрочем, они никогда не забывали об этом полностью. Минут через пять он врывался в квартиру, наверное, прибежав уже с другого конца улицы, и вихрем проносился по комнатам, щелкая выключателями. Уходя, он обязательно в темноте обо что–нибудь спотыкался и падал. Я про себя посмеивался над этой парочкой.

Соседний дом Окна уже немного сужены перспективой. Там тоже было одно окно, в котором каждый вечер гас свет. Это всегда вызывало у меня легкую грусть. Там жила женщина с ребенком, скорей всего молодая вдова. Я видел, как она укладывала девочку в кроватку, наклонялась и с непередаваемой тоской целовала ее Она загораживала от ребенка свет и тут же садилась подкрашивать себе глаза и губы. Потом она уходила. Возвращалась всегда под утро.

В третьем доме уже ничего нельзя было рассмотреть, его окна казались узкими, точно бойницы средневековой башни. В доме, притаившемся в конце двора, опять открывалось широкое поле для наблюдений, поскольку он стоял под прямым углом к остальным, в том числе и к моему собственному, замыкая ущелье, которое тянулось между задними стенами всех этих домов. Из своего выступавшего полукругом эркера я мог заглядывать туда так же свободно, как в кукольный домик, у которого снята боковая стенка. И все было уменьшено почти до тех же размеров.

Это был многоквартирный доходный дом, двумя этажами выше своих соседей, и, как бы подчеркивая эту разницу, по его задней стене поднималась пожарная лестница. Но дом этот был стар и, видимо, уже приносил мало прибыли. Как раз тогда его модернизировали. Чтобы не терять арендной платы, домовладелец на время работ не выселил жильцов из здания, а ремонтировал квартиры по одной. Из шести квартир, выходивших окнами во двор, верхняя была уже готова, но пока пустовала. Сейчас работали в той, что была на пятом этаже, нарушая стуком молотков и визгом пил покой обитателей этого «чрева» квартала.

Мне было жаль супружескую пару, которая жила этажом ниже.

Я не переставал удивляться, как они терпели у себя над головой такой шум. Вдобавок жена, вероятно, страдала каким–то хроническим недугом: даже на таком расстоянии я мог определить это по той вялости, с которой она передвигалась по квартире, всегда в халате – ни разу я не заметил на ней другой одежды. Иногда я видел, как она сидит у окна, подперев голову рукой. Я часто думал, почему он не пригласит доктора; впрочем, быть может, это было им не по средствам. Похоже, что он нигде не работал. Нередко в их спальне за опущенной шторой до поздней ночи горел свету и мне тогда казалось, что в это время ей особенно плохое и он бодрствует вместе с ней. А однажды он, видно, и вовсе не сомкнул глаз за всю ночь – огонь в том окне горел почти до самого рассвета. Не подумайте, что я всю ночь наблюдал за их окном. Просто в три часа, когда я наконец перетащился с кресла на кровать, чтобы попробовать хоть немного вздремнуть, там все еще горел свет. А когда, убедившись в тщетности своей попытки, я на рассвете прискакал на одной ноге обратно к окну, свет в той квартире еще слабо пробивался сквозь рыжеватую штору.

Спустя немного, с первыми лучами занимавшегося дня, кайма света вокруг шторы вдруг померкла, а в другой комнате штора поднялась, и я увидел, что он стоит у окна и смотрит во двор.

В руке он держал сигарету. Разглядеть ее я, конечно, не мог – я понял, что он курит, по порывистым, нервным движениям его руки, которую он то и дело подносил ко рту, и по поднимавшемуся над его головой облачку дыма «Наверное, тревожится за нее», – подумал я. Что ж, в этом нет ничего удивительного. Любой муж испытывал бы такое же чувство.

Должно быть, она уснула только теперь, промучившись всю ночь напролет. А через час–два над ними, вгрызаясь в дерево, вновь завизжит пила и загремят ведра. «Это» конечно, не мое дело, – подумал я, – но ему все–таки следовало бы увезти ее оттуда. Если бы у меня была больная жена…»

Он чуть высунулся из окна и принялся внимательно осматривать задние стены домов, окружавших колодец Явора.

Когда человек во что–нибудь пристально всматривается, это можно определить даже на значительной расстоянии – по тому, как он держит голову. Но его взгляд не был прикован к одному определенному месту, он медленно скользил по стенам домов, стоявших напротив моего. Когда он осмотрел их, я понял, что его взгляд теперь перейдет на мою сторону и, проделав тот же путь, вернется к исходной точке. Не дожидаясь этого, я немного отодвинулся в глубину комнаты, чтобы дать его взгляду благополучно миновать мое окно. Мне не хотелось, чтобы он заподозрил меня в подглядывании. В моей комнате было еще достаточно темно, чтобы мое «бегство» осталось незамеченным.

Когда через одну–две минуты я занял прежнюю позицию, в том окне его уже не было. Он поднял еще две шторы. Но та, что закрывала окно спальни, по–прежнему была спущена. Меня невольно заинтересовал гот странный, оценивающий взгляд, которым он обвел окружавшие двор окна. Это показалось мне странным и как–то не вязалось с его тревогой о жене. Когда человек чем–то озабочен или встревожен, он погружен в себя и его взгляд рассеянно устремлен в пространство. Когда же взгляд его всматривается в окна соседних домов, это говорит об озабоченности иного рода, об интересе, направленном на нечто вне собственного «я». Одно не очень–то сочетается с другим. Но это противоречие было настолько пустяковым, что едва ли стоило придавать ему какое–то значение. Только человек, изнывающей от полного безделья, мог обратить на это внимание.

Судя по окнам, та квартира как бы вымерла. Должно быть, он ушел или лег спать сам. Три шторы были подняты, а та, за которой скрывалась спальня, оставалась опущенной. Вскоре Сэм, мой приходящий слуга, принес завтрак и утреннюю газету, и это помогло мне убить два–три часа. И я до поры до времени выбросил из головы чужие окна.

Все утро косые лучи солнца падали на одну сторону дворового ущелья, а после полудня они осветили другую.

Потом начали постепенно ускользать, покидая двор, и снова наступил вечер – ушел еще один день.

По краям прямоугольника стали зажигаться огни. Порой то там, то здесь стена, как резонатор, отражала обрывки радиопередачи: кто–то, видно, включил приемник на полную мощность. Если напрячь слух, можно было среди прочих звуков различить доносившееся издалека позвякивание посуды.

Разматывалась цепь маленькие привычек, из которых складывалась жизнь обитателей этих домов. Эти привычки связывали их крепче, чем самая хитроумная смирительная рубашка, когда–либо изобретенная тюремщиком, хотя они считали себя свободными. Как и во все вечера, парочка непосед стремительно вырвалась на простор, забыв потушить свет; он примчался обратно, пощелкал выключателями, и в их квартире стало темно. Женщина уложила спать ребенка, грустно склонилась над кроваткой и, как мне казалось, в глубоком отчаянии присела к зеркалу красить губы.

Весь день в квартире четвертого этажа того дома, что стоял поперек этой длинной внутренней, «улицы», три шторы оставались поднятыми, а четвертая – спущенной. До какой–то минуты это не доходило до моего сознания – я почти не глядел в ту сторону и не думал об этом. Правда, иногда в течение дня мои глаза останавливались на тех окнах, но мысли мои были заняты другим. Только когда в крайней комнате, их кухне, на окне которой штора была поднята, вспыхнул свет, я вдруг понял, что весь день шторы оставались в прежнем положении. Тут до меня дошло, что за весь день я ни разу не видел той женщины. До этой самой минуты я вообще не заметил в их окнах никакого признака жизни.

Он пришел с улицы. Входная дверь находилась в другом конце кухни, напротив окна. На нем была шляпа, из чего я и заключил, что он только что пришел.

Он не снял шляпы. Как будто снимать ее уже было не для кого. Проведя рукой по лбу, он сдвинул ее на затылок. Я знал, что это не тот жест, которым стирают пот. Человек стирает пот горизонтальным движением – а он провел рукой по лбу снизу вверх. Скорее это движение было признаком тревоги или замешательства – если б ему было слишком жарко, он бы первым делом снял шляпу.

Она не вышла встретить его. Порвалось первое звено столь прочно сковывавшей их цепи привычек и обычаев.

Должно быть, ей так плохо, что она весь день пролежала в постели в комнате за опущенной шторой. Я продолжал наблюдать за ним. Он все еще был там, через две комнаты от нее. А я все ждал. Мое спокойствие мало–помалу сменилось удивлением, удивление – недоумением. «Странно, – подумал я, – что он не заходит к ней. Мог хотя бы подойти к порогу ее комнаты, чтобы узнать, как она себя чувствует». Впрочем, быть может, она спит и он не хочет беспокоить ее. Но тут же возникла другая мысль: откуда ему знать, что она спит, если он даже не заглянул к ней? Ведь он только что вошел в квартиру.

Он приблизился к окну и стал у подоконника, как на рассвете. Незадолго до этого Сэм унес поднос с остатками ужина, и у меня был потушен свет. Зная, что тот, у окна, не сможет разглядеть меня в комнате эркера, я не подался назад.

Несколько минут он стоял неподвижно. Сейчас по его позе можно было заключить, что он чем–то озабочен. Он глядел куда–то вниз, погрузившись в раздумье.

«Он беспокоится за нее, – подумал я, – как на его месте беспокоился бы любой муж. Что может быть естественней? Но все–таки странно, почему он не подошел к ней, оставил ее одну в комнате. Если он встревожен, почему же, вернувшись домой, он даже не заглянул к ней?» Еще одна неувязка между его предполагаемым душевным состоянием и поведением.

Стоило мне об этом подумать, как снова повторилось то, что привлекло мое внимание на рассвете. Как и тогда, он настороженно поднял голову и, будто пытаясь что–то выяснить, опять начал медленно поворачивать ее, обводя взглядом полукружье окон. Я сидел не шелохнувшись, пока его что–то ищущий далекий взгляд не миновал моего окна. Движение привлекаетвнимание.

«Почему его так интересуют чужие окна?» – мелькнуло у меня. И почти мгновенно сработал тормоз, который не дал мне развить эту мысль: «А сам–то ты чем занимаешься?»

Я упустил из виду, что между ним и мной была существенная разница. Я ничем не был озабочен. А он, по всей видимости, был.

Снова опустились шторы. За их рыжеватыми экранами горел свет. Только за той, что все время оставалась спущенной, комната была погружена во мрак.

Время тянулось медленно. Трудно сказать, сколько его прошло – четверть часа, двадцать минут. Где–то во дворе запел сверчок. Перед уходом домой Сэм заглянул узнать, не нужно ли мне чего. Я сказал, что ничего не нужно, что все в порядке. С минуту он постоял, опустив голову. Потом с неудовольствием слегка покачал ею.

– В чем дело? – спросил я.

– Знаете, к чему он так распелся? Это мне когда–то объяснила моя старая матушка, а она за всю жизнь меня ни разу не обманула. И я не припомню случая, чтобы эта примета подвела.

– Ты о чем, о сверчке?

– Если уж эта тварь запела, значит, где–то рядом покойник.

Я отмахнулся от него.

– Но не у нас же, так что успокойся.

Он вышел, упрямо ворча:

– Но где–то неподалеку. Где–то тут. Иначе и быть не может!

Дверь за ним закрылась, и я остался в темноте один.

Стояла душная ночь, намного тяжелее предыдущей. Даже у открытого окна нечем было дышать. Я и представить себе не мог, каково ему, тому неизвестному, за спущенными шторами.

И вдруг в тот самый миг, когда праздные мысли о происходящем вот–вот готовы были осесть в каком–то определенном уголке моего сознания, выкристаллизоваться в некое подобие подозрения, шторы опять поднялись, и эти мысли улетучились, не успев привести меня к какому–либо выводу.

Он был за средним окном, в гостиной. Пиджак, рубашку он снял, остался в майке. Видно, он тоже невыносимо страдал от жары.

Вначале я никак не мог догадаться, что он делает. То, чем он занимался, заставляло его двигаться не из стороны в сторону, а по вертикали – сверху вниз. Он стоял на месте, но часто наклонялся, через неравные промежутки времени исчезая из виду; а затем он выпрямлялся, снова появляясь у меня перед глазами. Это напоминало какое–то гимнастическое упражнение, разве что в его движениях отсутствовал ритм.

Иногда он подолгу оставался в согнутом положении, иногда тут же выпрямлялся; бывало и так, что он быстро наклонялся несколько раз подряд. От окна его отделял какой–то черный предмет в форме буквы V. Над подоконником виднелись только два его верхних края, и он немного заслонял подол его майки.

Прежде этот предмет я там не видел и пока не мог взять в толк, что это такое.

Вдруг, впервые с тех пор, как были подняты шторы, он оставил это занятие и, обойдя вокруг V, ушел в глубину комнаты, наклонился и почти сразу же выпрямился, держа в руках нечто, напоминавшее издали кипу разноцветных флагов.

Он вернулся к V–образному предмету и бросил свою ношу на его край. Потом он опять нырнул, пропав из виду, и довольно долго не показывался.

Переброшенные через V «флаги» на моих глазах начали менять цвета. У меня прекрасное зрение. Только что они были белыми, в следующее мгновение стали красными, потом синими.

И тут я все понял. Это были женские платья, и он снимал их с краев V по одному, каждый раз беря то, что лежало сверху. Вдруг все они исчезли, V снова обнажилось и почернело, а в окне возникла его фигура. Теперь я уяснил себе, что такое это и чем он занимался. Это мне подсказали платья. А он подтвердил мою догадку. Он простер руки к краям V – я увидел, как, приподнявшись, он делал какие–то движения, будто силясь притянуть их друг к другу; края V сомкнулись, и оно превратилось в клин. Потом верхняя часть тела незнакомца стала раскачиваться, и клин, отодвинувшись в сторону, исчез с моих глаз.

Он укладывал вещи своей жены в большой вертикальный сундук.

Вскоре он появился у окна кухни и немного постоял перед подоконником. Я видел, как он провел рукой по лбу, причем не один раз, а несколько, после чего потряс кистью в воздухе. Еще бы! Для такой ночи это была изнурительная работа. Затем он потянулся куда–то кверху и что–то достал.

Поскольку он находился в кухне, в моем воображении, конечно, тут же возникли шкафчик и бутылка.

Немного погодя он быстрым движением поднес руку ко рту.

«Именно так вели бы себя девять мужчин из десяти, упаковав сундук, – опрокинули бы рюмку–другую чего покрепче, – стараясь оправдать его, подумал я. – А если бы десятый поступил иначе, то исключительно потому, что у него под рукой не оказалось бы бутылки».

Он вернулся к окну и, став к нему боком так, что мне был виден только его сузившийся силуэт по пояс, начал снова внимательно всматриваться в темный прямоугольник окон, в большинстве которых уже погас свет. Свой круг осмотра он всегда начинал слева, с домов напротив моего.

По моему подсчету, он делал это второй раз за сегодняшний вечер. И третий за день, если вспомнить его поведение на рассвете. Я мысленно улыбнулся. Могло создаться впечатление, что у него не чиста совесть. Впрочем, скорее всего это ровно ничего не значило – просто маленькая странность, чудачество, которого он и сам в себе не замечал.

У меня тоже были свои причуды. А у кого их нет…

Он прошел и глубину кухни, и это окно потемнело. Его фигура появилась в гостиной, где еще было светло. Затем погасла лампа и здесь. Меня не удивило, что, войдя в третью комнату, в спальню за спущенной шторой, он не зажег там света. Неудивительно, что он не хочет беспокоить ее, если она завтра уезжает. Этот вывод невольно напрашивался после упаковки сундука. Перед путешествием она должна хорошенько отдохнуть. Естественно, что он потихоньку скользнул в постель, не включая света.

Но зато я удивился, когда спустя немного во мраке гостиной вспыхнула спичка. Должно быть, эту ночь он решил провести там, на каком–нибудь ложе вроде дивана. К спальне он и не приблизился, даже ни разу туда не заглянул! Честно говоря, это меня озадачило. Пожалуй, его заботливость зашла уж слишком далеко.

Минут через десять в гостиной, в том же окне, вновь загорелась спичка. Ему не спалось.

Эта ночь угнетала нас обоих – любопытствующего бездельника в окне эркера и заядлого курильщика с четвертого этажа. Тишину нарушал только ни на минуту не смолкавший стрекот сверчка.

С первыми лучами солнца я был уже у окна. Но не из–за этого незнакомца. Мой матрас жег меня, точно раскаленные угли, Сэм, который пришел навести в комнате порядок, застал меня уже там.

– Эдак вы скоро напрочь развалитесь, мистер Джефф, – вот все, что он сказал Сперва в тех окнах не было заметно никакого признака жизни. Но вскоре я увидел, как его голова вдруг откуда–то снизу вынырнула в окне гостиной, и понял, что мои предположения оправдались: он действительно провел там ночь на диване или в кресле. Теперь–то он непременно зайдет к ней узнать, как она себя чувствует, не лучше ли ей. Это было бы естественно. Насколько я мог судись, он не видел ее с позапрошлой ночи.

Но он поступил иначе. Одевшись, он пошел в противоположную сторону, на кухню, И, не присаживаясь, принялся там что–то с жадностью пожирать, хватая пищу обеими руками, вдруг он резко обернулся и поспешил туда, где, как я знал, находился вход в квартиру, словно до него донесся оттуда какой–то звук, может быть, звонок в дверь.

И верно – через секунду он вернулся обратно с двумя мужчинами в кожаных передниках – носильщиками из транспортного агентства. Я видел, как они поволокли черный клин туда, откуда только что явились. Сам он, однако, не остался безучастным зрителем. Перебегая с места на место, он прямо–таки нависал над ними, – видно, очень уж ему хотелось, чтобы все было сделано наилучшим образом.

Вскоре он появился уже один и провел рукой по лбу, будто именно он вспотел от физических усилий, а не они.

Итак, он заранее отправлял ее сундук туда, куда она уезжала. Вот и все.

Он, как это уже раз было, потянулся куда–то вверх к стене и что–то достал. И проглотил рюмку. Другую. Третью. «Но ведь теперь–то он не паковал сундук, – в некотором замешательстве подумал я. – Сундук уже с прошлой ночи стоял готовый к отправке. При чем же здесь тяжелая работа?

Почему он вспотел, почему его вдруг потянуло на спиртное?»

Наконец он все–таки зашел к ней в комнату. Я видел, как он прошествовал через гостиную и исчез в спальне. Впервые за все это время там поднялась штора. Повернув голову, он огляделся. Причем, даже оттуда, где я сидел, можно было догадаться, куда он смотрит. Его взгляд не был устремлен в одну точку, как в том случае, когда смотрят на человека, а скользил по сторонам и сверху вниз, как это бывает, когда осматривают… пустую комнату.

Он шагнул назад, слегка наклонился, взмахнул руками, и на спинке кровати повис матрас с постельным бельем. Тут же за ним последовал второй.

Ее там не было.

Есть такое выражение – «замедленная реакция». В тот миг я понял, что это значит. В течение двух дней, точно летающее насекомое, выбирающее место для посадки, в моем мозгу кружилось и порхало какое–то смутное беспокойство, интуитивное подозрение – уж не знаю, как выразиться поточнее. И неоднократно, именно в ту минуту, когда это неуловимое нечто готово было приостановить свой полет и обосноваться наконец в одной определенной точке моего сознания, достаточно было какого–нибудь незначительного события, незначительного, но вместе с тем как бы доказывающего обратное – вроде поднятия штор после того, как они неестественно долго оставались опущенными, – чтобы спугнуть это нечто, вновь обрекая на бесцельное парение и тем самым лишая меня возможности распознать его сущность.

Уже давно в моем сознании наметилось место соприкосновения с ускользающей мыслью. И почему–то именно теперь, едва он перекинул через спинки кроватей пустые матрасы – щелк! – и в мгновение ока все слилось воедино. А в точке этого соприкосновения выросла или, если вам угодно, расцвела уверенность в том, что там было совершено убийство.

Иными словами, мое мышление изрядно отставало от подсознания. Замедленная реакция. А теперь одно догнало другое. И в миг их слияния молнией сверкнула мысль: он что–то с ней сделал!

«Опустив глаза, я увидел, что мои пальцы, комкая ткань брюк, судорожно вцепились в коленку. Я с усилием разнял их.

«Погоди минутку, не спеши, поосторожнее, – стараясь взять себя в руки, сказал я себе. – Ты же ничего не видел.

Ничего не знаешь. У тебя есть только одна–единственная улика – то, что ты ее больше там не видишь».

У двери кладовой, внимательно разглядывая меня, стоял Сэм.

– Так ни кусочка и не съели. Да и лицо у вас белое, что твоя простыня, – с осуждением произнес он.

Я это чувствовал сам. Кожу на лице слегка покалывало, как это бывает, когда вдруг нарушается кровообращение.

И я сказал, впрочем, больше для того, чтобы избавиться от него и получить возможность все спокойно обдумать:

– Сэм, какой адрес того дома? Посмотри вон туда, только не очень высовывайся.

– Он вроде бы на Бенедикт–авеню.

– Это я и сам знаю. Сбегай–ка за угол и посмотри.

– А зачем это вам понадобилось? – спросил он, уходя.

– Не твое дело, – беззлобно, однако достаточно твердо сказал я, чтобы предупредить дальнейшие расспросы. Когда он уже закрывал за собой дверь, я бросил ему вслед:

– Войди в подъезд и попробуй выяснить, кто живет на четвертом этаже в квартире, которая выходит окнами во двор. Да смотри не ошибись. И постарайся, чтобы тебя не застукали.

Он вышел, бормоча себе под нос что–то вроде: «Когда человек только и делает, что весь день сидит сиднем, нечего удивляться, если ему черт–те что лезет в голову…» Дверь закрылась, и я приступил к серьезному анализу виденного.

«На чем же ты строишь это чудовищное предположение? – спросил я себя. – Давай посмотрим, какими сведениями ты располагаешь всего–навсего несколько незначительных неполадок в механизме, несколько «прорывов в цепи их неизменных привычек».

1. В первую ночь там до утра горел свет.

2. Во второй вечер он вернулся домой позже, чем обычно.

3. Он не снял шляпы.

4. Она не вышла встретить его – она вообще не появлялась с того дня, когда накануне в спальне всю ночь горел свет.

5. Упаковав ее сундук, он выпил рюмку спиртного. Но на следующее утро, после того как сундук унесли, он выпил целых три.

6. Он был озабочен и встревожен. Но с таким душевным состоянием как–то не увязывался его неестественный, преувеличенный интерес к выходившим во двор окнам соседних домов.

7. Он спал в гостиной и до отправки сундука ни разу не подошел к двери в спальню.

Отлично. Если в ту первую ночь ей стало плохо и он отправил ее неизвестно куда подлечиться и отдохнуть, это автоматически исключало 1, 2, 3 и 4–й пункты. А пункты 5–й и 6–й полностью теряли свое инкриминирующее значение. Но дальше это умозаключение разбивалось вдребезги о пункт 7–й.

Если она, почувствовав себя плохо в первую ночь, сразу же уехала, почему же он не захотел провести в спальне последнюю? Что это, повышенная чувствительность? Едва ли.

Две кровати в одной комнате, а в другой – только диван или неудобное кресло. Так почему же он спал именно там, если она уже уехала? Только потому, что он скучал по ней, что ему было одиноко? Взрослому мужчине такое несвойственно.

Хорошо. Значит, она все еще была там.

В этот миг стройный ход моих мыслей нарушило возвращение Сэма.

– Номер того дома – пятьсот двадцать пять по Бенедикт–авеню. На четвертом этаже в квартире, что выходит окнами во двор, живут мистер и миссис Ларс Торвальд.

– Ш–ш–ш, – зашипел я и жестом приказал ему исчезнуть.

– То ему это нужно, то не нужно, – философским тоном изрек он и вернулся к исполнению своих обязанностей.

Я стал рассуждать дальше. Если прошлой ночью она еще была там, в спальне, значит, она вообще не уезжала, ведь сегодня я не видел, чтобы она уходила. Незаметно для меня она могла уехать только вчера рано утром. Заснув, я пропустил несколько часов. А сегодня я встал раньше его и, уже просидев некоторое время у окна, увидел, как он поднял голову с того дивана. Следовательно, если она на самом деле уехала, она могла это сделать только вчера на рассвете.

Почему же до сегодняшнего дня он не поднимал штору в спальне, не прикасался к матрасам? И прежде всего, почему он прошлой ночью не зашел в ту комнату? Это говорило о том, что она никуда не уезжала, что она еще была там. Однако сегодня, сразу же после отправки сундука, он вошел туда, вытащил матрасы, доказав тем самым, что ее там не было.

Сразу же после отправки сундук а…

Сундук. Вот где зарыта собака.

Оглянувшись, я удостоверился, что от Сэма меня отделяет плотно закрытая дверь. Моя рука в нерешительности повисла над телефонным диском. Бойн. Вот кто сможет в этом разобраться. Он работал в полиции, в отделе по расследованию убийств. Во всяком случае, когда я видел его в последний раз. Я не хотел, чтобы на меня набросилась свора незнакомых сыщиков и полицейских. Не хотел увязнуть в этом слишком глубоко. А если возможно, вообще предпочел бы остаться в стороне. После двух–трех неудачных попыток мне удалось с ним соединиться.

– Бойн? Говорит Хел Джеффрис.

– Где ты пропадал? Я тебя уже сто лет не видел! – заорал он.

– Об этом потом. А сейчас запиши–ка имя и адрес. Ты готов? Ларе Торвальд. Бенедикт–авеню, пятьсот двадцать пять. Четвертый этаж, квартира выходит окнами во двор.

Записал?

– Четвертый этаж, квартира выходит окнами во двор.

Записал. А зачем это?

– Для расследования. Я уверен, что стоит тебе только сунуть туда нос, ты обнаружишь, что там было совершено убийство. Не пытайся вытянуть из меня больше – это просто мое глубокое убеждение. До настоящего времени там жили муж и жена. А теперь остался один муж. Сегодня рано утром он отправил куда–то сундук с ее вещами. Если ты найдешь хоть одного человека, который бы видел, как уезжала она сам а…

Доводы эти, высказанные вслух, да еще не кому–нибудь, а лейтенанту полиции, даже мне самому показались неубедительными.

– Да, но… – с сомнением начал было он. И тут же умолк, приняв все так, как есть. Потому что я был достоверным источником информации. Я и словом не обмолвился про свое окно. С ним я мог себе это позволить, потому что он знал меня много лет и не сомневался в моей честности. Я не желал, чтобы в такую жару в мою комнату набились полицейские ищейки, по очереди глазеющие из окна. Пусть действуют с фасада.

– Что ж, поживем – увидим, – сказал он. – Я буду держать тебя в курсе.

Я довесил трубку и в ожидании событий вернулся к своим наблюдениям. В этом спектакле мне досталось место зрителя, или, вернее, место, противоположное тому, которое занимает зритель. Я видел все как бы из–за кулис, а не со стороны зрительного зала. Я не имел возможности непосредственно следить за работой Война. Я узнаю только ее результат, если он будет.

Несколько часов прошли спокойно. Полиция, которая, как я полагаю, уже должна была приняться за дело, действовала незаметно, как ей и положено. В окнах четвертого этажа все время мелькала одинокая фигура – его никто не беспокоил. Он никуда не ушел. Не находя себе места, он слонялся по комнатам, нигде подолгу не задерживаясь, но квартиры не покидал. Я видел, как он еще раз ел – теперь уже сидя; как он брился. Он даже пробовал читать газету, но на это его уже не хватило.

Машина была пущена в ход, колесики крутились – пока еще невидимо. Шла безобидная подготовка. «Интересно, – подумал я, – остался бы он там, пронюхав об этом, или тут же попытался бы сбежать?» Впрочем, это зависело не столько от его виновности, сколько от его уверенности в собственной безопасности, уверенности в том, что ему удастся обвести их вокруг пальца. Сам я в его виновности не сомневался, иначе я никогда не решился бы на такой шаг.

В три часа раздался телефонный звонок. Это был Бонн.

– Джеффрис? Не знаю, что я сказать.

Может, ты подбросишь мне что–нибудь еще?

– А зачем? – в свою очередь спросил я.

– Я послал туда человека навести справки. Только что он доложил о результатах. Управляющий домом и кое–кто из соседей единодушно утверждают, что вчера рано утром она уехала отдыхать в деревню.

– Минуточку. А твой человек нашел кого–нибудь, кто лично видел, как она уезжала?

– Нет.

– Выходит, ты всего–навсего получил из вторых рук версию, основанную на его ничем не подтвержденном заявлении.

– Его встретили, когда, купив билет и посадив ее на поезд, он возвращался с вокзала.

– Снова голословное заявление.

– Я послал на вокзал человека, чтобы он постарался выяснить это у билетного кассира. Ведь в такой ранний час его не могли не заметить. И мы, конечно, следим за каждым его шагом. При первой же возможности мы проникнем в квартиру и произведем обыск.

Я почему–то был уверен, что и это им ничего не даст.

– От меня ты ничего больше не узнаешь. Я передал дело в твои руки. Все, что нужно, я тебе уже сообщил. Имя, адрес и мое мнение.

– Верно. Прежде я всегда высоко ценил твою наблюдательность, Джефф.

– А теперь, выходит, ты произвел переоценку?

– Нет, что ты! Просто мы пока не обнаружили ничего такого, что хоть как–то подтвердило бы это твое мнение.

– Пока вы не очень–то много сделали.

Он снова отделался той же избитой фразой:

– Что ж, поживем–увидим. Буду звонить.

Прошло еще около часа, и солнце стало клониться к западу.

Я увидел, что он готовится выйти из дома. Надел шляпу, опустил руку в карман, вытащил и на минуту застыл, разглядывая ее. «Пересчитывает мелочь», – догадался я.

Осознав, что после его ухода они тут же войдут в квартиру, я почему–то разволновался. Видя, как он в последний раз окидывает взглядом помещение, я со страхом подумал: Если у тебя, братец, есть что прятать, то именно сейчас нужно позаботиться об этом».

Он ушел. Квартира на какое–то время замерла в обманчивой пустоте. Даже тревожный сигнал пожарной машины не заставил бы меня оторвать взгляд от тех окон. Внезапно дверь, через которую он вышел, слегка приоткрылась, и через щель один за другим протиснулись двое. Закрыв дверь, они сразу же разделись и приступили к делу. Один занялся спальней, другой – кухней, и, начав с этих крайних точек квартиры, они стали постепенно сближаться, двигаясь навстречу друг другу.

Работали они на совесть. Мне было видно, как они тщательно осматривали все сверху донизу. За гостиную они взялись уже вместе. Одному досталась одна ее половина, второму – другая.

Они успели кончить еще до того, как их предупредили об опасности. Я заключил это по их растерянным позам, когда они, выпрямившись, на минуту застыли друг против друга.

Вдруг их головы как по команде резко повернулись, словно до них донесся звонок, предупреждавший о его возвращении. Они мгновенно выскользнули из квартиры.

Я не был особенно разочарован, и ждал, что кончится именно этим. Интуиция подсказывала мне, что они ничего не найдут. Ведь там уже не было сундука.

Он вошел, держа в объятиях огромный пакет из коричневой оберточной бумаги. Я внимательно следил за тем, не обнаружит ли он, что в его отсутствие там кто–то побывал.

Судя по всему, он ничего не заметил.

Остаток ночи он провел дома. Иногда он прикладывался к бутылке: сидя у окна, он время от времени подносил ко рту руку, впрочем, не так уж часто. Он видно, хорошо владел собой – теперь–то ему дышалось легче – там уже не была сундука.

Наблюдая за ним сквозь ночной мрак, я продолжал размышлять: «Почему он не уходит? Если мое предположение правильно, – а в этом я не сомневался, – почему, совершив такое, он не скрылся?..» Ответ был Прост: потому что он еще не знает, что за ним следят. Он считает, что ему незачем торопиться. Исчезнуть сразу же после нее гораздо опаснее, чем еще какое–то время побыть дома.

Казалось, ночь тянется бесконечно долго. Я ждал звонка от Бойна. Он позвонил позже, чем я рассчитывал. Я в темноте снял трубку. Как раз в это время Торвальд собрался лечь спать. Выключив лампу в кухне, он перешел в гостиную и зажег свет там. Потом принялся стаскивать с себя рубашку.

У меня в ухе раздавался голос Бойна, а глаза мои ни на секунду не отрывались от того, другого. Расположение сил по треугольнику.

– Алло, Джефф! Послушай» полная неудача. Мы обыскали квартиру, когда он выходил…

Я чуть было не сказал: «Знаю, я это видел», – но вовремя прикусил язык.

– …и ровным счетом: ничего не нашли. Но… – он остановился, как бы собираясь сообщить что–то важное. Я с нетерпением ждал, что он скажет.

– Внизу, в его почтовом ящике мы нашли открытку. Выудили ее через прорезь согнутой булавкой…

– И?

– И оказалось, что это открытка от его жены, отправленная вчера с какой–то фермы. Мы списали текст: «Доехала прекрасно. Чувствую себя немного лучше. Целую. Анна».

Я сказал едва слышно, но с прежним упрямством:

– Ты считаешь, что она написала эту открытку вчера. Чем ты это докажешь? Какай дата на штемпеле?

Он возмущенно крякнул. В мой адрес, и не по поводу открытки.

– Штемпель смазан. Намок с краю, и чернила расплылись.

– Смазан полностью?

– Только год и число, – признал он. – Час и месяц видны отчетливо. Август. И восемь тридцать вечера, когда она была отправлена.

На сей раз возмущенно крякнул я.

– Август, восемь тридцать вечера – 1937, 1939 или 1942 года. И как ты докажешь, откуда она попала в этот почтовый ящик – из сумки почтальона или из недр письменного стола?

– Кончай, Джефф, – сказал он. – Ты перебарщиваешь.

Не знаю, что бы я на это ответил, если б мои глаза не были прикованы к окнам гостиной Торвальда. Скорее всего, промямлил бы нечто невразумительное. Хоть я в этом и не признался, почтовая открытка ошеломила меня, но я смотрел на Торвальда. Как только он снял рубашку, в том окне погас свет. Но он не зажегся и спальне. Где–то внизу, как бы на уровне кресла или дивана, вспыхнула спичка. В спальне стояли две свободные кровати, а он все–таки остался в другой комнате.

– Бойн, – звонким голосом произнес я, – плевать я хотел на твои открытки с того света! Я еще раз заявляю, что этот человек прикончил свою жену! Проследи сундук, который он отправил. А когда доберешься до него – открой. Я уверен, что в нем ты найдешь ее!

И я повесил трубку, не дожидаясь, Пока он сообщит, что он намерен делать дальше. Он не стал тут же перезванивать, и я заподозрил, что, несмотря на весь свой скептицизм, он все–таки намотал мои слова на ус.

Я провел у окна всю ночь, как часовой, охраняющий приговоренного к смерти. После первой вспышки спичка загоралась еще дважды, примерно с получасовым интервалом. И все. Возможно, он заснул. А может, и нет. Мне необходимо было немного поспать самому. И в пламенеющем зареве восходящего солнца и наконец сдался. Все свои дела он провернул бы под покровом ночи, не дожидаясь дневного света.

В ближайшие несколько часов едва ли произойдет что–нибудь новое. Да и что ему следовало делать? Да ничего – только затаиться и ждать, пока само собой не пролетит спасительное время.

Когда Сэм разбудил меня, показалось, что я спал всего лишь пять минут, однако уже был полдень. Я раздраженно заворчал:

– Ты что, разве не заметил моей записки? Ведь я специально приколол ее на виду, чтобы ты дал мне выспаться.

– Заметить–то заметил, но тут пришел ваш старый приятель инспектор Бойн. И я подумал, что вам…

На этот раз Бойн явился собственной персоной. Он вошел в комнату вслед за Сэмом без приглашения и приветствовал меня не слишком–то сердечно.

Чтобы избавиться от Сэма, я сказал:

– Ступай разбей там на сковородку два–три Яйца.

– Джефф, куда ты гнешь, вешая на меня такое дело? – возбужденным металлическим голосом начал Бойн. – Я оказался по твоей милости в дурацком положении, рассылая во все стороны своих людей в погоне за какой–то химерой. Спасибо, что я не завяз в этом еще больше – не арестовал того парня и не учинил ему допрос.

– Выходит, ты не видишь в этом нужды? – сухо спросил я.

Взгляд, которым он смерил меня, был достаточно красноречив.

– Тебе хороню известно, что в отделе я не один. Там есть люди повыше меня, перед которыми я отчитываюсь в своих действиях. Как, по–твоему, красиво эго выглядит, когда я за счет отдела на полдня посылаю одного из своих ребят прокатиться на поезде на какой–то богом забытый полустанок…

– Значит, вы нашли сундук?

– Мы выследили его через транспортную контору, – твердым, как скала, голосом ответил он.

– И открыли?

– Мы сделали больше. Мы связались с несколькими расположенными поблизости фермами, и с одной из этих ферм миссис Торвальд приехала на станцию и открыла сундук сама, своим собственным ключом!

Мало кто удостаивался от, своего старого друга такого взгляда, какой выпал сейчас на мою долю. Уже у двери, прямой, как винтовочный ствол, он произнес:

– Забудем об этом, хорошо? Так будет лучше для нас обоих. Ты не в себе, а я подрастратил свои карманные деньги, время и терпение. Если когда–нибудь захочешь мне позвонить, с удовольствием дам тебе мой домашний телефон.

И – тррах! За ним захлопнулась дверь.

После его столь стремительного ухода мой онемевший рассудок минут десять пребывал как бы в тисках смирительной рубашки. Потом он стал судорожно высвобождаться. Провались она пропадом, эта полиция! Пусть я не могу доказать это им, зато я как–нибудь сумею доказать это самому себе. Или я прав, или ошибаюсь. Оружие Торвальд припас против них. А я нападу на него с тыла.

Я позвал Сэма.

– Куда девалась подзорная труба, которой мы пользовались в этом сезоне, когда бездельничали на яхте?

Он нашел трубу и принес мне, предварительно подышав на нее и протерев рукавом. До поры до времени я положил ее себе на колени. Взяв листок бумаги и карандаш, я написал пять слов: «Что вы с нею сделали?»

Потом запечатал листок в конверт, но не надписал его.

– А теперь ты должен кое–что сделать, да побыстрее, – сказал я Сэму. – Возьми это письмо, отправляйся в тот дом, поднимись на четвертый этаж и просунь его под дверь квартиры, что выходит окнами во двор. Ты парень проворный, во всяком случае, был таким раньше. Посмотрим, достаточно ли ты ловок, чтобы на этом не попасться. Когда потом спустишься вниз, легонько ткни пальцем в наружный звонок, чтобы привлечь внимание.

Он приоткрыл было рот.

– И не задавай никаких вопросов, понятно? Я не шучу.

Он ушел, а я стал настраивать подзорную трубу.

Через минуту я поймал его в фокус. Лицо рванулось мне навстречу, и я впервые по–настоящему увидел его.

Темноволосый, но, несомненно, скандинавского происхождения.

На вид он был сильным мужчиной, хоть и не очень плотным.

Прошло минут пять. Его голова резко повернулась в профиль. Наверное, только что звякнул звонок. Должно быть, записка уже там.

Повернувшись ко мне затылком, он пошел к входной двери.

Труба помогла мне проследовать за ним, когда он удалился в глубину комнаты, что было раньше недоступно моему не вооруженному глазу.

Не заметив вначале конверта, он открыл дверь и выглянул на площадку. Потом закрыл ее. Нагнулся, выпрямился.

Конверт уже у него. Мне было видно, как он вертит его в руках.

Отойдя от двери, он приблизился к окну. Ему казалось, что угроза таится за дверью – чем от нее дальше, тем безопаснее. Ему и в голову не приходило, что опасность подстерегает его с другой стороны.

Разорвал конверт. Читает. Господи, с какой жадностью я следил за выражением его лица! Мои глаза присосались к нему, точно пиявки. Внезапно в его лице что–то изменилось, оно расширилось, напряглось – казалось вся кожа на лице натянулась, сузив его глаза в щелочки. Смятение, ужас!

Нащупав рукой стену, он оперся на нее. Потом медленно пошел обратно к двери. Я видел, как он крадучись подбирался к ней, как к чему–то живому. Он чуть приоткрыл ее, так осторожно, что со стороны этого даже не было заметно, и боязливо выглянул наружу. Прикрыв затем дверь он, пошатываясь, вернулся обратно, полностью утратив душевное равновесие от безмерного ужаса. Он рухнул на стул и потянулся за выпивкой. Теперь он уже пил прямо из горлышка.

И даже с бутылкой у рта он, повернув голову, продолжал глядеть на дверь, которая так неожиданно швырнула ему в лицо его тайну.

Я опустил трубу.

Виновен! Виновен, черт побери! Будь она проклята, эта полиция!

Моя рука потянулась было к телефону, но остановилась на полпути. Что толку? Они отнесутся к моим словам с тем же недоверием. «Ты бы видел его лицо и т. д.». И мне уже слышался ответ Бойца: «Каждый будет потрясен, получив анонимное письмо, даже если в нем нет ни капли правды. В том числе и ты сам». Они сразили меня живой миссис Торвальд – по крайней мере так они думали. А я найду мертвую, чтобы доказать им, что это разные люди. Я, сидя у окна, должен предъявить им ее труп.

Но сперва этот труп мне должен предъявить Торвальд.

Прошел не один час, пока это наконец произошло. День тянулся бесконечно медленно, а я все ждал и ждал. Тем временем он метался по квартире, как посаженная в клетку пантера. Два мозга сверлила одна и та же мысль, но в моем она была перевернута с ног на голову. «Что сделать, чтобы это не раскрылось», – у него. «Как добиться, чтобы это не осталось нераскрытым», – у меня.

Я боялся, что он попытается сбежать, но, даже если у него и было такое намерение, он, видно, ждал, пока стемнеет, так что в моем распоряжении было еще какое–то время. Но возможно, он и не думал об этом и решит бежать, только если его что–нибудь спугнет, – кто знает, а вдруг ему все еще казалось, что бежать опаснее, чем остаться.

Я не обращал внимания на привычные звуки и события; бурный поток моих мыслей с силой разбивайся о препятствие, преграждавшее им путь – как заставить его выдать место, где он спрятал труп, чтобы и, в свою очередь, мог указать его полиции?

Помнится, в мое сознание просочилось неясное представление б том, что не то хозяин дома, не то агент по найму показывал будущему жильцу квартиру на шестом этаже, ту, где уже был закончен ремонт Она была расположена над квартирой Торвальда, через этаж, в той, что находилась.

Между ними, еще работали. И вдруг разумеется, совершенно случайно, возникла необычная синхронность движений. Хозяин и квартиросъемщик оказались у окна гостиной на шестом этаже в то самое время, когда Торвальд стоял там же, на четвертом.

Все они одновременно отправились оттуда в кухню и, пройдя за скрывшей их от меня стеной, вновь появились у окон. В этом было нечто сверхъестественное: они двигались с точностью механизмов, почти как марионетки, управляемые одной и той же веревочкой. Вероятно, такое совпадение случается не чаще, чем раз в пятьдесят лет. Они сразу же разошлись, и никогда в жизни с ними такое больше не повторится.

Но что–то в этом покоробило меня. Какая–то едва уловимая ошибка или неточность нарушила эту синхронность. Некоторое время я безуспешно пытался сообразить, в чем дело. Агент со съемщиком уже ушли, и теперь я видел только Торвальда. Моя память отказывалась восстановить картину происшедшего. Если бы этот эпизод повторился, мне могло бы помочь зрение, но этого, естественно, не случилось И мысль об этом погрузилась в подсознание, чтобы подобно закваске перебродить там, а я вернулся к главной проблеме.

Наконец меня осенило. Было уже темно, когда я, наконец, сообразил, что мне нужно. Встревоженный поворот головы, стремительный рывок в пока неизвестную мне сторону, вот и все.

Чтобы вызвать это мгновенное движение, которым он выдаст себя, были необходимы два телефонных звонка, а в перерыве между ними – его получасовое отсутствие.

При свете спички я принялся листать телефонную книгу, пока не нашел то, что искал Торвальд, Ларс, Бенедикт авеню, 5–2114.

Я задул спичку и в темноте поднял трубку. Это напоминало телевидение. Я видел, что делалось там, куда я звонил, только изображение шло ко мне не по проводам, а напрямую – из окна в окно.

– Алло? – хрипло произнес он.

«Как странно, – подумал я. – Уже три дня я обвиняю его в убийстве и только теперь впервые слышу его голос».

Я не стал изменять свой собственный. В конце концов ведь мы никогда не встречались.

– Вы получили мою записку, – сказал я.

– Кто говорит? – настороженно спросил он.

– Тот, кто все знает.

– Что знает? – увильнул он.

– То, что знаете вы. Вы и я, только мы с вами.

Он прекрасно держал себя в руках. Я не услышал ни звука.

Но он не подозревал, что уязвим с другой стороны. Я укрепил подзорную трубу на нужной высоте с помощью двух толстых книг, положенных на подоконник и увидел, как он рванул ворот рубашки, словно тот невыносимо сдавил ему шею. Потом прикрыл глаза рукой, как закрываются от слепящего света.

Его голос твердо произнес:

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Как это о чем? О бизнесе, конечно. Ведь я на этом кое–что заработаю, верно? Чтобы это не поползло дальше.

Мне не хотелось, чтобы он догадался о роли окон. Пока что они мне были нужны – и сейчас больше, чем когда либо.

– Позапрошлой ночью вы допустили маленькую оплошность со своей дверью. Хотя, может быть, ее приоткрыл сквозняк, не знаю.

Удар попал в самую точку. Провод донес до меня судорожный вздох.

– Вы ничего не видели. Там нечего было видеть.

– Дело ваше. Только зачем мне идти в полицию? – Я слегка кашлянул. – Ведь я за это ничего не получу.

– О, – вырвалось у него. И в этом возгласе прозвучало некоторое облегчение. – Вы хотите со мной встретиться? Я вас правильно понял?

– Да, вроде бы лучше и не придумаешь. Сколько вы можете захватить с собой?

– У меня здесь только долларов семьдесят.

– Сойдет, остальное можно потом. Вы знаете, где находится Лейксайд–парк? Я сейчас неподалеку от него.

Может, там и встретимся? – На это требовалось примерно полчаса. Пятнадцать минут туда, пятнадцать обратно. – У входа в парк есть маленький павильон.

– А сколько вас? – предусмотрительно спросил он.

– Только один я. Это выгодно – держать язык за зубами.

Ни с кем не нужно делиться.

Видно, это ему тоже понравилось.

– Я сию минуту выхожу, – сказал он. – Все–таки не мешает узнать, о чем речь.

Никогда я так пристально не следил за ним, как теперь, когда он повесил трубку. Он тут же шмыгнул в крайнюю комнату, в спальню, к которой последнее время даже не приближался. Скрылся в стенном шкафу и через минуту появился снова. Видно, он что–то достал из какого–то тайника, которого не заметили даже сыщики. Еще до того, как этот предмет исчез под его пиджаком, по движению его руки, как бы качнувшей насос, я понял, что это такое. Пистолет!

«Мне повезло, – подумал я, – что я не жду сейчас в Лейксайд–парке свои семьдесят долларов».

Свет в комнате погас, и он отправился в путь.

Я позвал Сэма.

– Я хочу, чтобы ты кое–что для меня сделал, но это связано с некоторой опасностью. А если по честному, это здорово опасно. Ты можешь сломать ногу или получить пулю и даже попасть в полицию. Мы с тобой не расставались десять лет, и я никогда не обратился бы к тебе с подобной просьбой, если бы мог сделать это сам. Но я не могу, а сделать это необходимо. Выйди с черного хода, – продолжал я, – перелезь загородку и попробуй по пожарной лестнице забраться в ту квартиру на четвертом этаже. Одно окно там не заперто.

– Что я должен там искать?

– Ничего. – «Какой в этом смысл, раз в квартире уже побывали сыщики?» – Там три комнаты. Во всех трех ты должен чуть–чуть нарушить порядок – пусть будет видно, что туда кто–то заходил. Загни края всех ковров, чуточку сдвинь с места все стулья и стол, открой дверцы стенного шкафа.

Только смотри ничего не пропусти. И не спускай глаз вот с этого. – Я снял часы и надел ему на руку. – В твоем распоряжении двадцать пять минут. Если ты в них уложишься, с тобой ничего не случится. Когда увидишь, что время истекло, сматывай удочки, да побыстрей.

– Опять по пожарной лестнице?

– Нет.

В таком возбужденном состоянии Торвальд не вспомнит, закрыл ли он, уходя, окна. А меня вовсе не устраивало, чтобы он понял, что опасность грозит со стороны моих окон.

– Запри окно покрепче, выйди в дверь и беги со всех ног по парадной лестнице.

– Хорошего же вы себе нашли дурака, – сказал он печально, но все–таки ушел.

Он вышел во двор с черного хода и перелез через загородку. Если бы в одном из окон кто–нибудь поднял по этому поводу шум, я вступился бы за него, объяснив, что он там внизу что–то ищет по моей просьбе. Но все обошлось благополучно. Для человека его возраста он отлично преодолел все препятствия. Ведь он не так уж молод. Взять хотя бы эту пожарную лестницу – ее нижний конец находился довольно высоко от земли, а он все–таки ухитрился взобраться на нее, встав на какой–то предмет. Очутившись в квартире, он зажег свет и принялся за работу.

Я следил за тем, что он делает. Сейчас я уже ничем не мог ему помочь. Даже Торвальд вправе его пристрелить – ведь это незаконное вторжение. Как и прежде, мое место было за кулисами. Я был лишен возможности посторожить его с другой стороны. А без охраны, не обошлись даже сыщики.

Он, видно, делал все с большим напряжением. А я, следя за его действиями, был напряжен вдвойне. Двадцать пять минут тянулись как все пятьдесят. Наконец он подошел к окну и тщательно заложил щеколду. Свет погас – его уже там не было.

Вскоре я услышал, как он отпирает ключом дверь, и, когда он вошел ко мне, сразу же предупредил его:

– Не зажигай здесь свет. Иди приготовь себе праздничный двойной пунш из виски. Вряд ли твое лицо будет когда–нибудь белее, чем сейчас.

Торвальд вернулся через двадцать девять минут после своего ухода в Лейксайд–парк. Я позвонил вторично, прежде чем он успел заметить беспорядок. Уловить этот момент было не так просто, и, сняв трубку, я снова и снова набирал номер, сразу же после этого нажимая на рычаг. Он вошел, когда я набирал цифру 2 из 5–21 Ц, – так что я попал вовремя. Звонок там раздался, когда его рука еще была на выключателе. Этот звонок уже должен был дать какие–то результаты.

– Вам следовало принести деньги, а не пистолет, поэтому я не подошел к вам. – Я увидел, как он вздрогнул. Окно по–прежнему должно было оставаться вне подозрения. – Я заметил, как, выйдя на улицу, вы похлопали себя по пиджаку.

– Вполне возможно, что ничего подобного и не было, но теперь он уже не вспомнит, как было на самом деле. Обычно так поступают те, кто не привык носить при себе оружие. – Тем хуже для вас, что вы прогулялись впустую. Между прочим, в ваше отсутствие я не терял зря времени. Теперь я знаю больше, чем раньше. – Это уже было важно. Я неотрывно смотрел в трубу, буквально просвечивая его взглядом. – Я обнаружил, где… это находится. Вы понимаете, что я имею в виду. Теперь я знаю, куда вы… это спрятали. Я заходил в квартиру, когда вас не было.

Ни слова. Только учащенное дыхание.

– Вы мне не верите? Оглянитесь. Положите трубку и посмотрите сами. Я нашел…

Он положил трубку, направился к двери гостиной и, коснувшись выключателя, зажег свет. Окинул комнату одним внимательным всеохватывающим взглядом, в котором и намека не было на повышенный интерес к какому–нибудь определенному месту, который вообще ни на чем не задержался.

Мрачно улыбаясь, он вернулся телефону.

Тихо, со злорадным удовлетворением он произнес всего два слова:

– Вы лжете.

Я увидел, как он положил трубку на рычаг и снял с нее руку. На своем конце я сделал то же самое.

Испытание потерпело неудачу. Но все–таки кое–что оно мне дало, Он не выдал местонахождения трупа, на что я надеялся.

Однако фраза «Вы лжете» подразумевала, что труп спрятан именно там, где–то неподалеку от него, где–то в доме. В таком надежном месте, что ему незачем беспокоиться, незачем даже проверять сохранность тайника.

Таким образом, это поражение принесло мне хоть бесплодную, ни своего рода победу. Впрочем, для меня она не стоила и выеденного яйца.

Торвальд стоял ко мне спиной, и я не видел, что он делает. Я знал, что телефон находится где–то впереди него, но мне казалось, что он, задумавшись, остановился около аппарата случайно. Он слегка наклонил голову – это все, что я мог разглядеть. Я не заметил, двигался ли его локоть. А если двигался его указательный палец, увидеть это было невозможно.

Он простоял так одну–две минуты и наконец отошел в сторону. В комнате погас свет; больше я его не видел. Он даже не решался, как бывало, зажечь в темноте спичку.

Поскольку мои мысли уже не отвлекала необходимость следить за ним, я направил их по иному руслу и постарался восстановить в памяти кое–что другое – то встревожившее меня нарушение синхронности движений, которое я заметил сегодня днем, когда агент по найму или домовладелец одновременно с Торвальдом перешли от одного окна к другому. Наиболее отчетливо я мог вспомнить только следующее: этонапоминало ощущение, которое возникает, когда смотришь на какой–нибудь движущийся предмет сквозь скверное оконное стекло, дефект которого на секунду искажает очертания предмета. Однако тут дело обстояло иначе. Окна были раскрыты и между теми людьми и мной не было никаких стекол. И я тогда не смотрел в подзорную трубу.

Раздался телефонный звонок. Это Войн, подумал я. Кроме него в такой час звонить некому. Быть может, он вспомнил, как на меня набросился… Я беспечно сказал «Алло», не изменив голоса.

Никакого ответа.

– Алло? Алло? Алло? – Я продолжая демонстрировать тембр своего голоса.

Ни звука.

Наконец я повесил трубку. В той квартире по–прежнему было темно.

Перед тем как уйти на ночь, ко мне заглянул Сэм. После бодрящего возлияния у него немного заплетался язык. Он промычал что–то вроде: «Я п–пошел, а?» Я слышал это лишь краем уха. В тот миг я думал только о том, на какой бы еще крючок подцепить Торвальда, чтобы он наконец выдал мне свой тайник. И я махнув рукой, рассеянно отпустил Сэма.

Слегка пошатываясь, он спустился по лестнице на первый этаж, и вскоре я услышал, как за ним закрылась входная дверь. Бедняга Сэм, не очень–то он привык к спиртному.

Итак, я остался в доме один, со свободой передвижения в пределах кресло – кровать.

Внезапно в той квартире на секунду снова зажегся, свет.

Он ему для чего–то понадобился – скорей всего, чтобы найти какую–то вещь, которую он сперва напрасно пытался отыскать в темноте, но в конце концов понял, что без света ему не обойтись. Он нашел это почти мгновенно и сразу же метнулся обратно к выключателю. Обернувшись, он бросил взгляд во двор. Он не подошел к окну, а просто быстро посмотрел в ту сторону.

В этом взгляде меня поразило нечто новое, отличавшее его от тех, что я наблюдал раньше. Если можно дать определение такому переменчивому явлению, как взгляд, то я назвал бы этот взгляд прицельным. То не был рассеянный, блуждающей взгляд – он был направлен в определенную точку. Торвальд не осматривал двор, не обводил глазами дома напротив, чтобы постепенно перевести их направо, на заднюю стену моего дома.

Этот взгляд сразу отыскал мое окно. И исчез. Погас свет, и сгинул во мраке сам Торвальд.

Порой явления воспринимаются только нашими органами чувств, без участия сознания, которое не вникает и их истинный смысл. Мои глаза видели тот взгляд. Мое сознание отказалось выплавить из увиденного правильное умозаключение.

«Он ничего не значит, этот взгляд, – подумал я. – Всего лишь случайный выстрел, который неожиданно попал в центр мишени».

Замедленная реакция. Безмолвный телефонный звонок.

Чтобы узнать голос? И вслед за этим напряженная темнота, в которой мы оба могли играть в одну и ту же игру – украдкой, невидимые друг для друга, вглядываться в квадраты окон противника. Недавняя вспышка света – стратегическая ошибка, но он не мог поступить иначе. Его прощальный взгляд, излучавший лютую злобу. Все эти факты осели на дно, не растворившись. Мои глаза сделали свое дело, это сплоховал мой мозг – вернее. Он запоздал с выводом.

В знакомом прямоугольнике, образованном задними стенами домов, было очень тихо. Тишина словно затаила дыхание. И вдруг в нее вторгся возникший из ниоткуда звук. Молчание ночи пронзила характерная трель сверчка. Я вспомнил о примете Сэма, которая, по его словам, всегда сбывалась.

Если это так, плохи дела у кого–то в одном из этих дремлющих вокруг домов…

Сэм ушел каких–нибудь десять минут назад. А теперь он вернулся, видно, что–то забыл. И все из–за этой выпивки.

Может быть, шляпу, а может, даже ключ от своей лачуги на окраине. Он знал, что я не могу сойти вниз и впустить его, поэтому старался открыть дверь без шума, наверное, думая, что я уже заснул. Снизу до меня доносилась лишь слабая возня у замка входной двери. Это был один из тех старомодных домов с крыльцом и незапиравшейся наружной дверью, створки которой свободно хлопали всю ночь; затем шел тесный вестибюль и наконец еще одна дверь, которая открывалась простым ключом. От алкоголя его рука несколько утратила твердость – впрочем, он и раньше иногда открывал этот замок не сразу. С помощью спички он нашел бы скважину быстрее, но ведь Сэм не курит. Вряд ли у него при себе есть спички.

Теперь звук прекратился. Должно быть, он махнул на это рукой, на это неизвестное мне дело, отложив его до завтра.

В дом он не вошел – мне слишком хорошо был знаком тот грохот, с которым за ним обычно захлопывалась предоставленная самой себе дверь; сейчас же я не услышал ничего похожего на стук.

И вдруг меня осенило. Почему именно в этот миг – я не знаю. Дело тут в неких таинственных процессах моего сознания. Это вспыхнуло, как порох, к которому после долгого путешествия по шнуру наконец подобрался огонь.

Вышвырнуло из моей головы все мысли о Сэме, о входной двери, обо всем. Притаившись, это выжидало там с сегодняшнего послеполудня и только сейчас… Еще одна замедленная реакция. Будь она трижды проклята.

Оба они, агент по найму и Торвальд, одновременно отошли от окон гостиных. Слепой промежуток стены, и вот они вновь появилась у окон кухонь, как прежде, один над другим. И как раз тогда возникла обеспокоившая меня помеха, ошибка или еще что–то. Человеческий глаз вполне заслуживает доверия. Был нарушен не ритм их движения, а их параллельность, или как там это называется. Отклонение шло по вертикали, а не по горизонтали. Получился как бы «прыжок вверх».

…Наконец–то. Теперь я знал все. И не мог ждать.

Слишком уж это было здорово. Им нужен труп? Пожалуйста.

Как бы он ни был обижен, Бойну теперь не отвертеться от разговора со мной. Не теряя времени, я набрал в темноте номер его полицейского участка, отыскивая на ощупь отверстия диска. Он поворачивался почти бесшумно, только слегка пощелкивал. Даже тише, чем тот сверчок…

– Он давно ушел домой, – сказал дежурный сержант.

Я не мог ждать.

– Ладно, тогда дайте мне его домашний телефон.

Он на минуту отошел, потом вернулся.

– Трафальгар, – произнес он. И ничего больше.

– Что? Трафальгар, а дальше?

Молчание.

– Алло? Алло? – я постучал по аппарату. – Телефонистка, меня прервали. Соедините меня с тем же номером.

Она тоже не отозвалась.

Меня не прервали. Был перерезан мой провод. Это произошло внезапно, как раз посреди… – А так перерезать его можно было только где–то здесь, в доме. Снаружи он уходил под землю.

Замедленная реакция. Теперь уже последняя, фатальная, слишком запоздалая. Безмолвный телефонный звонок. Взгляд оттуда, безошибочно попавший в цель. «Сэм», пытавшийся незадолго до этого вернуться.

Смерть была где–то здесь, рядом со мной, в доме. А я не мог двигаться, не мог встать с этого кресла. Если бы мне и удалось сейчас связаться с Бойном, все равно уже слишком поздно. Я мог бы, конечно, крикнуть во двор в расчете на спящих за всеми этими окнами соседей. Мой крик заставил бы их броситься к окнам. Но он не мог заставить их вовремя примчаться сюда. Когда они сообразят, из какого дома этот крик доносится, он уже смолкнет, все будет кончено. Я не открыл рта. Не потому, что я такой храбрый, а просто, судя по всему, это было бесполезно.

Через минуту он будет здесь. Наверное, он уже на лестнице, хотя я и не слышал его шагов. Ни малейшего скрипа. Скрип был бы очень кстати – указал бы, где он сейчас находится. А так я был словно заперт в темном помещении наедине с бесшумно извивающейся коброй.

У меня в комнате не было никакого оружия. На стене висела полка с книгами – я до них мог в темноте дотянуться.

Я, который никогда не читал. Книги бывшего хозяина квартиры. Над ними возвышался бюст не то Руссо, не то Монтескье – я так и не мог окончательно решить, чей именно.

Чудовищное изделие из неглазурованной глины, но и оно появилось здесь еще до меня.

Не вставая с кресла и изогнувшись всем телом, я потянулся кверху и отчаянным усилием попытался схватить его. Дважды мои пальцы соскальзывали с бюста, с третьего захода я покачнул его, а в результата четвертой попытки он очутился внизу, у меня на коленях, вдавив меня в кресло. Подо мной на сиденье лежал плед. В такую погоду я не прикрывал себе ноги. Я использовал его как подушку, чтобы сделать сиденье помягче. Рывками вытащив его из–под себя, я завернулся в него, как индеец в одеяло. Скорчившись, я забился поглубже в кресло, но моя голова и одно плечо оказались снаружи, за подлокотником – между креслом и стеной. Я поставил бюст на свое другое плечо, где, ненадежно балансируя, он должен был изображать вторую голову, по уши закутанную в плед. Я надеялся, что сзади, в темноте, его можно будет принять за…

Я громко захрапел, как человек, спящий тяжелым сном в сидячем положении. Это было не так уж сложно, от напряжения я все равно дышал с трудом.

Он необыкновенно искусно умел обращаться с дверными ручками, петлями и прочим. Я так и не услышал, когда открылась дверь, а ведь она была прямо за моей спиной. Меня коснулось лишь слабое дуновение воздуха. Я ощутил это кожей головы – настоящей, – которая у корней волос взмокла от пота.

Если это будет нож или удар по голове моя хитрость подарит мне еще один шанс, и я знал, что это самое большее, на что я мог рассчитывать. Руки и плечи у меня достаточно сильны. После первого удара я медвежьей хваткой прижал бы его к себе и сломал бы ему шею или ключицу. Если же в ход пойдет пистолет, в конце концов он со мною все–таки разделается. Разница в каких–нибудь несколько секунд. Я знал, что у него есть пистолет, из которого он собирался пристрелить меня на улице, у Лейксайд–парка. Я надеялся, что здесь, в доме, чтобы обеспечить себе более спокойное бегство…

Вот оно!

Вспышка выстрела, словно трепещущая слабая молния, на секунду озарила комнату, до этого совершенно темную. Бюст на моем плече подпрыгнул и разлетелся на куски.

Мне вдруг показалось, что он в бессильной ярости затопал ногами. Но когда я увидел, как в поисках пути к бегству он промчался мимо меня и перегнулся через подоконник, этот топот переместился вниз, в глубину дома, и превратился в бешеный стук кулаков и ног по входной двери. Однако он вполне успел бы раз пять меня прикончить.

Я втиснул свое тело в узкую щель между подлокотником и стеной, но мои ноги, голова и плечо по–прежнему торчали кверху.

Он мгновенно обернулся и выстрелил в упор с такого близкого расстояния, что мне в глаза точно ударили прямые лучи восходящего солнца. Я ничего не почувствовал… Он промахнулся.

– Ах ты!.. – хрипло вырвалось у него. Наверное, это были его последние слова. Остаток своей жизни он провел в непрерывном движении, без текста.

Он перемахнул через подоконник и рухнул во двор. Прыжок со второго этажа. Уцелел он только потому, что приземлился на узкую полоску дерна. Я перелез через подлокотник кресла и всем телом упал вперед, на подоконник, едва не разбив себе подбородок.

Передвигался он невероятно быстро. Побежишь, когда от этого зависит твоя жизнь. Через первую загородку он перевалился. Вторую взял с разбегу, как кошка, соединив в прыжке руки и ноги. Теперь он уже был во дворике своего собственного дома. Он взобрался на что–то, как раньше Сэм… За этим последовал молниеносный взлет по лестнице, с быстрыми штопорными поворотами на каждой площадке. Сэм, когда был там, запер все окна, но Торвальд, вернувшись домой, открыл одно из них, чтобы проветрить комнату. Теперь вся его жизнь зависела от этого случайного машинального поступка.

Второй этаж. Третий. На следующем – уже его собственные окна. Вот он добрался до одного из них. Но там что–то не сладилось. Он отпрянул от своих окон и, совершив еще один виток, ринулся на следующий, пятый этаж. Во мраке одного из его окон что–то блеснуло, и в прямоугольном пространстве между домами, как большой барабан, грохнул выстрел.

Он миновал пятый этаж, шестой и достиг крыши. Это заняло не больше секунды. Ого, как же он любит жизнь! Парни, притаившиеся в его окнах, не могли оттуда стрелять в него – он находился как раз над их головами, по прямой линии, и, разделяй их, густо переплелись марши пожарной лестницы.

Я был слишком поглощен им, чтобы следить за тем, что происходит вокруг меня. Неожиданно рядом со мной возник Бойн – он целился из пистолета. Я услышал, как он пробормотал:

– Как–то даже неловко стрелять, ведь ему придется лететь с такой высоты!

Там, наверху, он балансировал на парапете крыши, и прямо над ним сверкала звезда. Несчастливая звезда. Он задержался на лишнюю минуту, пытаясь убить меня раньше, чем убьют его. А может, он знал, что все равно уже мертв!

Высоко в небе щелкнул выстрел, на нас посыпались осколки оконного стекла, и за моей спиной треснула одна из книг.

Бойн уже не заикался о том, как ему неловко стрелять.

Мое лицо было прижато к его руке. При отдаче его локоть двинул мне по зубам. Я продул в дыму просвет, чтобы увидеть, как он падает.

Это было страшное зрелище. С минуту он стоял там, на парапете. Потом выпустил из руки пистолет, как бы говоря:

«Больше он мне не понадобится». И отправился вслед за ним.

Он падал по такой широкой дуге, что даже не задел пожарной лестницы. Приземлился он где–то далеко и ударился о доску, торчавшую из невидимого нам штабеля. Она подбросила его тело вверх, как в цирковом номере. Потом он упал вторично – теперь уже навсегда. И все кончилось.

– Я понял, где это, – сказал я Бойну. – Хоть и с запозданием. Квартира на пятом этаже, над ним, та, где идет ремонт. Уровень цементного пола в кухнях выше, чем в других комнатах. Они хотели с минимальными затратами выполнить противопожарные правила и заодно слегка опустить пол в гостиной. Советую тебе разломать там пол в кухне…

Он сразу же отправился туда через черный ход, чтобы сэкономить время. В той квартире на пятом этаже еще не включили электричество, и им пришлось воспользоваться карманными фонарями. Управились они быстро, стоило только начать. Примерно через полчаса он подошел к окну и помахал мне рукой, что означало «да».

Вернулся он только к восьми часам утра, когда они уже привели все в порядок и увезли их. Их обоих – свежий труп и труп, давно окоченевший. Он сказал:

– Джефф беру свои слова назад. Тот безмозглый кретин, которого я послал за сундуком… Хотя в общем–то он не виноват. Виноват я сам. Ему было приказало проверить содержимое сундука, а не приметы женщины. Вернувшись, он в общих чертах описал ее не вдаваясь в подробности. Я иду домой, ложусь в постель, и вдруг – хлоп! – что–то щелкает в моем мозгу: один из жильцов, которого я допрашивал два дня назад, сообщил ряд существенных деталей, не совпадавший в некоторых пунктах с тем, как мой агент описал эту женщину.

Вот и докажи теперь, что я не болван!

– В этом проклятом деле со мной все время происходило то же самое, – признался я, чтобы утешите его. – Я называю это замедленной реакцией. Она чуть не стоила мне жизни.

– Но я же офицер полиции.

– Поэтому у тебя мозги сработали быстрее?

– Конечно, Мы пошли туда, чтобы забрать его и допросить.

Увидев, что его нет дома, я оставил там ребят, а сам решил зайти к тебе, чтобы выяснить отношения. Как же ты догадался, что она замурована в цементном полу?

Я рассказал ему о нарушенной синхронности.

– В окне кухни агент по найму показался мне выше Торвальда, выше, чем минуту назад, когда они оба стояли у окон гостиных. Это не секрет? конечно, что в кухнях делали приподнятые цементные полы, которые затем покрывали сверху линолеумом. Но это натолкнуло на новую мысль. Поскольку ремонт шестого этажа был закончен раньше, ему пришлось использовать пятый. Вот моя версия: она долгие годы болела, а он сидел без работы, и ему надоело и то и другое.

Поговори с той, со второй…

– Она будет здесь сегодня к вечеру, ее уже везут сюда под конвоем.

– Возможно, он застраховал жену на все деньги, которые ему удалось раздобыть, и потом начал давать ей яд в малых дозах, стараясь не оставите никаких следов. Мне кажется – учти, однако, что это опять–таки лишь мое предположение, – что она обнаружила это в ту ночь, когда там до утра горел свет. Как–то догадалась или же застигла его с поличным. Он потерял голову и совершил то, чего всячески пытался избежать – убил ее, применив силу: задушил или ударил по голове.

Нужно было с ходу придумать, что делать дальше.

Обстоятельства благоприятствовали ему. Вспомнив о верхней квартире, он поднялся туда и осмотрел ее. Там только что кончили наращивать пол в кухне, цемент еще не успел затвердеть, и вокруг было много материала. Он выдолбил в полу яму, достаточно большую, чтобы вместить ее тело, положил ее туда, замешал свежий цемент и замуровал ее, возможно даже на один–два дюйма повысив уровень пола, чтобы получше спрятать ее. Вечный гроб без всякого запаха. На следующий день вернулись рабочие и, ничего не заметив, положили поверх этого линолеум. Он и цемент–то, наверное, заравнивал их мастерком. Потом он, не мешкая, отправил в деревню свою сообщницу с ключом от сундука – примерно в то же место, где отдыхала несколько лет назад его жена, но на другую ферму, где эту женщину не могли бы признать. Послал вслед за ней сундук и бросил в свой ящик старую почтовую открытку с расплывшейся датой. Не исключено, что через одну–две недели она бы «покончила с собой», как Анна Торвальд, доведенная до отчаяния болезнью. Написав ему прощальную записку и оставив свою одежду на берегу какого–нибудь глубокого водоема. Это было рискованно, но, возможно, им все–таки удалось бы получить страховую премию.

В девять Бойн и все остальные ушли. Я остался в кресле, слишком возбужденный, чтобы заснуть. Появился Сэм и сообщил:

– Тут к вам док Престон.

Док вошел, потирая по своему обыкновению руки.

– Пора, пожалуй, снять с вашей ноги этот гипс.

Представляю, как вам осточертело сидеть целыми днями без дела.

Джон Диксон Карр Табакерка императора

Глава 1

Когда Ева Нил возбудила дело о разводе с Недом Этвудом, иск ее был тотчас же удовлетворен. И хотя основанием для развода послужила связь Неда со знаменитой теннисисткой, процесс вызвал куда меньше шума, чем опасалась Ева.

Во–первых, венчались они в свое время в американской церкви в Париже, на улице Георга Пятого. А полученный в Париже развод имел силу в Англии. В английскую прессу просочилось всего несколько строк. Гнездышко свое Нед с Евой свили в La Bandelette–то есть на ленточке, на полоске золотого пляжа, который в те мирные времена был чуть ли не самым модным во Франции курортом, – и лишь немногие нити связывали их с Лондоном. Словом, знакомые усмехнулись, немного посудачили – и дело с концом.

И все же для самой Евы не так унизительны были итоги развода, как самый развод. Отвратительная процедура. Сказалось, конечно, нервное напряжение, даже ее, всегда спокойную и легкую, превратившее чуть ли не в истеричку. А ко всему ей приходилось еще противостоять приговору света по поводу ее злополучной внешности.

– Милочка, – говорила одна дама, – связывая свою судьбу с Недом, надо бы знать, на что идешь.

– И вы думаете, – отвечала другая, – что виноват только он? Взгляните–ка на ее фотографию. Нет, вы только посмотрите!

К тому времени Еве пошел двадцать девятый год. На двадцатом она унаследовала состояние отца, наделенного солидным количеством бумагопрядилен в Ланкашире и непомерной гордостью за свою дочь. В двадцать пять она вышла за Неда Этвуда, потому что а) он был хорош собой, б) ей было скучно одной, в) он всерьез угрожал самоубийством в случае ее отказа.

При своей беспечности, простодушии и доверчивости, Ева, тем не менее, производила впечатление опаснейшей сердцеедки. Она была стройна, высокого роста; она обладала внешностью, которой дамские мастера с Вандомской площади легко придавали тождество с обликом роковой Цирцеи. Прекрасные каштановые волосы, длинные и шелковистые, как руно, она укладывала в прическу, как бы воскрешавшую пышное правление Эдуарда Седьмого. Молочно–розовый цвет лица, играющая в углах рта улыбка и серые глаза довершали иллюзию. На французов ее красота действовала безотказно. Даже судья, удовлетворивший ее иск о разводе, и тот, кажется, был несколько смущен.

По французским законам перед окончательным разводом стороны должны встретиться для последней попытки уладить отношения. Еве навсегда запомнилось то утро в кабинете судьи в Версале, пронизанное всегдашним колдовством парижского апреля.

Судья, суетливо–любезный господин с бачками, был вполне искренен, но, тем не менее, донельзя театрален.

– Мадам! – восклицал он. – Мосье! Призываю вас одуматься, пока не поздно!

Что же до Неда Этвуда…

Казалось, он мухи не обидит. Его знаменитое обаяние, даже сейчас не оставившее Еву безучастной, освещало всю комнату, не тускнея от следов вчерашней попойки. Выражение трогательного непонятого раскаяния внушало полное доверие. Светловолосый, голубоглазый, безупречно юный, несмотря на свои далеко за тридцать, он стоял у окна с видом воплощенной предупредительности. Ева еще раз признала про себя, что он невероятно, непреодолимо привлекателен и в этом причина всех его бед.

– Следует ли мне говорить о сути брака? – вопрошал судья.

– Ой, – сказала Ева. – Пожалуйста, не надо.

– Если б я только мог убедить мадам и мосье…

– Меня и не надо убеждать, – хрипло проговорил Нед. – Лично я не хотел разводиться.

Низенький судья стал даже как будто выше ростом.

– Молчите, мосье! Вы виноваты. Вам и просить у мадам прощения!

– А я и так собираюсь, – отозвался Нед. – Хотите, даже на колени встану.

Он двинулся к Еве, и судья, поглаживая бачки, взглянул на него с надеждой. Нед был неотразим. И он был очень неглуп. Ева вдруг испугалась, что ей от него никогда не отделаться.

– Соответчица по данному иску, – продолжил судья, тайком запуская взгляд в бумаги, – некая мадам, – он опять заглянул в бумаги, – мадам Бульмер Смит…

– Ева, да не нужна она мне. Ей–богу!

Ева ответила устало:

– Мы ведь давно обо всем договорились, верно?

– Бетси Бульмер Смит, – сказал Нед, – корова и потаскуха. Просто не пойму, что на меня нашло. Если ты ревнуешь…

– Вовсе я не ревную. Только вот посмотрела бы я, как бы ты ей со злости прижег руку сигаретой. Интересно, что бы она на это сказала.

Лицо Неда приняло выражение несправедливо обиженного маленького мальчика.

– Ах, вот что ты против меня затаила? Нет, ей–богу?

– Ничего я против тебя не затаила. Нед, послушай, просто мне хочется поскорей со всем этим покончить.

– Я тогда напился. Я ничего не соображал.

– Нед, о чем разговор? Я же сказала – это все неважно.

– Так за что же такое отношение?

Она сидела у большого стола с внушительным письменным прибором. Нед положил ладонь на ее руку. Говорили они на английском, которого не понимал маленький судья, и тот кашлял, отворачивался и, наконец, пылко заинтересовался картиной, висевшей над книжной полкой. Чувствуя пожатие руки Неда, Ева вдруг забеспокоилась, уж не хотят ли ее силком вернуть к мужу.

В общем–то, Нед говорил правду. При всем его обаянии и уме жестокость его была неосознанной, как у малого ребенка.

Жестокость – даже та смехотворная «нравственная» жестокость, которую Ева всегда презирала как фарисейский выверт, – одна могла бы фигурировать в качестве причины развода. Но обвинение в измене действовало куда быстрей и верней. Ну и все. И хватит. Было в их совместной жизни с Недом такое, что Ева скорей бы умерла, чем стала бы рассказывать на суде.

– Брак, – возвестил судья, адресуясь к картине над книжной полкой, – единственное счастливое состояние как для мужчины, так и для женщины.

– Ева, – сказал Нед, – можно, я последний раз попытаюсь исправиться?

Как–то в гостях один доморощенный психолог объявил Еве, что она исключительно внушаема. Но и ее внушаемость имела границы.

Прикосновение Неда не тронуло ее, скорее даже возмутило. Конечно, по–своему Нед ее любит. На секунду она почувствовала искушение; искушение сказать «да» и покончить со всей этой волынкой. Но сказать «да» по доброте сердечной и во избежание неприятностей – значило вернуться к Неду, к его повадкам, к его дружкам, к тому образу жизни, когда все время хочется отмыться и ничего из этого не выходит. Ева сама не знала, расхохотаться ли ей прямо в бачки судье или разразиться слезами.

– Мне очень жаль, – ответила она и поднялась. Лицо судьи просияло надеждой.

– Мадам, кажется, сказала…

– Да нет, ни черта не получится, – буркнул Нед. На мгновение она испугалась, что сейчас он что–нибудь разобьет, как всегда, когда на него находит одна из обычных его вспышек. Но если на него что и нашло, то тут же прошло. Он пристально смотрел на нее, поигрывая монетами в кармане. Он улыбался, демонстрируя отличные зубы. В углах глаз прорезались морщинки.

– Знаешь, а ты ведь в меня до сих пор влюблена, – заключил он с простодушием, показывающим, что он действительно убежден в этом.

Ева взяла со стола сумочку.

– Погоди, я тебе еще это докажу, – добавил он. Увидев, какое у нее сделалось лицо, он еще шире улыбнулся: – Нет, не сейчас. Я дам тебе время поостынуть; или разогреться – уж как там хочешь. Пока что я исчезаю. А вот когда вернусь…

Он не вернулся.

Решившись не обращать внимания на соседей, однако мучительно опасаясь их пересудов, Ева осталась на побережье. Она напрасно беспокоилась. Никому не было дела до того, что произошло на вилле Мирамар по рю дез Анж. На курортах, подобных Ла Банделетте, с их быстротечными светскими сезонами и деньгами проигрывающихся в казино американцев и англичан, люди не отличаются любопытством. Ева Нил не знала никого на рю дез Анж, и ее никто не знал.

Пока весна переходила в лето, на побережье толпами валили приезжающие. Причудливо раскрашенные диковинные фронтоны Ла Банделетты напоминали города из фильмов Уолта Диснея. Воздух пропитался ароматом хвои; по широким улицам, позвякивая, проносились открытые экипажи; рядом с казино пристроились две главные здешние гостиницы – «Замок» и «Британия», пестревшие навесами и вздымавшие в небо ложноготические башни.

Ева обходила стороной казино и бары. Суматошная жизнь с Недом Этвудом привела ее к нервному перенапряжению и безразличию – опасное сочетание. Она скучала, но чуралась общества. Иногда она играла в гольф – рано поутру, когда никого еще нет на поле, – или пускалась в прогулки верхом вдоль прибрежных дюн.

Потом она познакомилась с Тоби Лоузом.

Семья Лоузов, как назло, жила прямо напротив ее виллы на рю дез Анж. Улица была маленькая, узкая и застроена белыми и розовыми домами, с небольшим огороженным садом подле каждого. Улица была до того узка, что все происходившее в этих домах свободно открывалось взорам тех, кто обитал через дорогу, и это могло вызвать неуместные размышления и кривотолки.

За время жизни с Недом Ева не однажды бегло замечала соседей напротив. Пожилой господин – как выяснилось, сэр Морис Лоуз, отец Тоби – несколько раз поглядывал на них будто в недоумении. Его приятное лицо затворника запомнилось Еве. Были там и рыжеволосая девица, и бодрая пожилая дама. А самого Тоби Ева не видела ни разу до того самого утра за гольфом.

Стояло жаркое и тихое июньское утро. Ла Банделетта еще спала, зеленое поле еще блестело росой, а сосны, заслонявшие море, томились от зноя. Ева играла плохо и угодила мячом в песок. Раздражительная и злая после бессонной ночи, она сбросила с плеча мешок с клюшками и швырнула наземь. Игра ей надоела. Она присела и стала думать, как бы спасти мяч. Она все еще думала, когда чей–то чужой мяч прожужжал у нее над ухом, описал траекторию и бухнулся в траву на краю лужайки. Мяч покачался по краю лунки и скатился в песок всего в метре от мяча Евы.

– Идиот, – заметила Ева громко.

Вслед за этим высказыванием над краем лунки сначала выросла голова, а затем вырисовалась и вся фигура молодого человека. Он смотрел на Еву.

– Господи! – воскликнул он. – Я и не знал, что вы тут.

– Ладно, ничего.

– Я не хотел вам мешать. Я бы крикнул. Я бы…

Он спустился вниз и сбросил с плеча тяжелый мешок, где было не меньше двух дюжин клюшек. Это был крепкий, не слишком красивый, несколько скованный, благовоспитанный молодой человек, и давно уже Ева не видела такого приятного выражения лица. Густые темные волосы были подстрижены ежиком. Усики придавали ему некоторую лихость, совершенно не вязавшуюся со всей его повадкой.

Он уставился на Еву. Все было честь по чести, только вот покраснел он ужасно. Ева заметила его отчаянные усилия согнать краску с лица, заметила, что он явно клянет себя в душе на чем свет и, однако, еще пуще краснеет.

– Я вас уже видел, – объявил он.

– Правда? – удивилась Ева, сознавая, что выглядит в данную минуту не лучшим образом.

И тут Тоби Лоуз одним простодушием достиг того, на что ушли бы долгие месяцы дипломатических хитростей.

– Скажите, – спросил он. – Вы все еще замужем или как?

Раунд они закончили вместе. Не позже чем на следующий день Тоби Лоуз объявил дома, что познакомился с изумительной женщиной, которая была замужем за мерзавцем, но держится так, что не может не вызвать всеобщего восхищения.

Что верно, то верно. Но обычно подобные заявления не слишком тепло принимаются родителями молодых людей.

Ева, как ей казалось, хорошо изучившая свою среду, так и видела реакцию семейства Лоузов. Она легко представила себе безразличные мины за ужином, покашливанья, косые взгляды, небрежное «О, в самом деле, Тоби?» и далее – замечание о том, что недурно бы поглядеть на эдакое совершенство. Что касается женской части семейства – леди Лоуз и сестры Тоби Дженис, – то от них Ева ожидала враждебности, едва прикрытой приличием.

Поэтому ее поразило то, что произошло на самом деле. Они просто–напросто ее приняли. Пригласили на чашку чая в роскошном саду за виллой. Не успели обе стороны произнести и десяти слов, как стало ясно, что все в порядке и они подружатся. Такое бывает. Даже в обществе, каким знал его Нед Этвуд, – и, увы, мы с вами тоже, – такое бывает. Недоумение Евы сменилось горячей признательностью; она оттаяла: она даже испугалась, до того ей стало хорошо.

Елене Лоуз, матери Тоби, Ева, безусловно, понравилась. Двадцатитрехлетняя рыженькая Дженис прямо чуть не влюбилась в нее и шумно восхищалась ее красотой. Дядя Бен, хоть больше молчал и покуривал трубку, неизменно принимал ее сторону в споре. Старый сэр Морис то и дело интересовался ее мнением по поводу экспонатов своей коллекции. Это был акт высшего признания.

Что же касается Тоби…

Тоби был очень славный юноша и самых строгих правил. Это мы заметили вовсе ему не в упрек. Может, он чуть–чуть и пыжился, но его выручало чувство юмора.

– Ничего не попишешь, приходится, – заявил он.

– Что тебе приходится? – спросила рыженькая Дженис.

– Быть женой Цезаря, – ответил Тоби. – Заведующий местным отделением банка Хуксона – он явно смаковал свой титул – должен вести себя безупречно. Лондонские банки забулдыг не держат.

– Будто бы только лондонские? – поинтересовалась Дженис. – По–моему, даже во французском банке редко встретишь кассира, прячущего под конторкой красоток или наклюкавшегося во время работы.

– Можно подумать, – задумчиво вставила Елена Лоуз, – что пьянство и разгул изо всех сил поощряются в остальных банках мира.

Тоби несколько смутился. Он погладил усики и ответил совершенно серьезно:

– Банк Хуксона, – сказал он, – один из старейших в Англии. В этом самом помещении Хуксоны работали с незапамятных времен, когда были еще золотых дел мастерами, – он повернулся к Еве. – У папы в коллекции даже есть такая золотая штучка, которая служила им эмблемой.

Тут, как обычно, последовала напряженная пауза. Хобби сэра Мориса – его коллекция служила мишенью для острот в семье, признававшей, однако, что среди разного хлама там попадаются просто чудесные вещицы.

Помещалась коллекция у него в кабинете, в просторной комнате во втором этаже окнами на улицу. Вечерами он засиживался допоздна с лупой в руке над своими сокровищами. Ева и Нед в недоброе старое время несколько раз смотрели из спальни на незанавешенное окно напротив, на старика, запомнившегося ей славным лицом, и на застекленные горки вдоль стен.

О том времени не было сказано ни слова. Для семейства Лоуз никакого Неда Этвуда словно бы никогда и не существовало. Правда, сэр Морис как–то коснулся было этой темы, но тотчас перешел на другое, бросив на Еву странный взгляд, значение которого осталось ей неясно.

А к концу июля Тоби уже сделал ей предложение. Ева сама не отдавала себе отчета в том, как серьезно она на него рассчитывала; насколько она истомилась по тихой пристани; до чего ей хотелось открыто улыбаться и веселиться без оглядки на людской приговор. На Тоби вполне можно положиться. Правда, иной раз он обращался с нею совсем как с хрустальной вазой, но это – как ни странно – вызывало в ней только удвоенную нежность.

В Ла Банделетте был тогда простенький ресторанчик под названием «Лесной», где ужин подавали на открытом воздухе под сенью разубранных китайскими фонариками деревьев. Ева в тот вечер была особенно хороша в жемчужно–сером платье, оттенявшем ее нежно–розовый румянец. Напротив нее сидел Тоби, беспокойно поигрывал ножом и на сей раз ничуть не пыжился.

– Ну вот, – прямо приступил он к делу. – Я знаю, что недостоин вас (тут Нед Этвуд просто держался бы за бока!), но я очень вас люблю и надеюсь, что вы будете со мной счастливы.

– Привет, Ева, – произнес чей–то голос у нее за спиной. На одну страшную долю секунды ей почудилось, будто голос принадлежит Неду Этвуду.

Правда, это оказался не он, но все же один из его дружков. Вот уж не ожидала она встретить кого–нибудь из них в «Лесном». Как правило, в разгар сезона они ужинают в половине одиннадцатого, а потом отправляются в казино, где и просиживают ночь напролет, ловко играя по маленькой. Ева опознала осклабленное лицо, но имени не припомнила.

– Станцуем? – томным голосом предложил господин Безымянный.

– Спасибо. Я сегодня не танцую.

– О, виноват, – бормотнул Безымянный и ретировался. Она, кажется, вспомнила, где они встречались; ей даже почудилось, что он смеется ей в лицо.

– Это ваш друг? – спросил Тоби.

– Нет, – ответила Ева. Оркестр снова заиграл, на сей раз вальс, модный в позапрошлом сезоне. – Друг моего бывшего супруга.

Тоби откашлялся. Возможно, он романтически идеализировал Еву и сочинил для себя образ какой–то небывалой женщины, но ее последние слова кольнули его, как булавкой. Прежде они почти не говорили о Неде Этвуде, точнее, Ева так и не сказала Тоби правды. Просто объяснила, что они с Недом не сошлись характерами. «А вообще он очень милый», – и эта легкая реплика долго терзала флегматичную душу Тоби жесточайшей ревностью.

Он откашлялся в десятый раз.

– Ну, а по другому вопросу… – выговорил он наконец. – Относительно предложения… Если вам нужно время подумать…

Оркестр нагнал на Еву мрачные воспоминания.

– Я… Я ведь понимаю, что не стою вас, – продолжал Тоби, вертя в руке нож. – Но если б вы хоть намекнули, будет ли ответ положительный или отрицательный, да или нет…

Ева через стол протянула к нему руки.

– Да, – сказала она, – да, да, да!

Секунд десять Тоби не мог выдавить ни звука. Он облизал губы. Он взял ее руки в свои так осторожно, словно прикасался к хрустальной вазе; потом, спохватившись, что на них смотрят, тотчас их отдернул. Благоговение в его взгляде смутило и даже обескуражило Еву. На секунду она усомнилась в том, знает ли Тоби Лоуз хоть что–нибудь о женщинах.

– Ну? – сказала она.

Тоби долго вникал в ее замечание.

– По–моему, надо еще выпить, – заключил он. И покачал головой, задумчиво и ошеломленно. – Знаете, сегодня самый счастливый день в моей жизни.

В последний день июля они объявили о своей помолвке.

Две недели спустя в баре Плаза Нед Этвуд узнал эту новость от только что приехавшего в Нью–Йорк приятеля. Несколько минут он сидел как пришибленный и безжалостно вертел ножку рюмки. Потом встал, вышел из бара и заказал каюту на «Нормандии» на послезавтрашний рейс.

А над одной виллой по рю дез Анж, нежданно–негаданно для всех троих, уже собрались черные тучи.

Глава 2

Было четверть первого ночи, когда Нед Этвуд свернул с бульвара Казино на рю дез Анж.

Дальний луч маяка прорезал небо. Дневной зной спал и напоминал о себе лишь жаром раскаленного асфальта. Ла Банделетта затихла. Немногие курортники, оставшиеся на мертвый сезон, торчали в казино, играя до рассвета.

Поэтому никто не видел молодого красавца в ворсистом темном костюме и мягкой шляпе, слегка помедлившего, прежде чем свернуть на рю дез Анж. Зубы его были плотно сжаты, а глаза остекленели так, будто он совершенно пьян. Но в ту ночь, по крайней мере, Нед не прикасался к спиртному. Его пьянили чувства.

Ева до сих пор его любит; вот в чем он себя убедил.

Он дал маху (и теперь ругал себя за это), во всеуслышание похваляясь сегодня вечером на террасе «Замка», будто Еве никуда от него не деться. Зря он это. Надо бы явиться в Ла Банделетту тихо, незаметно, вот так, как он идет сейчас по рю дез Анж с ключом от Евиной виллы в руке.

Вилла Мирамар, где жила Ева, была средняя по левой стороне улицы. Приблизясь к ней, Нед невольно оглянулся на дом напротив. Как и Мирамар, вилла Лоузов представляла собой просторную постройку из белого камня под ярко–красной черепичной крышей и стояла тоже чуть в глубине улицы за высокой стеной с решетчатыми железными воротами.

Увидел Нед как раз то, что и ожидал увидеть. В первом этаже – темно. Во втором этаже – темно, кроме двух светящихся окон в кабинете сэра Мориса. Стальные ставни не закрыты, шторы не задернуты.

– Порядок! – громко сказал Нед и всеми легкими вдохнул душистый прибрежный воздух.

Хотя вряд ли он мог опасаться, что старик его услышит, все же он старался не производить лишнего шума. Он тихонько открыл ворота в стене, которой была обнесена вилла Евы, и заспешил по тропке к парадной двери. Он вставил в замок ключ, оставшийся ему от более светлых, во всяком случае, более бурных дней, снова глубоко вздохнул, помолился про себя языческим богам и двинулся вперед согласно своему плану.

Спит Ева или нет? Темные окна виллы Мирамар ровным счетом ничего не означали. У Евы всегда была кошмарная привычка непременно зашторивать все окна, как только стемнеет.

Но и в прихожей было темно. Запах мебельного лака и кофе – словно въевшийся во все французские жилища – живо напомнил Неду о мельчайших подробностях прошлого. Он ощупью, на цыпочках пробрался к лестнице и стал подниматься.

Узкая изящная лестница с бронзовыми витыми перилами бежала вдоль стены. Крутые ступеньки покрывал ковер, укрепленный особыми медными прутьями, которые теперь уже повывелись. Сколько раз он, бывало, поднимался в темноте по этим ступенькам! Сколько раз он прислушивался к тиканью часов и сдерживал дикий стук сердца; ведь он любил ее и боялся, что она ему изменяет. Прутик у одной из самых верхних ступенек (недалеко от двери в спальню Евы) отстал. Нед не однажды об него спотыкался и как–то раз даже орал, что когда–нибудь наверняка сломает себе тут шею.

Нед одной рукой держался за перила. Ева еще не легла. Он увидел узкую полоску света под дверью спальни. Отвлекшись этой полоской света, Нед позабыл про злополучный прутик и, конечно, растянулся.

– О, черт, – громко выругался он. Ева Нил услышала шум. Она поняла, кто там.

Ева сидела перед зеркалом за туалетным столиком и расчесывала волосы, медленно, ровно проводя по ним щеткой. Горела только лампочка над зеркалом, выхватывая из темноты пышные каштановые волосы, падавшие по плечам Евы, нежное лицо и яркие серые глаза. Когда Ева откидывала голову вслед за взмахом щетки, открывался нежный изгиб ее шеи над безукоризненными плечами. На ней были белая шелковая пижама и атласные туфельки.

Ева не обернулась. Она продолжала расчесывать волосы. Но она вся сжалась от страха, когда за ее спиной отворилась дверь и вслед за тем в зеркале отобразилось лицо Неда Этвуда.

Нед, трезвый как стеклышко, однако же, чуть не плакал.

– Послушай, – начал он из полуоткрытой двери. – Ты этого не сделаешь!

Ева услышала собственный голос. Страх ее не улегся. Отнюдь. Но она продолжала расчесывать волосы, может быть, для того, чтоб скрыть дрожь в руках.

– Я так и подумала, что это ты, – проговорила она спокойно. – Ты что, совсем с ума сошел?

– Нет. Я…

– Шш, ради бога тише!

– Я люблю тебя, – сказал Нед и распростер объятья.

– Ты же мне клялся, что потерял ключ. Значит, опять наврал?

– Не время сейчас ругаться из–за пустяков. Ты что, всерьез выходишь за этого Лоуза?

– Да.

Оба невольно глянули на плотно занавешенные окна. У обоих, видимо, мелькнула одна и та же мысль.

– Неужели нельзя помнить об элементарных приличиях? – сказала Ева.

– Мне не до них. Я тебя люблю.

Он и вправду чуть не плакал. Актерство? Нет, непохоже. На мгновение, по крайней мере, он отбросил свою великолепную самоуверенность и ленивую издевку, с которой относился ко всему на свете. Но это быстро прошло. Нед снова стал самим собой. Он подошел к постели, швырнул на нее шляпу, а сам уселся в кресло.

Ева с трудом сдерживалась, чтоб не сорваться на крик.

– В доме напротив… – начала она.

– Знаю, знаю!

– Что ты знаешь? – спросила Ева. Она повернулась на туалетном стульчике и посмотрела Неду в лицо.

– Старик, сэр Морис Лоуз…

– О? Ну и что же ты про него знаешь?

– Он каждую ночь засиживается допоздна над своей коллекцией или как ее там. И из твоего окна виден его кабинет.

В жаркой спальне пахло хвойным экстрактом и сигаретами. Удобно развались в кресле, перекинув длинную ногу через подлокотник, Нед оглядывал комнату. На лице его все резче обозначалась издевка. Лицо это было не просто красивое; лоб, глаза, очертания рта изобличали человека впечатлительного и не лишенного известной тонкости.

Он оглядывал знакомые стены, обитые темно–красным атласом. Он заглянул во все зеркала. Посмотрел на кровать, где на одеяле покоилась его собственная шляпа. Посмотрел на телефон возле кровати. Посмотрел на сиротливую лампочку над туалетным столиком.

– Они очень добропорядочные, верно ведь? – спросил он.

– Кто?

– Ну эти Лоузы. Если б старикан узнал, что ты принимаешь дорогого гостя в час ночи…

Ева хотела было встать, но снова села.

– Не волнуйся, – грубо сказал Нед. – Я не такая сволочь, как ты думаешь.

– Тогда, пожалуйста, уходи отсюда.

– Я только одно хочузнать, – настаивал он отчаянным голосом. – Зачем? Зачем тебе выходить за этого болвана?

– Потому что, представь себе, я его люблю.

– Чепуха. – Нед отмел ее объяснение с высокомерным спокойствием.

– Ну хорошо, – сказала Ева. – Ты еще долго будешь высказываться?

– Нет, ты это, конечно, не из–за денег, – размышлял он. – Что это с тобой? Ты стала другая.

– Правда?

– Откуда такая святость? Была человек как человек. А с тех пор как познакомилась с этими Лоузами, такой добродетелью заделалась, что куда там Лукреции.

– Правда?

Наступило неприятное молчание. Тяжело дыша, Нед вскочил на ноги.

– И не надоело тебе повторять одно и то же? «Правда, правда»! И нечего мне внушать, будто ты влюблена в этого Тоби! Хватит!

– Нед, послушай, а что ты имеешь против Тоби Лоуза?

– Ничего, просто всем известно, что он надутый болван. Да пусть он хоть распрекрасный, хоть расчудесный – он не для тебя. А вот я для тебя. Ну что, ну что, – заорал Нед, адресуясь к зеркалу, – ну что делать с такой женщиной? – Он выдержал паузу и добавил тоном, который она, увы, прекрасно знала по прежним временам. – С ней можно делать только одно.

Ева вскочила.

– Ты до того прелестна, – заявил Нед, – особенно в этой пижамке, что и святой бы не выдержал. А я не святой.

– Не смей ко мне прикасаться!

– Мне кажется, – Нед вдруг сник, – что я просто злодей из мелодрамы. А героиня дрожит от страха и не решается позвать на помощь из–за… – он кивнул на окно. Тут тон его снова переменился. – Ладно, – усмехнулся он. – Злодей так злодей. Прощелыга так прощелыга. Зато тебе будет хорошо.

– Я буду драться, предупреждаю!

– Ну и прекрасно! Так даже лучше!

– Нед, я не шучу.

– А я разве шучу? Ты будешь драться. Но только сперва. Я не возражаю.

– Ты всегда заявлял, что тебе плевать на приличия. Но ты всегда похвалялся, что соблюдаешь правила игры…

– А ты не думаешь, что старый осел напротив может нас услышать?

– Нед, что ты делаешь? Немедленно отойди от окна!

Тут Ева наконец вспомнила про лампочку над туалетным столиком. Она нащупала у себя над головой выключатель, и комната погрузилась во тьму. На окнах были плотные шторы; под ними висели еще кружевные занавески. В комнату повеяло холодком, когда Нед нащупал и завернул уголок шторы. Он вовсе не собирался без крайней надобности причинять Еве неприятности; и то, что он увидел, его успокоило.

– Сэр Морис еще не лег? Да?

– Да, он еще не лег. Но ему не до нас. Он рассматривает в лупу какую–то табакерку. Постой!

– Что там такое?

– С ним еще кто–то, но мне его плохо видно.

– Наверное, Тоби.

Ева с шепота перешла на сдавленный крик:

– Нед Этвуд, отойдешь ты от окна или нет?

Тут оба вспомнили, что лампочка выключена. Слабый свет, пробивавшийся с улицы, осветил лицо отвернувшегося от окна Неда. Наивному детскому удивлению, с каким он воспринял темноту в комнате, явственно противоречила ехидная складка у губ. Он выпустил из рук штору, и в комнате воцарилась тьма.

В спальне было нечем дышать. Ева нащупывала выключатель, но никак не могла найти. Оставя свои попытки, она вскочила со стула у туалетного столика и метнулась прочь от Неда.

– Послушай, Ева…

– Это просто смешно. Зажги–ка лучше свет.

– Как я его зажгу? Тебе ведь там ближе.

– Нет… Я…

– О, – сказал Нед очень странным тоном.

Она уловила этот тон и еще больше испугалась. В голосе Неда была нотка торжества.

Он не хотел, да и не мог понять из–за своего самомненья, что попросту ей противен.

Ситуация сложилась мало сказать неловкая, просто жуткая. Звать на помощь Еве и в голову не приходило. Что угодно – только не это. Хотя, казалось бы, чего проще было позвать, скажем, служанок, и дело с концом.

Ева Нил просто–напросто считала, что никто не поверит ее объяснению. Такого не бывало и не будет. Так подсказывал ей жизненный опыт. По правде говоря, служанки для нее сейчас были чуть ли не страшнее Лоузов. Служанки сплетничают, судачат за спиной; сто раз перетолковывают одно и то же, и каждый раз с новыми подробностями. Например, эта новая, Ивета…

– Ну, серьезно, объясни, – холодно проговорил Нед, – зачем тебе выходить за Тоби Лоуза?

Ее голос резко вырвался из темноты, хоть говорила она негромко.

– Ради бога, уходи. Ты не веришь, что я люблю его? Но это правда. И вообще я не обязана перед тобой отчитываться. Хватит. Ты что, имеешь на меня права?

– Имею.

– Какие, интересно?

– А это я тебе сейчас покажу.

Он совершенно отчетливо представлял себе каждое ее движение, хотя тьма в комнате была кромешная. По скрипу пружин и по шороху он установил, что она схватила кружевной халат, лежавший в ногах кровати, и натягивает на себя. Не успела она влезть в один рукав, как Нед уже очутился рядом.

Еву терзал еще дополнительный страх. Более опытные приятельницы уверяли ее, будто женщина никогда не забывает своего первого любовника; она думает, что его забыла, ан нет. Ева была не каменная: столько месяцев она провела одна; а у Неда Этвуда есть подход… Что, если…?

Она неловко, но изо всех сил отталкивала его.

– Пусти! Мне больно!

– Ну, будь умницей…

– Нед! Не смей! Служанки…

– Глупости. Подумаешь, старуха Мопси.

– Никакая не Мопси. У меня новая. И я ей не доверяю. Она, по–моему, за мной шпионит. Ну, неужели же в тебе нет ни капли порядочности…

– Ева, Ева…

– Нет!

Ева была высокая, всего на два дюйма ниже Неда. Не будучи сильным, тело ее отличалось редкой гибкостью. И даже одурманенному сознанию Неда не могло не открыться, что здесь не кокетство, а настоящее сопротивление. Такие вещи ведь чувствуются, а Нед Этвуд был не дурак.

Но, сжимая Еву в объятиях, он уже совершенно потерял голову.

И вот тут–то раздался пронзительный телефонный звонок.

Глава 3

Пронзительность телефонного звонка всегда мучительна для нервов. Сейчас, в темноте спальни, звонок неистовствовал с яростью обвинения. Он звенел и звенел. Ева и Нед одновременно вздрогнули и понизили голоса, словно телефон мог их подслушать.

– Не снимай трубку, Ева.

– Пусти меня. А вдруг…

– Глупости. Пускай себе звонит…

– А вдруг они видели?

Телефон стоял совсем близко. Ева невольно протянула руку к трубке. Нед цепко ухватил ее за запястье. Ева попыталась вырваться, телефон с грохотом опрокинулся, трубка упала на стол.

Трезвон прекратился. Но в наступившей тишине оба ясно различили негромкий голос – голос Тоби Лоуза.

– Алло! Ева? – взывал он во тьме.

Нед выпустил ее запястье и отпрянул. Он слышал этот голос впервые, но нетрудно было догадаться, кому он принадлежит.

– Алло! Ева!

Ева поймала соскальзывавший со стола телефон, неловко стукнув его об стенку. Она успела перевести дух. Трудно было сейчас не залюбоваться ею. Она говорила почти непринужденно.

– Да? Это ты, Тоби?

Тоби Лоуз говорил, как всегда, медленно. Оба слышали каждый звук его голоса, вылетавшего из телефонной трубки.

– Ты извини, что я поднял тебя посреди ночи, – говорил Тоби. – Не спится. И ужасно захотелось тебе позвонить. Ничего?

Нед Этвуд ощупью добрался до выключателя и зажег лампочку над туалетным, столиком. Очевидно, он предполагал, что Ева при этом метнет на него пламенный взор. Ничего подобного. Она только быстро глянула на окно – проверить, задернуты ли шторы, и будто бы не замечала Неда. Судя по тому, как Тоби рассыпался в извинениях, Еве нечего было опасаться. Но мало этого Тоби говорил с такой всепоглощающей нежностью, что самоупоенному Неду (который, видимо, воображал, будто, кроме него, так говорить никто не может) тон его представился нелепым и даже смешным.

Нед ухмыльнулся. Но издевка тотчас же сползла с его лица.

– Тоби, милый! – проговорила Ева.

Тут не могло быть сомнения. Так может говорить лишь женщина, влюбленная или вообразившая себя влюбленной. Лицо ее сияло. Оно, казалось, излучало чувство облегчения и благодарности.

– Ничего, что я позвонил? – повторил Тоби.

– Ну что ты! Как… Как ты там?

– Все хорошо. Только вот не спится.

– Я хотела спросить… Ты откуда говоришь?

– Снизу, из гостиной, – отвечал влюбленный мистер Лоуз, ничего странного не находя в этом допросе. – Я был у себя. Но все думал и думал о том, какая ты необыкновенная, и вот решил позвонить.

– Тоби, милый!

– Фу ты! – сказал Нед Этвуд.

Всегда не слишком приятно слышать, как кто–то при вас изъявляет свои чувства, даже если вы их и разделяете.

– Нет, правда, – серьезно заверил ее Тоби, – э–э–э… тебе понравилась пьеса, которую давали сегодня англичане?

– И он звонит посреди ночи, чтоб обсудить достоинства спектакля? – спросил Нед. – Пошли–ка ты этого зануду подальше.

– Тоби, она мне так понравилась! По–моему, Шоу очень мил.

– Шоу, – сказал Нед, – очень мил. Ох, господи!

Конечно, выражение лица Евы не могло не бесить Неда. Тоби замялся.

– Но, по–моему, он допускает кое–какие вольности. Тебя это не смущало?

– Просто не верится, – простонал Нед, во все глаза уставясь на телефонную трубку. – Просто не верится…

– Мама, Дженис и дядя Бен, – продолжал Тоби, – говорят, что это ничего, но я как–то не знаю… – Тоби принадлежал к числу тех, кого взгляды мистера Шоу приводят в отчаяние. – Я, наверное, немного старомодный. Но как–то мне кажется, что есть вещи, о которых женщине, ну, женщине из хорошего общества вообще не следует знать.

– Тоби, милый, меня это не смущало!

– Ну хорошо, – тянул время мистер Лоуз. Прямо будто видно было, как он волнуется на том конце провода. – В общем–то, я только это и хотел тебе сказать.

– Господи! Какие церемонии!

Однако Тоби все никак не мог повесить трубку.

– Не забудь, завтра у нас пикник. Погода, надеюсь, не подведет. Да, кстати. Папа заполучил еще одну побрякушку для своей коллекции. Он счастлив, как ребенок.

– Еще бы, – усмехнулся Нед, – мы только что видели, как старый осел ею упивался.

– Да, Тоби, – подтвердила Ева, – мы видели…

У нее вырвались слова, которые, в сущности, ее выдали. Она вся сжалась от страха.

Подняв глаза, она увидела на лице Неда знакомую усмешечку, которая бывала у него и пленительной и противной. Но ее уже несло дальше:

– Я говорю, мы видели сегодня изумительную пьесу.

– Правда? – переспросил Тоби. – Ну, не буду тебя задерживать. Иди ложись, милая. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Тоби. Ты не знаешь, ты не поверишь, как я рада была услышать твой голос.

Она положила трубку, и в спальне стало тихо.

Ева сидела на краю постели, одну руку оставив на телефонной трубке, а другой рукой поддерживая на груди кружевной халатик. Подняв голову, она взглянула на Неда. Она раскраснелась. Длинные шелковистые волосы, окружавшие лицо темным, блестящим облаком, сильно растрепались. Она подняла руку и пригладила их. Блеснули розовые ногти на белых пальцах. Отчужденная и далекая в своей близкой беззащитности, полная сдержанной, скрытой игры, она была в эту минуту так хороша, что свела бы с ума любого.

Нед не отрывал от нее глаз. Вынув из кармана пачку сигарет и зажигалку, он закурил и глубоко затянулся. Пламя зажигалки прыгало и танцевало, пока он не загасил его. Все нервы у него напряглись, но он старался не подавать виду. В спальне нависла душная, тяжелая тишина, и даже тиканье часов не нарушало ее.

Нед не спешил.

– Ну ладно, – начал он наконец. Ему пришлось откашляться. – Говори уж.

– Что сказать?

– «Бери шляпу и уходи».

– Бери шляпу, – спокойно повторила за ним Ева, – и уходи.

– Ясно. – Он внимательно поглядел на кончик сигареты, опять затянулся и выпустил дым. – Совесть мучит, а?

Конечно, он не угадал. Но доля правды в этом была, причем достаточная, чтобы лицо Евы так и вспыхнуло.

Нед, развалясь в кресле и все еще изучая кончик своей сигареты, продолжал с повадкой бывалого следователя:

– Скажи–ка, милая, а тебе не тошно?

– Отчего же?

– Да из–за дружбы с Лоузами.

– Знаешь, Нед, тебе этого просто не понять.

– Ну да, я недостаточно благороден? Я не так благороден, как тот кретин в доме напротив?

Ева вскочила, поправляя халатик. На талии его прихватывал розовый атласный поясок, поясок этот вечно развязывался, и сейчас Еве пришлось опять завязывать его.

– Зря, между прочим, ты выбрал тон обиженного ребенка, – сказала она. – Меня этим не проймешь.

– При чем тут это? А когда ты беседуешь с ним, твой тон просто невыносимо действует мне на нервы.

– Правда?

– Правда. Ты ведь умная женщина.

– Спасибо.

– Но когда ты говоришь с Тоби Лоузом, ты будто нарочно стараешься быть поглупей, чтоб к нему приспособиться. Господи, надо же! Какие излиянья! Шоу, видите ли, «мил». В конце концов, тебе удастся себя убедить, что ты такая же дура, как Тоби. Ведь если ты этак с ним беседуешь, пока еще вы не поженились, что же потом–то будет? – он говорил вкрадчиво. – Неужели же тебе не тошно, Ева?

«Пошел ты к черту!»

– Ну как? – осведомился Нед, выпуская новое облако дыма. – Что, правда глаза колет?

– Я тебя не очень–то испугалась.

– Да что ты знаешь про этих Лоузов?

– А что я знала про тебя до того, как мы поженились? И много ли я узнала с тех пор о твоей прежней жизни? Только что ты эгоистичен…

– Положим.

– Груб…

– Ева, милая, мы же говорим о Лоузах. Ну, что тебя там пленило? Их добропорядочность?

– Конечно, мне хочется быть добропорядочной. Как всякой женщине.

– Ах, скажите!

– Оставь, милый, это же неумно. Пойми, они мне нравятся. Мне нравится и мать семейства, и отец семейства, и Тоби, и Дженис, и дядя Бен. Они доброжелательны. Они живут так, как надо, и все же они не зануды. Они такие, такие, – она поискала слово, – нормальные.

– А отцу семейства нравится твой счет в банке!

– Не смей!

– Доказать пока не могу. Но погоди, вот…

Нед смолк. Он провел рукою по лбу. Минуту он смотрел на нее с искренним – она готова была поклясться – глубоким чувством: что–то новое – растерянность, отчаяние и даже мягкость во взгляде.

– Ева, – выпалил он. – Я этого не допущу.

– Чего ты не допустишь?

– Я не допущу, чтоб ты совершила ошибку.

Когда он двинулся к туалетному столику, чтобы раздавить окурок в пепельнице, Ева вся напряглась. Широко раскрыв глаза, она смотрела на него. Она знала его до тонкостей и почуяла в нем нечто вроде ликования. Нед зажег новую сигарету и снова повернулся к Еве. На сияющем лбу его, под светлой шапкой кудрей пролегли морщинки.

– Ева, а я кое–что узнал сегодня в «Замке».

– Ну?

– Говорят, папаша Лоуз, – продолжал он, выпуская дым и кивая в сторону окна, – туг на ухо. Но все же, что, если я отдерну шторы и крикну во все горло: «Как дела?»

Молчание.

Ева ощутила приступ дурноты, напоминающий начало морской болезни. У нее даже в глазах потемнело. Все было как во сне. Густой дым сигареты в душной спальне. Синие глаза Неда в этом дыму. И ее собственный голос, совершенно чужой и далекий.

– Ты не сделаешь такой гадости!

– Почему же? Не вижу тут никакой гадости, – спокойно возразил Нед и ткнул в нее пальцем. – В чем ты провинилась? Ты чиста, как ангел, разве нет?

– Да.

– Повторяю. Ты – воплощенная добродетель. Я – злодей из мелодрамы. Я ворвался сюда силком, хотя у меня и был ключ. – Он повертел его на пальце.

– Предположим, я подниму шум. Тебе–то чего бояться?

У нее пересохли губы. В глазах рябило. Все происходило как будто в страшной пустоте, и каждый звук шел словно с огромного расстояния.

– Я хам, и меня надо бить – вот пускай твой Тоби Лоуз и попробует. Ты хотела меня вышвырнуть, верно ведь? Твои преданные друзья тебя знают и поверят каждому твоему слову. Отлично! Ну, а я ничего не стану опровергать, честное слово. И раз я тебе так противен, раз это такие прекрасные люди, как ты изображаешь, так почему же ты сама–то не зовешь на помощь, а вся трясешься, когда я собираюсь кричать?

– Нед, я не могу объяснить…

– Почему это?

– Ты не поймешь.

– Почему это?

Ева махнула рукой в полной беспомощности. Разве так, сразу, ему объяснишь?

– Скажу тебе только одно, – сказала Ева. Она говорила спокойно, хоть глаза ее наполнились слезами. – Мне лучше умереть, чем чтобы кто–то узнал, что ты тут был сегодня.

Нед мгновение смотрел на нее.

– Правда? – сказал он. И тотчас направился к окну.

Первым движением Евы было выключить свет. Она метнулась к выключателю, путаясь в полах халата, атласный поясок которого опять развязался. Впоследствии она никак не могла припомнить, кричала она или нет. Споткнувшись о пуф, она дотянулась до выключателя, с трудом удержалась на ногах, выключила лампу над туалетным столиком и чуть не вскрикнула от радости, когда в комнате стало темно.

Следует усомниться в том, намеревался ли Нед – даже и в таком состоянии – окликать через дорогу сэра Мориса Лоуза. Но намеревался он это делать или нет – никакой роли не играет.

Он отдернул тяжелую штору, громыхнув деревянными кольцами по карнизу. Он приподнял тюлевую занавеску и выглянул. Вот и все.

Он смотрел на освещенные окна кабинета сэра Мориса Лоуза, всего в пятидесяти футах через дорогу. Это были французские окна, начинавшиеся от самого пола. Выходили они на каменный с железными перилами балкончик как раз над парадной дверью. Окна не были закрыты; стальные ставни не заперты; шторы не спущены.

Но в кабинете все переменилось с тех пор, как Нед смотрел туда всего несколько минут назад.

– Нед! – позвала Ева, больше и больше пугаясь. Никакого ответа.

– Нед, что случилось?

Он показал ей на кабинет, и этого было достаточно.

Они увидели средних размеров помещение, по стенам уставленное застекленными горками разных стилей и размеров. В окна просматривалась вся комната. Среди горок стояло и два–три книжных шкафа. Обитая парчой мебель на тонких золоченых ножках ярко выделялась на фоне белых стен и на сером пятне ковра. В прошлый раз, когда Нед смотрел в окно, горела только настольная лампа. Теперь же поразившая обоих зрителей сцена освещалась безжалостным светом люстры.

Через левое окно виден был большой секретер сэра Мориса Лоуза у левой стены. Через правое окно виден был белый мраморный камин у правой стены. А сзади, то есть в задней стене кабинета, прямо напротив окон, находилась дверь в холл второго этажа.

Кто–то у них на глазах осторожно затворил за собой эту дверь. Кто–то выходил из кабинета. Ева так и не успела разглядеть лицо, которое стало бы мучить ее впоследствии. А Нед его увидел.

Когда Ева подошла к окну, кто–то из–за уже прикрываемой двери протянул руку – рука с этого расстояния казалась маленькой – в темно–коричневой перчатке. Рука коснулась выключателя рядом с дверью. Ловкий палец нажал на выключатель, и люстра погасла. Массивная белая дверь с металлической ручкой мягко затворилась.

Лишь настольная лампа, небольшая лампа под зеленым абажуром, какие бывают в учреждениях, бросала неяркий свет на секретер у левой стены и вращающийся стул подле него. Сэр Морис Лоуз, как всегда, сидел за секретером в профиль к окнам. Но лупы в руке он уже не держал; никогда больше не суждено было ему взять в руки лупу.

Лупа валялась на промокательной бумаге, покрывавшей стол. По этой бумаге – по всей поверхности стола – были разбросаны какие–то осколки. Множество осколков. Странные осколки. Прозрачные, красноватые блестки, отражающие свет лампы, словно розовый снег. Кажется, было там и что–то золотое, и какое–то еще. Но цвет различить было трудно из–за крови, которая запятнала весь стол и даже стену.

Ева Нил впоследствии не могла вспомнить, как долго простояла она так, завороженная, с подступающей к горлу тошнотой, отказываясь верить собственным глазам.

– Нед, меня сейчас…

– Тихо!

Голову сэру Морису Лоузу разбили, нанеся ему множество ударов каким–то оружием, которого, по всей видимости, не осталось на месте происшествия. Колени, прижатые к столу, удержали тело от падения. Подбородок упал на грудь; руки бессильно свесились. Кровь красной маской одела все лицо до самых губ и шапкой покрыла голову.

Глава 4

Так умер Морис Лоуз, баронет, проживавший в Вестминстере на улице Королевы Анны, а в последнее время на рю дез Анж в Ла Банделетте.

В те далекие дни, когда газетам так не хватало новостей, зато с лихвой хватало бумаги, смерть эта взволновала английскую прессу. Надо признаться, мало кто знал о том, кто такой сэр Морис и за что он получил свое баронетство, до тех самых пор, пока его не убили при таинственных обстоятельствах. Но тут уж вспыхнул интерес ко всем подробностям его жизни. Баронетство, как выяснилось, он получил в награду за свою гуманную деятельность. Он ратовал за уничтожение трущоб, за послабление тюремного режима, за облегчение матросской службы.

«Кто есть кто» в качестве главных его увлечений называл коллекционирование и исследование человеческих характеров. Он принадлежал к числу тех противоречивых натур, какие немного лет спустя чуть не довели Англию до гибели. Тратя солидные суммы на благотворительность, ратуя за повышение ассигнований на помощь бедным и тем постоянно докучая властям, он, однако, обосновался за границей, тем избавясь от уплаты несправедливых подоходных налогов. Низенький, толстый, с клочковатой бороденкой и усами, тугой на ухо, он жил очень обособленно. Но все его качества человека обаятельного, доброго и приятного получили полное признание в рамках семьи. И он заслужил это признание. Морис Лоуз ничего из себя не строил и какой был – такой был.

И вот кто–то с обдуманной жестокостью размозжил ему череп. А у окна напротив, через улицу, как двое перепуганных детей, стояли в этот дурманящий предутренний час Ева Нил и Нед Этвуд.

Особенно непереносимым Еве показался отблеск лампы в лужицах крови. Она отпрянула от окна, не в силах больше смотреть.

– Нед, отойди оттуда.

Он не ответил.

– Нед, неужели его…

– Кажется, да. Отсюда не разглядеть…

– Может, только ранили.

Он опять не ответил. Из этих двоих мужчина, пожалуй, был больше потрясен, чем женщина. Но это не удивительно. Ведь он видел то, чего не видела она. Он видел лицо человека в коричневых перчатках. Он все смотрел и смотрел на освещенную комнату. Сердце у него колотилось и в горле пересохло.

– Я говорю, может, его только ранили…

Нед откашлялся.

– По–твоему, нам надо бы…

– Нельзя, – шепнула Ева, окончательно поняв весь ужас своего положения. – При всем желании нельзя.

– Да. Наверно.

– А что с ним случилось?

Нед начал говорить и осекся. Действительность превосходила фантазию. Словами не выразить. Вместо слов он прибегнул к пантомиме, изобразив, как кто–то замахивается каким–то оружием и бьет изо всех сил. Ко всему оба они с Евой почти потеряли голос. Да и как только они начинали говорить чуть громче, слова будто отдавались эхом в дымоходах, и оба испуганно умолкали. Нед снова откашлялся.

– У тебя не найдется подзорной трубы? Или бинокля?

– Зачем?

– Неважно. Есть у тебя?

Подзорная труба… Стоя у стены сбоку от окна, Ева старалась сосредоточиться. Подзорная труба, скачки. Скачки. Лонгшан. Она ездила туда с Лоузами всего несколько недель назад. Вспышками красок и звуков ей вспомнилось все: крики толпы, яркие рубашки жокеев, лавина коней за белым барьером в ослепительных лучах солнца. Морис Лоуз, в сером котелке, держал перед глазами бинокль. Дядя Бен, как всегда, делал одну ставку за другой и проигрался.

Спотыкаясь, понятия не имея, да и не желая знать, зачем Неду подзорная труба, Ева во тьме пробралась к комоду. Из верхнего ящика она вынула бинокль в кожаном футляре и швырнула Неду.

В кабинете сэра Мориса стало гораздо темней после того, как погасили верхний свет. Но когда Нед настроил бинокль на правое окно, часть комнаты отчетливо обозначилась и приблизилась к его взгляду.

Он разглядывал правую стену и камин. Над камином, облицованным белым мрамором, висел на стене бронзовый медальон с изображением императора Наполеона. Этой августовской ночью в камине не разводили огня, и он был закрыт гобеленовым экраном. А над решеткой висели каминные приборы: совок, щипцы и кочерга.

– Если, – начал он, – эта кочерга…

– Что?

– На, смотри.

– Не могу!

На какую–то ужасную секунду Еве показалось, что он вот–вот расхохочется ей в лицо. Но даже у Неда Этвуда не хватило на это чувства юмора. Он побледнел, как бумага, и руки у него тряслись, когда он засовывал бинокль обратно в футляр.

– Такой нормальный дом, – заметил он, кивнув в сторону кабинета, где посреди своих диковинных сокровищ сидел окровавленный хозяин, – такой нормальный дом. Ты ведь так, кажется, выразилась?

Ева почувствовала, что комок в горле вот–вот ее задушит.

– Так, значит, ты видел, кто это был?

– Вот именно.

– Ты видел, как грабитель убил его?

– Нет, убийцу за работой я не видел. Когда я выглянул из окна, коричневые перчатки уже кончили свою работу.

– Что же ты видел?

– Видел, как коричневые перчатки вешали на место кочергу, когда дело было сделано.

– И ты мог бы опознать грабителя?

– Зря ты это заладила. Насчет грабителя.

В освещенном кабинете напротив снова отворилась дверь. Но на этот раз отнюдь не тихо и не осторожно. Дверь распахнули решительно, и на пороге появилась столь не страшная особа, как Елена Лоуз.

Несмотря на слабое освещение, каждое движение Елены было отчетливо видно, как если бы она стояла рядом, потому что жесты ее вообще отличались выразительностью. Казалось, можно прочесть любую ее мысль. Когда она появилась на пороге, губы у нее шевелились. То ли по догадке, то ли по губам, то ли по тому и другому вместе, но Ева и Нед словно слышали каждое ее слово.

– Морис, когда же ты, наконец, пойдешь спать?

Елена, которую никто никогда не называл леди Лоуз, полноватая, среднего роста женщина с веселым круглым лицом в седеющих кудряшках, запахивалась в японское кимоно блестящего шелка с длинными широкими рукавами и решительно шлепала домашними туфлями. Остановившись в дверях, она снова заговорила. Она включила верхний свет. Потом плотней сложила на груди руки и пошла к мужу, обращенному к ней спиной.

Близорукая Елена, ничего не замечая, подошла к нему почти вплотную. Ее колеблющаяся тень упала на улицу через первое окно, потом Елена исчезла, потом показалась в другом окне.

За тридцать лет замужества Елену Лоуз редко видели даже расстроенной. Поэтому особенно жутко было смотреть на нее, когда она отпрянула от сэра Мориса и закричала. Пронзительные, долгие вопли прорезали ночную тишь и летели на улицу, словно с целью разбудить всех и вся.

Ева Нил сказала спокойно:

– Нед, а теперь иди. Живее!

Он по–прежнему не двигался с места. Ева схватила его за руку.

– Елена прибежит за мной! Вот увидишь. И потом – полиция. Через минуту они запрудят всю улицу. Если ты сейчас же не уйдешь – мы пропали.

Голос ее срывался на отчаянный стон, и она не выпускала его руку.

– Нед, правда, ведь ты не собирался, ну, кричать ему, чтоб выдать меня?

Он поднял руки и прикрыл глаза длинными, сильными пальцами. Он как–то ссутулился.

– Конечно. Я вовсе не хотел. Просто нервы сдали. Вот и все. Прости.

– Так ты уходишь?

– Да, Ева, честное слово, я не собирался…

– Шляпа на кровати. Вот.

Она бросилась к кровати и принялась шарить и хлопать по одеялу.

– Дорогу найдешь в темноте. Я не буду зажигать свет.

– Почему?

– Из–за Иветы. Из–за новой служанки!

Она представила себе Ивету – пожилую, неторопливую, но исполнительную и расторопную. Хотя Ивета никогда не произносила лишнего слова, в каждом ее жесте таилось особое суждение обо всем, что попадалось ей на глаза. Она как–то странно поглядывала даже на Тоби Лоуза. Вот уж чего никак не могла понять Ева. Для Евы ее служанка сделалась воплощением людской молвы, толков и пересудов. Вдруг Еве представилось, что ей придется явиться свидетельницей в суд и сказать: «Когда произошло убийство сэра Мориса Лоуза, в моей спальне находился мужчина. Все было совершенно невинно, разумеется». Разумеется, разумеется, разумеется: смешки – и наконец взрыв хохота.

Вслух она сказала:

– Ивета спит наверху. Конечно, она проснется. Эти крики кого угодно разбудят.

Крики в самом деле не умолкали. Господи, когда же это кончится? Ева нашла наконец шляпу и швырнула Неду.

– Скажи, Ева, неужели ты правда попалась на удочку этому ничтожеству?

– Какому еще ничтожеству?

– Тоби Лоузу.

– Ох, нашел время спрашивать!

– Пока человек жив, – отпарировал Нед, – у него всегда найдется время говорить о любви.

Он и не думал уходить. Ева сама готова была вопить. Она отчаянно сжимала и разжимала руки, как будто сила внушения могла подтолкнуть его к двери вместо непосредственного физического воздействия.

В доме напротив смолкли крики Елены. Внезапно разразившаяся тишина мучительно отозвалась в ушах; барабанные перепонки так и ждали суетливого шума шагов, которые возвестили бы появление agent de police. Но, бегло глянув в окно, Ева увидела совсем иное.

К Елене Лоуз присоединилось двое других лиц, ее прехорошенькая дочь Дженис и ее брат Бен. Они неловко застряли в дверях, будто ослепленные светом. Ева увидела рыжие волосы Дженис и всполошенное лицо дяди Бена. Отдельные, особенно громко выговоренные слова, нарушая тишину ночи, летели через улицу.

Вдруг до ее сознания дошел голос Неда.

– Хватит! – крикнул он. – Еще секунда, и у тебя у самой будет истерика. Спокойно! Они меня не заметят. Я выйду черным ходом.

– Только сперва верни мне ключ.

Он невинно поднял брови, но она накинулась на него.

– Нечего прикидываться. Я не оставлю тебе ключ от входной двери. Ну!

– Нет, милая. Ключ останется у меня.

– Ты ведь просил прощения, верно? Так если в тебе осталась хоть капля порядочности!… И неужели тебе еще мало, что ты поставил меня сегодня в такое положение!…

Она почувствовала, что он заколебался. Он всегда испытывал раскаяние, причиняя людям боль.

– Если отдашь, мы, может быть, еще увидимся.

– Ты серьезно?

– Отдай ключ!

Уже через секунду она почти жалела о своем требовании. На то, чтобы снять ключ с кольца, у него ушла немыслимая, мучительная, неодолимая бездна времени – целая вечность. Ева вовсе не собиралась с ним больше видеться; но она дошла до такого состояния, что готова была пообещать все, что угодно. Она сунула ключ в нагрудный кармашек пижамы и стала теснить Неда к двери.

Ивета у себя наверху, по–видимому, так и не проснулась. В холле второго этажа было тихо и почти совсем темно. Но через одно незанавешенное окно с улицы пробивался слабый свет, и Нед легко добрался до лестницы. Но Еве не терпелось задать ему еще один вопрос.

Всю жизнь она боялась тяжелых ощущений. И сейчас ей хотелось избавиться от ужаса, который вызвала в ней голова сэра Мориса, размозженная кочергой в белостенном кабинете, уставленном субтильной золоченой мебелью. Но на этот раз избавиться от этого было невозможно. Тут уж многое слишком близко касалось ее лично. Ей представились большие башенные часы на ратуше, где помещалась префектура полиции. Ей представился и сам префект мосье Горон. Ей представились серое утро и гильотина.

– Нед, это ведь был грабитель, правда?

– Странно, – вдруг сказал он.

– Что именно?

– Когда я сюда пришел, в холле было темно, как у негра в желудке. Ей–богу, это окно было завешено, – он ткнул пальцем в незашторенное окно. По мере того как он говорил, предположение перерастало в уверенность. – Я ведь споткнулся. Об этот прутик. А если б тут было хоть чуть–чуть света, я б не споткнулся. Ну и дела творятся в этом доме!

– Ты мне зубы не заговаривай. Скажи, это был грабитель, ведь правда?

Он глубоко вздохнул.

– Нет, старушка. И ты сама прекрасно это знаешь.

– Не ври. Все равно не поверю!

– Не глупи, моя радость. – Он говорил очень спокойно. Глаза у него блестели в полумраке. – В жизни не думал, что я заделаюсь защитником слабых. Но ты, моя красавица… ты…

– Ну, что еще такое?

– Не выходи–ка ты одна из дому.

Лестница спускалась вниз черным колодцем. Нед положил руку на перила, будто намереваясь их расшатать.

– Я вот все решал, сказать тебе или не говорить. – Он, видимо, обдумывал теперь каждое слово. – Я терпеть не могу мораль вообще и в сексуальных вопросах в частности. Но, понимаешь, мне вдруг пришло на ум, что ситуация–то не новая. Помню, я просто умирал от смеха, когда мне рассказали, как такое же дело случилось еще при королеве Виктории.

– Да о чем ты толкуешь?

– Помнишь? Чуть не сто лет назад какого–то там лорда Вильяма убил его собственный камердинер…

– Но у бедного сэра Мориса не было камердинера.

– Если ты и впредь будешь все понимать буквально, милая, я тебя просто возьму и отшлепаю. Что, не слыхала никогда эту историю?

– Не слыхала.

– Кажется, убийство видел один человек из окна напротив. Но он не мог свидетельствовать против убийцы, потому что сам в это время был в спальне у замужней женщины и не мог ее подвести. Ну и вот, когда схватили невинного, что ему было делать? Конечно, все это миф. Убийцу в данном случае прекрасно вывели на чистую воду. Но историю рассказывают до сих пор, потому что всегда приятно послушать, как совсем запуталась добропорядочная парочка. Я всегда считал, что это дико смешно – до сегодняшнего дня.

Помолчав, он добавил:

– Не смешно. Ей–богу, не смешно.

– Нед, кто это сделал? Кто убил?

Он, казалось, был так поглощен давно прошедшим, что не расслышал ее вопроса относительно только что случившегося. Или просто сделал вид, будто не расслышал:

– Если не путаю, про это даже потом сочинили пьесу.

– Нед, ради бога, не томи душу!

– А ты послушай меня. Это важно.

Она видела в темноте его белое лицо.

– В пьесе там они присобачили такой конец – бедолага будто бы написал письмо в полицию, выдал убийцу и счел, что все в порядке. А на самом–то деле разве этим отделаешься? На самом–то деле свидетелям надо являться в суд и давать показания.

При грозном слове «суд» Ева снова стиснула плечо Неда. Но он ее успокоил. Он уже спустился на одну ступеньку. Теперь он обернулся. Их приглушенные голоса делались все тише и все отчаянней.

– Не бойся. Тебя не впутают. Уж я постараюсь.

– Ты не скажешь полиции?

– Я никому не скажу.

– Но мне–то скажи. Кто убил?

Он высвободил плечо и спустился еще на ступеньку. Он пятился, держась левой рукой за перила. Его лицо, белым пятном с блестящей полоской зубов, постепенно отступало во тьму.

В мозгу Евы мелькнула мысль до того безобразная, что объяснить ее можно было только нервным перенапряжением.

– Не надо, – сказал он (вечно он читал ее мысли!). – Не терзайся. Не думай, что это кто–то из домашних, за кого бы тебе стоило волноваться.

– Честное слово?

– Да, – ответил он. – Именно.

– Ты нарочно меня мучаешь?

Нед говорил совершенно спокойно.

– Наоборот. Я хочу от всех ударов защитить тебя мягкой ватой. Ты и так в нее закутана. Твои поклонники за этим следят. Только боже ты мой! В твои годы, да и с твоим опытом пора бы излечиться от этой сопливой доверчивости. Ну да ладно, – он глубоко вздохнул. – Рано или поздно ты все равно узнаешь…

– Говори же!

– Когда мы смотрели на эти окна в первый раз… помнишь?

Как ни старалась она вытеснить страшное видение, оно все возвращалось. Нед смотрел на нее, а у нее перед глазами снова всплывал большой секретер у левой стены, и сэр Морис с лупой в руке, каким она видела его столько раз до того, как голову его одела кровавая шапка.

– Когда мы смотрели туда в первый раз, я сказал, что, по–моему, там со стариком еще кто–то. А кто, я не разглядел.

– Ну?

– А во второй раз, когда уже горел верхний свет…

Ева тоже спустилась на одну ступеньку. Она вовсе не собиралась его толкать. Но, к несчастью, тут–то и заверещал полицейский свисток.

Свисток надсаживался внизу, на улице, призывая полицейских со всей округи на место убийства – ловить несуществующего грабителя.

Визг свистка снова взмыл кверху, врываясь в открытые окна. Вздрогнув от резкого звука, Ева ощутила лишь одно: неудержимое желание подтолкнуть Неда к выходу, поскорей избавиться от опасности, вытолкав его за дверь. Руки ее лежали на плечах Неда, и она его подтолкнула.

Он не успел даже крикнуть. Он стоял спиной к лестничному колодцу, левой рукой едва держась за перила, и пятки его выступали за край ступеньки. Он отпустил перила, пошатнулся, злобно выругался и шагнул вниз, как раз на злополучный прутик. Она еще успела разглядеть потрясенное, нелепое выражение его лица, а через секунду он уже летел вниз.

Глава 5

Шум, произведенный телом, пролетевшим шестнадцать ступенек крутой лестницы и шлепнувшимся внизу головой об стенку, казалось бы, может сотрясти весь дом.

Но Ева потом вспомнила, что шума почти и не было. Может быть, она ожидала куда большего грохота, а может быть, ее просто оглушил шок. Между тем моментом, когда Нед полетел вниз, и тем моментом, когда она, задыхаясь, склонилась над ним, как ей показалось, прошла всего лишь доля секунды.

Она не замышляла никакого зла. И ей в голову не приходило, что такую хорошенькую, милую женщину, сочетающую прекрасные манеры с более чем достаточной привлекательностью, вообще можно заподозрить в зловещем умысле. Она, разумеется, чувствовала, что живет под угрозой скандала. Но никогда не пыталась разобраться в том, по какой причине эта угроза неотступно висит над нею.

Ева пришла в себя. Она не сомневалась, что убила Неда Этвуда. В нижнем холле было так темно, что она споткнулась о распростертое тело. Вот и подходящее заключение кошмара, и впору открыть дверь, позвать полицию, и дело с концом. Она чуть не зарыдала от облегчения, когда предполагаемый труп шевельнулся и заговорил:

– Что это ты вытворяешь? Зачем столкнула меня с лестницы?

Волна облегчения подступила и прошла, как позыв к тошноте.

– Ты можешь встать? Ты не расшибся?

– Конечно, нет. Просто ударился. Так в чем дело, я спрашиваю?

– Ш–ш–ш!

Он поднялся на четвереньки и раскачивался, пытаясь встать на ноги. Голос у него, правда, звучал почти как обычно, только не совсем уверенно.

Склонясь над ним и помогая ему встать, Ева провела ладонью по его лицу, и по волосам и в ужасе отдернула запачканную в крови руку.

– Ты расшибся!

– Пустяки! Просто ударился. Плечо болит. Господи, ну и шлепнулся я. Послушай–ка, зачем ты меня столкнула?

– У тебя все лицо в крови! У тебя есть спички? Или зажигалка? Зажги–ка!

Он ответил не сразу.

– Кровь это у меня из носу. Я чувствую. Как–то странно. Нос я вроде не расшиб. Зажигалка у меня есть. Ну вот.

Вспыхнуло крошечное пламя. Пока он искал носовой платок, она взяла у него зажигалку и подняла повыше, чтоб его разглядеть. Кажется, все в порядке, только волосы спутаны и выпачкан плащ. Из носу у него шла кровь. Еву передернуло, когда она увидела кровь на своей руке. Он без труда остановил кровотечение и сунул носовой платок в карман. Потом подобрал с пола помятую шляпу, обмахнул с нее пыль и нахлобучил на голову.

Нед дулся и недоумевал, это было ясно.видно по его лицу. Он то и дело облизывал губы, сглатывал слюну, будто пробуя на вкус что–то непонятное. Он тряс головой и поводил плечами, проверяя, не больно ли. Он сильно побледнел, а голубые глаза его сосредоточенно сощурились.

– Ты правда в состоянии идти?

– Не волнуйся. Спасибо, – вдруг он грубо выхватил у нее зажигалку и погасил. На него напал приступ ярости, знакомый ей по прежним временам.

– Странно. Очень даже странно. Ну ладно, хватит. Хотела укокошить, так хоть выпусти меня отсюда, ради Христа.

Да. Нед Этвуд верен себе. Ужасный призрак прошлого… А ведь она–то, дура, подумала было…

Они молча прокрались на кухню, к черному ходу. Ева отперла английский замок. Несколько каменных ступенек поднималось в садик, обнесенный высокой каменной стеной. Отсюда по задворкам можно было выйти к бульвару Казино.

В полной тишине скрипнула дверь черного хода. Сонный теплый воздух пахнул в лицо запахом мокрой травы и роз. Дальше, над крышами, каждые двадцать секунд вспыхивал и гас луч маяка. Оба мгновение помедлили у каменных ступеней, ведущих в сад. А от парадного тем временем донесся гул голосов, возвещающий о том, что уже прибыла полиция.

Она приникла к самому его уху и шепнула:

– Нед, погоди–ка. Ты ведь хотел мне сказать, кто…

– Спокойной ночи, – галантно произнес Нед Этвуд.

Он рассеянно и небрежно чмокнул ее в губы, и она почувствовала запах крови. Он приподнял шляпу, повернулся, покачиваясь, поднялся по ступенькам и уже ровной походкой пересек двор и вышел на улицу.

Окликнуть его Ева не решилась, хоть так переволновалась, что теперь у нее вырвался какой–то сдавленный стон. Она только взбежала по ступенькам, спотыкаясь о конец снова развязавшегося кушачка, и отчаянно размахивала руками, но ничего этого Нед не заметил. Понятно, что в таком состоянии она не услышала, как щелкнула задняя дверь.

Наконец–то он ушел, значит, опасность миновала. Можно облегченно вздохнуть. Можно не бояться разоблачения. Так думала Ева.

Но радоваться было рано. Смутный страх не отпускал Еву. Ее не на шутку напугал Нед Этвуд. Из насмешничающего шалопая и повесы, каким она всегда знала его, Нед вдруг, будто по волшебству, обратился в неприступного и жутковатого чужака. К утру–то все бы, наверное, наладилось… Однако…

Ева глубоко вздохнула. Она спустилась обратно по ступенькам, взялась за дверную ручку и застыла. Дверь была заперта.

У всякого из нас иногда выпадает один прекрасный (верней, ужасный) день, когда все идет вкривь и вкось, а отчего – неизвестно. С женщинами это приключается куда чаще, чем с мужчинами. Скажем, вы собираетесь жарить яичницу на завтрак и роняете на пол яйца – казалось бы, пустяк, но для женской души это просто мука. Потом вы разбиваете что–то в гостиной. У вас буквально все валится из рук. Хозяйственные неурядицы и неполадки, неделями дремавшие, как змеи во время холодов, все, как одна, вдруг просыпаются и жалят. И раз уж даже самые что ни на есть неодушевленные предметы словно одержимы злыми духами, так что же вам еще остается, как только в отчаянии восклицать: «За что? Ну что я такого сделала?» Подобные чувства испытывала и Ева, безнадежно дергая дверную ручку.

Да, но…

Каким же все–таки образом захлопнулась дверь?

Ветра не было. Хоть ночь оказалась свежей, чем предполагалаЕва, ни один листок не дрожал в саду под ясными звездами.

Но какая разница? Если уж ей на роду написано, что на нее вдруг свалится столько бед, какой смысл разбираться, отчего да почему? Лучше решить, как бы проникнуть обратно в дом. В любой момент может нагрянуть полиция.

Постучать?

И разбудить Ивету? Еву передернуло от одной мысли о бесстрастной волевой физиономии с блестящими черными глазками и сросшимися на переносице бровями. Тут уж ничего не попишешь: Ивета была неизъяснимым кошмаром ее жизни. Но как же попасть в дом? В окно нельзя; нижние окна каждый вечер закрывали и запирали на ночь.

Ева поднесла руки ко лбу; и, снова ощутив липкость крови, тотчас же отдернула. Ну и вид у нее сейчас, надо думать! Она попыталась разглядеть свою одежду, но было еще темно. Зато, пока она перебирала и ощупывала халат более чистой левой рукой, она обнаружила в кармашке пижамы ключ Неда Этвуда от парадного.

Внутренний голос говорил ей: на улице полно полицейских! Туда нельзя! А другой голос нашептывал, что каменная стена вокруг виллы укроет ее от посторонних взглядов, и можно обогнуть дом и тихонько шмыгнуть в дверь, не привлекая внимания.

Ева решилась не сразу. Но, ощущая себя с каждой секундой все более раздетой, она наконец пустилась бежать. Она старалась держаться поближе к дому. Тяжело дыша, она обогнула угол – и очутилась лицом к лицу с Тоби Лоузом.

Но он ее не увидел. Хоть в чем–то повезло.

Они пришли–таки к ней, как она и предсказывала. Тоби, в длинном плаще, надетом поверх пижамы, пересек улицу и как раз собирался открыть ворота виллы Мирамар.

Стена, окружавшая виллу, была высотой футов в девять, с решетчатой аркой ворот. Высокие, тусклые фонари на улице Ангелов выхватывали из темноты зелень каштанов, погружали сад виллы Мирамар в густую темень и освещали с ног до головы фигуру Тоби. Никакой толпы полицейских на рю дез Анж не оказалось. Наоборот, один–единственный ретивый агент спас Еву от разоблачения. Как только Тоби подбежал к воротам, за его спиной раздался зычный голос:

– Attendez la, jeune homme, – взывал голос. – Qu'est – ce que je vois? Vous filez a l'anglaise, hein? Hein, hein, hein.

Вихрь этих возгласов, сопровождаемый вдобавок стуком шагов, взорвал тишину рю дез Анж.

Тоби повернулся, распростер руки и ответил по–французски. Говорил он бегло, но с неприятным акцентом, с которым, как подозревала Ева, нарочно не боролся, чтоб не делать никаких уступок проклятым иностранцам.

– Я просто иду, – орал он, – к мадам Нил. Вот сюда. – И он задубасил кулаком по воротам.

– Нет, мосье. Вам не разрешается выходить из дому. Вернитесь, пожалуйста. Живей, живей, живей!

– Но я же вам сказал!…

– Вернитесь, пожалуйста. Давайте–ка без глупостей!

Тоби взмахнул руками в знак отчаяния. Ева видела, как он опять повернулся. Свет фонаря падал на густые темные волосы и добродушное лицо с усиками, искаженное слишком сильным для него чувством. Тоби воздел к небу кулаки. В том, что он глубоко страдает, не мог бы сейчас усомниться никто, а уж Ева и подавно.

– Господин инспектор, – сказал он (а не надо забывать, что французское «инспектор» означает всего–навсего полицейского), – пожалели бы хоть мою мать. С ней ведь истерика. Вы видели.

– Ах! – вымолвил служитель закона.

– Она послала меня за мадам Нил. Только мадам Нил может ей помочь. И вовсе я не собирался уходить по–английски. Просто я иду вот сюда. – И он снова принялся колотить по воротам.

– Никуда вы, мосье, не пойдете.

– Постойте, молодой человек. Что я вижу? Вы уходите по–английски, а, что? Что, что, что?

– У меня отец умер…

– Я, что ли, виноват, – оборвал его служитель закона, – что тут произошло убийство. Убийство в Ла Банделетте! Надо же! Что господин Горон скажет? Ведь и подумать страшно! Хватает с нас самоубийств в казино. Но такого… такого! О господи, – совсем уже взвыл служитель закона, – и эта туда же!

Отчаяние его было вызвано тем, что по улице опять застучали шаги, на сей раз легкие и быстрые. Дженис Лоуз, в ярко–красной пижаме, тоже подбежала к воротам. Ярко–рыжие волосы до плеч контрастировали со смертельной бледностью хорошенького лица. Двадцатитрехлетняя Дженис была маленькая, кругленькая, аккуратненькая, цветущая, самоуверенная и всей внешностью (а иногда и скромной сдержанностью манер) напоминала о духе восемнадцатого столетья. Но в данный момент вид у нее был ошеломленный, и казалось, она вот–вот зарыдает в голос.

– Ну что? – накинулась она на Тоби. – Где Ева? Чего ты тут стал?

– Да вот этот болван говорит…

– Ну и что же: зачем обращать внимание…?

Служитель закона, очевидно, понимал по–английски. Пока Дженис смотрела сквозь решетку прямо в глаза Еве, не видя ее, новая трель свистка обрушилась на их барабанные перепонки.

– А это для моих друзей, – сказал ажан зловеще. – Ну как мосье? Ну как, мадемуазель? Пойдете вы со мной по–хорошему или вас под конвоем вести?

Он подошел к Тоби, тем самым попадая в поле зрения Евы, и положил руку ему на плечо. Он выхватил из–под плаща, короткую резиновую дубинку и помахал ею.

– Мосье, – воззвал он жалобно, – я б с удовольствием. Мне самому ведь неприятно. И вам небось неприятно, что ваш отец в таком виде…

Тоби прикрыл глаза руками. Дженис резко повернулась и бросилась к себе домой.

– Приказ есть приказ. Ну, пойдемте! – глухой голос полицейского улещал, почти клянчил. – Ну, ну, ничего. Минуточек через пятнадцать прибудет начальник. Всего–то минуточек через пятнадцать. А там идите к ней, пожалуйста, идите себе на здоровье. Ну? А пока что…

– Ладно, – уныло сдался Тоби.

Полицейский снял руку с его плеча. Тоби бросил последний взгляд на виллу Мирамар. И тут, крайне нелепый в своем длинном плаще, коренастый и широкоскулый, он ни с того ни с сего, разразился тирадой. Он совсем забылся. Чувства переполняли его, и возгласы отдавали несусветной мелодрамой.

– Прекраснейшее, добрейшее существо во всем свете… – начал он.

– Э?

– Мадам Нил, – пояснил Тоби, сопровождая свои слова указующим жестом.

– А! – и служитель закона уставился на обиталище этого чуда в образе женщины.

– Подобной ей, – продолжал Тоби, – нет нигде. Ее высокие мысли, и чистота, и нежность, и… – он запнулся, сдерживая волнение таким отчаянным усилием, что Ева словно сама его ощутила. – Меня сюда не пускают, – добавил он по–французски, пожирая ворота покрасневшими глазами. – Так, может быть, не запрещено хоть позвонить?

– Относительно телефона, мосье, – отвечал блюститель порядка после легкой заминки, – ничего не обговорено. Ладно. Звоните. Господи, да зачем бежать–то?

Ну вот, опять телефон.

Ева в душе взмолилась, чтоб ажан сошел со своего места и перестал смотреть сквозь решетку. Надо обогнать Тоби Лоуза и вовремя схватить трубку. Она и не догадывалась прежде, до какой степени Тоби ее идеализирует. У нее руки чесались, просто дать ему по физиономии за весь этот высокопарный бред. И тем не менее у нее как–то странно заныло сердце. С одной стороны, она вся кипела от раздражения, а с другой стороны, в глубине своей истинно женской души, она поклялась, что Тоби ни за что, ни за что не узнает о сомнительном ночном эпизоде.

Полицейский отворил ворота, сунул голову в сад (у Евы на несколько секунд перехватило дыхание) и, совершенно удовлетворенный, удалился. Она услышала стук его шагов, пересекавших улицу. Дверь дома напротив с шумом захлопнулась. Ева втянула голову в плечи и бросилась к собственной двери.

Она чувствовала, что халат распахнулся, что поясок опять развязался. Но не обратила на это внимания. Всего несколько ступенек отделяли ее от входа. Они показались ей бесконечным бегом сквозь строй, где каждую секунду ее могут забить до смерти. Целая вечность ушла на то, чтобы попасть ключом в замок и потом еще повернуть его.

И вот, наконец, она в благословенной, теплой тьме холла. Мягкий стук захлопнутой двери спас ее от нечистой силы. Теперь все! И главное – она была уверена – никто ее не заметил. Сердце у нее отчаянно колотилось; снова она ощутила липкость крови у себя на руке; голова шла кругом. Пока она стояла, припав к перилам в темноте, с трудом переводя дух и приводя в порядок мысли и чувства для разговора с Тоби, наверху начал звонить телефон.

Теперь ей ничего не страшно. Все будет в порядке. Конечно, все обойдется. Непременно обойдется. Она запахнула халатик и заспешила наверх снять телефонную трубку.

Глава 6

Ровно неделю спустя, в понедельник, первого сентября, под вечер, мосье Аристид Горон сидел на террасе отеля «Замок» со своим другом доктором Дермотом Кинросом.

Мосье Горон поморщился.

– Уже решено, – сообщил он, помешивая кофе, – арестовать мадам Еву Нил за убийство сэра Мориса Лоуза.

– Что? Несомненные улики?

– К сожалению.

Дермота Кинроса передернуло:

– Значит, ее…

Мосье Горон подумал.

– Нет, – решил он, сощурив один глаз, будто следя за чашами весов. – Вряд ли. Такая нежная, такая прелестная шея…

– Стало быть…?

– Пятнадцать лет тюрьмы. Весьма возможно. Может отделаться десятью годами и даже пятью, если найдет умного адвоката и сумеет пустить в ход свои чары. Но, сами понимаете, пять лет тюрьмы – тоже не фунт изюма.

– Еще бы. Ну а как… как сама мадам Нил?

Мосье Горон заерзал на стуле.

– Милый доктор, – сказал он, вытаскивая ложечку из кофейной чашки. – Тут–то и загвоздка. Эта прелестница считает, что вышла сухой из воды. Ей и в голову не приходит, что ее подозревают. И когда, по горькому долгу службы, мне придется…

У префекта полиции были все основания для горьких чувств. Преступление, почти неслыханное в Ла Банделетте, совсем выбило его из колеи. Мосье Горон был человек благодушный, любезный, галантный, в гетрах и с белой розой в петлице. Префекту не так уж часто приходится решать полицейские дела. В Ла Банделетте он играл роль скорее некоего церемониймейстера. Но мосье Горон был ко всему человек тонкий и проницательный.

Вокруг него простирались вдаль его владения – белая авеню де ла Форе, кишащая машинами и открытыми экипажами, поблескивающими в предзакатных лучах. За спиной мосье Горона простирался ввысь фасад отеля «Замок», снабженный навесами в желтую с черным полоску, дабы защитить террасу от солнца. За столиками на террасе народа было мало. Несколько выпученные глаза мосье Горона пристально уставились в собеседника.

– И все же эта мадам Нил в плачевном состоянии, – добавил он. – Что–то ее мучит. Увиделась с Лоузами, и ее как подменили. Совесть, что ли, заговорила? Или что–то еще? Улики, как уже сказано, несомненны…

– И тем не менее, – с безупречным французским выговором заметил Дермот Кинрос, – вы не удовлетворены.

Мосье Горон сощурился.

– Это вы ловко угадали, – признал он. – Положа руку на сердце: я не вполне удовлетворен. Оттого–то я и обратился к вам за помощью…

Дермот ответил на его вежливую улыбку.

Трудно определить, чем сама наружность доктора Кинроса сразу отличала его в толпе, так что, завидя его, вы бы тотчас подумали: вот интересный человек, хорошо бы с ним познакомиться. Может быть, он так располагал к себе исключительной терпимостью, написанной на его лице и обещающей вам, что он вам близок и вас поймет.

Это было лицо человека, много испытавшего на своем веку, славное, задумчивое; упорный умственный труд оставил на нем легкие морщинки, а темные глаза глядели рассеянно. Седина еще не тронула густых темных волос. Лишь при особых поворотах головы вы могли догадаться, что половина этого лица восстановлена пластической операцией после того, как ее разворотило снарядом в Аррасе. По этому лицу вы угадывали чувство юмора и непоказной, серьезный ум; сила характера проступала в этих чертах далеко не всегда, а лишь в особых случаях.

Он покуривал сигарету над стаканчиком виски с содовой. Но, хоть он, казалось бы, отдыхал, ощущения полного отдыха он еще в жизни не испытывал.

– Да, да, я вас слушаю, – сказал он. Префект полиции понизил голос:

– Ну так вот, тут, можно сказать, затевалась прекрасная партия. Я имею в виду мадам Еву Нил и мосье… они его называют Тоби, но вообще–то он Горацио… Лоуз. Идеальная партия, и деньги, и все такое прочее. Почти великая страсть.

– Великой страсти, – заметил Дермот Кинрос, – вообще не бывает. Природа позаботилась о том, что если бы А не познакомился с В, он точно так же был бы счастлив с С.

Мосье Горон оглядел его с вежливым сомнением:

– Вы это серьезно, доктор?

– Для меня это научный факт.

– Так вы, я полагаю, – продолжал мосье Горон все с тем же вежливым сомнением, – незнакомы с мадам Нил?

– Нет, – улыбнулся Дермот. – Но то, что я незнаком с данной особой, вряд ли меняет научный факт.

– Ах, ну да! – вздохнул мосье Горон и перешел к делу. – Неделю назад ночью на вилле «Привет» на рю дез Анж, кроме хозяина сэра Мориса Лоуза, находились еще его жена, его дочь Дженис, его сын мосье Горацио и его шурин мосье Бенджамин Филлипс. И, кроме них, еще двое слуг. В восемь часов вечера мадам Нил и все семейство Лоузов, кроме сэра Мориса, отправились в театр. Сэр Морис от театра отказался. Он вернулся в каком–то странном настроении – заметьте! – после обычной ежевечерней прогулки. Но чуть попозже настроение у него переменилось. В половине девятого ему позвонил его приятель, антиквар мосье Вейль. Мосье Вейль сообщил ему, что приобрел драгоценность, сокровище, потрясающий экспонат для коллекции сэра Мориса. Мосье Вейль вызвался принести это чудо из чудес на виллу «Привет», чтоб сэр Морис мог тотчас же на него полюбоваться. Так он и сделал.

Мосье Горон умолк. Доктор Дермот Кинрос выпустил колечко дыма и проследил его полет в ленивом теплом воздухе.

– Ну и что это за сокровище? – спросил он.

– Табакерка, – ответил мосье Горон. – Табакерка, как говорят, принадлежавшая самому императору Наполеону.

Префект полиции слегка замялся.

– Когда мосье Вейль впоследствии назвал мне цену этого предмета, – продолжал он, – я просто ушам своим не поверил. Господи боже! Надо же! Швырять такие деньги на свои прихоти. Ну, конечно, историческая ценность… – тут он выдержал лукавую паузу. – Кстати! Ведь император Наполеон в самом деле нюхал табак?

Дермот улыбнулся.

– Друг мой, – сказал он. – Вы хоть раз в жизни видели, как играют Наполеона в английском театре? Любой исполнитель считает своим долгом через каждые пять слов непременно вытаскивать табакерку и носиться с нею по сцене. И в достоверных мемуарах тоже вечно рассказывается о том, как император просыпает на себя табак.

Мосье Горон затуманился.

– Итак, – заключил он, – нет никаких оснований подозревать, что табакерка не принадлежала императору. Но, помимо всего прочего, – он отхлебнул кофе и округлил глаза, – табакерка сделана – представляете себе? – из прозрачного розового агата, оправлена в золото и усеяна мелкими бриллиантами. Форма у нее любопытная, вы увидите. К ней приложен паспорт, подтверждающий ее подлинность.

Сэр Морис пришел в восторг. Кажется, он вообще питал особое пристрастие ко всему, что связано с Наполеоном. Он согласился купить табакерку и попросил разрешения оставить ее у себя на ночь, а утром послать чек. Увы, табакерка пока не оплачена, мосье Вейль буквально вне себя, и, ей–богу, я его не осуждаю.

В тот самый вечер, как я уже вам сказал, мадам Нил отправилась в театр с семейством Лоузов. Они смотрели английскую пьесу под названием «Профессия миссис Уоррен». Вернулись они часов в одиннадцать и разошлись по домам. Молодой мосье Горацио провожает ее до двери и прощается с ней. Между прочим, следователь потом его спрашивает: «Мосье, вы поцеловали ее на прощанье?» А тот весь ощетинился и отвечает: «Простите, но это не ваше дело». Следователю показалось подозрительно, уж не поссорились ли они. Но подозрение это не подтвердилось.

Мосье Горон снова замялся.

– Лоузы возвращаются домой. Сэр Морис тотчас сбегает вниз по лестнице, чтоб поскорей похвастаться своим сокровищем в зеленой с золотом шкатулке. Ни у кого, кроме мисс Дженис (она говорит, что это прелесть), приобретение не вызывает ни малейшего энтузиазма. Леди Лоуз замечает, что грех так швыряться деньгами. Сэр Морис Лоуз, вспылив, резко заявляет, что с него довольно, и уходит к себе в кабинет. Остальные идут спать. Но двое, заметьте это себе, не могут уснуть.

Мосье Горон наклонился вперед и постучал по столу. Он так увлекся собственным рассказом, что кофе у него совсем остыл.

– Мосье Горацио, этот самый Тоби, сознается, что в час ночи он встал с постели и позвонил мадам Нил… «Ага, – говорит ему следователь, – вас, значит, пожирала страсть?» Но тут мосье Горацио, изменившись в лице, отвечает, что ничего подобного. Видите: не подкопаться! А ведь все равно что–то чувствуется. Что–то тут есть. Согласны?

– Не уверен, – сказал Дермот.

– Значит, вы не согласны?

– Ну, это не так важно. Дальше рассказывайте.

– Итак! Он спускается позвонить, а поговорив, возвращается к себе. В доме темно. Ни звука. Он видит свет под дверью отцовского кабинета, но не хочет тревожить сэра Мориса. Тем временем самой леди Лоуз тоже не спится. Не то чтобы приобретение табакерки огорчало и угнетало ее, но ей как–то не по себе. В четверть второго – запомните время! – она встает с постели. Она идет в кабинет мужа. Якобы чтобы напомнить ему, что пора спать; но на самом деле, как она сама признается, чтобы произнести небольшую, мягкую проповедь относительно людей, покупающих весьма дорогие изделия из розового агата.

Голос мосье Горона поднялся до сценических высот.

– И вот – конец! – произнес он, несколько неожиданно прищелкнув пальцами, – она находит его мертвым за секретером. Ему пробили голову, нанеся девять ударов кочергой, которая теперь висит среди прочих каминных принадлежностей. Он сидел спиной к двери и составлял описание табакерки, которое так и осталось перед ним. Но слушайте дальше! Один из ударов, случайно или нарочно, пришелся по агатовой табакерке, и ее разнесло вдребезги.

Дермот присвистнул.

– Мало было, – сказал мосье Горон, – лишить старика жизни. Так, видите ли, надо еще разбить его сокровище. Но, возможно, повторяю, это вышло случайно.

Дермот не на шутку встревожился.

– Вряд ли, метясь в человеческую голову, – ответил он, – можно угодить по табакерке на столе. Если, конечно…

– Простите, что вы сказали, доктор?

– Нет, ничего. Это я так. Рассказывайте дальше.

Мосье Горон поднялся было на цыпочки и уже сложил руку возле уха, как бы ловя слова премудрости. Выпуклые глаза впились в Дермота. Но ему пришлось снова сесть.

– Преступление жестокое, – продолжал он. – Бессмысленное преступление. На первый взгляд кажется, что его совершил безумец…

– Глупости, – вставил Дермот, слегка раздражаясь. – Наоборот, вполне типичное преступление.

– Типичное?

– В своем роде. Но простите, что я вас перебил. Продолжайте.

– Ничего не украдено, – сказал мосье Горон. – Никаких следов взлома. Преступление совершено тем, кто знает дом, знает, где висит кочерга, и знает даже, что старик туговат на ухо, так что можно неслышно подкрасться к нему сзади. Такая прекрасная, благополучная семья, почти как французы! Они просто потрясены, они в ужасе!

– Ну а дальше?

– Они отправляются за мадам Нил. Они очень привязаны к мадам Нил. Сразу же после того, как совершилось преступление, мосье Горацио и мисс Дженис, как мне сообщили, всячески старались с ней связаться. Их остановил дежурный полицейский, объяснив, что им не следует покидать дом до прибытия полицейского комиссара. Кажется, мисс Дженис все–таки потом удалось еще раз выскользнуть на улицу. Но с мадам Нил она, по–видимому, так и не увиделась.

Появляется комиссар. Так! Он их спрашивает. Так! Они просят разрешения повидать мадам Нил. Комиссар предлагает послать за ней человека. Посылают того самого полицейского, который уже проявил такое служебное рвение. К счастью, при нем есть фонарь. Дом мадам Нил как раз напротив, вы, вероятно, уже слышали или читали…?

– Да, – подтвердил Дермот.

– Полицейский, – сказал мосье Горон, положив на стол оба своих толстых локтя и скорчив неописуемую гримасу, – входит в ворота и идет по дорожке. На дорожке, у самой входной двери виллы мадам Нил, валяется…

– Ну? – не выдержал паузы Дермот.

– Розовая лента, не то поясок, ну, какими женщины подвязывают халаты и пеньюары. И на пояске этом пятнышки крови.

– Ясно.

Снова наступила пауза.

– Но этому полицейскому пальца в рот не клади. Толковый. Не говоря худого слова, он сует поясок себе в карман. Он звонит в звонок. Ему открывают две перепуганные женщины. Имена этих особ, – тут мосье Горон справился с крошечным блокнотиком, – Ивета Латур, горничная. И Селестина Бушер, кухарка. Женщины что–то шепчут ему в темноте, приложив пальцы к губам, тем самым призывая его к молчанию. Они увлекают его наверх и там объясняют, что они видели.

Ивета Латур рассказывает, как ее разбудил страшный шум. Выйдя из комнаты, она видит мадам Нил, крадущуюся в собственный дом. Встревожившись (хоть она не робкого десятка), Ивета будит Селестину Бушер, кухарку. Они спускаются вниз и заглядывают в спальню мадам Нил. Рядом, в ванной с зеркальными стенами, они видят мадам Нил, страшно растрепанную, запыхавшуюся, смывающую кровь с лица и рук и пытающуюся застирать кровавые пятнышки на кружевном белом халате, поясок от которого потерян.

Мосье Горон оглянулся.

На террасе «Замка» появлялись новые посетители. Солнце, уже готовое спрятаться за сосновые стволы по ту сторону рю де ла Форе, било в глаза.

Картина, подумал Дермот Кинрос, почти нестерпимой яркости: поспешность, волнение, любопытство прислуги, умноженное зеркалами разгоряченное лицо… Картина эта всплыла из пучин зла, находящегося в ведении полиции, но также из неисследуемых пучин психики, находящейся в его собственном ведении. Он не спешил с выводами. Он только сказал:

– Ну и…?

– Так вот! Наш полицейский призывает обеих служанок, Ивету и Селестину, к полному молчанию. Он прямо отправляется к спальне мадам Нил и стучит в дверь.

– Она лежала в постели?

– Ничего подобного! – почти в восторге воскликнул мосье Горон. – Одевалась, чтоб выйти на улицу. Она объяснила, что Горацио Лоуз разбудил ее телефонным звонком – вторым телефонным звонком, учтите, всего несколько минут назад, – и рассказал ей о происшедшем. А до этого она, мол, ничего не слышала. Ни свистков полицейских, ни криков, ни воплей. Видите ли – ничего! Ну надо же, доктор! Какое актерство! Какие слезы по бедному сэру Морису Лоузу! Как дрожали у нее губы! И какие у нее были глаза! Невинный ангел, а? И белый халатик спокойно висит в шкафу; а рядом, в ванной, еще не сошел пар с зеркал, под которыми она так старалась отмыть кровь старика.

Дермота передернуло.

– Ну и что же ваш полицейский? Что он сделал?

– Он посмеялся про себя и как ни в чем не бывало спросил у нее, не желает ли она перейти через дорогу, чтоб утешить друзей. После чего он извинился, что несколько задержится.

– С целью…?

– Вот именно. С целью незаметно завладеть халатиком.

– Ну?

– Ивета, горничная, всеми страшными клятвами поклялась, что будет помалкивать, а когда мадам спросит про халатик, скажет, что он в чистке. Для большего правдоподобия в чистку действительно отправили целый ворох других вещей. Ну, а если мадам разволнуется? Да не станет она волноваться! Пятна крови она застирала. А то, что химическая экспертиза все равно их обнаружит, ей и в голову не придет. Но кровавые пятна, милый доктор, отнюдь не самое интересное в этом халатике.

– Не самое интересное?

– Нет, – и тут мосье Горон забарабанил пальцами по столу. – Ивета Латур внимательно изучает халатик на глазах у моего подчиненного. И эта самая Ивета Латур обнаруживает, что к подолу его прилип крошечный осколок розового агата.

Префект полиции снова выдержал паузу, и на сей раз она не носила сценического характера, но означала, что этим – увы – все, собственно, уже сказано.

– После недели упорных стараний нам удалось точно приладить осколок к разбитой табакерке. Этот кусочек отлетел от нее, когда мадам Ева Нил разбила кочергой голову старого джентльмена. Ужасно. Но тем не менее факт. И песенка мадам Нил спета.

Он снова умолк. Дермот прочистил горло.

– А как сама мадам Нил, – спросил он, – все это объясняет?

На лице мосье Горона выразилось недоумение.

– Простите, – поспешил поправиться Дермот. – Я совсем забыл. Вы ведь ей пока ничего не говорили.

– В этой стране, доктор, – произнес Горон с достоинством, – не выкладывают карты на стол, покуда игра не окончена. Объяснений с нее еще потребуют. Но лишь после ареста, когда ее будет допрашивать следователь.

А эти допросы, помнилось Дермоту, – удовольствие маленькое. Пыток, разумеется, не применяют, но допускается почти любая форма «давления на психику». Только очень выносливая, крепкая женщина может выдержать такой допрос, не сказав ничего лишнего.

– А вы уверены, – спросил он, – что ни одно слово из собранного вами материала не пойдет дальше?

– Совершенно уверен.

– Поздравляю вас. Ну а как насчет обеих служанок – Иветы Латур и Селестины Бушер? Они не сплетничают?

– Нет, с этим все в порядке. Селестина сослалась на шок, и мы ее отпустили. На другую, на горничную, можно положиться как на каменную стену. Это могила. – Мосье Горон задумался. – Вообще–то, мне кажется, она недолюбливает мадам Нил.

– Да?

– Но знаете, что я вам еще скажу, эти Лоузы держатся великолепно. Просто необыкновенные люди. Вне себя от горя. И все же отвечают на все наши вопросы. Они, как у вас говорится, – следующие три слова мосье Горон отважился произнести по–английски, – ведют сэбя молёдсом. С мадам Нил они исключительно сердечны…

– А почему бы нет? Разве они подозревают ее в убийстве?

– Господи, с чего вы взяли?

– Как же они объясняют тогда убийство?

Мосье Горон развел руками.

– Как объясняют? Взломщик! Маньяк!

– Но ведь ничего не украдено?

– Ничего не украдено, – согласился мосье Горон, – но, кроме агатовой табакерки, трогали еще одну вещь. В кабинете, в застекленной горке слева от двери, хранилось еще одно сокровище: дорогое ожерелье из бриллиантов и бирюзы, тоже обладающее исторической ценностью.

– Ну?

– Ожерелье, слегка запачканное кровью, нашли на полу рядом с горкой. Значит, маньяк!

Доктор Дермот Кинрос, быть может, лучший во всей Англии специалист по судебной психиатрии, с любопытством посмотрел на своего собеседника.

– Подходящий термин, – сказал он.

– Подходящий термин, доктор? То есть?

– «Маньяк». Ну и как, по их мнению, этот взломщик–маньяк проник в дом?

– К счастью, – сказал мосье Горон, – до этого Лоузы пока не додумались.

– Но если на то пошло, как же проникла в дом мадам Нил?

Мосье Горон вздохнул.

– Боюсь, – сказал он, – что тут как раз последнее доказательство. Четыре виллы на рю дез Анж строила одна и та же компания. И любым из четырех ключей можно открыть все четыре парадные двери.

И, вновь поневоле переходя на веский тон, мосье Горон через стол наклонился к Кинросу.

– В нагрудном кармане пижамы мадам Нил, – сказал он, – неоцененная Ивета Латур обнаружила ключ от входной двери. Заметьте! Ключ от собственной двери в пижамном кармане! Зачем? Зачем таскать с собой этот ключ, уже собираясь лечь в постель? Приходит вам в голову хоть какое–то разумное объяснение – невинное объяснение? Нет. Объяснение тут одно. Мадам Нил ключ понадобился, чтобы проникнуть в дом напротив. Таким образом, налицо последнее, решающее доказательство того, что она была на вилле «Привет» в ночь убийства.

Да, она попалась. Теперь уже ясно.

– И все же… какие же у нее были мотивы? – настаивал Дермот.

И мосье Горон стал ему отвечать. Солнце спряталось за деревья, оставя по себе багровую полосу в небе и душный жар. Французское солнце бьет в глаза, как прожектор; когда оно опустилось, им пришлось долго моргать, осваиваясь с переменой освещения. Бусинки пота блестели на лбу у мосье Горона.

Дермот приподнялся, чтоб бросить окурок через каменную балюстраду, подле которой стоял их столик. Но так и застыл с окурком в руке.

Терраса поднималась на два–три фута над мощеным двориком, где стояли точно такие же столики. За одним из столиков под самой балюстрадой, так что голова ее приходилась вровень с ногами Дермота и мосье Горона, сидела девушка, своим темным платьем и шляпкой угрюмо нарушавшая веселый колорит Ла Банделетты. Она задрала голову; Дермот смотрел прямо ей в глаза.

Девушка была хорошенькая, ярко–рыжая, на вид лет двадцати двух – двадцати трех. Долго ли она просидела так, невидимая за бьющими лучами солнца, неизвестно. Перед ней стоял нетронутый коктейль. За ее спиной по авеню де ла Форе гудели и жужжали машины, и открытые экипажи цокали и звякали так мирно и безмятежно, будто ничего не стряслось и не может стрястись.

Вдруг девушка вскочила, с грохотом перевернув стакан и расплескав коктейль по всему оранжевому столику. Она быстро схватила сумочку и ажурные черные перчатки, швырнула на столик пятифранковую монету и бросилась прочь. Дермот, не в силах забыть выражение ее глаз, не отрываясь смотрел ей вслед.

Мосье Горон заговорил, не повышая голоса.

– И дернул же нас черт, и тянул же нас кто–то за язык разговаривать в общественном месте! – высказался он. – Это ведь мисс Дженис Лоуз.

Глава 7

– Ну, успокойся, Дженис, – утешала ее Елена, – ты просто в истерике.

Дядя Бен, наклонившийся потрепать за ухо своего спаниеля, который пристроился возле чайного столика, бросил на племянницу такой горестный взгляд, что его можно было и не сопровождать словами.

– Вовсе я не в истерике, – ответила Дженис таким срывающимся голосом, что это прозвучало совершенно не убедительно. Она сдернула перчатки. – И это не сон, и не догадки, и не выдумки. Говорю вам, – она уже почти перешла на крик и бегло глянула на Еву, не встретясь с ней глазами, – они собираются арестовать Еву!

У Елены расширились глаза.

– Да за что же?

– Мамочка, да потому, что они считают, что это она убила!

– И охота тебе повторять всякий вздор, – вздохнула Елена, но тем не менее за этим последовала неловкая пауза.

«Не может быть, – пронеслось в голове у Евы. – Нелепость. Вот уж не думала, не гадала».

Ева механически поставила на стол чашку недопитого чая. Просторная гостиная виллы «Привет» сияла натертым паркетом. Передние окна выходили на рю дез Анж; в задние окна заглядывал прохладный зеленый сумрак сада. Косматый, золотистый, в темных подпалинах спаниель преданно смотрел из–за чайного столика на дядю Бена. Сам дядя Бен, приземистый, плотный, с короткими седеющими волосами, как всегда, молчал и смотрел приветливо. Елена, рослая, любезная, страдающая одышкой дама в серебряных буклях, контрастировавших с круглым розовым лицом, натянуто и недоверчиво улыбалась…

Она, по–видимому, выдержала нелегкую борьбу с собой. Она смотрела прямо на Еву.

– Ева, поймите, – сказала она жалобно и провела языком по пересохшим губам; рот у нее был большой, что нисколько ее не портило. – Мы знаем, конечно, что это не вы.

Выпалив это пылкое извинение, она уже не могла смотреть Еве в глаза.

– Но почему же они… – начала Елена.

– Подозревают? – подхватил дядя Бен.

– Ну вот, – продолжала Дженис, устремив взгляд в зеркало над камином, – вы ведь не выходили из дому той ночью, правда? Вы ведь не возвратились домой вся в крови, верно же? А наш ключ у вас в кармане? Не было же этого? Ну и… осколок от табакерки? Не прилипал же он к вашему подолу? Ничего этого не было, ведь правда?

Странно, как это потолок не обрушился на уютную гостиную. Спаниель скулил, требуя кормежки. Елена нашарила очечник, вынула оттуда пенсне и посадила на нос. И так и застыла с открытым ртом.

– Ну, знаешь ли, Дженис! – наконец выговорила она строго.

– Все это до последнего слова, – крикнула Дженис ей в ответ, – я слышала от самого префекта полиции. Да! – упрямо повторила она.

Дядя Бен Филлипс стряхнул крошки с пиджака. Он рассеянно и ласково потрепал за уши своего спаниеля. Он полез в карман за неизбежной трубкой. Наморщенный лоб и добродушные голубые глаза выдали изумление, которое он тотчас же стыдливо спрятал.

– Я была в «Замке», – объяснила Дженис. – Зашла туда выпить.

– Дженис, – по привычке заметила Елена, – сколько раз я тебе говорила…

– Я подслушала, как Горон говорил там с одним доктором; он англичанин, видная шишка в судебной психиатрии. То есть это доктор, а не Горон; я где–то видела его фотографию. Горон сказал, что Ева в ту ночь пришла вся в крови с осколком табакерки на подоле.

Дженис по–прежнему никому не смотрела в глаза. Шок прошел. Его сменил ужас.

– Он говорит, ее видели две свидетельницы, Ивета и Селестина. Полиция забрала ее халат; на нем была кровь…

Ева Нил застыла, вытянувшись на стуле. Она смотрела прямо на Дженис, но не видела ее. Еве хотелось расхохотаться и хохотать, хохотать, лишь бы заглушить страшный шум в ушах.

Обвинить ее в убийстве! Это было бы смешно, если бы не было так страшно. Как удар ножом в спину. Нет, все равно смешно. Только вот в этом бреде насчет «осколка табакерки, прилепившегося якобы к ее подолу» – вот уж действительно непонятно! – ничего смешного нет. Тут какое–то недоразумение, или ее нарочно хотят загнать в угол и прикончить. Конечно, полиции ей бояться нечего. Кошмарное, нелепое обвинение в убийстве старика Лоуза легко опровергнуть. Достаточно открыть все про Неда Этвуда, а он подтвердит.

Что она никого не убивала, доказать легко. Но рассказывать про Неда Этвуда…

– В жизни не слыхала ничего более смешного, – воскликнула она, – ой, дайте хоть в себя прийти!

– Так это все неправда? – настаивала Дженис. Ева резко тряхнула головой.

– Нет, ну, конечно, неправда! – сказала она. – То есть…

И тут она запнулась. Голос у нее дрогнул так, что это было красноречивей всяких слов.

– Конечно, это неправда, – твердо сказал дядя Бен. Он откашлялся.

– Конечно, неправда, – эхом отозвалась Елена.

– Тогда, – упорствовала Дженис, – что это за странное «то есть»?

– Я… я не понимаю…

– Сначала вы сказали все как надо, – объяснила Дженис, – а потом вы как будто спохватились, и так непонятно посмотрели, и сказали «то есть» – как будто что–то все–таки на самом деле было.

Господи, ну как им сказать?

– Значит, это все неправда? – вне себя сыпала Дженис. – Ведь тут не может же быть что–то верно, а что–то нет?

– Пожалуй, девчонка говорит не такие уж глупости, – неохотно заметил дядя Бен, снова откашлявшись.

Три пары глаз, славных глаз, без сомнения, доброжелательных глаз, уставились на Еву. На секунду у нее перехватило дыхание.

Наконец–то до нее дошло. Все это нагромождение домыслов и недоразумений. Или еще похуже, как, например, этот «осколок табакерки», который навязчиво и мучительно плясал у нее в уме. Но ведь кое–что из этого факты. Полиция может их доказать. И совершенно бесполезно отрицать их.

– Скажите, – начала Ева, нащупывая почву. – Неужели вы можете поверить, что именно я могла… ну… поднять руку… именно на него?

– Нет, милая, конечно, нет, – успокоила ее Елена, и ее близорукие глаза посмотрели на Еву просительно. – Вы только скажите нам, что все это ложь. Больше нам ничего не надо.

– Ева, – спокойно проговорила Дженис. – Какую жизнь вы вели до встречи с Тоби?

Впервые в этом доме ей задали такой нескромный вопрос.

– Ну, Дженис, знаешь ли! – оборвала ее Елена совершенно вне себя.

Дженис не обратила на мать никакого внимания. Она медленно перешла гостиную и села на низенький мягкий стул против Евы. Нежная, почти прозрачная кожа, какая часто бывает у рыжих, в минуты волнения порой отдает зловещей синевой. Большие, темные глаза Дженис уставились на Еву. В них смешались восторг и отвращение.

– Не подумайте, что я вас осуждаю! – сказала она с неуклюжим великодушием своих двадцати трех лет. – Я даже вами восхищаюсь. Правда. Я всегда вами восхищалась. Но просто префект полиции об этом говорил. Я только за ним повторяю. То есть насчет того, зачем вам могло понадобиться убить папу. Я не говорю, что вы убили, поймите! Я вовсе и не думаю, что это вы. То есть что это именно вы… Только…

Дядя Бен кашлянул.

– Мы, я надеюсь, все тут широких взглядов, – сказала Елена, – верней, кроме Тоби и еще, пожалуй, бедного Мориса. Но знаешь ли, Дженис!

Дженис пропустила слова матери мимо ушей.

– Вы ведь были замужем за этим Недом Этвудом, да?

– Да, – сказала Ева. – Конечно, была.

– Он сейчас в Ла Банделетте, знаете?

Ева облизала губы.

– Да?

– Да. Неделю назад он был в баре «Замка». Он довольно много говорил и, помимо всего прочего, сообщил, что вы до сих пор в него влюблены и что он вас вернет во что бы то ни стало, даже если ему придется ради этого открыть нам на вас глаза.

Ева не в силах была шевельнуться. Сердце у нее то совершенно замирало, то начинало бешено колотиться. Она просто онемела от этой наглости.

Дженис оглядела всех.

– Вы помните, – продолжала она, – вечер перед тем, как умер папа?

Елена зажмурилась.

– Как он тогда вернулся с прогулки, – продолжала Дженис, – такой пришибленный и огорченный? И не пошел с нами в театр? И ни за что не хотел объяснять почему. И ведь только когда ему позвонил антиквар насчет табакерки, он успокоился, верно? И что–то такое он еще сказал Тоби перед нашим уходом в театр, помните? И Тоби тоже стал какой–то странный, да?

– Ну и что? – не выдержал дядя Бен, внимательно изучавший свою трубку.

– Глупости, – сказала Елена. Но при упоминании о той ночи слезы выступили у нее на глазах и с круглого лица сползли благодушие и румянец. – Тоби так расстроился тогда просто из–за того, что «Профессия миссис Уоррен» – пьеса о… ну, словом, о проституции.

Ева выпрямилась на стуле.

– Больше всего папа любил гулять по зоологическому саду за «Замком». И вот, если этот мистер Этвуд пошел за ним и сказал ему что–то насчет…

Дженис не кончила фразу. Она кивнула на Еву, отводя от нее глаза.

– И папа пришел домой – помните? – странный и бледный. Он что–то сказал Тоби. Тоби ему не поверил. Ну вот только представьте себе, что все было так! И – помните? – Тоби не мог заснуть. В час ночи он позвонил Еве. И если он передал ей папины слова? А она пришла сюда выяснять отношения с папой и…

– Простите, одну минуточку, – очень спокойно сказала Ева.

Она глубоко вздохнула, подождала, пока сможет ровно дышать, и снова заговорила.

– Интересно, что же вы обо мне все это время думали? – спросила она.

– Ровным счетом ничего! – крикнула Елена, срывая с себя пенсне. – Вы прекрасная, вы лучше всех! О господи, да куда же это опять запропастился мой носовой платок! Просто когда Дженис несет про эту кровь и бог знает про что еще, а вы ее не обрываете, вы не отрицаете…

– Да, – сказал дядя Бен.

– Но я хочу еще кое–что выяснить, – не унималась Ева. – Что это за обиняки и недомолвки, и вопросы, каких я от вас раньше никогда не слышала? Уж не на то ли вы намекаете, что «Профессию миссис Уоррен» надо бы назвать «Профессией миссис Нил»? Так, что ли?

Елена оторопела.

– Нет, милая. Ах ты, господи! Конечно, нет!

– Тогда в чем же дело? Я знаю, что про меня говорят, во всяком случае, говорили. Все выдумки. Но ведь если мне будут без конца такое твердить, так ведь доведут же до того, что это станет правдой!

– Ну, а как насчет убийства? – спокойно спросила Дженис.

Дженис обладала детской простотой. Пора, когда она была задавакой, воображалой и с видом умудренной опытности воротила нос от бесхитростных проказ своих сверстниц, у нее уже прошла. Она сидела на низком стуле, обхватив руками колени. У нее дрожали веки и подергивались губы.

– Понимаете, – пояснила она. – Мы ведь так вас идеализировали, что…

И опять она не докончила фразу. Ева, всей душой расположенная к этим людям, не знала, куда ей деться.

– Вы еще любите Неда Этвуда? – допрашивала Дженис.

– Нет!

– Неужели вы всю эту неделю притворялись? Вы что–то скрыли от нас?

– Нет. То есть…

– То–то мне показалось, – пробурчал дядя Бен, – что она как–то осунулась. Да ведь и мы все тоже… – Он вытащил перочинный ножик и чистил трубку. Потом он поднял усталые, встревоженные глаза и взглянул на Елену. – Помнишь, Долли?

– Что это я должна помнить?

– Я возился с машиной. И ничего я такого не сделал, только протянул к ней руку и дотронулся до нее перчаткой, ну кожаной, темной перчаткой, а она чуть в обморок не упала. Перчатка, конечно, была не очень–то чистая. Что верно, то верно.

Ева прикрыла глаза ладонями.

– Никто не верит россказням, которые про вас ходят, – мягко сказала Елена.

– Но сейчас–то мы не о том, – она дышала с присвистом. – Вы так и не ответили на вопрос Дженис. Выходили вы в ту ночь из дому или нет?

– Выходила, – сказала Ева.

– А кровь? Была на вас кровь?

– Да. Немножко.

В просторной гостиной, неярко освещенной отсветами уже зашедшего солнца, настала мертвая тишина, которую нарушило лишь сопение дремотно разлегшегося на паркете спаниеля. Даже поскребыванье ножиком в трубке и то прекратилось. Трое в темном (две женщины в черном и мужчина в темно–сером) смотрели на Еву с разной степенью изумления и недоверия.

– Ну что вы на меня так смотрите? – крикнула Ева. – Неправда это! Не убивала я его! Я его так любила! Тут недоразумение! Ужасное недоразумение, и не знаю, как его распутать!

У Дженис побелели даже губы.

– А сюда вы приходили в ту ночь?

– Нет, не приходила. Клянусь вам!

– Почему же у вас в пижаме был к–ключ от нашего дома?

– Ключ был не от вашего дома. Это был мой собственный ключ. Вовсе не от вашего дома! Я давно хотела вам все рассказать про ту ночь. Тогда еще хотела. Только никак не решалась.

Ева еще и слова не успела сказать, как уже поняла, сколько злой иронии кроется в том, что ей предстоит им поведать. Кому–то все это, бесспорно, показалось бы забавным. Если насмешливые божества управляли ее судьбой, то теперь они, видимо, за бока держались от смеха. Каждое ее слово отдавало их наглым хохотом.

– Я не решалась вам все рассказать, – ответила она, – потому что у меня в спальне был тогда Нед Этвуд.

Глава 8

Мосье Аристид Горон и доктор Дермот Кинрос вышагивали по рю дез Анж быстрее, чем хотелось бы коротышке префекту.

– Как назло! – кипелон. – Вот невезение! Эта девчонка, мисс Дженис, конечно, побежала прямо к мадам Нил.

– Очень возможно, – согласился Дермот.

Префект полиции был в котелке, как нельзя лучше подчеркивавшем форму редьки, присущую его голове; в руке он держал тросточку. Короткие ножки в гамашах едва поспевали за широким шагом Дермота.

– Если вы согласны поговорить с мадам Нил и тотчас высказать свое искреннее впечатление, то чем скорей, тем лучше. Следователь будет вне себя. Я ему звонил, но его не было на месте. Я заранее знаю, что он сделает, когда ему расскажут. Он немедленно сунет ее в салатницу, и сегодня же мадам Нил будет ночевать в скрипке.

Дермот смотрел на него во все глаза:

– Салатница? Скрипка?

– А! Забыл! Салатница – это… – Мосье Горон поискал слово. Затем он прибегнул к помощи жестов.

– «Черный ворон»? – догадался Дермот.

– Ну да! Ну да! Я же ведь знал! Ну а скрипка – это то, что, по–вашему, называется каталяжка.

– Каталажка. «Л» твердое.

– Ага. Надо запомнить, – сказал мосье Горон, вытаскивая свои крошечный блокнотик. – Но я льщу себя надеждой, что говорю по–английски неплохо, а? Я с Лоузами всегда говорю по–английски.

– Вы прекрасно говорите по–английски. Только умоляю вас: не говорите «переспать» вместо «выспаться».

Мосье Горон кивнул.

– Это не одно и то же?

– Совсем не одно и то же. Но…

Дермот остановился. Он оглядывал тихую улицу, чистенькую, провинциальную, и уютную в вечернем свете. Из–за серых садовых оград выглядывали каштаны.

Лондонские коллеги просто не узнали бы сейчас доктора Кинроса. Отчасти это объяснялось вольностью в одежде: он был в просторном спортивном костюме и довольно сомнительной шляпе. Но, помимо этого, в Ла Банделетте он стал выглядеть не таким усталым, не таким замученным вечной работой. В глазах появился блеск, оживилось и все лицо, лишь в некоторых поворотах выдававшее следы пластической операции. Точнее говоря, свобода и покой были в его чертах до той минуты, когда мосье Горон пустился ему рассказывать подробную историю убийства.

Дермот хмурился.

– Где же тут, – спросил он, – дом мадам Нил?

– Прямо перед нами, – и мосье Горон ткнул тросточкой в высокую серую стену налево. – А дом напротив, естественно, вилла «Привет».

Дермот оглянулся.

Солидную, основательную виллу «Привет» с белым фасадом покрывала темно–красная черепица. Из–за стены не видно было окон первого этажа. Во втором этаже было шесть окон, по два окна на комнату. Два окна в середине – на этом этаже только они начинались от пола – выходили на балкон. На них–то и устремились взгляды Дермота и мосье Горона. Серые стальные ставни были плотно закрыты.

– Очень бы хотелось, – сказал Дермот, – поглядеть, каков этот кабинет изнутри.

– Милый доктор, чего же проще. – Мосье Горон кивнул на дом Евы. Он все заметней волновался. – Но мы ведь шли к мадам Нил?

Дермот оставил его слова без внимания.

– Сэр Морис, – спросил он, – всегда сидел по вечерам, не спуская штор?

– Скорей всего. Такая жара.

– Значит, убийца страшно рисковал?

– Чем?

– Что его могут увидеть из верхнего этажа любого дома напротив, – пояснил Дермот.

– Нет, вряд ли.

– Почему же?

Мосье Горон пожал плечами, которые были редкостным достижением его портного.

– Сезон в нашем прекрасном городе, – сказал он, – практически кончился. В этих виллах сейчас почти не живут. Вы не заметили, какое тут запустение?

– Разве?

– Виллы по обе стороны от мадам Нил сейчас пустуют. Для верности мы расспросили кого только возможно. Единственное лицо, которое могло что–то видеть, – это сама мадам Нил. Но если бы вдруг, паче чаяния, и оказалось, что не она убийца, то и тут бы она ничем не могла нам помочь. Потому что у нее, как вы бы выразились, мания: она всегда, непременно зашторивает окна.

Дермот надвинул шляпу на лоб.

– Друг мой, – сказал он. – Не нравится мне ваше расследование.

– Ого?

– Например, мотивы, которые приписываются мадам Нил, простите, бред собачий. Сейчас я вам докажу.

Но доказательства не последовало. Мосье Горон, весь внимание, поглядел во все стороны, чтоб убедиться, что их никто не подслушивает. Заметив приближающуюся к ним со стороны бульвара Казино фигуру, мосье Горон схватил за руку своего спутника. Он увлек Дермота за ворота виллы Мирамар и закрыл их за собой.

– Мосье, – прошипел он, – это сам Горацио Лоуз, без сомнения, направляющийся к мадам Нил. Чтоб добиться от нее толку, нам надо его опередить.

– Но…

– Прошу вас, не останавливайтесь. Вам нечего на него смотреть. Ей–богу, ничего интересного не увидите. Вперед – и звоните в дверь.

Звонить в дверь им не пришлось. Не успели они ступить на первую из двух ведущих к ней каменных ступенек, как дверь распахнулась у них перед носом. Те, кто оказался за дверью, удивились ничуть не меньше их. Из сумрака вырвался приглушенный взвизг. На пороге стояли две женщины, и одна держалась за дверную ручку.

Это, как догадался Дермот, была Ивета Латур. Темноволосая, большая, плотная, с крупными чертами, она, однако же, так стушевалась, что как бы слилась с мебелью холла. Недоумение на ее лице сменилось злобной радостью, сверкнувшей в черных глазках, чтобы тотчас уступить место безразличию. Увидев же вторую девушку лет двадцати с небольшим, мосье Горон так поразился, что у него глаза полезли на лоб.

– Так! – почти пропел он, срывая с головы шляпу. – Так–так–так–так!

– Прошу прощения, мосье, – пропела Ивета.

– Что вы, что вы.

– Это моя сестра, мосье, – вкрадчиво произнесла Ивета. – Она как раз уходит.

– До свиданья, милая, – сказала девушка.

– До свиданья, детка, – ответила Ивета с неподдельной нежностью. – Будь здорова. Кланяйся маме.

Девушка выпорхнула за дверь.

Нетрудно было заметить в них семейное сходство. Но небольшое.

Девушка была стройна, одета по последней моде и с большим вкусом, прекрасно держалась, словом, была, что называется, «шикарная девица». Большие темные глаза посмотрели на Дермота тем откровенно оценивающим и одновременно полным смешливой неуязвимости взглядом, какой сходит с рук только француженкам. Бесстыдно приманчивая недотрога. Пока она спускалась по ступенькам, вокруг нее парил, как полагается (разве что чуть–чуть слишком сильный), запах духов.

– Мадемуазель Прю, – галантно поклонился Горой.

– Мосье, – почтительно произнесла девица, вежливо приседая. После чего она удалилась к воротам.

– Нам нужна, – сказал префект Ивете, – мадам Нил.

– К сожалению, мосье Горон, вам придется перейти через дорогу, на виллу «Привет». Мадам Нил пьет там чай.

– Благодарю вас, мадемуазель.

– Что вы, что вы, мосье!

Ивета сохраняла невозмутимую вежливость. Но в тот самый миг, когда дверь уже затворялась за ними, на ее лице мелькнуло выражение, которого Дермот никак не мог определить. Не насмешка ли? Мосье Горон уставился на закрытую дверь и постучал по собственным зубам набалдашником трости, прежде чем надеть шляпу.

– Так! – пробормотал он. – Друг мой, я чувствую, что…

– Что?

– Что за этим маленьким эпизодом что–то кроется. Только не знаю, что именно.

– По–моему, тоже, – согласился Дермот.

– Что–то эти сестрицы затевают. Я так и чую. Знаете – профессиональный нюх. Но конкретно пока ничего не решаюсь заключать.

– Девица вам знакома?

– Мадемуазель Прю? Конечно.

– Она…

– Порядочная ли она, хотите вы спросить? – мосье Горон вдруг хихикнул. – Так–так! Англичане всегда начинают с этого вопроса! – он склонил голову набок и не сразу ответил: – Да, насколько мне известно, она вполне порядочная. У нее цветочная лавка на рю де ла Арп. Кстати, недалеко от антикварного магазина моего приятеля мосье Вейля.

– Это который продал табакерку сэру Морису Лоузу?

– Да. И не получил за нее денег, – префект снова подумал. – Но эдак мы далеко не уедем, – огорчился он, скорчив довольно неприглядную мину. – Что это мы тут стоим и гадаем, за какой надобностью мадемуазель Прю пожаловала к своей сестре? Нам нужна мадам Нил. Проще перейти через дорогу и послушать, что скажет сама мадам Нил.

За этим дело не стало.

Сад перед парадной дверью виллы «Привет» представлял собой хорошо ухоженную лужайку, обнесенную кирпичной стеной. Парадная дверь была заперта. Но высокие окна сразу же направо были широко распахнуты. Уже темнело, перешло за шесть, и в гостиной сгущались вечерние тени. Но в этих сумерках собрался заряд эмоций посильней любого электрического заряда. Не успел мосье Горон открыть калитку, как им навстречу из гостиной донесся голос. Голос говорившей по–английски молодой девушки. Дермоту с такой отчетливостью представилась взволнованная Дженис Лоуз, словно он увидел ее своими глазами.

– Ну, дальше, – говорил голос.

– Я… я не могу, – ответил другой женский голос после паузы.

– Не смотрите так! И говорите! Что же вы, как явился Тоби, сразу умолкли? – наседала Дженис.

– Да что же это такое? – вмешался солидный мужской голос, выдававший тем не менее полное замешательство. – Что такое?

– Тоби, милый, я же тебе как раз говорю…

– У меня сегодня был трудный день на службе. Вам, женщинам, этого никак не понять. Да и папины дела оставлены в довольно плачевном состоянии. Так что мне не до шуток.

– Шуток? – эхом подхватила Дженис.

– Да, не до шуток! Неужели нельзя оставить человека в покое!

– В ту ночь, когда убили папу, – сказала Дженис, – Ева вы ходила из дому и вернулась вся в крови. При ней был ключ от нашей двери. К ее пеньюару прилип агатовый осколок от табакерки.

Кивнув своему спутнику, мосье Горон бесшумно прошел по плотной траве и заглянул в окно гостиной.

Его взгляду открылась просторная комната, уставленная мебелью, удобная, обжитая, со множеством пепельниц и разбросанных там и сям вещиц. Натертый паркет блестел, как зеркало. Золотистый, в темных подпалинах спаниель дремал подле чайного столика. Кресла, обитые чем–то плотным и рыжим, белый мраморный камин, ваза с голубыми и пламенеющими астрами смутно выступали из полутьмы. Но люди, одетые во все темное, казались бы всего лишь призраками, если б их лица так непреложно не выражали оживления.

По описаниям мосье Горона, Дермот тотчас узнал Елену Лоуз и Бенджамина Филлипса, сидящего возле чайного столика с погасшей трубкой в зубах. Дженис сидела на низком стуле спиной к окну.

Евы Нил совсем не было видно, ее заслонял Тоби Лоуз. Тоби, в сером костюме с подобающей траурной повязкой на рукаве, стоял у камина. На лице его застыло несколько глуповатое выражение, и одну руку он поднял как бы для того, чтоб защитить глаза от света.

Он недоуменно переводил взгляд с матери на Дженис и обратно. Красноречивыми сделались даже его усики. Он повысил голос:

– Господи, да о чем вы?

– Тоби, – неуверенно произнесла Елена, – всему этому, конечно, есть объяснение.

– Объяснение?

– Да. Все это получилось из–за Неда Этвуда, Евиного мужа.

– О? – сказал Тоби.

Обескураженный этой невероятной фразой, Тоби поднял брови. Сорвавшемуся с его губ односложному восклицанию предшествовала легкая пауза. Это «о?» прозвучало вполне сдержанно. И все же чуткое ухо могло безошибочно различить в нем муки ревности.

– Мама! – Тоби облизал губы. – Неужели же нельзя запомнить, что он Еве уже никакой не муж?

– Но Ева говорит, он сам не может этого запомнить, – вмешалась Дженис. – Он вернулся в Ла Банделетту.

– Знаю. Слышал, – произнес Тоби. Потом он отнял руку от глаз и тут потерял всякую власть над собой. – Я хочу знать, что же это… что же это…

– Мистер Этвуд, – ответила Дженис, – ворвался к Еве в ту ночь, когда убили папу.

– Ворвался?

– У него оставался ключ от ее дома. Он поднялся наверх, когда она уже разделась.

Тоби окаменел.

Насколько можно было разобрать в сумерках, лицо его приняло совершенно бессмысленное выражение. Он попятился, наткнулся на камин и чуть не упал. Он устремил было взгляд на Еву но тотчас, очевидно, одумался.

– Дальше, – сказал он хрипло.

– При чем тут я, – сказала Дженис. – Спрашивай Еву. Она тебе расскажет. Ева, ну говорите! Не обращайте на него внимания. Расскажите нам все, как будто Тоби здесь и нет.

С уст мосье Горона, префекта полиции в Ла Банделетте, сорвалось утробное урчанье. Затем он перевел дух. На пухлой круглой физиономии отобразилась любезность. Он распрямил плечи и снял шляпу. Он проворно ступил вперед и, щелкнув каблуками по натертому паркету, очутился в гостиной.

– И как если бы тут не было меня, мадам Нил, – сказал он.

Глава 9

Через десять минут мосье Горон уже сидел в кресле и, весь внимание, понукал ее. Он с блеском начал допрос по–английски, потом разволновался, запутался в длинных неудобопонятных пассажах и с разбегу перешел на французский.

– Итак, мадам, – допытывался он, как будто легонько тыкал в нее пальцем, – ну а дальше?

– Да что тут еще рассказывать? – вскричала Ева.

– Мистер Этвуд, – сказал префект, – прокрался вверх по лестнице с этим ключом в руках. Так! Он пытался, – мосье Горон откашлялся, – завладеть вами. А?

– Да.

– И, разумеется, против вашего желания?

– Еще бы!

– Конечно, конечно, – успокоил ее мосье Горон. – Ну а дальше, мадам?

– Я умоляла, чтоб он ушел без сцен и без шума, потому что в комнате напротив, через дорогу, сидит сэр Морис Лоуз.

– А потом?

– Он стал отдергивать штору, чтоб посмотреть, действительно ли сэр Морис еще сидит у себя в кабинете. Я выключила свет…

– Выключили свет?

– Ну да.

Мосье Горон нахмурился.

– Извините меня за тупость, мадам. Но согласитесь, что это был не лучший способ охладить пыл мистера Этвуда.

– Я же вам говорю, я не хотела, чтоб узнал сэр Морис!

Мосье Горон подумал.

– Стало быть, вы признаете, мадам, – сказал он наконец, – что страх разоблачения, и именно этот страх, сделал вас… э… э… непреклонной?

– Нет, нет, нет!

В продолговатой гостиной сгущались сумерки. Члены семьи Лоузов застыли в разных позах, как восковые фигуры. Лица их почти ничего не выражали, по крайней мере, никаких определенных чувств. Тоби по–прежнему стоял у камина и, повернувшись к нему, протягивал руки к несуществующему пламени.

Префект полиции не грозил, не запугивал. Ему было явно не по себе. Мужчина и француз, мосье Горон честно пытался разобраться в ситуации, которая совершенно ставила его в тупик.

– Вы испугались этого Этвуда?

– Да, очень.

– И все же не попытались позвать сэра Мориса, который был совсем под рукой?

– Я же говорю, я не могла!

– Кстати, а что делал в это время сэр Морис?

– Он сидел, – ответила Ева, припоминая сцену, с непереносимой отчетливостью запечатлевшуюся у нее в памяти, – он сидел за столом с лупой в руке и что–то разглядывал. Рядом с ним…

– Да, мадам?

Она чуть было не прибавила: «Рядом с ним был кто–то еще», но посмотрела на Лоузов, сообразила, как это могло быть понято, и осеклась. Воображение снова нарисовало ей шевелящего губами старого джентльмена, лупу и смутную тень сзади.

– Рядом с ним, на столе, лежала табакерка, – чуть слышно сказала Ева, – он ее разглядывал.

– В котором часу это было, мадам?

– Я… я не помню!

– Ну а потом?

– Нед бросился ко мне. Я его оттолкнула. Я умоляла его не будить служанок. – Ева изливалась, она говорила чистую правду, и все же при последних ее словах лица слушателей слегка вытянулись. – Как же вы не понимаете? Я не хотела, чтоб служанки узнали! И тут зазвонил телефон…

– Ага! – сказал мосье Горон с облегчением. – В таком случае нетрудно установить время, – он оглядел всех. – Кажется, мосье Лоуз, вы позвонили мадам Нил ровно в час?

Тоби кивнул. Но он и не посмотрел на мосье Горона. Он обратился прямо к Еве.

– Так, значит, пока ты со мной говорила. – сказал Тоби, – этот тип торчал у тебя в спальне?

– Прости меня! Я старалась, чтоб ты не узнал.

– Да, – согласилась Дженис, неподвижно сидевшая на низком стульчике, – что верно, то верно.

– Он стоял рядом, – бормотал Тоби, – сидел рядом. Может быть, даже… – Он закончил свою фразу выразительным жестом. – А ты говорила так спокойно. Как ни в чем не бывало. Как будто я разбудил тебя своим звонком, и ты ни о чем, кроме меня, и думать не думаешь…

– Продолжайте, пожалуйста, – перебил его мосье Горон.

– Потом, – сказала Ева, – я стала его выгонять. А он все не уходил. Он сказал, что не допустит, чтоб я сделала ошибку.

– И что он имел в виду, мадам?

– Что мне не следует выходить за Тоби. И он решил, что обо мне плохо подумают, неверно подумают, если он высунется из окна и закричит сэру Морису, что вот он в моей спальне. А когда уж Нед заберет что–нибудь в голову, с ним не сладить. Он подошел к окну. Я бросилась за ним. Но мы выглянули и…

Ева вытянула вперед обе руки ладонями вверх. Дермот Кинрос, Аристид Горон – все способные ощущать атмосферу прониклись ужасом наступившей паузы.

Ее нарушали негромкие звуки. Елена Лоуз, прижав руку к груди, тихонько покашливала. Бенджамин Филлипс, только что сосредоточенно набивавший трубку, теперь зажигал спичку: треск ее о коробку звучал как выжидательное покрякиванье. Дженис застыла, и по ее большим, наивным глазам видно было, что до нее постепенно доходит значение внезапного молчания Евы. Один Тоби решился прервать его.

– Вы выглянули в окно? – спросил он. Ева отчаянно тряхнула головой.

– Когда?

– Сразу же после…

Этого было достаточно. Вокруг нее уже послышался шепот. Вслух говорить никто не осмеливался, будто боясь вызвать злых духов.

– Вы не видели…? – начала Елена.

– Никого? – вступила Дженис.

– Ничего? – пробормотал дядя Бен.

Никем не замечаемый в темном уголке, опершись подбородком в ладони и не сводя глаз с Евы Нил, Дермот ломал себе голову над тем, что кроется за ее сбивчивым, неубедительным рассказом.

Привычно все анализируя, он отмечал: богатое воображение. Легко внушаема. Добра, великодушна, быть может, даже в ущерб себе. Предана всякому, кто хорош с нею. Да, такую женщину можно довести и до того, что она пойдет на убийство. И эта мысль больно кольнула Дермота, пробившись сквозь толстую скорлупу, в которой он вот уже двадцать лет прятался от собственных чувств.

Он разглядывал ее. Следил, как пальцы ее сжимают подлокотники рыжего кресла. Он разглядывал тонкое лицо, плотно сжатые губы и бьющуюся на шее жилку. Морщинка у нее на лбу отражала отчаянную работу мысли. Он следил, как она переводит взгляд с Тоби на Дженис, с Дженис на Елену и дядю Бена и опять на Тоби.

И Дермот подумал: «Сейчас эта женщина солжет».

– Нет! – крикнула Ева; все тело ее напряглось, и видно было, что она на что–то решилась. – Мы не видели никого. И ничего.

– Мы… – повторил Тоби, стукнув кулаком по камину. – «Мы» ничего не видели!

Мосье Горон взглядом призвал его к молчанию.

– Однако же, мадам, – произнес он с роковой любезностью, – вы все же что–то увидели. Сэр Морис был мертв?

– Да!

– Вы ясно его разглядели?

– Да.

– Так отчего же, мадам, вы утверждаете, – вкрадчиво спросил префект, – что это было «как раз после» того, как его убили?

– Я этого не утверждаю, – ответила Ева после короткой заминки. Серые глаза смотрели прямо на мосье Горона; она тяжело дышала. – Просто мне так показалось.

– Продолжайте, пожалуйста, – вздохнул мосье Горон, прищелкнув пальцами.

– Вошла бедная Елена и закричала. И тогда я всерьез выгнала Неда.

– О? Стало быть, прежде, мадам, вы гнали его не всерьез?

– Всерьез. Я уже вам сказала! Но тут уж он и сам понял, что ему необходимо уйти! Сначала я отобрала у него этот самый ключ и положила в кармашек пижамы. Когда он спускался по лестнице, он… – Тут она поняла, какую странную, почти несуразную вещь ей сейчас придется рассказать. – Когда он спускался по лестнице, он оступился и разбил себе нос.

– Разбил нос? – повторил мосье Горон.

– Да. Пошла кровь. Я до него дотронулась и перепачкала руки и халат. Вы так переволновались всего–навсего из–за крови Неда Этвуда.

– Вот как, мадам?

– Зачем вам спрашивать меня? Можете спросить у Неда. Какой бы он ни был, а подтвердит каждое мое слово, раз вы поставили меня в такое положение.

– Вы думаете, мадам?

Ева опять отчаянно тряхнула головой. Она быстрым молящим взглядом окинула окружающих. Эта женщина, кажется, уже спутала все карты Дермота. Черт возьми! В жизни еще он не испытывал ничего подобного! Но холодным умом он, тем не менее, понимал, что Ева, если исключить ту маленькую заминку, рассказала чистую правду.

– Итак, мистер Этвуд, – продолжал префект, – как вы утверждаете, «споткнулся на ступеньках и разбил себе нос». Других повреждений не было?

– Других повреждений? Не понимаю.

– Не повредил ли он ну, скажем, голову?

Ева сдвинула брови:

– Не знаю. Может быть. Лестница крутая, высокая, грохнулся он ужасно. Я в темноте не разглядела. Но кровь шла из носу, это я помню.

Мосье Горон улыбнулся туманной улыбкой, тем давая понять, что не ожидал иного ответа.

– Продолжайте, будьте любезны.

– Я выпустила его через черный ход…

– Почему через черный ход?

– На улице было полно полицейских. Он ушел. И тут случилось еще одно. У меня дверь черного хода запирается на английский замок. Пока я стояла во дворе, ее захлопнуло ветром, и я не могла попасть в дом.

После паузы, во время которой все члены семьи Лоузов недоуменно переглядывались, Елена обратилась к Еве.

– Да нет же, милочка, вы, видно, ошиблись? – тоном мягкого увещания сказала она. – Дверь захлопнуло ветром? Вы это точно помните…?

– В ту ночь не было ни ветерка, – вмешалась Дженис. – Мы еще говорили об этом в театре.

– Да… я знаю.

– Ну так как же, милочка! – вскрикнула Елена.

– Да, я и сама об этом подумала. И уже потом, когда я стала думать, как же это получилось, я поняла, что кто–то… ну да, нарочно захлопнул дверь.

– Ого? – сказал мосье Горон. – Кто же?

– Ивета. Моя горничная. – Ева стиснула руки, ее всю передернуло, как от боли. – За что она меня так ненавидит?

Брови мосье Горона еще больше поднялись.

– Верно ли я вас понял, мадам? Вы обвиняете Ивету Латур в том, что она нарочно захлопнула дверь перед вашим носом?

– Клянусь вам, я никого не хочу обвинять! Я просто, изо всех сил стараюсь понять, как это получилось!

– Вот и мы тоже стараемся, мадам. Продолжайте ваш интереснейший рассказ. Итак, вы во дворе…

– Ну да! Я же не могла попасть в дом!

– Не могли попасть в дом? Господи боже! Чего же проще постучать в дверь или позвонить, а, мадам?

– Ну да, и разбудить служанок, а ведь я ни за что не хотела их будить. Ни за что. Особенно Ивету…

– Которая, если я вас верно понял, сама уже проснулась и для какой–то надобности захлопнула перед вами дверь. Очень вас прошу, – добавил мосье Горон, неубедительно пытаясь придать своему голосу нотки сочувствия, – не огорчайтесь. Я не стараюсь поймать и сбить вас, мадам. Я хочу лишь установить… как бы это сказать…? всю правду, как вы ее излагаете.

– Но это все!

– Все? Все?

– Я вспомнила, что у меня в пижаме ключ от парадного, обогнула дом и вошла в холл. Я потеряла поясок; не помню даже, как он развязался, я заметила, что его нет, только когда… когда стала умываться.

– Ах!

– Вы, наверное, его нашли?

– Да, мадам. Простите, что обращаю на это внимание, но ваша история не осветила одной маленькой частности. Я имею в виду агатовый осколок, запутавшийся в кружевах вашего халата.

Ева спокойно ответила:

– О нем я ничего не знаю. Прошу вас, поверьте. – Она прижала ладони к глазам и тотчас отняла. Она говорила с глубочайшей искренностью, которая не могла не подействовать на ее слушателей. – Я в первый раз про него слышу. Я почти могу клясться, что, когда я пришла домой, на халате не было никакого осколка. Я ведь уже сказала: я сняла халат, чтоб помыться. Просто приходится думать, что кто–то подсунул этот осколок уже потом.

– Подсунул, – скорей утвердительно, чем вопросительно заметил мосье Горон.

Ева засмеялась. Она недоуменно переводила взгляд с одного лица на другое.

– Но ведь не можете же вы думать, что я убийца?

– Честно говоря, мадам, нам не чужда эта фантастическая идея.

– Но я могу… как же…? я же могу доказать, что каждое мое слово – чистая правда!

– Каким образом, мадам? – осведомился префект, постукивая отманикюренными пальцами по столику рядом со своим креслом.

Ева обратилась к остальным.

– Простите меня. Я ничего вам раньше не говорила, потому что не хотела, чтоб вы знали, что Нед был у меня в комнате.

– Вполне понятная причина, – бесцветным голосом сказала Дженис.

– Но это, – Ева подняла руки, – это до того смехотворно, что я даже не знаю, что тут и сказать. Эдак можно разбудить человека среди ночи и объявить ему, что он убил кого–то, кого он и в глаза не видел. Я бы до смерти перепугалась, если б не была уверена, что каждое свое слово могу доказать.

– Должен вас обеспокоить, мадам, повторением своего вопроса, – сказал мосье Горой. – Каким образом вы собираетесь все это доказать?

– Я имею в виду Неда Этвуда, конечно.

– А… – сказал префект полиции.

Все его движения были обдуманны. Он приподнял лацкан пиджака и понюхал белую розу в петлице. Глаза его не отрывались от некой точки на паркете. Он чуть заметно взмахнул рукой. Он нахмурился, и больше на лице его ничего не отражалось.

– Скажите, мадам. Вы всю неделю обдумывали эту вашу историю?

– Ничего я не обдумывала. Я в первый раз обо всем этом слышу. Я говорю вам правду.

Мосье Горон поднял глаза.

– Виделись ли вы, мадам, в продолжение этой недели с Недом Этвудом?

– Нет, конечно, нет.

– Вы все еще любите его, Ева? – тихо спросила Дженис. – Вы любите его?

– Милая, ну, конечно, нет, – успокоительно вмешалась Елена.

– Вот спасибо вам, – сказала Ева. Она взглянула на Тоби. – Неужели еще надо это объяснять? Я его ненавижу, он мне противен, он для меня не существует! Глаза б мои на него не смотрели!

– Вряд ли, по–моему, – мягко заметил мосье Горон, – у вас еще будет случай на него смотреть.

Все повернулись в его сторону. Мосье Горон, вновь погрузившийся было в созерцание паркета, наконец оторвал от него взор.

– Разумеется, мадам, вам известно, что мосье Этвуд при всем желании не может подтвердить вашу версию?

В голосе мосье Горона появились строгие нотки.

– Разумеется, мадам, вам известно, что мосье Этвуд лежит в отеле «Замок» с сотрясением мозга?

Прошло секунд десять, прежде чем Ева встала, высвободясь из глубокого кресла. Она смотрела на префекта. Дермот только сейчас заметил, что на ней черная юбка и серая шелковая блузка, оттеняющая нежно–розовый цвет лица и серые, широко расставленные глаза. Но, кроме того, Дермот, который как будто улавливал каждую ее мысль, заметил и перемену в ее настроении.

Он почувствовал, что до сих пор все эти обвинения были для нее всего лишь чем–то вроде грубой, неудачной шутки. Теперь она поняла, что это не так. Она поняла, чем все это чревато. Она поняла, какая страшная опасность таится в каждом вкрадчивом слове префекта и в каждом его сдержанном жесте.

– Сотрясение… – начала она.

Мосье Горон кивнул.

– Неделю назад, в половине второго ночи, – продолжал он, – мосье Этвуд вошел в вестибюль «Замка». В лифте, поднимаясь к себе в номер, он потерял сознание.

Ева прижала ладони к вискам.

– Значит, это когда он уходил от меня! Было темно. Ничего не видно. Значит, он разбил голову, когда… – после паузы она добавила: – Бедный Нед!

Тоби Лоуз стукнул кулаком по камину.

Саркастическая усмешка несколько испортила безупречную учтивость физиономии мосье Горона.

– К сожалению, – продолжал он, – перед тем как потерять сознание, мосье Этвуд все же успел объяснить, что на улице его сбила машина и он ударился головой о край тротуара. Это были его последние слова.

Тут мосье Горон провел пальцем по воздуху, как бы в изящном заключительном росчерке.

– Видите ли, мосье Этвуд едва ли сможет теперь что бы то ни было подтвердить. Он вряд ли оправится.

Глава 10

На лице мосье Горона отразилось сомнение.

– Возможно, мне бы не следовало вам это говорить, – добавил он. – Да. Не рекомендуется допускать излишнюю откровенность с обвиняемым до ареста…

– Ареста! – вырвалось у Евы.

– Должен предупредить вас о такой возможности, мадам.

Напряжение достигло высшей точки. Все, кроме Горона, уже не в состоянии были говорить по–французски.

– Нет, не сделают они этого, – со слезами на глазах сказала Елена. Она дышала с присвистом и решительно выдвигала вперед нижнюю губу. – Не могут они так поступить с английской подданной. Бедный Морис очень дружил с нашим консулом. И все же, Ева…

– Нет, это кое–что объясняет, – сама не своя крикнула Дженис. – Я про осколок говорю… И почему вы не звали на помощь, если на самом деле испугались этого мистера Этвуда. Уж я бы позвала.

Тоби в сердцах лягнул каминную решетку.

– И этот парень в самом деле торчал в комнате, когда я звонил, – пробормотал он, – вот что меня убивает…

Дядя Бен молчал. Он вообще редко высказывался. У дяди Бена были золотые руки, он мог починить машину, выстрогать игрушечный кораблик и оклеить стены не хуже любого профессионала. Он сидел у чайного столика и курил трубку. Время от времени он поглядывал на Еву с едва заметной подбадривающей улыбкой, но добрые глаза смотрели беспокойно, и он все качал и качал головой.

– Что касается, – тут и мосье Горон перешел на английский, – ареста миссис Нил…

– Одну минуту, – сказал Дермот.

Все вздрогнули, когда он заговорил.

Они его и не заметили, во всяком случае, не обратили на него внимания. Он сидел в темном уголке за пианино. Теперь глаза Евы устремились прямо на него. На секунду он испытал приступ страха и смущения, которые так мучили его в прошлом, когда он думал, что на всю жизнь останется уродом. Пережиток недобрых давних дней. Тех дней, когда он понял, что нет ничего мучительней душевных страданий, и выбрал соответствующую специальность.

Мосье Горон вскочил.

– Ах ты, господи! – театрально вскричал префект. – Я забыл. Друг мой, прошу извинить, если я был с вами невежлив. Но тут такие дела…

Префект простер руку.

– Я желаю вам представить моего друга, доктора Кинроса, из Англии. А это люди, о которых я вам говорил. Миледи Лоуз, брат, дочь, сын. И мадам Нил. Как поживаете? Надеюсь, хорошо?

Тоби оторопел.

– Вы англичанин? – спросил он.

– Да, – улыбнулся Дермот. – Я англичанин. Но пусть вас это не беспокоит.

– Я думал, вы подчиненный Горона, – тоном оскорбленного достоинства заявил Тоби. – Черт побери, а мы при вас говорили, – он оглядел всех, – и так свободно!

– Ну и что? – сказала Дженис.

– Извините меня, пожалуйста, – сказал Дермот, – единственное, что оправдывает мое вторжение, это…

– Это то, что я попросил доктора Кинроса мне помочь, – объяснил мосье Горон. – Для души он занимается медициной, он замечательный врач и практикует на Уимпол–стрит. А помимо этого, насколько мне известно, он изловил трех важных преступников. У одного был неверно застегнут плащ, другого выдала манера говорить… Психологический подход, понимаете. Вот я его и позвал сюда…

Дермот смотрел прямо на Еву.

– Потому, что у моего друга мосье Горона, – сказал он, – имеются сомнения относительно улик против миссис Нил.

– Друг мой! – вскричал префект с горьким упреком.

– Разве нет?

– Нет, – ответил Горон самым зловещим тоном. – Теперь уже нет.

– Но истинная причина моего прихода и попыток оказать вам помощь та, что я когда–то знал вашего мужа…

– Вы знали Мориса? – крикнула Елена, встречая взгляд Дермота.

– Да. Давно еще, когда моя работа была связана с тюрьмами. Он очень интересовался тюремной реформой.

Елена покачала головой. Как ни смущало ее присутствие нежданного гостя, она вскочила с кресла, стараясь выказать ему радушие. Но напряжение последней недели не могло не сказаться. Как всегда, при упоминании Мориса ей на глаза навернулись слезы.

– Морис, – сказала она, – не просто интересовался. Он изучал тюремную публику, то есть, я хочу сказать, заключенных, он буквально все о них знал. Хоть они–то сами часто ничего про него не знали. Потому что, понимаете, он помогал им и не хотел никакой благодарности, – голос ее уже дрожал. – Ой, господи, и о чем это я говорю? Какой смысл об этом сейчас вспоминать?

– Доктор Кинрос, – тихо и отчетливо произнесла Дженис.

– Да?

– Они всерьез говорят об аресте Евы?

– Надеюсь, что нет, – спокойно сказал Дермот.

– Надеетесь? Почему?

– Потому что в противном случае мне пришлось бы сражаться с моим старым другом мосье Гороном до последнего.

– Ну хорошо, вот вы слышали рассказ Евы. Так что вы об этом думаете? Вы ей верите?

– Да.

Лицо мосье Горона являло собой образец вежливого бешенства. Но он смолчал.

Присутствие Дермота действовало на всех успокаивающе, разряжало нервное напряжение.

– Каково было все это выслушать, – заметил Тоби, – каково нам всем…

– Еще бы. А вам не приходило в голову, – сказал Дермот, – что миссис Нил тоже не так–то удобно было все это рассказывать?

– И вдобавок еще в присутствии совершенно постороннего человека! – продолжал свое Тоби.

– Прошу прощения. Я могу уйти.

Тоби, по–видимому, сделал над собой усилие.

– Я не говорил вам, чтоб вы ушли, – проворчал он. На его добродушной физиономии выразилась брюзгливая растерянность. – Все это так неожиданно… Человек пришел с работы – и вдруг… Но вы разбираетесь в таких вещах, верно? Кстати, один мой знакомый вас знает. Так вы думаете… э–э–э? Дермот изо всех сил старался не смотреть на Еву. Она была жалка. Сама не своя от страха, она стояла возле кресла, сжав руки и ловя взгляд Тоби. Не требовалось быть тонким психологом, чтобы понять, что ей хочется услышать от него хоть одно слово поддержки. Но такого слова она не дождалась. При виде этого в Дермоте поднялась злость.

– Хотите откровенно? – спросил он. Возможно, в глубине души Тоби вовсе не хотел откровенности. Но он кивнул в знак согласия.

– Хорошо, – улыбнулся Дермот. – По–моему, вы сами должны решить.

– Решить?

– Да. Виновна ли миссис Нил в измене или она виновна в убийстве? Понимаете, она не может быть виновна и в том и в другом.

Тоби открыл было рот, но тотчас снова закрыл. А Дермот, по очереди обведя взглядом всех, так же строго и настойчиво опять обратился к Тоби:

– Вы забываете существенную вещь. То вы заявляете, что, ах, как это невыносимо, что мистер Этвуд был в спальне, когда вы звонили. И тут же вы требуете объяснения, почему осколок табакерки запутался в ее кружевах. Подумайте, каково это миссис Нил, если вам, ее друзьям, мало одного из двух. Мистер Лоуз, вы должны решить. Если она была тут и убила вашего отца – по каким мотивам, правда, мне совершенно непонятно – значит, Этвуд не был у нее в спальне. И вы можете не беспокоиться насчет измены. А если Этвуд был у нее в спальне, значит она никак не могла быть тут и убить вашего отца. – Он помолчал. – Ну так как же, сэр?

Безупречная вежливость его тона полоснула Тоби, как бритвой. Все будто опомнились.

– Доктор, – сказал мосье Горон громко, но сдержанно, – мне бы хотелось переговорить с вами наедине.

– С удовольствием.

– Вы не возражаете, мадам, – мосье Горон повернулся к Елене и заговорил еще громче, – если мы с доктором Кинросом на минуточку выйдем в холл?

И, не дожидаясь ответа, решительно взяв Дермота за плечо, мосье Горон по–хозяйски повел его через комнату. Мосье Горон отворил дверь, жестом пригласил Дермота пройти вперед, коротко поклонился остающимся в гостиной и вышел.

В холле было почти совсем темно. Мосье Горон дотронулся до выключателя и осветил сводчатый, выложенный серыми изразцами холл и каменную, устланную красным ковром лестницу. Тяжко дыша, префект полиции повесил шляпу и трость на вешалку. Беседа на английском языке несколько утомила его; убедившись, что дверь закрыта, он набросился на Дермота уже по–французски.

– Друг мой, вы меня разочаровали.

– Тысяча извинений.

– Более того, вы предали меня. Я привожу вас сюда, рассчитывая на вашу помощь. И, господи, что же вы делаете? Можете вы мне объяснить свое поведение?

– Эта женщина невиновна.

Мосье Горон начал мерить холл мелкими шажками. Остановился он лишь затем, чтобы подарить Дермота самым загадочным, самым галльским взором.

– И что же, – вежливо поинтересовался он, – это выводы ума или сердца?

Дермот не ответил.

– Ничего себе! – сказал мосье Горон. – А я–то думал, что хоть вы–то, слуга научных фактов, – не сами ли вы себя так называли? – останетесь глухи к чарам мадам Нил! Эта женщина социально опасна!

– Говорю вам…

Но тот смотрел на него с жалостью.

– Я не детектив, милый доктор. Нет, нет и нет! Но когда речь идет о тру–ля–ля – о! тут дело другое. Любое тру–ля–ля я чую на полметра под землей.

Дермот посмотрел ему прямо в глаза.

– Даю вам честное слово, – убежденно сказал он – я не верю, что она виновна.

– Ах, эта ее история…

– А чем она плоха?

– Милый доктор! Вы еще спрашиваете?

– Да, а что? Этвуд падает с лестницы и разбивает голову. Все, что рассказала миссис Нил, очень типично. Говорю вам это как медик. Кровь из носа, хоть нос и не разбит, один из вернейших признаков сотрясения мозга. Этвуд встает, думая, что ушиб несерьезный; он идет в гостиницу и тут теряет сознание. Это тоже типичная картина.

Слово «типичная» насторожило мосье Горона. Но он не стал вдаваться в подробности.

– Но ведь сам мосье Этвуд…?

– Ну и что? Он понимает, что его дела плохи. Он соображает, что ничто не должно связывать его с миссис Нил и происшествием на рю дез Анж. Откуда же ему знать, что ее втянут в это убийство как главную виновницу? Кто мог такое предвидеть? Вот он и сочиняет историю о том, что его сбила машина.

Мосье Горон сделал кислую мину.

– Скажите, – справился Дермот, – вы, конечно, сравнили кровь сэра Мориса с той, которую обнаружили на пояске и халатике?

– Еще бы. И должен вам сказать, что группа крови там и там совпадает.

– Какая же это группа?

– Четвертая.

Дермот вскинул брови.

– Не слишком удачно, правда? Это же самая распространенная группа. С такой кровью ходит сорок один процент всех жителей Европы. А кровь Этвуда брали на исследование?

– Конечно, нет. Зачем? Я же сегодня в первый раз слышу версию мадам Нил!

– Так проверьте. Если кровь окажется другой группы, ее история отпадает сама собой.

– Ах!

– Но, с другой стороны, если она тоже окажется четвертой группы, это будет по крайней мере негативным подтверждением слов миссис Нил. Во всяком случае, в интересах правосудия следует все проверить, прежде чем бросать эту женщину в тюрьму и на ней испытывать новейшие утонченные методы воздействия.

Мосье Горон снова пустился в пробежку по холлу.

– Ну а я, – заорал он, – я лично предпочитаю думать, что мадам Нил прослышала о том, что мосье Этвуда сбила машина, и приспособила этот факт к своей истории. В полной уверенности – заметьте! – что мосье Этвуд, тоже влюбленный в нее, подтвердит каждое ее слово, когда очнется.

Дермот не мог не признать в душе, что это звучит весьма правдоподобно. Он совершенно не сомневался в своей правоте, но вдруг? Тревожащее воздействие Евы Нил не проходило; она словно была с ними в холле.

И тем не менее он совершенно точно знал, что его заключения, его догадки безошибочны, что человеческая логика всегда перевешивает логику улик. Но если он не будет упорно бороться против крючкотворства, эту женщину засадят за решетку как убийцу.

– Ну а мотивы? – поинтересовался он. – Нашли вы хоть какие–то мотивы?

– К черту ваши мотивы!

– Ну! Это вас недостойно. Зачем все же ей было убивать сэра Мориса Лоуза?

– Я уже говорил вам сегодня, – ответил мосье Горон. – Это, конечно, теория. Но в ней все сходится. Вечером, перед тем как его убили, сэр Морис слышит что–то ужасное о мадам Нил…

– Что же он слышит?

– Ну откуда я, разрази меня гром, могу это знать!

– Тогда зачем же высказывать такие догадки?

– Доктор, не перебивайте, дайте мне сказать! Старик возвращается домой в странном состоянии – вы слышали. Он что–то говорит мосье Горацио, этому Тоби. Оба возбуждены. В час ночи мосье Горацио звонит мадам Нил и все ей передает. Мадам Нил, тоже возбужденная, идет сюда, к сэру Морису, чтоб выяснить с ним отношения…

– Ага, – перебил Дермот, – вам тоже одного из двух мало!

Мосье Горон недоуменно заморгал.

– Прошу прощения…?

– Сейчас вы убедитесь, – продолжал Дермот, – что ничего этого не было. Никакой ссоры. Никаких резких слов. И даже выяснения отношений. По вашей же собственной теории убийца неслышно вошел, подкрался сзади к глухому старику и ударил его, когда тот любовался своей бесценной табакеркой. Верно?

Мосье Горон замялся.

– Ну… – начал он.

– Так! Вы говорите, что это сделала миссис Нил. Зачем? Потому что сэр Морис знал про нее что–то, что было известно и Тоби Лоузу, – ведь Тоби сам только что сообщил ей все это по телефону, верно?

– Положим, вы правы…

– Представьте себе, что я звоню вам среди ночи и говорю: «Мосье Горон, следователь сегодня сказал мне, что вы шпион и вас расстреляют». Так неужели же вы побежите убивать следователя, чтобы пресечь распространение секрета, который я–то все равно уже знаю? Тот же случай! Если выяснилось что–то, порочащее миссис Нил, зачем же ей красться через дорогу и убивать отца своего жениха, даже не попытавшись с ним объясниться?

– Женщины, – веско сказал мосье Горон, – существа загадочные.

– Но ведь не настолько же!

На этот раз мосье Горон более вдумчиво и медленно измерял шагами холл. Он опустил голову и весь кипел. Несколько раз он начинал говорить, но осекался. В конце концов, он в отчаянии распростер руки.

– Друг мой, – вскричал он, – вы стараетесь убедить меня против очевидности!

– Но сомнения же могут быть?

– Сомнения, – сознался префект, – всегда могут быть.

– И вы все–таки собираетесь ее арестовать?

Мосье Горон так и взвился.

– Еще бы! Какой же может быть разговор! Как только будет распоряжение следователя! Если, конечно… – его глазки коварно блеснули, – если, конечно, мой друг доктор в течение нескольких часов не докажет ееневиновность. Скажите, а у вас есть своя гипотеза на этот счет?

– В общем есть.

– Какая же?

Дермот опять посмотрел ему прямо в глаза.

– Я почти точно убежден, – сказал он, – что убийство совершено одним из членов этого «приятнейшего» семейства.

Глава 11

Не так–то легко было ошеломить префекта полиции Ла Банделетты. Но то, что сказал Дермот, его ошеломило. У него глаза полезли на лоб. Очевидно, полагая, что слова тут бессильны, он вопросительно ткнул пальцем в сторону закрытой двери гостиной.

– Да, – сказал Дермот. – Вот именно.

Мосье Горон откашлялся.

– Вы, кажется, хотели посмотреть комнату, где совершилось преступление. Пойдемте, я вам покажу. А пока, – и он отчаянной пантомимой призвал его к молчанию, – ни слова более!

И мосье Горон повернулся и направился к лестнице. Дермот слышал его тяжкие вздохи.

В холле наверху тоже было темно, пока мосье Горон не включил свет. Он показал Дермоту на дверь кабинета. Что ждет их за этой большой белой дверью? Загадка; может быть, нечто страшное. Кто знает? Набравшись храбрости, Дермот взялся за металлическую ручку и распахнул дверь.

Они снова попали в потемки. В кабинете лежал ковер на весь пол, какие во Франции редкость. Ковер был такой толстый, что дверь открывалась с трудом, увязая в ворсе. Дермот отметил это про себя, нащупывая выключатель слева от двери.

Выключателя было два, один над другим. Когда Дермот нажал на первый, зажглась настольная лампа под зеленым стеклянным абажуром, когда он нажал на второй, зажглась люстра – целый стеклянный дворец из сияющих призм.

Он увидел квадратную комнату, белые, обшитые деревянными панелями стены. Прямо против двери было два больших окна, теперь закрытых стальными ставнями. В стене слева был громоздкий, мраморный, тоже белый камин. У стены справа был секретер, а рядом, слегка отодвинутый, вращающийся стульчик. Стулья на тонких золоченых ножках, обитые парчой, обступившие круглый золоченый столик, красочно выделялись на сером фоне ковра. В кабинете было всего два–три книжных шкафа, но зато вдоль всех стен, отражая блеск люстры, тянулись застекленные горки. Во всякое другое время Дермот, конечно, заинтересовался бы тем, что в них было выставлено.

В комнате стояла духота и резкий запах какой–то дезинфицирующей жидкости, похожий на запах самой смерти.

Дермот подошел к секретеру.

Так и есть: тут уже все тщательно вымыли. Поржавевшие пятна крови остались только на пресс–папье и на блокноте, в котором сэр Морис Лоуз сделал свои последние записи.

И нигде никаких следов разбитой табакерки. Свет лампы под зеленым абажуром падал на увеличительное стекло, ювелирную линзу и кое–как разбросанные перья и прочие писчие принадлежности. Дермот взглянул на блокнот, рядом с которым лежала выпавшая из рук владельца вечная ручка с золотым пером. «Табакерка в виде часов, некогда принадлежавшая императору Наполеону I» – было выведено в блокноте четкими красивыми буквами. Далее, после этого заглавия шел текст каллиграфическим почерком: «Эта табакерка была поднесена Бонапарту его свекром, австрийским императором в день рождения сына Наполеона, римского короля, 20 марта 1811 года. Размер корпуса – 2'1/4 дюйма в диаметре. Корпус золотой. Кольцо – якобы для часовой цепочки – тоже из золота. Цифры и стрелки выложены мелкими бриллиантами, в центре циферблата эмблема Наполеона, буква М…». За этим шли два кровавых пятна.

Дермот присвистнул.

– Вещица, – сказал он, – была, видимо, безумно дорогая.

– Дорогая? – почти завопил префект. – Да я же вам говорил!

– И ее разбили.

– Как видите, милый доктор. И еще я упоминал. – продолжал мосье Горон, – о ее любопытной форме. Видите, тут написано, что она была в форме часов.

– Каких часов?

– Самых обыкновенных часов! – тут мосье Горон вынул из кармашка и продемонстрировал свои собственные. – Более того. Когда сэр Морис показал табакерку членам семьи, они так и подумали, что это часы. Открывалась она… вот так. Обратите, пожалуйста, внимание, как поцарапан стол там, где пришелся удар убийцы.

Дермот положил блокнот на место.

Покуда смятенный префект не отрывал от Дермота глаз, тот повернулся и стал разглядывать каминные принадлежности возле белого мраморного камина. Повыше, над камином, висел бронзовый медальон с профилем императора Наполеона. Среди каминных принадлежностей теперь не хватало кочерги – орудия убийства. Дермот прикинул на взгляд расстояние. В уме его теснились и выстраивались догадки, перешедшие, наконец, в полную убежденность, что построения мосье Горона несостоятельны.

– Скажите, – начал он, – кто–нибудь из семьи Лоузов страдает плохим зрением?

– Ах ты, господи! – вскричал мосье Горон. – Семья Лоузов! Далась вам семья Лоузов! Послушайте, – он несколько сник, – мы тут одни. Нас никто не слышит. Можете вы мне объяснить, почему вы так уверены, что старика убил кто–то из них?

– Нет, вы все–таки ответьте мне на вопрос. Кто–нибудь из них плохо видит?

– Чего не знаю, милый доктор, того не знаю.

– Но это ведь легко выяснить?

– Конечно! – тут мосье Горон осекся. Он прищурился. – Вы подумали, – сказал он и замахнулся, изобразив удар кочергой, – что убийца плохо видел, раз он мог промахнуться, метя в человеческую голову?

– Возможно.

Дермот медленно обходил комнату, заглядывая в горки. Одни экспонаты сияли одиноким великолепием, другие были снабжены карточками, исписанными тем же мелким каллиграфическим почерком. Хотя Дермот был не знаток коллекций и лишь кое–как разбирался в драгоценных камнях, но и невооруженным глазом видно было, что тут собрано в одну кучу изрядное количество просто забавного хлама и кое–что из действительно ценных вещей.

Тут был фарфор, были веера, ковчежцы, редкостные часы, подставка для рапир и ящик (тусклый и мрачный среди всей этой красоты), в котором хранились разные мелочи из давно снесенной ньюгейтской тюрьмы. Среди книг были в основном специальные работы по распознаванию драгоценностей.

– Ну а дальше? – наседал мосье Горон.

– Помните, вы мне еще говорили, – сказал Дермот, – что хоть ничего не было украдено, бриллиантовое ожерелье с бирюзой вынули из горки. Вы нашли его, слегка запачканное кровью, на полу.

Мосье Горон кивнул и постучал по пузатой горке слева от двери. Как и все остальные, она не была заперта. Дверка мягко поддалась и открылась. Полочки внутри тоже были стеклянные. На почетном месте, в центре на синем бархате, поставленном вертикально, чтобы лучше было видно, в ослепительном свете люстры сверкало и переливалось ожерелье.

– Его помыли и положили обратно, – сказал мосье Горон, – по преданию, это ожерелье было на шее у фаворитки королевы Марии–Антуанетты, мадам де Ламбаль, когда ее растерзала толпа возле тюрьмы де Ла Форс. Странное было у сэра Мориса Лоуза пристрастие к ужасам, правда?

– Это бывает.

Мосье Горон хихикнул.

– А видите, что там сзади?

– Кажется, – Дермот заглянул за ожерелье, – музыкальная шкатулка на колесиках?

– Совершенно верно. И как можно ставить такие вещи на стекло! Помню, когда мы осматривали комнату на другой день после преступления, и мертвец еще сидел тут же, полицейский комиссар открыл дверцу и задел за шкатулку. Она упала на пол…

Мосье Горон снова ткнул пальцем в шкатулку. Она была громоздкая, деревянная, и на тусклых жестяных боках сохранились следы картинок, изображавших, как догадался Дермот, сцены из гражданской войны в Америке.

– Шкатулка упала на бок. И заиграла «Тело Джона Брауна» [1]. Знаете мелодию? – префект просвистел несколько тактов. – И впечатление, я вам скажу, было соответствующее. Влетает взбешенный мосье Горацио и требует, чтобы мы не прикасались к коллекции его отца. Мосье Бенджамин говорит, что, видно, недавно кто–то ее заводил; потому что он, мастер на все руки, всего несколько дней назад ее починил и завел, а теперь она запинается после первой же фразы. Представляете себе! Много шуму из ничего.

– Так–так. Я вам уже говорил, что это преступление типичное.

– Ах! – мосье Горон насторожился. – Ну говорили, говорили. И очень интересно узнать, что вы имели в виду?

– А то, – сказал Дермот, – что это домашнее преступление. Уютное, удобное, аккуратное преступление, какие чаще всего зарождаются в недрах семьи.

Мосье Горон провел дрожащей рукой по лбу. Он поглядел по сторонам, как бы в поисках поддержки.

– Доктор, – сказал он, – вы это серьезно?

Дермот присел на край круглого столика. Он запустил пальцы в свои густые темные волосы, разделенные косым пробором. Он, казалось, старался сосредоточиться, но темные глаза смотрели пронзительно.

– Человека убили девятью ударами кочерги, хоть и одного вполне хватило бы. Что на это сказать? Вы говорите: «Грубо; бессмысленно; просто дело рук сумасшедшего». И далее вы отворачиваетесь от тихого семейного круга, где, по вашему мнению, никто не способен на такое зверство.

Но ведь тут нарушена простая логика преступления. Во всяком случае, англосаксонского преступления, а нельзя не вспомнить, что эти люди – англичане. Обычный убийца, с очевидными и ясными мотивами, не станет так зверствовать. Зачем? Его дело – убить и как можно тщательней замести следы.

А вот в семье, где людям приходится постоянно сдерживаться, потому что они живут вместе, по обиды накапливаются, и отношения делаются все невыносимей, – в семье рано или поздно может произойти взрыв, и принимает это порой такие чудовищные формы, каких нашему брату и не понять. В семье случаются уму непостижимые вещи.

Ну поверили бы вы, что хорошо воспитанная женщина из самой богобоязненной семьи зарубит топором сначала мачеху, а потом и собственного отца только из–за смутных семейных трений? Что почтенный страховой агент, в жизни не обидевший жену грубым словом, размозжит ей череп кочергой? Что спокойная шестнадцатилетняя девочка перережет горло младенцу–брату только из–за того, что не выносит мачеху? Не верите? Недостаточные мотивы? И, однако же, все это было!

– Значит, все они были чудовища, – сказал мосье Горон.

– Ничего подобного, самые обычные люди, как мы с вами. А миссис Нил…

– Ага! Ну, так что же?

– Миссис Нил, – ответил Дермот, не отрывая глаз от своего собеседника, – что–то видела. Не спрашивайте меня – что! И она знает, что убил кто–то из членов семьи.

– Тогда какого же черта она молчит?

– Может быть, она не знает, кто именно.

Мосье Горон покачал головой, сардонически улыбаясь.

– Доктор, по–моему, это все не дело. И боюсь, что на вашей психологии тут далеко не уедешь.

Дермот вынул из кармана желтую пачку «Мериленда». Он зажег сигарету, потом, прищелкнув, погасил зажигалку и посмотрел на Горона таким взглядом, что тому сделалось немного не по себе. Дермот улыбался, но его улыбка выражала лишь радостное удовлетворение человека, уверенного в собственной теории. Он затянулся, выпустил колечко дыма, и оно поплыло в ярком свете люстры.

– В тех показаниях, какие вы сами же мне передавали, – сказал Дермот глубоким, ровным голосом, которым он умел почти гипнотизировать людей, – один из членов этой семьи допустил намеренную, грубую, явную ложь, – он выдержал паузу. – Сказать вам, какую именно, или не стоит?

Мосье Горон облизал губы.

Но он не успел ответить. Дверь кабинета – а Дермот уже указывал на нее, как бы для иллюстрации своих соображений, – дверь кабинета распахнулась. Дженис Лоуз, заслоняя глаза рукой, появилась на пороге.

Видно было, что эта комната до сих пор ее пугает. Она быстро, по–детски взглянула на пустой вращающийся стульчик, вздрогнула, уловив отвратительный запах дезинфекции; но тихо вошла в кабинет, прикрыв за собой дверь. Ярко выделяясь черным платьем на белом фоне обшивки, она по–английски обратилась к Дермоту.

– А я уж думаю, куда это вы подевались, – с упреком сказала она, – вышли в холл и – фьюить! – Она жестом изобразила, как они исчезли.

– Да–да, мадемуазель? – всполошился мосье Горон.

Дженис не обратила на него никакого внимания. Казалось, она собирается с духом и вот–вот взорвется. Но она еще долго молчала, вглядываясь в лицо Дермота, и только после этого со всей своей юной непосредственностью выпалила:

– По–вашему, мы жутко отнеслись к Еве, да ведь?

Дермот улыбнулся.

– По–моему, вы благородно ее защищали, мисс Лоуз. Но вот ваш братец… – и тут, как он ни старался сдержаться, челюсти у него сжались сами собой, и в нем вспыхнула злость.

– Вы не понимаете нашего Тоби, – крикнула Дженис и топнула ножкой.

– Возможно.

– Тоби ее любит. Тоби – открытая душа с прямыми взглядами.

– Sancta simmmmplicitas!

– Это значит «святая простота», да? – тут же спросила Дженис. Она смерила Дермота взглядом. Она изо всех сил старалась сохранить свой всегдашний дерзкий и легкий тон. – Ладно, мне–то что… Но вам не мешало бы войти и в наше положение. Ведь все–таки… – и она показала на вращающийся стульчик.

– Его нет, – продолжала Дженис. – Только об этом мы все и можем сейчас думать. Ну и вдруг ни с того ни с сего это обвинение… А мы не в том состоянии, чтобы спокойно ответить: «Что за нелепость, не может быть, и даже глупо это объяснять и доказывать». Тут не знаю, кем надо быть, чтобы так спокойно ответить.

Дермот не мог не признать, что она права. Он улыбнулся, и это придало ей храбрости.

– Вот почему, – продолжала Дженис, – я хотела задать вам один вопрос. По секрету. Только по секрету, можно?

– Как же! – опередив Дермота, безмятежно отвечал мосье Горон. – М–м, где сейчас миссис Нил?

Лицо Дженис омрачилось.

– Выясняет отношения с Тоби. Мама и дядя Бен скромно удалились. Но вопрос, который я хотела задать… – Она запнулась, потом глубоко вздохнула и посмотрела прямо на Дермота. – Помните, вы с мамой говорили о том, как папа интересовался тюрьмами?

Почему–то на последнем слове голос ее зазвенел угрозой.

– Ну и? – спросил Дермот.

– И вот я подумала… Помните, еще все вспоминали, какой у папы был странный вид в тот вечер? Как он вернулся с прогулки и отказался от театра, и был весь бледный, и у него дрожали руки? И вот я вспомнила, когда еще он был совсем такой же… Один–единственный раз…

– Ну?

– Лет восемь назад, – сказала Дженис, – к нему подлизывался один старый подхалим, звали его Финистер; он ввязал папу в какие–то дела, а потом надул. Подробностей не знаю; я была еще маленькая и не интересовалась делами. Теперь, прав да, тоже не интересуюсь. Я только помню, что они с папой страшно разругались.

Мосье Горон, приложивший в знак внимания руку к уху, выразил недоумение.

– Это, конечно, очень интересно, – сказал префект, – но, откровенно говоря, я не понимаю…

– Подождите! – перебила его Дженис и снова обратилась к Дермоту. – У папы была плохая память на лица. Но иногда он совершенно неожиданно вдруг вспоминал, где кого видел. И вот, когда Финистер выкручивался и оправдывался (но возместить папе убытки он и не подумал), папа вдруг вспомнил, что это за тип.

Оказывается, это был никакой не Финистер, а заключенный Макконклин, которого отпустили на поруки, а он обманул и скрылся. Папа тогда еще им интересовался, а Макконклин про это ничего не знал. И вот, здравствуйте, опять Макконклин.

Когда он увидел, что его узнали, он стал плакать и умолять папу не выдавать его полиции. Предложил вернуть деньги. Говорил про жену и малых деток. Говорил, что готов на все, на все, только бы папа не засаживал его обратно в тюрьму. Мама говорит, папа стал бледный, как смерть, вышел в ванную, и там его вырвало. Но это ничего не значит. По–моему, он бы и родную дочь туда засадил, если бы считал, что она того заслуживает.

Дженис умолкла.

Она выпалила все это одним духом, у нее пересохли губы. Она обводила глазами кабинет, будто надеялась, что среди горок вдруг окажется отец.

– Ну и он сказал Финистеру: «Даю вам двадцать четыре часа на то, чтобы скрыться. А по истечении этого срока все сведения о вашей новой жизни – адрес, новое имя, все – будут переданы в Скотленд–Ярд». Так он и сделал. Финистер умер в тюрьме. Мама говорит, папа потом несколько дней совсем есть не мог. Понимаете, этот Финистер ему нравился.

Последнее слово Дженис произнесла с какой–то странной значительностью.

– Вы не думайте только, что я вредная, что я ей завидую. Вот уж нет! Просто вам может так показаться. Ладно, лучше уж честно, – она посмотрела Дермоту прямо в глаза. – Как вы думаете – может быть, Ева Нил когда–то сидела в тюрьме?

Глава 12

Внизу, в гостиной, остались только Ева и Тоби. Горел лишь торшер под золотисто–желтым абажуром, да и тот стоял в самом дальнем углу. Еве не хотелось видеть лицо Тоби в ярком свете, да и ему не хотелось особенно разглядывать ее лицо.

Ева искала сумочку и от волнения никак не могла найти. Она бродила по комнате, разыскивая сумочку по несколько раз в одном и том же месте; но когда она приблизилась к двери, Тоби кинулся ей наперерез.

– Уходишь? – вскрикнул он.

– Я ищу сумочку, – без всякого выражения произнесла Ева. – А потом уйду. Отойди–ка от двери.

– Но нам надо переговорить!

– О чем это?

– Полиция считает…

– Полиция, как ты слышал, – сказала ему Ева, – хочет меня арестовать. Так что мне надо пойти собрать вещи. Думаю, это мне разрешат?

На лице Тоби изобразилась совершенная растерянность. Потом он поднял руку и потер себе лоб. Надо отдать ему должное: он явно не отдавал себе отчета, насколько вид его сейчас смиренно благороден, жертвен и героичен; он стоял, выставив подбородок, в явной решимости поступить правильно, как бы больно ему ни было.

– Ты сама знаешь, – сказал он, – я встану на твою защиту. Можешь не сомневаться.

– Благодарю.

Не уловив ее иронии, Тоби задумчиво вперил глаза в пол. Он пустился в рассуждения.

– Арестовать тебя они не могут. Что ты! По–моему, они и не собираются. Просто хотят попугать. Но я сегодня же пойду к английскому консулу. Понимаешь, если тебя арестуют – вряд ли это понравится нашему банку.

– Надеюсь, и вам это не понравится.

– Ах, Ева, ты не понимаешь таких вещей. Банк Хуксонов – одно из старейших финансовых заведений Англии. Ну и жена Цезаря, и всякое такое… словом, я уже сто раз говорил. Так что ты уж не осуждай меня за разные меры предосторожности…

Ева изо всех сил сдерживалась.

– Ты веришь, что я убила твоего отца, Тоби? Ее удивил острый взгляд, не вязавшийся с обычным флегматичным выражением его лица и приоткрывший вдруг странные глубины, каких она никак не подозревала в Тоби Лоузе.

– Никого ты не убивала, – ответил он, нахохлившись. – Это все твоя проклятая горничная. О, это она…

– А что ты про нее знаешь, Тоби?

– Ничего. – Он глубоко вздохнул. – Но, в общем, мне не очень–то приятно, – тут он совсем разворчался, – все у нас с тобой было так хорошо, так чудесно, и вдруг ты опять связалась с этим Этвудом.

– Значит, ты так думаешь?

Тоби уже повело.

– А что же мне еще думать? Ну, давай разберемся! Только честно! Видишь ли, я не так старомоден, как ты думаешь, как бы ни подкалывала меня Дженис. Я даже, надеюсь, человек вполне широких взглядов. Я ничего не знаю и знать не хочу о том, что за жизнь ты вела до нашего знакомства. Я все это могу простить и забыть.

Ева оторопела. Она смотрела на него во все глаза.

– Ладно, к черту все это, – горячо продолжал Тоби, – у человека идеалы, понимаешь? Да, идеалы! И когда он надумал жениться, он надеется, что его избранница будет им соответствовать!

Ева нашла сумочку. Она лежала на столе, на самом видном месте; и как это она ее раньше не заметила? Она схватила ее. открыла, машинально заглянула внутрь. И бросилась к двери.

– Пусти. Мне надо идти.

– Постой! Куда же ты? А вдруг ты нарвешься на полицию или на репортеров, да на кого угодно! Ты в таком состоянии, ты же можешь невесть что наговорить!

– И Хуксонам это не понравится!

– Ну да. К чему тут ирония? Надо смотреть на вещи реалистически, Ева. Вам, женщинам, этого не понять…

– Вообще пора ужинать.

– …Ладно, пусть, я и на это могу пойти. Я могу даже Хуксонов послать к черту, только бы твердо знать одно. Ведешь ли ты со мной такую же честную игру, как я с тобой? Скажи, поладила ты снова с Этвудом или нет?

– Нет.

– Не верю.

– Тогда зачем же сто раз задавать мне этот вопрос? Знаешь что, отойди–ка, пожалуйста, от двери.

– О, прекрасно, – сказал Тоби, гордо скрестив руки на груди. – Раз ты так…

Он отступил в сторону, с видом уязвленного достоинства и отчужденной вежливости задрав подбородок кверху. Ева колебалась; в другое время она пустилась бы его разубеждать; но сейчас его душевные муки, выражаемые тем цветистей, чем они были подлинней, ее не тронули. Она бросилась мимо него в холл и закрыла за собой дверь.

Яркий свет на мгновение ослепил ее. Когда ее глаза привыкли к нему, она увидела, что к ней, издавая горлом какие–то странные звуки, устремляется дядя Бен Филлипс.

– Уходите? – сказал дядя Бен.

Его еще не хватало! Господи, пронеси!

Видно было, что дядя Бен хочет выказать ей свое сочувствие, но так, чтобы больше никто их не увидел. В явном смущении он почесывал свою седую голову. В другой руке он держал смятый конверт и, казалось, не знал, что с ним делать.

– Э–э, чуть не забыл, – сказал он. – Вам письмо.

– Мне?

Дядя Бен кивнул на входную дверь:

– Нашел в почтовом ящике десять минут назад. Кто–то бросил. На ваше имя. – Добрые синие глаза ловили ее взгляд. – Наверное, важное.

Еву не интересовало, важное это письмо или нет. Она взяла его, посмотрела на свое имя, вкось надписанное на конверте, и бросила письмо в сумочку. Дядя Бен сунул в рот погасшую трубку и принялся шумно ее сосать; видно было, что он набирается храбрости, чтобы вступить с Евой в беседу.

– Мое мнение в этом доме почти не в счет, – выпалил он наконец. – Но… я на вашей стороне.

– Благодарю.

– Всегда, – сказал дядя Бен. Но когда он протянул к ней руку, она невольно отпрянула, и старик вздрогнул, как от пощечины.

– Что случилось, милая?

– Ничего. Простите меня.

– Как тогда с перчатками? А?

– Какие перчатки?

– Ну, вы знаете, – и дядя Бен снова устремил на нее свой добрый взгляд. – Когда я возился с машиной и на мне были коричневые перчатки. Я все удивлялся, что вам тогда не понравилось?

Ева отвернулась от него и выбежала на улицу.

На улице было уже совсем темно. Стоял один из тех густых сентябрьских вечеров, что пьянят больше, чем весенние сумерки. Среди каштанов засветились бледные фонари. Наконец–то Ева вырвалась на волю после тягостного пребывания на вилле «Привет». Но недолго ей, видно, гулять на вольной воле.

Коричневые перчатки. Коричневые перчатки…

Она остановилась под тенью стены. Ей хотелось побыть одной; подальше от выспрашивающих голосов и высматривающих взглядов; в темноте, где никто ее не увидит.

«Дура ты дура, – сказала она сама себе, – почему не рассказала им о том, что видела? Что кто–то в их семье, кто–то, кто носит коричневые перчатки, – подлый лицемер? Не смогла сказать? Не смогла это из себя выдавить? А почему? Чтоб их не подводить? Или от страха, что, услыша такие обвинения, они совсем от тебя отшатнутся? Или чтоб не подводить Тоби, который при всех своих недостатках, уж по крайней мере, прямой и честный человек?

Но ты не связана с ними никакими обязательствами, Ева Нил. Все. Уже не связана».

Особенно противны были Еве эти крокодиловы слезы. Конечно, вся семья не виновата. И все, кроме одного, так же потрясены случившимся, как и она. Но кому–то из глядевших на нее с укором, оказывается, ничего не стоило преспокойно взять и убить.

И все они – а по сути дела, вот ведь что больше всего задело Еву – все они тут же готовы счесть ее чуть ли не потаскушкой, которой они, видите ли, великодушно и мудро не отказывают от дома. Конечно, не надо преувеличивать. Они убиты горем. Вполне естественно. Но Еве всегда претил покровительственный тон.

Ну а главное?

Видимо, ее ждет тюрьма.

Да не может этого быть! Не будет этого!

Лишь двое – случайно или нет? – проявили себя как благородные люди. Первый – никчемный Нед Этвуд, никогда не выставлявший себя «порядочным» и, однако, уже теряя сознание, сочинивший ложь, которой надеялся ее выгородить. А второй – этот доктор. Как его? Ева забыла фамилию. Как он выглядит, она тоже ни за что не могла вспомнить. Но выражение лица ей запомнилось; и запомнились темные глаза; в них было такое неприятие фальши и такой ум; его иронический голос произвел в гостиной Лоузов впечатление разорвавшейся бомбы. Вопрос только: поверит ли полиция Неду Этвуду, даже если он скажет чистую правду?

Нед болен, он расшибся, он без памяти. «Вряд ли оправится». Она так разволновалась из–за собственных бед, что совсем о нем забыла. Может быть, махнуть на все рукой, наплевать на мнение Лоузов и пойти прямо к Неду? Ему сейчас даже и позвонить нельзя, ни написать письмо. Письмо…

Стоя в прохладной тени, Ева крепко сжала в руке сумочку. Она открыла ее и посмотрела на помятый конверт.

Она твердым шагом перешла рю дез Анж и остановилась под фонарем неподалеку от своего дома. Тут она хорошенько разглядела серый запечатанный конверт; на нем изящным французским почерком было выведено ее имя; почтового штемпеля не было: кто–то бросил это письмо в почтовый ящик дома, где она не жила. В простом прямоугольнике не было ничего грозного или ужасного. Но сердце у Евы тяжело заколотилось, и ее бросило в жар, когда она распечатывала это письмо. Оно было по–французски, без подписи:

«Если мадам желает узнать кое–что для нее ценное в ее теперешнем положении, пусть наведается в дом 17 по рю де ла Арп в любое время после десяти. Дверь открыта. Милости просим».

Над головой у Евы, о чем–то секретничая, шуршали листья и бросали дрожащие тени на серую бумагу.

Ева подняла глаза. Рядом была ее собственная вилла, где Ивета Латур, очевидно, готовила ей ужин в отсутствие кухарки. Ева сложила записку и сунула обратно в сумочку.

Не успела она еще нажать звонок, а проворная и непроницаемая, как всегда, Ивета уже отворяла дверь.

– Ужин готов, мадам, – сказала Ивета. – Уже полчаса как готов.

– Не надо мне никакого ужина.

– Необходимо перекусить, мадам. Следует поддержать силы.

– Почему это? – спросила Ева.

Она уже шла к лестнице мимо Иветы по своему уютному холлу, изукрашенному, как бонбоньерка, увешанному зеркалами и устланному коврами.

Она резко повернулась и выпалила свой вопрос. Теперь только до нее дошло, что ведь они с Иветой одни в доме.

– Я спрашиваю: почему? – повторила Ева.

– Ей–богу, мадам, – Ивета неожиданно заквохтала, как добродушнейшая душа, стремящаяся избегнуть ссоры; она даже глаза вытаращила и подперла бока здоровенными, как у борца, кулаками, – всем ведь надо поддерживать силы, как же иначе, мадам?

– Почему вы заперли дверь у меня перед носом в ту ночь, когда убили сэра Мориса Лоуза?

Вдруг стало слышно, как тикают часы.

– Мадам…?

– Вы прекрасно слышали, что я сказала.

– Я слышала. Но я не поняла вас, мадам.

– Что вы наговорили обо мне полиции? – спросила Ева. Сердце у нее сжалось, и кровь бросилась в лицо.

– Мадам…?

– Почему мой белый кружевной халат не вернулся из чистки?

– О мадам! Не знаю. Они иногда так долго держат вещи, верно ведь? Когда вам будет угодно поужинать?

Порыв Евы разбился о ее непроницаемость и разлетелся вдребезги, как одно из фарфоровых блюд сэра Мориса Лоуза.

– Я же вам сказала, я не собираюсь ужинать, – ответила Ева уже с лестницы. – Я иду к себе.

– Может быть, принести бутерброды?

– Да, пожалуйста. И кофе.

– Хорошо, мадам. Вы сегодня еще будете выходить?

– Не знаю. Возможно.

И она побежала вверх по лестнице.

В спальне у нее шторы были спущены и горело бра. Ева закрыла дверь. Она задыхалась; в груди была странная пустота; колени у нее дрожали; кровь отхлынула от щек и стучала в висках. Она бросилась в кресло и старалась прийти в себя.

Дом 17 по рю де ла Арп. Дом 17 по рю де ла Арп. Дом 17. Дом 17.

В спальне не было часов. Ева проскользнула в холл, в комнату для гостей, и принесла оттуда часы. Часы тикали зловеще, как заведенная мина. Она поставила их на комод и пошла в ванную умыться. Когда она вернулась, на столике уже были изящно сервированы бутерброды и кофе. К бутербродам она не притронулась, но кофе немного выпила и потом принялась курить одну сигарету за другой, покуда стрелки часов ползли от половины девятого к девяти, к половине десятого и к десяти.

Однажды в Париже она присутствовала на суде, когда судили убийцу. Нед, рассматривавший это как потеху, взял ее с собой. Больше всего ее поразили крики. Судьи – а их было много, все в мантиях и судейских шапочках – громко орали на преступника; орал на него и прокурор, требуя признания.

Тогда все это показалось ей чуждым, неприятным, но забавным. Но чумазому бедолаге, вцепившемуся грязными ногтями в скамью и не менее истошно оравшему на судей, это вовсе не казалось забавным. Когда его выводили, звякнули замки и пахнуло креозотом. Ева будто снова ощутила этот мерзкий запах. Ее так поглотили воспоминания, что она почти не слышала шума на улице.

Она встрепенулась, только когда в дверь позвонили.

Внизу раздалось сразу много голосов. Топ, топ, топ – затопали по ковру шаги Иветы, торопливые, как никогда. Ивета постучалась. Ивета сохраняла почтительность.

– Там внизу полно полицейских, мадам, – доложила она. Она произнесла это так весело, с таким глубоким чувством удовлетворения, что у Евы пересохло во рту. – Сказать им, что вы спуститесь, мадам?

Голос ее еще долго звенел у Евы в ушах.

– Проведите их в главную гостиную, – как будто со стороны услышала Ева собственное распоряжение. – Я сейчас спущусь.

– Хорошо, мадам.

Дверь закрылась. Ева тотчас вскочила. Она подошла к шкафу, вынула меховую накидку и надела ее. Она заглянула в сумочку, проверяя, есть ли там деньги. Потом погасила свет и выскочила в холл.

Миновав злополучный прутик, она сбежала по лестнице так тихо, что никто ее не услышал. Она совершенно точно рассчитала все движения Иветы. Голоса слышались уже из главной гостиной; дверь была приоткрыта, и видно было, как Ивета, стоя к ней спиной, округлым, гостеприимным жестом приглашает служителей закона не стесняться. Ева увидела чьи–то усы и чей–то глаз, но ее, очевидно, не заметили. Еще две секунды – и она уже проникла через темную столовую в еще более темную кухню.

И снова, как уж было недавно, она отперла дверь черного хода. Но на сей раз она закрыла ее за собой. Она поднялась по ступенькам в намокший росою сад, прямо под луч берегового маяка, и вышла через заднюю калитку. Через три минуты, никем не замеченная, кроме соседского пса, отчаянно рвавшегося с цепи, она уже останавливала такси в неярком свете фонарей мирного бульвара Казино.

– Дом семнадцать, по рю де ла Арп, – сказала Ева.

Глава 13

– Это тут?

– Да, мадам, – сказал таксист. – Дом семнадцать, по рю де ла Арп.

– Это частный дом?

– Нет, мадам. Лавка. Цветочная лавка.

Рю де ла Арп, как выяснилось, находилась в немодной части Ла Банделетты; точнее сказать – у самой набережной. Английские денежные мешки, поддерживавшие Ла Банделетту, презирали этот район, потому что он выглядел (и был) в точности как какой–нибудь Уэстонсьюпер–мэр, Пейнтон или Флокстон [2].

Днем маленькие пыльные улочки пестрели витринами, ломившимися от сувениров, игрушечных ведерок, лопат и мельниц, желтыми рекламами американских фотоаппаратов «Кодак» и пышными вывесками почтенных кафе. Но по ночам, теперь, когда осень вступила в свои права, улицы эти погружались в темноту и уныние. Извивающаяся среди высоких домов рю де ла Арп поглотила такси. Когда оно остановилось перед темной дверью, Еве мучительно не захотелось выходить.

Она сидела, держа руку на дверце, и смотрела на шофера в смутном свете счетчика.

– Цветочная лавка? – переспросила она.

– Ну да, мадам. – И он показал ей на белую табличку в темной витрине. «Райские сады. Большой выбор цветов». – Но тут, понимаете ли, закрыто, – добавил он предупредительно.

– Да, да, конечно.

– Может, отвезти вас куда–нибудь еще, мадам?

– Нет, нет. Мне сюда. – Ева вышла из машины. – А вы, случайно, не знаете, чья эта лавка?

– А! Чья она? Не знаю, – ответил шофер, тщательно взвесив вопрос. – Чья она – я не знаю. Но управляет тут мадемуазель Латур, короче мадемуазель Прю. Очень обходительная девушка.

– Латур?

– Да, мадам. Вам нехорошо, мадам?

– Нет. А у нее есть родственница, сестра, или, может, тетя, такая Ивета Латур?

Шофер уставился на нее.

– Вот, господи, ну и задали вы мне задачу, мадам! Я бы с удовольствием… Я знаю только лавку. Лавка чистенькая, аккуратненькая, нарядненькая и хорошенькая, как сама мадемуазель Прю (тут Ева поймала на себе его любопытный взгляд). Вас обождать, мадам?

– Нет. Ах да! Лучше подождите.

Она хотела было задать ему еще какой–то вопрос, но передумала, повернулась и заспешила к цветочной лавке.

Безмятежный таксист у нее за спиной прикидывал: «Господи, хорошенькая–то какая, и англичанка! Неужели же мадемуазель Прю отбила у нее ухажера, а эта мадам пришла сводить с ней счеты? Тогда, старина Марсель, тебе лучше убраться отсюда подобру–поздорову, пока в тебя не попали купоросом. Хотя нет, англичане вроде редко пускают в ход купорос. Но они тоже бывают хороши, я видел, что творится, когда мистер приходит домой пьяный, а миссис lui parle de ca [3]. Ладно, почему бы не поразвлечься без риска для жизни. Да за ней ведь еще и восемь франков».

Что до Евы, то ее мысли были далеко не так просты и прямолинейны.

Она помедлила перед дверью. За чисто вымытым зеркальным стеклом почти ничего не было видно. Из–за темных крыш выбрался месяц, но стекло отсвечивало и сделалось непроницаемым.

В любое время после десяти. Дверь открыта. Милости просим.

Ева взялась за ручку, и дверь подалась. Она распахнула ее, ожидая, что тотчас затренькает колокольчик. Но все было тихо. Тьма и тишина. Оставив за собой открытую дверь, не без опасений, но, успокоив себя мыслью о таксисте, Ева вошла в лавку.

Опять никого…

На нее дохнуло влажной, благоуханной прохладой. Лавка была небольшая. У самого окна на цепи, прикрепленной к низкому потолку, висела накрытая на ночь птичья клетка. Лунный луч полз по полу, освещая призрачное пиршество цветов и отбрасывая на стену тень от похоронной гирлянды.

Она прошла мимо прилавка и кассы, мимо спутанных цветочных запахов, разбавленных сыростью, и наконец заметила желтую полоску света. Он выбивался из–под тяжелой портьеры, завесившей дверь в заднюю комнату. И в тот же миг за портьерой прозвенел певучий девичий голос.

– Кто там? – весело спросил голос по–французски.

Ева шагнула вперед и раздвинула портьеру.

Больше всего для открывшейся ее глазам комнаты походило слово «уютная». Она прямо–таки излучала уют. Она была маленькая, и хоть обои на стенах выдавали плачевное отсутствие вкуса, они тоже дышали уютом.

Над камином было зеркало, окруженное конструкцией из деревянных ящичков, в жаровне ярко горели круглые угли, которые французы называют «bоulеls» [4]. На столе стояла лампа под абажуром с бахромой. Был тут и диван с целой галереей кукол. Над пианино висела семейная фотография в рамке.

Сама мадемуазель Прю как ни в чем не бывало сидела в кресле возле лампы. Ева никогда ее прежде не видела, но мосье Горон и Дермот Кинрос тотчас бы ее узнали. Она была безупречно одета и являла собой образец спокойного достоинства. Большие темные глаза скромно смотрели на Еву. Рядом с нею на столе стояла коробка с шитьем, она чинила розовый эластичный пояс для чулок и как раз перекусывала нитку. Эта деталь и придавала всей сцене такую непарадную, интимную уютность.

Напротив нее сидел Тоби Лоуз.

Мадемуазель Прю встала и отложила в сторону пояс и иголку с ниткой.

– Ах, мадам! – прощебетала она. – Значит, вы получили мою записку? Очень хорошо. Входите, пожалуйста.

Затем последовала долгая пауза.

Стыдно сказать, но сперва Ева чуть не расхохоталась Тоби в лицо. Но нет, смешного тут было мало. Очень мало.

Тоби застыл на стуле. Он как зачарованный смотрел на Еву, не в силах отвести от нее взгляд. Темная краска медленно заливала его лицо, пока оно не сделалось красным, как свекла; все муки совести отобразились на нем с печальной очевидностью. Всякому, кто увидел бы сейчас Тоби, стало бы его жалко.

Ева подумала: «Только бы мне не сорваться. Нет, сейчас никак нельзя. Нельзя».

– Вы… вы написали эту записку? – услышала она собственный голос.

– Простите меня! – ответила Прю с кривой улыбкой и искренней ноткой сожаления. – Но, мадам, приходится смотреть на вещи практично!

Она подошла к Тоби и небрежно чмокнула его в лоб.

– Бедненький Тоби, – сказала она. – Уж кажется, давно мы с ним дружим, а он так ничего и не понял. Но пора поговорить откровенно. Правда?

– Правда, – сказала Ева. – Сделайте одолжение.

На хорошеньком личике Прю восстановилась спокойная самоуверенность.

– Видите ли, мадам, я не какая–нибудь. Я девушка из хорошей семьи, – она показала на фотографию над пианино. – Это папа. Это мама. Это дядя Арсен. Это моя сестра Ивета. Если я когда и поддавалась минутной слабости… Ладно! Всякая женщина может себе такое позволить, если она не каменная, верно?

Ева взглянула на Тоби.

Тоби приподнялся было, но тотчас снова сел.

– Но, заметьте себе, – сказала Прю, – мне дали понять… или, по крайней мере, я так поняла по своей невинности… что у мосье Лоуза честные намерения и он собирается на мне жениться. И вдруг объявление о вашей помолвке! Нет, нет и нет! – голос ее зазвенел упреком. – Я вас спрашиваю! Это честно? Справедливо? Порядочно?

Она пожала плечами.

– Но я знаю мужчин! Моя сестра Ивета, так та прямо стала сама не своя. Я уж, говорит, расстрою ему женитьбу и управу на него найду, он будет твой!

– Правда? – спросила Ева, начавшая многое понимать.

– Ну я не такая. Я за мужчинами не гоняюсь. Плевать я на них хотела! На Тоби свет клином не сошелся. Но по справедливости – вы же тоже женщина, мадам, и вы поймете меня, – по справедливости мне полагается какое–то возмещение за потерянное время и мои поруганные чувства. Так ведь?

У Тоби наконец прорезался голос.

– Ты ей написала…? – начал он потрясение. Прю пропустила вопрос Тоби мимо ушей, подарив его лишь рассеянной, нежной улыбкой. Ей сейчас было не до него; она снова обратилась к Еве.

– Ну вот, и я, значит, прошу его о возмещении, чтоб расстаться друзьями. Я желаю ему всего самого лучшего. Поздравляю его с женитьбой. Но он морочит мне голову и ссылается на свои стесненные обстоятельства.

Выразительный взгляд Прю показал, что она сама об этом думает.

– Тут умирает его папа. Это так печально, – в чертах Прю отразилось искреннее огорчение, – и на целую неделю я оставила его в покое, только выразила сочувствие. Правда, и сам он сказал, что благодаря наследству он теперь сможет честно со мной рассчитаться. Ну вот! А вчера он вдруг заявляет, что дела его папы запутаны; денег всего ничего; и что мой сосед, антиквар мосье Вейль, требует уплаты за сломанную табакерку, которая стоит, шутка ли сказать, с ума сойти, семьсот пятьдесят тысяч франков.

– Эту записку… – снова начал Тоби. Прю по–прежнему обращалась к Еве.

– Да, я написала ее, – согласилась она. – Моя сестра Ивета ничего про это не знает. Я сама додумалась.

– Зачем вы ее написали? – сказала Ева.

– Мадам, и вы еще спрашиваете?

– Да, спрашиваю.

– Любому человеку с чувствами, – сказала Прю, надув губки, – это ясно само собой. – Она подошла к Тоби и погладила его по волосам. – Я очень люблю бедняжку Тоби…

Указанный джентльмен вскочил на ноги.

– Ну и, честно говоря, я небогата. Хотя – признайте! – и Прю поднялась на цыпочки, чтоб полюбоваться собою в зеркале над камином, – при всем при том я неплохо выгляжу. А?

– Прекрасно!

– Ну так вот! Мадам, вы богаты, мне говорили. А людям с чувствами, тонким людям, мадам, не надо разжевывать такие вещи, верно?

– Но я как–то…

– Мадам, вы хотите замуж за бедняжку Тоби. Я, конечно, в отчаянии, но я понимаю, что к чему. Я девушка независимая. Никому не мешаю. Но практичность тут необходима. Так что, если вы сами, мадам, согласны выделить мне небольшое возмещение, все чудесно уладится, и все мы будем довольны.

Снова наступила долгая пауза.

– Что же тут смешного, мадам? – спросила Прю уже совсем другим голосом.

– Простите меня. Я вовсе не смеюсь. То есть это я так. Можно мне сесть?

– Ну, конечно. Ах, что же это я, просто неприлично! Вот сюда, пожалуйста. Это любимый стул Тоби.

Багрянец, вызванный внезапным вторжением Евы, уже совершенно сполз с лица Тоби. Он уже не был животрепещущим воплощением вины, уже не напоминал замученного пятнадцатью раундами боксера, которого так и хочется похлопать по плечу со словами: «Ничего–ничего, старина».

Он все еще чувствовал себя скованно, но гнев уже вступал в свои права, а с ним вместе и ощущение морального превосходства. Что ни говори, человек всегда остается человеком. Тоби попал в ужасное положение. И ему хотелось на ком–то это выместить.

– Выйди, – сказал он Прю.

– Мосье…

– Выйди, тебе говорят!

– Ты забыл, наверное, – вмешалась Ева так резко и холодно, что Тоби даже заморгал, – ты забыл, наверное, что это дом мадемуазель Прю?

– Мне все равно, чей это дом. То есть… Отчаянным усилием воли Тоби овладел собой. Он обеими руками вцепился себе в волосы. И выпрямился, тяжело дыша.

– Выйди отсюда, – попросил он. – Пожалуйста. Исчезни. И поживей. Мне надо поговорить с мадам.

Облачко тревоги сошло с личика Прю. Она глубоко вздохнула и всем своим видом выразила предупредительность.

– Безусловно, – лучезарно сказала она, – мадам захочет уточнить насчет возмещения?

– В общем, да, – согласилась Ева.

– Я ведь тоже понимаю, – сказала Прю. – Поверьте, мне очень приятно, что вы так благородно ко всему отнеслись, мадам. А то я беспокоилась. Ну я иду. Я буду наверху. Когда захотите меня видеть, постучите шваброй в потолок, и я спущусь.

Взяв со стола пояс и иголку с ниткой, Прю направилась к двери. Она весело, приветливо кивнула обоим, продемонстрировав прелесть своих глаз, губ и зубов, и растворилась в цветочных запахах, осторожно прикрыв за собою дверь.

Ева подошла к креслу возле стола и села. Она не говорила ни слова.

Тоби весьдергался. Он подошел к камину и оперся на него локтем. Наэлектризованную атмосферу предгрозья, сгустившуюся в мирном уголке за цветочной лавкой, уловил бы человек даже и более толстокожий, чем Тоби Лоуз.

Редко какой женщине когда выпадала такая блистательная возможность. После всех своих терзаний и мук, Ева могла, наконец, на нем отыграться. Любой беспристрастный зритель, увидевший этих двоих в уютной комнате, конечно, подстрекал бы ее броситься в бой с радостным кличем и наголову разбить врага. Но беспристрастным зрителям легко говорить.

Пауза затянулась. Тоби, оперев локоть на камин и втянув шею в плечи, теребил усики и время от времени искоса поглядывал на Еву. Ева сказала только одно слово:

– Ну?

Глава 14

– Послушай, – выпалил Тоби с обычной своей искренностью. – Мне безумно неприятно.

– Да?

– Ну, что ты все узнала.

– Да? И ты вне себя от страха, что банк тоже все узнает?

Тоби подумал.

– Нет, с этим все в порядке, – успокоил он Еву, и на лице его отразилось явное облегчение. – Значит, тебя это тревожило?

– Очень возможно.

– Нет, уверяю тебя, с этим все в порядке, – серьезно сказал Тоби. – Я сам об этом думал. Но нет, все обойдется. Главное – не втягивать их в открытый скандал. Частная жизнь есть частная жизнь. Между нами, – тут он огляделся по сторонам, – старик Дюфур, управляющий, таскается в Булонь к одной poule [5]. Факт! На службе все знают. Конечно, это строго между нами.

– Конечно.

Тоби опять покраснел.

– Нравится мне в тебе, Ева, – выпалил он, – что ты все понимаешь.

– Да ну?

– Да, – сказал Тоби, не глядя ей в глаза. – Думаешь, мне приятно говорить о таких вещах… Разве приятно говорить о таких вещах с порядочной девушкой, а с тобой особенно. Но раз уж терять нечего… в общем, ну вот.

– Да. Терять, значит, нечего?

– Другая просто в обморок бы упала. Это я тебе прямо скажу. Ты себе не представляешь, чего я натерпелся в последние недели, еще до смерти отца. Ты, может, и сама заметила, что я сам на себя стал не похож. Куда девались мое спокойствие и веселость… Эта дрянь, там, наверху, – Ева вся сжалась, – это ужас что такое. Ты себе не представляешь, как я намучился.

– И это все, – спросила Ева спокойно, – что ты можешь мне сказать?

Тоби заморгал.

– Все, что я могу тебе сказать?

Ева Нил получила прекрасное воспитание. И однако же, навсегда осталась дочерью старого Джо Нила, владельца бумагопрядилен в Ланкашире. И, подобно старому Джо, она тоже кое в чем проявляла бесконечную терпимость, а кое–каких вещей совершенно не могла терпеть.

Сидя на стуле, оставленном мадемуазель Прю, она увидела комнату словно в легком тумане. Она увидела затылок Тоби, отраженный зеркалом над камином, и крошечную, не более шестипенсовика, лысину, затаившуюся в густых волосах. Эта лысина окончательно переполнила чашу Евиного терпения.

Ева в бешенстве выпрямилась на стуле.

– Ты что, не соображаешь, какая ты наглая скотина?

Тоби ушам своим не поверил.

– Ты не подумал о том, – сказала Ева, – как это выглядит: весь день ты читаешь мне мораль и корчишь из себя безупречного сэра Галахада [6], толкуешь, видите ли, о своих идеалах и принципах, а сам, оказывается, давным–давно морочишь голову этой девице?

Тоби был вне себя.

– Ну, Ева! – пробормотал он. – Что ты! Что ты! – и он стал нервно озираться, словно опасаясь неожиданно обнаружить в комнате управляющего банком мосье Дюфура.

– Что ты! – передразнила Ева. – Фу–ты ну–ты!

– Не ожидал от тебя таких выражений.

– Выражений! А как насчет поступков?

– При чем тут поступки? – спросил Тоби.

– Значит, ты можешь «понять и простить» то, что я делаю? А? Ханжа, лицемер несчастный! Уриа Гипп [7]! Ну а как насчет твоих идеалов? Как насчет них, скромный молодой человек строгих правил? А?

Тоби был не просто потрясен. Он безмерно удивился. Близоруко моргая, в точности как его мать, он уставился на Еву.

– Это же совсем другое дело, – возразил он недовольно, как взрослый, растолковывающий очевидные понятия несообразительному ребенку.

– Вот как?

– Да, вот так.

– Почему же?

Тоби весь напрягся, будто с него потребовали объяснить законы солнечной системы или рассказать о строении вселенной с помощью десяти односложных слов.

– Ева, милая! У мужчины могут быть… ну, порывы.

– Ну а у женщины, по–твоему, их не может быть?

– О! – взвился Тоби. – Значит, ты сознаешься?

– В чем?

– Что снова связалась с этим гнусным Этвудом?

– Я ничего подобного не говорила. Я сказала только, что у женщины…

– Ах, нет, – и Тоби покачал головой с видом существа, наделенного непогрешимой мудростью богов. – Только не у порядочной женщины. Между мужчиной и женщиной есть разница. Женщина, поддающаяся порывам, уже не леди, и она недостойна того, чтоб ее боготворили. Потому–то ты меня и удивляешь, Ева. И хочешь начистоту, Ева? Я ни за что не позволю себе тебя оскорбить. Ты сама знаешь. Но я не могу не высказать всего, что у меня на душе, понимаешь? И мне кажется, я сегодня увидел тебя в новом свете. Мне кажется…

Ева его не перебивала.

Она равнодушно отметила в уме, что он стоит слишком близко к огню; что серая ткань костюма на брюках вот–вот займется; что еще секунда, и Тоби вспыхнет ярким пламенем. Но эта перспектива как–то мало ее огорчала.

И тут, постучавшись, в комнату вбежала мадемуазель Прю и с извиняющимся и озабоченным выражением лица бросилась к столу.

– Я – я за нитками, – объяснила она, – тут у меня был еще моток. – Мадемуазель Прю принялась рыться в корзинке с шитьем, и в ту же секунду Тоби подпрыгнул как ужаленный, к немалому торжеству Евы. Ему обожгло ляжки.

– Милый Тоби, – сказала мадемуазель Прю, – и вы, мадам. Может быть, можно не так громко? У нас тут живут все люди порядочные, и мы не любим беспокоить соседей.

– А мы кричали?

– Очень громко. Слов я не разобрала, я не понимаю по–английски. Но, наверное, это что–то нехорошее. – Она нашла моток красных ниток и подняла поближе к лампе. – Надеюсь, вы спорите не насчет… насчет возмещения?

– Почему же, – сказала Ева.

– Мадам…

– Я не хочу откупать у вас вашего любовника, – сказала Ева, отчего Тоби потерял последние остатки самообладания. Надо отдать справедливость Тоби, такая постановка вопроса злила его не меньше, чем Еву.

– Но я могу предложить вам следующее, – продолжала дочь старого Джо Нила.

– Я дам вам двойное возмещение, если вы убедите свою сестру Ивету, чтоб она созналась полиции, что заперла дверь у меня под носом в ту ночь, когда убили сэра Мориса Лоуза.

Прю слегка побледнела, отчего розовые губки и глазки в темных ресницах стали только выигрышней.

– Я не отвечаю за сестру, не знаю, что она там делает.

– Вы не знаете, например, что она подводит меня под арест? Может быть, в надежде, что тогда мосье Лоуз женится на вас?

– Мадам! – вскричала Прю.

Нет, подумала Ева, она и правда ничего не знала.

– Насчет ареста ты не беспокойся, – вмешался Тоби. – Они так, пугают. Они на это не пойдут.

– Ты думаешь? Да они только что явились ко мне в дом целой оравой тащить меня в тюрьму, я насилу убежала от них сюда.

Тоби дернул себя за воротник. Хоть Ева сказала последнюю фразу по–английски, перепуганная Прю, без сомнения, уловила ее смысл. Она проверила еще один моток ниток и бросила на стол.

– И они могут явиться сюда?

– Не удивлюсь, – ответила Ева.

Прю дрожащими руками рылась в корзинке с шитьем, выуживала оттуда разные разности и, тупо оглядев, бросала на стол. Мотки ниток. Булавки. Ножницы. За ними непостижимым образом последовали рожок для туфель, свернутый сантиметр и сетка для волос, зацепившаяся за колечко.

– Я знала, – сказала Ева, – что ваша сестра на чем–то помешана. Но не догадывалась, что на вас.

– Мерси, мадам!

– Но дело не выгорит. Номер не пройдет. Мосье Лоуз не собирается на вас жениться, как он, наверное, и сам вам уже говорил. А моей жизни грозит серьезная опасность, и ваша сестра может меня выручить.

– Не понимаю, о чем вы говорите. Ивета считает меня дурочкой. Она мне ничего не рассказывает.

– Прошу вас! – взмолилась Ева. – Ваша сестра прекрасно знает, что было той ночью. Она может подтвердить, что мосье Этвуд все время находился у меня в комнате. Если ему не поверят, ей–то поверят. Если она мечтает о моем аресте только из–за вас, тогда, конечно.

Тут Ева осеклась и, пораженная, вскочила со стула. Прю выпростала уже почти всю корзинку. Последнее, что она презрительно швырнула на мотки и булавки, могло быть дешевой побрякушкой. Или это была отнюдь не дешевая побрякушка. Мелкие граненые прозрачные камешки, перемежающиеся с мелкими голубыми камнями, оправленные в металл филигранной работы старинного рисунка, составляли ожерелье. Когда оно змейкой свернулось на столе, холодный свет лампы побежал по камешкам, и они вспыхнули и замигали.

– Откуда, – спросила Ева, – вы это взяли?

Прю вздернула бровки.

– Это? Да это же дешевка, мадам.

– Дешевка?

– Ну да, мадам.

– Бриллианты и бирюза, – Ева взяла ожерелье за один конец, и оно зазмеилось под лампой. – Это ожерелье мадам де Ламбаль! Или я совсем сошла с ума, или я недавно видела его в коллекции сэра Мориса Лоуза. В горке сразу налево от двери, как войдешь в кабинет.

– Бриллианты и бирюза? Ошибаетесь, мадам, – не без горечи проговорила Прю.

– Не верите? Ладно! Можете зайти в лавку мосье Вейля тут рядом, и пусть он вам его оценит.

– Да, – как–то странно спросил Тоби. – Где же ты его взяла, малышка?

Прю переводила взгляд с Тоби на Еву.

– Может, я и правда такая дура, как считает моя сестра, – самоуверенный лобик наморщился, – наверное, зря я все это затеяла. Господи, да сестра убьет меня, если я дала маху! Вы хотите меня запутать. Я вам не верю. Больше я не отвечаю на ваши вопросы, слышите? Я… Я сейчас позвоню сестре.

Бросив им в лицо эту страшную угрозу, Прю выскочила из комнаты, так что они и ахнуть не успели. Они услыхали дробный стук ее каблучков по лестнице. Ева бросила ожерелье на стол.

– Ты ей подарил его, Тоби?

– О, черт, нет!

– Точно?

– Еще бы! К тому же, – добавил Тоби, вдруг повернувшись к ней спиной так, что его лицо теперь смотрело на нее из зеркала, – то ожерелье осталось на своем месте.

– Да…?

– Оно как лежало, так и лежит за стеклом в горке направо от двери. По крайней мере, час назад, когда я уходил из дому, оно там лежало. Я помню, Дженис еще мне про него говорила.

– Тоби, – спросила Ева, – на ком были те коричневые перчатки?

Зеркало, слегка испорченное ржавчиной, странно отражало лицо Тоби.

– Когда меня сегодня допрашивала полиция, – сказала Ева, чувствуя, как напрягся у нее каждый нерв, – я не сказала всей правды. Нед Этвуд видел того, кто убил твоего отца. И я чуть не увидела. Кто–то в коричневых перчатках вошел в кабинет, разбил табакерку и убил сэра Мориса. Может быть, Нед и выживет. И если он выживет, – глаза Тоби в зеркале слегка закосили, – он расскажет, что он увидел. Больше мне нечего тебе сказать, Тоби. Но это ты запомни. Кто бы он ни был, это был член вашего чудесного, милого семейства.

– Грязная ложь, – негромко сказал Тоби.

– Да? Что ж, думай, как хочешь.

– Что видел твой… твой приятель?

Ева ему рассказала.

– И ты ничего не сказала об этом Горону, – заметил Тоби. Он совсем осип.

– Нет! И знаешь почему?

– Откуда же мне знать? Наверное, чтобы не упоминать о своих страстных объятьях с…

– Тоби Лоуз, ты что, хочешь заработать по физиономии?

– Переходим на пошлый тон, а?

– И ты еще будешь мне говорить о пошлости?

– Прости. – Тоби закрыл глаза и сжал кулаки. – Но пойми, Ева. Это уж последняя капля. Я не хочу, чтобы трепали имена мамы и сестры, слышишь?

– Да кто говорит о твоей матери и сестре? Я тебе рассказала только про то, что может подтвердить Нед Этвуд и, наверное, еще Ивета Латур. И я–то, дура, молчала, только чтоб как–нибудь не задеть твои чувства. Видите ли, такой благородный, такой прямой молодой человек…

Тоби показал на потолок.

– Ты что же, ее хочешь на меня натравить?

– Никого я не хочу на тебя натравливать.

– Ревнуешь, а? – оживился Тоби.

Ева подумала.

– Нет. Самое смешное, что вряд ли. – Она расхохоталась. – Видел бы ты, как у тебя вытянулось лицо, когда я вошла! Хорош бы ты был, если б за мной и правда приволоклась полиция. И вот вам пожалуйста, – мадемуазель Прю и ожерелье, в точности такое же, как…

Портьера, отделявшая гостиную от лавки, была из темной тяжелой обивочной ткани. Чья–то рука отодвинула портьеру. Ева увидела кривую улыбку – странную улыбку, как будто что–то не в порядке со ртом, – на лице высокого человека в старом спортивном костюме; человек вошел в гостиную и снял шляпу.

– Простите, что я вмешиваюсь, – сказал Дермот Кинрос, – но нельзя ли мне взглянуть на это ожерелье?

Тоби резко повернулся.

Дермот подошел к столу и положил на него шляпу. Он взял в руки снизку белых и голубых камешков и поднес к лампе. Он перебирал их пальцами. Вынув из кармана ювелирную линзу, он довольно неловко вставил ее в правый глаз и снова обследовал колье.

– Да, – проговорил он со вздохом облегчения. – Все в порядке. Оно не настоящее.

Он бросил ожерелье на стол, а линзу сунул обратно в карман.

Только тут Ева наконец овладела голосом.

– Вы с полицией! Они…?

– Гонятся за вами? Нет, – улыбнулся Дермот. – Честно говоря, я оказался на рю де ла Арп, чтоб увидеть антиквара мосье Вейля. Мне нужно было мнение эксперта вот об этом.

Он вынул из внутреннего кармана что–то завернутое в папиросную бумагу. Развернув ее, он поднял за кончик вторую нитку сверкающих белых и голубых камней. На первый взгляд это ожерелье настолько точно повторяло ожерелье на столе, что Ева переводила глаза с одного на другое в полном недоумении.

– Это, – объяснил Дермот, тронув принесенное им колье, – ожерелье мадам де Ламбаль из коллекции сэра Мориса Лоуза. После убийства его нашли на полу возле горки, помните?

– Ну? – сказала Ева.

– Я все думал, почему? Настоящая бирюза и бриллианты. – он снова их потрогал. – Мосье Вейль только что удостоверил. И вот, оказывается, есть второе ожерелье – подделка. И тут, понимаете ли, напрашивается вывод, что…

Мгновение он смотрел прямо перед собой. Потом кивнул, словно очнувшись. Бережно обернув в папиросную бумагу подлинное ожерелье, он снова спрятал его в карман.

– Может, вы объясните наконец, – заорал Тоби, – какого черта вы сюда заявились?

– Я вломился к вам в дом, сэр?

– Сами прекрасно меня поняли. И бросьте вы это «сэр». Можно подумать, что…

– Что?

– Что вы надо мной насмехаетесь!

Дермот обернулся к Еве:

– Я видел, как вы сюда входили. Шофер уверил меня, что вы еще тут; входная дверь была распахнута. А сказать я хотел вам только одно: чтобы вы не тревожились. Вас не арестуют. Сейчас, во всяком случае.

– Но они за мной пришли!

– Неважно, так у них принято. Теперь вам от них житья не будет. Но скажу вам по секрету, что не меньше вас их заинтересовала Ивета Латур, оказавшая им столь радушный прием. И если старая карга в данную минуту не клянет все на свете, то я просто ничегошеньки не понимаю во французском характере. Ну успокойтесь же, смелей!

– Я… я ничего.

– Вы ужинали?

– Н–нет.

– Так я и думал. Это никуда не годится. Уже половина двенадцатого, но есть способы в любой час взять за бока хозяина какого–нибудь кафе. Да, еще одно. Наш друг Горон слегка дрогнул, с тех пор как некто указал ему на то, что один из членов семьи Лоузов заведомо солгал.

При зловещих словах «семья Лоузов» атмосфера снова изменилась. Тоби выступил вперед.

– Значит, и вы в этом сговоре?

– Сговор имел место, сэр. Еще бы. Но я тут ни при чем.

– Раз вы подслушивали под дверью, – отчеканил Тоби, напирая на слово «подслушивали», – так вы, наверное, слышали насчет коричневых перчаток и тому подобного?

– Да.

– Это вас не удивило?

– Нет. Должен сознаться, не удивило.

Тоби, тяжело дыша, оскорбленно смотрел на обоих. Он теребил траурную повязку на левом рукаве.

– Слушайте, – сказал он. – Я не из тех, кто любит выставлять напоказ свои интимные дела, тут, думаю, вы не станете спорить. Но я вас спрашиваю как разумного человека: разве я не обманут в лучших чувствах?

Ева хотела было что–то сказать.

– Обожди! – продолжал свое Тоби. – Согласен – мало ли что кому может показаться! Но заявлять, что кто–то из нас убил отца, – это уж такой бред, что попахивает сговором. И все идет от нее – он показал на Еву. – От женщины, которой я верил, которую я просто боготворил. Я уже сказал ей, что увидел ее в новом свете. Как же иначе! Она в общем–то сознается, что снова связалась с Этвудом. Видите ли, с нее еще мало! А когда с ней начинаешь говорить об этом, она взвивается и употребляет выражения, не очень–то подходящие для женщины, которую я собираюсь сделать моей женой. А все почему? Все из–за этой девчонки, из–за Прю. Ну ладно, признаю, что это получилось не совсем хорошо. Но может же мужчина иногда кое–что себе позволить, верно? Это ведь не всерьез. Никто и не принимает это всерьез.

Тоби поднял голос.

– Но женщина, да еще связавшая себя словом, – дело совсем другое. Даже если у нее ничего не было с этой скотиной, а тут уж позвольте мне усомниться, так ведь он же был у нее в спальне, правда? Меня уважают на службе. Я не могу себе позволить, чтобы о прошлом моей жены ходили такие слухи; и мы ведь уже помолвлены. Неважно, что я так ее люблю. Я думал, она переменилась, я всегда ее отстаивал. Но раз она со мною так, не лучше ли порвать нашу помолвку?

Тут честный Тоби виновато смолк. Ева заплакала. Заплакала она от бессильной злости и от нервного напряжения. Но Тоби этого не знал.

– Я все равно к тебе прекрасно отношусь, – прибавил он великодушно.

Секунд десять, в течение которых царила такая тишина, что слышно было, как наверху всхлипывает мадемуазель Прю, Дермот Кинрос боялся перевести дух. Ему казалось, что стоит ему вздохнуть – и он взорвется. В его уме, закаленном былыми горестями и унижениями, из которых рождается мудрость, вставало страшное видение: он сам в роли кровавого убийцы, Однако он лишь твердо и уверенно взял Еву под руку.

– Пойдемте отсюда, – мягко сказал он. – Вы достойны лучшей участи.

Глава 15

Восход на берегах Пикардии холодными сентябрьскими утрами сначала проводит вдоль горизонта яркую и резкую, как отметина красным карандашом, черту; краска расползается по воде, будто в ней утопили горы помады; но вот выползает солнце, и световые точки прожигают гонимые ветром волны Ла–Манша.

Направо от них был Ла–Манш, налево – поросшие кустарником дюны. Асфальтовое шоссе, бегущее вдоль берега, повторяя все его извивы, само блестело, как река. По нему продвигалась коляска с терпеливым кучером на козлах и двумя пассажирами, и каждый скрип и позвякиванье упряжи, каждое цоканье лошадиных копыт четко отдавалось в беспечной тишине и пустоте раннего часа.

Ветерок с канала отчаянно трепал Еве волосы и зыбил темный мех ее накидки Несмотря на круги под глазами, она была весела и даже смеялась.

– Вы хоть знаете, – спросила она, – что заставили меня проговорить всю ночь напролет?

– Вот и прекрасно, – сказал Дермот. Кучер в цилиндре не повернулся и ничего не сказал. Но плечи у него поднялись чуть не до ушей.

– Да где это мы? – спросила Ева. – Небось милях в пяти–шести от Ла Банделетты!

Снова плечи кучера выразили согласие.

– Какая вам разница? – успокоил ее Дермот. – Ну а теперь насчет этой вашей истории.

– Да?

– Я хочу, чтобы вы мне ее еще повторили. Слово в слово.

– Опять?

На сей раз плечи кучера поднялись уже выше ушей – акробатический номер, недоступный представителям прочих профессий. Он щелкнул кнутом, и лошадки припустили, как следует тряхнув пассажиров, пытавшихся взглянуть друг на друга.

– Ой, пожалуйста, – взмолилась Ева. – Я же вам уже четыре раза все рассказала. Клянусь, я не выпустила ни единой подробности из того, что произошло… ну, той ночью. Я совсем осипла. Представляю себе, как я выгляжу! – Она обеими руками отвела волосы от лица. Серые глаза, чуть слезящиеся из–за ветра, смотрели на него с мольбой. – Может, отложим хоть до завтрака?

Дермот ликовал.

Он откинулся на выцветшую обивку сиденья и расслабил плечи. Голова у него слегка кружилась от бессонной ночи и от одного открытия, перевернувшего все его построения. Он совсем забыл, что не брит и вид у него, должно быть, ужасный. Он был в восторге, он мог поднять весь мир и спустить с лестницы.

– Ну ладно, можно вас и пощадить, – согласился он. – В конце концов, по–моему, главное у меня в руках. Видите ли, миссис Нил, вы сообщили мне очень важную вещь.

– Какую?

– Вы сообщили мне, кто убийца, – сказал Дермот. Колымага уже словно летела по воздуху, и Ева обеими руками уцепилась за полость.

– Но я понятия не имею! – удивилась она.

– Знаю. Тем–то так и ценен ваш рассказ. Если бы вы знали, что тогда произошло, то…

Он искоса, в нерешительности взглянул на нее.

– У меня мелькала догадка, совершенно смутная догадка, – продолжал он, – что я ищу преступника не там, где надо. Это вчера – еще до нашего ужина. Но окончательно я прозрел только во время вашего рассказа за омлетом у папаши Руссе.

– Доктор Кинрос, – спросила Ева. – Кто же из них убил?

– А вам важно? Не все ли вам равно?

– Нет. Но… кто же из них?

Дермонт посмотрел ей в глаза.

– Вот этого я вам и не скажу.

Тут Ева не выдержала. Но гневная тирада так и застряла у нее в горле: на нее смотрели добрые, дружеские, ободряющие глаза, полные прямо–таки пылающего сочувствия.

– Послушайте, – продолжал он, – я говорю это не как великий сыщик, старающийся в последней главе ошарашить простофилю. Я это говорю по самым серьезным причинам, какие только могут быть у психолога. Вся тайна, – он коснулся ее лба, – вот тут. У вас в голове.

– Ничего не понимаю!

– Нет, вы все знаете. Но не отдаете себе в этом отчета. Если я вам скажу, вы взглянете на вещи по–новому. Станете искать объяснений. Пересматривать факты. А это совершенно не нужно. Пока. Все – слышите – все зависит от того, расскажете ли вы о случившемся мосье Горону и следователю в точности так же, как мне.

Ева зябко поежилась.

– Вот вам иллюстрация, – сказал Дермот, не отрывая от нее глаз. Он вынул из жилетного кармана часы. – Например, что это такое?

– Извините, но…

– Что я держу в руке?

– Часы, господин иллюзионист.

– Как вы догадались? Дикий ветер. Тиканья вы не слышите.

– Ну знаете ли! Я же вижу, что это часы!

– Вот именно. В том–то и дело. А по часам мы к тому же можем определить, – заключил он весело, – что уже двадцать минут шестого и вам, безусловно, хочется спать. Извозчик!

– Да, мосье?

– В город, пожалуйста.

– Да, мосье.

Смирного кучера как будто коснулась волшебная палочка. Он развернулся с неимоверной быстротой, наводящей на мысль об ускоренных съемках в кинохронике, когда все вдруг несутся вприпрыжку и сломя голову. Они полетели той же дорогой обратно; над сине–серой водой кричали чайки; и Ева опять заговорила:

– Ну а теперь что?

– Спать. А потом положитесь на вашего покорного слугу. Вам сегодня предстоит встреча с Гороном и следователем.

– Да, наверное.

– Про мосье Вотура, следователя, болтают разные ужасы. Но вы его не бойтесь. Они, правда, любят, чтобы все было по правилам, и на допрос меня вряд ли пустят…

– Вас там не будет? – крикнула Ева.

– Я же не адвокат. Кстати, вам надо взять адвоката. Я пошлю к вам Соломона, – он запнулся. – А что – это так важно, – добавил он, уставясь в спину кучера, – буду я там или нет?

– Конечно, важно. Я вас еще не поблагодарила за…

– Ну что вы… Так, значит, расскажите им о том, что произошло, в подробностях, как рассказывали мне. Как только ваш рассказ занесут в протокол, я смогу действовать.

– А пока что вы будете делать?

Дермот долго молчал.

– Один человек может подтвердить, кто убийца, – ответил он наконец. – Это Нед Этвуд. Но от него пока толку мало; правда, я тоже остановился в «Замке» и на всякий случай порасспрошу его врача. Нет… – он снова замолк. – Я еду в Лондон.

Ева выпрямилась на сиденье:

– В Лондон?

– На один день. Отсюда летит самолет в десять тридцать, а вечером есть рейс из Кройдона [8], которым я поспею к ужину. К тому времени, если мой план выгорит, я уже буду располагать решающими сведениями.

– Доктор Кинрос, и на что вам из–за меня такие хлопоты?

– Нельзя допускать, чтобы твоего соотечественника на твоих глазах упекли в тюрьму.

– Все шутите!

– Разве я шучу? Простите.

Усмешка противоречила извинению. Ева рассматривала его лицо. Резкий солнечный свет смутил Дермота, и он поднял ладонь к щеке, как бы пытаясь заслониться. К нему вернулось давно забытое мучительное чувство. Ева ничего не заметила. Она устала, продрогла в своей короткой накидке, и события той ночи вдруг опять мучительно отозвались в ее памяти.

– Я, наверное, дико вам надоела, – сказала она, – всеми этими деталями моей интимной жизни.

– Сами знаете, что ничего подобного.

– Я изливалась совершенно незнакомому человеку, а теперь, при дневном свете, мне просто в глаза вам стыдно взглянуть.

– Ну что вы. А для чего же еще я тут? Только можно я задам вам один вопрос – в первый раз?

– Конечно.

– Как вы собираетесь поступить с Тоби Лоузом?

– А как бы вы поступили, если бы вам так вежливо и мило дали отставку? Меня просто–напросто бросили, верно? Да еще при свидетеле.

– Вы думаете, что все еще его любите? Я не спрашиваю, любите ли вы, я спрашиваю только, как вы думаете?

Ева не отвечала. Лошадиные копыта отбивали звонкую дробь. И вдруг Ева засмеялась.

– Не везет мне с замужеством, правда?

Она ничего не добавила, а Дермот не стал углубляться. Было почти шесть, когда они добрались до белых, чисто выметенных улиц Ла Банделетты, погруженных в сон, нарушаемый лишь немногими любителями верховой езды спозаранку. Ева закусила нижнюю губу и чуть побледнела, когда они свернули на рю дез Анж. Возле самого ее дома Дермот помог ей выйти из коляски.

Ева бросила быстрый взгляд через дорогу, на виллу «Привет». Там все будто вымерло. Только в одной комнате наверху были открыты ставни. Елена Лоуз в японском кимоно и в очках застыла у окна, глядя на них.

Голоса так громко отдавались в тишине улицы, что Ева инстинктивно перешла на шепот.

– Ог–глянитесь. Видите верхнее окно?

– Да.

– Обратить мне на нее внимание?

– Нет.

У Евы сделалось совсем отчаянное лицо.

– Может, все–таки скажете кто…?

– Нет. Скажу вам только одно. Вас намеренно выбрали жертвой, и весь план до того продуман, жесток и хладнокровен, что я в жизни не встречал ничего подобного. Тот, кто все это затеял, не заслуживает пощады и не получит ее. Итак, до вечера. А там, бог даст, кое с кем и разделаемся.

– – Как бы там ни было, – сказала Ева, – спасибо вам. Спасибо, спасибо, спасибо!

Она стиснула ему руку, открыла ворота и побежала по дорожке к своей двери; кучер испустил усталый вздох облегчения; что касается Дермота, то он стоял на мостовой и глядел на ее дом так долго, что у извозчика зародились новые опасения, а потом опять влез в коляску.

– Гостиница «Замок», mon gars [9]. И на этом ваши труды закончатся.

Возле гостиницы он расплатился с извозчиком, добавил неимоверные чаевые и, сопровождаемый потоком благодарности эпического масштаба, поднялся по лестнице. В холле, честно выдержанном в стиле средневекового чертога, уже замечались признаки пробуждения.

Дермот прошел в свой номер Он вынул из кармана ожерелье из бриллиантов и бирюзы, полученное от мосье Горона; он приготовил заказной пакет, чтобы вернуть ожерелье префекту, и вложил туда записку, в которой сообщал, что должен на сегодня отлучиться. Потом он побрился, принял холодный душ, чтоб прийти в себя, и, уже одеваясь, заказал завтрак в номер.

Из холла ему сообщили по телефону, что мосье Этвуд находится в 401–м номере. Позавтракав, Дермот направился туда и, по счастью, столкнулся с гостиничным врачом, который как раз только что осматривал Неда.

На доктора Буте визитная карточка Дермота произвела сильное впечатление. Однако же он выказывал некоторое нетерпение. Стоя в слабо освещенном коридоре под самой дверью Неда, он отвечал на расспросы без особой охоты.

– Нет, мосье, мосье Этвуд не пришел в сознание. По двадцать раз на дню является кто–нибудь из префектуры или полиции, и все задают тот же вопрос.

– И, разумеется, вообще нет никаких гарантий. Но ведь, с другой стороны, он может очнуться в любой момент?

– Судя по характеру повреждения, это возможно. Я покажу вам рентгеновские снимки.

– Буду премного благодарен. Значит, есть надежда?

– По–моему, да.

– Он что–нибудь говорил? В бреду?

– Он иногда вдруг смеется. И только. Да я и не так часто у него бываю. Лучше расспросите сиделку.

– Можно мне к нему?

– Конечно.

Хранитель тайны лежал в затененной комнате как труп. Сиделка была монашка: ее огромный головной убор выделялся четким силуэтом на светлом фоне жалюзи.

Дермот разглядывал больного. «Красивый, черт», – горько подумал он. Первая любовь Евы Нил, а возможно… но он отогнал неприятную мысль. Если Ева все еще влюблена в этого малого, даже и не отдавая себе в том отчета, тут уж ничего не попишешь. Он пощупал пульс Неда; в мертвой тишине отчетливо раздавалось тиканье часов. Доктор Буте показал ему рентгеновские снимки, со смаком приговаривая, что чудо еще, как его пациент до сих пор не отправился на тот свет.

– Что–нибудь говорит? – повторила сиделка вопрос Дермота. – Да так, мосье, иногда бормочет.

– Да?

– Но говорит–то он по–английски. А я английского не понимаю. А то вдруг засмеется и кого–то начинает звать.

Дермот, направившийся уже было к двери, резко обернулся.

– Звать? Кого?

– Ш–ш–ш, – вмешался мосье Буте.

– Не могу вам сказать, мосье. Все слоги вроде одинаковые. Я б с удовольствием, мосье, но не могу показать, как это произносится, – глаза ее тревожно блестели в полутьме. – Но если надо, я могу в другой раз записать.

Ну вот и все. Больше тут Дермоту пока делать было нечего. Оставалось только еще кое–кого порасспросить по разным барам гостиницы; один официант с большим увлечением говорил о мисс Дженис Лоуз; сам сэр Морис, оказывается, в день своей смерти заглядывал в шумный бар первого этажа и удивил бармена и официантов.

– Ну и глаза у него были! Как он разволновался! – грохотал бармен. – А потом Жюль Сезнек вдруг видит его в зоопарке, у обезьяньей клетки. Он с кем–то говорил, но с кем, Жюль не разглядел, тот стоял за кустом.

Прежде чем заказать билет на английский самолет, вылетавший из Ла Банделетты в половине одиннадцатого, Дермот успел еще позвонить метру Соломону, своему приятелю–юристу из фирмы «Соломон и Кохен», Остаток дня впоследствии вспоминался ему как ночной кошмар. В самолете он соснул, чтоб набраться сил для самого главного. Автобус тащился из Кройдона бесконечно долго; Лондон после нескольких дней отлучки поразил его копотью и вонью выхлопных газов. Дермот взял такси и отправился по некоему адресу. Полчаса спустя он чуть не кричал от радости.

Он доказал то, что требовалось доказать. Когда под желтым вечерним небом он входил в самолет, отлетающий в Ла Банделетту, он уже не ощущал усталости. Ревели моторы; самолет пошел на разгон; воздушной струёй от пропеллеров прибивало к земле траву; а Ева была спасена. Держа портфель на коленях, откинувшись в кресле, Дермот под шум вентиляторов в душном салоне следил, как Англия сводится сперва к серым и красным крышам, а потом к движущейся карте.

Ева была спасена. Дермот строил планы. Он все еще строил их, когда самолет нырнул вниз, к аэродрому. В отдалении, в городе мигали огни. Проезжая по аллее тесно посаженных деревьев, дыша сосновым запахом сумерек, Дермот унесся в мечтах от сегодняшних мытарств к будущему, когда…

В «Замке» играл оркестр. Яркий свет и грохот вывели его из задумчивости. Его окликнул регистратор.

– Доктор Кинрос. Вас весь день спрашивали. Минуточку! Кажется, и сейчас двое дожидаются.

– Кто?

– Мосье Соломон, – ответил регистратор, заглянув в блокнот, – и мадемуазель Лоуз.

– Где они?

– Где–то тут, мосье, – он позвонил в колокольчик. – Вас проводят. Хорошо?

С помощью мальчишки–коридорного Дермот нашел Дженис Лоуз и метра Пьера Соломона в одном из уголков якобы готического фойе. Якобы старинные и голые каменные стены были увешаны якобы средневековым оружием. Вдоль стен тянулась мягкая скамья, а посередине стоял столик. Дженис и метр Соломон мрачно забились подальше друг от друга, но оба тотчас поднялись, завидя Дермота; и его поразило выражение упрека на их лицах.

Метр Соломон был высок, толст, смугл, внушителен и говорил низким басом. Он весьма странно взглянул на Дермота.

– А, вы вернулись, мой друг, – констатировал он замогильным голосом.

– Конечно! Я же вам говорил, что вернусь. Где же миссис Нил?

Адвокат внимательно разглядывал ногти на своей руке, поворачивая ее то так, то эдак. Наконец он поднял глаза.

– Она в ратуше, мой друг.

– В ратуше? До сих пор? Что же они ее так долго держат?

Лицо метра Соломона окончательно омрачилось.

– Ее сунули в камеру, – ответил он. – И я сильно опасаюсь, старина, что ее очень не скоро оттуда выпустят. Мадам Нил арестована по обвинению в убийстве.

Глава 16

– Скажите, старина, – продолжал метр Соломон с искренним интересом, – между нами. Как мужчина с мужчиной. Вы что – морочите меня?

– Или морочите ее? – вставила Дженис. Дермот смотрел на них во все глаза.

– Я ничего не понимаю.

Метр Соломон ткнул в Дермота пальцем и помахал им, словно задавал вопрос на суде.

– Подучивали вы мадам Нил, чтоб она повторила полиции свою историю слово в слово, как рассказывала ее вам? Да или нет?

– Да, конечно.

– Ага! – загремел метр Соломон с глубоким удовлетворением. Он расправил плечи и запустил два пальца в жилетный карман. – Вы, видимо, рехнулись, мой друг? Безнадежно спятили?

– Послушайте…

– До самого сегодняшнего вечера и еще во время допроса мадам Нил в полиции были почти уверены в ее невиновности. Почти! Вы заставили их поколебаться.

– Ну?

– Но в тот самый момент, когда она дает последние показания, все колебания прекращаются. Мосье Горон и следователь переглядываются. Мадам Нил допустила ошибку до того грубую, до того изобличающую ее в глазах всякого знакомого с уликами, что в ее виновности не остается никаких сомнений. Баста! Конец! Все мое искусство – даже мое – не в силах ей помочь.

На столике перед Дженис Лоуз стояли до половины отпитое мартини и три составленных одно на другое блюдечка, свидетельствовавшие о трех предшествующих порциях. Дженис присела, покончила с мартини и еще больше раскраснелась. Будь тут Елена, она бы много чего могла сказать. Но Дермота эта черта в ее дочери не интересовала. Он снова посмотрел на метра Соломона.

– Минутку! – вскричал он. – Эта так называемая «ошибка» не связана с… с табакеркой императора?

– Связана.

– То есть как она ее описывала, да?

– Именно.

Дермот бросил на стол свой портфель.

– Так–так! – произнес он с такой горечью и с таким сарказмом, что метр Соломон и Дженис даже вздрогнули. – Выходит, то самое показание, которое должно бы их убедить в ее невиновности, убедило их в ее виновности?

Адвокат повел слоновьими плечами.

– Я вас не понимаю.

– Мосье Горон, – сказал Дермот, – производит впечатление умного человека. Господи боже ты мой, так что же с ним случилось? – Он нахмурился. – Или это с ней что–то случилось?

– Она была явно в плохом состоянии, – согласился адвокат, – рассказывала как–то неубедительно, даже в тех местах, где, казалось бы, не к чему придраться.

– Понимаю. Значит, она не рассказала Горону все так, как рассказывала утром мне?

Метр Соломон опять пожал плечами.

– Чего не знаю, того не знаю. Это дедушка надвое сказал.

– Можно мне? – робко вмешалась Дженис. Она долго вертела в руках рюмку и наконец обратилась к Дермоту по–английски.

– Я ничего не понимаю. Я целый день таскаюсь вот за этим Аппием Клавдием [10], – она кивнула на метра Соломона, – а он только шумит и боится уронить свое достоинство. А мы все дико волнуемся. Мама, Тоби и дядя Бен сейчас в ратуше.

– О? Они там?

– Да. Пытаются увидеть Еву. Но ничего не получается. – Дженис запнулась. – Я так поняла, что у Тоби с Евой вчера вышло черт те что. Тоби вроде был не в себе – это с ним часто бывает – и наговорил Еве бог знает чего, а сегодня ужасно угрызается. Я никогда еще не видела, чтоб он так терзался.

Быстро глянув в зловеще помрачневшее лицо Дермота, она снова принялась вертеть ножку рюмки в совсем уж неверных пальцах.

– В последние дни, – продолжала она, – нам не очень–то сладко пришлось. Но, что бы вы ни думали, мы на стороне Евы. Когда мы узнали про ее арест, мы поразились не меньше вашего.

– Счастлив это слышать.

– Пожалуйста, не надо так. Вы… вы прямо как палач какой–то.

– Благодарю. Я надеюсь исполнить его функции.

Дженис подняла на него глаза:

– В отношении кого?

– Когда я последний раз говорил с Гороном, – сказал Дермот, не удостаивая ее ответом, – у него на руках были два отличных козыря. С них и надо было идти. Первый – допрос с пристрастием Иветы Латур, от которого он многого ждал. А второй – тот факт, что одно лицо, рассказывая о событиях той памятной ночи, допустило заведомую ложь. Так какого же дьявола он бросил оба козыря в мусорную корзинку и арестовал Еву? Нет, это уж не моего слабого ума дело.

– Спросите у него самого, – предложил адвокат. – Вон он к нам идет.

Аристид Горон, несмотря на озабоченный взор, любезный и щеголеватый, как обычно, поигрывая тросточкой, шествовал по направлению к ним походкой монарха.

– А! Добрый вечер, мой друг, – чуть–чуть виновато приветствовал он Дермота, – вы, я вижу, уже из Лондона.

– Да, и застаю тут прелестную ситуацию.

– Весьма сожалею, – вздохнул мосье Горон. – Но правосудие есть правосудие. Вы согласны? Позволительно ли далее спросить, для чего вам понадобилось так срочно лететь в Лондон?

– Для того, – ответил Дермот, – чтоб выяснить мотивы, какими руководствовался подлинный убийца сэра Мориса Лоуза.

– Пфу! – вырвалось у мосье Горона. Дермот повернулся к метру Соломону.

– Мне необходимо переговорить с префектом полиции. Мисс Лоуз, вы простите мою невежливость, если я попрошу вас оставить меня с этими господами?

Дженис поднялась с величайшим самообладанием.

– Мне исчезнуть или как?

– Ну что вы. Сейчас мосье Соломон вас догонит и проводит к вашим родственникам в ратушу.

Он обождал, пока Дженис, действительно рассердясь, или валяя дурака, покинула прелестный уголок, а затем обратился к адвокату.

– Вы могли бы, мой друг, передать кое–что Еве Нил?

– Постараюсь, во всяком случае, – пожал плечами метр Соломон.

– Хорошо. Так скажите ей, что я переговорю с мосье Гороном и надеюсь, что не далее как через два часа ее отпустят на свободу. А вместо нее я предлагаю передать в руки правосудия подлинного убийцу сэра Мориса Лоуза.

Все умолкли.

– Это все из–за коки с соком? – крикнул наконец мосье Горон, отчаянно взмахнув тросточкой. – Ну и ну! Прошу меня сюда не впутывать, слышите!

Адвокат тем временем откланялся. Он двинулся по фойе, словно галеон под тугими парусами. Они видели, как он остановился и что–то сказал Дженис. Он предложил ей руку, она ее отвергла, после чего они вместе покинули фойе и затерялись в толпе. Затем Дермот опустился на мягкую скамью и открыл портфель.

– А вы не присядете, мосье Горон?

– Нет, мосье, я не присяду, – грозно отвечал префект.

– Ну, перестаньте! Учитывая, что я могу вам предложить…

– Фу!

– Почему бы не расположиться поудобней? Может, нам чего–нибудь выпить?

– Ладно! – проворчал мосье Горон, несколько смягчаясь и усаживаясь на скамью рядом с Дермотом. – Разве что на минутку. И выпьем по рюмочке. Раз вы так настаиваете, мосье, я выпил бы коку с соком… то есть виски с содой.

Дермот заказал.

– Вы удивляете меня, – начал он с коварной обходительностью. – После столь поразительной операции, как арест мадам Нил, вы почему–то сидите здесь вместо того, чтобы припирать ее к стенке вопросами. Почему вы не в ратуше?

– У меня дела тут, в гостинице, – ответил мосье Горон, барабаня пальцами по столу.

– Дела?

– Да, – ответил мосье Горон, – мне позвонил доктор Буте и сказал, что мосье Этвуд пришел в себя и можно порасспросить его, разумеется, в разумных рамках…

Заметив довольное лицо Дермота, префект снова вскипел.

– Так вот что, – сказал Дермот, – мосье Этвуд скажет вам в точности то же, что собираюсь сказать я. Это и будет недостающим звеном в цепи доказательств. И если без всякого давления с моей стороны он подтвердит мои слова, вы согласны выслушать мои показания?

– Показания? Какие еще показания…?

– Минутку, – прервал его Дермот. – Зачем вам понадобился этот поворот на сто восемьдесят градусов и арест Евы Нил?

Мосье Горон ему рассказал.

Прихлебывая виски с содовой, префект во всех подробностях объяснил ему свои соображения. Хоть у мосье Горона был сейчас не очень–то веселый вид, Дермоту пришлось признать, что подозрения префекта и роковая убежденность следователя мосье Вотура не лишены некоторых оснований.

– Значит, – пробормотал Дермот, – она вам так и не сказала… Она не повторила вам того, что вырвалось у нее сегодня утром, когда она буквально умирала от усталости после бессонной ночи. Она не сказала вам ту единственно важную вещь, которая доказывает ее невиновность и виновность другого лица.

– Что именно?

– Слушайте! – сказал Дермот и щелкнул застежками портфеля.

Когда он начал говорить, стрелки замысловатых часов на стене показывали без пяти минут девять. В пять минут десятого мосье Горон начал беспокойно ерзать. Еще через десять минут уныло затихший префект умоляюще воздел руки к Дермоту.

– Мне опротивело это дело, – простонал он, – мне оно осатанело. Только–только что–то начинает проясняться и – бац! – все оказывается наоборот. И так без конца.

– Разве теперь наконец все не стало на своиместа?

– На сей раз молчу! Я уже научен! Но в общем–то… да.

– Значит, ясно. Вам остается только задать этот единственный вопрос тому, кто все видел. Спросите у Неда Этвуда: было ли это так–то и так–то? И если он скажет «да» – готовьте свою «скрипку» к достойной встрече. А меня вы не можете обвинить, будто я его подучивал.

Мосье Горон встал, допивая последние глотки виски.

– Ну, пойдем навстречу собственной погибели, – пригласил он Дермота.

Дермот уже второй раз в тот день посетил номер 401. Но в первое свое посещение он и надеяться не смел, что ему вдруг улыбнется такая удача. Благоволение и насмешливая пагуба будто неустанно боролись за судьбу Евы Нил и то и дело подставляли друг другу ножку.

В спальне горела тусклая лампа. Нед Этвуд, правда, страшно бледный и с несколько затуманенным взглядом, был в полном сознании. Он пытался сесть и препирался с ночной сиделкой из английской больницы, здоровенной и веселой уроженкой западных графств, которая укладывала его обратно на подушки.

– Простите за беспокойство, – начал Дермот, – но…

– Слушайте, – сказал Нед, отхаркиваясь, откашливаясь и выглядывая из–за сиделкиной руки. – Вы доктор? Тогда ради бога уберите от меня эту фурию! Она хочет силком сделать мне укол.

– Ложитесь, – сердилась сиделка. – Вам нужен покой!

– Какой, к черту, покой, когда вы мне не говорите, что происходит? Не нужен мне этот ваш покой. Я обещаю, что буду вести себя хорошо; буду принимать все ваши паршивые лекарства без разбора; только имейте совесть и объясните мне, что происходит.

– Все в порядке, няня, – сказал Дермот в ответ на ее подозрительный взгляд.

– Можно спросить, кто вы такой, сэр? И зачем пришли?

– Я доктор Кинрос. Это мосье Горон, префект полиции, расследующий дело об убийстве сэра Мориса Лоуза.

Лицо Неда Этвуда постепенно прояснилось, как попавшее в фокус изображение; взгляд стал осмысленным. Дыша с трудом, он сел на постели и оперся руками на подушки. Он поглядел на свою пижаму, будто впервые ее увидел, и, мигая, стал обводить глазами комнату.

– Я поднимался в лифте, – объявил он, старательно выговаривая слова, – и вот вдруг я… – Он тронул себя за горло. – Сколько я так провалялся?

– Девять дней.

– Девять дней?

– Совершенно верно. Правда ли, что вас сбила машина недалеко от гостиницы, мистер Этвуд?

– Машина? Что за бред? Какая еще машина?

– Вы сами так сказали.

– Ничего подобного я не говорил. Во всяком случае, ничего такого не помню. – Взгляд его стал уже совершенно сознательным. – Ева, – сказал он, все вложив в одно слово.

– Да. Постарайтесь не волноваться, мистер Этвуд. Но я должен вам сказать, что она в опасности и нуждается в вашей помощи.

– Вы что, убить его хотите? – вскинулась сиделка.

– Помолчите, – распорядился Нед явно без особой галантности. – В опасности? – спросил он Дермота. – Что за опасность?

Ответил ему префект полиции. Мосье Горон, сложа руки на груди, старался держаться как можно скромней и ничем не выдавать охвативших его сложных чувств.

– Мадам в тюрьме, – сказал префект полиции по–английски. – Ее обвиняют в убийстве сэра Мориса Лоуза.

Наступила долгая пауза; свежий вечерний ветер колыхал белые занавеси на окнах. Нед, выпрямившись на подушках, смотрел на посетителей. Рукава белой пижамы засучились; руки после этих девяти дней похудели и стали странно бледными. Прежде венчавшая его голову шевелюра была сбрита, как полагается в таких случаях. Марлевая повязка совершенно не вязалась с белым, изможденным, красивым лицом, прозрачно–голубыми глазами и дерзким ртом. Вдруг он расхохотался.

– Вы шутите?

– Нет, – заверил его Дермот. – Против нее серьезнейшие улики. А семья Лоузов почти ничего не предпринимает, чтоб ее выручить.

– Еще бы, – сказал Нед. Он отшвырнул одеяло и стал вылезать из постели.

Затем начался сумбур.

Нед встал на ноги, однако же крепко уцепившись одной рукой за край столика возле кровати. Лицо его вновь обрело былое веселое оживление. Его словно так и распирало от невероятно смешной шутки, до того остроумной, что другим ни за что ее не понять.

– Говорят, я больной, – продолжал он, едва держась на ногах. – Верно! Так не раздражайте меня! Мне нужна моя одежда. Зачем? Да чтобы пойти в ратушу. Не дадите мне одежду – я выпрыгну в это окно; а Ева может вам подтвердить, что я шутить не люблю.

– Мистер Этвуд, – сказала сиделка, – вот я сейчас позвоню, и вас уложат…

– А я говорю тебе, дитя природы, что не успеешь ты своей прелестной ручкой дотронуться до колокольчика, как я прыгну в окно. В данный момент я вижу одну только шляпу. Ничего, прыгну в ней.

Он обратился к Дермоту и мосье Горону:

– Не знаю, что происходило в этом городе с тех пор, как я вышел из игры. Когда мы отправимся к Еве, вы по дороге меня просветите. Знаете, господа, в этом деле есть подводные течения. Вы не понимаете.

– Отчего же? – ответил Дермот. – Миссис Нил рассказала нам про коричневые перчатки.

– Но, держу пари, она не сказала вам, кто в них был. А все почему? А все потому, что она сама не знает.

– А вы знаете? – осведомился мосье Горон.

– Конечно, – ответил Нед, после чего мосье Горон снял свой котелок с явным намерением продырявить его кулаком. Усмехающийся Нед пошатывался возле столика. Лоб его весь собрался морщинами.

– Она вам, наверное, говорила, что мы посмотрели в окно и увидели, что со стариком еще кто–то? И как потом, когда старика уже убили, мы опять его увидели? Но тут–то и закавыка. Тут–то вся и соль. Это был…

Глава 17

– Дамы и господа, – позвал мосье Вотур, следователь, – прошу вас в мой скромный кабинет.

– Спасибо, – пробормотала Дженис.

– Это здесь вы дадите нам поговорить с бедняжкой Евой? – задыхаясь, выговорила Елена. – Кстати, как она, наша милая девочка?

– Не слишком хорошо, я думаю, – отважился вставить дядя Бен.

Тоби промолчал. Он засунул руки глубоко в карманы и в знак согласия уныло покачал головой.

Ратуша в Ла Банделетте – высокое, узкое желто–каменное строение с башенными часами, рядом с парком и неподалеку от главной площади. Просторный кабинет мосье Вотура в верхнем этаже двумя большими окнами выходил на север и одним – на запад. Тут были ящики с картотекой, несколько запыленных юридических книжек – следователю полагается разбираться в праве – и фотография какой–то забытой важной птицы в мундире Почетного легиона.

Письменный стол мосье Вотура помещался таким образом, что, садясь за него, мосье Вотур оказывался спиной к западному окну. Напротив стола, в некотором отдалении, стояло старое деревянное кресло, и прямо над этим креслом висела лампа.

И еще кое–что заметили посетители – кое–что показавшееся им ребячеством, но пугающим и диким.

Сквозь незанавешенное западное окно ворвался слепящий белый сноп света, от которого у всех побежали мурашки, прочесал, как белой метлой, среднюю часть комнаты, и, блеснув вспышкой магния, тотчас исчез. Это был луч маяка. Тому; кто садился в кресло напротив мосье Вотура, слепящий луч ударял в глаза каждые двадцать секунд во все время допроса неумолимо и беспристрастно, как судьба.

– Надоел мне этот маяк! – пробормотал мосье Вотур, отгоняя луч мановением руки. Он указал на стулья в той части комнаты, куда свет не доходил.

– Садитесь, пожалуйста, и чувствуйте себя как дома.

Сам мосье Вотур сел за стол, повернув стул так, чтобы их видеть. Следователь был тощий немолодой господин с суровым взглядом и легким намеком на бакенбарды. Он с хрустом потирал руки.

– Мы увидим миссис Нил? – спросил Тоби.

– М–м… нет, – ответил мосье Вотур, – пока нет.

– Почему же?

– Потому что, по всей вероятности, сначала мне еще должны кое–что объяснить.

Снова поток белого пламени обрушился на окно и пролился из–за плеч мосье Вотура; тот обратился в силуэт, несмотря на верхнюю лампу; серые волосы зажглись нимбом; но вот уже снова, как прежде, мосье Вотур сидел и потирал руки. Не будь белых вспышек, трудно было бы представить себе гнездышко уютней, чем кабинет этого любителя театральных эффектов. Тикали часы, и на откидном столике свернулась кошка.

И, тем не менее, нельзя было не ощутить исходящих от следователя волн гнева.

– Только что, – продолжал он, – у меня был долгий разговор по телефону с моим коллегой мосье Гороном. Он сейчас в «Замке». Он говорил мне о новых уликах. С минуты на минуту он будет здесь со своим другом доктором Кинросом.

Тут мосье Вотур ударил ладонью по столу.

– И все же я не считаю, – сказал он, – что мы проявили поспешность. Я и сейчас не уверен, что мы поторопились с арестом мадам Нил…

– Вот это да! – вскричал Тоби.

– Но новые улики поразительны. Это меня сильно беспокоит. Это заставляет меня вернуться к одному соображению, на которое нас недавно натолкнул доктор Кинрос и о котором из–за этих треволнений с мадам Нил мы чуть было не забыли.

– Тоби, – спокойно спросила Елена, – а что такое случилось вчера вечером?

Она повернулась и протянула руку в сторону мосье Вотура. Елена сейчас, кажется, была спокойнее всех остальных членов своей семьи, явно чуявших ловушку.

– Мосье Вотур, – вздохнув, продолжала Елена, – дайте я вам расскажу. Вчера мой сын явился домой поздно. Он вбежал сам не свой…

– Это же, – в отчаянии перебил ее Тоби, – не имеет никакого отношения к папиной смерти.

– Я еще не легла, я бы все равно не уснула, и я его спросила, не выпьет ли он чашку какао. А он не ответил и вообще не стал разговаривать, вошел к себе и хлопнул дверью, – лицо Елены омрачилось.

– Только я и смогла из него вытянуть, что у них вышла какая–то ужасная ссора с Евой и он ей объявил, что больше не желает ее видеть.

Мосье Вотур потирал руки. Снова белый сноп ворвался в окно.

– Ага! – пробормотал следователь. – А он не сказал вам, мадам, где он был?

Елена недоуменно посмотрела на него.

– Нет, а что?

– Дом семнадцать, по рю де ла Арп. Он ничего про это не говорил?

Елена покачала головой.

Дженис и дядя Бен не сводили глаз с Тоби. Чуткий наблюдатель уловил бы легкую кривую усмешку, мелькнувшую на губах Дженис, но юная особа, принявшая на пустой желудок четыре коктейля, тотчас согнала ее с лица и опять стала глядеть пай–девочкой. Дядя Бен ковырял перочинным ножиком пустую трубку; поскребывание ножа, по–видимому, ужасно действовало на нервы Тоби. Но Елена, кажется, ничего не замечала и продолжала изливаться:

– С Евой поссорился – это уж, знаете, последняя капля. Я глаз йе сомкнула, все думала, думала. А потом я в окно увидела, как она вернулась домой уже утром, и провожал ее этот довольно неприятный господин, про которого говорят, будто он чуть не гений в медицине. А тут ее еще вдруг арестовали! Есть тут какая–то связь? Да скажите же нам наконец, что происходит?

– Присоединяюсь, – вставил дядя Бен. Мосье Вотур сжал челюсти.

– Значит, ваш сын так ничего и не рассказал вам, мадам?

– Я уже сказала.

– Даже об обвинениях, выдвинутых мадам Нил?

– Обвинениях?

– Что кто–то из вашей семьи, кто–то в коричневых перчатках тихонько вошел в кабинет сэра Мориса и убил его?

Все затихли. Тоби, опершись локтями о колени, спрятал лицо в ладонях; он отчаянно тряс головой, как бы отгоняя самую возможность подобного предположения.

– Так я и знал, что эти коричневые перчатки рано или поздно всплывут, – поразительно спокойно заметил дядя Бен. Он, по–видимому, что–то прикидывал в уме. – По–вашему, она… видела?

– Ну а если она видела, мосье Филлипс?

Дядя Бен сдержанно улыбнулся.

– Если бы она видела, вы бы не стали гадать. Вы бы стали сажать. Стало быть, она не видела. Убийца в семье, а? Ну и ну!

– Чего уж тут скрывать, – выпалила Дженис. – Всем нам приходила такая мысль.

Совершенно потрясенная, Елена смерила ее взглядом.

– Мне так вовсе не приходила, Дженис, детка! Ты в своем уме? Да мы, видно, все тут с ума посходили!

– Послушайте, – начал дядя Бен и пососал пустую трубку.

Он дождался, пока все посмотрят на него с той снисходительностью, которую всегда вызывали его суждения, не касающиеся хозяйственных поделок. Он насупился и с мягкой настойчивостью продолжал:

– Зачем строить из себя наивных простачков? Да, конечно, мы все обдумали! Господи! – Все так и напряглись, пораженные переменой в его тоне. – Хватит строить из себя благовоспитанное семейство! Пора поговорить по душам… если у нас еще есть души.

– Бен! – крикнула Елена.

– Дом был заперт. Двери и окна. Никакой это был не грабитель. Тут не надо быть сыщиком, чтоб догадаться. Так что, либо Ева Нил виновата, либо кто–то из нас.

– И неужели же ты думаешь, – спросила Елена, – что ради благополучия совершенно чужой женщины я стану топить своего родного человека?

– Положим, – возразил дядя Бен, – но зачем же тогда лицемерить? Зачем же тогда прямо не сказать, что ты веришь, что это сделала она?

Елена страшно разволновалась.

– Потому что я привязалась к девчонке. И у нее куча денег, а они могут очень пригодиться Тоби. Верней – могли бы, не грызи меня мысль о том, что она сделала это с Морисом. Но мысль эта меня грызет, что уж тут греха таить.

– Значит, ты веришь, что Ева виновна?

– Не знаю! – отчаянно крикнула Елена.

– Возможно, – заметил мосье Вотур холодным, строгим, четким голосом, мгновенно приведшим их в чувство, – вскоре мы получим кое–какие разъяснения… Войдите!

Дверь в холл приходилась прямо напротив окна, смотревшего на запад, и луч маяка, врываясь в кабинет, всякий раз оставлял на ней моментальный снимок запыленного стекла. Кто–то постучался в эту дверь, и в ответ на приглашение мосье Вотура в комнату вошел Дермот Кинрос.

Его озарил уже уходящий слепящий сноп. Хоть Дермот прикрыл глаза рукой, все успели заметить в яркой вспышке лицо, полное сдержанного гнева, опасное лицо, тотчас принявшее под любопытными взглядами то выражение беспечной общительности, которое было свойственно ему на людях. Он отвесил общий поклон, а затем подошел к следователю и по французскому обычаю обменялся с ним рукопожатием.

Мосье Вотуру была чужда изысканная обходительность мосье Горона.

– Не имел чести видеть вас, мосье, – холодно сказал он. – С тех пор, как нас представили друг другу вчера вечером, перед тем, как вы отправились на рю де ла Арп с одним весьма любопытным ожерельем.

– С тех пор, – сказал Дермот, – многое переменилось.

– Я думаю! Эти ваши новые данные… да, в них, безусловно, что–то есть. Итак, пожалуйста! Приступайте! – Он взмахом руки указал на Лоузов. – Гладьте их против шерстки, ну! А там – увидим.

– Мосье Горон, – продолжал Дермот, искоса поглядев на все семейство, – сейчас приведет сюда мадам Нил. Вы разрешите?

– Разумеется, разумеется.

– Что касается ожерелий, то мосье Горон сказал мне, что тут у вас оба экземпляра?

Следователь кивнул. Выдвинув ящик стола, он вынул оттуда два предмета. Снова ворвавшись в окно, луч маяка вызвал к жизни два ряда змеящихся по столу сверкающих точек. Ожерелье из бриллиантов и бирюзы и подделка, на первый взгляд неотличимая от него, лежали рядом. Ко второму была привязана карточка.

– В соответствии с запиской, написанной вами мосье Горону, – хмуро сказал следователь, – мы послали человека на рю де ла Арп, затребовали имитацию и исследовали ее. Видите?

Он потрогал карточку. Дермот кивнул.

– Хотя я только сейчас начинаю понимать, зачем это понадобилось, – буркнул мосье Вотур. – Сегодня, уверяю вас, мы столько возились с мадам Нил и с табакеркой, что, ей–богу, невозможно было ломать голову еще и над этими ожерельями.

Дермот повернулся и пошел через кабинет к затихшей группке.

Они им возмущались. Он чувствовал силу их негодования; оставаясь невысказанным, возмущение росло; ему это, пожалуй, льстило. Мосье Вотур сидел как раскинувший сети паук, невыносимый белый луч вновь пронизал комнату, а Дермот взялся за спинку стула и, шумно проехавшись его ножками по линолеуму, повернул его и сел к ним лицом.

– Да, – сказал он по–английски. – Как вы и думали, я сую в это дело свой нос.

– Зачем? – спросил дядя Бен.

– Кто–то должен взять это на себя, не то никогда не расхлебать кашу. Слыхали вы про знаменитые коричневые перчатки? Прекрасно! Тогда я вам еще кое–что про них расскажу.

– И на ком они были, – спросила Дженис, – тоже скажете?

– Скажу, – ответил Дермот.

Он выпрямился на стуле и сунул руки в карманы.

– Я хочу вместе с вами подробно вспомнить день, вечер и ночь смерти сэра Мориса Лоуза. Улики вам в общем уже известны. Но вспомнить эти подробности не помешает.

Итак, сэр Морис в тот день, как всегда, после обеда отправился погулять. Любимым местом его прогулок был, как мы знаем, зоологический сад за гостиницей «Замок». Но это не все. На сей раз, к удивлению бармена и официантов, он зашел в бар первого этажа.

Елена в явном замешательстве повернулась к брату, который не сводил тревожного взгляда с Дермота. Но тут заговорила Дженис.

– Вот как? – сказала она, вздергивая свой круглый подбородок. – Чего не слыхала, того не слыхала.

– Возможно. Но вот и услышали. Утром я порасспросил кое–кого в баре. Потом его видели в зоологическом саду, недалеко от обезьяньей клетки. Он с кем–то разговаривал, но тот стоял за кустом, и свидетелю не удалось его разглядеть. Запомните этот небольшой инцидент. Он очень важен. Это была прелюдия к убийству.

– Уж не хотите ли вы сказать, – выпалила Елена, вся покраснев и остановив на Дермоте широко раскрытые глаза, – что знаете, кто убил Мориса?

– Да.

– И откуда, – спросила Дженис, – вы это узнали?

– Честно говоря, мисс Лоуз, я узнал это от вас.

Дермот немного помедлил.

– Леди Лоуз тоже мне помогла, – добавил он, – начав разговор, который вы поддержали. В области психики, – он, как бы оправдываясь, потер себе лоб, – одна мелочь тотчас влечет за собой другую. Но позвольте мне продолжить мой рассказ.

К ужину сэр Морис вернулся домой. Бармен заметил его «свирепый взгляд» еще до пресловутой встречи в зоологическом саду. Но домой он пришел совершенно уже бледный и потрясенный, о чем мы неоднократно слышали. Он отказался от театра. Он засел в кабинете. В восемь часов все, кроме него, пошли в театр. Верно?

Дядя Бен потер подбородок.

– Да, совершенно правильно. Но к чему еще раз повторять?

– Потому что это очень поучительно. Вместе с Евой Нил вы вернулись из театра около одиннадцати. А в половине девятого позвонил антиквар мосье Вейль, сообщил о своем новом сокровище, принес табакерку и оставил ее сэру Морису. Вы все тем не менее до возвращения из театра ни о какой табакерке ничего не знали. Пока все верно?

– Да, – согласился дядя Бен.

– Ева Нил, конечно, вообще ничего не знала о табакерке Согласно показаниям, изложенным мне вчера мосье Гороном, она после театра к вам не заходила. Мистер Лоуз, – он кивнул на Тоби, – довел ее до дверей ее виллы и там с ней распрощался.

– Слушайте! – вдруг разъярился Тоби. – Да что же это такое? Куда вы гнете?

– Я правильно передаю показания?

– Да. Но…

Тоби вскинулся было, но взял себя в руки. Белый луч снова ворвался в комнату, действуя всем на нервы, хоть никому не бил в глаза; в дверь постучали. Мосье Вотур и Дермот поднялись. В кабинет вошли трое.

Первым вошел мосье Аристид Горон. Вторая была особа с тусклыми волосами и унылым лицом, одетая в серое суконное платье, смутно напоминавшее униформу. Третья была Ева Нил; рука тускловолосой женщины многозначительно парила возле Евиной талии, готовая вцепиться в нее, как только ее подопечная попробует бежать.

Никакого желания бежать Ева не выказывала. Но, увидев старое деревянное кресло, освещенное неумолимым лучом, она вздрогнула и так попятилась, что стражница схватила ее за талию.

– Не сяду я больше в это кресло, – она говорила спокойно, но тон ее встревожил Дермота. – Как хотите, а в кресло это я не сяду.

– Да и не нужно, мадам, – сказал мосье Вотур. – Доктор Кинрос, пожалуйста, возьмите себя в руки!

– Ну, ну, конечно, это не нужно, – увещевал мосье Горон, похлопывая Еву по спине. – Мы вас не обидим, милая. Уж поверьте старику Горону. Но, знаете ли, доктор, я бы чувствовал себя куда уверенней, если бы мог поручиться, что вы не собираетесь двинуть меня в глаз.

Дермот зажмурил собственные глаза и снова открыл.

– Наверное, я сам виноват, – сказал он горько. – Но кто же мог подумать, что один день, всего–навсего один день так все испортит.

Ева улыбнулась ему.

– А разве он что–то испортил? – спросила она. – Мосье Горон уверяет меня, что вы исполнили все, что обещали и что я… словом, что мне почти нечего бояться.

– Боюсь, что рано пташечка запела, мадам, – сверкнул глазами следователь.

– Пташечка, – сказал Дермот, – запела как раз вовремя.

Когда погас луч маяка, Ева была уже так спокойна, будто происходящее ее и не касается. Опускаясь в предложенное мосье Гороном кресло, она учтиво кивнула Елене, Дженис и дяде Бену. Она улыбнулась Тоби. Затем она обратилась к Дермоту.

– Я не сомневалась в вас, – сказала она. – Даже когда дела пошли совсем плохо, когда они стучали кулаками по столу и орали «Assassin, confess» [11]. – Тут она невольно засмеялась. – Я знала, что вы неспроста просили меня говорить то, что я говорила. И даже тогда я не то чтобы усомнилась в вас… Но, господи, натерпелась же я страху!

– Да, – сказал Дермот. – То–то и беда.

– Беда?

– Оттого–то и вышла вся эта дичь. Вы доверяете людям. Они это знают. И этим пользуются. Мне–то вы можете доверять; но это к делу не относится. – Дермот оглянулся. – Теперь я сам веду допрос с пристрастием. Вряд ли он будет приятен для ваших ушей. Итак, продолжим?

Глава 18

Кто–то скрипнул ножкой стула по линолеуму.

– Да, продолжайте, – буркнул мосье Вотур.

– Я дал беглый обзор событий в день убийства. Их значение трудно переоценить. К ним приходится возвращаться снова и снова. Я дошел до того, как ваша компания, – Дермот глянул на Тоби, – вернулась из театра в одиннадцать часов. Вы оставили свою невесту у ее порога и присоединились к своим. Ну а потом?

Дженис Лоуз подняла на него озадаченный взгляд.

– Папа спустился, – ответила она, – и показал нам табакерку.

– Так. Мосье Горон мне вчера сказал, – продолжал Дермот, – что полиция наутро после убийства забрала осколки, и после недели упорных трудов их удалось склеить.

Тоби выпрямился на стуле, откашлялся, и лицо его просияло надеждой.

– Склеить? – эхом повторил он.

– Она теперь немногого стоит, мосье Лоуз, – предупредил префект полиции.

По знаку Дермота следователь опять выдвинул ящик стола. Осторожно, словно опасаясь, что он рассыплется или растает у него в руках, мосье Вотур протянул Дермоту какой–то мелкий предмет.

Сэр Морис Лоуз тут бы не обрадовался. Упав на императорскую табакерку, луч маяка погрузился в глубины розового агата, сверкнул крошечными бриллиантиками цифр и стрелок и заиграл золотом корпуса и мнимого шпенька. И тем не менее все вместе выглядело тусклым и (если можно так выразиться) липким, будто табакерку в чем–то выпачкали. Дермот показал табакерку Лоузам.

– Ее склеили рыбьим клеем, – пояснил он. – На такой работе и ослепнуть недолго. Теперь она не открывается. Но вы ведь видели ее, когда она была новая.

– Да! – ответил Тоби, ударив себя кулаком по коленке. – Мы видели ее, когда она была новая. А что?

Дермот отдал табакерку мосье Вотуру.

– Вскоре после одиннадцати сэр Морис Лоуз поднялся к себе в кабинет. Его задело, что новое приобретение не встретило у членов его семьи особого восторга. Остальные – так я полагаю? – отправились спать. Но вам, мистер Лоуз, не спалось. В час ночи вы встали, спустились в гостиную и позвонили Еве Нил.

Тоби, кивая в знак согласия, украдкой бросил взгляд на Еву – очень странный взгляд: как будто Тоби во что бы то ни стало хотелось что–то ей сказать, но он мучился и не решался.

Тоби теребил усики, а Ева смотрела прямо перед собой. Дермот поймал этот взгляд Тоби.

– Вы несколько минут говорили с ней по телефону. О чем вы говорили?

– А?

– Я спрашиваю, о чем вы говорили?

Тоби оторвал взгляд от Евы.

– Да разве упомнишь? Погодите–ка, да, вспомнил, – он вытер рот рукой. – Мы говорили о пьесе, которую смотрели в тот вечер.

Ева легонько улыбнулась.

– Пьеса была о проституции, – вставила она. – Тоби боялся, как бы она меня не шокировала. Эта тема тогда, очевидно, не давала ему покоя.

– Послушай–ка, – Тоби дернулся на стуле, стараясь овладеть собой. – Когда мы еще только обручились, я сам тебе сказал, что я тебя не стою, – помнишь? Так неужели же ты можешь обижаться на то, что я наговорил вчера совершенно вне себя, не подумавши?

Ева не ответила.

– Вернемся к телефонному разговору, – предложил Дермот. – Вы говорили о пьесе. А еще о чем?

– Господи, да разве это важно?

– И даже очень.

– Ну… я что–то сказал про пикник; у нас на другой день намечался пикник; только он, конечно, не состоялся. Ага, и еще я упомянул, что у папы в коллекции новая побрякушка.

– Но вы не сказали, какая именно?

– Нет.

Дермот смерил его внимательным взглядом.

– Дальше я только пересказываю то, что сообщил мне мосье Горон. После телефонного разговора вы поднялись к себе и легли. Было пять минут второго. Поднявшись наверх, вы поняли, что ваш отец еще не лег, потому что заметили полоску света у него под дверью. И вы не стали ему мешать. Правильно?

– Правильно!

– Думаю, что сэр Морис не имел обыкновения засиживаться так поздно?

Елена откашлялась и ответила вместо Тоби.

– Нет. По–нашему «поздно» – это не то, что у некоторых. Морис обычно в двенадцать был уже в постели.

Дермот кивнул.

– А вы, леди Лоуз, в четверть второго тоже встали. Вы пошли в кабинет к мужу напомнить ему, что давно пора спать, и попутно попенять ему за покупку табакерки. Вы, не постучавшись, открыли дверь. Верхний свет был выключен, горела только настольная лампа. Вы увидели мужа, сидевшего к вам спиной. Но, будучи близорукой, вы не заметили ничего странного, пока не подошли и не увидели кровь.

На глазах у Елены выступили слезы.

– Неужели это необходимо? – спросила она.

– Необходимо еще кое–что уточнить, – сказал ей Дермот. – Мы можем обойти молчанием трагедию. Но факты нельзя обойти.

Послали за полицией. Мисс Лоуз и мистер Лоуз пытались перейти через дорогу и вызвать миссис Нил. Их задержал полицейский, сказав, что надо подождать комиссара.

Что же происходило тем временем? Обратимся к несравненной Ивете Латур. Ивета (по собственным ее показаниям) проснулась, когда прибыла полиция и поднялся переполох. Ивета выходит из комнаты. Вот тут–то и самый гвоздь показаний; тут уж дело пахнет гильотиной. Ивета видит мадам Нил, возвращающуюся домой после убийства. Ивета видит, как она открывает ключом входную дверь, крадется наверх в перепачканном халатике, а затем в ванной смывает с себя кровь. Время – около половины второго.

Следователь резко поднял руку.

– Минутку, – буркнул он, встав и обходя стол. – При всех ваших новых данных я не понимаю, к чему это ведет.

– Не понимаете?

– Нет! По собственному признанию мадам Нил, она именно это и делала!

– Да. В половине второго, – уточнил Дермот.

– При чем тут половина второго? Объясните, что вы имеете в виду, доктор Кинрос!

– С удовольствием. – Дермот стоял возле стола. Он поднял склеенную табакерку и положил обратно. Потом подошел к Тоби и посмотрел на него с нескрываемым любопытством.

– Вы не хотели бы что–нибудь изменить в своих показаниях? – спросил он. – Подумайте.

Тоби, моргая, смотрел на него.

– Я? Нет.

– Нет? – переспросил Дермот. – Вы не желаете признаться, что нагородили горы вранья? Не желаете, хоть этим могли бы спасти любимую, как вы уверяете, женщину?

В другом конце комнаты тихонько хихикнул мосье Гороя. Следователь укоризненным взглядом призвал его к порядку; сам же следователь обошел стол мелкими грозными шажками, подошел к Тоби и принялся его разглядывать с близкого расстояния.

– Итак, мосье? – произнес мосье Вотур.

Тоби вскочил, отшвырнув стул с такой силой, что тот повалился на бок.

– Горы вранья? – пролепетал он.

– Поговорив по телефону с миссис Нил, – сказал Дермот, – вы якобы поднялись наверх и, проходя мимо кабинета вашего отца, увидели свет под дверью.

Тут вмешался мосье Горон.

– Вчера мы с доктором Кинросом поднялись в кабинет, – объяснил префект своим слушателям, – посмотрев на дверь, доктор удивился. Тогда я не понял почему. Знаете, как–то пропускаешь такие мелочи. Но теперь я понимаю. Эта дверь – вы ведь ее помните? – очень тяжелая и так плотно пригнана, что с трудом идет по ворсу ковра.

Он умолк. Движением руки – вперед и обратно – он показал, как открывается дверь.

– Заметить под ней свет никоим образом невозможно. – И после паузы мосье Горон добавил: – Но это не единственная ложь, допущенная мосье Лоузом.

– Да, – подтвердил следователь. – По–видимому, нелишне вспомнить и о двух ожерельях?

Дермота Кинроса в отличие от них не веселило щелканье захлопнувшегося капкана. Загнав человека в угол, он не испытывал радости. Но в ответ на вопросительный взгляд Евы он кивнул.

– Значит, в коричневых перчатках… – почти крикнула Ева.

– Да, – сказал Дермот. – В них был ваш жених, Тоби Лоуз.

Глава 19

– История эта не новая, – продолжал Дермот. – У него имеется подружка по имени Прю Латур, сестра столь помогшей следствию Иветы. Мадемуазель Прю требует дорогих подарков. Она грозит скандалом. А жалованье у него невелико. Потому–то он и решился украсть бирюзовое с бриллиантами ожерелье из коллекции своего отца.

– Ни за что не поверю, – сказала Елена; ее громкая одышка напоминала рыдания. Дермот призадумался.

– Ну, может, «украсть» – слишком сильно сказано. Очевидно, сам он, когда обретет дар речи, скажет, что не хотел никому причинять зла. Он хотел подсунуть на место колье имитацию, так что отец ничего бы не заметил, и таким образом взять его как бы взаймы, чтоб задобрить Прю до поры, пока он сможет от нее откупиться.

Дермот вернулся к столу следователя и взял в руки оба ожерелья.

– Он заказал поддельное ожерелье…

– В мастерской Полье на рю де Глоар, – докончил префект полиции. – Мосье Полье готов подтвердить, что именно мосье Лоуз заказал имитацию.

Тоби молчал. Ни на кого не глядя, он быстро прошел по кабинету. Мосье Вотур, решивший было, что он направляется к двери, строго его окликнул. Но Тоби ничего такого не замышлял. Он хотел только в буквальном и фигуральном смысле спрятать свое лицо. Он дошел до стеллажа с картотекой и там стал ко всем спиной.

– Вчера вечером, – Дермот поднял одну снизку, – эта подделка обнаружилась в коробке с шитьем у Прю. Мне показалось целесообразным до отъезда в Лондон написать записку мосье Горону, чтоб он забрал ее у Прю и постарался все о ней выяснить. Тоби Лоуз, без сомнения, подарил подделку Прю.

– Откровенно говоря, – вдруг сказала Ева Нил, – это меня не удивляет.

– Не удивляет, мадам? – отозвался мосье Горон.

– Нет. Я вчера спросила его, не он ли подарил ей ожерелье. Он это отрицал, но бросил на нее такой заговорщический взгляд, что все стало ясно. – Ева провела рукой по глазам. Она покраснела. – Прю девушка практичная. Когда он спросил, откуда у нее эта вещь, она подыграла ему и его не выдала. Но какой смысл дарить женщине подделку?

– А тот смысл, – ответил Дермот, – что настоящее ожерелье не понадобилось.

– Не понадобилось?

– Ну да. Поскольку сэр Морис умер, благородный юноша рассчитывал откупиться от Прю с помощью отцовского наследства.

Елена пронзительно вскрикнула.

Склонность мосье Горона и мосье Вотура к сценическим эффектам была совершенно удовлетворена; последний даже одарил Елену сияющей улыбкой. Но больше никому это не понравилось. Бенджамин Филлипс встал за стулом сестры и, успокаивая ее, положил руки ей на плечи. Дермот как будто пустил в ход хлыст; свист его так и слышался в воздухе.

– Он не мог знать, что отец почти так же стеснен в средствах, как он сам, – сказал Дермот.

– Он был совершенно потрясен этим, а? – спросил мосье Горон.

– Еще бы. Как раз перед убийством, по вчерашнему признанию самой Прю, она стала особенно скандалить Начала она скандалить, как только узнала о помолвке Тоби с Евой Нил. Без сомнения – в минуты слабости – она грозилась пустить в ход и «нарушение обещания жениться». А уж об остальном позаботилась ее сестрица Ивета, стращавшая бедного джентльмена тем, какой переполох поднимется в банке Хуксонов. Ибо мосье Горон подтвердит вам, что Прю – девушка порядочная. Тоби Лоуз решил, что колье спасет положение. Разумеется, настоящее колье. В конце концов, оно ведь стоит сто тысяч франков. Он изготовил подделку. Но все не решался сделать подлог.

– Почему же? – спокойно спросила Ева. Дермот улыбнулся ей в ответ.

– Знаете ли, – сказал он, – у него все же есть совесть.

А Тоби все не поворачивался и не открывал рта.

– Наконец он решился. Под влиянием ли пьесы Шоу или по другой какой причине – это уж только он сам может нам рассказать. Но что–то его подтолкнуло. В час ночи он поговорил по телефону со своей невестой и, разговаривая с ней, убеждал самого себя (думаю, я не ошибаюсь?), что все счастье его жизни зависит от того, сумеет ли он выкрасть ожерелье и отделаться от Прю Латур. Он был искренен. Он был почти чист. Он хотел как лучше. И я говорю это, леди и джентльмены, без всякого сарказма.

Тут Дермот, по–прежнему стоявший у стола следователя, выдержал паузу.

– Все так просто. Тоби знал, что отец никогда не засиживается допоздна; кабинет будет темный и пустой. Достаточно войти, открыть ящик в горке слева от двери, подсунуть фальшивое колье вместо настоящего и благополучно уйти. И вот в пять минут второго он решил действовать. В лучших традициях детективных романов он надел коричневые перчатки, которыми пользуются для черной работы чуть не все в доме. В кармане у него было поддельное колье. Он тихонько поднялся по лестнице. Поскольку никакого света под дверью он видеть не мог, он, естественно, предположил, что в кабинете темно и пусто. Но там не было темно и не было пусто. Сэра Мориса Лоуза, как мы уже много раз слышали, обманывать не пришлось.

– Спокойно, Елена! – пробормотал дядя Бен, сжимая ее плечо.

Елена резко высвободилась.

– Уж не обвиняете ли вы моего сына в убийстве собственного отца?

И тут наконец заговорил Тоби. Под безжалостным светом маяка, разоблачившим его лысинку, Тоби стоял в углу, куда он сам себя поставил, будто пораженный внезапным открытием. Он украдкой огляделся. Потом, по–видимому, вдруг решив, что остальные зашли чересчур далеко, что это уж слишком, он сперва оцепенел, а потом недоверчиво выговорил:

– В убийстве?

– Представьте себе, юноша, – сказал мосье Горон.

– Да вы что? – несколько агрессивно произнес Тоби. Он выбросил вперед руки, как бы собираясь отпихнуть мосье Горона. – Не думаете же вы, что я убил папу?

– А почему бы нет? – спросил Дермот.

– Почему бы нет? Убить родного отца? – тут ошарашенный Тоби просто не нашелся с ответом. Он уцепился за другое: – А про эти проклятые «коричневые перчатки» я до вчерашнего вечера и слыхом не слыхал. Ева ничего мне не говорила, а потом вдруг выложила мне про них у Прю. Надо же! Я был потрясен! Да я же, в общем–то, сказал ей вчера. Ну и вам я уже, в общем–то, сказал, что коричневые перчатки никакого отношения не имеют к папиной смерти и ни к чьей смерти. Господи, да неужели же вы не понимаете? Папа был уже мертвый, когда я туда вошел!

– Все ясно, – сказал Дермот и ударил ладонью по столу.

От звука этого удара у всех окончательно разгулялись нервы. Тоби отпрянул назад.

– Что значит – все ясно?

– Ничего. Так на вас были коричневые перчатки?

– Ну… да.

– И, войдя к отцу, чтоб его ограбить, вы нашли его мертвым?

Тоби отпрянул еще на шаг.

– Почему «ограбить»? Вы же сами говорите, что это сильно сказано. Я не собирался его грабить. Но как же еще я мог бы добиться своего, в общем–то никому не сделав зла?

– Знаешь, Тоби, – не без благоговейного ужаса заметила Ева, – ты прелесть. Ты просто прелесть!

– Оставим в стороне этические соображения, – предложил Дермот, усаживаясь на край стола. – Просто расскажите нам все по порядку.

Тоби весь затрясся. Он уже не мог бодриться. Он вытер ладонью лоб.

– Что уж тут рассказывать. Но вам удалось смешать меня с грязью при моей матери и сестре. Так что лучше уж мне излить душу. Ладно. Я все это сделал. Все, как вы рассказали. Я поднялся наверх сразу же, как поговорил с Евой. В доме было тихо. Поддельное ожерелье было у меня в кармане халата. Я открыл дверь. И увидел, что горит настольная лампа, а бедняга отец сидит ко мне спиной. Вот и все, что я разглядел. Я плохо вижу, как мама. Вы знаете. Вы, наверное, заметили, как я, – тут он опять характерным жестом прикрыл глаза рукой и заморгал, – ну да ладно! Мне надо ходить в очках. В банке я всегда в очках. Ну и я не заметил, что он мертвый.

Сначала я хотел поскорей закрыть дверь и убраться. А потом подумал: почему бы нет? Знаете, как бывает. Что–то затеешь. И все откладываешь, откладываешь. И в конце концов кажется, что если не решишься и не сделаешь, что затеял, просто с ума сойдешь. Вот я и подумал: почему бы нет? Папаша туг на ухо и поглощен своей табакеркой. Ожерелье лежит сразу слева от двери. И мне достаточно только протянуть руку, подменить ожерелье и – кто догадается? А потом можно спокойно заснуть и забыть чертовку с рю де ла Арп. И я вошел. Дверь кабинета ведь открывается бесшумно. Я взял ожерелье. И тут…

Тоби умолк.

Белый сноп света опять ворвался в комнату, но его никто не заметил. Тоби говорил с таким напором, что слушатели не могли отвести глаз от его лица.

– Тут я задел музыкальную шкатулку, и она упала со стеклянной полки, – сказал Тоби и снова умолк, подыскивая слова. – Она большая, тяжелая, из дерева и жести, и на колесиках. Стоит на стеклянной полке рядом с ожерельем. Я задел ее рукой. Она шлепнулась на пол с таким грохотом, что и мертвеца разбудит. Бедный папаша был глуховат, но все же не настолько, чтоб не услышать такого грохота.

И это еще не все. Не успела шкатулка брякнуться на пол, как начала жужжать и трепыхаться, как живая, и заиграла «Тело Джона Брауна». Она звенела среди ночи, как целый хор музыкальных шкатулок, а я стоял с ожерельем в руке. Я посмотрел на беднягу отца. Но он и тут не шелохнулся.

Тоби набрал в легкие побольше воздуха.

– Ну, я и подошел поближе – на него посмотреть. Вы сами знаете, что я увидел. Я включил верхний свет, только зачем? – и так все было ясно. А я все держал ожерелье. Тут–то, видно, я и запачкал его кровью, хоть на перчатки ничего не попало. Отец будто мирно спал, только голова была разбита. И все время, все время шкатулка наигрывала «Тело Джона Брауна».

Надо было ее унять. Я подбежал к ней, пнул ногой и сунул обратно на полку. И еще я вдруг понял, что уже не могу подменить ожерелье. Я подумал, что папу убил грабитель. Значит, этим займется полиция. И если я отнесу Прю ожерелье в сто тысяч франков, и полиция про это узнает, а потом обнаружит подделку…

Я совсем отчаялся. Тут любой бы отчаялся. Я осмотрелся и увидел кочергу, которая преспокойно висела среди каминных принадлежностей. Я взял ее в руки. На ней были волосы и кровь. Я повесил ее обратно. Это меня доконало. Я мечтал только поскорей убраться. Я стал совать ожерелье на полку, а оно соскользнуло по бархату и упало на пол. Там я его и оставил. У меня, правда, хватило соображения выключить верхний свет. А то как–то неприлично.

Он умолк. Кабинет мосье Вотура наполнился зловещими призраками. Дермот Кинрос, сидя на углу следовательского стола, изучал Тоби с насмешкой, но и с восхищением.

– И вы никому об этом не рассказали? – спросил он.

– Нет.

– Почему же?

– Меня… меня могли неверно понять. Могли бы ложно истолковать мои намерения.

– Понятно. Точно так же, как ложно истолковали намерения Евы Нил, когда она рассказала свою историю. Но, положа руку на сердце, почему же вы требуете от нас, чтоб мы поверили вам?

– Хватит! – взмолился Тоби. – Откуда же я мог знать, что кто–то на меня смотрит из этого проклятого окна через дорогу? – Он метнул взгляд на Еву. – Во–первых, Ева сама клялась, что ничего не видела. Вы все тут свидетели, подтвердите! Я до вчерашнего вечера не слышал про эти несчастные «коричневые перчатки»!

– И вы до сих пор умалчивали о своем подвиге, хоть от вашего признания зависела судьба вашей невесты?

Тоби ошалело посмотрел на Дермота:

– Ничего не понимаю!

– Не понимаете? Ну так послушайте. Сразу же после разговора с ней, в час ночи, вы поднялись к отцу и нашли его мертвым?

– Да.

– Стало быть, если она его убила, то еще до часа? В час, сделав свое дело, она уже у себя и беседует с вами, так?

– Да.

– Она сделала свое дело и к часу вернулась домой. Зачем же она опять вышла из дому и в полвторого вернулась вся в крови?

Тоби открыл и сразу же закрыл рот.

– Что–то не сходится, знаете ли, – заметил Дермот с обманчивой мягкостью.

– Уж одно из двух. Вся эта картина, нарисованная Иветой, – ах, преступница, в половине второго, отпирающая входную дверь, крадущаяся домой, «ужасно растрепанная» и поскорей, поскорей смывающая с себя кровь, – нет, знаете ли, хорошенького понемножку. Не намекаете же вы на то, что, убив сэра Мориса Лоуза, она через полчаса с лишним совершила еще одно убийство? Ибо, вернувшись домой после смерти первой жертвы, она, вероятно, уж привела бы себя в порядок, прежде чем снова выходить из дому?

Дермот, сложа руки, небрежно сидел на краю стола.

– Вы согласны со мной, мосье Вотур? – спросил он. Елена Лоуз стряхнула с плеча удерживающую руку брата.

– Не понимаю я этих ваших тонкостей. Меня мой сын интересует, и больше ничего.

– Ну нет, – вдруг вмешалась Дженис. – Если Тоби путался с той девицей на рю де ла Арп и сделал то, в чем сам сейчас признался, так, по–моему, мы ужасно обошлись с Евой.

– Успокойся, Дженис. Ты же сама говоришь: если он это сделал…

– Мама, но он признался!

– Так уж, наверное, у него были причины! При всем моем уважении к Еве, – и я от души желаю ей выпутаться из этой истории, – меня больше беспокоит другое. Доктор Кинрос, Тоби говорит правду?

– О да, – сказал Дермот.

– Он не убивалбедного Мориса?

– Конечно, нет.

– Но кто–то убил, – заметил дядя Бен. Глаза у дяди Бена забегали.

– Да. Кто–то убил, – согласился Дермот. – Мы к этому подходим.

Во время всей сцены единственным лицом, не сказавшим ни слова, была сама Ева. Луч маяка отбрасывал на стены искаженные тени, движущиеся как в театре теней, а Ева пристально разглядывала носки своих туфель. Лишь в одном месте рассказа, как бы что–то припомнив, она сжала ручки кресла. Под глазами у нее были темные круги, а на нижней губе белая отметина от зубов. Погруженная в себя, она качала головой. Наконец она подняла глаза и встретилась со взглядом Дермота.

– Кажется, я вспомнила, – сказала она ему, откашлявшись, – то, что вы просили меня вспомнить.

– Я должен вам объяснить. И еще извиниться.

– Нет, – сказала Ева. – Нет, нет, нет! Теперь я понимаю, почему мой сегодняшний рассказ причинил мне столько неприятностей.

– Только не обрывайте вы меня, дайте спросить! – возмутилась Дженис. – Лично я ничего не понимаю. Какая же тут отгадка?

– Отгадка, – ответил Дермот, – имя убийцы.

– Ах, – пробормотал мосье Горон. Ева разглядывала императорскую табакерку, переливающуюся всеми красками на столе рядом с рукою Дермота.

– Девять дней меня преследовал кошмар, – сказала она. – Коричневые перчатки. Я ни о чем другом думать не могла. И вдруг оказывается, в них был всего лишь Тоби.

– Спасибо, – процедил сквозь зубы упомянутый джентльмен.

– Я без издевки. Я серьезно. Когда на чем–то так сосредоточишься, о других вещах забываешь, и, бывает, за что–то ручаешься головой, и совершенно напрасно. Думаешь, что это точно, что это правда, а оказывается – ничего подобного. И лишь в минуты крайней усталости, когда отключается сознание, вдруг вспоминаешь правду.

Голос Елены Лоуз поднялся до пронзительных нот.

– Ну, милая, – крикнула она, – все это очень психологично и по Фрейду, или как там еще, но все же объясните нам, бога ради, о чем вы толкуете?

– О табакерке, – ответила Ева.

– При чем она тут?

– Убийца разбил ее. Полиция сразу же собрала осколки и склеила. Знаете, я ведь в первый раз в жизни ее сейчас увидела.

– Но!… – начала Дженис в явном замешательстве.

– А вы посмотрите на табакерку, – предложил Дермот Кинрос. – Она небольшая. Два дюйма с четвертью в диаметре, согласно записи сэра Мориса. И на что она похожа, даже когда смотришь на нее вблизи? Она по форме в точности как часы. И действительно, когда сэр Морис показал ее своим, все подумали, что это часы. Верно?

– Да, – подтвердил дядя Бен, – но…

– Она ведь совершенно не похожа на табакерку?

– Не похожа.

– До убийства никто ее ни разу не показывал и не описывал Еве Нил?

– Видимо, никто.

– Тогда как же она могла на расстоянии пятидесяти футов определить, что это табакерка?

Ева зажмурилась. Мосье Горон и следователь переглянулись.

– Вот и вся отгадка, – продолжал Дермот. – И еще сила внушения.

– Сила внушения? – взвизгнула Елена.

– Убийца был очень умный человек. Он составил умнейший план убийства сэра Мориса Лоуза с Евой Нил в качестве второй жертвы, план, обеспечивающий ему железное алиби. И ему чуть было не удалось выйти сухим из воды. Хотите знать, кто этот убийца?

Дермот соскользнул с края стола. Он подошел к двери в холл и распахнул ее под пронзительным лучом маяка.

– Он настолько эгоцентричен, что, несмотря на все наши протесты, настоял на том, чтобы явиться сюда и лично дать показания. Входите, друг мой. Милости просим.

В мертвенно–белом луче все отчетливо увидели совершенно белое лицо Неда Этвуда.

Глава 20

Погожим днем ровно через неделю, уже под вечер, Дженис Лоуз высказывала свою точку зрения.

– Значит, безупречный свидетель убийства, на чьих устах лежала печать молчания, так как он не мог компрометировать даму, – сказала Дженис, – и есть убийца? Это что–то новенькое, правда?

– Нед Этвуд сам так думал, – согласился Дермот. – Он взял дело лорда Уильяма Рассела 1840 года и вывернул его наизнанку. Цель его, как я уже вам говорил, была обеспечить себе алиби в убийстве сэра Мориса. Ева должна была стать и его алиби, и свидетельницей, тем более надежной, – понимаете? – что она рассматривалась бы как свидетельница недоброжелательная.

Еву передернуло. А Дермот продолжал:

– Я потом еще объясню вам его исходный план. Но, конечно, он не мог предвидеть, что Тоби Лоуз в коричневых перчатках вдруг вляпается в это дело, обеспечив ему и свидетеля и жертву. Увидя его, Этвуд, наверное, просто глазам своим не поверил и чуть не закричал от радости. С другой стороны, он не мог предвидеть, что свалится с лестницы и у него будет сотрясение мозга, – что, в конце концов, и загубило весь план. Всех случайностей не предусмотришь.

– Дальше, – вмешалась Ева. – Все расскажите. Все, все.

Все почувствовали напряжение. Ева, Дермот, Дженис и дядя Бен сидели после чая в саду позади виллы Мирамар, в тени высоких стен и каштанов. Чай пили под деревом, листву которого уже чуть тронула желтизна. «Осень, осень, – думал Дермот Кинрос, – а завтра мне возвращаться в Лондон».

– Да, – сказал он. – Я и сам хочу вам все рассказать. Всю эту неделю Вотур, Горон и я докапывались до сути.

Глядя в тревожное лицо Евы, он клял в душе то, что ему предстояло рассказать.

– Вы молчали, как могила, – буркнул дядя Бен. И, не сразу овладев голосом, выпалил: – Одного не пойму: зачем ему было убивать Мориса?

– И я не пойму, – сказала Ева. – Зачем? Он ведь его даже не знал, правда?

– Думал, что не знает.

– Что значит – думал?

Дермот, положив ногу на ногу, откинулся в плетеном кресле. Когда он зажигал сигарету, на лице его из–за гневной сосредоточенности пролегли складки глубже обычных. Но, улыбаясь Еве, он постарался привести свое лицо в порядок.

– Я хочу, чтоб вы припомнили кое–что из того, что нам удалось выяснить. В прежние дни, когда вы еще были женой Этвуда, – он заметил, что ее покоробило, – вы ведь не были знакомы с Лоузами, верно?

– Не были.

– Но вы не раз обращали внимание на отца семейства?

– Да, верно.

– И каждый раз, видя вас с Этвудом, он пристально, как бы в недоумении, разглядывал вас обоих? Так вот. Он пытался вспомнить, где он уже видел Неда Этвуда.

Ева выпрямилась в кресле. Внезапное предчувствие, нежданная догадка мелькнула у нее в голове. Но для Дермота сейчас догадки были пройденный этап.

– И как–то, – продолжал он, – когда вы стали уже невестой Тоби Лоуза, сэр Морис принялся осторожно расспрашивать вас про Этвуда; но он запинался, кашлял, странно на вас поглядывал и вдруг оставил свои расспросы. Помните? Ну вот. А вы – вы были замужем за Этвудом. Но что вы о нем знаете? Что вам удалось о нем узнать – о его прежней жизни, семье и вообще?

Ева облизала губы.

– Ничего! Как странно, именно этим я попрекнула его в ночь… в ночь убийства.

Дермот перевел взгляд на Дженис, которая тоже открыла рот, пораженная внезапным предположением.

– Вы говорили мне, милая девушка, что у вашего отца была плохая память на лица. Но вдруг что–то подталкивало его память, и тогда он обычно вспоминал, где кого видел. Во время своей работы по тюрьмам он перевидал множество лиц. Вряд ли мы узнаем, когда именно он вспомнил, где он видел Этвуда. Но он определенно вспомнил, что «Этвуд» – самый настоящий преступник, сбежавший из Уондсвортской тюрьмы, где отбывал пятилетний срок за двоеженство.

– Двоеженство? – вскрикнула Ева.

Но спорить она не стала. Перед ее мысленным взором Нед Этвуд прошел по росистой траве с той же отчетливостью, как если б она воочию увидела его ухмылку.

– Типичный Патрик Мэхон [12], – продолжал Дермот. – Невероятный успех у женщин. Слоняется по континенту, подальше от Англии. Деньги кое–как зарабатывает разными сделками, а то и занимает у… – Дермот запнулся. – Как видите, события постепенно вырисовываются. Вы с Этвудом развелись. Верней, по закону вы никогда и не были женаты. И фамилия его вовсе не Этвуд. Загляните–ка в его досье. После так называемого развода Этвуд отправился в Соединенные Штаты. Он говорил, что еще вернет вас, и действительно, собирался. Но тем временем вы стали невестой Тоби Лоуза. Сэр Морис был очень доволен. Он был просто в восторге. Он хотел, чтобы ничто, ничто не помешало этому браку. Я надеюсь, Дженис и мистер Филлипс поймут меня, когда я скажу, что главное его соображение…

Все помолчали.

– Да, – сказал дядя Бен, жуя трубку. И свирепо добавил: – Лично я всегда был за Еву.

Дженис посмотрела на Еву.

– Я жутко с вами обошлась, – выпалила она. – Я же и подумать не могла, что наш Тоби такая эгоистичная свинья. Да, хоть он мне и родной брат, а все равно он свинья. Но насчет вас я в общем–то никогда не думала…

– Даже тогда, – улыбнулся Дермот, – когда вы интересовались, не сидела ли она в тюрьме?

Дженис показала ему язык.

– Но вы дали нам ключ, – продолжал Дермот. – Собственно говоря, вы открыли нам все, рассказав свою притчу о некоем Финистере или Макконклине. Вы только послушайте. История повторяется. Не ваша вина, если вы что неверно перетолковали. Дальше. Я думаю, все прекрасно знали (так ведь?), что Нед Этвуд вернулся в Ла Банделетту и объявился в «Замке».

Сэр Морис пошел погулять перед ужином. Куда он пошел? В бар «Замка». И кто же, как мы давно знали, был в этом баре? Нед Этвуд, который во всеуслышание хвалился, что вернет жену, даже если придется кое–что о ней порассказать.

Помните, Дженис, вы даже предположили, что отец ваш виделся с Этвудом и разговаривал с ним? Так и было. Ваш отец сказал ему: «Прошу вас, сэр, выйдемте на два слова». Этвуд не знал, какой будет разговор. Он вышел. И тут он обнаружил – уж легко себе представить, какое его охватило бешенство, – что старый джентльмен прекрасно в курсе его дел.

Они пошли в зоологический сад. Сэр Морис, весь дрожа, сказал ему точно то же, что когда–то говорил Финистеру. Помните?

Дженис кивнула.

– «Даю вам двадцать четыре часа на то, чтоб убраться, – процитировала она. – По истечении же срока все сведения о вас и о вашей новой жизни – где вас можно найти, ваше новое имя, словом, все – будут переданы в Скотленд–Ярд».

Дермот, слушавший ее, напряженно вытянув шею, теперь снова откинулся на спинку плетеного кресла.

– Это было как гром с ясного неба. Теперь Этвуду не заполучить жену, а он себя убедил, что непременно вернет ее. И – прощай приятная жизнь. Впереди – опять тюрьма. Если вы можете представить себе, как он метался среди клеток диких зверей, то можете приблизительно представить себе и то, что творилось в его душе. Ни с того ни с сего кошмарная несправедливость, его, его – обратно в тюрьму.

Если только…

Он не знал сэра Мориса Лоуза, в смысле – не был с ним знаком, но он был очень хорошо осведомлен о порядках на вилле «Привет». Не забудьте, он не один год тут прожил.

Он не раз видел, как сэр Морис засиживался допоздна у себя в кабинете, когда остальные члены семьи уже ложились спать. Он не раз заглядывал в его кабинет из окна через дорогу, как и сама Ева. Он знал планировку кабинета, потому что в жаркую погоду старик не задергивал шторы. Он знал, где сидит сэр Морис, где дверь, где каминные приборы. И – редкая удача – у него был ключ от Евиного дома, который – помните? – подходит и к двери виллы «Привет».

Бенджамин Филлипс задумчиво почесал лоб трубкой.

– Ну да. Вот вам и все улики, правда?

– Безусловно. – Дермот запнулся. – Дальше вам вряд ли приятно будет слушать. Вы настаиваете?

– Говорите! – крикнула Ева.

– Уж если он решил действовать, так ему надо было навеки заткнуть сэру Морису рот. Он справедливо рассудил, что сэр Морис решил подождать, покуда он не уберется из города, и никому еще ничего не сказал. Но, тем не менее, следовало на всякий случай обеспечить себя безупречным алиби. Проходя по саду, он с помощью ума и самомнения за десять минут составил план такого алиби. Вы уже сами, очевидно, догадываетесь о том, какой это был план.

Он знал привычки всех членов семьи. Он шатался по рю дез Анж, когда вы все вернулись из театра. Ева пошла к себе, вы все – к себе. Он терпеливо выждал, пока вы легли спать, пока не погас свет во всех окнах, кроме двух незанавешенных окон кабинета. Открытые окна были ему даже на руку. Это входило в его план.

Дженис, хоть у нее даже губы побелели, все же не удержалась от вопроса:

– А вдруг бы его увидели из какого–нибудь дома напротив?

– Из какого именно? – спросил Дермот.

– Поняла, – сказала Ева. – У меня шторы всегда задернуты. А на остальных виллах сейчас, в конце сезона, уже не живут.

– Да, – согласился Дермот. – Это мне Горон сказал. Но вернемся к изобретательному мистеру Этвуду. Он приготовился действовать. Он открыл своим ключом дверь дома сэра Мориса…

– Когда?

– Примерно без двадцати час.

Сигарета Дермота выгорела до окурка. Он бросил его на землю и растоптал.

– Я думаю, что он захватил с собой какое–то оружие, бесшумное оружие, на случай, если среди каминных приборов не окажется кочерги. Но напрасно он беспокоился. Кочерга висела на месте. Из того, что он говорил Еве, мы знаем, что ему было известно о глухоте сэра Мориса. Он отворил дверь, схватил кочергу и сзади подошел к своей жертве. Старик был поглощен изучением своего сокровища. На блокноте, лежавшем на столе, крупным каллиграфическим шрифтом было выведено: «Табакерка в виде часов». Убийца поднял руку и ударил. Ударив раз, он озверел. – Ева, знавшая Неда Этвуда, представила себе эту картину. – Один из ударов, возможно, случайно, но скорее рассчитано, пришелся по дорогой безделушке. Этвуд, видимо, поинтересовался, что же он такое разбил. На него с перепачканной страницы блокнота глядели крупные буквы первого слова «табакерка». Как мы увидим, слово это запало ему в голову. А теперь перейдем к самому главному.

Дермот обернулся к Еве.

– Какой на Этвуде был костюм?

– Такой… темный, с ворсом. Не знаю, как называется материал.

– Так, – согласился Дермот. – Ну вот. Когда он разбил табакерку, крошечный осколок отлетел и прилип к его костюму. Он ничего не заметил. А потом злополучным образом этот осколок запутался в ваших кружевах, когда он обнимал вас во время эпизода в спальне. Вы тоже ничего не заметили. Вы знать не знали ни о каком осколке и готовы были поклясться, что кто–то вам его подсунул. Но в действительности все куда проще.

– Ну, вот и все, – он посмотрел на Дженис и дядю Бена. – Надеюсь, зловещий осколок агата уже не представляется вам таким зловещим и загадочным?

Но я забегаю вперед. Я вам рассказываю все так, как это теперь выяснилось, а не так, как случай представился мне с самого начала. Когда Горон изложил мне суть дела, я решил, что скорей всего убийца – кто–то из Лоузов. Не обижайтесь на меня; вы ведь и сами так думали.

Меня смутили кое–какие подробности уже в первом, очень кратком рассказе Евы Горону в тот первый вечер на вилле «Привет». Но только совсем недавно, когда Ева снова рассказала мне все подробно за омлетом у папаши Руссе, у меня будто пелена спала с глаз, смутная догадка стала уверенностью, и я сообразил, что мы ищем преступника не там, где надо. Теперь и вы уж все поняли.

Ева вздрогнула.

– Да, – согласилась она. – Еще бы не понять.

– Чтобы и остальным стало ясно, давайте восстановим картину. Этвуд явился к вам в без четверти час, открыв дверь с помощью неоценимого ключа…

– Глаза у него были стеклянные, – крикнула Ева. – Я еще подумала, что он напился. И вообще он был какой–то странный, чуть не плакал. Я никогда не видела Неда таким. Но нет, он не был пьян.

– Нет, – сказал Дермот. – Он просто только что убил человека. Убить человека, преднамеренно убить – это не так–то легко даже для Неда. Он ушел с виллы «Привет», проскользнул на бульвар Казино, послонялся там минуту–другую, а потом вернулся к вилле напротив так, словно только что вошел на рю дез Анж. Он приготовился обеспечить себе алиби.

Но я опять забегаю вперед. Вспомним лишь, как все происходило. Он ворвался к вам. Навел разговор на Лоузов и на старика, который сидит в доме через дорогу. Наконец, доведя вас до совершеннейшей истерики, он отдернул штору и выглянул в окно. Вы погасили свет. Так! Повторите мне дословно, что говорили вы оба в течение следующих минут.

Ева зажмурилась.

– Я сказала: «Сэр Морис еще не лег? Да?» Нед сказал: «Да, он еще не лег. Но ему не до нас. Он рассматривает в лупу какую–то табакерку. Постой!» Я сказала: «Ну что там такое?» Нед сказал: «С ним еще кто–то, но мне его плохо видно». Я сказала: «Наверное, Тоби. Нед Этвуд, отойдешь ты от окна или нет?»

Глубоко вздохнув, мучительно ясно вспомнив ту безветренную ночь и духоту спальни, Ева открыла глаза.

– Вот и все, – сказала она.

– Но сами–то вы, – настаивал Дермот, – сами–то вы смотрели в окно?

– Нет.

– Нет. Вы поверили ему на слово. – Дермот повернулся к остальным. – Самое поразительное, просто ошеломляющее – это заявление Неда о том, что он увидел. Если он что и мог разглядеть на расстоянии пятидесяти футов, то только что–то маленькое, похожее на часы. А он выкладывает без запинки, что видит табакерку. Да, тут–то наш умник себя и выдал. Он не мог знать, что это табакерка. Верней, осведомленность его могла иметь лишь единственное и весьма мрачное объяснение.

Но заметьте, что он делает дальше!

Он тут же начинает убеждать Еву, будто и она сама смотрела в окно, будто она видела сэра Мориса живым и здоровым, с лупой в руке, а рядом с ним якобы притаилась некая зловещая тень.

Этвуд прибег к внушению. Тут вы не можете со мной не согласиться, если Ева расскажет вам все, как рассказывала мне. Он без конца повторяет: «Помнишь, что мы видели?» А она исключительно внушаема, как говорил ей однажды какой–то психолог и как я сам успел заметить. Нервы у нее расшатаны; она что угодно готова увидеть. Ну и вот, внушив ей, будто она видела живого сэра Мориса, Нед отдергивает штору и демонстрирует ей мертвеца.

Тут–то я и сообразил, вся игра сводилась к тому, чтобы убедить Еву в том, что она видела то, чего она не видела, – то есть что она видела живого сэра Мориса, когда Нед был уже у нее.

Этвуд совершил убийство. И он составил план. И если б не одно «но», план бы ему удался. Он убедил Еву, и она искренне поверила, что видела живого сэра Мориса в кабинете, в той же самой позе, в какой видела его уже столько раз. Так она сразу же и сказала Горону тогда, в моем присутствии. И будь табакерка табакеркой обычного вида, умный мистер Этвуд вышел бы сухим из воды.

Дермот задумался, опершись локтем на ручку кресла и подпирая кулаком подбородок.

– Доктор Кинрос, – мягко заметила Дженис, – это очень умно.

– Умно? Еще бы! Малый, видимо, знал историю преступлений. Он так ловко притянул дело лорда Уильяма Рассела, что любой…

– Да нет. Я имею в виду, как вы это все раскопали.

Дермот засмеялся. Он не очень–то был склонен гордиться самим собой и засмеялся так горько, будто только что проглотил горькую пилюлю.

– Ах это! Да тут любой бы догадался. Бывают женщины, словно специально уготованные в жертву негодяям. Но теперь вам ясны все подводные течения и все, что сбивало нас с толку. Тоби Лоуз в коричневых перчатках несколько спутал картину. Для Этвуда он был просто манной небесной. Если Ева верно передала мне его реакцию – он был изумлен и восхищен. Тоби добавил ко всему последний достоверный штрих, и Этвуду уже нечего было бояться.

Теперь понимаете, чем должна бы кончиться вся игра? Он совершенно не собирался фигурировать в деле. Он хотел смыться. В глазах людей ничто не связывало его с сэром Морисом. Но все же в случае чего – у него было алиби – в любой момент можно было пустить в ход показания, как он думал, зависимой от него женщины. И особенная убедительность этих показаний заключалась бы в том, что, давая их, свидетельнице пришлось бы выдать кое–какие компрометирующие ее обстоятельства.

Вот почему после обморока в отеле он рассказал о том, что его «сбила машина». Он вообще не собирался затрагивать волнующую его тему. И он ни минуты не думал, что серьезно расшибся.

Но это сорвало весь план. Сначала он упал и получил сотрясение мозга. Потом вмешалась мстительная Ивета и повела собственную игру. Этвуд, конечно, вовсе не думал, что подозрение падет на Еву. Он меньше всего мог этого ожидать. Он лежал без сознания, но пришел бы в ужас, если б узнал, что происходило тем временем.

– Значит, правда Ивета, – перебила Дженис, – захлопнула тогда дверь у Евы перед носом?

– О да. Относительно Иветы можно только догадываться. Она норманнская крестьянка; она молчит; Вотур не может добиться от нее ни слова. Скорей всего она ничего не знала об убийстве, когда захлопнула дверь. Она знала, что у Евы в спальне Этвуд. И она стремилась довести дело до скандала, чтоб ваш благочестивый братец расторг помолвку.

Но Ивета, повторяю, норманнская крестьянка. Когда, к своему удивлению, она увидела, что Еву Нил заподозрили в убийстве, она не растерялась. Она рьяно помогала обвинению. Она решила выжать из этой ситуации все, что только можно. Так еще проще разрушить помолвку. Права Ева или виновата – ее не касалось; ей важно было выдать свою сестричку Прю за Тоби.

Началась полная неразбериха, и так шло до той ночи, когда я увидел в цветочной лавке два ожерелья и услышал подробный рассказ Евы, из которого стало ясно, кто убийца. Догадавшись, нетрудно было проследить все сначала. Нетрудно было согласовать улики.

Оставался вопрос: что побудило Этвуда к убийству? На ответ, разумеется, наталкивала тюремная работа сэра Мориса, описанная его женой и дочерью, и особенно история про Финистера. Но как доказать эту гипотезу? Очень просто! Если Этвудом когда–то уже интересовалась полиция, если он когда–то уже совершил преступление, отпечатки его пальцев должны храниться в Скотленд–Ярде.

Дядя Бен присвистнул.

– Ох! Ах! – пробормотал он. – Надо же! Значит, ваша прогулочка на самолете в Лондон…

– Пока я это не выяснил, нельзя было действовать дальше. Зайдя к Этвуду в гостиницу, я незаметно взял его отпечатки пальцев, прижав к ним свои часы, когда щупал ему пульс. Все вышло очень естественно. Ну вот! А в Скотленд–Ярде, конечно, отыскался дубликат этих отпечатков. Тем временем…

– Опять началась неразбериха, – вставила Ева и нервно расхохоталась.

– Да, вас арестовали, – сказал Дермот. Его лицо омрачилось. – Не понимаю, что тут смешного.

Он повернулся к остальным.

– Когда она мне все подробно рассказывала, она была настолько измучена, что за нее говорило ее подсознание – над которым мы так любим потешаться – и без ее ведома выдало правду. Она вовсе не смотрела в окно и не видела живого сэра Мориса, о чем легче легкого было догадаться с ее же слов. Никакой табакерки она никогда не видела. Это только внушил ей Этвуд.

Я не стал ни до чего докапываться. Меня вполне устраивало то, что она говорила. Ее рассказ черным по белому доказывал виновность Этвуда. Я сказал ей, чтобы она повторила свою историю Горону слово в слово, как мне. Я рассчитал, что все это занесут в протокол, а у меня уже будут данные, подтверждающие мотивы Этвуда, и можно будет действовать дальше. Но я все–таки недооценил ее внушаемость, либо галльскую энергию Вотура и Горона. Она передала им версию Этвуда, но не передала сцену дословно.

– Они… они освещали меня лучом, дергались как марионетки, – защищалась Ева. – Просто невыносимо! А вас рядом не было, ну и никто не оказал мне моральной поддержки…

Дженис как–то странно взглянула сперва на Еву, потом на Дермота; оба ответили ей ужасно смущенными, почти злыми взглядами.

– Итак, – продолжал Дермот, – они, видите ли, прозрели. Только промах Этвуда они приписали ей. Ага! Никто не говорил ей о новом сокровище сэра Мориса? Никто ей его не описывал? Нет, конечно, нет. Так откуда же она знает, что часы – это табакерка? И тут уж каждое ее слово стало рассматриваться как изобличающее ее вину. Ее поволокли в тюрьму, а я прибыл к месту действия уже как главный злодей в драме.

– Ясно, – сказал дядя Бен. – Все время из огня да в полымя. А тут Этвуд пришел в себя.

– Да, – мрачно сказал Дермот. – Этвуд пришел в себя.

Вертикальная морщинка у него между бровей сделалась глубже от противного воспоминания.

– Он рвался засвидетельствовать, что Тоби был тот самый человек в коричневых перчатках, и положить делу конец. Ужасно рвался! Во что бы то ни стало. Одним ударом он готовился вернуть жену и отправить в тюрьму соперника. Кто бы мог вообразить, что человек в таком состоянии встанет с постели, оденется и отправится через всю Ла Банделетту к Вотуру? Тем не менее он все это проделал.

– И вы его не удерживали?

– Нет, – ответил Дермот. – Я его не удерживал.

После паузы он добавил:

– Он умер на пороге кабинета Вотура. Он потерял сознание, упал и умер, прежде чем от него оторвался луч маяка. Он умер оттого, что его разоблачили.

Солнце садилось. В саду пререкались редкие птицы. Становилось свежо.

– А наш благородный Тоби, – начала Дженис. Она запнулась и залилась злой краской, потому что тут Дермот расхохотался.

– Думаю, вы не понимаете своего брата, милая девушка.

– Да я и не знала, что на свете бывают такие скоты!

– Он отнюдь не скот. Просто обычнейший случай – вы уж меня извините – замедленного развития.

– В смысле…?

– Умственно и эмоционально он все еще пятнадцатилетний мальчик. Вот и все. Он искренне не понимает, что за преступление – обокрасть собственного отца. В своих понятиях о взаимоотношениях мужчины и женщины он задержался на уровне четвертого класса школы.

Таких Тоби на свете пруд пруди. Иногда они очень даже преуспевают. Их считают воплощением принципиальности, идеалом твердости, пока они не подвергнутся серьезному испытанию; а уж тут–то великовозрастный гимназист, лишенный мужества и воображения, непременно себя покажет – и песенка его спета. С ним приятно выпить, приятно играть в гольф. Но я очень сомневаюсь, что он может стать самым удачным мужем для… Ну ладно, оставим эту тему.

– Интересно… – начал дядя Бен и запнулся.

– Да?

– Я вот все думал… Когда Морис тогда вернулся с той прогулки – весь дрожал, побледнел и всякое такое, – он о чем–то разговаривал с Тоби. Он ему ничего про Этвуда не сказал?

– Нет, – ответила Дженис. – Я про это тоже думала. Я думала, может, он что–то узнал про Тоби, понимаете? Когда мы все услышали, я у Тоби спрашивала. Нет, папа сказал только: «Я сегодня видел одного человека – он, конечно, имел в виду Этвуда – мне с тобой еще надо будет поговорить». Тоби пришел в ужас. Он подумал, что Прю Латур перешла в открытое наступление. Он окончательно растерялся и решил в ту же ночь стянуть ожерелье.

Дженис неловко повертела шеей. Она резко прибавила:

– Мама там, – она кивнула в сторону виллы напротив, – утешает бедного Тоби. Ах, с несчастным так гадко обошлись. Наверное, все матери такие.

– Ах! – прочувствованно произнес дядя Бен. Дженис встала со стула.

– Ева, – крикнула она с неожиданной пылкостью, – я ведь почти что не лучше Тоби. Простите меня! Мне страшно стыдно и неприятно! Поверьте!

И, тщетно поискав слова и ничего больше не добавив, она побежала через сад, по дорожке, обогнула виллу и скрылась из глаз. Дядя Бен поднялся не так порывисто.

– Не надо, – сказала Ева, – не уходите…

Дядя Бен не обратил на ее слова никакого внимания. Он сосредоточенно размышлял.

– А мне – нет, – проворчал он. – То есть мне не неприятно. Для вас все к лучшему. Вы и Тоби? Нет, – совсем запутавшись, он повернулся уходить, потом снова обернулся: – Я для вас кораблик выстругал, – прибавил он. – Думал – вам понравится. Как покрашу – пришлю. До свиданья.

И он заковылял прочь.

Он ушел, а Ева Нил и доктор Дермот Кинрос долго сидели молча. Они не смотрели друг на друга. Первой заговорила Ева.

– Это правда то, что вы вчера сказали?

– Что именно?

– Что вам завтра возвращаться в Лондон?

– Да, рано или поздно вернуться надо. Интересно другое – что вы намерены делать дальше?

– Не знаю. Дермот, я хотела…

Он перебил ее:

– Послушайте. Опять вы с вашей дурацкой благодарностью?

– А грубить–то зачем?

– Я и не думаю грубить. Я просто хочу, чтоб вы выбросили из головы мысль о благодарности.

– Почему? Почему вы все это для меня сделали?

Дермот взял со стола пачку сигарет «Мериленд», предложил ей, но она отрицательно покачала головой. Он зажег себе одну.

– Что за ребячество, – сказал он. – Вы же прекрасно знаете сами. Когда–нибудь, когда вы окончательно придете в себя, мы это еще обсудим. А пока я все–таки спрашиваю: что вы намерены делать дальше?

Ева пожала плечами.

– Не знаю. Я было собиралась уложить чемодан и переехать в Ниццу или в Канны…

– Нет, этого вы не сделаете.

– А почему?

– Потому что это невозможно. Наш друг Горон дал вам совершенно верную характеристику.

– О? Какую же?

– Он сказал, что вы социально опасны и что нельзя угадать, что с вами еще стрясется. Если вы отправитесь на Ривьеру, на вашем жизненном пути того гляди объявится какой–нибудь ловкий покоритель сердец, вы вообразите, будто влюблены в него и… ну да ладно. Нет. Возвращайтесь–ка лучше в Англию. Там вам тоже не гарантирована безопасность, но хоть будет кому за вами присмотреть.

Ева задумалась.

– Честно говоря, я и сама подумывала об Англии, – она подняла глаза. – Скажите… Вы думаете, я надрываю душу из–за Неда Этвуда?

Дермот вынул изо рта сигарету. Он прищурился. Он долго смотрел на Еву, потом ударил кулаком по ручке кресла.

– Вот где чистая психология, – сказал он. – Попробуем обойтись минимумом слов.

– Отвечайте же.

– Я не убивал его. «Ты не убийца, но и не лезь с услугой, чтоб ближнего избавить от недуга [13]». Я, конечно, способствовал его смерти. Если б не я, если б его выходили, его бы прикончила гильотина. Но мне тогда это было неважно.

Дермот помрачнел.

– Тоби Лоуза, – продолжал он, – вы никогда не принимали всерьез. Вам было тоскливо, одиноко, нужно было на кого–то опереться. Такой ошибки вы больше не совершите. Это уж я беру на себя. И если б не милый пустячок в виде убийства, так еще что–нибудь вас бы уберегло. Но Этвуд, возможно, совсем другое.

– Вы считаете?

– Малый действительно любил вас, конечно, по–своему. Когда он говорил вам о своих чувствах, он вряд ли актерствовал. Что не помешало ему использовать вас для алиби…

– Еще бы.

– Но от этого его чувства не изменились. Интересно, изменились ли ваши? Этвуды – явление чрезвычайно опасное.

Ева сидела не шевелясь. В саду темнело. Глаза ее влажно сияли.

– Ничего, что вы думаете за нас обоих, – сказала она ему. – Правда, так даже лучше. Только одного не думайте, если можно, – того, что думали Лоузы. Подите–ка на минутку сюда…

Мосье Аристид Горон, префект полиции Ла Банделетты, свернул на рю дез Анж и двинулся по ней величавой походкой монарха. Гордо выпятив грудь, царственно ступая короткими ножками, он поигрывал тросточкой в самом приятном расположении духа.

Ему сообщили, что ученейшего доктора Кинроса можно найти сейчас за чаем у мадам Нил, в саду за виллой этой милой особы. Ему, Аристиду Горону, предстояло известить обоих, что дело Лоузов благополучно завершено.

Мосье Горон осветил улыбкой всю рю дез Анж. Дело Лоузов послужило к вящей славе полиции Ла Банделетты. Из самого Парижа приезжали сюда репортеры, особенно фотографы.

Мосье Горон никак не мог понять, почему Дермот потребовал, чтобы в связи с процессом не упоминалось его имя, и, главное, отказался фотографироваться. Но раз кому–то надо приписать честь удачного расследования… что ж, зачем разочаровывать публику?

Да, мосье Горону пришлось пересмотреть свои прежние подозрения относительно доктора Кинроса. Думающая машина – и только. Выдающаяся личность. Вся жизнь его посвящена разгадыванию психологических загадок, и ничего более – в точности как сам он говорил префекту. Он разбирает мозг, как часовой механизм, и сам он – часовой механизм, не более.

Мосье Горон отворил калитку виллы Мирамар. Увидев слева дорожку, огибающую виллу, он двинулся по ней.

Приятно в общем–то, что не все англичане такие лицемеры, как этот мосье Лоуз. Мосье Горон теперь лучше понимает англичан…

Рассекая траву тросточкой, мосье Горон бодро завернул за угол. Сгущались сумерки; затихли каштаны. Он репетировал в уме предстоящую ему речь и тут увидел перед собой двоих.

Мосье Горон застыл на месте.

Глаза его чуть не вылезли из орбит.

Еще мгновение он не мог оторвать от них взгляда. Он был человек порядочный, человек вежливый и отнюдь не противник всякого рода удовольствий. И он отвернулся и пошел прочь. Но к тому же он был и человек справедливый и любил, чтоб с ним обходились по справедливости. Выйдя на рю дез Анж, он сокрушенно покачал головой. Теперь он шагал по улице быстрей, чем прежде. Он что–то бормотал себе под нос достаточно тихо, чтоб никто не мог услышать его, однако слово «тру–ля–ля» то и дело срывалось с его уст и таяло в вечернем воздухе.

Оглавление

Дэшил Хэммет Стеклянный ключ

  Глава первая. ТРУП НА КИТАЙСКОЙ УЛИЦЕ

  Глава вторая. ФОКУС СО ШЛЯПОЙ

  Глава третья. ДИНАМИТ

  Глава четвертая. СОБАЧЬЯ КОНУРА

  Глава пятая. БОЛЬНИЦА

  Глава шестая. КОНЕЦ «ОБСЕРВЕРА»

  Глава седьмая. СВОРА

  Глава восьмая. ПОЦЕЛУЙ ИУДЫ

  Глава девятая. МЕРЗАВЦЫ

  Глава десятая. СЛОМАННЫЙ КЛЮЧ

Дэшил Хэммет 106 тысяч за голову

Эрл Стенли Гарднер Показания одноглазой свидетельницы

Рекс Стаут Звонок в дверь

Уильям Айриш Окно во двор

Джон Диксон Карр Табакерка императора

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20