КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Приключения Натаниэля Старбака [Бернард Корнуэлл] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Бернард Корнуэлл Приключения Натаниэля Старбака

I. Мятежник

Часть первая 

Глава первая

Молодой человек был пойман в ловушку в верхнем конце Шокоу-Слип, пока толпа собиралась на Гарри-стрит.

Юноша чувствовал волнение, витавшее в воздухе, и попытался избежать его, нырнув в переулок позади табачной лавки Кэрра, но привязанный там сторожевой пес бросился на него, заставив отойти к крутому мощеному проходу, где его обступила толпа.

— Куда-то направляетесь, мистер? — заговорил с ним мужчина.

Юноша кивнул, но ничего не сказал. Он был молод, высок и худощав, с длинными темными волосами и чисто выбритым, с тонкими и резкими чертами красивым лицом, хотя сейчас оно было угрюмо от бессонницы.

Кожа его была болезненно землистого цвета, на ней резко выделялись глаза, такие же серые, как и покрытое туманом море у Нантакета, где жили его предки.

В одной руке он нес кипу книг, перевязанную пеньковой веревкой, а в другой саквояж со сломанной ручкой. Одежда на нем была хорошего качества, но грязной и изношенной, как у человека, сидящего на мели.

Он не выказывал страха перед толпой, казалось, наоборот, смирился с ее враждебностью, как с еще одним крестом, который должен был нести.

— Вы слышали новости, мистер? — обратился к нему представитель толпы, лысый человек в грязном переднике, вонявшем кожевенной мастерской.

Юноша опять кивнул. Ему не надо было спрашивать, что это были за новости, только одно событие могло вызвать такое волнение на улицах Ричмонда. Форт Самтер пал, и эти новости, надежды и боязнь гражданской войны витали по американским штатам.

— Так откуда ты? — требовательно спросил человек, схватив юношу за рукав, намереваясь добиться от него ответа.

— Убери от меня свои руки! — разозлился молодой человек.

— Я вежливо тебя спросил, — сказал лысый человек, но все же отпустил рукав юноши.

Юноша попытался увернуться, но толпа быстро собралась вокруг него, и он был вынужден отойти назад через улицу к заброшенному отелю «Колумбия», где к чугунным решеткам, защищавшим нижние окна отеля, был привязан пожилой мужчина в приличной, хотя и потрепанной одежде.

Молодой человек еще не был пленником толпы, но он не был и свободен, пока каким-либо образом не удовлетворил бы их любопытство.

— У тебя есть документы? — прокричал ему в ухо другой человек.

— Потерял дар речи, сынок? — от дыхания вопрошавших несло запахом виски и табака. Юноша сделал еще одну попытку пробиться сквозь ряды преследователей, но их было слишком много, и он был не в силах помешать им прижать его к коновязи на тротуаре у отеля.

Было утро теплого весеннего дня. Небо было безоблачным, хотя темный дым от чугунолитейных заводов Тредегара, мельниц Галего, печного завода Азы Снайдера, табачных фабрик, литейного цеха Талботта и городского газового завода создавал завесу вокруг сияющего солнца.

Темнокожий возница, ведущий пустую повозку с верфей Самсона и литейного завода Пая, безучастно смотрел с козел. Толпа остановила возницу, поворачивающего со стороны Шокоу-Слип, но мужчина был слишком благоразумен, чтобы возражать.

— Откуда ты, парень? — лысый кожевник приблизил к юноше свое лицо. — Как тебя зовут?

— Не твое дело.

Сказано это было вызывающе.

— Тогда мы узнаем!

Лысый схватил связку книг и попытался вырвать их. После нескольких мгновений бесплодной борьбы потертая веревка, державшая книги, порвалась, и они рассыпались по мостовой.

Лысый рассмеялся над происшедшим, а юноша ударил его. Это был хороший крепкий удар, который вывел лысого из равновесия, так что он качнулся назад и едва не упал.

Кто-то зааплодировал юноше, восхищаясь силой его духа. В толпе было около двухсот человек и еще приблизительно пятьдесят зевак, которые уклонялись от действий, но подбадривали толпу.

Сама толпа скорее была озорной, чем грозной, похожей на детей, неожиданно получивших каникулы. Большинство людей было в рабочей одежде, показывая этим, что они использовали весть о падении Форта Самтера как предлог, чтобы покинуть свои лавки, станки и прессы.

Толпе нужно было что-то возбуждающее, и странствующие северяне, пойманные на городских улицах, вполне могли доставить им сегодня это удовольствие.

Лысый человек потер свое лицо. Он уронил достоинство перед своими друзьями и жаждал мести.

— Я задал тебе вопрос, парень.

— И я сказал, что это не твое дело, — юноша пытался подобрать свои книги, хотя две или три из них уже были украдены. Пленник, привязанный к оконным решеткам отеля, молча наблюдал.

— Так откуда ты, парень? — спросил его высокий человек, но с примирением в голосе, словно он собирался дать юноше возможность избежать опасности, не уронив достоинства.

— Из Фалконера, — юноша услышал и принял эту ноту примирения. Он догадывался, что толпа приставала и к другим незнакомцам, и что они были допрошены и отпущены, и если он сумеет держать себя в руках, то, возможно, его тоже пощадят, какая судьба ни ожидала бы пожилого человека, привязанного к решеткам.

— Из Фалконера? — переспросил высокий.

— Да.

— Как тебя зовут?

— Баскервиль, — он только что прочел это имя на вывеске магазина на другой стороне улицы — «Бэйкон и Баскервиль», гласила табличка, и юноша с облегчением ухватился за это название.

— Натаниэль Баскервиль, — он приукрасил эту ложь своим настоящим именем.

— Ты не похож на виргинца, Баскервиль, — сказал высокий.

— Я был усыновлен, — его словарь, как и другие книги, которые он нес, выдавали в нем образованного молодого человека.

— Так что ты делаешь в округе Фалконер, парень? — спросил его другой человек.

— Я работаю на Вашингтона Фалконера, — и опять молодой человек говорил вызывающе, надеясь, что это имя послужит ему защитным талисманом.

— Лучше отпустить его, Дон! — выкрикнул мужчина.

— Оставьте его в покое! — вмешалась женщина. Ее не интересовало то, что парень заявлял о покровительстве одного из самых богатых землевладельцев Виргинии; скорее, она была тронута страданием в его глазах, как и тем несомненным фактом, что пленник толпы был очень привлекателен. Женщины всегда обращали внимание на Натаниэля, хотя сам он был слишком неопытен, чтобы осознавать их интерес.

— Ты янки, парень, не так ли? — вызывающе спросил высокий человек.

— Уже нет.

— Давно ли ты в округе Фалконер? — опять спросил высокий.

— Довольно давно, — ложь становилась бессвязной. Натаниэль никогда не бывал в округе Фалконер, хотя встречался с его богатейшим жителем, Вашингтоном Фалконером, чей сын был его лучшим другом.

— Так какой город находится на полпути отсюда до Фалконера? — требовал от него ответа кожевенник, все еще полный желания отомстить.

— Отвечай ему! — повысил голос высокий. Натаниэль молчал, выдавая этим свое незнание.

— Он лазутчик! — выкрикнула женщина.

— Ублюдок! — кожевник быстро перешел к атаке, попытавшись ударить Натаниэля, но юноша заметил его движение и отступил в сторону. Он обрушил кулак на лысого, заехав тому в ухо, затем другой рукой пнул по ребрам.

С таким же успехом можно было бить свиную тушу, всё без толку. Дюжина рук колотила Натаниэля, один кулак попал ему прямо в глаз, другой разбил нос, отбросив его назад к стене отеля.

Его саквояж был украден, книги растащены, и теперь какой-то мужчина распахнул его пальто и вытащил бумажник. Натаниэль пытался остановить кражу, но был беспомощен перед лицом слишком многочисленных противников.

Его нос кровоточил, глаз заплыл. Темнокожий возница безучастно наблюдал и никак не отреагировал, даже когда с дюжину мужчин отобрали его повозку и заставили его спрыгнуть с козел.

Люди взобрались на повозку и крикнули, что направляются на улицу Франклина, где бригада чинила дорогу. Толпа расступилась, чтобы дать повозке место развернуться, в то время как возница, на которого никто не обращал внимания, прокладывал себе путь к краю толпы, чтобы выбраться на свободу.

Натаниэля привязали к решеткам окна. Его руки были просунуты поперек острых концов решетки и привязаны к железной клетке. Он смотрел, как одну из его книг швырнули в канаву, с разорванным корешком и разлетающимися листами. Толпа разодрала его саквояж, но не нашла ничего ценного, кроме бритвы и еще двух книг.

— Откуда ты? — пожилой человек, товарищ Натаниэля по заточению, вероятно, был очень достойной персоной, прежде чем глумливая толпа притащила его к ограде. Он был представительным, лысеющим мужчиной в дорогом черном пиджаке из темного сукна.

— Я приехал из Бостона, — Натаниэль пытался не замечать пьяную женщину, которая с издевкой приплясывала перед ним, размахивая бутылкой. — А вы, сэр?

— Из Филадельфии. Я собирался пробыть здесь только пару часов. Оставил свой багаж на железнодорожном вокзале и подумал, что стоит осмотреть город. Я интересуюсь церковной архитектурой, понимаете ли, хотел увидеть епископальную церковь Святого Павла, — мужчина печально покачал головой, затем вздрогнул, снова посмотрев на Натаниэля. — У тебя разбит нос?

— Не думаю.

Кровь, капавшая из ноздрей, была солоновата на вкус.

— У тебя будет редкостный синяк, сынок. Но мне понравилось, как ты дрался. Могу ли я спросить тебя о роде твоих занятий?

— Я студент, сэр. В Йелльском колледже. Или был студентом.

— Меня зовут доктор Морли Бэрроуз. Я дантист.

— Старбак. Натаниэль Старбак. Натаниэль не видел никакой необходимости скрывать свое имя от собрата по заточению.

— Старбак! — дантист повторил имя с оттенком уважения. — Вы родственники?

— Да.

— Тогда молюсь, чтобы они не обнаружили этого, — мрачно проговорил дантист.

— Что они собираются с нами сделать? — Старбак не мог поверить тому, что он в серьезной опасности. Он был в самом центре американского города при свете дня. Рядом были констебли, судьи, церкви, школы! Это Америка, а не Мексика или Китай.

Дантист потянул свои путы, расслабился, затем снова потянул.

— Из того, что они говорили о дорожных ремонтниках, сынок, могу предположить, что это будут деготь и перья, но если они узнают, что ты Старбак?

Его речь была не слишком обнадеживающей, словно враждебность толпы могла полностью обратиться на Старбака, оставив при этом дантиста невредимым.

Бутылка пьяной женщины вдребезги разлетелась по мостовой. Две другие женщины делили между собой грязные сорочки Старбака, пока коротышка в пенсне копался в его бумажнике.

Там было немного денег, всего лишь четыре доллара, но Старбак не боялся потери этих денег. Он боялся, что будет раскрыто его имя, которое упоминалось во множестве писем, хранившихся в бумажнике.

Коротышка нашел одно из писем, которое он открыл, прочитал, повернул, затем перечитал. Там не было ничего личного, оно только подтверждало расписание поездов на Пенн Сентрал Роуд, но имя Старбака было написано печатными буквами на обороте письма, и мужчина заметил его.

Он посмотрел на Старбака, вернулся к письму, затем опять посмотрел на Старбака.

— Твое имя Старбак? — громко спросил он. Старбак ничего не ответил.

Толпа почувствовала волнение и повернулась к своим пленникам. Бородатый мужчина с красной физиономией, плотный и выше Старбака, продолжил допрос:

— Твое имя Старбак?

Старбак оглянулся вокруг, но помощи ниоткуда не было видно. Констебли оставили толпу в покое, и хотя некоторые прилично выглядящие люди наблюдали из высоких окон домов на дальней стороне Кери-стрит, никто не сдвинулся с места, чтобы остановить травлю. Несколько женщин сочувственно смотрели на Старбака, но они были бессильны помочь.

Там был священник в сюртуке и беффхене, топтавшийся на месте у края толпы, но улица была чересчур воспламенена виски и политическими страстями, чтобы божий человек смог сделать что-то полезное, и священник удовлетворился лишь негромкими возгласами протеста, которые потонули в шумной толпе празднующих.

— Тебе задали вопрос, парень! — краснолицый человек схватил Старбака за галстук и скручивал его так, что двойная петля страшно затянула горло. — Твое Имя Старбак? Он прокричал вопрос, обдав лицо Старбака смесью слюны, виски и табака.

— Да, — не было смысла это отрицать. Письмо было адресовано ему, и множество других бумаг в его багаже содержали его инициалы, да и на воротниках его рубашек было вышито это роковое имя.

— Ты родственник?

На лице мужчины проступала сетка вен, на глазу было бельмо, а передние зубы отсутствовали. По подбородку и каштановой бороде стекала струйка табака. Он крепче сжал шею Старбака.

— Ты родственник, ублюдок?

И опять это невозможно было отрицать. В бумажнике находилось письмо от отца Старбака, которое вскорости могло быть обнаружено, поэтому Старбак не стал дожидаться разоблачения, а просто утвердительно кивнул:

— Я его сын.

Мужчина отпустил галстук Старбака и завопил как актер, изображающий краснокожего:

— Это сын Старбака! — огласил он толпу победным кличем. — Мы поймали сына Старбака!

— О господи, боже мой, — невнятно пробормотал дантист, — вот теперь ты в опасности.

Старбак и правда был в беде, так как существовало не много имен, способных привести в ярость толпу южан. Имя Авраама Линкольна отлично могло справиться с этой задачей, имен Джона Брауна и Гарриет Бичер-Стоу тоже было достаточно, чтобы воспламенить толпу, но за недостатком этих светил имя преподобного Элияла Джозефа Старбака было следующим в списке наиболее пригодных разжечь огонь южной ярости.

Преподобный Элиял Старбак был известен как противник чаяний южан. Он посвятил свою жизнь уничтожению рабства, и его проповеди, как и статьи, безжалостно изобличали власть работорговцев на Юге, высмеивая их притязания, критикуя их нравственные устои и обливая презрением все их аргументы.

Красноречие преподобного Элияла в деле свободы негров сделало его знаменитым не только в Америке, но везде, где христиане читали свои газеты и молились своему богу, и теперь, в день, когда весть о падении Форта Самтера так воодушевила Юг, толпа в Ричмонде, штат Виргиния, захватила одного из сыновей преподобного Элияла Старбака.

На самом деле Натаниэль Старбак ненавидел своего отца. Он больше не хотел иметь с ним ничего общего, но толпа не могла этого знать, так же как и не поверила бы Старбаку, вздумай он сказать об этом.

Настроение толпы переменилось, она помрачнела, требуя поквитаться с преподобным Элиялом Старбаком. Раздались возгласы, призывающие к мести. Толпа разрасталась, поскольку горожане прослышали про новости о падении Форта Самптера и хотели присоединиться к беспорядкам, отмечающим свободу и триумф южан.

— Вздернуть его! — закричал мужчина. — Он лазутчик!

— Любитель черномазых!

В сторону пленников полетел увесистый кусок конского навоза, в Старбака он не попал, но ударил дантиста по плечу.

— Почему вы не остались в Бостоне? — запричитал дантист.

Толпа рванулась к пленникам, но затем остановилась, не совсем уверенная в том, чего она от них хочет. Из толпы отделилась горстка главарей, и теперь эти вожаки призывали остальных к спокойствию.

Толпу уверили, что реквизированная повозка направилась к дорожным ремонтникам за дегтем, а тем временем с матрасного завода на соседней Виргинии-стрит принесли мешок с перьями.

— Мы собираемся преподать вам, джентльмены, урок! — к узникам подскочил бородатый здоровяк.

— Вы, янки, думаете что вы лучше нас южан, разве не так? — он схватил пригоршню перьев и осыпал ими лицо дантиста.

— Все из себя могущественные и высокородные, так что ли?

— Я простой дантист, сэр, практикующий в Питерсберге, — Бэрроуз пытался с достоинством отвечать на обвинения.

— Он дантист! — радостно вскричал здоровяк.

— Выдернуть ему зубы!

Другой возглас известил о возвращении заимствованной повозки, на которой везли большой черный и дымящийся бак с дегтем. Повозка с грохотом остановилась возле пленников, и запах дегтя перебил даже запах табака, которым был пропитан весь город.

Кто-то крикнул:

— Сначала щенок Старбака!

Но, похоже, церемонию собирались провести в порядке захвата пленных, или зачинщики хотели оставить самое вкусное на потом, и потому Морли Бэрроуза, дантиста из Филадельфии, первым отвязали от решетки и потащили к повозке.

Он пытался сопротивляться, но не мог тягаться с мускулистыми людьми, втолкнувшими его в повозку, которая теперь служила импровизированной сценой.

— Ты следующий, янки, — рядом с бостонцем встал тот невысокий очкарик, что первым открыл его настоящее имя. — Так что ты здесь делаешь?

Его тон был почти дружелюбным, и Старбак, решив, что, возможно, обрел союзника, сказал ему правду:

— Сопровождал одну леди.

— Теперь еще и леди! Что за леди? — спросил коротышка.

Шлюха, с горечью подумал Старбак, обманщица, лгунья и сука, но боже мой, как же он в нее был влюблен, как боготворил и как позволил обвести себя вокруг маленького пальчика и тем разрушил свою жизнь, так что теперь он лишился всего и бездомным и с пустыми карманами оказался в Ричмонде.

— Я задал вопрос, — настаивал очкарик.

— Одна леди из Луизианы, — тихо произнес Старбак, — которая попросила сопровождать ее в поездке с Севера.

— Лучше молись, чтобы она пришла и спасла тебя, да побыстрей! — захохотал очкарик. — Пока Сэм Пирс не наложит на тебя свои лапы.

Сэмом Пирсом, очевидно, был бородатый человек с красной рожей, что распоряжался на этой церемонии, а теперь он скомандовал, чтобы с дантиста стянули сюртук, жилет, брюки, ботинки, сорочку и нижнюю рубашку, выставив того на свет лишь в носках и длинных кальсонах, оставленных ему из уважения к скромности присутствующих дам.

Сэм Пирс окунул ковш на длинной ручке в бак и вытащил его, полный стекающего горячего и густого дегтя. Толпа радостно заголосила.

— Задай ему, Сэм!

— Как следует задай!

— Поучи янки уму разуму, Сэм!

Пирс снова опустил ковш в бак и медленно помешал деготь перед тем, как вытащить черпак, до верху наполненный дымящейся густой черной жидкостью. Дантист попытался вырваться, но двое мужчин подтащили его к баку, от которого шел пар, и наклонили над ним, обнажив пухлую белую и голую спину перед ухмыляющимся Пирсом, и тот занёс блестящую горячую массу над жертвой.

Толпа замерла в ожидании. Деготь на мгновение застыл в ковше, но потом полился на лысеющий затылок дантиста. Тот завопил, когда его обварила горячая густая смола. Он дернулся в сторону, но его вернули обратно, и толпа, расслабившись после этого вопля, издала радостный гул.

Старбак наблюдал, вдыхая мерзкую вонь вязкого дегтя, что стекал по ушам дантиста на его пухлые белые плечи. В теплом весеннем воздухе от него поднимался пар. Дантист плакал, но трудно было сказать, от боли или от стыда, хотя толпе было все равно, ей было достаточно и того, что северянин страдал, и это доставляло удовольствие.

Пирс зачерпнул в баке еще одну приличную порцию дегтя. Народ заголосил, призывая его вылить, у дантиста подогнулись колени, а Старбак поежился.

— Ты следующий, сопляк, — кожевенник подошел к Старбаку. — Ты следующий.

Внезапно он замахнулся кулаком и ударил Старбака в живот, так что воздух с шумом вышел из его легких, и молодой человек согнулся, натянув веревки. Кожевенник засмеялся.

— Ты будешь страдать, ублюдок, еще как.

Дантист снова завопил. На повозку вскочил еще один человек, чтобы помочь Пирсу с дегтем. С помощью короткой лопаты он поднял массу густой черной смолы из бака.

— Оставь что-нибудь и для Старбака! — крикнул кожевенник.

— Да тут его полно, ребята!

Новый мучитель вывалил полную лопату дегтя на спину дантиста. Тот дергался и завывал, а потом его подняли с колен, и еще одна порция дегтя полилась по его груди и животу, вымазав чистые белые кальсоны.

Струйки вязкой массы стекали по обеим сторонам его головы, по лицу, спине и бедрам. Его рот был открыт в гримасе, как будто он рыдал, но теперь он не издавал ни звука. Толпа была потрясена его видом. Одна женщина не смогла сдержаться и согнулась пополам от смеха.

— Где перья? — крикнула другая.

— Сделай из него курицу, Сэм!

Деготь лился ручьем по всему телу дантиста, которое покрылось блестящей черной жидкостью. Тюремщики отпустили его, но он был слишком потрясен, чтобы бежать.

И кроме того, его ноги в носках завязли в лужах дегтя, и он мог лишь попытаться отскрести мерзкую субстанцию от глаз и рта, пока мучители заканчивали свою работу.

Одна из женщин наполнила фартук перьями и взобралась на повозку, а там, ко всеобщей радости, обсыпала ими униженного дантиста.

Он стоял весь черный и в перьях, с поднимающимся от него паром и разинув рот, такой жалкий, а вокруг него завывала, глумилась и улюлюкала толпа.

В дальнем переулке покатывались со смеху несколько негров, и даже священник, который поначалу сделал жалкую попытку выразить протест против этой сцены, теперь с трудом удерживался от улыбки при виде такого смешного зрелища.

Сэм Пирс, главный вожак толпы, бросил последнюю горсть перьев, прилипших к вязкой остывающей смоле, а потом сделал шаг назад и гордо взмахнул рукой в сторону дантиста.

Народ снова развеселился.

— Пусть кудахчет, Сэм! Пусть кудахчет, как наседка!

Дантиста стали тыкать лопатой, пока он не издал жалкую имитацию куриного кудахтанья.

— Громче! Громче!

Доктора Бэрроуза снова пнули, и в этот раз ему удалось издать этот несчастный звук достаточно громко, чтобы удовлетворить толпу. Смех отразился эхом от домов, долетев даже до реки, где у причала сгрудились баржи.

— Тащи сюда шпиона, Сэм!

— Задай ему как следует!

— Покажи нам этого выродка Старбака!

Мужчины схватили Старбака, отвязали его и погнали в сторону повозки. Им помогал кожевенник, беспрестанно пиная и толкая беспомощного юношу, выплевывая на него свою ненависть и издеваясь над ним, в предвкушении того, как будет унижен щенок Элияла Старбака.

Пирс натянул шляпу дантиста на его комичную, покрытую дегтем и перьями голову. Дантист дрожал и молча всхлипывал.

Старбака с силой стукнули о колесо повозки. Сверху протянулись руки, схватили его за шиворот и подняли наверх.

Люди напирали на него, он больно ударился коленом о край повозки, а потом его бросили на ее дно, где его ладони вляпались в теплые лужи пролитого дегтя. Сэм Пирс поставил Старбака на ноги и повернул его окровавленное лицо в сторону толпы.

— Вот он! Выродок Старбака!

— Разделай его, Сэм!

— Засунь его туда, Сэм!

Пирс наклонил голову Старбака над баком, держа его лицо лишь в нескольких дюймах от вонючей жидкости. Когда бак украли, то не прихватили горящий под ним уголь, но он был достаточно большим и наполнен доверху, так что почти сохранил температуру.

Старбак попытался дернуться, когда прямо под его кровоточащим носом медленно лопнул пузырь. Смола лениво булькала, а Пирс снова поставил его прямо.

— Снимай-ка одежду, ублюдок.

Чьи-то руки стянули со Старбака сюртук, оторвав рукава и спинку.

— Догола, Сэм! — возбужденно закричала женщина.

— Пусть его папаше будет о чем проповеди читать!

Один из мужчин подпрыгивал у повозки. Рядом с ним стояла маленькая девочка, прижав ладонь ко рту и вытаращив глаза. Дантист, которого теперь все позабыли, сидел на козлах повозки, делая жалкие и бесполезные попытки отскрести горячий деготь от спаленной кожи.

Сэм Пирс помешал смолу. Кожевенник снова оплевывал Старбака, а седовласый мужчина теребил его пояс, расстегивая пуговицы на панталонах.

— Не вздумай обоссать меня, щенок, или оставлю тебя без причиндалов, — он стянул брюки до колен, вызвав в толпе одобрительный визг.

И вместе с ним прозвучал выстрел.

Звук выстрела разорвал неподвижный воздух уличного перекрестка, вспугнув с крыш складов, окаймлявших Шокоу-Слип, стайку птиц.

Толпа обернулась. Пирс принялся срывать со Старбака рубашку, но второй выстрел прозвучал невероятно громко, отразившись эхом от дальних домов и заставив толпу успокоиться.

— Еще раз дотронешься до мальчишки, — произнес уверенный, ленивый голос, — и ты покойник.

— Он шпион! — нагло оправдывался Пирс.

— Он мой гость.

Говорящий сидел на высоком вороном коне и носил шляпу с широкими полями, длинный серый сюртук и высокие сапоги. В руке он держал длинный револьвер, который теперь засунул в кобуру на седле.

Это был удивительно беззаботный жест, предполагающий, что ему нет причин бояться толпы. На лицо мужчины падала тень от полей шляпы, но его явно узнали, и он пришпорил лошадь в сторону толпы, молчаливо раздвинувшейся, чтобы дать ему проехать. За ним следовал второй всадник, ведя на поводу лошадь без седока.

Первый всадник остановился у повозки. Он приподнял шляпу набалдашником хлыста и недоверчиво уставился на Старбака.

— Это Нат Старбак? Правда?

— Да, сэр.

Старбак дрожал.

— Помнишь меня, Нат? Мы встречались в Нью-Хейвене в прошлом году?

— Конечно, я вас помню, сэр, — Старбак дрожал, но скорее от облегчения, чем из страха. Его спасителем был Вашингтон Фалконер, отец лучшего друга Старбака и человек, чье имя он чуть раньше упоминал, чтобы спастись от гнева толпы.

— Похоже, у тебя создалось превратное представление о гостеприимстве жителей Виргинии, — тихо произнес Вашингтон Фалконер. — Стыдитесь! — это слово было обращено к толпе. — В нашем городе мы не воюем с незнакомцами. Вы кто? Дикари?

— Он шпион! — кожевенник попытался восстановить верховенство толпы.

Вашингтон Фалконер с презрением обернулся к нему.

— А ты придурок черножопый! Ведешь себя как янки, и вы все тоже! Это северяне хотят, чтобы вместо правительств всем управляла толпа, а не мы! Кто этот человек? — он указал набалдашником хлыста на дантиста.

Дантист не мог вымолвить ни слова, и потому Старбак, высвободившийся из хватки своих врагов и благополучно натянувший брюки обратно на талию, ответил за своего товарища по несчастью.

— Его зовут Бэрроуз, сэр. Он дантист, проезжавший через город.

Вашингтон Фалконер огляделся и нашел двух знакомых ему людей.

— Отвезите мистера Бэрроуза ко мне домой. Мы должны приложить все усилия, чтобы возместить ему ущерб.

Попытавшись таким образом увещевать пристыженную толпу, он вновь посмотрел на Старбака и представил своего спутника, темноволосого мужчину чуть старше Старбака.

— Это Итан Ридли.

Ридли вел за собой лошадь без седока, которую теперь поставил у повозки.

— Садись, Нат! — поторопил Вашингтон Фалконер Старбака.

— Да, сэр, — Старбак нагнулся за сюртуком, но понял, что он порван так, что уже не зашьешь, и поэтому выпрямился с пустыми руками. Он взглянул на Сэма Пирса, который едва пожал плечами, как бы сообщая, что не держит зла, но Старбак был на него зол, а кроме того, никогда не умел сдерживать свои чувства, он быстро шагнул в сторону громилы и ударил его.

Сэм Пирс отклонился, но недостаточно быстро, и удар Старбака пришелся ему по уху. Пирс оступился, попытался ухватиться рукой, чтобы сохранить равновесие, но лишь окунул ее в бак с дегтем.

Он вскрикнул, отпрянул, но потерял равновесие и беспомощно задергался на краю повозки, а в результате свалился на дорогу, приложившись так, что, возможно, сломал череп. Рука Старбака болела после жестокого и неуклюжего удара, но толпа со свойственной ей непредсказуемостью внезапно начала смеяться и подбадривать его.

— Давай, Нат! — Вашингтон Фалконер усмехнулся, увидев падение Пирса.

Старбак прямо из повозки забрался в седло. Он засунул ноги в стремена, взял в руки поводья и стукнул лошадь своими измазанными в смоле ботинками.

Он понял, что лишился книг и одежды, но вряд ли эта потеря имела значение. Книги представляли собой богословские трактаты, оставшиеся со времен его учебы в Йельской теологической семинарии, и в лучшем случае ему удалось бы их продать за полтора доллара.

Одежда стоила еще меньше, так что он бросил свои пожитки и последовал за спасителями, выехав из толпы на Пёрл-стрит. Старбак все еще дрожал и едва смел поверить, что избежал пыток, уготовленных толпой.

— Как вы узнали, что я здесь, сэр? — спросил он Вашингтона Фалконера.

— Я не знал, что это ты, Нат, просто услышал, что какой-то юноша заявляет, будто знаком со мной, а его вот-вот вздернут всего лишь за то, что он янки, так что мы решили взглянуть.

Мне сказал возница, тот чернокожий парень. Он услышал, как ты произносишь мое имя, и знал, где мой дом, так что пришел и сказал моему дворецкому. А тот уж мне, разумеется.

— Я перед вами в неоплатном долгу, сэр.

— Вообще-то, ты в долгу перед этим негром. Или нет, потому что я уже отблагодарил его серебряным долларом, — Вашингтон Фалконер обернулся и посмотрел на своего перепачканного спутника. — Нос болит?

— Просто кровь течет, сэр, ерунда.

— Могу я спросить, что ты здесь делаешь, Нат? Виргиния — не самое приятное место для одинокого выходца из Массачусетса.

— Искал вас, сэр. Собирался дойти пешком до Фалконера.

— До него семьдесят миль, Нат! — засмеялся Вашингтон Фалконер. — Разве Адам не сказал тебе, что у нас есть здесь дом? Мой отец был сенатором штата и ему нравилось иметь в Ричмонде место, где можно повесить шляпу.

Но зачем, черт возьми, ты меня искал? Или тебе нужен Адам? Боюсь, он отправился на север. Пытается предотвратить войну, но думаю, для этого уже поздновато.

Линкольн не хочет мира, так что боюсь, мы будем вынуждены объявить ему войну, — Фалконер произнес эту смесь вопросов и ответов бодрым тоном.

Он был представительным человеком средних лет и среднего роста, с прямой спиной и широкими квадратными плечами. У него были короткие светлые волосы, густая борода и лицо, которое, казалось, излучает доброту и искренность, а голубые глаза щурились с выражением удовольствия от совершенного доброго дела.

Старбак был для него почти как сын, Адам, с которым Старбак познакомился в Йеле и которого всегда считал достойнейшим человеком из тех, кого когда-либо встречал.

— Но почему ты здесь, Нат? — снова задал этот вопрос Фалконер.

— Это долгая история, сэр.

Старбак редко ездил верхом и плохо это умел. Он сутулился в седле и раскачивался из сторону в сторону, представляя собой внушительный контраст с двумя своими элегантными спутниками, что скакали верхом с беспечным мастерством.

— Я люблю долгие истории, — радостно отозвался Вашингтон Фалконер, — но прибереги ее до того, как приведешь себя в порядок. Вот и приехали.

Он показал хлыстом на роскошный четырехэтажный особняк, видимо, то самое место, где его отец вешал шляпу.

— На этой неделе здесь нет дам, так что мы будем чувствовать себя свободно и непринужденно. Итан принесет тебе какую-нибудь одежду. Проведи его в комнату Адама, хорошо, Итан?

Чернокожие слуги выбежали из конюшни во дворе дома, чтобы увести лошадей, и внезапно, после многих недель неопределенности, тревог и унижений, Старбак почувствовал себя окруженным комфортом и в безопасности. От облегчения он чуть не расплакался. Америка погружалась в хаос, по улицам гуляли беспорядки, но Старбак был в безопасности.

— Выглядишь гораздо больше похожим на человека, Нат! — поприветствовал его Вашингтон Фалконер в своем кабинете, — а эта одежда более или менее подошла. Чувствуешь себя лучше?

— Гораздо лучше. Спасибо, сэр.

— Вода в ванной была достаточно горячей?

— Превосходной, сэр.

— Этот глаз плохо выглядит. Может, сделать припарку перед сном? Нам пришлось вызвать доктора для твоего приятеля из Филадельфии. Бедолагу пытаются оттереть у конюшни. А меня заботит, стоит ли покупать тысячу винтовок по двенадцать баксов за каждую.

— Почему бы нет?

Итан Ридли, устроив Старбака в комнате Адама, приготовив ему ванну и смену одежды, теперь уселся на диване у окна в кабинете Вашингтона Фалконера, играясь с длинным револьвером, который он время от времени нацеливал на пешеходов на улице внизу.

— Потому что не хочу брать первое попавшееся оружие, Итан, — ответил Вашингтон Фалконер. — Через пару месяцев может появиться что-нибудь получше.

— Нет ничего лучше винтовки Миссисипи, — Ридли молча прицелился в кучера алого ландо. — А цены вниз не пойдут, сэр. Со всем уважением, цены не пойдут вниз. Цены никогда не падают.

— Полагаю, так и есть, — Фалконер задумался, но, похоже, все еще сомневался в принятии решения.

В углу комнаты громко тикали часы. На улице проскрипела грузовая повозка. Ридли зажег длинную тонкую сигару и жадно втянул дым. Медный поднос позади него был заполнен пеплом и окурками. Он снова затянулся, кончик сигары заалел, затем взглянул на Старбака.

— Север станет сражаться? — требовательно спросил он, видимо, полагая, что похожий на янки Старбак должен держать ответ наготове.

Но Старбак понятия не имел, что собирался делать Север после падения Форта Самтера. Последние несколько недель Натаниэль Старбак был слишком растерян, чтобы думать о политике, и теперь, столкнувшись с возбуждавшим весь Юг вопросом, не знал, что сказать.

— С одной стороны, нет никакой разницы, будут они сражаться или нет, — заговорил Вашингтон Фалконер прежде, чем Старбак смог что-либо ответить. — Если мы не выкажем готовности к войне, Итан, Север, без сомнения, вторгнется. Но если мы будем стоять на своем, они могут, пожалуй, и отступить.

— Тогда покупайте винтовки, сэр, — настаивал Ридли и подкрепил этот призыв, нажав на курок своего незаряженного револьвера. Он был худощав и высок и выглядел элегантно в своих черных сапогах для верховой езды, черных бриджах и черном сюртуке с пятнами от пепла.

Его длинные темные напомаженные волосы были тщательно уложены, а борода пострижена в щегольской манере. Ридли мерял шагами спальню Адама, пока Старбак приводил себя в порядок, и рассказывал, что планирует жениться на дочери Вашингтона Фалконера Анне и что перспектива войны отложила их планы на свадьбу.

Ридли воспринимал возможную войну скорее как досадное недоразумение, чем как бедствие, и его тягучий и приятный южный акцент придавал голосу еще большую убедительность.

— Итого двенадцать тысяч долларов! — произнес Вашингтон Фалконер, одновременно, видимо, ставя подись на чеке. — Купи для меня оружие, Итан, и дело сделано.

Старбак гадал, зачем Вашингтон Фалконер покупает столько винтовок, но не сомневался, что тот может себе позволить приобрести это оружие, знал, что отец его друга — один из богатейших людей в Виргинии, а, может, и во всех охваченных проблемами Соединенных Штатах.

Фалконер мог похвастаться, что последний обмер земель его семьи в Фалконере был выполнен молодым землемером по имени Джордж Вашингтон и с того дня семья не потеряла ни единого акра, но лишь прилично добавила.

В числе этих недавно приобретенных акров была и земля, на которой стоял дом Фалконера в Ричмонде — один из самых больших особняков на Клэй-стрит, а на широком заднем дворе размещались сарай для экипажей, помещения для дюжины конюхов и стойла для тридцати лошадей.

Дом мог похвастаться бальным залом и музыкальным салоном, а его лестницу обычно называли самой прекрасной в Ричмонде, это была великолепная поворотная лестница, которая поднималась вдоль позолоченный стены, увешанной фамильными портретами, самый старый из которых был привезен из Англии в семнадцатом столетии.

Книги в кабинете Вашингтона Фалконера были помечены золотым семейным гербом на кожаных переплетах, а столы и кресла изготовлены лучшими европейскими мастерами, потому что для такого богатого человека, как Фалконер, годилось всё только самое лучшее.

На каждом столе были расставлены цветы, не просто для украшения, но и в попытке перебить запах городских табачных фабрик.

— А теперь, Нат, — сердечно произнес Вашингтон Фалконер после того, как решил купить оружие по двенадцать долларов, — ты обещал нам историю. Вот кофе, или хочешь чего покрепче? Ты ведь пьешь? Да? Но без благословения отца, уверен. Твой отец едва ли одобряет спиртное, или нет? Преподобный выступает за отмену спиртного, как и за отмену рабства? Наверняка! Должно быть, он безжалостный человек, уж наверняка. Садись.

Вашингтон Фалконер был полон энергии и вполне счастлив, разговаривая сам с собой, он встал, придвинул от стены кресло в сторону Старбака, налил ему кофе, а потом снова сел за стол.

— Так давай же! Расскажи! Разве ты не должен быть в семинарии?

— Да, сэр, должен, — внезапно Старбак почувствовал неловкость, пристыженный своей историей и жалким состоянием. — Но это очень долгая история, — запротестовал он.

— Чем длиннее, тем лучше. Так что давай, рассказывай!

И Старбаку не оставалось другого выбора, кроме как поведать свою жалкую историю страстного увлечения, любви и преступления, постыдный рассказ о том, как мадемуазель Доминик Демарест из Нового Орлеана убедила Натаниэля Старбака из Йеля, что жизнь может предложить гораздо больше, чем лекции по дидактической теологии, богословская литература или искусство проповедовать.

— Дурная женщина! — заявил Вашингтон Фалконер с радостным облегчением, когда Старбак впервые упомянул ее имя. — В каждой истории всегда есть дурная женщина.

Старбак впервые взглянул на мадемуазель Доминик Демарест в зале Лицея в Нью-Хейвене, где труппа майора Фердинанда Трейбелла представляла в своем гастрольном туре «Единственно верную и авторизованную сценическую версию Хижины дяди Тома, полную и с настоящими гончими собаками».

Труппа Трейбелла была уже третьей, гастролирующей с пьесой о дяде Томе, которая посетила Нью-Хейвен той зимой, и каждая заявляла, что показывает единственно верную и авторизованную театральную версию этого великого произведения, но спектакль майора Трейбелла был первым, на который отважился отправиться Старбак.

В семинарии состоялся горячий спор об уместности посещения театрального представления, даже того, что посвящено моральным наставлениям и освобождению рабов, но Старбак хотел пойти из-за упомянутых в афише собак.

В замечательном произведении мисс Бичер-Стоу не было никаких гончих, но Старбак подозревал, что эти животные могли добавить истории драматизма, и потому отправился в Лицей, где с благоговением узрел настоящего ангела, играющего роль беглой рабыни Элизы, которая легкой походкой бежала по очень натурально выглядящим льдинам, преследуемая парой полусонных слюнявых псов, что, возможно, и были гончими, а, может, и нет.

Но Старбаку не было дела до родословной этих собак, он думал лишь об ангеле с продолговатым лицом, печальными глазами и тенями на скулах, с пухлыми губами, черными, как ночь, волосами и тихим голоском.

Он немедленно влюбился, неистово и, насколько он мог судить, навсегда. На следующий вечер он снова отправился в Лицей, а потом и на следующий, и еще раз, когда состоялось последнее представление этого великого эпоса в Нью-Хейвене, а на другой день он предложил майору Трейбеллу разобрать и разложить по ящикам реквизит, и майор, совсем недавно покинутый единственным сыном и потому нуждавшийся в замене исполнителя ролей Огюстена Сен-Клера и Саймона Легри, оценив приятную и представительную внешность Старбака, предложил ему четыре доллара в неделю и полный пансион, а также самоличное обучение сценическому искусству.

Даже эти соблазны не могли бы убедить Старбака бросить учебу в семинарии, но когда мадемуазель Доминик Демарест прибавила свои мольбы к просьбам директора, следуя ее капризу, обожающий Доминик, Старбак стал странствующим актером.

— Ты поднял ставку и выложил карты на стол? Вот так просто? — спросил Вашингтон Фалконер с явным изумлением, даже с восторгом.

— Да, сэр, — хотя Старбак и не рассказал обо всей цепочке событий его унизительной капитуляции перед Доминик.

Он признался в том, что посещал театр каждую ночь, но он не рассказал, как часами простаивал на улице, желая мельком увидеть своего ангела, или как снова и снова писал ее имя в своих тетрадях, ни о том, как тщетно пытался запечатлеть изысканность ее вытянутого, обманчиво неземного лица в рисунке, ни то, как он страстно желал заживить душевные раны, нанесенные Доминик ее ужасной историей.

Эта история была напечатана нью-хейвенской газетой, отметившей выступление труппы со спектаклем о хижине дяди Тома, и в этой заметке было заявлено, что хотя мадемуазель Демарест выглядела такой же белой, как и любая другая уважаемая леди, на самом деле она была девятнадцатилетней квартеронкой, которая была рабыней жестокого человека из Нового Орлеана, чей характер ни в чем не уступал Саймону Легри.

Деликатность не позволяла газете публиковать подробности его поведения, она лишь упомянула, что владелец Доминик посягнул на целомудрие своей хорошенькой собственности, что заставило девушку предпринят побег на север, к свободе и безопасности своей добродетели, соперничающий по драматичности с вымышленным побегом Элизы.

Старбак пытался представить свою хорошенькую Доминик, в отчаянии бегущую в луизианской ночи, преследуемую кричащими злодеями, лающими собаками и рабовладельцем.

— Да черта с два я убежала! Я никогда, никогда не была рабыней! — рассказывала Доминик Старбаку на следующий день, когда они ехали в Хартфорд, где в течение шести ночей представление должно было показываться в концертном зале Туро.

— Во мне нет негритянской крови, ни капли. Но упоминание об этом помогает продавать билеты, а билеты — это деньги, и поэтому Трейбелл говорит в газетах, что я частично негритянка.

— Ты имеешь в виду, что это ложь? — ужаснулся Старбак.

— Конечно же, это ложь! — возмутилась Доминик. — Я сказала тебе, это просто помогает продавать билеты, и билеты — это деньги.

Она заявила, что единственной правдой во всей этой басне было то, что ей действительно девятнадцать и что она выросла в Новом Орлеане, но в белой семье, и, как она утверждала, безупречного французского происхождения.

У ее отца были деньги, хотя она очень туманно объясняла, как могло случиться, что дочь богатого луизианского торговца стала исполнительницей роли Элизы в труппе майора Фердинанда Трейбелла, разъезжающей с представлением о дяде Томе.

— И Трейбелл — не настоящий майор, — призналась Доминик Старбаку, — но он делает вид, что сражался в Мексике. Он говорит, что его хромота из-за удараштыком, но я считаю, что, вероятнее всего, его пырнула ножом шлюха в Филадельфии.

Она рассмеялась. Она была на два года моложе Старбака, но казалась неизмеримо старше и гораздо опытней. И ей, похоже, нравился Старбак, который отвечал на ее симпатию слепым обожанием и которого не заботило, что она вовсе не беглая рабыня.

— Сколько он тебе платит? — спросила Доминик у Старбака.

— Четыре доллара в неделю.

Она презрительно рассмеялась.

— Тебя грабят!

Следующие два месяца Старбак с удовольствием обучался актерскому мастерству и поклонялся алтарю добродетели мисс Демарест. Ему нравилось выступать на сцене, и тот факт, что он был сыном преподобного Элияла Старбака, известного аболициониста, увеличивал как публику Трейбелла, так и его доходы.

Это также привлекло к новой профессии Натаниэля внимание его отца, который в ужасно угнетенном состоянии послал старшего брата Старбака, Джеймса, заставить грешника покаяться.

Миссия Джеймса прискорбно провалилась, и две недели спустя Доминик, которая не позволяла Старбаку никаких вольностей, кроме как подержать за руку, наконец пообещала тому выполнить желание всего его сердца в награду за помощь в краже недельной выручки майора Трейбелла.

— Он должен мне денег, — сказала Доминик, объяснив, что ее отец написал, что ждет ее в Ричмонде, штате Виргиния, и она знала, что Трейбэлл не заплатит ей ни за один из тех шести месяцев, за которые задолжал, поэтому ей и требовалась помощь Старбака в похищении того, что и так по праву принадлежало ей.

За награду, обещанную Доминик, Старбак помог бы ей украсть и луну, но он довольствовался восьмистами шестьюдесятью четырьмя долларами, найденными в бумажнике майора Трейбелла, пока в соседней комнате майор принимал сидячую ванну с юной леди, мечтающей о сценической карьере и потому отдавшей себя на смотр и суд майора.

Старбак и Доминик убежали той же ночью, добравшись до Ричмонда через два дня. Отец Доминик должен был ожидать их в отеле «Спотсвуд Хаус» на Мейн-стрит, но вместо него их встретил высокий молодой человек, едва ли старше Старбака, ждавший в фойе отеля, который радостно засмеялся при виде Доминик.

Юноша оказался сыном майора Трейбелла Джефферсоном, который сбежал от отца, а теперь отделался от Старбака, снисходительно выдав ему десять долларов.

— И делай отсюда ноги, парень, — сказал он, — иначе долго не протянешь. Северяне сейчас здесь не слишком популярны.

Джефферсон Трейбелл носил бриджи из оленьей кожи, высокие сапоги, шелковый жилет и алый сюртук.

У него были темные проницательные глаза и тонкие бакенбарды, которые, как и длинные черные волосы были напомажены до блеска. Галстук был заколот булавкой с огромной жемчужиной, а из кобуры торчал револьвер с серебряной рукояткой.

Именно этот револьвер, а не щегольский вид высокого юноши убедил Старбака, что мало проку пытаться требовать обещанное вознаграждение у мадемуазель Доминик Демарест.

— То есть она попросту тебя бросила? — с недоверием спросил Вашингтон Фалконер.

— Да, сэр, — постыдные воспоминания причиняли Старбаку страдания.

— Даже не дав себя оседлать? — Итан Ридли отложил незаряженный револьвер, задав этот вопрос, и, хотя он и заслужил этим выражением осуждающий взгляд Вашингтона Фалконера, тот явно хотел узнать ответ. Старбак промолчал, но ему и не нужно было отвечать. Доминик выставила его идиотом, и его глупость была совершенно очевидна.

— Бедняга Нат! — развеселился Вашингтон Фалконер. — И что ты собираешься теперь делать? Поехать домой? Твой отец будет не слишком счастлив! А как насчет майора Трейбелла? Он бы с удовольствием приколотил твою глотку к двери своего амбара, так ведь? И еще захочет получить назад свои деньги! Он южанин?

— Из Пенсильвании, сэр. Но его сын притворяется южанином.

— Так где его сын? Все еще в «Спотсвуде»?

— Нет, сэр.

Старбак провел ночь в пансионе на Канал-стрит, а утром, по-прежнему охваченный негодованием, отправился в отель «Спотсвуд Хаус», чтобы встретиться с Доминик и ее любовником, но вместо этого наткнулся на служащего, который объяснил ему, что мистер и миссис Джефферсон Трейбелл только что выехали в сторону вокзала Ричмонд-Данвилл.

Старбак последовал за ними, но обнаружил лишь, что пташки улетели, а их поезд уже дымит по пути на юг, паровоз выпустил струю пара в весенний воздух, в котором уже оживленно циркулировали новости о капитуляции Форта Самптера.

— О, до чего удивительная история, Нат! Редко такую услышишь! — засмеялся Вашингтон Фалконер. — Но взбодрись. Ты не первый молодой человек, которого обдурила вертихвостка, и не будешь последним, и я не сомневаюсь, что майор Трейбелл доберется до мерзавца, как бы глубоко они не спрятались.

Он зажег сигару, а потом бросил спичку в плевательницу.

— Так что нам с тобой делать? — легкость, с которой он задал этот вопрос, казалось, предполагала, что как бы ни ответил Старбак, любое его желание будет немедленно исполнено. — Хочешь отправиться обратно в Йель?

— Нет, сэр. — сказал Старбак с несчастным видом.

— Нет?

Старбак развел руки в стороны.

— Не уверен, что мое место в семинарии, сэр. Я даже не уверен в том, следовало ли мне поступать туда с самого начала, — он потупил глаза, рассматривая костяшки своих пальцев с содранной кожей, и кусал губы, как будто размышляя над ответом. — Теперь я не смогу стать священником, сэр, только не после того, как стал вором.

И даже хуже вора, подумал Старбак.

Он вспомнил четвертую главу первой из книг Нового завета, где Святой Павел предсказывал, что в грядущие времена некоторые из людей отойдут от своей веры, поддавшись учению дьявола, совратившего их души, и Старбак понимал, что оправдал предсказание, осознание этого наполнило его голос ужасным страданием. — Я просто недостоин стать священником, сэр.

— Недостоин? — воскликнул Вашингтон Фалконер. — Недостоин! Боже мой, Нат, если бы только мог видеть тех бандитов, которые выдают себя за наших проповедников, ты бы не говорил этого!. Боже мой, да у нас парень в церкви Росскилла читает большинство своих воскресных проповедей мертвецки пьяным. Разве не так, Итан?

— Бедный старый дурак свалился в могилу в прошлом году, — весело добавил Ридли. — Он должен был хоронить кого-то, а вместо это чуть сам себя не угробил.

— Так что не беспокойся о том, достоин ли ты, — презрительно заявил Фалконер. — Но полагаю, в Йеле не будут счастливы принять тебя обратно, Нат, если ты их покинул ради какой-то пташки легкого поведения. И полагаю, тебя разыскивают, а? Как минимум за воровство, — Фалконер явно находил эту мысль весьма забавной. — Отправишься на север, и тебя сцапают и посадят в тюрьму, так ведь?

— Боюсь, что так, сэр.

Вашингтон Фалконер весело захохотал.

— Боже ты мой, Нат, но ты же, считай, уже весь в дегте — и ноги, и руки, и задница, и все причиндалы! А что будет делать твой праведный отец, если ты вернешься домой? Выпорет тебя перед тем, как сдать констеблям?

— Да, сэр, быть может.

— Так преподобный Элиял прибегает к порке? Любит отхлестать за провинность?

— Да, сэр.

— Такого я не могу допустить, — Вашингтон Фалконер встал и подошел к окну, выходящему в сторону улицы. В узком палисаднике цвела магнолия, наполняя нишу окна сладким ароматом. — Я никогда не был сторонником телесных наказаний. Мой отец не бил меня, и я никогда не бил своих детей. Это факт, Нат, я ни разу не поднял руку на ребенка или слугу, я бью лишь врагов.

Он говорил менторским тоном, как будто привык выступать в защиту своего необычного поведения, и, по правде говоря, оно таковым и являлось, потому что десятью годами ранее Вашингтон Фалконер прославился тем, что освободил своих рабов.

На короткое время газеты Севера провозгласили Фалконера предвестником просвещения Юга, что сделало его крайне непопулярным среди уроженцев Виргинии, но враждебность соседей улетучилась, когда Фалконер отказался поощрять других южан следовать его примеру.

Он заявил, что его решение было сугубо личным. А теперь, когда вся эта неожиданная слава осталась в прошлом, Фалконер улыбнулся Старбаку.

— Так что же нам с тобой делать, Нат?

— Вы уже достаточно сделали, сэр, — ответил Старбак, хотя, по правде говоря, надеялся, что может быть сделано гораздо больше. — Мне нужно найти работу, сэр. Я должен вернуть долг майору Трейбеллу.

Фалконер улыбнулся такой горячности Старбака.

— Единственная работа, доступная здесь, Нат, это солдатская служба, и я не думаю, что с помощью этого ремесла можно быстро расплатиться с долгами. Нет, думаю, тебе стоит обратить свой взор немного повыше, — Фалконер явно получал удовольствие, решая проблемы Старбака. Он улыбнулся, а потом махнул рукой в сторону роскошно обставленной комнаты.

— Может, ты подумаешь о том, чтобы остаться здесь, Нат? Со мной? Мне бы пригодился кто-нибудь в качестве личного секретаря и чтобы заниматься кой-какими покупками.

— Сэр! — Итан Ридли выпрямился на диване, и его гневный тон выдал, что предложенная Старбаку работа была той, на которую он сам рассчитывал.

— О, да ладно, Итан! Ты же терпеть не можешь заниматься моими бумагами! Ты даже писать не можешь как следует! — мягко побранил Фалконер своего будущего зятя. — А кроме того, после покупки этого оружия твоя основная задача будет выполнена. По крайней мере, на данный момент.

Он посидел в раздумьях несколько секунд, а потом щелкнул пальцами.

— Знаю, Итан, возвращайся в округ Фалконер и займись набором людей. Будешь бить для меня в барабаны. Если мы не займемся округом, это сделает кто-нибудь другой, а я не хочу, чтобы люди из округа Фалконера сражались в других подразделениях штата Виргиния. И вообще, разве ты не хочешь быть рядом с Анной?

— Конечно, хочу, сэр, — хотя похоже, предложение быть рядом с любимой не вызвало у Ридли особого энтузиазма.

Вашингтон Фалконер обернулся к Старбаку.

— Я набираю полк, Нат, легион. Легион Фалконера. Я надеялся, что в этом не возникнет необходимости, что возобладает здравый смысл, но похоже, Север желает драться, и ей-богу, нам придется ответить, раз они настаивают. Станешь ли ты предателем, если примешь мое предложение?

— Нет, сэр, — это казалось абсолютно неадекватным ответом, и потому Старбак придал своему голосу больше энтузиазма. — Я буду счастлив помочь вам, сэр.

— Начало положено, — скромно произнес Фалконер. — Итан закупает обмундирование, и сейчас мы нашли оружие, как ты слышал, но слишком много бумажной работы. Как думаешь, сможешь составить для меня несколько писем?

Мог ли Старбак составить несколько писем? Натаниэль Старбак мог бы заниматься корреспонденцией Вашингтона Фалконера, пока моря не иссохнут.

Натаниэль Старбак сделал бы всё, что пожелал бы этот чудесный, добрый, порядочный и такой безрассудно щедрый человек.

— Конечно, я могу помочь, сэр. Почту за честь.

— Но сэр! — в последний раз попытался выразить патриотический протест Итан Ридли. — Вы же не можете доверять военные дела северянину.

— Чепуха, Итан! Нат не принадлежит ни к одному из лагерей! Он изгой! Он не может отправиться домой, иначе попадет в тюрьму, так что ему просто придется остаться здесь. Я сделаю из него почтенного жителя Виргинии, — Фалконер наградил Страбака поклоном в знак признания его повысившегося статуса. — Так что добро пожаловать на Юг, Нат.

Итан Ридли выглядел потрясенным донкихотской добротой своего будущего тестя, но Натаниэлю Старбаку было все равно. Он выкрутился из затруднительного положения, удача снова повернулась к нему лицом, и он был в безопасности на земле врагов своего отца. Старбак стал южанином.

Глава вторая

Первые дни в Ричмонде Старбак провел, сопровождая Ридли по пакгаузам, где хранились аммуниция и припасы, которыми будет снабжен Легион Фалконера.

Ридли занимался закупкой снаряжения и теперь, перед отъездом для набора рекрутов в округе Фалконер, он хотел удостовериться, что Старбак способен исполнять его обязанности.

— Не то чтобы тебе пришлось беспокоиться насчет оплат, преподобный, — сказал Ридли Старбаку, используя полунасмешливое, полудразнящее прозвище, придуманное им для северянина, — я позволю тебе заняться подготовкой транспорта.

Это значило, что Старбаку приходилось проводить время в больших отдающих эхом складах или пыльных счетных конторах, пока Ридли занимался делами в личном внутреннем офисе, время от времени объявляясь, чтобы дать очередное распоряжение Старбаку.

— У мистера Уильямса будет готово для отправки шесть ящиков на следующей неделе. К четвергу, Джонни?

— Будет готово к четвергу, мистер Ридли.

Склад Уильямса продавал тысячу пар ботинок для Легиона Фалконера, другие торговцы продавали полку винтовки, обмундирование, капсюли, пуговицы, штыки, порох, патроны, револьверы, палатки, котелки, ранцы, фляги, жестяные кружки, пеньковые веревки, ремни: полный комплект необходимой солдату аммуниции, и всё это шло с частных складов, потому что Вашингтон Фалконер отказался сотрудничать с виргинским правительством.

— Ты пойми, преподобный, — сказал Ридли Старбаку, — Фалконер не в восторге от нового губернатора, и новый губернатор не очень жалует Фалконера. Фалконер думает, что губернатор позволит ему заплатить за легион, а потом просто прикарманит его себе, поэтому нам не нужно иметь никаких дел с правительством штата. Мы ведь не хотим поощрять их, усек? Потому то мы и не можем закупать товары из арсеналов штата, что немного осложняет нам жизнь.

Тем не менее, Итан Ридли запросто преодолел большую часть препятствий, вследствие чего записная книжка Старбака была выразительно испещрена записями о ящиках, коробках и мешках, которые надо было собрать и доставить в город Фалконер.

— Деньги, — сказал Ридли ему, — вот решение, преподобный. Вокруг тысячи парней, пытающихся купить снаряжение, но везде острая нехватка всего, так что нужно иметь толстую мошну. Пойдем выпьем.

Итану Ридли доставляло какое-то изощренное удовольствие знакомить Старбака с городскими тавернами, особенно с темными отвратительными питейными домами, которые прятались между мельницами и жилыми домами на северном берегу реки Джеймс.

— Это не похоже на церковь твоего отца, а, преподобный? — спрашивал Ридли про какую-то кишевшую крысами гнилую лачугу, и Старбак вынужден был согласиться, что питейный притон действительно сильно отличался от порядка, в котором его воспитывали в Бостоне, где чистота была знаком божьего благоволения, а воздержанность — залогом спасения души.

Ридли, очевидно, хотел насладиться удовольствием шокировать сына преподобного Элияла Старбака, тем не менее, даже грязнейшие из ричмондских таверн были привлекательны для Старбака, только лишь потому, что они были так далеки от кальвинистской унылости отца.

И дело было не в том, что в Бостоне не было таких же убогих и безнадежных таверен, как в Ричмонде, просто Старбак никогда не был в бостонских питейных притонах, и поэтому он получал необъяснимое удовольствие от полуденных прогулок Ридли по зловонным ричмондским переулкам.

Приключения служили доказательством того, что Старбак действительно сбежал от холодной и неодобрительной хватки своей семьи, но явное удовольствие, получаемое Старбаком от этих прогулок, только подстегивало Ридли в попытках шокировать его.

— Если бы я оставил тебя в этом месте, преподобный, — пугал Ридли Старбака в матросском кабаке, где воняло от нечистот, сливаемых в реку по ржавой трубе всего в десяти футах от кладовой, — тебе бы перерезали горло всего за пять минут.

— Потому что я северянин?

— Потому что ты носишь ботинки.

— Со мной всё будет в порядке — прихвастнул Старбак. Он не был вооружен, и с дюжину мужчин выглядело вполне способными перерезать целое скопище почтенных глоток без всяких угрызений совести, но Старбак не мог себе позволить выказать страх в присутствии Итана Ридли. — Оставь меня здесь, если хочешь.

— Ты не осмелишься остаться здесь один, — сказал Ридли.

— Давай. Увидишь, что смогу, — Старбак повернулся к стойке и щелкнул пальцами. — Еще один стакан. Только один! — это было чистым бахвальством, Старбак почти не употреблял спиртные напитки.

Он отпивал виски небольшими глотками, а Ридли всегда осушал стакан залпом. Ужас греха вечно преследовал Старбака, более того, этот страх и придавал прогулкам по тавернам остроту, и спиртное было одним из великих грехов, искушениям которых Старбак в равной мере как поддавался, так и противился.

Ридли рассмеялся над вызовом Старбака.

— А ты не из трусливых, Старбак, скажу я тебе.

— Так оставь меня здесь.

— Фалконер не простит мне, если тебя убьют. Ты его новая ручная зверушка, преподобный.

— Ручная зверушка? — ощетинился Старбак.

— Не обижайся, преподобный. — Ридли затоптал носком сапога окурок сигареты и тут же прикурил другую. Он был человеком непомерных аппетитов. — Фалконер — одинокий человек, а одиноким людям нравится заводить ручных зверушек. Поэтому он так стремится к выходу из Союза.

— Потому что он одинок? — не понял Старбак.

Ридли покачал головой. Он отклонился от к стойки, рассматривая через треснувшее грязное стекло, как двухмачтовое судно поскрипывало у разрушенной стенки речного причала.

— Фалконер поддерживает восстание, потому что думает, это сделает его популярным среди старых друзей его отца. Он проявит себя более ревностным южанином, чем любой из них, потому что в каком-то смысле он вообще не южанин. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Нет.

Ридли поморщился, как будто не желая объясняться, но потом все же попытался.

— Он владеет землей, преподобный, но не пользуется ей. Не обрабатывает ее, не сеет и даже не пасет скот.

Просто владеет и любуется ей. У него нет негров, по крайней мере, не рабов. Его деньги идут от железных дорог и акций, а эти акции — в Нью-Йорке и Лондоне.

Он, наверное, больше чувствует себя дома в Европе, чем в Ричмонде, но это не мешает ему желать быть здесь местным. Он хочет быть южанином, но он не южанин, — Ридли выпустил по комнате струю дыма от сигары, а потом бросил мрачный, сардонический взгляд в сторону Старбака.

— Дам тебе один совет.

— Говори.

— Продолжай с ним соглашаться, — произнес Ридли очень серьезным тоном. — Семья может не соглашаться с Вашингтоном, вот почему он не проводит с ней много времени, но личные секретари вроде нас с тобой не могут позволить себе с ним не соглашаться. Наша работа заключается в том, чтобы восхищаться им. Понимаешь?

— В любом случае, он достоин восхищения, — лояльно сказал Старбак.

— Думаю, все мы достойны восхищения, — весело заявил Ридли, — если найдем себе достаточно высокий пьедестал. Пьедестал Вашингтона — это его деньги, преподобный.

— А также и твой? — воинственно спросил Старбак.

— Не мой, преподобный. Мой отец потерял всё семейное состояние. Мой пьедестал, преподобный, это лошади. Я лучший чертов наездник, которого можно найти по эту сторону Атлантики. Или вообще где-нибудь.

Усмехнувшись собственным нескромным словам, Ридли отставил стакан виски.

— Пойдем, глянем, вдруг негодяи из «Бойл и Гэмбл» все-таки нашли бинокли, которые обещали мне на прошлой неделе.

По вечерам Ридли пропадал в апартаментах своего брата на Грейс-стрит, и Старбак был предоставлен сам себе. Он прогуливался до дома Вашингтона Фалконера по улицам, заполненными странными существами с далеких земель Юга.

Тут были и мужчины из Алабамы, с исхудавшими лицами и тонкими ногами, и длинноволосые морщинистые наездники из Техаса, и бородатые добровольцы из Миссисипи. И все — вооруженные до зубов и готовые напиваться до потери сознания. Шлюхи и продавцы алкоголя не успевали загребать деньги, цены на жилье стремительно взлетали вверх, но по железной дороге в Ричмонд продолжали прибывать все новые и новые добровольцы.

Все они, как один, собирались защищать Конфедерацию от янки, но на первый взгляд казалось, что Конфедерацию придется оберегать от ее же защитников. Позже, однако, весь этот сброд из волонтеров, подчиняясь приказам недавно назначенного военачальника штата, переместился к городской центральной ярмарке, где кадеты Военного училища Виргинии занялись их начальной подготовкой.

Командующий виргинской милицией генерал-майор Роберт Ли настоял на визите вежливости к Вашингтону Фалконеру.

Фалконер подозревал, что сей визит был затеян губернатором с одной целью — заполучить под свой контроль легион. Но, как бы то ни было, Фалконер едва ли мог отказать в приеме человеку из семьи столь же старинной и известной, как его собственная. Итан Ридли оставил Ричмонд накануне визита Ли, и Старбаку приказали присутствовать на встрече.

— Будешь вести записи разговора, — предупредил его хмурый Фалконер. — Летчер едва ли позволит патриоту сформировать собственный полк. Помяни мое слово, Нат, он отберет у меня Легион в пользу Ли.

Старбак сидел в кабинете с открытым блокнотом на коленях. Но ничего, достойного записи, не обсуждалось.

Ли, одетый в гражданскую одежду человек средних лет, прибыл в сопровождении молодого капитана в униформе милиции штата. Они обменялись любезностями с Фалконером, затем генерал почти извиняющимся тоном объяснил, что губернатор Летчер назначил его командующим милицией Виргинии. И, так как его первейшей обязанностью является набор, экипировка и подготовка солдат, правильно ли он понял, что мистер Фалконер формировал свой собственный полк в Фалконере?

— Легион, — поправил его Фалконер.

— А, да, легион, — Ли, казалось, весьма смутил выбор слова.

— И ни одна пушка, ни одно кавалерийское седло, ни один крючок и ни одна фляга — ни один предмет обмундирования, Ли, не будет вычитаться из бюджета штата, — гордо заметил Фалконер. — Я плачу за всё, вплоть до последнего шнурка.

— Недешевое начинание, без сомнений, недешевое, Фалконер, — Ли нахмурился, словно бы сбитый с толку неожиданной щедростью.

Генерал пользовался хорошей репутацией, и жители Ричмонда были чрезвычайно довольны тем, что он вернулся в родной штат, а не принял командование северными армиями Линкольна. Однако для Старбака, наблюдавшего за спокойным, подтянутым седобородым мужчиной, едва ли были очевидны признаки предполагаемой гениальности. Ли казался сдержанным едва ли не до робости, а энергичность и энтузиазм Фалконера словно бы уменьшили его в росте.

— Вы упомянули кавалерию и пушки, — крайне неуверенно сказал Ли. — Значит ли это, что ваш… Легион, скажем так, будет представлять все рода войск?

— Рода войск? — Фалконер не понял незнакомого выражения.

— Легион будет состоять не только из пехоты? — вежливо пояснил генерал.

— О да, да. Я хочу представить Конфедерации вымуштрованное, экипированное, абсолютно боеспособное подразделение, — Фалконер призадумался над следующими словами, но все же решил, что щепотка пафоса не повредит. — Я вижу Легион как ровню элитным войскам Бонапарта. Императорская гвардия Конфедерации.

— Вот как, — сложно было сказать, восхищен или шокирован Ли подобной перспективой. Он помолчал, затем высказал скорейшее желание увидеть подобный Легион в рядах армии штата.

Этого-то и боялся Фалконер пуще всего — неприкрытого грабежа губернатором Джоном Летчером его Легиона и, как следствие, превращения последнего в очередную заурядную единицу милиции штата.

Планы Фалконера простирались гораздо шире вялых амбиций губернатора, и, в защиту этих планов, он встретил слова Ли молчанием. Генерал нахмурился:

— Вы ведь понимаете, мистер Фалконер, что мы должны поддерживать порядок и организованность?

— Дисциплину, вы имеете в виду?

— Ее самую. Мы должны поддерживать дисциплину.

Вашингтон Фалконер милостиво согласился с замечанием Ли, затем поинтересовался, не желает ли в таком случае штат принять на себя расходы по обмундированию и оснащению Легиона Фалконера?

Опасный вопрос повис в воздухе или, точнее, Фалконер его повесил. И улыбнулся:

— Как я уже упоминал, Ли, в моих планах предоставить Конфедерации готовый набор, так сказать, подготовленный Легион. Но если штат хочет вмешаться…, - он хотел сказать «мешаться», но все же такт одержал верх, — тогда, полагаю, будет только справедливо, что штат возьмет на себя нелегкое дело финансирования и, кстати говоря, возмещения моих прошлых расходов. Мой секретарь, мистер Старбак, без проблем выпишет вам полный счет.

Ли выслушал угрозу, не моргнув и глазом. Он покосился на Старбака и с интересом отметил рассасывающийся синяк, но ничего не сказал.

Он снова повернулся к Фалконеру:

— Но вы планируете предоставить Легион в распоряжение соответствующих властей, не так ли?

— Когда он будет полностью боеспособен, конечно, — Фалконер усмехнулся. — Едва ли мне интересно вести частную войну против Соединенных Штатов.

Ли не улыбнулся шутке, наоборот, он выглядел весьма подавленным. Для Старбака, однако, был кристально ясно, что Вашингтон Фалконер таки переиграл представителя губернатора и что Легион Фалконера не поглотят в пользу полков, которые спешно набирали по всему штату.

— Успешно идет набор? — поинтересовался генерал.

— За это отвечает один из моих лучших офицеров. Мы отбираем рекрутов только в пределах округа, — Фалконер несколько покривил душой, но ему казалось, что штат все же признает его права в округе. В противном случае его могли обвинить в нарушении прав других земель сродни браконьерству.

Ли, похоже, остался доволен.

— А что касается подготовки? — спросил он. — В надежных руках?

— Абсолютно, — с энтузиазмом заверил его Фалконер, не утруждая себя, однако, деталями, которых явно ожидал генерал. В отсутствие Фалконера подготовкой занимался его заместитель, второй по старшинству офицер Легиона, майор Александр Пелэм — сосед Фалконера и ветеран войны 1812 года.

Пелэму было за семьдесят, но Фалконер уверял, что энергией он не уступит и тридцатипятилетнему.

Пелэм был единственным офицером Легиона с боевым опытом за плечами, хотя Итан Ридли в беседе со Старбаком как-то глумливо заметил, что сей опыт ограничивался одним днем боевых действий, который закончился поражением при Бладенсбурге.

Визит Ли завершился непоследовательным обменом мнениями о том, как следует вести войну. Фалконер решительно настаивал на необходимости захватить город Вашингтон, а Ли говорил о том, что первым дело нужно обеспечить оборону Виргинии, а потом, заверяя друг друга во взаимном расположении, мужчины расстались.

Вашингтон Фалконер подождал, пока генерал спустился по знаменитой поворотной лестнице, а потом взорвался, обратившись к Старбаку.

— Какие у нас шансы, когда командует подобное дурачьё? Боже ты мой, нам нужны молодые и энергичные люди с твердой волей, а не потрепанные осторожные шуты!

Он энергично расхаживал по комнате, не в состоянии выразить всю меру своего разочарования.

— Я знал, что губернатор попытается украсть у меня легион. Но ему следовало бы послать кого-нибудь с более острыми клыками! — он презрительно махнул в сторону двери, через которую удалился Ли.

— В газетах пишут, что из всех военных Америки он вызывает наибольшее восхищение, — не смог сдержаться от замечания Старбак.

— За что вызывает восхищение? Что не наложил в штаны в Мексике? Если будет война, Нат, это будет не игра с плохо вооруженной кучкой мексиканцев! Ты его слышал, Нат! «Задача первостепенной важности — удержать силы северян от атаки Ричмонда».

Фалконер неплохо сымитировал мягкий голос Ли, а потом обрушился на него с критикой.

— Оборона Ричмонда — задача первостепенной важности! Что действительно важно, так это выиграть войну. А значит, нанести им сильный удар и побыстрее. Это значит наступать, наступать и наступать!

Он взглянул на приставной столик, где лежали карты западной части Виргинии, а рядом с ними — расписание железных дорог Балтимора и Огайо. Несмотря на отрицание планов по ведению частной войны с Севером, Вашингтон Фалконер замышлял атаковать железнодорожную линию, по которой припасы и рекруты доставлялись из западных штатов в Вашингтон.

Его планы этого нападения пока еще были в процессе обдумывания, но он представлял себе небольшой и быстрый отряд кавалерии, что сожжет дотла деревянные мосты, устроит крушение локомотивов и взорвет пути.

— Надеюсь, придурок не заметил эти карты, — произнес он с внезапным беспокойством.

— Я прикрыл их картами Европы до прихода генерала Ли, — сказал Старбак.

— Быстро соображаешь, Нат! Молодец! Хвала Господу, у меня есть молодежь вроде тебя, а не эти олухи из Вест-Пойнта, как у Ли. Это потому мы должны им восхищаться? Потому что он был хорошим суперинтендантом Вест-Пойнта? И в кого это его превратило? В школьного учителя! — презрение Фалконера было почти осязаемым.

— Знаю я этих школьных учителей, Нат. Мой шурин — учитель, и из него даже капрал на полевой кухне не получится, но он все равно настаивает, чтобы я произвел его в офицеры легиона. Ни за что! Он же Дятел! Просто идиот! Настоящий кретин! Тупица! Варвар! Напыщенный индюк! Да, Нат, таков мой шурин, напыщенный индюк!

Что-то в энергичной тираде Фалконера вызвало в памяти Старбака смутные воспоминания об Адаме, рассказывающем веселые истории, посвященные своему эксцентричному дяде.

— Он был наставником Адама, сэр, верно?

— И Адама, и Анны. Теперь он — директор окружной школы, а Мириам хочет, чтобы я сделал его майором.

Мириам была женой Вашингтона Фалконера. Она жила в уединении за городом и страдала от неких загадочных недугов.

— Дятла — майором! — Фалконер насмешливо заухал, представив себе эту картину. — Великий Боже, да этому несчастному идиоту курятник-то нельзя доверить, не говоря уже про полк солдат! Он — жалкое существо, Нат. Вот кто он такой. Жалкое существо. Ладно, за работу!

Работы было предостаточно. Дом осаждали визитеры, одни просили денежной помощи в разработке секретного оружия, которое, они клялись и божились, принесет Югу немедленную победу. Другие желали получить офицерскую должность в Легионе.

Большинство последних — профессиональные солдаты из Европы, оказавшиеся на половинном жаловании в войсках своих стран. Всем просителям, однако, отказали, объяснив, что Легион Фалконера формируется только из местных — как ротные офицеры, так и адъютанты.

— Ты — исключение, Нат, — сообщил Вашингтон Фалконер Старбаку. — Если, конечно, ты хочешь мне служить.

— Почту за честь, сэр, — Старбак почувствовал теплую волну благодарности за всю доброту и доверие, выказанные Фалконером.

— Насколько трудно тебе будет сражаться против своих же, Нат? — заботливо поинтересовался Фалконер.

— Здесь я как дома, сэр.

— И это правильно. Настоящая Америка — здесь, на Юге, Нат, не на Севере.

Не прошло и десяти минут, как Старбаку пришлось отказать покрытому шрамами офицеру австрийской кавалерии, который, по его словам, прошел через полдюжины жестоких битв в северной Италии. Услышав, что только виргинцы допущены к командным должностям в Легионе, офицер саркастически поинтересовался, как ему добраться до Вашингтона.

— Потому что, если никто не примет меня здесь, то, клянусь Богом, я буду сражаться за Север!

В начале мая появились новости о блокаде флотом северян побережья Конфедерации. Джефферсон Дэвис, президент Временного правительства Конфедеративных Штатов Америки, в качестве ответных мер объявил войну Соединенным Штатам. Однако штат Виргиния все еще не определился со своим отношением к войне.

Войска штата отступили из Александрии — городка, расположенного на противоположном Вашингтону берегу реки Потомак. Фалконер едко назвал это типичным проявлением нерешительности Летчера.

— Знаешь, чего хочет губернатор? — спросил он Ната.

— Отобрать у вас Легион, сэр?

— Он хочет, чтобы Север вторгся в Виргинию. Это снимет его с политического крючка, на который он насажен, без необходимости распарывать портки. Он никогда не пылал особой любовью к идее отделения. Надо будет ему прогнуться под чью-либо политику — он прогнется. Вот в чем его проблема, Нат. Он прогибается.

Тем не менее, на следующий же день разлетелась новость о том, что Летчер, не желая бездеятельно ждать восстановления Союза, приказал войскам штата занять городок Харперс-Ферри в пятидесяти милях вверх по течению от Вашингтона.

Северяне оставили город без боев, бросив тонны оружейных припасов и снаряжения в федеральном арсенале. Ричмонд ликованием встретил новости о победе, но Вашингтон Фалконер, похоже, страдал.

Он нежно лелеял свою идею атаковать железные дороги Балтимора и Огайо, пересекавшие Потомак у Харперс-Ферри, но теперь, когда город и мост удерживали южане, необходимость в подобном рейде отпала.

Новости об оккупации речного городка к тому же породили шквал рассуждений о том, что Конфедерация собирается предпринять превентивную атаку на противоположный берег Потомака, и Фалконер, боявшийся, что его быстро растущему Легиону не достанется места в победном вторжении, решил, что ему следует быть в Фалконере, где он может ускорить обучение Легиона.

— Я вызову тебя в округ так быстро, насколько смогу, — пообещал Старбаку Фалконер, садясь на лошадь, чтобы совершить семидесятимильную поездку в свое имение. — Напишешь за меня письмо Адаму?

— Конечно, сэр.

— Напиши ему, чтобы ехал домой, — Фалконер поднял на прощание руку в перчатке, затем выехал на дорогу на своей высокой вороной лошади. — Напиши ему, чтобы ехал домой! — прокричал он, отправляясь в путь.

Старбак послушно написал письмо, адресовав его в чикагскую церковь, пересылавшую почту Адама. Как и Старбак, Адам забросил учебу в Йеле, но если Старбак сделал это из-за страстной любви к девушке, то Адам уехал в Чикаго, чтобы вступить в состав Христианской Комиссии по установлению мира, которая с помощью молитв, трактатов и очевидцев пыталась привести две части Америки к миру и согласию.

Из Чикаго не пришло никакого ответа, но с каждой почтой Старбак получал очередной настойчивый запрос от Вашингтона Фалконера:

«Сколько времени потребуется Шафферсу на пошив офицерской формы?»

«Есть ли решение по знакам различия? Это очень важно, Нат! Пошли запрос в „Митчелл и Тайлерс“», «Наведайся к Бойлу и Гэмблсу и спроси образцы сабель», «В третьем ящике снизу моего письменного стола лежит револьвер фирмы „Ле Ма“, отправь его с Нельсоном».

Нельсон был одним из двух чернокожих слуг, доставлявших письма из Ричмонда в город Фалконер.

— Полковнику шибко хочется получить свой мундир, — по секрету сообщил Старбаку Нельсон.

«Полковником» был Вашингтон Фалконер, который стал подписывать свои письма как «Полковник Фалконер», и Старбак не забывал упоминать при обращении к нему этот самоприсвоенный чин.

Полковник заказал писчую бумагу с надписью «Легион Фалконера, Генштаб, Полковник Вашингтон Фалконер, штат Виргиния, командующий», и Старбак воспользовался пробным оттиском, чтобы сообщить Фалконеру радостную весть о том, что новое обмундирование будет готово в пятницу, и пообещал незамедлительно отправить его в город Фалконер.

В пятницу утром Старбак корпел над записями в счетных книгах, когда дверь в музыкальный салон с шумом распахнулась и с порога на него сердито уставился высокий незнакомец.

Это был высокий худощавый мужчина с острыми локтями, длинными ногами и выпирающими коленками. Средних лет, с черной, слегка поседевшей бородой, острым носом, высокими скулами и взъерошенными черными волосами, одетый в поношенный черный костюм, стоптанные коричневые рабочие ботинки; в общем, неожиданное появление этого чучела заставило Старбака подскочить.

— Ага, вы, должно быть, Старбак?

— Да, сэр.

— Я слышал однажды проповедь вашего отца, — любопытный незнакомец мельтешил по комнате, подыскивая, куда бы приткнуть свой чемодан, зонт, трость, пальто, шляпу и портфель, и не найдя подходящего места, прижал их к себе. — Он говорил страстно, да, но без всякой логики. Он всегда такой?

— Не вполне уверен, о чем вы говорите. Ваше имя, сэр?

— Это было в Цинциннати. В старой пресвитерианской церкви, той, что на Четвертой авеню, или то было на Пятой? В пятьдесят шестом году, или, может, в пятьдесят пятом? Потом церковь сгорела, но архитектура того, что осталось от республики, от этого не пострадала.

Не такое уж прекрасное здание. Разумеется, никто из той глупой аудитории не заметил логики вашего отца. Они лишь ликовали при каждом его слове. Долой рабовладельцев! Да здравствует наше черное братство! Аллилуйя! Дьявол посреди нас! Пятно на великой нации! Чушь!

Старбак, хоть и не любивший отца, почувствовал необходимость защитить его.

— Вы ознакомили отца со своими возражениями? Или просто решили повздорить с его сыном?

— Ссоры? Возражения? Я полностью поддерживаю взгляды вашего отца! Согласен абсолютно со всем. Рабство, Старбак, это угроза нашему обществу.

С чем я не согласен — так это с логикой вашего отца! Недостаточно просто молить Бога прикрыть эту позорную лавочку. Необходимо предпринимать конкретные, практические шаги по ее закрытию!

Возмещать ли рабовладельцам их убытки? Если да, то каким образом? Из бюджета правительства? Продавать облигации? А что с самими неграми?

Отправить их всех в Африку? Или обустроить в Южной Америке? Или выдавливать эту черноту из них смешанными браками? Кстати говоря, сей процесс весьма успешно практикуется нашими рабовладельцами. Ваш отец решил не упоминать об этом, ведь проще всего ограничиться словесным выражением негодования и молитвами. Можно подумать, молитва что-то решает в нашей жизни!

— Вы не верите в молитвы, сэр?

— Верю в молитвы?! — долговязый мужчина, казалось, был оскорблен до глубины души подобным предположением. — Если бы молитвы приносили хоть какую-то пользу, в мире не было бы скорби, разве нет? Каждая вечно недовольная чем-то женщина улыбалась бы!

Никаких болезней, никакого голода, никаких чертовых детей с их чертовыми соплями в школах, никаких ревущих младенцев, которых суют мне под нос, дабы я ими восхитился.

С какой радости мне восхищаться этими хнычущими, рыгающими, орущими грязными отпрысками? Не люблю я детей! Я пытаюсь вдолбить в голову Вашингтону Фалконеру сей простой факт четырнадцать чертовых лет!

Четырнадцать лет! Но нет! У моего зятя, похоже, проблемы с пониманием простого предложения на английском языке и, как результат, он настаивает, чтобы я заведовал учёбой.

Но мне не нравятся дети. Мне никогда не нравились дети и, надеюсь, никогда не будут нравиться. Неужели сложно это понять? — незнакомец все еще неловко прижимал к себе свои пожитки, ожидая от Старбака ответа.

Тот неожиданно осознал, что этот вспыльчивый и взбалмошный тип — тот самый напыщенный индюк, жалкое существо и, по совместительству, шурин Фалконера.

— Вы мистер Таддеус Бёрд.

— Естественно, я Таддеус Бёрд! — его, похоже, возмутила сама необходимость подтверждать свою личность. Он настороженно и вызывающе посмотрел на Старбака: — Вы хоть слово услышали из того, что я сказал?

— Вы не любите детей.

— Грязные маленькие чудовища. Заметьте, на севере вы воспитываете детей совсем иначе. Вы не боитесь приучать их к дисциплине.

Или, более того, бить их! Но здесь, на юге, мы должны проводить различие между своими детьми и рабами, поэтому мы лупим последних и портим своей добротой первых.

— Полагаю, мистер Фалконер не лупит ни тех, ни других?

Бёрд замер, уставившись на Старбака так, словно тот только что высказал самое невероятное богохульство.

— Я так понимаю, мой зять уже ознакомил вас со своими положительными качествами. Все его хорошие качества, Старбак, заключаются в долларах.

Он покупает расположение, преклонение и восхищение. Без денег он был бы так же одинок, как и амвон во вторник ночью. Кроме того, ему нет нужды лупить своих слуг или детей, потому что моя сестра управится и за двадцатерых.

Старбака оскорбили неприятные нападки на его покровителя.

— Мистер Фалконер освободил своих рабов, разве не так?

— Он освободил двадцать домашних рабов, шесть садовников и конюхов. Он никогда не держал рабов на плантациях, поскольку не нуждался в них.

Фалконер разбогател не на хлопке или табаке, а благодаря наследству, железным дорогам и инвестициям, поэтому он легко пошел на этот безболезненный шаг, Старбак, и сделал его, как я подозреваю, чтобы досадить моей сестре. Это, возможно, единственный хороший поступок, совершенный Фалконером, и я говорю скорее об упражнении в злорадстве, чем об акте освобождения.

Бёрд, так и не нашедший, куда сложить свои пожитки, просто развел руки в стороны, позволив вещам беспорядочно рассыпаться по паркетному полу музыкального салона.

— Фалконер хочет, чтобы вы доставили ему униформу.

Старбак смутился, затем понял, что разговор резко переключился на новый наряд полковника.

— Он хочет, чтобы я отвез форму в Фалконер?

— Ну разумеется хочет! — Бёрд почти сорвался на крик.

— Мне правда нужно объяснять очевидное? Если я говорю, что Фалконер хочет, чтобы вы доставили ему униформу — мне что, объяснить, что такое «униформа»? А потом дать приметы Вашингтона Фалконера? Или, простите, полковника, как нам теперь следует его величать. Иисус наш Христос, Старбак, и вы еще учились в Йеле?

— В семинарии.

— М-мм, ну это-то всё объясняет. Мозг, привыкший только к жалкому блеянию профессоров теологии, едва ли способен осилить простой человеческий язык.

Таддеуса Бёрда, очевидно, это оскорбление позабавило, потому что он начал смеяться и одновременно дергать головой взад-вперед, прямо как дятел, и стало сразу понятно, откуда возникло его прозвище.

Но если бы Старбака попросили придумать кличку этому худому, угловатому и неприятному человеку, то это было бы не Дятел, а Паук, потому что в Таддеусе Бёрде было что-то, неудержимо напоминающее Старбаку длинноногого, волосатого, непредсказуемого и злобного паука.

— Полковник поручил мне заняться кое-какими делами в Ричмонде, а вы пока отправляйтесь в Фалконер, — продолжил Дятел издевательски-сюсюкающим голосом, словно обращаясь к маленькому и не отягощенному интеллектом ребенку.

— Итак… не стесняйтесь меня останавливать, если возникнут сложности с пониманием инструкций, свашим-то йельским образованием. Вы отправитесь в Фалконер, где полковник, — Бёрд глумливо отсалютовал, — скучает по вашему обществу, если, конечно, портные закончили с обмундированием. Будете официальным разносчиком мундиров и нижних юбок его дорогой дочери. Крайне ответственное назначение!

— Юбок? — переспросил Старбак.

— Женское нижнее белье, — ехидно заметил Бёрд и уселся за роскошное пианино Фалконера. Он исполнил стремительное и необыкновенно выразительное арпеджо. Затем последовала очередь «Тела Джона Брауна», которое он, без особого почтения к мелодии или ритму, сопроводил непринужденным пением.

— И для чего Анне столько юбок, раз уж у нее их уже больше, чем нужно, по мнению любого разумного существа? Однако ж разум и женщины никогда особо не дружили. Но для чего ей Ридли? И на это нет ответа.

Нахмурившись, он остановился:

— Хотя художник он на удивление талантливый.

— Итан Ридли? — удивленно спросил Старбак, отчаянно пытаясь не заплутать в извилистых словесных зарослях собеседника.

— На удивление талантливый, — повторил Бёрд с долей тоски, словно завидуя Ридли, — но ленивый, естественно. Такой талант, данный природой, пропадает, Старбак. Впустую! Не будет он работать над своим талантом. Ему больше нравится жениться на деньгах, чем зарабатывать их, — он подчеркнул свои слова мрачной минорной нотой. — Раб природы, — заметил он, выжидательно поглядывая на Старбака.

— И отродье ада? [1] — услужливая память подсказала Старбаку завершение шекспировской цитаты.

— А, все-таки вы не только священные тексты читали, — Бёрд казался разочарованным, но зловредность взяла верх, и он понизил голос до доверительного шепота: — Но помяните мое слово, Старбак, раб природы таки женится на дочке полковника!

К чему эта семья заключает такие странные браки, разве что Господу известно, только он не скажет. Правда, в настоящий момент, точно вам говорю, юный Ридли в опале у полковника. У него ведь не вышло завербовать Траслоу, так-то!

Бёрд извлек из рояля демонический и триумфальный, режущий слух аккорд.

— Не вышло с Траслоу! Ридли придется как следует постараться, чтобы не уронить своего достоинства, это точно. Полковник не обрадуется.

— Кто такой Траслоу? — спросил Старбак с оттенком безысходности.

— Траслоу! — зловеще произнес Бёрд, а потом замолчал, чтобы сыграть навевающий дурные предчувствия куплет из басовых нот. — Траслоу, Старбак, — окружной убийца! Наш изгой! Наш демон с холмов! Наше чудовище, наше порождение тьмы, наш злодей! — Бёрд хихикнул от своего озорства, затем крутанулся на скамеечке для фортепиано, чтобы взглянуть на Старбака.

— Томас Траслоу — бунтарь и сорвиголова, и мой зять, который явно обделен здравым смыслом, хочет видеть его в рядах Легиона, потому что, как он говорит, Траслоу служил в Мексике. Он-то служил, конечно, но на самом деле, помяните мое слово, Старбак, он хочет, чтобы репутация Траслоу работала на благо его игрушечного Легиона. Короче говоря, Старбак, великий Вашингтон Фалконер ищет одобрения убийцы… нет, все-таки это странный мир… ну что, купим все-таки эти юбки?

— Траслоу — убийца?!

— Именно. Он выкрал жену у одного человека. Убил его, чтобы заполучить ее. Затем завербовался в армию, когда шла Мексиканская война, чтобы ускользнуть от констеблей. После войны, однако, он принялся за старое. Не тот человек Траслоу, чтобы не применять свои природные таланты, понимаете?

Он убил человека, оскорбившего его жену. Потом перерезал глотку еще одному, когда тот пытался украсть его лошадь. Ирония в том, видите ли, что Траслоу, наверное, украл больше лошадей по эту сторону Миссисипи, чем кто бы то ни было.

Бёрд вытянул из кармана темную тонкую сигару. Он откусил кончик и отправил его в полет через всю комнату, целясь в фарфоровую плевательницу.

— И он ненавидит янки. До дрожи! Если вы пересечетесь в Легионе, Старбак, он, скорее всего, захочет отточить свои смертоносные навыки, — Бёрд зажег сигару, выпустил облако дыма и удовлетворенно ухнул, качая головой вперед и назад.

— Я удовлетворил ваше любопытство, Старбак? Вдоволь ли мы посплетничали? Отлично. Тогда нам следует проверить, в самом ли деле готова полковничья форма, потом купить Анне её нижние юбки. По коням, Старбак, по коням!

Таддеус Бёрд первым делом прошел через весь город к большому складу «Бойл и Гэмблс», где он заказал снаряжение.

— Пули Минье. Формирующийся Легион расстреливает их быстрее, чем могут отливать заводы. Нам нужно всё больше и больше. Вы можете поставить пули Минье?

— Конечно, можем, мистер Бёрд.

— Я не мистер Бёрд! — величественно объявил тот, — а майор Бёрд из Легиона Фалконера, — он щелкнул каблуками и отвесил поклон пожилому торговцу.

Старбак изумленно уставился на Бёрда. Майор Бёрд? Этот потешный человек, который, как заявил Вашингтон Фалконер, никогда не будет назначен офицером. Человек, не способный быть даже капралом полевой кухни, по утверждению Фалконера.

Человек, если Старбак правильно помнил, которого назначат офицером только через труп Фалконера. И Бёрд хочет быть офицером, в то время как профессиональным европейским солдатам, ветеранам настоящих сражений, отказали в простом назначении лейтенантами.

— И нам нужно еще больше капсюлей, — Бёрд не обращал внимания на удивление Старбака, — тысячи дьяволят. Отправьте их в лагерь Легиона Фалконера в Фалконере, округ Фалконер.

Он витиевато подписал заказ: «Майор Таддеус Каратак Эвилар Бёрд».

— Предки, — коротко объяснил он значение этих помпезных имен Старбаку, — два валлийца, два француза, все мертвы, пойдемте отсюда. Он первым вышел из склада вниз по склону к Иксчейндж-элли.

Старбак нагнал размашисто шагавшего Бёрда и начал обсуждение проблематичного вопроса.

— Позволите мне поздравить вас с вашим назначением, майор Бёрд?

— Так вы не глухой, да? Это хорошие новости, Старбак. Молодой человек должен сохранять свои способности до самой старости, спиртное и глупость разрушают их. Да, в самом деле. Моя сестра заставила себя подняться с постели, чтобы уговорить полковника назначить меня майором в его Легион. Я не знаю, на основании каких определенных полномочий полковник-бригадир-капитан-лейтенант-адмирал-Господь Беспощадный Фалконер делает такое назначение, но, возможно, нам и не нужны никакие полномочия в эти мятежные дни. В конце концов, мы все Робинзоны Крузо, высаженные на остров безо всякого правительства, и поэтому должны приспособить все, что сможем там найти, и мой зять нашел в себе силы назначить меня майором, и вот я майор.

— Вы мечтали об этом назначении? — очень вежливо спросил Старбак, поскольку никак не мог представить себе, чтобы этот экстравагантный человек желал стать военным.

— Мечтал? — Дятел Бёрд неожиданно остановился на тротуаре, заставив женщину сделать сложный маневр, чтобы обойти препятствие, которое он неожиданно создал.

— Мечтал? Это весьма уместный вопрос, Старбак, вполне ожидаемый от бостонского юноши. Мечтал ли я? — Бёрд ворошил пальцами бороду, размышляя над ответом.

— Моя сестра желала этого, так как она достаточно глупа, чтобы верить в то, что воинское звание автоматически придает респектабельность, качество, как она считает, мне недостающее, но желал ли я этого назначения? Да, я хотел. Должен признаться, хотел, и почему, спросите вы меня? В первую очередь, потому, Старбак, что войны в основном ведутся дураками, и таким образом мне надлежит предложить свои услуги как противоядие от этой печальной действительности.

Учитель произнес свою вызывающе нескромную речь настолько искренне и таким тоном, что привлек к себе внимание изумленных пешеходов.

— А во-вторых, я окажусь вдали от школьного кабинета. Вы хоть знаеете, как я не выношу детей? Как ненавижу их? Как мне хочется негодовать от одних только их голосов! Их проказы жестоки, их присутствие оскорбительно, а их болтовня утомительна. Вот мой главный довод.

Неожиданно и так же резко, как остановилось это стремительное продвижение, майор Таддеус Каратак Эвилар Бёрд снова начал спускаться с холма размашистым и судорожным шагом.

— Были доводы против этого назначения, — продолжил Бёрд, когда Старбак догнал его.

— Во-первых, необходимость тесного общения с моим зятем, но по зрелом размышлении это предпочтительнее возни с детьми, и, во-вторых, пожелание моей милой, которая боится, что я паду на поле битвы. Это было бы трагично, Старбак, трагично!

Бёрд выразил невероятный размах этой трагедии, яростно жестикулируя правой рукой и чуть не сбив шляпу с головы проходившего мимо джентльмена.

Но моя дорогая Присцилла понимает, что в такую минуту мужчина не должен медлить с выполнением своего патриотического долга, и поэтому она согласилась, несмотря на свои сентиментальные опасения, чтобы я стал военным.

— Вы помолвлены, сэр?

— Вы, наверно, считаете это обстоятельство странным? — негодующе поинтересовался Бёрд.

— Я считаю его поводом для поздравлений, сэр.

— Ваша тактичность превосходит вашу честность, — фыркнул Бёрд, затем свернул к швейной мастерской Шаффера, где уже лежали наготове, как и было обещано, три одинаковых мундира для полковника Фалконера, так же как и дешевенькая униформа, которую Фалконер заказал для Старбака.

Дятел Бёрд настоял на том, чтобы проверить униформу полковника, затем заказал себе точно такую же, за той лишь разницей, что на воротнике его мундира, по позволению Бёрда, должна быть только одна майорская звезда, а не три золотые звезды, которые украшали мундир полковника.

— Занесите мундир на счет моего зятя, — величественно произнес Бёрд, когда двое портных снимали мерки с его неуклюжей костлявой фигуры. Он тщательно отобрал для униформы всевозможные украшения, какие только можно было вообразить: кисточки, перья, отделку тесьмой.

— Отправлюсь на войну франтом, — заявил Бёрд, затем обернулся, так как висевший на двери колокольчик возвестил о появлении нового посетителя.

— Дилейни!

Бёрд радостно поприветствовал невысокого дородного человека с большими, как у совы, глазами, который близоруко искал источник столь оживлённого приветствия.

— Бёрд? Неужто это вы? Вас выпустили на волю? Бёрд! Это вы!

Двое мужчин: один долговязый и неопрятный, другой — весь гладкий, круглый и аккуратный, — поприветствовали друг друга с неподдельной радостью.

Хоть они и не виделись несколько месяцев, было вполне очевидно, что они продолжали разговор, состоящий из оскорблений, нацеленных на их общих знакомых. Лучших из них пренебрежительно называли простофилями, а худших — круглыми дураками.

Позабытый Старбак стоял и перебирал пакеты с униформой полковника, пока Таддеус Бёрд, вдруг вспомнивший про него, не подозвал его кивком головы.

— Вы должны познакомиться с Бельведером Дилейни, Старбак. Мистер Дилейни — сводный брат Итана, однако не позволяйте этому досадному обстоятельству повлиять на ваше мнение.

— Старбак, — произнес Дилейни, слегка поклонившись. Он был по меньшей мере на двенадцать дюймов ниже высокорослого Старбака и выглядел гораздо элегантнее.

Черный сюртук, бриджи и цилиндр Дилейни были сшиты из шелка, сапоги с отворотами блестели, рубашка с жабо на груди сияла ослепительной белизной, а на галстуке красовалась булавка с оправленной в золото жемчужиной.

У него было круглое близорукое лицо, говорившее о пронырливости и веселом нраве.

— Вы размышляете о том, что я не похож на моего дорогого Итана, — упрекнул он Старбака. — Вы вопрошали себя, как могли вылупиться из одного яйца лебедь и канюк, разве не так?

— Я ни о чем таком и не думал, сэр, — солгал Старбак.

— Называйте меня Дилейни. Мы должны стать друзьями. Итан говорит, вы учились в Йеле?

Старбаку стало интересно, о чем еще рассказал Итан.

— Да, я учился в семинарии.

— Я не стану вменять это вам в вину, при условии, что вы не будете возражать против того, что я адвокат. Спешу сказать, не очень успешный, поскольку я склонен относиться к закону больше как к увлечению, нежели как к профессии, подразумевая, что иногда, когда это попросту неизбежно, я заверяю завещания.

Дилейни сознательно скромничал, поскольку своей преуспевающей практикой он был обязан острому политическомй чутью и почти иезуитской осторожности.

Бельведер Дилейни не считал нужным выставлять напоказ компрометирующую информацию о своих клиентах в открытых разбирательствах и потому тихо проводил свою искусную работу в кулуарах законодательного собрания, в городских ресторанах или в элегантных гостиных особняков на Грейс-стрит и Клэй-стрит.

Он был посвящен в тайны половины виргинских конгрессменов, и его влияние в виргинской столице усиливалось. Он поведал Старбаку, что познакомился с Таддеусом Бёрдом в виргинском университете, и с тех пор они стали лучшими друзьями.

— Вы оба должны отобедать со мной, — настоятельно потребовал Дилейни.

— Наоборот, — заявил Бёрд, — это вы должны отобедать со мной.

— Мой дорогой Бёрд! — изобразил ужас Дилейни.

— Я не могу позволить себе питаться на жалованье деревенского учителя! Ужасы раскола возбудили во мне аппетит, а мой деликатный организм требует исключительно сытную пищу и самые прекрасные вина. Нет, нет! Вы пообедаете со мной, так же как и вы, мистер Старбак, я намерен узнать обо всех тайных грехах вашего отца. Не выпивает ли он? Не якшается ли с распутными женщинами в ризнице? Успокойте меня, прошу вас.

— Вы должны обедать со мной! — настаивал Бёрд, — и вы отведаете лучшие вина из подвалов «Спотсвуда», потому что, мой дорогой…, платить буду не я, а Вашингтон Фалконер.

— Мы отобедаем за счет Фалконера? — радостно спросил Дилейни.

— Безусловно, — довольно ответил Бёрд.

— Тогда моё дельце с Шаффером обождет до завтрашнего дня. Ведите меня к кормушке! Ведите, дорогой Бёрд, ведите! Станем обжорами, зададим новое определение жадности, будем же уничтожать пищу, как никогда ранее, купаться во французских винах и сплетничать. Прежде всего, именно сплетничать.

— А я полагал, мы пойдем покупать нижние юбки, — запротестовал Старбак.

— Подозреваю, вы лучше выглядите в брюках, — строго заявил Дилейни, — и, кроме того, юбки, как и долг, могут обождать до завтра. Удовольствие зовет нас, Старбак, удовольствие зовет нас, так сдадимся же его зову.

Глава третья

Семь Источников, дом Вашингтона Фалконера в округе Фалконер, выглядел именно так, как Старбак представлял его в мечтах, именно так, как описывал Адам, и он был именно таким, каким, по мнению Старбака, и должен быть дом мечты. Просто идеальным, как он решил в тот самый момент, когда впервые его увидел тем воскресным утром в конце мая.

Семь Источников был обширным белым зданием всего двух этажей в высоту, за исключением часовой башни, возвышавшейся у ворот конюшни, где крышу венчал хрупкий купол со шпилем и флюгером.

Старбак ожидал увидеть нечто более претенциозное, с высокими колоннами и элегантными пилястрами, со сводчатыми портиками и вычурными фронтонами, но большой дом был больше похож на роскошный дом фермера, который с годами беспорядочно расширялся, увеличивался и сам себя воспроизводил, пока не превратился в клубок крутых крыш, тенистых входов и заросших плющом стен.

Центр этого дома был сделан из натурального камня, а внешние крылья были деревянными, окна с черными ставнями и железными балконами затеняли высокие деревья, под которыми стояли белые скамейки и широкие столы, а с ветвей свисали качели.

Деревья меньшего размера покрылись красными и белыми цветами, что падали, окрашивая аккуратно постриженную лужайку. Дом и сад обещали теплый домашний уют и непритязательный комфорт.

Старбак, которого в передней поприветствовал чернокожий слуга, сначала избавился от завернутых в бумагу пачек с новыми мундирами Вашингтона Фалконера, а потом второй слуга взял саквояж с собственной униформой Старбака, затем подошла горничная в тюрбане и забрала две тяжелые связки с нижними юбками, неуклюже свисавшие с луки седла.

Он подождал. Напольные часы с маятником и нарисованными на циферблате луной, звездами и кометами громко тикали в углу покрытого плитками коридора. На стенах были обои с цветочным рисунком и висели портреты Джорджа Вашингтона, Томаса Джефферсона, Джеймса Мэдисона и Вашингтона Фалконера.

Портрет Фалконера изображал его верхом на великолепном вороном коне, Саратоге, и указывающим в ту сторону, где, как предположил Старбак, находилось окружающее Семь Источников поместье. В камине остался пепел, и это означало, что ночи на этой возвышенности еще были холодными.

В хрустальной вазе на столе стояли свежие цветы, лежали две сложенные газеты, заголовки радовались официальному присоединению Северной Каролины к Конфедерации.

Дом пах крахмалом, щелочным мылом и яблоками. Промедление угнетало Старбака. Он не знал, что его ожидает.

Полковник Фалконер настоял, чтобы Старбак привез три новеньких мундира прямо в город Фалконер, но будет ли он гостем в доме или ему придется искать постой в лагере Легиона, Старбак до сих пор не знал, и эта неопреденность его нервировала.

Торопливые шаги на лестнице заставили его обернуться. Белокурая девушка в белом возбужденно сбежала по последнему пролету, но на нижней ступеньке остановилась, положив руку на белые перила. Она торжественно изучала Старбака.

— Вы Нат Старбак? — наконец спросила она.

— Да, мэм, — он неловко и быстро поклонился.

— Не называйте меня «мэм», я Анна, — она сделал еще один шаг вниз, в коридор. Она была маленького роста, не больше пяти футов, с бледным лицом беспризорного ребенка, такого болезненного вида, что если бы Старбак не знал, что она является одной из самых богатых наследниц Виргинии, то принял бы ее за сироту.

Лицо Анны было знакомо Старбаку по портрету, что висел в ричмондском доме, но хотя художник довольно точно написал ее узкое лицо и робкую улыбку, он упустил нечто существенное, самую суть этой девушки, и эта суть, решил Старбак с удивлением, вызывала жалость.

Несмотря на свою красоту, Анна выглядела по-детски беспокойной, почти испуганной, будто ожидала, что весь мир будет насмехаться над ней, раздавать оплеухи и игнорировать ее как совершенно бесполезное существо.

Этот чрезвычайно робкий вид не улучшало и легкое косоглазие в ее левом глазу, хотя оно и было едва заметным.

— Я так рада, что вы приехали, — сказала она, — потому что искала предлог не ходить в церковь, а теперь могу поговорить с вами.

— Вы получили нижние юбки? — спросил Старбак.

— Нижние юбки? — Анна замолчала, нахмурившись, как будто ей не было знакомо это слово.

— Я привез нижние юбки, которые вы заказывали, — объяснил Старбак, чувствуя себя так, будто разговаривает с каким-то глупым ребенком.

Анна покачала головой.

— Они для отца, мистер Старбак, а не для меня, хотя зачем они ему, я не знаю. Может, он думает, что во время войны поставки будут затруднены? Мама говорит, что мы должны сделать запасы медикаментов на случай войны. Она заказала сто фунтов камфоры и Бог знает сколько пропитанной селитрой бумаги, а еще нюхательную соль. Солнце сильно палит?

— Нет.

— Видите ли, я не могу выходить на солнце, чтобы не загореть. Но вы говорите, оно не очень жаркое? — спросила она с надеждой.

— Не очень.

— Тогда не пойти ли нам на прогулку? Вы не возражаете? — она пересекла холл, взяла Старбака под руку и потащила в сторону широкой входной двери.

Этот порывистый жест был удивительно интимным для такой робкой девушки, но Старбак подозревал, что это была неловкая попытка обрести друга.

— Я так хотела с вами встретиться, — сказала Анна. — Разве вы не должны были приехать вчера?

— Униформу задержали на день, — солгал Старбак. По правде говоря, он обедал с Таддеусом Бёрдом и соблазнителем Бельведером Дилейни, и этот обед превратился в поздний ужин, так что нижние юбки были куплены лишь ближе к полудню в воскресенье, но едва ли было разумно признаваться в этом праздном времяпрепровождении.

— Что ж, теперь вы здесь, — произнесла Анна, вытащив Старбака на солнечный свет, — и я так этому рада. Адам так много о вас рассказывал.

— Он и о вас часто говорил, — галантно ответил Старбак, хотя это была неправда, на самом деле Адам редко рассказывал о сестре, и без особой любви.

— Вы меня удивили. Адам обычно тратит много времени на исследование собственного «я» и едва ли замечает существование других людей, — Анна, обнаружив более логический склад ума, чем ожидал Старбак, тем не менее покраснела, как будто извиняясь за свое явно резкое суждение. — Мой брат по сути настоящий Фалконер, — объяснила она. — Он не очень практичен.

— Но ведь ваш отец практичен, уверен в этом.

— Он мечтатель, — заявила Анна, — романтик. Верит, что всё сбудется, если не терять надежды.

— Но, конечно, этот дом был построен не одними надеждами? — Старбак помахал в сторону роскошного фасада Семи Источников.

— Вам нравится дом? — похоже, Анна удивилась. — Мы с мамой пытаемся убедить отца снести его и построить что-нибудь побольше. Может, в итальянском стиле, с колоннами и куполом? Мне бы хотелось, чтобы у нас был храм на холме посреди сада. Что-нибудь, окруженное цветами и очень большое.

— Мне кажется, дом и так прекрасен, — сказал Старбак.

Анна выразила свое несогласие со Старбаком гримасой.

— Его построил наш прапрадедушка Адам, по крайней мере, большую его часть. Он был очень практичен, но потом его сын женился на француженке, разбавив кровь семьи чем-то эфемерным. Так говорит мама. А она не слишком здорова, эта кровь не может ей помочь.

— Адам не кажется эфемерным.

— О, но ведь он именно такой, — заявила Анна, а потом улыбнулась Старбаку. — Мне так нравится речь северян. Она гораздо быстрее нашего сельского говора. Вы позволите мне вас нарисовать? Я не такой хороший художник, как Итан, но усиленно работаю над этим. Вы можете сесть на берегу реки Фалконер и принять меланхоличный вид, как изгнанник у вод Вавилона.

— Вы хотели бы, чтобы я подвесил свою арфу в ивах? [2] — неуклюже пошутил Старбак.

Анна высвободила свою руку и восхищенно захлопала.

— Вы составите превосходную компанию. Все остальные так скучны. Адам изображает праведника на Севере, отец увлечен своими солдатами, а мама проводит весь день, обложившись льдом.

— Льдом?

— Уэнхемским льдом, из вашего родного штата Массачусетс. Полагаю, если начнется война, то больше не будет никакого уэнхемского льда, так что нам придется удовольствоваться продуктом местного производства. Но доктор Дэнсон говорит, лед может излечить мамину невралгию. Способ лечения льдом пришел к нам из Европы, так что должен быть хорош.

Старбак никогда не слышал о невралгии и не хотел расспрашивать, боясь, что она может оказаться одним их тех непонятных женских заболеваний, которые невозможно описать и которыми так часто страдали его мать и сестра, но Анна сама объяснила, что это один из современных недугов и заключается он в том, что она назвала «болями в лицевой части головы».

Старбак пробормотал слова утешения.

— Но отец говорит, она это выдумала ему назло, — продолжала Анна своим робким и слабым голоском.

— Уверен, это неправда, — сказал Старбак.

— А я думаю, вполне может быть правдой, — произнесла Анна очень грустно. — Иногда я гадаю, неужели мужчинам и женщинам вечно суждено друг друга раздражать?

— Не знаю.

— Не очень-то ободряющая беседа, да? — спросила Анна скорее от безысходности и тоном, который предполагал, что все ее разговоры подобным же образом затягивает в трясину меланхолии.

Казалось, она с каждой секундой всё глубже погружается в отчаяние, и Старбак вспоминал злобные рассказы Бельведера Дилейни о том, что его сводный брат терпеть не мог эту девушку, и насколько Ридли нуждался в ее приданом.

Старбак надеялся, что эти истории были лишь злобными сплетнями, иначе до чего же жестоким должен быть мир, чтобы мучать такую робкую и не от мира сего девушку, как Анна Фалконер.

— Отец и правда сказал, что эти нижние юбки для меня? — внезапно спросила она.

— Так сказал ваш дядя.

— А, Дятел, — отозвалась Анна, как будто это всё объясняло.

— Этот заказ выглядел очень странно, — галантно произнес Старбак.

— Теперь так много всего странного, — безнадежно заявила Анна, — и я не смею просить у отца объяснений. Он будет не в духе, вот увидите.

— Да?

— Это все вина бедняги Итана. Понимаете, он не смог найти Траслоу, а отец вбил себе в голову, что ему нужен Траслоу. Вы слышали о Траслоу?

— Ваш дядя говорил мне о нем, да. Как будто это довольно грозный человек.

— Но так и есть, он грозный. Он пугает! — Анна замолчала и подняла глаза на Старбака. — Могу я вам довериться?

Старбак гадал, что за жуткую историю он сейчас услышит об ужасном Траслоу.

— Почту за честь, если вы мне доверитесь, мисс Фалконер.

— Пожалуйста, зовите меня Анна. Я хочу, чтобы мы стали друзьями. А я расскажу вам, по секрету, конечно, что не верю, будто бедняга Итан рыскал у берлоги Траслоу. Думаю, Итан слишком его боится. Все боятся Траслоу, даже папа, хотя и уверяет, что не боится, — тихий голос Анны звучал очень серьезно. — Итан говорит, что ездил туда, но не знаю, правда ли это.

— Уверен, что правда.

— А я нет, — она вновь взяла Старбака под руку и зашагала дальше. — Может, вам стоит поехать поискать Траслоу, мистер Старбак?

— Мне?

Внезапно голос Анны зазвучал оживленно.

— Воспринимайте это как рыцарский обет. Все молодые рыцари моего отца должны поскакать в горы и бросить вызов чудовищу, а тот, кто привезет его с собой, будет признан лучшим, самым благородным и галантным. Что вы об этом думаете, мистер Старбак? Хотите исполнить рыцарский обет?

— Думаю, это звучит пугающе.

— Отец оценит, если вы поедете, я уверена, — сказала Анна, но когда Старбак не ответил, просто вздохнула и потащила его к крылу дома.

— Хочу показать вам трех моих собак. Вы наверняка скажете, что они самые прелестные создания в мире, а потом мы принесем краски и пойдем к реке, и вы сможете повесить в ивах эту потрепанную шляпу. Правда, у нас нет ив, по крайней мере, не думаю, что они есть. Я не очень хорошо разбираюсь в деревьях.

Но встреча с тремя собаками не состоялась, как и поход за красками, потому что парадная дверь Семи Источников внезапно отворилась, и на солнечный свет выступил полковник Фалконер.

Анна восхищенно затаила дыхание. Ее отец был одет в один из своих новых мундиров и выглядел действительно великолепно. Как будто был рожден, чтобы носить эту форму и вести людей по зеленым холмам к победе.

Серый мундир был густо расшит золотой и желтой тесьмой, переплетенной таким образом, что она образовывала широкую кайму по краям кителя, а рукава были богато украшены причудливо извивающимся галуном, поднимающимся от широких манжет чуть выше локтей.

Из-за сияющего черного ремня торчала пара желтых лайковых перчаток и свисал красный шелковый кушак с кистями. Его высокие сапоги сверкали, ножны сабли были отполированы до зеркального блеска, а желтый плюмаж на треуголке покачивался на слабом теплом ветерке.

Вашингтон Фалконер был явно собой доволен и встал так, чтобы видеть свое отражение в одном из высоких окон.

— Ну как, Анна? — спросил он.

— Чудесно, папа! — отозвалась Анна с максимальным оживлением, на которое была способна, как подозревал Старбак. Из дома вышли двое чернокожих слуг и кивнули в знак согласия.

— Я ждал форму вчера, Нат, — Фалконер не то спрашивал, не то обвинял Старбака этим заявлением.

— В ателье Шаффера опоздали на день, сэр, — с легкостью солгал он, — но они принесли глубочайшие извинения.

— Я их прощаю, учитывая великолепную портняжную работу, — Вашингтон Фалконер не мог оторвать глаз от своего отражения в оконном стекле.

Серый мундир был дополнен золотыми шпорами, а также золотыми цепочками для шпор и ножен. В кобуре из мягкой кожи лежал револьвер, его рукоять была прикреплена к ремню еще одной золотой цепочкой.

Внешние швы его бриджей были украшены белыми и желтыми лампасами, а в желтые эполеты на мундире были вплетены золотые нити.

Он вытащил свою саблю с рукоятью из слоновой кости, и утро внезапно пронзил резкий скрежет вынимаемой из ножен стали. Солнечные лучи отразились от изогнутого и отполированного до блеска клинка.

— Французская, — сказал он Старбаку, — подарок Лафайета моему деду. Теперь она отправится в новый крестовый поход за свободой.

— Вы действительно выглядите впечатляюще, сэр, — заявил Старбак.

— До тех пор, пока людям надо будет надевать мундир, чтобы сражаться, эти тряпки будут столь же хороши, как и любые другие, — отозвался полковник с насмешливой скромностью, а потом разрезал саблей воздух. — Тебя не утомило путешествие, Нат?

— Нет, сэр.

— Тогда отпусти руку моей дочери, и мы найдем тебе кой-какую работу.

Но Анна не хотела позволить Старбаку уйти.

— Работу, папа? Но сегодня воскресенье.

— А тебе следовало пойти в церковь, дорогая.

— Слишком жарко. И кроме того, Нат согласился позировать, а ты ведь не лишишь меня этого маленького удовольствия?

— Именно так я и поступлю, дорогая. Нат опоздал с прибытием на целый день, а работа ждать не будет. А теперь почему бы тебе не отправиться к своей матери почитать ей что-нибудь?

— Она сидит в темноте, принимая курс лечения льдом, предписанный доктором Дэнсоном.

— Дэнсон просто идиот.

— Но он единственный квалифицированный идиот-медик, который есть в нашем распоряжении, — сказала Анна, вновь с той искоркой оживления, которого обычно было лишено ее поведение. — Ты и правда заберешь Ната, отец?

— Правда, дорогая.

Анна отпустила локоть Старбака и наградила его на прощанье робкой улыбкой.

— Ей скучно, — сказал полковник, когда они со Старбаком вернулись в дом. — Она может болтать весь день, главным образом о всякой ерунде.

Он неодобрительно покачал головой и повел Старбака по коридору, увешанному поводьями и уздечками, трензелями и мундштуками, подхвостниками и мартингалами.

— Тебе не сложно было найти вчера ночлег?

— Нет, сэр.

Старбак нашел пристанище в таверне Скоттсвиля, где ни у кого не вызвал интерес его акцент северянина и никто не потребовал предъявить пропуск, которым его снабдил полковник Фалконер.

— Полагаю, никаких новостей от Адама? — с тоской в голосе спросил полковник.

— Боюсь, что нет, сэр. Хотя я ему написал.

— Ну ладно. А почта с севера может и задержаться. Это просто чудо, что она до сих пор приходит. Пойдем, — он распахнул дверь в кабинет. — Нужно найти для тебя оружие.

Кабинет был чудесной просторной комнатой в западном крыле дома. В трех его стенах были обрамленные плющом окна, а у четвертой находился большой камин.

С тяжелых потолочных балок свисали старинные кремниевые ружья, багинеты и мушкеты, стены украшали картины баталий, а стену над камином — пистолеты с медными ручками и сабли с рукоятками из змеиной кожи.

Черный лабрадор завилял хвостом, приветствуя Фалконера, но явно был слишком стар и болен, чтобы встать на ноги. Фалконер наклонился и потрепал пса за ушами.

— Хороший мальчик.

Это Джошуа, Нат. Когда-то был лучшей охотничьей собакой по эту сторону Атлантики. Его воспитал отец Итана. Бедняга, — Старбак не был уверен, к кому относилось это замечание — к собаке или отцу Итана, но дальнейшие слова полковника предполагали, что он жалел не Джошуа.

— Ужасная это вещь — пьянство, — заявил полковник, выдвигая широкий ящик стола, который оказался заполнен оружием. — Отец Итана пропил семейные земли. Его мать умерла при его рождении, отравившись зараженным молоком [3], а сводный брат загрёб все ее деньги. Теперь он адвокат в Ричмонде.

— Я с ним встречался, — заметил Старбак.

Вашингтон Фалконер обернулся к Старбаку и нахмурился.

— Ты встречался с Дилейни?

— Мистер Бёрд представил мне его у Шаффера, — Старбак не имел намерений сообщать, как это знакомство растянулось на десять часов наслаждения прекрасной едой и напитками в отеле «Спотсвуд Хаус», и всё это за счет Фалконера, или как он проснулся в субботу утром с ужасной головной болью, сухостью во рту, бурлением в животе и смутными воспоминаниями о том, как клялся в вечной дружбе забавному и озорному Бельведеру Дилейни.

— Плохой парень, этот Дилейни, — казалось, полковник был разочарован в Старбаке. — Слишком себе на уме.

— Это была очень короткая встреча, сэр.

— Слишком себе на уме. Я знаю адвокатов, которые хотели бы совместить крепкую веревку, высокое дерево и мистера Дилейни. Он получил все деньги матери, а бедняге Итану не досталось ни гроша от их имения. Это несправедливо, Нат, совершенно несправедливо. Если бы у Дилейни была бы хоть толика порядочности, он бы позаботился об Итане.

— Он упоминал о том, что Итан — очень хороший художник, — сказал Старбак, надеясь, что этот комплимент его будущему зятю восстановит хорошее расположение духа полковника.

— Так и есть, но этим состояния не сделаешь, так ведь? Он мог бы и на фортепиано прекрасно играть, как Дятел. Я скажу тебе, кто такой Итан, Нат. Он один из самых превосходных охотников, которых я когда-либо видел, и, наверное, лучший наездник в округе. И прекрасно разбирается в сельском хозяйстве, черт побери. Последние пять лет он управляет тем, что осталось от земель его отца, и сомневаюсь, что кто-нибудь мог бы сделать и половину того, что он.

Наградив Ридли столь щедрым комплиментом, полковник вытащил длинноствольный револьвер и крутанул барабан, после чего решил, что он не подходит.

— У Итана есть ценные достоинства, Нат, и он станет хорошим солдатом, прекрасным солдатом, хотя, признаюсь, для набора рекрутов он не самый лучший, — Фалконер бросил на Старбака проницательный взгляд. — Ты слышал о Траслоу?

— Анна упоминала о нем, сэр. И мистер Бёрд тоже.

— Я хочу заполучить Траслоу, Нат. Он мне нужен. Он бы привел с собой пятьдесят сильных мужчин с холмов. Крепких мужчин, настоящих бойцов. Конечно, все они подонки, но если Траслоу велит им покориться, они это сделают. А если он к нам не присоединится? Половина людей в округе побоится оставить скот без присмотра. Теперь ты понимаешь, почему он мне нужен.

Старбак понял, что сейчас последует, и его душа ушла в пятки. Траслоу ненавидел янки, он был убийцей, демоном, живущим на труднодоступных холмах.

Полковник покрутил барабан еще одного револьвера.

— Итан говорит, что Траслоу отправился воровать лошадей и его не будет дома еще долго, может, несколько недель, но у меня такое чувство, что Траслоу просто избегает Итана. Увидел, как он приближается, понял, чего тот хочет, и потому скрылся с глаз долой. Мне нужен кто-то, с кем Траслоу не знаком. Кто-то, кто поговорит с этим парнем и узнает его цену. У каждого есть своя цена, Нат, в особенности у мерзавца вроде Траслоу.

Он положил револьвер обратно и выбрал другой, выглядящий более смертоносным.

— Так что ты думаешь о том, чтобы отправиться туда, Нат? Не буду делать вид, что это легкое задание, потому что Траслоу не самый простой человек, и если ты мне скажешь, что не хочешь этого делать, я больше не буду продолжать. Но если согласишься? — полковник оставил это приглашение висеть в воздухе.

И поставленный перед выбором Старбак внезапно ощутил, что и правда хочет поехать. Он жаждал доказать, что сможет вытащить чудовище из его берлоги.

— Буду рад поехать, сэр.

— Правда? — голос полковника звучал слегка удивленно.

— Правда.

— Тем лучше для тебя, Нат, — Фалконер взвел курок выглядящего смертоносным револьвера и нажал на спусковой крючок, но потом решил, что это оружие все равно не подходит. — Конечно, тебе понадобится оружие.

Большинство этих подонков в горах не любят янки. Ты получишь свой пропуск, конечно, но там редко кто умеет читать. Я бы посоветовал тебе надеть мундир, но люди вроде Траслоу считают униформу принадлежностью сборщиков налогов, так что лучше тебе ехать в обычной одежде. Тебе придется как-то выкручиваться, если станут тебя задирать, а если из этого ничего не выйдет, то просто пристрели одного из них.

Он хихикнул, а Старбак поежился, представив стоящую теперь перед ним задачу. Всего лишь полгода назад он был студентом Йельского теологического колледжа, погруженным в изучение запутанной доктрины апостола Павла об искуплении, а теперь должен был с помощью револьвера проложить себе путь по местности, населенной неграмотными ненавистниками янки, в поисках вызывающего ужас у всей округи конокрада и убийцы.

Фалконер, должно быть, понял охватившие его чувства, но лишь усмехнулся.

— Не беспокойся, он тебя не убьет, если, конечно, ты не попытаешься увезти его дочь или, еще хуже, его лошадь.

— Рад это слышать, сэр, — сухо ответил Старбак.

— Я вручу тебе письмо для этого дикаря, хотя Бог знает, умеет ли он читать. Я объясню, что ты почтенный южанин, и сделаю ему предложение. Скажем, пятьдесят долларов в качестве оплаты за подписание контракта? Не предлагай ему больше, и Бога ради, постарайся, чтобы он не вбил себе в голову, что я хочу сделать его офицером. Траслоу будет хорошим сержантом, но едва ли мне захочется видеть его за нашим столом во время ужина.

Его жена умерла, так что с этой стороны проблем не будет, но у него есть дочь, и она может стать помехой. Скажи ему, что я могу найти ей место в Ричмонде, если он захочет.

Наверное, она уродина, но, без сомнения, может шить или работать в магазине, — Фалконер поставил на стол шкатулку из орехового дерева и перевернул ее так, чтобы она открывалась в сторону Старбака. Не думаю, что этот для тебя, Нат, но посмотри на него. Он очень красив.

Старбак поднял крышку и увидел прекрасный револьвер с рукояткой из слоновой кости, лежащий в специальном отделении из синего бархата. Другие покрытые бархатом отделения содержали роговую пороховницу, форму для отливки пуль и щипцы.

Под крышкой находился ярлык с золотыми буквами, гласившими: «Р.Адамс, владелец патента на револьвер, улица Короля Уильяма 79, Лондон, Соединенное Королевство».

— Я купил его в Англии два года назад, — полковник поднял револьвер и погладил барабан. — Он прекрасен, правда?

— Да, сэр, — оружие действительно выглядело великолепно в мягком утреннем свете, что просачивался через длинные белые занавески. Его форма идеально соответствовала назначению, это был настолько чудесный союз инженерного мастерства и дизайна, что на несколько секунд Старбак даже позабыл, для чего он предназначен.

— Он прекрасен, — с почтением произнес Вашингтон Фалконер. — Возьму его в Балтимор и Огайо через пару недель.

— Балтимор…, - начал Старбак, но запнулся, осознав, что он не ослышался. Значит, полковник по-прежнему желал устроить нападение на железную дорогу? — Но наши войска в Харперс-Ферри блокировали линию, сэр.

— Да, Нат, но я обнаружил, что экипажи все еще ездят до самого Камберленда, а оттуда они перевозят припасы по дорогам и каналам, — Фалконер отложил прекрасный револьвер Адамса.

— И я по-прежнему считаю, что Конфедерация слишком медлительна и пуглива. Мы должны наступать, Нат, а не сидеть сложа руки, ожидая, пока ударит Север. Нам нужно воодушевить Юг победой! Нужно показать Северу, что мы мужчины, а не трусливые подвальные крысы. Нам нужна быстрая и безусловная победа, о которой напишут все газеты в Америке! Нечто, что впишет наши имена в историю! Победа, которая откроет летопись Легиона.

Он улыбнулся.

— Как это звучит?

— Чудесно, сэр.

— И ты отправишься с нами, Нат, обещаю. Приведи мне Траслоу, и мы с тобой поскачем к железным дорогам и снесем кой-какие головы. Но сначала тебе нужно оружие, так что как насчет этого творения?

Полковник протянул Нату неуклюжий и уродливый длинноствольный револьвер со старомодной изогнутой рукояткой, неудобным курком в форме лебединой шеи и двумя спусковыми крючками.

Полковник объяснил, что нижний вращает барабан и взводит курок, а верхний поджигает порох.

— Он грубоват, — признал Фалконер, — но это только пока ты не привыкнешь нажимать на нижний спусковой крючок, а потом уже на верхний. Но это крепкая вещь.

Он может даже пару раз дать осечку, но потом как ни в чем ни бывало продолжать убивать. Он тяжелый, и потому им трудно целиться, но ты к нему привыкнешь. И он до смерти напугает всякого, на кого ты его наставишь.

Это был револьвер Сэвиджа, весивший три с половиной фунта и длиной больше фута. Прелестный револьвер Адамса с сияющей синевой барабана и мягкой белой рукояткой был меньше и легче, хотя и стрелял пулями того же калибра, но даже близко не выглядел столь же устрашающе, как Сэвидж.

Полковник засунул Адамса обратно в ящик и запер его на ключ, который положил в карман.

— А теперь, гляди-ка, уже полдень. Я найду тебе свежую лошадь, дам письмо и немного провизии, и ты можешь отправляться. Ехать недалеко. Доберешься туда к шести часам, может, и раньше. Я напишу это письмо, и ты отправишься на охоту за Траслоу. За работу, Нат!

Полковник сопровождал Старбака на первом отрезке его путешествия и даже пытался научить его лучше держаться в седле.

— Пятки вниз, Нат! Пятки вниз! Спина прямая! — полковник явно веселился, наблюдая за манерой езды Старбака, совершенно ужасающей, в то время как сам Фалконер был превосходным наездником.

Он ехал на своем любимом жеребце и, восседая в новом мундире на лоснящейся лошади, выглядел впечатляюще, когда вел Старбака через город Фалконер, мимо водяной мельницы и городской конюшни, постоялого двора, здания суда, баптистской и епископальной церквей, таверны Грили и кузницы, банка и тюрьмы.

Девушка в выцветшем капоре улыбнулась полковнику с крыльца школы. Он помахал ей, но не остановился, чтобы заговорить.

— Присцилла Боуэн, — сказал он Нату, который и понятия не имел, как ему запомнить весь этот поток имен, что свалился ему на голову.

— Она вполне мила, если тебе нравятся пышки, но ей всего девятнадцать, и эта дурочка собралась замуж за Дятла. Боже ты мой, она могла бы найти кого и получше! Я ей так и сказал. Вот так прямо всё и высказал, но это не заставило ее прозреть. Дятел ее в два раза старше, в два раза! В смысле, одно дело — делить с ними постель, Нат, но нежениться же на них! Мои слова тебя оскорбили?

— Нет, сэр.

— Я все время забываю про твои праведные убеждения, — весело засмеялся полковник. Они проехали через город, который произвел на Старбака впечатление удовлетворенного жизнью и комфортно себя чувствующего сообщества и оказался гораздо больше, чем он ожидал.

Легион расположился в западной части города, а дом Фалконера находился на севере.

— Доктор Дэнсон считает, что перемещения военных могут дурно повлиять на состояние Мириам, — объяснил Фалконер. — Ее здоровье очень неустойчиво, как ты понимаешь.

— Так сказала мне Анна, сэр.

— Я подумывал о том, чтобы послать ее в Германию, когда Анна благополучно выйдет замуж. Говорят, там чудесные доктора.

— Я тоже это слышал, сэр.

— Анна могла бы ее сопровождать. Видишь ли, ее здоровье тоже очень хрупкое. Дэнсон говорит, ей нужно железо. Бог знает, о чем это он. Но они обе могли бы поехать, если война к осени закончится. Ну вот и приехали, Нат.

Полковник махнул в сторону луга, где на склоне, спускающемуся к реке, расположились четыре ряда палаток. Это был лагерь Легиона, над которым реял флаг Конфедерации с тремя полосами и семью звездами.

На противоположном берегу реки рос густой лес, город остался за спиной, и лагерь производил впечатление веселого бродячего цирка.

На самой плоской части луга находилось вытоптанное бейсбольное поле, а офицеры устроили скачки с препятствиями вдоль берега реки.

Городские девушки расселись на крутом берегу, ограничивающем луг с востока, а сгрудившиеся у дороги экипажи показывали, что местный люд превратил лагерь в объект экскурсий.

Люди бесцельно слонялись, играли или прогуливались по лагерю с праздным видом, что, как прекрасно знал Старбак, являлось результатом военной доктрины полковника Фалконера, которая гласила, что муштра лишает хорошего воина аппетита к битве.

Теперь, оказавшись на виду у своих добрых южан, полковник заметно приободрился.

— Нам просто нужно еще две-три сотни человек, Нат, и Легион станет непобедимым. Приведи мне Тарслоу, и это станет хорошим началом.

— Сделаю всё, что в моих силах, сэр, — скзал Старбак, недоумевая, как это ему пришло в голову согласиться на встречу с демоническим Тарслоу. Его мрачные предчувствия стали еще сильнее, потому что внезапно у главного входа в лагерь появился Итан Ридли верхом на горячем гнедом коне.

Старбак вспомнил уверенное утверждение Анны, что Ридли даже не посмел встретиться с Тарслоу, и это заставило его нервничать еще больше. Ридли был в мундире, хотя его серый китель выглядел тусклым на фоне нового и пышного наряда полковника.

— И что ты думаешь о портняжном мастерстве Шаффера, Итан? — просил полковник своего будущего зятя.

— Вы выглядите превосходно, сэр, — почтительно отозвался Ридли, а потом кивком поприветствовал Старбака, чья кобыла отошла к краю дороги и опустила голову, чтобы пощипать траву, пока Вашингтон Фалконер и Ридли разговаривали.

Полковник теперь говорил о том, что нашел, где можно купить две пушки, и интересовался, не возражает ли Ридли против поездки в Ричмонд, чтобы заняться этой покупкой и поискать еще кой-какое обмундирование.

Визит в Ричмонд означал бы, что Ридли не отправится в рейд против железных дорог Балтимора и Огайо, и полковник извинялся, что лишает своего будущего зятя радостей этой экспедиции, но Ридли, похоже, не возражал. Вообще-то его смуглое лицо с аккуратной бородой выглядело даже довольным при мысли о возвращении в Ричмонд.

— А в это время Нат отправится искать Траслоу, — полковник вновь привлек к разговору Старбака.

Выражение лица Ридли вдруг стало настороженным.

— Ты просто теряешь время, преподобный. Этот человек уехал воровать лошадей.

— Может, он просто избегает тебя, Ридли? — предположил Фалконер.

— Может, — допустил Ридли, — но все равно готов поспорить, что Старбак просто потеряет время. Траслоу не выносит янки. Он винит их в смерти своей жены. Он разорвет тебя на кусочки, Старбак.

Фалконер, на которого явно повлиял пессимистичный настрой Ридли, нахмурился.

— Выбор за тобой, Нат.

— Конечно, я поеду, сэр.

Ридли бросил на него сердитый взгляд.

— Теряешь время, преподобный, — повторил он, но немного чересчур напористо.

— Ставлю двадцать баксов, что нет, — услышал свои слова Старбак и немедленно пожалел об этой глупой браваде. Даже не просто глупой, подумал он, а греховной. Старбака учили, что делать ставки — это грех в глазах Господа, но он не знал, как теперь пойти на попятную.

Но он и не был уверен, что хочет взять свои слова обратно, потому что Ридли заколебался, а это колебание, похоже, подтверждало подозрения Анны, что ее жених просто избегал встречаться с ужасным Траслоу.

— По мне так звучит справедливо, — радостно вмешался полковник.

Ридли уставился на Старбака, и тому показалось, что он различил в этом взгляде неясный страх. Испугался ли он того, что Старбак изобличит его ложь? Или просто боялся потерять двадцать долларов?

— Он прикончит тебя, преподобный.

— Двадцать долларов на то, что я привезу его сюда до конца месяца, — сказал Старбак.

— К концу недели, — поправил Ридли, ища способ избежать пари.

— Пятьдесят баксов? — безрассудно поднял ставку Старбак.

Вашингтон Фалконер засмеялся. Для него пятьдесят долларов были ничтожной суммой, но для юноши без гроша за душой вроде Ридли или Старбака это было целое состояние.

Пятьдесят долларов — это месячное жалование достойного человека, стоимость приличной ездовой лошади или прекрасного револьвера. Пятьдесят долларов превратили донкихотский рыцарский обет Анны в суровое испытание.

Итан Ридли колебался, а потом, похоже, почувствовал, что этим колебанием роняет свое достоинство, и потому протянул свою руку в перчатке.

— До субботы, преподобный, и ни минутой позже.

— Идет, — сказал Старбак и пожал руку Ридли.

— Пятьдесят баксов! — воскликнул Фалконер с восхищением, когда Ридли ускакал прочь. — Я и правда надеюсь, что тебе будет сопутствовать удача, Нат.

— Сделаю всё, что в моих силах, сэр.

— Не позволяй Траслоу тебя запугать. Ты можешь постоять за себя, слышишь?

— Так и будет, сэр.

— Удачи, Нат. И опусти пятки вниз! Пятки вниз!

Старбак поехал на запад, в сторону покрытых голубыми тенями гор. Был прекрасный день под почти безоблачным небом. Свежая лошадь Старбака, крепкая кобыла по кличке Покахонтас, без устали скакала рысью по покрытому травой краю грязной дороги, постепенно отдаляющейся от городка и поднимающейся мимо садов и огороженных лугов в сторону холмистой местности с маленькими фермами, буйными травами и быстрыми ручьями.

Эти виргинские предгорья не годились для выращивания табака, а еще меньше для знаменитой и важнейшей продукции юга — индиго, риса и хлопка, но там росли прекрасные орехи и яблоки, пасся тучный скот и выращивались разные виды зерновых.

Фермы, хотя и маленькие, выглядели ухоженными. Там были большие амбары, пышные луга и тучные стада коров, чьи колокольчики оглашали полуденный теплый воздух томными звуками.

Дорога взбиралась всё выше, и фермы становились меньше, пока не остались лишь клочки полей, вторгшиеся в наступающий лес. У дороги дремали сельские собаки, просыпавшиеся, чтобы тявкнуть на проезжавшую мимо лошадь Старбака.

По мере того, как дорога поднималась к холмам, Старбак становился всё осторожней. Он обладал беззаботностью и самонадеянностью юности, считая себя способным на любой подвиг, какой только мог вообразить, но когда солнце начало клониться к западу, он стал сознавать, что Томас Траслоу может превратиться в тот барьер, который повлияет на всё его будущее.

Если он пересечет этот барьер, то жизнь снова потечет как по маслу, но если споткнется, то уже никогда не сможет смотреть на себя в зеркало с уважением. Он попытался внутренне подготовиться к тому жесткому приему, который может ему оказать Траслоу, если Траслоу действительно находился на холмах, а потом представил, какой его ждет триумф, если мрачный Траслоу смиренно спустится вниз, чтобы вступить в ряды Легиона.

Он думал о радости Фалконера и о досаде Ридли, а потом гадал, как вообще он сможет расплатиться, если проиграет пари. У Старбака совсем не было денег, и хотя полковник и предложил платить ему двадцать шесть долларов в месяц, Старбак пока не увидел ни цента из этих денег.

Ближе к вечеру грязная дорога превратилась в неровную тропу, что шла по берегу бурлящей и покрытой белой пеной реки, разбивающейся о скалы, извивающейся между валунами и наталкивающейся на упавшие деревья.

Лес на крутых склонах холмов был полон ярко-красных цветов, а вид просто великолепен. Старбак миновал две заброшенные хижины и один раз испугался, услышав топот копыт, и обернулся, нащупывая заряженный револьвер, но увидел лишь белохвостого оленя, проскакавшего между деревьев.

Он наслаждался пейзажем, и это удовольствие заставило его задуматься, не лежит ли его судьба в диких землях на западе, где американцы боролись за то, чтобы вытащить новую страну из лап дикарей-язычников.

Боже мой, думал он, ему не следовало соглашаться учиться на священника! По ночам его всегда охватывало чувство вины за то, что он бросил эту стезю, но здесь, при свете дня, с револьвером на боку и ждущими впереди приключениями, Старбак чувствовал, что может встретиться хоть с самим дьяволом, и внезапно слова «мятеж» и «измена» перестали казаться ему такими уж ужасными.

Он сказал себе, что хочет стать мятежником. Желал вкусить запретного плода, против которого проповедовал его отец. Хотел познакомиться с грехом, хотел прогуляться по долине смертных теней, потому что то был путь к его юношеским мечтам.

Он добрался до развалин лесопилки, откуда тропа поворачивала на юг, став крутой и вынудив Старбака спешиться. Фалконер говорил, что есть и более легкая дорога, но эта крутая тропа была короче и привела бы его прямо к землям Траслоу. День становился жарким, и пот щекотал кожу Старбака. В свежей зеленой листве щебетали птицы.

Ближе к вечеру он достиг вершины гряды, где снова забрался в седло и вглядывался вниз, в покрытую красными цветами долину, где жил Траслоу.

В этом месте, как сказал полковник, беглецы и всякие подонки могли скрываться годами, это было место, куда не добирался закон, где мускулистые мужчины и их стойкие жены боролись за существование на тощей почве, но на почве, свободной от какого-либо правительства.

Это была высокая межгорная долина, знаменитая своими конокрадами, в ее коралях содержались украденные в богатых землях Виргинии лошади до того, как будут проданы на север и запад.

В этом безымянном месте Старбаку придется встретиться лицом к лицу с демоном этих неплодородных холмов, чье одобрение было так важно получить горделивому Вашингтону Фалконеру.

Он обернулся и посмотрел назад, на ту зеленую местность, что простиралась за его спиной до туманного горизонта, а потом снова взглянул на запад, где несколько струек дыма показывали, что за деревьями прячутся немногочисленные дома.

Он пришпорил Покахонтас по едва различимой тропе, ведущей между деревьев. Старбак гадал, что это за деревья. Он вырос в городе и не мог отличить церцис от вяза или виргинский дуб от кизила.

Он не мог бы зарезать свинью или убить на охоте оленя, да даже и подоить корову. В этой сельской местности с ее умелыми жителями он чувствовал себя дураком, человеком, лишенным дарований и слишком образованным. Он боялся, что дитя города может не годиться для войны, и думал, что, наверное, сельские жители, знакомые со смертью и умеющие ориентироваться на местности, являются прирожденными солдатами.

А потом, как это часто бывало, после этих романтических идей Старбака внезапно захлестнул ужас в предчувствии надвигающегося столкновения. Как на эту благословенную землю может прийти война?

Это были Соединенные Штаты Америки, вершина стремлений человека к лучшему управлению и праведному обществу, и единственными врагами, которых видела эта счастливая земля, были британцы и индейцы, и те, и другие, хвала Господу и стойкости американцев, были побеждены.

Нет, думал он, эта угроза войны не может быть реальной. Это просто волнения, дурная политика, весенняя лихорадка, которую охладит осень.

Американцы, может, и дерутся против безбожных варваров в дикой местности и были счастливы прирезать наймитов какого-то короля-предателя из далеких земель, но они никогда не обратятся друг против друга! Рассудок возьмет верх, будет достигнут компромисс, Господь наверняка протянет нам руку, чтобы защитить эту избранную страну и ее славных людей.

Хотя, может, как виновато надеялся Старбак, сначала предоставится возможность для одного приключения, одного набега под залитыми солнцем яркими флагами со сверкающими саблями, с топотом копыт, похожим на барабанную дробь, разрушенными поездами и горящими мостами.

— Еще один шаг, парень, и твои чертовы мозги до солнца долетят, — откуда-то внезапно раздался голос.

— Вот хрень Господня! — Старбак был так потрясен, что не смог сдержать богохульного проклятия, но сохранил достаточно здравого смысла, чтобы натянуть поводья, и хорошо вымуштрованная кобыла остановилась.

— Или, может, я все равно вышибу тебе мозги, — голос был низким и грубым, как скрип напильника по ржавому железу, и Старбак, хотя до сих пор и не видел говорящего, подозревал, что нашел своего убийцу. Нашел Траслоу.

Глава четвертая

Преподобный Элиял Старбак наклонился над своей кафедрой и с такой силой сжал аналой, что костяшки его пальцев побелели. Кое-кто из его паствы из числа сидящих поближе к этому великому человеку подумал, что аналой наверняка треснет.

Глаза преподобного были закрыты, а его вытянутое тощее лицо с седой бородой исказила страстная гримаса, пока он подбирал точное слово, которое воодушевит слушателей и наполнит церковь духом мстительной добродетели.

В высоком здании стояла тишина. Все скамьи и стулья были заняты. Церковь была квадратной и без каких-либо украшений, простое и скромное функциональное здание для проповедования библейских истин с выкрашенной белой краской кафедры.

Еще там находился одетый в черное хор и новехонькая фисгармония, а стекла в высоких окнах сверкали чистотой. Освещение давали газовые лампы, зимой помещение согревал большой черный пузатый камин, хотя эти удобства теперь не потребовались бы еще многие месяцы.

В церкви было жарко, не настолько, как в разгар лета с его удушающей атмосферой, но этот весенний воскресный день был достаточно теплым, чтобы паства обмахивалась веерами, но пока длилось драматическое молчание преподобного Элияла, бумажные вееры один за одним застывали в воздухе, пока не стало казаться, что все присутствующие под высокими голыми сводами церкви замерли без движения, как статуи.

Они ждали, не смея вздохнуть. Преподобный Элиял, сухопарый и седой человек со свирепым взглядом, всё молчал, мысленно смакуя нужное слово. Он решил, что нашел его, это правильное слово, слово, подходящее случаю, слово из священной книги, он глубоко вздохнул и медленно поднял руку, и было похоже, что каждое сердце под этим высоким потолком перестало биться.

— Блевотина! — рявкнул преподобный Элиал, и ребенок на верхней галерее громко закричал от страха, когда это слово взорвалось в воздухе. Некоторые женщины вздохнули.

Преподобный Элиял Старбак грохнул правой рукой по краю аналоя, ударив с такой силой, что звук эхом отразился от стен церкви, словно выстрел.

К концу проповеди его руки часто были покрывались синяками, а каждый год мощь его слов разламывала корешки по меньшей мере полдюжины библий.

— Сторонники рабства имеют не больше прав называть себя христианами, чем собака называться лошадью! Или обезьяна человеком! Или человек ангелом! Грех и вечные муки! Грех и вечные муки! Сторонники рабства больны грехом и заражены вечными муками!

Проповедь достигла той точки, где больше не нуждалась в смысле, потому что логика этого выступления сменилась серией эмоциональных напоминаний, которые впечатывали это послание глубоко в сердца слушателей, укрепляя их в преддверие еще одной недели жизни в полном искушений мире.

Преподобный Элиял говорил уже час с четвертью и собирался проповедовать еще по меньшей мере полчаса, но в следующие десять минут он хотел наполнить свою паству безумным негодованием.

Сторонники рабства, говорил он им, обречены попасть в самую глубокую яму ада, погрузиться в озеро горящей серы, где будут страдать от неописуемой и мучительной боли во веки вечные.

Преподобный Элиял Старбак вонзил зубы своей проповеди в описание ада, посвятив изображению его ужасов минут пять и наполнив церковь таким отвращением, что самые слабые представители паствы, похоже, готовы были упасть в обморок.

В галерее был угол, где сидели освобожденные рабы, всех их каким-либо образом поддерживала церковь, и эти люди как эхо повторили слова преподобного, усиливая и раскрашивая их звучание, так что вся церковь, казалось, была охвачена и наполнена божественным духом.

А преподобный Элиял поднимал накал эмоций всё выше и выше. Он говорил слушателям, как сторонникам рабства была протянута рука дружбы со стороны северян, и взмахнул собственной покрытой синяками рукой, чтобы проиллюстрировать добрую волю этого предложения.

— Протянута свободно! Протянута справедливо! Протянута праведно! Протянута с любовью! — он он вытягивал руку все дальше и дальше в сторону паствы, описывая в деталях щедрость северных штатов.

— И как они поступили с этим предложением? Что они сделали? Что они сделали? — второй раз повторил он этот вопрос, перейдя на крик, который погрузил паству в неподвижность.

Преподобный Элиял окинул глазами церковь, от сидений для богатых впереди до простых скамеек в задних рядах верхней галереи, а потом опустил их на скамью его собственной семьи, где сидел его сын Джеймс в новеньком накрахмаленном синем мундире.

— Что они сделали? — преподобный Элиял разрезал воздух рукой, как будто отвечая на этот вопрос.

— Они вернулись к своим глупым идеям! «Как пес возвращается на блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою», — эти слова преподобный Элиял Старбак взял из одиннадцатого стиха двадцать шестой главы Книги Притч. Он печально покачал головой, убрал руку и повторил ужасное слово с отвращением и озадаченностью. — Блевотина, блевотина, блевотина.

Сторонников рабства, сказал он, затягивает в собственную блевотину. Они барахтаются в ней. Наслаждаются ей. Любой христианин, объявил преподобный Элиял Старбак, в эти печальные дни имеет лишь один выбор.

Христианин должен укрыться за щитом веры, взять в руки оружие добродетели, а потом отправиться на юг, чтобы очистить землю от южных собак, которые пируют на собственной блевотине.

А сторонники рабства и есть собаки, подчеркнул он для слушателей, их нужно стегать, как собак, наказывать, как собак, и заставить их скулить, как собак.

— Аллилуйя! — раздался чей-то голос с галереи, а на скамье Старбаков сразу под кафедрой Джеймс Старбак ощутил пульсацию набожного удовлетворения, что он он отправится исполнять угодную Богу работу в армии своей страны, а потом этот порыв был компенсирован приливом страха, что, возможно, сторонники рабства не примут свою долю скулящих собак с тем же смирением, что и настоящие испуганные псы.

Джеймсу Элиялу-Макфейлу Старбаку было двадцать пять, но из-за редеющих черных волос и постоянного выражения болезненного беспокойства на лице выглядел он на десять лет старше.

В качестве утешения за лысеющую голову ему досталась густая кустистая борода, прекрасно соответствующая дородной высокой фигуре.

Похоже, что он пошел больше в мать, чем в отца, хотя усердием в делах он был до мозга костей сыном Элияла, несмотря на то, что он окончил юридическую школу Дейна в Гарварде всего четыре года назад, в адвокатском сообществе штата Массачусетс о Джеймсе уже поговаривали, как о человеке с большим будущем, и своей прекрасной репутацией, подкрепленной просьбой знаменитого отца, он заслужил место в штабе генерала Ирвина Макдауэлла.

Таким образом, эта проповедь была последней, которую услышит Джеймс из уст своего отца в ближайшие недели, потому что утром он собирался отправиться в Вашингтон, чтобы приступить к своим новым обязанностям.

— Южане должны скулить, как собаки, лакающие собственную блевотину! — преподобный Элиял начал подводить итог, который, в свою очередь, приведет к яростным и экспрессивным выводам, но один из присутствующих не стал дожидаться этого заключительного фейерверка. Под галереей, в самом дальнем углу церкви скрипнуло сиденье, и молодой человек выскользнул в проход.

Он сделал на цыпочках несколько шагов к задней двери, а потом пробрался к вестибюлю. Несколько человек, заметившие, как он уходит, решили, что он нехорошо себя чувствует, хотя, по правде говоря, Адам Фалконер ощутил не физическое недомогание, а сердечную боль. Он помедлил на ступенях у входа в церковь и глубоко вздохнул, а за его спиной то гремел, то понижался голос проповедника, теперь приглушенный гранитными стенами высокой церкви.

Адам выглядел столь же впечатляюще, как и его отец. У него были такие же широкие плечи, крепкое телосложение и решительное лицо, те же белокурые волосы, голубые глаза и квадратная борода. Его внушающее доверие лицо в этот момент выглядело озабоченным.

Адам прибыл в Бостон, получив письмо от своего отца с описанием прибытия Старбака в Ричмонд. Вашингтон Фалконер вкратце обрисовал неприятности Ната, а потом продолжил:

«Ради тебя я предоставил ему кров со всей возможной теплотой и полагаю, он останется здесь, пока будет в этом нуждаться, более того, я предполагаю, что навсегда, но подозреваю, что лишь страх перед родными удерживает его в Виргинии. Возможно, ты мог бы найти время и отвлечься от своих усилий, — в выборе этого слова Адам учуял отцовский гнев, — и сообщить родителям Ната, что их сын раскаивается, унижен и зависит от милости других людей, и не могли бы они послать ему какой-нибудь знак в качестве примирения?»

Адам очень хотел посетить Бостон. Он знал, что этот город был самым влиятельным на Севере, в этом месте знаний и благочестия он уповал найти людей, которым предложит надежду на мир, но также рассчитывал найти немного мира для Ната Старбака, в результате чего отправился в дом преподобного Элияла Старбака, но тот, извещенный о причине визита Адама, отказался его принять.

Теперь Адам прослушал проповедь отца своего друга и начал подозревать, что ни Америке, ни Нату особо не на что надеяться. Пока с кафедры изливался яд, Адам понял, что компромисс невозможен, пока не утихнет эта ненависть.

Христианская Комиссия по установлению мира была совершенно неуместна, раз американские церкви в той же степени могли принести мир, как пламя свечи растопить лед на озере Уэнхем посреди зимы.

Америка, благословенная земля, должна была погрузиться в войну. Для Адама это выглядело бессмысленно, потому что он не понимал, как порядочным людям может прийти в голову, что война может успешнее решить проблемы, чем доводы и добрая воля, но мрачно и неохотно Адам начал осознавать, что добрая воля и доводы не являются главной движущей силой человечества, историю вслепую направляет убогое топливо — страсти, любовь и ненависть.

Адам шел по аккуратным улицам богатых жилых кварталов Бостона, под покрывшимися листвой деревьями и рядом с высокими чистыми домами, радостно украшенными патриотическими флагами и гирляндами. Даже экипажи, ожидавшие прихожан, чтобы развезти их по комфортабельным домам, щеголяли американскими флагами.

Адам любил этот флаг и его взор застилали слезы, когда он смотрел на всё то, что являлось символом его убеждений, но теперь признался себе в том, что эти яркие звезды и широкие полосы родовой эмблемы выставляли напоказ ненависть, и он знал, что всё, над чем он трудился, вот-вот будет расплавлено в этом горниле. Надвигалась война.


Томас Траслоу оказался темноволосым коротышкой с каменным лицом и пронизывающим взглядом, его кожа потемнела от грязи, а одежда была покрыта пятнами жира.

Длинные волосы были нечёсаны, как и густая борода, вызывающе торчащая на загорелом лице. Он носил грубые сапоги с толстой подметкой, широкополую шляпу, грязные кентуккские джинсы и домотканую рубашку с короткими драными рукавами, обнажающими накачанные бицепсы.

На правом предплечье у него была татуировка в виде сердца со странным словом «эмели» под ним, и Старбаку понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что это, должно быть, неправильно написанное имя Эмили.

— Заблудился, парень? — окликнуло это малопривлекательное создание Старбака. Траслоу держал в руке старинный кремниевый мушкет, чье мрачно чернеющее дуло твердо нацелилось Старбаку в голову.

— Я ищу мистера Томаса Траслоу, — сказал Старбак.

— Я Траслоу, — дуло не сдвинулось с места, как и странные светлые глаза. Старбак решил, что несмотря на всё сказанное и произошедшее, именно эти глаза пугают его больше всего.

Можно отмыть этого дикаря, подстричь его бороду, оттереть лицо и одеть в подходящий для похода в церковь костюм, но эти дикие глаза будут излучать то леденящее кровь послание, что Томасу Траслоу терять нечего.

— Я привез вам письмо от Вашингтона Фалконера.

— От Фалконера? — это имя вызвало веселый приступ смеха. — Хочет забрать меня в солдаты, да?

— Да, мистер Траслоу, хочет, — Старбак сделал попытку говорить нейтральным тоном и не выдать страха, порожденного этим взглядом и угрозой насилия, исходящей от Траслоу так же зримо, как дым от костра из сырых дров.

Казалось, что в любую секунду дрожащий механизм в смертельной темной глубине разума за этими бледными глазами может выплеснуться в сокрушительный приступ. Эта угроза казалось чудовищно похожей на безумие и очень далекой от того здравого мира Йеля и Бостона и щедрого дома Вашингтона Фалконера.

— Не очень-то он торопился, чтобы послать за мной, а? — заявил Траслоу с подозрением.

— Он был в Ричмонде. Но он и правда посылал к вам на прошлой неделе кое-кого по имени Итан Ридли.

Упоминание Ридли заставило Траслоу встать в стойку, как голодная змея. Он вытянул левую руку, схватил Старбака за сюртук и потянул вниз, так что Старбак опасно накренился в седле.

Он почувствовал мерзкий запах табака в дыхании Траслоу и увидел кусочки пищи, прилипшие к черной щетине его бороды. Его безумные глаза пялились Старбаку в лицо.

— Здесь был Ридли?

— Как я понимаю, он посещал вас, да, — Старбак прилагал все усилия, чтобы быть вежливым и даже почтительным, хотя и вспомнил, как однажды его отец попытался проповедовать перед полупьяными портовыми грузчиками-иммигрантами с причалов бостонской гавани и как даже впечатляющему преподобному Элиялу пришлось бороться, чтобы сохранить самообладание перед лицом их чудовищной грубости. Воспитание и образование, подумал Старбак, не годились для того, чтобы противостоять грубой природе. — Он сказал, что не застал вас.

Траслоу резко выпустил сюртук Старбака и в тот же момент произвел рычащий звук, означающий то ли угрозу, то ли озадаченность.

— Меня здесь не было, — произнес он, но как-то отстраненно, как будто пытаясь извлечь какой-то смысл из этого новой и важной информации, — но никто не сказал мне, что он здесь побывал. Давай, парень.

Старбак одернул сюртук и незаметно расстегнул кобуру револьвера.

— Как я сказал, мистер Траслоу, у меня для вас письмо от полковника Фалконера.

— Он теперь полковник? — захохотал Траслоу. Он зашагал впереди Старбака, и тот был вынужден последовать за ним на широкую поляну, где, очевидно, находилась ферма Траслоу.

На длинных грядках торчали грязные овощи, рядом был небольшой сад с усыпанными белыми цветами деревьями, а сам дом представлял собой одноэтажную бревенчатую хижину с возвышавшейся над ней прочной каменной трубой камина, над которой поднималась струйка дыма.

Хижина была ветхой и окружена неопрятно сложенными досками, сломанными телегами, козлами для пилки дров и бочками. Собака на привязи, завидев Старбака, яростно метнулась к нему, натянув цепь, испуганные куры, копающиеся в грязи, бросились врассыпную.

— Слезай с коня, парень, — рявкнул Траслоу Старбаку.

— Не хочу вас задерживать, мистер Траслоу. Письмо мистера Фалконера у меня вот тут, — Старбак потянулся ко внутреннему карману сюртука.

— Я сказал, слезай с чертовой лошади! — Траслоу проревел этот приказ с такой яростью, что даже собака, которая казалась еще более необузданной, чем хозяин, внезапно заскулила и затихла, отпрыгнув обратно в тень сломанного крыльца. — У меня для тебя есть кой-какая работенка, — добавил Траслоу.

— Работа? — Старбак выскользнул из седла, гадая, в какого рода передрягу он попал.

Траслоу схватил лошадь под уздцы и привязал к столбу.

— Я ждал Ропера, — выдал он непонятное объяснение, — но пока он не появится, это придется делать тебе. Сюда, парень.

Он указал на глубокую яму сразу за грудой сломанных телег. Это была яма для распиловки бревен, наверное, около восьми футов глубиной, через которую было перекинуто бревно со вставленной в него огромной двуручной пилой.

— Прыгай вниз, парень! Будешь работать внизу, — рявкнул Траслоу.

— Мистер Траслоу! — Старбак попытался воспротивиться этому безумию, прибегнув к доводам рассудка.

— Прыгай, парень! — этот тон привлек бы внимание и дьявола, и Старбак невольно сделал шаг к краю ямы, но потом его природное упрямство взяло верх.

— Я здесь не для работы.

Траслоу осклабился.

— У тебя есть оружие, парень, так что лучше будь готов его использовать.

— Я здесь, чтобы отдать вам письмо, — Старбак вытащил конверт из внутреннего кармана.

— Из этого револьвера ты мог бы и буйвола пристрелить. Хочешь испробовать его на мне? Или хочешь на меня поработать?

— Я хочу, чтобы вы прочитали это письмо…

— Работай или дерись, парень, — Траслоу подошел ближе к Старбаку. — Я бы не поставил и мешка с дерьмом на то, что ты хочешь выбрать, но не собираюсь ждать целый день, пока ты примешь решение.

Старбак подумал, что есть время драться, и время становиться человеком с пилой. Он прыгнул, приземлившись в смесь жидкой грязи, опилок и пыли.

— Снимай сюртук, парень, и этот свинский револьвер вместе с ним.

— Мистер Траслоу! — Старбак сделал последнюю попытку сохранить хоть малейший контроль над происходящим. — Может, вы просто прочтете это письмо?

— Слушай, парень, это письмо — всего лишь слова, а словами сыт не будешь. Твой воображала полковник просит меня об услуге, и тебе придется заработать мой ответ. Усёк? Если Вашингтон Фалконер сам бы приехал, я бы и его засунул в эту яму, так что кончай хныкать, снимай сюртук, берись за ручку и принимайся за работу.

И Старбак прекратил хныкать, снял сюртук, взялся за ручку и принялся за работу.

Старбаку показалось, что он погрузился в трясину, а сверху стоял гогочущий и мстительный демон. Большая пила запела, опускаясь на него, и в глаза Старбака вылился поток опилок и пыли, забивший его рот и ноздри, но каждый раз, когда он снимал руку с пилы, чтобы попытаться обтереть рукавом лицо, Траслоу неодобрительно рычал:

— В чем дело, парень? Втюрился в меня что ли? Работай!

Через яму было переброшен ствол сосны, бывший, судя по размеру, старше республики. Траслоу неохотно сообщил Старбаку, что они пилят бревно на доски, которые он обещал доставить, чтобы сделать из них новый пол в универсальном магазине в Ханки-Форде.

— Этого и еще двух бревен как раз должно хватить, — провозгласил Траслоу еще до того, как они довели первый распил до половины, а к тому времени мышцы Старбака уже горели огнем, а ладони жутко болели.

— Тяни, парень, тяни! — кричал Траслоу. — Я не смогу сделать ровный распил, если ты дурака валяешь! Лезвие пилы было девяти футов в длину и было рассчитано на двух одинаковых по силе человек, хотя большую часть работы делал Томас Траслоу, упершись своими сапогами с гвоздями в подметке в верхнюю часть ствола. Старбак пытался за ним успевать.

Он понял, что его роль заключалась в том, чтобы с силой тянуть пилу на себя, потому что именно этот рывок вниз и делал всю основную работу, а если бы он попытался слишком сильно толкнуть ее вверх, то рисковал бы ее согнуть, так что лучше всего было предоставить Траслоу вытягивать огромное лезвие из ямы, но хотя это движение давало Старбаку пол секунды благословенной передышки, оно немедленно превращалось в решающее и ожесточенное падение сверху вниз. Со Старбака градом лил пот.

Он мог бы остановиться. Мог бы отказаться работать и вместо этого просто отпустить большую деревянную ручку и заорать на этого омерзительного типа, которому полковник Фалконер по непонятным причинам предлагал пятьдесят долларов за подписание воинского контракта, но он чувствовал, что Траслоу испытывает его, и внезапно его возмутило это отношение южан, принимавших его за хилого выходца из Новой Англии, слишком образованного, чтобы быть полезным в каком-либо практическом деле, и слишком слабого, чтобы доверить ему работу для настоящих мужчин.

Его обдурила Доминик, заклеймил за благочестие Итан Ридли, а теперь над ним насмехался этот грязный, провонявший табаком бородатый демон, и гнев подстегивал Старбака снова и снова тянуть пилу вниз, так что огромное лезвие звенело, как церковный колокол, проходя сквозь древесину.

— Теперь у тебя начало получаться! — буркнул Траслоу.

— И будь ты проклят, будь ты проклят, — ответил Старбак с одышкой. Его охватило непреодолимое желание чертыхнуться, хотя бы и сбив ради этого дыхание, и несмотря на то, что дьявол наверху не услышал этого ругательства, ангелы на небесах всё слышали, и Старбак знал, что сейчас прибавил лишь еще один грех к тому длинному списку, что уже был на его счету.

А сквернословие было одним из серьезнейших грехов, почти столь же серьезным, как воровство. Старбак был воспитан в ненависти к ругательствам и презирал тех, кто поминал Господа всуе, и даже те мирские недели, что он провел в сквернословящей труппе «Дяди Тома» майора Трейбелла, не поколебала его неприязни относительно грубых выражений, но в этот момент ему просто необходимо было бросить вызов и Богу, и Траслоу, а потому он продолжал выплевывать эти слова, придающие ему сил.

— Стой! — внезапно крикнул Траслоу, и Старбак на мгновение испугался, что его приглушенные проклятия были услышаны, но это остановка означала лишь, что нужно было скорректировать работу. Пила остановилась в нескольких дюймах от края ямы, и бревно нужно было подвинуть. — Держи, парень! — Траслоу бросил вниз крепкую ветвь, заканчивающуюся рогатиной. — Подсунь ее под дальний конец и приподними, когда я скажу.

Старбак приподнимал огромное бревно дюйм за дюймом, преодолевая боль, пока оно не легло в новое положение. Последовала еще одна передышка, пока Траслоу вбивал клинья в пропил.

— Так что предлагает мне Фалконер? — спросил он.

— Пятьдесят долларов, — ответил Старбак из ямы, недоумевая, как это Траслоу догадался, что ему что-то предлагают. — Хотите, чтобы я прочитал письмо?

— Думаешь, что я не умею читать, что ли, парень?

— Тогда позвольте отдать вам письмо.

— Пятьдесят, да? Он решил, что может меня купить, а? Фалконер думает, что может купить всё, что хочет, будь то лошадь, человек или шлюха. Но под конец ему надоедают все эти покупки, и мы с тобой тоже надоедим.

— Он не покупал меня, — возразил Старбак, и эти слова были встречены молчаливым смешком со стороны Траслоу. — Полковник Фалконер — хороший человек, — настаивал Старбак.

— Ты в курсе, почему он освободил своих рабов? — спросил Траслоу.

Дятел Бёрд сказал Старбаку, что эти вольные грамоты были подписаны назло жене Фалконера, но Старбак не поверил этой истории и не стал бы ее повторять.

— Потому что это было правильно, — заявил он вызывающе.

— Может, так и есть, — допустил Тарслоу, — но он это сделал ради другой женщины. Ропер расскажет тебе всю эту историю. Она была одной из тех безголовых набожных куколок из Филадельфии, приехала учить нас, южан, как нам жить, и Фалконер позволил ей окрутить себя. Он посчитал, что должен освободить своих черномазых перед тем, как она прыгнет к нему в постель, и так и поступил, а она все равно ему отказала.

Траслоу захохотал над этим свидетельством того, как дурака обвели вокруг пальца.

— Она выставила его посмешищем на виду у всей Виргинии, и потому-то он и решил сделать этот свой Легион, чтобы вернуть утерянную гордость. Думает, будет военным героем Виргинии. А теперь хватайся за ручку, парень.

Старбак почувствовал, что должен защитить своего героя.

— Он хороший человек!

— Он может позволить себе быть хорошим. Его состояние гораздо больше, чем мозги, а теперь хватайся за ручку, парень. Или ты боишься тяжелой работы, а? Я так тебе скажу, парень, работа и должна быть тяжелой. Хлеб не будет сладок, если не заработан в поте лица. Так что держи ручку. Ропер скоро приедет. Он дал слово, а Ропер словами не бросается. Но пока он не приехал, придется работать тебе.

Старбак взялся за ручку, напрягся и потянул, и этот дьявольский ритм начался сызнова. Он не смел и подумать о мозолях, начинающих вспухать на его ладонях, ни о болях в мышцах спины, рук и ног.

Он просто слепо сконцентрировался на том, чтобы тянуть пилу вниз, затаскивая ее в яму через желтую древесину и закрывая глаза, что бы в них не попадала пыль.

В Бостоне, думал он, есть большие паровые циркулярные пилы, которые могли бы превратить дюжину бревен в доски за то же время, что требовалось всего для одного пропила их инструментом, так почему же, во имя Господа, люди по-прежнему используют ямы для распиловки?

Они снова остановились, пока Траслоу вбивал в ствол еще клинья.

— Так из-за чего вся эта война, парень?

— Из-за прав штатов, — вот всё, что мог сказать Старбак.

— И что, черт возьми, это означает?

— Это означает, мистер Траслоу, что Америка не согласна с тем, как управляется Америка.

— Говоришь прям как по писаному, парень, но смысла в этом не больше, чем в горшке с репой. Я думал, у нас есть конституция, чтобы указывать, как нами править?

— Очевидно, конституции нам недостаточно, мистер Траслоу.

— В смысле, мы будем драться не за то, чтобы сохранить своих ниггеров?

— О боже, — тихо вздохнул Старбак. Однажды он торжественно пообещал своему отцу, что никогда не позволит, чтобы это слово произносили в его присутствии, но с тех пор как встретил Доминик Демарест, он это обещание игнорировал. Старбак почувствовал, что вся его любезность и почтительность перед лицом Господа ускользают, как песок сквозь пальцы.

— Ну так что, парень? Мы будем драться за своих ниггеров или как?

Старбак в бессилии прислонился к грязной стенке ямы. Он заставил себя ответить.

— Фракция Севера страстно желает отменить рабство, да. А другие просто хотят остановить его распространение на запад, но большинство лишь полагает, что южные штаты не должны диктовать свою политику остальной Америке.

— Да какое дело янки до ниггеров? Там и нет ни одного.

— Это вопрос морали, мистер Траслоу, — ответил Старбак, пытаясь стереть с глаз впитавшуюся в пот пыль своим покрытым опилками рукавом.

— А разве в конституции есть хоть одно хреново слово про мораль? — поинтересовался Траслоу с неподдельным любопытством.

— Нет, сэр. Нет сэр, там такого нет.

— Я всегда считал, что когда кто-то говорит о морали, он ничего о ней не знает. Если только он не проповедник. Так что нам делать с ниггерами, как думаешь, парень? — спросил Траслоу.

— Я думаю, сэр, — Старбак до смерти желал оказаться где угодно, только не в этой грязной и полной опилок яме, отвечая на мерзкие вопросы, — я думаю, сэр, — повторил он, отчаянно пытаясь придумать что-либо, имеющее смысл, — думаю, что каждый человек, не важно какого цвета, имеет равные права перед лицом Господа и людьми на одинаковую меру достоинства и счастья.

Старбак решил, что это прозвучало так, как сказал бы его старший брат Джеймс, каждое заявление которого было помпезным и безжизненным. Отец мог вещать о правах негров тоном, что и ангелов бы воодушевил, но Старбак не мог насытить слова энергией до такого рода вызова.

— Ты любишь ниггеров, вот оно в чем дело?

— Я считаю, что они такие же, как мы, мистер Траслоу.

— Свиньи тоже такие же, как мы, но это не мешает мне их убивать, когда приходит время. Ты одобряешь рабство, парень?

— Нет, мистер Траслоу.

— Почему же, парень? — зазвучал его резкий насмешливый голос с безоблачного неба наверху.

Старбак попытался вспомнить аргументы своего отца, не тот, простой, что никто не имеет права владеть другим человеком, но и более сложные, вроде того, что рабство превращает в раба и самого хозяина, и что оно унижает рабовладельца, и как отрицает достоинство Бога среди людей, которые являются его чернокожей копией, и как оно замедляет экономику рабовладельцев, заставляя белых ремесленников перемещаться на север и запад, но почему-то ему не пришел в голову ни один из этих сложных и убедительных ответов, а вместо этого он выдал просто осуждающую фразу:

— Потому что это неправильно.

— Говоришь, как баба, парень, — захохотал Траслоу. — Значит, Фалконер думает, что я должен драться за его друзей-рабовладельцев, хотя никто в этих холмах не может прокормить ни одного ниггера, так с чего бы это мне драться за тех, что могут содержать ниггеров?

— Не знаю, сэр, правда не знаю, — Старбак слишком устал, чтобы продолжать спор.

— Значит, предполагается, что я буду драться из-за пятидесяти баксов, да?

Голос Траслоу гремел.

— Держи ручку, парень.

— О Боже.

Мозоли на ладонях Старбака лопнули, превратившись в разорванную в клочья кожу, с которой стекали кровь и сукровица, но ему не оставалось выбора, кроме как схватиться за ручку пилы и потянуть ее вниз.

Боль при первом же движении заставила его громко взвыть, но, устыдившись этого звука, он еще крепче схватился за ручку, несмотря на агонию, и стальные зубья яростно впились в древесину.

— Вот так, парень! Ты учишься!

Старбак чувствовал себя так, как будто был при смерти, будто все тело превратилось в сгустокболи, которая сгибала его и тянула, и он к стыду своему позволил своему телу наваливаться всем весом на ручку во время каждого движения пилы вверх, так что Траслоу мог облегчить его усталость на короткое мгновение, перед тем как вес Старбака потащит пилу вниз.

Ручка пилы была заляпана кровью, воздух со свистом вырывался из его рта, ноги едва его держали и все же зубастая сталь двигалась вверх и вниз, вверх и вниз, вверх и безжалостно вниз.

— Ты ведь еще не устал, парень, а?

— Нет.

— Мы едва начали. Поедешь и посмотришь на церковь пастора Митчелла в Неллисфореде, парень, и увидишь пол из сердцевины сосны, который мы с моим папашей напилили за день. Тяни, парень, тяни!

Старбак никогда не занимался подобной работой. Иногда зимой он ездил к своему дяде Мэттью в Лоуэлл, и там они пилили лед в замерзшем озере, чтобы наполнить ледник в доме, но эти поездки были просто забавой, прерываемой игрой в снежки или катанием на коньках вдоль берегов озера, под увешанными сосульками деревьями.

Распиловка бревна на доски была безжалостной, жестокой и беспощадной, но он не смел бросить работу, потому что чувствовал, что всё его существование, его будущее, его характер, даже его душа лежит на неистовых весах презрения Томаса Траслоу.

— Стой, парень, нужно вбить еще один клин.

Старбак отпустил ручку пилы, покачнулся, споткнулся и почти упал на стену ямы. Его руки слишком болели, чтобы их распрямить. Каждый вздох причинял боль. Он с трудом осознал, что к яме подошел второй человек, болтающий с Траслоу в течение уже нескольких таких болезненных минут, но не хотел посмотреть вверх, чтобы узнать, кто еще является свидетелем его унижения.

— Видел ли ты хоть раз такого достойного напарника, Ропер? — насмехался Траслоу.

Старбак по-прежнему не поднимал глаз.

— Это Ропер, парень, — сказал Траслоу. — Скажи здрасте.

— Добрый день, мистер Ропер, — смог вымолвить Старбак.

— Он зовет тебя мистером! — Траслоу находил это забавным. — Думает, вы, ниггеры, такие же, как и он, Ропер. Говорит, что у вас такие же права перед Господом, как и у него. Как считаешь, Ропер, именно так Господь и думает?

Ропер помедлил, чтобы осмотреть изнуренного Старбака.

— Полагаю, Господь захочет прижать меня к груди задолго до того, как приберет этого, — наконец ответил Ропер, и Старбак неохотно посмотрел вверх, увидев, что Ропер — это высокий чернокожий, которого явно веселит затруднительное положение Старбака.

— Выглядит так, будто ни для чего не сгодится, да? — сказал Ропер.

— Он неплохой работник, — неожиданно выступил Траслоу в защиту Старбака, и тот, услышав эти слова, почувствовал себя так, будто никогда в жизни не получал столь же ценного комплимента.

Траслоу, высказавший этот комплимент, прыгнул в яму.

— А теперь я покажу тебе, как это делается, парень, — он взялся за ручку пилы, кивнул Роперу, и внезапно огромное стальное лезвие потеряло четкие очертания, когда двое мужчин в одно мгновение вошли в привычный ритм.

— Вот как ты должен это делать! — заявил потрясенному Старбаку Траслоу, стараясь перекричать звон пилы.

— Позволить стали сделать всю работу! Не бороться с ней, а позволить нарезать для тебя дерево. Мы с Ропером могли бы перепилить половину лесов Америки, не сбив дыхания.

Траслоу работал только одной рукой, стоя сбоку, так что поток пыли и опилок сыпался мимо его лица.

— Так что привело себя сюда, парень?

— Я же сказал вам, у меня письмо от…

— Нет, в смысле янки в Виргинию. Ты ведь янки, да?

Старбак, вспомнив утверждение Вашингтона Фалконера о том, как этот человек ненавидит янки, решил повести себя дерзко.

— И горжусь этим, да.

Траслоу выпустил в угол ямы струю табачной жижи изо рта.

— И что же ты делаешь здесь?

Старбак решил, что у него нет времени рассказывать про мадемуазель Демарест или про труппу «Дядя Том», и потому предложил сокращенный и менее болезненный вариант этой истории.

— Я был изгнан из семьи и нашел пристанище у мистера Фалконера.

— Почему у него?

— Я близкий друг Адама Фалконера.

— Вот как? — голос Траслоу звучал с одобрением. — И где Адам?

— Как мы последний раз слышали, в Чикаго.

— Что он там делает?

— Работает в Христианской Комиссии по установлению мира. Они устраивают молебны и раздают воззвания.

Траслоу захохотал.

— Воззвания и молебны делу не помогут, потому что Америка не хочет мира, парень. Твои янки хотят поучить нас жизни, прям как британцы в прошлом веке, но мы и теперь мы не станем их слушать, как и тогда. Это не их ума дело. Кто платит, тот и заказывает музыку, парень. Я скажу тебе, чего хочет Север, парень.

Во время этого разговора Траслоу продолжал дергать пилу вверх-вниз в безостановочном ритме.

— Север хочет нами управлять, вот чего. Это всё эти пруссаки, так я думаю. Они талдычат янки, как сделать правительство лучше, а янки такие дураки, что слушают, но я так тебе скажу — теперь уже слишком поздно.

— Слишком поздно?

— Разбитое яйцо не склеишь, парень. Америка разделилась надвое, а Север продался пруссакам, и мы попадем в эту передрягу.

Старбак слишком устал, чтобы его заботили необычные теории Траслоу относительно Пруссии.

— А война?

— Нам просто придется ее выиграть. Выгнать этих янки. Я не собираюсь учить их жизни, так пусть и они от меня отстанут.

— Так вы будете сражаться? — спросил Старбак, почувствовав прилив надежды, что его поручение может увенчаться успехом.

— Конечно, я буду сражаться. Но не за пятьдесят долларов, — Траслоу сделал паузу, пока Ропер вбивал клин в новый пропил.

Старбак, начавший понемногу дышать ровнее, нахмурился.

— Не в моей власти предложить больше, мистер Траслоу.

— Я и не прошу больше. Я буду сражаться, потому что хочу этого, и если бы я не хотел сражаться, то меня и за два раза по пятьдесят долларов нельзя было бы купить, хотя Фалконеру за всю жизнь этого не понять.

Траслоу замолчал, сплевывая струю вязкого табака.

— Его отец, тот знал, что накормленных псов на охоту не выгонишь, но Вашингтон? Он просто тряпка, всегда платит за то, что хочет получить, но меня не купишь. Я буду драться, чтобы оставить Америку такой, как есть, парень, чтобы оставить ее лучшей чертовой страной во всем проклятом мире, и если это означает прибить кучку ваших сраных северян, то так тому и быть. Готов, Ропер?

Пила снова скользнула вниз, оставив Старбака в недоумении, почему Вашингтон Фалконер так страстно желал заплатить за вступление Траслоу в армию. Может, просто потому, что этот человек мог привести с собой других крепких мужчин с гор?

В этом случае, подумал Старбак, деньги будут потрачены с пользой, потому что полк этих демонов с неплодородных земель будет непобедим.

— Так на кого ты учился, парень? — спросил Траслоу, продолжая пилить.

Старбак боролся с искушением солгать, но не нашел в себе ни сил, ни желания что-нибудь выдумать.

— На проповедника, — устало ответил он.

Пила внезапно остановилась, что вызвало протест у сбитого с ритма Ропера. Траслоу проигнорировал его протесты.

— Ты проповедник?

— Я учился на священника, — более точно объяснил Старбак.

— Так ты человек Господа?

— Надеюсь на это. Вообще-то, да.

Хотя он знал, что это не так, и это знание делало вероотступничество еще горше.

Траслоу недоверчиво уставился на Старбака, а потом, к его удивлению, провел руками по замаранной одежде, будто пытаясь привести себя в порядок перед гостем.

— У меня есть для тебя работа, — мрачно провозгласил он.

Старбак взглянул на зловещую зубастую пилу.

— Но…

— Работа проповедника, — оборвал его Траслоу. — Ропер! Лестницу.

Ропер спустил в яму самодельную лестницу, и Старбак, вздрагивая от боли в ладонях, поднялся по ее грубым перекладинам.

— У тебя есть с собой твоя книга? — спросил Траслоу, последовав за Старбаком вверх по лестнице.

— Книга?

— У всех проповедников есть книги. Неважно, дома есть одна. Ропер! Хочешь проехаться к дому Декеров? Скажи Салли и Роберту, чтобы быстро ехали сюда. Возьми его лошадь. Как тебя зовут, мистер?

— Старбак, Натаниэль Старбак.

Очевидно, это имя ничего не значило для Траслоу.

— Возьми кобылу мистера Старбака, — приказал он Роперу, — и скажи Салли, я не приму в ответ «нет».

Все эти инструкции Траслоу бросил через плечо, пока шел к своему бревенчатому дому. Собака стремглав отпрыгнула, когда мимо прошагал хозяин, а потом легла, злобно уставившись на Старбака и громко зарычала.

— Ты не возражаешь, если я возьму твою лошадь? — спросил Ропер. — Не волнуйся, я ее знаю. Я раньше работал на мистера Фалконера, Я знаю его кобылу, Покахонтас, это ведь она?

Старбак взмахнул усталой рукой в знак согласия.

— Кто такая Салли?

— Дочь Траслоу, — Ропер хихикнул, отвязывая поводья кобылы и поправляя седло.

— Дикая штучка, но ты знаешь, как о женщинах говорят. Они из гнезда дьявола, а юная Салли завлечет в капкан несколько душ, пока ей не надоест. Она сейчас здесь не живет. Когда ее мать умирала, она сбежала к миссус Декер, которая не выносит Траслоу.

Казалось, Ропера веселит этот людской клубок. Он вскочил в седло Покахонтас.

— Я отбываю, мистер Траслоу! — крикнул он в сторону хижины.

— Давай, Ропер! Поезжай! — Траслоу появился из дома с огромной библией в руках, у нее отсутствовала половина обложки и был надорван корешок. — Держи, мистер, — он сунул ветхую библию Старбаку, а потом склонился над бочкой с водой, вылив на голову горсть воды. Он попытался пригладить грязные спутанные волосы, придав им хоть какое-то подобие порядка, затем натянул лоснящуюся шляпу обратно и сделал жест Старбаку.

— Пошли, мистер.

Старбак последовал за Траслоу по поляне. В теплом вечернем воздухе жужжали мухи. Старбак засунул библию под мышку, чтобы избавить от нее израненные ладони, и попытался разъяснить Траслоу это недоразумение.

— Я не рукоположен, мистер Траслоу.

— Что означает не рукоположен? — Траслоу остановился на краю поляны, расстегивая грязные джинсы. Он уставился на Старбака, очевидно, ожидая ответа, а потом начал мочиться. — Это отгоняет оленей подальше от урожая, — объяснил он. — Так что означает «не рукоположен»?

— Это значит, что меня нельзя назначить пастором.

— Но ты же выучил эту книгу?

— Да, большую ее часть.

— И можешь быть рукоположен?

Старбака в тот же миг охватило чувство вины из-за мадемуазель Доминик Демарест.

— Я вообще не уверен, что я хочу стать священником.

— Но можешь им стать? — настаивал Траслоу.

— Полагаю, что да.

— Тогда ты мне подходишь. Пошли.

Он застегнул штаны и сделал Старбаку знак подойти к деревьям, где на ухоженном клочке травы под покрытым яркими красными цветами деревом находилась одинокая могила.

Могила была отмечена широким куском дерева, воткнутым в землю и содержащим единственное слово: «Эмили». Она выглядела довольно свежей, ее усыпанный опавшими лепестками холмик еще не порос травой.

— Она была моей женой, — сказал Траслоу удивительно слабым, почти робким голосом.

— Сожалею.

— Умерла на Рождество, — Траслоу моргнул, и внезапно Старбак ощутил волну печали, которая исходила от этого низкорослого и упорного человека, такую же горькую, сильную и непомерную, как и более привычные волны насилия, которые он излучал.

Казалось, что Траслоу потерял дар речи, будто в мире больше не было слов, чтобы выразить то, что он чувствует.

— Эмили была хорошей женой, — наконец произнес он, — и я был ей хорошим мужем. Она сделала меня таким. Хорошая женщина может сделать таким и мужчину. Она могла сделать мужчину хорошим.

— Она была больна? — неловко поинтересовался Старбак.

Траслоу кивнул. Он снял свою засаленную шляпу, неуклюже сжимая ее в сильных руках.

— Кровоизлияние в мозг. Это не было легкой смертью.

— Сожалею, — не к месту заявил Старбак.

— Один человек мог ее спасти. Янки, — Траслоу произнес последнее слово с едкой ненавистью, заставив Старбака поежиться. — Модный доктор с севера. Он посещал родственников в долине в день благодарения, — он мотнул головой на запад, показывая на долину Шенандоа, лежащую за горами.

— Доктор Дэнсон рассказал мне о нем, сказал, что он делает чудеса, и я помчался туда и умолял его приехать и осмотреть мою Эмили. Ее нельзя было передвигать, видишь ли. Я умолял его на коленях.

Траслоу замолчал, вспоминая свое унижение, а потом встряхнул головой.

— Этот человек отказался сдвинуться с места. Сказал, что он ничего не может сделать, но правда была в том, что он не хотел пошевелить своей толстой задницей и сесть на лошадь в такой дождь. Они выгнали меня из своего дома.

Старбак никогда не слыхал, чтобы кого-нибудь излечили от кровоизлияния в мозг, и подозревал, что доктор-янки прекрасно понимал — что бы он не предпринял, это будет лишь потерей времени, но как кто-либо мог убедить в этом человека вроде Томаса Траслоу?

— Она умерла на Рождество, — тихо продолжал Траслоу. — Тогда здесь всё завалило снегом, как покрывалом. Мы остались лишь вдвоем, девчонка сбежала, будь она проклята.

— Салли?

— Черт, именно, — Траслоу теперь вытянулся по струнке, с руками, неуклюже прижатыми к груди, как если бы изображал положение в гробу своей возлюбленной Эмили.

— Мы с Эмили не были обвенчаны должным образом, — признался он Старбаку. — Она сбежала со мной за год до того, как я стал солдатом. Мне было всего шестнадцать, а ей ни днем больше, но она уже была замужем. Мы поступили неправильно и оба это знали, но вроде как не могли ничего с собой поделать.

В его глазах выступили слезы, и Старбак внезапно почувствовал, что рад узнать, что этот грубый человек когда-то повел себя так же глупо, как и Старбак не так давно.

— Я любил ее, — продолжал Траслоу, — вот в чем правда, хотя пастор Митчелл не повенчал нас, потому что сказал, что мы грешники.

— Уверен, он не имел права вас судить, — серьезно сказал Старбак.

— Думаю, имел. Его работа в том и заключается, чтобы нас судить. Для чего ж еще нужен проповедник, как не учить нас правильно себя вести? Я не жалуюсь, но Господь наказал нас, мистер Старбак. Только один наш ребенок выжил, и она разбила наши сердца, а теперь Эмили умерла, и я остался один. Бог не шутит, мистер Старбак.

Внезапно и совершенно неожиданно Старбак ощутил невероятный прилив сочувствия к этому неуклюжему и твердому человеку с непростым характером, стоящему в неловкой позе возле могилы, которую, должно быть, выкопал своими руками.

Или, может быть, ему помогал Ропер, или один из других беглецов, что жили в этой высокой долине вдали от взоров судей и сборщиков налогов, заразивших своим присутствием низменности. И к тому же в Рождество. Старбак представил, как он, прихрамывая, тащит тело по снегу и бросает его в холодную могилу.

— Мы не были обвенчаны должным образом, и ее не похоронили должным образом, ни один Божий человек не навестил ее, и я хочу, чтобы ты именно это для нее и сделал. Скажешь нужные слова, мистер Старбак. Скажи их для Эмили, потому что если ты произнесешь нужные слова, Господь заберет ее к себе.

— Уверен, так он и сделает, — в этот момент Старбак чувствовал себя на редкость неловко.

— Так скажи их, — теперь в голосе Томаса Траслоу не слышались никакие ноты насилия, лишь ужасная уязвимость.

На маленькой поляне воцарилась тишина. На землю легли длинные вечерние тени. «Боже милостивый, — думал Старбак, — но я же недостоин, совсем недостоин. Господь не услышит меня, грешника, но разве не все мы грешники?»

И правда, конечно, была в том, что Господь уже услышал молитву Томаса Траслоу, так как страдания Траслоу были гораздо красноречивее любой литании, которую могло подсказать Старбаку его образование.

И все же Траслоу нуждался в успокоительном ритуале, в древних, с любовью произнесенных словах, и Старбак крепко сжал книгу, закрыл глаза и поднял лицо к подернутым сумраком цветам, но неожиданно почувствовал себя дураком и самозванцем и никак не мог вспомнить слова. Он открыл рот, но не смог произнести ни слова.

— Правильно, — сказал Траслоу, — не торопись.

Для начала Старбак попытался вспомнить отрывок из Писания. В горле у него пересохло. Он открыл глаза и неожиданно вспомнил стих.

— Человек, рожденный женою, — начал Старбак, но его голос звучал хрипло и неуверенно, поэтому он начал заново. — Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями [4].

— Аминь, — произнес Томас Траслоу, — да будет так.

— Как цветок, он выходит…

— Так и есть, так и есть, хвала Господу, так и есть.

— И опадает.

— Господь забрал ее, Господь забрал ее, — Траслоу раскачивался взад и вперед с закрытыми глазами, пытаясь собрать всю свою силу.

— Убегает, как тень, и не останавливается.

— Боже, помоги нам, грешникам, — промолвил Траслоу, — Боже, помоги нам.

Старбак внезапно онемел. Он процитировал два первых стиха из четырнадцатой главы книги Иова и неожиданно вспомнил четвертый стих, в котором спрашивалось: «Кто родится чистым от нечистого?» Ответ дался ему с трудом: «Ни один». Конечно же неосвященное семейство Траслоу было нечистым?

— Молитесь, мистер, молитесь, — умолял Траслоу.

— О, Господь Бог, — Старбак подставил закрытые глаза гаснущему свету, — вспомни об Эмили, служившей тебе, о твоей рабе, которую забрали из этого мира к твоей вящей славе.

— Так и есть, так и есть! — Траслоу чуть ли не стенал в подтверждение.

— Вспомни об Эмили Траслоу, — нескладно продолжал Старбак.

— Мэллори, — вмешался Траслоу, — так ее звали, Эмили Марджори Мэллори. Разве мы не должны преклонить колени?

Он стянул с головы свою шляпу и упал на мягкую глинистую землю.

Старбак тоже опустился на колени.

— О, Боже, — снова начал он, он помолчал какое-то мгновение, затем, словно ниоткуда, на него нахлынули слова. Он почувствовал наполнявшее Траслоу горе и в свою очередь попытался переложить это горе на Господа.

Траслоу стонал, слушая молитву, в то время как Старбак поднял лицо к зеленым листьям, словно его слова могли полететь на мощных крыльях за кроны деревьев, за пределы чернеющего неба, за пределы первых слабо мерцающих звезд туда, где правил Господь в своем ужасно задумчивом величии.

Молитва была хорошей, и Старбак чувствовал ее силу и удивлялся, почему он не может молиться о себе так же, как он молился об этой незнакомой женщине.

— О, Боже, — сказал он напоследок, и на его глазах блестели слезы, когда молитва подошла к концу, — Боже милостивый, услышь нашу молитву, услышь нас, услышь нас.

И затем снова наступила тишина, слышно было только шум ветра в листве, пение птиц и где-то в долине одинокий лай собаки.

Старбак открыл глаза и увидел следы слез на грязном лице Траслоу, странно, но этот низкорослый человек казался счастливым. Он наклонился вперед, запустив короткие сильные пальцы в грязь могилы, словно мог разговаривать с Эмили, схватившись вот так за землю над ее телом.

— Я отправляюсь на войну, Эмили, — произнес он, нисколько не стесняясь того, что обращался к своей умершей жене в присутствии Старбака.

— Фалконер — дурак, и я пойду не ради него, но среди его солдат есть наши родственники, и я пойду ради них. В так называемый легион вступил твой брат, кузен Том тоже там, и ты бы хотела, моя девочка, чтобы я присмотрел за ними, поэтому я пойду. И у Салли все будет превосходно. Теперь у нее есть муж, он позаботится о ней, ты просто подожди меня, дорогая, и я буду с тобой, когда Бог даст. Это мистер Старбак, он помолился о тебе. Он справился, не так ли?

Траслоу рыдал, но теперь вытащил пальцы из земли и вытер их о свои джинсы, прежде чем похлопать себя по щекам.

— Ты хорошо молишься, — сказал он Старбаку.

— Думаю, вашу молитву услышали и без меня, — скромно ответил Старбак.

— Никогда нельзя быть полностью уверенным, правда? А Бог скоро оглохнет от молитв. Из-за войны. Поэтому я рад, что мы сказали свое слово прежде, чем его уши утонут в потоке слов, когда начнутся сражения. Эмили понравится твоя молитва. Ей всегда нравились хорошие молитвы. А теперь я хочу, чтобы ты помолился о Салли.

О, Боже, думал Старбак, это уже слишком!

— Что я должен сделать, мистер Траслоу?

— Помолиться о душе Салли. Она разочаровала нас, — Траслоу поднялся на ноги и натянул на голову свою широкополую шляпу. Он смотрел на могилу, пока продолжал свой рассказ.

— Она не похожа ни на свою мать, ни на меня. Не знаю, каким дурным ветром ее принесло к нам, но она появилась, и я обещал Эмили присмотреть за ней. Ей всего пятнадцать, и у нее уже будет ребенок, видишь ли.

— О… — Старбак не нашелся с ответом. Пятнадцать! Ровесница его младшей сестренки Марты, а ведь он все еще считал ее ребенком. Нат подумал, что в свои пятнадцать даже толком не знал, откуда дети то берутся. Ему казалось, что они появляются по распоряжению властей путем неких суетливых и суматошных обрядов с участием женщин, докторов и церкви.

— Она говорит, что это ребенок молодого Декера. Может и так. А может и нет. Так ты говоришь, Ридли был тут на прошлой неделе? Меня это беспокоит. Он вертелся вокруг моей Салли, словно у нее течка. Откуда мне знать, где она ошивалась, я как раз на прошлой неделе уезжал по делам.

Сперва Старбака подмывало объявить о помолвке Анны Фалконер и Ридли и, следовательно, непричастности последнего к беременности Салли, но что-то ему подсказало — Траслоу отреагирует на подобную наивность лишь горькой усмешкой. Поэтому он благоразумно промолчал.

— Она непохожа на мать…, - произнес Траслоу, адресуясь не столько Старбаку, сколько самому себе. — В ней есть какая-то дикость, что ли? Может, в меня, но точно не в Эмили. Но раз она говорит, что беременна от Роберта Декера — пусть будет так. Он ей верит, обещает жениться — пусть и это будет так, — Траслоу нагнулся и выдернул сорняк, выросший на могиле.

— Салли теперь там, — объяснил он Старбаку, — с Декерами. Она сказала, что не может жить со мной, но на самом деле она не вытерпела боли и смерти матери. Теперь она беременна, так что ей нужно супружество, свой дом, а не прозябание на средства от милостыни. Я пообещал Эмили, что присмотрю за ней. И я присматриваю. Отдам Салли и ее парнишке участок, пусть ребенок растет здесь. Я им не нужен. Салли со мной никогда не уживалась, так что пусть заберут эту землю и будут надлежащей семьей. Вот чего я хочу от тебя, мистер Старбак — чтобы ты обвенчал их надлежащим образом. Они уже едут сюда.

— Я не могу их обвенчать! — запротестовал Старбак.

— Если у тебя получилось отправить душу моей Эмили на небеса — получится и обвенчать мою дочь и Роберта Декера.

Великий Боже, подумалось Старбаку, и каким же образом объяснить Томасу Траслоу его вопиющее заблуждение касательно разницы между церковной и светской властью?

— Для надлежащего бракосочетания, — продолжил настаивать он, — ей следует отправиться к мировому судье и…

— Власть Господа превыше любого судьи, — Траслоу зашагал прочь от могилы. — Салли будет обвенчана слугой Божьим, а не каким-то адвокатом, которому лишь бы денег стрясти.

— Я не рукоположен!

— Не надо таких отговорок. Ты меня целиком устраиваешь. Я ведь слышал твои слова, мистер Старбак, и если Господь не прислушается к твоим словам — значит, он вообще ни к чьим не прислушается. И если моей Салли суждено выйти замуж, я хочу, чтобы ее обвенчали по всем законам Божьим. Я не хочу, чтобы она снова беспорядочно гуляла. Когда-то она была взбалмошной, но ей пора осесть. Так что помолись за нее.

Старбак не разделял веры в молитву, способную заставить девчонку «осесть», но почему-то говорить об этом Траслоу не хотелось.

— Почему вы не отвезете ее в долину? Наверняка там найдутся священники, которые должным образом обвенчают их.

— Священники в долине, мистер, — Траслоу, придавая веса своим словам, ткнул Старбака пальцем в грудь, — оказались слишком, мать их, важными птицами, чтобы заняться похоронами моей Эмили и — поверь мне, мистер! — они такие же, мать их, слишком важные, чтобы обручить мою дочь с ее парнем! А ты что же, решил, что тоже слишком хорош для таких как мы? — палец снова совершил атаку на грудь Старбака и остановился.

— Для меня будет честью отслужить для вашей дочери службу, сэр, — поспешно заверил его Старбак.

Салли Траслоу и ее парень прибыли после захода солнца. Салли сидела верхом на лошади, которую вел Ропер. У крыльца отцовского дома, освещаемого свечным фонарем, она спрыгнула.

Не смея встречаться взглядом с отцом, Салли, одетая в голубое платье, смотрела в землю, прикрывшись черным чепцом. Беременность еще не отразилась на ее тонкой талии.

Позади стоял молодой человек с круглым и невинным лицом. Он был чисто выбрит, но казалось, что ему вообще не по силам отпустить бороду даже при желании. Ему вполне могло быть шестнадцать, хотя Старбаку показалось, что и того меньше. Роберт Декер обладал жесткими, песочного цвета волосами и доверчивыми голубыми глазами. Пряча улыбку, он кивнул, приветствуя будущего тестя.

— Мистер Траслоу, — с осторожностью произнес юноша.

— Роберт Декер, — ответил Траслоу. — Познакомься с Натаниэлем Старбаком. Он — слуга Божий и согласился обвенчать тебя и Салли.

Декер, нервно теребя обеими руками шляпу, радостно кивнул Старбаку:

— Оченно рад знакомству, мистер!

— Смотри сюда, Салли! — прогремел Траслоу.

— Я не знаю, хочу ли замуж, — жалобно возразила она.

— Будешь делать, как говорят, — прорычал отец.

— Я хочу обвенчаться в церкви! — настаивала девушка. — Как Лора Тейлор, настоящим церковником!

Старбак не услышал и одного слова, да и вообще, ему было плевать, что она говорит. Он просто стоял и пялился на Салли Траслоу, мысленно спрашивая себя, для чего Господь создал подобную загадку.

С чего бы деревенской девушке, плоду прелюбодеяния с грубияном, обладать такой красотой, что затмевала само солнце? А Салли Траслоу была красавицей. Ее глаза были синими, как небо над морем Нантакета, лицо прекрасным, а губы — полными и манящими, о каких только можно мечтать.

В свете фонаря ее шоколадные волосы с золотистыми прядками казались еще ярче.

— Свадьба должна быть настоящей — ныла Салли, — с венчанием вокруг аналоя.

Без венчания женились жители глубинки или рабы.

— Ты собираешься воспитывать ребенка сама, Салли, — спросил Траслоу, — без мужа?

— Так нельзя, Салли, — жалко и тревожно добавил Декер, — тебе нужен мужчина, чтобы работать и присматривать за вами.

— Может, и не будет никакого ребенка, — с обидой огрызнулась она.

Рука Траслоу, подобно молнии, взметнулась вверх и в полную силу хлестнула Салли по щеке. Звук от удара был похож на щелчок кнута.

— Убьешь ребенка, — угрожающе прорычал он, — и я твою спину так ремнем оттяну, что кости выступать будут, поняла?

— Ничего я не сделаю, — захныкала она, согнувшись от удара. Лицо покраснело от пощечины, но в глазах все еще горели воинственность и хитрость.

— Знаешь, как я поступаю с коровами, которые бросают детенышей? — заорал Траслоу. — Я режу их. Думаешь, кому-то будет дело, если я похороню в земле еще одну суку, убившую ребенка?

— Да ничего не сделаю я! Правда! Я буду хорошей девочкой.

— Правда, мистер Траслоу, — поддержал ее Роберт Декер. — Ничего такого не случится.

Невозмутимый Ропер стоял позади парочки. Траслоу пристально вгляделся в Декера:

— Почему ты хочешь на ней жениться, Роберт?

— Я ее очень люблю, мистер Траслоу, — смущенно признался он, но тут же ухмыльнулся и покосился на Салли. — И ведь это мой ребенок. Я точно знаю, что мой.

— Свадьба будет настоящей, — оглянулся на свою дочь Траслоу, — мистер Старбак знает, как разговаривать с Богом, а если ты, Салли, нарушишь клятву, Бог сдерет с тебя кожу и порвет на куски. Не гневи Бога, девчонка. Оскорбишь его и закончишь так же, как твоя мать, умрешь раньше времени и станешь кормом для червей.

— Я буду послушной, — проскулила Салли и впервые взглянула на Старбака, у Ната перехватило дыхание, когда он посмотрел на нее.

Однажды, когда Старбак был еще ребенком, дядя Мэтью повел его в Фэнл-Холл посмотреть на электрические опыты, и Нат стоял в кругу, держась за руки с другими зеваками, когда лектор пропустил ток через их соединенные тела.

Тогда он почувствовал то же, что и сейчас: волнующую дрожь, после которой весь остальной мир потерял свое значение.

И тут же, едва познав восторг, он почувствовал отчаяние. Это чувство было грехом, проделкой дьявола. Неужели он и правда слаб духом?

Разве должен простой, благопристойный мужчина приходить в такой восторг от любого смазливоого личика? Затем, в приступе ревности, Нат задумался над тем, прав ли Траслоу в своих подозрениях и был ли Итан Ридли возлюбленным Салли, и Старбак ощутил укол губительной ревности, острой как лезвие, затем лютую ярость, что Ридли обманывал Вашингтона и Анну Фалконеров.

— Вы настоящий церковник? — спросила Старбака Салли, вздернув нос.

— Иначе бы я не просил его обвенчать вас, — твердил ее отец.

— Я сама его спросила, — с вызовом ответила Салли, продолжая смотреть на Старбака, и он знал, что она видит его насквозь.

Она видела его похоть и слабость, его греховность и страх. Отец часто предостерегал Ната против женских чар, и Старбаку казалось, что он уже повстречал самые дьявольские из них в лице мадмуазель Доминик Демарест, но сила Доминик была ничем по сравнению с напором этой девушки.

— О чем еще может девушка спросить церковника, который венчает ее, как не о его сане, — упрямо продолжала Салли.

Голос Салли был таким же низким, как и у ее отца, но если его голос пугал, то ее — вызывал более опасное ощущение.

— Так вы настоящий церковник, мистер? — снова требовательно спросила она.

— Да, — Старбак солгал ради Томаса Траслоу и потому, что не посмел сказать правду, которая приковала бы его к этой девушке.

— Полагаю, теперь мы полностью готовы, — с вызовом произнесла Салли. Ей не хотелось замуж, но и угрозы ей тоже были не по сердцу. — А кольцо у тебя есть, па?

Вопрос был обычным, но Старбак сразу понял, что он вызвал бурю эмоций. Траслоу демонстративно уставился на дочь, на ее щеке все еще виднелся отпечаток его руки, но Салли не уступала ему в дерзости. Роберт Декер перевел взгляд на отца, потом снова на дочь, но у него хватило ума промолчать.

— Это кольцо особенное, — промолвил Траслоу.

— Ты приберегаешь его для другой женщины, — ухмыльнулась Салли, и Нат решил, что Траслоу снова ударит ее, но тот лишь запустил руку в карман сюртука и вытащил маленький кожаный мешочек. Он развязал шнурок и развернул лоскут синей материи, чтобы показать кольцо, блеснувшее в темноте. Это было серебряное колечко с какой-то гравировкой, которую Старбак не мог различить.

— Это кольцо принадлежало твоей матери, — сказал Траслоу.

— И мама всегда говорила, что оно должно достаться мне, — упрямо твердила Салли.

— Надо было похоронить его вместе с ней, — Траслоу пристально смотрел на кольцо, было ясно, что эта реликвия имела для него большую ценность, затем порывисто, словно боясь, что будет сожалеть о своем решении, бросил кольцо Старбаку.

— Говори свою речь, — рявкнул Траслоу.

Ропер стянул с головы шляпу, а юный Декер придал лицу серьезное выражение. Салли облизнула губы и улыбнулась Старбаку, который глядел на серебряное кольцо, лежавшее на потрепанной Библии. Он увидел, что на кольце были выгравированы какие-то слова, но не смог разобрать их в тусклом свете фонаря. Боже, думал Нат, какие слова он должен подобрать для этой пародии на брак? Это испытание было еще хуже ямы для распиловки.

— Начинай, мистер, — прорычал Траслоу.

— Господь освятил брак, — услышал Старбак свои слова, пока отчаянно пытался вспомнить венчания, на которых бывал в Бостоне, — как акт своей любви, как таинство, в котором мы можем рождать детей, чтобы они служили Богу. Заповеди брака просты: любите друг друга.

Произнося эти слова, Нат посмотрел на Роберта Декера, и юноша одобрительно кивнул головой, словно Старбак нуждался в поддержке. Нату было ужасно жаль этого честного простака, порабощенного соблазнительницей, затем он взглянул на Салли.

— И храните верность друг другу, пока смерть не разлучит вас.

Салли улыбнулась Старбаку, и слова, которые он только что собирался произнести, растаяли как туман на полуденном солнце. Нат открыл было рот и тут же закрыл, не зная, что сказать.

— Ты слышала его слова, Салли Траслоу? — требовательно спросил ее отец.

— Конечно, я же не глухая.

— Возьми кольцо, Роберт, — велел Старбак и поразился своему безрассудству. В семинарии его учили, что таинства — священные ритуалы, которые могут служить только избранные, самые праведные из людей, и вот он, грешник, проводил в мигающем свете облюбованного мотыльками фонаря этот аморальный ритуал под зарождающейся виргинской луной.

— Положи правую руку на Библию, — сказал он Роберту, и тот положил свою грязную от работы руку на семейную Библию с надорванным корешком, которую Старбак все еще держал в руках.

— Повторяйте за мной, — произнес Старбак и придумал брачную клятву, с которой обратился к каждому по очереди, затем Нат приказал Роберту надеть кольцо на палец Салли, объявил их мужем и женой, закрыл глаза и поднял голову к звездному небу.

— Да пребудет с каждым из вас благословение Господа нашего, — произнес Старбак, — и его любовь, и его защита, и убережет вас от зла отныне и во веки веков. Мы просим об этом во имя того, кто любил нас настолько сильно, что пожертвовал единственным сыном ради искупления наших грехов. Аминь.

— Да будет так, — сказал Томас Траслоу, — аминь.

— Слава Господу, аминь, — произнес из-за спины молодоженов Ропер.

— Аминь, — лицо Роберта Декера светилось от счастья.

— На этом все? — спросила Салли Декер.

— И так будет до конца твоих дней, — рявкнул ее отец, — ты поклялась в верности, храни это обещание, девочка, или будешь страдать.

Траслоу схватил ее за левую руку, и хоть Салли попыталась отшатнуться, притянул ее к себе. Он посмотрел на серебряное кольцо на ее пальце.

— И храни это кольцо, девочка.

Салли не ответила, и Старбак подумал, что, выудив у отца кольцо, она одержала победу над ним, а победа для нее была гораздо важнее свадьбы.

Траслоу отпустил ее руку.

— Ты запишешь их имена в библии? — спросил он Старбака. — Для порядка?

— Конечно, — ответил Старбак.

— В доме есть стол, а в кувшине на каминной полке лежит карандаш. Если собака кинется, пни ее ногой, — сказал Траслоу.

Нат внес фонарь и библию в дом, где была всего одна комната, обставленная простой мебелью.

В комнате находилась кровать, стол, стул, два сундука, камин с крюком над очагом, скамья, прялка, решето для крупы, стойка с ружьями, коса и висел портрет Эндрю Джексона в раме.

Старбак сел за стол, открыл библию и нашел семейный реестр. Он пожалел, что у него не было чернил, чтобы сделать запись, но ему пришлось довольствоваться карандашом Томаса Траслоу.

Он посмотрел на список имен в реестре, начинавшийся с первых Траслоу, приехавших в Новый Свет еще в 1710 году, и увидел, что на последней заполненной строке кто-то криво сделал запись о смерти Эмили Траслоу печатными буквами, а в квадратных скобках добавил фамилию «Мэллори» на тот случай, если Бог не знает, кто такая Эмили Траслоу.

Строкой выше была простая запись о рождении Салли Эмили Траслоу в мае 1846 года, и Нат понял, что девушке исполнилось пятнадцать всего два дня назад.

«Воскресенье, 26 мая, 1861 год», — с трудом написал Нат, болели покрытые волдырями руки.

«Салли Траслоу и Роберт Декер соединены узами священного брака». В соседней колонке должно было значиться имя совершившего обряд священника. Старбак помедлил, затем вписал туда свое имя: Натаниэль Джозеф Старбак.

— Вы не настоящий священник, так? — Салли вошла в дом и с вызовом посмотрела на Старбака.

— Господь делает нас теми, кто мы есть, а кто я, не тебе о том спрашивать, — сурово, насколько смог, ответил Нат и почувствовал себя ужасно важным, но он боялся оказаться во власти девушки и нашел спасение в напыщенности.

Салли засмеялась, зная, что он лжет.

— Должна сказать, у вас очень приятный голос, — она подошла к столу и посмотрела на открытую Библию. — Я не умею читать. Один человек обещал научить меня, но так и не нашел время.

Старбак испугался, что знает этого человека, и хотя одна часть его не хотела это признавать, другая его часть хотела убедиться в подозрениях.

— Это Итан Ридли побещал тебе? — спросил ее Нат.

— Вы знаете Итана? — удивленно спросила Салли, затем кивнула. — Итан обещал научить меня читать. Он много чего обещал, но ничего не сделал. Пока не сделал, но еще ведь есть время?

— Разве есть? — спросил Нат. Он уверял себя, что его шокировало предательство Ридли по отношению к мягкой Анне Фалконер, но также понимал, что страшно завидует Итану Ридли.

— Мне нравится Итан, — Салли теперь дразнила Ната. — Он нарисовал мой портрет. Очень красивый.

— Он хорошо рисует, — попытался ответить Старбак равнодушным тоном.

Салли стояла перед ним.

— Итан говорит, что однажды заберет меня. Сделает из меня настоящую леди, подарит мне жемчуг и кольцо на палец. Золотое. Настоящее, не такое, как это.

Она протянула палец с только что надетым кольцом и коснулась руки Старбака, послав импульс ему прямо в сердце, словно молния. Салли понизила голос почти до заговорщического шепота.

— Вы сделаете это для меня, священник?

— Был бы рад научить вас читать, миссис Декер, — Старбак почувствовал легкое головокружение. Он знал, что должен отдернуть руку от этого поглаживания, но не хотел, да и не мог.

Он был очарован ею и уставился на кольцо. Буквы, вырезанные в серебре, были полустертыми, но все же разборчивыми. «Я люблю тебя», — гласили они по-французски. Это было дешевое французское кольцо для влюбленных, представлявшее ценность только для человека, чья любовь его носила.

— Вы знаете, что написано на кольце, священник? — спросила Салли.

— Да.

— Скажите мне.

Он посмотрел ей в глаза и сразу же опустил их вниз. Похоть внутри причиняла боль.

— Что там написано, мистер?

— Это французский.

— Но что там написано? — её палец все еще слегка касался его руки.

— Там написано «Я люблю тебя», — Старбак не смел взглянуть на неё.

Она очень тихо рассмеялась и скользнула пальцем по руке в сторону его среднего пальца.

— Вы дадите мне жемчуг? Как обещал Итан? — насмешливо спросила Салли.

— Я попробую. — Ему не следовало это говорить, он даже не был уверен, что хотел сказать это, он просто услышал, что произносит это, и в его голосе прозвучала грусть.

— Вы что-то знаеете, священник?

— Что? — Старбак поднял на неё взгляд.

— У вас взгляд, как у моего отца.

— Неужели?

Ее палец все еще оставался у него на руке.

— Я же не по-настоящему замужем, да? — она больше не дразнила, но вдруг стала задумчивой. Старбак ничего не ответил, и она опечалилась.

— Вы действительно мне поможете? — спросила она, и в ее голосе прозвучала нота неподдельного отчаяния. Она больше не флиртовала и говорила как несчастный ребенок.

— Да, — ответил Старбак, хотя точно знал, что ему не следовало обещать такую помощь.

— Я не могу здесь оставаться, — сказала Салли, — я просто хочу оказаться отсюда подальше.

— Я помогу вам, если смогу, — сказал Старбак, и знал, что обещал больше, чем может дать, и что обещание происходило от глупости, но даже в этом случае он хотел, чтобы она ему доверяла.

— Обещаю, что помогу, — сказал он, и сделал движение, чтобы взять ее руку в свою, но она резко отдернула пальцы, когда открылась дверь.

— Раз уж ты здесь, девочка, — произнес Траслоу, — то приготовь нам ужин. Там курица в горшке.

— Я больше не твоя кухарка, — сварливо сказала Салли, потом отскочила, уклоняясь, когда отец поднял руку. Старбак закрыл Библию и задумался, было ли его предательство очевидным для Траслоу. Девушка готовила, а Старбак смотрел в огонь, мечтая.

На следующее утро Томас Траслоу отдал свой ​​дом, землю и ​​лучший кожаный ремень Роберту Декеру. Он лишь наказал мальчишке ухаживать за могилой Эмили.

— Ропер поможет вам с землей. Он знает, что лучше растет и как, и знает животных, которых я оставляю вам. Он теперь ваш арендатор, но он хороший сосед и поможет тебе, парень, но и ты помогай ему. Хорошие соседи делают жизнь проще.

— Да, сэр.

— И Ропер будет пользоваться распилочной ямой в ближайшие дни. Позволь ему.

— Да, сэр.

— А ремень для Салли. Не позволяйте ей командовать тобой. Один удар, и она будет знать свое место.

— Да, сэр, — снова подтвердил Роберт Декер, но без особой уверенности.

— Я отправляюсь на войну, парень, — сказал Траслоу, — только Господь знает, когда я вернусь. И вернусь ли.

— Я должен сражаться, сэр. Неправильно, что я не могу воевать.

— Нельзя тебе, — резко оборвал его Траслоу. — У тебя на плечах женщина и ребенок. У меня нет никого. Свою жизнь я уже прожил, так что вполне могу закончить ее парочкой уроков для янки, чтобы учились свои загребущие лапы держать при себе.

Он покатал во рту табак и, сплюнув комок, снова посмотрел на Декера:

— Проследи, чтобы она берегла кольцо, парень. Оно принадлежало моей Эмили, и я вообще не уверен, что надо было его отдавать, но Эмили сама этого хотела.

Старбаку хотелось, чтобы Салли вышла, но она оставалась в хижине. Он желал побыть с ней хоть несколько секунд. Желал поговорить с ней, сказать, что понимает и разделяет ее несчастье, но она все не показывалась, а Траслоу не позвал ее.

Как понял Старбак, отец даже не попрощался с дочерью. Вместо этого он взял с собой длинный охотничий нож, длинноствольную винтовку и пистолет, остальное же оставил зятю.

Оседлав коня злобного вида, он побыл наедине с Эмили у ее могилы, а затем повел Старбака к горному хребту.

Сияющее солнце, казалось, заставляло листья лучиться светом изнутри. Траслоу приостановился у гребня — не за тем, чтобы оглянуться на родную землю, которую покидал, но для того, чтобы устремить взгляд вдаль, на восток — туда, где миля за милей простиралась и тянулась к морю Америка. Америка, которой еще предстояло быть расчлененной надвигающейся мясорубкой.

name=t7>

Часть вторая

Глава пятая

Над центральной ярмарочной площадью Ричмонда клубилась пыль. Ее поднимали одиннадцать полков, марширующие туда и обратно по большому полю, вытоптанному до последней былинки и превращенному в пыль бесконечной строевой подготовкой, которой по настоянию генерал-майора Роберта Ли в принудительном порядке занимались все рекруты, прибывшие защищать Конфедерацию.

Красно-коричневая пыль, разносимая ветром, оседала на каждой стене, крыше и изгороди в полутора милях от ярмарочной площади, так что даже цветы распустившихся магнолий по краям площадки, казалось, потускнели и приобрели странноватый светло-кирпичный цвет. Форма Итана Ридли пропиталась пылью, придавшей серой одежде красноватый оттенок.

Ридли пришел на ярмарочную площадь, чтобы найти своего тучного и близорукого сводного брата Бельведера Дилейни, который, восседая на пегой лошади с провислой спиной с изяществом лопнувшего мешка, наблюдал за энергично марширующими перед ним полками. Дилейни, хоть и в гражданской одежде, отдавал честь проходящим мимо войскам с генеральским апломбом.

— Я готовлюсь ко вступлению в армию, — поприветствовал он сводного брата, нисколько не удивляясь неожиданному появлению в городе Ридли.

— Ты же не вступишь в армию, Бев, ты слишком мягкотел.

— Напротив, Итан, я военный юрист. Я сам выдумал эту должность и предложил ее губернатору, который был достаточно любезен, назначив меня. В данный момент я капитан, но повышу себя в должности, если сочту это звание слишком заурядным для человека моих склонностей и выдающихся качеств. Отлично, ребята! Отлично! Очень толково!

Дилейни выкрикивал эти поощрения ошеломленной роте алабамской пехоты, маршировавшей мимо рукоплещущих наблюдателей.

Для жителей Ричмонда, обнаруживших, что они живут в новой столице Конфедеративных Штатов Америки, излюбленной прогулкой стало посещение ярмарочной площади — обстоятельство, доставлявшее особенное удовольствие Бельведеру Дилейни.

— Чем больше политиков будет в Ричмонде, тем больше будет коррупции, — пояснил он Ридли, — а чем больше коррупции, тем крупнее доходы. Я сомневаюсь, что мы когда-нибудь сможем сравняться в этом деле с Вашингтоном, но должны сделать все от нас зависящее в этот дарованный богом короткий промежуток времени.

Дилейни наградил улыбкой своего нахмурившегося брата.

— И как долго ты будешь в Ричмонде? Я полагаю, ты остановишься на Грeйс-стрит. Джордж сказал тебе, что я здесь?

Джордж был слугой Дилейни, рабом, но с манерами и поведением аристократа. Ридли не очень жаловал надменного Джорджа, но ему пришлось бы мириться с рабом, если он собирался остановиться в квартире брата на Грейс-стрит.

— Так что привело тебя в наш добропорядочный город? — спросил Дилейни. — Конечно, кроме прелестей моего общества.

— Пушки. Два шестифунтовика, которые обнаружил Фалконер на заводе Бауэрса. Пушки собирались переплавить, но Фалконер купил их.

— Что ж, никакой выгоды для нас, — сказал Дилейни.

— Он нуждается в боеприпасах, — Ридли сделал паузу, чтобы прикурить сигару, — и в передках. И в зарядных ящиках.

— Ах! Я слышу нежное позвякивание долларов, переходящих из рук в руки, — с восхищением произнес Бельведер Дилейни и повернулся, чтобы посмотреть на полк виргинской милиции, маршировавший мимо них с великолепной четкостью челнока на ткацком станке.

— Если бы все войска были так хороши, как эти, — сказал он сводному брату, — то война была бы почти выиграна, но мы должны избавиться от кой-какого сброда, желающего воевать. Вчера я видел сборище, называвшее себя Линкольнскими конными убийцами Макгаррити, Макгаррити — их самозванный полковник, как ты, наверное, понял, и четырнадцать слизняков делили десять лошадей, два палаша, четыре дробовика и веревку для повешения. Веревка была длиной в двадцать футов, с петлей на конце, что, как они мне сказали, более чем достаточно для Эйба.

Итан Ридли был заинтересован не в редких видах южных солдат, а в выгоде, которую мог извлечь при помощи своего сводного брата.

— У тебя есть боеприпасы для шестифунтовика?

— Боюсь, просто в неограниченных количествах, — признался Дилейни. — Практически все круглые ядра мы отдали, но, конечно, можем сделать нескромную прибыль на картечи и снарядах.

Он остановился, коснувшившись шляпы, чтобы поприветствовать губернатора штата, который страстно желал войны до того, как выстрелили первые орудия, но после этого обнаружил хромоту ноги, искривление спины и проблемы с печенью.

Политик-инвалид, обложенный пышными подушками, в ответ на приветствие Дилейни вяло поднял свою трость с золотым набалдашником.

— И я, конечно, смогу найти несколько передков и зарядных ящиков с отличной прибылью, — весело продолжил Дилейни.

Его радость была вызвана прибылью, проистекавшей из настойчивого требования Фалконера, чтобы ни один ботинок или пуговица не были приобретены для его Легиона у штата — упрямство, которое Дилейни рассматривал как свой шанс.

Дилейни использовал свои обширные связи в правительстве штата для закупки из его арсеналов товаров на свое имя, которые он перепродавал своему сводному брату, работавшему агентом по закупкам для Фалконера.

Цена товаров неизменно удваивалась или даже учетверялась во время сделок, и братья делили прибыль поровну. Это была удачная схема, помимо всего прочего, принесшая Фалконеру винтовки Миссисипи стоимостью двенадцать тысяч долларов, которые стоили Бельведеру Дилейни всего лишь шесть тысяч, сорокадолларовые палатки стоимостью шестнадцать долларов и тысячу двухдолларовых ботинок, купленных братьями по восемьдесят центов за пару.

— Полагаю, орудийный передок должен стоить не меньше четырехсот долларов, — вслух рассуждал Дилейни. — Скажем, восемьсот долларов для Фалконера?

— По меньшей мере, — Ридли нуждался в прибыли намного больше своего старшего брата, поэтому и был так рад вернуться в Ричмонд, где мог не только делать деньги, но и освободиться от надоедливой привязанности Анны.

Он сказал себе, что женитьба непременно облегчит отношения между ним и дочкой Фалконера, и как только он будет обеспечен богатством этой семьи, то не будет так противиться капризам Анны. В богатстве, как верил Ридли, лежало разрешение всех горестей жизни.

Бельведеру Дилейни тоже нравилось богатство, но только если оно впоследствии приносило власть. Он придержал лошадь, чтобы посмотреть на марширующую мимо роту уроженцев Миссисипи, отлично выглядящих бородатых мужчин, загорелых и поджарых, но вооруженных устаревшими кремневыми ружьями, такими же, с которыми выступали их деды против красномундирников.

Предстоящая война, надеялся Дилейни, должна быть недолгой, потому что Север, без сомнения, сметет этих полных энтузиазма дилетантов с их простецким вооружением и нескладной поступью, и когда это случится, Дилейни планировал получить еще большую прибыль, чем те жалкие доллары, которые он сейчас зарабатывал, снаряжая Легион Вашингтона Фалконера.

Потому что Бельведер Дилейни, хотя и южанин по рождению и воспитанию, был северянином по расчету, и хотя он еще не стал шпионом, он спокойно дал понять своим друзьям из северных штатов, что намеревался служить их интересам в столице Виргинии.

Дилейни надеялся, что когда северяне одержат победу, сторонников законного федерального правительства на Юге могло ожидать щедрое вознаграждение.

Дилейни знал, это было дальней перспективой, но обладание такими видами на будущее, пока глупцы вокруг него рисковали своими жизнями и имуществом, доставляло Бельведеру Дилейни безмерное удовольствие.

— Расскажи мне о Старбаке, — неожиданно попросил он своего брата, пока они медленно ехали по периметру ярмарочной площади.

— Зачем? — Ридли был удивлен неожиданным вопросом.

— Потому что меня интересует сын Элияла Старбака, — на самом деле это мысли о южанах, поддерживающих север, и северянах, воюющих за юг, натолкнули Дилейни на мысль о Старбаке. — Я встречался с ним, ты не знал?

— Он ничего не говорил. — голос Ридли звучал обиженно.

— Он мне очень понравился. Быстро соображает. Слишком непостоянен, чтобы стать успешным, но неглупый молодой человек.

Итан Ридли презрительно ухмыльнулся в ответ на эту великодушную оценку.

— Он чертов сын священника. Набожный бостонский сукин сын.

Дилейни, считавший, что лучше своего сводного брата знает жизнь, подозревал, что любой молодой человек, готовый рискнуть всем своим будущим ради шлюхи со сцены, скорее всего, был намного менее добродетелен и более занятен, чем предполагал Ридли, и во время продолжительной попойки со Старбаком ощутил нечто более сложное и интересное в этом молодом человеке. Старбак, как отметил Дилейни, вовлек себя в мрачный лабиринт, где создания, подобные Доминик Демарест, боролись против добродетелей, прививитых кальвинистским воспитанием, и эта борьба будет редкостным и злостным дельцем.

Дилейни инстинктивно надеялся, что кальвинизм будет побежден, но также понимал, что добродетельная сторона характера Старбака каким-то образом злит его сводного брата.

— Почему мы находим добродетель такой раздражающей? — вслух удивился Дилейни.

— Потому что это наивысшее стремление глупцов, — едко сказал Ридли.

— Или потому что восторгаемся добродетелью других, зная, что сами не сможем достичь ее? — все еще допытывался Дилейни.

— Тебе, возможно, и хочется достичь ее, но не мне.

— Не будь смешон, Итан. И скажи мне, почему ты так не любишь Старбака.

— Потому что ублюдок отнял у меня пятьдесят баксов.

— Ах! Тогда он задел тебя за живое, — Дилейни, который знал, насколько жаден его сводный брат, рассмеялся. — И как же сыну священника удалось их присвоить?

— Я заключил с ним пари, что ему не удастся выманить человека по имени Траслоу с холмов, но, черт побери, ему это удалось.

— Дятел говорил мне о Траслоу, — сказал Дилейни. — Но почему ты не завербовал его?

— Потому что если Траслоу увидит меня рядом со своей дочерью, он убьет меня.

— А! — улыбнулся Дилейни и отметил, что каждый создает собственный запутанный узел. Старбак запутался между грехом и удовольствием, сам он находился в западне между Севером и Югом, а его сводный брат был в силках у похоти.

— У убийцы есть причина прикончить тебя? — спросил Дилейни, а затем извлек сигарету из портсигара и прикурил от сигары сводного брата. Сигарета была в желтой бумаге, начиненной табаком с ароматом лимона. — Ну так что же? — напомнил Итану Дилейни.

— У него есть причина, — признался Ридли, а затем не смог удержаться от хвастливого смешка. — У него скоро будет внучок-ублюдок.

— Твой?

Ридли кивнул головой.

— Траслоу не знает, что ребенок мой, и девчонка все равно замужем, так что я вышел сухим из воды из всего этого. За исключением того, что мне пришлось заплатить сучке за молчание.

— И много?

— Достаточно, — Ридли вдохнул горький дым своей сигары и укоризненно покачал головой. — Она жадная сука, но Боже мой, Бев, тебе стоит увидеть девчонку.

— Дочь убийцы — красавица? — эта мысль Дилейни позабавила.

— Необыкновенная, — Ридли произнес это с искренним трепетом в голосе. — Вот, взгляни, — он вытащил кожаный бумажник из верхнего кармана мундира и вручил его Дилейни.

Раскрыв бумажник, Дилейни обнаружил рисунок, пять дюймов на четыре, который изображал обнаженную девушку, сидевшую на опушке леса рядом с ручьем. Дилейни не переставал удивляться таланту своего брата, хотя и неразвитому и с ленцой применявшемуся, но все равно потрясающему. Господь, подумал он, разливает свои таланты в самые странные сосуды.

— Ты не приукрасил ее внешность?

— Нет. Правда нет.

— Тогда она и в самом деле хорошенькая. Нимфа.

— Но нимфа с языком, как у черномазого возницы и с характером не слаще.

— И ты порвал с ней отношения, не так ли? — спросил Дилейни.

— Все кончено. Конец.

Взяв обратно портрет, Ридли понадеялся, что это было правдой. Он заплатил Салли сотню серебряных долларов и все равно продолжал бояться, что она не выполнит свою часть сделки.

Салли была непредсказуемой девчонкой с характерными чертами дикости своего отца, и Итана Ридли ужасало то, что она может объявиться в Фалконере и выставить напоказ свою беременность перед Анной.

Не сказать, чтобы Вашингтон Фалконер имел что-то против человека, производившего на свет ублюдков, но плодить их от рабынь было одним делом, тогда как иметь дело со столь необузданной девушкой, как дочка Траслоу, выплескивающей свой гнев на всех главных улицах Фалконера, было чем-то совершенно другим.

Но теперь, слава Господу, Ридли узнал, что Салли вышла замуж за своего молокососа с соломенными волосами. Ридли не слышал о подробностях свадьбы, ничего о том где, как или когда, только то, что Траслоу всучил свою дочь Декеру и отдал паре свой участок каменистой земли, свой скот и свое благословение, таким образом позволив Ридли чувствовать себя намного спокойнее.

— Все обернулось хорошо, — проворчал он Дилейни, но все же не без некоторой доли сожаления, так как Итан Ридли подозревал, что ему в жизни больше не доведется знать такую же прекрасную девушку, как Салли Траслоу. Тем не менее, спать с ней означало играть с огнем, и ему повезло, что он вышел из всего этого неопаленным.

Бельведер Дилейни наблюдал за группой рекрутов, пытавшихся маршировать шагом. Кадет из Виргинского военного училища выглядел вдвое младше мужчин, которых муштровал, крича на них с требованием выпрямить спины, задрать головы вверх и не пялиться по сторонам, как фабричные девки на прогулке.

— Фалконер таким же образом муштрует людей? — спросил Дилейни.

— Он полагает, что муштра снизит их энтузиазм.

— Как интересно! Возможно, твой Фалконер даже умнее, чем я думал. Эти бедные дьяволы начинают муштру в шесть утра и не останавливаются до восхода луны.

Дилейни отсалютовал шляпой судье, которого он постоянно встречал в борделе на Маршалл-стрит, известном как дом миссис Ричардсон, хотя на самом деле главным совладельцем заведения был Бельведер Дилейни.

Дилейни полагал, что во время войны мужчины могли делать вещи и похлеще вкладывания денег в шлюх и оружие, но пока все его вложения отлично окупались.

— Фалконер полагает, что от войны можно получать удовольствие, — язвительно сказал Ридли, — поэтому он отправляется в кавалерийский набег.

— Кавалерийский набег? — удивленно переспросил Дилейни. — Расскажи мне об этом.

— Тут нечего рассказывать.

— Вот и опиши мне это «ничто», — притворяясь обиженным, произнес Дилейни.

— Зачем?

— Ради бога, Итан, у меня в друзьях половина законодателей штата, и если граждане Виргинии ведут собственную войну с Севером, правительство должно знать об этом. Или Роберт Ли. Вообще-то предполагается, что Ли будет утверждать все передвижения войск, даже твоего будущего тестя.

— Фалконер отправляется в набег или, может, уже отправился, я точно не уверен. Какое это имеет значение?

— Куда? Как?

— Он расстроен, потому что мы позволили янки занять Александрию. Он думает, Ричмонд не заботит война. Говорит, Летчер всегда был неравнодушен к Северу и, возможно, он тайный агент Союза. Он думает, что Ли слишком осторожен, как и все другие, и если кто-то не ударит янки по больному месту, Конфедерация развалится.

— Ты имеешь ввиду, что идиот собирается атаковать Александрию? — удивленно спросил Дилейни. Александрия была виргинским городом, отделенным от Вашингтона рекой Потомак и сильно укрепленным после того, как его оставили войска южан.

— Он знает, что не сможет атаковать Александрию, — сказал Ридли, — поэтому собирается ударить по железной дороге Балтимор-Огайо.

— Где?

— Он не говорил мне, — угрюмо произнес Ридли, — но, может быть, к востоку от Камберленда, потому что между Камберлендом и Харперс-Ферри нет железнодорожного сообщения, — Ридли неожиданно встревожился. — Ради бога, Бев, ты же не собираешься остановить его, не так ли? Он убьет меня, если ты это сделаешь.

— Нет, — успокоил его Дилейни, — нет, я оставлю ему его удовольствия. Так сколько человек он взял с собой? Весь Легион?

— Всего лишь тридцать человек. Но обещаешь, что ничего не скажешь? — Ридли ужаснулся тому, что проболтался.

Дилейни заметил Роберта Ли, инспектирующего новобранцев на противоположной стороне ярмарочной площади. Дилейни умышленно устроил так, что стал полезен штабу Ли, и неожиданно обнаружил, что впечатлен сочетанием ума и честности генерала Ли.

Дилейни пытался представить себе ярость Ли, если он узнает, что Фалконер на свой страх и риск отправился в набег на железную дорогу Балтимор-Огайо, но как бы заманчиво это ни было, Дилейни решил ничего не говорить своим друзьям из виргинского правительства. Вместо этого он позволит Северу остановить их.

Еще оставалось время, чтобы отправить последнее письмо другу в Вашингтон, который, насколько было известно Дилейни, был близок к военному министру правительства Севера. Дилейни считал, что если северяне сочтут его полезным источником военной информации, то за этим, безусловно, последует их полное доверие.

— Конечно же, я ничего не скажу губернатору, — заверил он своего перепуганного младшего брата, затем натянул поводья и остановил лошадь. — Ты не возражаешь, если мы вернемся назад? Он пыли у меня горло саднит.

— Но я надеялся…, - начал было Ридли.

— Ты надеялся посетить дом миссис Ричардсон, — это соблазнительное место, насколько знал Дилейни, было главной ричмондской достопримечательностью для его сводного брата. — И посетишь, мой дорогой Итан, посетишь.

Дилейни поспешил назад в город, завершив дела этого удачного дня.

Диверсионная группа добралась до железной дороги Балтимор-Огайо за два часа до рассвета на шестой день путешествия, которое, как самонадеянно рассчитал Вашингтон Фалконер, должно было длиться не более трех дней. Поездка заняла бы всю неделю, если бы Фалконер решительно не настоял на том, чтобы скакать всю последнюю ночь.

Старбак, шатавшийся от усталости и ноющей боли от натертых седлом волдырей, вначале и не осознал, что путешествие почти закончилось. Он сидел, сгорбившись в седле, в полудреме боясь свалиться оттуда, когда неожиданно вздрогнул от яркой вспышки света, возникшей далеко внизу в глубокой долине, куда не падал лунный свет.

В какой-то момент он подумал, что грезит, но затем испугался, что вовсе не грезит, а достиг наводящей страх границы Геенны, библейского ада, и что в любое мгновение будет низвергнут в огненную пучину, где черти, посмеиваясь, истязали грешников. Он даже в ужасе вскричал.

Затем, полностью проснувшись, он осознал, что группа перепачканных налетчиков Фалконера остановилась на гребне горной гряды и смотрела на темную долину, где поезд уходил на запад.

Дверца топки локомотива была открыта, и это яркое сияние отражалось внизу клубящегося столба дыма, который, подумал Старбак, выглядел как огненное дыхание большого дракона. Дым уходил на восток, опережаемый слабым отсветом масляного фонаря локомотива.

Никаких других огней не было видно, что наводило на мысль о том, что локомотив тащил товарные вагоны. Шум поезда перешел на глухой рокот, когда он проехал мост, пересекавший реку, находившуюся слева от Старбака, и когда он внезапно понял, как близко они подошли к своей цели, его неожиданно охватило волнение.

Большие клубы огненного дыма, пронзившие ночь, осветили железную дорогу Балтимор-Огайо, проходящую по берегу северного рукава реки Потомак.

До тех пор, пока Томас Джексон не занял Харперс-Ферри, отрезав таким образом железнодорожное сообщение на Вашингтон и Балтимор, линия была главным связующим звеном между западными штатами и столицей Америки, и даже после оккупации Джексоном дорога оставалась оживленной, поскольку по ней перевозили припасы, новобранцев, оружие и продовольствие из Миссури, Иллинойса, Индианы и Огайо; все это свозилось в Камберленд, где перегружалось на баржи или в повозки, отправлявшие припасы на хагерстоунскую станцию Камберлендской железной дороги.

Полковник Фалконер утверждал, что если линия Балтимор-Огайо будут перетрезана в горах Аллегани к западу от Камберленда, то восстановление этой оживленной ветки займет несколько месяцев.

Это, во всяком случае, было военным оправданием рейда, хотя Старбак знал, что полковник ожидает извлечь из своего набега намного больше. Фалконер верил, что успешное нападение повысит боевой дух южан и нанесет удар по гордости северян.

И, что еще лучше, летопись Легиона Фалконера откроется победой, вот истинная причина, побудившая его возглавить отряд из тридцати избранных всадников, ведущих в поводу четырех вьючных лошадей, нагруженных четырьмя бочонками черного пороха, шестью топорами, четырьмя ломами, двумя кувалдами и двумя мотками быстровоспламеняющегося запала — материалами, необходимыми для уничтожения высоких опор мостов, которые переносили железную дорогу Балтимор-Огайо через быстрые реки и ручьи, пересекавшие Аллегани.

В набеге полковника сопровождали три офицера Легиона. Капитан Пол Хинтон был добродушным человеком, обрабатывавшим восемьсот акров земли в восточной части округа Фалконер, и товарищем Фалконера по охоте.

Еще одним был капитан Энтони Мерфи, высокий темноволосый ирландец. Эмигрировав в Америку более десяти лет тому назад, он засеял одну плантацию хлопка в Луизиане, продал ее до начала сбора урожая и сел на пакетбот на север, три дня и ночи играл там в двадцатикарточный покер и сошел с пакетбота вместе с хорошенькой итальянкой и суммой денег, достаточной до конца жизни.

Он привез свою невесту-итальянку в Виргинию, вложил деньги в окружной банк Фалконера и прикупил четыре фермы к северу от Семи Источников. Он держал трех рабов на большей из плантаций, а остальные сдавал в аренду; напивался со своими арендаторами в конце квартала и редко мог найти кого-то достаточно безрассудного, чтобы сыграть с ним партию в блеф. Последним офицером был младший лейтенант Старбак, который никогда в жизни не играл в покер.

Среди двадцати шести человек, сопровождавших четырех офицеров, был сержант Томас Траслоу и с полдюжины негодяев, последовавших за ним с холмов.

Группа Траслоу вместе ехала, вместе ела и общалась с тремя старшими офицерами с терпеливым презрением, хотя, к удивлению многих, кто знал, насколько Траслоу ненавидел янки, суровому сержанту явно нравился Старбак, и это одобрение сделало Старбака желанным членом группы Траслоу.

Никто не понимал этой необъяснимой связи, но с другой стороны, никто, даже полковник Фалконер, ничего не слышал ни о молитве, прочитанной Старбаком над могилой Эмили, ни о свадебной церемонии, совершенной виргинской ночью.

Фалконер был не в том настроении, чтобы слушать подобные истории, участники рейда ехали на северо-запад, к Аллеганам, и мечты полковника о быстрой, стремительной победе потонули в дожде и тумане.

Начало поездки было удачным. Они пересекли Голубой хребет и въехали в широкую и плодородную долину Шенандоа, затем взобрались на Аллеганы, и тут начались дожди, не те спокойные дожди, от которых наливается зерно в долинах, а череда сотрясающих небо гроз, разрывающих небеса, пока отряд пробирался через враждебные горы.

Фалконер требовал избегать поселений, так как области к западу от Шенандоа относились к Конфедерации враждебно, даже ходили разговоры об отделении этой части Виргинии и создании нового штата. Поэтому легионеры Фалконера рыскали как воры по пропитанным дождями горам и даже не надели униформу. По словам полковника, не было смысла идти на неоправданный риск на вероломных склонах Аллеганских гор.

Однако погода оказалась враждебнее местных жителей. Фалконер заблудился среди высоких, окутанных облаками гор, потратив целый день, забредя в закрытую долину на западе, и только опыт и чутье Томаса Траслоу вернули отряд на верный путь. С той поры большей части отряда стало казаться, что настоящим предводителем экспедиции являлся Томас Траслоу.

Он не отдавал приказов, но всадники прислушивались скорее к нему, чем к полковнику. Воспротивившись узурпации власти, Вашингтон Фалконер настоял на том, чтобы отряд продолжал двигаться и пятой ночью. Приказ не нашел поддержки, но заставив себе подчиниться, полковник, во всяком случае, показал, кто у власти.

Оказавшись, наконец, над железной дорогой, всадники ожидали рассвет. За последние дни облака немного разошлись и вокруг покрытой дымкой луны показалось несколько звезд. Далеко на севере на холмах вспыхнул огонек, и Старбак понял, что, должно быть, это в Пенсильвании.

С высокого хребта открывался вид на скрытую туманом реку, на клочок Мэриленда и далекий враждебный север. Нату не верилось, что он находится на границе двух враждующих государств; ему не верилось даже в то, что Америка воюет, это опровергало всю его детскую уверенность.

В войнах участвовали страны поменьше, а люди перебрались в Америку, чтобы избежать войны, и все же сейчас Старбак дрожал от холода на вершине горы с револьвером Сэвиджа на боку и в окружении вооруженных людей. Поезда больше не проходили. Большая часть отряд спала, но некоторые, например, Траслоу, присели у края хребта и смотрели на север.

Свет медленно просачивался с востока, показывая, что всадники случайно наткнулись на почти идеальное место, чтобы перерезать железную дорогу. Слева от них быстрая река бежала через скалы, чтобы влиться в северный приток Потомака, и поток пересекал высокий эстакадный мост, опираясь на решетку ​​свай высотой шестьдесят футов.

Мост не охранялся, не было и блокгауза. В поле зрения не было ни ферм, ни поселений; в самом деле, если бы не темноватый блеск железных рельсов и веретенообразнaя решетка моста, местность выглядела бы диковатой.

Фалконер отдал свои последние распоряжения, как только начало светать. Нападавшие должны были разбиться на три партии. Капитан Мерфи принял под свое командование дюжину людей, чтобы заблокировать дорогу с восточной стороны, капитан Хилтон отправился с другой дюжиной на запад, оставшиеся шесть человек, ведомые полковником, должны были спуститься к горловине реки и там уничтожить высокую конструкцию из свай и рельс.

— Теперь ничто не может пойти наперекосяк, — сказал Фалконер, пытаясь приободрить своё подавленное и в некоторой степени павшее духом войско.

— Мы всё как следует спланировали.

Даже самые оптимистично настроенные участники рейда, должно быть, осознали, что в плане полковника имелись огрехи. Фалконер не предусмотрел вероятность проливного дождя, бочонки с порохом и быстровоспламеняющиеся запалы не были укрыты брезентом.

Не было точных карт, и даже Траслоу, который пересекал эти холмы множество раз, не был полностью уверен, какому мосту они теперь угрожали. Но несмотря на все сомнения и трудности, они успешно достигли железной дороги, оказавшейся неохраняемой, и с первым слабым лучом нового дня соскользнули вниз по крутому склону к северному рукаву реки.

Они привязали лошадей возле железной дороги рядом с мостом. Старбак, дрожа в сером свете зари, подошел к краю ущелья и заметил, что сваи, выглядевшие такими незначительными с вершины холма, на самом деле оказались массивными бревнами, очищенными от коры и просмоленными, которые были вбиты в землю или упирались в огромные валуны, выступавшие по всему склону холма.

Сваи были были скреплены друг с другом железными ригелями, таким образом соединяясь в массивную решетчатую конструкцию, которая находилась на высоте шестидесяти футов над рекой и простиралась на двести футов поперек ущелья. Бревна, несмотря на то, что были просмолены, оказались холодными и мокрыми на ощупь, влагой был напитан и ветер, несший холод от реки. Опять собирались тучи, обещая дождь.

Люди капитана Хинтона перешли мост, люди Мерфи ушли на восток, в то время как группа полковника, включая Старбака, с трудом спускалась на дно ущелья.

Склон был скользким, а кустарник все еще мокрым от вчерашнего дождя, так что к тому времени, когда шестеро мужчин добрались до берега стремительного потока, их и без этого влажная одежда насквозь промокла.

Старбак помогал сержанту Дэниэлу Медликотту, замкнутому и необщительному человеку, мельнику по профессии, спустить вниз по крутому склону бочонок с черным порохом.

Вашингтон Фалконер, наблюдая за тем, как они бьются с бочонком, предупредил Ната, чтобы тот поостерегся зарослей ядовитого плюща, что, казалось, обескуражило Медликотта.

Три других бочонка уже находились на дне ущелья. Полковник подумывал приберечь два бочонка с порохом, но потом решил, что лучше наверняка уничтожить этот массивный мост, чем потом искать другой.

Медликотт поставил четвертый бочонок рядом с остальными, затем вытащил затычку, чтобы всунуть запал.

— Порох кажется мне чертовски сырым, полковник.

— Сэр, — отрезал Фалконер. Он пытался убедить своих бывших соседей использовать армейские обращения.

— Все равно сыроват, — стоял на своем Медликотт, упрямо отказываясь потакать Фалконеру.

— Мы попробуем запал, а также разведем огонь, — сказал Фалконер, — и если не сработает одно, то сработает другое. Принимайтесь за дело! — он немного прошелся вверх по течению вместе со Старбаком. — Они славные парни, — сказал он угрюмо, — но совершенно не имеют понятия о воинской дисциплине.

— Сложно вот так сразу перестроиться, сэр, — тактично произнес Старбак. Ему отчасти было жаль Фалконера, чьи надежды на лихой и дерзкий набег превратились в этот дождливый кошмар с задержками и трудностями.

— Твой друг Траслоу хуже всех, — проворчал полковник.

— Никакого уважения, — с разочарованием добавил он. Ему так хотелось заполучить Траслоу в Легион, потому что он считал, что благодаря личности последнего полк приобретет репутацию грозного подразделения. Но полковник понял, что его только раздражает и возмущает независимая и агрессивная натура Траслоу. Заманив тигра в клетку, Вашингтон Фалконер не знал, как с ним обращаться.

— А ты мне не помогаешь, Нат, — неожиданно добавил полковник.

— Я, сэр? — Старбак, сочувствовавший Фалконеру, был ошеломлен подобным обвинением.

Полковник не ответил. Он стоял у реки и наблюдал, как Медликотт и его люди заготавливали древесину на дрова для бочек с порохом.

— Тебе не следует фамильярничать с этим людом, — наконец сказал полковник. — Однажды ты будешь ими командовать в бою, а они не станут уважать тебя, если ты не держишь дистанцию.

Вашингтон Фалконер смотрел не на Старбака, а через решетку моста глядел на серую речную гладь, по которой плыла почерневшая коряга.

Фалконер выглядел весьма жалко. Растрепанная борода, вымокшая грязная одежда. От обычной его живости осталось немного.

Старбак с удивлением осознал, что перспектива воевать в плохую погоду не сильно радует полковника.

— Офицер должен держаться других офицеров, — с раздражением продолжал распекать его полковник. — Если вы с Траслоу — друзья навеки, как ты собираешься отдавать ему приказы?

Это нечестно, подумалось Старбаку. Он провел с Вашингтоном Фалконером гораздо больше времени, чем с Траслоу, и тем не менее Нат в глубине души понимал, что тот просто завидовал Старбаку, который заслужил определенное отношение со стороны Траслоу.

Траслоу принадлежал к породе людей, одобрения которых ищут. Полковник наверняка полагал, что уж он-то заслужил это одобрение больше, чем какой-то приблудный студент из Массачусетса. Старбак ничего не ответил, и полковник, удовлетворившись тем, что выразил свое недовольство, обернулся к Медликотту:

— Сколько еще, сержант?

Медликотт отступил на шаг от сооруженной им конструкции: сложенных у высокой подпорки моста пороховых бочек, окруженных грудой дров.

— Влага повсюду, — мрачно произнес он.

— Вы приготовили растопку?

— Этого добра хватает, полковник.

— Бумага? Пороховые заряды?

— Для подрыва хватит, — заверил Медликотт.

— Так когда мы будем готовы?

— Да хоть сейчас, как по мне, — Медликотт почесал затылок, обдумывая ответ, затем кивнул: — Должно сработать, полковник.

— Отправляйся к Хинтону, — повернулся к Старбаку Фалконер. — Пусть отходит по мосту. Предупреди капитана Мерфи, чтобы готовил лошадей! И пусть пошевеливаются там, Нат!

И почему же, подумалось Старбаку, никто не догадался заранее приготовить сигнал к отступлению.

Сообщение было бы гораздо быстрее доставить с помощью нескольких выстрелов, чем карабкаясь по влажному склону ущелья, но он знал, что нет времени задавать полковнику вопрос, который, без сомнения, будет выглядеть как критика, и потому просто взобрался по восточной стороне ущелья, пересек мост и обнаружил, что сержант Траслоу соорудил огромную баррикаду из поваленных сосен, чтобы заблокировать путь с запада. Капитан Хинтон, низкорослый и приветливый человек, с удовольствием предоставил все заботы Траслоу.

— Подозреваю, он раньше уже останавливал поезда, — объяснил он Старбаку, а потом гордо показал, что позади баррикады пути в сторону северной ветки были разворочены и скручены.

— Значит, полковник готов?

— Да, сэр.

— Какая жалость. Я бы предпочел ограбить поезд. Это была бы непростая работенка, но нечто новенькое.

Хинтон объяснил, что метод ограбления поезда Траслоу состоял в том, что воры ожидали на некотором расстоянии от баррикады, а потом забирались в проезжающий локомотив и вагоны.

— Если подождать, пока поезд остановится, а потом уже залезать в него, то наверняка найдутся надоедливые пассажиры, выпрыгивающие из него с оружием, и тогда всё пойдет уже не так гладко. Еще нужно, чтобы твои люди были в каждом вагоне, чтобы дернуть стоп-кран и затормозить поезд. Для подобных вещей это почти искусство. Что ж, ты не сходишь за этим мерзавцем, Нат?

Траслоу с остальным отрядом Хинтона находился в четверти мили вниз по путям, очевидно, готовясь к сложному мероприятию по остановке поезда.

— Отправляйся, Нат, — сказал Хинтон, пытаясь приободрить Старбака.

Но Старбак не сдвинулся с места. Вместо этого он уставился на пути, где из-за холма внезапно появился белый дым.

— Поезд, — без выражения произнес он, будто не веря собственным глазам.

Хинтон развернулся.

— Боже ты мой, так и есть, — произнес он, сложив ладони у рта. — Траслоу! Возвращайся!

Но Траслоу либо не слышал, либо решил проигнорировать этот призыв, потому что побежал на запад, в противоположную от баррикады сторону, к поезду.

— Полковнику придется подождать, — усмехнулся Хинтон.

Теперь Старбак слышал поезд. Он ехал очень медленно, его колокольчик звенел, а поршни пыхтели, пока он преодолевал небольшой подъем в сторону поворота и ожидавшей за ним засады. Позади Старбака из ущелья раздался голос, велевший ему поспешить с отходом, но было уже поздно, спешка ничего бы не решила. Томас Траслоу ждал нужный момент, чтобы ограбить поезд.

Таддеус Бёрд и Присцилла Боуэн поженились в одиннадцать часов утра в епископальной церкви напротив окружного банка, на главной улице Фалконера. Начиная с рассвета собирался дождь, но так и не пролился, и Присцилла смела надеяться, что дождь и не начнется, но за полчаса до начала церемонии небеса разверзлись.

Дождь колотил по крыше церкви, выливался на кладбище, запрудил главную улицу и вымочил учеников школы, которых в знак уважения к свадьбе учителя освободили от утренних занятий, чтобы они могли посетить церемонию.

Присциллу Боуэн, девятнадцатилетнюю сироту, вел к алтарю дядя, служивший почтальоном в соседнем городке Росскилле. У Присциллы было круглое улыбчивое лицо и терпеливый нрав.

Никто не назвал бы ее красивой, но спустя несколько минут в ее компании никто бы уже не смог просто так выбросить ее из головы. У нее были светло-каштановые волосы, которые она собирала в тугой узел, карие глаза, наполовину скрытые очками в стальной оправе, и огрубевшие от работы руки.

На свадьбу она собрала букет из цветов церциса и надела свое лучшее воскресное платье из голубого батиста, к которому в честь этого праздничного дня приколола воротничок, сделанный из белых носовых платков.

Таддеус Бёрд был на двадцать лет старше невесты и одет в свой лучший черный костюм, тщательно починенный собственными руками, а на лице у него сияла глубокомысленная улыбка.

На церемонии присутствовала его племянница Анна Фалконер, но сестра осталась в постели в Семи Источниках. Мириам Фалконер намеревалась посетить свадьбу, но надвигающийся дождь и порывы холодного ветра привели к внезапному приступу невралгии, осложненной астмой, и она осталась в большом доме, где слуги развели огонь в камине и жгли пропитанную селитрой бумагу, чтобы облегчить ее затрудненное дыхание.

Ее муж находился где-то за пределами долины Шенандоа, вел в рейд кавалерию, и, по правде говоря, именно его отсутствие стало причиной, по которой Дятел Бёрд выбрал этот день для свадьбы.

Преподобный Эрнст Мосс, проводивший церемонию, провозгласил Таддеуса и Присциллу мужем и женой как раз в тот момент, когда раскат грома прокатился над кровлей церкви, и несколько детей вскричали от страха.

После свадьбы гости растеклись по Мейн-стрит в сторону школы, где поставили два стола с кукурузными кексами, яблочным маслом, кувшинами с медом, копченой говядиной, яблочными пирогами, ветчиной, маринованными огурцами и устрицами, а также гречишным хлебом. Мириам Фалконер послала на свадьбу брата шесть бутылок вина, и еще там были две бочки лимонада, кувшин пива и чан с водой.

Бланш Спарроу, чей муж владел магазином бакалеи, сварила большую кастрюлю кофе на плите в церкви и приказала двум солдатам Легиона отнести ее в школу, где майор Пелэм, одетый в старый мундир Соединенных Штатов, произнес прекрасную речь.

Потом доктор Дэнсон произнес забавную речь, во время которой Таддеус Бёрд милостиво улыбался всем гостям, он даже заставил себя улыбнуться, когда шестеро школьников, подготовленные руководителем хора епископальной церкви Калебом Теннантом, спели «Праздник Флоры» тонкими неубедительными голосами.

После полудня посещение школы было не столь обязательным, но каким-то образом Таддеусу и Присцилле Бёрдам удалось убедить возбужденных гостей и даже самих себя, что была проделана приличная работа.

Присциллу назначили помощницей Бёрда, чтобы освободить Дятла Бёрда для его работы в Легионе Фалконера, но на самом деле Бёрд по-прежнему вел дела школы, потому что его воинские обязанности оказались на редкость легкими. Майор Таддеус Бёрд вел бухгалтерские книги полка.

Он заполнял ведомости на выплату жалованья, отмечал наказания, хранил списки часовых и складские накладные.

С этой работой, по его заявлению, вполне мог справиться и шестилетний ребенок, но Бёрд был рад ей заняться, потому что она включала в себя и жалованье майора, выплачиваемое с банковского счета его зятя.

Большинство офицеров не получали оплаты, поскольку были состоятельными людьми, но солдатам платили одиннадцать долларов в месяц новенькими банкнотами, отпечатанными в окружном банке Фалконера, с изображением городского здания суда с одной стороны и портретом Джорджа Вашингтона и тюком хлопка с другой.

Надпись поверх тюка хлопка гласила: «Права штатов и свобода Юга. Банк обязуется выплатить один доллар по требованию». Банкноты были не очень качественно отпечатаны, и Бёрд подозревал, что их можно было легко подделать, и потому позаботился о том, чтобы его собственное жалование в тридцать восемь долларов в месяц выплачивалось в добрых старых серебряных монетах.

В вечер своей свадьбы, когда школу подмели, накачали воду для следующего утра и сложили дрова около новенького, но уже почерневшего очага, Бёрд наконец-то смог закрыть дверь, пройти мимо сложенных в кипы книг в коридоре и робко улыбнулся своей жене.

На кухонном столе осталась бутылка вина со свадебного торжества.

— Думаю, нам стоит это выпить! — Бёрд потер руки в радостном предвкушении. По правде говоря, он ощущал невероятную робость, настолько, что намеренно откладывал то, чем предстоит заняться вечером.

— Я думаю, возможно, мы могли бы поесть оставшееся со свадьбы? — предложила столь же робкая Присцилла.

— Великолепная идея! Великолепная! — Таддеус Бёрд поискал штопор. Ему нечасто доводилось пить вино в собственном доме, вообще-то, он с трудом мог припомнить, когда в последний раз наслаждался подобной роскошью, но был уверен, что где-то есть штопор.

— И еще я думаю, что могла бы прибраться на полках, — Присцилла наблюдала за яростными попытками мужа найти штопор в груде сковородок без ручек, дырявых кастрюль и тарелок с отколотыми краями, которые Бёрд унаследовал от прежнего учителя. — Если ты не возражаешь, — добавила она.

— Ты можешь заняться, чем пожелаешь! Это твой дом, моя дорогая.

Присцилла уже попыталась немного оживить неопрятную кухню. Она поставила свой свадебный букет из цветов церциса в вазу и приколола полоски материи по обе стороны окна вместо занавесок, но эти действия не слишком смягчили мрачную темноту покрытого пятнами сажи помещения с низко нависающими балками, где находилась плита, стол, открытый очаг с железной подставкой для выпекания хлеба, два кресла и два старых буфета, заставленные выщербленными тарелками, кружками, мисками, кувшинами, неизбежными книгами и сломанными музыкальными инструментами, которые собирал Таддеус Бёрд.

Кухня, как и весь маленький дом, освещалась свечами, и Присцилла, которая всегда помнила о стоимости хороших восковых свечей, при наступлении темноты зажгла лишь две. По-прежнему шел сильный дождь.

Штопор наконец-то был найден и вино открыто, но Бёрд немедленно объявил, что недоволен стаканами.

— Где-то есть пара достойных бокалов. Тех, что на ножке. Какими пользуются в Ричмонде.

Присцилла никогда не бывала в Ричмонде и готова была уже выразить сомнение в том, что бокалы из Ричмонда сделают вино вкуснее, но до того, как она открыла рот, чтобы произнести эти слова, в дверь постучали.

— О нет! Этого только не хватало! Я совершенно ясно объяснил, чтобы меня сегодня не беспокоили! — Бёрд неловко выбрался из недр буфета, где искал бокалы.

— Дейвис не может найти список рекрутов. Или потерял книги по выплатам! Илине может умножить двадцать центов на восемь! Мне не стоит обращать на это внимания.

Дейвис был молодым лейтенантом, помощником Бёрда по бумажной работе в Легионе.

— Такой сильный дождь, — Присцилла замолвила слово за неизвестного посетителя.

— Мне плевать, даже если бы вся планета тонула. Мне плевать, даже если звери собираются по парам, чтобы подняться на борт. Если человека не могут оставить в покое в день свадьбы, то когда еще он может надеяться на отдых? Я настолько бесценен, что меня нужно лишить твоего общества в любой момент, когда лейтенант Дейвис решит, что его образование совершенно не отвечает требованиям современной жизни? Он закончил Центральный колледж в Кентукки. Ты когда-нибудь слышала о подобном месте? Разве вообще возможно, чтобы в Кентукки нашелся кто-нибудь, способный обучить чему-либо полезному? Но Дейвис хвастается, что получил там образование! Хвастается этим! Даже не знаю, как я доверяю ему бухгалтерские книги полка. С таким же успехом я мог бы вручить их бабуину. Пусть идиот промокнет. Может, его кентуккские мозги станут лучше работать, когда вымокнут.

В дверь забарабанили с новой силой.

— Я и правда так думаю, дорогой, — пробормотала Присцилла самое мягкое неодобрение из возможных.

— Если ты настаиваешь. Ты слишком добра, Присцилла, слишком добра.

Это обычный женский недостаток, и потому я не буду об этом распространяться, но так оно и есть. Слишком добра, — Таддеус Бёрд взял свечу в коридор и не прекращая ворчать пошел к двери.

— Дейвис! — рявкнул он, распахнув дверь, но потом запнулся, потому что посетитель не был лейтенантом Дейвисом.

Вместо него на пороге дома Таддеуса Бёрда стояла молодая пара. Бёрд сначала обратил внимание на девушку, потому что даже в этой мокрой и ветряной тьме, которая грозила потушить свечу, ее лицо выглядело поразительно.

Она была не просто поразительной, осознал Бёрд, но настоящей красавицей. Позади нее стоял крепкий юноша, держащий поводья усталой лошади. Молодой человек, почти мальчишка с выражением детской непосредственности на лице, выглядел знакомо.

— Вы помните меня, мистер Бёрд? — спросил он с надеждой, а потом все равно представился сам.

— Я Роберт Декер.

— Так вот ты кто, так вот ты кто, — Бёрд прикрыл пламя свечи правой рукой, уставившись на посетителей.

— Мы хотели бы поговорить с вами, мистер Бёрд, — вежливо произнес Роберт.

— А, — сказал Бёрд, давая себе время изобрести причину, чтобы отделаться от них, но ничего не пришло ему в голову, так что он неохотно сделал шаг в сторону. — Лучше войдите.

— А лошадь, мистер Бёрд? — спросил Роберт Декер.

— Ты же не можешь ввести ее внутрь! Не будь идиотом. А, понимаю. Привяжи к коновязи. Она где-то там, у крыльца.

В конце концов молодых людей провели в гостиную. В доме было две комнаты внизу — кухня и гостиная, а наверху одна спальня, до которой можно было добраться по лестнице, ведущей из расположенного рядом класса.

В гостиной находился камин, сломанное кресло, деревянная скамья, выброшенная из церкви, и стол, заваленный учебниками и нотными листами.

— Давненько мы не виделись, — обратился Бёрд к Роберту Декеру.

— Шесть лет, мистер Бёрд.

— Так долго? — Бёрд вспомнил, что семья Декера сбежала из Фалконера после того, как ее глава поучаствовал в неудачном грабеже на дороге в Росскилл. Они укрылись на холмах, где, судя по одежде Роберта Декера, не слишком процветали.

— Как поживает твой отец? — спросил Бёрд Роберта.

Декер сообщил, что его отец разбился, упав с лошади.

— А я теперь женат, — стоящий у камина Декер, с которого капала вода, указал на Салли, устало усевшуюся на жалкое кресло Бёрда с торчащими из него клочками конского волоса. — Это Салли, — гордо объявил Декер, — моя жена.

— В самом деле, в самом деле, — Бёрд чувствовал странную неловкость, возможно, потому что Салли Декер выглядела так потрясающе.

Одета в лохмотья, лицо и волосы грязные, ботинки держались с помощью бечевки, но все равно она была столь же ослепительной красавицей, как и любая из девиц, что красовались в своих экипажах на главной площади Ричмонда.

— На самом деле я ему не жена, — язвительно заметила Салли, пытаясь скрыть обручальное кольцо на пальце.

— Нет, жена, — настаивал Декер. — Нас обвенчал священник, мистер Бёрд.

— Ладно, ладно. Всё равно, — Бёрд, помня про свою собственную жену на кухне, с которой его только что обвенчал священник, гадал, какого дьявола эти двое от него хотят. Образования? Иногда подросшие ученики возвращались к Бёрду и просили учителя заполнить пробелы многих лет прогулов и невнимательности.

— Я приехал повидаться с вами, мистер Бёрд, потому что говорят, что вы можете записать меня в Легион, — объяснил Декер.

— А! — Бёрд с облегчением от этого простого объяснения перевел взгляд с искреннего лица мальчишки на угрюмую красавицу. Он решил, что они плохо подходят друг другу, а потом поразмыслил о том, не думают ли люди подобным образом и о нем с Присциллой. — Хочешь записаться в Легион Фалконера, вот в чем дело?

— Полагаю, что да, — ответил Декер, взглянув на Салли, и это значило, что, видимо, именно она породила это желание.

— Дело в нижних юбках? — спросил Бёрд, которому внезапно пришла в голову неприятная мысль.

Декер выглядел озадаченным.

— Нижние юбки, мистер Бёрд?

— Ты не получал нижние юбки? — настойчиво спросил Бёрд, запустив левую руку в клочковатую бороду. — Их не оставляли у тебя на пороге?

— Нет, мистер Бёрд, — Декер явно решил, что его бывший учитель как минимум эксцентричен, а, может, и тронулся умом.

— Ладно, ладно, — не стал ничего объяснять Бёрд. За последние две недели многие мужчины обнаружили на крыльце своих домов или у повозок нижние юбки. Все они были людьми, отказавшимися записаться в Легион.

Некоторые из них были нездоровы, а некоторые являлись единственными кормильцами большой семьи, другие же были юношами с блестящими перспективами поступления в колледж, и лишь некоторых, очень немногих, можно было счесть трусливыми, но все равно этот издевательский подарок в виде нижних юбок записал их всем скопом в категорию трусов.

Этот инцидент привел к бурлению в рядах горожан, разделив их на тех, кто с энтузиазмом встречал угрозу войны и тех, кто верил, что военная лихорадка скоро пройдет. Бёрд, прекрасно осведомленный, откуда происходят эти нижние юбки, дипломатично хранил молчание.

— Салли говорит, я должен записаться, — объяснил Декер.

— Если он хочет стать настоящим мужем, — добавила Салли, — то должен показать себя. Все мужчины ушли на войну. Вернее, все настоящие мужчины.

— Я в любом случае хочу пойти, — продолжал Роберт Декер, — как отец Салли. Только вот он очень рассердится, если узнает, что я здесь побывал, и потому я хочу записаться должным образом до того, как отправлюсь в лагерь. Тогда он не сможет выгнать меня, так ведь? Не сможет, если я всё подпишу как положено. И я хочу устроить так, чтобы Салли получала мое жалованье. Мне сказали, что так можно сделать, это правда, мистер Бёрд?

— Да, многие жены получают жалованье своих мужей, — Бёрд бросил взгляд на девушку и снова был потрясен, как такая красавица могла вырасти на этих грубых холмах. — Твой отец в Легионе? — спросил он.

— Томас Траслоу, — с горечью произнесла она это имя.

— Боже правый, — Бёрд не мог скрыть своего изумления, узнав, что эту девушку вырастил Траслоу. — А твоя мать, — осторожно поинтересовался он, — не уверен, что был знаком с твоей матерью, а?

— Она умерла, — ответила Салли дерзким тоном, предполагавшим, что это Бёрда не касается.

Не касается, признал Бёрд и стал объяснять Декеру, что он должен отправиться в лагерь Легиона и там поискать лейтенанта Дейвиса.

Он хотел было добавить, что вряд ли что-то можно будет сделать до утра, но сдержался на случай, если такое замечание будет означать, что ему придется предложить паре ночлег.

— Дейвис, вот кто тебе нужен, — сказал он, а потом встал, дав понять, что разговор окончен.

Декер колебался.

— Но если отец Салли меня заметит, мистер Бёрд, до того, как я подпишу контракт, он убьет меня!

— Его там нет. Он уехал вместе с полковником, — Бёрд махнул рукой в сторону двери. — Ты в полной безопасности, Декер.

Салли встала.

— Сходи пригляди за лошадью, Роберт.

— Но…

— Я сказала, сходи пригляди за лошадью! — рявкнула Салли, послав несчастного Декера снова мокнуть под дождем. Как только он уже не мог их услышать, Салли закрыла дверь в гостиную и снова обернулась к Таддеусу Бёрду. — Итан Ридли здесь? — спросила она.

Рука Таддеуса Бёрда нервно впилась в спутанную бороду.

— Нет.

— И где же он? — в ее тоне не было вежливости, лишь прямое требование и намек на то, что она может дать волю своей необузданной натуре, если это требование не будет выполнено.

Бёрд ощутил, что сдается под натиском этой девушки. Она обладала силой характера подстать отцу, но если внешность Траслоу предполагала, что угроза насилия подкрепляется крепкой физической силой, дочь, похоже, обладала более замысловатой силой, позволявшей ей гнуть, ломать и манипулировать людьми по своему желанию.

— Итан в Ричмонде, — в конце концов ответил Бёрд.

— Но где именно? — настаивала она.

Бёрд был захвачен врасплох настойчивостью этих расспросов и приведен в смятение тем, что они означали. Он не сомневался в том, какого рода отношения связывали эту девушку и Итана и весьма их не одобрял, хотя и чувствовал себя бессильным сопротивляться ее требованиям.

— Он остановился у своего брата. Сводного брата, это на Грейс-стрит. Мне написать адрес? Ты ведь умеешь читать?

— Нет, но смогут другие, если я их попрошу.

Бёрд, ощущая, что делает нечто неправильное или по меньшей мере нечто ужасно бестактное, записал адрес своего друга Бельведера Дилейни на клочке бумаги и попытался успокоить совесть строгим вопросом:

— Могу я спросить, какого рода дело у тебя к Итану?

— Вы можете спросить, но не получите ответа, — заявила Салли почти отцовским тоном, хотя, возможно, и не сознавая этого, а потом выдернула листок бумаги из рук Бёрда и спрятала его где-то глубоко под промокшей одеждой.

На ней были два поношенных домотканых платья, окрашенных краской из ореха в коричневый цвет, два потертых передника, выцветшая шаль, изъеденный молью черный чепец и кусок промасленной ткани в качестве странной замены плаща.

В руках она держала тяжелую парусиновую сумку, и Бёрд понял, что она стояла в его гостиной со всеми своими пожитками. Единственным ее украшением являлось серебряное кольцо на левой руке, показавшееся Бёрду старым и довольно неплохим.

Салли тоже оценивала Бёрда своими полными презрения голубыми глазами, явно посчитав учителя абсолютным ничтожеством. Она развернулась, чтобы последовать за Декером на улицу, но потом помедлила и оглянулась.

— Мистер Старбак здесь?

— Нат? Да. Ну, вообще-то не совсем. Он уехал вместе с полковником. И твоим отцом.

— Далеко?

— Весьма, — Бёрд пытался удовлетворить ее любопытство со всей возможной тактичностью. — Так ты встречалась с мистером Старбаком?

— Да, черт побери, — она хихикнула, хотя и не объяснив причину.

— Он довольно мил, — добавила она неубедительно, и Таддеус Бёрд, лишь недавно женившийся, почувствовал внезапный укол ревности в отношении Старбака.

Он немедленно побранил себя за эту недостойную зависть, а потом поразился тому, как это дочери Траслоу удалось стать ее причиной.

— Мистер Старбак — настоящий священник? — нахмурилась Салли, задав этот странный вопрос.

— Священник? — воскликнул Бёрд. — Он имеет отношение к теологии, несомненно. Я не слышал, чтобы он проповедовал, но он не рукоположен, если ты об этом.

— Что значит не рукоположен?

— Это суеверная церемония, позволяющая человеку отправлять христианские таинства, — Бёрд помедлил, гадая, не смутил ли ее своим неверием. — А это важно?

— Для меня — да. Так он не священник? Вы ведь это хотите сказать?

— Не священник.

Салли улыбнулась, не Бёрду, а из-за какой-то своей внутренней радости, а потом вышла в коридор и на мокрую улицу. Бёрд смотрел, как девушка забирается в седло и ощутил себя так, будто его внезапно обожгло яростное пламя.

— Кто это был? — позвала с кухни Присцилла, услышав, как хлопнула входная дверь.

— Неприятности, — Таддеус Бёрд запер дверь на щеколду.

— Двойная работа и неприятности, но не для нас, не для нас, — он отнес свечу обратно в маленькую кухоньку, где Присцилла выкладывала то, что осталось от свадебного торжества, на тарелку.

Таддеус Бёрд отвлек ее от работы, обняв своими худыми руками и прижав к себе, недоумевая, как это ему могло прийти в голову покинуть этот скромный дом и прекрасную женщину.

— Не знаю, стоит ли мне идти на войну, — тихо произнес он.

— Ты должен делать то, что хочешь, — ответила Присцилла, ощутив, как заколотилось ее сердце при мысли о том, что ее муж может и не уйти вместе с вояками. Она любила и восхищалась этим неуклюжим и умным человеком с непростым характером, но не могла представить его солдатом.

Она могла представить военным привлекательного Вашингтона Фалконера или даже лишенного воображения майора Пелэма, или почти любого из тех крепких юнцов, что обращались с винтовкой так же уверенно, как в свое время с лопатой или вилами, но не могла вообразить на поле боя своего вспыльчивого Таддеуса.

— Мне вообще не понятно, как это тебе захотелось стать военным, — сказала она, но очень мягко, чтобы он не принял ее слова за критику.

— Знаешь, почему? — спросил Таддеус, а потом сам ответил на вопрос. — Потому что я воображал, что смогу стать мастером в военном деле.

Присцилла готова была рассмеяться, но потом заметила, что ее муж серьезен.

— Правда?

— Военное дело — это просто применение силы с помощью ума, а я, среди прочих своих недостатков, умен. И также полагаю, что каждый мужчина должен найти занятие, в котором он достигнет совершенства, и не перестаю сожалеть, что я такого не нашел. Я могу писать простую прозу, это верно, и я неплохой флейтист, но это довольно распространенные таланты. Нет, мне нужно найти стезю, на которой я смогу продемонстрировать мастерство. До сих пор я был слишком осторожен.

— Лелею надежду, что ты продолжишь быть осторожным, — сухо сказала Присцилла.

— У меня нет желания делать тебя вдовой, — улыбнулся Бёрд. Он видел, что его жена несчастна, усадил ее и налил немного вина в неподходящий стакан без ножки.

— Но тебе не следует волноваться, — объяснил он ей, — потому что всё это, смею сказать, лишь бессмысленная суета. Не могу представить, что начнется серьезная драка. Будет просто много позерства и хвастовства и много шума практически из ничего, и к концу лета мы все вернемся домой и будем бахвалиться своей храбростью, а всё останется почти так же, как теперь, но, дорогая, тех, кто не присоединится к этому фарсу, ожидает унылое будущее.

— Почему это?

— Потому что если мы не присоединимся, соседи сочтут нас трусами. Мы как люди, которые участвуют в танцах, хотя терпеть их не могут и даже не особо любят музыку, но вынуждены резво отплясывать, если хотят потом поужинать.

— Ты боишься, что Вашингтон пошлет тебе нижнюю юбку? — Присцилла задала этот уместный вопрос очень смиренно.

— Я боюсь, — честно признался Бёрд, — что окажусь для тебя недостаточно хорош.

— Мне не нужна война, чтобы убедиться в том, что ты хорош.

— Но, кажется, она всё равно будет, и твой древний муженек еще поразит тебя своими способностями. Я докажу, что могу быть Галлахадом, Роландом, Джорджем Вашингтоном! Нет, зачем так скромничать? Я стану Александром!

Своей бравадой Бёрд вызвал смех новобрачной, и тогда он поцеловал ее, дал ей в руки стакан с вином и заставил глотнуть.

— Я буду твоим героем, — заявил он.

— Мне страшно, — сказала Присцилла Бёрд, и ее муж не понял, говорит ли она о том, что готовит эта ночь, или о том, чего ожидать от всего лета, поэтому он просто взял ее руку и поцеловал, обещая, что всё будет в порядке. А в темноте всё стучал дождь.

Глава шестая

Когда поезд с лязгом и свистом остановился и предохранительная решетка локомотива замерла всего в двадцати шагах от проделанного Траслоу разрыва в пути, начался дождь. Ветер, наполненный дождем, относил дым из высокой выпуклой трубы в сторону реки. Паровоз издал короткий свисток, а потом люди Траслоу выволокли двух машинистов из кабины.

Старбак уже вернулся к мосту, чтобы прокричать об этих новостях полковнику, который, стоя около реки в шестидесяти футах ниже, требовал объяснений, с какой стати появление поезда задерживает разрушение моста.

У Старбака не нашлось достойного ответа.

— Скажи Хинтону, чтобы немедленно вернулся обратно через мост! — Фалконер сложил ладони у рта, чтобы прокричать этот приказ Старбаку. Его голос звучал рассерженно. — Слышишь меня, Нат? Я хочу, чтобы все немедленно вернулись!

Старбак обогнул баррикаду и увидел машинистов, прислонившихся спинами к огромным колесам паровоза. Капитан Хинтон разговаривал с ними, но при приближении Старбака он обернулся.

— Почему бы тебе не отправиться на помощь Траслоу, Нат? Он пробивается со стороны служебного вагона.

— Полковник велел всем перейти обратно через мост, сэр. И побыстрее.

— Вот пойди и скажи это Траслоу, — предложил Хинтон. — А я подожду тебя здесь.

От пыхтящего паровоза пахло дымом, копотью и маслом. Над передним колесом у него была прикручена табличка с выгравированном на металле названием «Молниеносный».

Позади паровоза находился тендер, нагруженный дровами, а за ним — четыре пассажирских вагона, товарный и служебный.

Люди Траслоу находились в каждом вагоне, чтобы приструнить пассажиров, он сам занимался охранниками в служебном вагоне. Они заперлись внутри, и пока Старбак двигался вдоль остановившегося поезда, Траслоу выпустил в стенку вагона первые пули.

Некоторые пассажирки завизжали при звуке выстрелов.

— Если кто-нибудь доставляет тебе неприятности, воспользуйся оружием! — крикнул Хинтон Старбаку.

Старбак почти забыл про огромный револьвер Сэвиджа с двумя спусковыми крючками, который носил с того дня, как отправился за Траслоу на холмы. Теперь он вытащил свое длинное оружие.

Над ним нависали вагоны, их маленькие печки выпускали клубы дыма на холодном и влажном ветру. Некоторые осевые буксы были так горячи, что падающий на металлические ящики дождь вскипал, превращаясь в пар.

Пассажиры наблюдали за Старбаком через оконное стекло, забрызганное дождем и грязью, и под их взглядами тот каким-то странным образом ощутил себя героем.

Он был в грязи, небрит, с длинными нечесаными волосами и в неопрятной одежде, но под боязливыми и любопытными взглядами пассажиров превратился в лихого мерзавца, вроде тех налетчиков, что скакали галопом по приграничным английским пустошам в романах Вальтера Скотта.

За грязным оконным стеклом поезда находился респектабельный обычный мир, к которому не далее как шесть месяцев назад принадлежал и Старбак, а по эту сторону был дискомфорт и опасность, риск и прочая чертовщина, и со всей горделивостью юности он вышагивал перед испуганными пассажирами.

Какая-то женщина закрыла ладонью рот, будто ее шокировало его лицо, а ребенок вытер запотевшее стекло, чтобы лучше рассмотреть Старбака. Тот помахал ребенку, немедленно отпрянувшему от страха.

— Вас за это повесят! — прокричал из открытого окна крепкий мужчина с широкими бакенбардами, и благодаря этой злобной угрозе Старбак понял, что пассажиры приняли налетчиков Фалконера за обычных грабителей.

Он посчитал эту мысль на удивление лестной и громко рассмеялся.

— Вас повесят! — крикнул мужчина, а потом один из участников налета в вагоне велел ему сесть и заткнуться к чертовой матери.

Старбак добрался до служебного вагона как раз когда один из людей внутри прокричал Траслоу, чтобы тот перестал стрелять. Траслоу, вооруженный револьвером, планомерно простреливал стенку вагона, посылая пулю за пулей в каждую третью доску и таким образом загоняя его обитателей к задней стенке, но теперь, осознав, что следующая пуля наверняка попадет в одного из них, люди внутри закричали, что сдаются.

Задняя дверь с большой осторожностью отворилась, и на площадке служебного вагона появились два человека среднего возраста, худой и толстый.

— Я даже не должен был здесь находиться, — запричитал толстяк в сторону Траслоу, — я просто решил составить компанию Джиму. Не стреляйте, мистер. У меня жена и дети!

— Ключи от товарного вагона? — поинтересовался Траслоу у тощего человека с усталым лицом.

— Вот, мистер, — тощий, одетый в форму охранника, протянул тяжелую связку ключей, а потом, когда Траслоу кивнул, бросил ее вниз. Как и Траслоу, охранник производил впечатление человека, который уже через всё это проходил.

— Что в нем? — спросил Траслоу.

— Ничего особенного. Главным образом всякая машинерия. И немного свинцовых белил, — пожал плечами охранник.

— Я всё равно взгляну, — заявил Траслоу, — так что вы оба спускайтесь, ребята, — он говорил очень спокойно и даже засунул свой опустошенный револьвер за пояс, когда те двое спустились на камни железнодорожного полотна. — Поднимите руки. Выше, — приказал Траслоу, а потом кивнул Старбаку. — Обыщи их. Ищи оружие.

— Я оставил свое внутри, — произнес охранник.

— Обыщи их, парень, — настаивал Траслоу.

Старбака смущала необходимость стоять так близко, что он мог вдохнуть страх толстяка. Тот носил дешевые позолоченные часы на цепочке с кучей побрякушек, тянувшейся через живот.

— Возьмите часы, сэр, — сказал он, когда рука Старбака провела по цепочке, — давайте, сэр, возьмите их, сэр, пожалуйста.

Старбак оставил в покое часы. На шее охранника дико бился пульс, пока Старбак опустошал его карманы. Там была фляжка, портсигар, два носовых платка, коробка с трутом, горсть монет и книга.

— Никакого оружия, — объявил Старбак, когда закончил с обоими охранниками.

Траслоу кивнул.

— Там, откуда вы приехали, ребята, есть солдаты?

Мужчины помедлили, будто собираясь соврать, но потом охранник кивнул.

— Целая прорва милях в десяти отсюда. Может, сотня солдат верхом из Огайо. Говорят, они поджидают мятежников, — он сделал паузу и нахмурился. — Вы мятежники?

— Просто обычные грабители поездов, — сказал Траслоу и замолчал, чтобы выпустить на свои ботинки струю табака. — А теперь отправляйтесь обратно к этим солдатам, ребята.

— Пешком? — в ужасе спросил толстяк.

— Пешком, — подтвердил Траслоу, — и не оглядывайтесь, или мы начнем стрелять. Идите между рельсами, и медленно, просто продолжайте идти. Я буду пристально за вами наблюдать. Отправляйтесь!

Те двое отправились в путь. Траслоу подождал, пока они окажутся за пределами слышимости и снова сплюнул.

— Звучит так, будто кто-то знал, что мы придем.

— Я никому не рассказывал, — выступил Старбак в свою защиту.

— Я и не говорил, что это ты проболтался, даже и не думал. Черт, полковник трепался про этот рейд целые дни напролет! Просто удивительно, что нас не поджидает половина армии Соединенных Штатов.

Траслоу взобрался в служебный вагон и исчез внутри.

— Кстати, — продолжал он, — ты в курсе, что есть люди, которые считают тебя шпионом. Просто потому, что ты янки.

— Кто так говорит?

— Да всякие люди. Ничего такого, что должно тебя беспокоить. Им просто больше не о чем трепаться, вот они и гадают, какого чёрта янки делает в виргинском полку. Хочешь кофе, здесь есть на плите? Теплый. Не горячий, но теплый.

— Нет, — Старбака оскорбило, что его верность была поставлена под сомнение.

Траслоу снова появился на задней площадке вагона с брошенным охранником пистолетом и жестяной кружкой с кофе. Он убедился, что оружие заряжено, и осушил кружку, перед тем как спрыгнуть на пути.

— Хорошо. Теперь пойдем обыщем пассажирские вагоны.

— Не лучше ли нам уйти? — предложил Старбак.

— Уйти? — нахмурился Траслоу. — С какого это дьявола нам вдруг уходить? Мы только что остановили этот чертов поезд.

— Полковник хочет, чтобы мы ушли. Он готов взорвать мост.

— Полковник может подождать, — заявил Траслоу, махнув в сторону пассажирских вагонов. — Начнем с последнего. Если какой-нибудь ублюдок решит создать нам проблемы, пристрели его. Если какая-нибудь женщина или ребенок начнут кричать, врежь им по-быстрому.

Пассажиры — как наседки. Если позволишь им суетиться, они поднимут дьявольский шум, но напугай их как следует, и они будут вести себя тихо и мирно. И не бери ничего крупного, нам придется ехать быстро. Деньги, украшения, часы, вот что нам нужно.

Старбак застыл.

— Вы не будете грабить пассажиров! — он и самом деле был шокирован при мысли об этом. Одно дело — остановить поезд как грабитель, с точки зрения охваченных ужасом пассажиров, но совсем другое — нарушить шестую заповедь.

Самую сильную трепку Старбак всегда получал в качестве наказания за воровство. Когда ему было четыре, он набрал миндаля из банки на кухне, а двумя годами спустя взял игрушечный деревянный кораблик из сундука с игрушками старшего брата, и оба раза преподобный Элиял высек его до крови в качестве возмездия.

С того дня и до того, как Доминик убедила его украсть деньги майора Трейбелла, воровство вызывало ужас у Старбака, и последствия его помощи Доминик лишь подкрепили выученный в детстве урок, что воровство — это чудовищное преступление, за которое Господь наверняка покарает.

— Вы не должны воровать, — сказал он Траслоу. — Не должны.

— Ты что, ожидаешь, что я куплю у них их пожитки? — насмешливо поинтересовался Траслоу. — А теперь пошли, не отставай.

— Я не буду помогать в воровстве! — настаивал Старбак. Он и так слишком часто грешил в последние недели. Впал в грех похоти, пил спиртное, заключал пари, не чтил отца и мать и не соблюдал день отдыха Господа, но вором он не станет.

Он помог Доминик в краже лишь потому, что она убедила его, что эти деньги принадлежат ей, но не станет помогать Траслоу грабить невинных пассажиров. Многие грехи выглядели неявными и их трудно было избежать, но воровство было абсолютным грехом, который невозможно было отрицать, и Старбак не будет рисковать ступить на скользкую дорожку в ад, добавив этот проступок к своему и без того прискорбно длинному списку неправедных деяний.

Траслоу внезапно рассмеялся.

— Всё время забываю, что ты священник. Или наполовину свящкнник, — он бросил Старбаку связку ключей. — Один из них от товарного вагона. Залезь внутрь и обыщи его. Тебе не придется ничего красть, — произнес он с сарказмом, — но можешь поискать военное снаряжение, и если заметишь что-нибудь, что стоит украсть, можешь сообщить об этом мне. И возьми вот это, — Траслоу вытащил свой огромный обоюдоострый нож из ножен и бросил его Старбаку.

Старбак не смог его поймать, но вытащил неуклюжий клинок из железнодорожного полотна.

— Зачем это?

— Чтобы перерезать глотки, парень, но ты можешь открывать им ящики. Или ты планируешь воспользоваться для этого зубами?

Тяжелый медный висячий замок на двери товарного вагона висел на добрых десять футов выше путей, но ржавая ступенька показывала, каким образом Старбак мог до него добраться. Он подтянулся и неловко вцепился в замок, подбирая ключи. В конце концов он нашел нужный, отпер вагон и сдвинул тяжелую дверь, а потом забрался внутрь.

Вагон был наполнен коробками и мешками. Мешки было проще открыть, в них находилось зерно, хотя Старбак понятия не имел, какое именно.

Он пропустил горсть сквозь пальцы, а потом прыгнул к уложенным штабелями ящикам, недоумевая, каким образом сможет обыскать их все.

Проще всего было бы сбросить их на землю, но ящики наверняка были частной собственностью, а он не хотел что-нибудь разбить.

На большей части ящиков стояли отметки, что они направляются в Балтимор или Вашингтон, доказательство того, что оккупация Харперс-Ферри не полностью прервала сообщение через горы.

На одном из ящиков, окрашенном в темный цвет и помеченном для Вашингтона, была надпись с орфографическими ошибками:

«1000 потронов для винтовки мушкета 69IN».

Это уж точно военное снаряжение, а значит, законный трофей. Он использовал неуклюжий нож, чтобы разрезать веревки, удерживавшие штабель ящиков, и стал передвигать мешающие ему коробки на мешки с зерном.

Ему понадобилось минут пять, чтобы добраться до темного ящика, и еще больше времени, чтобы снять с него крепко приколоченную крышку, обнаружив, что под ней и правда находятся упакованные в бумагу патроны, каждый состоял из пули и меры пороха.

Старбак постарался приладить крышку обратно, а потом стащил ящик на землю. По-прежнему шел дождь, и он стукнул по крышке каблуком правой ноги, пытаясь покрепче ее прижать и предохранить содержимое от дождя.

Во втором штабеле находился еще один темный ящик, так что он забрался обратно в товарный вагон и передвинул несколько коробок, пока не добрался до второго ящика, на котором также красовалась надпись, объявляющая о том, что его содержимым являлись патроны. Он добавил этот ящик к первому, взобрался обратно в вагон, чтобы продолжить тщательный обыск.

— Чёрт возьми, что ты делаешь, парень? — у двери вагона появился Траслоу. В правой руке он держал тяжелую кожаную сумку, а в левой — пистолет охранника.

— Это патроны, — Старбак махнул рукой в сторону двух ящиков позади Траслоу, — и думаю, что там могут быть и другие.

Траслоу пнул по крышке ближайшего ящика, опустил глаза, а потом сплюнул на патроны струю табака.

— Не больше проку, чем от сисек быка.

— Что?

— Шестьдесят девятый Калибр, у меня был такой в Мексике. А у тех винтовок, что полковник купил в Ричмонде — пятьдесят восьмой.

— Ох, — Старбак почувствовал, как заливается краской от смущения.

— Например, ты мог бы разжечь ими костер? — предложил Траслоу.

— Так от них нет проку?

— Только не для нас, парень, — Траслоу засунул револьвер за пояс, взял один из патронов и вытащил пулю. — Вот же большая сучка, правда? — он показал ее Старбаку. — Есть еще что-нибудь ценное?

— Я пока нашел лишь пули.

— Охренеть, парень, — Траслоу бросил тяжелую сумку, зловеще звякнувшую при падении, взобрался в вагон и выхватил нож из рук Старбака.

— Я забрал наших ребят из вагонов, пока пассажирам не пришло в голову что-нибудь эдакое. Забрал столько оружия, сколько смог, но некоторые из этих сучьих детей хорошо его прячут. Всегда находится какой-нибудь ублюдок, желающий стать героем. Помню одного юнца на железной дороге Ориндж-Александрия пару лет назад. Думал, что сможет меня схватить, — он сплюнул, усмехаясь.

— И что произошло?

— Он закончил свое путешествие в служебном вагоне, парень. Лежа на спине под брезентом, — говоря это, Траслоу сдирал крышки с ящиков, бегло осматривал их содержимое и выбрасывал под дождь.

Коробка с фарфоровыми тарелками с изображением лилий разбилась о пути. За ней последовала куча одежды, ящик с соусниками и партия хрупких газовых светильников. Дождь усилился, его капли громко стучали по деревянной крыше товарного вагона.

— Может, нам лучше уйти? — нервно спросил Старбак.

— С чего бы это?

— Я сказал вам. Полковник Фалконер готов взорвать мост.

— Кому какое дело до моста? Сколько времени, по-твоему, понадобится, чтобы его восстановить?

— Полковник говорит, что несколько месяцев.

— Несколько месяцев! — Траслоу рылся в ящике с одеждой в поисках того, что может ему приглянуться. Не найдя ничего стоящего, он бросил ящик под дождь.

— Я бы смог восстановить этот мост за неделю. Дай мне десять человек, и он заработает через пару дней. Фалконер не отличит гусиного дерьма от золотых самородков, парень.

Он выкинул бочку с содой и еще одну, с крахмалом для стирки.

— Тут ничего нет, — фыркнул он и снова спрыгнул на землю. Он взглянул на запад, но местность была пустынна. — Отправляйся к служебному вагону, парень, — приказал он Старбаку, — и принеси горячих углей.

— Что вы собираетесь сделать?

— Поразмыслить о том, не пристрелить ли тебя, если ты задашь еще один чертов вопрос. А теперь иди и принеси мне чертова угля.

Траслоу опрокинул оба ящика с патронами калибра.69 на пол, пока Старбак забирался в служебный вагон, где еще горела небольшая пузатая печка. Рядом с ней стояло цинковое ведро с углем. Он высыпал оттуда уголь, открыл кочергой дверцу печки и сгреб в пустое ведро кучку тлеющих головешек.

— Молодец, — сказал Траслоу, когда Старбак вернулся. — Теперь брось уголь на патроны.

— Вы собираетесь поджечь вагон?

Дождь шипел, падая в ведро.

— Да Бога ради! — Траслоу схватил ведро и швырнул уголь на рассыпанные патроны. Секунду уголь просто мерцал между бумажными обертками, а потом с тихим хлопком взорвался первый патрон, и внезапно вся куча аммуниции запылала, взрываясь и изрыгая огонь.

Траслоу подобрал кожаную сумку, лежащую у его ног и сделал Старбаку знак уходить.

— Пошли! — крикнул Траслоу двум своим людям, оставшимся в последнем пассажирском вагоне.

Когда охранники покидали вагоны, они предупредили пассажиров, что всякий, кто последует за налетчиками, будет застрелен. Большинство участников налета несли тяжелые сумки или тюки и все выглядели довольными проделанной работой. Некоторые шли назад с пистолетами в руках, чтобы быть уверенными в том, что никто из пассажиров не попытается стать героем.

— Проблемы начнутся, когда мы пройдем мимо баррикады, — предупредил Траслоу. — Том? Микки? Оставайтесь со мной. Капитан Хинтон! Пусть машинисты поднимутся в паровоз.

Хинтон втащил двух машинстов обратно в кабину паровоза, а потом последовал за остальными с револьвером наготове. Секундой позже огромная машина выпустила гигантскую струю шипящего пара и громко лязгнула, и внезапно весь поезд дернулся вперед.

В пассажирском вагоне вскрикнула женщина. Теперь товарный вагон вовсю пылал, испуская черный дым под струями дождя.

— Пошли! — поторопил Траслоу капитана Хинтона.

Паровоз с лязгом двинулся вперед, над его трубой заклубился серо-белый дым. На щеку Старбака приземлился кусочек черной сажи.

Хинтон ухмылялся и кричал на машиниста, который, по-видимому, внезапно открыл заслонку, потому что поезд рванулся вперед, туда, где рельсы заканчивались, и глубоко зарылся носом в насыпь. Камни и дерево разлетелись по сторонам.

Четыре ведущих колеса, каждое почти шесть футов в диаметре, начали с визгом вращаться, почти потеряв контакт с рельсами, и в агонии, дюйм за дюймом, чудовищная машина с дрожанием продвигалась вперед, пока ее маленькие передние колеса разрывали сломанные крепления. Защитная решетка со скрежетом превратилась в груду искореженного металла.

Хинтон взмахнул револьвером, машинист открыл заслонку на полную, и тридцатитонный паровоз, пошатываясь, как огромное раненое животное, дернулся вперед и накренился на бок.

Старбак испугался, что он вот-вот свалится на берег реки, утащив за собой все вагоны, но потом, к счастью, огромная машина заглохла. Пар начал выходить с противоположной стороны.

Одно из маленьких передних колес свободно вращалось над истоптанной поверхностью, а ведущие колеса с задней стороны паровоза вырыли в железнодорожном полотне колею глубиной в фут, до того, как машинист сумел отсоединить поршни, выпустив новые клубы пара в дождливый воздух.

— Подожгите тендер! — крикнул Траслоу, и Хинтон приказал одному из машинистов набрать полную лопату горящей древесины из топки и бросить ее на дрова в тендере.

— Еще! — поторопил Траслоу, — еще! — Траслоу нашел вентиль от бака с водой, находящегося в тендере, и открыл его. Вода хлынула с задней стороны тендера, а оставшаяся часть уже горела столь же яростно, как и товарный вагон.

— Пошли! — прокричал Траслоу. — Пошли!

Налетчики быстро миновали баррикаду и побежали к мосту. Траслоу с двумя людьми остался на страже, чтобы никто за ними не погнался, пока капитан Хинтон вел остальных по узким доскам, уложенным рядом с рельсами на мосту.

Полковник Фалконер ждал на противоположном берегу, крича, чтобы люди Хинтона поторапливались.

— Поджигайте костры! Медликотт! — выкрикнул Фалконер вниз, в сторону ущелья. — Быстрее! — обратился он к Хинтону. — Бога ради! Что вас задержало?

— Нужно было убедиться, что поезд не уедет обратно за помощью, — объяснил капитан Хинтон.

— Никто здесь не подчиняется приказам! — полковник скомандовал отступить по меньшей мере четверть часа назад, и каждая секунда промедления наносила оскорбление его и без того хрупкой власти. — Старбак! — заорал он. — Разве я не велел тебе привести людей назад?

— Да, сэр.

— Так почему же ты этого не сделал?

— Это моя вина, Фалконер, — вмешался Хинтон.

— Я отдал тебе приказ, Нат! — крикнул полковник. Остальные его люди уже сидели в седле, все, кроме Медликотта, который поджигал сложенную у опоры моста кучу дров. — А теперь запал! — скомандовал полковник.

— Траслоу! — прорычал капитан Хинтон тем трем, что остались на противоположной стороне ущелья.

Траслоу с кожаной сумкой в руках покинул баррикаду последним. Переходя через мост, он отбрасывал доски в сторону, чтобы затруднить путь для преследователей.

С далекой баррикады прозвучал выстрел, и дымок от него немедленно унесло ветром. Пуля попала в рельсы на мосту и срикошетила в реку. Два густых облака дыма от горящего товарного вагона и тендера стелились низко у земли, улетая в сторону северной ветки железной дороги.

— Запал подожжен! — крикнул Медликотт и начал карабкаться вверх по склону. Позади него плевался закручивающимися струйками дыма горящий запал, змеившийся вниз по склону, в сторону огромной кучи древесины, уложенной вокруг порохового заряда.

— Быстрее! — рявкнул полковник. Заржала и встала на дыбы лошадь. Из-за баррикады снова раздались выстрелы, но Траслоу уже перешел через мост и находился вне зоны поражения.

— Ну же, давай! — закричал полковник. Траслоу по-прежнему нес кожаную сумку, и у всех людей Хинтона имелись похожие. Благодаря этим тяжелым сумкам Фалконер наверняка понял, почему его приказ отступать был проигнорирован, но предпочел промолчать.

Мокрый и грязный сержант Медликотт выбрался из ущелья и поставил ногу в стремя, когда дымок на запале достиг кучи хвороста. Сержант Траслоу забрался в седло, и Фалконер развернулся.

— Поехали!

И он повел своих людей прочь от железнодорожной насыпи.

Огонь в ущелье, должно быть, уже разгорелся, потому что густой дым покрывал решетку моста, хотя пороховой заряд еще не взорвался.

— Поехали! — торопил их Фалконер, а позади него лошади поскальзывались, с трудом пробираясь по глинистому склону, пока, наконец, поезд не скрыла листва, и когда сквозь листья и ветки просвистело несколько случайных пуль, они не задели ни одного солдата Легиона.

Фалконер остановился на перекрестке и обернулся, чтобы посмотреть на атакованный поезд. Огонь распространился из товарного вагона и тендера на остальные вагоны, и бывшие пассажиры поезда, мокрые и несчастные, теперь карабкались по влажному склону, чтобы избежать опасности.

Длинные пассажирские вагоны выполняли роль дымовой трубы, по которой яростно гудело пламя, пока с треском не лопнули оконные стекла, и через них в дождь вырвался огненный поток.

Поезд представлял собой горящие обломки — паровоз сошел с рельсов, а вагоны разрушились, но мост, который был целью налета, по-прежнему стоял.

Пороховой заряд не сдетонировал от запала, возможно, потому, что порох намок, а пламя, которое, как предполагалось, высушит порох и взорвет его, если не сработает запал, теперь, похоже, потухло из-за намокших дров и под принесенным ветром дождем.

— Если бы ты выполнил мои приказы, — резко выбранил Старбака полковник, — осталось бы время, чтобы установить заряды заново.

— Я, сэр? — Старбак был поражен несправедливостью этих обвинений.

Капитан Хинтон был в той же степени удивлен словами полковника.

— Я же сказал вам, Фалконер, это моя вина.

— Я отдал приказ не вам, Хинтон. Я отдал его Старбаку, и он не был выполнен, — Фалконер говорил резко и с холодной яростью, потом развернул коня и вонзил в него шпоры. Лошадь заржала и резко скакнула вперед.

— Проклятый янки, — тихо произнес сержант Медликотт и последовал за Фалконером.

— Забудь их, Нат, — сказал Хинтон. — Это была не твоя вина. Я замолвлю о тебе словечко полковнику.

Старбак до сих пор не мог поверить, что его обвинили в неудаче атаки. Он просто онемел, потрясенный несправедливостью полковника.

Внизу, на путях, не сознавая, что группа налетчиков до сих пор находится где-то над ними, некоторые из пассажиров поезда стояли на краю неповрежденного моста, а другие начали растаскивать баррикаду с искореженных рельсов. Огонь в ущелье, похоже, полностью погас.

— Он привык, что все ему подчиняются, — Траслоу подвел лошадь к Старбаку. — Думает, что может купить всё, что пожелает, и самое лучшее, прямо сразу.

— Но я ничего плохого не сделал!

— Тебе и не нужно было. Он хочет кого-нибудь обвинить. И посчитал, что если свалит всё на тебя, то ты ничего ему не сделаешь. Вот почему он выбрал тебя. Он ведь не мог свалить всё на меня, правда?

Траслоу пришпорил коня.

Старбак обернулся и посмотрел на ущелье. Мост не был поврежден, и кавалерийский налет, который должен был стать славной победой, которая положит начало триумфальному крестовому походу Легиона, превратился в мутный и вымокший под дождем фарс. И обвинили в этом Старбака.

— Черт побери, — выругался он вслух, бросая вызов своему Богу, а потом развернулся и последовал за Траслоу на юг.

— Тут действительно об этом? — Бельведер Дилейни держал в руках выпуск «Вестника Уилинга» четырехдневной давности, привезенный в Ричмонд из Харперс-Ферри. Хотя «Вестник» и был виргинской газетой, он поддерживал северян.

— Что? — Итан Ридли был расстроен и мало интересовался тем, что могли написать газеты.

— В прошлую среду грабители остановили пассажирский поезд, направляющийся на восток, один человек ранен, паровоз сошел с рельсов, — Дилейни краткопересказывал заметку по мере того, как бегло ее просматривал.

— Четыре вагона сильно обгорели, товарный вагон и пассажиры ограблены, рельсы повреждены, их заменили на следующий день, — он уставился на Ридли через свои полукруглые очки для чтения в золотой оправе. — Ты же не думаешь, что это может быть тем самым великим триумфом Легиона Фалконера, а?

— Не похоже, что это Фалконер. А теперь послушай, Бев.

— Нет, это ты послушай, — сводные браться находились в квартире Дилейни на Грейс-стрит. Окна гостиной с бархатными шторами выходили на грациозный шпиль собора Святого Павла, а позади него виднелось элегантное белое здание Капитолия, где теперь заседало временное правительство Конфедерации.

— Это ты послушай, потому что я собираюсь прочесть тебе лучшую часть, — произнес Дилейни, преувеличивая удовольствие.

— «По их омерзительному поведению можно было бы решить, что бандиты, остановившие в среду поезд, были просто странствующими ворами, но воры не пытаются разрушить железнодорожные мосты, и эта жалкая попытка убедила власти, что злодеи являлись агентами южан, а не просто преступниками, хотя мы не беремся сказать, как их можно отличить». Ну разве не прелесть, Итан? «Всему миру теперь отлично известны манеры южан, потому что вся храбрость мятежников заключается в грабеже женщин, напуганных детях и в презренном провале попытки разрушить мост Анакансетт, который хотя и был слегка подпален, но смог пропускать грузы уже на следующий день». Слегка подпален! Ну разве это не весело, Итан?

— Нет, черт возьми, нет!

— А я считаю, что чрезвычайно весело. Давай-ка поглядим, смелое преследование кавалерией Огайо, задержанное дождями и вышедшими из берегов ручьями. Мерзавцы благополучно ушли, так что очевидно, преследование не было уж настолько смелым. Считают, что налетчики отступили на восток, в долину Шенандоа. «Наши братья на востоке Виргинии, которые так любят хвастаться своей великой цивилизацией, похоже, послали этих людей в качестве эмиссаров этого преувеличенного превосходства. Если это было лучшее, на что они способны, то мы надеемся увидеть их воинское мастерство, будучи полностью уверенными, что национальный кризис долго не продлится и что славный Союз воссоединится в течение каких-нибудь нескольких недель». О, великолепно!

Дилейни снял очки для чтения и улыбнулся Ридли.

— Не очень-то впечатляющее описание, если это был твой будущий тесть. Один подпаленный мост? Ему стоило бы сделать что-нибудь получше!

— Бога ради, Бев! — взмолился Ридли.

Дилейни торжественно сложил газету, а потом положил ее на полку из розового дерева рядом с своим креслом, где лежали другие газеты и журналы.

Уют его гостиной придавали кожаные кресла, большой круглый полированный стол, книжные полки у каждой стены, гипсовые бюсты великих уроженцев Виргинии и большое зеркало над камином в позолоченной раме с держащимися за руки херувимами и летящими ангелами.

Некоторое предметы из драгоценной коллекции фарфора Дилейни стояли на каминной полке, другие — среди книг в кожаных обложках. Дилейни снова заставил брата ждать, пока полировал полукруглые очки и тщательно укладывал их в футляр с бархатной подкладкой.

— Что, черт возьми, — наконец спросил он, — ты собираешься делать с проклятой девчонкой?

— Хочу, чтобы ты мне помог, — жалко промямлил Ридли.

— С какой это стати? Девчонка — одна из твоих шлюх, а не моих. Она искала тебя, а не меня. Она носит твоего ребенка, а не моего, и месть ее отца угрожает твоей жизни, а уж точно не моей, мне и правда нужно продолжать?

Дилейни встал, подошел к камину и взял одну из сигарет, обернутых в желтую бумагу, которые ему привозили из Франции, и которые сейчас, как он полагал, станут на вес золота.

Он прикурил от горящего уголька из камина. Поразительно, что в это время года понадобилось зажигать камин, но дожди с грозами, пришедшие с востока, принесли с собой не по сезону холодные ветра.

— И вообще, что я могу сделать? — продолжал он беззаботно. — Ты уже пытался от нее откупиться, и ничего не вышло. Очевидно, тебе следует заплатить ей больше.

— Она просто вернется, — сказал Ридли. — И будет возвращаться снова и снова.

— Так чего конкретно она хочет? — Дилейни знал, что ему придется помочь сводному брату, по крайней мере, если он хочет продолжать наживаться на поставках Легиону Фалконера, но ему хотелось еще немного помучить Итана, перед тем, как согласиться найти решение проблемы, возникшей из-за неожиданного появления в городе Салли Траслоу.

— Она хочет, чтобы я нашел ей где-нибудь место, чтобы поселиться. И ожидает, что я за это заплачу, а потом буду давать ей денег каждый месяц. И конечно, я должен содержать ее бастарда. Хрень Господня! — злобно ругнулся Ридли, вспоминая все эти непомерные требования Салли.

— Бастарда не только ее, но и твоего, — безжалостно заметил Дилейни. — Кстати, моего племянника! Или племянницу. Думаю, я предпочел бы племянницу, Итан. Это будет сводная племянница, как думаешь? Может, я могу стать ее сводным крестным отцом?

— Не будь таким бесполезным, черт побери, — сказал Ридли, бросив сердитый взгляд через окно на залитый дождем город. Грейс-стрит была почти пуста. Лишь один экипаж громыхал в сторону площади Капитолия и два негра укрылись на крыльце методистской церкви. — У миссис Ричардсон есть кто-нибудь, кто умеет избавляться от детей? — обернулся Ридли. Миссис Ричардсон возглавляла бордель, куда его сводный брат вложил значительную сумму денег.

Дилейни деликатно пожал плечами, что могло означать практически что угодно.

— Кстати, — продолжал Ридли, — Салли хочет сохранить бастарда и говорит, что если я не помогу, она расскажет обо мне Вашингтону Фалконеру. И своему отцу расскажет. Ты знаешь, что он со мной сделает?

— Не думаю, что устроит совместную молитву, — хихикнул Дилейни. — Почему бы тебе не отправить эту неудобную девчонку на предприятие Тредегара и там оставить на отвалах?

Металлургический завод Тредегара у реки Джеймс был самым мерзким, темным и мрачным местом в Ричмонде, и происходившие в его дьявольских уголках трагедии не слишком тщательно расследовались. Мужчины гибли в драках, шлюх в переулках резали ножами, а мертвых или умирающих детей бросали в грязные канавы. Это был кусочек ада в центре Ричмонда.

— Я не убийца, — угрюмо заметил Ридли, хотя, по правде говоря, подумывал о подобном чрезвычайном, но спасительно жестоком действии, но слишком боялся Салли Траслоу, которая, как он подозревал, прятала где-то среди своих пожитков оружие. Она пришла к нему три дня назад, появившись в квартире Бельведера Дилейни вечером.

Дилейни находился в Уильямсберге, заверяя завещание, и Ридли был в квартире один, когда Салли позвонила в дверь. Он услышал какую-то суету у парадной двери и спустился вниз, обнаружив Джорджа, домашнего раба своего брата, спорящим с мокрой, грязной и злой Салли.

Она протолкнулась мимо Джорджа, который со свойственной ему почтительной вежливостью пытался не пустить ее в дом.

— Скажи этому ниггеру, чтобы убрал от меня лапы, — крикнула она Ридли.

— Всё в порядке, Джордж. Это моя кузина, — произнес Ридли, а потом отдал распоряжения, чтобы грязную лошадь Салли отвели на конюшню, а саму Салли проводили наверх, в гостиную его брата. — Какого дьявола ты здесь делаешь? — спросил он в ужасе.

— Приехала к тебе, — провозгласила она, — ты ведь сам приглашал.

С ее оборванной одежды на лежащий перед мраморным камином прекрасный персидский ковер Дилейни капала вода.

За окнами завывали ветер с дождем, но в этой теплой и комфортабельной комнате, защищенной плотными бархатными шторами с оборками и кисточками, спокойно горел огонь, а пламя свечей почти не дрожало.

Салли оглядывалась, стоя на ковре, восхищаясь книгами, мебелью и кожаными креслами. Ее поразило, как пламя свечей отражается в графинах, золоченых рамах и драгоценных европейских фарфоровых фигурках на каминной полке.

— Как мило, Итан. Не знала, что у тебя есть брат.

Ридли подошел к шкафчику, открыл серебряный портсигар и вытащил оттуда одну из тех сигар, что его сводный брат держал для посетителей. Ему нужно было закурить, чтобы прийти в себя.

— Я думал, ты вышла замуж?

— Я возьму одну из этих сигар, — заявила Салли.

Он зажег сигару и протянул ее ей, а потом взял вторую для себя.

— Ты носишь обручальное кольцо, — сказал он, — значит, ты замужем. Почему бы тебе не вернуться к мужу?

Она сознательно проигнорировала этот вопрос и поднесла палец с кольцом к свету.

— Это кольцо принадлежало моей маме, а ей досталось от ее мамы. Папа хотел оставить его себе, но я заставила его отдать кольцо мне. Мама всегда хотело, чтобы оно было у меня.

— Дай-ка посмотреть, — Ридли взял ее за палец и ощутил дрожь, как и всегда, когда дотрагивался до Салли. Он гадал, по какой случайности кости, кожа, губы и глаза сложились в такую потрясающую красоту в этом сквернословящем ребенке холмов с дурным характером.

— Прелестное, — он повернул кольцо на ее пальце, почувствовав ее легкое и сухое прикосновение. — И старинное, — он подозревал, что кольцо весьма старое, может, даже какое-то особенное, и попытался снять его с пальца, но Салли отдернула руку.

— Папа хотел оставить его себе, — она посмотрела на кольцо, — и я его у него забрала, — она засмеялась и затянулась сигарой. — И вообще, я, типа, не по-настоящему замужем. Не больше, чем если бы через метлу перепрыгнула [5].

Именно этого и боялся Ридли, но попытался не выдать свои опасения.

— Твой муж ведь скоро начнет тебя искать, правда?

— Роберт? — засмеялась она. — Ничего он не сделает. У кастрированного борова яйца и то крепче, чем у Роберта. А как насчет твоей подружки-леди? Что сделает Анна, когда узнает, что я здесь?

— А она узнает?

— Конечно, милый, потому что я ей скажу. Если только ты не дашь мне слово. То есть будешь заботиться обо мне как положено. Я хочу жить в местечке вроде этого, — она обернулась, осматривая комнату, восхищаясь ее комфортом, а потом снова взглянула на Ридли. — Ты знаешь человека по имени Старбак?

— Знаю одного мальчишку по имени Старбак, — ответил Ридли.

— Довольно симпатичный мальчишка, — кокетливо произнесла Салли. Пепел с ее сигары упал на ковер. — Он обвенчал меня с Робертом. Папа заставил его. Он сделал так, чтобы всё звучало будто по-настоящему, с книгой и всё такое, и даже сделал запись, прям как по закону, но я знаю, что это было не по-настоящему.

— Старбак вас обвенчал? — развеселился Ридли.

— Он был довольно мил. И правда мил, — она вздернула голову в сторону Ридли, желая вызвать у него ревность. — А потом я велела Роберту записаться в солдаты и приехала сюда. Чтобы быть с тобой.

— Но я здесь не останусь, — сказал Ридли. Салли наблюдала за ним своими кошачьими глазами. — Я отправляюсь в Легион, — объяснил он. — Я закончу свои дела здесь, а потом вернусь.

— Тогда я скажу тебе, милый, какие еще дела тебе нужно закончить, — Салли приблизилась к нему, с невольным изяществом пройдя по богатым коврам и натертому паркету.

— Тебе нужно найти местечко, где я буду жить, Итан. Хорошенькое местечко, с коврами вроде этого, с настоящими креслами и кроватью. Ты сможешь приходить ко мне, как и говорил. Ведь так ты говорил? Что найдешь, где я буду жить? Где ты сможешь быть со мной? И любить меня? — она прошептала последние слова очень мягко, подойдя так близко, что Ридли почувствовал запах сигары в ее дыхании.

— Да, так я говорил, — он знал, что не может противиться ей, как всегда знал и то, что как только они переспят, он возненавидит Салли за ее вульгарность и приземленность.

Она была ребенком едва ли пятнадцати лет от роду, но уже знала, как и Ридли, о своих сильных сторонах. Он знал, что она будет отчаянно драться за то, чтобы поступить по-своему, наплевав на разрушения, которые может при этом причинить. Так что уже на следующий день Ридли переселил ее из квартиры своего брата на Грейс-стрит.

Если бы Дилейни обнаружил свой драгоценный фарфор разбитым, он бы ни за что не согласился помочь Ридли, так что Итан снял ближайшую ко входу комнату в меблированных апартаментах на Монро-стрит, указав при регистрации себя и Салли как женатую пару.

Он умолял брата помочь:

— Да Бога ради, Бев! Она же ведьма, она все разрушит!

— Суккуб, значит, а [6]? Хотел бы я с ней повстречаться. Она правда так красива, как на твоем рисунке?

— Она необыкновенна, так что, Христа ради, забери ее у меня! Хочешь ее? Она твоя! — Ридли уже пытался избавиться от нее, представляя своим собутыльникам в салуне отеля «Спотсвуд». Но Салли, одетая в недавно приобретенный наряд, пусть и сводила с ума каждого офицера в отеле, отказывалась покидать Ридли. Она не собиралась извлекать глубоко засевшие в нем коготки ради неизвестности.

— Пожалуйста, Бев! — умолял Ридли.

«Как же я ненавижу», — подумал Бельведер Дилейни, греясь у камина, — «когда меня зовут Бев».

— Убивать ее ты не хочешь? — спросил он грозно.

Ридли, помешкав, затряс головой:

— Нет.

— И не дашь ей того, чего она хочет?

— Да не могу я.

— А просто отпустить ее?

— Да нет же, черт возьми.

— Сама она не уйдет?

— Ни за что.

Дилейни затянулся сигаретой и задумчиво выпустил колечко дыма в потолок.

— Подпаленный мост. Как по мне, так это забавно.

— Пожалуйста, Бев, пожалуйста!

— Я показал газетную заметку Ли, — произнес Дилейни. — Но он опроверг ее. Заверил меня, что это дело рук не наших людей. Думает, какие-нибудь разбойники подпалили мост. Наверное, тебе стоит сказать об этом Фалконеру. Разбойники! Он будет просто в восторге от этого словечка.

— Пожалуйста, Бев, Бога ради!

— Э нет, Итан, Господу точно не понравится то, что я собираюсь сделать с Салли. Ни на йоту не понравится. Но да, я могу помочь тебе.

Облегчение, которое испытал Ридли, глядя на брата, было почти осязаемым:

— Что ты собираешься сделать?

— Приведи ее ко мне завтра. Допустим, к углу Кэри и Двадцать четвертой, подальше от любопытных глаз. В четыре часа там будет стоять экипаж. Я могу быть там, а могу и не быть, в любом случае — заставь ее забраться в этот экипаж. А потом забудь о ней. Навсегда.

Ридли уставился на брата, разинув рот:

— Ты… ее убьешь?

Дилейни поморщился:

— Помилуй, не настолько я груб. Я… заставлю ее исчезнуть из твоей жизни. А ты будешь мне благодарен по гроб жизни.

— Буду, честное слово! — жалко поблагодарил его Ридли.

— Значит, завтра в четыре, на углу Кэри и Двадцать четвертой. А теперь иди к ней. Будь с ней поласковей, чтобы она ничего не заподозрила.

Полковник Вашингтон Фалконер игнорировал Старбака почти всё время, пока они ехали домой. Фалконер скакал рядом с капитаном Хинтоном, иногда с Мерфи, а иногда один, но всегда устанавливал высокий темп езды, будто хотел побыстрее отдалиться от места, где так неудачно закончился его набег.

Когда он наконец заговорил со Старбаком, то был резок и недружелюбен, хотя едва ли вел себя более обходительно с остальными. Но всё равно Старбак чувствовал обиду, в то время как Траслоу просто веселило дурное расположение духа полковника.

— Ты должен научиться избегать глупостей, — сказал Траслоу.

— Именно этим вы занимаетесь?

— Нет, но кто сказал, что с меня нужно брать пример? — засмеялся он. — Тебе следовало бы прислушаться к моему совету и взять деньги.

Траслоу получил в результате налета кругленькую сумму, как и те люди, что отправились с ним к поезду.

— Я предпочту быть глупцом, чем вором, — нравоучительно заявил Старбак.

— Неа, не предпочтешь. Ни один разумный человек так не поступит. И вообще, надвигается война, и единственный путь пройти через нее — это воровать. Все солдаты воруют. Ты крадешь всё, что тебе нужно, не у друзей, а у всех остальных. Армия не будет за тобой присматривать. Армия кричит на тебя, срёт на тебя и делает всё возможное, чтобы ты сдох с голоду, так что ты должен добыть всё, что сможешь заполучить, а лучшие добытчики — это те, кто лучше умеет воровать, — несколько шагов Траслоу проскакал молча.

— Думаю, тебе нужно радоваться, что ты приехал и помолился над моей Эмили, потому что благодаря этому я теперь за тобой присматриваю.

Старбак промолчал. Он стыдился той молитвы, что пробормотал над могилой. Ему не следовало ее произносить, потому что он был для этого неподобающим человеком.

— И я так и не поблагодарил тебя за то, что никому не рассказал о моей Салли. В смысле, как она вышла замуж и почему.

Траслоу отрезал ломоть табака от куска, который хранил в поясной сумке, и засунул за щеку.

Они со Старбаком ехали отдельно от остальных, находящихся в нескольких шагах впереди и сзади.

— Всегда надеешься, что будешь гордиться детьми, — тихо продолжал Траслоу, — но думаю, Салли — неудачный ребенок. Но теперь она замужем, так что всё закончилось.

«Так ли это?», — гадал Старбак, но не был настолько глуп, чтобы задать этот вопрос вслух. Замужество не стало концом для матери Салли, которая впоследствии убежала с жестоким коротышкой Траслоу. Старбак попытался мысленно нарисовать портрет Салли, но не смог сложить вместе все детали.

Он лишь вспомнил, что она была очень красива, и что обещал ей помочь, если бы она только попросила. Что бы он сделал, если бы она приехала? Убежал бы с ней, как с Доминик?

Осмелился бы он бросить вызов ее отцу? Ночью Старбак лежал без сна, охваченный фантазиями о Салли Траслоу. Он знал, что эти мечты были столь же глупы, как и непрактичны, но он был молод и потому хотел влюбиться, и ему приходили в голову эти глупые и непрактичные мечты.

— Я и правда благодарен, что ты не проболтался про Салли, — похоже, Траслоу ожидал ответа, возможно, подтверждения того, что Старбак и правда держал ту ночную свадьбу в секрете, а не сделал эту семейную проблему предметом насмешек.

— Я и не думал никому рассказывать, — заявил Старбак. — Это никого не касается, — приятно было снова ощутить себя таким добродетельным, хотя Старбак подозревал, что его молчание относительно свадьбы было вызвано скорее инстинктивным страхом вызвать неприязнь Траслоу, чем принципиальной сдержанностью.

— И что ты думаешь о Салли? — серьезным тоном спросил Траслоу.

— Она очень привлекательная девушка, — так же серьезно ответил Старбак, как будто и не воображал, как сбегает с ней в западные земли или, иногда, как они отплывают в Европу, где, в его грезах, он производит на нее впечатление своей изысканностью в роскошных отелях и блестящих бальных залах.

Траслоу кивнул в знак одобрения комплимента Старбака.

— Она похожа на мать. Юный Декер — просто счастливчик, надо думать, хотя, может, и нет. Симпатичное личико — это не всегда хорошее качество в женщине, особенно если у нее есть зеркало.

Эмили никогда особо об этом не задумывалась, но только не Салли, — он произнес ее имя с печалью, а потом долгое время ехал молча, очевидно, вспоминая о семье.

Старбак, разделивший с этой семьей очень личное событие, вопреки собственной воле стал наперсником Траслоу, который после паузы покачал головой, сплюнул струю табака и объявил свой вердикт:

— Некоторые мужчины созданы для того, чтобы стать главой семьи, но только не юный Декер. Он бы хотел присоединиться к своему кузену в Легионе, но он и не боец. Не то что ты.

— Я? — удивился Старбак.

— Ты боец, парень. Точно говорю. Ты не обмочишь штаны, увидев слона.

— Увидев слона? — спросил Старбак весело.

Траслоу состроил мину, предполагавшую, что он уже устал в одиночку заполнять пробелы в образовании Старбака, но потом всё равно снизошел до ответа:

— Если ты вырос в сельской местности, тебе всегда рассказывают про цирк. И про всякие чудеса в нем. Про шоу уродов и представления с животными, и о слоне, и все дети спрашивают и спрашивают о том, что это за слон такой, а ты не можешь объяснить, так что однажды берешь детишек, чтобы они увидели всё собственными глазами. Вот на что похоже для мужчины первое сражение. Как увидеть слона. Некоторые накладывают в штаны, некоторые бегут, как из ада, а некоторые заставляют сбежать врага. С тобой всё будет в порядке, но не с Фалконером.

Траслоу презрительно мотнул головой в сторону полковника, ехавшего в одиночестве во главе маленькой колонны.

— Попомни мои слова, парень, точно говорю, Фалконер и одно сражение не продержится.

Мысль о сражении заставила Старбака вздрогнуть. Иногда это предвкушение было таким волнующим, а иногда нагоняло ужас, в этот же раз мысль о том, что он увидит слона, испугала его, может, потому что неудача этого рейда показала, как многое может пойти наперекосяк. Он не хотел размышлять о последствиях того, если что-то пойдет не так во время битвы, и потому сменил тему, выпалив первый пришедший на ум вопрос:

— Вы и правда убили трех человек?

Траслоу бросил на него странный взгляд, будто не понял, зачем вообще задавать подобные вопросы.

— Как минимум, — презрительно ответил он. — А что?

— И что чувствуешь, когда убиваешь человека? — спросил Старбак. На самом деле он хотел спросить, почему и как Траслоу совершил эти убийства, и пытался ли кто-нибудь призвать его к ответу, но вместо этого задал дурацкий вопрос про чувства.

Траслоу посмеялся над этим интересом.

— Что чувствуешь? Иисусе, парень, временами от тебя больше шума, чем от разбитого горшка. Что чувствуешь? Сам узнаешь, парень. Иди и убей кого-нибудь, тогда сам ответишь мне на этот вопрос, — Траслоу пришпорил лошадь, у него вызвал отвращение тот нездоровый интерес, с которым Старбак задал этот вопрос.

Той ночью они встали лагерем на мокром холме над небольшим поселением, чьи горящие плавильные печи мерцали, как врата преисподней, и им пришлось вдыхать вонючий дым от сжигаемого угля, доходивший до вершины холма. Старбак не мог заснуть.

Он сел рядом с часовыми, дрожа от холода и мечтая, чтобы дождь наконец-то прекратился. Он поужинал своей порцией вяленого мяса и намокшего хлеба с тремя другими офицерами. Фалконер был в чуть лучшем расположении духа, чем в предыдущие ночи, даже найдя в неудаче рейда кой-какие утешительные стороны.

— Может, нас и подвел порох, — сказал он, — но мы показали, что можем быть опасны.

— Это верно, полковник, — преданно ответил Хинтон.

— Им придется приставить охрану к каждому мосту, — объявил полковник, — а человек, охраняющий мост, не сможет вторгнуться на Юг.

— И это верно, — бодро согласился Хинтон. — И им может понадобиться много дней, чтобы убрать тот паровоз с путей. Он ужасно глубоко увяз.

— Так что это не было провалом, — добавил полковник.

— Отнюдь нет! — капитан Хинтон был решительно оптимистичным.

— И послужило отличной тренировкой для наших разведчиков-кавалеристов, — посчитал полковник.

— Именно так, — Хинтон улыбнулся Старбаку, пытаясь вовлечь и его в эту более дружелюбную атмосферу беседы, но полковник лишь нахмурился.

Теперь, по мере наступления ночи, Старбак всё глубже погружался в отчаяние, свойственное юности. Дело было не только в отчужденности Вашингтона Фалконера, которая его угнетала, но и в осознании того, что его жизнь пошла совершенно не в том направлении.

Тому были оправдания, возможно, и вполне достойные, но в глубине души он понимал, что сбился с пути. Он покинул свою семью и церковь, даже собственную страну, чтобы жить среди незнакомых людей, а привязанность к ним не проникла настолько глубоко и не была настолько сильной, чтобы дать ему какую-нибудь надежду.

Вашингтон Фалконер был человеком, чье яростное неодобрение было таким же сильным, как вонь из плавильных печей. Траслоу был союзником, но сколько это еще продлится? И что у Старбака общего с Траслоу?

Траслоу со своими людьми мог воровать и убивать, но Старбак не мог представить, что и он станет этим заниматься, а что до остальных, таких как Медликотт, то они ненавидели Старбака, за то что он выскочка-янки, незнакомец, пришлый, любимчик полковника, превратившийся теперь в козла отпущения.

Старбак дрожал под дождем, притянув колени к груди. Он чувствовал чудовищное одиночество. Так что же ему делать? Дождь монотонно лил, а за его спиной топтались привязанные лошади. Дул холодный ветер, поднимающийся от поселка с его мрачными плавильными печами и рядами однообразных домов.

Огонь от печей освещал здания зловещим мерцанием, а на склоне между ним и поселком сквозь дым выступали замысловатые силуэты деревьев, образуя непроходимый клубок перекрученных черных ветвей и срубленных стволов. Это настоящая дикость, подумал Старбак, а за ней находилось лишь пламя ада, и мрачный ужас этого склона показался ему прообразом собственного будущего.

Отправляйся домой, говорил он себе. Настало время признать, что ты был неправ. Приключение окончено, и пора вернуться домой. Из него сделали дурака, сначала Доминик, а теперь эти виргинцы, не любившие его за то, что он был северянином. Он должен ехать домой. Он все равно может стать солдатом, даже должен им стать, но будет драться за Север.

Будет сражаться за «Доблесть прошлого» — флаг США, за продолжение славного столетия американского прогресса и благопристойности. Он отбросит лицемерные аргументы тех, кто притворялся, что дело не в рабстве, а вместо этого присоединится к крестовому походу за правое дело. И внезапно он вообразил себя крестоносцем с красным крестом на белом плаще, галлопирующим по залитым солнцем равнинам истории, чтобы победить самое большое в мире зло.

Он отправится домой. Он должен уехать туда ради собственного блага, потому что иначе запутается в клубке мрачной дикости.

Он пока не представлял, как ему удастся добраться до дома, и несколько яростных мгновений раздумывал над идеей схватить лошадь и просто убраться с этого холма, правда, лошади были привязаны, и полковник Фалконер, опасаясь преследования кавалерией северян, настоял на том, чтобы выставить часовых, которые наверняка бы остановили Старбака.

Нет, решил он, он подождет, пока они не доедут до Фалконера, а там поговорит с Вашингтоном Фалконером начистоту и признается в своем разочаровании и неудачах, а потом попросит, чтобы тот помог ему добраться до дома. Ему казалось, что во время перемирия корабли плавают вверх по реке Джеймс, а Фалконер наверняка поможет ему найти место на борту одного из них.

Он посчитал, что принял решение и был доволен правильным выбором. Он даже немного поспал, проснувшись с посвежевшим взглядом и радостью на сердце, чувствуя себя Христианином из «Путешествия пилигрима в Небесную Страну», будто разом избежал и Ярмарки Суеты, и Топи Уныния и направляется прямиком в Небесный Град [7].

Спустя день группа, участвовавшая в рейде, достигла долины Шенандоа и пересекла ее, а на следующее утро они спустились с Голубого хребта под ясным небом и теплым ветерком. Остатки белых облаков сдуло на север, по зелени тучных полей мелькали их тени.

Разочарование от рейда, казалось, было забыто, когда лошади почуяли запах дома и перешли на быструю рысь. Перед ними расстилался город Фалконер, покрытый медью купол здания суда блестел на солнце, а над цветущими деревьями вздымались шпили церквей.

Завтра, подумал Старбак, у него состоится долгая беседа с Вашингтоном Фалконером. Завтра он признается в своей ошибке и всё исправит. Завтра он встанет на праведный путь перед Богом и людьми.

Завтра он вновь родится, и эта мысль приободрила его и даже заставила улыбнуться, а потом он полностью о ней позабыл, и даже весь план о возвращении на Север вылетел у него из головы, потому что из лагеря Легиона верхом на светлом коне выехал коренастый юноша с бородой в форме каре и приветливой улыбкой, и Старбак, чувствовавший себя таким одиноким и так несправедливо наказанным, пустил лошадь в бешеный галоп, чтобы поприветствовать своего друга.

Потому что Адам вернулся домой.

Глава седьмая

Друзья встретились, натянули поводья, оба заговорили одновременно, замолчали, засмеялись, снова заговорили, но каждый был слишком полон новостями и удовольствием от встречи, чтобы понять другого.

— Выглядишь усталым, — наконец сумел произнести что-то вразумительное Адам.

— Я и правда устал.

— Я должен встретиться с отцом. А потом поговорим, — Адам пришпорил лошадь в сторону Вашингтона Фалконера, который, явно позабыв провал рейда, светился счастьем от возвращения сына.

— Как тебе удалось вернуться? — окликнул сына Фалконер, когда тот направился в его сторону.

— Мне не позволили пересечь Длинный мост в Вашингтоне, так что я поднялся вверх по реке и заплатил паромщику у Лисберга.

— Когда ты приехал?

— Только вчера, — Адам придержал лошадь, чтобы поздороваться с отцом. Всем было очевидно, что доброе расположение духа Вашингтона Фалконера полностью восстановлено. Его сын вернулся, и таким образом разрешилась вся неопределенность относительно того, сохранил ли он верность южанам.

Радость полковника распространилась даже на то, чтобы попросить прощения у Старбака.

— Я был расстроен, Нат. Ты должен меня простить, — незаметно сообщил он Старбаку, пока Адам отъехал, чтобы поприветствовать Мерфи, Хинтона и Траслоу.

Старбак, слишком смущенный извинениями человека гораздо старше его, ничего не ответил.

— Ты ведь присоединишься к нам за ужином в Семи Источниках, Нат? — Фалконер принял молчание Старбака за враждебность. — Мне трудно будет перенести твой отказ.

— Конечно, сэр, — Старбак помедлил, а потом решил принять на себя эту ношу.

— И сожалею, что подвел вас, сэр.

— Ты не подвел, не подвел, — поспешно отмёл извинения Старбака Фалконер.

— Я был расстроен, Нат, и только. Я вложил слишком много надежд в этот рейд и не предвидел погоду. Вот в чем было дело, Нат, в погоде. Адам, пойдем!

Адам провел большую часть утра, встречаясь в Легионе со старыми друзьями, но теперь его отец настаивал на том, чтобы провести сына по всему лагерю еще разок, и Адам добродушно выразил восхищение рядами палаток и лошадей, полевой кухней, местом для повозок и шатром для собраний.

В лагере теперь находилось шестьсот семьдесят восемь добровольцев, почти все жили в половине дня езды от Фалконера. Их разделили на десять рот, каждая из которых выбрала своих офицеров, хотя, как весело признался Фалконер, понадобилось несколько взяток, чтобы удостовериться в том, что победят лучшие.

— Думаю, я использовал четыре бочки лучшего в этих горах виски, — объявил Фалконер сыну, — чтобы наверняка были избраны Миллер и Паттерсон.

Каждая рота выбрала капитана и двух лейтенантов, а некоторые — и третьего лейтенанта. Вашингтон Фалконер назначил собственных офицеров штаба — пожилого майора Пелэма в качестве своего заместителя и жуткого майора Бёрда, которого явно продвинули на слишком высокую позицию, чтобы заниматься бумажной работой.

— Я пытался избавиться от Дятла, но твоя мать настаивала, — признался полковник Адаму. — Ты виделся с ней?

— Да, этим утром, сэр.

— Она хорошо себя чувствует?

— Говорит, что нет.

— Обычно ей становится лучше, когда меня нет рядом, — иронично заметил полковник. — Вот это — штабные палатки.

В отличие от конусообразных палаток, которыми довольствовались пехотные роты, четыре штабные палатки представляли собой большие шатры с прямыми стенками, непромокаемой подстилкой, походными кроватями, складными табуретами, тазиком для умывания, кувшином и раскладным столиком, который можно было превратить в брезентовую сумку.

— Я займу эту, — сказал Фалконер, указывая на самую чистую из палаток.

— Майор Пелэм расположится в следующей, Итан и Дятел займут вон ту, а вы с Натом разделите между собой четвертую. Думаю, устроит?

Адам и Ридли получили звания капитанов, тогда как Старбак оказался на самой нижней иерархической ступени, будучи младшим лейтенантом. Вся троица сформировала, таким образом, отряд адъютантов, как назвал их Фалконер. Их работа, объяснил он Адаму — служить его посыльными, а также глазами и ушами на поле битвы. Из его уст все это звучало довольно зловеще.

Легион состоял не только из штаба и десяти пехотных рот. В его состав входили: оркестр, подразделение медиков, знаменосцы, полсотни кавалеристов под командованием капитана, которым предстояло служить разведчиками Легиона, и батарея из двух бронзовых шестифунтовых пушек, прослуживших уже двадцать лет. Обе были гладкоствольными, приобретенными Фалконером в литейном цехе Боуэрса в Ричмонде. Туда пушки отправлялись для переплавки в новые виды вооружения.

Полковник гордо продемонстрировал артиллерию сыну:

— Ну разве они не великолепны?

Пушки выглядели впечатляюще. Бронзовые стволы надраены до слепящего глаза блеска, колеса покрыты лаком, а дополнительные материалы — цепи, ведра, банники, резьбовые винты — отполированы и покрашены.

И все же было что-то беспокойное в этом оружии. Оно выглядело слишком мрачным для летнего утра, угрожающим и несущим смерть.

— Конечно, это не последнее слово техники, — Фалконер расценил молчание сына, как невысказанную критику. — Едва ли они сравнятся с орудиями Паррота [8], да и нарезов у них нет, но, думается мне, парочку янки эти красавицы все же сумеют размазать. Разве не так, Пелэм?

— Если найдем боеприпасы, полковник, — с нескрываемым сомнением ответил майор, сопровождавший полковника во время проверки.

— Найдем! — с возвращением сына с Севера брызжущий энергией оптимизм полковника полностью к нему вернулся. — Итан найдет для нас боеприпасы.

— Пока что он не прислал нам ничего, — хмуро ответил майор. Александр Пелэм, долговязый седой мужчина, с которым Старбак перед рейдом скакал на северо-запад, отличался почти не покидавшей его угрюмостью.

Пелэм, дождавшись, пока полковник с сыном отъедут подальше, покосился слезящимися глазами на Старбака:

— Самое лучшее, что может произойти, лейтенант Старбак — это то, что мы никогда не найдем боеприпасов для пушек. А если найдем, то стволы, скорее всего, развалятся на части. Артиллерийское дело не для любителей, — фыркнул он. — Так значит, не удался налет?

— Все вышло печально, сэр.

— Угу, Мерфи рассказал, — майор Пелэм покачал головой с видом человека, всегда знавшего, что подобные безрассудства обречены на неудачу.

Майор был одет в старую униформу Соединенных Штатов, которую в последний раз носил во время войны 1812-го года — выцветший синий мундир c полинявшим галуном, утратившими былую позолоту пуговицами и кожаной перевязью, растрескавшейся как высохшая на солнце грязь.

Его сабля представляла собой огромный искривленный клинок в черных ножнах. Майор поморщился, когда оркестр, репетировавший в тени штабной палатки Легиона, заиграл «Моя Мэри-Энн».

— Они всю неделю ее исполняют, — проворчал он. — Мэри-Энн, Мэн-Энн, Мэри-Энн. Янки, наверное, от одной только музыки сделают ноги.

— А мне нравится.

— Прослушаешь с полсотни раз — разонравится. Лучше бы они исполняли марши. Хороший, уверенный марш — вот что нам нужно. Сколько мы занимаемся подготовкой? Четыре часа в день? А должны — двенадцать, но полковник не позволит. Будь спокоен — янки точно не в бейсбол играют, не то что мы, — Пелэм замолчал и сплюнул табак.

Он свято верил в необходимость бесконечных тренировок, в чем его поддерживали все опытные солдаты Легиона, но Фалконер противился этому, боясь угасания энтузиазма, которое могут повлечь слишком частые упражнения.

— Вот увидишь слона, — изрек Пелэм, — и тогда поймешь, зачем нужны тренировки.

Старбак почувствовал знакомый отклик на слова о встрече со слоном. Чувство страха, ощутимое, как холод крови, пульсирующей в сердце. Волна возбуждения, накатывающая больше от разума, чем от сердца, словно бы преодолевшая ужас и хлынувшая потоком исступленного восторга от ощущения битвы.

А потом пришло то будоражущее нервы понимание, что ничто из этого невозможно познать — ни ужас, ни экстаз, не испытав на своей шкуре загадку битвы. Стремление Старбака как можно быстрее разгадать эту загадку смешивалось в желанием отложить столкновение, а его пыл — с яростной жаждой, чтобы сражение никогда не произошло. Всё это было очень запутанно.

Адам, освободившись от разговора с отцом, развернул лошадь обратно к Старбаку.

— Поедем к реке, искупаемся.

— Искупаемся? — Старбак боялся, что это занятие могло стать новым увлечением Адама.

— Тебе полезно искупаться! — пылкость Адама подтвердила опасения Старбака. — Я разговаривал с доктором, который утверждает, что купание продлевает жизнь!

— Чепуха!

— Наперегонки! — Адам пришпорил лошадь и поскакал прочь во весь опор.

Старбак чуть медленнее последовал за Адамом на своей уже уставшей кобыле, когда тот повел его вокруг города по тропам, которые он знал с детства, приведя к небольшой лужайке, являвшейся, как решил Старбак, частью поместья Семь Источников. К тому времени, как Старбак достиг реки, Адам уже разделся. Вода была прозрачной, а растущие по берегам деревья усыпаны весенними цветами.

— Какой доктор? — окликнул своего друга Старбак.

— Его зовут Вессельхефт. Я ездил навестить его в Вермонт, по поручению матери, конечно же. Он рекомендует диету из черного хлеба и молока и часто принимать то, что он называет sitz-bad.

— Сидячую ванну?

— Называй это sitz-bad, мой дорогой Нат. Лучше всего называть это по-немецки, как и все способы лечения. Я рассказал маме о докторе Вессельхефте, и она обещала, что попробует всё, что он рекомендовал. Ты идешь? — Адам не стал ждать ответа, а голым нырнул в реку. Он всплыл с криками, явно отреагировав на температуру воды. — До июля не прогреется, — объяснил он.

— Может, я просто посмотрю на тебя.

— Не глупи, Нат. Я думал, что уроженцы Новой Англии — люди смелые.

— Но не безрассудно смелые, — сострил Старбак, подумав о том, как же хорошо снова быть рядом с Адамом. Они не виделись несколько месяцев, хотя в первые мгновения встречи казалось, будто прошло совсем немного времени.

— Давай же, трусишка, — позвал Адам.

— О Боже, — Старбак прыгнул в прозрачную прохладу и вынырнул с криками, как только что Адам. — Она ледяная!

— Но это полезно для тебя! Вессельхефт рекомендует принимать холодную ванну каждое утро.

— Разве в Вермонте не находятся больницы для душевнобольных?

— Возможно, — засмеялся Адам, — но Вессельхефт абсолютно разумен и весьма успешен.

— Я предпочту умереть молодым, чем терпеть холодную воду каждый день, — Старбак выбрался на берег и лег на траву под теплым солнцем.

Адам присоединился к нему.

— Итак, что случилось во время налета?

Старбак рассказал ему, хотя и опустив детали об угрюмости Фалконера на обратном пути. Вместо этого он превратил этот набег в нечто комичное, цепь ошибок, в результате которых никто не пострадал и никто не был обижен. Закончил свой рассказ он словами о том, что не считает, что война будет более серьезной, чем этот рейд.

— Никто не хочет настоящей войны, Адам. Это же Америка!

Адам пожал плечами.

— Север не собирается нас отпускать, Нат. Союз слишком для него важен, — он помедлил. — И для меня.

Старбак не ответил. На противоположном берегу реки паслись коровы, и в наступившей тишине он неожиданно четко услышал, как они выдирают зубами траву. Колокольчики монотонно позвякивали, и этот звук соответствовал зловещему настрою Адама.

— Линкольн призвал семьдесят пять тысяч добровольцев, — сказал он.

— Я слышал.

— И газеты северян пишут, что еще в три раза больше человек будут готовы к июню.

— Тебя пугают эти цифры? — несправедливо обвинил его Старбак.

— Нет. Меня пугает то, что эти цифры означают, Нат. Я боюсь, что Америка скатится в варварство. Боюсь, что увижу глупцов, с воплями въезжающих в битву только ради того, чтобы получить от нее удовольствие. Боюсь, что наши друзья по школе станут гадаринскими свиньями [9] девятнадцатого столетия, — Адам искоса бросил взгляд на противоположный берег реки, на покрытые яркими цветами и свежей листвой деревья на далеких холмах.

— Жизнь так хороша! — произнес он через некоторое время энергично, но печально.

— Люди сражаются, чтобы сделать ее лучше, — ответил Старбак.

Адам рассмеялся.

— Не глупи, Нат.

— А по какой еще причине им сражаться? — напирал Старбак.

Адам развел руками, будто предполагая, что на этот вопрос может найтись тысяча ответов, и ни один из них не имеет значения.

— Люди сражаются, потому что слишком горды и слишком глупы, чтобы признать, что не правы, — наконец объявил он.

— Мне всё равно, что для этого понадобится сделать, но мы должны сесть все вместе, созвать собрание и всё обсудить! И не имеет значения, займет ли это год, два или даже пять! Переговоры лучше, чем война. И что подумает о нас Европа? Многие годы мы говорили, что Америка — самый благородный и лучший эксперимент в истории, а теперь собираемся разорвать ее на части! Ради чего? Ради прав штатов? Чтобы сохранить рабство?

— Твой отец смотрит на это по-другому, — заметил Старбак.

— Ты знаешь отца, — с нежностью произнес Адам. — Он всегда воспринимал жизнь как игру. Мама говорит, что он так и не не повзрослел по-настоящему.

— А ты повзрослел преждевременно? — предположил Старбак.

Адам пожал плечами.

— Я не могу воспринимать жизнь с легкостью. Хотел бы, но не могу. И трагедию не могу воспринимать легко, только не эту, — он махнул рукой в сторону коров, будто призывая этих невинных и неподвижных животных выступить свидетелями спектакля, во время которого Америка безудержно ринется в войну. — Но как насчет тебя? — повернулся он к Старбаку. — Я слышал, у тебя были неприятности.

— Кто тебе рассказал? — Старбак на мгновение смутился. Он устремил взор в облака, боясь встретиться глазами со своим другом.

— Отец написал мне, конечно же. Он хотел, чтобы я отправился в Бостон и замолвил о тебе словечко перед твоим отцом.

— Рад, что ты этого не сделал.

— Но я сделал. Правда, твой отец отказался меня принять. Хотя я прослушал его проповедь. Он был ужасно грозен.

— Он всегда такой, — сказал Старбак, хотя в глубине души гадал, почему Вашингтону Фалконеру могло прийти в голову попросить Адама поговорить с преподобным Элиялом. Хотелли он от него избавиться?

Адам выдернул травинку и мял ее своими ловкими пальцами.

— Почему ты так поступил?

Лежащего на спине Старбака внезапно охватил стыд от своей наготы и он перекатился на живот, уставившись на клевер и траву.

— С Доминик? Из-за похоти, я думаю.

Адам нахмурился, будто это понятие не было ему знакомо.

— Из-за похоти?

— Хотел бы я это описать. Но могу сказать лишь, что это переполняет тебя. То всё идет как обычно, будто корабль плывет по спокойному морю, и вдруг незнамо откуда налетает жуткий ветер, сильнейший, возбуждающий и завывающий ветер, с которым ты ничего не можешь поделать, лишь безумно подставить под него паруса, — он остановился, не удовлетворенный своим воображением.

— Это как песни сирен, Адам. Я знаю, что это неправильно, но с этим невозможно ничего поделать, — Старбак внезапно подумал о Салли Траслоу, и воспоминание о ее красоте причинило ему такую боль, что он зажмурился.

Адам принял это за проявление угрызений совести.

— Ты ведь должен всё вернуть этому Трейбеллу, правда?

— О, да. Конечно, должен, — необходимость этой выплаты тяжелым грузом висела на совести Старбака, по меньшей мере тогда, когда он позволял себе вспомнить о краже денег майора Трейбелла.

Еще несколько часов назад он планировал отправиться обратно на север, убедив себя, что хочет только одного — расплатиться с Трейбеллом, но теперь, когда Адам был дома, Старбак желал лишь остаться в Виргинии.

— Хотел бы я знать, как это сделать, — туманно произнес он.

— Думаю, тебе следует поехать домой, — твердо предложил Адам, — и во всём признаться семье.

Старбак провел последние два дня, размышляя именно об этом, но сейчас засомневался в разумности этого плана.

— Ты не знаешь моего отца.

— Как можно бояться собственного отца, но при этом намереваться бесстрашно отправиться на войну?

Старбак коротко улыбнулся, признав правоту этого утверждения, а потом покачал головой.

— Я не хочу ехать домой.

— Должны ли мы всегда делать то, что хотим? Есть долг и обязательства.

— Может, всё пошло наперекосяк, не когда я встретил Доминик, — сказал Старбак, защищаясь от суровых слов своего друга.

— Может, всё пошло не так, когда я поступил в Йель. Или когда согласился покреститься. Я никогда не чувствовал себя христианином, Адам. Мне не следовало разрешать отцу меня крестить. И не следовало позволять ему отправить меня в семинарию. Я жил во лжи, — он вспомнил о своих молитвах над могилой мертвой женщины и вспыхнул. — Не думаю, что я обращен. Я не настоящий христианин.

— Конечно, настоящий! — Адама шокировало вероотступничество друга.

— Нет, — настаивал Старбак. — Хотел бы я им быть. Я видел других обращенных. Видел их радость и силу Святого Духа внутри них, но никогда не испытывал подобного. Я всегда хотел это испытать, — он помолчал, подумав о том, что ни одному другому человеку кроме Адама не смог бы в этом признаться. Добрый честный Адам был как Верный, спутник Христианина в книге Джона Буньяна[10].

— Боже мой, Адам, — продолжал Старбак, — я молился, чтобы обратиться к Богу, умолял об этом! Но так и не познал его. Я думаю, если бы я был спасен и родился снова, то имел бы силы сопротивляться похоти, но теперь у меня их нет, и я не знаю, как обрести эти силы, — это было честное, но жалкое признание.

Он был воспитан в убеждении, что ничто во всей его жизни, даже сама жизнь, не является столь же важным, как обращение к Богу.

Обращение, как учили Старбака, было моментом нового рождения во Христе, то чудесное мгновение, когда человек впускает Иисуса Христа в свое сердце как Господа и Спасителя, и когда в жизни человека происходит этот чудесный момент, то ничто уже не будет прежним, потому что вся его жизнь и последующая за ней вечность превратятся в сияющее золотом существование.

Без спасения жизнь станет ничем иным, как грехом, адом, и будет полна разочарований, а с ним превратится в радость, любовь и вечный рай.

Но Старбак так никогда и не ощутил этот момент мистического обретения Бога. Ни разу не почувствовал радость. Он делал вид, потому что подобное притворство было единственным способом удовлетворить настойчивые требования его отца, но вся его жизнь с того момента, как он начал притворяться, была наполнена ложью.

— И даже кое-что похуже, — признался он Адаму. — Я начинаю подозревать, что настоящее спасение, настоящее счастье заключается отнюдь не в обращении к Богу, а совсем наоборот. Может, я смогу стать счастливым только лишь если всё это отвергну?

— Боже мой, — произнес Адам, в ужасе от самой идеи такого безбожия. Несколько секунд он размышлял. — Не думаю, — продолжал он медленно, — что обращение зависит от внешнего влияния. Ты не можешь ожидать магического превращения, Нат. Подлинное обращение исходит от внутренней потребности.

— В смысле, Христос ничего не может с нами поделать?

— Конечно, может, но он бессилен, если ты не пригласишь его войти. Ты должен высвободить его силу.

— Я не могу! — почти взвыл он в протесте, это был крик юноши, отчаянно пытавшегося выпутаться из тяжелой религиозной борьбы, той борьбы, что умаляла ценность Христа и спасения на фоне искушений в виде Салли Траслоу и Доминик и всех тех запретных и восхитительных удовольствий, которые, казалось, разрывали душу Старбака надвое.

— Тебе следует начать с возвращения домой, — заявил Адам. — Это твой долг.

— Я не поеду домой, — сказал Старбак, полностью проигнорировав свое же недавнее решение. — Я не найду Господа дома, Адам. Мне нужно побыть одному.

Это была неправда.

Теперь, когда его друг вернулся в Фалконер, Старбак хотел остаться в Виргинии, потому что лето, выглядевшее столь угрожающе под неодобрительными взглядами Вашингтона Фалконера, внезапно обещало вновь стать золотым.

— А ты почему здесь? — задал Старбак встречный вопрос. — Ради долга?

— Думаю, да, — этот вопрос заставил Адама ощутить дискомфорт. — Полагаю, все мы пытаемся вернуться домой, когда дела принимают дурной оборот. А так оно и есть, Нат. Север собирается вторгнуться.

Старбак усмехнулся.

— Значит, мы будем драться и прогоним их, Адам, тем всё и кончится. Одно сражение! Короткое, доброе сражение. Одна победа, а потом мир. Потом ты обратишься к Богу и, вероятно, получишь всё, чего желаешь, но сначала тебе придется драться в одной битве.

Адам улыбнулся. Ему казалось, что его друг Нат живет одними лишь чувствами. А не ради того, чтобы мыслить, такова была, по мнению Адама, его собственная стезя. Адам верил в том, что во всём можно добиться правды, прибегнув к доводам рассудка, будь то рабство или спасение, в то время как Старбак, как он осознал, был полностью захвачен эмоциями. Некоторым образом, с удивлением решил Адам, Старбак напоминает его собственного отца, полковника.

— Я не собираюсь драться, — после длительного молчания объявил Адам. — И не буду.

Теперь настал через Старбака удивиться.

— И твой отец об этом знает?

Адам покачал головой, но промолчал. Похоже, он слишком устал от неодобрения отца.

— Тогда почему ты приехал домой? — спросил Старбак.

Адам долго не отвечал.

— Думаю, — произнес он в конце концов, — потому что знал — что бы я ни сказал, это уже делу не поможет. Никто не прислушивается к доводам рассудка, всеми правят страсти. Я думал, что люди хотят мира, а они больше жаждут победы. Видишь ли, их изменил Форт Самптер. И не важно, что там никто не погиб, бомбардировка доказала им, что рабовладельческие штаты невозможно урезонить, и они попросили, чтобы я присоединил свой голос к их требованиям, а эти требования заключались уже совсем не в мирном урегулировании, а в разрушении всего этого, — он махнул рукой в сторону владений Фалконера, прекрасных полей и густых лесов. — Они хотели, чтобы я атаковал отца и его друзей, а я отказался это сделать. И вместо этого вернулся домой.

— Но ты не будешь сражаться?

— Не думаю.

Старбак нахмурился.

— Ты храбрее меня, Адам, Боже мой, так оно и есть.

— Разве? Я бы не осмелился сбежать с…, - Адам помедлил, будучи не состоянии подобрать достаточно деликатное слово для описания весьма неделикатной Доминик, — я бы не осмелился рисковать всей своей жизнью ради прихоти! — его слова прозвучали скорее с восхищением, чем осуждающе.

— Это была лишь глупость, — признался Старбак.

— И ты бы никогда не поступил так снова? — спросил его Адам с улыбкой, а Старбак подумал о Салли Траслоу и промолчал. Адам сорвал травинку и смял ее пальцами. — Так как ты посоветуешь мне поступить?

Значит, Адам еще не принял окончательное решение? Старбак улыбнулся.

— Я скажу тебе, что делать. Просто будь рядом с отцом. Играй в солдататики, наслаждайся походной жизнью и проведи прекрасное лето. Мир придет, Адам, может, после одного сражения, но придет, и скоро. Зачем рушить счастье твоего отца? Чего ты этим добьешься?

— Честно? — спросил Адам. — Я должен жить в мире с собой, Нат.

Адам находил это трудным, как прекрасно было известно Нату. Он был строгим и требовательным юношей, особенно по отношению к себе. Другим он мог простить слабости, но только не себе.

— Так почему же ты вернулся? — снова перешел в наступление Старбак. — Только лишь чтобы возродить надежды твоего отца перед тем, как его разочаровать? Боже мой, Адам, ты говоришь о моем долге перед отцом, но в чем заключается твой? Выступать перед ним с проповедями? Разбить ему сердце? Почему ты здесь? Потому что ожидаешь, что твои арендаторы и соседи будут сражаться, но думаешь, что сможешь отсидеться в тылу, потому что тебя мучают сомнения? Боже мой, Адам, тебе гораздо лучше было бы остаться на Севере.

Адам долгое время не отвечал.

— Я здесь, потому что слаб.

— Слаб! — это качество Старбак уж точно не смог бы отнести на счет своего друга.

— Потому что ты прав, я не могу разочаровать отца. Потому что я знаю, чего он хочет, и мне нетрудно это ему дать, — Адам покачал головой. — Он так щедр и так часто разочаровывается в людях. Я и правда хочу сделать его счастливым.

— Тогда Бога ради, надень форму, поиграй в солдатики и молись о мире. И вообще, — сказал Старбак намеренно беспечно, — я не могу вынести мысли о лете, проведенном без твоей компании. Разве ты можешь вообразить, что адъютантами твоего отца будем только мы с Итаном?

— Тебе не нравится Итан? — Адам заметил неприязнь в голосе Старбака и, казалось, был этим удивлен.

— Похоже, это он меня не любит. Я выиграл у него в споре пятьдесят баксов, и он мне этого не простил.

— Деньги — его слабое место, — согласился Адам. — Вообще-то я иногда гадаю, не по этой ли причине он решил жениться на Анне, но это недостойное подозрение, не правда ли?

— Недостойное?

— Конечно.

Старбак вспомнил, как Бельведер Дилейни озвучил те же самые подозрения, но не упомянул об этом.

— А почему Анна хочет замуж за Итана? — спросил он вместо этого.

— Она просто хочет сбежать, — ответил Адам. — Ты можешь себе представить жизнь в Семи Источниках? Она считает, что замужество — ее билет на свободу, — Адам вскочил на ноги, натягивая штаны, это быстрое движение было вызвано приближением двуколки, которой правила Анна собственной персоной.

— Она здесь! — предупредил Адам Старбака, который последовал примеру своего друга и поспешно схватил штаны и сорочку и уже надевал носки, когда Анна натянула поводья. Экипаж сопровождала пара лающих спаниелей, которые теперь возбужденно бросились к Адаму и Старбаку.

Анна, укрывшись от солнца за широким зонтом с кружевной оборкой, с неодобрением посмотрела на брата.

— Ты опоздал к ужину, Адам.

— Боже мой, уже пора? — Адам нащупал часы среди мятой одежды. Один из спаниелей прыгал вокруг него, а второй шумно тявкал в сторону реки.

— Хотя это и не имеет значения, — сказала Анна, — потому что в лагере возникли кой-какие проблемы.

— Что за проблемы?

— Траслоу обнаружил, что его зять вступил в Легион во время его отсуствия. И избил его! — казалось, Анна была шокирована этой жестокостью.

— Избил Декера?

— Так его зовут? — спросила Анна.

— А что произошло с женой Декера? — поинтересовался Старбак с излишней поспешностью.

— Расскажу за ужином, — ответила Анна. — А теперь почему бы вам не закончить одеваться, мистер Старбак, а потом привяжите свою усталую лошадь позади экипажа и отправляйтесь домой вместе со мной. Вы можете подержать зонтик и рассказать о налете. Я хочу знать всё.

Итан отвел Салли Траслоу в магазин шляпок и тканей Маггенриджа на Иксчендж-элли, где купил ей зонтик из набивного ситца в пару к бледно-зеленому платью из тонкого льна. На ней также была шаль с замысловатым узором и бахромой, вязаные чулки, широкополая шляпка, украшенная шелковыми лилиями, белые ботинки до лодыжек и белые кружевные перчатки. В руках она держала вышитую бисером дамскую сумочку и резко контрастирующую с ней большую полотняную сумку.

— Давай я подержу твою сумку, — предложил Ридли. Салли хотела примерить льняную шляпку с жесткими полями и муслиновой вуалью.

— Присмотри за ней, — неохотно вручила ему сумку Салли.

— Конечно, — полотняная сумка оказалась тяжелой, и Ридли гадал, лежит ли там оружие. У самого Ридли револьвер являлся частью униформы и висел у бедра. Он был в сером красочном мундире Легиона Фалконера, с саблей на левом боку и револьвером на правом.

Салли повернулась к двойному зеркалу, восхищаясь шляпкой.

— Она и правда мила, — сказала она.

— Ты прекрасно выглядишь, — произнес Ридли, хотя, по правде говоря, в последние дни находил ее компанию все менее приятной. Она была необразована и не обладала ни утонченностью, ни остроумием. У нее было лишь ангельское личико, тело шлюхи и бастард в утробе. И она отчаянно хотела сбежать из узкого мирка своего отца с его тесной фермой, но Ридли был слишком озабочен собственным будущим, чтобы отдавать себе отчет в положении Салли.

Он не понимал, что она пытается сбежать от невыносимого прошлого, а видел в ней лишь вымогательницу, пытающуюся обманным путем устроить свое паразитическое будущее. Он не видел ее страха, лишь настойчивость в получении того, что она хочет. По ночам, охваченный страстью, он желал лишь быть с ней, но днем, встречаясь с ее грубыми мыслями и трескучим голосом, он хотел только избавиться от нее. И сегодня он от нее избавится, но сначала нужно было усыпить ее бдительность.

Он отвел ее в ювелирный магазин Ласкелля на Восьмой улице, где выслушал сварливые жалобы владельца относительно предложения проложить железную дорогу прямо перед его магазином.

Железнодорожная линия должна была пройти по центру крутой улочки и соединить линию Ричмонд-Фредериксберг с линией Ричмонд-Питерсберг, чтобы военное снаряжение можно было перевозить прямо через город без необходимости перегружать его из вагонов в запряженные лошадьми повозки.

— Но разве они подумали о том, как это скажется на торговле, капитан Ридли? Подумали? Нет! И кто будет покупать дорогие ювелирные украшения, когда снаружи дымят паровозы? Это просто нелепо!

Ридли купил для Салли ожерелье с филигранью, которое было достаточно кричащим, чтобы ей понравиться, и достаточно дешевым, чтобы не оскорбить его скаредность. Он также приобрел узкое золотое кольцо, чуть шире тесьмы для штор, и положил его в карман мундира.

Эти покупки, вместе с зонтиком и льняной шляпкой, обошлись ему в четырнадцать долларов, а говяжья грудинка на обед в «Спотсвуд Хаусе» стоила еще доллар тридцать.

Он убаюкивал опасения Салли, и это стоило запрошенной цены, если она быстро отправится навстречу своей судьбе, какой бы она ни была. Он предложил ей выпить за обедом вина, а потом бренди.

Она захотела закурить, и он дал ей сигару, совершенно не беспокоясь о том, что другие дамы в столовой предпочитали не курить.

— Мне всегда нравились сигары. Мама обычно курила трубку, а я предпочитаю сигары, — она дымила с довольным видом, явно отдавая себе отчет в насмешливых взглядах остальных присутствующих. — Это и правда мило, — она воспринимала роскошь, как голодная кошка сметану.

— Тебе стоит привыкнуть к такого рода местам, — сказал Ридли. Он развалился в кресле, поставив ногу в элегантном сапоге на холодную батарею под окном и выглянул во двор отеля. Его сабля в ножнах брякнула по клапану батареи.

— Я собираюсь сделать из тебя леди, — солгал он. — Научу говорить как леди, вести себя как леди, сплетничать как леди, танцевать как леди, читать как леди и одеваться как леди. Я превращу тебя в настоящую леди.

Она улыбнулась. Салли мечтала о том, чтобы стать настоящей леди. Она воображала себя в шелках и кружеве, царящей в гостиной вроде той, что находилась в доме Бельведера Дилейни, нет, даже в большей гостиной, в огромной гостиной, с утесами в роли стен и небесным сводом вместо потолка, с золоченой мебелью и горячей водой в любое время дня.

— Мы готовы сегодня днем присмотреть дом? — спросила она с надеждой. — Я и правда устала от миссис Коббольд.

Миссис Коббольд владела пансионом на Монро-стрит и начинала подозревать, какие отношения связывают Ридли и Салли.

— Мы ищем не дом, — поправил ее Ридли, — а квартиру. Мой брат знает кой-какие, сдающиеся в аренду.

— Квартиру, — повторила она с подозрением.

— Большую квартиру. Высокий потолок, ковры, — Ридли взмахнул руками, изображая изобилие. — Место, где ты могла бы держать собственных ниггеров.

— Я могу завести ниггера? — с восторгом спросила она.

— Двух, — раскрасил Ридли свое обещание. — Горничную и повара. Потом, конечно, когда появится ребенок, сможешь завести няню.

— И еще я хочу экипаж. Вроде вон того, — она показала через окно на элегантный четырехколесный экипаж на кожаных рессорах и с черным полотняным верхом, откинутым назад, обнажив обивку из стеганой алой кожи.

В экипаж были впряжены четыре одинаковые гнедые лошади. На козлах сидел чернокожий кучер, а второй негр, раб или слуга, помогал подняться в экипаж даме.

— Это ландо, — сказал ей Ридли.

— Ландо.

Салли произнесла это слово, как бы пробуя его на вкус, и оно ей понравилось.

Высокий, бледный как мертвец мужчина сопроводил даму в коляску.

— А это, — сообщил Салли Ридли, — наш президент.

— Вот тощий то! — она наклонилась, чтобы рассмотреть Джефферсона Дэвиса, стоящего у экипажа с цилиндром в руке, он прощался с двумя мужчинами на крыльце отеля. Закончив с делами, президент Дэвис сел напротив жены и водрузил блестящий цилиндр на голову. — Это и правда Джефф Дэвис? — спросила Салли.

— Он самый. Он с женой остановился в отеле, пока ему не подыщут дом.

— Никогда не думала, что увижу президента, — произнесла Салли, во все глаза таращась на ландо, когда то свернуло со двора и прогрохотало под аркой на Мейн-стрит. Салли улыбнулась Ридли.

— Ты и правда вовсю стараешься быть милым, да? — сказала она, будто Ридли лично организовал так, чтобы президент временного правительства Конфедеративных Штатов Америки продефилировал под окном ради Салли.

— Я и правда вовсю стараюсь, — подтвердил он, потянувшись через стол, чтобы взять ее левую руку. Он поднес ее к губам и поцеловал пальцы. — И буду продолжать вовсю стараться, чтобы ты всегда была счастлива.

— И малыш, — Салли вдруг начала чувствовать себя матерью.

— И наш малыш, — сказал Ридли, хотя эти слова почти застряли у него в глотке, но он выдавил из себя улыбку, а потом достал новое золотое кольцо из кармана, вытащил его из замшевого мешочка и надел на ее палец.

— У тебя должно быть обручальное кольцо, — объяснил он. Салли стала носить свое старинное серебряное кольцо на правой руке, а левая оставалась пустой.

Салли некоторое время рассматривала эффект от маленького золотого кольца на пальце, а потом засмеялась.

— Это значит, что мы женаты?

— Это значит, что ты должна выглядеть респектабельно в глазах владельца жилья, — ответил он, взял ее правую руку в свою и стащил с пальца серебряное кольцо.

— Осторожно! — Салли попыталась выдернуть руку, но Ридли крепко ее держал.

— Хочу его почистить, — объяснил он, кладя кольцо в замшевый мешочек. — Я буду хорошо о нем заботиться, — обещал он, хотя, по правде говоря, решил, что это старинное кольцо станет отличным сувениром на память о Салли. — А теперь идем! — сказал он, взглянув на большие часы над столиком с резьбой.

— Мы должны встретиться с моим братом.

Они шли по залитым весенним солнцем улицам, и люди думали, какую прекрасную пару они составляют — привлекательный офицер-южанин и его прекрасная грациозная девушка, раскрасневшаяся от вина и смеющаяся.

Салли даже сделала несколько танцевальных па, воображая, какое счастье принесут грядущие месяцы. Она станет респектабельной леди с собственными рабами и живущей в роскоши.

Когда Салли была маленькой, ее мать иногда рассказывала о прекрасных домах богатеев со свечами в каждой комнате и перьевыми матрасами на каждой постели, и что там едят с золотых тарелок и не знают, что такое холод.

Их вода не вытекала из замерзающего зимой ручья, в постелях не было вшей, а руки не были покрыты мозолями и ссадинами, как у Салли. Теперь она тоже станет такой же.

— Роберт сказал, что я буду счастлива, если просто перестану мечтать, — призналась она любовнику, — если б только он сейчас меня видел!

— Ты сказала ему, что отправилась сюда? — поинтересовался Ридли.

— Конечно же нет! Я больше не желаю его видеть. Пока не стану настоящей леди и тогда смогу позволить ему открыть дверцу моего экипажа, а он даже знать не будет, кто я такая, — она засмеялась в предвкушении этой сладкой мести своей прежней нищете. — Это экипаж твоего брата?

Они подошли к углу Кэри-стрит и Двадцать четвертой. Это был мрачный уголок города, расположенный близко к железной дороге Йорк-Ривер, которая шла между мощеной улицей и скалистым берегом реки.

Ридли объяснил Салли, что у его брата дела в этой части города, и потому им пришлось пройтись пешком по улицам. Теперь, находясь уже в шаге от того, чтобы избавиться от девчонки, он почувствовал угрызения совести.

Сегодня вечером она составила приятную и легкую компанию, ее смех не был натужным, а взгляды других мужчин на улице льстили своей ревностью. Потом Ридли вспомнил о ее столь не реалистичных амбициях, об угрозе, которую она собой представляла, и укрепился в намерении совершить неизбежное.

— Вот экипаж, — сказал он, гадая, была ли эта большая, безобразная коляска с задернутыми занавесками и правда экипажем Дилейни, хотя самого его не была видно, лишь огромный негр сидел на козлах позади двух костлявых лошадей в обветшалой упряжи и с продавленными спинами.

Негр опустил глаза на Ридли.

— Вы мистер Ридли, масса?

— Да, — Ридли почувствовал, как Салли в страхе сжала его руку.

Негр дважды стукнул по крыше коляски и занавешенная дверь отворилась, а за ней оказался худой человек среднего возраста, его улыбка обнажала отсутствующие зубы, на глазу было бельмо, а волосы давно не мыты.

— Мистер Ридли. А вы, должно быть, мисс Траслоу?

— Да.

Салли занервничала.

— Приветствую вас, мэм. Приветствую, — отвратительное существо спрыгнуло с подножки и низко поклонилось Салли. — Меня зовут Тиллотсон, мэм, Джозеф Тиллотсон, и я ваш слуга, мэм, ваш самый покорный слуга, — он поднял на нее глаза из своего склоненного положения, моргнул в изумлении от ее красоты, и глаза его заблестели от предвкушения, когда он махнул рукой, замысловатым жестом приглашая ее внутрь коляски.

— Будьте так добры, дорогая леди, сесть в коляску, и я взмахну своей волшебной палочкой и превращу ее в золоченую карету, подходящую для такой прекрасной принцессы, как вы, — он зашмыгал носом, рассмеявшись своей собственной остроте.

— Это не твой брат, Итан, — Салли стала подозрительной и встревожилась.

— Мы встретимся с ним, мэм, и правда встретимся, — произнес Тиллотсон, снова гротескно поклонившись.

— Ты едешь, Итан? — Салли по прежнему прижималась к руке любовника.

— Конечно, еду, — заверил тот Салли и убедил ее подойти к экипажу, из которого Тиллотсон спустил складную лестницу, покрытую обветшалым ковром.

— Дайте мне свой зонтик, мэм, и следуйте за мной, — Тиллотсон взял зонтик Салли и провел ее внутрь темного и затхлого экипажа. Окна коляски были закрыты кожаными шторками, опущенными и приколоченными снизу.

Ридли сделал шаг в сторону коляски, неуверенный, что делать дальше, но Тиллотсон бесцеремонно отпихнул его, сложил ступеньки, проворно запрыгнул внутрь и крикнул кучеру:

— Трогай, Томми! Пошел! — он выбросил новый зонтик в канаву и захлопнул дверь.

— Итан, — выкрикнула Салли в жалобном протесте, когда большой экипаж рванулся вперед. Потом она снова крикнула, уже громче: — Итан!

Раздался звук пощечины, вопль, а потом всё затихло. Чернокожий кучер взмахнул хлыстом, колеса экипажа с железными ободами заскрипели по мостовой, и тяжелая коляска повернула за угол, избавив Ридли от его суккуба.

Он чувствовал угрызения совести, потому что ее голос был таким трогательным, когда она издала этот последний отчаянный крик, но знал, что другого выбора не было. И действительно, говорил он себе, во всем этом мерзком деле виновата сама Салли, превратившаяся в надоеду, годящуюся только для постели, но теперь она исчезла, и он повторял себе, что навсегда от нее избавился.

В его руках все еще была тяжелая сумка Салли. Он открыл ее и обнаружил, что внутри нет оружия, лишь сотня серебряных долларов, которые были первым его взносом за ее молчание.

Каждая монета была отдельно завернута в оторванный кусок бумаги из-под сахара, как будто каждый доллар был каким-то особенным, и на мгновение Ридли растрогался от этой детской непосредственности, но потом понял, что, возможно, Салли завернула монеты, чтобы они не звенели, привлекая предательское внимание.

Как бы то ни было, деньги снова оказались у него, и это показалось справедливым. Итан взял сумку под мышку, натянул перчатки, надвинул форменную кепи на глаза, поправил саблю и медленно зашагал домой.

— Кажется, — Анна потянулась через стол, чтобы взять булку, которую разломила пополам, а потом окунула одну половину в подливку, чтобы угостить своих шумных спаниелей, — у Траслоу есть дочь, и она забеременела, так что он выдал ее замуж за какого-то беднягу, а теперь она сбежала, мальчишка в Легионе, а Траслоу в ярости.

— В бешеной ярости, — крайне весело произнес ее отец. — Избил мальчишку.

— Бедный Траслоу, — сказал Адам.

— Бедный мальчик, — Анна бросила еще один кусок хлеба скулящим и скребущим пол псам. — Траслоу сломал ему скулу, так ведь, папа?

— Еще как сломал, — подтвердил Фалконер. Полковник сумел полностью оправиться от неприятных последствий неудачного кавалерийского налета. Он искупался, подстриг бороду и надел мундир, так что снова выглядел бравым солдатом. — Мальчишку зовут Роберт Декер, — продолжал полковник, он сын Тома Декера, ты помнишь его, Адам? Ужасный человек. Теперь он мертв. Кажется, наконец-то настало избавление.

— Я помню Салли Траслоу, — неохотно произнес Адам. — Угрюмая, но очень хорошенькая.

— Ты встречался с ней, когда был у Траслоу, Нат? — спросил Фалконер. Полковник прилагал все усилия, чтобы быть любезным со Старбаком и показать, что неприязненное пренебрежение последних дней закончено и забыто.

— Не помню, чтобы заметил ее, сэр.

— Ты бы ее заметил, — сказал Адам. — Ее невозможно не заметить.

— Что ж, она сбежала, — сообщил Фалконер, — а Декер не знает, куда, и Траслоу на него разозлился. Похоже, он отдал молодоженам свой клочок земли, и она оставили его на попечении Ропера. Помнишь Ропера, Адам? Теперь он живет там. Он мерзавец, но знает, как управляться с лошадьми.

— Не думаю, что они были обвенчаны должным образом, — Анна находила положение этой несчастной пары более интересным предметом, чем судьбу освобожденного раба.

— Я тоже в этом сильно сомневаюсь, — согласился с ней отец. — Наверняка прыгнули через метлу по-быстрому, а, может, даже без этой формальности обошлись.

Старбак уставился в свою тарелку. Ужин состоял из вареной ветчины, кукурузного пирога и жареной картошки. За столом присутствовали лишь Вашингтон Фалконер, двое его детей и Старбак, а нападение Траслоу на Роберта Декера было единственной темой их беседы.

— Куда могла сбежать эта бедняжка? — недоумевал Адам.

— В Ричмонд, — немедленно отозвался его отец. — Все испорченные девицы отправляются в Ричмонд. Там она найдет работу, — произнес он, бросив взгляд на Анну и приняв удрученный вид, — определенного рода.

Анна вспыхнула, а Старбак подумал, что Итан Ридли тоже в Ричмонде.

— Что будет с Траслоу? — спросил он.

— Ничего. Он уже обо всём сожалеет. Я направил его под арест и угрожал десятью кругами ада.

На самом деле это майор Пелэм арестовал Траслоу и сделал ему выговор, но Фалконер не думал, что есть какая-то существенная разница.

Полковник прикурил сигару.

— Теперь Траслоу настаивает, чтобы Декера направили в его роту, и думаю, лучше с ним согласиться. Кажется, у мальчишки есть и другие родственники в той роте. Ты можешь успокоить этих псов, Анна?

— Нет, отец, — она бросила еще один кусок пропитанного подливкой хлеба в шумную кучу малу. — И раз уж мы заговорили о прыжках через метлу, — добавила она, — ты забыл про свадьбу Дятла.

— Это ведь была вполне официальная свадьба? — сурово произнес ее брат.

— Конечно. Мосс провел весьма унылую церемонию, а Присцилла выглядела почти красивой, — улыбнулась Анна. — Дядя Дятел бросал на нас злобные взгляды, лило как из ведра, а мама послала в подарок шесть бутылок вина.

— Нашего лучшего вина, — с каменным лицом заявил Вашингтон Фалконер.

— Откуда мама могла знать? — невинно спросила Анна.

— Она знала, — заверил Фалконер.

— И ученики школы спели невнятную песенку, — продолжала Анна. — Когда я буду выходить замуж, отец, я не хочу, чтобы для меня пели близнецы Томпкина. Это будет крайней неблагодарностью?

— Ты будешь венчаться в соборе Святого Павла в Ричмонде, — заявил ее отец, — а церемонию будет проводить преподобный Питеркин.

— В сентябре, — настаивала Анна. — Я поговорила с мамой, и она согласна. Но только если мы получим твое благословение, папа, конечно же.

— В сентябре? — Вашингтон Фалконер пожал плечами, будто ему не было особого дела до того, когда состоится свадьба. — Почему бы нет?

— Почему в сентябре? — поинтересовался Адам.

— Потому что война к тому времени закончится, — заявила Анна, — а если отложить на более поздний срок, то погода станет неподходящей для плавания через Атлантику, а мама говорит, мы должны быть в Париже самое позднее в октябре. Проведем зиму в Париже, а весной отправимся в Германию на воды. Мама говорит, ты тоже можешь захотеть поехать, Адам?

— Я? — это приглашение, похоже, удивило Адама.

— Чтобы составлять компанию Итану, пока мы с мамой будем на водах. И чтобы сопровождать маму, конечно.

— Можешь поехать в мундире, Адам, — Вашингтон Фалконер явно не возражал против того, что его не пригласили в эту семейную поездку. — Твоей матери это бы понравилось. Полная форма с саблей, кушаком и медалями, а? Показал бы европейцам, как выглядят солдаты-южане?

— Я? — повторил Адам, теперь в сторону отца.

— Да, Адам, ты, — Фалконер бросил свою салфетку на стол. — И если речь зашла о мундире, то ты найдешь его у себя в комнате. Надень его и приходи в кабинет, подберем тебе саблю. Ты тоже, Нат. У каждого офицера должен быть клинок.

Адам на пару секунд замолчал, так что Старбак испугался, что сейчас его друг сделает свое пацифистское заявление. Старбак напрягся в предвкушении ссоры, но потом, с решительным кивком, который предполагал, что он сделал этот выбор лишь большим усилием воли, Адам отодвинул стул и тихо произнес, как будто для себя:

— За работу. За работу.

Работа заключалась в том, чтобы славное начало этого лета посвятить строевой подготовке под грохот барабанов, тренировкам на лугу или проводить время с товарищами в палаточном лагере.

То были жаркие дни смеха, усталости, боли в мышцах, загорелой кожи, высоких чаяний и покрытых порохом лиц.

Легион проводил тренировки по стрельбе, пока плечи солдат не покрылись синяками от оружейной отдачи, лица не почернели от дыма от взрывающихся капсюлей, а губы не покрылись пятнами пороха из многочисленных разорванных зубами бумажных патронов. Они научились крепить штыки, вставать в линию для ведения огня и строиться в каре, чтобы отразить атаку кавалерии. Они начали чувствовать себя солдатами.

Они научились спать в любых условиях и нашли тот ритм быстрого марша, с которым могли бы прошагать все эти бесконечные выжженные солнцем дни по иссушенным дорогам. По воскресеньям они строились в каре для молитвы и пения гимнов.

Их любимым был «Славная битва», а по вечерам, когда мужчины тосковали по семьям, им нравилось петь «О благодать» в очень медленном темпе, чтобы нежная мелодия как можно дольше не покидала вечерний ветерок.

В другие дни недели группы солдат по вечерам посещали классы по изучению библии или молитвенные собрания, а некоторые играли в карты или пили спиртное, которое нелегально продавали торговцы из Шарлотсвилла и Ричмонда. Однажды майор Пелэм схватил одного из этих продавцов и разбил весь его запас горного виски, хотя полковник не был настроен столь категорично.

— Пусть повеселятся, — любил он говорить.

Адам опасался, что его отец пытается заработать популярность, хотя на самом деле эта снисходительность была частью военной доктрины Вашингтона Фалконера.

— Эти люди — не европейские крестьяне, — объяснял полковник, — и уж точно не тупые заводские рабочие с севера. Это славные американцы! Добрые южане! В их нутре горит пламя, а в сердцах свобода, и если мы принудим их часами заниматься строевой подготовкой, то просто превратим в усталых безмозглых идиотов. Я хочу, чтобы они были полны энтузиазма! Чтобы отправились на битву, как свежие лошади с весенних пастбищ, а не как клячи, питающиеся зимним сеном. Я хочу, чтобы они были бодры духом и elan — стремительны, как говорят французы, вот так мы выиграем эту войну.

— Но без строевой подготовки не обойтись, это невозможно, — мрачно отвечал майор Пелэм. Ему позволили заниматься муштрой четыре часа в день и ни минутой больше. — Гарантирую, что Роберт Ли постоянно муштрует своих людей в Ричмонде, — настаивал Пелэм, — как и Макдауэлл в Вашингтоне.

— Я тоже в этом уверен, и им приходится этим заниматься, чтобы держать своих мерзавцев в узде. Но наши мерзавцы лучшего качества. Они станут лучшими солдатами в Америке! Во всем мире! — когда полковник был охвачен этими высокими порывами, ни Пелэм, ни все военные эксперты христианского мира не смогли бы его переубедить.

Так что сержант Траслоу просто проигнорировал мнение полковника и всё равно заставил свою роту заниматься подготовкой дополнительно.

Поначалу, когда Траслоу прибыл из своего дома на высоких холмах, полковник хотел сделать его одним из пятидесяти кавалеристов — разведчиков Легиона, тех, кто стал бы участником быстрых рейдов, но после того налета полковник почему-то всё меньше желал видеть Траслоу поблизости от своего штаба, и потому позволил ему стать сержантом одиннадцатой роты легкой пехоты, одной из двух наименее важных рот Легиона, но даже с этого поста, с дальних флангов Легиона, Траслоу оказывал пагубное влияние. Военное дело, по его мнению, заключалось в том, чтобы выигрывать сражения, а не в том, чтобы молиться или распевать гимны, и он немедленно настоял на том, чтобы одиннадцатая рота в три раза увеличила отведенное на муштру время.

Он поднимал роту за два часа до зари и к тому времени, как остальные только начинали разжигать костры для завтрака, одиннадцатая рота уже была утомлена. Капитан Розуэлл Дженнингс, командующий ротой офицер, выигравший выборы благодаря неумеренным количествам виски местного изготовления, был доволен и тем, что Траслоу не требовал его присутствия на этих дополнительных занятиях.

Другие роты, заметив появившуюся у одиннадцатой роты дополнительную энергию и гордость, тоже начали удлинять время, проведенное на плацу.

Майор Пелэм был рад этому, полковник молчал, а старшина Проктор, управляющий имением Вашингтона Фалконера, прошерстил его книги по строевой подготовке в поисках новых и более сложных маневров, чтобы Легион быстро улучшил навыки.

Вскоре даже старик Бенджамен Ридли, отец Итана, в юности служивший офицером в милиции, а теперь ставший таким толстым и больным, что едва мог ходить, с неохотой признал, что вояки Легиона начинают становятся похожи на настоящих солдат.

Итан Ридли вернулся из Ричмонда с боеприпасами, передками и снаряжением для двух артиллерийских орудий. Теперь Легион был полностью экипирован. Каждый солдат был одет в двубортный серый мундир с двумя рядами медных пуговиц, ботинки до щиколоток и круглую кепку с тульей и козырьком, укрепленными картоном.

На спине солдат нес ранец с запасной одеждой и личными вещами, заплечный мешок с сухим пайком, флягу с водой, а на ремне — сумку с капсюлями для винтовок и патронташ.

Все были вооружены винтовками с ореховым прикладом 1841 года выпуска и штыковым ножом с крестообразной рукояткой, а также личным оружием по собственному выбору.

Почти у всех был длинный охотничий нож, который, как они с уверенностью ожидали, окажется смертоносным в рукопашном бою. У некоторых были револьверы, и по мере того, как июньские дни становились длиннее, а слухи о неизбежном сражении всё настойчивее, всё больше родителей снабжали своих сыновей в полку револьверами в надежде, что это оружие спасет им жизнь.

— Что вам действительно нужно, — сказал своим людям Траслоу, — так это одна винтовка, одна кружка, один мешок с провизией, и к черту всё остальное, — у него был охотничий нож, но лишь чтобы рубить подлесок. Всё остальное, по его мнению, было лишь лишним весом.

Солдаты проигнорировали Траслоу, предпочитая щедрость полковника. У каждого был кусок промасленной ткани с завернутыми в нее двумя серыми одеялами. Вашингтон Фалконер сэкономил только на покупке для своего Легиона теплых шинелей.

Война, объявил он, скорее всего, не продлится до зимних холодов, а он тратил деньги не на то, чтобы снабдить мужчин округа Фалконер одеждой для похода в церковь, а лишь чтобы они завоевали славу в истории независимого Юга.

Он также обеспечил каждого солдата набором для шитья, полотенцами и щетками для одежды, а доктор Билли Дэнсон настоял, чтобы каждый легионер взял с собой еще и хлопчатобумажные полоски ткани для перевязок.

Майор Таддеус Бёрд, всегда любивший долгие прогулки, был единственным офицером Фалконера, решительно отказавшимся ехать верхом, и заявил, что Траслоу прав и что солдаты несут на себе слишком много аммуниции.

— Солдат не может маршировать, нагруженный, словно мул, — выступил он.

Школьный учитель всегда был готов высказать свою точку зрения на военное дело, а полковник с такой же готовностью ее игнорировал, хотя пока тянулись летние дни, группу молодых людей всё больше и больше привлекала компания Бёрда. Они встречались в его дворе по вечерам, сидя на сломанной церковной скамье или на принесенных из школы стульях. Старбак и Адам часто там бывали, как и заместитель Бёрда лейтенант Дейвис и еще полдюжины офицеров и сержантов.

Они приносили с собой еду и напитки. Присцилла иногда готовила салат или тарелку бисквитов, но главным образом во время этих вечеров они занимались музыкой или совершали набег на сваленные в кучу книги Бёрда и читали вслух.

Потом до темноты они спорили о мировых проблемах, как часто делали Адам и Старбак, когда учились в Йеле, хотя в эти новые споры по вечерам были вплетены новости и слухи о войне. В западной Виргинии, где так разочаровывающе закончился налет полковника, Конфедерация терпела новые поражения.

Худшее случилось у города Филиппи, где войска северян одержали унизительно легкую победу, которую их газеты окрестили «Скачки в Филиппи». Томас Джексон, испугавшись, что будет отрезан от Харперс-Ферри, отступил из этого речного города, и это событие сделало северян непобедимыми в глазах молодых офицеров Фалконера, но неделю спустя пришли донесения о стычках на побережье Виргинии, где войска северян вторглись вглубь штата со стороны прибрежной крепости, но эта атака была жестоко отражена на полях рядом с церковью Бетеля.

Не все новости оказывались правдивыми. Ходили слухи о победах, которых на самом деле не было, и о мирных переговорах, которые никогда не велись.

Однажды было объявлено о том, что правительства Европы признали Конфедерацию, после чего Север запросил мира, но оказалось, что это фальшивка, несмотря на то, что преподобный Мосс клялся на библии, что это святая правда. Бёрда веселили тревоги этого лета.

— Это просто игра, — сказал он, — просто игра.

— Едва ли войну можно назвать игрой, — возразил ему Адам.

— Конечно, это игра, а Легион — игрушка твоего отца, и притом очень дорогая. Которую, как я надеюсь, никогда не придется использовать в бою, потому что тогда игрушка сломается, и твой отец будет безутешен.

— Ты и правда так думаешь, Таддеус? — спросила его жена. Она любила засиживаться в саду до темноты, но потом шла спать, оставляя мужчин спорить при свечах, потому что приняла на себя ответственность за проведение занятий в школе.

— Конечно, я надеюсь на это, — заявил Бёрд. — Никто в здравом уме не хочет сражаться.

— А Нат хочет, — поддразнил Адам.

— Я сказал «в здравом уме», — выпустил когти Бёрд. — Я очень тщательно подбираю выражения, возможно, потому что никогда не посещал Йель. Вы и правда хотите увидеть сражение, Старбак?

Старбак криво улыбнулся.

— Я хочу увидеть слона.

— Он огромный, серый, с забавными складками на теле и испускает просто огромные кучи навоза, — заметил Бёрд.

— Таддеус! — засмеялась Присцилла.

— Надеюсь, что настанет мир, — Старбак поменял свое желание, — но все-таки мне немного любопытно увидеть сражение.

— Вот! — Бёрд бросил Старбаку книгу. — Там есть описание Ватерлоо, думаю, начинается с шестьдесят восьмой страницы. Почитайте это, Старбак, и излечитесь от своего желания увидеть слона.

— А тебе нелюбопытно, Таддеус? — набросилась на него жена. Она сшивала флаг, один из многих знамен для украшения города Четвертого июля, до которого теперь оставалось всего два дня, и в Семи Источниках по этому поводу намечались большие торжества. Будет праздничный ужин, парад, фейерверки и танцы, и ожидалось, что каждый горожанин внесет свой вклад в это празднование.

— Немного любопытно, конечно же, — Бёрд замолчал, чтобы зажечь одну из тех тонких и дурно пахнущих сигар, которые он предпочитал. — Мне любопытны самые предельные события в человеческом существовании, потому что я склоняюсь к мысли, что в такие моменты лучше всего выходит наружу правда, будь то крайности в религии, насилии или жадности. Сражение — это лишь симптом одной из таких крайностей.

— Я бы скорее предпочла, чтобы ты занялся изучением крайностей любви, — нежно произнесла Присцилла, и молодые люди засмеялись. Они все были в восторге от Присциллы и тех явных нежных чувств, которые Бёрды испытывали друг к другу.

Разговор продолжался. Двор, где, как предполагалось, школьный учитель будет выращивать овощи, зарос рудбекиями и маргаритками, хотя Присцилла выделила место для кое-каких трав, наполнявших теплый вечерний воздух пряными ароматами.

В дальней части двора росли две яблони и находилась сломанная изгородь, а за ней до самого подножия холмов Голубого Хребта простирался луг. Это было прелестное и спокойное место.

— Вы собираетесь взять слугу, Старбак? — спросил лейтенант Дейвис. — Потому что в таком случае я должен вписать его имя в список слуг.

Мысли Старбака витали где-то далеко.

— Слугу?

— Полковник со всей присущей ему мудростью, — объяснил Бёрд, — заявил, что офицеры могут взять себе слугу, но только, он специально это отметил, черного. Никаких белых слуг!

— Я не могу позволить себе слугу, — сказал Старбак. — Ни белого, ни черного.

— Я надеялся сделать своим слугой Джо Спарроу, — с тоской в голосе произнес Бёрд, — но теперь не смогу, если только он не выкрасит лицо в черный цвет.

— Почему Спарроу? — поинтересовался Адам. — Чтобы вы могли щебетать друг с другом [11]?

— Очень смешно, — произнес Бёрд без какого-либо веселья. — Я обещал Бланш, что позабочусь о его безопасности, вот почему, но Бог знает, с чего я должен это делать.

— Бедняга Мелкий, — сказал Адам. Джо Спарроу, худого шестнадцатилетнего парня, выглядящего как школьник, все называли Мелким. Он выиграл стипендию университета Виргинии и должен был начать учебу осенью, но разбил сердце своей матери, вступив в ряды Легиона. Он был одним из тех рекрутов, которые стали добровольцами, устыдившись полученных нижних юбок.

Его мать Бланш умоляла Вашингтона Фалконера отпустить ее мальчика, но тот был непоколебимо убежден, что долг каждого молодого человека — вступить в ряды армии. Джо, как и многие другие, стал добровольцом на три месяца, и полковник заверил Бланш Спарроу, что ее сын отслужит свой срок к началу первого семестра.

— Полковнику и правда следовало бы его отпустить, — заявил Бёрд. — В эту войну должны сражаться не книжные мальчики, а люди вроде Траслоу.

— Потому что он — расходный материал? — спросил один из сержантов.

— Потому что он понимает, что такое насилие, — ответил Бёрд, — а нам всем еще предстоит научиться это понимать, если мы хотим стать хорошими солдатами.

Присцилла разглядывала свое шитье в наступающих сумерках.

— Интересно, что случилось с дочерью Траслоу?

— Она когда-нибудь разговаривала с вами, Старбак? — спросил Бёрд.

— Со мной? — голос Старбака звучал удивленно.

— Дело в том, что она спрашивала о вас, — объяснил Бёрд. — Той ночью, когда приходила сюда.

— Я думал, ты с ней не знаком, — произнес Адам без особого выражения.

— Так и есть. Я встречался с ней в хижине Траслоу, но не обратил на нее внимания.

Старбак был рад, что темнота скрыла его румянец.

— Нет, она со мной не разговаривала.

— Она спрашивала про вас и Ридли, но, конечно, вас обоих здесь не оказалось, — Бёрд внезапно запнулся, будто пожалев о своей опрометчивости. — Не то чтобы это имело значение. Вы принесли свою флейту, сержант Хоус? Я подумывал, не сыграть ли нам Моцарта?

Старбак слушал музыку, но не находил в ней удовольствия. В последние недели он чувствовал, что начал понимать самого себя, или, по крайне мере, нашел равновесие, поскольку его настроение перестало колебаться между полным отчаянием и призрачной надеждой. Теперь он получал удовольствие, проводя долгие дни в работе и упражнениях, но сейчас напоминание о Салли Траслоу полностью разрушило это спокойствие.

А она спрашивала о нем! И это случайно сделанное открытие вновь разожгло огонь мечтаний Старбака. Ей нужна была его помощь, а его здесь не было, значит, она отправилась к Ридли? К этому проклятому, высокомерному сукиному сыну Ридли?

На следующее утро Старбак столкнулся с Ридли. Они почти не разговаривали последние недели, не из-за неприязни, а просто потому что у них были разные друзья. Ридли стал лидером маленькой группы молодых офицеров, которые часто скакали верхом и много пили, считая себя бесшабашными смельчаками и презирая группу, собиравшуюся в саду Дятла Бёрда, чтобы проводить долгие вечера за разговорами.

Когда Старбак нашел Ридли, тот растянулся в своей палатке, отдыхая, по его словам, от ночи, проведенной в таверне Грили. Один из его закадычных друзей, лейтенант Мокси, сидел на другой кровати, обхватив голову руками, и стонал. Ридли тоже застонал, увидел Старбака.

— Это же преподобный! Ты пришел меня обратить? Я не подвластен обращению.

— Я хочу с тобой переговорить.

— Валяй, — под залитой солнцем парусиной лицо Ридли выглядело болезненно желтым.

— Наедине.

Ридли обернулся и посмотрел на Мокси.

— Выйди, Мокс.

— Не обращай на меня внимания, Старбак, я забывчивый, — заявил Мокси.

— Он попросил тебя выйти, — настаивал Старбак.

Мокси взглянул на Старбака, произнес в сторону высокого северянина что-то враждебное и пожал плечами.

— Ухожу. Исчезаю. Прощайте. О Боже! — этими словами он поприветствовал яркое утреннее солнце.

Ридли сел и развернулся, опустив босые ноги на пол.

— Боже мой! — простонал он и пошарил внутри ботинка, где, очевидно, хранил по ночам сигары и спички.

— Выглядишь чертовски мрачным, преподобный. Проклятый Пелэм хочет, чтобы мы промаршировали до Росскилла и обратно? — он прикурил сигару, глубоко затянулся, а потом взглянул на Старбака покрасневшими глазами. — Выкладывай, Старбак. Говори свои гадости.

— Где Салли? — выпалил Старбак. Он собирался быть более осмотрительным, но когда встретился с Ридли лицом к лицу, не смог найти других слов, кроме этого простого и смелого вопроса.

— Салли? — спросил Ридли и сделал вид, что не понял, в чем дело. — Салли! Кто такая Салли, Бога ради?

— Салли Траслоу, — Старбак уже чувствовал себя идиотом, гадая, как эта непонятная, но неопровержимая страсть заставила его заняться этими унизительными расспросами.

Ридли устало покачал головой и затянулся сигарой.

— И почему, во имя Господа, преподобный, ты считаешь, что я могу знать хоть что-нибудь об этой Салли Траслоу?

— Потому что она сбежала в Ричмонд. К тебе. Я это знаю, — Старбак ничего подобного не знал, но Дятел Бёрд под его напором признался, что дал Салли адрес брата Ридли в Ричмонде.

— Она не приходила ко мне, преподобный, — заявил Ридли. — А если бы и пришла? Какая разница?

Старбак не имел ответа на этот вопрос. Он просто стоял с глупым и неуверенным видом между отогнутыми краями палатки Ридли. Тот выпустил огромный плевок под ноги Старбаку.

— Интересно, преподобный, скажи-ка мне. А кто для тебя Салли?

— Никто.

— Так какого чёрта ты беспокоишь меня в это чертово раннее утро?

— Потому что хочу знать.

— Или ее папочка хочет знать? — спросил Ридли, впервые выказывая признаки обеспокоенности. Старбак покачал головой, и Ридли рассмеялся. — А ты чуешь течную суку, преподобный?

— Нет!

— Но так и есть, преподобный, так и есть. Я знаю и даже скажу тебе, что с этим делать. Иди в таверну Грили на Мейн-стрит и заплати высокой девке у стойки десять баксов. Она, конечно, уродливая корова, но вылечит твой недуг. У тебя осталось десять баксов из тех пятидесяти, что ты у меня забрал?

Старбак ничего не ответил, и Ридли покачал головой, будто сомневаясь в наличии у северянина здравого смысла.

— Я не видел Салли много недель. Много недель. Она вышла замуж, как я слышал, и это положило конец нашим отношениям. Это не значит, что я хорошо ее знал, понятно тебе? — он подчеркнул этот вопрос, ткнув концом сигары в сторону Старбака.

Старбак недоумевал, чего он хотел добиться этой ссорой. Признания от Ридли? Адрес, по которому можно было найти Салли? Он выставил себя дураком и выдал Ридли свое слабое место. Теперь он попытался выпутаться из такого неуклюжего начала этого столкновения.

— Надеюсь, ты мне не солгал, Ридли.

— Ох, преподобный, да ты ничего не понял. Возьмем, для начала, хорошие манеры. Хочешь обвинить меня во лжи? Тогда делай это со шпагой в руке или с пистолетом. Не возражаю встретиться с тобой на дуэли, преподобный, но будь я проклят, если буду сидеть здесь и слушать твое чертово нытье и брюзжание, не выпив и кружки кофе. Сделай одолжение, попроси моего сукиного сына слугу принести кофе, когда будешь выходить. Эй, Мокси! Можешь войти. Мы с преподобным завершили наши утренние молитвы, — Ридли взглянул на Старбака и мотнул головой в коротком прощании. — А теперь иди, парень.

Старбак ушел. Когда он шагал обратно мимо рядов палаток, то услышал издевательский взрыв смеха со стороны Ридли и Мокси и зажмурился от этих звуков. Боже мой, подумал он, но он же только что выставил себя на посмешище. Просто полным идиотом. И ради чего? Ради дочери убийцы, которой просто посчастливилось родиться красивой. Он пошел прочь, потерпев поражение и безутешный.

Глава восьмая

Небо на заре в День независимости было ясным. День обещал быть жарким, но с холмов дул благословенный ветерок, а немногочисленные легкие облака парили высоко и вскоре рассеялись.

Утром солдаты Легиона чистили форму с помощью щеток, полосок для пуговиц [12], ваксы и мыла, пока их шерстяные сюртуки и панталоны, кожаные ботинки и вязаные ремни не стали настолько безупречными, насколько этого можно было добиться, честно приложив усилия.

Они натерли ваксой свои кожаные патронташи, начистили фляги, отстирали заплечные мешки и попытались разгладить укрепленные картоном тульи и козырьки своих кепок.

Они отполировали пряжки ремней и кокарды, а потом натерли маслом ореховые приклады винтовок, пока дерево не засияло. В одиннадцать, в предвкушении появления девушек, которые в это время собирались рядом с Семью Источниками, роты встали в строй в полном обмундировании.

Пятьдесят кавалеристов составляли еще одну роту, выстроившуюся впереди остальных, а две пушки, которые вытащили из колеи, проделанной их колесами в высокой траве, и прикрепили к передкам, участвовали в параде вместе со знаменами полка позади Легиона.

Полковник ждал в Семи Источниках, предоставив на время командование майору Пелэму. В пять минут двенадцатого Пелэм отдал Легиону команды «смирно», «к ноге», «примкнуть штыки», «на плечо».

В параде участвовали восемьсот семьдесят два человека. Это был не весь Легион — рекрутов-новичков, которые не успели усвоить строевое мастерство, послали в Семь Источников раньше, одни занимались приколачиванием красного сукна к церковным скамьям, а другие помогали готовить общий ужин.

На лужайке с южной стороны воздвигли два огромных шатра, где посетители могли укрыться от солнца, а кухня расположилась неподалеку от конюшни, там истекающие потом повара, которых временно откомандировали из Легиона, жарили целиком туши пары бычков и шести свиней.

Городские дамы пожертвовали несколько баков с бобами, миски с салатом, подносы с кукурузными кексами и бочонки с сушеными персиками. Еще там был кукурузный хлеб, сладкая ветчина, копченая индейка и оленина, копченая говядина с яблочным соусом, маринованные огурцы, а для детей — подносы с посыпанными сахаром пончиками.

Для трезвенников приготовили лимонад и воду из лучшего колодца Семи Источников, а для остальных стояли бочонки с элем и крепким сидром из погреба таверны Грили.

В доме предлагалось вино, но судя по предыдущему опыту подобных мероприятий, лишь горстка местных жителей заинтересуется подобными утонченными напитками.

Обильное угощение и изысканное убранство были привычны для Семи Источников в День независимости, но в этом году Вашингтон Фалконер, дабы продемонстрировать всем, что именно Конфедерация является истинным наследником революционного духа Америки, превзошел самого себя.

В восемь минут двенадцатого старшина Проктор приказал Легиону выдвигаться, оркестр под предводительством капельмейстера Августа Литтла заиграл «Дикси», и полсотни кавалеристов вывели Легион с поля.

Они ехали с саблями наголо, а роты шагали с примкнутыми штыками. Городок опустел — весь люд собрался у Семи Источников, но солдаты с развернутыми знаменами промаршировали мимо здания администрации с вывешенным флагом, мимо галантерейного магазинчика Спарроу, в чьем окне из восьми огромных листов стекла, привезенных лишь год назад из Ричмонда, отразились марширующие роты, позволив пехотинцам вдоволь налюбоваться своими слегка размытыми фигурами.

Шум на марше вышел преизрядный — не столько из-за разговоров, сколько из-за непривычки солдат к переноске полного обмундирования. Фляги бренчали, сталкиваясь со штыками, жестяные кружки, подвешенные к ранцам, стучали, ударяясь о патронташи.

Первыми наблюдателями, которые поджидали колонну у белых ворот поместья, были в основном дети. Вооружившись бумажными флажками Конфедерации, они бегали вдоль колонны, маршировавшей под дубовой аллеей, ведущей от Росскилл-роуд прямо к главным воротам Семи Источников.

Легион не стал маршировать до самого дома, а вместо этого свернул с дороги в проем, сделанный в изгороди против змей за леском, обогнул дом и подошел к окаймленной флагами южной лужайке между двумя рядами наблюдателей, которых становилось всё больше, они аплодировали прекрасно выглядящим войскам, Кавалерия, придерживающая возбужденных лошадей, чтобы они высоко поднимали ноги, выглядела особенно благородно, когда прогарцевала мимо трибуны, на которой председательствовал Вашингтон Фалконер вместе с политиком, до отделения заседавшем в Конгрессе США.

Рядом с Фалконером и бывшим конгрессменом находились преподобный Мосс, судья Балстроуд и девяностосемилетний полковник Роланд Пеникрейк, служивший лейтенантом в армии Джорджа Вашингтона при Йорктауне.

— Я не возражаю, если он начнет вспоминать про Йорктаун, — сказал Вашингтон Фалконер капитану Итану Ридли, выполнявшему в День независимости роль сопровождающего полковника адъютанта, — но надеюсь, он не станет вспоминать о нем слишком детально.

Но было бы неучтиво именно в этот день лишать старика своей минуты славы.

Адам в своем прекрасном мундире вел кавалерию. Майор Пелэм сидел на откормленной послушной кобыле во главе остальных десяти рот, а майор Дятел Бёрд, чья великолепная форма только что прибыла из Ричмонда ко всеобщей радости легионеров и за счет его зятя, маршировал перед оркестром.

Младший лейтенант Старбак, у которого в этот день не было никаких существенных обязанностей, скакал на кобыле Покахонтас позади майора Бёрда, не прилагавшего никаких усилий, чтобы идти в ногу с ритмом барабанов, а просто вышагивавшего, словно на дневной прогулке.

Добравшись до южной лужайки, кавалерия, чья функция в этот день была чисто декоративной, галопом промчалась по импровизированному плацу, а потом исчезла, чтобы поставить лошадей в загон. Две пушки сняли с передков и разместили по обеим сторонам трибуны, перед которой под восхищенными взглядами почти трех тысяч зрителей устраивал маневры Легион.

Солдаты маршировали ротами, каждая из которых сформировала четыре шеренги и затем развернулась в двухшереножный линейный боевой порядок.

Для полноценного ряда не хватало места на флангах, но Траслоу, сержанту одиннадцатой роты легкой пехоты, хватило ума придержать своих людей, несколько подпортив, таким образом, следующее выступление полка (составлявшее гордость Пелэма): Легион должен был продемонстрировать формирование каре для отражения атаки кавалерии. Подпорченное или нет, все же каре выглядело вполне правдоподобно, и лишь истинный профессионал мог отметить некоторую неровность у одного из углов строя.

Все офицеры, за единственным исключением майора Бёрда сидевшие верхом, собрались в центре каре, когда оркестр заиграл «Масса в холодной, холодной земле».

Легион, разбив каре, сформировал две колонны, мелодия сменилась на «Да здравствует Колумбия», толпа разразилась радостными возгласами, полковник излучал довольство и счастье. Затем капитан Мерфи, сам себя назначивший старшим артиллеристом Легиона, выкатил вперед две пушки.

Заряд орудий состоял из нескольких пачек пороха безо всяких ядер. Артиллеристы Легиона не получили новомодных терочных запалов для воспламенения пороха, так что Мерфи обошелся парой запалов, изготовленных вручную из соломенных трубочек, наполненных первоклассным порохом для винтовок.

Трубки, проходя через запальные отверстия, коснулись пороховых мешочков, после чего, по кивку полковника и после окончания «Да здравствует Колумбия», артиллеристы поднесли фитили к запалам.

Два великолепных, оглушительных выстрела, два языка огня, два клуба дыма — и горстка испуганных птиц разлетелась из деревьев, росших за трибунами. Разнесся вздох удовлетворенной толпы.

За выстрелами последовали выступления ораторов. Речь полковника Пеникрейка была, слава Богу, короткой в силу старческой одышки, затем наступила очередь конгрессмена, чьи разглагольствования, казалось, никогда не закончатся, после чего Вашингтон Фалконер обратился к толпе с воодушевленным воззванием, выразив сначала сожаление о необходимости войны, а затем рассказав о гнезде гадюк с севера, об их шипящих пастях, о трепещущих языках, о ядовитом дыхании и о том, как они разносят отвратительную заразу по земле.

— Но мы, южане, знаем, как обращаться со змеями!

Толпа разразилась радостными криками.

Даже чернокожие рабы, сопровождавшие своих хозяев на торжественный обед и согнанные в кучу в огороженном веревками пространстве, приветствовали слова полковника.

Фалконер, чей зычный голос позволял ему быть услышанным всеми собравшимися, повествовал о двух народах, выросших в Америке. Народах с общими предками, которые, тем не менее, были разделены климатом, моральными ценностями и религией. Которые росли отдельно друг от друга до сего момента, пока разница в представлениях о чести, правде и мужественности более не позволяла им существовать под властью одного правительства.

— Народ с севера должен идти своим путем, — провозгласил полковник. — А мы, южане, всегда первыми встававшие в сражении Америки за Свободу, Правду, Порядочность и Честь — мы отстоим мечту отцов-основателей! Их меч теперь наш меч!

Он извлек сверкающий клинок, подаренным его деду Лафайетом. Толпа приветствовала его слова о том, что именно они, а не вырождающийся род потеющих на заводах, испорченных так называемым образованием, зараженных римско-католическими идеями северян — истинные наследники великих виргинских революционеров, Джорджа Вашингтона, Томаса Джефферсона и Джеймса Мэдисона.

Полковник завершил свою речь уверением, что борьба не должна продлиться долго. Север заблокировал южные порты, а Юг ответил запретом экспорта хлопка, что означало простаивание фабрик Англии, которая, напомнил он толпе, непременно погибнет без хлопка.

Если блокаду не снимут, то в течение нескольких недель величайший флот мира появится у берегов Конфедерации, заставив янки разбежаться по своим гаваням, словно змеи по норам.

И все же Югу не стоит оглядываться на Европу, поспешил добавить Фалконер, да и нет в том нужды, ибо воины с Юга прогонят янки со своих земель без помощи европейцев. Скоро, заверил полковник, янки пожалеют о своем безрассудстве — когда в панике, с криками и воплями убегут. Толпе подобная перспектива пришлась по душе.

Война будет выиграна за несколько недель, пообещал полковник, и каждого, кто вложил свой вклад в победу, будут уважать и чтить в новой Конфедерации, чей флаг в скором времени будет развеваться среди знамен всех народов.

Его слова послужили сигналом Легиону вынести и развернуть знамена полка. И, что самое поразительное, для этой цели из своей комнаты вышла сама жена полковника.

Мириам Фалконер оказалась худощавой женщиной с черными волосами и крайне бледным лицом, на фоне которого ее глаза выглядели неестественно огромными. Одета она была в платье из пурпурного шелка настолько темного оттенка, что он казался почти черным. Темная полупрозрачная вуаль спадала с ее шляпы.

Она двигалась настолько медленно, что, казалось, вот-вот споткнется, не дойдя до трибуны. Ее сопровождали дочь и шесть дам, отвечавшие за пошив тяжелых полотнищ из великолепного шелка, которым предстояло стать боевыми знаменами Легиона Фалконера.

Первое знамя являлось новым флагом Конфедерации. Оно состояло из трех широких горизонтальных полос, верхняя и нижняя — красного цвета, а средняя — белого. Один из верхних углов занимало синее поле с семью нашитыми белыми звездами, обозначавшими семь отделившихся штатов.

Второе же знамя представляло собой вариацию на тему герба Фалконера с изображением трех красных полумесяцев на белом поле, сопровождаемых семейным девизом: «Вечно пылающий».

Оркестр молчал, за неимением официального гимна, лишь барабанщики отбивали торжественный ритм, когда вынесли знамена. Адам, назначенный главным знаменосцем, выступил вперед, чтобы принять флаги вместе с двумя другими знаменосцами.

Одним из них был Роберт Декер, чье лицо выглядело уже чуть лучше и наполнилось благоговением, когда он сделал шаг вперед вместе с Адамом, а вторым — Джо Мелкий Спарроу, взявший флаг Фалконера, который Анна поначалу передала своему брату. Анна расправила складки на шелке, а потом отдала его Джо Спарроу, тот, похоже, с трудом удерживал тяжелое знамя.

Затем Мириам Фалконер с помощью двух других дам отдала флаг Конфедерации с желтой бахромой. На мгновение показалось, что Анна не хочет забирать его из рук матери, а потом она сделала шаг назад и передала его Роберту Декеру, гордо поднявшему его вверх.

Зрители приветствовали их криками, которые довольно быстро стихли, когда толпа поняла, что преподобный Мосс, терпеливо ожидавший целый день, теперь готов вознести молитвы с благословением. Молитва тянулась так долго, что некоторые из присутствующих подумали, что Джо Спарроу рухнет до того, как будет закончены эти мольбы.

Хуже того, запах жареного мяса стал еще более соблазнительным, но Мосс по-прежнему настойчиво призывал Господа обратить внимание на Легион, два его флага, офицеров, а также на его врагов, которые, молился Мосс, будут сокрушены мощным ударом Легиона.

Он бы продолжал и дальше, если бы только не остановился, чтобы перевести дыхание, что дало полковнику Пеникрейку шанс вмешаться с на удивлением громким «аминь», которое было так звучно повторено толпой, что Мосс был вынужден оставить последнюю часть свой молитвы недосказанной.

Полковник, который не мог позволить, чтобы такой момент остался без его заключительного слова, прокричал, что Легион принесет свои знамена домой, как только полностью разделается с янки.

— И это будет очень скоро! Боже мой, это ведь будет скоро?

И толпа разразилась одобрительными возгласами, даже чернокожие слуги полковника бодро закричали, когда оркестр заиграл «Дикси».

Затем полковник прошел вместе со знаменами перед Легионом, чтобы все могли рассмотреть оба флага вблизи, а потом, когда время уже подбиралось к двум часам, а один из бычков начал попахивать горелым, судья Балстроуд принял присягу на верность Конфедерации, которую солдаты произносили громко и уверенно, а присягнув своей только что созданной стране, они поприветствовали полковника и его жену троекратным «ура», после чего получили команду «вольно», сняли ранцы и принялись за еду.

Адам повел Старбака в сторону открытого шатра, в котором сидели почетные гости.

— Ты должен встретиться с мамой.

— Действительно должен?

Бледная Мириам Фалконер в темном платье выглядела довольно грозно.

— Конечно, — Адам остановился, чтобы поприветствовать старшую сестру майора Пелэма, высокую и величавую старую деву, чье выцветшее платье говорило о том, с каким трудом ей удавалось сохранять приличный вид, а потом Адам со Старбаком прикоснулись к шляпам при виде жены бывшего конгрессмена, пожаловавшейся, как она сожалеет о том, что пришлось покинуть изысканное общество Вашингтона ради более непритязательного окружения в Ричмонде, а потом, в конце концов, Адам смог довести Старбака до шатра, где в центре внимания окружающих ее дам находилась его мать.

Мириам Фалконер восседала в принесенном из дома мягком кресле с высокой спинкой, а бледная и робкая Анна сидела рядом с ней в кресле меньшего размера, обмахивая лицо матери веером из слоновой кости с филигранью.

— Мама, — гордо произнес Адам, — это мой друг Нат Старбак.

Большие глаза, так странно блестящие из-под отбрасываемой темно-пурпурной шляпкой тени, взглянули на Старбака.

Он посчитал, что матери Адама должно быть по меньшей мере сорок, но к его изумлению, она не выглядела старше двадцати. Ее кожа была гладкой, белой и чистой, как у ребенка, губы широкими и пухлыми, глаза удивительно печальными, а рука в перчатке легкой, как косточки певчей птички.

— Мистер Старбак, — сказала она очень тихим голосом с хрипотцой. — Добро пожаловать.

— Спасибо, мэм. Это честь для меня.

— Познакомиться со мной? Мне так не кажется. Я очень незначительный человек. Разве не так, Анна?

— Конечно нет, мама. Ты здесь самый важный человек.

— Я не слышу тебя, Анна. Говори громче.

— Я сказала, что ты важная персона, мама.

— Не кричи! — Мириам Фалконер зажмурилась от едва слышного голоса дочери, а потом снова взглянула на Старбака. — Я страдаю от слабого здоровья, мистер Старбак.

— Печально это слышать, мэм.

— Не так близко, Анна, — Миссис Фалконер отвела веер от своей щеки, а потом опустила вуаль с края шляпки. Старбак с чувством вины подумал, что она выглядит прекрасной и такой уязвимой.

Неудивительно, что юный Вашингтон Фалконер влюбился в эту деревенскую девушку, дочь почтальона из Росскилла, и женился на ней вопреки возражениям своих родителей.

Она была удивительным созданием, хрупким и прелестным, и показалась еще более удивительной, когда Старбак представил ее в роли Мириам Бёрд, сестры угловатого Таддеуса.

— Вам нравится Виргиния, мистер Старбак? — спросила Мириам Фалконер своим тихим и пришепётывающим голосом.

— Да, мэм, очень. Ваш супруг был очень добр ко мне.

— Я и забыла, как может быть добр Вашингтон, — тихо произнесла Мириам Фалконер, так тихо, что Старбак был вынужден наклониться, чтобы ее расслышать.

Неподвижный воздух в шатре был наполнен запахом свежескошенной травы, одеколона и камфоры, чей запах, как предположил Старбак, исходил от накрахмаленных складок пурпурного платья Мириам Фалконер, которое, должно быть, вымочили в этой жидкости, чтобы отпугивать моль.

Старбак почувствовал себя неловко, находясь так близко к миссис Фалконер, и поразился тому, как чья-то кожа может быть такой белой и гладкой. Как у мертвеца, подумал он.

— Адам говорит, что вы его близкий друг, — тихо заговорил мертвец.

— Я горд тем, что он так считает, мэм.

— А дружба важнее сыновнего долга? — выпустила она коготки в этом неприятном вопросе.

— Не в моей власти судить об этом, — вежливо отразил его Старбак.

— Ближе, Анна, ближе. Хочешь, чтобы я скончалась от этой жары? — Мириам Фалконер облизала бледные губы, не сводя больших глаз со Старбака. — Вы когда-нибудь думали о материнских страданиях, мистер Старбак?

— Моя мать любит мне постоянно о них напоминать, мэм, — Старбак тоже выпустил когти. Мириам Фалконер глядела на него, не мигая, пытаясь вынести о Старбаке свое суждение, но, похоже, безрезультатно.

— Не так близко, Анна, ты меня поцарапаешь, — Мириам Фалконер оттолкнула веер дочери на полдюйма в сторону. На одном из тонких пальцев поверх черных кружевных перчаток она носила кольцо с интригующе потертым черным камнем.

Помимо этого на ней было черное жемчужное ожерелье и брошь из резного черного гагата, приколотая к тяжелым складкам темно-пурпурного шелка.

— Думаю, — сообщила Мириам Фалконер Старбаку с нескрываемой нотой неодобрения в голосе, — что вы — искатель приключений.

— Это так дурно, мэм?

— Обычно это очень эгоистично.

— Мама…, - вмешался Адам.

— Тише, Адам, я не спрашивала твоего мнения. Ближе, Анна, держи веер ближе. На искателей приключений нельзя положиться, мистер Старбак.

— Уверен, мэм, что многим великим людям, на которых можно положиться, не были чужды приключения. Нашим отцам-основателям, к примеру?

Мириам Фалконер проигнорировала слова Старбака.

— Вы будете держать передо мной ответ за безопасность моего сына, мистер Старбак.

— Мама, пожалуйста…, - снова попытался вмешаться Адам.

— Если мне понадобится твое мнение, Адам, будь уверен, я тебя спрошу, а до тех пор будь так любезен, помолчи, — когти были выпущены, острые и блестящие.

— Я не хочу, мистер Старбак, чтобы вы втянули моего сына в какие-нибудь приключения. Я была бы рада, если бы он продолжал заниматься своим делом мира на Севере, но, похоже, партия войны завоевала его душу. Эта партия, полагаю, включает и вас, и я не могу вас за это поблагодарить. Так что будьте уверены, мистер Старбак, я возлагаю на вас вместе с моим мужем ответственность за безопасность сына.

— Польщен таким доверием, мэм, — поначалу Старбак принял эту женщину за хрупкую и вызывающую жалость красавицу, а теперь считал злобной ведьмой.

— Рада, что познакомилась с вами, — произнесла миссис Фалконер тем же тоном, которым, должно быть, выразила бы удовольствие от того, что увидела какое-то диковинное создание в странствующем зверинце, а потом отвела взгляд, и ее лицо озарила улыбка, когда она протянула обе руки в сторону Итана Ридли.

— Дорогой Итан! Так я и знала, что Вашингтон будет держать тебя подальше от меня, но наконец-то ты здесь! Я разговаривала с мистером Старбаком, после чего мне нужно как-то развеяться. Иди, присядь сюда, возьми кресло Анны.

Адам оттащил Старбака прочь.

— Боже мой, мне так жаль, — сказал он. — Я знал, что это будет непросто, но не понимаю, почему она выбрала именно сегодняшний день.

— Я к этому привык, — ответил Старбак. — У меня тоже есть мать.

Хотя мать Старбака ничем не походила на хрупкую Мириам Фалконер с тихим голосом. Джейн Абигейл Макфейл Старбак была высокой дородной женщиной с громогласным голосом, в ней всего было в достатке, кроме душевной щедрости.

— Мама часто испытывает боль, — Адам пытался найти для своей матери оправдание. — Она страдает от заболевания под названием невралгия.

— Анна говорила мне.

Адам некоторое время шел молча, опустив глаза, и наконец покачал головой:

— Почему с женщинами всегда так сложно? — он задал этот вопрос с такой грустью, что Старбак не смог удержаться от смеха.

Мрачное расположение духа Адама долго не продлилось, поскольку он воссоединился со старыми друзьями из всей округи, и вскоре повел группу молодежи навстречу развлечениям, коих было в избытке в парке Вашингтона Фалконера.

Там были мишени для стрельбы в виде соломенных чучел, одетых в полосатые костюмы и цилиндры и, очевидно, изображающих янки, и любой подписавший контракт рекрут мог выстрелить из винтовки модели 1841 года в одну из кукол-янки.

Если этот рекрут послал бы пулю точно в мишень, прикрепленную к груди соломенного чучела, он получил бы серебряный доллар. Еще там были наполненные водой лохани, куда детям приходилось нырять с головой, чтобы достать яблоко, скачки с препятствиями для офицеров и других смельчаков, соревнование по перетягиванию каната между десятью ротами пехоты и растягивание гуся.

— Растягивание гуся? — удивился Старбак.

— В Бостоне не растягивают гусей? — спросил Адам.

— Нет, у нас цивилизация. Нечто под названием библиотеки и церкви, школы и колледжи.

Адам стукнул своего друга, а потом отскочил на безопасное расстояние.

— Тебе понравится растягивание гуся. Подвешиваешь гуся, намазываешь ему шею маслом, а потом первый, кто сумеет оторвать ему голову, получает тушку гуся на ужин.

— Живого гуся? — ужаснулся Старбак.

— Если бы он был мертв, было бы слишком просто, — ответил Адам. — Конечно, живого!

Но до того, как испробовать какое-либо из этих развлечений, друзьям пришлось отправиться в летний домик, где пара фотографов установила свои кресла, штативы, рамы и вагончики для обработки. Эти двое приехали из Ричмонда за счет Вашингтона Фалконера, чтобы сделать фотографии любого желающего из Легиона.

Эти фотографии в нарядных рамках стали бы памятным подарком для оставшихся в городе семей, а также сувениром и для самих солдат на протяжении всех долгих лет их жизни.

Офицеры могли отпечатать свои портреты на визитных карточках, эта тщеславная мода очень привлекала Вашингтона Фалконера, который первым уселся в кресло. За ним последовал Адам.

Процесс был долгим и сложным. Адам сидел на кресле с высокой спинкой и металлической рамой на ней, к которой нужно было прислонить голову.

Рама, скрытая волосами и головным убором, позволяла держать голову абсолютно неподвижно. Он вытащил саблю и положил ее в правую руку, а пистолет в левую.

— Я действительно должен выглядеть так воинственно? — спросил он отца.

— Так модно, Адам. И кроме того, когда-нибудь ты будешь гордиться этой фотографией.

За спиной у Адама поставили два флага Легиона, а он застыл, неловко уставившись на фотографический аппарат, пока потный помощник фотографа устремился из вагончика в летний домик с мокрой стеклянной пластиной. Пластину вставили в камеру, Адаму велели сделать глубокий вдох и задержать дыхание, а потом крышка с аппарата была снята.

Все присутствующие затаили дыхание. У лица Адама жужжала муха, но второй помощник помахал полотенцем, чтобы ее отогнать.

— Если не можете сдержаться, то дышите, только очень медленно, — объяснил фотограф Адаму. — И ни в коем случае не шевелите правой рукой.

Казалось, что прошла вечность, но наконец Адам смог расслабиться, а стеклянную пластину снова вставили в деревянный короб и унесли в вагончик для обработки. Теперь около рамы устроился Старбак, ее металлические челюсти довольно болезненно сжали череп, он тоже выставил напоказ саблю и пистолет и был проинструктирован задержать дыхание, пока мокрое стекло проявлялось внутри большой деревянной камеры.

Адам немедленно начал корчить рожи из-за плеча фотографа. Он гримасничал, закатывал глаза, надувал щеки и изображал ладонями уши, пока, к его радости, Старбак не засмеялся.

— Нет, нет, нет! — расстроенный фотограф захлопнул пластину крышкой.

— Возможно, экспозиция получилась слишком короткой, — пожаловался он, — вы будете выглядеть как привидение.

Но Старбаку даже понравилась эта мысль — выглядеть призраком, а визитная карточка ему была не нужна, не говоря уже о подарке на память, поэтому он пробрался сквозь толпу, жуя ломоть хлеба со свининой, пока Адам отправился готовить лошадь к скачкам. Итан Ридли был настроен их выиграть, приз составлял щедрые пятьдесят долларов.

Сержант Томас Траслоу играл в блеф с группой своих приятелей, но отвлекся, чтобы посмотреть, как лошади проходят первый круг скачек с препятствиями.

— Я поставил на парня, — признался он Старбаку.

— На Билли Эркрайта на вороном, — он показал на тощего мальчишку на маленькой вороной лошади. Тот выглядел едва ли старше двенадцати и гнался за офицерами и фермерами, чьи лошади, казалось, парят над высокими изгородями, пока они не вернулись к зрителями, чтобы пойти на второй круг.

Ридли с легкостью шел впереди, его гнедая лошадь прыгала уверенно и после первого круга даже не сбила дыхания, а лошадь Билли Эркрайта, похоже, была слишком хрупкой, чтобы поспевать за остальными, не говоря уже о том, чтобы выдержать второй круг.

— Похоже, что вы потеряете свои деньги, — радостно произнес Старбак.

— Всё, что ты знаешь о лошадях, парень, я смог бы изобразить на земле с помощью одной слабой струйки из своего мочевого пузыря, — развеселился Траслоу. — А ты бы на кого поставил?

— На Ридли?

— Он хороший наездник, но Билли его победит, — Траслоу наблюдал, как всадники скрылись из вида, а потом окинул Старбака подозрительным взглядом. — Я слышал, ты спрашивал Ридли про Салли.

— Кто вам об этом рассказал?

— Да весь чертов Легион в курсе, потому что Ридли всем растрепал. Думаешь, он знает, где она?

— Он утверждает, что нет.

— Тогда сделай одолжение, не тронь говно, пока не завоняло, — мрачно заявил Траслоу. — Девчонка сбежала, вот и всё. Я от нее избавился. Я дал ей шанс. Дал землю, крышу над головой, животных, работника, но ничто из того, что принадлежало мне, не было достаточно хорошо для Салли. Теперь она в Ричмонде, сама зарабатывает на жизнь, и смею сказать, это будет неплохая жизнь, пока она не приползет обратно с сифилисом.

— Мне жаль, — произнес Старбак, потому что не мог придумать, что еще сказать. Он просто был рад, что Траслоу не спросил, почему он набросился на Ридли.

— Не было причинено никакого ущерба, — объяснил Траслоу, — разве что чертова девчонка прихватила кольцо моей Эмили. Я должен был его сохранить. Если когда я умру этого кольца не будет в моем кармане, Старбак, я не найду свою Эмили.

— Уверен, это не так.

— А я уверен, что именно так, — Траслоу упорно придерживался своих суеверий. Потом он мотнул головой влево. — Ну, что я тебе говорил?

Билли Эркрайт шел на три корпуса впереди Итана Ридли, чья кобыла теперь была вся в пене.

Ридли хлестал кнутом по натруженным бокам лошади, но вороной Эркрайта с тонкой костью легко держался впереди, всё увеличивая дистанцию. Траслоу засмеялся.

— Ридли может хоть до смерти запинать эту лошадь, но быстрее она не пойдет. Она больше и шагу не сделает. Давай, Билли! Давай, парень! — Траслоу уже получил свой выигрыш и отвернулся от скачки еще до ее окончания.

Эркрайт выиграл пять корпусов и уже отъехал в сторону, когда за ним ворвался поток покрытых грязью всадников. Билли Эркрайт получил свой кошелек с пятьюдесятью долларами, хотя чего он действительно хотел, так это вступить в Легион.

— Я умею ездить верхом и стрелять. Чего вам еще надо, полковник?

— Тебе придется подождать до следующей войны, Билли, мне жаль.

После скачек растянули четырех гусей. Птиц подвесили на высоком шесте с намазанными жиром шеями, и один за одним юноши подбегали к ним и подпрыгивали.

Некоторые полностью промазывали, другие хватали гуся за шею, но были побеждены маслом, из-за которого шея птицы стала скользкой, а некоторые пострадали от острого гусиного клюва и отбежали в крови, но в конце концов птицы умерли, а их головы были оторваны. Толпа приветствовала забрызганных кровью победителей радостными возгласами, а те ушли со своими откормленными призами.

С наступлением сумерек начались танцы. Два часа спустя, уже в полной темноте, над поместьем затрещали фейерверки, озарив его огнями. Старбак много пил и уже слегка набрался.

После фейерверков танцы возобновились офицерским котильоном. Старбак не танцевал, а нашел себе темный уголок под высоким деревом и наблюдал, как пары кружат в огнях окруженных мотыльками бумажных фонарей.

Женщины надели белые платья с отделкой красными и синими лентами в честь праздника, а сабли мужчин в серых мундирах раскачивались в такт танца.

— Вы не танцуете, — раздался тихий голос.

Старбак повернулся и увидел Анну Фалконер.

— Нет, — ответил он.

— Могу я пригласить вас? — она протянула руку. За ее спиной светились залитые торжественным светом свечей окна Семи Источников. Дом выглядел великолепно, почти магически. — Мне пришлось проводить маму в постель, — объяснила Анна, — поэтому я пропустила начало.

— Нет, благодарю вас, — Старбак проигнорировал приглашающую его на котильон протянутую руку.

— Как нелюбезно с вашей стороны, — произнесла с болезненным упреком Анна.

— Дело не в недостатке галантности, — объяснил Старбак, — а в неумении танцевать.

— Вы не умеете танцевать? В Бостоне не танцуют?

— Танцуют, но не в моей семье.

Она понимающе кивнула.

— Не могу представить вашего отца танцующим. Адам говорит, у него свирепый вид.

— Так и есть.

— Бедняга Нат, — сказала Анна. Она смотрела, как Итан положил руки на талию высокой гибкой красотки, и на ее лице на мгновение появилось выражение печальной озадаченности. — Мама не была к вам добра, — заявила она Старбаку, по-прежнему наблюдая за Ридли.

— Уверен, она этого не хотела.

— Уверены? — многозначительно поинтересовалась Анна, пожав плечами. — Она считает, что вы завлекаете Адама прочь из дома, — объяснила Анна.

— На войну?

— Да, — Анна наконец отвела взгляд от Ридли и снова посмотрела в лицо Старбаку. — Она хочет, чтобы он остался здесь. Но ведь он не может, не правда ли? Не может оставаться дома в безопасности, пока другие юноши отправятся навстречу Северу.

— Не может.

— Но мама этого не понимает. Она просто думает, что если он останется дома, то не погибнет. Но я не представляю, как он смог бы с этим жить, — она взглянула на Старбака, и отражавшийся в ее глазах свет фонарей странно подчеркивал небольшое косоглазие. — Так вы ни разу не танцевали?

— Я никогда не танцевал, не сделал ни единого па, — признался Старбак.

— Может, я могла бы научить вас?

— Это было бы очень мило.

— Может, приступим прямо сейчас? — предложила Анна.

— Благодарювас, но не думаю.

Котильон закончился, офицеры поклонились, а дамы сделали реверанс, и пары разошлись по лужайке. Капитан Итан Ридли предложил руку высокой девушке и подвел ее к столам, где с учтивым поклоном усадил на место.

Потом, коротко перемолвившись с человеком, выглядевшим как отец девушки, он развернулся и оглядел залитые светом фонарей лужайки, пока не заметил Анну. Он пересек газон, проигнорировав Старбака, и предложил руку своей невесте.

— Полагаю, мы можем отправиться ужинать? — предложил Ридли. Он не был пьян, но и полностью трезвым его трудно было назвать.

Но Анна все еще не готова была уходить.

— Знаешь ли ты, Итан, что Старбак не умеет танцевать? — спросила она без какого-либо злого умысла, просто чтобы что-то сказать.

Ридли взглянул на Старбака.

— Меня это не удивляет. Янки ни для чего особо не годятся. Разве что для молитв, — засмеялся Ридли. — И еще чтобы женить людей, как я слышал.

— Женить? — удивилась Анна, и услышав ее вопрос, Ридли, похоже, осознал, что сболтнул лишнего. Но ему не предоставился шанс взять свои слова обратно, потому что Старбак ринулся мимо Анны и схватил Ридли за портупею. Анна вскрикнула, когда он с силой притянул Ридли к себе.

Услышав крик, несколько человек повернулось в их сторону, но Старбак этого не заметил.

— Что ты сказал, сукин сын? — набросился он на Ридли.

Ридли побледнел.

— Пусти, обезьяна.

— Что ты сказал?

— Я сказал, пусти меня! — повысил голос Ридли. Он потянул руку к поясу, туда, где висел револьвер.

К ним подбежал Адам.

— Нат! — он взял Старбака за руку и мягко отвел ее. — Уходи, Итан, — сказал Адам, отдернув руку Ридли от револьвера. Ридли поколебался, явно желая продолжить эту ссору, но Адам выкрикнул свой приказ еще тверже. Перебранка закончилась быстро, но оказалась достаточно драматической, чтобы привлечь интерес толпы с лужайки для танцев.

Ридли отступил.

— Хочешь драться на дуэли, преподобный?

— Уходи! — произнес Адам удивительно властным голосом. — Слишком много выпили, — он повысил голос, чтобы удовлетворить любопытство наблюдателей. — А теперь иди, — повторил он Ридли и смотрел, как тот уходит под руку с Анной. — Из-за чего это всё? — спросил он у Старбака.

— Да просто так, — ответил тот. Вашингтон Фалконер хмурился на противоположной стороне лужайки, но Старбаку было всё равно. Он приобрел врага и был поражен, какую чистую и твердую ненависть ощущает. — Просто ерунда, — тем не менее, повторил он Адаму.

Адам отказался принять эту отговорку.

— Рассказывай!

— Да ерунда, говорю тебе, просто ерунда.

Разве что Ридли явно знал, что Старбак провел карикатурный обряд венчания для Декера и Салли. Тот обряд, что хранился в секрете.

Никто в Легионе об этом не знал. Траслоу никогда не рассказывал о том, что произошло той ночью, как и Декер со Старбаком, но Ридли об этом знал, и единственным человеком, который мог ему об этом поведать, была Салли.

Что означало, что Ридли лгал, когда клялся, что не видел ее с тех пор, как она вышла замуж. Старбак повернулся к Адаму.

— Можешь кое-что для меня сделать?

— Ты знаешь, что да.

— Убеди своего отца послать меня в Ричмонд. Всё равно как, просто придумай для меня задание, чтобы он меня туда отправил.

— Я попробую. Но расскажи мне зачем, прошу тебя.

Старбак сделал несколько шагов молча. Он вспомнил, что чувствовал нечто подобное во время тех болезненных ночей, которые провел у стен Лицея в Нью-Хейвене, отчаянно ожидая появления Доминик.

— Предположим, — наконец сказал он Адаму, — что некто попросил тебя о помощи, и ты обещал ее, а потом ты обнаруживаешь, что этот человек и правда в беде. Что бы ты сделал?

— Помог бы, конечно, — ответил Адам.

— Так найди способ отправить меня в Ричмонд.

Конечно, это было безумием, и Старбак это знал. Девушка ничего для него не значила, а он ничего не значил для нее, но всё равно, как и в Нью-Хейвене, он был готов поставить на кон всю свою жизнь. Он понимал, что гоняться за Салли — это грех, но это понимание не делало сопротивление греху проще.

Он не хотел ему сопротивляться. Он пойдет по следу Салли, невзирая на опасность, потому что если есть хоть малейший шанс, пусть и не больше светлячка на фоне вечной ночи, он рискнет. Рискнет, даже если разрушит собственную жизнь в погоне за этим шансом.

Наконец-то он кое-что о себе понял и обосновал глупость своего решения, размышляя, что если Америка вступила на путь разрушения, то почему Старбак не может позволить себе удовольствие поступить так же? Он посмотрел на своего друга.

— Ты этого не поймешь, — заявил он.

— А ты попробуй объяснить, будь добр, — настойчиво попросил Адам.

— Это чистое удовольствие от саморазрушения.

Адам нахмурился и покачал головой.

— Ты прав. Я не понимаю. Объяснись, пожалуйста.

Но Старбак только рассмеялся.

Предлог для поездки В Ричмонд был с легкостью организован, хотя Старбаку пришлось ждать десять долгих дней, пока Вашингтон Фалконер не нашел причину для путешествия в столицу штата.

Причиной этой стала слава, а точнее, угроза того, что Легион лишат заслуженной роли в триумфальной победе, которая скрепит независимость Конфедерации. Слухи, подтвержденные репортажами в газетах, говорили о неминуемом сражении.

Армия конфедератов собиралась на севере Виргинии, чтобы встретиться лицом к лицу с армией северян, расположившейся в Вашингтоне.

Была ли эта концентрация войск южан подготовкой к атаке на Вашингтон или к защите от ожидаемого вторжения янки, никто не знал, но точно было известно одно: Легион Фалконера не вызвали туда, где собирались все силы.

— Они хотят заполучить всю славу себе, — пожаловался Вашингтон Фалконер и объявил, что мерзкие выскочки в Ричмонде делают всё возможное, чтобы помешать планам Легиона.

Дятел Бёрд отметил в частном разговоре, что Фалконеру удалось не допустить вмешательства штата в дела полка, так что теперь вряд ли стоит жаловаться, если штат не хочет допустить вмешательства Фалконера в свои сражения, но даже Бёрду было интересно, намеренно ли Легион держат подальше от военных действий, потому что к середине июля по-прежнему не пришел вызов от командования армией, и Фалконер, зная, что пришло время склонить голову перед ненавидимыми им властями штата, объявил, что отправляется в Ричмонд, чтобы предложить услуги Легиона Конфедерации. Он возьмет с собой сына.

— Ты ведь не возражаешь, если поедет и Нат? — спросил Адам.

— Нат? — нахмурился Фалконер. — А разве Итан не будет нам более полезен?

— Буду признателен, если ты возьмешь Ната, отец.

— Ну ладно, — Фалконер с трудом мог сопротивляться любым просьбам Адама. — Конечно.

Ричмонд показался Старбаку странно пустым. В городе по-прежнему было полно людей в униформе, но главным образом это были офицеры штаба или группы снабженцев, большую часть военных послали на север, к железнодорожному узлу в Манассасе, где Пьер Борегар, опытный воин из Луизианы и герой бескровного падения Форта Самптера, собирал армию Северной Виргинии.

Войско Конфедерации меньшего размера, армия Шенандоа, собиралось под командованием генерала Джозефа Джонсона, который возглавлял силы мятежников в долине Шенандоа, но Фалконер горел желанием присоединиться вместе с Легионом к Борегару, потому что армия Северной Виргинии находилась ближе к Вашингтону и таким образом, по мнению Фалконера, быстрее вступила бы в боевые действия.

— Он и правда в это верит? — спросил Бельведер Дилейни. Адвокат обрадовался, когда нервный Старбак, воспользовавшись своей единственной короткой встречей с Дилейни, позвонил в его квартиру на Грейс-стрит в тот же вечер, как только приехал в Ричмонд. Дилейни настаивал на том, чтобы Старбак остался на ужин.

— Напишите Фалконеру записку. Скажите, что встретили старого друга из Бостона. Скажите, что он заманил вас на курс изучения библии в Первой баптистской церкви. Это абсолютно правдоподобный предлог, который никто не станет проверять. Мой слуга доставит записку. Проходите, проходите.

Дилейни был одет в форму капитана Конфедерации.

— Не обращайте внимания. Предполагается, что я — офицер юридического отдела в военном департаменте, но на самом деле ношу мундир только лишь чтобы жаждущие крови дамы прекратили расспрашивать меня, собираюсь ли я отдать свою жизнь за «Дикси». А теперь проходите, будьте добры.

Старбак позволил себя убедить и поднялся по лестнице в уютную гостиную, где Дилейни извинился за свой ужин.

— Боюсь, будет только баранина, но мой слуга готовит ее с нежным уксусным соусом, так что вам понравится. Должен признаться, в Новой Англии моим самым большим разочарованием стала еда. Это потому что у вас нет рабов, и таким образом, в том, что касается питания, вы вынуждены зависеть от жен? Едва ли я хоть один раз прилично поел, пока был на Севере. А в Бостоне! Боже ты мой, но диету из капусты, бобов и картошки вряд ли можно вообще назвать диетой. Вы чем-то расстроены, Старбак?

— Да, сэр.

— Бога ради, не называйте меня «сэр». Я думал, мы друзья. Это перспектива сражения так вас расстроила? На прошлой неделе я сам наблюдал, как некоторые войска побросали свои кости и карты! Они говорят, что хотят встретиться с Создателем, будучи добродетельными. Один англичанин как-то сказал, что перспектива быть повешенным на следующее утро чудесно преображает состояние ума, но я не уверен, что это заставит меня бросить играть в карты.

Он принес Старбаку бумагу, чернила и перо.

— Напишите записку. Выпьете вина, пока мы ожидаем ужин? Надеюсь, что да. Напишите, что поглощены изучением библии.

Старбак постарался избежать большей части фантазий Дилейни, сообщив Вашингтону Фалконеру, лишь что встретил старого друга и не сможет прибыть на Клэй-стрит к ужину.

Отправив записку, Старбак остался на ужин у Дилейни, хотя оказался плохим компаньоном для пухлого и озорного адвоката.

Вечер был жарким, лишь легкий ветерок проходил через марлевые полотнища, натянутые на открытых окнах, чтобы не впускать внутрь насекомых, и даже Дилейни, казалось, был безразличен к еде, хотя и поддерживал оживленный, но почти односторонний разговор.

Он поинтересовался новостями о Таддеусе Бёрде и обрадовался, услышав, что учитель является постоянным источником раздражения для Вашингтона Фалконера.

— Мне бы очень хотелось побывать на свадьбе Таддеуса, но увы, долг призвал. Он счастлив?

— Выглядит очень счастливым, — Старбак слишком нервничал, чтобы поддерживать беседу, но прилагал к этому все усилия. — Они оба выглядят счастливыми.

— Дятел слишком любит свою жену, так что она счастливица. И конечно, Вашингтон Фалконер возражал против этого брака, что предполагает, что она, возможно, составит хорошую пару Дятлу. Так скажите мне, что вы думаете о Вашингтоне Фалконере? Хочу услышать самые непристойные суждения, Старбак. Вам придется нашептать мне самые интригующие сплетни в оплату за ужин.

Старбак воздержался от перепева сплетен, а вместо этого высказал общепринятое и восторженное мнение о Фалконере, которое прозвучало для Дилейни совершенно неубедительно.

— Я плохо знаю этого человека, конечно же, но он всегда казался мне пустым. Абсолютно пустым. И так отчаянно желающим, чтобы им восхищались. Потому-то он и освободил своих рабов.

— Это ведь достойно восхищения, правда?

— О, но кстати, — возразил Дилейни, — ведь на самом деле причиной их освобождения послужило вмешательство какой-то женщины с Севера, которая оказалась слишком набожной, чтобы вознаградить Фалконера своими прелестями, и с тех пор бедняга потратил все десять лет, чтобы убедить своих соседей, виргинских землевладельцев, что он не какой-нибудь опасный радикал. По правде говоря, он просто богатенький мальчик, который так и не вырос, и я отнюдь не уверен, что под этой блестящей поверхностью есть что-нибудь кроме излишка денег.

— Он был добр ко мне.

— И продолжит быть таким, пока вы им восхищаетесь. Но потом? — Дилейни взял серебряный нож для фруктов и изобразил, что перерезает им горло. — Боже ты мой, ну и жаркий вечер выдался, — он отклонился к спинке кресла, широко расставив руки.

— Прошлым летом у меня были кой-какие дела в Чарлстоне, и там я присутствовал на ужине в одном доме, где рядом с каждым присутствующим за столом стоял раб, обмахивая веером наши лбы. Подобные вещи для Ричмонда — уже немного слишком, хотя и жаль.

Он продолжал болтать, поведав о своем путешествии в Южную Каролину и Джорджию, пока Старбак доел баранину, выпив слишком много вина, испробовал немного яблочного пирога и, наконец, отодвинул тарелку.

— Сигарету? — предложил Дилейни. — Или сигару? Или вы по-прежнему отказываетесь от курения? В этом вы полностью неправы. Табак — великолепное успокоительное. Отец наш небесный, я полагаю, должно быть, решил сделать всё на земле чем-то полезным для человека, и потому дал нам вино, чтобы нас возбудить, бренди, чтобы воспламенить и табак, чтобы успокоить. Вот, — Дилейни потянулся за серебряным портсигаром, срезал кончик сигары и протянул ее Старбаку.

— Зажгите ее, а потом поведайте мне о своих недугах, — Дилейни знал, что толкнуть Старбака на этот отчаянный визит должно было нечто экстраординарное. Юноша выглядел, как будто у него лихорадка.

Старбак позволил уговорить себя закурить сигару, раз уж табак является успокоительным средством. Дым разъедал ему глаза, он задыхался от его горечи, но продолжал курить.

Про меньшей мере, стоило показать себя взрослым мужчиной, а он понимал, что этим вечером вел себя как полуоперившийся юноша, и нуждался в доказательстве своей зрелости.

— Думаете, дьявол тоже кое-что оставил на земле? — начал он издалека подходить к тому деликатному вопросу, который привел его к двери Дилейни. — Чтобы устроить нам западню?

Дилейни закурил сигарету и понимающе улыбнулся.

— Так кто она?

Старбак промолчал. Он чувствовал себя таким идиотом, но ощущал непреодолимое желание совершить эту глупость, как и когда разрушил свою карьеру ради Доминик Демарест.

Вашингтон Фалконер сказал ему, что подобные деструктивные страсти являлись обычным недугом молодых людей, но если то была болезнь, то Старбак не мог от нее ни излечиться, ни облегчить страдания, и теперь она вынудила его выставить себя идиотом перед умным адвокатом, который терпеливо ждал ответа. Старбак помолчал, но в конце концов, зная, что дальнейшее затягивание ни к чему не приведет, признался, кого он ищет.

— Ее зовут Салли Траслроу.

Дилейни ответил самой незаметной и скрытной из своих улыбок.

— Продолжайте.

Старбака трясло. Вся Америка была на грани войны, ожидая того ужасного момента, когда раскол приведет к окончательному разрыву и морям крови, а он мог лишь дрожать из-за девицы, которую встретил в один злосчастный вечер.

— Я думал, что она могла сюда зайти. В эту квартиру, — произнес он с запинкой.

Дилейни выпустил большую струю дыма, от которой затрепетал огонь на свечах, стоящих на отполированном обеденном столе.

— Чую запах своего братца. Договаривайте уж.

Старбак поведал ему всё, и этот рассказ показался ему таким жалким, как когда он признался в своей глупости Вашингтону Фалконеру. Теперь он пытался приплести свое обещание, данное тем хмурым вечером, и рассказал о наваждении, которое он не мог толком описать и оправдать, и даже толком не отдавал себе в нем отчета, он лишь заявил, что не сможет жить, если не найдет Салли.

— И вы подумали, что она может быть здесь? — с дружелюбной насмешливостью поинтересовался Дилейни.

— Я знаю, что ей дали этот адрес, — многозначительно сообщил Старбак.

— И вот вы явились ко мне, — сказал Дилейни, — мудрое решение. Так чего вы от меня хотите?

Старбак взглянул на него через стол. К его удивлению, он выкурил всю сигару, остался лишь окурок длиной в дюйм, который он погрузил в остатки своего пирога.

— Я хочу узнать, не сможете ли вы объяснить мне, где ее искать, — произнес он, подумав, насколько тщетна эта просьба и насколько унизительна. Почему-то до того, как прийти в эту элегантную квартиру, Старбак полагал, что его поиски Салли — это просто что-то вроде сна наяву, но теперь, столкнувшись с необходимостью признаться в своем наваждении этому практически незнакомому человеку, Старбак ощутил себя полным идиотом. Он также почувствовал всю безнадежность поисков пропавшей девушки в городе с населением сорок тысяч человек.

— Простите, — сказал он, — мне не следовало сюда приходить.

— Я, кажется, припоминаю, как предлагал вам свою помощь, — напомнил ему Дилейни, — хотя должен признать, мы оба были тогда пьяны. Я рад, что вы пришли.

Старбак уставился на своего благодетеля.

— Так вы можете мне помочь?

— Конечно, могу, — очень спокойно вымолвил Дилейни. — Вообще-то, я точно знаю, где находится ваша Салли.

Старбак ощутил прилив ликования и одновременно ужаса от того, что достигнутый успех может оказаться фальшивым. Он чувствовал, будто стоит на краю пропасти, не зная, попадет ли на небеса или в ад, если прыгнет.

— Так она жива? — спросил он.

— Приходите завтра вечером, — уклончиво ответил Дилейни и поднял руку, чтобы предотвратить дальнейшие вопросы. — Приходите сюда в пять. Но…, - последнее слово он произнес предупреждающе.

— Что?

Дилейни ткнул сигаретой в сторону Старбака.

— Будете моим должником, Старбак.

Старбак дрожал, несмотря на теплый вечер. Он подозревал, что продал душу, но за сколько? Хотя он не очень-то об этом беспокоился, потому что завтра вечером найдет Салли.

Может, от вина или от тяжелого табачного дыма, или то того, что все его мечты готовы были осуществиться, но ему было всё равно.

— Понимаю, — осторожно произнес он, на самом деле не понимая ничего.

Дилейни улыбнулся и разрушил чары.

— Немного бренди? И еще одну сигару, полагаю, — Дилейни подумал, что было бы забавно развратить сына преподобного Элияла Старбака. А кроме того, по правде говоря, Старбак ему нравился.

Мальчишка был наивным, но со стальным стержнем внутри и хорошо соображал, даже если сейчас эту сообразительность затмевали страсти. Одним словом, Старбак однажды мог бы пригодиться, а если когда-нибудь он бы ему понадобился, Дилейни смог бы напомнить о долге, который возник этой ночью в результате отчаяния и наваждения.

Потому что Дилейни теперь стал агентом Севера. В его квартиру пришел некий человек, представившись клиентом, а потом протянул ему копию письма Дилейни, в котором тот предлагал северянам свои услуги в качестве шпиона.

Копия была сожжена, и зрелище горящей бумаги взбудоражило душу Дилейни. С этого момента он носил отметину, его можно было приговорить к смертной казни, но всё же награда за верность Северу стоила этого риска.

А риск, насколько он знал, будет очень недолгим. Дилейни не верил, что восстание продлится даже до конца июля. Новая армия Севера величественно сомнет жалкие силы мятежников, сгрудившиеся на севере Виргинии, раскольники потерпят поражение, а политики-южане начнут хныкать, что никогда и не были сторонниками этого мятежа.

А что случится с теми незначительными людьми, которых предали эти политики? Старбака, как полагал Дилейни, пошлют обратно к жуткому отцу-церберу, и это станет концом единственного приключения мальчишки.

Так почему бы не подарить ему это последнее экзотическое мгновение, которое он будет вспоминать всю свою скучную жизнь, а если по какой-то случайности мятеж затянется еще на несколько месяцев, Старбак станет его союзником, хочет он того или нет.

— Значит, завтра вечером, — с озорством заявил Дилейни, подняв бокал с бренди, — в пять.

Старбак провел весь следующий день в муках от дурных предчувствий. Он не посмел рассказать Вашингтону Фалконеру о том, из-за чего страдал, даже Адаму не посмел, а хранил лихорадочное молчание, сопровождая отца и сына в Меканикс Холл на Франклин-стрит, где расположился штаб Роберта Ли.

Ли был повышен с должности командующего войсками Виргинии до главного военного советника президента Конфедерации, но по-прежнему занимался своей работой в штате и, как сказали Фалконеру, выехал из столицы, чтобы проинспектировать некоторые укрепления, защищавшие устье реки Джеймс.

Изнуренный клерк, потеющий в приемной, объяснил, что генерал должен прибыть ближе к вечеру, или, возиожно, на следующий день, и что назначить с ним встречу невозможно.

Всем просителям придется подождать. По меньшей мере человек двадцать уже ждали в приемной или на широкой лестнице. Вашингтона Фалконера возмутило, что его приняли за просителя, но он смог сохранить спокойствие, пока тикали часы, а над Ричмондом собирались темные тучи.

Без четверти пять Старбак спросил, нельзя ли ему уйти. Фалконер гневно повернулся в его сторону, как будто чтобы отказать в этой просьбе, но Старбак выпалил, что плохо себя чувствует:

— Мой желудок, сэр.

— Иди, — раздраженно откликнулся Фалконер, — иди. Он подождал, пока Старбак не спустился по лестнице, и повернулся к Адаму.

— Да что с ним такое, черт возьми? Дело не в желудке, уверен.

— Я не знаю, сэр.

— Женщина? Вот на что это все похоже. Он встретил старого друга? Кого? И почему он нам его не представил? Это шлюха, точно говорю, это шлюха.

— У Ната нет денег, — сухо произнес Адам.

— Я бы не был в этом так уверен, — Вашингтон Фалконер подошел к окну в конце лестничной площадки и мрачно уставился на улицу, где вокруг фургона с табаком, потерявшего колесо, собралась толпа чернокожих, предлагая вознице свои советы.

— Почему ты не уверен, отец? — спросил Адам.

Фалконер поразмыслил некоторое время, а потом повернулся к сыну:

— Помнишь наш рейд? Знаешь, почему Нат не подчинился моим приказам? Чтобы Траслоу смог ограбить пассажиров в вагонах. Боже мой, Адам, это были не боевые действия! Это было ограбление в чистом виде, а твой друг ему потворствовал. Он рискнул успехом операции, чтобы стать вором.

— Нат — не вор! — решительно запротестовал Адам.

— А я доверял ему вести дела в Ричмонде, — продолжал Вашингтон Фалконер, — и откуда мне теперь знать, что он вел их честно?

— Отец! — гневно произнес Адам. — Нат — не вор.

— А что тогда он делал в компании этого Траслоу?

— Это было…, - начал Адам, но не знал, что сказать, потому что был уверен в том, что его друг и правда украл деньги майора Трейбелла. — Нет, отец, — упрямо настаивал Адам, хотя и с меньшим напором.

— Хотел бы я разделить с тобой эту уверенность, — Фалконер мрачно опустил глаза к полу, покрытому пятнами высохшего табака, попавшего мимо плевательниц.

— Я даже больше не уверен в том, что Нату место здесь, на юге, — яростно заявил Фалконер и снова поднял голову, услышав стук сапог и голоса из холла внизу.

Наконец то прибыл Роберт Ли, и личность Старбака была моментально позабыта, потому что нужно было предложить Легион для участия в сражении.

Джордж, домашний раб Бельведера Дилейни, провел Старбака до парадной двери дома на Маршалл-стрит, где его поприветствовала женщина средних лет, выглядящая респектабельно и строго.

— Меня зовут Ричардсон, — представилась она Старбаку, — и мистер Дилейни полностью меня проинструктировал. Сюда, сэр, если желаете.

Это был бордель. Пораженный Старбак догадался об этом, когда его провели через коридор и мимо открытой двери гостиной, за которой сидела группа девушек, одетых в кружевные корсажи и белые нижние юбки.

Некоторые из них ему улыбнулись, а другие даже не подняли головы от своих карт, но Старбак споткнулся, поняв, чем занимались в этом комфортабельном, даже роскошном доме с темными коврами, стенами с бумажными обоями и пейзажами в золоченых рамах.

Это было то логово разврата, которому его отец предрекал вечные муки, место дьявольского отвращения и неприкрытого греха, в холле которого на лакированной стойке с бронзовыми крючками для одежды, подставкой для зонтов и зеркалом лежали три офицерских кепи, шелковый цилиндр и соломенная шляпа.

— Можете остаться на любое время, молодой человек, — сказала миссис Ричардсон, остановившись у стойки в холле, чтобы выполнить инструкции Дилейни, — и совершенно бесплатно. Пожалуйста, будьте аккуратны, перила на лестнице не очень прочные.

Миссис Ричардсон повела Старбака вверх по лестнице, которая освещалась масляной лампой с бахромой, свисающей с высокого потолка на длинной бронзовой цепи, стены были покрыты обоями с выпуклым рисунком. Старбак был в мундире, его сабля в ножнах неуклюже клацала о балясины.

Наверху лестницы его ожидала занавешенная арка, а за ней света было еще меньше, хотя Старбак мог разглядеть картины на стене с изображением обнаженных пар, и поначалу не поверил своим глазам, но потом посмотрел во второй раз и покраснел от увиденного.

В глубине совести он знал, что должен отсюда уйти. Всю свою жизнь Старбак колебался между грехом и праведностью и лучше чем кто-либо другой понимал, что платой за грех служит смерть, но даже если бы все ангелы с небес и все проповедники земли прокричали бы эти слова ему в уши, он бы не повернул обратно.

Он последовал за одетой в черное миссис Ричардсон по длинному коридору. Чернокожая служанка с прикрытой тканью чашей на подносе подошла с другой стороны и отодвинулась в сторону, чтобы позволить миссис Ричардсон пройти, а потом широко улыбнулась Старбаку.

Из ближайшей комнаты донесся смех, а из другой — возбужденные мужские вздохи. Завернув за миссис Ричардсон за угол, а потом последовав за ней вниз по короткой лестнице, Старбак почувствовал головокружение, почти как если бы он был готов упасть в обморок.

Они еще раз завернули за угол, поднялись по еще одной короткой лестнице, и наконец миссис Ричардсон вытащила связку ключей, выбрала один из них и всунула его в замочную скважину. Она немного помедлила, повернула ключ и распахнула дверь.

— Проходите, мистер Старбак.

Старбак нервно вошел в комнату. Дверь за ним закрылась, ключ повернулся в замке, и там была Салли. Живая. Она сидела в кресле с книгой на коленях и выглядела даже прекраснее, чем он ее помнил. Многие недели он пытался вызвать этот образ в своих снах, но теперь, снова столкнувшись с ее красотой в реальности, понял, насколько неадекватными были эти видения. Он был покорен ею.

Они уставились друг на друга. Старбак не знал, что сказать. Ножны его сабли тихо царапали дверь. Салли была в темно-синем платье, а ее волосы были собраны в тяжелый пучок на макушке, перевязанный бледно-голубыми лентами.

На ее щеке виднелся свежий шрам, не делающий ее менее прекрасной, но наоборот, на удивление еще более обворожительной. Шрам представлял собой белую полоску, идущую от левой скулы к уху. Она взглянула на него столь же удивленно, насколько он был взволнован, а потом закрыла маленькую книгу и отложила ее на столик рядом с собой.

— Это же священник! — похоже, она рада была его видеть.

— Салли? — голос Старбака дрожал. Он был взволнован, как ребенок.

— Теперь я Виктория. Как королева, — засмеялась Салли. — Мне дали новое имя, понимаешь? Так что я Виктория, — она помедлила. — Но ты можешь звать меня Салли.

— Тебя держат взаперти?

— Это чтобы не входили клиенты. Иногда мужчины становятся как безумные, по крайней мере, военные. Но я не пленница. У меня есть ключ, видишь? — она вытащила ключ из кармана платья.

— И я не должна говорить «типа». Миссис Ричардсон этого не любит. И еще она не велит мне говорить «ниггер». Это, типа, некрасиво. И она учит меня читать, — она показала Старбаку свою книгу. Это был букварь Макгилфи, самая первая книга из серии, которую Старбак читал в возрасте трех лет.

— Я делаю успехи, — с энтузиазмом произнесла Салли.

Старбаку хотелось зарыдать, он сам не понимал, почему. Она прекрасно выглядела, даже вполне счастливой, но было что-то жалкое в этом месте, что заставило его возненавидеть весь мир.

— Я волновался за тебя, — неуклюже заявил он.

— Как мило, — она коротко улыбнулась и пожала плечами. — Но со мной всё в порядке, в полном порядке. Разве что я не поставлю и кусок дерьма на то, что Итан Ридли обо мне беспокоится.

— Да, не думаю, что он беспокоится.

— Увижусь с ним в аду, — голос Салли зазвучал с горечью. Над городом прогрохотал раскат грома, а секундой позже застучал дождь. От капель туго натянутая на двух открытых окнах москитная сетка задрожала. В темноте молнии освещали небо на западе.

— У нас есть вино, — сказала Салли, вновь обретя бодрое расположение духа, — и холодная курица, видишь? И хлеб. И еще сладкие фрукты, видишь? И орехи. Миссис Ричардсон сказала, у меня будет особый посетитель, и девочки принесли всё это. Они хорошо о нас позаботились, видишь?

Она встала и подошла к одному из открытых окон, вглядываясь в бледные всполохи молний, сверкающие в надвигающемся мраке. Летняя атмосфера была тяжелой и удушающей, а просторная комната Салли, которая, на несведущий взгляд Старбака, выглядела удручающе обыкновенно, как хорошо меблированный номер в отеле, наполнилась запахом ричмондского табака. В комнате стоял небольшой ящик для угля около черного металлического камина с бронзовой решеткой, на стене с обоями в цветочек висел горный пейзаж в раме.

Там было два кресла, два стола и россыпь ковров и вездесущих плевательниц на отполированном деревянном полу. На широкой кровати с резным деревянным изголовьем лежала кипа белых подушек. Старбак прилагал все усилия, чтобы не смотреть на кровать, пока Салли рассматривала сквозь москитную сетку западный горизонт, где мелькали молнии.

— Иногда я смотрю в ту сторону и думаю о доме.

— Ты скучаешь по нему?

Она засмеялась.

— Мне здесь нравится, священник.

— Нат, Зови меня Нат.

Она отвернулась от окна.

— Мне всегда хотелось стать настоящей леди, понимаешь? Я хотела иметь все эти прелестные вещи. Мама рассказывала мне о действительно прелестном доме, в котором она однажды побывала. Она сказала, что там есть свечи и картины, и мягкие ковры, и мне всегда этого хотелось. Я ненавидела свою жизнь там. Вставать в четыре утра и таскать воду, и всегда мерзнуть зимой. А руки всегда в мозолях. Даже кровят, — она замолчала, вытянув вперед руки, которые теперь были мягкими и белыми, а потом взяла сигару из банки на столе, где была расставлена еда.

— Хочешь закурить, Нат?

Старбак прошел по комнате, отрезал кончик сигары, зажег ее, а потом взял еще одну для себя.

— Как ты меня нашел? — спросила Салли.

— Отправился к брату Итана Ридли.

— К этому Дилейни? Странный тип, — заявила Салли. — Мне он нравится, думаю, что нравится, но он не такой, как Итан. Вот что я тебе скажу, если еще раз увижу Итана, клянусь, я убью этого сукиного сына. И плевать, что меня повесят, Нат, я его убью. Миссис Ричардсон божится, что ему не позволят со мной увидеться, если он здесь появится, но я надеюсь, что он это сделает. Надеюсь, что сукин сын сюда придет, и я насажу его на нож, как свинью, вот что я сделаю.

Она затянулась сигарой, так что ее кончик вспыхнул красным.

— Что произошло? — спросил Старбак.

Она пожала плечами, села в кресло у окна и рассказала, как приехала в Ричмонд, чтобы найти Итана Ридли. Три или четыре дня он вел себя дружелюбно, даже был добр к ней, а потом сказал, что им нужно сесть в экипаж, чтобы осмотреть несколько квартир, одну из которых он собирался для нее снять.

Но там оказались не квартиры, а двое мужчин, которые отвезли ее в какой-то подвал в восточной части города и избили, изнасиловали и снова избили, пока, наконец, она не стала послушной.

— Я потеряла ребенка, — тихо объяснила она, — но они этого и хотели, надо думать. В смысле, от меня им не было проку, пока я была беременна, только не здесь, — она махнула рукой в сторону комнаты, намекая на род своих занятий. — И, конечно, он всё это устроил.

— Ридли?

Салли кивнула.

— Он всё организовал. Он хотел от меня избавиться, понимаешь? И нанял этих двух типов. Один был ниггером, в смысле, чернокожим, а другой раньше был работорговцем, понимаешь, в общем, они знали, как сломить человека, как бывалочи мой папа объезжал лошадей, — она пожала плечами и повернулась к окну. — Думаю, меня тоже нужно было объездить.

— Не говори так! — потрясенно воскликнул Старбак.

— О, милый мой! — улыбнулась ему Салли. — Как, черт побери, в этом мире я бы смогла получить то, чего хочу? У тебя есть ответ? Я, типа, не родилась богатенькой, у меня нет образования, чтобы стать богатой, всё, что у меня есть — это то, чего хотят мужчины, — она вытащила сигару и взяла у Старбака бокал с вином. — Многие девушки здесь начинали так же. В смысле, сначала их пришлось объездить. Это не слишком-то мило, и меня не заботит, увижу ли я снова тех двух типов, но теперь я здесь, и мне лучше.

— Они тебя запугали?

— Черт, ну конечно же, — она дотронулась до левой щеки. — Но это ведь не очень уродливо, да? Они и всякое другое проделывали. Типа, чтобы я помалкивала. У них была эта штуковина, которую используют на рабах, чтобы заткнуть им рот. Она обхватывает голову, а кусок железа всовывают сюда, — она продемонстрировала это, ткнув сигарой по губам, а потом пожала плечами. — Это не больно. Мне просто нужно было научиться быть паинькой, и тогда они перестали это использовать.

Старбака начало наполнять негодование.

— Кто были те двое?

— Просто мужчины, Нат. Неважно, — Салли сделала пренебрежительный жест, будто и правда не винила их в том, что случилось.

— Потом через месяц в дом пришел мистер Дилейни и сказал, что просто шокирован тем, что со мной случилось, и еще сказал, что во всём виноват Итан, и миссис Ричардсон тоже пришла, они меня забрали и такую суету вокруг меня подняли, а потом привезли сюда, и миссис Ричардсон сказала, что особого выбора у меня нет. Я могу остаться здесь и заработать денег или они отправят меня обратно на улицу. И вот я здесь.

— Ты бы наверняка могла поехать обратно домой, — предложил Старбак.

— Нет! — неистово запротестовала Салли. — Я не хочу жить дома, Нат! Отец всегда хотел, чтобы я родилась мальчиком. Он считает, что любой будет доволен, имея бревенчатый дом, двух охотничьих собак, топор и винтовку, но я мечтаю не об этом.

— Ты хочешь уйти? — Спросил её Старбак. — Уйти со мной?

Она с сожалением улыбнулась ему.

— И как ты собираешься это сделать, милый?

— Не знаю. Просто уйдем отсюда и направимся на север, — он махнул рукой в сторону темнеющего под ливнем неба, и даже когда он сделал это предложение, то понимал, насколько оно безнадежно.

Салли засмеялась над самой идеей о том, чтобы покинуть дом миссис Ричардсон.

— Здесь у меня есть всё, чего я хочу!

— Но…

— У меня есть всё, чего я хочу, — настаивала она. — Слушай, люди не очень-то отличаются от лошадей. Некоторые из них особенные, а некоторые — просто работяги. Миссис Ричардсон говорит, что я смогу стать особенной.

Она не допускает до меня кого попало, только особых клиентов. И еще она говорит, что я могу уйти отсюда, если какой-нибудь мужчина этого пожелает и заплатит за меня сколько полагается. В смысле, я и так могу уйти, но куда? Взгляни на меня!

У меня есть платья, вино, сигары и деньги. И я не всю жизнь буду этим заниматься. Видишь проезжающие экипажи с богатеями? Половина тех женщин начинали как я, Нат! — он говорила с убежденностью, а потом засмеялась, заметив его огорчение.

— А теперь послушай. Сними свою саблю, сядь поудобнее и расскажи мне про Легион. Осчастливь меня историей про то, как Итан застрелился. Ты знаешь, что этот сукин сын забрал кольцо моей мамы? То серебряное кольцо?

— Я тебе его верну.

— Нет! — она покачала головой. — Мама не хотела бы, чтобы это кольцо находилось в таком месте, но ты можешь отдать его папе, — она на секунду задумалась и грустно улыбнулась. — Он любил маму, действительно любил.

— Я знаю. Я видел его у её могилы.

— Конечно, видел, — она взяла засахаренную вишню и откусила половинку, а потом забралась на кресло с ногами. — Так почему ты не стал священником? Я часто об этом думаю.

И Старбак поведал ей о Бостоне и преподобном Элияле Старбаке, и о большом тягостном доме на Каштановой улице, который, казалось, всегда был наполнен угрожающей тишиной и родительским гневом, а еще запахом ваксы и масла для дерева, запахом библий и угольного дыма.

Над Ричмондом опустилась темнота, но ни Старбак, ни Салли не сдвинулись с места, чтобы зажечь свечи, они разговаривали о детстве и несбывшихся мечтах, и о том, как любовь постоянно ускользает сквозь пальцы, когда ты уже считаешь, что ухватил ее.

— Когда мама умерла, всё для меня пошло наперекосяк, — сказала Салли, а потом глубоко вздохнула и повернулась в темноте, чтобы взглянуть на Старбака. — Так ты рассчитываешь остаться здесь? На Юге?

— Не знаю. Думаю, что да.

— Почему?

— Чтобы быть рядом с тобой? — он произнес это с легкостью, по-дружески, и она засмеялась. Старбак наклонился вперед, уперев локти в колени и гадая об истинном значении своих слов.

— Не знаю, что мне делать, — тихо вымолвил он. — Теперь я точно знаю, что не стану священником, но и правда не понимаю, чем еще я могу заняться. Думаю, что мог бы стать учителем, но совершенно не уверен, что хочу этого. Я не очень хороший бизнесмен, по крайней мере, я так думаю, и у меня нет денег, чтобы стать адвокатом, — он помолчал, потянувшись за уже третьей сигарой за вечер. Дилейни оказался прав, курение успокаивало.

— Милый, но что ты собираешься продавать? — с усмешкой спросила Салли.

— Меня хорошо научили продавать то, что есть у меня. А что есть у тебя? О нас никто не будет заботиться за так, Нат, это я усвоила. Разве что моя мама, но она умерла, а папа…, - она покачала головой.

Он хотел, чтобы я стояла у плиты, забивала свиней, держала птиц и была, типа, женщиной фермера. Но это всё не мое. А если ты не церковник, адвокат или там, типа, учитель, то кем же, черт подери, станешь?

— Вот кем, — он указал на саблю в дешевых ножнах, подпиравшую подоконник. — Я стану солдатом. Хорошим солдатом.

Странно, подумалось ему. Он никогда прежде не признавался в этом, даже самому себе. Но сейчас его слова внезапно обрели смысл.

— Я стану знаменитым, Салли. Я пронесусь сквозь эту войну как… как…, - он замолчал, пытаясь подобрать подходящее слово, когда внезапно дом сотряс раскат грома, и в ту же секунду над Ричмондом подобно языку огня сверкнула молния. — Как она! — воскликнул Старбак. — Прямо как она!

Салли улыбнулась, обнажив зубы, казавшиеся ослепительно белыми в темноте. Ее волосы в чуть осветившей тьму молнии казались темно-золотыми.

— Военным ты состояния не сделаешь, Нат.

— Да, наверное. Не сделаю.

— А я ведь дорого стою, милый, — наполовину шутливо поддела она.

— Я найду деньги.

Ее фигура чуть шевельнулась в темноте. Стройные руки, погасив сигару, потянулись.

— Они подарили тебе сегодняшнюю ночь. Не знаю уж, почему, но, полагаю, ты нравишься мистеру Дилейни, а?

— Полагаю, что да, — сердце Старбака заколотилось. Он подумал, что был слишком наивен в отношении Дилейни, а потом о том, как ему обязан, а потом еще и о том, как мало его знает. Как же он был слеп, решил Старбак, и как доверчив. — Дилейни владеет этим местом? — спросил он.

— Он совладелец, но я не знаю, какова его доля. Но он подарил тебе эту ночь, милый, всю ночь, прям до завтрака, но после этого?

— Я сказал, что раздобуду денег, — Старбак дрожал и задыхался.

— Я тебе скажу, как сделать так, чтобы тебе хватило навсегда. Пока мы с тобой будем этого хотеть, — голос Салли звучал тихо на фоне дождя, барабанящего в темноте по крышам.

— Как? — было просто чудом, что Старбак вообще мог говорить, и это слово прозвучало как воронье карканье. — Как? — повторил он.

— Убей ради меня Итана.

— Убить Итана, — произнес Старбак, будто плохо расслышал, будто и не потратил последние дни, убеждая себя, что Итан — его враг, фантазируя в своих снах, как он сокрушит своего врага. — Убить его? — спросил он в ужасе.

— Убей этого сукиного сына ради меня. Просто убей его ради меня, — Салли помолчала. — Не то чтобы я, типа, возражала против своего пребывания здесь, Нат, может, это лучшее место для меня, но я ненавижу этого сукиного сына за то, что врал мне, ненавижу, что избавился от меня, наврав с три короба, и хочу, чтобы сукин сын сдох, и чтобы последним, что он услышит на этой земле, было мое имя, чтобы он не забыл о том, почему отправляется в ад. Ты сделаешь это для меня?

Боже ты мой, подумал Старбак, сколько же еще грехов будет завязано в этом мерзком узле? Сколько еще записей сделает ангел-хранитель в книге жизни агнца божьего? На какое искупление может надеяться человек, подумывающий об убийстве, не говоря уж о том, кто его совершил?

Насколько широки двери в преисподнюю, и насколько горячо пламя, насколько мучительно озеро адова пламени, и сколько продлится целая вечность, если сейчас он не встанет, не схватит саблю и не выбежит из этого логова порока под очищающий дождь. Боже мой, молился он, но это же ужасно, и если ты сейчас меня спасешь, я никогда больше не согрешу, никогда в жизни.

Он заглянул в глаза Салли, в её прекрасные глаза.

— Конечно, я убью его ради тебя, — услышал он свой голос.

— Хочешь перекусить сначала или после, милый?

Он будет великолепен, как белая вспышка молнии на темном небе.

Часть третья

Глава девятая

Приказы, пришедшие из Ричмонда, направляли Легион к железнодорожному узлу в Манассасе, где железная дорога Ориндж-Александрия пересекалась с веткой перевала Манассас.

Распоряжения пришли только спустя через три дня после возвращения Вашингтона Фалконера из Ричмонда, да и то распоряжение, похоже, было дано неохотно.

Приказ был отдан на имя старшего офицера полка округа Фалконер, словно ричмондские власти не хотели признавать заслуг Вашингтона Фалконера в наборе Легиона, но по крайней мере, они позволяли Легиону присоединиться к Северо-Виргинской армии генерала Борегара, как того требовал Фалконер.

Генерал Ли приложил коротенькую записку, сожалея о том, что не в его силах было приписать полк округа Фалконер к какому-либо определенному корпусу в армии Борегара, более того, он даже потрудился заметить, что в связи с тем, что власти были уведомлены о наличии полка в такой короткий срок, и так как полк не проходил никаких бригадных учений, он сомневался,сможет ли использовать полк в каких либо других целях кроме как особого назначения.

Вашингтону Фалконеру очень понравилось такoe назначениe, пока майор Пелэм не заметил сухо, что особое назначение обычно подразумевает охрану грузов, караулы на железной дороге и сопровождение пленных.

И если записка Ли была рассчитана уязвить Вашингтона Фалконера, то она попала в цель, хотя полковник и заявил, что ничего другого и не ожидал от слизняков из Ричмонда. Генерал Борегар, был уверен Фалконер, будет более приветлив. Самой главной заботой Фалконера было достичь Манассаса до окончания войны.

Крупные силы северян пересекли Потомак, и по имевшимся сведениям медленно продвигались навстречу армии конфедератов, а слухи в Ричмонде утверждали, что Борегар планировал провести мощный маневр по окружению, разгромив северных захватчиков.

Слухи добавляли, что если такое поражение не убедит Штаты требовать мира, то Борегар перейдет Потомак и захватит Вашингтон.

Полковник Фалконер мечтал проскакать на своем вороном жеребце, Саратоге, по ступеням незаконченного здания Капитолия, и ради исполнения этой мечты он готов был стерпеть худшее из оскорблений Ричмонда, и таким образом, через день после прибытия грубого приказа, Легион разбудили за два часа до рассвета с приказом убрать палатки и загрузить фургоны обоза.

Полковник рассчитывал на быстрый марш-бросок к железнодорожной станции в Росскилле, но, тем не менее, каким-то образом всё заняло гораздо больше времени, чем было рассчитано. Никто не был твердо уверен в том, как надо разбирать одиннадцать гигантских чугунных походных кухонь, купленных Фалконером, а также никто и не подумал распорядиться насчет доставки боеприпасов со склада в Семи Источниках.

Новости о походе побудили матерей, возлюбленных и жен солдат принести в лагерь последние подарки. Мужчины, уже отягощенные ранцами, оружием, одеялами и патронташами, были наделены шерстяными шарфами, плащами, кепками, револьверами, длинными охотничьими ножами, баночками с вареньем, мешочками с кофе, печеньем, а в это время солнце поднималось всё выше, а походные кухни еще не были разобраны, одна из лошадей потеряла подкову, Вашингтон Фалконер кипел от злости, Дятел Бёрд посмеивался при виде сей неразберихи, а майора Пелэма хватил сердечный приступ.

— О Господи! — это был Литтл, капельмейстер, жаловавшийся Пелэму, что в повозках недостаточно места для его инструментов, когда неожиданно пожилой офицер издал странный булькающий звук, отчаянно вдохнул, и затем свалился с седла.

Люди побросали все свои дела и собрались вокруг неподвижного худого тела. Вашингтон Фалконер направил коня к вылупившим глаза зрителям и отогнал их назад своем хлыстом.

— Назад, за работу! Где доктор Дэнсон? Дэнсон!

Появился Дэнсон и склонился над неподвижным телом Пелэма, а затем объявил, что тот мертв.

— Сгорел, как свеча! — Дэнсон с усилием поднялся, засунув стетоскоп в карман. — Чертовски хороший способ уйти из жизни, Фалконер.

— Только не сегодня, нет. Черт тебя дери! Марш работать! — Он направил хлыст на глазеющего солдата. — Пошевеливайся, прочь отсюда! И кто, черт побери, скажет об этом сестре Пелэма?

— Не я, — заявил Дэнсон.

— Черт возьми! Почему он не мог умереть в бою? — Фалконер развернул лошадь. — Адам! У меня есть для тебя дело!

— Я должен пойти на станцию в Росскилл, сэр.

— Туда может отправиться Итан.

— Он доставляет боеприпасы.

— К черту Росскилл! Я хочу, чтобы ты пошел к мисс Пелэм. Передай ей мои соболезнования, ты знаешь что сказать. Отнеси ей цветы. И еще лучше, прихвати по дороге Мосса. Если священник не сможет утешить скорбящих, то тогда на черта он нам нужен?

— Ты хочешь, чтобы после этого я сходил в Росскилл?

— Пошли Старбака. Скажешь ему, что делать.

Старбак был не на лучшем счету у полковника после той ночи в Ричмонде, когда он отсутствовал до окончания завтрака, а затем отказался объяснить, где провел ночь.

— Ему и не нужно рассказывать тебе, чем он занимался, — пожаловался своему сыну тем утром Фалконер, — потому что это и так очевидно, но, может быть, он будет любезен сказать нам, кто она.

Теперь Нату было приказано поехать в Росскилл на станцию железной дороги Ориндж-Александрия и уведомить станционного смотрителя о прибытии Легиона.

Фалконер, являвшийся директором железной дороги, заранее послал письмо, в котором, предвидя приказы из Ричмонда, потребовал приготовить два поезда для отправки Легиона, но теперь кому-то надо было поехать на станцию и приказать машинистам разжечь топки и развести пары.

Один поезд будет состоять из директорского вагона, приготовленного для Фалконера и его адъютантов, и достаточного количества пассажирских вагонов второго класса, чтобы вместить девятьсот тридцать два солдата Легиона, тогда как второй поезд будет состоять из товарных вагонов для провианта и лошадей и открытых вагонов для повозок, пушек, передков и зарядных ящиков Легиона.

Адам вручил Старбаку копию отцовского письма и копии письменных приказов, отданных станционному смотрителю на рассвете.

— Ребята Розуэлла Дженкинса должны быть там в одиннадцать, хотя бог знает, будут ли они готовы к этому времени. Они собираются соорудить мостки.

— Мостки?

— Чтобы загнать лошадей в вагоны, — пояснил Адам. — Пожелай мне удачи. У мисс Пелэм не лучший характер. Боже мой.

Старбак пожелал своему другу удачи, затем оседлал Покахонтас и рысью выехал из беспорядочного лагеря, проскакал через весь город и дальше по дороге на Росскилл. Город, в котором находилась ближайшая к Фалконеру железнодорожная станция, был вдвое больше самого Фалконера, и построен в месте, где предгорья наконец уступали место равнине, простиравшейся до самого далекого моря.

Это была легкая поездка вниз по склону. День был жарким, и коровы на лугах стояли в тени деревьев или по брюхо в глубоких холодных ручьях. Вдоль дороги пестрели цветы, деревья отяжелели от листвы, и Старбак был счастлив.

В седельной сумке у него лежало письмо к Салли. Она хотела, чтобы он отправлял ей письма, и он пообещал писать так часто, как сможет. Его первое письмо было про последние дни учений и о том, что полковник подарил ему кобылу, Покахонтас. Он написал простенькое письмо с короткими словами и крупными и четкими буквами. Он признавался Салли в любви, и полагал, что так и есть, но то была странная любовь, скорее дружба, нежели губительная страсть, которую он испытывал к Доминик.

Старбак все еще ревновал Салли к мужчинам, с которыми ей предстояло переспать, любой мужчина ревновал бы на его месте, но у Салли не было и крошки этой ревности.

Ей необходима была его дружба, так же как и он нуждался в ней, ведь ту в ночь, разрываемую раскатами грома, они сблизились, как два маленьких ребенка, нуждающиеся в утешении, и потом, счастливо лежа в постели, где курили сигары и слушали звуки утреннего дождя, договорились писать, или, вернее, Старбак согласился писать, тогда как Салли пообещала постараться прочесть его письма и однажды даже попытаться написать ответ, если Старбак даст слово чести не смеяться на ее попытками.

Он сделал остановку на почте Росскилла и отправил письмо, затем поехал на станцию. Смотритель оказался пухлым потеющий мужчина по фамилии Рейнольдс.

— Поездов нет, — поприветствовал Рейнольдс Старбака в своем маленьком кабинете рядом с телеграфной.

— Но мистер Фалконер, полковник Фалконер, специально просил о двух составах с паровозами.

— Да плевать я хотел, даже если сам Господь заказал вагоны! — Рейнольдс был тучным мужчиной, истекавшим потом в своей шерстяной железнодорожной форме, и вне всяких сомнений, уставшим от крайностей, которые привнесло военное время в его аккуратный распорядок.

— На всей железной дороге только шестнадцать паровозов, и десять из них ушли на север перевозить войска. Мы должны вести дела как железная дорога, но как я могу соблюдать порядок, если всем нужны паровозы? Я не могу вам помочь! Меня не волнует то, что Фалконер — директор, плевать я хотел даже если бы все директора просили вагоны, я ничего не могу сделать!

— Вы должны помочь, — сказал Старбак.

— Я не могу сотворить тебе вагоны, паренек! Не могу достать паровозы! — Рейнольдс перегнулся через стол, пот стекал по его лицу на рыжую бороду и усы. — Я не волшебник!

— Зато я волшебник, — заявил Старбак и, выхватив револьвер Сэвиджа из кобуры у пояса, направил его чуть в сторону от Рейнольдса и спустил курок. Дым и грохот наполнили комнату, а тяжелая пуля пробила деревянную стену, оставив рваное расщепленное отверстие. Старбак вложил дымящийся пистолет в кобуру.

— Я вам не паренек, мистер Рейнольдс, — спокойно сообщил Старбак потрясенному смотрителю, — а офицер армии Конфедеративных Штатов Америки, и если вы еще раз оскорбите меня, я просто поставлю вас к стенке и пристрелю.

На какое-то мгновение Старбак подумал, что Рейнольдс последует за майором Пелэмом в преждевременную могилу.

— Да вы сумасшедший! — наконец выговорил железнодорожник.

— Думаю, в этом есть доля правды, — спокойно согласился Старбак, — но я стреляю лучше, когда зол, чем когда спокоен, так что давайте лучше обсудим, как мы собираемся перевезти Легион Фалконера на север к узлу Манасаса, хорошо? — улыбнулся он.

Это Салли, решил он, это она вдохнула в него это спокойствие. Он и в самом деле был доволен собой. Черт возьми, подумал он, из меня выходит неплохой солдат.

Тем не менее, Рейнольдс полагал, что в радиусе пятидесяти миль не найти ни одного свободного пассажирского вагона. Всё, чем он располагал на станции — это семнадцать старых закрытых товарных вагонов.

— А как выглядят эти закрытые товарные вагоны? — вежливо поинтересовался Старбак, и перепуганный смотритель указал пальцем через окно на товарный вагон.

— Мы зовем их закрытыми товарными вагонами, — ответил он тем же нервным голосом, каким успокаивал телеграфиста и двух помощников, которые вбежали в его офис, чтобы узнать причину стрельбы.

— А сколько людей можно поместить в этот закрытый товарный вагон? — спросил Старбак.

— Пятьдесят? Может, шестьдесят?

— Тогда у нас достаточно вагонов.

Легион еще не достиг намеченной Фалконером цифры в тысячу человек, но было набрано более девятисот, получилось внушительное подразделение.

— Какие еще у вас есть вагоны? — осведомился Старбак.

Было еще два полувагона, которые оказались просто открытыми вагонами, и всё. Один из полувагонов и восемь товарных отчаянно нуждались в починке, хотя, по мнению Рейнольдса, их можно было использовать, но только на минимально возможной скорости.

Он утверждал, что паровозов не осталось, но стоило Старбаку положить руку на свой огромный Сэвидж, к Рейнольдсу внезапно вернулась память, и он вспомнил о локомотиве, который должен был пройти через станцию по пути в Линчбург, чтобы потащить груженные лесом вагоны, предназначавшиеся для постройки береговых фортов.

— Отлично, — одобрил Старбак. — Остановите паровоз и развернете его обратно.

— Здесь нет поворотного депо.

— Движение задним ходом возможно?

— Да, сэр, — кивнул Рейнольдс.

— Сколько отсюда до Манассаса?

— Сотня миль, сэр.

— Значит, отправимся на войну задним ходом, — удовлетворенно заключил Старбак.

Вашингтон Фалконер, прибывший с кавалерийским отрядом Легиона на станцию, был очень и очень зол.

Он ожидал два поезда с прицепленным к одному из них личным вагоном начальника, а вместо этого его встречали лишь взбунтовавшийся инженер с развернутым в обратную сторону локомотивом и тендером в связке с семнадцатью товарными и двумя полувагонами. Работник телеграфной станции пытался объяснить Линчбургу, почему это вдруг им стоить забыть о паровозе, а Рейнольдс пытался расчистить путь на север мимо Шарлотсвилла.

— Бога Ради, Нат! — кипел полковник. — Что за чертов бардак?

— Издержки военного времени, сэр?

— Черт, мои приказы были вполне доступными для понимания! Ты и с простейшими вещами не можешь разобраться?! — он умчался, дабы обрушить праведный гнев на ворчащего инженера.

Адам бросил взгляд на Старбака и пожал плечами:

— Извини. Он сейчас не самый счастливый человек.

— Как там мисс Пелэм?

— Ужасно. Просто кошмар, — Адам покачал головой. — Скоро, Нат, еще больше женщин получат те же новости. И их будут сотни.

Адам обернулся к улице, ведущей на станцию, когда в поле зрения появились первые пехотинцы Легиона. Колонну на марше с обеих сторон окружали две беспорядочные группы — жены, матери и дети. Некоторые несли ранцы, чтобы хоть как-то облегчить ношу мужчин.

— Боже, ну и бардак, — сказал Адам. — Предполагалось, что мы выступим три часа назад!

— Говорят, на войне ничто никогда не идет по плану, — жизнерадостно заметил Старбак. — А если и идет, скорее всего, это обман. Надо привыкнуть к бардаку. И извлекать из него максимум пользы.

— Отцу вряд ли это удастся, — признался Адам.

— Значит, ему повезло, что у него есть я, — Старбак дружелюбно улыбнулся Ридли, появившемуся вместе с Легионом. Нат решил, что будет крайне любезен с Итаном до конца жизни последнего. Ридли его проигнорировал.

Полковник планировал с комфортом обустроить Легион в вагонах к десяти часам утра, но лишь в пять часов вечера единственный состав потащился на север.

Пехоте, запасу провизии на три дня и боеприпасам места хватило, а вот всему остальному — нет. Офицерские лошади и слуги поместились в двух полувагонах.

Полковник путешествовал в служебном вагоне, прибывшем вместе с локомотивом, остальные же разместились в товарных. Полковник, серьезно относившийся к своим обязанностям начальника ветки, строго приказал сохранить вагоны нетронутыми вплоть до узла в Манассасе. Однако стоило ему об этом заикнуться, сержант Траслоу тут же пробил дыру в боку вагона невесть где найденным топором.

— Ребятам нужны свет и воздух, — буркнул он полковнику, снова занося топор. Фалконер отвернулся, словно не замечая, как Легион с энтузиазмом принялся за обустройство вентиляции вагонов.

Для кавалерии, двух шестифунтовиков с зарядными ящиками и передками, чугунных походных печек и повозок места не хватило.

Палатки Легиона были закинуты в вагоны в последний момент, капельмейстер Литтл прихватил свои инструменты, выдав их за медикаменты.

В суете погрузки едва ли не были забыты знамена Легиона, но Адам углядел оставленные на зарядном ящике кожаные чехлы и загрузил их в служебный вагон.

На станции царил настоящий хаос — женщины и дети в последний раз прощались с мужчинами, солдаты осушали фляжки и наполняли их из пробитых в цистерне с водой отверстий.

Фалконер выкрикивал последние приказы кавалеристам, артиллеристам и обозу с повозками, которым придется передвигаться по дороге.

Он рассчитывал, что им понадобится три дня, тогда как железнодорожному составу, пусть и с пробитыми буксами, хватит и одного.

— Увидимся в Манассасе! — сказал полковник, адресуясь лейтенанту Дейвису, старшему конвоя. — А может, и в Вашингтоне!

Анна Фалконер, прибывшая из Фалконера на своей двуколке, настояла на вручении маленьких флажков Конфедерации, которые она со служанками вышила в Семи Источниках.

Ее отец, недовольный задержкой, приказал машинисту дать сигнал, чтобы собрать людей по вагонам, но звук свистящего пара напугал некоторых лошадей, и один из темнокожих слуг сломал себе ногу, когда его лягнула кобыла капитана Хинтона.

Слугу унесли с поезда, и во время этой задержки двое солдат из пятой роты решили, что не хотят воевать, и дезертировали, а трое других настояли на дозволении немедленно присоединиться к Легиону и забрались в поезд.

Наконец, в пять часов поезд двинулся в путь. Его скорость не превышала десяти миль в час из-за сломанных осевых буксов, и он полз на север, как черепаха, лязгая колесами на стыках и уныло звеня колоколом среди заливных лугов и зеленых полей.

Полковник всё ещё был зол из-за сегодняшних проволочек, но солдаты находились в отличном настроении и весело распевали, пока поезд пыхтя оставлял позади холмы, дымя среди деревьев. Они оставили позади конвой с фургонами, пушками и кавалерией и медленно двигались в ночь.

Путешествие на поезде заняло почти два дня. Битком набитые вагоны простояли в ожидании двенадцать часов на станции в Гордонсвилле, еще три часа в Уоррентоне и бесконечное ожидали загрузки на тендер дров или заполнения цистерн с водой, но в конце концов в жаркий субботний полдень они добрались до станции Манассас, где располагалась ставка армии Северной Виргинии.

Никто в Манассасе не знал о прибытии Легиона или что с ним делать, в конечном счете штабной офицер направил Легион к северо-востоку от небольшого городка, к проселочной дороге, которая вилась посреди небольших крутых холмов.

Остальные войска стали лагерем в в низине, орудия разместили у ворот фермы, и присутствие других войск придал солдатам Легиона полное тревоги чувство, что они стали частью крупного предприятия, суть которого никто из них не мог себе по-настоящему уяснить.

До этого времени они были Легионом Фалконера, находясь в полной безопасности в Фалконере, возглавляемые полковником Фалконером, но поезд неожиданно занес их в незнакомые места, где они затерялись в этом непонятном и неконтролируемом процессе.

Уже почти стемнело, когда штабной офицер указал на фермерский дом, находившеийся справа от дороги на широком, лишенном растительности плато.

— Ферме всё ещё занята, — сказал он Фалконеру, — но похоже, что этот луг пустует, так что располагайтесь.

— Мне необходимо увидеться с Борегаром, — Фалконер был раздражен из-за всей этой вечерней неразберихи. Он хотел точно знать, где они сейчас находятся, а штабной офицер не мог дать ответ, полковник хотел со всей определенностью понимать, каких действий ждут от его Легиона, но штабной офицер и этого не знал. Не было ни карт, ни каких-либо приказов, ни малейшего представления о том, где они находятся.

— Я должен сегодня же увидеть Борегара, — настаивал на своем Фалконер.

— Я полагаю, генерал будет действительно рад вас видеть, полковник, — тактично ответил штабной офицер, — но я считаю, что всё же лучше будет подождать до утра. Скажем, часов этак в шесть?

— Ожидается сражение? — напыщенно спросил Фалконер.

— Думаю, может, и завтра, — штабной офицер пыхнул сигарой. — Янки где-то там, — он ткнул горящей сигарой куда-то на восток, — и полагаю, мы пересечем реку, чтобы с ними поздороваться, но генерал не отдаст приказа до утра. Я вам объясню, как его найти, и будьте там в шесть, полковник. Это даст вам время, ребята, чтобы успеть помолиться.

— Помолиться? — тон Фалконера предполагал, что штабной офицер тронулся умом.

— Завтра день Господа, полковник, — с укором отозвался капитан, и так оно и было, потому что следующий день был воскресеньем, 21 июля 1861 года. И Америка будет сломлена сражением.

К двум часам ночи в воскресенье воздух уже был удушающе горячим и безветренным. До восхода солнца оставалось еще два с половиной часа, и на безоблачном ярком небе еще сияли звезды.

Большая часть солдат, хотя и протащили свои палатки целых пять миль от железнодорожного узла до фермы, спали на открытом воздухе. Старбак проснулся и увидел небеса с рассыпанными на них холодными белыми светящимися точками, они были прекраснее, чем что-либо на земле.

— Пора вставать, — произнес рядом Адам.

Солдаты просыпались по всему холму. Они кашляли и ругались, повышая голоса от нервного возбуждения. Где-то в темноте долины звякнула сбруя и заржала лошадь, а со стороны лагеря зазвучала труба, призывая в побудке, этот звук отразился эхом от дальнего темного склона.

У фермерского дома на холме с тусклым светом из-за занавешенных окон прокукарекал петух. Залаяли собаки, а повара загремели котелками и чайниками.

— «Хлопочут оружейники, — Старбак по-прежнему лежал на спине, пристально вглядываясь в небо, — скрепляя на рыцарях доспехи молотком, растет зловещий шум приготовлений».[13]

В другое время Адам получил бы удовольствие, продолжив цитату, но он был в подавленном состоянии и промолчал. Вдоль рядов Легиона вновь разожгли костры, бросающие яркие огни на полураздетых людей, стойки с винтовками и белые конические палатки. Звезды мерцали сквозь густеющий дым.

Старбак по-прежнему смотрел на небо.

— «Браня тоскливую, хромую ночь, — снова процитировал он, — Что, словно ведьма старая, влачится так медленно»[14].

Цитированием он пытался скрыть свое волнение. Сегодня, думал он, я увижу слона.

Адам промолчал. Он чувствовал, что находится на грани страшного хаоса, похожего на бездну, сквозь которую сатана попал в потерянный рай, и именно это означала война для Америки, печально подумал Адам, — потеря невинности, потеря удивительного совершенства. Он присоединился к Легиону, чтобы угодить отцу, а теперь мог поплатиться за эту уступку.

— Не желаете кофе, масса? — Нельсон, слуга Фалконера, принес две жестяные кружки с кофе с огня, который он поддерживал всю ночь позади палатки Фалконера.

— Ты прекрасный человек, Нельсон, — Старбак встал и потянулся за кофе.

Сержант Траслоу орал на одиннадцатую роту, где кто-то жаловался на отсутствие ведра для воды, и Траслоу кричал на парня, требуя прекратить скулеж и пойти стянуть чертово ведро.

— Ты, похоже, не нервничаешь, — Адам отпил кофе, скривившись из-за резкого вкуса.

— Конечно же, я волнуюсь, — ответил Старбак. На самом деле мрачное предчувствие зашевелилось его нутре, как змеи в потревоженном гнезде. — Но думаю, что могу стать хорошим военным.

Было ли это правдой, или он просто он хотел выдать желаемое за действительное? Или просто бахвалился перед Салли?

Неужели всё из-за этого? Бравада, рассчитанная впечатлить девушку?

— Я не должен находиться здесь, — сказал Адам.

— Ерунда, — бодро заявил Старбак. — Переживи один день, Адам, всего лишь один день, а потом поможешь заключить мир.

В начале четвертого в расположении полка появились два всадника. Один из них нес лампу, которой освещал путь к вершине холма.

— Кто вы? — прокричал второй.

— Легион Фалконера, — отозвался Адам.

— Легион Фалконера? Боже! Так теперь с нами Легион? Чертовы Янки могут спокойно сдаваться, — говорящий был низеньким лысеющим мужчиной с пронзительными черными глазами-пуговками, которые сердито смотрели с немытого лица поверх грязных темных усов и всклокоченной бороды лопатой.

Он соскользнул с седла и вступил в полосу света, отбрасываемую костром, выставив на обозрение свои невероятно худые ноги, согнутые, как острые створки моллюска, которые совсем не сочетались с его большим животом и широким мускулистым торсом.

— Кто здесь главный? — спросил незнакомец.

— Мой отец, — ответил Адам, — полковник Фалконер, — он указал на палатку отца.

— Фалконер! — незнакомец повернулся к палатке. На нем была потрепанная форма Конфедерации, в руке он держал коричневую фетровую шляпу, такую потертую и грязную, что ее с презрением отверг бы даже кроппер [15].

— Я здесь! — палатка полковника освещалась фонарями, которые отбрасывали гротескные тени всякий раз, когда он проходил перед ними. — Кто это?

— Эванс. Полковник Натан Эванс, — не дожидаясь приглашения, он раздвинул полог палатки Фалконера.

— Я слышал, вчера ночью сюда прибыли войска, и подумал, что стоит поприветствовать вас. У меня полубригада чуть выше, у каменного моста, и если эти засранцы-янки решат пойти по Уоррентон-Пайк, то тогда между Эйбом Линкольном и орлеанскими шлюхами не будет никого кроме нас. Это кофе или виски, Фалконер?

— Кофе, — полковник был сдержан, видимо, недовольный бестактной фамильярностью Эванса.

— Виски у меня с собой, но сперва я хлебну кофе, премного благодарен, полковник.

Старбак наблюдал, как тень Эванса пила кофе полковника.

— Чего я от вас хочу, Фалконер, — потребовал Эванс, когда кофе был выпит, — так это чтоб вы передвинули своих ребят вниз по дороге, а затем вверх к деревянному мосту, вот сюда, — очевидно, он раскрыл карту, которую разложил на постели Фалконера.

— Поблизости от моста куча бревен, и я думаю, если вы будете держать своих ребят в укрытии, тогда эти сукины дети янки даже не узнают, что вы там. Конечно, в итоге мы можем оказаться так же бесполезны, как пара яиц у священника-скопца, но, может, и нет.

Штабной офицер Эванса закурил сигару и бросил беглый взгляд на Адама и Старбака. Таддеус Бёрд, Итан Ридли и по крайней мере еще с десяток солдат открыто прислушивались к разговору в палатке.

— Я не понимаю, — сказал Фалконер.

— Это несложно, — Эванс сделал паузу, и послышался чиркающий звук, когда он зажег спичку, чтобы прикурить сигару.

— Янки находятся за рекой. Они хотят продолжить движение на станцию Манассас. Захватив ее, они отрежут нас от армии в долине. Им противостоит Борегар, но он не из тех, кто ждет, пока по нему ударят, поэтому он планирует атаковать их левый фланг, для нас правый, — Эванс показывал маневр на своей карте.

— Итак, у Борегара большая часть нашей армии на правом фланге. Отсюда на восток, по крайней мере, две мили от нас, и если он застегнет свои штаны до полудня, то, возможно, атакует сегодня чуть позже. Он зайдет ублюдкам в тыл и перебьет сколько сможет. Это, конечно, отлично, Фалконер, но предположим, сукины дети первыми решат атаковать нас, а? И предположим, северяне не такие уж и тупые, какими обычно бывают, и вместо того чтобы двигаться нам прямо в лоб, они попытаются обойти наш левый фланг? Тогда мы единственные, кто их остановит. По правде говоря, между нами и Мексикой никого нет, Фалконер, и что если эти сифилитики действительно решат наступать на этот фланг? — Эванс хихикнул.

— Вот почему я рад, что вы находитесь здесь, полковник.

— Вы хотите сказать, что я в подчинении у вашей бригады? — спросил Фалконер.

— У меня нет приказов для вас, если вы это имеете ввиду, но иначе какого хрена вас послали сюда?

— Я встречаюсь с генералом Борегаром в шесть часов утра, чтобы прояснить этот вопрос, — ответил Фалконер.

В разговоре возникла пауза, Эванс, очевидно, откупорил фляжку, приложился к ней, а затем закрутил крышку.

— Полковник, — наконец сказал он, какого дьявола вас поставили сюда? Это левый фланг. Сукиных детей вроде нас решат поставить на позицию в последнюю очередь. Мы находимся здесь, полковник, на случай, если чертовы янки пойдут в атаку по Уоррентон-Пайк.

— Я еще не получил приказов, — настаивал Фалконер.

— Так чего вы ждете? Пока хреновы ангелы запоют? Бога ради, Фалконер, нам нужны люди на этом фланге! — Натан Эванс почти потерял терпение, но сделал усилие, чтобы снова объяснить всё спокойно.

— Борегар планирует двинуть на северян правым флангом, но что если эти говеные янки решат сами атаковать южан? Что мне прикажете делать? Расцеловать их? Попросить обождать, пока вы получите чертовы приказы?

— Я должен получить приказ от Борегара, — упрямился Фалконер, — и только от него.

— Тогда пока вы ждете эти чертовы приказы, почему бы вам не передвинуть ваш хренов Легион к деревянному мосту? Тогда если вы понадобитесь, то сможете перейти по каменному мосту через Ран и протянуть руку помощи моим ребятам.

— Я не сдвинусь с места, — настаивал Фалконер, — пока не получу соответствующие приказы.

— Боже ты мой, — пробормотал Адам в ответ на упорство отца.

Спор растянулся еще на пару минут, но никто не хотел уступать. Богач Фалконер не привык подчиняться приказам, по меньшей мере, со стороны какого-то мелкого, кривоногого грубияна и дикаря вроде Натана Эванса, который, оставив попытки заманить Легион в свою бригаду, выскочил из палатки и запрыгнул в седло.

— Пошли, Медоуз, — рявкнул он своему адъютанту, и оба галопом ускакали в темноту.

— Адам! — прокричал Фалконер. — Дятел!

— Ага, заместитель командира вызван к великому вождю, — язвительно произнес Бёрд, последовав за Адамом в палатку.

— Вы это слышали? — прогремел Фалконер.

— Да, отец.

— Значит, вы оба понимаете, что будете игнорировать любые приказы со стороны этого человека. Я привезу приказы от Борегара.

— Да, отец, — повторил Адам.

Майор Бёрд не был столь любезен.

— Вы приказываете мне не подчиняться прямым командам старшего по званию?

— Я говорю, что Натан Эванс — болван и пьяница, — заявил полковник, — а я потратил целое состояние на этот прекрасный полк не для того, чтобы наблюдать, как его бросают в эти пьяные лапы.

— Так мне не нужно подчиняться его приказам? — настаивал Бёрд.

— Это значит, что вы подчиняетесь моим приказам, и ничьм другим, — сказал полковник. — Черт возьми, если сражение будет на правом фланге, то именно там мы и должны находиться, а не торчать на левом фланге со всякими отбросами. Я хочу, чтобы Легион был готов выступить через час. Сложить палатки и выстроиться в боевой порядок.

Легион выступил в половине пятого, к этому времени вершину холма озарил сумеречный свет, вдалеке темнели силуэты других холмов, а потом в этой непроницаемой тьме зажглись таинственные красные огоньки далеких костров.

В бледном сером свете зари можно было разглядеть, что все ближайшие поля были заставлены повозками и телегами, которые придавали пейзажу странное сходство с утренним пикником после окончания проповеди, разве что из этих повозок торчали дьявольские силуэты пушек и передков для них, а также походных кузниц.

Дым от догорающих костров стелился в низинах под угасающими звездами, как туман. Где-то оркестр заиграл «Дом, милый дом», а солдат из второй роты подхватил слова, не попадая в ноты, пока сержант не приказал ему заткнуться.

Легион ждал. Их тяжелое снаряжение, одеяла, подстилки и палатки были сложены в тылу, так чтобы солдаты несли на сражение лишь оружие, заплечные мешки с провизией и фляжки.

Вокруг них армия незаметно для глаз занимала позиции. Дозорные всматривались в противоположный берег реки, канониры потягивали кофе рядом со своими чудовищными орудиями, кавалеристы поили лошадей в дюжине ручьев, протекающих через луг, а помощники полевых хирургов щипали корпию для перевязок или натачивали скальпели и пилы для костей.

Несколько офицеров с важным видом проскакали галопом через поля по своим загадочным делам, исчезнув в темноте.

Старбак сидел на Покахонтас как раз позади знаменосцев Легиона и думал, не чудится ли ему это. И правда предстоит сражение? Вышедший из себя Эванс сделал так много намеков, что все, похоже, его ожидали, но пока не было видно ни одного признака врага.

Он почти хотел, чтобы эти ожидания сбылись, но с другой стороны, был в ужасе от того, что они могли сбыться. Умом он понимал, что сражение — это хаос, жестокость и горечь, но не мог избавиться от убеждения, что оно в конечном итоге будет увенчано славой и каким-то странным спокойствием.

В книгах воины с суровыми лицами ждали, когда смогут различить белки глаз врагов [16], а потом открывали огонь и одерживали великие победы. Лошади становились на дыбы, флаги развевались на чистом ветру, под ними в благопристойных позах, словно во сне, лежали убитые, а не испытывающие боли умирающие произносили прекрасные слова о своей стране и матерях.

Солдаты умирали так же просто, как майор Пелэм. Господи Иисусе, взмолился Старбак, внезапно охваченный ужасом, вонзившимся в его мысли, словно пила, только не дай мне погибнуть. Я сожалею обо всех своих грехах, о каждом из них, даже о Салли, и никогда больше не согрешу, если ты оставишь меня в живых.

Он дрожал, несмотря на то, что вспотел под плотным шерстяным кителем и панталонами. Где-то слева от него кто-то выкрикнул приказ, но голос был далеким и едва слышным, как зов прикованного к постели больного из дальней комнаты.

Солнце еще не встало, хотя восточный горизонт окрасился розовым сиянием и стало достаточно светло, чтобы полковник Фалконер смог медленно осмотреть ряды легионеров. Он напомнил солдатам о семьях, оставленных в округе Фалконер, о женах, любимых и детях.

Он заверил их, что войну устроили не южане, это выбор Севера.

— Мы просто хотим, чтобы нас оставили в покое, разве это так ужасно? — вопрошал он. Не то чтобы кто-нибудь нуждался в ободряющих словах полковника, но Фалконер знал, что от командира ждут, что он поднимет дух своих солдат в утро перед битвой, и потому убеждал Легион, что их дело правое, а те, кто сражаются за правое дело, не должны бояться поражения.

Адам осматривал сложенный багаж Легиона, но теперь прискакал обратно к Старбаку. Лошадь Адама была одной из лучших из конюшни Фалконера — высокий гнедой жеребец, вычищенный до блеска и прекрасный, высокомерный аристократ мира животных, в такой же степени, как Фалконеры являлись повелителями на фоне простых людей. Адам кивнул в сторону маленького домишки с тусклым светом из окон, чей силуэт вырисовывался на вершине холма.

— Они прислали слугу, чтобы узнать у нас, безопасно ли там оставаться.

— И что ты ответил?

— Что я мог ответить? Я даже не знаю, что сегодня произойдет. Но знаешь ли ты, кто там живет?

— Откуда мне такое знать?

— Вдова того хирурга, который подписал Декларацию о независимости. Ну не странное ли совпадение? Его фамилия была Генри, — голос Адама звучал неестественно, словно он прилагает все усилия, чтобы сдержать эмоции.

Он надел военный мундир с тремя капитанскими металлическими полосками на воротнике ради своего отца, потому что сделать это было проще, чем облачиться во власяницу мученика, но сегодня ему придется заплатить истинную цену за эту уступку, и мысли об этом вызывали у него тошноту.

Он обмахивал лицо широкополой шляпой и посмотрел на восток, где безоблачное небо выглядело как полотнище из старого серебра, тронутое проблесками огненного золота.

— Можешь представить, какая жара настанет к полудню? — спросил Адам.

Старбак улыбнулся.

— «Как в горнило кладут вместе серебро, и медь, и железо, и свинец, и олово, чтобы раздуть на них огонь и расплавить; так я во гневе моем и в ярости моей соберу, и положу, и расплавлю вас», — он представил самого себя корчащимся в пламени горнила, грешника, горящего за свои прегрешения. — Иезекииль, — объяснил он Адаму, по выражению лица которого можно было понять, что он не узнал цитату.

— Не слишком-то ободряющий текст для воскресного утра, — отозвался Адам, неосознанно поежившись при мысли о том, что может принести этот день. — ты и правда считаешь, что можешь стать хорошим военным? — поинтересовался он.

— Да.

Во всём остальном он потерпел провал, с горечью подумал Старбак.

— По крайней мере, выглядишь, как солдат, — сказал Адам с оттенком зависти.

— Выгляжу как солдат? — весело спросил Старбак.

— Как в романе Вальтера Скотта, — быстро ответил Адам. — Может, как Айвенго?

Старбак засмеялся.

— Моя бабушка Макфейл всегда говорила, что у меня лицо священника. Как у отца.

А Салли сказала, что у него такие же глаза, как у ее отца.

Адам снова натянул шляпу.

— Полагаю, твой отец сегодня утром будет призывать кару небесную на головы всех рабовладельцев? — он просто пытался поддержать беседу, на любую тему, лишь шум, чтобы отвлечься от размышлений об ужасах войны.

— Проклятия и адское пламя без сомнения будут призваны на помощь делу северян. — согласился Старбак, в его голове всплыло видение его уютного бостонского дома, где просыпаются младшие братья и сестры, готовясь к утренним семейным молитвам. Помолятся ли они за него этим утром?

Его старшая сестра точно не будет молиться. В свои девятнадцать Эллен-Марджори Старбак уже переняла вздорные средневековые понятия.

Она была помолвлена с священником конгрегатской церкви из Нью-Хэмпшира, человеком безмерной злобы и расчетливой жестокости, и вместо того чтобы вверить Натаниеля Богу, она, без сомнения, будет молиться за его старшего брата Джеймса, который, как полагал Старбак, наденет военную форму, хотя он в жизни не смог бы представить себе косного и педантичного Джеймса сражающимся. Джеймс мог бы стать отличным штабистом в Вашингтоне или Бостоне, составляя бесполезные списки или вводя детальные инструкции.

Младшие помолятся за Старбака, хотя в силу сложившихся обстоятельств их молитвы должны быть безмолвны, в противном случае они вызовут гнев преподобного Элияла.

Это будут шестнадцатилетний Фредерик-Джордж, родившийся с парализованной левой рукой, пятнадцатилетняя Марта-Абигейл, больше всех напоминавшая Старбака своей внешностью и характером, и самый младший двенадцатилетний Самуэль-Вашингтон Старбак, который хотел стать капитаном китобойца. Пятеро других детей умерли в раннем детстве.

— О чем ты думаешь? — неожиданно спросил его Адам, вне себя от волнения.

— Размышлял о прошлом своей семьи, — ответил Старбак, — и том, какое же оно застойное.

— Застойное?

— Ограниченное. Мое, по крайней мере.

И детство Салли, подумал он. Может, даже и прошлое Итана Ридли, хотя Старбак не хотел поддаваться чувству жалости к человеку, которого должен убить. Убьет ли? Он мельком взглянул на Итана Ридли, который сидел неподвижно на фоне зари. Одним делом было думать об убийстве, решил Старбак, и совсем другим — претворить мысль в жизнь.

Далекие ружейные выстрелы рассеяли последние тени убывающей тьмы.

— О Боже, — Адам произнес эти слова, молясь за свою страну. Он смотрел на восток, хотя там не было ничего, кроме шелестящей в дальних лесах листвы, где просачивающийся свет ярко осветил зелень на фоне серого пейзажа. Где-то там, среди этих холмов и деревьев, ждал враг, хотя были ли эти выстрелы первым признаком сражения или просто ложной тревогой, никто бы не сказал.

Новый приступ страха сотряс Старбака. Он боялся смерти, но еще больше боялся проявить свой страх. Если ему и суждено умереть, то он бы предпочел романтичную смерть рядом с Салли.

Он пытался вспомнить всю сладость той грозовой ночи, когда она лежала в его объятиях, и подобно детям они наблюдали за вспышками молний, прочерчивающих небо. Как же могла одна ночь так изменить человека?

Боже ты мой, подумал Старбак, но той ночью он словно заново родился, и эта мысль была столь же порочной и греховной, как и всё то, о чем он грезил, но он не мог придумать иного описания тому, что чувствует. Он прошел от сомнений к уверенности, от мук к радости, от отчаяния к триумфу.

То было магическое преображение, о котором проповедовал его отец и о котором он и сам часто молился, и наконец он его испытал, но его изменила не милость Спасителя, это посвящение дьяволу погрузило его душу в покой.

— Ты меня слушаешь, Нат? — Адам явно безуспешно пытался что-то сказать. — Это отец. Он нас зовет.

— Конечно, — Старбак последовал за Адамом на правый фланг Легиона, располагавшийся за первой ротой, где полковник Фалконер заканчивал смотр войск.

— До того, как я отправлюсь к Борегару, — неловко начал Фалконер, словно не был уверен в своих действиях, — я подумывал провести рекогносцировку местности в том направлении, — он указал на север, за левым флангом армии.

Голос полковника звучал так, будто он пытался убедить самого себя, что он и правда настоящий военный на настоящем поле битвы.

— Не хотел бы ты поехать? Мне нужно убедиться, что Эванс ошибается. Нет смысле здесь оставаться, если в тех лесах нет никаких янки. — Как ты относишься к тому, чтобы немного проехаться галопом, Нат?

Старбак понял, что полковник находится в лучшем расположении духа, чем казалось, потому что тот называл его Натом, а не Старбаком.

— С удовольствием, сэр.

— Тогда пошли. И ты тоже, Адам.

Отец с сыном повели Старбака вниз по холму, где у перекрестка в тени деревьев возвышался каменный дом. Усталые лошади со скрипом и звоном тащили по основной дороге два артиллерийских орудия.

Полковник проскакал между пушками и свернул на перекрестке на север. Дорога поднималась на высокий холм между погруженными в тень пастбищами, к покрытой лесом вершине, где полковник остановился.

Фалконер вытащил из футляра и раздвинул подзорную трубу в кожаном переплете, направив ее на север, к дальнему холму, на котором возвышалась простая деревянная церковь. Среди скользящих в темноте холма теней не было заметно никакого движения, как и в целом на окружающей местности.

На некотором расстоянии находилась выкрашенная в белый цвет ферма, а вокруг — густые леса, но ни один солдат не нарушал эту пастораль. Полковник долго вглядывался в сторону далекой церкви на холме, а потом сложил подзорную трубу.

— Судя по карте того болвана Эванса, это церковь Садли. Там внизу есть несколько бродов, но никаких янки в поле зрения. Кроме тебя, Нат.

Старбак воспринял последнее замечание как шутку.

— Я почтенный виргинец, сэр. Помните?

— Больше нет, Нат, — жестко произнес Фалконер. — Это не разведка местности, Нат. Янки никогда не зашли бы так далеко на север. Я привел тебя сюда, чтобы попрощаться.

Старбак вытаращил глаза на полковника, гадая, было ли это какого-то рода тщательно продуманный розыгрыш. Похоже, что нет.

— Попрощаться, сэр? — запинаясь, повторил он.

— Это не твоя драка, Нат, а Виргиния — не твоя страна.

— Но, сэр…

— Поэтому я посылаю тебя домой, — полковник отмел слабые возражения Старбака с твердой любезностью, как мог бы говорить с бесполезным щенком, которого, несмотря на то, что тот и смог бы его развлечь в будущем, собирался пристрелить одним выстрелом в голову.

— У меня нет дома, — Старбак хотел, чтобы эти слова прозвучали вызывающе, но вышло какое-то жалкое блеяние.

— Конечно, есть, Нат. Я написал твоему отцу шесть недель назад, и он был достаточно любезен, чтобы мне ответить. Его письмо с белым флагом доставили на прошлой неделе. Вот оно, — полковник достал сложенную бумагу из сумки на поясе и протянул ее Старбаку.

Старбак не сдвинулся с места.

— Возьми его, Нат, — поторопил Адам своего друга.

— Ты об этом знал? — Старбак в ярости обернулся к Адаму, испугавшись, что друг его предал.

— Я рассказал Адаму этим утром, — вмешался полковник. — Но это сделал я, а не Адам.

— Сэр, но вы не понимаете! — воззвал Старбак к полковнику.

— Как раз понимаю, Нат, понимаю! — полковник Фалконерснисходительно улыбнулся. — Ты пылкий молодой человек, и в этом нет ничего плохого. Я тоже был импульсивным, но не могу позволить, чтобы юношеская горячность сделала тебя мятежником. Этого не будет, ей-богу. Никто не должен сражаться против собственной страны из-за юношеской ошибки. Так что я определил твою судьбу, — твердо произнес полковник, снова протянув письмо Старбаку, которому на этот раз пришлось его взять.

— Твой брат Джеймс находится в армии Макдауэлла, — продолжал полковник, — и он приложил разрешение, которое позволит тебе безопасно пройти через ряды северян. Как только ты минуешь пикеты, тебе следует найти своего брата. Боюсь, тебе придется отдать мне саблю и пистолет, но я оставлю тебе Покахонтас. И седло! Дорогущее седло, Нат, — он добавил последние слова в качестве приманки, которая должна была примирить Старбака с его неожиданной судьбой.

— Но сэр…, - снова попытался выразить протест Старбак, в этот раз в его глазах стояли слезы. Он чувствовал горький стыд от этих слез и попытался их смахнуть, но одна капля всё равно вытекла из его правого глаза и пробежала вниз по щеке. — Сэр! Я хочу остаться с Легионом!

Фалконер улыбнулся.

— Очень мило с твоей стороны, Нат, и правда мило. И я очень это ценю. Но нет. Это не твоя драка.

— Северяне могут думать и по-другому, — Теперь Старбак пытался говорить вызывающе, будто полковник наживал себе страшного врага, отсылая его.

— Могут, Нат, могут. И если тебе придется сражаться против нас, я буду молиться, чтобы ты выжил и воссоединился со своими виргинскими друзьями. Не так ли, Адам?

— Именно так, отец, — с теплотой подтвердил Адам, собираясь пожать руку Старбаку.

Старбак не отреагировал. Самым большим оскорблением было не в том, что его выгнали из Легиона, а в том, что полковник был о нём такого низкого мнения, и потому он попытался разъяснить свои расцветающие надежды на то, чтобы стать военным.

— Я и правда думаю, сэр, что военное дело — это та профессия, в которой я смогу преуспеть. Я хочу быть вам полезным. Отплатить вам за гостеприимство и доброту, показав, на что я способен.

— Нат! Нат! — прервал его полковник.

— Ты не военный. Ты студент-теолог, попавший в западню. Разве ты этого не видишь? Но твоя семья и друзья не собираются допустить, чтобы ты разрушил свою жизнь из-за какой-то коварной девицы. Тебе преподали хороший урок, но теперь настало время вернуться в Бостон и принять прощение родителей. И создать новое будущее! Твой отец объявил, что ты можешь оставить надежды стать священником, но у него на тебя другие планы, и чем бы ты не занялся, Нат, я уверен, ты преуспеешь.

— Это правда, Нат, — ободряюще произнес Адам.

— Позвольте мне остаться всего лишь на еще один день, сэр — умолял Старбак.

— Нет, Нат, ни часом дольше. Я не могу сделать тебя предателем в глазах твоей семьи. Это будет не по-христиански, — полковник наклонился к Старбаку. — Отстегни портупею, Нат.

Старбак подчинился. Во всём, что бы он ни предпринимал, он потерпел провал, размышлял он. Теперь, когда его военная карьера превратилась в руины, даже не начавшись, он отстегнул свою неуклюжую саблю и тяжелый пистолет в поношенной кожаной кобуре и протянул их законному владельцу.

— Мне хотелось бы, чтобы вы еще раз подумали, сэр.

— Я обдумал всё это самым тщательным образом, Нат, — нетерпеливо заявил полковник, а потом добавил менее раздраженным тоном: — Ты бостонец, уроженец Массачусетса, и потому отличаешься от нас, южан. Твоя судьба не здесь, Нат, а на Севере. Без сомнения, когда-нибудь ты станешь великим человеком. Ты умен, хотя, может, и не слишком, и не должен растрачивать свой ум на войну. Отправляйся обратно в Массачусетс и следуй планам своего отца.

Старбак не знал, что еще сказать. Он чувствовал себя униженным. Он так отчаянно хотел контролировать собственную жизнь, но всегда нуждался в чьих-то деньгах, чтобы выжить — сначала это были деньги его отца, потом Доминик, а теперь полковника Фалконера.

Адам Фалконер таким же образом зависел от семьи, но с легкостью вписался в общество, в то время как Старбак всегда ощущал неловкость от того, что находится не на своем месте.

И еще он ненавидел свой возраст, разрыв между юностью и зрелостью казался таким огромным, что его невозможно было преодолеть, хотя последние несколько недель он и решил, что сможет стать хорошим военным и тем выковать свою независимость.

Полковник ткнул Покахонтас в морду.

— Здесь нет войск северян, Нат. Следуй по дороге, пока не доберешься до бродов у церкви, пересечешь реку и поезжай по дороге в сторону восходящего солнца. Ты не обнаружишь янки еще добрых несколько миль и зайдешь к ним с тыла, и значит, тебя вряд ли подстрелит какой-нибудь нервный часовой. И сними китель, Нат.

— Это обязательно?

— Обязательно. Ты же не хочешь, чтобы враги решили, что ты южанин? Хочешь, чтобы тебя подстрелили без причины? Сними его, Нат.

Старбак стащил серый китель с единственной металлической нашивкой, обозначавшей его чин младшего лейтенанта. Он никогда не ощущал себя настоящим офицером, даже скромным младшим лейтенантом, но без мундира он был ни кем иным, как просто неудачником, отправленным домой с поджатым хвостом.

— Где будет происходить сражение, сэр? — спросил он тонким мальчишеским голоском.

— Очень далеко отсюда, — полковник указал на восток, где солнце наконец-то появилось у горизонта, излучая жаркое сияние, как из горнила. Там, очень далеко от правого фланга конфедератов, Вашингтон Фалконер рассчитывал присоединиться к атаке, которая сокрушит янки. — Здесь ничего не произойдет, — сказал Фалконер, — вот почему они поставили этого бесполезного мерзавца Эванса на этот фланг.

— Позвольте мне пожелать вам удачи, сэр, — голос Старбака звучал очень официально, когда он протянул руку.

— Спасибо, Нат, — полковнику удалось придать своему тону искреннюю благодарность за это пожелание. — И окажи мне любезность, прими это, — он протянул ему небольшой полотняный кошелек, но Старбак не принял подарок. Он отчаянно нуждался в деньгах, но был слишком горд, чтобы их взять.

— Я справлюсь, сэр.

— Тебе виднее! — улыбнулся полковник, забирая кошелек обратно.

— И благослови тебя Бог, Нат, — энергично произнес в сторону своего друга Адам. — Я сохраню твои вещи и пришлю их, когда закончится война. К концу года наверняка. В дом твоего отца?

— Полагаю, что да, — Старбак пожал протянутую руку друга, натянул поводья и с силой стукнул каблуками. Он ехал быстро, чтобы Фалконеры не смогли увидеть его слез.

— Он с трудом это перенес, — воскликнул полковник Фалконер, когда Старбак уже не мог его услышать, — чертовски трудно! — с удивлением повторил он. — Он и правда думал, что сможет добиться успехов на военной службе?

— Так он сказал мне этим утром.

Полковник Фалконер печально покачал головой.

— Он северянин, а в нынешние времена можно доверять только себе, а не незнакомцам. И кто знает, кому он на самом деле хранит верность?

— Нам, — печально заявил Адам, наблюдая, как Нат скачет галопом вниз по холму, к дальнему лесу за церковью. — И он честный человек, отец.

— Хотел бы я разделять твою уверенность. У меня нет доказательств, что Нат вольно обращался с нашими деньгами, Адам, но без него мне гораздо лучше. Я знаю, что он твой друг, но мы не оказываем ему услугу, удерживая вдали от дома.

— Думаю, это так, — почтительно подтвердил Адам, потому что действительно полагал, что Старбаку нужно примириться с семьей.

— Я возлагал на него надежды, — нравоучительно заявил полковник, — но все эти дети священников одинаковы. Стоит отпустить их с привязи, Адам, и они начинают вести себя как безумные. Совершают все грехи, которые не могли позволить себе их отцы или не смели позволить. Это как воспитывать ребенка в кондитерской лавке и запрещать ему притрагиваться к сладкому, так что неудивительно, что они ныряют в это с головой, как только становятся свободными, — Фалконер закурил сигару и выдохнул струю дыма в сторону зари.

— Правда в том, Адам, что всё определяет кровь, и боюсь, что у твоего друга она неподходящая. Он не сможет удержать курс. Потому что такова его семья. Каково их происхождение? Они из квакеров Нантакета?

— Полагаю, что так, — сдержанно заметил Адам. Он всё еще страдал из-за того, что произошло со Старбаком, хотя и признавал, что это лучший выход для его друга.

— И отец Ната ушел от квакеров, чтобы стать кальвинистом, а теперь Нат хочет сбежать от кальвинистов, чтобы стать кем? Южанином? — полковник расхохотался.

— Этому не бывать, Адам, просто не бывать. Даю слово, он даже позволил этой шлюхе из труппы «Дяди Тома» оставить его ни с чем! Он слишком слаб. И правда слаб, а хорошие солдаты должны твердо стоять на ногах, — полковник натянул поводья.

— Солнце встало! Время спустить псов войны! — он развернулся на юг и пришпорил коня, туда, где армия конфедератов готовилась к сражению около небольшой речушки под названием Булл-Ран, лежащей в двадцати шести милях к западу от Вашингтона, у города Манассас суверенного штата Виргиния, который когда-то входил в состав Соединенных Штатов Америки, разделенной ныне по воле Господа на два государства и готовящейся вступить в битву.

Старбак с бешеной скоростью несся вниз по длинному склону в сторону дальнего леса, где он свернул с проселочной дороги в тень деревьев. Он дернул поводья слишком резко, и Покахонтас, протестуя от боли, замедлила бег и остановилась.

— Мне плевать, будь ты проклята, — рявкнул Старбак на лошадь, выдернул правую ногу из стремени и соскользнул с седла. Из чащи крикнула птица.

Он не знал, что это за птица. Он умел распознавать кардиналов, голубых соек, синиц и чаек. И всё. Раньше он считал, что знает, как выглядят орлы, но когда увидел одного из них в Фалконере, солдаты из третьей роты подняли его на смех.

По их словам, это был не орел, а полосатый ястреб. Любой дурак это знал, но только не младший лейтенант Старбак. Боже, подумал он, во всём его ждал провал.

Он привязал поводья к низкой ветке и опустился на высокую траву, облокотившись о ствол. Когда он вынул из кармана смятые бумаги, застрекотал сверчок.

Встающее солнце озарило верхушки деревьев своим светом, просачиваясь сквозь летнюю листву. Старбак боялся открыть письмо, но знал, что рано или поздно ему придется встретиться лицом к лицу с отцовской яростью, и лучше уж на бумаге, чем в затхлом бостонском кабинете с рядами книг, на стенах которого преподобный Элиял развешивал свои палки для битья, как другие вешали удочки или шпаги.

«И испытаете наказание за грех ваш, которое постигнет вас»[17], - то была любимая цитата преподобного Элияла, погребальный плач над детством Старбака и постоянный девиз для частых побоев крючковатыми палками. Старбак развернул сложенные листы.

«От преподобного Элияла Старбака полковнику Вашингтону Фалконеру, округ Фалконер, Виргиния.

Дорогой сэр,

Я получил ваше послание от 14 числа, и моя жена присоединилась ко мне в христианском понимании выраженных ниже чувств. Не могу скрыть от кого бы то ни было, как и от себя самого, мое глубочайшее разочарование Натаниэлем. Он является молодым человеком, обладающим неоценимыми преимуществами, выращенным в христианской семье, воспитанным в почитающем Господа обществе и получившим лучшее образование, каковое только мог получить. Господь одарил его тонким умом и привязанностью любящей семьи, и я с давнего времени наполнял свои молитвы надеждами на то, что Натаниэль пойдет по моей стезе, проповедуя слово Божие, но увы, вместо этого он избрал путь греха.

Я не противился бы высоким чувствам, свойственным юности, но бросить учебу ради женщины! И встать на путь воровства! Этого уже достаточно, чтобы разбить сердце родителям, и боль, доставленная Натаниэлем его матери, как я убежден, уже превышает все мыслимые пределы той печали, в которую он вверг Господа нашего.

Однако мы не можем позабыть о своем христианском долге по отношению к кающемуся грешнику, и если, как вы предполагаете, Натаниэль действительно признался в своих грехах в духе подлинного и смиренного покаяния, мы не будем стоять на его пути к искуплению.

Тем не менее, он больше не может рассчитывать с нашей стороны на те же теплые чувства, что мы к нему испытывали, ни на то, что он заслуживает поста священника.

Я выплатил указанному Трейбеллу украденные деньги, но должен настоять на том, чтобы Натаниэль возместил их мне в полном размере, с каковой целью ему придется зарабатывать на хлеб насущный потом и кровью. Мы обеспечили ему место в юридической конторе кузена моей жены в Салеме, где трудится старший брат Натаниэля Джеймс, добрый христианин, который ныне выполняет скорбный долг в рядах нашей армии и по воле Божьей предпринял все шаги, чтобы обеспечить безопасную доставку этого послания.

Сомневаюсь, что мы с Вами когда-либо придем к согласию относительно трагических событий, которые в настоящее время разрывают нашу страну, но уверен, что Вы поддержите меня, вверяя наши надежды в руки Господа нашего Всеблагого, и во Имя Его, как я молюсь, мы сможем предотвратить этот братоубийственный конфликт и принести нашей несчастной нации справедливость и заслуженный мир.

Отдаю Вам дань уважения за Вашу великодушную доброту к моему сыну и пылко молюсь за что, чтобы Вы оказались правы, описывая его готовность вымолить у Господа прощение. Я также молюсь за всех наших сыновей, за то, чтобы Господь сберег их жизни в эти несчастные времена.

С уважением, преподобный Элиял Джозеф Старбак.
Бостон, Масс., среда, 20 июня 1861 года.
P.S. Мой сын, капитан армии Соединенных Штатов Джеймс Старбак, заверил меня, что прилагает пропуск, позволяющий Натаниэлю пройти через ряды нашей армии».

Старбак развернул прилагавшийся пропуск, который гласил:

«Предъявителю сего разрешается свободный проход через фронт армии Соединенных Штатов, что удостоверяется нижеподписавшимся капитаном Джеймсом Элиялом Макфейлом Старбаком, су-адъютантом бригадного генерала Ирвина Макдауэлла».

Старбак улыбнулся тому, как помпезно подписался его брат. Значит, Джеймс стал офицером штаба армии северян?

Неплохо для Джеймса, подумал Старбак, а потом заключил, что не стоит особо этому удивляться, потому что его старший брат был амбициозным и исполнительным, хорошим адвокатом и добрым христианином, Джеймс и впрямь обладал всеми теми качествами, которые его отец хотел видеть в своих сыновьях, а кем был Старбак? Мятежником, которого выпроводили из армии мятежников. Человеком, который влюбляется в шлюх. Неудачником.

Он оставил два листка бумаги на траве. Где-то вдали раздался ружейный выстрел, но звук был приглушенным и в надвигающемся теплом деньке казался бывшему младшему лейтенанту Старбаку невероятно далеким.

Он гадал, что теперь готовила ему жизнь. Похоже, он не станет ни священником, распевающим гимны, ни военным, а превратится в ученика адвоката в конторе кузена Харрисона Макфейла в Салеме, штат Массачусетс.

Боже мой, размышлял Старбак, неужели ему придется учиться у этого скупого и безжалостного человека, иссохшего от моральных добродетелей? Такая мрачная судьба уготована человеку, которого поманил шелест нижних юбок?

Он встал, отвязал Покахонтас и медленно пошел на север, обмахивая лицо шляпой. Лошадь мирно последовала за ним, ее копыта глубоко погружались в грязную дорогу, бегущую вниз по холму между небольшими неогороженными пастбищами и лесом. На выгоревшем лугу тянулись длинные тени от деревьев.

Чуть справа от Старбака находился фермерский дом и огромный стог сена. Ферма выглядела покинутой. Звук выстрела из винтовки затих в тяжелом воздухе, как заканчиваются все мелкие стычки, и Старбак подумал, что ему повезло участвовать во всём этом несколько последних недель. Это были благотворные недели, проведенные на открытом воздухе за игрой в солдатики, но теперь всё закончилось.

Его накрыла волна жалости к самому себе. У него не было друзей, он был бесполезен и никому не нужен, он был такой же жертвой, как и Салли, и Старбак вспомнил об обещании отомстить за нее, убив Ридли. Столько глупых мечтаний, подумал он, столько глупых мечтаний.

Дорога поднялась к еще одному леску, а потом пошла вниз, к недостроенной железнодорожной насыпи, за которой находились два брода под названием Садли. Он сел на Покахонтас и пересек речушку, бросив взгляд на церковь за белой оградой на вершине холма, а потом повернул на восток, через более глубокую и широкую Булл-Ран.

Он позволил лошади напиться. Вода быстро бежала по округлой гальке. Солнце било ему в глаза, огромное, сияющее и ослепляющее, как огонь Иезекииля, плавящий металл в горниле.

Он пришпорил лошадь на выезде из реки и поскакал по лугу к манящей тени еще одной рощи, где замедлил темп, инстинктивно сопротивляясь той праведной жизни, которую описал в своем послании его отец.

Он этого не сделает! Не сделает! Вместо этого, как решил Старбак, он присоединится к армии северян. Запишется рядовым в какой-нибудь полк, где его никто не узнает.

Он вспомнил о данном Салли обещании убить Итана и пожалел о том, что не сможет его сдержать, а потом вообразил, как встречается с Ридли на поле боя и бросается вперед со штыком, пригвождая своего врага к земле. Представляя себя солдатом армии северян, сражающимся за своих, он поскакал медленнее.

Звук выстрелов едва уловимо изменился. Сначала он постепенно затихал в летнем воздухе, но теперь снова стал громче, ритмичнее и более четким.

Он не отдавал себе отчета в этой перемене, поскольку был слишком поглощен жалостью к самому себе, но последовав по небольшому изгибу дороги, понял, что звук шел вовсе не от выстрелов, это был звук топоров.

Солдатских топоров.

Старбак остановил лошадь и просто уставился на них. Солдаты с топорами находились примерно в сотне шагов. Они были обнажены по пояс, а лезвия блестели, отражая солнечные лучи, и во все стороны из-под ударов разлетались яркие щепки.

Они работали у баррикады из поваленных деревьев, полностью перегородившей узкую дорогу. Половина дорог на севере Виргинии была подобным образом заблокирована патриотами, пытавшимися воспрепятствовать вторжению северян, и в какой-то момент Старбак предположил, что наткнулся на местных жителей, сооружающих очередное препятствие. Но тогда почему они набрасывались на баррикаду с топорами?

А позади мужчин с топорами стояли лошади, снаряженные цепями, чтобы оттаскивать бревна с дороги, а за лошадьми, наполовину скрытые в глубокой тени, толпились люди в синих мундирах, над которыми на косом древке под лучами только что взошедшего солнца развевался флаг.

Звездно-полосатый флаг. И Старбак внезапно осознал, что это были янки, северяне, на дороге, где, как предполагалось, их быть не должно, и не просто горстка, а целая армия солдат в синих мундирах, терпеливо ожидающих, пока авангард расчистит узкую дорогу.

— Эй ты! — крикнул Старбаку человек с офицерским галуном на мундире из-за наполовину разобранного завала. — Стой где стоишь! Стой, слышишь?

Старбак стоял с вытаращенными глазами и идиотским видом, но, по правде говоря, он прекрасно понял, что происходит. Северяне обдурили южан. Их план состоял не в том, чтобы в лоб двинуть на Манассас, и не в том, чтобы дожидаться, пока южане ударят им в левый фланг, а в том, чтобы самим атаковать здесь незащищенный левый фланг конфедератов, таким образом прорвавшись глубоко в подбрюшье армии южан, разделить ее, разорвать и разделаться с ней, чтобы крохи, оставшиеся от мятежников, погибли в чудовищной неразберихе при резне, устроенной в день отдыха Господня.

И внезапно Старбак догадался, что бригадный генерал Макдауэлл собирается устроить свою версию битвы при Фермопилах, неожиданный маневр по окружению наградит персов-янки победой над греками-конфедератами.

И Старбак, осознав всё это, понял, что ему больше нет нужды ни становиться солдатом армии северян, ни нарушать обещание, данное шлюхе-южанке. Он был спасен.

Глава десятая

— Фалконеру следует быть здесь, — майор Таддеус Бёрд бросил сердитый взгляд в сторону восходящего солнца. Может, у Бёрда и была собственная точка зрения на управление войсками, но оставшись командовать Легионом Фалконера, он не чувствовал полной уверенности, что действительно хочет получить эту ответственность, чтобы претворить в жизнь свои идеи. — Ему следует быть здесь, — повторил он.

— Солдатам нудно знать, что их командир находится вместе с ними, а не валяет дурака, скача где-то верхом. Твой будущий тесть, — обратился он к Итану Ридли, — слишком увлечен прогулками в обществе четвероногих, — майор посчитал это замечание остроумным, поднял угловатую голову и разразился смехом. — Прогулки в обществе четвероногих, ха!

— Полагаю, полковник занимается разведкой местности, — запротестовал Итан Ридли. Он видел, что с Фалконером уехал и Старбак, и заревновал, что его не пригласили. Черед два месяца Ридли станет зятем Вашингтона Фалконера, со всеми привилегиями, которые предполагает такого рода родство, но по-прежнему опасался, что кто-нибудь может узурпировать его место в сердце полковника.

— Ты полагаешь, что полковник занимается разведкой местности? — посмеялся над этим предположением майор Бёрд.

— Фалконер валяет дурака, вот чем он занимается. Мой зять превратно представляет себе военное дело как какой-то спорт, как охоту или скачки, но это просто резня, Итан, просто резня. Наша задача — превратиться в эффективных мясников. У меня был замечательный дядя, работавший мясником в Балтиморе, и потому я чувствую, что военное дело наверняка у меня в крови. У тебя нет таких удачных предков, Итан?

Ридли благоразумно не стал отвечать. Он сидел верхом рядом с Бёрдом, который, по своему обыкновению был пешим, а Легион устроился на траве, наблюдая, как бледнеют и съеживаются ночные тени на окружающей местности, и гадая, что принесет этот день. Большинство было озадачено.

Они знали, что добирались сюда два дня, но куда они приехали и чего от них ожидают, они не понимали. Итан Ридли, пытаясь найти ответы на те же тревожные вопросы, решил, что Таддеус Бёрд его просветит.

— Едва ли кто-либо знает, что сегодня произойдет, — ответил Таддеус Бёрд. — Историей правит не разум, Итан, а идиотизм полных кретинов.

Итан пожал плечами, чтобы попытаться добиться разумного ответа.

— Они рассчитывают, что у нас двадцать тысяч человек, так?

— Кто это «они»? — невозмутимо поинтересовался майор Бёрд, намеренно пытаясь разозлить Ридли.

— Тогда сколько у нашей армии людей? — сделал еще одну попытку Ридли.

— Я их не считал, — ответил Бёрд. По слухам, которые ходят в Манассасе, армия Северной Виргинии Борегара насчитывает чуть меньше двадцати тысяч человек, но никто не может быть уверен.

— А у врага? — спросил Итан.

— Кто знает? Двадцать тысяч? Тридцать? Как песчинок в море? Несметные полчища? Если я предположу, что двадцать тысяч, это тебя осчастливит?

Действительно, никто не знал, сколько северян пересекли Потомак, вторгнувшись в Виргинию. По слухам, их было не меньше пятидесяти тысяч, но ни один американец до сих пор не командовал армией и в половину этого размера, так что Таддеус Бёрд этим слухам не верил.

— И мы пойдем в атаку с правого фланга? Это ты слышал? — обычно Ридли старался избегать Таддеуса Бёрда, потому что находил педантизм этого учителя с клочковатой бородой крайне раздражающим, но его нервозность в ожидании сражения сделала приемлемой даже компанию Бёрда.

— В основном, слухи ходят об этом, точно, — Бёрд не был склонен упростить жизнь Ридли, которого считал опаснейшим идиотом, и потому не добавил, что в этих слухах явно есть рациональное зерно.

Правый фланг конфедератов, где стояла большая часть армии Борегара, защищал прямую дорогу из Вашингтона до Манассаса. Если армия федералистов захватила бы железнодорожный узел, то вся Северная Виргиния была бы потеряна, так что здравый смысл подсказывал, что генерал Борегар может надеяться одержать победу, отогнав врага от уязвимой железной дороги, а враг, похоже, надеялся на быстрый триумф, захватив жизненно важный узел.

Ничто, конечно же, не исключало и более умных действий, как то атаки во фланг, но Бёрд, находящийся на этом фланге, не видел никаких свидетельств тому, что какая-либо из армий рискнет пойти на такой изощренный маневр, как окружение другой, и потому предположил, что обе армии планируют атаковать в одном и том же месте. Он дернул головой взад-вперед при приятной мысли о том, что обе армии собираются предпринять наступление одновременно, и что левый фланг северян наткнется на продвигающийся правый фланг мятежников.

— Но если будет сражение, — заметил Ридли, пытаясь, главным образом, добиться того, чтобы спор не вышел за рамки приличия, — наша текущая позиция очень далека от арены военных действий?

Бёрд кивнул в решительном согласии.

— Господь, в таком случае, проявил к нам милосердие. Мы и правда находимся так далеко на правом фланге, насколько это вообще возможно, чтобы полк при этом всё же считался частью армии, если мы действительно часть армии, а не очень-то похоже, пока мой зять не получит приказы, которые понравятся ему больше, чем те, что отдал ему этот малоприятный Эванс.

— Полковник лишь хочет принять участие в сражении, — попытался защитить Итан своего будущего тестя.

Бёрд поднял глаза на сидящего верхом Ридли.

— Я часто задаю себе вопрос, как стало возможным, чтобы моя сестра вышла за человека, которого настолько превосходит интеллектуально, но брак, тем не менее, оказался на удивление удачным, — Бёрд явно наслаждался собой.

— Если по-честному, Итан, не думаю, что полковник и сам знает, что он делает. Я полагаю, что мы должны подчиниться приказам Эванса на том основании, что находясь здесь, на левом фланге, мы меньше рискуем пасть смертью храбрых, чем те, что на правом фланге. Но что значит мое мнение? Я лишь скромный учитель и заместитель командующего, — фыркнул он.

— Ты не хочешь драться? — спросил Ридли, как он рассчитывал, с явным презрением.

— Конечно, не хочу! Я буду драться, если придется, и надеюсь, что сделаю это по-умному, но самым разумным желанием, конечно же, является избежать сражения. С какой стати человек в здравом уме должен желать сражаться?

— Потому что мы не хотим, чтобы янки сегодня победили.

— Так и есть, но я также не хочу сегодня умереть, и если мне предстоит выбор — стать кормом для червей или склониться перед правлением республиканцев Линкольна, я уж точно выберу жизнь! — Бёрд засмеялся, дергая головой взад-вперед, а потом, заметив какое-то движение в долине, резко прекратил эти дурацкие движения. — Неужели великий Ахилл к нам вернулся?

На дороге Уоррентон появились два всадника. Солнце еще не взошло достаточно высоко, чтобы его косые лучи проникли в долину, и всадники находились в тени, но Ридли, чьи глаза были моложе, а зрение острее, чем у Бёрда, узнал Фалконеров.

— Это полковник и Адам.

— Но где же Старбак, а? Думаешь, он пал во время разведки местности, Итан? Тебе бы это понравилось, не так ли? Что в Старбаке такого, что вызывает твою неприязнь? Его приятная внешность? Его мозги?

Итан отказался удостоить ответом этот насмешливый вопрос, а просто наблюдал, как отец и сын задержались на перекрестке, чтобы перемолвиться несколькими словами, а потом разделились. Полковник проигнорировал своих солдат на вершине холма и направился на юг, а Адам рысью поскакал вверх по холму.

— Отец поехал к Борегару, — объяснил Адам, достигнув плато, на котором ожидал Легион. Его конь задрожал, ткнув носом в кобылу Ридли.

— А до того? — поинтересовался Бёрд. — Итан уверяет, что вы проводили рекогносцировку, но я решил, что вы просто валяете дурака.

— Отец хотел посмотреть, есть ли северяне на дороге Садли, — неуклюже объяснил Адам.

— А они там есть? — спросил в насмешливом беспокойстве.

— Нет, дядя.

— Хвала Господу. Мы снова можем вздохнуть свободно. О, милая земля свободы! — Бёрд воздел руку к небесам.

— И отец хочет, чтобы ты отправил в отставку Ната, — продолжил Адам всё тем же натянутым тоном. Он держал саблю Старбака, пистолет и китель.

— Что твой отец хочет? — удивился Бёрд.

— Уволить Ната, — повторил Адам. — Выписать из книг.

— Я понимаю, что означает «отправить в отставку», Адам. И с радостью зачеркну Старбака в книгах Легиона, если твой отец на этом настаивает, но тебе придется назвать мне причину. Он мертв? Следует ли мы вписать имя Старбака в список достопочтенных героев-южан? Должен ли я считать его дезертиром? Он угас от внезапного приступа истерии? Аккуратное ведение бухгалтерских книг требует объяснений, Адам, — говоря всю эту чепуху, майор Бёрд пристально рассматривал племянника.

— Он вышел в отставку, дядя! Вот и всё! А отец хочет, чтобы его имя вычеркнули из книг Легиона.

Майор Бёрд быстро моргнул, качнул головой взад-вперед и запустил свои грязные ногти в длинную спутанную бороду.

— Зачем вы отправили человека в отставку прямо перед началом сражения? Я спрашиваю, лишь чтобы понять все тонкости военного дела.

— Отец так решил, — Адам гадал, почему его дядя из всего устраивает светопредставление. — Он полагает, что Нату следует отправиться домой.

— Сейчас? Сегодня? В это самое мгновение? Домой в Бостон?

— Да, именно так.

— Но почему? — настаивал Бёрд.

Ридли засмеялся:

— Почему бы нет?

— Чертовски хороший вопрос, — издевательски заметил Бёрд — в три раза сложнее моего. Почему? — снова потребовал он ответа у Адама.

Адам ничего не сказал, он просто сидел с мундиром и оружием Ната, неловко сложенными на луке седла, и потому Итан Ридли решил нарушить это молчание насмешливым ответом:

— Потому что в наши дни нельзя доверять северянину.

— Конечно, Нату можно доверять, — раздраженно парировал Адам.

— Ты так ему верен, — заявил Ридли с совершенно отвратительной ухмылкой, но больше ничего не добавил.

Бёрд с Адамом ждали от него дальнейших объяснений.

— Помимо комплимента моему племяннику, — произнес, наконец, Бёрд с сарказмом, — можешь ли ты нам растолковать, почему не стоит доверять Старбаку? Просто из-за места его рождения?

— Да Бога ради! — сказал Ридли, словно ответ был настолько очевиден, что он уронил свое достоинство, даже просто упомянув об этом, не говоря уж об ответе.

— Ну, может, хотя бы ради меня? — настаивал Бёрд.

— Он приехал в Ричмонд как раз после падения Форта Самптера. Это вам ни о чем не говорит? И воспользовался твоей дружбой, Адам, чтобы заручиться доверием полковника, но зачем? С какой стати сын этого сукиного сына Элияла Старбака приехал на юг в этот момент? Мы и правда должны проглотить эту идею, что чертов Старбак будет драться за Юг? Это выглядит, как если бы семья Джона Брауна [18] восстала против отмены рабства или Гарриет Бичер-Стоу набросилась бы на своих драгоценных ниггеров! — Ридли, высказав эти неопровержимые, по его мнению, доказательства, сделал паузу, чтобы закурить сигару.

— Старбака послали шпионить за нами, — подытожил он, — а твой отец совершил акт милосердия, отправив его домой. Если бы он этого не сделал, Адам, мы, без сомнения, были бы вынуждены пристрелить Старбака как предателя.

— Это бы скрасило скуку полевой жизни, — весело заметил Бёрд. — До сих пор нам не приходилось никого расстреливать, и несомненно, солдатам бы это понравилось.

— Дядя! — неодобрительно нахмурился Адам.

— И кроме того, в Старбаке течет кровь черномазых, — заявил Ридли. Он не был вполне уверен, что прав, но группа его товарищей обсуждала эту идею, размышляя о способе, которым можно было бы разделаться с презренным Старбаком.

— Кровь черномазых! Ну да! Это же полностью меняет дело! Слава Богу, что он уехал, — майор Бёрд расхохотался над абсурдностью этих обвинений.

— Не будь идиотом, Итан, — сказал Адам. — И не таким грубияном, — добавил он.

— Чертова негритянская кровь! — Ридли вошел в раж и уже не мог остановиться. — Взгляни на его кожу. Она темная.

— Как кожа генерала Борегара? Как моя? Как и твоя тоже? — весело поинтересовался майор Бёрд.

— Борегар — француз, — настаивал Ридли, — и ты не можешь отрицать, что отец Старбака, как всем известно, обожает ниггеров.

Неудержимое раскачивание головы майора Бёрда взад и вперед означало, что эта беседа его чрезвычайно веселит.

— Ты предполагаешь, что мать Старбака воспринимает проповеди его отца слишком буквально, Итан? Что за его спиной она развлекалась с рабами-нелегалами в ризнице?

— О, дядя, прошу тебя, — запротестовал Адам с болью в голосе.

— Ну так что, Итан? Ты и правда так думаешь? — майор Бёрд проигнорировал просьбу Адама.

— Я говорю лишь, что мы правильно поступили, что избавились от Старбака, вот и всё, — Ридли пошел на попятный от своих голословных обвинений в расовом кровосмешении, взамен попытавшись ударить Старбака с другой стороны. — Я лишь надеюсь, что он сейчас не рассказывает янки о наших планах на это сражение.

— Сомневаюсь, что Старбак или кто-либо еще знает о наших планах на сражение, — сухо заметил Таддеус Бёрд. — Планы на сегодняшнее сражение будут составлены в мемуарах выигравшего его генерала, когда оно будет уже давно позади, — он хихикнул над собственной остротой и вытащил из сумки на ремне одну из своих темных тонких сигар.

— Если твой отец настаивает, чтобы я отправил Старбака в отставку, Адам, то я это сделаю, но думаю, что это ошибка.

Адам нахмурился.

— Тебе нравился Нат, дядя, в этом дело?

— Разве я упоминал о моих вкусовых предпочтениях? Или привязанностях? Ты никогда не слушаешь, Адам. Я говорил о способностях твоего друга. Он был в состоянии думать, а это обескураживающе редкое дарование среди молодежи. Большинство из вас полагает, что достаточно лишь соглашаться с господствующей точкой зрения, как поступают собаки или церковная паства, но у Старбака были мозги. В некотором роде.

— Что ж, он забрал свои мозги на север, — Адам резко попытался положить конец этому разговору.

— И свою жестокость, — задумчиво произнес майор Бёрд. — Будем по ней скучать.

— Жестокость! — Адам, посчитавший, что он недостаточно поддержал своего друга нынешним утром, теперь усмотрел шанс защитить Ната. — Он не жесток!

— Любой, воспитанный приверженцами самой пылкой вашей церкви, наверняка усвоил свойственное Богу безразличие к жизни и смерти, что наделило юного Старбака талантом к жестокости. А в эти смешные времена, Адам, нам понадобится вся жестокость, которой только мы сможем разжиться. Войны не выигрываются с помощью галантности, а лишь усердной резней.

Адам, действительно напуганный этой истиной, попытался прервать явное ликование дяди.

— Ты мне много раз это говорил, дядя.

Майор Бёрд чиркнул спичкой, чтобы зажечь сигару.

— Дураки нуждаются в постоянном повторении даже простейших идей.

Адам взглянул поверх голов молчаливых войск туда, где слуги его отца развели огонь в полевой кухне.

— Принесу кофе, — с важностью провозгласил он.

— Ты не можешь ничего принести без моего разрешения, — лукаво заметил майор Бёрд, — или от тебя ускользнуло, что в отсутствие твоего отца я являюсь старшим офицером?

Адам посмотрел вниз с высоты своего седла.

— Не говори ерунды, дядя. Может, я все-таки скажу Нельсону, чтобы принес тебе кофе?

— Нет, пока не обслужит солдат. Офицеры — не члены привилегированного класса, Адам, а просто люди, обремененные большой ответственностью.

Адам подумал, что дядя Таддеус извратит и превратит самое простейшее дело в клубок трудностей. Адам гадал, почему его мать настаивала на том, чтобы сделать своего брата военным, но потом осознал, что лишь для того, чтобы позлить отца. При этой мысли он вздохнул, а потом натянул поводья.

— Прощай, дядя, — Адам развернул лошадь и, не спросив разрешения уехать, вместе с Ридли пришпорил коня.

Солнечные лучи наконец достигли западного склона холма, отбрасывая на траву длинные косые тени. Майор Бёрд расстегнул нагрудный карман мундира и вытащил оттуда завернутую в ткань визитную карточку с фотографией Присциллы.

Тщеславия ради она сняла очки, когда позировала для этой фотографии, и смотрела близоруко и неуверенно, но Бёрду она казалась совершенством. Он прикоснулся губами к твердой карточке с неуклюжим дагерротипом, а потом благоговейно завернул ее в клочок ткани и положил обратно в карман.

В полумиле позади Бёрда, в шаткой сторожевой башне, устроенной в спутанных ветвях с ведущей вверх ненадежной лестницей, взбирающейся к площадке на высоту тридцати футов, двое часовых готовились исполнить свой долг.

Часовые являлись сигнальщиками, общающимися друг с другом с помощью семафорных флажков. Эти сигнальные башни были построены, чтобы генерал Борегар мог оставаться на связи с широко раскинувшимися флангами армии.

Один из сигнальщиков, капрал, снял крышку с тяжелой подзорной трубы, установленной на штатив, которую они использовали, чтобы прочесть сигналы флагов с ближайшей башни, подкрутил фокус и направил ее в сторону лесистых холмов, лежащих к северу от рядов мятежников.

Он увидел, как солнце ярко осветило крутую крышу церкви на холме Садли, а сразу за ней простирался пустынный луг, по которому между пастбищами с пышными травами серебрилась речушка Булл-Ран.

Ничто не двигалось в этом пейзаже, кроме небольшой женской фигуры, появившейся у церковной двери, чтобы выбить пыльный коврик.

Сигнальщик повернул подзорную трубу на восток, где стоящее низко над горизонтом солнце покрылось дымкой от несметного числа костров. Он был уже готов повернуть подзорную трубу в сторону ближайшей сигнальной башни, когда заметил человека, появившегося на голой вершине холма примерно в миле позади Булл-Ран, со стороны врага.

— Хочешь увидеть проклятого янки? — спросил капрал своего товарища.

— Глаза б мои не глядели, — отозвался второй сигнальщик.

— А я как раз смотрю на одного из ублюдков, — возбужденным тоном заметил капрал. — Черт возьми! Так всё-таки они там!

И готовые вступить в драку.

Группа мужчин, некоторые из которых были пешими, а другие верхом, некоторые в гражданской одежде, а некоторые — в военной форме, остановились на вершине лысого холма. Восходящее солнце освещало местность перед ними — лесистые долины, огороженные пастбища и сияющий ручей, позади которого дожидалась своего поражения армия Конфедератов.

Капитан Джеймс Элиял Макфейл Старбак находился в центре этой небольшой группы. Молодой бостонский адвокат сидел на лошади с видом человека, больше привыкшего к мягким кожаным креслам, чем к седлу, и в самом деле, если бы Джеймсу предложили выбрать самую неприятную черту военного дела, он был ответил, что это вездесущие лошади, которых он считал слишком большими, слишком горячими, вонючими и привлекающими мух тварями с желтыми зубами, пугающими глазами и похожими на неуправляемые молоты копытами.

Но если ездить верхом было необходимо, чтобы покончить с восстанием рабовладельцев, то Джеймс с охотой оседлал бы любую лошадь в Америке, потому что, хотя ему и недоставало отцовского красноречия, он был столь же пылким сторонником той идеи, что этот мятеж — не только позорное пятно на репутации Америки, но и оскорбление, нанесенное Господу.

Америка, как полагал Джеймс, была государством, созданным божественным провидением, благословленным Всевышним, и мятеж против этого избранного народа был происками дьявола. Потому в день отдыха Господа на этих зеленых полях силы праведников атакуют сатанинский сброд и, естественно, по мнению Джорджа, Бог не позволит северянам потерпеть поражение.

Он молча молился, прося Бога даровать им победу.

— Думаете, мы можем пройтись вниз, до артиллерийского расчета, кэп? — спросил один из гражданских, прервав грезы Джеймса и махнув рукой в сторону пушек, выстраивавшихся на позиции на поле около дороги Уоррентон у подножия холма.

— Это не разрешено, — отрезал Джеймс.

— Разве это не свободная страна, кэп?

— Это не разрешено, — настаивал Джеймс начальственным тоном, который всегда служил такую хорошую службу в суде общих тяжб штата Массачусетс, но этих газетчиков, похоже, он лишь веселил.

Гражданские лица, сопровождавшие Джеймса, были репортерами и художниками из дюжины северных газет, приехавшими в штаб бригадного генерала Макдауэлла прошлой ночью и прикрепленными к его су-адъютанту.

Джеймс уже однажды брал на себя ответственность по сопровождению полудюжины военных атташе, прискакавших из расположенных в Вашингтоне посольств, и они вели себя по отношению к неминуемой битве так, будто им предстояло развлечение за чужой счет, но, по крайней мере, офицеры-иностранцы обращались с Джеймсом с уважением, а репортеры ему лишь надоедали.

— Что за дурацкая должность такая — су-адъютант? — спросил Джеймса репортер из «Еженедельника Харперса» сразу после полуночи, когда их окружила армия северян, собиравшаяся отправиться воевать. — Что-то типа индийского стрелка?

— По-французски «су» означает «под», — Джеймс подозревал, что репортер из газеты, которая сама провозгласила себя «газетой цивилизации» был прекрасно осведомлен, что это означает.

— Это значит, что вы кто-то вроде низшего адъютанта, кэп?

— Это значит, что я помощник адъютанта, — Джеймсу удалось сохранить спокойствие, несмотря на то, что он ощущал крайнее раздражение.

Он сумел проспать всего два часа и проснулся от острого приступа метеоризма, в котором, на его взгляд, был сам виноват. Бригадный генерал Макдауэлл был известным гурманом и прошлой ночью убедил всю команду плотно поесть. Несмотря на свою веру в необходимость обильного питания как для физического, так и для духовного здоровья, Джеймс задумался, не была ли третья порция генеральского мясного пирога лишней.

Потом подавали горячие пирожки с заварным кремом, которые запивались безалкогольным генеральским лимонадом, щедро приправленном сахаром. Все это излишества были бы ему нипочем, если бы Джеймс мог принять ложку ветрогонного бальзамасвоей матери перед тем как ложиться спать, но его дурак слуга забыл положить чемоданчик с лекарствами Джеймса в багажный вагон. Поэтому капитан был вынужден отвечать на назойливые вопросы репортеров и одновременно бороться с необыкновенным дискомфортом, вызванным тяжелым расстройством желудка.

Журналисты, встретившись с Джеймсом в фермерском доме в Кентервилле, где он и провел эту невыносимую ночь, хотели узнать о планах Макдауэлла на будущее. Джеймс как можно более понятно объяснил, что план генерала предусматривал ни больше ни меньше, как окончательное подавление мятежа.

В часе ходьбы к югу от речки Булл-Ран находился город Манассас, и стоило его захватить, как железнодорожная ветка, связывающая две повстанческие армии в Северной Виргинии, была бы перерезана.

У генерала Джонстона больше не было бы возможности прийти со стороны долины Шенандоа на выручку Борегару, поэтому повстанческому войску Борегара предстояло быть разгромленным и отрезанным от укреплений, что вынудит его отступить к Ричмонду и там сдаться в плен. С войной, таким образом, будет покончено, потому что все силы мятежников будут разгромлены или пленены. В пересказе Джеймса всё это звучало очень очевидным и предсказуемым.

— Но бунтовщики нанесли нам удар четыре дня назад. Это вас не пугает? — спросил один из журналистов. Речь шла о крупном отряде разведчиков северян, которая четыре дня назад подошла к Булл-Ран и, движимая энтузиазмом, попыталась пересечь ручушку, но вместо этого попала под смертоносный дождь из пуль мятежников, скрывавшихся в густой листве на противоположном берегу.

Джеймс не придал этому незначительному, на его взгляд, отпору никакого значения, и даже попытался несколько сгладить этот инцидент победными речами, выдвинув предположение, что случайный контакт с врагом был устроен специально с целью убедить повстанцев, что всякая атака с севера будет начинаться с одной стороны — с правого фланга. На самом же деле, настоящее нападение произойдет с левого фланга, обогнув армию Конфедерации.

— Что самое ужасное могло бы сегодня произойти, капитан? — поинтересовался очередной журналист.

Самым ужасным, считал Джеймс, было бы, если бы силы генерала Джонстона покинули долину Шенандоа и направились на выручку людям Борегара. Это, признавал он, усложнило бы ход сражения, но он заверил журналистов, что в последней на сегодняшний день телеграмме о положении дел в армии северян в Шенандоа сообщалось, что Джонстон все еще в долине.

— То есть, если мятежники Джо Джонстона соединятся с силами Борегара, — не унимался репортер, — значит, нам крышка?

— Значит, нам придется угостить их кое-чем покрепче.

Джеймса раздражал тон, каким был задан этот вопрос, но он спокойно повторил, что Джонстон до сих пор находится в ловушке далеко на западе, что означает, что главная проблема американского единства должна быть решена сегодня людьми, собравшимися по обе стороны Булл-Ран.

— И мы победим, — с уверенностью предсказал Джеймс. Он не переставал предпринимать усилия, чтобы убедить газетчиков в том, что армия северян является крупнейшими силами, когда-либо собиравшимися в Северной Америке. Ирвин Макдауэлл вел за собой более тридцати тысяч человек, что в два раза превышало силы Джорджа Вашингтона при Йорктауне.

Это были, как уверял Джеймс журналистов, подавляющие силы и доказательство тому, что правительство федералистов сокрушит мятеж быстро и полностью.

Репортеры прицепились к слову «подавляющие».

— Вы считаете, что мы превосходим мятежников числом?

— Не совсем, если быть точным.

На самом деле никто не знал, сколько именно мятежников находится на противоположном берегу Булл-Ран, их силы оценивались от десяти тысяч до малоприятных сорока, но Джеймс не хотел, чтобы выглядело так, будто победу северянам принесет преимущество в численности.

Нужно было оставить место и для героизма, и потому он дал туманный ответ:

— Мы полагаем, — заявил он великодушно, что мятежники могут собрать достаточные силы, подстать нам, но в этом сражении, господа, решающим будет мастерство, мораль и справедливость.

И справедливость восторжествует, полагал Джеймс, не просто чтобы захватить сельскую железную дорогу, но и чтобы нанести поражение и до такой степени деморализовать силы Конфедерации, чтобы армия северян смогла победно и беспрепятственно пройти до столицы мятежников, которая лежала лишь в сотне миль к югу.

«На Ричмонд!» — заявляли газеты северян, и этот же лозунг был вышит яркими буквами на штандартах некоторых полков федералистов, «На Ричмонд!» — кричали марширующим по Длинному мосту Вашингтона войскам зрители. Некоторые из этих зевак не только смотрели на уходящие войска, но и сопровождали армию до самой Виргинии.

Джеймсу и в самом дела казалось, что половина светского общества Вашингтона явилась засвидетельствовать великую победу Севера, потому что теперь, когда солнце встало над Булл-Ран, он видел множество гражданских зевак, смешавшихся с войсками федералистов. Элегантные экипажи стояли между передками пушек, а мольберты и бумага для рисунков пристроились между стойками с винтовками и мушкетами.

Модницы закрывались от солнца зонтиками, слуги раскладывали скатерти и корзины для пикников, а важные конгрессмены, жаждавшие чуть ли не полностью присвоить всю славу этого момента, напыщенно вещали всем, кто готов был слушать, о военной стратегии.

— Вы полагаете, к субботе мы возьмем Ричмонд? — спрашивал у Джеймса Старбака репортер из «Еженедельника Харперса».

— Мы искренне на это надеемся.

— И повесим Джефферсона Дэвиса в воскресенье, — заявил репортер, радостно заулюлюкав от такой перспективы.

— Думаю, не в воскресенье.

У Джеймса был слишком адвокатский склад ума, чтобы не подвергнуть столь беспечную ремарку сомнению, особенно перед лицом враждебных военных сил, которые могут заключить из слов репортера, что Соединенные Штаты не только нация лентяев, но еще и неотесанных простаков, которые не видят необходимости в строгой законности.

— Мы повесим Дэвиса после надлежащего судебного разбирательства, — сказал Джеймс специально для этих иностранцев, — и только после судебного разбирательства.

— Капитан имеет в виду, что сначала нам нужно как следует завязать на веревке узел, — с готовностью разъяснил эти слова один из репортеров.

Джеймс натужно улыбнулся, хотя, по правде говоря, он считал поведение этих газетчиков шокирующе бесчестным. Многие журналисты уже написали свои заметки о сегодняшнем сражении, используя свое воображение, чтобы сочинить, как трусливые войска рабовладельцев сбежали, лишь завидев звездно-полосатый флаг, и как их солдаты в раскаянии падали на колени, вместо того чтобы открыть огонь по славному старому флагу. Копыта кавалерии северян погрузились в кровь рабовладельцев, а штыки стали липкими от крови южан.

Джеймс, может, и был шокирован таким враньем, но в этих статьях лишь описывался исход сражения, за который он неистово молился, и он не мог без чувства неловкости и не считая себя капитулянтом высказаться о них неодобрительно. Поражение казалось немыслимым, потому что в этот день должен был быть разгромлен мятеж и начаться поход на Ричмонд.

Внезапно на вершине холма началась какая-то суета, когда лошадей в артиллерийских расчетах выпрягли из передков с пушками. Орудия расположили за изгородью от змей и нацелили в сторону прекрасного каменного моста, по которому главная дорога шла через реку.

Этот мост был ключом к надеждам бригадного генерала Макдауэлла: убедив мятежников, что основная атака будет направлена вдоль дороги, он оттянет их силы на защиту моста, в то время как его обходная колонна незамеченной зайдет им с тыла.

Другие войска северян продемонстрируют свое присутствие на правом фланге врага, но жизненно важным было удерживать левый фланг мятежников у моста, чтобы атака армии северян с фланга незаметно и не встречая сопротивления проникла в тыл конфедератов.

Таким образом, нужно было обмануть мятежников, заставив их поверить, что отвлекающая атака на мост и есть основная, и чтобы добавить правдоподобия этому обману, вперед выдвинули огромную пушку, которая должна была начать эту ложную атаку.

Это была тридцатифунтовая пушка Паррота с железным дулом длиной более одиннадцати футов и весом почти две тонны.

Ее колеса с железным ободом были по плечо человеку, и потребовалось девятнадцать лошадей, чтобы последние несколько часов тащить ее в темноте. Это медленное продвижение сдерживало всю армию федералистов, и некоторые офицеры-северяне считали безумием приволочь такое огромное орудие, служащее обычно для защиты крепостей, на передний фронт армии, но все солдаты, наблюдавшие, как гигантская пушка громыхает мимо в первых лучах зари, решили, что такое создание выиграет битву само по себе.

Дуло нарезного ствола пушки было больше четырех дюймов в диаметре, а ее покрытая железными полосами черная казенная часть теперь была набита почти четырьмя фунтами пороха и коническим снарядом.

Заполненный черным порохом снаряд был спроектирован, чтобы при взрыве изрыгать пламя и разлетаться на железные осколки, которые бы на мелкие кусочки разорвали мятежников, засевших на противоположном берегу Булл-Ран, хотя сейчас, при первых лучах зари, на той стороне речушки едва можно было различить какие-либо цели.

Время от времени какой-нибудь офицер конфедератов мчался верхом по дальнему полю, да несколько пехотинцев разбрелись по холму, лежащему по меньшей мере в миле от моста, но помимо этого было мало свидетельств присутствия каких-либо сил мятежников.

Запальную трубку протолкнули через запальное отверстие, глубоко погрузив в полотняный мешочек с порохом. Трубка была сделана из меди и наполнена самым мелким порохом.

Верхняя часть трубки содержала небольшой заряд гремучей смеси и заканчивалась зазубренным металлическим наконечником, который при дергании за шнур с силой царапал гремучую смесь, что приводило к ее детонации от трения, подобно спичке, чиркающей по тёрке. Сержант-артиллерист взял в руки шнур, а другие члены расчета встали так, чтобы не попасть под смертоносную отдачу орудия.

— Готовьсь! — прокричал сержант. Некоторые солдаты из других артиллерийских расчетов собрались небольшими группами, чтобы послушать библию и помолиться, но теперь все они повернулись в сторону огромного орудия Паррота и заткнули уши.

Сидящий верхом офицер-артиллерист сверился с часами. В ближайшие годы он хотел рассказывать своим детям и внукам о точном времени, когда его огромная пушка подала сигнал о начале конца мятежа.

Время на часах приближалось к восемнадцати минутам шестого утра, всего двадцать минут назад на восточном горизонте во всем своем блеске появилось солнце. Лейтенант артиллерии отметил время восхода в своем дневнике, хотя он так же дотошно отметил, что его часы, возможно, отстают или убегают на пять минут ежедневно, в зависимости от температуры.

— Готовьсь! — снова крикнул сержант, на этот раз с ноткой нетерпения в голосе.

Лейтенант подождал, пока минутная стрелка на часах доберется точно до отметки восемнадцать, и опустил руку.

— Пли!

Сержант дернул шнур, и наконечник запальной трубки яростно царапнул гремучую смесь. Огонь прошел вниз по трубке, и воспламенившийся порох вытолкнул снаряд. Его чашеподобное основание было сделано из мягкой латуни, которая, расширяясь, входила в резьбу ствола и придавала снаряду вращение.

Грохот выстрела прокатился по местности, спугнув птиц, а у тех нескольких тысяч человек, что ожидали сигнала к наступлению, заложило уши.

Орудие откатилось назад, оставив на почве колею, а колеса подпрыгнули дюймов на восемнадцать, остановившись лишь в семи футах от места выстрела. Перед дымящимся дулом, из которого выходило облако грязновато-белого дыма, был подпален дерн.

Зеваки, никогда раньше не слышавшие, как стреляет такая огромная пушка, затаили дыхание от этого неистового звука, ужасающего грохота, обещающего причинить чудовищные разрушения на той стороне реки.

Расчет уже засовывал в дымящуюся пасть монстра влажный банник [19], чтобы очистить дуло перед закладкой в него следующего порохового заряда. В это время первый снаряд просвистел через луг, мелькнул над мостом, пролетел по лесу, разбрасывая куски веток, и разорвался на склоне холма за деревьями.

Внутри снаряда находился обычный винтовочный капсюль, закрепленный в передней части тяжелого металлического стержня, который, как только снаряд коснулся склона холма, с силой отбросило вперед, как о наковальню ударив о носовую часть снаряда.

Медный капсюль был наполнен гремучей ртутью, веществом достаточно нестабильным, чтобы взорваться от такого давления и поджечь порох, насыпанный в снаряд, который успел погрузиться на три фута в мягкую землю, поэтому от взрыва лишь задрожал небольшой участок земли на пустом склоне, а из дыры в дерне внезапно повалил дым.

— Шесть с половиной секунд, — вслух отметил время полета снаряда конный офицер-артиллерист, записав эти цифры в блокнот.

— Можете написать, что сражение началось точно в пять часов двадцать одну минуту, — провозгласил Джеймс Старбак. В его ушах еще звенело от чудовищного выстрела, а лошадь нервно навострила уши.

— По моим часам в четверть шестого, — заявил репортер из «Еженедельника Харперса».

— В пять восемнадцать? — произнес французский военный атташе, один из полудюжины иностранных офицеров, наблюдающих за сражением вместе с капитаном Джеймсом Старбаком.

— Слишком рано, черт возьми, сколько бы времени ни было, — зевнул один из газетчиков.

Джеймс Старбак нахмурился, услышав богохульство, а потом зажмурился, когда тяжелое орудие выстрелило в сторону каменного моста во второй раз. По зеленым полям разнесся грохот, показавшийся гораздо более впечатляющим, чем то действие, которое снаряд на них произвел.

Джеймс отчаянно желал разглядеть на той стороне речушки хаос и разрушения. Впервые увидев огромное орудие Паррота, он подумал, что один единственный выстрел из этой массивной пушки вызовет панику в рядах мятежников, но увы, местность на противоположном берегу выглядела до странности спокойной, и Джеймс опасался, что отсутствие кровопролития может показаться смехотворным этим иностранным военным, прошедшим через европейские войны и, по мнению Джеймса, с презрением наблюдавшим за любительскими усилиями американцев.

— Очень впечатляющие оружие, капитан, — этим великодушным замечанием французский атташе отмёл все опасения Джеймса.

— Целиком и полностью произведено в Америке, полковник, в литейном цеху Вест-Пойнта в Колд-Спринге, штат Нью-Йорк, и разработано суперинтендантом завода мистером Робертом Парротом, — Джеймсу показалось, как он услышал, что один из газетчиков за его спиной изобразил птичье чириканье, но постарался проигнорировать этот звук.

— Пушка может стрелять обычными снарядами и картечью. Радиус поражения — две тысячи двести ярдов при пяти градусах наклона, — в основном служба Джеймса состояла в изучении подобных деталей, чтобы должным образом проинформировать иностранных атташе. — Конечно, мы будем рады устроить вам экскурсию в литейный цех.

— А! Ну что ж, — у французского полковника по фамилии Лассан было покрытое чудовищными шрамами лицо с единственным глазом и великолепно декорированный мундир. Он наблюдал, как огромное орудие выстрелило в третий раз и кивнул в знак одобрения, а в это время остальные силы артиллерии федералистов, ожидающие третьего выстрела в качестве сигнала, разом открыли огонь.

Зеленые поля к востоку от речушки покрылись дымом по мере того, как орудие за орудием откатывалось назад после выстрела. Плохо привязанные лошади расчетов в панике от раздирающего небеса грохота понеслись на вынужденную броситься врассыпную группу пехоты позади артиллерии.

— Мне никогда не нравилась артиллерийская канонада, — мягко заметил полковник Лассан, прикоснувшись темным от никотина пальцем к повязке на отсутствующем глазу. — Это от русского снаряда.

— Мы верим, что мятежники разделяют вашу неприязнь, сэр, — плоско пошутил Джеймс. Теперь разрывы снарядов можно было наблюдать по ту сторону реки, где от них качались деревья, а земля на далеком склоне холма покрылась оспинами от разорвавшихся и отрикошетивших снарядов. Джеймсу пришлось повысить голос, чтобы его могли расслышать на фоне этой оглушительной канонады. — Как только колонна на фланге обнаружит себя, сэр, полагаю, можно будет ожидать быстрой победы.

— В самом деле? — вежливо отозвался Лассан, наклонившись, чтобы похлопать лошадь по шее.

— Ставлю два бакса, что мы заставим ублюдков сделать ноги к десяти часам, — предложил собравшимся репортер из «Чикаго Трибьюн», хотя никто не принял пари. Испанский полковник, великолепный в своем красно-белом драгунском мундире, отвинтил крышку фляги и сделал глоток виски.

Полковник Лассан внезапно нахмурился.

— Это паровозный гудок? — спросил он капитана Старбака.

— Не могу сказать, сэр, — ответил Джеймс.

— Вы не слышали паровозный гудок? — поинтересовался француз у своих спутников, которые покачали головами.

— Это важно, сэр? — спросил Джеймс.

Лассан пожал плечами.

— Силы генерала Джонстона из армии Шенандоа наверняка прибыли бы сюда поездом, разве не так?

Джеймс заверил полковника Лассана, что войска мятежников в долине Шенандоа занимаются отрядом северян и вряд ли могли бы прибыть в Манассас.

— Но предположим, генерал Джонстон ускользнул от ваших сил прикрытия? — полковник Лассан говорил на превосходном английском с британским акцентом, который Джеймс, чье пищеварение за последние часы так и не пришло в норму, находил довольно раздражающим. — Вы действительно поддерживаете связь со своими войсками в долине Шенандоа по телеграфу? — как заноза, продолжил свой допрос полковник Лассан.

— Мы знаем, что наши отряды были плотно заняты генералом Джонстоном два дня назад, — заверил Джеймс полковника.

— Но двух дней более чем достаточно, чтобы обойти войска прикрытия и доехать на поезде до Манассаса, так ведь? — настаивал француз.

— Полагаю, это маловероятно, — Джеймс попытался придать своему тону спокойную небрежность.

— Вспомните, — напирал полковник Лассан, — что причиной нашей великой победы над Францем-Иосифом при Сольферино послужила скорость, с которой наш император перевез армию на поезде.

Джеймс, не знавший, где находится Сольферино и что там произошла за битва, а также никогда не слышавший о достижениях французского императора в деле развития железных дорог, благоразумно кивнул, но потом галантно предположил, что силы мятежной Конфедерации едва ли способны повторить достижения французской армии.

— Лучше всего надеяться, что нет, — мрачно заявил Лассан, направив бинокль на дальний холм, где подавал сигналы телеграфист мятежников. — Вы уверены, капитан, что ваши силы с фланга прибудут вовремя?

— Они появятся с минуту на минуту, сэр, — уверенности Джеймса противоречило отсутствие каких-либо свидетельств тому, что армия зашла в тыл к мятежникам, хотя он утешал себя тем, что расстояние слишком велико, чтобы подобные свидетельства можно было разглядеть.

Эти доказательства должны стать явными, когда защищающие каменный мост силы Конфедерации обратятся в паническое бегство.

— Абсолютно не сомневаюсь, что наш фланг идет в атаку в этот самый момент, сэр, — произнес Джеймс, придав своему тону самую большую уверенность, на какую только был способен, а потом, с гордостью от эффективности янки, не смог сдержаться и добавил: — Как мы и планировали.

— А, планировали! Ясно, ясно, — коротко отозвался полковник Лассан, бросив сочувствующий взгляд на Джеймса. — Мой отец был прекрасным военным, капитан, но всегда любил говорить, что практическая часть войны очень похожа на занятие любовью с женщиной — это полное удовольствия действо, но совершенно непредсказуемое и способное причинить мужчине мучительные раны.

— О, мне это нравится! — нацарапал газетчик из Чикаго в своем блокноте.

Джеймс был так оскорблен безвкусной ремаркой, что просто молча уставился вдаль. Полковник Лассан, не заметив, что нанес обиду, мурлыкал какую-то песенку, а журналисты записывали первые впечатления от войны, которые до сей поры были разочаровывающими.

Война представляла собой лишь шум и дым, хотя в отличие от журналистов застрельщики по обоим берегам Булл-Ран понимали, что означает этот шум и дым. Через реку засвистели пули, когда снайперы мятежников и федералистов начали стрелять из-за деревьев, и края потока покрылись тонким кружевом уносимого ветром порохового дыма после свистящих снарядов, врезающихся в деревья и взрывающихся брызгами черного сернистого дыма и железных осколков.

Снаряд попал в ветку, она треснула и полетела вниз, сломав лошади хребет. Животное издало ужасный вопль, а мальчишка-барабанщик звал мать, предпринимая слабые попытки остановить поток вываливающихся из его разорванного шрапнелью живота внутренностей.

Офицер, не веря своим глазам, уставился на поток крови от попавшей в пах пули, заливающей бедро. Бородатый сержант схватился за обрубок, оставшийся от левой руки, недоумевая, как, во имя Господа, он сможет теперь вспахать прямую борозду.

Капрал блевал кровью, а потом медленно осел на землю. Пороховой дым просачивался сквозь ветви. Теперь пушки стреляли чаще, подняв страшный грохот, заглушающий полковые оркестры, которые по-прежнему играли веселые мелодии за солдатским строем.

А далеко за рядами мятежников, ближе к Манассасу, из трубы паровоза уносился вдаль голубоватый дым. Из долины Шенандоа прибывали первые полки генерала Джозефа Джонстона.

Они сбежали от войск северян, так что теперь еще восемь тысяч мятежников прибыли в качестве подкрепления к тем восемнадцати тысячам, что уже собрались у реки Ран под командованием Борегара. Армии столкнулись, пушки раскалялись, а резня в день отдыха Господня началась.

Глава одиннадцатая

— Так ты чертов шпион, а? — такими словами поприветствовал полковник Натан Эванс Старбака, по-прежнему восседавшего на Покахонтас, хотя его руки были связаны за спиной, а он находился под охраной двух луизианских кавалеристов, которые, проводя разведку местности у церкви Садли, обнаружили Старбака, погнались за ним, схватили и связали ему руки, а теперь привели к своему командиру, вместе со своим штабом расположившемуся немного позади каменного моста.

— Уведите к черту его лошадь! — рявкнул Эванс.

Кто-то схватил Старбака за правую руку и бесцеремонно стащил его с седла, так что северянин с силой шлепнулся у ног Эванса.

— Я не шпион, — сумел вымолвить он. — Я один из людей Фалконера.

— Фалконера? — Эванс издал короткий неприятный звук, который вполне мог сойти и за смешок, и за рычание. — Ты имеешь в виду того говнюка, который слишком хорош, чтобы сражаться вместе с моей бригадой? У Фалконера не солдаты, парень, это трусливые педики. Тряпки. Слизняки. Черножопые, кастрированные, дерьмовые, малодушные отбросы. И ты один из этих подонков, да?

Старбак в ужасе отшатнулся от этого потока оскорблений, но все же сумел продолжить свое объяснение.

— Я обнаружил войска северян в лесу, рядом с бродом Садли. Их много, и они идут сюда. Я вернулся, чтобы предупредить вас.

— Ублюдок врет самым бессовестным образом, полковник, — вмешался в разговор один из луизианских кавалеристов. Они оба были худыми как щепки всадниками с густыми бородами, потемневшими от загара лицами и дикими устрашающими глазами и напоминали Старбаку сержанта Траслоу.

Оба были вооружены до зубов, у каждого был карабин, два пистолета, сабля и длинный охотничий нож. У одного из них с луки седла свисал сочащийся кровью кусок свинины, а у второго, успешно облегчившего Старбака на три доллара шестнадцать центов, на подхвостнике болтались два неощипанных цыпленка, подвешенные за свернутые шеи.

Этот человек также нашел письмо от отца Старбака и пропуск, подписанный его братом, но будучи неграмотным, не проявил никакого интереса к бумагам и небрежно засунул их обратно в карман рубашки Старбака.

— При нем не было оружия, — продолжил немногословный кавалерист, — и он не носит униформу. Я считаю, что он шпион, полковник. Прислушайтесь к его речи. Он не южанин.

Снаряд шлепнулся в низине в дюжине шагов от этой небольшой группы. Он взорвался, сотрясая землю и разбрасывая комки красной грязи.

Страшный взрыв, хоть и приглушенный землей, заставил Старбаке в ужасе содрогнуться. Осколок то ли камня, то ли железа просвистел рядом с потрепанной шляпой Эванса, но полковник даже не шелохнулся. Он лишь взглянул на одного из своих ординарцев, сидевшего верхом на пегой лошади.

— Отто, ты цел?

— Яволь, полковник, цел.

Эванс повернулся к Старбаку, который с трудом держался на ногах.

— Так где же ты видел войска федералистов?

— Где-то с полмили от брода Садли, сэр, на дороге, ведущей на восток.

— В лесу, говоришь?

— Да, сэр.

Эванс поковырялся в потемневших и испорченных жеванием табака зубах раскрытым перочинным ножом. Он скептически осмотрел Старбака с головы до пят, и, похоже, ему не понравилось то, что он увидел.

— И сколько же войск ты засёк, а, черномазый?

— Я не знаю, сэр. Много. И у них есть пушка.

— Хм, пушка? Как я напуган! Прям наложил в штаны, — захохотал Эванс, и его окружение тоже рассмеялось. Полковник был известен как сквернослов, непросыхающий пьяница и к тому же с необузданным нравом.

Он закончил Вест-Пойнт в 1848 году, хотя и с трудом, и теперь насмехался над программой обучения академии, заявляя, что солдатом тебя делает способность драться как дикий кот, а не показное умение говорить по-французски и решать воображаемые задачи по тригонометрии или овладение сложностями естественных наук, что бы это ни было.

— Ты видел пушку, да? — спросил он уже жестче.

— Да, сэр, — на самом деле Старбак не видел никаких пушек северян, но видел, как войска федералистов расчищали завал, и рассудил, что наверняка они не тратили бы время на расчистку дороги для пехоты. Колонна пехоты просто обошла бы сваленные деревья, но для пушек понадобится свободный проход, и это, без сомнения, указывало на то, что скрытая фланговая атака включала в себя и артиллерию.

Натан Эванс отрезал новый кусок табака и засунул его за щеку.

— И что же, Бога ради, они делали в лесу перед бродом Садли?

Старбак сделал паузу, и разорвался еще один снаряд, взметнув столб красного пламени и черного дыма. Мощность взрыва поразила Старбака, который опять пригнулся, когда ударная волна сотрясла воздух, хотя полковника Натана Эванса, казалось, взрыв совсем не встревожил, разве что он опять справился о целости своего ординарца.

— Яволь, полковник. Всё в порядок. Не волноваться, — немец был крупным мужчиной со скорбным выражением лица, к его широкой спине был подобно рюкзаку привязан необычный глиняный бочонок.

Его начальник, полковник Эванс, которого, как узнал Старбак от своих тюремщиков, прозвали Окороком, днем выглядел еще менее приятным, чем в предрассветные часы; и в самом деле, на предвзятый взгляд Старбака, Эванс больше всего напоминал ему одного из вечно согнутых бостонских грузчиков угля, которые в спешке переносили мешки с топливом весом в центнер с улицы в погреба кухонь, и почти не удивительно, подумал Старбак, что брезгливый Вашингтон Фалконер отказался встать под командование этого уроженца Южной Каролины.

— Итак? Ты не ответил на мой вопрос, парень, — Эванс пристально смотрел на Старбака. — Что ты делал на том берегу Ран, а?

— Меня послал полковник Фалконер, — дерзко ответил Старбак.

— Послал? Зачем?

Старбак хотел сохранить лицо и сказать, что его послали разведать лес возле Булл-Ран, но понимал, что ложь не пройдет, поэтому решился открыть унизительную правду.

— Он не хотел, чтобы я оставался в его подразделении, сэр. Поэтому отослал меня назад к соотечественникам.

Эванс отвернулся и принялся пристально рассматривать деревья, обрамляющие реку Булл-Ран, где его полубригада обороняла каменный мост, по которому с запада, из Вашингтона, шла основная дорога.

Если северяне атакуют этот участок реки Ран, оборона Эванса окажется в безнадежном положении, так как его бригада состояла всего лишь из горстки легкой кавалерии, четырех устаревших гладкоствольных пушек, недоукомплектованного пехотного полка из Южной Каролины и еще одного такого же из Луизианы.

Борегар оставил бригаду такой незащищенной, будучи уверенным, что основное сражение пройдет далеко отсюда, на правом фланге конфедератов.

Пока что, к счастью для Эванса, атака северян на бригаду ограничивалась изнурительным стрелковым и артиллерийским огнем, но одно из орудий противника было такого большого калибра, что, казалось, сами небеса сотрясались каждый раз, когда снаряд пролетал над головами.

Эванс наблюдал, склонив голову набок, словно судил о ходе сражения по этим звукам. Для Старбака винтовочные и ружейные выстрелы звучали на удивление похоже на свирепое потрескивание горящего сухого подлеска, а надо всем этим гремела канонада.

Летящие снаряды звучали, как рвущаяся одежда, или, может быть, как жарящийся бекон, за исключением того, что время от времени шипение неожиданно перерастало в режущий уши треск, когда снаряд разрывался.

Несколько пуль прожужжали рядом с маленькой группой Эванса, несколько из них с зловещим свистом. Странно было то, что Старбак, чувствовавший, как колотится в груди сердце, вообще-то не так боялся снарядов и пуль, как свирепого и кривоногого Окорока Эванса, который теперь обернулся к пленнику.

— Хренов Фалконер отправил тебя назад к твоим соотечественникам? — переспросил Эванс. — Что ты хочешь этим сказать?

— К моей семье, сэр. В Бостон.

— Ах, в Бостон! — весело рассмеялся Эванс, приглашая и других разделить его веселье. — Отстойник. Нужник. Город хныкающего дерьма. Господи, как же я ненавижу Бостон. Город черножопого республиканского дерьма. Город назойливых, распевающих гимны женщин, которые ни на что не пригодны, — Эванс пустил щедрую струю табачной жижи на ботинки Старбака.

— Так Фалконер отослал тебя назад в Бостон, да, парень? Почему?

— Я не знаю, сэр.

— Не знаю, сэр, — передразнил Старбака Эванс, — или, может, ты мне врешь, жалкий кусок дерьма. Может, ты пытаешься увести моих людей от моста, разве не так, засранец? — ярость полковника была ужасающей, подавляющей и неистовой, заставив Старбака непроизвольно сделать шаг назад, когда произносивший эту речь полковник обдал его брызгами слюны.

— Ты пытаешься убедить меня двинуться вниз по реке, черномазый ублюдок. Хочешь, чтобы я открыл главную дорогу, ублюдки северяне перейдут мост, и все мы до заката будем висеть на деревьях. Разве не так, никчемный сукин сын? — на пару секунд повисло молчание, а потом Эванс повторил свой вопрос, сорвавшись на крик: — Разве не так, ты, черномазая сука?

— Колонна северян находится в лесу рядом с бродом Садли, — Старбаку каким-то образом всё-таки удалось сохранить спокойствие. Он резко дернул руками, пытаясь указать на север, но путы оказались слишком крепки. — Они направляются сюда, сэр, и будут здесь через час или около того.

Новый снаряд разорвался на пастбище за дорогой, где стояли в ожидании в некошеной траве два резервных артиллерийских расчета Эванса, Отдыхающие канониры даже не оглянулись, когда один из огромных снарядов упал ближе, чем обычно, срезав ветку с ближайшего дерева, прежде чем разорваться в сорока ярдах смесью грязи, осколков и дыма.

— Как мой бочоночек, Отто? — крикнул Эванс.

— Цел, полковник. Не волноваться, — немец оставался невозмутимым.

— А я волнуюсь, — проворчал Эванс, — я тревожусь за тупые бостонские куски дерьма. Как тебя зовут, парень?

— Натаниэль, сэр. Натаниэль Старбак.

— Если ты лжешь мне, Натаниэль Чертов Ублюдок, я отведу тебя в сарай и отрежу яйца. Если у тебя они вообще есть. У тебя есть яйца, Натаниэль?

Старбак промолчал.

Он чувствовал облегчение от того, что этот разъяренный сквернослов не связал его имени с преподобным Элиялом. Два снаряда и высоко пущенная винтовочная пуля просвистели над головой.

— Значит, если я передвину своих людей, чтобы встретиться с твоей колонной, дерьмо собачье, — Эванс придвинул лицо настолько близко к Старбаку, что бостонец вдохнул зловонную смесь табака и виски изо рта полковника, — то позволю врагу перейти здесь через мост, не так ли, и тогда не станет уже никакой Конфедерации, правда? А потом придут эти сторонники отмены рабства из Бостона с дерьмом в голове, чтобы насиловать наших женщин, вот чем занимаются бостонские распеватели гимнов. Или, может, они предпочтут надругаться над нашими мужчинами? Это тебе по вкусу, черножопый? Хочешь меня изнасиловать, а?

Старбак опять промолчал. Эванс выплевывал эти насмешки в тишину, а потом обернулся, чтобы посмотреть на хромающего по дороге пехотинца с сером мундире.

— Куда, черт возьми, ты собрался? — разразился Эванс внезапной яростью в сторону солдата, который лишь оглянулся в недоумении. — Ты ведь еще можешь стрелять из винтовки? — завопил Эванс. — Возвращайся обратно! Или ты хочешь, чтобы эти черножопые республиканцы стали отцами ублюдков твоей жены? Назад!

Солдат развернулся и корчась от боли похромал обратно к мосту, используя винтовку в качестве костыля.

Снаряд поднял пыль у дороги, а потом отрикошетил вдоль нее, не причинив вреда никому из штабной группы Эванса, но поднятый им ветер, казалось, заставил раненого покачнуться на своем импровизированном костыле, а потом он рухнул на обочину рядом с двумя резервными шестифунтовыми орудиями.

Две другие пушки Эванса находились ближе к Булл-Ран, открыв ответный огонь по противнику шрапнелью, рассеивавшейся вдалеке подобно серым облачкам, из которых с шипением вылетали белые дымовые следы, закручивающиеся в безумные спирали в восточном направлении. Никто не знал, попадали ли снаряды в цель, но, по правде говоря, Эванс стрелял только для того, чтобы поддержать боевой дух своих людей.

Канониры у орудий резерва ожидали своей очереди. Большинство лежали на спине и дремали. Два человека перебрасывались мячом, а офицер в очках на кончике носа прислонился к бронзовой пушке и читал книгу.

Раздетый до пояса канонир в ярко-красных подтяжках сидел, облокотившись на колесо орудия. Он писал, макая перо в чернильницу, стоящую рядом на траве.

Такая беззаботность не выглядела совсем неуместной — хотя стрельба производила чудовищный шум и дым, торопиться явно не было необходимости.

Старбак ожидал, что сражение окажется более решительным, как описывалась в газетах Мексиканская война, когда бравые войска генерала Скотта пронесли американский флаг под выстрелами и свистящими снарядами до самой крепости на холме Монтесумы, но события сегодняшнего утра выглядели совсем далекими.

Офицер-артиллерист медленно перевернул страницу, пишущий письмо солдат тщательно стряхнул лишние чернила с пера до того, как поднести его к бумаге, а один из игроков в мяч промазал и лениво рассмеялся. Раненый пехотинец лежал в канаве, почти не двигаясь.

— Так что мне делать с этим сукиным сыном, полковник? — спросил один из луизианских кавалеристов, охраняющих Старбака.

Эванс нахмурился, глядя на пелену дыма, висящую над каменным мостом. В дурном расположении духа он обернулся, чтобы провозгласить свое решение относительно Старбака, но был прерван до того, как успел открыть рот.

— Сообщение, сэр, — произнес лейтенант, сопровождавший Эванса во время бесплодного визита к Фалконеру этим утром. Лейтенант сидел верхом на сухопарой серой лошади и держал в руке бинокль, направленный на семафорную станцию на холме. — От сигнальщиков, сэр. Наш левый фланг обходят, — лейтенант говорил без каких-либо эмоций.

На какое-то мгновение все замолчали, потому что над головами просвистел один из огромных снарядов врага. Раненый на обочине попытался встать, но, похоже, был для этого слишком слаб.

— Повторите, Медоуз, — потребовал Эванс.

Лейтенант Медоуз сверился с блокнотом:

— «Присматривайте за левым флангом, вас обходят» — вот точные слова, сэр.

Эванс быстро развернулся и посмотрел на север, хотя там не было видно ничего, кроме парящего высоко над летними деревьями сокола. Шокированный, он снова вытаращился на Старбака.

— Должен перед тобой извиниться, парень. Боже ж мой, должен перед тобой извиниться. Прости, ты уж прости меня! — выпалив последнее слово, Эванс снова отвернулся, на этот раз чтобы взглянуть на каменный мост. Его левая рука судорожно дернулась, это было единственным свидетельством испытываемого им напряжения.

— Это маневр для отвода глаз. Они не собираются атаковать здесь, просто дурачат нас, похлопывая по животу, удерживают на месте, пока настоящая атака не дойдет до нашего тыла. Хрень Господня! — он разговаривал сам с собой, но внезапно повысил голос: — Лошадь! Приведите мне лошадь! А ты забирайся на свою, парень! — это относилось к Старбаку.

— Сэр! — выкрикнул Старбак.

— Что, парень?

— Я связан.

— Освободите мальчишку! Отто?

— Яволь, полковник.

— Дай Бостону приложиться к бочоночку. Один глоток, — видимо, Эванс решил дать Старбаку прозвище «Бостон», как называл свой необычный керамический бочонок на спине немца-ординарца «бочоночком».

Высокий немец подъехал на своем пегом коне поближе к Старбаку, а другой солдат, поспешивший исполнить приказ Эванса, перерезал веревку на его запястьях. Старбак начал массировать натертые веревками руки и увидел, как невозмутимый немец потянулся к своей спине, чтобы вытащить маленькую деревянную пробку у основания глиняного бочонка.

Ординарец налил жидкость из бочонка в оловянную кружку и торжественно протянул ее Старбаку.

— Пить! Быстро, давай! Мне нужна кружка. Пить!

Старбак взял кружку, наполненную чем-то похожим на холодный чай. Он умирал от жажды и с готовностью поднес кружку к губам, а потом чуть на захлебнулся, потому что жидкость оказалась не чаем, а виски, настоящим крепчайшим неразбавленным виски.

— Выпивать! — похоже, Отто был не в духе.

— Коня! — завопил Эванс. Над головой просвистел снаряд, вонзившийся в склон холма. В тот же момент другой снаряд попал в раненого у дороги, мгновенно его прикончив, а кровь брызнула на десять футов в высоту. Старбак заметил, как нечто, похожее на оторванную ногу солдата, завертелось в воздухе, но решил, что ему привиделось.

Еще один снаряд врезался в дерево, отколов от ствола огромную щепку длиной в три фута, а листья дождем посыпались на отрезанную ногу.

Потом лейтенант Медоуз, повторив тревожное сообщение сигнальщиков, вдруг сглотнул, глаза его расширились. Он уставился на Старбака, тараща глаза и ощупывая горло, где заблестели увеличивающиеся в размерах бусинки крови.

Его блокнот выскользнул на землю, страницы рассыпались, а капли крови всё росли, и внезапно он стал задыхаться от потока крови, хлынувшего на мундир.

Он покачнулся, издав булькающий звук, и всё его тело резко дернулось, а потом он соскользнул с седла на траву.

— Я возьму лошадь Медоуза, — рявкнул Эванс, схватившись за поводья серого коня. Ноги умирающего застряли в стременах. Эванс выдернул их и взгромоздился на спину лошади.

Старбак осушил маленькую кружку, глубоко вздохнул и потянулся к поводьям Покахонтас. Он неуклюже забрался в седло, гадая, чего от него ожидают теперь, после освобождения.

— Бостон! — Эванс развернул лошадь к Старбаку. — Твой говнюк Фалконер к тебе прислушается?

— Думаю да, сэр, — сказал Старбак, но потом добавил более честно: — Не знаю, сэр.

Эванс нахмурился какой-то своей мысли.

— Почему ты дерешься за нас, Бостон? Это не твоя драка.

Старбак не знал, что ответить. Причиной тому послужил скорее его отец, чем судьба Америки, и скорее Салли, чем рабство, но, похоже, сейчас было не время и не место для подобных объяснений.

— Потому что я мятежник, — предложил он скудное объяснение, понимая, насколько оно неадекватно.

Но Натану Эвансу оно понравилось, он только что взял кружку с виски из рук своего сурового ординарца и осушил ее.

— Что ж, теперь ты мой мятежник, Бостон, так найди Фалконера и скажи ему, что мне нужен его драгоценный Легион. Скажи, что я передвигаю основную часть своих войск к броду Садли и хочу, чтобы его виргинцы тоже направились туда. Скажи, чтобы встал на моем левом фланге.

Старбак, захмелевший от виски, перемены своей судьбы и чувства паники, разлитого в жарком влажном воздухе, попытался добавить немного осмотрительности к плану Эванса.

— Полковник Фалконер твердо намерен пойти к правому флангу, сэр.

— На хрен желания Фалконера! — заорал Эванс так громко, что скучающие канониры у дороги вздрогнули от испуга. — Скажи Фалконеру, что Конфедерация в нем нуждается! Скажи этому ублюдку, что мы должны остановить янки, а иначе сегодня вечером все будем плясать на веревке у Линкольна. Я тебе доверяю, парень! Приведи Фалконера и вели ублюдку сражаться, будь он проклят! Вели толстобрюхому говнюку сражаться!

Выкрикнув последние слова, Эванс яростно вонзил шпоры, оставив пораженного Старбака в одиночестве, так как штабные офицеры и ординарцы ринулись за ним, в сторону солдат, держащих оборону каменного моста.

В тяжелом воздухе мелькали и свистели пули. Туча мух кружила над канавой, чтобы отложить яйца в куски плоти, которые лишь мгновение назад были человеком. Лейтенант Медоуз лежал на спине с выражением удивления в мертвых глазах и широко открытым наполненным кровью ртом. Старбак с бурлящим в животе виски натянул поводья, развернул Покахонтас и направился в сторону Легиона.

Первая потеря в Легионе Фалконера произошла примерно в пять минут девятого утра. Снаряд перелетел через холм на востоке, отпрыгнул от склона и обрушился с высоты с чудовищным свистом, а потом вонзился в землю во второй раз в двенадцати ярдах от первой роты.

Там он взорвался, и зазубренные железные осколки вонзились в голову Джо Спарроу, мальчишки, который поступил в университет, но сейчас погиб той скорой смертью, о которой только можетмечтать солдат. Только что он стоял, смеясь над шуткой, рассказанной Сайрусом Мэттьюзом, а в следующее мгновение уже лежал на спине. Он лишь один раз дернулся и, ничего не почувствовав, умер.

— Джо? — спросил Сайрус.

Другие солдаты нервно отпрянули от погибшего парня, все, кроме его друга Джорджа Уотерса, стоящего рядом со Спарроу во втором ряду, теперь он упал на колени рядом с телом.

Кепи Спарроу сплющило от силы, с которой ударил осколок снаряда, и Джордж пытался ее поправить, но как только он потянул за жесткий козырек кепи, из-под нее хлынул чудовищный поток крови.

— О Боже! — Джордж отшатнулся при виде этого жуткого зрелища. — Он мертв!

— Не будь придурком, парень. Из головы всегда течет кровь, как из заколотой свиньи, ты прекрасно это знаешь, — сержант Хоуз протолкнулся через строй и теперь встал на колени рядом со Спарроу.

— Давай, Мелкий, вставай! — он поправил кепку, пытаюсь скрыть кровь, и легонько похлопал мертвеца по щеке. Джо был единственным сыном Бланш и Фрэнка Спарроу, гордостью всей их жизни.

Бланш яростно пыталась убедить мальчика не ходить на войну, но кто-то оставил адресованную Джо позорную нижнюю юбку на их крыльце, а юный Джо и так хотел присоединиться к Легиону, так что Бланш пришлось уступить, и вот Джо лежал на спине без движения.

— Позовите доктора! Доктора! — Пол Хинтон, капитан первой роты, спрыгнул с седла, выкрикивая приказ.

Майор Дэнсон со своим медицинским саквояжем выбежал из задних рядом полка, где оркестр играл «Энни-Лори», саксгорны расцвечивали басы в контрапункте к протяжной мелодии, такой популярной у мужчин. Дэнсон протолкнулся сквозь строй первой роты.

— Дайте ему воздуха! — рявкнул он, он всегда это кричал, когда его вызывали к больному. Не важно, солдаты ли на поле боя, слуги или члены семьи, но люди всегда толпились около пациента, а Дэнсон терпеть не мог работать под взглядами зевак, дружно высказывающих собственные предположения. Если они были такими сведущими, часто думал он, то зачем им был нужен доктор? — А теперь отойдите. Кто это, Дэн?

— Сын Бланш Спарроу, док, — ответил Хинтон.

— Только не юный Джо! Давай, Джо, ты пропустишь всё веселье! — доктор Дэнсон упал на колени. — И что случилось? В голову попало, да?

— Он мертв, — произнес побелевший от шока Джордж Уотерс.

Майор Дэнсон нахмурился в ответ на этот любительский диагноз и пощупал пульс Джо Спарроу. Несколько секунд он молчал, потом снял с него кепку в кровавых пятнах, обнажив пропитавшиеся кровью и ставшие красными волосы.

— О, бедная Бланш, — тихо произнес доктор, — что мы теперь ей скажем? — он расстегнул мертвецу воротник сорочки, словно хотел дать ему возможность дышать.

Еще один отрикошетивший снаряд пролетел, как пила, над головами и рухнул на землю в полумиле от полка, звук от выстрела был приглушен густой листвой леса.

Адам Фалконер, восседавший верхом на лошади на вершине холма, чтобы понаблюдать за волнами дыма и огня у далекой реки, теперь понял, что в рядах Легиона что-то произошло, и пришпорил лошадь обратно к полку.

— Что случилось? — спросил он доктора Дэнсона.

— Сын Бланш, юный Джо.

— О Боже, нет, — в голосе Адама слышалась настоящая боль. День уже принес то насилие, которого так опасался Адам, а сражение, как он подозревал, еще даже не началось по-настоящему. Противники вошли в контакт, обмениваясь снарядами, но пока, по-видимому, никто не начал атаку.

— Бланш никогда этого не переживет, — сказал Дэнсон, с трудом встав на ноги. — Помню, когда Джо чуть не умер от коклюша, я решил, что она уйдет с ним в могилу. Боже ты мой, какое чудовищное несчастье.

Вокруг него на мертвое тело в ужасе таращилась вставшая в круг толпа солдат.

Не то чтобы для кого-то из них смерть была в новинку, все видели сестер, братьев, кузенов или родителей лежащими в гостиной, помогали нести гроб в церковь или вытаскивать утопленника из реки, но это было совсем другое, это была случайная смерть, лотерея войны, и на этом месте с легкостью могли бы быть и они сами, лежа без движения в луже крови.

Это было нечто, к чему они не были в действительности готовы, потому что ничто во время тренировок не убедило их, что юноши заканчивают жизнь с открытым ртом, лежа на спине, засиженные мухами, окровавленные и мертвые.

— Отнесите его в тыл, ребята, — велел капитан Хинтон. — Поднимайте его! Осторожней! — Хинтон проследил за перемещением тела и вернулся к Адаму. — Где твой отец, Адам?

— Не знаю.

— Ему следует находиться здесь, — Хинтон схватился за поводья и с трудом взобрался в седло.

— Полагаю, его задерживает генерал, — предложил Адам жалкое объяснение. Около свалившейся с Джо Спарроу кепки на траве блестело пятно крови. — Бедная Бланш, — произнес Адам. — Мы забрали Джо из знаменосцев, потому что решили, что в строю будет безопаснее.

Но Хинтон не слушал. Нахмурившись, он смотрел на восток, где на бровке холма появился всадник.

— Это Старбак? О Боже, это он!

Адам повернулся и к своему изумлению увидел, что, действительно, в сторону Легиона галопом скакал Старбак, и на секунду Адам подумал, что видит привидение, но затем осознал, что это и правда его друг, которого тремя часами ранне отправили обратно на север, к соотечественникам, но теперь он вернулся — без кителя и в спешке.

— Где твой отец? — выкрикнул Старбак.

— Не знаю, Нат, — Адам подъехал к своему другу. — Что ты здесь делаешь?

— Где Дятел? — Старбак говорил отрывисто и резко, совсем не в тон меланхолическому настрою после смерти Спарроу.

— Что ты здесь делаешь, Нат? — повторил свой вопрос Адам, пришпорив лошадь вслед за Старбаком. — Нат?

Но Старбак уже пустил лошадь вниз, в сторону передних рядов Легиона, где рядом с провисшими в безветренном воздухе флагами стоял майор Бёрд.

— Сэр! — Старбак придержал лошадь недалеко от Бёрда.

Тот моргнул, подняв на него глаза.

— Старбак? Мне было велено отправить вас в отставку! Вы уверены, что должны здесь находиться?

— Сэр, — тон Старбака был неестественным и формальным. — Меня послал полковник Эванс, сэр. Он хочет, чтобы мы выступили к броду Садли. Враг пересек реку у церкви Садли и продвигается в этом направлении.

Дятел Бёрд моргнул, взглянув на молодого человека, отметив, что тот говорит совершенно спокойно, и это спокойствие, как он полагал, являлось извращенным симптомом возбуждения юноши, а потом Бёрд подумал, как потрясающе хорошо каждый играет свою воинскую роль этим малоприятным утром.

— Разве эти приказы положено адресовать не полковнику Фалконеру?

Услышав, как он задает этот вопрос, Бёрд поразился, что его естественным побуждением было попробовать избежать ответственности.

— Если бы я смог найти полковника, сэр, то сказал бы ему. Но не думаю, что для этого есть время, и если мы не сдвинемся с места, сэр, то от армии ничего не останется.

— Вот как? — Бёрд тоже говорил спокойно, но его руки впились в бороду, выражая напряжение этого мгновения. Он открыл рот, чтобы продолжить разговор, но не смог выдавить ни слова.

Он думал, что ему тоже придется сыграть свою роль в этой войне, а сейчас судьба бросила в его руки эту ответственность, и тогда он малодушно подумал, что его воинский долг заключается в том, чтобы подчиняться полковнику Фалконеру, а он отдал совершенно определенные приказы: игнорировать все команды со стороны полковника Натана Эванса.

Фалконер и сейчас занимался попытками передислоцировать Легион на юг, где, как полагал Борегар, произойдет основное сражение, но полковник Натан Эванс ожидал, что Легион выдвинется на север, и недвусмысленно заявлял, что будущее Конфедерации зависит от того, подчинится ли Бёрд.

— Сэр! — Старбак явно был не столь спокоен, каким казался, потому что подгонял майора Бёрда с решением.

Бёрд жестом призвал Старбака к молчанию. Первым побужденрием Таддеуса Бёрда было избежать ответственности, слепо подчинившись приказам Вашингтона Фалконера, но именно этот импульс позволил Бёрду понять, почему его зять поддался мольбам Мириам и назначил его майором.

Потому что Вашингтон Фалконер считал, что Бёрд всегда будет подчиняться его приказам. Полковник явно считал Бёрда безопасным ничтожеством, которое никогда не отнимет и доли его славы.

На самом деле, как внезапно осознал Таддеус Бёрд, никому не было дозволено состязаться с Вашингтоном Фалконером, вот почему полковник окружил себя тупицами вроде Ридли, и вот почему, когда человек вроде Старбака грозил выказать некоторую независимость, он был быстро изгнан из окружения полковника.

Даже сомнения Адама были для Вашингтона Фалконера приемлемыми, потому что мешали тому состязаться с отцом. Вашингтон Фалконер окружил себя туповатыми людьми, лишь чтобы сиять на их фоне во всей красе, и как только Таддеус Бёрд осознал эту истину, он решил пойти наперекор. К черту Фалконера, потому что майора Бёрда нельзя считать ничтожеством!

— Старшина Проктор!

— Сэр! — старшина с достоинством и прямой спиной промаршировал со стороны знамен.

— Легион выступит к перекрестку у подножия холма, старшина, ротами в колоннах. А потом вверх по дальней дороге, — Бёрд указал на противоположную сторону долины. — Отдайте соответствующие распоряжения.

Старшина, совершенно точно знающий, сколько власти предполагалось отвести Бёрду в Легионе Фалконера, приосанился, чтобы продемонстрировать свой впечатляющий рост.

— А это приказы полковника, майор, сэр?

— Это приказ старшего по званию, старшина Проктор, — теперь, когда Бёрд принял решение, он, похоже, наслаждался собой, потому что его голова раскачивалась взад-вперед, а тонкие губы скривились в сардонической ухмылке.

— Мы продвинемся вдоль дороги Садли, это та проселочная дорога, что находится за перекрестком, — Бёрд снова указал на север, а потом взглянул на Старбака в поисках подтверждения.

— Правильно?

— Да, сэр. И полковник Эванс потребовал, чтобы мы встали на его левом фланге, когда пересечем дальний холм, — Старбак гадал, не то ли это самое место, где с ним попрощался Вашингтон Фалконер.

— Не будет ли лучше, сэр…, - вступил в разговор старшина Проктор, пытаясь усмирить умопомешательство Дятла Бёрда.

— Выполняйте! — закричал Бёрд во внезапном приступе ярости. — Ступайте!

Адам Фалконер последовал за Старбаком к майору Бёрду и теперь вмешался, чтобы прояснить ситуацию.

— Что ты делаешь, дядя?

— Легион выступит колоннами поротно! — рявкнул майор Бёрд неожиданно громким голосом. — Сначала первая рота! Роты! Смирно!

Очень немногие обратили на эти слова хоть какое-то внимание, большинство солдат так и остались на местах, предположив, что у Дятла просто очередной припадок, как, бывало, случалось в школе, когда он впадал в ярость после какой-нибудь проделки учеников.

Многие офицеры Легиона с трудом сдержали смех, а некоторые, как, например, Ридли, раскачивали головами взад-вперед, как клюющие птицы.

— Нат, — повернулся Адам к своему другу. — Будь добр, объясни, что именно происходит?

— Враг обходит нас с тыла, — произнес Нат достаточно громко, чтобы услышали ближайшие роты, — и полковнику Эвансу нужен наш полк, чтобы помочь сдержать их атаку. Здесь нет никого кроме нас и людей полковника Эванса, и больше никто не сможет их остановить, и если мы не сдвинемся с места, то проиграем сражение.

— Что за дерьмо, — вмешался Итан Ридли. — Ты просто чертов янки и работаешь на янки. Там нет никакого врага.

Адам положил руку на плечо Старбаку, чтобы сдержать его, а потом посмотрел на север, через дорогу. Там не было заметно никакого движения. Даже листва не шевелилась. Пейзаж был сонным и пустым.

— Думаю, нам лучше остаться здесь, — предложил Адам. Старшина Проктор кивнул в знак согласия, а майор Бёрд посмотрел на Старбака с призывом во взгляде.

— Я видел северян, — сказал Старбак.

— Я не сдвинусь с места, — провозгласил Ридли, и это заявление было поддержано одобрительным шепотом.

— Почему бы нам не послать к Эвансу офицера за подтверждением приказа? — разумно предложил капитан Хинтон. Он вместе с дюжиной офицеров присоединился к дискуссии.

— У тебя нет письменного приказа, Нат? — спросил Энтони Мерфи.

— Не было времени что-либо записывать, — объяснил Старбак.

Ридли язвительно рассмеялся, а Таддеус Бёрд выглядел неуверенным, словно гадал, правильное ли решение принял.

— Где сейчас Эванс? — поинтересовался Хинтон.

— Двигается от каменного моста к дороге Садли, — Старбак ощущал подступаюшее отчаяние.

— Это и есть дорога Садли? — прервал беседу рёв Траслоу.

— Да, — подтвердил Старбак. Траслоу указывал на север через неглубокую долину.

— И ты говоришь, что видел там янки?

— Да, за бродами.

Траслоу кивнул, но к разочарованию Старбака больше ничего не добавил. Небольшая группа всадников в серых мундирах скакала галопом через дорогу к дальнему холму, копыта их лошадей оставляли на земле темные следы.

Офицеры Легиона наблюдали за ними, пока всадники не скрылись в далеком лесу. Это было единственным знаком того, что на левом фланге армии что-то может произойти, но кавалеристов было так мало, что их маневр едва ли можно было счесть убедительным свидетельством.

— Это значит, что мы выдвинемся на помощь полковнику Эвансу, — Бёрд решил быть твердым, — и тот, кто не подчинится моему приказу, будет расстрелян! — Бёрд вытащил револьвер Ле Ма, поднял его своей худой правой рукой и, будто в неуверенности, что на самом деле сможет исполнить эту угрозу, протянул это выглядящее смертоносным оружие Старбаку. — Вы его застрелите, лейтенант Старбак, и это приказ. Слышите?

— Очень четко, сэр! — Старбак понял, что ситуация опасно выходит из-под контроля, но не знал, что предпринять, чтобы вернуть ее в нужное русло. Легиону отчаянно был нужен лидер, но полковник отсутствовал, и никто, похоже, не выглядел достаточно адекватно в качестве его замены.

Сам Старбак был северянином и простым младшим лейтенантом, если вообще кем-то был, а Таддеус Бёрд являлся посмешищем, деревенским школьным учителем, переодетым в яркую военную форму, и хотя лишь Старбак и Бёрд понимали, что нужно делать, ни один из них не мог навязать свою волю полку, и Старбак, держа неуклюжий револьвер, знал, что никогда не осмелиться привести его в действие.

Майор Бёрд с важным видом выступил на три шага вперед. Он выглядел смехотворно, сделав три гигантских шага, которые, как он несомненно полагал, должны были смотреться торжественно, но выглядели просто как походка клоуна, неуклюже корячащегося по арене на ходулях. Он развернулся и призвал к порядку:

— Легион, смирно! Встать!

Постепенно и с неохотой солдаты встали. Они натянули заплечные мешки и подняли с травы винтовки. Бёрд подождал, а потом выкрикнул следующий приказ:

— Легион, стройся поротно в колонны! Первая рота! Направо! Вперед!

Ни один солдат не пошевелился. Они встали, но не собирались перемещаться с этого клочка земли на склоне холма. Первая рота смотрела на капитана Хинтона в ожидании указаний, но тот был явно встревожен приказом и не сделал попытки его поддержать. Таддеус Бёрд сглотнул и поднял глаза на Старбака. Револьвер оттягивал Старбаку руку.

— Лейтенант Старбак? — голос майора Бёрда стал больше похож на визг.

— О, дядя Таддеус, не надо! — воззвал Адам.

Солдаты едва сдерживали истерический смех, вызванный смехотворным пафосом этой родственной мольбы, и хватило бы еще одного слова, чтобы этот смех прорвался, но твердый голос, такой же неожиданный и мрачный, как свист пролетающего снаряда, сменил настроение полка на мрачное предчувствие.

— Одиннадцатая рота! На плечо!

Траслоу отошел назад, к левому флангу Легиона, и теперь выкрикнул приказ. Одиннадцатая рота немедленно ему подчинилась.

— За мной! — рявкнул он.

Одиннадцатая рота покинула ряды полка и начала спускать вниз по склону. Траслоу, коротышка с потемневшим лицом, не оглядывался налево или направо, а шагал вперед своей размеренной походкой сельского жителя. Капитан Розуэлл Дженкинс, старший офицер роты, галопом поскакал вслед за ней, но его попытка переубедить Траслоу была полностью проигнорирована. Мы пришли сюда драться, по всей видимости заявил Траслоу, и Бога ради, давайте поднимем свои задницы и будем драться.

Капитан Мерфи, командующий четвертой ротой, вопросительно поглядел на Старбака. Тот кивнул, и этого простого подтверждения для Мерфи оказалось достаточно.

— Четвертая рота! — выкрикнул он, и солдаты даже не стали дожидаться приказа выступать, а сразу отправились вслед за людьми Траслоу. Оставшаяся часть Легиона тоже двинулась вперед. Старшина Проктор бросил яростный взгляд на Старбака, но тот лишь пожал плечами, а майор Бёрд, чьим приказам наконец-то подчинились, подгонял тех, кто медлил.

Ридли резко дернул лошадь, оглядываясь в поисках союзников, но Легион Фалконера выступил на запад, ведомый сержантом, а офицерам осталось только поспевать за своими солдатами. Сам же Старбак, который торопил отправку на север, развернулся к Адаму и крикнул ему:

— Где мой мундир?

Адам протиснулся сквозь строй оркестра, производящего страшную какофонию резких звуков и грохота, пытаясь догнать уходящий Легион.

— Нат! — Адам выглядел расстроенным. — Что ты натворил?

— Я тебе объяснил. Федералисты обходят нас с тыла. Ты знаешь, где мой мундир? — Старбак спешился рядом с телом Джо Спарроу. Он подобрал его винтовку и стянул с него портупею со флягой, патронташем и коробкой с капсюлями.

— Что ты делаешь? — спросил Адам.

— Вооружаюсь. Будь я проклят, если проведу остаток этого дня без оружия. Здесь люди убивают друг друга, — Старбак хотел мрачно пошутить, но легкомысленность этих слов придала им резкости.

— Но отец послал тебя домой! — запротестовал Адам.

Старбак повернул в сторону своего друга мрачное лицо.

— Ты не можешь диктовать мне, на чьей стороне стоять, Адам. Сам можешь поступать по-своему, но и мне позволь.

Адам прикусил губу и повернулся в седле.

— Нельсон! Принеси мистеру Старбаку мундир и оружие!

Слуга полковника, ожидавший у сложенных в груду ранцев, палаток и прочего багажа легионеров, принес Старбаку его саблю, пистолет и мундир. Старбак кивнул в знак признательности, натянул китель и пристегнул портупею с тяжелым пистолетом.

— Похоже, что у меня слишком много оружия, — сказал он, взглянув на собственный револьвер, винтовку Джо Спарроу и револьвер Ле Ма, полученный от майора Бёрда. От отбросил винтовку и скорчил мину в сторону уродливого Ле Ма.

— Отвратительное создание, правда? — у револьвера было два дула, верхнее — нарезное, для пуль, а нижнее — гладкое, для картечи. Старбак открыл барабан и засмеялся, а потом продемонстрировал Адаму, что все девять ячеек в барабане были пусты.

Заряд картечи был на месте, но переключатель, с помощью которого владелец револьвера выбирал, какое дуло использовать, был сдвинут вверх, чтобы стрелять из пустого барабана.

— Он не заряжен, — сказал Старбак. — Дятел блефовал.

— Теперь он не блефует! — запротестовал Адам, махнув рукой в сторону отцовского Легиона, который теперь находился на полпути к подножию холма. — Посмотри, что ты натворил!

— Адам! Бога ради, я видел янки. Они идут прямо на нас, и если мы их не остановим, то война закончится.

— Разве мы не этого хотим? — спросил Адам. — Одно сражение, как ты мне обещал, а потом мы сможем начать переговоры.

— Не сейчас, Адам, — Старбаку не хватало ни времени, ни терпения, чтобы развеять сомнения своего друга. Он пристегнул портупею с саблей и кобурой поверх мундира и запрыгнул в седло, как раз когда Итан Ридли поскакал к вершине холма.

— Я собираюсь найти твоего отца, Адам, — заявил Ридли, проигнорировав Старбака.

Адам посмотрел вниз, в долину, где его соседи маршировали на север.

— Нат? Ты уверен, что видел северян?

— Я их видел, Адам. После того, как уехал от вас. Они находились позади брода Садли и шли в этом направлении. Они в меня стреляли, Адам, и гнались за мной! Я даже представить себе такого не мог.

Погоня оказалась короткой, поскольку ей помешал лес, и преследователи-северяне сдались за пять минут до того момента, когда Старбака захватили два луизианских кавалериста, отказавшиеся пересечь брод, чтобы убедиться в рассказанной Старбаком истории собственными глазами.

— Он врет, — спокойно произнес Ридли и побелел, когда Старбак обернулся в его сторону.

Старбак ничего ему не ответил, вспомнив о том, что собирался убить этого человека, но только не на глазах у Адама. Он сделает это в неразберихе сражения, когда рядом не окажется ни одного свидетеля, способного обвинить его в убийстве.

— Янки идут через брод Садли, — сказал Старбак, опять развернувшись к своему другу, — и никто кроме нас не сможет их остановить.

— Но…, - казалось, Адам никак не мог осознать чудовищность новостей Старбака — что левому флангу армии мятежников что-то угрожает и что его уверенный в себе и процветающий отец ошибался.

— Как в битве при Фермопилах, Адам, — горячо заявил Старбак, — считай это битвой при Фермопилах.

— Это еще что? — поинтересовался Итан Ридли. Он никогда не слышал ни о Фермопилах, где персы Ксеркса зашли во фланг греческой армии Леонида и одержали победу, ни о том, как три сотни спартанцев пожертвовали жизнью, чтобы остальные греки смогли уйти.

Натан Эванс не был особо похож на героя-грека, но сегодня он играл роль спартанца, а Адам, получив это сравнение нынешнего положения со случаем из классической истории, немедленно понял, что соседи и арендаторы его отца выступили, чтобы стать героями, так что он просто не мог оставить их умирать в одиночестве. Фалконер должен быть с ними, и если отсутствует отец, то будет присутствовать Адам.

— Значит, нам придется сражаться, да? — безрадостно спросил Адам.

— Ты должен отправиться к отцу! — настаивал Ридли.

— Нет. Я должен пойти с Натом, — отозвался Адам.

Ридли почуял запах победы — наследный принц встал на сторону врага короля, и Ридли заменит их обоих. Он развернул лошадь.

— Я отправляюсь за твоим отцом, — выкрикнул он, пришпорив лошадь мимо тела Джо Спарроу.

Адам посмотрел на своего друга и задрожал.

— Мне страшно.

— Мне тоже, — ответил Старбак, вспомнив оторванную ногу, перелетающую над дорогой, разбрызгивая кровь на своем пути. — Но и янки тоже страшно, Адам.

— Надеюсь, что так, — сказал тот и щелкнул языком, понуждая лошадь начать движение. Старбак с меньшим изяществом последовал за ним на Покахонтас, и друзья поскакали вниз по холму на север, вслед за Легионом. В чистом летнем воздухе над ними снаряд от гаубицы прочертил дымный след на небе, а потом врезался в землю и взорвался где-то в лесу.

Еще не было и девяти часов утра.

Выдвигаться колоннами поротно было не лучшей идеей майора Берда, но он решил, что это было бы самым быстрым способом заставить Легион сдвинуться с места, и поэтому отдал соответствующее распоряжение.

В этом построении роты должны были маршировать в ногу друг с другом, четыре шеренги в ширину, каждая из девятнадцати-двадцати человек, в зависимости от численности роты, и вместе десять рот образовывали широкую колонну со знаменем в центре, оркестр и доктор Дэнсон замыкали строй.

Проблема была в том, что Легион отрабатывал маневры лишь на плоском лугу Фалконера, тогда как теперь они шли через местность, пересеченную неудобными канавами, изгородями, кустарником, ямами, холмами, кустами ежевики, ручьями и непроходимыми зарослями деревьев. Они смогли довольно успешно добраться до дороги, но деревья возле каменного моста и изгороди на пастбищах расстроили ряды рот, и вполне естественно, что солдаты предпочли идти по дороге, так что колонна рот превратилась в длинную разбросанную цепочку людей, которые медленно тащились по пыльной дороге, прежде чем добрались до деревьев на вершине дальнего холма.

Но по крайней мере, солдаты взбодрились. Многие были рады передвижению, и еще больше рады убраться с открытого склона, где беспорядочно падали вражеские снаряды, перелетая через холм, и каким-то образом утро приняло ту же атмосферу спортивного соревнования, что и в дни занятий в Фалконере.

Взбираясь на холм, они бахвалились тем, что сделают с янки, которых едва ли ожидали встретить у дальнего склона.

Многие из солдат полагали, что майор Бёрд понял всё совершенно превратно, и полковник будет чертовски зол, когда вернется со встречи с генералом, но то была проблема Дятла, а не их. Никто не выказывал таких же подозрений по отношению к Траслоу, который первым начал движение и теперь невозмутимо вел Легион на север.

Старбак и Адам неслись галопом вдоль колонны, пока не нашли Таддеуса Бёрда, шагавшего вместе со знаменосцами. Старбак неосторожно свесился с седла, чтобы отдать майору Бёрду его револьвер Ле Ма.

— Ваше оружие, сэр. Вы знали, что он не заряжен?

— Конечно же, он не заряжен, — Берд взял оружие у Старбака. — Вы что, действительно думали, что я хотел пристрелить кого-нибудь? — хихикнул Бёрд и отвернулся, чтобы посмотреть на солдат, беспорядочно двигавшихся по проселочной дороге вверх по лесу. Так это и есть отборные части Вашингтона Фалконера? Императорская гвардия Фалконера? Эта мысль заставила Бёрда громко рассмеяться.

— Сэр? — Старбак решил, что Бёрд что-то сказал.

— Ничего, Старбак, пустяки. Хотя я полагаю, что нам следует передвигаться более подобающим для солдат образом.

Старбак указывал вперед, туда, где клочок неба обещал ровную местность на противоположной стороне густого леса, венчавшего гору.

— Там за холмом поля, сэр. Там вы сможете построить людей как положено.

Бёрду пришло на ум, что Старбак уже проезжал по этой дороге, когда полковник пытался избавиться от него.

— Почему вы не ушли, когда Фалконер дал вам шанс? — поинтересовался он у Старбака. — Вы действительно хотите сражаться за Юг?

— Да, хочу, — хотя едва ли сейчас было подходящее время, чтобы объяснять, насколько это решение было донкихотским, или почему вид солдат с топорами в лесу внезапно подтолкнул его к этому решению.

Он знал, это не было разумным выбором, а всего лишь восстанием против семьи, и Старбак внезапно удивился способу, каким судьба предоставляла эти шансы, и небрежностью, с который этот выбор можно сделать, даже если последующее за этим решение может в корне изменить все последующие события вплоть до самой смерти. Сколько раз, размышлял он, история вершилась такими необдуманными поступками?

Сколько важнейших решений принималось на основе только лишь гордости, похоти или банальной лени? Воспитание и вера учили Старбака: каждому уготовано божественное предназначение, и судьба человека предопределена свыше. И всё же этим утром Нат приставил к этому учению ствол ружья и одним выстрелом отправил на небеса. И Старбаку показалось, что мир стал чуточку лучше и чище.

— Ну, раз вы с нами, — произнес Таддеус Бёрд откуда-то со стороны левого стремени, — может быть, проскачете вперед и остановите солдат на открытой местности, как и обещали? Мне бы не хотелось, чтобы наши люди мчались в бой, словно толпа грешников на покаяние, — он махнул Старбаку, указывая направление револьвером Ле Ма.

Когда Старбак добрался до головы колонны, выяснилось, что сержант Траслоу уже приказал свои солдатам сойти с дороги. Одиннадцатая рота легкой пехоты успела дойти до гребня холма — того самого, на котором полковник выгнал Старбака из рядов Легиона и где деревья уступали место пастбищу на длинном склоне.

Траслоу строил своих людей в две шеренги около зигзагообразной изгороди, не позволявшей рогатому скоту разбежаться по лесам. Старший офицер одиннадцатой роты куда-то испарился, но Траслоу он и не был нужен. Траслоу нужны были мишени.

— Проверьте, чтобы оружие было заряжено! — рычал он на солдат.

— Сержант, смотрите! — кто-то на правом фланге указывал в сторону открытой местности, по которой передвигалась орда появившихся из леса странно одетых солдат.

На них были мешковатые ярко-красные рубашки, широкие черные-белые штаны, заправленные в белые гетры, и красные головные уборы с длинными голубыми кисточками. Это был полк модников, известных как зуавы, и подражавший знаменитой легкой пехоте Франции [20].

— Пусть идут, — ответил Траслоу. — Эти клоуны из наших, — он уже заметил флаг Конфедерации среди рядов разодетых солдат.

— Смотреть вперед! — приказал он.

Легионеры продолжали появляться на дороге, собираясь на правом фланге роты Траслоу. Офицеры Легиона тем временем беспомощно жались у деревьев, не совсем понимая, что происходит и кто командует внезапным построением.

Майор Бёрд надрывал глотку, приказывая офицерам возглавить свои роты, а затем посмотрел направо, туда, где отряды конфедератов продолжали появляться из-за деревьев, заполняя пустоту между рядами Легиона и разодетыми зуавами.

Новоприбывшие были одеты в серые мундиры, и их приход ознаменовал поспешное формирование оборонительной линии на северном краю леса. Широкая длинная полоса открытой местности уходила от зигзагообразной изгороди мимо фермы и стогов сена — туда, где далекие леса прятали брод Садли. Широкое ровное пастбище, казалось, было создано специально для винтовок обороняющихся — готовое стрельбище, залитое беспощадным солнцем.

Полковник Эванс на своей серой лошади, одолженной у мертвеца, галопом приблизился к тому месту, где формировал строй Легион Фалконера.

— Отлично сработано, Бостон, отлично! — поприветствовал он Старбака, добавив к этому поздравительный жест, резко повернув лошадь в сторону северянина и с силой похлопав того по спине. — Отлично сработано! Полковник Фалконер здесь?

— Нет, сэр.

— Кто командует?

— Майор Бёрд. Он у знамен, сэр.

— Бёрд! — Эванс развернул лошадь, из-под ее копыт разлетелась земля и трава. — Нам лишь нужно удерживать ублюдков здесь. Придется им всыпать по полной.

Его нервная лошадь остановилась, дрожа и мотая головой, пока Эванс вглядывался в северном направлении, в длинный открытый склон холма.

— Если они появятся, — добавил он тихо. Левой рукой он нервно похлопывал бедро. Немец-ординарец с «бочоночком» виски остановился за спиной полковника, как и дюжина штабных офицеров и верховой знаменосец с пальмой на флаге Южной Каролины.

— У меня две пушки на марше, — сообщил Эванс Бёрду, — но пехоты больше нет, так что нам придется делать всю работу, пока до Борегара дойдет, что случилось. Эти воришки в ярких тряпках, — он мотнул головой в сторону стоящих вдалеке зуавов, — это Луизианские тигры Уита. Знаю, что выглядят они как шлюхи на пикнике, но Уит говорит, что в драке они редкостные сукины дети. Те, что поближе — это ребята Слоуна из Южной Каролины, и я знаю, они будут драться. Я обещал им мясо янки на ужин. А что ваши мерзавцы?

— Рвутся в бой, сэр, — майор Бёрд был разгорячен и часто дышал после быстрого марша, он снял шляпу и запустил руку в свои длинные редеющие волосы. За его спиной испытывающие жажду солдаты Легиона осушали свои фляжки.

— Зададим пороху этим говнюкам, да, — сказал Эванс, вновь бросив взгляд на север, хотя на пустынной местности не было никакого движения, даже ветерок не шелестел в далеких деревьях, где под густым пологом листвы исчезала дорога, ведущая к броду.

У церкви Садли на холме слева от дороги стояла небольшая группа мужчин, женщин и детей, и Эванс подумал, что они, должно быть, прихожане, которые явились в церковь и обнаружили, что церковную службу отменила война. Позади Эванса в жарком неподвижном воздухе тихо громыхала приглушенная расстоянием канонада северян.

Эванс оставил у каменного моста лишь четыре недоукомплектованных роты, слишком маленькие силы, чтобы сдержать решительную атаку янки по основной дороге, и внезапно он почувствовал чудовищный приступ страха, что был обманут, и эта пресловутая атака с фланга была уловкой, ловушкой, приманкой, чтобы он оголил каменный мост и проклятые янки могли закончить войну одним маневром.

И где, черт возьми, Борегар? Или люди генерала Джонстона, которые. по слухам, должны были прибыть из долины Шенандоа? Христа подняли на крест, и началась агония, подумал Эванс. Многие годы службы он сражался с команчами, но ему никогда не приходилось принимать решения под влиянием момента, вроде того, что он только что принял, решение, которое оставило северный фланг армии конфедератов опасно оголенным.

Посмеется ли над ним история, как над идиотом, чья глупость вложила легкую победу прямо в руки северянам?

— Бостон! — Эванс развернулся в седле, чтобы посмотреть на Старбака.

— Да, сэр.

— Ты же не соврал мне, правда? — Эванс вспомнил о сообщении сигнальщиков и попытался убедить себя, что он поступил правильно, но Боже ты мой, что он наделал? Далеко за его спиной, невидимые за деревьями и дорогой, на пустынной местности, которую он оставил практически не защищенной, гремели и разрывались снаряды. — Ты мне наврал, парень? — рявкнул он Старбаку. — Наврал?

Но Старбак не ответил. Он даже не смотрел на полковника с безумными глазами. Он вглядывался в длинный бледный склон, где из-за дальних деревьев наконец появились северяне.

Шеренга за шеренгой шли солдаты. Сверкали на солнце кокарды и пряжки на ремнях, приклады винтовок, ножны сабель и надраенные стволы орудий, создавая ореол над армией праведников, явившейся, чтобы воссоздать Господом данную страну.

Потому что пружина в мышеловке северян сработала. Четыре полные бригады пехоты, поддержанные лучшей в Северной Америке артиллерийской батареей, сделали крюк, чтобы вторгнуться в тыл мятежникам, где лишь кучка южан под командованием непрерывно лакающего виски сквернослова являлась единственным препятствием для победы.

Теперь всё, что было нужно, это одна массированная атака, и мятежники-рабовладельцы превратятся просто в одну строчку в летописи, как позабытое всеми событие, легкое летнее сумасшествие, которое закончилось и растворилось, как дым при внезапном порыве ветра.

— Да благословит тебя Бог, Бостон, — сказал Эванс, потому что Старбак всё-таки не солгал, им предстояло сражение.

Глава двенадцатая

Янки двигались быстро. Предрассветный марш в обход вражеского фланга занял на несколько часов больше, чем рассчитывали командиры, и теперь им нужно было атаковать тыл повстанцев — сильно и быстро, прежде чем южане осознают, что вообще происходит.

Барабаны задавали темп, первые полки северян построились в боевые линейные порядки, канониры развертывали орудия на флангах наступавших войск. Несколько пушек установили прямо на проселочной дороге, другие — рядом с фермой у подножия холма. Оттуда же первые снаряды со свистом полетели в сторону замерших в ожидании конфедератов — тонкой линии у поросшего лесом хребта.

Янки наступали уверенно и твердо. Они ожидали, что противник будет оборонять брод Садли, и опасались укрепления южанами недостроенной железнодорожной насыпи, но по мере наступления в тыл повстанцам не встретили никакого сопротивления.

Их атака оказалась для врага полной неожиданностью, усиленной медлительностью командиров конфедератов. Все, что теперь отделяло войска федералистов от полной победы — достойная жалости группка восставших фермеров, выстроенная на вершине холма.

— На Ричмонд, ребята! — прокричал офицер северян.

Войска пошли в атаку вверх по лугу, а позади одетой в синюю форму пехоты полковой оркестр разразился мелодией «Тело Джона Брауна», словно призрак вспыльчивого старого мученика явился лично наблюдать, как возглавившие атаку полки, оба с Род-Айленда, разобьют строй мятежников.

Из леса появлялись и другие северяне, двигаясь позади солдат из Род-Айленда.

Солдаты из Нью-Йорка и Нью-Хэмпшира тоже присоединились к атаке, пока орудия на фланге изрыгали облака сероватого дыма. Быстро исчезающие узоры сжатых газов в форме веера мелкой рябью разбегались по траве под пушкой, когда выстрелы обжигали склон.

Разрывы были сильнейшими и ужасающими, разрывающими барабанные перепонки. Некоторые снаряды, нацеленные слишком высоко, разрывались в ветвях деревьев над шеренгой конфедератов, распугивая птиц и вызывая дождь падающих веток и листьев прямо на голову оркестрантов, капеллана, слуг и ординарцев-медиков, скрючившихся в задних рядах.

Полк регулярных войск армии США выступил из-за деревьев, перестроившись из колонны в шеренгу, примкнув штыки и продвигаясь вверх по холму вместе с солдатами из Нью-Йорка и Новой Англии.

Полковник Эванс промчался обратно к центру шеренги, где южнокаролинцы полковника Слоуна присели на краю леса, чтобы стать более трудной мишенью для вражеской артиллерии.

Несколько застрельщиков вышли из рядов мятежников за изгородь и стреляли из винтовок по идущим вперед янки, но Старбак, наблюдавший за ними, сидя верхом у кромки леса, не замечал никаких признаков, что выстрелы причинили какой-либо ущерб. Враг упорно приближался, двигаясь под музыку далеких оркестров и под грохот барабанов, идущих вместе с ротами, в предвкушении славной победы, что ждала атакующих на вершине холма, куда прибыли первые две довольно древние пушки Натана Эванса. Орудия в спешке сняли с передков, развернули и дали залп ядрами вниз по склону.

Ядро отскочило от земли, перелетало над головами род-айлендского полка и, не причинив никакого вреда, плюхнулось в лес позади них. Неподалеку разорвался снаряд северян. Звук от взрывной волны был чудовищным, словно сама вселенная внезапно треснула надвое. Воздух наполнился дымом и обжигающими осколками снаряда. Старбак вздрогнул. Артиллерийский огонь у каменного моста его напугал, но здесь оказалось гораздо хуже. Канониры целились прямо в Легион, снаряды издавали демонический скрежет, мелькая над головами.

— Застрельщики! — крикнул майор Бёрд надтреснутым голосом. Он попробовал повторить это, на сей раз более твердым тоном. — Застрельщики! Вперед!

Первая и одиннадцатая роты, две фланговые роты Легиона, неуклюже перебрались через изгородь и побежали по лугу. Им мешали винтовки, штыки в ножнах, ножи и заплечные мешки, флажки, патронташи и коробки для капсюлей, болтающиеся у них на поясе.

Они рассеялись в сотне шагов впереди Легиона. Их задачей было сдержать застрельщиков врага, а потом открыть снайперский огонь по основной линии атакующих. Солдаты начали стрелять из винтовок, и каждого коленопреклоненного стрелка окружило небольшое облачко дыма. Сержант Траслоу переходил от одного к другому, а капитан Розуэлл Дженкинс, по-прежнему верхом, палил из револьвера по далеким северянам.

— Убедитесь, что ваше оружие заряжено! — призывал майор Бёрд оставшиеся восемь рот. Похоже, было уже немного поздновато, чтобы вспоминать об этом совете, но этим утром всё выглядело странно. Таддеус Бёрд, школьный учитель, командовал полком во время сражения? При этой мысли он хихикнул, вызвав неодобрительный взгляд со стороны старшины Проктора.

Янки находились еще в пятистах шагах, но теперь приближались быстрее. Офицеры северян вытащили сабли. Некоторые подняли клинки, упрямо пытаясь выглядеть как положено и достойно, но другие срезали ими одуванчики и чертополох, словно вышли на воскресную прогулку. Несколько человек ехали верхом на нервных лошадях. Одна лошадь, напуганная стрельбой, понесла и помчалась вместе с седоком через линию атаки северян.

У напуганного Старбака пересохло во рту, он вспомнил, что револьвер Сэвиджа, который он чуть раньше вернул полковнику Фалконеру и только что получил обратно, по-прежнему не был заряжен. Он вытащил тяжелый револьвер из длинной неуклюжей кобуры и отвел барабан, обнажив пустые ячейки.

Он вытащил шесть завернутых в бумагу патронов из патронташа на поясе. Каждый патрон состоял из конической пули и пороха. Он взял зубами пулю из первого патрона, ощутив на языке солоноватый вкус пороха, и тщательно высыпал порох в ячейку барабана. Внезапно Покахонтас, которую укусила муха, заржала и дернулась в сторону, в результате чего Старбак просыпал часть пороха на седло.

Он выругался, и пуля выскользнула изо рта, отскочила от луки седла и упала на траву. Он еще раз выругался, высыпал остатки пороха из ячейки и потянулся за новой пулей. На сей раз, высыпая заряд, он обнаружил, что его рука дрожит, а он разорвал губами не одну обертку патрона, а сразу две. Его зрение затуманилось, а потом он понял, что не может унять дрожь в руке.

Он поднял взгляд на приближающихся врагов. Над ними, неожиданно четко несмотря на пелену в глазах Старбака, реял звездно-полосатый флаг, и внезапно Старбак осознал, что не существует простых решений, ни один жизненный поворот нельзя воспринимать легкомысленно. Он уставился на вражеский флаг и понял, что не сможет в него выстрелить.

Его прадедушка Макфейл потерял глаз в битве при Банкер-Хилле[21], а потом, сражаясь под началом Пола Ревира[22] у Пенобскот-Бэй, лишился правой руки, защищая этот славный флаг, и Старбак вдруг почувствовал, как комок подступил к горлу.

Боже, подумал он, но ведь я не должен здесь находиться! Ни один из нас не должен! Внезапно он понял, почему Адам так возражал против войны, почему он был так огорчен, что эту славная страна будет разорвана надвое сражением, и с тоской глядел на далекий флаг, не замечая ни того, как первые пули застрельщиков янки со свистом пролетали над его головой, ни снаряда, разорвавшегося совсем недалеко от изгороди, ни сиплых криков, которыми сержанты род-айлендского полка подгоняли солдат, приказывая им держать строй ровнее.

Старбак ничего этого не замечал и просто сидел в седле и дрожал, порох из дергающейся руки высыпался ему на бедро.

— С тобой всё в порядке? — приблизился к нему Адам.

— Не совсем.

— Теперь-то ты понимаешь? — мрачно спросил Адам.

— Да, — рука Старбака по-прежнему дрожала, когда он защелкнул барабан всё еще незаряженного револьвера. Вся его жизнь неожиданно показалась такой банальной, растраченной впустую и катящейся в тартарары.

Этим утром он считал, что война окажется чудесным приключением, вызовом, брошенным в лицо его отцу, и интересной историй, которую можно рассказать Салли, а вместо этого она оказалась чем-то гораздо более ужасным и неожиданным, будто занавес вовремя яркого театрального представления неожиданно поднялся, на мгновение приоткрыв жуткое адово пламя. Боже мой, думал он, но ведь я могу здесь погибнуть. Могу быть похоронен на краю этого леса.

— Дело было в девушке, — выпалил он свой секрет.

— В девушке? — Адам сдвинул брови в непонимании.

— В Ричмонде.

— А, — Адама смутило признание Старбака, но также и озадачило. — Отец об этом догадывался, — сказал он, — но я не понимаю, почему ты рискнул всем ради…, - он остановился, может быть, потому что не мог найти правильные слова, или из-за того, что снаряд вонзился в ствол дерева, срезав кусок яркой древесины и наполнив тенистый лес вонючим сернистым дымом. Адам облизал губы. — Пить хочу.

— Я тоже, — Старбак сам не мог понять, зачем сделал это признание. Невозмутимые янки всё приближались. Через несколько минут, решил он, всего через несколько минут нам придется сражаться. Всё позёрство и неповиновение сошлись на этом теплом лугу. Он смотрел, как офицер-северянин оступился, уронил саблю и упал на колени в траву.

Вражеский застрельщик быстро преодолел разделявшие их пять шагов и встал на колени, чтобы оказать помощь, но потом понял, что потерял свой шомпол и вернулся, чтобы найти его в высокой траве. Лишившаяся седока лошадь неслась по склону. Ритм барабанщиков стал более рваным, но северяне по-прежнему продвигались.

Пуля просвистела рядом с головой Старбака. Один из оркестров северян заиграл «Знамя, усыпанное звёздами» [23], и эта мелодия впилась в уши и душу Старбака.

— Разве ты не думаешь о девушках? — спросил он Адама.

— Нет, — казалось, Адам не может сконцентрироваться на разговоре, а лишь разглядывает склон. — Никогда, — его пальцы подергивали поводья.

— Вы уверены, что вам двоим стоит оставаться верхом? — к Адаму и Старбаку подошел майор Бёрд. — Мне чертовски не хотелось бы вас потерять. Вы слышали, что погиб юный Спарроу? — обратился он к Старбаку.

— Да, я видел его тело.

— Ему следовало остаться дома с матерью, — сказал майор Бёрд. Его правая рука вцепилась в бороду, выдавая нервозность. — Бланш до смешного оберегала мальчишку, я выяснил это, когда настаивал на том, что он готов освоить логарифмы. Хрень Господня! — это проклятие было вызвано внезапным залпом со стороны находящихся неподалеку южнокаролинцев, открывших огонь поверх голов собственных застрельщиков.

— Вообще-то он овладел логарифмами очень быстро, — продолжал Бёрд, — и безоговорочно являлся моим лучшим учеником по греческому. Умный парень, но плакса. С натянутыми нервами, видите ли. Но тем не менее, это ужасная потеря, ужасная. Почему война не забирает первыми неграмотных?

На правом фланге врага открыла огонь новая артиллерийская батарея, и один из снарядов ударился о склон в сотне шагов впереди Легиона, отрикошетив в лес. Старбак услышал, как он срезал ветки над головой. Второй снаряд врезался в поверхность неподалеку от линии застрельщиков и разорвался под землей, которая внезапно вздыбилась, во все стороны полетели комки красной почвы и коричневый дым. Некоторые застрельщики отпрянули.

— Стоять! — рявкнул Траслоу, и не только застрельщики, но и остальные восемь рот Легиона застыли, словно кролики перед удавом. Восемь рот у кромки леса стояли в двух шеренгах, это построение из книг по строевой подготовке майор Пелэм и полковник Фалконер часто использовали во время тренировок Легиона.

Книги являлись переводами французских учебников и рекомендовали открыть ружейный огонь, стоя в длинной шеренге, а потом быстро бежать, чтобы прикончить врага в штыковой атаке. Майор Бёрд, прилежно проштудировавший эти учебники, полагал, что всё это ерунда.

На самом деле Легион так и не научился как следует стрелять из винтовок на расстояние более сотни шагов, и Бёрд не понимал, как они смогут нарушить спокойствие врага стрельбой мимо цели с в два раза большей дистанции, а затем броситься в неуклюжую атаку прямо в лапы вражеской артиллерии и под огонь из винтовок.

Полковник легкомысленно отвечал на это, что природная воинственность солдат преодолеет тактические трудности, но майору Бёрду это казалось проблематичным и слишком оптимистичным решением проблемы.

— Разрешите открыть огонь? — прокричал капитан Мерфи из четвертой роты.

— Не стрелять! — у Бёрда была собственная точка зрения на стрельбу пехоты. Он был убежден, что первый залп является самым опустошительным, и потому его следует приберечь до того момента, когда враг окажется поблизости.

Он понимал, что не может подкрепить опытом мнение, которое шло вразрез с профессиональной тактикой, преподававшейся в Вест-Пойнте и отработанной на практике во время войны с Мексикой. Но Бёрд был убежден, что солдату вовсе необязательно отбрасывать собственный ум и логику, поэтому майору не терпелось проверить свою теорию на практике.

Глядя на ряды синих мундиров, наступавшие на него сквозь клубы дыма, повисшие над лугом, Бёрд молился, чтобы полковник Фалконер не вздумал внезапно объявиться и отобрать у него командование над Легионом. Майор Таддеус Бёрд вопреки собственным ожиданиям начинал наслаждаться собой.

— Пора стрелять, дядя? — предположил Адам.

— Я бы подождал… то есть, мы подождем.

Боевой порядок янки постепенно распадался из-за остановок, во время которых солдаты прицеливались и стреляли, а затем снова спешили вперед. Пули Минье южан поражали северян, а пушечные ядра конфедератов вносили свой вклад, пробивая кровавые бреши в рядах атакующих, оставлявших позади вопящие и бьющиеся в агонии тела.

Янки вели перестрелку со такими же, как они, застрельщиками Конфедерации, но их схватка не играла особой роли — лишь дань военной теории, утверждавшей, что легким пехотинцам следует вести беспокоящий огонь по рядам противника перед началом главной атаки. Главные силы северян продвигались вперед слишком быстро, не позволяя стрелкам оказать им помощь, да и не нуждаясь в ней.

Пушки северян умолкли — линию огня им преграждала собственная пехота. Но гаубицы по-прежнему вели навесную стрельбу поверх голов атакующих, выпуская снаряды высоко в небо.

Две пушки Эванса продолжали стрельбу, но Старбак, прислушавшись и отметив изменение в звуке выстрелов, понял, что в дело вступила картечь.

Картечный заряд представлял собой металлическую упаковку цилиндрической формы, заполненную ружейными пулями. При выстреле цилиндр разрывался, рассеивая пули в сторону противника. Старбак видел результат такой стрельбы — лежащие то тут, то там раненые или мертвые солдаты, вырванные безжалостными снарядами из рядов атакующих.

Барабанщики по-прежнему отбивали ритм атаки, и северяне приободрялись по мере продвижения, их голоса наполнились энтузиазмом, почти радостью, будто всё это действо являлось спортивным соревнованием.

Ближайший американский флаг был щедро обрамлен золотистыми кистями и настолько тяжелым, что знаменосец шел с трудом, словно преодолевая реку. Полк регулярной армии поравнялся с первой линией атакующих и теперь поспешил вперед с примкнутыми штыками, ради чести стать первыми солдатами-федералистами, сломавшими оборону мятежников.

— Пли! — приказал офицер-южнокаролинец, и пехота в серых мундирах дала второй залп. В воздухе взметнулись шомполы, а над ружьями поднялось облачко грязноватого дыма. Застрельщики Легиона Фалконера отбежали обратно к флангам полка. Штыки солдат из Род-Айленда выглядели ужасно длинными в закрывающей солнечный свет дымовой завесе.

— Готовьсь! — скомандовал майор Бёрд, и солдаты вскинули винтовки на плечи.

— Держать оружие ниже! — рявкнул сержант Траслоу с левого фланга.

— Целься в офицеров! — крикнул капитан Хинтон, отступивший вместе с застрельщиками.

Старбак по-прежнему лишь наблюдал. Он слышал, как офицер северян подгоняет своих солдат:

— Вперед, вперед, вперед!

У офицера были длинные рыжие бакенбарды и очки в золотой оправе.

— Вперед, вперед!

Теперь Старбак различал лица северян, их открытые в крике рты и вытаращенные глаза.

Один солдат споткнулся, почти уронил винтовку, но потом восстановил равновесие. Атакующие прошли мимо первых мертвых тел застрельщиков. Офицер в расшитом золотым галуном мундире, сидящий верхом на серой лошади, вскинул саблю, чтобы указать ей на мятежников.

— В атаку! — выкрикнул он, и первая шеренга пехоты перешла на быстрый и неровный бег.

Северяне приободрялись про мере продвижения, а барабанщики сбились с ритма и просто яростно колотили палочками. Упавший флаг был поднят, его великолепные шелковые полосы ярко выделялись в дыму.

— В атаку! — снова заревел офицер-северянин, а его лошадь встала на дыбы среди клубов ружейного дыма.

— Пли! — завопил майор Бёрд, а потом ухнул с непритворной радостью, когда весь первый ряд Легиона исчез в облаке вонючего дыма.

Эта стрельба была похожа на грохот труб, возвещающих о конце времен в Судный день. Это был внезапный, резкий и ужасающий залп со смертельно короткого расстояния, и барабанщики атакующих северян внезапно погрузились в молчание, а точнее, их грохот сменили вопли и крики.

— Перезаряжай! — рявкнул Мерфи.

Сквозь пелену порохового дыма, поднявшегося над изгородью, невозможно было ничего разглядеть. Из дыма вылетело несколько вражеских пуль, но слишком высоко. Легион перезарядил оружие, с силой проталкивая пули Минье к пороху и пыжу.

— Вперед! — крикнул майор Бёрд. — Ведите их вперед! К изгороди, к изгороди! — он подпрыгивал от возбуждения, махая незаряженным револьвером. — Вперед! Вперед!

Старбак, всё еще находящийся в прострации, снова начал заряжать револьвер. Он точно не понимал, зачем это делает или как соберется использовать свое оружие, но просто хотел чем-нибудь себя занять, и поэтому забил пули и порох в шесть ячеек Сэвиджа, а потом намазал кончики пуль жиром, чтобы запечатать ячейки и тем предотвратить попадание горящего пороха в соседние камеры.

Его руки по-прежнему дрожали. В своем воображении он еще видел то великолепное знамя, сияющее красным и белым, поднятое с покрытой пятнами крови травы и снова развевающееся под лучами солнца.

— Пли! — закричал с фланга сержант Траслоу.

— Бей ублюдков! Бей ублюдков! — ревел майор Бёрд, который всего час назад считал мысль о том, что он может быть вовлечен в сегодняшнее сражение, совершенно смехотворной.

— Целься ниже! В животы ублюдкам! — это орал капитан Мерфи, бросивший лошадь и стрелявший из винтовки вместе со своими солдатами. Дым от первого залпа поредел и явил взору валяющуюся на траве серую лошадь офицера-янки. Там были и людские тела, клубы дыма и сбившиеся в кучу солдаты.

Адам остался у леса вместе со Старбаком. Он тяжело дышал, словно только что совершил пробежку. Одна из гладкоствольных пушек Эванса выпустила в сторону луга заряд картечи.

Над знаменосцами Легиона свистели осколки снарядов. Какой-то солдат нетвердой походкой вышел из рядов седьмой роты, кровь сочилась из его левого плеча. Тяжело дыша, он прислонился к дереву, и пуля вонзилась в ствол прямо над его головой.

Солдат выругался и выпрямился, а потом похромал в сторону линии огня. Увидев решительность солдата, Адам вытащил из кобуры револьвер и пришпорил лошадь.

— Адам! — позвал его Старбак, вспомнив данное Мириам Фалконер обещание позаботиться о безопасности своего друга, но было уже слишком поздно. Адам вел свою лошадь сквозь завесу горького дыма, через поваленную изгородь на свободный от дыма клочок земли, где теперь невозмутимо заряжал револьвер капсюлями, явно не замечая свистящих вокруг него пуль.

Некоторые солдаты Легиона криками предупреждали его, что человек верхом на лошади может стать гораздо более привлекательной мишенью, чем пеший солдат, но Адам не обратил на них внимания.

Вместо этого он поднял револьвер и разрядил весь барабан в сторону дымков у рядов врага. Адма выглядел почти счастливым.

— Вперед! Вперед! — прокричал он, не обращаясь ни к кому конкретно, но с дюжину человек из Легиона ответили на его призыв. Они встали на колени рядом с лошадью Адама и наугад стреляли в сторону рассеявшегося на местности врага.

Первый подавляющий залп Легиона разорвал линию атакующих на мелкие группки синемундирников, встающих в подобие шеренги, чтобы обмениваться выстрелами с одетыми в серое южанами.

Губы солдат покрылись черными пятнами пороха от разрываемых ртом патронов, а на их лицах читался ужас, ярость или возбуждение. Опустошив револьвер, Адам засмеялся.

Всюду царил хаос — лишь клубы дыма, проблески пламени и возбужденные людские крики. Вверх по склону, позади рваной первой линии нападавших, продвигалась вторая.

— Вперед! — закричал майор Бёрд, и группы солдат ринулись на несколько шагов вперед, а враг на несколько шагов отступил. Старбак присоединился к Адаму, просыпав капсюли из правой руки, пока пытался набить шесть ячеек своего Сэвиджа. За его спиной опустился на колено и выстрелил какой-то солдат, потом встал и перезарядил винтовку.

Он бормотал проклятия в сторону северян, награждая грязными ругательствами их матерей и детей, проклиная их прошлое и недолгое будущее.

Офицер род-айлендского полка взмахнул саблей, подгоняя своих солдат, и согнулся пополам, когда пуля вошла ему в живот. Сержант Траслоу молча и с мрачным выражением лица зарядил свою винтовку комбинацией из круглой пули и трех дробинок картечи [24], чтобы наверняка поразить цель. Он не стрелял наугад, а обдумано выбирал мишень и тщательно прицеливался.

— Идите домой! Идите домой! — кричал Адам северянам, и эти слишком мягкие слова приобрели совсем уж нелепый оттенок из-за его возбужденного тона.

Он снова поднял револьвер и нажал на спусковой крючок, но то ли неправильно зарядил оружие, то ли забыл взвести курок, но ничего не произошло, а он продолжал нажимать, выкрикивая нападавшим, чтобы шли домой. Стоящий рядом Старбак, похоже, был не в состоянии выстрелить по флагу, который знал всю свою жизнь.

— Давайте, ребята! Давайте! — это возглас донесся с далекого правого фланга конфедератов, где Старбак заметил цветисто одетых луизианских зуавов, выпускающих последний залп порохового дыма, чтобы броситься в штыковую атаку на врага. Некоторые луизианцы держали охотничьи ножи, огромные, как сабли.

Они ринулись вперед нестройными рядами, так пронзительно вопя, что у Старбака заледенела кровь в жилах. Боже мой, подумал он, но ведь их всех перережут, застрелят на открытой местности, но вместо этого северяне отступили и продолжали отходить, и внезапно луизианская пехота уже была среди застрельщиков в синих мундирах, а северяне спасались бегством.

Взметнулся длинный нож, и солдат упал, кровью хлестала из раны на его голове. Еще один застрельщик северян был пригвозжден к земле штыком, и весь центр федералистов откатился назад под натиском зуавов, а потом отступление переросло в беспорядочное бегство северян, пытающихся избежать тяжелых клинков.

Но на поле боя была лишь горстка луизианской пехоты, а их фланги остались открыты для огня, и внезапно залп со стороны северян опустошил их ряды. Полковник Уит упал, его мешковатую красную сорочку залила кровь.

Луизианцы, которых было слишком мало, остановились, когда на них посыпались вражеские пули. Их тела в вычурных одеждах дергались, когда в них попадали пули, но эта безумная атака вонзилась в самое сердце строя янки в доброй сотне шагов вниз по склону. Но теперь настала очередь зуавов повернуть назад и отнести своего раненого полковника к лесу.

— Пли! — выкрикнул артиллерист южан, и одна из гладкоствольных пушек изрыгнула на северян заряд картечи.

— Пли! — заорал майор Бёрд, и множество винтовок Легиона скрылись в дыму и пламени. Юный солдат из четвертой роты забивал пулю в дуло, где уже находилось три заряда из пуль и пороха. Он нажал на курок, но, похоже, не заметил, что оружие не выстрелило, и снова начал его заряжать.

— Пли! — крикнул майор Эванс, и полк из Южной Каролины сделал залп через изгородь, и на лугу полк из Род-Айленда отступил, оставив своих раненых и убитых лежать в крови на траве.

— Пли! — капеллан луизианцев, позабыв свою библию, разрядил револьвер в сторону янки, нажимая на спусковой крючок, пока револьвер не стал щелкать впустую, но он всё продолжал нажимать, открыв рот от возбуждения.

— Пли! — рявкнул Траслоу на своих солдат. Шестнадцатилетний юноша вскрикнул, когда порох из патрона взорвался прямо ему в лицо, потому что он засыпал его в горячее дуло винтовки.

Роберт Декер выстрелил из ружья в сторону дымовой завесы. На траве то там, то сям тлел огонь, вызванный вылетающими из винтовок горящими пыжами.

Раненый пополз назад к лесу, пытаясь перебраться через завал досок из сломанной изгороди. Его тело задрожало, а потом он затих.

Лежащее на траве тело мертвой офицерской лошади подергивалось, когда в него попадали пули северян, но это были единичные выстрелы, потому что полк из Род-Айленда был слишком напуган, чтобы стоять прямо и как следует заряжать оружие во время отступления.

Мятежники выкрикивали оскорбления, заталкивали пули в еще горячие дула, с силой вбивая заряд, нажимали на курки и начинали все сначала. Старбак наблюдал, как Легион дерется в своем первом сражении, и был поражен атмосферой радости и почти карнавального восторга. Даже возгласы солдат звучали для него как безумное гиканье перевозбужденных детей.

Группы солдат бросались вперед, подражая атаке зуавов, и гнали деморализованный полк из Род-Айленда всё дальше и дальше вниз по склону, пока первая атака янки полностью не выдохлась.

Но вторая линия янки находилась уже на полпути вверх по склону, и всё больше войск северян прибывало по дороге Садли. Там был полк морской пехоты США, а также три свежих добровольческих полка из Нью-Йорка.

Появились и новые пушки, а первые кавалеристы-янки проскакали галопом к своему левому флангу, пока свежая пехота северян стоически маршировала по открытой местности в качестве подкрепления остаткам первых нападавших, которые отступили на две сотни шагов от валяющихся на земле тел, полосы скользкой от крови травы и развороченного дерна, отмечающих самую дальнюю точку приливной волны этой неудавшейся атаки.

— В шеренгу стройсь! В шеренгу стройсь! послышался крик где-то в центре строя конфедератов, и каким-то образом уцелевшие офицеры и сержанты расслышали приказ и повторили его, и орущие и обезумевшие мятежники медленно отошли обратно к изгороди. Они ухмылялись и смеялись, полные гордости тем, что только что совершили.

Время от времени кто-нибудь принимался улюлюкать без очевидной причины или поворачивался кругом, чтобы послать пулю в отступающих северян. Вниз по склону полетели оскорбления.

— Катитесь к своим мамочкам, янки!

— В следующий раз пошлите настоящих мужчин!

— Ну и как вам теплый прием виргинцев, трусы!

— Молчать! — выкрикнул майор Бёрд. — Молчать!

Кто-то начал истерически смеяться, а кто-то захлопал. У подножия холма опять загрохотали пушки северян, посылая снаряды к вершине холма, снова покрыв его темным дымом.

Короткоствольные гаубицы и не прекращали стрельбу, посылая свои круглые снаряды высоко над головой родайлендцев и ньюйоркцев, чтобы они разорвались у кромки леса.

— Назад к лесу! Назад к лесу! — приказ прокатился по линии мятежников, и южане отступили обратно в тень. Перед ними, где над сгоревшей травой понемногу рассеивался дым от выстрелов, по обеим сторонам того, что осталось от изгороди, лежало несколько мертвецов, а за изгородью, на залитом солнечным светом лугу, распростерлись тела северян.

Офицер с рыжими бакенбардами лежал там с открытым ртом, а очки в золотой оправе съехали набок. Рядом с мертвецом села ворона.

Раненый северянин приполз к лесу, умоляя дать ему воды, но ни у кого из легионеров ее не было. Они опустошили свои фляжки, а теперь солнце палило всё сильнее, их глотки пересохли от содержащейся в порохе селитры, но воды не было, а напротив них из дальнего леса выходили новые янки, чтобы снова придать жару атаке.

— Мы снова сделаем это, ребята! Снова сделаем! — воскликнул майор Бёрд, и хотя беспорядочное первое сражение Легиона не дало ему возможность полностью проверить свою военную доктрину, он неожиданно понял, что достиг кой-чего гораздо более значимого — нашел тот вид деятельности, который доставлял ему радость.

Все свои зрелые годы Таддеус Бёрд стоял перед классической дилеммой бедного родственника — выказывать ли вечную и почтительную благодарность или продемонстрировать независимость суждений, ощетиниваясь шипами возражений против любых господствующих традиций, и последний вариант больше нравился Бёрду ровно до того момента, пока в дыму и возбуждении сражения не стало надобности вставать в позу.

Теперь он расхаживал перед своими солдатами, наблюдая, как обретала форму новая атака северян, и ощущал странное удовлетворение.

— Зарядите оружие, — приказал он твердым тоном, — но не стреляйте! Зарядить, но не стрелять!

— Цельтесь им в брюхо, ребята, — громко провозгласил Мерфи. — Уложите их, и оставшиеся отправятся домой.

Адам, как и его дядя, тоже ощутил, как огромный груз упал с его души. Чудовищный шум сражения наложил проклятие смерти на всё, над чем он работал многие месяцы после избрания Линкольна, но этот жуткий звук также означал, что Адама больше не заботят проблемы войны и мира, рабства или освобождения, прав штатов или христианских принципов, он лишь хотел быть добрым соседом для людей, вызвавшихся служить его отцу.

Адам даже начал понимать отца, который никогда не бился над вопросами морали и не взвешивал свои поступки в яростной попытке гарантировать благоприятный вердикт в Судный день.

Однажды, когда Адам спросил отца о его жизненных принципах, Вашингтон Фалконер просто рассмеялся, отмахнувшись от вопроса. «Знаешь, в чем твоя проблема? Ты слишком много думаешь. Я не знаю ни одного счастливого человека, который бы слишком много думал. Размышление — дело запутанное. А жизнь — это просто как перепрыгнуть через плохую изгородь на хорошей лошади, чем больше ты будешь полагаться на лошадь, тем безопаснее, и чем больше ты предоставляешь жизни идти своим чередом, тем ты счастливее.

Беспокойство о принципах — это болтовня школьных учителей. Ты обнаружишь, что лучше спишь, когда ведешь себя с людьми естественно. Это не принцип, просто практичность.

Никогда не мог выносить причитания о принципах. Просто будь собой!»

И в этом хаосе сражения, разбивающем мир вдребезги, Адам наконец-то доверил лошади прыгнуть через барьер и обнаружил, что муки совести испарились от простой радости исполненного долга. Стоя на лугу под перекрестным огнем, Адам повел себя правильно. Может, он и проиграл битву за свою страну, но выиграл войну со своей душой.

— Заряжай! Не стрелять! — майор Бёрд медленно шел перед ротами Легиона, наблюдая, как собираются для второй попытки орды янки. — Цельтесь ниже, когда они подойдут, ребята, цельтесь ниже! И молодцы, все вы молодцы!

Всего за пять минут легионеры превратились в настоящих солдат.

— Эй, вы! — окликнул Итана Ридли чей-то голос с верхней площадки центральной сигнальной башни. — Вы! Да, вы! Вы штабной офицер?

Ридли, погрузившись в свои мысли, пока скакал на юг, придержал лошадь. Он подозревал, что адъютант Вашингтона Фалконера — это не совсем то, что офицер-сигнальщик подразумевал под «штабным офицером», но Ридли достаточно быстро соображал, чтобы понять, что ему нужен определенный предлог, для того чтобы скакать в одиночестве в тылу армии конфедератов, и потому выкрикнул:

— Да!

— Вы можете найти генерала Борегара? — разговаривающий с Ридли офицер, носивший капитанские нашивки, спустился вниз по самодельной лестнице. Написанная от руки табличка у подножия лестницы гласила: «ТОЛЬКО для сигнальщиков», а другая, с еще более крупными буквами, «НЕ ВХОДИТЬ». Офицер подбежал к Ридли и протянул сложенный лист бумаги, запечатанный сургучом. — Нужно срочно доставить это Борегару.

— Но…, - Ридли уже готов был сказать, что он понятия не имеет, где находится генерал Борегар, но потом решил, что подобное заявление будет звучать странно со стороны штабного офицера, каковым он только что себя провозгласил. И кроме того, Ридли рассчитывал, что полковник Фалконер должен быть где-то рядом с генералом, так что найдя полковника, он обнаружит и Борегара.

— Я уже послал семафорное сообщение Борегару, если вы это собираетесь предложить, — раздраженно заявил капитан, — но предпочел бы отправить письменное подтверждение. Никогда нельзя быть уверенным в этих сообщениях сигнальщиков, только не с теми идиотами, с которыми мне приходится иметь дело. Мне нужны достойные люди, образованные.

Так что я хочу, чтобы вы добрались до Борегара. Со всем моим уважением, конечно. Половина придурков, которых мне выделили, так как следует и не выучили сигнальную азбуку, а у другой не хватит мозгов, чтобы даже начать. Так что отправляйтесь, славный парень, и поторопитесь!

Ридли пришпорил лошадь. Он находился рядом с обозом армии, где повозки, передки пушек, походные кузницы и фургоны передвижных госпиталей стояли так тесно, что их торчащие вверх оглобли выглядели как зимний лес.

Какая-то женщина крикнула Ридли, когда он галопом проскакал мимо, интересуясь, что происходит, но он только мотнул головой и промчался мимо костров полевых кухонь, групп играющих в карты мужчин и детей, развлекающихся с котенком. Он гадал, что все эти люди здесь делают.

Он доехал до вершины холма и увидел дым сражения, который лег на долину Булл-Ран слева от него, словно туман над рекой. Этот туман исходил от огромных орудий, выплевывающих снаряды черед реку, которая шла слева и по центру армии мятежников. Впереди Ридли простирались перелески и луга, где стоял правый фланг конфедератов и откуда генерал Борегар надеялся начал собственную атаку на ничего не подозревающих северян.

Полковник Вашингтон Фалконер был где-то там, и Ридли дал лошади отдохнуть, чтобы получить представление о местности. Он был напряжен, зол и заерзал в седле, осознавая, как многим рискнул, но Ридли мог поставить на кон что угодно ради своих амбиций.

Уже многие недели Итан Ридли вольно обращался с деньгами Фалконера, но теперь, когда Легион разделился на обожателей полковника и тех, кто его презирает, Ридли должен был сделать выбор. Он мог со всей искренностью встать на сторону полковника и нанести поражение Старбаку и Бёрду, которые, опираясь на малодушие Адама, принудили Легион нарушить приказы полковника.

Наградой за лояльность были деньги, а деньги были высшей ценностью Ридли. Он наблюдал, как отец привел семью к нищете, и видел жалость на лицах соседей. Ему приходилось выносить снисходительность своего сводного брата, так же как и липкое внимание Анны, и всё потому, что он был беден.

Ему покровительствовали ради его умения обращаться с кистью и карандашом, будто он мог заработать на жизнь, рисуя портреты или иллюстрации, но у него было не больше желания зарабатывать на жизнь рисованием, чем грузчиком угля или адвокатом. Он хотел быть таким, как Фалконер — владельцем огромных угодий и быстрых лошадей, содержать в Ричмонде любовницу и владеть прекрасным сельским домом.

В последнее время, с тех пор как вернулся Адам, Ридли сомневался даже в том, что стать зятем Фалконера будет достаточно, чтобы заполучить приличествующую долю его богатств, но теперь боги войны играли на его стороне. Полковник Вашингтон Фалконер оставил единственный твердый приказ — игнорировать команды Натана Эванса, и соперники Ридли за благосклонность полковника спелись, ослушавшись этого приказа. Настало время, чтобы сообщить об их неподчинении.

Но сначала Ридли нужно было найти полковника Фалконера, а значит, и генерала Борегара, и потому он пришпорил лошадь вниз но склону, в сторону холмистой местности, покрытой рощами и небольшими пастбищами. Его лошадь перепрыгнула через две изгороди, скача так игриво, будто они гнали охотничьих собак во зимним холмам. Он свернул влево, на широкую тропу, ведущую под деревьями туда, где отдыхал полк зуавов в своих заметных издалека красных панталонах и свободного покроя рубахах.

— Что происходит? — окликнул Ридли один из зуавов.

— Мы наподдали ублюдкам? — спросил сержант.

— Вы нас ищете? — выбежал на тропу перед Ридли офицер.

— Я ищу Борегара, — Ридли придержал лошадь. — Вы знаете, где он?

— Езжайте до конца леса, поверните налево, там перед вами будет дорога и там, скорее всего, и находится Борегар, По крайней мере, полчаса назад он был там. У вас есть новости?

Новостей у Ридли не было, так что он снова перешел на галоп, свернул влево и увидел огромную толпу пехотинцев, отдыхающих у дороги на дальнем конце луга. Солдаты были в синих мундирах, и на секунду Ридли решил, что прискакал прямиком в ряды янки, но потом заметил развевающийся над войсками флаг Конфедерации с тремя полосами, и понял, что южане временно переоделись в синюю форму северян.

— Вы знаете, где генерал? — прокричал он офицеру в синем, но тот пожал плечами и услужливо махнул рукой куда-то на северо-восток. — Как я слышал в последний раз, он был где-то у фермерского дома в том направлении, но не спрашивайте меня, где это.

— Он был здесь, — вступил в разговор сержант, — но теперь его нет. Вы знаете, что происходит, мистер? Мы бьем этих сук?

— Я не знаю, — Ридли отправился дальше, подъехав в конце концов к артиллерийской батарее, удобно расположившейся на южном берегу Булл-Ран, позади бруствера из ивовых корзин, наполненных глиной.

— Это брод Боллс, — заявил лейтенант-артиллерист, вынимая изо рта трубку, — и генерал точно был здесь час назад. Вы можете сказать, что там происходит? — он махнул рукой на запад, откуда доносился звук грохочущих в сернистом воздухе пушек.

— Нет.

— Что-то шума многовато, а? Я думал, что война будет тут, а не там.

Ридли пересек брод Боллс, выехав на вражескую сторону реки Булл-Ран. Вода доставала до живота лошади, заставив Ридли задрать ноги в стременах над быстрым потоком. Рота виргинской пехоты лежала в тени на противоположном берегу в ожидании приказов.

— Вы знаете, что происходит? — спросил его капитан.

— Нет.

— И я не знаю. Час назад они говорили, что нам нужно остаться здесь, но никто не объяснил, почему. Что-то мне думается, о нас позабыли.

— Вы видели генерала?

— За последние три часа я не видел никого старше майора по званию. Но маркитант сказал, что мы будем атаковать в том направлении, так что, может, все генералы направились туда, — он указал на север.

Ридли поскакал между высоких деревьев на север, продвигаясь медленно, чтобы его покрытая пеной лошадь не сломала ногу о какой-нибудь торчащий корень, поскольку дорогу развезло под колесами артиллерии. В четверти мили за бродом, на краю вытоптанного кукурузного поля, Ридли обнаружил батарею тяжелых двенадцатифунтовых пушек.

Орудия сняли с передков и нацелили их смертоносные дула через поле с подрастающей кукурузой, но командир не имел представления, почему они находятся в этом месте или кто появится из темнеющей зелени леса с противоположной стороны поля.

— Вы знаете, откуда этот чертов грохот? — майор-артиллерист махнул рукой в западном направлении.

— Кажется, идет перестрелка через реку, — ответил Ридли.

— Хотел бы я, чтобы у меня появилось во что стрелять, потому что я не знаю, какого черта нахожусь здесь, — он показал на поле, будто оно находилось в самом сердце экваториальной Африки. — Ищете, где проходит основная атака Борегара, капитан? Проблема в том, что здесь врага нет, вообще никого нет, разве что ребята из Миссисипи, которые недавно прошли по дороге, но только Богу известно, чем они занимаются.

Ридли смахнул пот с лица, натянул обратно широкополую шляпу и направил усталую лошадь вверх по дороге. Он обнаружил пехоту из Миссисипи отдыхающей под деревьями.

Один из офицеров, майор, чей акцент был таким сильным, что Ридли едва понимал его речь, сказал, что продвижение конфедератов в этом месте остановилось, именно под этими кедрами, и он ни черта не понимает, по какой причине, но точно уверен, или, по меньшей мере, уверен так, как может быть уверен человек из Роллинг-Форка, а там ни в чем нельзя быть уверенным, но всё равно наверняка генерал Борегар отошел назад на ту сторону Булл-Ран, но через другой брод. Дальше на восток. Или, может, на запад.

— Так вы не знаете, что происходит? — спросил майор, прежде чем надкусить зеленое яблоко.

— Нет, — признался Ридли.

— И я не знаю, — у майора была шляпа с торчащим из нее тонким пером, кривая сабля и роскошные усы, напомаженные и прилизанные, чтобы придать им элегантный вид. — Если найдете кого-нибудь, кто знает, а именно это вы и пытаетесь сделать, мистер, то передайте им, что Джеремайя Колби просто ждет не дождется, когда ж сможет покончить с этой войной. Удачи вам, мистер! Вы тут, ребята, выращиваете отличные яблоки!

Ридли развернулся и поскакал обратно к реке, начав прочесывать местность между Булл-Ран и железной дорогой. Вдалеке грохотали пушки, их басы сопровождались более приглушенным звуком ружейной стрельбы. Этот шум заставил Ридли поторопиться со своей задачей, правда, он и понятия не имел, как можно ускорить дело.

Генерала со своим штабом и прочими спутниками, казалось, поглотила эта огромная нагретая солнцем местность. Ридли остановил усталую лошадь на перекрестке у небольшого деревянного домика. Овощи на ухоженном огороде были вырваны, осталась лишь грядка недозрелых тыкв. Курящая трубку престарелая негритянка с опаской оглядела его из-за двери домика.

— Здесь нечего красть, масса, — сказала она.

— Ты знаешь, где генерал? — спросил ее Ридли.

— Нечего красть, масса, всё уже украли.

— Вот тупая черномазая сука, — выругался Ридли, а потом медленнее и громче, будто говорит с ребенком, повторил: — Ты знаешь, где генерал?

— Всё уже украли, масса.

— Да пошла ты.

Высоко над головой просвистел снаряд, завывая и кувыркаясь в безоблачном воскресном небе. Ридли снова выругался, а потом наугад выбрал одну из дорог и предоставил измотанной лошади перейти на медленный шаг. Пыль отлетала из-под ее копыт в сторону спящего у дороги пьяного солдата.

В нескольких шагах дальше по дороге лежал дохлый черно-белый деревенский пес, застреленный в голову каким-то солдатом, который, вероятно, возмутился тем, что собака досаждает его лошади.

Ридли миновал пса и начал беспокоиться, что Борегар, вероятно, а с ним и Фалконер, ускакал на северо-запад, туда, где слышались звуки сражения, потому что наверняка ни один генерал не остался бы в этой сонной сельской местности, над которой слышался неясный гул, в то время как его солдаты погибают всего в трех милях отсюда.

Потом, когда он поравнялся с краем рощицы, то заметил еще одну странную решетчатую сигнальную башню, стоящую рядом с фермерским домом, а под башней к изгороди была привязана кучка лошадей. На одной из веранд дома находилась группа мужчин в форме со сверкающим галуном, так что Ридли пришпорил лошадь, но как только он заставил ее прибавить скорость, со стороны фермы показался всадник на высоком вороном и поскакал в сторону Ридли. Это был полковник.

— Сэр! Полковник Фалконер! — Закричал Ридли, чтобы привлечь внимание полковника, иначе бы тот промчался мимо.

Полковник взглянул на усталого всадника, узнал Ридли и замедлил темп.

— Итан! Это ты! Едем со мной! Что ты вообще здесь делаешь, черт возьми? Не важно! У меня хорошие новости, просто чудесные!

Утро принесло полковнику одни разочарования. Он нашел Борегара сразу после шести, но генерал его не ожидал и не имел времени на встречу, так что Фалконер вынужден был остудить свой пыл, а часы всё тянулись.

Но теперь он совершенно удивительным образом получил приказы, которых так жаждал. Борегар, желая оживить свою атаку, которая таинственным образом захлебнулась посреди пустых полей за рекой Ран, призвал свежие войска, и Фалконер увидел в этом свой шанс. Он предоставил ему свой Легион и получил приказ перебросить своих людей к правому флангу. Только что прибывшие солдаты генерала Джонстона из армии Шенандоа поставили в качестве подкрепления левому флангу мятежников, в то время как Борегар решил придать новый импульс правому флангу.

— Нам нужен энтузиазм, — пожаловался Борегар Фалконеру, — какой-нибудь толчок. Нет ничего хорошего в том, чтобы играть в кошки-мышки на поле битвы, нужно показать им, где раки зимуют.

Именно этого и ждал Фалконер, шанса повести Легион в победную атаку, которая впишет еще одну славную страницу в историю Виргинии.

— Едем, Итан, — позвал его Вашингтон Фалконер, обернувшись. — У нас есть разрешение атаковать!

— Но они ушли! — крикнул Ридли. Его усталая лошадь не успевала за отдохнувшим жеребцом Фалконера, Саратогой.

Полковник остановил коня, развернул его и уставился на Ридли.

— Они ушли, сэр, — сказал тот. — Я приехал, чтобы сказать вам это.

Полковник прихлопнул муху хлыстом.

— Что значит ушли? — он говорил спокойно, словно не понимая, что за новости только что привез ему Ридли с поля боя.

— Это был Старбак, — объяснил Ридли. — Он вернулся, сэр.

— Вернулся? — недоверчиво спросил полковник.

— И заявил, что у него приказ от Эванса.

— От Эванса! — язвительно фыркнул Фалконер.

— И они выступили к Садли, сэр.

— Старбак привез приказ? А что сделал Дятел, черт возьми?

— Велел полку двинуться к Садли, сэр.

— Под командование этой обезьяны Эванса? — полковник так громко выкрикнул этот вопрос, что его лошадь беспокойно заржала.

— Да, сэр, — Ридли почувствовал удовлетворение от того, что привез эту проклятую новость. — Вот почему я поехал вас искать.

— Но у Садли нет никакого сражения, черт возьми! Это обманный маневр! Ловушка! Генералу всё про это известно! — внезапно разъярился полковник. — Сражение будет здесь! Боже! На этой стороне поля! Здесь! — полковник взмахнул хлыстом, который просвистел в воздухе, испугав и без того нервного Саратогу. — А что насчет Адама? Я велел ему не позволять Дятлу вести себя безответственно.

— Адам позволил Старбаку себя убедить, — Итан помедлил и покачал головой. — Я возражал им, сэр, но я всего лишь капитан, не более.

— Теперь ты майор, Итан. Можешь занять место Дятла, будь он проклят. И будь проклят Старбак! Будь он проклят, будь проклят, будь проклят! Я убью его! Скормлю его потроха собакам! А теперь поехали со мной, Итан, давай! — и полковник пришпорил коня.

Майор Ридли, пытавшийся успевать за полковником, внезапно вспомнил о послании сигнальщика Борегару. Он вытащил запечатанную сургучом бумагу из кармана, размышляя, стоит ли упомянуть о ее существовании полковнику, но тот уже ринулся вперед, пыль разлеталась из-под копыт его лошади, а Ридли не хотел отстать, только не теперь, когда он стал майором и заместителем полковника, так что он выбросил послание и во весь опор поскакал за Фалконером туда, где была слышна канонада.

На покрытой лесом вершине холма, где наспех собранная бригада Эванса отразила первую атаку северян, сражение переросло в мрачную партию с явным перевесом одной стороны.

Для канониров-янки южане являлись лишь способом потренироваться в стрельбе без всякого сопротивления, потому что обе пушки конфедератов были уничтожены, первую сбросило с лафета от прямого попадания двенадцатифунтового ядра, а вторая потеряла колесо в результате попадания другого снаряда, а через несколько минут еще одно двенадцатифунтовое ядро разнесло спицы запасного колеса. Две поврежденные пушки, еще заряженные картечью, которой не успели выстрелить, валялись на краю леса, покинутые артиллеристами.

Майор Бёрд гадал, можно ли что-либо с этим сделать, но не похоже было, что это возможно. Он попытался проанализировать ситуацию и пришел к простому выводу, что войска южан сдерживали многократно превосходящие силы северян, но чем дольше они стояли у кромки леса, тем больше людей теряли, и в итоге, путем столь же неизбежным. как математическое вычитание, никого из них не останется в живых, и северяне пройдут по трупам мятежников и выиграют сражение, а тем самым и войну.

Майор Бёрд не мог этого предотвратить, потому что ни одна умная идея не пришла ему в голову — ни атака с фланга, ни засада, ни еще какой-нибудь путь, как перехитрить врага. Пришло время просто драться и умирать. Майор Бёрд сожалел о том, что попал в такое безнпдежное положение, но не видел ни одного элегантного выхода из него, и потому был намерен остаться на своем месте. Удивительно, но он не чувствовал страха. Он попытался понять причины этому и решил, что просто наделен хладнокровием. Он отпраздновал это радостное прозрение, украдкой бросив полной обожания взгляд на фотокарточку жены.

Адам Фалконер тоже не чувствовал страха. Он не сказал бы, что наслаждается сегодняшним утром, но, по меньшей мере, опыт сражения унял беспорядок из простых жизненных вопросов в его голове, и Адам праздновал эту свободу.

Как и другие офицеры, он слез с лошади, отправив ее назад в лес.

Офицеры Легиона поняли, что враг стреляет из винтовок слишком высоко, чтобы причинить какой-либо ущерб сидящему на корточках человеку, но не настолько высоко, чтобы пули не попадали во всадника, так что они наплевали на драгоценные приказы полковника оставаться в седле и превратились в пехотинцев.

Натаниэль Старбак отметил, что некоторым, например, Траслоу и, что удивительно, майору Бёрду и Адаму, храбрость давалась безо всяких усилий. Они спокойно занимались своим делом, не сгибались под натиском врага, а их ум не затуманился. Большинство колебалось между приступами отваги и трусости, но следовало примеру бесстрашных.

Каждый раз, когда Траслоу бросался вперед, чтобы выстрелить в северян, еще дюжина стрелков бежала за ним, а когда майор Бёрд вышагивал вдоль леса, солдаты улыбались ему, воспринимали его приказы очень серьезно и радовались, что эксцентричный учитель явно не страшится опасности.

Если у этих обычных людей будет крепкая узда, понял Старбак, Легион мог бы сотворить чудо. Было также трусливое меньшинство, сгрудившееся в лесу, где они делали вид, что заряжают или чинят оружие, но на самом деле укрывались от зловещего свиста пуль Минье и с треском разрывающихсяснарядов.

Пули и снаряды оставили от бригады Натана Эванса рваную линию скорчившихся в тени у кромки леса людей. Время от времени группы солдат устремлялись на открытую местность, стреляли и стремглав неслись обратно, но теперь орды застрельщиков-янки наводнили луг и при виде мятежников стали стрелять еще яростнее.

Самые храбрые офицеры южан расхаживали вдоль края леса, ободряя солдат и даже рассказывая шутки, хотя Адам, который твердо желал находиться на виду у солдат отцовского Легиона, отказался ходить в тени, а открыто вышагивал на залитой светом местности, громко призывая солдат не стрелять, пока он проходит перед дулами их винтовок.

Его убеждали укрыться, отойти к лесу, но Адам никого не слушал. Он выставлял себя напоказ, будто считал, что заколдован. Он убеждал себя, что не боится и дьявола.

Майор Бёрд присоединился к Старбаку, наблюдая, как Адам шагает под лучами солнца.

— Вы заметили, насколько высоко летят пули?

— Высоко?

— Они целятся в него, но стреляют выше. Я это отметил.

— Значит, так оно и есть, — Старбак, вероятно, не заметил бы, даже если бы янки обстреливали луну, но теперь, когда ему на это указал Таддеус Бёрд, он увидел, что большая часть выстрелов северян и правда попадает в листву над головой Адама. — Он просто глупец! — зло произнес Старбак. — Просто хочет умереть!

— Он делает это ради отца, — объяснил Бёрд. — Фалконер должен быть здесь, но его нет, так что Адам поддерживает честь семьи, хотя если бы его отец был здесь, может, это и успокоило бы его совесть. Я заметил, что отсутствие Фалконера обычно благотворно сказывается на Адаме, а вы?

— Я обещал его матери, что позабочусь о его безопасности.

Бёрд разразился смехом.

— Очень глупо. Как вы собирались это сделать? Купить ему один из тех смешных железных нагрудников, которые рекламируют в газетах? — Бёрд покачал головой. — Моя сестра просто свалила эту ответственность на вас, Старбак, чтобы принизить Адама. Полагаю, он присутствовал?

— Да.

— Моя сестра, понимаете ли, своим замужеством вошла в семью змей и с тех пор учит их секретам использования яда, — Бёрд хихикнул. — Но Адам — лучший из них, — признал он, — самый лучший. И храбрый, — добавил он.

— Очень, — сказал Старбак и почувствовал стыд, потому что не совершил ни одного смелого поступка во время утреннего столкновения. Уверенность, наполнявшая его на железнодорожной станции в Росскилле, куда-то испарилась от одного лишь вида флага его страны.

Он до сих пор не выстрелил из револьвера и даже не был уверен, что сможет выстрелить в своих соотечественников, но также и не желал покидать своих друзей в рядах Легиона. Он слонялся у края леса, наблюдая за далекими клубами дыма, которые выплевывали пушки янки. Он хотел описать дым Салли и поэтому очень пристально за ним наблюдал, заметив, что сначала он белый, а потом быстро темнеет до серо-голубого.

В один момент, вглядываясь в склон, Старбак мог бы поклясться, что увидел в дымном воздухе темный след от снаряда, а секундой спустя услышал его разрушительный грохот в ветвях над головой.

Одна из пушек северян стояла около стога сена у подножия холма во дворе фермы, и огонь, вырывающийся из дула, поджег сухую траву. Языки пламени вихрем взметнулись вверх, наполняя и без того уже грязный воздух черным дымом.

— Вы слышали, что бедняга Дженкинс нас покинул? — спросил майор Бёрд таким тоном, каким бы мог сообщить, что в этом году ранняя весна или что виды на урожай выдались неплохими.

— Покинул? — переспросил Старбак, потому что это слово могло предполагать, что Розуэлл Дженкинс просто отошел с поля боя.

— Испарился. В него попал снаряд. Теперь он выглядит как то, что осталось на прилавке мясника, — слова Бёрда были черствыми, но голос полон сожалений.

— Бедняга Дженкинс, — Старбак не особо любил Розуэлла Дженкинса, который раздавал виски, чтобы гарантировать избрание офицером, и предоставил командовать своей ротой сержанту Траслоу. — Кто теперь будет командовать одиннадцатой ротой?

— Тот, кого пожелает видеть на этом посту мой зять или, точнее, кого захочет Траслоу, — Бёрд засмеялся, и клюющие движения его головы превратились в унылые подергивания.

— Есть ли вообще какой-то смысл назначать командира? Потому что, может, и Легиона то никакого не останется? — Бёрд сделал паузу. — Может, и Конфедерации не останется? — он непроизвольно пригнулся, когда осколок просвистел у них над головами и врезался в дерево всего в шести дюймах выше Старбака. Бёрд выпрямился и вытащил одну из своих темных сигар.

— Хотите?

— Пожалуй, — с той ночи с Бельведером Дилейни в Ричмонде Старбак пристрастился к сигарам.

— У вас есть вода? — спросил Бёрд, протягивая сигару Старбаку.

— Нет.

— Кажется, у нас кончилась вода. Док Билли хотел получить воды для раненых, но ее совсем нет, и я ни у кого не могу найти. Мы так многого не предусмотрели.

На севере раздался треск ружейного залпа, свидетельство того, что в дело вступили новые войска конфедератов.

Старбак заметил, что еще как минимум два новых полка южан присоединились к линии Эванса, но на каждого свежего солдата из Алабамы и Миссисипи приходилось по меньшей мере три северянина, и получив подкрепление, янки посылали всё больше солдат вверх по склону, вложив все свои силы в огонь из винтовок по редеющей линии мятежников.

— Это не затянется надолго, — горько произнес Бёрд, — не затянется.

Офицер из Южной Каролины подбежал к краю леса.

— Майор Бёрд? Майор Бёрд?

— Я здесь! — Бёрд сделал шаг в сторону.

— Полковник Эванс хочет, чтобы вы пошли в атаку, майор, — лицо южнокаролинца почернело от пороха, мундир был порван, глаза покраснели, а голос охрип. — Полковник собирается протрубить в горн и хочет, чтобы все мы пошли в атаку, — офицер помедлил, словно знал, что просит невозможного, а потом попытался напрямую воззвать к патриотизму. — Одна последняя славная атака, майор, за Юг.

На секунду могло показаться, что майор Бёрд вот-вот засмеется от подобного неприкрытого обращения к его патриотическим чувствам, но потом он кивнул.

— Конечно.

За Юг, одна последняя безумная атака, последний отчаянный жест. До того, как сражение и всё дело будут проиграны.

Четыре роты, которые Окорок Эванс оставил оборонять каменный мост, были вынуждены отойти, когда северяне под командованием полковника Уильяма Шермана обнаружили брод вверх по течению и таким образом обошли с фланга этот маленький арьергард южан. Солдаты сделали беспорядочный залп, а потом быстро отступили, пока люди Шермана переходили через Булл-Ран.

Над покинутым мостом разорвался снаряд, а потом на дальней стороне моста появился офицер в синем мундире и просигналил о том, что мост захвачен, взмахнув саблей в сторону артиллерийской батареи северян.

— Прекратить огонь! — крикнул командир батареи. — Сушить банники! Запрягать лошадей! Смотреть веселей!

Мост был взят, так что теперь армия северян могла пересечь Булл-Ран широким потоком и завершить окружение и уничтожение армии мятежников.

— Теперь, джентльмены, вы можете безопасно пройти на позицию батареи, — объявил капитан Джеймс Старбак газетчикам, хотя едва ли кто-то нуждался в его разрешении, потому что группа возбужденных гражданских уже шла или скакала в сторону захваченного каменного моста.

Конгрессмен махнул рукой с зажженной сигарой в сторону войск, а потом отошел в сторону, чтобы дать возможность лошадям, тянущим пушки, прогрохотать мимо.

— На Ричмонд, ребята! На Ричмонд! — крикнул он. — Дайте этим скулящим собакам хорошего пинка! Вперед, ребята!

Батальон одетой в серое пехоты северян последовал за артиллерией. Второй висконсинский полк носил серые мундиры, потому что им не хватило синей ткани, чтобы пошить униформу.

— Просто держите наш славный флаг высоко, ребята, — велел им полковник, — и Господу известно, что мы не какие-нибудь отбросы вроде этих мятежников.

Перейдя через мост, солдаты из Висконсина повернули на главную дорогу, чтобы отправиться на север, в сторону пелены дыма вдалеке, которая показывала, что упрямые конфедераты еще сопротивляются фланговому маневру федералистов.

Капитан Джеймс Старбак предположил, что войска из Висконсина возглавят атаку на неприкрытый фланг обороняющихся южан, смяв и уничтожив мятежников, внеся, таким образом, свою лепту в славную победу, дарованную северянам Богом. Набожному Джеймсу подумалось, что Всевышний наверняка с радостью благословил его страну в День Господень.

Месть Его была стремительной, а победа — ошеломляющей. Даже безбожные иностранные военные наблюдатели не скупились на поздравления.

— Всё, как и планировал бригадный генерал Макдауэлл, — заметил Джеймс, приписывая, как и подобает верному солдату, Божье провидение генералу. — Мы ожидали, джентльмены, сопротивление на начальном этапе, затем внезапный прорыв их обороны и последовательный захват вражеских позиций.

Только Лассан, французский полковник, выразил скептицизм, размышляя над отсутствием артиллерии у Конфедерации.

— Возможно, они берегут боеприпасы? — высказал предположение француз.

— Мне кажется, сэр, дело в непрофессионализме мятежников. Им не хватает навыков, чтобы эффективно развертывать свои орудия, — парировал Джеймс.

— Вот как! Вы правы, капитан, наверное, в этом все дело.

— Они всего лишь фермеры, а не солдаты. Смотрите на это, полковник, как на крестьянский бунт, — Джеймс призадумался, не слишком ли он далеко зашел в своем сравнении, но любое унижение мятежников приходилось сладкой музыкой для его слуха, так что, не удовлетворившись оскорблением, он добавил: — Армия безграмотных селян, ведомая нелюдями-рабовладельцами.

— Так, значит, победа у вас в руках? — несмело спросил Лассан.

— Гарантированно! — Джеймса распирало от счастья, которое обычно испытывает человек, наблюдающий триумфальное разрешение затруднительной ситуации. В воздухе и впрямь витал запах победы, пока все больше полков федералистов пересекали каменный мост.

Три дивизии северян загромоздили дорогу, ожидая своей очереди, чтобы перейти через реку, играла дюжина оркестров, женщины выкрикивали приветственные возгласы, флаги развевались. Господь находился у себя на небесах, фланг Борегара отступал, и мятеж рвался в кровавые клочки.

А еще не настал и полдень.

Глава тринадцатая

— Примкнуть штыки! — приказал майор Бёрд, а потом услышал, как его слова прокатились эхом к флангам Легиона. Солдаты вытащили из ножен тяжелые штыки с латунными ручками и защелкнули их над почерневшими дулами винтовок.

Большинство легионеров никогда не думали, что будут применять штыки в пешей атаке, они считали, что когда война закончится, и янки отправят обратно на север, они заберут штыки домой и будут использовать их, чтобы резать свиней или сечь сено. Однако теперь, стоя за тонкой пеленой дыма, висящей над сломанной изгородью, они закрепили штыки на ужасно горячих винтовках и пытались не думать о том, что их ждет на солнечной стороне.

Потому что там поджидали орды янки — люди из Род-Айленда, Нью-Йорка и Нью-Хэмпшира, пыл этих добровольцев подкреплялся профессиональными солдатами армии США и морскими пехотинцами.

Атакующие северяне теперь превосходили силы Натана Эванса в четыре раза, но упрямая оборона южан сдерживала атаку янки уже более часа.

Ряды обороняющихся опасно поредели, и Эванс хотел предпринять последнюю попытку превратить атаку северян в хаос и тем выиграть еще несколько минут, за которые остатки армии конфедератов смогут сменить позицию и подготовиться к атаке с фланга. Эванс хотел бросить последний вызов врагу перед тем, как линия мятежников распадется и могучие силы северян неотвратимо прокатятся по ней дальше.

Майор Бёрд вытащил саблю. Его револьвер Ле Ма до сих пор не был заряжен. Он сделал пробный взмах саблей и понадеялся, что Господь не допустит, чтобы ее пришлось использовать. По мнению Бёрда, эти последние броски в штыковую принадлежали истории и романтическим романам, а не реалиям сегодняшнего дня, хотя Бёрд не мог не признать, что штыки Легиона смотрелись зловеще и эффектно. Это были длинные тонкие клинки с губительным изгибом на конце.

Вернувшись в округ Фалконер, полковник настоял, чтобы солдаты практиковались обращаться со штыками, и даже подвесил коровью тушу к низкой ветке, чтобы устроить реалистичную мишень, но туша протухла, и солдат стало невозможно заставить ее атаковать. Теперь, когда пот прочертил белые линии на их почерневших от пороха лицах, те же самые люди готовились попрактиковаться со штыками по-настоящему.

Северяне, ободренные временным затишьем в стрельбе, снова начали продвигаться. Новая артиллерийская батарея южан добралась до правого фланга Эванса, и канониры осыпали федералистов картечью и ядрами, убеждая северян поторопиться.

Группы северян, будто соревнуясь друг с другом, тащили тяжелые флаги с кистями вперед, через клубы дыма, висящие над лугом, который был так изрыт снарядами и ядрами, что сернистая вонь порохового дыма была приправлена сладким запахом свежескошенного сена.

Майор Бёрд взглянул на свои старомодные часы, моргнул и посмотрел снова. Он поднес часы к уху, решив, что они, должно быть, остановились, но услышал спокойное тиканье. Почему-то он посчитал, что уже настал полдень, но была всего половина десятого. Он облизал сухие губы, поднял саблю и опять перевел взгляд на приближающегося врага.

Раздался сигнал горна.

Одна фальшивая нота, потом пауза, потом еще две, а затем четкие три ноты, и еще раз три, секундная пауза, и внезапно офицеры и сержанты стали выкрикивать команды вставать и идти вперед. Мгновение никто не шевелился, а потом серая линия у поломанного снарядами и исполосованного пулями леса пришла в движение.

— Вперед! — призвал майор Бёрд и вышел на солнечный свет, держа саблю в поднятой руке и указывая ей вперед.

Он немного подпортил эту героическую позу, споткнувшись, когда перелезал через изгородь, но быстро встал и пошел дальше. Адам взял на себя командование пятой ротой после гибели капитана Элайши Бэрроуза. Бэрроуз был старшим клерком в окружном банке Фалконера и не особо хотел вступать в Легион, но побоялся рискнуть своим продвижением по службе в банке Вашингтона Фалконера в случае отказа.

Ныне же от него осталось лишь тело с потемневшей кожей и роем усевшихся повсюду мух.

Адам, принявший командование, шел во главе пятой роты с револьвером в правой руке и ножнами на левом боку. Ножны могли запутаться между ног, их приходилось постоянно придерживать. Та же проблема донимала и Старбака, шагавшего рядом с Бёрдом.

— Мне кажется, сабля того не стоит, — заметил Бёрд. — Я, конечно, догадывался, что лошади — та еще головная боль, но, похоже, с саблями дело обстоит не лучше. Фалконер, наверное, огорчится. Мне иногда кажется, что его заветная мечта — вести войска в битву с копьем в руке, — Бёрд гнусаво хохотнул, представив себе эту картину.

— Сэр Вашингтон Фалконер, лорд Семи Источников! Да, ему понравится. Все же я никогда не понимал, почему отцы-основатели отменили все эти титулы. Ничего не стоят, зато дураки довольны сверх меры. Моей сестрице бы понравился титул леди Фалконер… Ваш револьвер заряжен?

— Да, — правда, Старбак из него так и не выстрелил.

— А мой — нет. Все как-то забываю, — Бёрд срубил клинком одуванчик. Справа от него четкими рядами наступала пятая рота. Как минимум двое солдат повесили свои винтовки на плечо, заменив их на длинные охотничьи ножи.

Таддеус Бёрд любил называть их тесаками мясника, но всё же огромные неуклюжие клинки выглядели подходящими для этой отчаянной авантюры. Пули северян свистели в воздухе, впиваясь во вздрагивающие от попадания в ткань знамена Легиона.

— Вы заметили, янки до сих пор целят высоко? — спросил Бёрд.

— И слава Богу, — ответил Старбак.

Снова зазвучал горн, подстегивая шеренги мятежников, и Бёрд взмахнул клинком, призывая Легион ускориться. Солдаты двинулись наполовину шагом, наполовину бегом. Старбак обошел кусок дымящейся, испещренной осколками земли, где лежало изувеченное тело стрелка. Снаряд превратил в месиво его живот и половину грудной клетки. То же, что осталось, было усеяно мухами. Большие зубы выделялись на фоне начинающего темнеть на солнце лица.

— По-моему, это Джордж Масгрейв, — доверительно сообщил Бёрд.

— Как вы можете быть уверены? — только и смог вымолвить Старбак.

— Эти зубы как у грызуна. Он был испорченным мальчишкой. Хулиганом. Хотел бы я сказать, что сожалею о его смерти, но не могу. Я сотню раз желал, чтоб он сдох. Такое отвратительное создание.

В солдата из одиннадцатой роты попала пуля, и он разразился воплями от боли. Двое других подбежали к нему, чтобы помочь.

— Оставьте его! — рявкнул сержант Траслоу, и раненый остался корчиться от боли на траве. Музыканты Легиона, укрывшиеся у края леса, также являлись санитарами, и двое из них, поколебавшись, бросились вперед, чтобы подобрать раненого.

Гаубичный снаряд с визгом вонзился в землю на лугу. Он взорвался, и вслед тут же полетел еще один. Пехота северян остановилась, перезаряжая винтовки.

Старбак увидел, как поднимаются и опускаются шомполы, он мог разглядеть покрытые порохом лица, переводящие глаза со своего оружие на приближающуюся шеренгу мятежников.

Так мало южан пошли в атаку и так много северян их ожидало. Старбак заставил себя идти спокойно, не выказывая страха. Забавно, подумал он, но в этот момент его семья, должно быть, занимает свои места на скамье в высокой темной церкви, а отец, наверное, молится в ризнице, в то время как прихожане устремились на солнце, скамьи скрипят, когда на них садятся, а высокие окна летом, как обычно, оставили открытыми, чтобы легкий ветерок из бостонской бухты охладил молящихся.

В церковь проникнет вонь навоза с улицы, а его мать сделает вид, что читает библию, хотя на самом деле всё ее внимание будет поглощено прибывающей паствой — кто присутствует, а кто отсутствует, кто хорошо выглядит, а кто нездоров.

Старшая сестра Старбака Эллен-Марджори, помолвленная со священником, будет нарочито показывать свое благочестие, молясь или читая Писание, а пятнадцатилетняя Марта вопьется глазами в мальчиков на скамье Уильямсов по другую сторону прохода. Старбак гадал, находится ли Сэмми Уильямс среди врагов в синих мундирах, ожидающих в трехстах шагах впереди на этом виргинском лугу. Он гадал, где может быть Джеймс, и ощутил боль при мысли о том, что его напыщенный, но добрый старший брат лежит где-нибудь мертвым.

Горн протрубил снова, в этот раз энергичнее, и мятежники перешли на бег.

— Ура! — закричал майор Бёрд. — Ура!

Старбаку показалось, что вместо того, чтобы приободриться, солдаты начали кричать. Или, скорее, завывать, как тот раненый, которого Траслоу оставил лежать на траве. Этот звук можно было принять за вопли от ужаса, если не считать того, что они выкрикивались в унисон и было в них нечто такое, от чего кровь стыла в жилах, да и сами солдаты это почувствовали и усилили это странное улюлюканье. Даже майор Бёрд, бегущий со своей неуклюжей саблей, как эхо повторил этот зловещий вопль. В нем было что-то дьявольское, пугающее и чудовищно жестокое.

И тогда северяне открыли огонь.

На секунду всё летнее небо, весь небесный свод, наполнился свистом пуль и воплями мятежников, которые сделали паузу перед тем, как снова ринуться вперед, только на сей раз в этих криках зазвучали более пронзительные нотки. Люди начали падать. Солдат откидывало назад под ударами пуль, которые могли бы свалить и мула. Некоторые пытались нетвердой походкой продолжать движение. Трава обагрилась свежей кровью.

Старбак услышал какое-то щелканье и понял, что это звук ударяющихся о ножи и винтовки пуль. Натиск южан замедлился, казалось, люди с трудом пробивают себе путь, будто воздух вдруг сгустился, как патока, в которой стройные ряды полков мятежников распались, превратившись в рассеянные по полю группки. Они останавливались, стреляли и снова шли вперед, но медленно и неуверенно.

Со стороны федералистов последовал еще один залп, и ряды атакующих потеряли еще больше людей. Майор Бёрд приказывал солдатам атаковать, бежать, чтобы исполнить свой долг в этом сражении, но Легион был оглушен жестокостью ответного огня северян и подавлен огневой мощью их пушек, чьи снаряды разрывались, пылали и свистели над их головами. Гаубичные снаряды сверкали, как молнии, каждый извергал высоко в воздух комья красной земли.

Адам находился в десяти шагах перед одиннадцатой ротой. Он медленно шел вперед, явно не боясь опасности. Сержант призывал его вернуться, но Адам, который теперь опустил револьвер, проигнорировал его.

— Вперед! Вперед! кричал майор Бёрд. До сих пор не обагрился кровью ни один нож или штык, но солдаты не могли больше идти. Они молча отпрянули, а северяне издали триумфальный вопль, и этот звук, похоже, подстегнул отступление мятежников, перешедших на неровный бег. Конфедераты пока не ударились в панику, но были уже близки к ней.

— Нет! — лицо майора Бёрда, пытавшегося заставить солдат снова пойти в атаку лишь личным примером, побагровело.

— Майор! — Старбаку пришлось кричать, чтобы Бёрд его услышал. — Оглянитесь налево! Налево!

Свежий полк северян приближался к левому флангу Легиона и теперь угрожал обойти виргинцев с незащищенного фланга. Новая атака не только бы отразила неудавшуюся штыковую, но и отрезала бы им путь к лесу. Оборону Эванса обошли с флангов и в конце концов разгромили.

— Чёрт! — Бёрд уставился на эту новую угрозу. Его ругательство звучало совершенно неубедительно, как у человека, не привыкшего сквернословить. — Старшина! Заберите знамена! — Бёрд отдал приказ, но сам не отступил.

— Вернитесь, сэр, прошу вас! Вернитесь! — Старбак потянул майора Бёрда за рукав, и на сей раз тот начал отходить. В воздухе визжали пули, а Бёрд и Старбак, шатаясь, пошли обратно, защищенные от стрелков северян завесой дыма, мешающей прицелиться.

Не отступил только Адам. Он призывал своих солдат идти за ним, крича, что опасности нет, что им лишь нужно пробиться к противоположному краю луга, но одиннадцатая рота заметила, что вся шеренга конфедератов отступает, и тоже повернула назад.

Адам остановился и повернулся к ним, приказывая наступать, но потом покачнулся и чуть не выронил револьвер. Он открыл рот, пытаясь что-то сказать, но не издал ни звука. Ему удалось сохранить равновесие и потом очень медленно и осторожно, словно пьяный, изображающий трезвого, он вложил револьвер в кобуру. Затем со странно озадаченным выражением лица он упал на колени.

— Вот же глупый ублюдок, — сержант Траслоу заметил, что Адам упал, и побежал к нему, прямо на приближающихся северян. Остатки Легиона поспешили назад, под прикрытие леса. Атака южан полностью провалилась, и северяне разразились громкой бранью в их сторону.

— Моя нога, Траслоу, — произнес Адам удивленно.

— А должны были быть твои чертовы мозги. Дай мне руку, — Траслоу, даже спасая Адама, говорил мрачным и враждебным тоном. — Пошли, парень. Быстро!

Адам был ранен в левое бедро. Пуля ударила, словно молотком, но в тот момент он не ощутил сильной боли. И вдруг она пронзила его, будто всю ногу от паха до кончиков пальцев прижгло раскаленным железом. Он захрипел в агонии и даже не смог сдержать приглушенного крика.

— Оставьте меня здесь! — выдохнул он.

— Хватит скулить, Бога ради, — Траслоу то ли тащил, то ли волок Адама на себе в сторону леса.

Ни майор Бёрд, ни Старбак не видели, что произошло с Адамом. Они спешили обратно к деревьям, вернее, Старбак спешил, а Таддеус Бёрд спокойно вышагивал.

— Вы заметили, — снова спросил он, — как много пуль уходят слишком высоко?

— Да, — Старбак пытался перейти на бег и одновременно пригнуться.

— Нам следует что-то предпринять по этому поводу, — многозначительно заявил Бёрд. — Потому что, должно быть, мы тоже стреляем слишком высоко, так ведь?

— Да, — Старбак согласился бы с любым предложением Бёрда, лишь бы тот поторопился.

— Я говорю о том, сколько же пуль было выпущено на этом лугу сегодня утром, — продолжал Бёрд, внезапно вдохновленный новой идеей, — а сколько они причинили ущерба? В действительности, относительно мало, — он взмахнул так и не покрывшейся кровью саблей в ту сторону, где на траве после неудавшейся атаки Легиона распростерлось, может, полсотни тел. — Нужно взглянуть на стволы деревьев и отметить, куда попадают пули, и могу с вами поспорить, Старбак, что большая часть будет по меньшей мере в восьми или десяти футах над землей.

— Не удивлюсь, сэр. И правда не удивлюсь, — теперь Старбак уже видел впереди изгородь. Еще несколько шагов, и они укроются за деревьями. Большая часть Легиона уже находилась в безопасности леса, во всяком случае, в относительной безопасности, насколько это вообще возможно для людей, скрючившихся среди деревьев, которые обстреливались дюжиной гаубиц федералистов.

— Вот, смотрите! Двенадцать футов, пятнадцать. Вот еще одна, десять футов высоты, может, на дюйм меньше. Видите? — майор Бёрд остановился, указывая саблей на интересный феномен, насколько высоко пули оставили отметины на деревьях.

— Вот еще одна чуть ниже, признаю, но поглядите-ка, видите? Вон на том гикори [25], Старбак? Ни одна пуля не ударила ниже десяти футов, а сколько выше? Четыре, пять, шесть, и это только на одном стволе!

— Сэр! — Старбак потащил Бёрда вперед.

— Спокойнее! — запротестовал Бёрд, но начал двигаться, так что в конце концов Старбак укрылся в лесу. Он заметил, что в инстинктивном поиске безопасного места большая часть солдат отступила дальше, за деревья, хотя некоторые, самые храбрые, остались у кромки леса, продолжая вести стрельбу по приближающимся янки.

— Назад, ребята! — майор Бёрд понял, что игра южан проиграна. — Бог знает куда, — пробормотал он еле слышно. — Старшина Проктор?

— Сэр!

— Удостоверьтесь, что знамена целы! — насколько же смехотворно, подумал Бёрд, что он должен заботиться о подобных вещах. Чем были эти знамена, как не просто двумя яркими тряпками, сделанными из клочков шелка в спальне его сестры? Пули северян рвали листву. — Старбак?

— Сэр?

— Будьте добры, предупредите дока Билли. Скажите, что мы отступаем. Он должен спасти столько раненых, сколько сможет, а остальных оставить. Полагаю, янки будут достойно с ними обращаться?

— Уверен, что да, сэр.

— Тогда отправляйтесь.

Старбак побежал обратно через лес. Слева от него разорвался снаряд, и тяжелая ветка треснула и упала на ближайшие деревья. Между деревьями сновали группы людей, не в ожидании приказов, а просто пытаясь укрыться. Они побросали ножи, одеяла, заплечные мешки — почти всё, что могло замедлить бег. Старбак обнаружил хаотичное скопление людей рядом с привязанными лошадьми, капрал пытался увести Покахонтас из этой кучи малы.

— Это моя! — крикнул Старбак, схватив поводья.

Какое-то мгновение капрал выглядел так, будто хотел оспорить это утверждение, но потом заметил мрачное выражение лица Старбака и исчез. Мимо промчался орущий на свою лошадь капитан Хинтон, а за ним следовал лейтенант Мокси с сочащейся из левой руки кровью. Старбак вскочил в седло и повернул в сторону той поляны, где в последний раз видел доктора Дэнсона. Еще одна группа людей прошмыгнула мимо, выкрикивая что-то нечленораздельное.

С края леса послышался залп из винтовок. Старбак стукнул пятками по бокам Покахонтас. Она прижала уши, показывая свою нервозность. Старбак пригнулся под веткой, а потом чуть не вылетел из седла, когда кобыла перепрыгнула через поваленный ствол. Он галопом выскочил на дорогу, планируя повернуть на юг, в сторону полевого госпиталя, но внезапно рядом с его головой мелькнула пуля, и он увидел поднимающийся над пламенем выстрела дымок и синеву мундиров в лесу напротив. Какой-то человек приказал ему сдаваться.

Старбак дернул поводья, так что лошадь чуть не упала. Кобыла неохотно развернулась, и Старбак вонзил в ее бока шпоры.

— Давай же! — прикрикнул он на нее, а потом съежился, когда еще одна пуля просвистела у его головы.

Он по-прежнему сжимал в руке свой тяжелый револьвер и стукнул им Покахонтас в бок, лошадь неожиданно ринулась вперед, чуть не сбросив Старбака, но ему как-то удалось уцепиться левой рукой и въехать в лес. Старбак развернулся обратно к вершине холма. Похоже, уже не было смысла организовывать отход раненых, вместо этого ему нужно было найти Бёрда и сообщить ему, что Легиону зашли во фланг.

— Майор Бёрд! Майор Бёрд! — кричал он.

Таддеус Бёрд обнаружил сержанта Траслоу и теперь помогал ему отнести в безопасное место Адама. Все трое отступали вместе со знаменосцами и были самыми последними легионерами, оставшимися в лесу на вершине холма. Старшина Проктор нес один флаг, а капрал из третьей роты — другой, но тяжелые знамена на громоздких древках трудно было тащить через клубок оторванных ветвей и по торчащим из земли корням.

Оставшаяся часть Легиона, то есть остатки бригады Натаниэля Эванса, похоже, сбежала, и Бёрд полагал, что сражение проиграно. Он гадал, как историки опишут этот мятеж южан. Как одно безумное лето? Отклонение американской истории от прямого курса, стоящее где-то между восстанием из-за виски [26] и тем, как Джордж Вашингтон расправился с дикарями? Где-то у верхушек деревьев разорвался снаряд, осыпав знаменосцев листьями.

— Майор Бёрд! — кричал Старбак. Он скакал бешеным галопом, вслепую пробираясь между деревьями. Убегающие солдаты что-то кричали ему в ответ, но мир Старбака сузился до застилающей глаза солнечной пелены, тени от зелени деревьев, мчащейся в панике лошади, пота и жажды. Он слышал, как на лугу играют оркестры, северян и развернул лошадь в противоположную от этого звука сторону. Он снова позвал майора Бёрда, но в ответ прозвучали лишь плевки выстрелов откуда-то слева.

Пули свистели и приземлялись где-то рядом, но северяне не могли как следует прицелиться в густом лесу. Справа разорвался снаряд, изрыгнув дым и обжигающие осколки, а потом Старбак выехал на поле, увидел мелькание красно-белых знамен Легиона Фалконера на дальней стороне открытого пространства и развернул лошадь в том направлении. Ему показалось, что он заметил там Таддеуса Бёрда и еще дюжину человек.

— Майор Бёрд!

Но Бёрд исчез в дальнем лесу. Старбак поспешил за знаменосцами, рванув через пелену дыма, висевшую над полем. В лесу послышались выстрелы, протрубил горн, а позади всё играли оркестры янки. Старбак влетел в лес на дальнем конце поля и ринулся через путаницу низко нависающих веток, которые больно хлестали ему по лицу.

— Майор Бёрд!

Наконец, Бёрд повернулся, и Старбак заметил, что там находился и Адам с покрывшей его бедро темной кровью. Старбак уже приготовился крикнуть, что янки на правом фланге, но было слишком поздно. Отряд солдат в синих мундирах уже бежал по лесу, приближаясь со стороны проселочной дороги, и казалось неизбежным, что знамена Легиона падут, а Бёрда, Адама, Траслоу и других солдат, окруживших два флага, возьмут в плен.

— Берегитесь! — заорал Старбак, указывая на янки.

Знаменосцы помчались через лес, отчаянно пытаясь удрать, но Бёрд и Траслоу не могли этого сделать из-за Адама. Северяне кричали им, чтоб остановились и подняли руки, а майор Бёрд орал старшине Проктору, чтоб тот поторапливался. Адам взвыл, ударившись ногой о дерево.

Старбак услышал его вопль и пришпорил лошадь. Северяне улюлюкали и вопили, как дети во время игры. Одна из винтовок выстрелила, и пуля исчезла в листве. Майор Бёрд и сержант Траслоу покачивались под весом Адама. Северняне снова призвали их сдаться, и Траслоу развернулся, приготовившись к драке, и увидел, как на него надвигаются штыки.

И тут налетел Старбак. Он направил кобылу во весь опор прямо на преследователей-янки и орал на них, чтобы убирались и оставили Адама в покое. Северяне развернули отяжелевшие под весом штыков винтовки в его сторону, но Старбак скакал слишком быстро. Он вопил на них, вся его сдержанность куда-то делась, и он наконец-то принял решение сражаться.

Янки не отступили, а попытались прицелиться, и в это время Старбак выпрямил правую руку и нажал на нижний курок Сэвиджа, а потом на верхний, рука дернулась от отдачи, а ему пришлось вдохнуть дым, который сразу рассеялся. Он радостно загикал, будто эти выстрелом освободил свою душу от темных желаний. Он услышал ружейный выстрел, но пуля его не задела, и он закричал, бросая вызов врагам.

В отряде было шестеро янки. Пятеро из шести разбежались от безумного налета Старбака, но один храбрец попытался воткнуть свой штык в сумасшедшего всадника. Старбак оттянул нижний курок, крутанув тем самым барабан, а потом ткнул дулом в солдата, который решил с ним сразиться.

В глазах Старбака мелькнули кустистые черные бакенбарды и потемневшие от табака зубы, а потом он нажал на курок, и лицо солдата исчезло в фонтане смешанной с дымом крови, осколков костей и ярко-алых капель.

Старбак издал жуткий звук, смесь победного вопля и яростного воя, раздавив под копытами Покахонтас другого янки. Справа от него со страшным грохотом выстрелила пушка, и внезапно кобыла заржала и встала на дыбы, но Старбак сумел удержаться в седле и погнал ее дальше.

Он попытался выстрелить в синемундирника, но револьвер дал осечку, потому что он нажал на оба курка одновременно. Но это не имело значения. Майор Бёрд, Адам и Траслоу ускользнули, знамена были спасены в безопасной зелени леса, а Старбак внезапно обнаружил, что скачет в одиночестве в наполненной лишь шелестением листьев тишине.

Он смеялся. Ему казалось, будто его переполняло просто невероятное счастье, что он испытал второй наиболее насыщенный и чудесный момент в своей жизни. Он хотел огласить небеса криком радости, вспомнив лицо янки, разлетевшееся на кусочки от его выстрела. Боже мой, ну и задал же он ублюдку! Он громко засмеялся.

А в это время в далеком Бостоне танцевала пыль, поднимаясь в лучах света, падающих из высоких окон церкви на преподобного Элияла Старбака, который, закрыв глаза и с искаженным страстным напряжением лицом, молил Всемогущего Господа защитить и прийти на помощь праведным войскам Соединенных Штатов, поднять им дух, чтобы смогли вынести все трудности, и придать сил, чтобы победить нечестивые войска того непроизносимого зла, что распространилось по южным штатам.

— И если дойдет до сражения, о Господи, то быть посему, пусть завоюют они победу, и пусть прольется кровь врагов их, и пусть втопчут праведники гордость врагов своих в землю! — его призыв был таким энергичным, слова молитвы эхом отразились от стен, а голос был тверд, как нью-хэмпширский гранит, из которого была построена церковь.

Элиял подождал, пока не затихнет эхо, и открыл глаза, но прихожане, каким-то образом сообразившие, что пастор окидывает скамьи сердитым взглядом серых глаз в поисках признаков измены, держали веки плотно сомкнутыми, а вееры неподвижно. Никто не пошевелился, они даже едва осмеливались дышать. Элиял опустил руки, схватившись за аналой.

— Святым именем твоим мы молим тебя, аминь.

— Аминь, — подхватила паства. Робкие глаза открылись, зашуршали книги с церковными гимнами, и миссис Сиффлар накачала немного влажного воздуха в чрево фисгармонии.

— Псалом номер сто шестьдесят шесть, — преподобный Элиял говорил тоном человека, только что истратившего последние силы и полностью истощенного. — «И фонтан наполнился кровью из вен Эммануэля, и грешники утонули в этой крови, все их грешные останки».

Лошадь без всадника прорвалась сквозь кустарник и проскакала прямиком сквозь строй раненных солдат-южан, оставленных на милость наступающих янки. Один из раненых заорал и задергался в приступе боли, когда удар лошадиным копытом пришелся прямо по его бедру. Другой всхлипывал, призывая мать.

Еще один солдат лишился глаз от осколка снаряда, и всхлипывать он уже не мог. Двое южан уже умерли от ран, и теперь их бороды смотрели вверх, а по всему телу ползали налетевшие мухи.

Среди деревьев появлялось все больше северян, которые наклонялись, чтобы обчистить карманы и сумки убитых. Артиллерийский огонь наконец-то прекратился, но в подлеске еще слышен был треск, там, где от взрывов продолжала гореть земля.

К востоку от леса одетые в серую униформу висконсинцы Второго полка наступали на позиции полка Конфедерации из Джорджии, чьи подразделения формировали правый фланг разбитой линии обороны линии конфедератов. Флаг северян, уныло повисший в этот безветренный день, сильно походил на знамя Конфедерации, и Второй полк приняли за прибывшие подкрепления южан. Полк из Джорджии позволил им подойти практически в упор — и потерял при первом же залпе янки всех офицеров ранеными или убитыми.

Оставшиеся в живых солдаты из Джорджии замерли, а потом признали поражение и побежали.

Таким образом, последний из наспех собранных Натаном Эвансом заслонов был уничтожен. И тем не менее, солдаты свою задачу выполнили, сдерживая подавляющие силы противника достаточно долго. И теперь была развернута новая линия обороны — на плоской и широкой вершине холма, того самого, у которого Легион Фалконера встретил утро.

Батарея виргинских орудий под командованием человека, сменившего карьеру адвоката на карьеру артиллериста, ожидала на северном гребне плато. Орудия могли простреливать долину, по которой разбитые отряды из бригады Эванса удирали от победоносных янки.

Позади артиллерии адвоката расположилась виргинская бригада, прибывшая из долины Шенандоа под командованием набожного человека с весьма странными взглядами и не слишком дружелюбными манерами.

Томас Джексон когда-то работал весьма непопулярным лектором в Военном институте Виргинии, затем стал не менее непопулярным командующим бригады милиции, которую он муштровал и готовил, готовил и муштровал, пока фермеров в рядах его бригады не начало тошнить от муштры и подготовки.

Теперь же эти фермеры держали позиции на широком плато, ожидая атаки победоносной армии янки. Они были подготовлены, вымуштрованы и горели желанием схлестнуться с врагом.

Вторая артбатарея Конфедерации развернула орудия рядом с обозом Легиона Фалконера на вершине холма.

Командовал батареей священник. Он приказал своему заместителю проверить (и затем проверить еще раз) все банники, зубчатые колеса и шомполы, сам же занялся молитвой вслух, прося Бога даровать милость повинным душам янки, которые он собирался послать в лучший мир с помощью четырех огромных орудий, названных в честь четырех евангелистов.

Томас Джексон, ожидая огонь вражеской артиллерии, приказал своим солдатам залечь, чтобы не представлять для вражеских канониров легкую цель. Сам же он уселся в седло и углубился в чтение библии.

Он не хотел, чтобы в бою возникла путаница, поэтому каждый виргинец его бригады повязал на плечо белую повязку или заткнул ее за ленту на шляпе. Им также было приказано во время сражения выкрикивать боевой клич.

— За наш дом! — таков был их клич, и Джексон ожидал от них еще и удара в грудь левой рукой при выкрике. Капитан Имбоден, адвокат, ставший артиллеристом, давно пришел к выводу, что Джексон безумен, как мартовский заяц, но все же капитан был доволен — все-таки они на одной стороне, и ему не придется сражаться в этим безумцем.

В миле по правую сторону от Имбодена все больше и больше войск северян пересекали Булл-Ран, чтобы продолжить разгромную атаку, повергшую армию мятежников в хаос и беспорядок. У дороги на коне восседал генерал Ирвин Макдауэлл, подбадривая войска.

— Победа, ребята! — повторял он снова и снова. — Победа! На Ричмонд! Вы молодцы, ребята, молодцы!

Макдауэлл пребывал в полнейшем, почти экстатическом восторге. Его так распирало от счастья, что он и думать забыл о несварении желудка, которое донимало его после неразумного количества съеденного предыдущей ночью мясного пирога.

Какое к чертям несварение? Он победил! Он привел к победе величайшую в американской военной истории армию! И как только несложная работенка по удалению с лица земли мятежников завершится, он возложит захваченные знамена к ногам президента в Вашингтоне.

Правда, пока что никаких знамен не захватили, но он был уверен, что скоро их будет в избытке.

— Старбак! — он разглядел своего су-адъютанта, окруженного иностранными атташе в кричащих мундирах. Макдауэлл посещал колледж во Франции и привык к европейской военной моде, но теперь, увидев эту яркую униформу среди простых славных мундиров собственной армии, подумал, насколько же смехотворно выглядят эти разукрашенные иностранцы. — Капитан Старбак! — снова позвал он.

— Сэр? — капитан Джеймс Старбак радостно отбивал ритм в такт с полковым оркестром, играющим для атакующих войск попурри из оперных партий. Теперь он направил свою лошадь поближе к генералу.

— Не поехать ли вам на разведку через мост? — добродушно предложил Макдауэлл. — И велите нашим ребятам посылать мне все захваченные знамена. Убедитесь в этом, хорошо? Все знамена! И не беспокойтесь о ваших иностранцах. Я сам с ними поболтаю, — генерал помахал рукой проходящим мимо артиллеристам.

— Победа, ребята, победа! На Ричмонд! На Ричмонд!

Толстый и пьяный конгрессмен из Нью-Йорка ехал на передке пушки на запад, и генерал благожелательно поприветствовал политика. Конгрессмен был мерзавцем, но его поддержка могла пригодиться в победоносной карьере генерала, когда закончится сезон битв.

— Это великий день, конгрессмен! Великий!

— Еще один Йорктаун [27], генерал! Настоящее Ватерлоо! — конгрессмен тоже мог использовать победоносного генерала в своей карьере, и потому толстый политик помахал цилиндром из бобрового фетра [28], дружески приветствуя дородного Макдауэлла. — Вперед, к победе! — прокричал конгрессмен, с такой силой взмахнув шляпой, что чуть не свалился со своего узкого сиденья.

— И Старбак! — позвал Макдауэлл, когда его адъютант уже пробирался через запрудившую мост толпу. — Не допускайте, чтобы слишком много гражданских суетилось у вас за спиной. Ничего плохого в них нет, но мы же не хотим, чтобы дам ранило шальным выстрелом, правда?

— Конечно, сэр! — Джеймс Старбак отправился на охоту зазнаменами.

Полковник Вашингтон Фалконер тоже искал знамена, свои собственные, и нашел их на лугу к северу от дороги. Поначалу он не мог признать остатки своего драгоценного Легиона в этих разрозненных группах измотанных людей с покрытыми порохом лицами, бредущих из-за деревьев, волоча за собой винтовки и едва способных узнать собственного полковника.

Лишь немногие солдаты, ведомые офицерами и сержантами, еще сохраняли строй, но большинство побросало дорогостоящую аммуницию и потеряло всякое представление о том, где находятся их роты, офицеры и друзья.

Некоторые отступали с южнокаролинцами, некоторые с луизианцами, как и солдаты из этих полков теперь тащились вместе с виргинцами. Это была побежденная армия, истощенная и оглушенная, и полковник смотрел на них, не веря своим глазам. Итан Ридли, который наконец-то нагнал Фалконера, не смел заговорить, опасаясь, что полковник сорвет свой гнев на нем.

— Вот что наделал Старбак, — в конце концов произнес Вашингтон Фалконер, а Ридли просто кивнул в молчаливом согласии. — Вы видели Адама? — обратился полковник к выжившим, но они лишь качали головами. Некоторые, бросив взгляд на элегантно восседающего на коне полковника в прекрасном мундире, отворачивались, чтобы плюнуть на луг из пересохшего рта.

— Сэр? — Ридли посмотрел направо и заметил синие мундиры янки, двигающиеся со стороны деревянного моста, по которому дорога пересекала речушку Булл-Ран. — Сэр! — повторил он настойчивей.

Но полковник не слушал, потому что наконец-то заметил, как из леса вышли знаменосцы, и помчался им навстречу. Каким бы кошмарным не оказался этот день, он был решительно настроен не потерять эти два флага. Даже если Конфедерация падет, потерпев полное поражение, он принесет эти флаги обратно в Семь Источников и повесит их у себя в холле, чтобы напоминали потомкам о том, как их семья сражалась за Виргинию. Ридли последовал за полковником молча, осознавая всю глубину поражения.

Поначалу полковник не увидел Адама, которому теперь помогали сержант Траслоу и старшина Проктор. Он заметил лишь майора Бёрда, волочившего знамя Фалконера по грязи.

— Что ты сделал с моим Легионом, черт возьми? — заорал Фалконер на своего шурина. — Что ты натворил, черт возьми?

Таддеус Бёрд остановился, уставившись на разъяренного полковника. Похоже, ему понадобилось несколько секунд, чтобы узнать Вашингтона Фалконера, но узнав его, он засмеялся.

— Будь ты проклят, Дятел, будь ты проклят! — Фалконер едва не ударил учителя по смеющемуся лицу своим хлыстом.

— Адам ранен, — Бёрд резко прекратил смеяться и заговорил горячо и энергично. — Но с ним всё будет в порядке. Он храбро дрался. Все дрались храбро, или почти все. Нужно будет научить их целиться низко, хотя есть еще тьма уроков, которые нам придется выучить. Но для первого сражения мы выглядели совсем неплохо.

— Неплохо! Ты уничтожил Легион! Будь ты проклят! Уничтожил его! — полковник пришпорил Саратогу в сторону помогавших Адаму сержанта Траслоу и Проктора. — Адам! — закричал полковник и с изумлением увидел, что его сын радостно улыбается.

— Осторожней в лесу, Фалконер! — рявкнул сержант Траслоу. — Там полно чертовых янки.

Полковник намеревался накинуться на Адама и устроить ему выволочку за то, что позволил Бёрду ослушаться приказа, но окровавленная нога сына сдержала его гнев. Потом он поднял глаза и увидел последнюю фигуру в серой униформе, нетвердой походкой вышедшую из леса.

Это был Старбак, и при виде него гнев Вашингтона Фалконера вскипел так яростно, что он непроизвольно затрясся.

— Я вернусь за тобой, Адам, — сказал он и пришпорил Саратогу в сторону Старбака.

Старбак был без лошади и прихрамывал. После того, как Покахонтас заржала, он развернул ее влево, вонзил в ее истерзанные бока шпоры и проскакал галопом мимо ошеломленных и разбежавшихся янки. Он пытался догнать удирающих знаменосцев, но кобыла споткнулась, а из ее пасти и ноздрей закапала кровь.

Она перешла на неровный шаг, засипела, а потом рухнула на колени. Она всё еще пыталась двигаться, но жизнь с шумом выходила из ее поврежденных легких, и она завалилась на бок, скользя по дерну и корням, а Старбак лишь успел выдернуть ноги из стремян и спрыгнуть с седла до того, как умирающая кобыла наткнулась на дерево и остановилась. Она задрожала, попыталась поднять голову, издала тихое ржание, а потом копыта забились по земле в предсмертной агонии.

— О Боже.

Старбак дрожал. Он согнулся, хватая ртом воздух, он был весь в синяках и напуган. Лошадь дернулась, и поток крови хлынул у нее из пасти. Пулевое отверстие в ее груди выглядело совсем маленьким. Громко жужжали мухи, уже облепившие мертвое животное.

Лес казался странно тихим. Где-то далеко звучала ружейная стрельба, но Старбак не слышал поблизости ничьих шагов. Он встал на ноги и зашипел от боли в левой лодыжке, перенеся на нее вес. Его револьвер упал на кучку окровавленных листьев.

Он подобрал его, засунул в кобуру и уже готов был похромать дальше, когда вспомнил, что не далее как этим утром полковник Фалконер подчеркивал, насколько дорогим являлось седло, и Старбаку почему-то пришла в голову дурацкая мысль, что его ожидают большие неприятности, если не спасет седло, и потому он встал на колени у брюха мертвой лошади и потянулся, чтобы отстегнуть подпругу.

Затем то ли рыдая, то ли тяжело дыша, он вытащил седло со стременами и подпругой из-под тела мертвой кобылы.

Шатаясь, он двинулся через лес, хромая из-за вывихнутой лодыжки и спотыкаясь под весом седла и от полуденной жары. Ему пришлось удерживать седло двумя руками, и потому сабля все время путалась под ногами.

После того, как он споткнулся о саблю в третий раз, Старбак остановился, отстегнул ножны и забросил проклятый клинок в подлесок. Где-то в глубине души он понимал, что глупо спасать седло и выбрасывать саблю, но почему-то сейчас седло казалось важнее.

Далеко в лесу раздались голоса, протрубил рог и кто-то триумфально заулюлюкал, и, боясь нарваться на засаду, Старбак вытащил револьвер, взвел нижний курок, а потом рукой с револьвером взялся за седло. Он похромал дальше, наконец-то выйдя из леса на широкое пастбище, по которому были разбросаны кучки отступающих мятежников.

Перед южанами находилась главная дорога, а за ней — крутой склон холма, поднимающийся к плато, на котором Легион начал свой день. Он увидел на вершине небольшой деревянный дом и несколько пушек рядом с ним. Старбак гадал, принадлежат ли эти пушки Северу или Югу, врагам или друзьям.

— Ах ты ублюдок! — крик эхом разнесся по полю, и Старбак повернул залитые потом глаза, увидев мчащегося в его сторону полковника Фалконера. Полковник резко развернулся, чтобы остановиться рядом со Старбаком, из-под копыт его жеребца полетели комья земли.

— Что, во имя Господа, ты сотворил с моим Легионом? Я велел тебе возвращаться домой! Велел убираться к твоему проклятому отцу! — и полковник Фалконер, в приступе ярости не осознавая, что делает, или как младший лейтенант мог обладать такой властью, чтобы совершить приписываемые Старбаку действия, замахнулся хлыстом и ударил им Старбака по лицу. Тот зажмурился, выдохнул от боли, а потом попытался отшатнуться и упал. Из его носа хлынула соленая кровь.

— Я принес ваше седло, — попытался он сказать, но вместо этого встал на четвереньки с капающей из носа кровью, а полковник снова поднял хлыст.

— Это твоя работа, грязный северянин, да? Это ты уничтожил мой Легион, ублюдок! — он хлестнул во второй раз, а потом в третий. — Ах ты ублюдок! — завопил он, занеся руку для четвертого удара.

На краю леса появились первые преследователи-янки. Один из них, капрал, был среди той группы, на которую напал Старбак, и теперь, выйдя на поле, он увидел сидящего верхом конфедерата не далее как в пятидесяти ярдах и, вспомнив о своем погибшем товарище, встал на правое колено, прислонил винтовку к плечу и быстро выстрелил.

Дымовая завеса заслонила ему вид, но цель была очень четкой, и пуля поразила полковника в поднятую правую руку, раздробив кость и отрикошетив вниз, через ребра в живот. Кровь полилась из его руки, отброшенной назад силой выстрела, а хлыст закувыркался в воздухе.

— О Боже, — произнес Вашингтон Фалконер скорее от удивления, чем от боли.

Потом его пронзила боль, он громко вскрикнул, попытавшись опустить руку, заметил мешанину окровавленной и порванной ткани и ощутил резкую боль.

— Полковник! — Итан Ридли примчался к полковнику как раз в тот момент, когда на краю леса затрещали выстрелы северян. Ридли пригнулся и натянул поводья, когда пули Минье засвистели у его головы.

Полковник развернулся, вонзив в коня шпоры и завывая от боли, а Ридли уставился вниз на Старбака, который поднял правую руку, пытаясь защититься от ударов полковника.

В его руке был зажат револьвер Сэвиджа, и Ридли, заметив это, решил, что северянин пытался убить полковника.

— Ты его застрелил! — выкрикнул Ридли шокирующее обвинение, а потом вытащил собственный револьвер из кобуры.

Кровь капала из носа Старбака. Он еще не пришел в себя от шока, был слишком оглушен, чтобы понимать, что происходит, но увидел гримасу на лице Ридли и как его револьвер изрыгнул дым, а потом седло, которое Старбак всё еще держал левой рукой, дернулось, когда пуля Ридли вошла в деревянный каркас под кожей.

Этот толчок от вонзившейся в седло пули заставил Старбака очнуться. За его спиной из леса выбегала толпа северян, а Ридли уже разворачивался, не из-за страха перед Старбаком, а чтобы сбежать от натиска янки.

— Ридли! — заорал Старбак, но тот уже вонзил окровавленные шпоры в бока лошади, когда Старбак поднял свой тяжелый револьвер. Он должен был выполнить обещание, и для этого в его распоряжении было лишь несколько секунд, так что он прицелился и спустил курок. От разорвавшегося капсюля разлетелись искры, и Старбак ощутил удар от отдачи.

Ридли вскрикнул и выгнул спину.

— Ридли! — снова заорал Старбак, воздух вокруг него наполнился свистом пуль северян, а кобыла Ридли со ржанием встала на дыбы. Ридли был ранен, но автоматически выдернул ноги из стремян, развернувшись, чтобы взглянуть на Старбака.

— Это за Салли, ублюдок! — истерически заголосил Старбак, полностью потеряв благоразумие. — За Салли! — он обещал, что ее имя будет последним, что услышит Ридли, и снова выкрикнул его, оттягивая нижний курок Сэвиджа и нажимая на верхний.

Ридли дернулся, когда в него попала вторая пуля, и свалился на землю. Теперь к ржанию лошади добавился его вопль, но лошадь пыталась сбежать, а Ридли шлепнулся на траву.

— Ты ублюдок, Ридли! — Старбак встал, нацеливая револьвер. Он снова выстрелил, но третья пуля лишь прочертила царапину на почве между упавшим Ридли и его хромающей раненой лошадью, пытающей удрать. Полковник находился в пятидесяти ярдах, но повернулся и в ужасе уставился на Старбака.

— Это за Салли, — повторил Старбак и выпустил по телу врага последнюю полю, а потом внезапно поле перед Старбаком вздыбилось, разбрызгивая грязь и кровь, когда снаряд конфедератов разорвался прямо у тела умирающего Ридли, выпотрошив его, и фонтан окровавленных кусков плоти словно ширмой заслонил Старбака от отступающего Легиона.

Теплая и кровавая волна от взрыва отбросила Старбака назад, покрыв его серый мундир кровью Ридли. Новые снаряды свистели по долине, сотрясая луг, на который из леса вышли наступающие северяне, черно-красными взрывами.

На вершине дальнего холма появилось низкое облачко, раздувающееся по мере того, как артиллерия изрыгала всё больше дыма. Старбак снова упал на колени, а Ридли превратился лишь в валяющееся на траве кровавое месиво.

Перед Старбаком по дороге отступали разбитые войска конфедератов, взбираясь на дальний холм, увенчанный сероватым дымом с проблесками огня, но Старбак остался на лугу, уставившись на кучку окровавленной плоти, белеющих ребер и синеватых внутренностей, осознав, что совершил убийство.

О Боже милостивый и всеблагой, попытался он вознести молитву, дрожа от озноба, несмотря на жару, но внезапно мимо него пронеслись наступающие северяне, и один из них выбил из дрожащих пальцев Старбака револьвер, а потом отделанный латунью приклад винтовки стукнул его по затылку, и он плюхнулся лицом вперед, услышав голос северянина, приказывавший не двигаться.

Он лежал, уткнувшись лицом в издававшую сладкий запах траву, вспоминая последний отчаянный взгляд Ридли, когда тот обернулся, как ярко блестели белки его глаз и выражение ужаса на лице умирающего — дар девушки, которую он предал в Ричмонде. Чтобы совершить убийство, нужна лишь секунда, одна короткая секунда.

Боже мой, думал Старбак, но он же даже не может помолиться, потому что не чувствует угрызений совести. Он не ощущал, что согрешил, просто хотел засмеяться из-за того, что сдержал данное Салли обещание, сохранил ей верность и убил ее врага. Он выполнил свой дружеский долг, и эта мысль заставила его рассмеяться.

— Повернись! — солдат пошевелил Старбака штыком. — Повернись, сумасшедший ублюдок!

Старбак перекатился на спину. Двое бородатых солдат обшаривали его карманы и патронташ, но не нашли ничего ценного за исключением горстки патронов для револьвера Сэвиджа. — С голодающей псины и то больше поживы, — сказал один из них, а потом скривился, взглянув на жуткую кровавую кашу на месте Итана Ридли. — Хочешь обыскать эту кровавую кучу, Джек?

— Нет уж, на хрен. Встать! — он пихнул Старбака штыком. — Туда, мятежник.

Около двух десятков пленников толпились на краю леса. Половина была из Легиона, а остальные — южнокаролинцы и луизианские зуавы.

Пленники-конфедераты печально наблюдали, как у подножия дальнего холма собирались полки северян. Всё больше частей прибывало через Булл-Ран, выступая в качестве подкрепления для новой атаки. Всё больше пушек катилось по дороге, нацеливаясь на оборону конфедератов.

— Что с нами будет? — спросил Старбака один из легионеров.

— Не знаю.

— С вами-то всё будет в порядке, — негодующе заявил солдат. — Вы же офицер, это совсем другое дело, не то что мы. Они продержат нас как раз пока сбор урожая не закончится.

Сержант-янки услышал этот разговор.

— Вот и не надо было мятеж устраивать, так то.

Спустя полчаса после полудня пленные отправились вниз, к красному каменному дому, стоящему у перекрестка. Северяне по-прежнему готовились к атаке, которая должна была сломить последние остатки сопротивления южан, и пока они группировались, артиллерия с обеих сторон начала обмениваться залпами свистящих над головами снарядов со стоящих друг против друга холмов, что привело к возникновению постоянного потока раненых, некоторых относили, а некоторые нетвердой походкой сами добирались до полевого госпиталя, расположившегося внутри каменного дома.

Старбака, прихрамывавшего из-за подвернутой лодыжки и в промокшей от крови Ридли униформе, тычком отправили на кухню.

— Я не ранен, — пытался возразить он.

— Заткни пасть. Заходи и делай, что велят, — рявкнул сержант. Он повернулся к здоровым пленникам, приказав им присмотреть за десятком раненных товарищей, которых вывели на свежий воздух после работы хирурга.

В доме Старбак встретил других легионеров Фалконера — один, потерявший ногу, был из роты легкой пехоты, у двоих были прострелены легкие, еще один ослеп, а у последнего пуля застряла в челюсти, из которой капала слюна вперемешку с кровью.

Рыжебородый доктор работал за столом, который подтащили поближе к свету, падающему из кухонного окна. Он ампутировал ногу, его пила издавала такой скрежет, что у Старбака свело зубы.

Пациент, северянин, жутко стонал, и ассистент доктора плеснул на тряпку, которую держал у рта и носа солдата, еще хлороформа.

И с доктора, и с ассистента капал пот. В помещении стояла адская жара, не только из-за того, что день был теплым, в кухне также горела плита, на которой кипятили воду.

Доктор отложил пилу и взял длинный скальпель, которым закончил ампутацию. Окровавленная нога, всё еще в ботинке и носке, с глухим звуком свалилась на пол.

— Хоть отвлекусь от лечения сифилиса, — весело произнес доктор, вытирая лоб рукавом. — В последние три месяца мы только этим и занимались, сифилис лечили! Вам, южанам, не нужно было беспокоиться о том, чтобы собрать армию, просто послали бы всех шлюх на север, а потом все мы сдохли бы от сифилиса, и тем самым вы спасли бы нас от кучи проблем. Он еще с нами? — этот вопрос был обращен к ассистенту.

— Да, сэр.

— Дайте ему нюхнуть нашатыря, пусть знает, что еще не вошел в жемчужные врата, — рыжебородый хирург с помощью щипцов искал артерии, которые нужно было перевязать.

Он отшлифовал обрубок кости и теперь, перевязав артерии, предоставил плоти сомкнуться над обрезанной костью, а потом натянул на нее кусок кожи. Он сделал несколько быстрых стежков по культе и отвязал жгут, стягивавший бедро, чтобы предотвратить кровотечение во время операции.

— Еще один герой, — сухо произнес он, отметив окончание процесса.

— Он не приходит в себя, сэр, — ассистент держал открытую бутылку аммиачного спирта у носа пациента.

— Дайте мне хлороформ, — приказал доктор, а потом провел скальпелем по разорванным панталонам пациента, отрезав кусок окровавленных лохмотьев и обнажив его гениталии. — Будьте свидетелями чуда, — провозгласил доктор и плеснул хлороформом на яйца погруженного в сон солдата.

Того, похоже, охватил внезапный спазм, но он открыл глаза, замычал от боли и попытался сесть.

— Замороженные яйца, — радостно заявил доктор, — известны в нашей профессии за свой исцеляющий эффект, — он закрыл бутылку с хлороформом пробкой и отступил от стола, посмотрев на невольную аудиторию в поисках одобрения своего остроумия. Он заметил Старбака, покрытого кровью с головы до пят. — Боже, почему вы еще живы?

— Потому что я даже не ранен. Это чужая кровь.

— Если вы не ранены, то какого черта здесь делаете? Идите и любуйтесь, как рушатся ваши мечты.

Старбак отправился во двор, где прислонился к стене дома. Жестокое солнце ярко освещало сцену опустошительного поражения мятежников. На севере, где Эванс в отчаянной попытке повел свои роты, чтобы сдержать триумфальное продвижение янки, луга были пусты, но усыпаны мертвыми солдатами и лошадьми.

Сражение прокатилось по этим полям и, как гигантская волна, поднятая штормом, и теперь взбиралось на холм в сторону Генри-Хауса, где атакующие схватились со второй линией обороны конфедератов.

Натан Эванс соорудил первый барьер из хрупкой шеренги солдат, выстоявших против натиска федералистов достаточно долго, чтобы Томас Джексон мог устроить вторую линию, которую теперь пытались ликвидировать янки.

Только что прибывшие пушки северян оттащили к вершине холма, там длинные колонны свежей пехоты в синих мундирах шли мимо орудий в качестве подкрепления своим товарищам, уже атакующим вершину. Пушки мятежников, которые поначалу были выстроены на вершине, отошли под напором янки.

Безутешный Старбак, шлепнувшийся у кухонного крыльца, увидел, как случайное ядро конфедератов перелетело через плато и прочертило дымный след на небе. Эти напрасно растрачиваемые ядра были свидетельством того, что армия конфедератов еще сражается, но дорога теперь была наводнена пехотой и пушками северян, так что Старбак понимал, что долго сопротивление не продлится.

— Что вы здесь делаете, черт возьми? — набросился на Старбака назойливый сержант.

— Меня отправил сюда доктор.

— Вы не должны здесь находиться. Вы должны быть там, с другими пленными, — сержант махнул в сторону противоположного угла двора, где под охраной сидела кучка мятежников, которые не были ранены.

— Доктор сказал, что я должен смыть кровь, — солгал Старбак. Он только что заметил у дороги колодец и надеялся, что эта ложь поможет ему напиться.

Сержант поколебался, а потом кивнул.

— Тогда побыстрее.

Старбак подошел к колодцу и вытащил деревянное ведро. Перед тем, как попить, он хотел умыться, но жажда была такой сильной, что он не мог ждать и, схватив бадью обеими руками, опрокинул ее на лицо и жадно поглощал воду огромными глотками. Она лилась ему по лицу и на окровавленный мундир и панталоны, но он всё пил, утоляя чудовищную жажду, вызванную многими часами порохового дыма и жары.

Он оставил ведро на краю колодца, глубоко дыша, и заметил наблюдающую за ним голубоглазую привлекательную женщину. Он уставился на нее. Женщина. Должно быть, это сон.

Женщина! И такая прелестная, просто ангел, видение, чистая и свежая красотка в кружевном белом платье и капоре с отделкой розовым, заслоняющая лицо от солнца белым зонтиком с бахромой. И Старбак просто смотрел на нее, гадая, не сошел ли он с ума, а потом внезапно женщина, сидящая в экипаже на дороге прямо за изгородью, разразилась смехом.

— Оставь леди в покое! — рявкнул сержант. — А ну быстро обратно, мятежник!

— Пусть останется, — властно потребовала дама. Она сидела вместе с гораздо более старшим мужчиной в открытой коляске, ведомой двумя лошадьми. На козлах восседал чернокожий кучер, а лейтенант-северянин пытался развернуть экипаж. Они заехали слишком далеко, объяснял молодой офицер спутнику дамы, здесь опасно, им не следовало пересекать мост.

— Да вы знаете, кто я? — человек средних лет был одет как денди — в яркий жилет, высокий черный цилиндр и белый шелковый галстук. В руках у него была трость с золотым набалдашником, а небольшая острая бородка с проседью была элегантно пострижена.

— Сэр, мне нет необходимости знать, кто вы, — ответил офицер, — вам не следовало пересекать мост, и я вынужден настаивать…

— Настаивать! Лейтенант настаивает! Я конгрессмен Бенджамин Маттесон из великого штата Нью-Джерси, и вы не можете ни на чем настаивать.

— Но здесь опасно, сэр, — слабо запротестовал лейтенант.

— Конгрессмен может ехать в любое место, где, по его мнению, республика находится во опасности, — ответил конгрессмен Маттесон с высокомерным презрением, хотя, по правде говоря, он, как и другие представители вашингтонского светского общества, просто следовал за армией, чтобы потом мог присвоить себе часть славы и набрать дурацких сувениров вроде использованных винтовочных пуль или покрытой кровью кепки мятежника.

— Но дама, сэр? — сделал еще одну попытку лейтенант.

— Дама, лейтенант, моя жена, а жена конгрессмена может разделить с ним любую опасность.

Женщина засмеялась в ответ на нелепый комплимент мужа, а Старбак, еще находящийся в прострации, недоумевал, как столь юная и прекрасная особа могла выйти за такого напыщенного человека.

Глаза миссис Маттесон, синие, как поле звездно-полосатого флага, были полны озорства.

— Вы и правда мятежник? — спросила она Старбака. У нее были золотистые волосы, очень белая кожа, а на отделанном кружевами платье виднелись пятна красноватой грязи с дороги.

— Да, мэм, — Старбак уставился на нее, как умирающий от жажды человек может смотреть на тенистый пруд с чистой прохладной водой. Она была так не похожа на пылких, послушных и простых девушек, прихожанок его отца.

Жена конгрессмена была женщиной, которую преподобный Элиял Старбак назвал бы разукрашенной куклой, Иезавелью [29]. Старбак понял, что она была той моделью и образом, к которому стремилась Салли Траслоу, такой, какой и должна быть, по его мнению, женщина, потому что библейская строгость его отца воспитала в Натаниэле Старбаке вкус только на такие запретные плоды.

— Да, мэм, — повторил он. — Я мятежник, — он пытался говорить с вызовом.

— Скажу вам по секрету, — призналась она Старбаку голосом, который четко прозвучал на фоне какофонии артиллерийской и ружейной стрельбы и был слышен каждому пленному во дворе, — я тоже убийца Линкольна.

Ее муж захохотал слишком громко.

— Не мели ерунды, Люси! Ты же из Пенсильвании! — он неодобрительно хлопнул жену по колену своей затянутой в перчатку рукой. — Из великого штата Пенсильвания.

Люси оттолкнула его руку.

— Не будь таким несносным, Бен. Я самый настоящий убийца Линкольна, — она бросила взгляд на крепкую спину кучера. — Разве я не мятежница, Джозеф?

— Конечно, миссус, конечно! — засмеялся кучер.

— А если мы победим, то я сделаю тебя рабом, да, Джозеф?

— Точно, миссус, так и будет! — снова засмеялся он.

Люси Маттисон опять посмотрела на Старбака.

— Вы сильно ранены?

— Нет, мэм.

— А что случилось?

— Мою лошадь подстрелили, мэм. Она упала, а меня взяли в плен.

— А вы, — начав задавать этот вопрос, она слегка покраснела, а потом по ее лицу скользнула едва заметная улыбка. — Вы кого-нибудь убили?

Старбак вдруг вспомнил Ридли, заваливающегося с лошади навзничь.

— Не знаю, мэм.

— А мне бы хотелось кого-нибудь убить. Прошлой ночью мы спали в чудовищно неудобной кухне на ферме в Кентревилле и только Богу известно, где проведем сегодняшнюю. Если вообще сможем отдохнуть, в чем я сомневаюсь. Суровые условия войны, — она засмеялась, показывая мелкие и очень белые зубы — В Манассасе есть гостиница?

— Я ни одной не знаю, мэм, — ответил Старбак.

— У вас не южный акцент, — вмешался конгрессмен с язвительной ноткой в голосе.

Старбак, не желавший пускаться в объяснения, просто пожал плечами.

— Вы такой загадочный! — Люси Маттесон хлопнула облаченными в перчатки руками, а потом протянула ему картонную коробку с листками промокательной бумаги. — Можете взять одну, — предложила она.

Старбак увидел на бумаге кусочки засахаренных фруктов.

— Вы уверены, мэм?

— Давайте же! Угощайтесь! — она улыбнулась, когда Старбак взял кусочек. — Вас отправят обратно в Вашингтон, как вы думаете?

— Не знаю, как они планируют поступить с пленными, мэм.

— Уверена, что так и будет. Они собираются устроить великолепный парад победы, с этими грохочущими оркестрами и поздравительными речами, и все пленные пройдут маршем к тому месту, где их перережут у подножия Белого дома.

— Не мели вздор, Люси. Умоляю тебя, хватит болтать чепуху, — нахмурился достопочтенный Бенджамин Маттесон.

— А, может, вас отпустят под честное слово, — улыбнулась Старбаку Люси Маттесон, — и вы придете к нам на ужин. Нет, Бенджамин, не спорь. Я всё уже решила. Дай мне визитную карточку, быстро! — она протянула руку, а ее муж с явной неохотой сдался и вручил ей картонную карточку, которую Люси с улыбкой отдала Старбаку. — Мы, мятежники, сможем обменяться рассказами о войне, пока эти холодные северяне будут хмуриться вокруг. И если вы захотите, чтобы кто-нибудь навестил вас в тюрьме, попросите меня. Я бы хотела дать вам нечто большее, чем кусочек засахаренного фрукта, но конгрессмен съел всю холодную курицу, потому что заявил, что она испортится, как только растает лед.

В ее словах было столько яда, что Старбак засмеялся.

Лейтенант, пытавшийся развернуть экипаж конгрессмена, теперь появился в сопровождении майора, чьи полномочия были значительно шире. Майору было плевать, даже если в экипаже находилась половина Конгресса США, всё равно они не должны были перегораживать дорогу в разгар битвы, и потому он притронулся к шляпе, приветствуя Люси Маттисон, а потом стал настаивать, чтобы кучер развернул экипаж и пересек мост через Булл-Ран в обратном направлении.

— Вы знаете, кто я? — вопрошал конгрессмен Маттисон, а потом скрючился, когда в сотне ярдов разорвался снаряд мятежников, шрапнель разлетелась над головами и, не причинив никакого вреда, врезалась в каменный дом.

— Мне плевать, даже если вы французский император. Убирайтесь отсюда к черту! Немедленно! Пошевеливайтесь!

Люси Маттесон улыбнулась Старбаку, и экипаж дернулся вперед.

— Приходите навестить нас в Вашингтоне!

Старбак засмеялся и сделал шаг назад. Холм над ним изрыгал клубы дыма, словно вулкан, разрывались снаряды и трещали винтовки, а раненый хромал назад к перекрестку, где пленные ожидали тюрьмы, янки предвкушали победу, а мертвые ждали погребения.

Сержант теперь не обращал никакого внимания на Старбака, ему было явно безразлично. присоединится ли тот к другим пленным или нет, и Старбак снова присел на теплый камень около дома, закрыл глаза и задумался о том, что готовит ему будущее. Он полагал, что восстание южан полностью разгромлено, остались лишь мертвецы на горячих полях, и сожалел о преждевременном окончании войны.

Он увидел слона и хотел еще. Его привлекал не ужас, не воспоминания об оторванной ноге, кувыркающейся через дорогу, и не лицо солдата, исчезающее в пороховом дыму и запекшейся крови, душу Старбака волновала перестройка всего сущего.

Война, как понял в этот день Старбак, брала всё вокруг, взбалтывала, а потом позволяла кусочкам мозаики упасть в беспорядке. Война — это огромная игра вероятностей и гигантских ставок, отрицающая предопределенность и благоразумие.

Война могла бы спасти Старбака от судьбы, уготовленной ему респектабельной семьей, а мир был наполнен лишь долгом. Война освободила его от обязательств, а мир предлагал скуку, а Натаниэль Старбак был достаточно юн и самоуверен, чтобы больше всего на свете ненавидеть скуку.

Но теперь он был пленником, а битва грохотала где-то вдали. Вымотанного за день Старбака разморило на солнце, и он заснул.

Глава четырнадцатая

Остатки Легиона Фалконера брели на вершину холма, туда, где среди перелесков и полей позади Виргинской бригады Джексона восстанавливали силы выжившие солдаты Натана Эванса. Люди были совершенно измотаны. По настоянию Эванса они встали в подобие шеренги лицом к Булл-Ран, но теперь находились на фланге восстановленной обороны южан и достаточно далеко от основной дороги, так что новая атака федералистов их не коснулась. Солдаты сидели на траве без всякого выражения на лицах и страдали от жажды, гадая, можно ли найти воду или какую-нибудь еду.

Доктор Дэнсон извлек пулю из ноги Адама Фалконера, работая быстро и без хлороформа.

— Тебе повезло, Адам. Ни одна основная артерия не задета. Может, у тебя даже будет легкая хромота, которая так притягивает дам, но и только. — Через десять дней ты уже сможешь танцевать, — он намазал рану ляписом, перевязал ее и занялся полковником.

Чтобы вытащить пулю из мышц живота Вашингтона Фалконера, он работал столь же проворно. Потом зашил рану на руке и наложил шину на сломанную кость.

— Ты не столь удачлив, как твой сын, Вашингтон, — доктор так и не привык обращаться с соседом как со старшим по званию, — но месяца через полтора с тобой всё будет в порядке.

— Полтора месяца? — полковник Фалконер всё еще был в ярости, что его драгоценный Легион выл выкошен под командованием Таддеуса Бёрда и по просьбе Натаниэля Старбака. Он жаждал мести, не Бёрду, которого всегда считал дураком, а Старбаку, на которого полковник возложил всю ответственность за поражение Легиона.

Вместо того, чтобы одержать славную победу под началом Вашингтона Фалконера, полк был брошен в какую-то жалкую стычку на другом конце поля боя. Легион потерял весь обоз и по меньшей мере семьдесят человек. Никто не знал точных цифр, хотя полковник выяснил, что Старбак тоже числится среди пропавших.

Доктор Дэнсон слышал, что Старбака взяли в плен преследующие их янки, а может, случилось и что похуже.

— Парень из второй роты думает, что Старбака могли застрелить, — сказал он полковнику, перевязывая сломанную руку.

— Хорошо, — свирепо заявил полковник, что было простительно человеку, испытывающему боль в только что сломанной руке.

— Отец! — тем не менее запротестовал Адам.

— Если его не застрелили чертовы янки, то это сделаем мы. Он убил Ридли! Я это видел.

— Отец, хватит, — взмолился Адам.

— Бога ради, Адам, почему ты всегда встаешь на сторону Старбака против меня? Верность семье для тебя пустой звук? — полковник выкрикнул сыну эти обидные слова, а тот, огорошенный подобным обвинением, промолчал. Фалконер вздрогнул, когда Дэнсон попытался приладить шину на его предплечье.

— Я вот что тебе скажу, Адам, — продолжал Фалконер, — твой чертов приятель самый настоящий убийца. Боже, мне следовало понять всю его гнилую натуру, когда он рассказывал нам эту историю про воровство и шлюх, но я поверил ему ради тебя. Я хотел помочь ему ради тебя, а теперь Итан из-за этого мертв, и обещаю тебе, я собственноручно придушу Старбака, если у него хватит наглости сюда явиться.

— Только не этой рукой, уверяю, — сухо ввернул доктор Дэнсон.

— К черту руку, Билли! Я не могу оставить Легион на полтора месяца!

— Тебе нужен отдых, — спокойно произнес доктор, — нужно вылечиться. Если ты будешь перетруждаться, Вашингтон, то вызовешь гангрену. Три недели усиленных упражнений, и ты будешь мертв. Давай подыщем для твоей руки подвязку.

Грохот ружейных выстрелов известил, что виргинцы Джексона поприветствовали врага. Теперь сражение велось на плато около Генри-Хауса, плоскую вершину холма окружило пламя и громыхание.

Резервные орудия конфедератов прорвали огромные бреши в наступающих рядах федералистов, но пехота северян зашла артиллерии с фланга, вынудив ее отступить, а пушки янки готовились заняться орудиями мятежников на флангах.

Капитану Имбодену, адвокату, ставшему артиллеристом, казалось, что поле вокруг его пушек изрыто стадом голодных кабанов.

Снаряды северян глубоко входили в почву, прежде чем разорваться, но некоторые попадали в более твердые мишени. Передок батареи Имбодена взорвался от прямого попадания, и один из канониров заорал во все легкие, когда от попавшего в живот осколка все его внутренности вывалились наружу.

Другие канониры пали под меткой стрельбой северных снайперов. Имбоден сам обслуживал одну из пушек, заложив картечь поверх круглого ядра, а потом отступил назад, потянув за шнур, и смертоносный снаряд ринулся в гущу пехотного полка северян, продвигающегося в дыму и вони.

На сером фоне выделялись яркие прямоугольники знамен. Звездно-полосатый флаг вырвался вперед, а три полосы Конфедерации отступили, но потом остановились, когда Томас Джексон, хранивший в седельной сумке зачитанную библию, решил, что им следует остановиться.

Люди Джексона застыли в этом дыму, обнаружив, что столь ненавистные часы муштры во время битвы превратились в привычные и эффективные действия, и что каким-то образом, несмотря на град вражеской картечи и пуль, несмотря на ужас, вызванный доносящимися отовсюду криками раненых и всхлипами умирающих, ужас разорванной плоти и выпотрошенных друзей, их руки по-прежнему заталкивали пули и заряды, устанавливали на место капсюли, прицеливались и стреляли. Всё стреляли и стреляли.

Они были напуганы, но хорошо натренированы, а человек, который их муштровал, бросал на них сердитые взгляды, так что они стояли как каменная стена, построенная у вершины холма.

И атака северян разбилась об эту стену.

Виргинцы Джексона должны были быть сломлены. Должны были быть сметены, как волна смывает кучку песка, вот только они не знали, что сражение проиграно, и потому боролись, даже продвигались вперед, и северяне уже начали задумываться, как им удастся разбить этих ублюдков, и в сердцах янки угнездился страх, а южане сделали еще один шажок по сухой траве, подпаленной горящими пыжами. Федералисты оглядывались в поисках подкрепления.

И это подкрепление пришло, но южане тоже получили свежие силы, когда Борегар наконец-то понял, что весь его план сражения был ошибочным.

Он был столь же неверным, как и любой другой план, но сейчас генерал вносил в него изменения, выдергивая людей с нетронутого правого фланга и подгоняя их к плато у Генри-Хауса.

Ирвин Макдауэлл, раздраженный тем, что вынужден был отложить сладкий миг победы из-за этого упрямого сопротивления, приказал бросить еще больше людей на склон, под огонь пушек капитана Имбодена, в ту жуткую мясорубку, что творили Матфей, Марк, Лука и Иоанн своей картечью, под обстрел винтовок генерала Томаса Джексона.

И тогда началась самая страшная бойня.

Она началась, потому что сражение, состоящее из маневров — захода с флангов, атак и отступлений, превратилось в схватку без явного преимущества. На вершине холма не было деревьев, канавы или стены, лишь открытое пространство, на котором гуляла смерть, и смерть жадно его проглотила.

Солдаты заряжали и стреляли, падали и истекали кровью, и всё новые люди выходили к плато, чтобы пополнить жатву смерти. Две шеренги пехоты встали всего в сотне шагов, пытаясь выпустить друг другу кишки.

Солдаты из Нью-Йорка и Нью-Хэмпшира, Мэна и Вермонта, Коннектикута и Массачусетса стреляли в жителей Виргинии, Миссисипи, Джорджии, обеих Каролин, Мэриленда и Теннесси.

Раненые ползли назад и затихали в траве, мертвых оттаскивали в сторону, шеренги смыкались к центру, ряды полков редели, но под яркими знаменами по-прежнему продолжалась стрельба.

Северяне снова и снова стреляли по рядам конфедератов, зная, что им всего-навсего нужно сломить эту маленькую армию и захватить Ричмонд, и вся Конфедерация Юга распадется, как гнилая тыква, но южане, возвращая пулю за пулей, знали, что Север, однажды получив кровавую рану, сто раз подумает, прежде чем снова осмелится вторгнуться в священную землю Юга.

И потому, из-за столь схожих мотивов, солдаты дрались под своими знаменами, хотя на этой безветренной жаре главной целью являлись пушки противников, потому что та сторона, которой удалось бы заставить замолчать пушки врага, скорее всего выиграла бы борьбу. Ни одно орудие не было защищено земляными укреплениями, потому что ни один из генералов не планировал драться на этом голом плато, так что канониры были открыты для огня пехоты, потому что на вершине холма не было места, чтобы держаться на достаточном расстоянии. Это была практически рукопашная свалка, убийственная драка.

Канониры заряжали пушки смертоносной картечью, выкашивающей перед дулами орудий целые ряды атакующих, но солдаты всё равно шли в наступление. Потом, когда солнце прошло через зенит, полк виргинцев, одетых в синие мундиры, оказавшиеся единственной униформой, которую смог достать их полковник, пришел на помощь левому флангу конфедератов и увидел прямо перед собой вражескую батарею.

Они бросились вперед. Канониры заметили их и помахали руками, полагая, что это северяне, а в неподвижном дымном воздухе красно-бело-синее знамя конфедератов с тремя полосами выглядело как звездно-полосатый флаг.

Артиллеристы-северяне разделись до пояса, пот прочертил белые полосы по их черным от пороха телам, они чертыхались, обжигая руки о раскаленные дула орудий, и не стали пристально всматриваться в пехоту в синих мундирах, которая выступила, как полагали канониры, чтобы прикрыть их от наступающего спереди противника.

— Цельсь! — целый батальон виргинской пехоты подошел к флангу батареи северян на расстояние выстрела. Винтовки взметнулись к плечам синемундирников. Уже не было времени, чтобы развернуть заряженные орудия, так что артиллеристы просто бросились наземь, спрятавшись за пушками и лафетами и накрыв головы руками.

— Пли! — сквозь серый дым блеснуло пламя, и офицеры-виргинцы услышали щелканье сотен пуль, ударяющихся о металл пушек или деревянные передки, а потом до них донеслось ржание умирающих пятидесяти лошадей батареи. Те канониры, которые пережили этот залп, развернулись и бросились бежать, а виргинцы атаковали их с примкнутыми штыками и ножами. Батарея была захвачена, а пушки залиты кровью.

— Разворачивай пушки! Разворачивай пушки!

— В атаку!

Всё больше южан бросались вперед с блестящими в дымной пелене штыками.

— За наш дом! За наш дом! — вопили они, и их приветствовал ружейный залп, но северяне начали отступать. Где-то между шеренгами разорвался снаряд, озарив дым огнем. — За наш дом!

Северяне атаковали в ответ. Один из полков отбил захваченные виргинцами артпозиции, вынудив южан отступить, но орудия были бесполезны для северян — все канониры были застрелены или заколоты, а лошади превратились в груды мертвого мяса, так что и увести пушки не было никакой возможности.

Канониры других батарей были застрелены снайперами, конфедераты медленно наступали вперед, и северяне услышали странный крич наступавших мятежников. Тени удлинялись, и все больше и больше солдат карабкалось по холму, дабы принять участие в упорно творимом людьми кошмаре.

Джеймс Старбак поднялся на холм. Его уже не интересовали трофеи, которые генерал-победитель мог бы возложить к ногам президента. Он пришел разузнать, что же пошло не так на покрытом дымом плато.

— Узнайте, что там происходит, Старбак, — приказал генерал своему адъютанту.

— Отправляйтесь! — Макдауэлл послал с подобным поручением еще шестерых, но и не думал посетить плато собственной персоной. Вообще-то Макдауэлл был подавлен этим шумом и просто имел смутное желание, чтобы его адъютант вернулся с хорошими новостями о победе.

Джеймс пришпорил лошадь вверх по изрытому снарядами холму и обнаружил там ад. Он отпустил поводья, и его лошадь медленно шла вперед, где с примкнутыми штыками маршировал полк из Нью-Йорка, только получивший приказ подниматься вверх, в сторону вражеского строя, и Джеймсу показалось, что вся армия южан вдруг расцветилась пламенем, огромной стеной огня, сменившейся накатывающейся пеленой дыма, и ньюйоркцы рывком остановились, а потом последовал еще один залп южан по флангу, и северяне начали отступать, оставляя мертвых и раненых. Джеймс заметил, как задвигались шомполы, когда северяне попытались открыть ответный огонь, но нью-йоркский полк атаковал в одиночку, без поддержки с фланга, и у него не было шанса против залпового огня южан, обстреливающих с флангов и спереди, выкашивая ряды северян.

Джеймс попытался их приободрить, но его рот вдруг пересох, и он не смог выдавить ни слова.

А потом мир вокруг Джеймса разлетелся на куски. Его лошадь буквально подпрыгнула прямо под ним, потом подняла голову, чтобы заржать, и рухнула. Снаряд разорвался под ее брюхом, выпотрошив животное, и Джеймс, оглушенный, ничего не соображающий и вопящий, неуклюже распластался на куче внутренностей, плоти и копыт.

Он отполз от нее на четвереньках, изрыгая содержимое своего переполненного желудка. Он так и остался на четвереньках, чувствуя новые позывы к рвоте, а потом смог нетвердо встать на ноги.

Он поскользнулся в луже лошадиной крови, сноваподнялся и шатаясь захромал к деревянному дому, находившемуся в центре шеренги федералистов, где, похоже, можно было укрыться, хотя, подойдя поближе, он заметил, что древесина этого маленькое здания была подпалена и расщеплена пулями и снарядами. Джеймс прислонился к погребу во дворе и попытался восстановить представления о мире, но мог думать только о том, как он окунулся в лошадиную кровь. В ушах еще звенело после взрыва.

Рядом с ним сидел солдат из Висконсина с белым, как маска, лицом, и Джеймс постепенно начал понимать, что голова солдата наполовину отделена от тела осколком снаряда, а мозги торчат наружу.

— Нет, — произнес Джеймс, — нет! Внутри дома завывала женщина, а где-то вдалеке раздавались такие звуки, будто воет целая армия женщин. Джеймс оттолкнулся от погреба и похромал в сторону полка пехоты.

Это были жители Массачусетса, его земляки, и он встал рядом с их знаменами, увидев мертвецов, сваленных под флагами, и пока он смотрел на них, в кучу бросили еще одного человека.

Флаги являлись мишенью для вражеских снайперов, приглашением к смерти под яркими звездами, но как только падал знаменосец, другой подхватывал древко и держал штандарты высоко.

— Старбак! — прокричал чей-то голос. Это был майор, которого Джеймс знал как сурового и осторожного бостонского адвоката, но по непонятной причине, хотя он и встречал этого человека каждую неделю в адвокатском клубе, Джеймс не мог припомнить его имени. — Где Макдауэлл? — рявкнул майор.

— Внизу, у главной дороги, — Джеймсу удалось ответить членораздельно.

— Он должен быть здесь!

Над головой просвистел снаряд. Майор, худой седовласый человек с аккуратной бородкой, вздрогнул, когда снаряд разорвался где-то за его спиной.

— К черту их!

«К черту кого?», — подумал Джеймс, а потом поразился, что он использовал это дурное слово, хотя и мысленно.

— Мы деремся с ними отдельными подразделениями! — бостонский адвокат пытался разъяснить затруднительное положение армии северян. — Так не должно быть!

— Что вы имеете в виду? — Джеймсу приходилось кричать, чтобы его можно было расслышать на фоне постоянного грохота пушек. Как же зовут этого человека? Он вспомнил, что адвокат был настоящим докой в перекрестных допросах и никогда не отпускал свидетеля, не вытряся из него нужные доказательства, и еще вспомнил один знаменитый случай, когда этот человек однажды вышел из себя, заявив на открытом процессе, что главный судья Шоу и интеллектуально, и юридически туповат, и за это судья сначала его оштрафовал, а потом пригласил на ужин. Так как же его зовут?

— Атаки должны вестись одновременно! Нам нужен старший офицер, который бы координировал всё это, — майор внезапно остановился.

Джеймс, который уже чувствовал дискомфорт, выслушивая критику законного командования, попытался объяснить, что генерал Макдауэлл, вне всяких сомнений, в курсе того, что происходит, но потом замолчал, потому что майор покачивался.

Джеймс протянул ему руку, майор схватился за нее с дьявольской силой, а потом открыл рот, но вместо слов оттуда вдруг хлынул фонтан крови.

— О нет, — только и смог произнести майор, а потом рухнул к ногам Джеймса. Джеймс и сам шатался. Это был настоящий кошмар, и его охватил жуткий, подлый и постыдный страх.

— Передайте моей дорогой Абигейл, — сказал умирающий майор, а потом бросил на Джеймс жалостливый взгляд. Джеймс так и не вспомнил его имени.

— Что передать Абигейл? — спросил он глупо, но майор был уже мертв, и Джеймс отбросил руку мертвеца, ощущая чудовищную грусть, потому что ему предстояло умереть, так и не познав удовольствий этого мира.

Он умрет, и никто по-настоящему по нему не заскучает, никто не будет горевать, и Джеймс уставился в небо, заскулив от жалости к самому себе, а потом на ощупь вытащил из твердой кожаной кобуры револьвер, нацелил его куда-то в сторону армии конфедератов, взвел курок и выпустил пули в дымную завесу. Каждым выстрелом он мстил и протестовал против собственной осмотрительности.

Массачусетский полк спотыкаясь шел вперед. Шеренга распалась, а солдаты объединились в небольшие группы, пробирающиеся между мертвыми и умирающими.

Они переговаривались, подбадривая друг друга, обмениваясь похвалами и шутками.

— Эй, мятежники! Вот свинцовая таблетка от вашей болезни!

— Билли, ты как?

— Пушки что-то прям задыхаются от злости.

Пули Минье расширялись в стволах винтовок от взрыва пороховых газов в их полом основании, а резьба в дуле придавала им смертоносное вращение.

Такая расширившаяся пуля, царапая по дулу, должна была извлекать из него остатки пороха, но на практике этого не происходило, а из-за скапливающегося порохового нагара усталым солдатам становилось чудовищно сложно заряжать винтовки.

— Сюда, мятежники! Я кое-что для вас приготовил!

— Боже! Вот эта близко прошла.

— Бесполезно пригибаться, Робби, они пролетят мимо до того, как ты услышишь.

— Есть у кого-нибудь заряды? Дайте мне патрон!

Джеймсу стало легче от этих спокойных разговоров, и он подошел ближе к одной из групп. Командующий офицер Массачусутского полка начал день лейтенантом, и теперь кричал выжившим, чтобы шли в атаку, и они пытались, выплевывая оскорбления из своих осипших глоток, но потом две шестифунтовые пушки конфедератов накрыли открытый фланг полка зарядами картечи, и пули забарабанили по рядам выживших, уничтожая оставшихся и добавляя новой крови на уже скользкую от нее траву.

Солдаты из Массачусетса отступили. Джеймс перезарядил револьвер. Он находился настолько близко, что мог разглядеть заляпанные грязью лица врагов, видел, как на фоне черной от пороха кожи блестели белки их глаз, их расстегнутые мундиры и выпущенные рубашки. Он наблюдал, как один из мятежников упал, схватившись за колено, а потом пополз обратно в тыл.

Он видел, как офицер мятежников с длинными русыми усами кричал, пытаясь воодушевить солдат. Его китель был расстегнут, а панталоны подвязаны веревкой. Джеймс тщательно прицелился в офицера, но дым из револьвера не позволил рассмотреть произведенный выстрелом эффект.

Пушки мятежников откатывались назад, с грохотом подпрыгивая в колее, оставленной собственными колесами, шипели, когда банники чистили дула, а потом снова стреляли, изрыгая клубы дыма, густеющие, как туман в Нантакете.

Со стороны правого фланга Борегара подошли новые пушки. Генерал мятежников почувствовал, что бедствие удалось предотвратить, хотя его заслуги в этом не было, это мальчишки — фермеры, студенты и приказчики в лавках — выстояли перед натиском северян и теперь пошли в контратаку по всей линии обороны, на скорую руку выстроенной Джексоном. Две непрофессиональные армии столкнулись, и удача оказалась на стороне Борегара.

Генерал Джозеф Джонстон привел своих людей из долины Шенандоа, но теперь, когда они были здесь, он не мог ничего поделать, разве что наблюдать, как они умирают. Джонстон имел более высокий ранг, чем Борегар, но Борегар планировал ход этой битвы и знал местность, в то время как Джонстон являлся чужаком и потому позволил Борегару довершить дело. Джонстон был готов взять на себя командование, если Борегара ранят, но до этого момента он решил молчать, просто пытаясь уловить течение событий, подошедших к ужасающей кульминации на вершине холма.

Джонстон достаточно четко понял, что Север обманул Борегара, обойдя его с фланга, но и видел, что войска южан дали серьезный отпор и теперь куют свою победу.

Джонстон также понял, что именно полковник Натан Эванс из Южной Каролины, на которого никто не обращал внимания, вероятно, спас Конфедерацию, разместив свои жалкие войска на пути наступления северян. Джонстон разыскал Эванса и поблагодарил его, а потом, пробиваясь обратно на восток, генерал поравнялся с тем местом, где лежал, прислонившись к седлу, раненый полковник Вашингтон Фалконер. Фалконер был замотан в бинты от пояса до груди, а его левая рука держалась на покрытой пятнами крови ленте.

Генерал натянул поводья и с сочувствием опустил глаза на раненого полковника.

— Фалконер, не так ли?

Вашингтон Фалконер поднял взгляд и увидел сияние желтого галуна, но покрытое дымовой завесой солнце находилось за спиной всадника, и его лицо невозможно было разглядеть.

— Сэр? — ответил он очень осторожно, пытаясь подобрать аргументы для оправдания поражения Легиона.

— Я Джозеф Джонстон. Мы встречались в Ричмонде четыре месяца назад, и, конечно, в прошлом году имели удовольствие отобедать вместе в доме Джетро Сандерса.

— Конечно, сэр, — Фалконер ожидал получить выволочку, но голос генерала Джонстона звучал более чем дружелюбно.

— Должно быть, вы чувствуете себя ужасно, Фалконер. Рана серьезная?

— Царапина, сэр, через полтора месяца пройдет, только и всего, — Фалконер знал, как придать голосу приличествующую ситуации скромность, но, по правде говоря, он отчаянно пытался свыкнуться с чудесной мыслью, что генерал Джонстон не собирается его отчитывать.

Вашингтон Фалконер не был дураком и знал, что вел себя неподобающе или, по крайней мере, ему можно было вменить в вину, что он действовал не мудро, оставив Легион и тем самым не оказавшись на месте, чтобы спасти его от предательства Старбака и импульсивности Бёрда, но если ориентироваться на дружелюбие Джонстона, то, может, никто и не заметил это его пренебрежение долгом?

— Если бы не ваше самопожертвование, — заявил Джонстон, поливая целительным бальзамом чувство собственного достоинства Фалконера и превратив его радость в полную и безоговорочную, — сражение было бы проиграно еще два часа назад. Слава Богу, что вы были с Эвансом, вот всё, что я хочу сказать.

Фалконер открыл было рот, чтобы ответить, но не нашел подходящих слов и закрыл его.

— Федералисты полностью сбили с толка Борегара, — небрежно заметил Джонстон.

— Он думал, что всё решится на правом фланге, а эти мерзавцы всё время планировали нанести нам удар здесь. Но ваши ребята всё сделали правильно, и спасибо Господу за это, потому что вы спасли Конфедерацию, — Джонстон был очень дотошным профессиональным солдатом с большим опытом, и, похоже, был действительно тронут, отдавая эту дань уважения.

— Эванс рассказал мне о вашей храбрости, Фалконер, и для меня честь поприветствовать вас!

На самом деле Окорок Эванс отдал дань храбрости Легиона Фалконера, вообще не упомянув имя Вашингтона Фалконера, но это недопонимание не было удивительным, а Вашингтон Фалконер решил, что исправлять его в данный момент не стоит.

— Мы просто сделали всё, что могли, сэр, — только и сумел вымолвить Фалконер, а мысленно уже сочинил целую историю про этот день — как он с самого начала понял, что левый фланг южан остался опасно незащищенным. Разве не он отправился на рекогносцировку местности к броду Садли на заре? Разве не он разместил свой полк в том самом месте, где он мог противостоять вторжению врага? И разве он не был ранен в последующем сражении?

— Рад оказать эту мелкую услугу, сэр, — скромно добавил он.

Джонстону понравилась скромность Фалконера.

— Вы храбрый человек, Фалконер, и я приложу все усилия, чтобы в Ричмонде узнали, кто является настоящим героем Манассаса.

— Настоящие герои — мои солдаты, сэр, — всего десять минут назад полковник проклинал своих людей, особенно музыкантов, которые бросили два дорогущих саксгорна, трубу и три барабана в отчаянной попытке удрать от преследования северян. — Они славные виргинцы, сэр, — добавил он, зная, что генерал Джонстон и сам происходит этого штата.

— Отдаю честь всем вам! — сказал Джонстон, хотя и притронулся к шляпе исключительно для Фалконера, а потом пришпорил лошадь.

Вашингтон Фалконер лежал на спине, греясь в лучах славы. Герой Манассаса! Даже боль, казалось, ушла, или, может, дело было в морфине, который дал ему доктор Дэнсон, но даже если и так, он герой! Какое славное слово и как хорошо оно подходило Фалконеру!

И, может, полтора месяца в ричмондском доме — это не так уж плохо, если, конечно, сражение будет выиграно, а Конфедерация спасена, но с этой оговоркой у героя больше шансов получить повышение, если он регулярно обедает с властями страны. И каким укором это будет для всякой швали вроде Ли, который обращался с ним как с каким-то ниггером. Теперь им придется иметь дело с героем! Фалконер улыбнулся своему сыну.

— Адам, думаю, ты заслужил повышение.

— Но…

— Тише! И не вздумай протестовать! — полковник всегда хорошо себя чувствовал, проявляя щедрость, а в этот момент, пробудивший надежды на то, что его статус героя Манассаса упрочится, он чувствовал себя еще лучше. Ведь его наверняка произведут в генералы? И он наверняка найдет время, чтобы довести Легион до совершенства, чтобы полк стал жемчужиной в составе его новой бригады. Бригады Фалконера.

Как прекрасно звучало это название, и полковник уже воображал, как бригада Фалконера возглавляет марш на Вашингтон, как салютует, проходя по покоренной стране мимо Белого дома в сопровождении завоевателя верхом на коне. Он вытащил сигару из коробки и протянул ее Адаму, чтобы подчеркнуть всю важность своих слов.

— Ты должен взять на себя командование Легионом, пока я не поправлюсь. Я должен быть уверен, что Дятел не сойдет с ума в очередной раз. Что никогда больше не бросит Легион в какую-нибудь малозначительную стычку. И вообще, Легион должен находиться в руках семьи. А сегодня ты прекрасно себя показал, сынок, просто прекрасно.

— Я ничего не сделал, отец, — горячо запротестовал Адам, — и даже не уверен, что…

— Хватит, хватит! Замолчи! — Вашингтон Фалконер заметил приближающегося майора Бёрда и не хотел, чтобы Таддеус стал свидетелем того, как Адам увиливает от ответственности. — Таддеус! — полковник поприветствовал своего шурина с несвойственной теплотой. — Генерал просил меня тебя поблагодарить. Ты всё правильно сделал!

Майор Бёрд, прекрасно осведомленный, что полковник был в ярости еще минуту назад, ошеломлено застыл, нарочито оглядываясь, словно в поисках другого человека по имени Таддеус, который мог бы стать объектом похвалы полковника.

— Вы со мной говорите, полковник?

— Ты прекрасно справился! Поздравляю! Ты поступил именно так, как я от тебя и ожидал, в самом деле, именно так! Заставил Легион выполнять свой долг до моего появления. Все считали, что сражение будет на правом фланге, но мы ведь лучше разобрались, да? Мы справились, прекрасно справились. Если бы не сломанная рука, я бы пожал твою. Отлично, Таддеус, отлично!

Таддеусу Бёрду удалось удержаться от смеха, хотя его голова нервно задергалась взад и вперед, словно он был готов разразиться дьявольским хохотом.

— Стоит ли это понимать, — наконец сумел выдавить он, подавив смешок, — что и вас тоже нужно поздравить?

Полковник скрыл свой гнев, вызванный подобной наглостью шурина.

— Полагаю, мы с тобой знаем друг друга достаточно хорошо, чтобы обмениваться комплиментами, Таддеус. Просто хочу тебя заверить, что я упомяну твое имя в Ричмонде.

— Я пришел сюда не для того, чтобы выразить вам свое восхищение, — заявил Таддеус с бестактной честностью, — а чтобы предложить направить группу за водой. У всех пересохло во рту.

— За водой? Ну конечно же, за водой. А потом мы с тобой можем сесть вместе и решить, что нам понадобится в будущем. Мистер Литтл сообщил, что оркестр потерял кой-какие инструменты, и мы не можем позволить себе терять так много офицерских лошадей, как сегодня.

Инструменты? Лошади? Таддеус Бёрд вытаращился на зятя, гадая, не иссушил ли ему мозги перелом руки.

Что действительно нужно Легиону, как решил Таддеус Бёрд пока полковник отсутствовал, так это учебник Макгаффи по основам военного дела, самая первичная подготовка по стрельбе и муштра, но он знал, что не стоит сейчас этого говорить.

Самодовольство Фалконера и так раздулось из-за какой-то дурацкой похвалы, он уже воображал себя покорителем Нью-Йорка. Бёрд попытался отрезвить полковника, напомнив ему о реальности.

— Вам нужен счет от мясника, Фалконер? — прервал он полковника. — Список убитых и раненых?

Вашингтону Фалконеру пришлось снова скрыть свое раздражение.

— Всё так плохо? — спросил он осторожно.

— Мне не с чем сравнивать, и к сожалению, вряд ли он полный. Мы недосчитались многих после вашей храброй победы, но знаем наверняка, что пара десятков точно погибла. Капитан Дженкинс и бедняга Бэрроуз, конечно же. Полагаю, вы напишете вдовам? — Бёрд помедлил, но не получив ответа, просто пожал плечами и продолжал: — Конечно, могут быть и другие погибшие, которые еще остались там. Нам известно о двадцати двух раненых, некоторые ранены очень серьезно.

— О двадцати трех, — вмешался полковник, наградив Таддеуса Бёрда слабой улыбкой. — Я тоже считаю себя солдатом Легиона, Таддеус.

— И я, Фалконер, и уже включил вас в число героев. Как я и сказал, двадцать два ранения, некоторые серьезные. Мастерсон не выживет, а Нортон потерял обе ноги, так что…

— Мне не нужны детали, — раздраженно заявил Фалконер.

— И семьдесят два человека числятся пропавшими, — Бёрд стоически продолжал докладывать плохие новости. — Это не значит, что они навсегда для нас потеряны, Тёрнер Маклин приковылял пять минут назад, причем часа два бродил по полю боя, совершенно ничего не соображая. Другие, возможно, мертвы. Я слышал, что Ридли погиб.

— Убит, — подчеркнул полковник.

— Убит? — Бёрд уже слышал эту историю, но хотел спровоцировать полковника.

— Он был подло убит, и я тому свидетель, — заявил полковник, — а ты внесешь это в полковые книги.

— Если я вообще их найду, — весело отметил Бёрд. — Похоже, мы потеряли весь обоз.

— Подло убит! Слышишь меня! — Фалконер выплеснул это обвинение, так что в его груди вспыхнула боль. — Вот что ты напишешь. Что он был убит Старбаком.

— А Старбак пропал, — горько продолжал Бёрд. — С сожалением должен это констатировать.

— Тебе жаль? — в голосе полковника было что-то очень опасное.

— Как и вам должно быть жаль, — заявил Бёрд, проигнорировав тон полковника. — Старбак, вероятно, спас наши знамена и совершенно точно предотвратил пленение Адама. Разве Адам вам не рассказал?

— Отец, я пытался тебе сказать, — сказал Адам.

— Старбак исчез, — безо всякого выражения произнес полковник, — а если бы был здесь, то тебе пришлось бы арестовать его за убийство. Я видел, как он застрелил Ридли. Видел! Слышишь, Таддеус? — вообще-то полковника, выплеснувшего свое негодование, вспомнив смерть бедного Ридли, слышал весь Легион.

Боже ты мой, подумал Фалконер, но ведь ни один человек не поверил его словам о том, что он видел, как Старбак сделал выстрел, убивший Ридли! Полковник повернулся в седле и видел, как тот выстрелил!

А теперь Дятел хочет сделать из бостонца героя? Боже, подумал полковник, но ведь это он сам — герой Манассаса. Разве не так сказал генерал Джонстон?

— Говоришь, мы потеряли беднягу Розуэлла Дженкинса? — спросил он, намеренно сменив тему.

— От него практически ничего не осталось после попадания снаряда, — подтвердил Бёрд, а потом упрямо вернулся в прежней теме. — Вы и правда приказываете мне арестовать Старбака за убийство?

— Да, если найдешь его! — выкрикнул полковник и содрогнулся, когда по его руке прошла волна боли. — Бога ради, Таддеус, почему ты вокруг всего поднимаешь такую чертову суету?

— Потому что кто-то же должен, полковник, кто-то должен, — Бёрд улыбнулся и оглянулся через плечо, туда, где на окруженном огнем плато сражение подошло к поворотному моменту.

Джеймс Старбак так и не понял, что сломило ряды северян. Всё, что отложилось в памяти — отчаянная паника, охватившая войска федералистов. И вскоре, забыв про всякий порядок, армия Макдауэлла побежала.

Своими усилиями, какими бы они ни были, они не добились ничего — полки южан так и остались на плато. Ни один штурм не смог удержать завоеванные позиции, дабы позволить свежим силам закрепить успех. Северян отбрасывали снова и снова, и каждая отраженная южанами атака оставляла на поле боя мертвых и умирающих, лежащих рядами, словно принесенные приливом водоросли, обозначая крайнюю точку каждой атаки.

В некоторых полках северян заканчивались боеприпасы. Южане, отброшенные к собственному обозу, набивали свои сумки новыми патронами, но припасы северян по-прежнему располагались к востоку от Булл-Ран, и каждой телеге и повозке приходилось пересекать забитый транспортом каменный мост. Чаще же всего оказывалось, что боеприпасы, правдами и неправдами добравшиеся до вершины холма, оказывались не того калибра — так, войска, вооруженные винтовками пятьдесят восьмого калибра, получали пули шестьдесят девятого. Поэтому, как только винтовки замолкали, стрелки отступали, оставляя бреши в строю северян, которые тут же заполняли мятежники в сером.

Винтовки и ружья обеих сторон ломались или выдавали осечку. Чаще всего выходили из строя брандтрубки [30], по которым били курки, поджигавшие порох. Однако южане могли пользоваться подобранным у мертвых северян оружием и продолжать убийства. И все же северяне продолжали драться.

Стволы ружей и винтовок были забиты остатками сгоревшего пороха, поэтому с каждым выстрелом становилось все тяжелее и тяжелее забивать новую пулю. День выдался жаркий, воздух наполнился едким пороховым дымом, рты и глотки усталых солдат давно пересохли, на плечах чернели синяки из-за отдачи тяжелых ружей, голоса охрипли от криков, дым вызывал резь в глазах, в ушах звенело от взрывов, руки саднило из-за усилий при перезарядке. И все же они дрались.

Они истекали кровью — и дрались. Ругались — и дрались. Молились — и дрались. Некоторые выглядели ошарашенными, они просто стояли, вытаращив глаза и открыв рот, не обращая внимания на окрики своих офицеров и нестройный хор свистящих пуль, выстрелов, снарядов и воплей.

Джеймс Старбак потерял чувство времени. Он перезаряжал револьвер, стрелял и снова перезаряжал. Едва ли он сознавал, что делает, он лишь знал, что каждый выстрел может спасти Союз. Он был в ужасе, но продолжал сражаться, и почему-то мысли о младшей сестре придавали ему мужества.

Он решил, что только Марта будет его оплакивать, и что ему не следует винить ее за проявление чувств, и именно это решение привело его на то место, где он стрелял, как простой рядовой, стрелял и заряжал, заряжал и стрелял, всё это время громко повторяя имя Марты, как талисман, который сохранит его храбрость.

Марта по характеру была очень похожа на Натаниэля, и когда Джеймс стоял посреди поля, усеянного ранеными и убитыми, он рыдал, почему Господь не наградил его отвагой Марты и Натаниэля.

Потом, когда он вставил в револьвер последний капсюль, в рядах южан возникло какое-то оживление, Джеймс поднял голову и увидел, что весь вражеский фронт ринулся вперед. Он выпрямил свою покрытую ссадинами ноющую руку, нацелив револьвер на армию, которая выглядела как огромная серая крыса с черными подпалинами от порохового огня и двигалась прямо на него.

А потом, когда он пробормотал имя сестры, прищурившись от грохота, который производил его револьвер, то заметил, что находится в полном одиночестве.

Только что здесь шло сражение, а теперь началось беспорядочное бегство.

Потому что армия федералистов была сломлена и удирала.

Она бросилась вниз по холму, всякий порядок испарился. Солдаты кидали винтовки и ружья, штыки и заплечные мешки и просто бежали. Некоторые бежали на север, в сторону брода Садли, а другие — к каменному мосту. Некоторые попытались дать отпор наступлению, крича своим товарищам, чтобы держались, но были сметены потоком бегущего большинства.

Паникующие войска наводнили поля по обе стороны основной дороги, по которой неистовым галопом лошади везли пушки, а бегущая пехота вопила, уворачиваясь от железных колес. Кто-то использовал знамена как пики, чтобы пробить себе путь через толпу.

Преследователи остановились на краю плато. Плевки ружейного огня ускорили отступление северян, но ни у кого на стороне мятежников не было сил на погоню. Вместо этого они потихоньку начали осознавать, что победили, а несущаяся внизу паникующая орда потерпела поражение.

Канониры мятежников привезли уцелевшие пушки на вершину холма, и снаряды южан наполнили теплый вечерний воздух свистом, разрываясь в клубах дыма на переполненной дороге и в дальнем лесу. Один из снарядов разорвался прямо над деревянным мостом, по которому основная дорога пересекала глубокий приток Булл-Ран, как раз в тот момент, когда по нему проезжал фургон.

Раненые лошади запаниковали и попытались понести, но роковой снаряд вырвал переднее колесо, и массивную повозку развернуло, ее сломанная ось вонзилась в древесину, так что тяжелый фургон намертво застрял в деревянном парапете моста, тем самым заблокировав отступающей армии главную дорогу, а всё больше снарядом свистело вокруг, падая на бегущих северян.

Пушки федералистов, повозки, передки и фургоны, которые еще находились на западном берегу Булл-Ран, были брошены, чтобы возницы могли сбежать в безопасное место. Снаряд разорвался прямо в реке, разбрызгивая тонны воды.

За спинами паникующей массы людей разрывались всё новые снаряды, подгоняя обезумевшую толпу вниз по скользкому берегу в быстрое течение реки.

Многие утонули под напором своих же отчаявшихся товарищей. Другим удалось кое-как перебраться через глубокий поток и выползти на берег, и они ринулись в сторону Вашингтона.

Натаниэль Старбак наблюдал, как на краю плато началось беспорядочное бегство. Поначалу он не поверил собственным глазам, а потом недоверие сменилось изумлением.

Охраняющий пленников сержант бросил взгляд на холм, а потом побежал. Раненый северянин, приходящий в себя во дворе, похромал прочь, используя ружье в качестве костыля. Рыжебородый доктор подошел к двери в своем забрызганном кровью фартуке, скептически оглядел всю сцену, покачал головой и вернулся обратно к пациентам.

— Что нам теперь делать? — спросил один из пленных Старбака, поскольку офицер мог знать, как положено вести себя в случае победы, находясь при этом в центре побежденного сброда.

— Оставаться спокойными и вежливыми, — посоветовал Старбак. Мимо дома бежали северяне, и некоторые злобно разглядывали южан.

— Сидите и не шевелитесь. Мы просто ждем, — он наблюдал, как полевое орудие северян отступало с плато. Командовавший расчетом капитан сумел каким-то образом собрать четыре лошади. Истекая кровью из-за вонзающихся шпор, с испуганными седоками в седлах, вытаращив и закатывая глаза, лошади неслись вниз по склону. Мрачные канониры, усевшиеся на передке орудия, цеплялись за металлические поручни.

Само орудие, закрепленное к передку, подпрыгивало, когда вся конструкция пересекала ручей у подножия холма. Кучер натянул поводья, и запаниковавшие лошади слишком резко повернули к дороге. Старбак в ужасе наблюдал, как сначала занесло орудие, затем передок, они перевернулись и, перелетев через дорогу, с отвратительным скрежетом влетели в деревья. Какое-то мгновение стояла тишина, которую тут же разорвали первые вопли.

— Боже, — один из раненых южан в ужасе отвернулся, не в силах смотреть на кошмарное зрелище. Одна из лошадей, переломав задние ноги, пыталась высвободиться из-под обломков; канонир, придавленный передком орудия, пронзенный осколками дерева, пытался выползти, цепляясь пальцами за землю.

Пробегавший рядом сержант-пехотинец, не обращая внимания на раненого, поймал уцелевшую лошадь, обрезал поводья, снял цепи и забрался в седло.

Через дорогу покатилось колесо от передка орудия. Лошади, как и умирающий канонир, продолжали издавать ужасные звуки.

— Боже мой, — один из пленников, собравшихся в тени деревьев во дворе, виргинец, снова и снова повторял слова молитвы.

Кошмарные вопли продолжались, пока офицер северян не подошел к раненым животным и не выстрелил им в головы. Пять выстрелов, и они затихли. Остался только задыхающийся и визжащий канонир, пронзенный насквозь обломками передка.

Офицер глубоко вздохнул:

— Солдат!

Видимо, раненый невольно отреагировал на властный голос. Он затих на какую-то секунду — всё, что требовалось офицеру. Тот прицелился, нажал на спусковой крючок, и канонир умолк навсегда.

Офицер-северянин, содрогнувшись, отбросил опустевший револьвер и, всхлипывая, ушел. Окружающий мир, казалось, погрузился в тишину. Пахло кровью, но тишину нарушил лишь виргинец, в последний раз повторив молитву, будто бы слова, произносимые снова и снова, могли спасти его душу.

— Ребята, вы в порядке? — спросил прискакавший к перекрестку офицер в сером.

— В порядке, — ответил Старбак.

— Мы дали им пинка, ребята! Задали как следует! — похвастался офицер.

— Хотите яблоко, мистер? — пленный из Южной Каролины, получив свободу, порылся в мешках, свалившихся с перевернувшегося передка пушки, и вытащил из кровавого беспорядка несколько яблок. Он бросил ликующему офицеру яркое красное яблоко. — Ну так наподдайте им еще!

Офицер поймал яблоко. За его спиной первые пехотинцы-южане продвигались в сторону Булл-Ран. Старбак понаблюдал за ними какое-то время, а потом отвернулся. Лотерея войны снова сделал его свободным, и ему нужно было выполнить еще одно обещание.

Усталые солдаты подбирали раненых, которых могли найти. Некоторые лежали в лесу и были обречены на медленную смерть, забытые в подлеске.

Мучимые жаждой люди искали воду, а некоторые просто пили грязную жидкость для банников, заглатывая вместе с теплой и соленой влагой остатки пороха. Поднялся небольшой ветерок, раздувающий костры, которые солдаты развели из сломанных прикладов и остатков изгороди.

Мятежники были не в том состоянии, чтобы преследовать войска федералистов, и потому они остались на поле битвы, уставившись в зачарованном изумлении на боевые трофеи — пушки, фургоны, зарядные ящики, кучи захваченного добра и тьму пленных.

Среди этих пленных был толстый конгрессмен из Рочестера, штат Нью-Йорк, его нашли, когда он пытался спрятать свой огромный живот за тоненьким молодым деревцем, и привели в штаб армии, где он разбушевался, заявляя о том, какой важный пост занимает, и требуя освобождения.

Солдат из Джорджии, тощий как щепка, велел ему заткнуть чертов рот до того, как придется отрезать ему чертов язык, чтобы зажарить и подать с яблочным соусом. Конгрессмен наконец-то замолчал.

В сумерках мятежники пересекли Булл-Ран и захватили тридцатифунтовое орудие Паррота, которое дало сигнал к началу атаки на рассвете.

Северяне бросили двадцать шесть других орудий, а также почти весь обоз. Солдаты-южане обнаружили полные комплекты униформы, тщательно сложенные и подготовленные к триумфальному входу в Ричмонд, и солдат из Северной Каролины гордо прошелся по округе в прекрасном генеральском мундире янки — с эполетами, саблей, кушаком и шпорами.

Карманы мертвецов обшарили, стянув из них гребни, игральные карты, библии, ножи и монеты. Некоторым повезло найти трупы богатых — один с тяжелыми часами на цепочке с золотыми безделушками, а другой — с рубином в обручальном кольце.

Дагерротипы жен и возлюбленных, родителей и детей были выброшены, потому что победители искали не воспоминания о разбитых привязанностях, а лишь монеты, сигары, золото и серебро, хорошие ботинки, рубашки тонкой работы, ремни, пряжки и оружие.

Сам по себе возник рынок для продажи награбленного, хороший офицерский бинокль продавался по доллару, сабля — за три, а пятидесятидолларовый револьвер Кольта — за пять или шесть. Самым ценным товаром были фотографии нью-йоркских дам, позирующих без одежды.

Некоторые солдаты отказывались на них смотреть, ощущая адово пламя, но большинство передавало картинки друг другу, гадая, какая же их ждет добыча, если только их призовут вторгнуться в богатый, тучный и податливый Север, который взрастил всех этих женщин в таких прекрасных комнатах.

Доктора с Севера и Юга работали вместе в полевых госпиталях на опаленном и вздыбленном поле битвы. Раненые стонали, ампутированные ноги и руки выбрасывались в кучи во дворах, а мертвых складывали как дрова, чтобы захоронить на следующее утро.

Когда настал вечер, Джеймс Старбак еще находился на свободе. Он спрятался в перелеске и теперь полз по дну глубокой канавы в сторону Булл-Ран. Его мысли были в беспорядке. Как это случилось? Как они могли потерпеть поражение? Это было так ужасно, так горько, так постыдно. Неужели Господу наплевать на правое дело, раз он наслал эту ужасную кару на Соединенные Штаты? Это не имело никакого смысла.

— На твоем месте я бы не двигался, янки, — внезапно раздался веселый голос над его головой, — потому что перед тобой ядовитый плющ, а у тебя и так уже достаточно проблем.

Джеймс поднял голову и увидел двух ухмыляющихся парней, которые, как он подозревал, наблюдали за ним уже несколько минут.

— Я офицер, — только и смог выдавить он.

— Приятно познакомиться, офицер. Я Нед Поттер, а это Джейк Спринг, и здесь еще наш пёс Эйб, — Поттер махнул в сторону маленькой лохматой дворняжки, которую держал на веревке. — И мы не офицеры, но ты наш пленник.

Джеймс встал и попытался отряхнуть мундир от прилипшей листвы и вонючей воды.

— Меня зовут, — заявил он официальным тоном, а потом остановился. Что случится с сыном Элияла Старбака, попавшим в руки южан? Может, его линчуют? Они и правда делают все эти ужасные вещи с неграми и сторонниками их освобождения, о которых рассказывал отец?

— Нам плевать на твое имя, янки, нам нужно только то, что у тебя в карманах. Мы с Джейком и Эйбом сейчас бедны. Нам удалось захватить только двух мальчишек из Пенсильвании, а у них не было ничего, кроме холодных кукурузных лепешек и трех ржавых центов, — взметнулось ружье, а ухмылка стала шире. — Для начала отдай нам револьвер.

— Бьюкенен! — наконец выпалил имя Джеймс. — Майлз Бьюкенен!

Нед Поттер и Джейк Спринг непонимающе вытаращились на пленника.

— Адвокат! — объяснил Джеймс. — Я весь день пытался вспомнить его имя! Однажды он назвал главного судью Шоу туповатым. Интеллектуально туповатым, что…, - его голос затих, когда он осознал, что бедняга Майлз Бьюкенен теперь мертв, Абигейл Бьюкенен — вдова, а сам он в плену.

— Янки, просто отдай нам револьвер.

Джеймс протянул почерневший револьвер, а потом вывернул карманы. У него было чуть больше восемнадцати долларов монетами, Новый Завет, прекрасные часы на тяжелой серебряной цепочке, складной театральный бинокль, коробка с перьями для ручек, два блокнота и чудесный льняной носовой платок, на котором мать вышила его инициалы. Нед Поттер и Джейк Спрингс обрадовались своей удаче, а Джеймс ощущал себя униженным. Он попал прямо в лапы своих злейших врагов и мог лишь оплакивать те потери, которые понесла его страна.

В миле от Джеймса Натаниэль Старбак прочесывал луг, покрытый воронками от снарядов и посеченный следами копыт. Янки давно ушли, и на пустом лугу остались только мертвые. На этом самом поле Вашингтон Фалконер ударил его хлыстом, на этом самом месте умер Ридли.

Он нашел Ридли ближе к краю леса, чем запомнил, но полагал, что все его воспоминания о сражении спутались. Тело представляло собой жуткую кашу из костей, крови, разорванной плоти и почерневшей кожи.

Птицы уже слетелись на пир, но неохотно взмахнули крыльями, когда Старбак подошел к телу, уже начинавшему вонять. Голову Ридли можно было опознать, его маленькая острая бородка осталась на удивление чистой от крови.

— Ах ты сукин сын, — устало произнес Старбак, не чувствуя гнева, но он помнил шрам на лице Салли и потерянного ею ребенка, и как ее насиловали и избивали ради того, чтобы этот человек мог от нее освободиться, поэтому ему показалось, что несколько оскорбительных слов будут кстати.

Сладкий запах смерти был таким густым, что вызвал позывы к рвоте, и Старбак скорчился около тела, пытаясь взять себя в руки. Потом он потянулся к тому, что осталось от его врага.

Вот ведь не повезло, подумал он, потянув за воротник кителя Ридли, чтобы вытащить остатки одежды из кровавой массы, и что-то в ее глубине издало булькающий звук, едва не вызвавший у Старбака рвоту.

Китель не вытаскивался из кровавой каши, и Старбак понял, что ему придется расстегнуть кожаный ремень, каким-то образом еще державшийся на своем месте в этой куче внутренностей. Он погрузил пальцы в холодный желеобразный кошмар и нащупал пряжку. Он расстегнул ее, приподняв, и часть тела откатилась, обнажив револьвер, из которого Ридли целился в Старбака.

Это было прелестное английское оружие с рукояткой из слоновой кости, которое Вашингтон Фалконер показывал Старбаку в своем кабинете в Семи Источниках. Теперь револьвер вымок в крови Ридли, но Старбак вытер его о траву, промокнул оставшуюся кровь рукавом и засунул прекрасное оружие в пустую кобуру. Потом он снял с ремня патронташ и коробку с капсюлями. В ней была дюжина долларов, которые он затолкал в один из промокших от крови карманов.

Но он явился сюда не для того, чтобы просто обокрасть тело врага, а чтобы забрать обратно кое-что действительно ценное. Он вытер пальцы о траву, еще раз глубоко вздохнул и вернулся к окровавленным остаткам серого кителя. Он нашел кожаный футляр, в котором, похоже, хранились рисунки, хотя бумага настолько пропиталась кровью, что невозможно было угадать, что на них изображено. В кармане было еще несколько серебряных долларов и мокрый кожаный мешочек. Старбак открыл его.

Кольцо было там. В закатном свете оно выглядело тусклым, но это было то самое кольцо, которое он искал, серебряное французское кольцо, принадлежавшее матери Салли. Старбак положил его в собственный карман и отошел от трупа.

— Ах ты сукин сын, — повторил он, а потом пошел дальше, мимо мертвой лошади Ридли. По всей долине вился дым от полевых костров на холме, и закат закрыла пелена.

Когда Старбак взбирался на холм, где расположилась лагерем усталая армия южан, наступила темнота. Несколько офицеров пытались приказать своим людям спуститься с вершины холма, туда, где земля не воняла кровью, но солдаты были слишком вымотаны, чтобы двигаться. Они сели вокруг костров, поедая награбленные галеты и холодную ветчину.

Один человек играл на скрипке, мелодия протяжно лилась в сумеречном свете. Дальние холмы погрузились в темноту, и первые бледные звезды резко засветились на чистом небе. Полк из Джорджии проводил богослужение, солдаты пели своими сильными голосами гимны в честь победы.

Старбаку понадобился час, чтобы найти Легион. К тому времени настала почти полная темнота, но он заметил выделяющееся лицо Дятла Бёрда в свете костра из досок от изгороди, которые теперь торчали из огня, словно пламенеющие спицы. Каждый человек вокруг костра отвечал за одну доску, подталкивая ее в огонь, когда прогорал один конец.

Все сидящие вокруг костра были офицерами и посмотрели на появившегося у костра Старбака с изумлением. Увидев бостонца, Мерфи кивнул в качестве радушного приветствия, а Бёрд улыбнулся.

— Так вы живы, Старбак?

— Похоже, что так, майор.

Бёрд прикурил сигару и бросил ее Старбаку, который поймал ее, затянулся и кивнул в знак благодарности.

— Это твоя кровь? — спросил Мерфи у Старбака, чья форма еще была в крови Ридли.

— Нет.

— Но выглядит впечатляюще, — произнес Бёрд, дружески подшучивая, а потом развернулся. — Полковник!

Полковник Фалконер, чьи китель и сорочка теперь были обернуты вокруг раненой руки, сидел перед своей палаткой. Он устроил целое светопредставление относительно пропавшего обоза Легиона и в конце концов отряд неохотно отправился на поиски, обнаружив, что Нельсон, слуга полковника, до сих пор охраняет ту часть обоза, которую смог отогнать подальше от атаки янки.

Большая часть обоза пропала, была разграблена последовательно накатывающимися волнами северян и южан, но палатка полковника была спасена, а внутри нее находилась постель из одеял. Адам лежал на постели, а его отец сидел на бочке у входа.

— Полковник! — снова позвал Бёрд, его настойчивость наконец-то заставила Вашингтона Фалконера поднять глаза. — Хорошие новости, полковник, — Бёрд едва мог удержаться от ухмылки, проделывая эту проказу. — Старбак жив.

— Нат! — Адам потянулся за импровизированным костылем, который сделали из найденной поблизости ветки, но отец оттолкнул его.

Фалконер вскочил и направился к костру. Как раз в это время с дальней стороны плато к огню подъехал штабной капитан с сообщением для полковника Фалконера, но он почувствовал какое-то напряжение у костра и придержал лошадь, чтобы посмотреть, что произойдет.

Фалконер вгляделся сквозь пламя и зажмурился от жуткого вида Старбака. Мундир северянина потемнел и торчал колом от высохшей крови, в пламени костра он выглядел черным из-за крови, пропитавшей каждую складку и шов.

Старбак выглядел как персонаж ночного кошмара, но он любезно кивнул, выпустив в ночь дым от сигары.

— Добрый вечер, полковник.

Фалконер промолчал. Бёрд тоже закурил и перевел взгляд на Старбака.

— Старбак, полковник хотел бы узнать, как умер Ридли.

— В него попал снаряд, полковник. От него не осталось ничего, кроме кучи костей и крови, — ответил Старбак беспечно.

— Именно так мне и следует записать в книгах, полковник? — спросил Таддеус Бёрд с тщательно деланной невинностью. — Что Ридли погиб от артиллерийского огня?

Но Вашингтон Фалконер по-прежнему молчал. Он смотрел на Старбака с выражением, похожим на отвращение, но не мог собраться, чтобы что-нибудь произнести.

Бёрд пожал плечами.

— Чуть раньше, полковник, вы приказывали мне арестовать Старбака за убийство. Хотите, чтобы я сделал это прямо сейчас? — Бёрд подождал ответа и, не дождавшись, снова посмотрел на Старбака. — Вы убили капитана Итана Ридли, Старбак?

— Нет, — резко ответил Старбак. Он уставился на Фалконера в жажде, что тот ему возразит. Полковник знал, что Старбак врет, но ему не хватало пороха бросить подобные обвинения в лицо. Солдаты, расположившиеся у других костров, стали подходить поближе, чтобы посмотреть на стычку.

— Но полковник видел, как вы совершили убийство, — настаивал Бёрд. — Что вы на это скажете?

Старбак вынул сигару изо рта и плюнул в огонь.

— Полагаю, что это слюноотделение означает отрицание? — весело предположил Бёрд, а потом оглянулся на столпившихся вокруг костра людей. —Кто-нибудь еще видел, как погиб Ридли? — Бёрд подождал ответа, пока от горящих досок поднялся сноп искр. — Ну и?

— Я видел, как в сукиного сына попал снаряд, — прорычал из темноты Траслоу.

— И это Старбак выпустил тот роковой снаряд, сержант? — педантичным тоном поинтересовался Бёрд, и все вокруг рассмеялись над шуткой майора. Фалконер переступил с ноги на ногу, по-прежнему сохраняя молчание.

— Таким образом, я могу заключить, полковник, что вы ошиблись, — продолжал Бёрд, — и что лейтенант Старбак невиновен в убийстве. И также полагаю, что вы захотите поблагодарить его за спасение знамен Легиона, я прав?

Но Фалконер не мог больше вынести унижения от этих людей, которые сражались, пока он прочесывал местность в поисках славы. Он молча отвернулся и увидел, что штабной капитан наблюдает за ним с седла.

— Чего вы хотите? — рявкнул он с горечью.

— Вы приглашены на ужин, полковник, — штабной капитан по понятным причинам нервничал. — Из Ричмонда прибыл президент, сэр, так что генералы будут рады вашей компании.

Фалконер моргнул, пытаясь понять смысл приглашения, затем внезапно понял, что это его шанс на спасение.

— Конечно, — он развернулся и зашагал в сторону, позвав сына. Адам, с трудом поднявшись на ноги, хромал к Старбаку, желая его поприветствовать, но отец потребовал сыновней преданности:

— Адам! Пойдешь со мной.

Адам поколебался, но потом подчинился.

— Да, отец.

Им помогли забраться в седла, и они ускакали, сопровождаемые молчанием. Легионеры Фалконера подкидывали дрова в костры и наблюдали за сверкающими искрами. Ни один из них не проронил ни слова, пока Фалконеры не превратились в пару едва различимых за пламенем костров силуэтов. Почему-то никто не ждал возвращения Вашингтона Фалконера в обозримом будущем.

Бёрд посмотрел на Старбака:

— Полагаю, теперь командую я. Спасибо вам за спасение знамен и, что еще важнее, за мое спасение. Только что мне теперь с вами делать?

— Что хотите, майор.

— Тогда, видимо, мне следует наказать вас за какой-нибудь грех, который, без сомнения, вы сегодня совершили, — Бёрд криво улыбался, — так что поставлю-ка я вас на место капитана Розуэлла Дженкинса и отдам роту сержанта Траслоу. Если только этот сержант Траслоу согласится принять в качестве командира жалкого, излишне образованного безбородого сынка священника из Бостона вроде вас.

— Полагаю, он согласится, — лаконично ответил Траслоу.

— Вот ты и накорми его, сержант, не мне же этим заниматься, — сказал Бёрд и махнул рукой.

Старбак и Траслоу пошли прочь. Когда их уже не могли услышать солдаты, собравшиеся вокруг офицерского костра, сержант сплюнул струю табака.

— Ну и каково это — убивать другого? Помните, вы спрашивали об этом. А я сказал, чтобы вы сами узнали. Так что расскажите, капитан.

Капитан? Старбак заметил это непривычное проявление уважения, но промолчал.

— Это приносит удовлетворение, сержант.

Траслоу кивнул:

— Я видел, как вы грохнули сукина сына, и мне было даже любопытно, за что.

— За это, — Старбак извлек из кармана серебряное кольцо и протянул низкорослому чернобородому Траслоу. — Всего лишь за это, — повторил он и выпустил кольцо, позволив ему упасть в протянутую почерневшую от пороха ладонь. Траслоу тут же сжал руку в кулак. Его Эмили была в раю, и теперь кольцо вернулось к своему законному владельцу.

Траслоу застыл в темноте. Сначала Старбаку показалось, что сержант всхлипнул, но потом он понял, что Траслоу просто откашлялся.

Сержант снова зашагал, молча, сжимая серебряное кольцо так, словно это был талисман на всю оставшуюся жизнь.

Он молчал, пока они не приблизились на несколько ярдов к кострам одиннадцатой роты легкой пехоты, а потом опустил руку на твердое от запекшейся крови плечо Старбака. Когда он заговорил, голос его был непривычно мягок:

— И как она там, капитан?

— Счастлива. На удивление, она счастлива. С ней плохо обходились, но она справилась и теперь счастлива. Она хотела, чтобы я отдал вам кольцо. Забрав его у Ридли.

Траслоу несколько секунд размышлял над ответом, а затем нахмурился:

— Мне следовало давно прибить засранца, да?

— Салли хотела, чтобы это сделал я, — ответил Нат. — Ну я и сделал. С большим удовольствием, — он не удержался от улыбки.

Траслоу молчал очень долго, а потом засунул кольцо в карман.

— Завтра будет дождь, — сказал он. — Я чую его в воздухе. Большинство этих мерзавцев растеряли свои одеяла и подстилки, так что поутру вы должны отпустить нас немного покопаться в мусоре, — он подвел Старбака к огню ротного костра.

— Новый капитан, — коротко представил Старбака Траслоу. — Роберт? У нас еще осталась эта жирная ветчина? Джон? Отломи ломоть того хлеба, который ты припрятал. Пирс? Как насчет виски, что ты нашел? Мы отхлебнем малость. Садитесь, капитан, садитесь.

Старбак сел и начал есть. Это была самая прекрасная еда, которую он когда-либо пробовал, а лучшей компании он и пожелать не мог. В небе над ним сияли звезды, а дым почти развеялся.

В дальнем лесу затявкала лиса и заржала раненая лошадь. Какой-то солдат затянул печальную песню, а потом где-то в темноте грохнула пушка, как финальное эхо этого сражения, во время которого сын священника, забравшийся так далеко от дома, превратился в мятежника.

Историческая справка

Первая битва при Манассасе (или при Булл-Ран, как ее называют северяне) прошла именно так, как описано в «Мятежнике», хотя в романе опускается жестокое, но беспорядочное сражение, заполняющее промежуток между отступлением бригады Натана Эванса и первым вступлением в бой Виргинской бригады Томаса Джексона, а также ничего не говорится о присутствии на поле битвы кавалерии Джеба Стюарта, хотя и в этом сражении, как и в большинстве других эпизодов гражданской войны, кавалерия не сыграла большой роли.

Первую битву при Манассасе выиграла пехота, и спас конфедератов своевременный маневр «Окорока» Эванса, который и правда постоянно прикладывался к «бочоночку» виски, хотя знаменитым в тот день стал «Каменная стена» Джексон, чья статуя до сих пор возвышается на холме, где он и заслужил свое прозвище.

21 июля 1861 года погибло около девятисот человек, а еще по меньшей мере в десять раз больше было ранено.

Поле сражения прекрасно сохранилось силами службы Национального парка.

Центр для посетителей на холме Генри-Хаус прекрасно знакомит с этим местом, снабдив его отличными указателями и объяснениями, туда легко добраться из Вашингтона.

В Виргинии нет округа Фалконер, как и не существовало Легиона Фалконера на службе штата. 

II. Перебежчик

Часть первая

Глава первая

Наступление началось в полночь.

Это было не столько наступление, сколько масштабный рейд на лагерь мятежников, обнаруженный дозором и расположенный среди лесов, окаймлявших высокие утесы виргинского берега Потомака. Но двум тысячам человек, ожидавших приказа пересечь мрачную серую поверхность Потомака, приготовления этой ночи казались слишком важными для обычного рейда.

Назревающая схватка на противоположном берегу реки предоставляла им возможность доказать, как ошибались их критики. Одна газетенка назвала их «игрушечными солдатиками» — прекрасно подготовленными и вымуштрованными, но слишком драгоценными, чтобы пачкаться в грязи битвы.

И все же этой ночью презираемые всеми игрушечные солдатики будут сражаться. Сегодня Потомакская армия огнем и мечом ворвется в лагерь мятежников и, если все пройдет удачно, промарширует дальше в Лисберг, лежащий в двух милях от вражеского лагеря.

Томящиеся в ожидании солдаты представляли себе пристыженные лица граждан виргинского городка, которые, проснувшись, узрят звездно-полосатое знамя, снова развевающееся над их поселением. Они представляли себе марш на юг, глубоко на юг, пока мятеж не будет подавлен, а Америка — снова объединена в братство ради мира.

— Ублюдок! — раздался чей-то громкий вопль у берега реки — там, где рабочая группа спускала на воду лодку, доставленную от канала Чесапик-Огайо. Один из солдат поскользнулся на глине и выпустил кормовую часть лодки прямо на ногу сержанту.

— Криворукий, бесполезный, сучий, мать твою, ублюдок! — сержант кузнечиком ускакал от лодки.

— Извини, — нервно ответил виновник.

— Я тебя сейчас от души извиню, скотина!

— Тишина! А ну заткнитесь там! — великолепно одетый — новенькая серая шинель с великолепной красной подкладкой — офицер скатился с крутого обрыва и помог столкнуть лодку в воду, над поверхностью которой полз туман, скрывая противоположный берег.

Они работали под луной — ночь стояла безоблачная, и яркие и отчетливо видимые в небе звезды, рассыпанные то тут, то там, словно бы обещали успех.

Стоял октябрь — месяц запахов и ароматов, пахнущий яблоками и дымом. Месяц, когда изнурительные собачьи дни[31] уступили свои права ясной погоде, намекнувшей на наступающую зиму достаточно прозрачно, чтобы убедить войска надеть свои новенькие шинели, цветом совпадавшие с ползущим над рекой туманом.

Первые лодки неуклюже сползли с берега. Весла постукивали в уключинах, затем с плеском опускались в воду, отправляя лодки в туман.

Солдаты, которые только что суетились и переругивались, заваливаясь в неуклюжие лодки, внезапно превратились в силуэты воинов с торчащим во все стороны оружием, тихо и величественно скользящие по воде сквозь ночь — туда, где в тумане скрывались очертания вражеского берега.

Офицер, переругивавшийся с сержантом, теперь задумчиво смотрел вдаль.

— Полагаю, — тихо сказал он, — примерно так же себя чувствовал Вашингтон, пересекая ночью Делавэр.

— Мне кажется, тогда было гораздо прохладней, — ответил другой офицер — юный студент из Бостона.

— Скоро похолодает, — произнес его собеседник, майор.

— До рождества осталось всего два месяца.

Когда майор отправлялся на войну, газеты обещали, что восстание будет подавлено к осени, а теперь он гадал, окажется ли он дома вместе с женой и детьми на семейном праздновании Рождества.

В рождественскую ночь они обычно распевали рождественские гимны в бостонском парке, лица детей были освещены высокими фонарями, а потом их ожидали теплый пунш и куски поджаренной гусятины в церковной ризнице.

Потом, на Рождество, они ехали на ферму тестя в Стоутон, где запрягли лошадей, а дети радостно смеялись, когда кони мчались рысью по деревенским дорогам в облаках снега, звеня колокольчиками на санях.

— И мне кажется, генерал Вашингтон организовал свое предприятие лучше нас, — весело добавил студент, ставший лейтенантом. Его звали Холмс, и он был достаточно умен как для того, чтобы старшие офицеры его уважали, так и для того, чтобы этот ум не навлек на него их враждебность.

— Уверен, с организацией нашего предприятия все в порядке, — тон майора нес едва уловимую нотку защиты.

— Уверен, вы правы, — ответил лейтенант Холмс, хотя на самом деле совсем не был в этом уверен. Три полка северян ожидали переправы, тогда как в их распоряжении имелось всего лишь три маленькие лодки для перевозки войск с мэрилендского берега на остров, который находился возле другого берега реки, где высадившиеся войска должны были пересесть на две другие лодки для последней и короткой переправы на берег Виргинии.

Вне всяких сомнений, они пересекали реку в месте, наиболее близком к лагерю противника, но лейтенант Холмс не вполне понимал, почему нельзя было переправиться милей выше по течению реки, где никакие острова не преграждали реку.

Возможно, предполагал Холмс, это такое неожиданное место для переправы, что повстанцы даже и не подумают его охранять, вот лучшее объяснение, которое он смог найти.

Но если выбор места для переправы был непонятен, по крайней мере, цель этой ночи была ясна. Экспедиция взберется на утеса Виргинии, откуда атакует лагерь повстанцев и захватит как можно больше конфедератов.

Некоторые из повстанцев убегут, но эти беглецы обнаружат, что их путь блокировала вторая группа янки, которая переправлялась пятью милями ниже по течению.

Этот отряд перекроет главную дорогу, ведущую от Лисберга к штабу повстанцев в Кентервиле, и поймав в ловушку побежденные войска повстанцев, северяне обеспечат себе небольшую, но значительную победу, доказав, что Потомакская армия способна не только на муштру, тренировки и проведение впечатляющих парадов.

Захват Лисберга будет дополнительной наградой, но главная задача этой ночи — доказать, что свеженабранная Потомакская армия готова и способна разгромить ободранных повстанцев. Вот почему маленькие лодки изо всех сил сновали туда и обратно в тумане.

Каждая переправа, казалось, длилась вечно, и нетерпеливым солдатам казалось, что выстроенные на мэрилендском берегу и ожидающие своей очереди шеренги вовсе не уменьшались. Пятнадцатый массачусетский полк пересекал реку первым, и некоторые солдаты из Двадцатого массачусетского опасались, что их товарищи разгромят лагерь мятежников задолго до того, как малочисленные лодки перевезут Двадцатый на тот берег.

Всё казалось таким медленным и неуклюжим. Винтовочные приклады стучали по фальшборту, штыки в ножнах застревали в прибрежных зарослях, пока их владельцы забирались в лодки.

В два часа ночи выше по течению была обнаружена и перенесена к переправе лодка побольше. Ее появление встретили ироничным приветствием.

Лейтенанту Холмсу казалось, что люди, ожидавшие переправы, слишком уж шумели — достаточно, чтобы оповестить ближайший дозор мятежников, наблюдающих за виргинским берегом. Но ни один отклик не разорвал тишину, ни один выстрел не отразился от поросших деревьями уступов, зловеще мерцавших за островом.

— У острова есть название? — поинтересовался у майора, задумчиво рассуждавшего о Рождестве, лейтенант Холмс.

— Остров Гаррисона, кажется. Да, Гаррисона.

Лейтенанту Холмсу название показались слишком уж обыденным, без должного драматизма. Он предпочел бы что-нибудь более звучное для боевого крещения Двадцатого Массачусетского. Что-нибудь вроде стали Вэлли-Фордж или благородной простоты Йорктауна. То, что сохранится для истории и будет смотреться подходяще в качестве вышивки на боевом знамени полка. Но остров Гаррисона — это как-то слишком прозаично.

— А холм за островом? — с надеждой спросил лейтенант. — На том берегу?

— Бэллс-Блафф, — ответил майор.

Здесь и вовсе героизмом не пахло. «Битва у Бэллс-Блафф» больше напоминала название партии в покер, чем событие, которые ознаменует возрождение оружия Севера.

Холмс ожидал начала вместе со своей ротой. Им первым из Двадцатого массачусетского предстоит пересечь реку, так что в бой пойдут именно они. Если Пятнадцатый полк уже не захватил лагерь.

Перспектива оказаться в пекле битвы нервировала людей. Ни один из них еще не бывал в бою, но каждый слышал рассказы о битве у Булл-Ран тремя месяцами ранее, о том, как одетые в серое ряды мятежников сумели продержаться достаточно долго, сумев обратить превосходящую числом федеральную армию в паническое бегство. Но Двадцатый массачусетский был уверен, что им уготована не такая судьба.

Они были прекрасно экипированы, отлично подготовлены и находились под командованием профессионального военного. Они верили, что разобьют любого мятежника, когда-либо жившего на земле. Конечно, существовала определенная опасность, и они ожидали и даже желали ее, но это ночное мероприятие, без сомнения, завершится победой.

На одной из лодок, прибывшей с острова Гаррисона, доставили капитана Пятнадцатого полка, который пересек реку еще с первыми подразделениями и теперь возвращался для доклада командирам полков.

Капитан поскользнулся, спрыгивая с носа лодки, и едва не упал — удержала его лишь твердая рука лейтенанта Холмса.

— На Потомаке всё спокойно? — шутливо поинтересовался Холмс.

— Все тихо, Уэнделл, — судя по голосу, капитан был чем-то расстроен.

— Слишком тихо. Да там даже вражеского лагеря нет.

— Нет палаток? — удивленно спросил лейтенант.

— Правда?

Он надеялся, что его тон должным образом отражает огорчение, подобающее воину, которому отказали в битве. И часть него действительно сожалела, ибо он с нетерпением ожидал столкновения, но он осознавал и свое чувство постыдного облегчения от того, что, видимо, не было никакого врага, затаившегося на кручах.

Капитан оправил шинель.

— Черт его знает, что там усмотрел патруль ночью, но мы ничего не нашли, — он ушел, лейтенант же сообщил новости свое роте.

Никто не поджидал их в лесах у переправы, а значит, корпус двинется дальше, чтобы занять Лисберг. Один из сержантов поинтересовался, замечены ли в самом городе мятежники, но Холмс признался, что не знает. Майор, услышав разговор, предположил, что максимум, что они рискуют встретить в Лисберге — это горстку виргинских милиционеров, вооруженных, скорее всего, ружьями, доставшимися им по наследству от дедов, воевавших с британцами.

Майор сообщил, что их новой задачей будет захват урожая, недавно загруженного в амбары Лисберга. Он предупредил, что урожай считается законной военной добычей, тогда как всю остальную частную собственность нужно уважать.

— Мы здесь не для того, чтобы воевать с женщинами и детьми в их домах, — сурово предупредил он.

— Мы должны показать южанам, что войска Севера — их друзья.

— Аминь, — произнес сержант. Он был доморощенным проповедником, усердно пытавшимся отучить солдат полка от азартных игр, выпивки и походов по бабам.

Последние массачусетцы 15-го полка пересекли реку, и одетые в серое солдаты Холмса спустились к лодкам, ожидая своей очереди. Чувствовалось, что их охватило разочарование.

Они надеялись на захватывающую охоту, но, похоже, на этот раз придется ограничиться изъятием ружей у каких-то стариков.

Где-то в темноте на виргинском берегу реки загрызла кролика лиса. Резкий и пронзительный крик животного затих, едва начавшись, в темном спящем лесу остались лишь запах крови и эхо смерти.

Капитан Натаниэль Старбак нашел полковой лагерь в три утра. Ночь стояла ясная, подсвечиваемая луной и яркими звездами, и лишь в лощинах присутствовал слабый намек на туманную дымку.

Он шел от самого Лисберга и вымотался до предела, пока достиг поля, на котором расположились четыре ровных ряда палаток Легиона. Часовой третьей роты дружелюбно кивнул молодому черноволосому офицеру:

— Слышали кролика, капитан?

— Уиллис? Ты Уиллис, кажется? — спросил Старбак.

— Боб Уиллис.

— И почему же ты, Боб Уиллис, меня не окликнул? Не поднял винтовку, не потребовал пароль и не пристрелил меня к черту, если я ошибусь?

— Я ведь знаю вас, капитан, — усмехнулся в лунном свете Уиллис.

— Как по мне, Уиллис, ты оказал бы мне огромную услугу, пристрелив меня. Что там с кроликом?

— Судя по всему, помер, капитан. Видать, лис сцапал.

Старбака передернуло от удовольствия в голосе часового.

— Спокойной ночи, Уиллис, спи, убаюканный пеньем херувимов[32], - Старбак, лавируя между кострами, зашагал к палаткам, у которых расположились на ночлег несколько легионеров Фалконера.

Большая часть палаток полка была утеряна в хаосе Манассаса, так что большинство обходилось сном на свежем воздухе или же аккуратными сооружениями из веток и земли.

Среди пристанищ одиннадцатой роты легкой пехоты Старбака мерцал костер, и один человек поднял на подошедшего капитана глаза.

— Трезвый?

— Сержант Траслоу не спит, — резюмировал Старбак. — Вы когда-нибудь вообще спите, Траслоу? Я абсолютно трезв. Трезв, как священник, в общем-то.

— Знавал я парочку пьяных священников, — кисло ответствовал Траслоу. — Например, одного недоделанного баптиста в Росскилле, который без брюха, полного виски, и молитвы-то прочесть не мог.

Он однажды чуть не утонул во время крещения толпы вопящих баб у реки за церковью. Они там все молятся, а он нализался так, что прямо стоять не мог. Так чем вы там занимались? Кошачий концерт устраивали?

Неодобрительный оборот «кошачий концерт» в устах сержанта обозначал гулянки с женщинами. Старбак, усаживаясь у костра, сделал вид, что раздумывает над вопросом, затем соизволил кивнуть:

— Устраивал кошачий концерт, сержант.

— С кем?

— Джентльмен о таких вещах не говорит.

Траслоу фыркнул. Это был низкорослый и коренастый человек с суровым выражением лица, которого беспрекословно слушалась одиннадцатая рота, и это дисциплина проистекала не от чистого страха, вызванного жестокостью Траслоу, но, скорее, от боязни вызвать его презрение.

Он являлся тем человеком, одобрения которого ищут другие, может, потому что, похоже, являлся хозяином своего собственного сурового мира. В свое время он побывал фермером, конокрадом, солдатом, убийцей, отцом и мужем.

Теперь он был вдовцом и во второй раз в жизни солдатом, привнеся в это занятие чистую и незамысловатую ненависть к янки. Что делало его дружбу с капитаном Натаниэлем Старбаком еще более загадочной, потому что Старбак был янки.

Старбак родился в Бостоне, будучи вторым сыном преподобного Элияла Старбака, известного изобличителя Юга, вызывающего страх противника рабства и пылкого священника, чьи проповеди в печатном виде заставляли грешников по всему христианскому миру содрогаться от осознания своей вины.

Натаниэль Старбак уже находился на пути к собственному посвящению в сан, когда некая женщина отвлекла его от учебы в Йельской семинарии. В Ричмонде она его бросила, и там, слишком напуганный, чтобы отправиться домой и встретиться лицом к лицо с отцовской яростью, Старбак присоединился к армии Конфедеративных штатов Америки.

— Та светловолосая сука? — спросил Траслоу. — Которую вы подцепили после религиозной службы?

— Она не сука, сержант, — ответил полный оскорбленного достоинства Старбак. Сержант в ответ лишь сплюнул в костер, и Нат печально покачал головой: — Вот вы разве никогда не искали утешения в женском обществе, сержант?

— Иначе говоря, не вел ли я себя, как мартовский кот? Вел, конечно, но успел выбить из себя эту дурь до того, как бороду отпустил, — Траслоу замолчал, возможно, вспоминая жену, покоящуюся ныне в одинокой могиле на высоком холме. — Ну и где муженек светловолосой суки?

Старбак зевнул:

— С войсками Магрудера в Йорктауне. Майор артиллерии.

Траслоу покачал головой:

— Когда-нибудь вас поймают и вспорют брюхо.

— Это кофе?

— Так его называют, — Траслоу налил капитану кружку густой и приторной жидкости. — Вы хоть поспали?

— Я и не собирался этим вечером спать.

— Вы все такие, сыновья священников? Дорветесь до одного греха, а потом катаетесь в них, как свинья в грязи.

В тоне Траслоу звучало неподдельное неодобрение, но не потому, что он не любил дамских угодников, а потому что знал, что его собственная дочь внесла вклад в просвещение Старбака в этом вопросе.

Салли Траслоу, сбежав от своего отца, стала шлюхой в Ричмонде. Траслоу этот факт причинял горький стыд, и несмотря на то, что ему было неловко от мысли, что Старбак и Салли были любовниками, он также считал, что их дружба является единственным шансом его дочери на спасение. Жизнь иногда оказывается такой сложной даже для столь незамысловатого человека, как Траслоу.

— И что стало с вашими библейскими чтениями? — спросил он своего офицера, намекая на те нерешительные попытки проявить благочестие, которые время от времени предпринимал Старбак.

— Я вероотступник, сержант, — беспечно заметил Старбак, хотя, по правде говоря, его совесть была не так спокойна, как предполагал этот легкомысленный тон.

Иногда его охватывал страх перед пламенем ада, он ощущал, что загнал себя в ловушку греха, и подозревал, что никогда не найдет прощение у Господа, и в такие моменты погружался в мучительные угрызения совести, но приходил вечер, и он вновь бросался к своим искушениям.

Сейчас он отдыхал, прислонившись к стволу дерева и потягивая кофе — высокий, худощавый и немного огрубевший после нескольких сражений юноша с длинными черными волосами, обрамлявшими угловатое и гладковыбритое лицо.

Стоило Легиону занять очередной городок или деревню, и Траслоу замечал, как девушки разглядывают Старбака, и только Старбака.

Его собственная дочь тоже была пленена высоким улыбчивым северянином с серыми глазами. Траслоу считал, что держать Старбака подальше от греха было не проще, чем пса — от лавки мясника.

— А когда побудка? — спросил капитан.

— С минуты на минуту.

— О Господи ты Боже, — простонал Старбак.

— Надо было возвращаться раньше, — ответил Траслоу, закидывая полено в костер. — Вы светловолосой суке хоть сказали, что мы уходим?

— Ну, я решил не говорить. Прощание — это настоящий ад.

— Трус, — констатировал Траслоу.

Старбак задумался над брошенным обвинением и ухмыльнулся:

— Вы правы, я трус. Ненавижу их рыдания.

— Тогда не давайте им повода для рыданий, — Траслоу всё же понимал, что с тем же успехом можно просить воду перестать быть мокрой. Да и потом, подружки военных всегда рыдают. Такова природа самих военных.

Они приходят, завоевывают и уходят. И этой ночью Легион Фалконера уйдет из Лисберга.

В предыдущие три месяца полк являлся частью бригады, расположившейся лагерем около Лисберга, обороняя двадцатимильный участок Потомака, но враг не выказывал никаких признаков желания пересечь реку, а теперь, когда осень перетекала в зиму, множились слухи о последней атаке янки на Ричмонд, до того как лед и снег ограничат подвижность армии, так что бригаду решено было ослабить.

Легион должен был отправиться в Кентервиль, где основная часть армии конфедератов защищала главную дорогу, ведущую из Вашингтона к столице мятежников.

Именно на этой дороге, около Манассаса тремя месяцами ранее, Легион Фалконера дал по носу первым вторгшимся северянам.

Теперь, если слухи были правдивыми, от Легиона снова могли потребовать проделать ту же работу.

— Но это будет совсем другое, — ответил Траслоу на незаданный вопрос. — Я слышал, нынче в Кентервиле все только и делают, что землю роют.

Так что если придут янки, мы перебьем ублюдков из-за добрых крепких стен, — он замолчал, заметив, что Старбак заснул с открытым ртом, пролив кофе.

— Вот же сукин сын, — прорычал Траслоу с теплотой, потому что Старбак, несмотря на все свои кошачьи концерты, доказал, что является достойным офицером.

Он сделал одиннадцатую роту легкой пехоты лучшей в Легионе, добившись этого смесью безустанной муштры и оригинальных тренировок. Именно Старбак, когда его людям недоставало пороха и пуль для оттачивания меткости стрельбы, повел отряд через реку, чтобы захватить на дороге у Пулсвилла фургон с амуницией северян.

Той ночью он вернулся с тремя тысячами патронов, а неделей спустя снова отправился назад и привез десять мешков отличного кофе.

Траслоу, знавший военное дело, понял, что Старбак обладает врожденными инстинктивными способностями. Он был мудрым воином, способным читать мысли врага, и солдаты одиннадцатой роты, по большей части мальчишки, похоже, с этим соглашались. Старбак, уверял Траслоу, был хорош.

Хлопанье крыльев заставило Траслоу поднять голову, и он увидел силуэт совы, мелькнувший на фоне луны. Траслоу решил, что птица охотилась на полях рядом с городом, а теперь возвращается к месту своего ночлега в густой чаще, находящейся над рекой на утесе Бэллс-Блафф.

Горнист взял фальшивую ноту, перевел дыхание и огласил ночь сигналом побудки. Дернувшись, Старбак проснулся, выругался, потому что пролил кофе на панталоны, и застонал от усталости.

Всё ещё стояла глубокая ночь, но Легиону следовало подняться, подготовиться покинуть их тихий дозор у реки и выступить на войну.

— Это был горнист? — спросил своего набожного сержанта лейтенант Уэнделл Холмс.

— Не могу знать, сэр, — сержант тяжело дышал, карабкаясь на Бэллс-Блафф, его серая шинель была распахнута, обнажая элегантную алую подкладку.

Эти шинели были подарком от губернатора Массачусетса, который был решительно настроен на то, чтобы полки из этого прибрежного штата находились в числе лучше всего экипированных подразделений армии федералистов.

— Вероятно, один из наших горнистов, — предположил сержант. — Может, высылает застрельщиков?

Холмс полагал, что сержант прав. Они пробирались вверх по крутой тропе, извивающейся к вершине утеса, где ждал Пятнадцатый массачусетский полк.

Склон был не настолько крутым, чтобы по нему приходилось подниматься, прибегая к помощи рук, но в темноте многие оступались, соскальзывая вниз, больно ударяясь о стволы деревьев.

Река внизу по-прежнему была поглощена туманом, из которого темным пятном проглядывал силуэт острова Гаррисона. На острове толпились люди, ожидая, пока две небольшие лодки переправят войска через последнюю полоску воды.

Лейтенант Холмс удивился, что течение оказалось сильным и норовило утащить лодку вниз по реке, в сторону далекого Вашингтона.

Гребцы ворчали, пытаясь бороться с течением, а потом лодчонка уткнулась в глинистый берег.

Полковник Ли, командующий Двадцатым массачусетским полком, столкнулся с Холмсом на вершине.

— Скоро рассвет, — бодро произнес он. — Всё в порядке, Уэнделл?

— Всё в порядке, сэр. Разве что я так голоден, что лошадь бы съел.

— Позавтракаем в Лисберге, — с энтузиазмом заявил полковник. — Ветчина, яйца, кукурузный хлеб и кофе. И свежее масло с Юга! Вот это будет дельце. И не сомневаюсь, что народец в городишке будет нас уверять, что они совсем не заодно с мятежниками, а добрые граждане, хранящие верность Дяде Сэму.

Полковник повернулся, встревоженный резким лающим звуком, ритмично повторявшимся эхом среди деревьев на вершине утеса. Этот звук, от которого кровь стыла в жилах, заставил стоящих рядом солдат быстро и настороженно оглядеться, подняв винтовки.

— Нет нужды волноваться! — призвал полковник.

— Это просто сова, — он узнал это уханье неясыти и предположил, что птица возвращается с ночной охоты с набитым мышами и лягушками животом.

— Продолжайте движение, Уэнделл! — Ли повернулся обратно к Холмсу, — вниз по этой тропе, пока не доберетесь до роты на левом фланге Пятнадцатого полка. Там остановитесь и подождёте меня.

Лейтенант Холмс повел свою роту за спинами сидевших на корточках солдат Пятнадцатого полка и остановился и освещенного луной края леса.

Перед ним теперь лежал маленький луг, усеянный темнеющими силуэтами кустов и робиний, за которым поднимался еще один черный лес.

Примерно там прошлой ночью патруль наткнулся на лагерь врага, но Холмс предположил, что напуганные солдаты легко могли перепутать в лунном свете черные тени далекого леса с силуэтами палаток.

— Вперед! — выкрикнул приказ полковник Девенс из Пятнадцатого Массачусетского, и солдаты вышли на белый от лунного света луг.

Никто в них не выстрелил, никто не бросил им вызов. Южане спали, и северяне продвигались беспрепятственно.

Взошло солнце, покрыв золотом реку и бросая алые лучи сквозь скрытые туманом деревья. Во дворах Лисберга закукарекали петухи, из колодцев вытащили полные бадьи с водой, а коровы выстроились на первую дойку.

Мастерские, закрытые в воскресный день, снова открылись, а инструменты разобрали со своих мест. За городом, в лагере бригады конфедератов, которая обороняла реку, дым от полевых кухонь просочился в свежесть осеннего утра. Костры Легиона Фалконера уже потухли, и полк неспешно покидал своё расположение.

День обещал прекрасную погоду, а поход к Кентервилю был довольно недолгим, так что восемьсот солдат неторопливо собирались, а майор Таддеус Бёрд, командующий полком, не пытался их торопить.

Вместо этого он компанейски расхаживал среди солдат, как добрый сосед, наслаждающийся утренней прогулкой.

— Боже мой, Старбак, — при виде капитана одиннадцатой роты Бёрд в изумлении остановился.

— Что с тобой случилось?

— Просто плохо выспался, сэр.

— Выглядишь, как живой мертвец! — Бёрд развеселился при мысли о испытываемом Старбаком дискомфорте. — Я когда-нибудь рассказывал о Мордехае Муре? Он был штукатуром в Фалконере.

Однажды во вторник он помер. Вдова выплакала все глаза, детишки выли, как обваренные кипятком коты, похороны назначили на субботу, полгорода оделось в траур, выкопали могилу, преподобный Мосс уже приготовился утомить нас своим обычным пустословием, но тут все услышали, как по крышке гроба кто-то скребет.

Гроб открыли, и вот он, тут как тут! Один очень озадаченный штукатур! Живехонек, как мы с тобой. Ну или как я. Но выглядел он прям как ты. Очень похоже, Нат. Как будто наполовину разложился.

— Премного благодарен, — заявил Старбак.

— Все разошлись по домам, — продолжил Бёрд свой рассказ.

— Док Билли осмотрел Мордехая. Объявил, что он проживет еще десяток лет, и, черт меня дери, он протянул ноги прямо на следующий же день. Только на сей раз действительно умер, и могилу пришлось копать заново. Доброе утро, сержант.

— Майор, — брякнул Траслоу. Траслоу был известен привычкой не называть офицеров «сэр», даже Бёрда, командира полка, которого сержант любил.

— Вы, конечно же, помните Мордехая Мура, Траслоу?

— Да уж конечно, черт возьми. Этот сукин сын не смог бы как следует положить штукатурку даже ради спасения собственной шкуры. Мы с отцом переделывали за него половину дома Коттона. И нам так за это и не заплатили.

— Что ж, в таком случае гильдия строителей только выиграла с его смертью, — с горечью произнес Бёрд.

Дятел Бёрд был высоким, нескладным и тощим, как скелет, человеком, служившим раньше школьным учителем в Фалконере, где полковник Вашингтон Фалконер, самый крупный землевладелец округа Фалконер и муж сестры Бёрда, и основал Легион.

Фалконер был ранен при Манассасе и теперь находился в Ричмонде, оставив Бёрда командовать полком. Учитель, вероятно, был последним человеком, которого можно было счесть пригодным для военной службы по всему округу Фалконер, если не по всей Виргинии, и получил назначение майором благодаря мольбам своей сестры, занявшись в полку бумажной работой, но неожиданно косматый учитель стал эффективным и уважаемым офицером.

Солдаты его любили, может, потому что чувствовали его величайшее сострадание к человеческим ошибкам. Бёрд тронул Старбака за локоть.

— На пару слов, — попросил он, оттащив юношу в сторону от одиннадцатой роты.

Старбак отошел с Бёрдом на луг, покрытый бледными круглыми пятнами, показывающими, где располагались немногочисленные палатки полка.

Между выбеленными кругами темнели мелкие опаленные клочки земли, указывающие на местонахождение костров, а за этими шрамами виднелись круги большего размера — там, где офицерские лошади выщипали траву в тех пределах, которые позволяли им веревки.

Старбак подумал, что хоть Легион и покинет это место, эти отметины останутся здесь еще многие дни, как свидетельство их существования.

— Так ты принял решение, Нат? — спросил Бёрд. Он любил Старбака, и голос был наполнен теплотой. Он предложил юноше дешевую темную сигару, взял одну себе, а потом чиркнул спичкой, чтобы закурить.

— Я остаюсь с полком, сэр, — ответил Старбак, затянувшись.

— Я надеялся на этот ответ, — заявил Бёрд. — Несмотря ни на что. Он затянулся, вглядываясь в сторону Лисберга, над которым вился тонкий утренний дымок.

— Хороший будет денек, — отметил майор. Послышался далекий треск винтовки, но ни Бёрд, ни Старбак не обратили на него никакого внимания. Редко когда поутру никто не охотился.

— И мы не знаем, действительно ли полковник собирается возглавить Легион? — поинтересовался Старбак.

— Мы ничего не знаем, — заметил Бёрд. — Солдаты, как дети, — живут в естественном состоянии сознательного невежества. Но риск есть.

— Вы тоже рискуете, — подчеркнул Старбак.

— Твоя сестра не замужем за полковником, — так же подчеркнуто отозвался Бёрд, — что делает тебя, Нат, гораздо более уязвимым, чем я. Позволь напомнить, Нат, что ты оказал этому миру услугу, прикончив будущего зятя полковника, и, несмотря на то, что небеса со всеми своими ангелами возрадовались этому событию, сомневаюсь, что Фалконер тебя уже простил.

— Но, сэр, — невыразительно пробормотал Старбак.

Он не любил, когда ему напоминали о смерти Итана Ридли. Старбак убил Ридли в неразберихе сражения, убеждая самого себя, что то был акт самозащиты, хотя, нажимая на курок, он знал, что вынашивал в своем сердце это убийство, и знал, что никакие рациональные объяснения не сотрут этого грех из той огромной книги, в которой на небесах ведется список всех его прегрешений.

Полковник Фалконер наверняка никогда не простит Старбака.

— Но всё равно я бы предпочел остаться в полку, — сказал Старбак Бёрду.

Он был чужаком в чужой стране, северянином, сражающимся против Севера, и Легион Фалконера стал его новым домом. Легион кормил его, одевал и дал ему близких друзей.

Это также было место, где он узнал, какое дело получается у него лучше всего, и с томлением юности, стремящейся к высоким жизненным целям, Старбак решил, что его судьба — стать одним из офицеров Легиона. Старбак принадлежал ему.

— В таком случае, удачи нам обоим, — заявил Бёрд, подумав, что удача им обоим понадобится, если его подозрения окажутся верными, и приказ выступить к Кентервилю являлся частью попытки Вашингтона Фалконера вернуть Легиона под свое командование.

Вашингтон Фалконер, несмотря ни на что, был человеком, создавшим Легион Фалконера, назвав его своим именем, снабдив лучшей амуницией, которую мог купить за свои деньги, а потом отправившийся с ним сражаться на берегах реки Булл-Ран.

Фалконер с сыном были ранены в том сражении и отправились назад в Ричмонд, где их чествовали как героев, хотя, по правде говоря, Вашингтона Фалконера и близко не было рядом с Легионом, когда тот отражал атаку превосходящих сил янки.

Был слишком поздно поставить всё на свои места — Виргиния, да и вообще весь Юг, считали Фалконера героем и требовали назначить его командующим бригадой, а если это случится, Бёрд знал, что герой наверняка будет ожидать, что его собственный Легион станет сердцем этой бригады.

— Но ведь еще нет точных сведений, что сукин сын получит свою бригаду? — спросил Старбак, безнадежно пытаясь подавить огромный зевок.

— Ходят слухи, что вместо этого ему предложат дипломатический пост, — согласился Бёрд, — и это бы подошло ему гораздо больше, потому что мой зять обладает природным даром с удовольствием лизать зады всяким принцам и прочим владыкам, но в газетах твердят, что он должен стать генералом, а чего хотят газеты, то обычно делают политики. Это проще, чем иметь собственные мысли в голове, видишь ли.

— Я рискну, — сказал Старбак. Он мог бы присоединиться к штабу генерала Натана Эванса и расположиться в лагере близ Лисберга, где Эванс командовал сборной бригадой конфедератов, обороняющей берег реки. Старбаку нравился Эванс, но он предпочел остаться в Легионе.

Легион был его домом, и он даже представить себе не мог, как высшее командование Конфедерации может произвести Вашингтона Фалконера в генералы.

В лесу, лежащем в трех милях к северу-западу, послышался еще один выстрел из винтовки. Этот звук заставил Бёрда обернуться, нахмурившись.

— Кто-то весьма энергичен, — неодобрительно заметил он.

— Перестрелка дозорных? — предположил Старбак. За последние три месяца часовые нередко сталкивались друг с другом у реки, и хотя большую часть времени вели себя дружелюбно, периодически какой-нибудь новый и энергичный офицер пытался спровоцировать войну.

— Вероятно, просто дозорные, — согласился Бёрд, а потом снова обернулся, потому что подошел старшина Проктор, чтобы доложить о том, что сломавшуюся у фургона ось, из-за которой поход Легиона откладывался, починили. — Это означает, что мы готовы, старшина? — спросил Бёрд.

— Готовы, как как это обычно бывает, полагаю, — Проктор был мрачным и подозрительным человеком, вечно опасающимся какого-нибудь несчастья.

— Тогда давайте отправляться! Давайте отправляться! — обрадовался Бёрд, зашагав в сторону Легиона, когда раздался еще один залп, только на сей раз выстрелы были не из дальнего леса, а с дороги к востоку.

Бёрд запустил тонкие пальцы в длинную всклокоченную бороду.

— И что вы думаете? — спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно, и даже не побеспокоившись внятно произнести вопрос.

— Может? — продолжал Бёрд с нарастающим возбуждением, а потом эхо нового залпа отразилось от утесов на северо-западе, и Бёрд задергал головой взад-вперед, что было его привычным жестом, когда он чему-то радовался.

— Думаю, нам придется немного подзадержаться, мистер Проктор. Мы подождем! — щелкнул пальцами Бёрд. — Кажется, — сказал он, — Господь и мистер Линкольн послали нам сегодня другое занятие. Мы подождем.

Продвигающиеся массачусетские войска вышли на мятежников случайно, наткнувшись на пикет из четырех человек, жавшихся в лощине в лесу вниз по склону.

Напуганные мятежники выстрелили первыми, заставив солдат из Массачусетса отпрянуть обратно за деревья. Пикет мятежников побежал в противоположном направлении, чтобы найти командира роты, капитана Даффа, который сначала послал сообщение генералу Эвансу, а потом повел сорок солдат своей роты в сторону леса на вершине утеса, где у деревьев теперь показались рассеявшиеся застрельщики янки. Прибывали всё новые северяне, их было столько, что Дафф сбился со счета.

— Там просто куча этих сучьих детей, — брякнул один из солдат, пока капитан Дафф выстраивал людей за зигзагообразной изгородью, приказывая стрелять.

Изгородь покрылась дымками, а пули засвистели верх по склону. В двух милях позади Даффа, в Лисберге, услышали стрельбу, и кто-то догадался побежать к церкви и позвонить в колокол, чтобы вызвать милицию.

Но только вряд ли милиция могла бы вовремя собраться и прийти на помощь капитану Даффу, который только сейчас начинал понимать, насколько противник превосходит его в численности.

Он был вынужден отступить вниз по склону, когда рота северянстала угрожать его левому флангу, и это отступление янки приветствовали криками и залпом из ружей.

Сорок солдат Даффа упрямо продолжали стрелять и по мере отступления. Они выглядели потрепанными и были одеты частично в желто-коричневую[33], а частично в грязно-серую форму, но значительно превосходили в меткости стрельбы северян, вооруженных, главным образом, гладкоствольными ружьями.

Обмундирование солдат было огромной головной болью для массачусетской армии, но винтовок на всех не хватило, так что Пятнадцатый массачусетский полк полковника Девенса сражался ружьями восемнадцатого столетия. Никого из людей Даффа не задело, а их собственные пули медленно, но верно прореживали ряды застрельщиков-северян.

Двадцатый массачусетский пришел на помощь своим соседям по прибрежному штату. У всех солдат этого полка имелись винтовки, и их более меткая стрельба вынудила Даффа отступить еще дальше по длинному склону.

Его сорок солдат отошли за изгородь на поле, где стояли копны овса. В полумиле отсюда не было других укрытий, а Дафф не хотел отдавать янки слишком много пространства, так что остановил солдат посередине поля и велел им сдержать ублюдков.

Противник во много раз превосходил силы Даффа, но они были выходцами из округов Пайк и Чикасо, что, по мнению Даффа, делало их получше других американских солдат.

— Думаю, нам придется преподать этой кучке черножопого мусора урок, ребята, — заявил Дафф.

— Нет, капитан! Это наши! — выкрикнул предупреждение один из солдат, указав на край леса, откуда только что появилась рота в серых мундирах.

Дафф в ужасе уставился туда. Он стрелял в своих? Двигающиеся вперед солдаты были одеты в длинные серые шинели. Ведущий их офицер расстегнул шинель и держал в руке саблю, которой по мере продвижения срезал траву, будто просто прогуливается по сельской местности.

Дафф ощутил, что его вся его уверенность и воинственность улетучились. Во рту пересохло, в животе бурлило, а мышцы прямой кишки пришли в движение.

Стрельба вдоль склона прекратилась, как только одетая в серое рота выступила вниз по полю овса. Дафф поднял руку и прокричал незнакомцам:

— Стоять!

— Свои! — отозвался один из серомундирников.

Их рота состояла из шестидесяти или семидесяти человек, а на винтовках были закреплены длинные сверкающие штыки.

— Стоять! — повторил Дафф.

— Свои! — отозвался офицер. Дафф заметил в их лицах нервозность. У одного солдата подергивалась щека, а другой смотрел куда-то вбок, на усатого сержанта, твердым шагом маршировавшего во фланге продвигавшейся роты.

— Стоять! — заорал Дафф. Один из его солдат сплюнул на жнивье.

— Свои! — снова закричали северяне. Распахнутая шинель их офицера обнажала алую подкладку, но Дафф не мог разглядеть цвет униформы, потому что солнце находилась за спинами чужаков.

— Они никакие не свои, кэп! — сказал один из солдат. Хотел бы Дафф чувствовать такую же уверенность. Господь небесный, но, предположим, что это и правда друзья? Не готовится ли он совершить убийство?

— Я приказываю вам остановиться! — выкрикнул он, но идущие вперед солдаты не подчинились, и тогда Дафф скомандовал своей роте прицелиться. Сорок винтовок взметнулись к сорока плечам.

— Свои! — повторил северянин. Теперь оба подразделения находились в пятидесяти ярдах, и Дафф слышал, как ботинки северян хрустят и шаркают по овсяной соломе.

— Никакие они не свои, кэп! — настаивал солдат из Миссисипи, и как раз в этот момент офицер атакующих споткнулся, и Дафф четко различил цвет формы под синей шинелью с алой подкладкой. Она была синей.

— Пли! — заорал Дафф, и выстрелы южан затрещали, словно горящий сахарный тростник, а северяне заголосили, когда пули нашли свою цель.

— Пли! — приказал северянин, и пули янки засвистели в обратном направлении через дымную завесу.

— Продолжать стрельбу! — Дафф опустошил свой револьвер в пелену порохового дыма, которая уже заслонила поле. Его солдаты укрылись за копнами овса и перезаряжали оружие.

Северяне делали то же самое, кроме одного солдата, корчащегося в крови. Справа от Даффа появились новые янки, и другие, выше по склону, но он не беспокоился о них.

Он решил устроить позицию именно здесь, прямо посередине поля, и теперь ему предстояло драться с мерзавцами не на жизнь, а на смерть.

В шести милях отсюда, у парома Эдвардса, всё больше северян пересекали Потомак, отрезав основную дорогу, ведущую в Кентервиль. Натан Эванс, зажатый между двумя вторгшимися группировками, решил не поднимать чрезмерную тревогу.

— Может, кто-то пытается меня надуть, пока другие хотят поиметь, разве не так это делается, Бостон?

«Бостоном» он называл Старбака. Они познакомились в битве при Манассасе, где Эванс спас Конфедерацию, сдерживая атаку северян, пока мятежники передислоцировались.

— Вруны, воры, распевающие гимны черножопые говнюки, — продолжал Эванс, очевидно, имея в виду всю армию северян. Он прискакал с приказом Легиону Фалконера остаться на месте, но обнаружил, что Таддеус Бёрд уже его опередил, отменив отъезд полка.

Теперь Эванс напряг слух, пытаясь по интенсивности ружейной стрельбы определить, какая из группировок представляет наибольшую опасность. Церковный колокол в Лисберге по-прежнему звонил, вызывая милицию.

— Так ты останешься с нами, Бостон? — отметил Эванс.

— Мне нравится быть ротным офицером, сэр.

Эванс что-то прорычал, хотя Старбак не был уверен, что этот сквернослов-коротышка из Южной Каролины расслышал его ответ. Эванс переключил внимание на конкурирующие друг с другом залпы двух атак северян.

Отто, его ординарец-немец, чья главная обязанность заключалось в том, чтобы таскать бочонок с виски, к которому генерал постоянно прикладывался, также прислушивался к стрельбе, так что головы обоих в унисон раскачивались туда-сюда.

Эванс остановился первым и щелкнул пальцами, потребовав глоток виски. Он осушил оловянную кружку и снова перевел взгляд на Бёрда.

— Вы останетесь здесь, Дятел. Будете моим резервом. Не думаю, что говнюков так уж много, для этого они производят маловато шума, так что, может, нам нужно просто не двигаться с места, если не сможем дать ублюдкам по носу. Прихлопнуть несколько янки — неплохое начало недели, а? — засмеялся он.

— Конечно, если я ошибаюсь, к ночи мы все будем в могилах. Поехали, Отто! — Эванс пришпорил лошадь и галопом помчался обратно, в сторону защищенного земляной насыпью укрепления, где располагался его штаб.

Старбак взобрался в фургон, нагруженный сложенными палатками, и завалился спать, пока солнце не прогнало с реки туман, высушив росу на полях. Всё больше войск северян пересекало реку, карабкаясь на утес и скапливаясь в лесу.

Генерал Стоун, командующий силами федералистов, прикрывающими Потомак, решил направить к переправе еще больше сил, разослав приказы, чтобы нападавшие не просто заняли Лисберг, а прочесали весь округ Лауден.

Если мятежники ушли, приказал Стоун, то янки должны занять всю зону, но если разведчики наткнутся на серьезные силы конфедератов, то войска северян могут отойти за реку, захватив с собой как можно больше конфискованного провианта.

Стоун направил артиллерию, чтобы поддержать наступающие войска огнем, но также совершенно определенно заявил, что решение о том, задержаться ли в Виргинии, остается за человеком, которого он поставил во главе всей операции северян.

Этим человеком был полковник Нед Бейкер — высокий, гладковыбритый седой политик с хорошо подвешенным языком.

Калифорнийский адвокат, сенатор Соединенных Штатов от Орегона, Бейкер являлся одним из ближайших друзей президента Линкольна, настолько близким, что Линкольн назвал в честь сенатора своего второго сына.

Бейкер был импульсивным, эмоциональным и добросердечным человеком, и от его прибытия к переправе по рядам солдат 15-го массачусетского полка, еще ожидающих вместе с полком Таммани из Нью-Йорка на мэрилендской стороне реки, прошла дрожь возбуждения.

Собственный полк Бейкера, Первый калифорнийский, теперь тоже присоединился к вторжению. Полк набрали в Нью-Йорке, но состоял он из людей, имеющих тесные связи с Калифорнией. Их сопровождала также четырнадцатифунтовая пушка с Род-Айленда и пара гаубиц с расчетами из солдат регулярной армии США.

— Переводите всех через реку! — энергично прокричал Бейкер. — Всех до последнего человека, включая пушки!

— Мне нужно больше лодок, — предупредил сенатора полковник из полка Таммани.

— Тогда найдите их! Постройте! Украдите! Притащите дерево гофер[34] и постройте ковчег, полковник. Найдите прекрасную женщину, и пусть ее лицо отправит в путь тысячи кораблей[35], но давайте поторопимся на пути к славе, ребята! — полковник вышагивал по берегу, прислушиваясь к стаккато стрельбы, звучащей с противоположного берега реки.

— Мятежники умирают, ребята! — Так давайте же отправим на тот свет еще нескольких!

Полковник полка Таммани попытался спросить сенатора, что должен делать полк, прибыв на виргинский берег, но Бейкер отмахнулся от вопроса.

Ему было плевать, было ли это просто налетом или историческим вторжением, которое послужит началом оккупации Виргинии, он знал лишь, что у него есть три артиллерийских батареи и четыре полка превосходных, хотя и не нюхавших крови солдат, что давало ему всё необходимое для того, чтобы предоставить президенту Линкольну и стране ту победу, в которой они так нуждались.

— На Ричмонд, ребята! — выкрикивал Бейкер, протискиваясь между солдатами на берегу.

— На Ричмонд, и пусть дьявол не пожалеет их души! За Союз, ребята, вперед, за Союз! Выкрикнем же наш боевой клич!

Они закричали достаточно громко, чтобы заглушить звуки беспорядочной ружейной стрельбы с противоположного берега реки, где позади лесистого утеса между копнами овса стелился пороховой дым и началась долгая жатва смерти этого дня.

Глава вторая

Майор Адам Фалконер прибыл в распоряжение Легиона Фалконера, едва перевалило за полдень.

— Янки на главной дороге. Они преследовали меня! — он выглядел довольным, словно бешеная езда последних минут была увеселительной прогулкой по пересеченной местности, а не отчаянным бегством от непреклонного врага.

Его лошадь, прекрасный жеребец с конюшни Фалконера, была вся взмылена, раздраженно прядала ушами и продолжала делать нервные шажки в сторону, которые Адам инстинктивно одергивал.

— Дядя! — сердечно приветствовал он майора Бёрда, после чего немедленно повернулся к Старбаку. Они дружили уже три года, но уже несколько недель не видели, и Адам бросился к нему с неподдельной радостью. — Ты выглядишь заспанным, Нат.

— Он был на молитве прошлой ночью, — прервал его сержант Траслоу таким кислым тоном, что никто кроме него и Старбака не догадался бы, что он шутит, — молился до трех утра.

— Молодец, Нат, — тепло сказал Адам, повернув жеребца к Таддеусу Бёрду. — Ты слышал, что я сказал, дядя? Там янки на дороге!

— Мы слышали, что они там, — как бы мимоходом ответил Бёрд, словно непутевые янки были такой же предсказуемой деталью осеннего пейзажа, что и перелетные птицы.

— Эти негодяи стреляли в меня, — Адам, казалось, был удивлен, что такая наглость может иметь место в военное время.

— Но мы убежали от них, не так ли, мальчик? — он похлопал своего взмыленного жеребца по шее, а затем, соскочив с седла, передал поводья Роберту Декеру, солдату из роты Старбака.

— Выгуляешь его немного, Роберт?

— С удовольствием, мистер Адам.

— Да, и не позволяй ему пока напиться. До тех пор, пока не остынет, — напутствовал Адам Декера, а затем объяснил дяде, что на рассвете он выехал из Кентервиля, рассчитывая встретить Легион на дороге.

— Я не мог вас найти, поэтому продолжал ехать, — весело рассказывал Адам. При ходьбе он слегка прихрамывал — следствие пули, полученной им в битве при Манассасе, но рана хорошо зажила, и хромота почти не была заметна.

Адам, в отличие от отца, Вашингтона Фалконера, находился в самой гуще схватки при Манассасе, хотя за несколько недель до этого его терзала неоднозначность моральной стороны войны, и он даже сомневался, сможет ли вообще принять участие в военных действиях.

После битвы, пока он поправлялся в Ричмонде, Адама повысили до звания майора, и он получил назначение в штаб генерала Джозефа Джонстона.

Генерал был одним из многих конфедератов, которые ошибочно считали, что Вашингтон Фалконер помог остановить неожиданную атаку северян на Манассас, и повышение сына, как и его назначение в штаб, являлось данью уважения отцу.

— Ты привез приказы? — в свою очередь спросил Адама Бёрд.

— Только себя собственной персоной, дядя. Слишком уж хорош этот день, чтобы торчать за бумагами у Джонстона, вот потому я и приехал. Хотя и совсем не ожидал вот этого, — Адам повернулся и прислушивался к ружейной стрельбе, доносившейся из дальнего леса.

Ружейный огонь теперь почти не затихал, хотя это и не было похоже на треск битвы. Напротив, это был методичный, механический звук, исходя из которого можно было предположить, что стороны обменивались выстрелами только потому, что от них этого ждали, а не пытаясь причинить друг другу урон.

— Что происходит? — спросил Адам.

Майор Таддеус Бёрд объяснил, что две группы янки перешли реку. Адам уже встретился с одной из вторгнувшихся групп, тогда как другая заняла высоту у острова Гаррисона.

Никто точно не был уверен, чего добивались янки своим двойным вторжением. Ранее казалось, что они пытаются захватить Лисберг, но всего лишь одна рота миссисипцев повернула вспять продвижение федералистов.

— Парень по фамилии Дафф, — рассказывал Адам Бёрду, — остановил мерзавцев. Выстроил своих ребят посреди пустого поля и обменивался с ними выстрелами, и черт меня подери, если они не удирали вверх по склону, как стадо испуганных овец! Рассказ о схватке Даффа обошел всю бригаду Эванса, наполнив их гордостью за несокрушимость южан.

Остатки батальона Даффа и сейчас оставались на том же месте, держа янки прижатыми к лесу на вершине утеса.

— Ты должен рассказать Джонстону о Даффе, — предложил Адаму Бёрд.

Но Адама, похоже, не интересовал героизм миссисипцев.

— А ты, дядя, что ты собираешься делать? — спросил он вместо этого.

— Ждать приказы, конечно же. Полагаю, Эванс не знает, куда нас послать, и ждет, чтобы понять, какая из группировок янки наиболее опасна. Как только это прояснится, мы пойдем и разобьем чьи-то головы.

Адам вздрогнул от тона своего дяди. Прежде чем присоединиться к Легиону и неожиданно стать старшим офицером, Таддеус Бёрд был школьным учителем, сардонически высмеивавшим как военное дело, так и саму войну, но одно сражение и несколько месяцев на должности командующего превратили дядю Адама в гораздо более мрачного человека.

При нем осталось его остроумие, но теперь оно приобрело грубоватый оттенок, признак того, по мнению Адам, как война изменила всё к худшему. Тем не менее, временами Адам гадал, неужели лишь он один осознает, как ожесточает и разрушает война всё, к чему прикасается.

Его товарищи, адъютанты в ставке армии, получали удовольствие от войны, рассматривая ее как спортивное соревнование, награду в котором получат самые рьяные игроки.

Адам миролюбиво выслушивал подобные напыщенные речи, зная, что любое проявление его настоящих взглядов будет встречено в лучшем случае с презрением, а в худшем — обвинением в малодушии и трусости.

Тем не менее, Адам не был трусом. Он просто верил, что война — это несчастье, порожденное глупостью и гордостью, поэтому он лишь исполнял свои обязанности, скрывая истинные чувства, и жаждал мира, хотя как долго он сможет выносить свое притворство и двуличие, он не знал.

— Будем надеяться, что ничью голову сегодня не разобьют, — сказал он дяде. — Слишком прекрасен этот день для убийств, — Адам обернулся, когда повар одиннадцатой роты снял котелок с огня.

— Это обед?

В полдень на обед был куш[36]: тушеная говядина, свиной жир и кукурузный хлеб в сопровождении пюре из отварного картофеля и яблок.

В округе Лауден, где фермы были богаты урожаем, а солдат Конфедерации не так уж много, еда была в изобилии. В Кентервиле и Манассасе, по словам Адама, с припасами дела обстояли намного хуже.

— У них даже кофе закончился в прошлом месяце! Я думал, будет мятеж.

Потом он с напускным весельем выслушал рассказ Роберта Декера и Амоса Танни о замечательном набеге Старбака за кофе.

Они перешли реку ночью и отшагали пять миль через леса и поля, чтобы ограбить маркитантские склады на краю лагеря северян.

Восемь человек пошли вместе со Старбаком, и все восемь вернулись назад, единственным заметившим их северянином оказался сам маркитант, торговец, зарабатывающий себе на жизнь, продавая солдатские предметы роскоши. Маркитант, спавший среди своих товаров, поднял тревогу и выхватил револьвер.

— Бедняга, — сказал Адам.

— Бедняга? — Старбак был против проявления его другом жалости. — Да он пытался пристрелить нас!

— И что же ты сделал?

— Перерезал ему глотку, — ответил Старбак. — Видишь ли, не хотелось всполошить весь лагерь выстрелом.

Адама передернуло.

— Ты убил человека из-за каких-то кофейных зерен?

— Плюс немного виски и сушенных персиков, — с воодушевлением добавил Роберт Декер. — Тамошние газеты посчитали, что это были сочувствующие отступникам. Партизаны, вот как они нас назвали. Партизаны! Нас!

— А на следующий день мы продали десять фунтов кофе дозорным янки на другой стороне реки! — гордо добавил Амос Танни. Адам слегка улыбнулся, а затем отказался от предложенной ему кружки кофе, заявив, что предпочитает обычную воду.

Он сидел на земле и слегка морщился, когда переносил вес на свою раненную ногу. У него было такое же, как и у отца широкое лицо, небольшая квадратно подстриженная бородка и голубые глаза.

Это было лицо, как всегда думал Старбак, неподдельной честности, хотя казалось, что в эти дни Адам потерял свое прежнее чувство юмора, сменив его постоянной тревогу обо всех мировых проблемах. После трапезы двое друзей прошлись по краю луга на восток.

Сделанные из дерева и травы землянки Легиона все еще стояли на своих местах, выглядя, как покрытые дерном свинарники. Старбак, притворявшийся, что слушает рассказы своего друга о штабной жизни, на самом деле думал о том, как же ему нравилось жить в этих землянках.

Когда он ложился спать, то чувствовал себя как зверь в логове — надежно. Его старая спальня в Бостоне со стеновыми панелями из дуба и широкими сосновыми досками пола, газовыми покрывалами и внушительными книжными полками казалась теперь мечтой, чем-то из другой жизни.

— Удивительно, но мне нравится находиться в стесненных обстоятельствах, — вслух произнес он.

— Ты слушал, что я тебе говорил? — спросил Адам.

— Извини, замечтался.

— Я говорил о Макклелане, — сказал Адам.

— Все сходятся во мнении, что он гений. Даже Джонстон говорит, что он действительно был самым умным парнем во всей прежней армии штатов. — Адам говорил с воодушевлением, словно Макклелан был командующим армией южан, а не лидером Потомакской армии северян.

Адам глянул направо, потревоженный неожиданным крещендо в звуке ружейной пальбы, доносившейся из леса над рекой.

Последний час стрельба была беспорядочной, но теперь усилилась до непрерывного треска, похожего на звук горящей сухой древесины. Бешеная стрельба продолжалась приблизительно полминуты, а затем снова притихла до спокойного и монотонного рокота.

— Скоро они должны будут переправиться обратно в Мэриленд! — гневно сказал Адам, словно его задевало за живое упорство янки в стремлении закрепиться на этом берегу реки.

— Так расскажи мне поподробней про Макклелана, — попросил Старбак.

— Его ждет блестящее будущее, — оживленно ответил Адам.

— Видишь ли, такое случается на войне. Старики начинают сражения, а затем их сменяет молодежь с новыми идеями. Говорят, Макклелан — новый Наполеон, Нат, помешанный на порядке и дисциплине.

Адам остановился, очевидно забеспокоившись, что, может быть, слишком уж увлеченно рассказывал о новом генерале противника.

— Ты действительно перерезал человеку глотку из-за кофе? — неуклюже спросил он.

— Это было не совсем хладнокровным убийством, как его описал Декер, — ответил Старбак.

— Я пытался заставить его умолкнуть, не причинив вреда. Я не хотел его убивать.

На самом деле в тот момент он был до смерти перепуган, дрожал и запаниковал, но он знал, что безопасность его людей зависела от молчания маркитанта. Адам скорчил гримасу.

— Не могу себе представить, как можно убить человека ножом.

— Ну, я и сам не мог себе представить, что мне придется это делать, — признался Старбак, — но Траслоу заставил меня попрактиковаться на свиньях, и это не так уж сложно, как ты себе представляешь.

— Боже мой, — прошептал Адам. — На свиньях?

— Только на молодых, — объяснил Старбак. — Их невероятно трудно убить. Кажется, что Траслоу делает это так легко, но он всё делает легко с виду.

Адам размышлял над идеей попрактиковаться в умении убивать, будто это было издержками военного дело. Это выглядело так драматично.

— Разве ты не мог просто оглушить несчастного? — спросил он. В ответ Старбак засмеялся:

— Я должен был убедиться, понимаешь? Конечно, мне пришлось поступить именно так! Жизнь моих людей зависела от его молчания, а нужно всегда заботиться о своих людях. Это главное правило воинского дела.

— И этому тебя научил Траслоу? — спросил Адам.

— Нет, — Старбак был удивлен вопросом. — Разве это правило не очевидно?

Адам промолчал. Он размышлял, и уже не в первый раз, о том, насколько они были непохожи. Они познакомились в Гарварде, где, казалось, нашли в друг друге те качества, которых не доставало каждому.

Старбак был импульсивен и непостоянен, Адам же вдумчив и старателен; Старбак был рабом своих желаний, тогда как Адам отчаянно пытался следовать жестким правилам своей суровой совести.

И всё же, несмотря на эти различия, их дружба крепла, перенеся даже напряженность в отношениях, последовавшую за битвой при Манассасе.

Отец Адама в Манассасе ополчился против Старбака, и тот теперь поднял эту деликатную тему, спросив, считает ли Адам, что его отцу поручат командование бригадой.

— Джо хотел бы, чтобы он получил бригаду, — неуверенно произнес Адам. «Джо» был Джозефом Джонстоном, камандующим армией конфедератов в Виргинии.

— Но президент не особо прислушивается к Джо, — продолжал Адам, — он больше ценит мнение Бабули Ли.

Генерал Роберт Ли начал войну с раздутой репутацией, но заслужил прозвище «Бабуля» после неудачной мелкой стычки на западе Виргинии.

— А Ли не хочет продвижения твоего отца? — взбодрился Старбак.

— Так мне сказали, — подтвердил Адам. — Ли, очевидно, полагает, что отца следует послать на переговоры в Англию, — улыбнулся Адам, — а мама считает, что это великолепная идея. Думаю, даже ее недомогание испарится, когда она сможет выпить чаю с королевой.

— Но твой отец хочет получить бригаду?

Адам кивнул.

— И забрать обратно Легион, — прибавил он, совершенно точно зная, почему его друг поднял эту тему. — А если он его получит, Нат, то потребует твоей отставки. Полагаю, он всё ещё убежден, что ты убил Итана, — Адам говорил о смерти человека, который должен был жениться на его сестре.

— Итана убил снаряд, — настаивал Старбак.

— Отец этому не верит, — печально заявил Адам, — и никогда не позволит себя в этом убедить.

— Тогда буду надеяться, что твой отец отправится в Англию пить чай с королевой, — беспечно заявил Старбак.

— Потому что ты и правда намерен остаться в Легионе? — спросил Адам с ноткой удивления.

— Мне здесь нравится. И я им нравлюсь, — Старбак говорил с легкостью, пытаясь скрыть свою пылкую привязанность к Легиону.

Адам сделал несколько шагов молча, а вдалеке всё громыхала стрельба, будто на какой-то другой войне.

— Твой брат, — неожиданно заявил Адам, а потом замолчал, словно подозревая, что переходит к скользкой теме.

— Твой брат, — снова начал он, — до сих пор надеется, что ты вернешься на Север.

— Мой брат? — Старбак не мог скрыть удивления. Его старший брат Джеймс был взят в плен в битве при Манассасе и теперь содержался в Ричмонде.

Старбак послал Джеймсу в подарок книги, но не попросил увольнительную, чтобы его навестить. Он находил любые встречи с членами семьи слишком болезненными.

— Ты его видел?

— Лишь выполняя свой долг, — подтвердил Адам и объяснил, что в его обязанности входило составление списков пленных офицеров для взаимного обмена между Севером и Югом.

— Иногда я посещаю тюрьму в Ричмонде, — продолжал Адам, — и видел Джеймса на прошлой неделе.

— Как он?

— Похудел, очень бледен, но надеется, что его освободят в обмен на северян.

— Бедняга Джеймс, — Старбак не мог представить своего тревожного и педантичного брата военным. Джеймс был очень хорошим адвокатом, но всегда ненавидел неопределенность и авантюры, а именно это компенсировало опасности и дискомфорт войны.

— Он беспокоится за тебя.

— А я беспокоюсь за него, — небрежно повторил Старбак, надеясь избежать неизбежной, как он предполагал, проповеди со стороны своего друга.

— Он наверняка обрадуется, что ты посещаешь молитвенные чтения, — пылко заявил Адам. — Он беспокоится за твою веру. Ты ходишь в церковь каждую неделю?

— Когда могу, — ответил Старбак, а потом решил, что лучше сменить тему. — А ты? Ты-то сам как?

Адам улыбнулся, но ответил не сразу. Он покраснел, а потом рассмеялся. У него явно было полно новостей, которые он стеснялся выложить вот так сразу, но хотел, чтобы из него их вытянули.

— У меня всё действительно прекрасно, — заявил он, приглашая к продолжению. Старбак совершенно точно понял эту интонацию.

— Ты влюбился.

Адам кивнул.

— Думаю, что, наверное, так оно и есть, — он говорил так, будто сам себе не верил. — Да. Правда.

Застенчивость Адама наполнила Старбака нежностью и радостью.

— Ты собираешься жениться?

— Думаю, что да. Мы так думаем, но не сейчас. Мы полагаем, что должны подождать до конца войны, — лицо Адама по-прежнему пылало, но неожиданно он рассмеялся, чрезвычайно довольный собой, и расстегнул карман кителя, как будто чтобы вытащить фотокарточку возлюбленной.

— Ты даже не спросил, как ее зовут.

— И как ее зовут? — послушно поинтересовался Старбак, а потом отвернулся, потому что стрельба снова загрохотала с безумным неистовством.

Над лесом теперь показалась тонкая пелена порохового дыма, этот прозрачный флаг сражения, который сгустится, превратившись в плотный туман, если ружья продолжат стрелять с той же интенсивностью.

— Ее зовут…, - начал Адам, но потом запнулся, потому что за его спиной по дерну громко стукнули копыта.

— Сэр! Мистер Старбак, сэр! — позвал чей-то голос, Старбак оглянулся и увидел Роберта Декера, скачущего по полю на жеребце Адама. — Сэр! — он возбужденно махал рукой Старбаку. — Мы получили приказ, сэр! Получили приказ! Мы выступим и будем с ними драться, сэр!

— Слава Богу, — отозвался Старбак и побежал назад, к своей роте.

— Ее зовут Джулия, — сказал в пустоту Адам, нахмурившись в сторону спины своего друга. — Ее зовут Джулия.

— Сэр? — озадаченно спросил Декер. Он спрыгнул из седла и подал поводья Адаму.

— Ничего, Роберт, — Адам взял поводья. — Ерунда. Иди к своей роте, — он смотрел, как Нат кричал на солдат одиннадцатой роты, видя, как они возбужденно зашевелились от перспективы отправиться убивать других.

Он застегнул карман, чтобы не выпала фотография его девушки в кожаной рамке, а потом взобрался в седло, чтобы присоединиться к Легиону своего отца, который направлялся на свое второе сражение. На тихих берегах Потомака.

Две переправы янки были разделены пятью милями, и генерал Натан Эванс пытался решить, какая из групп таила в себе наибольшую угрозу для его бригады.

Восточная переправа отрезала его от главной дороги, и тактически выглядела серьезней, так как угрожала его линиям коммуникации со ставкой генерала Джонстона в Кентервиле, но янки не посылали подкреплений горстке людей и пушек, которую перебросили туда из-за реки, тогда как все больше донесений сообщали о том, что пехота пересекает реку у острова Гаррисона, отправляясь далее по крутому склону к покрытой лесом вершине Бэллс-Блафф.

И именно там, решил Эванс, противник и готовит удар, и именно туда теперь он направил оставшуюся часть своих миссисипцев и два виргинских полка. 8-ой Виргинский он отправил к ближней стороне Бэллс-Блафф, а Бёрду приказал занять дальнюю западную сторону.

— Идите через город, — велел Эванс Бёрду, — встаньте слева от миссисипских ребят. И разберитесь с этими подонками янки.

— С удовольствием, сэр, — Бёрд отвернулся и громко выкрикнул приказы.

Ранцы и скатки солдат остались в обозе под охраной небольшой группы, тогда как все остальные легионеры выступили на запад с винтовкой, шестьюдесятью фунтами боеприпасов и тем дополнительным оружием, которое каждый выбрал сам. Летом, когда они впервые отправились на войну, солдаты были увешаны ранцами и заплечными мешками, флягами и патронташами, одеялами и непромокаемыми ковриками, длинными охотничьими ножами и револьверами, штыками и винтовками, вдобавок всевозможными личными вещами, которые семья могла прислать, чтобы обеспечить им безопасность, тепло и сухость.

Некоторые из солдат несли с собой шубы из бизоньих шкур, а кое-кто даже нацепил железные нагрудники, разработанные для защиты от пуль янки, но теперь немногие из них взяли с собой что-либо кроме винтовок и штыков, фляг, ранцев и ковриков с одеялами, скатанными в валик, который носили наискосок на груди.

Все остальное было лишь помехой. Многие бросили свои кепи с жесткими картонными козырьками, отдав предпочтение широкополым шляпам, которые защищали затылки от солнца.

Верх у высоких жестких ботинок был обрезан, а двойной ряд латунных пуговиц на кителях срезан и пошел в уплату за яблочный сок или вкусное молоко с ферм округа Лауден, а у большинства были срезаны и полы длинных кителей, чтобы получить материю на заплатки для штанов и рукавов.

В июне, когда Легион проходил обучение в Фалконере, полк выглядел столь же нарядным и прекрасно снаряженным, как и любое другое подразделение в мире, но теперь, после всего лишь одной битвы и трех месяцев охраны границы, они были похожи на оборванцев, но стали гораздо лучшими солдатами. Все они похудели, загорели и стали очень опасными.

— Видишь ли, они еще не расстались со своими иллюзиями, — втолковывал Таддеус Бёрд своему племяннику.

Адам ехал верхом на своей прекрасной чалой лошади, а майор Бёрд как всегда шел пешком.

— С иллюзиями?

— Мы считаем себя непобедимыми, потому что молоды. Речь не обо мне, как ты понимаешь, а об этих мальчишках. Раньше я обучал наиболее тупых и непонятливых юношей, а теперь пытаюсь сделать так, чтобы они не натворили глупостей, — Бёрд повысил голос, так что ближайшая рота могла его слышать.

— Вы будете жить вечно, мерзавцы, если только запомните одну вещь! Какую?

Он замолчал, и несколько человек нестройным хором ответили:

— Целиться низко.

— Громче!

— Целиться низко! — в этот раз ответ прокатился до задних рядов роты, а потом солдаты начали смеяться, а Бёрд засиял, как учитель, гордящийся достижениями своих учеников.

Легион маршировал по пыльной главной дороге Лисберга. Маленькая кучка людей сгрудилась у здания администрации округа Лауден, а другая, чуть большего размера, стояла у двери таверны Мейкписа на другой стороне улицы.

— Дайте нам оружие! — выкрикнул один из них. Мужчины оказались милицией округа, но у них не было ни оружия, ни патронов, хотя несколько человек, вооружившись за личные деньги, всё равно отправились на поле битвы.

Некоторые присоединились к Легиону, надеясь найти оружие на месте.

— Что случилось, полковник? — спрашивали они Адама, перепутав алую отделку и золотые звезды на его прекрасном мундире с формой командующего полка.

— Не о чем беспокоиться, — настаивал Адам. — Просто несколько заблудившихся северян.

— Но шума производят изрядно, — обратилась к ним женщина. Теперь янки и правда стало гораздо лучше слышно, сенатор Бейкер сумел доставить три орудия через реку и вверх по узкой скользкой дороге на вершину крутого берега, где канониры прочистили жерла пушек тремя залпами картечи, которая пронеслась по лесу, разнося в клочья листву.

Бейкер, приняв командование сражением на себя, обнаружил, что войска слишком распылены. Двадцатый массачусетский укрепился в лесу на вершине, тогда как Пятнадцатый пересек посеченный пулями луг и дальний лес и встал на открытом склоне с видом на Лисберг. Бейкер отозвал Пятнадцатый полк назад, настаивая на том, чтобы он встал на левом фланге Двадцатого.

— Мы встанем здесь, — объявил он, — а потом подойдут Нью-Йорк и Калифорния! — он обнажил саблю и махнул гравированным лезвием, срезав верхушки крапивы.

Над головами пролетали пули мятежников, время от времени срезая листья, которые кружились в теплом приятном ветерке. Пули будто насвистывали в лесу, и каким-то образом этот странный звук уменьшал их опасность.

Сенатор, сражавшийся добровольцем на Мексиканской войне, не чувствовал страха; более того, его охватило радостное возбуждение человека, которому выпал шанс прославиться. Сегодня будет его день!

Он повернулся к полковнику Милтону Когсвелу, командиру полка Таммани, который глубоко дышал, поднимаясь на вершину утеса.

— Заменит тысячу солдат eго призывный рог[37]! — Бейкер поприветствовал вспотевшего полковника шутливым изречением.

— Я поведу этих чертовых солдат, прошу прощения сэр, — поморщился Когсвел, дернувшись, когда пара пуль просвистела в листве над его головой. — Каковы наши намерения, сэр?

— Наши намерения, Милтон? Наши намерения — победа, слава, триумф, мир, прощение наших врагов, восстановление дружеских отношений, великодушие, процветание, счастье и обещанная перспектива райского воздаяния.

— Тогда могу я предложить, сэр, — сказал Коглсвел, пытаясь отрезвить не в меру разошедшегося сенатора, — чтобы мы продвинулись и заняли вон тот лес?

Он указывал на деревья перед неровным лугом. Отозвав Двадцатый Массачусетский из того леса, Бейкер практически отдал эту позицию мятежникам, и пехота в серых мундирах уже расположилась в подлеске.

— Эти мерзавцы нас не потревожат, — пренебрежительно заявил Бейкер. — Наши артиллеристы скоро рассеют их, а затем мы выступим. Вперед, к славе!

Пуля прожужжала почти над самыми головами мужчин, заставив Когсвела гневно чертыхнуться. Он разозлился не из-за того, что в него чуть не попали, а потому-что выстрел был сделан с возвышения на восточном краю утеса.

Этот холм был самой высокой точкой гряды и доминировал над лесом, где концентрировались войска северян.

— Разве мы не собираемся занять ту высоту? — с ужасом спросил Когсвел Бейкера.

— Нет нужды! Нет нужды! Вы скоро выступим! Вперед, к победе!

Бейкер медленно прошелся, довольный своей уверенностью. Засунув руку под шляпу, куда когда-то клал юридические документы, прежде чем идти в суд, он вытащил приказ, полученный от генерала Стоуна.

«Полковник, — гласил приказ, нацарапанный в спешке неразборчивыми каракулями, — в случае сильного огня у острова Гаррисона выдвиньте вперед калифорнийский полк вашей бригады или заберите с виргинского берега подразделения полковников Ли и Девенса. На ваше усмотрение, по прибытии вы принимаете командование на себя».

Всё это, по-мнению Бейкера, почти ничего не значило, кроме того, что он являлся командующим, день был солнечным, враг находился перед ним, а военная слава была у него в руках.

— Его призывный рог, — сенатор напевал строчки из произведения сэра Вальтера Скота, пробираясь между солдатами, собиравшимися под деревьями, — заменит тысячу солдат! Отстреливайтесь, ребята! Дайте знать этим негодяям, что мы здесь! Стреляйте, ребята! Дайте им прикурить! Пусть знают, что северяне здесь, чтобы сражаться!

Лейтенант Уэнделл Холмс снял свою серую шинель, аккуратно сложил ее и оставил под деревом. Он вытащил свой револьвер, убедился, что все капсюли правильно сидят в гнездах, и затем выстрелил в далекие и темные силуэты мятежников.

Зычный голос полковника эхом отдавался в лесу вперемешку с треском и покашливанием револьвера Холмса.

— Слава вождю, — Холмс тихо произнес слова из той же поэмы, которую декламировал Бейкер, — что ведет нас к победам.

Сенатор Бейкер вытащил свои дорогие часы, подарок коллег и друзей из калифорнийской адвокатуры по случаю его назначения в Сенат.

День быстро убывал, и если он хотел захватить Лисберг до наступления темноты, ему следовало поторопиться.

— Вперед! — Бейкер спрятал часы в карман.

— Все вместе! Все вместе! Вперед, мои славные ребята, вперед! На Ричмонд! К славе! За Союз, ребята, вперед, за Союз!

Были подняты знамена — славный звездно-полосатый флаг, а рядом с ним белоснежное знамя Массачусетса с гербом штата развевались на одном фланге, а девиз «Вера и непоколебимость» ярко выделялся на другом.

Шелковые знамена развевались на солнце, а солдаты с криками покинули свои укрытия и устремились в атаку. Чтобы умереть.

— Пли!

Теперь в лесу находились два полка миссисипцев, их винтовки изрыгнули пламя через поляну, на которой неожиданно появились северяне.

Пули как саранча вгрызались в древесину и разносили в клочья желтые кленовые листья. После залпа около дюжины северян упали. Один из них, никогда в жизни не сквернословивший, начал сыпать проклятиями.

Мебельщик из Бостона с изумлением смотрел, как его мундир пропитывается кровью, и, призывая мать, пытался отползти назад в укрытие.

— Пли! — полковник Эпс из Восьмого виргинского стоял на высоте, доминировавшей над восточным флангом янки, и его стрелки поливали северян жестоким огнем.

От бронзовых стволов гаубиц янки отскакивало столько пуль и еще столько проносилось мимо, что канониры были вынуждены отойти к краю утеса, где им не угрожал злобный свист и шипение пуль мятежников.

— Пли!

Всё больше миссисипцев открывало огонь.

Они залегли между деревьями или встали на колени, укрывшись за стволами и вглядывались в пороховой дым, чтобы убедиться, что их залпы заставили атаку северян откатиться назад.

Рядом с миссисипцами расположились жители Лисберга и окрестных деревень, которые палили в дрогнувших янки из охотничьих ружей и дробовиков.

Сержант ньюйоркцев осыпал своих солдат проклятиями на гаэльском языке, но брань не принесла ничего хорошего — пуля раздробила ему челюсть. Северяне отступали в лес, под защиту деревьев, где перезаряжали ружья и винтовки.

Две массачусетские роты были набраны из немецких иммигрантов, и их офицеры кричали на своем языке, призывая солдат показать миру, как умеют сражаться немцы. Другие офицеры-северяне не обращали внимания на град пуль, щелкающих и свистящих по всей вершине утеса.

Они прохаживались между деревьями, зная, что проявление беспечной храбрости былo необходимым для их должности качеством. Они платили за эту показуху кровью. Многие солдаты Двадцатого массачусетского развесили свои новые шинели с алой подкладкой на ветках, и одежда подергивалась от пуль, которые прошивали и раздирали темно-серую ткань.

Звуки битвы теперь превратились в постоянный шум, похожий на треск горящего тростника или рвущейся ткани, но на фоне этого оглушительного грохота теперь слышались причитания раненых, вопли тех, в кого только что попала пуля, и предсмертные хрипы умирающих.

Сенатор Бейкер орал на своих штабных офицеров, требуя заняться одной из брошенных гаубиц, но никто из них не знал, как вставить запал, и град виргинских пуль отогнал офицеров назад в укрытие.

Они оставили мертвого майора и захлебывавшегося кровью лейтенанта, который, пошатываясь, отходил от орудия. Одна пуля отщепила кусок от деревянной спицы колеса гаубицы, другая расплющилась о дуло орудия, а третья пробила ведро с водой.

Вне себя от ярости из-за ранения своего полковника, группа миссисипцев попыталась пойти в атаку через участок кочковатого луга, но стоило им показаться из-за деревьев, как отчаявшиеся северяне обрушили на них огонь.

Теперь отошли назад мятежники, оставив трех убитых и двух раненых. На правом фланге шеренги массачусетского полка еще стреляла четырнадцатифунтовая пушка, но род-айлендские канониры уже использовали свой небольшой запас картечи, и теперь могли стрелять только ядрами.

Картечь, разрываясь при выходе из дула пушки и рассеивающая убийственный град ружейных пуль по противнику, отлично подходила для для ведения смертоносного огня с близкого расстояния, а ядра были предназначены для ведения дальнего прицельного огня и были бесполезны, чтобы выбить пехоту из леса.

Эти продолговатой формы железные снаряды со свистом проносились через поляну, исчезая вдали или сбивая ветки с верхушек деревьев.

Пушечный дым зловонным облаком покрыл почти двадцать ярдов перед дулами орудий, образовав дымовую завесу, скрывшую правый фланг 20-го Массачусетского.

— Вперед, Гарвард! — прокричал офицер.

Почти две трети офицерского состава полка были из Гарварда, так же как шесть сержантов и с дюжину солдат.

— Вперед Гарвард! — снова прокричал офицер и выступил вперед, чтобы повести солдат своим примером, но пуля попала ему ему под подбородок, резко откинув голову назад.

Кровь расплывалась по его лицу, пока он медленно оседал на землю.

Уэнделл Холмс с пересохшим ртом смотрел, как раненый офицер осел на колени и завалился вперед. Холмс подбежал, чтобы ему помочь, но двое солдат находились ближе и оттащили тело к лесу.

Офицер был без сознания, его окровавленная голова задергалась, а потом он издал резкий щелкающий звук, и в его глотке забулькала кровь.

— Он мертв, — сказал один из солдат, оттащивший его обратно к укрытию. Холмс уставился на мертвеца ипочувствовал подступающую к горлу рвоту.

Каким-то образом ему удалось ее сдержать, он отвернулся, заставил себя принять беспечный вид и пройтись по рядам роты. Он хотел просто лечь, но знал, что должен показать своим людям отсутствие страха, и потому расхаживал среди них с саблей наголо, потому что лишь так мог им помочь.

— Цельтесь низко. И тщательно! Не тратьте патроны понапрасну. Выбирайте мишени!

Его солдаты разрывали зубами патроны, ощущая во рту соленый вкус пороха.

Их лица почернели от пороха, а глаза покраснели. Холмс, остановившийся на залитом солнцем клочке земли, внезапно услышал, как мятежники выкрикивают те же слова.

— Целься низко! — призывал офицер конфедератов.

— Целься в офицеров! — подгонял солдат Холмс, сопротивляясь искушению спрятаться за стволами деревьев, выщербленными пулями.

— Уэнделл! — позвал полковник Ли.

Лейтенант Холмс повернулся к своему командиру.

— Сэр?

— Посмотрите направо, Уэнделл! Может, мы сможем обойти этих мерзавцев с фланга?

Ли показывал на лес за пушкой.

— Разузнайте, где заканчивается шеренга врага. И побыстрее!

Холмс, получивший тем самым разрешение перестать вымученно притворяться беспечным, побежал по лесу в сторону открытого правого фланга северян.

Справа от него, внизу и за деревьями он мог различить яркий блеск прохладной реки, и это зрелище странным образом подействовало на него успокаивающе.

Аккуратно сложив, он оставил свою серую шинель у подножия клена и побежал к флангу за спинами родайлендцев, толкающих свою пушку, и там, выскочив из дымовой завесы, увидел, что дальний лес и правда пуст, открывая полковнику Ли путь, чтобы обойти левый фланг конфедератов. И в этот момент в его грудь вонзилась пуля.

Он вздрогнул, всё его тело затряслось от разрывающей его, как пила, пули. Он резко и выдохнул и вдруг почувствовал, что больше не может дышать, но всё равно его охватило какое-то странное спокойствие и невозмутимость, так что он мог лишь отмечать свои ощущения.

Пуля, а он был уверен, что это именно пуля, ударила его с такой же силой, как могла бы лягнуть лошадь, почти парализовав, но когда он всё-таки попытался сделать вздох, то обнаружил, что его легкие еще работают, и понял, что это ненастоящий паралич, а, скорее, временная потеря разумом возможности управлять телом.

Он также понял, что его отец, профессор медицины в Гарварде, захочет получить отчет об этих ощущениях, так что он протянул руку к карману, где держал блокнот и карандаш, но потом вдруг стал беспомощно заваливаться ничком.

Он попытался позвать на помощь, но ни один звук не вылетел из его рта, а потом сделал попытку поднять руки, чтобы предотвратить падение, но они его не слушались.

Его сабля, которую он так и не засунул в ножны, упала на землю, и он заметил на начищенном до зеркального блеска клинке каплю крови, а потом всем телом рухнул на эту сталь, почувствовав чудовищную резь в груди и завопив от боли и жалости к себе.

— Лейтенанта Холмса подстрелили! — прокричал какой-то солдат.

— Принесите его! Принесите его обратно! — приказал полковник Ли, отправившись посмотреть, насколько тяжело ранен Холмс.

Он был на несколько секунд задержан артиллеристами Род-Айленда, кричавшими пехоте, чтобы освободили им место для стрельбы. Пушка откатилась назад по своей колее, выплевывая дым и пламя на залитую солнцем поляну.

Каждый раз, когда орудие стреляло, оно откатывалось еще на несколько футов назад, оставляя глубокую отметину в покрытой листьями глине. Расчет был слишком занят, чтобы передвигать пушку на место, и каждый выстрел производился с расстояния на несколько футов большего, чем предыдущий.

Полковник Ли добрался до Холмса, как раз когда того подняли на носилки.

— Простите, сэр, — только и смог сказать Холмс.

— Тише, Уэнделл.

— Простите, — повторил Холмс. Ли остановился, чтобы подобрать саблю лейтенанта, гадая, сколько человек полагает, что ранение Холмса было виной полковника.

— Отличная работа, Уэнделл, — горячо заявил Ли, а потом крики мятежников заставили его развернуться, чтобы увидеть, что к лесу с противоположной стороны поля прибыли новые войска южан, и он знал, что теперь уже не осталось ни единого шанса обойти вражеский фланг.

Скорее было похоже, что враг обойдет собственный фланг полковника. Он тихо выругался и положил саблю Холмса около раненого лейтенанта.

— Отнесите его вниз, и аккуратно, — велел Ли, а потом зажмурился от воплей капрала, которому пуля прошила живот.

Еще один солдат пошатнулся и отпрянул с залитым кровью глазом, а Ли недоумевал, какого чёрта Бейкер не дает приказ к отступлению. Пора было переправляться обратно через реку, пока всех не уложили.

На противоположной стороне поляны мятежники издали тот дьявольский звук, который северяне, ветераны битвы при Булл-Ран, знали как предзнаменование кошмара.

Это было какое-то дикое нечеловеческое улюлюканье, от которого у полковника Ли зашевелились волосы на затылке. Это был долгий вой, как у кричащего над жертвой зверя, и это было звуком, как опасался Ли, поражения северян. Он поежился, крепче сжал саблю и отправился на поиски сенатора.

Легион Фалконера поднимался по длинному склону, туда, где грохотало сражение. Проход через весь город и поиски нужной дороги в сторону реки заняли больше времени, чем кто-либо ожидал, а теперь день уже клонился к вечеру, и кое-кто наиболее самоуверенный жаловался, что пока Легион Фалконера доберется до места событий, янки уже будет мертвы и обчищены, а более робкие отмечали, что треск стрельбы всё не ослабевает.

Легион уже находился достаточно близко, чтобы почуять в воздухе горькую вонь пороха, принесенную северным ветерком, который сдувал пороховой дым сквозь зелень листвы, как зимний туман.

Дома, подумал Старбак, листья уже окрасились, превратив холмы вокруг Бостона в изумительную смесь золота, алого цвета, пламенеющего желтого и густокоричневого, но здесь, на северной границе Конфедерации Юга, лишь клены покрылись золотом, а другие деревья еще были зелеными, хотя эту зелень рвал и дырявил ураган пуль, налетевший откуда-то из глубины леса.

Легион прошел по подпаленному и словно проказой изъеденному пулями жнивью, где рота Даффа из солдат округов Пайк и Чикасо остановила продвижение наступающих янки.

Горящие пыжи, выплюнутые из винтовок вместе с пулями, подожгли солому, и теперь она догорала, оставляя на поле шрамы из пепла. Там было и несколько пятен крови, но Легион был слишком отвлечен сражением на вершине холма, чтобы беспокоиться об этих знаках, оставленных прежней битвой.

На краю леса обнаружились и другие остатки сражения. Там была привязана дюжина офицерских лошадей, а доктора перебинтовывали несколько раненых.

Мула, нагруженного боеприпасами, повели в лес, а другого, с пустыми сумками по бокам, в обратном направлении. Раб, пришедший на поле битвы в качестве слуги, бежал вверх по холму с фляжками, которые он наполнил в колодце на ближайшей ферме.

Пара десятков ребятишек прибежали из Лисберга, чтобы понаблюдать за сражением, и сержант из Миссисипи пытался отогнать их подальше от пуль северян.

Один мальчик притащил огромный дробовик отца и умолял позволить ему убить хоть одного янки до того, как придется идти спать.

Мальчишка даже не моргнул, когда четырнадцатифунтовый снаряд вылетел из-за деревьев и промелькнул прямо у него над головой. Снаряд упал на полпути к горе Катоктин, с мощным всплеском погрузившись в речушку сразу за дорогой на Ликсвилл.

Теперь Легион находился примерно в шестидесяти ярдах от леса, и те офицеры, которые еще были верхом, спешились и вбили в дерн железные скобы, чтобы привязать лошадей, а капитан Хинтон, заместитель командира полка, побежал вперед, чтобы точно установить, где находится левый фланг полка из Миссисипи.

Большая часть солдат Старбака была возбуждена. Облегчение от того, что они выжили в Манассасе, превратилось в скуку длинных недель на охране Потомака.

Эти недели едва ли напоминали войну, скорее они походили на летнюю идиллию на берегу прохладной реки. Время от времени то с одной, то с другой стороны реки раздавались выстрелы, и пару дней после этого дозорные прятались в тени, но большую часть времени противники не мешали жить друг другу.

Солдаты ходили купаться, находясь под прицелом врагов, стирали одежду и поили лошадей, с неизбежностью нередко сталкиваясь в часовыми противника, и обнаружили мели, где могли встретиться на середине реки, чтобы обменяться газетами или выторговать за южный табак северный кофе.

Но теперь, в готовности показать себя лучшими в мире, легионеры забыли о летнем дружелюбии и поклялись проучить лживых и вороватых говнюков-янки, чтоб не повадно было переходить через реку, не спросив сперва разрешения.

Капитан Хинтон вновь появился на краю леса и сложил руки домиком у рта.

— Первая рота, ко мне!

— Становиться слева от первой роты! — крикнул Бёрд остальным легионерам. — Знаменосцы, ко мне!

Один из снарядов скользнул по деревьям, осыпая идущих вперед солдат дождем из листьев и щепок. Старбак увидел место, где другой снаряд оторвал ветку от ствола, оставив зияющий свежей и чистой древесиной шрам.

Из-за этого зрелища внезапно у его горлу подкатил комок и участился пульс одновременно и от страха, и от возбуждения.

— Знаменосцы, ко мне! — повторил Бёрд, и знаменосцы подняли к солнцу флаги и побежали к майору.

Знамя Легиона базировалось на семейном гербе Фалконеров, на нем были изображены три красных полумесяца на белом поле, а сверху красовался девиз «Вечно пылающий».

Второе знамя было государственным флагом Конфедерации — две горизонтальных красных полосы с белой между ними, а в верхнем, ближайшем к древку поле на голубом фоне был вышит круг из семи белых звезд.

После Манассаса посыпались жалобы, что этот флаг слишком похож на знамя северян, и войска стреляли в своих, приняв их за янки, и ходили слухи, что в Ричмонде скоро разработают новый флаг, но в этот день Легиону предстояло драться под разорванным пулями шелком старого знамени Конфедерации.

— О Господи всеблагой, спаси меня, спаси меня, Иисусе, — Джозеф Мей, один из солдат Старбака, истово молился всю дорогу, пока они спешили за сержантом Траслоу.

— Сохрани меня, о Боже, сохрани меня.

— Лучше сохрани свое дыхание, Мей! — рявкнул Траслоу.

Легион продвигался колоннами поротно, и теперь развертывался с левого фланга, перестраиваясь из колонн в шеренгу для сражения.

Сначала подошла к лесу первая рота, а одиннадцатая рота Старбака должна была стать последней. Адам Фалконер скакал рядом со Старбаком.

— Слезай с коня, Адам! — крикнул Старбак своему другу.

— Тебя убьют! — ему пришлось кричать из-за громкого треска ружейной стрельбы, но этот звук наполнил Старбака каким-то странным экстазом.

Как и Адам, он прекрасно знал, что война — это неправильно. Она была грехом, она была ужасна, но как и грех, чертовски привлекательна. Если пережить это, чувствовал Старбак, то можно вынести любые превратности судьбы.

Это была игра с невообразимо высокими ставками, но также и игра, где привилегированный класс не получал никаких преимуществ кроме шанса и вовсе избежать вступления в игру, но те, кто так поступали, вовсе не были мужчинами, просто жалкими трусами и лизоблюдами.

Здесь, когда воздух наполнился дымом, а смерть свистела сквозь зеленую листву, существование упростилось до полного абсурда. Старбак внезапно загикал, преисполнившись радостью момента.

За его спиной одиннадцатая рота с заряженными винтовками рассыпалась по лесу. Они услышали радостное улюлюканье своего капитана и крики других войск мятежников, звучащие с правого фланга, и присоединились к этому дьявольскому вою, выражая им гордость южан и права южан и сообщая, что южане пришли, чтобы убивать.

— Задайте им жару, ребята! — крикнул Бёрд. — Задайте жару!

И Легион подчинился.

Бейкер погиб.

Сенатор пытался успокоить своих людей, у которых сдали нервы от воя этих мстительных южных демонов.

Бейкер сделал три попытки прорваться из леса, но каждая атака северян была отбита с морем крови, оставляя на небольшом лугу после себя очередную линию прилива в виде мертвецов, лежащих на покрытом дымом поле, разделяющем противников.

Некоторые из людей Бейкера смылись с поля боя, спрятавшись на крутом откосе, спускавшемся к реке, или просто укрываясь за деревьями и торчащими на вершине утеса камнями.

Бейкер и его адъютанты вытаскивали этих трусливых солдат из укрытий и посылали обратно, где храбрые еще пытались сдержать мятежников, но трусы снова прокрадывались обратно к укромным местам, лишь стоило офицерам отвернуться.

Сенатору ничего не приходило в голову. Весь его ум, ораторские способности и пылкость превратились в маленький узелок панической беспомощности.

Он не выказывал страха, а расхаживал с саблей наголо впереди солдат, призывая их целиться пониже, а дух держать повыше.

— Подкрепление уже близко! — говорил он покрытым порохом солдатам 15-го Массачусетского полка.

— Еще совсем немного, ребята! — подбадривал он людей из Первого Калифорнийского.

— Немного тяжелой работы, ребята, но они устанут первыми! — обещал он ньюйоркцам из полка Таммани.

— Если бы у меня был еще один полк вроде вашего, — говорил он гарвардцам, — мы бы уже сегодня вечером пировали в Ричмонде!

Полковник Ли попытался убедить сенатора переправиться обратно через реку, но тот, казалось, не услышал его просьбу, а когда Ли прокричал настойчивей, чтобы быть наверняка услышанным, Бейкер просто ответил ему печальной улыбкой.

— Не уверен, что у нас хватит лодок для переправы, Уильям. Думаю, нам придется остаться здесь и победить, а ты так не считаешь?

Пуля просвистела в нескольких дюймах над головой сенатора, но он даже не моргнул.

— Это всего лишь кучка мятежников. Нас не сможет победить этот сброд. Весь мир за нами наблюдает, так что придется показать свое превосходство!

Именно эти слова, вероятно, произнес предок Бейкера в битве при Йорктауне, подумал Ли, но мудро решил не произносить этого вслух. Сенатор родился в Англии, но теперь сложно было найти большего патриота Америки.

— Вы отсылаете назад хотя бы раненых? — вместо этого поинтересовался Ли у сенатора.

— Уверен, что да! — твердо ответил Бейкер, хотя не был в этом уверен, но теперь не время было беспокоиться о раненых. Ему нужно было наполнить солдат праведным пылом во имя любимого Союза.

Адъютант принес ему новости, что на противоположный берег реки прибыл Пятнадцатый массачусетский, и он подумал, что если переведет через Потомак свежий полк, у него будет достаточно людей для атаки возвышенности, с которой мятежники выкашивали его левый фланг, мешая гаубицам делать свое кровавое дело.

Эта идея наполнила сенатора внезапной надеждой и энтузиазмом.

— Так мы и сделаем! — крикнул он одному из своих адъютантов.

— Что сделаем, сэр?

— Вперед! Нам есть чем заняться! — сенатору нужно было добраться до левого фланга, и самый быстрый маршрут лежал через открытое пространство под прикрытием пелены порохового дыма.

— Пошли, — снова крикнул он, а потом поспешил вниз, прямо перед шеренгой солдат, призывая их не стрелять, пока он не пройдет.

— Подкрепление на подходе, ребята, — крикнул он.

— Уже недолго осталось! Победа приближается. Держитесь, держитесь!

Группа мятежников увидела, как сенатор со своими адъютантами спешит к дымовой завесе, и хотя они не знали, что Бейкер командует северянами, но понимали, что только старший офицер мог обладать украшенной кистями саблей и носить форму, так густо расшитую галуном и прочими украшениями.

Золотая цепочка от часов, увешанная побрякушками, обхватывала мундир сенатора, поблескивая в косых солнечных лучах.

— Это же главарь их банды! Главарь банды! — громко заорал высокий и жилистый рыжебородый миссисипец, указывая на фигуру, уверенно шагающую по полю боя.

— Он мой! — прокричал верзила и выбежал вперед.

Дюжина его товарищей ринулась за ним в надежде обшарить тела богатых офицеров-северян.

— Сэр! — предупредил один из адъютантов.

Сенатор обернулся, подняв саблю. Ему следовало бы отступить к лесу, но он пересекал реку не для того, чтобы сбежать от какого-то мятежного сброда.

— Давайте же, чертовы мятежники! — крикнул он, взмахнув саблей, словно собирался драться на дуэли.

Но рыжебородый воспользовался револьвером, и четыре пули вошли сенатору в грудь, как топор в мягкую древесину. Сенатора отбросило назад, он стал кашлять и схватился за грудь.

Его сабля и шляпа отлетели, когда он попытался подняться на ноги. Еще одна пуля вонзилась ему в горло, и кровь алым потоком хлынула на двубортный китель с медными пуговицами, задержавшись на золотой цепочке от часов.

Бейкер попытался вздохнуть и качал головой, будто не мог поверить в то, что с ним случилось.

Он удивленно посмотрел на своего долговязого убийцу, а потом рухнул на траву. Рыжебородый мятежник побежал, чтобы заявить права на его тело.

Выстрел из винтовки заставил рыжебородого крутануться вокруг своей оси, а следующая пуля его уложила. Залп отогнал других солдат из Миссисипи, пока два адъютанта сенатора оттаскивали своего мертвого командира обратно к лесу.

Один из них подобрал шляпу сенатора и вытащил из нее пропитавшуюся потом сложенную бумагу с сообщением, которое послужило началом этого безумия на другой стороне реки.

Солнце стояло низко на западе. Листья еще не окрасились в осенние цвета, но ночи уже стали длиннее, и солнце полностью скрывалось за горизонтом в половине шестого. Однако темнота теперь уже не могла спасти янки.

Им нужны были лодки, но в наличии имелось только два маленьких суденышка, и некоторые раненые уже утонули, пытаясь переплыть обратно на остров Гаррисона.

Всё больше раненых неуклюже спускалось с утеса, где подстреленные северяне уже заполнили небольшой клочок плоской местности, лежащей между основанием крутого холма и берегом реки.

Два адъютанта отнесли тело сенатора сквозь толпу стонущих людей к одной из лодок и приказали расчистить место для мертвеца. Дорогие часы сенатора выпали из его кармана, когда тело тащили к берегу.

Часы раскачивались на окровавленной цепочке, сначала извалявшись в грязи, а потом с силой ударяясь о деревянные борта лодки. От удара стекло разбилось, и мелкие осколки разлетелись по днищу. Окровавленное тело сенатора бросили на них.

— Отвезите его обратно! — приказал адъютант.

— Мы все умрем! — заверещал кто-то с вершины утеса, а сержант из Массачусетса велел ему заткнуться и умереть как мужчина.

Группа мятежников попыталась пересечь поляну, но ее отогнала усилившаяся со всех сторон ружейная пальба, вырывающая щепки из деревьев за их спинами.

Массачусетского знаменосца подстрелили, и его огромный, пробитый пулями шелковый флаг полетел в грязь, но другой солдат ухватился за отделанный кистями край и поднял звезды обратно к солнцу до того, как они коснулись земли.

— Вот как мы поступим, — сказал полковник Когсвел, в конце концов осознавший, что теперь он оказался единственным оставшимся в живым старшим офицером и, тем самым, командующим четырьмя полками янки, оказавшимися в ловушке на берегу Виргинии, — мы пробьем себе путь к парому, вниз по течению.

Он хотел вывести своих людей из убийственной тени в открытое поле, где враги не смогут больше прятаться за деревьями.

— Мы пойдем быстро. Это значит, что придется оставить орудия и раненых.

Никому не понравилось такое решение, но лучшей идеи ни у кого не нашлось, так что приказ отправили в 20-ый Массачусетский, который стоял на правом фланге янки.

Четырнадцатифунтовую пушку Джеймса в любом случае пришлось бы оставить, потому что она откатилась так далеко, что в итоге свалилась с утеса.

Она произвела последний выстрел, и канонир громко поднял тревогу, когда тяжелая пушка накренилась над откосом и с мерзким скрежетом покатилась на крутому склону, пока не наткнулась на дерево.

Теперь канониры прекратили попытки затащить ее обратно на вершину и слушали, как полковник Ли объясняет офицерам, что будет делать полк.

Они оставят раненых на милость мятежников и соберутся на левом фланге северян. Там они предпримут атаку, чтобы пробиться через силы мятежников вниз к заливному лугу, ведущему в то место, где вторая группировка янки пересекла реку, чтобы отрезать главную дорогу.

Вторую группировку прикрывала артиллерия с мэрилендского берега реки.

— Здесь мы не сможем вернуться в Мэриленд, — сказал Ли офицерам, — потому что у нас мало лодок, так что придется пройти пять миль вниз по течению, всю дорогу сражаясь с мятежниками, — он посмотрел на часы.

— Выдвигаемся через пять минут.

Ли знал, что столько времени потребуется, чтобы приказы дошли до всех рот, а раненые собрались под белым флагом. Ему была ненавистна идея оставить раненых, но он знал, что ни один солдат его полка не доберется этой ночью до Мэриленда, если они не бросят раненых.

— А теперь поспешите, — сказал он офицерам, пытаясь придать голосу уверенность, но не мог скрыть напряжения, а его природный оптимизм истрепался под постоянным свистом пуль мятежников.

— Поспешите! — повторил он, а потом услышал жуткие вопли со стороны открытого правого фланга, встревоженно повернулся и внезапно понял, что никакая спешка ему уже не поможет.

Похоже, что гарвардцам придется драться уже на том месте, где они стояли. Ли вытащил саблю, облизал сухие губы и вверил душу Господу, предоставив своему любимому полку двигаться к неизбежному концу.

Глава третья

— Мы слишком отклонились влево, — прорычал Траслоу Старбаку, как только одиннадцатая рота добралась до поля боя.

— Ублюдки вон там, — Траслоу указал через поляну, туда, где у кромки леса висела дымовая завеса.

Эта пелена дыма находилась на приличном расстоянии правее роты, а прямо напротив людей Старбака никакого дыма не было, просто пустой лес и длинные удлиняющиеся тени, в которых клены выглядели ненатурально яркими.

Некоторые солдаты одиннадцатой роты начали стрелять по пустому лесу, но Траслоу рявкнул, чтобы прекратили тратить понапрасну боеприпасы.

Рота с нетерпением ожидала приказов Старбака, а потом повернулась, когда из-за кустов подбежал другой офицер. Это был лейтенант Мокси, считавший себя героем с тех пор как получил незначительное ранение в левую руку при Манассасе.

— Майор говорит, что вы слишком близко к центру, — тон Мокси был наполнен возбуждением момента.

Он помахал револьвером в сторону стрельбы.

— Велел вам выступить в качестве подкрепления роте Мерфи.

— Рота! — закричал Траслоу в предвкушении приказа Старбака выдвигаться.

— Нет! Стойте! — Старбак по-прежнему смотрел на спокойный лес на противоположной стороне поляны. Он повернулся направо, отметив, что янки внезапно прекратили огонь.

Несколько секунд он гадал, означало ли это затишье в стрельбе, что северяне отступают, но потом внезапная атака вопящих мятежников вызвала яростную пальбу винтовок северян.

На несколько мгновений стрельба превратилась в безумный треск, но в тот же момент, как мятежники отступили, она закончилась. Старбак понял, что северяне не стреляют, пока не увидят цель, а южане продолжают беспрерывно палить.

И это значило, по мнению Старбака, что янки беспокоятся, хватит ли им патронов.

— Майор велел вам выступать немедленно, — настаивал Мокси.

Это был худой молодой человек с бледной кожей, очень недовольный тем, что Старбак получил капитанское звание, в то время как он сам остался лейтенантом.

Он также был одним из немногих легионеров, раздосадованных присутствием в полку Старбака, полагая, что виргинскому подразделению не пристало иметь в своих рядах ренегата-бостонца, но держал свою точку зрения при себе, потому что Мокси знал характер Старбака и что тот весьма охотно пускает в ход кулаки.

— Ты слышишь меня, Старбак?

— Слышу, — ответил Старбак, не сдвинувшись с места.

Он размышлял о том, что янки дерутся в этом лесу почти целый день и, вероятно, почти израсходовали свой запас патронов, а значит, полагаются на то малое количество боеприпасов, которое можно перевезти через реку.

Он также думал, что войска, беспокоящиеся о том, хватит ли им патронов, это войска, которые легко могут удариться в панику. Он видел панику у Манассаса и считал, что она и здесь может принести столь же быструю и безоговорочную победу.

— Старбак! — Мокси желал быть услышанным. — Майор приказал тебе выступить на помощь Мерфи.

— Я тебя слышал, Мокс, — повторил Старбак, опять ничего не предприняв. Мокси изобразил, будто считает, что Старбак туповат.

Он похлопал Старбака по плечу и указал через лес направо.

— Это там, Старбак.

— Убирайся, Мокс, — ответил Старбак и снова перевел взгляд на поляну.

— И по пути скажи майору, что мы перейдем здесь поле и погоним ублюдков наверх с левого фланга. С нашего левого фланга, усёк?

— Что ты собрался сделать? — Мокси взглянул на Старбака, а потом на Адама, который сидел верхом в нескольких шагах позади Старбака.

— Скажи ему ты, Адам, — призвал к авторитету Мокси.

— Вели ему подчиняться приказам!

— Мы пересечем поле, Мокси, — медленно и любезным тоном объявил Старбак, будто адресовал эти слова туповатому ребенку, — и атакуем мерзких янки из-за леса вон оттуда. А теперь иди и доложи это Дятлу!

Этот маневр казался очевидным. Противники в настоящее время огрызались выстрелами по обе стороны поля, и хотя у мятежников было явное преимущество, ни одна сторона, похоже, не могла двинуться вперед под мощным огнем врага.

Пересекая поляну у незащищенного фланга врага, Старбак мог безопасно провести своих людей в занятый северянами лес, а потом атаковать их фланг.

— Убедитесь, что оружие заряжено! — крикнул Старбак солдатам.

— Ты не можешь так поступить, Старбак, — сказал Мокси. Старбак не обратил на него никакого внимания. — Ты хочешь, чтобы я сообщил майору, что ты не выполнил его приказ? — язвительно спросил Мокси.

— Да, — ответил Старбак, — именно этого я и хочу. А еще скажи, что мы атакуем их с фланга. А теперь убирайся и сделай это!

Адам, по-прежнему верхом, нахмурился в сторону своего друга.

— Ты точно знаешь, что делаешь, Нат?

— Знаю, Адам, точно знаю, — отозвался тот. По правде говоря, возможность обойти янки с фланга была так очевидна, что даже полный идиот мог ее увидеть, хотя мудрый человек сначала бы получил разрешение на этот маневр.

Но Старбак был так уверен в своей правоте, не сомневаясь в том, что фланговая атака разделается с обороной янки, что считал получение разрешения лишь тратой времени.

— Сержант! — позвал он Траслоу.

Траслоу вновь предвидел приказы Старбака.

— Примкнуть штыки! — крикнул он роте.

— Убедитесь, что они как следует закреплены! Не забудьте провернуть штык, когда всадите его! — голос Траслоу был спокоен, словно это был просто еще один день тренировок.

— Не спеши, парень! Не действуй на ощупь! — он обращался к солдату, который в возбуждении уронил штык, а потом проверил у другого солдата, хорошо ли закреплен штык на дуле винтовки.

Хаттон и Мэллори, еще два сержанта роты, похожим образом проверяли свои взводы.

— Капитан! — крикнул один из солдат Хаттона.

Это был капрал Питер Ваггонер, чей брат-близнец тоже был капралом роты.

— Вы остаетесь или уходите, капитан? — Питер Ваггонер был крупным и медлительным человеком и истовым верующим.

— Я направляюсь туда, — ответил Старбак, указывая на ту сторону поляны, намеренно сделав вид, что не понял вопроса.

— Вы знаете, о чем я, — сказал Ваггонер, и большинство солдат роты тоже это знали, пристально уставившись на своего капитана.

Они знали, что Натан Эванс предложил ему место, и многие боялись, что назначение в штаб может привлечь яркого молодого янки вроде Старбака.

— Ты по-прежнему веришь, что те, кто пьет виски, отправятся в ад, Питер? — спросил Старбак капрала.

— Так это ведь правда, — сурово отозвался Ваггонер. — Божья правда, мистер Старбак. Будьте уверены, что ваши грехи вас настигнут.

— Я решил остаться здесь, пока ты с братом со мной не выпьешь, Питер, — заявил Старбак.

Возникла секундная пауза, пока солдаты соображали, что это значит, а потом по рядам прошел вздох облегчения.

— Тихо! — огрызнулся Траслоу.

Старбак снова посмотрел на вражескую сторону поляны. Он не знал, за что солдаты его любили, но был действительно тронут их привязанностью, настолько, что отвернулся, чтобы скрыть эмоции.

Когда его произвели в капитаны, он понял, что солдаты примут его, потому что он пришел к ним вместе с одобрившим это назначение Траслоу, но с тех пор они обнаружили, что их офицер-янки был умным, пылким и воинственным человеком.

Он не всегда вел себя дружелюбно, как некоторые другие офицеры, подражавшие своим поведением тем, кем они командовали, но одиннадцатая рота приписала некоторую замкнутость и холодность Старбака его северному происхождению. Все знали, что янки были холодны как рыбы, а самыми странными и холодными являлись бостонцы, но солдаты также поняли, что Старбак пылко защищает своих людей и готов бросить вызов любым властям Конфедерации, чтобы вызволить роту из беды.

Они также чувствовали, что у него норовистый характер, а это делало его удачливым в их глазах, а все солдаты предпочли бы иметь удачливого предводителя.

— Вы и правда остаетесь, сэр? — спросил Роберт Декер.

— И правда остаюсь, Роберт. А теперь приготовься.

— Я готов, — ответил Декер, растянув губы в довольной улыбке.

Он был самым юным из пятидесяти семи солдат роты, почти все они являлись выходцами из округа Фалконер, где учились в школе у Таддеуса Бёрда, лечились у майора Дэнсона, слушали проповеди преподобного Мосса и по большей части работали на Вашингтона Фалконера.

Нескольким было за сорок, нескольким за двадцать и тридцать, но большинству — семнадцать, восемнадцать или девятнадцать лет.

Они были братьями, кузенами, шуринами, друзьями и врагами, но в большинстве своем не чужими друг другу, все знакомы с семьями друг друга, с сестрами и матерями, с собакам, с надеждами и слабостями.

Для незнакомца они выглядели как нечесанные и злобные псы, вспотевшие после целого дня зимней пробежки, но Старбак знал их лучше. Некоторые, как близнецы Ваггонеры, были глубоко религиозны и молились каждую ночь вместе с другими солдатами за душу их капитана, а другие, такие как Эдвард Хант или Абрам Стэтхем, являлись мерзавцами, которым ни на йоту нельзя было доверять.

Роберт Декер, пришедший из той же долины Голубых гор, что и сержант Траслоу, был добрым, трудолюбивым и доверчивым, а другие, например, близнецы Коббы, были ленивее кошки.

— Ты должен отправиться на подкрепление роте Мерфи! — лейтенант Мокси всё ещё болтался рядом со Старбаком.

Старбак повернулся к нему.

— Иди и передай Дятлу мое сообщение! Бога ради, Мокс, если хочешь быть мальчиком на побегушках, то будь уж хорошим. А теперь беги!

Мокси отправился назад, а Старбак поднял глаза на Адама.

— Не окажешь ли любезность, отправившись к Дятлу, чтобы сообщить о наших действиях? Я не доверяю Мокси.

Адам пришпорил лошадь, и Старбак опять повернулся к солдатам. Он говорил громко, чтобы перекричать шум стрельбы, объяснив роте, чего от них ожидает.

Они должны быстро пересечь поляну и, оказавшись на противоположной стороне, повернуться направо и встать в шеренгу, а потом пройти по лесу, сметя открытый фланг янки.

— Не стреляйте, пока не возникнет необходимости, — приказал Старбак, — просто громко крикните во все горло, и пусть увидят ваши штыки. Они побегут, обещаю! — он инстинктивно понимал, что неожиданного появления группы орущих мятежников будет достаточно, чтобы янки запаниковали.

Солдаты нервно ухмылялись. Один из них, Джозеф Мей, молившийся, пока они взбирались на холм, всматривался в крепление своего штыка, чтобы убедиться, что он вставлен должным образом. Старбак заметил, что он щурится.

— Где твои очки, Джо?

— Потерял, капитан, — грустно засопел Мей. — Сломал, — в конце концов признался он.

— Если кто-нибудь из вас увидит мертвого янки в очках, принесите их Джозефу! — велел Старбак, а потом прикрепил собственный штык к дулу винтовки.

В битве при Манассасе по настоянию Вашингтона Фалконера офицеры Легиона шли на сражение с саблями, но выжившие поняли, что снайперы врага больше всего любят целиться в мужчин с клинками, и потому обменяли свои элегантные сабли на винтовки как у простых работяг, а свои вышитые рукава и воротники заменили обычной тканью.

У Старбака также имелся револьвер с рукояткой из слоновой кости, который он получил в качестве трофея в битве при Манассасе, но сейчас он собирался оставить дорогое английское оружие в кобуре, положившись на крепкую винтовку Миссисипи с длинным, похожим на пику штыком.

— Готовы? — спросил Старбак.

— Готовы! — ответила рота в жажде сделать свое дело и покончить со сражением.

— Никаких выкриков, пока будем пересекать поле! — предупредил их Старбак.

— Мы не хотим, чтобы янки узнали о нашем приближении. Двигайтесь быстро и очень тихо!

Он оглядел их лица и увидел смесь возбуждения и нервного предвкушения. Потом взглянул на Траслоу, который коротко кивнул, словно прибавляя свое одобрение к решению Старбака.

— Так вперед! — призвал Старбак и повел роту на покрытое желто-зелеными пятнами света поле, а косые лучи солнца сверкали сквозь жемчужную пелену дыма, как клочки туманного покрывала опускающуюся между деревьями.

День сменялся чудесным осенним вечером, и Старбак ощутил внезапный приступ страха, что умрет в этом прекрасном свете, и ускорил бег, опасаясь снаряда с картечью из пушки или чудовищного удара пули, способного сбить с ног коня, но ни один северянин не выстрелил в легионеров, пока они бежали к дальнему лесу.

Они пробились к подлеску на той стороне поляны, где находились янки.

Как только они оказались в безопасности среди деревьев, Старбак заметил блеск воды там, где река поворачивала, разбиваясь об утес, а за этой яркой излучиной он различил длинные, зеленые и накрытые вечерней тенью поля Мэриленда.

Это зрелище причинило ему внезапную душевную муку, но потом он приказал солдатам повернуть направо и встать в шеренгу, взмахнув рукой, чтобы показать, как им нужно выстроиться, но люди не стали ждать приказов, а уже шагали по лесу в сторону врага.

Старбак хотел, чтобы они атаковали фланг янки ровной шеренгой, но они предпочли броситься вперед небольшими яростными группами, и их энтузиазм с лихвой искупил неровность строя. Старбак побежал вместе с ними, не осознавая, что начал завывать, словно привидение.

Томас Траслоу находился слева от него с ножом в руках, лезвие достигало девятнадцати дюймов в длину. Большая часть Легиона когда-то владела подобными зловещими ножами, но вес этого мощного оружия убедил почти всех солдат от них избавиться.

Траслоу, напротив, свой сохранил и теперь выбрал именно его. Единственный в роте он не производил никаких звуков, будто предстоящая работа была слишком серьезной, чтобы кричать.

Старбак увидел первых янки. Два солдата использовали поваленное дерево в качестве укрытия для стрельбы. Один перезаряжал, засовывая в ствол винтовки длинный шомпол, а его товарищ целился из-за ствола.

Северянин выстрелил, и Старбак заметил, как дернулось от отдачи его плечо и показался дымок со снопом искр от взорвавшегося капсюля.

За спиной двух янки лес внезапно наполнился синемундирниками, и ещё более удивительно, с деревьев свисали серые шинели, раскачиваясь, когда в них попадали пули мятежников.

— Убейте их! — заорал Старбак, и двое за упавшим деревом повернулись и в ужасе уставились на атакующих мятежников.

Тот, что заряжал винтовку, повернул ее в сторону Старбака, прицелился и нажал на спуск, но в панике забыл взвести курок.

Винтовка щелкнула с металлическим звуком. Северянин вскочил на ноги и побежал мимо офицера, стоящего с саблей в руке с выражением потрясения и замешательства на обрамленном бакенбардами лице. Старбак, заметив выражение лица офицера, понял, что поступил правильно.

— Убейте их, — закричал он, совершенно не сознавая, что произносит такие кровожадные слова.

Он просто почувствовал экстаз человека, который только что перехитрил врага и навязал ему свою волю.

Это чувство было всепроникающим, наполнив его просто маниакальным восторгом.

— Убейте их! — завопил он снова, на сей раз эти слова, похоже заставили весь фланг янки прийти в движение.

Северяне побежали. Некоторые спрыгивали с утеса, скользя вниз по склону, но большинство бежало обратно вдоль шеренги к вершине утеса, и пока они бежали, всё больше людей присоединялись к ним, и отступление становилось всё более беспорядочным и многолюдным.

Старбак споткнулся о раненого, который жутко завыл, а потом выбежал на поляну, где пушка родайлендцев пропахала рваную борозду с вершины утеса. Он вскочил на ящик со снарядами, по-прежнему вопя свой призыв наступающим солдатам.

Не все северяне побежали. Многие офицеры считали долг важнее собственной безопасности и с храбростью, граничащей с попыткой самоубийства, продолжали драться с наступающими с фланга мятежниками.

Один лейтенант хладнокровно прицеливался из револьвера и упал, заколотый двумя штыками. Он попытался выстрелить, даже умирая, и третий южанин всадил ему пулю в голову, вызвав фонтан крови.

Лейтенант умер, а солдаты всё тыкали его тело штыками с жестокостью охотничьих собак, разрывающих тело убитого оленя. Старбак крикнул им, чтоб оставили мертвеца в покое, и поспешили вперед. Он не хотел дать янки время опомниться.

Адам Фалконер скакал по залитой солнцем поляне, призывая остаток Легиона пересечь ее и присоединиться к роте Старбака.

Майор Бёрд повел знаменосцев в сторону темнеющего дальнего леса, наполненного пронзительными криками атакующих мятежников и стрельбой. Офицеры-северяне, приказывающие солдатам остановиться, не имели ни единого шанса, что в этой панике им кто-либо подчинится.

Траслоу велел северянину бросить винтовку, а тот то ли не расслышал, то ли решил бросить ему вызов, и охотничий нож сделал лишь один взмах с дьявольской экономией усилий.

Группа янки, которой заблокировали путь к отступлению, развернулась и вслепую побежала обратно в сторону атакующих. Большинство остановилось, осознав свою ошибку и подняв руки в знак поражения, но один офицер яростно взмахнул саблей в лицо Старбаку.

Старбак остановился, позволил клинку просвистеть рядом, а потом воткнул в него штык. Он ощутил, как сталь ударилась о ребра янки, и выругался, что колол сверху вниз, а не наоборот.

— Нат! — выдохнул офицер-янки. — Нет! Пожалуйста!

— Хрень Господня! — вырвалось проклятие из уст Старбака.

Человек, которого он атаковал, был прихожанином его отца, старым знакомым, Старбак делил с ним вечность уроков в воскресной школе.

Последние новости, которые Старбак слышал об Уильяме Льюисе, были о том, что он поступил в Гарвард, но теперь Льюис тяжело дышал, пока штык Старбака скользил по его ребрам.

— Нат? — спросил Льюис. — Это ты?

— Брось саблю, Уилл!

Уильям Льюис покачал головой, но не в отказе подчиниться, а от потрясения, неожиданно увидев старого друга в облике мятежника. Потом, заметив яростное выражение лица Старбака, он бросил саблю.

— Я сдаюсь, Нат!

Старбак оставил его стоящим над брошенной саблей и побежал догонять своих людей. Встреча со старым другом выбила его из колеи. Неужели он сражался с бостонским батальоном?

Если так, то сколько еще поверженных врагов его опознают? Кого еще из близких знакомых он погрузит в траур своими сегодняшними действиями на вершине виргинского холма?

Но он отбросил все сомнения, когда увидел бородатого верзилу, кричавшего на мятежников. Мужчина в подтяжках и рубашке с закатанными рукавами одной рукой размахивал банником как дубиной, а в другой держал некое подобие римского острого меча, обычно выдаваемого канонирам.

Путь к отступлению был отрезан, но он отказывался сдаться, предпочитая скорее умереть героем, чем прослыть трусом. Он уже свалил одного из людей Старбака и теперь вызывал других на драку.

Сержант Мэллори, шурин Траслоу, выстрелил в верзилу, но пуля прошла мимо цели, и бородатый канонир как фурия обрушился на жилистого Мэллори.

— Он мой! — прокричал Старбак и, оттолкнув в сторону Мэллори, бросился вперед, а затем отскочил назад, когда верзила замахнулся банником. Это, считал Старбак, было его обязанностью как офицера.

Рота должна увидеть, что он самый бесстрашный и готов к схватке. Кроме того, сегодня он чувствовал себя непобедимым. Боевой клич словно огненная вспышка прошел по его венам. Он со смехом делал выпады штыком, но короткий клинок противника с силой отбивал штык в сторону.

— Ублюдок! — канонир плюнул в Старбака, затем сделал несколько быстрых зловещих движений, пытаясь сковать все внимание Старбака на клинке, а сам замахнулся банником.

Он думал, что обманул офицера мятежников, и с восторгом заревел, предвкушая, как похожий на дубину деревянный наконечник размозжит череп врагу, но Старбак пригнулся, так что банник просвистел над широкополой шляпой, сила этого ужасного замаха была такова, что верзила покачнулся.

Теперь настал черед Старбака победоносно закричать, кольнув штыком, с силой проталкивая его вверх, несмотря на невероятное сопротивление кожи и плоти, он еще орал, когда верзила дернулся и упал, корчась на длинном острие штыка, как умирающая загарпуненная рыба.

Старбак запыхался, пытаясь высвободить штык, но плоть верзилы плотно обхватила сталь, и штык даже не двигался. Северянин бросил свое оружие и ослабевшими руками хватался за винтовку, торчащую у него в животе.

Старбак тоже пытался вытащить штык, но судороги умирающего держали его в каменных тисках. Старбак спустил курок, надеясь высвободить штык, но он не сдвинулся.

От удара пули канонир жутко захрипел, а Старбак бросил оружие, оставив северянина умирать на траве.

Он вытащил из кобуры прекрасный револьвер срукояткой из слоновой кости и побежал догонять своих, обнаружив, что одиннадцатая рота теперь была в лесу не одна, растворившись в волне серых и ореховых мундиров, которая захлестнула оборонявшихся северян, заставив выживших в паническом страхе бежать с вершины утеса к узкому и глинистому ложу реки.

Сержант ньюйоркцев закричал, когда, оступившись, покатился вниз по склону и сломал ногу.

— Нат! — Адам несся на своем жеребце по лесу. — Отзови их!

Старбак непонимающе уставился на своего друга.

— Всё кончено! Вы победили! — произнеся эти слова, Адам показал на группу мятежников, начавших стрелять вниз с крутого склона утеса в попавших там в ловушку янки.

— Останови их! — просил Адам, будто винил Старбака за это проявление ликующей, но мстительной победы, а потом резко развернул лошадь, чтобы найти кого-нибудь, облеченного властными полномочиями, и остановить убийства.

Но только никто не хотел их прекратить. Северяне попали в ловушку у подножия утеса, а южане поливали эту истерзанную, корчащуюся и истекающую кровью массу беспощадным огнем.

Группа янки попыталась ускользнуть от резни, пробираясь по спинам раненых к безопасности только что прибывшей лодки, но та перевернулась под весом беглецов.

Какой-то солдат звал на помощь, когда течение уносило его прочь. Другие пытались переплыть реку, но вода бурлила и разлеталась брызгами от пуль. Наполнившая поток кровь потекла в сторону моря.

Люди тонули и умирали, а безжалостная резня продолжалась, мятежники заряжали и стреляли, стреляли и заряжали, глумясь над своими побитыми, испуганными и сломленными врагами.

Старбак проложил себе путь к краю утеса и уставился вниз, на эту адскую сцену. Подножие утеса наполнилось колышущейся живой массой, словно огромное животное умирало в сгущающихся сумерках, хотя у этого зверя еще оставались клыки, потому что снизу по-прежнему доносились выстрелы.

Старбак засунул револьвер за пояс, сложил руки у рта и прокричал вниз, чтобы янки прекратили стрельбу.

— Вы пленники! — крикнул он, но единственным ответом было мелькнувшее в темноте пламя и свист пуль рядом с его головой.

Старбак вытащил револьвер и опустошил его в сторону подножия холма. Траслоу стоял рядом, выхватывая заряженные винтовки из рук солдат сзади и стреляя в головы тех, кто пытался переплыть на другой берег.

Река пенилась и выглядела так, будто косяк рыбы яростно пытаюлся выбраться с мели через прибой. Тела медленно уносило вниз по течению, другие застряли в ветвях или их прибило к глинистым отмелям.

Потомак стал рекой смерти, наполненной кровью и иссеченной пулями. Майор Бёрд скривился, увидев это зрелище, но не предпринял ничего, чтобы прекратить стрельбу.

— Дядя! — запротестовал Адам. — Останови их!

Но вместо того, чтобы прекратить резню, Бёрд смотрел вниз, как исследователь, который только что наткнулся на некое природное явление.

С точки зрения Бёрда, война включала в себя подобную мясорубку, и совершенно бессмысленно участвовать в войне, но протестовать против резни. И кроме того, янки не сдавались, а отвечали на огонь, и Бёрд откликнулся на требование Адама, подняв револьвер и выстрелив в эту кучу малу.

— Дядя! — протестующе воскликнул Адам.

— Наша задача — убивать янки, — ответил Бёрд, наблюдая, как племянник галопом ускакал прочь.

— А их задача — убивать нас, — продолжал Бёрд, хотя Адам уже не мог его слышать, — и если мы оставим их в живых сегодня, то завтра настанет их черед убивать, — он снова повернулся в сторону творящегося кошмара и опустошил револьвер в реку, однако не причинив никому вреда.

Вокруг него солдаты стреляли с искаженными от ожесточения лицами, и Бёрд смотрел на них, видя, как вскипает жажда крови, но по мере того, как удлинялись тени, а ответная стрельба затихала, страх и пыл кульминации этого долгого дня отхлынули, солдаты прекратили стрельбу и отвернулись от подернутой кровью реки.

Бёрд нашел Старбака, снимающего очки с мертвеца. Линцы были густо покрыты кровью, которую Старбак вытер о мундир.

— Потерял зрение, Нат? — поинтересовался Бёрд.

— Джо Мей потерял очки. Пытаемся найти ему подходящие.

— Лучше бы ты нашел ему новые мозги. Он один из самых тупых созданий и всегда был настоящим несчастьем во время учебы, — заявил Бёрд, убирая револьвер в кобуру. — Должен поблагодарить тебя за то, что не подчинился приказу. Отличная работа.

В ответ на этот комплимент Старбак ухмыльнулся, и Бёрд заметил на лице северянина выражение какого-то дикарского ликования, гадая, как сражение способно принести человеку такую радость.

Бёрд полагал, что некоторые рождены, чтобы стать военными, а другие — учителями или фермерами, а Старбак, по мнению Бёрда, был рожден солдатом, пригодным для самым темных делишек.

— Мокси на тебя жаловался, — сказал Бёрд Старбаку, — так что будем делать с Мокси?

— Отдайте сукиного сына янки, — ответил Старбак, вышагивая рядом с Бёрдом вниз, обратно к лесу, где рота из Миссисипи собирала вместе пленных.

Старбак попытался избежать угрюмых северян, не желая быть узнанным кем-нибудь из земляков-бостонцев. Солдат из Миссисипи подобрал упавший белый флаг и демонстрировал его в сумеречном свете. Старбак разглядел вышитый на забрызганном кровью шелке герб штата Массачусетс.

Он гадал, находится ли Уилл Льюис еще на вершине утеса или в суматохе поражения лейтенант прошмыгнул вниз к реке, сделав попытку перебраться на другой берег.

И что будут говорить в Бостоне, размышлял Старбак, когда услышат, что сын преподобного Элияла вопил победный клич мятежников, носит изорванный серый мундир и стреляет в прихожан преподобного?

Да к чёрту всё то, что они скажут. Он мятежник, жребий брошен, и он поставил на восставший Юг, а не на этих гладких, хорошо экипированных солдат-северян, которые казались ухмыляющимся длинноволосым южанам словно сделанными из другого теста.

Он оставил Бёрда под знаменами Легиона, и продолжил свои поиски в лесу, ища очки или любую другую полезную добычу, которую можно было снять с мертвых. Некоторые мертвецы выглядели безмятежно, а на лицах других застыло выражение удивления.

Они лежали, запрокинув головы и открыв рты, а их протянутые руки скрючились как клешни. Мухи густо облепили их ноздри и открытые глаза.

Над мертвецами раскачивались с веток оставленные там изрешеченные пулями серые шинели, в убывающем свете походившие на висельников.

Старбак нашел одну из шинелей с алой подкладкой, аккуратно сложенную у ствола дерева, и решив, что она пригодится ему грядущей зимой, подобрал и вывернул, чтобы убедиться, что она не повреждена пулями или штыком.

На воротнике шинели были аккуратно вышиты инициалы, и Старбак попытался разобрать так тщательно нанесенные на маленькую белую полоску ткани буквы.

«Оливер Уэнделл Холмс младший, — гласила бирка, — 20-ый масс.».

Эта фамилия неожиданно воскресила в его памяти воспоминания об образованной бостонской семье и кабинете профессора Оливера Уэделла Холмса с его банками с образцами на высоких полках.

В одной из таких банок хранился сморщенный бледный человеческий мозг, припомнил Старбак, а другие содержали странных большеголовых карликов в мутной жидкости.

Эта семья не посещала церковь Старбака, но преподобный Элиял одобрял деятельность профессора Холмса, и Старбаку было дозволено проводить время в доме доктора, где он подружился с Оливером Уэнделлом младшим — крепким, худощавым и добродушным молодым человеком, находчивым в споре и великодушным.

Старбак надеялся, что его друг пережил это сражение. Затем, накинув на плечи шинель Холмса, Старбак отправился разыскивать свою винтовку и узнать об успехах своих людей в этом сражении.

В темноте Адам выплескивал наружу содержимое своего желудка.

Он стоял на коленях в мягкой листве у клена, и блевал до тех пор, пока у него не пересохло в животе и не заболело горло, потом закрыл глаза и молился, словно все будущее человечества зависело от его усердия в мольбе.

Адам знал, что ему врали, но хуже всего было то, что он сам охотно верил в эту ложь. Он верил, что одно тяжелое сражение окажется достаточным кровопусканием, чтобы остановить болезнь, охватившую Америку, но первая битва лишь усилила эту лихорадку, и сегодня он был свидетелем, как люди убивали друг друга, подобно диким зверям.

Он видел, как уподобившись животным, убивали его лучший друг, его соседи, его дядя. Он видел, как люди проваливались в ад, видел, как жертвы погибали, словно насекомые.

Уже стемнело, но от подножия утеса, где лежали истекающие кровью и умирающие северяне, доносились громкие стенания.

Адам пытался спуститься туда и помочь, но кто-то заорал на него, предложив убраться куда подальше и выстрелив вслепую в его сторону, и одного этого дерзкого выстрела было достаточно, чтобы вызвать целый шквал огня со стороны мятежников на вершине холма. И еще больше людей застонало и завопило в темноте.

Вокруг Адама загорелось несколько костров, и около этих костров с дьявольскими ухмылками рассаживались южане. Они обобрали мертвецов и вывернули карманы пленных.

Полковник Ли из Двадцатого массачусетского был вынужден отдать свой богато вышитый галуном мундир погонщику мулов из Миссисипи, который надел его и уселся перед костром, обтирая свои грязные руки об полу кителя.

В ночном воздухе витал грубый запахи виски, резкий запах крови и тошнотворно-сладкое зловоние разлагающихся трупов.

Немногочисленный убитые южане были погребены на лугу, спускающемся в сторону горы Катоктин, но тела северян еще не были похоронены.

Большинство из них собрали и сложили, как штабеля дров, но несколько трупов еще были скрыты в подлеске. Утром группа рабов, собранная из окрестных деревень, выроет яму, достаточно глубокую, чтобы вместить всех убитых северян.

Рядом с штабелем мертвецов солдат играл на скрипке у огня, и несколько солдат тихо пели под грустную мелодию. Господь, решил Адам, оставил этих людей, так же как и они оставили его.

Сегодня у берега реки они присвоили себе право Бога убивать или миловать. Они продались дьяволу, решил он в своем взвинченном состоянии. Не имело значения, что некоторые из победивших мятежников в сумерках молились и пытались помочь поверженному врагу, их всех, по мнению Адама, опалило дыхание дьявола.

Потому что дьявол крепко сжал в своей хватке Америку и тащил самую праведную страну в мире в свое мерзкое логово, и Адам, позволивший убедить себя, что Югу необходим свой момент воинской славы, знал, что он дошел до предела.

Он знал, что ему придется принять решение, и это решение таило в себе опасность быть разлученным с семьей, соседями, друзьями и даже девушкой, которую он любил, но лучше потерять Джулию, нежели душу, убеждал он себя, стоя на коленях в насыщенном смертью и блевотиной воздухе на вершине утеса.

Войне должен быть положен конец. Таково решение Адама. Он пытался предотвратить конфликт до того, как начались военные действия. Он работал в Христианская Комиссия по установлению мира и видел, как эти благочестивые и уважаемые людей были задавлены большинством пламенных сторонников войны, и теперь он использует саму войну, чтобы остановить ее.

Он предаст Юг, потому что этим предательством спасет свою страну. Север нуждается в любой помощи, которую он сможет ему предоставить, а как адъютант главнокомандующего южан Адам мог принести Северу пользы больше, чем кто-либо другой.

Он молился в ночи, и похоже, его молитва была услышана, потому что на него снизошло умиротворение. Оно говорило Адаму, что он принял правильное решение. Он станет предателем и сдаст свою страну врагам во имя Бога и Америки.

Трупы плыли вниз по течению, уносясь к Чесапикскому заливу, а потом и в открытый океан. Несколько тел застряло у порогов Грейт-Фоллс, где река сворачивала на юг к Вашингтону, но большинство проплыло мимо быстрин, и ночью тела прибило к опорам Длинного моста, по которому дорога шла на юг, из Вашингтона в Виргинию.

Река добела отмыла тела мертвецов, и когда на рассвете жители Вашингтона проходили мимо реки, бросив взгляд на илистые отмели у её берегов, то увидели своих чистых сыновей, с блестящей белизной мертвой кожи, но теперь их тела распухли, пуговицы оторвало, а швы их прекрасных новых мундиров треснули.

А в Белом Доме президент оплакивал смерть сенатора Бейкера, своего близкого друга, тогда как мятежный юг, увидев в этой победе божественное провидение, возносил Господу благодарности.

Листья пожелтели и опали, кружась в желто-алом хороводе над свежими могилами у Бэллс-Блафф. В ноябре войска мятежников отошли от реки, остановившись в зимних квартирах вблизи Ричмонда, в котором газеты предупреждали об увеличении численности войск северян.

Генерал-майор Макклелан, новый Наполеон, по слухам, обучал свою увеличивавшуюся армию, доводя ее до совершенства.

Небольшое сражение у Бэллс-Блафф, возможно, и наводнило северные церкви плакальщиками, но всё же Север утешал себя мыслью, что превосходно экипированной армии Макклелана предстоит отомстить на убиенных, обрушившись весной на Юг подобно каре Божьей.

Флот северян не ждал весны. В Южной Каролине, около Хилтон-Хед, он прорвался в бухту Порт-Роял, и десант приступом взял форты, охранявшие вход в гавань Бофорта.

Флот северян блокировал и контролировал все южное побережье, и хотя газеты южан пытались преуменьшить значение поражения при Порт-Рояле, эти новости вызвали восторг и радостные песни среди рабов Конфедерации.

Еще больше радости было, когда Чарльстон едва не сгорел дотла — кара ангела мщения, как уверяли священники-северяне. Те же проповедники ликовали, узнав, что военный корабль янки, пренебрегая морскими законами, остановил британское почтовое судно и снял с него двух представителей Конфедерации, направляющихся из Ричмонда на переговоры с европейскими державами.

Некоторые из южан тоже радовались этим новостям, заявив, что оскорбление, нанесенное Британии, без сомнения приведет королевский флот к берегам Америки, и к декабрю торжествующие газеты сообщали, что в Канаде высаживаются батальоны красномундирников для усиления постоянных гарнизонов на тот случай, если Соединенные Штаты предпочтут сражаться с Британией, а не вернуть двух похищенных представителей.

На Голубом хребте выпал снег, заметя могилу жены Траслоу и отрезав сообщение с восточной частью Виргинии, которая, не подчинившись Ричмонду, вышла из состава штата, присоединившись к Союзу.

Вашингтон отпраздновал этот переход, объявив это началом распада Конфедерации. Все больше войск маршировали по Пенсильвания Авеню к тренировочным лагерям на оккупированном севере Виргинии, где новый Наполеон оттачивал их навыки.

Каждый день с северных сталелитейных заводов на поездах прибывали новые орудия, выстраиваясь в огромный ряд в полях возле Капитолия, который сверкал белизной на зимнем солнце под паутинообразными лесами своего незавершенного купола. Один хороший решительный бросок, утверждали газеты, и Конфедерация рухнет, как старое гнилое дерево.

В столице Юга такого оптимизма не наблюдалось. Зима приносила только плохие новости и еще худшую погоду. Снег выпал рано, стояли ужасные холода, и казалось, что петля янки затягивается.

Перспектива грядущей победы северян в конце концов ободрила Адама Фалконера, который за две недели до Рождества выехал из города к каменной пристани в Роккетс-Лэндинг.

Ветер гнал по реке небольшие, но яростные свинцовые волны и свистел в просмоленных снастях судна под флагом перемирия, раз в неделю отплывавшего из столицы Конфедерации.

Судно должно было отправиться вниз по реке Джеймс, под дулами пушек форта повстанцев на утесе Друри, и дальше через солончаковые болота к месту слияния реки с Аппоматоксом, оттуда на восток по широкому фарватеру, пока, в семидесяти милях от Ричмонда, оно не достигнет Хэмптон-Роудс, где повернет на север к причалам форта Монро.

Форт, хотя и находился на территории Виргинии, удерживался войсками Союза с самого начала войны, и там под белым флагом судно высаживало пленных янки, которых Север обменивал на пленных мятежников.

Холодный зимний ветер хлестал Роккетс-Лэндинг порывами моросящего дождя и наполнял пристань запахами литейных цехов, которые выбрасывали клубы едкого дыма вдоль всего берега реки.

От дождя и дыма все стало скользким: каменные причалы, металлические швартовочные колонны, даже плохо подогнанные мундиры тридцати человек, ожидавших у трапа.

Это были офицеры-северяне, захваченные у Манассаса. После почти пяти месяцев плена их теперь собирались обменять на офицеров-мятежников, захваченных Макклеланом во время кампании по землям, называющих себя штатом Западная Виргиния.

Лица пленников были бледны в результате долгого времяпрепровождения в Касл-Лайтнинге, заводской постройке на Кэри-стрит, соседствующей с двумя большими цистернами, где хранился газ для освещения городских улиц.

После месяцев тюремного заключения и из-за потерянного веса одежда на пленных висела мешком.

Ожидая погрузки на пароход под нейтральным флагом, люди дрожали от холода. У большинства имелись небольшие сумки с скромными пожитками, сохранившимися во время их заключения — расческа, несколько монет, Библия, письма из дома.

Они мерзли, но мысль об освобождения согревала. Они дразнили друг друга, шутя о приеме, которым им окажут в форте Монро, и о роскошных обедах, ожидающих их в офицерских апартаментах.

Они мечтали об омаре, бифштексах, черепаховом и устричном супе, о мороженом и яблочном джеме. Об оленине, подаваемой с клюквой, об утке под апельсиновым соусом, о бокале мадеры и доброй бутылке вина. Но больше всего они мечтали о кофе. Настоящем, крепком, хорошем кофе.

Лишь один пленный не мечтал о подобном. Он прогуливался с Адамом Фалконером по причалу. Высокий, с когда-то упитанным лицом, теперь Джеймс Старбак отощал.

Всё еще молодой, из-за своей манеры держаться, хмурого вида и жидковатых волос он, тем не менее, выглядел гораздо старше своих лет. Когда-то он гордился великолепной бородой, ныне растерявшей свой лоск в сырости Касл-Лайтнинга.

До войны адвокат, а во время нее — пользующийся доверием адъютант Ирвина Макдауэлла, генерала, проигравшего битву при Манассасе, теперь Джеймс, отправляясь обратно на Север, даже не знал, кем станет.

Обязанностью Адама было удостовериться, что освобождены лишь те военнопленные, чьи имена обговорены обеими армиями. Для этого хватило обычной переклички, поэтому, как только процедура была завершена, Адам попросил Джеймса составить ему компанию для личного разговора.

По понятным причинам, Джеймс полагал, что Адам хочет обсудить его брата.

— Вы полагаете, Нат ни за что не сменит сторону? — задумчиво поинтересовался Джеймс.

Адаму не хотелось давать прямой ответ. На самом деле он был глубоко разочарован одержимостью, как он полагал, Старбака войной, в которую он погружался, словно страстный любовник.

Адам считал, что Нат покинул Господа, и оставалось лишь надеяться, что Господь не покинул Ната Старбака. Но Адаму не хотелось давать такой резкий и жесткий ответ Джеймсу, и он раздумывал над какими-нибудь благочестивыми словами, которые поддержат веру Джеймса в младшего брата.

— Он сказал, что постоянно посещает молитвенные собрания, — неубедительно пробормотал он.

— Это хорошо. Это очень хорошо! — Джеймс выглядел необычайно оживленным, но затем нахмурился, почесав живот.

Как и любой другой узник Касл-Лайтнинга он весь кишел вшами. Вначале он находил эту заразу ужасно постыдной, но со временем привык к ней.

— И что же Нат собирается делать в будущем? — спросил Адам, и сам же ответил на этот вопрос покачиванием головы.

— Не знаю. Если мой отец снова примет командование Легионом, то думаю, ему придется подыскать себе другое занятие. Видите ли, мой отец не в восторге от Ната.

Джеймс встревоженно вскочил от неожиданного громкого свистка пара, выпущенного локомотивом с находившейся неподалеку йорк-риверской железной дороги. Паровоз выпустил очередную большую струю пара, и затем его огромные ведущие колеса пронзительно завизжали, пытаясь найти точку сцепления на мокрых блестящих рельсах.

Надсмотрщик отдавал распоряжения двум рабам, которые, забежав вперед, разбрасывали пригоршни песка под вертящиеся колеса. В конце концов паровоз нашел-таки точку сцепления и рванулся вперед, длинная вереница вагонов тряслась и раскачивалась.

Адама с Джеймсом окутало густое облако едкого удушливого дыма. В качестве топлива для паровоза использовалась смолистая древесина сосны, которая оставляло сгустки смолы на ободе дымовой трубы, сильно смахивающей на горшок.

— У меня была особая причина повидать сегодня с вами, — неловко начал Адам, когда стих звук паровоза.

— Помахать рукой на прощание? — с удивительной недогадливостью предположил Джеймс. Одна из подошв его ботинок надорвалась и хлопала при ходьбе, из-за чего он время от времени спотыкался.

— Буду с вами откровенен, — нервно проговорил Адам и умолк, пока они обходили ржавую груду мокрой якорной цепи. — Войне, — наконец выговорил он, — должен быть положен конец.

— О, и в самом деле, — с жаром вымолвил Джеймс. — Конечно же, должен. Это моя сокровенная мечта.

— Я даже не в силах вам объяснить, — с тем же жаром отвечал ему Адам, — какое несчастье эта война приносит Югу. Я содрогаюсь только при одной мысли, что такое же зло постигнет Север.

— Аминь, — ответил Джеймс, хотя и совершенно не имел понятия о том, что имел в виду Адам. В тюрьме временами казалось, что Конфедерация берет в войне верх, и это впечатление только усилилось, когда прибыли несчастные пленные с Бэллс-Блафф.

— Если война продолжится, — то она низведет всех нас на низшую ступень развития. Мы станем посмешищем для всей Европы, потеряем весь моральный авторитет, которым обладаем в мире, — он покачал головой, словно досадуя, что нечетко выразился.

За пристанью набирал ход паровоз, колеса вагонов стучали на стыках рельс, а белый пар локомотива выделялся на фоне серых облаков.

Проводник запрыгнул на площадку служебного вагона и укрылся от холодного ветра внутри.

— Война — это зло! — прорвало наконец Адама.

— Она противоречит всем помыслам Бога. Я много думал об этом и умоляю вас меня понять.

— Я понимаю вас, — ответил Джеймс, но не мог ничего добавить, потому что ему не хотелось оскорблять своего нового друга словами о том, что поражение Конфедерации было единственным средством осуществить все Божьи помыслы.

Всё это сильно сбивало с толку, подумал Джеймс.

Некоторые из пленных северян в Касл-Лайтнинге открыто хвастались своими любовными похождениями, были богохульниками и насмешниками, любителями выпить и азартными игроками, возмутителями спокойствия и вольнодумцами, и всё же они были солдатами, сражавшимися за Север, тогда как этот исполненный боли и набожности человек, Адам — мятежником.

И тут к удивлению Джеймса Адам опроверг эту мысль.

— Что действительно необходимо для Севера, — начал Адам, — и я надеюсь на ваше доверие в этом деле, так это добиться быстрой и сокрушительной победы. Только таким способом можно остановить эту войну. Вы мне доверяете?

— Да, да. Конечно же доверяю, — Джеймс был поражен доводами Адама.

Он умолк и взглянул в лицо молодому человеку, не обращая внимания на звон колокола, призывавшего пленных подняться на борт судна под флагом перемирия.

— Я присоединю свои молитвы к вашим, — самодовольно заявил Джеймс.

— Это потребует чего-то большего, чем молитвы, — ответил Адам, и, вытащив из кармана библию из тонкой бумаги, вручил ее Джеймсу.

— Я прошу вас отвезти ее с на Север. Под обложкой спрятан список всех наших подразделений, с их сильными и слабыми сторонами и текущим местом дислокации в Виргинии.

Импровизированный тайник в кожаном переплете библии он заполнил всевозможными деталями, касавшимися обороны конфедератов на севере Виргинии.

Он перечислял нормы питания каждой бригады в повстанческой армии и говорил о возможности принятия ричмондским правительством всеобщей воинской повинности этой весной.

Должность в штабе позволила Адаму сообщить число артиллерийских орудий, еженедельно поступающее в армию с ричмондских сталелитейных заводов, и выдать, сколько пушек, нацеленных на пикеты северян в редутах у Кентервиля и Манассаса, на самом деле были фальшивкой.

Он набросал план обороны Ричмонда, предупреждая, что строительство кольца земляных укреплений и рвов еще не завершено и что с каждым месяцем препятствия будут расти.

Он сообщал северянам о новом броненосце, который в тайне строился на верфях Норфолка, и о форте, охранявшем подступы к Ричмонду с реки.

Адам, описав все слабые и сильные стороны южан, убеждал северян, что одно решительное наступление развалит мятежный Юг, как карточный домик.

Адам отчаянно надеялся, что всего лишь одной этой измены будет достаточно для завершения войны, но всё же был достаточно благоразумен, чтобы осознавать, что, кто бы ни получил это письмо, он мог потребовать еще больше сведений.

Вышагивая по скользкому причалу под холодным дождем, Адам обстоятельно объяснял Джеймсу, каким путем доставить ему послание с Севера. Адам долго разрабатывал эту схему, пытаясь предусмотреть все препятствия, которые могли разоблачить его перед ричмондскими властями, и знал, что наибольшей опасности будут подвергаться сообщения, отправленные с севера на юг.

— Вот почему будет лучше, чтобы вы никогда мне не писали, — предупредил он Джеймса, — но если придется, то умоляю, не упоминайте моего имени в письме.

— Конечно, — Джеймс обхватил ледяными руками кожаный переплет библии, виновато чувствуя прилив неожиданного счастья.

Не было ничего неправильного и предосудительного в том, что он радовался поддержке Адамом дела северян, но всё же он находил постыдным то, что видел в этой поддержке выгоду и для себя, виновато понимая, что спрятанное в библии письмо также могло поспособствовать его военной карьере.

Вместо того, чтобы возвращаться на Север скромным адъютантом неудачливого генерала, он неожиданно превратился в предвестника победы северян. На его молитвы воздалось сторицей.

— Если будет необходимо, я могу послать дополнительные сведения, — продолжил Адам, — но только вам. Никому другому. Я больше никому не могу доверять.

По обеим сторонам было полно доносчиков, которые предадут любого по цене бутылки виски, но Адам был уверен, что может доверять этому бостонскому адвокату, вне всякого сомнения, самому благочестивому и набожному человеку в обеих армиях.

— Вы готовы поклясться на библии, что будете держать в тайне мою личность?

— Конечно, — ответил Джеймс, все еще находясь в состоянии оцепенения от привалившего ему счастья.

— Я имею ввиду в тайне от всех, — настоял на своем Адам.

— Если вы раскроете мое имя генералу Макклелану, то у меня нет уверенности, что он не расскажет об этом кому-нибудь еще, и что этот кто-то не разрушит мою жизнь. Обещайте мне это. Никто кроме нас не должен об этом знать.

Джеймс снова кивнул.

— Я обещаю, — он отвернулся, потому что снова зазвонил судовой колокол.

Его пленные товарищи поднимались по трапу, но Джеймс так и не сдвинулся с места, чтобы к ним присоединиться. Вместо этого он порылся во внутреннем кармане своего вылинявшего грязного кителя и вытащил обернутый в промасленную тряпку пакет.

Джеймс сбросил небрежно свисавшую ткань, обнажив маленькую зачитанную карманную библию в потертом переплете.

— Вы отдадите это Нату? Попросите его почитать ее, хорошо?

— С удовольствием, — Адам взял толстую библию, наблюдая за тем, как Джеймс заворачивал в ткань свое новое Писание.

— И передайте ему, — добавил Джеймс упавшим голосом, — что если он вернется на север, я сделаю всё от меня зависящее, чтобы примирить его с родителями.

— Конечно, — ответил Адам, хотя и не мог себе представить, что Старбак откликнется на великодушие своего брата.

— Мистер, хотите остаться здесь? — окликнул Джеймса матрос с корабля.

— Помните о своем обещании, — попросил Адам. — Не говорите никому, кто дал вам это письмо.

— Вы можете мне доверять, — заверил Джеймс Адама. — Я никому не скажу.

— Благослови вас Господь, — Адам почувствовал неожиданную теплоту к этому славному неуклюжему человеку, который явно был его братом во Христе.

— И благослови Бог Соединенные Штаты.

— Аминь, — ответил Джеймс и протянул ему руку.

— Я буду молиться за вас.

— Спасибо, — поблагодарил его Адам, пожав Джеймсу руку, прежде чем проводить северянина до ожидающего корабля.

Трап подняли и отдали концы. Джеймс стоял у поручней, крепко сжимая новую библию.

Как только отдали последний конец и судно двинулось к реке, освобожденные пленные приободрились. Колеса начали вращаться, своими лопастями вспенив мутную воду.

Вращение лопастей вызвало еще одно бурное проявление радости освобожденных пленных, только Джеймс безмолвно стоял в отдалении. Клубы серого дыма, вырвавшись из высокой трубы чудна, поплыли вдоль реки.

Адам наблюдал, как пароход прошел мимо верфи, его продвижению способствовало холодное, подгоняемое ветром течение. Он в последний раз помахал Джеймсу рукой и, взглянув на карманную библию, обнаружил, что ее поля испещрены мелкими записями.

Это была библия человека, спорящего с Богом, библия хорошего человека. Адам закрыл книгу и крепко сжал ее в руке, словно мог почерпнуть силу слова Божья, и затем развернулся и прихрамывая пошел к своей привязанной лошади.

Ветер приносил холод и прохладу, но Адам чувствовал безмерное облегчение, потому что поступил правильно. Он выбрал мир и, поступая так, принесет счастье своей стране; страна снова станет единой — Север и Юг, объединенные во имя Господа.

Адам поехал в город. Позади него пароход под флагом перемирия поднимал брызги и дымил по всей излучине реки, отправившись на юг со своим грузом предательства и мира.

Часть вторая

Глава четвертая

Официальная инаугурация Джефферсона Дэвиса на пост президента Конфедеративных Штатов Америки была назначена в день рождения Джорджа Вашингтона.

Однажды он уже прошел через эту церемонию в Монтгомери, штат Алабама, но там стал лишь президентом временного правительства.

Сейчас, после выборов и должным образом обустроившись в новой столице Конфедерации, он пройдет через эту церемонию во второй раз.

День рождения Вашингтона был выбран в качестве даты второй инаугурации с целью придать событию символическое величие, но этот знаменательный день не принес ничего, кроме мелкого нескончаемого дождя, который заставил огромную толпу, собравшуюся на ричмондской площади Капитолия, укрыться под зонтами, и со стороны казалось, что ораторы обращались к кучке блестящих черных холмиков.

Дождь так громко барабанил по крышам экипажей и туго натянутым зонтам, что никто кроме стоящих на трибуне не мог расслышать ни выступлений, ни молитв, ни даже торжественной присяги президента при вступлении в должность.

После принятия присяги президент Дэвис воззвал к помощи Бога в праведном деле южан, его молитва сопровождалась чиханьем и кашлем стоявших вокруг почетных гостей.

Над городом низко нависли серые февральские тучи, так что всё, кроме новых военных знамен восточной армии Конфедерации, выглядело темным.

Знамя, развевавшееся на флагштоке позади трибуны и различимое с крыши каждого дома с видом на площадь Капитолия, представляло собой красный флаг, пересеченный Андреевским крестом, на котором были вышиты тринадцать звезд, олицетворявшие одиннадцать мятежных штатов и Кентукки с Миссури, присягнувшие на верность обеим сторонам.

Южане, любящие во всём искать предзнаменования, были довольны, что новую страну основали тринадцать штатов, как и шестьдесят восемь лет назад тринадцать штатов основали другую страну, хотя некоторые в толпе считали это число несчастливым, сочтя и проливной дождь дурной приметой для только что избранного президента.

После церемонии процессия перепачканных грязью видных лиц Конфедерации поспешила по Двенадцатой улице, чтобы посетить прием в Брокенбро-Хаусе, снятом правительством в качестве президентского особняка.

Дом вскоре переполнился промокшими до нитки гостями, которые развешивали свои сырые плащи на две парные статуи — Комедию и Трагедию, украшавшие вестибюль, а потом переходили из комнаты в комнату, чтобы оценить и раскритиковать вкус новоизбранного президента в выборе мебели и картин.

Президентские рабы закрыли дорогие ковры в приемных защитными чехлами, но гостям хотелось рассмотреть узоры, хлопковые покрывала были откинуты в сторону, и вскоре красивые узорчатые ковры были затоптаны грязными сапогами, а двойной ряд павлиньих перьев на каминной полке в дамском салоне был выщипан теми, кто желал оставить себе сувенир в память об этом дне.

Сам президент нахмурившись стоял в роскошной столовой рядом с камином из белого мрамора и заверял всех подходивших его поздравить, что воспринимает сегодняшнюю церемонию как самое торжественное в жизни событие, а свое президентство — как чрезвычайно серьезную ответственность.

Предполагалось, что гостей будет развлекать армейский оркестр, но толпа была такой плотной, что скрипач даже не мог взмахнуть смычком, поэтому военные удалились на кухню, где повара угостили их прекрасной мадерой и холодным цыпленком в желе.

Полковник Вашингтон Фалконер, великолепный в своем изящном мундире Конфедерации, который эффектно оттеняла темная повязка, поддерживающая его правую руку, поздравил президента. Не будучи в состоянии пожать ему руку раненой правой рукой, он выпутался из этого неловкого положения, протянув левую.

Президент Дэвис наконец ухитрился неуклюже пожать руку, а затем невнятно пробормотал, что польщен присутствием полковника Фалконера на этом знаменательном событии, проводящемся в дни тяжелых испытаний.

— Тяжелые испытания выпадают на долю великих людей, господин президент, — ответил Вашингтон Фалконер, — и это значит, что нам повезло с вами.

Тонкие губы Дэвиса слегка растянулись в улыбке, принимая комплимент. У президента ужасно болела голова, и он выглядел даже более отстраненным и холодным, чем обычно.

— Я действительно сожалею, — холодно сказал он, — что вы отказались принять должность эмиссара.

— Однако таким образом я избавил себя от некоторых неудобств, господин президент, — беспечно ответил Фалконер, прежде чем осознал, что на войне все должны воспринимать неудобства как должное, даже если эти неудобства подразумевали похищение флотом Соединенных Штатов из комфортных кают британского почтового судна.

Двух эмиссаров уже отпустили, таким образом оградив Север от вступления в войну не только с Конфедерацией, но и с Британией, однако их прибытие в Европу не принесло добрых вестей.

Франция не поддержит Юг, пока первый шаг не сделают британцы, а британцы не вмешаются, пока Юг не покажет четких признаков того, что в состоянии выиграть эту войну без посторонней помощи, что, конечно же, было полной бессмыслицей.

Президент, размышляя о дипломатическом провале, пришел к выводу, что эмиссарами были избраны не те люди.

Слайделл и Мейсон были неотесанными грубыми людьми, знакомыми с деревенским своеобразием американской политики, но едва ли достаточно изворотливыми на фоне хитрых бюрократов подозрительной Европы. Более ловкий эмиссар, как верил президент, мог бы достигнуть больших успехов.

А Вашингтон Фалконер действительно был представительный мужчиной со светло-соломенными волосами и открытым честным лицом, не лишенным привлекательности.

Широкий в плечах, подтянутый, обладатель одного из самого больших состояний в Виргинии, такого огромного, что он набрал на свои деньги полк и вооружил его по стандартам лучших армий мира. По слухам, он мог бы проявить подобную щедрость еще десяток раз и по-прежнему не испытывать недостатка в средствах.

Он был, по мнению любого, удачливым и неординарным человеком, и президент Дэвис еще раз почувствовал раздражение из-за того, что Фалконер отклонил предложение поступить на дипломатическую службу, только чтобы осуществить свою мечту — повести в бой бригаду.

— Сожалею, что вы еще не оправились, Фалконер. Президент указал на его черную повязку.

— Небольшая потеря сноровки, господин президент, но не достаточная, чтобы помешать мне обнажить шпагу в защиту своей страны, — скромно ответил Фалконер, хотя на самом деле его рука полностью зажила, и он носил перевязь, только чтобы выглядеть героем.

Черная перевязь была особенно привлекательна для женщин, этот эффект усиливался отсутствием жены Фалконера, страдающей от нервных недугов и живущей в загородном семейном поместье.

— И я верю, что эта шпага будет скоро востребована, — добавил Фалконер с явным намеком на то, что желает получить поддержку президента при назначении на должность командующего бригадой.

— Подозреваю, что скоро все мы будем задействованы, исполняя свой долг, — туманно ответил мертвенно бледный президент. Ему хотелось, чтобы рядом оказалась жена, которая помогла бы ему справиться со всеми этими возбужденными людьми, требующими от него большего воодушевления, чем он был в состоянии дать.

Варина прекрасно вела светские разговоры, тогда как сам президент во время этих общественных мероприятий чувствовал, что слова замирают у него на языке. Дэвис гадал, неужели и Линкольну соискатели должностей досаждали подобным же образом? Или его собрат чувствовал себя более непринужденно, общаясь со всеми этими докучливыми незнакомцами?

За спиной Фалконера неожиданно появилось знакомое лицо, человек улыбался и кивал президенту, требуя внимания. Дэвис пытался вспомнить его имя, которое, к счастью, всплыло в самый нужный момент.

— Мистер Дилейни, — без особого восторга поприветствовал новоприбывшего президент.

Бельведер Дилейни был адвокатом и сплетником, которого, насколько помнил Дэвис, не пригласили на этот прием, но он как ни в чём не бывало явился.

— Господин президент, — Дилейни поклонился в качестве признания высокой позиции Джефферсона Дэвиса.

За вкрадчивой наружностью маленького, пухлого, улыбчивого ричмондского адвоката скрывался острый, как змеиное жало, ум.

— Позвольте искренне вас поздравить по случаю инаугурации.

— Торжественное событие, Дилейни, налагающее серьезные обязанности.

— Погодка, кажется, не из самых приятных, господин президент, — сказал Дилейни, словно злорадствуя по поводу дождливого дня.

— А теперь сэр, если вы позволите, я пришел, чтобы потребовать внимания полковника Фалконера. Вы не можете монополизировать право на общение с героями Конфедерации, сэр.

Дэвис кивнул, благосклонно согласившись, чтобы Дилейни увел Фалконера, хотя это лишь дало возможность некоему тучному конгрессмену сердечно поздравить своего миссисипского соотечественника со вступлением в должность первого президента Конфедерации.

— Это тяжелый долг и почетная обязанность, — пробормотал президент.

Конгрессмен из Миссисипи с силой хлопнул Джефферсона Дэвиса по плечу.

— Тяжелый долг, будь он проклят, Джефф, — проревел в ухо президенту конгрессмен.

— Просто отправь ребят на север, чтобы снесли башку старому Эйбу Линкольну.

— Я предоставлю стратегию ведения войны своим генералам, — президент пытался отойти от конгрессмена, чтобы принять явно более приятные пожелания священника епископальной церкви.

— Проклятье, Джефф, ты столько же знаешь о войне, сколько и любой из наших прекрасных солдат, — конгрессмен сплюнул струю табака в плевательницу.

Струя темной слюны пролетела мимо плевательницы, забрызгав мокрый подол платья жены священника.

— Время разобраться с этим северным куриным пометом раз и навсегда, — весело заявил конгрессмен, а затем предложил президенту сделать глоток из его фляги.

— Самый крепкий виски по эту сторону реки Теннесси, Джефф. Один глоток излечит все твои печали!

— Вам необходимо было меня видеть, Дилейни? — Фалконер был сердит, что низенький хитрый адвокат увел его от президента.

— Это не я хотел вас видеть, Фалконер, а Дэниелс, а когда зовет Дэниелс, человек делает всё от него зависящее, чтобы откликнуться.

— Дэниелс! — удивленно воскликнул Фалконер, так как Дэниелс был одним из самых влиятельных людей Ричмонда, который вёл затворнический образ жизни.

Он также был известен своим уродством и сквернословием, но являлся важной персоной, потому что именно Дэниелс решал, какие проекты и людей поддержит влиятельная газета «Ричмондский наблюдатель».

Он жил в одиночестве в обществе двух злых собак, ему доставляло особое удовольствие стравливать их с друг с другом, в то время как он хохотал со своего наблюдательного пункта в высоком парикмахерском кресле.

Сам он тоже был бойцом не робкого десятка, дважды дравшимся на дуэли на ричмондской дуэльной арене у Кровавого Ручья и выжив в обеих схватках, укрепив свою репутацию злодея.

Многие южане полагали, что он прекрасно разбирается в теоретических основах полимтики, и его памфлет «Вопрос о ниггерах» широко почитался всеми теми, кто не видел никакой необходимости в изменении института рабства.

А теперь наводящий ужас Джон Дэниелс ждал Фалконера на высоком заднем крыльце новой резиденции президента, с хлыстом в руке угрюмо наблюдая за дождем.

Он мельком взглянул в сторону Фалконера, затем щелкнул хлыстом по стекавшим с голых деревьев каплям дождя.

— Неужели погода злится на нашего нового президента, а, Фалконер? — спросил Дэниелс своим скрипучим резким голосом, воздержавшись от других формальных слов приветствия.

— Хотелось бы верить, что нет, Дэниелс. Надеюсь, вы в полном здравии?

— А что вы думаете о нашем новом президенте, Фалконер? — Дэниелс проигнорировал вежливое приветствие Фалконера.

— Я думаю, что нам повезло с этим человеком.

— Вы говорите как редактор «Стража». Повезло! Боже мой, Фалконер, старый Конгресс Соединенных Штатов был полон таких слизняков, как Дэвис. Я видел, как люди и получше неговываливались из поросячьей задницы. Он впечатляет своей уравновешенностью, так ведь? Да, он уравновешен, скажу я вам, потому что в нем нет ничего живого, ничего кроме гордости, чести и государственного ума. А это не те качества, которые нам нужны, Фалконер. Нам нужны люди, которые просто пойдут и прикончат янки. Мы должны утопить Север в крови янки, а не произносить прекрасные речи с трибуны. Если бы речами выигрывали сражения, мы бы уже маршировали по штату Мэн, по пути захватив Канаду. Вы знаете, что два дня тому назад в Ричмонде был Джо Джонстон?

— Нет, не знаю.

— И знаете, как Джонстон вас называет, Фалконер? — спросил Дэниелс своим малоприятным голосом.

Для Дэниелса не имело значения, что Фалконер был одним из богатейших людей Юга, настолько богатым, что мог позволить себе купить дюжину газет вроде «Наблюдателя», Дэниелс знал свою силу, с помощью которой был способен влиять на общественное мнение Юга.

Эта же власть давала ему право развалиться в плетенном президентском кресле-качалке, положив свои поношенные сапоги на ограду крыльца, в то время как Фалконер в ярком полковничьем мундире стоял возле него как проситель.

— Он зовет вас героем Манассаса, — \звительно произнес Дэниелс.

— Что вы на это скажете?

— Премного благодарен, — ответил Фалконер.

В действительности это прозвище было ошибкой, потому что генерал Джонстон так и не узнал, что это не Фалконер повел Легион против неожиданной фланговой атаки северян в Манассасе, а никем не воспетый Таддеус Бёрд, как и не узнал, что Бёрд принял это решение, намеренно нарушив приказы Фалконера.

Вместо этого, как и многие другие в Конфедерации, Джонстон был убежден, что в лице Вашингтона Фалконера Юг приобрел блестящего и подобающего героя.

Это мнение умело поддерживалось и самим Вашингтоном Фалконером. После Манассаса полковник провел долгие месяцы, читая лекции по тактике ведения боя в залах и театрах от Фредриксберга до Чарльстона.

Он рассказывал своим слушателям о предотвращенном несчастье и о поражении, обернувшемся победой, его истории придавал красок и драматизма небольшой оркестр раненых музыкантов, которые играли патриотические песни, а в самые трагические моменты повествования имитировали призыв военного горна, и аудитория получала полное впечатление, будто невидимые армии маневрировали прямо за темными окнами зала.

Затем, когда повествование достигало своего апогея, и вся судьба Конфедерации висела на весах истории, Фалконер делал паузу, и дробь небольшого барабана изображала ружейную стрельбу, а грохот большого — артиллерийский огонь, а потом Фалконер рассказывал о героизме, приведшем в тот день к победе.

Потом звучали аплодисменты, заглушая барабаны, изображавшие ружейный огонь. Героизм южан побеждал тупую силу янки, и Фалконер скромно улыбался в гуще оваций.

Не то чтобы Фалконер когда-либо действительно объявлял себя героем Манассаса, но его рассказ о сражении и не опровергал эти похвальные отзывы.

Если бы вы спросили об этом самого Фалконера, то он отказался бы отвечать, заявляя, что скромность украшает воина, но затем коснулся бы своей правой руки на перевязи, увидев, что мужчины уважительно расправили плечи, а женщины просто тают под его взглядом.

Он привык к лести, по правде говоря, он так долго произносил свои речи, что и сам поверил в собственный героизм, и это убеждение сделало невыносимым воспоминание о той ночи в Манассасе, когда Легион от него отвернулся.

— Так были ли вы героем? — прямо спросил Дэниелс Фалконера.

— Каждый был в Манассасе героем, — высокопарно ответил Фалконер. Дэниелс рассмеялся над этими словами.

— Он должен был стать адвокатом как и вы, а, Дилейни? Умеет пустословить!

Бельведер Дилейни чистил ногти и одарил редактора легкой безрадостной улыбкой. Дилейни был придирчивым, умным, сообразительным человеком, которому Фалконер не совсем доверял.

В данный момент на адвокате был мундир Конфедерации, хотя в чём состояли его военные обязанности, Фалконер не мог разгадать. Ходили слухи о том, что Дилейни являлся владельцем знаменитого борделя миссис Ричардсон на Маршалл-стрит и еще более престижного публичного дома на Франклин-стрит.

Если это было правдой, то сплетни из обоих борделей, без сомнения, снабжали Дилейни компрометирующими сведениями обо всех лидерах Конфедерации, и хитрый адвокат, вероятно, передавал содержание интимных бесед этому хмурому, больному и скрюченному Дэниелсу.

— Нам нужны герои, — сказал Дэниелс. Он угрюмо смотрел на затопленные дорожки и грязные овощные грядки мокрого сада. Струйка дыма вилась из президентской коптильни, где заготавливалась добрая дюжина виргинских окороков. — Ты слышал о Генри и Донельсоне?

— Конечно, — ответил Фалконер. В Теннесси были захвачены форты Донельсон и Генри, и похоже, что должен был пасть и Нэшвилл, в то время как на западе очередной удар нанес флот янки, на этот раз захватив остров Роанок в Северной Каролине.

— А что ты скажешь, Фалконер, — Дэниелс бросил недоброжелательный взгляд на привлекательного виргинца, — если я сообщу тебе, что Джонстон собирается оставить Кентервиль и Манассас?

— Он не может! — Фалконер был действительно ошеломлен этой новостью. Слишком много акров севера Виргинии были уже оккупированы врагом, и очередная сдача священной земли штата без битвы ошеломила Фалконера.

— Но он собирается, — Дэниелс сделал паузу, чтобы прикурить длинную черную чируту. Он сплюнул кончик чируты через ограду крыльца и затем выпустил дым в дождь.

— Он решил отступить за Раппаханнок. Утверждает, что там мы сможем лучше держать оборону, чем в Кентервиле. Никто еще не объявил об этом решении, оно держится в тайне, а это значит, что об этом знает Джонстон, Дэвис, мы с вами, и, возможно, добрая половина чертовых янки. И угадайте, что собирается сделать Дэвис, Фалконер?

— Уверен, даст бой сторонникам этого решения, — ответил Фалконер.

— Бой? — передразнил Фалконера Дэниелс.

— Джефф Дэвис не знает значения этого слова. Он только слушает Бабулю Ли. Осторожность! Осторожность! Осторожность! Вместо того, чтобы сражаться, Фалконер, Дэвис предлагает с завтрашнего дня в течении недели молиться и соблюдать пост. Вы можете этому поверить? Мы уморим себя голодом, и Господь Всемогущий обратит внимание на наше бедственное положение. Что ж, Джефф Дэвис может затянуть свой пояс потуже, но черт меня дери, если и я сделаю то же самое. В этот день я закачу пирушку. Присоединитесь, Дилейни?

— С преогромным удовольствием Джон, — протянул Дилейни и затем оглянулся, когда открылась дверь в конце веранды.

На крыльце появился маленький мальчик с обручем в руке, должно быть, лет четырех или пяти. Мальчик улыбнулся незнакомцам.

— Няня сказала, что я могу здесь поиграть, — пояснил мальчик, который, как решил Фалконер, был старшим сыном президента.

Дэниелс бросил злобный взгляд на ребенка.

— Захотелось порки, парень? Если нет, то убирайся отсюда к чертовой матери, немедленно!

Когда мальчик в слезах убежал, редактор повернулся к Фалконеру.

— Мы не только отступаем от Кентервиля, Фалконер, но поскольку у нас недостаточно времени для вывоза обоза с узла в Манассасе, мы сжигаем его! Ты можешь в это поверить? Мы потратили многие месяцы, обеспечивая армию продовольствием и амуницией, и с первым же дуновением весны решаем сжечь все до последней тряпки и удрать за ближайшую реку, как перепуганные девицы. Что нам нужно, Фалконер, так это генералы с яйцами. Способные генералы. Генералы, не избегающие сражений. Прочтите это, — он вытащил из кармана жилета сложенный лист бумаги и кинул его Фалконеру.

Полковнику пришлось наклониться к тростниковой циновке крыльца, чтобы поднять сложенный листок, оказавшийся наброском редакторской колонки для «Ричмондского наблюдателя».

Статья была чистым бальзамом на душу Фалконера. Она гласила, что наступило время решительных действий. Весна, несомненно, принесет вражескую атаку беспримерной жестокости, и для Конфедерации единственным способом выживания было противопоставить этому бешеному натиску храбрость и находчивость.

Юг никогда не одержит победу нерешительностью, и точно не рытьем траншей, которыми генерал Роберт Ли намеревался окружить Ричмонд.

Конфедерация, заявляла статья, будет упрочена людьми бесстрашными и дальновидными, а не усилиями военных инженеров.

Автор неохотно допускал, что нынешние лидеры Конфедерации действовали из лучших побуждений, но они были ограничены в своих идеях, и без сомнения, пришло время назначить на высшие должности новых офицеров.

Одним из таких людей был Вашингтон Фалконер, оставшийся не у дел после Манассаса. Бросьте этого человека против Севера, резюмировала статья, и война будет окончена к лету.

Фалконер прочитал статью второй раз и обдумывал, стоит ли ему заглянуть после обеда к Шафферсу, чтобы заказать дополнительную тесьму на рукава и вышивку золотом, которая будет обрамлять звёзды на кончиках его воротника.

Бригадный генерал Фалконер! Он решил, что это звание ему идет.

Дэниелс забрал статью обратно.

— Вопрос в том, Фалконер, стоит ли нам это публиковать?

— Вам решать, Дэниелс, не мне, — скромно заявил Фалконер, спрятав свой восторг, закрывая сигару от ветра и прикуривая.

Ему было интересно, скольких старших офицеров оскорбит эта публикацию, а затем он понял, что он не сможет высказать эти боязливые опасения Дэниелсу, иначе статья может измениться, порекомендовав отдать бригаду под начало кого-нибудь другого.

— Вы тот самый нужный нам человек? — рявкнул Дэниелс.

— Вы спрашиваете, буду ли я атаковать, атаковать и снова атаковать? Да. Вы спрашиваете, покину ли я Манассас? Нет. Вы спрашиваешь, буду ли я использовать хороших солдат, чтобы копать канавы вокруг Ричмонда? Никогда!

После этого заявления Фалконера Дэниелс хранил молчание. Вообще-то, он молчал столько времени, что Вашингтон Фалконер начал себя уже чувствовать себя глупо, но потом чернобородый редактор заговорил снова.

— Вам известна численность армии Макклелана? — задал он вопрос, не глядя на Фалконера.

— Нет, точно я не знаю.

— Нам она известна, но мы не публикуем эти цифры в газете, потому что если мы это сделаем, то можем просто довести людей до отчаяния, — Дэниэлс помахивал своим длинным хлыстом, а его голос громыхал, заглушая бурлящие потоки непрекращающегося дождя.

— Это новый Наполеон, Фалконер, под его командованием более ста пятидесяти тысяч человек. У него пятнадцать тысяч лошадей и более двухсот пятидесяти пушек. Больших пушек, Фалконер, смертоносных пушек, лучших пушек, которые могли поставить литейщики Севера, и они выстроились колесом к колесу, чтобы стереть наших бедных солдат в кровавые ошмётки. А сколько у нас бедолаг-южан? Семьдесят тысяч? Восемьдесят? И когда закончится их срок службы? В июне? В июле?

Большую часть армии Юга составляли добровольцы, которые приходили служить на один год, и по окончании этого года выжившие ожидали возвращения домой.

— Нам придётся начать призыв, Фалконер, — продолжал Дэниелс, — если весной мы собираемся разбить этого так называемого гения Макклелана.

— Народ никогда не поддержит на призыв, — сурово заявил Фалконер.

— Народ, полковник, прекрасно поддержит всё, чёрт побери, что приведёт нас к победе, — жестко произнес Дэниелс, — но поведёте ли этих призывников вы, Фалконер? Таков сейчас правильный вопрос. Вы тот человек, что мне нужен? Стоит ли «Наблюдателю» вас поддерживать? В конце концов, вы не самый опытный офицер, так ведь?

— Я смогу привнести новые идеи, — скромно предположил Фалконер. — Новую кровь.

— Но новому и неопытному бригадному генералу потребуется хороший и опытный заместитель. Разве не так, полковник? — произнося эти слова, Дэниелс злобно посматривал на Фалконера.

Фалконер радостно улыбнулся.

— Я надеюсь, что вместе со мной будит служить мой сын Адам. Сейчас он в штабе Джонстона, так что у него хватает опыта, и нет более способного и честного человека в Виргинии, — тон Фалконера наполнился почти осязаемой теплотой и искренностью.

Он безумно любил своего сына, не только отцовской любовью, но и с радующим его чувством гордости за несомненные добродетели Адама. В самом деле, Фалконеру иногда казалось, что Адам был его несомненным успехом, достижением, придающим смысл остатку его жизни. Теперь он, улыбаясь, повернулся к адвокату.

— Вы ведь можете подтвердить добродетели Адама, правда, Дилейни?

Но Бельведер Дилейни не ответил. Он просто разглядывал мокрый сад.

Дэниелс со свистом вдохнул и предостерегающе мотнул уродливой головой.

— Мне это не нравится, Фалконер. На мой взгляд тут попахивает покровительством. Непотизмом! Верно я сказал, Дилейни?

— Непотизм и есть, Дэниелс, — подтвердил Дилейни, не глядя на Фалконера, чье лицо стало похоже на лицо маленького мальчика, которого только что выпороли.

— «Наблюдатель» никогда не поддерживал непотизм, Фалконер, — протрещал Дэниелс своим скрипучим голосом, а потом отрывисто махнул Дилейни, и тот послушно открыл переднюю дверь веранды, впустив на крыльцо изможденное и оборванное создание, одетое в мокрый изношенный мундир, в котором в этот ненастный день незнакомец дрожал от холода.

Казалось, что жизнь изрядно потрепала этого мужчину среднего возраста, с клочковатой черной бородкой, глубоко запавшими серыми глазами и тиком покрытой шрамами щеки.

По всей видимости, его донимала простуда — он без конца утирал шмыгающий нос, проводя затем рукавом о неряшливую бороду с засохшими каплями табачной слюны.

— Джонни! — без тени смущения поприветствовало это невзрачное существо Дэниелса.

— Фалконер? — Дэниелс обернулся к полковнику.

— Познакомьтесь с майором Гриффином Свинердом.

Отрывисто кивнув Фалконеру, Свинерд протянул левую руку. На ней, заметил полковник, не хватало трех пальцев, остался лишь большой и мизинец. Мужчины обменялись неуклюжим рукопожатием. Нервный тик правой щеки придавал Свинерду несколько возмущенное выражение.

— Свинерд, — пояснил Фалконеру Дэниелс, — служил еще в старой Армии США. Выпускник Вест-Пойнта… какого года?

— Выпуск двадцать девятого года, Джонни, — Свинерд щелкнул каблуками.

— Служил в Мексике, затем во время Семинольских войн[38], верно?

— Поснимал скальпов поболее любого из ныне живущих белых, полковник, — поделился Свинерд, ухмыляясь полковнику и обнажая ряд гнилых желтых зубов.

— Одним прекрасным днем снял аж тридцать восемь скальпов! — похвастался Свинерд.

— И все — своими руками, полковник. Скво, детишек, воинов! Кровищи было по локоть, забрызгивало до подмышек. Когда-нибудь имели удовольствие снимать скальп, полковник? — со свирепой энергией поинтересовался Свинерд.

— Нет, — выдавил Фалконер.

— Не довелось, — он все еще переживал из-за отказа Дэниелса поддержать кандидатуру Адама, понимая, что за повышение придется платить.

— Все дело в сноровке, — продолжил Свинерд.

— Как и в любом деле, главное — набить руку. Молодые солдаты вечно пытаются скальп вырезать и, ясное дело, ничего не получается. В результате у них в руках оказывается нечто вроде дохлой мыши, — Свинерду шутка показалась смешной, и он, обнажив щербатый рот, с присвистом засмеялся.

— Резать скальп смысла нет, полковник. Не-ет, скальп надо снимать, ну, как кожуру апельсина! — объяснял Свинерд с очевидным обожанием сей процедуры, которую проиллюстрировал с помощью раненой руки, больше похожей на коготь.

— Если посетите Тайдуотер, обязательно покажу свою коллекцию. У меня три ящичка, доверху заполненные первоклассными скальпами — все обработаны и выдублены, как полагается, — Свинерд, очевидно, решил, что таки произвел неизгладимое впечатление на Фалконера — он льстиво улыбнулся, а щека задергалась еще сильнее.

— Не хотите взглянуть на скальп, полковник? — вдруг спросил Свинерд, ныряя рукой в нагрудный карман. — У меня какой-нибудь всегда при себе.

Талисман на удачу, понимаете? Этот вот — семинольской скво. Ну и шумной сукой она была, скажу я вам. Что-что, а уж визжать эти дикари умеют!

— Нет, спасибо, — Фалконеру все же удалось удержать любителя скальпов от презентации своего трофея.

— Так вы виргинец, майор? — спросил он, переводя разговор в другое русло и стремясь скрыть отвращение, вызванное гнусным на вид Свинердом.

— Из Тайдуотера, как вы сказали?

— Из Свинердов города Чарльз! — гордо ответил его собеседник.

— Когда-то это была знаменитая фамилия! Разве нет, Джонни?

— Свинерд и сыновья, — сказал редактор, наблюдая за дождем. — Работорговцы, поставляющие товар виргинской знати.

— Но папаша проиграл весь бизнес, полковник, — признался Свинерд. — Были времена, когда сама фамилия «Свинерд» означало не что иное, как торговлю ниггерами.

Но мой папаша, поддавшись греху азарта, все спустил. И с тех пор мы бедняки, — произнес он с очевидной гордостью, но Фалконеру было понятно, какое предложение стоит за этим хвастовством.

Редактор затянулся сигарой.

— Свинерд — мой кузен, Фалконер. Родня.

— И он обратился к вам в поисках работы? — проницательно предположил Фалконер.

— Не как к газетчику! — вмешался майор Свинерд.

— Со словесностью я не в ладах, полковник. Пусть этим занимаются умные ребята вроде Джонни. Нет, я солдат до мозга костей. Можно сказать, вскормлен из оружейного ствола. Я — боец, полковник, и у меня при себе три ящика скальпов в качестве доказательства.

— Но в настоящий момент — без работы? — подсказал Дэниелс.

— Вообще-то, я подыскиваю наилучшее применение своим бойцовским талантам, — подтвердил Свинерд.

Повисла пауза. Дэниелс извлек рукопись статьи в из кармана и якобы углубился в изучение текста. Фалконер понял намек.

— Если мне удастся подыскать местечко для себя, майор, — торопливо заверил он Свинерда, — я почту за великую честь предложить вам должность моей правой руки.

— Первого заместителя, то есть? — вставил Дэниелс.

— Да-да, первого заместителя, — поспешно поправился Фалконер.

Свинерд щелкнул каблуками.

— Я не разочарую вас, полковник. Может быть, мне и не хватает грации аристократа, но, видит Бог, свирепости мне не занимать! Я не рохля, черт возьми, не рохля. Я верю в то, что с солдатами следует управляться, как с ниггерами — быстро и сурово! С кровью и жестокостью, никак иначе, разве не так, Джонни?

— Истинно так, Гриффин, — Дэниелс сложил рукопись, но не торопился убирать ее в карман.

— К сожалению, Фалконер, — продолжил Дэниелс, — мой кузен обнищал на службе родине.

Старой родине, то есть. Наших новых врагов. А это значит, что на новую родину он прибыл с ворохом долгов. Так ведь, Гриффин?

— Фортуна меня подвела, полковник, — признался Свинерд.

Глаз его заслезился, а тик снова усилился.

— Всё отдал армии. Всё, и пальцы тоже! Но остался я ни с чем, полковник, ни с чем. Но много я не прошу — лишь возможность служить и сражаться, да клочок земли Конфедерации, когда мой честный труд завершится.

— А еще ты просишь уплатить свои долги, — настойчиво подсказал Джон Дэниелс, — особенно ту часть, которую должен мне.

— Мне доставит огромное удовольствие восстановить ваши финансовые возможности, — заверил Фалконер, размышляя, сколько же головной боли принесет это удовольствие.

— Вы — настоящий джентльмен, полковник, — сказал Свинерд. — Христианин и джентльмен! Это ясно видно, полковник, ясно! Я тронут, сэр, тронут до глубины души, — и Свинерд, смахнув слезинку, выпрямил спину, расправив плечи в знак уважения к своему спасителю.

— Я не разочарую вас. Это не по мне, полковник. Свинердам не свойственно разочаровывать!

Фалконер весьма сомневался в правдивости этого утверждения, но решил, что раз Дэниелс — его наилучшая возможность получить генеральское звание, а ценой Дэниелса является Свинерд, то так тому и быть.

— Значит, договорились, майор, — Фалконер протянул левую руку.

— Договорились, сэр, договорились! — Свинерд ответил на рукопожатие.

— Получаете повышение вы, сэр, получаю повышение я, — он снова обнажил в улыбке гнилые зубы.

— Отлично! — громко подытожил Дэниелс, аккуратно и показательно опуская сложенную рукопись в карман жилета. — А теперь, джентльмены, если вы желаете познакомиться друг с другом поближе — нам с мистером Дилейни нужно кое-что обсудить.

Таким образом, предоставленные сами себе, Фалконер и Свинерд присоединились к людям, которые еще толпились в президентском доме, покинув щелкающего по каплям дождя хлыстом Дэниэлса.

— Вы уверены, что Фалконер действительно тот, кто нам нужен?

— Вы слышали Джонстона, — радостно откликнулся Дилейни. — Фалконер — герой Манассаса.

Дэниелс нахмурился:

— А я слышал, что Фалконера застали со спущенными штанами. Что он даже не был с Легионом, когда тот сражался.

— Обычные происки завистников, мои дорогой Дэниелс, всего лишь выдумки завистников.

Дилейни, довольно развязно ведущий себя с могущественным редактором, достал сигару. Его запас драгоценных французских сигарет закончился, и эта нехватка была, пожалуй, самой серьезной причиной, по которой он желал скорейшего окончания войны.

Для достижения этого конца он, как и Адам Фалконер, тайно поддерживал Север, способствуя его победе подрывной деятельностью в столице Юга, и сегодняшнее событие, подумал он, было и в самом деле прекрасным образцом саботажа.

Он только что убедил самого влиятельного издателя Юга вложить всё огромное влияние газеты в одного из самых тщеславных и бесталанных военных Конфедерации.

Фалконер, по едкому мнению Дилейни, так и остался ребенком, и без своего богатства был бы лишь пустоголовым болваном.

— Он тот, кто нам нужен, Джон, я уверен в этом.

— Так почему же он не при деле после Манассаса?

— Его раненой руке потребовалось длительное лечение, — туманно ответил Дилейни. На самом деле он полагал, что непомерная гордость Фалконера не позволяла ему служить под командованием низкородного сквернослова Натана Эванса, но Дэниелсу не нужно было знать эти подробности.

— Но разве он не освободил своих ниггеров? — грозно спросил Дэниелс.

— Да, Джон, но имелись смягчающие обстоятельства.

— Единственная причина, оправдывающая освобождение ниггера, это смерть ублюдка — отрезал Дэниелс.

— Уверен, что Фалконер освободил ниггеров, исполняя последнюю волю своего отца, — соврал Дилейни. На самом деле Фалконер освободил своих рабов из-за северянки, ярой аболиционистки, чья привлекательная внешность наповал сразила виргинского землевладельца.

— Что ж, по крайней мере, он избавил меня от Свинерда, — скупо признался Дэниелс, умолкнув, когда в доме раздались шумные овации. Очевидно, кто-то произносил речь, и толпа сопровождала выступление смехом и аплодисментами. Дэниелс пристально смотрел на дождь, который по-прежнему лил как из ведра.

— Нам не нужны слова, Дилейни, нам нужно чертово чудо.

Конфедерация нуждалась в чуде, потому что новый Наполеон был наконец-то готов, и его армия вдвое превосходила в числе войска южан в Виргинии. Наступала весна, а это означало, что дороги будут пригодны для перевозки артиллерии, и Север обещал своим гражданам захват Ричмонда и подавление восстания.

Виргинские поля будут удобрены плотью мертвых виргинцев, и лишь чудо могло спасти Юг от постыдного и сокрушительного поражения. И вместо этого чуда, отметил Дилейни, он предоставил это дело Фалконеру. Курам на смех, подумал он.

Потому что Юг обречен.

Сразу после заката по полю промчалась кавалерия, разбрасывая копытами сверкающие серебряные брызги с затопленного поля.

— Янки в Кентервиле! Поторапливайтесь! — всадник промчался вдоль восточной стены, усеянной амбразурами, только вместо настоящих за амбразурами стояли бутафорские орудия.

Эти макеты были простыми стволами деревьев, покрашенными черной краской и установленными на ступенях для орудий, чтобы выглядеть, как жерла настоящих пушек.

Легион Фалконера станет последним пехотным соединением, оставившим позиции у Манассаса, и вероятно, последним на марше к новым фортификационным сооружениям, воздвигаемым за рекой Раппаханнок.

Отступление означало сдачу еще большей части виргинской территории северянам, и в эти дни дороги южнее Манассаса были запружены беженцами, направляющимися в Ричмонд.

Единственной защитой Манассасе и Кентервиля останутся бутафорские орудия, те самые, что были расставлены по всей местности в течение зимы, отпугивая передовые патрули янки от армии Джонстона.

Эта армия превосходно снабжалась продовольствием, которое по крупицам доставляли поездами на склад в Манассасе всю зиму, но теперь не было времени на вывоз запасов, так что драгоценное продовольствие сжигались.

Мартовское небо уже потемнело от дыма и было насыщено запахом горящей солонины, когда рота Старбака поджигала на железнодорожной станции последние вагоны.

Вагоны уже начинили поленьями, смолой и порохом, и как только в эту кучу засунули горящие факелы, огонь вспыхнул и быстро пополз вверх.

Мундиры, сбруя, патроны, хомуты, палатки — всё окутал дым, потом загорелись и сами вагоны, пламя трепетало на ветру, выбрасывая в небо черные клубы дыма.

Сожгли амбар с сеном, затем кирпичный склад забитый мукой, солониной и сухарями. Из горящего склада разбегались крысы, и их тут же ловили возбужденные псы Легиона.

Каждая рота приютила с полдюжины дворняг, за которыми заботливо ухаживали солдаты. Теперь эти собаки хватали за горло крыс и душили их, так что брызги крови летели во все стороны.

Хозяева их поощряли. Вагоны должны были сгореть дотла, пока от них не останется пара почерневших колес в куче пепла и золы.

Сержант Траслоу вместе с рабочей партией разбирал рельсы и складывал их на горящую груду пропитанных смолой поленьев. От горящих дров исходил такой жар, что рельсы скрючивались в бесполезные железки.

Пространство вокруг Легиона было заполнено этими погребальными кострами, так как арьергард уничтожил двухмесячные запасы продовольствия и трехмесячный запас боеприпасов.

— Выступаем, Нат! — майор Бёрд расхаживал по сожженному складу, неожиданно подпрыгнув от испуга, когда загорелся ящик с патронами в одном из вагонов.

Патроны рвались, как хлопушки, ярко вспыхивая в углу горящего вагона.

— На Юг! — драматично воскликнул Бёрд, указывая в том направлении.

— Ты слышал новости, Нат?

— Новости, сэр?

— Наш бегемот встретился с их левиафаном. Наука скрестила шпаги с наукой, и я прихожу к заключению, что они сражались друг с другом до последнего. Жаль, — Бёрд неожиданно остановился, нахмурившись.

— Очень жаль.

— У янки тоже есть броненосец, сэр?

— Он прибыл через день после победы «Виргинии», Нат. Наше неожиданное морское превосходство сведено к нулю. Сержант! Оставьте эти рельсы, самое время убираться отсюда, если, конечно, вы не хотите сегодня вечером стать гостем янки.

— Мы потеряли наш корабль? — недоверчиво уточнил Старбак.

— Газеты сообщают, что он всё еще на плаву, как впрочем и их ужасный броненосец. Что ж, ферзь против ферзя, похоже, у нас патовая ситуация. Поторапливайтесь, лейтенант! — это указание было обращено к Мокси, который тупым ножом пытался перерезать веревку колодезного ведра.

Старбак пал духом. Было очень скверно, что армия сдавала узел в Манассасе янки, но все были воодушевлены неожиданной новостью о том, что секретное оружие южан, неуязвимый для артиллерийского огня бронированный корабль, вошел на рейд в Хамптон-Роудс и разнес в щепки блокирующую гавань деревянную эскадру северян.

Корабли военно-морского флота северян развернулись и сбежали — некоторые выбросило на берег, а некоторые потонули, тогда как остальные развили отчаянную скорость, спасаясь от лязгающей, дымящей и медлительной, но мстительной «Виргинии», броненосца, переделанного из корпуса брошенного военного корабля северян «Мерримак».

Это сражение выглядело компенсацией за сдачу Манассаса и обещало уничтожить удушающую петлю морской блокады, но теперь оказалось, что и у северян имеется подобное чудовище, которое сумело выстоять в сражении с «Виргинией».

— Не бери в голову, Нат. Мы просто должны преуспеть в войне на суше, — сказал Бёрд и хлопнул в ладоши, призывая последних солдат покинуть станцию и собраться на дороге, ведущей на юг.

— Но как, во имя Господа, они узнали, что у нас есть броненосец? — недоумевал Старбак.

— Потому что у них, конечно же, есть шпионы. Возможно, даже сотни шпионов. Неужели ты думаешь, что все к югу от Вашингтона за одну ночь стали верны другой стране? — спросил Бёрд.

— Конечно же нет. И некоторые верят, что лучше приспособиться к янки, чем терпеть невзгоды, — он указал на очередную группу вызывавших сострадание беженцев, и неожиданно в его голове возник образ собственной любимой жены, вынужденной покинуть свой дом, спасаясь от вторжения янки.

Это едва ли было возможным, так как округ Фалконер находился в самом сердце Виргинии, но все же Бёрд дотронулся до кармана, где лежала фотокарточка его Присциллы, бережно завернутая от дождя и сырости.

Он пытался представить себе свой домик с беспорядочно раскиданными нотами и брошенными в огонь глумящимися солдатами северян скрипками и флейтами.

— Вы в порядке? — Старбак увидел судорогу, неожиданно исказившую лицо Бёрда.

— Вражеский всадник. Смотреть в оба! — Траслоу орал на свою роту, но своим неожиданным ревом надеялся вывести майора Бёрда из оцепенения.

— Янки, сэр, — Траслоу указывал на север, где на фоне бледных стволов далеких деревьев виднелась группа всадников.

— Не останавливаемся! — прокричал головной колонне Легиона Бёрд, и затем повернулся к Старбаку.

— Я думал о Присцилле.

— Как она? — спросил Старбак.

— Говорит, с ней все в порядке, но она и не скажет ничего другого. Моя дорогая девочка не из тех, кто будет изводить меня жалобами.

Бёрд женился на девушке вдвое младше его, как убежденный холостяк, капитулировавший наконец-то перед противником, и относился к своей жене с восхищением, граничащим с обожанием.

— Она говорит, что посадила лук. Разве не рано сажать лук? Или, может, она имела ввиду, что посадила его в прошлом году? Не знаю, но я очень впечатлён, что моя дорогая разбирается в посадке лука. Я — нет. Одному Богу известно, когда я увижу ее вновь, — он шмыгнул носом, а потом посмотрел на далеких всадников, которые выглядели обеспокоенными внушительным видом деревянных орудий, преграждавших им дорогу.

— Вперед, Нат, или скорее назад. Давай оставим эти горы пепла врагу.

Легион прошел мимо горящих складов, а затем и через весь городок. Некоторые дома были пусты, но большинство жителей осталось.

— Спрячьте свой флаг, дружище! — окликнул Бёрд столяра, который дерзко махал новеньким военным знаменем Конфедерации над своим магазином.

— Сверните его! Припрячьте его! Мы вернемся!

— Кто-нибудь еще остался позади вас, полковник? — столяр невольно повысил в звании Бёрда.

— Всего лишь горстка кавалеристов. А за ними одни лишь янки!

— Хорошенько отделайте ублюдков, полковник! — сказал столяр, коснувшись рукой своего флага.

— Сделаем все, что в наших силах. Удачи вам!

Легион оставил городок позади и невозмутимо шагал по мокрой и грязной дороге, изрезанной проехавшими здесь повозками беженцев.

Дорога вела на Фредериксберг, где Легион, перейдя реку, должен был взорвать мост, прежде чем присоединиться к основной группе армии Юга.

Большая часть армии отходила по дороге дальше на запад, ведущей прямо к Калпеперу, где располагалась новая ставка генерала Джонстона.

Джонстон полагал, что янки широко развернутся в попытке обойти линию укреплений у реки, и исходя из этого предстояло большое сражение в округе Калпепер; их ждет битва, поделился со Старбаком своими наблюдениями Бёрд, по сравнению с которой битва при Манассасе покажется всего лишь небольшой стычкой.

Отступление Легиона привело их к месту старого сражения. Справа возвышался длинный холм, который они в беспорядке оставили, пытаясь остановить внезапную атаку янки, а слева — тот крутой холм, где «Каменная стена» Джексон сумел удержаться и не только остановить, но и отбросить армию северян назад.

Битва состоялась восемь месяцев назад, но крутой холм все еще был усеян воронками от снарядов. Рядом с дорогой стоял каменный дом, где Старбак видел, как хирурги резали и пилили плоть раненых, а во дворе виднелась неглубокая похоронная яма, которую размыли зимние дожди, так что из под красной земли белели бугристые осколки костей.

Во дворе был колодец, где Старбак, как он припомнил, утолял жажду в страшную, усиленную пороховой гарью жару того дня. Группа отставших солдат, хмурых и отказавшихся повиноваться, сидела на корточках возле колодца.

Отставшие, почти все из полков, идущих впереди Легиона, разозлили Траслоу.

— Они должны быть мужчинами, разве не так? А не девками.

Легион обходил всё больше таких копуш.

Некоторые из них были больны и не могли ничего поделать, но большинство просто устали или стерли себе ноги. Траслоу издевался над ними, но даже его грубые насмешки не могли заставить отставших забыть о кровоточащих ногах и идти дальше. Вскоре всё больше солдат начали отставать из тех рот Легиона, что шли впереди.

— Так не годится, — пожаловался Старбаку Траслоу.

— Если так будет продолжаться, то мы потеряем половину армии, — он увидел трех солдат из первой роты Легиона и вихрем налетел на них, требуя малодушных ублюдков продолжить движение.

Но эти трое проигнорировали его, так что Траслоу пришлось пнуть самого рослого, свалив его на землю.

— Вставай, сукин ты сын! — заорал Траслоу.

Солдат отрицательно покачал головой и скорчился в грязи, получив от Траслоу удар в живот.

— Вставай, мерзкий слизняк! Вставай!

— Я не могу!

— Отставить! — приказал Старбак Траслоу, который удивленно обернулся, получив выговор от своего офицера.

— Я не позволю этим сучьим детям проиграть войну только из-за того что, они безвольные слабаки, — возразил Траслоу.

— Я тоже не позволю этому случиться, — парировал Старбак. Он подошел к солдату из первой роты под пристальными взглядами группы отставших, которым хотелось увидеть, как высокий темноволосый офицер преуспеет там, где потерпел неудачу коренастый свирепый сержант. При приближении Старбака Траслоу сплюнул в грязь.

— Вы собираетесь уговаривать этого сукина сына?

— Да, — ответил Старбак, — собираюсь. Он встал над упавшим солдатом, провожаемый взглядами всей одиннадцатой роты, которая остановилась, чтобы насладиться зрелищем.

— Как тебя зовут? — спросил Старбак отставшего.

— Ив, — настороженно ответил солдат.

— И ты не можешь поспевать за нами, Ив?

— Думаю, нет.

— Он всегда был бесполезным ублюдком, — вмешался Траслоу. — Как и его папаша. Если бы семейство Ива состояло из ослов, помяните мое слово, следовало бы их всех пристрелить при рождении.

— Прекратите, сержант! — упрекнул его Старбак, затем улыбнулся мокрому и несчастному Иву. — Ты знаешь, кто идет за нами? — спросил он.

— Часть нашей кавалерии, — ответил Ив.

— А за кавалерией? — спокойно продолжал Старбак.

— Янки.

— Просто влепите этому бесполезному ублюдку как следует.

— Оставь меня в покое! — закричал Ив на сержанта.

Ив был ободрен мягким и деликатным обращением Старбака и поддержкой других отставших, которые приглушенно выражали негодование жестокостью Траслоу и были преисполнены благодарности к Старбаку за справедливое обращение.

— А ты знаешь, что сделают с тобой янки? — спросил Старбак.

— Думаю, что хуже этого уже ничего быть не может, капитан — ответил Ив. Старбак понимающе кивнул головой:

— Значит, не можешь больше идти?

— Думаю, что нет.

Другие отставшие вполголоса выражали свое согласие. Они все очень устали, очень страдали, сильно промокли, слишком отчаялись и были слишком несчастны, чтобы даже подумать о том, чтобы продолжить идти.

Они все хотели завалиться у обочины дороги, и кроме мыслей о немедленном отдыхе у них не было других забот и страхов.

— Что ж, можешь остаться здесь, — сказал Старбак Иву. Траслоу протестующе заворчал. Другие удовлетворенно ухмылялись, а Ив, выиграв свое сражение, с трудом поднялся на ноги.

— Но только есть небольшое «но», — мягко добавил Старбак.

— Капитан? — Ив был полон подобострастия.

— Ты, конечно же, можешь остаться, Ив, но я не могу позволить тебе оставить себе амуницию, принадлежащую правительству. Это не будет справедливо, правда? Мы ведь не хотим, чтобы янки достались наши ценное оружие и мундир? — улыбнулся Старбак.

Ив неожиданно напрягся. Он насторожено мотал головой, но не совсем понимал, о чем толкует Старбак. Тот повернулся к своей роте.

— Амос, Уорд, Декер, ко мне!

Трое солдат подбежали к Старбаку, который кивнул в сторону Ива.

— Разденьте трусливого ублюдка догола.

— Вы не можете, — начал было Ив, но Старбак шагнул вперед и с силой ударил его в живот, другой рукой стукнув по голове, так что она запрокинулась. Ив опять свалился в грязь.

— Разденьте его! — велел Старбак. — Сорвите с ублюдка всю одежду.

— Господи Иисусе, — не веря своим глазам, охнул один из отставших, когда люди Старбака сорвали с Ива одежду.

Траслоу, теперь довольно ухмылявшийся, взял винтовку и амуницию. Ив уже кричал, что хочет остаться с Легионом, но Старбак знал, что ему необходимо было создать показательный пример, и Иву не повезло, что именно он им оказался.

Ив отбивался и боролся, но ему было не под силу справиться с людьми Старбака, которые сняли с него ботинки, ранец, скатку, стащили штаны и сорвали куртку и рубашку.

На Иве не осталось ничего, кроме пары перепачканных потрепанных подштанников. Он еле стоял на ногах, от удара Старбака кровь текла из его носа.

— Я продолжу идти, капитан! — умолял Ив.

— Честное слово!

— Снимай подштанники, — грубо приказал Старбак.

— Вы не можете! — Ив попятился, но Роберт Декер сбил его с ног, и нагнувшись стащил потрепанное исподнее Ива, оставив его совершенно голым под дождем и в грязи.

Старбак посмотрел на других отставших.

— Если кто-то из вас хочет здесь остаться и познакомиться с янки, то немедленно раздевайтесь! Если нет, то продолжайте шагать.

Все принялись шагать. Некоторые преувеличивали свою хромоту, чтобы показать, что имели вескую причину отстать, но Старбак прикрикнул на них, что может раздеть калеку намного быстрее, чем здорового, и этот довод заставил копуш топать быстрее.

Некоторые даже почти бежали, лишь бы убраться подальше с глаз Траслоу и Старбака, по дороге распространяя слух, что в задних рядах колонны Легиона пощады не найти. Ив умолял вернуть ему одежду. Старбак вытащил пистолет.

— Убирайся к черту!

— Вы не можете так поступить!

Старбак выстрелил. Пуля забрызгала грязью белые ноги Ива.

— Беги! — прокричал Старбак. — Вали к янки, сукин сын!

— Я убью тебя! — заорал Ив. Теперь он бежал совершенно голый, шлепая в грязи по дороге к Манассасу. — Я убью тебя, сволочь северная!

Старбак вложил пистолет в кобуру и ухмыльнулся Траслоу.

— Видите, сержант? Хорошее обращение всегда срабатывает, без исключений.

— А вы смышленый вояка, да?

— Да, сержант, так и есть. А теперь вперед! — приказал Старбак роте, и они, ухмыляясь, продолжили идти, в то время как Траслоу раздавал обмундирование Ива.

Количество отставших сократилось до небольшой группы, и эта группа состояла из совершенно охромевших людей. Старбак приказал своим людям отобрать у них оружие и патроны, но все остальное оставил.

Теперь больше не было симулянтов. Этим ранним утром Легион тащился мимо того, что когда-то было одной из больших скотобоен Конфедерации, а теперь превратилось в ад, наполненный желто-синим пламенем. Жир шипел и потрескивал, растекаясь жидкими ручейками среди лачуг, где жили заводские рабы.

Негры смотрели на проходивших солдат, не выказывая ни малейших чувств. Они знали, что скоро придут северяне, но предпочли не выражать радости по этому поводу.

Дети держались за передники своих матерей, мужчины наблюдали из своих укрытий, а позади них с шипением поджаривались туши, распространяя соблазнительный аромат мяса и бекона по широкой полосе заболоченной местности.

Запах бекона не оставлял Легион почти до середины утра, когда кавалерийский арьергард догнал отступающую пехоту.

Всадники спешились и вели в поводу своих взмыленных лошадей. У некоторых не было седел, вместо них использовали куски тяжелого сукна, а у других были веревочные уздечки.

Продвигаясь на юг, солдаты рыскали по обочинам дороги в поисках подходящей амуниции, выброшенной шедшими впереди пехотными батальонами.

Тут были шинели, палатки, одеяла, оружие — всё это взяли из оставленных складов в Манассасе, но по дороге тяжелый груз просто выбросили.

Собаки Легиона щедро нагрузились едой, захваченной с горящих складов, но теперь выбрасывали ее, по мере того, как росла усталость.

— Больше похоже на поражение, чем на отступление, — проворчал Старбак Таддеусу Бёрду.

— Уверен, что в учебниках об этом напишут как о тактическом отступлении, — с наслаждением проговорил Бёрд. Он получал удовольствие от сегодняшнего дня.

Вид огромного количества сжигаемого добра служил доказательством несомненной глупости человечества, в особенности той ее части, которая находилась при власти, а Бёрд всегда получал удовольствие от таких доказательств повальной глупости. И в самом деле, радость его была так велика, что временами он чувствовал себя виноватым.

— Хотя, не думаю, что ты когда-либо чувствовал себя виноватым, а Старбак?

— Я? — Старбак был удивлен вопросом, — Я постоянно так себя чувствую.

— Из-за того, что тебе нравится война?

— Потому что я грешник.

— Ха! — Бёрду понравилось это признание.

— Ты имеешь ввиду жену кузнеца в Манассасе? Какой же ты все-таки глупец! Чувствовать себя виноватым из-за того, что вполне естественно? Разве дерево чувствует себя виноватым из-за того что растет? Или птица из-затого что летает? Твоя вина, Старбак, не в совершении грехов, а в страхе одиночества.

Это замечание настолько задело его за живое, что Старбак оставил его без внимания.

— Вас никогда не беспокоит совесть? — вместо этого спросил он Бёрда.

— Я никогда не позволял бестолковому блеянию священников смутить мою совесть, — ответил Бёрд.

— Видишь ли, я никогда их долго не слушал. Боже мой, Старбак, если бы не эта война, ты тоже мог быть посвящен в сан. Ты бы венчал людей, вместо того чтобы убивать их! — Бёрд рассмеялся, раскачивая головой взад-вперед, но неожиданно обернулся, услышав выстрел из винтовки далеко позади Легиона.

Среди деревьев просвистела пуля, и спешившаяся кавалерия повстанцев тут же повернулась, чтобы ответить на эту угрозу. В отдалении появилась группа всадников-янки.

Дождь не позволял разглядеть противника, хотя каждый раз облачко дыма выдавало место выстрела из карабина.

Отзвук выстрела глухо и монотонно доносился несколькими секундами спустя после того, как пуля шмякалась в мокрую дорогу или не причинив вреда пролетала в верхушках сосен. Кавалерия северян стреляла с большого расстояния, полагаясь больше на удачу, чем на меткость.

— Это потребует вмешательства твоих ребят, Нат, — с злорадным удовлетворением сказал Бёрд.

У Бёрда имелись свои твердые убеждения по поводу ружейной стрельбы. Он предпочитал придерживать залпы полка до последнего момента, и верил, что роты застрельщиков должны быть самим меткими стрелками; настойчивость Старбака в постоянных упражнениях в стрельбе превратила одиннадцатую роту в самых смертоносных снайперов Легиона.

Несколько человек, как, например, Иса Уошбрук и Уильям Толби, были прирожденными снайперами, но даже неумелое большинство значительно улучшило навыки после нескольких месяцев тренировок.

Джозеф Мей был одним из этих наименее способных, хотя в его случае улучшению меткости он был обязан очкам в золотой оправе, снятым с мертвого капитана-янки в сражении при Бэллс-Блафф.

Майор Бёрд уставился на длинную дорогу, бегущую прямо между вечнозелеными деревьями.

— Один залп с хорошим прицелом, Нат. Мерзавцы не рискнут приблизиться, и как только поймут, что мы можем и пристрелить, и еще быстрее побегут обратно, так что всемогущий и всевидящий Бог дает нам лишь один шанс послать их жалкие душонки в ад, — он потер тощие ладони.

— Не обижу ли я тебя, если отдам приказ, Нат?

Старбак, развеселившись, глядя на кровожадный энтузиазм Бёрда, заверил своего командира, что не собирается обижаться, и велел роте найти подходящую позицию для стрельбы и зарядить винтовки.

В поле зрения находились около дюжины кавалеристов-янки, но большая их часть, очевидно, скрывалась за деревянной таверной, стоящей у поворота дороги, на которой только что появились враги.

Северяне стреляли из карабинов прямо из седла, явно уверенные, что они находятся слишком далеко от арьергарда врага, чтобы южане представляли реальную опасность.

Стрельба была скорее не угрозой, а издевательством, прощальным и насмешливым жестом в сторону отступающих мятежников. Кавалерия конфедератов отвечала ответным огнем, но их импровизированная коллекция револьверов, охотничьих ружей и трофейных карабинов стреляла еще хуже, чем карабины северян.

— Четверть мили! — крикнул Траслоу.

Такова была дальность стрельбы винтовок Легиона. Как правило, Старбак считал, что выстрелы с расстояния больше двух сотен ярдов были напрасной тратой патронов, если не стреляли лучшие снайперы роты, но дистанция в четверть мили была вполне подходящей.

Он зарядил винтовку, сначала надорвав бумажную обертку патрона, зажав зубами пулю, а потом высыпав в дуло порох. Он затолкал бумагу в ствол в качестве пыжа, а потом выплюнул пулю прямо в дуло.

Во рту остался горький и соленый вкус пороха, а он уже вытаскивал из винтовки стальной шомпол, пропихнув пулю конической формы поглубже, к пыжу и пороху, а потом снова вставил шомпол на место.

Под конец он выудил маленький медный капсюль и на ощупь уложил его на затравочный стержень в казенной части винтовки. Капсюль был заполнен щепоткой фульмината ртути, химически нестабильным веществом, которое взрывалось от сильного удара.

Курок винтовки ударял по капсюлю, и гремучая смесь взрывалась, так что огонь побежал вниз, к пороху, который находился в казенной части оружия.

Вражеская пуля попала в лужу в тридцати ярдах от роты, разбрызгав грязную воду. Нед Хант, вечный ротный клоун, произнес какую-то шуточку в сторону далекой кавалерии, но Траслоу велел ему держать свой чертов язык за зубами.

Старбак встал на колено за деревом, чтобы как следует прицелиться. Он поднял целик[39], чтобы попасть на четыреста ярдов, а потом, учитывая, что холодная винтовка стреляет на более короткое расстояние, добавил еще сотню для верности.

— Отодвиньтесь-ка, ребята! — прокричал майор Бёрд кавалеристам-южанам, и длинноволосые всадники в серых мундирах отвели лошадей за спины роты Старбака.

— Вы никуда не попадете, ребята! — добродушно ответил один из всадников. — С таким же успехом можете и камнями в сволочей кидаться.

Теперь на повороте дороге появились и другие янки, может, человек двадцать в целом. Некоторые спешились и встали на колено у таверны, а другие по-прежнему целились и стреляли прямо из седла.

— Стреляем в группу справа! — приказал Бёрд.

— Помните про ветер, когда целитесь, и ждите моей команды!

Старбак отклонил дуло немного влево, учитывая, что ветер дул с востока. Дождь хлестал по стволу винтовки, когда он нацелил ее на всадника в центре группы янки.

— Считаю до трех, а потом даю команду, — провозгласил майор Бёрд.

Он встал прямо посреди дороги, уставившись на врага в половинку бинокля, которую снял с трупа в Манассасе.

— Раз, — протяжно выкрикнул он, и Старбак попытался сдержать раскачивающуюся винтовку.

— Два! — крикнул майор Бёрд, и дождь залил Старбаку глаза, заставив моргнуть, когда он поднял дуло, чтобы совместить мушку с прицелом.

— Три, — закончил Бёрд, и вся рота затаила дыхание, попытавшись превратить мышцы в камень.

Старбак навел мушку точно на расплывчатый силуэт всадника, находящегося в четверти мили, и держал ее на этом месте, пока Бёрд не скомандовал:

— Пли!

Пятьдесят винтовок затрещали почти в унисон, выплеснув на дорогу белое облако порохового дыма. Приклад винтовки ударил Старбака по плечу, а его ноздри защекотала горькая вонь взорвавшейся гремучей смеси.

Майор Бёрд выбежал на свободное от дыма пространство и направил свой сломанный бинокль на далекий поворот дороги. Там галопом неслась лошадь без седока, который валялся на дороге, второй человек хромал к лесу, а третий полз по грязи.

Еще одна лошадь была ранена и лежала, брыкаясь и молотя копытами, а позади умирающего животныого несколько янки разлетелись, как пыль от соломы.

— Молодцы! — воскликнул Бёрд.

— А теперь вставайте и вперед!

— Как у нас получилось? — поинтересовался Старбак.

— Три человека и лошадь, — ответил Бёрд. — Один из трех, возможно, мертв.

— Это от пятидесяти то выстрелов? — спросил Старбак.

— Я где-то читал, — весело заметил Бёрд, — что во время наполеоновских войн на двести ружейных выстрелов приходилось одно ранение, так что три человека и лошадь от пятидесяти выстрелов — это совсем неплохо, — он разразился резким смехом, подергивая головой взад и вперед, в той самой манере, из-за которой и заслужил свое прозвище.

Отложив сломанный бинокль, он объяснил свою радость.

— Лишь полгода назад, Нат, я был полон угрызений совести относительно убийств. А теперь, черт возьми, похоже, рассматриваю их как мерило успеха. Адам прав, война нас изменила.

— Он и с вами на эту тему разговаривал?

— Он излил на меня свои угрызения совести, если ты об этом. Едва ли это можно назвать беседой, поскольку мой вклад в нее он счел неуместным. Он что-то простонал, а потом попросил меня помолиться вместе с ним, — Бёрд покачал головой. — Бедняга Адам, ему и правда не следовало надевать военную форму.

— Как и его отцу, — мрачно заметил Старбак.

— Это точно, — несколько шагов Бёрд сделал молча.

У обочины через листву просвечивала небольшая ферма, и ее хозяин, мужчина с седой бородой и в изодранном цилиндре поверх падающих на плечи волос, стоял в дверях, наблюдая за проходящими мимо солдатами.

— Боюсь, что Фалконер снова появится в наших рядах, — сказал Бёрд, — причем преисполненный гордостью и хвастовством. Но каждый проходящий день, во время которого он не получил нового назначения или, да поможет нам Бог, своей бригады, доказывает, к моему вящему изумлению, что, может, у нашего высшего командования остался кой-какой здравый смысл.

— И в газетах ничего нет? — поинтересовался Старбак.

— О, лучше не напоминай мне, — Бёрд поежился, вспомнив статью в «Ричмондском наблюдателе», призывающую повысить Фалконера.

Бёрд гадал, каким образом газеты восприняли всё так превратно, а потом поразмыслил о том, сколько его собственных предрассудков и идей были выпестованы подобными же ошибочными суждениями журналистов. Но, по крайне мере, никто в Ричмонде, похоже, не обратил внимания на эту статью.

— Я тут подумал, — через некоторое время произнес Бёрд, а потом снова погрузился в молчание.

— И? — поторопил майора Старбак.

— Мне было интересно, почему мы зовемся Легионом Фалконера, — отозвался Бёрд. — Мы ведь больше не находимся на жаловании у его величества.

Теперь мы наняты штатом Виргиния, и думаю, нам следует найти себе новое имя.

— Сорок пятый? Шестидесятый? Двадцать первый? — язвительно предложил Старбак. Полкам штата присваивались номера в соответствии со старшинством, и быть Пятидесятым виргинским полком или Десятым было совсем не то же самое, что называться Легионом.

— Меткие виргинские стрелки, — гордо заявил Бёрд.

Старбак поразмыслил над этим названием, и чем больше думал, тем больше оно ему нравилось.

— Как насчет знамен? — спросил он. — Хотите, чтобы Меткие виргинские стрелки шли в бой под знаменем Фалконера?

— Думаю, понадобится новый флаг, — сказал Бёрд.

— Что-нибудь смелое, кровожадное и решительное. Может, с девизом штата? Sic semper tyrannis[40]! — эффектно продекламировал Бёрд и захохотал. Старбак тоже рассмеялся.

Девиз означал, что всякий, кто попытается напасть на Виргинию, потерпит такое же унизительное поражение, как король Георг III, но угроза могла в той же степени относиться и к полковнику, покинувшему Легион, когда тот выступил против врага у Манассаса.

— Мне нравится эта мысль, — сказал Старбак, — и весьма.

Рота преодолела небольшой подъем и увидела дым бивуаков, поднимающийся с гряды холмов примерно в миле от этого места. Дождь и облака скрывали заходящее солнце и принесли преждевременные сумерки, в которых огни на холмах казались более яркими.

На тех холмах решил провести ночь авангард дивизии, под защитой реки и двух батарей артиллерии, чьи силуэты темнели на фоне неба.

Большая часть Легиона уже достигла лагеря, находившегося далеко впереди роты Старбака, которая задержалась, занимаясь отставшими солдатами и стычкой с кавалерией янки.

— Уже виден уютный дом, — радостно заявил Бёрд.

— Слава Богу, — отозвался Старбак.

Ремень от винтовки натирал ему сквозь промокший мундир, в ботинках хлюпало, и перспектива отдыха у костра казалась просто манной небесной.

— Это Мерфи? — Бёрд прищурился, разглядывая сквозь дождь всадника, скачущего галопом по дороге с холма.

— Осмелюсь предположить, он ищет меня, — сказал Бёрд, помахав рукой, чтобы привлечь внимание ирландца.

Мерфи, прекрасный наездник, пришпорил коня, перебираясь через мелкий брод, а потом помчался в сторону одиннадцатой роты и развернул лошадь, из под копыт которой взметнулся поток грязи, остановившись рядом с Бёрдом.

— В лагере вас ждет один человек, Дятел. Он вроде требует, чтобы вы поторопились с ним встретиться.

— Его звание придает этому требованию значимости?

— Полагаю, что да, Дятел, — Мерфи одернул возбужденную лошадь.

Из-под ее копыт брызнули комья грязи, запачкав панталоны Бёрда.

— Его зовут Свинерд. Полковник Гриффин Свинерд.

— Никогда о нем не слышал, — бодро отозвался Бёрд. — Если только это не Свинерд из старинной семьи работорговцев? Это была та еще семейка. Мой отец всегда говорил, что с семейством Свинердов нужно держать нос по ветру. От этого парня воняет, Мерфи?

— Не больше, чем от нас с вами, Дятел, — ответил тот.

— Но он хочет обтяпать с вами дельце, так он выразился.

— Может, передать ему, чтоб сам себе кое-что оттяпал? — развеселился Бёрд.

— Не стоит, Дятел, — печально вымолвил Мерфи. — Лучше не надо. У него для вас новый приказ, видите ли. Мы переходим в другую бригаду.

— О Боже, только не это, — охнул Бёрд, догадываясь о страшной правде.

— Фалконер?

Мерфи кивнул.

— Боюсь, что так, Дятел. Самого Фалконера здесь нет, но Свинерд — его новый заместитель, — Мерфи помялся и перевел взгляд на Старбака.

— Он хочет и с тобой поговорить, Нат.

Старбак выругался. Но это всё равно не помогло бы. Вашингтон Фалконер получил свою бригаду, а с ней вернул и Легион.

Внезапно день и правда стал выглядеть днем поражения. Группа людей, некоторые в гражданском платье, а некоторые в мундирах, медленно брели вдоль линии покинутых укреплений к северу от железнодорожной странции в Манассасе.

День быстро клонился к вечеру, и последние бледные лучи освещали страдающую землю. Дождь притушил пожары, оставленные отступающими конфедератами, превратив костры в кучки сырого, дымящегося и зловонного пепла, в котором в поисках уцелевших сувениров копались только что прибывшие северяне.

Горожане хмуро разглядывали вторгшихся янки, первых с начала войны северян, передвигающихся по Манассасу без конвоя.

Получившие свободу чернокожие радушно приветствовали войска федералистов, вынося им блюда с кукурузными лепешками и сэндвичами, хотя даже эти щедрые дары предлагались с осторожностью, потому что симпатизирующие северянам горожане не были уверены, что ветер побед не переменится, снова задув с юга и принеся с собой армию конфедератов.

Но пока армия северян взяла под контроль железнодорожный узел, и ее командующий инспектировал покинутые конфедератами земляные укрепления.

Генерал-майор Джордж Бринтон Макклелан был человеком небольшого роста и крепкого телосложения с полным, румяным и мальчишеским лицом. Ему исполнилось всего тридцать пять, но к молодости прибавилось непоколебимое чувство собственного достоинства и постоянный хмурый взгляд, который компенсировал малый рост.

Он также отращивал небольшие усы, которые, как ошибочно полагал, прибавляли его внешности внушительности, но на самом деле лишь делали его возраст еще более очевидным. Теперь он остановился в дымном воздухе у железнодорожного узла, чтобы осмотреть одно из окрашенных в темный цвет бревен, торчащее подобно дулу пушки из мокрой амбразуры.

Дюжина штабных офицеров остановилась за спиной генерал-майора, уставившись одновременно с ним на черное бревно с капающей с него водой. Никто не произнес ни слова, пока некая важная персона в гражданской одежде не нарушила зловещее молчание.

— Это бревно, генерал, — саркастически произнес он. — В Иллинойсе мы зовем такое стволом дерева.

Генерал-майор Джордж Бринтон Макклелан не удостоил это замечание ответом. Вместо этого он брезгливо озаботился тем, чтобы не наступить своим начищенным до блеска ботинком в глубокую лужу, пока шел к следующей амбразуре, где с той же тщательностью рассмотрел идентичное бревно.

Какой-то мятежник написал мелом на фальшивом дуле: «Хи-хи».

— Хи-хи, — прочитал человек из Иллинойса, краснолицый конгрессмен средних лет, известный своей близостью к президенту Линкольну. Подобные отношения не позволяли большинству офицеров каким-либо образом наносить политику оскорбления, но Макклелан его презирал, как одну из тех тыловых крыс-республиканцев, что всю зиму высмеивали Потомакскую армию за бездействие.

— На Потомаке всё спокойно, — распевали насмешники, требуя ответа, почему самая дорогая в американской истории армия сонно прождала всю зиму, прежде чем выступить на врага.

Именно люди вроде конгрессмена подстегивали президента найти более воинственного командующего армией северян, и Макклелан устал от этой критики. Он показал свое презрение, демонстративно повернувшись к конгрессмену спиной и посмотрев вместо него на одного из офицеров.

— Думаете, эту бутафорию разместили здесь сегодня утром?

Штабной офицер, инженер в должности полковника, осмотрел бутафорские орудия и по подгнившему основанию бревен сделал вывод, что они находились здесь по меньшей мере с прошлого лета, а это значило, что федеральная армия Соединенных Штатов, крупнейшее войско, когда-либо существовавшее в Америке, последние несколько месяцев отсиживалась из-за боязни кучки бревен, вымазанных дегтем. Полковник, тем не менее, знал, что не стоит заверять в этом генерала Макклелана.

— Может, вчера, сэр, — тактично сообщил он.

— Но на прошлой неделе здесь были настоящие пушки? — яростно потребовал ответа Макклелан.

— О, вне всякого сомнения, — солгал полковник.

— Наверняка, — поддакнул другой офицер, глубокомысленно кивнув.

— Мы же их видели! — воскликнул третий, хотя, по правде говоря, он гадал, действительно его кавалерийский патруль мог быть обманут этими покрашенными бревнами, которые с расстояния на самом деле выглядели поразительно похожими на пушки.

— Как по мне, так эти стволы деревьев выглядят так, будто давно здесь установлены, — саркастическим тоном подчеркнул конгрессмен из Иллинойса. Он вскарабкался к грязной амбразуре, запачкав одежду, а потом резко соскользнул вниз, встав рядом с бутафорской пушкой.

Когда-то у амбразур, должно быть, и правда стояли настоящие орудия, потому что фальшивые покоились на пологих земляных насыпях, обрамленных деревянными досками, на которые откатывались пушки при отдаче, так, чтобы потом их можно было вернуть на прежнюю позицию.

Конгрессмен чуть не потерял равновесие на старых досках, скользких от грязного темного грибка. Ему удалось выпрямиться, ухватившись за ствол бутафорский пушки, а потом он топнул правой ногой.

Каблук сломал гнилую доску площадки, потревожив колонию мокриц, которые поспешили скрыться от солнечного света. Конгрессмен выплюнул изо рта влажный огрызок сигары.

— Не понимаю, каким образом настоящая пушка могла простоять здесь несколько месяцев, генерал. Полагаю, вы просто наложили в штаны из-за этой кучки спиленных стволов.

— Вы сами были свидетелем нашей победы, конгрессмен! — Макклелан яростно развернулся к политику. — Подобной победы, возможно еще не было в анналах нашей страны! Великолепная победа! Триумф оружия, полученного с помощью науки! — генерал эффектно вытянул руку в сторону дыма от погребальных костров, чернеющих остатков вагонных колес и высокой кирпичной каминной трубы, торчащей среди тлеющих угольков.

— Смотрите же, сэр, — произнес Макклелан, махнув рукой в сторону этого унылого пейзажа, — вот побежденная армия. Армия, отступившая перед нашей победоносной атакой, как сено разлетается от косы.

Конгрессмен послушно посмотрел на эту сцену.

— И на удивление мало тел, генерал.

— Война, выигранная маневром, сэр, это милосердная война. Вам следует пасть на колени и возблагодарить за это всемогущего Господа, — сделав таким образом финальный выстрел, Макклелан быстро зашагал прочь, в город.

Конгрессмен покачал головой, но промолчал. Он просто наблюдал, как какой-то худощавый человек в поношенном и выцветшем мундире французской кавалерии вскарабкался на амбразуру, чтобы взглянуть на бутафорскую пушку.

На боку у француза болтался огромный палаш, отсутствующий глаз скрывала повязка, а вёл он себя очень энергично.

Его звали полковник Лассан, и он являлся военным наблюдателем из Франции, прикрепленным к армии северян с летней битвы при Булл-Ран.

Сейчас он постучал носком ботинка по доскам орудийной площадки. Его шпоры звякнули, когда прогнившая древесина развалилась от слабого пинка.

— Ну, Лассан? — спросил конгрессмен. — Что скажете?

— Я всего лишь гость в вашей стране, — тактично произнес Лассан, — иностранец и наблюдатель, так что мое мнение, конгрессмен, не имеет ни малейшего значения.

— Но глаза то у вас есть, правда? Ну, по крайней мере один, — поспешно добавил конгрессмен. — Не нужно быть американцем, чтобы понять, положили ли эту деревяшку сюда только вчера.

Лассан улыбнулся. Его лицо было покрыто шрамами, но в его выражении было какое-то озорство и необузданность. Он был светским человеком, разговаривающим на превосходном английском с британским акцентом.

— Я научился в вашей прекрасной стране одной вещи, — заявил он конгрессмену, — что мы, простые европейцы, должны держать критику при себе.

— Вот же чертов опекун-лягушатник, — пробормотал конгрессмен. Француз ему нравился, даже несмотря на то, что одноглазый ублюдок вытянул из него двухмесячное жалование за вчерашней партией в покер.

— Так скажите же мне, Лассан, эти бревна сюда притащили вчера?

— Думаю, они находятся здесь несколько дольше, чем предполагает генерал Макклелан, — тактично сообщил Лассан.

Конгрессмен бросил рассерженный взгляд на группу во главе с генералом, которая теперь находилась примерно в сотне шагов.

— Полагаю, он просто не желает испачкать свою милую чистенькую армию, бросив ее в стычку с этими несносными и плохо воспитанными мальчишками-южанами. Вы тоже так считаете, Лассан?

Лассан считал, что войну можно окончить за месяц, если армия северян просто будет двигаться по прямой, понесет некоторые потери, но продолжит идти, однако был слишком дипломатичным, чтобы принимать чью-либо сторону в этом недопонимании, которое так яростно обсуждалось в вашингтонских конторах и за богатыми обеденными столами столицы.

Так что в ответ на этот вопрос Лассан просто пожал плечами, а потом был избавлен от дальнейших расспросов появлением художника из газеты, который начал зарисовывать сгнившие доски и подпорченное бревно.

— Ты смотришь на победу, сынок, — саркастически объявил ему конгрессмен, отщипнув намокшую часть сигары, прежде чем снова засунуть ее в рот.

— Это уж точно не поражение, конгрессмен, — верноподданно заметил художник.

— Это можно назвать победой? Сынок, мы не вышвырнули отсюда мятежников, они просто сами ушли, когда пожелали! И теперь готовят свои деревянные пушки где-то в другом месте. У нас не будет настоящей победы, пока мы не подвесим Джеффа Дэвиса за тощие ноги. Помяни мое слово, сынок, эти пушки гниют здесь с прошлого года. Я считаю, что нашего нового Наполеона опять обвели вокруг пальца. Деревянные пушки для головы с опилками, — конгрессмен сплюнул в грязь.

— Нарисуй эти деревянные пушки, сынок, и не забудь про колею от колес, по которой увезли настоящие.

Художник нахмурился, взглянув на грязь вокруг гниющих орудийных площадок.

— Здесь нет никакой колеи.

— Соображаешь, сынок. А это значит, что ты на голову выше нашего нового Наполеона, — конгрессмен поковылял прочь в сопровождении французского наблюдателя.

В сотне шагов от них, еще один человек в гражданском платье нахмурившись разглядывал другую бутафорскую пушку. Это был крепкий и коренастый мужчина с густой бородой, из которой воинственно торчала темная трубка. Одет он был в поношенный сюртук для верховой езды, высокие сапоги и круглую шляпу с узкими полями.

В руке он держал хлыст, который внезапно со злостью обрушил на фальшивое дуло одной из деревянных пушек, а потом повернулся и крикнул помощнику, чтобы привел лошадь.

Позже той же ночью бородатый мужчина принял посетителя в гостиной дома, где он расположился. В Манассасе трудно было найти дом, причем настолько, что большая часть военных ниже генерал-лейтенанта по чину вынуждена была жить в палатках, поэтому тот факт, что гражданский имел в своем распоряжении целый дом, был доказательством его значимости.

Надпись мелом на двери гласила: «Майор И.Дж. Аллен», хотя этот человек не был военным и не носил фамилию Аллен, он был гражданским, любившим скрывать свою личность под псевдонимами.

Его настоящее имя было Аллен Пинкертон, и он служил детективом в полиции Чикаго, до того как генерал Макклелан назначил его главой секретной службы Потомакской армии.

Сейчас, в свете угасающего пламени свечи, Пинкертон смотрел на высокого нервного офицера, которого привели к нему из арьергарда армии.

— Вы майор Джеймс Старбак?

— Да, сэр, — осторожно ответил Джеймс Старбак тоном человека, ожидающего от любого подобного вызова какой-нибудь беды.

В те дни Джеймс был совершенно безутешен. С высокой должности штабного офицера, посвященного в секреты командующего армией, его перевели в отдел снабжения Первого корпуса.

Его новые обязанности заключались в снабжении сушеными овощами, мукой, вяленым мясом, солониной, галетами и кофе, и он добросовестно их исполнял, но сколько бы провианта ему не удавалось добыть, всегда было мало, так что офицеры из любого полка или батареи считали себя вправе проклинать его как бесполезного черножопого сына праведной суки.

Джеймс знал, что ему следует игнорировать подобные оскорбления, но всё равно чувствовал себя униженным и на грани срыва. Редко когда он ощущал себя таким несчастным.

Теперь, к удивлению Джеймса, он заметил, как человек по фамилии Аллен изучает длинное письмо Адама, которое Джеймс послал в штаб генерал-майора Макклелана в прошлом году.

Насколько был осведомлен Джеймс, высшее командование армии полностью проигнорировало письмо, а поскольку Джеймс не обладал ни властными полномочиями, ни соответствующим характером, чтобы убедить кого бы то ни было в важности письма, то сделал вывод, что оно давно забыто, но теперь этот малопривлекательный майор Аллен наконец-то его оценил.

— Кто дал вам это письмо, майор? — спросил Пинкертон.

— Я дал слово не называть его имя, сэр, — Джеймс не мог понять, почему называет этого жалкого коротышку «сэр».

Хотя Аллен и не превосходил Джеймса по рангу, но что-то в воинственном поведении этого человека вызвало в Джеймсе инстинктивное стремление раболепствовать перед ним, хотя в то же время он ощутил нотку упрямства и решил, что больше не будет обращаться к этому человеку с таким почтением.

Пинкертон затолкал в трубку табак своим загрубевшим пальцем, а потом поднес ее к свече и прикурил.

— Ваш брат находится в рядах мятежников?

Джеймс вспыхнул, и неудивительно, потому что предательство Ната было причиной страшного стыда в семье Старбаков.

— Да, сэ… майор. Увы.

— Это он написал письмо?

— Нет, сэ… майор. Нет, не он. Хотел бы я, чтобы это был он.

Трубка Пинкертона пыхнула, когда он сделал короткую затяжку. Ветер стучал в окна и завывал в короткой каминной трубе, нагнав в комнату облако густого дыма.

— Будьте уверены, майор, мне можно доверять, — сказал Пинкертон с некоторой шотландской картавостью в голосе, — и не сойти мне с этого места, клянусь душой моей дорогой покойной матери, и душой ее матери, и на всех библиях Северной Америки, что никогда, никогда не раскрою имя вашего осведомителя. Так вы мне скажете?

Джеймс почувствовал искушение. Может, если он откроет имя Адама, его освободят от ужасной работы в снабжении, но он дал слово и не нарушит его, и потому лишь покачал головой.

— Нет, майор, не скажу. Я вам доверяю, но не могу нарушить обещание.

— Хорошо, коли так, Старбак, хорошо, — Пинкертон скрыл свое разочарование и снова нахмурился, читая письмо Адама.

— Ваш человек был прав, — продолжал он, — а все остальные ошибались. Ваш человек сказал нам правду, или что-то очень похожее на правду. У него неверная численность армии Джонстона, мы знаем наверняка, что она как минимум в два раза больше, чем он утверждает, но всё остальное здесь прямо в точку, точно в цель, настоящее золото! — что действительно поразило Пинкертона, так это описание Адамом бутафорских деревянных пушек.

Он дал их точное количество и расположение, и Пинкертон, осматривая пушки в те дождливые сумерки, вспомнил позабытое письмо и приказал отыскать его среди бумаг.

Таких выброшенных сообщений были сотни, большинство принадлежало перу патриотов с хорошим воображением, часть выводов была сделана после прочтения газет, а другие, вне всякого сомнения, были посланы южанами, пытающимися сбить с толку Север.

На север стекалось столько информации, что Пинкертону приходилось выбрасывать очень много сообщений, но сейчас он понял, что наткнулся на золотой самородок среди шлака.

— Ваш человек посылал еще какие-нибудь письма?

— Нет, майор.

Пинкертон откинулся в кресле, ножки которого зловеще заскрипели.

— Думаете, он готов снабжать нас информацией?

— Уверен, что да.

С шинели Джеймса на пол гостиной капала вода.

Он дрожал от холода, несмотря на небольшой камин, злобно плевавшийся искрами, но дававший обветшалой комнате немного драгоценного тепла.

Пятно на штукатурке над камином выдавало место, где когда-то висела картина, которую в спешке убрали перед прибытием армии северян, может, портрет Джеффа Дэвиса или даже Борегара, одержавшего победу при Манассасе и любимого генерала южан.

Пинкертон снова пристально вгляделся в письмо, недоумевая, почему он раньше не принял его всерьез. Он отметил, что бумага была высокого качества, явно из довоенных запасов, гораздо лучше, чем та бесцветная, волокнистая и отвратительная бумага, которую теперь производили мануфактуры Юга.

Автор использовал печатные буквы, чтобы скрыть свой почерк, но грамматика и словарный запас выдавали хорошее образование, а написанные факты — человека, находящемся в самом сердце армии мятежников.

Пинкертон знал, что совершил ошибку, проигнорировав письмо, но утешал себя тем, что немудрено потерять ценные зерна в таком хаосе.

— Напомните, каким образом ваш человек передал вам это письмо? — потребовал Пинкертон.

Джеймс уже объяснял эти обстоятельства в письме, приложенном к сообщению Адама, но эти объяснения были явно давно позабыты.

— Он дал мне его в Ричмонде, майор, когда меня обменяли на пленных северян.

— И как вы с ним связываетесь теперь?

— Он сказал, что письма можно оставлять в вестибюле церкви Святого Павла в Ричмонде. Там есть доска объявлений, крест-накрест перетянутая лентой, и если оставлять под лентой письма, адресованные почетному секретарю Общества снабжения армии Конфедерации библиями, он будет их забирать. Не думаю, что существует подобное общество, — сказал Джеймс и сделал паузу.

— И должен признаться, что не знаю, как доставить письмо в Ричмонд, — скромно добавил он.

— Ничего сложного. Мы каждый день этим занимаемся, — удовлетворенно заявил Пинкертон, а потом распахнул кожаный саквояж и вытащил оттуда походный письменный набор.

— В ближайшие недели нам понадобится помощь вашего друга, майор, — он взял лист бумаги, чернильницу и перо и толкнул всё это к другой стороне стола.

— Присаживайтесь.

— Вы хотите, чтобы я написал ему прямо сейчас, майор? — удивился Джеймс.

— Самое время, Старбак! Куй железо, пока горячо, разве не так говорят? Не мешкайте! Скажите своему другу, что его знания представляют огромную ценность, и что их оценили на самом высоком уровне федеральной армии, — Пинкертон знал, что небольшая лесть весьма помогает в обращении с тайными агентами. Он замолчал, а Джеймс придвинул к бумаге свечу и начал быстро писать привычной к этому рукой.

С расщепленного кончика пера срывались маленькие чернильные кляксы, пока он быстро царапал им по бумаге.

— Напишите что-нибудь личное, — продолжал Пинкертон, — чтобы он вас узнал.

— Я уже это сделал, — ответил Джеймс. Он выразил надежду, что Адам нашел возможность передать библию Нату.

— А теперь напишите, что будете ему обязаны, если он поможет нам с просьбой, которая будет приложена.

— Которая будет приложена? — озадаченно поинтересовался Джеймс.

— Вы не говорите мне, кто он, — отозвался Пинкертон, — а я не собираюсь вам сообщать, чего мы от него хотим.

Джеймс положил перо на край стола и нахмурился.

— Это для него рискованно?

— Рискованно? Конечно, рискованно! Идет война! Риск просто витает в воздухе! — Пинкертон бросил на Джеймса сердитый взгляд, снова поднес трубку к свече и затянулся. — Ваш человек делает это ради денег?

Джеймс просто окаменел от такого предположения.

— Он патриот, майор. И христианин.

— В таком случае награда, ожидающая его на небесах, конечно же, достаточная причина, чтобы рискнуть? — спросил Пинкертон. — Но неужели вы думаете, что я хочу его потерять? Конечно же нет! Обещаю, я не буду просить его сделать что-либо, чего я не мог бы попросить у собственного сына, можете быть в этом уверены, майор. Но позвольте мне добавить кое-что еще, — Пинкертон, словно чтобы продемонстрировать, насколько важными будут те слова, которые он собирается произнести, вытащил трубку изо рта и вытер губы.

— То, о чем я хочу попросить вашего человека, поможет нам выиграть войну. Вот насколько это важно, майор.

Джеймс покорно взялся за перо.

— Вы просто хотите, чтобы я попросил его выполнить ваше задание.

— Ну да, майор, именно этого я и хочу. А потом, будьте добры, напишите на конверте адрес, — Пинкертон откинулся назад и затянулся трубкой.

Он собирался попросить у Адама сведения об обороне мятежников на востоке Ричмонда, где простиралось болотистое и пустынное пространство, и генерал Макклелан планировал со дня на день выступить в неожиданную атаку на столицу мятежников.

Теперешнее медленное продвижение к руинам Манассаса было предпринято лишь для того, чтобы вынудить армию Конфедератов встать с северной стороны от Ричмонда, а в это время Макклелан тайно готовил самый огромный флот в истории к настоящей атаке на восточный фланг противника.

Ричмонд к маю, мир к июлю, говорил себе Пинкертон, а награда за эту победу на всю оставшуюся жизнь.

Он взял письмо и конверт из рук Джеймса. Конверт был сделан из комковатой коричневой бумаги, которую один из агентов Пинкертона привез после своего тайного посещения Конфедерации, и Джеймс адресовал его почетному секретарю общества снабжения армии Конфедерации библиями, церковь Святого Павла, Грейс-стрит, Ричмонд.

Пинкертон нашел одну из плохоньких зеленых пятицентовых марок с худым лицом Джеффа Дэвиса и прикоеил ее к конверту.

— Этот осведомитель, полагаю, доверяет только вам? — спросил Пинкертон.

— Именно так, — подтвердил Джеймс.

Пинкертон кивнул. Если этот необычный шпион доверяет только Джеймсу, то Пинкертону нужно было быть уверенным, что тот всегда будет под рукой.

— А до войны, майор, — поинтересовался он, — у вас было какое-то занятие?

— Профессия, — твердо поправил Джеймс. — Я был адвокатом в Бостоне.

— Адвокатом, вот как? — Пинкертон встал и подошел поближе к слабому огню камина.

— Моя дорогая матушка желала, чтобы я стал адвокатом, в Шотландии их называют стряпчими, но увы, у нас не было денег на обучение. Но мне нравится думать, что я стал бы хорошим адвокатом, если бы мне предоставилась такая возможность.

— Не сомневаюсь в этом, — согласился Джеймс, хотя не был в этом уверен.

— И как адвокат, майор, вы привыкли заниматься анализом фактов? Чтобы отличить правдивые от ложных?

— Несомненно.

— Я спрашиваю, — объяснил Пинкертон, — потому что в последнее время в своем бюро я страдаю от недостатка порядка. У нас отнимает слишком много времени поддержание бумаг в должном виде, и мне нужен заместитель, майор, человек, который может выносить суждения и сортировать факты. Уверяю, что генерал-майор Макклелан немедленно даст добро на перевод, так что с вашим прежним старшим офицером проблем не будет. Не слишком ли большая наглость с моей стороны предложить вам эту должность?

— Это весьма щедро, сэр, весьма щедро, — ответил Джеймс, совершенно позабыв свое твердое решение не называть этого человека «сэр».

— Для меня честь присоединиться к вам, — поспешно продолжил он, едва осмеливаясь поверить, что и правда будет вызволен из сырого и отзывающегося эхом на каждый звук склада отдела снабжения.

— В таком случае, добро пожаловать, майор, — Пинкертон протянул руку в приветствии.

— Мы тут ведем себя без церемоний, — сказал он, твердо и энергично пожав руку Джеймса, — так что с этого момента можете звать меня Бульдогом.

— Бульдогом? — запнулся Джеймс.

— Это всего лишь прозвище, майор, — заверил Пинкертон Джеймса.

— Хорошо, — Джеймс еще колебался, — Бульдог. И почту за честь, если вы будете называть меня по имени, Джеймсом.

— Я так и собирался, Джимми, так и собирался! Начинаем работу утром. Хочешь забрать свое барахло сегодня вечером? Можешь ночевать здесь, в буфетной, если не возражаешь против крыс.

— В плену я привык к крысам, — ответил Джеймс, — и даже к кой-чему похуже.

— В таком случае, майор, вперед! Нужно начать работу рано утром, — заявил Пинкертон, а как только Джеймс ушел, глава секретной службы сел за стол и написал короткое письмо для отправки на юг вместе с запиской Джеймса.

В письме он просил предоставить детальные сведения об оборонительных сооружениях к востоку от Ричмонда и особенно интересовался численностью войск на этих укреплениях. Потом Пинкертон попросил доставить эти сведения мистеру Тимоти Уэбстеру, в отель «Баллард-Хаус» на Франклин-стрит в Ричмонде.

Тимоти Уэбстер был лучшим шпионом Пинкертона, который уже подготовил три налета на Конфедерацию и разрабатывал четвертый.

В это время Уэбстер представлялся как прорвавший блокаду торговец, пытающийся основать свое дело в Ричмонде, хотя на самом деле использовал фонды секретной службы, чтобы приобрести друзей среди неосторожных офицеров и политиков Конфедерации.

Миссия Уэбстера заключалось в том, чтобы выяснить всё об обороне Ричмонда, и это задание было чудовищно рискованным, но теперь, с появлением осведомителя Джеймса Старбака, Пинкертон почувствовал уверенность в успехе операции Уэбстера.

Он запечатал конверт с двумя письмами, откупорил бутылку драгоценного шотландского виски и сам себе провозгласил тост:

— За победу.

Глава пятая

Полковник Гриффин Свинерд жадно поглощал жареную капусту с картошкой, когда в его палатку вошли Бёрд и Старбак. Начался дождь, и тяжелые тучи принесли с собой преждевременную темноту, так что в палатке пришлось зажечь два светильника, что свисали с верхней перекладины.

Только что получивший это звание полковник сидел под этими двумя фонарями в огромной шинели из серой шерсти поверх форменных панталон и грязной рубахи.

Он вздрагивал всякий раз, когда жевание вызывало приступ зубной боли в его желтой и гнилой челюсти. Его слуга, уродливый раб, объявил о прибытии майора Бёрда и капитана Старбака, а потом быстро удалился в ночь, где огонь костров арьергарда пробивался сквозь ветер и дождь.

— Значит, вы Бёрд, — произнес Свинерд, намеренно проигнорировав Старбака.

— А вы Свинерд, — ответил Бёрд с той же резкостью.

— Полковник Свинерд. Вест-Пойнт, выпуск двадцать девятого года, бывшая Армия Соединенных Штатов, Четвертый полк легкой пехоты, — налитые кровью глаза Свинерда в свете фонарей казались болезненно желтыми.

Он пережевал полную ложку своей еды, запив ее огромным глотком виски.

— Ныне назначенный заместителем командующего бригады Фалконера, — он ткнул ложкой в сторону Бёрда. — Что превращает меня в офицера, старшего вас по должности.

Бёрд признал субординацию коротким кивком, но не стал называть Свинерда «сэром», а, очевидно, тот именно этого и добивался. Свинерд не настаивал, вместо этого царапнув по тарелке острым ножом и наполнив рот еще одной ложкой неаппетитной смеси.

В его палатке пол был выстлан свеженапиленными сосновыми досками, там находился складной стол, кресло и походная кровать, а в качестве подставки для седла использовались козлы. Вся мебель, также как палатка и седло, была новенькой, с иголочки.

Это и до войны обошлось бы недешево, но Бёрд даже не мог представить, сколько подобные вещи могли бы стоить во времена дефицита. Рядом с палаткой расположилась повозка, в которой, как предположил Бёрд, с комфортом перемещался Свинерд, еще одно свидетельство потраченных на личное имущество Свинерда средств.

Свинерд проглотил очередную порцию еды и снова влил в себя виски. Дождь колотил по туго натянутому полотну шатра, а где-то в темноте заржала лошадь и залаяла собака.

— Теперь вы в бригаде Фалконера, — официально объявил Свинерд, — состоящей из Легиона, добровольческого батальона округа Изард из Арканзаса, Двенадцатого и Тринадцатого флоридских полков и Шестдесят пятого виргинского. И все они теперь под командованием бригадного генерала Вашингтона Фалконера, да благословит его Бог, чье прибытие к Раппаханнок ожидается завтра. Вопросы?

— Как поживает мой зять? — вежливо поинтересовался Бёрд.

— Военные вопросы, Бёрд, военные.

— В полной ли мере мой зять поправился, чтобы исполнять свой воинский долг? — любезно спросил Бёрд.

Свинерд проигнорировал издевательский вопрос. Его правая щека дернулась от тика, когда он провел искалеченной рукой по седеющей бороде, где застряли остатки капусты.

На край тарелки полковник положил мокрый кусок жевательного табака, который теперь засунул обратно в рот и усиленно зачмокал, а потом встал и подошел к козлам, служившим подставкой под седло.

— Вы когда-нибудь снимали скальп? — бросил он вызов Бёрду.

— Нет, насколько я могу припомнить, — Бёрд попытался скрыть удивление и отвращение, вызванные этим неожиданным вопросом.

— Для этого нужна сноровка! Как и для любого другого дела, Бёрд, нужна сноровка!

У молодых солдат всегда возникает с этим проблема, потому что они пытаются срезать скальпы, а так делать не нужно. Совсем не нужно. Нет, их нужно сдирать, сдирать! Помогая при этом ножом, если естьнеобходимость, но только чтоб края подравнять, вот так вы получите нечто прекрасное и с волосами!

Вроде этого! — Свинерд вытащил смотанные в клубок волосы из кармана шинели и помахал ими перед носом у Бёрда.

— Я снял с дикарей больше скальпов, чем любой человек из ныне живущих, — продолжал Свинерд, — и горжусь этим. Я хорошо послужил своей стране, Бёрд, никто не служил ей лучше, смею вас заверить, но в награду получил лишь возможность наблюдать за выборами этого черножопого шимпанзе Линкольна, так что теперь нам приходится драться за новую страну, — Свинерд произнес эту речь весьма эмоционально, наклонившись достаточно близко, так что Бёрд мог почувствовать смесь капусты, табака и виски в его дыхании.

— Теперь продолжим, Бёрд, мы с вами. Как мужчина с мужчиной, да? Как там полк? Скажите-ка мне.

— Полк в порядке, — коротко ответил Бёрд.

— Будем надеяться, Бёрд. Что с ним всё в порядке! Генерал не уверен, что майору пристало им командовать, вы меня понимаете? — Свинерд приблизил лицо к Бёрду.

— Так что нам с вами лучше поладить, майор, если вы хотите, чтобы мое хорошее мнение о вас изменило точку зрения генерала.

— Что вы предлагаете? — спокойно спросил Бёрд.

— Я ничего не предлагаю, майор. Я недостаточно умен, чтобы вносить предложения. Я лишь слепой солдат, которого только что оторвали от черного дула винтовки, — Свинерд разразился приступом сиплого хохота, а потом плотно закутался в шерстяную шинель, натянув ее на тощую грудь, и нетвердой походкой направился обратно в кресло.

— Для меня имеет значение, — продолжал Свинерд, усевшись, — лишь готов ли Легион к сражению и знает ли он, за что дерется. Ваши солдаты это знают, Бёрд?

— Уверен, что да.

— Я говорите так, будто не уверены, Бёрд. Совсем не уверены.

Свинерд замолчал, чтобы глотнуть виски.

— Солдаты — народ простой, — продолжал он.

— Нет ничего сложного в солдате, Бёрд. Направьте его куда надо, пните под зад и велите убивать, вот всё, что нужно солдату, Бёрд! Солдаты — это же просто белые ниггеры, вот что я вам скажу, но даже ниггеры работает лучше, если знают, ради чего они это делают. И вот почему сегодня вечером вы раздадите своим людям эти буклеты. Хочу, чтобы они знали, как благородно их дело, — Свинерд попытался поднять на стол деревянный ящик с памфлетами, но был побежден его весом, и потому просто пнул коробку в сторону Бёрда.

Бёрд нагнулся над одним из буклетов и прочел титульную страницу вслух:

— Джон Дэниелс, «Вопрос о ниггерах», — в тоне Бёрда чувствовалась неприязнь к злобной позиции Дэниелса.

— Вы и правда хотите, чтобы я раздал это солдатам?

— Должны! — объявил Свинерд.

— Джонни — мой кузен, видите ли, и он продал эти памфлеты генералу Фалконеру именно для того, чтобы его прочли солдаты.

— Как щедро со стороны моего зятя, — язвительно произнес Бёрд.

— И какими полезными окажутся эти памфлеты! — впервые с тех пор, как пересек порог палатки, нарушил молчание Старбак.

Свинерд подозрительно уставился на него.

— Полезными? — спросил он с угрозой в голосе после длительной паузы.

— В такую сырость ужасно трудно развести костер, — заявил Старбак любезным тоном.

Щека Свинерда задергалась. Он долго молчал, играясь с ножом на костяной ручке и уставившись на юношу.

— Дэниелс — ваш кузен? — внезапно нарушил молчание Бёрд.

— Да, — Свинерд отвел взгляд от Старбака и положил нож на стол.

— И ваш кузен, полагаю, — медленно произнес Бёрд, которого вдруг озарило, — написал статью с предложением повысить Вашингтона Фалконера?

— И что с того? — огрызнулся Свинерд.

— Ничего, ничего, — ответил Бёрд, хотя с трудом скрывал свою радость, сообразив, какую цену пришлось заплатить его зятю за поддержку Дэниелса.

— Вы находите в этом что-то смешное? — злобно накинулся на него Свинерд. Бёрд вздохнул.

— Полковник, — сказал он, — сегодня нам пришлось пройти долгий путь, и у меня нет ни сил, ни желания стоять здесь и рассказывать о причинах моего веселья. Вам что-нибудь еще от меня нужно? Или мы с капитаном Старбаком можем отправиться спать?

На несколько секунд Свинерд уставился на Бёрда, а потом махнул своей искалеченной левой рукой в сторону входа в палатку.

— Идите, майор. Пришлите человека за памфлетами. А вы останетесь здесь, — эти слова предназначались Старбаку.

Но Бёрд не сдвинулся с места.

— Если у вас есть дело к одному из моих офицеров, полковник, — сказал он Свинерду, — то у вас есть дело и ко мне. Я остаюсь.

Свинерд пожал плечами, словно сообщая, что ему плевать, останется ли Бёрд, а потом снова посмотрел на Старбака.

— Как поживает ваш отец, Старбак? — вдруг спросил Свинерд.

— По-прежнему проповедует братскую любовь к ниггерам, да? Еще хочет, чтобы мы выдали наших дочерей замуж за африканцев? — он помедлил, чтобы дать Старбаку ответить.

Один из светильников внезапно моргнул, но потом пламя опять разгорелось. Из дождливой тьмы донеслось пение солдат.

— Ну так как, Старбак? — вопрошал Свинерд.

— Ваш отец хочет, чтобы мы выдали своих дочерей замуж за ниггеров?

— Мой отец упоминает в проповедях о межрасовых браках, — тихо признал Старбак.

Он не любил своего отца, но перед лицом насмешек Свинерда почувствовал порыв защитить преподобного Элияла. Щека Свинерда продолжала подергиваться, а потом он вытянул искалеченную левую руку и показал на две звезды, которые украшали воротничок его нового мундира, висевшего на гвозде, вбитом в одну из стоек палатки.

— Что означает этот значок, Старбак?

— Полагаю, он означает, что мундир принадлежит подполковнику.

— Он принадлежит мне! — Свинерд перешел на повышенные тона. Старбак пожал плечами, словно принадлежность мундира не имела никакого значения.

— И я старше вас по званию! — выкрикнул Свинерд, разбрызгивая слюну вперемешку с табачной жижей на остатки капусты с картошкой. — Так что обращайтесь ко мне «сэр»! Так то!

Старбак промолчал. Полковник взглянул на него, скребя изуродованной рукой по краю стола. Настала напряженная тишина. Пение в окружающей темноте прекратилось, как только солдаты услышали, как полковник орет на Старбака, и майор Бёрд предположил, что половина Легиона сейчас прислушивается к этой стычке в залитой желтым светом палатке.

Полковник Свинерд не осознавал присутствия этой молчаливой невидимой аудитории. Он вышел из себя, подстегиваемый насмешливым выражением привлекательного лица Старбака.

Полковник неожиданно схватил хлыст с короткой рукояткой, лежащий на походной кровати, и щелкнул им в сторону бостонца.

— Вы просто северная сволочь, Старбак, республиканский мусор и любитель ниггеров, и в этой бригаде вам нет места, — полковник, пошатываясь, встал на ноги и снова взмахнул хлыстом, на сей раз всего в нескольких дюймах от щеки Старбака.

— Таким образом, вы уволены из полка, отныне и навсегда, ясно вам? Это приказ бригадного генерала, подписанный, заверенный и врученный мне, — Свинерд порылся левой рукой в бумагах на складном столике, но не нашел приказа об увольнении и прекратил поиски.

— Вы уберетесь отсюда немедленно, сию же минуту! — Свинерд щелкнул хлыстом в сторону Старбака в третий раз.

— Убирайтесь!

Старбак схватился за кончик хлыста. Он лишь хотел защититься от удара, но ремешок хлыста обвился вокруг его руки, предлагая дьявольское искушение.

Он слегка улыбнулся, а потом дернул, и Свинерд потерял равновесие. Полковник вцепился в стол, чтобы удержаться на ногах, но Старбак потянул сильнее, и складной стол рухнул под весом Свинерда. Полковник растянулся на полу, в каше из сломанного дерева и рассыпавшейся капусты.

— Часовой! — заорал Свинерд в падении. — Часовой!

Смущенный сержант Толливер из первой роты просунул голову через полог.

— Сэр? — он опустил глаза на полковника, лежащего среди остатков сломанного стола, а потом в отчаянии поглядел на Бёрда.

— Что мне делать, сэр? — спросил Толливер Бёрда. Свинерд с трудом поднялся.

— Поместите этот кусок северного дерьма под арест, — крикнул он Толливеру, — а потом передадите его в руки военной полиции с приказом отослать в Ричмонд, где его закопают, как врага государства. Вам ясно?

Толливер колебался.

— Вам ясно? — заорал Свинерд на злополучного сержанта.

— Ему ясно, — вмешался майор Бёрд.

— Вы уволены из армии! — рявкнул Свинерд Старбаку.

— Ваша служба окончена, и с вами всё кончено, вы уволены! — брызгал он слюной в лицо Старбаку.

Полковник полностью потерял самообладание, причиной чему стал алкоголь и провоцирующее поведение Старбака. Он ринулся к Старбаку, внезапно схватившись за ремень кобуры, висящей вместе с мундиром на гвозде.

— Вы арестованы! — Свинерд начал икать, всё еще пытаясь вытащить револьвер.

Бёрд взял Старбака за локоть и поспешил оттащить его из палатки до того, как произойдет убийство.

— Мне кажется, он сумасшедший, — заявил Бёрд, отталкивая Старбака подальше от палатки.

— Целиком и полностью сумасшедший. Не в себе. Безумен. Тронулся, — Бёрд остановился на безопасном расстоянии от палатки и уставился на нее, словно до сих пор не мог поверить в то, чему только что стал свидетелем.

— И пьян, конечно же. Но из ума он выжил задолго до того, как пропил мозги. Боже ты мой, Нат, и это наш новый заместитель командующего?

— Сэр? — сержант Толливер последовал за офицерами из палатки полковника.

— Я должен арестовать мистера Старбака, сэр?

— Не глупи, Дэн. Я за ним присмотрю. Просто забудь обо всём этом, — покачал головой Бёрд.

— Рехнулся! — ошарашенно произнес он. В палатке полковника не было заметно никакого движения, лишь свет фонарей мелькал сквозь дождь.

— Прости, Нат, — сказал Бёрд. Он по-прежнему сжимал в руке памфлет Дэниелса, и теперь разорвал его на мелкие кусочки.

Старбак с горечью выругался. Он ждал мести Фалконера, но всё же надеялся остаться в одиннадцатой роте. Теперь она стала его домом, местом, где у него были друзья и цель. Без одиннадцатой роты он превратится в неприкаянную душу.

— Мне нужно было остаться с Окороком, — ответил Старбак. «Окороком» прозвали Натана Эванса, чья обескровленная бригада давно ушла на юг.

Бёрд протянул Старбаку сигару, а потом подобрал из ближайшего костра ветку, чтобы прикурить.

— Нужно отправить тебя подальше отсюда, Нат, пока этот лунатик не решит арестовать тебя по-настоящему.

— За что? — с горечью спросил Старбак.

— За то, что ты враг государства, — тихо произнес Бёрд. — Ты слышал, что сказал этот сумасшедший придурок. Подозреваю, что это Фалконер вложил такую мысль в его голову.

Старбак посмотрел на палатку полковника.

— И в какой дыре Фалконер отыскал этого сукиного сына?

— У Джона Дэниелса, полагаю.

— Мой зять только что прикупил себе бригаду, заплатив за это всё, что потребовал Дэниелс. Что, вероятно, включает должность для этого пьяного безумца.

— Я прошу прощения, Дятел, — сказал Старбак, пристыженный охватившей его жалостью к самому себе. — Этот ублюдок и вам угрожал.

— Я это переживу, — уверенно заявил Бёрд. Он прекрасно знал, что Вашингтон Фалконер его презирает и хочет понизить в должности, но Таддеус Бёрд также знал, что заслужил уважение и любовь Легиона, и как трудно будет его зятю побороть эту привязанность. Старбак был гораздо более легкой мишенью для Фалконера.

— Гораздо важнее, Нат, — продолжал Бёрд, — безопасно увезти тебя отсюда. Чем ты хочешь заняться?

— Заняться? — эхом отозвался Старбак. — А что я могу сделать?

— Отправиться обратно на север?

— Боже мой, нет, — отправиться обратно на север означало встретиться лицом к лицу с отцовским гневом, предать друзей из Легиона и прокрасться домой с поджатым хвостом. Гордость не позволяла ему так поступить.

— Тогда поезжай в Ричмонд, — предложил Бёрд, — и найди Адама. Он поможет.

— Вашингтон Фалконер не позволит ему мне помочь, — с горечью произнес Старбак. Всю зиму он не имел вестей от Адама и подозревал, что потерял своего старого друга.

— Адам и сам себе хозяин, — возразил Бёрд. — Поезжай прямо сегодняшним вечером, Нат. Мерфи отвезет тебя до Фредериксберга, а там сядешь на поезд. Я дам тебе увольнительную, которую ты сможешь предъявлять по дороге.

В Конфедерации никто не мог путешествовать без выписанного властями паспорта, а солдатам было позволено отправляться на побывку по увольнительной, выданной их воинским подразделением.

Новости об увольнении Старбака распространились по Легиону, как облако дыма. Одиннадцатая рота собиралась выразить протест, но Бёрд убедил солдат, что этот спор не выиграть, взывая к чувству справедливости Свинерда.

Нед Хант, считавшийся местным шутом, предложил подпилить спицы в колесах повозки Свинерда или сжечь его палатку, но Бёрд не собирался позволить подобной чепухи и даже поставил охрану у палатки полковника, чтобы предотвратить подобные выходки. Самым важным, по мнению Бёрда, было отправить Старбака подальше от угроз со стороны Свинерда.

— Так что вы будете делать? — спросил у Старбака Траслоу, пока капитан Мерфи седлал двух лошадей.

— Может, Адам поможет.

— В Ричмонде? Так вы встретитесь с моей Салли?

— Надеюсь, — несмотря на ночную катастрофу, Старбак почувствовал прилив приятного предвкушения.

— Передайте, что я о ней вспоминаю, — прохрипел Траслоу. Это было тем единственным проявлением любви и прощения, на которое он был способен. — Если ей что-нибудь нужно, — продолжал Траслоу, а потом пожал плечами, потому что сомневался, что его дочери может не хватать денег.

— Я хотел бы, — начал сержант, но потом снова запнулся и замолчал, и Старбак предположил, что Траслоу хотел бы, чтобы его единственная дочь не зарабатывала на жизнь своим телом, но тот его удивил. — Вас с ней, — объяснил он, — я хотел бы видеть вас вместе.

Старбак покраснел в темноте.

— Салли нужен кто-то с лучшими перспективами, — сказал он.

— Она могла бы найти и кого похуже, — тем не менее поддержал Старбака Траслоу.

— Не понимаю, каким образом, — Старбак почувствовал, как в нем снова нарастает жалость к самому себе. — У меня ни дома, ни денег, ни работы.

— Это ненадолго, — заявил Траслоу. — Вы же не позволите этому сукиному сыну Фалконеру вас победить.

— Нет, — согласился Старбак, хотя, по правде говоря, подозревал, что уже побежден. Он был чужаком на чужой земле, а его враги были богаты, влиятельны и безжалостны.

— И тогда вы вернетесь, — заверил Траслоу. — А я покуда присмотрю за ротой.

— Я вам для этого не нужен, — сказал Старбак. — С этим вы всегда и без меня справлялись.

— Вот же глупыш, — прорычал Траслоу. — У меня нет ваших мозгов, а вы такой дурак, что этого не видите.

Звякнули уздечки, когда капитан Мерфи подвел сквозь дождь двух оседланных лошадей.

— Попрощайтесь, — велел Старбаку Траслоу, — и обещайте ребятам, что вернетесь. Они ждут этого обещания.

Старбак попрощался. У солдат роты было только то, что они могли унести на себе, и всё равно они попытались всучить ему подарки. Джордж Финни в битве при Бэллс-Блафф стянул у мертвого офицера с цепочки от часов серебряный ключ Фи-бета-каппа[41] и хотел вручить его Старбаку.

Старбак отказался, также как и не принял наличные от взвода сержанта Хаттона. Он просто взял увольнительную и перебросил свое одеяло через одолженное седло. Он накинул на плечи шинель Оливера Уэнделла Холмса на алой подкладке и вскочил в седло.

— Скоро увидимся, — сказал он, будто и сам в это верил, и стукнул каблуками, чтобы никто из Легиона не заметил, как он близок к отчаянию.

Старбак и Мерфи ускакали в ночь мимо темной палатки полковника Свинерда. Там не было заметно никакого движения. Три раба полковника скорчились под повозкой, наблюдая, как всадники скрылись в черноте дождя.

Стук копыт постепенно затих в темноте. Когда настало утро, по-прежнему лил дождь. Бёрд не выспался и почувствовал себя старым, когда вылез из землянки, попытавшись согреться и затухающего костра. Он отметил, что палатка полковника Свинерда уже разобрана, а три раба привязывали поклажу в повозке, готовясь к поездке во Фридериксберг.

В полумиле к северу, на дальнем холме, два всадника-янки наблюдали сквозь дождь за лагерем мятежников. Хирам Кетли, туповатый, но старательный ординарец Бёрда, принес майору кружку суррогатного кофе из сушеного батата, а потом попытался раздуть огонь.

Группка офицеров дрожала у жалкого костра, а потом с тревогой на лицах устремила взор за спину Бёрда, так что тот понял, что кто-то к нему приближается. Он обернулся и увидел всклокоченную бороду и налитые кровью глаза полковника Свинерда, который, ко всеобщему удивлению, обнажил желтые зубы в улыбке и протянул Бёрду руку.

— Доброе утро! Вы ведь Бёрд, правильно? — энергично спросил Свинерд. Бёрд осторожно кивнул, но не пожал протянутую руку.

— Свинерд, — полковник, похоже, не узнал Бёрда. — Собирался поговорить с вами прошлой ночью, но был нездоров, простите, — он неловко убрал руку.

— Мы разговаривали, — сказал Бёрд.

— Разговаривали? — нахмурился Свинерд.

— Прошлой ночью. В вашей палатке.

— Малярия, вот в чем проблема, — объяснил Свинерд. По его щеке пробежал тик, и правый глаз начал непрерывно моргать. Борода полковника была мокрой после умывания, мундир вычищен, а волосы напомажены и зачесаны назад. Он вновь держал хлыст, теперь в покалеченной руке.

— Лихорадка то уходит, то возвращается, Бёрд, — продолжал он, — но обычно по ночам. Просто сбивает с ног, видите ли. Так что если мы и разговаривали прошлой ночью, то я ничего не помню. Лихорадка, понимаете?

— Да, вы были похожи на лихорадочного больного, — очень тихо произнес Бёрд.

— Но сейчас я здоров. Сон — лучшее лекарство от лихорадки. Я — заместитель Вашингтона Фалконера.

— Я знаю, — ответил Бёрд.

— А вы теперь в новой бригаде, — жизнерадостно добавил Свинерд.

— Вы, какие-то оборванцы из Арканзаса, Двенадцатый и Тринадцатый полк из Флориды и Шестьдесят пятый виргинский. Генерал Фалконер послал меня представиться и передать вам новые приказы. Вы не будете защищать Фредериксберг, а присоединитесь к остальной бригаде дальше на западе. Всё приказы в письменном виде, — он дал Бёрду сложенный лист бумаги, запечатанный кольцом-печаткой Вашингтона Фалконера.

Бёрд разорвал печать и увидел стандартный приказ, направляющий Легион из Фредериксберга в Локаст-Гроув.

— Там мы будем находиться в резерве, — сказал Свинерд. — Если повезет, у нас будет несколько дней, чтобы прийти в форму, но есть один деликатный вопрос, который нам прежде нужно решить, — он взял Бёрда под локоть и потащил изумленного майора подальше от навострившихся ушей других офицеров.

— Весьма деликатный, — добавил Свинерд.

— Старбак? — предположил Бёрд.

— Как вы догадались? — Свинерд был поражен и впечатлен сообразительностью Бёрда.

— И правда Старбак. Неприятное дельце. Ненавижу разочаровывать людей, Бёрд, это не в моем стиле. Мы, Свинерды, всегда действовали открыто, и иногда я думаю, что зря, но теперь уже поздновато меняться. Дело именно в Старбаке. Видите ли, генерал его не выносит, и нам придется от него избавиться. Я обещал сделать это тактично и полагаю, что вы наверняка знаете, как сделать это наилучшим образом?

— Мы уже это сделали, — с горечью заметил Бёрд. — Он уехал прошлой ночью.

— Уехал? — Свинерд моргнул. — Уехал? Отлично! Просто высший класс!

Полагаю, это ваших рук дело? Отлично! Что ж, тогда больше нам и нечего обсуждать. Приятно с вами познакомиться, Бёрд, — он поднял хлыст, прощаясь, но внезапно развернулся обратно. — Есть еще кое-что, Бёрд.

— Полковник?

— У меня есть кой-какое чтиво для солдат. Чтобы их приободрить, — Свинерд снова наградил Бёрда желтозубой улыбкой. — Они выглядят малость подавленными, нужно как-то вселить в них энтузиазм. Пришлите человека за буклетами, ладно? И прикажите, чтобы неграмотным читали вслух. Хорошо! Отлично! Продолжайте в том же духе!

Бёрд смотрел, как полковник удаляется, а потом закрыл глаза и затряс головой, как будто пытаясь убедиться, что это мокрое утро не было дурным сном. Похоже, что не было, и мир на самом деле безвозвратно сошел с ума.

— Может, — сказал он в пустоту, — у янки тоже есть кто-нибудь вроде него. Будем надеяться.

У долины конные дозоры янки, развернувшись, исчезли во влажных лесах. Артиллерия южан, едва волоча орудия, следовала за фургоном полковника Свинерда на юг, пока легионеры тушили костры и натягивали отсыревшую обувь. Затянувшееся отступление казалось поражением.

Многочисленные силы Потомакской армии не продвигались дальше Манассаса. Вместо этого северяне предприняли маневр с целью спутать планы мятежников — они вернулись в Александрию, и лишь река отделяла их от Вашингтона, у которого войска поджидал флот, чтобы переправить вниз по течению Потомака, к Чезапикскому заливу, а затем — на юг, к опорному посту Союза Форту Монро.

Флот, чьи мачты возвышались над рекой, словно лес, был зафрахтован правительством Соединенных Штатов. Тут были пароходы из Бостона с боковыми гребными колесами, паромы из Делавера, шхуны из многочисленных портов Атлантического побережья, даже трансатлантические пассажирские суда с острыми, как гвозди, носами и позолоченным орнаментом на корме.

В воздухе шипел выбрасываемый сотней двигателей пар, доносившийся отовсюду свист пугал лошадей, ожидавших погрузки, краны подтягивали на борт сети с грузом, колонны солдат поднимались по трапам.

Орудия и зарядные ящики, пушечные передки и походные кузницы — все было связано и уложено на палубы пароходов. По оценкам штаба Макклелана, двадцать дней должно было уйти на перемещение всего экспедиционного корпуса — ста двадцати одной тысячи человек личного состава, трех сотен орудий, тысячи ста повозок, пятнадцати тысяч лошадей, десяти тысяч быков и бесчисленных тюков с фуражом, понтонных лодок, барабанов, телеграфных проводов, бочек с порохом. И все это нуждалось в защите, которую обеспечивали линкоры, фрегаты и канонерки Военно-морских сил США.

Флот Потомакский армии, самый многочисленный из всех, когда-либо образованных, наглядно демонстрировал решимость Союза покончить с мятежом одним мощным ударом — раз и навсегда.

Те же тыловые крысы, что жаловались на бездеятельность Макклеллана, теперь узрят нового Наполеона в сражении! Со своей армией, высадившись на полоске земли, тянувшейся на юго-восток от Ричмонда на протяжении семидесяти миль, он устремится на запад, нанесет молниеносный удар и захватит столицу мятежников, подавив их решимость.

«Я не бросал вас в сражение, дабы именно вы могли нанести смертельный удар в сердце мятежа, разделившего нашу когда-то счастливую отчизну». Отпечатанное воззвание Макклелана также обещало, что генерал присмотрит за солдатами, «как за родными детьми; и вам известно, что любовь вашего генерала идет от всего сердца». Воззвание предупреждало о грядущих отчаянных схватках, но заверяло, что солдаты, вернувшись домой с победой, будут вспоминать об участии в сражениях Потомакской армии как о величайшей чести.

— Прекрасные слова, — сказал Джеймс Старбак, прочтя отпечанное на походном станке обращение генерала, и его восхищение прочувственными словами разделяли и другие.

Пусть газеты северян и называли Макклеллана «новым Наполеоном», солдатам Потомакской армии их генерал был известен, как «Малыш Мак», и они утверждали, что лучшего воина еще не видел свет.

Если кто и мог одержать быструю победу, это был Малыш Мак, убедивший Потомакскую армию в том, что в истории Республики, если не всего мира, еще не было лучше оснащенных, подготовленных и вымуштрованных солдат. И пусть политические противники Малыша Мака жалуются на его осторожность и саркастически утверждают, что «на Потомакском фронте без перемен», солдаты знали — их генерал ждет идеального момента для удара.

И вот этот момент настал. Пришли в движение сотни гребных колес и винтов, взбивая воды Потомака, сотни труб выплюнули угольный дым в голубое весеннее небо. Первые суда, сбросив скорость ниже по течению, сопровождаемые игрой оркестра, приспустили флаги, проходя мимо поместья Джорджа Вашингтона у Маунт-Вернон.

— От одних прекрасных слов толку мало, — мрачно заметил Аллен Пинкертон.

Секретная служба генерала Макклелана, расквартированная в здании неподалеку от Александрийской набережной, ожидала готовности генерала к отплытию. Этим утром, пока Джеймс и его начальник разглядывали забитые людьми причалы, Пинкертон ожидал гостей.

Сотрудники его бюро сопоставляли последние частицы поступивших с юга сведений. Каждый день приносил массу с трудом обрабатываемых данных — от дезертиров, сбежавших рабов, из писем симпатизирующих северянам граждан, тайком переданных через реку Раппаханнок.

Но Пинкертон не верил ничему.

Он ожидал новостей от своего лучшего агента Тимоти Уэбстера, а через него — от загадочного друга Джеймса. Но прошли недели, и ничего, кроме зловещей тишины, он из Ричмонда не получил.

Утешало лишь то, что ричмондские газеты не нарушали эту тишину новостями об арестах, как не донеслось до северян и слухов о высокопоставленных офицерах-южанах, обвиненных в измене. Но молчание Уэбстера все же беспокоило Пинкертона.

— Мы должны предоставить генералу наилучшие разведданные, — неустанно повторял Пинкертон. Он не называл Макклелана ни Малышом Маком, ни новым Наполеоном. Всегда только «генерал».

— Но, конечно, мы можем доложить генералу, что полуостров слабо укреплен? — заметил Джеймс. Он работал за маленьким походным столиком, разложенным на веранде.

— Ха! Южане хотят заставить нас в это поверить! — Пинкертон живо обернулся на стук копыт, надеясь на визит гостей. Но всадник проскакал мимо, и Пинкертон потерял к нему интерес. — Пока я не услышу новостей от вашего друга, верить чему-либо я отказываюсь.

Адам уже передал через Тимоти Уэбстера одно послание. И это послание было удивительно подробным.

Как писал Адам, если не брать в расчет артиллерию, оборонительные линии напротив Форта Монро были крайне слабы. Генерал-майор Магрудер располагал для обороны лишь четырьмя ослабленными бригадами, то есть всего двадцатью батальонами неполного состава.

По последним данным, эти батальоны насчитывали лишь десять тысяч человек, большую часть Магрудер расположил на южной стороне полуострова, в земляных фортах Малберри-Айленда и в аналогичных укреплениях Йорктауна на северной стороне.

Как Адам педантично упоминал, некоторые из йорктаунских укреплений представляли собой остатки британских оборонительных линий 1783-го года. Четырнадцать миль между Йорктауном и островом Малберри охранялись всего четырьмя тысячами солдат и разбросанными то тут, то там земляными укреплениями.

Малую численность Магрудер отчасти компенсировал артиллерией, и Адам упоминал о как минимум восьмидесяти пяти тяжелых орудиях и пятидесяти пяти легких, развернутых мятежниками. Тем не менее, особо отмечал Адам, даже такое количество артиллерии не в состоянии прикрыть каждую дорогу на полуострове.

Он докладывал о подготовленных Магрудером земляных укреплениях в десяти милях позади йорктаунских позиций, близ небольшого студенческого городка Уильямсберга. На данный момент, однако, они пустовали.

Помимо этих укреплений, утверждал Адам, между Фортом Монро и редутами и окопами, которые сейчас готовит генерал Роберт Ли, никаких обронительных позиций нет.

Адам приносил извинения за информацию недельной давности, и добавлял, что Магрудеру собираются прислать подкрепление. Он обещал сообщить подробности касаемо этого подкрепления, как только всё разузнает.

Но подробности так и не появились. Вообще говоря, не появилось вообще никаких новостей — ни от Адама, ни от Тимоти Уэбстера.

Неожиданное молчание тревожило, хотя Джеймс не думал, что оно может как-то повлиять в военном отношении, потому что каждое приходившее из Виргинии сообщение подтверждало точность первого детального отчета Адама по поводу укреплений на полуострове.

Идентичность этих отчетов говорила о том, что редуты Магрудера были слабы, и мятежники совершенно не ожидают массированную атаку с моря, и Джеймс не понимал, почему Пинкертон не был уверен в этих данных. Ожидая на веранде дома в Александрии, Джеймс уговаривал своего начальника поверить новостям, пришедшим из рядов мятежников.

— У Магрудера, даже с подкреплением, будет не больше четырнадцати тысяч человек, — твердо заверял Джеймс.

Он прочитал каждый клочок разведданных с Юга, и лишь незначительная их часть противоречила цифрам Адама, и Джеймс подозревал, что то была намеренная дезинформация, чтобы сбить с толку командование федералистов.

Всеми фибрами души Джеймс чувствовал, что новый Наполеон сметет врага с небрежной легкостью. Сто десять тысяч солдат, приплывших из гавани Александрии, встретятся всего лишь с четырнадцатью или пятнадцатью тысячами мятежников, и Джеймс совершенно не мог понять сомнений Пинкертона.

— Они просто хотят внушить нам, что слабы, Джимми! — объяснил Пинкертон свое беспокойство. — Хотят нас обескровить, а потом ударить!

Он сделал ложный выпад, будто дрался в кулачном бою.

— Подумай о наших цифрах!

В последние две недели Джеймс только о них и думал, и снова попытался вразумить коротышку-шотландца.

— Вы знаете что-то, чего не знаю я, майор?

— На войне, Джеймс, дерется не каждый солдат, — Пинкертон разбирал газеты на другом столе веранды, но теперь, предоставив им развеваться на небольшом ветерке, он стал мерить шагами деревянный настил.

На реке маневрировал в сумерках огромный трансатлантический пароход, подходя к пристани, где ожидал полк из Нью-Джерси. Массивные гребные колеса со всей силой взбивали воду, а небольшой буксир выпускал сердитые клубы черного дыма, уткнувшись своим широким носом в элегантный нос парохода.

Один из полковых оркестров играл «Собирайтесь вокруг флага, ребята», и Пинкертон вышагивал в ритм.

— На войне, Джимми, лишь небольшая часть людей действительно идет с винтовкой или штыком на врага, а еще тысячи просто служат, и служат превосходно! Мы с тобой сражаемся за Союз, но не маршируем по грязи, как рядовые. Улавливаешь?

— Конечно, — осторожно ответил Джеймс. Он так и не смог называть Пинкертона Бульдогом, хотя другие работники департамента охотно использовали прозвище шотландца.

— И? — Пинкертон развернулся на конце веранды.

— Мы пришли к заключению, что не все военные считаются, только те, кто на самом деле носят винтовку, улавливаешь? Но за этими героями с оружием, Джимми, стоят повара и клерки, сигнальщики и возницы, штабные офицеры и генералы, музыканты и доктора, ординарцы и военные полицейские, инженеры и снабженцы, — Пинкертон сопроводил этот список энергичными жестами, словно вызывая воображаемых действующих лиц из воздуха.

— Я о том, Джимми, что за каждым солдатом стоят тысячи других, кто кормит и снабжает, поддерживает и направляет, и все они подталкивают армию вперед, чтобы сражение стало возможным. Понял мою мысль?

— Полностью, — осторожно ответил Джеймс, хотя его тон предполагал, что несмотря на то, что он уловил аргументы начальника, они его не убедили.

— Твой друг и сам сказал, что Магрудеру послали подкрепления, — энергично заявил Пинкертон. — Сколько человек?

Мы не знаем! Где они? Мы не знаем! А скольких еще не посчитали? Мы не знаем! — Пинкертон остановился у стола Джеймса, схватив карандаш и лист бумаги.

— Мы не знаем, Джеймс, но давай сделаем кой-какие оценки, как люди образованные. Ты полагаешь, что у Магрудера четырнадцать тысяч? Очень хорошо, давай начнем с этого.

Он нацарапал эту цифру в верхней части листа.

— Это, конечно, только те солдаты, которые присутствуют на перекличке, так что нужно прибавить больных и тех, кто в увольнительных, можешь быть уверен, что эти ребята соберутся вокруг своего мерзкого флага как только начнется драка. Так сколько же их? Шесть тысяч? Семь? Скажем, семь, — он написал новую цифру под первой.

— Теперь мы вычислили, что у генерала Магрудера по меньшей мере двадцать одна тысяча человек, и эту двадцать одну тысячу нужно кормить и снабжать, а этими обязанностями занимаются еще тысяч десять, и не будем забывать музыкантов, врачей и весь этот вспомогательный персонал, без которого не будет функционировать ни одни армия, и их наверняка еще десять тысяч, — Пинкертон прибавил эту цифру к своей колонке.

— К тому же будем считать, что враг почти наверняка пытается сбить нас с толку, неправильно называя свою численность, так что разумный человек прибавил бы к окончательным цифрам пятьдесят процентов, чтобы компенсировать эту ложь, и что же мы имеем в итоге? — несколько секунд он записывал сумму.

— Вот! Шестьдесят одна тысяча пятьсот! Некоторые разведчики называли близкую цифру, не так ли? — Пинкертон порылся в груде бумаг в поисках тех отчетов, которые Джеймс отмел, как явно выдуманные.

— Вот! — он выудил одно из этих писем.

— И это только в Йорктауне, Джеймс! кто знает, сколько человек стоит в городишках позади Йорктауна?

Джеймс был склонен считать, что ноль, но не хотел противоречить коротышке-шотландцу, который был так полон уверенности в своих словах.

— В моем докладе генералу, — провозгласил Пинкертон, — будет сказано, что мы можем ожидать в окопах Йорктауна по меньшей мере шестьдесят тысяч человек. А в этом городе, как ты помнишь, даже великий генерал Вашингтон предпочел заморить врага голодом, а не атаковать, даже несмотря на то, что у него было в два раза больше людей. А мы столкнемся почти с равным по силе противником, Джимми, и кто знает, какие силы мятежников ринутся из Ричмонда, чтобы поддержать Магрудера? Это безнадежная задача, безнадежная! Теперь понимаешь, как нам нужно еще одно сообщение от твоего друга? — Пинкертон до сих пор не знал настоящего имени Адама и бросил попытки вытянуть его из Джеймса.

Нельзя сказать, чтобы скрытность Джеймса разочаровала Пинкертона, который считал его назначение своим блестящим успехом, потому что адвокат привнес в Секретную службу так необходимый ей порядок.

Сидевший за своим столом Джеймс погрузился в уныние.

Вычисления Пинкертона его не убедили, он чувствовал себя словно в зале суда в Массачусетсе, а Пинкертон был свидетелем обвинения, он даже наслаждался, погрузившись в эту мешанину сомнительных допущений и малоправдоподобной арифметики, но теперь заставил себя подавить сомнения.

Война всё изменила, и Пинкертон был прежде всего человеком, которого генерал-майор Макклелан лично выбрал в качестве главы Секретной службы, и, по всей видимости, разбиравшимся в этих вещах каким-то непостижимым для Джеймса образом. Джеймс по-прежнему ощущал себя новичком в военном деле, и потому патриотично отмел все сомнения.

Пинкертон повернулся, когда рельсы, бегущие между домом и александрийской пристанью, пересекла двуколка. Тянущие ее лошади прижали уши и закатили глаза, когда паровоз внезапно выпустил облако пара, но кучер успокоил животных, потянув за поводья.

Пинкертон узнал возницу и пассажира и помахал им в приветствии.

— Настало время для отчаянных мер, — сказал он Джеймсу.

Мужчины выбрались из двуколки. Они были молоды, гладко выбриты и в гражданской одежде, но во всем остальном отличались друг от друга, как небо от земли.

Один — высокий, с прямыми волосами, обрамляющими худое лицо с меланхоличным выражением, а другой — небольшого роста, румяный, с кудрявыми черными волосами и веселым выражением лица.

— Бульдог! — воскликнул мелкий, подбежав к ступеням веранды.

— Как же приятно снова тебя видеть!

— Мистер Скалли! — Пинкертон был столь же рад своим визитерам. Он обнял Скалли, а потом пожал руку второму мужчине, представив их обоих Джеймсу.

— Знакомьтесь с Джоном Скалли, майор, и Прайсом Льюисом. Это майор Старбак, мой заместитель.

— Чудесный денёк, майор, — сказал Джон Скалли.

У него был ирландский акцент и улыбчивое лицо. Его более сдержанный товарищ приветствовал Джеймса слабым рукопожатием и легким кивком, будто бы с подозрением.

— Мистер Скалли и мистер Льюис, — объявил Пинкертон с почти осязаемой гордостью, — вызвались отправиться на юг.

— На Ричмонд! — весело отозвался Скалли. — Я слышал, это великолепный городишко.

— Пахнет табаком, — ответил Джеймс, просто чтобы что-нибудь сказать.

— Как и я, правда, Бульдог? — засмеялся Скалли. — Я тоже маленький табачный вонючка, майор. Последняя женщина, которую я уложил в постель, говорила, что не поймет, стоит ли ей заняться со мной любовью или раскурить меня! — Скалли расхохотался над собственным остроумием, Прайс Льюис принял скучающий вид, Пинкертон засиял от удовольствия, а Джеймс попытался не показать своего негодования. Эти люди были всё-таки готовы предпринять нечто экстраординарно храброе, и он решил, что ему следует смириться с их грубостью.

— Майор Старбак — богобоязненный христианин, — Пинкертон уловил смущение Джеймса и объяснил его Джону Скалли.

— Как и я, майор, — поспешно заверил Скалли Джеймса, подкрепив свои слова крестным знамением.

— И если бы я исповедовался, мне бы, без сомнений, сказали, как отвратительно я себя вел, но какого хрена? Можно же и посмеяться маленько, или закончите жизнь с такой же жалкой рожей, как у этого англичанина.

Он добродушно ухмыльнулся в сторону Прайса Льюиса, который хладнокровно проигнорировал эту шутку, наблюдая, как солдаты из Нью-Джерси поднимаются на борт трансатлантического парохода.

— Европейцам, — объяснил Пинкертон Джеймсу, — гораздо проще, чем янки, путешествовать по Конфедерации. Мистер Льюис и мистер Скалли будут выдавать себя за бизнесменов, бегущих от блокады.

— И пока никто нас не узнает, всё будет тип-топ, — весело заявил Скалли.

— А это возможно? — встревожился Джеймс.

— Есть крохотный шанс, но не стоит из-за этого дергаться, — заверил Скалли.

— Мы с Прайсом некоторое время охотились на сторонников южан в Вашингтоне и выкинули мерзавцев обратно через границу, но полностью уверены, что ни одного из этих ублюдков нет в Ричмонде. Так ведь, Прайс?

Прайс кивнул в знак полного согласия.

— Похоже, вы очень сильно рискуете, — сказал Джеймс, отдавая дань уважения этим двоим.

— Бульдог платит нам за риск, вы разве не знали? — развеселился Скалли.

— И я слышал, что женщины в Ричмонде так же хороши, как и охочи до настоящих денег янки. А мы с Прайсом любим делать дамам одолжения, разве это не самая что ни на есть Божья правда, Прайс?

— Как скажешь, Джон, как скажешь, — великодушно отозвался Льюис, по-прежнему надменно рассматривая суматоху на пристани.

— Не могу дождаться, когда уже смогу наложить лапы на этих южаночек, — сладострастно отметил Скалли.

— Всех этих жеманниц, а? Все эти оборки и воланы. Которые слишком хороши для таких, как мы, пока мы не сунем им несколько добрых северных монет, а уж тогда поглядим, как они задерут свои юбки, да, Прайс?

— Как скажешь, Джон, как скажешь, — повторил Прайс Льюис, поднеся руку ко рту, чтобы скрыть зевок. Пинкертон решил закончить эту болтовню, объяснив Джеймсу, что Льюис и Скалли отправятся на юг, чтобы разузнать, что случилось с Тимоти Уэбстером.

— Он не очень здоров, — сказал Пинкертон, — и всегда есть риск, что может слечь в постель или еще что похуже, и в таком случае мистеру Льюису и мистеру Скалли придется получить нужные сведения напрямую от твоего друга. Это означает, Джимми, что им понадобится письмо от тебя с объяснением, что им можно доверять.

— А так и есть, майор, — весело добавил Скалли, — если речь не идет о дамах, так ведь, Прайс?

— Как скажешь, Джон, как скажешь.

Джеймс сел за стол и написал требуемое письмо. Его заверили, что воспользуются этой запиской только в случае исчезновения Тимоти Уэбстера, в противном же случае письмо будет надежно спрятано в одежде Джона Скалли.

Джеймс, писавший под диктовку Пинкертона, уверял Адама, что сведения об обороне полуострова за Фортом Монро нужны срочно, и что он может доверять просьбам, которые последуют вместе с этим письмом, которое с молитвами и благими пожеланиями посылает ему брат во Христе Джеймс Старбак.

Он адресовал конверт почетному секретарю Общества снабжения армии Конфедерации библиями, и Пинкертон запечатал его обычной сургучной печатью, а потом вручил сияющему Скалли.

— В вестибюле церкви Святого Павла есть доска объявлений, туда ты его и положишь.

— Эта церковь Святого Павла, она заметная? — поинтересовался Скалли.

— В самом центре города, — заверил его Пинкертон. Скалли поцеловал конверт и засунул его в карман. — Мы доставим тебе новости в течение недели, Бульдог!

— Пересекаете границу сегодня ночью?

— Почему бы и нет? — ухмыльнулся ирландец. — Погода отличная, и ветерок тоже в нашу пользу.

Джеймс достаточно хорошо изучил методы Пинкертона и знал, что его люди обычно пересекают широкое устье Потомака ночью, отплывая от пустынных заливчиков на мэрилендском берегу и под темным парусом тихо двигались в сторону виргинского берега.

Там, где-то в округе Кинг-Джордж, сочувствующие северянам люди снабжали агентов лошадьми и бумагами.

— Позвольте пожелать вам счастливого пути, — произнес Джеймс официальным тоном.

— Просто помолитесь, чтобы женщины были рады нас видеть, майор, — засмеялся Скалли.

— И как можно скорее пришлите новости, — сурово добавил Пинкертон.

— Нам нужны цифры, Джон, цифры! Сколько тысяч человек размещено на полуострове? Сколько орудий? Сколько войск в Ричмонде готовы выступить в поддержку Магрудеру?

— Не беспокойтесь, майор, — вы получите ваши цифры, — бодро ответил Джон Скалли, и агенты направились обратно к двуколке. — Два дня, и мы в Ричмонде! — радостно воскликнул он.

— Может, мы подождем тебя там, Бульдог! Отпразднуем победу в винном погребе Джеффа Дэвиса, а? — засмеялся он. Прайс Льюис поднял руку в торжественном прощании, а потом цокнул языком лошади. Двуколка затряслась обратно через рельсы.

— Храбрые ребята, — произнес Пинкертон, как будто слегка шмыгнув носом. — Очень храбрые, Джимми.

— Да, это верно, — согласился Джеймс.

Нанабережной подъемные краны загружали ящики и тюки с артиллерийскими боеприпасами: ядрами, шрапнельными и картечными зарядами. Огромное судно разворачивалось на реке, весла, словно паучьи лапки, били по воде, вспенивая ее, будто сражаясь с быстрым течением Потомака.

Причалы заполнялись солдатами, которые покинули только что остановившиеся вагоны и теперь формировали колонны в ожидании своей очереди. Заиграл полковой оркестр, развевались десятки звездно-полосатых гюйсов[42], хлопая на свежем весеннем ветру, словно хлысты. Армия Севера, величайшая армия в американской истории, пришла в движение.

Она двигалась к полуострову, который охранялся всего десятью тысячами мятежников.

* * *
Бельведер Дилейни устроил Ната Старбака в паспортное бюро Конфедерации. Поначалу Старбак воспринял сие назначение с отвращением.

— Я военный, — сказал он юристу, — а не какой-то чинуша.

— Ты нищий, — холодно ответил Дилейни. — А люди готовы заплатить весьма и весьма солидные деньги за паспорт.

Паспорта требовались не только за пределами Ричмонда, но и даже для свободного передвижения по городским улицам после наступления темноты. Как гражданским лицам, так и военнослужащим требовалось подать заявление на получение паспорта в бюро на углу Девятой и Брод-стрит, в грязной, забитой посетителями конторе.

Старбак, прибыв с рекомендацией Дилейни, получил в свое распоряжение комнату на третьем этаже. Его пребывание там, однако, было в равной степени тоскливым и абсолютно бесполезным.

Всю работу выполнял сержант Кроу, предоставив Старбаку возможность пялиться в окно или полистывать Энтони Троллопа, книга которого служила опорой для сломанной ножки стола.

Он писал Адаму Фалконеру в штаб армии, находящийся в Кулпепере, умоляя друга воспользоваться своим влиянием и отправить его обратно в одиннадцатую роту легкой пехоты Легиона Фалконера.

Старбак знал, что Вашингтону Фалконеру никогда не удавалось противиться просьбам сына, так что он не оставлял надежды, но за несколько дней так и не получил от Адама ответа. Дважды повторив свои настойчивые просьбы, Старбак наконец забросил попытки.

Через три недели до Старбака наконец дошло, что в бюро он был никому не нужен. Так что продолжая заглядывать к сержанту Кроу пару раз в неделю, Нат был предоставлен сам себе — и тем удовольствиям, что мог предложить Ричмонд.

Удовольствия эти были разбавлены витавшей в воздухе опасностью, вызванной прибывающими к Форту Монро войсками северян. Первые новости о высадке вызвали в городе легкую панику, но янки так и не развернули наступление, поэтому все мнения сошлись на том, что северяне планируют укрепить свой гарнизон у Роанока.

Старбак часто обедал с Дилейни, и тот с презрением отзывался о подобных слухах.

— И зачем же им высаживаться у Форта Монро? — однажды спросил он. — Нет, дорогой мой Старбак. Скоро они начнут наступление на Ричмонд. Одно-единственное сражение, и вся эта суета прекратится. Мы все попадем в плен! — казалось, его очень радует подобная перспектива.

— По крайней мере, еда точно будет не такой поганой. Знаешь, я осознал — хуже всего влияние, которое война оказывает на роскошь. Половину того, ради чего стоит жить, не достанешь, другая половина своими ценами разорит в два счета… кошмарная говядина, правда?

— Получше солонины.

— Все забываю, что ты служил в полевых условиях. Доведется ли мне услышать выстрелы перед концом войны? Это придаст моим мемуарам правдоподобности, как думаешь? — Дилейни обнажил белые зубы в улыбке.

Тщеславный человек, он гордился своими зубами — родными, ровными и вычищенными, казавшимися почти неестественно белыми. Старбак повстречал Дилейни в прошлом году, во время первого посещения Ричмонда, и между ними установились осторожные, но дружеские отношения.

Дилейн был изумлен, узнав, что блудный сын преподобного Элияла Старбака оказался в Ричмонде. Но его симпатия была вызвана не только любопытством, тогда как привязанность Старбака к Дилейни частично объяснялась готовностью последнего оказать помощь, частично — нуждой Ната в друзьях вроде Дилейни и Бёрда, которые не станут судить его деяния по меркам отца с его неумолимой, безжалостной верой.

Подобные люди, как считал Старбак, прошли тот путь, который Нат желал пройти сам. Однако временами, находясь в обществе Дилейни, он спрашивал себя, разумно ли отрицать за собой какую-либо вину. Старбак знал, что Дилейни, несмотря на старательно им поддерживаемую почти пиквикскую[43] приветливость, тем не менее, был умным и беспощадным. Эти же качества он использовал, чтобы сколотить состояние на, как любил повторять Дилейни, двух обязательных для воина вещах: женщинах и оружии.

Юрист снял очки и протер линзы платком:

— Говорят, пули свистят. Это так?

— Да.

— В какой тональности?

— Никогда не обращал внимания.

— Наверное, разные пули и свистят по-разному? Талантливый стрелок вполне может исполнить какую-нибудь мелодию, — предположил Дилейни и жизнерадостно пропел первую строчку песни, популярной в Ричмонде всю зиму: — «Чего же ждешь ты, Тарди Джордж?» Хотя вряд ли он по-прежнему ожидает, а? Как думаешь, важнейшие события войны произойдут на этом полуострове?

— Если так, — ответил Старбак, — я хочу быть там.

— Ты кровожаден до глупости, Нат, — поморщился Дилейни. Он протянул Старбаку отвратительный на вид хрящ: — Похоже на еду, по-твоему? Или, скорее, на нечто, что встретило свою смерть на кухне? Ладно, неважно, перекушу дома, — он отставил тарелку.

Они обедали в отеле «Спотсвуд-Хаус». Дождавшись, пока Дилейни покончит с едой, Старбак извлек пачку чистых паспортов и толчком отправил их юристу.

— Отлично, — одобрил Дилейни, убирая документы в карман. — Я должен тебе четыреста долларов.

— Сколько? — потрясенно перепросил Старбак.

— Паспорта нынче дороги, друг мой Старбак! — довольно сообщил хитрюга-юрист. — Шпионы северян платят целое состояние за эти бумажки! — Дилейни рассмеялся, показывая, что шутит.

— Так что будет только правильно, если ты разделишь со мной полученные столь нечестным путем доходы. Уж поверь, за них я выручу огромные деньги. Полагаю, ты предпочтешь плату в валюте Союза?

— Мне все равно.

— Не все равно, поверь мне, не все равно! Доллар Севера равен трем нашим, как минимум! — Дилейни, не обращая внимания на уставившихся на него посетителей, отсчитал пачку новеньких долларовых бумажек, заменивших большую часть монет Севера.

Доллар Юга должен был обладать равной покупательской способностью, но вся система ценообразования, похоже, давно полетела к чертям.

В Ричмонде за фунт масла просили пятьдесят центов. За вязанку дров — восемь долларов. Кофе нельзя было достать практически ни за какие деньги. Даже хлопок, являвшийся, казалось, фундаментом процветания Юга, взлетел в цене в два раза. Комната, которую в прошлом году не сдали бы и за полдоллара в неделю, теперь сдавалась на семь дней за десять долларов.

Старбаку, правда, было глубоко наплевать. У него была своя комната в огромном доме на Франклин-стрит, там же обитала и Салли Траслоу с двумя соседками, слугами, поварами и портным.

Это был один из шикарнейших домов во всем городе. Ранее он принадлежал торговцу табаком, чьи дела сильно пошатнула блокада северян. Здание пришлось продать, и Дилейни превратил дом в самое роскошное и дорогое заведение для любовных утех и тайных встреч.

Мебель, картины и прочий декор были если не высочайшего качества, то по меньшей мере выглядели таковыми при свечах, а угощения, напитки и развлечения были настолько щедрыми, насколько позволял дефицит военного времени.

Дамы принимали по вечерам, а днем находились в своих апартаментах, к услугам гостей, но по большой украшенной статуями лестнице было дозволено подниматься лишь визитерам, имевшим предварительную договоренность.

Деньги переходили из рук в руки, но так незаметно, что даже священник из церкви Святого Павла посетил дом три раза, прежде чем догадался о том бизнесе, который велся в его стенах, после чего уже не возвращался, хотя это знание не помешало визитам трех его коллег.

Дилейни взял за правило, что в дом не может войти никто ниже ранга майора или гражданский, чья одежда выдает вульгарный вкус. Таким образом, клиенты были богатыми и совершенно цивилизованными, хотя необходимость разрешить доступ членам Конгресса Конфедерации опустила изысканность дома значительно ниже того уровня, к которому сумасбродно стремился Дилейни.

У Старбака была небольшая сырая комнатенка на конюшне в конце влажного и заброшенного сада. В качестве платы за постой он снабжал Дилейни паспортами, а для женщин его присутствие было средством отпугивания различного рода криминальных элементов, которыми кишел Ричмонд. Взломы домов стали так привычны, что на них почти не обращали внимания, а на улицах пышным цветом расцвели грабежи.

И это делало Старбака желанным гостем, потому что он всегда был рад сопровождать одну из дам в «Дюкезн», парижскую парикмахерскую на Мейн-стрит, или в один из магазинов готового платья, которые каким-то образом умудрялись добывать достаточно материалов для производства роскошных товаров.

Однажды он скучал возле «Дюкезна», поджидая Салли и читая очередное требование «Наблюдателя» к Конфедерации прекратить валяться кверху лапками и положить конец войне, вторгнувшись на Север.

Стояло солнечное утро, первое почти за три недели, и ощущение весеннего тепла придавало городу оживление. Два ветерана Булл-Ран, охранявшие салон «Дюкезн» посмеивались над состоянием мундира Старбака.

— С такой девчонкой, капитан, не стоит носить обноски, — сказал один из них.

— Кому нужна одежда с такой-то девчонкой? — парировал Старбак. Охранники рассмеялись. Один потерял ногу, а второй руку, теперь они охраняли парикмахерскую с парой дробовиков.

— В этой газете есть что-нибудь про нового Наполеона? — спросил однорукий.

— Ни слова, Джимми.

— Так он не в Форте Монро?

— Если и так, то в «Наблюдателе» об этом не слышали, — сказал Старбак. Джимми сплюнул в сточную канаву струю табака.

— Если там его нет, то и сюда он не торопится, и мы узнаем об этом, только когда он уже будет здесь.

Его тон был мрачным. Виргинские газеты, может, и высмеивали претензии Макклелана, но у всех жителей всё равно было чувство, что Север обрел своего военного гения, а у Юга нет никого подобного ему.

В начале войны имя Роберта Ли вселяло в виргинцев оптимизм, но хорошая репутация генерала была подмочена в одном из первых сражений на западе Виргинии, и теперь он проводил время, копая бесконечные канавы вокруг Ричмонда, заслужив прозвище «Король лопат».

У него по-прежнему были сторонники, и главной среди них являлась Салли Траслоу, считавшая Ли величайшим генералом со времен Александра, но ее мнение базировалось лишь на том факте, что вежливый Ли однажды приподнял шляпу, повстречавшись с ней на улице.

Старбак передал Джимми газету, а потом взглянул на часы в витрине, чтобы понять, сколько еще времени Салли будет устраивать светопреставление со своими волосами. Он решил, что это займет еще по меньшей мере четверть часа, и потому сдвинул шлыпу на затылок и закурил сигару, прислонившись к одной из позолоченных колонн, обрамлявших крыльцо «Дюкезна». И вдруг его окликнули.

— Нат! — голос доносился со противоположной стороны улицы, и Старбак пару секунд не мог рассмотреть, кому он принадлежал, потому что мимо проезжала повозка с грузом древесины, а за ней — красивая двуколка с раскрашенными колесами и позвякивающей на подушках бахромой, а потом увидел Адама, лавирующего между повозками с вытянутой рукой. — Нат! Прости, я должен был написать. Как ты?

Старбак чувствовал горечь в отношении своего друга, но в голосе Адама было столько тепла и угрызений совести, что эта горечь немедленно исчезла.

— У меня всё в порядке, — сбивчиво произнес он. — А у тебя?

— У меня столько дел, просто ужас. Половину времени я провожу здесь, а половину — в штабе армии. Мне приходится служить связным между армией и правительством, а это непросто. Джонстон не выносит президента, а Дэвис тоже не самый большой поклонник генерала, так что меня пинают обе стороны.

— А меня пнул твой отец, — сказал Старбак с вернувшейся горечью.

Адам нахмурился.

— Мне жаль, Нат, правда, — он помедлил, явно от смущения, а потом покачал головой. — Я не могу тебе помочь, Нат. Хотел бы, но отец настроен против тебя и не станет меня слушать.

— Ты его просил?

Адам помолчал, а потом его прирожденная честность победила искушение увильнуть от прямого ответа.

— Нет, не просил. Я не виделся с ним уже месяц и знаю, что писать ему бесполезно. Может, он смягчится, если я спрошу его прямо? Лицом к лицу? Ты можешь подождать до этого момента?

Старбак пожал плечами.

— Я подожду, — ответил он, зная, как мало у него шансов в этом деле. Если Адаму не удастся изменить мнение своего отца, то и никто не сможет. — Хорошо выглядишь, — сказал он Адаму, меняя тему.

В последний раз Старбак виделся со своим другом у Бэллс-Блафф, где Адам был подавлен ужасом сражения, но теперь он снова приобрел свой добродушный и оживленный вид. Его форма была вычищена, ножны сабли сияли в солнечных лучах, а сапоги со шпорами блестели.

— У меня всё хорошо, — решительно заявил Адам. — Я с Джулией.

— С твоей невестой? — поддразнил его Старбак.

— Неофициальной невестой, — поправил его Адам. — Я хотел бы, чтобы она стала официальной, — он застенчиво улыбнулся. — Но мы решили, что лучше подождать, пока не закончится вся эта враждебность. Война — не время для свадеб.

Он махнул вдоль улицы.

— Хочешь с ней встретиться? Она с матерью у Севелла.

— У Севелла? Старбак думал, что знает все магазины готового платья и всех модисток Ричмонда, но никогда не слышал о Севелле.

— Это церковный магазин, Нат! — побранил Адам своего друга, а потом объяснил, что мать Джулии, миссис Гордон, открыла класс по изучению библии для свободных чернокожих, которые приезжали в Ричмонд в поисках работы на военных предприятиях.

— Они ищут простые варианты Писания, — объяснил Адам, — может, детскую версию Евангелия от Луки. Кстати, это напомнило мне, что у меня есть для тебя библия.

— Библия?

— Ее оставил для тебя твой брат. Мне следовало давным-давно ее тебе отправить. А теперь пойдем, познакомишься с миссис Гордон и Джулией.

Старбак медлил.

— Я здесь с другом, — объяснил он, махнув рукой в сторону витрины «Дюкезна» с выставленными там локонами, черепаховыми гребнями и декорированными многочисленными лентами париками, и как только он сделал этот жест, дверь распахнулась, и из нее вышла Салли.

Она взяла под руку Старбака и мило улыбнулась Адаму. Она знала его по округу Фалконер, но Адам явно не узнал девушку.

Когда он видел ее в последний раз, Салли была растрепанной девчушкой в линялом хлопковом бесформенном платье, таскающей воду и пасущей скот на маленькой ферме своего отца, а теперь носила шелк с кринолином, а закрученные локоны выглядывали из-под чепца с лентами.

— Мэм, — кивнул ей Адам.

— Адам, ты знаком…, - начал Старбак.

Салли прервала его.

— Меня зовут Виктория Ройял, сэр, — таково было ее профессиональное имя, которое Салли присвоили в борделе на Маршалл-стрит.

— Мисс Ройял.

— Майор Адам Фалконер, — завершил церемонию знакомства Старбак. Он заметил, с каким удовольствием Салли восприняла тот факт, что Адам ее не узнал, и решил поддержать эту проказу. — Майор Фалконер — мой большой друг, — сказал он Салли, будто она не знала.

— Мистер Старбак упоминал ваше имя, майор Фалконер, — сказала Салли в самой скромной манере.

Она и выглядела скромно в своем темно-сером платье, а красные, белые и синие ленты на чепце были скорей проявлением патриотизма, чем роскоши. Никаких выставленных напоказ драгоценностей или пышных нарядов на улицах Ричмонда, только не в то время, когда так часты грабежи.

— А вы, мисс Ройял, вы из Ричмонда? — спросил Адам, но до того, как Салли что-либо ответила, он увидел Джулию со своей матерью, появившихся из магазина церковной литературы на противоположной сторону улицы, и настоял, чтобы Старбак и Салли подошли к ним познакомиться.

Салли взяла под руку Старбака. Следуя за Адамом через дорогу, она хихикнула:

— Он меня не узнал! — прошептала она.

— Да как бы он смог? А теперь, Бога ради, веди себя осторожней. Это религиозные люди, — после этого предупреждения Старбак придал своему лицу строгое и благопристойное выражение. Он помог Салли взойти на тротуар, вежливо отбросил огрызок сигары, а потом повернулся к миссис Гордон и ее дочери.

Адам представил их, и Старбак прикоснулся пальцами в перчатке к протянутым рукам дам. Миссис Гордон была худощавой и сварливой женщиной с длинным носом и глазами, как у голодного орла, но дочь его удивила.

Старбак ожидал увидеть робкую, как мышка, религиозную девушку, застенчивую и благочестивую, но открытый взгляд Джулии Гордон разрушил его представления о ней. У нее были темные волосы и глаза, а лицо выглядело почти вызывающе из-за силы во взгляде.

Старбак подумал, что не назвал бы ее красивой, но несомненно привлекательной. В ее взгляде чувствовался характер, сила и ум, и Старбак, встретившись с ней глазами, позавидовал Адаму.

После того, как ей представили Салли, миссис Гордон немедленно повернулась обратно к Старбаку, желая узнать, как он связан со знаменитым Элиялом Старбаком из Бостона. Он признался, что этот известный аболиционист — его отец.

— Мы с ним знакомы, — неодобрительно произнесла миссис Гордон.

— Правда, мэм? — удивился Старбак, державший в руке свою неопрятную шляпу.

— Гордон, — она имела в виду своего мужа, — миссионер АОРПБ.

— Вот как, мэм, — уважительно отозвался Старбак. Его отец был одним из попечителей Американского общества распространения Писания среди бедных, которое несло свет спасения в самые темные уголки американских городов.

Миссис Гордон оглядела плохенький мундир Старбака.

— Ваш отец врядли доволен тем, что вы носите мундир Конфедерации, мистер Старбак?

— Уверен, что не доволен, мэм.

— Мама судит о вас до того, как узнала все факты, — вмешалась Джулия с легким прикосновением, вызвав у Старбака улыбку, — но вам следует дать шанс вымолить смягчение наказания до того, как она вынесет приговор.

— Это очень долгая история, мэм, — почтительно заявил Старбак, зная, что не осмелится описать обстоятельства своей безнадежной и безответной любви к актрисе, из-за которой ему и пришлось расстаться с Севером, семьей, учебой и собственной респектабельностью.

— Смею предположить, слишком долгая, чтобы рассказывать ее прямо сейчас, — произнесла миссис Гордон голосом, огрубевшим от многолетних попыток вселить в ленивую паству хоть какое-то подобие энтузиазма. — Но всё равно мне приятно видеть вас в роли защитника прав штатов, мистер Старбак. Наше дело правое и благородное. А вы, мисс Ройял? — она повернулась к Салли, — вы из Ричмонда?

— Из округа Гринбрир, мэм, — солгала Салли, назвав округ, находящийся в самом дальней, западной части штата. — Мой отец не захотел, чтобы я оставалась там во время военных действий, и послал меня сюда к родственникам, — она прилагала все усилия, чтобы избавиться от своего грубого деревенского акцента, но кое-что всё равно осталось.

— К тёте на Франклин-стрит, — объяснила она.

— Возможно, вы ее знаете?

Миссис Гордон оценивала качество платья Салли, стоимость ее зонтика и изысканность кружевного воротничка, резко контрастировавших со штопанной и простой одеждой матери и дочери.

Миссис Гордон наверняка также отметила, что Салли пользуется пудрой и румянами — аксессуарами, которые не дозволялись в доме миссис Гордон, но, возможно, невинный вид и молодость Салли смягчили неодобрение миссис Гордон.

— Она серьезно больна, — Салли попыталась избежать дальнейших расспросов о своей воображаемой тетушке.

— В противном случае, уверена, она бы согласилась нанести нам визит, — на упоминание болезни миссис Гордон откликнулась оживленно, как старый вояка, услышавший призыв горна. — И какую церковь посещает ваша тетушка, мисс Ройял?

Старбак понял, что Салли не знает, что придумать в ответ.

— Меня представили мисс Ройял в баптистской церкви на Грейс-стрит, — сказал он, намеренно выбрав одно из самых незначительных религиозных объединений города. Старбак заметил серьезный взгляд Джулии и понял, что слишком сильно пытается произвести на нее впечатление.

— В таком случае уверена, что мы должны быть знакомы с вашей тётей, — настаивала миссис Гордон. — Думаю, мы с мистером Гордоном знакомы со всеми семьями евангелистов Ричмонда. Не так ли, Джулия?

— Уверена, что так, мама.

— Как зовут вашу тётушку, мисс Ройял? — настойчиво поинтересовалась миссис Гордон.

— Мисс Джинни Ричардсон, — ответила Салли, использовав имя совладелицы борделя на Маршалл-стрит.

— Не думаю, что знаю каких-либо Ричардсонов в Виргинии, — нахмурилась миссис Гордон, пытаясь припомнить это имя. — Баптистская церковь на Грейс-стрит, говорите? Мы не баптисты, мисс Ройял, — миссис Гордон сделала это заявление тем же тоном, каким бы заверила Салли, что она не каннибал и не католичка.

— Но, конечно же, мы знаем эту церковь. Возможно, как-нибудь вы захотите послушать проповедь моего мужа? — приглашение было сделано как Старбаку, так и Салли.

— Наверняка, — ответила Салли с энтузиазмом, происходящим от облегчения, что ей не придется больше вдаваться в детали относительно воображаемой тетушки.

— Не хотите ли выпить с нами чаю? — предложила миссис Гордон Салли.

— Приходите в пятницу. По пятницам мы читаем Писание раненым в больнице Чимборасо.

Эта больница была крупнейшим военным госпиталем в Ричмонде.

— С удовольствием, — приветливо и с готовностью отозвалась Салли, словно предложение миссис Гордон должно было оживить ее скучные вечера.

— А что касается вас, мистер Старбак, — добавила миссис Гордон, — нам всегда требуются сильные руки, помогать больным в палатах. Некоторые не могут удержать Писание.

— Конечно, мэм. Это будет честь для меня.

— Адам всё устроит. Никаких кринолинов, мисс Ройял, между койками слишком мало места для всех этих рюшей. А теперь пойдем, Джулия.

Миссис Гордон, всё-таки высказав свое неодобрение одеждой Салли, одарила ее улыбкой, а Старбака кивком, а потом удалилась вдоль по улице. Адам поспешно пообещал оставить Старбаку записку в паспортном бюро, а потом, прикоснувшись к шляпе в качестве прощания с Салли, побежал догонять Гордонов.

Салли засмеялась.

— Я наблюдала за тобой, Нат Старбак. Тебе понравилась эта церковная девчонка, так ведь?

— Чепуха, — фыркнул Старбак, но по правде говоря, он гадал, что же в этой одетой в простое платье Джулии Гордон так его привлекало. Может, то, что дочь миссионера олицетворяла мир благочестия, знаний и невинности, который он навсегда потерял из-за своего вероотступничества?

— По мне, так она выглядит какой-то гимназисткой, — заявила Салли, беря его под руку.

— Возможно, именно это и нужно Адаму, — сказал Старбак.

— Чёрт, вот и нет. Она для него слишком сильная, — язвительно заметила Салли.

— Адам всегда был размазней. Никогда не мог принять решение. И он так меня и не узнал, да?

Старбак улыбнулся довольным ноткам в ее голосе.

— Не узнал.

— Он так странно на меня смотрел, будто думает, что мы должны быть знакомы, но так и не вспомнил, кто я, — Салли сияла.

— Думаешь, они и правда пригласили нас на чай?

— Может, и так, но мы не пойдем.

— Почему это? — спросила Салли, когда они свернули на Франклин-стрит.

— Потому что я провел всю свою чертову жизнь в респектабельных домах евангелистов и теперь пытаюсь от них сбежать.

Салли захохотала.

— Не пойдешь даже ради церковной девчонки? — поддразнила она Старбака. — А я бы хотела пойти.

— Конечно же, ты не пойдешь.

— Нет, пойду. Хочу посмотреть, как эти люди живут и делают все эти правильные вещи. Меня никогда еще не приглашали в респектабельный дом. Или ты меня стыдишься?

Конечно, нет!

Салли остановилась, заставив Старбака посмотреть ей в лицо. В ее глазах стояли слезы.

— Нат Старбак! Тебе стыдно взять меня в приличный дом?

— Нет!

— Потому что я зарабатываю на жизнь, лежа на спине? В этом дело?

Он поцеловал ее руку.

— Я не стыжусь тебя, Салли Траслоу. Я просто думаю, что тебе будет скучно. Это скучный мир. Мир без кринолинов.

— А я хочу его увидеть. Хочу увидеть, как это — быть респектабельной, — заявила она с жалостливым упрямством.

Старбак полагал, что это извращенное желание у нее пройдет, и потому решил, что нет особой нужды ей возражать.

— Конечно, — сказал он, — если они нас пригласят, обещаю, что мы пойдем.

— Меня никуда еще не приглашали, — продолжала Салли, зашагав дальше, по-прежнему со слезами на глазах. — Я хочу, чтобы меня куда-нибудь пригласили. Взять выходной на один вечер.

— Значит, мы пойдем, — успокоил ее Старбак, гадая, что случится, если миссионер узнает, что его жена пригласила на чай шлюху, и эта мысль вызвала у него смех. — Конечно, пойдем, обещаю.

— Так и будет.

Джулия поддразнивала Адама относительно Салли.

— Не слишком ли она безвкусна?

— Несомненно. В самом деле.

— Но ты, похоже, ей очарован?

Прямолинейная натура Адама не позволила ему понять, что Джулия над ним подшучивает, и он вспыхнул.

— Уверяю тебя…

— Адам! — прервала его Джулия. — Я думаю, что мисс Ройял — удивительная красавица. Только мужчина из гранита мог бы ее не заметить.

— Дело не в этом, — признался Адам, — а в том, что у меня такое чувство, будто я ее уже где-то видел.

Он стоял в гостиной маленького дома преподобного Гордона на Бейкер-стрит.

Это была темная комната, наполненная тяжелым запахом мебельного воска. В застекленных книжных шкафах стояли комментарии к библии и истории из жизни миссионеров в языческих странах, а из окна можно было наблюдать благочестивые надгробия кладбища Шокоу.

Дом находился в бедном квартале Ричмонда и поблизости от богадельни, больницы для бедных, работного дома и кладбища.

И преподобный Гордон не мог позволить себе лучшего дома, потому что Американское общество распространения Писания среди бедных требовало, чтобы его миссионеры жили среди паствы, и дабы удостовериться в том, что миссионеры следуют этому правилу, попечители держали их жалование на достойном сожаления уровне.

Все эти попечители были северянами, и именно их скаредность объясняла столь живую поддержку дела Юга со стороны миссис Гордон.

— Я уверен, что знаю мисс Ройял, — нахмурился Адам.

— Но в жизни не смог бы вспомнить ее! — он ужасно досадовал на самого себя.

— Мужчина, который не может вспомнить мисс Ройял, должен быть совершенным сухарем, — сказала Джулия, а потом засмеялась, заметив смущение Адама.

— Дорогой Адам, я знаю, что ты не сухарь. Расскажи о твоем друге Старбаке. Он выглядит занятным.

— Достаточно занятным, чтобы нуждаться в наших молитвах, — и Адам объяснил, насколько мог, что Старбак учился на священника, но потом искушения заставили его бросить семинарию.

Адам не описал природу этих искушений, а Джулия была слишком умна, чтобы расспрашивать. — Он нашел убежище на Юге, — рассказал Адам, и боюсь, что изменились не только его политические предпочтения.

— Ты считаешь его вероотступником? — серьезным тоном спросила Джулия.

— Боюсь, что да.

— В таком случае я определенно помолюсь за него, — заявила Джулия. — Он зашел так далеко, что нам не следует приглашать его на чай?

— Надеюсь, что нет, — нахмурился Адам.

— Так пригласить его или нет?

Адам не был полностью уверен, но потом вспомнил, что его друг посещал молитвенные чтения в Лисберге, и решил, что Старбак, должно быть, сохранил достаточно респектабельности, чтобы заслужить приглашение от семьи миссионера.

— Полагаю, да, — со всей серьезностью ответил он.

— Тогда напиши ему и пригласи их обоих в эту пятницу. У меня такое чувство, что мисс Ройял нуждается в друге. Что ж, ты останешься на ланч? Боюсь, будет только жидкий суп, но ты всегда желанный гость. Отцу будет приятно, если ты останешься.

— У меня дела. Но благодарю.

Адам отправился обратно в город. Он никак не мог отделаться от мыслей о личности мисс Ройял, но чем больше об этом думал, тем загадочней она становилась. Наконец, когда он уже поднимался на лестнице военного департамента, ему удалось выкинуть эту загадку из головы.

Его обязанности предполагали, что Адам должен проводить в Ричмонде пару дней в неделю, откуда он информировал генерала Джонстона о точке зрения политиков и сплетнях профессионального сообщества. Он также связывал Джонстона со штабом департамента снабжения Конфедерации, который реквизировал продовольствие и указывал, куда его направить.

Именно эти обязанности предоставляли Адаму точные сведения о том, где расположены бригады и батальоны, и эти сведения он со всеми предосторожностями передавал Тимоти Уэбстеру.

Адам предполагал, что два его предыдущих письма давным-давно переданы в штаб Макклелана, и часто недоумевал, почему войска северян ждут так долго, чтобы воспользоваться слабой обороной полуострова.

Север наводнил войсками Форт Монро, и им противостояла лишь горстка мятежников, но янки так и не сделали попытки ее уничтожить.

Временами Адам сомневался, что Уэбстер передал его письма, а потом его охватывал ужас при мысли о том, что Уэбстера могли тайно арестовать, и Адам сохранял присутствие духа, лишь напомнив себе, что Уэбстер не знал и, вероятно, не мог раскрыть личность своего загадочного корреспондента.

Теперь Адам расположился в своем кабинете и писал ежедневный отчет Джонстону. Это был скучный документ о числе солдат, покинувших палаты для тяжелых больных в ричмондском госпитале, и о новых поступлениях в арсеналы и на склады столицы.

Он закончил выжимкой из последних разведданных, где говорилось, что генерал-майор Макклелан по-прежнему находится в Александрии, а войска в Форте Монро не выказывают никаких признаков готовящегося наступления. К этому он присовокупил последние выпуски газет, собрав один большой пакет, который курьер отвезет в Калпепер.

Он отправил пакет вниз и открыл письмо от отца, которое ждало его на столе. В этом письме, как предполагал Адам, содержалась очередная просьба покинуть штаб Джонстона и присоединиться к бригаде Фалконера.

«Думаю, тебе следует принять командование Легионом вместо Дятла», — писал Вашингтон Фалконер, — «или, если хочешь, можешь стать главой моего штаба. Свинерд — та еще штучка, наверняка он покажет свои лучшие качества в сражении, но до этого момента топит себя в бутылке. Мне нужна твоя помощь».

Адам скомкал письмо, подошел к окну и уставился на холм, где вечернее солнце играло на прекрасных белых колоннах Капитолия. Внезапно дверь его кабинета резко открылась, и он обернулся.

— Вам следовало добавить к отчету кой-какие новости, Фалконер, — обратился к нему офицер в мундире не по форме. Адаму пришлось скрыть охватившее его возбуждение.

— Они выдвинулись из Форта Монро? — спросил он.

— Боже ты мой, нет. Чертовы янки пустили там корни. Может, они и не собираются двигаться! Хотите кофе? Настоящий, привез из Ливерпуля один прорвавший блокаду капитан.

— Пожалуй.

Офицер, капитан Мередит из сигнального департамента, выкрикнул приказ принести кофе, а потом вошел в кабинет.

— Янки просто идиоты, Фалконер! Тупые, как пробки! Придурки!

— И что они сделали?

— Просто недоумки! Пустоголовые олухи! — Мередит сел на вращающееся кресло Адама и водрузил ноги в грязных сапогах на обитый кожей стол. Он закурил и бросил спичку в плевательницу.

— Они ни черта не соображают, болваны, просто дубы. Короче говоря, северяне. Вы знаете, кто такой Аллен Пинкертон?

— Конечно, знаю.

— Ну так слушайте, я вас повеселю. Сюда! — последнее слова относилось к ординарцу, вошедшему в комнату с двумя кружками кофе. Мередит подождал, пока ординарец уйдет, и продолжил рассказ.

— Похоже, Пинкертон решил послать кой-каких секретных агентов шпионить за нами. Их прислали, чтобы выведать наши самые потаенные желания и величайшие секреты, и кого же он отправил? Каких-нибудь ребят, тайно вынырнувших из темноты? Нет, двух придурков, которых не далее как полгода назад наняли в качестве бандитов, чтобы выкинуть из Вашингтона сочувствующих южанам. И представьте себе, один из тех, кого выпихнули из Вашингтона, наткнулся на них на Брод-стрит. «Здравствуйте, — говорит он, — я знаю этих двоих красавцев. Вы ведь Скалли и Льюис!» Наши герои это отрицают, но у придурков при себе бумаги с настоящими именами. Прайс Льюис и Джон Скалли, собственной персоной! Каким же идиотом нужно быть! И теперь два лучших шпиона Севера закованы в железо в тюрьме Хенрико. Ну разве это не восхитительно?

— Уж точно глупо, — согласился Адам.

Его сердце внезапно заколотилось от всколыхнувшегося страха. Скалли и Льюис? Не скрывался ли под одним из этих имен Уэбстер? Может, прямо сейчас из одного из них выбили правду?

Ходили чудовищные слухи о наказаниях, ожидающих предателей в тайных камерах тюрем Конфедерации, и Адам чуть не взвыл, когда у него засосало под ложечкой от очередного приступа страха.

Он заставил себя выглядеть спокойным и сделать глоток горячего кофе, напомнив себе, что не подписал ни одно из тех двух длинных писем, что послал Уэбстеру, и в обоих предпринял меры, чтобы изменить свой почерк. Но несмотря на это, он ощутил, как петля сжимается у него на шее.

— Полагаю, их повесят? — спросил он как бы невзначай.

— Эти сволочи точно заслужили веревку, но Льюис — англичанин, а Скалли — чертов ирландец, а добрая воля Лондона нам нужна больше, чем удовольствие наблюдать за двумя подданными королевы, болтающимися на конце веревки, — похоже, Мередита возмущала эта снисходительность.

— Из ублюдков даже дурь не выбьешь, потому что они подданные Британии, и они это знают, вот почему ни в чем и не признаются.

— Может, им и не в чем признаваться? — с легкостью предположил Адам.

— Конечно же есть. Уж я бы выбил из них правду, — мрачно заявил Мередит.

— Я не буду беспокоить Джонстона этими новостями, — сказал Адам. — Подожду, пока они не заговорят.

— Просто подумал, что вам будет интересно узнать, — заметил Мередит. Он ощущал, что ответ Адама какой-то расплывчатый, но майор Фалконер имел в штабе репутацию странного типа.

— Как насчет поездки в Скримерсвиль сегодня вечером? — поинтересовался Мередит. Скримерсвиль был мрачным кварталом Ричмонда, где находились самые ужасные городские бордели, игральные дома и питейные заведения.

Выпивка официально была в Ричмонде запрещена в попытке снизить уровень преступности, но патрули военной полиции не смели сунуться в Скримерсвиль, чтобы защитить закон, как и не пытались конфисковать шампанское из домов богачей.

— У меня другая встреча, — сухо отказался Адам.

— Очередное молитвенное чтение? — шутливо предположил Мередит.

— Именно.

— Помолитесь и за меня, Фалконер. Сегодня вечером мне понадобятся молитвы.

Мередит сбросил сапоги со стола.

— Пейте кофе, не торопитесь. Отнесите кружку нам обратно, когда закончите.

— Конечно. Благодарю.

Адам пил кофе и смотрел, как удлиняются тени на площади Капитолия. Клерки носились с пачками документов из правительственных кабинетов в здание Капитолия, а военный патруль с примкнутыми штыками медленно вышагивал по Девятой улице мимо колокольни, с которой звонили в случае пожара или других происшествий.

Два ребенка гуляли, взявшись за руки, в сопровождении раба, направляясь вверх по холму к статуе Джорджа Вашингтона. Адам подумал, что еще два года назад город выглядел таким же по-домашнему дружелюбным, как и Семь Источников, их семейное поместье а округе Фалконер, но теперь от него несло опасностью и интригами.

Адам поежился, думая о двери в бездну, которая разверзается под его ногами, о заглатывающей его пустоте, о жесткой веревке, затягивающейся вокруг шеи, но потом сказал себе, что беспокоиться не о чем, потому что Джеймс Старбак дал слово не выдавать его имя, а Джеймс был христианином и джентльменом, так что вероятность, что Адама выведут на чистую воду, была совершенно ничтожной.

Арест Скалли и Льюиса, кем бы они ни были, Адама не касается. И успокоившись, он сел за стол, положил перед собой лист бумаги и написал приглашение капитану Старбаку и мисс Виктории Ройял прийти на чай в дом преподобного Гордона в пятницу.

Глава шестая

Джон Скалли и Прайс Льюис ни в чем не сознались, даже когда в их одежде обнаружили вшитые документы, изобличившие бы и святого. У англичанина Льюиса нашли карту Ричмонда, на которой был набросан план новых оборонительных укреплений, сооружаемых генералом Ли, с заштрихованными отметками в местах предполагаемых редутов и штерншанцeв[44].

Приложенная к набросанной карте пояснительная записка требовала подтвердить предположения и оценить состояние артиллерии, задействованной в новых укреплениях. Джон Скалли, низкорослый ирландец, имел при себе незапечатанное письмо, адресованное почетному секретарю Общества снабжения армии Конфедерации библиями и подписанное майором армии США Джеймсом Старбаком, обращавшимся в письме к неизвестному адресату как к брату во Христе.

Письмо гласило, что приложенным директивам можно верить, а эти директивы требовали полного и текущего перечня войск Конфедерации под командованием генерала Магрудера и особо тщательного доклада о количестве войск, находящихся в городах, гарнизонах и фортах между Ричмондом и Йорктауном.

Поставленный перед фактом обнаружения зашитым в подкладке его куртки письма, Джон Скалли клялся, что купил эти вещи у маркитанта за городом и понятия не имел, что это письмо означало. Он улыбнулся, ведущему допрос майору:

— Мне жаль майор, очень жаль. Я помог бы вам, если б это только было в моих силах.

— К черту твою помощь.

Майор Александер был высоким плотным мужчиной с кустистыми бакенбардами и выражением постоянного возмущения на лице.

— Если не заговоришь, — припугнул он Скалли, — мы тебя повесим.

— Вы этого не сделаете, майор, — возразил Скалли, — учитывая, что я гражданин Великобритании.

— К черту Британию.

— Обычно я бы с вами согласился, да, согласился бы, но в данную минуту, майор, я всего лишь ирландец, который на коленях благодарит Бога за то, что тот сделал его британцем, — Скалли ангельски улыбался.

— Твое британское подданство тебя не защитит. Тебя повесят! — угрожал Александер, но Скалли всё равно не заговорил. На следующий день пришли известия о прорыве янки линий обороны у Форта Монро.

На полуостров прибыл генерал Макклелан, и теперь вся Виргиния знала, откуда грянет гром небесный. Грозная армия продвигалась к слабым укреплениям, протянувшимся от Йорктауна до острова Малберри.

— Еще месяц, — заверял Прайс Льюис Джона Скалли, — и нас спасут. Мы станем героями.

— Если до этого нас не повесят, — ответил Джон Скалли, перекрестившись.

— Не повесят. Они не посмеют.

— Не слишком в этом уверен, — Скалли утрачивал свою решимость.

— Они не посмеют! — настаивал на своем Прайс Льюис. Но на следующий же день в тюрьме был созван армейский трибунал, на который представили карту ричмондских укреплений и письмо, адресованное почетному секретарю Общества снабжения армии Конфедерации библиями.

Улики перевесили все сомнения, которые трибунал испытывал из-за подданства пленников, и менее чем через час после начала заседания суда председатель приговорил узников к смерти. Скалли неожиданно задрожал от страха, а высокий англичанин просто презрительно усмехнулся судьям.

— Вы не посмеете это сделать.

— Увести их! — подполковник, председательствовавший на трибунале, ударил по столу рукой. — Вас подвесят, как собак!

Скалли вдруг почувствовал совсем рядом взмахи крыльев ангела смерти.

— Мне нужен священник! — обратился он к майору Александеру — Ради Бога, майор, приведите мне священника!

— Заткнись, Скалли! — прикрикнул на него Прайс Льюис. Англичанина быстро увели по коридору в камеру, а Джона Скалли поместили в другую комнату, куда майор Александер принес ему бутылку дешевого виски.

— Так не положено, Джон. Но я подумал, это скрасит тебе последние часы.

— Вы не посмеете! Вы не можете нас повесить!

— Послушай! — прервал его Александер, и в тишине Скалли мог различить стук молотков. — Виселицу достроят к утру, Джон, — тихо произнес Александер.

— Нет, майор, пожалуйста.

— Его зовут Линч, — продолжал Александер. — Это должно тебя порадовать, Джон.

— Порадовать меня? — поразился Скалли.

— Разве тебя не обрадует, что тебя повесит другой ирландец? Кстати, старик Линч отнюдь не мастер своего дела. Он слегка намудрил с последними двумя. Один черномазый помирал минут двадцать, и зрелище было не из приятных.

Боже мой, совсем не из приятных. Он дергался и обмочился, а при дыхании издавал такой звук, словно наждаком глотку царапало. Ужас, — покачал головой Александер.

Джон Скалли перекрестился, а потом закрыл глаза и молил Бога придать ему сил. Он будет сильным и не предаст доверия Пинкертона.

— Священник — вот всё, что мне нужно, — настаивал он.

— Если ты заговоришь, Джон, завтра утром тебя не повесят, — искушал его Александер.

— Мне нечего сказать майор, я буду говорить только со священником, — храбро держался своего Скалли.

В ту ночь в новую камеру Джона Скалли пришёл очень старый священник. Впрочем, он сохранил отличную шевелюру, и его длинные белые волосы ниспадали ниже воротника сутаны.

У него было смуглое лицо, словно он провёл всю жизнь, миссионерствуя в тропиках. Лицо аскета, доброе, не лишенное проблесков абстрактного интеллекта, наводивших на мысль, что помыслы его уже давно перешли в высший и лучший из миров. Он примостился на кровати Скалли и извлек из чемодана потертую мантию.

Поцеловаввышитую узорами полоску материи, он надел ее на свои худые плечи и перекрестил пленного.

— Мое имя отец Малруни, — представился он, — я из Голуэя. Мне сказали, ты хочешь исповедаться, сын мой?

Скалли встал на колени.

— Простите меня, отец, ибо я согрешил, — он перекрестился.

— Продолжай, сын мой, — у отца Малруни был глубокий ясный голос, как у человека, проповедующего грустные вещи в больших залах. — Продолжай, — тихо и утешающе повторил Малруни своим чудным низким голосом.

— Должно быть, лет десять прошло с момента моей последней исповеди, — начал Скалли, и затем его прорвало, он выплеснул весь список своих прегрешений.

Отец Малруни, слушая, закрыл глаза, единственным признаком того, что он не спит, было легкое постукивание одного из его длинных, костлявых пальцев по изящному распятию из слоновой кости на простой железной цепи, висящему на его шее.

Пару раз он кивнул, пока Скалли перечислял свои презренные грехи: падшие девицы, с которыми он предавался пороку, данные им клятвы, украденные безделушки, ложь, пренебрежение церковными службами.

— Моя мать всегда говорила, что я плохо кончу, да, именно так и говорила, — ирландец почти рыдал, закончив свою речь.

— Успокойся, сын мой, успокойся, — голос священника был сухим и тихим, но в то же время успокаивал. — Ты раскаиваешься в своих грехах, сын мой?

— Да отец, о Господи, да, — Скалли принялся рыдать. Он подался вперед, положив голову на руки, которые, в свою очередь, покоились на коленях у священника.

На лице отца Малруни не отразилось никакой реакции на ужас и раскаяние Скалли; он слегка поглаживал своими длинными пальцами голову ирландца и осматривал белую камеру с фонарем и зловещим решетчатым окном.

По лицу Скалли бежали слезы, образовав мокрое пятно на выцветшей и потертой сутане Малруни.

— Я не заслуживаю смерти, отец, — сказал Малруни.

— Так почему же они собираются повесить тебя, сын мой? — спросил Малруни и продолжил гладить короткие черные волосы Скалли.

— Что ты совершил, сын мой? — спросил священник своим печальным добрым голосом, и Скалли рассказал, как Аллен Пинкертон попросил Льюиса и Скалли отправиться на юг, на розыски пропавшего агента, лучшего агента северян, и как Пинкертон убедил их, что являясь британскими подданными, они будут ограждены от всех обвинений мятежников, и тем не менее, несмотря на эти заверения, их приговорили к повешению военным трибуналом.

— Конечно же, ты не заслуживаешь смерти, сын мой, — с возмущением в голосе произнес Малруни. — Всё, что ты совершил, было лишь попыткой помочь друзьям. Разве не так? — его пальцы унимали страхи Скалли.

— А ты смог найти своего друга? — ирландский акцент отца Малруни усилился во время исповеди.

— Да, отец, причиной его исчезновения оказалась болезнь. Он скверно себя чувствует, действительно скверно. У него обострился ревматизм. Он должен был жить в отеле «Баллард Хаус», но переехал, и нам понадобилось дня два, чтобы его разыскать, но бедняга теперь в отеле «Монументаль», и одна из женщин Пинкертона там за ним присматривает.

Малруни успокаивал Скалли, который ужасно коверкал слова.

— Бедняга, — сказал Малруни. — Так говоришь, он болен?

— Едва передвигается. Ужасно болен, просто ужасно.

— Назови мне его имя, сын мой, чтобы я мог за него помолиться, — мягко вымолвил Малруни, но потом священник уловил колебание Скалли и с легкой укоризной похлопал пальцами.

— Это исповедь сын мой, а тайны исповеди уходят в могилу вместе с священником. Всё, что ты здесь скажешь, сын мой, останется в тайне между нами и всемогущим Господом. Так назови мне имя, чтобы я мог помолиться за беднягу.

— Уэбстер, отец, Тимоти Уэбстер. Он всегда был настоящим разведчиком, не то что мы. Мы с Прайсом всего лишь оказали услугу Пинкертону, поехав на его поиски! Вот Уэбстер — настоящий разведчик. Он лучший из здешних агентов!

— Я помолюсь за него, — сказал Малруни. — А женщина, которая присматривает за беднягой, как ее зовут, сын мой?

— Хетти, отец, Хетти Лоутон.

— Я помолюсь и за нее, — ответил Малруни. — А майор, здесь в тюрьме, как его зовут? Александер? Он сказал, что вы везли с собой письмо?

— Мы должны были всего лишь доставить письмо, если бы не смогли найти Уэбстера, отец, — объяснил Скалли, описав доску объявлений в вестибюле церкви Святого Павла, где письмо следовало спрятать под идущей крест-накрест лентой. — Что же плохого, отец, в доставке письма в церковь?

— Абсолютно ничего, сын мой, абсолютно, — согласился Малруни, заверив испуганного заключенного, что это была хорошая исповедь.

Он мягко поднял голову Скалли, велев ирландцу искренне покаяться и четырежды прочитать Аве Марию, затем отпустил ему грехи на торжественной латыни, после этого пообещав добиться у властей Конфедерации помилования для Скалли..

— Но ты знаешь сын мой, как редко прислушиваются они к нам, католикам. Или к ирландцам. Эти южане такие же мерзавцы, как англичане, вот они кто. Совсем нас не любят.

— Но вы попытаетесь? — Скалли с отчаянием заглядывал в добрые глаза священника.

— Я постараюсь, сын мой, — ответил Малруни, а потом благословил и осенил Скалли крестным знамением.

Отец Малруни медленно вернулся в управление тюрьмы, где майор Александер ожидал его вместе с худым очкастым лейтенантом.

Ни один из офицеров не проронил ни слова, пока отец Малруни снимал с себя мантию и стягивал через голову сутану, оставшись в стареньком, но отлично скроенном темном костюме.

На столе стояла чаша с водой, и старик принялся мыть руки, словно хотел избавить пальцы от длительного соприкосновения с волосами Скалли.

— Человек, который вам нужен, — человек, называвший себя отцом Малруни, заговорил с акцентом, не имеющим ничего общего с ирландским, напротив, с чисто виргинским выговором, — Тимоти Уэбстер. Вы найдете его в отеле «Монументаль». Он болен, так что не доставит вам никаких хлопот. С ним сиделка, Хетти Лоутон. Она тоже из этих подонков, так что заберите и ее.

Старик достал из кармана серебряный портсигар и извлек оттуда тонкую пахучую сигару.

Лейтенант — очкарик подался вперед и, схватив со стола свечу, поднес ее к сигаре. Старик прикурил и бросил на лейтенанта злобный взгляд.

— Вы Гиллеспи?

— Да, так точно, сэр.

— Что в сумке, Гиллеспи? — старик кивнул в сторону кожаной сумки, висевшей на плече лейтенанта.

Гиллеспи раскрыл ее, показав латунную воронку и шестигранную бутылку из темно-синего стекла.

— Масло моего отца, — гордо заявил Гиллеспи.

Рот старика скривился.

— Наверно, вы собираетесь применять это масло на узниках?

— С душевнобольными оно чудеса творит, — обиженно ответил Гиллеспи.

— Плевать я хотел на ваших чертовых сумасшедших, — отрезал старик.

— Вы можете испытать их на других узниках, до которых никому нет дела. Но Льюиса и Прайса следует от этого избавить, — его худое аскетическое лицо исказилось гримасой отвращения, он пригладил длинные седые волосы над воротником и взглянул на Александера.

— Боюсь, что политические соображения требуют оставить в живых этих подонков, а то вдруг их смерть разубедит британцев оказывать нам помощь. Но даже британцы не вправе ожидать, что мы будем содержать их в комфорте. Поместите их в негритянский блок, пусть несколько месяцев поработают в поте лица, — вынув сигару он нахмурился и распорядился, чтобы письмо, адресованное почетному секретарю Общества снабжения армии Конфедерации библиями, было оставлено в вестибюле церкви Святого Павла под круглосуточным наблюдением, на случай если шпион за ним придет.

— Но сперва арестуйте Уэбстера.

— Конечно, сэр. — ответил Александер.

Старик вытащил из кармана прекрасное золотое кольцо. Оно было украшено старинным гербом, свидетельством его длинной родословной.

— Дождь еще идет? — спросил он, надев кольцо на палец.

— Да, сэр, идет, — ответил Александер.

— Это задержит наступление янки, не так ли? — ухмыльнулся старик.

Продвижение янки на Йорктаун замедлялось грязью и дождями, но старик осознавал, перед лицом какой ужасной опасности находится Конфедерация.

Времени в обрез, но по крайней мере, этой ночью его трудами был раскрыт еще один шпион, и они даже смогут выйти на предателя, скрывающегося под маской почетного секретаря Общества снабжения армии Конфедерации библиями.

Старику не терпелось найти этого человека и увидеть его раскачивающимся в петле. Он вынул пистолет Дерринджера из кармана сюртука и проверил, заряжен ли он, а потом взял плащ и шляпу.

— Я приду утром лично повидаться с Уэбстером. Доброго дня, джентльмены.

Он нахлобучил шляпу на длинные волосы и вышел на улицу, где под дождем его ожидал старинный экипаж с лакированными панелями и позолоченными осями. Раб открыл дверь и примостился на ступеньках экипажа.

С уходом старика Александер облегченно вздохнул, словно почувствовав, что само сосредоточие зла покинуло тюрьму. Затем он вытащил револьвер и проверил, все ли капсюли на месте.

— За работу, — сказал он Гиллеспи. — За работу! Давайте найдем мистера Уэбстера! За работу!

Дождь превратил дороги, ведущие из Форта Монро вглубь Виргинии, в полоски скользкой желтой грязи. Светлые полоски выглядели достаточно прочными, но стоило лошади поставить копыто, как песчаная корка ломалась, обнажая болото клейкой красной грязи.

Отряд кавалерии северян сошел с дороги, направившись на юг под низкими серыми облаками и моросящим дождем. На дворе стоял апрель, на деревьях набухли почки и луга красиво зазеленели, но дул холодный ветер, и кавалеристы ехали с поднятыми воротниками и низко нахлобученными шляпами.

Их командир, капитан, вглядывался в дождь, на случай если подобно серым дьяволам в ночи неожиданно появится кавалерия противника, но к его облечению местность казалась пустынной.

Через полтора часа после того, как они съехали с дороги, патруль вышел из-под укрытия редких тонких сосен, увидев красные рубцы свежевырытой земли, отмечавшее линию укреплений мятежников, растянувшихся от Йорктауна до острова Малберри.

Земляные укрепления не были длинными, а в основном состояли из земляных фортов с тяжелыми пушками, простреливавшими ближайшие участки заболоченных низин.

Капитан повел патруль на юг, каждые сто ярдов останавливаясь, чтобы осмотреть в небольшую подзорную трубу укрепления неприятеля.

Полковник настоятельно требовал от своих кавалерийских патрулей попытаться определить, были ли пушки неприятеля настоящими или деревянными, и капитан угрюмо размышлял о том, как, во имя Господа, он должен это исполнить.

— Хотите подъехать к бастиону и постучать по одной из этих пушек, а, сержант? — спросил капитан всадника, ехавшего рядом с ним. Сержант хохотнул и исчез под шинелью, закуривая.

— Как по мне, так пушки настоящие, капитан! — отозвался один из солдат.

— Так же выглядели и пушки в Манассасе, — ответил капитан и подскочил от удивления, когда одна из далеких пушек неожиданно выстрелила. Дым из ее поднялся на тридцать ярдов от амбразуры, а из самого центра дымового облака высунулся язычок пламени. Снаряд, очевидно, длинный железный цилиндр или круглое ядро, разорвался среди зеленеющих деревьев прямо позади патруля.

— Ублюдки, — выругался сержант и рванул назад. Никого из кавалеристов не задело, но то, как они резко прибавили скорости, вызвало насмешки далеких артиллеристов-южан.

Через полмили капитан набрел на небольшой холм, который выдавался на несколько футов над плоской заболоченной местностью. Он повел своих людей на вершину холма, где они спешились, а капитан обнаружил дерево с удобным подножием, куда он мог прислонить подзорную трубу.

Отсюда ему открылся вид на два редута повстанцев и на заболоченный участок, где глубоко в тылу мятежников ярко цвели гиацинты можно было различить дорогу, бегущую среди редких, погруженных в тень сосен.

По этой дороге шли войска, точнее, пробирались по грязным обочинам дороги. Он сосчитал их, роту за ротой, и понял, что видит целый батальон мятежников, шагающих на юг.

— Прислушайтесь, сэр, — сержант подошел, встав рядом с капитаном.

— Вы слышите это, сэр?

Капитан опустил воротник и, усиленно прислушавшись, уловил разносившийся в холодном воздухе звук далекого горна. Звук был слабым и очень далеким.

Одна труба звала, другая отвечала ей, и теперь, когда капитан обратил свой слух к этим эльфийским нотам, ему показалось, что вся болотистая местность наполнилась этими звуками.

— Да там полно этих сволочей, — вздрогнув, произнес сержант, словно призрачные звуки предвещали появление таинственного врага.

— Мы видели всего лишь один батальон, — возразил капитан, но затем на дороге появилась очередная колонна серомундирников. Наблюдая в подзорную трубу, он насчитал еще восемь рот.

— Два батальона, — сказал он, но не успел он договорить, как появился третий.

Кавалерия простояла на холме два часа, и за это время капитан рассмотрел восемь батальонов мятежников, идущие на юг. Один из оптимистичных слушков утверждал, что у южан было всего лишь двадцать батальонов для защиты укреплений Йорктауна, но здесь, в пяти милях к югу от знаменитого города, капитан видел, как проходил батальон за батальоном. Противник, очевидно, был намного сильнее, чем на то надеялись оптимисты.

Кавалерия вернулась в седло к полудню. Капитан последним покинул холм. В последний момент он обернулся и заметил еще один батальон, появившийся из дальнего леса.

Он не остался, чтобы подсчитать солдат, а отправился с вестями на восток, через поросшие клевером заболоченные луга и мимо мрачных домов, где угрюмые люди смотрели, как проходят враги.

Все патрули кавалерии северян вернулись с идентичными сведениями о внушительных передвижениях войск позади линии обороны мятежников и о настоящих пушках на свежевырытых земляных укреплениях. Выслушав доклады, Макклелан поежился.

— Вы были правы, — сказал он Пинкертону. — Нам противостоят по крайней мере семьдесят тысяч человек, может, даже сто тысяч!

Генерал занял уютное жилище коменданта Форта Монро, откуда ему открывался вид на интенсивное движение кораблей, перевозящих его армию из Александрии на юг.

Теперь эта армия была готова к боевым действиям, и Макклелан надеялся устроить молниеносный бросок на Ричмонд, маневр, который прорвет хрупкие укрепления, защищающие Йорктаун, но сегодняшние кавалерийские рекогносцировки означали, что никакого неожиданного прорыва не будет.

Захват Йорктауна и Ричмонда придется вести по-старинке тяжело, с осадными орудиями, терпением и контр-апрошами[45].

Его ста двадцати тысячам солдат придется подождать, пока будут сооружены осадные редуты и по кошмарным дорогам перевезены тяжелые осадные орудия из Форта Монро.

Досадная задержка, но Пинкертон предупредил его, что оборонительные укрепления мятежников вопреки всем ожиданиям обороняются гораздо лучше, чем кто-либо ожидал, и генерал поблагодарил начальника своей Секретной службы за своевременные и точные разведданные.

Тем временем позади земляных укреплений мятежников единственный батальон солдат из Джорджии, девять раз продефилировавший по одному и тому же участку грязной дороги и возвращавшийся назад всё тем же маршрутом по лесу, прежде чем опять тащиться по дороге, дрожал в сумерках и ворчал, что время потрачено зря.

Они присоединились к армии, чтобы устроить янки сущий ад, а не ходить чертовыми кругами, слушая серенады затаившихся среди деревьев горнистов.

Теперь они разожгли в пустынном лесу костры и гадали, прекратится ли когда-нибудь дождь. Они чувствовали себя покинутыми, и неудивительно, ведь в радиусе трех миль не было ни одного другого пехотного батальона. В действительности, всего лишь тринадцать тысяч человек растянулись по всему заболоченному полуострову, и эти тринадцать тысяч должны были остановить самую большую армию, когда-либо собранную в Америке.

Неудивительно, что солдаты из Джорджии дрожали и ворчали, что целый день под дождем разыгрывали из себя чертовых идиотов.

Сумеречный лес был наполнен пронзительным щебетанием птиц. Звук разительно отличался от щебета тех же птиц в Джорджии, но солдаты, весь день ходившие кругами, были деревенскими парнями и отлично знали, какая птица устроила такой концерт в вечернем лесу.

Знал это и генерал Магрудер, и он-то улыбался этим звукам, потому что провел эти дни, пытаясь одурачить янки, заставить их поверить, что им противостоит огромное войско, хотя на самом деле линию обороны защищали ничтожные силы.

Магрудер заставил своих солдат целый день маршировать туда и обратно, устроив демонстрацию силы, и теперь под вечерним дождем он надеялся, что эта птица оплакивает не его душу, а душу Макклелана. Потому что в ночи заливался пересмешник.

Дождь, казалось, никогда не прекратится. Вода мчалась по канавам Ричмонда к тому месту, где река вспенивала свои воды, сливаясь со стоками сталелитейных заводов, табачных фабрик, кожевенных мастерских и скотобоен.

По улицам сновали немногочисленные жители под черными зонтами. В зале, где Конгресс Конфедерации обсуждал поощрительные меры для разработки искусственной селитры для производителей пороха, даже в полдень горели метановые лампы.

Голосам в зале приходилось перекрикивать звуки дождя. Большинство конгрессменов внимательно слушали, некоторые спали, а остальные потягивали виски, которое продавали аптеки под видом медикаментов, чтобы оно не подпадало под запрет на спиртные напитки, наложенный на город.

Некоторых конгрессменов беспокоило то, что приближение армии янки к Йорктауну превратит все эти дискуссии в бесполезную болтовню, но никто не осмеливался высказать эту мысль вслух.

В последнее время слишком часто возникали пораженческие настроения; слишком много прибрежных фортов было захвачено флотом янки и слишком многое указывало на то, что Конфедерацию окружил безжалостный враг.

Салли Траслоу, идущую рука об руку со Старбаком, совершенно не беспокоили ни янки в семидесяти милях, ни дождь. Салли приводила в восторг мысль о чаепитии в респектабельном доме, по случаю чего она надела черное закрытое платье с длинными рукавами и всего лишь с парой нижних юбок вместо полноценного кринолина.

Она отказалась от всей косметики, только припудрилась и слегка подвела глаза.

Салли и Старбак бежали вниз по Франклин-стрит, наполовину защищенные зонтом в руках у Старбака, а потом укрылись в дверях булочной на углу Второй улицы, пока не показалась конка. Они втиснулись в не и заплатили за проезд до кладбища Шокоу.

— Может, они не пойдут в такую погоду в госпиталь? — предположила Салли. Она прижалась к Старбаку в мокром переполненном вагоне и смотрела на дождь через грязное стекло.

— Плохая погода не помеха добрым делам, — строго заметил Старбак.

Он не предвкушал ничего хорошего от этого дня и вечера, и даже полная энтузиазма Салли не могла примирить его со встречей с миром, который, как он думал, он оставил в далеком прошлом в Бостоне.

И всё же он не мог лишить Салли этой радости, и потому решил стерпеть все неудобства, какие мог доставить этот день, хотя по-прежнему не понимал, почему Салли так обрадовало приглашение Адама.

Едва ли это знала и сама Салли, хотя и осознавала, что Гордоны были семьей, а она смутно ощущала, что никогда не была членом семьи, во всяком случае, самой непримечательной, обычной семьи.

Она была дочерью конокрада и его женщины, двух переселенцев, возделывавших клочок твердой земли на высокогорье, а теперь стала шлюхой, причем и достаточно сообразительной, чтобы осознавать, что может взобраться добиться исполнения своих честолюбивых желаний, стоило ей только понять настоящую ценность предлагаемых ею услуг, но она также знала, что никогда не сможет стать частью простого, непритязательного и честного общества.

Салли, в отличие от Старбака, сентиментально считала, что наградой успеха является заурядность. Она выросла изгоем и стремилась к респектабельности, Старбак же вырос в приличной семье и получал удовольствие от того, что превратился в мятежника.

Джулия и миссис Гордон встретили их в узкой прихожей, где едва хватало места, чтобы снять мокрые плащ и шинель и повесить их на стойку с зеркалом, которую Старбаку и Салли пришлось обогнуть, чтобы войти в гостиную.

Весенний день был достаточно холодным, чтобы оправдать огонь в маленьком обитом железом камине, хотя кучка пылавших углей была так мала, что жар едва проникал за незамысловатую железную решетку.

Пол был застелен полосками крашеных хлопчатобумажных половиков, коврами для бедных, но всё вокруг сияло чистотой и пахло мастикой и щёлоком, что наводило Старбака на мысль, что именно привлекло Адама в дочери этой семьи, где всё указывало на честную бедность и простые ценности.

Сам Адам стоял возле рояля, другой молодой человек находился у окна, а преподобный Джон Гордон, миссионер, грелся возле маленькой кучки дымящихся угольков.

— Мисс Ройял! — поприветствовал он Салли с набитым пирогом ртом. — Простите меня, дорогая, — он вытер руку о подол рясы, поставил чашку с блюдцем на каминную полку и наконец протянув руку в знак приветствия. — Очень рад знакомству с вами.

— Сэр, — ответила Салли, растеряно опустившись в реверансе, вместо того чтобы пожать протянутую ей руку. В своем доме она знала, как встречать генералов и сенаторов, могла свести с ума самых видных докторов города и высмеивать остроты адвокатов, но здесь, перед лицом благопристойности, утратила всю свою уверенность.

— Очень рад знакомству с вами, — с искренней учтивостью повторил преподобный Джон Гордон.

— Уверен, вы знакомы с майором Фалконером? Так позвольте мне представить вам мистера Калеба Сэмуорта. А это мисс Виктория Ройял.

Салли, улыбнувшись, снова присела в реверансе и отошла в сторону, чтобы освободить место для Старбака, миссис Гордон и Джулии.

Последовали новые приветствия, а потом бледная и робкая горничная внесла очередной поднос с чашками чая, и миссис Гордон занялась чайником и ситечком.

Все единодушно решили, что погода стоит ужасная, самая что ни на есть худшая весна на памяти ричмондцев, а об армии северян, которая находилась где-то к востоку от города, никто не упомянул.

Преподобный Джон Гордон был тощим коротышкой с очень розовым лицом и лысиной, обрамлённой белыми пушистыми волосами. Другой мужчина спрятал бы столь безвольный подбородок под окладистой бородой, но миссионер брился начисто, похоже, его жене не нравились бородачи.

Как бы то ни было, миссионер выглядел таким мелким и беззащитным, а миссис Гордон — такой внушительной, что Старбак пришёл к выводу: именно она, а не он правит сим тесным курятником.

Миссис Гордон разлила чай и справилась у мисс Ройял о здоровье её тети. Салли ответила, что тётушке ни лучше, ни хуже, и тут, к большому её облегчению, вопрос о тёткиной болезни оставили в покое.

Миссис Гордон объяснила присутствие Калеба Сэмуорта тем, что он является владельцем фургона, на котором все они отправятся в госпиталь Чимборасо. При упоминании своего имени Калеб улыбнулся и уставился на Салли так, как умирающий от жажды может смотреть на далекий, но недосягаемый источник прохладной воды. Фургон, пояснил он, принадлежит его отцу.

— Вы, возможно, слышали о нас? «Сэмуорт и сын, бальзамировщики и гробовщики»?

— Увы, нет, — ответил Старбак.

Адам и оробевший Сэмуорт пригласили Салли посидеть вместе с ними у окна. Адам отодвинул большую кучу полотняных мешков, которые дамы этого дома, как и все ричмондские женщины, сшивали изо всех клочков старой материи, какую только могли найти.

Эти мешки относили на новые земляные укрепления Бабули Ли, наполняя их песком, хотя сколько времени эти укрепления могли противостоять полчищам северян, рвавшимся вперед от Форта Монро, никто сказать не мог.

— А вы присядьте здесь, мистер Старбак, — предложил преподобный Джон Гордон, поставив рядом с собой стул, а потом пустился в долгие сетования на проблемы, которые выход южных штатов из союза навлек на Американское общество распространения Писания среди бедных.

— Наша штаб-квартира, как вы понимаете, находится в Бостоне.

— Мистер Старбак прекрасно знает, где находится штаб-квартира общества, Гордон, — заметила миссис Гордон со своего престола, позади чайного подноса. — Он бостонец. Его отец даже является попечителем этого общества, не так ли, мистер Старбак?

— Да, это так.

— Один из попечителей, — подчеркнуто добавила миссис Гордон, — который в течении многих лет уменьшал жалование миссионеров.

— Матушка, — робко упрекнул свою жену преподобный Джон Гордон.

— Нет, Гордон! — миссис Гордон было не просто прервать. — Пока Господь позволяет мне говорить, я буду говорить, да, буду. Выход южных штатов для нас — просто благословение, потому что мы освободились от наших попечителей-северян. Господь, безусловно, так и намеревался поступить.

— У нас не было никаких вестей от правления в течение девяти месяцев! — обеспокоено пояснил преподобный Джон Гордон Старбаку.

— К счастью, затраты миссии оплачиваются местным населением, хвала Господу, но это тревожит, мистер Старбак, очень тревожит. Есть неоплаченные счета, некоторые отчеты завершены лишь наполовину, а посещения так и не сделаны. Это всё неправильно!

— Это Божье провидение, Гордон, — поправила супруга миссис Гордон.

— Будем надеяться, что так, матушка, будем надеяться, — преподобный Джон Гордон вздохнул и откусил кусок сухого и рассыпчатого фруктового кекса.

— Так значит, ваш отец — преподобный Элиял Старбак?

— Да, сэр, он самый.

Старбак прихлебывал чай, пытаясь в то же время не скривиться от его горького вкуса.

— Великий слуга Господа, — довольно хмуро заключил Гордон. — С крепкой верой в Господа.

— Но слепой ко всем нуждам миссионеров общества! — язвительно заметила миссис Гордон.

— Простите меня, но я нахожу странным, что вы носите форму южан, мистер Старбак, — робко произнес преподобный Джон Гордон.

— Уверена, мистер Старбак делает богоугодное дело, Гордон, — миссис Гордон, которая в той же мере нашла выбор Старбака необъяснимым при встрече возле церковной лавки, теперь решила оградить своего гостя от сдержанного любопытства супруга.

— Да, и в самом деле, — поспешно согласился миссионер. — Но всё равно, всё это очень прискорбно.

— Что в этом прискорбного, сэр? — спросил Старбак.

Преподобный Джон Гордон беспомощно развел руками.

— Семьи разделены, страна расколота надвое. Так печально.

— Всё было бы менее печально, если бы северяне просто увели свои войска и оставили нас в покое, — заявила миссис Гордон. — Разве вы не согласны со мной, мисс Ройял?

Салли, улыбнувшись, кивнула.

— Да, мэм.

— Они не отступят, — мрачно сказал Адам.

— Ну тогда нам просто придется намять им бока, — выпалила Салли.

— Я тут подумала, — Джулия наиграла на пианино легкую мелодию, вмешавшуюся в неожиданное удивление, охватившее всех присутствующих после слов Салли, — что, может, сегодня в палате мы не будем распевать мрачные церковные песни, отец?

— Ну конечно же, моя дорогая, конечно же, — ответил тот. Он объяснил Салли и Старбаку, что откроет службу в палате несколькими гимнами и молитвой, а потом один из присутствующих прочтет отрывок из Писания. — Может, мисс Ройял хочет прочесть священное Писание? — предложил он.

— Ой, нет, сэр, нет, — Салли знала, что один раз уже напортачила, и покраснев, отклонила предложение. Она училась читать, и в прошлом году продвинулась настолько, что могла уже с удовольствием читать, но не была уверена в своем умении читать вслух.

— Вы прошли обряд причастия, мисс Ройял? — подозрительно поинтересовалась миссис Гордон, пристально взглянув на гостью.

— Обряд причастия, мадам?

— Вы омыли одежды свои кровью агнца? Вы впустили в свое сердце Христа? Ваша тетушка, несомненно, вверила вас Спасителю?

— Да, мэм, — робко ответила Салли, понятия не имея, что имела в виду миссис Гордон.

— Буду рад почитать для вас, — вмешался Старбак, обращаясь к преподобному Джону Гордону.

— Мистер Сэмсуорт отлично читает священное писание, — вставила миссис Гордон.

— Может, вы, Калеб, почитаете Писание? — спросил преподобный Джон Гордон, — а потом, — он повернулся к своим гостям, чтобы еще раз объяснить порядок службы, — мы проведем время в чтении молитв и закона Божьего. Я призову людей узреть спасительную благодать Господа, и мы споем очередной гимн, а я скажу несколько слов, прежде чем мы завершим свое богослужение последним гимном и благословением. Затем мы уделим пациентам время для личных бесед и молитв. Иногда им требуется наша помощь в написании писем. Уверяю вас, я буду весьма признателен — он улыбнулся сперва Салли, а потом Старбаку — за вашу помощь.

— И нам потребуется помощь в раздаче сборников церковных гимнов.

— С удовольствием, — тепло отозвалась Салли, и к удивлению Старбака она действительно наслаждалась беседой, когда разговор перешел к обыденным темам, ее чистый смех звучал по всей комнате. Миссис Гордон неодобрительно нахмурилась, заслышав смех, но Джулия явно получала удовольствие в обществе Салли.

В пять часов болезненного вида горничная убрала чайные подносы, после чего преподобный Джон Гордон произнес слова молитвы, в которой просил Господа щедро благословить вечернее богослужение, и Калеб Сэмуорт запряг фургон, стоявший во дворе, на углу Черити-стрит.

Фургон был покрашен черной краской и затянут черным брезентом, державшимся на обручах. Вдоль каждой стороны фургона шли скамейки, а в центре протянулась пара блестящих рельс.

— Сюда кладут гроб? — спросила Салли Калеба, помогавшего ей взобраться на ступеньки, встроенные в складной задний бортик фургона.

— Так и есть, мисс Ройял, — ответил он.

Салли и Джулия разделили место с Адамом, тогда как Старбак уселся рядом с преподобным и миссис Гордон, а Калеб Сэмуорт, закутанный в непромокаемый плащ, взобрался на козлы.

Катафалку потребовалось двадцать минут чтобы добраться до холма, где стояли недавно построенные госпитальные бараки, разбросанные по всему газону парка Чимборасо. Неясный и тусклый желтоватый отсвет ламп пробивался сквозь множество маленьких окон.

Легкий туман угольного дыма витал под дождем над просмоленной крышей сарая. Участников миссии высадили за оградой палаты, избранной для сегодняшнего богослужения, и Калеб с Адамом забрали фургон, чтобы привезти госпитальную фисгармонию, пока как Джулия с Салли раздавали сборники церковных гимнов.

Старбак отправился с Адамом.

— Я хотел перекинуться с тобой словечком, — доверительно сообщил он другу, пока повозка гробовщика тряслась по мокрой дороге.

— Ты говорил со своим отцом?

— Не выпало случая, — ответил Адам. Он не смотрел на Старбака, вглядываясь в дождливую ночь.

— Я хочу лишь вернуться в свою роту! — воззвал к нему Старбак.

— Знаю.

— Адам!

— Я попытаюсь! Но это будет нелегко. Я должен выбрать подходящий случай. Отец раздражителен, сам знаешь, — покачал головой Адам. — Почему ты так стремишься сражаться? Почему бы тебе просто не пересидеть войну здесь?

— Потому что я военный.

— Ты хотел сказать, дурак, — раздраженно отозвался Адам, а потом фургон резко накренился, остановившись, и пора было отнести фисгармонию обратно в палату. Деревянный сарай вмещал шестьдесят раненых.

Двадцать больничных коек были установлены вдоль каждой стены, а еще двадцать стояли в два ряда в центре барака. Пузатая печь занимала центральную часть, на ее горячей решетке сгрудились кофейники. Стол сиделок был сдвинут в сторону, чтобы освободить место для фисгармонии.

Джулия нажала на покрытые ковровой тканью педали, сыграв пару хриплых аккордов, словно очищая от паутины язычки инструмента. Преподобный и миссис Гордон обошли койки, пожимая руки и произнося слова утешения. Салли присоединилась к ним, и Старбак заметил, как с ее появлением раненые приободрились.

Ее смех словно наполнил барак светом, и Старбак поймал себя на мысли, что никогда не видел Салли такой счастливой. По всему бараку стояли ведра с водой для смачивания повязок раненых, и Салли, найдя губку, мягко смачивала покрытые темными пятнами бинты.

В палате воняло гниющей плотью и человеческими испражнениями. Несмотря на горевшую печь, было холодно и сыро, и темно, несмотря на полдюжины ламп, висевших на стропилах из свежего дерева.

Некоторые больные находились без сознания, большинство лихорадило, и лишь немногие получили ранения в бою.

— Как только снова начнутся настоящие сражения, — говорил Старбаку сержант, потерявший руку, — тогда вы и увидите, сколько раненых привалит.

Сержант явился на службу с группой других пациентов из соседних бараков, принеся стулья и лампы. Сержанта ранило во время несчастного случая на железной дороге.

— Упал на рельсы — пояснил он Старбаку, — спьяну. Сам виноват, — он оценивающе смотрел на Салли. — Девушка редкостной красоты, капитан, ради такой стоить жить.

Звуки пения привлекли в палату еще больше пациентов и нескольких здоровых офицеров, которые навещали своих друзей и теперь толпились в конце барака.

Некоторые из раненых были северянами, но все голоса постепенно слились в одну мелодию, наполнив палату сентиментальным чувством товарищества, которое заставило Старбака неожиданно затосковать по обществу своих солдат.

Казалось, только одного человека не тронуло пение; это бородатое, бледное и костлявое создание спало, но неожиданно проснулось и в ужасе принялось кричать.

Голоса запнулись, и Салли подошла к больному, притянула его голову к себе и погладила по щеке, Старбак увидел, как затихли дрожащие руки на потертом сером одеяле, покрывавшем его койку.

Худой пациент замолчал, а голоса вновь запели. Старбак наблюдал за игравшей на фисгармонии Джулией и внезапно почувствовал, что его снова влечёт прежняя вера.

Может, все дело было в ярком освещении в или в лицах раненых, которые выглядели так трогательно, умиротворенные тем, что до них донесли слово Божье, или, может, в всепоглощающей красоте Джулии, но Старбака вдруг настигло чувство вины, когда он слушал преподобного Джона Гордона, молившего Господа ниспослать щедрую Божью благодать этим израненным душам.

Манера речи миссионера оказалась мягкой и действенной, и явно более уместной, чем громкие напыщенные тирады отца Старбака, которые тот обычно применял.

Из Писания была выбрана двенадцатая глава книги Екклезиаста, и Сэмуорт читал ее высоким нервным голосом. Старбак следил за отрывком по библии своего брата, которую Адам прислал ему вместе с приглашением на чай.

Слова Писания глубоко запали в душу Старбака.

— И о своем создателе помни с юных дней, — такими словами начинался пассаж, и сбоку Джеймс приписал мелким шрифтом: «Не легче ли быть христианином в старости? Годы приносят мудрость? Молюсь о ниспослании благодати», но Старбак знал, что лишен благодати Божьей, что он грешник, что врата ада разверзлись так же широко, как открытые утробы доменных печей у реки в Ричмонде, и чувствовал ужасающий страх грешника, представшего пред Господом.

— Ибо уходит человек в свой вечный дом, — читал Сэмуорт, — и плакальщики на улице кру́жат. До поры, как порвется серебряный шнур, И расколется золотая чаша, И разобьется кувшин у ключа, И сломается ворот у колодца, — эти слова внушили ему предчувствие, что умрет он преждевременной смертью, сраженный выстрелом янки, выпотрошенный праведным снарядом мщения, грешник уйдет в свой вечный огненный дом.

Он не слышал большую часть проповеди и большинство торжественных речей, в которых раненые благодарили Господа за благословение. Старбака поглотил темный омут раскаяния.

Он решил после окончания службы переговорить с преподобным Джоном Гордоном. Он выложит все свои грехи пред Господом, и с помощью миссионера попытается вернуть душу на круги своя.

Но как он может когда-нибудь вернуть всё на круги своя? Он поссорился с Итаном Ридли из-за Салли и убил его по причине этой ссоры, только один этот поступок, без сомнения, навлек на его душу вечное проклятие.

Он говорил себе, что это было самообороной, но совесть знала, что это было убийством. Старбак смахнул слезы. Всё — суета, но что есть суета пред лицом вечного проклятья?

Было уже далеко за восемь, когда преподобный Джон Гордон благословил пациентов, а потом, переходя от койки к койке, молился и ободрял людей. Раненые выглядели совсем молодо, даже Старбаку они казались мальчишками.

Появился один из главных хирургов госпиталя, еще в окровавленном переднике, чтобы поблагодарить преподобного Джона Гордона. С хирургом был священник, преподобный доктор Петеркин, являвшийся почетным капелланом госпиталя и вдобавок одним из самых модных священников города. Он заметил Адама и подошел к нему поговорить, а Джулия, прервав музицирование, направилась к Старбаку.

— Как вы находите нашу скромную службу, мистер Старбак?

— Я тронут, мисс Гордон.

— Отец был хорош, правда? Его искренность располагает, — ее обеспокоило выражение лица Старбака, она ошибочно приняла его раскаяние грешника за чувство омерзения, вызванное ужасом палаты. — Это отвращает вас от солдатского ремесла? — спросила Джулия.

— Не знаю. Не думал об этом, — он смотрел на Салли, посвятившую себя заботам о взлохмаченном испуганном человеке, сжимавшем ее руки, словно лишь она могла поддержать в нем жизнь. — Военные не думают о том, что могут оказаться в подобном месте.

— Или еще где похуже, — сухо добавила Джулия. — Здесь есть палаты для умирающих, которым уже нельзя ничем помочь. Хотя мне хотелось бы помочь им.

Она произнесла это с тоской.

— Уверен, у вас это получится, — галантно ответил Старбак.

— Я говорю не просто о посещениях и пении гимнов, мистер Старбак, а о лечении. Но мама даже и слышать об этом не хочет. Она говорит, что я подцеплю лихорадку или что-нибудь похуже. Да и Адам не разрешит мне. Он хочет оградить меня от войны. Вы знаете, что он не одобряет войну?

— Знаю, — ответил Старбак и взглянул на Джулию. — А вы?

— В ней нет ничего, заслуживающего одобрения, — ответила Джулия. — Но всё же признаюсь, я слишком горда, чтобы желать победу северянам. Так что, может, я и сторонница войны. Разве не это чувство заставляет мужчин сражаться? Одна лишь гордость?

— Одна лишь гордость. — согласился Старбак. — На поле сражения тебе хочется доказать, что ты лучше противника, — он вспомнил чувство восторга, когда они ударили по открытому флангу янки у Бэллс-Блафф, панику в рядах синемундирников, вопли, когда враг скатывался с вершины к кровавой, кипевшей от пуль реке. Но затем ощутил вину за эти радостные воспоминания. Врата ада, подумал он, наверняка разверзнутся для него особенно широко.

— Мистер Старбак? — спросила Джулия, встревоженная выражением ужаса на его лице, но прежде чем она успела договорить, Салли внезапно быстро пересекла палату и взяла Старбака под руку.

— Уведи меня отсюда, пожалуйста, — тихо и в спешке произнесла она.

— Сал…, - Старбак запнулся, осознав, что Джулия знала Салли как Викторию. — В чем дело?

— Этот человек, — Салли едва выговаривала слова, даже не потрудившись указать, о ком она вела речь, — меня знает. Пожалуйста, Нат. Уведи меня.

— Уверен, что это не имеет значения, — тихо сказал Старбак.

— Пожалуйста! — прошипела Салли. — Просто забери меня отсюда!

— Я могу чем-то помочь? — озадаченно вмешалась Джулия.

— Полагаю, нам пора идти, — ответил Старбак, хотя проблема заключалась в том, что плащ Салии и его шинель были сложены в конце того барака, где стоял хирург в окровавленном фартуке, и именно хирург опознал Салли и переговорил с преподобным доктором Петеркином, который, в свою очередь, теперь общался с миссис Гордон.

— Пошли, — сказал Старбак, потащив Салли за руку. Он решил бросить одежду, хотя и жаль было потерять прекрасную серую шинель, когда-то принадлежавшую Оливеру Уэнделлу Холмсу. — Вы меня простите? — спросил он Джулию, проходя мимо нее.

— Мистер Старбак! — властно позвала миссис Гордон. — Мисс Ройял!

— Не обращай на нее внимания, — велел Старбак Салли.

— Мисс Ройял! Подойдите сюда! — выкрикнула миссис Гордон, и Салли, ошеломленная этим тоном, повернулась в ее сторону. Адам поспешил в палату, чтобы узнать, в чём дело, а преподобный Джон Гордон поднял глаза, стоя на коленях у койки лихорадочного больного.

— Я поговорю с вами снаружи, — объявила миссис Гордон, направившись к маленькому крыльцу, где в хорошую погоду пациенты могли подышать воздухом, укрывшись под скосом крыши. Салли подхватила свой плащ.

Хирург ухмыльнулся и поклонился ей.

— Сукин сын, — зашипела на него Салли. Старбак вытащил свою шинель и вышел на крыльцо.

— У меня нет слов, — обратилась миссис Гордон к Салли и Старбаку из дождливой темноты.

— Вы хотели со мной поговорить? — дерзко ответила ей Салли.

— Не могу поверить, что вы могли так поступить, мистер Старбак, — миссис Гордон проигнорировала вызов Салли и посмотрела на Старбака. — Вы, воспитанный в благочестивом доме, приобрели столь дурные манеры, что ввели подобную женщину в мой дом.

— Какую женщину? — набросилась на нее Салли. На крыльцо вышел преподобный Джон Гордон и, подчинившись резкому приказу жены, закрыл за собой дверь, но до того Адам и Джулия тоже успели выйти на переполненное крыльцо.

— Возвращайся внутрь, Джулия, — настаивала ее мать.

— Пусть останется! — сказала Салли. — Какую женщину?

— Джулия! — миссис Гордон пронзила взглядом дочь.

— Дорогая матушка, — произнес преподобный Джон Гордон, — может, ты поведаешь нам, что всё это значит?

— Доктор Петеркин, — негодующе заявила миссис Гордон, — только что сообщил мне, что эта женщина… эта женщина…, - она остановилась, не в состоянии подобрать приличное слово, которое могла бы использовать в присутствии дочери. — Джулия! Немедленно вернись внутрь!

— Дорогая! — обратился к ней преподобный Джон Гордон. — И что же это за женщина?

— Магдалина! — выпалила миссис Гордон.

— Она хочет сказать, что я шлюха, преподобный, — с горечью заметилаСалли.

— И вы привели ее в мой дом! — вопила миссис Гордон на Старбака.

— Миссис Гордон, — начал он, но не смог прервать тираду, которая изливалась на его голову, словно барабанящий по крыше крыльца дождь.

Миссис Гордон хотела знать, известно ли преподобному Элиялу Старбаку о глубине падения сына и насколько далеко от Божьей благодати он свалился, и как дьявол стал его приятелем.

— Она падшая женщина! — закричала миссис Гордон, — и вы привели ее в мой дом!

— Господь наш общался с грешниками, — попытался слабо возразить преподобный Джон Гордон.

— Но он не подавал им чай! — миссис Гордон невозможно было переубедить. Она повернулась к Адаму. — А что касается вас, мистер Фалконер, то я шокирована вашими друзьями. По-другому просто не скажешь. Шокирована.

Адам бросил на Старбака полный угрызений совести взгляд:

— Это правда?

— Салли — мой друг, — ответил Старбак. — Близкий друг. Я горжусь своим знакомством с ней.

— Салли Траслоу! — воскликнул Адам, наконец-то воскресив в памяти личность мисс Ройял.

— Вы хотите сказать, что знаете эту женщину? — накинулась на Адама миссис Гордон.

— Он меня не знает, — устало отозвалась Салли.

— Я вынуждена поставить под сомнение, являетесь ли вы подходящей парой для моей дочери, мистер Фалконер, — нажимала на Адама миссис Гордон. — Этот вечер — просто провидение Господне, возможно, он показал ваше истинное нутро!

— Я сказала, что он меня не знает! — настаивала Салли.

— Вы ее знаете? — спросил Адама преподобный Джон Гордон. Адам дернул плечами:

— Ее отец когда-то был одним из арендаторов моего. Это было давно. А после этого я ничего о ней не знаю.

— Но вы знаете мистера Старбака, — миссис Гордон еще не вытащила из Адама достаточную долю сожалений. — Вы хотите сказать, что одобряете его знакомства?

Адам посмотрел на своего друга.

— Уверен, что Нат не знает о роде занятий мисс Траслоу.

— Я это знал, — возразил Старбак. — И как я уже сказал, она мой друг, — он обнял Салли за плечи.

— И вы одобряете выбор вашего друга? — миссис Гордон потребовала у Адама ответа. — Одобряете, мистер Фалконер? Потому что я не могу допустить, чтобы моя дочь была связана, хоть и вполне благопристойным образом, с человеком, который общается с приятелем падшей женщины.

— Нет, — ответил Адам, — не одобряю.

— Ты совсем как твой отец, — сказала Салли. — Гнилой изнутри. Если бы у вас, Фалконеров, не было денег, вы бы были хуже собак, — она высвободилась из рук Старбака и выбежала под дождь. Старбак повернулся, чтобы последовать за Салли, но был остановлен миссис Гордон.

— Сейчас вы делаете свой выбор! — предупредила она. — Это вечер выбора между Господом и дьяволом, мистер Старбак!

— Нат! — поддержал миссис Гордон Адам. — Дай ей уйти.

— Почему? Потому что она шлюха? — Старбак почувствовал, как на него накатывает гнев, настоящая ненависть к этим ханжеским свиньям.

— Я сказал тебе, Адам, что она мой друг, а друзей бросать нельзя. Будь вы все прокляты, — он побежал вслед за Салли, нагнав ее у края барака, где грязный склон парка Чимборасо круто сбегал вниз, к Кровавому Ручью, рядом с которым проходили городские дуэли.

— Прости, — сказал он Салли, снова взяв ее под руку. Она шмыгнула носом. Дождь намочил ее волосы и испортил прическу. Она плакала, и Старбак прижал ее к себе, накрыв алой подкладкой своей шинели. Дождь жалил его в лицо.

— Ты был прав, — приглушенно пробормотала Салли. — Нам не следовало туда идти.

— Им не следовало вести себя подобным образом, — ответил Старбак. Салли тихо всхлипывала.

— Иногда я просто хочу быть такой, как все, — выговорила она сквозь слезы.

— Просто хочу иметь дом и детишек, ковер на полу и яблоню в саду. Я не хочу жить, как отец, и не хочу быть тем, кто я сейчас. Только не навсегда. Я просто хочу быть обыкновенной. Ты понимаешь, о чём я, Нат? — она подняла на него глаза, ее лицо освещали огни кузниц, круглосуточно горевшие у реки, на противоположной стороне ручья.

Он погладил ее по мокрому от дождя лицу.

— Понимаю, — сказал он.

— А разве ты не хочешь быть как все? — спросила она.

— Иногда.

— Боже, — она отпрянула от него, вытерла нос и смахнула мокрые волосы со лба.

— Я надеялась, что скоплю достаточно денег, чтобы после войны открыть магазинчик. Ничего особенного, Нат. Галантерея, что-то вроде того. Я коплю деньги, ну знаешь, чтобы быть как все. Не выделяться. Не быть какой-то «мисс Ройял», просто быть, как все. Но отец прав, — встрепенулась она в новом порыве мстительности, — в этом мире люди делятся на два типа. На овец и волков. На овец и волков, Нат, а себя не изменить. А они там все овцы, — она с презрением указала через плечо в сторону бараков.

— И твой приятель тоже. Весь в отца. Он боится женщин, — замечание было на редкость уничижительным.

Старбак снова притянул ее к себе, уставившись через покрытый тенью Кровавый Ручей туда, где на рябой от дождя поверхности воды отражались кузнечные огни. До сего момента он не осознавал, насколько одинок был в этом мире. Изгой. Одинокий волк, сам за себя.

Точно такой же была и Салли. В поисках независимости нарушившая правила благопристойного общества и посему отвергнутая им. Ее никогда не простят, как не простят и Старбака.

Но раз так — значит, он будет сам за себя. Он наплюет на людей, отвергнувших его, став солдатом, лучшим из лучших. Он знал, что его спасение на Юге в этом и заключается — никому не было до него дела, пока он яростно сражался.

— Знаешь, Нат, — произнесла Салли. — Я думала, у меня есть шанс. Знаешь, настоящий шанс, что я смогу быть… хорошей.

Она пылко акцентировала последнее слово.

— Но они не хотят принимать меня в свой мир, правда?

— Тебе не нужно их одобрение, чтобы быть хорошей, Салли.

— Теперь мне плевать. Когда-нибудь они еще будут умолять меня, чтобы я позволила им ступить на мой ковер, вот увидишь.

Старбак улыбнулся в темноте. Шлюха и неудавшийся вояка, они объявили этому миру войну. Наклонившись, он поцеловал мокрую от дождя щеку Салли.

— Надо отвести тебя домой, — сказал он.

— В твою комнату, — ответила Салли. — Работать меня сейчас не тянет.

Где-то внизу на улице тронулся поезд. Пылающий отблеск паровозной топки мерцал среди влажной травы за ручьем. Локомотив тянул за собой вагоны с боеприпасами, предназначавшимися для отправки на полуостров, туда, где тонкая линия обороны мятежников сдерживала целую орду. Старбак довел Салли до дома и уложил в свою постель.

В конце концов, он был грешником, а эта ночь явно не подходила для покаяния. Салли ушла от Старбака только после часа ночи. Так что нагрянувшие солдаты застали Старбака в постели одного.

Спал он как убитый, и потому первым осознанным им признаком вторжения стал треск вышибаемой наружной двери. В комнате было темно.

Он пытался нащупать револьвер под громкий топот на лестнице, и стоило ему наконец потянуть рукоятку из кобуры, как дверь с грохотом распахнулась, и яркий свет фонарей осветил крошечное темное помещение.

— Опустил оружие, парень! Опустил! — все одетые в мундиры солдаты были вооружены винтовками с примкнутыми штыками. В Ричмонде примкнутый штык являлся символом «бандюг» — военных полицейских генерала Уиндера. Старбак, не будучи дураком, послушно выпустил револьвер.

— Ты Старбак? — спросил человек, приказавший опустить оружие.

— Кто вы? — Старбак прикрыл глаза. Комнату освещали три фонаря, и она казалась набитой взводом солдат, не меньше.

— Отвечай на вопрос! — рявкнули на него в ответ. — Ты — Старбак?

— Да.

— Взять его, быстро!

— Да дайте мне хоть одеться, Господи!

— Шевелитесь, ребята!

Двое мужчин схватили Старбака, стащили с кровати и весьма чувствительным и болезненным толчком приставили к стене, с которой потихоньку сыпалась штукатурка.

— Накиньте на него одеяло, ребята, а то даже лошади покраснеют. Капрал, наручники на него!

Зрение Старбака привыкло к свету, и он разглядел старшего офицера — капитана с темной бородой и широкой грудью.

— Да какого дьявола…, - запротестовал было Старбак, когда капрал извлек кандалы и цепи, но удерживавший Старбака солдат снова грубо прижал его к стене.

— Молчать! — прогремел капитан. — Забирайте всё, ребята, всё.

Бутылку в качестве улики я тоже заберу, спасибо, Перкинс. Все бумаги аккуратно сложить. Сержант, ты за это отвечаешь. Так, Перкинс, вон ту бутылку тоже мне, — капитан опустил бутылки виски в объемные карманы своего мундира и спустился вниз по лестнице.

Старбак, закованный в цепи и закутанный в жесткое серое одеяло, заковылял за капитаном через каретный сарай на Шестую улицу, где в свете уличного фонаря их ожидала черная повозка с четверкой лошадей. Дождь не прекращался, и фонарь освещал выдыхаемые лошадьми клубы пара.

Церковные часы пробили четыре. Прогрохотало поднятое окно на тыльной стороне дома.

— Что происходит? — прокричал женский голос. Старбак подумал, не Салли ли это, но наверняка сказать не мог.

— Ничего, мэм! Возвращайтесь в постель! — ответил капитан и толкнул Старбака к подножке экипажа. Сам он с тремя солдатами полез следом. Остальные по-прежнему копались в комнате Старбака.

— Куда мы едем? — поинтересовался Нат, когда экипаж с грохотом отъехал от тротуара.

— Вы арестованы нарядом военной полиции, — официальным тоном сообщил капитан. — Вы имеете право говорить только тогда, когда как к вам обращаются.

— Вы обращаетесь ко мне сейчас, — ответил Старбак, — так что куда мы едем?

Внутри экипажа было темно, поэтому Нат так и не увидел неожиданно прилетевший меж глаз кулак. Его голова откинулась назад, ударившись о спинку сиденья.

— Захлопни пасть, поганый янки! — раздался голос. Старбак, чье зрение тяжело переносило последствия сокрушительного удара, совету последовал.

Поездка оказалась короткой. Проехав не более полумили, экипаж под протестующий скрип окованных железом колес резко развернулся и остановился. Дверь распахнулась, и Старбак увидел освещенные факелами ворота тюрьмы Лампкин, известной ныне как Касл-Гудвин.

— Пошел! — рявкнул капрал, и Старбака толкнули к подножке экипажа, а потом повели через небольшую калитку к главным воротам Касл-Гудвина.

— Четырнадцатый! — крикнул надзиратель проходящему конвою с заключенным. Охранник в мундире шел впереди, ведя их через кирпичную арку по каменному коридору, освещаемому двумя керосиновыми лампами. Дойдя до массивной деревянной двери с нанесенным числом «14», охранник открыл ее тяжелым стальным ключом. Капрал отомкнул наручники.

— Давай внутрь, арестант, — сказал охранник. Старбака толкнули в камеру. Он увидел деревянную кровать, металлическое ведро и рядом — огромную лужу. В камере воняло нечистотами.

— Срать в ведро, дрыхнуть на кровати. Можешь наоборот, если хочешь, — охранник загоготал, и дверь с грохотом захлопнулась. Камера погрузилась в абсолютную темноту.

Вымотанный до предела Старбак, подрагивая, лег на кровать. Ему выдали серые штаны из грубого сукна, тупоносые кожаные башмаки и рубашку с кровавыми пятнами, оставленными предыдущим владельцем.

Завтрак состоял из кружки воды и куска хлеба. Городские часы пробили девять, и двое появившихся охранников приказали ему сесть на кровати и вытянуть ноги. На лодыжках защелкнулись кандалы.

— Будешь с ними, пока не уйдешь, — сообщил один из тюремщиков. — Или пока не повесят.

Он высунул язык и скорчил гримасу, изображая висельника.

— Встать! — рявкнул второй. — Пошёл!

Старбака вытолкнули в коридор. Кандалы на ногах вынуждали его неуклюже шаркать, но охранники явно привыкли передвигаться медленно, так что не пытались его торопить, но велели не задерживаться, когда вели его по двору, напомнившему Старбаку жуткие рассказы о средневековых камерах пыток.

Со стены свисали цепи, а в центре двора находился деревянный конь, состоящий из доски, положенной на пару козел. Пытка заключалась в том, что человека сажали на острый край доски, и под весом груза на ногах деревяшка врезалась ему в пах.

— Это не про твою честь, черножопый, — сказал один из тюремщиков. — На тебе испробуют кое-что новенькое. Давай, двигай.

Старбака привели в комнату с кирпичными стенами и каменным полом с водостоком посередине. В ней так же стоял стол и стул. Зарешеченное окно выходило на восток, в сторону открытого канализационного коллектора Шокоу-Крик, который наполнялся стоками со всего города.

Одна из створок маленького окна была открыта, и вонь от коллектора наполняла комнату. Тюремщики, которых Старбак теперь мог рассмотреть, прислонили ружья к стене.

Оба были крепкого телосложения и такими же высокими, как Старбак, с бледными, грубыми и гладко выбритыми лицами с безучастным выражением людей, которые довольствуются в жизни малым. Один сплюнул густую струю табачной жижи в отверстие водостока. Бесцветный плевок приземлился прямо в центр.

— Вот этот меткий, Эйб, — похвалил второй охранник.

Дверь открылась, и вошел тощий и бледный человек. С одного плеча у него свисала кожаная сумка, а редкая бородка обрамляла подбородок. Его щеки и верхняя губа сияли поле утреннего бритья, а лейтенантский мундир выглядел безупречно — вычищен так, что не осталось ни пятнышка, а складки отутюжены до остроты ножа.

— Доброе утро, — робко произнес он.

— Отвечай офицеру, дерьмо северное, — рявкнул охранник по имени Эйб.

— Доброе утро, — отозвался Старбак.

Лейтенант отряхнул сиденье стула и сел, вытащив из кармана очки и надев их. У него было худое лицо с выражением крайнего оживления, словно у нового священника, явившегося в устоявшийся приход.

— Старбак, не так ли?

— Да.

— Обращайся к офицеру «сэр», мусор!

— Ладно, Хардинг, не нужно, — лейтенант нахмурился в явном неодобрении грубости Хардинга. Он положил кожаную сумку на стол и вытащил из нее папку. Развязав ее зеленые ленточки, он открыл ее и осмотрел лежащие внутри бумаги.

— Натаниэль Джозеф Старбак, так?

— Да.

— В настоящее время проживаете на Франклин-стрит, в доме старика Бурреля, так?

— Я не знаю хозяина дома.

— Джошуа Буррель, торговец табаком. Семья сейчас переживает тяжелые времена, как и многие в наши дни. Что ж, давайте посмотрим, — лейтенант откинулся назад, так что стул угрожающе заскрипел, а потом снял очки и устало потер глаза.

— Я задам вам пару вопросов, Старбак, а ваша роль, как вы могли бы догадаться, заключается в том, чтобы на них ответить. Обычно, конечно же, подобные вещи делаются в законном порядке, но сейчас война, и боюсь, что необходимость вытащить из вас правду не может ждать всей этой канители с адвокатами. Это понятно?

— Не совсем. Я не знаю, какого дьявола здесь делаю.

Охранник за спиной Старбака предупреждающе рявкнул в ответ на наглое поведение Старбака, но лейтенант поднял руку в успокаивающем жесте.

— Вы это узнаете, Старбак, обещаю, — он снова водрузил очки на нос.

— Забыл представиться. Какая невнимательность. Меня зовут лейтенант Гиллеспи, лейтенант Уолтон Гиллеспи, — он произнес это имя так, словно ожидал, что Старбак его узнает, но тот просто пожал плечами. Гиллеспи вытащил из кармана кителя карандаш. — Начнем? Где вы родились?

— В Бостоне, — ответил Старбак.

— Где именно, будьте добры.

— На Милк-стрит.

— В доме ваших родителей, правильно?

— Бабушки и дедушки. Родителей матери.

Гиллеспи сделал пометку.

— Где в настоящее время проживают ваши родители?

— На Ореховой улице.

— До сих пор там живут? Прекрасно место. Я был в Бостоне два года назад и имел честь прослушать проповедь вашего отца, — Гиллеспи улыбнулся этому явно приятному воспоминанию.

— Продолжим, — сказал он и задал Старбаку несколько вопросов о его школьных годах и учебе в Йельском теологическом колледже, как он оказался на Юге в начале войны и о службе в Легионе Фалконера.

— Что ж, пока неплохо, — заявил Гиллеспи, прослушав рассказ о событиях на Бэллс-Блафф. Он перевернул страницу и нахмурился, прочитав то, что там написано. — Когда вы впервые встретились с Джоном Скалли?

— Никогда о нем не слышал.

— С Прайсом Льюисом?

Старбак покачал головой.

— С Тимоти Уэбстером?

Старбак просто пожал плечами. чтобы показать свое неведение.

— Понятно, — произнес Гиллеспи тоном, который предполагал, что отрицание Старбака его совершенно озадачило. Он сделал пометку карандашом, все еще хмурясь, а потом снял очки и помассировал переносицу. — Как зовут вашего брата?

— У меня три брата. Джеймс, Фредерик и Сэм.

— Их возраст?

Старбаку пришлось задуматься.

— Двадцать шесть или двадцать семь, семнадцать и тринадцать.

— Самый старший. Его имя?

— Джеймс.

— Джеймс, — повторил Гиллеспи, словно никогда раньше не слышал этого имени. Внезапно во дворе закричал какой-то мужчина, и Старбак четко различил звук хлыста, рассекающего воздух, а потом с щелчком обрушившегося на жертву. — Я закрыл дверь, Хардинг? — поинтересовался Гиллеспи.

— Очень плотно, сэр.

— Здесь так шумно, так шумно. Скажите мне, Старбак, когда вы в последний раз видели Джеймса?

Старбак покачал головой.

— Задолго до начала войны.

— До войны, — повторил Гиллеспи и записал это. — А когда вы в последний раз получали от него письмо?

— Тоже до войны.

— До войны, — снова медленно повторил Гиллеспи, а потом достал из кармана маленький перочинный ножик. Он открыл его и заточил карандаш, тщательно собрав остатки древесины и грифеля в кучку на краю стола. — Что вы можете сказать об Обществе снабжения армии Конфедерации библиями?

— Ничего.

— Понятно, — Гиллеспи отложил карандаш и откинулся назад на шатком стуле. — А какие сведения вы послали своему брату относительно расположения наших сил?

— Никаких! — протестующе выкрикнул Старбак, наконец начиная понимать, по какому поводу поднялся весь этот шум.

Гиллеспи снова снял очки и вытер их о рукав.

— Я уже упоминал ранее, мистер Старбак, что мы вынуждены, к большому сожалению, идти на крайние меры, чтобы установить истину. Обычно, как я сказал, мы ограничены положенными по закону процедурами, но чрезвычайные времена требуют чрезвычайных мер. Вы понимаете?

— Нет.

— Позвольте спросить еще раз. Вы знаете Джона Скалли и Льюиса Прайса?

— Нет.

— Вы состояли в переписке со своим братом?

— Нет.

— Вы получали письма на имя Общества снабжения армии Конфедерации библиями?

— Нет.

— Вы отдавали письмо Тимоти Уэбстеру в отель «Монументаль»?

— Нет! — запротестовал Старбак.

Гиллеспи печально покачал головой. Когда майор Александер арестовал Тимоти Уэбстера и Хетти Лоутон, он также обнаружил письмо, написанное тесно прижатыми друг к другу печатными буквами, в котором детально описывалось размещение защитников Ричмонда.

Письмо было адресовано майору Джеймсу Старбаку, и это же имя значилось в бумагах, изъятых у Скалли.

Письмо стало бы катастрофой для Конфедерации, потому что содержало описание того спектакля, который устроил генерал Магрудер, чтобы обмануть патрули Макклелана. Единственное, что помешало Уэбстеру доставить письмо, это ужасный приступ ревматизма, который свалил его в постель на несколько недель.

Старбак покачал головой в ответ на очередной вопрос о письме:

— Никогда не слышал о Тимоти Уэбстере.

Гиллеспи скривился.

— Вы настаиваете на этом?

— Это правда!

— Увы, — сказал Гиллеспи, открыл кожаную сумку и вытащил оттуда яркую латунную воронку и синюю стеклянную бутылку. Он откупорил бутылку, и тонкий кислый аромат наполнил помещение. — Мой отец, Старбак, как и ваш, человек выдающийся. Он возглавляет приют для душевнобольных в Честерфилде. Вам это известно?

— Нет, — Старбак опасливо поглядел на бутылку.

— Существует две точки зрения на лечение душевнобольных, — продолжил Гиллеспи.

— Согласно одной теории, от безумия можно избавить пациента мягким путем, с помощью свежего воздуха, хорошего питания и доброты, но вторая точка зрения, которой придерживается мой отец, заключается в том, что безумие нужно изгонять из страдальца шоковой терапией. Иными словами, Старбак, — Гиллеспи поднял глаза на заключенного, и они как-то странно заблестели, — мы должны наказывать безумца за его ненормальное поведение и таким образом вернуть его обратно в общество цивилизованных людей. Это, — он поднял синюю бутылку, — назвали лучшим известным науке веществом, принуждающим к нужным действиям. Расскажите мне про Тимоти Уэбстера.

— Мне нечего сказать.

Гиллеспи помедлил, а потом кивнул тюремщикам. Старбак повернулся, чтобы оказать сопротивление ближайшему, но слишком поздно. Его ударили сзади, свалив на пол, и до того, как он смог повернуться, он был прижат к полу.

Кандалы вокруг лодыжки клацнули, когда его руки связали за спиной. Он выругался на тюремщиков, но они были крепкими мужчинами, привыкшими ломать заключенных, и проигнорировали ругательства, повернув его на спину.

Один взял латунную воронку и засунул ее Старбаку в рот. Тот сопротивлялся, сжав зубы, но охранник угрожал пропихнуть воронку, сломав зубы, и Старбак, поняв, что побежден, расслабил челюсть.

Гиллеспи встал рядом с ним на колени с синей бутылкой в руках.

— Это кротоновое масло[46], - сказал он Старбаку, — вам это известно?

Старбак не мог ничего ответить, и потому покачал головой.

— Кротоновое масло получают из семян растения Croton tiglium.

— Это слабительное, мистер Старбак, и очень сильное. Мой отец использует его, когда пациент ведет себя агрессивно. Ни один безумец или человек с деструктивным поведением не сможет вести себя агрессивно, видите ли, когда каждые десять минут у него опорожняется кишечник, — улыбнулся Гиллеспи.

— Что вы знаете о Тимоти Уэбстере?

Старбак покачал головой, а потом попытался вырваться из хватки охранников, но те двое для него были слишком сильными противниками. Один с силой запрокинул Старбаку голову на плиты пола, а Гиллеспи поднес бутылку к воронке.

— В прежние времена лечение безумия основывалось лишь на простых физических наказаниях, — объяснил Гиллеспи, — но мой отец отдал дань медицине, открыв, что применение этого слабительного гораздо эффективней, чем любая доза порки. Полагаю, сначала небольшая порция на пробу.

Он вылил тонкую струйку масла в воронку. Старбак ощутил во рту вкус прогорклого жира.

Он попытался не глотать его, но один из тюремщиков сомкнул руки на его челюсти, так что у Старбака просто не осталось другого выбора, как проглотить масло. Он почувствовал, что во рту всё горит.

Гиллеспи убрал бутылку и сделал охранникам знак освободить Старбака. Тот сделал глубокий вдох. Во рту жгло, а пищевод саднило. Он ощутил, как густое масло попало в желудок, и с трудом поднялся на колени.

А потом слабительное начало действовать. Он согнулся пополам, выплескивая на пол содержимое своего желудка. Этот спазм обессилил его, но до того, как он смог прийти в себя, из живота поднялся еще один спазм, а потом неконтролируемо опорожнился кишечник, и комната наполнилась чудовищной вонью. Он не мог сдержаться. Он стонал, перекатываясь по полу, а потом скорчился в очередном приступе, когда позыв к рвоте взорвал его тело.

Охранники ухмылялись и отошли подальше. Гиллеспи, не обращая внимания на жуткую вонь, с жадным интересом наблюдал сквозь очки, делая время от времени пометки в блокноте.

Спазмы по-прежнему разрывали Старбака. даже когда в его животе и кишечнике ничего не осталось, он продолжал тяжело дышать и корчиться, потому что ужасное масло вымывало его кишки.

— Давайте поговорим снова, — произнес Гиллеспи через несколько минут, когда Старбак немного успокоился.

— Сволочь, — сказал Старбак. Он был весь в нечистотах, лежа прямо в них, его одежда пропиталась ими, он был унижен и опозорен.

— Вы знаете мистера Джона Скалли или мистера Льюиса Прайса? — спросил Гиллеспи своим четким голосом.

— Нет. И идите вы к чёрту.

— Вы вели переписку со своим братом?

— Нет, будь вы прокляты.

— Вы получали письма на имя Общества снабжения армии Конфедерации библиями?

— Нет!

— Вы доставляли сведения Тимоти Уэбстеру в отель «Монументаль»?

— Я скажу тебе, ублюдок, что я сделал! — Старбак поднял голову и плюнул в Гиллеспи струйкой блевотины. — Я держал оружие во время сражения за эту страну, а это гораздо больше, чем ты сделал за всю свою жизнь, дерьмовый ты сукин сын!

Гиллеспи покачал головой, словно Старбак особенно упорствовал в заблуждениях.

— Еще раз, — обратился он к тюремщикам и поднял бутылку со стола.

— Нет! — крикнул Старбак, но один из тюремщиков бросил его вниз, и его опять прижали к полу. Гиллеспи поднес кротоновое масло.

— Мне любопытно выяснить, какую дозу масла может выдержать человек, — заявил Гиллеспи. — Передвиньте его сюда, я не хочу вставать коленями в его испражнения.

— Нет! — простонал Старбак, но воронку уже засунули в его рот, а Гиллеспи, криво ухмыляясь, вылил очередную порцию отвратительной желтой жидкости в латунную трубку. И Старбак вновь содрогнулся от спазма.

На этот раз боль была гораздо сильнее, жуткая череда раздирающих внутренности приступов, сжигающих его желудок и выплескивающих его содержимое наружу, пока Старбак корчился в собственных нечистотах.

Еще дважды Гиллеспи вливал слабительное в его глотку, но эти дополнительные порции не принесли никакой новой информации. Старбак по-прежнему настаивал, что не знает никого по имени Скалли, Льюис или Уэбстер.

В полдень тюремщики выплеснули на него ведро холодной воды. Гиллеспи безучастно наблюдал, как неподвижное и вонючее тело северянина вынесли из помещения и бросили в камеру, а потом, раздраженный тем, что опаздывает, он поспешил на свои обычные занятия по изучению библии, которые посещал в обеденное время в ближайшей универсалистской церкви.

Старбак тем временем лежал в луже и завывал.

Неохотно, как огромный зверь, пробуждающийся после зимней спячки, армия мятежников отошла с позиций вокруг Калпепера.

Она двигалась медленно и осторожно, потому что генерал Джонстон до сих пор не был уверен, что северяне не пытаются его обмануть.

Может, широко разрекламированная отправка огромных кораблей из Александрии в Форт Монро была просто хорошо продуманным фарсом, чтобы заставить его перебросить войска на незащищенную сторону Ричмонда?

Подобная уловка открыла бы дороги северной Виргинии для настоящей атаки федералистов, и опасаясь подобного обмана, Джонстон послал кавалерийские патрули вглубь округов Фокир и Принс-Уильям, а потом и дальше на север, в округ Лауден.

Оборванные всадники из партизанских бригад, чья задача состояла в том, чтобы остаться на оккупированной территории и причинять неудобства захватчикам, пересекли Потомак, высадившись в Мэриленде, но даже эти патрули вернулись без новостей.

Янки ушли. Оборонительные сооружения вокруг Вашингтона хорошо охранялись, а в фортах, защищающих анклав северян в виргинском округе Фэрфакс, стояли сильные гарнизоны, но основная армия северян исчезла. Новый Наполеон атаковал полуостров.

Бригада Фалконера была в числе первых, кому приказали выдвинуться к окраинам Ричмонда. Вашингтон Фалконер вызвал майора Бёрда, чтобы отдать приказ.

— Разве Свинерд не служит у тебя мальчиком на побегушках? — спросил Бёрд Фалконера.

— Он отдыхает.

— В смысле пьян.

— Чепуха, Дятел, — Вашингтон Фалконер был в кителе с вышитой россыпью звезд бригадного генерала на воротничке. — Он скучает. Готовится к действиям. Этот человек — настоящий воин.

— Этот человек — алкоголик и безумец, — заявил Бёрд. — Вчера он попытался арестовать Тони Мерфи за то, что тот не отдал ему честь.

— Капитан Мерфи всегда был склонен к мятежу, — сказал Фалконер.

— Я думал, предполагается, что у всех нас есть склонность к мятежу, — заметил Бёрд. — Вот что я скажу тебе, Фалконер, этот человек — пропойца. Тебя надули.

Но Вашингтон Фалконер не собирался признавать свою ошибку. Он знал не хуже других, что Гриффин Свинерд был просто накачанной алкоголем катастрофой, но ему придется терпеть эту катастрофу, пока бригада Фалконера не заслужит репутацию в сражении и тем самым не предоставит своему командующему возможность бросить вызов власти «Ричмондского наблюдателя». А именно эта газета сейчас лежала на складном столике Фалконера.

— Ты читал новости про Старбака?

Бёрд еще не видел газету, не говоря уже о новостях про Старбака.

— Его арестовали. Считают, что он продавал информацию врагу. Ха! — воскликнул Фалконер с явным удовлетворением. — В нем никогда ничего хорошего не было, Дятел. Бог знает, почему ты ему покровительствовал.

Бёрд знал, что его зять пытается затеять спор, но не собирался доставить ему такого удовольствия.

— Что-то еще, Фалконер? — спросил он.

— Еще одна вещь, Дятел, — Фалконер, в застегнутом на все пуговицы кителе и ремне, вытащил изогнутую саблю и намеренно небрежно разрезал ей воздух. — Выборы, — туманно произнес Фалконер, — будто ему только что пришла в голову эта тема.

— Мы к ним готовы.

— Мне не нужна всякая ерунда, Дятел, — Фалконер ткнул в его сторону кончиком сабли. — Никакой ерунды, слышишь?

Через две недели в Легионе должны были состояться новые выборы ротных офицеров. Это требование выдвинуло правительство Конфедерации, которое только что ввело призыв в армию и одновременно с ним продлило срок службы тех солдат, которые изначально подписывали добровольческий контракт на год.

С этого момента призванные на год солдаты должны были служить до смерти, инвалидности или увольнения из армии, но подумав, что нужно подсластить пилюлю, правительство также ввело правило, что добровольческим полкам дадут новый шанс выбрать офицеров.

— А какая может случиться ерунда? — невинно спросил Бёрд.

— Ты знаешь, Дятел, ты знаешь.

— Не имею ни малейшего, даже смутного представления, о чем ты говоришь.

Острие сабли переместилось, задрожав всего в нескольких дюймах от клочковатой бороды Бёрда.

— Я не хочу, чтобы среди кандидатур прозвучало имя Старбака.

— В таком случае я удостоверюсь, что его там не будет, — невинно заявил Бёрд.

— И не хочу, чтобы солдаты вписали его имя.

— А это, Фалконер, я уже не могу проконтролировать. Это называется демократией. Полагаю, что наши с тобой деды сражались за нее на войне.

— Чепуха, Дятел, — Фалконер почувствовал приступ недовольства, как всегда бывало при общении с шурином, и, как обычно, пожалел, что Адам так упрямо отказывался покинуть Джонстона и принять командование Легионом.

Фалконеру не приходила в голову ни одна другая кандидатура, которую бы Легион принял вместо Бёрда, и даже у Адама, как допускал Фалконер, могли бы возникнуть трудности в попытке заменить дядю.

И это означало, как признался себе Фалконер, что Бёрд наверняка получит командование полком, иначе почему он не продемонстрировал ни намека на благодарность и готовность к сотрудничеству?

Вашингтон Фалконер считал себя человеком щедрым и добрым, и он хотел лишь ответной любви, но как часто вместо этого вызывал негодование.

— У солдат наверняка не возникнет искушения голосовать за Старбака, если им предложат хорошего командира одиннадцатой роты, — предположил Фалконер.

— И кого же, поведай мне, умоляю?

— Мокси.

Бёрд закатил глаза.

— Траслоу живьем его сожрет.

— Тогда заставь Траслоу подчиняться!

— Зачем? Он лучший солдат Легиона.

— Чепуха, — сказал Фалконер, но больше ему некого было предложить. Он вложил саблю в ножны, клинок со свистом вошел в их отделанное шерстью устье. — Скажи солдатам, что Старбак — предатель. Это должно охладить их пыл. Скажи, что его повесят еще до конца месяца, и скажи им, что сукин сын именно этого и заслуживает. А он и заслуживает! Ты чертовски прекрасно знаешь, что он убил беднягу Итана.

По мнению Бёрда, убийство Итана Ридли было лучшим, что сделал Старбак, но он придержал эту точку зрения.

— У тебя есть еще какие-нибудь приказы, Фалконер? — спросил он.

— Будь готов выступить через час. Я хочу, чтобы солдаты хорошо выглядели. Мы пройдем по Ричмонду, помни об этом, так что давай устроим представление!

Бёрд вышел из палатки и закурил черуту. Бедняга Старбак, подумал он. Он ни на секунду не поверил в его вину, но ничего не мог поделать, а учитель, превратившийся в военного, уже давно решил, что не позволит тому, на что не может повлиять он, влиять на него. Но всё же, подумал он, происшествие со Старбаком его опечалило.

Но поразмыслив, Бёрд пришел к выводу, что трагедия Старбака, без сомнения, будет забыта на фоне большей беды, вызванной вторжением Макклелана.

Когда падет Ричмонд, Конфедерация протянет в своем неповиновении еще несколько месяцев, но утратив столицу и отрезанный от сталелитейного завода Тредегара, самого крупного и эффективного на всём Юге, мятеж едва ли выживет. Странно, подумал Бёрд, вышагивая вдоль рядов палаток бригады, но с момента начала восстания, когда пушки обстреляли Форт Самтер, прошел ровно год.

Всего год, и теперь Север кружил вокруг Ричмонда, как огромный закованный в броню кулак, готовый нанести удар. Гремели барабаны, приказы вымуштрованных сержантов разносились эхом по сырому лугу, бригада готовилась выступить.

Когда Легион Фалконера отправился в путь на юго-восток, туда, где в сражении должна была решиться судьба Америки, в первый раз за несколько недель выглянуло из-за облаков солнце.

Лейтенанту Гиллеспи удалось выманить из Старбака лишь одно признание в совершенном правонарушении, и обнаружив это слабое место, Гиллеспи продолжил работать над ним с отчаянным энтузиазмом.

Старбак признался в том, что продавал паспорта ради денег, и Гиллеспи ухватился за это.

— Вы признаете, что выписывали паспорта, не заверив личность?

— Мы все так делали.

— Зачем?

— Ради денег, конечно.

Гиллеспи, и без того бледный, теперь совершенно побелел, услышав признание в такой аморальности.

— То есть вы признаете, что брали взятки?

— Конечно, брал, — ответил Старбак. Он был слаб, как новорожденный котенок, кишки и желудок сжигала боль, а лицо покрылось гнойниками в тех местах, где кротоновое масло попало на кожу.

Несмотря на то, что погода улучшилась, его по-прежнему все время трясло, и он опасался лихорадки. День за днем продолжались допросы, и день за днем ему вливали внутрь мерзкое масло, и он окончательно потерял счет времени, проведенному в тюрьме.

Вопросы казались нескончаемыми, приступы рвоты и поноса скручивали его днем и ночью. Больно было глотать воду, больно было дышать. Больно было жить.

— Кто давал вам взятки? — спросил Гиллеспи, поморщившись, когда Старбак сплюнул сгусток крови на пол. Ната усадили на стул — он слишком ослабел, чтобы стоять, а Гиллеспи не нравилось допрашивать валяющихся на полу людей. У стены, прислонившись к ней, стояли два охранника.

Они откровенно скучали. Разумеется, их мнения никто не спрашивал, да они и не возражали, но все же охранники считали, что ублюдок, хоть и северянин, невиновен. Но Гиллеспи с него всё не слезал:

— Кто? — настойчиво повторил он.

— Да все подряд, черт возьми, — Старбак был вымотан до предела.

— Майор Бриджфорд как-то пришел с пачкой чистых паспортов, и…

— Чушь! — резко перебил его Гиллеспи. — Бриджфорд не из таких!

Старбак пожал плечами, показывая, что ему глубоко и бесповоротно плевать, из таких майор или не из таких. Бриджфорд был начальником военной полиции армии, и он действительно приволок Старбаку пачку незаполненных паспортов на подпись. В благодарность за оказанную услугу майор поставил ему на стол бутылку ржаного виски.

Заходили к нему и другие старшие офицеры и даже десяток, не меньше, конгрессменов, и все — за одной и той же услугой, не ограничиваясь, как правило, скромной бутылкой алкоголя. Старбак, по требованию Гиллеспи, назвал всех, кроме Бельведера Дилейни. Юрист был его другом и благодетелем, так что Старбак посчитал своим долгом защитить его.

— Куда вы дели деньги? — спросил Гиллеспи.

— Спустил в «Джонни Уоршеме», — ответил Старбак. «Джонни Уоршемом» назывался крупнейший игорный притон города. Рассадник разгула и буйства с женщинами и музыкой. Охраняли его двое чернокожих, настолько крупных и мощных, что даже вооруженные военные полицейские не горели желанием с ними связываться.

Старбак и впрямь просадил в этом заведении часть денег, но большая часть была надежна спрятана в комнате Салли. Из опасения, что Гиллеспи отправится за девушкой, он не рассказал о тайнике.

— Сыграл пару раз, — добавил он. — Хреновый из меня игрок в покер, — его прервал рвотный позыв, и он охнул, пытаясь восстановить дыхание. Последние несколько дней Гиллеспи не притрагивался к кротоновому маслу, но Старбака по-прежнему скручивала боль в животе.

На следующий день Гиллеспи беседовал с майором Александером, который, глядя на неутешительные результаты допросов, недовольно морщился.

— Может, он всё же чист? — предположил он.

— Он янки, — возразил Гиллеспи.

— В этом-то он, конечно, виновен, но вот писал ли он Уэбстеру?

— А кто еще мог ему писать? — спросил Гиллеспи.

— Вот именно это, лейтенант, нам и предстоит выяснить. Мне казалось, научные методы вашего отца ошибок не допускают? И если это так, значит, Старбак действительно невиновен.

— Но он берет взятки.

Александер вздохнул:

— Тогда, лейтенант, не забудьте арестовать еще и половину Конгресса, — он пролистал отчет Гиллеспи, с отвращением отмечая количество масла, влитого в глотку заключенному. — Есть у меня подозрение, что мы зря тратим время, — подытожил он.

— Еще пару дней, сэр! — поспешно вставил Гиллеспи. — Я уверен, он вот-вот сломается, сэр, точно вам говорю!

— То же самое я слышал неделю назад.

— Последние несколько дней я не применял масло, — с энтузиазмом заметил Гиллеспи. — Я дам ему шанс восстановиться, а затем удвою дозу.

Александер закрыл отчет:

— Если бы он мог нам что-нибудь сообщить, лейтенант, уже сообщил бы. Он — не наш клиент.

Намек на провалившийся допрос заставил Гиллеспи возмущенно дернуться:

— Вы ведь в курсе, — спросил он Александера, — что Старбак живет в борделе?

— Вы осуждаете человека, потому что ему повезло? — поинтересовался Александер, заставив Гиллеспи покраснеть.

— Одна из тамошних женщин искала его, сэр. И дважды приходила.

— Та симпатичная шлюшка? По фамилии Ройял?

Гиллеспи покраснел пуще прежнего. Красота Виктории Ройял превосходила все его мечты, но он не смел признаться в этом Александеру.

— Ее фамилия Ройял, да. И она просто по-королевски высокомерна[47]. Она не назвала причину своего интереса к заключенному, и я думаю, ее стоит допросить.

Александер устало покачал головой.

— Интерес, лейтенант, объясняется просто: ее отец служит в пехотной роте Старбака, ну а она, судя по всему, обслуживала его в постели. Я уже говорил с ней, она ничего не знает, так что допрашивать ее еще раз не имеет смысла. Или вы планировали заняться чем-то другим?

— Конечно, нет, сэр, — Гиллеспи возмущенно встрепенулся, но он и впрямь надеялся, что майор поручит ему допрос мисс Виктории Ройял.

— Потому что если вы всё-таки планировали нечто другое, — продолжил Александер, — думаю, вам полезно будет вспомнить, что нимфы сего дома — самые дорогие во всей Конфедерации. Дамы из заведения напротив ЮХА[48] подойдут вашему кошельку лучше.

— Сэр! Я протестую!..

— Помолчите, лейтенант, — устало перебил Александер. — И если вы по-прежнему желаете посетить мисс Ройял частным образом, то хоть поразмышляйте на досуге, сколько высокопоставленных офицеров являются ее клиентами. Она вам хлопот доставит гораздо больше, чем вы ей.

Некоторые из ее клиентов уже возмутились арестом Старбака, и Александеру все трудней и трудней удавалось находить оправдания.

Господь небесный, подумал майор, но каким же сложным оказалось это дело. Старбак — казалось бы, очевидный кандидат, — молчал как рыба.

Тимоти Уэбстер, прикованный в тюремной постели, так и не выдал ничего на допросе. Человек, приставленный наблюдать за доской объявлений в церкви Святого Павла, попросту тратил время. Поддельное письмо подложили под ленты доски в вестибюле церкви, но за ним так никто и не пришел.

Гиллеспи живо предложил:

— Если вы позволите мне опробовать слабительное моего отца на Уэбстере…

Александер оборвал его:

— На мистера Уэбстера у нас другие планы, — майор сомневался, знаком ли больной Уэбстер с личностью человека, написавшего Джеймсу Старбаку письмо. Его вполне мог знать только Джеймс.

— А женщина, пойманная с Уэбстером? — предположил Гиллеспи.

— Чтобы северные газеты надрывались, как мы пичкаем женщин слабительным? — ответил Александер. — Ее отправят обратно на север целой и невредимой.

Звуки армейского оркестра привлекли майора, и он подошел к окну своего кабинета, уставившись вниз — на Франклин-стрит, по которой маршировал на восток пехотный батальон.

Армия Джонстона, наконец-то покинувшая свои позиции вокруг Кулпепера, прибыла для защиты столицы. Самые первые полки уже отправились на усиление обороны Магрудера у Йорктауна, пока остальные разбивали лагеря к востоку и северу от Ричмонда.

Пехотный оркестр наигрывал «Дикси». Детишки, вместо ружей вооруженные палками, гордо вышагивали позади солдат, чьи шляпы украшали бледно-желтые нарциссы. Даже с третьего этажа Александер видел, насколько оборванно и неряшливо выглядели солдаты, но маршировали они твердо, и боевой дух казался высоким.

Самым красивым девушкам солдаты бросали нарциссы. Мулатка, затесавшаяся среди столпившихся на тротуаре зрителей, собрала целый букет и смеялась, когда солдаты бросали ей еще и еще.

Пехоту специально провели через город, чтобы ричмондцы воочию увидели армию, пришедшую на их защиту. Однако солдаты сами нуждались в защите от города или, скорее, от больных шлюх Ричмонда, так что марширующую колонну сопровождали военные полицейские с примкнутыми штыками, чьей задачей было непозволить ни одному солдату раствориться в толпе.

— Мы не может просто взять и отпустить Старбака, — жалобно заметил Гиллеспи. Он стоял, наблюдая, у второго окна.

— Можно обвинить его во взяточничестве, — уступил Александер.

— Но представлять его перед судом в нынешнем виде, словно он уже одной ногой на том свете, нельзя. Почистите его, дайте выздороветь. Потом мы решим, отдавать ли его под суд за взяточничество.

— Как мы найдем настоящего предателя? — поинтересовался Гиллеспи.

Александер представил длинноволосого старика и невольно содрогнулся.

— Полагаю, придется отобедать с дьяволом, Гиллеспи, — майор отвернулся от окна и угрюмо уставился на карту Виргинии, висевшую на стене.

После Йорктауна, подумал он, янки уже никто не остановит.

Они прорвутся сквозь оборонительные линии Ричмонда, словно сокрушительный прилив во время прибрежного шторма. Окружив город, они просто задушат его. Что станет с Конфедерацией потом? На западе, несмотря на попытки южных газет представить события как победу, Борегар отступил, понеся значительные потери у местечка под названием Шайло.

Север объявлял о своей победе при Шайло, и Александер опасался, что эти заявления окажутся правдой. А далеко ли до заявлений Севера о победе в Виргинии?

— Вы когда-нибудь думали… — спросил он Гиллеспи, — может быть, это просто напрасная трата сил?

— Как так? — Гиллеспи был озадачен вопросом. — Наше дело правое. Господь нас не покинет.

— Я стал забывать про Господа, — сказал Александер. Надев шляпу, он отправился на поиски дьявола.

Глава седьмая

Два солдата вытащили Старбака из камеры. Они разбудили его в темноте, и он вскрикнул от внезапного приступа страха, когда с его койки сдернули одеяло. Он еще до конца не проснулся, когда его вытолкали в коридор.

Ожидая очередного допроса, Старбак инстинктивно повернул направо, но один из солдат толкнул его в противоположном направлении.

Тюрьма еще спала, в коридорах стоял дым от маленьких сальных свечей, зажженных через каждые несколько шагов. Старбак поежился, несмотря на ощутимое тепло весеннего воздуха.

С тех пор как Гиллеспи в последний раз применил кротоновое масло, прошло несколько дней, но он был по-прежнему болезненно худым и мертвенно бледным. Больше он не чувствовал позывов к рвоте и даже сумел поесть немного жидкой тюремной каши, так что его желудок не освободился немедленно от этой грубой пищи, но он чувствовал слабым, как котенок, и грязным, как свинья, хотя конец последнего допроса по меньшей мере дал ему проблеск надежды.

Старбака отвели в караульное помещение тюрьмы, где рабу приказали снять кандалы с его ног. На столе находился изготовленный из вставленных в деревянную рамку картонных карточек календарь на несколько лет.

На карточках можно было прочесть, что сегодня понедельник, 29 апреля 1862 года.

— Как чувствуешь себя, парень? — спросил сержант из-за стола. В своих больших руках он держал оловянную кружку. — Как желудок?

— Пустой и болит.

— Нынче это для него и лучше, — засмеялся сержант, глотнув кофе, после чего скривился. — Кофе из жареного арахиса. Вкус, как у дерьма северян.

Солдаты приказали Старбаку выйти во двор. Из-за отсутствия цепей на ногах он неестественно высоко поднимал ноги, так что походка выглядела гротескной и неуклюжей.

Во дворе ожидал черный тюремный экипаж с открытой задней дверью и лошадью в шорах и с продавленной спиной. Старбака толкнули к экипажу.

— Куда я еду? — спросил он.

Ответа не последовало. Вместо этого дверца с шумом захлопнулась за ним. Внутри на дверце не было ручки, как не было и окон.

Это была обычная повозка для преступников — просто деревянный ящик на колесах с дощатой скамейкой, на которую он со стоном опустился. Он слышал, как охранник взобрался на заднюю ступеньку, когда кучер щелкнул кнутом.

Экипаж двинулся вперед. Старбак услышал скрип открывающихся ворот, а затем почувствовал, как повозку тряхнуло, когда она пересекла канаву и выехала на улицу. Сидя один в темноте, он дрожал, размышляя о том, какие еще унижения уготованы ему судьбой. Через полчаса экипаж остановился, и дверь распахнулась.

— На выход, черножопый, — презрительно произнес один из охранников, и Старбак шагнул навстречу тусклому рассвету и увидел, что его привезли в Кэмп-Ли, на старую центральную ярмарочную площадь Ричмонда, которая располагалась к западу от города. Теперь это пространство представляло собой самый большой военный лагерь в столице.

— Сюда, — сказал охранник, указывая на заднюю часть экипажа.

Старбак повернулся и на пару мгновений застыл. Сначала он не понимал, что происходит, а потом, когда к нему пришло осознание того, на что же он смотрит в свете зари, ужас сковал его тело.

Ибо там, в этом призрачном свете был виден эшафот. Виселица была новой, только что построенной из свежесрубленного дерева. Это было огромное сооружение, чей силуэт возвышался в серых сумерках уходящей ночи, с площадкой в двенадцати футах над землей.

Два столба на площадке поддерживали прямоугольную перекладину десяти футов высотой. Над люком с нее свисала веревка с петлей на конце. С земли к площадке вела лестница, на которой ожидал бородатый мужчина в черной рубашке и панталонах и замызганном белом сюртуке. Он облокотился на один из столбов и курил трубку.

Небольшая группа военных стояла у подножия эшафота. Они курили сигары и болтали, но когда появился Старбак, замолчали и все как один повернулись, чтобы взглянуть на него.

Некоторые скривились, и неудивительно, потому что Старбак был одет в испачканную нечистотами рубашку и грязные изорванные штаны, поддерживаемые измочаленной веревкой с многочисленными узлами, а на ногах свободно болтались неуклюжие кожаные башмаки.

На лодыжках остались кровоподтеки от цепей, волосы были немыты и спутаны, а отросшая борода нечесана. От него воняло.

— Вы Старбак? — рявкнул на него усатый майор.

— Да.

— Ждите здесь, — сказал майор, указывая на пространство в стороне от толпы военных. Старбак подчинился, а потом в тревоге обернулся, потому что доставивший его сюда из города экипаж неожиданно тронулся в путь. Неужели он покинет это место в сосновом гробу, ожидающем неподалеку от лестницы?

Майон заметил ужас, написанный на лице Старбака, и нахмурился.

— Это не для тебя, идиот.

Волна облегчения прошла по телу Старбака. Он задрожал и чуть не заплакал.

Когда тюремный экипаж удалился, прибыл еще один. Этот был элегантным и старомодным с темными полированными панелями, позолоченными колесными осями и запряженным четверкой лошадей.

Чернокожий кучер остановил экипаж на противоположной стороне виселицы, натянув поводья, а потом спустился и открыл дверцу. Оттуда появился пожилой мужчина.

Он был высоким и худым, с густой седой шевелюрой, обрамлявшей загорелое до черноты и изрезанное морщинами лицо. Он был не в мундире, а в элегантном черном костюме.

Первые лучи солнца отражались от его часов с брелками на цепочке и от серебряного набалдашника трости. Солнце блестело и в его глазах, которые, похоже, уставились прямо на Старбака, и этот взгляд вызывал в нем какое-то тревожное чувство.

Старбак тоже посмотрел на мужчину, пытаясь побороть дискомфорт, который причинял ему этот взгляд, и когда он, казалось, вступил в упрямое детское соревнование — кто отведет глаза первым, суета за его спиной возвестила о прибытии висельника.

Комендант Кэмп-Ли возглавлял небольшую процессию, за ним шествовал капеллан епископальной церкви, читавший вслух двадцать третий псалом. За его спиной следовал заключенный, которого поддерживали двое солдат.

Он был крупным человеком приятной наружности, с большими усами, гладко выбритым подбородком, густыми темными волосами и одет в сорочку, брюки и ботинки.

Его руки были связаны спереди, на ногах не было ни веревок, ни цепей, но несмотря на это, казалось, что ему трудно передвигаться. Он спотыкался, и каждый шаг давался ему с трудом. Толпа снова замолчала.

Неловкость и дискомфорт от наблюдения за хромым человеком, идущим на смерть, усилились, когда заключенный попытался взобраться по лестнице. Его связанные руки и в обычное то время сделали бы этот подъем затруднительным, но боль в ногах превратила его почти в непреодолимый.

Два солдата приложили все усилия, чтобы ему помочь, а палач в белом сюртуке выбил из трубки сгоревший табак и наклонился, чтобы помочь заключенному преодолеть последние ступеньки. Тот едва слышно стонал при каждом шаге. Теперь он похромал в сторону люка, и Старбак увидел, как палач присел, чтобы связать ноги своей жертвы.

Капеллан и комендант последовали за ним на площадку. Первые лучи солнца окрасили перекладину виселицы в роскошный золотой цвет, а комендант разворачивал бумагу с приговором.

— В соответствии с приговором, вынесенным военным трибуналом в Ричмонде шестнадцатого апреля…, - начал читать комендант.

— Нет такого закона, по которому вы можете так поступать, — прервал коменданта заключенный. — Я американский гражданин и патриот, служащий законному правительству этой страны! — пленник выразил свой протест хриплым голосом, в котором, тем не менее, сохранилась удивительная сила.

— Вы, Тимоти Уэбстер, приговорены к смерти за шпионаж, который незаконно осуществляли в пределах суверенных Конфедеративных Штатов Америки…

— Я гражданин Соединенных Штатов! — прорычал Уэбстер с вызовом.

— И только это государство обладает здесь властью!

— И этот приговор теперь будет законным образом приведен в исполнение, — поспешно закончил комендант, а потом отошел от люка. — Хотите что-нибудь сказать?

— Да благословит Господь Соединенные Штаты Америки! — воскликнул Тимоти Уэбстер зычным голосом с хрипотцой. Некоторые из наблюдающих за действом офицеров сняли шляпы, а другие отвернулись.

Палачу пришлось встать на цыпочки, чтобы накинуть на голову Уэбстеру черный колпак, а на шею петлю. Голос капеллана превратился в шепот, и он снова стал нараспев читать псалом. Солнечный свет прокрался вниз, к стобам и колпаку приговоренного.

— Спаси Господь Соединенные Штаты Америки! — выкрикнул Уэбстер, голос которого был приглушен колпаком, а потом палач отвел защелку, удерживающую дверцу люка, зрители издали вздох, деревянная дверца люка резко распахнулась, а заключенный рухнул вниз.

Всё это произошло так быстро, что Старбак только гораздо позже мог вспомнить все детали, и даже тогда не был уверен, что его разум не приукрасил эти события.


Веревка натянулась, а заключенный на мгновение замер, но потом петля, словно бы приподнялась над закрытым колпаком лицом и внезапно Уэбстер со связанными, как у свиной туши, руками и ногами, рухнул на землю, а веревка продолжала раскачиваться с черным колпаком в пустой петле. Уэбстер вскрикнул от боли, приземлившись на свои хрупкие ревматические лодыжки.

Старбак вздрогнул от этого крика, а в это время седой мужчина с тростью с серебряным набалдашником пристально уставился на него.

Один из наблюдающих за экзекуцией офицеров отвернулся, закрыв рукой рот, другой оперся о дерево. Двое или трое вытащили фляжки. Один перекрестился. Палач просто взглянул вниз через открытый люк.

— Еще раз! Сделайте это еще раз! — крикнул ему комендант. — Быстрее. Тащите его наверх. Оставьте его, доктор.

Какой-то человек, очевидно, врач, опустился на колени возле Уэбстера, но теперь неуверенно отпрянул, когда два солдата подняли упавшего. Уэбстер всхлипывал, но не от страха, а от чудовищной боли в суставах.

— Быстрее! — снова закричал комендант. Одного из зрителей вырвало.

— Вы убьете меня дважды! — запротестовал Уэбстер, его голос дрожал от боли.

— Быстрее! — похоже, комендант был близок к панике. Солдаты потащили Уэбстера к лестнице. Им пришлось развязать его ноги и ставить одну за другой на ступеньки.

Уэбстер понемногу продвигался наверх, по-прежнему всхлипывая от боли, а палач подтянул петлю. Один из зрителей бросился вперед с саблей, чтобы захлопнуть дверцу люка. Колпак вывалился из петли, и палач жаловался, что не может выполнять свою работу без этого черного мешка.

— Не важно! — рявкнул комендант. — Сделайте уже это, Бога ради!

Капеллан так сильно дрожал, что не мог ровно держать библию. Палач вновь связал ноги заключенного, накинул ему на шею петлю, а потом хмыкнул, затягивая узел поближе к левому уху жертвы.

Капеллан начал произносить молитву, быстро бормоча слова, словно боялся, что может их позабыть, если будет говорить слишком медленно.

— Да благословит Господь Соединенные Штаты! — воскликнул Уэбстер, хотя в его голосе слышалась боль. Он скорчился от нее, но потом, омытый лучами утреннего солнца, сделал огромное усилие, чтобы превозмочь боль и показать свои убийцам, что он сильнее их. Дюйм за дюймом он приподнимал свое измученное и причиняющее страдания тело, пока полностью не распрямился.

— Да благословит Господь Соединенные…

— Давайте! — крикнул комендант.

Палач пнул защелку, и дверца люка снова распахнулась, а заключенный рухнул через люк вниз, только на сей раз веревка туго натянулась, а тело задергалось в предсмертном танце, пока петля затягивалась на шее.

Один из офицеров напряженно выдохнул, когда тело дернулось на конце веревки. В этот раз Уэбстер умер мгновенно, веревка затянулась на шее, а перекошенное лицо, казалось, глядело вверх, на раскачивающуюся и скрипящую в утреннем солнце дверцу люка.

С площадки посыпалась пыль. Между губами мертвеца показался язык, а с его правого ботинка закапала жидкость.

— Снимите его! — приказал комендант.

Офицеры отвернулись, но доктор поспешил под площадку, чтобы удостоверить смерть шпиона. Старбак, гадая, зачем его провезли через весь город на эту варварскую экзекуцию, повернулся в сторону восходящего солнца.

Он так давно не видел неба. Воздух был чист и свеж. Где-то в полях закукарекал петух, этот звук сливался со стуком молотков, которыми солдаты заколачивали крышку гроба над истерзанным телом шпиона.

На плечо Старбака опустилась костлявая рука.

— Идемте со мной, Старбак, идемте со мной, — заговорил с ним седой мужчина и повел к своему экипажу. — Раз уж мы разожгли аппетит, — весело произнес он, — отправимся завтракать.

В нескольких ярдах от виселицы была выкопана могила. Экипаж прогрохотал по яме, а потом затрясся по плацу, направляясь на юг, в город.

Старик, сомкнув руки на серебряном набалдашнике трости, всё время улыбался. Его день начался неплохо. Гайд-хаус, где он жил, занимал треугольный участок, где Брук-авеню по диагонали пересекала ричмондскую сетку улиц.

Участок окаймляла высокая кирпичная стена с верхним рядом из выщербленного белого камня, за стеной возвышались цветущие деревья.

В глубине, за неухоженной рощицей и металлическими воротами, оканчивающимися наверху острыми шипами, стоял когда-то величественный трехэтажный дом с открытыми верандами на каждом этаже и богато украшенным подъездом для экипажей. Дождя не было, но в атмосфере раннего утра всё в доме казалось сырым.

Даже свисающие с ограждения веранд прекрасные цветущие лианы выглядели какими-то поникшими, краска на верандах облупилась, а перила местами поломались.

Деревянная лестница парадного входа, по которой старик повел Старбака, выглядела гнилой и позеленевшей. Рабыня распахнула входную дверь за мгновение до того, как старик подошел к ее тяжелым створкам.

— Это капитан Старбак, — буркнул он открывшей дверь женщине. — Покажи ему его комнату. Ванна для него готова?

— Да, масса.

Старик вытащил часы.

— Завтрак через сорок пять минут. Марта покажет вам, где. Идите!

— Сэр? — обратилась Марта ко Старбаку и махнула в сторону лестницы.

За время всей поездки Старбак не произнес ни слова, но теперь, в окружении этой неожиданной и слегка поблекшей роскоши старого дома, он ощутил, как его самоуверенность испаряется.

— Сэр? — произнес он вслед удаляющемуся старику.

— Завтрак через сорок четыре минуты! — гневно отозвался тот, а потом исчез в двери.

— Сэр? — повторила Марта, и Старбак позволил девушке увести себя наверх, в большую и роскошную спальню. Комната когда-то была элегантной, но теперь прекрасные обои покрылись пятнами от сырости, а шикарный ковер был изъеден молью и выцвел.

Кровать была покрыта обветшалым гобеленом, на котором аккуратно, словно прекрасный вечерний костюм, лежал старый мундир Старбака.

Китель был отстиран и заштопан, ремень отполирован, а ботинки, стоящие у подножия кровати, починены и намазаны ваксой.

Здесь была даже шинель Уэндела Холмса. Рабыня распахнула дверь, ведущую в небольшой будуар, где напротив угольного камина дымилась маленькая ванна.

— Хотите, чтобы я осталась, масса? — робко спросила Марта.

— Нет-нет, — Старбак едва мог поверить, что это и правда с ним происходит. Он прошел в будуар и попробовал рукой воду. Она была так горяча, что он с трудом держал в ней руку.

На плетеном стуле дожидалась стопка белых полотенец, а бритва, мыло и кисточка для бритья стояли рядом с фарфоровым кувшином на туалетном столике.

— Если вы оставите свою старую одежду за дверью…, - начала Марта, но не закончила предложения.

— Вы ее сожжете? — предположил Старбак.

— Я вернусь за вами через сорок минут, масса, — сказала она, присев в реверансе, а потом ретировалась обратно к двери, закрыв ее за собой.

Час спустя Старбак был выбрит, отмыт от грязи, одет, а желудок его наполнен яйцами, ветчиной и хорошим белым хлебом. Даже кофе был настоящим, а сигара, которую он выкурил после еды — душистой и с мягким вкусом.

Обилие еды угрожало спровоцировать очередной приступ тошноты, но он начал есть медленно, а когда его желудок не восстал, накинулся на пищу с жадностью. Во время завтрака старик почти не разговаривал, лишь высмеивал некоторые абзацы в утренних газетах.

Как показалось Старбаку, он был настолько экстраординарен, что выглядел зловещим. Домашние рабыни явно его побаивались. У стола прислуживали две девушки, обе такие же светлокожие и привлекательные мулатки, как и Марта.

Старбак решил, что, возможно, просто находится в таком состоянии, что все женщины кажутся ему привлекательными, но старик заметил, как он смотрит на рабынь, и подтвердил его мнение.

— Не выношу в доме ничего некрасивого, Старбак. Если мужчине суждено владеть женщинами, то, по крайней мере, ему стоит обладать самыми хорошенькими, и я могу себе это позволить. Я продаю их, когда им исполняется двадцать пять.

Будете держать женщину слишком долго, и она решит, что знает о вашей жизни больше, чем вы сами. Покупайте их молодыми, заставляйте вести себя послушно и продавайте быстро. Вот секрет счастья. Пойдемте в библиотеку.

Старик проследовал через двустворчатую дверь в комнату, которая была просто великолепна, хотя это великолепие и пришло в запустение.

Изумительные резные книжные шкафы возвышались на двенадцать футов, с паркетного пола до декорированного лепниной потолка, но штукатурка потолка местами обвалилась, золото со шкафов облезло, а корешки книг в кожаных обложках истрепались.

Заваленные книгами старые столы вздулись от влажности, да и вся эта печальная комната воняла сыростью.

— Мое имя гибель, — произнес старик своим чарующим голосом.

— Гибель? — не смог скрыть своего удивления Старбак.

— Г, И, новое слово с большой буквы Б, Е два Л, мягкий знак. Это французская фамилия — Ги Белль. Мой отец приехал сюда с Лафайетом[49], да так и не вернулся домой. Не к чему было возвращаться. Он был незаконнорожденным, Старбак, прижит шлюхой-аристократкой.

Семья получила по заслугам во времена французского террора. Головы так и летели на великолепной машине доктора Гильотена. Ха! — Ги Белль устроился за самым большим столом, заваленном кипой книг, бумаг, чернильниц и перьев.

— Чудесная машина доктора Гильотена сделала меня маркизом чего-то там или еще кем-то, правда, по мудрому решению нашей прежней страны нам не дозволено пользоваться титулами. Вы верите в эту чепуху Джефферсона о том, что все люди созданы равными, Старбак?

— Меня воспитывали на вере в это, сэр.

— Меня интересует, не какую чепуху забивали в вашу голову в детстве, а лишь какой чепухой она забита теперь. Вы верите в то, что все люди созданы равными?

— Да, сэр.

— В таком случае вы глупец. Даже самому скудному уму очевидно, что некоторые созданы более мудрыми, чем другие, некоторые — более сильными, а немногие счастливчики — более безжалостными, чем другие, из чего мы можем ясно заключить, что наш творец намеревался сделать так, чтобы мы жили в удобных иерархических границах.

Сделайте людей равными, Старбак, и вы поднимете глупость на один уровень с мудростью и потеряете способность отличить одну от другой. Я достаточно часто повторял это Джефферсону, но он никогда не прислушивался к доводам других.

Садитесь. Можете стряхивать пепел на пол. Когда я умру, всё это сгниет, — он махнул тощей рукой, чтобы показать, что говорит о доме и его великолепном, но пришедшем в упадок содержимом.

— Я не верю в унаследованное богатство. Если человек не может сделать деньги сам, то в его распоряжение не следует отдавать состояние другого. С вами плохо обращались.

— Да.

— Вам не повезло, что с вами обращались как с конфедератом. Когда мы хватаем северянина и подозреваем его в шпионаже, мы его не избиваем, чтобы и северяне не избивали наших разведчиков. Мы их вешаем, конечно, но не бьем. С иностранцами мы обращаемся согласно тому, какого обращения ждем от этих стран, но с собственными людьми ведем себя отвратительно. Майор Александер просто идиот.

— Александер?

— Конечно, вы же не встречались с Александером. Кто вас допрашивал?

— Мелкая сволочь по имени Гиллеспи.

Ги Белль хмыкнул.

— Бледное существо, научившееся этим проделкам от безумцев своего отца. Он до сих пор верит в вашу виновность.

— В то, что я брал взятки? — с презрением спросил Старбак.

— Я очень надеюсь, что вы брали взятки. Как же иначе можно чего-то добиться в республике, где все равны? Нет, Гиллеспи считает вас шпионом.

— Идиот.

— В этом я с вами соглашусь. Вам понравилось повешение? Мне — да. Запороли всё дело, да? Вот что происходит, когда вы вверяете ответственность кретинам. Предполагается, что они нам равны, но они даже повесить-то человека как следует не могут! Неужели это сложно? Смею сказать, что мы с вами смогли бы сделать это как следует с первого раза, Старбак, но нас с вами творец наделил мозгами, а не полным черепом гнилых опилок. Уэбстер страдал ревматизмом. Худшим для него наказанием было бы оставить его жить в сыром месте, но мы проявили милосердие, повесив его. У него репутация лучшего и ярчайшего шпиона северян, но, должно быть, всё-таки не самого лучшего, раз мы смогли его поймать и так неуклюже казнить, а? Теперь нам нужно схватить еще одного и тоже казнить, — Ги Белль поднялся и подошел к мрачному окну, уставившись на густую и влажную растительность перед домом.

— Президент Дэвис назначил меня, в силу занимаемой должности, своим охотником на ведьм, точнее, человеком, который избавляет нашу страну от предателей. Думаете, это задание выполнимо?

— Не могу знать, сэр.

— Конечно, невыполнимо. Невозможно прочертить на карте линию и заявить, что впредь каждый по эту сторону будет хранить верность новой стране! У нас наверняка сотни людей, втайне желающих победы Северу. Сотни тысяч, если считать и черных. Большинство белых — женщины и священники, эти из сорта безвредных идиотов, но некоторые опасны. Моя задача состоит в том, чтобы отобрать действительно опасных и использовать остальных, чтобы посылать ложные сведения в Вашингтон. Прочтите это, — Ги Белль пересек комнату и бросил на колени Старбаку лист бумаги.

Листок был очень тонким и заполнен словами, написанными мелкими печатными буквами, но с гигантским намерением выдать сведения врагу. Даже Старбак, ничего не знавший о расположении армейских подразделений, понял, что если бы это сообщение достигло штаба Макклелана, оно бы очень тому пригодилось. Так он и сказал.

— Если Макклелан в это поверит, то да, — признал Ги Белль, — но наша задача заключается в том, чтобы у него не было такого шанса. Видите, кому оно адресовано?

Старбак перевернул страницу и прочитал имя своего брата. На несколько секунд он уставился на адрес, не веря своим глазам, а потом тихо выругался, поняв, по какой причине провел последние несколько недель в тюрьме.

— Гиллеспи считает, что это я написал?

— Он хочет в это верить, но он идиот, — сказал Ги Белль. — Ваш брат был в плену здесь в Ричмонде, разве не так?

— Да.

— Вы с ним виделись в это время?

— Нет, — заявил Старбак, но подумал о том, что Адам навещал Джеймса в заключении, и снова поднял письмо и вгляделся в почерк. Его пытались изменить, но всё равно Старбак ощутил приступ страха, что это написал его друг.

— О чем вы думаете? — Ги Белль почувствовал что-то странное в поведении Старбака.

— Я думал, сэр, что Джеймс плохо подходит для вещей, связанных с обманом и вероломством, — гладко солгал Старбак. По правде говоря, он гадал, является ли Адам по-прежнему его другом. Адам наверняка мог посетить его в тюрьме и даже остановить пытки, но насколько было известно Старбаку, Адам и не пытался сделать ничего подобного.

Был ли Адам настолько шокирован тем, что Старбак ввел Салли в приличный дом, что решил разорвать их дружеские отношения? Потом Старбак представил, как Адама толкают по лестнице на виселицу и как он стоит на дверце люка, а палач неуклюже связывает его лодыжки и натягивает колпак на голову, но хотя их дружба висела на волоске, Старбак знал, что не сможет выдержать это зрелище.

Он сказал себе, что разговор с Джеймсом не превращает Адама в предателя. Многие офицеры Конфедерации посещали заключенных в Касл-Лайтнинге.

— Кого ваш брат знает в Ричмонде? — голос Ги Белля зазвучал с подозрением.

— Не знаю, сэр. До войны Джеймс был известным адвокатом в Бостоне, так что полагаю, он наверняка встречался со множеством юристов-южан.

Старбак придал своему голосу невинный тон и вопросительные интонации. Он не смел произнести имя Адама, иначе его друга привели бы в сырые камеры Касл-Годвина и вливали бы в него кротоновое масло Гиллеспи. Ги Белль несколько секунд молча и сердито смотрел на Старбака, а потом закурил сигару, бросив остаток спички в мусор на каминной решетке.

— Позвольте объяснить вам, что вот-вот произойдет, Старбак. Позвольте сообщить вам мрачные новости войны. Макклелан направит солдат и пушки на осаду Йорктауна. В течение пары дней мы отступим. Выбора у нас нет. Это значит, что ничто не удержит армию северян от продвижения на Ричмонд. Джонстон полагает, что мы можем их остановить на реке Чикахомини. Посмотрим, — в тоне Ги Белля звучало сомнение.

— На следующей неделе в это же время, — Ги Белль выпустил струю дыма в сторону настолько потемневшей картины, что Старбак едва мог разобрать, что на ней изображено, — мы можем оставить Ричмонд.

Эти слова заставили Старбака выпрямиться.

— Оставить!

— По-вашему, мы побеждаем в этой войне? Господи, дружище, вы правда верите всем этим сказкам о победе под Шайло? Мы проиграли битву. Тысячи убитых, Новый Орлеан капитулировал, Форт-Мэкон был взят, Саванна под угрозой, — ворчливо перечислил Ги Белль неудачи Конфедерации, изумив Старбака и подкосив его дух.

— Север даже вербовочные центры позакрывал. Все вербовщики отправлены обратно в свои батальоны. Почему? Потому что они понимают — они выиграли войну. Мятеж подавлен. Северу теперь достаточно захватить Ричмонд и завершить кое-какие штрихи. Они так считают, и, возможно, правы. Долго ли, по-вашему, Юг протянет без ричмондских заводов?

Старбак промолчал. Нечего было ответить. Он и не подозревал, что Конфедерация настолько пошатнулась. В тюрьме до него доносились слухи о поражениях у южных и западных границ Конфедеративных Штатах, но ему и в голову не могло придти, что Север даже закрыл все вербовочные центры, отправив их служащих обратно в батальоны — настолько близко они теперь к победе.

Оставалось лишь захватить Ричмонд с его адским клубком доменных печей и расплавленного металла, кварталами рабов и складами угля, свистом и грохотом паровых молотов. И мятеж канет в Лету.

— Но, возможно, мы еще сумеем одержать победу, — прервал Ги Белль мрачные размышления Старбака. — Правда, не с такими сволочными ублюдкам, которые нас предают.

Взмахом руки он указал на письмо на коленях Старбака.

— Мы обнаружили это в тайнике гостиничного номера Уэбстера. Ему так и не подвернулась возможность отослать его на север, но рано или поздно кто-нибудь сообщит эти новости на ту сторону фронта.

— Чего вы хотите от меня? — спросил Старбак. Только не имя, мысленно молил он, что угодно, но не имя.

— За что вы сражаетесь? — неожиданно поинтересовался Ги Белль. Старбак, застигнутый вопросом врасплох, пожал плечами.

— Вы верите в институт работорговли? — продолжал Ги Белль.

Нат никогда по-настоящему не размышлял об этом. Будучи воспитанным в доме преподобного Старбака, он и не нуждался в подобных размышлениях.

Рабство — чистое зло, вопрос закрыт. Именно эти взгляды так глубоко засели в натуре Старбака, что и спустя год, проведенный в Конфедерации, ему было неуютно в компании рабов.

Они вызывали в нем чувство вины. Но он знал, что суть разногласий не в моральной природе рабства. Большинство людей признавало, что рабство — это неправильно, но, черт возьми, и что теперь делать? Эта дилемма ставила в тупик лучшие умы Америки долгие годы.

Вопрос был слишком глубок, чтобы давать на него легкомысленный ответ. И снова Старбак просто пожал плечами.

— Вы были недовольны правительством Соединенных Штатов?

До войны Старбак ни разу даже не задумывался о правительстве Соединенных Штатов.

— Да нет, в общем-то, — ответил он.

— Верите ли вы, что на кон поставлены жизненно важные конституционные законы?

— Нет.

— Тогда почему вы сражаетесь?

И снова Старбак пожал плечами. Не то чтобы он не мог ответить, скорее, сомневался в адекватности этого ответа. Он начал службу в армии Юга, чтобы подчеркнуть свою независимость от власти отца, но со временем простой бунт превратился в нечто большее. Изгой нашел свой дом. И для Старбака этого было достаточно.

— Я дрался достаточно, — с ноткой враждебности ответил он, — чтобы не отвечать, почему дерусь.

— И вы собираетесь продолжать? На стороне Юга? — выразил скептицизм Ги Белль. — Даже после всего того, что натворил Гиллеспи?

— Я буду сражаться за роту легкой пехоты Легиона Фалконера.

— Возможно, что вам это не удастся. Возможно, слишком поздно, — Ги Белль затянулся сигарой. Покинувшие ее кончик хлопья пепла приземлились на сюртук.

— Возможно, война закончена, Старбак. Но если я скажу вам, что есть еще шанс вышвырнуть этих ублюдков с нашей земли, вы поможете?

Старбак настороженно кивнул.

Ги Белль выпустил клубок дыма.

— Завтра газеты опубликуют новость о том, что обвинения с вас сняты и вы выпущены на свободу. Вам понадобится распечатанная статья, чтобы брат поверил вам.

— Брат? — недоуменно переспросил Старбак.

— Подумайте, Старбак, — Ги Белль опустился в высокое кресло у очага. Широкая спинка кресла отбросила тени на его лицо.

— Нам известно о шпионе. Очень грамотном шпионе, который связывается с вашим братом. Он отсылал сведения через Уэбстера, но из-за болезни последнего их поток значительно сократился. Поэтому северяне прислали двух идиотов по имени Льюис и Скалли с заданием всё исправить. Льюис и Скалли нынче коротают время в тюрьме, Уэбстера исправила сама смерть, а северяне наверняка ломают головы, как же, Христа ради, им снова связаться со шпионом. И тут ни с того, ни с сего к ним заявляетесь вы с сообщением от их шпиона. Точнее, с подложным сообщением от их шпиона, которое я все еще сочиняю. Вы скажете брату, что Юг вас разочаровал, что тюремное заключение развеяло, как прах, все романтические картины, которые вы себе нарисовали, о поддержке мятежа. Скажете ему, что в Ричмонде вы весьма громко выражали свое разочарование, поэтому какой-то неизвестный оставил вам письмо в надежде, что вы передадите послание своему брату.

Затем вы добровольно вызоветесь вернуться в Ричмонд и стать их связным в будущем. Вы убедите брата, что новоприобретенная любовь к Северу подтолкнула вас занять место Уэбстера. Я считаю, что брат вам поверит и сообщит, как связаться с их шпионом. Вы же, в свою очередь, сообщите об этом мне, если ваши заверения в преданности Конфедерации, а не родному Северу, искренни. Таким образом, мы поставим капкан, мистер Старбак, и насладимся зрелищем того, как еще один идиот отправит на смерть еще одного шпиона.

Старбак представил себе повешенного Адама — голова, свешенная набок, распухший язык меж зубов, стекающая с раскачивающихся ботинок моча.

— Предположим, брат мне не поверит? — произнес Старбак.

— Вы все равно доставите им ложную информацию, которая послужит нам на пользу. А вы сможете ускользнуть обратно в свое время. Соответственно, предать нас вы тоже можете, сообщив начальству вашего брата, что мы представляем собой побитые войска, способные лишь на мелкие фокусы в надежде уцелеть. Признаюсь, мистер Старбак, северяне настолько превосходят нас числом, что, вероятно, нам все равно не выжить. Но мысль об игре до самой последней карты меня утешает, — Ги Белль замолчал, затягиваясь сигарой, чей кончик ярко алел в тени высокого кресла.

— Если нам суждено проиграть, — мягко добавил он, — по крайней мере, устроим ублюдкам такую драку, что она еще долго будет им в кошмарах сниться.

— Как мне перейти линию фронта?

— Людей, которые переводят путешественников через линию фронта, называют проводниками. Я дам вам одного из лучших. Всё, что надо сделать вам — передать брату послание, написанное мной. Почерк копирует стиль, использованный в захваченном у Уэбстера письме. Только в этом письме будет сплошная ложь. Предоставим им сказки о воображаемых полках, о кавалерии, взращенной на зубах дракона[50], бесчисленной артиллерии. Мы убедим Макклелана, что он столкнется с ордой, с тысячью сомкнутых рядов, жаждущими мести. Короче говоря, мы представим обманку. Станете ли вы для меня обманщиком, мистер Старбак? — глаза Ги Белля, ожидающего ответа Ната, сверкнули в тени кресла.

— Когда мне нужно ехать? — спросил Старбак.

— Сегодня вечером, — Ги Белль наградил Старбака широкой улыбкой. — А до того можете наслаждаться всеми прелестями этого дома.

— Сегодня вечером! — Старбак всё-таки представлял, что у него будет несколько дней, чтобы подготовиться.

— Сегодня вечером, — настаивал Ги Белль. — Чтобы безопасно перевести вас через линию фронта понадобится два-три дня, так что чем быстрее отправитесь, тем лучше.

— Но сначала мне кое-что нужно, — заявил Старбак.

— От меня? — в тоне Ги Белля слышалась угроза, как у человека, привыкшего заключать сделки. — Гиллеспи? В этом дело? Вы хотите отомстить этому жалкому созданию?

— Я отомщу ему сам и в свое время, — ответил Старбак.

— Нет, мне нужно навестить кой-кого в городе.

— Кого? — поинтересовался Ги Белль.

Старбак вяло улыбнулся.

— Женщин.

Ги Белль скривился.

— Вам не нравится Марта? — он раздраженно махнул вглубь дома, где, очевидно, жили рабыни. Старбак ничего не ответил, и Ги Белль бросил на него сердитый взгляд. — А если я разрешу вам нанести эти визиты, вы доставите мое послание вашему брату?


— Да, сэр.

— Тогда можете повидаться вечером со своими шлюшками, — язвительно произнес Ги Белль, — а потом отправитесь на восток. Согласны?

— Согласен, — подтвердил Старбак, хотя, по правде говоря, собирался разыграть более сложную партию, в которой не намеревался отправить своего друга болтаться на конце веревки предрассветной виселицы.

— Согласен, — снова солгал он. И стал дожидаться темноты.

Войскам северян потребовалось четыре недели, чтобы подготовить всё необходимое для осады и разрушения земляных укреплений у Йорктауна. Генерал-майор Макклелан был инженером по профессии и рьяным сторонником осады по призванию и планировал использовать эту осаду для демонстрации непреклонной мощи своей страны.

Весь мир наблюдал за этой кампанией, внимание газет Европы и Америки было приковано к его армии, а военные наблюдатели всех великих держав сопровождали его штаб.

У Йорктауна, где Соединенные Штаты впервые получили свободу, весь мир станет свидетелем расцвета военного искусства на континенте, увидит беспощадную и яростную осаду, которую подготовил новый Наполеон.

Сначала пришлось замостить бревнами дороги от Форта Монро до Йорктауна, чтобы огромный обоз армии, состоящий из множества повозок, смог добраться до места осады напротив оборонительных сооружений Йорктауна.

Сотни лесорубов валили и обрабатывали тысячи деревьев. Возницы тащили бревна из лесов и укладывали их на дорогу в продольном направлении, в предательскую грязь.

Второй слой бревен клали поперек первого, таким образом устраивая уже само дорожное полотно. В некоторых местах новые бревенчатые дороги по-прежнему тонули в липкой красной грязи, и требовались дополнительные слои бревен, пока в конце концов орудия и боеприпасы смогли протащить вперед.

Сформировали пятнадцать артиллерийских батарей. Первые работы проделали ночью, когда рабочим не угрожали вражеские снайперы. У каждой из пятнадцати батарей сделали земляные валы шести футов в высоту, а потом накрыли их крутые склоны циновками, чтобы земля не смывалась непрекращающимся дождем.

Стены у каждой батареи были пятнадцати футов шириной — достаточно, чтобы остановить и приглушить разрыв вражеского снаряда. Перед каждой батареей находился ров, из которого и была выкопана земля для массивных стен, а перед каждым рвом инженеры сделали завал из веток.

При любой попытке мятежников атаковать батарею им сначала придется пробивать путь через завал из веток высотой по грудь с торчащими шипами, потом переправиться по болотистому грунту запруженного водой рва, а затем взобраться по скользкой поверхности стен, на которых были выставлены мешки с песком в качестве парапета, и всё это время атакующие будут находиться под постоянным обстрелом орудий батареи и пушек соседних батарей с юга и севера.

Как только стены, рвы и завалы из веток были закончены, батареи стали пригодны для размещения орудий. Маленькие двенадцатифунтовые и четырехдюймовые нарезные пушки нужно было просто установить на обрамленной бревнами наклонной площадке, где они могли бы откатываться после каждого выстрела, но более крупные орудия, которые превратят оборону противника в кровавые руины, нуждались в более аккуратном обращении.

Под амбразурами вырыли ямы, которые заполнили бутовым камнем, привезенным из Форта Монро в тяжелых фургонах. Инженеры положили смесь камня, песка и цемента и выровняли ее, чтобы соорудить твердую, как камень, площадку, но до того, как цемент застыл, в него погрузили изогнутый металлический стержень.

Он был сделан в форме полукруга, открытая часть торчала в сторону врага. Внутри амбразуры в орудийной площадке был вставлен металлический столб, так чтобы изогнутый стержень огибал торчащий столб по окружности.

Теперь столб и изогнутый стержень были готовы к установке лафета. Его основание представляло собой просто пару чугунных балок, приподнимавшихся к передней части.

Под задней частью двух балок находилась пара металлических колес, которые входили в изогнутый стержень, а спереди — гнездо, скользившее по намазанной жиром вершине столба, так что теперь лафет мог откатываться по столбу, как на шарнире.

На балках располагался непосредственно лафет, который после выстрела скользил вдоль балок. Трение нескольких тонн металла, обрушивающегося вдоль балок, было достаточным, чтобы поглотить массивную отдачу. Наконец, на батареях установили и сами огромные орудия.

Самые большие орудия были слишком тяжелы для вымощенных бревнами дорог, их пришлось везти из Форта Монро на плоскодонных баржах, вошедших в заливчики полуострова во время весеннего половодья.

Орудия перенесли с барж на телеги, состоящие практически из одних колес и настолько вытянутые, чтобы длинные дула орудий могли разместиться между осями.

Эти странные удлиненные повозки подъехали к батареям, и могучие пушки аккуратно опустили с помощью лебедок в гнезда подготовленных лафетов.

Всё нужно было сделать ночью, но мятежники всё равно обнаружили, что что-то происходит, и посылали снаряд за снарядом, свистящие над топью, задерживая работу янки.

Самые большие орудия были настоящими монстрами тринадцати футов длиной и весом более восьми тонн. Они стреляли восьмидюймовыми снарядами, весящими двести фунтов.

Еще дюжина орудий стреляла стофунтовыми снарядами, и даже эти более мелкие пушки были крупнее, чем те, что скрывались за амбразурами мятежников.

Но Макклелан всё еще не был удовлетворен и заявил, что бомбардировка не начнется, пока он не привезет самые большие мортиры Севера, крупнейшая из которых весила десять тонн.

Мортиры имели короткие стволы с широким дулом, стоящие на широком деревянном основании, как гигантские котелки, и могли стрелять снарядами весом в двести двадцать фунтов по высокой полукруглой траектории, в результате чего кувыркающиеся в воздухе снаряды вонзались в ряды конфедератов почти вертикально.

Большие орудия на подвижных лафетах предназначались для разрушения укреплений мятежников прямой наводкой, а бомбы мортир разрывались за осыпавшимися стенами, чтобы бастионы врага наполнила смерть.

Макклелан планировал вести бомбардировку двенадцать ужасных часов, и лишь когда большие пушки закончат свою чудовищную работу, пехоту северян отправят на покрытое свежей травой поле, разделяющее ряды противников.

Все орудия установили по местам. Каждая батарея была снабжена подземными помещениями, обрамленными камнем, и день за днем эти склады заполнялись боеприпасами, привезенными шестью сотнями повозок с кораблей из Форта Монро.

Другие инженеры сооружали окоп, размещенный перед пятнадцатью батареями и параллельно им, который должен был послужить опорной точкой для атаки пехоты.

Во время проведения этих работ не обошлось без потерь. Стреляли снайперы мятежников, снаряды из мортир периодически падали на тех, кто проводил земляные работы, огонь из пушек рвал в клочья тонкий щит из ивовых прутьев, прикрывающий рабочих от глаз врага, но дюйм за дюймом, ярд за ярдом осадная линия федералистов приобретала форму.

Для канониров вырыли защищающие от вражеских бомб укрытия, чтобы они смогли пережить ответный огонь со стороны батарей конфедератов, направления были точно отмерены, и тяжелые орудия размещены с математической точностью.

Если бы все пушки выстрелили одновременно, а именно в этом заключался план Макклелана, то этот залп послал бы в ряды мятежников более трех тонн разрывных снарядов.

— Мы собираемся поддерживать эту огневую мощь в течение двенадцати часов, джентльмены, — сообщил Макклелан наполненным энтузиазма иностранным наблюдателям за день до начала бомбардировки. Генерал рассчитывал начинить ряды мятежников более чем двумя тысячами тонн огненного металла и в конце этой пришедшей с небес резни выжившие защитники Конфедерации будут еле держаться на ногах и оглушены — легкая нажива для пехоты северян.

— Мы дадим этим повстанцам полную дозу лекарства, джентльмены, — бахвалился Макклелан, — а потом посмотрим, что они смогут этому противопоставить. Вот увидите, мы разобьем их уже к завтрашнему вечеру!

Той ночью, словно бы зная, какая им уготована судьба при наступлении утра, орудия мятежников открыли огонь по рядам северян.

Снаряд за снарядом со свистом рассекал льющийся во мгле дождь, прочерчивая в ночи пылающие красные линии. Большая часть снарядов разорвалась в пропитанной водой грязи, не причинив никакого вреда, но несколько попали в цель.

Послышался рёв группы стреноженных мулов, пострадала палатка в рядах Двадцатого массачусетского полка, а двое ее обитателей были убиты — первые солдаты батальона, погибшие в сражении со времен катастрофического боевого крещения на Бэллс-Блафф. А снаряды мятежников всё хлестали ночь, пока столь же внезапно, как эта бомбардировка началась, орудия замолчали, предоставив ночь гавкающим псам, ржущим лошадям и крикам пересмешника.

Небо на рассвете следующего дня было ясным. На севере осталась небольшая облачность, и местные фермеры клялись, что скоро пойдет дождь, но только что взошедшее солнце ярко сияло. От десяти тысяч костров в палаточных лагерях пехоты северян поднимался дым. Солдаты чувствовали воодушевление, предвкушая легкую победу.

Канониры сломают оборону врага, а потом пехота прокатится по разделяющему их полю и выковыряет выживших из дымящихся останков камней. Эту атаку занесут в учебники, как доказательство, что американский генерал и американская армия за двенадцать часов могут достигнуть того, чего европейцы неумело добивались в Крыму многие недели.

Макклелан наблюдал за осадой Крыма и был намерен преподать в этот день французским и британским офицерам спокойный, но очевидный урок. В глубине новеньких укрытий канониры янки закончили последние приготовления.

Большие пушки зарядили, фрикционные запалы вставили на место, офицеры-артиллеристы осмотрели цели в подзорные трубы.

Больше сотни тяжелых орудий ждали сигнала, чтобы обрушить свою чудовищную мощь на линию обороны конфедератов. В этот момент был вложен целый месяц тяжелого труда, и многим северянам, замершим на своих бастионах, казалось, что и мир затаил дыхание.

На реке Йорк канонерки подошли к берегу, в готовности добавить огонь своих пушек к опустошающему огню армейской бомбардировки. Небольшой ветерок поднял корабельные знамена и отогнал дым их паровых машин через реку, к востоку.

В полумиле за орудиями янки, скрытый за сосновым бором, каким-то образом избежавшим топоров дорожных строителей, приобретал очертания странный желтый объект.

Люди пытались вылить серную кислоту из оплетенных бутылей в чаны, наполовину заполненные железной стружкой, а еще больше народу трудилось у гигантских помп, накачивая водород из этих чанов по прорезиненным полотняным шлангам в огромный желтый шар, медленно раздувающийся над деревьями, принимая форму луковицы.

Шар начали накачивать в темноте, так чтобы он был готов сразу после рассвета, и на заре огромному шару понадобилась команда из тридцати человек, чтобы удерживать его на земле.

Два человека взобрались в прикрепленную к воздушному шару корзину из ивовых прутьев. Одним из них был профессор Лоу, знаменитый аэронавт и воздухоплаватель, благодаря знаниям которого и было сделано это средство передвижения, а другим — генерал Хайнтцельман, собиравшийся подняться в воздух, чтобы наметанным военным глазом осмотреть причиненные пушками разрушения.

Хайнтцельман с нетерпением ожидал этой возможности. Он посмотрит пушки в действии, а потом телеграфирует Макклелану, увидев, как дрогнули ряды мятежников и в панике бегут на запад.

Профессор Лоу проверил телеграфное оборудование, а потом крикнул команде, чтобы отпустили шар. Медленно, как величавая желтая луна, восходящая над лесом, шар начал подниматься.

Полторы тысячи футов кабеля связывали воздушный шар с массивной лебедкой, которая медленно раскручивалась по мере того, как аэронавты поднимались всё выше и выше, к просвету в небе. Обычно вид такого шара вызвал бы шквалистый огонь дальнобойных орудий со стороны мятежников, но в это утро стояла полная тишина.

— Может, они молятся? — весело предположил профессор Лоу.

— А молитвы им понадобятся, — ответил генерал Хайнтцельман, барабаня пальцами по краю корзины. Он поспорил с начальником своего штаба, что оборона мятежников будет сломлена через шесть часов, а не двенадцать.

Корзина раскачивалась и скрипела, но Хайнтцельман решил, что не испытывает неприятных ощущений. Не то что во время большинства морских путешествий, это уж точно.

Когда шар поднялся на восемьсот футов, генерал направил подзорную трубу к западному горизонту, где увидел темное пятно дыма — столицу мятежников. Он даже мог разглядеть шрамы на земле, оставленные от строительства оборонительных сооружений на холмах вокруг города.

— Логово змей, профессор! — провозгласил Хайнтцельман.

— Оно самое, генерал, и очень скоро мы очистим его от гадюк.

Хейнтцельман перевел взгляд вниз, на вражеские ряды, ясно видные под ним. Он почувствовал себя неимоверно могущественным, поскольку ему, словно Богу, был дарована возможность лицезреть все секреты врага.

Он видел их батареи, окопы, ведущие из бомбоубежищ, и палатки, скрытые за земляными валами. Война никогда уже не будет прежней, подумал Хайнтцельман, теперь невозможно нигде спрятаться. Он навел подзорную трубу на одну из крупнейших батарей врага.

Ни одно из орудий янки не откроет огонь, пока Хайнтцельман не будет готов сообщить о том, какой эффект возымеет стрельба, и теперь, по его мнению, этот момент настал.

— Думаю, мы готовы послать сообщение, профессор, — сказал генерал.

— Не так уж много костров полевых кухонь, генерал, — заметил Лоу, кивнув в сторону лагеря мятежников, где среди ободранных землянок виднелась кучка потрепанных палаток.

Там дымили несколько костров, но очень мало, а из торчащих из землянок неподалеку от батарей оловянных труб дым вообще не поднимался. Хайнтцельман уставился на батарею.

На флагштоке развевалось знамя мятежников, но в поле зрения не было канониров. Неужели они ожидали бомбардировку и уже успели укрыться? Он поднял подзорную трубу, чтобы тщательно осмотреть лагерь. Он различил то место, где привязывали лошадей, и оставленные передками пушек следы колес на траве, но ни одного человека.

— Что им сказать? — спросил Лоу. Рука профессора лежала на телеграфном аппарате, связанным с землей по кабелю.

Второй телеграфный аппарат ожидал на земле, чтобы передать сообщенные аэронавтами сведения в штаб генерала Макклелана. Сам генерал еще оставался в постели, довольный тем, что может предоставить всю работу канонирам, не нуждающимся в его присутствии.

Нового Наполеона разбудил адъютант через два часа после рассвета.

— У нас есть отчет с воздушного шара, сэр.

— И? — генералу не очень-то хотелось просыпаться.

— Враг ушел, сэр.

Макклелан уставился на часы, лежащие на ночном столике, а потом потянулся и открыл ставни. Он зажмурился от яркого света и снова повернулся к адъютанту.

— Что вы сказали?

— Окопы врага покинуты, сэр.

Адъютанта звали Луи-Филипп-Альбер д'Орлеан, граф Парижский, он приехал в Америку, вдохновившись примером Лафайета, чтобы помочь вновь объединить страну, и на мгновение решил, что, может, неправильно изъясняется по-английски.

— Мятежники отступили, сэр, — заявил он со всей возможной ясностью. — Окопы пусты, сэр.

— Кто это сказал? — сердито поинтересовался Макклелан.

— Генерал Хайнтцельман из гондолы воздушного шара, сэр, вместе с профессором Лоу.

— Это им приснилось. Приснилось! — генерал не мог вынести подобной глупости. Как это мятежники отступили? Лишь прошлой ночью они огласили небо канонадой!

Всполохи от выстрелов на западном горизонте походили на летнюю грозу, снаряды пронзили воздух линиями небесного огня, а эхо от взрывов прокатывалось над мокрыми полями.


Генерал захлопнул ставни и сделал знак своему адъютанту-аристократу, чтобы тот удалился. Внизу стрекотал телеграфный аппарат, сообщая всё новые сведения от воздухоплавателей, но генерал не желал о них знать. Он хотел поспать еще часок.

— Разбудите меня в восемь, — приказал он. — И велите канонирам открыть огонь!

— Да, сэр, конечно, сэр, — граф Парижский тихо удалился, закрыв за собой дверь, а потом позволил себе вздохнуть, не веря в подобную тупость генерала.

Канониры ждали. Позади них высоко в небе дергался на веревке желтый воздушный шар. Солнце зашло за тучу, и на прорезиненную поверхность шара упали первые капли дождя.

Дюжина иностранных атташе и пара десятков газетчиков ожидали у самой большой батареи северян приказа открыть огонь, но хотя орудия были нацелены, заряжены, а запалы приготовлены, с воздушного шара не поступил приказ начать стрельбу.

Вместо этого со стороны федералистов поскакал вперед небольшой отряд кавалерии. Дюжина всадников рассеялась по окрестностям на случай, если враг выпустит в них снаряд, начиненный картечью или шрапнелью.

Они продвигались очень осторожно, каждые несколько шагов останавливаясь, и офицер осматривал вражеские укрепления в подзорную трубу. Лошади опускали головы, чтобы пощипать роскошную длинную траву, выросшую на никем не потревоженном пространстве, разделявшем две армии. Кавалерия снова тронулась в путь.

То там, то сям на вражеских редутах были заметны часовые, но они не двигались, даже когда в них попадали пули снайперов-северян.

Часовые были сделаны из соломы и охраняли покинутые оборонительные сооружения, потому что ночью генерал Джонстон приказал солдатам генерала Магрудера отступить к Ричмонду. Мятежники ушли тихо, оставив пушки, палатки, костры — всё то, что не могли унести на своих спинах.

Генерал Макклелан, наконец-то проснувшийся и понявший, что произошло, приказал устроить погоню, но в армии северян никто не был готов к подобному развитию событий. Лошади кавалерии паслись, а сами кавалеристы играли в карты, слушая, как дождь барабанит по палаткам. Единственными готовыми к действиям войсками оказалась артиллерия, но их мишени растворились в ночи.

Дождь зарядил сильнее, когда пехота северян захватила покинутые окопы. Кавалеристы наконец-то оседлали лошадей, но детальных приказов о том, как вести преследование, не поступило, поэтому всадники не сдвинулись с места.

Макклелан тем временем составлял депешу в столицу Севера. Как сообщал генерал, Йорктаун пал в результате блестящей демонстрации военного искусства янки.

Он провозгласил, что сто тысяч мятежников с пятистами орудиями были изгнаны из окопов, сделав возможным наступление на вражескую столицу. Он предупредил, что последует еще несколько отчаянных битв, но по крайней мере в этот день Господь улыбнулся Северу.

Солдаты Магрудера, которых никто не преследовал и не побеспокоил, отошли на запад, а новый Наполеон приступил к запоздалому ланчу.

— Мы одержали победу, — сказал он своим адъютантам. — Благодарение Господу всемогущему, мы одержали победу.

Ги Белль давал последние инструкции Старбаку в прихожей приходящего в упадок ричмондского дома. Дождь ручьем тек по сломанному водостоку и лился на крышу крыльца, капал с густой листвы в саду, образовывая лужи на песчаной подъездной аллее, где ожидал старинный экипаж Ги Белля.

В позолоченных осях экипажа отражался тусклый свет мерцающих на столбах фонарей.

— Экипаж доставит вас к вашим дамам, — сказал Ги Белль, кисло поморщившись при последних словах, — но не заставляйте кучера ждать дольше полуночи. К этому времени он должен отвезти вас на встречу с человеком по имени Тайлер. Это проводник, которой переправит вас через линию фронта. Это ваш пропуск на выход из города, — Ги Белль вручил Старбаку знакомый паспорт из коричневой бумаги. — Тайлер же и проведет вас обратно. Если вы вернетесь.

— Я вернусь, сэр.

— Если будет к чему возвращаться. Прислушайтесь! — старик указал на дорогу, проходившую позади высокой обрамленной камнем стены его сада, и Старбак услышал стук колес и копыт.

Движение стало оживленным после того как города достигли известия о сдаче Йорктауна, повергнув весь Ричмонд в беспорядочное бегство.

Те, у кого имелись деньги, нанимали повозки и экипажи, забивали их скарбом и отправлялись в южные округа штата, а те, кто не имел возможности перевезти свои ценности в безопасное место, закапывали их на задних дворах.

Коридоры административных зданий были до потолков забиты коробками с документацией, переправляемой в город Колумбия в Южной Каролине, который должен был стать новой столицей в случае падения Ричмонда, а на вокзале железной дороги Ричмонд-Питерсберг на Бёрд-стрит стоял под парами локомотив с составом бронированных вагонов, готовый эвакуировать золотой запас Конфедерации.

По слухам, даже жена президента готовилась увезти детей от наступавших янки.

— Думаю, так она и поступит — мрачно прокомментировал Ги Белль, когда эти известия достигли Гайд-Хауса. — У этой женщины манеры торговки рыбой.

Теперь, в дождливых сумерках, Ги Белль снабдил Старбака фальшивым письмом, состряпанным этим утром.

Письмо, написанное почерком, имитирующим печатные буквы найденного в номере отеля Уэбстера документа, сообщало о большой концентрации войск мятежников в Ричмонде. Письмо было зашито в водонепроницаемую ткань и спрятано в поясе панталон Старбака.

— Оно у меня, сэр, — сказал Старбак.

— Да пребудет с вами Господь, — отрывисто напутствовал его Ги Белль и отвернулся. Старбак предположил, что, пожалуй, ему не дождаться никаких других прощальных слов, кроме этого короткого благословения, накинул на плечи шинель Оливера Уэнделла Холмса и выбежал в дождь к ожидавшему экипажу. Он не взял с собой оружия.

Он перестал носить саблю после первого же сражения, винтовку оставил Траслоу, а его прекрасный револьвер с рукояткой из слоновой кости, который он забрал у убитого Итана Ридли при Манассасе, украли, пока он пребывал в заключении. Старбак хотел нацепить револьвер, но Ги Белль отговорил его.

— Ваша цель — пробраться через линию фронта и не быть принятым за лазутчика. Идите безоружным, держите руки высоко и врите как хороший адвокат.

— А как врет адвокат?

— Со страстью, мистер Старбак, и самовнушенной верой, хотя и временной, что излагаемые факты — и есть сама правда Господня. Вы должны поверить в ложь, и лучший способ поверить — это убедить себя в том, что ложь — самый краткий путь к добру.

Если говоря правду вы не поможете клиенту, не произносите ее. Высшее благо — спасение жизни клиента, и ложь — слуга его. Ваша ложь служит спасению Конфедерации, и молю Господа, чтобы вы так же сильно желали спасения Конфедерации, как этого желаю я.

Чернокожий кучер Ги Белля восседал на козлах, замотанный в кучу сюртуков, с головой, покрытой холщовым капюшоном.

— Куда, масса? — окликнул его кучер.

— Просто езжай вниз по Маршалл-стрит. Я скажу, где остановиться, — отозвался Старбак, запрыгнув в рванувший вперед внушительных размеров экипаж. Его сиденья были сделаны из потрескавшейся кожи, и конский волос местами торчал наружу. Старбак прикурил сигару от занавешенного фонаря, тускло освещавшего внутреннее убранство экипажа, и раздвинул кожаные шторки.

Экипаж едва двигался, потому что наступление сумерек почти не уменьшило число эвакуирующихся. Старбак дождался, пока они проедут Тринадцатую улицу, и открыв окно, велел кучеру остановиться у виргинского колледжа медицины. Он умышленно остановился на приличном расстоянии от места назначения, чтобы возница не мог донести Ги Беллю, какой именно дом он посетил.

— Просто жди здесь, — приказал он и, спрыгнув на тротуар, пробежал два квартала вниз по Маршалл-стрит, прежде чем свернуть на Двенадцатую улицу. Нужный ему дом находился в конце Клэй-стрит, это был большой особняк, один из самых роскошных в Ричмонде. Старбак замедлил шаг, приблизившись к дому, потому что не знал, как лучше подойти к делу.

Он прекрасно понимал, какую ловушку собирался устроить Ги Белль, но совершенно не желал, чтобы в ней очутился Адам. Если Адам и в самом деле был предателем.

У Старбака не было доказательств, всего лишь подозрение, что отвращение к войне, которым был преисполнен его былой друг, могло легко перейти в предательство, и что дружба Адама с Джеймсом легко могла предоставить средства для претворения этого предательства в жизнь. Если «предательство» и в самом деле было подходящим словом.

Потому что если шпионом был Адам, то он всего лишь оставался верен своей родине, так же как и Старбак оставался верен дружбе. Этой дружбе предстояло пройти испытание на прочность, она даже могла прерваться, пусть так, но Старбак не мог хладнокровно позволить капкану захлопнуться. Он предупредит Адама.

Так что он пересек улицу и взбежал по ступенькам городского особняка Фалконера. Он дернул большую медную ручку звонка и услышал звон колокольчика где-то далеко, в комнатах прислуги. Старбаку довелось жить в этом доме, когда он впервые приехал в Ричмонд и Вашингтон Фалконер был его союзником, а не врагом. Дверь открылась. Полли, одна из горничных, уставилась на промокшую до нитки фигуру на верхней ступеньке.

— Мистер Старбак?

— Здравствуй, Полли. Я надеялся, что мистер Фалконер-младший дома.

— Его здесь нет, масса, — ответила Полли, а когда Старбак собрался войти внутрь, испуганно подняла руку, чтобы остановить его.

— Всё в порядке, Полли, — попытался унять ее опасения Старбак. — Я всего лишь хочу написать записку и оставить ее здесь для мистера Адама.

— Нет, масса, — упрямо покачала головой Полли. — Вас не следует впускать. Приказ мистера Адама.

— Это Адам так сказал? — Старбак поверил бы, если бы запрет исходил от Вашингтона Фалконера, но не от Адама.

— Если вы когда-нибудь придете, вас нужно прогнать. Так велел мистер Адам, — настаивала Полли. — Простите.

— Все в порядке, Полли, — ответил Старбак. Он заглянул через ее плечо и увидел, что картины, украшавшие знаменитую изогнутую лестницу, сняты. На стене прямо перед входом раньше висел прекрасный портрет сестры Адама Анны, а теперь виднелся лишь светлый квадрат обоев. — Полли, ты можешь сказать мне, где мистер Адам? Я всего лишь хочу поговорить с ним. Ничего более.

— Его нет здесь, масса, — Полли пыталась закрыть дверь, но вдруг за ее спиной раздался голос.

— Адаму приказали вернуться в армию, — произнес он. Голос принадлежал женщине, и всмотревшись в темноту коридора, Старбак заметил высокую фигуру, выделявшуюся в дверном проеме гостиной нижнего этажа.

— Весьма обязан вам, мэм, — ответил Старбак. — Он вместе с войсками отца? Или с генералом Джонстоном?

— С генералом Джонстоном.

Собеседница вышла из тени, и Старбак увидел, что это Джулия Гордон, и снял шляпу.

— Кажется, — продолжила Джулия, — с момента сдачи Йорктауна нужна каждая пара рук. Не думаете ли вы, мистер Старбак, что нас победят мстительные северяне?

— Если честно, не знаю, мисс Гордон.

Дождь хлестал по его голове и стекал по щекам.

— И я не знаю. А Адам не пишет, чтобы мне объяснить, так что всё это большая тайна. Почему вы не заходите, а стоите под дождем?

— Потому что мне запретили входить в этот дом, мисс Гордон.

— О, сущий вздор. Впусти его, Полли. Я никому не скажу, если ты сама не проболтаешься.

Полли некоторое время колебалась, но затем, ухмыльнувшись, широко распахнула двери. Старбак переступил порог, обильно орошая водой коврик, защищающий деревянный пол перед входной дверью. Он позволил Полли взять его шинель и шляпу, которые она накинула на стремянку, использовавшуюся для снятия картин со стены.

Из холла вынесли почти всё: прекрасную европейскую мебель, картины, турецкие ковры, даже роскошный позолоченный канделябр, висевший над лестницей на пятидесятифутовой цепи.

— Всё упаковали и отправили в Фалконер, — объяснила Джулия, увидев, как Старбак разглядывает комнату. — Генерал Фалконер посчитал, что его имущество будет в большей безопасности за городом. Должно быть, всё уже действительно безнадежно, как думаете?

— Север перестал набирать солдат, — ответил Старбак, — если это вам о чём-то говорит.

— Несомненно, это указывает на то, что мы проиграли?

Старбак улыбнулся.

— А может, мы еще и не начали сражаться?

Джулии понравилась эта бравада, и она поманила его в освещенную гостиную.

— Зайдем в гостиную, чтобы Полли не было нужды бояться, что вас кто-нибудь увидит и донесет на нее генералу. — Джулия повела его в гостиную на нижнем этаже, освещенную двумя газовыми люстрами на потолке.

Большую часть мебели вынесли, хотя книжные полки были заставлены томами, а рядом с открытыми коробками стоял простой кухонный стол.

Войдя в знакомую ему комнату, Старбак подумал, что странно было услышать, как Вашингтона Фалконера называют генералом, но ведь он им и являлся и по этой же причине стал и более серьезным врагом.

— А разве не все книги представляют ценность?

Джулия пожала плечами.

— Некоторые — прекрасные экземпляры, но большая часть книг довольно обычные. — Она взяла одну наугад. — «Расцвет Голландской республики» Мотли? Едва ли редкое издание, мистер Старбак. Нет, я откладываю только лучшие экземпляры, книги с особенно превосходными иллюстрациями и некоторые другие.

— Вы разбираетесь в книгах? — спросил Старбак.

— Я разбираюсь в книгах получше генерала Фалконера, — ответила Джулия, несколько повеселев. На ней было темно-синее хлопчатобумажное платье со стоячим воротником и кринолином.

Ее руки прикрывала пара белых пыльных льняных нарукавников. Черные волосы были зачесаны наверх и заколоты шпилькой, хотя несколько прядей выбилось, свисая на лоб. Она выглядела на удивление привлекательно, подумал Старбак, почувствовав себя виноватым при этой мысли. Она была невестой Адама.

— Разве вы не переезжаете в безопасное место, мисс Гордон? — спросил её Старбак.

— А куда мы можем поехать? Родственники моей матери живут в Петерсберге, но если падет Ричмонд, то и падение Петерсберга не за горами. Генерал что-то бормотал о приглашении перебраться в Фалконер, но не позаботился о нашей мебели, а катафалки бедного мистера Сэмуорта реквизировали для нужд армии, что значит, наше имущество останется здесь.

А где мебель мамы, там и она сама, так что, кажется, нам придется остаться в Ричмонде и смириться со вторжением янки. Если это случится, — она взглянула на простые часы из белой жести, по-видимому, принесенные из комнат прислуги. — У меня не так много времени, мистер Старбак, очень скоро придет мой отец, чтобы забрать меня домой, но мне хотелось бы извиниться перед вами.

— Передо мной? — удивился Старбак.

Джулия бросила не него серьезный взгляд.

— За тот вечер в госпитале, — пояснила она.

— Сомневаюсь, что вам есть за что извиняться, — ответил Старбак.

— Думаю, есть, — настояла на своем Джулия. — Вы наверняка могли бы подумать, что в миссии помощи бедным привыкли общаться с девицами вроде вашей подруги?

Старбак улыбнулся.

— Салли нельзя назвать бедной.

Джулии понравилось это замечание, она улыбнулась в ответ.

— Но она ваш друг?

— Да.

Джулия повернулась к столу и принялась перебирать книги.

— Нам предписывают во всем подражать Христу, так ведь? Однако той ночью, полагаю, Господь был больше доволен вашим поведением, чем нашим.

— О, нет, — неловко пробормотал Старбак.

— Так мне кажется. Адам запретил мне когда-либо упоминать о том вечере. Запретил мне, мистер Старбак! — этот приказ, без сомнения, её задел. — Адам стыдится того вечера. Видите ли, он боится оскорбить мою мать. Думаю, даже больше, чем оскорбить меня, — она протерла пыль с корешка книги. — Эссе Маккаули? Думаю, нет. Ваша подруга не сильно обиделась?

— Ненадолго.

— «Жизнь Христианина» Бэйнса. Сомневаюсь, что тем вечером мы руководствовались этой книгой. Взгляните, страницы даже не разрезаны, но даже в таком виде она не представляет никакой ценности. Ну кроме духовного наставления, но сомневаюсь, что генерал поблагодарит меня за это, — она кинула книгу обратно на стол. — Ваша подруга не будет оскорблена, если я навещу ее?

Просьба поразила Старбака, но ему удалось скрыть свое удивление.

— Думаю, это доставит ей удовольствие.

— Я осмелилась предложить это и Адаму, но ему определенно не понравилась эта затея. Он заявил, что грязь оставляет пятна, я, без сомнения, благодарна ему за предоставленную информацию, но не могу противиться той мысли, что эта грязь скорее прилипнет к мужчине, чем к женщине. Вы со мной не согласны?

— Полагаю, в этом есть доля правды, — искренне ответил Старбак.

— Мама не одобрит меня, узнав, что я задумала нанести подобный визит, и я могу понять ее неодобрение. Но почему против него так возражает Адам?

— Разве жена Цезаря не должна быть вне подозрений?

Джулия рассмеялась. У нее был живой смех, оживлявший личико и ужаливший Старбака в самое сердце.

— Вы считаете Адама Цезарем? — насмешливо спросила она.

— Думаю, он желает вам добра, — тактично заметил Старбак.

— Вы полагаете, он знает, что для меня лучше? — восстала Джулия. — Уверена, я и сама не знаю, что для меня лучше. Мне хотелось бы стать сестрой милосердия, но мама говорит, что это неподходящее для меня занятие, и Адам с ней согласен, — она бросила книгу на стол, но затем, похоже, пожалела о том ожесточении, с которым это сделала.

— Я не совсем уверена, что Адам и сам знает, что для него лучше, — добавила как бы про себя Джулия, а потом взяла тонкую книгу в темно-красной обложке. — «Мировой судья» Ламбарда. Книге более двухсот лет, ее и правда стоит сохранить. Вы действительно полагаете, мистер Старбак, что Адам знает, что для меня лучше?

Старбак смутно осознавал, что вступает в глубокие и темные воды, которые лучше оставить неизведанными.

— Надеюсь, что да, раз вы собираетесь пожениться.

— А собираемся ли мы пожениться? — ее глаза дерзко засверкали. — Адам желает подождать.

— Пока не закончится война?

Джулия рассмеялась, нарушив странную близость, длившуюся несколько мгновений.

— Так он говорит, и я уверена, что он прав.

Она сдула пыль с книги, всмотрелась в название и отложила ее в одну из открытых коробок. Свет газовых светильников внезапно померк, а потом вновь ярко засиял.

— Они продолжают это делать. Разве это не признак приближающегося конца нашей цивилизации? Если я не ослышалась, вы говорили Полли, что хотели повидаться с Адамом?

— Да. И весьма срочно.

— Хотела бы я вам помочь. Генерал Джонстон потребовал его присутствия, и Адам умчался исполнять приказ. Но где сейчас генерал Джонстон, я сказать не могу, хотя подозреваю, что если вы направитесь прямо на гул пушек, то разыщете его. Могу я передать ему ваше сообщение? Уверена, он скоро вернется в город, а если нет, то я всегда могу отправить ему письмо.

Старбак на мгновение задумался. Он не мог просто отправиться в армию на поиски Адама. Его пропуск годился всего на один выезд из города, и военные полицейские ни за что не позволят ему рыскать в тылу армии в поисках штабного адъютанта. Он собирался оставить здесь записку для Адама, но потом решил, что послание легко могла передать и Джулия.

— Но только не письмо, — попросил он ее.

— Не письмо? — Джулия была заинтригована.

Письмо, понимал Старбак, могли вскрыть и прочитать, а это послание, намекавшее на предательскую переписку, не должно быть прочитано людьми вроде Гиллеспи.

— Когда вы в следующий раз его увидите, — попросил он Джулию, — не могли бы вы передать, что для него будет благоразумней прервать переписку с моей семьей? — он чуть не сказал «с братом», но решил, что нет нужды уточнять. — И если он найдет этот совет загадочным, я объясню ему, как только смогу.

Джулия некоторое время сосредоточено глядела на него.

— Я нахожу его загадочным, — вымолвила она после паузы.

— Боюсь, это должно остаться тайной.

Джулия взяла книгу и взглянула на корешок.

— Адам говорил, что вы были в тюрьме?

— Сегодня меня освободили.

— Невиновный человек.

— Невинен, как младенец.

— Правда? — рассмеялась Джулия, явно не умевшая долго оставаться серьезной.

— В газетах писали, что вы брали взятки. Рада, что это не так.

— Тем не менее, я их брал. Все берут.

Джулия отложила книгу и испытующе взглянула на Старбака.

— Что ж, по крайней мере, вы честны относительно ваших нечестных поступков. Но не в вашей дружбе. Адам говорит, что нам не следует общаться с вами и вашей подругой, а вы просите его не общаться с вашей семьей? Нам всем следует принять обет молчания? И всё же несмотря ни на что я должна поболтать с вашей подругой мисс Ройял. Когда лучше всего ее навестить?

— Думаю, поздним утром.

— А как мне следует к ней обращаться?

— Полагаю, вам лучше спросить мисс Ройял, хотя ее настоящее имя Салли Траслоу.

— Траслоу. Через У? — Джулия записала имя и адрес на Франклин-стрит. Она опять взглянула на часы. — Я должна вас проводить, прежде чем вернется мой отец и расстроится, что я осквернена нечестивым прикосновением. Может, когда-нибудь мы будем иметь удовольствие вновь увидеться?

— Мне бы этого хотелось, мисс Гордон.

В передней Старбак натянул шинель.

— Вы помните сообщение, мисс Гордон? — спросил он.

— Адаму не следует переписываться с вашей семьей.

— Прошу, не говорите это кому-либо еще. И пожалуйста, не записывайте это.

— Я перестала нуждаться в повторных объяснениях еще в детстве, мистер Старбак.

В ответ на этот упрек Старбак улыбнулся.

— Прошу простить меня, мисс Гордон. Я привык общаться с мужчинами, а не женщинами.

С этими словами он оставил ее улыбающейся и вышел в дождь с улыбкой на губах.

Перед его глазами стояло ее лицо, и этот образ был таким сильным, что он чуть не попал под колеса повозки очередного беглеца, вывозящей на восток мебель.

Правящий повозкой чернокожий предупреждающе вскрикнул, а потом взмахнул кнутом над головами непослушных лошадей. Повозка была забита мебелью, наполовину прикрытой брезентом. Старбак шел от одного освещенного светом газовых фонарей клочка мостовой к другому, охваченный чувством внезапной утраты.

Разговаривая с Джулией, он дерзко заявил, что Юг еще и не начинал сражаться, но правда была совсем другой. Война закончена, восстание подавлено, Север торжествует, и Старбак, только что начавший новую жизнь, знал, что придется переменить ее и опять начать всё заново. Он остановился и обернулся, чтобы взглянуть на дом Фалконеров.

Это было, подумал он, прощанием. Тому отрезку его жизни, что начался с дружбы в Йеле, пришел конец в ночь панического поражения, но по крайней мере, ставя точку, Старбак мог себе позволить чувство самоотверженного благородства. Его друг отверг его, он же остался ему верен.

Он доставил Адаму предупреждение, таким образом вытащив его из петли на Кэмп-Ли. Адам выживет, женится и без сомнения преуспеет в жизни.

Старбак отвернулся от дома и пошел к поджидавшему его экипажу Ги Белля. По улицам отдавались эхом крики возниц и стук обитых железом колес.

Внизу, в долине, лязгал и громыхал поезд, его паровой свисток звучал в непрекращающемся дожде траурной мелодией. Рабы и слуги взгромождали дорожные сундуки и саквояжи в вагоны, плакали дети. Где-то на востоке под покровом ночи продвигалась мстительная армия, чтобы востребовать назад город, а Старбак отправился спасать себя.

Он вошел через заднюю дверь и пошел на кухню, где Грейс и Чарити жарили оленину на темной свинцовой плите. Обе рабыни вскрикнули, когда Старбак вошел в дверь, но затем встретили его дружным хором вопросов о том, откуда он появился, и восклицаниями по поводу состояния его одежды и здоровья.

— Вы похудели! — заметила Грейс. — Взгляните на себя!

— Скучал по твоей стряпне, — признался Старбак, а потом наконец-то заявил, что ему необходимо повидаться с мисс Траслоу. — Она занята?

— Занята? Занята мертвецами! — зловеще выговорила Грейс, так ничего больше и не объяснив. Вместо этого она сняла передник, попыталась привести прическу в порядок и поднялась по лестнице. Она вернулась через пять минут и велела Старбаку воспользоваться задней лестницей, ведущей в комнату Салли.

Спальня находилась на третьем этаже и выходила на мокрый заросший сад перед конюшней, где темным прямоугольником темнело окно его прежней комнаты.

Стены спальни покрывали изысканные обои в светло-зеленую полоску, а на кровати лежало зеленое покрывало. В позолоченной вазе на каминной доске стояли засушенные цветы, а на стене висели пейзажи в лакированных рамах. Комната освещалась двумя газовыми светильниками, но на столе имелись свечи, на случай если городское газоснабжение прервется.

Мебель была начищена и отполирована, портьеры чисты, ковры отлично выбиты и проветрены. Все в этой комнате наводило на мысль о твердых американских моральных устоях, чистых и состоятельных, этой комнатой гордилась бы даже мать Старбака. Дверь с щелчком распахнулась, и в комнату ворвалась Салли.

Нат! — она пробежала через всю комнату и обвила руками его шею.

— О Господи! Я так беспокоилась за тебя! — она поцеловала его и слегка коснулась шинели. — Я пыталась тебя найти. Пошла в городскую тюрьму, потом и в тюрьму Лумпкина, просила людей о помощи, но ничего не вышло. Я не могла до тебя добраться. Я хотела, но …

— Всё в порядке. У меня все хорошо, — успокоил он ее. — Я и правда в полном порядке.

— Ты похудел.

— Я наберу вес, — ответил он улыбаясь и мотнул головой в сторону открытой двери, через которую доносился смех с нижнего этажа.

— Они воскрешают мертвеца, — устало выговорила Салли. Она сняла с волос шиньон, бережно положив его на туалетный столик. Без накладных локонов она выглядела моложе.

— У них ненастоящий сеанс, — пояснила она. — Все надрались, как краснокожие, и пытаются получить совет от генерала Вашингтона. Это из-за наступления янки, вот все и налегают на виски.

— Но не ты?

— Дорогой, если хочешь заработать в этом деле, то нужно всегда оставаться трезвой как стеклышко, — она пересекла комнату и собралась было захлопнуть дверь, но остановилась. — Может, тебе хочется спуститься вниз? Присоединиться к ним?

— Нет. Я уезжаю.

Она уловила серьезность в его голосе.

— Куда?

Он показал ей пропуск.

— Перехожу линию фронта. Обратно к янки.

Салли нахмурилась.

— Ты собираешься воевать на их стороне, Нат?

— Нет, скоро не будет никакой войны. Все закончится, Салли. Ублюдки выиграли. Они настолько чертовски самоуверенны, что даже закрыли призывные пункты. Понимаешь, что это значит?

— Это значит, что они слишком уверены в себе, — презрительно заметила Салли, захлопнув дверь.

— Ну и что? Ты когда-нибудь видел неуверенного янки? Черт побери, на то они и янки. Все напыщенные и суетливые, Нат, но я пока не вижу ни одного из них марширующим по Франклин-стрит. Как говорит мой папа, пока свинья визжит, она еще не сдохла, — она подошла к столу и вытащила из коробки две сигары.

Она прикурила от газового светильника и отдала одну Старбаку, опустившись перед ним на каминный коврик. Ее кринолин зашелестел, когда она присела. На ней было изящное платье из белого шелка с широкими рукавами, узкой талией и оголенными плечами, прикрытыми расшитой жемчугом кружевной шалью. Жемчуг также красовался на шее и в ушах.

— Ты зашел попрощаться? — спросила она.


— Нет.

— Тогда ради чего? Этого? — она кивнула в сторону кровати.

— Нет, — он сделал паузу. Снизу донесся звон разбитой бутылки с последовавшими за ним ироничными возгласами.

— Небольшой сеанс, — улыбнулась она. Спиритизм был обычным явлением в Ричмонде, осуждаемым с кафедр городских проповедников, но нашедшим поддержку в семьях убитых на полях сражений, которые желали получить подтверждение, что их сыновья и мужья безопасно перебрались по ту сторону смерти.

— Это не настоящий сеанс. Они всего лишь сидят вокруг стола, пиная его ножки, — Салли замолкла, наделив Старбака скромной улыбкой.

— Так в чем дело, Нат?

И Старбак решился. Адам теперь был в безопасности, настал его черед.

— Ты помнишь тот вечер в госпитале? — спросил он ее. — Как ты говорила мне, что хочешь быть такой как все? Всего лишь простой заурядной личностью. Может, управлять лавкой? Так поедем со мной. Этот пропуск проведет нас через линию фронта, — он не был в этом полностью уверен, но точно знал, что не уйдет без Салли, согласись она следовать за ним.

— У меня есть разрешение на выезд, — объяснил он ей, потому что я делаю кое-что для правительства.

Салли нахмурилась.

— Для нашего правительства?

— Я должен доставить письмо, — рассказал Старбак и увидел, что она всё еще подозревает, что он едет сражаться за северян. — Здесь в Ричмонде есть шпион, — объянил он ей, — опасный шпион, и они хотят, чтобы я заманил его в ловушку, понимаешь? И для этого я должен отнести это письмо янки.

— И они не ждут твоего возвращения? — спросила Салли.

— Они хотят, чтобы я вернулся, — признал Старбак, но более ничего не стал объяснять.

Он и так выложил все, что мог позволить, и не знал, как рассказать ей остальное, о том, что он считает Адама шпионом, и как вернувшись Ричмонд он заманит друга в ловушку. Он планировал отнести поддельное письмо и этим возместить ущерб, который успел причинить Адам, ну а потом уехать вместе с Салли и предоставить армиям довести войну до победного конца.

В лучшем случае, рассчитывал он, для Конфедерации осталась всего пара месяцев борьбы, и будет лучше выбраться с места крушения, чем быть уничтоженным в конечной катастрофе.

— Возьми деньги, — торопил он Салли, — и мы отправимся на север. Может, в Канаду? Или в штат Мэн? Мы откроем тебе бакалейный магазинчик. Может, поедем на восток? — он нахмурился, зная, что не совсем ясно выражает свои мысли. — Я имею в виду, что ты можешь начать всё сначала. Я предлагаю тебе отправиться со мной, я за тобой присмотрю.

— На мои деньги? — улыбнулась Салли.

— Ты хранишь и кой-какие мои деньги. Знаю, их немного, но вместе мы справимся. Черт побери, Салли, мы можем осесть там, где захотим! Только мы с тобой.

Она затянулась, наблюдая за ним.

— Ты предлагаешь мне выйти за тебя замуж, Нат Старбак? — спросила Салли спустя мгновение.

— Конечно!

Разве она это не поняла?

— О, Нат, — улыбнулась Салли. — Ты мастер убегать.

— Я не убегаю, — ответил он, уязвленный упреком. Она не заметила его обиду. — Иногда мне хочется выйти замуж, Нат, а иногда и нет. А когда мне хочется, то видит Бог, дорогой, я скорей выйду за тебя, чем за кого-либо другого, — она печально улыбнулась. — Но ты скоро от меня устанешь.

— Нет.

— Молчи! — она приложила пальчик к его губам. — Я видела, как ты смотрел на ту набожную девицу в госпитале. Ты всегда будешь хотеть узнать, каково это — жениться на девушке из твоего круга.

— Это несправедливо, — возразил Старбак.

— Но это правда, дорогой, — она снова затянулась сигарой. — Мы с тобой друзья, но из нас выйдет плохая супружеская пара.

— Салли! — запротестовал Старбак.

Она прервала его.

— Я переживу эту войну, Нат. Если янки придут, то я плюну на них, а затем выбью из ублюдков деньги. Я не знаю, чем еще могу заняться, но точно знаю, что не убегу.

— Я не убегаю, — возразил он, но слишком вяло. Она на мгновение задумалась.

— Ты никогда не знал нужды Нат. Я знаю кучу парней вроде тебя. Вам нравятся ваши удобства, — на сей раз она заметила, что задела его, и потянулась, чтобы дотронуться до его щеки.

— Может, я и ошибаюсь. Я постоянно забываю, что это не твоя страна, а моя, — она на мгновение умолкла, размышляя, а потом наградила его быстрой улыбкой. — Наступает время, когда нужно встать на ноги, а не сидеть на шее у отца. Так учил меня папа. А я не пасую перед трудностями, Нат.

— Я не…

— Тсс! — основа коснулась его губ. — Я знаю, что янки еще не победили, а ты говорил мне, чтобы одолеть одного из наших, понадобится пять янки.

— Я хвастался.

— Как и все мужчины, — улыбнулась она. — Но свинья еще визжит, дорогой. Нас еще не разбили.

Старбак затянулся. Он убедил себя, что Салли поедет вместе с ним. Ни на одно мгновение он не мог представить, что она предпочтет остаться перед лицом победы янки. Он думал, что они вместе убегут и создадут свое маленькое убежище вдали от всех мирских тревог. Ее отказ оставил его в расстроенных чувствах.

— Нат, — позвала его Салли. — Так чего же тебе хочется?

Он задумался над вопросом.

— Я был счастлив прошлой зимой, — сказал он.

— Когда был вместе с ротой. Мне нравится быть военным.

— Так если тебе чего-то хочется, дорогой, просто иди и возьми это. Как бы сказал мой па, этот мир тебе ни черта не должен, а значит, тебе придется выйти в него ивырастить всё, что тебе нужно, сотворить это, купить или украсть, — улыбнулась она. — Ты говорил правду об этом шпионском деле?

Он взглянул на нее.

— Да. Клянусь.

— Так иди и поймай ублюдка, дорогой. Ты обещал доставить письмо, так сделай же это. А если ты хочешь потом сбежать, то дело твое, но только делай это сам, без меня, — она потянулась вперед и поцеловала его.

— Но если ты вернешься назад, дорогой, то я буду здесь. Я твоя должница.

Именно ради Салли Старбак прикончил Итана Ридли, и за этот поступок она была искренне и глубоко ему признательна. Она бросила окурок в камин.

— Ты хочешь, чтобы я отдала тебе твои деньги?

Он покачал головй.

— Нет, — его уверенность растаяла, опять наполнив его сомнениями. — Ты сделаешь мне одолжение? — спросил он Салли.

— Если это в моих силах, конечно.

— Напиши отцу.

— Моему папе! — она выглядела встревоженной. — Он не хочет, чтобы я ему писала!

— Думаю, что хочет.

— Но я толком и писать-то не умею! — она покраснела, неожиданно устыдившись своей необразованности.

— Он тоже как следует не умеет читать, — заметил Старбак. — Просто напиши ему и объясни, что я вернусь. Скажи, что я присоединюсь к роте до конца весны. Пообещай ему это.

— Я думала, этот ублюдок Фалконер не примет тебя в Легион?

— Я могу одолеть Фалконера.

Салли рассмеялась.

— Всего минуту назад, Нат, ты хотел сбежать и укрыться в Канаде, а теперь бросаешь вызов генералу Фалконеру? Конечно, я напишу отцу. Ты уверен насчет денег?

— Прибереги их для меня.

— Так ты вернешься?

Он улыбнулся.

— Свинья еще визжит.

Она поцеловала его, встала и подошла к туалетному столику, где аккуратно водрузила шиньон на свои зачесанные назад волосы. Убедившись, что локоны спадают вполне естественно, она одарила его улыбкой.

— Увидимся, Нат.

— Да, увидимся, — он провожал ее взглядом до двери.

— Та набожная девица, — внезапно вспомнил он.

— А что с ней? — Салли замерла, держась за край двери.

— Она хочет поговорить с тобой.

— Со мной? — скривилась Салли. — О чем? Об Иисусе?

— Может быть. Ты не возражаешь?

— Если Господь не возражает, то с какого дьявола должна возражать я.

— Ее мучает совесть по поводу того вечера.

— Я и забыла о нем, — отозвалась Салли, пожав плечами. — Нет, не забыла. Я вроде как надеялась забыть. Но может, я смогу научить ее паре вещей.

— Каких?

— Каковы мужчины на самом деле, дорогой, — ухмыльнулась Салли.

— Не расстраивай ее, — сказал Старбак и удивился своему внезапному порыву взять Джулию под защиту, но Салли его не расслышала. Она уже вышла из двери. Он докурил сигару. Похоже, что легкого выхода из сложившейся ситуации не было, ему придется сдержать обещание и предать шпиона. Где-то часы пробили час ночи, и Старбак шагнул в темноту.

Глава восьмая

— Что это? — Бельведер Дилейни держал банкноту между указательным и большим пальцем так, словно скомканная бумажка была заразна. — Округ Пуан-Купе, — громко прочитал он надпись на банкноте, — два доллара. — Моя дорогая Салли, надеюсь, это не такса за твои услуги?

— Очень остроумно, — ответила Салли и взяла банкноту из рук адвоката, добавив ее к стопке, лежащей на столе из вишневого дерева. — Карточный выигрыш, — пояснила она.

— Но мне-то что с этим делать? — насмешливо поинтересовался Дилейни, взяв проблемную банкноту со стола. — Я должен отправиться в Луизиану и потребовать, чтобы клерк округа Пуан-Купе выплатил мне два доллара?

— Вы прекрасно знаете, что ее учтут в банке с дисконтом, — отрезала Салли, прибавив банкноту к недельной выручке.

— Итого четыреста девяноста два доллара и шестьдесят три цента с первого этажа.

Под первым этажом подразумевались столы для игры в покер и юкер, с которых дом брал фиксированный процент от выигрышей.

Согласно политике заведения, за столами игроки могли использовать любую приемлемую для них валюту, но на верхнем этаже единственно допустимыми деньгами были новенькие долларовые купюры северян, золотые и серебряные монеты, а также виргинские казначейские облигации.

— А какая часть этих четырехсот девяноста двух долларов в звонкой монете? — спросил Дилейни.

— Половина, — признала Салли. Другая половина состояла из пестрых банкнот, выпускаемых различными банками Юга, торговцами и правительствами муниципалитетов, которые запустили свои печатные станки из-за нехватки денег с Севера.

— Банк Чаттануги, — насмешливо протянул Дилейни, листая банкноты. — Во имя Иеговы, это еще что?

Он махал клочком потертой бумаги.

— Двадцатипятицентовая банкнота нижестоящего суда округа Баттс, Джексон, штат Джорджия? Боже мой, Салли, да мы богачи! Целый четвертак! — он бросил банкноту на стол.

— Почему бы нам просто не напечатать собственные банкноты?

— Почему бы и не напечатать? — переспросила Салли. — Это было бы чертовски проще моей работы на верхнем этаже.

— Мы можем придумать целые приходы! Целые округа! Можем выдумать свои банки! — Дилейни захватила эта идея.

Бельведера Дилейни привлекало всё то, что вредило Конфедерации, а обвал валюты непременно ускорил бы конец восстания.

Не то чтобы валюта южан могла бы обесцениться еще больше — цены росли ежедневно, а вся финансовая система держалась на шатких обещаниях, исполнение которых зависело от окончательной победы Конфедерации.

Даже выпускаемые правительством официальные банкноты содержали обязательство выплатить владельцу номинальную стоимость только по истечении шести месяцев с момента объявления мира между воюющими сторонами.

— Мы могли бы поставить печатный станок в каретном сарае, — предложил Дилейни. — И кто узнает?

— Печатник? — хмуро предположила Салли. — Вам понадобится слишком много людей, Дилейни, и как пить дать кончится всё тем, что они начнут вас шантажировать. Кроме того, для каретного сарая у меня есть идея получше.

— Говори.

— Покрасьте его в черный цвет, застелите коврами, поставьте стол и с дюжину стульев, и я гарантирую больший доход, чем вы смогли бы выжать из моей спальни.

Дилейни непонимающе покачал головой.

— Собираешься устроить столовую?

— Черт побери, нет. Спиритические сеансы. Помогите мне стать лучшим медиумом Ричмонда, снабдите меня сплетнями, и будете брать пять долларов за общий сеанс и пятьдесят за приватную консультацию.

Эта идея пришла в голову Салли прошлой ночью, когда посетители заведения провели фальшивый сеанс в затемненной гостиной.

Хоть это и было всего лишь игрой, но Салли заметила, как некоторые участники всё равно ожидали вмешательства сверхъестественных сил, и прикинула, что суеверия можно с выгодой использовать.

— Мне понадобится помощник, чтобы стучал по стенам и махал по комнате марлей, — заявила она завороженному Дилейни. — Нам нужно изобрести и другие фокусы.

Дилейни идея понравилась. Он рассеяно махнул рукой в сторону верхних этажей.

— И ты оставишь постельный бизнес?

— Если буду больше зарабатывать, черт побери, то да. Но придется сначала вложить деньги. Мы не сможем ввести в заблуждение весь город дешевой комнатой. Всё надо обставить как следует.

— Ты восхитительна, Салли. Просто восхитительна, — искренне похвалил ее Дилейни.

Он получал удовольствие от еженедельных встреч с Салли, чья деловая хватка его впечатляла, а здравый смысл восхищал. Именно Салли управляла финансовой стороной заведения, ведя его с живой деловитостью и неподкупной честностью.

Бордель, с его роскошью и атмосферой эксклюзивности, был золотой жилой для адвоката, но также и местом, где он собирал сплетни о политиках и военачальниках южан, и все эти сплетни Дилейни передавал в Вашингтоне.

Какая часть информации оказывалась достоверной или полезной, Дилейни знал не всегда, да и не сильно об этом беспокоился. Достаточно было и того, что он сотрудничал с Севером и мог таким образом ожидать выгоды от этого сотрудничества, когда, как он предвидел, наступит неизбежный триумф северян.

Теперь, все еще раздумывая над предложением Салли превратить задние помещения дома в святыню спиритизма, Дилейни забрал свою часть недельной выручки.

— Так расскажешь мне новости?

Салли указала рукой в окно, где повозки и коляски беженцев все еще громыхали по улицам.

— Вот они, новости, разве нет? Скоро у нас не останется посетителей.

— Или прибудет новое общество? — деликатно намекнул Дилейни.

— И мы сдерем с них двойную цену, — фыркнула Салли и спросила, действительно ли северяне закрыли призывные пункты.

— Я не слышал об этом, — ответил Дилейни, позаботившись не выдать вызванное этой новостью воодушевление.

— Янки, должно быть, порядочные хвастуны, — скривилась Салли.

И у них на то есть основание, подумал Дилейни, так как теперь армия северян стояла всего лишь в дне пути от города.

— Кто из посетителей рассказал тебе о призывных пунктах?

— Это был не клиент, — ответила Салли. — Это Нат.

— Старбак? — удивился Дилейни. — Он был здесь?

— Прошлой ночью. Его только что выпустили из тюрьмы.

— Я знаю, что его освободили, — подтвердил Дилейни. Эта новость была и в «Наблюдателе», и в «Страже». — Он в своей комнате? Стоить его проведать.

— Этот глупый ублюдок совсем выжил из ума, — Салли закурила. — Бог его знает, где он сейчас.

— И что это значит? — спросил Дилейни. Салли пыталась скрыть волнение в голосе, но Дилейни был слишком проницателен, чтобы не заметить ее тона, и он знал, как сильно она привязана к Старбаку.

— Потому что он рискует своей чертовой жизнью, — ответила Салли, — вот что это значит. Он должен отвезти письмо через линию фронта и хотел, чтобы я поехала с ним.

Дилейни учуял тут лакомый кусочек, но не осмелился проявить в расспросах настойчивость, чтобы не пробудить подозрений Салли.

— Он хотел, чтобы ты вместе с ним отправилась к янки? Как странно.

— Он хотел жениться на мне, — поправила Салли своего работодателя. Дилейни улыбнулся ей.

— Какой утонченный вкус у нашего друга Старбака, — галантно произнес он. — И всё же ты отвергла его предложение? — он слегка поддразнил ее этим вопросом.

Салли скорчила гримаску.

— Он считал, что мы можем открыть галантерею в Мэне.

Дилейни рассмеялся.

— Моя дорогая Салли, ты бы зря потратила время! И ты бы возненавидела Мэн. Там живут в домах изо льда, посасывают соленую рыбу для поддержания жизниЮ а в качестве развлечения поют псалмы, — Дилейни грустно покачал головой. — Бедный Нат. Мне будет его не хватать.

— Он сказал, что вернется, — возразила Салли. — Он не хотел возвращаться, если бы я убежала вместе с ним, но раз я осталась, он сказал, что доставит свое письмо и снова вернется.

Дилейни сделал вид, что подавил зевок.

— Что за письмо? — невинно поинтересовался он.

— Он не говорил. Всего лишь письмо от нашего правительства, — Салли остановилась, но потом ее тревога за Старбака побудила продолжить объяснение, и она даже не подозревала, что как раз эти объяснения могут подвергнуть Старбака опасности.

Салли всецело доверяла Дилейни. Адвокат был другом, носил форму офицера Конфедерации и являлся человеком благородной доброты. Другие шлюхи смирялись с побоями и насмешками, но Бельведер Дилейни всегда вежливо и учтиво обходился с работающими на него женщинами; в самом деле, он в той же степени заботился о довольстве и здоровье своих работниц, как и о прибыли, которую они ему приносили, и Салли безо всякого стеснения изливала свои тревоги в его сочувствующее ухо.

— Нат считает, здесь завелся шпион, — сказала она, — очень опасный, который передает янки все планы нашей армии, и если он сумеет безопасно доставить письмо, это прикончит шпиона. Больше он ничего мне не рассказал, но и этого достаточно. Он просто идиот. Он же не хочет впутаться во всё это, Дилейни. Он закончит свои дни на виселице, как тот человек, которого вздернули в Кэмп-Ли.

Казнь Уэбстера дала богатую пищу для газетных статей, в которых повешение описывалось как заслуженная шпионом кара.

— Нам определенно не хочется, чтобы бедного Ната повесили, — мрачно заявил Дилейни и заметил, как его правая рука слегка задрожала, причем настолько ощутимо, чтобы заставить трепетать дым его сигары, поднимавшийся к лепному потолку.

Его первая мысль была о том, что Старбака собирался заманить в ловушку именно его, но потом он отбросил этот страх, как бессмысленное самовнушение. Ричмонд кишел шпионами, начиная от явных и эксцентричных, таких как богатая и помешанная Бетти Ван-Лью, которая ковыляла по всему городу, бормоча изменнические речи и одаривая пленных северян, до самого Дилейни — неуловимого и скрытного.

К тому же Дилейни был посвящен в удивительно малое количество военных тайн, а слова Салли наводили на мысль, что шпион, на которого охотился Старбак, был военным, имевшим доступ ко всем секретам Конфедерации.

— Так чего ты от меня хочешь? — спросил Дилейни.

Салли пожала плечами.

— Думаю, что Старбак будет счастлив, только если вернется в Легион. Ему там нравится. Вы можете это устроить? Если, конечно, он вернется после этой встречи с янки.

— И если Конфедерация еще будет существовать, — выразил сомнение Дилейни.

— Конечно же будет. Нас еще не разбили. Так вы можете поговорить с генералом Фалконером?

— Я! — Дилейни передернуло. — Я не нравлюсь Фалконеру, дорогуша, и он воистину ненавидит Старбака. Могу сразу тебе сказать, что Фалконер не позволит Старбаку вернуться в его драгоценный Легион.

— Может, тогда вы сможете устроить Старбака в другое подразделение? Ему нравится быть военным.

Ну и дурак, подумал Дилейни, но оставил это мнение при себе.

— Я могу попытаться, — ответил он, взглянув на позолоченные часы, украшавшие каминную полку. — Думаю, мне пора, дорогуша.

— Не останетесь на завтрак? — Салли выглядела удивленной. Дилейни остановился.

— Даже адвокатам приходится время от времени делать кой-какую работенку, дорогая, — сказал он.

Дилейни служил юридическим советником в военном департаменте, это должность включала меньше часа работы в месяц, но приносила Дилейни годовое жалованье в размере 1560 долларов, хотя стоило признать, что эти доллары были банкнотами Юга. Он поправил мундир.

— Я сделаю для Ната всё, что в моих силах, обещаю.

Салли улыбнулась.

— Вы хороший человек.

— Ну разве это не удивительная истина? — Дилейни с фамильярной учтивостью поцеловал руку Салли, положил свои деньги в кожаный саквояж и поспешил на улицу. Опять зарядил дождь, принеся с собой не по сезону холодный ветер.

Дилейни поспешил в свою квартиру на Грейс-стрит, находящуюся в одном квартале к северу, где открыл ящик письменного стола. Временами адвокат размышлял о том, что сотни осведомителей в Ричмонде соревновались в предоставлении лучших секретных сведений янки и что победитель этого тайного соревнования получит самую большую награду, когда Север захватит город.

Его перо быстро заскрипело по почтовой бумаге, и он подумал, что эта ценная крупица собранной из сплетен информации возьмет первый приз, когда наступит победа.

Он записал все, что рассказала ему Салли. Он писал быстро, предупредив Север, что Натаниэль Старбак — предатель, и вложил письмо в конверт, адресованный подполковнику Торну в Департамент генеральной инспекции в Вашингтоне. Он запечатал этот конверт в другой конверт, адресованный на имя преподобного Эшли М. Уинслоу на Канал-стрит в Ричмонде, а затем передал письмо вместе с тремя долларами домашнему рабу.

— Это срочно, Джордж. Для наших общих друзей.

Джордж знал и разделял приверженность его хозяина Северу. Он отнес письмо на Канал-стрит, вручив его человеку по имени Эшли, контролеру центральной железной дороги Виргинии.

Джордж дал Эшли два доллара. С наступлением сумерек поезд уже вез письмо и одну из двухдолларовых монет на станцию Катлетт на север Виргинии, где конверт перешел в руки освобожденного негра, державшего сапожную лавку. А тем временем в Ричмонде продолжалось массовое бегство.

Жена президента вывезла из города детей. Цены за перевозку подскочили втрое. Когда ветер дул с запада, иногда в воздухе ощущалась странная и пугающая дрожь, едва заметная, но постоянная.

Это были звуки орудий. Бельведер Дилейни услышал далекую канонаду и выложил флаг северян в гостиной, чтобы вовремя вывесить его в окне, приветствуя победоносных янки.

Он гадал, дойдет ли письмо до Вашингтона своевременно, или война закончится, прежде чем будет раскрыта измена Старбака. Он в некоторой степени надеялся, что юный северянин выживет, потому что Старбак был симпатичным мерзавцем, но всё-таки мерзавцем, а это значило, что скорее всего он в любом случае обречен на петлю.

Дилейни будет сожалеть о его смерти, но в этот сезон смертей одним трупом больше, какая разница? Очень жаль, да и только. Адвокат вслушивался в звуки отдаленной канонады и надеялся, что они означают поражение мятежников.

Первыми янки, заметившими Старбака, оказались солдаты пятой нью-хэмпширской пехотной роты, которые ошибочно приняли его за отставшего от своих мятежника и угрожая штыками отвели к своему адъютанту, мрачному капитану с растрепанной бородой и в очках с толстыми линзам, который сидя на пегой лошади разглядывал перепачканного пленника. — Вы обыскали несчастного ублюдка? — спросил капитан.

— У него ничего нет, — ответил один из захвативших Старбака солдат. — Беден, как честный адвокат.

— Отведите его в бригаду, — приказал капитан. — Или, если это для вас слишком сложно, просто пристрелите мерзавца, пока никто не видит. Вот что заслуживают все чертовы дезертиры — пулю, — он криво усмехнулся Старбаку, как будто призывая его оспорить этот вердикт.

— Я не дезертир, — возразил Старбак.

— Я и не подумал, что ты дезертир, чертов южанин. Просто считаю, что ты ублюдок со стертыми ногами, отставший от своих. Полагаю, я сделаю отступникам одолжение, просто прикончив тебя, но, может, именно потому я позволю тебе остаться в живых, — капитан натянул поводья и кивнул своим людям, разрешая им уйти.

— Уведите мерзавца.

— У меня с собой послание, — отчаянно выговорил Старбак. — Я не дезертир и не отстал от своих. Я везу послание для майора Джеймса Старбака из Секретной службы. Я выехал с письмом из Ричмонда два дня назад.

Капитан некоторое время злобно и пристально разглядывал Старбака.

— Сынок, — наконец сказал он, — я чертовски устал, голоден как собака, промок до нитки и всего лишь хочу сейчас быть дома, в Манчестере, так что если ты попусту тратишь мое время, то можешь мне чертовски сильно надоесть, и я закопаю твое жалкое тело, даже не потратив на него пулю. Так что убеди меня, сынок.

— Одолжите мне нож.

Капитан взглянул на двух крепких солдат, поймавших Старбака, и ухмыльнулся при мысли, что пленник решил сразиться с ними.

— Чувствуешь себя героем, чертов южанин, или просто счастливчиком?

— Небольшой нож, — устало пояснил Старбак.

Капитан порылся в складках мокрой одежды. Позади него с трудом тащилась по грязной дороге нью-хэмпширская пехота, дождь стекал с шинелей, накинутых на ранцы солдат как плащи.

Некоторые пытливо рассматривали Старбака, другие пытались разглядеть в потертом сером мундире и залатанных мешковатых штанах признаки порочности, о которой им рассказывали проповедники северян.

Капитан извлек маленький перочинный ножик с костяной ручкой, которым Старбак вскрыл швы на поясе. Он вытащил промасленный пакет и вручил его всаднику.

— Оно не должно намокнуть, сэр, — объяснил Старбак.

Капитан развернул промасленную ткань, затем вскрыл пакет, обнажив листы тонкой бумаги. Он выругался, когда капли дождя упали на верхний лист, моментально превратив слово в расплывчатое пятно, и наклонился вперед, чтобы защитить бумагу от дождя.

Он нацепил запотевшие от дождя очки на нос и пристально вгляделся поверх оправы в мелкий почерк, и прочтенное убедило его в правоте Старбака, так что он бережно сложил листы в промасленный пакет и вернул его Старбаку.

— Ты доставляешь мне кучу проблем, сынок, но полагаю, дядюшка Сэм хочет, чтобы я поднапрягся. Тебе что-нибудь нужно?

— Сигару.

— Дай ему сигару, Дженкс, и держи свой штык подальше от ребер несчастного ублюдка. Похоже, что он всё-таки на нашей стороне.

Привели лошадей, сформировав эскорт из двух лейтенантов, обрадовавшихся возможности отправиться в Уильямсберг.

Никто точно не знал, где находится штаб Потомакской армии, но Уильямсберг казался очевидным местом, а один из лейтенантов вчера видел там девушку, как он клялся, самую красивую девушку, которую ему посчастливилось увидеть в своей жизни, и поэтому они направились в Уильямсберг.

Лейтенанту хотелось узнать, были ли девушки Ричмонда так же красивы, и Старбак его в этом заверил.

— Мне прямо не терпится туда добраться, — заявил лейтенант, но его намного менее оптимистичный спутник поинтересовался у Старбака, насколько внушительны оборонительные укрепления мятежников вокруг города.

— Довольно грозные, — ответил Старбак.

— Что ж, полагаю, нашим канонирам не терпится их пережевать, с тех пор как отступники удрали из Йорктауна, не дождавшись, пока их сначала перебьют.

Лейтенанты считали, да и Старбак их не разубеждал, что он был патриотом-северянином, рисковавшим жизнью ради своей страны, и, как и следовало ожидать, он вызывал у них любопытство.

Он хотели знать, откуда он родом, и выяснив, что Старбак бостонец, рассказали ему, как по пути на войну проходили через Бостон, и какой это прекрасный город, лучше Вашингтона, который состоял из продуваемых ветром авеню, недостроенных зданий и наполнен всякого рода мошенниками, желавшими разжиться на честных солдатах парой-другой долларов.

Там они встретились с президентом Линкольном, оказавшимся порядочным человеком, простым и честным, но на остальную часть города, по их мнению, никаких ругательств не хватит.

Лейтенанты не особенно торопились и остановились в таверне, где потребовали пива. Угрюмый хозяин таверны заявил, что пиво дочиста выпили, и взамен предложил бутылку персиковой наливки.

Она оказалась сладкой, густой и странной на вкус. Старбак, сидевший у заднего входа таверны, заметил ненависть к захватчикам на лице ее хозяина. В свою очередь, оба лейтенанта насмехались над хозяином, заявляя, что этот косматый простофиля отчаянно нуждается в северном просвещении.

— А эта страна не так уж плоха! — более жизнерадостный лейтенант указывал на пейзаж. — Если эту землю хорошенько осушить и основательно возделать, то тут можно срубить деньжат.

По правде говоря, дождливый пейзаж выглядел ужасно непривлекательно. Таверна была построена на расчищенном от деревьев участке к северу от болот, окаймлявших реку Чикахомини.

Сама река была не шире главной улицы Ричмонда, но ее окружали широкие полосы илистых наносов и топей, от которых исходил тяжелый мерзкий запах.

— Такие болота вызывают болезни. Это не место для белого человека.

Оба лейтенанта, разочарованные густой и сладкой наливкой, решили двигаться дальше. По пути три всадника натолкнулись на группу наступающей пехоты, и Старбак отметил превосходную экипировку солдат.

У этих людей подошвы башмаков не держались с помощью веревки, никто не носил потрепанных веревочных ремней, никто не нес кремниевых ружей, которые применялись еще солдатами Джорджа Вашингтона, когда они проходили по этим же дорогам, чтобы прижать британцев к морю у Йорктауна.

У этих войск не было мундиров, окрашенных скорлупой грецкого ореха, им не приходилось растирать жаренный арахис с сушеными яблоками, чтобы сделать заменитель кофе. Эти северяне выглядели откормленными, веселыми, уверенными — обученная и снаряженная армия, поставившая своей целью быстро завершить свое печальное дело.

В двух милях от конечной цели путешествия они проехали мимо парка орудий, где Старбак остановился и в полнейшем изумлении на них уставился. Он не думал, что столько орудий и в целом мире наберется, не то что на этом маленьком виргинском поле.

Пушки были выстроены в ряд колесом к колесу, все со свежевыкрашенными передками и начищенные, а позади стояли ряды новехоньких закрытых фургонов, в которых хранилось артиллерийское снаряжение и боеприпасы.

Он пытался сосчитать пушки, но наступили сумерки, и ему не удалось их четко разглядеть, чтобы сделать хотя бы приблизительный подсчет. Рядами стояли двенадцатифунтовые пушки Наполеона, орудия Паррота с затворами в форме луковицы, и несколько акров занимали трехдюймовки с тонкими стволами.

У некоторых орудий дула потемнели, напоминая о том, что мятежники сражались в быстрой и кровавой заградительной схватке у Уильямсберга в надежде замедлить продвижение федеральных сил. Артиллеристы группами собирались возле полевых костров посреди парка орудий, и запах поджариваемого мяса заставил трех всадников пришпорить лошадей, поспешив к уюту близкого города.

В окнах зажглись первые лампы, когда они рысью въехали в Уильямсберг с разбросанными по нему прекрасными старинными зданиями колледжа. Они подъехали к колледжу по улице с крытыми черепицей домами.

Некоторые из домов выглядели опрятными и нетронутыми, а другие, видимо, оставленные владельцами, были разграблены северянами. Оборванные занавески висели на разбитых окнах, дворы были усеяны осколками фарфора. В одном из дворов в грязи валялась кукла, распоротый матрас свисал с расколотой вишни.

Один дом был выжжен дотла, от него остались лишь две обожженные и потемневшие кирпичные трубы и покореженные, наполовину расплавленные каркасы кроватей. Во всех домах разместились военные.

Колледж Вильгельма и Марии пострадал столь же сильно, как и сам город. Лейтенанты привязали лошадей к коновязи на главном дворе и отправились в корпус Рена на поиски штаба Секретной службы.

Часовой у ворот колледжа заверил их, что бюро находится здесь, но только не был уверен, где именно, и трое мужчин блуждали по освещенным лампами коридорам, заваленными порванными книгами и клочками бумаги.

В глазах Старбака всё это было похоже на нашествие варваров, явившихся с намерением уничтожить знания. Все полки были опустошенны, книги свалены в кучу, сожжены в камине или просто отброшены в сторону.

Картины были разрезаны, старинные документы вытащили из сундуков и пустили на растопку. В одной из комнат резные панели были содраны с оштукатуренных стен и расщеплены на огромное количество лучин, от которых теперь остался только пепел в большом камине. В коридорах воняло мочой.

Грубая карикатура на Джефферсона Дэвиса с рогами дьявола и раздвоенным хвостом была нарисована известью на стене аудитории. Комнаты с высокими потолками занимали солдаты. Один из них обнаружил в шкафах профессорские мантии, и теперь разгуливал по коридорам, облаченный в темный шелк.

— Ищете штаб? — капитан ньюйоркцев, выдыхая запах виски, указал им на темневшие неподалеку в сумраке ночи здания. — Дома преподавателей, — он икнул и ухмыльнулся, когда из комнаты за его спиной раздался женский смех. Над входом кто-то мелом нацарапал: «Зал соитий».

— Мы захватили колледжский запас алкоголя и соединяемся с освобожденными кухонными девками, — объявил капитан. — Присоединяйтесь к нам.

Сержант ньюйоркцев предложил сопроводить Старбака к дому, где, по его мнению, находился штаб Секретной службы, тогда как нью-хэмпширские лейтенанты, выполнив свое задание, присоединились к празднованию ньюйоркцев. Сержант рассердился.

— У них нет ни малейшего чувства долга, — отозвался он о своих офицерах. — Мы в праведном походе, а не на пьянке! Они всего лишь служанки на кухне, едва вышли из детского возраста! Что о нас подумают эти невинные негритянки? Что мы ничем не лучше южан?

Но Старбак не мог посочувствовать несчастью сержанта. Он был слишком захвачен действующими на нервы мрачными опасениями, следуя по покрытой лужами дороге к ряду прекрасных освещенных фонарями домов. Лишь несколько мгновений отделяли его от встречи с братом и выяснения, был ли в действительности его бывший друг предателем. Старбаку также предстояло вести плутовскую игру, и он не был уверен, что сможет ее продолжать. Может, увидев лицо Джеймса, он лишится своей решимости?

Может, весь этот обман и есть путь Господень к возврату на праведный путь? У него засосало под ложечкой и сердце громко забилось в груди, его еще болевший от пыток Гиллеспи живот свело. Всего превыше: верен будь себе[51], подумал он, но это лишь поднимало вопрос Пилата[52]. Что есть истина? Неужели Господь требует от него предать Юг?

Еще немного, и он бы повернулся и сбежал от этой дилеммы, но сержант указал ему на дом, ярко освещенный свечами и охраняемый двумя сжавшимися от ветра у стены из красного кирпича часовыми в синих мундирах.

— Вот этот дом, — сказал сержант и окликнул часовых. — У него есть там дело.

На двери мелом было начертано: «Майор Е.Дж. Аллен и штаб. ВХОД ВОСПРЕЩЕН».

Старбак почти ждал, что часовые преградят ему вход, но вместо этого они без лишних вопросов впустили его в приемную, увешанную гравюрами с видами европейских соборов.

Вешалка из из оленьих рогов была завалена синими шинелями и перевязями для сабель. Мужские голоса и звуки стучащих по фарфору столовых приборов исходили из находившейся слева от Старбака комнаты.

— Кто здесь? — прокричал голос из столовой.

— Я ищу… — начал было Старбак, но его голос слегка дрогнул, и ему пришлось повторить снова. — Я ищу майора Старбака, — крикнул он.

— А кто вы такой, черт подери? — в раскрытой двери появился низкий бородатый мужчина с резким голосом. Вокруг его шеи была повязана салфетка, а в правой руке он держал насаженный на вилку кусок цыпленка. Он окинул презрительным взглядом потрепанный мундир Старбака. — Вы что, жалкий мятежник? А? Так и есть, да?

Пришел выклянчить приличный ужин, так ведь, когда ваше жалкое восстание провалилось? Ну? Не молчите же, идиот.

— Я брат майора Старбака, — процедил Старбак, — и у меня к нему письмо из Ричмонда.

Задира несколько мгновений молча его рассматривал.

— Разрази меня Господь, — наконец удивлено выругался он. — Вы его брат из Ричмонда?

— Да.

— Тогда прошу, входите! — он ткнул куском цыпленка. — Входите!

Старбак вошел в комнату, где около дюжины мужчин сидели вокруг прекрасно сервированного стола. На его отполированной поверхности горели свечи в трех канделябрах, на множестве тарелок лежал свежий хлеб, зелень, жареное мясо, а красное вино и массивная серебряная посуда искрились в пламени свечей.

Старбак, хотя и был голоден, ничего этого не замечал, он видел лишь сидевшего у дальнего края стола бородатого мужчину, который начал подниматься, но теперь, казалось, неподвижно замер, наполовину привстав. Он смотрел на Старбака, не веря собственным глазам.

— Джимми! — окликнул его человек, задиравший Старбака в приемной.

— Он назвался твоим братом.

— Нат, — проговорил слабым голосом Джеймс, всё еще скорчившись в кресле, наполовину привстав.

— Джеймс, — Старбак внезапно почувствовал прилив любви к своему брату.

— О, хвала Господу, — сказал Джеймс и упал назад в кресло, словно не мог перенести этого мгновения.

— О, хвала Господу, — повторил он, коснувшись салфеткой закрытых глаз, словно вознося благодарность за возвращение брата. Другие мужчины за столом безмолвно глядели на Старбака.

— Я привез тебе послание, — прервал Старбак тихую молитву брата.

— От…? — произнес Джеймс полным надежды тоном, почти добавив имя, но вспомнив про свое обещание держать личность Адама в секрете. Он придержал вопрос и даже приложил палец к губам, словно предупреждая брата не произносить этого имени вслух. И тогда Старбак всё понял.

Это предостерегающее движение брата выдало, что тот, без сомнения, знает личность шпиона, и это могло означать лишь одно: предателем был Адам.

Им мог оказаться только Адам, хотя эта неизбежность не мешала Старбаку надеяться и уповать на то, что шпионом может оказаться абсолютно неизвестный ему человек.

Он почувствовал неожиданную и безмерную печаль и отчаяние, потому что теперь ему придется свыкнуться с этой новой уверенностью. Джеймс по-прежнему ожидал от него ответа, и Старбак кивнул.

— Да, — выдавил он, — от него.

— Спасибо тебе, Господи, и за это, — сказал Джеймс. — Я боялся, что его могут схватить.

— Джимми опять начал молиться, — весело прервал беседу братьев бородатый коротышка, — так что вам лучше присесть и съесть чего-нибудь, мистер Старбак. Вы выглядите так, будто умираете с голоду. Письмо при вас?

— Это мистер Пинкертон, — представил коротышку Джеймс. — Глава Секретной службы.

— И для меня честь познакомиться с вами, — добавил Пинкертон, протянув руку. Старбак пожал ее и передал Пинкертону промасленный пакет.

— Полагаю, вы ждали этого, сэр, — сказал он. Пинкертон развернул листы и вгляделся в тщательно измененный почерк. — Это то, что надо, Джимми! От твоего друга!

Он не подвел нас! Я знал, что не подведет! — он притопывал ногой по ковру от радости. — Присаживайтесь, мистер Старбак! Садитесь. Угощайтесь!

— Приготовьте для него комнату! Рядом с вашим братом, да?

Джеймс встал, когда Старбак подошел к нему. Нат был так рад снова повидаться с Джеймсом, что на мгновение испытал желание обнять брата, но в его семье было не принято публично выражать чувства, и потому браться просто пожали друг другу руки.

— Садись, — сказал Джеймс.

— Лейтенант Бентли, не затруднит ли вас передать мне цыпленка? Спасибо. И немного хлебного соуса. Ты всегда любил хлебный соус, Нат. Сладкого картофеля? Садись же, садись. Лимонада?

— Вина, если можно, — ответил Старбак.

Джеймс выглядел потрясенным.

— Ты употребляешь крепкие напитки? — но не осмелившись испортить это мгновение ханжеским неодобрением, он улыбнулся. — В таком случае, вина, конечно же. Уверен, твоему желудку оно пойдет на пользу, и почему бы и нет? Садись, Нат, садись!

Старбак наконец уселся и был засыпан кучей вопросов. Похоже, все присутствующие за столом знали, кто он, и все видели статьи в ричмондских газетах, объявивших о его освобождении.

Эти газеты проделали путь до Уильямсберга намного быстрее Старбака, который заверил коллег своего брата, что это заключение было ошибкой.

— Тебя обвинили во взяточничестве? — Джеймс высмеял это предположение.

— Какая нелепица!

— Сфабрикованные обвинения, — ответил Старбак с ртом, набитым курицей с хлебным соусом, — и всего лишь предлог задержать меня, пока они пытались добиться признания в шпионаже.

Кто-то плеснул ему вина и хотел узнать детальные подробности бегства из Ричмонда, и Старбак рассказал, как отправился на север, к Меканиксвилю, а потом свернул на запад, к веренице мелких дорог, проходивших севернее Чикахомини.

Он рассказывал так, словно проделал весь путь в одиночку, хотя на самом деле никогда бы не добрался до рядов северян без проводника Ги Белля, который безопасно провел его по безлюдным обходным дорогам и пустынным лесам.

Он вышли ночью, сначала к Меканиксвилю, затем на ферму к западу от Колд-Харбора, и в последнюю ночь прошли через заставы мятежников у железной дороги Йорк-Ричмонд к сосновому бору возле церкви Святого Петра, где женился Джордж Вашингтон. И именно там молчаливый Тайлер покинул Старбака.

— Отсюда пойдете в одиночестве, — сказал ему Тайлер.

— Где янки?

— Мы уже две мили как прошли мимо них. Но с этого места эти сволочи повсюду.

— Как мне вернуться назад?

— Отправитесь на мельницу Баркера и спросите Тома Вуди. Том знает, как меня найти, а если Тома там не будет, то разбирайтесь сами. А теперь идите.

Большую часть утра Старбак оставался под прикрытием сосен, а затем пошел на юг, пока не достиг дороги, где его захватил Нью-Хэмпширский полк.

Теперь, насытившись ужином, обильнее которого он уже не ел многие месяцы, Старбак отодвинул кресло от стола и принял предложенную ему сигару. Его брат нахмурился, увидев, что он употребляет табак, но Старбак убедил его, что это всего лишь средство облегчить бронхит, подхваченный в казематах мятежников.

Затем он описал, как с ним обращались в тюрьме и ужаснул компанию красочным рассказом о повешении Уэбстера. Он не мог сообщить Пинкертону никаких новостей о Скалли и Льюисе, ни о женщине, Хетти Лоутон, схваченной вместе с Уэбстером.

Пинкертон, набивавший трубку табаком с плантаций у реки Джеймс, захваченным в здании факультета, где они квартировали, нахмуренно взглянул на Старбака. — Почему они позволили вам присутствовать при смерти бедняги Уэбстера?

— Думаю, они ожидали, что я выдам себя, узнав его, сэр, — объяснил Старбак.

— Должно быть, считают нас дураками! — фыркнул Пинкертон, покачав головой от столь очевидного свидетельства глупости южан. Он раскурил трубку и просмотрел листки тонкой бумаги, на которых Ги Бель написал фальшивое письмо. — Могу я предположить, что вы знаете автора этого письма?

— Да, сэр.

— Друг семьи, да? — Пинкертон перевел взгляд с худого Старбака на тучного Джеймса и снова вернулся к Старбаку. — И я полагаю, мистер Старбак, что если этот друг просил вас доставить письмо, значит, знал о вашем сочувствии северянам?

Старбак посчитал этот вопрос неуклюжей проверкой его лояльности и какую-то секунду так оно и было, потому что он осознал, что настало время начать плести свою ложь.

Или придется выложить правду и увидеть, как его друзья из одиннадцатой роты и из Ричмонда сдаются армии северян. На одно слепящее мгновение он почувствовал искушение рассказать правду, чтобы спасти свою душу, но потом мысль о Салли заставила его улыбнуться выжидающему Пинкертону.

— Он знал о моих симпатиях, сэр. С недавнего времени я помогаю ему в сборе сведений, которые он вам отправляет.

Ложь вышла на удивление связной. Он даже произнес эти слова со всей возможной скромностью и в течение нескольких секунд ощущал безмолвное восхищение собравшихся, а потом Пинкертон одобрительно хлопнул по столу.

— Тогда вы заслуживали тюремного заключения, мистер Старбак! — он засмеялся, показав, что это была всего лишь шутка, и снова хлопнул по столу. — Вы храбрец, мистер Старбак, вне всяких сомнений, — с чувством заявил Пинкертон, и сидевшие вокруг стола шепотом одобрили чувства своего босса. Джеймс дотронулся до руки Старбака.

— Я всегда знал, что был на верной стороне. Молодец, Нат!

— Север обязан вас отблагодарить, — продолжил Пинкертон, — и я лично позабочусь о том, чтобы этот долг был оплачен. А теперь, если вы закончили вашу трапезу, не могли бы мы с вами побеседовать с глазу на глаз? Вместе с тобой, Джимми, конечно же. Захватите ваш бокал, мистер Старбак.

Пинкертон отвел их маленькую и элегантно обставленную гостиную. На полках стояли ряды книг по теологии, а на стол орехового дерева водрузили швейную машинку с наполовину законченной рубашкой, все еще зажатой между лапками машинки.

На приставном столике в ряд выстроились семейные портреты в серебряных рамках. Один из них, дагерротип с портретом маленького ребенка, был перетянут полоской крепа, означавшей, что тот недавно умер. На другом был изображен юноша в форме артиллериста армии Конфедерации.

— Жаль, что этот портрет обернут черным, а, Джимми? — сказал Пинкертон, усаживаясь. — Итак, мистер Старбак, как к вам обращаются? Натаниэль? Нат?

— Нат, сэр.

— Можешь называть меня Бульдогом. Меня все так зовут. Все кроме Джимми, потому то он слишком черствый бостонец, чтобы называть кого-либо прозвищем, так ведь, Джимми?

— Совершенно верно, шеф, — ответил Джеймс, жестом велев Старбаку сесть напротив Пинкертона у потухшего камина. В дымоходе завывал ветер, а дождь барабанил по занавешенным окнам.

Пинкертон вытащил сфабрикованное Ги Беллем письмо из кармана жилета.


— Плохие новости, Джимми, — мрачно начал детектив. — И всё именно так, как я и боялся. Теперь нам, по-видимому, противостоят около ста пятидесяти тысяч мятежников. Сам взгляни.

Джеймс нацепил очки на переносицу и положил протянутое ему письмо прямо под свет масляной лампы.

Старбак гадал, сможет ли его брат заметить фальшь в почерке, но вместо этого Джеймс выражал свое недовольство новостями и неодобрительно качал головой, явно разделяя пессимизм начальника.

— Это скверно, майор, очень скверно.

— И они посылают подкрепления Джексону в Шенандоа, ты это прочел? — Пинкертон вытащил изо рта трубку.

— Вот сколько у них людей! Они могут позволить себе снять войска с укреплений Ричмонда. Вот именно этого я и боялся, Джимми! Месяцами эти мошенники пытались убедить нас, что их армия невелика. Они хотят нас заманить, понимаешь? Втянуть нас. А затем всеми силами нанесут нам удар! — он обеими руками изобразил боксерскую схватку.

— Боже мой, если бы не это письмо, Джимми, это могло бы сработать. Генерал будет благодарен. Клянусь, будет благодарен. Я скоро навещу его, — удивительно, но Пинкертона, казалось, удовлетворили плохие новости, почти вселили энергию. — Но прежде чем я уйду, Нат, расскажи мне, что происходит в Ричмонде. И не осторожничай, парень. Сначала расскажи худшее, без утайки.

Старбак, как и было приказано, описал столицу мятежников, заполненную солдатами со всех частей Конфедерации. Он доложил, что с момента начала войны сталелитейные заводы Тредегара днем и ночью отливают пушки, которые теперь потоком выходят из заводских ворот на свежевырытые укрепления, опоясывающие Ричмонд.

Пинкертон подался вперед, словно ловя каждое слово, и вздрагивал при каждом новом доказательстве силы мятежников. Сидевший рядом с ним Джеймс делал пометки в записной книжке. Никто не оспаривал выдумки Старбака, они жадно заглатывали всю его вопиющую ложь.

Старбак закончил свой рассказ описанием виденных им входящих на ричмондскоую станцию петерсбергской железной дороги поездов, нагруженных коробками с британскими винтовками, тайно переправленными через блокаду флота федералистов.

— Считается, что теперь каждый солдат-южанин снабжен новейшей винтовкой и достаточными для дюжины сражений боеприпасами, — заявил Старбак. Джеймснахмурился:

— Половина пленных, которых мы захватили в последние недели, была вооружена устаревшими гладкоствольными ружьями.

— Это потому что они не позволяют новому оружию просочиться из Ричмонда, — без запинки солгал Старбак. Он неожиданно начал получать удовольствие.

— Видишь, Джимми? Нас затягивают! Заманивают нас! — Пинкертон качал головой в знак признания очевидного вероломства мятежников.

— Они втянут нас, а затем ударят. Боже ты мой, как же это умно, — он попыхивал трубкой, с головой уйдя в раздумья.

На каминной полке тикали часы, а из дождливой ночи доносилась песня пьяных солдат. Наконец Пинкертон тяжело опустился в кресло, словно не мог понять, как пробраться сквозь окружающую его в гущу врагов.


— Твой друг, парень, который пишет эти письма, — сказал Пинкертон, ткнув трубкой в сторону Стартбака, — как он собирается передавать нам последующие донесения?

Старбак вынул сигару изо рта.

— Он предложил мне, сэр, вернуться в Ричмонд, чтобы вы использовали меня в той же роли, что и Уэбстера.

— Ад…, - он вовремя сдержался, чтобы не выболтать имя Адама.

— Правда, я не идеален, но, возможно, это получится провернуть. Никто в Ричмонде не знает, что я пересек линию фронта.

Пинкертон сурово глянул на Старбака.

— А каков твой статус у мятежников, Нат? Тебя выпустили из тюрьмы, но разве они настолько глупы, что ожидают твоего возвращения в армию?

— Я попросил небольшой отпуск, сэр, и они согласились, но хотят, чтобы я вернулся в паспортное бюро к концу месяца. Видите ли, я там работал до то как меня арестовали.

— Бог мой, но ты можешь быть нам чертовски полезным в этом бюро, Нат! Боже мой, это будет очень полезно! — Пинкертон встал и взволновано зашагал по маленькой комнате. — Но возвращаясь обратно, ты подвергаешь себя огромному риску. Ты действительно к этому готов?

— Да, сэр, если это необходимо. В смысле, если вы до этого не закончите войну.

— Ты храбрый человек, Нат, настоящий храбрец, — сказал Пинкертон, продолжая мерить комнату шагами, пока Старбак раскуривал сигару и глубоко вдохнул дым. Ги Белль должен им гордиться, подумал он. Пинкертон прекратил вышагивать и ткнул в Старбака мундштуком. — Генерал, возможно, захочет тебя увидеть. Ты к этому готов?

Старбак скрыл свою тревогу при мысли о встрече с военачальником северян.

— Конечно, сэр.

— Прекрасно! — Пинкертон схватил фальшивое письмо со стола перед Джейсмом. — Я ухожу на встречу с его превосходительством. Можете поболтать друг с другом, — он умчался, на ходу выкрикивая ординарцу, чтобы принес пальто и шляпу.

Джеймс, неожиданно смутившись, сел в кресло, которое освободил Пинкертон. Он робко встретился взглядом с братом и улыбнулся.

— В глубине души я всегда знал, что ты не «медноголовая змея».

— Кто?

— Медноголовая змея — перебежчик, — объяснил Джеймс. Это оскорбительное прозвище для тех, кто симпатизирует Югу. Так их называют журналисты.

— Вот мерзкие твари эти медноголовые змеи, — беспечно произнес Старбак. В прошлом году эта тварь чуть не укусила одного из его солдат, и он вспомнил, как предостерегающе заорал Траслоу, начисто срезав змее голову охотничьим ножом. Старбак вспомнил, что змея пахла жимолостью.

— Как Адам? — спросил Джеймс.

— Как всегда серьезен. И влюблен. Она дочь преподобного Джона Гордона.

— Из Американского общества распространения Писания среди бедных? Я никогда не встречался с ним, но слышал про него только хорошее, — Джеймс снял пенсне и протер его полой кителя. — Ты похудел. Они действительно поили тебе слабительным?

— Да.

— Ужасно, просто ужасно, — Джеймс нахмурился, а потом одарил Старбак кривой улыбкой, не лишенной сочувствия. — Теперь мы оба побывали в тюрьме, Нат. Кто мог такое представить? Должен признаться, когда я был в Ричмонде, то находил большое успокоение в Деяниях святых апостолов. Я верил, что если Господь смог вывести Павла и Силу из темницы, то и меня освободит. И он освободил!

— И меня, — поддакнул Старбак, испытывая неловкость от смущения. Он ощущал определенное удовольствие, водя за нос Пинкертона, но только не дурача Джеймса. Его брат улыбнулся.

— Адам вселил в меня надежду, что, возможно, ты к нам вернешься.

— Да? — Старбак не смог скрыть своего удивления, что его старинный друг мог так превратно его понять.

— Он сказал, что ты посещаешь молитвенные собрания, — сказал Джеймс, — так что я знал, что ты, должно быть, освобождался от своего бремени пред Господом, и возблагодарил его за это. Адам передал тебе библию?

— Да, спасибо. Она со мной, — сказал Старбак, похлопав по нагрудному карману. Библия ожидала его вместе с мундиром в доме Ги Белля. — Ты хочешь получить ее обратно?

— Нет! Нет. Мне хочется, чтобы она осталась у тебя, это подарок, — Джеймс дыхнул на пенсне и опять протер линзы. — Я просил Адама убедить тебя вернуться домой. Когда, конечно же, узнал его взгляды на войну.

— Да, он убедил меня, — соврал Старбак.

Джеймс покачал головой.

— Так где же на самом деле эти орды солдат-южан? Должен признаться, у меня были сомнения. Я думал, что Пинкертон и Макклелан видят опасность там, где ее нет, но я ошибался!

Что ж, с Божьей помощью мы одержим верх, но признаюсь, битва будет тяжелой. Но по крайней мере ты выполнил свой долг, Нат, а я считаю своей обязанностью уведомить об этом отца.

Старбак смущенно улыбнулся.

— Не могу представить, что отец меня простит.

— Да, он не склонен что-либо прощать, — согласился Джеймс, — но я поведаю ему, как ценны оказались твои услуги, и кто знает? Может, он найдет в себе силы вернуть прежнюю привязанность? — он опять начал протирать свое пенсне. — Хотя должен признать, он всё еще зол на тебя.

— Из-за девушки? — без обиняков спросил Старбак, имея ввиду те дни, когда он сбежал из Йеля и от ярости отца. — Или из-за денег, которые я украл?

— Да, — Джеймс покраснел, но затем улыбнулся. — Но даже отец не будет отрицать притчу о блудном сыне, так ведь? И я скажу ему, что настало время тебя простить, — он остановился, колеблясь между желанием излить душу и воспитанием, которое приучило его прятать все откровенные чувства. Желание одержало верх.

— Пока ты не ушел, я и не думал, что мне будет так сильно тебя недоставать. Ты ведь всегда был бунтарем, да? Полагаю, я нуждался в твоих проказах сильнее, чем считал. После того, как ты ушел, я решил, что нам следовало быть более близкими друзьями, и теперь мы можем ими стать.

— Так мило с твоей стороны, — сильно смутившись, вымолвил Старбак.

— Давай! — Джеймс неожиданно соскользнул с кресла и опустился на колени на плетеный коврик. — Помолимся?

— Да, конечно, — согласился Старбак, и в первый раз за многие месяцы преклонил колени. Его брат громко молился, благодаря Бога за возвращение блудного брата и моля Господа благословить Ната, его будущее и праведное дело северян.

— Может, — закончил молитву Джеймс, — тебе хочется что-нибудь добавить к молитве, Нат?

— Лишь «аминь», — ответил Старбак, гадая, какое еще предательство ему придется совершить в ближайшие дни, чтобы сдержать данное отцу Салли обещание. — Просто аминь.

— Тогда аминь, — согласился Джеймс.

Он улыбался, полный счастья, потому что добродетель восторжествовала, грешник вернулся домой и пришел конец бесчестью семьи.

Корабль Конфедеративных Штатов Америки «Виргиния» — построенный из корпуса бывшего корабля Соединенных Штатов «Мерримак» броненосец, посадили на мель и взорвали, когда был оставлен Норфолк, его база.

Потеря мятежниками своего броненосца открыла реку Джеймс для флота северян, и военная флотилия поднялась вверх по течению к Ричмонду.

Батареи мятежников на берегах реки были подавлены огнем с кораблей; огромные ядра орудий Дальгрена громили мокрые парапеты, а стофунтовые снаряды орудий Паррота разрывали в клочья прогнившие орудийные площадки и крушили лафеты пушек.

Миля за милей флотилия северян из трех броненосцев и двух деревянных канонерок шла вверх по течению, уверенная в том, что на реке Джеймс на плаву не осталось ни одного корабля отступников, способного бросить им вызов, и ни одной береговой батареи, достаточно сильной, чтобы остановить их неумолимое продвижение.

В шести милях к югу от Ричмонда, где курс флотилии после поворота направо выходил на прямую линию строго на север, к самому сердцу города, оставался последний форт мятежников. Он располагался на высоком утёсе Дрюри на южном берегу реки Джеймс, его тяжелые орудия смотрели на запад, по направлению к устью реки.

У самой северной части холма, где река так заманчиво приглашала в самое сердце мятежа, у огромных свай была устроена баррикада из нагруженных камнем затопленных барж.

Вода перехлестывала через баррикаду и, пенясь, просачивалась сквозь щели, а завал из коряг и плавающих деревьев был установлен вверх по течению, чтобы сделать препятствие еще более грозным.

Флотилия северян подошла к последнему форту и баррикаде сразу после рассвета. Всю ночь пять военных кораблей стояли на якоре посередине реки под ружейным огнем с берегов противника, но теперь, когда за их спинами всходило солнце, они очистили оружейные башни и орудийные палубы для решающей битвы.

Сперва они подавят форт, а потом прорвутся сквозь баррикады.

— Ричмонд будет наш к наступлению ночи, ребята! — крикнул канонирам офицер флагмана.

В свою подзорную трубу в лучах нового дня он мог рассмотреть находившийся в отдалении город, увидел блики солнца на белых шпилях, на церкви с колоннами и на крышах домов, усеивавших семь городских холмов.

Он видел развевающиеся флаги презренных южан и поклялся, что прежде чем этот день подойдет к концу, его корабль высадит десант и сорвет одну из этих тряпок с флагштоков Ричмонда. Но сперва они уничтожат это последнее препятствие, а затем поднимутся вверх по течению, в самое сердце города, и бомбардировкой приведут к покорности его горожан.

Таким образом армия будет избавлена от необходимости начинать осаду. Победа к ночи. Пять кораблей зарядили пушки, подняли якоря с речного ила и поплыли вперед, к победе, с яркими знаменами, развевающимися в лучах восходящего солнца.

Мятежники открыли огонь первыми, начав стрельбу в сторону реки, когда флагман был всего в шестидесяти ярдах от цели. Снаряды южан с воем вылетали с вершины холма, и каждый оставлял в небе тонкую струю порохового дыма.

Первые выстрелы попали в воду, взметнув фонтаны воды, превращающиеся в туман брызг. Но потом первые снаряды попали в цель, вызвав восторг канониров мятежников.

— Приберегите дыхание! Перезаряжай! Пошевеливайтесь! — кричал артиллерийский капитан.

Возглавил атаку броненосец «Галена», выдерживая артиллерийский огонь мятежников и маневрируя, он вышел на огневую позицию. Сперва он отдал кормовой якорь, затем застопорил ход, позволяя течению развернуть его на девяносто градусов, чтобы борт был повернут в сторону маленького форта на высоком утесе.

Капитан «Галены» намеревался остановить поворот отдачей носового якоря, когда он встанет бортом к пушкам мятежников, но прежде чем переделанный из корвета броненосец начал поворот, снаряды южан принялись разносить в клочья его бронированные борта. Стальная обшивка деревянного корпуса «Галены» не могла противостоять тяжелым орудиям форта.

Она погнулась и слетела, после чего снаряды противника пробили беззащитную деревянную обшивку, превратив орудийную палубу в бойню, полную огня и добела раскаленного металла. Крики эхом отдавались под низкими бимсами корабля, из люков поднимался дым, а из пушечных портов вырвалось пламя. Корабль с перерезанным якорным тросом и с текущей из шпигатов кровью дрейфовал вниз по течению в безопасное место.

Монитор — построенный для особых целей броненосец с палубой и орудийной башней из цельного металла, с грохотом подошел к опасному месту, подняв со дна реки ил своим девятифутовым винтом. Канониры форта прекратили стрельбу, позволив рассеяться дыму от восьми пушек, и изменили ее угол, опустив лафеты орудий, чтобы улучшить прицел.

Монитор был более трудной целью, так как представлял собой лишь плоскую металлическую палубу, по которой перекатывалась вода и где возвышалась орудийная башня двадцати футов в диаметре. Для солдат в форте он выглядел, как плавучая жестяная коробка из-под пирожных с полузатопленным металлическим корпусом. Когда дополнительный двигатель привел в действие механизм, вращающий орудийную башню и таким образом приводящий в действие две чудовищные пушки, оттуда вырвались клубы дыма.

— Пли! — приказали командиры артиллерийских расчетов мятежников, языки пламени показались из пушек, которые отскочили назад на своих барбетах[53]. Снаряды и ядра посыпались на броненосец. Часть из них подняла на поверхности реки большие столбы воды, другие поразили цель, но отскочили от бронированной палубы и с воем беспорядочно пронеслись над берегом.

Команда монитора открыла пушечные порты. Весь корабль содрогнулся, когда залп неприятеля поразил палубу, затем еще один снаряд заставил орудийную башню грохнуть, как гигантский барабан.

— Пли! — скомандовал башенный офицер.

— Мы не можем навести на нужную высоту! — прокричал в ответ командир орудийного расчета. — Пушки! Мы не можем поднять их выше!

Очередной снаряд врезался в башню, выбив пыль из каждой заклепки и шва внутренней брони. От близкого попадания вода забрызгала орудия, когда другой снаряд с лязгом отскочил он бронированной плиты.

Офицер бросил взгляд по орудия и увидел, что дула пушек целят в склон ниже уровня форта.

— Их не поднять выше! — командир орудийного расчета старался перекричать ужасный грохот, издаваемый стуком снарядов по восьми слоям дюймовых стальных пластин. Главная машина броненосца, стучащая в глубине корабля, удерживала его против течения, а раздававшийся каждые несколько секунд треск означал попадание пули снайпера, пущенной из окопов, обрамлявших берега реки.

— Все равно стреляйте! — прокричал офицер.

Монитор выстрелил, но его огромные снаряды-близнецы всего лишь глубоко зарылись в болотистый склон утеса, вызвав небольшой оползень мокрой грязи со скалы. Вражеские снаряды врезались и отскакивали от дюймовой брони палубы и накрывали вентиляционные клапаны машины брызгами воды.

Рулевой броненосца, сражавшийся с рывками гигантского винта, тянущими корабль в сторону, вглядывался через отверстия в цельных металлических пластинах рулевой рубки, но не видел ничего, кроме воды и дыма орудий.

Броненосец дал очередной залп, корма корабля моментально осела в воду при отдаче двух больших орудий, но опять снаряды разорвались с большим недолетом от земляных укреплений форта, который находился высоко на берегу.

— Двигай назад! — прокричал капитан корабля рулевому.

Монитор, неспособный нанести своими орудиями урон вражеским батареям, продрейфовал вниз по течению вслед за потерпевшей неудачу «Галеной», и рулевой расслышал насмешки пехоты южан с берегов реки.

Третий броненосец, «Наугатак», разминулся с разочарованным монитором, заняв передовую позицию на узкой реке. Первый залп был взят слишком низко, следующий просвистел над фортом, расщепив высокие деревья позади него, и канониры броненосца, посчитав, что взяли нужную высоту, загнали стофунтовый снаряд в двенадцатифутовый ствол большого орудия Паррота.

Они отступили назад, канонир дернул шнур, чтобы поджечь пороховой заряд и выстрелить, но вместо этого весь ствол пушки, свыше четырех тонн железа, разорвался с оглушающим грохотом.

Людей смело в брызгах крови, когда острые осколки разорвавшегося казенника просвистели над палубой. Пламя лизало палубу, взорвав приготовленный для другой пушки заряд.

Этот меньший по силе взрыв вскрыл матросу ребра так чисто, словно взрезав ножом, и выплеснул его кишки, как отходы мясной лавки, на канатный подъемник боеприпасов.

Вражеский снаряд добавил ужаса, влетев через открытый пушечный порт и убив двух моряков, тащивших пожарный шланг. Пламя бушевало на орудийной палубе, заставив артиллерийские расчеты подняться на корму, где они стали легкой мишенью для вражеских снайперов с берега.

Корабельные помпы укротили пламя, но лишь когда «Наугатук», как и «Гилена» и монитор, отплыл вниз по течению, за линию огня вражеских пушек. Две маленькие канонерки стреляли с дальней дистанции, но ни одна из них не решилась подставить свои хрупкие деревянные корпуса под неповрежденные тяжелые пушки на утесе Дрюри, и дюйм за дюймом, словно нехотя признавая поражение, потрепанная флотилия отступала вниз по течению.

В Ричмонде звук канонады звучал как летний гром, сотрясая оконные рамы и окрашенную воду в бутылях с длинным горлышком в окнах парикмахерского салона мосье Дюкена.

Тысяча двести рабов, трудящихся на пяти дьявольских акрах сталелитейного завода Тредегара, безмолвно приветствовали невидимых нападавших, а их надсмотрщики нервно вглядывались в измазанные сажей окна, словно ожидали увидеть чудовищный флот янки, выходящий из излучины реки к пристани Рокетт с заслонившими небо трубами и с поднятыми громадными орудиями, готовый вырвать сердце у столицы отступников.

Но у излучины не было никакого движения, лишь ветер поднимал рябь на воде. Орудия продолжали грохотать, этот шум отдавался эхом в долгом жарком утре.

Эти звуки дали толчок митингу свободных горожан, которые собрались у подножия больших ступенек здания правительства. Стоящие на верхней ступеньке, в окружении величественных грандиозных колонн, мэр Ричмонда и губернатор Виргинии поклялись, что город не сдастся, пока дышат их бренные тела и наполнены гордостью сердца.

Они поклялись драться за каждый дом и каждую улицу и пообещали, что воды реки Джеймс покраснеют от крови янки, прежде чем столица Виргинии сдастся на милость северной тирании. Толпа, увешанная оружием, громкими возгласами приветствовала эти настроения.

Джулия Гордон, идущая домой с парой освежеванных кроликов, которых выменяла на рынке на Юнион-стрит на прекрасную камчатую скатерть, приданое ее матери, остановилась с краю от толпы, чтобы послушать ораторов.

Она отметила, как в промежутках между возгласами толпы пушечная пальба то усиливалась, то стихала, замирая, и что эхо отдавалось, как звуки далекой грозы.

Известный конгрессмен Конфедерации начал выступление, приведя в своей речи выдержки из «Нью-Йорк Геральд», в которой сообщалось, как жители Олбани, столицы штата Нью-Йорк, отмечали неминуемую победу северян над сторонниками отделения.

На улицах северных городов народ танцует, утверждал конгрессмен, потому что самоуверенные янки посчитали, что война завершена.

— А почему они так считают? — вопрошал оратор. Потому что на Ричмонд наступает великий Макклелан. — А победит ли Макклелан? — прорычал он свой вопрос.

— Нет! — заревела в ответ толпа.

— Новый Наполеон, — продолжал оратор, — встретит свое Ватерлоо, и танцы на улицах Олбани превратятся в похоронные процессии.

Танцевальные оркестры уступят свое место приглушенной барабанной дроби, а арлекины — убитым горем вдовам. На каждого героя, похороненного на ричмондском кладбище Голливуд, пообещал оратор, придется двадцать трупов, преданных земле на Севере, за каждую слезу, пролитую вдовой южан, потекут полные ведра слез на ненавистном Севере.

Ричмонд не сдастся, Юг не прекратит сопротивления, война еще не проиграна. Толпа ревела, эхом отдавалась пушечная пальба. Джулия медленно продолжила свой путь, с окровавленных тушек в ее руках капала кровь. Она обошла толпу и пошла по дороге, ведущей к колокольне. Изувеченные попрошайки сидели у ограды, окружавшей башню: все они были ранены в битве при Манассасе.

Позади башни, остановившись рядом с церковью Святого Павла на Девятой улице, ожидал катафалк, запряженный лошадьми с высокими плюмажами из черных перьев. Темнокожие форейторы были облачены в белые перчатки и темные сюртуки. Позади катафалка стоял небольшой военный оркестр с черными нарукавными повязками, ожидая выноса гроба из церкви.

Джулия перешла дорогу перед лошадьми в плюмажах, взошла по ступеням здания Военного департамента и спросила клерка в приемной, находится ли в здании майор Адам Фалконер из штаба генерала Джонстона. Клерк даже не потрудился заглянуть в книгу.

— Весь штаб генерала выехал из города, мисс. Мы не видели майора Фалконера уже целый месяц.

— Он не отправлял мне письма? — спросила Джулия. Иногда штабные офицеры действовали в обход почтовой службы, используя военных курьеров для доставки их личных писем в город.

— Для мисс Гордон? — добавила Джулия. Клерк порылся в письмах на столе, но для Джулии там ничего не было. Она поблагодарила его и направилась вверх по улице, в сторону холма, повернув на Франклин-стрит и пытаясь понять, была ли она разочарована молчанием Адама, или оно явилось для нее облегчением.

Джулия написала Адаму, что у нее есть для него сообщение, но не получила ответа и начала подозревать, что, возможно, молчание Адама было признаком перемены в чувствах.

Джулия была удивлена, когда Адам начал за ней ухаживать, и в то же время польщена ухаживанием исключительно красивого мужчины, известного своей честностью и благородством.

Адам также являлся — и Джулия не была настолько неискренней, чтобы делать вид, будто не замечает этого преимущества — единственным наследником одного из самых больших состояний в Виргинии, и в ту минуту, когда Джулия призналась себе, что ее чувство к Адаму никоим образом не изменилось под воздействием этого обстоятельства, она также поняла, что это обстоятельство, должно быть, имеет столь же сильное и неизменное влияние, как и скрытое для глаз воздействие солнца на приливы и отливы.

Мать Джулии жила с постоянным чувством стыда за свою бедность, стыда, превратившим жизнь ее мужа в страдание, и Джулия знала, что войдя в семью Фалконеров, она могла сделать обоих родителей счастливее.

И всё же, как поняла Джулия, предаваясь размышлениям во время этой медленной прогулки по городу, существовало нечто неискреннее в ее чувствах к Адаму.

Слово «любовь» подумала она, так неточно. Любила ли она Адама? Она была уверена, что любила, и представляла себе замужнюю жизнь с ее далеко простиравшимися, даже на следующее столетие, благими и благотворительными делами, но всякий раз, когда она думала об этой прекрасной жизни, то видела ее в свете оживленных хлопот, но никак не в свете собственного счастья.

Нет, несомненно, несчастной она не будет, но и счастливой тоже, и тогда ей придется винить себя в неподобающем для христианки эгоизме и даже в желании найти свое счастье. Счастье, убеждала она себя, не плод доставляющих удовольствие поисков, а результат, приносимый непрерывным творением добрых дел.

И всё же иногда посреди ночи, просыпаясь от завывания разгуливающего по крышам ветра и звуков дождя, журчащего в желобах, она чувствовала печаль из-за недостатка радостных мгновений.

Разве Адам, думала она, когда-либо заботится о радости? Он казался таким мрачным, полным высоких целей и бездонных тревог. Он говорил, что причиной угнетенного состояния его души была война, но Джулия была не слепа и видела, что для других юношей любовь и жизнерадостность стояли выше войны.

Джулия осознала, что идет к западной стороне Франклин-стрит, что значило, скоро она должна пройти мимо дома, где жила Салли. Джулия еще не набралась храбрости, чтобы нанести ей визит, и стыдилась этого. Она прошла мимо дома по другой стороне улицы и была повергнута в смятение его великолепием.

Хмурое солнце, отражавшееся в окнах, не могло скрыть висевшие в комнатах за их створками канделябры. Парадная дверь сияла в непривычном для глаз солнечном свете. У нее возникло неожиданное желание перейти улицу и дернуть за надраенную ручку звонка, но затем она решила, что внести двух окровавленных кроликов в дом, пусть даже с плохой репутацией, едва ли было лучшим способом спасти душу. А это, убедила она себя, и было причиной, по которой ей хотелось навестить Салли.

Она продолжила свой путь домой мимо запертыми на замок зданий с плотно прикрытыми ставнями, потому что их обитатели сбежали от приближающихся янки. В городе теперь было безопасней, с выводом войск увеличилось количество военных патрулей для защиты никем не охраняемого имущества.

Другие патрули прочесывали беднейшие кварталы города в поисках дезертиров, а газеты объявили, что власти ищут еще и шпионов, которые хотят предать Конфедерацию. Город наполнился слухами и страхом, а теперь еще и вздрагивал от звуков стрельбы.

Враг стоял у ворот.

Джулия добралась до родительского дома. Она на мгновение застыла, прислушиваясь к приглушенному грохоту тяжелых орудий, стреляющих у реки, и закрыла глаза, молясь, чтобы все юноши вернулись домой невредимыми. Сам собой в ее голове всплыл образ Старбака, его появление было таким неожиданным, что она рассмеялась. Джулия внесла кроликов в дом и закрыла дверь, отгородившись от звуков войны.

Письмо Бельведера Дилейни подполковнику Торну целую неделю было спрятано в сапожной мастерской на станции Катлетт. Ежедневно сапожник добавлял в тайник новые письма, пока, наконец, их накопилось достаточно, чтобы его путешествие окупилось.

Тогда он положил шестнадцать писем полковнику Уайльду в один большой конверт, закрыл мастерскую и объявил знакомым, что собирается доставить законченную обувь живущим вдалеке клиентам.

С тяжелой сумкой, наполненной залатанными ботинками, и нелегальной почтой, спрятанной за ее подкладкой, он направился на север. Миновав свой округ, он шел только по ночам, стараясь избегать партизанских патрулей — всадников, которые были известны тем, что вешали освобожденных негров на ближайшем суку, был ли у них паспорт или нет. Ему потребовалось две ночи, чтобы добраться до расположения федералистов к югу от Потомака, где он просто вошел в палаточный лагерь пенсильванской пехоты.

— Работу ищешь, черномазый? — окликнул его сержант.

— Почтальона, сэр, — сапожник стянул шляпу и пригладил волосы в знак уважения.

— У хижины маркитанта стоит почтовый фургон, но учти, я за тобой наблюдаю! Свистнешь что-нибудь, черный ублюдок, и мои солдаты потренируются на тебе в стрельбе.

— Да, сэр! Я буду вести себя как следует, сэр! Спасибо, сэр!

Почтальон взял большой конверт, наклеил марку, бросил на прилавок сдачу и велел сапожнику убираться. На следующий день на стол подполковника Уайльда в департаменте генеральной инспекции в Вашингтоне положили шестнадцать писем, где они ожидали внимания подполковника вместе с еще сотней других.

В конторе подполковника ощущалась прискорбная нехватка персонала, поскольку в результате быстрого продвижения армии США департамент стал тем местом, куда сваливались задачи, которые другие департаменты не могли или не желали выполнять.

Среди этих задач была и оценка поступающих из Конфедерации разведданных, с которой гораздо лучше могла бы справиться Секретная служба, но не все в правительстве США разделяли веру генерала Макклелана в детектива Пинкертона, и таким образом в Вашингтоне образовалась отдельная разведслужба, чьи обязанности, как все дела без твердой принадлежности, были возложены на Департамент генеральной инспекции.

Именно из-за этих случайно возложенных обязанностей предложение об услугах, направленное Бельведером Дилейни в начале войны, оказалось на столе у подполковника Торна. С тех пор Дилейни, как и множество других сочувствующих северянам жителей Конфедерации, посылал свои материалы Торну, а тот добавлял эти письма к огромному потоку подобной корреспонденции, которая угрожала в один прекрасный день затопить контору, и так уже перегруженную совершенно посторонними задачами.

Таким образом, когда письмо Дилейни попало в контору Торна, того не было в Вашингтоне, он находился в Массачусетсе в инспекционной поездке по северным морским фортам, и не планировал вернуться ранее мая, так что письмо Дилейни дожидалось в Вашингтоне, пока полковник Торн подсчитает все пожарные ведра и сортиры в форте Уоррен.

Торн подумал, что он не за этим поступил в армию, по-прежнему живя надеждой на то, как однажды будет галопировать по покрытому дымом полю и спасет страну от беды.

Полковник Торн, с прямой, как палка, спиной, окаменевшим лицом и немигающими глазами, как и всякий солдат мечтал и молился о том, что будет сражаться за свою страну хотя бы на одной битве, до того как новый Наполеон приведет Америку к окончательному миру. А тем временем письма зарастали пылью.

Мину оставили, чтобы командующий Потомакской армией мог своими глазами увидеть, до какой низости пали войска мятежников.

— Лишь благодаря милости всемогущего Господа мы обнаружили ее до взрыва, хотя Бог знает, сколько еще взорвались без предупреждения, — говорящий был низкорослым и резковатым майором инженерного корпуса в сорочке с подтяжками и выглядел уверенным и компетентным, напомнив Старбаку Томаса Траслоу.

Генерал-майор Макклелан спрыгнул с коня и распрямившись подошел осмотреть мину, скрытую в бочке с неграмотной надписью по трафарету: «Сушеные устрицы, г-да Мур и Карлайн, Маунт-Фолли, Ва.». Макклелан в своем безукоризненном синем кителе с двойным рядом медных пуговиц и прекрасным позолоченным ремнем осторожно подошел к бочке.

— Мы ее обезвредили, сэр, как видите, — майор, должно быть, заметил нервозность генерала. — Но это была просто ужасающая штука, просто нечто, сэр.

— Какая низость, — сказал Макклелан, по-прежнему сохраняя дистанцию с устричной бочкой. — Отвратительная низость.

— Мы нашли ее вон в том доме, — майор махнул в сторону маленькой покинутой хозяевами фермы, стоявшей в сотне ярдов от дороги.

— Мы принесли ее сюда, чтобы вы посмотрели, сэр.

— Так и следует, чтобы весь мир мог посмотреть! — Макклелан распрямился, одной рукой взявшись за застежку кителя и с морщинкой озабоченности на лице. Этот хмурый вид, как отметил Старбак, был постоянным спутником нового Наполеона.

— Я бы не поверил, — медленно и громко произнес Макклелан, чтобы собравшиеся у дороги всадники могли расслышать каждое слово, — что люди, рожденные и воспитанные в Соединенных Штатах Америки, даже пораженные пороком отступничества, могли пасть до подобного хитроумия и столь зловещих механизмов.

Многие сидящие верхом офицеры серьезно закивали, а Пинкертон с Джеймсом, сопровождавшие Старбака в этой поездке на запад с генералом, громко заохали.

Иностранные репортеры, которым на самом деле и было обращено это замечание Макклелана, зацарапали что-то в своих блокнотах. Единственным человеком, которого не удивила и не шокировала кровожадная ловушка в бочке, оказался покрытый шрамами одноглазый французский военный наблюдатель, он, как отметил Старбак, похоже, радовался всему, что видел, даже этому дьявольскому механизму.

Бочка из-под устриц наполовину была заполнена песком, в котором вертикально торчал трехдюймовый снаряд. Медная предохранительная пробка на его передней части отсутствовала, и узкий стержень спускался в заполненный порохом снаряд.

Этот стержень был наполнен порохом, но перед этим к передней части снаряда припаяли старомодный и грубоватый кремниевый ружейный замок. Майор продемонстрировал, как приделанная к внутренней стороне бочки проволока дергала за кремниевый замок, из него высекалась искра и воспламеняла порох, в свою очередь подрывающий основной заряд, расположенный в глубине.

— Он легко мог бы убить человека, — торжественно заявил майор.

— Двоих или троих, если бы они стояли достаточно близко.

Отступающие конфедераты оставили десятки таких мин. Некоторые закопали в дороги, некоторые у колодцев, а другие находились в покинутых домах, их было так много, что к этому моменту наступающие янки научились искать проволоку или другие приспособления для взрыва, но ежедневно несколько мин всё равно встречались со своими жертвами, и каждая подобная жертва добавляла северянам ярости.

— Тактика заключается в том, — провозгласил Макклелан сопровождающим его штаб газетчикам, — что даже безбожный дикарь начнет колебаться перед тем, как использовать подобное.

Вы можете подумать, не так ли, что имея моральное превосходство, мятежники едва ли имели бы нужду в таких отчаянных мерах? Но эти приспособления, полагаю, являются знаком их духовной и моральной деградации.

Послышался одобрительный шепот, а генерал взобрался на лошадь и поскакал прочь от смертоносной бочки. Другие всадники толкались, стараясь занять место позади миниатюрного командующего армией, борясь за внимание этого великого человека, но Макклелан в поисках компаньона на следующую часть поездки сделал жест Пинкертону.

— Приведите сюда своего человека, Пинкертон! — приказал Макклелан, и Пинкертон поторопил Старбака. Они уже несколько дней ждали этой встречи с генералом, встречи, которая не вызывала у Старбака энтузиазма, но Пинкертон на ней настаивал. — Так это и есть ваш посланник, Пинкертон? — свирепо рявкнул Макклелан.

— Да, сэр, и он храбрец.

Макклелан взглянул на Старбака с непроницаемым выражением лица. Они ехали по плоской местности мимо потрепанных полей, темнеющих топей и мокрых сосен. По берегам ручейков цвели гиацинты, но больше в пейзаже не было ничего привлекательного или веселого.

— Ваше имя? — рявкнул Макклелан Старбаку.

— Старбак, сэр.

— Его брат, сэр, один из самых ценных моих сотрудников, — Аллен Пинкертон махнул своей трубкой в сторону Джеймса. — Он за нашей спиной, сэр, если вы захотите его поприветствовать.

— Несомненно, прекрасно, — беспомощно произнес Макклелан и снова замолчал. Старбак искоса поглядывал на командующего войсками янки и видел низкорослого и коренастого человека с русыми волосами, голубыми глазами и здоровым цветом лица.

Генерал жевал табак и время от времени сплевывал струю на дорогу, не забывая как следует наклониться в седле, чтобы ни одна капля не запачкала мундир или до блеска отполированные сапоги.

— Вам известно, что было в доставленном вами послании? — внезапно спросил у Старбака Макклелан.

— Да, сэр.

— И? И? Что? Вы с этим согласны?

— Конечно, сэр.

— Плохо дело, — произнес Макклелан, — плохо дело, — он снова замолчал, и Старбак заметил, что французский офицер с сардоническим выражением лица подъехал поближе, чтобы слышать разговор. Макклелан тоже заметил француза. — Видите, полковник Лассан, с кем нам приходится сражаться? — генерал повернулся в седле лицом к французу.

— И с кем же именно, мой генерал?

— С превосходящими силами противника, вот с кем! С врагом, у которого вдвое больше солдат, а чем занят Вашингтон? Вам это известно? Они не дают корпус Макдауэлла нам в подкрепление. Во всех военных летописях, полковник, в истории всех войн, известен ли вам подобный пример предательства? И почему? Почему? Чтобы защитить Вашингтон, на который никто и не нападает! Идиоты!

Трусы! Предатели! Макаки! — эта внезапная страстность поразила Старбака, хотя едва ли удивила. Почти все в армии знали о том, насколько Макклелан был зол на президента Линкольна, что тот не позволил Первому корпусу отплыть на подмогу армии, стоящей на полуострове.

Макклелан, как сказал президент, должен обойтись теми ста двадцатью тысячами солдат, которые у него уже есть, но генерал объявил, что недостающие тридцать пять тысяч стали бы ключевыми для победы.

— Если бы у меня были эти люди, я бы чего-нибудь добился. А сейчас мы можем лишь надеяться на чудо. Теперь нас ничто не спасет, только чудо.

— В самом деле, мой генерал, — отозвался полковник Лассан, хотя Старбак отметил, что в его голосе не было ни намека на убежденность. Макклелан снова повернулся к Старбаку, пожелав узнать, какие части он видел марширующими по улицам Ричмонда, и Старбак, уже привыкший выкладывать чудовищную ложь, детально описал части, которых в жизни ни видел и не слышал.

Он выдумал целую Флоридскую бригаду, кавалерийскй полк из Луизианы и описал батареи тяжелых орудий, материализовавшиеся из теплого воздуха Виргинии.

К его изумлению и радости, Макклелан слушал так же жадно, как и Пинкертон, приняв слова Старбака за доказательство того, что могучий враг и правда собирался заманить его в засаду в окрестностях Ричмонда.

— Вот чего мы боялись, Пинкертон! — сказал Макклелан, когда Старбак поведал все свои измышления. — У Джонстона, должно быть, тысяч сто пятьдесят!

— Как минимум, сэр.

— Нам нужно соблюдать осторожность. Если мы потеряем армию, то проиграем и войну, — заявил Макклелан. — Нам нужно знать точное расположение этих новых бригад мятежников, — последнее требование было адресовано Пинкертону, заверившему генерала, что Старбак готов отправиться обратно в Ричмонд, как только получит список вопросов, на которые Макклелан хочет получить ответы от бесценного и загадочного разведчика, находившегося в самом сердце высшего командования Конфедерации.

— Вы получите список вопросов, — заверил Макклелан Старбака и поднял руку, чтобы ответить на приветствия группы чернокожих, стоявших у дороги.

Женщина в неряшливом платье и порванном фартуке выбежала вперед с букетиком гиацинтов, преподнеся его генералу. Макклелан помедлил, явно надеясь, что букет заберут адъютанты, но женщина вложила букет прямо ему в руки. Он взял цветы с вымученной улыбкой.

— Бедняги, — произнес он, когда негры уже не могли его услышать. — Верят в то, что мы пришли их освободить.

— А вы не для этого пришли? — не смог удержаться от вопроса Старбак.

— Мы вступили в войну не ради того, чтобы лишить граждан Соединенных Штатов их законной собственности, даже тех граждан, у которых хватило глупости поднять вооруженный антиправительственный мятеж, — в тоне генерала слышалось раздражение из-за того, что ему приходится давать разъяснения.

— Этот конфликт возник из-за необходимости сохранения единства страны, и полагаю, что в то мгновение, когда мы поставим на кон кровь белого человека ради освобождения рабов, я подам в отставку. Не так ли, Марси? Он бросил этот призыв через плечо, и Марси, штабной офицер с мрачным выражением лица, подтвердил, что это действительно твердое убеждение генерала.

Макклелан неожиданно бросил сердитый взгляд на гиацинты в руке и отбросил их на обочину, где цветы рассыпались в луже. Старбак повернулся и увидел, что негры по-прежнему наблюдают за всадниками. Его вдруг охватил порыв спешиться и подобрать цветы, но стоило ему натянуть поводья, как лошадь Пинкертона втоптала гиацинты в грязь.

Встреча с чернокожими навела полковника Лассана, говорившего на превосходном английском, на мысль поведать историю о рабыне, которую он повстречал в Уильямсберге.

— Всего девятнадцать, и такая хорошенькая. У нее уже четверо сыновей, и все от белых. Она считает, что это придаст ее мальчикам большую ценность, гордится этим. Сказала, что хорошего мальчика-полукровку можно продать за пятьсот долларов.

— Симпатичная девушка-полукровка может принести и поболее, — сообщил Пинкертон.

— И некоторые просто чертовски белы, — заметил штабной офицер.

— Будь я проклят, если смогу их отличить.

— Купите беленькую, Лассан, и заберите ее домой, — предложил Пинкертон.

— Почему только одну? — возразил француз с насмешливой невинностью. — Я могу себе позволить загрузить целое судно, если они достаточно привлекательны.

— Правда ли, — вступил в разговор Макклелан тоном, предполагавшим, что он не одобряет подобную тупую и похотливую болтовню, — правда ли, — повторил он, пристально уставившись на Старбака, — что Роберта Ли сделали заместителем Джонстона?

— Я такого не слышал, сэр, — правдиво ответил Старбак.

— Молюсь, что это так, — задумчиво нахмурился Макклелан. — Ли всегда был слишком осторожен. Слабак. Не любит брать на себя ответственность. Ему не хватает моральной твердости, подобные люди робеют, когда по ним стреляют. Я это заметил. Как на Юге называют Ли? — спросил он Старбака.

— Бабуля, сэр.

Макклелан отозвался коротким лающим смехом.

— Подозреваю, что новый Наполеон сможет справиться с бабушкой, а, Лассан?

— Несомненно, мой генерал.

— Но сможем ли мы справиться со ста пятьюдесятью тысячами мятежников? — задал вопрос Макклелан, и тишина была ему ответом.

Они ехали через зону, где стояла лагерем пехота, и войска северян, обнаружив, что их генерал находится поблизости, побежали к дороге, чтобы его поприветствовать.

Старбак, поотстав от Макклелана, заметил, как коротышка-генерал немедленно вдохновился лестью солдат и насколько неподдельной была эта лесть. Людей вдохновило присутствие Макклелана, как и генерал оживился от их криков.

Когда он остановил лошадь и попросил солдата одолжить дымящуюся трубку, чтобы прикурить от нее сигару, удобрительные возгласы зазвучали еще громче. Этот по-домашнему теплый жест показался столпившимся вокруг гнедой лошади генерала солдатам особенно трогательным.

— Скажите нам, когда мы отправимся добивать этих мятежников, генерал! — выкрикнул какой-то солдат.

— Когда придет время! Когда придет время! Вы знаете, что я не буду рисковать вашими жизнями без нужды! Всему свое время!

Один из солдат предложил генералу галету, и Макклелан вызвал очередной залп одобрительных возгласов, притворно поинтересовавшись, должен ли он съесть этот предмет или использовать его в качестве кровли для крыши.

— Он чудесный человек, — признался брату Джеймс.

— Правда?

За эти несколько дней он обнаружил, что лучший способ управлять Джеймсом — это слепо соглашаться со всеми его высказываниями, хотя даже эти незначительные действия давались ему с трудом.

Облегчение и радость Джеймса по поводу чудесного возвращения шли от самого сердца, он хотел сделать Старбака счастливым в награду за эту перемену, но его внимание было слишком назойливым.

Джеймс полагал, как и отец, что табак — это дьявольское зелье, но Старбаку хотелось покурить, так что Джеймс с радостью купил сигары у военных маркитантов, чьи повозки выступали в роли магазинов везде, где размещались полки. Джеймс даже сделал вид, что поверил в заявление Старбака о том, что вино и виски необходимы ему для лечения желудочных проблем, и на собственныеденьги покупал это так называемое лекарство.

Нежность и рвение Джеймса лишь усугубляли вину Старбака, он всё сильнее ощущал себя виноватым, видя, насколько брату приятно находиться в его обществе.


Джеймс гордился своим братом, даже немного ему завидовал и получал удовольствие, рассказывая историю о том, как брат, хоть и считался в прошлом году перебежчиком, на самом деле с самого первого выстрела на этой войне являлся тайным агентом Севера. Старбак это не отрицал, то удовольствие, которое получал от рассказа Джеймс, лишь мучило совесть его младшего брата, осознававшего, что предает доверие.

Хотя с другой стороны, это предательство становилось всё более заманчивым, потому что означало возвращение в Ричмонд, что помогло бы сбежать от внимания Джеймса. Единственным, что задерживало возвращение Старбака, был список вопросов, который, как предполагалось, он должен был доставить Адаму.

Эти вопросы были придуманы Макклеланом и Пинкертоном, но каждый день приносил новые слухи о подкреплениях южан, таким образом добавляя новые вопросы и изменяя старые. Генерала окружила очередная партия возбужденных солдат, их было столько, что что напор толпы оттеснил Джеймса от Старбака.

Лошадь Старбака отошла в сторону и начала щипать траву, растущую по краю грязной колеи на обочине. Генерал Макклелан произнес традиционную речь о том, как поведет своих драгоценных ребят к победе, но только в нужное время и при благоприятных обстоятельствах. Солдаты приветствовали эти слова радостными возгласами, а генерал поскакал дальше на запад.

— Они последуют за ним куда угодно, — раздался сардонический голос прямо за спиной Старбака. — К сожалению, он никуда не хочет их вести.

Старбак повернулся и увидел, что эти слова произнес французский военный атташе диковатого вида, полковник Лассан, отсутствующий глаз которого был прикрыт заплесневелой повязкой.

Мундир француза носил следы былого величия: металлическое шитьё на кителе потускнело, а эполеты истрепались. На боку болтался палаш со стальным эфесом, а к седлу были приторочены два револьвера.

Он закурил сигару и предложил ее Старбаку. Это движение позволило другим штабным офицерам проехать мимо, чего явно и желал француз.

— Сто пятьдесят тысяч человек? — скептически поинтересовался Лассан.

— Может, и больше, — Старбак взял предложенную сигару. — Благодарю.

— Семьдесят тысяч? — Француз тоже закурил, а потом цокнул языком, и его лошадь послушно начала движение.

— Сэр?

— Я предполагаю, мсье, что у генерала Джонстона семьдесят тысяч. Это самое большее, а ваша задача состоит в том, чтобы обмануть генерала Макклелана, — улыбнулся он Старбаку.

— Это предположение, сэр, просто отвратительно, — горячо запротестовал Старбак.

— Конечно, отвратительно, — весело произнес Лассан, — но ведь это правда, так?

Перед ними, смутно различимый сквозь хлещущий в сторону всадников шквал дождя, на фоне серого неба раскачивался похожий на луковицу желтый силуэт воздушного шара профессора Лоу.

— Позвольте изложить вам мою позицию, мистер Старбак, — мягко продолжал Лассан.

— Я наблюдатель, посланный правительством моей страны следить за ходом войны и докладывать Парижу о том, какую тактику и оружие можно использовать в нашей собственной армии. Я здесь не для того, чтобы принимать чью-либо сторону. Я не такой, как граф Парижский или герцог де Жуанвиль, — он махнул рукой в сторону двух элегантных штабных офицеров-французов, скакавших рядом с генералом, — которые приехали сюда драться за Север. И честно говоря, мне плевать, кто выиграет. Это не мое дело, я здесь лишь чтобы наблюдать и писать отчеты, и похоже, что, возможно, мне пора посмотреть на эту битву со стороны южан.

Старбак пожал плечами, словно давая понять Лассану, что это решение его не касается.

— Потому что мне очень хотелось бы увидеть, как семьдесят тысяч человек планируют перехитрить сто двадцать тысяч, — заявил Лассан.

— Сто пятьдесят тысяч южан, — упорно настаивал Старбак, — окопаются и будут смотреть, как северян сносит пушечным огнем.

— Недурно, — откликнулся Лассан.

— Вы не можете позволить, чтобы столько янки сидели у вас на пороге, как и не можете противостоять Макклелану во время осады. Он хоть и слишком напыщенный, но знает инженерное дело. Нет, вам, мятежникам, придется перехитрить его обходным маневром, и это сражение будет захватывающим. Моя проблема заключается в том, однако, что мне не дозволено пересекать линию фронта. Передо мной стоит выбор — отплыть на Багамы и заплатить пробивающемуся через блокаду торговцу, чтобы вместе со своей контрабандой доставил меня в один из портов Конфедерации, или отправиться на запад и пробить путь через Миссури. В любом случае я пропущу весеннее сражение. Если, конечно, вы не позволите мне сопровождать вас, когда вы отправитесь обратно к мятежникам.

— Если я отправлюсь обратно к мятежникам, — сказал Старбак со всем высокомерием, на которое только был способен, — я сделаю это, служа Соединенным Штатам.

— Чепуха! — спокойно отозвался Лассан. — Вы настоящий мерзавец Старбак, а один мерзавец всегда опознает другого. И вы весьма изобретательных лжец. Вторая флоридская бригада! Отлично, мистер Старбак, просто отлично. Хотя совершенно очевидно, что во Флориде просто не хватит белого населения, чтобы собрать хоть одну бригаду, не говоря уже о двух! Вы знаете, почему генерал Макклелан вам верит?

— Потому что я говорю правду.

— Потому что хочет вам верить. Он отчаянно нуждается в превосходящих силах противника. В этом случае, видите ли, поражение не будет сопровождаться бесчестьем. Так когда же вы возвращаетесь?

— Не могу сказать.

— Тогда дайте мне знать, когда сможете, — попросил Лассан. Где-то впереди всадников раздался лай канонады, приглушенный влажным воздухом. Этот звук, похоже, исходил слева от дороги, откуда-то из-за далекого леса.

— А теперь смотрите, — сказал Лассан Старбаку. — Мы прекратим движение с минуты на минуту. Сами увидите, прав ли я.

Пушки снова загрохотали, и внезапно генерал Макклелан поднял руку.

— Можем переждать здесь, — провозгласил он, — просто дадим отдохнуть лошадям.

Лассан весело поглядел на Старбака.

— Вы любите делать ставки?

— Я играл в покер, — ответил Старбак.

— Так вы считаете, что пара двоек мятежников побьет флеш-рояль нового Наполеона?

— Побить флеш-рояль невозможно, — отозвался Старбак.

— Зависит то того, в чьей руке карты, мистер Старбак, и есть ли у него мужество их разыграть. Может, генерал Макклелан не хочет пачкать свои прекрасные карты? — улыбнулся француз. — Что там говорят в Ричмонде? Что война проиграна?

— Некоторые так говорят, — признал Старбак, почувствовав, как краснеет. Он и сам так говорил и даже пытался убедить в этом Салли.

— Это не так, — заявил Лассан, — пока враг южан — новый Наполеон. Он и тени боится, мистер Старбак, и я подозреваю, что ваша задача состоит в том, чтобы заставить его увидеть тени там, где их и вовсе нет. Вы и есть одна из причин, по которой семьдесят тысяч человек могут победить сто двадцать.

— Я лишь северянин, к которому вернулся разум, — откликнулся Старбак.

— А я, мсье, король Тимбукту, — заявил Лассан. — Дайте знать, когда решите отправиться домой, — он прикоснулся рукой к шляпе и пришпорил коня, а Старбак, наблюдая, как француз скачет на звук пушечной стрельбы, внезапно понял, что он ошибался, а Салли была права. Свинья еще визжит, а война не проиграна.

— Думаешь, война проиграна, ублюдок? — сержант Траслоу схватил Изарда Кобба за ухо, не обращая внимания на вопли от боли с его стороны. — Если я велю тебе поторопиться, белобрысый кусок говна, то ты поторопишься. А теперь быстрее!

Он пнул Кобба под зад. Над головой просвистела пуля, заставив того пригнуться.

— И поспешай, расправив плечи! — рявкнул Траслоу, — чертов сукин сын.

Показался дымок — у кромки далекого леса выстрелила пушка. Дымный след от снаряда прочертил в воздухе тонкую серую полосу, которую могли разглядеть только те, кто находился непосредственно под траекторией полета снаряда.

Сержант Траслоу, увидев его приближение, понял, что нет времени бежать в укрытие, и потому притворился беспечным.

Снаряд приземлился в железнодорожную насыпь за его спиной за мгновение до того, как над рекой и болотами раздался треск выстрела.

— Капрал Бейли! — крикнул Траслоу, как только осела грязь, поднятая вонзившимся в землю снарядом.

— Сержант!

— Выкопайте снаряд!

Снаряд не разорвался, то есть его можно было повторно использовать, достав из мягкой насыпи.

Если бы поблизости находилась артиллерийская батарея конфедератов, Траслоу предложил бы канонирам вернуть трофейный снаряд владельцам, но в отсутствии артиллеристов, которые могли бы оценить подарок, он рассчитывал переделать его в мину.

Легион находился на южном берегу реки Чикахомини, у подножия моста железной дороги Ричмонд-Йорк. Последний принадлежащий Конфедерации паровоз проехал через мост тремя часами ранее, таща за собой весь подвижной состав со станции Белый дом и резервные вагоны со станции Танстолл.

Затем инженеры заминировали мост, подожгли запалы и наблюдали за тем, как ничего не происходит. Легиону Фалконера, ближайшему к мосту подразделению пехоты, приказали сдерживать застрельщиков врага, пока инженеры выяснят, что пошло не так со взрывчаткой.

Мост не был вершиной инженерного мастерства. Он не взмывал через глубокое ущелье и соединял два могучих холма, представляя собой не более чем низкую, состоящую из столбов опору, торчащую в болотистых берегах реки, потом мост проходил еще четверть мили по топям, пока рельсы вновь не встречались с твердой почвой на противоположном берегу Чикахомини.

Именно на этой твердой почве янки сняли с передков два полевых орудия, установив их около густой рощи покрытых мхом деревьев, и теперь огонь артиллерии северян обрушивался на поросшее травой болото с застойными озерцами, чахлыми кустами и зарослями тростника.

На противоположном берегу стояли и несколько спешившихся кавалеристов-северян, присоединив к канонаде стрельбу из карабинов, а еще одна группа спешившейся кавалерии продвигалась вдоль моста в надежде отогнать от него инженеров-южан.

— Сержант Хаттон! — крикнул Траслоу. — Приведите свой взвод! Быстро!

Картер Хаттон заорал на своих солдат, приказывая им подойти к железнодорожной насыпи, где Траслоу построил их в две шеренги. В течение нескольких секунд они представляли собой заманчивую мишень для канониров, но Траслоу наблюдал за поведением артиллерии и вычислил, что у него есть полминуты до того, пока они успеют перезарядить пушки.

— Целиться в тех ублюдков! Впереди на рельсах! В трех сотнях ярдов! — он бросил взгляд на продвигающихся кавалеристов, которые еще не осознали опасности и по-прежнему шли вдоль сухого участка рельсов, вместо того чтобы спуститься к болоту у опор моста.

— Пли! — рявкнул Траслоу. — А теперь вниз, уходите с рельсов, быстро!

Через пять секунд снаряд просвистел прямо над тем местом, где только что стояли две шеренги Траслоу, и не причинив никакого вреда, разорвался в лесу за позицией Легиона.

Дым от залпа солдат Траслоу рассеялся, и стали видны кавалеристы, разбежавшиеся по наполненным водой озерцам по обе стороны опор моста.

— И не давайте им высовываться! — крикнул Траслоу и обернулся в сторону Эндрю Бейли, идущего с выкопанным снарядом в руках.

Это был десятифунтовый снаряд чуть менее трех дюймов в диаметре, с цинковой затычкой в передней части. Траслоу положил снаряд на шпалу и ножом открыл затычку.

Два скрючившихся неподалеку солдата опасливо посторонились, получив в награду презрительный взгляд Траслоу. Цинковая затычка прижимала погруженный в глубину снаряда стержень. В нем находился подвижный ударник, оканчивающийся медным капсюлем, который при ударе должен был быть выброшен вперед и взорваться.

Подвижный ударник удерживался двумя тонкими и хрупкими металлическими выступами, чтобы детонатор не сдвинулся, а снаряд не разорвался во время транспортировки и в руках канониров.

Лишь резкий удар при приземлении снаряда обладал достаточной силой, чтобы сломать металлические выступы, но снаряд упал в мягкую землю железнодорожной насыпи, так что они остались целыми.

Траслоу сломал лезвием ножа оба выступа и перевернул снаряд, чтобы ударник выпал. В заканчивающемся капсюлем ударнике имелось узкое отверстие, высверленное в центре и заполненное взрывчатой смесью.

Эта смесь должна была поджечь основной заряд, защищенный от влаги бумажной перемычкой. Траслоу проткнул ее палкой и наполовину заполнил пустую запальную трубку порохом из винтовочных патронов.

Под конец он вставил на место ударник, который теперь не утопал в донышке снаряда, а на дюйм высовывался из его передней части. Если бы кто-нибудь стукнул по этому торчащему ударнику, тот вошел бы в тело снаряда, подорвав порох, засыпанный Траслоу в запальную трубку, а тем самым и основной заряд.

Теперь ему нужно было разместить снаряд. Как только прошел последний поезд, инженеры сняли стальные рельсы и погрузили их в вагоны, чтобы отвезти в Ричмонд, а мокрые деревянные шпалы остались на земле.

Траслоу заставил двоих солдат выкопать одну из шпал, а потом вырыть яму в том похожем на могилу отпечатке, который шпала оставила на железнодорожном полотне. Он поместил снаряд в яму с торчащей наверх передней частью, положил рядом с ним камень и тщательно приладил шпалу поверх него.

Он чуть-чуть покачал шпалу, сдвигая ее на дюйм вверх и вниз, а потом сделал шаг назад, чтобы полюбоваться на свою работу. Шпала была примерно на дюйм выше прежнего положения, но если повезет, янки этого не заметят, кто-нибудь наступит на шпалу, и деревяшка ударит по капсюлю.

— Наслаждаетесь, сержант? — из леса, где ожидала большая часть Легиона, вышел майор Бёрд.

— Жаль было терять такой отличный снаряд, — ответил Траслоу, заметив нотку неодобрения в невинном вопросе Бёрда.

Бёрд не был уверен, что мины — это достаточно честный способ ведения войны, но также и знал, что честное ведение войны — смешная затея, развлечение для его зятя. Война — это убийства, а не следование тайному рыцарскому кодексу.

— Для вас только что прибыло письмо, — сказал он Траслоу.

— Для меня? — удивился тот.

— Вот, — Бёрд вытащил из кармана письмо и протянул его сержанту, а потом в половинку бинокля начал рассматривать, как продвигаются дела у инженеров. — Что там такое?

— Заряды отсырели, — объяснил Траслоу, вытерев руки о мундир перед тем как открыть изящный розовый конверт и вытащить из него единственный розовый листок, должно быть, еще из довоенных запасов позолоченной и красиво обрезанной бумаги. Сначала Траслоу уставился на подпись.

— Это от Салли! — в его голосе звучало удивление. Мимо его уха просвистела пуля, а над головой со зловещим завыванием кувыркнулся снаряд.

— О, неплохо, — произнес майор Бёрд, имея в виду не новости Траслоу, а инженеров, которые наконец-то начали карабкаться обратно на южный берег.

— Прикройте их! — крикнул Траслоу, и винтовки снайперов сердито защелкали по берегу реки. — Я и не знал, что моя Салли умеет писать.

Бёрд подумал, судя по конверту, что она и не умеет. Было настоящим чудом, что письмо вообще дошло, но армия прилагала все усилия, чтобы такие чудеса стали возможными. Немногие вещи могли поднять боевой дух больше, чем письма из дома.

— Что она пишет? — спросил Бёрд.

— Не могу сказать точно, — буркнул Траслоу.

Бёрд бросил на сержанта проницательный взгляд. Траслоу был, вне всяких сомнений, самым сильным человеком в Легионе, да и вообще самым сильным человеком из тех, кого знал Бёрд, но сейчас в его глазах было явно заметно смущение и стыд.

— Может, я помогу? — предложил Бёрд как бы мимоходом.

— Это девичий почерк, — сказал Траслоу. — Я могу разобрать ее имя, приблизительно, но больше ничего.

— Позвольте мне, — откликнулся Бёрд, который прекрасно знал, что Траслоу и сам-то не очень хорошо читает. Он взял письмо, а потом поднял глаза на пробегавших мимо инженеров. — Отходите назад! — крикнул Бёрд солдатам одиннадцатой роты и снова взглянул на письмо. — Бог ты мой, — воскликнул он. Почерк и впрямь был ужасным.

— С ней всё в порядке? — немедленно спросил Траслоу полным нетерпения голосом.

— Дело просто в ее почерке, сержант, не более. Давайте посмотрим. Она пишет, что вы удивитесь, когда получите от нее известия, но у нее действительно всё в порядке, и она считает, что должна была написать давным-давно, но она так же упряма, как и вы, вот почему не написала раньше, — пересказал содержание письма Бёрд.

Они с Траслоу остались на насыпи одни и неожиданно стали мишенью для шквалистого огня карабинов. Инженер кричал им, чтобы вернулись, пока не подожгли запал, так что они медленно тронулись в сторону безопасного леса.

— Она пишет, что сожалеет о том, что случилось, — продолжал чтение Бёрд, пока вокруг них свистели пули кавалерии, — но не сожалеет о том, что сделала. Это имеет какой-то смысл?

— В том, что говорит эта девица, ни капли смысла не найдешь, — мрачно прокомментировал Траслоу.

На самом деле он скучал по Салли. Она была упрямой маленькой сучкой, но его единственной родней. Бёрд поспешил продолжить, чтобы не смущать Траслоу тем, что заметил его слезы.

— Она пишет, что виделась с Натом Старбаком! Это интересно. Он приходил к ней, когда его выпустили из тюрьмы, попросил написать вам и обещал, что вернется в Легион. Вот почему она пишет. Должен признаться, — заявил Бёрд, — что Старбак выбрал весьма любопытный путь, чтобы объявить о своем возвращении.

— Ну и где же он? — спросил Траслоу.

— Она не пишет, — Бёрд перевернул письмо.

Инженеры подожгли запал, и мимо Траслоу с Бёрдом незаметно прошипел искрящийся след. Бёрд нахмурился, пытаясь расшифровать вторую страницу.

— Она говорит, что написала по просьбе Ната, но рада, что он попросил, потому что пришло время, чтобы вы с ней снова стали друзьями. И еще она пишет, что у нее новая работа, которую вы бы одобрили, но не говорит какая. Вот и всё, — Бёрд протянул письмо обратно Траслоу.

— Уверен, что теперь вы и сами справитесь, когда я описал его содержание.

— Думаю, что да, — согласился Траслоу и снова шмыгнул носом. — Так мистер Старбак возвращается!

— Да, по словам вашей дочери, — с сомнением произнес Бёрд.

— Значит, вам не нужно будет назначать офицера одиннадцатый роты?

— Я и не собирался.

— Хорошо, — сказал Траслоу. — И вообще, мы ведь выбрали Старбака, так?

— Боюсь, что так.

И причем против воли генерала Фалконера, весело подумал Бёрд. Больше семисот солдат приняли участие в выборах полковых офицеров, и имя Старбака было вписано на пятистах бюллетенях.

— А если выборы что-нибудь значат, — сказал Траслоу, — то Старбак должен находиться здесь, разве не так?

— Полагаю, что так, — согласился Бёрд, — но признаюсь, что не думаю, что генерал Фалконер это допустит. Или полковник Свинерд.

В последние дни Свинерд почти не показывался. Насколько мог понять Бёрд, заместитель командующего погрузился в ступор в результате непрерывного поглощения дрянного виски по четыре доллара за галлон.

— Ставлю доллар, что Старбак обставит генерала, — заявил Траслоу. — Он хорошо соображает, этот Старбак.

— Доллар? Принимаю.

Бёрд пожал грязную руку Траслоу как раз в тот момент, когда за их спиной взорвался мост. Триста фунтов пороха разнесли сваи, и остатки бревен завертелись в воздухе.

Грохот и дым разнесся над болотом, и сотни птиц вылетели из зарослей тростника. Воды реки словно бы отступили от взрыва, а потом с огромной скоростью пришла обратная волна, вспененная барашками.

На месте моста теперь протянулась линия гнилых чернеющих обрубков среди пенящейся воды, а вверх и вниз по течению Чикахомини плескались обломки, некоторые из которых шлепнулись в стоячие болотные озерца, откуда расползались в стороны водяные змеи.

Одна деревяшка взмыла высоко в воздух, а потом рухнула точно на ту самую шпалу, которую Траслоу с такой тщательностью водрузил на камень. От удара шпала стукнула по капсюлю, и снаряд под ней разорвался, проделав в промокшей от дождя насыпи небольшой кратер.

— Вот сукин сын, — ругнулся Траслоу, явно имея в виду напрасные усилия, потраченные на установку мины, но майор Бёрд заметил, что сержант всё равно улыбается. Подобная радость, решил он, была весьма ценной вещью в военное время.

Сегодняшний день может быть наполнен смехом, но завтрашний принесет то, что священники называют вечным покоем. И мысль о могилах внезапно вселила в Бёрда ужас. Может быть, Траслоу не доживет до новой встречи с Салли? Или, возможно, овдовеет и его любимая Присцилла?

Эта мысль наполнила Таддеуса Бёрда опасением, что он не достаточно силен, чтобы быть военным. Потому что война для Бёрда была игрой, несмотря на все его язвительные заверения в обратном.

Война для Бёрда была игрой интеллекта, в которой незаметный школьный учитель мог доказать, что он умнее, сообразительнее, быстрее и лучше остальных. Но когда мертвецы с восковой кожей лежали вдоль могил, а их засыпанные грязью и израненные глаза вопрошали умного Бёрда, почему они погибли, у него не было ответа.

Две пушки северян впустую сделали последний залп, и снаряды шлепнулись в болото. Водовороты в реке утихли, и ее серые воды вновь потекли спокойно мимо почерневших останков моста, неся к морю груз мертвой рыбы, плавающей брюхом кверху.

Над топями опустился туман, смешавшись с пороховым дымом. Лес наполнился криками козодоя, а Майор Бёрд, который не верил в Бога, внезапно пожелал, чтобы всемогущий Господь прекратил эту проклятую войну.

Часть третья

Глава девятая

Армии остановились у излучины реки, огибавшей северо-восточную часть Ричмонда. Генерал Джонстон теперь отступил так далеко, что солдаты северян могли слышать, как колокола Ричмондской церкви отбивают часы, а когда ветер дул с запада, вдыхали городской смрад табака и угольного смога.

Ричмондские газеты жаловались, что северянам позволили подойти слишком близко к городу, а доктора обеих армий сетовали на то, что много солдат было расквартировано в полных заразы болотах реки Чикахомини.

Госпиталя заполнились солдатами, умиравшими от лихорадки; болезни, которая, даже несмотря на то, что дни стали теплее с приближением удушливой летней жары, заставляла своих жертв сотрясаться в неуправляемых приступах дрожи.

Доктора объясняли, что лихорадка была естественным следствием невидимых ядовитых испарений, исходящих от реки вместе с мрачным туманом, который покрывал болота белым облаком на рассвете и закате, и если бы армии могли перейти на возвышенность, то лихорадка исчезла бы, но генерал Джонстон настоял на том, что судьба Ричмонда зависела от реки, и значит, его солдаты должны вынести приносимые туманом ядовитые испарения.

Это стратегия, настаивал Джонстон, и перед лицом этого военного термина доктора не могли поделать ничего, кроме как отказаться от своих аргументов и смотреть, как умирают их пациенты.

К концу мая, в душное и безветренное утро пятницы, Джонстон созвал своих адъютантов и разъяснил им суть этой стратегии. Он прикрепил карту к стене в гостиной дома, который служил его штабом, а в качестве указки использовал длинную вилку для тостов с ручкой из орехового дерева.

— Видите, джентльмены, как я принудил Макклелана занять оба берега Чикахомини? Армия северян разделена, джентльмены, разделена, — он подчеркнул это замечание, постукивая вилкой по карте к северу и югу от реки.

— Одно из главных правил войны — никогда не разделять свое войско перед лицом врага, но именно это и сделал Макклелан! — Джонстон говорил назидательным тоном, обращаясь к своим адъютантам так, словно они были группой зеленых кадетов в Вест-Пойнте. — А почему генерал не должен делить свое войско? — спросил он, выжидающе посмотрев на адъютантов.

— Потому что ее можно разбить по частям, сэр, — живо ответил один из них.

— Совершенно верно. И завтра утром, джентльмены, на рассвете, мы уничтожим эту часть армии северян, — Джонстон постучал вилкой по карте. — Уничтожим, джентльмены, сотрем с лица земли.

Он указал на часть карты к востоку от Ричмонда и к югу от реки Чикахомини.

Истоки реки находились к северо-западу от города, а потом, резко расширяясь, река бежала наискосок через северные окраины города и вниз в долины, лежащие к востоку от Ричмонда, прежде чем влить свои воды в реку Джеймс.

Вся армия конфедератов Джонстона стояла к югу от реки, но превосходящее по численности войско Макклелана было разделено — половина армии находилась на севере от малярийных болот Чикахомини, а другая на юге.

Джонстон намеревался вырваться из рассветного тумана и разнести эту южную часть в кровавые клочья, прежде чем войска янки к северу от реки смогут прийти по понтонным мостам на выручку своим окруженным собратьям.

— И мы должны сделать это завтра утром, джентльмены, на рассвете, — сказал Джонстон и не смог удержаться от улыбки удовлетворения, увидев изумление на лицах.

Он был доволен, потому что их удивление было именно той реакцией, какую он и ожидал. Джонстон никому не сообщал о своих планах; ни своему заместителю, генералу Смиту, ни даже президенту Джефферсону Дэвису.

Слишком много шпионов было в Ричмонде, и слишком многие могли прельститься идеей перейти на сторону врага вместе с этими вестями, и чтобы предотвратить предательство, Джонстон тайно вынашивал свои планы и скрывал их до этого времени — утра накануне битвы, когда его адъютанты должны будут отвезти приказы командирам дивизий.

Возглавит атаку дивизия Дэниела Хилла, ударив в самый центр вражеских рядов.

— Ему придется некоторое время сражаться одному, — пояснил Джонстон своим адъютантам, — потому что мы хотим втянуть янки в сражение, а затем ударим им во фланги, вот здесь и здесь. — Вилка застучала по карте, каждый раз протыкая ее и показывая, как подобно краям трезубца двойная атака обрушится на противника, который к этому времени уже очень удобно насадит себя на главный зубец.

— Лонгстрит ударит по их северному флангу, — продолжал Джонстон, — в то время как дивизия генерала Хьюджера — по южному, и к полудню, джентльмены, янки будут мертвы, захвачены в плен или побегут по болоту Уайт-Оук. — Джонстон уже почувствовал запах победы, уже слышал приветственные возгласы при въезде на ричмондскую площадь Капитолия и видел зависть на лицах соперничающих с ним генералов Борегарда и Ли.

Его план был блестящ, и он это знал. От этой минуты славы его отделяла лишь битва, которая начнется, когда его облаченные в серые мундиры войска вылетят из предрассветного тумана, и если на его стороне будет эффект неожиданности, то победа ему обеспечена, считал Джексон.

К трем генералам были отправлены адъютанты с запечатанными приказами. Адама Фалконера направили к генералу Хьюджеру, чей штаб располагался на самой окраине Ричмонда.

— Вот приказы, — Мортон, начальник штаба Джонстона, передал запечатанный конверт Адаму, — и подпишитесь здесь, Адам, — полковник протянул расписку, удостоверяющую получение Адамом конверта.

— Проследите, чтобы Хьюджер подписал расписку, вот здесь, хорошо? Старик Хьюджер, возможно, пригласит вас на ужин, но вы должны вернуться к полуночи. Да, и еще, Адам, ради Бога, уточните, понял ли он, что от него завтра потребуется.

Именно поэтому Джонстон внимательно следил, чтобы его помощники были в курсе стратегии — дабы они могли, в свою очередь, ответить на вопросы генералов.

Джонстон знал, что, вызови он генералов в свой штаб, вся армия непременно зашевелится, почуяв перемены, и какой-нибудь подонок среди ночи наверняка ускользнет к врагу и предупредит их о надвигающейся угрозе.

Адам подписал расписку, подтверждая, что взял ответственность за один пакет приказов, и убрал бумагу в кожаную сумку на поясе.

— На вашем месте я бы тронулся, пока не начался дождь, — посоветовал полковник Мортон. — Да, и убедитесь, что он таки подписал эту бумажку, Адам! Или его начальник штаба, и только эти двое.

Пока седлали лошадь, Адам стоял на веранде. Неподвижный и застоялый воздух, тяжелый и мрачный, был под стать унылой задумчивости Фалконера.

Он коснулся бесценных приказов, размышляя, не хранит ли запечатанный конверт крушение всех его надежд. Возможно, думал он, в этом конверте — ключ к победе южан. Ему представилась картина разбегающейся армии Севера, точно так же, как при Булл-Ран. В его кошмарах с трудом передвигающиеся люди застревали в болотных топях Уайт-Оук, падали, подстреленные злорадствующими мятежниками, гогочущуми, как те изверги, стреляющие с вершины Бэллс-Блафф.

Он видел бурые от крови воды Чикахомини, впадающие в Джеймс. Содрогнувшись от реалистичности представшей перед ним картины, на секунду он испытал безумный соблазн оседлать лошадь и, пришпорив коня до кровавых боков, проскакать через линию фронта, мимо изумленных застав конфедератов — прямиком к армии северян.

Но затем ему представился отец, его горе, вызванное подобным предательством. Ему представилась Джулия в Ричмонде, и Адама захлестнуло прежнее смятение. Эта война не принесла ничего хорошего, и тем не менее он был Фалконером — наследником семьи, чьи предки следовали в битву под знаменами Джорджа Вашингтона. Фалконеры не посрамляют свой род переходом во вражеский стан.

Вот только… как можно считать страну, основанную Вашингтоном, вражеской?

Пальцы Адама, нырнув в поясную сумку, снова коснулись приказов. В тысячный раз он задумался, почему же новый Наполеон снова колеблется.

Адам, рассказав о слабостях обороны южан на полуострове, ожидал, что в результате Макклелан, словно ангел мщения, устроит прорыв из Форта Монро. Но командир северян взамен избрал неторопливый и осторожный подход, давший южанам прорву времени на укрепление обороны Ричмонда.

Теперь же, когда расстояние от северян до Ричмонда равнялось неспешной утренней прогулке, мятежники планировали нападение, способное вырвать у армии северян сердце. Адам, стоя на веранде и наблюдая за черными, как ночь, облаками, зловеще собравшимися над неподвижным лесом, знал, что остановить катастрофу он был не в силах. Для дезертирства ему не хватало мужества.

— Адам, юноша! Стойте там! — полковник Мортон высунул голову из окна на дальнем конце веранды.

— Для вас тут еще одно письмо!

— Прекрасно, сэр, — откликнулся Адам. Ординарец только что привел к дому лошадь Адама, и тот велел солдату привязать ее к балюстраде. Лошадь опустила голову, щипая густую траву у крыльца веранды.

Принадлежащий хозяину реквизированного дома раб копался в остатках вытоптанного копытами огорода. Он устал и часто останавливался, но потом вспоминал о присутствии на веранде Адама, смахивал пот со лба и снова сгибался за работой.

Наблюдая за ним, Адам ощутил приступ нерационального и несправедливого гнева на всю чернокожую расу. Кому, именем Господа, пришло в голову привезти их в Америку, без них страна наверняка была бы счастливей, была бы самой мирной страной на земле. Он устыдился этой непрошеной мысли.

Вина лежала не на рабах, а на рабовладельцах. Это не черные, а люди одного с ним цвета кожи нарушили мир и перевернули в стране всё вверх тормашками.

— Не слишком ли жарко для работы? — окликнул он раба, пытаясь вслух загладить свои потаенные мысли.

— Жарковато, масса, точно жарковато.

— На твоем месте я бы передохнул, — сказал Адам.

— Отдохну еще на небесах, хвала Господу, масса, — ответил раб и снова воткнул широкое лезвие лопаты в красноватую тусклую почву.

— Вот вы где, Адам, — полковник Мортон шагнул на веранду, его шпоры зазвенели при ходьбе. — Мы на время отдаем Питу Лонгстриту часть людей Хьюджера. Хьюджеру это не понравится, но Лонгстрит выдвинется ближе к янки, так что ему понадобятся дополнительные штыки. Бога ради, ведите себя с Хьюджером потактичней.

— Конечно, сэр, — Адам взял протянутый конверт. — Вам понадобится…, - он хотел спросить, нужна ли полковнику Мортону подпись генерала Хьюджера о получении второй партии приказов, но остановился. — Очень хорошо, сэр.

— Возвращайтесь к полуночи, молодой человек, сегодня нам всем нужно хорошенько выспаться. И будьте поласковей со стариком Хьюджером. Он чертовски обидчив.

Адам поскакал на запад. Там, где дорога шла по лесу, воздух казался даже еще более тяжелым. Листья застыли без движения, и это спокойствие выглядело как-то странно угрожающи.

День казался столь же ненастоящим, как и многое в окружающем Адама мире в последние дни, даже Джулия, и мысль о ней напомнила ему, что ему нужно постараться побыстрее с ней увидеться.

Она написала загадочный призыв, и несмотря на ее заверения в том, что это сообщение не касается личных отношений, Адам не мог отделаться от подозрения, что Джулия хочет положить конец их помолвке.

В последнее время Адаму стало казаться, что он на самом деле не понимает Джулию, и начал опасаться, как бы ее желания не оказались сложнее, чем он предполагал.

Внешне она была всё той же приличной, благочестивой и смиренной юной леди, но Адам подсознательно замечал за ней живость, которую Джулия старательно скрывала. И именно эта черта заставляла Адама чувствовать себя недостойным ее. Он подозревал, что его мать обладала подобным характером, который выбил из нее его же отец.

Адам остановил коня у лесополосы. В поле зрения не было ни одного военного лагеря. Проскакав мимо нескольких полков, разбивших палаточные лагеря, сейчас он внезапно обнаружил, что стоит в одиночестве среди деревьев темного и неподвижного леса. Мысль, притаившаяся в уголке его подсознания, снова обнаружила себя. Адам открыл подсумок и извлек переданные ему сообщения.

Оба послания хранились в одинаковых светло-коричневых конвертах, запечатанных одинаковыми сургучными печатями и подписанные одним и тем же заостренным почерком. Конверт с приказами на ощупь был толще конверта с дополнительными инструкциями, но в остальном никаких отличий конверты не имели.

Он извлек расписку. В ней упоминался лишь один комплект приказов. Адам перевел взгляд на конверты. Ему пришла в голову мысль… допустим, он просто- напросто «забыл» доставить приказы? Допустим, Хьюджер не выступит завтра утром?

Допустим, северяне одержат победу и возьмут Ричмонд — кому какое будет дело до одного пропавшего сообщения? А если по некоему капризу судьбы южане всё-таки победят, но без войск Хьюджера — опять же, кому какое будет дело?

И даже если подобный промах со стороны Адама обнаружат — а он был не настолько наивен, чтобы предполагать обратное — его действия будут рассматриваться не как акт измены, а всего лишь как результат забывчивости или, в худшем случае, безответственности.

Безусловно, ценой станет отстранение его от работы в штабе Джонстона, но грозить ему будет лишь репутация ненадежного человека, не бесчестье.

И возможно, сказал он себе, ему стоит провести остаток войны под крылом отца. Может быть, он станет счастливее в качестве начальника штаба Фалконера, где он хотя бы попытается удержать арендаторов и соседей отца от худших проявлений войны.

— Господи Боже, — пробормотал он вслух. И это действительно была молитва, молитва на удачу, не о наставлении на путь истинный, ибо он уже знал, как поступит.

Медленно, целенаправленно, с приличествующей моменту церемонностью он разорвал приказы к битве. Сначала пополам, затем еще раз пополам, и наконец разодрал бумаги так, словно эти клочки были самой историей. Адам разбросал мелкие обрывки, в которые превратилось письмо, по поверхности воды, заполнившей придорожную канаву.

Совершив этот акт измены, он внезапно почувствовал, что его распирает от счастья. Он помешал победе южан! В этот черный день он совершил деяние, угодное Господу, и выматывающий груз вины и нерешительности словно бы свалился с его плеч.

Пришпорив коня, он поскакал на запад.

Полчаса спустя Адам остановился у небольшого домика, приютившего штаб Хьюджера. С настойчивостью, граничащей с неподчинением, он добился подписи генерала и передал один конверт. Пока Хьюджер открывал и читал письмо, Адам уважительно держался рядом.

Генерал, гордившийся своими французскими корнями, суетливый, но осторожный человек, построивший успешную карьеру в старой Армии США, ныне смаковал не самые приятные сравнения старого начальства с новым.

— Не понимаю! — возмутился он, дважды прочтя сообщение.

— Прошу прощения, сэр? — Адам вместе с помощниками генерала стоял на веранде, выходящей в сторону Гиллис-Крик. Штабное здание располагалось так близко к Ричмонду, что Адам видел дымоходы и крыши городских домов позади пристани Рокетт, где в вечернем мраке возвышались мачты десятка судов, запертых баррикадой у утеса Дрюри.

За зданием, в конце длинного луга, заставленного то тут, то там повозками и орудиями, составлявшими артиллерийский парк Хьюджера, пролегала железная дорога Ричмнод-Йорк, проходившая за ручьем. По этой дороге, освещаемый угасающим солнцем на фоне сгущающихся темных облаков, неспешно тащился, выплевывая клубы дыма, поезд.

Состав представлял собой странное собрание платформ с обслуживающим воздушный шар армии Конфедерации подразделением. Сам воздушный шар был изготовлен из лучшего шелка, пожертвованного ричмондскими дамами. Он поднимался и опускался лебедкой, установленной на платформе.

Другие же платформы перевозили химические установки для подачи водорода. Воздушный шар, использовавшийся для наблюдения за позициями врага у станции Фэйр-Оук, по-прежнему удерживался лебедкой на месте, пока поезд со стуком, грохотом и пыхтением тащился мимо штаба генерала Хьюджера.

— Правильно ли я понял? — убеленный сединами Хьюджер уставился на Адама поверх очков: — Часть моих людей отдана под командование генерала Лонгстрита?

— Полагаю, что так, сэр, — ответил Адам. Хьюджер выдал серию коротких гнусавых смешков, которые, по-видимому, должны были изображать саркастический смех.

— И я полагаю, — заметил Хьюджер, — генерал Джонстон в курсе, хотя бы приблизительно, что я старше генерала Лонгстрита по званию?

— Уверен, он в курсе, сэр.

Хьюджер старательно изобразил обиду, демонстрируя задетое тщеславие:

— Генерал Лонгстрит, если мне не изменяет память, заведовал казной в прежней армии, будучи простым майором. Я думаю, ему не доверяли ничего, кроме выплаты жалования солдатам. А теперь он будет раздавать моим людям приказы?

— Лишь некоторым из них, сэр, — тактично поправил генерала Адам.

— И с какой стати? — возмутился Хьюджер. — У Джонстона есть на то причины? Возможно, он озвучил эти причины вам, юноша?

Джонстон и впрямь их озвучил, но объяснять их Хьюджеру означало поставить под удар все намерения Адама, так что он удовлетворился весьма неубедительной отговоркой, мол, дивизия Лонгстрита расположена ближе к врагу, поэтому решено было усилить его бригады.

— Я уверен, это всё лишь временно, сэр, — заверил генерала Адам. Он посмотрел мимо раздосадованного Хьюджера на остановившийся поезд и платформу с воздушным шаром, неспешно прокатившуюся еще несколько футов. Дым из трубы локомотива казался неестественно белым и ярким на фоне темных облаков.

— Я не жалуюсь, — возмущенно ответил Хьюджер. — Я выше подобной мелочности, и, конечно, в армии, настолько остро терпящей нужду, такие выпады неизбежны. Но разве банальная вежливость не требует от Джонстона поинтересоваться у меня, не возражаю ли я против перевода моих солдат под командование какого-то казначея? Этого требует вежливость, разве нет? — обратился он к двум своим помощникам. Те, в свою очередь, с энтузиазмом закивали головой в знак горячего одобрения.

— Уверяю вас, сэр, у генерала Джонстона и в мыслях не было вас обидеть, — сказал Адам.

— Уверяйте меня, юноша, сколько хотите, но у меня в этих делах опыта побольше, — Хьюджер, считавший себя кем-то вроде настоящего аристократа, выпрямился, что позволило ему взглянуть на Адама сверху вниз.

— Вероятно, генерал Джонстон приставит моих людей охранять армейскую казну, а? — сопроводившие шутку гнусавые смешки заставили адъютантов генерала с готовностью улыбнуться.

— Были времена в Северной Америке, — сказал Хьюджер, сворачивая бумагу в плотный квадратик, — когда военные вопросы решались должным образом. Такие вещи делали правильно, как подобает солдатам хорошо организованной армии, — он швырнул сложенную бумагу на качели, подвешенные на свисающих с перекладин веранды цепях.

— Ладно, юноша, передайте Джонстону: приказы его я получил, пусть и не доходит до меня их смысл. Уверен, вы хотите вернуться к своему начальству, пока дождь не пошел, так что желаю вам хорошего дня, — короткое резкое прощание, даже без предложения выпить воды, представляло собой намеренную колкость, но Адаму было всё равно.

Он пошел на огромный риск, но всё же сумел грамотно разыграть свои карты. Но это не значило, что он может до бесконечности отвечать на вопросы генерала. На Адама внезапно накатил ужас. Господи Боже, подумал он, какой же ад разверзнется, когда Джонстон поймет, что произошло. Но затем он снова успокоил себя, ведь его вина заключалась исключительно в забывчивости.

Он убрал подписанную расписку в сумку и зашагал обратно к лошади. Стоял вечер пятницы. Джулию он сможет найти в госпитале Чимборасо. Его мучила вина из-за ее письма, так что, имея весь вечер в своем распоряжении, он решил посетить невесту.

Путь его пролегал мимо одного из новых «звездчатых» фортов генерала Ли, кольцом окружавших город. Земляное основание сверху венчали мешки, лишь недавно наполненные песком — подарок от швейных кругов Ричмонда.

Дамы использовали любой клочок имеющейся в наличии ткани, и потому только что сооруженный вал выглядел как яркое лоскутное одеяло, сшитое из темного бархата и веселого ситчика, а зловещий предгрозовой закатный свет делал этот эффект на удивление ободряющим, придавая домашний вид воинственному ландшафту.

В воздухе, которые весь день был неподвижен и пахсерой, вдруг задул ветерок, поднявший края военного флага Конфедерации над раскрашенными в веселые цвета бастионами.

Вся местность к югу от реки была залита последними косыми лучами солнца, проникавшими сквозь тучи, и земля казалась более яркой, чем небеса. Адам, только что свершивший акт измены, попытался разглядеть в этом далеком всполохе золотого сияния предзнаменование радости и успеха.

Ему пришлось предъявить свой штабной пропуск одному из часовых на посту при въезде в город. Далекий раскат грома звучал, как доносившаяся из зажатой между реками местности канонада. Часовой скроил гримасу.

— Похоже, ночью будет гроза, майор. И немаленькая.

— Выглядит зловеще, — согласился Адам.

— Никогда не видывал весну вроде этой, — заявил часовой, а потом замолк, когда по небу прогрохотал второй угрожающий раскат грома. — Может, пара янки в ней утонут. Так нам не придется убивать сучьих детей.

Адам не ответил, а просто забрал пропуск и пришпорил коня. На севере мелькнула молния. Он пустил лошадь рысью, убегая от первых огромных капель дождя, упавших как раз когда он повернул на территорию госпиталя.

Ординарец объяснил Адаму, в какой палате проводит службу миссионер, и он направил коня на всем скаку сквозь внезапный порыв ветра, принесший дым, выходящий из тонких металлических дымоходов, возвышающихся над каждым бараком.

Дожль усилился, барабаня по оловянным крышам и туго натянутому полотну шатров, воздвигнутых в качестве дополнительных палат.

Адам нашел нужное строение, привязал лошадь у крыльца и нырнул внутрь в тот самый момент, когда раскат грома, казалось, расколол небеса и вызвал настоящий дождевой поток, так громко заколотивший по крыше палаты, что практически заглушил голос преподобного Джона Гордона.

Джулия, сидящая за небольшой и поскрипывающей фисгармонией, довольно улыбнулась неожиданному появлению Адама и закрыла за ним дверь, поскольку это была одна из тех пятниц, когда мать Джулии решила не приходить в госпиталь.

Там находились лишь Джулия, ее отец и неизбежный мистер Сэмуорт, который нервно посматривал в сторону крыши при очередном раскате грома, ревущем в небе. Служба постоянно спотыкалась, прерываемая громом и приглушенная шумом дождя.

Стоя у окна, Адам смотрел, как на Ричмонд опускается ночь, и темноту пронзают молнии, демонически озаряя городские шпили.

Гроза, похоже, всё усиливалась, подобно эху войны на небесах, а дождь стучал по крышам с такой зловещей силой, что преподобному Гордону приходилось прилагать чудовищные усилия, произнося слова гимна. Джулия нажимала на педали маленького инструмента, наполняя палату мелодией «Хвала Господу от всех, кого он благословил».

Как только пение закончилось, миссионер едва слышно пробормотал благословение, и на том прерванная грозой служба была завершена.

— Это скоро должно закончиться! — преподобному Гордону приходилось кричать, чтобы Адам его расслышал, но яростно бушующая гроза, похоже, застряла над городом.

Во многих местах крыша палаты протекала, и Адам помог передвинуть койки в сторону от холодных струй. Джулия хотела своими глазами посмотреть на грозу и, завернувшись в пальто, вышла на небольшую веранду сзади палаты, где под крытой дранкой крышей вместе с Адамом наблюдала, как буря сотрясает небеса над Виргинией.

Всё новые и новые молнии до земли разрывали небо, а гром гремел эхом в облаках. Наступила ночь, но ее разрезал огонь и взрывы в небе. Где-то в госпитале завывала собака, а потоки воды журчали и лились в черные глубины Кровавого ручья.

— У мамы головная боль. Она всегда может предсказать грозу по своим головным болям, — объяснила Джулия Адаму не соответствующим моменту бодрым тоном, но Джулии всегда нравились грозы.

Она чувствовала нечто особенное в этой природной ярости и полагала, что является свидетельницей лишь слабого эха того хаоса, в котором Бог сотворил землю. Джулия плотнее завернулась в пальто, и когда сверкнула молния, Адам увидел, как ее глаза блестят от возбуждения.

— Ты хотела меня видеть? — спросил ее Адам.

— Надеюсь, что и ты хотел меня видеть! — поддразнила его Джулия, хотя внутренне желала, чтобы он сделал страстное признание, что проскакал бы и через дюжину таких бурь, лишь бы быть с ней рядом.

— Конечно же хотел, — ответил Адам. Он стоял на благопристойном расстоянии от Джулии, хотя, как и она, прижимался к стене веранды, чтобы попасть под защиту ее маленькой крыши. Вода лилась сверху, образуя занавес, отсвечивающий серебром всякий раз, когда в облаках мелькала молния.

— Но ты мне написала, — напомнил ей Адам.

Джулия почти уже забыла о том письме с намеком на важное сообщение и теперь, когда прошло так много времени, подозревала, что наверняка оно потеряло срочность.

— Дело в твоем друге Нате Старбаке, — объяснила она.

— В Нате? — Адам, почти ожидавший, что она разорвет помолвку, не мог скрыть удивления.

— Он приходил к тебе, как только его выпустили из тюрьмы, — сказала Джулия.

— Я как раз была в доме твоего отца. Знаю, я не должна была его впускать, но шел почти такой же сильный дождь, как сейчас, а он казался таким одиноким, что я над ним сжалилась. Ты ведь не возражаешь? — Джулия подняла глаза и пристально посмотрела на Адама.

Адам уже почти позабыл тот импульс, что заставил его приказать слугам отца не впускать Старбака в дом. В то время, сразу после того, как Старбак совершил возмутительный поступок, введя падшую женщину в дом миссионера, этот запрет казался лишь мерой предосторожности, но гнев Адама с того ужасного вечера значительно поутих.

— И чего он хотел? — спросил он.

Джулия помедлила, пока над городом прогремел и затих раскат грома. Молния осветила тучи, мелькнув по закрытому ими небу, как затуманенная река небесного серебра.

Где-то в Манчестере, городе на противоположном берегу реки Джеймс, в результате удара молнии начался пожар, там задрожало тусклое красное сияние, продлившееся несколько секунд, а потом дождь его погасил.

— Он оставил тебе сообщение, — ответила Джулия.

— Оно показалось мне весьма загадочным, но он ничего не объяснил. Просто сказал, что ты поймешь. Он просил тебя прекратить переписку с его семьей.

Адам ощутил, как его охватил внезапный холод. Он молчал, лишь всматривался в темную долину реки, где дождь барабанил по угрюмым водам.

— Адам? — обратилась к нему Джулия.

В голове Адама внезапно возник образ свисающей с высокой перекладины петли.

— Что он сказал? — выдавил он.

— Он сказал, чтобы ты прекратил переписку с его семьей. Это не кажется тебе странным? Мне — очень. И вообще, семья Старбака в Бостоне, так как же ты можешь с ней переписываться? Мне говорили, что люди как-то переправляют на Север письма, но уверена, что не могу представить, как ты ввязываешься в подобные проблемы, просто чтобы написать преподобному Элиялу Старбаку. И Нат еще сказал, что всё объяснит, как только сможет, но о том, когда это может произойти, он тоже говорил загадками.

— Боже ты мой, — Адам содрогнулся от захлестнувшего его ужаса.

Он представил стыд своего отца, когда тот узнает, что сын предал Виргинию. Но как это выяснил Старбак? Это Джеймс ему написал? Другого объяснения быть не могло. Как еще он мог узнать? И если знал Старбак, то кто еще?

— Где Нат? — спросил он Джулию.

— Не знаю. Откуда мне знать? — по правде говоря, почему-то Джулия вбила себе в голову странную мысль, что Старбак пересек линию фронта, но поскольку источником этой идеи была Салли Траслоу, она полагала, что не стоит об этом упоминать.

Джулия в конце концов набралась мужества и навестила Салли, подойдя к ее дому, вооружившись библией и полным саквояжем трактатов, живописующих жуткие ужасы ада, ожидающие грешников, но этот визит неожиданно превратился в наполненное смехом и радостью утро, когда вместо того, чтобы попытаться обратить девушку к Господу, Джулия получила удовольствие, рассматривая принадлежащую Салли коллекцию платьев и шалей.

Они болтали о батисте и шамбре, и можно ли заменить тарлатаном тюль для вуали, и Джулия пощупала шелковые и сатиновые платья Салли, а после охватившего город липкого страха подобные разговоры об оборках и безделушках принесли облегчение.

Религиозные убеждения Джулии были оскорблены лишь энергичными планами Салли устроить святыню спиритуализма в задних помещениях дома, но явный цинизм Салли и ее честное описание того, как она планирует обманывать клиентов, вызвали в результате у Джулии скорее веселье, чем неодобрение.

Джулия была тронута и заботой, которую Салли проявляла по отношению ко Старбаку, она разволновалась, когда Салли упомянула, как Старбаку нравится Джулия. Всё это было странно, слишком странно, чтобы объяснить Адаму, который наверняка разразился бы праведным гневом даже только при мысли о том, что его невеста посещает одну из ричмондских куртизанок, хотя на самом деле дом Салли внешне выглядел столь же респектабельно, как и любой другой в Ричмонде, и гораздо чище большинства остальных.

Но Джулия не могла рассказать Адаму об этом визите, так же как не могла бы рассказать и матери.

— А имеет значение, где находится Нат? — спросила она Адама.

— Полагаю, что нет, — Адам неловко дернулся, его шпоры и ножны тихо клацнули на фоне грохота дождя и завывания ветра.

— Так что же означает это сообщение? — со всей прямотой спросила Джулия. Ее любопытство только выросло из-за реакции Адама, который, по ее мнению, повел себя как-то странно виновато.

Адам покачал головой, но потом нерешительно высказал объяснение.

— Я писал туда, — медленно и не совсем внятно произнес он. — Откуда приехал Нат. Я пытался. Отец несмотря ни на что пробовал восстановить связь Ната с семьей. Это казалось важным.

Адаму плохо удавалось лгать, и чтобы прикрыть смущение, он отодвинулся от стены барака и положил руки на балюстраду.

— Думаю, Нату не нравятся наши усилия, — кое-как закончил он.

— Так выходит, что всё это не так уж и загадочно? — сказала Джулия, не веря ни единому слову Адама.

— Да, — подтвердил он, — совсем не загадочно.

Джулия прислушалась к собачьему вою, ржанию лошадей и хлопающей на ветру парусине.

— Что сделал Нат? — спросила она после длительной паузы.

— О чем ты?

— Что сделал Нат, чтобы потерять любовь своей семьи?

Долгое время Адам не отвечал, а потом пожал плечами.

— Сбежал.

— И это всё?

Адам уж точно не собирался рассказывать Джулии, что в этом была замешана женщина, приманившая Старбака, а потом бросившая его в Ричмонде.

— Он очень дурно поступил, — напыщенно произнес Адам, зная, что это неадекватное объяснение, а также несправедливое.

— Нат — неплохой человек, — добавил он, не зная, как закончить эту характеристику.

— Просто слишком страстный? — предположила Джулия.

— Да, — согласился Адам, — просто слишком страстный, — а потом замолчал, когда жуткий раскат грома расколол небеса. На дальнем берегу реки мелькнула молния, озарив верфь суровым мертвенно-бледным светом, подчеркнувшим черноту теней.

— Когда придут янки, — он сменил тему, — тебе следует остаться дома.

— Ты полагаешь, я собираюсь поприветствовать их появление в Ричмонде? — язвительно спросила Джулия.

— У тебя есть флаг? В смысле флаг Соединенных Штатов? — поинтересовался Адам.

— Нет.

— Уверен, в моей комнате на Клэй-стрит один найдется. Попроси его у Полли. Вывеси дома из окна.

Этот совет показался Джулии слишком капитулянтским.

— Ты так уверен, что они войдут в Ричмонд.

— Войдут, — с пылом заявил Адам. — Это воля Господа.

— Правда? — удивилась Джулия. — Тогда почему же, интересно, Господь позволил этой войне случиться?

— Мы ее объявили, — ответил Адам.

— Это сделали люди, а не Господь, и именно Юг объявил войну, — он ненадолго замолчал, заглянув в глубину своей совести и обнаружив в ней какую-то дыру.

— Я верил в то, что как-то сказал мне отец. Что Америке нужно небольшое кровопускание, как лечат болезни доктора, прикладывая пиявки. Одно яростное сражение, и мы научимся мудрости мирных переговоров. А теперь взгляни на это! — он махнул рукой в сторону бури, и Джулия послушно всмотрелась в долину, где вспышка бело-голубой молнии выхватила из мрака силуэты корабельных снастей на реке, отразившись на воде серебристым огнем.

Дождь барабанил по земле, отскакивал от крыши палаты, выливался в сточные канавы и запрудил дорожку перед госпиталем.

— Мы будем наказаны, — сказал Адам. Джулия вспомнила браваду Старбака, процитировавшего высказывание Джона Пола Джонса[54].

— Я думала, мы еще и не начали сражаться? — она повторила слова Старбака, удивившись своей воинственности.

Она никогда не считала себя сторонницей партии войны, но была слишком поглощена дискуссией, чтобы осознать, что использует приверженность определенным политическим силам в качестве аргумента в споре, касающемся личных отношений.

— Мы просто не можем позволить себе сдаться без борьбы! — настаивала она.

— Мы будем наказаны, — повторил Адам. — Понимаешь, мы выпустили зло, сегодня я это видел, — он замолчал, и Джулия, решив, что он стал свидетелем какого-то ужасного ранения, не стала пытаться это выяснить. Однако потом Адам предложил совершенно другое объяснение, заявив, что обнаружил, что винит в войне рабов.

— Разве ты не видишь, что война будит в нас самое худшее? — спросил он ее. — Все путы, которые удерживали нас в рамках приличия и в почитании Господа, разрезаны, и мы плывем на волне мерзкого гнева.

Джулия нахмурилась.

— Ты считаешь, что Юг заслуживает поражения, потому что ты не был ласков к рабу?

— Я считаю, что Америка — единая страна.

— Звучит так, — произнесла Джулия, всеми силами пытаясь сдержать нарастающий гнев, — словно ты сражаешься за другую сторону.

— Может, и так, — согласился Адам, но так тихо, что Джулия не смогла расслышать его слова сквозь шум дождя.

— В таком случае тебе нужно ехать на Север, — холодно заявила Джулия.

— Нужно ехать? — спросил Адам странно кротким тоном, будто и правда хотел получить ее совет.

— Ты должен сражаться за то, во что веришь, — без обиняков ответила Джулия. Адам кивнул:

— А ты?

Джулия вспомнила кое-какие слова Салли, которые ее удивили: что мужчины, за всем своим хвастовством и показухой, на самом деле слабы, как новорожденные котята.

— Я? — удивилась Джулия, словно не сразу поняла, что имеет в виду Адам.

— Ты покинешь Юг?

— А ты бы этого хотел? — спросила Джулия, и по правде говоря, это было приглашение для Адама сделать ей предложение и объявить, что большая любовь требует сумасбродных жестов.

Джулия не хотела заурядной любви, она жаждала ощутить такую же, как и религия, переворачивающую всю жизнь тайну, чтобы она была необузданной, как гроза, которая сейчас изливала свой гнев на полуостров.

— Я хочу, чтобы ты делала то, что велят тебе сердце и душа, — сухо отозвался Адам.

— Значит, мое сердце велит мне остаться в Виргинии, — так же холодно произнесла Джулия. — Оно говорит мне, что я должна работать здесь, в госпитале. Мама этого не одобряет, но я должна настоять. Ты будешь возражать, если я стану сестрой милосердия?

— Нет, — ответил Адам, но без малейшей доли убеждения в голосе. Он выглядел опустошенным, как странник, заблудившийся в неизведанных землях, а потом он был избавлен от необходимости продолжать разговор, потому что дверь палаты отворилась, и преподобный Гордон тревожно высунулся на веранду.

— Я боялся, что вас смыло, — произнес отец Джулии со всем возможным неодобрением, на которое только был способен.

Его жена посчитала бы то, что Джулия с Адамом находятся одни в темноте, неподобающим, но преподобный Гордон не обнаружил в их поведении никакого греха.

— Мы совершенно не промокли, отец, — возразила Джулия, сделав вид, что поняла мягкое замечание отца буквально. — Мы просто смотрим на грозу.

— И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне, — радостно процитировал преподобный Евангелие от Матфея.

— Не мир пришел я принести, — процитировала Джулия тот же источник, — но меч.

Произнося эти слова, она смотрела на Адама, но тот не замечал ее взгляда. Он уставился в темную пустоту, которую рассекали молнии, вспоминая клочки белой бумаги, выкинутые в черную канаву.

Это был след предательства, что принесет северянам победу, а эта победа — благословенный мир. И конечно, сказал себе Адам, во время мира всё вернется на свои места. Завтра.

Когда взошло солнце, от напитанной дождем земли шел пар. Атака должна уже была два часа как начаться, прорвать ядро обороны янки и гнать их обратно, в сторону болота Уайт-Оук. Но на трех дорогах, что вели от позиций мятежников в сторону янки, не было ни малейшего движения.

Генерал Джонстон планировал использовать эти три дороги, как трезубец. Сначала по центру выдвинется дивизия Хилла, атакуя по дороге на Уильямсберг войска северян, скопившиеся за станцией Фейр-Оукс.

Джонстон надеялся, что пехота янки прижмется к продвигающимся войскам Хилла, как рой пчел, и их разобьет подошедшая с севера дивизия Лонгстрита, а с юга — дивизия Хьюджера.

Дивизия Хилла должна была начать атаку, получив сообщение о том, что войска Лонгстрита и Хьюджера вышли из своих лагерей и приблизились к Ричмонду. Люди Лонгстрита должны были наступать по девятимильной дороге, рядом со Старой таверной, а дивизия Хьюджера — по дороге на Чарльз-Сити, рядом с таверной Уайта. Но обе дороги были пусты.

После бурного ночного дождя дороги покрывали лужи, но на них никого не было. Утренний туман разошелся, обнажив залитые водой поля, по которым гнал рябь настолько сильный ветер, что двум воздушным шарам янки пришлось сесть, а дым из полевых кухонь, где пытались разжечь промокшие дрова, улетал прочь.

— Где они, черт возьми? — недоумевал Джонстон, отправивший двух адъютантов, пошлепавших по затопленным лугам по зловеще пустынным дорогам в поисках пропавших дивизий.

— Найдите их, просто найдите их! — крикнул он.

К этому моменту, согласно его расписанию, атака должна была уже прорваться через строй янки и гнать массу паникующих беглецов в сторону предательского болота Уайт-Оук.

Но янки и не подозревали об уготованной им судьбе, а на восточном горизонте поднимался дымок от их полевых кухонь. Адъютант вернулся из штаба генерала Хьюджера и сообщил, что обнаружил генерала спящим в постели.

— Что? — воскликнул Джонстон.

— Он спит, сэр. И весь его штаб тоже.

— После восхода солнца?

Адъютант кивнул.

— Беспробудным сном, сэр.

— Боже всемогущий! — Джонстон непонимающе уставился на адъютанта.

— Они не получили приказов?

Адъютант, друг Адама, поколебался, пытаясь найти способ спасти своего друга.

— Так что? — зло спросил Джонстон.

— Начальник его штаба утверждает, что нет, — ответил адъютант, извиняюще пожав плечами в сторону Адама.

— Черт возьми! — рявкнул Джонстон. — Мортон!

— Сэр!

— Кто отвозил Хьюджеру приказы?

— Майор Фалконер, сэр, но могу заверить вас, что приказы были доставлены. У меня есть расписка с подписью генерала. Вот, сэр, — полковник Мортон вытащил расписку и протянул ее генералу.

Джонстон оглядел бумагу.

— Он получил приказы! Это что, выходит, он просто проспал?

— Похоже на то, сэр, — согласился адъютант, разбудивший Хьюджера.

Джонстон, похоже, задрожал от сдерживаемой ярости, так что был даже не в состоянии подобрать слова.

— И где, черт возьми, Лонгстрит?

— Мы пытаемся его найти, сэр, — отрапортовал полковник Мортон. Он послал адъютанта на девятимильную дорогу, но тот исчез, как и дивизия Лонгстрита.

— Во имя Господа! — рявкнул Джонстон. — Найдите же мою чертову армию!

Конечно, Адам, порвав в клочки приказы Хьюджеру, надеялся вызвать смятение и беспорядок. Но даже в самых дерзких мечтах не снился ему тот бардак, который, к тому же, умудрился усугубить Лонгстрит. Генерал решил, что ему не хочется наступать по девятимильной дороге, и выбрал дорогу на Чарльз-Сити.

В результате дивизии пришлось маршировать прямиком сквозь лагерь Хьюджера. Генерал, которого бесцеремонно разбудили приказом наступать на восток по Чарльз-Сити-роуд, обнаружил, что она забита войсками Лонгстрита.

— Да чтоб его, этого казначея… — ругнулся Хьюджер и приказал подать ему завтрак.

Через полчаса штаб генерала почтил своим присутствием и сам казначей.

— Надеюсь, вы не против, если мы прогуляемся по вашей дороге, — сказал Лонгстрит. — По моей передвигаться невозможно — там грязи по колено.

— Может быть, кофейку? — предложил Хьюджер.

— Для человека, которого ждет сражение, вы чертовски спокойны, Хьюджер, — заметил Лонгстрит, покосившись на поданную товарищу по званию тарелку с щедрой порцией ветчины и яичницы.

Хьюджер о надвигающемся сражении услышал впервые, но демонстрировать свою неосведомленность перед каким-то выскочкой-казначеем отнюдь не собирался.

— Какие у вас приказы на сегодня? — под этим вопросом он прятал тревогу. Неужели он пропустил что-то важное?

— Такие же, как и у вас, надо полагать. Марш-бросок на восток, пока не найдем янки. Как найдем — атаковать. Хлеб у вас свежий?

— Угощайтесь, — ответил Хьюджер, раздумывая, не слетел ли с катушек окончательно этот безумный мир. — Но я не могу наступать, пока вы у меня на дороге.

— Мы отойдем в сторонку, — великодушно ответил Лонгстрит. — Мои ребятки перейдут ручей и отдохнут, пока вы проходите мимо. Вас это устроит?

— Почему бы вам не отведать и ветчины с яичницей? — предложил Хьюджер. — Я не сильно голоден, — он встал и вызвал начальника штаба. Он был занят дивизией, которую нужно было привести в движение, и битвой, которую нужно было выиграть. Господи, подумал он, в старой армии подобными вещами занимались с большим умом. Гораздо большим.

В штабе армии генерал Джонстон в сотый раз щелкнул крышкой часов. Битва должна была быть в самом разгаре вот уже четвертый час, но до сих пор не прозвучало ни одного выстрела. Ветер вызывал рябь на поверхности луж, но разогнать сырость этого дня ему было не под силу.

Многие ружья сегодня дадут осечку, подумал Джонстон. В сухой день оружейный порох сгорал целиком и полностью, но влажная погода гарантировала проблемы с заряжением и грязные от нагара ружейные стволы.

— Да где же они, Господи? — воскликнул он.

Дивизия генерала Хилла была готова уже на рассвете. Его солдаты, укрывшись в лесу, чьи могучие деревья были расколоты пополам ночными молниями, сжимали в руках винтовки, ожидая сигнала к атаке. Передние ряды видели дозоры янки на дальней стороне мокрой поляны.

Дозорные пункты представляли собой импровизированные укрепления, возведенные из поваленных деревьев и веток. За ними северяне укрывались, кто как мог, в ненастную погоду. Некоторые развесили рубахи и кители на просушку.

Один из янки, даже не подозревая о готовых к атаке врагах, спрятавшихся в лесу на другом конце поляны, шагал вдоль опушки, прихватив с собой лопату. Увидев мятежников, он приветственно махнул им рукой, решив, что это всего лишь дозор южан, тот самый, у которого он только вчера выменял кофе на табак и северную газету на южную.

Генерал Хилл открыл крышку часов:

— Новости есть?

— Никак нет, сэр, — адъютанты генерала проскакали до таверны Уайта и Старой таверны, но безрезультатно.

— От Джонстона что-нибудь слышно?

— Тишина, сэр.

— Черт подери. Войну такими методами не выиграть, — Хилл швырнул часы в карман мундира. — Сигнал к атаке! — крикнул он артиллерийскому расчету, чьей задачей было подать сигнал — выстрелить с коротким промежутком три раза.

— Вы атакуете без прикрытия? — воскликнул адъютант, в ужасе от одной только мысли о дивизии, наступающей без всякой фланговой поддержки на половину армии северян.

— Это всего лишь чертовы янки. Посмотрим, как они умеют бегать. Сигнал к атаке!

Глухие, бездушные выстрелы разорвали полуденную тишину. Первый снаряд разнесся над далекими лесами, стряхивая капли влаги и хвойные иглы с деревьев. Второе ядро, подскочив на сыром лугу, впечаталось в ствол дерева. Третье, последнее, послужило началом сражения.

— Джонстон не станет атаковать, — уверил брата Джеймс Старбак.

— Откуда нам знать?

— Макклелан знавал его до войны. И весьма неплохо, так что знает, как работает его мозг, — объяснил Джеймс, не принимая во внимание тот факт, что Секретная служба Соединенных Штатов могла бы найти хоть чуть-чуть более надежный способ определить намерения врага, чем телепатический гений главнокомандующего.

Джеймс потянулся к тарелке с беконом. Он никогда не страдал от нехватки аппетита, и, несмотря на то, что было время ланча и повара обеспечили его щедрой порцией жареной курицы, Джеймс настоял, чтобы бекон, оставшийся после завтрака, так же был подан.

— Угощайся беконом, — предложил он брату.

— Я хорошо поел, — Старбак поочередно пролистывал газеты из огромной стопки, которые доставляли в расположение полевого штаба Секретной службы.

В стопке были такие издания, как «Луисвилл Джорнел», «Чарльстоунский Меркурий», «Кэйп Кодмэн», «Нью-Йорк Таймс», «Миссисипец», «Национальная эра», «Еженедельник Харперс», «Газета Цинциннати», «Республиканец Джексонвиля», «Североамериканская Филадельфия» и «Чикагский журнал».

— И кто только читает все эти газеты? — спросил Старбак.

— Я читаю. Когда время есть, но времени всегда не хватает. А еще нам не хватает штабистов, вот в чем беда. Ты только посмотри на это! — Джеймс, оторвавшись от чтения газеты, жестом указал на телеграфные сообщения, требовавшие дешифровки, но валявшиеся без дела в силу неэффективной работы клерков.

— Может, ты присоединишься, Нат? — предложил Джеймс. — Начальству ты по душе.

— В смысле, когда вернусь из Ричмонда?

— А почему нет? — Джеймсу идея понравилась. — Слушай, ты точно не хочешь бекон?

— Точно.

— Весь в отца, — заметил Джеймс, отрезая ломоть свежего хлеба и намазывая его солидным слоем масла. — А я всегда ел в охотку, как мама, — он перелистнул страницы газеты, но вновь оторвался от нее, когда вошел Пинкертон. — Как генерал? — спросил Джеймс.

— Болеет, — ответил Пинкертон, утягивая с тарелки Джеймса ломтик бекона. — Но жить будет. Медики завернули его во фланель и пичкают хинином.

Генерал Макклелан, слегший от лихорадки Чикахомини и уложенный в постель, попеременно то впадал в жар, то трясся от озноба.

Секретная служба Пинкертона облюбовала соседнее здание, ибо генерал предпочитал находиться рядом со своим лучшим источником информации.

— Но ум у генерала ясный, — добавил Пинкертон, — и он согласен с тем, что вам пора отправляться обратно, — ломоть бекона в его руке указал на Старбака.

— О Господи Боже, — пробормотал Джеймс, в ужасе косясь на младшего брата.

— Ты можешь отказаться, Нат, — заметил Пинкертон, — если считаешь, что это слишком опасно, — он проводил остатки бекона в последний путь и, усевшись у окна, поглядел на небо. — Слишком ветрено для воздушных шаров, чтоб его. Ни разу не видел такой бури, как вчера ночью. Выспаться удалось?

— Да, — ответил Старбак, пряча распирающий его изнутри азарт. Он уже было стал подозревать, что так никогда и не получит список вопросов, не вернется на юг и не увидит Салли или ее отца. По правде говоря, он скучал. И если уж быть совсем откровенным, больше всего он скучал в обществе своего брата.

Нет, Джеймс был хорошим человеком, настолько хорошим, насколько вообще может быть живущая на земле душа. Но темы его разговоров ограничивались едой, семьей, Богом и Макклеланом.

Попав к янки, Нат сперва опасался, что его лояльность Югу будет подвергнута проверке, а трепет перед звездно-полосатым флагом заставит забыть о сотрудничестве с мятежниками. Но вместо этого тоска, которую он испытывал, общаясь с Джеймсом, лишь мешала этой волне патриотизма его захлестнуть.

Кроме того, ему нравился собственный образ — изгоя в армии мятежников Старбак имел репутацию безрассудного отступника, и в самом деле мятежника. В этой же огромной армии с ее жесткой организацией он был всего лишь еще одним молодым человеком из Массачусетса, навеки связанным с ожиданиями своей семьи.

На Юге, подумалось Старбаку, он был волен определять, кем будет. Лишь он сам был волен ограничивать собственные амбиции. Но на Севере он всегда будет сыном Элияла Старбака.

— Когда? — со слегка неуместным энтузиазмом поинтересовался он.

— Сегодня, Нат? — предложил Пинкертон.

— Скажешь, что путешествовал, — Пинкертон и Джеймс состряпали легенду, объясняющую отсутствие Старбака в Ричмонде.

По легенде, Старбак восстанавливал силы после тюремного заключения, путешествуя по южным штатам Конфедерации, где его задержали плохая погода и опаздывающие поезда.

Пинкертон, как и Джеймс, разумеется, понятия не имел, что легенда эта никому была не нужна, а самому Нату требовалась лишь бумага Пинкертона, которую он доставит Ги Беллю, его могущественному заступнику в Ричмонде.

— Лихорадка, уложившая генерала в постель, хоть заставила его сфокусироваться на наших делах, — заметил чрезвычайно довольный Пинкертон. — Так что можешь передать эти вопросы своему другу.

Вопросы Макклелана, как и ложное донесение, данное Старбаку Ги Беллем, были зашиты в пакет из промасленной ткани. Старбак засунул пакет в карман. На нем был поношенный китель брата — объемный двубортный форменный китель синего цвета, который на стройном Старбаке висел мешком.

— Нам требуется многое узнать об обороне Ричмонда, — объяснил Пинкертон.

— Будет осада, Нат. Наши орудия против их земляных укреплений. Твой друг должен рассказать нам о самых слабых местах в их обороне, — Пинкертон обернулся к Джеймсу. — Джимми, хлеб свежий?

— Боже ты мой… — Джеймс, пропустив мимо ушей вопрос начальника, неверяще уставился на недавно полученный разворот «Ричмондского наблюдателя», лежавший у его тарелки. — Ну и дела, — добавил он.

— Джимми, хлеб?.. — предпринял еще одну попытку Пинкертон.

— Анри Ги Белль мертв, — произнес Джеймс, не обращая внимания на голодного шефа. — Ну и дела.

— Кто? — переспросил Пинкертон.

— Восемьдесят лет! Хороший возраст для нехорошего человека. Ну и дела.

— О ком ты говоришь, черт тебя подери? — возмутился Пинкертон.

— Анри Ги Белль, — ответил Джеймс. — Целая эпоха с ним ушла, не меньше, — он вчитался в смазанные газетные строки. — Пишут, что умер во сне. Но каков был мерзавец, каков мерзавец!

Старбак мысленно содрогнулся, но не смел показать свое волнение. Может быть, этот Анри Ги Белль просто однофамилец человека, пославшего Старбака по эту сторону фронта?

— Что за мерзавец? — спросил он.

— Принципы у него были шакальи, — объяснил Джеймс не без нотки восхищения.

Как христианин, он должен был осуждать Ги Белля за его репутацию, но как юрист он даже завидовал профессионализму покойного.

— Единственный, с кем отказался драться на дуэли Эндрю Джексон[55], - продолжил он. — Вероятно, потому что Ги Белль успел убить шестерых, а то и больше. Он был невероятно опасен с пистолетом или саблей. И в зале суда тоже, кстати. Помню, судья Шоу как-то сказал мне, мол, Ги Белль хвастался ему тем, что осознанно отправил по крайней мере десяток невиновных на эшафот. Шоу, естественно, был против, но Ги Белль утверждал, что древо Свободы питается кровью, и неважно, кровь ли это виновных или невиновных, — Джеймс покачал головой в знак осуждения подобного злодейства.

— Он утверждал, что наполовину француз, но Шоу уверен, что Ги Белль наверняка потомок Томаса Джефферсона, — Джеймс покраснел, пересказывая подобные адвокатские слухи.

— Я уверен, это неправда, — добавил он поспешно, — но подобные преувеличения всегда его окружали. Теперь же он отправился на свой последний суд. Джефф Дэвис будет скучать.

— Почему? — спросил Пинкертон.

— Они тесно дружили, сэр, — ответил Джеймс. — Ги Белль был серым кардиналом и, наверное, одним из ближайших советников Дэвиса.

— Ну, значит, поблагодарим Господа за то, что ублюдок почил в бозе, — жизнерадостно заметил Пинкертон. — Так, теперь ответь мне наконец: хлеб свежий?

— Да, шеф, — ответил Джеймс, — свежайший.

— Отрежь мне кусок, будь любезен. И за куриную ножку я был бы очень благодарен. Я тут подумал, как мы поступим, — пообедав, Пинкертон повернулся к Старбаку, — мы пошлем тебя через реку Джеймс этой ночью. Два или три часа прогулки от Петерсберга, а оттуда на север тебе придется добираться самому. Справишься, как думаешь?

— Уверен, что справлюсь, сэр, — ответил Нат, удивляясь тому, как спокойно и обыденно звучит его собственный голос. Ибо живот его скручивало от самого настоящего ужаса.

Ги Белль мертв? Тогда кто вступится за Старбака? Кто во всей Конфедерации докажет, что Старбак не дезертир? Нат встряхнулся.

Нельзя ему возвращаться! Понимание этого словно обдало его ледяной водой. Только Ги Белль мог поручиться за него, и без него друзей в Ричмонде у Ната не было. Без Ги Белля он был дважды изменником, презираемым вдвое сильнее прежнего, без Ги Белля путь на Юг, не говоря уже о Легионе, ему был заказан.

— Ты нервничаешь, Нат! — немного грубовато заметил Пинкертон. — Волнуешься о возвращении, верно?

— Я справлюсь, сэр, — ответил Старбак.

— Уверен, что справишься. Все мои лучшие агенты нервничают. Только дураки даже ухом не ведут при мысли об отправке на юг, — шотландец повернулся в недоумении, услышав гул артиллерии где-то вдалеке: — Это пушечные залпы? Или снова гром?

Он широко распахнул окно. Безошибочно узнаваемый звук артиллерийской канонады прокатился по окрестностям, угас и снова загрохотал, когда слово взяла еще одна артбатарея.

Пинкертон прислушался и пожал плечами:

— Может быть, канониры тренируются?

— Я могу одолжить лошадь и съездить поглядеть? — спросил Старбак.

Ему хотелось побыть в одиночестве и подумать о будущем. Его покровитель мертв. Нату представился Ги Белль, умерший с сардонической улыбкой на губах. Оставил ли старик бумагу, удостоверяющую невиновность Старбака? Почему-то Нат в этом был совсем не уверен, и он снова задрожал, несмотря на жару.

— Возьми мою лошадь, — предложил Джеймс.

— Но вернись до шести! — предупредил Старбака Пинкертон. — За тобой в шесть зайдет человек, который отведет тебя к реке!

— В шесть часов, — пообещал Старбак и, мучаясь от неопределенности и страха, отправился к конюшне.

Пинкертон уселся на стул Ната и вплотную занялся курицей.

— Славный парень твой брат. Но нервный, Джимми, очень нервный.

— Он всегда этим страдал, — заметил Джеймс. — И алкоголем и табаком он лучше себе не сделает.

Пинкертон улыбнулся:

— Я когда-то тоже употреблял алкоголь и табак, Джимми.

— Но вы человек плотного сложения, а мой брат хилый, — объяснил Джеймс. — Люди вроде нас с вами, майор, страдают от желудочно-кишечных заболеваний, а такие как мой брат — всегда от нервов. В этом он пошел в отца.

— Должно быть, образование — великая вещь, — промолвил Пинкертон, усаживаясь перед тарелкой. Звук канонады усилился, но он не обращал на него внимания.

— Моя любимая бабушка, упокой Господь ее душу, всегда заявляла, что нет такой болезни в Божьем мире, которую нельзя было бы излечить глотком виски. Сомневаюсь, что я с ней согласен, Джимми, но она прожила долгую жизнь и ни дня не болела.

— Но она рекомендовала только глоток, — возразил Джеймс, который рад был польстить Пинкертону, — а не надираться как свинья, майор, ни один благоразумный человек не станет оспаривать целительную силу виски, но к прискорбию, оно обычно используется не в качестве лекарства.

— Твой брат наслаждается своим падением, — с озорством заметил Пинкертон.

— Нат — сплошное разочарование, — признал Джеймс. — Но я смотрю на это так, майор: он отрекся от своих политических заблуждений и встал на тяжкий путь исправления. Он стоял на дороге порока, но с Божьей благодатью вернется на праведный путь к полному спасению.

— Смею сказать, что ты прав, — проворчал Пинкертон. Он никогда не чувствовал себя комфортно в обществе собственного заместителя, когда тот начинал нечто вроде проповеди, но признавал твердые добродетели Джеймса и знал, что стоило потерпеть эту странную проповедь ради того порядка, который внес Джеймс в дела Секретной службы.

— И возможно, мы поможем Нату встать на путь к спасению, — настаивал Джеймс, — предложив ему место в бюро? Нам прискорбно не хватает персонала, шеф. Только посмотрите на это! — он махнул рукой в сторону кипы телеграмм и протоколов допросов.

— Когда он вернется из Ричмонда, — ответил Пинкертон, — мы об этом подумаем, обещаю.

Он обернулся в сторону окна и нахмурился.

— Весьма оживленная канонада. Как думаешь, мятежники нас атакуют?

— К нам не поступало никаких сообщений об атаке противника, — сказал Джеймс, имея в виду, что нападение вряд ли может произойти. Когда готовилась атака, небольшой поток дезертиров всегда приносил новости о приготовлениях врага, но в последние дни на линии фронта между двумя армиями было на удивление тихо.

— Ты прав, Джимми, ты прав, — Пинкертон вернулся к столу.

— Наверняка просто канонерка проводит учения с командой. И без сомнений, если происходит нечто серьезное, мы скоро об этом услышим, — он выбрал недельной давности экземпляр «Республиканца Джексонвиля» и начал читать хвастливую статью о том, как прорывающие блокаду контрабандисты сбежали от кораблей северян у побережья Южной Каролины.

Корабль вез груз парусины из Генуи, французских ботинок, британских капсюлей, гуттаперчи из Малайи и одеколона.

— Зачем им нужен одеколон? — удивился Пинкертон. — Зачем, во имя Господа, он им нужен?

Джеймс не ответил. Он был занят ланчем, накладывая очередную порцию цыпленка, когда дверь в гостиную резко отворилась и в комнату вошел высокий и сухопарый полковник.

Полковник был в сапогах для верховой езды и с хлыстом в руках, а его форма была забрызгана красной грязью, что свидетельствовало о том, что он только что прискакал.

— Кто вы такой, черт возьми? — Пинкертон поднял глаза от газеты.

— Меня зовут Торн. Подполковник Торн, Департамент генеральной инспекции, из Вашингтона. А вы-то кто такой?

— Пинкертон.

— Так, Пинкертон, где Старбак?

— Сэр? Я Старбак, сэр, — ответил Джеймс, сдергивая с шеи салфетку и поднимаясь из-за стола.

— Вы Натаниэль Старбак? — мрачно переспросил полковник Торн.

Джеймс покачал головой:

— Я его брат, сэр.

— Тогда где, мать его, Натаниэль Старбак? Вы уже арестовали его?

— Арестовали? — переспросил Пинкертон.

— Я телеграфировал вам вчера. Кто-нибудь тут вообще своим делом занимается? — с горечью спросил Торн, прекрасно зная, что разоблачающее Старбака письмо Дилейни пролежало запечатанным на его собственном столе слишком долго. — Где же он, черт его подери?

Джеймс слабо махнул рукой в сторону заднего двора:

— На конюшне, надо полагать.

— Отведите меня туда! — Торн извлек из поясной кобуры револьвер и вставил в брандтрубку одной из камор капсюль.

— А я могу поинтересоваться… — нервно начал Джеймс.

— Не можете, чёрт возьми! Ведите меня в конюшню! — заорал Торн. — Я сюда из Вашингтона приперся не для того, чтобы вы передо мной тряслись, как девственница на брачном ложе! Шевелитесь!

Джеймс побежал на конюшню.

Дверца стойла, где держали его лошадь, поскрипывала на ветру. Само стойло пустовало.

— Он поехал разузнать, что там была за стрельба, — слабо оправдывался испуганный свирепостью Торна Джеймс.

— Вернется к шести, — уверил полковника Пинкертон.

— Тогда молитесь, чтобы так и было, — ответил Торн. — Где Макклелан? Он должен дать мне кавалеристов, и мы догоним этого ублюдочного изменника.

— Но почему? — спросил Джеймс. — Почему? Что он натворил?

Но полковник уже ушел. Где-то на горизонте трещали пушки, и над лесом поднялась бледная пелена белого дыма. Нат уехал на запад, в воздухе дрейфовало что-то недоброе, и у Джеймса заныло сердце. Он помолился, чтобы его страхи оказались ложными, а потом направился искать лошадь.

Пехота Конфедерации то бежала, то переходила на шаг по местности, которая местами была твердой, а местами превращалась в болото. Дозоры янки заметили, как из леса показались серые и коричневые мундиры, и быстро помчались предупреждать командиров, что мятежники наступают.

В лагерях федералистов горны протрубили тревогу, и этот звук разнесся по фермам к югу от станции Фейр-Оукс. Генерал Макклелан хорошо вымуштровал своих солдат и гордился тем, как они вставали под ружье.

Целые полки побросали писать письма и хлебать кофе, бросили бейсбольные мячи и игральные карты, схватили винтовки, сложенные вигвамом, и побежали вставать в строй за завалом из веток высотой по пояс, который прикрывал их лагерь.

Застрельщики выбежали из строя, направившись к, вырытым в сотне шагов перед завалом окопам, где небольшой бугор предохранял их от затопления, но ночная гроза всё равно залила окопы, так что застрельщики встали на колени у заполненных водой ям и вытащили из дул винтовок затычки, предохраняющие оружие от дождя и ржавчины.

Остальная часть поднявшихся по тревоге полков сформировала две длинные шеренги, которые теперь стояли на теплом и сильном ветру, осматривая лес, откуда только что прибыли дозорные. Солдаты зарядили оружие и вставили на место капсюли.

Завал перед ожидающей пехотой представлял собой барьер из поваленных деревьев. В нем были проделаны проемы, через которые могли бы проходить застрельщики, а в некоторых местах — земляные валы для размещения артиллерии.

Пушки, главным образом двенадцатифунтовые орудия Наполеона, но также и несколько десятифунтовых орудий Паррота, уже были заряжены. Канониры стянули парусину с ящика с боеприпасами, всунули фрикционные запалы и приказали подготовить заряды с картечью для второго и третьего залпа.

Из леса вылетали птицы, побеспокоенные продвигающимися мятежниками, оттуда выскочила пара оленей и помчалась по направлению к только чтосформированному батальону еще не нюхавших пороха ньюйоркцев.

— Не стрелять! — рявкнул сержант солдату, взявшему оленя на мушку.

— Целиться низко, когда они появятся, высматривать офицеров! А теперь спокойно! — сержант расхаживал вдоль шеренги нервничающих солдат.

— Это просто горстка деревенских оборванцев, не особо отличаются от вас, жалкие ублюдки. Ничего таинственного в них нет. Их можно убить, как любого другого. Цельтесь низко, когда их увидите.

Один мальчишка снова и снова бормотал слова молитвы. Его руки тряслись. Некоторые солдаты воткнули шомполы в сырой дерн, чтобы они были под рукой, когда понадобится перезарядить винтовку.

— Ждите ребята, ждите, — повторял сержант, видя беспокойство на юных лицах. Полковник галопом промчался позади шеренги, копыта его лошади обдали их струей воды с грязью.

— Где они? — спросил один из солдат.

— Скоро увидишь, — ответил другой. В центре шеренги на фоне тусклого неба ярко сияли знамена.

Где-то в ночи затрещала оружейная стрельба, словно горел сухой тростник. Грохот пушки заставил солдат подскочить. С того фланга доносились дьявольские крики, а дым плыл над мокрой землей, но перед ньюйоркцами по-прежнему не было видно врага.

Выстрелила еще одна пушка, выплюнув на тридцать ярдов облако дыма. За спинами нью-йоркского полка в воздухе разорвался снаряд, свидетельство того, что батарея мятежников находилась где-то поблизости.

Один из ждущих солдат из Нью-Йорка внезапно согнулся и выблевал все содержимое желудка — галеты и кофе — на траву.

— Полегчает, когда их увидите, — рявкнул сержант. Из леса выпрыгнул еще один олень, помчавшись на север, в дым и грохот, а потом резко развернулся и поскакал вдоль шеренги северян.

Между деревьев замелькали тени, тусклый свет отражался от оружия, а среди сосен показался яркий флаг мятежников.

— Готовьсь! Цельсь! — выкрикнул полковник нью-йоркского полка, и семьсот винтовок прижались к семистам плечам. Застрельщики уже открыли огонь, стоя у затопленных окопов, и выщербленная земля покрылась дымками, дрейфующими с ветром на север.

— Ждать! Ждать! — приказал сержант. Лейтенант срезал саблей траву. Он пытался сглотнуть, но у него в глотке пересохло. Уже много дней он страдал запором, но внезапно ощутил, что в кишках забулькало.

— Не стрелять! Дождитесь их! — сержант сделал шаг назад из первой шеренги.

А потом внезапно они появились, те самые враги, о которых они все читали и слышали, над которыми смеялись, и они имели плачевный вид — все в обносках, неровная линия ободранных людей в грязно-коричневой и мышино-серой форме, выступившая из тени дальнего леса.

— Пли! — полковник вытащил саблю и взмахнул ей. Первая шеренга нью-йоркского полка скрылась в дымовой завесе.

— Пли! — крикнул капитан артиллерии, и в край леса со свистом полетели снаряды, разорвавшись с необычно маленькими облачками дыма. Солдаты прочищали дула орудий и заталкивали картечь поверх пороховых зарядов.

— Вы их остановите, ребята! Удержите их! — капеллан ньюйоркцев расхаживал туда-сюда за спинами рот, с библией в одной руке и револьвером в другой. — Пошлите их души к Господу, ребята, отправьте мерзавцев к славе. Отлично! Хвала Господу, цельтесь низко!

— Пли! — из ствола пушки вылетел заряд картечи и словно огромный веер взъерошил неровную поверхность земли.

Мятежники были отброшены, их кровь разрисовала причудливыми узорами оставленные ночным ливнем лужи. Стальные шомполы застучали по дулам винтовок, когда ньюйоркцы начали перезаряжать оружие.

Дым от их залпа поредел, и они смогли рассмотреть, что враг по-прежнему продвигается, хотя теперь маленькими группами, которые останавливались, становились на колени, стреляли, а потом снова шли вперед и время от времени издавали странное улюлюканье, знаменитый боевой клич мятежников.

Их новое боевое знамя, выглядывающее из-за деревьев, выглядело кровавым.

— Пли! — скомандовал сержант, наблюдая, как одна из групп мятежников остановилась. Два человека в серых мундирах упали. В дыму кувыркался случайно оставленный в дуле шомпол.

Пули мятежников вонзились в бревна и ветки завала, а другие просвистели над головами. Застрельщики северян побежали назад, оставив бесполезные окопы снайперам южан.

Дым начал накрывать поле битвы рваной пеленой, за которой мятежники превратились просто в силуэты, обозначенные вырывающимся из винтовок пламенем.

Пушка откатилась на лафете, оставив глубокие следы во влажном дерне. Не было времени делать амбразуры как следует, с твердым основанием, удалось лишь воздвигнуть грубую стену перед пушками, которые теперь выплевывали смертоносную картечь.

Каждая двенадцатифунтовая пушка уже дважды выстрелила картечью, которую заталкивали в дуло поверх двух с половиной фунтов пороха, так что каждый снаряд выпускал в воздух пятьдесят четыре ружейные пули полтора дюйма диаметром каждая. Содержащие картечь снаряды были сделаны из разрывающегося при выстреле олова, а пули находились внутри в смеси опилок, исчезающих в пламени еще в дуле пушки.

Пули вонзались в стволы деревьев позади атакующих мятежников, шлепались в мокрую землю или разрывали тела конфедератов. С каждым выстрелом пушки откатывались всё дальше, следы от их колес в мягкой земле становились всё глубже, а у канониров не было ни сил, ни времени, чтобы вытащить тяжелые орудия из засасывающей их грязи.

Приходилось опускать стволы пушек, чтобы компенсировать их углубление в почву, но они по-прежнему выполняли свою работу, сдерживая атаку мятежников. Неприятные вопли мятежников прекратились, их сменил свист картечи, врывающейся в дальний лес.

— Вы их побеждаете! Побеждаете! — полковник ньюйоркцев привстал на стременах, чтобы крикнуть эти слова своим солдатам. — Вы их напугали, — сказал он, а потом приглушенно выдохнул, когда пуля вошла ему в глотку.

Полковник начал мотать головой, как будто ему жал воротник. Попытался заговорить, но вместо слов изо рта появилась лишь кровь и слюна. Он завалился в седле с выражением удивления на бородатом лице, а сабля выпала из руки и задрожала, воткнувшись в землю.

— Ребята молодцы, сэр, просто молодцы! — за полковником скакал майор, который потрясенно наблюдал, как его командир медленно вывалился из седла. Лошадь полковника заржала и рысью помчалась вперед, потащив седока за собой за запутавшуюся в стремени левую ногу.

— Боже ты мой, — произнес майор. — Доктора! Доктора!

Еще одна пушка издала глухой звук, выпустив заряд картечи, только на сей раз пули вонзились в ряды ньюйоркцев, защелкав по завалу из веток и свалив четырех человек, покатившихся кувырком в обратном направлении. Грохнула еще одна пушка, и майор увидел, что мятежники поставили два орудия на своем левом фланге и снимают с передков еще два.

Он развернул лошадь, чтобы подъехать к оказавшемуся под угрозой флангу, но стоявшая там рота уже отступала. На том фланге были и другие войска северян, но они находились слишком далеко, чтобы прийти на помощь, а кроме того, те солдаты отражали атаки другой группы мятежников.

— Сдерживать их! Сдерживать! — крикнул майор, но появление у южан артиллерии подняло мятежникам дух, и теперь фигуры в сером приближались к завалу из веток, а огонь их ружей стал более смертоносным.

Раненые хромали и ползли подальше от рядов ньюйоркцев в поисках помощи от музыкантов, служивших также санитарами.

Убитых вынесли из шеренги северян, а оставшиеся в живых в центре строя сомкнули ряды. Во рту у них пересохло от соленого пороха, который они лизали, разрывая обертку патрона, а лица почернели. Пот прочертил светлые полоски на черных лицах.

Они заряжали и стреляли, заряжали и стреляли, зажмуриваясь, когда тяжелые винтовки ударялись о покрытые синяками плечи при отдаче, а потом снова заряжали и стреляли.

Земля позади мятежников была усеяна убитыми и ранеными, основные потери пришлись на те места, где заряды картечи ворвались в продвигающиеся шеренги.

Новое знамя южан с усеянным звездами голубым крестом на ярком красном поле разорвала картечь, но какой-то солдат подобрал древко и побежал вперед, пока пуля янки не раздробила ему ногу, и флаг снова упал. Его подобрал другой человек, и дюжина солдат из Нью-Йорка начала по нему палить.

Сержант янки наблюдал за тем, как мальчишка установил на место пулю, но шомпол вошел в дуло лишь на двадцать дюймов, а потом остановился. Сержант протолкнулся через строй и схватил его винтовку.

— Нужно стрелять, черт тебя дери, а потом уже запихивать следующую пулю, — сержант полагал, что мальчишка установил в винтовку уже четыре или пять зарядов и каждый раз забывал взвести курок с капсюлем. Сержант отбросил винтовку и подобрал оружие погибшего солдата.

— Вот зачем Господь дал тебе капсюли, парень, чтобы убивать мятежников. Так что давай, за работу.

Майор нью-йоркского полка развернулся и промчался галопом мимо тела полковника к ближайшей батарее янки, где его лошадь подскользнулась в грязной жиже и остановилась.

— Разве вы не можете смести те пушки? — спросил он, указывая саблей на артиллерию мятежников, накачивающую поле боя дымом.

— Мы не можем передвинуть пушки! — отозвался лейтенант-артиллерист.

Орудия северян так глубоко погрузились в грязь, что даже общими усилиями людей и лошадей их невозможно выло вытащить. Над головами просвистел снаряд и разорвался прямо позади палаток ньюйоркцев.

Две пушки северян выстрелили, но они уже завязли так глубоко, что картечь лишь со зловещим воем пролетела над головами мятежников.

А потом снова раздался этот странный вопль, жуткий и леденящий кровь, одновременно означавший и безумие, и противоестественную радость от убийства, и скорее именно этот звук, а не звуки ружейной или артиллерийской пальбы, убедил ньюйоркцев, что они выполнили свой долг.

Они отошли от завала из веток, по-прежнему стреляя во время отступления, но стремясь ускользнуть от ужасов картечи и винтовок, которые рвали баррикаду в клочья и выбивали из рядов янки всё новых людей.

— Спокойно, ребята, спокойно! — призвал майор, увидев отступление своих войск.

Раненые умоляли отступающий батальон забрать их с собой, но каждый здоровый солдат, бросивший винтовку, чтобы помочь раненому, означал, что станет одной винтовкой меньше для сдерживания атаки. Стрельба мятежников усиливалась, а ньюйоркцев — затихала, но всё равно еще не нюхавшие пороха ньюйоркцы храбро себя показали. Они стреляли при отступлении и не ударились в панику.

— Горжусь вами, ребята! Горжусь! — крикнул сухим ртом майор, а потом завопил, когда его левую руку словно ударили кувалдой. Он недоверчиво уставился на кровь, которая внезапно густым потоком хлынула из рукава.

Он попытался двинуть рукой, из которой сочилась кровь, но мог пошевелить только мизинцем, и потому поднял руку, и кровь прекратила капать. Он почувствовал какую-то странную слабость, но отбросил это чувство, как не имеющее значения.

— Вы молодцы, ребята, и правда молодцы! — его голосу не доставало убежденности, а кровь собралась в лужицу на локте рукава.

Теперь мятежники находились уже у завала, используя его, чтобы прислонять винтовки. Некоторые начали оттаскивать куски баррикады, а другие обнаружили в ней проемы, оставленные для дозоров, и устремились в них. Над рядами мятежников появились дымки, которые унесло ветром.

Ньюйоркцы теперь отходили быстрее, запаниковав при виде канониров, бросивших свои увязшие в грязи пушки и бегущих назад, к лошадям. Один офицер-артиллерист остался и пытался привести орудие в негодность, вколачивая мягкие металлические гвозди в запальные отверстия, но сначала его подстрелили, а потом мятежник заколол штыком и быстро обчистил карманы своей жертвы.

Майору наконец-то удалось наложить жгут выше левого локтя. Его лошадь, оставшись без седока, скакала между полковыми палатками, которые после утреннего смотра так и остались безукоризненно чистыми.

Все входные пологи палаток были должным образом приподняты и прикреплены, пол подметен, а постели аккуратно сложены. Костры полевых кухонь по-прежнему горели. На одном из них кипятился оставленный без присмотра котелок с кофе.

Игральные карты разметало ветром. Мятежники теперь приближались быстрее, и ньюйоркцы побежали под укрытие леса позади лагеря.

Где-то за этим лесом, около перекрестка, где одиноко стояли семь высоких сосен, были другие силы северян, более крупные, а также более крупные артиллерийские батареи и более стойкие завалы.

Там находилось спасение, и янки побежали, а конфедераты заняли их лагерь со всеми сокровищами в виде еды и кофе и уютом, созданным посылками любящих семей солдатам, участвующим в великом и священном деле по объединению страны.

В четырех милях от этого места, на покрытой вязкой грязью дороге, протянувшейся между мрачными лесами, дивизия генерала Хьюджера ожидала, пока старший офицер пытался определить, где им следует находиться.

Некоторые его солдаты смешались с арьергардом дивизии генерала Лонгстрита и были в еще большем смятении, потому что Лонгстрит только что приказал своим бригадам развернуться и маршировать в том направлении, откуда они только что прибыли.

Сырой и теплый воздух производил странное действие на звуки, то заглушая их, так что казалось, что сражение проходит во многих милях от этого места, то, наоборот, становилось похоже, что битва передвинулась дальше на восток.

Две дивизии, которые должны были сомкнуться на армии янки, как стальные челюсти, раздраженно топтались в сумятице, а генерал Джонстон, будучи не в курсе, что два его фланга смешались, и не имея представления о том, что центр начал атаку без них, ожидал у Старой таверны прибытия войск Лонгстрита.

— Есть какие-нибудь новости от Лонгстрита? — спросил генерал уже в двадцатый раз за последний час.

— Никаких, сэр, — с несчастным видом ответил Мортон. Дивизия Лонгстрита испарилась. — Но люди Хьюджера продвигаются, — сказал Мортон, хотя и не захотел прибавить, что продвигаются так медленно, что он сомневается, доберутся ли они до поля боя к ночи.

— Нужно будет провести полное расследование этого инцидента, Мортон, — угрожающе заявил Джонстон. — Я хочу знать, кто не подчинился приказам. Вы этим займетесь.

— Кончено, сэр, — отозвался Мортон, хотя начальника штаба больше волновал грохот пушек, раздававшийся со стороны дивизии Хилла. Он не был громким, потому что в очередной раз поток теплого и душного воздуха приглушил звук, так что шум проходившего неподалеку сражения стал похож на раскаты далекого грома.

Джонстон отмёл опасения начальника своего штаба относительно приглушенных звуков.

— Это дуэль артиллерии на реке, — предположил он. — Хилл не станет атаковать без поддержки. Он не идиот.

В шести милях, в Ричмонде, звуки орудий были более различимы, прокатываясь эхом по улицам, начисто вымытым ночным ливнем.

Люди забрались на крыши и церковные колокольни, чтобы посмотреть, как над восточным лесом поднимается дым от стрельбы. Президента не проинформировали, что надвигается сражение, и он посылал командующему армией жалобные сообщения с требованием объяснить, что происходит.

Это атакуют янки? Следует ли погрузить золотой запас государства на ожидающий поезд и отвезти его на юг, в Петерсберг?

Генерал Роберт Ли, в той же степени, что и президент Дэвис, не имеющий представления о действиях Джонстона, посоветовал президенту соблюдать осторожность. Лучше дождаться новостей, сказал он, прежде чем вызвать в столице очередную панику с эвакуацией.

Не все беспокойно ожидали новостей. Джулия Гордон распространяла Новый Завет в госпитале Чимборасо, а в городе, на Франклин-стрит, Салли Траслоу воспользовалась отсутствием клиентов, чтобы организовать генеральную уборку во всём доме.

Простыни отстирали и развесили сушиться в саду, занавеси и ковры выбили от пыли, тонкие стеклянные абажуры светильников дочиста отмыли от нагара, деревянные полы натерли воском, а окна отполировали замоченными в уксусе газетами.

Ближе к вечеру возница втащил в дом большой круглый стол из красного дерева, которые должен был занять центральное место в комнате для спиритических сеансов, и его тоже нужно было отполировать.

На кухне дымились чаны с кипятком и стоял запах щёлока и соды. Руки Салли покраснели, волосы она заколола в пучок на макушке, а ее лицо блестело от пота. Во время работы она пела. Отец гордился бы ей, но Томас Траслоу спал беспробудным сном.

Бригада Фалконера осталась в резерве, охраняя мост через Чикахомини к северу от города, солдаты прислушивались к шуму далекого сражения, играли в карты, подковывали лошадей и возносили молитвы, чтобы в этот день их присутствие на поле боя не потребовалось.

Старбак скакал на юго-запад по дороге, ведущей к ближайшему мосту через Чикахомини. Он с трудом понимал, куда направляется или что будет делать.

Ги Белль был его покровителем и защитником, а теперь Старбак снова стал сам по себе. Много дней Старбак страшился, что Джеймс может получить настоящее послание от Адама, и его предательство таким образом откроется, но не представлял опасность того, что может оказаться без дружеской поддержки на стороне противника.

Он ощущал себя как зверь, которого охотники гонят из берлоги, а потом вспомнил документ, которые только что дал ему Пинкертон, гадая, обладает ли этот клочок бумаги достаточной силой, чтобы безопасно доставить его домой, в Легион.

Он был уверен, что именно туда хочет направиться, но как теперь, без помощи Ги Белля, ему удастся проникнуть обратно в ряды Легиона? И эта перспектива снова погрузила его в состояние, близкое к отчаянию.

Возможно, думал он, ему следует отправиться добровольцем в какой-нибудь полк северной пехоты. Поменять имя, взять в руки винтовку и раствориться в синих рядах крупнейшей в Америке армии.

Лошадь Старбака неспешно скакала по обочине, пока всадник пытался найти клочок надежды в водовороте охвативших его страхов и фантазий. Дорога оборвалась, превратившись в глубокую трясину из красной грязи, а оставленная колесами фургонов и пушек колея наполнилась дождем после грозы и ветер гнал по ней рябь.

Местность здесь представляла собой плоские поля, прерываемые рощицами и полосками болот, где между тростником струились медленные ручейки, хотя немного впереди виднелись низкие холмы, обещавшие более твердую поверхность для копыт его взятой взаймы лошади.

Теперь канонада не прекращалась, и это значило, что та или другая сторона решительно пытается вытеснить противника, но несмотря на это в неуютно расположенных на мокрых лугах палаточных лагерях не было заметно особой спешки.

Солдаты весь день слонялись без дела, словно сражение за рекой вела какая-то чужая армия или даже чужая страна. Солдаты выстроились в очередь к магазинчику маркитанта, где торговец продавал всякие безделушки, а еще более длинная очередь стояла в палатку, где предлагались сушеные устрицы.

Один из солдат подмигнул Старбаку и похлопал по фляжке, давая понять, что продавец устриц на самом деле торгует запрещенным виски. Старбак покачал головой и поехал дальше. Может, ему просто сбежать? Отправиться в бесплодные земли на западе? Потому он вспомнил презрение Салли и понял, что не может просто бросить всё и сбежать. Он должен бороться за то, что ему дорого!

Он миновал баптистскую церковь, превращенную в госпиталь. Рядом с ней расположился фургон гробовщика с нарисованной на покрывающем его полотне неровными кроваво-красными буквами вывеской, гласившей: «Итан Корнетт и сыновья, Ньюарк, Нью-Джерси. Бальзамирование дешево и качественно, гарантия от запаха и инфекции». Второй фургон был нагружен сосновыми гробами, на каждом был ярлык с адресом доставки.

Забальзамированные тела отправят домой, в Филадельфию и Бостон, Ньюпорт и Чикаго, Буффало и Сент-Пол, а там их похоронят в сопровождении рыдающих родственников и высокопарной риторики жаждущих крови священников.

Большую часть тел хоронили на месте гибели, но некоторые солдаты перед смертью в госпитале оплачивали доставку своих тел домой. Как раз перед глазами Старбака из церкви вынесли тело и положили на стол рядом с фургоном бальзамировщика.

Кончики носков трупа были сколоты вместе, а к одной его лодыжке привязан ярлык. Человек в рубашке и заляпанном полотняном фартуке с широким ножом в руке вышел из фургона, чтобы осмотреть тело.

Старбак пришпорил лошадь, проскакав сквозь ряды вонючих химикатов для бальзамирования, а потом дорога слегка пошла вверх, через густой пояс леса, позади которого находилась маленькая небогатая ферма, окруженная полями, когда-то огороженными зигзагообразными изгородями, хотя теперь от них остались лишь следы на траве, а дерево стащили для костров полевых кухонь.

У дороги стояла бревенчатая хижина со свисающим с карниза крыши самодельным звездно-полосатым флагом. Полосы были сделаны из темной и светлой мешковины, а звезды представляли собой тридцать пять кусочков известки, намазанных на выцветший клочок бледно-голубого полотна.

Бревенчатая хижина, очевидно, служила домом для освобожденных чернокожих, потому что когда Старбак проезжал мимо, из нее выглянул старый седой негр. Он направился к своему огородику с вилами в руке, которые поднял в знак приветствия.

— Задайте им жару, хозяин! — крикнул он. — Сделайте Божью работу, сэр, слышите меня, сэр?

Старбак поднял руку в молчаливом согласии. Теперь впереди он видел блестящую поверхность реки, а за ней, очень далеко за ней, большую полосу дыма, как будто обширная часть леса горела.

Это был признак проходящего там сражения, и это вид заставил Старбака придержать лошадь и вспомнить об одиннадцатой роте. Он гадал, находился ли в этом дыму Траслоу, дерутся ли там Декер, близнецы Коббы, Джозеф Мей, Иса Уошбрук и Джордж Финни.

Боже, подумал он, но если они сражаются там, он хочет быть с ними. Он мысленно обругал Ги Белля за то, что тот умер, а потом заглянул за полосу дыма, очень далеко за нее, туда, где более темное дымовое пятно выдавало присутствие литейных и металлургических цехов Ричмонда, наполняющих своими ядовитыми парами ветер, и это свидетельство далекого города вызвало у него приступ тоски по Салли.

Он вытащил из кармана черуту, чиркнул спичкой и жадно вдохнул дым. Положив спички обратно в карман, он нащупал там пакет из промасленной ткани в форме сигары, который остался его единственным оружием.

Бумага внутри должна была послужить пропуском в Легион, но если бы список чертовых вопросов нашел полицейский патруль, он привел бы его в петлю. И снова Старбак ощутил дрожь страха и искушение сбежать из обеих армий.

— А теперь сделайте Божью работу, хозяин, задайте им жару, сэр, — сказал чернокожий старик, и Старбак обернулся, думая, что тот снова говорит с ним, но увидел еще одного всадника, скачущего к нему во весь опор.

В четверти мили позади этого всадника группа северян-кавалеристов пробиралась по вязкой красной грязи — первый признак спешки, который Старбак заметил на этом берегу реки Чикахомини.

Он снова посмотрел на дым сражения, потому что похожая на барабанную дробь канонада наполнила местность жутким грохотом. Потом его окликнул слегка знакомый голос, и Старбак обернулся, начиная панически осознавать, что у него возникли новые неприятности.

Глава десятая

Атака мятежников захлебнулась посреди брошенных палаток нью-йоркского полка. Продвижение задержало не сопротивление северян, а богатые трофеи, потому что в палатках, сделанных из прочной белой парусины такого качества, о котором и позабыли южане, находились ящики с провизией, забитые отличными рубашками ранцы, запасные штаны и отличные кожаные ботинки, которые шли как на правую, так и на левую ногу. Выпускаемые Конфедерацией грубые башмаки с квадратными носами, представлявшие собой просто грубый каркас из негнущейся кожи, тоже подходили на обе ноги, но обещали им и одинаковые увечья.

Здесь были свертки с провизией, присланные с Севера любящими семьями: упаковки с каштанами, банки с маринованным зеленым перцем и яблочным повидлом, куски имбирного кекса в бумажных обертках, коробки с фруктовыми пирогами, жестянки с леденцами, обернутые тканью сыры и самое главное, кофе.

Настоящий кофе. Не разбавленный молотым жареным арахисом или сделанный из измельченной в порошок сушеной кукурузы или из сухих листьев одуванчика, смешанных с порошком из сушенных яблок, а настоящие ароматные темные зерна кофе.

Сначала офицеры мятежников пытались заставить свои войска двигаться дальше, минуя этот капкан богатств врага, но затем и сами офицеры соблазнились легкой поживой в брошенных палатках.

Там была превосходная ветчина, сушеные устрицы, свежее масло и свежеиспеченный хлеб. Были теплые одеяла, а в некоторых палатках — лоскутные одеяла, сшитые женщинами для своих героев, мужей и сыновей. На одном из таких одеял был изображен флаг Союза, на котором золотым шелком была вышита надпись: «Отомстите за Эллсворта!».

— Что еще за чертов Эллсворт? — спросил солдат-южанин офицера.

— Один парень из Нью-Йорка, который дал себя убить.

— Ну это ведь в последнее время вошло у янки в привычку?

— Его убили первым. Застрелили выстрелом из дробовика, когда он пытался снять один из наших флагов на крыше отеля в Виргинии.

— В таком случае мерзавцу стоило остаться в Нью-Йорке, правда?

В офицерских палатках нашли прекрасные немецкие полевые бинокли, семейные фотографии в серебряных рамках на дубовых столах, изящные дорожные бювары с гравированной бумагой, книги в кожаных переплетах, отполированные черепаховые гребни, прекрасные железные бритвы в кожаных несессерах, банки с кремом для бритья Рассела, замусоленные дагерротипы интимного характера с обнаженными леди, кувшины с отличным виски и бутылки превосходного вина в заполненных опилками ящиках.

Майор Конфедерации, наткнувшись на одну из таких складов бутылок, разрядил свой револьвер в ящик, чтобы его солдаты не соблазнились спиртным.

Опилки в ящиках приняли цвет вина, когда тяжелые пули разбили бутылки.

— Заставьте людей двигаться дальше! — заорал майор на своих офицеров, но те уподобились солдатам, а солдаты стали похожи на детей в магазине игрушек и не собирались возвращаться к своим прямым обязанностям.

На стоянке фургонов, позади штабных палаток, сержант обнаружил сотню новеньких винтовок Энфилда, упакованных в перевязанные веревкой ящики с выбитым на них именем производителя, «Уорд и Сыновья, Бирмингем, Англия.»

Винтовки Энфилда были знаменитым оружием, намного более точным и надежным чем те, которые использовал полк южан, и вскоре толпа солдат толкалась у фургона, чтобы завладеть одной из этих прекрасных винтовок. Постепенно этот хаос унялся.

Некоторые из офицеров и сержантов рубили удерживающие палатки веревки, обрушивая брезент на их содержимое, чтобы убедить своих людей прекратить грабеж и продолжить преследование разбитых частей янки.

На обоих флангах, где палаточные лагеря не послужили помехой для атаки, шеренги мятежников уже прошли через широкую полосу леса с цветущими анемонами, сангвинарией и фиалками, и вышли на открытый участок заливного луга; ветер поднимал рябь на поверхности луж и приподнимал тяжелые флаги северян, укрепившихся к западу от перекрестка, где сходились все три дороги, по которым предполагалось наступление южан.

Перекресток был отмечен семью высокими соснами и двумя унылыми фермами, являвшимися ориентирами того поля боя, где Джонстон запланировал уничтожить стоящих к югу от реки янки.

Перекресток был также защищен сложной формы земляным фортом с торчащими из него пушками, а над ним на сделанном из очищенного соснового бревна флагштоке развевалось знамя Соединенный Штатов.

Подступы к форту были преграждены завалами из веток и окопами для застрельщиков. Именно здесь Джонстон планировал окружить янки, сперва ударив по центру, а потом, прорвавшись с севера и юга, обратить их в бегство к кишащим змеями болотам Уайт-Оук, но вместо этого из леса появилась всего одна дивизия мятежников.

Эта дивизия уже прорвала одну линию обороны северян, и теперь, на другой стороне дрожащего от ветра болота, увидев вторую линию, поджидавшую их под своими яркими знаменами, солдаты в серых и ореховых мундирах издали свой вопль, леденящий кровь боевой клич.

— Пли! — прокричал офицер северян, стоящий на вале форта. Пушка северян окатилась назад по колее. Высоко в воздухе разорвался заряд шрапнели, на ряды мятежников обрушился белый дым, несущий осколки раскаленного добела металла.

Пули минье свистели над болотом, входя в цель в кровавом тумане. Знамена падали и снова поднимались, пока мятежники пробирались через болотистую местность.

Генерал Хьюджер услышал звуки возобновившейся канонады, но отказался воспринять их как призыв к незамедлительным действиям.

— Хилл знает свое дело, — заявил он, — а если бы он нуждался помощи, то бы послал за нами.

Тем временем он осторожно передвинул бригаду вдоль по пустынной дороге, назвав это разведкой крупными силами.

Бригада никого не обнаружила. Тем временем Лонгстрит, озадаченно метавшийся то в одном, то в другом направлении, приказал своим войскам отойти на исходные позиции. Оба генерала проклинали отсутствие карт и опустившийся дневной туман, достаточно густой, чтобы скрыть выдающие место битвы клубы порохового дыма, которые могли указать, откуда доносились загадочные и приглушенные звуки канонады.

Президент Дэвис, разочарованный молчанием своих военачальников, приехал на поле боя из Ричмонда. Он спрашивал новости у каждого встречного офицера, но никто не знал, что произошло в заболоченных полях к югу от реки. Даже военный советник президента не мог докопаться до истины.

Роберт Э. Ли, не разбиравшийся в военном деле, мог только предположить, что атаку предприняли конфедераты, хотя не мог ни сказать, ни предположить, с какой целью и с каких успехом она прошла.

Президент поинтересовался, знает ли кто-нибудь о местонахождении ставки Джонстона, но и этого никто не знал наверняка, так что президент решил, что в любом случае должен разыскать Джонстона, поэтому его отряд продвигался на восток, в поисках новостей о сражении, которое разгорелось с новой силой, когда никем не поддержанные колонны Хилла обрушились на массивные укрепления у семи сосен.

Где нагрелись стволы пушек, резня продолжилась, усиленная неразберихой и поддерживаемая гордостью.

Окликнувшим Старбака человеком оказался французский военный наблюдатель, полковник Лассан, который, галопом промчавшись по склону холма, схватил поводья лошади Старбака и потащил его вниз по дороге, вне поля зрения кавалерии янки.

— Вы знаете, что у вас неприятности? — спросил француз.

Старбак пытался высвободить голову своей лошади из хватки француза.

— Не будьте таким безнадежным идиотом! — выпалил Лассан на своем прекрасном английском.

— И следуйте за мной! — он отпустил поводья и вонзил шпоры в бока своей лошади, и в его голосе была такая уверенность, что Старбак инстинктивно последовал за французом, резко свернув с дороги на болотистый участок земли, под прикрытие густой листвы деревьев.

Всадники прокладывали себе путь через густой подлесок и нависающие мокрые ветки, достигнув, наконец, поляны, где француз повернул лошадь и поднял руку, призвав Старбака к молчанию.

Оба прислушались. Старбак мог расслышать сильный, режущий ухо грохот тяжелый орудий на другой стороне реки, более резкий треск оружейной стрельбы и шелест и завывание ветра в высоких деревьях, но ничего более.

Француз продолжал прислушиваться, и Старбак с новым любопытством разглядывал своего спасителя. Лассан был высоким мужчиной, с темными усами и худым лицом, иссеченным полученными в сражениях шрамами.

Старбак видел рубцы там, где русская сабля разрезала правую щеку француза, казацкая пуля выбила ему правый глаз, пуля из австрийской винтовки изувечила левую сторону челюсти, но всё же, несмотря на все эти ранения, на лице полковника было выражение такой радостной уверенности, что сложно было назвать это ужасно исполосованное шрамами лицо некрасивым.

Скорее это было потрепанное жизнью лицо, на котором остался рассказ о приключении, встреченном со своеобразным щегольством. Лассан скакал на высоком вороном жеребце с тем же врожденным изяществом, что и Вашингтон Фалконер, его мундир, который когда-то был украшен тесьмой и золотой цепью с позолоченными шнурами, теперь выцвел на солнце и поблек, а прекрасный металлический декор частично потускнел, а частично отсутствовал.

Должно быть, в свое время он обладал великолепным кивером, возможно, с сияющим мехом или ослепительной медной бляхой и увенчанный плюмажом или пурпурным гребнем, но теперь он носил широкополую фермерскую шляпу, выглядевшую так, словно ее сняли с пугала.

— Всё в порядке, — прервал молчание Лассан. — Они нас не преследуют.

— Кто это они?

— Предводитель этой группы — человек по имени Торн. Приехал из Вашингтона, — Лассан сделал паузу, похлопав коня по шее.

— Утверждает, что у него есть доказательства, что вас перебросили через линию фронта, чтобы ввести в заблуждение янки. Более того, вас послали выявить личность лучшего разведчика северян в Ричмонде.

Лассан извлек из кармана компас и дождался, пока игла примет нужное направление, прежде чем указать на северо-запад.

— Нам туда, — он повернул лошадь и пустил ее шагом между деревьев.

— И всё дело сводится к тому, друг мой, что они хотят примерить вам пеньковый галстук. Я оказался вовлечен в это, потому что энергичный Торн пришел к Макклелану, требуя кавалерию. Я нечаянно подслушал, и вот я здесь. К вашим услугам, мсье, — Лассан лихо ухмыльнулся Старбаку.

— Почему? — неучтиво осведомился Старбак.

— Почему бы и нет? — весело отозвался Лассан и замолчал, пока его лошадь спускалась по берегу ручья и взбиралась на противоположный. — Ладно, я скажу вам почему. Всё так, как я и раньше объяснял.

Мне нужно попасть и на сторону мятежников, только и всего, и желательно до того, как эта кампания завершится, а это означает, что я не могу провести много недель, совершив чуть ли не кругосветное путешествие чтобы добраться из Йорктауна до Ричмонда. Я предпочел просто перейти линию фронта, и посчитал, что вы будете делать то же самое, так что подумал, почему бы и нет?

Две головы лучше, чем одна, а когда мы достигнем другой стороны, вы за меня поручитесь, и вместо того, чтобы меня арестовывать и расстрелять как шпиона, они довольствуются вашим словом, что я в действительности Патрик Лассан, полковник стрелков императорской гвардии, — он ухмыльнулся Старбаку. — Теперь вам понятно?

— Патрик? — переспросил Старбак, его любопытство возбудило имя, которое совсем не казалось французским.

— Мой отец был англичанином, а его лучших друг — ирландцем, отсюда и имя. Моя мать — француженка, и я взял ее фамилию, потому что она так и не нашла времени, чтобы выйти замуж за своего англичанина, и всё это, mon ami, превращает меня в незаконнорожденного полукровку, — Лассан говорил это с нескрываемым чувством привязанности к своим родителям, привязанности, которой позавидовал Старбак.

— Это также делает меня скучающим незаконнорожденным полукровкой, — продолжил Лассан.

— Янки — прекрасные, гостеприимные люди, но они склонны к тевтонской дисциплине. Хотят ограничить меня предписаниями и правилами. Хотят, чтобы я оставался на приличном расстоянии от схваток, как и подобает наблюдателю, а не участнику, но мне необходим запах боя, в противном случаю я не смогу сказать, как это война будет проиграна или выиграна.

— У нас тоже есть свои правила и предписания, — ответил Старбак.

— Ахаа! — Лассан обернулся в седле. — Так вы мятежник!?

На мгновение закоренелая привычка последних недель побудила Старбака это отрицать, но потом он пожал плечами.

— Да.

— Тем лучше для вас. Может, ваши правила и предписания столь же плохи, как и у янки, мне следует самому убедиться. Но это будет приключением, да? Прекрасным приключением. Поторопитесь! — он повел Старбака из леса через долину, использующуюся под парк артиллерии.

Впереди шла еще одна дорога, и вдоль обочины расположилась отдыхающая пехота янки. Лассан предложил, что если кто-нибудь попробует их задержать, он заявит, что является официальным наблюдателем, направляющимся к месту сражения, а Старбак — его ординарец.

— Но самое для нас сложное — это пересечь реку. Ваши преследователи останутся на дороге сзади, но есть шанс, что они телеграфировали на все мосты, предупредив часовых, чтобы вас не пропустили.

Старбак почувствовал, как в животе запульсировал страх. Если янки его схватят, то повесят, а если офицеры военной полиции южан обнаружат бумагу Пинкертона, они сделают то же самое.

— Вы рискуете, не так ли? — спросил он Лассана.

— Вовсе нет. Если они задержат нас, я буду отрицать знакомство с преступной стороной вашей души. Скажу, что вы меня провели и ввели в заблуждение, а потом раскурю сигару, пока вас будут вешать. Хотя не беспокойтесь, я помолюсь за упокой вашей души.

Мысль о его проклятой душе заставила Старбака вспомнить все растраченные попусту молитвы его брата.

— Вы виделись с моим братом? — спросил Старбак, пока они с полковником прокладывали путь к отдыхавшей пехоте между расставленными пушками.

— Он заявил, что вы невиновны. Полагаю, ваш брат не прирожденный солдат, — он выразился поделикатней. — Я провел большую часть сражения при Булл-Ран в обществе вашего брата. Он человек, которому нравится рамки правил и предписаний. Думаю, он не мерзавец. Армия не может обойтись без таких осмотрительных людей, но больше нуждается в мерзавцах.

— Джеймс — хороший адвокат, — заступился за брата Старбак.

— Почему все американцы так гордятся своими адвокатами?

Адвокаты — обычный признак задиристого общества, и каждый отданный адвокату цент — это меньше шампанского, не завоеванная женщина или не выкуренная сигара. Черт бы побрал всех этих кровопийц, хотя уверен, что ваш брат — сущий ангел по сравнению с остальными. Сержант! — обратился Лассан к одному из пехотинцев, — вы из какой части?

Сержант, убежденный очевидным старшинством Лассана, ответил, что он из Первого миннесотского полка в бригаде генерала Гормана.

— Вы в курсе, что происходит, сэр? — спросил сержант.

— Чертовым мятежникам не сидится на месте. Вы скоро отправитесь, чтобы наподдать им как следует. Удачи! — Лассан продолжил путь, пустив лошадь рысью рядом с заполненной грязью колеёй и стоящей в ожидании пехотой. — Корпус генерала Самнера, — сказал он Старбаку.

— Самнер должен находиться у моста, а значит, ждет приказа атаковать, но сомневаюсь, что он получит его в ближайшее время. Нашего нового Наполеона, похоже, не вполне захватила сегодняшняя спешка. Он еще болен, но даже и в этом случае ему бы следовало быть чуток поживее.

— Вам не нравится Макклелан? — спросил Старбак.

— Нравится? — француз некоторое время размышлял над вопросом.

— Нет, не особо. Он годится в сержанты для строевой подготовки, а не в генералы. Просто напыщенный коротышка и слишком высокого мнения о себе. Это не имело бы значения, будь он в состоянии выигрывать сражения, но похоже, он и сражаться-то не в состоянии, не то чтобы побеждать. До сего момента в этой кампании он лишь давил на мятежников, пользуясь мощью своей армии, чтобы заставить их отступать, но не сражался с ними. Он их боится! Верит, что у вас двести тысяч солдат! — Лассан коротко хихикнул, а потом указал на блестящий телеграфный провод, протянутый на самодельных столбах вдоль дороги.

— Вот в чем ваша проблема, Старбак. Представьте себе, что наш приятель Торн телеграфировал, а? Они могут ждать вас у моста. Могут и вздернуть вас на виселице в Форте Монро. Последняя чашка кофе, сигара, быстрое чтение двадцать третьего псалма, а потом вас поставят на помост и скинут вниз через люк. Быстрый способ уйти из жизни, как говорится. Намного лучше расстрела. Вам когда-нибудь доводилось видеть расстрельную команду?

— Нет.

— Еще увидите. Меня всегда поражает, как часто промахивается расстрельная команда. Ставишь этих тупиц в десяти шагах, цепляешь на грудь бедолаги лист бумаги, и все равно они прошивают ему кишки, локти и мочевой пузырь; в сущности, это не избавляет несчастного ублюдка от страданий, и офицеру приходится делать выстрел милосердия в голову дрожащего ублюдка. Я никогда не забуду свой первый раз. У меня рука дрожала, как осиновый лист, а бедолага дергался, как пойманная рыба. Мне понадобилось три выстрела из револьвера и целых две недели, чтобы отскрести его кровь от сапог. Грязное дело, эти расстрельные команды. С вами все в порядке?

— Я в порядке, — пробормотал Старбак, хотя в действительности рассказ Лассана отвлек его от беспокойства по поводу смерти Ги Белля.

Лассан рассмеялся над уверенностью Старбака. Дорога шла по жутковатом влажному участку леса. где пестрые дятлы перелетали с дерева на дерево, а под ветками простирались мрачные лужи.

Дорога была вымощена деревом, что так сильно затрудняло движение лошадей, что спустя некоторое время Лассан предложил спешиться и повести лошадей в поводу.

Он рассказывал о Крымской войне и идиотизме генералов, потом о тех временах, когда он в 1832 году поступил кадетом во французскую армию.

— Отец хотел, чтобы я вступил в британскую армию. Стань стрелком, сказал он, лучшим из лучших, a мать хотела, чтобы я стал кавалеристом во французской армии. Я выбрал Францию.

— Почему?

— Потому что влюбился в девушку, чьи родители жили в Париже, и подумал, что если поступлю в Сен-Сир[56], то смогу соблазнить ее, а переехав в Англию, больше никогда бы с ней не увиделся.

Старбак вспомнил мадемуазель Доминик Демарест из Нью-Орлеана, дешевую актриску и еще более дешевую шлюху, которая соблазнила его, заставив покинуть Йель и убежать с труппой бродячих актеров.

Он гадал, где же она теперь, и встретятся ли они вновь, чтобы он мог поквитаться. Потом он довольно неожиданно осознал, что не испытывает неприязни к Доминик. Она всего лишь заставила его сделать то, чего он и сам желал — вырваться из наводящих скуку семейныхуз.

— Что сталось с девушкой? — спросил Старбак.

— Вышла замуж за торговца мануфактурой в Суассоне, — ответил Лассан. — И теперь я уже почти и не помню, как она выглядела.

— Ваш отец разозлился?

— Только из-за моего выбора женщин. Он сказал, что видал и коров покрасивее, — вновь рассмеялся Лассан. — Но я сделал свой выбор в пользу любви, видите ли, и не сожалею об этом. И может, если бы я выбрал другой путь, то тоже не жалел бы об этом. В жизни не найти золотой середины, есть только чертовски сложная, но прекрасная, ждущая тех, у кого хватит смелости принять ее. А храбрость нам сейчас понадобится, mon ami, — Лассан махнул рукой на показавшийся мост. — Пересечем этот мост, и останется только избежать пуль и снарядов обеих армий, чтобы остаться в живых.

Мостом оказалось какое-то жалко выглядящее хитроумное сооружение. Покрытая грязью бревенчатая дорога шла прямо через стоячее болото, затем поднималась ввысь на всего лишь пару футов над зловонной рекой, прежде чем плавно опуститься на другой малоприятный участок болота на ее южном берегу.

Это небольшое возвышение обеспечивали четыре понтона, обитые жестью деревянные плоскодонки, которые несли бревенчатую дорогу через реку.

Понтоны удерживались неимоверно длинными канатами, которые оттащили к лесу и привязали к стволам деревьев, но было очевидно существование проблем в сложной взаимосвязи канатов, понтонов, блоков и проезжей части дороги.

Вчерашняя гроза подняла уровень воды в реке и принесла массу плавающего мусора, который, застряв у моста, натянул швартовы, так что теперь дорога опасно сместилась вниз по течению.

Существовала явная опасность, что давление воды и плавающего мусора могли сорвать канаты и разрушить мост. Для предотвращения этой катастрофы пара десятков недовольных инженеров стояли по грудь в бурлящей, грязной воде, пытаясь расчистить мост и протянуть новые канаты.

— Вы не сможете переправиться! — обратился к Лассану и Старбаку инженер с засученными рукавами, когда эти двое вывели лошадей из под покрова леса. Инженер был мужчиной средних лет, его панталоны были в грязи, а по усатом лицу стекал пот, от которого белая рубашка потемнела.

— Я полковник Эллис, инженерные войска, — представился он Лассану. — Мост небезопасен. Гроза изрядно его потрепала. — Эллис мельком взглянул на Старбака, не проявив к нему интереса. — В миле отсюда вверх по течению есть другой мост.

Лассан поморщился.

— Как нам добраться до того моста?

— Возвращайтесь той же дорогой, что и пришли. Через полмили поверните налево. Спустя еще полмили на перекрестке опять поверните налево.

Эллис прихлопнул комара. Выйдя из реки, группа солдат тащила трос, и Старбак заметил, как хрупкий мост погрузился в воду и закачался, когда длинный трос натянулся.

Трос вышел из воды, покрытый водорослями с капающей с них водой, а потом один из находящихся в реке увидел зацепившуюся за натянутый трос змею и закричал. Он отпустил трос, а паника перекинулась и на близстоящих солдат, они бросили трос и поплыли к берегу. Мост заскрипел, опять выгнувшись вниз по течению.

Сержант ревел на солдат, обзывая их трусливыми уродами.

— Это всего лишь медноголовик! Он вас не убьет! А теперь держать! Тяните, ублюдки, тяните!

— Вы знаете, где находятся войска, ожидающие переправы через этот мост? — грозно спросил Лассан полковника Эллиса, словно полковник инженерных войск был лично ответственен за задержку продвижения войск.

— Они ждут у дальней кромки леса.

— И не переправятся, пока не починят мост, — раздраженно выпалил Эллис.

— Думаю, нам самим стоит выяснить, безопасен ли мост, — беспечно заявил Лассан. — От этого может зависеть будущее Союза. На войне, полковник, есть случаи, когда необходимо пойти на немыслимый для мирного времени риск, и если этот хрупкий мост — единственная дорога к победе, то необходимо рискнуть.

Он произносил эту речь, решительно направляясь к мосту, который раскачивался под воздействием напора воды.

Старбак видел, как бушующая вода сдвинула два понтона из ряда, и в результате бревенчатая дорога теперь разошлась, зияя зазорами шириной с лодыжку в верхнем слое бревен.

— А кто вы такие? — перепачканный грязью полковник-инженер поспешил за французом. Лассан не обратил на него внимания, взглянув на маленькую палатку, небрежно установленную рядом с оставленным без присмотра стучащим телеграфом. — Я требую, что бы вы назвались! — побагровев, настаивал на своем полковник.

— Я генерал Лассан, виконт де Селеглиз герцогства Нормандии из кавалерии императорской гвардии его величества, в данный момент прикомандированный к штабу генерал-майора Макклелана.

Лассан продолжил шагать вперед, а Старбак последовал за ним.

— Мне плевать, даже если вы сам король Сиама, — упорствовал Эллис. — Вы все равно не сможете перейти через мост.

— Может, и не смогу, тогда я умру, пытаясь, — величественно ответил Лассан.

— Если мое тело выловят из воды, прошу перевезти его в Нормандию. Зато мой спутник из Бостона, так что можете оставить его тело гнить в любом грязном болоте, где оно обретет покой. Вперед, мальчик! — этот призыв был обращен к лошади, которая нервно переступала по ненадежной опоре у начала моста.

Бревенчатый настил моста под весом лошадей ушел под воду, и пузырящаяся смесь ила и тины просачивалась между копытами.

— Возвращайтесь назад, черт побери! — прокричал Лассану и Старбаку сержант, стоящий по пояс в воде, держа коренной конец каната.

— Я иду дальше. Рискую я, а не вы! — ответил Лассан сержанту и озорно ухмыльнулся Старбаку. — Вперед, только вперед!

— Полковник! Пожалуйста! — в последний раз взмолился полковник Эллис, но Лассан просто не обращал внимания на инженеров и решительно шагал по бревенчатому настилу туда, где поврежденный мост едва выступал из бурлящих водоворотов быстрых потоков реки. Мост заскрипел и опустился в воду, когда они осмелились ступить на аппарель понтонного моста.

Старбак, проходя первый понтон. заметил, что он наполовину заполнен дождевой водой, но затем столкнулся с неожиданным изгибом моста, и его лошадь попыталась уклониться от водоворота, бурлящего у понтонов и прибившихся к ним веток. Старбак заставил лошадь идти, но ужасно медленно, потому что животному требовалось время, чтобы поставить копыта на раскачивающиеся бревна.

— Идите по противоположной течению стороне, — посоветовал Лассан. — Там бревна плотней прижаты друг к другу.

Второй понтон был почти полностью залит водой, и под весом лошади Лассана настил моста угрожающе скрылся в мутном водовороте реки.

— Полковник Эллис! — окрикнул Лассан инженерную бригаду.

— В чем дело?

— Вы облегчите себе работу, выкачав воду из понтонов.

— Почему бы вам не заняться своим чертовым делом!

— Хороший вопрос, — весело заключил Лассан. Они со Старбаком еж наполовину перешли реку, под их весом тяжелое сооружение прогнулось, едва выступая над водой.

— В этой стране очень хорошие инженеры, — сказал француз Старбаку.

— Лучше наших. Французам нравится кавалерия, в худшем случае они соглашаются стать легкими пехотинцами, но другие занятия считаются унизительными. И все же меня терзают страшные подозрения, что в будущем войны будут решаться артиллеристами и инженерами, математическими винтиками войны, тогда как нас, прекрасных кавалеристов, низвергнут до роли мальчиков на побегушках. Но я не могу себе представить хорошенькую женщину, влюбившуюся в инженера, а вы? Есть своя прелесть в жизни кавалериста, она облегчает вам наиболее важные в жизни завоевания.

Старбак рассмеялся, но затем охнул, когда его нога поехала по скользкому участку бревна.

Он ухитрился удержать равновесие, хотя неосторожное движение натянуло тросы ближнего понтона, и весь мост качнулся под напором бурлящей среди щелей в бревнах воды.

Старбак с лошадью неподвижно застыли, пока не прекратилось покачивание моста, и осторожно продолжили путь.

— Вы и правда виконт? — спросил Старбак француза, вспомнив о том, что и Ги Белль был обладателем французского титула, хотя если рассказанные Джеймсом слухи верны, то происхождение Ги Белля гораздо более выдающееся.

— Никогда не был в этом уверен, — беспечно бросил Лассан.

— Это старинный титул, официально упраздненный во время революции, но мой дед не отказался от него, а я его прямой потомок. Полагаю, я лишился всех прав принадлежать к знати, когда мои мать и отец предались греховной любви, но время от времени я прибегаю к нему, чтобы произвести впечатление на местных крестьян.

— И вы назвали себя генералом!

— Я им был весьма короткое время. Когда войны с Австрией закончились, я опять стал обычным скромным полковником.

— И ваше правительство прислало вас, чтобы наблюдать, как мы сражаемся? — Старбака удивило, что такого человека могли послать в Америку.

— О нет. Меня хотели поставить во главе рекрутингового центра, а это не более чем сборище неповоротливых землепашцев, охромевших запасных лошадей и пьяных сержантов. В качестве наблюдателей они прислали зануд из академии и пару тупых пехотинцев, но мне самому захотелось глянуть, так что я взял бессрочный отпуск, и правительство неохотно наделило меня полномочиями наблюдателя, как только сообразило, что меня не остановить. Так что для меня всё это вроде отпуска, Старбак, — Лассан пришпорил свою лошадь. — Почти добрались. Не понимаю, чем недовольны эти пустоголовые придурки. Я бы и с завязанными глазами смог провальсировать по этому мосту с целой дивизией скачущих шлюшек.

Старбак улыбнулся этому возмутительному заявлению и обернулся на окликнувший их с северного берега реки грубый голос. Это был полковник Эллис, кричавший из телеграфной палатки. — Стоять! — заорал Эллис. — Не двигаться!

Старбак помахал ему, словно не разобрал приказов, и продолжал идти. Он почти прошел мост и приближался к топкому ненадежному грунту подъездной дороги. Старбак прибавил шагу, таща за собой лошадь.

— Стой! — прокричал Эллис, и на этот раз подкрепил свой приказ, выхватив револьвер и выстрелив высоко над головой Старбака. Пуля прошила листья находившихся теперь всего лишь в пятидесяти ярдах деревьев.

— Поверните к нему лошадь, — тихо посоветовал Лассан, — пусть думает, что вы подчинились. И одновременно с этим взберитесь в седло, заставьте лошадь повертеться на месте, а потом скачите во весь опор. Поняли?

— Понял, — проговорил Старбак и опять помахал рукой полковнику инженерных войск, повернул лошадь, чтобы показать, что не собирается сбегать, но в то же время вдел в стремя свой грязный сапог.

Он ухватился за луку седла левой рукой и быстрым движением подтянулся в принадлежащее брату седло. Лассан тоже взобрался в седло.

Полковник Эллис спешил к мосту, махая рукой двум беглецам.

— Возвращайтесь!

— Прощайте, полковник — спокойно сказал Лассан и развернул лошадь.

— Теперь езжайте за мной! — крикнул француз, Старбак вонзил шпоры, и лошадь сорвалась с места вслед за французом.

Бревенчатая дорога предательски скользила, но каким-то образом обе лошади остались на ногах.

— Быстрее! — подгонял Лассан Старбака, а полковник Эллис простимулировал его, выстрелив из револьвера, только на этот раз целясь не поверх голов беглецов, а в их лошадей.

Но всадники уже отъехали на сто ярдов, а из револьвера трудно было попасть в цель уже с сорока-пятидесяти ярдов. Полковник сделал первые два выстрела слишком поспешно, и пули прошли очень далеко от цели.

Тогда он заставил себя целиться поаккуратней, но Лассан уже находился в тени деревьев, где повернул своего вороного жеребца, выхватил револьвер и выстрелил в ответ, мимо Старбака.

Выстрелы Лассана подняли брызги в болоте и расщепили бревна на дороге. Француз стрелял не на поражение, а чтобы сбить прицел инженера, и Старбак пролетел мимо и исчез из поля зрения инженера.

Лассан нагнал Старбака, и всадники въехали в лес, такой же сырой и заросший, как и на северном берегу реки.

— Теперь они знают, где мы, — сказал Лассан.

— Эллис им телеграфирует.

Он перезаряжал револьвер, проталкивая пули к пороху рычажком, прикрепленным к нижней стороне ствола.

Звуки сражения стали громче, наполнив знойную землю впереди угрозой смерти. Лассан приметил лесную тропу и свернул с дороги, скача во весь опор по тропе, которая расширилась и вышла на в поле позади дома-развалюшки. Старбак последовал за ним, напрягшись, когда француз перепрыгнул через изгородь. Старбак крепко сжал поводья и закрыл глаза, позволив лошади перенести его через ограду.

Каким-то чудом он удержался на спине животного, а когда вновь открыл глаза, то увидел, что они скачут по дороге между полем и еще одним лесом.

У обочины лежала брошенная борона, напоминание о мирных временах, а на дальнем конце поля расположился артиллерийский парк, где лошади, передки и снаряды батареи северян ожидали приказов.

— Лучше не показывать, что мы слишком торопимся, — посоветовал Старбаку Лассан.

— Ничто не вызывает таких подозрений на поле битвы, как спешащий человек. Вы это замечали? Солдаты почти всё делают не спеша. Спешат только штабные офицеры и беглецы.

Он развернул лошадь к западу, направляясь к открытому пространству, и неспешно проскакал позади стоявших в ожидании пушек. Спустя полмили слева от них показался еще один лесок, позади которого лежала целая цепь низких лесистых холмов, окружавших поле битвы.

Из-за этих холмов в небо вздымались огромные клубы дыма, и Лассан направился в сторону дымовой завесы.

— Нет необходимости лезть в самое пекло, Старбак. Зайдем с фланга.

— Вы ведь этим наслаждаетесь, правда? — спросил Старбак, довольный тем, что его ведет более опытный француз.

— Это получше просиживания штанов в штабе Макклелана и перечитывания «Мира Нью-Йорка» в восемьдесят девятый раз.

— Ну а как же ваши вещи? — поинтересовался Старбак, неожиданно осознав, что француз собирался перейти со стороны федералистов на сторону Конфедерации без какого-либо багажа.

— Всё мое имущество во Франции. Здесь, в Америке, при мне лишь плащ.

Лассан похлопал по свернутой на задней луке седла одежде.

— И немного деньжат, — он похлопал по седельной сумке.

— Достаточно, чтобы вы обогатились, убив меня, но не советую вам пытаться, — весело улыбнулся Лассан.

— Сменная рубашка, немного табака, патроны для револьвера, белье, сборник эссе Монтеня[57], зубная щетка, три записных книжки, два карандаша, две бритвы, лезвие, компас, полевой бинокль, расческа, часы, флейта, аккредитивы и мои документы, — он похлопал по карманам и сумке, содержащим все эти предметы.

— Как только окажусь вне опасности у мятежников, куплю запасную лошадь, и у меня опять будет всё необходимое. Военный не должен владеть большим, а если я отращу бороду, то даже не буду нуждаться в бритвах.

— А как насчет флейты?

— Человек должен обладать каким-то облагораживающим его даром, mon ami, в противном случае он просто животное. Господи, не хотелось бы мне сражаться в этой стране, — он высказал это мнение, когда всадники преодолели небольшую возвышенность, с которой им открылся вид на вереницу полей и лесов. — Здесь нет места для кавалерии, — добавил Лассан.

— Почему?

— Потому что кавалерия ненавидит леса. В лесах могут затаиться пушки и ружья, а нам, кавалеристам, нравятся длинные долины. Сперва ты рассеиваешь ряды пехоты артиллерией, а потом спускаешь на них кавалерию, ну а после можешь спокойно предать их земле. Вот рецепт сражений Старого Света, но это можно проделать только на открытой местности. И вот что я вам скажу, друг мой, Господь не может даровать более захватывающего приключения, чем когда ты топчешь дрогнувшего врага копытами. Дробный перестук копыт, звуки горнов, солнце над головой, а враг внизу. Боже мой, война — это дьявольское удовольствие.

Они поскакали дальше, проезжая мимо первых свидетельств сегодняшней битвы.

В поле был устроен госпиталь, куда санитары привозили раненых, а медсестры в состоящей из длинных юбок и мужских рубашках форме помогали перенести окровавленные тела из фургонов в палатки.

Позади госпиталя расположилась небольшая группа угрюмых людей с черными от пороха лицами — сбежавшие от первой атаки повстанцев солдаты, которых теперь окружали офицеры военной полиции. По дороге в сторону дымовой завесы вели мулов, груженных коробками с винтовочными патронами.

Лассан и Старбак проехали мимо мулов к следующей цепи лесов, где в тени деревьев стояла в ожидании пехота северян. Лица солдат не были перепачканы порохом, это означало, что сегодня им еще не довелось сражаться.

Рядом с лесом дорога плавно уходила вниз, туда, где через заболоченные равнины бежала по насыпи железная дорога Ричмонд-Йорк.

Мятежники разобрали рельсы и взорвали мост через Чикахомини, но расторопные инженеры северян восстановили и дорогу, и мост, и паровоз с воздушным шаром остановился там, где дорога пересекала рельсы.

Локомотив выбрасывал в воздух клубы дыма, а экипаж воздушного шара поднимал свой громоздкий аппарат с вагона-платформы. Перед грозой ветер стих, но всё равно команда воздушного шара едва справлялась с раздувающейся газовой оболочкой шара.

— Проблема, — буркнул Лассан.

Старбак глазел на воздушный шар, но теперь посмотрел в другую сторону и увидел, что вдоль железнодорожной насыпи продвигается конный патруль.

— Может, они просто разыскивают дезертиров, — предположил Лассан. — Мы должны рискнуть. Как только доберемся до дальнего леса, будем в безопасности, — он указал на густую полосу леса, протянувшуюся на противоположной стороне железной дороги.

— Просто пустим лошадей шагом.

Лассан и Старбак медленно поехали по дороге. Француз прикурил сигару для Старбака и взял другую себе.

Патруль еще находился на почтительном расстоянии, и Старбак почувствовал, как крепнет его уверенность, когда он всё ближе приближался к рельсам. Дорога плавно поднималась до уровня насыпи, края которой отмечала выжженная трава в тех местах, где от искр локомотива занялись небольшие пожары.

Двое солдат тащили катушку, надетую на палку, с которой они разматывали телеграфный провод, соединяющий корзину воздушного шара с недавно проведенным вдоль железнодорожной насыпи кабелем. Один из солдат раскачивал палку, держа в зубах кусачки.

— Ненавижу современную войну, — сказал Лассан Старбаку, когда они добрались до железнодорожного переезда. — На войне должны греметь барабаны и трубить горны, а не бегать всякие электрики и паровые машины.

Две санитарные телеги спешили по дороге на север, и Лассан отвел лошадь в сторону, чтобы дать им проехать.

Колеса белых фургонов загрохотали по доскам, поднимавшим дорогу до уровня насыпи. После фургонов на дороге остался яркий кровавый след.

Лассан поморщился при виде стонущих, бледных, мучающихся и истекающих кровью пассажиров санитарных фургонов, а затем достал свой полевой бинокль, чтобы исследовать местность к югу от железной дороги.

Слева от них находились ряды палаток и земляные укрепления с размещенной на них батареей, хотя, по-видимому, сражение проходило примерно в миле, за дальним лесом.

Два сигнальщика со своими похожими на движущиеся кляксы флагами, стояли на парапете редута, передавая сообщение на юг. Неподалеку от них конный патруль свернул с насыпи и направился в долину.

— Они нас заметили, — предупредил Старбак француза, который, посмотрев налево, увидел, что всадники северян пересекали луг, явно с целью отрезать дорогу двум беглецам.

Лассан некоторое время рассматривал их в бинокль.

— Там ваш брат. И Пинкертон. Полагаю, нам следует опять спасаться бегством, а? — он ухмыльнулся Старбаку и поскакал во весь опор по дороге, ведущей к южной стороне железнодорожной насыпи.

У подножия склона он оглянулся на преследователей и, очевидно, увиденное ему не понравилось, потому что полковник схватил свои тяжелые металлические ножны с большим устрашающего вида палашом и прижал их между левым бедром и седлом, чтобы они не подпрыгивали при езде, натирая ногу.

— Скачите! — велел он Старбаку.

Всадники вонзили шпоры, и лошади, вскинув головы, с глухим звуком застучали копытами по красной грязи дороги.

Кавалерийский горн протрубил атаку, и Старбак неуклюже обернулся, разглядев всадников в синих мундирах, рассеявшихся по всему полю. Ближайшие всадники еще находились в трехстах ярдах позади, их лошади устали, но неожиданно раздался звук выстрела то ли из карабина, то ли из револьвера, и Старбак увидел поднявшееся за спинами всадников облако дыма.

Он не был уверен, но ему показалось, что он заметил Джеймса, а потом последовал очередной выстрел, и Старбак просто пригнул голову и поскакал во весь опор за Лассаном.

Лошадь француза влетела в лес, где Лассан свернул с дороги в спутанные дебри. Старбак следовал за ним, отчаянно продираясь сквозь густые заросли и нагибаясь под нависающими ветками, пока наконец Лассан не замедлил бег, оглянувшись, чтобы убедиться, что они оторвались от преследователей.

Старбак с бешено стучащим сердцем пытался успокоить взмыленную лошадь.

— Ненавижу верховую езду, — признался он.

Лассан приложил палец к губам и указал направление, куда намеревался направиться. Он позволил лошадям перейти на шаг. Старбак ощущал сладкое зловоние порохового дыма, а канонада раздавалась так близко, что каждый выстрел барабанной дробью отдавался в ушах, и всё же лес скрывал само сражение. Лассан опять остановился.

Лицо француза радостно светилось. Для него всё это было замечательным приключением, развлечением в новом для него мире.

— Вперед, — сказал он, — только вперед.

Всадники выбрались из леса на небольшой неровный луг, где расположился батальон пехоты северян. Возглавляющий знаменосцев офицер, завидев Лассана, в нетерпении повернул лошадь.

— Приказы? — спросил он.

— Не от нас, но всё равно удачи, — прокричал в ответ Лассан, проехав мимо группы знаменосцев. На открытой местности слева от Старбака виднелись стоящие на перекрестке фургоны и передки орудий, а дыма выдавали место, откуда стреляли пушки. Сразу за пеленой дыма возвышалась группа сосен и стояли два мрачных дома.

В дыму развевался флаг Союза с красно-белыми полосами, но Старбак потерял перекресток из вида, поскольку последовал за Лассаном в очередную полосу леса. Лассан вел его через заросли шиповника, поеденные грибами стволы поваленных деревьев, и когда они вышли к следующему открытому участку, Старбак увидел справа от себя железнодорожную насыпь. Но солдат нигде не было.

— Мы оторвались от кавалерии, — сказал Старбак французу.

— Они не так уж и далеко, — предупредил его француз. — Мы на мгновение сбросили их с хвоста, но они вернутся. Туда.

Их путь опять проходил через лес, еще одну долину, которая оказалось такой топкой, что пришлось спешиться и вести лошадей по вязкому засасывающему дерну.

За болотом начинался участок с низкорослыми дубами, а за дубами — небольшой сосновый бор. Шум сражения не затихал, но почему-то, как ни странно, исчезли какие-либо признаки присутствия солдат; и в самом деле, леса выглядели такими девственными, что Лассан вдруг махнул рукой вправо, и Старбак заметил на маленькой прогалине трех диких индеек.

— Вкусные? — поинтересовался Лассан.

— Очень.

— Но не сегодня, — сказал Лассан и развернулся, посмотрев вперед, когда влажный воздух разрезал залп винтовочного огня. За ним, перекрывая звуки стрельбы, последовал необычный и леденящий кровь боевой клич мятежников, и звуки этого дикого воя наполнили Старбака волной возбуждения.

— На вашем месте я бы снял этот синий мундир, — заметил Лассан.

На Старбаке все еще был мундир брата. Теперь он торопливо шарил по карманам, извлекая оставленную ему Джеймсом в Ричмонде библию, пачку дешевых сигар, коробок спичек, перочинный ножик и промасленный пакет с бумагами.

Он запихнул всё это в седельную сумку, снял мундир брата и бросил его на землю. Теперь на нем были его старые серые панталоны южан, красные подтяжки, новые сапоги, купленные братом у сапожника из Пенсильванского полка, и широкополая шляпа, такая же потрепанная и засаленная, как и странный головной убор Лассана.

Француз вел его вперед через лес. Время от времени Старбак замечал блеск рельсов на железнодорожной насыпи справа от себя, но по-прежнему не видел издававших боевой крик солдат.

Каждые несколько секунд шальная пуля прошивала листья над их головами, но было сложно определить, откуда велся огонь. Лассан выбирал путь с осторожностью охотника, подкрадывающегося к попавшей в ловушку дичи.

— Возможно, нам придется снова перейти железную дорогу, — сказал француз, но спустя мгновение у них уже не осталось времени на раздумья, лишь на на бегство, потому что раздавшийся сзади крик оповестил о том, что их вновь настигла кавалерия. Всадники инстинктивно бросили лошадей в галоп.

Пуля просвистела над головой, другая щелкнула по стволу дерева. Лассан гикнул и пригнулся под веткой. Старбак не отставал, вцепившись в луку седла, его лошадь скакала по дороге, проходившей по гребню небольшого холма и спускавшейся к дороге, где стояла пехота янки, построившись в две колонны.

— С дороги! Посторонитесь! — властно крикнул Лассан, и пехота волшебным образом раздвинула ряды, позволив всадникам проскочить.

Они перепрыгнули через невысокую живую изгородь, пересекли вспаханное поле, и в них снова полетели пули. Старбак испугался, что весь пехотный батальон откроет огонь, но они уже въехали в лес, и слева он увидел солдат, только эти солдаты сражались, убегая от противника, что вселило в него новые надежды.

Беглецами оказались северяне, значит неподалеку находились и мятежники. Лассан заметил бегущих солдат и свернул в другую сторону. Но теперь Старбак услышал за спиной стук копыт, и бросив взгляд назад, увидел всего в двадцати шагах бородатого всадника.

Тот обнажил саблю, клинок зловеще сверкнул в облачном сумраке дня. Впереди послышались звуки стрельбы, крики мятежников, и появились новые бегущие северяне. Лассан оглянулся и увидел приближающегося к Старбаку кавалериста.

Француз развернул лошадь влево, замедлил темп и выхватил палаш из ножен. Он пропустил Старбака вперед, а потом, перерезав дорогу северянину, с силой обрушил палаш на голову лошади кавалериста.

Клинок глубоко вошел в череп лошади, она жалобно заржала и завалилась на колени. Она упала, мотая головой и разбрызгивая кровь, а седок полетел вниз, изрыгая проклятия и заваливаясь в колючие кусты у обочины. Лассан тем временем уже свернул влево и помчался догонять Старбака.

— Всегда нападай на лошадь, а не на всадника, — прокричал он, поравнявшись со Старбаком.

Француз вложил палаш в ножны, когда они выехали на широкую равнину. Справа железнодорожная насыпь была усеяна небольшими группами янки, которые беспомощно наблюдали, как всего лишь одна пехотная бригада мятежников бесстрашно продвигалась вперед по открытому участку.

Бригада состояла из четырех батальонов, над тремя из которых развевалось новое боевое знамя Конфедерации, а над четвертым — старый флаг с тремя полосами.

Бригада шла двумя шеренгами без какой-либо поддержки со стороны артиллерии или кавалерии, и казалось, никакая сила не могла остановить их продвижение. Перед ними находилась всего лишь беспорядочно отступающая масса беглецов, а за спиной они оставили горы трупов и умирающих. Других подразделений мятежников в поле зрения не было, словно одна лишь эта бригада нащупала брешь в линии обороны янки и решила выиграть сражение в одиночку.

Старбак резко свернул в сторону бригады южан.

— Виргиния! — выкрикнул он боевой клич. — Виргиния! — он махал руками, чтобы показать, что безоружен. Лассан следовал за ним, а в шестидесяти ярдах позади француза из леса вырвалась кавалерия северян.

Бригада мятежников оказалась первым подразделением генерала Лонгстрита, достигшим поля битвы, а командовал ей двадцатишестилетний полковник Микa Дженкинс. Под его командованием находились три батальона из Южной Каролины и один из Джорджии, и все четыре батальона уже прорвали три позиции янки.

Дженкинсу приказали атаковать, и никто не приказывал ему останавливаться, так что он продолжил свой бросок в глубокий тыл янки. С удачей прирожденных солдат его бригада ударила в самое уязвимое место обороны, где северяне оставили лишь небольшую батарею и редкие подразделения пехоты, и южане захватывали позиции янки одну за другой, обратив тех в паническое бегство.

Теперь этим солдатам угрожал большой кавалерийский отряд синемундирников, появившийся на левом фланге. Капитан южнокаролинцев развернул свою роту на пол-оборота влево.

— Убедитесь, что зарядили ружья! — прокричал он. — Цельтесь в лошадей!

Некоторые из янки, зная, что их ожидает, придержали поводья. Одна лошадь, развернувшись слишком быстро, потеряла равновесие на скользкой земле. Другая, встав на дыбы и заржав, сбросила всадника. Но большая часть всадников разразилась криками и продолжила скакать, охваченная исступлением кавалерийской атаки.

У тридцати всадников имелись сабли, у остальных — револьверы. Бородатый сержант держал пику с небольшим треугольным флажком, и теперь опустил острое как бритва острие пики, нацелив его прямо в грудь капитану южнокаролинцев.

Тот подождал, пока два странных беглеца безопасно проскочат мимо винтовок, и отдал команду стрелять. Раздался треск пятидесяти винтовок.

Лошади заржали и повалились в грязь. Пика с флажком воткнулась острием в землю и застряла в ней, раскачиваясь, а как сержант, вскинув руки, свалился с лошади; кровь хлынула из его раскрытого рта.

Около дюжины лошадей лежало в грязи, другая дюжина влетела в хаос копыт и выкарабкивающихся из-под них людей. Лошади заржали от боли. Выжившие животные не поскакали в мешанину крови и бьющих в судороге копыт, а свернули в сторону. Несколько всадников разрядили револьверы в облако порохового дыма и умчались прочь, прежде чем пехота перезарядила ружья.

Среди упавших был и полковник Торн, зажатый в грязи раненой лошадью. Левая нога полковника была сломана, а его прекрасная мечта — скакать по затянутому пороховым дымом полю, спасая свою страну, уменьшилась до зловония крови, ржания раненых животных и отдалявшегося стука копыт удиравших кавалеристов, которым удалось уцелеть..

Капитан южнокаролинцев построил свою роту в колонну и продолжил наступление. Полковник Дженкинс подъехал к новоприбывшим.

— Кто вы, черт вас дери?

— Капитан Старбак, Легион Фалконера, Виргиния, — тяжело дыша, выпалил Старбак.

— Лассан, полковник французской армии, прибыл в качестве военного наблюдателя, — представился Лассан.

— Вы попали прямо в нужное место, полковник. Что там впереди?

— Моя официальная позиция наблюдателя запрещает мне говорить вам об этом, — ответил Лассан, — но мой спутник, как только сможет отдышаться, расскажет, что там отдельно друг от друга стоят два полка пехоты янки, один в долине рядом со следующим лесом, а другой в четверти мили дальше. После этого вы столкнетесь с их главными укреплениями на перекрестке.

— Тогда нам лучше продолжить наступление, — сказал Мика Дженкинс, — еще немного всыпать сволочам. — Он посмотрел на Старбака. — Вы были в плену?

— В некотором роде да.

— Тогда добро пожаловать домой, капитан, с возвращением, — он повернул лошадь и повысил голос. — Вперед ребята, вперед! Загоним засранцев обратно в утробы их матерей! Вперед ребята, вперед!

Старбак обернулся, чтобы посмотреть на левый фланг. Там появился взвод снайперов-южан, чтобы избавить от страданий раненых лошадей, выстрелы глухо и монотонно прозвучали в сумраке дня.

Остатки кавалерии янки собрались у дальнего леса, в бессилии наблюдая, как пехота обчищает седельные сумки и карманы павших всадников.

Южане оттащили лошадь Торна от полковника, отобрали саблю и пистолет, предоставив ему осыпать проклятиями всю их родню. Из лесного массива показались новые всадники, и среди них Старбак различил Джеймса. Бедный Джеймс, подумал он, и чувство вины ужалило его, словно пуля.

— В чем дело? — спросил Лассан, заметив несчастное выражение лица Старбака.

— В моем брате.

— Это игра, — бросил Лассан. — Вы выиграли, он проиграл, и вы оба остались в живых. Сегодня тысячам людей станет гораздо хуже.

— Я не хочу, чтобы он пострадал.

— И как же он пострадает? — спросил Лассан.

— В худшем случае он вернется к юридической практике, проведя остаток своих дней в рассказах о непутевом брате, и как вы думаете, разве он не будет втайне вами восхищаться? Вы совершаете поступки, на которые он никогда не осмелится, но втайне хотел бы совершить. Подобные ему люди нуждаются в таких братьях, в противном случае в их жизни не произойдет ничего занимательного. Моя мать без устали повторяла нам с сестрой одну и ту же поговорку. Гуси, говорила она, собираются в стаи, орел же летает один, — Лассан озорно улыбнулся.

— Возможно, это окажется неправдой, mon ami, но если эта точка зрения успокоит вашу совесть, я приникну к ней так крепко, как к теплу женщины на широкой постели в холодной ночи. А теперь перестаньте чувствовать себя виноватым и подыщите оружие. Нам предстоит сражение.

Старбак отправился искать оружие. С возвращением под выбранные им знамена ему предстояло сразиться в битве, избежать петли и предать друга. Он поднял винтовку павшего солдата, нашел горсть патронов и присматривал цель.

Подкрепления северян наконец-таки начали переправу через вздувшуюся от ливней реку. Под тяжестью тяжелых орудий сломался поврежденный мост, но чудесным образом ни люди ни орудие не пострадали. Зато пристяжные лошади стерли в кровь лямки, пока вытащили тяжелую пушку из воды и протащили ее по бревенчатой дороге на южной берег.

Макклеллан оставался в постели, пичкая себя хинином, медом и бренди. Он принял столько лекарств, что у него начались головокружение и головные боли, а его врач заверял штабных офицеров, что залихорадивший генерал в курсе того, что сражение набирало обороты, но утверждал, что пациент не состоянии принять на себя командование армией.

Возможно завтра Новый Наполеон будет в состоянии проявить свою железную волю в сражении, но до этого ему необходимо отдохнуть, а армия должна обойтись без его руководящего гения.

Окружение генерала на цыпочках удалилось дабы не помешать выздоровлению этого великого человека. Генерал Джонстон ожидавший вестей в своей ставке у Олд Таверн к северу от железной дороги, наконец-таки узнал, что приглушенные звуки канонады означали вовсе не артиллерийскую дуэль, а саму битву, которая разгорелась без его ведома и директив.

Генерал Лонгстрит прибыл в Олд Таверн, чтобы доложить, что авангард его войск атаковал к югу от железной дороги.

— Я потерял Мику Дженкинса, — сказал он Джонстону. — Господь знает, где носит его бригаду, ну а что до остальных, Джонстон, то они совсем как девственницы.

Джонстон мог поклясться, что Лонгстрит обозвал своих людей девственницами. — Они как вирджинцы?

— Как девственницы, Джонстон, девственницы! Боятся за свои бока. — Ухмыльнулся Лонгстрит. Он бы весь полон бьющей через край кипучей энергии. — Нам нужно атаковать здесь, — он постучал грязным ногтем по карте Джонстона — к северу от железной дороги.

Насколько помнил Джонстон, он отдал детальные приказы Лонгстриту произвести подобную атаку к северу от железной дороги, и что эти приказы требовали проведения атаки на рассвете, а не на закате дня.

Один господь знал, что пошло не так в этой тщательно продуманной атаке-трезубце, но нечто сумело опасно пустить все наперекосяк и завтра, поклялся Джонстон, он точно выяснит почему все прошло вкривь и вкось, и кто за это ответственен.

Но с этим вопросом придется повременить до победы, поэтому он прикусил свой по-обыкновению острый язык, и отдал приказ одной из резервных дивизий атаковать северную сторону железнодорожной насыпи.

Новая часть атакующих проходила мимо Олд Таверн, и Джонстон, волнуясь за развитие событий на поле битвы, присоединился к наступавшим войскам. На пути к передовой он размышлял почему в этой армии все так бесполезно усложнено. Подобное уже случалось в Манассасе, отметил он.

В том сражении ставка повстанцев бесцельно стояла в ожидании на правом фланге, тогда как битва разгорелась на левом, пока он ждал на левом, битва разгорелась на правом. И все же он может вырвать победу в этом хаосе, если только янки не переправили слишком много подкреплений через реку Чикахомини.

Прибывший в Олд Таверн президент Дэвис обнаружил, что генерал Джонстон ушел на запад. Заместитель Джонстона, Густавус Смит, до войны бывший уличным коммивояжером, открыто признался в некой неопределенности насчет сегодняшних событий, но вынес ясное суждение, что насколько он мог понять, все было «первый сорт», хотя и признался, что его познания простираются не слишком далеко.

Генерал Ли, сопровождавший президента, ужаснулся подобному ответу от сослуживца и беспокойно заерзал в седле. Владелец таверны принес президенту стакан сладкого лимонада, который Дэвис выпил не сходя с лошади.

В отдалении Дэвис мог видеть два желтых аэростата воздушных сил федералистов, сомнительно раскачивавшихся в налетавшем порывами ветре. — Мы ничего не можем сделать с этими шарами? — Раздраженно бросил Дэвис.

На мгновение воцарилась тишина, и затем Ли тихо предложил, что у пушек нет достаточного угла возвышения, и возможно лучшим решением будет мощные снайперские винтовки. — Но даже так, мистер президент, боюсь, что у винтовок будет недостаточная дальность полета.

— Что-то необходимо предпринять, — раздраженно сказал Дэвис.

— Орлы? — Осенило генерала Смита. Ли и Дэвис с недоумением на него уставились, и Смит сжал пальцы, показав хватку когтей птицы. — Обученные орлы, мистер президент, их можно заставить проколоть оболочку шара.

— Да, несомненно, — сказал потрясенный Дэвис. — Совершенно верно. — Он взглянул на своего военного советника, но Ли уставился в лужу, словно ответ на все проблемы Конфедерации находился на самом дне мутной лужи.

Тем временем в долине продолжали громыхать орудия.

— Вперед! Вперед! Вперед! — Казалось Мика Дженкинс только и знал, что бросать своих людей в атаку. Он не обращал внимания на раненных, оставляя их лежать в поле, вместо этого подгонял и подбадривал своих парней продолжать наступление.

Они были в самом сердце вражеской территории, без поддержки каких либо сил южан, но молодого выходца из Южной Каролины это не заботило.

— Вперед! Вперед! — Ревел он.

— Не останавливаемся! Устроим засранцам преисподнюю! Барабанщики бейте в свой барабаны! Я вас не слышу! Продолжаем шагать! — Пуля прожужжала всего в дюйме от щеки Дженкинса; воздух от пролетевшей пули отдался маленькой теплой пощечиной.

Он увидел облачко дыма, расплывшееся от ветвистой кроны сосны и подбежал к одной из шагавших рот.

— Видите дым? Сосновое дерево, вон там! Слева от боярышника. Там в ветвях засел снайпер; я хочу, чтобы его жена без промедления стала вдовой!

С дюжину бойцов упали на колени, прицелились и выстрелили. Дерево задрожало, затем скользнув, показалось тело, удерживаемое веревкой, которой был привязан к дереву снайпер северян.

— Отличная работа! — Прокричал Дженкинс, — отличная работа! Не отстаем!

Старбак подобрал винтовку Пальметто, сумку с патронами и серый мундир одного из мертвых южнокаролинцев. В мундире было небольшое пулевое отверстие в левой стороне груди и большая кровавая прореха на спине, но все же это было лучшей формой нежели его грязная рубашка.

Теперь он сражался как драгун, перезаряжая и стреляя с лошади. Он ехал позади первой линии Дженкинса, охваченный безумной отвагой этого броска, разделывавшего тыл янки подобному кровавому серпу.

Повстанцы цепью пересекли дорогу, отбросив в сторону проволочное заграждение, прежде чем войти в лесную полосу.

Мертвый снайпер янки, истекал кровью в своей петле на верхушке сосны. Его винтовка, дорогая прицельная модель с тяжелым стволом и телескопическим прицелом, свалилась с верхушки застряв на одной из низких ветвей, откуда ее с ликованием достал джорджиец, нагнавший батальон со своими приятелями в момент, когда они выйдя из лесной полосы, столкнулись с очередным батальоном пехоты северян.

Северяне только начали строиться в цепь, когда из деревьев высыпали повстанцы. Мика Дженкинс проревел своим ребятам поберечь выстрел и просто идти в атаку.

— Вопите ребята! — Прокричал он.

— Орите! — Вновь раздалось улюлюканье повстанцев. Линии янки скрылись в облаке порохового дыма. Мимо Старбака просвистели пули. На землю повалились конфедераты, задыхаясь и колотя ногами по траве, но несмотря на это тонкая серая линия рванулась вперед, безжалостно подгоняемая Дженкинсом.

— Бросьте раненных! Оставьте их! — Орал он.

— Вперед ублюдки! Вперед! — Янки начали перезаряжать, их шомполы ощетинились над ними двойным рядом, но предвещающие смерть, вопли атакующих, блеск лезвий их штыков в дыму убедил северян, что сегодня не их день. Батальон расстроил ряды и обратился в бегство.

— Следуйте за ними! За ними! — Закричал Дженкинс и уставшие за день повстанцы влетели в лес, где открыли стрельбу по беглецам. Некоторые из янки пытались сдаться, но у Дженкинса не было времени на пленников. У северян отбирали винтовки и предлагали убраться с глаз долой.

Очередной батальон янки поджидал их у дальней кромки леса и он, как другие подразделения северян, противостоявшие сегодня бригаде Дженкинса, стоял совершенно без какого-либо пехотного подкрепления.

Они узнали о нападении повстанцев, когда отступающие янки показались среди деревьев, но прежде чем полковник сумел организовать оборону, в поле зрения появились повстанцы, улюлюкая, крича и жаждая их крови.

Янки отступили, хлынув толпой через пшеничное поле к перекрестку, где основная часть их армии сдержала сильный лобовой удар главной атаки повстанцев.

Теперь перед лицом главного сражения, Мика Дженкинс сдержал своих людей. Бригада зашла глубоко в тыл янки, но дальнейшее продвижениевперед привело бы к их полному уничтожению.

Перед ними открылся вид на обширную долину, усеянную палатками, фургонами, передками орудий и зарядными ящиками, справа от них находился перекресток перед двумя, продырявленных снарядами, домами и семью соснами, изрешеченными пулями. Именно там, у стрелковых ячеек и большого редута развернулось главное сражение сегодняшнего дня.

Главная атака северян захлебнулась перед редутом, где янки крепко держали оборону. Пушечные залпы подожгли пшеницу и заставили мятежников залечь. Именно в этом месте Джонстон планировал взять упрямую оборону янки в клещи прорывами с флангов, но этих фланговых атак так и не случилось, а главное направление наступления захлебнулось в крови и было безжалостно скошено залпами канониров северян.

Хотя, по странному стечению обстоятельств, в тылу у янки появились тысяча двести солдат Мики Дженкинса. Бригада вступила в сражение с тысячью девятистами солдатами, но оставила около семиста из них мертвыми и ранеными на охваченном хаосом пути, который южнокаролинцы прорубили по полю битвы. Теперь у Дженкинса появилась возможность внести еще больший хаос и беспорядок.

— Встать в шеренгу! — прокричал Дженкинс и подождал, пока вторая шеренга солдат не поравнялась с первой. — Заряжай!

Тысяча двести повстанцев в двух нестройных рядах забили пули минье поверх пороховых зарядов, установили тысячу двести капсюлей на брандтрубки и взвели тысячу двести курков.

— Цельсь!

Хотя никакой определенной цели не было в поле зрения.

Непосредственно бригаде Дженкинса никто не противостоял; вместо врага перед ними простиралось огромное поле с расположившимся на нем лагерем янки и небо с подгоняемыми ветром облаками.

Знамена мятежников реяли в вышине позади рядов, здесь находились знамена Южной Каролины с изображением пальмы и герб Джорджии с тремя колоннами, а над ними развевалось боевое знамя Конфедерации со звездами на скрещенных полосах.

Шесть вражеских знамен лежало у ног лошади Дженкинса, они были захвачены во время атаки и оставлены в качестве трофеев, которые он отошлет на плантацию родителей на острове Эдисто. Дженкинс высоко поднял саблю, на мгновение замер и опустил изогнутый клинок.

— Пли!

Тысяча двести пуль просвистели над вечерними заболоченными полями. Залп почти не нанес урона, но его громкий раскалывающийся треск оповестил северян, что в их глубоком тылу появились южане, и это открытие послужило сигналом к отступлению от перекрестка Севен-Пайнс.

Одну за другой янки вытаскивали из редута пушки, потом начали отступление и пехотные батальоны. В сумраке раздался боевой клич мятежников, и Старбак увидел как серая шеренга солдат устремилась через покрытое длинными тенями поле к земляному форту.

Пушка северян выстрелила в последний раз, отбросив покрывшуюся кровавыми брызгами группу атаковавших, но затем через парапет из набитых песком мешков хлынула лавина штыков, и внезапно пшеничное поле перед бригадой Мики Дженкинса потемнело от запаниковавших людей, устремившихся на запад.

Янки побросали свои палатки, орудия, раненых. Мимо беглецов во весь опор мчались всадники, а те бежали в сторону наступающей ночи, оставив мятежникам два дома, расщепленные сосны и залитый кровью редут.

— Боже мой, — Мика Дженкинс выпустил струю табачной слюны на одно из захваченных знамен. — А янки неплохо бегают.

Было еще достаточно светло, чтобы победители могли поживиться в покинутом лагере, но недостаточно для того, чтобы превратить эту победу в полный триумф.

Северян не загонят в болота. Офицеры прекратили беспорядочное бегство в полутора милях от перекрестка и приказали остановленным батальонам рыть новые стрелковые окопы и валить деревья для новых баррикад.

Из тыла к янки подошли орудия, чтобы укрепить новую линию обороны, но в убывающем свете дня ни один мятежник не выступил против развернутых на новых позициях батарей противника.

К северу от железной дороги Джонстон, устремился на прорыв во фланг по грудь в болотной жиже, и атаковал размещенную там батарею, которую охраняла пехота, незадолго до этого переправившаяся через реку.

Янки открыли огонь, их пушки извергали снаряды, шрапнель и картечь, заставив шеренги в серых мундирах отступить, потрепанные и окровавленные. Шеренги синих мундиров ликующе закричали, увидев как их пронзительно вопившие враги вначале умолкли, а потом умылись кровью и отступили. Раненые тонули в болоте, их кровь смешалась с вонючей грязью.

Генерал Джонстон наблюдал, как его люди откатывались от неожиданно возникшей линии обороны янки. Он сидел верхом на лошади на вершине небольшого холма, с которого открывался вид на всё поле битвы, которое окрасили в багрянец последние лучи закатного солнца, выглядывающего из-за завесы облаков и порохового дыма.

На головой со свистом проносились пули, прошивая листья маленькой ирги. Один из его адъютантов беспрестанно ерзал в седле, как только рядом раздавался свист пули, и генерала раздражала трусость адъютанта.

— Нельзя кланяться пулям, — рявкнул он на адъютанта.

— Когда вы их слышите, они уже пролетели мимо.

Сам генерал получил пять ранений на службе в старой армии США и не понаслышке знал, каково находиться под огнем.

Он также знал, что тщательно спланированное сражение, которое должно было принести ему славу и признание, пошло чудовищно не так. Ей-богу, мстительно подумал он, кой-кому придется за это заплатить.

— Кто-нибудь знает, где находится генерал Хьюджер? — спросил он, но никто не знал.

Казалось, генерал бесследно исчез, совсем как и прежде Лонгстрит, но в конце концов Лонгстрит достиг поля битвы. А Хьюджер как сквозь землю провалился.

— Кто относил Хьюджеру приказы? — продолжил расспросы Джонстон.

— Я докладывал вам, сэр, — почтительно ответил полковник Мортон. — Молодой Фалконер.

Джонстон повернулся к Адаму.

— Он понял их?

— Думаю да, сэр.

— Что вы имеете ввиду? Как понимать, ваше «думаю, да»? У возникли вопросы?

— Да, сэр. — Адам почувствовал, как залился краской.

— Что за вопросы? — рявкнул Джонстон.

Адам пытался не выдать своего волнения.

— По поводу частей, которые вы отдали под командование генерала Лонгстрита, сэр.

Джонстон нахмурился.

— У него не возникло вопросов насчет наступления?

— Нет, сэр.

— Что ж, завтра мы всех соберем в одной комнате. Генерала Хьюджера, генерала Лонгстрита, и разберемся, что за чертовщина сегодня произошла, и обещаю, что тот, кто внес путаницу в сегодняшние действия, горько пожалеет о том, что появился на свет. Так ведь, Мортон?

— Абсолютно с вами согласен, сэр.

— И чтобы все адъютанты, которые отнесли приказы, тоже там собрались, — потребовал Джонстон.

— Конечно, сэр. — поддакнул Мортон.

Адам не отрываясь смотрел на клубы дыма. Перед лицом ярости Джонстона его лихорадочная идея прошлого вечера уже не выглядела такой уж блестящей. Он хотел свалить всё на забывчивость или беспечность, но похоже, что теперь эти оправдания будут выглядеть весьма слабо.

— Я расстреляю виновного! — гневно продолжал генерал, еще находившийся под впечатлением провала тщательно спланированного замысла, и вдруг неожиданно сделал высокопарное движение левой рукой, которые выглядело странным и не к месту, и Адам, пришедший в ужас при мысли, что могло принести ему завтрашнее расследование, на мгновение подумал, что генерал пытается ударить его, но затем заметил, что генерала ранило в правое плечо, и он всего лишь размахивал левой рукой в отчаянной попытке удержаться в седле.

Генерал часто моргал, сглатывал и осторожно коснулся кончиками пальцев правого плеча.

— Черт побери. В меня попали, — сказал он Мортону. — Пуля, черт ее дери.

Его дыхание перешло в судорожные вздохи.

— Сэр! — Мортон пришпорил лошадь, чтобы помочь Джонстону.

— Всё в порядке, Мортон. Жизненно важные органы не задеты. Всего лишь пуля.

Джонстон неуклюже достал платок и начал складывать его в подобие тампона, когда снаряд шрапнели разорвался на вершине холма, и кусок его оболочки попал генералу в грудь, сбросив его с лошади.

Он вскрикнул, скорее от удивления, чем от боли, его окружили адъютанты, сняв перевязь с саблей, пистолеты и китель. Кровь заливала мундир Джонстона.

— С вами всё будет в порядке, сэр, — сказал один из адъютантов, но генерал уже был без сознания, кровь пола у него горлом.

— Оттащите его! — полковник Мортон взял командование на себя.

— Носилки сюда, быстро!

Поблизости разорвался очередной снаряд янки, шрапнель прошипела над головой, срезав еще больше листьев с ирги.

Адам смотрел, как солдаты из ближайшего пехотного батальона принесли носилки для главнокомандующего.

С завтрашним расследованием покончено, подумал Адам, и вновь преисполнился надеждами. Ему все сойдет с рук! Он подстроил этот провал, но никто этого никогда не узнает.

Орудия продолжали простреливать долину. Солнце опять спряталось за облаками, на заболоченную долину опустилась темнота, раненые истошно кричали, а живые вскрывали зубами патроны, не прекращая стрелять.

С наступлением темноты вспышки орудий стали еще ярче. На закате появились светлячки, а орудия постепенно смолкали, пока над болотами Уайт-Оук не раздавались только стоны умирающих.

В темноте вспыхивали огни. На небе не было ни звезд, ни луны, горели лишь фонари и небольшие походные костры. Солдаты молились. Они знали, что с наступлением утра битва разгорится вновь, подобно тлеющим поленьям под воздействием легкого дуновения, но теперь, в непроглядной тьме, откуда раненые издавали крики о помощи, обе армии отдыхали.

Воскресным утром сражение закончилось. Мятежники, теперь под предводительством генерала Смита, давили на центр, но янки стянули подкрепления с севера Чикахомини, и теперь их было не сдвинуть с новых позиций.

Затем янки контратаковали, а мятежники отступили, пока к полудню армии не прекратили сражаться, в равной мере измотанные боями.

Мятежники, не преуспев в удержании отвоеванного клочка земли, отошли к изначальным позициям, таким образом позволив янки вновь занять перекресток у семи потрепанных огнем сосен. Рабочие партии рубили лес и складывали погребальные костры, на которых жгли туши мертвых лошадей.

Под воздействием пламени лошадиные сухожилия стянулись, и мертвые животные, казалось, пустились в фантастический галоп в ореоле шипящих языков пламени. Раненых отнесли в полевые госпитали, а мятежники погрузили их в фургоны и телеги, направляющиеся в Ричмонд.

Северяне похоронили своих мертвецов в неглубоких могилах, у них просто не осталось сил выкопать ямы поглубже, а конфедераты сложили тела мертвецов в повозки, чтобы захоронить на кладбищах Ричмонда.

В самом городе женщины и дети с ужасом смотрели на ничем не прикрытые тела умирающих и мертвых, которые на скрипящих фургонах и повозках везли по улицам.

Янки торжествовали. Одним из их трофеев оказался двухэтажный омнибус, который когда-то использовал ричмондская гостиница «Иксчейнж» для перевозки своих гостей на городские железнодорожные станции.

Омнибус использовали на поле битвы в качестве санитарного транспорта, но он увяз в грязи и был брошен, так что теперь солдаты Союза притащили его в свой лагерь, предлагая проехаться по Бродвею за два цента.

— Посадка закончена, пункт назначения Баттери[58], - кричали они.

Северяне объявили о победе. Разве они не отбили атаку превосходящих сил хвастунов-конфедератов? И когда больной, дрожащий от лихорадки и слабый Макклелан появился верхом на коне посреди остатков опаленных бревен, разорванных пушек, окровавленной травы и сломанных винтовок, они приветствовали его восторженными криками, словно героя-завоевателя.

Нью-Йоркский военный оркестр исполнил ему серенаду «Слава Вождю»[59]. Генерал галантно пытался произнести речь, но настолько слабым голосом, что только немногие смогли расслышать, как он заявил, что они лицезрели последний отчаянный натиск армии мятежников, и что скоро, очень скоро, он поведет их в самое сердце отступников, где полностью их разгромит.

По обе стороны полки выстроились в каре для воскресной службы. Группы католиков устроили мессу, протестанты слушали Священное Писание, и все благодарили Бога за спасение. Сильные мужские голоса выводили гимны, звук траурным эхом раскатывался по всему полю битвы, от которого исходили запахи смерти и дыма.

Старбак и Лассан заночевали с бригадой Дженкинса, но в полдень, после того как сражение затихло, проложили себе путь мимо воронок от снарядов и ряды выкошенных картечью солдат, пока не разыскали штаб армии, расположившийся в небольшом крытом черепицей фермерском доме к северу от железной дороги.

Там Старбак расспросил о том, куда двигаться, а потом, выйдя к дороге, расстался с Лассаном, но сначала настоял на том, чтобы француз забрал лошадь его брата.

— Вы должны продать лошадь! — возразил Лассан.

Старбак покачал головой:

— Я в долгу перед вами.

— За что, mon ami?

— За свою жизнь, — ответил Старбак.

— Ох, чепуха! Такие должки на поле битвы приходят и уходят, подобно детским капризам.

— Но я в долгу перед вами.

Лассан рассмеялся.

— В глубине души вы пуританин. Вы позволяете страху согрешить оседлать вас, как жокею. Ладно, я возьму вашу лошадь в качестве наказания за ваши воображаемые грехи. Надеюсь, мы вскоре встретимся?

— Я тоже на это надеюсь, — ответил Старбак, но только если выгорит авантюра, которую он затеял. В противном случае, подумал он, одним холодным утром висеть ему на высоком столбу, и он почувствовал искушение выбросить бумагу Пинкертона. — Надеюсь на это, — повторил он, переборов искушение.

— И помните, чему я вас учил, — сказал Лассан.

— Цельте ниже в случае мужчин, и метьте высоко в случае женщин.

Он пожал Старбаку руку.

— Удачи вам, мой друг.

Француз отправился представляться ставке конфедератов, а Старбак медленно направился на север, тяжело нагруженный трофеями с поля битвы.

Они включали прекрасную произведенную на Севере бритву с ручкой из слоновой кости, небольшой театральный бинокль и кувшин с холодным кофе. Он на ходу выпил кофе, отбросив в сторону кувшин, когда добрался до поля, где разбила лагерь бригада Фалконера.

Настало время сделать то, что так давно велела ему сделать Салли — настало время сражаться.

Он зашел в лагерь как раз когда солдат отпустили с воскресной службы. Он нарочно обошел стороной ряды легиона, пройдя прямиком к штабным палаткам, установленным возле двух сосен, нижние ветки которых пошли на флагштоки.

На дереве повыше развевался боевой флаг Конфедерации, на низком же висело знамя Фалконера с семейным девизом «Вечно пылающий». Нельсон, слуга генерала Вашингтона Фалконера, заметил Старбака первым.

— Вам нужно уходить, мистер Старбак. Если хозяин вас увидит, то арестует!

— Все в порядке, Нельсон. Я слышал, что твой господин Адам здесь?

— Да, сэр. Он расположился в палатке капитана Мокси, пока ему не предоставили свою. Хозяин очень рад, что он вернулся.

— Мокси стал капитаном? — усмехнулся Старбак.

— Он адъютант генерала, сэр. И вам не следует находиться здесь, не следует. Генерал вас терпеть не может, сэр.

— Покажи мне палатку Мокси, Нельсон.

Это оказался большой шатер, служащий не только местом для ночлега, но и в качестве штаба бригады. В ней на полу из деревянных досок стояли две походные кровати, два длинных стола и два кресла. Кровать Мокси была завалена грязной одеждой и снятым снаряжением, а вещи Адама аккуратно лежали в ногах застеленной одеялами постели.

На столах лежали стопки бумаг, которые обычно порождает воинская служба, стопки были придавлены камнями, чтобы уберечь бланки от легкого ветерка, прорывающегося сквозь открытый полог шатра.

Старбак присел на один из парусиновых складных стульев. Полуденное солнце, в лучше случае бесцветное, через парусину шатра выглядело болезненно желтым. Он заметил посреди разбросанных вещей на кровати Мокси флотский револьвер Сэвиджа и взял его в тот самый момент, когда в штаб начали возвращаться офицеры. Лошади цокали копытами, слуги и рабы бежали подхватить поводья, а офицерские повара несли вечернюю трапезу к общим столам. Старбак отметил, что Сэвидж был разряжен, но в характерной для Мокси беспечной манере, то есть в брандтрубке остался один не разряженный капсюль.

Он повертел барабан, пока капсюль не остановился в одной каморе от бойка, и оглянулся, когда капитан Мокси нагнулся над входом в палатку. Старбак безмолвно ему улыбнулся.

Мокси уставился на него с открытым ртом.

— Тебя здесь быть не должно, Старбак.

— Люди не перестают твердить мне об этом. Я определенно начинаю чувствовать себя здесь лишним Мокси. Но тем не менее я здесь, так что катись отсюда и подыщи другое место для своих забав.

— Это моя палатка, Старбак, так что, — Мокси внезапно умолк, когда Старбак поднял тяжелый револьвер. Он поднял руки. — Да ладно, Старбак. Пожалуйста! Будь благоразумен!

— Пафф, — сказал Старбак, взведя нижний курок револьвера. Тот щелкнул, барабан повернулся. — Катись отсюда, — повторил он.

— Ну ладно, Старбак, пожалуйста! — Мокси запнулся и взвизгнул, когда Старбак нажал на верхний спусковой крючок, капсюль сердито рявкнул. Мокси вскрикнул и умчался, Старбак же спокойно принялся счищать рычажком опаленные остатки меди с брандтрубки. Палатку затянуло клубами горьковатого дыма.

Через несколько секунд появился Адам. Он замер, увидев Старбака, его лицо побелело, хотя, возможно, это был лишь эффект освещения палатки.

— Нат, — проговорил Адам голосом, в котором не чувствовалось ни приветствия, ни пренебрежения, лишь немного настороженности.

— Привет, Адам, — радостно ответил Старбак.

— Моему отцу…

— … не понравится, что я здесь, — закончил предложение своего друга Старбак. — Как и полковнику Свинерду. Мокси тоже не одобряет моего присутствия, что довольно странно, хотя какого хрена мы должны беспокоиться о том, что думает Мокси, мне не понятно. Хочу с тобой поговорить.

Адам посмотрел на револьвер в руке Старбака.

— Я размышлял, где ты можешь быть.

— Со своим братом Джеймсом. Помнишь Джеймса? Я был с ним и с его шефом, всклокоченным коротышкой по имени Пинкертон. О, и еще с Макклеланом. Не нужно забывать про генерал-майора Макклелана, нового Наполеона, — Старбак уставился в дуло Сэвиджа.

— До чего же у Мокси грязное оружие. Если он его не почистит, то однажды ему выстрелом руку оторвет, — Старбак снова перевел взгляд на Адама. — Джеймс шлет тебе наилучшие пожелания.

Шатер неожиданно затрясся, когда через входной полог согнувшись вошел мужчина. Это был Вашингтон Фалконер, его привлекательное лицо горело от гнева. Полковник Свинерд стоял за его спиной, но оставшись снаружи, под слабым солнечным светом, а Фалконер столкнулся с врагом лицом к лицу.

— Какого чёрта ты здесь делаешь, Старбак? — рявкнул генерал Фалконер.

— Разговариваю с Адамом, — спокойно ответил Старбак, подавив свою нервозность. Может, он и не любил Вашингтона Фалконера, но тот по-прежнему был могущественным противником и к тому же генералом.

— Встань, когда говоришь со мной, — велел Фалконер. — И положи оружие, — добавил он, когда Старбак послушно поднялся. Фалконер ошибочно принял это послушание за раболепие.

Генерал вошел в шатер, положив правую руку на рукоятку собственного револьвера, но теперь расслабился.

— Я приказал тебе покинуть ряды моего Легиона, Старбак, — сказал он, — а когда я отдал этот приказ, то имел в виду, чтобы ты находился подальше от моих людей. Всех моих людей, и особенно подальше от моей семьи. Тебе здесь не рады, даже в качестве гостя. Убирайся немедленно.

Генерал говорил с достоинством, не повышая голоса, чтобы любопытствующие зеваки не услышали стычку внутри палатки.

— А что если я не уйду? — спросил Старбак так же тихо.

На лице Фалконера дернулся один мускул, обозначив, что генерал на самом деле нервничает гораздо больше, чем пытается показать. Последний раз эти двое столкнулись лицом к лицу вечером после сражения при Манассасе, и той ночью унижен был Фалконер, а Старбак одержал триумф. Фалконер был настроен отомстить.

— Ты уйдешь, — уверенно произнес генерал.

— Здесь для тебя ничего нет. Ты не нужен нам, а мы не хотим видеть тебя, так что можешь прокрасться обратно к своей семейке или к той шлюхе в Ричмонде. Можешь сделать это сам или под арестом. Но ты уйдешь. Здесь я командую, а я приказываю тебе убраться, — Фалконер отошел к краю шатра и указал на вход.

— Просто уходи.

Старбак открыл верхний карман изношенного кителя, снятого с мертвого южнокаролинца, и вытащил оттуда библию, которую дал ему Джеймс. Он взглянул на Адама и понял, что тот узнал книгу.

— Отец, — мягко вмешался Адам.

— Нет, Адам, — твердо ответил генерал. — Я тебя знаю, знаю, что ты будешь просить за друга, но это бесполезно, — Фалконер презрительно оглядел Старбака. — Положи библию и уходи. Иначе я вызову военную полицию.

— Адам? — обратился Старбак к другу.

Адам знал, что имеет в виду Старбак. Библия символизировала Джеймса, а Джеймс являлся партнером Адама по шпионажу, и угрызения совести Адамы были достаточно сильны, чтобы связать библию со своим предательством дела отца.

— Отец, — повторил Адам.

— Нет, Адам, — настаивал Фалконер.

— Да! — неожиданно громко рявкнул Адам, поразив своего отца.

— Мне нужно поговорить с Натом, — заявил Адам, — а потом я поговорю с тобой, — в его голосе отчетливо слышалась мука.

Вашингтон Фалконер почувствовал, что его уверенность съёжилась, как воинский строй, искромсанный артиллерийским огнем. Он облизал губы.

— О чем тебе нужно поговорить? — спросил он сына.

— Пожалуйста, отец!

— Что происходит? — потребовал ответа Фалконер.

Свинерд скрючился у входа в палатку, пытаясь прислушаться.

— Что происходит? — воззвал к сыну Фалконер. — Скажи мне, Адам!

Адам с болезненно-бледным лицом лишь покачал головой.

— Пожалуйста, отец.

Но Вашингтон Фалконер еще не был готов принять поражение. Он снова положил руку на рукоятку револьвера и взглянул на Старбака.

— С меня хватит, — сказал он. — Я не собираюсь стоять здесь, пока ты опять превратишь нашу жизнь в бедствие, так что просто убирайся к чёрту. Сейчас же!

— Генерал? — произнес Старбак так мягко и уважительно, что Вашингтон Фалконер моментально отступил.

— Что такое? — подозрительно поинтересовался он.

Старбак одарил своего противника слабой улыбкой.

— Всё, чего я прошу, это лишь разрешения присоединиться к Легиону. Ничего больше, сэр, это всё, что мне нужно.

— Я вызываю военную полицию, — без всякого выражения буркнул генерал Фалконер, повернувшись в сторону выхода.

— Для кого? — спросил Старбак со стальными нотками в голосе, которых не мог не заметить Вашингтон Фалконер.

— Если я не поговорю сейчас с Адамом, — безжалостно продолжал Старбак, — обещаю, что фамилия Фалконеров войдет в историю Виргинии наряду с Бенедиктом Арнольдом[60]. Я макну вашу семью так глубоко в грязь, что в вашу постель даже свиньи не лягут. Я уничтожу ваше имя, генерал, и весь народ будет плевать на его останки.

— Нат! — взмолился Адам.

— Фалконер и Арнольд, — Старбак наконец-то послал угрозу в самую цель и, назвав имя предателя, ощутил экстаз игрока, то самое чувство, которое охватило его, когда он обошел янки с фланга на Бэллс-Блафф.

Он пришел сюда один, вооруженный лишь бесполезным клочком бумаги, и победил генерала в окружении его бригады. Старбак мог бы высокомерно расхохотаться от этого успеха. Он был солдатом, разговаривающим с могущественным врагом, и он побеждал.

— Пойдем поговорим, — сказал Старбаку Адам, развернувшись к выходу из шатра.

— Адам? — окликнул его отец.

— Потом, отец, потом. Сначала мы с Натом должны поговорить! — произнес Адам, выходя на солнечный свет.

Старбак улыбнулся.

— Приятно снова быть в рядах Легиона, генерал.

На секунду Старбак подумал, что Вашингтон Фалконер собирается расстегнуть кобуру и вытащить револьвер, но потом тот повернулся и неровной походкой вышел из палатки.

Старбак последовал за ним. Генерал и Свинерд удалялись, а с ними рассеялась и кучка любопытных, собравшихся подслушать разговор внутри шатра. Адам схватил Старбака за руку.

— Пошли, — сказал он.

— Ты не хочешь разговаривать здесь?

— Мы прогуляемся, — настаивал Адам, потащив Старбака через кружок озадаченных и молчаливых офицеров.

Они пересекли поле и взобрались на вершину лесистого холма, где росли церцисы и грабы. Церцисы были в цвету и покрыты великолепным розовым облаком. Адам остановился у поваленного дерева и повернулся, чтобы взглянуть поверх лагеря на далекий город.

— И что тебе известно? — спросил он Старбака.

— Думаю, практически всё, — ответил тот. Он закурил сигару и сел на поваленное дерево, наблюдая за далеким следом от паровозного дыма. Он решил, что поезд везет раненых в Ричмонд, новые тела для палат госпиталя на холме Чимборасо или покрытых цветами могил на кладбище Голливуд.

— Понимаешь, я хочу, чтобы война закончилась, — нарушил тишину Адам.

— Я ошибался, Нат, всё время ошибался. Мне не следовало надевать военную форму, никогда. Это была моя ошибка, — он был растерян, чувствовал себя неуверенно и нервничал из-за молчания Старбака.

— Я не верю в войну, — с вызовом продолжал Адам. — Я считаю ее грехом.

— Но не грехом, в котором одинаково повинны обе стороны?

— Нет, — ответил Адам. — Север морально прав. А мы неправы. Разве ты этого не видишь? Уверен, что ты это понимаешь.

Вместо ответа Старбак вытащил из кармана промасленный пакет и развернул его. Пока он возился с плотно стянутой вощёной хлопчатобумажной тканью, он рассказал Адаму, что одно из его писем перехватили при аресте Уэбстера, и как власти подозревали, что автором письма является Старбак, и как после того, как он вытерпел жестокие пытки, его послали через линию фронта, чтобы загнать в мышеловку настоящего предателя.

— Меня послал один очень страшный человек из Ричмонда, Адам. Он хотел выяснить, кто написал это письмо, но я-то знал, что это ты. Или догадался, — Старбак вытащил плотно сложенный листок бумаги из промасленного пакета.

— Я должен был отнести это обратно в Ричмонд. Это то доказательство, которое им необходимо. В нем тебя называют шпионом.

В письме не содержалось ничего подобного, это был просто список вопросов, который состряпали Пинкертон с Макклеланом до того, как генерал слёг с лихорадкой Чикахомини, но внизу письма имелся круглый чернильный оттиск штампа, гласивший: «Запечатано по приказу главы Секретной службы Потомакской армии», — Старбак позволил Адаму разглядеть печать, прежде чем сложил письмо в аккуратный квадратик.

Адам был слишком напуган наглым утверждением Старбака, что бумага содержала доказательство его вины. Он заметил печать и тщательные меры предосторожности, предпринятые, чтобы защитить письмо от влаги, и всё это послужило для него достаточным доказательством.

Он и понятия не имел, что всё это было блефом, что бумага никак не могла бы его обвинить, а тот страшный человек из Ричмонда, которого упомянул Старбак, лежал с белым лицом в гробу. Старбак, по правде говоря, имел на руках дрянные карты, но Адам чувствовал себя слишком виновным, чтобы раскусить блеф своего друга.

— И как ты поступишь? — спросил Адам.

— Чего я точно не буду делать, — ответил Старбак, — так это не пойду к тому страшному человеку в Ричмонде и не отдам ему письмо.

Он поместил сложенную бумагу в нагрудный карман рядом с библией.

— А ты, — предложил Старбак Адаму, — можешь прямо сейчас меня пристрелить. Тогда ты возьмешь письмо, и никто не узнает, что ты предатель.

— Я не предатель! — возмутился Адам. — Боже мой, Нат, всего год назад это была единая страна! Мы с тобой снимали шляпы перед одним флагом, вместе отмечали Четвертое июля, и слезы выступали у нас на глазах при звуках «Знамени, усыпанного звёздами»[61]. Как же я могу быть предателем, если я лишь борюсь за то, что меня приучили любить?

— Потому что если бы тебе удалось сделать то, что ты хотел, — ответил Старбак, — погибли бы твои же друзья.

— Но лишь немногие! — протестующе воскликнул Адам. В его глазах стояли слезы, и он отвернулся, осматривая зеленые поля перед шпилями и темными крышами Ричмонда. — Разве ты не понимаешь, Нат? Чем дольше длится война, тем больше будет смертей?

— Так ты собирался покончить с ней собственноручно?

Адам расслышал презрение.

— Я собирался поступить правильно, Нат. Ты помнишь, как ты сам пытался понять, как поступить правильно? Когда молился вместе со мной? Когда читал библию? Когда исполнять Господню волю было гораздо важнее, чем что-либо еще на земле? Что с тобой случилось, Бога ради?

Старбак поднял глаза на своего разгневанного друга.

— Я нашел дело своей жизни, — ответил он.

— Дело твоей жизни! — фыркнул Адам. — Юг? Дикси? Ты даже не знаешь Юг! Ты за всю жизнь не забирался южнее причала Рокетт! Ты видел рисовые поля Южной Каролины? Плантации в дельте?

Гнев Адама был яростным и красноречивым.

— Если хочешь узнать, как выглядит ад на земле, Нат, то отправься в путешествие, чтобы посмотреть на то, что ты защищаешь. Поезжай вниз по реке, Нат, послушай звуки хлыста и посмотри на кровь, понаблюдай за детьми, которых насилуют! Вот тогда вернешься и расскажешь мне про дело своей жизни.

— Так вот в чем твои моральные побуждения? — Старбак попытался вновь получить преимущество в споре. — Ты думаешь, что выиграв эту войну, Север осчастливит рабов? Думаешь, что с ними будут лучше обращаться, чем с бедняками на северных фабриках? Ты бывал в Массачусетсе, Адам, видел фабрики в Лоуэлле. Это твой новый Иерусалим?

Адам устало покачал головой.

— Америка спорила на эту тему тысячу раз, Нат, а потом у нас были выборы, и мы решили спор в ящиках для голосования, и именно Юг не принял этого решения, — он вытянул руки, словно желая показать, что не хочет больше выслушивать этот старый и бесцельный спор. — Дело моей жизни — это поступать правильно, вот и всё.

— И обманывать отца? — спросил Старбак. — Ты помнишь прошлое лето? В округе Фалконер? Ты спросил меня, как я могу бояться собственного отца и не бояться сражения. Так почему же ты не расскажешь отцу о том, во что веришь?

— Потому что это разобьет ему сердце, — просто признался Адам. Он замолчал, вглядываясь на север, где в зелени пейзажа поблескивала излучина реки Чикахомини.

— Понимаешь, я думал, что смогу оседлать обеих лошадей, смогу служить и своей стране, и штату, и что если война закончится быстро, отец никогда не узнает, что я предал одну из сторон ради другой, — он сделал паузу. — И это по-прежнему возможно. Макклелану нужно просто посильнее надавить.

— Макклелан не может надавить. Он просто напыщенный индюк. Может только надуваться от гордости, но в драку не полезет. А кроме того, он считает, что у нас численное преимущество. Я сам был тому свидетелем.

Адам моргнул, услышав тон Старбака, но долго не отвечал, а потом вздохнул.

— Джеймс меня выдал?

— Никто тебя не выдавал. Я сам всё понял.

— Умница Нат, — печально произнес Адам. — Голова набекрень, но умница.

— Как поступит твой отец, узнав, что ты предал дело Юга? — поинтересовался Старбак.

Адам взглянул на него.

— Ты собираешься ему рассказать? Ты уже почти это сделал и теперь скажешь всё остальное, да?

Старбак покачал головой.

— Что я собираюсь сделать, так это спуститься к тем палаткам, найти Дятла Бёрда и сказать ему, что я вернулся, чтобы служить капитаном одиннадцатой роты. Вот и всё, что я собираюсь сделать, если только кто-нибудь снова не выпихнет меня из Легиона, а в таком случае я отправлюсь в Ричмонд и найду малоприятного, но умного старика и предоставлю ему заниматься всем этим.

Адам нахмурился в ответ на эту угрозу.

— Почему? — спросил он после паузы.

— Потому что это то, что у меня хорошо получается. Я понял, что хочу быть военным.

— В бригаде моего отца? Он тебя ненавидит! Почему бы тебе не вступить в другой полк?

Старбак пару секунд молчал. По правде говоря, он не обладал никакими рычагами, чтобы вступить в какой-нибудь другой полк, по крайней мере, не капитаном, потому что его клочок бумаги был пригоден только в качестве оружия против семьи Фалконеров.

Но была еще и другая, более глубокая правда. Старбак начал понимать, что войну нельзя вести, не вкладывая душу. Человек не может убивать походя, как христианин, заигрывающий с грехом.

Война дролжна быть всепоглощающей, прославляющей и пьянящей, и лишь немногие могут пережить этот процесс, но эти немногие войдут в историю героями. Вашингтон Фалконер был не из таких.

Он наслаждался соблазнами высокого воинского поста, но не имел вкуса к войне, а Старбак внезапно очень четко понял, что если он выживет под пулями и снарядами, то сможет однажды повести на сражение эту не слишком наполненную энтузиазмом бригаду. Тогда она станет бригадой Старбака, и да поможет Бог врагу, когда настанет этот день.

— Потому что нельзя сбегать от врагов, — наконец-то ответил он на вопрос друга.

Адам с жалостью покачал головой.

— Нат Старбак, — с горечью произнес он, — влюблен в войну и военное дело. Это потому что ты потерпел провал во всём остальном?

— Здесь мое место, — Старбак проигнорировал язвительный вопрос Адама.

— Но не твое. Так что тебе нужно переубедить отца, Адам, чтобы позволил мне остаться капитаном одиннадцатой роты Легиона. Как ты это сделаешь — дело твое. Тебе нет нужды рассказывать ему правду.

— А что еще я могу ему сказать? — в отчаянии спросил Адам. — Ты уже сделал достаточно намеков.

— У тебя с твоим отцом есть выбор, — отозвался Старбак, — оставить всё это в тайне или вытащить на свет Божий. Мне кажется, я знаю, что предпочтет твой отец, — он помедлил, а потом приукрасил свой блеф еще одной ложью.

— А я напишу тому старику в Ричмонд, что шпион мертв, скажу, что он был убит во вчерашнем сражении. К тому же, ты ведь закончил свою карьеру шпиона, разве нет?

Адам услышал сарказм и вздрогнул, а потом пристально посмотрел на Старбака.

— У меня есть и другой вариант, помни об этом.

— Да?

Адам расстегнул кобуру и вытащил револьвер. Это был дорогой револьвер Уитни с пластинами из слоновой кости на рукоятке и гравировкой на барабане. Он вынул маленький капсюль и вставил его в одну из заряженных ячеек.

— Бога ради, только не застрелись! — встревожился Старбак.

Адам повернул барабан, чтобы заряженная ячейка оказалась готовой к выстрелу.

— Иногда я подумывал о самоубийстве, Нат, — тихо сказал Адам.

— Вообще-то я часто думал, какое это счастье — не беспокоиться о том, чтобы поступать правильно, не беспокоиться об отце, не беспокоиться о том, любит ли меня Джулия или люблю ли я ее. Тебе не кажется, что в жизни всё слишком запутанно? Боже ты мой, мне она кажется просто спутанным клубком, но во всех своих молитвах, Нат, во всех мыслях в последние несколько недель я был уверен только в одном, — он взмахнул заряженным револьвером, очерчивая им весь горизонт.

— Это Божья страна, Нат, и Господь поместил нас сюда с какой-то целью, а эта цель не в том, чтобы убивать друг друга. Я верю в Соединенные Штаты Америки, а не в Конфедеративные Штаты, и я верю, что Господь сотворил Соединенные Штаты как пример и благодать для всего мира. Так что нет, я не собираюсь кончать жизнь самоубийством, потому что это не сделает Америку ни на день ближе к тысячелетнему царствию Христа, как и не сделают этого смерти на поле боя, — он вытянул руку и опустил дуло револьвера, так что оно нацелилось прямо Старбаку в лоб.

— Но как ты сказал, Нат, я могу просто убить тебя, и никто ничего не заметит.

Старбак уставился на оружие. Он мог разглядеть острые кончики пуль в нижних ячейках и знал, что одна такая пуля направлена на него в темном дуле. Револьвер слегка дрожал в руке Адама, и Старбак поднял глаза на бледное и серьезное лицо друга.

Адам взвел револьвер. Звук щелкнувшего курка показался очень громким.

— Помнишь наши былые беседы в Йеле? — спросил Адам. — Как мы гордились тем, что Господь сделал добродетель такой труднодостижимой? Грешником быть легко, но трудно быть христианином. Но ты бросил попытки стать христианином, правда ведь, Нат?

Револьвер по-прежнему дрожал, его дуло раскачивалось в последних лучах солнца.

— Я помню, как с тобой познакомился, Нат, — продолжил Адам. — Я часто беспокоился о жизненных трудностях, о том, как сложно познать волю Господа, а потом появился ты, и я подумал, что ничто уже не будет таким сложным. Я думал, что мы с тобой разделим эту ношу. Думал, что вместе пройдем по пути к Господу. Ведь я ошибался, да?

Старбак ничего не ответил.

— Ты просишь меня о том, — сказал Адам, — чего не в силах сделать сам. Просишь поспорить с отцом и разбить ему сердце. Я всегда считал, что из нас двоих ты самый сильный, но я ошибся, — похоже, Адам был готов разрыдаться.

— Если бы у тебя хватило храбрости, — произнес Старбак, — ты бы не меня застрелил, а отправился сражаться на стороне янки.

— Я больше не нуждаюсь в твоих советах, — заявил Адам. — Мне хватит твоих дрянных советов до конца жизни, Нат.

А потом он спустил курок.

Оружие громко выстрелило, но в самый последний момент Адам поднял револьвер вверх, разрядив его в дерево над головой Старбака. Пуля пролетела сквозь распустившиеся цветки церциса, осыпав Старбака лепестками.

Старбак встал.

— Я иду к Легиону. Ты знаешь, где меня найти.

— Ты знаешь, как называют это дерево? — спросил Адам уходящего Старбака.

Старбак остановился и на мгновение задумался, пытаясь понять, в чем же подвох. Но не смог найти объяснения.

— Церцис, а что?

— Иудино дерево, вот как его называют, Нат. Иудино дерево.

Старбак посмотрел в лицо своему другу.

— Прощай Адам, — сказал он. Ответа не последовало, и он в одиночестве направился к Легиону.

— Ты слышал новости? — спросил Таддеус Бёрд Старбака, когда тот появился в его палатке.

— Я вернулся.

— Вернулся, значит, — отозвался Бёрд, словно неожиданное объявление Старбака было обычным дело. — Мой зять знает, что ты вновь под его командованием?

— Сейчас он об этом узнает. — Старбак смотрел, как Адам шел к палатке своего отца.

— И ты думаешь, генерал одобрит твое возвращение? — засомневался Бёрд. Он писал письмо, и теперь отложил ручку на край ящика с крупами, служившего ему столом.

— Не думаю, что он вышвырнет меня из Легиона.

— Он полон загадок, наш юный Старбак. Что ж, уверен, мистер Траслоу будет рад тебя видеть. По непонятным мне причинам, он, похоже, по тебе скучал в твое отсутствие. — Бёрд взял ручку и макнул перо в чернильницу. — Полагаю, ты слышал новости?

— Какие новости?

— У нас новый главнокомандующий.

— Да? — переспросил Старбак.

— Роберт Ли, — Бёрд пожал плечами, как бы намекая, что вряд ли эта новость заслуживала упоминания.

— Ах вот как.

— Вот именно. Ах вот как. Кажется президент не доверяет Смиту в достаточной мере, чтобы заменить им Джонстона, так что Бубуля Ли, наш пиковый король, снова при деле. Хотя даже пиковый король не может быть хуже Джонстона, а?

— Кто знает. Нам стоит надеяться, что Ли чуть лучше сложившегося о нем мнения.

— Макклелан считает, что Ли недостает моральной силы, — заметил Старбак.

— Ты слышал это из первых уст, не так ли, юный Старбак?

— Да, сэр, так и есть. Макклелан сказал мне об этом на прошлой неделе.

— Отлично, просто прекрасно, а теперь уходи, — Бёрд властно махнул ему рукой. Старбак остановился. — Приятно вернуться назад, сэр.

— Ложись пораньше Старбак, в полночь тебе заступать в дозор. Получишь распоряжения у майора Хинтона.

— Да, сэр.

— И отдай сержанту Траслоу доллар.

— Доллар, сэр?

— Дай ему доллар! Это приказ! — Бёрд сделал паузу. — Рад, что ты вернулся, Нат. А теперь проваливай.

— Да, сэр.

Старбак прошелся вдоль рядов солдат, прислушиваясь к далеким печальным звукам скрипки. Но грустные звуки не трогали его, потому что теперь он снова вернулся в родную ему стихию. Перебежчик был дома.

Эпилог

Десятая рота открыла сезон смертей тремя неделями позже. Джозеф Мей стал первым. Он набирал воду, когда у ручья разорвалась шрапнель. Его новые очки сорвало с лица, одна линза разбилась, другая так густо окрасилась кровью, что стала похожа на алое стекло.

Весь тот день Легион провел в ожидании, пока битва гремела к северу от них. Орудия громыхали от рассвета до заката, но пороховой дым не перемещался, это доказывало, что атака мятежников повстанцев не принудила янки к отступлению.

Но всё же той же ночью, когда битва стихла, армия северян отступила вглубь, к новым позициям на запад. На рассвете было слышно, как они окапываются, и мятежники знали, что им предстоит тяжелая работа, если они хотят отбросить синебрюхих подальше от Ричмонда. В то утро умер Джеймс Блисдейл.

Он вскарабкался на дерево, чтобы достать яиц из гнезда, и снайпер янки прострелил ему затылок. Он умер еще до того, как свалился на землю. Старбак писал его матери, вдове, пытаясь подобрать слова и дать ей понять, что смерть сына была не напрасна.

«Нам всем его будет очень не хватать», — писал Старбак, но это было неправдой. Никто особенно не любил Блисдейла, но и не испытывал к нему неприязни. Град выстрелов оповестил его, что вылазка сержанта Траслоу наткнулась на вражеского снайпера, но Траслоу вернулся расстроенным.

— Сукин сын удрал, — сказал сержант и обернулся в сторону майора Бёрда.

— Совсем слетел с катушек.

Майор Бёрд и правда вел себя намного странней обычного. Он двигался по лагерю странными зигзагообразными движениями, то переступая вперед, то останавливаясь, сомкнув вместе ноги и вытянув вперед руку, прежде чем сделать полный поворот и по новой начать эту странную последовательность движений.

Каждый раз он прерывал свой странный танец, чтобы объявить той или иной группесолдат, чтобы были готовы выступить через полчаса.

— Рехнулся, — повторил Траслоу, после продолжительного наблюдения за странной походкой майора.

— Учусь танцевать, — объявил Старбаку Бёрд, сделав очередной поворот со своей воображаемой партнершей в ободранных руках.

— Зачем? — удивился Старбак.

— Потому что умение танцевать — признак хороших манер в высшем обществе. Мой зять повысил меня до подполковника.

— Отличные новости, Дятел! — от души поздравил его Старбак.

— Я бы сказал, что у него не осталось выбора после того, как Адам отказался в этом участвовать, — Дятел Бёрд, несмотря на свое знаменитое пренебрежение военной иерархией, не скрывал удовольствия.

— Выбора у него не оставалось после того, как все проголосовали за вас, — проворчал Траслоу.

— Проголосовали! Вы полагаете, я обязан своему высокому статусу какой-то там демократии? Более того, охлократии? Я гений, сержант, гений, что кометой взметнулся ввысь сквозь скопление заурядностей! И метафоры я тоже замешиваю хорошо, — Бёрд воззрился на лежащую на коленях Старбака бумагу. — Пишешь метафоры матушке Блисдейл, Нат?

— Всякую чепуху, Дятел, как обычно.

— Напиши что-нибудь новенькое. Например, что ее сынуля окутан славой, что он освободился от цепей земных и теперь музицирует в небесном хоре, что он счастлив в лоне Авраамовом.

Саре Блисдейл нравится подобная чушь, дура дурой. Полчаса, Старбак. Потом мы выступаем, — Бёрд, пританцовывая, удалился, вертясь с невидимым партнером по усеянному коровьим навозом полю, где по звездным небом ночевал Легион.

Генерал Ли, выпрямившись, сидел верхом на серой лошади у дороги, по которой маршировал Легион. Окруженный своими штабистами, он касался шляпы, приветствуя каждую проходящую мимо роту.

— Мы должны отбросить их, — доверительным тоном обращался он к каждой роте. Периодически он заговаривал с Вашингтоном Фалконером, но беседы выходили короткими и натянутыми.

— Гоните их, ребята, гоните! — повторил Ли, на этот раз обращаясь к роте, маршировавшей прямо перед подразделением Старбака. Когда же генерал снова обернулся к Фалконеру, он с недоумением обнаружил, что бригадный генерал исчез.

— Надавите на них, Фалконер! — крикнул Ли ему вслед, удивленный неожиданным отбытием генерала.

Кого не удивило внезапное исчезновение Фалконера, так это легионеров. Они уже заметили, с какой старательностью их генерал избегает одиннадцатую роту. Он обедал с офицерами всех остальных полков своей бригады, но упорно игнорировал Легион, опасаясь, что таким образом признает присутствие Старбака.

Фалконер объяснил свое поведение Свинерду тем, что не желал проявлять фаворитизм по отношению к полку, что нес его имя, и, утверждал он, по этой же причине он отказался от назначения командиром Легиона своего сына. Но этой сказке уже никто не верил.

Поговаривали, что приболевший Адам находился в доме отца, хотя некоторые, вроде Бёрда и Траслоу, подозревали, что источником «болезни» является возвращение Старбака. Сам же Нат отказывался обсуждать этот вопрос.

— Гоните их, ребята, гоните, — обратился Ли к роте легкой пехоты и снова коснулся свой шляпы. За спиной генерала простиралась земля с обгорелыми и расщепленными деревьями — следы вчерашнего сражения.

Несколько негров собирали трупы и сваливали их в свежевыкопанную яму. Сразу за поворотом с дерева свисал еще один черный. На груди висела табличка с неграмотной надписью:

«Этот ниггер был проводником янки».

Ли, следовавший за одиннадцатой ротой по дороге, с раздражением приказал убрать тело.

Ли отстал от Легиона на перекрестке, у которого располагалась таверна, предлагавшая ночлег за пять центов. На крыльце таверны сидели унылые пленники-янки под охраной двух солдат из Джорджии, которым можно было дать лет четырнадцать лишь с большим натягом.

В полумиле в полете разорвался снаряд. Сначала появился лишь дымок — внезапный и тихий, мгновением позже раздался взрыв. Следом тут же разнесся треск ружейной стрельбы, распугавший стайку птиц, усевшихся на деревьях. Артиллерийская батарея Конфедерации развернула свои орудия в поле по правую сторону дороги.

Пока одни канониры отводили лошадей подальше от пушек, другие наполняли ведра грязной водой. Артиллеристы производили впечатление знающих свое дело людей, занимавшихся привычными приготовлениями.

— Полковник Бёрд, полковник Бёрд! — вдоль марширующей колонны Легиона скакал капитан Мокси. — Где полковник Бёрд?

— В лесу, — ответил сержант Хаттон.

— Что он делает в лесу?

— Ну а вы как думаете?

Мокси развернул коня:

— Ему приказано прибыть к генералу Фалконеру. Вон там мельница, — он махнул рукой в сторону проселочной дороги. — Ему приказано прибыть туда, это мельница Гейнса.

— Передадим, — пообещал Траслоу.

Мокси, ненароком поймав взгляд Старбака, тут же пришпорил коня и ускакал.

— Вряд ли мы увидим его в сегодняшнем бою, — сухо заметил Траслоу.

Легионеры стояли у дороги, пока Бёрд узнавал, какая же судьба им уготована. Янки определенно были поблизости, ибо снаряды орудий мятежников разрывались над ближайшим лесом.

Выстрелы из винтовок раздавались неожиданно, залпами, словно бы разведчики обеих сторон медленно продвигались вперед, прощупывая врага. Легион ждал, а солнце тем временем поднималось всё выше и выше.

Где-то впереди показалось огромное облако пыли, означавшее, что по дороге кто-то передвигается. Были ли это отступающие янки или наступающие мятежники, не знал никто. Прошло утро. Легионеры организовали себе холодный обед из сухарей, сырого риса и воды.

Бёрд вернулся в расположение Легиона после полудня и немедленно собрал всех офицеров. В полумиле от Легиона, объяснил он, располагается лесополоса. Деревья скрывали долину с крутыми спусками, сквозь которую бежал ручей, по болотистой местности в сторону Чикахомини.

Янки окопались на дальнем берегу ручья. И именно этих сукиных детей предстояло выкурить Легиону.

— Мы будем передовым отрядом, — объяснял ротным Бёрд. — Ребята из Арканзаса — на нашем левом фланге. Остальная бригада будет позади нас.

— А бригадир будет позади бригады, — заметил со своим мягким ирландским акцентом капитан Мерфи.

Бёрд притворился, что не услышал ехидного замечания.

— Река находится недалеко от янки, за их спиной, — продолжил он, — и Джексон уже выступил, чтобы отрезать им путь. Так что, возможно, сегодня мы с ними и покончим.

«Каменная стена» Джексон привел свою армию на полуостров после того, как вытеснил янки из долины Шенандоа.

Войска северян в Шенандоа численно превосходили Джексона, но он марш-броском сначала окружил их, затем преподал жестокий, кровавый урок. И теперь его войска находились под командованием Ли. Противостояла же им неуклюжая и нерешительная армия Макклелана.

Эта армия после сражения у перекрестка не наступала и не отступала. Вместо этого она была занята организацией новой базы снабжения у реки Джеймс.

Джеб Стюарт прошелся с тысячей двухстами кавалеристами-южанами по всей армию северян, с презрением насмехаясь над беспомощностью Макклелана. Патриоты Юга получили нового героя.

Полковник Лассан участвовал в рейде Стюарта и теперь рассказывал об этом Старбаку:

— Это просто великолепно! — с восторгом отзывался он. — В лучших традициях французской кавалерии!

Он приволок три бутылки бренди, украденного у янки, и разделил их с офицерами Легиона. Вечер был наполнен его рассказами о далеких и давних битвах.

И все же Макклелана не победить кавалерией, какой бы блистательной она ни была. Северян разобьет пехота — вроде той, что вел сейчас к лесам у ручья Бёрд. Стоял изнуряющий, знойный день.

Весна перетекла в лето, от цветов не осталось и следа, и грязные дороги полуострова высохли, превратившись в потрескавшуюся корку, от которой поднимались клубы пыли всякий раз, когда по ней проходили люди или лошади.

Бёрд развернул восемь рот Легиона в две шеренги. Небольшой батальон из Арканзаса занял позицию на левом фланге, за ротой Старбака. Они подняли свои знамена. Одно из них представляло собой старомодный флаг Конфедерации с тремя полосами. На другом же знамени черного цвета располагалось грубоватое изображение змеи, свернувшейся в кольцо.

— Не наш флаг, вообще-то, — признался арканзаский майор Старбаку, — но он, собственно, пришелся нам по душе, так что мы его забрали. Раньше он принадлежал каким-то ребятам из Нью-Джерси.

Пустив густую струю табачной слюны, он рассказал Старбаку о том, как он и его солдаты прибыли добровольцами в Ричмонд в самом начале войны.

— Кое-кто из ребят хотел вернуться домой в Арканзас после Манассаса, и я мог их понять, но не переставал твердить, что живых янки легче найти здесь, чем дома, так что, думаю, мы продолжим сеять смерть.

Его звали Хаксалл, а его батальон насчитывал немногим более двухсот солдат, таких же худых и косматых, как и сам Хаксалл.

— Удачи вам капитан, — сказал он Старбаку, и, ссутулившись, поспешил к своему небольшому батальону, когда полковник Свинерд отдал приказ выдвигаться.

Перевалило за полдень, и Свинерд едва держался в седле, к вечеру его уже развезет, а к полуночи он будет в бессознательном состоянии.

— Вперед! — прокричал Свинерд, и Легион двинулся к тенистому лесу.

— Кто-нибудь знает, где мы находимся? — поинтересовался у одиннадцатой роты сержант Хаттон.

Никто не знал. Это был очередной участок заболоченного леса, над которым начали рваться снаряды. Старбак слышал, как они свистели в деревьях, а сыпавшиеся время от времени листья указывали место, где снаряд прошивал кроны.

Некоторые снаряды разрывались в лесу, другие с воем пролетали над Легионом, к батарее конфедератов в поле за их спиной. Пушки мятежников отвечали, наполнив небо грозовыми раскатами артиллерийской дуэли.

— Застрельщики! — закричал майор Хинтон.

— Вперед, Нат! — мимоходом бросил он, и рота Старбака послушно вышла из строя, побежала вперед и рассыпалась цепью в пятидесяти шагах перед остальными ротами.

Рота разбилась на отряды из четырех солдат, но Старбак, будучи офицером, остался в одиночестве и внезапно почувствовал себя очень уязвимым. На нем не было знаков отличия, которые могли бы выдать врагу, что он офицер — ни сабли, ни аксельбантов, ни металлических планок на воротнике, а его одиночество, похоже, делало его легкой мишенью.

Он всматривался в край леса, гадая, ожидают ли их там застрельщики северян, или что еще хуже, зеленые тени скрывают смертоносных снайперов с их телескопическими прицелами и смертоносными винтовками.

Он чувствовал, как колотится сердце, и каждый шаг требовал настоящего усилия. Он инстинктивно прижал деревянный приклад винтовки к животу в готовности открыть огонь. Снаряд разорвался всего в нескольких ярдах впереди, и шрапнель со свистом пролетела мимо плеча.

— Рады возвращению, да? — ухмыльнулся ему Траслоу.

— Просто мечтал подобным образом провести вечер пятницы, — ответил Старбак, удивившись своему пренебрежению к опасности.

Он оглянулся, чтобы убедиться, что солдаты не отстают, и был поражен, увидев, что Легион был всего лишь небольшим звеном в серомундирной цепи пехоты, которая простиралась слева от него более чем на полмили.

На мгновение он даже забыл свой страх, глазея на тысячи людей в колышущейся цепи атакующих, идущих вперед под своими яркими знаменами.

Снаряд разорвался перед Старбаком, снова приковав его внимание к лесу. Он поспешил пройти мимо опаленного участка болота, где в грязи дымился осколок снаряда.

Раздался звук очередного взрыва, на этот раз позади Старбака и такой силы, что по всей местности пронеслась волна горячего воздуха. Обернувшись, Старбак увидел, что снаряд северян попал в орудийный передок, загруженный боеприпасами. Из разбитого транспорта повалил дым, и оставшаяся без седока лошадь похромала прочь от пламени.

Выстрелило ближайшее орудие, выбросив облако дыма на двадцать ярдов вслед за своим снарядом. Вырвавшаяся из жерла пушки ударная волна пригнула к земле траву. Развертывалась вторая шеренга бригады Фалконера, а где-то оркестр играл популярную в Ричмонде песню «Господь защитит правое дело».

Старбаку хотелось бы, чтобы оркестр заиграл что-нибудь более мелодичное, но войдя в лес, где зеленая листва не пропускала палящие лучи солнца, он забыл о музыке. Впереди по ковру из листьев пробежала белка.

— Когда мы в последний раз ели белку? — спросил он Траслоу.

— Мы отъедались ими до отвала в ваше отсутствие, — ответил сержант.

— С удовольствием съел бы сейчас жаренную белку, — сказал Старбак. Всего год назад его бы стошнило при мысли о поедании белки, но теперь он разделял солдатское пристрастие к молодым жаренным белкам. Мясо старых животных было намного жестче, и его тушили.

— Сегодня мы полакомимся пайками янки, — облизнулся Траслоу.

— Верно, — ответил Старбак.

Так куда же запропастились вражеские стрелки? Где их снайперы? Снаряд пролетел сквозь кроны деревьев, вспугнув голубей. Где же, черт его дери, ручей и болота?

И вдруг он увидел кромку долины, а за ней высокий лес у дальнего склона, под деревьями виднелась свежевырытая земля, и он понял, что янки окопались у того холма, используя его как огромный земляной форт.

— Вперед! — крикнул он.

— Вперед! — он интуитивно понял, что сейчас должно произойти.

— В атаку! — заорал он, и весь мир взорвался.

Всю дальняя стороны долины неожиданно затянуло полосой словно появившегося из-под земли тумана. За секунду до этого там были лишь листва и ветки, а теперь всё покрылось пеленой белого дыма.

Звук последовал мгновением спустя, принеся с собой шквал пуль, которые прошивали и расщепляли зелены деревьев. Солдаты с противоположной стороны долины стреляли и вопили, а солдаты на стороне Старбака умирали.

Кто-то крикнул:

— Сержанта Картера ранило!

— Не останавливаться! — заревел Старбак.

Было бессмысленным оставаться на опушке леса, чтобы стать легкой добычей янки. Пороховой дым рассеялся, и он разглядел скопление синих мундиров у дальнего леса, а на вершине склона над ними, выстроились в линию пушки за свежевырытым валом.

Из рядов синемундирников вырывались вспышки выстрелов, а потом вступила пушка, окутав деревья сероватым дымом. Какой-то солдат заорал, когда его выпотрошила картечь, другой, истекая кровью, полз к основной части Легиона, которая зашла вслед за застрельщиками в лес.

Деревья над головой Старбака издавали такой звук, словно их настиг неожиданный шторм. Всё новые пушки присоединялись к канонаде, наполнив лес воем и визгом картечи.

Винтовочные пули сухо щелкали и со свистом пролетали мимо. Страх комком застрял в горле у Старбака, но спасение лежало в продвижении вперед и спуске в зеленую долину.

Он перепрыгнул через кочку и скользя помчался вниз по крутому склону. Арканзасцы завопили боевой клич мятежников. Один из них покатился вниз по склону, окрашивая кровью опавшие листья.

Ружейный огонь янки перешел в постоянный грохот, непрерывную громкую трескотню, когда сотни винтовок простреливали долину.

Амоса Паркса ранило в живот, откинув назад, словно его лягнул мул. Над головой пронесся очередной залп картечи, обрушив вниз дождь из сорванных листьев и сломанных веток. Единственная надежда на спасение Легиона состояла в непрерывном беге вперед, чтобы таким образом опередить врага.

— Примкнуть штыки! — закричал Хаксалл слева от Старбака.

— Не останавливаться! — крикнул своим солдатам Старбак.

Он не хотел, чтобы солдаты замедлили продвижение, прикрепляя неуклюжие штыки. Лучше дойти до болота внизу долины, где полоска черной стоячей воды прерывалась сломанными и поваленными деревьями и топкими берегами.

Вне всякого сомнения, где-то посередине болота тек ручей, но Старбак его не видел. Он достиг подножия холма и перепрыгнул через лежащее бревно, а потом еще раз, на поросший густой травой берег.

Впереди пуля оставила рябь на воде, а другая расщепила гнилое бревно. Он прошлёпал по полоске воды, а потом поскользнулся, пытаясь взобраться на небольшой участок твердой почвы, покрытый скользкой глиной. Он упал лицом на траву, от янки его защищал огромный наполовину сгнивший ствол.

Старбак почувствовал искушение так и остаться лежать, укрывшись за этим бревном, но он знал, что его задача — заставить солдат продолжать движение.

— Вперед! — заорал он, гадая, почему никто не выкрикивает боевой клич мятежников, но когда попытался встать, чья-то рука хлопнула его по спине, заставив опять пригнуться.

Это был сержант Траслоу.

— Забудьте об этом! — сказал Траслоу.

Вся рота припала к земле. И не только его рота, но и весь Легион. Да и все атакующие мятежники нашли укрытие, потому что по долине свистели пули янки, наполняя ее визгом и завыванием картечи и густым пороховым дымом.

Старбак поднял голову и увидел, что противоположный край долины окутан дымом, над которым развевались красно-белые полосы флага янки. Пуля врезалась в бревно всего в нескольких дюймах от его лица, и щепка отскочила ему в щеку.

— Пригните голову, — буркнул Траслоу. Старбак развернулся.

Все, кого он мог рассмотреть, были мертвы. Остальные скорчились за деревьями или спрятались в подлеске. Основная часть Легиона еще находилась на вершине холма и залегла на землю в лесу.

Лишь застрельщики добрались до дна долины, и не всем удалось это сделать без повреждений.

— Картер Хаттон погиб, — сообщил Траслоу, — так что Бог знает, как теперь будет справляться его жена.

— У него есть дети? — спросил Старбак и обругал себя за то, что пришлось это выяснять. Офицер должен знать такие вещи.

— Мальчик и девочка. Мальчишка — идиот, пускающий слюни. Лучше бы док Билли задушил его при рождении, как обычно делает, — Траслоу поднял винтовку над бревном, быстро прицелился, выстрелил и снова пригнулся.

— А девчонка глуха, как пробка. Не стоило Картеру жениться на этой чертовой бабе, — он надкусил патрон.

— Женщины из этой семье всегда рожали слабое потомство. Нет ничего хорошего в том, чтоб жениться из-за смазливого личика. Жениться нужно на сильных.

— А вы ради чего женились? — спросил Старбак.

— Из-за смазливого личика, конечно.

— Я просил Салли выйти за меня, — неуклюже признался Старбак.

— И?

Старбак встал на колени, нацелил винтовку на вершину холма и нажал на спусковой крючок, опустившись обратно за секунду до того, как пчелиный рой пуль вонзился в дерево.

— Она меня отвергла, — признался он.

— Так у девчонки еще остался кой-какой здравый смысл? — осклабился Траслоу. Он перезарядил винтовку в лежачем положении.

Янки радостно кричали, потому что так запросто остановили атаку конфедератов, но потом вопль мятежников провозгласил прибытие второй шеренги бригады Фалконера, и янки, казалось, удвоили силу огня, стреляя в новоприбывших между деревьями.

Некоторые солдаты из первой шеренги смогли перебраться через вершину холма и спуститься вниз по склону в поисках укрытия.

Пушки стреляли прямой наводкой, выбивая людей из серой шеренги. Старбак испытывал искушение попытаться продвинуться еще на несколько ярдов, но вторая линия атакующих припала к земле еще быстрее, чем первая, а янки простреливали долину из винтовок, вода и грязь бурлили от пуль.

— Эти сволочи сегодня не на шутку разозлились, — проворчал Траслоу.

— Думаю, мы здесь до ночи застрянем, — сказал Старбак, достав из патрона пулю. Он высыпал порох в дуло и выплюнул туда пулю. — Выберемся только в темноте.

— Если только ублюдки не побегут, — заметил Траслоу, хотя и без оптимизма. — Вот что я вам скажу. Фалконера мы здесь не увидим. Он не хочет в штаны наложить.

Траслоу нашел в упавшем дереве нишу, из которой искоса мог рассмотреть склон, занятый противником. Большая часть врагов лежала на земле, в ямах и окопах, но Траслоу нашел мишень на вершине и тщательно прицелился.

— Есть, — произнес он, спустив курок.

— Она и правда вас отвергла?

— Устроила мне настоящую головомойку, — признался Старбак, утрамбовывая шомполом очередную пулю.

— Да, она жесткая, — отозвался Траслоу со сдержанным восхищением.

Заряд картечи срезал верхние ветви, вызвав дождь из листьев и щепок.

— Вся в отца.

Старбак встал на колено, выстрелил и снова пригнулся. Когда в бревно вонзились ответные пули, он гадал, как у Салли идут дела с ее новым занятием.

Возможности посетить Ричмонд не было, да и не будет, пока они не отгонят янки подальше от города, но когда это случится, и Старбак, и Траслоу собирались посетить Салли.

У Старбака были в городе и другие дела. Он хотел по-соседски навестить лейтенанта Гиллеспи. Он наслаждался этим предвкушением мести, как и предвкушением новой встречи с Джулией Гордон.

Если она и правда готова его принять, потому что он подозревал, что ее верность Адаму, скорее всего, вынудит ее закрыть перед ним двери.

Северяне начали издеваться над застрявшими мятежниками.

— Что, растеряли весь кураж? Где же твой боевой клич, Джонни? Теперь рабы тебе не помогут!

Эти крики резко прекратились, когда наконец-то к вершине дальнего холма подошла артиллерия южан и начала закидывать врага снарядами. Траслоу рискнул высунуться и оглядеть склон.

— Они хорошо окопались, — сказал он.

Слишком хорошо, чтобы их можно было легко сдвинуть с места, посчитал Старбак, а это значило, что роте предстоит долгое и жаркое ожидание. Он снял серый китель и бросил его у поваленного дерева, а потом сел, оперевшись о гнилое бревно спиной, чтобы попытаться определить, где именно залегли его люди.

В поле зрения находились лишь мертвецы.

— Кто это? — спросил он, указывая на распластанное тело, лежащее лицом вниз в луже, примерно в тридцати ярдах. В сером кителе зияла огромная дыра, в которой виднелась смесь крови, мух и кусочек белого ребра.

— Феликс Ваггонер, — ответил Траслоу, бросив беглый взгляд.

— Откуда вам знать, что это не Питер? — удивился Старбак. Питер и Феликс были близнецами.

— Сегодня была очередь Феликса надевать хорошие башмаки, — объяснил Траслоу. Где-то застонал раненый, но никто не сдвинулся с места, чтобы ему помочь. Долина превратилась в смертельную мышеловку. Пушки северян не могли опустить дула настолько, чтобы простреливать дно долины картечью, но стрелки-янки прекрасно видели всех, кто пытался двигаться по болоту, так что раненому придется и дальше страдать.

— Старбак! — окликнул его полковник Бёрд откуда-то с края долины. — Ты можешь двигаться?

— Давай, Старбак! Только двинься! — крикнул янки, и внезапно целая группа врагов начала с издевкой повторять его имя, вызывая поставить на кон свою жизнь против их винтовок.

— Нет, Дятел! — прокричал в ответ Старбак.

В лесу снова стало тихо, то есть настолько тихо, насколько это возможно во время сражения. В небе над головами по-прежнему гремела артиллерийская дуэль, и примерно каждые полчаса крещендо винтовочных выстрелов и криков отмечало очередную попытку мятежников направить через болото бригаду или батальон, но здесь ситуацией владели янки, и они не собирались сдаваться.

Это был арьергард, размещенный к северу от Чикахомини для защиты мостов, в то время как остальная часть армии пересекла реку, встав в южной части полуострова, который, как объявил Макклелан, станет новым опорным пунктом его операций.

До сего момента пароходы разгружались в Форте Монро или Вест-Пойнте на реке Йорк, но теперь им придется плыть до причала Гаррисона на реке Джеймс.

Макклелан назвал передислокацию на юг изменением опорного пункта и объявил, что подобного не было в военных анналах, но большей части солдат эта передислокация показалась скорее похожей на отступление, вот почему они получали такое удовольствие, заставив мятежников залечь на дне этой болотистой и порождающей лихорадку долины, которая тянулась на милю к северу от реки Чикахомини.

И каждый час, который им удавалось удерживать мятежников, был тем часом, когда армия северян могла переправиться по ненадежным мостам через реку на относительно безопасный южный берег.

Старбак вытащил из кармана библию своего брата, открыл ее на пустых страницах в конце и огрызком карандаша записал имена погибших на сей момент солдат. Он уже знал про сержанта Картера Хаттона, Феликса Ваггонера и Амоса Паркса, но теперь выяснил еще шесть имен, окликнув находившихся поблизости солдат.

— Мы терпим поражение, — сказал Старбак, положив библию поверх ненужного кителя.

— Ага.

Траслоу выстрелил через дыру в бревне, и дымка от его винтовки оказалось достаточно, чтобы вызвать сердитый ответ от пары десятков северян.

Пули вгрызались в гнилую древесину, посылая в воздух щепки. Выстрелил солдат из Арканзаса, а за ним другой из одиннадцатой роты, но теперь стрельба стала несистематической.

В этой части долины не было запасов провизии, а генерал Фалконер не делал никаких попыток вытащить своих людей из их укрытий в грязи.

Чуть дальше вдоль долины, вне поля зрения Старбака, более продолжительная атака вызвала ураганную стрельбу из винтовок и пушек, которая постепенно затихла, когда наступление провалилось.

По тому клочку глинистого берега, где нашли пристанище Старбак и Траслоу, проскользнула черная змея. На ее голове был белый рисунок.

— Медноголовая змея? — спросил Старбак.

— Вы кой-чему научились, — одобрительно отозвался Траслоу. Медноголовая змея остановилась у края воды, пробуя воздух языком, а потом поплыла вверх по течению и исчезла в клубке спутанных веток.

На противоположном конце долины занялся пожар, горела палая листва под поваленным деревом. Старбак почесал живот, обнаружив дюжину клещей, присосавшихся к коже. Он попытался их снять, но головы отломились и остались в теле.

Послеполуденная жара была густой и влажной, а вода в болоте — застойной. Вода из фляжки была теплой и солоноватой на вкус. Он прихлопнул комара. Где-то вверх по течению, за поворотом реки и вне поля зрения, должно быть, только что началась очередная атака, потому что донеслись крики и треск стрельбы. Атака длилась пару минут, а потом всё стихло.

— Бедняги, — сказал Траслоу.

— Давайте, мятежники! Не стесняйтесь! У нас и на вас хватит пуль! — крикнул янки, расхохотавшись, когда не дождался ответа. День становился всё жарче. У Старбака не было часов, и он пытался по теням понять, прошел ли уже полдень, но казалось, будто солнце не двигается.

— Может, сегодня вечером нам не удастся поужинать пайком янки.

— А я хотел кофейку выпить, — с тоской произнес Траслоу.

— Нынче в Ричмонде настоящий кофе по тридцать баксов за фунт, — сказал Старбак.

— Не может такого быть.

— Абсолютно точно, — ответил Старбак, а потом развернулся, подняв голову, и нацелил винтовку на окоп, который словно шрам прочерчивал противоположный склон. Он выстрелил и опустился в ожидании привычной ответной пальбы по дрожащему гнилому стволу, но вместо этого янки стали кричать друг другу, чтобы не стреляли.

Пара пуль вонзилась в бревно, но в тот же момент властный голос потребовал от северян прекратить стрельбу. Кто-то с грустью поинтересовался, что случилось, а потом пара десятков голосов прокричала, что теперь безопасно. Траслоу в недоумении уставился на занятую мятежниками сторону долины.

— Вот сукин сын, — пораженно буркнул он.

Старбак обернулся.

— Боже мой, — произнес он. Северяне прекратили стрельбу, и Старбак крикнул своим, чтобы сделали то же самое.

— Не стрелять! — заорал он. Полковник Бёрд отдавал такой же приказ на вершине холма.

Потому что на поле боя появился Адам.

Он не пытался укрыться, а просто вышагивал, словно наслаждаясь послеобеденной прогулкой. Он был одет в гражданскую одежду и безоружен, хотя не это убедило янки прекратить стрельбу, а флаг, который он нес.

Адам держал звездно-полосатый флаг и размахивал им, медленно продвигаясь вниз по склону. Как только стрельба прекратилась, он остановился и обернул флаг через плечо, как накидку.

— У него совсем мозги расплавились, — заявил Траслоу.

— Я так не думаю.

Старбак сложил руки у рта:

— Адам!

Адам сменил направление, спускаясь наискосок в сторону Старбака.

— Я искал тебя, Нат! — радостно прокричал он.

— Пригни голову!

— Зачем? Никто не стреляет, — Адам посмотрел на вражеский склон, и некоторые янки приветствовали его криками. Другие спрашивали, что ему нужно, но в ответ он лишь помахал им.

— Что ты делаешь, чёрт возьми? — Старбак пытался держать голову ниже импровизированного укрытия из изрешеченного пулями гнилого бревна.

— То, что ты мне велел, конечно же, — Адам скривился, потому что ему пришлось переходить через участок вонючего болота, а на нем были лучшие ботинки. — Здравствуйте, Траслоу. Как ваши дела?

— Думаю, бывали и лучше, — подозрительно отозвался Траслоу.

— Я виделся с вашей дочерью в Ричмонде. Боюсь, что я не был с ней любезен. Вы извинитесь перед ней за меня? — Адам прихрамывая перебрался через грязь и воду и достиг более сухого клочка, где укрывались Траслоу и Старбак.

Он беспечно стоял во весь рост, будто бы и не было никакого сражения. Но в этот момент действительно в этой части долины настало затишье. Солдаты с обеих сторон высунулись из укрытий, чтобы поглазеть на Адама, недоумевая, что за придурок так нахально лезет в самую гущу стрельбы.

Офицер-янки крикнул, спрашивая, что ему нужно, но Адам просто снова махнул рукой, предполагая этим жестом, что скоро всё прояснится.

— Ты был прав, Нат, — сказал он Старбаку.

— Адам, Бога ради, пригнись!

Адам улыбнулся.

— Бога ради, Нат, я распрямился.

Он махнул в сторону вражеского склона.

— Я делаю то же, что и ты — меняю стороны. Собираюсь драться за Север. Можешь сказать, что я дезертировал. Хочешь пойти со мной?

— Просто пригнись, Адам.

Но вместо того, чтобы найти укрытие, Адам осмотрел зеленую и влажную долину, словно ни один мертвец не гнил в застывшем воздухе.

— Я не убоюсь зла[62], Нат. Больше нет.

Он вытащил из кармана кителя связку писем, перевязанных зеленой лентой.

— Ты проследишь, чтобы их получила Джулия?

— Адам! — взмолился сидящий в грязи Старбак.

— Это ее письма. Они должны вернуться к ней. Видишь ли, она не пойдет за мной. Я просил ее, и она отказала, а потом всё стало еще хуже, короче говоря, мы не поженимся.

Он бросил пачку писем на сложенный китель Старбака и заметил там библию. Адам нагнулся, поднял ее и пролистал.

— Ты еще читаешь библию, Нат? Похоже, это больше не та книга, которая тебе нужна. Я думал, тебе больше по душе придется руководство по разделке свиных туш.

Он посмотрел Старбаку в глаза.

— Почему бы тебе сейчас не встать и не пойти со мной, Нат? Спаси свою душу, друг мой.

— Пригнись!

Адам рассмеялся в ответ на опасения Старбака.

— Я делаю Божье дело, Нат, так что Господь за мной присмотрит. Но ты? Ты лошадка другой масти, разве нет? — он вытащил из кармана карандаш и что-то написал в библии Старбака, а потом бросил ее рядом с письмами.

— Несколько мгновений назад я рассказал отцу о том, что собираюсь сделать. Сказал, что исполняю волю Господа, но отец считает, что это всё твоя работа, а не Господа, ну и пусть так думает, правда? — Адам кинул последний взгляд на склон мятежников, а потом повернулся в сторону янки.

— Прощай, Нат, — сказал он, взмахнув ярким флагом в теплом воздухе, и перебравшись через черное бревно побрел по колено в воде на другую сторону долины. Он потерял свои ботинки в глинистом дне ручья посередине болота, и шел в одних носках. Легкая хромота, вызванная пулей янки, которая попала в него при Манассасе, стала заметней, когда Адам начал взбираться на холм по ту сторону трясины.

— Он рехнулся! — заявил Траслоу.

— Просто чертов идиот, — ответил Старбак. — Адам! — крикнул он, но тот лишь взмахнул ярким флагом и продолжал идти вперед. Старбак встал на колено и выпрямился. — Адам! Вернись! — выкрикнул он из-за поваленного дерева.

— Бога ради, Адам! Вернись!

Но Адам даже не обернулся, он просто взбирался вверх по поросшему лесом противоположному склону долины и исчез в том месте, где вывороченная земля обозначала окопы янки на вершине холма.

Исчезновение Адама разрушило чары, которые держали противников в напряжении. Кто-то выкрикнул приказ открыть огонь, и Старбак пригнулся за бревном ровно за секунду до того, как по всей долине засвистели и защелкали пули.

Дым потянулся среди листвы и над темной водой, между поваленными деревьеми и над мертвыми солдатами.

Старбак подобрал библию. Адам отметил страницу где-то посередине книги, и Старбак листал ее, чтобы найти послание друга.

Пули хлестали долину, пока он переходил от Псалтиря к Притчам и Песне Песней. А потом он нашел это, обведенный в кружок двенадцатый стих шестьдесят пятой главы книги Исайи[63]. Старбак прочитал его и внезапно ощутил холод, несмотря на стоящую в долине удушающую жару. Он быстро закрыл библию.

— Что там говорится? — спросил Траслоу. Он заметил, как Старбак побледнел.

— Ничего, — отрезал тот и положил библию обратно в карман старого поношенного кителя, а потом надел его на себя.

Он опустил письма в карман и натянул через голову скатку с одеялом.

— Абсолютно ничего, — повторил он, подобрав винтовку и проверив, на месте ли капсюль.

— Давайте-ка прибьем нескольких чертовых янки, — сказал Старбак и зажмурился, потому что вся долина вдруг наполнилась грохотом убийств.

Грохотала артиллерия, трещали винтовки. Демонический крик мятежников разнесся над деревьями, и новый штурм погнал по долине серую массу. Еще одна пехотная бригада, прибывшая поддержать наступление, заняла левый фланг арканзасцев майора Хаксалла. Новоприбывшие во всю глотку завопили свой боевой клич, несясь вниз по склону.

Янки открыли ответный огонь, пламя от ружейных выстрелов клинками прорезало удлинившиеся тени. На дальней стороне долины грохотали пушки, выплевывая клубы едкого дыма.

Шрапнель орудий северян пробивала огромные бреши в рядах конфедератов, оставляя кровавые разводы на лесной подстилке. И все же люди в сером и коричневом продолжали идти. Они выбегали из леса, неслись по залитому кровью склону, и наконец вся долина оказалась заполнена вопящими солдатами, пробивающимися вперед, сквозь грязь и утонувших мертвецов.

Старбак встал:

— Легкая пехота! В атаку! За мной, бегом!

Ему было на всё плевать. Господь проклял его, предоставив потерянной душе скитаться во мраке. Перед ним висела дымовая завеса, озарявшияся вспышками выстрелов.

Старбак закричал. Это был не боевой клич мятежников, а просто крик человека, знавшего, что душа его навеки проклята. Он забежал в ручей, с усилием пробиваясь сквозь вязкую грязь.

Он увидел, как янки, укрывшийся в окопе, взял кого-то на прицел. И тут же стрелка отбросило назад выстрелом со стороны мятежников.

Еще один северянин выкарабкался из ямы и начал подниматься вверх. Старбак посмотрел мимо удирающего солдата и подумал, что, наверное, именно так выглядел Бэллс-Блафф для умирающих янки в тот день, когда он сам и другие мятежники выстроились на хребте и обрушивали смертоносный огонь на их беспомощные ряды.

— Вперед! — закричал он. — Убивайте ублюдков, вперед! — и Старбак сам рванулся вперед по склону, карабкаясь по корням и через кустарник. Он пробежал мимо двух опустевших стрелковых окопов, и вдруг Нат уловил движение справа от себя. Бросив туда взгляд, он увидел еще один окоп, наполовину скрытый кустарником.

В него целился янки. Старбак бросил свое тело вперед, и солдат выстрелил. Едкий дым обжег Старбака. Он снова закричал, на этот раз с вызовом, желая убить этого человека. Перекатившись на спину, он нажал на спусковой крючок, выстрелив от бедра.


Винтовка плюнула дымом, но пуля ушла в сторону. Янки выбрался из траншеи и начал карабкаться в сторону, но Старбак с криками погнался за ним.

Северянин обернулся, объятый внезапным ужасом. Он пытался отмахнуться от Старбака незаряженной винтовкой, но Нат неуклюже отбросил оружие и ударил собственной винтовкой по ногам солдата.

Янки упал, заголосив от страха. Он пытался дотянуться но вложенного в ножны штыка, но Старбак уже стоял над ним, занеся винтовку с ее тяжелым железным острием, нацеленным ему в грудь, и тот дико завопил, когда Старбак нанес удар.

Дрожь прошла по рукам Старбака, кровь забрызгала его сапоги, и теперь он увидел, что по всем склону вокруг него двигались серые фигуры, по всей долине эхом раздавался убийственный клич повстанцев. Флаги со звездами на кресте ползли вперед, а флаги янки подались назад.

Старбак оставил свою жертву истекать кровью и помчался вперед, желая первым достичь вершины холма, но рядом с ним наперегонки мчались другие мятежники, подстегиваемые звуками горна, который гнал их к окутанному дымом плато. Кучка канониров янки пыталась спасти свои пушки, но они опоздали.

Волна солдат в сером вырвалась из леса, а клочок земли между болотом и рекой внезапно наполнился хаосом бегущих в панике янки. Отряд кавалерии северян попытался отбросить мятежников.

Двести пятьдесят всадников поджидали пехоту южан, внезапно выскочив из леса, и теперь, выстроившись в три ряда с саблями наголо, кавалерия устремилась в атаку на неровные ряды повстанцев.

Вершина холма задрожала от глухих ударов копыт по высохшему дерну. Лошади перешли в галоп, оскалив зубы и закатывая глаза, когда в дыму прозвучал горн, и пики с флажками опустились в смертоносном наклоне.

— В атаку! — этот крик командира кавалеристов перешел в продолжительный, громкий боевой клич, когда он указал саблей на войска мятежников в сорока ярдах впереди.

— Пли! — отдал команду офицер алабамцев, и пехота мятежников произвела залп, который выпотрошил и сбил всю спесь с кавалерии янки. Лошади, дико заржав, завалились, судорожно забив копытами в кровавом тумане. Всадников смяло, бросив на их же сабли, изрешетив пулями. Вторая волна атаки кавалерии попыталась обойти кровавые останки первого отряда..

— Пли! — второй залп изверг дым и свинец, его произвели с левого фланга, попав уцелевшим кавалеристам в бок. Лошади бросались друг на друга, всадники падали из седел, запутавшись в стременах, и их тащило по земле. Другие заваливались прямо под копыта взбесившихся лошадей.

— Пли! — последний залп послали вдогонку улепетывавшей группе всадников, которые оставили позади кровавое месиво из умирающих лошадей и вопящих людей. Мятежники ворвались в этот кошмар, пристреливая лошадей и обчищая карманы седоков.

Тем временем на плато мятежники захватили пушки северян, еще не остывшие после стрельбы. Пленные, некоторые в летних соломенных шляпах, сбились в кучи. Захваченное знамя северян переходило из рук в руки по рядам победителей, а в болоте раненые, истекая кровью, извергали проклятия и звали на помощь.

Старбак взобрался на теплый ствол двенадцатифунтовки северян. Жерло ствола было черным от пороховой гари, таким же черным, как и протянувшиеся по широкой вершине тени.

Улепетывающие северяне в убывавшем свете дня выглядели темной массой. Старбак искал глазами Адама, но знал, что ему ни за что не разглядеть его в такой толпе. Серебристая полоска выдавала то место, где река струилась между темнеющими болотами, за которыми заходящее солнце осветило воздушный шар северян, медленно опускающийся на лебедке.

Старбак долго всматривался вдаль, потом вскинул на плечо винтовку с окровавленным липким штыком и спрыгнул на землю. Этой ночью Легион угощался провизией янки у их же костров.

Они пили кофе янки и слушали, как Изард Кобб наигрывает мелодию на скрипке янки. Легион понес тяжелые потери. Капитан Кaрстерз и четверо офицеров были мертвы, погиб и старшина Проктор. Более восмидесяти солдат были убиты или пропали без вести, и по меньшей мере столько же ранены.

— У нас осталось восемь рот вместо прежних десяти, — мрачно выговорил Бёрд. Он схлопотал пулю в левую реку, но не придал ранению большого значения, лишь перевязав ее.

— Каковы наши планы на завтрашний день? — Майор Хаксалл из батальона арканзасцев присоединился к кружку офицеров Легиона у костра.

— Господь их знает, — ответил Бёрд. Он потягивал виски из трофейной фляги.

— Кто-нибудь видел Фалконера? — спросил Хаксалл. — Или Свинерда.

— Свинерд пьян в стельку, — ответил Бёрд, — а Фалконер уже почти пьян, а если и трезв, то всё равно ни с кем не будет разговаривать.

— Это он из-за Адама? — предположил капитан Мерфи.

— Да, — ответил Бёрд. — Полагаю, что так.

— Что за чертовщина у них там произошла? — спросил Мерфи.

Долгое время все молчали. Некоторые посматривали на Старбака, ожидая от него объяснений поведения Адама, но тот молчал. Он надеялся, что его былому другу хватит силы и мужества жить чужаком в чужих краях.

— Адам слишком много размышляет, — наконец прервал молчание Бёрд. Свет костра придал лицу полковника еще более суровый вид.

— Размышления не приносят человеку пользы. Они только усложняют простые вещи. Мы должны объявить мыслителей вне закона в нашей новой и славной стране. Мы обретем счастье, упразднив образование и наложив запрет на все идеи, которые слишком сложны для восприятия этих мошенников-баптистов. За повальное скудоумие, в котором лежит истинное счастье нашей нации.

Он насмешливо поднял флягу.

— Давайте выпьем за мою гениальную идею: официально провозгласим скудоумие.

— Так уж вышло полковник, что я баптист, — мягко заметил майор Хаксалл.

— Мой дорогой майор, мне очень жаль, — Бёрд тут же пожалел о своих словах. Возможно, он упивался звуками собственной речи, но не мог перенести мысли, что причинил боль дорогим ему людям. — Вы простите меня, майор?

— Я прощаю вас, полковник, и даже более того, я обязан постараться направить вас к принятию Господа нашего Иисуса Христа, спасителя нашего.

Прежде чем Бёрд смог подобрать подобающий ответ, неожиданная красная вспышка огня озарило небо на юге. Заполыхал громадный пожар, осветив большой участок сельской местности и отбрасывая огненную тень почти до самых окраин Ричмонда.

Мгновением спустя поземле прокатился звук взрыва. За этим оглушительным грохотом последовали и другие разрывы, и всё больше огненных шаров появлялось, раздуваясь, а потом угасая, на противоположном берегу реки.

Тысячи сигнальных ракет прорезали ночное небо, оставляя за собой огненные полоски. Огоньки пламени плясали в гигантских кострах, и горящие реки змеились по темной земле.

— Они уничтожают склады, — с оттенком изумления вымолвил Бёрд. Он, как и все находящиеся на плато мятежники, вскочил на ноги, наблюдая за гигантскими кострами вдалеке. По земле прокатилось эхо очередных взрывов, и новые пожары озарили ночь. — Янки сжигают свои запасы! — ликующе воскликнул Бёрд.

Северяне предавали огню запасы продовольствия и боеприпасы всей летней кампании. Целые составы, состоящие из пригнанных на полуостров с северных станций вагонов, теперь поджигали.

Все огромные снаряды, двухсотфунтовые и двухсотдвадцатифунтовые, предназначенные для разнесения в клочья похожих на лоскутные одеяла укреплений Ричмонда, теперь подрывали.

Железнодорожный мост через Чикахомини, сперва разрушенный мятежниками, а затем восстановленный, опять взлетел на воздух, и когда янки убедились, что пролет моста рухнул в темные воды реки, то пустили в зияющую дыру на полной скорости подожженный состав с боеприпасами.

Паровоз нырнул в грязь, а за ним сорвались с моста взрывающиеся на ходу вагоны, которые продолжали гореть и взрываться на заболоченных берегах реки.

Огни горели всю ночь; всю ночь боеприпасы с треском разбрасывали искры по ночному небу; всю ночь продолжалось уничтожение запасов, и к первым лучам рассвета на станции Сэвидж не осталось ни одного солдата янки и ни единого ящика с боеприпасами, лишь огромные столбы густого дыма, подобные тем, что оставили мятежники на станции в Манассасе три с половиной месяца назад.

Макклелан, по-прежнему убежденный, что подавили превосходящие силы противника, бежал на юг, к реке Джеймс.

Ричмонд был спасен.

Легион предал земле павших, забрал их винтовки и последовал за янки через болота Чикахомини. Где-то впереди раздавался гром орудий и треск винтовок.

— Пошевеливайтесь! — рычал Старбак на свою новую роту, составленную из выживших солдат десятой и одиннадцатой.

— Живее! — кричал он.

— Живее!

Потому что где-то там перед уставшими солдатами опять поднимались столбы дыма, верный признак вышедшей на охоту в этот летний день смерти, и эти погребальные костры манили их за собой.

Потому что они солдаты.

Историческая справка

Сражение при Бэллс-Блафф стало катастрофой для Севера, не из-за потерь, которые были незначительными по сравнению с кровавыми событиями, последовавшими после него, и не из-за стратегических последствий этой битвы, которые были минимальны, а скорее по причине того, что Конгресс США под влиянием этой катастрофы создал Объединенный Комитет по ведению войны и все, кому знакомы методы работы Конгресса США, не удивятся тому, что комитет стал одним из самых мешающих делу, плохо осведомленных и неэффективных институтов северного правительства.

Оливер Уэнделл Холмс, который выжил и стал одним из самых известных судей Верховного Суда США, в сражении при Бэллс-Блафф был тяжело ранен. Он успел вернуться и принять вместе со своим подразделением участие в Кампании на полуострове во главе с Макклеланом.

Он был ещё дважды ранен во время войны.

Мог бы Макклелан завершить войну удачной атакой на Ричмонд в начале 1862 года, конечно же, вопрос спорный.

Тем не менее, не вызывает сомнения тот факт, что в те месяцы Север потерял свой самый лучший шанс в начале войны нанести серьёзный удар по восстанию, и потерял его из-за трусости Макклелана.

Его собственные солдаты, напротив, преклонялись перед ним, считая его, по словам одного из них, «величайшим генералом в истории». С этим мнением Макклелан несомненно бы согласился, хотя вовсю старался не подвергать свою репутацию проверке, если только его к этому не вынуждали, а когда вынуждали, то он, как правило, ухитрялся находиться за многие мили от места сражения.

Его армия остановилась в шести милях от Ричмонда, но отошла, как только ему был брошен серьезный вызов. Роберт Ли перехватил инициативу настолько успешно, что через два месяца о великом вторжении северян остались лишь воспоминания.

Мнение Макклелана о Ли, цитируемое в «Перебежчике», настоящее; Макклелан написал о Ли так: «ему недостаёт моральной стойкости, когда он находится под давлением большой ответственности и, вероятно, он будет действовать робко и нерешительно».

Место сражения под Бэллс-Блафф можно найти севернее Лисберга в Виргинии, недалеко от 15-го шоссе. Там находится самое маленькое государственное кладбище США, рядом с тем местом, где был убит несчастный сенатор Бейкер.

Каменные знаки отмечают его расположение. Место всё ещё не освящено, и согласно местным легендам, в сумерках здесь можно увидеть призрак конфедерата.

Места больших сражений возле Ричмонда в большинстве своём неплохо сохранились (хотя, увы, не поле боя у Севен-Пайнс, это сражение северяне называют битвой при Феир-Оакс) и лучше всего осмотреть их, пройдя по местам боевой славы, маршрут начинается из Исторического Центра в ричмондском парке Чимборасо.

Стоит посетить и форт на утесах Друри. Сражение, описанное в эпилоге «Перебежчика» — это битва при Гейнс-Милл, и действительно имело место уничтожение припасов северян на станции Сэвидж.

Я не смог бы написать «Перебежчика» без замечательного отчёта Стефана В. Сирса о Кампании на полуострове «К воротам Ричмонда», и читателям, желающим узнать, где события из книги действительно совпадают с историческими, стоит прочесть работу Сирса.

Много персонажей «Перебежчика» являются историческими, включая всех старших офицеров, за исключением, конечно же, Вашингтона Фалконера.

Генерал Хьюджер действительно спал в то утро у Севен-Пайнс, не имея ни малейшего представления о том, что сражение вот-вот начнётся, до тех пор пока Лонгстрит, перепутав дорогу, не сообщил ему о планах Джонстона. Бригада Мики Дженкинса действительно проделала большую брешь в армии северян.

Джон Дэниелс, издатель «Ричмондского наблюдателя» и автор самого известного памфлета южан о рабстве, на самом деле существовал, как и Тимоти Уэбстер, который умер именно так, как и описывается в книге.

Англичанину Прайсу Льюису и ирландцу Джону Скалли посчастливилось не разделить участи Уэбстера. Существует неподтвержденная история о том, что признание Скалли в шпионаже было получено обманом, его заставили поверить, что он исповедается священнику.

Пинкертон существовал, конечно же, скармливая Макклелану свои фантазии о мощи повстанцев, оправдывая тем самым врожденную трусость генерала.

Так что благодаря этой боязливости война ещё не окончена. На Севере будут вновь открыты рекрутинговые центры, потому что в лице Бабули Ли Юг нашел одного из величайших военных деятелей всех времен.

Мятеж вот-вот станет легендарным, а казавшееся близким поражение обернётся чередой ослепительных побед и ошеломляющих контратак. Юг, по правде говоря, только начал драться, а это означает, что Старбак и Траслоу снова выступят в поход.

III. Боевое знамя

Часть первая

Глава первая

 Капитан Натаниель Старбак впервые увидел нового главнокомандующего, когда Легион Фалконера переходил вброд реку Рапидан. Томас Джексон безмолвно сидел в седле на северном берегу реки в состоянии оцепенении и подняв вверх левую руку; его синие глаза, не отрываясь, смотрели на темную и мутную пучину реки. Мрачная неподвижность Джексона казалась такой сверхъестественной, что колонны солдат предпочли пройти по дальней стороне брода, нежели пересечь реку в непосредственной близости от человека, чья поза так напоминала смерть.

Внешность генерала была такой же пугающей. Всклокоченная борода, простой плащ, засаленная фуражка, а лошадь давно следовало отправить на живодерню. Сложно было поверить, что он являлся одной из самых спорных фигур Юга, генералом, заставившим северян провести немало бессонных ночей и беспокойных дней, но лейтенант Франклин Коффмэн, шестнадцатилетний новобранец Легиона Фалконера, утверждал, что странная на вид фигура - и в самом деле знаменитый Каменная стена Джексон. Коффмэн когда-то обучался у профессора Томаса Джексона.

– Однако позвольте заметить, я не верю в то, что генералы могут оказать решительное влияние на сражение, - доверительно сообщил Старбаку лейтенант Коффмэн.

- Какая мудрость в столь юном возрасте, - ответил Старбак, которому самому исполнилось лишь двадцать два.

- Сражения выигрываются солдатами, а не генералами, - отозвался Коффмэн, не обратив внимания на сарказм Старбака.

Коффмэн проучился год в военном институте Виргинии, где Томас Джексон весьма безуспешно преподавал ему артиллерийское дело и естественные науки. Коффмэн смотрел на суровую фигуру, неподвижно сидевшую в потертом седле.

- Не могу представить себе Квадратную коробку генералом, - пренебрежительно бросил Коффмэн. - Он не мог держать в повиновении классную комнату, не то что целую армию.

- Квадратную коробку? - переспросил Старбак. У генерала Джексона было много прозвищ. Газеты звали его «Каменной стеной», солдаты окрестили «Стариной Джеком» или «Бешеным стариной Джеком», а многие из прежних студентов старины Джека звали его Болваном Джеком, но прозвище Квадратная коробка было новым для Старбака.

- У него самые большие в мире ноги, - пояснил Коффмэн. – Просто огромные! Единственная обувь, которая оказалась ему впору, сильно смахивала на коробки.

- Лейтенат, да вы кладезь ценной информации, - небрежно бросил Старбак. Легион все еще находился слишком далеко от реки, чтобы Старбак мог разглядеть ноги генерала, но он дал себе зарок взглянуть на это чудо, когда они наконец-то доберутся до Рапидана. В данный момент Легион почти остановился, его продвижение было задержано нежеланием солдат переходить реку вброд, не скинув сперва изодранные башмаки.

Бешеный Джек Каменная стена Квадратная коробка Джексон имел репутацию человека, не выносившего подобные проволочки, но он, похоже, не замечал этой задержки. Вместо этого он сидел, держа руку в воздухе, а глаза на реке, а с правой стороны от него колонна остановилась, сбившись в кучу. Солдаты, идущие позади этой непредвиденной помехи, были благодарны за вынужденную задержку, так как день выдался чересчур жарким, ни малейшего дуновения, стояла ужасная духота.

– Вы тут высказывались о бездарности наших генералов? – напомнил Старбак своему новому младшему офицеру.

- Только подумайте, сэр, - сказал Коффмэн со страстью юнца, - у нас нет настоящих генералов, не то что у янки, но мы по-прежнему выигрываем сражения. Полагаю, это потому что южане непобедимы

- Ну а как насчет Роберта Ли? – спросил Старбак. – Разве он не настоящий генерал?

- Ли - просто старая развалина! Его идеи изжили себя! – выпалил Коффмэн, потрясенный тем, что Старбак осмелился упомянуть имя нового главнокомандующего армией Северной Виргинии. – Ему, должно быть, по меньшей мере лет пятьдесят пять.

- А Джексон-то не старик, - заметил Старбак. – Ему даже сорока нет.

- Но он ненормальный, сэр. Правда! Мы звали его болваном.

- В таком случае, он наверняка и правда выжил из ума, - подначивал Коффмэна Старбак. - Тогда почему же мы выигрываем сражения, несмотря на наших сумасшедших, изживших себя генералов, или совсем не имея таковых?

- Потому что умение сражаться у южан в крови, сэр. Так и есть, сэр, – Коффмэн был страстным юнцом, определенно желавшим стать героем. Его отец умер от чахотки, оставив жену с четырьмя юными сыновьями и двумя малышками.

Смерть отца вынудила Коффмэна оставить виргинский военный институт после года обучения, но всего лишь год военного образования дал ему обильные познания в области тактики ведения войны.

– У северян, - продолжал он разъяснять свою теорию Старбаку, - смешанная кровь. На Севере слишком много иммигрантов, сэр. Но у нас, южан, кровь чистая, сэр. В нас течет кровь настоящих американцев.

- Ты хочешь сказать, что янки - низшая раса?

- Это признанный факт, сэр. Они потеряли чистоту своей крови, сэр.

- Ты же ведь знаешь, что я янки, Коффмэн, разве нет? – спросил Старбак.

Коффмэн тотчас же смешался, но прежде чем он смог подобрать ответ, беседу прервал полковник Таддеус Бёрд. Командующий Легионом Фалконера быстро шагал из хвоста застрявшей колонны

– Это и правда Джексон? – поинтересовался Бёрд, пристально смотря за реку.

- Лейтенант Коффмэн просветил меня, что настоящее имя генерала Старина Болван Квадратная коробка Джексон, и да, это действительно он, собственной персоной, - ответил Старбак.

- А, Коффмэн, - произнес Бёрд, уставившись на низкорослого лейтенанта сверху вниз, словно тот был неким любопытным образчиком, представляющим научный интерес. - Я помню вас еще лепечущим мальцом, впитывавшим в себя перлы моей блестящей мудрости.

Бёрд, прежде чем стать военным, служил школьным учителем в округе Фалконер, где проживала семья Коффмэнов.

- Лейтенант Коффмэн не перестает набираться мудрости, - торжественно заявил Старбак полковнику Бёрду, - так же как и не перестает изрекать ее, он только что заявил, что мы, янки, - второсортная раса, что наша кровь закисла, подпорчена, разбавлена кровью иммигрантов.

- В самую точку! – живо откликнулся полковник Бёрд и положил свою длинную руку на худые плечи Коффмэна. – Я раскрою вам небольшую тайну, Коффмэн, каждое слово которой встревожит вам душу, заледенит юную кровь, а ваши глаза полезут на лоб, как две звезды, сорвавшиеся с орбит, - полковник говорил уже в самое ухо ошеломленному Коффмэну.

- Знали ли вы, Коффмэн, что когда в бостонском порту причаливают корабли с иммигрантами, семьи с Бикон-Хилл посылают в гавань своих жен, чтобы их обрюхатили? Разве это не непреложная истина, Старбак?

- Так и есть, сэр, они еще и дочерей посылают, если суда прибывают в воскресный день.

- Бостон - распутный город, Коффмэн, - строго заключил Бёрд, отойдя от выпучившего глаза лейтенанта, - и если мне пришлось бы дать вам всего один совет в этом несчастном безумном мире, то он был бы следующим: избегайте этого места, Коффмэн! Обходите стороной! Вычеркните его из списка мест, которые собираетесь посетить. Вы поняли меня, Коффмэн?

- Да, сэр, - со всей серьезностью ответил Коффмэн.

Старбак рассмеялся при виде выражения лица лейтенанта. Коффмэн прибыл всего лишь день тому назад вместе с группой рекрутов, призванных заменить павших в боях у мельницы Гейнса и на холме Малверн. Рекруты в большинстве своем были призваны с улиц Ричмонда, и, на взгляд Старбака, были тощим, болезненным и жуликоватым сборищем сомнительной надежности, но Франклин Коффмэн, как и первоначальный состав Легиона, был из округа Фалконер и преисполнен энтузиазма в деле южан.

Полковник Бёрд перестал дразнить лейтенанта и дернул Старбака за рукав.

– Нат, - сказал он, - можно тебя на пару слов? – мужчины отошли от дороги, пересекли неглубокую канаву, выйдя на поблекший и побуревший от летней жары луг. Старбак прихрамывал, но не по причине ранения: просто на его правом ботинке оторвалась подмётка.

– Неужели это я? – спросил Бёрд, пока они шагали по сухой траве. – То ли я становлюсь мудрее, то ли молодежь безнадежно глупеет? А молодой Коффмэн, хочешь верь, хочешь нет, был ярче всех детей, которых мне к несчастью довелось обучать. Помню, как он заучил теорию герундия всего за одно утро!

- Я вообще не уверен, что овладел теорией герундия, - заметил Старбак.

- Это довольно сложно, - согласился Бёрд, - если только ты помнишь, что это существительное, которое употребляется…

- И не уверен, что хочу заучивать эти чертовы вещи теперь, - прервал его Старбак.

- Что ж, наслаждайся своим невежеством, - величественно согласился Бёрд. – Но помимо этого ты должен приглядывать за юным Коффмэном. Я не вынесу, если мне придется писать матери лейтенанта письмо о его смерти, и у меня ужасное предчувствие, что, скорее всего, он окажется безмозглым храбрецом. Он совсем как щенок. Хвост трубой, сопливый нос и не терпится сыграть с янки в войну.

- Я присмотрю за ним, Дятел.

- Но тебе стоит и о себе позаботиться, - многозначительно добавил Бёрд. Он остановился и взглянул в глаза Старбаку. – Прошел слух, пока что слух, и Господь знает, я не люблю передавать разного рода сплетни, но эта прозвучала тревожным звонком. Слышали, как Свинерд говорил, что тебе не пережить следующего сражения.

Старбак, ухмыльнувшись, отмахнулся от этого предсказания.

– Свинерд - пьяница, а не пророк, – тем не менее, он почувствовал укол страха. Старбак достаточно долго был солдатом, чтобы стать чрезмерно суеверным, и как и любой другой, не был в восторге от предсказания собственной смерти.

- Только, подумай, - продолжил Бёрд, вытащив две сигары из-за подкладки шляпы, - вдруг Свинерд решил сам всё подстроить?

Старбак недоверчиво покосился на полковника.

- Подстроить мою смерть? - наконец спросил он.

Бёрд зажег шведскую спичку и склонил голову к огоньку.

- Полковник Свинерд, - театрально объявил Бёрд, раскурив сигару, - пьяная свинья, животное, бледная немочь, пресмыкающееся по своей натуре, исчадие ада, но он также, Нат, и самый коварный негодяй, а когда не пьян в стельку, то осознает, что теряет доверие нашего великого и глубокочтимого лидера. Вот почему ему необходимо попытаться совершить нечто, способное доставить удовольствие нашему дражайшему господину и властелину. Избавиться от тебя, - последние слова прозвучали жестоко.

Старбак отделался от них смехом.

- Думаешь, Свинерд выстрелит мне в спину?

Бёрд протянул Старбаку зажженную сигару.

- Не знаю, как он убьет тебя. Знаю лишь, что он хочет это сделать, и что Фалконер хочет, чтобы он тебя убил, и кроме того, мне известно, что наш глубокоуважаемый генерал готов вознаградить Свинерда приличной денежной премией, если ему удастся тебя угробить. Так что будь начеку, Нат, или лучше вступи в другой полк.

- Нет, - не раздумывая ответил Старбак. Легион Фалконера был его домом. Он был бостонцем, северянином, чужаком на чужой земле, в своем изгнании обретшим пристанище в Легионе. Легион одарил Старбака неожиданной для него добротой и новыми друзьями, и эти узы были намного сильнее далекой враждебности Вашингтона Фалконера.

Эта враждебность усилилась, когда сын Фалконера Адам дезертировал из армии южан, чтобы сражаться на стороне янки, в этой измене бригадный генерал Фалконер винил капитана Старбака, но даже неравенство в чине не могло убедить Ната вывесить белый флаг перед человеком, основавшим Легион и командовавшим теперь пятью полками, включая Легион, которые вместе составляли бригаду Фалконера.

- Мне нет необходимости бежать, - сказал он Бёрду. - Фалконер не продержится дольше Свинерда. Фалконер трус, а Свинерд пьяница, и еще до конца лета, Дятел, ты станешь бригадным генералом, а я командиром Легиона.

Бёрд крякнул от удовольствия.

- Ты неисправимый хвастун, Нат. Ты! Командовать Легионом? Думаю, у майора Хинтона и десятка людей постарше тебя будет совсем другое мнение.

- Может они и старше меня, но я лучший.

- А, ты всё еще страдаешь от заблуждения, что в этом мире достоинствам воздается по заслугам? Полагаю, ты подхватил это убеждение со всей другой чушью, которую вбили в твою голову в Йеле, при этом оказавшись не в состоянии обучить тебя премудрости герундия, - Бёрд, выдав остроту в адрес альма-матер Старбака, весело рассмеялся. Он мотал головой взад и вперед, это странное колебательное движение и объясняло его прозвище: Дятел.

Старбак присоединился к его смеху, потому что ему, как и всем в Легионе, безумно нравился Дятел. Школьный учитель был эксцентричным, упрямым, несговорчивым, но в то же время добрейшей души человеком. Кроме того, он зарекомендовал себя обладателем неожиданного военного дарования.

- Наконец-то сдвинулись с места, - сказал Бёрд, указав на стоящие колонны, которые начали продвигаться к месту переправы, где ожидала одинокая и загадочная фигура Джексона, неподвижно сидевшего верхом на паршивой лошади. - За тобой два доллара, - неожиданно заметил Бёрд, шагая к дороге впереди Старбака.

- Два доллара?

- Приближается пятидесятый день рождения майора Хинтона. Лейтенант Пайн заверил меня, что сможет достать ветчины, а я раздобуду у нашего всеми любимого вождя немного вина. Мы оплатим торжество вскладчину.

- Хинтон и правда такой старый? - спросил Старбак.

- Да, и если ты доживешь до его возраста, то не сомневайся, мы и тебе устроим попойку в награду. У тебя есть два доллара?

- У меня и двух центов нет, - ответил Старбак. У него хранилась небольшая сумма в Ричмонде, но эти деньги были отложены на черный день, а не для того, чтобы разбрасываться ими на вино и ветчину.

- Я одолжу тебе денег, - сказал Бёрд со вздохом отчаяния. У большинства офицеров Легиона были собственные источники дохода, но полковник Бёрд, как и Старбак, был вынужден жить на скромное жалование офицера Конфедерации.

Солдаты восьмой роты были уже на ногах, когда Старбак и Бёрд достигли дороги, хотя один из новобранцев лежал ничком у края луга, причитая, что и шагу ступить не может. Наградой ему послужил пинок в ребра от сержанта Траслоу.

- Вы не смеете так со мной обращаться! - заголосил парень, отползая в сторону, подальше от сержанта.

Траслоу схватил парня за китель и приблизил к нему свое лицо.

- Слушай ты, недомерок сифилитичной потаскушки, я вспорю тебе живот и продам твои потроха янки на жаркое, если захочу, и не потому что я сержант, а ты - рядовой, а потому что я злобный сукин сын, а ты трусливая гнида. А теперь вставай, черт возьми, и топай дальше.

- Как же ласкает слух речь нашего милого сержанта, - сказал Бёрд, перепрыгивая через канаву. Затянувшись сигарой, Бёрд спросил:

- Так значит, я не смог тебя убедить перейти в другой полк, Нат?

- Нет, сэр.

Дятел Бёрд с сожалением покачал головой.

- Я думаю, ты глупец, Нат, но ради Бога, будь осторожным глупцом. Удивительно, но мне будет жаль потерять тебя.

- Становись в строй! - рявкнул Траслоу.

- Я буду осторожен, - пообещал Старбак, присоединившись к своей роте. Тридцать шесть его ветеранов были подтянуты, загорелы и одеты в лохмотья. Их ботинки разваливались, серые мундиры были в заплатках орехового цвета, а предметы личного обихода состояли лишь из того, что можно нести привязанным к веревочному ремню или завернутым в скатанное одеяло через плечо.

Новобранцы составляли разительный контраст в своих новеньких мундирах, неудобных кожаных башмаках и с жесткими ранцами. Их лица были бледны, а дула винтовок еще не потемнели от ружейной стрельбы.

Они знали, что бросок на север через центральные округа Виргинии скорее всего означал неотвратимое сражение, но что могло принести сражение - оставалось для них тайной. В то время как ветераны слишком хорошо знали, что битва принесет вопли и кровь, ранения, боль и жажду, а может, и добычу в виде награбленных долларов янки или мешочка настоящего кофе, снятого с разлагающегося, усеянного червями трупа янки.

- Выступаем! - прокричал Старбак и встал в строй рядом с лейтенантом Франклином Коффмэном во главе роты.

- Вот увидите, что я прав, сэр, - сказал Коффмэн. - У Старины Бешеного Джека ноги больше, чем у тягловой лошади.

Вступив в брод, Старбак мельком взглянул на ноги генерала. Они и правда были огромны. Как и руки Джексона. Но что действительно бросалось в глаза, так это то, что генерал всё еще держал руку поднятой, подобно ребенку, просящему позволения выйти из классной комнаты. Старбак уже собирался обратиться к Коффмэну за разъяснениями, когда, к его удивлению, генерал шевельнулся. Он оторвал свой взгляд от реки и остановил взор на роте Старбака.

- Коффмэн! - позвал он грубым, срывающимся голосом. - Подойдите ко мне, мой мальчик.

Коффмэн оступаясь выбрался из брода и почти бегом припустил к генералу.

- Сэр?

Бородатый Джексон свесился с седла.

- Вы помните меня, Коффмэн?

- Да, сэр, конечно помню, сэр.

Джексон очень плавно опустил левую руку, словно боялся повредить ее резким движением.

- Сожалею, что вам досрочно пришлось оставить учебу, Коффмэн. Это случилось после первого курса, да?

- Да, сэр, так и было, сэр.

- Это из-за смерти вашего отца?

- Да, сэр.

- А ваша мать, Коффмэн? С ней всё в порядке?

- Конечно, сэр. Да, сэр, спасибо, сэр.

- Ужасное чувство - потеря близкого человека, Коффмэн, - заметил генерал, медленно расслабившись и нагнувшись к худому светловолосому лейтенанту, - особенно для тех, кто не верует в Бога. Вы веруете в Бога, Коффмэн?

Коффмэн покраснел и нахмурился, затем сумел кивнуть.

- Да, сэр. Думаю, верую, сэр.

Джексон принял свое прежнее положение каменного изваяния и снова поднял руку, столь же медленно, как и опускал ее. Он перевел взгляд с Коффмэна на опаленную зноем даль.

- Вам будет очень трудно обрести Бога, если вы не верите в его благодать, - мягко произнес генерал, - так что следуйте писанию и молитесь, мой мальчик.

- Да, сэр, я так и сделаю, - ответил Коффмэн. Он стоял неуклюже и полный сомнений, ожидая дальнейших слов генерала, но Джексон, казалось, вновь впал в свой транс, так что лейтенант повернулся и подошел к Старбаку. Легион продолжил поход, и лейтенант хранил молчание, пока дорога вилась среди небольших пастбищ, беспорядочно разбросанных лесов и ферм у обочины. Лишь спустя две мили лейтенант нарушил молчание.

- Он великий человек, - сказал лейтенант, - разве не так, сэр? Разве он не великий человек?

- Кто, Болван Джек? - поддразнил Коффмэна Старбак.

- Великий человек, сэр, - пристыдил Старбака Коффмэн.

- Как скажете, лейтенант, - ответил Старбак. Про Джексона он знал лишь, что Старина Бешеный Джек был знаменит своими быстрыми переходами, и когда Старина Бешеный Джек шел в поход, умирали люди. И теперь они совершали переход, шли на север, а поход на север подразумевал всего лишь одну вещь - впереди янки. Значит, скоро закипит битва, оставив за собой поля, полные могил, и на этот раз, если Дятел прав, противник Старбака будет не только перед ним, но и позади. Старбак не сбавлял шага. Глупец шел на войну.

В полдень под аккомпанемент перестука вагонов, шипения пара и звона колокольчика паровоза на станции в Манассасе остановился поезд. В механическом грохоте раздался голос сержанта, призывая войска выгрузиться из вагонов на узкую полоску грязи между рельсами и пакгаузами.

Солдаты спрыгивали вниз, довольные, что вырвались на свободу из тесных вагонов, и взбудораженные тем, что прибыли в Виргинию. Станция в Манассасе находилась не на передовой, но всё-таки была частью мятежного штата, и они оглядывались по сторонам, словно открывшийся их взору пейзаж был таким же диковинным и удивительным, как и окутанные туманом холмы таинственной Японии и далекого Китая.

Прибывшие войска состояли в основном из семнадцати-восемнадцатилетних юношей из Нью-Джерси, Висконсина, Мэна Иллинойса, Род-Айленда и Вермонта. Они были добровольцами в новехоньких мундирах, горевшими желанием принять участие в текущем наступлении на Конфедерацию.

Они грозились повесить Джеффа Дэвиса на яблоне и бахвалились, как пройдут по улицам Ричмонда, выкурив мятежников из нор, как крыс из амбара. Они были молоды и несдержанны, полны уверенности в себя, но всё же слегка дрогнули при виде места своего назначения.

Станция в Манассасе была не самым привлекательным местом: она была разграблена отрядами северян, а затем полностью уничтожена отступающими войсками Конфедерации и поспешно восстановлена подрядчиками северян, так что теперь между железной дорогой и заросшим сорняками полем, усеянным пушками, передками, зарядными ящиками, походными кузницами и санитарным транспортом, на несколько акров раскинулись ряды грубых пакгаузов из свежей древесины.

Ежечасно прибывало всё больше припасов и оружия, здесь расположился основной армейский обоз для поддержки летней кампании 1862 года, которая положит конец восстанию и вновь сольет воедино Соединенные Штаты Америки. Над раскинувшимися на широком пространстве постройками курился дымок, исходивший из кузниц, вагоноремонтных депо и топок локомотивов, тащивших товарные и пассажирские составы.

У склада стояли два кавалерийских офицера. Без сомнения, они приложили немало усилий, чтобы выглядеть представительно, на мундирах не было ни пылинки, сапоги со шпорами начищены до блеска, а кожаные пояса блестели. Старший из офицеров, майор Джозеф Гэллоуэй – лысеющий мужчина средних лет с приятным на вид лицом и расширяющимися книзу бакенбардами – нервно сжимал в руках шляпу с плюмажем.

Его спутник был намного моложе, красив и светловолос, с квадратной бородой, широкими плечами и внушающим доверие открытым честным лицом.

Оба были виргинцами, и оба сражались за Север. Джозеф Галлоуэй владел кое-какой собственностью в окрестностях Манассаса, и на его ферме теперь квартировал полк кавалерии северян, набранный исключительно из южан, сохранивших верность правительству в Вашингтоне.

Костяк солдат кавалерийской бригады Гэллоуэя составляли добровольцы из приграничных штатов, спорных земель Мэриленда и западных округов Виргинии, но немало было беглецов и из самих Конфедеративных Штатов. Гэллоуэй не сомневался, что некоторые из этих солдат скрывались от правосудия южан, но большинство было идеалистами, сражавшимися за сохранение Союза. Именно Гэллоуэю пришла в голову идея принимать на службу подобных людей для ведения разведки глубоко в тылу мятежников.

Кавалеристы северян были выносливы и храбры, но совершенно незнакомы с виргинской местностью, и потому их возможности были ограничены по сравнению с безбожниками-южанами, которые знали каждую виргинскую деревню и поселение, где могли найти сторонников, всегда готовых предоставить им кров и еду. Именно Гэллоуэй явился вдохновителем идеи создать подразделение, которое могло бы разъезжать по мятежным штатам не хуже самих южан, хотя идея не получила должной поддержки в Вашингтоне. Наберите свой отряд, заявили бюрократы в правительстве майору Гэллоуэю, и мы соблаговолим принять их на службу, но только в том случае, если все будут экипированы оружием, лошадьми и военной формой.

Вот почему майор Гэллоуэй и капитан Адам Фалконер ждали пассажира, прибывавшего полуденным поездом, только что въехавшим в Манассас. Оба кавалерийских офицера локтями проторили себе путь среди толпы возбужденных солдат к последнему вагону поезда, предназначенному для пассажиров более высокого положения, чем обычное пушечное мясо. Проводник опустил лесенки вагона, и двум леди, едва протиснувшимся в узкие двери в своих пышных платьях, осторожно помогли спуститься на перрон.

За леди на перрон проследовала группа старших офицеров с подкрученными усами, в вычищенных мундирах и с раскрасневшимися от жары и виски лицами. Один из офицеров, самый молодой, отделился от группы и приказал ординарцам привести лошадей.

- Быстрей, пошевеливайтесь! Лошадей для генерала! - кричал адъютант. Кружевные зонтики-близнецы дам колыхались подобно белым поплавкам в океане табачного дыма по волнам темных шляп военных.

Последним пассажиром, вышедшим из вагона, оказался худой и высокий пожилой штатский с седыми волосами и бородой, свирепым взглядом и мрачным суровым лицом. У него были впалые щеки и римский нос, такой же величественный, как и весь его облик, одет он был в темный сюртук, цилиндр, и несмотря на жару облачился в застегнутый на все пуговицы жилет, поверх которого белел воротничок священника. В руке он держал темно-малиновый саквояж и тросточку из черного дерева, которой отпихнул в сторону темнокожего слугу дам, грузившего их поклажу на ручную тележку. Это движение было властным и непроизвольным поступком человека, привыкшего повелевать.

- Это он, - сказал Адам, узнав священника, проповедь которого слушал в Бостоне до начала войны.

Майор Гэллоуэй пробрался сквозь толпу к седовласому мужчине.

- Сэр? - окликнул он только что прибывшего священника. - Доктор Старбак, сэр?

Преподобный Элиял Джозеф Старбак, доктор теологии, король памфлетов и самый известный из всех священников-северян, сторонников аболиционизма, хмуро уставился на встречающих.

- Вы, должно быть, Гэллоуэй. А вы Фалконер? Прекрасно! Мой саквояж, - он всунул в протянутую для приветствия руку Адама свой саквояж.

- Надеюсь поездка была приятной, сэр? - поинтересовался майор Гэллоуэй, почтительно ведя своего гостя к дороге.

- Она стала намного менее приятной, Гэллоуэй, когда мы взяли курс на юг. Должен признать, что инженерная мысль достигла своего апогея в Новой Англии, и чем дальше отдаляешься от Бостона, тем менее приятной становится поездка, - преподобный выдал эти суждения привыкшим достигать самых укромных уголков больших церквей и аудиторий Америки голосом. - Вынужден отметить, меня довольно-таки растрясло на железной дороге юга. Без сомнения, отсталый продукт рабовладельчества. До места моего пребывания мне придется идти пешком ? - недовольно спросил преподобный, внезапно остановившись как вкопанный.

- Нет, сэр. В легком экипаже, - Гэллоуэй собирался попросить Адама сходить за экипажем, но затем увидел, что тот слишком обременен тяжелым саквояжем преподобного. - Я сейчас приведу экипаж, сэр. Тут недалеко.

Преподобный Старбак махнул рукой уходящему Гэллоуэю и с живым любопытством уставился на группу штатских, ожидавших выгрузки почты из служебного вагона.

- Вы читали работы Шпурцхайма по френологии[64]? - спросил он у Адама.

- Нет, сэр, - удивился Адам совершенно неуместному вопросу.

- Наука многому может нас научить, - заявил преподобный доктор Старбак, - пока мы помним, что все научные выводы подлежат одобрению всемогущего Господа, но мне интересно понаблюдать за доказательствами учения Шпурцхайма, - он взмахнул тростью в направлении стоявших в очереди штатских. - У жителя Новой Англии преобладают в основном благородные формы надбровных дуг. Контуры его черепа указывают на присутствие интеллекта, доброжелательности, мудрости, мышления, тогда как даже в этих ближайших к Северу округах южных штатов я наблюдаю, как черепные контуры людей выдают в них присутствие порочности, воинственности, деструктивности и отчетливую склонность к кретинизму.

Мучающая Адама совесть, как и прочно укоренившийся в нем патриотизм, могли заставить его сражаться против родной страны отца, но он ещё оставался верным сыном Виргинии, и критика со стороны священника-северянина вызвала его негодование.

- Разве Джордж Вашингтон не был южанином, сэр? - чеканя каждое слово, спросил Адам.

Но преподобный Старбак был слишком стар, чтобы отказаться от своих убеждений.

- Джордж Вашингтон, молодой человек, как и вы, был выходцем из аристократии. Мои наблюдения относятся только к безликой черни. Видите там генерала? - властная трость, едва разминувшись с сержантом артиллерии, указала на пухлого офицера, соседа преподобного по вагону.

- Вижу, сэр, - ответил Адам, гадая, какие же характерные черты таил в себе череп генерала.

Но преподобный Старбак уже отставил в сторону свои занятия френологией.

- Это Поуп, - провозгласил священник. - Он был достаточно вежлив, оказывая мне знаки внимания во время поездки. И в самом деле, приятный мужчина.

Адам с интересом наблюдал за новым главнокомандующим Северовиргинской армии. Генерал Джон Поуп оказался румяным и уверенным в себе человеком с проницательными глазами и кустистой бородой. Если френология и правда могла дать точную характеристику свойств его характера, то широкий лоб Поупа и солидное выражения квадратного лица наводили на мысль, что он может стать тем спасителем, которого ищет Север с самого начала войны.

Джон Поуп отличился в битве на Миссисипи, и теперь прибыл на восток, чтобы сотворить чудо в непокорной сельской Виргинии, где северных генералов, одного за другим, сперва водила за нос, а затем и разбивала армия мятежных оборванцев.

- У Поупа верные представления, - с энтузиазмом продолжил преподобный. - Неправильно это, жеманничать с мятежниками. Непослушание ведет к наказанию, открытое неповиновение требует расплаты. Царствие рабовладельцев должно получить по заслугам, а их земли следует предать огню. Поуп не будет бездействовать, он меня в этом заверил. Он настоящий исполнитель воли Господней.

И в самом деле, генерал Поуп почти что сразу же после своего назначения заявил, что старая политика доброго отношения к мирным жителям Юга завершилась.

С этого времени солдаты северян могли спокойно грабить мирное население, и любой возмутившийся подобным поведением южанин должен был быть подвергнут наказанию. Преподобного приводило в восторг подобное рвение.

- Южанин, - наставлял священник Адама, - понимает только один язык. Грубой силы. Этим языком он притеснял негров, и его же и следует использовать для подавления его самого. Вы согласны со мной?

- Я думаю, сэр, - тактично ответил Адам, - что победа северян не за горами.

- Несомненно, так и есть, - согласился преподобный, не уверенный, является ли этот ответ согласием. А согласиться с ним действительно стоило, так как именно от него зависело будущее кавалерийского полка Гэллоуэя и Адама. Адам остался без гроша, дезертировав с Юга, но знакомство с майором Джеймсом Старбаком сослужило ему неплохую службу, ведь как раз от старшего сына преподобного, Джеймса, он узнал о кавалерийском полке Гэллоуэя, он же предположил, что его знаменитый отец может предоставить Адаму необходимые средства для вступления в в него.

Преподобный доктор Старбак на деле выказал больше чем простое желание выделить деньги. Находившийся в слишком преклонном возрасте для сражений, но и будучи слишком неравнодушным, чтобы оставаться в стороне от войны, он бессильно наблюдал, как Север терпел в Виргинии одно поражение за другим. Эти поражения побудили его пожертвовать свои личные и церковные средства на набор и вооружение массачусетских полков, но лишь чтобы наблюдать, как их вели к катастрофе.

На месте преподобного люди менее стойкие давно бы бросили подобные усилия, но эти несчастья лишь усилили рвение священника. Вот почему, когда ему предоставился шанс внести пожертвования на создание кавалерийского полка Гэллоуэя, преподобный без колебаний согласился. Он не только помог Адаму, но и закупил для полка Гэллоуэя оружие и снаряжение на сумму в пятнадцать тысяч долларов.

Эти деньги не принадлежали преподобному Старбаку лично и были собраны обществом Благочестивых аболиционистов Новой Англии.

- В прошлом, - рассказывал он Гэллоуэю и Адаму, пока они ехали в экипаже на запад от Манассаса, - мы использовали подобные благотворительные сборы для нашей работы на Юге - распространяли брошюры, открывали воскресные школы для негров и конечно же не оставляли без внимания злостные поступки рабовладельцев, но теперь мы не в состоянии проводить эти мероприятия, и нашим пожертвованиям необходим другой способ трат.

- Без сомнения, большая часть будет потрачена на содержание беглых рабов? - поинтересовался Адам, в то же самое время надеясь, что этот вопрос не лишит его с Гэллоуэем денежной поддержки.

- Беглым неграм оказывают щедрую поддержку! Щедрую! - неодобрительный тон преподобного подразумевал, что те рабы, которые сумели сбежать на Север, нежились в роскоши, вместо того чтобы прозябать в антисанитарных условиях во временных лагерях. - Нам необходимо подрубить дерево рабства на самом корню, а не срывать завядшие листья с его верхушки.

Адам, заметивший гнев, скрывавшийся в словах священника, заподозрил, что преподобный Старбак скорее настроен наказать самих рабовладельцев, нежели на самом деле освободить рабов.

По дороге от Нью-Маркета экипаж вскарабкался на пологий холм, проехал большой лес и покатился вниз по холму к Уоррентон-Пайк. Управляя экипажем, майор Гэллоуэй указывал на знаменательные места сражений, которые гремели прошлым летом на этой самой земле. Тут были руины дома, где вдова хирурга Генри погибла под шрапнельным огнем, а там - дом Мэттьюза, служивший госпиталем.

Когда экипаж покатился вниз по Садли-роуд к северу от главной дороги, Гэллоуэй указал на противоположный берег реки, откуда началось фланговое наступление северян, но в процессе беседы понял, что преподобного едва ли трогает сей предмет разговора. Преподобный доктор Старбак не нуждался в экскурсии с провожатым по местам поражений северян, он хотел услышать лишь обещания побед, так что разговор смолк. Гэллоуэй направил экипаж по дороге, ведущей к унаследованной им от отца ферме.

Майор Гэллоуэй, по натуре человек добродушный, нервничал в обществе знаменитого аболициониста и с облегчением вздохнул, когда преподобный Старбак объявил, что не планирует провести ночь на уютной ферме, а хочет вечерним поездом отправиться дальше на юг, в Калпепер.

- Мой друг Бэнкс был очень любезен, пригласив меня, - пояснил священник, имея ввиду генерала Натаниэля Бэнкса, который до своего назначения генералом являлся губернатором Массачусетса и полагал, что визит старого друга поможет приободрить его павших духом солдат.

Это приглашение чудесным образом повлияло и на настроение священника. В Бостоне он рвал и метал, черпая военные новости из газет и писем, но теперь собственной персоной мог узнать, что же в действительности происходит в Виргинии, ради чего выхлопотал себе свободу от кафедры на весь август. И он усердно молился, чтобы этот месяц оказался достаточно долгим, дабы он мог стать первым священником-северянином, произнесшим проповедь с ричмондской кафедры.

Но прежде чем присоединиться к Бэнксу, священник согласился на встречу с майором Гэллоуэм и его людьми. Он обратился с речью к полку Гэллоуэя на лугу позади фермы, призывал его стойко сражаться, но по его резкой отрывистой манере речи стало понятно, что ему не терпится как можно скорее закончить проповедь и продолжить поездку.

Майор Гэллоуэй тактично отменил запланированное представление с поединком на саблях и повел гостя к сельскому дому, оказавшемуся величественным зданием в тени больших дубов, окруженным широкими лужайками.

- Мой отец был преуспевающим адвокатом, - объяснил Гэллоуэй причину столь роскошного дома.

- И рабовладельцем в придачу? - свирепо спросилсвященник, указав своей эбеновой тростью на небольшие хижины к северу от дома.

- Я освободил всех своих рабов, - поспешил ответить Гэллоуэй. - Если бы я продал их, сэр, - продолжил он, - то мне не пришлось бы выпрашивать деньги на полк. Для сбора средств я заложил ферму, сэр, и потратил все деньги на оружие и лошадей, которых вы только что видели, сэр, но больше средств у меня не осталось. Я остался без гроша ради дела свободы.

- Ради которого мы все должны быть готовы пойти на жертвы, - изрек преподобный Старбак, проследовав за майором по ступенькам веранды в холл. Звуки шагов отдавались эхом, словно дом был заброшен, что впрочем так и было - за исключением необходимых предметов мебели Гэллоуэй отправил всю свою библиотеку, портьеры и картины на хранение на Север, чтобы мятежные соседи не смогли отомстить за его предательство, разграбив ценности.

А если вещи не разграбят соседи, пояснил он, то без сомнения растащит брат.

- Мой брат, увы, сражается за южан, - сказал майор Гэллоуэй священнику, - и ничто не может прельстить его сильнее, чем возможность отобрать у меня дом со всеми вещами.

На мгновение он умолк.

- Нет ничего печальнее на свете, сэр, согласитесь, чем представители одной семьи, сражающиеся по разные стороны баррикад.

Вместо ответа преподобный Старбак злобно заворчал, и этот сердитый звук должен был предупредить майора Гэллоуэя, что стоит воздержаться от продолжения беседы, но майор был не самым проницательным собеседником.

- Если я не ошибаюсь, сэр, - спросил Гэллоуэй, - то кажется, ваш сын сражается на стороне мятежников?

- Не знаю такого, - ответил, ощутимо помрачнев, священник.

- Как же сэр, ведь Нат... - начал Адам, но его сердито прервали.

- У меня нет больше сына Натаниэля, - зарычал священник. - Я не знаю человека, который называет себя Натаниэлем Старбаком. Он обречен на вечные муки, изгнан не только из семьи, но и из лона церкви! Нечестивец! - последние слова он проревел с такой яростью, что будь ветер посильнее, их можно было бы услышать за полмили.

Гэллоуэй, поняв, что вел себя бестактно, поспешил перевести разговор на лошадей и их достоинства, пока вел гостей к дверям библиотеки, где их ожидал высокий, плотного сложения капитан. Капитан улыбался заученной улыбкой и выказывал дружелюбие.

- Могу я представить вам своего заместителя? - обратился к священнику Гэллоуэй. - Капитан Уильям Блайз.

- Рад встрече, преподобный. - протянул руку Блайз.

- До войны капитан Блайз торговал лошадьми, - сказал Гэллоуэй.

- Джо, тебе не следовало говорить это священнику! - улыбнулся Блайз. - Все знают, что торговцы лошадьми - самый вороватый народец на этой грешной земле, но Господи помилуй, сэр, - он повернулся к священнику, - в торговле я пытался быть праведным христианином.

- Рад это слышать, - буркнул преподобный Старбак.

- В честном долларе - сто центов, сэр, вот мой девиз, - весело произнес Блайз, - и если я когда-нибудь обсчитывал покупателя, то уж поверьте мне, без умысла. И скажу вам еще одну вещь, сэр, - Блайз доверительно понизил голос. - Если священнику нужна была лошадь, сэр, я не только отказывался от прибыли, но и продавал с убытком для себя.

- Признаю, что к сожалению никогда не был набожным человеком, сэр, но мой отец всегда говорил, что набожность никогда никому не приносила вреда, а моя дорогая матушка, упокой Господь ее душу, протерла все колени на паперти. И без сомнения, она не отказалась бы послушать вас, сэр, ведь не зря говорят, какой силой обладают ваши проповеди.

Преподобный Старбак выглядел польщенным откровениями и дружеским поведением Блайза, настолько, что даже не выказал неприязни, когда высокий капитан, по-дружески обняв его за плечи, повел в почти пустую библиотеку.

- Вы сказали, что не слывете набожным человеком, - спросил священник, - но надеюсь, вы причащены, капитан?

Блайз ослабил объятья, повернув свое изумленное лицо к преподобному Старбаку.

- Омыт в крови Христа, преподобный, - сказал Блайз голосом, выражавшим потрясение от того, что кто-то мог принять его за язычника. - Окроплен драгоценной кровью, сэр. Моя матушка позаботилась об этом, прежде чем отдала Богу душу, хвала Господу и да покоится с миром ее любящая душа.

- А ваша матушка, капитан, одобрила бы она ваш выбор стороны в этой войне? - спросил преподобный Старбак.

Капитан Блайз нахмурился, выказывая этим свою откровенность.

- Моя дорогая матушка, благослови Господь ее простую душу, сэр, всегда говорила, что в глазах Господа душа ниггера и белого человека в одной цене. Конечно же, если ниггер крещен. Когда наступит царствие ангелов, говорила она, мы все станем белы как снег, даже темные как смоль ниггеры, хвала Господу за его благодать.

Блайз поднял глаза к потолку, исхитрившись из-за плеча ничего не подозревающего священника весело подмигнуть майору Гэллоуэю.

Гэллоуэй положил конец разглагольствованиям своего заместителя, усадив гостя за большой стол библиотеки, засыпанный кипами книг. Гэллоуэй, Адам и Блайз уселись напротив священника, и майор изложил цели и намерения своего кавалерийского полка - как они будут ездить по южным дорогам с уверенностью и знанием местности, с которыми не сравниться ни одному из северных кавалеристов.

Майор говорил сдержанно, отметив необходимость тщательной разведки для армии и свое стремление создать кавалерийский полк с жесткой дисциплиной, но его речь явно разочаровала бостонского священника. Преподобный Старбак желал незамедлительных результатов и впечатляющих побед, и первым, кто заметил это желание, был любитель высокопарно выражаться - Уильям Блайз. Он прервал майора легким смешком.

- Вам следует извинить майора, преподобный, - сказал он, - что не слишком отягчает наши уши сведениями, но правда в том, что мы собираемся схватить за хвост Джеффа Дэвиса и выщипать у этого петуха перья, и разрази меня гром, если мы вчистую не ощипаем ему хвост. Обещаю вам, преподобный, что заставим мятежников вопить, и эти вопли дойдут до вас и вашей бостонской общины. Разве не так, майор?

У Гэллоуэя глаза на лоб полезли, Адам молча рассматривал оцарапанную поверхность стола, но преподобный от заверений Блайза был просто в восторге.

- У вас составлен определенный план действий? - нетерпеливо спросил он.

Блайз мгновенно принял потрясенное выражение лица.

- Мы не можем сообщить вам ни одной проклятой детали, сэр, в противном случае это будет прямым нарушением устава с нашей стороны, но я обещаю вам, преподобный, что в ближайшие недели в бостонских газетах вы будете читать не про Джеба Стюарта, нет, сэр, а про майора Джозефа Гэллоуэя и его доблестный полк! Верно ведь говорю, Джо?

Гэллоуэй, захваченный врасплох, кивнул.

- Будьте покойны, мы сделаем все возможное.

- Но мы ничего не сможем сделать, сэр, - Блайз подался вперед с искренним выражением лица, - если у нас не будет револьверов, сабель и лошадей. Как любила говорить моя святая матушка, сэр, обещаниями сыт не будешь. Вам придется приложить немного усилий и пригоршню монет, если хотите набить брюхо южанину, и поверьте, сэр, мне больно, очень больно видеть, как эти доблестные патриоты-южане остались не у дел за неимением пары долларов.

- А что вы собираетесь делать с этими деньгами? - спросил преподобный Старбак.

- А есть что-то такое, чего мы не смогли бы? - в свою очередь спросил Блайз. - С Божьей помощью, преподобный, мы сможем перевернуть Юг вверх ногами и вывернуть наизнанку. Хотя я и не должен вам говорить этого, сэр, но подозреваю, вы из тех, кто держит язык за зубами, так что я рискну. Наверху в моей спальне висит карта Ричмонда, а зачем такому человеку, как мне, карта Ричмонда? Я не собираюсь вам ничего говорить, это будет прямым нарушением устава, но полагаю, сообразительный человек вроде вас сразу смекнет, с какой стороны у змеи жало.

Адам поднял голову, потрясенный этими словами, подразумевавшими налет на столицу отступников. Гэллоуэй уже приготовился твердо возразить ему, но преподобного Старбака захватила идея обещанного Блайзом рейда.

- Вы пойдете на Ричмонд? - спросил он Блайза.

- В самую точку, сэр. В эту обитель зла и логово змей. Если б только я мог выразить словами свою ненависть к этому месту, сэр, но с Божьей помощью мы очистим и сожжем его, отпустим грехи мятежникам!

Теперь торговец лошадьми подбирал именно те слова, которые жаждал услышать преподобный Старбак. Бостонский священник желал обещаний разгрома южан и блестящих побед Союза, деяний, способных соперничать с дерзкими успехами мятежника Джеба Стюарта. Он нуждался не в разговорах об осторожной и добросовестной разведке, а в яростных обещаниях побед северян, и никакая сдержанность со стороны Гэллоуэя не могла заставить священника решить, что обещания Блайза преувеличены. Преподобный Старбак услышал желаемое, и для претворения в жизнь обещаний Блайза он достал из внутреннего кармана фрака чек. Он позаимствовал у майора перо и чернильницу и с подобающей моменту торжественностью подписал его.

- Хвала Господу, - произнес Блайз, когда чек был подписан.

- Воистину восславим спасителя, - набожно откликнулся священник, протягивая через стол чек Гэллоуэю. - Эти деньги, майор, поступили от союза аболиционистских церквей Новой Англии. Эта сумма - тяжким трудом заработанные доллары честных работяг, с радостью отдавших их ради святого дела. Используйте их по назначению.

- Мы сделаем все возможное, сэр, - сказал Гэллоуэй и на мгновение смолк, когда увидел, что чек был не на ожидаемую им сумму в пятнадцать тысяч долларов, а на целых двадцать. Воистину, ораторское искусство Блайза сотворило небольшое чудо. - И спасибо вам, сэр, - выдавил из себя Гэллоуэй.

- И я попрошу у вас взамен одну вещь, - сказал священник.

- Всё, что угодно, сэр! - ответил Блайз, раскинув свои длинные руки, словно стремился объять всю вселенную. - Всё, что угодно!

Священник бросил взгляд на стену над широкой дверью в сад, рядом с которой находилось блестящее древко пики, увенчанное выцветшим кавалерийским флажком - единственное оставшееся украшение комнаты.

- Знамя, - спросил священник, - если не ошибаюсь, важно для солдата?

- Так и есть, сэр - ответил Гэллоуэй. Небольшой флажок над дверью был знаменем, с которым он прошел всю мексиканскую войну.

- Можно даже сказать, священно, - добавил Блайз.

- Тогда я почту за честь, если вы преподнесете мне знамя мятежников, - сказал священник, - которое я смогу показать в Бостоне в качестве доказательства того, что наши пожертвования вершат богоугодное дело.

- У вас будет флаг, сэр! - незамедлительно ответил Блайз. - Я сам позабочусь о том, чтобы он вам достался. Когда вы возвращаетесь в Бостон, сэр?

- К концу месяца, капитан.

- Вы не уедете с пустыми руками, или меня больше не зовут Билли Блайз. Клянусь вам могилой моей драгоценной матери, вы получите свое боевое знамя мятежников.

Гэллоуэй покачал головой, но священник не заметил его жеста. Он видел только боевое знамя ненавистного врага, выставленное на потеху у алтаря своей церкви. Преподобный Старбак откинулся в кресле и сверился со своими карманными часами.

- Я должен вернуться на станцию, - сказал он.

- Адам отвезет вас, сэр, - сказал майор Гэллоуэй. Майор дождался ухода священника и затем печально покачал головой. - Ты дал кучу обещаний, Билли.

- На кону стояла денежная сделка, - беспечно отмахнулся Блайз, - и черт меня дери, если я когда-либо отказывался давать обещания.

Гэллоуэй прошелся к открытой двери в сад, откуда уставился на поблекший от солнца газон.

- Я не возражаю, если человек дает клятвы, Билли, но я определенно за то, чтобы их соблюдали.

- Я всегда держу слово, будь покоен. Я не забываю об обещаниях, пока работаю над тем, как бы их нарушить, - рассмеялся Билли. - Ты что, собираешься промывать мне мозги за то, что я добыл тебе деньжат? Черт возьми, Джо, с меня хватит благочестивых речей и этого молокососа Фалконера.

- Адам - достойный человек.

- Я никогда не говорил, что он таковым не является. Я просто сказал, что он набожный сынок праведной сучки, и одному Богу известно, зачем ты назначил его капитаном.

- Потому что он достойный человек, - твердо сказал Гэллоуэй, - потому что его фамилия известна в Виргинии, и еще он мне нравится. И мне нравишься ты, Билли, но мне совсем не понравится, если ты будешь все время пререкаться с Адамом. Почему бы тебе не пойти и не заняться делом? Тебе знамя надо захватить.

Блайз высмеял подобное предложение.

- Разве? Чёрт! Вокруг куча красно-бело синей материи, так что мы просто заставим твоих домашних ниггеров быстренько соорудить нам знамя мятежников.

Гэллоуэй вздохнул.

- Они мои слуги, Билли, слуги.

- Но всё же ниггеры, да? А девка может орудовать иголкой, не так ли? И преподобный никогда не заметит разницы. Она сошьет флаг, я его слегка потреплю и вываляю в грязи, и старый дурак охотно поверит, что мы вырвали его из лап Джеффа Дэвиса, - Блайз ухмыльнулся своей затее, затем взял чек и он одобрительно присвистнул. - Сдается мне, я уболтал его на кругленькую сумму, Джо.

- Полагаю, ты и в этом преуспел. Так что теперь отправляйся и потрать их, Билли, - Гэллоуэю требовалось снабдить отряд Адама лошадьми, а большинство солдат - саблями и огнестрельным оружием, но теперь, благодаря великодушию аболиционистов преподобного Старбака, полк Гэллоуэя будет также превосходно экипирован, как и любой кавалерийский отряд северной армии. - Потрать половину на лошадей, а другую - на оружие и седла, - посоветовал Гэллоуэй.

- Лошади дороговаты, Билли, - предупредил Блайз. - Из-за войны их не так уж легко достать.

- Ты ведь торговец лошадьми, Билли, почему бы тебе не использовать свою магию торговца. Или ты предпочтешь, чтобы я поручил это Адаму? Он хочет присмотреть себе лошадей.

- Никогда не поручай мужскую работу мальчишке, Джо, - сказал Блайз. Он поднес к губам чек священника, одарив его пылким поцелуем. - Слава тебе, Господи, - произнес Билли Блайз, - славься имя твое, аминь.

Легион Фалконера разбил лагерь всего лишь в нескольких милях от реки, где они впервые заметили зловещую фигуру своего главнокомандующего. Никто в Легионе не знал, где они находятся или куда и ради чего направляются, но проходивший мимо майор артиллерии, оказавшийся ветераном походов Джексона, сказал, что это обычное дело для Старины Джека.

- Вы узнаете, что прибыли, когда подойдет враг, но не ранее, - объяснил майор и попросил ведро воды для лошади.

Штаб бригады разбил палатки, но никто в полках не обременял себя подобной роскошью. Легион Фалконер вступил в войну с тремя фургонами палаток, но теперь остались лишь две, и обе были оставлены для доктора Дэнсона. Солдаты привыкли сооружать себе шалаши из веток и дерна, хотя в этот теплый вечер не было нужды делать убежища от непогоды. Рабочие партии рубили лес для походных костров, другие принесли воду из ручья в миле от лагеря.

Некоторые из солдат опустили ноги в ручей, пытаясь смыть грязь и кровь сегодняшнего перехода. Четверо провинившихся поили ломовых лошадей, тащивших повозки с боеприпасами, закончив, они принялись наматывать круги вокруг лагеря с свежесрубленными стволами на плечах. Они шатались под их тяжестью, сделав десять кругов вокруг Легиона - в этом заключалось их сегодняшнее наказание.

- В чем они провинились? - поинтересовался у Старбака лейтенант Коффмэн.

Старбак бросил взгляд на жалкую процессию.

- Лем Пирс напился. Мэттьюз продал патроны за пинту виски, а Эванс угрожал ударить капитана Медликотта.

- Жаль, что не ударил, - вмешался сержант Траслоу. Дэниел Медликотт был мельником из Фалконера, где приобрел репутацию прижимистого человека, у которого водились деньжата, хотя весной, во время выборов полевых офицеров, он разбрасывался налево и направо обещаниями и виски, лишь бы его повысили с сержанта до капитана.

- А вот в чем провинился Трент, не знаю, - закончил свою речь Старбак.

- Абрам Трент - просто сифилитик и сын шлюхи, - сказал Коффмэну Траслоу. - Он стянул у старшины Толливера какую-то провизию, но наказали его не за это. Его наказали, парень, потому что поймали.

- Сейчас ты слушаешь Писание на лад сержанта Томаса Траслоу, - обратился к лейтенанту Старбак. - В десяти заповедях сказано - укради, но не попадайся, - Старбак усмехнулся, но потом зашипел от боли, уколов большой палец иголкой. Он пытался пришить подметку правого ботинка, для чего взял взаймы одну из трех принадлежащих роте драгоценных игл.

Сержант Траслоу, сидевший с другой стороны от костра, напротив обоих офицеров, посмеялся над усилиями капитана.

- Хреновый из вас сапожник.

- Я никогда и не претендовал ни на что другое.

- Вы сломаете чертову иголку, если будете так давить.

- Хотите сделать это вместо меня? - спросил Старбак, протягивая сержанту незаконченную работу.

- Чёрта с два, мне не платят за починку ваших башмаков.

- Тогда заткнитесь к чертовой матери, - сказал Старбак, пытаясь продеть иглу через одну из дырок, оставшихся от старого шва в подметке.

- А поутру всё равно моментально порвется, - заявил Траслоу после короткого молчания.

- Нет, если я сделаю всё как надо.

- И речи быть не может, - возразил Траслоу. Он вытащил кусок табака и заложил его за щеку. - Нужно предохранить нитку, ясно? Чтобы она не терлась о дорогу.

- Я этим и занимаюсь.

- Неа, не этим. Вы просто сшиваете вместе части ботинка. И слепой без пальцев сделал бы это лучше.

Лейтенант Коффмэн нервно прислушивался к разговору. Ему сказали, что капитан и сержант - друзья, вообще-то, что они стали друзьями, с тех пор как северянина Старбака послали, чтобы убедить ненавидящего янки Траслоу покинуть свою ферму в горах и вступить в Легион Фалконера, но Коффмэну эта дружба казалось весьма странной, раз ее выражали с подобным взаимным презрением. Теперь грозный Траслоу повернулся к нервному лейтенанту.

- Настоящий офицер, - признался он Коффмэну, - должен иметь черномазого для шитья.

- Настоящий офицер, - отозвался Старбак, - выбил бы из вашей пасти все гнилые зубы.

- В любое время, капитан, - расхохотался Траслоу.

Старбак завязал на нитке узел и критически осмотрел свою работу.

- Не идеально, - признал он, - но сойдет.

- Сойдет, - согласился Траслоу, - пока вы не будете в нем ходить.

Старбак засмеялся.

- Чёрт, через пару дней мы будем сражаться, и тогда я достану пару новеньких ботинок янки, - он осторожно натянул починенный ботинок на ногу и был приятно удивлен, что подошва не оторвалась немедленно.

- Прям как новенький, - сказал он и зажмурился, но не из-за ботинка, а потому что по лагерю разнесся истошный крик. Вопль внезапно оборвался, и через некоторое время донеслись печальные завывания.

Коффмэн выглядел испуганным, потому что звук словно бы исходил от человека, которого пытали. Так оно и было.

- Полковник Свинерд, - объяснил сержант Траслоу новичку-лейтенанту, - лупит одного из своих ниггеров.

- Полковник пьет, - добавил Старбак.

- Полковник - пьяница, - уточнил Траслоу.

- И все гадают, то ли его убьет выпивка, то ли один из рабов, - сказал Старбак, - или один из нас, к слову сказать, - он плюнул в костер. - Я бы с удовольствием прибил мерзавца.

- Добро пожаловать в бригаду Фалконера, - обратился Траслоу к Коффмэну.

Лейтенант не знал, что ответить на это циничное заявление, и потому просто нервно и озадаченно взирал на него, а потом зажмурился, когда ему пришла в голову какая-то мысль.

- Мы и правда будем через пару дней сражаться? - спросил он.

- Может быть, завтра, - Траслоу мотнул головой в сторону северного горизонта, залитого красными отсветами от артиллерийского огня. - Вот за что тебе платят, сынок, - добавил Траслоу, заметив нервозность Коффмэна.

- Мне не платят, - признался Коффмэн, моментально покраснев.

Траслоу и Старбак несколько секунд молчали, а потом Старбак нахмурился.

- Ты это о чем, черт возьми? - спросил он.

- Ну, мне должны платить, - ответил Коффмэн, - но я не получаю денег, понимаете?

- Нет, не понимаю.

Лейтенант смутился.

- Это всё моя мать.

- В смысле, это она получает деньги? - спросил Старбак.

- Она задолжала генералу Фалконеру, - объяснил Коффмэн, - потому что мы арендуем один из его домов по дороге на Росскилл, и матушка не смогла заплатить, так что Фалконер удерживает мое жалование.

Воцарилась очередная долгая пауза.

- Вот же хрень Господня, - богохульно нарушил ее Траслоу. - То есть этот мерзкий богатенький ублюдок забирает твои жалкие три бакса в неделю?

- Это ведь справедливо, разве нет? - ответил Коффмэн.

- Нет, чёрт побери, ни черта, - вступил Старбак. - если ты хочешь посылать деньги матери, то это справедливо, но несправедливо драться за так! Вот дерьмо! - зло выругался он.

- Вообще-то мне не особо нужны деньги, - Коффмэн попытался нервно защитить эту сделку.

- Конечно же нужны, - возразил Траслоу. - Как еще ты будешь покупать шлюх и виски?

- Ты говорил об этом с Дятлом? - поинтересовался Старбак.

Коффмэн покачал головой.

- Нет.

- Чёрт, тогда поговорю я, - заявил Старбак. - Я не собираюсь позволить тебе словить пулю задаром, - он поднялся на ноги. - Вернусь через полчаса. Вот же дерьмо! - последние гневные слова были вызваны не жадностью Вашингтона Фалконера, а тем, что подметка на его правом ботинке оторвалась при первом же шаге. Проклятое дерьмо! - зло выпалил он и похромал на поиски полковника Бёрда.

Траслоу ухмыльнулся, глядя на фиаско сапожных навыков Старбака, и сплюнул струю табака на край костра.

- Он добудет твои наличные, сынок, - произнес он.

- Добудет?

- Фалконер боится Старбака.

- Боится? Генерал боится капитана? - Коффмэн не мог в такое поверить.

- Старбак - настоящий военный. Он боец, а Фалконер просто носит красивый мундир и ездит на дорогой лошади. В конце концов боец всегда побеждает, - Траслоу выковырял кусок табака, застрявший между зубов. - Если, конечно, его не убьют.

- Убьют?

- Завтра ты встретишься с янки, сынок, - сказал Траслоу, - и некоторые из нас погибнут, но я уж постараюсь сделать так, чтобы тебя не укокошили. Начнем прямо сейчас, - он наклонился и оторвал металлические полоски от воротника лейтенанта, а потом бросил их в костер. - Снайперы ставят на винтовки телескопические прицелы, сынок, и высматривают офицеров, а янки плевать, что ты еще даже не вырос. Увидят пару лычек вроде этих и выстрелят, и ты уже в двух футах под землей с лопатой земли поверх глаз, - Траслоу выпустил струю табака. - Или еще чего похуже, - мрачно добавил он.

- Хуже? - занервничал Коффмэн.

- Тебя могут ранить, парень, и будешь визжать как резаная свинья, пока полупьяный доктор копается в твоих внутренностях. Или рыдать, как младенец, лежа на поле боя, пока крысы будут грызть твои кишки, и никто не узнает, где ты. Не очень-то приятно, и есть только один способ не превратить это в нечто еще более ужасное - это прибить сволочей прежде чем они прибьют тебя, - объяснил Траслоу. - Хуже всего ожидание. А теперь иди поспи, парень. Завтра тебе придется заняться мужской работой.

Высоко над головами падающая звезда прочертила белый огненный след на небе. Где-то солдат пел о покинутой возлюбленной, а другой наигрывал печальную мелодию на скрипке. Выпоротый раб полковника Свинерда пытался сдержать рыдания. Траслоу храпел, а Коффмэн дрожал, думая о завтрашнем дне.

Глава вторая

 Кавалерийский дозор янки добрался до штаба генерала Бэнкса уже ночью. Он попал под обстрел у реки Рапидан, и потеря одной лошади замедлила поездку обратно в Калпепер, как и необходимость позаботиться о двух раненых. Капралу из Нью-Хэмпшира пуля попала в низ живота, и он наверняка должен был скоро умереть, а вторая скользнула по ребрам командира дозора, капитана. Рана вряд ли представляла опасность, но он расчесывал и тыкал в нее, пока на сорочке не появилось достаточное количество крови, чтобы придать ему героический вид.

Генерал-майор Натаниэль Бэнкс, командующий вторым корпусом генерала Поупа, курил последнюю сигару на веранде предоставленного ему дома, когда услышал, что дозор вернулся с ужасными новостями о том, что вражеская армия пересекает реку Рапидан.

- Приведите сюда этого человека! Давайте выслушаем его. И поживей! - Бэнкс был требовательным человеком, убежденным в собственном воинском гении, несмотря на все факты, говорящие об обратном.

Он определенно выглядел как успешный вояка, потому что немногие могли носить мундир Соединенных Штатов настолько самонадеянно. Он был подтянутым, резким и уверенным в себе, но до начала войны был лишь политиком, а не военным. Он поднялся до места спикера Палаты представителей, хотя и получил этот почетный пост всего 133 голосами, а потом был избран губернатором Массачусетса, где проживало столько готовых платить налоги граждан, что федеральное правительство в качестве знака благодарности посчитало необходимым предложить губернатору возможность покрыть себя бессмертной воинской славой. Губернатор Бэнкс столь же страстно любил свою страну, как и ненавидел работорговлю, и ухватился за этот шанс.

Теперь он ждал, стоя с прямой, как телеграфный столб, спиной, пока капитан кавалеристов, накинувший китель на плечи как плащ, так чтобы хорошо была видна окровавленная сорочка, поднялся по ступенькам веранды и отсалютовал генералу, но резко оборвал этот жест, вздрогнув от неожиданно сильной боли в груди.

- Ваше имя? - категорично спросил Бэнкс.

- Томпсон, генерал. Джон Ганнибал Томпсон. Из Итаки, штат Нью-Йорк. Полагаю, вы встречались с моим дядей, Майклом Фейном Томпсоном, когда были конгрессменом. Он выступал за Нью-Йорк в...

- Вы обнаружили врага, Томпсон? - ледяным тоном поинтересовался Бэнкс.

Томпсон, оскорбленный тем, что его так резко оборвали, пожал плечами.

- Мы уж точно нашли кой-кого враждебного, генерал.

- Кого?

- Не знаю, чтоб мне провалиться. Нас подстрелили, - Томпсон прикоснулся к пятну запекшейся на сорочке крови, которая в свете ламп выглядела скорее коричневой, чем красной.

- Вы отстреливались?

- Чёрт, генерал, в меня никто не может выстрелить безнаказанно, и полагаю, что мы с ребятами уложили парочку этих ублюдков.

- Где это было? - спросил сопровождающий генерала Бэнкса адъютант.

Капитан Томпсон подошел к плетеному столику, где была разложена карта северной Виргинии, освещенная двумя мигающими свечами. Мотыльки яростно забились над головами трех мужчин, когда те склонились над картой. Томпсон прикурил от одной свечи сигару, а потом постучал пальцем по карте:

- Это было у брода где-то здесь, генерал, - он указал на карте место прилично к западу от главной дороги, которая вела от Калпепера к Гордонсвилу.

- Вы переправились на южный берег реки?

- Мы бы не смогли этого сделать, генерал, поскольку у брода была уже куча мятежников.

- Здесь не отмечено никакого брода, - вмешался адъютант. Пот капнул с его лица, оставив пятно на Голубом хребте, лежащем далеко к западу от реки. Ночь не принесла облегчения от удушающей жары.

- Нас провел местный ниггер, - объяснил Томпсон. - Он сказал, что о броде мало кто знает, там просто летом проходит проселочная дорога к мельнице, и некоторые из нас решили, что он просто привирает, но в конце концов брод всё-таки оказался на месте. Похоже, ниггер не соврал.

- Нужно говорить негр, Томпсон, - холодно заметил Бэнкс и снова опустил глаза на карту. Другие дозоры рассказывали о пехоте мятежников, марширующей на север по дороге на Гордонсвил, и эти новые сведения означали, что конфедераты продвигаются широким фронтом и значительными силами. Чего они хотят? Это рекогносцировка крупными силами или полноценная атака с намерением уничтожить его корпус?

- Сколько человек по вам стреляло? - подвел итог расспросам легкомысленного Томпсона генерал.

- Я не сосчитал точное число пуль минье, генерал, поскольку слишком занят был, отстреливаясь. Но полагаю, к северу от реки по меньшей мере полк, и еще больше этих демонов на подходе.

Бэнкс уставился на кавалериста, гадая, почему ответственность всегда возлагают на идиотов.

- Вы попытались взять пленного?

- Говорю же, я был слишком занят тем, чтобы постараться не попасть на шесть футов под землю, генерал, - засмеялся Томпсон. - Чёрт, нас была только дюжина, а их больше тысячи. Может, две тысячи.

- Вы определили, что за полк в вас стрелял? - с ледяной педантичностью спросил Бэнкс.

- Я совершенно точно определил, что это был полк мятежников, генерал, - ответил Томпсон. - У них был этот новый флаг, тот что с крестом.

Бэнкс задрожал мелкой дрожью от тупости этого человека, недоумевая, почему кавалерия Севера настолько неспособна с умом собрать разведданные. Возможно, подумал он, потому что у нее самой нет ума. Так что за мятежники выступили на север? Ходили слухи, что Каменная стена Джексон подошел к Гордонсвилу, и Бэнкс зажмурился при мысли об этом бородатом и всклокоченном человеке, чьи войска продвигаются со скоростью лесного пожара и дерутся как демоны.

Бэнкс отпустил кавалериста.

- Бесполезно, - сказал он, когда капитан удалился по главной улице Калпепера, где у таверн стояли часовые. В маленьких деревянных домах городка горели желтым окна за муслиновыми занавесками, которые использовали в качестве защитной сетки от насекомых.

Перед церковью, в которой, как помнил Бэнкс, знаменитый бостонский священник Элиял Старбак должен был воскресным утром произнести проповедь, стоял фургон гробовщика с торчащими вверх оглоблями. Жители городка не особо жаждали услышать проповедь аболициониста, но Бэнкс, старый друг священника, с нетерпением ожидал речь Старбака и потребовал, чтобы присутствовало как можно больше офицеров. Натаниэль Бэнкс возвышенно представлял, как Господь ведет его страну за руку к победе.

Бэнкс задрожал мелкой дрожью от тупости этого человека, недоумевая, почему кавалерия Севера настолько неспособна с умом собрать разведданные. Возможно, подумал он, потому что у нее самой нет ума. Так что за мятежники выступили на север? Ходили слухи, что Каменная стена Джексон подошел к Гордонсвилу, и Бэнкс зажмурился при мысли об этом бородатом и всклокоченном человеке, чьи войска продвигаются со скоростью лесного пожара и дерутся как демоны.

Отрежь эти пути, и вражеская армия начнет голодать, и эта мысль вновь зажгла в Натаниэле Бэнксе надежды на обещанную воинскую славу. Он уже видел свою статую в Бостоне, представлял названные в его честь улицы и города по всей Новой Англии и даже размечтался, что в диких западных территориях целый новый штат может быть назван его именем. Бэнкс-стрит, Бэнксвиль, штат Бэнкса.

В основе этих вдохновляющих видений лежали не только амбиции, но и жгучая жажда отмщения. Чуть раньше в этом году Натаниэль Бэнкс повел прекрасную армию в долину Шенандоа, где его обвел вокруг пальца и разбил Томас Джексон. Даже северные газеты признали, что Джексон разделал Бэнкса под орех, и действительно, мятежники захватили у Бэнкса столько орудий и припасов, что прозвали его "Снабженец Бэнкс". Они издевались над ним, высмеивали, и их презрение всё еще причиняло Натаниэлю Бэнксу боль. Он жаждал мести.

- Разумно будет отойти за Раппаханнок, сэр, - пробормотал адъютант. Он был выпускником Вест-Пойнта и считал, что должен снабжать генерала-политика военными советами.

- Это может быть просто разведка местности, - сказал Бэнкс, раздумывая о мести.

- Может и так, сэр, - мягко заметил адъютант, - но что мы выиграем, если вступим в драку? Зачем удерживать позиции, которые мы с легкостью отобьем через неделю? Почему бы просто не позволить противнику истощить себя походом?

Бэнкс смахнул с карты пепел от сигары. Отступить? Именно сейчас, когда самый знаменитый бостонский проповедник наносит визит в армию? Что скажут в Массачусетсе, если услышат, как Снабженец Бэнкс сбежал от кучки мятежников?

- Мы останемся, - ответил Бэнкс.

Он ткнул пальцем в контуры гряды, преграждавшей дорогу чуть южнее Калпепера. Если Джексон двигается на север в надежде добыть для своей армии новые припасы за счет Снабженца Бэнкса, то ему придется перебраться через этот кряж, который также защищает и небольшая речушка под названием Кедровый ручей, лежащая у подножия Кедровой горы.

- Встретим его здесь, - сказал Бэнкс. - И разобьем.

Адъютант промолчал. Он был привлекательным и умным молодым человеком, считающим, что заслуживает большего, чем ходить на привязи у этого драчливого и упрямого петуха. Адъютант попытался сформулировать ответ, найти слова, которые убедят Бэнкса не принимать скоропалительных решений, но нужные слова не шли ему в голову. Вместо этого с залитой светом фонарей улицы послышались мужские голоса, поющие о далеких семьях и ждущих невестах, о доме.

- Встретим его здесь, - повторил Бэнкс, тыкая пальцем в покрытую пятнами пота карту, - и разобьем.

У Кедровой горы.

В тот день, когда они пересекли реку Рапидан, Легион ушел недалеко. Во всём этом походе было какое-то странное отсутствие спешки, словно они просто меняли место дислокации, а не атаковали северян, вторгнувшихся в Виргинию. На следующее утро они хоть и проснулись задолго до зари и были готовы отправиться в путь еще до того, как солнце взошло над высоким лесом на востоке, но всё равно ждали три часа, пока мимо по пыльной дороге медленно плелись другие полки.

Мимо проехала батарея маленьких шестифутовых пушек и короткоствольных гаубиц, а за ней колонна виргинской пехоты, которая добродушно посмеялась над претенциозным названием Легиона Фалконера. День выдался жарким и обещал стать еще жарче, но они по-прежнему ждали, пока солнце поднималось всё выше и выше. Мимо проходили новые войска, пока, наконец, незадолго до полудня Легион повел бригаду Фалконера вперед по пыльной дороге.

Всего через несколько мгновений зазвучали пушки. Шум шел издалека, этот рокот можно было спутать с громом, если бы не безоблачное небо. Влажный воздух был неподвижен, без малейшего дуновения ветерка, а лица солдат Старбака побелели от дорожной пыли, по которой пот прочертил темные следы.

Вскоре, подумал Старбак, некоторые из этих струек окрасятся в красный и будут подергиваться, засиженные мухами, и от этого предчувствия сражения в животе у него забурчало, а мышцы правого бедра напряглись. Он представил звук летящих пуль и велел себе стать примером мужества, а не страха, от которого размягчилось содержимое его кишечника, и всё это время далекие пушки наполняли долину своим бездушным и безжизненным грохотом.

- Проклятая артиллерия, - кисло произнес Траслоу. - некоторые невезучие мерзавцы отправятся в ад.

Лейтенант Коффмэн, похоже, собирался что-то сказать, но потом решил промолчать. Один из новобранцев вышел из строя, снял штаны и присел у обочины. В обычное время над ним бы добродушно подшутили, но приглушенный рокот пушек заставил всех нервничать.

Ближе к вечеру Легион остановился в неглубокой долине. Дорогу впереди заблокировал батальон из Джорджии, а за ним лежала горная гряда с темнеющими на вершине деревьями под побелевшим от порохового дыма небом. Некоторые солдаты из Джорджии прилегли поспать прямо на дорогу и выглядели как трупы. Другие царапали карандашами свои имена и адреса на клочках бумаги, которые либо прикрепляли к кителям, либо просовывали в петли для пуговиц, так чтобы в случае смерти их тела опознали и сообщили семьям. Некоторые солдаты Старбака занялись теми же мрачными приготовлениями с помощью пустых страниц в конце библии.

- Калпепер, - внезапно провозгласил Джордж Финни.

Сидящий на обочине Старбак выжидающе взглянул на него.

- Билли Саттон говорит, это дорога на Калпепер, - объяснил Джордж Финни. - Говорит, его папаша два года назад возил его по этой дороге.

- Мы приехали похоронить бабушку, капитан, - вступил в разговор Билли Саттон, капрал седьмой роты. Когда-то он служил в девятой, но за год боев Легион Фалконера съёжился с одиннадцати до восьми рот, и даже эти роты были недоукомплектованы. В начале войны Легион отправился сражаться, являясь одним из самых крупных полков в армии мятежников, но годом спустя он едва мог заполнить скамьи в сельской церкви.

Три всадника промчались в южном направлении по покрытому ломким кукурузным жнивьём полю, копыта их лошадей выбивали из высохшей почвы клубы пыли. Старбак решил, что это штабные офицеры везут приказы. Траслоу глянул на троих всадников и покачал головой.

- Чертовы янки в Калпепере, - заявил Траслоу с оскорбленным видом. - Не хрена было соваться в Калпепер.

- Если это Калпепер, - с сомнением в голосе отозвался Старбак. Округ Калпепер находился по меньшей мере в шестидесяти милях от дома Легиона в округе Фалконер, и лишь немногие солдаты хоть раз в жизни отдалялись от родного года больше чем на двадцать миль. По крайней мере, до того, как война довела их до Манассаса, а потом через Ричмонд, чтобы убивать янки. Это стало у них хорошо получаться. Умирать у них тоже получалось хорошо.

Канонада внезапно загрохотала с ужасающей силой, когда без всяких очевидных причин все пушки заговорили разом. Старбак навострил уши, пытаясь различить щелканье ружейной стрельбы, но не услышал ничего, кроме нескончаемого грома артиллерии.

- Бедняги, - сказал он.

- Скоро наша очередь, - не добавил оптимизма Траслоу.

- К этому времени у них боеприпасы закончатся, - с надеждой произнес Старбак.

Траслоу плюнул в качестве комментария на оптимизм капитана, а потом повернулся на стук копыт.

- Чертов Свинерд, - без выражения сообщил он.

Все солдаты либо притворились спящими, либо уставились на пыльную дорогу. Полковник Свинерд был профессиональным военным, давно утопившим свои таланты в выпивке, однако генерал Вашингтон Фалконер спас его карьеру. Кузен Свинерда являлся издателем самой влиятельной ричмондской газеты, и Вашингтон Фалконер, прекрасно знавший, что репутацию легче разрушить, чем завоевать, оплатил поддержку "Ричмондского наблюдателя", приняв на службу Свинерда.

Несколько секунд Старбак гадал, не к нему ли явился Свинерд, но полковник в сопровождении капитана Мокси проскакал галопом мимо восьмой роты вверх по склону, на звук сражения. Сердце Старбака неистово заколотилось, когда он понял, что Свинерд собирается отметить место, где разместится Легион, а это значило, что в любую минуту могут появиться приказы выступить под пушки.

Впереди, там, где дорога исчезала в лощине между горами, войска из Джорджии уже поднялись на ноги, натягивали скатки с одеялами и брали оружие. Канонада на какой-то момент ослабела, но теперь по местности разнесся треск ружейной стрельбы.

Этот звук добавил Старбаку нервозности. Со времени последнего сражения, в котором участвовал Легион, прошел месяц, но месяца недостаточно, чтобы позабыть ужасы поля битвы. Старбак тайно надеялся, что Легион избежит этой схватки, но батальон из Джорджии уже потащился на север, оставляя за собой на дороге клубы пыли.

- Вставай, Нат! - передал капитан Мерфи приказ Бёрда.

Траслоу рявкнул восьмой роте, чтоб вставала. Солдаты натянули скатки через плечо и обтерли винтовки от пыли. За восьмой ротой медленно поднималась седьмая рота капитана Медликотта, на лацканах и в пряжках солдат белели клочки бумаги с написанными именами.

- Ищи на дороге Свинерда, - сказал капитан Мерфи Старбаку.

Старбак гадал, где может находиться Вашингтон Фалконер, а потом предположил, что генерал будет руководить бригадой из тыла. Свинерд, каковы бы ни были его недостатки, трусом не был.

- Вперед! - крикнул Старбак, а потом, нацепив винтовку и скатку, занял свое место впереди колонны. От ботинок полка из Джорджии пыль стояла столбом, заполнив глаза и глотки. Вся дорога была в темных плевках табака, которые выглядели странно похожими на брызнувшую из ран кровь. Треск винтовок стал громче.

Этот звук только усилился, когда Старбак провел Легион через лес на вершине гряды, который приглушал звук сражения, теперь выплеснувшийся впереди Старбака в дикой какофонии. Примерно на милю за лесом всё было затянуто пороховым дымом и превратилось в сплошное пламя и хаос. Поля справа от дороги заполнились ранеными, а хирурги ковырялись в плоти, справа находился покрытый дымом артиллерии холм, а впереди лежала вторая полоса леса, скрывавшая настоящее поле битвы, но не закрывшая дымовую завесу, клубившуюся по обе стороны дороги, и не приглушившая звуки орудий.

- Вот это да, - вымолвил Коффмэн. Он был возбужден и нервничал.

- Держись рядом с Траслоу, - предупредил Старбак молодого лейтенанта.

- Со мной всё будет в порядке, сэр.

- Так говорили все чертовы солдаты, погибшие на этой войне, Коффмэн, - зло среагировал Старбак, - а я хочу, чтобы ты хотя бы начал бриться, прежде чем тебя подстрелят. Так что держись рядом с Траслоу.

- Да, сэр, - покорно ответил Коффмэн.

Артиллерийский снаряд шлепнулся справа от дороги, пролетев через верхушки сосен и оставив ветки раскачиваться, словно хлысты над дождем посыпавшихся в пыль иголок. Раненые южане лежали по обочинам. Некоторые уже были мертвы. Какой-то солдат нетвердой походкой ковылял с поля боя. Он был обнажен по пояс, а по бокам свисали подтяжки. Солдат прижимал руки к животу, пытаясь удержать кишки, норовящие вывалиться в грязь.

Его предплечья заливала кровь.

- Вот это да, - повторил Коффмэн и побледнел. Кровь на пыльной дороге выглядела чернее, чем остатки табака. Звук винтовочной стрельбы раскалывал вечер, пахнущий сосновой смолой, серой и кровью. Тени стали длиннее, что моментально дало Старбаку надежду, что ночь может наступить до того, как им придется драться.

Старбак повел роту через открытое пространство под прикрытием второй полосы леса. Листья в нем дрожали от ударов пуль, а на деревьях виднелись свежие шрамы желтой древесины в тех местах, где снаряды срезали кору. Фургон с боеприпасами со сломанным колесом покосился на обочине. Чернокожий возница с окровавленной головой сидел, прислонившись к покинутому фургону, и наблюдал за солдатами Старбака.

Лес заканчивался не так далеко, и Старбак знал, что за ним, на затянутом дымом открытом пространстве его ожидало сражение. Здравый смысл подсказывал замедлить шаг и тем самым отложить вступление на эту иссеченную пулями сцену, но гордость заставляла спешить. Он видел, как сквозь последние зеленые ветви просачивается дым, словно весенний туман, который ветер сдувает из бостонской гавани. Он чувствовал мерзкую вонь дыма и знал, что Легиону почти пришло время вступить в бой.

Во рту у него пересохло от пороха, сердце лихорадочно билось, а мочевой пузырь был полон. Он прошел мимо растерзанного снарядом тела иуслышал, как всухую блюет Коффмэн. В воздухе жужжали мухи. Один из солдат роты рассмеялся при виде выпотрошенного трупа. Старбак снял винтовку и проверил пальцем, на месте ли капсюль. Он был капитаном, но не носил знаков отличия и пользовался винтовкой, как и солдаты, и теперь, как и они, передвинул прикрепленный к веревочному ремню патронташ вперед, чтобы был под рукой для перезарядки.

Из-за порванного правого ботинка он чуть не споткнулся, когда вышел из тени деревьев и увидел перед собой неглубокую долину, покрытую шрамами и остатками битвы. Над низиной стелился дым и грохот канонады. У дороги в высохшей канаве валялась мертвая лошадь. Коффмэн был мертвенно бледен, но прилагал все усилия, чтобы выглядеть беззаботным и не сгибаться, когда снаряд с воем пролетал над головой. Во влажном воздухе мелькали пули. Не было видно никакого врага, да и вообще никого, кроме нескольких канониров-южан и полковника Свинерда, который в сопровождении Мокси восседал на коне на поле слева от дороги.

- Старбак! - крикнул полковник Свинерд. - Сюда!

Старбак повел роту по ломкому кукурузному жнивью.

- Стройтесь здесь! - приказал Свинерд, указывая на место позади его лошади, а потом повернулся, чтобы взглянуть на север через бинокль. Капитан Мокси нервно приказывал восьмой роте выстроиться в шеренгу там, где отметил полковник, так что Старбак предоставил это ему и подошел к Свинерду.

Полковник опустил бинокль, чтобы посмотреть на состоящую из шестифунтовых орудий батарею мятежников, которая разместилась всего в сотне ярдах впереди. Дым от небольших пушек заслонял идущее за ними сражение, но время от времени рядом с батареей разрывался снаряд янки, и Свинерд одобрительно ухмылялся.

- О, отлично! Хороший выстрел! - громко воскликнул Свинерд, когда вражеский снаряд выпотрошил привязанную в пятидесяти шагах за орудиями лошадь артиллерийского расчета. Лошадь заржала и истекая кровью шлепнулась наземь, вызвав панику у остальных привязанных лошадей, которые неистово вставали на дыбы, пытаясь выдернуть удерживающие их железные скобы из земли.

- Полный хаос! - радостно произнес Свинерд, опустив взгляд на Старбака. - Янки сегодня ведут себя чертовски оживленно.

- Полагаю, нас заждались, - ответил Старбак. - Знали, что мы явимся.

- Думаю, им кто-то про нас выболтал. Предатель, а? - выдвинул язвительное предположение Свинерд. Полковник обладал отталкивающей внешностью, большей частью в результате полученных на благородной службе бывшим Соединенным Штатам ран, но кое-чему причиной послужило виски, которое обычно уже к вечеру доводило его до коматозного состояния.

У него была всклокоченная черная борода с проседью, покрытая высохшими остатками табака, запавшие глаза, а правая щека дергалась от тика. На левой руке полковника не хватало трех пальцев, а изо рта несло гнилыми зубами.

- Может, предатель - северянин, а? - неуклюже намекнул Свинерд.

Старбак улыбнулся.

- Скорее какой-нибудь нищий и пьяный сукин сын, которому всегда нужна наличность на виски... - он сделал паузу, - полковник.

Единственным ответом Свинерда явилось хихиканье, намекавшее на безумие. Удивительно, но несмотря на поздний час, он был еще трезв, то ли потому что Вашингтон Фалконер спрятал запасы виски, то ли потому что остатки чувства самосохранения убедили полковника, что в день сражения ему придется действовать эффективно, иначе он вообще лишится своей должности. Свинерд взглянул на дым от орудий, а потом снова в блокнот, где что-то записывал.

На правом рукаве у него был пришит квадратный лоскут белой ткани с вышитым на ней красным полумесяцем. Этот символ являлся гербом Вашингтона Фалконера, и генерал мечтал обеспечить этими значками всех членов бригады, хотя полного успеха эта идея и не возымела.

Некоторые отказались носить эту нашивку, и обычно можно было отличить почитателей Фалконера от тех, кто его терпеть не мог, по наличию или отсутствию эмблемы. Старбак, естественно, никогда не носил эмблемы с полумесяцем, хотя некоторые его солдаты приспособили подходящий для этой цели лоскут в качестве заплатки для задней части штанов.

Свинерд вырвал листок из блокнота и убрал записную книжку, а потом вытащил револьвер. Он начал вставлять капсюли в брандтрубки[65] заряженных ячеек. Дуло смотрело точно в грудь Старбаку.

- Может произойти несчастный случай, - язвительно произнес Свинерд. - Никто не станет меня винить. У меня не хватает трех пальцев на руке, так что неудивительно, что иногда я совершаю оплошности. Один выстрел, Старбак, и вы превратитесь в лежащий на траве корм для стервятников. Полагаю, генералу Фалконеру это понравится, - Свинерд начал большим пальцем взводить курок.

А потом за спиной Старбака раздался щелчок, и большой палец Свинерда расслабился. Сержант Траслоу взвел курок винтовки.

- У меня тоже может выйти оплошность, - сказал он.

Свинерд промолчал, ухмыльнулся и отвел взгляд. Ближайшая батарея прекратила огонь, а канониры ставили орудия на передки. Дым медленно растворялся в неподвижном воздухе. Орудия мятежников вступили в дуэль с батареей северян, и янки ее выиграли.

- Янки ставят перед собой более высокие цели, - отметил Свинерд, разглядывая их в бинокль. - У них нарезные пушки калибра четыре с половиной дюйма, Невозможно драться с такими с помощью шестифунтовых орудий. С таким же успехом мы могли бы кидаться в ублюдков камнями.

Старбак наблюдал, как орудия южан быстро откатили в тыл и гадал, как же теперь они будут сражаться с нарезными пушками калибра четыре с половиной дюйма с помощью винтовок. Похоже, его сердце билось слишком громко, будто по груди стучали барабанные палочки. Он попытался облизать губы, но рот слишком пересох.

Звук ружейной стрельбы немного затих, сменившись радостными возгласами северян, которые звучали намного громче, чем леденящий кровь боевой клич атакующих мятежников. Дымовая завеса от пушек достаточно рассеялась, чтобы позволить Старбаку разглядеть лесополосу примерно в полумиле впереди, а потом и то, чего он никогда прежде не видел во время сражений Томаса Джексона.

Он увидел панику.

Впереди и слева от Старбака толпа южан наводнила лес и улепетывала на юг через долину. Дисциплина испарилась. Среди солдат в сером взрывались снаряды, добавляя отчаяния. Знамя мятежников упало, его снова подобрали, а потом оно исчезло в пламени и дыму при разрыве снаряда. Среди бегущей толпы скакали всадники, пытаясь развернуть солдат обратно, и время от времени в этом паническом отступлении некоторые и правда пытались сформировать строй, но у этих мелких групп не было ни единого шанса против лавины страха, сметающего большинство.

Свинерд, может, и был пьяницей и отвратительным мерзавцем, но также достаточно долго являлся профессиональным военным, чтобы опознать беду. Он развернулся, чтобы посмотреть на седьмую роту капитана Медликотта, построившуюся рядом с солдатами Старбака.

- Медликотт! - рявкнул Свинерд. - Ведите эти две роты вперед! Вы командуете!

Медликотт хоть и был намного старше Старбака, но был произведен в чин гораздо позже, однако Свинерд назначил его командующим обеими ротами, чтобы оскорбить Старбака.

- Видите тот сломанный передок? - полковник указал на остатки транспортного средства, лежащего в двух сотнях шагов впереди, где полоска травы обозначала границу между полем сжатой кукурузы и более широким пшеничным. - Выстройте там шеренгу застрельщиков! Я приведу в подкрепление остальную часть Легиона.

Свинерд снова повернулся к Старбаку.

- Возьмите это, - сказал он, наклонился с седла и протянул сложенный клочок бумаги.

Старбак взял его и приказал своим людям продвигаться вместе с седьмой ротой. Над головой просвистел снаряд. Удивительно, подумал Старбак, как подрывающая силы накануне битвы нервозность улетучивается при приближении опасности. Даже удушающая жара теперь, под обстрелом, начала казаться терпимой.

Он облизал губы и развернул листок бумаги, который дал ему Свинерд. Он полагал, что там содержатся приказы, но это был опознавательный знак для мертвеца. Бумага гласила: "Старбак, Массачусетс". Он гневно отбросил бумажку. За его спиной, где спешила встать в строй остальная часть Легиона, Свинерд заметил этот жест и захихикал.

- Это безумие! - заявил Старбаку Траслоу. Две роты застрельщиков не могли выстоять против той лавины страха, что гнала отступающих мятежников от пушек северян.

- Остальная часть Легиона придет на помощь, - сказал Старбак.

- Было бы неплохо, - отозвался Траслоу, - иначе все мы станем кормом для стервятников.

Седьмая рота прошла справа от Старбака. Медликотта, похоже, не волновали эти проблемы, он просто топал впереди своих солдат с винтовкой в руках. Или, может быть, подумал Старбак, мельник просто не показывал своего страха.

- Держать строй! - крикнул Старбак Коффмэну. - Они должны идти в одном темпе.

Он нащупал в кармане окурок сигары, припасенный для сражения, одолжил у одного из солдат зажигалку, закурил и вдохнул горьковатый дым глубоко в легкие.

Лейтенант Коффмэн шел перед восьмой ротой, держа штык на латунной ручке как меч.

- Назад, мистер Коффмэн, - крикнул ему Старбак.

- Но сэр...

- Твое место - позади роты, лейтенант! Отправляйся туда! И выкинь этот игрушечный меч!

Внезапно у края леса на дальнем холме, который покрылся маленькими белыми дымками из винтовок, появились первые солдаты-северяне. Перед Старбаком разорвался снаряд, и мимо просвистели осколки. На поле слева урожай был частично убран, так что некоторая часть пшеницы еще колосилась, но большая сушилась в снопах. Там, где пламя от снаряда подожгло сухую пшеницу, замелькали огоньки.

Среди пшеницы встречались небольшие поля со сжатой кукурузой и было два ряда колосящейся кукурузы, где нашла укрытие группа мятежников. Метелки на кукурузе подрагивали, когда мимо стеблей пролетала пуля или снаряд. У дальнего леса появился флаг северян. Знаменосец махал им из стороны в сторону, мелькали яркие полосы. Раздался звук горна, на всей местности к западу пехота южан по-прежнему улепетывала. Офицеры мятежников скакали среди отступающих, пытаясь остановить бегство и заставить солдат развернуться. Среди них был и сам генерал Джексон, замахивающийся саблей в ножнах на бегущих в панике солдат. У кромки леса появились новые северяне, некоторые оказались прямо напротив Старбака.

Еще один снаряд приземлился рядом с восьмой ротой, и Старбак гадал, почему Медликотт не приказал обеим ротам перестроиться в линию застрельщиков. Тогда он решил отбросить к чертовой матери военный этикет и сам прокричал приказ. Медликотт повторил его, словно эхо, и обе роты рассеялись. Теперь их задача состояла в том, чтобы драться с застрельщиками противника, продвигающимися перед основными силами янки.

- Проверьте, заряжено ли оружие! - крикнул Старбак. На какое-то мгновение шеренга северян остановилась, возможно, чтобы выровнять строй после прохода через лес. Беглецы-южане исчезли за левым флангом Старбака, и внезапно поле боя показалось совершенно тихим и пустым.

И также очень опасным. К Старбаку подбежал капитан Медликотт.

- Как думаете, так и надо? - спросил он, указывая на россыпь одиноких застрельщиков, которые остались одни на широком поле. Медликотт никогда не любил Старбака, и лоскут с красным полумесяцем на плече его мундира означал, что он является верным сторонником генерала Фалконера, но нервозность заставила его в этот момент искать поддержку у самого злейшего врага Фалконера.

Вблизи Старбак заметил, что Медликотт вовсе не скрывает свой страх, одна его щека неконтролируемо подергивалась, а по лицу струился пот, капая на бороду. Он снял широкополую шляпу, чтобы обмахнуть ей лицо, и Старбак увидел, что даже лысая и гладкая макушка мельника стала белой как мел и покрылась каплями пота.

- Нам здесь нечего делать! - раздраженно воскликнул Медликотт.

- Одному Господу известно, что происходит, - сказал Старбак.

Там, где дорога исчезала в дальнем лесу, появилась батарея северян. Старбак увидел, как орудие разворачивалось, поднимая клубы пыли. Через секунду, понял он, они окажутся под прицелом артиллерии. Боже ты мой, подумал он, пусть смерть будет быстрой и чистой как мысль, без мучительной агонии под ножом хирурга или в лихорадочном поту в каком-нибудь населенном крысами госпитале. Он обернулся и увидел, как бригада Фалконера широким потоком разливается в стороны от дороги и становится в строй.

- Свинерд скоро подойдет, - попытался он приободрить Медликотта.

Пехота северян снова начала продвигаться. Над темнеющими рядами развевались полдюжины флагов. Три из них были флагами США, а другие - знаменами полков с эмблемами штатов или знаками отличия. Шесть флагов несли три полка, которые теперь бросились в атаку на две роты легкой пехоты. Капитан Медликотт вернулся к своим солдатам, а сержант Траслоу присоединился к Старбаку.

- Только мы и они? - кивнул он в сторону янки.

- Свинерд ведет вперед остальную часть Легиона, - ответил Старбак. Над головой с воем пролетел снаряд из только что развернутой батареи, целящейся в бригаду Фалконера. - Лучше в них, чем в нас, а? - сказал Старбак с черствым безразличием человека, который избежал внимания канониров. Он заметил, что Джордж Финни прицелился. - Не стреляй, Джордж! Подожди, пока мерзавцы окажутся на расстоянии выстрела.

Перед атакующей шеренгой выбежали застрельщики северян. Их задача состояла в том, чтобы смести людей Старбака, но вскоре, подумал тот, им на помощь подойдут остальные застрельщики бригады Фалконера. Над головой прогремел очередной залп артиллерии, и треск разрывающихся снарядов раздался секундой позже барабанной дроби самих выстрелов. Старбак стал высматривать в рядах приближающегося противника вражеских офицеров. Офицеры-янки, похоже, с большей неохотой, нежели южане, расставались со своими саблями, сверкающими знаками отличия и яркими эполетами.

Вторая батарея северян на вершине холма открыла огонь. Снаряд просвистел всего в нескольких дюймах над головой Старбака. И да поможет нам Господь с истинной благодарностью принимать воздаваемое, вспомнил он слова молитвы. Старбак услышал доносящийся из рядов пехоты янки звук барабанов. Станет ли это сражение прорывом для Севера? Принудит ли он наконец Конфедерацию капитулировать?

Бо́льшая часть сил мятежников в Виргинии находилась в семидесяти милях отсюда, за Ричмондом, под командованием Роберта Ли, но северяне атаковали именно здесь, и если они прорвутся, то что помешает им направиться на юг, пока Ричмонд не окажется отрезанным, как и вся верхняя часть южных штатов окажется потерянной для Конфедерации?

- Стоять! - приказал Старбак солдатам, медленно обходя рассеянную линию застрельщиков. Еще минута, подумал он, и застрельщики янки окажутся в радиусе попадания. - Видишь рыжего сукиного сына с саблей наголо, Уилл? - обратился Старбак к Толби, лучшему стрелку Легиона. - Он твой. Убей эту сволочь.

- Я о нем позабочусь, капитан! - Толби взвел курок своей винтовки.

Старбак увидел, как вражеские пушки исчезли в облаке сероватого дыма и ожидал, что снаряды пролетят над головой, но вместо этого они вонзились в поле прямо перед его ротой. Одного из сержантов Медликотта отбросило назад, и брызги крови моментально испарились в горячем воздухе. Осколок хлестнул по сломанному передку пушки, надпись на котором гласила, что он принадлежит Четвертому артиллерийскому полку Соединенных Штатов, свидетельство того, что мятежники оттеснили янки на другую сторону долины перед тем как потерпеть поражение в дальнем лесу.

Или, возможно, решил Старбак, передок захватили когда-то раньше, потому что, по всей видимости, по меньшей мере половина техники конфедератов имела северное происхождение. Снаряд приземлился рядом со Старбаком и отрикошетил вверх и назад. Этот близкий взрыв заставил его недоумевать, почему янки целятся в рассеянных по полю застрельщиков, а не в густую массу солдат бригады Фалконера, и это любопытство заставило его обернуться в поисках обещанного Свинердом подкрепления.

Но Свинерд исчез, а вместе с ним и вся бригада Фалконера, оставив Старбака и Медликотта на поле в одиночестве. Старбак повернул голову обратно. Теперь застрельщики северян были уже близко, достаточно близко, чтобы Старбак мог разглядеть их аккуратные мундиры, без коричневых и серых заплаток, как у мятежников. Северяне продвигались ровно, солнце отражалось от их пряжек на ремнях и латунных пуговиц. За линией застрельщиков по полосе несжатой кукурузы маршировал батальон. Позади него ехали верхом полдюжины офицеров, свидетельство того, что по меньшей мере один полк атакующих впервые участвовал в сражении. Опытные офицеры не стали бы привлекать внимание снайперов, возвышаясь в седле. Но и две роты застрельщиков впервые дрались против целой бригады янки.

- Пли! - прокричал Траслоу, и застрельщики Легиона вступили в бой. Солдаты разбились по парам. Один стрелял и перезаряжал, а в это время его товарищ предупреждал об опасности. Рыжий янки уже упал, хватаясь за грудь.

Траслоу подбежал к Старбаку.

- Я никогда не был религиозен, - сказал сержант, заталкивая шомполом пулю в свою винтовку, - но разве это не библейская история о сукином сыне короле, пославшем человека на смерть в сражении, только чтобы оседлать его жену?

Старбак всмотрелся в дымовую завесу, заметил, как янки встает на колено и прицеливается, и выстрелил в него. Пуля северянина просвистела всего в нескольких дюймах слева. За линией застрельщиков под яркими флагами невозмутимо продвигалась бригада янки. Старбак слышал, как их башмаки шуршат по кукурузным стеблям, и знал, что скоро эта марширующая шеренга достигнет противоположного края пшеничного поля и там остановится, чтобы прицелиться, а потом над полем прокатится убийственный залп, и все пули будут нацелены в растянувшиеся ниточкой две роты Легиона.

Здесь, на открытом пространстве, ничто не могло сдержать продвижения янки. Не стреляли пушки мятежников, не было никаких взрывающихся снарядов или брызг картечи, окрашивающих пшеничное поле в красный. Восемнадцатилетний Том Петти из роты Старбака развернулся вокруг своей оси с разинутым ртом и широко открытыми глазами. Он недоверчиво покачал головой и упал на колени. Он заметил, что Старбак на него смотрит, и выдавил из себя храбрую улыбку.

- Со мной всё в порядке, сэр! Просто царапина! - он смог встать и посмотреть в сторону врага.

- Царь Давид, - громко произнес Старбак. - Царь Давид послал Урию Хеттеянина в первые ряды битвы, чтобы Вирсавия стала вдовой. - Поставьте Урию там, где будет самое сильное сражение, - вспомнил стих Старбак, - и отступите от него, чтоб он был поражен и умер.

Что ж, будь проклят Фалконер, который заставил Свинерда отправить Старбака на самое сильное сражение, чтобы он был поражен и умер.

- Выбираемся отсюда! - крикнул Старбак капитану Медликотту.

Медликотт, хоть и назначенный командующим, был благодарен, что молодой офицер взял на себя роль лидера.

- Назад! - крикнул он седьмой роте.

Янки разразились радостными и издевательскими возгласами, увидев, как кучка застрельщиков начала отступать.

- Получите-ка, ребятки! - крикнул какой-то северянин.

- Бегите дальше! А мы за вами! - вторил второй, а третий попросил передать привет Каменной стене Джексону:

- И скажите ему, что мы его небольно повесим!

- Спокойно! - призвал солдат Старбак. Он повернулся спиной к врагу, сконцентрировавшись на роте. - Назад к лесу! Спокойно, не бегите!

Больше никого из бригады не было видно. Свинерд или Фалконер, должно быть, отвели всю бригаду обратно в лес, бросив Старбака и Медликотта на растерзание врагу.

Но почему не запротестовал Бёрд? Снаряд приземлился прямо за спиной Старбака, обдав его волной горячего воздуха. Он обернулся и увидел, что к нему бегут застрельщики янки.

- Бегом к лесу! - крикнул он, тем самым освободив солдат от необходимости сохранять спокойный темп отступления. - Соберите их у дороги, сержант! - приказал он Траслоу.

Всё новые северяне начали выкрикивать оскорбления, и град пуль заставил застрельщиков поспешить с отходом. Янки горели воодушевлением. Они так долго ждали, чтобы задать наконец-то Каменной стене Джексону хорошую порку, и теперь отстегали его на славу. Снова оказавшись в лесу у дороги, солдаты присели, тяжело дыша и нервно оглядываясь на своего офицера, который, в свою очередь, смотрел, как на пшеничном поле удлиняются тени. Он также осматривал и кромку дальнего леса, где появились новые орудия и пехота. Янки радовались триумфу, а мятежники были разбиты.

- Если бы мы остались там, - Медликотт снова присоединился ко Старбаку, - мы, наверное, попали бы в плен.

- Свинерд назначил командующим вас, - подчеркнул Старбак.

Медликотт помедлил, не радуясь тому, что придется брать на себя ответственность, а потом решительно предложил обеим ротам отступить еще дальше в лес. К востоку от дороги в вечернем воздухе раздавалась оглушительная канонада. С холма, на котором размещались пушки мятежников, стелился дым, но эти пушки оказались бесполезны для потерпевших поражение солдат к западу от дороги, где шеренга янки сминала кукурузу, отгоняя пехоту Джексона назад в лес на южном холме с противоположного края долины. Орудия северян теперь простреливали и этот лес, и зеленая летняя листва наполнилась свистящей угрозой шрапнели. Старбак недоумевал, куда подевался полк из Джорджии и где прячется остальная часть бригады.

- Я не вижу бригаду! - в отчаянии произнес Медликотт.

Перед застрельщиками грохнул залп артиллерии, наполнив лес осколками горячего металла. Возглавлявшие отступление солдаты прошли по изгибающейся тропе в небольшую лощину, где инстинктивно пригнулись, не желая покидать свое жалкое укрытие, выйдя в зону поражения. Озадаченный и напуганный капитан Медликотт, похоже, не возражал дать им отдохнуть.

- Может, послать дозорных на поиски бригады? - предложил он Старбаку.

- Пока оставшиеся здесь будут ждать, когда их захватят в плен? - с сарказмом спросил Старбак.

- Не знаю, - ответил Медликотт. Мельник внезапно лишился уверенности и инициативы. Его одутловатое лицо приобрело обиженное выражение, как у выпоротого за несовершённый проступок ребенка.

- Янки! - предупреждающе выкрикнул Траслоу, указывая на запад, где из лесу появились синие мундиры.

- Не двигаться! - во внезапном приступе панике приказал Медликотт. - Пригнитесь!

Старбак продолжил бы отступление в надежде присоединиться к резервным частям мятежников, но Медликотт запаниковал и не мог принять решение, а солдаты благодарно скрючились в тени. Двое солдат Старбака опустили на землю тело, которое принесли с собой.

- Нам следует его похоронить? - спросил один из них.

- Кто это?

Под деревьями было темно, уже вечерело.

- Том Петти.

- Боже мой, - отозвался Старбак. Он видел, как Петти ранило, но решил, что тот выживет, и конечно же Петти заслуживал выжить, потому что был всего лишь мальчишкой. Он брился каждое утро, но пользовался бритвой только чтобы объяснить отсутствие бороды, потому что его щеки и без бритвы были гладкими. Петти был хорошим солдатом, веселым и энергичным. Старбак собирался сделать его капралом, а теперь им станет Меллорс, который соображал гораздо хуже. - Выройте ему могилу, - велел Старбак, - и приведите капрала Ваггонера, чтобы произнес молитву.

Стрельба янки со всех сторон стала громче. Лес наполнился свистом снарядов, их стало так много, что временами клочки листьев выглядели как зеленые снежинки, кружащиеся в теплом вечернем воздухе. Деревья отражали эхом жалобные вопли умирающих. Лейтенант Коффмэн присел на корточки рядом со Старбаком со смущенным выражением лица, потому что его любимые южане были разгромлены, Север побеждал, и ничто на свете не имело смысл.

Преподобный Элиял Старбак разделил радость победы, когда о ней узнали в штабе янки. И что за победы! Пленные подтвердили, что командовал врагом тот самый знаменитый Каменная стена Джексон.

- Паршивец сегодня вечером не получит ужин из моего обоза! - ликовал генерал Бэнкс.

Враг действительно хорошо держался на склонах Кедровой горы, но штабные офицеры Бэнкса приносили всё новые донесения о том, что правый фланг федералистов под командованием генерала Кроуфорда очистил долину от мятежников, загнав их в дальний лес.

- Теперь мы развернем фланг! - провозгласил Бэнкс, широким жестом показав, как правый фланг его армии обогнет Кедровую гору сзади, тем самым окружив остатки армии конфедератов. - Может, сегодня вечером Джексон будет нашим гостем на ужине!

- Сомневаюсь, что после такого избиения у него будет аппетит, - заметил майор артиллерии.

- Кстати, этот чертов парень славится тем, что лопает самые странные вещи , - отозвался адъютант, а потом покраснел, потому что выругался перед лицом преподобного Старбака. - Черствый хлеб с рубленой капустой, как я слышал.

- Мы с вами могли бы нарубить мерзавцу капусты, а, Старбак? - генерал Бэнкс попытался вовлечь своего почетного гостя в эту наполненную ликованием беседу.

- Я бы заставил его питаться тем же, что едят рабы! - ответил преподобный Старбак.

- Думаю, он питается хуже, чем раб! - сострил Бэнкс. - Заставьте раба питаться как Джексон, и весь мир будет поносить вас за бесчеловечность. Может, мы накажем его, как следует накормив? Устрицы и фазаны, как думаете?

Адъютанты Бэнкса расхохотались, а их командующий повернулся, чтобы бросить взгляд на дым сражения, который был уже слегка окрашен розовыми отсветами вечернего солнца. В косых лучах Бэнкс смотрелся превосходно: с прямой спиной и суровым лицом - эталонный воин, и внезапно, после многих месяцев разочарований, политик и правда почувствовал себя военным. Он дорос до этого, скромно признался себе Бэнкс, и теперь готов для битвы.

Несмотря на блестящую сегодняшнюю победу, будут и новые сражения. Поскольку Каменная стена Джексон потерпел поражение, генерал Роберт Ли, обороняющий Ричмонд от армии Макклелана, вынужден будет выдвинуться на север, даже если это откроет столицу мятежников для сил Макклелана. Тот с удовольствием сокрушит защиту Ричмонда, Поуп разгромит Ли, и тогда останется только пройтись вверх по Миссисипи и проломить несколько голов в глубинке южных штатов, и война выиграна.

Осталось лишь несколько сражений, капитуляция мятежников, парад победы, и что самое важное, президенту Линкольну и дурням в Конгрессе необходимо понять, что причиной всему этому стал Натаниэль Бэнкс.

Боже мой, подумал Бэнкс, ведь у него попытаются украсть эту победу! Джон Поуп без сомнения, предпримет подобную попытку, а Джордж Макклелан наверняка напишет каждому издателю газеты в мире, так что важно было четко и ясно написать отчет об этой победе. Отправленный с сегодняшней ночной почтой отчет, по мнению Бэнкса, в ближайшие годы войдет в учебники истории, но что еще важнее, написанные сегодня слова завоюют ему голоса на всю оставшуюся карьеру.

Офицеры собрались вокруг генерала, чтобы его поздравить. Командующий личной охраной Бэнкса, высокий офицер полка Пенсильванских зуавов[66], протянул генералу серебряный кубок с бренди.

- За ваш триумф, сэр, - произнес тост зуав. Мимо группы всадников тащилась неровная колонна несчастных пленных.

Пара пленных мятежников бросила угрюмые взгляды на генерала-северянина, а один мерзавец плюнул в его сторону, но сегодня вечером, подумал Бэнкс, его гостем за ужином станет самый ценный пленник. Он будет обращаться с генералом Джексоном вежливо, с галантностью настоящего военного, и весь мир поразится скромности победителя.

Потом Бэнкс представил себя за другим обеденным столом в Вашингтоне, гораздо большего размера, уставленном массивным президентским серебром, и мысленно увидел, как перед ним склоняются иностранные дипломаты со своими прелестными, увешанными драгоценностями женами, внимая каждому слову. Президент Бэнкс! А почему бы нет? Джордж Вашингтон, может, и создал эту страну, но ему понадобился Натаниэль Бэнкс, чтобы ее спасти.

В миле к югу от Бэнкса, в лесополосе, где начавшиеся от снарядов пожары причиняли страдания раненым, люди кричали, дрались и умирали. Контратака янки замедлилась из-за густого подлеска и упрямого сопротивления стрелков-южан, в тени и дыму дула их винтовок озарялись яркими всполохами пламени. Снаряды срезали верхушки деревьев, разбрасывая ветки и наполняя небо грохотом взрывов. Воняло дымом и кровью, один солдат детским голоском призывал мать, а другой проклинал Бога, но Север по-прежнему не ослаблял натиск, ярд за ярдом продвигаясь сквозь этот ад в поисках мира.

- Нет никакого прока от того, чтобы дробить бригаду на мелкие подразделения, - ледяным тоном заметил генерал Вашингтон Фалконер. - Мы должны вступить в сражение все вместе.

- Если сражение еще идет, - ответил Свинерд с каким-то маниакальным весельем. Казалось, что он наслаждается паникой, охватившей всю западную часть войск Джексона.

- Следите за языком, полковник, - огрызнулся Фалконер. Он более чем обычно был раздражен поведением своего заместителя, который уже потерял четверть Легиона вместо одной лишь роты Старбака, а то, что осталось от бригады, нужно было использовать с умом, а не растрачивать, бросая в сражение мелкими группками. Фалконер отъехал подальше от Свинерда и всмотрелся в наполненный дымом лес, через который пролетали вражеские снаряды.

Только Богу было ведомо, что происходило в широкой долине за лесом, но даже здесь, далеко от поля сражения, свидетельства неминуемой беды были очевидны и ужасающи. Из леса нетвердой походкой выходили раненые, некоторым помогали идти товарищи, а другие ползли или болезненно хромали к хирургам, которые кололи, зашивали и щупали. Многие беглецы и вовсе не были ранены, просто напуганные люди, пытающиеся сбежать от наступающих янки.

Фалконер не собирался позволить подставить свою бригаду под этот натиск.

- Хочу поставить Шестьдесят пятый на правый фланг, - сказал Фалконер Свинерду, имея в виду Шестьдесят пятый виргинский полк, второй по размеру в бригаде Фалконера после Легиона. - Арканзасцев в центр, а Двенадцатый флоридский на левый фланг. Все остальные будут в резерве в двухстах шагах сзади.

Это значило, что оставшиеся шесть рот Легиона, который сейчас находился в авангарде бригады, станут ее арьергардом. Такая перестановка сил едва ли была необходима, но перемещение с передовой позиции в задние ряды заняло бы несколько драгоценных мгновений, пока Фалконер пытался определить, какое бедствие происходит за лесом.

- И полковник! - крикнул Фалконер вдогонку, - пошлите Бёрда на разведку. Велите ему вернуться ко мне с докладом через полчаса!

- Полковник Бёрд уже ушел, - ответил Свинерд. - Чтобы привести обратно своих застрельщиков.

- Без приказа? - гневно спросил Фалконер. - Скажите ему, чтобы явился ко мне с объяснениями сразу как вернется. Ступайте!

- Сэр? - нервно вмешался капитан Томас Прайор, один из новых адъютантов Вашингтона Фалконера.

- Капитан? - отозвался Фалконер.

- Генерал Джексон отдал совершенно четкий приказ, сэр. Мы должны быстро выступить вперед, сэр, со всеми имеющимися подразделениями. В этот лес, сэр, - Прайор нервно указал в сторону лесополосы.

Но Фалконер не имел желания быстро выступать. Лес, похоже, был весь охвачен дымом и пламенем, словно сама земля вздымалась в спазмах какой-то мистической битвы. Раздавался треск ружейной стрельбы, вопли солдат, а пушки наполняли влажный и жаркий воздух барабанной дробью взрывов, и Фалконер не хотел нырять в этот водоворот.

- Генерал Джексон, - сказал он Прайору, - запаниковал. Нет никакого смысла превращать нас в пушечное мясо. Мы двинемся в правильном порядке или вообще никак.

Он отвернулся от места сражения и поскакал обратно, где строилась вторая линия атаки. Резерв состоял из шести оставшихся рот Легиона и всего Тринадцатого флоридского полка, эти части Фалконер хотел придержать до того, как первая линия полностью вступит в сражение. Только если она будет сломлена и побежит, начнет драться вторая, да и то только для того, чтобы прикрывать бегущий авангард. Вашингтон Фалконер убедил себя, что поступает мудро, и эта мудрость позволит поражению не превратиться в полный разгром.

Он гадал, где может находиться Старбак, и ощутил знакомый прилив ненависти. Фалконер винил Старбака во всех своих несчастьях. Именно Старбак унизил его при Манассасе, Старбак вынудил Адама стать преступником, и сейчас Старбак бросал ему вызов, оставшись в Легионе.

Фалконер был убежден, что если сможет избавиться от Старбака, то превратит бригаду в одно из самых эффективных подразделений армии конфедератов, вот почему он приказал Свинерду поставить роту застрельщиков впереди позиции бригады. Он доверил это дело Свинерду, поскольку тот прекрасно знал, какой ротой застрельщиков нужно пожертвовать, но генерал совершенно не ожидал, что пьяный идиот бросит на растерзание обе роты. Но даже и эта потеря того стоила, подумал Фалконер, если Старбак окажется среди погибших.

Слева от Фалконера колонна мятежников бегом устремилась вперед, а другая, маршируя почти с той же скоростью, направилась в лес справа от бригады. Эти подкрепления явно добрались до поля боя, что означало, по мнению Фалконера, что нет нужды бросать его людей вперед в отчаянной панике.

Он медленно и спокойно выиграет это сражение, и эту естественную осторожность подкрепило зрелище лошади без седока с окровавленными боками, хромающей на юг по дороге с волочащимися в пыли поводьями и капающей со стремян кровью.

Бригада Фалконера старательно строилась в новый боевой порядок. В первом ряду стоял Шестьдесят пятый виргинский, солдаты Хаксалла из Арканзаса и Двенадцатый флоридский. Три полка подняли свои пыльные знамена, яркие цвета флагов уже выцвели, слишком долго находясь под солнцем, и порвались от слишком многих пуль.

Знамена безжизненно повисли в безветренном воздухе. Полковник Свинерд отдал лошадь одному из двух своих перепуганных рабов и занял место в центре первой шеренги, где жажда наконец-то пересилила осторожность, заставив его достать из сумки на ремне фляжку.

- Вижу, наш галантный полковник делает себе прививку от всех рисков сражения, - с сарказмом заявил Фалконер капитану Прайору.

- С помощью воды, сэр? - удивился тот. Томас Прайор был новичком в бригаде. Он являлся младшим сыном ричмондского банкира, который вел дела с Вашингтоном Фалконером и попросил его взять сына.

"Томас - добрый малый, - написал банкир, - возможно, слишком добрый, так что, может, война научит его, что человечество по природе своей бесчестно".

В ответ на наивное предположение Прайора, что Свинерд пьет воду, последовала секундная пауза, а потом над ставкой бригады прокатился взрыв хохота.

- Вода Свинерда, - сообщил Прайору Фалконер, - это то, что придает дурацкую удаль, укладывает людей спать, а поутру вызывает похмелье, - генерал улыбнулся собственной остроте и негодующе повернулся в сторону скачущего к нему галопом по дороге всаднику.

- Вы должны выступить, сэр, - крикнул офицер. В правой руке он держал саблю.

Фалконер не сдвинулся с места. Вместо этого он подождал, пока офицер остановит лошадь. Животное мотало головой и нервно перебирало ногами. Лошадь была покрыта потом и закатывала глаза.

- У вас для меня приказы? - спросил Фалконер возбужденного офицера.

- От генерала Джексона, сэр. Вы должны выдвинуться вместе с другими бригадами, сэр, - адъютант махнул рукой в сторону леса, но Фалконер по-прежнему не двигался, разве что протянул руку. Адъютант в недоумении уставился на него. Сейчас никто больше не требовал письменных приказов, потому что уж точно никто не сомневался в том, что на это не было времени.

Если янки сейчас выиграют, ничто не остановит их от пересечения реки Рапидан, и тем самым они перережут железнодорожное сообщение Ричмонда с долиной Шенандоа, и также ничто не помешает им атаковать столицу мятежников. Для южан настало время не писать приказы, а драться как герои, чтобы защитить свою страну.

- Генерал Джексон шлет свои наилучшие пожелания, - произнес адъютант таким тоном, что явно можно было понять, что он едва удерживается от оскорблений, - и сожалеет, что не имел времени написать приказы, но он будет вам весьма обязан, если вы выдвинете свою бригаду в лес и поможете вытеснить оттуда врага.

Фалконер взглянул на лес. Из его тени по-прежнему появлялись беглецы, но теперь большинство было ранеными, а не просто испуганными людьми, ищущими укрытие. Ближайшие к бригаде Фалконера две маленькие пушки снимали с передков у дороги, но они выглядели довольно жалким средством, чтобы сдержать шумную атаку северян, бурлящую в лесной тени. Тени, отбрасываемые красневшим на западе солнцем, удлинились.

В глубине леса, откуда доносился злобный треск винтовок, мерцал пожар, начавшийся от разорвавшихся снарядов.

- Так я передам генералу Джексону, что вы выступили, сэр? - спросил всадник почти отчаянным тоном. Он не назвал ни своего имени, ни звания, но нетерпение в его голосе и обнаженная сабля в руке были достаточным признаком властных полномочий.

Фалконер вытащил саблю. Он не хотел выступать, но знал, что другого выбора теперь не осталось. Его честь и репутация зависели от того, войдет ли он в этот ужасный лес.

- Полковник Свинерд! - позвал он, и слова раздались словно карканье. - Полковник! - снова крикнул он, на сей раз громче.

- Сэр? - Свинерд опустил фляжку с виски обратно в подсумок.

- Ведите бригаду вперед! - приказал Фалконер.

Свинерд вытащил собственную саблю, клинок сверкнул в последних лучах солнца. Перед ним в черноте леса ярко горел пожар, а солдаты сражались и умирали.

- Вперед! - крикнул Свинерд.

Вперед, в водоворот, в горящий лес.

В сражение.

Глава третья

 - Это божья воля, Бэнкс! Божья воля! - преподобный Старбак был вне себя от радости. Запах битвы щекотал ему ноздри и вдохнул в него пламя подобно дыханию Святого Духа. Священнику было пятьдесят два, но ему было незнакомо ощущение, сравнимое с этим ликованием от победы. Он лицезрел проявление перста Божьего и был свидетелем торжества справедливости над царствием рабовладельцев.


- Вперед, вперед! - кричал он, подгоняя свежую батарею артиллерии северян, спешившую к окутавшей поле битвы дымовой завесе. Преподобный Старбак приехал в Калпепер, чтобы проповедовать войскам, но вместо этого неожиданно для себя подгонял солдат вперед, к славе. 
Ликованию преподобного Старбака не уступало и возбуждение генерала Бэнкса. Ставший генералом политик понимал, что выиграл! Он разгромил гнусного и бесчестного Джексона, принесшего ему столько бед в начале года. Бостонские колокола своим звоном оповестят об успехе своего уроженца, и осуществление самых дерзких амбиций губернатора теперь казалось таким ослепительно близким. 
Натаниэль Прентис Бэнкс, семнадцатый президент Соединенных Штатов Америки. Он, смакуя, мысленно произнес эту фразу, но чувство торжества вызвало у него легкое головокружение, и чтобы унять волнение, он повернулся к преподобному Старбаку.


- Как ваш сын, Старбак? - спросил Бэнкс, надеясь произвести впечатление человека скромного и спокойного, способного вести светский разговор даже в момент триумфа.


- Джеймс в порядке, спасибо, губернатор, - ответил священник.

- Он с армией Макклелана под Ричмондом. Он перенес жестокий приступ лихорадки, но пишет, что уже совсем поправился.


- Я имел ввиду молодого человека, носящего мое имя, - уточнил Бэнкс.

- Как он?


- С Натаниэлем тоже все в порядке, насколько я знаю, - лаконично произнес преподобный Старбак, от дальнейших расспросов о сыне-предателе священника спасло прибытие адъютанта верхом на лошади с белой от пыли гривой и взмыленными боками. Адъютант споро козырнул Бэнксу и передал записку от бригадного генерала Кроуфорда. Записка была второпях нацарапана в седле, и Бэнкс не смог разобрать начертанные карандашом слова.


- Надеюсь, тут известие о победе? - спросил Бэнкс у новоприбывшего адъютанта. 


- Генерал просит подкреплений, сэр, - почтительно ответил адъютант. Его лошадь задрожала от пролетевшего над головой снаряда мятежников. 
- Подкреплений? - переспросил Бэнкс. Во время последовавшей за его вопросом паузы за спиной разорвался снаряд, не причинив никому вреда и взметнув вдоль дороги комки грязи.

- Подкреплений? - повторил Бэнкс, нахмурившись, словно находил это слово не поддающимся объяснению. Он оправил и без того безупречный мундир.

- Подкреплений? - сказал он в третий раз.

- Но я полагал, что он гонит врага с поля битвы.


- Нам необходимо разбить их, сэр. - речь адъютанта звучала обнадеживающе.

- Еще одна бригада обратит их в беспорядочное бегство. 


- Я надеялся, с мятежниками уже покончено, - бросил Бэнкс, комкая в руке донесение Кроуфорда. 


- Они засели в небольшом лесу, сэр. Наши ребята теснят их, но им необходима подмога.


- Нет никакой подмоги! - с негодованием выпалил Бэнкс, словно адъютант отнимал у него момент славы.

- Я послал им в помощь бригаду Гордона, разве этого недостаточно?
Адъютант бросил взгляд на живописно одетых Пенсильванских зуавов, составляющих личную охрану генерала Бэнкса.


- Может, нам следует послать всех имеющихся в наличии людей, чтобы уничтожить их, прежде чем их спасет наступление темноты? - он предложил это весьма почтительно, как и подобает капитану, дающему совет генерал-майору относительно боевой тактики.


- У нас нет резервов, капитан, - упрямо повторил Бэнкс.

- Все силы втянуты в сражение! Так что поднажмите. Поднажмите посильнее. Скажите Кроуфорду, теперь он за это в ответе. Я не потерплю людей, требующих подкрепления у самых ворот победы. Вернитесь и передайте, чтобы поднажал, ясно? Чтоб поднажал и не останавливался до наступления темноты. 
Этот длинный монолог вернул Бэнксу уверенность. Он побеждал, и такова Божья воля, что хвастун Джексон должен быть разгромлен. 


- Это волнение, обычное волнение, - так объяснил Бэнкс требование Кроуфорда своей свите.

- Парень неожиданно для себя обнаруживает, что побеждает, и не может поверить своей удаче, требуя подкреплений в самый последний момент.


- Надеюсь, вы будете добры к Кроуфорду в своих мемуарах, сэр, - заметил командир зуавов.


- Без сомнения, без сомнения, - сказал Бэнкс, до этой минуты и не думавший о мемуарах, нотеперь пустившийся в мечты о трехтомной работе, предположительно под названием "Война Бэнкса". Он решил, что представит свои ранние поражения как необходимые уловки, приведшие к разгрому любителя капусты Джексона у Кедровой горы. Возможно, меня и поносили, размышлял генерал, но я разыгрывал партию длиннее, чем могли себе представить мои критики, особенно эти дворняги-журналисты, которые осмеливались предлагать мне советы, хотя сами не могли бы отличить ствол орудия Паррота от птичьего клюва. 
Преподобный Элиял Старбак положил конец его грезам, попросив у Бэнкса разрешения выехать на передовую, дабы он мог стать свидетелем преследования и полного уничтожения врага. 


- Ваша победа - ответ на мои молитвы, губернатор, - сказал священник, - и мне бы очень хотелось узреть ее во всей красе. 


- Мой дорогой Старбак, конечно же вы должны выехать на передовую. Капитан Этерингтон?

- Бэнкс приказал одному из своих младших адъютантов сопровождать священника и велел не подвергать преподобного Старбака опасности, чтобы убедиться, что тот останется в живых, дабы смог восславить победу Бэнкса со своей влиятельной кафедры.

- Раненый зверь может кусаться, - предупредил Бэнкс священника, - и вам следует находиться подальше от челюстей умирающего зверя. 


- Господь защитит меня, губернатор, - заявил преподобный.

- Он мой щит и покровитель. 
Снабженный охраной, преподобный Старбак отправился с Этерингтоном в путь через поля. Проехав между рядами армейских фургонов с белыми парусиновыми крышами, они выбрались к полевому госпиталю, где преподобный Старбак остановился, чтобы понаблюдать за лицами попавших в плен раненых южан, лежавших после операции на траве возле палаток. 
Некоторые еще находились в бессознательном состоянии под воздействием хлороформа, некоторые заснули от полного изнеможения, но большинство лежали, испуганные и бледные. Несколько наспех перевязанных раненых лежало в ожидании ножей хирургов, и для непривычных к сражениям вид столь жестоко раненных солдат мог оказаться чрезмерным для желудка, но преподобный Старбак определенно оживился при виде этого ужасного зрелища. И в самом деле, он свесился с седла, чтобы получше разглядеть раненые конечности и окровавленный череп одного из солдат.


- Вы замечаете, как узок его лоб и выдается вперед челюсть? - поделился он своими наблюдениями с Этерингтоном.


- Сэр? - удивился Этерингтон.


- Взгляните на его лицо! Взгляните на любое из этих лиц! Разве вы не видите отчетливую разницу между ними и лицами северян?
Капитан Этерингтон подумал, что южане не слишком отличаются от северян, разве что выглядят изможденней и одеты в потрепанные мундиры, но ему не хотелось противоречить известному священнику, так что он согласился с тем, что лица пленных южан и в самом деле обладают узкими лбами и челюстями как у диких животных.


- Подобные черты являются классическими симптомами умственной неполноценности и моральной деградации, - счастливо провозгласил преподобный Старбак, но затем вспомнил о христианском долге даже к таким падшим душам, как эти пленные южане.

- Если будут грехи ваши, как багряное, - обратился он к ним - как снег убелю[67]. Так покайтесь же! Покайтесь! 
Он прихватил с собой несколько экземпляров своего трактата "Освобождение угнетенных", в котором разъяснялось, почему христиане должны быть готовы отдать жизнь за священное дело упразднения рабства, и теперь преподобный Старбак бросил пару буклетов раненым. 


- Это вам для чтения, пока будете в плену, - сказал он, - кое-что объясняющее совершенные вами ошибки. 
Он поспешил дальше, обрадованный тем, что ему выпал случай распространить сии достойные слова. 


- Это наше упущение, капитан, - обратился к Этерингтону священник, когда они оставили позади полевой госпиталь, - мы ограничивали деятельность наших миссионеров в этой стране язычников и рабов. Нам следовало отправлять больше праведных людей в мятежные штаты, дабы боролись они с демонами, поселившимися в душе белого человека.


- Разве в отделившихся штатах не предостаточно церквей? - почтительно спросил капитан Этерингтон, проведя священника мимо мотка телеграфного провода, брошенного возле канавы.


- Действительно, церквей на Юге достаточно, - неприязненно ответил преподобный, - пожалуй, и пасторов хватает, но их присутствие не должно вводить нас в заблуждение. Писание предупреждает о лжепророках, которые появятся в последние дни перед концом света. И подобным пророкам не составляет труда убедить слабоумных ступить на стезю дьявола. Но второе послание апостола Петра обещает нам, что лжепророки сами же и уничтожат себя. Думаю, мы являемся свидетелями наступления этого пророчества. 


- Все это дело рук Господа - радостно воскликнул преподобный Старбак, указав на двух собак, грызшихся из-за внутренностей мертвеца возле дымящейся воронки, - и мы должны славить и быть благодарны ему за это. 
Менее возвышенный порыв заставил священника задуматься, не выбросил ли он на ветер деньги, отданные им полку Гэллоуэя. Может, война завершится и без его участия? Но он отбросил эту неприятную мысль, всецело отдавшись восторженным чувствам, вызванным радостными новостями этого дня.


Капитан Этерингтон намеревался отогнать собак от мертвеца, но преподобный Старбак уже умчался вперед, а в обязанности адъютанта входило оставаться со священником, поэтому он поскакал догонять преподобного.


- Вы хотите сказать, сэр, - почтительно спросил Этерингтон, - что среди мятежников нет христиан? 


- Как они могут быть христианами? - отозвался бостонский проповедник.

- Наша вера никогда не учила неповиновению законной и богоугодной власти государства, так что в лучшем случае Юг находится в прискорбном заблуждении, и таким образом отчаянно нуждается в раскаянии и прощении. А в худшем? - преподобный покачал головой, не в силах разъяснить этот вопрос, но сама мысль об этом заставила преподобного задуматься о втором его сыне, о том, что даже сейчас Нат шел по пути к адскому пламени. Гореть ему в вечном пламени, вечность корчиться в страшных муках .

- И он заслуживает этого! - вслух вынес приговор сыну священник.


- Прошу прощения, сэр? - спросил Этерингтон, подумав, что не расслышал обращенное к нему замечание.


- Пустяки, капитан, не обращайте внимания. Вы посещаете причастие?


- Да, сэр. Вот уже три года, как я обрел Христа, и не перестаю славить Господа за благодать его. 


- Воистину славен Господь, - подхватил преподобный Старбак, хотя на самом деле он втайне был разочарован, что его спутник - праведный христианин, так как немного было на свете вещей, от которых Элиял Старбак получал такое же удовольствие, как от того, что он называл схваткой с грешником. Он мог похвастаться, что оставил немало сильных духом мужчин в слезах после часа беседы с вескими доводами. 
Наконец, всадники прибыли на батарею двенадцатифунтовых орудий Наполеона. Все четыре пушки безмолвствовали, канониры с засученными рукавами, опершись на колеса пушек, смотрели через долину по направлению к отбрасывающей длинную тень группе деревьев, над которыми вился пороховой дым. 


- Нет целей, сэр, - ответил командир батареи на вопрос преподобного Старбака о причине бездействия.


- Наши ребята находятся в том лесу, сэр, или, может, в полумиле за лесом, и для нас работа на сегодняшний день завершена, - он хлебнул бренди из фляги.

- Это разрывы снарядов от стрельбы мятежников, сэр, - добавил он, указывая на белые облачка, периодически поднимавшиеся над дальним холмом. Звук взрыва следовал секундой позже, словно небольшой раскат грома.

- Всего лишь их арьергард, сэр, - уверенно продолжал артиллерист, - а мы умываем руки, пусть ими займется всякая деревенщина.


- Деревенщина? - удивился преподобный Старбак.


- Пехота, сэр. Низшие из низших, если вы поняли о чем я.


Преподобный Старбак ни бельмеса не понял, но решил не заострять внимания на своей озадаченности. 


- А мятежники? - спросил он вместо этого.

- Где они?


Майор артиллерии заметил на старике белый воротничок протестантского священника и почтительно вытянулся.


- Можете увидеть нескольких мертвецов, простите мою грубость, сэр, а остальные, вероятно, уже на полпути к Ричмонду. Я больше года ждал, пока мерзавцы начнут драпать, сэр, до чего ж приятное зрелище. Наши дамочки дали им от ворот поворот в прекрасном стиле, сэр, - майор похлопал по еще теплому стволу ближнего орудия, на котором, как и на всех пушках батареи, краской были намалеваны женские имена. Это орудие оказалось дамой по имени Мод, а ее подруг звали Элиза, Луиза и Анна.


- Все это дело рук Господа, творение Господа! - радостно забормотал преподобный Старбак. 


- Отступники еще засели там, - капитан Этерингтон указал на видневшуюся вдали Кедровую гору, где пушки мятежников продолжали извергать пороховой дым.


- Ненадолго. - заверил майор.

- Мы зайдем им в тыл и возьмем в плен всех до единого. Если раньше не наступит темнота, - добавил он.

Солнце стояло совсем низко, окрасив всё в багряные тона. 
Преподобный достал из кармана маленький бинокль и навел его на лес перед собой. Он почти ничего не смог разобрать кроме дыма, листвы и горящих воронок, но взяв ближе, на открытой поляне он увидел застывших в неестественных позах мертвецов в остатках пшеничного поля.


- Мы пойдем в лес, - объявил он своему спутнику.


- Не уверен, что нам стоит это делать, сэр, - вежливо возразил капитан Этерингтон.

- Там продолжают рваться снаряды.


- Мы останемся невредимы, капитан. Если мы пойдем и долиною смертной тени, не убоимся зла[68]. Вперед! 
На самом деле преподобному хотелось подойти поближе к рвущимся снарядам. Он решил, что его оживление было признаком врожденной склонности к сражениям, что, может, он открывает в себе Богом ниспосланное военное дарование, и внезапно для него уже не было загадкой, почему столь часто всевышний призывал сынов Израиля к войне.
Кровопролитие и резня - путь к познанию свершений Господа! Проповедовать и вести миссионерскую деятельность - это хорошо, и несомненно, Господь прислушивается к молитвам всех этих стареющих женщин с их выцветшими шелковыми закладками в потертых библиях, но молот войны - намного более действенный способ восстановить царствие небесное. Грешники будут наказаны божественным бичом сабель, стали и пороха, и преподобный Старбак торжествовал.


- Вперед, капитан, - подбодрил он Этерингтона.

- Враг разбит, нам нечего бояться!


Этерингтон колебался, но майор-артиллерист был полностью солидарен со священником.


- Их здорово потрепали, сэр, клянусь вам, - заявил майор, и поддержки с его стороны оказалось достаточно, чтобы преподобный вручил уставшим канонирам пару экземпляров "Освобождения угнетенных". После чего в приподнятом настроении он проехал мимо четырех веерообразных выжженных на поле проплешин, отмечавших места, с которых на врагов обрушивали дым и пламя Элиза, Луиза, Мод и Анна.
Капитан Этерингтон с несчастным видом последовал за ним.


- Но, сэр, мы не знаем, отступили ли из леса мятежники.


- Тогда выясним это, капитан! - весело ответил преподобный Старбак. Он проехал мимо останков северянина, разорванного в клочья прямым попаданием снаряда мятежников, и от которого теперь остались только облепленные мухами осколки костей, синеватые кишки, клочья плоти и обрывки мундира. Преподобный не почувствовал душевных страданий при виде мертвеца, а лишь удовлетворение, потому что мертвец был героем, отправившимся к творцу за свое проявление доблести, ведь умер он за самое благородное дело, когда-либо призывавшее человека на поле битвы. 
В нескольких шагах позади мертвого федерала лежал труп южанина, тому до самой кости разрезал горло осколок снаряда. Мерзавец был одет в дырявые ботинки, драные штаны и потертый китель в заплатках орехового цвета, но самой отвратительной деталью было злобное выражение его лица. Священник отметил, что повсюду наблюдал подобные гнусные черты у большинства мертвых и раненых южан, отчаянно звавших на помощь, когда мимо проезжали два всадника. 
Эти мятежники, решил для себя преподобный Старбак, выказывали все черты умственной неполноценности и бесспорно были инфантильны в нравственном отношении. Доктора в Бостоне были убеждены, что подобные ментальные слабости передавались по наследству, и чем больше наблюдал за южанами преподобный Элиял Старбак, тем больше убеждался в этой врачебной истине. 
Было ли причиной тому смешение рас? Не разложила ли сама себя белая раса, смешивая кровь со своими рабами, и теперь потомкам приходится за это расплачиваться? Эта мысль вызвала такое отвращение у преподобного, что он вздрогнул, но за ней пришла мысль еще более ужасная. Что если и нравственное вырождение его сына, Натаниэля, тоже наследственное? Преподобный Старбак отогнал от себя подобное подозрение. Натаниэль - вероотступник, и это усугубляет его вину. Не следует искать причину грехов Натаниэля за дверями родительского дома, он сам оступился.
Таким вот образом преподобный Элиял Старбак размышлял о наследстве, рабстве и умственной неполноценности, но всё же не оставался безучастен к крикам страдавших от жажды раненых солдат, которых сражение оставило беспомощно лежать. Раненые мятежники просили глоток воды, доктора, или отнести их в полевой госпиталь, а преподобный Старбак давал им единственное утешение, что был в силах предложить, заверяя, что в истинном раскаянии лежит спасение души. 
Один лежавший под изрешеченном пулями деревом чернобородый солдат с наполовину оторванной ногой, затянутой вместо жгута чуть выше бедра ремнем от винтовки, проклинал священника, требуя бренди вместо проповеди, но преподобный Старбак просто кинул к ногам солдата экземпляр своего трактата и печально поскакал дальше.


- Как только закончится мятеж, капитан, на Юге перед нами будет стоять тяжелая задача, - заметил он.

- Нам нужно будет обратить в истинную веру всех введенных в заблуждение лжепророками людей. 
Этерингтон уже был готов согласиться с этими благочестивыми намерениями, но его прервал внезапно донесшийся до них с запада звук. Непривычному к шуму сражения преподобному Старбаку он напомнил хлопок разорвавшегося гигантского куска парусины или звук, издаваемый негодными беспризорными мальчишками, любившими сбегать по Бикон-Хилл, колотя палками по железным прутьям ограды. 
Звук раздался так неожиданно, что он инстинктивно придержал лошадь, но затем, предположив, что, по-видимому, странный шум означал конец мятежа, припустил вперед, пробормотав благодарственную молитву божественному провидению, даровавшему северянам победу. Капитан Этерингтон, настроенный менее оптимистично, схватил лошадь священника под уздцы.


- Не думал, что мятежники так далеко продвинулись на запад, - произнес он, словно обращаясь к самому себе.


- На запад? - в замешательстве спросил священник.
- Винтовочные залпы, сэр, - объяснил природу странных звуков Этегингтон. Капитан всматривался в сторону заходящего солнца, где над деревьями показалась дрожащая завеса дыма.


- Этот шум! - воскликнул преподобный Старбак.

- Прислушайтесь! Вы слышите этот шум? Что это? - его волнение было вызвано новым звуком, примешавшимся к треску винтовочных залпов. Он был пронзительным и сопровождался ликующими криками и веселым улюлюканьем, наводившим на мысль, что создания, издававшие этот звук, с охоткой и даже радостью шли на эту бойню.

- Вы знаете, что вы сейчас слышите? - возбужденно задал вопрос преподобный.

- Это пеан[69]. Никогда не думал, что мне доведется при жизни услышать его! 
Этерингтон взглянул на священника.


- Пеон[70], сэр? - в недоумении спросил он.


- Вы, конечно же, читали Аристофана[71]? - нетерпеливо поинтересовался священник.

- Помните, как он описывает боевой клич греческих пехотинцев? Пеан? 
Может быть, подумал священник, какому-то офицеру, выпускнику Йеля или Гарварда, сведущему в истории Древней Греции, пришла в голову блажь обучить солдат северян этому античному кличу войны.


- Послушайте, молодой человек, - взволновано продолжил священник, - это же боевой клич фаланг! Клич спартанцев! Песнь войны героев Гомера! 
Капитан Этерингтон наконец смог отчетливо расслышать звук. 


- Это не пеан, сэр. Это боевой клич мятежников.


- Вы хотите сказать, что... - начал было преподобный Старбак, но потом умолк. Он читал про вопль мятежников в бостонских газетах, а теперь слышал его собственными ушами, и внезапно он показался ему совершенно не похожим на античный. Теперь он был полон истинного зла и леденил кровь подобно завываниям скребущих диких зверей или воплям демонов, молящих выпустить их из огненных врат ада.

- Почему они вопят? - спросил священник.


- Просто они не разбиты, сэр, вот почему, - ответил Этерингтон и, схватив поводья, развернул лошадь священника. Преподобный Старбак противился возвращению, потому что находился в непосредственной близости от леса и хотел узнать, что происходило за ним, но не смог убедить капитана продолжить путь.

- Сражение не выиграно, сэр, - спокойно заметил тот, - возможно, даже проиграно. 
Потому что вопли мятежников значили лишь одно - они атакуют.
Мерзавцы не были полностью разбиты.


Капитан Натаниэль Старбак, засевший в лесу неподалеку от дороги, услышал выкрики перешедших в контратаку мятежников.


- Чертовски вовремя, - пробормотал он, не обращаясь ни к кому конкретно. В последние несколько минут ружейная стрельба в лесу стала обрывочной, и Старбак начал побаиваться, что оказавшиеся в затруднительном положении застрельщики будут отрезаны победоносной армией северян. 
До этого момента сопротивление атакам северян было тщетным и носило беспорядочный характер, но теперь ружейный огонь перерос в звуки достигшего апогея сражения, в котором сверхъестественным дискантом выделялись крики атакующих южан. Старбак слышал, но не видел саму битву, потому что не мог ничего разобрать в затянутом дымом густом подлеске, но звуки указывали на то, что наступающих северян сдержали и даже контратаковали.


- Полагаю, нам следует к ним присоединиться, - обратился Старбак к капитану Медликотту.


- Нет, - выпалил Медликотт. - Я категорически против! 
Эта горячность выдала страх Медликотта. Ставший капитаном мельник был бледен, словно провел бессонную ночь, ворочая жернова на своей старой мельнице. Капельки пота стекали по его лицу и бисеринками блестели в бороде, взгляд нервно бегал по укрытию, которое случайно нашли среди деревьев его солдаты. 
Укрытием им служил неглубокий овраг, который мог затопить даже небольшой дождь, но так густо заросший растительностью, что целая армия могла пройти по дороге и не заметить людей, спрятавшихся всего лишь в нескольких шагах.


- Мы просто переждем заварушку здесь, - настаивал на своем Медликотт.
Старбаку совсем не нравилась идея затаиться в лесу. До сего момента обеим ротам посчастливилось избежать столкновения с северянами, но удача не вечна. Однако Медликотт не прислушался к мнению юноши. Медликотт был счастлив передать командование Старбаку, когда рота попала под огонь янки, но теперь, оказавшись в безопасном месте, мельник вновь обрел власть, данную ему полковником Свинеродм.

- Мы остаемся здесь, - настоял он на своем, - и это приказ, Старбак.


Старбак побрел назад к своей роте. Он растянулся на краю пологой долины и всмотрелся сквозь листву в сторону звуков сражения. На фоне вечернего неба, прочерченного багряными полосками порохового дыма, выделялись кружевным узором ветки деревьев.
Крики мятежников то затихали, то звучали с новой силой, и по ним можно было догадаться, когда подразделения продвигались вперед и когда залегали, прежде чем вновь пойти в атаку. В лесу затрещали винтовочные залпы, а потом где-то совсем рядом в подлеске послышались шаги, но листва была такой густой, что Старбак никого не мог разглядеть. Все-таки он побаивался неожиданного вторжения роты нервных янки, и потому обернулся и прошипел своим солдатам, чтобы примкнули штыки. Если янки заявятся, Старбак будет к этому готов.
Он вытащил свой штык и вставил на место. В ветвях над головой недовольно шумели белки, промелькнули красной вспышкой перья пролетевшего между деревьев кардинала. За пустынной дорогой позади Старбака подобно струйкам тумана над пестрой мозаикой пшеничных и кукурузных полей стелился пороховой дым. Пехоты там видно не было, словно дорога разделила поле битвы на две отдельные половинки, одну наполненную пороховым дымом, а другую - попавшими в беду людьми.
Траслоу с увенчанной сталью винтовкой плюхнулся рядом со Старбаком. 


- Какая муха укусила Медликотта?


- В штаны наложил.


- От него никогда не было проку. Как и от его папаши, - Траслоу пустил густую струю табачной слюны на опавшие листья. - Видал я однажды, как старик Джон Медликотт улепетывал всего от пары конокрадов, которым и пятнадцати-то не было.


- И одним из них были вы, да? - проницательно предположил Старбак.

Траслоу ухмыльнулся, но прежде чем он смог ответить, послышался торопливый шелест шагов, и один единственный солдат-северянин выскочил перед ними из кустарника. Янки не замечал двух рот мятежников, пока не оказался в нескольких шагах от них. Его глаза расширились от удивления, и он в панике застыл.
 Он обернулся, очевидно собираясь предупредить своих товарищей, но Старбак вскочил на ноги, ударив янки в ухо латунным прикладом винтовки за долю секунды до того, как Траслоу сшиб северянина с ног. Янки упал, как подрубленный. Траслоу со Старбаком оттащили его к роте и обезоружили.


- Заткни свою чёртову пасть, - зашипел на него Старбак, когда янки начал дергаться.


- Я не...
- Офицер приказал тебе заткнуться к чертовой матери, сучье отродье, так что замолкни, или я вырежу тебе твой паршивый язык, - рявкнул на него Траслоу, и северянин мгновенно затих. Судя по пряжке на ремне, он был пенсильванцем. Над ухом в его светлых волосах заструилась кровь.

- У тебя там приличный синяк будет, засранец, - обрадовал его Траслоу. Он обыскивал его карманы и патронташ. Винтовочные патроны он раздал роте, вдобавок обнаружив светло-коричневый сверток с торговой маркой "Мелконарезанный табак со вкусом меда от Джона Андерсона из Нью-Йорка".

- Не Виргиния, но всё же кто-нибудь да выкурит, - сказал Траслоу, закинув его в свою сумку.


- Оставь мне немного, - взмолился пенсильванец.

- Я уже несколько часов как не курил.


- Тогда тебе, засранцу, нужно было оставаться в своей Пенсильвании, а не топтать нашу кукурузу. Тебе здесь не рады. Если б ты получил то, чего на самом деле заслуживал, давно уже дышал бы через дырку в ребрах, - Траслоу вытащил пачку смятых банкнот из нагрудного кармана солдата.

- Везет в карты, да? 
- И с женщинами.


У пенсильванца был вздернутый нос и обаяние наглеца.


- Лежи спокойно и держи рот на замке, парень, или на этом твоя удача закончится, - Траслоу открыл флягу солдата и, обнаружив в ней полдюйма воды, предложил ее Старбаку. Тот, несмотря на жажду, отказался, и Траслоу осушил флягу. 
Старбак приподнялся, чтобы обозреть близлежащие кусты. Капитан Медликотт шикнул на него, велев пригнуть голову, но Старбак проигнорировал приказ мельника. Очередная волна криков оповестила о возобновившейся атаке мятежников, и на этот раз пара десятков янки появились всего лишь в двадцати шагах от укрытия Старбака. Группа северян встала на колено и дала залп, прежде чем вновь отойти назад. 
Двое янки упали при отступлении, сраженные пулями мятежников, оставшиеся несомненно продолжили бы отступление, не появись из леса им на подмогу отряд знаменосцев. Высокий седой офицер взмахнул саблей в сторону мятежников.


- Vorwärts! Vorwärts![72] - закричал офицер, и отступавшие солдаты, приободрившись, развернулись и дали залп по своим преследователям.

Два ярких шелковых квадрата знамён выделялись на фоне затянутого дымом темного пейзажа. Одним был замызганный и потрепанный в боях звездно-полосатый флаг, а вторым - фиолетовое знамя с вышитым на нем орлом и девизом, который Старбак не смог разобрать.


- Vorwärts! - вновь закричал седой офицер. 


- Это что, чертовы немцы? - удивился Траслоу. Сержант безо всякой на то причины ненавидел немецких иммигрантов, виня их за правила и предписания, начавшие наводнять его прежнюю страну. "Американцы были свободным народом, - часто повторял он. - А потом пришли чертовы пруссаки навести в нашей стране порядок".


- Мы пенсильванские немцы, - ответил пленный.


- Так значит, ты жалкий потомок сучьих ублюдков, - буркнул Траслоу.

Старбак наконец смог разобрать надпись, написанную готическими буквами на втором знамени - "Gott und die Vereinigten Staaten[73]", гласилa онa, и Старбака внезапно осенило, что этот флаг будет неплохим трофеем.


- Пли! - отдал команду седовласый офицер, и очередной залп немцев обрушился на атакующих мятежников. Немцы радостно заревели, осознав, что их упорство застало противника врасплох.


- Мы можем взять этих мерзавцев, - сказал Старбак. 
Сержант бросил взгляд на капитана Медликотта:


- Но без помощи этого трусливого ублюдка.


- Тогда справимся и без помощи трусливого ублюдка, - согласился Старбак. Он ощутил эйфорию солдата, на чьей стороне был бесценный эффект неожиданности. Эту схватку он бы не проиграл. Он взвел курок и обернулся к своей роте.

- Мы дадим один залп по этим немецким сволочам, а потом погоним их с нашей земли. Безжалостно и быстро, ребята, запугаем ублюдков до смерти. Готовы? 
Солдаты ухмыльнулись, дав понять, что они в порядке и готовы. Старбак улыбнулся в ответ. Временами он гадал, могло ли что-нибудь в целом свете сравниться с подобными мгновениями сражения. Нервные минуты ожидания прошли, уступив место дикому возбуждению. Он взглянул на пленного.


- Ты останешься здесь, янки. 


- Ни с места не сдвинусь, - пообещал тот, на самом деле решив бежать, как только его оставят без присмотра.


- Встать! - прокричал Старбак. Его закружил пьянящий порыв страха и возбуждения. Он осознавал искушение следовать приказам Медликотта и оставаться в укрытии целым и невредимым, но ему также хотелось унизить мельника. Старбак хотел доказать всем, что на поле битвы он лучший, а подобную доблесть не выкажешь, отсиживаясь в кустах.

- Цельсь! - крикнул он, и большая часть сбившихся в кучу янки расслышала отданный приказ и в страхе принялась оглядываться по сторонам, но они опоздали. Солдаты Старбака были уже на ногах со вскинутыми винтовками. И тут всё пошло не по плану. 


- Остановитесь! - закричал Медликотт.

- Ложись! Это приказ! Ложись! - запаниковал мельник. Он бежал по оврагу, вопя на людей Старбака и даже сбив некоторых из них на землю. Остальные пригнулись, но все были сбиты с толку. 


- Пли! - скомандовал Старбак, и вспышка редких винтовочных огоньков прорезала тьму.


- Ложись! - яростно размахивал руками Медликотт. 


- Поднимайтесь и стреляйте! - рассвирипел Старбак.

- Встать! Пли! 
Солдаты опять поднялись и нажали на спусковые крючки, произведя осветивший сумерки нестройный залп.


- В атаку! - прокричал Старбак, словно это был боевой клич. 
Седой офицер развернул пенсильванцев в сторону неожиданной угрозы с фланга. Вмешательство Медликотта подарило янки несколько секунд драгоценного времени, достаточных, чтобы половина роты построилась в неровную стрелковую шеренгу под правым углом к остальному батальону. Теперь эта полурота противостояла беспорядочному наступлению Старбака, и увидев, как янки вскинули винтовки к плечу, он понял, что стоит на грани катастрофы. 
С такого близкого расстояния их сметет даже полурота. Его охватила паника. Он почувствовал искушение ринуться направо и нырнуть под укрытие ближайших кустов, простое желание сбежать, но потом пришло спасение. Атаковавшая пенсильванцев с юга рота мятежников дала сокрушительный залп, и второпях построенная шеренга рассеялась. Залп, который должен был уничтожить Старбака, так и не был произведен. Вместо этого знамена Союза качнулись и упали, когда сломленные янки начали отступать. 
От невероятного чувства облегчения боевой клич Старбака перешел в леденящий кровь и бессвязный вопль, когда он во главе своих солдат вырвался на опушку леса. Янки в синем мундире замахнулся на него прикладом, но Старбак легко отбил удар и в свою очередь ткнул солдата прикладом, сбив того наземь. Ружейный выстрел едва не оглушил его, стрелявший сделал шаг назад и зацепился за лежащую на земле ветку. Роберт Декер одним прыжком подскочил к нему с тем же громким воплем, как и повергнутая в ужас жертва.
Лишь Траслоу двигался вперед молча. Его зоркие глаза высматривали места, где враг мог перехватить инициативу. Он увидел, как одного из новых рекрутов Легиона, Исайю Кларка, свалил наземь здоровый пенсильванец. Траслоу выхватил свой охотничий нож и дважды полоснул им, а потом оттолкнул умиравшего пенсильванца в сторону, чтобы его тело не завалилось на Кларка. 


- Вставай, парень, - велел он Кларку.

- Тебя не сильно ранило. Ничего такого, что бы не вылечил глоток виски. 
Пенсильванцы бежали. Полосы американского флага исчезли на севере, но синее знамя с орлом и витиеватой немецкой надписью нес прихрамывавший сержант. Старбак побежал за ним, приказывая сдаваться. Капрал-янки заметил Старбака и выхватил револьвер, который снял с мертвого офицера мятежников, но в барабане не оказалось патронов, и револьвер просто щелкнул вхолостую.
 Капрал выругался по-немецки и попытался пригнуться, но штык Старбака вспорол ему живот, а приклад Исы Уошбрука размозжил череп, и капрал упал. С юга накатывалась огромная волна вопящих мятежников. Седовласый офицер выхватил знамя с орлом у хромавшего сержанта и размахивал навершием как неуклюжей алебардой. 
Сержант упал ничком и закрыл голову руками. Офицер, яростно вопя, споткнулся о распластанное тело. Растянувшись на земле, он пытался нашарить револьвер в поясной кобуре, но нависший над ним Старбак с силой всадил штык меж ребер. Старбак заорал, и его крик, несущий в себе облегчение, смешанное с каким-то исходящим изнутри животным чувством, потонул в вопле умирающего пенсильванца. Старбак с силой надавил, пока сталь окончательно не остановилась, и оперся о приклад. Траслоу тем временем вырвал знамя с орлом из скрюченных и внезапно ослабевших рук умирающего, чьи длинные седые волосы окрасились в кроваво-красный цвет.
Старбак, которого одолели примитивные инстинкты дикаря, отобрал у Траслоу знамя и потряс им в воздухе, разбрызгивая капли крови с полотнища:


- Мы сделали это! - воскликнул он, обращаясь к Траслоу.

- Мы сделали это!


- Именно мы, - многозначительно добавил сержант, покосившись в сторону по-прежнему прячущегося Медликотта.


- Я набью морду этому ублюдку, - ответил Старбак. Он обернул полотнище вокруг лакированного древка.

- Коффмэн! - закричал он, ища лейтенанта, чтобы передать ему флаг.

- Коффмэн! Чтоб тебя, куда ты делся, Коффмэн?


- Я здесь, сэр, - слабый голос лейтенанта донесся откуда-то из-за поваленного дерева.


- Господи! - выругался Старбак. Немощный тон наводил на мысль о Коффмэне, вот-вот потеряющем сознание. Старбак бегом пересек поляну, перепрыгнул через дерево и обнаружил юного лейтенанта стоящим на коленях с выпученными глазами и побледневшим лицом. Но ранен был не он. Коффмэн был в порядке, просто находился в шоке. Ранен был Таддеус Бёрд, добряк-полковник. Мертвенно бледный и истекая кровью, он лежал у поваленного дерева.


- Господи, Нат, больно-то как, - с трудом признес полковник.

- Я прибыл, чтобы забрать вас, но меня подстрелили. И револьвер забрали, - он попытался выдавить улыбку.

- Он даже заряжен не был, Нат. Всё забываю его зарядить.


- Только не вы, сэр, только не вы! - Старбак упал на колени, забыв и про захваченное знамя, и про труса Медликотта. Перед глазами внезапно всё расплылось.

- Нет, Дятел, только не ты! - ибо подстрелили лучшего воина бригады. 
Через все поле, от склонов Кедровой горы до вытоптанных кукурузных полей к западу от дороги, наступали мятежники, освещаемые заходящим солнцем, которое казалось раздувшимся шаром красного пламени, окутанным клубами пушечного дыма. Вечерний ветерок понес дымные облачка над головами убитых и раненых. 
Четырем орудиям - Элизе, Луизе, Мод и Анне - внезапно нашлась работенка: у кромки леса появились, словно волчьи стаи, солдаты в сером. Артиллеристы открыли огонь прямо поверх голов своей же отступающей пехоты. Разрывающиеся у погруженного в тень леса снаряды оставляли клубы серого дыма.


- Передки сюда! Шевелитесь! - майор артиллерии, лишь секунду назад пытавшийся прочесть в свете заходящего солнца последние строки засаленной книги "Мечты холостяка"[74], осознал, что орудия необходимо переместить севернее, иначе батарея окажется в руках врага.

- Коня мне! - закричал он.
Пока собирали орудийную прислугу, батарея вела огонь. Лейтенант, лишь недавно выпустившийся из Вест-Пойнта, заметил конную группу офицеров-мятежников у опушки леса.


- Прицел влево! - закричал он, и расчет налег на рычаги, разворачивая дубовый лафет Элизы.

- Цельсь! Один оборот вверх! Зарядить шрапнель! - зарядный картуз затолкали в вычищенный ствол, и сержант проткнул саржевую упаковку с порохом сквозь запальное отверстие.


- Шрапнели нет, сэр! - доложил канонир, наклонившись над ящиком с боеприпасами.


- Заряжайте ядро, заряжайте что угодно, но поживее, Христа ради! - лейтенант не отрывал глаз от соблазнительной мишени. 
Ядро забили в ствол. Сержант затолкал фрикционный запал в запальное отверстие и отошел в сторону со шнуром в руках.


- Орудие готово! - сообщил он.
Передок Элизы, доставленный шестеркой лошадей, остановился позади, готовый к погрузке орудия.


- Пли! - скомандовал лейтенант. 
Сержант потянул за шнур, и фрикционный запал был приведен в действие. Огонь воспламенил порох, и десятисантметровое железное ядро понеслось через окутанное дымом поле. Отдача была настолько велика, что орудие, словно несущийся на полной скорости поезд, откатилось назад на добрых десять шагов, подмяв под себя и раздавив ноги двух лошадей, запряженных в повозку. С диким ржанием они рухнули на землю, напугав других лошадей, которые забились в ужасе. Одна из них выломала ось повозки, другая сломала ногу о передок, и за какое-то мгновение организованное отступление артбатареи из-за перепуганных лошадей превратилось в кошмар.
Один из артиллеристов пытался освободить уцелевших коней, но не смел приблизиться к ним, опасаясь бьющихся в агонии животных.


- Пристрелите их, Бога ради! - прокричал сидевший в седле майор.
Над его головой просвистела пуля. В огненных сумерках зазвучал жуткий вопль мятежников. 
Одна из лошадей ударила пытавшегося освободить животных канонира в бедро, и с дикими криками он рухнул на землю со сломанной ногой. 
Шрапнельный снаряд, выпущенный мятежниками, разорвался в нескольких шагах, и объятую ужасом кучу вопящих людей и лошадей накрыло осколками.
Другие три орудия уже были прикреплены к своим передкам.


- Пошел! - закричал майор.

- Пошел, пошел, пошел! - и почерневших Луизу, Мод и Анну быстро увезли. В поручни передков мертвой хваткой вцепились канониры, пока кучеры с силой хлестали напуганных лошадей.
Дымящаяся же Элиза осталась на месте, покинутая всеми, после того как второй снаряд мятежников обрушился на кровавое месиво из плоти, сбруи и судорожно дергающихся лошадей. Взметнулся фонтан крови, и лейтенанта, командовавшего Элизой, вырвало. Придя в себя, он медленно похромал на север.



Капитан Этерингтон провел преподобного доктора Старбака мимо брошенного орудия и кровавой, бьющейся в конвульсии кучи, оставшейся от расчета. Священник, потерявший свой цилиндр, беспрестанно оборачивался в седле - вглядываясь туда, где наступала под своими грязными знаменами шеренга одетых в серое солдат. На одном из мятежников он заметил свой цилиндр, но нахмурился он не поэтому, а из-за мучившего его вопроса - почему Господь допустил их поражение? 
Почему благую цель, которую преследовала избранная Богом же нация, беспрестанно сопровождают катастрофы? Ведь если Господь благословил Соединенные Штаты, страна, без сомнения, должна процветать, но ничего подобного не происходило и в помине. А значит, какой бы благой ни была их миссия, этого недостаточно. Может быть, лидеры нации и верны идее сохранения Союза, но пока они с равнодушием относятся к избавлению от рабства, Господь, несомненно, продолжит обрушивать на них свою кару. А значит, освобождение должно свершиться еще скорее. Снова уверовав в благородство своей миссии, преподобный Старбак с развевающимися на ветру волосами поскакал дальше, в безопасное место.


В миле от преподобного Элияла Старбака, у поросшего лесом хребта, где атака северян, достигнув пика, была отбита, остановился генерал Вашингтон Фалконер в сопровождении офицеров штаба. Сидя верхом, они рассматривали поле битвы. Две пехотные бригады янки отступали через широкое пшеничное поле. Их торопили прибывшие артиллерийские батареи, раз за разом обстреливающие спешащие шеренги шрапнелью и ядрами. В ответ огрызалась лишь одна батарея северян.


- Не будем выставлять себя мишенями, - объявил Фалконер и отъехал за деревья, укрывшись от обстрела.


Свинерд остался один. Он спешился и готов был вести первую цепь бригады вниз по склону. Другие части мятежников уже на четверть мили ушли от леса, но бригада Фалконера выступила позже и до сих пор пробиралась сквозь деревья. Свинерд видел, как Фалконер укрылся в лесу, поэтому без зазрения совести извлек фляжку с виски и поднес ко рту. Опустошив ее, он обернулся, чтобы прикрикнуть на наступающую шеренгу и поторопить солдат, но, стоило ему повернуться, как над головой словно проревел всесокрушающий вихрь.
Из легких выбило весь воздух. Он пытался закричать, но не мог выдавить даже слабого звука. Ноги его внезапно подкосились, застрявший в горле виски на вкус вдруг стал кислым. Он рухнул на землю за мгновение до того, как что-то треснуло за спиной, словно оглушительно грохнула створка ворот, ведущих прямиком в ад. Свинерда ослепило, словно десяток солнц одновременно бил ему в глаза, заливая всё нестерпимым светом. Он лежал на спине, не в состоянии шевельнуться, едва дыша, а ослепительный свет продолжал заполнять собой его поле зрения еще несколько секунд, пока, наконец, утомленный алкоголем мозг не плюнул окончательно на попытки осознать, что же с ним произошло.
Он впал в беспамятство, сабля выскользнула из безвольной руки. Ядро, выпущенное обреченной Элизой, пролетело в нескольких сантиметрах от головы Свинерда и врезалось в дуб, росший за его спиной. Ствол дерева был расщеплен снарядом пополам и принял форму буквы Y, и его гладкая внутренняя поверхность напоминала только что отлитый брусок золота.
Бригада Фалконера прошла мимо лежащего ничком полковника. Никто даже не попытался остановиться и помочь, никто не наклонился над ним, чтобы проверить, жив полковник или мертв. Некоторые плюнули на него, другие с удовольствием бы обчистили его карманы, но офицеры гнали шеренги вперед, и марширующая по пшеничному полю бригада спешила присоединиться к погоне за отступающим противником.
В конце концов полковника Свинерда обнаружили капитан Старбак и сержант Траслоу. Бёрда они отнесли к полевому госпиталю доктора Дэнсона, где тот уверил их, что рана в груди полковника может оказаться не смертельной. Они сделали вид, что поверили его заверениям. 


- Я и похуже раны видел, и ничего - выжили, - сообщил Дэнсон, наклоняясь над бледным, едва дышащим Бёрдом в фартуке, покрытым засохшей кровью.

- Дятел - та еще упрямая птица, - заявил Дэнсон, - так что шансы у него неплохие.
Еще некоторое время Траслоу и Старбак топтались рядом, пока Дэнсон осматривал рану, но осознав, что толку от них никакого, а от ожидания становится лишь хуже, они двинулись за ушедшей вперед бригадой и натолкнулись на бесчувственного Свинерда. Солнце почти зашло, и поле битвы освещалось жемчужным вечерним светом, просачивающимся сквозь дым, верхнюю границу которого еще золотило солнце. Черные стервятники с растрепанными крыльями слетелись вниз и принялись терзать мертвую плоть своими крючковатыми клювами.


- Помер, ублюдок, - прокомментировал Траслоу, глядя на распростертого на земле Свинерда.


- Или пьян, - ответил Старбак. - По-моему, пьян.


- Кто-то хорошо намял ему физиономию, - заметил сержант, указывая на разбухший желтовато-коричневый синяк на голове Свинерда.

- Он точно не того?


Старбак, присев на корточки, наклонился ближе:


- Скотина еще дышит.


Траслоу оглядел поле, усеянное воронками от снарядов и черными контурами мертвых тел.


- И что вы с ним будете делать? - спросил он. - Сукин сын пытался нас всех похоронить, - добавил он на всякий случай - вдруг Старбака одолеет тяга к милосердию.


Нат выпрямился. Свинерд лежал перед ним, абсолютно беспомощный, с запрокинутой головой и торчащей вверх бородой, испачканной засохшим табаком и слюной. Полковник глубоко дышал, и при каждом вдохе в горле слышался легкий хрип. Старбак подобрал валяющуюся на земле саблю Свинерда и приставил тонкое острие к бороде полковника, словно собираясь пронзить костлявую шею.
Свинерд не шевельнулся от прикосновения стали. Поборов искушение надавить сильнее, Старбак отвел клинок в сторону.


- Он того не стоит, - произнес он и насадил на саблю принесенную случайным ветерком и налетевшую на Свинерда брошюрку. - Пусть у засранца поболит голова, - добавил он, и мужчины удалились.


Вернувшись к дороге, федеральные войска предприняли последнюю попытку изменить положение вещей. Отступающая пехота обменивалась залпами с наступающими мятежниками, которых к тому же упрямо обстреливала последняя артбатарея янки, оставшаяся, чтобы прикрыть отступление северян. Теперь же казалось, что орудиям угрожал захват, ибо мятежники почти сблизились с канонирами-северянами на дистанцию винтовочной стрельбы. Они могли перестрелять лошадей еще до того, как орудия будут готовы к транспортировке.
Ради сохранения батареи Первому пенсильванскому кавалерийскому приказали атаковать. Сто пятьдесят всадников на свежих, откормленных лошадях выстроились в три шеренги по пятьдесят человек. Горнпротрубил сигнал к выступлению, и кони тряхнули головой, вскинув гриву. Первая шеренга кавалеристов рысью проскакала мимо орудий.
За ней наступала вторая шеренга, за второй - третья, и каждая цепь оставляла перед собой достаточно пространства, чтобы обойти мертвых или умирающих лошадей. Сабли с лязгом были извлечены из ножен, сверкнув кроваво-красным отблеском в последних солнечных лучах этого дня. Некоторые кавалеристы оставили сабли в ножнах, предпочтя им револьверы. Над первой шеренгой атакующих развевался посаженный на пику остроконечный сине-белый флажок.
Пушки прицепили к передкам, артиллерийские принадлежности убрали в ящики или подвесили снаружи. Канониры торопились, понимая, что благодаря кавалерии у них появилось несколько драгоценных мгновений на бегство. Всадники пустили коней быстрой рысью, копыта вздымали за собой клубы пыли. Три цепи растянулись в поле по обе стороны от дороги, разделяющей открытые поля, урожай с которых уже был собран. Удила и цепи ножен позвякивали при движении.


Пехота конфедератов остановилась перед кавалеристами. Раздался дробный стук металла - шомполы проталкивали пули вниз по стволу, прижимая их к пороховым зарядам. Почерневшими от пороха пальцами солдаты вставляли медные капсюли.


- Ждем, пока не подойдут ближе, ребята! Ждем! Ждем! - прокричал офицер.


- Цельтесь в лошадей, ребята! - произнес сержант.


- Ждем! - снова закричал офицер. Солдаты еще формировали строй, и всё больше их прибегало, чтобы занять свое место в шеренгах.
Горн северян протрубил снова, на этот раз отрывисто, и лошади перешли на галоп. Пику с флажком на конце опустили так, что кончик ее смотрел прямо на выжидающую пехоту, чьи неровные темно-серые шеренги растянулись поперек дороги. У дальнего хребта горели костры, от которых медленно поднимался дым, образуя мрачную пелену на темнеющем небе, где уже зажглась вечерняя звезда - холодная сверкающая точка над покрытыми дымом склонами Кедровой горы. За южными лесами медленно поднималась яркая и резко очерченная, словно клинок, луна. Пехота спешила к дороге, торопясь присоединиться к ружейным залпам, что были уже готовы встретить приближающихся всадников.
В последний раз разнесся дерзкий сигнал горна.


- В атаку! - закричал офицер, и кавалеристы, пришпорив огромных коней, погнали их во весь опор и с криками понеслись вперед. Фермеры, они выросли на плодородной земле Пенсильвании. Их предки точно так же гнали своих лошадей навстречу сражениям в старушке Европе и битвам, в которых дрались за свободу Америки. А ныне потомки этих людей тоже опустили свои сабли, чтобы острие клинка вонзилось, словно копье, в грудь мятежника. Высохшая земля задрожала под копытами лошадей.


- В атаку! - снова закричал офицер, и это единственное слово словно боевой клич разнеслось по всей округе.


- Пли! - донеслось в ответ со стороны мятежников. 
Пятьсот винтовок сверкнули пламенем в ночи. Лошади ржали, падали и умирали.


- Заряжай! 
Шомполы гремели и скребли в горячих стволах. Выброшенные из седла всадники, шатаясь, стремились отойти от творящегося у дороги безумия. Ни один кавалерист из первой шеренги не удержался в седле, и ни одна лошадь не устояла на ногах. Вторая шеренга тоже понесла тяжелые потери, но выжившие продолжали напирать - рты их были искривлены в крике, сверкающие сабли обнажены, всадники приближались к останкам первой шеренги, где вопящие лошади бились в конвульсиях и густая кровь выплескивалась из ран судорожно дрожащих животных.
Всадник из второй волны перепрыгнул сквозь кровавое месиво, но его тут же встретили две пули. Выкрикивающие свой клич мятежники, ведя постоянный огонь, шли вперед. Сброшенный с лошади всадник побежал назад, но через несколько шагов его согнуло пополам и стошнило кровью. Лошади продолжали жалобно ржать, пока их кровь черными ручейками стекала на пыльную дорогу, собираясь в густые лужи.
Всадники последней шеренги остановились, не доскакав до остатков второй. Некоторые кавалеристы открыли огонь из револьверов, стреляя поверх кровавой преграды, представлявшей собой останки первых отрядов. В ответ же снова сверкнуло пламя ружейного залпа, который дали наступающие мятежники. Выжившие кавалеристы с силой потянули удила на себя, разворачивая коней. Отступление янки вызвало радостные вопли со стороны противника. Вслед им раздался сухой треск винтовочных выстрелов, и еще несколько седел опустело. Одна лошадь, прихрамывая, потащилась в сторону, другая рухнула на сноп пшеницы, третья, лишившись седока, понеслась на запад. Выжившие всадники поскакали на север, а спасенные от захвата орудия потащили в сторону Калпепера.
Сто шестьдесят четыре всадника атаковали целую армию. Семьдесят из них вернулись живыми. 
И теперь, когда наконец наступила ночь, теплый ветерок приносил запах крови. 
Поле битвы у подножия Кедровой горы поглотили тьма и усеявшие небо облака. Тучи закрыли луну, хотя большая часть ярких звезд искрилась на северной стороне небосвода. 
Раненые стонали и просили дать им глоток воды. Выжившие прочесывали лес и пшеничное поле в поисках раненых, оказывая им посильную помощь, а другие грабили их и обшаривали мертвецов. Между телами рыскали еноты, а потревоженный блуждавшей среди деревьев раненой лошадью скунс пустил свою вонючую струю вдобавок к смраду с поля битвы. 
Новая линия фронта мятежников проходила теперь на позициях, с которых янки начали этот день, в то время как сами янки отошли на север, создав новую линию обороны поперек дороги на Калпепер. Курьеры приносили Бэнксу сведения о всё больших силах северян, спешащих на юг от Манассаса, на случай если атака мятежников перейдет в полномасштабное наступление в северном направлении. Калпепер необходимо удержать, приказал генерал Поуп, хотя этот приказ не остановил некоторых ударившихся в панику янки, которые забивали фургоны награбленным в брошенных домах добром и отправляли их на север, потому что грозная кавалерия мятежников уже начала обходить город с запада и востока, чтобы отрезать армию генерала Бэнкса. 
Другие фургоны привозили с поля битвы первых раненых. Городской суд, прекрасное здание с арками и башней со шпилем, приспособили под госпиталь, где хирурги работали всю ночь в свете свечей и масляных фонарей. Они знали, что заря принесет им еще больше изувеченных тел, и среди них могут оказаться и мстительные мятежники. В темноте скрежетали медицинские пилы, раненые стонали, рыдали и молились.
Генерал Бэнкс написал свое донесение на реквизированной ферме, обчищенной солдатами-северянами, которые восприняли приказ генерала Поупа кормиться за свой собственный счет как разрешение грабить дома южан. Бэнкс сидел на пустом пороховом бочонке, два других бочонка служили ему столом. Он обмакнул металлическое перо в чернила и написал, что одержал победу. Эта победа, как он себе признавался, не была громкой, но всё же ею оставалась, он описал, как малочисленное войско северян сражалось и сдержало мощное наступление мятежников на север. Как и подобает хорошему политику, он писал, мысля исторически, превратив сражение в повесть о непреклонной доблести, способной встать в один ряд с подвигом спартанцев, защитивших Грецию от вторжения персидских полчищ. 
В шести милях к югу его визави тоже претендовал на победу. Сражение ничего не решило, но поле битвы осталось за Джексоном, так что генерал преклонил колени в молитве, возблагодарив всемогущего Господа за очередное проявление его милости. Когда молитвы генерала были закончены, он отдал краткие приказы на утро - собрать раненых, предать земле мертвых и обойти поле битвы в поисках оружия, которое поможет делу Конфедерации. Затем, завернувшись в старое одеяло, Джексон заснул на земле рядом с затухающим костром. 
Сон обеих армий тревожили раздававшиеся времени от времени выстрелы нервничающих часовых. Вдобавок настороженные канониры северян то и дело посылали кувыркающиеся снаряды на юг, в сторону вспышек костров, отмечавших места, где южане пытались отдохнуть посреди ужасов сражения. Полевые костры мерцали красным пламенем, постепенно затухая, когда ночь заявила свои права, пока, наконец, на израненные поля не опустилось хрупкое перемирие. 
И в этой беспокойной ночи бесшумно пробирался патруль. 
Он состоял из четырех солдат, каждый носил на руке белую нашивку с красным полумесяцем. Патруль возглавлял капитан Мокси, любимый адъютант Фалконера, а три солдата были из роты капитана Медликотта. Медликотт любезно предоставил Мокси трех солдат, хотя не испросил на то разрешения майора Пола Хинтона, принявшего на себя командование Легионом от раненого Таддеуса Бёрда. Хинтон подобно Мокси и Медликотту имел нашивку с красным полумесяцем, но его лояльность по отношению к Фалконеру была не вполне очевидной, потому что свою нашивку он умышленно так вымарал в грязи и истрепал, что на ней едва можно было разобрать эмблему Фалконера. Знай Хинтон про миссию Мокси, он несомненно предотвратил бы это безумие еще до его начала. 
С собой они прихватили винтовки, но ни одна не была заряжена. Каждому из трех рядовых была обещана награда в пять долларов, и не банкнотами, а монетами, в случае если миссия закончится успешно.


- Может быть, придется проломить пару голов, - предупредил капитана Мокси Фалконер, - но никакого кровопролития. Мне не нужны похоронные процессии, ясно?


- Конечно, сэр.
Но миссия оказалась смехотворно легкой. Патруль прокрался сквозь ряды Легиона мимо кольца часовых, чьей обязанностью было поглядывать вперед, а не назад. Мокси прокладывал путь между спящими, обходя затухавшие костры, направляясь к месту, где под звездами спала восьмая рота Старбака. Подойдя поближе, Мокси поднял руку, опасаясь, как бы одна из ротных собак не проснулась, подняв лай. 
Проблемы, сделавшие эту миссию необходимой, начались чуть раньше этим вечером, когда солдаты бригады Фалконера варили себе ужин из тех крох еды, которые им удалось своровать или наскрести у себя в ранцах. Капитан Прайор, новый адъютант генерала Фалконера, пришел к Старбаку с требованием передать захваченное знамя пенсильванцев.


- На каком основании? - спросил Старбак.


- Генерал его требует, - наивно ответил Прайор. Томас Прайор был новичком в бригаде и не мог уяснить размеры существующей между Старбаком и Фалконером вражды.

- Я пришел его забрать.


- Если я вас правильно понял, Фалконер желает заявить, что это он захватил знамя? - спросил Старбак. 
Прайор покраснел от столь бесчестного обвинения.


- Уверен, что генерал так не поступит, - ответил он. 
Старбак посмеялся над наивностью адъютанта.


- Возвращайтесь и передайте генералу Фалконеру, с моими наилучшими пожеланиями, что он может явиться сюда и попросить знамя собственной персоной. 
Прайор хотел было настоять, но нашел Старбака довольно-таки непреклонной личностью, даже пугающей, и вернулся к генералу с беспомощным ответом, а тот к его удивлению не возмутился дерзостью выходки Старбака. Прайор приписал реакцию генерала благородству, но в действительности Фалконер был разъярен и едва скрывал свое негодование. Он хотел заполучить знамя, полагая, что имеет на него права, разве знамя не захватили люди, находящиеся под его командованием? Следовательно, он считал этот флаг своей собственностью, вот почему в половине четвертого утра капитан Мокси со своей троицей затаился рядом с тем местом, где устроила привал рота Старбака.


- Там, - прошептал один из людей Мокси и указал туда, где лежал, свернувшись калачиком под одеялом лейтенант Коффмэн.


- Ты уверен, что оно у него? - прошептал в ответ Мокси. 


- Не сомневайтесь. 


- Оставайтесь здесь, - велел Мокси и крадучись пошел по сухой траве, пока не добрался до спящего лейтенанта и не заметил свернутый флаг, наполовину скрытый под одеялом Коффмэна. Мокси остановился и схватил Коффмэна за горло, тем самым его разбудив.


- Одно слово, - шикнул Мокси, - и я перережу тебе глотку ко всем чертям. 
Коффмэн дернулся, но Мокси левой рукой прижал его к земле. Правой Мокси схватил флаг и начал вытаскивать его из-под одеяла.


- Держи рот на замке, - прошипел он Коффмэну, - или награжу твоих сестриц сифилисом.


- Мокси? - Коффмэн с Мокси были земляками.

- Это ты?
- Заткнись, парень, - сказал Мокси. Он наконец высвободил знамя и попятился, сожалея, что не сумел отделать спящего Старбака, но всё же довольный тем, что не пришлось рисковать его разбудить. У Старбака была репутация бойца, как и у всей его роты, которая считалась самой бесшабашной в Легионе, но во время рейда Мокси все солдаты Старбака спали.

- Бежим! - шепнул Мокси своему отряду, и они бесшумно ускользнули с захваченным трофеем. 
Коффмэн дрожал в темноте. Он размышлял, стоит ли ему разбудить Старбака или Траслоу, но был напуган. Он не мог понять, зачем Мокси понадобилось красть знамя, и не мог вынести мысли, что подвел Старбака. Именно капитан Старбак пристыдил генерала Фалконера, заставив его выплатить лейтенанту жалование, и Коффмэна ужасало, что теперь Старбак будет на него зол, и перепуганный, он просто лежал не двигаясь, прислушиваясь к отдаленным крикам и стонам, раздававшихся из едва светившихся палаток, где хирурги отнимали конечности и извлекали расплющенные пули из разорванной и окровавленной плоти. Таддеус Бёрд лежал в одной из палаток доктора Дэнсона, еще живой, но с лицом таким же бледным, как парусина палатки, в которой он спал. 
Положение еще лежавших на поле битвы людей было еще хуже. Они проваливались и выныривали из болезненного забытья, иногда просыпаясь от криков других солдат, слабыми голосами звавших на помощь, или от ржания медленно умиравших в ночи раненых лошадей. Небольшой ночной ветерок дул с севера, где перепуганные янки ждали новой атаки мятежников. Беспокойные артиллеристы-янки то и дело выпускали снаряды, которые шлепались и взрывались на вытоптанном кукурузном поле.
Комья земли со стуком падали на землю, небольшое облачко горького дыма дрейфовало на север и мгновенно раздавался хор перепуганных голосов, а потом вновь затихал. То тут, то там огни фонарей указывали, что кто-то ищет своих друзей или пытается спасти раненых, но так много людей валялись в крови, и так мало было спасителей. Всеми покинутые, солдаты в муках умирали за несколько ужасных часов. 
Полковник Гриффин Свинерд не умер и не звал на помощь. Полковник спал, и на рассвете, когда первые лучи солнца выглянули из-за вершины Кедровой горы и осветили поле, где лежали начавшие разлагаться трупы и стонущие раненые, он разлепил заспанные веки. 
В тридцати милях к северу, где состав за составом входил на станцию Манассаса, наполняя ночь стуком вагонов, шипением клапанов и тошнотворным запахом дыма, Адам Фалконер наблюдал за выгрузкой лошадей, купленных на деньги преподобного Элияла Старбака. Животные были напуганы звуками и резкими запахами незнакомого места и нервно прядали ушами, закатывали глаза и жалобно ржали, пока их вели между двумя рядами людей во временный загон, устроенный из пустых армейских фургонов. 
Капитан Билли Блайз, купивший и доставивший лошадей в Манассас, сидел на козлах с вытянутыми ногами и наблюдал, как Адам осматривал лошадей. 


- И правда отличные лошади, Фалконер, - сказал Блайз.

- Сам подбирал. Знаю, что выглядят не очень, но нет ничего такого, что не исправят несколько дней кормежки.
Блайз закурил сигару, ожидая вердикта Адама. Тот благоразумно молчал, дабы не спровоцировать стычку с Блайзом. Лошади выглядели чудовищно. Адам видел, как лошадей и получше забивали на живодерне.
 Том Хакстейбл был ротным сержантом Адама. Выходец из Лузианы, он предпочел сражаться за Север, чтобы не портить отношений с женой, уроженкой Нью-Йорка. Хакстейбл презрительно сплюнул, завидев привезенных лошадей.


- Это не лошади, сэр, - обратился он к Адаму.

- Разрази меня гром, если это лошади. Горбатые мулы, вот кто они, - он вновь сплюнул.

- С провислой спиной, хромые и с глистами. Думаю, Блайз прикарманил себе половину денег.


- Ты что-то сказал, Том Хакстейбл? - с ухмылкой спросил Билли Блайз, не слезая с козел. 
Вместо ответа сержант Хакстейбл опять плюнул. Адам сдерживал гнев, пока осматривал двадцать перепуганных лошадей и пытался найти хоть какое-нибудь качество, компенсирующее их недостатки, но в бледном свете фонарей лошади выглядели жалким сборищем. Опухоли суставов, крутые бабки, провислые спины и текущие носы. Лошадь с плохими легкими следует отправить на бойню, а этих лошадей отдали людям Адама. Фалконер бранил себя за то, что не отправился покупать лошадей сам, но майор Гэллоуэй настоял на том, что опыт Блайза в торговле лошадьми был одним из преимуществ полка.


- Что думаете, Фалконер? - с издевкой спросил Блайз.


- Сколько вы за них заплатили?


Блайз беззаботно помахал сигарой.


- Отвалил кучу денег, парень, кучу денег.


- Тогда вас провели, - Адам был не в силах скрыть горечи.


- Просто не осталось лошадей на выбор, паренек, - Блайз намеренно обозвал Адама "пареньком", надеясь спровоцировать вспышку гнева. Блайз был доволен своей ролью заместителя Гэллоуэя и не видел необходимости в привлечении Фалконера третьим офицером полка.

- Армия уже закупила всех хороших лошадей, так что опоздавшим приходится довольствоваться остатками. Вы хотите сказать, что не сможете управиться с этими лошадьми? 


- Думаю, эта серая с дурным норовом, - сказал капрал Кемп. Харлан Кемп, как и Адам, был виргинцем, непоколебимым в верности Соединенным Штатам. Вместе со всей семьей он оставил свою ферму и перебрался на север.


- Что ж, тогда лучше пристрелить ее, - весело заключил Блайз.


- Но не из купленного вами оружия, - взорвался Адам.

- Если оно такого же качества, как и ваши лошади.


Блайз рассмеялся, довольный тем, что заставил Адама вспылить.


- Я достал вам настоящее оружие, Фалконер. Револьверные винтовки Кольта, совсем новые, в заводских упаковках из Коннектикута. 
Револьверные винтовки Кольта немногим отличались от револьвера, разве что удлиненным стволом, но барабан давал возможность произвести шесть выстрелов за время, в которое вражеский стрелок произведет лишь один. Оружие не отличалось особой точностью, но майор Гэллоуэй полагал, что небольшой группе всадников необходимо вести скорее массированный огонь, нежели прицельный, и утверждал, что сорок всадников с шестью выстрелами в запасе стоили больше двух сотен солдат с их однозарядными винтовками.


- Это ненадежное оружие, - пробормотал Адаму сержант Хакстейбл. - Я сам видел, как весь барабан взорвался и снес голову парню.


- И у нее слишком длинный ствол, - добавил Харлан Кемп. - Очень трудно будет держать ее в седле.


- Ты что-то сказал, Харлан Кемп? - вызывающе спросил Блайз.


- Я говорю, что Кольт - неподходящее оружие для всадника, - ответил Кемп.

- Нам следует вооружиться карабинами.


Блайз засмеялся. 


- Вам повезло, что у вас вообще есть оружие. С учетом того, как расходятся оружие и лошади, вы, ребята, у последнего соска. Так что вцепитесь в него и причмокивайте посильней.


Хакстейбл пропустил мимо ушей грубость Блайза.


- А вы что думаете, сэр? - обратился он к Адаму.

- На этих тварях нельзя ездить. Этой падалью можно только червей кормить. 
Адам безмолвствовал, и Том Хакстейбл сокрушенно покачал головой.


- Майор Гэллоуэй не позволит нам ездить на таких клячах, сэр.


- Полагаю, что не позволит. - отозвался Адам. Сегодня вечером майор Гэллоуэй получил приказ от генерала Поупа, в котором, предположительно, конному полку Гэллоуэя давались распоряжения относительно первых разведок боем, но Адам знал, на этих доходягах они далеко не уедут.


- Так что же мы будем делать, сэр? - спросил Харлан Кемп, и все люди Адама окружили его, чтобы услышать ответ.
Адам взглянул на жалких и больных лошадей. Худые бока и шелудивая шерсть. На мгновение он почувствовал искушение предаться отчаянию, недоумевая, почему все помыслы людей питает злоба и зависть, но после взгляда на ухмыляющуюся физиономию Блайза все зарождающиеся сомнения захлестнула волна решимости. 


- Мы поменяем лошадей, - объявил Адам обеспокоенным солдатам.


- Мы поведем этих кляч на юг и обменяем их на лучших лошадей Виргинии. Мы обменяем их на быстрых как ветер и сильных как скала коней, - он захохотал, увидев озадаченную физиономию Блайза. Адама не разобьют, потому что он знал, где достать этих лошадей, лучших лошадей, и как только он их добудет, то посеет панику в рядах врага. Плевать на Билли Блайза, Адам будет сражаться.

Глава четвертая

 Субботним утром, на следующий день после сражения, занялся душный и влажный день. Свинцовые тучи затянули небо, усилив духоту, ставшую еще нестерпимей от густой вони, витавшей над полем битвы подобно предрассветному туману. С первыми лучами солнца, когда солдаты неохотно поднимались со своих импровизированных постелей, майор Хинтон разыскал Старбака.

- Я сожалею о событиях прошлой ночи, Нат, - сказал Хинтон.

В разговоре с новым командиром Легиона Старбак дал свою краткую и пренебрежительную оценку рейда Вашингтона Фалконера для кражи захваченного знамени. Бостонец был раздет до пояса, а его щеки и подбородок намылены мылом для бритья, добытым в захваченном артиллерийском передке. Старбак заточил бритву о свой ремень, нагнулся поближе к осколку зеркала и принялся водить длинным лезвием по щекам.

- Так что будешь делать? - спросил Хинтон, определенно беспокоящийся, что Старбака спровоцируют на необдуманный поступок.

- Ублюдок может оставить эту тряпку себе, - ответил Старбак. В действительности он не знал, как поступить с захваченным знаменем. Он думал, что, возможно, отдаст его Таддеусу Бёрду или отошлет Салли Траслоу в Ричмонд. - Чего мне действительно хотелось, так это захватить звездно-полосатый флаг, - признался он Хинтону, - а это знамя с орлом стояло для меня на втором месте, так что, думаю, сукин сын может оставить его себе.

- Все равно Мокси очень глупо поступил, - заметил Хинтон, испытав непередаваемое облегчение от того, что Старбак не собирался превращать ночной инцидент в повод для мести. Он смотрел, как Старбак вглядывается в осколок зеркала для бритья. - Почему бы тебе не отрастить бороду? - спросил он.

- Потому что все кроме меня ее отращивают, - ответил Старбак, хотя на самом деле тут была замешана девушка, как-то раз сказавшая ему, что бритым он выглядел лучше. Он принялся скоблить верхнюю губу. - Я собираюсь прибить чертова Медликотта.

- Нет, не собираешься.

- Медленно. Так, чтобы чувствовал.

Майор Хинтон вздохнул.

- Он запаниковал, Нат. Это может случиться с каждым. Может, в следующий раз на его месте окажусь я.

- Чертов ублюдок едва не прикончил меня своей паникой.

Майор Хинтон поднял украденную банку крема для бритья Рассела и повертел его крышку, наблюдая, как Старбак чистит лезвие.

- Ради меня, Нат, - наконец попросил он, - ты забудешь обо всем этом? Ребята и так расстроены из-за Дятла, им не нужны распри между капитанами. Пожалуйста, Нат! Ради меня!

Старбак вытер лицо чистым куском парусины.

- Угости меня сигарой, Пол, и я забуду о существовании этого облезлого, трусливого, подлого и кастрированного ублюдка.

Хинтон передал ему сигару.

- Дятел идет на поправку, - сказал он, его голос потеплел, стоило ему переменить тему разговора, - по крайней мере, он не так уж плох. Док Билли полагает, что он даже сможет перенести поездку в фургоне до железнодорожной станции, - Хинтон очень волновался из-за того, что сменил любимого всеми полковника, хотя и сам был не менее популярным офицером.

Он был легким в общении и крупного сложения мужчиной, фермером по профессии, человеком церкви по убеждениям и солдатом по прихоти истории. Хинтон надеялся прожить остаток своих дней в приятной, богатой сельской местности округа Фалконер, наслаждаясь обществом семьи, своими угодьями и охотой на лис, но война надвинулась и на Виргинию, поэтому Пол Хинтон взял в руки оружие, выполняя свой долг патриота.

Но всё же ему не очень нравилось военное дело, он полагал, что главной его обязанностью было вернуть как можно больше солдат Легиона домой. Для солдат Легиона это стремление не осталось незамеченным, и они его любили.

- Мы остаемся на своих позициях, - сказал Хинтон Старбаку. - Мне приказали выделить одну роту для сбора с поля битвы стрелкового оружия, а другую - для доставки раненых. Кстати, о раненых, - добавил он после секундного замешательства, - ты не видел вчера Свинерда? Он пропал.

Старбак тоже слегка смешался, но затем поведал правду.

- Мы с Траслоу видели его прошлой ночью, - он ткнул сигарой в сторону леса, где его рота сражалась с пенсильванцами. - Он лежал по эту сторону леса. Мы с Траслоу решили, что ему уже ничем не помочь, и просто оставили его там.

Хинтон был достаточно сообразителен, чтобы понять, что Старбак оставил Свинерда умирать.

- Я пошлю кого-нибудь позаботиться о нем, - заявил он. Следует предать его земле.

- Зачем? - воинственно спросил Старбак.

- Чтобы ободрить бригаду, конечно же, - ответил Хинтон, покраснев оттого, что произнес подобное. Он повернулся, чтобы взглянуть на большой столб дыма, поднимавшийся из-за леса от костров полевых кухонь северян. - Приглядывай за янки, Нат. Они еще не разбиты.

Но этим утром янки не проявляли враждебных намерений. Их пикеты пробовали продвигаться вперед, но послушно останавливались, стоило аванпостам мятежников открыть огонь, так что обе армии спокойно стояли в непосредственной близости друг от друга. Пошел дождь, сперва несильный, но после полудня зарядил не на шутку. Рота Старбака спряталась под деревьями на опушке леса под укрытием из покрытых дерном веток. Солдаты разлеглись под ним и смотрели на серую местность, по которой хлестал ливень.

В обеденное время, когда дождь перешел на моросящий, капрал Ваггонер попросил у Хинтона разрешения провести молитвенное собрание. После завершения сражения не предоставлялось возможности провести службу, а многие из легионеров хотели вознести благодарственные молитвы. Хинтон охотно дал свое согласие, и более пятидесяти солдат собрались возле побитых снарядами кедров.

Вскоре к ним присоединились и другие солдаты бригады, и к тому моменту когда дождь утих, под деревьями собралась почти сотня человек, слушая, как капрал Ваггонер читал Книгу Иова. Брат-близнец Ваггонера погиб в сражении у подступов к Ричмонду, и после его смерти Питер Ваггонер всё больше становился убежденным фаталистом.

Старбак не был уверен, что мрачная набожность Ваггонера пойдет на пользу Легиону, но многим из солдат нравилось слушать импровизированные молитвенные службы и библейские чтения капрала. Старбак не присоединился к их кругу, но отдыхал неподалеку, поглядывая на север, где между дальними лесами виднелась оборонительная линия янки - свежевырытые земляные укрепления, прерываемые поспешно установленными артиллерийскими батареями. Знакомые слова молитвы, хоть Старбак и признавал это с неохотой, действовали на него успокаивающе.

Эта идиллия была нарушена богохульственным возгласом сержанта Траслоу.

- Хрень Господня! - выругался сержант.

- В чем дело? - встрепенулся Старбак. Он было задремал, но теперь проснулся и вдруг увидел причину брани Траслоу. - О Господи, - произнес он и сплюнул.

Потому что полковник Свинерд не был мертв. Вообще-то, похоже, он даже не был ранен. На лице у него расцвел синяк, прикрытый широкополой шляпой, которую он, вероятно, подобрал среди брошенного на поле битвы хлама, и теперь полковник шагал сквозь строй бригады со свойственным ему волчьим оскалом.

- Он пьян, - сказал Траслоу. - Нам следовало вчера пристрелить засранца.

Голос Питера Ваггонера дрогнул, когда полковник подошел к импровизированному молитвенному собранию. Свинерд остановился у кружка присутствующих и безмолвно принялся разглядывать людей с раскрытыми библиями и непокрытыми головами, всех пугал его зловещий взгляд. Полковник всегда поднимал на смех эту посконную набожность, хотя до сих пор держал свое презрение на коротком поводке. Его зловещий вид убил молитвенное настроение, воцарилась мертвенная тишина. Ваггонер сделал пару храбрых попыток продолжить чтение, но затем умолк.

- Продолжай, - прохрипел Свинерд.

Вместо этого Питер захлопнул библию. Сержант Филлипс из постоянно уменьшавшегося арканзасского батальона майора Хаксалла встал, чтобы предотвратить неприятности.

- Может быть, хотите присоединиться к нашей молитве, полковник? - нервно предложил сержант.

Щека Свинерда подергивалась, пока он раздумывал над ответом. Сержант Филлипс беспокойно облизывал губы, а остальные закрыли глаза в безмолвной молитве. А потом, к удивлению всех присутствующих, полковник Свинерд снял шляпу и кивнул Филлипсу.

- С удовольствием, сержант, в самом деле.

Согласие полковника так удивило сержанта, что он не смог вымолвить ни слова. По рядам молящихся прошел шумок, но своего удивления вслух никто не высказал. Свинерд, на его лице теперь ясно выделялся синяк, был смущен внезапной тишиной.

- То есть, если вы примете меня, - добавил он неестественно робким тоном.

- Мы приветствуем любого, - сумел выговорить сержант Филлипс. Пара офицеров из кружка пробормотала свое согласие, но никто из них не обрадовался появлению Свинерда. Все в группе молящихся были убеждены, что полковник затеял тонкую игру, чтобы посмеяться над ними, но не могли понять суть этой игры и не знали, как ее остановить, поэтому неохотно поприветствовали его.

- Может, позволите мне произнести пару слов? - предложил Свинерд Филлипсу, судя по всему принявшему на себя бразды правления молитвенным собранием. Филлипс кивнул, и полковник, нервно теребя шляпу, окинул взглядом перепуганное собрание. Полковник попытался заговорить, но слова замерли у него на устах. Он откашлялся, сделал глубокий вздох и предпринял очередную попытку заговорить. - Я видел свет, - сказал он.

Очередная волна ропота пробежала по рядам сидящих.

- Аминь, - отозвался Филлипс.

Свинерд мял шляпу в дрожащих руках.

- Я был великим грешником, сержант, - продолжил он и умолк. Он по-прежнему улыбался ненавистной всем улыбкой, но сидящие ближе к Свинерду солдаты могли заметить, что в его улыбке было больше смущения, нежели сарказма. Они увидели и выступившие на глазах полковника слезы.

- Пьян, как шлюшка на Четвертого июля, - с удивлением заметил Траслоу.

- Не уверен, - ответил Старбак. - Думаю, он трезв.

- Значит, утратил последние остатки разума, - высказался Траслоу.

Сержант Филлипс был более великодушен:

- Мы все были грешниками, полковник, - заявил сержант, - и лишены славы Божьей.

- Я был грешником пострашнее других, - Свинерд, по-видимому, вознамерился публично покаяться в грехах и заявить о вновь обретенной вере. Он смахивал слезы и так исступленно мял шляпу, что она выпала у него из рук. Он не поднял ее. - Моя дорогая матушка растила меня в христианской вере, - продолжил он, - и в дни своей молодости я принял в сердце Христа на молитвенном собрании, но с того времени превратился в грешника. Великого грешника.

- Мы все грешили, - успокоил его сержант Филлипс.

- Но вчера, - добавил Свинерд, - я опомнился. Меня едва не убили, я почувствовал над собой шелест крыльев ангела смерти, вдыхал зловонное дыхание бездонной пропасти, чувствовал жар ее пламени и знал, лежа там, на поле, что заслужил столь ужасную кару, - он остановился, едва справляясь с тяжелыми воспоминаниями. - Но затем Он, славься имя его, вернул меня из бездны к свету.

Среди сидевших раздался стройный хор возгласов "Аминь" и "Аллилуйя". Все они были истинными христианами, поэтому, хотя и ненавидели этого человека лютой ненавистью, наиболее добросердечные из них молились о спасении его души, и теперь, когда их молитвам внял Господь, благодарили его за проявление милости к грешнику.

По щекам Свинерда текли слезы.

- Я также знаю, что в прошлом был нечестен по отношению ко многим из здесь собравшихся. Всем этим людям я приношу свои извинения и прошу у них прощения.

Извинение быль столь искренним, что собравшиеся с той же прямодушностью его приняли. Затем Свинерд огляделся в поисках Старбака среди шалашей.

- Но одному человеку я должен принести еще большие извинения, - заявил полковник.

- Вот чёрт, - выругался Старбак и нырнул в тень своего укрытия.

- Засранец умом тронулся, - сказал Траслоу. - Скоро у него пена изо рта пойдет и под себя ходить станет. Нам нужно отвести его куда подальше и избавить от страданий.

- Нам следовало пристрелить его, когда была такая возможность, - согласился Старбак и умолк, потому что Свинерд уже покинул кружок и шагал к шалашу Ната.

- Капитан Старбак? - обратился к нему Свинерд.

Старбак взглянул в лицо своему врагу.

- Слушаю вас, полковник, - бесстрастно ответил Старбак. Он заметил, что полковник попытался привести свою внешность в порядок. Его борода была отмыта, волосы расчесаны, а мундир вычищен. Его щека всё еще нервно подергивалась, руки дрожали, но было видно, что полковник прилагает огромные усилия, чтобы держаться твердо и спокойно.

- Могу я переговорить с вами, Старбак, - попросил Свинерд, через секунду добавив: - Пожалуйста.

- Вы пьяны? - резко спросил Старбак. Свинерд обнажил в улыбке свои гнилые желтые зубы. - Пьян лишь от милости Божьей, Старбак, только от его божественной милости. И с его помощью я никогда больше не притронусь к спиртным напиткам.

Траслоу сплюнул, демонстрируя, что ни слову не верит. Свинерд не обратил внимания на это оскорбление, протянув руку в знак того, что желает пройтись со Старбаком.

Старбак неохотно вылез из своего шалаша, вскинул на плечо винтовку и последовал за полковником. На Старбаке были новые ботинки, снятые им с мертвого пенсильванца. Обувь была новой и тесной, но Старбак считал, что через пару дней они разносятся. Хотя теперь, смущенно шагая рядом со Свинердом, он почувствовал, что натер ноги.

Новости об обращении полковника разнеслись по всей бригаде, и солдаты гурьбой повалили к линии пикетов, чтобы своими глазами в этом убедиться. Некоторые, по-видимому, приписывали религиозное обращение полковника очередной пьяной выходке и довольно ухмылялись при виде пьяного идиота, но Свинерд казался глух к вызванному его появлением вниманию.

- Вы знаете, почему вчера я послал вашу роту вперед? - спросил он Старбака.

- Урия Хеттеянин, - коротко ответил Старбак. Свинерд на мгновение задумался, но затем, видимо, из его смутных воспоминаний детства всплыла притча о Давиде и Вирсавии.

- Да,- согласился он. - Я собирался подставить вас под пулю. Мне действительно жаль.

Старбак гадал, как долго продлится показная искренность Свинерда, и полагал, что лишь до той поры, когда жажда полковника одолеет его набожность, но оставил свой скептицизм при себе.

- Смею предположить, что вы следовали чужим приказам, - сказал он вместо этого.

- Всё равно это остается грешным деянием, - искренне заявил Свинерд, таким образом недвусмысленно подтвердив, что приказ подставить роту Старбака исходил от Вашингтона Фалконера, - и я прошу у вас прощения, - Свинерд закончил свое признание, протянув руку.

Терзаемый сомнениями Старбак всё же пожал протянутую руку.

- Не будем больше затрагивать этот вопрос, полковник, - сказал он.

- Вы хороший солдат, Старбак, отличный солдат, а я не облегчал вам жизнь. Ничью жизнь, если быть честным, - угрюмо признался Свинерд. Полковник всхлипывал, когда делал свое нерешительное признание в кружке молитвенного собрания, но теперь, казалось, пришел еще в более удрученное состояние. Он отвернулся и принялся смотреть на север, где в далеких полях можно было разглядеть группы янки за ближайшей лесополосой. В этот день ни один человек с обеих сторон не проявлял воинственности, даже снайперы, любившие убивать с дальнего расстояния, и те зачехлили стволы. - У вас есть библия? - внезапно спросил Старбака полковник.

- Конечно же, есть, - Старбак нащупал в нагрудном кармане небольшую библию, которую прислал ему брат. Джеймс надеялся, что библия приведет Старбака к раскаянию, подобному тому, что теперь меняло Свинерда, но Старбак хранил библию скорее по привычке, чем по необходимости. - Хотите? - спросил он, протягивая книгу полковнику.

- Я подыщу себе другую, - отказался Свинерд. - Я просто хотел убедиться, что у вас есть библия, потому что уверен, она вам понадобится, - Свинерд улыбнулся, заметив подозрительное выражение лица Старбака. Полковник несомненно желал, чтобы его улыбка выглядела дружелюбной, но это гнусная ухмылка только пробудила свойственную Старбаку подозрительность. - Хотел бы я выразить словами, что произошло со мной вчера вечером и нынче утром, - признался он Старбаку.

- Ощущение было такое, словно меня поразила молния. Но я не чувствовал боли. Не чувствую ее и сейчас, - он коснулся лилового синяка у правого виска. - Помню, как лежал на земле и слышал голоса. Не мог пошевелиться, не мог и слова вымолвить. Голоса обсуждали мою смерть, и я понял, что для меня настал момент Страшного суда, я ощутил страх, жуткий страх, что буду приговорен к аду. Мне хотелось рыдать, Старбак, и в своем страхе я призвал Господа. Я вспомнил, чему учила меня матушка, все уроки моего детства, и воззвал к Господу. И он услышал меня.

Старбаку довелось слышать признания слишком многих раскаявшихся грешников, чтобы быть тронутым или поверить в душевный перелом полковника. Несомненно, Свинерд перенес шок, и, вероятно, намеревается коренным образом изменить свою жизнь, но Старбак в равной мере был убежден и в том, что все перемены Свинерда растворятся в винных парах еще до заката солнца.

- Желаю вам всего наилучшего, - скептически пробормотал он.

- Нет-нет, вы не понимаете, - заговорил полковник со свойственной ему прежней грубостью, своей изувеченной левой рукой схватив Старбака за локоть, не давая юноше уйти. - Когда я очнулся, Старбак, то обнаружил свою саблю, вонзенную в землю рядом с моей головой, и на нее было насажено послание. Вот это послание, - полковник вытащил из кармана порванные и смятые листки, всунув их в руку Старбаку.

Старбак разгладил листки, увидев название трактата, "Освобождение угнетенных", и что он был отпечатан в Бостоне, на Энн-стрит. На обложка был изображен полуголый негр, рвавшийся из сломанных оков к кресту, озаренному божественным сиянием. Сброшенные оковы были прикреплены к гирям с названиями "Рабство" , "Заблуждение", "Безнравственность", а под гирями написано имя автора памфлета - преподобного доктора Элияла Старбака.

Старбак почувствовал обычный порыв неприязни к любым упоминаниям о существовании отца и вернул трактат полковнику.

- Так в чем же состояло адресованное вам послание? - недовольно поинтересовался он. - Что рабство - это грех пред Господом? Может, следует вернуть негров в Африку? Вы это намереваетесь сделать со своими рабами? Освободить их?

Никто другой не заслуживал свободы в той же степени, как эти два раба, подумал Старбак.

Свинерд покачал головой в знак того, что Старбак всё еще его не понимает.

- Я и не знаю, что думать о рабстве. Боже милостивый, Старбак, в моей жизни предстоит еще столько изменить, неужели вы не понимаете? Рабство тоже, но не по этой причине Господь оставил сей трактат рядом со мной прошлой ночью. Вы не понимаете? Он оставил его там, чтобы дать мне задание!

- Нет, - ответил Старбак, - я не понимаю.

- Мой дорогой Старбак, - с готовностью продолжил Свинерд. - Меня вернули со стези порока в самое последнее мгновение. В самый последний момент, когда уже стоял на краю адского пламени, я был спасен. Дорога в ад, ужасное путешествие, Старбак, хотя и доставляет удовольствие в самом начале. Теперь вы понимаете, что я пытаюсь вам сказать?

- Нет, - ответил Старбак, опасаясь, что понял, что именно имел в виду полковник.

- Полагаю, вы понимаете, - пылко заявил Свинерд. - Потому что я считаю, что вы находитесь у самых истоков этой дороги вниз по наклонной плоскости. Смотря на вас Старбак, я вижу самого себя тридцатилетней давности, вот почему Господь послал мне памфлет с вашим именем на нем. Это знак свыше, призывающий меня спасти вас от греха и вечных мук. И я собираюсь претворить это в жизнь. Вместо того, чтобы убивать вас, как приказал мне Фалконер, я дам вам вечную жизнь.

Старбак сделал паузу, закурив сигару, взятую им у седого пенсильванского офицера, который так отчаянно пытался защитить свои знамена. Вздохнув, он выпустил дым мимо помятого лица Свинерда.

- Знаете что, полковник? Грешником вы мне нравились больше.

Свинерд поморщился.

- Сколько времени мы знакомы?

Старбак пожал плечами.

- Полгода.

- За все это время, капитан Старбак, вы хоть назвали меня "сэр"?

Старбак взглянул полковнику в глаза.

- Нет, и теперь не собираюсь.

Свинерд улыбнулся.

- Вам придется, Старбак, придется. Мы станем друзьями, мы с вами, и я наставлю вас на путь истинный.

Старбак выпустил в дождливый ветер очередное облачко дыма.

- Я никогда не мог понять, полковник, почему каждый ублюдок, всю свою жизнь прозябавший в грехе, в тот момент, когда до ужаса перепугается, делает полный поворот и пытается помешать другим наслаждаться жизнью.

- Вы хотите сказать, что нет никакой отрады на пути добродетели?

- Я хочу сказать, что мне пора вернуться к своей роте, - ответил Старбак. - Еще увидимся, полковник, - он нарочито дерзко коснулся своей шляпы и отправился обратно к солдатам.

- Итак? - этим вопросом Траслоу подразумевая новости о полковнике.

- Вы были правы, - ответил Старбак. - Безумец бредит.

- Так что же изменилось?

- Теперь он пьян своим Господом, - объяснил Старбак, - вот что изменилось, - он пытался говорить о Свинерде пренебрежительно, но часть его души была охвачена тем же адским пламенем, что привело полковника к Богу. - Но даю ему время до заката, - продолжил он. - К тому времени он накачается виски вместо Бога.

- Виски действует быстрее Бога, - заметил Траслоу, но, уловив тоску в голосе своего капитана, протянул ему оловянную флягу. - Отведайте этого, - приказал ему сержант.

- Что это?

- Лучшее средство от хандры. Пять центов за кварту. Том Кенби приготовил его две недели тому назад.

Старбак взял фляжку.

- Разве вы не знаете, что потребление кустарного виски противоречит армейским законам?

- Скорее армейским законам противоречат кошачьи концерты с женами офицеров, - парировал Траслоу, - но ведь это вас никогда не останавливало.

- Туше, сержант, в самую точку, - сдался Старбак. Он хлебнул, и крепкое спиртноемгновенно уняло все страхи адского пламени, и под сгущающимися тучами он заснул.

Бюрократы федерального правительства, может, и не сочли нужным финансировать конную бригаду Гэллоуэя, но генерал Поуп незамедлительно разглядел все выгоды от нахождения под рукой всадников-южан, способных вести разведку за линией фронта, и отдал майору такое множество приказов, что даже раз в десять превосходящее по численности кавалерийское соединение едва ли смогло бы с ними управиться и за месяц, не то что за неделю, отпущенную Поупом майору.

Главным заданием было определить, перемещал ли генерал Роберт Ли свои войска от Ричмонда. Ставка северян в Вашингтоне приказала оппоненту Ли, генералу Макклелану, отвести армию из ее расположения близ столицы мятежников, и Поуп опасался, что Ли, прознав про этот приказ, возможно, уже спешит на помощь Джексону. Он также боялся, что мятежники могут собирать войска в долине Шенандоа, и приказал Гэллоуэю произвести разведку местности у Голубого хребта.

И словно этих двух заданий было недостаточно, Поуп желал вдобавок побольше разузнать о диспозиции Джексона, так что Гэллоуэй вынужден был послать всадников на юг, запад и восток. Гэллоуэй с честью вышел из этого положения, поведя отделение под своим командованием на юг, а Билли Блайзу было приказано пересечь Голубой хребет и разнюхать расположение войск мятежников в долине Шенандоа.

Тем временем Адаму нужно было сменить навязанных ему Блайзом лошадей. Майор Гэллоуэй попытался заверить Адама в том, что Блайз купил этих дрянных лошадей без злого умысла.

- Уверен, он сделал всё возможное, - заявил майор, пытаясь сохранить сплоченность своего эскадрона.

- Не сомневаюсь в этом, - согласился с ним Адам, - и именно это меня и беспокоит.

Но Адам, по крайней мере, знал, где можно было найти лошадей, и Гэллоуэй дал ему свое согласие на рейд при условии, что на обратном пути он разведает правый фланг армии Джексона. Адам отправился исполнять оба задания через три дня после того, как далекие звуки битвы у Кедровой горы сотрясли душный летний воздух.

Адам обнаружил поджидавшее его подразделение Блайза в двух милях от фермерского дома в окрестностях Манассаса, являющегося штаб-квартирой Гэллоуэя.

- Надумал проехаться с вами, Фалконер, - сказал Блайз, - увидев, что нам в одну сторону.

- Разве? - холодно спросил Адам.

- Черт, а почему бы нет? - ответил Блайз.

- Долина Шенандоа находится в том направлении, - произнес Адам, указав на запад, - а мы едем на юг.

- Что ж, - лениво улыбнулся Блайз, - мое воспитание джентльмена не позволяет учить другого джентльмена, как в рот титьку брать. Я сам выберу путь до долины, если вы ничего не имеете против.

Адаму не оставалось ничего другого, как смириться с компанией Блайза. Сержант Хакстейбл вполголоса высказал свое подозрение, что Блайзу просто хотелось последовать за Адамом и отобрать всех лошадей, которых тот для себя найдет, но едва ли Адам мог запретить своему коллеге-офицеру сопровождать его. Не мог он и оторваться от Блайза на своих ужасных клячах, и таким образом два дня сорок всадников со скоростью черепахи ползли на юг. Блайз не выказывал никаких признаков спешки или желания повернуть к одному из перевалов через Голубой хребет. Он пропустил перевал Честера, затем перевал Торнтона, и наконец и перевал Пауэлла, намекая тем самым, что знал лучший путь через горы на юг.

- Вы глупец, если собираетесь проехать по перевалу Рокфиш, - заявил Адам. - Я достоверно знаю, что мятежники будут охранять этот проход.

Блайз улыбнулся.

- Может, я вовсе и не собираюсь идти через перевал.

- Другим способом вам не удастся перевести лошадей через горы.

- Может, я и не собираюсь пересекать никакие горы.

- Вы не подчинитесь приказу Гэллоуэя? - спросил Адам.

Блайз нахмурился, словно его разочаровала несообразительность Адама:

- Полагаю, нашей главной задачей, Фалконер, является безопасность наших ребят, особенно если поразмыслить о том, что армия конфедератов будет не в восторге от южан, разъезжающих в синей форме янки, так что не в моих намерениях подвергаться чрезмерному риску. Для этого в распоряжении Эйба Линкольна есть все эти ребята из Массачусетса и Пенсильвании, и если кто-то и собирается десяток раз намять бока конфедератам, то это они, а не мы. Важнейшая задача для нас, Фалконер, - просто пережить эту войну, - Блайз прервал свою затянувшуюся тираду, закурив сигару.

Перед всадниками простиралась пологая долина с пересекавшими ее изгородями и зажиточной на вид фермой в южной оконечности.

- А что приказал мне сделать Гэллоуэй, Фалконер, - продолжил Блайз, - так это разузнать, сколько мятежников скрывается в долине Шенандоа, и полагаю, что прекрасно смогу с этим справиться и не пересекая никаких чертовых гор. Я могу сделать это, просто остановив поезд, идущий из перевала Рокфиш, и расспросив пассажиров. Разве я не прав?

- Предположим, пассажиры вам соврут? - предположил Адам.

- Черт, еще не родилась женщина, сумевшая мне соврать, - с улыбкой парировал Блайз. Он хохотнул и обернулся. - Сет?

- Билли? – откликнулся сержант Сет Келли.

- Полагаю, нам стоит убедиться, что никто из этих отбросов-мятежников не околачивается у фермы. Прихвати пару ребят и осмотрись там.

Сет Келли велел двум мэрилендцам следовать за ним и повел их через окаймлявший долину лес.

- Думаю, мы подождем их здесь, - обратился Блайз к остальным солдатам. - Располагайтесь как дома.

- Вы говорите, что нашей главной обязанностью является пережить войну? - спросил Адам Блайза, когда солдаты удобно разместились в тени листвы деревьев.

- Потому что я считаю, что именно после войны для нас начнется настоящая работа, Фалконер, - весело ответил Блайз. - Даже более, я считаю, это наша христианская обязанность - пережить войну. Север выиграет. Это и младенцу ясно. Черт побери, на стороне Севера люди, орудия, корабли, заводы, железные дороги и деньги, а у южан груды хлопка, куча риса, штабеля табака и ленивых ниггеров больше чем в доброй половине Африки.

У Севера навалом всякого добра, а у Юга даже и слепой надежды нет! Рано или поздно, Фалконер, мы получим отшлепанный по мягкому месту Юг и чертовски довольный Север, а когда наступит этот день, то должны быть уверены, что мы, верные южане, получим свою справедливую награду. Мы будем теми славными южанами, Фалконер, кто захватит власть на Юге. Мы заживем припеваючи. Будем купаться в молочных реках с кисельными берегами, выбирать себе девушек, деньги для нас будут как раз плюнуть. И неужели вы хотите рискнуть всем этим, схлопотав пулю в живот?

Адам расслышал смешки солдат, разделявших точку зрения Блайза. Другие нахмурились, и Адам решил своими словами поддержать идеалистов.

- У нас есть задание. Ради него мы и вызвались добровольцами.

Блайз кивнул, словно Адам привел неоспоримый факт.

- Черт возьми, Фалконер, как никогда согласен с вами. Черт меня дери, если бы я смог провести разведку до самой Раппаханнок, не было бы на свете человека счастливей меня. Чёрт, да я бы разведал всю местность до самой реки Пи Ди, если бы только мог, дошел бы даже до Суони[75]! Да ну его ко всем чертям, я бы разведал последнюю богом забытую речушку на этой земле ради моей страны, если бы только мог, но я не могу! Просто не в состоянии этого сделать, Фалконер, и вы знаете почему?

Тут Билли Блайз доверительно положил руку на локоть Адама и столь близко нагнулся к нему, что от запаха его сигары у Адама закружилась голова.

- Мы бессильны что-либо сделать, Фалконер, вот вам моя печальная истина. Мы даже не можем свернуть к борделю и вернуться обратно на наших лошадях, этих горбатых четырехногих кусках поросячьего дерьма. В чем состоит главная обязанность кавалериста?

- Ухаживать за своей лошадью, Билли, - ответил один из его людей.

- Разве не сам Бог глаголет его устами? - отозвался Блайз. - Так что полагаю, ради безопасности наших лошадей нам стоит ехать спокойно и неторопливо и не дать янки продырявить наши шкуры до конца войны. А это что еще за чертовщина, дьявол меня разрази? - последняя реплика была ответом на два ружейных выстрела, раздавшихся где-то неподалеку от фермы. Для человека, недавно проповедовавшего политику избегания любого рода неприятностей, он выглядел на удивление спокойным. - Полагаю, нам стоит проехаться вперед, разузнать, цел ли старина Сет, ребята, - обратился он к своим людям, и солдаты неторопливо взобрались в седла и достали винтовки Кольта из седельных кобур.

- Думаю, вашим ребятам стоить остаться здесь и быть настороже, - обратился Блайз к Адаму. - Я не хочу этим сказать, что жду каких-либо осложнений, но заранее ни в чем нельзя быть уверенным. Эти леса полны разного рода бродяг, и любой из этих засранцев злобен, как змея, и вдвойне коварен. Так что остерегайтесь партизанов, пока мы убедимся, что Сет не отправился на встречу со своим творцом.

Адам наблюдал из-за деревьев, как Блайз повел своих солдат к ферме, ничем не отличавшейся от большинства усадеб в виргинской части Пидмонта. Адам часто мечтал, как устроится на одной из таких усадеб, подальше от притязаний и богатства своего отца. Двухэтажный дом выделялся подоконниками из белых досок и был окружен прекрасной широкой верандой, вокруг которой, в свою очередь, располагались беспорядочные, но яркие цветочные клумбы.

Широкий огород простирался между домом и большим из двух амбаров, которые образовывали две стороны двора, а две другие составляла изгородь. Фруктовые деревья усеивали склон, спускавшийся от дома к искрившейся в отдалении речушке. Вид усадьбы внезапно навеял на Адама ностальгию и чувство сожаления. Казалось странным, что война добралась и до этого прекрасного уголка.

А на самой ферме сержант Сет Келли поджидал на веранде капитана Блайза. Келли, долговязый худой мужчина с остроконечной бородкой и темными глазами, развалился в плетенном кресле с сигарой во рту и положив свои сапоги со шпорами на ограду веранды. Двое его людей стояли, прислонившись к столбам, венчавших по краям небольшое крыльцо. Келли вынул сигару из рта, когда капитан Блайз спешился на пожухлый от солнца газон.

- Нас обстреляли, Билли, - с ухмылкой провозгласил Келли. - Два выстрела произвели со второго этажа. Едва не пристрелили меня, вот так.

Блайз недовольно зацокал, покачав головой.

- Но ты ведь в порядке, Сет? Тебя не ранило?

- Промазали, Билли, промахнулись. Но у негодяев дома развевалась эта вот штуковина, - Келли показал ему небольшой флаг мятежников.

- Мда, плохи дела, Сет, плохи, - сказал Блайз, так же широко ухмыльнувшись, как и его сержант.

- Так и есть, Билли. Хуже некуда, - Келли затянулся сигарой.

Блайз провел свою лошадь через цветочные клумбы и привязал поводья к ограде веранды. Его люди спешивались, пока Блайз поднимался по ступенькам веранды и прикурил свою сигару от сигары Келли.

- Внутри кто-нибудь есть? - спросил Блайз сержанта.

- Две женщины и целый выводок щенков, - ответил сержант Келли.

Блайз вошел в дом. Пол веранды был из темного дерева и покрыт парой вязаных половиков. Возле лестницы стояли напольные часы, на их лицевой стороне указывалось, что изготовлены они были в Балтиморе. Пара оленьих рогов служила вешалкой, портрет Джорджа Вашингтона висел рядом с портретом Эндрю Джексона и деревянной дощечкой с выжженными на ней словами "Господь - Молчаливый Слушатель, внимающий всякой беседе в этом доме". Блайз бросил оценивающий взгляд на часы, Сет Келли и двое его людей проследовали за ним через прихожую на кухню, где трое детишек цеплялись за подолы двух женщин. Одна женщина была седа, другая моложе нее и держалась вызывающе.

- Так-так-так, - проговорил Блайз, остановившись в дверях кухни. - И кто у нас тут?

- Вам здесь нечего делать, - ответила ему молодая женщина. Ей было под тридцать, она, очевидно, и являлась матерью трех ребятишек. В руке она держала большой нож, нервно сжав его, когда Блайз вошел на кухню.

- Дело, которое привело нас сюда, мэм, является делом Соединенных Штатов Америки, - весело ответил Билли Блайз. Он прошел мимо старинного кухонного шкафа и взял из фарфорового блюда яблоко. Надкусив яблоко, он улыбнулся женщине помоложе. - Очень сладкое, мэм. Как и вы сами.

У женщины были темные волосы и миловидное личико с горевшими на нем глазами.

- Мне нравятся женщины с норовом, - сказал Блайз, - не так ли, Сет?

- Ты всегда западал на таких женщин, Билли, - Келли прислонил свою тощую фигуру к косяку двери.

- Вы, оставьте нас в покое! - выкрикнула пожилая женщина, почувствовав нависшую над ними угрозу.

- Ничего подобного я не собираюсь делать, мэм, - ответил ей Блайз.

Он опять надкусил яблоко. Двое ребятишек принялись реветь, заставив Блайза грохнуть огрызком яблока по кухонному столу. Куски расплющенного яблока разлетелись по всей кухне.

- Буду весьма вам обязан, мэм, если вы уймете плач своих детей! - гаркнул Блайз. - Не переношу хнычущих детей, нет уж, увольте! Подобные слюнтяи заслуживают порки! Порки! - последние слова прозвучали так громко, что оба ребенка, до ужаса перепугавшись, перестали плакать. Блайз улыбнулся их матери, выставив на обозрение куски яблока, застрявшие у него в зубах. - Так где же глава семейства, мэм?

- Его нет здесь, - вызывающе ответила женщина помоложе.

- Это по причине того, что он поднял оружие против законного правительства? - насмешливо спросил Блайз.

- Его здесь нет, - повторила женщина, после паузы добавив: - Здесь только мы, женщины и дети. Вы ведь не воюете с детьми и женщинами?

- Я сам решаю, с кем мне воевать, - ответил Блайз, - и мое дело выяснить, почему одна из вас, дамы, пустила пару пуль в моего милого сержанта, присутствующего здесь.

- В него никто не стрелял! - презрительно заявила пожилая женщина. - Это он стрелял из своего револьвера. Я собственными глазами это видела!

Блайз недоверчиво покачал головой.

- Ваши слова не сходятся с рассказом мистера Келли, мэм, а он не будет мне врать. Чёрт возьми, он сержант армии Соединенных Штатов Америки! Вы хотите сказать, что сержант армии Соединенных Штатов Америки лжет? - притворно ужаснулся Блайз. - Вы действительно пытаетесь внушить мне подобную мысль?

- Но никто не стрелял! - настаивала на своем женщина. Дети почти зарылись в ее юбки. Блайз приблизился к женщине, которая угрожающе подняла нож.

- Только пустите его в дело мэм, - спокойно сказал Блайз, - и вас повесят за убийство. Как ваше имя?

- Мое имя вас не касается.

- Тогда я вам скажу, что меня касается, мэм, - произнес Блайз, резко схватив и вырвав из руки сопротивляющейся женщины нож. Замахнувшись, он с силой вогнал его острое лезвие в стол. Затем, улыбнувшись женщине, он выпустил дым от сигары в пучок свисавших с балки трав.

- Так вот, мэм, мое дело, - продолжил он, - находится в соответствии с генеральным приказом номер пять, изданным генерал-майором армии США Джоном Поупом, дающим мне законное право и являещееся моей священной обязанностью, кормить и снабжать моих солдат любым продовольствием или товаром, обнаруженном нами в этом доме и могущем послужить нашему материальному обеспечению.

Это приказ, отданный мне моим главнокомандующим генералом, и как и подобает солдату, доброму христианину, по долгу службы я обязан подчиниться ему, - Блайз повернулся и ткнул пальцем в сержанта Келли. - Начните обыск, Сет! Ищите снаружи, наверху, на чердаке, в амбарах. Переверните здесь всё вверх дном! Вы остаетесь здесь, капрал, - приказал он одному из двух солдат, вошедших на кухню.

- Но у нас ничего нет! - возразила старуха.

- Предоставьте нам это решать, мэм, - ответил Блайз. - Приступай, Сет! Немедленно!

- Вы проклятые грабители, - бросила молодая женщина.

- Напротив, мэм, вы заблуждаетесь, - Блайз улыбнулся ей и, усевшись во главе стола, и достал из кожаной сумки у пояса отпечатанный бланк. Порывшись, он вытащил из кармана огрызок карандаша. Карандаш был плохо заострен, и он испробовал его на столе, оставшись довольным оставленными каракулями. - Нет, мэм, - продолжил он, - мы вовсе не грабители. Мы всего лишь пытаемся сплотить нашу Богом данную страну в единое целое, и нам необходима ваша поддержка. Но это не грабеж, мадам, так как дядюшка Сэм - добрый старикан, славный старичок, и он щедро заплатит вам за всё, что вы нам сегодня отдадите, - он расправил бланк, облизнул карандаш и выжидающе уставился на молодую женщину. - Ваше имя, дорогуша?

- Я вам не скажу.

Блайз перевел взгляд на пожилую женщину.

- Бабуля, мы не сможем заплатить вашей семье, не зная вашей фамилии. Так что, может, сообщите ее нам?

- Не говорите ему, мама! - воскликнула молодая женщина.

Старуха смешалась, но затем, по-видимому, решила, что огласка фамилии не нанесет им существенного вреда.

- Ротуэлл, - неохотно ответила она.

- Чертовски приятная фамилия, - сказал Блайз, записав ее в бланк. - Знал я семью Ротуэллов у себя дома в Блайзвиле. Хорошие баптисты, да и соседи тоже отличные. Теперь, мэм, может быть, вы знаете, какое у нас сегодня число?

Дом гудел от звуков солдатского смеха и тяжелого стука сапог по лестницам, затем неожиданно раздались одобрительные возгласы, когда в одной из комнат было обнаружено что-то ценное. Еще больше ног застучало по ступенькам. Молодая женщина взглянула на потолок, легкая тень страдания нахмурила ее лоб. - Сегодняшнее число, мэм? - повторил свой вопрос Блайз.

Старуха задумалась на мгновение.

- Вчера был день Господень, - сказал она, - значит, сегодня должно быть одиннадцатое.

- Господи, как быстро летит лето! Уже одиннадцатое августа, - не умолкал Блайз, проставляя дату, - тысяча восемьсот шестьдесят второго года от Рождества Христова. Этот дурацкий карандаш чертовски царапает.

Покончив с датой, он откинулся в кресле. Пот обильно проступил на его тучном лице и покрыл пятнами воротник мундира.

- Итак, дамы, этот кусок бумаги подтверждает, что я со своими людьми реквизирую любую мало-мальски имеющую для нас ценность вещь в этом доме. Абсолютно любую! А когда мы отберем необходимое, вы назовете мне стоимость продовольствия и всего остального имущества, я запишу эти цифры в бумагу и подпишу своим Богом данным именем.

А вот что касается вас дамы, то вам следует хранить эту бумажку как зеницу ока, и после окончания войны, когда мятежникам намнут бока и добрый дядюшка Сэм приветствует вас всех вновь под семейным крылышком, вы предъявите эту бумажку правительству, а правительство в своем милосердии и доброте выдаст вам всю сумму. Всю до последнего цента.

И еще одна небольшая деталь, которую вам сперва необходимо уяснить, - он сделал паузу, вынув сигару из рта и улыбнувшись перепуганным женщинам. - При предъявлении этой бумаги вы должны будете доказать, что оставались верны правительству Соединенных Штатов Америки с момента подписания этого документа вплоть до окончания войны. Всего лишь одно ничтожное доказательство того, что кто-либо в семье Ротуэллов носил оружие, или Господи помилуй, даже поднял его против Соединенных Штатов Америки, превратит эту бумажку в бесполезный мусор. А значит, вы не получите своих денег, дорогуша! - весело рассмеялся капитан.

- Вы чертов грабитель, - проговорила молодая женщина.

- Если вы будете паинькой, - продолжал издеваться Блайз, - то возможно, и получите свои деньги. Так нам говорит генеральный приказ номер пять, а мы обязаны следовать приказу номер пять, да поможет нам Господь.

Он встал. Так как он был высокого роста, плюмаж на его шляпе касался кухонных балок, когда он подошел к перепуганной семье.

- Но существует еще и генеральный приказ номер семь. Ничтожные вы людишки, слышали ли вы когда-нибудь о генеральном приказе номер семь? Нет? Что ж, генеральный приказ номер семь определяет меру наказания для любого из жителей, осмелившихся поднять оружие на солдата Соединенных Штатов Америки, а из этого дома стреляли по моим людям!

- Это ложь! - возразила старуха, ее крик заставил малышей опять расплакаться.

- Молчать! - рявкнул Блайз. Дети всхлипнули и задрожали, но всё же сумели сдержать рыдания. Блайз улыбнулся. - Приказом генерал-майора Поупа, наделенного властью президентом и конгрессом Соединенных Штатов Америки, мне надлежит сжечь дотла этот дом, дабы больше из него не стреляли.

- Нет! - воскликнула молодая женщина.

- Да, - сказал Блайз, всё еще улыбаясь.

- Но мы не стреляли! - упорствовала женщина.

- А я говорю, что стреляли, и когда дело дойдет до разбирательства, мэм, как вы думаете, чьему слову поверят президент и конгресс? Моему слову, слову офицера армии Соединенных Штатов, или вашему, жалобе хныкающей потаскухи отступников? Так кому же из нас, мэм, поверят? - он достал из кармана серебряный футляр и открыл его со щелчком, показав белые фосфорные головки шведских спичек.

- Нет! - женщина зарыдала.

- Капрал Кембл! - заревел Блайз, и Кембл отлип от кухонной стены. - Отведите ее в амбар, - приказал Блайз, указав на молодую женщину.

Женщина рванулась к ножу, торчавшему в столе, но Блайз оказался проворнее ее. Он отбил нож подальше, и, достав револьвер, наставил его женщине в голову.

- Я не черствый человек, мэм, я всего лишь торговец лошадьми, ставший солдатом, и как любой другой барышник несомненно предпочитаю удачные сделки. Так почему бы нам не обсудить всё в амбаре, посмотрим, сможем ли мы уладить дело мирным путем?

- Вы хуже, чем вор и грабитель, - ответила женщина, - вы предатель.

- Сэр? - Кембл был обеспокоен приказом Блайза.

- Уведите ее, Кембл, - повторил приказ Блайз. - Но никаких вольностей! Я сам с ней разберусь, - Блайз улыбнулся женщинам и детям. - Я так люблю войну, мэм. Я так сильно люблю зов войны. Думаю, война у меня в крови, в моей горячей крови.

Кембл увел женщину, оставив плачущих детей, в то время как Блайз отправился за своей долей награбленного, прежде чем насладиться главным удовольствием дня.

В первую субботу после битвы капитан Энтони Мерфи начал принимать ставки на то, как долго протянет без спиртного полковник Свинерд. Это было чудом, соглашался весь Легион, что полковник продержался две ночи подряд, даже несмотря на то, что его трясло всю первую ночь, и никто не верил, что он продержится еще две без помощи спиртных напитков.

Даже после заявленного им преображения полковника ощутимо трясло, так сильно было переносимое им напряжение, и в пятницу вечером из его палатки доносились стоны, но всё же он перенес ту ночь. Перенес и следующую, а воскресным утром объявился на молитвенном собрании бригады с когда-то клочковатой, а теперь чистой и подстриженной бородой, вычищенными сапогами и с полной решимости улыбкой на изможденном лице.

Он истовее всех молился, оживленней всех выкрикивал "аминь" и громче всех затягивал гимны. И в самом деле, когда преподобный Мосс вместе с Легионом запел "О милосердия обитель, осталась ли капля милосердия для меня? Сменит ли Господь свой гнев на добродетель? Пощадит повелителя грешников, меня?", Свинерд взглянул прямо на Старбака и доверительно ему улыбался, пока пел.

После службы под открытым небом генерал Вашингтон Фалконер отвел в сторону своего заместителя.

- Вы корчите из себя полного идиота, Свинерд. Перестаньте.

- Это Господь превратил меня в идиота, сэр, и я благодарен ему за это.

- Я уволю вас со службы, - пригрозил ему Фалконер.

- Уверен, генерала Джексона обрадует известие о том, что его офицера уволили за любовь к Господу, сэр, - ответил Свинерд с оттенком своего прежнего лукавства.

- Просто перестаньте строить из себя идиота, - заворчал Фалконер и ушел восвояси.

Свинерд же разыскал капитана Мерфи.

- Слышал, вы принимаете ставки на меня, Мерфи?

Ирландец сперва покраснел, но затем признал, что это правда.

- Но я не уверен, что могу позволить вам поставить на самого себя, полковник, если вам этого хочется, - сказал Мерфи, - просто ребята могут посчитать вас заинтересованной стороной, сэр, вы следите за моей мыслью?

- Я не собираюсь держать пари, - ответил Свинерд. - Заключать пари грешно, Мерфи.

- Вот оно как теперь? - невинно спросил Мерфи. - Должно быть, это протестантский грех, сэр, и мне еще больше вас жаль.

- Но вы должны иметь ввиду, что со мной Господь, так что к моим губам не прикоснется ни капли спиртного.

- Очень рад это слышать, сэр. Святой во плоти, это про вас, сэр, - ирландец улыбнулся и ретировался.

Той же ночью, после того как Свинерд посетил молитвенное собрание Легиона, слышали, как он громко молился в своей палатке. Этот человек определенно находился в агонии. Он страстно желал спиртного, боролся с этим и призывал Господа помочь ему в его битве. Старбак и Траслоу вдоволь наслушались жалких страданий и направились в шалаш Мерфи.

- Еще один день Мерф, - Старбак протянул ему последние два доллара из своего недавнего жалования. - Два доллара на то, что завтра ночью к этому же времени он будет пьян в стельку, - озвучил свой вариант Старбак.

- Я тоже ставлю два бакса на завтрашнюю ночь, - добавил Траслоу, протягивая свои деньги.

- Вы и с два десятка других говорят то же самое, - неуверенно протянул Мерфи, и указал на двух солдат с ранцем, набитым банкнотами Конфедерации. - Добрая половина денег предвещает, что ему и эту ночь не сдюжить, другая половина дает ему время до завтрашнего заката. Я не могу предложить тебе приличную ставку, Нат. Я ударю по своему карману, если предложу тебе ставку лучше двух к одному. Едва ли стоит рисковать своими деньгами при таких ставках.

- Слушай, - ответил Старбак. В тишине все трое могли различить всхлипы полковника. Палатка полковника была освещена, и увеличенная в размерах тень Свинерда металась по всей палатке, моля Бога о помощи. Два его раба, как громом пораженные внезапной переменой поведения своего хозяина, бессильно сидели на корточках снаружи.

- Бедный ублюдок, - проговорил Мерфи. - Этого с лихвой хватит, чтобы отвратить от выпивки.

- Два к одному? - спросил Старбак. - На завтрашнюю ночь?

- Ты уверен, что тебе не хочется поставить свои деньги на сегодняшнюю? - спросил Мерфи.

- До сих пор он дотерпел, - заметил Траслоу. - И скоро заснет.

- Тогда на завтрашнюю ночь, - невозмутимо ответил Мерфи, сперва взяв два доллара у Старбака, а потом два доллара, поставленные сержантом Траслоу. Когда обе ставки были учтены в записной книжке Мерфи, Старбак прошелся мимо палатки полковника и заметил скорчившегося у входа лейтенанта Дейвиса.

- Какого черта..., - начал было Старбак, но Дейвис обернулся к нему, приложив палец к губам. Старбак вгляделся и заметил, что лейтенант проталкивал наполовину полную флягу бренди под полог палатки.

Дейвис отполз в сторону.

- У меня тридцать баксов горят, Нат, - прошептал он, встав на ноги, - так что надумал помочь своим деньжатам.

- Тридцать баксов?

- Сравнял шансы, - сказал Дейвис, смахивая пыль с панталон. - Полагаю, у меня беспроигрышный вариант. Только послушай этого придурка!

- Нечестно так поступать с человеком, - жестко бросил Старбак. - Ты должен стыдиться своего поступка! - он нагнулся, протянул руку под палатку и достал спиртное.

- Верни ее на место! - потребовал Дейвис.

- Лейтенант Дейвис, - сказал Старбак, - я лично вырву кишки из вашей чертовой пасти и засуну их в ваш вонючий зад, если еще раз замечу вас или кого-нибудь другого, пытающегося поставить под угрозу раскаяние этого человека. Вы хорошо меня поняли? - он надвинулся на высокого и бледного очкастого лейтенанта. - И я, чёрт вас дери, не шучу, Дейвис. Этот человек пытается искупить свои грехи, а вы способны тольк насмехаться над ним? Господь всемогущий, вот что действительно приводит меня в ярость!

- Ладно, ладно! - ответил Дейвис, напуганный приступом гнева Старбака.

- Я серьезно, Дейвис, - добавил Старбак, хотя лейтенант и не ставил под сомнение его искренность. - Я прибью тебя ко всем чертям, если еще раз попытаешься повторить свои фокусы, - сказал Старбак. - А теперь проваливай отсюда.

Старбак оставался на месте, пока лейтенант не скрылся в ночи, и затем облегченно вздохнул.

- Мы прибережем это для завтрашней ночи, - сказал он Траслоу, довольно размахивая оставленной Дейвисом флягой.

- И подложим ее в палатку Свинерду?

- Именно. Пусть Дейвис катится ко всем чертям со своими тридцатью долларами. Мне деньги нужнее.

Траслоу подошел к своему капитану.

- Что действительно любит этот страдающий ублюдок, так это добрый бренди.

- Что ж, может, нам и удастся его раздобыть завтра на поле битвы, - сказал Старбак, и эта находка казалась вполне возможной - несмотря на то, что после сражения прошло три дня, в лесу и в сломанных колосьях пшеничных полей еще лежали раненые. И в самом деле, мертвецов и раненых было так много, что лишь своими силами мятежники были не в силах отыскать всех, поэтому было заключено перемирие, и солдатам из армии генерала Бэнкса предоставили возможность спасти своих людей.

День перемирия занялся жарким и знойным. Большинству солдат Легиона было приказано помочь осмотреть подлесок в том месте, где захлебнулась атака янки, но роту Старбака заставили валить лес и сооружать огромный погребальный костер для сожжения павших лошадей пенсильванской кавалерии.

На главной дороге позади погребального костра вереница легких рессорных санитарных повозок везла раненых янки. Транспортные средства северян, специально построенные для нужд армии, составляли разительный контраст с фермерскими телегами и захваченными армейскими фургонами, которые использовали в качестве санитарного транспорта мятежники, так же как обмундированные и хорошо экипированные солдаты северян выглядели намного щеголеватей мятежников. Капитан из роты пенсильванцев, ответственный за погрузку санитарных повозок, подошел к людям Старбака, поинтересовавшись, который из оборванцев является их офицером.

- Дик Левергуд, - представился он Старбаку.

- Нат Старбак.

Левергуд по-дружески предложил Старбаку сигару и лимонад.

- Это из концентрата, - произнес он, извиняясь, что лимонад сделан из порошка, - но на вкус не так уж плох. Мне его мать прислала.

- Может, вы предпочли бы виски? - Старбак протянул Левергуду бутылку. - Хороший северный виски, - с озорством добавил Старбак.

К легионерам присоединились и другие пенсильванцы. Они обменивались газетами, а куски табака менялись на кофе, хотя самая оживленная торговля велась за доллары Конфедерации. Каждый северянин желал купить банкноту Юга, чтобы послать домой в качестве сувенира, и цена плохо отпечатанных денег южан с каждой минутой росла.

Солдаты устроили торговлю неподалеку от огромного погребального костра, сложенного из свежих сосновых бревен в шестьдесят футов длиной, на которые рота артиллеристов как раз складывала лошадей. Они использовали для этого телегу с прикрепленным к ней подъемным устройством. Настоящим предназначением повозки являлось вытаскивание сброшенных пушек, но сейчас ее подъемное устройство вздымало гниющие лошадиные туши на шесть футов над землей и скидывало их на поленья, где группа солдат с повязками, защищающими носы и рты от вони, вилами передвигала раздувшиеся трупы на нужное место. Еще два человека в масках обливали дрова керосинам.

Капитан Левергуд уставился на телегу.

- Это наша.

- Трофей, - подтвердил Старбак северное происхождение телеги, и в самом деле, на ее боку виднелись буквы "США".

- Нет-нет, - пояснил Левергуд. - Эта принадлежала нашей семье. Мы производим их в Питтсбурге. Раньше мы делали двуколки, коляски и конки, а теперь в основном производим повозки для армии. Сотню повозок в месяц, и правительство платит любую запрошенную цену. Вот что я вам скажу, Старбак, если хотите нажить состояние, работайте на правительство. За семитонную повозку оно платит гораздо больше, чем мы осмеливались просить за экипаж для четырех пар лошадей с кожаными сиденьями, печкой, шелковыми занавесками, турецкими коврами и серебряными лампами.

Старбак вытащил сигару.

- Так почему же вы подставляете себя под пули вместо того, чтобы делать в Питтсбурге повозки?

Левергуд пожал плечами.

- Хотел сражаться за свою страну, - он сделал это признание смущенным тоном. - Видите ли, я и помыслить не мог, что война продлится дольше чем одно лето.

- Мы тоже, - признался Старбак. - Считали, что одно хорошее сражение преподаст вам урок и подведет всему итог.

- Полагаю, мы медленно учимся, - любезно заметил Левергуд. - ну теперь-то уж это точно долго не продлится.

- Правда? - развеселился Старбак.

- Как мы слышали, Макклелан покидает полуостров. Его люди плывут на север и через пару недель его армия присоединится к нашей, и тогда мы набросимся на вас как стая волков. Армии Поупа и Макклелана вместе. Вас раздавят, как спелый виноград. Надеюсь, что в Ричмонде достаточно постелей, чтобы мы все смогли разместиться.

- Там хватает тюремных постелей, - ответил Старбак, - но матрасы не слишком мягкие.

Левергуд засмеялся, а потом повернулся на зазвучавший со стороны дороги голос.

- Прочтите это! Прочтите! Позвольте слову Божьему принести благодать вашим грешным душам. Сюда! Возьмите это и прочтите, возьмите и прочтите, - одетый в платье священника старик раздавал трактаты с седла, разбрасывая брошюры в сторону расположившихся у дороги солдат.

- Иисусе! - поразился Старбак.

- Преподобный Элиял Старбак, - произнес Левергуд, явно гордясь присутствием такой знаменитости. - Он вчера читал нам проповедь. У него редкий ораторский дар, как по мне. Кажется, он близок к нашему высшему командованию, которое обещало ему, что он прочтет первую проповедь в освобожденном Ричмонде, - Левергуд помедлил и нахмурился. - Вас тоже зовут Старбак. Вы родственники?

- Просто однофамильцы, - ответил Старбак. Он отошел к краю погребального костра. Сражение он встречал с очевидным мужеством, но не мог встретиться лицом к лицу со своим отцом. Он подошел к тому месту, где Иса Уошбрук стоял в карауле у сложенного в кучу вражеского оружия. - Дай мне свою винтовку, Уошбрук, - приказал он.

Уошбрука, лучшего стрелка роты, снабдили европейской снайперской винтовкой - тяжелым дальнобойным оружием с телескопическим прицелом вдоль ствола.

- Вы ведь не собираетесь убить этого человека? - спросил Левергуд, который последовал за Старбаком в сторону от дороги.

- Нет, - Старбак навел винтовку на отца, разглядывая его через телескопический прицел. Канониры разожгли огонь погребального костра для лошадей, и дым стал заслонять Старбаку видимость, а в исходящем от костра жаре образ расплывался в перекрестии прицела. К удивлению Старбака, отец выглядел счастливее, чем в последний раз, когда он его видел. Трупный запах и остатки сражения явно вызывали у него ликование.

- Адово пламя будет гореть ярче этих костров! - провозгласил мятежникам проповедник. - Оно будет гореть вечность и доставит вам невыносимые муки! Вот ваша судьба, если только вы немедленно не покаетесь! Господь простирает над вами руки свои! Покайтесь и будете спасены!

Старбак легонько дотронулся до спускового крючка и, устыдившись этого импульса, немедленно опустил винтовку. На мгновение показалось, будто отец глядит прямо на него, но без всякого сомнения, взгляду священника тоже мешал жар и дым, потому что он развернулся, не узнав сына, и направился обратно в сторону северян.

Пламя погребального костра взметнулось выше, когда жир из туш побежал вниз по поленьям. Последняя санитарная карета направилась на север, а с ней и последний фургон с мертвыми янки. Звуки горна теперь призывали оставшихся в живых янки вернуться к своим, и капитан Левергуд протянул руку.

- Думаю, еще увидимся, Нат.

- С удовольствием, - Старбак пожал руку северянину.

- Вообще-то, это какое-то безумие, - этими словами Левергуд выразил сожаление, что встретил такого приятного врага, а потом пожал плечами. - Но в следующую встречу будьте начеку. Нас поведет Макклелан, а он настоящий тигр. Он очень скоро вас разобьет.

Старбак однажды встречался с этим тигром и видел, как того разбили, но ничего не сказал ни об этой встрече, ни о поражении.

- Берегите себя, - сказал он Левергуду.

- И вы тоже, друг мой.

Северяне направились обратно, преследуемые зловонным дымом от горящих лошадиных туш.

- Вы знаете, что здесь был ваш отец? - за спиной Старбака внезапно раздался хриплый голос Свинерда.

Нат обернулся.

- Да, я его видел.

- Я разговаривал с ним, - сказал Свинерд. - Сказал, что имею честь быть командующим его сына. Знаете, что он ответил? - Свинерд сделал паузу, чтобы придать моменту драматизма, а потом усмехнулся. - Сказал, что у него нет сына по имени Натаниэль. Вы не существуете, по его словам. Вас вычеркнули из его жизни, уничтожили, прокляли и лишили наследства. Я сказал, что помолюсь за то, чтобы вы были прощены.

Старбак пожал плечами.

- Мой отец не из тех, кто прощает, полковник.

- Тогда вы сами должны его простить, - заявил Свинерд. - Но сначала подготовьтесь выступить, нас отводят обратно за Рапидан.

- Сегодня ночью?

- До рассвета. Это будет быстрый поход, так что велите своим ребятам не брать лишнее барахло. Мы же не можем нагружать их подобными вещами, а, Старбак? - Свинерд вытащил из кармана бутылку виски. - Я нашел это у себя в палатке, Старбак. Сразу после того как вы забрали ту бутылку. Я слышал, как вы бранили Дейвиса, и благодарен вам за это, но еще дюжина человек все равно принесли мне выпивку.

Старбак почувствовал приступ стыда из-за того, что собирался той же ночью вернуть виски Дейвиса обратно в палатку Свинерда.

- Вы чувствовали искушение? - спросил он полковника.

- Конечно же чувствовал. Дьявол еще от меня не отступился, Старбак, но я одержу над ним победу, - Свинерд оценил расстояние до погребального костра и метнул бутылку в огонь. Она приземлилась точно в цель, вызвав голубой всполох в центре костра. - Я спасен, Старбак, - сказал Свинерд, - так что велите друзьям Мерфи придержать выпивку для себя.

- Хорошо, полковник, так я и сделаю, - согласился Старбак и направился обратно к сержанту Траслоу. - Он спасен, а мы нищие, сержант, - заявил Старбак. - Полагаю, мы потеряли свои деньги.

Траслоу сплюнул в пыль.

- Засранец и одну ночь не продержится, - сказал он.

- А два бакса говорят, что продержится.

Траслоу на мгновение задумался.

- Какие еще два бакса? - наконец спросил он.

- Я выиграю у вас два бакса, если Свинерд продержится эту ночь.

- Забудьте.

Дым отнесло на север, где он смешался с темными тучами, сгрудившимися на летнем небе. Где-то под ними собирались армии Соединенных Штатов, чтобы отправиться на юг, и оказавшейся в меньшинстве армии Джексона оставалось только отступить.

Адам вместе со своим отрядом задержался на том месте, откуда мог обозревать далекий Голубой хребет. Он выискивал партизан, но сержант Том Хакстейбл поглядывал назад, в сторону фермы.

- Уютное местечко, - наконец прокомментировал он.

- Из тех мест, где можно провести всю жизнь, - согласился Адам.

- Но только не после того, как Билли Блайз закончит его обыскивать, - больше не мог скрывать своей обеспокоенности Хакстейбл. - Наше дело - охотиться на мятежников, - сказал он, а не преследовать женщин.

Адаму стало не по себе от этого прямого обвинения коллеги-офицера. Он подозревал, что оно может быть вполне обоснованным, но Адам всегда пытался истолковывать сомнения в пользу человека, и теперь пробовал найти остатки благородства в натуре Билли Блайза.

- Капитан просто расследует, что была за стрельба, сержант. Я ничего не слышал про женщин.

- Выстрелил Сет Келли, - заявил Хакстейбл, - не иначе.

Адам молча осматривал леса и поля на юге. Листва на деревьях застыла в неподвижном воздухе, когда он разглядывал ее в полевой бинокль.

- Человек должен иметь убеждения, видите ли, - заметил сержант Хакстейбл. - Человек без убеждений, капитан, - это человек без цели. Как корабль без компаса.

Адам по-прежнему молчал. Он повернул бинокль на север и рассматривал пустынную дорогу, а потом навел его на лесистый склон.

Хакстейбл переместил кусок жевательного табака от одной щеки к другой. В свой родной Луизиане он был бочаром, а потом стал подмастерьем у мебельщика в деревне своей жены в предместьях Нью-Йорка. Когда разразилась война, Том Хакстейбл посетил приходскую церковь с белым шпилем, преклонил колени в молитве на двадцать минут, а потом пошел домой, достал с крючка над камином винтовку, вытащил из ящика кухонного стола библию и взял из мастерской нож. Затем он велел жене как следует поливать тыквы и отправился в армию Севера. Его дед был убит британцами ради основания Соединенных Штатов Америки, и Том Хакстейбл не намеревался пустить эту жертву коту под хвост.

- Может, не мое дело это говорить, - безжалостно продолжал Хакстейбл, - но у капитана Блайза нет убеждений, сэр. Он и за дьявола станет драться, если ему хорошо заплатят.

Люди Адама придерживались того же мнения, что и сержант, и одобрительно забормотали.

- Мистер Блайз сражается за Север не по своей воле, капитан, - упрямо настаивал Хакстейбл. - Он говорит, что дерется за Союз, но по слухам, уехал из родного города, сбежав от линчевателей. Ходят разговоры о девушке, капитан. Белой девушке из хорошей семьи. Она говорит, что мистер Блайз взял ее силой и...

- Не желаю этого знать! - оборвал его Адам. А потом, решив, что был слишком груб, повернулся к сержанту с извинениями: - Уверен, что майор Гэллоуэй всё это учёл.

- Майор Гэллоуэй вроде вас, сэр. Порядочный человек, не верящий в зло.

- А вы верите? - спросил Адам.

- Вы видели плантации в самом сердце Юга, сэр? Да, сэр, я верю в зло.

- Сэр! - разговор был прерван одним из солдат, указывающим на север. Адам повернулся и поднял бинокль. Пару секунд он не видел ничего кроме расплывающихся очертаний листьев, а потом сфокусировал бинокль и заметил на вершине холма всадников. Он насчитал дюжину, но решил, что их еще больше. Они были не в форме, но с винтовками за плечами или в седельных кобурах. В поле зрения появилась и вторая группа всадников. Это наверняка были партизаны: всадники-южане, пробирающиеся по тайным тропам Виргинии, чтобы доставить неприятности армии Севера.

Хакстейбл пристально всматривался в далеких всадников.

- Капитан Блайз сбежит, - с отвращением заявил он.

- Его нужно предупредить. Поехали, - Адам повел свой отряд вниз по склону. Они пришпорили лошадей, направив их на восток. Как бы Адаму хотелось, чтобы животные не были такими клячами.

Высохшая лужайка перед сельским домом теперь представляла собой странное сборище мебели и домашней утвари, которые люди Блайза вытащили в поисках поживы. Там были ведра, плевательницы, картины,лампы и перевернутые кресла. Там находились высокие напольные часы, швейная машинка, две маслобойки, ночной горшок и сито. Некоторые солдаты примеряли одежду, а двое завернулись в женские шали. Один выкинул из окна верхнего этажа рулон материи, и яркая ткань водопадом полилась на крышу веранды и дальше вниз, где в цветочных клумбах были привязаны лошади.

- Где капитан Блайз? - спросил Адам одного из солдат в женской шали.

- В амбаре, кэп, но он вас не отблагодарит, если вы его там застанете, - ответил тот. В доме закричали дети. Адам бросил поводья сержанту Хакстейблу и побежал к амбару, у которого стоял на страже капрал Кембл.

- Вам туда нельзя, сэр, - с несчастным видом произнес капрал.

Адам ринулся мимо капрала, распахнул дверь и ворвался в амбар. Справа находились два пустых стойла, в центре возвышалась молотилка для овса, а дальний конец амбара заполняло сено. Блайз находился на сене, борясь с плачущей женщиной.

- Сука! - говорил Блайз, хлестая ее по щекам. Чертова сука!

Раздался звук разрывающейся ткани, и тут Блайз понял, что дверь распахнулась, и сердито повернулся.

- Какого чёрта вам надо? - он не узнал того, кто вторгся в амбар, силуэт находился против света.

- Оставьте ее в покое, Блайз! - потребовал Адам.

- Фалконер? Вот сукин сын! - Блайз вскочил на ноги и стряхнул с рук сено. - Я просто допрашиваю эту леди, и то, чем я здесь занимаюсь - не ваше чертово дело.

Женщина прижала остатки платья к груди и бросилась вперед.

- Он напал на меня, мистер! - обратилась она к Адаму. - Он собирался...

- Убирайтесь! - рявкнул Блайз Адаму.

Но Адам знал, что пришло время настоять на своем. Он вытащил револьвер, взвел его и нацелил в голову Блайза.

- Просто оставьте ее в покое.

Блайз улыбнулся и покачал головой.

- Вы просто мальчишка, Фалконер. Я на нее не нападал! Она мятежница! Она в нас стреляла!

- Никогда! - крикнула женщина.

- Отойдите от нее! - велел Адам. Он чувствовал, как стучит его сердце, и осознал свой страх, но понимал, что должен противостоять Блайзу.

- Застрели этого сукиного сына, который мешается под ногами, Кембл! - крикнул Блайз капралу через плечо Адама.

- Тронешь курок, капрал, и я тебя убью, - произнес из-за двери сержант Хакстейбл.

Блайз, похоже, нашел это безвыходное положение забавным, потому что ухмыляясь смахивал остатки сена с мундира.

- Она предательница, Фалконер. Проклятая мятежница. Вы знаете, каково наказание за убийство солдата-северянина? Читали генеральный приказ номер семь, так ведь? - он вытащил из кармана серебряную спичечницу.

- Просто оставьте ее в покое, - повторил Адам.

- Я и в мыслях не имел к ней приближаться, - заявил Блайз. - Но сучка пыталась помешать мне делать свою работу. А моя работа, Фалконер, заключается в том, чтобы сжечь этот дом дотла, как приказал генерал-майор Джон Поуп, - он начал чиркать спичкой, а когда она загорелась, бросил ее на сено. Когда женщина попыталась сбить пламя голыми руками, он расхохотался. Ее порванное платье распахнулось, и Блайз кивнул в ее сторону.

- Симпатичные сиськи, Фалконер. Или вам не с чем сравнивать, потому что вы никаких не видели? - Блайз захихикал, бросая на пол новые спички, от которых занимался огонь. - Так почему бы вам меня не пристрелить, Фалконер? Кишка тонка?

- Потому что не хочу сообщать партизанам, что мы здесь. Группа партизан находится в миле к северу. И они едут сюда.

Блайз на секунду уставился на Адама, а потом улыбнулся.

- Хорошая попытка, паренек.

- Может, пара десятков, - бесстрастно заметил из-за двери сержант Хакстейбл.

За спиной Блайза сено начало уже вовсю гореть. Женщина с плачем отпрянула от жара. Ее волосы растрепались, пряди свисали по обе стороны лица. Она закрыла грудь руками, плюнула в Блайза и выбежала из амбара.

- Спасибо, мистер, - сказала она, проходя мимо Адама.

Блайз смотрел, как она уходил, а потом снова перевел взгляд на Адама.

- Вы мне лжете, Фалконер?

- Хотите остаться и узнать? - спросил Адам. - Хотите рискнуть и встретиться с мужем этой женщины?

- Чертовы партизаны! - сержант Сет Келли внезапно выкрикнул это предупреждение откуда-то снаружи. - С милю отсюда, Билли!

- Вот же хрень Господня! - выругался Блайз и побежал мимо Адама, подзывая свою лошадь. - Пошли, ребята! Сматываемся отсюда! Берите, что сможете, и оставьте остальное! Быстрее! Быстрее!

Сено вовсю горело, из двери амбара валил дым.

- Куда? - спросил сержант Келли.

- На юг! Поехали! - Блайз отчаянно пытался покинуть ферму до появления партизан. Он схватил сумку с награбленным, вонзил в бока лошади шпоры и галопом поскакал в сторону леса.

Остальные в беспорядке последовали за ним. Адам со своим отрядом уехал последним. Они обнаружили Блайза в полумиле, в глубине леса, раздумывающим, по какой дороге направиться - на запад или на юг. Где-то вдалеке слышались мужские голоса, и их оказалось достаточно, чтобы Блайз выбрал дорогу на юг, обещавшую сделать побег более быстрым, поскольку она вела вниз по холму. Лошади отряда Адама устали, из их астматических легких со свистом вырывался воздух, а бока взмокли и побелели от пота, но Блайз всё равно ускорил бег, не остановившись, пока они не отъехали на добрых шесть или семь миль от фермы. Не было заметно никаких признаков преследования.

- Ублюдки, наверное, остановились, чтобы потушить пожар, - предположил Сет Келли.

- С этими партизанами никогда нельзя быть уверенным, - ответил Блайз. - Юркие, как змеи. Могут оказаться где угодно, - он нервно оглядывал лес.

Всадники остановились у ручья, бегущего на восток по залитой солнцем лесистой местности. Все лошади тяжело дышали, а пара охромела. Адам был уверен, что если бы партизаны за ними погнались, то все люди Блайза были бы убиты или захвачены в плен.

- Что теперь будем делать? - спросил Блайза один из солдат.

- Разузнаем, где мы находимся, чёрт возьми, - раздраженно огрызнулся Блайз.

- Я знаю, где мы находимся, - сказал Адам, - и знаю, куда мы направляемся.

Блайз тяжело дышал, а по его раскрасневшемуся лицу стекал пот. Он посмотрел на Фалконера.

- Куда? - отрывисто спросил он.

- Собираемся достать приличных лошадей, - ответил Адам, - а потом будем драться, как и должны были.

- Аминь, - произнес сержант Хакстейбл.

Блайз выпрямился в седле.

- Хотите сказать, что я не хочу драться, Фалконер?

На мгновение у Адама возникуло искушение принять вызов и заставить Блайза либо драться с ним, либо пойти на попятный перед лицом своих солдат. Но потом он вспомнил про партизан и понял, что не может позволить себе роскошь драться на дуэли так глубоко в тылу противника.

Блайз заметил колебания Адама и принял их за трусость. Он ухмыльнулся.

- Язык проглотили?

- Я еду на юг, Блайз, и мне плевать, поедете ли вы со мной или останетесь.

- Я вас отпущу, паренек, - произнес Блайз, развернул лошадь и поскакал на запад. Он планировал отвести своих людей к подножию холмов Голубого хребта, а потом следовать по горам на север, пока они не доберутся до расположения федералистов.

Адам смотрел, как Блайз уезжает, и знал, что их конфликт лишь отложен. Потом, когда настали сумерки, а лошади и люди отдохнули, он повел отряд на юг, туда, где собирался одержать победу.

Часть вторая

Глава пятая

 Джексон, подобно укусившей змее, ранивший, но не добивший свою добычу, неожиданно отступил назад за Рапидан, таким образом очистив поле битвы у подножия Кедровой горы с его потемневшими участками выжженной земли и свежевырытыми могилами, на которых грифы-индейки жадно пировали вырытыми собаками останками.

Округ Калпепер остался за янки, и они рассматривали это как свою победу, хотя на самом деле никто не считал, что Джексон потерпел поражение. У змеи осталось жало, и это значило, что генералам Севера вновь придется его вырывать. Войска янки двигались на юг, расположившись лагерем вдоль северного берега реки Рапидан, а к югу от реки, в Гордонсвиле, железнодорожные вагоны подвозили новые войска мятежников из Ричмонда.

По обеим берегам реки распространилось тревожное ощущение, что вот-вот произойдут какие-то значительные события, и неизбежные слухи подогревали эти опасения. Мятежники боялись, что Потамакская армия Макклелана объединится с Виргинской армией Поупа, а если и эта перспектива была недостаточно пугающей, то северные газеты намекали, что янки выпустили из тюрем между Вашингтоном и канадской границей всех заключенных, переодели их в военную форму, вручили оружие и послали опустошать Виргинию.

В других слухах утверждалось, что Север собирает наемников в Европе, главным образом в Германии, и что каждому иностранцу обещан один акр территории индейцев за каждого убитого мятежника.

- Так я и знал, кончится тем, что мы будем воевать с немчурой, - заметил Траслоу, - но мы побили этих сволочей в семьдесят шестом, и в шестьдесят втором тоже разделаем.

Но самый настойчивый слух был о том, что Эйб Линкольн записывает в свою армию освобожденных рабов.

- Потому что больше не может найти никого, кто бы согласился против нас драться, - патриотично заявил лейтенант Коффмэн.

Большинство отметало слухи о вооруженных рабах как немыслимые, но через неделю после того, как Легион отступил от Кедровой горы, капитан Мерфи обнаружил подтверждение этих рассказов в "Вечерней газете Харфорда" двухнедельной давности, которая каким-то образом дошла до расположения южан.

- Смотрите! - крикнул Мерфи офицерам, пустившим вокруг костра кувшин с виски. - Это правда! - он развернул газету в сторону костра.

- "Конгресс разрешил президенту записывать в армию цветных", - вслух прочитал Мерфи. - "Конгрессмен Мэттисон из Нью-Джерси заявил, что чернокожее братство Америки жаждет собственной кровью внести лепту в великий крестовый поход, и таким образом, поскольку их детский и послушный характер вполне пригоден для воинской дисциплины, нет причин, по которым они не могут сражаться по меньшей мере столь же хорошо, как и предатели-мятежники".

Последние два слова были встречены хором насмешливых голосов. Потом состоялся спор об этой газетной заметке, и Старбак ощутил беспокойство в рядах офицеров. В мысли о том, что войско чернокожих явится, чтобы отомстить своим бывшим хозяевам, было что-то от ночного кошмара.

- Хотя сколько из нас когда-либо владели рабами? - возмущенно спросил лейтенант Дейвис.

- У меня было несколько, - тихо ответил Мерфи, а потом, после некоторой паузы, добавил: - Между прочим, я неплохо платил этим мерзавцам. Не думаю, что из нас, ирландцев, получаются хорошие рабовладельцы.

- У майора Хинтона дюжина рабов, - заметил лейтенант Пайн из четвертой роты Мерфи.

- А у Свинерда их было много за всю его жизнь, - сказал Старбак.

- Но больше нет, - озадаченно произнес лейтенант Дейвис. И в самом деле, ко всеобщему изумлению, как только Джексон отправил армию обратно за реку, полковник освободил двух своих рабов. Несмотря на то, что он был выходцем из наиболее известной семьи работорговцев Виргинии, он освободил превосходных негров стоимостью по меньшей мере тысячу долларов и послал их на север, к федералистам. Почему-то именно эта жертва, даже больше, чем поразительная способность полковника воздерживаться от выпивки, произвела на всю бригаду впечатление, что заместитель командующего и правда стал другим человеком. - Он даже сигары бросил курить, - добавил Дейвис.

Мерфи взял кувшин из рук Старбака.

- Только Богу известно, почему у вас, протестантов, такая малопривлекательная религия.

- Потому что это истинная религия, - вмешался лейтенант Эзра Пайн, - и нас ждет награда на небесах.

- А небеса, - настаивал Мерфи, - это место для всевозможных удовольствий, так ведь? То есть там будут реки, до краев полные лучшего виски, а коробки самых превосходных сигар будут дожидаться на каждом углу, и если все эти удовольствия вполне подходят для ангелов, то и для меня сгодятся. Да благословит тебя Господь, Пайн, - добавил Мерфи, поднося кувшин к губам.

Эзра Пайн хотел было начать теологический спор о природе рая, но ему пришлось заткнуться. Где-то в темноте солдат затянул любовную балладу, и эти звуки заставили офицеров замолчать. Старбак решил, что они задумались об этих ордах заключенных, немецких наемниках и мстительных освобожденных рабах, которые, по слухам, скапливались на противоположном берегу реки Рапидан.

- Если бы здесь был Ли, - разорвал тишину Мерфи, - он бы заставил нас рыть окопы. И все руки были бы в мозолях.

Все согласились, что Роберт Ли устроил бы сражение в обороне, но никто не понимал, как поступит Томас Джексон.

- Вот бы приехал Ли, - задумчиво произнес Мерфи, - потому что ничто на земле не остановит пулю лучше, чем пара ярдов доброй милой грязи.

На следующий день Старбак услышал первые слухи, и правда подтверждающие, что прибывает генерал Ли, чтобы принять командование силами мятежников у реки Рапидан. Старбак услышал об этом от старого друга, который приехал в Легион, размахивая двумя бутылками прекрасного французского вина.

- Мы взяли десять ящиков у янки в трех милях за Раппаханнок!

Этим ликующим оратором был француз, полковник Лассан, якобы являвшийся иностранным военным наблюдателем, но на самом деле он отправился вместе с кавалерией мятежников из чистого удовольствия поучаствовать в стычке. Он только что вернулся из рейда в глубокий тыл янки и привез новости о приготовлениях врага.

- Там целые ряды фургонов до самого горизонта, Нат! Многие мили, и все заполнены провизией, порохом и пулями.

- Это армия Макклелана? - спросил Старбак.

Лассан покачал головой.

- Это армия Поупа, но Макклелан скоро прибудет, - француз говорил об этом объединении армий, обещавшем хорошую драку, с настоящей радостью.

- А если прибудет Макклелан, - сказал Старбак, - и приедет Ли, то это означает многие мили окопов.

Француз бросил на Старбака удивленный взгляд.

- Бог ты мой, Ли не может позволить себе ожидание. Он рыл окопы, чтобы защитить Ричмонд, но здесь окопы не помогут, - он махнул рукой в сторону открытой местности, - и Ли придется сломить янки до того, как их армии объединятся. Ли не дурак, Нат. Он знает, каким местом свинья землю роет.

Старбак рассмеялся над этой причудливой фразой. Лассан говорил на превосходном английском, унаследованном от отца, но временами приправлял этот язык крестьянским диалектом Нормандии. Сам Лассан был не крестьянином, а профессиональным военным, который сражался в Италии, Крыму и Северной Африке и носил шрамы этих войн на своем лице вместе с закрывающей один глаз повязкой. Шрамы выглядели ужасно и могли бы до смерти перепугать ребенка, но сам Лассан был добродушным человеком, чьими главными грехами являлись женщина и война.

- Оба раза была опасная погоня, - с удовольствием поведал он Старбаку, - но к чему в этом гнусном и печальном мире еще и к скуке привыкать?

Теперь, привязав лошадь, француз расхаживал вместе со Старбаком по лагерю Легиона. Стояла такая погода, что никто не озаботился постройкой шалашей, предпочитая спать под открытым небом, так что лагерь представлял собой лишь сложенные в кучи пожитки среди остатков костров полевых кухонь. Старшина Толливер муштровал новобранцев, а не занятые в карауле ветераны либо спали, либо играли в карты, либо читали.

Лассан, который, похоже, взял на себя труд просветить Старбака в военных вопросах, объяснил, почему Ли не мог себе позволить оборонительную стратегию.

- Выкопайте окопы и разместите орудия за рекой, друг мой, и как вы остановите янки, если они просто обойдут ваши земляные укрепления? У вас недостаточно людей, чтобы охранять окопы от Чессапикского залива до Голубого хребта, так что вместо того, чтобы копать, вам нужно выступить и расстроить планы противника.

Это будет война маневров, война кавалерии! Конечно, вашей пехоте придется по-настоящему сражаться и умирать, вот для чего Господь создал пехоту, но мы, кавалеристы, проведем для вас разведку, - Лассан почесал лицо под заплесневевшей глазной повязкой. - Вот увидишь, Нат, тут станет горячо, когда прибудет Ли.

- Или когда атакуют янки, - заметил Старбак.

- Не атакуют. Слишком вялые. Север похож на человека, который слишком растолстел, чтобы быстро передвигаться. Он просто хочет накатиться на вас и раздавить всмятку, а вам нужно разрезать его на мелкие кусочки.

Несколько шагов Старбак прошел молча. Лагерь бригады остался у них за спиной, и теперь они двигались в сторону рощицы, заслонявшей южный берег реки Рапидан.

- Сможем ли мы выиграть эту войну? - наконец спросил француза Старбак.

- О да, - без колебаний ответил Лассан, - но это дорого обойдется. Если вы убьете достаточное число янки, они могут решить, что игра не стоит свеч. И еще вам понадобится удача, - француз говорил уверенно, но Старбака всё равно поразила эта мрачноватая установка. - Конечно, - продолжал Лассан, - если вы получите помощь Европы, то всё изменится.

- А мы сможем ее получить? - поинтересовался Старбак, словно этот вопрос не обсуждался без конца по всей Конфедерации.

Лассан покачал головой.

- Франция палец о палец не ударит, пока не начнет Британия, а Британия слишком сильно погорела в последней американской авантюре, так что не вмешается, если не будет уверена, что Юг способен выиграть войну и собственными силами, а в этом случае вам вообще не понадобится их помощь, и всё это означает, друг мой, что Югу придется сражаться и побеждать самостоятельно.

Они уже дошли до рощи, которая была переломана топорами солдат в поисках дров для костров, и Старбак засомневался, стоит ли двигаться дальше, но Лассан жестом пригласил его вперед.

- Хочу переговорить с тобой наедине, - сказал француз, ведя Старбака вниз, по едва заметной тропе, беспорядочно виляющей по подлеску. В листве щебетали голуби, и внезапно совсем близко раздалось стаккато постукивания дятла. - Мне нужно сказать тебе, - сказал Лассан, вполоборота повернувшись к Нату, - что я устроился в Ричмонде.

Старбаку это признание показалось странным и ненужным, возможно потому, что он не вполне понимал, что француз имел в виду под словом "устроился".

- В смысле основали бизнес? - спросил он.

- Боже ты мой, нет! - рассмеялся Лассан над этой идеей. - Моя голова не создана для коммерции, ни за что! Я о том, что обустроил жилье. На Грейс-стрит. Ты ее знаешь?

- Очень хорошо, - Старбака повеселила мысль о том, что Лассан может суетиться по дому.

- Это квартира, - объяснил Лассан. - У нас пять комнат над портняжной мастерской на углу Четвертой. Внизу - помещения для рабов, а на задах кухня, небольшой огородик с пряными травами, персиковое дерево и деревянная конюшня. Конечно, всё это в аренду, а кухонный дымоход чадит, когда ветер дует с запада, но во всём остальном вполне комфортабельное жилище.

Дожив до среднего возраста, Лассан никогда не считал комфорт одним из жизненных приоритетов и придал этому слову ироничный оттенок.

- У вас есть рабы? - удивился Старбак.

Лассан пожал плечами.

- В чужой монастырь со своим уставом не ходят, друг мой, - он вынул из кармана сигару, прикурил и протянул ее Старбаку, после чего закурил и сам. - Не могу сказать, что мне приятны были эти хлопоты, - продолжал он, - но я убедил себя, что рабам будет со мной лучше, чем с кем-либо еще. У меня есть конюх, две кухарки, они же прибираются в доме, и, конечно, горничная, которая занимается одеждой и прочей ерундой.

Его голос снова звучал смущенно. Мужчины добрались до старой проселочной дороги, которая уже заросла, но была достаточно широка, чтобы позволить им идти рядом друг с другом.

- Звучит так, будто вы нашли себе жену, - весело предположил Старбак.

Лассан остановился и взглянул другу в глаза.

- Я нашел компаньона, - очень серьезно произнес он. - Мы не женаты и не поженимся, но по крайней мере на сей момент подходим друг другу, - Лассан помедлил. - Это вы мне ее представили.

- О, - Старбак слегка покраснел, припоминая, что когда Лассан впервые пересек линию фронта, чтобы присоединиться к армии мятежников, он попросил Старбака отвести его в ричмондский дом удовольствий. Нат направил француза в лучший из подобных домов и самый эксклюзивный, тот, где работала Салли Траслоу. - Это Салли? - спросил он.

- Именно, - подтвердил Лассан. Его единственный глаз пристально изучал Старбака.

Пару секунд Старбак молчал. Салли была непокорной дочерью сержанта Траслоу и девушкой, в которую, как иногда думал Старбак, он и сам был влюблен. В начале года он просил ее выйти за него замуж, и временами Старбаку по-прежнему казалось, что у них мог бы получиться неплохой брак.

Он был рад, когда она покинула бордель ради прибыльного бизнеса со спиритическими сеансами, которые теперь стали знамениты на весь охваченный тягой к сверхъестественному Ричмонд, но без сомнений, этот ее успех имел некоторое отношение и к тому факту, что темный храм мадам Ройял, как нынче именовала себя Салли, прилегал к самому известному дому утех, и эта близость придавала визитам ее клиентов некий привкус разврата. Старбак даже питал некоторые надежды, что Салли решит завершить свой путь к респектабельности замужеством, но вместо этого она нашла любовника, и Старбак понимал, что таким мягким образом его предупреждают держаться подальше от постели Салли.

- Вам повезло, - сказал он Лассану.

- Она хотела рассказать вам сама, - объяснил Лассан, - но я настоял.

- Спасибо, - отозвался Старбак, гадая, почему внезапно его охватила ревность. У него не было для нее причин. В самом деле, если он так влюблен в Салли, то почему по ночам выскальзывает из лагеря бригады, чтобы посетить таверну, расположенную чуть южнее? Посещения таверны Маккомба находилось под запретом, но в одной из комнат на верхнем этаже работала рыжеволосая девица, и Старбак готов был рискнуть быть наказанным ради визита к ней. У него не было причин для ревности, повторил он себе, а потом зашагал по проселочной дороге на север. - Везучий вы человек, Лассан.

- Так и есть.

- И Салли тоже повезло, - галантно добавил Старбак, хотя всё равно чувствовал себя преданным.

- Полагаю, что да, - с облегчением заметил Лассан. - Я учу ее французскому.

Старбак не смог сдержать улыбки, подумав о Салли Траслоу, девушке с бедной фермы у Голубого хребта, обучающийся говорить по-французски. Но это было не так уж и странно, потому что Салли проделала долгий путь от неуютного дома своего отца. Она научилась вести себя в обществе, одеваться и разговаривать, и Старбак вновь почувствовал укол ревности, вспомнив исключительную красоту Салли, а потом снова подумал, что нечестно с его стороны ревновать, потому что столь же часто, как и о Салли, он думал о Джулии Гордон, бывшей невесте Адама Фалконера, и не знал, какая из девушек нравится ему больше, а может, по правде говоря, ему могла задурить голову любая, даже рыжая шлюха из сельской таверны.

- Рад за вас, Лассан, - произнес он с натужным великодушием, - правда.

- Спасибо, - просто ответил Лассан, а потом остановился рядом со Старбаком, там, где проселочная дорога выходила из рощи и бежала к реке. Когда-то на этом берегу стоял дом, но теперь от него осталась лишь торчащая труба камина и очертания каменного фундамента, поросшие густым спутанным кустарником. Противоположный берег покрывал тенистый лес, деревья нависали над бурлящим потоком, хотя прямо напротив дома проселочная дорога вела между двумя ивами к дальнему лесу. Лассан всмотрелся в эту далекую дорогу и нахмурился.

- Вы видите то же, что и я?

Старбак раздумывал об ослепительной красоте Салли и о более серьезном лице Джулии, но теперь, почувствовав, что его испытывают, всмотрелся в окружающий ландшафт, пытаясь разглядеть что-нибудь важное. Разрушенный дом, река, густой лес на противоположном берегу, а потом он заметил эту странность так же ясно, как и тренированный глаз Лассана.

Дорога, по которой они с Лассаном дошли до этого места, не заканчивалась у реки, а продолжалась на другом берегу. Это означало, что здесь был брод. Весьма странно, потому что предполагалось, что все переправы через Рапидан должны охраняться, чтобы предотвратить неожиданную атаку северян, но здесь находился пустой и не охраняемый брод.

- Потому что никто не знает, что здесь брод, - сказал Старбак. - Или, может, его размыло? - предположил он.

- Это очень просто выяснить, - сказал Лассан. Он инстинктивно остерегался появления у реки солдат, особенно у реки, разделявшей две армии, но пристально всмотревшись в противоположный берег через небольшой бинокль, убедился, что ни один янки не ждал в засаде, так что вышел на солнечный свет, снял сапоги со шпорами и отцепил саблю.

Старбак последовал за французом в реку с чистой и прозрачной водой, ее русло оказалось совсем мелким и покрытым гравием. По течению плыли длинные водоросли, в тени шныряли несколько рыбешек, но ничто не мешало продвижению Старбака и Лассана: вообще-то вода едва достигала им до колен. На противоположном берегу дорога резко поднималась из воды, но не настолько круто, чтобы лошади не смогли вытянуть из реки тяжелый орудийный передок.

- Если янки знают про этот брод, - произнес Лассан, - они смогут обойти вас в момент.

- Я думал, вы говорили, что они не собираются на нас нападать, - заметил Старбак, вылезая на северный берег.

- И я также сотню раз говорил, что от врага всегда нужно ждать неожиданностей, - заявил Лассан, усаживаясь в тени ивы и рассматривая противоположный берег. Он махнул рукой с сигарой вверх по течению. - Какие там стоят подразделения?

- Никаких, - ответил Старбак. - Наша бригада занимает самые западные позиции.

- Значит, янки и правда могут обойти вас с тыла, - тихо произнес Лассан. Несколько секунд он молча курил, а потом резко сменил тему, вернувшись к своему новому дому. - Салли надеется, что вы навестите нас в Ричмонде. И я тоже на это надеюсь.

- Спасибо, - неловко пробормотал Старбак.

Лассан усмехнулся.

- Я потихоньку привязываюсь к дому. Моя матушка была бы довольна. Бедная матушка. Я искатель приключений, а моя сестра живет в Англии, так что матушка сейчас довольно одинока.

- У вас есть сестра?

- Графиня Бенфлит, - Лассан скорчил насмешливую гримасу, произнося этот громкий титул. - Доминик замужем за английским аристократом, так что теперь у нее есть замок, пять взрослых детей и, наверное, раза в два больше любовников. По крайней мере, я на это надеюсь, - он бросил окурок сигары в воду. - Один из сыновей Доминик хочет сражаться на этой войне, и сестра спросила меня, за какую сторону ему следует драться. Я ответил, что за Север, если он хочет выглядеть респектабельно, и за Юг, если жаждет приключений.

Лассан пожал плечами, будто сообщая, что ему в любом случае плевать.

- Интересно, у этого брода есть название? - лениво произнес он.

- Брод Мертвой Мэри, - внезапно заговорил человек с противоположного края дороги, его голос так напугал Старбака, что он потянулся за револьвером. - Всё в порядке, масса! Сайлас совершенно безобиден.

Невидимый собеседник хихикнул, а потом кустарник зашевелился, и Старбак увидел, что за деревьями всего в нескольких футах скрывается старый негр. Старик, должно быть, наблюдал за ними уже довольно давно.

- Сайлас - свободный человек! - сказал негр, осторожно выйдя на дорогу и вытащив из своей замызганной одежды клочок бумаги, которая давно потеряла всякую законную силу. - Свободный! Масса Кемп дал Сайласу свободу, - он помахал разорванными и засаленными бумажными лохмотьями. - Да благословит Господь массу Кемпа.

- Сайлас - это ты? - спросил Лассан.

- Сайлас, - старик кивком подтвердил свое имя. - Безумный Сайлас, - добавил он, словно это определение могло пригодиться. Он жадно уставился на окурок в руках Старбака.

Лассан вытащил новую сигару, прикурил и протянул ее старику, который теперь присел на корточки у дороги.

- Ты живешь здесь, Сайлас?

- Вон там, масса, - Сайлас указал на развалины дома. - Там у Сайласа берлога, - он хихикнул, а потом обнаружил в глубине своего сознания что-то еще более смешное и чуть не завалился на спину, покатываясь от смеха.

- Сколько тебе лет, Сайлас? - спросил Лассан.

- Сайлас старше вас, масса! - снова засмеялся старик. - Теперь Сайлас папаша, он еще британцев видал.

- А почему это место называется бродом Мертвой Мэри, Сайлас? - поинтересовался Лассан.

Старик переместился на несколько дюймов ближе. Его одежда выглядела столь же старой, как и он сам, волосы были белы и вымазаны в грязи, а лицо испещрено глубокими морщинами. Вопрос Лассана стер с его лица веселье, сменившееся подозрительностью.

- Так ведь Мэри померла, - наконец сказал он.

- Здесь? - мягко настаивал Лассан.

- Пришли белые люди. Искали Сайласа, но Сайласа здесь не было. Ребенок мистрис Пирс пропал, понимаете? Они думали, что его взял Сайлас, и сожгли его дом. И сожгли жену Сайласа, - старик был готов разразиться слезами, уставившись на дом, где, как теперь заметил Старбак, в кустах под кирпичным дымоходом было выкопано что-то вроде норы. - Но оказалось, что ребенок никуда и не пропадал, - закончив рассказ, Сайлас вздохнул. - Теперь она уже выросла. Но Мэри Сайласа еще здесь.

Лассан зажег еще одну сигару и несколько секунд курил молча, а потом дружелюбно улыбнулся старику.

- Послушай, Сайлас. Сюда скоро придет много белых. Они будут копать окопы вон там, вдоль края леса, на вершине твоего луга. Они не причинят тебе вреда, но если у тебя в доме есть что-нибудь ценное, то унеси это и спрячь. Ты меня понял?

- Сайлас вас понял, масса, - уверенно заявил негр.

Лассан дал старику еще две сигары, а потом похлопал Старбака по плечу.

- Пора возвращаться, Нат.

Мужчины пересекли брод, натянули сапоги и пошли обратно через лес. Старбак хотел найти майора Хинтона, но того не оказалось на месте, и потому он направился в сопровождении Лассана к большому фермерскому дому, который служил штабом Вашингтона Фалконера.

Вашингтон Фалконер уехал в Гордонсвил, оставив командовать бригадой полковника Свинерда. Тот находился в гостиной дома, сидя под скрещенными флагами Легиона Фалконера, которые генерал развернул у стены комнаты. Один из флагов был собственным знаменем Легиона с семейным гербом Фалконеров, изображавшим три красных полумесяца на белом фоне с семейным девизом "Вечно пылающий" вокруг нижнего полумесяца. Флаг с желтой бахромой был размером в тридцать шесть квадратных футов, как и второй - новое боевое знамя Конфедеративных Штатов Америки.

Сначала флаг Конфедерации состоял из трех полос, двух красных и одной белой, со звездами на голубом поле в верхнем углу, но в безветренную погоду, когда флаг безжизненно провисал, он напоминал звездно-полосатый флаг, и потому был создан новый - алое знамя с голубым андреевским крестом, и на этом диагональном кресте с белой каймой находились тринадцать звезд. Старый флаг со звездами и тремя полосами по-прежнему являлся официальным знаменем Конфедерации, но когда солдаты отправлялись в бой, теперь они маршировали под новым боевым знаменем.

Военный департамент Конфедерации постановил, что пехотные полки должны иметь боевое знамя размером четыре на четыре фута, но подобный флаг был недостаточно большим для бригадного генерала Вашингтона Фалконера, который настоял на том, чтобы сделать из лучшего шелка флаг шесть на шесть футов с бахромой из золотых нитей. Генерал хотел, чтобы два флага Легиона были самыми прекрасными боевыми знаменами во всей Конфедерации, и заказал их на той же дорогой французской фабрике, которая произвела и наплечные нашивки с полумесяцами с несчастливой судьбой.

- Что означает, - сказал полковник Гриффин Свинерд, заметив, как француз восхищается роскошными знаменами, - что каждый снайпер в армии северян целится именно в них.

- Возможно, вы могли бы убедить Фалконера встать под ними? - непринужденно предложил Старбак.

- Да ладно, Нат. Давайте будем милостивы, - ответил Свинерд. Полковник был поглощен счетами бригады и, похоже, обрадовался, что его прервали визитеры. Он встал и пожал руку полковнику Лассану, извинившись, что генерала Фалконера нет в штабе, и настояв на том, чтобы покрытый шрамами французский офицер поведал, какие обстоятельства привели его в армию конфедератов.

- Угощайтесь лимонадом, полковник, - предложил Свинерд, выслушав рассказ, и указал на кувшин бледно-желтой жидкости, накрытый от ос тонким муслином.

- У меня есть вино, полковник, - Лассан вытащил одну из трофейных бутылок.

Свинерд поморщился.

- Капитан Старбак расскажет вам, что я поклялся не употреблять спиртного, полковник. Уже две недели к этому дню! - гордо добавил он. Воздержание произвело удивительные перемены во внешности полковника. Исчез землистый цвет лица, заметно снизилась обильная потливость, а подергивание щеки, из-за которого его лицо превращалось в гротескную гримасу, превратилось в слабый тик. Его глаза стали ясными и внимательными, он выпрямился и каждый день надевал чистое белье. - Я совершенно новый человек, - похвастался он, - хотя, увы, мое новое рождение не подарило мне способностей к математике, - он махнул в сторону бригадных гроссбухов. - Мне нужен кто-нибудь, разбирающийся в бухгалтерии, кто-нибудь образованный, вроде вас, Старбак.

- Только не я, полковник, - ответил Старбак. - Я был в Йеле.

- Значит, вы для чего-нибудь да пригодны, - настаивал Свинерд.

- Да не особенно-то, черт возьми, - сказал Старбак, - разве что умею находить не обозначенные на карте броды, - он подошел к нарисованной от руки карте этого района, разложенной на одноногом столике. - Вот тут, - объяснил он, - на расстоянии выстрела от расположения Легиона.

На мгновение Свинерд решил, что Старбак шутит, но потом подошел к карте.

- Правда? спросил он.

- Правда, - подтвердил Лассан.

- Вот тут, - Старбак указал место на нарисованной карандашом карте. - Называется брод Мертвой Мэри.

- Мы перешли через него, полковник, - продолжил рассказ Лассан, - глубиной по колено, годится для проезда артиллерии и так же широко открыт, как двери портового борделя в субботнюю ночь.

Свинерд крикнул, чтобы привели лошадь. Теперь, отпустив своих рабов, в качестве слуги он использовал Хайрама Кетли, слабоумного ординарца полковника Бёрда. Сам Бёрд находился на пути домой, в Фалконер, и должен был выжить, если рана не загноится. - У вас нет лошади, Старбак? - спросил Свинерд, когда к дому подвели его собственную кобылу.

- Нет, полковник. Не могу себе позволить ее содержать.

Свинерд приказал оседлать еще одну лошадь, а потом все трое поскакали через лес на север, к разрушенному дому у реки. Свинерд пересек брод и вернулся обратно.

- Наш господин и властелин, - сказал он Старбаку, - приказал мне не менять диспозицию бригады без его разрешения, но подозреваю, что даже Фалконер согласится, что здесь нужно поставить часовых, - он замолчал, отвлекшись на фигуру Безумного Сайласа, внезапно появившегося из-за кустов у своего разрушенного дома, словно выпрыгнувший из норы зверь. - Кто это? спросил Свинерд.

- Один бедолага, старик-чернокожий, - ответил Лассан. - Он здесь живет.

- Он что, череп тащит? - ужаснулся Свинерд.

Старбак пристально посмотрел на старика и ощутил внезапный шок, осознав, что предмет в руках Сайласа и правда был старым пожелтевшим черепом.

- Иисусе, - едва слышно вымолвил он.

- Скорее всего, он принадлежал Мертвой Мэри, - сухо предположил Лассан.

- Полагаю, он знает, что делает, - сказал Свинерд, когда Сайлас пересек реку и исчез в дальнем лесу, - и получше нашего.

Он снова обратил всё внимание на брод.

- Если мы не слышали об этом броде, то не думаю, что о нем знают янки, но даже если и так, мы не можем рисковать. Почему бы вам не привести сюда вашу роту, Старбак, вместе со второй и пятой? Я сделаю вас отдельным отрядом, то есть вы станете здесь лагерем. Конечно, вам придется окопаться, и я жду, что вы закончите земляные работы сегодня к закату.

На секунду Старбак не вполне понял значение слов полковника.

- Это значит, что я буду командующим? - спросил он.

- А кто же еще? Зубная фея? - обращение к Господу не вполне избавило Свинерда от грубости. - Конечно, вы будете командовать. Второй и пятой командуют лейтенанты, если вы вдруг не заметили. Но конечно, - добавил он, - если вы не чувствуете себя достаточно ответственным, чтобы принять командование? - он оставил этот вопрос висеть в воздухе.

- Я готов, сэр, и благодарю вас, - сказал Старбак, и увидев триумфальную улыбку на лице Свинерда, понял, что действительно назвал полковника "сэр". Но то был особый случай, первый раз, когда капитан Натаниэль Старбак был назначен командовать независимым отрядом.

- Думаю, что теперь брод в надежных руках, - довольный собой, заявил Свинерд. - Итак, полковник, - повернулся он к Лассану, - вы уж точно повидали больше приключений, чем кто бы то ни было. Как и я! - он поднял левую руку с отсутствующими пальцами. - Так что давайте обменяемся историями о шрамах. Отправляйтесь, Старбак! Приведите своих людей. Лошадь оставьте Кетли.

- Да, сэр, - отозвался Старбак, почувствовав себя на седьмом небе. Он будет охранять брод.

Присцилла Бёрд приняла на себя обязанности мужа в маленькой школе округа Фалконер, где днем за днем обучала пятьдесят три ученика от пяти до пятнадцати лет от роду. Она была хорошим учителем, терпеливой с тугодумами и требовательной с сообразительными, твердой в поддержании дисциплины, но с тех пор как началась война, было два звука, гарантировавшие нарушение всякого порядка в классной комнате. Один из них - звук марширующих колонн, а второй - цоканье копыт по дороге, и несмотря на осуждение Присциллы, старшие всегда отвечали на эти звуки, вскакивая со скамеек, чтобы выглянуть в окно, а если видели, как проходят солдаты, не обращая внимания на ее протесты, продолжали налегать на подоконник, чтобы подбодрить своих проходящих мимо героев.

Но когда августовские температуры подобрались к рекордной отметке, Присцилла стала столь же чувствительной к звукам копыт, как и дети. Она ждала возвращения раненого мужа с опасениями, страхом, любовью и облегчением, вот почему она больше не протестовала, когда ученики прилипали к окнам, потому что в той же степени жаждала исследовать каждый источник необычных звуков, доносившихся с улицы.

Не то чтобы войска проходили часто - с тех пор как год назад ушел из города Легион Фалконера, на улицах было совсем мало солдат. Горожане читали о сражениях в "Газете округа Фалконер", но приливы войны накатывались далеко от городских улиц.

И в самом деле, летом 1862 года в городе вообще не было заметно ни одного мундира, пока одним августовским днем, когда стояла такая жара, которую не помнили старожилы, звук скачущей кавалерии бросил детей к окнам классной комнаты. Присцилла присоединилась к ним, выискивая на улице повозку, которая могла бы везти ее мужа, но заметила лишь усталую группу всадников с оружием за плечами. Ученики приветствовали их криками, а Присцилла с упавшим сердцем почувствовала прилив жалости к этим истощенным людям и их плохоньким лошадям с продавленными спинами.

Пара кавалеристов улыбнулась детям, но большинство сохранили мрачное выражение лиц, проезжая мимо школы. Солдат было всего двадцать, но их появление наполнило город возбуждением в ожидании новостей.

- Вы с Джебом Стюартом? - повторял один мальчишка из школы. - Вы люди Джеба Стюарта, мистер? - снова вопрошал он.

- К чёрту Стюарта, черножопый ублюдок, - отозвался один из покрытых пылью всадников.

Присцилла нахмурилась, уставившись на них и едва смея поверить внезапно зародившемуся в душе подозрению. Эти люди носили синие мундиры, а не серые или коричневые, а загорелое и покрытое пылью лицо командира отряда внезапно показалось ей знакомым. У него была квадратная русая бородка и голубые глаза, встретившиеся со взглядом Присциллы. Он слегка улыбнулся и вежливо притронулся к краю шляпы. Это был Адам Фалконер.

- Назад! - крикнула Присцилла детям, - и в ее голосе было столько гнева и страха, что даже самые непослушные ученики подчинились.

Потому что в Фалконер вошли янки. Адам знал, что было не слишком разумно вести людей прямо в центр его родного города, но как только ему в голову пришла эта мысль, он уже не мог от нее отделаться. Он хотел продемонстрировать свою верность Северу перед лицом отцовских соседей, и именно болезненность этого предательского акта делала его таким вдохновляющим. Внезапно он почувствовал, что освободился и от отца, и от его денег, и это свобода заставила его отбросить всякую осторожность и привести своих кавалеристов в синих мундирах в самое сердце родного города.

- Сержант Хакстейбл! - крикнул Адам, увидев, как Присцилла Бёрд отпрянула от открытого окна школы.

- Сэр? - отозвался Хакстейбл.

- Разверните флаг, Хакстейбл. Нам нечего стесняться!

- Да, сэр, - ухмыльнулся Хакстейбл и приказал капралу Кемпу вытащить звездно-полосатый флаг из чехла. Кемп развернул полотнище и высоко поднял его на похожем на пику древке. Последний ученик у окна собрался было выкрикнуть приветствие, но внезапно замолчал, увидев развевающийся под ярким виргинским солнцем старый флаг. Адам, взглянув на знамя, ощутил знакомый комок в горле.

Для Адама проехать по Фалконеру под надлежащим флагом было незабываемым мгновением. Он гордо скакал в своем чуждом мундире, наслаждаясь изумлением на лицах горожан.

- Доброе утро, миссис Кобб! - радостно воскликнул он. - Как поживает ваш муж? Вы наверняка надеетесь на дождь для ваших овощей.

Он помахал рукой стоящей на крыльце банка бабушке Мэллори, потом поприветствовал кузнеца Мэттью Танни, стоявшего вместе с группой других выпивох, высыпавших из таверны Грили, чтобы понаблюдать за странной процессией всадников.

- Убери руки с ружья, Саузерли! - предупредил Адам пожилого человека, на чьем лице отразилась ярость.Солдаты Адама тем временем сняли с плеч винтовки Кольта.

- Предатель! - выкрикнул Саузерли, но держал руки на виду, пока покрытые пылью всадники с суровыми лицами проезжали мимо. Как заметили некоторые горожане, их лошади были паршивыми и нуждались в уходе.

- Постыдились бы, Фалконер, а ездит на такой кляче, - заметил Мэттью Танни.

Адам провел кляч мимо бакалейной лавки Спарроу, епископальной и баптистской церквей, здания суда и городской конюшни. Спящие собаки проснулись и выскочили на дорогу, пока мимо цокали копытами лошади. Адам задержался у конюшни, чтобы прикоснуться к шляпе в приветствии в сторону изможденной худой женщины.

- Я так сожалею о Джозефе, миссис Мэй, - сказал он, - искренне сожалею.

Миссис Мэй просто уставилась на него вявном шоке. Некоторые горожане последовали за всадниками, но как только Адам миновал мельницу Медликотта, находившуюся на восточной окраине Фалконера, он поторопил отряд, оставив любопытных позади.

- Они пошлют за помощью, - предупредил Адама сержант Хакстейбл.

- Ближе Росскилла ее не найти, - заверил сержанта Адам, - а мы закончим до того, как кто-нибудь сумеет съездить туда и обратно. И никто в Росскилле не услышит этот шум! - добавил он, когда кто-то в городе стал дергать за веревку колокола на здании суда. Колокол по-прежнему возвещал тревогу, когда Адам повернул свой отряд в сторону белых ворот, открывавшихся в окаймленную вековыми дубами аллею.

За дубами находился заливной луг, где по брюхо в прохладной воде стояли коровы, а в конце аллеи возвышался широкий уютный дом, увитый плющом, защищавшим доски от ветра и взбиравшимся на крутую остроконечную крышу.

Часовую башню над входом в конюшню венчал флюгер в форме мчащейся лошади. Единственным признаком войны были две бронзовые шестифутовые пушки, стоящие по бокам главного входа. Обе были куплены Вашингтоном Фалконером в начале войны в ожидании того, что Легиону понадобится собственная артиллерия, но в спешке, сопутствующей отправке на первое сражение, орудия бросили, и Фалконер решил, что проще использовать их в качестве украшения сада.

Адам указал Хакстейблу на конюшню.

- Скорее всего, там вы найдете полдюжины приличных лошадей, - объяснил он, а остальные пасутся на нижним полях. Я вас туда отведу, когда закончу дела в доме.

Хакстейбл помедлил, прежде чем уйти.

Приятное местечко, - сказал он, рассматривая дом.

- Дом, милый дом, - усмехнулся Адам.

Они находились в Семи Источниках, семейном поместье, где Вашингтон Фалконер держал конюшни, славившиеся лучшими лошадьми во всей Виргинии. Именно там Адам намеревался сменить лошадей для своих кавалеристов, и не просто сменить, а выбрать из лучших арабских скакунов, усиленных более выносливой американской породой, в результате чего получались быстрые, послушные и выносливые лошади, которые могли выдерживать долгие холодные зимы в невысоких холмах и лесистых долинах Виргинии, а также пуститься в стремительный галоп на финишной прямой в изматывающем стипль-чезе.

Адам рискнул заехать так глубоко на юг, чтобы снабдить своих людей лучшими лошадьми в Америке, лошадьми, которые были быстрей и выносливей лучшей и прославленной кавалерии Юга. И действительно, ведь эти лошади принадлежали кавалерии южан, потому что правительство в Ричмонде приказало реквизировать для нужд армии всех ездовых лошадей, но Адам знал, что его отец решил проигнорировать эти распоряжения. Лошади Фалконера, по мнению отца Адама, были слишком хороши, чтобы растрачивать их на войну, и конюшни продолжали существовать.

Адам вошел в дом. Он не знал, захочет ли его видеть мать, но намеревался в любом случае выразить ей свое почтение, хотя войдя в прихожую, украшенную четырьмя портретами - Вашингтона, Джефферсона, Мэдисона и Вашингтона Фалконера - он столкнулся с Нельсоном, личным слугой отца. Адам удивленно застыл.

- Отец здесь? - спросил он не без дрожи, потому что хотя и чувствовал, что крадя пару десятков лошадей из Семи Источников совершает прекрасный и дерзкий поступок, не особо жаждал встретиться во время этих действий с отцом.

Нельсон покачал головой, а потом приложил палец к губам и бросил взгляд наверх, словно предупреждая Адама об опасности. Затем Нельсон пригласил Адама следовать по коридору, ведущему в кабинет Вашингтона Фалконера. Адам последовал за чернокожим.

- Мистресс послала Джона в Роквилл, мистер Адам, - произнес Нельсон, когда удостоверился, что никто из домашней прислуги его не подслушает. - Молодой мастер Финни прибежал сюда из города и рассказал, что вы приехали с солдатами, так что мистресс послала молодого мастера Финни за помощью.

Адам улыбнулся.

- Значит, никто сюда не приедет еще по меньшей мере часа полтора.

- Возможно, - согласился Нельсон, - но мистресс говорит, что вас нужно здесь задержать. Говорит, что вы умом тронулись, мистер Адам. Говорит, что вас нужно запереть, пока доктор не осмотрит.

Они дошли до кабинета, и Нельсон закрыл дверь, чтобы они могли остаться наедине.

- Говорят, вы начисто помешались, мистер Адам, - сказал слуга.

- Они так и будут говорить, - печально признал Адам. Он знал, что его родители не могут вынести, что он предал Виргинию, и никогда не примут убеждение Адама, что спасение Виргинии лежит в воссоединении с Союзом. Он выглянул из окна и заметил, как несколько мальчишек-конюхов в панике разбегаются от сержанта Хакстейбла. - А ты что здесь делаешь, Нельсон? - спросил он слугу.

- Генерал послал меня кое-что привезти, - уклончиво ответил Нельсон. Он был преданным слугой, гораздо старше своего хозяина, и командовал тремя более молодыми чернокожими, служившими генералу камердинерами и личными поварами. Нельсон, как и все слуги Вашингтона Фалконера, был свободным человеком, хотя свобода, по опыту Адама, редко вытаскивала негра из бедности или лишала его нужды выказывать раболепное почтение перед любыми белыми, и Адам подозревал, что внешне подобострастный Нельсон внутри был полон тайного негодования, как и большинство рабов. Вашингтон Фалконер, с другой стороны, слепо доверял Нельсону и снабдил его пропуском, позволяющим свободно путешествовать по всей принадлежащей Конфедерации Виргинии.

Адам подошел к огромной карте Виргинии, висящей на стене кабинета.

- Ты думаешь, я сошел с ума, Нельсон?

- Вы знаете, что я так не думаю, мистер Адам.

- Думаешь, я ошибаюсь?

Нельсон помедлил, а потом пожал плечами. Где-то в глубине дома раздался неодобрительный женский голос и прозвенел колокольчик.

- Мистресс захочет со мной увидеться, - сказал Нельсон.

- Где мой отец? - спросил Адам. - Здесь? - он ткнул пальцем в полуостров к востоку от Ричмонда, где в последний раз видел Легион.

Нельсон снова помедлил, словно взвешивая, сдерживает ли его Рубикон верности от того, чтобы перейти на сторону Адама.

- Генерал здесь, - ответил он, показав пальцем на берега реки Рапидан к западу от дороги, ведущей из Гордонсвила в Калпепер. - Вот тут они сражались против генерала Бэнкса, - Нельсон передвинул палец на дорогу в Калпепер, - а потом снова отступили. Думаю, они просто выжидают.

- Чего? Когда Север атакует?

- Не знаю, сэр. Но на пути сюда, сэр, я видел столько войск, марширующих на север. Думаю, скоро будет сражение.

Адам вгляделся в карту.

- Как там мой друг Старбак? - спросил он, наполовину с иронией, но всё же с интересом к судьбе человека, который когда был его ближайшим другом.

- Потому-то генерал и послал меня сюда, сэр, - загадочно признался Нельсон, а потом, когда Адам озадаченно нахмурился, слуга махнул рукой в сторону разложенного на письменном столе генерала флага. - Мистер Старбак захватил этот флаг, сэр, у янки. Генерал забрал его у мистера Старбака и велел мне привезти его сюда, чтобы тут сохранить. Это знамя пенсильванцев, сэр.

Адам пересек кабинет и приподнял покрытый пороховыми пятнами, обгорелый и изодранный пулями пурпурный флаг. Он разгладил вышитого орла с длинными когтями над написанным по-немецки девизом "Gott und die Vereinigten Staaten".

- "Бог и Соединенные Штаты", - пробормотал вслух Адам, и от вида захваченного знамени северян ему внезапно пришла в голову восхитительная идея. Он вернулся к карте и попросил Нельсона описать расположение бригады Фалконера, а пока Адам слушал слугу, эта идея начала казаться ему всё более осуществимой. Он вспомнил страстное желание преподобного Элияла Старбака заполучить боевое знамя мятежников, и Адам внезапно понял, как сможет осуществить это желание.

Пока, однако, он удовольствовался тем, что конфисковал пенсильванское знамя.

- Я верну его законным владельцам, - сказал он Нельсону, - но сначала посещу матушку.

- И вашу сестру, - добавил Нельсон, - она тоже наверху. Но ненадолго, хозяин. Молодой Джон быстро скачет.

- Ненадолго.

Под окном кабинета люди сержанта Хакстейбла седлали своих новых прекрасных лошадей. Адам улыбнулся при виде этого зрелища и направился к двери кабинета. Господь хочет, решил он, чтобы эти лошади пронесли его к успешному маневру, после которого Север будет трубить в фанфары, а Юг сгорать от стыда.

А потом громко зазвонил колокольчик его матери, и Адам поднялся по лестнице, настроившись на битву.

К закату брод Мертвой Мэри был должным образом защищен. У кромки леса Старбак выкопал линию из пятнадцати окопов для стрельбы из винтовки, невидимую с противоположного берега реки. Выкопанную красную землю сбросили в подлесок, а брустверы окопов скрыли кустарником и гнилыми поленьями, так что если бы враг попытался перейти реку, его встретил бы ружейный залп из безлюдного на вид леса.

Застава авангарда скрывалась в развалинах дома Сайласа, откуда четверо солдат присматривали за дальним лесом, но основная часть из ста тридцати человек Старбака расположилась в двух сотнях ярдов за окопами. Они разбили там лагерь и ожидали на случай, если понадобится подкрепление тем, кто стоит на посту у развалин дома или в окопах.

Полковник Свинерд удобрил увиденное.

- Вы послали кого-нибудь за реку? - поинтересовался он.

- Сержанта Траслоу, - доложил Старбак, а тот вернулся и сообщил полковнику о том, что обнаружил на противоположном берегу.

- Ничего, - сказал Траслоу. Он плюнул струю табака, подтянул штаны и рассказал, как провел дюжину человек по проселочной дороге на том берегу до самого конца леса.

- Там есть несколько троп, где-то с милю. А потом ферма. там живет семья по фамилии Кемп, но их нет, - он снова сплюнул. - Любители янки, - объяснил он одновременно и свои плевки, и отсутствие семьи Кемп. - Видел около фермы соседку. Она живет еще в полумиле к северу и говорит, что уже много недель не видала живого янки.

- Видно, вам предстоит здесь маленько отдохнуть, капитан, - сказал Свинерд. - Вы не думали выставить пикеты на том берегу?

- Предпочел бы не ставить, - ответил Старбак. - не хочу, чтобы кто-нибудь подстрелил своего по ошибке.

- Я велел той бабе на ферме Кемпа держаться подальше от реки, - добавил Траслоу. - А капитал сказал то же самое старому ниггеру.

- Но пост с часовым в сотне ярдов по той дороге даст вам преимущество во времени, чтобы поднять подкрепление, - указал Свинерд.

Траслоу ответил за капитана:

- Я натаскал на дорогу дюжину упавших бревен, полковник. Еще не родился такой янки, который прошел бы по той дороге, не разбудив мертвого.

Свинерд кивнул в знак одобрения, а потом повернулся и посмотрел на запад, где вдоль реки шла еще одна дорога.

- А эта куда ведет? - спросил он.

- К лейтенанту Дейвису и его двенадцати солдатам, - объяснил Старбак. - Там развалины амбара, его не видно. Это наш западный пикет.

- Кажется, вы всё предусмотрели! - одобрил Свинерд. - Включая, надеюсь, необходимость угостить меня ужином? А после него, капитан, вы, без сомнения, позволите мне вознести короткую молитву для тех людей, которые заботятся о своей душе?

Старбак пожал плечами.

- У нас маловато еды, полковник. Не то что вам тут не рады, но ужин состоит всего лишь из грубого риса, рагу из белки и кофе из гороха, если вам по счастью он достанется. Но я остаюсь здесь.

Он хотел увидеть, как над рекой опускается ночь, чтобы понять, чего ожидать, когда поставит последних караульных.

- Не слишком утомляйтесь, - посоветовал Свинерд, а потом зашагал обратно, туда, где через листву просачивались дымки костров полевых кухонь. Старбак остался у кромки леса и наблюдал, как настала темнота, и над дальним лесом взошла луна, посеребрив бегущие по гравийному руслу неглубокие воды. Он шел вдоль окопов, переполненный гордостью, потому что он первый раз командовал самостоятельно.

Если кавалерийский патруль янки отправится на юг и поведет себя достаточно глупо, преодолев поваленные деревья, Старбак вступил бы в собственное сражение, и если бы он себе в этом признался, он жаждал драться в этом сражении, потому что знал, что победит. Он наполнил бы серебристый брод кровью и добавил бы кучку призраков янки к беспокойной душе Мертвой Мэри.

Река быстро журчала, луна отбрасывала черные тени, а Старбак молился, чтобы Господь послал ему свою собственную, действительно собственную маленькую битву.

Глава шестая

 Бывали времена, когда генералу Вашингтону Фалконеру нужно было позабыть о проблемах бригады. Такие времена, по его словам, давали возможность посмотреть на бригаду с дальней перспективы, как он это называл, хотя большинство офицеров подозревали, что эта "дальняя перспектива" служила лишь для того, чтобы облегчить неприязнь генерала к доставляемым кампанией неудобствам.

Вашингтон Фалконер вырос в роскоши и никогда не терял вкуса к образу жизни баловня судьбы, поэтому месяц жизни в полевых условиях и армейская кухня неизбежно заставляли его отправиться на поиски отеля с чистыми простынями на хорошо набитом матрасе, где горячую воду приносили, стоило потянуть за шнур колокольчика, а пища не была затвердевшей, с червями или протухшей.

Генерал даже считал, что заслуживает этой праздной роскоши, ведь разве он не содержит Легион на собственные деньги? Другие с энтузиазмом отправились на войну, но Вашингтон Фалконер к энтузиазму добавил и толстый кошелек. В самом деле, лишь немногие в Конфедерации столько потратили на полк, сколько Вашингтон Фалконер, так почему же он не может время от времени награждать себя некоторыми соблазнами цивилизации?

И вот, когда бригада должным образом расположилась лагерем на западном фланге армии Джексона, генерал Фалконер вскоре нашел причину посетить Гордонсвил ради комфортной ночи. Предполагалось, что он не должен покидать бригаду без разрешения генерала Джексона, но будучи уверенным, что такое разрешение он не получит, Фалконер нашел собственное оправдание.

- Мне нужны очки, - беззаботно сообщил он Свинерду. - В последние дни я не могу рассмотреть на карте мелкие детали.

И под этим медицинским предлогом он взобрался на коня и в сопровождении капитана Мокси направился на восток. Город находился всего в трех часах езды, так что вряд ли этот проступок можно было назвать серьезным, и Свинерд получил строжайшие инструкции ничего не предпринимать без разрешения Фалконера, а если возникнет непредвиденная ситуация, то в Гордонсвил должен быть немедленно послан гонец.

Генерал посчитал, что даже полный идиот поймет этот простой приказ, а Свинерд, по мнению Фалконера, таковым и являлся. Он был идиотом с бутылкой, но теперь выставлял себя еще более подозрительным идиотом с этой нелепой привязанностью к Святому Духу.

Собственная душа генерала воспарила в то самое мгновение, когда он выехал из лагеря. Он всегда ощущал подобное воодушевление, оставляя позади мелочные и вызывающие раздражение дела бригады, где ничто нельзя было сделать прямым путем и даже простейший приказ вызывал кучу вопросов, препятствий, непонимание и даже чистое неповиновение, и чем больше на него наваливалось этих разочарований, тем больше он убеждался, что корень всех этих проблем лежал во враждебности людей вроде Таддеуса Бёрда, полковника Свинерда и Натаниэля Старбака. Особенно капитана Натаниэля Старбака.

Взять простой вопрос с нашивками с полумесяцем. Не так уж просто оказалось заполучить эти эмблемы из ткани, потому что во времена военного дефицита в Конфедерации подобные материалы были роскошью, но Фалконеру удалось изготовить эмблемы во Франции, а потом контрабандным путем провезти в Уилмингтон на быстром корабле, пробившемся через блокаду. Одна только стоимость нашивок заслуживала уважения! И конечно же, предполагаемой функцией эмблем тоже стоило восхититься, ведь красный полумесяц должен был как пробудить гордость у солдат бригады Фалконера, так и послужить знаком отличия в дымном хаосе сражения.

И что из этого вышло? Ухмыляющиеся солдаты использовали нашивки в качестве игральных фишек или дарили их подружкам.

Другие чистили эмблемами винтовки или пришивали их в качестве заплаток на заднюю часть штанов, это оскорбительное поведение вынудило генерала ввести суровые наказания для всех, кто не прикрепит эмблему с красным полумесяцем к кителю, после чего возникли религиозные протесты против ношения символа Магомеда в христианской стране. Солдаты написали в газеты своих городов и устроили молитвенные собрания, чтобы замолвить перед Господом слово за языческую душу Вашингтона Фалконера, а семь армейских капелланов донесли эти протесты до самого Военного департамента, заставив Фалконера объяснять, что полумесяц является не религиозным символом, а лишь частью фамильного герба, но это разъяснение лишь вызвало новые жалобы по поводу восстановления в Америке аристократических привилегий.

Кампания против нашивок являлась отвратительной мешаниной лжи, а теперь всё дело и вовсе пошло прахом, потому что те, кто не желал носить полумесяцы, просто утверждали, что потеряли эмблему в сражении. Всё это означало, что Вашингтону Фалконеру не оставалось другого выбора, как признать поражение, поражение, которое было еще горше от его убеждения в том, что дирижировал всем этим конфликтом Натаниэль Старбак. Только Старбак мог выдумать религиозные возражения или изобрести фантастическую версию, что ношение эмблемы унизит солдат бригады до положения европейских крепостных.

Но даже воспоминания об этом унижении отступили, когда Вашингтон Фалконер скакал по летней дороге в сторону Гордонсвила. Он предвкушал удовольствие от хорошей ванны, чистой постели и обильного стола, и эти ожидания были в полной мере вознаграждены, когда он вошел в холл отеля "Рапидан Хаус" и с удивлением обнаружил там четырех старых друзей из Ричмонда, чей визит в город по счастливому стечению обстоятельств совпал с его собственным.

Двое из них были конгрессменами Конфедерации, а другие два, как и сам Фалконер, директорами железной дороги Ориндж-Александрия. Четверо друзей входили в комиссию, которая должна была сообщить Военному департаменту, как можно улучшить систему снабжения армии, но до сих пор ни один из них не рискнул выбраться дальше дома терпимости по соседству с отелем. К счастью, все четверо читали и восхищались статьей в "Ричмондском наблюдателе" с описанием того, как в последнем сражении бригада Фалконера захватила вражеское знамя, и теперь настояли, чтобы генерал со своим адъютантом присоединились к ним и поведали собственную версию этого триумфа.

Фалконер скромно рассказал эту историю, заявив, что не видел тот момент, когда пали вражеские знамена, хотя эта скромность имела под собой точный расчет - внушить слушателям прямо противоположное.

- Знаменосец был огромным немецким детиной, не так ли, Мокс? - обратился генерал за подтверждением к своему адъютанту.

- Так точно, сэр, - ответил Мокси, - и я чертовски рад, что с ним пришлось иметь дело вам, а не мне.

- Тот парень получил полдюжины пуль, - генерал прикоснулся к сделанной из слоновой кости ручке револьвера, - а он всё продолжал идти вперед. Некоторые из этих северян действительно храбрецы, но, конечно, ни один мерзавец не сравнится с нашими ребятами.

И тут генерал отдал должное солдатам-южанам, описав их как соль земли, неограненный алмаз, честных воинов, и каждый комплимент сопровождался тостом, так что скоро понадобилось заказать еще одну бутылку виски.

- Не сказать, чтобы виски был хорошим, - заявил один из конгрессменов, - но даже самый плохой виски лучше, чем вода.

- Как и нимфы по соседству, - вставил другой политик. - Гордонсвилские шлюхи не особо соблазнительны, но даже худшие из них лучше жены.

Все шестеро рассмеялись.

- Если у вас нет спешных дел, - предложил Фалконеру один из директоров железной дороги, - может, и сами желаете оседлать парочку леди?

- С удовольствием, - ответил Фалконер.

- За наш счет, - заявил второй директор, а потом из вежливости пригласил и капитана Мокси.

- Что касается меня, то сегодня вечером я предпочту мулаточку, - сказал самый толстый из конгрессменов, вливая в себя еще один стакан виски. - И лучше получить удовольствие сегодня, потому что завтра нам всем придется делать вид, что мы заняты. Нельзя позволить Бобби Ли считать, что мы прохлаждаемся.

- Ли? - спросил Фалконер, скрывая испуг. - Ли здесь?

- Завтра прибудет, - ответил железнодорожник. - Сегодня утром заказали поезд.

- Предполагается, что никто из нас не осведомлен о назначении поезда, - признался второй, зевая, - но это правда. Ли приезжает, чтобы принять на себя командование.

- Что скажете о Ли, Фалконер? - мимоходом спросил один из конгрессменов.

- Я его едва знаю, - ответил генерал, что было явной отговоркой, потому что семья Фалконеров была хорошо известна в виргинском светском обществе, как и семья Ли, и Вашингтон Фалконер был знаком с Робертом Ли почти всю жизнь, но всё равно не мог понять его теперешнего возвышения.

Ли начал войну, имея значительную репутацию, но ничего с этой хорошей позиции не достиг, хотя при этом, совершенно не прилагая усилий, чем Фалконер мог только восхищаться, Ли поднялся до командующего армией Северной Виргинии. Единственное объяснение, которое Фалконер мог дать этому феномену, заключалось в том, что лидеры Конфедерации были обмануты солидными манерами Ли и уверовали, что за спокойными и заслуживающими доверия глазами генерала скрывалось глубокомыслие, но Фалконер не мог в этом признаться даже двум из этих лидеров.

- Меня беспокоит, что он слишком осторожен, - вместо этого произнес Фалконер, - хотя, конечно, осторожность в настоящий момент может оказаться правильной тактикой.

- В смысле, позволить врагу подойти к нам поближе? - предположил толстый конгрессмен.

- В данный момент, да, - подтвердил Фалконер, - потому что мало смысла самим нарываться на неприятности. Пусть разобьются о наши бастионы, да? - он улыбнулся, уверенным тоном произнося эти слова, но в глубине души прибытие завтра в Гордонсвил генерала Ли его беспокоило, в этом случае город наверняка заполнят офицеры-конфедераты высокого ранга, которые будут коситься на Фалконера, узнав, что он покинул свою бригаду без разрешения, а неприязнь Каменной стены Джексона нужна была Фалконеру в последнюю очередь.

Джексон уже с подозрением относился к Фалконеру из-за того, что генерал запоздал с контратакой у Кедровой горы, хотя, к счастью, захват вражеского знамени значительно укрепил репутацию Фалконера, но даже в этом случае Джексон мог оказаться могущественным врагом, особенно учитывая, что "Ричмондский наблюдатель" в той же степени поддерживал Джексона, как и Фалконера. В общем, решил Фалконер, настал момент тактического отступления.

- Полагаю, эти новости означают, что нам следует вернуться в лагерь нынешним же вечером, Мокс, - сказал Фалконер, повернувшись к адъютанту. - Если сюда приезжает Ли, вне всякого сомнения, у него есть для нас приказы, к которым нужно быть готовыми.

Капитан Мокси скрыл свое удивление столь скорым отъездом и разочарование тем, что лишился удовольствий дома терпимости по соседству.

- Я распоряжусь подать лошадей, сэр, - ответил Мокси, и когда усталых животных оседлали, оба офицера, так и не приняв ванну, не говоря уже о более изысканном городском досуге, направились на запад, к надвигающимся сумеркам. В отеле один из конгрессменов отметил, что стране действительно повезло иметь на службе такого преданного и дисциплинированного человека, как Вашингтон Фалконер, и трое его коллег торжественно согласились с этим мнением, а потом встали с кресел и поспешили в соседний дом.

Настала уже полная темнота, когда Вашигтон Фалконер добрался до фермы, где располагался его штаб. Полковник Свинерд еще не спал, сидя при свечах под скрещенными знаменами Легиона Фалконера и пытаясь разобраться в беспорядочных счетах бригады. При виде Фалконера он встал, спрятав свое удивление внезапным возвращением генерала, и доложил о событиях дня. Двоих человек арестовали за пьянство в таверне Маккомба, и они ожидали наказания до утра.

- Я думал, что запретил ходить в таверну, - сказал Фалконер, вытягивая правую ногу, чтобы Мокси мог стянуть сапог.

- Именно так, сэр, - подтвердил Свинерд.

- Но невозможно удержать мерзавца от выпивки, вы это хотите сказать, Свинерд? - язвительно спросил Фалконер.

- Я собирался сказать, сэр, что у Маккомба работает пара шлюх, и многие рискуют ради них.

- У Маккомба есть женщины? - прорычал Фалконер. - Тогда нужно арестовать этих мерзких тварей! Будь они прокляты. Я не хочу, чтобы половина бригады подцепила сифилис, - он закурил сигару, вполуха слушая, как Свинерд продолжает доклад, но притворяясь, что весь внимание, Фалконер на самом деле думал о том, насколько же ему отвратительно новое проявление идиотизма Свинерда.

Старый пьяница Свинерд совершенно не попадался на глаза, он был досадной помехой, конечно же, но предсказуемой помехой, небольшой ценой за поддержку его кузена, издателя "Ричмондского вестника". Но новый Свинерд стал человеком, выставляющим свои моральные качества напоказ с усердием, которое Фалконер находил раздражающим.

Если раньше Свинерд понятия не имел о том, что творится в бригаде, теперь он был постоянно занят и так же постоянно докладывал Фалконеру о жалобах и вносил предложения. Сегодня это была проблема с партией капсюлей из ричмондского арсенала. По меньшей мере половина из них оказалась с дефектом.

- Тогда отправьте всю эту чертовщину обратно! - рявкнул Фалконер.

- Мне нужна ваша подпись, - заметил Свинерд.

- Разве вы не можете ее подделать?

- Могу, но предпочел бы не подделывать.

- Будь проклята ваша нерешительность, дайте тогда мне, - сказал Фалконер.

- И с прискорбием сообщаю, что появились еще трое дезертиров, сэр, - продолжил Свинерд, положив список дезертиров рядом с нуждающимся в подписи генерала документом. Руки Свинерда дрожали, не от беспокойства, а потому что трезвость еще не вполне успокоила его опустошенное алкоголем тело.

- Кто сбежал? - спросил Фалконер с опаской. Он ненавидел дезертиров, воспринимая это преступление как критику своей власти.

- Два человека Хаксалла, - доложил Свинерд, имея в виду арканзасский батальон, - и Хаксалл подозревает, что они направились домой, а третий - один из новичков из Ричмонда, который решил, что жена ему изменяет. Тот же самый, что сбежал пару недель назад.

- Так поймайте мерзавца опять и на сей раз пристрелите его, - велел Фалконер, прихлопнув раздражающую его мошку. - И как, чёрт возьми, им удалось сбежать? Разве часовые не расставлены?

- Все трое находились в составе рабочей партии, которая относила боеприпасы на позицию Старбака, сэр, - поведал Свинерд.

Фалконер вытащил левую ногу из рук Мокси и поднял глаза на бородатое и покрытое шрамами лицо Свинерда.

- Объяснитесь, - с угрозой сказал он.

Свинерд прекрасно знал, что упоминание имени Старбака поставит его в рискованное положение, но полковник обладал как мужеством военного, так и силой, проистекающей из вновь приобретенной веры, и потому уверенно рассказал про обнаружение брода, о котором никто не подозревал, и как Старбак предложил поставить переправу под охрану.

- Я дал ему три роты, сэр, и проинспектировал на закате. Он хорошо окопался, и с флангов его тоже не обойти.

- Чёрт побери! - воскликнул Фалконер, стукнув по столу рядом с креслом. - Какие я вам дал приказы? - он помедлил, но не в ожидании ответа. Вообще-то генерал не стал бы слушать никаких ответов, потому что все разочарования последних месяцев внезапно переполнили его и вырвались наружу.

Как вулкан, чья расплавленная лава слишком долго таилась под коркой холодного твердого камня, Фалконер взорвался, раскалившись от ярости, которая и не особо была связана с обсуждаемой проблемой. В самом деле, ведь если бы Свинерд просто рассказал Фалконеру, что на открытом фланге бригады был обнаружен неохраняемый брод, генерал, без сомнения, приказал бы двум или трем ротам застрельщиков наблюдать за переправой, но упоминание Старбака моментально привело Фалконера в бешенство.

В течение нескольких мгновений его ярость была так глубока, что Фалконер был не состоянии говорить, но потом слова хлынули из него, и в пятидесяти ярдах от фермы солдаты в страхе слушали, а те, что расположились чуть дальше, поспешили подойти поближе, чтобы услышать эту яростную речь. Свинерд, говорил Фалконер, просто никчемный слабак, который перестал сосать из своей чертовой бутылки, но тут же ухватился за титьку новой религии.

- Бога ради, придурок, встаньте уже на собственные ноги!

Это было несправедливо, потому что единственной причиной ярости Фалконера было то, что Свинерд осмелился взять на себя ответственность и переместить часть бригады без разрешения генерала, но в первые мгновения поток этого раскаленного добела гнева не имел четкой цели, а просто тек туда, куда позволяли обиды Фалконера, а потому генерал направил свою ярость на воспитание Свинерда, его внешность и работорговлю, которой занималась его семья. Затем Вашингтон Фалконер прошелся по перерождению полковника, насмехаясь над его набожностью и называя ее фальшивой, а новоприобретенную деловитость позёрством.

Это был впечатляющий взрыв. Вашингтон Фалконер уже чувствовал себя обманутым, потому что пришлось сократить пребывание в Гордонсвиле, но теперь этот поток злости подпитывала горечь из-за предательства сына, неприязнь к Старбаку и ослиное упрямство, с которым бригада отвергала все его простейшие приказы. Два десятилетия им пренебрегала жена и презирал ее чертов брат, школьный учитель, и теперь всё это вылилось в отвратительный поток проклятий, извергаемых Фалконером, который орал Свинерду оскорбления, и наконец, когда он вынужден был понизить голос с почти визга до просто громкого, чтобы перевести дыхание, то освободил Свинерда от должности.

- Можете считать, что находитесь под арестом! - закончил генерал.

В комнате воцарилась тишина. Мокси с белым от страха лицом прислонился к знаменам на стене, а от изумленных слушателей снаружи не последовало ни звука. Щека Свинерда задергалась от тика, он сжимал и разжимал покалеченную левую руку, но в конце концов заговорил самым спокойным тоном.

- Вынужден выразить свой протест, сэр, - начал он.

- Можете протестовать сколько угодно, чёрт вас подери, но толку от этого не будет! С меня довольно! Довольно! Вы либо пьяны, либо молитесь, либо валяетесь на спине, либо стоите на коленях, и в обеих позициях от вас не больше проку, чем от охромевшей суки. Вы под арестом, Свинерд, так что убирайтесь с глаз долой. Убирайтесь! - выкрикнул приказ Фалконер, не состоянии больше ни мгновения выносить присутствие этого человека. Потом он в одном сапоге заковылял на веранду.

- Майор Хинтон! - выкрикнул он в темноту, в уверенности, что вызов будет передан и быстро исполнен. - Майор Хинтон! Подойдите сюда!

Наконец-то генерал начал командовать.

Старбак поужинал в лагере, сидя у небольшого костра вместе с Томасом Траслоу и Коффмэном. Ночь была теплой и сырой, темнота сгущалась по мере того, как тучи всё выше поднимались над Голубым хребтом. Некоторое время деревья серебрила луна, а потом ее свет затуманили и накрыли саваном облака. Ужин состоял из куска кукурузного хлеба и жирной ветчины. Кукуруза была скверного помола, и Старбак сломал зуб о кусок попавшегося в хлебе кукурузного початка. Он выругался.

- Любимый хлеб дантистов, - сказал Траслоу, когда Старбак выплюнул кусок початка вместе с частью зуба, а потом сержант приоткрыл губы в отвратительной ухмылке, чтобы показать, сколько у него отсутствует зубов. - Половину сам вытащил, а остальные выдернул старина Макилванни. Он копал колодцы и подрабатывал дантистом.

Старбак зажмурился от боли, откусив во второй раз.

- Не знаю, зачем было Господу изобретать зубы, - сказал он.

- Не знаю, зачем было Господу изобретать янки, - добавил Траслоу.

- Потому что иначе тут были бы только индейцы и мексиканцы, отстреливающие христиан, - неожиданно заметил лейтенант Коффмэн.

- Я знаю, зачем Господь изобрел молодых лейтенантов, - заявил Траслоу. - Чтобы тренироваться на них в стрельбе, - он поднялся на ноги, потянулся и взял винтовку в готовности отправиться в пикет в окопах у реки. - Хоть бы дождь пошел, - сказал он.

Старбак повел новую смену часовых через лес, где в ночи мерцала белым река. Противоположный берег был совершенно черным, ничего нельзя было разглядеть, единственным освещением являлись крохотные белеющие и исчезающие искры костра. Там, на западе, где собирались тучи, темноту над горами разорвала вспышка молнии, и неожиданный голубоватый отблеск высветил силуэт полуразрушенного амбара, где залег пикет, охраняющий идущую вдоль реки проселочную дорогу. Сейчас им командовал сержант Мэллори, и он послал Эдварда Ханта назад, к Старбаку.

- Капитан! Капитан! - позвал Хант.

- В чем дело?

- Боб считает, что на дороге стоит какой-то сукин сын.

Старбак поднялся на ноги.

- Траслоу! Я спущусь к амбару.

Ответом на это заявление был неясный рев, а потом Старбак последовал за Хантом вдоль реки.

- Это всё та молния, - объяснил Хант.

- Ты видел человека?

- Человека и лошадь, - бодро заявил Хант. - Как свои пять пальцев.

Старбак был настроен скептически. За последний год он узнал, насколько обманчивой может быть ночь. Кусты, на которые днем-то и внимания не обратишь, ночью превращались в чудовищную угрозу. Стадо коров можно было принять за стремительную вражескую кавалерию, но с такой же легкостью целый батальон врагов можно было спутать с кукурузным полем. Ночь будила воображение, а воображение боялось врагов и тосковало по безопасности, заставляя темноту соответствовать своим желаниям. Теперь Старбак направился к месту размещения пикета за сломанной стеной амбара. Сержант Мэллори нервничал.

- Там кто-то есть, сэр, - сказал он. - Мы все его видели.

Старбак не видел ничего кроме темноты и слабого мерцания реки.

- Вы его окликнули? - спросил он.

- Нет, сэр, - ответил Мэллори.

Старбак положил винтовку на бруствер и поднес ладони ко рту.

- Кто идет? - крикнул он во все легкие.

Ответом была тишина, лишь дул слабый ветерок и журчала река.

- Мы что-то видели, сэр, - настаивал Мэллори.

- Правда видели, сэр, точно, - подтвердил один из солдат.

- Уверены, что это не старик-чернокожий? - уточнил Старбак.

- Там был человек и лошадь, сэр, - возразил Мэллори.

Старбак снова крикнул и снова не получил ответа.

- Может, они уже убрались отсюда к чертовой матери? - предположил капитан, и как раз когда он произносил эти слова, далекие горы снова прорезала извивающаяся молния, ее тонкая косая линия прочертила силуэт трех вершин, но ближе, гораздо ближе, всполох молнии высветил стоящую рядом с лошадью фигуру не далее как в пятидесяти шагах впереди, по крайней мере, так показалось Старбаку, у которого была лишь секунда, чтобы сфокусировать взгляд и привыкнуть к резкому контрасту белой вспышки и полной тьмы.

- Кто вы? - крикнул он, когда молния погасла, оставив лишь запечатленный на сетчатке образ, согласно которому у человека была сабля в ножнах и карабин.

Никто не ответил. Старбак взвел винтовку, с удовольствием почувствовав твердость взведенного курка, пощупал пальцем, чтобы убедиться, что капсюль на месте, и нацелил оружие чуть выше того места, где, по его мнению, стоял человек. И нажал на спусковой крючок.

По долине разнесся звук выстрела, отразившись эхом от леса на противоположном берегу, а потом затихнув, как раскат грома в далеких горах. Пламя от винтовки высветило несколько квадратных ярдов травы за амбаром, но не достигло одинокого, молчаливого и неподвижного человека, которого Старбак точно разглядел во время вспышки молнии.

- Стук копыт, сэр, - возбужденно произнес Мэллори. - Слышите?

И совершенно определенно, на фоне шума реки раздался стук копыт и звон сбруи.

- Приближается кавалерия! - Старбак криком предупредил сидящих в окопах позади. Он начал перезаряжать винтовку, а пикетчики Мэллори выставили свои винтовки через стену. - Дадим залп по мерзавцам, - приказал Старбак, а потом запнулся, потому что стук копыт шел не с запада, а из-за спины, из расположения бригады. Он обернулся и увидел среди деревьев над бродом движущиеся огоньки, и через несколько секунд понял, что это был фонарь, который нес всадник.

- Старбак! - окликнул тот капитана. Это был майор Хинтон. - Старбак!

- Отставить, - сказал Старбак солдатам. - Майор?

Из-за деревьев появился второй всадник.

- Старбак! - выкрикнул он, и в свете фонаря Старбак разглядел Вашингтона Фалконера. Затем появилась крысиная физиономия Мокси, а потом три всадника пустили лошадей в галоп по открытому пространству у развалин обиталища Безумного Сайласа.

- Старбак! - снова закричал Фалконер.

- Сэр? - Старбак повесил наполовину заряженную винтовку за плечо и пошел навстречу командиру бригады.

Лошадь Фалконера беспокоила далекая гроза, и она шарахнулась в сторону от прогрохотавшего в горах раската грома. Фалконер одернул животное хлыстом.

- Я отдал приказ, мистер Старбак, чтобы без моего разрешения не производилось никаких изменений в дислокации. Вы не подчинились этому приказу!

- Сэр! - запротестовал майор Хинтон, желающий отметить, что Старбак лишь подчинился указаниям Свинерда. Сам Хинтон весь день был занят в военном трибунале бригады, иначе сам бы согласился с приказом полковника Свинерда. - Капитан Старбак получил приказ, сэр, - начал Хинтон.

- Молчать! - прогремел Фалконер. - Это заговор, майор Хинтон, чтобы подорвать мой авторитет в бригаде. Нынче этому заговору будет положен конец. Майор Хинтон, немедленно отведите эти три роты обратно в расположение Легиона. Капитан Мокси, сопроводите капитана Старбака в штаб. Вы арестованы, мистер Старбак.

- Сэр, - начал было протестовать Старбак.

- Молчать! - рявкнул Фалконер. Его лошадь прижала уши и мотнула головой.

- Там на дороге всадник, - сделал еще одну попытку Старбак.

- Я сказал, молчать! - крикнул Фалконер. - Мне плевать, мистер Старбак, даже если бы на той дороге был сам архангел Гавриил. Вы ослушались моих приказов и теперь арестованы. Сдайте винтовку майору Хинтону и следуйте за капитаном Мокси.

Фалконер ждал, пока Старбак подчинится, но северянин упрямо сохранял неподвижность.

- Или вы намереваетесь и этого приказа ослушаться? - спросил Фалконер, подчеркнув свою угрозу, расстегивая кобуру револьвера. Траслоу и Коффмэн, чьи лица едва можно было различить в тусклом свете фонарей, наблюдали за ними с опушки леса.

Старбак внезапно почувствовал нехороший порыв ударить Фалконера, но потом Пол Хинтон наклонился с седла и забрал его винтовку.

- Всё в порядке, Нат, - пробормотал он успокаивающе.

- Отнюдь не всё в порядке! - вспыхнул Фалконер. Этот вечер, так плохо для него начавшись с поспешного бегства из Гордонсвила, превратился в триумф. - Дисциплина - это главная обязанность военного, майор, - продолжил Фалконер, - а наглость Старбака разлагает весь полк. Больше этого не будет, Боже мой, ни за что! Грядут перемены!

Восток озарила молния, прорезав ночь над горами, и в ее неожиданном свете блаженная радость на лице Фалконера стала очевидной. Он столкнулся со своими недругами и одолел обоих, и генерал чувствовал ликование солдата в первый раз с тех пор, как надел мундир своей страны.

А Старбак был под арестом.

Старбака поместили в палатку полковника Свинерда. Смущенный рядовой из первой роты стоял в карауле снаружи, а внутри Старбак обнаружил Свинерда, неуклюже сидящего на походной постели и прижимающего к груди то, что Нат принял за библию. На складном столике горела восковая свеча, отбрасывая тусклый свет болезненно-желтого цвета. Полковник сидел со склоненной головой, волосы спадали вдоль худого лица. Старбак сел на другой конец кровати и возвестил о своем присутствии ругательством.

- Заразная болезнь, - загадочно откликнулся Свинерд, больше никак не поприветствовав своего товарища по заключению, - вот кто я такой, Старбак. Я заразная болезнь. Инфекция. Чума. Нечистый. Иду не в ногу. Вы когда-нибудь ощущали, что идете не в ногу со всем человечеством? - задав этот вопрос, полковник поднял голову. Его глаза налились кровью. - Вот что я вам скажу, Старбак, мир станет без меня лучше.

Старбак, встревоженный его словами, более пристально вгляделся в предмет в руках полковника. Сначала он предположил, что это библия, но теперь опасался, что это револьвер, но вместо этого увидел открытую бутылку.

- О нет, - сказал Старбак, пораженный собственным разочарованием. - Вы напиваетесь?

Свинерд не отвечал. Он просто уставился на бутылку, поворачивая ее в руках, словно никогда раньше ничего подобного не видел.

- Что вам сказал Фалконер? - спросил он наконец.

- Немного, - ответил Старбак, - используя бесстрастный тон, чтобы показать свое неповиновение. - Сказал, что я ослушался приказа.

- Вы выполняли мои приказы, но Фалконеру всё равно. Он вас ненавидит. Он и меня ненавидит, но вас больше. Считает, что вы забрали его сына, - полковник продолжал рассматривать бутылку, а потом устало покачал головой. - Я не пью. Сделал глоток и выплюнул. Но собирался ее выпить. А потом пришли вы.

Он поднес бутылку к свече, с которой капал воск, и слабый свет отразился в зеленом стекле и янтарной жидкости.

- Ее дал мне Фалконер. Сказал, что я это заслужил. По его словам, это лучший в Америке виски, из округа Бурбон в Кентукки. Сегодня никакой дряни, ничего вызывающего похмелье или дурь в голове, ничего раскалывающего мозги или даже специального с красной этикеткой, в общем, никакого самогона, - упоминание о дрянном виски явно всколыхнуло какие-то воспоминания, и полковник сомкнул веки, словно от приступа боли. - Нет, сэр, - продолжал он печально, - только лучший виски из округа Бурбон для Гриффина Свинерда. Чистый, как слеза, видите? - он снова поднес бутылку к свече. - Разве это не прекрасно?

- Вам это не нужно, полковник, - мягко произнес Старбак.

- Нет, нужно, Старбак. Мне нужен либо Господь, либо виски, и должен вам признаться, виски гораздо удобнее Господа. Доступнее Господа и предсказуемее. Виски, Старбак, не предъявляет к вам требований, как Господь, но спасение, которое он предлагает, столь же надежно, как и от Господа, даже если и не такое долгое, как Божье спасение, но всё равно это истинное и испытанное средство от жизненных невзгод. Виски - это утешение, Старбак, и самая действенная помощь в моменты неприятностей, вособенности когда происходит из округа Бурбон в штате Кентукки, - он медленно взболтнул бутылку, неотрывно глядя на ее содержимое. - Вы собираетесь читать мне проповедь, Старбак?

- Нет, сэр, мне проповедовали всю мою проклятую жизнь, и это не принесло ни мне, ни проповеднику ни черта хорошего.

Свинерд поднял бутылку к носу и понюхал. Вдыхая запах алкоголя, он закрыл глаза, а потом поднес горлышко бутылки к губам. На секунду Старбак решил, что полковник собирается влить виски в глотку, но потом Свинерд снова опустил бутылку.

- Думаю, проповеди не принесли вам ничего хорошего, Старбак, потому что вы сын священника. Возможно, они скорее вам навредили, чем помогли. Если все дни напролет человеку твердят, чтоб держался подальше от женщин и выпивки, то чего ж ему еще искать, когда он сорвется с поводка?

- Вы потому их ищете? - спросил Старбак.

Полковник покачал головой.

- Мой отец не был священником. Он ходил в церковь, конечно же, но священником не был. Он был работорговцем, Старбак. Так было написано на фасаде нашего дома. Алыми буквами в три фута высоты: "Джос Свинерд, работорговец". Полковник вздрогнул при этих воспоминаниях. - Приличные люди к нам не подходили, Старбак, только не к работорговцу. Они присылали своих надсмотрщиков и управляющих, чтобы купить человеческую плоть.

Моего отца не особо это беспокоило, он считал себя столь же респектабельным, как и любого в округе Чарльз-Сити. В его защиту должен сказать, что дом содержался вполне респектабельно. Никто из нас не смел ему перечить. Понимаете, он имел привычку прибегать к порке. Он порол своих рабов, женщин и детей, - Свинерд замолчал, уставившись на бутылку. Часовой снаружи переминался с ноги на ногу, а на кухне в фермерском доме клацнули кастрюли, которые слуги на кухне надраивали после позднего ужина Вашингтона Фалконера. Свинерд печально покачал головой. - Я плохо обращался со своими рабами.

- Да, - согласился Старбак.

- Но он никогда не бил собак, - Свинерд снова перешел к своему отцу. - Ни разу за все годы, - он горько улыбнулся и поднял бутылку к носу, чтобы снова ее понюхать. - И правда неплохой виски, судя по запаху, - сказал он. - вы когда-нибудь пробовали шотландский виски?

- Пару раз.

- Я тоже, - на несколько мгновений Свинерд замолчал. - Полагаю, я пил всё, что только можно влить в глотку, но когда-то я знавал человека, который называл себя знатоком виски. Настоящим знатоком, - Свинерд словно бы пробовал это слово на вкус, - и этот знаток сказал мне, что нет такого на всём белом свете, чего бы он не знал про виски. И знаете, какой виски он считал лучшим?

- Самогон? - предположил Старбак.

Свинерд засмеялся.

- Самогон! Что ж, он тоже действует, вот что я скажу про самогон. Как мул, дающий пинка в голову, но это не самая лучшая выпивка в мире, если, конечно, вы хотите, чтобы этот пинок мула на вкус был лучше скипидара. Нет, этот человек считал, что испробовал все сорта виски, которые эта юдоль скорби может нам предложить, и лучший, самый лучший, самый прекрасный виски, Старбак, происходил из Ирландии. Ну разве это не странно?

- Может, он был пьян, когда его пробовал? - предположил Старбак

Свинерд секунду поразмыслил над этим, а потом покачал головой:

- Нет, думаю, он знал, что говорит. Он был богатым человеком, а дураки не становятся богачами. Могут случайно разбогатеть, но долго не продержатся, а этот человек оставался богатым. Да и пил-то он немного. Ему просто нравился вкус, видите ли. Он любил виски и прилично платил за ирландский, но что он любил больше всего, так это шампанское вдовы Клико! - он приподнял бутылку в честь шампанского мадам Клико. - Вы когда-нибудь пили Вдову Клико?

- Да.

- Повезло же вам. Так печально умереть, не попробовав этого шампанского. Но еще печальнее умереть без спасения, а? - спросил Свинерд, но, похоже, смутился, задав этот вопрос. Он уставился на бутылку и снова, казалось, приготовился отхлебнуть из нее, но вдруг, в самый последний момент, сдержался. - Было время, Старбак, когда я мог себе позволить пить Вдову Клико утром, днем и вечером. Мог свою лошадь им поить! Мог ее в нем искупать! Я был богат.

Старбак улыбнулся, но промолчал.

- Вы мне не верите, да? Но было время, Старбак, когда я мог купить и Фалконера.

- Правда?

- Правда, - ответил Свинерд, слегка передразнивая акцент Старбака, когда повторил это слово. - Я не всегда был солдатом. Я окончил Вест-Пойнт в двадцать девятом и был сорок шестым в выпуске по успеваемости. Хотите узнать, сколько всего студентов было в двадцать девятом году?

- Сорок шесть?

Свинерд направил на Старбака пальцы, сложенные в виде пистолета, и изобразил звук выстрела в качестве подтверждения.

- Сорок шестым из сорока шести. Я не был выдающимся учеником. Вообще-то, двадцать лет спустя я по-прежнему был капитаном и знал, что не продвинусь выше, и никогда не собирался убивать ради своей страны кого-либо более опасного, чем команч или мексиканцев. Я всегда полагал, что могу стать хорошим военным, но виски позаботился о том, чтобы не стал. А потом однажды ночью в пятидесятом я напился и подал в отставку, и это стало концом моей карьеры.

- И что вы сделали потом?

- Я сделал то, что мечтал сделать каждый солдат, находящийся в здравом уме. Отправился к реке Фетер. Вы слышали о реке Фетер?

- Нет.

- Это в Калифорнии, - объяснил Свинерд. - Золотые прииски. Река Фетер, Гудиирс-Бар и ручей Трех змей. Вот где я разбогател. Я нашел самородок размером с собаку. Золотой, - сказал полковник, уставившись в глубину бутылки, - самородок из настоящего, мягкого как масло, чистого как любовь и огромного как енот золота. Всего за один день, Старбак, я заработал тридцать тысяч баксов, Старбак, даже не успев позавтракать. Это до того, как изобрели золотодобываюшие машины.

Теперь, Старбак, золото извлекают из гравия с помощью струи воды. Вода бьет из шланга так сильно, что могла бы полк янки прибить, правда, целый полк понадобился бы и для того, чтобы соорудить все эти дамбы и желобы, и даже янки не настолько тупы, чтобы стоять по стойке смирно, пока вы будете их строить. Но мне повезло. Я прибыл туда рано, когда всё, что нужно было сделать, это взобраться повыше и откатить камни в сторону, - он замолчал.

- И вы всё потеряли?

Свинерд кивнул.

- До последнего цента. Всё ушло в желудок или на дно бочонка. Покер. Женщины. Виски. Глупость. И эти пальцы я тоже потерял, - он вытянул левую руку с тремя недостающими пальцами.

- Я думал, их отрезала сабля мексиканца, - сказал Старбак.

- Так я об этом рассказываю, - ответил Свинерд, - или рассказывал до того, как обрел Господа нашего Иисуса Христа, но это неправда. Правда в том, Старбак, что я подорвался, когда мы с немецким минёром использовали черный порох над ручьем Шерт-тейл. Отто, так его звали, и он был безумен, как змея. Он считал, что в верховьях ручья Шерт-тейл полно самородков, и нам понадобилась неделя, чтобы отнести туда оборудование, а потом мы всё подорвали, и там не оказалось ничего, кроме грязи и кварца. Только Отто взорвал заряд слишком рано, понимаете, решив отправить меня в ад и заграбастать всё золото себе.

- И что случилось с Отто? - тихо спросил Старбак.

Свинерд быстро моргнул. Его руки сжали бутылку с виски так сильно, что Старбак начал опасаться, что стекло треснет.

- На моей совести много грехов, - признался Свинерд после паузы, - очень много. Я убил Отто. Он умирал долго, и всё это время я над ним насмехался. Прости меня, Господи.

Старбак подождал несколько секунд, отчаянно молясь, чтобы полковник не приложился к бутылке.

- А когда началась война? - спросил он наконец.

- Я вернулся на восток. Считал, что могу начать всё сначала. Каким-то образом убедил себя, что смогу обойтись без виски и смогу снова стать настоящим военным. Я хотел спасти себя, понимаете? Новая страна, новая армия, новое начало. Но я ошибался.

- Нет, - возразил Старбак, - не ошибались. Вы не пили уже много дней.

Свинерд не ответил, а просто вглядывался в золотистые глубины дорогого виски из Кентукки.

- Вы же не хотите его, полковник, - сказал Старбак.

- Но я хочу, Старбак, - и в этом заключается тяжкая истина. Я до боли хочу выпить.

- Поставьте бутылку, - велел Старбак.

Свинерд его проигнорировал.

- Я никогда не думал, что смогу бросить пить, никогда, и когда Господь помог мне это сделать и я решил, что дела снова идут на поправку, Фалконер сотворил всё это с нами. Что мне было делать? Оставить брод неохраняемым?

- Полковник, - сказал Старбак, потянувшись к бутылке.

- Вы поступили правильно. Вы это знаете. И вы ведь знаете, зачем Фалконер дал вам сегодня эту бутылку?

Свинерд не отдавал виски, отодвинув бутылку туда, где Старбак не мог бы до нее дотянуться.

- Он дал ее мне, - сказал полковник, - потому что хотел меня унизить. Вот почему.

- Нет, - возразил Старбак. - Он сделал это, потому что хочет, чтобы вы были не в состоянии выступить на военном трибунале. Он хочет, чтобы вы напились, полковник, потому что этот сукин сын знает, что он не прав, но он также знает, что никакой суд не оправдает едва стоящего на ногах пропойцу. Но если вы останетесь трезвым, полковник, он пойдет на попятный, и не будет никакого трибунала.

Свинерд поразмыслил над словами Старбака, а потом покачал головой.

- Но ведь я нарушил приказ. Дело, конечно, не в этом, потому что Фалконеру в любом случае плевать на брод Мертвой Мэри. Он просто хочет от меня избавиться. Разве вы не понимаете? Дело не в том, что я сделал или чего не сделал, всё потому что я нажил себе врага. И вы тоже. Богач с нами поквитался, Старбак, и мы ничего с этим поделать не можем.

- Можем, чёрт возьми! - настаивал Старбак. - Фалконер не командует этой чёртовой армией, ей командует Джексон, и если Джексон скажет, что вы правы, а Фалконер ошибался, то не будет иметь значения, хоть бы мы не подчинились и приказам самого Джорджа Вашингтона. Даже все деньги Фалконера этого не изменят, но скажу вам одну вещь: если вы предстанете перед лицом Старины Безумного Джека с похмелья или будете дышать на него виски, вас выкинут из армии быстрее, чем вы плюнуть сможете, - Старбак замолчал и протянул руку. - А теперь, чёрт возьми, полковник, отдайте мне виски.

Свинерд нахмурился.

- Почему Джексона должно заботить, что с нами произошло?

- Потому что мы заставим его. Мы скажем ему правду. Так что отдайте бутылку.

Он по-прежнему протягивал руку.

- Давайте же! У меня в горле пересохло!

Свинерд протянул бутылку, но вместо того, чтобы отдать ее Старбаку, перевернул вверх дном, так что жидкость с бульканьем полилась на сосновый пол палатки и заструилась по щелям в землю. Когда бутылка опустела, Свинерд выпустил ее из рук.

- Нам предстоит битва, Старбак, так что давайте будем трезвыми.

- Сукин сын, - сказал Старбак. Наполнивший палатку запах виски был таким соблазнительным. - Я хотел выпить.

- А завтра будете трезвым, - ответил Свинерд. Где-то вдали прогремел гром. Часовой чихнул, а полковник закрыл глаза в молитве. Он выстоял перед искушением и поборол отчаяние. И теперь, как солдат, которым, как он знал, он должен быть, приготовился сражаться.

Безумный Сайлас начал оттаскивать поваленные деревья от дороги, что вела через лес на север. Это была тяжелая работа, особенно учитывая, что в мешке, привязанном к шее, он нес череп своей дорогой Мэри и не хотел слишком сильно его ударять, чтобы ей не навредить. Он разговаривал с ней во время работы, рассказывал, что расчищает дорогу, потому что об этом попросили люди в синих мундирах, а люди в синих мундирах обещали, что всем чернокожим заживется лучше, когда синие побьют серых, и даже несмотря на то, что люди в сером вежливо с ним обращались и даже дали Безумному Сайласу несколько сигар, он по-прежнему верил всадникам в синем, потому что одним из людей в синем был молодой мастер Харлан Кемп, сын старого мастера Кемпа, который дал Сайласу свободу.

К первым лучам зари Сайлас расчистил всю проселочную дорогу. Потом, очень осторожно, он прокрался к берегу реки и к своему удивлению увидел, что все солдаты в сером ушли. Их костры остыли, превратившись в пепел, а окопы были пусты. Он сжал обугленный череп в руках и гадал, что означает отсутствие солдат, но не мог ничего понять. Но их отсутствие снова вернуло ему чувство безопасности, и потому он положил свою Мэри обратно в дыру в развалинах камина, где она теперь обитала. Потом, обрадовавшись, что снова дома вместе с ней, он пошел вниз к реке мимо руин амбара, к дереву и кусту, которые ночью выглядели такими похожими на человека с лошадью. Здесь у него стоял силок для ловли спускающихся к реке кроликов.

Потом, раздвинув листву кустарника, он услышал топот копыт. Он перекатился вниз по берегу в густую траву и залег там неподвижно. Солнце еще не встало, и свет был тусклым и серым, а вода на реке не блестела, но Сайлас отчетливо видел противоположный берег и через некоторое время заметил, что там появились люди. Белые люди в синих мундирах. Их было трое, все шли пешком и несли длинные винтовки, сабли и револьверы. Они долгое время всматривались в другой берег, а потом один побежал через брод, разбрызгивая воду высокими сапогами и яркими шпорами. Сайлас потерял его из вида, но через пару минут тот человек выкрикнул с другого берега:

- Ублюдки здесь были, это точно, майор, но они ушли.

Потом у брода появилась целая колонна всадников в синих мундирах. Их шпоры, ножны и сбруя позвякивали, когда они гнали лошадей через реку. Те трое, что разведывали брод, схватили своих лошадей за поводья и запрыгнули в седло. Сайлас наблюдал за ними, пока они не скрылись из вида, а потом слушал, как затихает далеко на юге стук их копыт, он продолжал прислушиваться, пока не осталось больше никаких звуков кроме шума реки и пения птиц.

Тогда, зажав в руке мертвого кролика, он вернулся, чтобы поведать Мэри о волнующих событиях у брода этим утром, а в это время далеко к югу никем не замеченные и не ожидаемые янки спешились и ждали.

Глава седьмая

 Весеннее наступление янки, может, и провалилось, и Потомакская армия Макклелана увязла на топких берегах реки Джеймс под Ричмондом, но Виргинская армия Джона Поупа собиралась с силами в северных округах Виргинии. Всё больше вагонов с припасами пересекали мосты через Потомак, и всё это складывалось в высокие штабеля в пакгаузах Манассаса, а в это время по покрытыми рябью от приливов и залитым солнцем водам виргинских рек корабль за кораблем нес ветеранов Макклелана на север, из реки Джеймс в реку Акия-Крик, впадающую в Потомак. Две армии северян объединялись, и хотя этот процесс был чрезвычайно медленным, как только Виргинская и Потомакская армия соединятся, они превзойдут по численности силы мятежной армии Северной Виргинии под командованием Роберта Ли.

- Значит, мы должны ударить первыми, - пробормотал Ли так тихо, что никто кроме него этого не расслышал. На рассвете генерал смотрел на север, стоя на наблюдательном посту на находящейся на южном берегу реки Рапидан горе Кларк и пытаясь разгадать замыслы врага. Собственные ветераны Ли, которые сначала остановили, а потом отогнали Макклелана от Ричмонда, теперь шли на север, чтобы отразить угрожающую атаку Поупа. Каменная стена Джексон сдерживал воинственного Поупа большую часть месяца, но теперь армия мятежников снова объединилась под командованием Роберта Ли, а значит, пришло время нанести Поупу окончательное поражение.

Для этой цели Ли приехал на гору Кларк. Его окружили сидящие верхом адъютанты, но сам Ли спешился и использовал спину своей тихой серой лошади по кличке Путешественник, чтобы разместить подзорную трубу. Утренний свет был мягким и сияющим. Местность к западу обволакивал дождь с туманом, но на севере было сухо, и Ли мог разглядеть на холмах людей, маленькие поля, белые фермы, широкие темные леса и, куда бы ни упал взгляд, янки.

Вражеские фургоны с белыми крышами заполняли луга, их орудия разместились на каждой дороге и проселке, поля были усеяны палатками, а надо всем этим тонкой полоской тумана стелился дым от костров полевых кухонь, создавая серо-голубую дымку. Еще дней десять, самое большее пара недель, и эта армия удвоится в размере, и Ли знал, что в этом случае останется мало шансов выбить ее из родной Виргинии.

Но сейчас, пока люди Макклелана направлялись на север на своих реквизированных речных пароходах и блестящих трансатлантических пакетботах, еще был шанс на победу. Шансы росли, потому что Джон Поуп сам загнал себя в ловушку. Он привел основную часть армии ближе к реке Рапидан, чтобы быть готовым ударить на юг, но за новыми позициями Поупа находился широкий приток реки Рапидан, Раппаханнок, и если бы Ли удалось обогнуть правый фланг Поупа, оставался шанс отогнать армию Севера в сторону слияния рек, где Поуп оказался бы зажат между ордами вопящих мятежников и глубоким и быстрым местом слияния двух рек. Но чтобы совершить этот маневр, Ли нужна была кавалерия, чтобы отвлечь врага от этого броска, кавалерия, чтобы увести его в другом направлении и снова кавалерия, чтобы врезаться в тыл противника и захватить мосты через Раппаханнок и отрезать янки пути к отступлению от этой ограниченного рекой места резни.

- Генерал Стюарт приносит свои глубочайшие извинения, сэр, но лошади еще не готовы, - сказал адъютант Ли на заре на горе Кларк.

Ли резко кивнул, чтобы показать, что услышал это мрачное сообщение, но больше не выказал никакой реакции. Вместо этого он долго всматривался в расположение противника. Ли не был мстительным человеком, вообще-то, он долго учился сдерживать эмоции, чтобы помешать страстям затмить здравый смысл, но в последние несколько недель испытывал глубокое желание унизить генерал-майора Джона Поупа.

Генерал северян приехал в Виргинию и приказал своим людям обеспечивать себя самим и сжигать дома семей, сохранивших верность Виргинии, и Ли презирал подобное варварство. Не просто презирал - ненавидел. Воевать с гражданским населением - это тактика дикарей и язычников, а не профессиональных военных, но если Джон Поуп решил сражаться против женщин и детей, Роберт Ли будет сражаться против Джона Поупа и с позволения Господа разрушит карьеру своего врага. Но пружина, с помощью которой можно было захлопнуть мышеловку, еще была не вполне готова, и Ли сопротивлялся искушению захлопнуть ловушку без помощи кавалерии.

- Когда же кавалерия будет готова? - спросил Ли адъютанта, сложив подзорную трубу.

- Через день, сэр.

Основная часть кавалерии мятежников только что прибыла на север со своих позиций у Ричмонда, где защищала его от армии Макклелана, и лошади устали после долгого пути по иссохшим и затвердевшим дорогам.

- К завтрашнему рассвету? - уточнил Ли.

Адъютант кивнул.

- Генерал Стюарт определенно так считает, сэр.

Ли не показал явного разочарования из-за вынужденной задержки, а просто посмотрел на длинные полосы дыма, скрывавшие дальние леса и поля. Он ощутил порыв сожаления, что не сможет атаковать этим утром, но знал, что перемещение громоздких орудий и длинных шеренг пехоты за Рапидан займет добрую половину дня, а кавалерии Джеба Стюарта придется заманивать и дурить янки, пока эти солдаты и пушки не окажутся на позициях. Так что ему придется прождать весь день и надеяться, что Джон Поуп не очнется, сообразив об опасности.

- Атакуем завтра, - сказал Ли, взобравшись на спину Путешественника.

И помолившись, чтобы янки продолжали спать.

Майор Гэллоуэй прибыл в густую лесополосу в двух милях к югу от Рапидан, где его ждал Адам со своими людьми, сразу после рассвета в сопровождении капрала Харлана Кемпа. Отряд Гэллоуэя сопровождал также капитан Билли Блайз со своими людьми, который вернулся из своей разочаровывающей разведывательной вылазки.

Блайз заявил, что враг занял все перевалы через Голубой хребет, тем самым помешав ему переправиться в долину Шенандоа, но собственный налет Гэллоуэя за реку Рапидан убедил его, что мятежники не угрожают армии Поупа со стороны долины Шенандоа. Их подразделения встали лагерем по всему южному берегу реки, и именно там, в самом сердце Виргинии, существовала угроза, и именно там, благодаря своевременному сообщению Адама, Гэллоуэй мог и нанести врагу удар, и создать своему только что сформированному кавалерийскому полку репутацию лихих и на всё способных солдат.

Именно поэтому шестьдесят восемь всадников Гэллоуэя теперь прятались в подлеске всего в трех милях от западного фланга армии Ли. Шестьдесят восемь человек против целой армии - весьма неравная ставка, даже для такого оптимиста, как Гэллоуэй, но на его стороне были и эффект неожиданности, и погода.

Погода переменилась в то же утро, всего через час после рассвета с гор налетела буря и гремела над западными лагерями мятежников. Дороги немедленно превратились в красную грязь. Дождь скатывался с крыш, выливался в канавы, затапливал овраги и рвы и тек дальше, по бороздам лежащих в низине полей.

Над головами гремел гром и иногда где-то далеко за серебром дождя мелькали вспышки молнии.

- Превосходно, - сказал Гэллоуэй, стоя на опушке и наблюдая, как дождь кусает и хлещет пустынные поля. - Просто превосходно. Нет ничего лучше хорошего ливня, чтобы заставить часового пригнуть голову, - он согнулся под плащом, чтобы закурить сигару, а потом, поскольку лошади нужно было отдохнуть, попросил взаймы у Адама одну из его новых кобыл. - Давайте-ка взглянем на мятежников вашего отца, - сказал он Адаму.

Гэллоуэй оставил Блайза за старшего над укрывшимися в лесу всадниками и поехал с Адамом на восток. Тот был обеспокоен тем, что майор лично отправился на разведку, но Гэллоуэй отмел риск попасть в плен.

- Если сегодня вечером что-то пойдет не так, то я не хочу думать, что это случилось потому, что я чего-то не сделал, - объяснил майор, а потом несколько мгновений скакал молча, после чего бросил на Адама проницательный взгляд. - Что произошло между вами и Блайзом?

Адам, которого вопрос застал врасплох, промямлил нескладный ответ о несовместимости характеров, но майор Гэллоуэй был не в том настроении, чтобы принимать отговорки.

- Вы обвинили его в попытке изнасилования?

Адам гадал, откуда Гэллоуэю это известно, и решил, что наверняка на Блайза нажаловались либо сержант Хакстейбл, либо капрал Кемп.

- Я ни в чем Блайза не обвинял, - сказал Адам. - Просто остановил его от неподобающего поведения с женщиной, если вы это имеете в виду.

Гэллоуэй затянулся тем, что осталось от его вымокшей под дождем сигары. Он пригнулся под низко нависающей веткой и придержал лошадь, чтобы осмотреть залитую дождем местность впереди.

- Билли заявил, что женщина сама себя предложила из-за нужды в северных долларах, - сказал майор, когда удостоверился, что в дальнем лесу их не поджидают заставы мятежников, - и потому что хотела спасти свой дом. Сержант Келли сказал мне то же самое.

- Они лгут! - негодующе произнес Адам.

Гэллоуэй пожал плечами.

- Билли - неплохой малый, Адам. Не скажу, что он самый честный в мире, в смысле, он уж точно не Джордж Вашингтон, но у нас военный отряд, а не собрание священников.

- Это оправдывает насилие?

- Чёрт, это ваша версия, Адам, а не его, - устало заявил Гэллоуэй, - а что касается историй, то вам следует знать, что Билли и про вас кое-что рассказывает.

Майор ехал впереди Адама по залитой водой тропе вдоль леса. Дождь в конце концов потушил его сигару, и он бросил ее в лужу.

- Блайз уверяет, что вы симпатизируете Югу, серый волк в синих одеждах. Вообще-то он утверждает, что вы шпион, - Гэллоуэй поднял руку. - Не нужно протестов, Адам. Я ни слову из этого не верю, но чего вы еще от него ожидали, обвинив в изнасиловании?

- Может, что он скажет правду, - негодующе воскликнул Адам.

- Правду! - расхохотался Гэллоуэй в ответ на подобное предположение. - Во время войны, Адам, правда будет такой, какой решит победитель, и лучший для вас способ доказать, что Блайз - лжец, это проломить сегодня ночью несколько голов мятежникам.

- Майор, - твердо заявил Адам, - все мои люди видели ту женщину. Она не сама разорвала на себе платье, это сделал Блайз и...

- Адам, Адам! - с умоляющей ноткой в голосе прервал его Гэллоуэй. Майор был порядочным и честным человеком, имеющим собственное представление о том, как его особое кавалерийское подразделение поможет покончить с этой войной, а теперь этой мечте угрожали мстительные распри в рядах полка. К тому же Гэллоуэй не желал верить в обвинения Адама, потому что ему нравился Блайз. Тот мог его рассмешить и внести оживление в скучные вечера, и по этой причине, а также стремясь избежать конфронтации, Гэллоуэй попытался найти смягчающие обстоятельства.

- Кто может утверждать, что женщина не напала на Блайза, когда он собирался сжечь амбар? Мы не знаем, что там произошло, но я знаю точно, что нам предстоит сражение, а еще мы должны выиграть войну, так что лучше будем сражаться с врагом, чем друг с другом. А теперь доверьтесь мне. Я буду приглядывать за Билли, это я обещаю, но хочу, чтобы вы предоставили это мне. Его поведение не входит в вашу ответственность, Адам, только в мою. Согласны?

Адам едва ли мог не согласиться с таким разумным и энергичным обещанием и потому кивнул.

- Да, сэр.

- Молодец, - похвалил его Гэллоуэй, а потом замедлил шаг лошади, когда всадники добрались до небольшой возвышенности. Синие мундиры скрывались под черными непромокаемыми плащами, свисавшими до сапог, но они знали, что эта маскировка не особо пригодится, если они нарвутся на патруль мятежников.

Однако, похоже, погода смыла всю наблюдательность мятежников, потому что Гэллоуэй с Адамом смогли рассмотреть позиции бригады Фалконера, и ни один пикет или часовой не заметил их присутствия. Они нанесли на карты расположение лагеря Легиона, состоящего из шалашей, среди которых торчали пирамидки сложенного оружия, а между ними вился дымок от нескольких костров, еще боровшихся с ветром и дождем, а потом отметили стоящий среди палаток крепкий фермерский дом, который, как было известно Адаму, являлся штабом бригады Фалконера.

Время от времени какой-нибудь солдат пробегал от одного укрытия к другому или уныло ковылял из фермерского дома, но за исключением этого лагерь выглядел покинутым. Дальше на юг лежал луг, где находились фургоны с припасами и стояли с поникшими головами привязанные лошади. Адам показал Гэллоуэю покрашенные в белый цвет телеги с боеприпасами, а потом навел бинокль на незнакомые повозки и увидел, что они принадлежат артиллерийской батарее, размещающейся неподалеку от бригады его отца.

- Сколько, вы считаете, выставлено часовых у фургонов? - спросил Гэллоуэй, всматриваясь через свой бинокль.

- Обычно дюжина, - ответил Адам, но я вижу только одного.

- Там должны быть и другие.

- Укрылись в фургонах? - предположил Адам.

- Думаю, что так, значит, мерзавцы заметят наше приближение, - похоже, перспектива драки вызывала у Гэллоуэя восторг. Он знал, что не может нанести армии Джексона серьезный удар, на самом деле сегодняшней ночной атаке предстояло стать ничтожным булавочным уколом, но Гэллоуэй и не пытался причинить серьезный урон. Он просто надеялся нанести Югу такое же оскорбление, как и Джеб Стюарт Северу, когда прошелся с кавалерийским набегом по армии Макклелана. В том рейде погибло несколько человек, но он сделал Север посмешищем в глазах всего света. Гэллоуэй надеялся добыть доказательство, что кавалеристы-северяне могут совершать столь же дерзкие и эффективные налеты, как и южане.

Адам вел другое сражение - с собственной совестью. Он подчинился своей суровой совести, когда покинул Юг, чтобы драться за Север, но логика этого выбора означала не только борьбу против своих земляков, но и против собственного отца, и весь его жизненный опыт любви и сыновнего послушания восставал против неизбежности этой логики.

Но он всё равно спрашивал себя, следуя за Гэллоуэем на юг по лесным тропам, чего еще он ожидал, когда пересек линию фронта и присягнул Соединенным Штатам? Адам много месяцев страдал из-за морального выбора, который ставит война, и в финале этих беспокойств и сомнений его охватила уверенность, которая слабела лишь из-за чувства сыновнего долга. Но этой ночью под дождливым небом Адам выкинет этот сыновний долг из своей жизни и тем освободит себя для служения более высокому долгу - ради объединения страны.

Гэллоуэй остановился, спешился и снова всмотрелся на юг через бинокль. Адам присоединился к нему и заметил, что майор наблюдает за полудюжиной хижин, деревянной церковью и ветхим двухэтажным домом, стоящими у перекрестка.

- Таверна Маккомба, - прочитал Гэллоуэй вывеску, написанную смолой на стене дома. - "Хорошая выпивка, чистые пастели и куча еды". Но плохая грамотность. Видите там каких-нибудь солдат?

- Никаких.

- Полагаю, это под запретом, - сказал Гэллоуэй. Он протер линзы бинокля, еще пару секунд рассматривал таверну, а потом вернулся к привязанной лошади и вскочил в седло. - Поехали.

После полудня ветер стих, а дождь превратился в надоедливую и унылую морось. Люди Гэллоуэя сидели или лежали под теми жалкими укрытиями, которые смогли отыскать, а их лошади неподвижно стояли среди деревьев. Караульные наблюдали с опушки леса, но не замечали никакого движения. Ближе к вечеру, в мрачном свинцовом свете, Гэллоуэй дал последние указания, описав, что солдаты обнаружат во время атаки, и подчеркнув, что их главная цель - это обоз.

- Мятежникам вечно не хватает боеприпасов и винтовок, - объяснил он, - так что сожгите всё, что найдете.

Гэллоуэй разделил своих солдат на три отряда. Отряд Адама должен был служить буфером между налетчиками и основными силами бригады Фалконера, а отряд Гэллоуэя, усиленный половиной людей Блайза, атакует обоз. Билли Блайз будет ждать вместе с оставшейся половиной своего отряда у таверны Маккомба в качестве арьергарда, который прикроет отступление.

- Всё должно произойти стремительно, - предупредил Гэллоуэй, - пока мерзавцы не опомнятся.

Он сыграл на своем горне сигнал к отступлению.

- Когда услышите этот звук, ребята, убирайтесь оттуда к чёртовой матери. Прямо по дороге, к перекрестку, где нас будет ждать капитан Блайз.

- Со стаканчиком виски южан для каждого из вас, мерзавцы, - добавил Блайз, и нервничающие солдаты засмеялись

Гэллоуэй открыл крышку часов.

- Отправляемся через два часа, ребята, так что потерпите.

Начало смеркаться. Одежда всадников стала липкой от жирного пота и влаги. Гэллоуэй запретил разжигать огонь, чтобы дым не выдал их присутствия, и им просто пришлось терпеть эту промозглую сырость, пока тикали минуты. Солдаты одержимо готовились к сражению, веря, что любое усердие поможет им выжить. Они использовали плащи и вальтрапы[76], чтобы дождь не намочил многозарядные винтовки и револьверы, пока они заряжали оружие порохом, пыжами и пулями минье.

Поверх каждой пули они делали затычку из жира, чтобы пламя в ячейке не перекинулось на соседние, подорвав весь барабан. Они точили сабли, сталь со скрежещущим звуком терлась о камень. Те, чьи клинки дребезжали в металлических ножнах, поправили их, чтобы оружие прилегало плотнее и не издавало никаких звуков. Капрал Харлан Кемп прочел молитву для нескольких человек.

Он встал на одно колено на мокрую землю, с одной рукой на сабле, и поднял другую руку, призывая Господа, пока возносил молитву, чтобы Бог благословил их вечерний поход могучим успехом и хранил рабов своих от врагов.

Адам присоединился к кружку молящихся. Он почувствовал свою близость к этим людям, когда опустился вместе с ними на колени, и сам акт молитвы придал ночному предприятию нечто сакральное, что поднимало его над простой авантюрой, возводя в ранг священного долга.

- Я не хочу быть здесь, - молился Адам, - но я здесь, Господь, так будь же здесь со мной и позволь мне помочь этой войне поскорее закончиться.

Когда Харлан Кемп закончил благословение, Адам встал на ноги и увидел, что Билли Блайз находится рядом с кобылой, которую Адам забрал из конюшни Фалконера. Блайз прошелся рукой по ее ногам, а потом похлопал по крупу.

- Вы добыли себе неплохих лошадей, Фалконер, - произнес он, когда Адам подошел поближе.

- Вы стоите у меня на пути, - отрезал Адам, а потом оттолкнул высокого Блайза, чтобы набросить потник на спину кобылы.

- Действительно отличный образчик лошадиного племени, - Блайз осмотрел зубы лошади, а потом сделал шаг в сторону, чтобы с восхищением окинуть ее взглядом. - Бьюсь об заклад, что бегает она, как сучка в аду. Особенно, если использовать хлыст. Вы не находите, что щекотание хлыста делает представительниц женского рода просто душками, Фалконер? - Блайз хихикнул, когда Адам не ответил. - Думаю, такая лошадь мне отлично подойдет, - продолжил он.

- Она не продается, - холодно заметил Адам. Он набросил на спину лошади седло и присел, чтобы затянуть подпругу.

- Я и не собирался ее у вас покупать, - заявил Блайз и сплюнул струю табака рядом с лицом Адама, - потому что на войне нет смысла что-либо покупать, когда вещи сами идут в руки. Что мне нравится в войне, Фалконер, так это то, что можно всё получать бесплатно. По мне, так это весьма удобно. Ради такого можно и человеческую жизнь на кон поставить, - при этой мысли он улыбнулся, а потом прикоснулся пальцем к краю шляпы, с которого закапала вода. - Уверен, теперь вы будете следить за собой, - сказал он и заковылял прочь, улыбаясь своим приятелям и оставив Адама чувствовать себя дешевкой.

Майор Гэллоуэй забрался в седло первым.. Он засунул ноги в стремена, приладил многозарядную винтовку в седельной кобуре, вытащил саблю из ножен на пару дюймов и убедился, что до обоих револьверов легко дотянуться.

- А теперь выкурите последние сигары и трубки, ребята, - велел Майор, - потому что как только мы выйдем из леса, больше никакого табака, пока не разбудим этих сукиных детей.

Его команда поджигателей проверила свои запасы: спички, кремень, огниво, трут и запалы. Их задача состояла в том, чтобы сжечь боеприпасы, пока остальные с помощью топоров расщепят спицы колес и вгонят молотками гвозди в пушки мятежников, чтобы вывести их из строя.

Один за другим солдаты взобрались по седлам. Одна лошадь тихо заржала, а другая нервно метнулась в сторону. С листвы капала вода, но Адам знал, что дождь над этим темным пологом деревьев прекратился. Только что наступил вечер, но из-за туч казалось, будто уже глубокая ночь.

- За Союз, ребята, - сказал Гэллоуэй, и идеалисты повторили эту фразу, добавив к ней призыв к Господу. Они сражались за свою любимую страну, за страну Господа, за лучшую из стран.

- Вперед, ребята, - произнес Гэллоуэй, и колонна тронулась в путь.

К сражению.

Капитан Медликотт и капитан Мерфи сидели, уставившись на вечерний дождь, на веранде фермерского дома, служившего штабом генерала Вашингтона Фалконера. На западном горизонте, как отметил Медликотт, где в это время должно быть темнее всего, на небе показалась бледная полоска более светлого облака, и дождь прекратился, но похоже, эта сухость не собиралась двигаться на восток.

- Но завтра будет хороший денек, - буркнул Медликотт. По его бороде струился пот. - Знаю я эти летние грозы, - он обернулся и посмотрел через открытую дверь гостиной на сидящего у одноногого стола генерала Фалконера. - Завтра будет хороший день, генерал!

Фалконер ничего не ответил на оптимизм Медликотта. Вечер был удушающим, и генерал был в одной рубашке. Его китель с тяжелыми эполетами и дорогостоящим шитьем висел в коридоре, вместе с прекрасным английским револьвером и элегантной саблей, которую генерал Лафайет[77] подарил его деду.

Генерал просматривал разложенные на столе бумаги. Он изучал эти бумаги уже добрую часть дня и теперь, вместо того, чтобы их подписать, отодвинул от себя.

- Я должен быть уверен, что поступаю правильно, - произнес Фалконер, имея в виду, что должен убедиться, что не совершит ошибку, которая могла бы разрушить его карьеру. - Чёрт побери, но они должны предстать перед военным трибуналом!

Капитан Мокси сплюнул табак через перила веранды.

- За неповиновение приказам их следует поместить в тюрьму, сэр, - сказал Мокси, расхрабрившись от чести, что генерал просит его совета относительно судьбы полковника Свинерда и капитана Старбака.

- Но они заявляют, что лишь выполняли свой долг, - возразил Фалконер, обсасывая проблему, как собака кость. - Нам дан приказ охранять переправы через реку, не так ли? И что они сделали? Просто охраняли брод. Как мы убедим суд в обратном?

Капитан Мокси отмел это возражение.

- Это и не брод вовсе, сэр, не совсем брод. Просто в этом году река необычайно обмелела, - это звучало очень убедительно, даже для него самого.

- Но если я просто отпущу их, - размышлял Фалконер над альтернативой трибуналу, - что остановит их от того, чтобы подать апелляцию? Боже ты мой, ты же знаешь их способности к вранью!

- Кто им поверит? Один - набожный пьяница, а второй - янки, который вечно доставляет неприятности.

Слишком многие им поверят, подумал Фалконер, в этом-то и проблема. Кузен Свинерда был влиятельным человеком, а у Старбака имелись друзья, и Фалконер ощутил себя загнанным в ловушку, как человек, который атаковал врага, углубившись к нему в тыл, и вдруг обнаружил, что не может отвести свои войска обратно. Прошлой ночью он ликовал, но поразмыслив на следующий день над ночными достижениями, натолкнулся на огромное число препятствий, мешающих довершить триумф, не последним из которых было то, что Свинерд упрямо отказывался напиваться.

Пьяный полковник гораздо лучше смотрелся бы перед трибуналом, чем раскаивающийся полковник, а самым глубочайшим желанием Фалконера было увидеть и Свинерда, и Старбака стоящими перед военным трибуналом и идущими под конвоем в военную тюрьму Конфедерации в Ричмонде, но он не находил способа, как сделать это обвинение неоспоримым.

- Проблема в том, - сказал он, снова поменяв аргументы, - что слишком многие из бригады дадут свидетельские показания в пользу Старбака.

Медликотт отхлебнул бренди.

- Популярность приходит и уходит, - туманно заметил он. - Избавьтесь от этих мерзавцев, и через пару недель все забудут, как они выглядели.

По правде говоря, Медликотт недоумевал, почему Фалконер просто не отправит этих двоих к реке и не всадит им в головы по паре пуль.

- Дождь затихает, - отметил Мокси.

Медликотт повернулся и бросил взгляд на генерала. Он даже больше Мокси был взбудоражен привилегией стать одним из советчиков Фалконера. Мокси всё-таки имел претензии на благородное происхождение - его семья держала лошадей и охотилась с гончими Фалконера, а Медликотт всегда был просто человеком, работавшим за жалование, хоть и квалифицированным, ему нравилось быть наперсником генерала, и он хотел сохранить эту привилегию, удостоверившись, что Фалконер и правда избавился от этих двух смутьянов.

- Почему бы просто не отправить этих сучьих детей в Ричмонд? - предложил он, - с донесением, в котором будет говориться, что они не пригодны для строевой службы? И с предложением послать их на оборонительные сооружения у побережья Южной Каролины?

Фалконер разгладил на столе бумаги.

- Южной Каролины?

- Потому что к этому дню в следующем году, - мрачно произнес Медликотт, - они оба помрут от малярии.

Фалконер открутил серебряную крышку походной чернильницы.

- Негодны для строевой службы? - засомневался он.

- Один - пьяница, а второй - северянин! Чёрт, я бы сказал, что они негодны для службы, - Медликотт расхрабрился, испробовав генеральского бренди, и теперь несколько неуклюже предложил свое решение. - Но к чему все эти формальности, сэр? Почему бы просто не избавиться от ублюдков? Пристрелить их.

Услышав подобное предложение, Мокси нахмурился, а Фалконер решил его проигнорировать, не потому что не одобрял, а потому что не мог представить, чтобы убийство сошло ему с рук.

- Не кажется ли вам, что мне нужен предлог для того, чтобы их уволить? - спросил генерал.

- Какие еще вам нужны причины, кроме негодности к службе? Чёрт, добавьте недисциплинированность и халатность, - Медликотт сопроводил оба слова беспечным взмахом руки. - Военный департамент отчаянно нуждается в людях, которых мог бы послать на болотные заставы в Каролине.

Фалконер обмакнул перо в чернила и осторожно стряхнул излишки о край чернильницы. Он секунду поколебался, по-прежнему беспокоясь о том, не возымеют ли его действия непредвиденных последствий, а потом собрался с духом и подписал два документа, которыми Свинерд и Старбак увольнялись из рядов бригады. Он сожалел о том, что не может отправить их под трибунал, но рационализм и здравый смысл велели ему избрать более слабое наказание. Погода превратила все субстанции в вязкие, и чернила густо легли на волокнистую бумагу, когда Фалконер вывел свое имя. Он дописал под фамилией свое звание, отложил перо, закрыл чернильницу и подул на влажную подпись, чтобы ее подсушить.

- Приведи Хинтона, - приказал он Мокси.

Мокси поморщился при мысли, что ему придется топать четверть мили по грязи, но потом поднялся из кресла и отправился в темноту в сторону Легиона. Дождь прекратился, и во мраке засверкали костры, когда солдаты вышли из своих укрытий и раздули огонь.

Фалконер наслаждался двумя приказами об увольнении со службы.

- Следует ли мне выписать им пропуска до Ричмонда?

- Годные лишь на завтрашний день, - лукаво предложил Медликотт. - Так что если ублюдки здесь задержатся, вы снова сможете их арестовать.

Фалконер заполнил два пропуска и, покончив с этим, вышел на веранду и спустился на грязную лужайку между домом и персиковой рощей. Он расправил напряженные плечи. Из-за туч сумерки наступили раньше времени, накрыв покровом ночи приятный летний вечер.

- А можно было подумать, что ливень унесет эту духоту, - сказал Медликотт, последовав за Фалконером вниз по лестнице.

- Может, следующая гроза унесет, - высказал предположение Фалконер. Он предложил Медликотту сигару, и несколько мгновений оба курили молча. Трудно было назвать эту тишину дружественной, но Медликотту нечего было сказать, а генерал явно погрузился в тяжелые раздумья. Наконец, Фалконер откашлялся:

- Конечно же, вам известно, что у меня есть в Ричмонде друзья?

- Разумеется, - угрюмо откликнулся Медликотт.

Фалконер молчал еще несколько секунд.

- Видите ли, я тут поразмыслил, - наконец заговорил он, - и решил, что с начала войны мы внесли в нее весьма существенный вклад. Вы не согласны?

- Чёрт, конечно же согласен, - с готовностью подтвердил Медликотт.

- И потому я надеюсь, что мы можемприписать бригаду к Ричмонду, - сказал Фалконер. - Возможно, мы стали бы экспертами в обороне города.

Медликотт со всей серьезностью кивнул. Он не был уверен, какого рода экспертом должна стать бригада, чтобы охранять звездообразные форты и окопы, обрамлявшие Ричмонд, но всё, что отдаляло от резни сражения и приближало к горячей ванне, приличному питанию и нормальному жизненному распорядку, казалось таким заманчивым.

- Экспертами, - повторил Медликотт, - и в самом деле.

- И кое-кто из моих друзей в столице убежден, что это хорошая идея, - заявил Фалконер. - Думаете, солдатам это понравится? - добавил он не очень искренний вопрос.

- Уверен в этом, уверен.

Фалконер внимательно посмотрел на тлеющий кончик своей сигары.

- Конечно, с точки зрения политики нам не следует рьяно выражать к этому готовность. Мы не можем позволить людям болтать о том, что мы увиливаем от исполнения долга, то есть, вероятно, мне придется сделать вид, что я отказываюсь от этого назначения, но было бы неплохо, если бы полковые офицеры надавили на меня, чтобы я его принял.

- Конечно, конечно, - ответил Медликотт. Мельник не вполне понимал эти уловки, но был счастлив согласиться с чем угодно, что вернуло бы бригаду к относительному комфорту оборонительных сооружений Ричмонда.

- И я подумывал сделать Пола Хинтона заместителем командующего, - продолжил Фалконер, - а это значит, что Легиону понадобится новый старший офицер.

Сердце Медликотта забилось в предвкушении, но ему хватило здравого смысла не выказать ни удивления, ни радости.

- Уверен, ваш шурин скоро вернется, - сказал он вместо этого.

- Дятел может и не захотеть возвращаться, - возразил Фалконер, имея в виду, что надеется убедить Бёрда не возвращаться, - но даже если и так, то он вернется еще не скоро, а Легион не может обойтись без нового командира, не так ли?

- Разумеется, сэр.

- Кое-кто, конечно, скажет, что это должность для профессионального военного, - заметил Фалконер, поддразнивая наполненного энтузиазмом Медликотта, - но полагаю, что в этой войне нужны новые глаза и идеи.

- Да, сэр, абсолютно верно.

- И вы справлялись с большим числом людей на мельнице, не так ли?

Медликотт никогда не нанимал на мельницу больше трех человек одновременно, и одним из них обычно был слабоумный, но сейчас мельник глубокомысленно кивнул, словно привык отдавать приказы сотням служащих.

- Да, с несколькими, - осторожно вымолвил он и нахмурился, потому что капитан Мокси вернулся, в грязи по колено. Еще несколько секунд, подумал Медликотт, и он стал бы новым командиром Легиона, но теперь внимание Фалконера привлек возбужденный Мокси.

- Мокси? - повернулся Фалконер, чтобы поприветствовать своего адъютанта.

- Майора Хинтона нет, сэр. Его нет в расположении Легиона, - с жаром заявил Мокси.

- Как это нет, о чем это ты?

Мокси явно наслаждался сделанным им разоблачением.

- Он отправился в таверну Маккомба, сэр, - объяснил он. - Похоже, ему исполнилось пятьдесят, сэр, и почти все офицеры Легиона ушли с ним.

- Чёрт бы их побрал! - воскликнул Фалконер. Они наверняка строят козни. Вот чем они занимаются, козни строят! Он ни на миг не поверил в сказки про день рождения, они устраивают за его спиной заговор!

- Разве они не знают, что посещение таверны запрещено?

- Они это знают, - вмешался капитан Медликотт. - Конечно, знают. Это прямое неподчинение, сэр, - добавил он, надеясь, что, может, после всего этого он станет заместителем командующего бригады.

- Приведите их, капитан, - приказал Фалконер Мокси. Черт побери, решил Фалконер, майор Хинтон должен усвоить, что теперь в бригаде Фалконера воцарилась новая жесткая дисциплина. - Вели им немедленно явиться сюда, - сказал Фалконер, и потом замолчал, потому что капитан Медликотт поднял руку в предупреждении, и генерал заметил приближающегося всадника. Он узнал в нем капитана Толлисера, одного из адъютантов Каменной стены Джексона.

Толиисер отсалютовал Фалконеру, прикоснувшись затянутой в перчатку рукой к краю шляпы, а потом достал из седельной сумки пакет.

- Приказ выступать, генерал. Полагаю, у вас уйдет на сборы вся ночь.

- Приказ выступать? - повторил эти слова Фалконер, словно не понимал их значения.

Вместо ответа Толлисер протянул приказы и клочок бумаги с карандашом.

- Сначала мне нужна ваша подпись, генерал. Или чья-нибудь еще.

Фалконер взял предложенную бумагу и нацарапал свое имя в подтверждение того, что получил приказы генерала Джексона.

- Куда мы направляемся? - спросил он, взял приказы.

- На север, сэр, через реку, - ответил Толлисер, засовывая расписку в подсумок.

- Поужинаете с нами, Толлисер? - предложил Фалконер, махнув в сторону дома, где повара готовили ужин.

- Весьма любезно с вашей стороны, генерал, - отозвался Толлисер, - но мне нужно возвращаться.

- Но стаканчик то выпьете перед отъездом?

- Стакан воды, будьте добры, - Толлисер ходил в любимчиках Джексона не просто так. Он спрыгнул с седла и моргнул из-за затекших ног. - Долгий денек выдался, действительно долгий.

Фалконер обернулся и собирался уже позвать своего слугу Нельсона, но вспомнил, что этот негодник еще не вернулся из Фалконера, куда отправился с поручением.

- Мокси, - сказал он, - до того, как отправишься в таверну Маккомба, будь добр, принеси стакан воды для капитана Толлисера.

Но Мокси уже не обращал на них внимания. С вытаращенными глазами и открытым ртом Мокси уставился куда-то позади дома. Его рука начала медленно приподниматься, что-бы на что-то указать, он попытался заговорить, но смог издать лишь неразборчивое заикание.

- Какого чёрта? - Медликотт нахмурился при виде жалкого представления Мокси, а потом тоже обернулся и посмотрел на юг. - Господи Иисусе! - воскликнул он и побежал восвояси.

Как раз когда янки открыли огонь.

Всё началось гораздо проще, чем смел надеяться майор Гэллоуэй. Участники налета скакали колонной попарно и прокрались в сумерках по пустынной дороге, лежащей между лагерем мятежников и перекрестком, где в окнах таверны мерцал тусклый свет свечей.

Никто не заметил кавалеристов в этом полумраке, никто их не окликнул, когда они взобрались на небольшую насыпь, обрамлявшую дорогу. Гэллоуэй усмехнулся, услышав несущееся из таверны пение.

- Кто-то хорошо проводит время, - сказал майор, а потом повернулся к капитану Блайзу. - Билли? Отведи своих людей немного южнее. Просто чтобы убедиться, что никто из таверны нам не помешает. И жди горна.

Блайз дотронулся до шляпы и развернул лошадь на юг.

- Теперь осторожней, майор, - тихо произнес он, уводя своих людей.

Остальные всадники Гэллоуэя поскакали на север. Лошадиные копыта глубоко увязали в грязи, но продвижение было совсем не таким сложным, как опасался майор. Зимой, как только таял снег и лед, не посыпанные щебенкой дороги Виргинии превращались в непроходимые полосы мерзкой грязи, а летом поджаривались на солнце до настолько твердого состояния, что и хорошо подкованная лошадь могла охрометь, но сегодняшний дождь лишь размягчил несколько верхних дюймов.

В пятидесяти ярдах впереди под деревьями горел маленький дымный костер, и Гэллоуэй решил, что он отмечает самую южную заставу бригады Фалконера. Майор дотронулся до сабли в ножнах, облизал губы и заметил, что в тучах уже отражалось зарево полевых костров, горевших к востоку и северу. На востоке находились костры мятежников, а за рекой мелькали огни армии Поупа. Еще несколько часов, подумал Гэллоуэй, и его люди снова окажутся в безопасности на позициях северян.

- Кто еще там? - окликнул их голос из тени в нескольких ярдах от костра.

Сердце Гэллоуэя ёкнуло, и он натянул поводья.

- Ни черта не вижу, - ответил он так же нетрадиционно, как и окликнувший его часовой. - Дьявол, ты кто такой?

Последовал звук взводимой винтовки, который ни с чем невозможно спутать, и человек в серой форме мятежников выступил из-за деревьев.

- Вы кто такой, мистер? - вернул он вопрос. На вид часовой был едва старше шестнадцати. Его китель болтался на плечах, штаны поддерживались потрепанным куском веревки, а подошвы ботинок отставали от верха.

- Меня зовут майор Хим, Второй кавалерийский из Джорджии, - ответил Гэллоуэй, выдумав название полка, - и я уж точно уверен, что вы, ребята, южане, иначе не далеко было бы до беды, - он хихикнул. - Огоньку не найдется, сынок? Моя сигара холодна, как свинец.

- Вы здесь по делу, сэр? - спросил беспокойный часовой.

- Прости, сынок, мне следовало сказать. Мы везем пакет для генерала Фалконера. Он здесь?

- К нему только что приехал другой гонец с пакетом, - подозрительно вымолвил часовой.

Гэллоуэй засмеялся.

- Ты же знаешь армию, сынок. Никогда не посылай одного человека, чтобы сделал дело как следует, если можно послать двадцать, чтобы они всё испортили. Чёрт, меня не удивит, если мои приказы противоречат тем. Мы заставим вас, ребята, ходить кругами всю неделю. Так как же мне найти генерала, сынок?

- Вверх по дороге, сэр, - подозрительность часового полностью улетучилась благодаря дружелюбию Гэллоуэя. Он замолчал, поставив винтовку на предохранительный взвод и повесив ее на плечо. - Вы приехали с Джебом Стюартом, сэр? - голос часового наполнился благоговением.

- Как раз хотел об этом сказать, сынок, - подтвердил Гэллоуэй, - прямо за спиной янки. А теперь не мог бы ты добыть огоньку для мой сигары?

- Конечно, сэр, - часовой побежал обратно к костру и вытащил из огня деревяшку. Пламя вспыхнуло, осветив еще двух мужчин, сидящих в тени за костром.

- Сержант Дэрроу? - тихо позвал Гэллоуэй.

- Сэр?

- Позаботьтесь о них, когда мы пройдем. И никакого шума.

- Да, сэр.

Часовой поднес огонь Гэллоуэю, который наклонился, чтобы закурить. Как и на всех, на майоре был плотно застегнутый плащ поверх мундира.

- Спасибо, сынок, - сказал он, затянувшись. - Прямо по дороге, говоришь?

- Да, сэр. Там есть сельский дом.

- Не промокни сегодня ночью, сынок, слышишь меня? - произнес Гэллоуэй и поскакал дальше. Он не оглянулся, когда Дэрроу со своими людьми обезвредили пикет. Обошлось без выстрелов, лишь жуткая серия глухих ударов прорезала тишину. Справа от Гэллоуэя находился обоз, где хранились боеприпасы бригады, а впереди, за мокрыми деревьями, он разглядел фермерский дом и палатки, отмечавшие расположение штаба бригады. Гэллоуэй придержал лошадь, чтобы отряд Адама смог с ним поравняться.

- Теперь ваша очередь, - сказал он Адаму, - сожгите дом.

- Сжечь?

Гэллоуэй вздохнул.

- Если его использует враг, Адам, то да. Если в нем полно женщин и детей, то нет. Чёрт побери, мы ведь на войне!

- Есть, сэр, - отозвался Адам и поскакал вперед.

Гэллоуэй затянулся сигарой и направил лошадь к повозкам с припасами, у которых под примитивным укрытием, сделанным из натянутого между оглоблями двух повозок брезента, сидела дюжина чернокожих возниц. У края укрытия поблескивал небольшой костерок.

- Как вы там, ребята? - обратился к ним Гэллоуэй, вглядевшись сквозь дым от костра, - и где боеприпасы?

- В белых телегах, мастер, вон там, - ответивший ему человек вырезал из куска дерева женскую голову. - У вас есть приказ от квартирмейстера, сэр?

- Хорошая резьба, правда хорошая. А мне это никогда не удавалось. Думаю, просто лезвие было слишком тупым. Конечно, у меня есть приказы, парень, все приказы, которые тебе нужны, - Гэллоуэй махнул вознице рукой и направил лошадь в сторону ближайшей телеги с боеприпасами, окрашенной в белый цвет и покрытой грязной парусиной. Пока Гэллоуэй ехал к ней, он достал из седельной сумки запал и льняной мешочек с порохом из кармана. Он засунул один конец запала в порох, а потом отогнул полог мокрой парусины позади телеги и увидел там штабеля ящиков с боеприпасами. Майор засунул мешочек между двумя деревянными ящиками и дотронулся горячим концом своей сигары до запала. Подождав секунду, чтобы убедиться, что запал загорелся, он опустил полог.

Пламя зашипело по заполненной порохом трубке запала, оставляя за собой небольшой сероватый дымок. Гэллоуэй уже вынимал другой маленький заряд, чтобы разместить его в следующей телеге, а остальные его люди направились к артиллерийскому парку, который охранялся кучкой ни о чем не подозревающих и вооруженных карабинами канониров. Гэллоуэй разместил второй заряд, а потом отбросил полы плаща назад, обнажив синий мундир. Он выдернул саблю и повернулся к прячущимся под укрытием возницам.

- Уносите ноги, ребята, - сказал он им. - Давайте же, немедленно. Бегите! Мы янки!

Взорвался первый пороховой заряд. Взрыв не был громким, всего лишь глухой звук, от которого внутренняя часть покрывающей телегу парусины моментально загорелась со зловещим красным свечением. Парусина сгорела за пару секунд, а потом огонь замелькал где-то в глубине сложенных штабелями ящиков.

Возницы побежали. Один из людей Гэллоуэя наклонился и вытащил горящую ветку из остатков костра, бросив деревяшку в третью телегу с боеприпасами. Первая партия боеприпасов начала взрываться с серией коротких резких щелчков, которые вблизи были похожи на звук фейерверков на Четвертое июля, а потом вся повозка, казалось исчезла, внезапно охваченная пламенем. Мокрая парусина взлетела в воздух, как гигантская летучая мышь, взмахивающая крыльями, с которых сыпались искры.

- Не давайте им потухнуть, ребята, - крикнул Гэллоуэй тем из своих людей, которые были назначены ответственными за поджоги, а потом повел остальных в атаку на ошарашенных канониров. От сабли майора отражались языки пламени. Сержант-артиллерист еще пытался зарядить карабин, когда сабля скользнула по его лицу. Он закричал, а Гэллоуэй почувствовал лишь легкую дрожь в правой руке и вибрацию стали о кость, а потом высвободил саблю и воткнул ее острие в шею бегущего человека.

Два всадника Гэллоуэя уже спешились и начали вбивать мягкие гвозди в запальные отверстия пушек, а другие поджигали передки с наваленными на них боеприпасами, пока остальные отпускали привязанных лошадей артбатареи, выгоняя их в ночь. Оседланные лошади были захвачены, и их отвели назад к дороге. Взорвался пороховой заряд, выплеснув высоко в ночь фонтан искр. В темноте раздавались людские крики. Высоко над головой Гэллоуэя просвистела пуля.

- Горнист! - крикнул майор.

- Здесь, сэр! - солдат приложил инструмент к губам.

- Еще рано! - сказал Гэллоуэй. Он лишь хотел убедиться, что горнист находится поблизости, потому что знал, что скоро он должен будет протрубить сигнал к отступлению. Он вложил саблю в ножны и вытащил многозарядную винтовку, выстрелив по людским силуэтам позади орудий. Обоз превратился в пылающий ад, а небо над головой осветилось пламенем и покрылось клубами дыма. Где-то залаяла собака и заржала лошадь. В свете костров Гэллоуэй заметил, что в темноте собираются канониры мятежников, и понял, что в любой момент на артиллерийский парк накатится контратака. Он повернулся к горнисту.

- Сейчас! - приказал Гэллоуэй, - сейчас!

И горнист огласил отчетливой мелодией огненный хаос ночи. Майор направил лошадь через линию выстроившихся пушек, где из орудий торчали гвозди, а передки горели.

- Назад, ребята! Назад! - отдал приказ Гэллоуэй. - Назад!

Адам находился внутри фермерского дома, когда услышал звук горна. Он обнаружил дом пустым, за исключением двух отцовских поваров, которым приказал убежать. Сержант Хакстейбл тем временем вспугнул группу стоящих на лужайке офицеров, убив капитана в сапогах для верховой езды со шпорами, и теперь выстроил отряд Адама у канавы в дальнем конце сада, где они стреляли из винтовок по покрытыми тенью рядам Легиона. Из-за многозарядных винтовок казалось, что из-за канавы атакует целая рота пехоты.

Капрал Кемп присоединился к Адаму в доме.

- Сжечь здесь всё, сэр? - спросил он.

- Пока нет, - ответил Адам. Он нашел висящие в холле дорогостоящий отцовский револьвер и бесценную саблю. Снаружи раздались взрывы, а потом воздух разорвал звук канонады.

- Сэр! - крикнул сержант Хакстейбл. - Мы больше не сможем держаться, сэр!

Бригада Фалконера вступила в сражение, и пули хлестали над фермерским двором и садом. Адам схватил отцовскую саблю и револьвер, а потом повернулся к позвавшему его из гостиной Кемпу.

- Сюда! Взгляните на это! - Кемп обнаружил два флага Легиона Фалконера у стены гостиной.

Хакстейбл снова окликнул их из темноты снаружи.

- Быстрее, сэр! Бога ради, поспешите!

Над артиллерийским парком снова зазвучал горн, его чистый и нежный звук выделялся на фоне сердитой ночной стрельбы.

Адам и Кемп стащили два перекрещенных древка с поддерживающих их гвоздей.

- Пошли, - приказал Адам.

- Мы должны сжечь дом, сэр, вы слышали майора, - настаивал Кемп. Он заметил нежелание Адама. - Он принадлежит семье по фамилии Пирс, сэр, - продолжил Кемп, - мятежникам до мозга костей.

Адам забыл, что капрал Кемп - местный. В потолок вонзилась пуля, расщепив дерево.

- Пошли! Заберите знамена! - велел ему Адам, а потом подобрал несколько лежащих на одноногом столике бумаг и поджег их уголки от свечи. Он подержал бумаги, позволив им разгореться, а потом бросил горящие документы на остальные бумаги. На столе стояла открытая бутылка бренди, и Адам вылил ее на тростниковые циновки на полу, а потом бросил туда горящую бумагу. Пламя взметнулось выше.

Адам выбежал из дома. Пуля просвистела у него над головой и разбила окно. Он перепрыгнул через перила веранды. Два захваченных знамени мятежников ярко развевались по бокам лошади капрала Кемпа. Сержант Хакстейбл держал под уздцы кобылу Адама.

- Сюда, сэр!

- Назад! - крикнул Адам, вскочив в седло.

Всадники ретировались из фермерского дома, где яростное пламя уже вырывалось из окон гостиной. Кемпу удалось свернуть вражеские знамена, и теперь он отдал их одному из товарищей, а потом вытащил саблю, чтобы срезать веревки, удерживающиеся ближайшие палатки. Кто-то просил принести ему воды. Другой голос выкрикнул имя Адама, но тот проигнорировал этот призыв и галопом поскакал в сторону обоза, который теперь превратился в ад. Пламя взметнулось на шестьдесят футов вверх, а взрывающиеся боеприпасы плевались струйками яркого дыма во всех направлениях. Снова протрубил горн, и Адам со своим отрядом пришпорили коней вдоль по дороге, в сторону отряда майора Гэллоуэя.

- Пересчитайсь! - выкрикнул Адам.

- Первый! - откликнулся сержант Хакстейбл.

- Второй! - это был капрал Кемп.

- Третий! - отозвался следующий, а за ним и весь отряд. Все присутствовали.

- Кто-нибудь ранен? - спросил Адам. Никто не был ранен, и Адам ощутил, как забилось от ликования сердце.

- Отличная работа, Адам, - поздравил его Гэллоуэй сразу за рощицей. - Всё в порядке?

- Все присутствуют, сэр! Никто не ранен.

- У нас тоже! - ликовал Гэллоуэй. Взорвался очередной передок, нагруженный боеприпасами, еще одна красная вспышка осветила разгромленный лагерь. А потом с юга из темноты донесся такой внезапный и яростный треск ружейной стрельбы, что Гэллоуэй встревожился. Он испугался, что его люди будут отрезаны, а потом понял, что шум шел из таверны у перекрестка и означал, что Билли Блайз и его отряд вступили в сражение. - Вперед! - крикнул он, вонзив в бока лошади шпоры, и помчался на выручку.

- Я не чувствую себя на пятьдесят, - говорил майор Хинтон капитану Мерфи. - Даже на сорок. Но мне пятьдесят! Я старик!

- Чепуха, - отозвался Мерфи. - Пятьдесят - это еще не старость.

- Я такой древний, - пожаловался Хинтон. - не могу поверить, что мне пятьдесят.

- Будет завтра утром, если это будет угодно Господу, - ответил Мерфи. - Давай выпьем.

Дюжина офицеров направилась в таверну Маккомба, чтобы отпраздновать пятидесятилетний юбилей майора. Помещение не особенно было похоже на таверну, просто пустой дом, где продавался эль и домашний виски, наверху работали две шлюхи, а внизу две рабыни подавали с кухни огромные блюда с булками, ветчиной и кукурузным хлебом. Частный званый ужин майора Хинтона устроили в задней комнате, где на дощатой стене мелом было нацарапано меню дня.

Но Майору Хинтону не было необходимости читать счет, потому что офицеры щедро скинулись, чтобы купить редкую и дорогую свинину, которую повара Лайма Маккомба сварили специально для этого ужина. Капитан Мерфи попросил ирландца приготовить к свинине картошку, но Маккомб отказался, заявив, что в гробу видал проклятую картошку.

- Могу вынести ее только превращенной в жидкость, если вы понимаете, о чем я, капитан, - сказал он. Маккомб был шестидесятилетним человеком огромного размера и с животом как у одной из его бочек.

- Вы про самогон? - уточнил Мерфи. - Иисусе, не пробовал самогона уже лет семь.

- И вы поймете, что ожидание того стоило, капитан, - сказал Маккомб, и когда с ужином было покончено и снявшие кители офицеры распили бутылку прекрасного французского бренди, захваченного у Кедровой горы, хозяин таверны принес вниз кувшин объемом с галлон.

- Несколько глотков этого напитка, капитан, - заявил он Мерфи, - и вы поклянетесь, что снова в Баллине[78].

- Если б я только мог, - с тоской произнес Мерфи.

- Его сделала моя жена, - объяснил Маккомб, ставя кувшин на стол, - до того, как ей поплохело.

- Надеюсь, она жива? - вежливо спросил Мерфи.

- Да благословит вас Бог, майор. Она лежит наверху с лихорадкой, вот как. Это всё из-за жары. Какое-то ненормальное лето, совершенно ненормальное.

- Мы заплатим за самогон, точно, - сказал Мерфи, выглядя большим ирландцем, чем за многие годы.

- И пенни не заплатите, капитан, - возразил Маккомб. Наши с Розлин два мальчика служат в Шестом виргинском, и они хотят, чтобы вы испробовали это за так. Так что наслаждайтесь! Но пока не слишком налегайте, если собираетесь попозже и наверху получить удовольствие!

Это замечание было отмечено одобрительными восклицаниями, потому что, без сомнения, в развлечения этого вечера входило и посещение комнат наверху.

- Только не я! - сказал Хинтон, когда Маккомб удалился. - Я женатый человек. Не могу позволить себе подхватить сифилис.

- Старбак не подхватил, - заявил Мерфи, - а он, должно быть, прокрадывался сюда дюжину раз.

- Ничего подобного! - воскликнул шокированный этой новостью Хинтон.

- Что, Старбак и женщины? - спросил Мерфи. - Боже мой, майор, да это же как виски и священники - невозможно отделить одно от другого. Уж не знаю, чем его поили в Бостоне, чтобы придать такую энергию, но я не против выпить бутылку-другую этого средства. А пока попробуем самогону.

Кувшин с самогоном пустили вокруг стола. Здесь присутствовали все капитаны Легиона кроме Дэниела Медликотта, которого вызвали в штаб Фалконера, и Старбака, сидящего под арестом в палатке полковника Свинерда. Никто, даже майор Хинтон, не знал в точности, какую судьбу готовит генерал для Старбака, но лейтенант Дейвис был уверен, что Фалконер хочет, чтобы тот предстал перед трибуналом. Хинтон утверждал, что это невозможно.

- Может, Свинерд и ослушался приказа Фалконера, но Нат лишь выполнил приказ Свинерда, - Хинтон поднес кувшин с самогоном к носу и подозрительно понюхал его. - Всё закончится, - сказал он, имея в виду, скорее, затруднительное положение Старбака, чем спиртное. - Фалконер завтра проснется и всё это забудет. Он неконфликтный человек, не то что его отец. Мне нужно выпить эту субстанцию или использовать ее для примочек?

- Пейте, - ответил Мерфи, - и почувствуете, что вам пятнадцать, а не пятьдесят.

- Да что это такое, во имя Господа? - спросил Хинтон, плеснув немного спиртного в оловянную кружку.

- Картофельный виски, - объяснил Мерфи, - из Ирландии. Если сделано точно по рецепту, майор, то это божественный нектар, но стоит только напортачить, и на всю жизнь ослепнете, а ваши кишки вдобавок в клочья превратятся.

Хинтон пожал плечами, поколебался немного и решил, что в пятьдесят ему уже нечего терять, так что он опустошил кружку бесцветной жидкости одним залпом. Он сделал глубокий выдох, покачал головой, а потом издал хриплый звук, который, похоже, обозначал одобрение. Он налил себе еще немного.

- Ну и как? - поинтересовался сидевший у окна капитан Пири, полковой квартирмейстер.

- Потрясающе, - отозвался Хинтон. - Просто дух вышибает!

- Стреляют, - сказал Пири, отодвинув предохраняющую от насекомых газовую занавеску.

По влажной местности прокатился гул взрыва, а за ним последовал треск ружейной стрельбы. Север озарился красными огнями, на фоне которых проступили силуэты деревьев, растущих между перекрестком и позициями бригады.

- Боже, - тихо произнес Мерфи, а потом вытащил из висящей на гвозде в стене кобуры револьвер и направился к главному помещению таверны, а оттуда, в свою очередь, на шаткое крыльцо.

Остальные офицеры последовали за ним, присоединившись к Маккомбу и трем другим его клиентам под деревянной крышей крыльца, с которой свисали два фонаря. Небо на севере озарилось вспышкой от второго взрыва, на сей раз пламя высветило на дороге группу всадников в плащах.

- Кто там? - крикнул Хинтон.

- Второй луизианский конный! - ответил голос с южным акцентом. Небосвод стал красным от пламени, а в лагере прозвучали новые выстрелы.

- Это налет! - воскликнул Хинтон, сбегая по ступенькам крыльца с револьвером в руке.

- Пли! - крикнул голос с южным акцентом, и на таверну из красноватой тьмы обрушился ружейный залп. Хинтона отбросило наземь чудовищным ударом в плечо. Он покатился по грязи в сторону тени под крыльцом, когда пуля разбила один из фонарей, и осколки стекла посыпались на пораженных офицеров. Капитан Мерфи дважды выстрелил из револьвера, но мощный ответный залп вынудил его нырнуть в таверну, чтобы найти укрытие.

Лейтенант Дейвис последовал за Хинтоном вниз по лестнице крыльца и каким-то образом смог безопасно перебраться через дорогу под укрытие небольшой церкви, но больше никому из офицеров не удалось покинуть маленькую веранду таверны. Пири упал через перила, кровь стекала с его подергивающихся рук.

На тяжело дышащего от боли майора Хинтона сквозь щели дощатого пола полилась кровь. Лиам Маккомб стрелял по дороге из дробовика, а потом пуля вошла в огромный живот хозяина таверны, и он согнулся пополам с удивленным выражением лица. Его дыхание перешло в глубокие дрожащие вздохи, а кровь залила сорочку и панталоны.

Мерфи побежал к боковому окну, но за секунду до того, как он добрался до цели, одна пуля оторвала газовую занавеску, а вторая прошла сквозь стену и выбила щепку от стойки таверны. На кухне причитали рабыни, а прикованная к постели жена Маккомба жалостливо звала мужа. Другие женщины наверху визжали от ужаса. Мерфи сложил руки у рта.

- Здесь женщины! Не стрелять! Не стрелять!

С крыльца этот крик подхватил другой голос:

- Не стрелять! Прекратить огонь! Здесь женщины!

- Стреляйте! - послышалось из озаренной огнем темноты. - Сволочи врут! Стреляйте!

Мерфи пригнулся, когда стену изрешетили еще несколько пуль. Мощь ружейной стрельбы предполагала, что снаружи полно врагов. Джон Торранс, капитан третьей роты, лежал в дверном проеме крыльца, очевидно, мертвый. Один из лейтенантов Легиона хромал через комнату с залитой кровью бородой, а потом рухнул на полную плевательницу, и ее вонючее содержимое выплеснулось на пол.

На кухне начался пожар, пламя жадно гудело, поглощая сухую древесину старого дома. Два клиента Маккомба побежали наверх, чтобы попытаться увести женщин в безопасное место, а Мерфи поспешил в заднюю комнату, где на столе лежали остатки праздничного ужина. Он сдернул с гвоздя свой китель, схватил патронташ и выпрыгнул прямо через газовую занавеску в ночь. Занавеска запуталась вокруг него, так что несколько секунд он беспомощно катался по грязи.

Ему пришла в голову идея попытаться отогнать всадников от фасада таверны, если он просто сможет выстрелить в них из темноты с обратной стороны здания, но пока он пытался выпутаться из муслиновой занавески, он услышал звук взводимого курка, поднял глаза и увидел силуэт всадника. Мерфи попытался поднять револьвер, но всадник выстрелил первым, а потом еще раз. Мерфи ощутил, как что-то ударилось в него с чудовищной силой, будто пнула лошадь, а потом из бедра поднялась жуткая боль. Он услышал собственный крик и потерял сознание, когда всадник выстрелил снова.

Огонь выплеснулся из кухни. Миссис Маккомб закричала, когда пламя начало лизать лестницу и спальня наполнилась густым дымом. Двое пытавшихся спасти женщин мужчин бросили свои попытки, выпрыгнув из окна спальни на крышу крыльца, чтобы спастись от пожара самим.

- Пристрелите их, - возбужденно приказал Билли Блайз. - Пристрелите ублюдков!

Полдюжины пуль вонзились в этих двоих, они упали и корчась покатились по покрытой дранкой крыше, а потом рухнули на землю. Блайз издал победное улюлюканье, а его люди продолжали обрушивать град пуль на горящее здание.

На севере протрубил горн, давая налетчикам сигнал к отступлению, но Блайз поймал врагов в ловушку, как крыс в горящей бочке, и решил, что они должны и умереть как крысы. Он стрелял снова и снова, пока из таверны не вырвалось пламя, пожирая муслиновые занавески и старые деревянные полы, взрывая бочки со спиртным и с шипением встречаясь с кровью, которая густо покрывала доски.

Через крыльцо проковылял человек в горящей одежде, а потом упал, содрогаясь, когда в него вонзились пули. Балки крыши обрушились, рассыпав в темноте искры, А Билли Блайз зачарованно наблюдал со сверкающими глазами и открытым ртом.

Майор Гэллоуэй подъехал к авангарду своего отряда.

- Давай, Билли! Ты что, не слышал горн?

- Был слишком занят, - ответил Блайз, не отрывая широко открытых глаз от великолепной картины разрушений. Пламя вырвалось из лопнувших бочек со спиртным и ярко вспыхнуло на короткое мгновение, коснувшись волос мертвеца. В огне щелкали патроны, каждый вспыхивал белым, как миниатюрный фейерверк.

- Что произошло? - Гэллоуэй в ужасе уставился на горящий дом.

- Сволочи в нас стреляли, - заявил Блайз, по-прежнему безотрывно смотря на учиненный им кошмар, - так что мы преподали мерзавцам урок.

- Поехали, Билли, - сказал Гэллоуэй, а потом схватил лошадь Блайза под уздцы и потащил своего заместителя прочь от пожарища. - Поехали, Билли!

Под крыльцом зашевелилась какая-то фигура, и два всадника опустошили в нее цилиндры своих многозарядных винтовок. В заднем помещении таверны завизжала женщина, крыша кухни рухнула, и крик внезапно оборвался.

- Это была лошадь, - заверил Блайз Гэллоуэя, который нахмурился, услышав женские страдания, - просто умирающая лошадь, Джо, а умирающие лошади могут издавать почти такие же звуки, как женщины.

- Поехали, - сказал Гэллоуэй.

Из таверны шел запах горелого мяса, в пекле что-то жутковато дергалось, и Гэллоуэй отвернулся, не желая знать, что за кошмар он покидает.

Всадники поскакали на запад, оставив за собой целое облако кружащих искр и опустошенную бригаду.

Старбак хотел вступить в бой с налетчиками, но Свинерд не дал ему покинуть палатку.

- Они прирежут вас как собаку. Вас когда-нибудь преследовал кавалерист?

- Нет.

- Закончите с саблей в ребрах. Угомонитесь.

- Мы должны что-то сделать!

- Иногда лучше не делать ничего. Они долго здесь не задержатся.

Но ожидание казалось Старбаку вечностью, пока он скрючившись сидел в палатке, а потом он наконец услышал звук горна и голоса, отдающие приказы к отступлению. Рядом с палаткой застучали копыта, и она внезапно наполовину рухнула, когда кто-то перерезал держащие ее веревки. Старбак вылез из-под провисшего мокрого полотна и увидел шагах в пяти Адама верхом на лошади.

- Адам! - крикнул Старбак, не веря собственным глазам.

Но Адам уже умчался на юг, копыта его лошади отбрасывали огромные комья мокрой глины. Старбак увидел, что штабной дом горит, а другие огни озаряют небо со стороны обоза. Охранявший палатку Свинерда часовой испарился.

- Так как же они переправились через реку? - спросил полковник Свинерд, выкарабкавшись из-под остатков палатки.

- Тем же путем, что и поедут обратно, - откликнулся Старбак. Всадники, может, и отступили на юг, но он не сомневался, что они сделают полукруг, чтобы вернуться к неохраняемому броду, а значит, можно было добежать туда и отрезать им путь. Генерал Фалконер требовал принести ему воды, но Старбак проигнорировал приказ. Он перепрыгнул через канаву, отделяющую штаб от рядов палаток, и крикнул сержанту Траслоу:

- Поворачивайтесь! Быстрее!

Восьмая рота выстроилась в шеренгу.

- Заряжай! - приказал Старбак.

Траслоу забрал винтовку Старбака и теперь бросил ее ему вместе с патронташем.

- Генерал не велел нам подчиняться вашим приказам, - сказал сержант.

- Генерал может идти к чертям собачьим, - Старбак разорвал патрон зубами и высыпал порох в ствол.

- Я тоже так считаю, - согласился с ним Траслоу.

Появился тяжело дышащий Свинерд.

- Куда вы собрались?

Старбак выплюнул пулю в дуло.

- К броду Мертвой Мэри, - сказал он, с силой забив пулю и положив шомпол на место, а потом перекинул винтовку через плечо.

- Почему к броду Мертвой Мэри? - удивился Свинерд.

- Потому что, чёрт возьми, мы видели вчера ночью одного из ублюдков. Разве не так, Мэллори?

- Ясно, как Божий день, - подтвердил сержант Мэллори.

- А кроме того, продолжал Старбак, - где бы еще они смогли переправиться через реку? Все остальные броды охраняются. За мной! - крикнул Старбак, и солдаты побежали в темноту, озарявшиюся горевшими на позициях бригады пожарами. Крыша фермерского дома рухнула, и языки пламени взметнулись в небеса, но самые большие пожары разгорелись в обозе. Каждые несколько секунд взрывался очередной ящик с порохом, посылая в низкие облака огненный шар. Снаряды раскалывались, трещали винтовочные патроны, в ужасе выли собаки. Адское пламя освещало путь Старбаку через заливной луг к лесу, но чем дальше он углублялся в лес, тем темнее становилось вокруг и тем труднее найти тропу. Ему пришлось замедлить бег, чтобы найти дорогу.

Сержант Траслоу хотел узнать, что произошло в штабе. Полковник Свинерд рассказал ему о налете северян, а Старбак добавил, что видел Адама Фалконера среди вражеских всадников.

- Вы уверены? - спросил Свинерд.

- Чертовски уверен.

Траслоу плюнул в темноту.

- Говорил я, что нужно было пристрелить ублюдка, когда он переходил линию фронта. Сюда.

Они пробирались через лес, а потом, еще в четверти мили от реки, Старбак услышал стук копыт и заметил проблеск фонаря, высветивший темные спутанные силуэты деревьев.

- Бегом! - приказал он. Он испугался, что рота прибудет на место слишком поздно и всадники-северяне ускользнут до того, как они доберутся до окопов на краю леса.

Он увидел, как всадники топчут ближайший берег реки. Кто-то сделал факел из спутанных веток, прикрепленных к куску древесины, озаряющий всадникам проход, хотя брод стал предательски глубоким после грозы. Старбак посчитал, что большая часть всадников давно уже переправилась через реку, но дюжина кавалеристов еще ждала на южном берегу, когда он соскользнул в наполненный водой окоп.

Он держал оружие высоко, чтобы не намочить его, и заметил, как ближайший всадник встревоженно повернулся, услышав всплеск от его падения.

- Растянуться! И открыть огонь! - крикнул он своей роте.

Три лошади находились посередине брода, и вода была им по брюхо. Один из кавалеристов хлестнул коня, чтобы поторопить.

- Пли! - снова крикнул Старбак, нацелив собственную винтовку на ближайшего врага. Он спустил курок и почувствовал прилив облегчения от того, что они наконец-то дали сдачи.

Кто-то выстрелил справа от Старбака. Лес наполнился звуками топающих ног, а край луга внезапно почернел от пехоты мятежников. Развалины дома, где обитал Безумный Сайлас, темной тенью возвышались посреди луга, а за ним янки нес свой пламенеющий факел, потом человек вдруг понял, что представляет собой отлично освещенную мишень, и бросил ветку в реку, местность неожиданно погрузилась в полную тьму. Где-то в этой темноте заржала лошадь. Защелкали винтовки, их пламя внезапно пронзило темноту.

Янки открыли ответный огонь. На дальнем берегу вспыхнули огоньки винтовок. Всадники в панике кричали, призывая друг друга убираться от реки к чертовой матери. Пули северян хлестали листву над головой Старбака. Он стоял по бедра в воде. Старбак затолкал новую пулю в дуло винтовки и снова выстрелил. Он не видел целей, потому что вспышки из дула винтовки его ослепили.

Ночь превратилась в хаос из ружейного огня, воплей и всплесков. Кто-то тонул, и Старбак услышал отчаянные крики, когда один из всадников попытался спасти своего товарища.

- Прекратить огонь! - крикнул он, не потому что хотел помочь спасателю, а потому что пора было взять пленных. - Прекратить огонь! - повторил он приказ и услышал, как сержант Траслоу его подхватил. - Восьмая рота! - позвал Старбак, когда винтовки замолчали. - Вперед!

Рота вышла из-за деревьев и побежала вниз по травянистому склону. Из-за реки со стороны янки донеслось несколько выстрелов, но в темноте враги целились слишком высоко, и пули просто проделали себе путь в темном покрове листвы. Старбак пробежал мимо развалин дома, где Безумный Сайлас убаюкивал свою мертвую Мэри.

Рота выкрикнула боевой клич мятежников, чтобы испугать тех, кто еще пытался спасти раненого товарища из реки. Старбак первым добрался до брода, бросил винтовку и ринулся в воду. Он глубоко дышал, борясь с набравшим после грозы силу течением, а потом ухватился за какой-то темный предмет впереди и ощутил в руках мокрый мундир.

В футе от его лица раздался выстрел, но пуля прошла далеко, а потом человек вскрикнул, когда Старбак потащил его обратно на южный берег. Остальные мятежники тоже уже плескались в реке, помогая Старбаку. Один из них стрелял в янки, и вспышка из дула его винтовки высветила группу северян, пробирающихся к другому берегу, а также лошадь с седоком, которых уносило вниз по течению.

Пленник Старбака глубоко дышал, а тонувшая лошадь молотила копытами по поверхности реки.

- Прощальный выстрел, ребята, - приказал полковник Свинерд, и несколько человек из роты Старбака выстрелили через реку.

- Пошли, ублюдок, - рявкнул Старбак. Его пленник яростно боролся, молотя кулаками по лицу Старбака. Тот с силой стукнул его правой рукой, пнул и потащил обратно на южный берег, где на янки набросились остальные.

- Остальные сволочи смылись, - с сожалением выдохнул Траслоу, когда за рекой затих стук копыт.

- Мы получили всё, что нужно, - отозвался Старбак. Он насквозь промок, был в синяках и с трудом дышал, но завоевал желанную победу. Он получил доказательство, что брод нужно было охранять, и именно Вашингтон Фалконер снял охрану и тем самым позволил северянам переправиться через реку. - А теперь просто нужно дать этому сукиному сыну поставить нас перед трибуналом, - сказал он Свинерду, - пусть чертов сукин сын попытается.

Глава восьмая

 Адъютант генерала Стюарта добрался до штаба генерала Ли еще до зари и обнаружил командующего армией стоящим перед своей палаткой и рассматривающим расстеленную в грязи примитивную карту. На ней изображались реки Рапидан и Раппаханнок, а броды через дальнюю реку были помечены закорючками. Именно эти броды должна была захватить кавалерия, если Поуп окажется в ловушке у слияния рек, но, похоже, в этот день шанса достичь успеха не предоставится, потому что адъютант привез лишь те же плохие новости, что и вчера.

- Кавалерия еще не готова, сэр. Генерал Стюарт очень сожалеет, сэр, - адъютант робко потупился, словно ожидая со стороны Ли гневной тирады. - Дело в лошадях, сэр, - запинаясь продолжал он, - они еще не оправились. Дороги ужасно твердые, сэр, и генерал Стюарт думает, что найдет дополнительный фураж и..., - адъютант бросил свои бесполезные объяснения.

На серьезном лице Ли почти не отразилось разочарование, вообще-то, он казался гораздо более разочарованным вкусом кофе, чем неудачей с кавалерией.

- Это и правда лучший наш кофе, Хадсон? - спросил он одного из своих младших штабных офицеров.

- Да, пока не захватим другого у янки, сэр.

- Чего мы не сможем сделать без кавалерии. Клянусь Богом, не сможем, - он снова хлебнул кофе, поморщился и поставил кружку на столик для умывания, который был уставлен бритвенными принадлежностями его адъютанта. На собственном туалетном столике генерала внутри палатки лежал пакет с сообщением о том, что за предыдущие сутки вверх по Потомаку отправились сто восемь кораблей федералистов, и Ли знал, что эти цифры означали, что войска Макклелана уже в пути, идут на подмогу армии Поупа.

Лопасти винтов этих пароходов взбивали на Потомаке белую пену, стремясь объединить обе армии, а тем временем кавалерия Конфедерации по-прежнему была не готова. Это значило, что армия Поупа безопасно проживет еще один день. На Ли накатило разочарование, но он мгновенно его подавил. Не было никакого прока показывать эмоции, так что генерал спокойно перевел взгляд обратно на разложенную в грязи грубую карту.

Еще есть время, сказал он себе, еще есть время. Одно дело для генералов янки переместить армию по реке, и совсем другое - высадить войска и выстроить их вместе со всеми повозками, орудиями, палатками и боеприпасами. А Макклелан был человеком осторожным, слишком осторожным, что давало мятежникам дополнительное время, чтобы преподать Джону Поупу урок цивилизованной войны. Ли уныло отбросил карту носком правого сапога и отдал приказ, что армия так и не выступит этим утром. Он снова потянулся за кофе.

- Как именно готовят этот кофе? - спросил он.

- Смешивают с молотым арахисом, сэр, - пояснил капитан Хадсон.

- С молотым арахисом! - Ли снова сделал глоток. - Боже ты мой.

- Так кофе хватает на большее время, сэр.

- Конечно, конечно.

- Конечно, сэр, всегда можно достать немного настоящего в Ричмонде, - сказал Хадсон. - Если мы скажем, что это для вас, я уверен, что найдем немного.

- Нет-нет. Мы должны пить то же, что и солдаты. По крайней мере, это относится к кофе, - генерал заставил себя сделать еще один глоток этой кислятины. - Как думаете, лошади будут готовы завтра? - очень вежливо поинтересовался он у посланника Стюарта, так что можно было подумать, будто он сожалеет, что вынуждает кавалериста принять решение.

- Генерал Стюарт в этом уверен, сэр. Совершенно уверен.

Ли воздержался от замечания, что двадцать четыре часа назад Стюарт был так же уверен, что кавалерия будет готова нынче на заре, но в этом обвинении не было проку, так что Ли лишь одарил неловко себя чувствующего адъютанта серьезной улыбкой. - Передайте мой поклонгенералу Стюарту, - сказал он, - и что я с нетерпением жду, что мы выступим завтра.

Чуть позже Ли вернулся на гору Кларк, чтобы понаблюдать за врагом на противоположном берегу реки. Взбираясь по лесистому склону, он заметил на западе грязное пятно погребального дыма, но никто в его штабе не знал, что оно означает. Дым двигался со стороны позиций Джексона, и, без сомнения, Джексон разберется с его причиной, какой бы она ни была. Ли больше беспокоило то, что происходит за рекой, и потому, добравшись до вершины, он спешился и положил подзорную трубу на спокойную спину Путешественника.

И снова присутствие янки в холмах Виргинии было отмечено мириадами дымящих костров, словно покрывших зеленые поля зимним туманом, но Ли заметил, что под этим туманом чего-то не хватает. Было множество костров, но отсутствовали палатки. Он переместил подзорную трубу. Никаких повозок, лошадей и орудий. Не осталось ничего, кроме догорающих костров, которые янки разожгли ночью, подбросили побольше дров, и оставили гореть, когда снялись с места.

- Они ушли, - произнес Ли.

- Сэр? - один из адъютантов сделал шаг вперед, чтобы лучше слышать.

- Они ушли, - Ли сложил подзорную трубу, но по-прежнему смотрел на север. - Они ушли, - повторил он, словно не веря своим глазам.

Поуп увел своих людей из ловушки. Он отступил за Раппаханнок, заметил опасность и покинул позиции между реками, и Ли понял: это означало, что через неделю Поуп получит подкрепление от Макклелана, и всё будет кончено. Янки в синих мундирах опустошат всю Виргинию, а Джон Поуп, отвратительный Джон Поуп, страстно ненавидящий южан, станет тиранить всех, кто попадется ему на глаза.

Разве что Конфедерация рискнет всем, поставив на отчаянную и смелую возможность. Не на маневр из учебника, а на нечто из арсенала дьявола. Эта идея искушала Ли. Он вдруг увидел, как собъет с толку Джона Поупа, а потом разделается с ним, и эта идея бурлила в его разуме, даже когда его консервативная и хорошо вымуштрованная часть попыталась отбросить такую возможность как слишком рискованную.

Но другая часть Ли была заворожена красотой и симметрией этой безумной идеи. Этот маневр унизит Джона Поупа и очистит Виргинию от янки, и когда Ли задумался о риске этого маневра и награде за его успех, он почувствовал возбуждение игрока, ставящего все деньги на единственную карточную партию. Всё может получиться! Но его лицо не выдало ни намека на это возбуждение, когда он взобрался в седло и вдел ноги в стремена.

- Передайте мои наилучшие пожелания генералу Джексону, - спокойно сказал он, убрав подзорную трубу обратно в футляр и взяв в руки поводья Путешественника, - я буду весьма признателен, если он заедет ко мне, когда ему будет удобно.

А затем, решил Ли, он спустит Старину Безумного Джека с поводка.

И да поможет тогда Бог Джону Поупу.

Генерал-майору Томасу Джексону не было удобно заехать к генералу Роберту Ли. Будет удобно через некоторое время, но не сейчас, потому что у генерала Джексона были срочные дела. И малоприятные, вообще-то, человек менее значительный и вовсе предпочел бы от них уклониться, но Томас Джексон считал подобные дела простыми, но ответственными, так что выполнял их со своим обычным упрямым старанием.

Нужно было расстрелять нескольких человек. Южан. Правда, для генерала они не были людьми, просто псами и мусором, дезертировавшим от исполнения своего долга и тем самым поставившими себя в самую презренную позицию. Их командиры просили сохранить обвиняемым жизнь, но Джексон ответил, что люди, бросающие своих товарищей, заслуживают пули, а заступающиеся за подобных людей офицеры - веревки, и после этого резкого замечания больше никто не просил проявить милосердие. Теперь, под чистым небом и на сыром еще от вчерашнего ливня лугу, Джексон собрал весь свой корпус. Три дивизии, двадцать четыре тысячи человек, стояли шеренга за шеренгой в своих грязных серых мундирах, образовав три стороны открытого квадрата. Утро выдалось жарким и душным.

Барабаны медленно отбивали ритм, а оркестр неровно играл траурную мелодию. Оркестр стоял в нескольких шагах впереди Джексона, сидящего на низкорослой тощей лошади, угрюмо уставившись на три деревянных столба, торчащих из грязи рядом с тремя грубыми сосновыми гробами и тремя свежевырытыми могилами. За спиной генерала молча сидели в седлах офицеры его штаба, некоторые из них в это утро убийств нервничали больше, чем во время сражения.

Капитан Хадсон, адъютант генерала Ли, ожидающий возможности сопроводить генерала Джексона на встречу с командующим армией, смотрел на грузную знакомую фигуру и гадал, был ли когда-нибудь в истории войн столь малопривлекательный командующий. Борода генерала была нечесана, а одежда выглядела хуже, чем форма солдат. На нем был старый голубой сюртук, мало похожий на военный по покрою, но выцветший и залатанный, а в качестве головного убора Джексон использовал поношенную военную фуражку с засаленными краями, которую натянул низко на лоб.

Его неуклюжая пегая лошадь обладала слишком большой головой и острыми коленями, а огромные башмаки генерала торчали из ржавых стремян, висящих на чиненых кожаных ремнях. Помимо грозной репутации, вид военачальника генералу придавала его неподвижная поза, он сидел на своей лошади с прямой спиной и высоко поднятой головой, но потом, словно чтобы специально испортить свою военную стать, он медленно и безо всякой необходимости поднял левую руку, пока она не оказалась выше его грязной фуражки. Он задержал ее там, словно в поисках благословения Господа.

По полю шли трое обреченных мужчин, каждый в сопровождении собственной роты. Генерал настоял на том, что преступников должны расстреливать их же товарищи, потому что именно своих товарищей предали дезертиры. Военный капеллан ждал приговоренных, которым приказали встать на колени, когда они приблизились к столбам. Капеллан сделал шаг вперед и начал молитву.

Спертый воздух оживил небольшой ветерок. На западе, где ночью устроили налет янки, показалось дрейфующее пятно дыма, и Джексон, вспомнив об этом дерзком рейде, посмотрел в сторону бригады Фалконера, заметив, что она стоит без знамен. Они потеряли свои знамена, как и большинство офицеров, и задумавшись о налете янки, Джексон почувствовал, как в нем вскипает гнев.

Молитва казалась бесконечной. Глаза капеллана были плотно сомкнуты, а руки вцепились в потрепанную библию, когда он вверил души трех грешников Богу, с которым им вскоре предстояло встретиться. Капеллан напомнил Господу о двух ворах, которые разделили участь его сына на Голгофе и умолял Всевышнего смилостивиться над этими тремя грешниками, как Христос присматривал за раскаивающимся вором.

Один из солдат не мог сдержать слезы. Он был безбородым юнцом, дезертировавшим, потому что его шестнадцатилетняя жена сбежала с его же дядей, а теперь ему предстояло умереть на этом зеленом поле из-за того, что он слишком сильно ее любил. Он поднял глаза на капеллана и попытался вымолвить свою последнюю просьбу, но капеллан просто повысил голос, так что бесполезную мольбу никто не услышал. Двое других не выказывали никаких эмоций, даже когда оркестр закончил похоронную мелодию, и после последнего нестройного звука барабанов настала неожиданная тишина.

Капеллан тоже закончил молитву. Он оступился, когда попятился от жертв. Место капеллана занял штабной офицер и громким и медленным голосом, который доносился до самых задних рядов двадцати четырех тысяч свидетелей, зачитал выдвинутые против этих троих обвинения и вердикт военного трибунала. Закончив эту малоприятную речь, он сделал шаг назад и посмотрел на трех ротных офицеров.

- Выполняйте.

- Нет, Бога ради, умоляю, нет! - попытался сопротивляться юнец, но два его товарища потащили его к столбу и привязали веревкой.

Трое осужденных были в сорочках, панталонах и драных башмаках. Сержант завязал глаза рыдающему юноше и велел ему прекратить нытье и умереть как мужчина. Двое других дезертиров отказались от повязки на глаза.

- Готовьсь! - выкрикнул штабной офицер, и больше сотни винтовок взметнулись к плечам. Некоторые целились в сторону, некоторые демонстративно не взвели курки, но большая часть подчинилась приказу.

- Цельсь! - приказал штабной офицер, и два нервничающих солдата вместо этого спустили курки. Обе пули не попали в цель.

- Ждать! - рявкнул сержант. Ротный офицер закрыл глаза, а его губы шевелились в молчаливой молитве, пока он ждал приказа стрелять. Один из обреченных плюнул на траву. Адъютанту Ли, не ожидавшему этим утром стать свидетелем смерти, показалось, будто все три дивизии затаили дыхание, а Джексон с высоко поднятой левой рукой был похож на каменное изваяние.

- Нет, умоляю, нет! - крикнул юнец. Его голова с завязанными глазами болталась из стороны в сторону. - Нэнси! - в отчаянии воскликнул он. - Моя Нэнси!

Штабной офицер сделал глубокий вдох.

- Пли!

Внезапно поднялось облако дыма. Громкий звук залпа прокатился по полям, вспугнув птиц в дальнем лесу.

Все трое забились в конвульсиях, а их сорочки окрасились кровью. Ротные офицеры подошли к трем столбам с приведенными в готовность револьверами, но лишь один осужденный был еще жив. Из его развороченной грудной клетки с пузырями вырывался воздух, а бородатая голова дергалась. Офицер взвел револьвер, задержал дыхание и попытался унять дрожь в руке. На пару секунд показалось, будто он не способен свершить этот акт милосердия, а потом он сумел нажать на спусковой крючок, и голову выжившего размозжила пуля. Капитан отвернулся, и его вырвало в открытую могилу, а оркестр заиграл "Старина Дэн Такер". Адъютант Ли наконец-то выдохнул.

- Положите их в ящики! - приказал сержант, и солдаты бросились, чтобы перерезать держащие мертвецов веревки, подняли их и положили в открытые гробы, которые затем поставили на насыпь из красной глины, чтобы любой мог рассмотреть трупы.

- Снимите повязку с юнца, - велел сержант и подождал, пока с глаз юного рогоносца снимут повязку.

Потом один за одним полки маршировали мимо мертвецов. Солдаты из Виргинии и Джорджии, из обеих Каролин и Теннесси, из Алабамы и Луизианы - всем продемонстрировали три трупа, а после пехоты прошла артиллерия и инженерные войска, и всё это, чтобы они заглянули в глаза засиженных мухами мертвецов, чтобы уяснили, какая судьба ожидает дезертиров. Генерал Джексон первым осмотрел трупы, пристально вглядевшись в их лица, будто пытаясь понять, какой мотив мог побудить человека к непростительному греху дезертирства.

Как христианин, генерал должен был верить, что такие грехи можно искупить, но как солдат не мог представить ни одного из этих троих заслужившими вечный покой, и его лицо не отражало ничего кроме отвращения, когда он дернул поводья своей лошади и направил ее в сторону фермы, служившей ему штабом.

Именно там, в украшенной старинным портретом президента Джорджа Вашингтона и более новым изображением президента Джефферсона Дэвиса гостиной, генерал исполнил свой второй за сегодня малоприятный долг. Он стоял с прямой, как палка, спиной у портрета Вашингтона с тремя старшими офицерами по бокам, вызвав к себе генерала Вашингтона Фалконера.

Гостиная была небольшой и казалась еще меньше из-за стола с разложенной на нем картой, заполнявшего почти всё пространство между побеленными стенами. Войдя в комнату, Вашингтон Фалконер оказался стиснутым в тесном пространстве и перед лицом четырех человек за столом с картой, их позы и выражения лиц были суровы, как у судей. Он ожидал, что сядет напротив генерала, но вместо этого их встреча явно носила формальный характер, и Вашингтон Фалконер чувствовал себя еще более неуютно перед этой пугающей перспективой. Он был со взятой взаймы саблей и в чужом кителе по меньшей мере на размер больше. По его золотистой бороде заструился пот. Маленькая гостиная провоняла немытым телом и грязной одеждой.

- Генерал, - осторожно поприветствовал Джексона Фалконер, стоя напротив командующего.

Джексон сперва не ответил, лишь пристально уставившись на белокурого Фалконера. На лице генерала застыло то же выражение, как когда он рассматривал трех дезертиров с раздробленной грудью и открытыми ртами, лежащих в дешевых сосновых гробах, и Фалконер, который не мог выдержать натиск этого взгляда голубых глаз, виновато отвернулся.

- Я отдал приказ, - наконец заговорил Джексон своим резким высоким голосом, - чтобы все переправы через Рапидан охранялись.

- Я... - начал Фалконер, но внезапно был прерван.

- Молчать! - даже три штабных офицера почувствовали приступ ужаса от ярости этой команды, а Вашингтон Фалконер заметно содрогнулся. - Я отдал приказ, - повторил Джексон, - чтобы все переправы через Рапидан охранялись. Солдаты вашей бригады, Фалконер, обнаружили не нанесенный на карту брод и проявили сообразительность, выполнив мой приказ. А вы... - здесь генерал сделал долгую паузу, во время которой его тело задрожало, а губы скривились в злобной гримасе, - велели им отойти.

- Я... - снова начал Фалконер, но на сей раз был остановлен не словами командующего, а просто взглядом его голубых глаз.

- Каков ущерб? - Джексон резко повернулся к тому из адъютантов, которому он больше всего доверял, майору Хочкиссу, вымуштрованному и старательному человеку, ему было поручено выяснить правду относительно ночного набега. Хочкисс прибыл к тому, что осталось от штаба бригады Фалконера, на заре и потратил следующие два часа, допрашивая выживших, и теперь сухим нейтральным тоном огласил скорбный список.

- Четырнадцать погибших, сэр, - сказал Хочкисс, - и двадцать четыре серьезных ранения. Это что касается солдат, но убито еще по меньшей мере шестеро гражданских, трое из которых, а, может, и больше - женщины. Мы не узнаем наверняка до того, как руины таверны достаточно остынут, чтобы их можно было прочесать.

Информация Хочкисса звучала еще ужаснее от того, что была произнесена бесстрастным тоном. Среди погибших значился майор Хинтон, а капитан Мерфи был так тяжело ранен, что все были уверены, что скоро его имя присоединится к этому мрачному списку.

- Среди убитых также капитан Толлисер, мой адъютант, - угрожающе заметил Джексон.

Все молчали.

- Капитан Толлисер был сыном моего хорошего друга, - продолжил некролог своего адъютанта Джексон, - и верным рабом Божьим. Он заслужил лучшей участи, чем быть забитым до смерти ночными налетчиками.

Где-то в глубине дома мужской голос неожиданно затянул "О нежное имя Христа". В дальней комнате тренькнули кастрюли, а потом гимн был прерван смехом. Звон кастрюль разбудил полосатую кошку, спящую на подоконнике гостиной. Она выгнула спину, зевнула, медленно вытянула передние лапы и начала умываться. Майор Хочкисс снова заглянул в свой список.

- Что касается материальных потерь, сэр, я предварительно оценил их в шестьдесят тысяч винтовочных патронов, сгоревших во время пожара, плюс восемьдесят шесть ящиков пороховых зарядов и тридцать восемь ящиков простых снарядов. Сгорели два передка, четыре зарядных ящика и три фургона, и забрали как минимум шесть лошадей, - Хочкисс сложил список, а потом поднял презрительный взгляд на Вашингтона Фалконера. - Враги также унесли два боевых знамени.

Воцарилась очередная болезненная пауза. Казалось, что она продлилась целую вечность, пока, наконец, Джексон не заговорил снова:

- А как налетчики переправились через реку?

- В месте под названием брод Мертвой Мэри, - ответил Хочкисс, - который должным образом охранялся до прошлой ночи. Налетчики прорвались, когда караул был отозван и помещен под стражу. Налетчики также потеряли одну лошадь, - саркастическим тоном добавил эту подробность суровый сухарь Хочкисс, когда-то преподававший в школе. Фалконер покраснел.

- И именно по вашему приказу, генерал, - сказал Джексон, проигнорировав сарказм Хочкисса, - брод оставили неохраняемым.

На сей раз Фалконер попробовал выступить в свою защиту. Он быстро поднял глаза, но так и не смог встретиться взглядом с Джексоном и потому снова опустил голову. Он хотел сказать, что лишь пытался установить в бригаде дисциплину и что прошлой ночью лишился своей драгоценной сабли, и что хуже всего, это унижение было делом рук его собственного сына. И это унижение было не единственным, потому что его слуга Нельсон вернулся тем же утром с ужасными новостями о рейде Адама в Семь Источников, то есть сын Фалконера атаковал и отца, и мать, и это двойное предательство наполнило глаза генерала слезами.

- Вам придется что-то сказать, Фалконер, - произнес Джексон.

Фалконер откашлялся.

- Всякое случается, - жалко предположил он и пожал плечами. - Брода не было на карте, сэр, это просто неглубокое место. Может, из-за отсутствия дождей, - он понял, что по-идиотски запинается, и попытался взять себя в руки. Черт побери! Разве он не один из богатейших людей Виргинии? Землевладелец, который мог бы купить этого Болвана Джека уже миллион раз? И Фалконер попытался припомнить все смешные истории про Джексона: как генерал преподавал в воскресной школе для негров, как отдавал десятую часть доходов церкви и принимал холодную ванну в шесть утра ежедневно, и зимой, и летом, и как поднимал в воздух левую руку, чтобы приток крови не дал загноиться старой ране, но почему-то список этих эксцентричных и дурацких поступков Джексона не вселил в Фалконера уверенность. - Я решил, что этот брод не особо важный, - только и сумел он сказать.

- А что вы решили насчет моих приказов?

Фалконер нахмурился, не поняв вопроса.

- Я приказал охранять все броды, вне зависимости от их важности, - добавил Джексон. - Вы посчитали, что я просто развлекался, отдавая подобные распоряжения?

Побежденный Фалконер мог только пожать плечами.

Джексон секунду помолчал, а потом вынес вердикт.

- Вы разжалованы с должности командующего, генерал, - голос Джексона звучал грубее обычного не столько из-за того, что Фалконер пренебрег своим воинским долгом, но и из-за слез, которые Джексон заметил в его глазах. Генерал Джексон не возражал против слез, когда они были на своем месте - скажем, у смертного одра или при размышлениях о чудесном воскрешении Христа, но только не в глазах человека, говорящего о долге. - Вы незамедлительно покинете расположение армии, - продолжил Джексон, - и направитесь в Военный департамент для получения дальнейших указаний. Если для вас последуют дальнейшие указания, я же всецело надеюсь, что их не будет. Свободны!

Фалконер поднял голову. Он сдержал слезы, и на мгновение показалось, что собирается высказать протест против такого сурового приговора, но потом развернулся и без единого слова покинул комнату.

Джексон подождал, пока дверь захлопнется.

- Генералы-политики, - с горечью произнес он, - так же годны для войны, как комнатные собачки для охоты.

Он потянулся за списком майора Хочкисса и прочел его скорбную статистику, не показывая ни единого знака сожаления или удивления.

- Примите меры по замене Фалконера, - сказал он, протянув бумагу штабному офицеру обратно. Потом он взял свою поношенную фуражку, чтобы быть готовым нанести визит в штаб генерала Ли. Пока он шел к двери, ему в голову пришла еще одна мысль, и он остановился, нахмурившись:

- Враг неплохо справился, - сказал Джепксон, по-видимому, самому себе, - значит, нам просто придется справиться еще лучше.

Только к полудню руины таверны Маккомба достаточно остыли, чтобы рабочая партия могла достать тела из пекла развалин, но всё равно людям пришлось работать, обмотав башмаки и руки мокрыми тряпками. Яростный огонь превратил трупы в угли, эти хрупкие людские останки возмутительно пахли жареной свининой. Старбак приглядывал за работами. Он еще официально находился под арестом, но больше никто не желал брать ответственность за спасательные работы, и потому, когда бригада отмаршировала наблюдать за экзекуцией и пока генерал Фалконер ожидал в штабе генерала Джексона, Старбак взял из своей роты дюжину человек и направил их на работы.

- Так что происходит? - спросил Старбака Траслоу на заре, когда первые лучи солнца осветили чернеющие и дымящиеся развалины.

- Не знаю.

- Вы под арестом?

- Не знаю.

- Кто командует Легионом?

- Медликотт, - ответил Старбак. Ночью его назначил Фалконер.

- Дэн Медликотт! - с отвращением произнес Траслоу. - Какого дьявола он его назначил?

Старбак промолчал. Он был унижен этим назначением, потому что стал капитаном задолго до Дэниела Медликотта, который получил это звание на весенних выборах с помощью взяток, но Старбак также понимал, что Вашингтон Фалконер никогда бы не назначил его командующим Легионом.

- У меня есть для вас работенка, - сказал он Траслоу. - От пленного нет никакого прока.

Человека, которого они захватили, звали Спарроу, и он был выходцем из виргинского округа Пендлтон, одного из тех капризных западных округов, что присягнули на верность Союзу.

- Я заставлю сучку визжать, - радостно заверил Траслоу.

Утро казалось бесконечным. Основная часть Легиона присутствовала на казни трех дезертиров, но даже эти солдаты, вернувшись в лагерь, выглядели оглушенными и ошарашенными ночными событиями. Из всех капитанов Легиона лишь Медликотт, Мокси и Старбак остались целыми и невредимыми, а из тех офицеров, которые присутствовали на праздничном ужине майора Хинтона, лишь лейтенанту Дейвису удалось выжить без серьезных ранений. Он получил царапину от пули в левом предплечье, но избежал страшной бойни, спрятавшись за небольшой церковью.

- Я мог бы сделать что-то большее, - не переставал повторять он Старбаку.

- И умереть? Не глупи. Если бы ты открыл огонь, они бы погнались за тобой и пристрелили бы, как собаку.

Дейвис содрогнулся от воспоминаний. Это был высокий и худой молодой человек в очках, тремя годами старше Старбака и с постоянным выражением тревоги на лице. До начала войны он работал в адвокатской конторе своего отца и часто признавался Старбаку в своих страхах, что никогда не сможет овладеть всеми хитросплетениями этой профессии.

- Они знали, что в доме женщины, - сказал он теперь Старбаку.

- Я знаю. Ты мне уже говорил, - тон Старбака был черствым и безапелляционным. С его точки зрения, не было никакого смысла бесконечно обсуждать ночную трагедию в тщетных попытках найти утешение. Нужно было расчистить место событий, отомстить за них и позабыть, вот почему он направил свою роту вытаскивать тела из сгоревший дотла таверны. Дейвис пришел понаблюдать за работами, возможно, чтобы напомнить себе, что он едва спасся от участи этих обугленных и съежившихся тел.

- Мерфи сказал им, что внутри женщины, - негодующе произнес Дейвис. - Я это слышал!

- Не важно, - ответил Старбак. Он наблюдал за близнецами Коббами, копающимися в пепле в центре сгоревшего здания. Изард Кобб нашел несколько монет и доску для игры в криббидж из слоновой кости, которые каким-то образом уцелели в пожаре. - Отдайте это сержанту Ваггонеру! - крикнул им Старбак. Только что получивший повышение Ваггонер был назначен ответственным за сбор тех немногих жалких ценностей, которые удалось спасти из сгоревшей таверны.

- Но это важно! - запротестовал Дейвис. - Они убили женщин!

- Бога ради... - Старбак повернулся в сторону бледного близорукого Дейвиса, - ты скоро получишь чин капитана, и твоим солдатам не захочется слушать про то, что прошлой ночью пошло не так. Они захотят услышать, как ты намереваешься найти проклятого сукиного сына, который это сделал, и прикончить его.

Дейвис выглядел потрясенным:

- Чин капитана?

- Полагаю, что да, - подтвердил Старбак. Ночной ужас буквально обезглавил Легион Фалконера, и это значило, что либо многих повысят в звании, либо придется переводить людей из других полков.

- Может, Дятел вернется? - с тоской спросил Дейвис, словно полковник Бёрд мог справиться со всеми проблемами Легиона.

- Дятел вернется, когда его подлатают, - заявил Старбак, - то есть не раньше, чем через несколько недель.

Он внезапно повернулся, чтобы снова взглянуть на руины.

- Кобб! Если прикарманишь это серебро, я тебя повешу!

- Я ничего не прикарманил! Хотите меня обыскать?

- Я обыщу твоего брата, - отозвался Старбак, и понял, что его подозрения в том, что Изард Кобб передал монеты своему брату Итану, оказались чистой правдой. - Отдай деньги сержанту Ваггонеру, - велел он Итану Коббу и проследил, чтобы его приказ был исполнен. - А теперь вытащите вон то тело, - он указал на почерневшую фигуру одной из поварих Маккомба.

Изард Кобб изобразил ужас.

- Она же негритянка, капитан! - запротестовал он.

- Если бы она выжила, ты был бы рад завалить ее в постель, так что теперь можешь отнести ее в могилу. И со всем уважением!

Старбак подождал, пока братья Коббы нагнулись, чтобы выполнить задачу, а потом обернулся к Дейвису.

- Ленивые сукины дети.

- Все Коббы ленивы, - согласился Дейвис, - и всегда такими были. Их семья испоганила кусок превосходной земли в низине у ручья Хэнки, просто истощили ее и привели в негодность. Такая жалость.

Его осведомленность в подобных вещах служила напоминанием о том, что Легион до сих пор главным образом состоял из людей, живущих в радиусе дневной прогулки от Фалконера, из людей, которые знали друг друга, семьи своих товарищей и род их занятий. Люди вроде чужака Старбака являлись исключением. Это чувство принадлежности к одной сплоченной семье только добавляло полку боли - когда майор Хинтон был убит, Легион потерял не только старшего офицера, но и друга, помощника церковного старосты, зятя, кредитора, товарища по охоте и, прежде всего, соседа, а со смертью капитана Мерфи потерял бы и еще одного.

- Но всё равно, - заявил Дейвис, - Дэн Медликотт - порядочный человек.

Старбак считал Дэниела Медликотта пронырливым, нескладным и трусливым, но он также знал, что лучше его не критиковать перед лицом земляков. Он повернулся, чтобы посмотреть, как Итан Кобб отряхивает от пепла искореженное тело. Допрос с пристрастием, проведенный Траслоу с захваченным кавалеристом, выявил, что за резню нес ответственность не Адам, а человек по имени Блайз, но Старбак всё равно ощущал страшную злость на своего былого друга. Адам так долго разглагольствовал о высокой морали, читая проповеди о священном деле Севера, а теперь приехал с людьми, убивающими женщин.

- Старбак! - позвал полковник Свинерд со стороны дороги у сгоревшего обоза.

Старбак велел Траслоу принять командование, а потом подошел к Свинерду.

- Пять погибших женщин, - хриплым голосом доложил Старбак итоговые цифры. - Две поварихи, жена Маккомба и две девушки наверху.

- Шлюхи?

- Они были вполне порядочными девушками, - ответил Старбак. - По крайней мере, одна из них.

- Я думал, посещение таверны запрещено?

- Так и было, - согласился Старбак.

- И я не думал, что у вас есть хоть какие-то деньги.

- У меня их и нет, но она была доброй девушкой.

- В смысле, доброй к вам, - язвительно заметил Свинерд и вздохнул. - Я помолюсь за вас, Старбак, непременно.

- Ее звали Фицджеральд, - сказал Старбак, - она из Ирландии. Ее муж сбежал и оставил ее с кучей долгов, так что она просто пыталась их выплатить, - он замолчал, внезапно переполненный жалостью к подобной ужасной жизни и смерти. - Бедняжка Кейт, - произнес он. Нат надеялся, что Салли Траслоу сможет помочь девушке, например, найдет ей более доходную работу в Ричмонде, но теперь Кейт Фицджеральд превратилась в ожидающее у неглубокой могилы скрюченное тело. - Мне нужно выпить, чёрт возьми, - с горечью заявил Старбак.

- Нет, не нужно, - возразил Свинерд, - потому что нас с вами вызвали в штаб. Чтобы повидаться с Джексоном, а он не тот человек, к которому можно явиться, когда от вас несет виски.

- Хрень Господня! - ругнулся Старбак. Он надеялся, что после ночного рейда его неприятности закончились, но теперь, похоже, Джексон лично заинтересовался его проступком. - И чего хочет Безумный Джек?

- Откуда мне знать? - пожал плечами Свинерд. Он шаркнул ногой по дороге, на которой до сих пор оставались следы от копыт ночных налетчиков. - Сейчас он разговаривает с Фалконером.

- Который наговорит про нас гадостей.

- Но мы были правы насчет брода Мертвой Мэри, - с надеждой произнес Свинерд. - Может, Джексон это признает?

- Может, - согласился Старбак, хотя и без особой надежды, что восторжествует справедливость. Генералу Вашигтону Фалконеру, без сомнений, дадут по рукам, но полковники и капитаны, в особенности нищие полковники и капитаны, являются гораздо более удобными козлами отпущения в любых бедах. Прошлой ночью, когда он захватил в броде пленного, Старбак был уверен, что сможет побороть враждебность Фалконера, но разговаривая с адъютантом Джексона, майором Хочкиссом, он не уловил ни единого проблеска понимания или сочувствия, лишь сухое неодобрение. Справедливость, решил он, - это редкая субстанция. Он выругался на несправедливость судьбы, а потом сменил предмет разговора, выудив из кармана клочок бумаги. - Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Джо Гэллоуэй? - спросил он полковника.

Свинерд на секунду задумался, а потом кивнул.

- Кавалерист. В регулярной армии. Никогда с ним не встречался, но слышал о нем. А что?

- Он командовал налетом прошлой ночью.

Старбак поведал обо всем, что узнал о кавалерийском полке Гэллоуэя, что его набрали из предателей-южан, которые могли передвигаться по тропам земли Дикси[79] с той же легкостью, как и кавалерия южан, и как капитан Билли Блайз возглавил отряд, окруживший и опустошивший таверну из своих многозарядных винтовок.

- Откуда вы всё это узнали? - удивился Свинерд.

- От пленного.

- Удивлен, что он вам так много рассказал, - сказал Свинерд, безутешно глядя на опаленное поле, на котором стояли сгоревшие останки фургонов с боеприпасами.

- У него сложились теплые взаимоотношения с Траслоу, - ответил Старбак. - Похоже, у Гэллоуэя ферма неподалеку от Манассаса, которую он использует в качестве штаб-квартиры, и я питаю надежды, что однажды мы сможем туда добраться.

- Для чего?

- Для этого, - Старбак махнул рукой на руины таверны.

Свинерд пожал плечами.

- Не думаю, что нам предоставится такой шанс. Молодой Мокси говорит, что нас обоих пошлют на прибрежные оборонительные сооружения в Каролине.

- Мокси - просто жалкий кусок крысиного дерьма.

- Не сомневаюсь, что когда-то вы говорили то же самое и обо мне, - заметил полковник.

- О нет, сэр, - ухмыльнулся Старбак, - я никогда не был столь же любезен на ваш счет.

Свинерд улыбнулся, а потом уныло покачал головой.

- Будьте готовы через час, Старбак. Я подготовлю для вас лошадь. И не напивайтесь, ясно? Это приказ.

- Буду трезв, как стекло, обещаю.

Потому что ему нужно было похоронить шлюху и увидеться с генералом.

Участники налета майора Гэллоуэя не остались совершенно невредимыми. Невезучего Спарроу захватили в плен, один солдат из Мэриленда пропал, а капралу Харлану Кемпу, виргинцу, чьи знания и привели налетчиков к броду Мертвой Мэри, пуля попала в живот. Все эти потери были вызваны короткой и неожиданной стычкой у реки, и Кемп ужасно страдал. Он провел весь обратный путь то впадая в беспамятство, то вновь приходя в сознание, и каждые несколько минут умолял одного из поддерживающих его в седле товарищей оказать ему ту же милость, какую они сделали бы раненой лошади.

- Просто пристрелите меня, Христа ради, пристрелите меня, умоляю.

Адам нес винтовку капрала и один из захваченных флагов. Он постоянно оглядывался в поисках преследователей, но никто так и не появился, когда налетчики пересекли реку Робертсона, а потом Хазель и Эстэм, каждая речушка шире чем предыдущая разлилась после грозы, и, наконец, после полудня они подошли к переполненной реке Раппаханнок и были вынуждены проехать шесть миль вверх по течению, пока не нашли подходящий для переправы брод. В конце концов, уже находясь в безопасности на северном берегу, они поскакали на восток, в сторону железнодорожной станции в Билтоне.

В трех милях от города над их головами просвистел снаряд, разорвавшийся с фонтаном грязи и дыма всего в сотне шагов позади всадников. Гэллоуэй приказал развернуть звездно-полосатый флаг. Второй снаряд с воем вонзился в сосну, расщепив древесину с треском и дымом и напугав усталых лошадей, так что всадникам пришлось натянуть удила и вонзить в бока животных шпоры. За деревьями виднелись крыши Билтона и дым артбатареи, размещенной на краю одной из рощиц. Появился и другой дымок, на сей раз он принадлежал покидающему город паровозу.

- Не могли же мятежники захватить город! - воскликнул Гэллоуэй, велев знаменосцу энергичнее помахать флагом.

Пушка больше не выстрелила. Вместо этого к ним направился артиллерийский офицер-северянин, чтобы принести свои извинения, расспросить всадников и объяснить, что генерал Поуп беспокоится, что кавалерия мятежников может испытывать на прочность новые позиции армии федералистов на северном берегу Раппаханнок.

- Мы не видели кавалерии отступников, - сказал Гэллоуэй артиллеристу, а потом направился в переполненный суетящимися военными город.

Погрузившиеся на суда в Александрии и Манассасе и планировавшие прибыть в Калпепер войска ожидали новых приказов, а южнее Билтона тем временем снимали железнодорожное полотно, увозя его в безопасное место на север. Но поезда, груженные рельсами, уперлись в остановившиеся войсковые составы, следующие на юг, так что на станции оказались заперты как минимум восемь поездов. Ситуация на городских улицах выглядела не лучше. Солдаты разыскивали свои полки, полки разыскивали свои бригады, а бригады разыскивали свои дивизии.

Штабные офицеры, истекая потом, выкрикивали противоречащие друг другу приказы, тогда как горожане, в большинстве своем симпатизирующие мятежникам, наблюдая за происходящим, искренне веселились. Гэллоуэй и Адам в поисках врача для капрала Кемпа добавляли собственной суматохи. Вдобавок ко всему какой-то нервный артиллерист-северянин на окраине города каждые несколько секунд пускал в царящую над сельской местностью жару ядро, отгоняя несуществующих всадников-южан.

- Как тут не гордиться тем, что ты янки, а? - с горечью произнес Гэллоуэй, проталкиваясь сквозь творящийся хаос. - Я-то думал, эти ребята должны маршировать по Мейн-стрит в Ричмонде, а не убегать.

Наконец они нашли доктора, и Харлана Кемпа в конечном итоге сняли с лошади. Его штаны с высохшей на них кровью прилипли к кожаному седлу, поэтому пришлось их разрезать. Стонущего мужчину внесли в превращенный в госпиталь лекционный зал пресвитерианской церкви. Кемпу дали эфир, затем доктор извлек из живота пулю, но признался, что мало что может сделать для него здесь, в Билтоне.

- В вагоне одного из составов устроили госпиталь, - сообщил вымотанный доктор. - Чем быстрее он окажется в Вашингтоне, тем лучше, - особой надежды в его голосе не звучало.

Адам помог перенести Кемпа на носилках к станции, и медсестры Христианской санитарной комиссии приняли истекающего потом, дрожащего капрала. Госпиталь представлял собой спальный вагон, реквизированный у Нью-Йоркской Центральной дороги и по-прежнему сохранял следы мирного времени - плевательницы, отделанные бахромой занавески, гравированные абажуры. Ныне же роскошные места занимали четыре медсестры и пара армейских докторов, устроившиеся под защитой двух выцветших красных флагов, свисавших по обе стороны вагона - признак того, что вагон является госпиталем.

Оцинкованные экраны с просверленными отверстиями под крышей вагона должны были обеспечивать вентиляцию, но ветра не было, поэтому в вагоне воняло касторовым маслом, мочой, кровью и испражнениями. Майор Гэллоэуй прикрепил к воротнику Кемпа табличку с именем, званием и подразделениям, в карман же опустил несколько монет. Затем они с Адамом вышли из вагона и медленно зашагали вдоль гробов с надписями по трафарету, указывающими адрес отправления.

Тела убитых следовали в Поттстаун, штат Пенсильвания; Гошен, штат Коннектикут; Уотервлит, штат Нью-Йорк; Биддфорд, штат Мэн; Три Озера, штат Висконсин; Спрингфилд, штат Массачусетс; Аллентаун, штат Пенсильвания; Лиму, штат Огайо.

Адам поморщился, прочтя список городов и зная, что за каждым названием стоит семейное горе и скорбь жителей.

- Фалконер! Майор Гэллоуэй! - властный голос вырвал Адама из его размышлений. Сначала ни он, ни майор Гэллоуэй не поняли, кто их зовет, но вскоре увидели седого мужчину, яростно махавшего им из окна поезда. - Стойте там! - закричал мужчина. - Стойте там!

Преподобный Элиял Старбак, уступив дикой жаре, был одет в льняной сюртук, наброшенный поверх сорочки и белого воротничка священника. Привлёкши их внимание, он выбрался из набитого пассажирами вагона и спрыгнул на землю. Вместо потерянного цилиндра он надел потрепанную соломенную шляпу.

- Есть новости? - требовательно спросил он. - Хорошие, я надеюсь? Мы сейчас в них нуждаемся. Вы видите - мы отступаем?

Священник, произнося на ходу эти слова, подходил всё ближе к всадникам, расталкивая толпу пассажиров с помощью трости.

- Не понимаю я этого, решительно не понимаю. Мы сформировали армию. Величайшую армию, которую Господь когда-либо посылал на эту землю, но стоит мятежнику нахмуриться в нашу сторону, мы тут же разбегаемся, как вороватые детишки.

Резкие слова преподобного Старбака заставили нахмуриться некоторых старших офицеров Союза, находившихся неподалеку, но выглядел он облеченным такой властью, что никто не осмелился оспорить его мнение.

- Разумеется, нынче никто не уверен, могут ли они захватить Ричмонд или ограничатся обороной Раппаханнок. Повсюду полнейшая неразбериха, - мрачно бросил свое обвинение преподобный. - Если бы я заведовал церковью так, как правительство заведует армией, тогда, осмелюсь заявить, Сатана превратил бы Бостон в аванпост ада, и никто бы даже не пикнул. Плохо, просто отвратительно! Я надеялся принести домой новости получше.

- В Бостон? Вы возвращаетесь так скоро? - вежливо вопросил майор Гэллоуэй.

- Я обязался вернуться к своей службе к концу месяца. Если бы я полагал, что захват Ричмонда неизбежен, пришлось бы просить понимания паствы, и я бы остался в армии. Но больше я в подобное не верю. Я надеялся, что ваши всадники подбодрят войска. По-моему, велись речи о рейдах на Ричмонд? - брошенное обвинение сопровождалось хмурым челом священника. - Мы едва волочим ноги, майор. Мы медлим и дрожим при малейшем намеке на врага. Мы забрасываем угодную Господу работу, предпочитая робость дерзости. Это печалит, майор, воистину это печалит. Но я веду записи и представлю свои открытия народу Севера!

Майор Гэллоуэй пытался уверить священника, что отступление Поупа - не более, чем временная осторожность, призванная дать северянам время на создание армии, сопротивление которой будет бесполезно. Но преподобный отказывался внимать подобным доводам. Он уже узнал от одного из помощников Поупа, что отступление за Раппаханнок предпринято с целью воспользоваться оборонительными преимуществами, которые обеспечивал отвесный северный берег реки.

- Мы ушли в оборону! - с отвращением воскликнул преподобный Старбак. - Появился бы Израиль, если бы Иисус Навин лишь защитил Иордан? Появились бы Соединенные Штаты, ограничься Джордж Вашингтон копанием траншей за Делавером? Работа Господня, майор, достигается не копанием и медлительностью, но крушением врага! "И когда услышишь шум как бы шагов на вершинах тутовых дерев, тогда вступи в битву, ибо вышел Бог пред тобою, чтобы поразить стан Филистимлян"[80]. Разве Первая книга Паралипоменон не обещает нам этого? Почему мы тогда не прислушиваемся к тутовым деревьям и не идем вперед? - назидательно спросил преподобный Старбак.

- Я уверен, мы скоро перейдем в наступление, - ответил Гэллоуэй, гадая, какое отношение к ведению войны имеют тутовые деревья.

- Тогда, увы, о вашем наступлении мне придется читать в "Джорнал", а не наблюдать своими глазами, если мне вообще доведется добраться до Бостона, - последние слова были произнесены с яростным укором в адрес хаоса, творившегося на маленькой станции Билтона. Преподобный Старбак прождал весь день, чтобы добраться до Манассаского узла, но его состав был заперт в городе тремя разгружающимися поездами с припасами. Никто не знал, сколько это займет времени. Никто даже не знал, не придется ли заново загружать припасы в случае дальнейшего отступления.

- И все же здесь не без удобств, - язвительно заметил преподобный, - поэтому извольте следовать за мной, - он провел всадников к концу станции, где леди от Христианской санитарной комиссии угощали лимонадом, гречишным хлебом и имбирными булочками. Преподобный извлек на свет огромный платок и промокнул с лица пот, затем не без помощи трости проложил себе дорогу к столу, где потребовал закуски на три персоны. Одна из женщин робко указала на написанное от руки объявление, согласно которому еда предназначалась только для военнослужащих в мундире, но яростный взгляд священника погасил ее протест в зародыше.

Как только имбирные булочки и лимонад были в руках и было найдено подходящее место для их употребления, майор Гэллоуэй сообщил преподобному отличные новости: армия Джона Поупа, возможно, и отступает, но кавалерия Гэллоуэя пощипала врага. Майор, что вполне простительно, приувеличил ущерб, нанесенный его налетчиками мятежникам, увеличив количество уничтоженных повозок и боеприпасов по крайней мере в четыре раза. Признав собственные потери, он заявил, что его бойцы уничтожили в два раза больше мятежников.

- Их лагерь был объят огнем, сэр, - сказал Гэллоуэй, - и пропах кровью.

Преподобный Старбак отложил кружку с лимонадом и молитвенно сложил ладони:

- Благодарение Господу, - произнес он, - за тех, кто сокрушает великие нации и низвергает могущественных королей!

- Есть новости еще лучше, сэр, - сообщил Адам. Пока Кемп лежал под докторским ножом, Адам отыскал кусок бумаги и оформил посылку для доставки на адрес преподобного Элияла Старбака на Ореховую улицу в Бостоне. Он хотел отослать посылку на станции, но теперь подвернулась возможность вручить трофей лично в руки.

Было очевидно, что в посылке содержалась ткань. Преподобный, осторожно прощупывая пальцами пакет, едва мог поверить своим предположениям.

- Это не... - начал он, но потом, не закончив предложения, разорвал бумагу, обнаружив под ней сложенный кусок шелка - алый с белым и синим. Преподобный вздохнул, касаясь позолоченной бахромы боевого знамени мятежников. - Благослови тебя Господь, мое дорогое дитя, - сказал он Адаму. - Благослови тебяГосподь.

Адам хотел придержать знамя Фалконера у себя. Еще он хотел воспользоваться отцовскими саблей и револьвером, но боевое знамя - флаг из красного шелка с одиннадцатью белыми звездами на голубом Андреевском кресте - было подарком преподобному Старбаку: трофей, добытый из грязного сердца раскола, покажет жертвователям преподобного, что их взносы не пропали втуне.

- Не знаю, захотите ли вы знать это, сэр... - неуверенно произнес Адам, пока священник в восторге таращился на великолепный шелк. - Но это знамя принадлежало батальону Ната.

Но упоминание имени сына лишь увеличило удовольствие священника.

- Вы забрали эту безвкусную тряпку у Ната, да? Отличная работа!

- Вы заберете его в Бостон, сэр? - спросил майор Гэллоуэй.

- Непременно. Мы всем его продемонстрируем, майор. Я вывешу его, чтобы все могли полюбоваться, и, возможно, мы позволим публике закидать его грязью взамен на скромный взнос на военные цели. А следующего Четвертого июля сожжем, - он взглянул на дорогой красный шелк, и его тело сотрясла вызванная смесью вожделения и отвращения дрожь. - "И жертвенники ваши будут опустошены, столбы ваши в честь солнца будут разбиты, и повергну убитых ваших перед идолами вашими"[81], - продекламировал он своим чудесным голосом.

- "Во всех местах вашего жительства города будут опустошены и высоты разрушены, для того, чтобы опустошены и разрушены были жертвенники ваши, чтобы сокрушены и уничтожены были идолы ваши, и разбиты солнечные столбы ваши, и изгладились произведения ваши. И будут падать среди вас убитые, и узнаете, что Я Господь", - дюжина человек на несколько секунд замолчали и в благоговении повернулись, чтобы послушать проповедника, который теперь, показывая, что речь закончена, поднял кружку с лимонадом. - Пророк Иезекииль, - добавил он разъяснение.

- Аминь, - тихо произнес майор Гэллоуэй. - Аминь.

- Так что же теперь с вами будет, майор? - поинтересовался преподобный Старбак, сворачивая флаг. Он разорвал оберточную бумагу на бесполезные клочки, но сумел сохранить достаточный кусок веревки, чтобы связать большое шелковое полотнище в некое подобие аккуратного свертка.

- Подыщем здесь себе какую-нибудь работенку, сэр. Снова нанесем по врагу удар, надеюсь.

- Вы занимаетесь угодной Господу работой, - сказал священник, - так делайте ее должным образом! Опустошите их земли, майор, сокрушите их! И Господь придаст вашим рукам силу десятерых, когда вы будете этим заниматься. Вы напишете полный отчет о вашем налете? Что бы я мог опубликовать его для своих подписчиков?

- Конечно, сэр.

- Тогда вперед, к победе! К победе! - преподобный доктор Старбак всунул пустую кружку из-под лимонада в руки Адама, а потом, держа вражеский флаг столь же гордо, словно он захватил его лично, вновь вернулся к ожиданию в своем вагоне.

Гэллоуэй вздохнул, покачал головой, поражаясь подобной энергичности, и отправился искать кого-нибудь, кто мог бы дать приказы его кавалеристам.

Полковник Свинерд и нервничающий капитан Старбак целый день ожидали встречи с генералом Томасом Джексоном. Когда настали сумерки, они по-преждему ждали, и один из адъютантов генерала принес на веранду дома, где располагался штаб Джексона, пару светильников.

- Он не спит в доме, - сообщил адъютант, остановившись, чтобы посплетничать. - Предпочитает спать на открытом воздухе.

- Даже во время дождя? - Старбак заставил себя поддержать разговор. Он не чувствовал желания общаться, только не перед тем, как ему предстоял неприятный допрос, но адъютант казался вполне дружелюбным.

- Пока настоящий ливень не пойдет, - адъютант явно наслаждался рассказом об эксцентричности своего начальника. - И встает каждое утро в шесть, чтобы принять холодную ванну. В чем мать родила и по плечи в воде. Здесь он пользуется вон той старой лоханью для лошадей, и летним утром это, может, и вполне приятно, но зимой я видел, как Старина Джек разбивает лед, прежде чем принять свое крещение, - адъютант улыбнулся, когда у угла дома появился чернокожий. - Джим! - позвал он. - Расскажи этим джентльменам, какую еду любит генерал.

- Да ничегошеньки он не любит! - хмыкнул чернокожий. - Питается хуже, чем язычник. Как будто готовлю для бойцовского петуха.

- Мистер Льюис - слуга генерала, - объяснил адъютант. - Не раб, а слуга.

- Он - великий человек, - восхищение Джима Льюиса эксцентричным Джексоном было столь же неподдельным, как и у носящего мундир адъютанта. - Во всем мире и дюжины таких, как генерал, не найдется, и это непреложный факт, в целом мире не сыскать человека, который может как генерал наподдать янки, и это тоже непреложный факт, но всё равно питается он хуже козла.

- Только черствым хлебом, постным мясом, яичными желтками и коровьим маслом, - добавил адъютант, - и фруктами по утрам, но только по утрам. Он считает, что фрукты, съеденные после полудня, плохо влияют на кровь, видите ли.

- Это сам генерал плохо влияет на кровь янки! - засмеялся Льюис. - Он уверен, что смертелен для крови янки! - Льюис окунул ведро в ванну генерала и понес воду на кухню на задах дома, а адъютант поставил второй светильник у дальнего конца крыльца. Внутри дома, где за муслиновыми занавесками окон сияли свечи, звучали голоса.

- Выигрывайте сражения, Старбак, и вы можете вести себя так, как вам заблагорасудится, - с горечью заявил Свинерд. - Можете быть эксцентричным безумцем, даже богачом с привилегиями вроде Фалконера, - полковник помедлил, наблюдая, как на далекий лес и поля с поблескивающими огоньками костров опускается тьма. - Знаете, в чем нас винит Фалконер?

- В том, что мы живы, - язвительно отозвался Старбак.

- Он хочет, чтобы его любили, - проигнорировал сарказм Старбака Свинерд.

- Он в самом деле считает, что может заставить людей себя любить, обращаясь с ними снисходительно, но это не всегда срабатывает. Солдаты любят офицеров не за то, что с ними легко, они не возражают, если с ним обращаются как с собаками, даже как с рабами, пока вы приносите им победы. Но обращайтесь с ними мягко и приведите их к поражению - и они будут вечно вас презирать. Не важно, что вы за человек, даже если вы законченный мерзавец, пока вы ведете людей к победе, - он сделал паузу, и Старбак подумал, что полковник размышляет скорее над собственной карьерой, чем над карьерой Фалконера.

- Полковник Свинерд? Капитан Старбак? - показался в дверях другой адъютант. Его голос звучал властно, а манеры выдавали человека, который хочет побыстрее разделаться с неприятной обязанностью. - Прошу сюда.

Старбак оправил китель, а потом последовал за Свинердом через прихожую в залитую светом свечей гостиную, слишком маленькую для трехногого стола, служившего подставкой для карт генерала. Но у Старбака не было особого времени рассматривать мебель, потому что, войдя в комнату, он почувствовал на себе яростный и обескураживающий взгляд со стороны огромного человека, уставившегося на двух посетителей с противоположной стороны стола.

Когда они вошли, Джексон ничего не сказал. Генерал стоял между майором Хочкиссом и другим штабным офицером. Свинерд, держа шляпу в руках, коротко кивнул в приветствии, а Старбак просто встал по стойке смирно и устремил взгляд на сухопарое лицо с неаккуратной бородой, яркими горящими глазами и зловещей морщиной на лбу, это лицо, как внезапно осознал Старбак, было необычайно похоже на потрепанную физиономию Свинерда.

- Свинерд, - наконец обратился Джексон к посетителям, - когда-то служил в Четвертом пехотном армии США. Но плохие отзывы. Обвинен в пьянстве, понятно, - он постоянно посматривал на стопку бумаг перед собой. - Вы предстали перед военным трибуналом и были оправданы.

- По ошибке, - откликнулся Свинерд, вынудив Джексона удивленно оторваться от бумаг.

- По ошибке? - спросил генерал. Как и многие офицеры-артиллеристы, он был туговат на ухо, его барабанные перепонки были повреждены многочисленными пушечными выстрелами. - Вы утверждаете, что были оправданы по ошибке?

- По ошибке, сэр! - Свинерд заговорил громче. - Меня следовало уволить со службы, сэр, потому что я и правда был пьян, и частенько, сэр, безнадежно пьян, сэр, непростительно пьян, но благодаря спасительной милости Господа нашего Иисуса Христа, сэр, я больше ни капли не выпью.

Джексон, столкнувшись с такой готовностью к признанию вины, похоже, был несколько ошарашен. Он вытащил из стопки еще один лист бумаги и нахмурился, читая его.

- Бригадный генерал Фалконер, - произнес он это имя с явственной неприязнью, - разговаривал со мной нынче утром. После чего он посчитал необходимым написать мне это письмо. В нем, Свинерд, он говорит, что вы пьяница, а вы, молодой человек, описываетесь как аморальный ловелас и неблагодарный лжец.

Тяжелый взгляд серо-голубых глаз остановился на Старбаке.

- Он также отличный военный, генерал, - вставил Свинерд.

- Также? - подчеркнул генерал.

Старбак внезапно восстал против этого допроса. Он пытается выиграть чертову войну, а не поступить в воскресную школу.

- Также, - бесстрастно повторил он, а потом, после долгой паузы, добавил: - Сэр.

Хочкисс с интересом рассматривал свои ноги. Две стоящие на карте свечи оплыли, и к пожелтевшему потолку заструился черный дым. В глубине дома кто-то затянул "О нежное имя Христа". Джексона явно раздражал этот звук, он медленно опустился в кресло с прямой спинкой, точнее, сел на самый краешек сиденья с абсолютно параллельной спинке кресла, но не касающейся ее спиной. Старбак решил, что этот его дурацкий приступ воинственности только что разрушил последний шанс получить снисхождение, но теперь уже было слишком поздно отступать.

Джексон снова пристально посмотрел на Свинерда.

- Когда вы обрели Христа, полковник? - спросил он, и Свинерд со всей страстью признался, что видел свет во время сражения у Кедровой горы. На мгновение он перестал быть военным, разговаривающим с вышестоящим по званию, а превратился в обычного человека, беседующего с братом во Христе. Он поведал о своих былых прегрешениях и беспробудном пьянстве и как низко он пал по сравнению со своей новоприобретенной благодатью. Это был рассказ о спасении души, похожий на тысячи других, которые довелось слышать Старбаку, та же история о трансформации, из которой состояла вся литература его юности, и он полагал, что и генерал тоже, должно быть, слушал мириады подобных историй, но Джексон был просто заворожен рассказом Свинерда.

- А теперь, полковник, - спросил Джексон, когда повествование было закончено, - вы еще желаете принять горячительные напитки?

- Каждый день, сэр, - с готовностью ответил Свинерд, - каждую минуту каждого дня, но с Божьей помощью воздерживаюсь.

- Великая опасность искушения, - несколько озадаченным тоном произнес Джексон, - состоит в том, что оно действительно выглядит таким заманчивым.

Он повернулся к Старбаку.

- А вы, молодой человек, выросли в христианской семье, не так ли?

- Да, сэр.

Полосатая кошка терлась о ноги Старбака, о его поношенные брюки, и играла с кончиками шнурков его ботинок.

- В этом письме говорится, что вы северянин, - Джексон указал на письмо Фалконера, которое теперь лежало на столе.

- Из Бостона, сэр.

- Так почему же вы сражаетесь за Юг? - нахмурился Джексон.

- Это всё женщины, сэр, - дерзко ответил Старбак. Он почувствовал, как за его спиной зашевелился Свинерд, и предположил, что полковник пытается дать ему понять, чтобы перестал вести себя так воинственно, но Старбака раздражало, что он вынужден доказывать этим южанам свою верность.

Кошка громко замурлыкала.

- Продолжайте, - опасно бесстрастным тоном попросил Джексон.

Старбак пожал плечами:

- Я последовал на Юг за женщиной, сэр, а потом остался, потому что мне тут понравилось.

Джексон несколько секунд рассматривал Старбака. Похоже, увиденное ему не понравилось, и он опустил глаза на бумаги.

- Нам нужно решить, как поступить с бригадой. Она не в слишком хорошем состоянии, да, Хочкисс?

Хочкисс слегка пожал плечами.

- Не осталось резервных боеприпасов, нет транспортных средств, и один полк практически без офицеров.

Джексон взглянул на Свинерда.

- Ну?

- Нам просто нужно захватить боеприпасы у врага, сэр, - заявил Свинерд.

Джексону ответ понравился. Он снова посмотрел на Старбака, который внезапно, хотя и запоздало, понял, что эта беседа вовсе не касалась дисциплинарного проступка, а была чем-то большим.

- Какая самая большая беда этой армии? - спросил он Ната.

Мысли Старбака в панике смешались. Самая большая беда? На секунду он вспомнил утреннюю казнь и чуть было не сказал "дезертирство", но до того, как его язык смог оформить в слова эту мысль, как-то сама собой выплеснулась прежняя мысль:

- Отстающие, сэр.

Некоторые полки теряли четверть состава, когда люди отставали от своих на протяжении длительных переходов, и хотя большое число этих отставших появлялось через пару дней, некоторые пропадали навсегда. Он дал генералу хороший ответ, но Старбак всё равно предпочел бы поразмыслить еще немного, чтобы дать более обдуманное объяснение.

А потом, к своему удивлению, он понял, что ответил правильно, потому что Джексон одобрительно кивал.

- И как вы это предотвращаете в своем подразделении, Старбак?

- Просто говорю сукиным детям, что они вольны идти куда угодно, сэр, - ответил Старбак.

- Что говорите? - рявкнул Джексон своим высоким голосом. Хочкисс выглядел встревоженным, а другой штабной офицер покачал головой, словно сожалея о глупости Старбака.

- Я просто говорю им, что они могут покинуть полк, сэр, но что им не позволено уйти с какой-либо принадлежащей правительству Конфедерации собственностью, на случай если они побредут сразу домой или в руки врага. Так что я говорю, что они могут уйти, но сначала раздеваю мерзавцев догола и конфискую оружие. А потом даю пинка.

Джексон уставился на него.

- Вы так делаете? Правда?

Сложно было понять, одобряет ли эти действия генерал, но теперь Старбак уже не мог не рассказать историю до конца.

- Я сделал это однажды, сэр, - признался он, - только однажды. Но мне больше и не понадобилось, сэр, потому что с тех пор у нас нет отстающих. Кроме больных, сэр, а это совсем другое дело.

Когда голос Старбака замер, генерал повел себя самым престранным образом. Сначала он поднял костлявое колено, а потом хлопнул по нему обеими огромными руками, после чего откинулся, насколько позволяло жесткое кресло. Затем он отвел голову назад и широко открыл рот, но не издал ни единого звука. Старбак гадал, не случился ли у генерала удар, но потом заметил, что штабной офицер ухмыляется, и понял, что это странное представление является обычным способом Джексона выражать веселье.

Генерал застыл в этой странной позе на несколько секунд, а потом снова наклонился вперед, опустил колено и затряс головой. Еще несколько мгновений он молчал, а потом повернулся к Свинерду.

- Сколько вам лет, полковник?

- Пятьдесят четыре, сэр, - ответил тот пристыженно. Пятьдесят четыре - преклонный возраст для военного, если только он не является главнокомандующим, как Ли. Самому Джексону было тридцать восемь, а сражались в основном мальчишки не старше двадцати одного.

Но вопрос Джексона касался не оптимального для военного возраста, а носил теологический характер.

- Я и сам был уже в зрелых годах, когда обрел Христа, полковник. Я не хочу сказать, что для обращения непременно нужно находиться в зрелом возрасте, но мы и не должны обвинять юношей в том, что они не достигли того, чего не сделали мы сами. Что касается вашего увлечения женщинами, - обернулся он к Старбаку, - то это вылечит женитьба, если не помогает самодисциплина. Я нахожу весьма полезными ежедневные погружения в холодную воду и регулярные упражнения.

Рубите дрова, молодой человек, или подтягивайтесь на ветке. Еще можно прыгать через изгороди. Но делайте упражнения! - он резко встал, схватил письмо Вашингтона Фалконера и поднес его к пламени свечи. Он держал бумагу над пламенем, пока она как следует не разгорелась, а потом аккуратно отнес ее к пустому камину, где смотрел, как она превращается в пепел. - Война приносит перемены, - сказал он, повернувшись к посетителям.

- Она изменила меня, изменит и вас. Я утверждаю ваши новые назначения. Вы, полковник Свинерд, примете командование бригадой Фалконера, а вы, майор Старбак - Легионом. В обмен вы будете для меня сражаться, и сражаться яростнее, чем когда-либо в своей жизни. Мы здесь не для того, чтобы победить врага, а для того, чтобы с Божьей помощью его уничтожить, и в достижении этой цели мне понадобится ваша помощь. Если я получу эту помощь, то буду считать, что вы исполнили свой долг, но если вы не справитесь, то оба последуете за Фалконером. Спокойной ночи.

Старбак не мог пошевелиться. Он вошел в эту комнату, ожидая быть наказанным, а вместо этого получил повышение, и не просто повышение, а командование собственным полком. Боже! Он будет командовать Легионом! И внезапно он ощутил ужас от груза этой ответственности. Ему было всего двадцать два, явно слишком мало, чтобы командовать полком, а потом он вспомнил уроженца Джорджии Мику Дженкинса, который повел целую бригаду на армию янки в сражении у Севен-Пайнс, а Дженкинс был ненамного старше Старбака.

Были и другие офицеры, командующие полками и бригадами, хотя им не исполнилось еще и тридцати, так почему же к этому не готов Старбак?

- Спокойной ночи, джентльмены, - подчеркнул Джексон.

И Старбак, и Свинерд не могли опомниться от изумления. Они позволили адъютанту проводить их из комнаты, и тот поздравил их на освещенном фонарями крыльце.

- Майор Хочкисс, - объяснил адъютант, - вас обоих рекомендовал. Он посчитал, что бригада и так достаточно натерпелась, чтобы еще и принимать чужаков.

- Передайте ему нашу признательность, - сказал Свинерд.

- И должен дать вам совет, джентльмены, - добавил адъютант. - Пусть ваши люди приготовят все свои пайки и будут готовы вступить ранним утром, - он улыбнулся и пошел обратно в дом.

- Боже мой, - выдохнул Свинерд, - бригада.

Полковник, казалось, был скорее готов разрыдаться, чем ликовать. Несколько секунд он молчал, и Старбак решил, что он молится, потом Свинерд направился туда, где они привязали своих лошадей.

- Я не был с вами честен, - сказал он, отвязывая лошадь. - Я знал, что Хочкисс выспрашивает меня относительно назначения нового командующего Легионом, но не осмелился внушить вам надежды. И себе тоже, признаюсь.

Старбак неуклюже взгромоздился на взятую взаймы лошадь.

- Медликотт не обрадуется.

- Цель этой войны, - язвительно произнес полковник, - исправить ошибочные политические представления Абрахама Линкольна, а не осчастливить капитана Медликотта, - он подождал, пока Старбак усядется. - Я уж подумал, что вы собираетесь расстроить Джексона.

Страбак ухмыльнулся.

- Старина Джек вряд ли одобрил бы ловеласа, так ведь?

Свинерд поднял глаза к небу. Последние облака рассеялись, и над их головами во всём великолепии сияли звезды.

- Полагаю, не стоит передавать сплетни, - сказал полковник, - но поговаривают, что когда-то Старина Джек был весьма любвеобилен. Давно. Возможно, что всё неправда, но кто знает? Может, он познал грех перед тем как возненавидеть его. Может, лучшие христиане получаются из худших грешников?

- Так мне можно не терять надежды? - поддразнил его Старбак.

- Только если вы будете выигрывать сражения, Старбак, если будете побеждать, - полковник посмотрел на юношу. - Легион - это непростая работа, Старбак.

- Непростая, сэр, но я для нее гожусь лучше остальных, - улыбнулся Старбак полковнику. - Я самонадеянный сукин сын, но клянусь Богом, драться я умею.

И теперь с ним будет драться целый полк, и он не мог дождаться, когда же они вступят в сражение.

Генерал Томас Джексон выкинул из головы разговор со Свинердом и Старбаком в ту же секунду, когда они покинули комнату, сконцентрировавшись на картах, старательно разложенных для него майором Хочкиссом. Эти нарисованные от руки карты занимали весь стол, по краям которого стояли канделябры, и показывали местность к северу от Раппаханнок, где предстояло испробовать дерзкую и смелую идею Роберта Ли. Идея нравилась Джексону своей наглостью и потому что предоставляла огромные возможности.

Но также и огромный риск.

Враг окапывался на крутом северном берегу Раппаханнок, предлагая мятежникам расстаться с жизнями в тщетной атаке через глубокую реку. Без сомнений, враг планировал остаться за рекой, пока к нему не присоединится еще больше подразделений Макклелана и, наконец, их число не станет подавляющим, вселяя уверенность, что они сметут потрепанную армию южан с лица земли.

Так что Ли в ответ предлагал нарушить одно из фундаментальных правил войны. Он планировал разделить свою и без того оказавшуюся в меньшинстве армию на две еще меньшие, каждая из которых станет чрезвычайно уязвимой при атаке врага. Это уязвимость будет очень рискованной, но на другой чаше весов была вероятность того, что Джон Поуп не станет атаковать, а вместо этого просто засядет на крутом берегу в ожидании подкреплений от армии Макклелана.

Ли планировал отвлечь внимание Поупа угрожающими передвижениями на южном берегу Раппаханнок, а пока Поуп будет наблюдать за этим обходным маневром, Томас Джексон направится с небольшой армией на запад. Джексон пойдет лишь с двадцатью четырьмя тысячами человек на запад, а потом повернет на север и, с Божьей помощью, на восток, пока не сделает крюк и не окажется глубоко в тылу противника, и позади рядов Поупа маленькая армия мятежников будет резать, давить, сжигать и разрушать, пока Поуп не вынужден будет повернуться, чтобы с ней сразиться.

Тогда этой маленькой армии, такой уязвимой, придется сражаться как дьяволам, чтобы дать Ли время прийти на помощь, но мятежники таким образом сами выберут поле битвы, а не вынуждены будут идти в атаку через несущую смерть реку. Маленькая армия Джексона станет наковальней, а большая армия Ли - молотом, и с Божьей помощью армия Поупа окажется зажатой между ними.

Но если молот и наковальня не смогут сомкнуться, то в учебниках истории напишут, что Ли и Джексон уничтожили свою страну, нарушив самые главные правила ведения войн. Просто по глупости.

Но эта глупость сейчас осталась единственным оружием мятежников. И могла бы сработать.

Так что завтра на заре Болван Джексон выступит в поход.

Глава девятая

 И они выступили. Они шли так, как никогда в своей жизни, и как надеялись, никогда больше не придется.

Они шли так, как никогда раньше не передвигались никакие войска, шли в жаркий, как преисподняя, и сухой, как кости в аду, день по поднимаемой идущими впереди людьми и лошадьми пыли, которая обволакивала языки, толстым слоем покрывала глотки и залепляла глаза.

Они шли в своих драных башмаках или вообще без башмаков. Они шли, потому что им приказал Старина Безумный Джек, и он ждал, что они выступят, но никто не знал, куда или зачем. Сначала они шли на запад по тучным землям, которые еще не навестили фуражиры ни одной из армий, где народ приветствовал полки авангарда, предлагая печенье, сыр и молоко, но еды не хватало на тех, кто тащился позади - полк за полком, бригада за бригадой, длинные колонны потрепанной, но стремительной пехоты Джексона направлялись на запад, в самое сердце Америки, с пылью на лицах, кровью в башмаках и потом в бородах.

- Куда вы идете, ребята? - крикнул войскам какой-то человек.

- Всыпать янки, папаша! - нашел в себе силы ответить один из солдат, но кроме генерала никто точно не знал места их назначения.

- Всыпьте им как следует, ребята! Всыпьте сволочам по первое число!

Легион разбудили в три часа ночи звуки горнов, и усталые солдаты заворочались, просыпаясь после недолгого сна. Они ворчали и проклинали Старину Джека, а потом раздули костры и вскипятили суррогатный кофе.

Старбак раздал все оставшиеся у Легиона боеприпасы. Каждый солдат нес по тридцать патронов - половину обычного количества, но это всё, что у них осталось. Солдаты взяли с собой по тридцать патронов, оружие, скатку с одеялом и заплечный мешок с таким количеством галет и вареного мяса, которое они могли унести, но больше им ничего не разрешалось взять. Все ранцы и тяжелый багаж пришлось оставить к югу от Раппаханнок под хлипкой охраной раненых и больных, которые были слишком слабы для похода.

Дэниел Медликотт, чье назначение майором стало прощальным подарком Вашингтона Фалконера Легиону, явился вместе со старшиной Толливером, чтобы выразить официальный протест против приказов Старбака. Если Легион столкнется с врагом, заявили они, люди не смогут драться должным образом лишь с половиной обычных боеприпасов. Старбак, обеспокоенный этим первым вызовом своей власти, отсрочил конфронтацию, склонившись над костром и прикуривая сигару.

- В таком случае нам придется сражаться вдвое лучше, - ответил он,пытаясь скрыть легкомысленностью свою тревогу.

- Это не шутка, Старбак, - сказал Медликотт.

- Конечно, не шутка! - огрызнулся Старбак громче, чем намеревался. - Это война! Нельзя перестать сражаться только потому, что у вас нет всего необходимого. Янки могут так поступать, но только не мы. И вообще, мы сражаемся не одни. С нами идут все люди Джексона.

Старшина выглядел недовольным, но не стал продолжать спор. Старбак подозревал, что это Медликотт уговорил старшину присоединиться к выражению протеста, который проистекал скорее от неприязни Медликотта, чем от подлинного беспокойства, а тот, признал Старбак, и правда имеет причины чувствовать себя ущемленным. Мельник уже было посчитал себя командующим Легионом Фалконера, и вдруг ни с того ни с сего за его спиной повысили человека, которого он больше всего невзлюбил. Медликотт попытался придать своим протестам более благородную цель, чем просто спасение уязвленной гордости:

- Вы не понимаете, - сказал он Старбаку, - потому что не местный. Но я - совсем другое дело, они мои соседи, - махнул он в сторону Легиона, - и мой долг - вернуть их обратно к женам и малышам.

- Что заставляет вас сомневаться, зачем мы вообще деремся на войне, - отозвался Старбак.

Медликот моргнул в неуверенности, что понял это замечание.

- Я не считаю, что мы не должны выступать, - поменял он свою точку зрения. - Но если произойдет несчастье, моей вины в том не будет.

- Конечно, не будет, - саркастически заметил Старбак. - Это будет моя вина, как и моей виной будет, если никакого несчастья не случится, - годом ранее, подумал он, его гордость человека образованного не позволила бы ему произнести это слово как "нищастье", но теперь, к его удовольствию, бостонский акцент отправился вслед за верностью Северу. - А ваш долг, майор, - продолжал он, - не только позаботиться о том, чтобы ваши соседи отправились домой, но и чтобы отправились домой янки, и если сволочам не хватает ума сделать это по собственной воле, то ваш долг - послать их обратно к женам и малышам в деревянных ящиках. Вот в чем ваш долг. Доброго дня вам обоим, - он отвернулся от двух удрученных подчиненных. - Капитан Траслоу!

Траслоу с шарканьем приковылял поближе.

- Просто "Траслоу" было бы достаточно, - ответил он.

- Ваша рота - замыкающая, - сказал Старбак, и вы знаете, что делать с отстающими, - он помедлил. - Включая отстающих офицеров.

Траслоу кивнул в молчаливом согласии. Помимо восьмой роты Траслоу получил под свое командование восемь выживших тягловых лошадей полка, которые раньше тащили фургоны с боеприпасами и телеги с провизией. Теперь, когда повозок не осталось, они везли тех, кто действительно не мог поспевать за остальными.

Легион выступил на рассвете. Приказ оставить тяжелый багаж подал солдатам тревожный сигнал, что это будет не обычный поход по сельской местности от одного лагеря к другому, но никто не был готов в такому тяжелому переходу. Томас Джексон обычно разрешал своим людям делать десятиминутный перерыв на отдых каждый час, но только не сегодня. Сегодня они шли вообще без остановок, и вдоль дороги стояли штабные офицеры, чтобы удостовериться, что никто не отстал, а другие штабные офицеры ожидали у первого брода, чтобы убедиться, что никто не замешкается, снимая ботинки и закатывая штаны.

- Продолжайте идти! - кричали штабные офицеры. - Не останавливайтесь! Вперед!

Войска подчинились, прошлепав по броду и оставив на берегу мокрые следы, которые быстро высохли под августовским солнцем.

Солнце поднималось всё выше. Стояло самое жаркое лето в памяти старожилов, но сегодня казалось, что жара достигнет новых ужасных рекордов. Пот струйками стекал по слоям пыли, запекшейся на лицах солдат. Иногда, когда дорога бежала по вершине невысокого холма, они могли окинуть взглядом растянувшуюся далеко впереди и за спиной колонну пехоты, и поняли, что в поход выступил весь корпус, но куда - знали только Господь и Старина Джек. Они шли не в ногу, а расхлябанной походкой опытной пехоты, которая знала, что ей предстоит выдерживать этот кошмар целый день.

- Сомкнуть ряды! - кричали сержанты, как только в рядах рот образовывалась брешь, и этот призыв прокатывался эхом вдоль еле волочащей ноги колонны.

- Сомкнуть ряды! Сомкнуть ряды!

Они шли мимо иссохших полей, высохших прудов и пустых амбаров. С обочин рычали сельские псы, иногда затевая драки с солдатскими собаками, эти драки обычно являлись популярным развлечением, но сегодня сержанты отгоняли псин пинками и прикладами винтовок.

- Продолжайте идти! Сомкнуть ряды!

Примерно каждый час один из кавалерийских патрулей, защищающих этот поход от вражеской кавалерии, мчался по весь опор мимо Легиона, чтобы занять новые позиции во главе длинной колонны, и всадники отвечали на вопросы пехоты, что не видели врага. До сих пор, похоже, янки не подозревали о перемещении армии Джексона по опаленной летним солнцем местности.

Люди начали прихрамывать, их мышцы сначала затвердели, а потом их свело судорогой. Боль от икр поднялась к бедрам. Некоторые, как и Старбак, носили снятые у Кедровой горы с янки башмаки, и через несколько миль эти новые ботинки натерли им ноги до кровавых волдырей. Старбак снял ботинки, связал и перебросил через шею, а дальше пошел босым. Несколько сотен шагов он оставлял в пыли кровавые следы, а потом волдыри подсохли, хотя продолжали болеть. Ступни ныли, ноги болели, кололо в боку, горело в горле и стреляло в больном зубе, его губы растрескались, глаза залепило потом и пылью, и это было лишь начало похода.

Некоторые офицеры ехали верхом. На лошади сидели Свинерд, майор Медликотт и капитан Мокси. Теперь Мокси снова вернулся в Легион. Старбаку он был не нужен, но не был нужен и Свинерду в качестве адъютанта, и потому Мокси стал капитаном второй роты. Получивший повышение майор Медликотт отправился в первую роту с утешительной честью возглавить четыре правофланговые роты Легиона. Мокси получил следующую роту, сержант Паттерсон, ныне лейтенант Паттерсон, командовал третьей ротой, а служивший под началом Мерфи лейтенант Эзра Пайн теперь стал капитаном четвертой роты. Оставшимися четырьмя ротами командовали сержант Хоуз, ныне лейтенант и старший офицер пятой роты, капитан Лейтон из Арканзасского полка Хаксалла возглавил шестую, капитан Дейвис взял под свое начало бывшую седьмую роту Медликотта, а Траслоу, по настоянию Старбака произведенный сразу в капитаны, командовал восьмой.

Это был очень хилый список офицеров, состряпанный из тех, кто пережил катастрофу, и он не нравился солдатам Легиона, осознававшим его искусственность. Старбак понимал это недовольство. Основная часть людей не желала быть солдатами. Они не хотели, чтобы их оторвали от дома, жен и семей, и даже тяга к приключениям большей части безрассудной молодежи могла быть легко разрушена пулями минье и снарядами орудий Паррота. Чувство долга этих солдат-поневоле держалось на дисциплине, дружбе и победах. Старбак знал, что дай он им всё это, и каждый солдат Легиона Фалконера поверит, что он лучший чертов воин во всем проклятом мире и что нет на свете человека, живого или мертвого, носящего мундир любой страны и любой эпохи, который мог бы побить его в сражении.

Но сейчас Легион в это не верил. Их чувство товарищества было превращено в осколки рейдом Гэллоуэя и исчезновением Вашингтона Фалконера. Основная часть Легиона знала Фалконера с детства, он был главным в их мирной жизни, как и в военной, и несмотря на все его ошибки, к нему всё равно относились по-доброму. Фалконер был хорошим начальником, потому что хотел всем нравиться, и его исчезновение вселило в ряды Легиона беспокойство. Они также испытывали стыд, потому что полк был единственным, марширующим без знамен. Над всеми подразделениями развевались флаги, но у Легиона, в дополнение к его позору, не было знамен.

Поэтому во время марша Старбак провел некоторое время в каждой роте. Он не навязывался им, сначала приказывая сомкнуть ряды и двигаться быстрее, но потом просто шел рядом, выдерживая смущенные или недружелюбные взгляды, говорящие ему, что солдаты считают его слишком молодым для командующего.

Он знал, что эти взгляды не означают, что он не пользуется популярностью, потому что весной, когда в Легионе состоялись выборы полевых офицеров, почти две трети солдат вписали имя Старбака в свои бюллетени, несмотря на возражения Вашингтона Фалконера, но это их дерзкое поведение весной не означало, что они желали заполучить юного мятежного северянина в качестве командующего. Только не в двадцать два и не за счет человека из их собственного виргинского общества. И потому Старбак шел рядом с ними и ждал, пока кто-нибудь не задаст первый вопрос.

Разговор, который состоялся у него в седьмой роте, был вполне типичным.

- Куда мы направляемся? - хотел знать только что произведенный в сержанты Билли Саттон.

- Это знает только Старина Джек, а он не говорит.

- Мы увидим снова генерала Фалконера? - этот вопрос исходил от человека, который когда-то работал на земле Вашингтона Фалконера и, без сомнений, желал знать, останется ли у него эта работа после окончания войны.

- Полагаю, что да, - ответил Старбак. - Он ушел на повышение. Нельзя же понизить человека вроде генерала Фалконера, сам понимаешь.

- Так куда он уехал? - вопрос был задан враждебным тоном.

- В Ричмонд.

Настала тишина, в которой раздавался лишь топот башмаков по дороге, звон прикладов о фляги и хриплое людское дыхание. Поднимающаяся с дороги пыль окрасила кусты в красновато-серый цвет.

- Говорят, что Старина Джек дал Фалконеру от ворот поворот, - вставил сержант Берриган. - Вы об этом слыхали, майор?

Старбак отметил упоминание своего нового звания и посчитал Берригана сторонником. Он покачал головой:

- Я слышал лишь, что Старина Джек просто решил, что генерал Фалконер принесет больше пользы в Ричмонде. Фалконер никогда не получал удовольствия от всех этих маршей и ночевок в походных условиях, и ты это знаешь. Он не был для такого воспитан и никогда не имел к этому наклонностей, и Старина Джек с ним согласился.

Это был довольно умный и близкий к истине ответ, намекающий на то, что Фалконер был не слишком стойким человеком. Основная часть Легиона не хотела верить, что их генерала уволили, потому что это бросило бы тень и на них, так что они с готовностью приняли более приятную версию Старбака относительно внезапного исчезновения Фалконера.

- А что насчет полковника Бёрда? - спросил один из солдат.

- Дятел скоро вернется, - заверил его Старбак. - И получит свою должность обратно.

- А капитан Мерфи? - спросил другой.

- Я слышал, что он идет на поправку. Он тоже вернется.

Рота побрела дальше.

- И мы по-прежнему Легион Фалконера? - спросил капрал.

- Полагаю, что да, - согласился Старбак. - Большая часть людей оттуда, - этот ответ был уверткой, потому что в свое время Старбак намеревался сменить название полка, как Свинерд планировал сменить название бригады.

- Тони Мерфи произведут в майоры? Как вас? - этот грубоватый вопрос донесся от высокого и хмурого Абрама Трента, намеренно придавшего своему тону враждебность. Вопрос Трента предполагал, что Старбак слишком быстро получил повышение и в обход выходцев из округа Фалконер.

Старбак ответил со всей прямотой:

- Это не мое решение, Трент, но если ты считаешь, что мне не следует быть майором, я буду рад это с тобой обсудить как только мы остановимся. С глазу на глаз.

Солдатам нравилось, когда офицер готов пустить в ход кулаки, и вызов на драку внушал им уважение к Старбаку, а нежелание кого бы то ни было принять подобный вызов только увеличивало это уважение. Старбак знал, что люди вроде Абрама Трента являлись островками сопротивления его новой и хрупкой власти, и угомонив их, он сможет подорвать это неповиновение. Он закончил разговор, рассказав седьмой роте всё, что знал о месте их назначения.

- Старина Джек не будет гонять нас как собак ради ерунды, ребята. Мы собираемся дать янки хорошего пинка, так что поберегите дыхание и продолжайте идти.

Сражение, подумал он, особенно победа в сражении, станет тем живительным эликсиром, который восстановит уверенность Легиона.

Но не все жаждали сражения. Чуть позже тем же утром, когда лишь у немногих оставалось дыхание для того, чтобы задавать вопросы, со Старбаком поравнялся капитан Мокси. Раньше он ехал верхом, но теперь вел лошадь в поводу.

- Я не могу идти дальше, - заявил он.

Старбак бросил на болезненно выглядящего Мокси недружелюбный взгляд.

- Как по мне, ты выглядишь вполне свежим, Мокс.

- Дело не во мне, Старбак, а в лошади.

Старбак передвинул ремень винтовки с того места на правом плече, где уже содрал кожу, хотя и знал, что через несколько секунд ремень все равно вернется на прежнее больное место.

- Не лошадь командует ротой, Мокс, а ты.

- Она охромела, - настаивал Мокси.

Старбак оглядел кобылу, которая и правда слегка прихрамывала на правую заднюю ногу.

- Так слезь с нее, - сказал он.

- Возможно, это всего лишь плохие подковы, - заявил Мокси, - так что если ты дашь мне пропуск, я найду кузнеца в ближайшей деревне и нагоню вас.

Старбак покачал головой.

- Не могу этого сделать, Мокс. Приказ Старины Джека. Никто не уйдет с марша.

- Это не займет много времени! - упрашивал Мокси. - Чёрт, мы же всегда так поступаем на марше, - он пытался говорить фамильярно, но тон получился обиженным. У его семьи были деньги, но, как всегда подчеркивал Дятел Бёрд, недостаточно, чтобы соответствовать претензиям, как и Мокси не обладал достаточно благородными манерами, чтобы считаться джентльменом. На его лице застыло постоянное выражение недовольства, словно он выступал против всего света, по неизвестной причине отказавшегося предоставить его семье последнюю тысячу долларов, которая избавила бы ее от забот о деньгах, в то время как сейчас Мокси, старший сын, жил в постоянной тревоге, что однажды ему придется работать, чтобы обеспечить свое существование.

Старбак поморщился, наступив на острый камень. Он шел босым, и пару шагов не мог ни слова вымолвить от боли. Потом короткий приступ боли затих.

- Так что же, Мокс, - спросил Старбак. - Ты не хочешь драться?

Мокси ощетинился:

- Ты обвиняешь меня в трусости?

- Я задал тебе вопрос, чёрт возьми, - рявкнул Старбак.

Мокси немедленно пошел на попятный.

- Моя лошадь охромела! Вот и всё!

Старбак перебросил винтовку на левое плечо, хотя больное место и на этом плече немедленно заныло.

- Приказы совершенно ясны, Мокс. Если твоя лошадь больше не может идти, придется ее бросить. Оставь ее на поле, где ее могут подобрать фермеры.

- Это дорогая кобыла! - запротестовал Мокси. - Из конюшни Фалконера!

- Мне плевать, даже если бы это был чёртов единорог из конюшни самого повелителя солнца, - холодно ответил Старбак. - Если она не может идти, то придется ее оставить.

Мокси разъярился:

- Это не какая-нибудь бостонская тягловая кляча угольщика, Старбак. Это настоящая породистая лошадь. Стоит несколько тысяч баксов.

Старбак снова перевесил винтовку на правое плечо.

- Просто не отставай, Мокс, с лошадью или без.

- Чтоб тебе провалиться, - бросил Мокси и сердито пошел прочь.

Старбак внезапно ощутил прилив энергии. Он развернулся вслед за Мокси, взял его под локоть и силой потащил к растущим у дороги деревьям. Старбак выдавил улыбку, чтобы никто не принял разыгравшуюся сцену за ссору двух офицеров, но как только он увел Мокси вместе с лошадью из поля зрения колонны, улыбка сползла с его лица.

- А теперь послушай, чертов сукин сын. Может, тебе это и не нравится, но командую этим чертовым полком я, а ты всего лишь капитан, так что будешь делать то же, что и все остальные. Мне плевать, если ты загонишь проклятую лошадь до смерти или оставишь ее подыхать с голода, но мне важно, чтобы ты повел вторую роту, когда мы столкнемся с проклятыми янки. Так что ты намерен делать, Мокс? Пойдешь пешком или поедешь верхом?

Мокси побледнел.

- Я не оставлю свою лошадь. Она слишком дорогая.

Старбак вытащил из кобуры револьвер.

- Вот что я скажу тебе, Мокс, - произнес он, засовывая капсюль в одну из ячеек барабана, - тебя следовало утопить еще при рождении, и тем спасти нас от кучи неприятностей, - он крутанул барабан, чтобы заряженная ячейка оказалась ближайшей к курку, и поднес его к усталой голове лошади, точно над глазами.

- Какого чёрта... - начал Мокси.

Старбак взвел курок, и кобыла посмотрела на него своими нежными карими глазами.

- Ты просто кусок вонючего крысиного дерьма, Мокс, - спокойным тоном произнес Старбак, - но так уж случилось, что ты всё равно мне нужен, и если эта кобыла мешает тебе делать свою работу, то ей придется отправиться на небеса, - он прижал палец к спусковому крючку.

- Нет! - Мокси оттащил кобылу подальше от револьвера. - Она справится!

Старбак вернул курок на место.

- Главное, чтобы ты справился, Мокс.

- Будь ты проклят! Ты свихнулся!

- Но всё равно твой командующий, Мокс, и полагаю, мудро было бы не расстраивать командующего, особенно свихнувшегося. В следующий раз это будут твои мозги, а не кобылы, - Старбак вернул курок на место и мотнул головой в сторону дороги. - Возвращайся к своей роте.

Старбак направился вслед за Мокси обратно к дороге. Мимо как раз проходила восьмая рота, и Траслоу плюнул в сторону несчастной фигуры Мокси.

- Что это было? - спросил он Старбака.

- Мы с Мокси просто осмотрели его лошадь. Решали, сможет ли она справиться с переходом.

- Еще как сможет, - язвительно заметил Траслоу, - как только он вытащит чёртов камень из ее копыта.

- Так вот оно что?

- Авы как думали, черт возьми?

Создавалось такое впечатление, что на Траслоу не повлияли ни жара, ни скорость перехода. Он был одним из самых старых легионеров, но и самым выносливым. Он не придал особого значения повышению до офицера, потому что чины всегда были Траслоу безразличны, но волновался за Старбака, которого считал умным человеком и способным военным.

- Вы должны присматривать за Мокси, - сказал он.

- Мне тоже так кажется, - согласился Старбак.

- В смысле действительно присматривать, - Траслоу переместил кусок жевательного табака от одной щеки к другой. - Он щенок Фалконера, а Фалконер не захочет, чтобы мы добились успеха.

Старбак пожал плечами.

- А что с этим может поделать Мокси? Он даже не хочет здесь находиться, просто мечтает сбежать.

- Он пронырливый малый, - возразил Траслоу. - Как собака. Нуждается в хозяине, понимаете? И как только уехал Фалконер, он наверняка ткнулся носом в руку Медликотта, - презрительно фыркнул Траслоу. - Знаете про слухи, которые распускает Медликотт? Он говорит, что если бы Легионом командовал он, нам бы не пришлось драться за Джексона, сидели бы в окопах Ричмонда. Говорит, как будто так оно и есть.

- Ну да, как же, - бросил Старбак, вздрогнув, когда ремень винтовки впился в его плечо.

- Но в такие слухи люди охотно верят, когда им плохо, - сказал Траслоу, - и нет прока притворяться, что все в Легионе хотят видеть вас командующим. Вы забыли, жизнь скольких человек в Легионе зависит от Вашингтона Фалконера. Они рубят его лес, ловят его рыбу, получают от него жалованье, хранят деньги в его банке и живут в его домах. Взгляните на Уилла Паттерсона, - Траслоу упомянул только что получившего повышение командира третьей роты.

- Паттерсон пытался стать офицером еще с начала войны, - возразил Старбак. - Он должен быть мне благодарен!

- Эта семейка ни за что вас не отблагодарит! - заявил Траслоу. Сержант Паттерсон, сын каменщика из Фалконера, дважды пытался выиграть выборы и стать офицером, но оба раза провалился. Старбак не был уверен, что Паттерсон станет хорошим офицером, но больше некого было назначить. - И добрая половина бизнеса Паттерсона зависит от Вашингтона Фалконера, - продолжал Траслоу, - так что же, вы думаете, Уилл Паттерсон может позволить себе стать на вашу сторону?

- Пока он дерется, - ответил Старбак, - это всё, что имеет значение.

- Но Медликотт, Мокси и Паттерсон, - напомнил Траслоу, - командуют тремя ротами правого фланга. И вы думаете, эти люди будут сражаться изо всех сил, когда дела пойдут плохо?

Старбак поразмыслил над этим заявлением и не обрадовался своим выводам. Он придержал их про себя, вместо этого улыбнувшись Траслоу.

- Некоторым я нравлюсь.

- Кому?

- Коффмэну.

- Мальчишка. Слишком мал, чтобы разобраться.

- Свинерду?

- Безумней, чем бешеная крыса.

- Дятлу?

- Безумней, чем две бешеные крысы.

- Мерфи.

- Мерфи любит всех. К тому же он ирландец.

- Вам?

- Мне вы нравитесь, - презрительно буркнул Траслоу, - и вы что, думаете, это хорошая рекомендация?

Старбак засмеялся.

- Ну и вообще, - произнес он через несколько шагов, - мы здесь не для того, чтобы нас любили. Мы здесь, чтобы выигрывать сражения.

- Ну так позаботьтесь о том, чтобы их выиграть, - ответил Траслоу, - уж как следует позаботьтесь.

Усталые и взмыленные солдаты получили передышку, подойдя к Раппаханнок. До сих пор они сделали крюк на юг от реки, но теперь повернули к северу, чтобы обойти янки с фланга. Северный берег реки представлял собой утес, на который круто взбиралась дорога, и одна из восьми пушек Джексона застряла на скользком берегу.

Возницы нахлестывали лошадей, а ближайшую пехоту позвали на помощь,чтобы подтолкнуть колеса орудий плечами, но задержка неизбежно заставила колонну замедлить шаг, и благодарные солдаты рухнули у дороги, чтобы дать отдых ноющим ногам и перевести дыхание. Некоторые заснули, и их лица стали похожи на лица мертвецов из-за покрывающей кожу пыли. Мокси тайком извлек камень из копыта лошади, а потом сел рядом с мрачным майором Медликоттом. Основная часть офицеров Легиона столпилась вокруг Старбака в надежде вытянуть из него больше сведений, которые они могли бы передать своим солдатам, но Старбак и сам не знал, куда они направляются.

- Наверное, в долину Шенандоа, - высказал предположение капитан Дейвис, и когда никто не стал возражать и даже не поинтересовался, с чего он это взял, всё равно разъяснил свою точку зрения. - Это ведь родной дом Старины Джека, правильно? Он навел ужас в Шенандоа. Как только янки узнают, что мы в Шенандоа, им придется разделить армию на две.

- Нет, если они решат оставить нас гнить в Шенандоа, - прокомментировал только что назначенный лейтенантом Хоуз.

- Значит, мы не будем там гнить, а вторгнемся в Мэриленд, - предположил Дейвис. - Вверх по Шенандоа, прямо через Потомак и там до Балтимора. А как только захватим Балтимор, можем атаковать Вашингтон. Думаю, через месяц мы выгоним Эйба Линкольна из Белого дома и заставим самого спрятаться за каким-нибудь забором.

Уверенность Дейвиса была встречена молчанием. Кто-то плюнул на дорогу, а другой поднес ко рту флягу в надежде найти в ней последнюю каплю тепловатой воды.

- Вниз по Шенандоа, - наконец вымолвил Траслоу, - а не вверх.

- Вниз? - спросил Дейвис, озадаченный этим возражением. - С какой стати нам идти на юг?

- Внизу север, а наверху юг, - сказал Траслоу, - так всегда было и всегда будет. Отправься в долину и спроси, как пройти наверх, и тебя пошлют на юг. Так что мы пойдем вниз по Шенандоа, а не вверх.

- Вверх или вниз, - заметил Дейвис, обиженный этой поправкой, - какая разница? Пока мы идем на север. До Шенандоа два дня пути, и еще два до Потомака, а потом неделя до Балтимора.

- Однажды я бывал в Балтиморе, - мечтательно произнес капитан Пайн. Все хотели послушать подробности, но похоже, Пайну нечего было добавить к этому короткому заявлению.

- Подъём! - Старбак увидел, что батальон впереди встает на ноги. - Готовьтесь, ребята.

Они переправились через реку и пошли на север. Шли не по дороге, тянувшейся на запад, а прямо через поля и леса, через мелкие речушки и широкие выгоны, срезав путь, и в конце концов добрались до проселочной дороги, ведущей на север. Старбак попытался мысленно нарисовать карту Виргинии и понял, что они двигаются параллельно Голубому хребту, это означало, что как только они доберутся до железной дороги в Манассасе, то могут повернуть на запад и идти вдоль железной дороги, через перевал в долину Шенандоа. А долина, словно пушка, целилась в предместья Вашингтона, так что, может, возбужденный Дейвис был прав.

Старбак попытался вообразить падение Вашингтона. Он представил потрепанные легионы мятежников марширующими по покоренному кольцу фортов, окружающих столицу, а потом, под взглядами молчаливых и потрясенных зрителей, стоящих вдоль улиц, проходящими мимо захваченного Белого дома. Он слышал победные мелодии и нарисовал в своем живом воображении боевое знамя с крестом и звездами, развевающееся над роскошным белым и высокомерным зданием, а когда парад победы закончится, хозяевами города станут солдаты, празднующие свой триумф. Полковник Лассан, француз, провел в северной столице неделю и описал Старбаку город.

Это было место, по словам Лассана, лишенное силы. В Вашингтоне не было промышленности - ни верфей, ни фабрик, ни свистящих паровых металлургических предприятий, заслоняющих солнце своей грязью. Как сказал Лассан, это был небольшой город, служивший единственной цели - производить законы и постановления, искусственный город, где хитрость сходила за ум, а коррупция заменяла промышленность. Он был населен бледными адвокатами, толстыми политиками, богатыми шлюхами и безлицыми ордами чернокожих слуг, и когда в него войдут мятежники, адвокаты и политики, без сомнения, давно его уже покинут, останутся лишь люди с доброй душой.

Эта соблазнительная перспектива помогала разуму Старбака не думать о волдырях на ногах и горящих мышцах. Он мечтал о нежном городе, о захваченном шампанском, о широких постелях и накрахмаленных белых простынях. Мечтал о жареных устрицах и черепаховом супе, ростбифе и отбивных из телячьей вырезки, о персиковых пирожных, и все это будет съедено за компанию с богатыми как адвокаты вашингтонскими шлюхами, и эта заманчивая мысль внезапно напомнила ему о женщине с золотистыми волосами, которую он видел сидящей вместе с мужем в открытом экипаже в тылу у янки во время сражения при Булл-Ран.

Она жила в Вашингтоне и пригласила Старбака ее посетить, но сейчас даже под страхом смерти он бы не вспомнил ее имя. Ее муж был конгрессменом-северянином, напыщенным и туповатым человеком, но его жена была прекрасна и обладала золотистыми волосами, это промелькнувшее в памяти видение было достаточно утешительным, чтобы усталый человек проковылял через маленькие виргинские городки, где проходящим мимо мальчишкам-солдатам аплодировали возбужденные жители. Годичной давности флаги мятежников, спрятанные все те месяцы, когда здесь стояли только войска янки, вывешивали на балконах и карнизах, а дети приносили солдатам ведра с тепловатой колодезной водой.

К тому времени, когда солнце начало скрываться за зубчатыми вершинами Голубого хребта, боль Старбака, казалось, почти совсем утихла. Он увидел, как солдаты впереди снимают шляпы, и гадал о причине этого жеста, а потом штабной офицер промчался вдоль колонны в обратном направлении, призывая солдат не выкрикивать приветствия.

- Мы не хотим, чтобы нас услышали разведчики-кавалеристы янки, - объяснил он, - так что никаких возгласов.

Приветствия? Почему нельзя выкрикивать приветствия? Старбак вернулся от воображаемой вашингтонской роскоши к отвратительной и потной реальности и внезапно заметил похожую на каменное изваяние фигуру, стоящую у дороги на вершине скалы размером с дом. Это был Джексон со шляпой в руках, наблюдающий, как проходят его войска. Старбак инстинктивно расправил плечи и попытался шагать с большим воодушевлением. Он стянул поношенную и пропитанную потом шляпу с длинных черных волос и уставился на человека с суровым лицом, который, увидев Старбака, слегка кивнул ему в знак приветствия. Идущий за Старбаком Легион снял шляпы и зашагал в ногу, проходя мимо легендарного генерала. Никто не кричал приветствий, все молчали, но еще милю Старбаку казалось, что на лицах солдат появилась бодрость.

Они шли, пока не наступил вечер. Небо на западе окрасилось багряным с полосами желтого, эти пламенеющие цвета медленно съёживались и бледнели, превратившись в серые сумерки. Боль снова вернулась, теперь ее слегка облегчала понизившаяся температура. Люди искали глазами признаки лагеря, которые сказали бы им, что они достигли места назначения, но рядом с дорогой никто не разбил лагерь и ни один костер не наполнял воздух дымом, поход продолжился и в темноте.

Взошедшая луна выбелила пыль, покрывавшую винтовки Легиона и прилипшую к коже солдат. Никто не пел, никто не разговаривал, они просто шли и шли, милю за проклятой милей под ущербной луной. Далеко в ночи, там, где коптили небо над северными округами Виргинии полевые костры янки, показалось огромное красное зарево, и Старбак, пытаясь быть начеку, понял, что армия Джексона оказалась уже к северу от этого сияния и, значит, зашла врагу с фланга, и в первый раз за все время он засомневался, что они и правда собираются повернуть на запад, в долину Шенандоа. Возможно, подумал он, вместо этого они повернут на восток, чтобы как острый кинжал полоснуть врага с тыла.

- Сюда! Сюда! Никаких костров! - прервал размышления Старбака чей-то голос, и он увидел всадника, машущего в сторону чернеющего в ночи луга. - Отдохните немного, - всадник был, очевидно, штабным офицером. - Выступаем на заре. Никаких костров! У подножия холма есть ручей, можно напиться. Никаких костров!

Старбак принял приказы и встал на краю луга, чтобы понаблюдать, как мимо ковыляет Легион.

- Молодцы! - похвалил он каждую роту. - Молодцы.

Люди едва осознавали его присутствие, просто хромали к лежащему на вершине небольшого холма лугу. Мокси держался позади своей роты, так что он мог сделать вид, что не замечает Старбака.

Рота Траслоу прошла последней.

- Есть отставшие? - спросил Старбак.

- Ни одного, о котором вам нужно было бы беспокоиться.

Старбак направился к лугу вместе с Траслоу.

- Кошмарный переход, - устало выдавил он.

- А завтра, возможно, мы его повторим, - ответил Траслоу. - Хотите, чтобы я выставил часовых?

Старбак почувствовал искушение согласиться, но он знал, что солдаты восьмой роты подумают, будто он выбрал их, потому что это его бывшая рота, поэтому специально остановил выбор на первой роте.. Майор Медликотт слишком устал, чтобы возмущаться.

Старбак похромал вокруг лагеря. Он хотел убедиться, что у них есть питьевая вода, но большинство уже погрузилось в сон. Они просто упали на траву и закрыли глаза, лежа, словно мертвецы, собранные похоронной командой после сражения. Несколько человек отправились к ручью, чтобы наполнить фляжки, некоторые закурили, некоторые грызли галеты, но основная часть солдат просто распласталась под лунным светом.

Старбак остался бодрствовать вместе с караулом. На юге сияла луна, а по дороге тащились другие солдаты, полк за полком поворачивал в поля, чтобы устроить короткий привал. Войска еще подходили, когда Старбак разбудил Медликотта, чтобы тот заступил в караул, и по-прежнему проходили, когда Нат улегся спать. Ему снился поход, боль, выжженный солнцем день, проведенный тащась по твердой как камень дороге на север, истекая потом, но не к шлюхам на белых простынях в разжиревшем городе, а в сражение.

В то утро, когда армия Джексона шла на запад, майор Гэллоуэй получил приказ прибыть в распоряжение генерала Макдауэлла, чьи войска сформировали правый фланг армии Поупа. Странные и тревожные сведения пришли с западного фланга. Один из штабных офицеров генерала Бэнкса разведывал вражеские позиции с холма к северу от Раппаханнок и заметил далекую колонну пехоты и артиллерии, марширующую по берегу реки на запад.

Дорога, по которой следовали мятежники, змеилась вверх и вниз по холмистой местности, так что штабной офицер мог разглядеть лишь отдельные части колонны, но он оценил размер подразделений, пересчитав флаги, и отрапортовал, что силы мятежников, должно быть, состоят по меньшей мере из двадцати тысяч человек. Колонна постепенно растаяла в жарком мареве, висевшем над дальними полями и лесами.

Генерал Бэнкс направил доклад генералу Макдауэллу, который, в свою очередь, переслал его генералу Поупу, добавив, что колонна, вероятно, собирается пересечь Голубой хребет и пройти на север по долине Шенандоа. Возможно, предположил Макдауэлл, силы мятежников планируют атаковать федеральный гарнизон в Харперс-Ферри, а потом пересечь реку и угрожать Вашингтону?

Поуп приложил этот доклад ко всем прочим тревожным свидетельствам активности мятежников. Кавалерия Джеба Стюарта напала на один из находящихся на передовой складов продовольствия на станции Катлетт. Целый рой всадников-южан вылетел из ночи, как дьяволы ада, и хотя налет причинил не слишком много реального ущерба, все были обеспокоены. Появились и другие сообщения об активности мятежников на восточном фланге Поупа близ Фредериксберга, а некоторые наблюдатели видели явные признаки того, что мятежники планируют высадку через реку Раппаханнок.

Генерал Поуп чувствовал себя жонглером, которому всучили слишком много предметов, и потому посылал в Военный департамент поток требовательных телеграмм, настаивая, что ему необходимо знать, когда к его силам присоединится армия Макклелана, а потом надиктовал несколько приказов, нацеленных на то, чтобы отразить сразу все угрозы. Войска Союза направлялись то туда, то сюда под жарким солнцем, и никто не знал, что они делают, или где находится враг.

Определить расположение врага было задачей кавалерии, и потому майору Гэллоуэю приказали прибыть в распоряжение генерала Макдауэлла, который, в свою очередь, велел ему направить своих людей в ту полосу пустынной земли, что лежала между армией северян и Голубым хребтом. Именно в эти туманные земли маршировала загадочная вражеская колонна, и Макдауэлл хотел, чтобы Гэллоуэй ее нашел, но как только майор был готов выехать, из штаба генерала Поупа пришел другой приказ. Похоже, отряд кавалерии мятежников недавно пересек брод Келли, и Гэллоуэю приказали разузнать, куда движется враг.

Майор потребовал предоставить карту. Ему понадобилось немало времени, чтобы обнаружить брод Келли. Он почему-то ожидал, что брод будет находиться рядом с Уоррентоном, где стояли войска Макдауэлла, но нашел его в пятидесяти милях от восточного фланга армии. Он запротестовал от глупости приказов, согласно которым один кавалерийский полк должен был находиться в двух местах одновременно, но ему объяснили, что основная часть кавалерии либо была обездвижена недостатком фуража, либо имела другие задания. Гэллоуэй уставился на карту.

- Какая задача важнее? - спросил он.

Полковник, штабной офицер Поупа, почесал бороду.

- Полагаю, если Джонни перебираются через брод Келли, то они планируют отрезать нас от ребят Макклелана, - он провел пожелтевшим от никотина пальцем от брода вверх, чтобы показать, как силы мятежников могут отрезать людей Поупа у реки Акиа-Крик, где должна высадиться армия Макклелана. - Тогда они нас разделят. Это плохо. В самом деле плохо.

- А та, другая колонна? - спросил Гэллоуэй, кивнув в сторону западной части карты.

Полковник раздавил пожелтевшим от никотина ногтем вошь. По правде говоря, он и понятия не имел, какая опасность больше, но и не хотел консультироваться со своим начальником, который и так уже был в ярости из-за постоянного потока противоречивых разведданных, спутавшего все его тщательно выстроенные планы.

- Думаю, - рискнул полковник, - хотя, заметьте, это лишь догадка, что отступники предприняли отвлекающий маневр.

Возможно, они хотят, чтобы мы ослабили себя, послав людей в долину Шенандоа. Но войну в Шенандоа не выиграть, ее можно выиграть только здесь, на берегах реки, - он похлопал по карте в том месте, где сплетение рек пересекалось несколькими дорогами, связывающими Ричмонд с Вашингтоном. - Но с другой стороны, майор... - полковник был слишком осторожен и не закончил суждение, - мы точно хотим знать, чёрт побери, что делают эти двадцать тысяч Джонни. И все говорят, что ваши ребята - лучшие для подобного задания. Говорят, вы можете пробраться в тыл врага, верно?

Итак, у Гэллоуэя не осталось другого выбора кроме как разделить свои небольшие силы. Если угроза у брода Келли представляла бо̀льшую опасность, то справедливо было послать туда два отряда, и Гэллоуэй решил отправиться туда сам вместе с отрядом Адама, а Билли Блайз со своими людьми разведает загадочную колонну на западе.

- Не вступай в драку, Билли, - предупредил Блайза Гэллоуэй. - Просто разузнай, куда, чёрт подери, они направляются, а потом доложи об этом Макдауэллу.

Похоже, Блайз обрадовался этому приказу. Его лошади устали и проголодались, но ему не пришлось ехать с Гэллоуэем, и оказавшись в седле, его люди медленно тронулись в путь. Они направились в пустынную местность, поджариваемую пылающим как топка солнцем. Блайз отвел отряд на несколько миль к западу от последних застав северян и остановился на вершине небольшого холма, чтобы оглядеть пустой пейзаж.

- Какого чёрта мы здесь делаем, Билли? - обратился к нему сержант Келли.

- Толчем воду в ступе, Сет. Просто толчем воду в нашей новой ступе.

Сержант Келли с отвращением сплюнул.

- А что если откуда ни возьмись появится враг? Чёрт, Билли, наши лошади не кормлены как следует уже три дня и вообще не отдыхали. Ты что думаешь, мы сможем сбежать от ребят Джеба Стюарта на этих клячах?

Остальные одобрительно загудели.

Блайз махнул рукой в сторону безмятежного и покрытого жарким маревом пейзажа.

- Какой еще враг, сержант? Вы видите врага?

Келли нахмурился. На севере виднелось пятно пыли, но так далеко за Раппаханнок, что ее наверняка подняли войска северян, а на западе, где, предположительно, скрылась загадочная колонна, не было ничего, кроме лесов, залитых солнцем полей и невысоких холмов.

- Так что мы здесь делаем? - снова спросил сержант.

Блайз улыбнулся.

- Я же сказал, Сет, толчем воду в ступе. Так какого дьявола не предпринять что-нибудь более полезное? Например, как следует накормить лошадей, - он дернул поводья, направив лошадь к югу. - Кажется, я припоминаю неподалеку ферму. Гнездо гадюк-мятежников, но там был фураж и, может, ее еще не сожгли к чертовой матери, так что полагаю, у нас с вами остались там незаконченные дела.

Келли ухмыльнулся.

- Ты про ту женщину с детьми, Ротуэлл?

- Ненавижу детей, - заявил Блайз. - Особенно мелких. Другое дело их матери, - улыбнулся Блайз. - Ах, до чего ж мне нравятся зрелые молодые матери.

В двадцати милях в востоку майор Гэллоуэй обнаружил брод Келли, охраняемый на южном берегу сильным гарнизоном мятежников. Южане дали безуспешный залп по всадникам Гэллоуэя, пока они исследовали северный берег реки, не обнаружив ни следов копыт, ни каких-либо других свидетельств, что мятежники переправились через реку. Местное чернокожее население, всегда являвшееся для разведчиков-северян лучшим источником информации, поведало, что конфедераты перешли реку два дня назад, но лишь для того, чтобы собрать корм для лошадей. Гэллоуэй должным образом прочесал берег на пять миль к востоку и западу, но ни он, ни Адам не обнаружили мятежников. Слухи оказались ложными, и Гэллоуэй, понимая, что день потерян зря, медленно направился обратно.

В дюжине миль от брода находился узел Уоррентон, где железнодорожная ветка из Уоррентона соединялась с линией Ориндж-Александрия. На станции царила неразбериха. Два поезда с орудиями и боеприпасами пытались проехать на юг, на станцию Билтон, а один тянул в Уоррентон двадцать четыре вагона, нагруженные галетами, военной формой, капсюлями и снарядами. В это время три пустых состава и госпиталь на колесах ожидали под безжалостным солнцем, пока освободятся пути на север. Станцию обволакивал сладкий запах сосны от приготовленных для топок паровозов дров.

Пассажирский вагон преподобного Элияла Старбака был прицеплен к передвижному госпиталю. Священник пытался спастись от жары душного вагона, расхаживая взад и вперед в длинной тени от поезда, и был вынужден наблюдать процессию, вынесшую только что умерших из вагона с красным флагом. Солдаты умерли не от ран, а от упадка сил, и их судьба рассердила преподобного Старбака.

То были хорошие, благовоспитанные юные американцы, отправившиеся сражаться за свою страну, а в награду их сбросили в кучу около рельсов, где мухи облепили тела. Если передвижной госпиталь не сдвинется с места в ближайшее время, все больные внутри умрут, и потому преподобный Старбак нашел инженера в чине полковника, который явно обладал на железной дороге некоторой властью, и потребовал у него ответа, когда поезда смогут отправиться на север.

- В Бостоне, - заверил преподобный полковника, - есть такая вещь, как расписание. Мы находим это полезным.

- В Бостоне, сэр, - откликнулся полковник, - у вас нет Джеба Стюарта.

Отсрочка отправления поездов была вызвана налетом Джеба Стюарта на станцию Катлетт, следующую на этой линии, там кавалерия мятежников захватила множество пленных, сундук с деньгами и даже стянула лучший китель генерала Поупа. Проливной дождь помешал налетчикам спалить мост, по которому железнодорожные пути пересекали Кедровый ручей, но даже с уцелевшим мостом этот рейд посеял хаос в железнодорожном расписании.

- Но ваш поезд первым отправится на север завтра днем, - пообещал полковник преподобному Старбаку. - Будете в Вашингтоне к среде, сэр.

- К тому времени я надеялся находиться уже в Ричмонде, - язвительно заметил преподобный.

Полковник воздержался от ответа, а вместо этого приказал передвинуть вагоны госпиталя в тень складов и распорядился принести воды выжившим пациентам. Нескольким беглым рабам, теперь нанятым в качестве железнодорожных рабочих, велели выкопать для покойников могилы.

Преподобный Старбак подумывал, не следует ли ему прочитать проповедь работающим чернокожим, но решил, что находится в слишком подавленном состоянии, чтобы эффективно донести слово Божие. Его мнение относительно армии всю неделю ухудшалось, но теперь достигло самого гневного дна. На протяжении всей своей жизни он никогда не сталкивался со столь хаотичной, ненадежной и медлительной организацией. Мелкая бакалейная лавка в Бостоне демонстрировала больше сообразительности, чем эти неучи в военной форме, и неудивительно, что мятежники с носившими следы деградации черепами выставляли генералов северян полными идиотами. Священник сидел на открытой платформе у края своего пассажирского вагона, и по мере того, как огромное солнце садилось на западе, стирал пот со лба и занимался приятной рутиной, делая в дневнике наброски резкого письма, которое намеревался отправить массачусетским конгрессменам.

В пяти милях, в самом Уоррентоне, майор Гэллоуэй делал доклад в штабе армии. Он нашел того же полковника, который вручил ему этим утром приказы и теперь казался разочарованным, что враг не пересекал брод Келли.

- Вы уверены? - спросил полковник.

- Уверен. Совершенно уверен.

Полковник почесал бороду, нашел в ней вошь и раздавил ногтем.

- А как насчет двадцати тысяч Джонни на западе? - спросил он.

- Я послал туда своего заместителя, но он еще не докладывал о результатах.

Полковник зевнул и потянулся.

- Отсутствие новостей - это хорошие новости, а? Если бы ваши ребята что-нибудь обнаружили, они бы, без сомнения, послали гонца. А больше никто не донес об эти двадцати тысячах мятежников, так что, может, это всё кому-то привиделось с похмелья. Кстати, о похмелье, - он повернулся и потянулся за двумя стаканами и бутылкой виски.

- Присоединитесь? - он налил виски. - Ну даже будь там двадцать тысяч Джонни, разгуливающих на свободе, какой ущерб они могут причинить? - он сделал паузу, обдумывая ответ, и засмеялся от самой мысли, что вся армия Соединенных Штатов испугалась такого малюсенького войска. - Двадцать тысяч, - пренебрежительно произнес он, - какой они могут причинить вред?

Капитан Дейвис разбудил Старбака.

- Подъем, сэр.

Старбак подумал, что, должно быть, это ему снится. Но хуже того, он понял, что ему это не снится. Мышцы сковала боль, а кости отяжелели.

- Старбак! Вставай! - сказал Дейвис.

Старбак простонал.

- Еще темно.

- Они хотят, чтобы мы выступили через двадцать минут.

- О нет, Господи Иисусе, нет, - пробормотал Старбак. Он снова застонал, а потом перевернулся на бок. Это простое движение причинило боль. Он не мог вынести мысли, что придется встать на покрытые волдырями ноги.

- Воды.

Дейвис, заступивший в караул после Медликотта, протянул Старбаку фляжку. Старбак глотнул, а потом ему захотелось закурить. У него осталось две сигары, обе были бережно спрятаны в шляпе. Он прикурил от сигары Дейвиса и вдохнул немного жизни в легкие.

- Иисусе, - повторил он, а потом вспомнил, что должен подавать пример, и с трудом встал на ноги, выругавшись.

- Болят? - спросил Дейвис.

- Почему я не вступил в кавалерию? - задал вопрос Старбак, а потом проковылял несколько шагов. Еще стояла ночная тьма без какого-либо просвета на востоке. Над головой ярко сияли звезды, а луна висела низко над Голубым хребтом, подчеркивая его покрытую лесами черноту и белоснежные пики. Старбак сел, чтобы надеть башмаки. Ноги пронзила боль от одной попытки их натянуть.

- Проснулись? - раздался голос полковника Свинерда.

- По-моему, я умер и отправился в ад, - ответил Старбак, снова заставив себя встать. - Может, так и есть, полковник. Может, всё это нереально. Мы все в аду.

- Чепуха! Мы отправимся на небеса, хвала Господу.

- Тогда надеюсь, что он поторопится, - пожаловался Старбак. Вокруг него люди со стонами поднимались, понимая, какая их ждет участь. Старбак почесал укушенное вошью место, переложил одну из сигар в карман, натянул на голову шляпу, повесил скатанное одеяло через левое плечо, а винтовку на правое, и был готов отправляться.

Завтракали на марше. У Старбака он состоял из каменной галеты, которую он грыз больным зубом. Он попытался вспомнить, когда в последний раз прилично ел. Его форменные панталоны держались на куске веревки, под которой был присборен кусок материи шириной дюймов пять, до первого сражения этой войны они плотно обтягивали тело. Потом волдыри на ногах начали ныть, как и болячка на правом плече, и он забыл о еде, просто сконцентрировавшись на том, чтобы идти, превозмогая боль.

Колонна по-прежнему двигалась на север. В тот момент, когда дорога пошла наверх, и он смог окинуть взором залитые лунным светом холмы на западе, Старбак отметил там проем, где железная дорога из Манассаса проходила по Голубому хребту в плодородную долину Шенандоа. В лунном свете этот перевал казался таким далеким, и у Старбака ёкнуло сердце при мысли о том, что придется проделать весь этот долгий путь. Его мышцы немного расслабились, но только лишь для того, чтобы заныть сильнее. Легион прошел мимо двух рядов домов, в чьих окнах горел тусклый свет. На проходящих людей залаял привязанный пес, и невидимая женщина заговорила из окна, благословляя солдат.

А потом дорога внезапно круто пошла вверх на несколько футов, и Старбак чуть не споткнулся о стальной рельс. Он выровнял шаг и понял, что Легион добрался до железной дороги из Манассаса. Здесь она разделялась, одна ветка взбиралась на запад, к Голубому хребту, а другая шла на восток, к янки. Штабной офицер восседал верхом у этого перекрестка, приказывая войскам двигаться на восток. Значит, они идут не в долину Шенандоа, а в сторону восходящего солнца, поднимающегося над широким пятном дыма, отмечающим полевые костры пробуждающейся армии. Они шли на запад, к сражению.

Солнце встало, ослепив их глаза адовым огнем. Оно туманило взор и отбрасывало длинные неровные тени на пыльной дороге за спиной. Время от времени Старбак замечал бегущие вдоль дороги рельсы железной дороги Манассаса, две полыхающие в солнечном свете полоски, но поездов на этих полосках расплавленной стали не было. Все паровозы и составы отправили на юг, а остальные забрали янки, чтобы перевозить через Манассас из Александрии припасы своим войскам.

И теперь, осознал Старбак, Каменная стена Джексон находился в тылу у этих войск. И возможно, подумал Старбак, янки знают, что он приближается, потому что как двадцать тысяч человек могут надеяться спрятаться от разведчиков армии противника? Впереди колонны лежала гряда низких холмов. В мирное время эти возвышенности были почти незаметными, но Старбак понимал, что эти безобидные склоны могут оказаться достаточно крутыми, чтобы сдержать атаку пехоты. И если федералисты поставили в темнеющем на вершине этих холмов лесу пушки, долгий переход Джексона может закончиться крахом.

Дорога и рельсы как две стрелы летели бок о бок в сторону проема в низких холмах. Кавалерия Джексона двигалась по обе стороны железнодорожной насыпи со взведенными карабинами и нервно осматривая каждую изгородь, лес и дом. Проход через неохраняемые холмы назывался Торуфэир-Гэп, и если янки следили за передвижениями Джексона, то он должен был стать тем местом, где они устроили засаду, и по мере того, как сближались крутые стены ущелья, всадники ехали всё медленней и осторожней.

Они пытались не думать ни о невидимых канонирах, ожидающих с запальными шнурами в руках, ни о прячущейся с заряженными винтовками пехоте. Каждый скрип седла, порыв ветра или цоканье копыта будоражило нервы всадников, а потом они неожиданно поняли, что перед ними открылась вершина перевала и вся местность к востоку, и она была пуста. Не было ни передков, ни орудий, ни зарядных ящиков, ни одного северянина. Не было ничего, кроме низких холмов и густого леса, простирающегося в голубой дали. Каменная стена незаметно и без потерь завершил петлю и вывел свою маленькую армию прямо в беззащитное брюхо янки.

Теперь им нужно было только замкнуть петлю и начать резню.

- Сомкнуть ряды! - прокричал офицер. - Сомкнуть ряды!

Все шли молча, слишком устав, чтобы разговаривать или петь. Время от времени кто-нибудь выходил из строя, чтобы сорвать зеленое яблоко или початок незрелой кукурузы с полей по обеим сторонам дороги, а еще кто-нибудь скорчивался за живой изгородью, но они всегда спешили за товарищами и быстро возвращались на место.

Тащивших пушки лошадей стегали хлыстами, колеса орудий проделали на дороге неровную колею, в которой подворачивали ноги солдаты, но они по-прежнему шли всё тем же быстрым шагом за кавалерийским авангардом, который чуть позже въехал в небольшой город, где на главной улице репетировал военный оркестр федералистов. Оркестр принадлежал ушедшему на целый день полку, оставив музыкантов развлекать унылых виргинских горожан. Эти унылые жители приободрились, как только оркестр внезапно замолчал.

Мелодия закончилась с последним потрясенным и похожим на кваканье хрипом саксгорна, когда музыканты поняли, что наводнившие улицу всадники нацелили ружья прямо им в головы. Музыканты были уверены, что находятся по меньшей мере в двадцати милях от вражеских сил, а теперь столкнулись лицом к лицу с ухмыляющимися людьми в серых мундирах на пыльных и покрытых потом лошадях.

- Давайте послушаем, как вы играете "Дикси", ребята, - приказал командир кавалеристов. Некоторые музыканты попятились, но офицер-кавалерист одной рукой взвел курок винтовки, и капельмейстер поспешно развернулся, поднял руки, чтобы подготовить оркестрантов, а потом они грянули нестройный ритм гимна мятежников.

После полудня, когда музыканты уже находились в качестве пленных под охраной, колонна генерала Джексона направилась на юго-восток по широкой дороге, бегущей по сжатым полям и плодоносящим садам. Теперь солдаты могли догадаться, куда направляются, потому что впереди клубился дым, показывающий то место, где по дороге Ориндж-Александрия припасы для армии северян перевозились на юг, к войскам янки. Каждая пуля, каждый патрон, каждая галета, каждый капсюль, каждый снаряд, каждая пара башмаков, каждый штык, каждая мелочь или крупная вещь, которая нужна была армии, чтобы сражаться, перевозилась по этой единственной железной дороге, и передовые части Джексона теперь уже слышали завывания и свист паровозов. Они могли даже расслышать далекое и ритмичное постукивание колес по стыкам рельс.

Поезда выезжали со станции Манассас, находящейся всего в нескольких милях к северу. Некоторое время Джексон испытывал искушение направиться прямо на станцию, но вряд ли крупнейшая складская база северян в Виргинии не охранялась полками превосходной пехоты и не была защищена земляными укреплениями с пушками, так что вместо этого генерал планировал перерезать дорогу на станции Бристоу, находящейся всего в четырех милях к югу от Манассаса. Местные рассказали, что Бристоу охраняет всего горстка кавалерии и три роты пехоты.

Сгущались сумерки, когда авангард мятежников одолел небольшой подъем и начал спускаться по длинному склону в сторону Бристоу. Кавалеристы скакали перед пехотой, но всадников не было видно, и ведущие полки пехоты могли разглядеть только два рельса, отражающие угасающие солнечные лучи, и несколько разбросанных деревянных домишек, из которых в небо струйками поднимался дым.

Маленький гарнизон не подозревал об угрожающей опасности. Обнаженный по пояс кавалерист-северянин с болтающимися по бокам подтяжками нес в лохань для лошадей брезентовую бадью с водой. Другой играл на скрипке, снова и снова старательно повторяя одну и ту же фразу.

Солдаты курили трубки на теплом ветерке или читали в последних лучах солнца привезенные из дома газеты. Несколько человек заметили на западной дороге кавалерию, но решили, что это, должно быть, приближаются войска федералистов. Над пехотой развевались знамена, но огромное красное солнце садилось за спинами мятежников, и янки не могли рассмотреть деталей приближающихся флагов или мундиров.

Первый полк мятежников был из Луизианы. Его полковник отдал приказ вставить в заряженные винтовки капсюли. До сих пор они шли с невзведенными винтовками, на случай если кто-нибудь споткнется и случайно выстрелит, вспугнув врага.

- Полагаю, мы прибыли до кавалерии, - сказал полковник своему адъютанту, вытаскивая саблю из ножен.

Лязг стали о ножны, казалось, погрузил деревушку в преисподнюю. Как только полковник обнажил саблю в багровых лучах солнца, скрытая кавалерия мятежников начала атаку из перелеска к северу от поселения. Небо прорезали звуки горна, и тяжелые копыта застучали по земле, когда шеренга всадников-южан с воплями выскочила из-за укрытия и понеслась к деревне.

Человек с бадьей воды на секунду замер, а потом уронил бадью и побежал к дому. На полпути он принял другое решение и помчался обратно к привязанной лошади. Другие северяне тоже вскакивали в седла и, побросав всё кроме оружия, ринулись на восток. Несколько всадников-янки запоздали и оказались в ловушке в маленькой деревне, когда кавалерия мятежников хлынула на ее единственную улицу. Северянин резко развернул лошадь и взмахнул саблей, но прежде чем удар был завершен, клинок южанина вошел ему в живот. Южанин поскакал дальше, выдернув саблю из удерживающей ее плоти.

Из домов, где укрылась пехота северян, затрещали и задымились винтовки. Лошадь с седоком упали, их кровь смешалась на пыльной дороге. Кавалеристы-южане открыли ответный огонь из револьверов, пока полковник не приказал им оставить в покое засевшую в укрытии пехоту и вместо этого захватить станцию.

Из домов раздался еще один залп, и одного из всадников выбросило из седла. Его товарищи поспешили к станции, где под водонапорной башней и вдоль складов с сосновыми дровами собрались разрозненные группки пехоты янки. Крупнейшая группа северян ринулась к покрашенному зеленым сараю, где спрятался под столом перепуганный телеграфист, вместо того, чтобы отбивать сообщение.

Он по-прежнему прикрывал голову руками, когда победоносные всадники-южане разделались с пехотой и распахнули дверь сарая, приказав телеграфисту убираться.

- Я ничего не сделал! - в отчаянии выкрикнул тот. Он был слишком напуган, чтобы послать сообщение, так что северяне до сих пор не знали, что жизненно важная железная дорога перерезана.

- Пошли, Билли! - всадник вытащил телеграфиста в сумерки, где в полях победоносные всадники преследовали последние остатки гарнизона северян.

Позади раздались радостные вопли луизианской пехоты, наводнившей единственную улицу Бристоу. Залп обрушился на дом, где группа янки еще пыталась отразить нападение, но потом другие защитники деревни запросили пощады. Луизианцы бегали от дома к дому, выволакивая солдат в синей форме на улицу. Последний упрямец-янки выстрелил в атакующих из сарая позади склада и в ответ получил смертоносный залп от целой роты, и стрельба затихла. Каменная стена Джексон зашел в тыл Джону Поупу и отрезал его восемьдесят тысяч человек от припасов.

Этот трюк проделали всего двадцать тысяч человек, которые теперь на кровоточащих ногах, с ноющими мышцами, пересохшими ртами и пустыми желудками вошли в Бристоу. Стоял летний вечер, и свет постепенно угасал, превращаясь в теплый и нежный полумрак. Они прошли больше пятидесяти миль, чтобы перерезать линию поставок янки, и Джексон знал, что скоро ужаленные северяне набросятся на него, как демоны.

Именно этого и хотел от северян Ли. Он желал, чтобы армия Поупа покинула отличные земляные укрепления на крутом северном берегу Раппаханнок, а задача Джексона заключалась в том, чтобы их выманить. Теперь люди Джексона стали наживкой: двадцать четыре тысячи уязвимых солдат, отрезанные и перед лицом целого моря войск северян.

Всё складывается так, что им предстоит то еще сражение, подумал Джексон.

К югу от станции свисток паровоза огласил своим траурным звуком сгущающуюся ночь. Дым покрыл небо пеленой, а потом на рельсах появились дрожащие отражения паровозного фонаря, и они затряслись под грохотом приближающихся колес. Ни о чем не подозревающий поезд на всех парах направился на север, туда, где его поджидала армия мятежников и худший кошмар янки.

Глава десятая

 Легион вошел в Бристоу одновременно с поездом, вынырнувшим из-за поворота к югу от станции. Заслонка топки локомотива была открыта, в основании длинного закручивающегося столба дыма отражались яркие огни. Поезд продвигался так медленно, что поначалу Старбак подумал, что он собирался остановиться на станции, но затем из высокой трубы вырвались искры, а поезд прибавил ход.

Оставалось достаточно дневного света, чтобы машинист мог разглядеть сгрудившиеся у станции войска, и, почуяв неприятности, он предостерегающе дернул за шнур свистка и резко бросил вверх ручку регулятора, направив всю мощь паровоза в огромные ведущие колеса. Мерцавшее в печи пламя исчезло, когда захлопнулись створки топки. Локомотив тащил легкий груз - всего два спальных вагона с красными флагами на них, означавшими, что перевозили раненых; направляющийся в Александрию пассажирский вагон и несколько порожних полувагонов и товарных, которые должны были отцепить на станции в Манассасе, загрузить их оружием и боеприпасами и и отправить дальше на юг.

На станции царила лихорадочная активность, потому что пехота мятежников хватала любые валяющиеся возле рельсов предметы, которые могли бы послужить препятствием, и бросала их на пути. Самой внушительной преградой выглядела груда приготовленных для починки путей рельсов и бревен, которые теперь поспешно бросили перед паровозом.

Вновь прозвучал свисток. Колокол безустанно звенел в ночи тревожным набатом, рельсы дрожали от тяжести приближавшегося поезда.

- Отходи! Назад! - прокричали офицеры, и солдаты мятежников поспешили убраться с путей, которые теперь осветил мерцавший свет огромного керосинового фонаря паровоза. Окна пассажирского вагона отбрасывали желтые огоньки на склады с дровами и водонапорную башню.

Два мятежника бросили на пути последний кусок рельса и отбежали в сторону, спасая свои шкуры, когда поезд влетел на станцию. Выкрашенный в алое с позолотой локомотив протаранил меньшие препятствия - расщепил связку бочонков и проволочной ограды, разметал штабель дров,словно сосновые бревна были лишь щепками. Паровоз промчался мимо освещенной станции со стучащими поршнями и выбрасывая столб дыма вперемешку с искрами из высокой трубы. Машинист вновь дернул за шнур свистка, когда керосиновый фонарь высветил зловещую баррикаду из железных рельсов и массивных бревен, находящуюся в небольшом отдалении от станции.

Поезд продолжал мчаться. Наблюдавшие за ним мятежники затаили дыхание в ожидании захватывающей катастрофы и ликующе закричали, когда деревянная предохранительная решетка локомотива врезалась в препятствие, но грозная баррикада разлетелась на части под натиском набравшего скорость поезда. Из-под передних колес вырвался фонтан искр, полетели в разные стороны бревна, лязгнуло железо, послышался треск, когда фонарь паровоза разлетелся на осколки стекла и металла, а затем вновь раздался дерзкий свисток, когда паровоз подобно бизону прорвался сквозь остатки импровизированной баррикады и помчался на северо-запад, в сторону Манассаса.

Пассажиры беспокойно выглядывали из окон вагона, пока поезд с грохотом пролетал мимо станции, но лица исчезли, когда некоторые из мятежников открыли огонь. Одна пуля с лязгом отскочила от паровоза, а другая срезала паровпускную трубу, и с дюжину окон в передвижном госпитале и пассажирском вагоне были разбиты. Основная часть пуль была выпущена по товарным вагонам, в которых, как наивно представляли себе мятежники, находилось целое состояние, теперь от них ускользавшее.

Успешно миновав препятствия, поезд не переставал свистеть, предупреждая тем самым находившиеся впереди войска федералистов, хотя для мятежников этот свист звучал как дерзкая насмешка победителя. Поезд с грохотом проскочил мост, пересекавший реку Брод-Ран к северу от станции, и исчез в лесах, и мятежники увидели лишь два красных фонаря товарного вагона и принялись палить по ним, пока офицеры не приказали прекратить огонь.

Стук колес утих, а потом загадочным образом послышался вновь. Штабной офицер отъехал на сотню ярдов к югу, где с небольшого холма открывался хороший обзор, и сложив руки рупором, прокричал находившимся на станции:

- Еще один поезд!

- Эй, всем подняться вверх по дороге! - приказал второй штабист. К северу от станции, где рельсы бежали по насыпи к реке, офицер обнаружил смахивавший на чемодан ящик, в котором ремонтные бригады хранили свои инструменты, и внезапно вся насыпь заполнилась тащившими кувалды и ломы людьми.

Второй поезд находился еще в миле от станции, его ритмичное постукивание гремело в ночи подобно барабану, когда разворотили и отбросили в сторону первый отрезок путей. Работа заспорилась, когда ее должным образом организовали: часть солдат отрядили сбивать клеммы, крепившие рельсы к шпалам, а другие поднимали расшатанные рельсы и сбрасывали их с насыпи. Штабные офицеры приказали остальным солдатам, не задействованным в разборке путей, попридержать огонь, чтобы не выдать приближавшемуся поезду поджидавшую его опасность.

- Сейчас их тут прорва проходит, - заметил Старбаку пожилой штатский. В уничтожении путей не требовалась помощь Легиона, поэтому солдаты запрудили сельскую улочку, где, как они надеялись, окажутся в первых рядах наблюдателей предстоящей катастрофы. - По вечерам их гоняют пустыми, - продолжил старичок. - Их опять начали пускать в обе стороны и днем, и ночью. Одностороннее движение, видите ли. Порожние в эту сторону, груженые в ту. Вы издалека, ребята?

- Довольно издалека.

- Чертовски рад вас видеть. На мой вкус, янки слишком высокомерны и напыщенны, - старичок ухмыльнулся, когда новый поезд свистком предупредил станцию о своем приближении. - Тот первый уже, наверное, заходит в Манассас. Полагаю, северяне там штаны намочат от беспокойства. Они сказали, что мы вас, ребята, больше не увидим! Разве что они проведут вас пленными.

Вновь раздался свисток поезда. Люди бросились с насыпи в сторону, когда штабные офицеры увели разбиравших пути солдат со станции, чтобы машинист приближавшегося поезда не встревожился при виде поджидавшей его толпы. Громыхая, появился локомотив. Он тянул состав с товарными вагонами, со стуком покачивающимися в подернутом дымкой лунном свете.

Старбал глянул на разговаривающего с ним старичка.

- Так вы говорите, что первый поезд уже в Манассасе? - спросил он.

- Всего час пешком в том направлении, - указал он на северо-запад. - Поезд проделывает этот путь за десять минут.

Десять минут, подумал Старбак. Неужели он так близко от логова конного полка Гэллоуэя? Боже мой, подумал он, каким же удовольствием было бы сделать с домом Гэллоуэя то же самое, что он устроил с таверной Маккомба. Но затем Старбак отбросил все мысли о мести, потому что в деревню влетел поезд.

- Не стрелять! - прокричал офицер откуда-то с дальнего края путей. - Не стрелять!

Старбак заметил, как часть его людей подняли винтовки.

- Не стрелять! - приказал он. - Опустите оружие!

Но цель была слишком заманчива. Ближние к Старбаку солдаты опустили оружие, но большинство выстрелили, и внезапно по всей деревне затрещали ружейные выстрелы. Первой реакцией кочегара паровоза было спрыгнуть на тендер и и потянуть за ручной тормоз, и на мгновение из упрямого механизма брызнули искры, но затем машинист осознал грозившую опасность и приказал опустить тормозной рычаг, добавив давления на ведущие колеса. Поезд рванул вперед в струях пара, вырывающихся из выхлопных отверстий и окружающих локомотив ореолом залитого светом дыма, сквозь который он тащил вагоны к насыпи.

Машинист пригнулся, укрываясь от ружейного огня, так и не заметив разобранный отрезок рельсов на пути поезда. Паровоз набирал ход, приближаясь к месту, где заканчивались рельсы. Несколько секунд поезд продолжал движение по прямой, вздымая темными волнами грязь и камни, вылетающие из-под вертевшихся колес локомотива, потом, столкнувшись, полетели товарные вагоны, и паровоз медленно сполз вниз по насыпи, выбрасывая огонь.

Вагоны смешались в кучу покореженных обломков и сломанных досок. Люди Джексона радостно заревели, наблюдая за крушением поезда, и еще улюлюкали, когда всё было кончено. Паровоз остановился всего в нескольких ярдах от моста через Брод-Ран, а в пятидесяти ярдах позади последняя дюжина вагонов еще стояла на неповрежденном пути. У потерпевшего крушения поезда не было служебного вагона, пара фонарей с красными стеклами светилась в конце последнего товарного.

Некоторые из солдат принялись распахивать настежь двери уцелевших товарных вагонов в надежде найти "сокровища" янки взамен своих жестких как камень галет, твердых зеленых яблок и початков незрелой кукурузы, которыми они питались последние два дня. Так или иначе, каждый южанин считал, что ни один янки не отправится на войну без целой прорвы деликатесов в ранце, и поэтому мятежники разбивали двери вагонов, надеясь найти роскошный ужин, но все вагоны были пусты.

В темноте раздался свисток.

- Еще один поезд! - предупредил их офицер со своего наблюдательного поста на вершине холма к югу от станции.

- Отходим! Назад! - офицеры и сержанты оттаскивали от разбитого поезда разочарованных грабителей, а остальные отпрянули от пожара, вспыхнувшего при падении паровоза с насыпи. Кавалерия помогла очистить место действия, чтобы персонал подходившего поезда ничего не заподозрил.

- На сей раз никакой стрельбы! - бородатый офицер проскакал вдоль рядов ухмылявшихся солдат. - Никому не стрелять!

- Сукин сын всё равно остановится, завидев эти чертовы огни, - Траслоу подошел к Старбаку и кивнул в сторону стоящих вагонов, где освещали рельсы два красных фонаря. Траслоу ждал, что кто-нибудь осознает сей факт, но, похоже, никто не замечал фонарей, так что он взял дело в свои руки и пересек полосу пустыря, отделявшую пути от ближайших домов. Кавалерист заметил бегущую фигуру и развернул лошадь, намереваясь перехватить Траслоу.

- Не трогайте его! - прокричал Старбак.

Достигнув поезда, Траслоу снял с плеча винтовку и разбил прикладом оба фонаря. Раздался звон стекла, и оба огонька исчезли всего за мгновение до того, как поезд выехал из-за западного поворота. В рядах солдат воцарилась тишина, когда поезд миновал холм, прогромыхал по стрелке, ведущей к заброшенной ветке, окутал дымом водонапорную башню и затем нырнул в полосу тусклого желтого света, отбрасываемого станционными фонарями.

На этот раз никто не стрелял. Машинист выглянул из своей кабины, намереваясь приветственно помахать любому, кто оказался бы на станции, но никого не увидев, просто дал сигнал. Машинист предвкушал удобства Манассаса, где они с кочегаром приготовят себе ужин, поджарив два стейка на смазаной жиром лопате, придерживая ее над топкой паровоза.

Затем они сыграют в карты и хлебнут виски в бараке машиниста, прежде чем на рассвете отвезут груженый состав с боеприпасами на юг. Оба были профессиональными пенсильванскими железнодорожниками, добровольно записавшимися служить в Военное министерство железных дорог Соединенных Штатов, где изрядно платили, виски лилось рекой, шлюшки сами вешались на шею, а опасность, как они беспрестанно друг другу твердили, сводилась к минимуму.

Машинист еще мечтал о поджаренном на лопате бифштексе, когда паровоз врезался в остатки первого поезда. Предохранительная решетка так высоко подкинула в воздух последний вагон, что он проехался по крыше бойлера, начисто срезав с него фонарь, дымовую трубу, паровой колпак и колокол.

При ударе третий поезд разнес оставшиеся вагоны второго, затем масса движущихся вагонов сбила их в кучу и вогнала паровоз еще глубже в остатки крушения. Колеса наконец сошли с рельс, и локомотив медленно сполз в сторону и остановился. За тендером находился пассажирский вагон, и из хаоса звуков вырвались крики, когда сзади столкнулись товарные вагоны. Последние вагоны остановились почти вровень со станцией, а в самом эпицентре столкновения, перед составом, занялся сильный пожар. По обе стороны от путей на безопасном расстоянии радостно улюлюкали солдаты.

- Еще один поезд! - закричал с холма офицер, и в очередной раз в ночи раздался свисток.

- Так мы всю ночь будем этим заниматься! - Траслоу был необычайно оживлен. Была некая животная радость в этой свободе ото всех привычных и тщательно выверенных правил обычной жизни.

К станции подбежала небольшая группа солдат, чтобы потушить задние фонари остановившегося поезда. Другие гасили станционные фонари, чтобы приближавшийся поезд не заметил остановившиеся среди зданий товарные вагоны. В самом центре горящего места крушения от локомотива валил пар. Люди пытались вывести экипаж и пассажиров и сбить пламя, когда четвертый за эту ночь поезд появился в поле зрения, его фонарь отбрасывал в непроглядной тьме неровный тускло-желтый свет.

- Давай, сукин ты сын! – рявкнул Траслоу.

Но вместо третьего крушения раздался визг тормозов, потому что машинист почуял поджидавшую его опасность. Возможно, причиной тому стала темнота на станции, а, может, непогашенное пламя, еще пылавшее на месте крушения, но так или иначе, что-то заставило машиниста пустить в ход тормоза. Колеса, остановленные фиксатором, заскользили по рельсам в фонтане разлетавшихся в стороны искр. Паровоз остановился, не доехав до холма, и машинист, включив движение задним ходом, пустил пар. Дым вырвался из трубы, когда машина, заработав, потянула большой состав назад.

Штабист на холме вытащил из кобуры револьвер и помчался к паровозу, колеса которого теперь начали вращаться. Лошадь офицера шарахнулась в сторону от струи пара, а потом колеса сцепились с рельсами, и громадина из стали и дерева начала медленно отползать назад на юг. Штабист выстрелил в кабину и приказал машинисту остановиться, но тот держал регулятор открытым, буксующие вагоны набирали скорость, и паровоз набирал ход, когда поезд начал благополучно отходить назад.

Офицер вновь выстрелил, но поезд теперь двигался быстрей, чем бежала его лошадь, и, прекратив погоню, он наблюдал, как поезд растаял в ночи с пронзительным свистом. Стало очевидно, что другие поезда этой ночью уже не появятся, и Джексон отдал соответствующий приказ отойти обратно к станции. Там солдат ждала работа. Нужно было вытащить выживших из двух потерпевших крушение поездов, разрушить мост к северу от деревни и допросить пленных. На станции опять зажгли фонари, и генерал сновал в их тусклом свете, отдавая распоряжения.

Выживших в железнодорожном крушении привели на станцию. Хирурги конфедератов корпели над ранеными, а из домов тащили еду и питье. Один из северян, седой здоровяк-штатский, облаченный в дорогой костюм и с золотой цепочкой от часов на роскошном жилете, приподнялся на локте, чтобы взглянуть на стоявших по другую сторону от станции офицеров. Голова штатского была перебинтована, а на левую ногу наложена шина. Долгое время он всматривался, не отрывая глаз от худого, бородатого, всклокоченного офицера в простом мундире, который пронзительным голосом отдавал приказы. Северянин наконец подозвал к себе одного из мятежников.

- Сынок, кто этот человек?

- Это Каменная стена, сэр, - ответил солдат и, заметив, что штатский ослаб и страдает, опустился на колени и поддержал его голову. - Старина Джек собственной персоной, сэр.

Раненый пристально смотрел на фигуру оборванца, не носившего никаких знаков отличия, и в поношенной фуражке в качестве головного убора. Северянин был чиновником из Вашингтона, возвращавшимся из своей поездки для инспектирования перебоев в снабжении армии генерала Поупа. Он был человеком, привыкшим к высокомерному надменному поведению таких офицеров, как Джон Поуп или Джордж Макклелан, вот почему не мог поверить, что эта невзрачная фигура со спутанной бородой, в старом плаще и рваных ботинках была тем самым призраком из страшных снов всей армии Соединенных Штатов.

- Ты уверен, что это и есть Джексон, сынок? - спросил чиновник.

- Полностью в этом уверен, сэр. Он самый.

Штатский печально покачал головой.

- О Господи, - вымолвил он, - опусти меня обратно.

Находившиеся рядом солдаты раскатисто рассмеялись.

Джексон, стоявший за рельсами, нахмурился, услышав смех. Генерал слушал одного из своих бригадных генералов, который уверял его в том, что у янки тонны боеприпасов, сокровищница обмундирования, продовольствие льется как из рога изобилия, и всё это находится на складах станции Манассас.

- За всем этим присматривает лишь жалкая охрана, сэр, - убеждал его бригадный генерал, - а к утру там будет куча ребят из Вашингтона, сэр, чтобы прижать нас к стенке. А эти сукины дети, простите меня за резкость, генерал, всего лишь в четырех милях от нас. Дозвольте взять два полка, генерал, и к рассвету я преподнесу вам Манассас.

- Всего лишь с двумя полками? - скептически спросил Джексон.

- С двумя своими полками, генерал, я и ад возьму штурмом, не то что какую-то станцию, - бригадный генерал умолк. - Желаете поговорить с пленным? - кивнул он в сторону захваченного машиниста, только что выболтавшего, насколько малочислен гарнизон и какой огромный куш можно сорвать на станции Манассас.

Джексон покачал головой, но после секундной паузы согласился.

- Отправляйтесь, - сказал, - отправляйтесь.

Потому что ночь была в самом разгаре, и главные неприятности для северян еще не наступили.

Преподобный Элиял Старбак был беспокойным пассажиром первого поезда, отправившегося со станции в Уоррентоне на север. Железная дорога была свободна, но поезд всё равно продвигался ужасно медленно. В Новой Англии, как гордо известил священник своих спутников, железная дорога была в состоянии обеспечить высокоскоростную поездку без остановок, и он полагал, что это армейское управление железными дорогами вкупе со строительными технологиями южан довело дорогу Ориндж-Александрия до такого состояния, которое ни в какое сравнение не шло с непревзойденной эффективностью железных дорог Бостона и Олбани.

- Шестьдесят миль в час - отнюдь не редкость в Новой Англии, - заявил преподобный Старбак.

Гражданский инженер сплюнул в плевательницу и возразил, что паровоз на угле на железной дороге Иллинойс-Централ установил скорость более семидесяти миль в час.

- И заметьте, совсем не рядом с Новой Англией, - подчеркнуто добавил он.

- Несомненно, он спускался вниз по холму, - не растерялся священник, - или, может, часы, которыми замерили время, были изготовлены в Ричмонде, - он остался доволен своей находчивостью и, не удержавшись, громко расхохотался. Надвигалась ночь, окна вагонов заблестели от отраженного света. Священник поудобней пристроил флаг мятежников на коленях и попытался разобрать детали сельского пейзажа, но только он нацепил очки, как поезд резко дернулся и начал набирать скорость.

Инженер достал часы.

- Мы всего в десяти минутах от станции Манассас, - сказал он. Паровая машина быстрей начала отбивать свой такт, вагоны всё быстрее постукивали по стыкам рельсов, медная плевательница раскачивалась, язычки газового пламени за затемненными стеклянными колпаками ламп подергивались. - Полагаю, у себя в Новой Англии вы зовете это поступью улитки, преподобный? - на весь вагон загремел инженер.

Мелькнули в полутьме станционные фонари, а потом, когда преподобный Старбак уже собрался было ответить на насмешку инженера, окно рядом с ним разлетелось на мелкие кусочки. На какое-то ужасающее мгновение преподобный был уверен, что поезд сошел с рельсов и разбился. Внезапно путешествие в вечность показалось неизбежным, но затем он услышал снаружи людские крики, а за ними последовало тревожное зрелище серых мундиров вкупе с наводящими страх огоньками разрывающих ночь винтовочных выстрелов. Поезд угрожающе накренился, но каким-то чудом продолжил движение. Одна из пассажирок в ужасе закричала.

- Всем на пол! - рявкнул артиллерийский капитан из передней части вагона. Разбилось еще одно окно, и пуля прошила обивку пустого места напротив священника, но поезд уже ворвался в спасительную темноту за станцией. Колеса прогрохотали по мосту, а свисток и колокол оглашали ночь предупреждающими звуками.

- Кого-нибудь ранило? - спросил артиллерийский капитан, когда из-за спинок сидений осторожно показались лица пассажиров.

Порыв ветра из разбитых окон погасил лампы и раскидал страницы газет по центральному проходу.

- Кто-нибудь ранен? - повторил капитан. - Отзовитесь немедленно!

- Благодарение Господу, никто, - откликнулся преподобный Старбак, вытряхивая мелкие осколки стекла из флага. Он всё еще выбирал осколки из драгоценного шелка, когда поврежденный паровоз с пыхтением и треском вошел на станцию Манассас.

- Всем сойти немедленно! - приказал пассажирам властный голос. - Всем на выход! С вещами! На выход!

Попавший в засаду вагон должен был направиться в Александрию, отделенную от Вашингтона лишь рекой, и преподобный Старбак надеялся отбыть из столицы утренним поездом железной дороги Балтимор-Огайо.

В Балтиморе он планировал проехать по городу на конке до станции железной дороги Филадельфия-Уилмингтон-Балтимор, а там пересесть на поезд до Нью-Йорка. Добравшись до Нью-Йорка, он сменит железную дорогу на каюту одного из самых быстроходных и комфортабельных бостонских пароходов, но теперь, похоже, его поездку опять придется отложить.

- Берите свой багаж! - велел человек, приказавший всем сойти с поезда.

Саквояж преподобного Старбака был теперь гораздо тяжелее, чем когда он впервые приехал на юг. По правде говоря, хотя он и раздал все свои аболиционистские трактаты, взамен он забрал с поля битвы несколько ценных сувениров. Несомненно, ни один из них не был столь же драгоценен, как большое шелковое знамя, но всё же он нашел некоторые предметы, которыми надеялся распалить любопытство бостонцев.

В его саквояж были уложены две серые кепки мятежников, одна с пулевым отверстием, а другая в достаточной мере пропитанная кровью, цинковая гильза неразорвавшегося снаряда, револьвер с расщепленным ядром дулом, игральные кости мертвого мятежника и ржавая ременная пряжка с четко проступавшими на ней буквами КША.

Самыми тяжелыми из его сувениров были экземпляры южных газет - плохо отпечатанные на дрянной бумаге и полные злобных статей, которые даже преподобный Старбак находил поразительными. Всё это вместе и составляло довольно тяжелый багаж, который он выгрузил с поезда, прежде чем заговорить с молодым капитаном, так категорически приказавшим пассажирам очистить вагоны.

- Вы готовите другой поезд? - требовательно поинтересовался священник.

- Поезд куда? - резко ответил капитан, отвернувшись от открытого окна телеграфной конторы.

- На Вашингтон, конечно же!

- На Вашингтон? Бог мой, дядюшка, и не надейтесь! Не ждите, что что-нибудь двинется отсюда до рассвета. Если эти партизаны уже в Бристоу, один Бог знает, где еще они могут быть.

- Но мне необходимо быть в Вашингтоне завтра утром! - возмутился священник.

- Можете прогуляться, - грубо ответил капитан. - Туда не больше двадцати миль пешком, но никаких поездов сегодня не будет, дядюшка. Надеюсь, утром из Вашингтона пришлют войска, - он сделал паузу. - Полагаю, вы можете подождать, пока один из тех поездов не отправится в обратном направлении? Но этот поезд и с места не сдвинется, пока не заедет в депо для починки, - он повернулся к телеграфисту: - Что там говорят?

Телеграфист оторвался от своего оборудования, которое все еще прерывисто стучало.

- Хотят выяснить число налетчиков, сэр.

- Что ж, - обратился капитан к машинисту поезда, стоявшему за телеграфистами. - Сколько вы видели партизан?

- Две или три сотни? - нерешительно протянул инженер.

Преподобный Элиял Старбак кашлянул.

- Это были не партизаны, - решительно сказал он, - а солдаты мятежников. Я четко их разглядел.

Капитан бросил на почтенного священника усталый взгляд.

- Если бы они были солдатами, дядюшка, то перерезали бы телеграф. А они не сделали этого, что заставляет меня считать их обыкновенными дилетантами. Но я уведомил о происходящем армию, так что не стоит волноваться.

- Теперь они его перерезали, сэр, - прервал его телеграфист. - Только что, сэр, - он застучал ключом, но не получил ответа. - Линия на Александрию работает, но к югу от нас полная тишина, сэр.

- Так что же нам делать? - жалобно спросил один из сошедших с поезда пассажиров.

Капитан поморщился.

- Можете переночевать в таверне у Мика Уайта, но если у Мика нет мест, вам придется топать до самого города. Тут недалеко, вверх по железной дороге или по дороге за стоянкой фургонов.

Если бы преподобный нуждался в отдыхе и крыше над головой, то прибегнул бы к услугам конного полка Гэллоуэя, разместившегося неподалеку от города, но у него и в мыслях не было устроить себе комфортную ночевку. Напротив, крепко зажав в правой руке трость из черного дерева, а в левой неуклюже держа знамя и саквояж, он отправился на поиски офицера, который уделил бы ему больше внимания, нежели беспечный молодой капитан.

Да и сама станция едва ли обнадеживала, она оказалась всего лишь скоплением больших темных зданий, заложенных на фундаменте складов, сожженных дотла мятежниками, когда в начале года им пришлось оставить станцию, и то тут, то там среди темных громадин небольшие очаги часовых пронзали ночь маленькими красными огоньками.

Между огромными складами лежали заросшие травой запасные железнодорожные ветки, где хранились прямо в вагонах некоторые припасы и на длинных полувагонах стояли новенькие полевые орудия. Лунный свет серебрил длинные стволы пушек, а преподобный Старбак недоумевал, почему они стоят здесь, а не утихомиривают мятежников. Войну ведут слабоумные, заключил он.

Он оставил позади склады и зашагал через стоянку фургонов к огням лежащего неподалеку города. Человек слабее духом, чем преподобный Элиял Старбак, возможно, и засомневался бы, прежде чем вступить на главную улицу города, так как она являлась местом бурных попоек. Большинство пьянствующих были железнодорожниками, но среди них находилось и много темнокожих, и завидев негров, преподобный разгневался. Где, вопрошал он, где же миссионеры? Где христианские проповедники? Город объявили официальным убежищем для беглых рабов, но судя по открывшемуся его взору зрелищу, неграм, похоже, следовало бы лучше оставаться в рабстве, чем так предаваться чревоугодию, грязи и пьянству. Необходимы перемены!

Он поинтересовался у солдата, где можно разыскать командира гарнизона, и был направлен в караульню рядом с почтой. Лейтенант вскочил на ноги при виде преподобного Старбака, и на вопрос священника ответил, что капитан Крэйг отсутствует.

- Отправился осмотреть укрепления, сэр. Кажется, бандиты на южной линии, сэр.

- Не просто бандиты, лейтенант. Налетчики - солдаты мятежников. Я видел их собственными глазами. Вне всякого сомнения пехота, пехотa мятежников. Я видел тот же сброд у Кедровой горы, так что знаю, о чем говорю.

- Я прослежу за тем, чтобы капитан Крэйг услышал то, что вы намерены ему сказать, - лейтенант разговаривал почтительно, хотя в душе и сомневался в сведениях священника. Слухи о налетчиках-мятежниках появлялись в течение двух последних недель каждую ночь, но ни один из них не подтвердился, и лейтенант сомневался, мог ли проповедник заметить разницу между солдатами мятежников и партизанами, учитывая то, что даже наиболее прилично одетые солдаты южан выглядели ненамного лучше обычных головорезов. - Но не стоит беспокоиться, сэр, - продолжил лейтенант, - капитан Крэйг развернул артиллерию и кавалерию и поднял по тревоге всю нашу пехоту, - лейтенант решил, что будет уместней не говорить, что на оборонительных укреплениях стояли лишь восемь пушек в дополнение к сотне кавалеристов и одной единственной роте пехоты. Манассас считали безопасным местом, вроде службы в гарнизонах Мэна или Калифорнии. - Не думаю, что наш сон потревожат, сэр, - успокаивающе сказал лейтенант.

Преподобный Старбак был приятно удивлен, что хотя бы один из офицеров этой ночью, кажется, должным образом исполнял свои обязанности.

- Капитан Крэйг, да? Так его зовут? - преподобный достал свою записную книжку и сделал пометку. - Он отлично справляется, лейтенант, и при случае мне хотелось бы сообщить о его похвальном поведении.

- Капитан Сэмуэль Крэйг, сэр, из Сто пятого пенсильванского, - ответил лейтенант, гадая, насколько влиятельным был этот властный священник. - Возможно, вы доложите властям, сэр?

- Я доложу самому высокому правительству, когда-либо правившему на этой земле или на какой бы то ни было, лейтенант, - сказал преподобный Старбак, дописав свою заметку.

- Тогда, может, будете так любезны, добавив и мое имя, сэр? - с блеском в глазах попросил лейтенант. - Гилрэй, лейтенант Итан Гилрэй из отряда военной полиции. С одним "Л" сэр, и спасибо, что спросили, - Гилрэй подождал, пока священник записал его имя. - Может, вам нужна комната на ночь, сэр? Тут есть миссис Мосс на Мейн-стрит, очень набожная женщина и дом содержит в необычной для Виргинии чистоте.

Преподобный Старбак закрыл записную книжку.

- Я подожду на станции, лейтенант, - как бы сильно его не прельщала мысль о чистой постели, он всё же не мог позволить себе пропустить отправляющийся на север поезд, хотя до возвращения на станцию должен был исполнить еще один христианский долг.

- Если не ошибаюсь, наряд военной полиции несет ответственность за соблюдение порядка? - спросил преподобный Старбак.

- Так и есть, сэр.

- Тогда у меня просто нет выбора, кроме как сообщить вам о вопиющем пренебрежении своими обязанностями, лейтенант, обязанностями в первую очередь христианскими, а не военными. В городе находятся негры, лейтенант Гилрэй, которым дозволяется употреблять алкогольные напитки. Разве любящий родитель предложит спиртное своим детям? Конечно же нет! А эти негры пришли в Манассас в надежде получить обещанную им нашим правительством защиту, и это обещание вы, как представитель этого самого правительства, нарушили, позволив им поддаться искушению спиртного.

Это позор, сэр, позорное бесчестье, и я сделаю все возможное, чтобы власти в Вашингтоне узнали об этом. Хорошего вам дня, - преподобный Старбак оставил лишившегося дара речи Гилрэя и вернулся в темноту. Он почувствовал облегчение, исполнив свой долг, потому что был ярым сторонником мысли, что любой человек каждый божий день должен делать этот мир лучше, чем он был вчера.

Он вернулся назад, пройдясь по городу, слушая пьяные песни и видя падших девиц, задирающих юбки в зловонных переулках. Ударил пьяного тростью. Где-то в темноте выла собака, плакал ребенок, блевал мужчина, визжала женщина, и все эти печальные звуки заставили преподобного отметить, насколько грех разложил этот прекрасный мир Господа.

Сатана, подумал он, в эти темные дни царит повсюду, и начал размышлять о проповеди, которая сравнит жизнь христианина с военной кампанией. Возможно, решил он, эту идею можно развить не только в проповедь, но и в целую книгу, и эта приятная мысль составляла ему компанию, пока он шагал вниз по освещенной лунным светом дороге к станции. Выход такой книги будет весьма своевременным, посчитал он, и может даже принести ему достаточную прибыль для пристройки новой буфетной к дому на Ореховой улице.

Он уже набросал в уме названия глав и начал предвкушать восторженные отзывы, когда неожиданно к великому его удивлению небо перед его взором озарилось красным, потому что выстрелила пушка. Звук донесся до него мгновением спустя, после того как пушка изрыгнула пламя, осветившее клубящееся облако дыма; затем преподобный Старбак услышал леденящее кровь улюлюканье, которое у Кедровой горы он по ошибке принял за аристофановы пеаны.

Он остановился, зная, что эти дьявольские звуки означали атаку мятежников, и с отвращением смотрел, как кучка солдат в синих мундирах улепетывала из тени станции. Кавалеристы северян скакали между темными зданиями, а отступавшая пехота бежала вдоль железной дороги. Преподобный Старбак услышал, как злобный пеан мятежников перешел в ликующие крики, а затем, к его великой досаде, рассмотрел в лунном свете серые мундиры и понял, что дьявол в эту летнюю ночь одержал еще одну ужасную победу.

Одна из жаровень часовых перевернулась, запылав ярким пламенем между двух складов, и в свете пожара преподобный Старбак увидел сатанинское знамя приближавшихся к нему мятежников Юга. Он в ужасе уставился на них, но затем еще более ужасная мысль о том, что его возьмут в плен эти демоны, заставила его спрятать захваченное знамя под сюртуком, и, держа в руке саквояж и трость, он повернулся и пустился наутек. Он найдет прибежище у конного полка Гэллоуэя, где спрятавшись подальше от неистового и, по-видимому, неудержимого врага, будет уповать на чудо.

Легион выступил на рассвете. Все устали и были голодны, но их продвижение облегчали слухи о том, что склады в Манассасе захвачены и их содержимым можно накормить всех голодающих на свете.

Старбак в последний раз видел станцию в Манассасе, когда конфедераты ее уничтожили. Легион и в самом деле был последним пехотным подразделением, покинувшим Манассас, не оставив от складов ничего кроме пепла, хотя когда станция показалась в поле зрения, Старбак увидел, что огромное скопление зданий стало еще внушительней, чем когда-либо.

Правительство Севера не просто восстановило сгоревшие склады, но и добавило новые, построило новые железнодорожные ветки для сотен вагонов с грузами, ждавшими отправки на юг, но даже эти сооружения не могли вместить всех ресурсов северян, так что тысячи тонн продовольствия и оборудования хранились в крытых фургонах, стоявших за складами в ряд, колесом к колесу.

К марширующей колонне подъехал штабной офицер.

- Идите за своими пайками, ребята! Это всё ваше. Подарок от дядюшки Эйба. Всё ваше, ребята!

Солдаты, воодушевленные мыслью о добыче, прибавили шагу.

- Помедленней! - прокричал Старбак, когда головные роты начали отрываться от других. - Майор Медликотт!

Командир первой роты обернулся в седле, бросив на Старбака мрачный взгляд.

- Мы берем себе последний склад! - Старбак указал на восточную сторону складов, где не было видно солдат мятежников. Он боялся, что в хаосе его полк рассеется по множеству складов и смешается с дебоширами из других бригад. - Капитан Траслоу! - прокричал он в сторону хвоста колонны. - Доверяю вам обеспечить нас боеприпасами! Лейтенант Хоуз! Расставить пикеты вокруг складов! Никого из наших людей не выпускать! Коффмэн! Хочу, чтобы ты разыскал местных жителей и разузнал, где находится ферма Гэллоуэя.

Хотя сейчас не было времени думать о мести конному полку Гэллоуэя, нужно было разобраться в груде коробок, бочонков и ящиков, сложенных штабелями в огромном полутемном складе и внутри расположенных рядом товарных вагонов и фургонов. Тут была целая прорва продовольствия, о которой стесненная в средствах армия Конфедерации и мечтать не могла.

Тут были мундиры, винтовки, боеприпасы, ранцы, ремни, одеяла, палатки, седла, сапоги, уздечки, капсюли, каучуковые подстилки, коновязные колышки, телеграфные провода, сигнальные флаги и шведские спички. Были и свечи, фонари, походная мебель, барабаны, нотные листы, библии, ведра, плащи из брезента, баночки с хинином, бутылки с камфорой, складные флагштоки, горны, гросссбухи, фрикционнные запалы и снаряды. Тут были пики, топоры, буравы, пилы, штыки, котлы, сабли, шпаги и фляжки.

И главное - тут была еда. Не только армейские галеты и суп в порошке в холщовых мешочках, но и лакомства из фургонов маркитантов северной армии, которые наживались, продавая эти деликатесы солдатам. Тут были бочонки с сушеными устрицами, банки с пикулями, бисквитные пирожные, коробки с листовым чаем, куски солонины, мешки с рисом, консервированные фрукты, окорока, банки с персиками, соты с медом, бутылки кетчупа и склянки с лимонным порошком.

Но главное - здесь был кофе, настоящий кофе - сладкий, обжаренный, молотый, смешанный с сахаром и засыпанный в мешочки. Были и бутылки со спиртным - ром и бренди, шампанское и вино, коробки за коробкой, полные вина и других алкогольных напитков, обложенных опилками и с быстротой молнии исчезавших в ранцах томимых жаждой солдат. Некоторые сознательные офицеры разряжали револьверы в коробки со спиртным в попытке удержать своих людей от пьянства, но слишком уж много было ящиков, чтобы эти меры предосторожности принесли желаемый эффект.

- Салат из омаров, сэр! - рядовой Хант, чья грязная физиономия от уха до уха была перемазана розовым сиропом, протянул Старбаку нож, на лезвии которого лежал деликатес из только что вскрытой консервной банки. - Достал из фургона маркитанта.

- У тебя будет несварение желудка, Хант, - заметил Старбак.

- Надеюсь, сэр, - ответил Хант.

Старбак попробовал предложенный ему салат и нашел его восхитительным.

Старбак в удивлении переходил от одного участка склада к другому. Припасы, похоже, были сложены безо всякой системы, просто закинуты в том порядке, в каком прибыли с севера. Вперемешку лежали патроны из Британии, консервы из Франции, соленая треска из Португалии, масло для светильников из Нантакета, сыры из Вермонта, сушенные яблоки из Нью-Йорка. Тут хранился керосин, медицинская сера, магнезия, свинцовый сахар и слабительное из толченого ревеня. Припасов было так много, что даже если армия в два раза больше армии Джексона грабила станцию целый месяц, и ей не удалось бы открыть каждую коробку и обыскать каждый пыльный штабель ящиков.

- Нам придется сжечь все, что не сможем унести, - объявил Старбаку штабист, - так что обыщите хорошенько!

И весь Легион, как дети в магазине игрушек, ломали ящики и радостно вопили при каждой новой находке. Патрик Хоган из третьей роты раздавал всем офицерские погоны, Сайрус Мэттьюз набил рот невообразимой смесью сушенных яблок и копченого мяса.

Один из солдат нашел дорожный чемодан, в котором оказались шахматы, и с отвращением отбросил в сторону коней, ладьи и ферзей, нагнувшись в поисках более ценной добычи. Капельмейстер Литтл нашел коробку с нотными листами, а Роберт Декер, один из лучших солдат роты Траслоу, обнаружил предназначенную для снайпера зачехленную высокоточную винтовку с установленным на ней телескопическим прицелом длиной со ствол, чувствительным спусковым крючком, ударно-спусковым механизмом двойного действия и небольшой сошкой с ножками у дула для поддержки тяжелого веса оружия.

- Уложит мула с пятисот шагов, сэр! - похвастал находкой перед Старбаком Декер.

- Ее будет тяжело нести, Боб, - предупредил его Старбак.

- Но она сравняет шансы против снайперов, сэр, - возразил Декер. Каждый мятежник ненавидел снайперов янки, которые были вооруженны подобными смертоносными и дальнобойными прицельными винтовками.

Капитан Траслоу реквизировал два новеньких семитонных фургона, на которых висели медные таблички, свидетельствующие, что оба являются продукцией фургонного завода Левергуда в Питтсбурге, Пенсильвания. По бокам повозок были приделаны коробки, где хранились инструменты, фонари и жестянки с дегтем, и Траслоу, вечно отказывавшийся признать, что ненавистные северяне что-либо могут сделать получше южан, всё же согласился, что компания Левергуда изготовила неплохое транспортное средство. Два выкрашенных в серое фургона заменят старые повозки с боеприпасами, сожженные во время рейда Гэллоуэя, и Траслоу приказал солдатам сложить в фургон ящики с винтовочными патронами и коробки с капсюлями. На рабочих лошадей надели новые хомуты, хомутные клещи, гужи и запрягли в оглобли.

Люди капитана Пайна раздавали сапоги, а рота лейтенанта Паттерсона - мешочки с кофе. Рота капитана Дейвиса была занята снятием с петель дверей склада. Двери должны были послужить трапом, чтобы артиллерийская батарея из Джорджии смогла спустить новехонькие пушки северян с длинных полувагонов.

В настоящее время на вооружении у джорджийцев стояли двенадцатифунтовки Наполеона, которые, по словам командира расчета, "выдохлись", но теперь они будут вооружены полудюжиной двенадцатифунтовок Паррота, таких новых, что на стволах еще комками застыла заводская смазка. Артиллеристы сломали колеса и забили запальные отверстия у старых пушек, затем оттащили в сторону свои новые орудия, у каждого из которых на хоботе лафета красовалась аккуратно выгравированная надпись: "Собственность США".

Полковник Свинерд наблюдал за мародерством, сидя верхом. Он разжился совсем новым седлом и грыз кусок копченого мяса.

- Шестнадцать человек, - туманно обратился он к Старбаку.

- Сэр?

- Это все, кого мы потеряли на марше. Из всей бригады! И не сомневаюсь, что почти все они объявятся. Другие бригады сотен недосчитались, - Свинерд скорчил гримасу, когда кусочек мяса потревожил больной зуб. - Полагаю, у вас до вставной челюсти еще дело не дошло, Старбак?

- Нет, сэр, но я всё же поостерегусь.

- Думаю, попрошу дока Билли вырвать все мои. От них одно беспокойство. Признаюсь, Старбак, обретенную мною веру в Господа ослабляет зубная боль. У вас болят зубы?

- Один побаливает.

- Наверное, вы злоупотребляете курением, - предположил Свинерд. - Табачный дым, может, и стимулирует нормальную работу легких, но я долгое время считал, что табачный сок портит зубы, - он нахмурился, но не при мысли о табачном соке, а от свистка поезда, раздавшегося в теплом утреннем воздухе. Свинерд посмотрел на северный горизонт, где из-за далеких деревьев показался столб дыма. - У нас, кажется, незваные гости, - сказал полковник.

Мысль о северянах напомнила Старбаку, что Каменная стена Джексон не прошел бы пятьдесят миль за два дня лишь ради пополнения запасов боеприпасов и продовольствия своей армии.

- Кто-нибудь знает, что происходит? - задал вечный вопрос солдата Старбак.

- Мне сказали, что генерал Джексон не откровенничает с низшими чинами, - ответил Свинерд, - и даже с вышестоящими, так что принимая сей факт во внимание, мне остается лишь гадать, и я считаю, что нас послали сюда как наживку.

- Как наживку, - уныло повторил Старбак. Звучало не слишком обнадеживающе.

- Полагаю, нас послали сюда, чтобы выманить янки из их укреплений у Раппаханнок, - продолжил Свинерд и умолк, наблюдая за солдатом, без устали разматывающим ярд за ярдом москитную сетку, - это может значить лишь одно - через парочку часов каждый проклятый янки в Виргинии будет пытаться нас прикончить.

Завершив свою речь, он посмотрел на север, где зазвучала оживленная трескотня винтовок. За залпами последовал тяжелый грохот артиллерии.

- Кого-то основательно потреплют, - кровожадно заключил Свинерд и обернулся в седле, чтобы посмотреть на появившуюся возле склада печальную процессию. Взвод солдат мятежников конвоировал длинную колонну темнокожих мужчин и женщин, некоторые из них плакали, но большинство шагало с непоколебимой гордостью. - Беглые рабы, - коротко пояснил Свинерд.

Женщина попыталась выбежать из колонны, но солдат загнал ее обратно. Старбак насчитал почти две сотни рабов, которым теперь приказали построиться в шеренгу рядом с походной кузницей.

- Что этим беднягам действительно стоило сделать, - сказал Свинерд, - так это бежать без оглядки на север от Потомака.

- Почему же они этого не сделали?

- Потому что янки объявили Манассас безопасным прибежищем для беглых рабов. Они хотят удержать негритосов здесь, видите ли, к югу от линии Мэйсона-Диксона[82]. Одно дело - проповедовать освобождение, и совсем другое - жить с ними на одной улице, разве не в этом кроется причина?

- Не знаю, сэр. - Старбак нахмурился, увидев как кузнец в кожаном переднике проверяет жар кузнечной печи. Походная кузница была устроена в массивном фургоне, чтобы передвигаться вместе с армией и подковывать лошадей или незамедлительно чинить любые металлические изделия. Кузнец вытащил из бочонка цепь, и Старбак сразу же догадался, какая участь уготована пойманным беглецам.

- И сколько же негров живет на одной улице с вашим отцом? - спросил Свинерд.

- Ни одного, за исключением пары слуг.

- А ваш отец когда-нибудь трапезничал за одним столом с черными?

- Не доводилось слышать об этом, - признался Старбак.

Молот лязгнул по наковальне. Кузнец выковал кандалы из обручей бочонка, а потом присоединил их к цепи. Из небольшой открытой топки, которую раздували кожаными мехами два солдата, полыхнуло жаром. Каждую минуту к кузнице толкали пойманных беглецов, сковывая им запястья только что сделанными кандалами. Руководил процессом толстопузый капитан с щетинистой темной бородой, раздаваязатрещины рабам и стращая их тем, как несладко им придется теперь, когда их вновь захватили.

- Что с ними станет? - поинтересовался Старбак.

- Верить черному, который однажды сбежал, уже нельзя, - ответил Свинерд с уверенностью человека, рожденного в одном из старейших семейств работорговцев Виргинии. - Неважно, насколько он ценен, его уже испортил вкус свободы. Так что всех продадут ниже по течению.

- И женщин тоже?

Полковник кивнул:

- И женщин тоже. И детей.

- Значит, они погибнут в течение года?

- Разве что им сильно повезет, - ответил Свинерд, - и они умрут еще раньше.

"Продажа ниже по течению" означала работу прикованных друг к другу цепями заключенных на хлопковых плантациях южной глубинки.

Свинерд отвел взгляд:

- Надеюсь, двум моим хватило мозгов бежать подальше. В любом случае, их тут нет, я искал.

Он замолчал - ружейная стрельба к северу от них нарастала. В воздухе витали белесые клубы порохового дыма - признак ожесточенной перестрелки. Но вокруг не суетились штабные офицеры с требованиями выйти на подкрепление, а значит, противника держали в узде.

- Думаю, - заметил Свинерд, - на данный момент по нам может ударить разве что всякая мелочь. Всерьез они атакуют только завтра.

- Ждем с нетерпением, - сыронизировал Старбак. Полковник ухмыльнулся в ответ и ускакал, оставив Ната бродить среди своих довольных солдат.

Никто больше не жаловался на упущенную возможность присоединиться к ричмондскому гарнизону: легионеры увлеченно занимались грабежом и мародерством.

Капитан Мокси где-то откопал несколько сорочек с жабо и теперь натягивал их друг на друга, чтобы не пихать всё в свой и без того забитый куриными консервами ранец. Старшина Толливер открыл ящик с длинноствольными револьверами Уитни и теперь пытался рассовать как можно больше оружия по карманам. Лейтенант Коффмэн обнаружил великолепный черный плащ, отделанный по краям голубым шелком, и театрально накинул его на себя. По меньшей мере двое солдат успели напиться вдрызг.

Старбак стащил одного из пьянчуг с ящика с надписью "Оружейная компания Массачусетса, Чикопи-Фоллс". Солдат мычанием выразил свой протест, но Старбак рявкнул, чтобы тот заткнулся. Открыв ящик, Нат обнаружил партию револьверов системы Адамса тридцать шестого калибра. Воронёные стволы, шершавые рукоятки из черного ореха - револьверы выглядели грозно и завораживающе. Старбак выбросил неудобный длинноствольный Кольт, отобранный у мертвого ньюйоркца, и взамен оставил себе один из новеньких револьверов.

Он как раз заканчивал заряжать пятизарядный барабан Адамса, когда около склада внезапно раздались вопли. Старбак обернулся и увидел, как его возбужденные солдаты преследуют юркую чернокожую фигурку. Преследуемый ловко обогнул изумленного Коффмэна и перепрыгнул через ящик с фляжками. Он бы с легкостью удрал, не вытяни пьяный солдат рядом со Старбаком в бессознательном жесте руку. Споткнувшись об это случайное препятствие, юноша - он был всего лишь мальчишкой - шлепнулся в грязь, где на него тут же насели ликующие преследователи.

- Сюда этого ублюдка! - майор Медликотт шагал со стороны склада с кнутом в руке.

Пленник взвизгнул, когда Абрам Трент ударил его по голове.

- Поганое ниггерское ворье! - Трент, удерживая мальчишку за ухо, свободной рукой избивал его. - Ублюдочный чернокожий ворюга!

- Хватит! - Старбак отпихнул одного из солдат в сторону. - Отпустите его.

- Да он же вороватый...

- Я сказал, отпустить!

Трент с явной неохотой выпустил ухо мальчишки, но, не удержавшись, наградил того еще одним сокрушительным ударом. Парень покачнулся, но остался на ногах. Оглядевшись вокруг, он понял, что окружен, и на его худом лице появилось выражение дерзости и вызова. Он обладал длинными черными волосами, прямым носом и высокими скулами. Одетый в широкие матросские штаны и развевающуюся на ветру полосатую блузу, вид он имел весьма экзотический. Старбаку когда-то довелось несколько недель путешествовать с бродячей труппой, и что-то в колоритной внешности мальчишки вызвало в нем воспоминания о тех далеких временах.

- Как тебя зовут? - спросил он.

Парень поднял взгляд на своего спасителя, но вместо благодарности лишь сплюнул.

- Нету у меня имени.

- Как тебя зовут? - настойчиво повторил Старбак, но ответом ему послужил лишь свирепый взгляд.

Медликотт протолкнулся сквозь солдат.

- Не лезьте в это дело, Старбак! - сказал он, замахиваясь на чернокожего кнутом.

Старбак встал перед майором. Он улыбнулся, наклонившись к правому уху Медликотта. И тихо произнося свои слова, так тихо, что лишь майор мог их разобрать, по-прежнему улыбался.

- Слушай, ты, жалкий сукин ты сын. Вздумаешь еще раз отдавать мне приказы - и я собственноручно вобью тебе в глотку капральское звание, - Старбак, отойдя на шаг назад, всё так же улыбался: - Вам не кажется, что так будет лучше, майор?

Медликотт сначала даже не понял, верно ли расслышал Старбака, и лишь заморгал, глядя на Ната. Затем он шагнул назад и указал кнутом на пленного:

- Он украл мои часы, - произнес Медликотт. - Маленький черный засранец стянул их из кармана, когда я снял мундир. Эти часы мне жена подарила, - возмущенно добавил он. - Эдна подарила!

Старбак посмотрел на парнишку:

- Отдай майору часы.

- Нет их у меня.

Старбак вздохнул и шагнул вперед. Парень пытался уклониться, но Нат действовал быстро. Он ухватил юношу за длинные грязные волосы, удерживая извивающегося пленника.

- Коффмэн, обыщи его.

Лейтенант Коффмэн, нервничая, начал обыскивать карманы пленного. Сначала он ничего не нашел, но потом до него дошло, что карманы штанов были слишком длинными, превратившись в вытянутые, просторные, похожие на сардельки мешки, предназначенные специально для того, чтобы прятать награбленное. Солдаты вокруг с изумлением наблюдали, как на свет божий извлекают свидетельства вороватой натуры мальчишки.

Коффмэн вытащил пару охотничьих часов, позолоченную фоторамку, складную серебряную чашку, складное зеркальце, две бритвы, спичечный коробок из меди, резную курительную трубку, гравированный перстень, кисточку для бритья из слоновой кости, гребень, игральные карты и пригоршню монет.

Солдаты изумленно таращились на этот клад.

- О Господи, - произнес кто-то, - опусти меня обратно.

И толпа разразилась хохотом.

Коффмэн отошел от пленника.

- Это всё, сэр, - доложил он.

- Это всё мое! - настаивал парнишка, пытаясь отобрать обратно часы. Наглость воришки вызвала еще один взрыв хохота среди солдат. Еще минуту назад они готовы были загнать его до смерти, но было в его упрямстве и впечатляющем улове что-то привлекательное.

Медликотт получил обратно свои часы:

- Он чертов ворюга. И должен быть выпорот.

- Мне казалось, мы все сегодня ворюги, - ответил Старбак. Он уже собирался дать мальчишке пинка, чтобы проваливал, но его прервал донесшийся из-за кольца легионеров зычный голос.

- Придержите-ка этого ниггера! - приказал голос, и солдаты медленно расступились, дав дорогу огромному бородатому капитану, который отвечал за арест захваченных рабов. - Еще один беглец, черт возьми, - сказал капитан, собираясь схватить мальчишку.

- Я свободный человек! - запротестовал парень.

- Ага, а я Авраам Линкольн, - ответствовал капитан, хватаясь за полосатую блузу мальчишки. Он отбросил прядь длинных черных волос и продемонстрировал чернокожую мочку уха Старбаку: - Вытащил серьгу, а? Самое первое дело для беглеца - вытащить серьгу.

Серьги означали раба.

- Если ты свободный человек, парень, - продолжил капитан, - покажи-ка нам свои бумаги.

У мальчишки никаких бумаг явно не было. Секунду-другую он сохранял дерзкое выражение лица, но наконец отчаяние одолело его, и он попытался вывернуться из крепкой хватки капитана. Офицер в ответ влепил ему затрещину:

- Будешь снова хлопок собирать, парень.

- Он принадлежит мне, - внезапно произнес Старбак. Он не собирался вмешиваться и уж определенно не собирался объявлять себя хозяином парнишки, но было что-то подкупающее в стойкости молодого человека. Старбак вспомнил собственные отчаянные попытки остаться самим собой и понимал: не заговори Нат сейчас, парня закуют в кандалы и отправят "вниз по течению" - обратно на адские хлопковые плантации.

Капитан уперся в Старбака тяжелым, продолжительным взглядом, затем сплюнул вязкую, коричневую от табака слюну:

- Прочь с дороги, парень.

- Называй меня "сэр", - ответил Старбак, - или я тебя арестую за неуважение к старшему по званию. А теперь, парень, пошел вон из моего полка.

Капитан расхохотался в ответ на дерзость Старбака и пихнул пленника в сторону кузницы. Нат с силой ударил его между ног и добавил открытой ладонью в лицо. Капитан выпустил беглого раба и отшатнулся. Боль была неимоверная, но ему удалось сохранить равновесие. Капитан уже шагнул вперед со сжатыми кулаками, когда раздался безошибочно узнаваемый звук взводимого ружейного курка.

- Ты слышал майора, - произнес Траслоу. - Так что проваливай.

Капитан вытер рукой кровь с усов. Он покосился на Старбака, размышляя, неужели этот юнец и впрямь майор, но пришел к выводу, что на войне всё возможно. Капитан наставил окровавленный палец на съежившегося парня:

- Он - незаконный товар. Закон предписывает вернуть его...

- Ты слышал капитана, - ответил Старбак. - Так что проваливай.

Старбак дождался, пока тот не уйдет, повернулся и схватил мальчишку за ухо.

- Иди-ка сюда, сукин сын, - он поволок парня подальше от толпы - к складу, где швырнул пленника на мешки с зерном. - Слушай, мелкий засранец, я только что спас тебя от плетки и, главное, от продажи вниз по течению. Так что отвечай, как твое имя.

Мальчишка потер ухо:

- Вы и правда майор?

- Нет, я, мать его, архангел Гавриил. Ты кто?

- Кем хочу, тем и буду, - дерзко ответствовал парнишка. Старбак прикинул, что ему лет четырнадцать-пятнадцать. Пострел, привыкший надеяться в жизни только на собственную смекалку.

- И кем же ты хочешь быть? - спросил Старбак.

Мальчишка вопросу удивился, но, подумав, расплылся в ухмылке и пожал плечами:

- Люцифером, - наконец ответил он.

- Не можешь ты быть Люцифером! - в шоке произнес Старбак. - Это имя дьявола!

- Другого имени, хозяин, я тебе не назову, - упрямо ответил парень.

Старбак этому поверил, поэтому удовлетворился сатанинским именем.

- Значит, слушай, Люцифер. Меня зовут майор Старбак. Мне срочно нужен слуга, так что ты им и станешь. Слышишь меня?

- Да, сэр, - ответ прозвучал, казалось, с нахальной издевкой.

- Мне нужна расческа, зубная щетка, полевой бинокль, бритва со стойким лезвием и какая-нибудь еда, не похожая на галеты или кожаный сапог. Слышишь меня?

- У меня уши на месте, хозяин, видите? - дерзкий Люцифер отбросил назад свои длинные локоны. - По одному с каждой стороны, видите?

- Так что топай и разыщи мне все, что надо, Люцифер, - сказал Старбак. - Мне плевать, каким образом. Возвращайся через час. Готовить умеешь?

Парень сделал вид, что размышляет над вопросом. Повисшая тишина затянулась самую малость за грань грубости.

- Конечно, умею.

- Отлично. Найди всё, что тебе понадобится для готовки, - Старбак отошел в сторону. - Да, и добудь мне побольше сигар. Сколько унесешь.

Парень побрел к залитому солнцем выходу. Остановившись, он одернул одежду и обернулся к Старбаку:

- А если я не вернусь?

- Просто убедись, что не отправишься вниз по течению, Люфицер.

Парень вытаращился на Старбака, затем, вняв мудрому совету, кивнул.

- Ты сделаешь из меня солдата? - спросил он.

- Я сделаю из тебя повара.

Мальчишка ухмыльнулся:

- Сколько заплатишь, майор?

- Я только что спас твою бестолковую жизнь, и на другое жалованье даже не надейся.

- Это значит, я раб? - с отвращением спросил парень.

- Это значит, что ты, мать его, слуга лучшего офицера в этой чертовой армии. Так что катись к этой самой матери отсюда и перестань тратить мое время, пока я тебе не дал, мать его, пинка.

Мальчишка снова ухмыльнулся:

- А, мать его, оружие у меня будет?

- Не нужно тебе оружие, - ответил Старбак.

- Вдруг мне придется защищаться от янки, которые захотят сделать из меня свободного человека, - сказал Люфицер и засмеялся: - Не могу быть солдатом без оружия.

- Ты и так не солдат, - ответил Старбак. - Ты повар.

- Вы же сказали, что я могу быть кем захочу, помните? - и мальчишка удрал.

- Этого ниггера вы точно больше не увидите, - прокомментировал Траслоу, стоявший по ту сторону двери.

- Мне особо и не хочется, честно говоря.

- Значит, нечего было лезть из-за него в драку, - сказал Траслоу. - Тот капитан убил бы вас.

- Вот и спасибо вам, - поблагодарил Старбак.

- Я его вышвырнул не ради вашего прекрасного личика, - язвительно заметил Траслоу. - Просто ребятам лучше не видеть, как из их майора всё дерьмо выбивают. Маринованных устриц хотите? - он протянул командиру банку с деликатесом. Пока Старбак наедался, Траслоу, обернувшись, наблюдал за печально тащившимся мимо сборищем одетых в синие мундиры военнопленных. Форма на них сидела ладно, но сами солдаты выглядели абсолютно разбитыми. У некоторых на голове виднелись яркие следы от сабельных ударов - раны были настолько глубокими, что мундиры до самого пояса вымокли в крови. Северяне, прихрамывая, шли навстречу тюремному заключению, и Траслоу хмыкнул:

- Не их денек сегодня, а? - заметил он. - Просто не их, мать его, денек.

Полковник Патрик Лассан из французской гвардии его императорского величества, являвшийся официальным военным наблюдателем, прикрепленным к армии мятежников, предпочитал вести наблюдение из первых рядов кавалерии южан. Он ухватил свою лошадь за гриву и медленно провел по грубому волосу длинным палашом, чтобы очистить его от крови. Ему пришлось проделать это трижды, прежде чем он смог засунуть клинок обратно в ножны, а потом, закурив, неторопливо поскакал обратно вдоль дороги, по которой атаковала кавалерия.

Бригада из Нью-Джерси отправилась из Вашингтона, чтобы разделаться с бандой, как они полагали, кавалерийских налетчиков южан на станции Манассас. Только вместо того, чтобы столкнуться с кучкой разрозненных кавалеристов, они направились прямо к старым оборонительным земляным укреплениям станции, где засела опытная пехота и артиллерия Каменной стены Джексона. Сметенные ружейным огнем и рассеянные пушками, северяне отступили. И именно в этот момент Джексон выпустил кавалерию, которая превратила это отступление в бегство.

Ошарашенные северяне вслепую кружили по полям, когда налетела кавалерия. Северяне главным образом получили ранения в голову или в плечи, эти кровавые раны были нанесены саблями всадников. Их товарищи либо упали замертво, когда на них из окопов укреплений неожиданно обрушился залп, либо пытались сбежать через вышедшую из берегов реку Булл-Ран, где годом ранее утонуло столько кавалеристов после безуспешного вторжения в Конфедеративные Штаты Америки.

Лассан наблюдал, как мятежники окружают выживших и обчищают карманы погибших. Конфедераты радовались столь легкой победе, заявляя, что она является доказательством, что полдюжины северян не стоят и одного южанина, но Лассан был более опытным и знал, что атака бригады из Нью-Джерси была лишь просчетом со стороны неопытного генерала.

Офицеры из Нью-Джерси были на войне новичками и шли в атаку с саблями наголо, не понимая, что тем самым превращают себя в мишени для снайперов южан. Офицеры северян привели своих солдат прямо в этот кошмар, но Лассан знал, что эта резня являлась лишь случайным отклонением от курса и скоро начнется настоящее сражение.

Переход Джексона застал северян врасплох, но уже очень скоро прибудут опытные подразделения янки, чтобы заглотить наживку, так соблазнительно висящую в Манассасе. Потому что теперь Каменная стена Джексон находился в меньшинстве, был отрезан и, как наверняка полагали северяне, обречен.

Глава одиннадцатая

 Весь день янки пытались понять смысл разразившейся за их спинами бури. В первых противоречивых сообщениях говорилось только о партизанах, потом налетчиков назвали крупным отрядом всадников Джеба Стюарта, и, наконец, стали поступать тревожные сведения о пехоте и артиллерии мятежников, засевших за укреплениями Манассаса, но никто не мог точно объяснить Джону Поупу, что же происходит на главном складе его армии.

Он знал, что из Манассаса больше не прибывают поезда и что телеграфная линия на Вашингтон перерезана, но эти события не выходили за рамки привычных, и добрую часть дня Поуп рассматривал все сообщения из Манассаса как не более чем алармистские слухи, распространяемые испугавшимися кучки налетчиков-кавалеристов паникерами.

Джон Поуп не желал прощаться со своим убеждением в том, что Ли будет делать то, на что рассчитывал Джон Поуп, а именно переправится в грандиозной, но самоубийственной атаке через бурлящие воды Раппаханнок, но медленно и неохотно, как человек, отказывающий признавать, что тяжелые тучи вот-вот прольются дождем на его голову, Поуп начал понимать, что беспорядки в Манассасе означают гораздо больше, чем просто налет. Это был первый маневр кампании, в которой он не планировал сражаться, но теперь вынужден был отреагировать.

- Сегодня ночью мы поскачем на север, помяните мои слова, - заметил майор Гэллоуэй. - Слышите, Адам?

Но Адам Фалконер не слушал своего командира. Он воззрился на последний выпуск "Ричмондского наблюдателя", который выменял на "Нью-Йорк Таймс" один из патрулей северян, а потом принес его в штаб Джона Поупа, куда вызвали майора Гэллоуэя и Адама.

Майор просмотрел плохо отпечатанные листки, фыркнул в отвращении на инсинуации редактора-мятежника и бросил эти грязные бумажки Адаму. Теперь Гэллоуэй топал каблуками по коридору, ожидая, пока вереница мелькающих адъютантов пронесет карты в гостиную, где генерал пытался понять, что происходит.

- Вы это читали? - внезапно спросил Гэллоуэя Адам.

Гэллоуэю не нужно было объяснять, какая именно статья в газете оскорбила Адама.

- Читал, - ответил майор, - но нет необходимости этому верить.

- Пять погибших женщин! - возмутился Адам.

- Это газета мятежников, - напомнил Гэллоуэй.

Статья была озаглавлена "Кошмар в округе Ориндж". Как отмечала газета, налетчики-янки пытались сымитировать славные подвиги Джеба Стюарта, переправившись через Рапидан и напав на войска генерала Ли, но вместо этого сожгли сельскую таверну вместе со всеми находящимися внутри.

Не было никаких упоминаний ни о налете на бригаду Фалконера, ни об уничтоженных орудиях и фургонах, лишь вызывающее скорбь описание умирающих в адском пламени гражданских в "Отеле Маккомба", как назвала его газета. Очевидно, по той причине, что приличная доля читателей "Наблюдателя" могла бы одобрить сожжение таверны, даже если это сотворили ненавистные янки.

Отели, с другой стороны, отнюдь не являлись пристанищем дьявола, так что заведение Лиама Маккомба было соответственно повышено в статусе.

"Читатель может вообразить, в каком ужасе пребывали женщины, умоляя нападавших пощадить их", - возвещал "Наблюдатель", а еще абзацем ниже добавлял: "Похоже, кавалерия северян храбра, воюя с женщинами и детьми, но столкнувшись с солдатами-южанами, демонстрирует только копыта и хвосты своих лошадей".

- Бьют в патриотический барабан, - устало заметил Гэллоуэй, - рассказывая полуправду и чистые выдумки. В этом так называемом отеле находились солдаты, Адам, даже в газете об этом говорится.

- А еще здесь говорится, сэр, что эти солдаты призвали врага прекратить огонь.

- А что еще они могли сказать? - спросил Гэллоуэй, а потом, неохотно признавая справедливость гнева Адама, добавил: - Когда Билли вернется, мы расспросим, что произошло на самом деле.

- И думаете, он скажет вам правду? - горячо возразил Адам.

Гэллоэй вздохнул.

- Думаю, что, возможно, у Билли в избытке рвения, Адам, но я не считаю, что той ночью он убил хоть одну женщину. Я не утверждаю, что ни одна женщина не погибла, но то был лишь несчастный случай. В военное время происходят трагедии, Адам. Вот почему мы хотим покончить с войной как можно скорее.

Адам в отвращении отбросил газету. Его отвращение касалось не столько "Наблюдателя", сколько отказа Гэллоуэя взглянуть в лицо правде и признать, что Билли Блайз использует военное время в качестве оправдания преступлениям. Блайз даже хвастался тем, что пользуется войной, чтобы разбогатеть, и чем больше Адам размышлял о Блайзе, тем больший его охватывал гнев, так что ему даже пришлось сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться. Он прислушивался к сердитым голосам, доносившимся из гостиной генерала, и вдруг его осенило, что война была жутким инструментом, приводившим в беспорядок всё общество, в результате чего на поверхность всплывали худшие, а лучшие оказывались на дне.

Гэллоуэй увидел гнев на лице молодого человека и подумал, что Адам слишком чувствителен для войны, возможно, ему необходимо обзавестись таким же грубым панцирем, как и Билли Блайзу, чтобы стать хорошим солдатом, но всё же невозможно было отрицать, что именно Адам, а не Блайз принес Гэллоуэю единственную победу. Теперь Гэллоуэй гадал, где может находиться Блайз, потому что его заместитель так и не вернулся из патруля с запада.

Может, он последовал за странной колонной до места ее назначения и ожидает на ферме Гэллоуэя или, возможно, и что гораздо кошмарнее, отряд Блайза попал в засаду и перерезан мятежниками. За городом траурным завыванием раздался свист паровоза, а еще дальше, где федеральная армия окопалась на северном берегу Раппаханнок, нескончаемо громыхали пушки. Канониры южан начали артиллерийскую дуэль, которая продолжалась уже целый день и, возможно, как сейчас осознал Гэллоуэй, была предназначена для отвлечения внимания Джона Поупа от того, что происходило у него за спиной.

- Когда война закончится, - после длительной паузы разорвал тишину Адам, - мы будем жить в этом обществе. Нам придется установить мир с семьями и соседями, но мы никогда не будем жить в мире, если потворствуем убийству.

Он хотел добавить, что добродетели Севера заключались именно в морали и нравственности, но это заявление прозвучало бы слишком помпезно.

Гэллоуэй в глубине души сомневался, как и любой из южан, сражавшихся за Север, может ли он хотя бы надеяться снова поселиться где-нибудь южнее Вашингтона, но всё равно кивнул.

- Я наведу справки, Адам, обещаю, - сказал он, и Адаму пришлось удовлетвориться этим обещанием, потому что внезапно дверь гостиной распахнулась, и в коридор шагнул Джон Поуп собственной персоной.

Командующий остановился, увидев ожидающих кавалерийских офицеров.

- Вы ведь Гэллоуэй?

- Да, сэр.

- Из Манассаса, я прав?

- Да, сэр, - признал Гэллоуэй.

Поуп щелкнул пальцами.

- Вы-то мне и нужны! Вы отведете своих ребят домой, Гэлллоуэй. Там Джексон. Один из наших видел мерзавца собственной персоной и сбежал оттуда, чтобы рассказать нам. Сомнений нет, Джексон в Манассасе, и знаете ли вы, что это означает? Это значит, что мы загнали его в котел! Понимаете? - генерал внезапно преисполнился торжества. Возможно, он с неохотой принял то, что сражение будет в Манассасе, а не через Раппаханнок, но несколько часов размышлений убедили его в преимуществах, которые предоставляет ему глупый вызов Джексона.

- Чертов идиот обогнул половину нашей армии, чтобы загнать себя в тупик в Манассасе, и завтра мы его прихлопнем! Бог ты мой, Джеб Стюарт, может, и сделал из Джорджа Бринтона из армии Макклелана дурака, устроив на него налет с тыла, но Каменной стене Джексону не удастся обойти с тыла Джона Поупа! Нет, сэр! Так что, Гэллоуэй... - Поуп ткнул пальцем в майора, - берите своих ребят на север и разузнайте, где находится этот негодяй, а потом доложите мне. Сегодня вечером выступаем в Бристоу. Если хотите погрузить лошадей в наш поезд, то поспешите! - командующий шагнул на улицу в сопровождении мельтешащих адъютантов, прижимающих к себе багаж и карты.

- А где же Ли? - тихо спросил Гэллоуэй, но никто не ответил, возможно, потому, что никто его не расслышал или, может, никто не счел этот вопрос важным. Сейчас имело значение только то, что Каменная стена загнал себя в ловушку, а Джон Поуп вот-вот его уничтожит раз и навсегда.

- Мы загнали идиота в котел! - бахвалился Поуп, повернув в сторону поезда, который, как он полагал, унесет его на север, к победе. - Прямо в котел!

Люцифер вернулся. Вернулся с саквояжем, который оставил на складе офицер-северянин и где теперь лежали все новые пожитки Старбака.

- Все чертовы шмотки, которые вам требовались, - гордо объявил Люцифер, - и даже серебряная щетка для волос. Видали? Будете выглядеть как следует. И я достал вам сигары. Хорошие, - Люцифер также расстался со своей кричащей одеждой, сменив ее на панталоны кавалерии северян, серый китель, кожаный ремень и кобуру на застежке, но каким-то образом его естественная элегантность пропитала даже эту скучную военную форму шиком.

- В этой кобуре что-нибудь есть? - спросил Старбак.

- Обеспечил себя кухонными принадлежностями, - ответил Люфифер, - сделанными мистером Кольтом в Хартфорде, штат Коннектикут.

- В смысле, у тебя есть пистолет, - бесстрастно констатировал Старбак.

- Это не пистолет, - возразил Люцифер. - Это приспособление для того, чтобы убивать пищу, если вы хотите, чтобы я ее для вас готовил, а если у меня не будет этого приспособления, то я не смогу достать мяса, а раз не смогу достать, то и приготовить не смогу, а вы не сможете съесть мясо, которое я не смогу приготовить, и будете голодать, а я буду так голоден, что даже не найду сил вас похоронить.

Старбак вздохнул.

- Если тебя поймают с оружием, Люцифер, то спустят с тебя шкуру.

- Если я добыл себе кухонную утварь Кольта, майор, то не родился еще тот вонючий сукин сын, который мог бы спустить с меня шкуру.

Старбак сдался. Он послал мальчишку найти еды, но предупредил, чтобы тот был в любую минуту готов отправляться. День угасал, сумерки слабо освещались мириадами костров, горящих среди повозок и вагонов, и Старбак ожидал неизбежного приказа отступить подальше от яростных клубов дыма, поднимавшихся ввысь, словно столбы, которые служили маяками, привлекающими любого северянина в радиусе двадцати миль. Хотя армия мятежников находилась не в том состоянии, чтобы двигаться - некоторые солдаты храпели в алкогольном забытьи, другие, обожравшись обильной едой, спали в неведении об отрядах поджигателей, которые переходили от склада к складу, сжигая то, что нельзя было унести.

В последних лучах солнца Старбак побрился, воспользовавшись новым зеркалом и бритвой, которые притащил Люцифер, потом угостился маринованными устрицами и свежим хлебом с маслом. Настала тьма, но приказы так и не прибыли. Старбак полагал, что Джексон решил рискнуть и провести ночь на захваченной и сожженной станции, и потому соорудил себе постель из стопки новеньких шинелей северян, но мягкость этого импровизированного матраса сбивала с толку, и он скатился со стопки шинелей на привычную землю и там глубоко заснул.

И проснулся в аду.

Открыв глаза, он увидел, как небо озарилось красными огнями, и услышал, как ночь наполнилась раскатами чудовищного грохота. Он вскочил и потянулся за винтовкой, вокруг него от той же ужасающей какофонии просыпались солдаты Легиона. С неба рухнул горящий предмет, упав на землю рядом со Старбаком.

- Что происходит, черт побери? - спросил Старбак, не обращаясь ни к кому конкретно.

А потом он понял, что уничтожен весь запас боеприпасов северян. Вагон за вагоном с патронами, капсюлями, снарядами и порохом для пушек вспыхивал, как свечка. По станции гремели взрывы, каждый взметал яркие пульсирующие огни высоко в небо. Чудовищное пламя бушевало на сотни футов в высоту, а шипящие снаряды выбрасывали клубы дыма.

- О Господи, - сказал кто-то после одного особо резкого и яркого взрыва, - опусти меня обратно. Эта фраза, распространившись по всей армии Джексона, немедленно вызвала взрыв хохота.

- Майор Старбак! Майор Старбак! - разыскивал его среди испуганных солдат капитан Прайор, теперь адъютант Свинерда.

- Я здесь!

- Мы выступаем.

- Который час?

- Полночь, сэр. Чуть больше.

Старбак позвал старшину Толливера. Склад наполнился разорвавшейся в пламени шрапнелью, и ночь моментально стала ярко-красной, как глубины преисподней. Взрыв сопровождался соблазнительным запахом, поскольку огонь охватил бочки с копченым беконом, который теперь поджарился. Мимо группы потных демонов, разрушающих последние паровозы на станции, набивая их топки порохом, а трубы конденсатора - пулями, проскакала во весь опор напуганная лошадь.

- Готовы? - прокричал полковник Свинерд. Он был уже в седле, в глазах его мерина отражались ночные пожары, словно он был каким-то мистическим животным. - Вперед!

Они пошли на север, слепо ведя бригаду вперед и оставив за спиной наполненную красным кошмаром преисподнюю. Взрыв за взрывом прокатывался над горячей станцией, а пламя взметнулось еще выше в темноту. Север проделал серьезную работу, чтобы собрать все припасы, необходимые для покорения Юга, и теперь эта работа испарилась в огне, дыму и пепле.

Люди Старбака изможденно ковыляли вперед, согнувшись под тяжестью награбленного и едва отдохнув после всего нескольких часов сна, которые им удалось урвать в конце дня. Кое-какое самое тяжелое добро быстро бросили, и оно присоединилось к другим трофеям, уже выброшенным усталыми солдатами. В мерцающем неестественном свете Старбак заметил оставленный у дороги барабан, потом две сабли с выгравированными позолоченными эфесами, пару почтовых весов и отличное седло. Там были штабеля провизии, свечи, шинели - все те сокровища, о которых можно было только мечтать, забрали, а потом бросили, когда мышцы солдат снова заныли.

Никто не знал, куда они направляются или зачем. Они продвигались медленно, и пошли даже еще медленней, когда обнаружили, что колонна находится не на той дороге, и пришлось поднять с постелей местных жителей, которые направили тяжело нагруженных солдат через поля в сторону темнеющего леса. Артбатарея хлестала лошадей до крови, протаскивая тяжелую пушку через спутанные живые изгороди и по полям колосящейся пшеницы.

Лейтенант Коффмэн, по-прежнему завернувшись в прекрасный плащ, оказался рядом со Старбаком.

- Я разузнал, что вы хотели, сэр, - сказал он.

Старбак даже не мог вспомнить, о чем просил разузнать Коффмэна.

- И? - спросил он.

- Это у дороги Садли, сэр. Там есть проселочная дорога рядом с бродом, по ней нужно проехать с четверть мили, и вы на месте. На дороге стоят ворота с белыми колоннами, хотя парень, с которым я разговаривал, утверждает, что они нуждаются в покраске.

Старбак нахмурился в сторону юного лейтенанта.

- О чем, чёрт возьми, ты говоришь?

- О ферме Гэллоуэя, сэр, - обиженно отозвался Коффмэн.

- Ну да, конечно. Извини, - теперь информация казалась совершенно очевидной. Старбак всеми фибрами души мечтал нанести визит на ферму Гэллоуэя, но в эту ночь пламени и грохота понял, насколько эта идея была донкихотской. Джексон отходил из Манассаса, так что месть Легиона Гэллоуэю подождет. - Спасибо, Коффмэн, - сказал Старбак, - отличная работа, - добавил он, пытаясь приободрить взъерошенного юношу.

Незадолго до рассвета Легион побрел по дороге, поднялся на холм и подошел к лесу. За спинами солдат и полосой темной земли как адская топка горела станция. Сияние пожара напоминало горнило, а дым шел как от гигантского погребального костра, и стоящему у края леса Старбаку показалось, словно горит кусок вселенной. Пожар начался четыре часа назад, но до сих пор в ночи пульсировали яркие взрывы, вздымая дым в небо. За пожаром, заслоненная его светом, на горизонте только что показалась холодная серебристая полоска зари.

- Назад, назад, - верховой офицер направлял людей с открытого луга под укрытие леса. - И никаких костров! Никаких костров!

- Что происходит? - спросил Старбак.

- Отдохните немного, - велел офицер, - и оставайтесь в укрытии. И чтоб никто не разжигал костров, если только не хочет, чтобы его поджарил лично Старина Джек.

- Мы пойдем дальше? - спросил штабного офицера капитан Дейвис.

- Пока нет. Просто оставайтесь в укрытии. Отдохните. И никаких костров! - штабной офицер поскакал дальше, повторяя приказ.

Старбак провел солдат обратно в лес. Джексон пришел в Манассас, превратил это место в ад и затаился.

Преподобный Старбак той ночью почти не спал. Время от времени его глаза закрывались от усталости, а голова с орлиным профилем откидывалась на высокую спинку кресла, и он тихонько похрапывал, но почти тотчас же окно гостиной майора Гэллоуэя начинало дребезжать от очередного взрыва, и священник пробуждался, чтобы увидеть еще один огненный шар, поднимающийся вверх с нестерпимым сиянием со стороны станции, превратившейся теперь в горнило.

Дьявол принялся за работу, мрачно подумал священник, а потом вновь попытался уснуть. Он решил не использовать ни одну из спален на случай, если понадобится быстро бежать от мародерствующих мятежников, и провел ночь в библиотеке, где отсутствовала половина мебели, рядом со своей тростью, тяжелым саквояжем и драгоценным флагом. Единственным оружием, которым он мог бы воспользоваться, был декоративный флажок майора Гэллоуэя на похожем на пику древке, который священник прислонил к креслу в тщетной надежде, что острием этой пики можно будет проткнуть безбожного мятежника.

Он провел весь предыдущий день в той же гостиной. Разочарование дважды выгоняло его из дома в поисках способа ускользнуть от сил мятежников, но каждый раз он видел вдали всадника в сером и торопливо скрывался в сомнительной безопасности фермы.

До прибытия священника здесь находился дозор из четырех кавалеристов, их задача заключалась в охране штаб-квартиры Гэллоуэя от посягательств его угрюмых соседей-южан, но они сбежали, как только появились войска Джексона. Трое чернокожих слуг остались на ферме, накормили священника и помолились вместе с ним, но никто из слуг не разделял оптимизм преподобного Старбака относительно того, что Джон Поуп наверняка явится, чтобы наказать людей, которые посмели превратить Манассас в горящий факел.

Священнику немного удалось поспать уже на заре. Он лежал, привалившись к боковине кресла и с прижатым к тощему животу знаменем мятежников, пока при первых тусклых лучах утреннего солнца его не пробудил последний мощный взрыв. Встав на ноги, он почувствовал себя продрогшим и усталым, а мышцы окаменели. Из окна гостиной он увидел огромный поднимающийся в небо столб дыма, но не заметил, чтобы где-нибудь шныряли вражеские кавалеристы в крысиного цвета мундирах.

Похоже, еще слишком рано было ожидать завтрак, и потому, оставив багаж в доме и взяв лишь трость и драгоценный флаг, он робко осмелился высунуться на улицу. На траве лежала роса, а землю покрывал туман. Два белохвостых оленя шарахнулись от него и с шумом ринулись в чащу. Чуть к северу преподобный различил через просвет в деревьях проблеск Булл-Ран, но по-прежнему не видел никаких солдат.

Он прошел мимо хижин слуг к концу двора и огляделся в поисках врагов, но на жемчужно-серой местности двигались лишь столбы клубящегося со станции дыма. В ландшафте ощущалась какая-то опустошенность и одиночество, будто священник остался последним человеком на земле.

Он медленно пошел по проселочной дороге, оглядываясь по сторонам, но не заметил никакой угрозы, и выбравшись на основную дорогу, повернул налево и взобрался на вершину холма, чтобы обозреть длинную, лежащую на востоке долину. Никаких врагов по-прежнему не было видно. На полях не пасся скот, фермы казались покинутыми, а земля пустой.

Он пошел дальше, намереваясь вернуться в дом и поторопить слуг с их утренними обязанностями на кухне, но любопытство заставило его пройти еще несколько шагов, и с каждым шагом он собирался пройти всего еще немного, пока, наконец, не решил исследовать местность до холма с противоположной стороны долины, и если по-прежнему не заметит никаких признаков врага, вернется на ферму, позавтракает и отправится с багажом на север.

Приняв решение, он упрямо шел вперед, на столбы дыма, как Моисей шел по пустыне в сторону облаков. Он поднялся на восточный склон долины, пройдя тем же самым путем, хоть и не сознавая этого, что и первые атаки северян в том сражении, которым начались боевые действия в Виргинии, он миновал, не зная этого, то место, где его сын впервые стоял в боевом строю мятежников.

На этом месте была отброшена первая попытка вторжения Севера на Юг, и на полях по обе стороны дороги до сих пор белели фрагменты костей, выкопанные из неглубоких могил падальщиками. Кто-то разместил череп на верхушке сломанного дерева у поворота на ферму, и жуткая физиономия ухмылялась священнику желтыми зубами, когда он проходил мимо.

Он добрался до лесистой вершины холма. Теперь преподобный Старбак отдалился от фермы Гэллоуэя примерно на милю, и впереди разглядел бегущую по долине пустынную дорогу на Уоррентон, а на противоположной стороне долины, на вершине крутого зеленого холма, возвышались мрачные черные развалины сгоревшего дома на фоне огромного пятна грязного дыма, заслонившего рассвет.

Дом был разрушен во время сражения, прокатившегося по полям Манассаса годом ранее, но священник решил, что жилище вчера сожгли мятежники. Ему не пришло в голову, что армия южан вряд ли станет поджигать виргинскую ферму, он просто видел новое свидетельство работы дьявола и знал, что ответственность за это несут силы страны рабовладельцев.

- Варвары! - громко произнес он над пустой местностью. - Варвары!

На дороге за его спиной раздался какой-то глухой звук, и священник обернулся и увидел, что череп упал с верхушки дерева и катится по дороге. За ним стоял всадник с винтовкой, нацеленной прямо на преподобного Старбака. К своему удивлению, священник обнаружил, что не особо испуган, оказавшись лицом к лицу с одним из демонов, спаливших эту землю.

- Варвары! - гневно воскликнул он, замахнувшись на всадника тростью. - Язычники!

- Доктор Старбак! - вежливо отозвался всадник. - Это вы, сэр?

Священник вытаращился на кавалериста с открытым ртом.

- Майор Гэллоуэй?

- Едва ли я мог ожидать встретить вас здесь, сэр, - сказал майор Гэллоуэй, пришпорив лошадь в сторону священника. Из леса за майором последовал весь отряд, а Гэллоуэй тем временем объяснил преподобному Старбаку, как прошлой ночью вместе со своими людьми сел на поезд в сторону Бристоу, а теперь пытается установить расположение армии Джексона.

- Нынче утром я не видел мятежников, - сообщил священник, рассказав, что он провел ночь на ферме Гэллоуэя. Он подтвердил, что она в сохранности, и доложил, что хотя и видел вчера кучку всадников-южан, на заре ему никто не попадался на глаза. - Они словно испарились, - мрачно заявил преподобный Старбак, будто мятежники обладали сатанинской силой.

- Как и капитан Блайз, - добавил Гэллоуэй, - если только он не на ферме?

- Увы, нет.

- Уверен, он в должное время объявится, - печально произнес Гэллоуэй, обернулся и попросил Адама привести в распоряжение священника запасную лошадь. - Мы направляемся к ферме, - объяснил Гэллоуэй преподобному, - а потом нам приказано обыскать местность к северу от Булл-Ран.

- Я надеялся поехать на север, - провозгласил священник. - Мне нужно в Вашингтон.

- Не уверен, что стоит надеяться добраться туда сегодня, сэр, - уважительно ответил Гэллоуэй. - Есть некоторое признаки, что Джексон увел войска на север. Может, они планируют атаковать кентервильские укрепления? Может, он и испарился, но точно недалеко.

Майор оглядел пустынную местность, словно почти ожидал, что неожиданно объявятся мятежники, как выскакивающие из люка театральные злодеи.

- Я не могу торчать здесь! - энергично запротестовал священник. - Мне нужно управлять церковью, у меня есть обязанности, которыми нельзя пренебрегать!

- Здесь вам несомненно будет безопаснее, сэр, - спокойно предложил Гэллоуэй, - учитывая, что теперь здесь генерал Поуп, а остальная часть его армии уже в пути, - он наклонился в седле, чтобы подержать лошадь, на которую забрался священник. Флаг мятежников чуть не выпал из рук преподобного Старбака, но он сумел удержать сложенный шелк, усаживаясь на спину лошади. Один из всадников протянул ему трость, а потом дал в руки поводья. - Вообще-то, если вы здесь останетесь, сэр, - продолжал майор Гэллоуэй, - полагаю, вы даже будете свидетелем, как творится история.

- История! Мне весь месяц не обещают ничего кроме истории, майор! Обещали кафедру в Ричмонде, но несмотря на все эти замечательные обещания я с таким же успехом мог бы планировать проповедовать слово Божие в Японии!

- Но теперь мятежники допустили просчет, сэр, - терпеливо объяснил Гэллоуэй, - по крайней мере, так считает генерал Поуп. Джексон застрял здесь, сэр, за многие мили от своих, и генерал Поуп планирует его отрезать и уничтожить. Вот почему Поуп здесь, сэр. Мы собираемся разделаться с Джексоном раз и навсегда.

- Вы действительно считаете, что Поуп с этим справится, майор? - язвительно спросил священник.

Гэллоуэй смягчил ответ:

- Я считаю, что генерал Поуп хочет попробовать, сэр, но никто из нас достоверно не знает, что генерал сможет сделать во время сражения. В смысле, он был весьма успешен на западе, сэр, но здесь не дрался, вот почему его прислали в Виргинию, так что я полагаю, он еще нас удивит. Да, сэр, думаю, еще до конца дня мы увидим славное сражение, и я даже рассчитываю, что мы победим.

Эта перспектива искушала преподобного Старбака. Он приехал в Виргинию с такими большими надеждами и смотрел, как эти надежды рушатся в прах, но теперь, похоже, всё-таки появился шанс на победу. Кроме того, сейчас было утро среды, и он знал, что ни за что не доберется до Бостона ко времени воскресной проповеди, а значит, запросто мог остаться и посмотреть, как заклятых врагов Севера разобьют в сражении. И какой же это будет прекрасной темой для проповеди, подумал он. Джексон падет столь же низко, как низвергнутый в бездну Сатана, и преподобный Старбак станет свидетелем сокрушительного краха этого демона. Он кивнул в согласии. Он останется и будет сражаться.

Весь день войска Джексона ждали в лесу. Основная часть солдат спала мертвым сном, и Старбак, расставив часовых по кромке леса, слышал похожее на жужжание пчел бормотание спящей армии. Двадцать четыре тысячи мятежников храпели всего в шести милях от Манассаса, но армияСевера не знала об их присутствии.

Люцифер принес Старбаку ранний ужин из холодной свинины, яблок и орехов.

- Еще янки объедаем, - объяснил он роскошную снедь, а потом присел на корточки рядом со Старбаком и уставился в поисках янки вниз, на пустую дорогу. Никого не было видно. - Так где же друзья чернокожих? - поинтересовался Люцифер.

- Бог их знает. Давай надеяться, что они нас не найдут.

Солнце стояло низко над горизонтом, и если повезет, ночь опустится быстрее, чем враг обнаружит убежище Джексона.

- Не хотите драться? - саркастически спросил Люцифер.

- Не хочу умирать.

- А вы и не умрете. Вы родились под счастливой звездой. Как и я. Я точно знаю.

Старбак посмеялся над уверенностью мальчишки.

- А я точно знаю, Люцифер, что каждый бедный сукин сын, погибший на этой войне, считал себя везунчиком, которого не убьют.

- Но мне и правда везет, - настаивал Люцифер, - и лучше бы вам везло так же, как и мне, потому что знаете, что я слышал от других скромных слуг? В полку есть люди, которым вы не нравитесь.

- Знаю, - ответил Старбак. Свинина была нежной, а яблоки свежими. Он гадал, сколько пройдет времени, прежде чем придется перейти обратно на галеты и соленые потроха.

- А вы знали, что они написали про вас письмо? - Люцифер бросил на него косой взгляд, а потом закурил одну из тех сигар, что добыл для Старбака. - Тот лысый написал письмо, вы в курсе? Тот, которому вы заставили меня вернуть часы, Медли-гдетотам, так его зовут? И я слышал, что еще три или четыре офицера его подписали, и по меньшей мере сорок или пятьдесят солдат, и его послали конгрессмену. Говорят, вы слишком молоды и вас нужно отправить вниз по течению, как только армия сможет от вас избавиться, - мальчишка ухмыльнулся и поднес ладонь к горлу, показав жестом, как его перережут. - У них от вас сплошные неприятности, майор.

Старбак сказал Люциферу, что авторы письма могут сделать с этой чертовой бумажкой.

- Никто меня вниз по течению не пошлет, - добавил он, - пока я побеждаю в сражениях.

- Но предположим, они не дадут вам победить? - заметил Люцфиер.

Старбак ответил на вопрос, неодобрительно пожав плечами, а потом стянул у мальчишки сигару.

- Знаешь, чему я научился на войне?

- Отбирать у людей курево?

- Что твой злейший враг не носит мундир противника, вот чему, - он застыл, не донеся сигару до рта, потому что на западе грохнул внезапный залп. Выстрелы были где-то вдалеке, но их гневный треск разорвал вечер. - Ну вот, опять, - сказал Старбак, а его сердце ёкнуло. Он гадал, уменьшится ли когда-нибудь этот страх, или он только увеличивается, пока невозможно уже будет держать спину прямо перед лицом сражения.

Просыпающиеся в лесу солдаты беспокойно прислушивались к звукам стрельбы. Все кроме новобранцев знали, как отличить мощь сражения по звуку стрельбы, и это сражение было яростным и упорным, так что они ждали, что получат приказ в него вступить, но приказов не последовало. Сражение продолжилось и в сумерках, и никто не знал, кто там дерется и кто побеждает, только легкое облако порохового дыма показалось над западным лесом.

Наконец, полковник Свинерд прибыл в Легион с новостями. Похоже, по главной дороге шла колонна янки, и Джексон приказал собственной бригаде Каменной стены напасть на нее и уничтожить.

- Правда, янки оказались слишком упрямыми и не побежали, - объяснил Свинерд. - Стоят плечом к плечу и дерутся как демоны.

- Я думал, мы должны прятаться от янки? - сказал Старбак.

- Полагаю, мы уже достаточно долго прятались. Может, Старина Джек посчитал, что пришло время дать янки напасть, - предположил Свинерд. Он поднял глаза к темнеющему небу и поморщился. - Может, не сегодня, а завтра? - он взглянул на Люцифера, присевшего у нового имущества Старбака. - Как ваш чернокожий? - грубовато спросил он.

- Выглядит вполне усердным.

- Как по мне, так он выглядит пронырой. У него мягкие руки, Старбак, что наверняка означает, что он был домашним любимчиком. А те штаны, в которых он был, когда вы его нашли, с длинными карманами, явно не принадлежат честному человеку. Если вам нужен хороший раб, достаньте себе туповатого негра с плантаций, который не боится работы, но этот мальчишка, на мой взгляд, выглядит опасным в качестве раба.

- Что значит опасным?

- Умным. Не у всех чернокожих мозги как у мула, видите ли. Некоторые очень хорошо соображают, и мой отец всегда считал, что умных нужно ломать в первую очередь. Выпори их до крови, а потом заставь работать до смерти, потому что если среди твоих людей возникнут какие-то волнения, можешь быть уверен, что их начали умники, так что избавься от умных, и не будет никаких волнений. Вот первое и последнее правило для владельца рабов, Старбак, а вы, вероятно, его нарушили. Я не считаю, что пороть рабов без повода - это по-христиански, и потому не предлагаю вам этого, но по-прежнему советую отослать мальчишку.

- Я этого не сделаю. Мне нравится Люцифер, - ответил Старбак.

- Люцифер? Так он себя называет? Боже ты мой! - Свинерд был шокирован нечестивостью этого имени. - Выясните, как его зовут на самом деле, Старбак. Не потакайте подобной чепухе! И заставьте его постричься. Вам же не нужен чернокожий денди. И Бога ради, заберите у него этот пистолет! Для начала, это противозаконно, но что важнее - если вы позволите ему считать, что он стоит выше остальных чернокожих, то скоро он решит, что стоит и выше вас. Дайте умному рабу палец, и он лишит вас руки, - полковник прервал этот поток советов, чтобы прислушаться к стрельбе, которая снова усилилась, словно обе стороны одинаково отчаянно пытались победить до того, как солнце скроется за горизонтом. - Нас, слава Богу, это не касается. Поспите этой ночью, Старбак, потому что смею сказать, что завтра мы будет по горло заняты янки.

Длинноволосый обладатель пистолета Люцифер проводил полковника глазами.

- Что он сказал обо мне? - спросил он Старбака.

- Дал мне хороший совет, - ответил Старбак. - Велел отхлестать тебя до крови и уморить работой.

Люцифер ухмыльнулся.

- Вы же не хотите так поступить. Я ваш талисман на удачу, майор, - он оглянулся в сторону уходящего силуэта Свинерда и сделал подчеркнуто строгий жест сжатым правым кулаком, который в последний момент разжал, и из него высыпались осколки костей и белый порошок.

Старбак решил, что узнал в мусоре, который выбросил Люцифер, ребра маленькой птички, но не хотел спрашивать, что означает сей странный жест. Он боялся это узнать, и потому вместо этого выглянул из-за деревьев и наконец увидел янки. Всадники скакали галопом по дальним полям, пришпорив лошадей в сторону стрельбы, которая до сих пор трещала на западе. Враг собирался вместе, как грозовые облака. И завтра он ударит.

Надежды преподобного Старбака, которые пали так низко во время неудобств железнодорожной поездки, теперь вновь воспарили, и снова именно едкий дым сражения наполнил его диким и радостным возбуждением. Он позавтракал с майором Гэллоуэем, а потом, оставив багаж на ферме, священник отправился верхом к станции Манассас, чтобы оценить причиненный ей ущерб и представиться в штабе генерала Поупа.

Генерал был сама любезность и охотно выдал знаменитому священнику разрешение остаться в армии, даже пригласил его следующие несколько дней поучаствовать вскладчину в штабных ужинах. Получив все эти знаки уважения, преподобный Старбак поскакал на юг, в Бристоу, чтобы посочувствовать своему старому другу Натаниэлю Бэнксу, на долю которого выпала малоинтересная задача по охране станции. Бэнкс, до сих пор считающий свои действия у Кедровой горы победой, горько пожаловался на теперешнее задание, но преподобный Старбак был не в настроении поощрять подобное злословие. Он воспрял духом, когда увидел, как из Уоррентона прибывает поезд за поездом, и каждый набит отозванными с укреплений у Раппаханнок войсками. Повреждение путей к северу от Бристоу означало, что пассажирам приходилось сходить с поезда в открытом поле, и вскоре цепочка стоящих паровозов и вагонов протянулась больше чем на две мили.

Солдаты уходили с поля в приподнятом настроении, хвастаясь, что они пришли дать Каменной стене пинка раз и навсегда. Священнику нравилось состоянии их духа. Его собственный дух воспрял еще больше, когда ближе к вечеру он услышал на севере звук канонады.

Он повел усталую лошадь в сторону этого звука, по тихим полям и покинутым лесам, пока, наконец, не приехал в долину, по которой бежала дорога на Уоррентон и тонкие струйки дыма показывали, что в низине идет сражение. Он поскакал в его сторону, прибыв как раз в тот момент, когда вражеский полк предпринял атаку на открытый правый фланг янки.

Одетые в серое нападавшие продвигались в шеренгах из двух рядов. На их винтовки были прикреплены штыки, отражающие багрянец последних лучей солнца. Они шли в четком строю, сначала сбив зигзагообразную изгородь, а потом через пастбище. Они шли молча, мятежники явно припасли свои знаменитые вопли для последних нескольких ярдов атаки. Некоторые мятежники слева от священника выкрикивали этот странный клич, но та, более мощная схватка между двумя шеренгами стрелков, похоже, шла без явного преимущества какой-либо из сторон.

Северяне увидели угрозу правому флангу и направили ей навстречу три полка, два из Висконсина и третий - из Нью-Йорка. Янки формировали ряды на повороте долины, пригнувшись за изгородью. Нападавшие, не представляя численности противостоящих их атаке янки, побежали вперед, и сумерки огласил их первый жуткий вопль. Этот вызов побудил северян за изгородью встать и дать нестройный залп через пастбище. Его шум прокатился по долине и эхом отдался обратно. В тускнеющем свете замелькал огонь из винтовок, а слоистое облако порохового дыма поплыло над лугом в сторону конфедератов, которые внезапно в изумлении застыли.

Преподобный Старбак, не замечая свистящих по бокам пуль, пытался криками приободрить северян. Первый залп остановил атаку мятежников, второй превратил их в кровавое месиво, а после третьего полк в сером начал отступать. Их стрельба совсем ослабла, а выстрелы северян участились. Один из флагов южан упал, его подхватили, но он тут же упал снова, когда знаменосца отбросила назад дюжина пуль.

- Вот как нужно поступать с демонами, ребята! - прокричал преподобный Старбак.

Груда мертвых и раненых показывала то место, где остановилась приливная волна атаки конфедератов, и теперь выжившие отступали и неохотно покидали эту неровную кровавую кучу. Чуть раньше священник вооружился револьвером Кольта из запасов Гэллоуэя, и теперь вспомнил о нем и вытащил из седельной сумки. Он выстрелил в сторону упорных мятежников, которые, несмотря на то, что их шеренга была разбита и вся в крови, еще пытались отстреливаться от превосходящих сил северян.

- Слева по касательной! Вперед! - прозвучал зычный голос, и Нью-Йоркский полк бросился вперед на остатки нападавших, словно в грозившиеся закрыться ворота.

- Стой! - приказал командир ньюйоркцев. - Цельсь!

Священник поспешил вслед за продвигающимися ньюйоркцами.

- Пли!

Залп ньюйоркцев обрушился на оставшиеся от фланга мятежников клочки. Это был убийственный залп, настолько мощный, что, казалось, отбросил выживших мятежников назад, словно ударом. В вечернем воздухе поднялся кровавый туман, когда пули вонзились в цель. Серые мундиры покрылись красным, а поле наполнилось еще большим числом мертвых и умирающих. Какой-то солдат откатился из рядов мятежников с хлещущей из глазницы кровью. Он рухнул на колени, словно в молитве, и преподобный Старбак триумфально закричал, выстрелив в него.

- Делаете Господню работу? - подъехал к нему полковник нью-йоркского полка.

- Не думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч[83], - провозгласил преподобный Старбак, а потом выстрелил в мятежника, который, похоже, отдавал приказания. - Это слова Господа нашего, - добавил он в сторону полковника.

- На сей раз мы уж точно делаем Господню работу как следует, - попытался перекричать залп своих солдат полковник.

- Молюсь об этом! - преподобный Старбак опустошил свой револьвер в надежде, что прикончил хотя бы одного мятежника. Его запястье болело от массивной отдачи оружия. Он давненько уже не стрелял и не был уверен, что помнит, как заряжать револьвер.

- Полагаю, вы не знаете, где сейчас Поуп? - спросил священника полковник.

- В последний раз я видел его в Манассасе.

- Вы собираетесь туда вернуться, сэр? В таком случае, не отнесете ли сообщение?

- Охотно.

Полковник нацарапал что-то в блокноте.

- Бог знает, где находятся основные силы Джексона, но они не могут быть далеко. Нам нужно к завтрашнему утру привести сюда всех, чтобы смести этого слизняка и покончить с ним, - он вырвал страницу из блокнота и протянул ее священнику. - Как мы покончили с этими мерзавцами, - сказал полковник, махнув в сторону разбитого полка мятежников, отступавшего с чудовищными потерями. Всё поле усеяли тела, а жалкая кучка уцелевших ковыляла в сторону дальнего леса. - Бедолаги, - сказал полковник.

- Бедолаги? Просто мусор! - заявил священник. - Демоны в обличье кретинов, полковник, это можно понять всего лишь мельком взглянув на форму их черепов. Они южане - слабоумные, с инфантильной моралью и преступники. Не жалейте их. Лучше пожалейте негров, которых они поработили.

- В самом деле, - пробормотал полковник, ошарашенный яростью в словах священника. - Вы доставите мое сообщение Поупу, сэр?

- С удовольствием, полковник, с удовольствием, - ответил преподобный Старбак, а потом, чувствуя себя так, словно и правда внес вклад в уничтожение власти рабовладельцев, развернул усталую лошадь и направился обратно через холмы.

С последними лучами солнца он прибыл к дымящимся руинам станции, где среди парящего в воздухе пепла на почерневших колесах стояли ряды искореженных и обугленных остовов вагонов. Акр за акром развалин, опустошения и разрушения. Священнику с его обострившимися чувствами показалось, что есть в этом ужасном зрелище нечто библейское, словно он был свидетелем гнева Господня, обрушившегося на пренебрегших своим долгом людей. Преподобный Старбак не сомневался, что Господь может даже использовать ненавистное господство рабовладельцев, чтобы покарать северян за грехи, но, несомненно, придет время, когда Север в них покается, и в этот счастливый день армии праведников принесут подобные этому кошмару разрушения в дома, города и фермы мятежников. И, возможно, как истово молился преподобный Старбак, это чудесное возрождение и последующая за ним победа начинаются прямо здесь и сейчас.

Он обнаружил командующего армией на ферме к северу от станции. Поупа окружала пара десятков офицеров высшего командования, среди них и майор Гэллоуэй, который по чину был ниже всех, его лицо покрывала пыль, а мундир пропитался потом. Поуп схватил принесенное преподобным Старбаком сообщение.

- Это от Уэйнрайта, - объявил он. Генерал быстро проглядел записку и настолько обрадовался прочитанному, что хлопнул по столу. - Он в наших руках! Он в наших руках! Он на дороге Уоррентон, и там блокирован. Он в ловушке. Он был в Кентервиле, а теперь отступает в сторону Уоррентона, - Поуп сделал тонкую косую пометку на одной из разложенных на столе карт.

- Я не видел никаких его следов в Кентервиле, сэр, - беспокойно заметил Гэллоуэй.

- И неудивительно! Парень отступает! - засмеялся Поуп. - Но какая разница, видели вы его или нет, Гэллоуэй? Не важно, где он был, важно, где он сейчас! А он прямо здесь! - он сделал еще одну пометку карандашом, в результате нарисовав на дороге Уоррентон крест, как раз в том месте, где преподобный Старбак видел, как отбросили атакующих мятежников. - Так что завтра все они окажутся в котле! - генерал не мог скрыть ликования. Почти год северяне вздрагивали при упоминании имени Каменной стены Джексона, а завтра Поуп покончит с этими страхами и уничтожит чудовище.

Майор Гэллоуэй, хотя и был по рангу ниже окружающих его бородатых мужчин, стоял на своем:

- А что насчет тех ребят, которых мой офицер видел у Салема, сэр? - он говорил о Билли Блайзе, который наконец-то появился с запутанной и не вполне убедительной историей о том, как его преследовали всадники-южане, и ему пришлось двое суток скрываться в ущелье у Голубого хребта, но вне зависимости от правдивости всего рассказа, его финальная часть казалась вполне достоверной. Блайз утверждал, что вернулся на позиции северян следуя вдоль подножия холмов у Голубого хребта, пока не добрался до пустынной ветки железной дороги Манассаса, но когда он попытался двигаться вдоль путей на восток, его чуть не захватили патрули кавалерии южан, охраняющие огромную войсковую колонну, идущую в сторону ущелья Торуфэир-Гэп. Люди Блайза подтвердили эту часть рассказа капитана, и Гэллоуэй принес мрачные новости Поупу.

- А насколько можно положиться на этого человека? - спросил Гэллоуэя Поуп. Генерал северян не хотел верить в то, что в сторону Манассаса двигаются дополнительные силы мятежников, предпочитая собственную теорию о том, что перехватит на главной дороге бегущего в панике Джексона.

- Капитан Блайз - это... - начал Гэллоуэй, но так и не завершил предложения. - Может, временами Билли ведет себя странно, сэр, - правдиво признался он, - но его люди подтверждают этот рассказ.

- И немудрено. Солдаты всегда поддерживают своих офицеров, - пренебрежительно заявил Поуп. - Так что конкретно он рассказал?

- Что через Торуфэир-Гэп движутся войска, сэр. Фургоны, орудия и пехота.

Поуп хихикнул.

- Ваш парень, Гэллоуэй, видел направляющийся на запад обоз Джексона. Будьте благоразумны, майор! Если Джексон отступает этим путем, - он провел карандашом с востока на запад, - то его фургоны и орудия не могут двигаться в противоположном направлении, разве что он еще глупее, чем мы думали. Нет, майор, ваш парень видел отступающих мятежников, а не идущих вперед, и завтра мы превратим это отступление в бегство!

Адъютанты Поупа одобрительно загудели. Завтра Север придаст войне другой курс. Завтра Север приступит к полному уничтожению мятежа в Виргинии.

Лишь один из старших офицеров решился возразить. Это был преклонного возраста артиллерист со звездочкой бригадного генерала на воротничке, похоже, достаточно обеспокоенный сообщением Гэллоуэя, чтобы спросить, стоит ли рисковать:

- Если мы останемся за оборонительными сооружениями Кентервиля, сэр, то сможем подождать, пока не подойдут силы Макклелана. Через неделю, сэр, со всем уважением, мы сможем подавить всех мятежников Виргинии.

- Вы хотите, чтобы я отступил? - язвительно поинтересовался Джон Поуп. - Наша армия, сэр, слишком привыкла отступать. Ей командовали люди, умеющие лишь отступать! Нет, на сей раз мы пойдем вперед, пришло время сражаться и время побеждать.

- Аллилуйя! - вмешался преподобный Старбак.

- Но где же Ли? - спросил Гэллоуэй, однако никто не услышал вопроса. Генерал Поуп со своим штабом отправились на собранный вскладчину ужин, уведя с собой священника и оставив Гэллоуэя в одиночестве.

Сражение прекратилось, как только дорогу поглотила темнота. Север, предположив, что Джексон попытается пробить себе путь через их ряды, возвестил о победе, а Джексон, чьей целью было втянуть северян в полноценную атаку, сохранял молчание. В темноте стонали раненые, а вокруг них, издавая шорохи, собиралась в темноте армия, чтобы начать убивать.

Глава двенадцатая

 В пятницу, 29 августа 1852 года, первые лучи солнца показались в Манассасе в половине пятого. Это был серый, как шкура волка, свет, лишь забрезживший в темном небе на востоке, разгоняя холод, но его оказалось достаточно, чтобы поднять на ноги армию Джексона. Солдаты скатали одеяла, и впервые после того, как они покинули горящую станцию, им разрешили разжечь костры.

- Теперь сукины дети знают, что мы здесь, так что нет нужды прятаться, - объяснил Старбак солдатам, а потом с удовольствием вдохнул дивный запах настоящего кофе, кипятившегося на многочисленных кострах.

В четверть шестого он наблюдал с зажатой в руках кружкой кофе, как пейзаж за главной дорогой обретает формы. Теперь там, где прошлой ночью было пусто, стояли войска. Бурое пятно дыма, еще поднимавшееся над станцией, отогнало армию от Манассаса, и Старбак видел ряды расположившейся лагерем пехоты, орудия и привязанных лошадей кавалерии. Враги, как и его собственные люди, варили кофе или брились, а любознательные офицеры янки навели свои бинокли и подзорные трубы в сторону притихших лесов на западе, где клубящийся дым наконец-то показал истинную позицию Джексона.

- Как думаете, мы будем драться здесь? - спросил Старбака капитан Итан Дейвис, протирая очки подолом кителя. - Это неплохое место для обороны, - добавил Дейвис, водрузив очки обратно на нос. Местность спускалась от леса в сторону главной дороги, и Старбак, как и Дейвис, полагал, что это неплохое место, для того чтобы остановиться и сражаться, потому что северянам придется атаковать вверх по холму, а за спиной мятежников будет укрывающий их лес.

Но когда взошло солнце, Джексон покинул эту позицию и приказал армии отступить на запад. Они отошли недалеко, лишь на полмили через пустые поля, к очередной неровной полоске мерилендских дубов, кленов и берез. Новый лес перемежался клочками луга, был разрезан двумя речушками и железнодорожным полотном, по которому так и не проложили рельсы и шпалы. По этому пути, как предполагалось, должна была пройти линия в обход станции Манассас, чтобы избавить поезда от необходимости платить непомерные сборы за использование железной дороги Ориндж-Александрия, но у инвесторов кончились деньги, и работы забросили, оставив лишь гладкое, широкое и поросшее травой железнодорожное полотно, изгибающееся по лесу по подготовленным для дальнейшей укладки путей канавам и высоким насыпям, всегда сохраняя тот же уровень на неровном рельефе. Именно на этом железнодорожном полотне и остановился Джексон со своими двадцатью четырьмя тысячами человек.

Бригаде полковника Свинерда предстояло оборонять полоску незаконченных железнодорожных путей, идущую по глубокой канаве. Ее восточный склон представлял собой удобную позицию для стрелка, который мог, столкнувшись с превосходящими силами противника, отступить в лес на западной стороне. В сотне шагов за канавой местность резко шла вверх, хотя на правом фланге Свинерда, где располагался Легион Фалконера, холм уже пропадал, так что правофланговые роты Старбака не имели за своей спиной естественной преграды, там лежал лишь молодой лесок и густой кустарник. Изменение рельефа также означало, что канава становилась неглубокой, а железнодорожное полотно превращалось в насыпь, в то время как наличие глубоких отвальных ям позади линии лишь затрудняло оборону. Отвальные ямы, в которые рабочие бросали землю и камни, ненужные при строительстве железной дороги, были заполнены только наполовину.

Отвальные ямы отделяли бригаду Свинерда от соседей с юга, и Старбак, как только все разместились на позициях, направился поприветствовать этих соседей, полк из Северной Каролины. Их полковник оказался высоченным, худым и светловолосым человеком среднего возраста с длинными щеголеватыми усами, приветливыми глазами и обветренным лицом. У него были очень длинные волосы с нарочито старомодной прической, струящиеся по выцветшему воротнику серого фрака.

- Полковник Илайя Хадсон, - представился он Старбаку, - из округа Стэнли, и горжусь этим, что бывает нечасто.

- Майор Старбак из Бостона, штат Массачусетс.

Полковник Хадсон отбросил прядь своих вьющихся волос, приоткрыв ухо:

- Полагаю, что мой слух замутнен артиллерией, майор, потому что могу поклясться, что слышал, как вы сказали "Бостон".

- Так я и сказал, полковник, так и сказал, но все мои ребята из Виргинии.

- Одному Богу известно, что привело вас сюда из Массачусетса, майор, но уверен, что рад с вами познакомиться. Ваши ребята готовы к драчке, так ведь?

- Надеюсь.

- Мои - настоящие мерзавцы, все до единого. Ни один не стоит и ломаного цента, но Господь свидетель, я люблю этих негодников. Так ведь, ребята? - полковник говорил достаточно громко, чтобы его могли расслышать ближайшие солдаты, и они широко улыбнулись при этих словах. - А этот майор, - Хадсон представил Старбака солдатам, - несчастный заблудший северянин, который сражается за нас, жалких мятежников, но будьте с ним милыми, ребята, потому что если его парни дадут слабину, мы превратимся в дохлых уток, ожидающих, когда их подберут собаки Джона Поупа. А мне что-то не хочется попасть сегодня в лапы церковника.

Старбак провел Хадсона к Легиону мимо отвальных ям и представил майору Медликотту, объяснив, что тот не только командует ближайшей к каролинскому полку ротой, но также отвечает за весь правый фланг Легиона.

- Действительно приятно познакомиться с вами, майор, - сказал Хадсон, протягивая руку. - Меня зовут Илайя Хадсон, и я из округа Стэнли, лучшего места во всей Каролине, даже несмотря на то, что моя любимая жена, да благословит ее Господь, происходит из округа Катоба. Как поживаете?

Медликотт, похоже, был недоволен дружелюбием высокого полковника, но выдавил из себя приличествующий случаю ответ.

- Мы находимся на убийственной позиции, - произнес Хадсон, махнув в сторону строительной канавы, за которой до ближайшего леса лежало голое поле. Позиция была убийственной, потому что атакующим со стороны леса янки пришлось бы пересечь эти пятьдесят шагов открытой местности под непрерывным обстрелом. - Не могу сказать, что я горю желанием убивать янки, - объяснил Хадсон, но если Всевышний желает, чтобы я это делал, то он явно позаботился о том, чтобы облегчить задачу, выбрав это место. Но кстати, если джентльмены с Севера смогут перебраться через железнодорожное полотно, то мы окажемся в большой беде. Если такое случится, можем сразу паковать вещички и возвращаться к своей обычной службе. Какова ваша профессия, майор? - обратился он к Старбаку.

- Полагаю, я военный. До войны я был студентом.

- Я мельник, - ответил на тот же вопрос Медликотт.

- Лучшей профессии и не сыскать, - отозвался Хадсон, - чем молоть дарованные Господом зерна, превращая их в хлеб. Это настоящая честь, майор, подлинная честь, и я горд встречей с вами.

- А ваша профессия, сэр? - спросил высокого Хадсона Старбак.

- Не могу определенно сказать, что у меня есть какое-то иное занятие, Старбак, кроме как любить Господа нашего и округ Стэнли. Полагаю, вы скажете, что я занимался всем понемногу и практически ничем, но в душе я бы назвал себя фермером. Я просто один из американских трудяг-фермеров, но чертовски этим горжусь, - Хадсон широко улыбнулся и снова пожал руки обоим офицерам. - Думаю, мне пора идти и убедиться, что мои мерзавцы не разбежались от скуки. Считаю честью сражаться рядом с вами, джентльмены, и желаю вам счастливого дня, - махнув рукой, Хадсон удалился.

- Отличный парень, - заметил Старбак.

- Народец из Северной Каролины такой хваткий, - сурово отозвался Медликотт. - Никогда не доверял выходцам из Северной Каролины.

- Что ж, он-то вам доверяет, - язвительно произнес Старбак, - потому что если мы дрогнем, то его обойдут с фланга.

Он оглядел стрелков Медликотта, устраивающихся поудобней в неглубокой канаве железнодорожного полотна, а потом повернулся, чтобы взглянуть на оставшиеся после строителей отвальные ямы, которые теперь представляли собой заросшие впадины, протянувшиеся на тридцать ярдов за импровизированным окопом. Каменистая и заросшая поверхность этих ям могла послужить скрытым проходом в тыл обороны мятежников.

- Думаю, нам следует забаррикадировать яму, - сказал Старбак.

- Не нужно меня учить, - ответил Медликотт.

Старбак взорвался:

- Слушай, ты, чертов сукин сын, - рявкнул он, - я не проиграю это проклятое сражение только из-за того, что ты меня не любишь. Если янки используют эту яму, чтобы подобраться к нам сзади, то я использую твою чертову черепушку в качестве мишени для стрельбы. Понятно?

Медликотт, не в состоянии справиться с напором гнева Старбака, сделал два шага назад.

- Я знаю, как нужно сражаться, - неловко выговорил он.

Старбак поборол искушение напомнить Медликотту о его трусости у Кедровой горы.

- Тогда убедитесь, что сражаеетесь, - произнес он вместо этого, - и устройте завал через яму себе же во благо. Он имел в виду баррикаду из веток, в которых атакующие запутались бы, а обороняющиеся могли использовать в качестве бруствера. Старбак прочитал на лице мельника обиду и пожалел о ярости в своем тоне. - Знаю, что вы меня не любите, Медликотт, - сказал он, пытаясь исправить положение, - но мы деремся не друг с другом, а с янки.

- И вы - янки, - угрюмо заявил мельник.

Старбак во второй раз поборол позыв наорать на мерзавца.

- Отправьте своих ребят строить завал, - он заставил себя говорить спокойно, - а я скоро вернусь и взгляну на него.

- Не доверяете мне, вот оно что?

- Я слышал, вы прекрасно пишете письма, - сказал Старбак, - но не в курсе, хорошо ли у вас получится устроить баррикаду.

Сделав этот последний выстрел, он удалился, выдохнув из легких свою неудовлетворенность вместе со струйкой сигарного дыма. Он размышлял, не следует ли изменить обычный порядок расположения Легиона, направив роту Траслоу на правый фланг, а Медликотта - на левый, но подобные действия были бы восприняты правофланговыми ротами как глубочайшее оскорбление, а Старбак хотел продемонстрировать хотя бы солдатам, если не офицерам этих рот, что он им доверяет. Он направился к северному краю рядов Легиона, где в самой глубокой части строительной канавы окопалась рота Траслоу. Слева от бригады расположились мелкие батальоны из Флориды. Траслоу расхаживал по открытой местности перед канавой, чтобы убедиться, что его солдаты знают точное расстояние до леса.

- Отсюда до кромки леса семьдесят пять ярдов, - сказал Траслоу Старбаку, - а даже слепой сукин сын может попасть в янки с семидесяти пяти ярдов. Пуля даже снижаться не начнет, - он повысил голос, чтобы его услышали ближайшие солдаты из Флориды. - Цельтесь говнюкам прямо в сердце, и в худшем случае продырявите им брюхо. Это резня для малолеток, ничего сложного.

Сложно было сражаться на открытом пространстве, когда траектории пущенных на большое расстояние пуль должны были быть настолько четкими, чтобы при выстреле, правильно нацеленном в находящегося в трех сотнях ярдов противника, пуля пролетала над головой солдата, стоящего в сотне шагов ближе. Старбаку уже доводилось видеть, как в результате залпа всего полка в сторону шеренги застрельщиков ни одна пуля не попадала в цель.

Штабные офицеры постоянно шныряли взад-вперед, наблюдая, не надвигается ли атака янки со стороны леса на дальнем конце поля. Полковник Свинерд тоже отправился на подобную разведку, а вернувшись, сообщил все добытые новости Старбаку.

- Они еще не атакуют, - сказал он.

- Думаете, они придут?

- Если они поступят так, как от них ожидают, то да.

Он подтвердил, что вчерашние действия у дороги и в самом деле были нацелены на то, чтобы заставить янки атаковать. - Полагаю, наша задача - удерживать их здесь, пока Ли не приведет остальную армию.

Слова Свинерда были первым упоминанием главнокомандующего, которое услышал Старбак с тех пор, как они прибыли в Манассас.

- Где Ли? - спросил он.

- По ту сторону Торуфэир-Гэп, - объяснил Свинерд.

- Так близко? - удивился Старбак.

- Полагаю, там-то он и намеревался оказаться с самого начала, - сообщил Свинерд с нескрываемым восхищением. - Он послал нас вперед, чтобы выманить янки от реки, а теперь следует за ними, и если нам удастся сдерживать янки всё утро, то к полудню Ли свяжет их по рукам и ногам. Если того пожелает Господь, так-то вот, - набожно добавил полковник. Тик на его правой щеке, постепенно исчезающий после того, как он бросил пить, загадочным образом вновь полностью вернулся. На мгновение Старбак задумался, не приложился ли Свинерд к бутылке, а потом понял, что тик был просто симптомом нервозности - полковнику предстояло первое сражение в качестве командующего бригадой, и он отчаянно хотел добиться успеха. - Как ваши ребята? - спросил Свинерд.

- Неплохо, - ответил Старбак, гадая, какие симптомы нервозности проявляются в его собственном поведении. Возможно, несдержанность?

Свинерд повернулся и указал на холм позади рядов Легиона.

- Там я поставил арканзасских ребят Хаксалла. Если дела пойдут неважно, пришлю его вниз на подмогу, но как только они спустятся, других резервов у нас не останется.

- Артиллерия? - поинтересовался Старбак.

- Не видел никакой, - ответил Свинерд. - Полагаю, ее и нет, но если Ли доберется быстро, то, может, она нам и не понадобится.

Полковник снова забрался на свой командный пост. Солнце поднялось выше, обещая еще один душный день. На юге раздавались приглушенные расстоянием звуки ружейной стрельбы, но сложно было судить, шла ли там яростная схватка, или просто кто-то пытался спровоцировать дальние заставы. Некоторые солдаты Старбака заснули во время ожидания. Несколько человек прикрепили к кителям бумажные ярлыки, чтобы можно было опознать тела в случае смерти, а другие писали письма, читали или играли в карты. В отвальной яме теперь вырос завал по грудь высотой.

- Достаточно высоко для вас? - спросил Старбака Медликотт.

- А для вас? - отозвался Старбак. - Этот завал должен спасти вашу жизнь, а не мою.

- Если они вообще атакуют, - заметил Медликотт тоном, предполагавшим, что Старбак просто был паникером.

Ближе к полудню Старбак и сам начал гадать, атакует ли вообще армия северян.

Может, северяне обнаружили приближение Ли и ускользнули, чтобы устроить сражение в другой день, потому что этот был сонным, и его спокойствие не прерывалось ничем более угрожающим, чем случайные и далекие выстрелы из винтовок. А потом, как только Старбак убедил себя, что сегодня они будут избавлены от необходимости сражаться, лес слева взорвался яростной ружейной стрельбой. Солдаты, которых застали врасплох, быстро положили винтовки поверх грубого бруствера на краю оврага. По всему ряду защелками курки взводимого оружия, но янки так и не появились на смертельном открытом пространстве, лишь испуганный олень метался туда-сюда, прежде чем кто-то его подстрелил.

Затем к позиции Легиона прискакал штабной офицер из расположенной к северу бригады, приказывая выступить к лесу.

- Для чего? - спросил его Старбак.

Штабной офицер вспотел и был на взводе, с саблей в руке.

- Там янки. Вы можете ударить им во фланг.

- Выполняйте, Старбак! - полковник Свинерд прибыл как раз вовремя, чтобы услышать офицера. - Идите за ними!

Старбак послал Коффмэна рассказать полковнику Хадсону, что происходит. Он хотел, чтобы каролинцы были в курсе событий, как и Хадсон обещал сообщать Старбаку об угрозах с южного фланга. Потом Старбак вскарабкался на край канавы.

- Легион!

Солдаты выбрались из строительной канавы и построились в две шеренги. Старбак занял место в центре, где так и не развернули отсутствующие боевые знамена.

- Вперед! - закричал он. В лесу трещала пальба сражения, в которую врывались вопли мятежников. Сложно было сказать, кто начал атаку, но, очевидно, какие-то войска мятежников пересекли железнодорожное полотно, чтобы преградить путь янки по лесу, куда теперь вел Легион Старбак. Он шел быстро, понимая, что выстроенная шеренга в дубраве всё равно рассеется, но зная также, что нельзя пренебрегать шансом обнаружить открытый фланг янки.

Солдаты за его спиной тяжело дышали, пробираясь по подлеску и на бегу ломая сухие упавшие ветки. Старбак вел Легион налево, по диагонали от линии обороны мятежников. Он заметил просачивающийся через листву впереди дым, а потом мелькание синих мундиров - через лес бежала группа северян. Он бросился в сторону врагов, но синие мундиры исчезли за деревьями. Где-то выпалила винтовка, и Старбак услышал, как пуля рвет листву над головой, но не увидел дыма из винтовки и не мог сказать, кто стрелял - свой или чужой. Он замедлил бег, чтобы перевести дыхание.

Легион давно уже потерял порядок построения, в лесу роты рассеялись и теперь огибали деревья, как свора взявших след охотничьих собак. Слева от Старбака раздался залп, но ни одна пуля не полетела в его сторону. Через кусты мимо двух рот промчалась лошадь без седока, вся в пене и вытаращенными глазами. Вдруг показалось, что врага в лесу нет. Старбак слышал выкрикиваемые приказы и время от времени - ружейную стрельбу, но никого не видел и испугался, что завел Легион не туда, но потом внезапно обернулся налево, предупрежденный звуком выстрела.

И там неожиданно появился враг. Кучка янки стреляла, опустившись на колено, но не в легионеров, а в других южан, слева от Легиона. Значит, Старбак действительно внезапно наткнулся на открытый левый фланг северян.

- Легион, стоять! Цельсь! - он дал своим людям совсем мало времени. Они остановились и подняли оружие.

- Пли!

Небольшой отряд янки был жестоко сметен. В пару десятков человек выпустили больше сотни пуль, и только один оказался способен встать после залпа, и этот окровавленный человек шатался.

- Перезаряжай! - приказал Старбак. - Хочу услышать ваш боевой клич!

Легион заулюлюкал. Старбак вспомнил, что не приказал солдатам примкнуть штыки, но уже было слишком поздно это исправлять. Легион спустили с цепи, и ничто не могло остановить эту нестройную атаку вопящих людей через лес, на открытый фланг врага. Лес впереди наполнился бегущими янки. Слева прибывало всё больше мятежников, и Старбак велел своему полку свернуть направо.

- Сюда! Сюда! - из его легких вырывалось тяжелое дыхание. Где-то снова и снова кто-то вскрикивал, этот жалобный и жутковатый звук внезапно замер, прерванный выстрелом из винтовки.

Старбак перепрыгнул через мертвеца, споткнулся об упавшее дерево, протиснулся через кусты лавра и очутился на открытом пространстве, заполненном бегущими людьми.

- Стой! - крикнул он. - Остановитесь здесь! Заряжай!

Легион выстроился в неровную шеренгу на краю леса и выстрелил по толпе отступающих янки. Солдаты слишком запыхались и были слишком возбуждены, чтобы стрелять как следует, но их залп заставил янки поторопиться с паническим бегством. Слева от Легиона появился еще один полк мятежников и бросился преследовать врага по лугу, но когда восьмая рота ринулась вслед, капитан Траслоу вернул ее на место, как раз за секунду до того, как с противоположного края луга начала действовать батарея северян. Первая пушка выпустила заряд картечи по оказавшимся уязвимыми преследователям. Вторая пушка выстрелила, целясь по солдатам Старбака. Снаряд просвистел над их головами и взорвался в лесу как раз в тот момент, когда по пастбищу прокатился залп северян.

- Назад! - крикнул бежавший рядом с Легионом полковник Свинерд. - Назад к железной дороге, ребята. Молодцы!

- Лейтенант Хоуз? - позвал Старбак. - Направьте отряд, чтобы собрать оружие и боеприпасы!

- У нас есть несколько пленных, сэр, - откликнулся Хоуз.

Старбак не знал о пленных, которые представляли собой печальную группку из дюжины человек под охраной капрала, которую нужно было сопроводить в штаб бригады. Люди Хоуза нашли пару десятков годных винтовок и несколько сотен патронов и отнесли их обратно через лес.

- Хорошее начало, - сказал Старбаку полковник Свинерд, когда Легион вновь оказался в канаве железнодорожного полотна.

- Легкая пожива, - снисходительно заметил Старбак. Он не мог припомнить ни единой пули, которая бы прошла рядом. Он понимал, что Легиону лучше не ввязываться в сражение, но был рад, что полку выпала такая быстрая и простая победа. Как и сказал Свинерд, начало выдалось хорошим.

- Но ваш Медли-гдетотам и с места не сдвинулся, - Люцифер подождал ухода Свинерда, прежде чем заговорить со Старбаком. - Я за ним наблюдал. Он завел своих людей в лес и там остановился. Вы шли вперед, а он остался сзади.

Старбак хмыкнул, не желая поощрять бесцеремонность Люцифера.

- Сколько тебе лет? - спросил он беглого раба.

Люцифер удивленно моргнул при неожиданном вопросе.

- Семнадцать, - ответил он после некоторой паузы. - А что?

Старбак подозревал, что Люцифер накинул себе по меньшей мере год.

- Ты слишком молод, чтобы умереть, вот что, так что вернись обратно к обозу.

- Не собираюсь я умирать. Я заговорённый, - объявил Люцифер.

- Заговорённый? - переспросил Старбак. - Как это?

Он вспомнил о хрусте птичьих костей.

- Просто заговорённый, - ответил Люцифер. - например, меня ни разу не ловили, когда я воровал. Пока не поймали ваши солдаты, а вы тут как тут! - ухмыльнулся он. - Понятно? Заговорённый.

- Но ты был вором, - сказал Старбак, не то чтобы неодобрительно, а просто чтобы закрепить первый клочок сведений, который выдал Люцифер о своем прошлом.

- Думаете, иначе я бы носил те штаны с длинными карманами? Их дал мне Мик.

- Мик?

- Мистер Мик Уайт, - объяснил Люцифер. Он владеет на станции Манассас большой таверной, и я работал на него.

- Был его рабом?

- Был его вором, - ответил Люцифер. - Но он хотел, чтобы я и другими вещами занимался. Говорил, потому что я молодой и симпатичный, - он иронично рассмеялся, но Старбак уловил в этих словах тревогу.

- Какого рода вещами? - спросил Старбак.

- Вам нужно объяснять? Вы что, не знаете про аппетит?

- Аппетит?

Но прежде чем Люцифер смог ответить, раздался громкий хруст сломанных веток в лесу по ту сторону убийственного открытого пространства. Легион замер с пальцами на спусковых крючках, но больше никаких звуков не последовало. Справа снова началась стрельба, но то далекое сражение вел кто-то другой. Старбак поискал глазами слугу, но Люцифер испарился вместе со своим прошлым. Перед Старбаком стоял молчаливый лес. Где-то за этой тишиной собирались восемьдесят тысяч янки, но здесь и сейчас было затишье.

Старбак решил не ставить застрельщиков в лесу. Открытое пространство между канавой и краем леса было слишком широким, так что к тому времени, когда застрельщики вернулись бы к Легиону, бегущие янки оказались бы уже на полпути через луг. Каролинцы находились справа от Легиона, но лицом к более узкой полоске открытого пространства, и предусмотрительно выставили линию застрельщиков среди деревьев, и именно эти люди предупредили Старбака о второй за день атаке янки, гораздо лучше организованной, чем первое нескладное продвижение.

Стычка застрельщиков долго не продлилась. Янки надвигались слишком мощно, и лес был не тем местом, где кучка рассеянных солдат могла противостоятьнатиску целой орды. Каждый из застрельщиков Хадсона выстрелил по одному разу, а потом они побежали спасать свои шкуры, но и этого нестройного залпа оказалось достаточно, чтобы предупредить Легион о приближающейся атаке.

Старбак находился в канаве вместе с третьей ротой, которой теперь командовал легко выходящий из себя и возбужденный Уильям Паттерсон, бывший каменщик и бездонный источник шуток о могильных камнях. Паттерсон хотел казаться джентльменом и отметил неожиданное повышение, нацепив красный кушак, шляпу с пером и саблю. На время этого сражения он отложил шляпу и саблю, но кушак по-прежнему выдавал его офицерское звание.

- Готовьсь, ребята, готовьсь! - приказал он, и солдаты облизали сухие губы и с тревогой уставились на лес. - Они идут, ребята, идут! - прокричал Паттерсон, но зелень леса еще была пуста, лишь солнечные зайчики мелькали на деревьях, а дым так и не наполнил душный воздух.

А потом внезапно показались северяне. Совершенно бесшумно они оказались в поле зрения. Сияли яркие флаги и штыки. Секунду, всего одно мгновение, перед глазами Старбака предстало редкое зрелище - целая армия шла в атаку прямо на него, и он приказал открыть огонь.

- Пли! - эхом откликнулся Паттерсон, и его рота исчезла в облаке порохового дыма.

- Пли! - прокричал Мокси своей роте по соседству. Солдаты Паттерсона заталкивали пули в винтовки шомполами и тянулись за сложенными в лежавших у бруствера шляпах капсюлями.

- Пли! - приказал капитан Пайн четвертой роте.

- Пли! - раздался голос лейтенанта Хоуза из пятой.

Янки шли в атаку по косой, появившись из-за деревьев с юга, а потом и с севера.

И внезапно на Старбака накатился звук атаки, словно гигантская волна обрушилась на берег. Это был звук мощной пехотной атаки: выкрикиваемый боевой клич, вопли и проклятья, грохот барабанов и звуки горнов позади них, хлопки вырывающихся из стволов винтовок его собственных солдат пуль, шлепки вонзающихся в плоть пуль, крики и вздохи первых раненых, стук шомполов по металлу винтовок, свист пуль минье с полым концом, топот тысяч тяжелых башмаков, выкрики приказов и ругательства солдат, когда им не удавалось разорвать патрон.

Это было бесконечное крещендо звуков, грохот беспощадных звуковых волн, которые заглушали все чувства, как их уже затуманил дым. Теперь можно было лишь сражаться - добавить к дыму свинца и отогнать прочь громыхающего и выкрикивающего ругательства врага. А враг мог лишь двигаться вперед, шеренга за шеренгой шли солдаты в синих мундирах под полосатыми знаменами.

- Пли! - крикнул янки.

- Пли! - ответил ему голос Траслоу с левого фланга Легиона.

- Высоко стреляют, - торжествующе заявил рядовой Мэттьюз в нескольких шагах от Старбака, а потом его отбросило попавшей в голову пулей, которая снесла ему полчерепа, забрызгав соседей кровью и мозгами. Лейтенант Паттерсон стоял как вкопанный, пока тело Мэттьюза сползало к его ногам. Тело дернулось, и из раздробленного черепа хлынула кровь.

- Пли! - крикнул Старбак. Он увидел, как молодой парень нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало, а парнишка все равно начал заталкивать еще один заряд в дуло, где, возможно, уже скопилось несколько. Старбак подобрал липкую от крови винтовку Мэттьюза и подбежал к тому солдату.

- Сначала стреляй, черт возьми, а потом заряжай! - рявкнул он, протягивая испуганному парнишке новое оружие. Старбак забрал у него винтовку и выбросил ее из канавы.

Он выпалил из собственной винтовки в серую пелену дыма, а потом побежал вдоль канавы мимо роты Мокси, туда, где Медликотт оборонял уязвимый правый фланг. Мельник был уже достаточно испуган, стреляя из револьвера в созданную обеими сторонами дымовую завесу, превратившуюся в единое вонючее и мерзкое желтое облако. Похоже, атака янки остановилась, хотя они и не были побеждены. Северяне закрепились на открытой местности и пытались подавить мятежников залповым огнем.

- Мы еще здесь, Старбак, мы еще здесь! - заговорил с ним полковник Хадсон, появившийся на своем левом фланге с подобной же целью. - Сегодня республиканская партия мистера Линкольна несколько шумновата, не правда ли? - сказал полковник, махнув в сторону янки ореховым хлыстом, который явно был его любимым оружием. Пуля пролетела мимо длинных волос Хадсона. - Вот же гнусный выстрел, - пожаловался полковник. - Чудовищная стрельба! Им стоит получше попрактиковаться.

А потом из-за дыма раздался еще один громкий боевой клич, вторая волна чудовищных звуков накатывалась на оборону мятежников.

- Боже ты мой! - произнес Хадсон. - Полагаю, идет вторая партия. Держитесь, ребята! Держитесь! - он отправился обратно вдоль своих рядов.

- Иисусе! Иисусе! - майор Медликотт засовывал капсюли в револьвер. - Иисусе! - он поднял оружие, заряженное лишь наполовину, и вслепую выстрелил в дымовую пелену. За ней стрельба янки ослабла, пока первая волна атакующих уступала место второй. Мятежники стреляли во мрак, видя свои мишени только как темные тени на фоне светящегося облака дыма, а потом из этого туманного облака материализовалась вопящая толпа с примкнутыми штыками.

- Назад! - крикнул Медликотт, и его солдаты начали вылезать из неглубокой канавы.

- Стоять и драться, чёрт возьми! - рявкнул Старбак, но паника заразительна, и рота промчалась мимо него. Секунду Старбак стоял в широкой канаве один, а потом увидел открытые рты атакующих янки в десяти шагах впереди и побежал спасать свою шкуру. Он ждал, что в любое мгновение ему в спину вонзится пуля, пока взбирался по западному склону канавы, последовав за ротой Медликотта в заросли кустов и молодой поросли.

Янки учуяли победу. Они возбужденно кричали, спрыгивая в канаву и взбираясь на противоположный склон. Их знамена рванули вперед. Между Легионом и каролинцами Хадсона открылся проём, и в него ринулась пехота северян, обнаружив неохраняемую отвальную яму. Как волна освобожденной прорывом плотины воды, они хлынули в эту ложбину, но наткнулись на завал. На секунду они отпрянули, потому что спутанные ветки помешали стремительному продвижению, а потом растеклись по бокам преграды, поднявшись к краям ямы.

- Пли! - полковник Свинерд привел с холма арканзасский батальон Хаксалла, чтобы противостоять атаке янки, когда они попытались выбраться из отвальной ямы. Винтовки обрушили в яму огонь. Мятежники не могли промахнуться, потому что янки набились туда, как сельди в бочке. - Пли! - приказал майор Хаксалл, хлестнул второй залп, и показалось, что вся масса янки задрожала, как раненое животное.

- Постройте своих людей и деритесь! - гневно рявкнул Свинерд Старбаку. - Деритесь, чёрт возьми!

- Чёрт! - Старбак находился в замешательстве. Атакующие в яме были уничтожены, но всё новые янки перебирались через канаву и атаковали через кустарник, где им оказывала сопротивление кучка упрямых южан. Старбак вслепую пробирался по лесу в поисках солдат, любых солдат, но натыкался только на хаос, а потом заметил Питера Ваггонера, огромного сержанта и любителя библии из четвертой роты. Боже ты мой, подумал Старбак, но если четвертая рота отброшена от железнодорожного полотна, то, должно быть, и весь Легион покинул позиции.

- Ваггонер!

- Сэр?

- Где твоя рота?

- Здесь, сэр! Здесь! И там, испуганно скорчившись за спиной огромного сержанта, находилась большая часть четвертой роты. Капитан Пайн пытался выстроить солдат в шеренгу и орал, чтобы встали и сражались.

- Примкнуть штыки, - приказал Старбак, - за мной! Ура! Бога ради, не молчите!

Леденящее кровь улюлюканье мятежников прорезало воздух, когда рота последовала за Старбаком в сторону железнодорожного полотна. Чёрт возьми, их не разобьют! Перед Старбаком появились янки, и он выстрелил из револьвера одному из них прямо в лицо, которое, казалось, исчезло в красной пелене, а от отдачи у Старбака дернулось плечо. Он чуть не поскользнулся в луже крови и снова выстрелил в гущу синих мундиров впереди.

- В атаку! - заорал он. - В атаку!

И солдаты Ваггонера пошли за ним, вопя как выпущенные на волю демоны, а потерявшие порядок янки отпрянули. К отчаянной атаке через кустарник присоединились и другие группы рассеянных по лесу легионеров, так что теперь Старбак вел в эту безумную, безнадежную и злобную контратаку почти треть полка. Северяне были в шаге от победы, но внезапно смешались от неожиданного сопротивления.

Янки отступили.

Старбак вновь нырнул на железнодорожное полотно. На противоположном склоне северянин поскользнулся, оглянулся и вскинул винтовку. Старбак выстрелил в него, услышал крик, а потом перепрыгнул через падающее тело и, споткнувшись, распластался на вершине насыпи. Над его головой грохнул выстрел, а потом мимо хлынула волна солдат полка, и огромная рука подняла его на ноги.

- Давайте, сэр! - это был сержант Питер Ваггонер. Где-то выпалила пушка, добавив к гулу сражения новый звук. За спиной Старбака, на краю отвальной ямы, по-прежнему звучали залпы, превращая лощину в склеп. Янки отступали, оглушенные яростью контратаки мятежников. Старбак пробежал мимо груды тел, убитых в винтовочной дуэли, которая предшествовала второй атаке янки. Он понял, что уже не командует солдатами, и теперь они дерутся, управляемые инстинктом, без четких приказов, и рванул вперед, чтобы попытаться обогнать их и каким-то образом снова вернуть под контроль.

Янки вытащили к краю леса маленькую пушку. Орудие едва достигало четырех футов и имело короткий и широкий ствол. Им удалось выстрелить один раз, и теперь команда из четырех человек отчаянно пыталась оттащить орудие обратно в лес, чтобы спасти его от вопящей, обезумевшей от сражения серой волны. В спешке одно из колес пушки застряло в дереве, и отступление батареи остановилось.

- Пушка! - крикнул Старбак.

Если он сможет направить людей к орудию, то это даст шанс восстановить контроль над Легионом.

- К пушке! - повторил он и сам побежал в сторону орудия.

Что-то больно стукнуло его в левое бедро, заставив развернуться и чуть не сбив с ног. Он сделал неуверенный шаг, ожидая, что боль вот-вот обожжет тело. Глубоко вздохнул, приготовившись закричать, но вместо этого чуть не всхлипнул, почувствовав, как по ноге потекла влага, а потом понял, что вражеская пуля просто пробила фляжку. Это была не кровь, а вода. Бедро болело, но ранен он не был, и вместо крика от боли он издал дерзкий вопль облегчения. Воздух вокруг наполнился воплями мятежников. Один из канониров янки, понимая, что застрявшее орудие потеряно, склонился к нему, чтобы потянуть за запальный шнур, и Старбак, с ужасом осознав, что пушка заряжена и град картечи вот-вот обрушится на его солдат, сделал последний выстрел из револьвера. Он увидел яркую вспышку на стволе пушки, когда пуля отрикошетила от бронзы, и потом эта последняя пуля свалила вражеского канонира наземь.

- Легион! - заорал Старбак. - Ко мне!

Теперь он был уже среди деревьев, в нескольких ярдах от пушки. Янки бежали по переломанному и затянутому дымом лесу с искромсанными пулями деревьями.

- Легион! Легион! Легион! - кричал Старбак. Он добрался до пушки и положил властную руку на поцарапанный пулями ствол. - Легион! Встать в шеренгу! Встать в шеренгу! Пли! Легион! Легион! - он орал, как безумный, словно мог навязать свою волю возбужденным солдатам лишь силой мысли и голоса. - Становись! - отчаянно выкрикнул он.

И солдаты наконец его услышали и подчинились. Роты перемешались, офицеры отсутствовали, сержанты и капралы были мертвы, но обезумевшие атакующие каким-то образом смогли выстроиться в неровную шеренгу для стрельбы и выпустили в лес залп. За ним последовал аналогичный залп со стороны врага. Отступающие в лес янки развернулись и выстроились в собственную шеренгу. Один из солдат Старбака закричал, получив ранение в ногу, а другой поковылял обратно на залитую солнцем дымную поляну с сочащейся из-под пальцев, которые он прижимал к животу, кровью. Пуля вонзилась в один из захваченных ящиков с боеприпасами для пушки. Кто-то снова и снова призывал Господа.

Господь всемогущий, подумал Старбак, им удалось выжить. Он почувствовал тошноту и стыд. Руки Старбака дрожали, когда он заряжал револьвер. Он потерпел неудачу, чувствуя, что Легион распался, как проломленная плотина, и ничего не мог с этим поделать. В его глазах стояли слезы, слезы стыда из-за того, что он провалил дело. Он вдавил капсюль в ячейку револьвера и выстрелил в темную завесу дыма за деревьями.

- Сэр! - рядом с ним появился капитан Пайн из четвертой роты с почерневшими от пороха губами и красными от дыма глазами. - Мы должны забрать пушку, сэр? - указал он на захваченное орудие.

- Да! - ответил Старбак, заставив себя успокоиться, чтобы поразмыслить. - Продолжайте стрельбу! - крикнул он в сторону неровного строя Легиона, а потом более тщательно осмотрел пушку. Неподалеку лежала мертвая лошадь, лишь одна, а передка не было, лишь деревянные ящики с боеприпасами, и Старбак вспомнил, как Свинерд рассказывал ему о горных гаубицах старой армии США, и понял, что эта двенадцатифунтовая пушка и есть одна из тех старых пушек для использования на неровном рельефе, которые перевозят на спине вьючной лошади. Эта захваченная гаубица была легким орудием, но всё равно понадобилось бы полдюжины человек, чтобы вытащить ее из леса и установить на железнодорожном полотне, и Старбак знал, что отсутствие даже полудюжины солдат ослабит его ряды, позволив янки ринуться обратно. Может, подумал он, нужно просто испортить пушку и бросить ее, а потом заметил позади своей хрупкой линии обороны массу синих мундиров, и его охватила паника.

Он уже готов был приказать развернуться и отбить атаку нового врага, но потом понял, что эти синие мундиры принадлежали пленным. То были янки, выжившие в кошмаре отвальной ямы, которые теперь выбирались из нее на открытое пространство.

- Возьмите этих янки, - велел Старбак Пайну, - и пусть они оттащат пушку назад. И осторожней, она заряжена!

- Использовать пленных, сэр? - спросил Пайн, явно шокированный этой идеей.

- Выполнять! - Старбак снова оглянулся на восток, и увидел, что его солдаты упорно стреляют и перезаряжают, стреляют и перезаряжают. Большая часть укрылась за деревьями, как и янки, и это означало патовую ситуацию, но вскоре Легиону придется отойти в свою канаву железнодорожного полотна, и Старбак намерен был отступить в правильном порядке. Он не потеряет контроль, как раньше.

Лейтенант Пайн пререкался с пленным офицером-янки. Старбак нагнулся к лафету пушки и подобрал кусок веревки толщиной в дюйм с привязанными к ее концам продолговатыми крючками. Он бросил веревку Пайну.

- Пристрели ублюдка, если не хочет делать, что велено! - рявкнул он.

Пайн наконец-то организовал угрюмую рабочую партию из дюжины пленных, которым выдали веревку. Сам Пайн вдел один из крюков в люнет - кольцо на лафете - и велел своей неохотно приступившей к работе команде тянуть. Лафет крутанулся, и пушка высвободилась из дерева, так что ее короткий ствол с почерневшим дулом развернулся в сторону бывших владельцев.

- Стой! - крикнул Старбак.

Пораженные пленные бросили веревку.

- Дорогу! Дорогу! - заревел Старбак тем солдатам, которые стреляли во врага перед пушкой. - Дорогу!

Два солдата огляделись, заметили перед собой пушку и быстро отбежали в сторону. Старбак, убедившись, что на поле нет легионеров, склонился над колесом и схватился за запальный шнур. Он подождал немного, пока не увидел, что несколько северян выступили из-за деревьев и прицеливаются, и дернул.

Пушка грохнула, как удар молота судьбы. Дым выплеснулся на тридцать ярдов, а само орудие от отдачи выкатилось из леса, чуть не наехав на тащивших его синемундирников. Снаряд картечи разорвался прямо у дула, и пули рассеялись, как гигантский заряд дроби. От взрыва у Старбака зазвенело в ушах.

- Увозите ее! Быстро! - крикнул Старбак перепуганным пленным янки. - Не будут работать - выпорите их, - велел Старбак Пайну. - Мы, рабовладельцы, умеем пороть!

Запуганные пленные начали тянуть с такой силой, словно от этого зависела их жизнь, и дымящаяся пушка покатилась по неровной поверхности так быстро, что подпрыгнула на два фута в воздухе, наткнувшись на распростертое тело. Дым от выстрела рассеялся, обнажив кусок изодранного картечью леса.

- Продолжать стрельбу! - крикнул Старбак солдатам, а потом, когда команда Пайна оттащила пушку обратно по самой неглубокой части канавы и потянула вверх, в редкий лесок, Старбак побежал к правому флангу, чтобы определить, где кончается шеренга.

Он нашел лейтенанта Паттерсона.

- Где Медликотт? - Старбак попытался перекричать ружейную пальбу.

- Я его не видел, сэр.

- Пусть ваши люди перезарядят, идите обратно к железной дороге и приготовьтесь стрелять, когда вернутся остальные! - Старбаку приходилось орать на фоне грохота выстрелов.

Паттерсон кивнул. С вытаращенными глазами и безумным видом он снова и снова палил из револьвера по янки. Даже когда курок начал впустую щелкать по разорвавшимся капсюлям, Паттерсон продолжал взводить и стрелять, взводить и стрелять. Старбак ладонью опустил его оружие и велел лейтенанту повторить полученные приказы.

- Выполнять! - скомандовал Старбак и побежал на север, чтобы найти лейтенанта Хоуза, сержанта Тиндейла и капитана Лейтона. Он велел им отвести людей обратно к железнодорожному полотну.

- Последний залп, чтобы отвлечь янки, - приказал он, - и бегите как демоны, ясно?

Теперь Старбак начал понимать рваную диспозицию Легиона. Медликотт и Мокси пропали, четыре центральных роты находились либо в лесу, либо вернулись обратно с лейтенантом Паттерсоном, а Траслоу и Дейвис, по всей видимости, и не покидали железной дороги.

- Пли! - выкрикнул капитан Лейтон, и в лесу засверкали яркие вспышки выстрелов.

- Назад! - скомандовал Старбак. - Назад!

Они побежали обратно к железной дороге, перескакивая сначала через груду тел в синих мундирах, а потом через собственных погибших. Северяне слишком поздно поняли, что мятежники ушли, и прошло довольно много времени, прежде чем первые застрельщики появились у кромки леса.

- Ну что, Джонни, достаточно? - выкрикнул один из них.

- Возвращайся, Билли, пока мы не послали тебя домой в деревянном ящике! - откликнулся южанин.

- О Господи, - произнес другой, тяжело дыша от предпринятой только что пробежки, - опусти меня обратно.

Старбак побежал вдоль железнодорожного полотна, пока не наткнулся на роту капитана Дейвиса, которая, как он подозревал, не покидала позицию. Траслоу позаботился об этом, забаррикадировав железнодорожное полотно бревном, так чтобы катастрофа на южном фланге не имела ни единого шанса распространиться на его роту. Мертвые янки лежали перед всей шеренгой рот Траслоу и Дейвиса, но ни одного ближе пятидесяти ярдов от бруствера.

- Ну и как у вас там? - спокойно поинтересовался Траслоу.

- Не очень хорошо, - признался Старбак.

- Легион по-прежнему на месте, - заявил Траслоу таким мрачным тоном, что Старбак не сразу сообразил, что это, возможно, была похвала.

- Одному Богу известно, сможем ли мы отразить еще одну атаку, - сказал он.

- Бога это вообще не касается, - ответил Траслоу, - но если эти сволочи опять полезут, то мы просто снова их выгоним. Молодцы! - эта похвала была обращена не к Старбаку, а к сержанту Бейли, который принес к железной дороге запасные боеприпасы. Двое других разводили костер, чтобы у роты Траслоу была горячая вода для удаления порохового нагара из винтовок.

Старбак пошел обратно вдоль линии обороны. Янки засели у кромки леса, откуда поливали железнодорожное полотно прямым и непрерывным огнем. Солдаты Старбака пригибали головы, иногда высовываясь, чтобы выстрелить, а иногда лишь поднимая винтовку над импровизированным бруствером и спуская курок вслепую.

- Не тратить патроны зря! - рявкнул Старбак на одного из тех, кто стрелял, не прицеливаясь. - Собираешься стрелять - целься, а не собираешься - пригнись.

На железнодорожном полотне распростерлись тела. Некоторые из них - солдаты Легиона, лежавшие на спине с открытыми ртами и скрюченными руками. Некоторых Старбак опознал с горечью, некоторых - без тени сожаления, а некоторых - с чувством удовлетворения. Пара мертвых мятежников оказалась ему незнакома. Ему следовало бы их знать, но не было времени выучить имена и лица всех новобранцев. Мертвых янки в основном скинули на бруствер, чтобы защитить жизнь южан, а раненые солдаты Легиона с белыми лицами лежали, едва дыша, у заднего склона канавы.

Старбак сдержал порыв пригнуться, когда канава стала мельче. Предполагается, что офицер должен показывать своим солдатам пример бесстрашия, и Старбак сохранил ровную поступь, даже несмотря на то, что его разум вопил, а пульс бешено скакал от ужаса. Вокруг него в те несколько секунд, что он оказался на виду у янки, в воздухе защелкали пули, потом ему удалось спрыгнуть в отвальную яму, заполненную застывшими в нелепых позах врагами. Здесь стоял густой запах крови, а над страшными ранами уже кружили первые мухи. Именно отвальная яма спасла Легион, подумал Старбак. Впадина оттянула внимание янки от шеренги мятежников, потому что обещала безопасный и скрытный проход в их тыл. Но попав в нее, северяне оказались в ловушке, сначала из-за завала, а потом под огнем батальона Хаксалла, который Свинерд привел с холма.

- Нас мало осталось, сэр, - поприветствовал Старбака Паттерсон.

- Мало?

Паттерсон пожал плечами:

- Половина первой и второй роты пропала.

- Медликотт? Мокси? - Старбаку не было необходимости спрашивать. Оба отсутствовали, и никто не знал, где они могут быть. Коффмэн спасся, скорчившись за низким бруствером у железнодорожного полотна с винтовкой, которую забрал у погибшего, и горная гаубица капитана Пайна тоже уцелела. Ее установили на краю отвальной ямы, где она вызывала на себя пули янки.

Паттерсон заметил, что Старбак бросил взгляд на пушку.

- Забыли принести боеприпасы, сэр.

Старбак выругался. В этот день всё шло наперекосяк, абсолютно всё, разве что, как заметил Траслроу, Легион по-прежнему на месте. И это значило, что сражение не проиграно. И к счастью, за исключением злополучной гаубицы, янки не развернули против Легиона артиллерию. Лес был слишком густым, чтобы позволить канонирам обеих сторон установить орудия, хотя как только в голову Старбаку пришла эта мысль, разорвалось несколько снарядов. Это были снаряды мятежников, и взрывы прозвучали в лесу над янки, которые в изумлении от этих выстрелов шрапнелью вышли из леса. Артиллерийская стрельба, похоже, шла далеко на юге, но резко прекратилась, когда по рядам Джексона прокатилась волна радостных воплей. Старбак, прислушиваясь к звукам сражения, решил, что слышит атаку янки, вроде той, которую только что едва пережил Легион. Канониры укоротили дистанцию, накрыв атакующих продольным огнем, и ближайшие к Легиону северяне отошли обратно к краю леса, чтобы снова начать изнурительный обстрел.

Люди Хаксалла вернулись на холм, откуда теперь снайперы простреливали местность с другой стороны железной дороги, а каролинцы Хадсона тоже вернулись на прежнюю позицию. Высокий полковник Хадсон заметил Старбака и зашагал к нему.

- Горячее местечко, Старбак! - он имел в виду отвальную яму у железной дороги.

- Мне жаль, что мои ребята побежали.

- Дорогой мой, мои тоже драпанули! Бросились врассыпную, как куры со двора! - Хадсон не стал подчеркивать, что у его людей не было другого выбора, кроме как бежать, как только Медликотт обнажил их фланг. - У вас есть часы? - спросил полковник. - Янки прострелили мои, видите? - он показал Старбаку разорванный кармашек от часов. - Пуля прошла прямо через них, не задев меня, но часы всмятку. Какая жалость. Они принадлежали моего деду. Время показывали отвратительно, но я их любил и надеялся передать своему сыну.

- У вас есть сын? - спросил Старбак, почему-то удивленный этими словами.

- Уже три, и целый выводок дочерей. Том - мой старший, сейчас ему двадцать четыре, он служит адъютантом Ли.

- Ли! - Старбак был впечатлен. - Самого Ли?

- Бобби собственной персоной. Приятный человек. Но всё равно, часы жаль, - полковник достал из порванного кармана осколок стекла от часов.

- Коффмэн! - позвал Старбак. - Который час?

Коффмэн унаследовал от отца старинные часы, и теперь выудил этот механизм в форме луковицы из внутреннего кармана и с щелчком открыл.

- Половина пятого, сэр.

- Должно быть, утром остановились, - предположил Старбак. - Не может быть, что уже так поздно.

- Но взгляните на солнце! - сказал Хадсон, давая понять, что день и правда клонится к вечеру.

- Тогда где же Ли? - спросил Старбак. - Я думал, он идет нам на подмогу.

- Я понял, что лучше всего планировать военные действия, исходя из двух похожих принципов: то, о чем говорится с полной уверенностью, никогда не произойдет, а то, что объявляется невозможным, неизбежно случится. На войне не бывает хороших новостей, - торжественно заявил Хадсон, - бывают только менее плохие. Ох ты, дорогуша, - это мягкое ругательство было вызвано возобновлением ружейной стрельбы из леса. - Полагаю, мой дорогой Старбак, что республиканская партия опять требует к себе внимания. За дело, за дело.

И буря разразилась снова.

Преподобный Элиял Старбак пытался понять, что происходит. Не так уж многого он хочет, подумал он, всего лишь осмысления. Война - столь же рациональное занятие, как и любая другая человеческая деятельность, и должна, по его мнению, поддаваться анализу, но кого бы из старших офицеров он ни расспрашивал, что именно случилось в западном лесу, всегда получал разные ответы.

Один генерал сказал, что Север атакует, но при этом его люди растянулись на лугу, играя в карты и покуривая трубки.

- Всему свое время, всему свое время, - ответил генерал, когда священник спросил, почему его люди не участвуют в атаке. Один из штабных офицеров генерала, высокомерный юноша, явственно показывая свое неодобрение вмешательства штатского в сражение, сообщил преподобному Старбаку, что Джексон отступает, а янки его преследуют, и что суматоха в лесах была вызвана ни чем иным, как шумным арьергардом.

Майор Гэллоуэй тоже пытался подбодрить священника. Майору приказали ожидать, пока атакующая пехота прорвет оборону Джексона, после чего присоединиться к кавалерии северян в преследовании разгромленного врага. Преподобный Старбак ждал этого обещанного прорыва верхом на лошади и старался убедить себя, что объяснение майора вполне разумно.

- Джексон пытается отступить на юг, сэр, - сказал Гэллоуэй священнику, - а наши ребята прижали его там к лесу.

Но даже Гэллоуэй не выглядел удовлетворенным этими выводами. Майор в конечном итоге так и не смог найти никаких свидетельств тому, что Джексон направлялся в Кентервиль, и потому заявление о том, что сейчас он отступает из этого города, не имело особого смысла, и так и оставалось загадкой, что же делает генерал южан. И эта загадка вызывала еще большее беспокойство, потому что Билли Блайз не переставал уверять, что видел вторую армию мятежников, направляющуюся в сторону Манассаса с запада. Гэллоуэй не горел желанием поделиться своими тревогами с преподобным Старбаком, но у майора создалось четкое впечатление, что, вероятно, генерал Поуп совершенно неверно истолковывает то, что действительно происходит.

Неудовлетворенность Гэллоуэя сопровождалась раздраженным состоянием, в котором пребывала основная часть его небольшого подразделения. Возвращение Блайза опять разбудило гнев Адама, охвативший его предыдущим вечером, когда виргинец обвинил Блайза в убийстве гражданских в таверне Маккомба. Блайз всё отрицал.

- Нас обстреляли военные, - заявил он.

- И они умоляли вас прекратить огонь, потому что там женщины! - настаивал Адам.

- Если бы кто-нибудь об этом упомянул, - ответил Блайз, - то я бы немедленно прекратил стрельбу. Немедленно! Даю слово, Фалконер, за кого вы меня принимаете?

- За лжеца, - заявил Адам, и прежде чем Гэллоуэй смог вмешаться, вызов был брошен.

Но дуэль так и не состоялась, и, возможно, как смел надеяться Гэллоуэй, и не состоится, для чего он прибегнул к помощи преподобного Старбака. Священник был рад оказаться полезным, пока еще бушевало сражение пехоты, и поговорил сначала с капитаном Блайзом, а потом отчитался перед майором Гэллоуэей о результатах этой беседы.

- Блайз признает, что в таверне могли находиться женщины, - сказал преподобный, - и чрезвычайно расстроен этим обстоятельством, но совершенно очевидно, что в то время он не был об этом осведомлен, и заверяет, что не слышал никаких призывов прекратить стрельбу, - на минуту священник умолк, чтобы взглянуть на дымные следы артиллерийских снарядов, пролетающих по дуге над дальним лесом, а потом нахмурился, посмотрев на майора. - В любом случае, что за женщины могли находиться в таверне?

Гэллоуэй надеялся, что это риторический вопрос, но выражение лица священника предполагало, что он ожидает ответа. Майор попытался найти способ увильнуть от прямого ответа, но так и не нашел его.

- Шлюхи, сэр, - наконец признал он, покраснев от смущения, что использует подобное слово перед лицом Божьего человека.

- Именно, - подтвердил священник. - Женщины, не обладающие добродетелью. Так из-за чего же Фалконер поднял всю эту суматоху?

- У Адама очень чувствительная совесть, сэр.

- И он состоит в вашем полку, майор, благодаря моим деньгам, - резко заметил священник, опустив тот неудобный факт, что деньги для Конного полка Гэллоуэя на самом деле были собраны сотнями скромных и добросердечных людей по всей Новой Англии, - и я не позволю, чтобы делу Господа помешало какое-то неуместное сочувствие к падшим женщинам. Капитан Фалконер должен понять, что не может позволить себе иметь чувствительную совесть, только не на мои деньги!

- Вы поговорите с ним, сэр? - спросил Гэллоуэй.

- И немедленно! - сообщил священник и тут же вызвал Адама. Они отъехали достаточно далеко, чтобы вести разговор приватно, и преподобный потребовал ответа, какими именно свидетельствами располагает Адам для своего обвинения в убийстве.

- Свидетельствами из газет, сэр, - ответил Адам, - и своими собственными подозрениями относительно натуры капитана Блайза.

- Это газета южан, - священник с легкостью отмел первую часть свидетельств Адама.

- Так и есть, сэр.

- А второе доказательство основано лишь на вашей неприязни к капитану Блайзу? Вы полагаете, мы можем позволить себе роскошь подобных себялюбивых суждений в военное время?

- У меня есть основания для этой неприязни, сэр.

- Основания! Основания! - выплюнул эти слова преподобный Старбак. - Мы на войне, молодой человек, и не можем позволить себе стычки из-за пустяков!

Адам окаменел.

- Это капитан Блайз вызвал меня на дуэль, а не я.

- Вы назвали его лжецом! - заметил преподобный Старбак.

- Да сэр, назвал.

Преподобный Старбак печально покачал головой.

- Я разговаривал с Блайзом. Он заверил меня, дав слово джентльмена, что и понятия не имел о присутствии в таверне женщин, но признал, что мог и ошибиться, и всё, чего он от вас просит, это лишь согласиться с тем, что он никогда не продолжил бы стрельбу, если бы знал, что рискует жизнями женщин. Я ему верю, - преподобный Старбак сделал паузу, предоставляя Адаму шанс ответить согласием, но Адам сохранял упрямое молчание. - Во имя любви Господа нашего, - запротестовал священник, - вы и правда полагаете, что человек чести, офицер армии Соединенных Штатов, христианин, может напасть на женщин?

- Нет, сэр, полагаю, что не может, - подчеркнул Адам.

Преподобному Старбаку понадобилось несколько секунд, чтобы понять двусмысленность реплики Адама, и это понимание не улучшило его настроение.

- Я буду вам благодарен, если вы не станете со мной умничать, молодой человек. Я расследовал это дело. Слабости человечества мне известны получше, чем вам, Фалконер. Я боролся со злом всю свою жизнь, и мои суждения основываются не на газетах южан, а на твердом опыте, и я верю, как и твержу вам, с наполненной молитвами милостью, что капитан Блайз не убийца, а его действия той ночью были благородными. Не может быть и речи, чтобы он вел себя таким образом, как вы описываете! Немыслимо! Совершенно невозможно!

Адам покачал головой.

- Могу рассказать вам о другом случае, сэр, - сказал он, уже приготовившись поведать историю о женщине, которую обнаружил с Блайзом в амбаре, но священник не дал ему ни единого шанса закончить рассказ.

- Я не собираюсь выслушивать сплетни! - заявил преподобный Старбак. - Боже мой, не собираюсь слушать сплетни! Мы отправились в крестовый поход, Фалконер, в великий крестовый поход, чтобы сковать Богом избранный народ. Мы очистим этот народ от греха, выжжем зло из его сердец жестоким и праведным огнем, и нет ни места, ни награды, ни оправдания для человека, который ставит свои личные прихоти выше этого великого дела. Как сказал наш Господь и спаситель, "Кто не со мной, тот против меня", в душе я считаю, Фалконер, что если вы будете противиться майору Гэллоуэю в этом вопросе, то обнаружите, что и я, и Христос стали вашими противниками.

Адам ощутил прилив сочувствия к своему былому другу Натаниэлю Старбаку.

- У меня нет никаких сомнений относительно моей верности делу Соединенных Штатов, сэр, - выразил он слабый протест.

- Тогда пожмите Блайзу руку и признайте, что были неправы, - предложил преподобный Старбак.

- Я? Что я был неправ? - Адам не смог сдержать свое удивление.

- Он признает, что, возможно, вы правы, и женщины там были, так почему бы вам не согласиться с тем, что он повел бы себя по-другому, если бы знал об этом?

Мысли завертелись у Адама в голове. Теперь он был уверен, что каким-то образом зашел не в том направлении. Он также с болью в сердце осознавал, что в долгу у священника, и потому, хотя и против своей воли, кивнул:

- Если настаиваете, сэр, - уныло произнес он.

- Настаивать должна ваша совесть, но я всё равно этому рад. Поехали!

И преподобный Старбак стукнул по бокам лошади каблуками, направив Адама туда, где их поджидал ухмыляющийся Билли Блайз.

- Мистер Фалконер хочет вам что-то сказать, капитан, - провозгласил преподобный Старбак.

Адам сделал признание, что, возможно, неверно судил о действиях капитана Блайза, и извинился за эти суждения. Он ненавидел себя за то, что приносит извинения, но всё равно попытался придать тону сердечность. А потом даже протянул руку.

Блайз пожал протянутую руку.

- Думаю, мы, джентльмены-южане, просто слишком вспыльчивы, не так ли, Фалконер? Так что не будем больше об этом.

Адам чувствовал себя униженным. Он сделал хорошую мину при плохой игре, но игра всё равно была проиграна, и это причиняло боль. Майор Гэллоуэй, тем не менее, так трогательно обрадовался состоявшемуся примирению.

- Мы должны быть друзьями, - сказал он. - Врагов и так достаточно, не стоит множить их еще и в собственных рядах.

- Аминь, - произнес Блайз, - аминь.

- Аминь, и в самом деле, - отозвался преподобный Старбак, - и аллилуйя.

Адам промолчал, лишь уставившись на лес, откуда поднимался дым от стрельбы.

А в это время на юге, вне поля зрения войск северян, полк за полком пехота мятежников шла по проселочной дороге, ведущей к открытому флангу армии Джона Поупа. Подкрепление генерала Ли прибыло в тот самый момент, когда последняя в этот день атака янки накатилась на железнодорожное полотно в лесу.

Над Голубым хребтом медленно садилось солнце, наступал летний вечер. Преподобный Старбак увидел неизбежно надвигающуюся темноту и сжал кулаки в молитве, прося Господа даровать Джону Поупу то же чудо, что и Иисусу Навину, когда Бог заставил солнце застыть над Гаваоном, чтобы армиям Израиля хватило времени сразить амореев. Священник молился, в лесах затрубили горны, их громкое радостное эхо отразилось от деревьев, и началась последняя большая атака этого дня.

Глава тринадцатая

 Самая мощная за день атака северян представляла наибольшую угрозу, ибо они не наступали шеренгами, а построились, в устаревшей манере, колонной, которая нанесла сокрушительный удар по самому неглубокому участку канавы железнодорожного полотна. Атака также пришлась на уязвимый стык между солдатами Старбака и каролинцами Илайи Хадсона. Наблюдавший с края отвальной ямы Нат интуитивно понимал - его людям ни за что не выстоять против подобной волны, что приливом выплескивалась из лесов. Атакующие батальоны держались настолько плотно, что над темными шеренгами развевались выстроенные в яркую фалангу знамена. На них были вышиты гербы и символы Нью-Йорка и Индианы, штата Пенсильвания, Мэна, Мичигана. Под этими знаменами в воплях атакующих тонули хлесткие выстрелы винтовок Легиона.

- Десять шагов назад! - закричал Старбак. Он не собирался дожидаться, когда его отряд сомнут. Он услышал такой же приказ от Хадсона, и тут же все звуки со стороны мятежников мгновенно потонули в мощнейшем вопле янки, приветствовавших отступление обороняющихся.

Едва утихли радостные вопли северян, Старбак снова закричал:

- Назад! Назад! Держать строй, держать строй! - он зашагал вдоль шеренг Легиона, смотря не на хлынувших к ним врагов, а на собственных людей. - Отходим! Спокойно! Спокойно!

Его вдруг захлестнула волна гордости за Легион. Они видели, как Смерть, выряженная в синие мундиры, наступала прямо на них всей своей огромной массой, но отступали в полном порядке под командованием Старбака, который отвел их еще на десять шагов назад - в тонкую лесную полосу за железной дорогой.

Там же, среди молодых деревьев, он их остановил.

- Заряжай! - закричал он. - Заряжай!

Солдаты разрывали зубами бумагу, высыпали порох и сплевывали пули. Они с силой утрамбовали заряды, затем вскинули винтовки и надели капсюли на почерневшие от огня брандтрубки.

- Цельсь! - выкрикнул Старбак. - Ждем! Ждем моей команды! - по рядам Легиона разнесся звук взводимых курков. - Ждем моей команды, целимся ниже! - приказал Старбак.

Он обернулся в ожидании атаки. Янки как раз достигли канавы. Ликующие северяне сбежали вниз по ее внешнему склону и, по-прежнему радостно вопя, начали карабкаться по заднему склону, попав прямо в прицел застывших в ожидании легионеров.

- Пли! - заорал Старбак.

Вдоль всей шеренги грохнул залп, отбросив северян обратно в окоп. На дистанции в двадцать шагов такая стрельба была кровавой мясорубкой, но и она задержала атакующих лишь на несколько секунд, потребовавшихся уцелевшим, чтобы отпихнуть убитых и раненых. Затем янки, понукаемые офицерами и подбодренные приближающейся победой, бросились вперед - мстить.

Но Старбак к тому времени уже увел солдат к холму - туда, где стоял готовый их поддержать арканзасский батальон Хаксалла. Вновь открытая отступающим Легионом брешь перед отвальной ямой снова соблазнила янки. Это было слабейшее место в обороне, и наступающая колонна, приняв приглашение, заполнила открытое пространство. Несколько северян натолкнулись на смердящие тела, остальные же обогнули край ямы и бросились вперед по открытой местности. Позади остались раненые, несколько сваленных молодых деревьев и брошенная Старбаком гаубица, которую скинули с лафета.

Люди Хаксалла помогли закрыть брешь, дав сокрушительный залп, и когда дым от него рассеялся, винтовки Легиона были вновь заряжены.

- Пли! - скомандовал Старбак и услышал, как приказ эхом прокатился по левому флангу роты. Атака северян замедлилась, но не по причине того, что их подавили, а потому что слишком много солдат пыталось пробиться сквозь узкие бреши по обе стороны отвальной ямы, но встретили упорное сопротивление, когда правый фланг Старбака сомкнулся с левым флангом Хадсона. Люди Хаксалла присоединились к шеренге Старбака, и когда последняя брешь была закрыта, повернулись, чтобы преследовать прорвавшихся янки. Теперь отряд из виргинцев Старбака и каролинцев Хадсона находился в пятидесяти шагах позади отвальной ямы. Именно здесь шеренга укрепилась и открыла убийственный огонь по янки, которые не преуспели в прорыве обороны Джексона.

Сражение началось, когда между двумя сторонами оставалось лишь тридцать шагов - достаточно близко, чтобы разглядеть лицо врага и расслышать его голос, достаточно близко, чтобы пуля могла разворотить плоть самым жутким образом. Это был поединок пехоты, винтовок против винтовок, испытание, к которому непрерывно готовились обе стороны. Старбаку пришлось позабыть о прорвавшихся к нему в тыл янки, его единственной задачей теперь было стоять и сражаться и предоставить кому-нибудь другому волноваться из-за прорвавших строй янки, также как кому-то другому надо было беспокоиться из-за того, что ещё большее количество северян перейдёт насыпь, чтобы присоединиться к винтовочному поединку. Старбак знал, что прибудь вражеские подкрепления, Легион будет сметён, но пока северян сдерживали. Их сдерживали люди, знавшие, что выживание зависит от умения перезаряжать винтовки быстрее врага. Ни офицерам, ни сержантам не было нужды отдавать приказы. Солдаты знали, что делать. И делали.

Лейтенант Паттерсон был мёртв, его убил красный кушак, привлёкший слишком много пуль янки. Старбаку казалось чудом, что кто-то пережил вихрь ружейной стрельбы на таком близком расстоянии, однако желтоватый дым служил экраном, и стрельба янки ослабла, пока северяне отступали обратно к насыпи. Ни один полк, каким бы храбрым он ни был, не мог долго выдерживать стрельбу на близком расстоянии, и обе стороны должны были инстинктивно отступить, но люди Старбака не сдавали своих позиций у подножия холма, и склон сдерживал их естественное стремление отступить на пару дюймов, пока они перезаряжали винтовки, однако открытое пространство позади строя янки побуждало северян отступать сначала дюйм за кровавым дюймом, затем ярд за дымящимся ярдом.

Старбак потерял счёт выпущенным им пулям. Его винтовка так запылилась, что ему было больно загонять в ствол каждую новую пулю. Нат стрелял и стрелял, его плечо болело от отдачи, глаза пекло от дыма, а голос охрип от дневного крика. Он слышал характерный звук, с которым пули попадали в людей вокруг него, и едва замечал падавшие в строю тела. Он также понимал, что чин давал ему возможность покинуть строй, однако обязанности командующего не позволяли уйти добровольно.

И Нат сражался дальше. Иногда он кричал, чтобы сомкнули строй, но в основном только загонял пули и стрелял, загонял пули и стрелял, поглощённый, как и каждый другой в строю, убеждённостью, что его пули отгоняют врага назад. Он вздрагивал каждый раз, когда тяжёлый приклад ударял в плечо, и кашлял каждый раз, когда скусывал патрон и пробовал на вкус едкий,соленый порох, от которого пересохло во рту. От пота щипало глаза. Подсознательно он боялся получить ранение, но Нат был слишком занят стрельбой, чтобы позволить страху взять над ним верх. Случайно пролетевшая мимо пуля заставляла его вздрагивать, но затем он загонял следующий зарад в неподатливую винтовку и делал очередной, болезненный для его плеча, выстрел в сторону янки и выуживал из ранца следующий патрон, позволяя тяжёлому прикладу упасть на землю. В какой-то момент, пока Нат засыпал порох в ствол, очередная порция загорелась и опалила ярким пламенем его лицо. Нат шарахнулся от боли, глаза воспалились, затем он в сердцах затолкал золу шомполом в ствол винтовки. Минутами спустя очередная острая боль пронзила его правую руку, и он чуть не выронил винтовку от внезапной агонии; а потом увидел, что его поразила не пуля, а острый осколок кости из грудной клетки соседа, разорванной пулей янки. Тот, вздрагивая, лежал на земле, из раздробленной груди вытекала кровь. Он поднял глаза на Старбака, сделал попытку заговорить, потом из горла хлынула кровь, и он умер.

Старбак, нагнувшись, пошарил в ранце убитого в поисках лишних патронов и вытащил всего пару. Его собственный запас подходил к концу.

- Сомкнуть ряды! - закричал он. - Сомкнуть ряды!

Секундное затишье позволило ему выйти из шеренги. Солдаты просили друзей и товарищей поделиться зарядами. Старбак раздал немногие оставшиеся у него патроны и вскарабкался по крутому холму в поисках боеприпасов Легиона. Сюда же отступили раненые солдаты. Один из арканзасцев Хаксалла пытался зарядить винтовку - окровавленная левая рука беспомощно свисала.

- Чертовы сукины дети! - без конца бормотал солдат. - Чертовы, мать их, сукины дети янки.

В землю с грохотом вонзились осколки разорвавшегося над головой снаряда.

- Янки притащили еще две гаубицы, - полковник Свинерд, усевшись посреди склона, держал в руках бинокль. Голос его звучал удивительно спокойно.

- Нам нужны боеприпасы! - воскликнул Старбак. Он пытался говорить так же собранно и спокойно, как и полковник, но скрыть паническую интонацию в голосе не получилось.

- Ничего не осталось, - беспомощно пожал плечами полковник. - Я должен извиниться перед вами, Старбак.

- Передо мной?

- Я обругал вас. Мои извинения.

- Неужели?.. Черт возьми! - вырвалось у Старбака ругательство: еще один снаряд просвистел над головой и, отрикошетив от склона, разорвался где-то за вершиной.

Свинерд обругал его? Старбак этого не помнил, да и ему было плевать. Гораздо больше его волновало поведение янки, которые, пройдя сквозь брешь в тыл армии, испарились. А что если они пойдут в контратаку?

- Нам нужны боеприпасы! - закричал он Свинерду.

- Все истратили. Весь день шли бои, - полковник казался удивительно спокойным для человека, который навел револьвер на шеренги северян и теперь методично нажимал на спусковой крючок. - Они останавливаются, так что, когда уйдут, мы пошарим среди мертвых.

Старбак сбежал вниз по склону и выбрал из шеренг двух солдат капитана Дейвиса.

- Обшарьте мертвых и раненых, - приказал он, - найдите боеприпасы. Потом раздайте всем. Поживее! - одного солдата он отправил налево, другого - направо, сам же занял их место с револьвером в руке.

Старбак оказался плечом к плечу с очкастым, вооруженным винтовкой капитаном Итаном Дейвисом.

- Они из Индианы, - сообщил Дейвис, словно Старбаку было интересно.

- А? Кто? - Нат его не слушал - он выискивал среди вражеских рядов кого-нибудь, отдающего приказы.

- Эти вот ребята, - Дейвис кивком указал на ближайших к нему янки. - Из Индианы.

- Вы откуда знаете?

- Спросил их, понятное дело. Покричал на них, - он выстрелил и болезненно дернулся - мощная отдача винтовки ударила его в раненое плечо. - Я однажды даже чуть не женился на девушке из Индианы, - добавил Дейвис, опуская винтовку прикладом вниз и извлекая бумажный патрон.

- Почему же не женились? - Старбак возился с капсюлями для револьвера.

- Она была католичкой, и родители не одобрили, - мягко ответил Дейвис. Он скусил бумагу с пулей, ссыпал в горячий ствол порох и сплюнул почерневшими губами пулю. Стекла его очков помутнели от пыли и пота. - Я часто о ней думаю, - задумчиво добавил он, затем с силой вогнал пулю глубже в ствол, вскинул винтовку, вставил капсюль и выстрелил. - Она жила в Терре-Хоут. Как по-вашему, отличное имя для городка?

Старбак взвел револьвер:

- Каким же образом виргинец встретился с католичкой из Терре-Хоут? - ему пришлось прокричать вопрос - вокруг трещал ружейный огонь.

- Она приходится мне кем-то вроде дальней родственницы. В первый раз мы встретились, когда она приехала в Фалконер на семейные похороны, - Дейвис выругался, но не из-за воспоминания об ушедшей любви - просто брандтрубка нагрелась и треснула. Капитан отбросил винтовку в сторону и подобрал с трупа другую. Где-то в дыму сражения закричал юноша. Он все кричал и кричал, прерываясь лишь за тем, чтобы вдохнуть воздуха. Дейвис вздрогнул от этих кошмарных звуков.

- О Господи, - цинично произнес он, когда вопли внезапно оборвались, - опусти меня обратно.

- Когда же вы перестанете это повторять, - сказал Старбак. - Мне на нервы действует.

- Предпочтете цитату из библии? - спросил Дейвис. - Овцы на заклание, например, - предложил он, неверно передав слова Исайи.

- Меч Господа обагрится кровью, - Старбак, выпустив две пули из револьвера, предложил свою цитату. - Утучнеет от тука, от крови агнцев и козлищ[84].

Дейвис от таких взглядов на жизнь невольно содрогнулся:

- Всё забываю, что вы из студентов-богословов.

- Ветхий Завет - самое то для подготовки солдата к предстоящему сражению, - снова поддел его Старбак. Он опустил револьвер и прислушался к звукам сражения. Стрельба со стороны янки явно ослабевала. - Долго не выстоят, - заметил он. Во рту было так сухо, что даже разговор давался с трудом. Разбитую фляжку он давно заменил новой, но и она опустела. Нат нагнулся и отстегнул от трупа еще одну.

- Ее звали Луиза, - произнес Дейвис.

- Кого? - спросил Старбак, поднося флягу ко рту. Наградой его усилиям послужили несколько капель едва теплой водички. - Кого? - повторил он вопрос.

- Дальнюю родственницу-католичку из Индианы, - объяснил Дейвис, вставляя капсюль в винтовку. - А два года назад она выскочила замуж за торговца зерном.

- Если сейчас повезет, шлепнете ублюдка, - ответил Старбак, - и милая Луиза станет уважаемой всеми молодой вдовушкой, а вы женитесь на ней после войны, - он разрядил весь барабан в дымовую завесу. - Продолжать огонь! - закричал он своей роте и, хлопнув Дейвиса по плечу, пошел к задним рядам Легиона. - Засранцы отходят, ребята! Продолжать стрельбу, продолжать стрельбу! - он на ходу перезаряжал револьвер, даже не глядя на само оружие. Старбак невольно вспомнил свой первый день на поле боя, когда не получалось зарядить револьвер, ибо руки его тряслись и перед глазами всё плыло. Теперь же для этого ему не надо было смотреть и даже думать.

Легион всё стрелял и стрелял, но ответного огня практически не было - разве что случайный снаряд, выпущенный небольшой гаубицей, разорвется на опушке. Но этих снаряды были нацелены слишком далеко и разрывались, не нанося никакого урона, среди поваленных деревьев за спинами солдат.

Прореженные меткими выстрелами мятежников шеренги янки, спотыкаясь среди мертвецов, отступали к насыпи.

Существовала опасность того, что янки, дойдя до железной дороги, могут залечь, и Старбак подумал, что его вымотанным и окровавленным солдатам придется идти в штыковую, чтобы погнать северян дальше, но за секунду до того, как он приготовился отдать приказ, огромная волна атакующих хлынула с запада.

Те самые северяне, что прорвались на открытую местность сквозь ряды мятежников, теперь мчались обратно. Подгонял их тот самый арканзаский батальон Хаксалла, затем они были перехвачены бригадой, посланной Ли в поддержку людям Джексона. И теперь северяне отступали по всем фронтам.

- Пропустить их? - закричал Старбаку Хадсон. Нужно было выбирать - разомкнуть ряды, пропустив северян обратно к насыпи, или же, развернувшись, драться, но Хадсон намекал именно на первый вариант - дать врагу возможность вернуться домой. Северян было слишком много, чтобы истощенные сражением мятежники могли вступить с ними в схватку, особенно учитывая тех янки, что вели огонь с насыпи. Выбрать сражение значило вести стрельбу и на запад, и на восток, поэтому Старбак благодарно согласился с Хадсоном и отвел правый фланг Легиона в сторону. Отступающий противник хлынул мимо.

Старбак наблюдал, как разрозненные группки янки бегут мимо него. Затем что-то неподалеку от холма всплыло его боковом зрении. Обернувшись вправо, он увидел, как небольшая группа одетых в серое людей бежит параллельно врагу, оставаясь, однако, на безопасном расстоянии. Майор Медликотт и капитан Мокси вели отряд солдат, который пытался влиться в ряды Легиона и при этом остаться незамеченными.

Старбак направился к беглецам:

- Где вы были? - спросил он Медликотта.

- О чем вы? - резко ответил Медликотт. Он отвернулся от Старбака и прицелился в бегущих в полусотне шагов от него янки.

Старбак рывком опустил ствол винтовки.

- Где вы были?

- Янки оттеснили нас, - дерзкий тон Медликотта побуждал Старбака обвинить его во лжи. - Мы пытались пробиться к своим.

Старбак знал, что ублюдок лжет. Он видел солдат Медликотта - ни один из них совершенно точно не сражался. Глаза их не покраснели от едкого дыма, губы не почернели от пороха, в глазах их не было того бешенного, наполовину испуганного, наполовину дикого выражения доведенных до грани людей. У каждого по-прежнему имелся красный полумесяц - символ их преданности Вашингтону Фалконеру, и каждый из них, Старбак был уверен, прятался большую часть дня.

Но доказать что-либо он всё равно ничего не мог, поэтому Старбак принял ложь Медликотта:

- Продолжайте драться, - сказал он.

Нат понимал, что конфликт с майором он выдержал слабо, и подозрение это подтвердилось громким хохотом Мокси. Смех резко оборвался, когда донесся неожиданный, разрывающий слух рев взрывающихся за насыпью снарядов. Артиллерия мятежников, последние несколько минут занятая на юге, сменила прицел и вела огонь по позициям напротив бригады Свинерда. Эффект от визжащих, взрывающихся снарядов был рассчитан на то, чтобы заставить вражеские гаубицы отступить от лесной опушки, а отступающих янки - вернуться в укрытие железнодорожной канавы.

- Выбейте их оттуда, Старбак! - тут же раздался с холма крик Свинерда.

Янки внезапно осознали ценность железнодорожного полотна и вовсю пользовались им, как укрытием, чтобы вести беспокоящий огонь по позициям Легиона. Южане стреляли в ответ, но всё же мятежникам приходилось хуже всего. Старбак, по-прежнему находившийся позади рот правого фланга, сложил ладони у рта.

- Примкнуть штыки!

Он наблюдал за своими людьми - скрючившимися за расщепленными деревьями и крепящими длинные штыки на почерневшие, горячие стволы винтовок. Повернувшись, Нат увидел, что жалкие солдаты Мокси заняты тем же. На Мокси всё еще была сорочка с жабо, которую он отыскал, мародерствуя на станции Манассас, и внезапно этот пышный наряд вызвал в Старбаке еще больший приступ ненависти. Он стряхнул с себя это чувство, одновременно заряжая каморы своего новенького револьвера Адамса.

- Готовы? - прокричал он людям Медликотта. Пара человек кивнули, но большинство проигнорировали его. Нат глянул влево и увидел напряженные, тревожные лица солдат других рот. - В атаку! - заорал он. - В атаку!

Легион поднялся из укрытия резко, словно очнувшись от кошмара. Янки немедленно открыли огонь с железнодорожного полотна, и вдоль импровизированного бруствера разнеслись дымные облачка. Над головой просвистел снаряд, выбросивший облако черного дыма. Солдаты падали, истекали кровью, кричали от боли, но большая часть легионеров продолжала бежать вперед - сквозь почерневшие кусты и вонючий дым, вопя свой боевой клич. Дым от залпа янки рассеялся, и северяне с разряженными винтовками, узрев блеск быстро надвигающихся на них штыков, поторопились оставить позиции.

Дала залп мятежная артиллерия, и снаряды разорвались в грязи, выбросив осколки в сторону северян. Большинство янки инстинктивно прикрылись от несущих смерть бомб, и в это мгновение шеренги мятежников спрыгнули в траншею.

- Убить их! - заорал Траслоу. Он рванулся вперед со штыком наперевес. Оставив клинок торчать в первой же найденном им жертве, он вытянул свой охотничий нож.

Многие янки мудро решили, что их шансы на выживание увеличатся, если они побегут сквозь разрывающиеся снаряды, а не останутся в залитой кровью траншее в ожидании потрошения. Толпа янки покинула железнодорожную канаву и помчалась по открытой местности. Остальные решили сдаться. Некоторые пытались оказать сопротивление мятежникам и были убиты. Старбак увидел Питера Ваггонера - тот вел отряд бойцов в атаку на группку особо упрямых северян. Раздался залп, затем чей-то вопль, Ваггонер, крутанув винтовку в руках, обрушил приклад на чей-то череп, и северяне закричали, моля о пощаде.

На открытой местности разорвались очередные снаряды, подняв клубы дыма и пламени. Металлические осколки скосили некоторых беглецов. Старбак, сжимая в руке дымящийся револьвер, увидел, как по земле, словно ядро, катится человеческая голова. Он вытаращился на эту картину, не понимания, действительно ли его глаза видят то, что сообщает мозг.

- Нет, нет, нет, нет, пожалуйста! - на Старбака с ужасом смотрел северянин, руки его были задраны вверх. Он трясся от страха, думая, что сейчас этот высокий офицер-южанин с жестким взглядом и дымящимся пистолетом казнит его.

- Ты в безопасности, - сказал ему Старбак и отвернулся. Он увидел, что ни люди Медликотта, ни рота Мокси не присоединились к атаке Легиона. Вместо этого, собравшись в отвальной яме, они старательно делали вид, что страшно заняты сбором пленных. Оставались еще кое-какие незаконченные дела, и с ними надо разобраться быстро, иначе от Легиона скоро ничего не останется.

- Майор Медликотт? - закричал Старбак.

- Да? - осторожно ответил майор.

- Соберите боеприпасы Легиона, а потом раздайте. И обыщите мертвецов, - Старбак посмотрел на небо. Скоро стемнеет. - На ваших людях - первая дозорная вахта. И пусть смотрят повнимательней.

- Они всегда внимательны, - дерзко ответил Медликотт. Он ждал взбучки за то, что не подчинился приказу атаковать железную дорогу; теперь же в его тоне сквозило презрение к Старбаку, который не посмел его приструнить.

Старбак не обратил на это внимания. У него еще было много дел - подсчитать погибших, помочь раненым, найти боеприпасы. Всё для того, чтобы он смог сражаться снова. Завтра.

- Хорошо поработали сегодня, господа, просто прекрасно поработали, - крайне довольный достижениями своей армии Джон Поуп бодро шагал к ферме, служившей ему полевым штабом. Внутри собралось с десяток людей, и радость генерала была столь заразительна, что его появление на пороге было встречено аплодисментами. В основном, собрались генералы, но присутствовали также конгрессмен из Вашингтона и преподобный Элиял Старбак из Бостона, естественно, притащивший с собой свернутое знамя мятежников. Это был его ценнейший трофей и сувенир. Преподобный весь день проторчал на поле боя и теперь выглядел таким же уставшим, грязным и покрытым пылью, как и все солдаты. Поуп, выглядевший, напротив, свежим и бодрым, поднял крышку с судка и оценивающе втянул в себя аромат содержимого:

- Бифштекс из оленины? Прекрасно, прекрасно! Надеюсь, брусничный джем к этому прилагается?

- Увы, сэр, - пробормотал один из адъютантов.

- Ничего страшного, - Поуп пребывал в добродушном настроении. Железнодорожный мост у Бристоу восстановили, так что составы могли теперь свободно передвигаться от Оринджа до Александрии, а значит, последние передвигающиеся на север от Уоррентона полки можно было перебросить прямо к дымящимся руинам Манассаского узла, откуда уже рукой подать до места завтрашнего сражения. Точнее, до места завтрашней победы, ибо Джон Поуп был убежден - он стоит на краю триумфа, который будет вписан в историю.

Генерал Макдауэлл, потерпевший поражение в первом сражении при Манассасе, а ныне возглавляющий Третий корпус Поупа, разделял эту уверенность, особенно учитывая прибывающие каждый час войска. Подкрепления эти шли не только из Виргинской армии самого Поупа, но и от Потомакской армии Макклелана.

- Правда, я сомневаюсь, что мы встретим завтра нового Наполеона, - внушительно произнес Макдауэлл.

- Я тоже в этом сомневаюсь, - ответил Поуп, усаживаясь за стол и угощаясь олениной. - Джордж не захочет наблюдать за чужим триумфом. Иначе блеск его собственных блях слишком сильно потускнеет, а? - он рассмеялся, приглашая собеседников разделить его веселье. - Мне-то, между прочим, без разницы, кому достанется слава - лишь бы победа досталась США, разве не так? - Поуп адресовал подобное странное предположение одному из адъютантов, который, в свою очередь, вежливо согласился. - Знаете, чего больше всего хочется Джорджу? - Поуп, ведя беседу, положил себе бобов. - Джорджу хочется, чтобы я отвел армию к Кентервилю и ждал там. То есть мы тут прижали Каменную стену Джексона, а я, надо полагать, должен отойти к Кентервилю! И зачем? Чтобы новый Наполеон принял командование!

- Он не хочет, чтобы вы одержали победу, которую не смог одержать он, - преданно заметил Макдауэлл.

- И у меня нет сомнений, что если я и правда отойду к Кентервилю, - продолжал Поуп, не оспаривая заявление Макдауэлла, - перво-наперво наш новый Наполеон устроит парад. Я слышал, что Джордж имеет необычное пристрастие к парадам.

- Он их просто обожает, - подтвердил конгрессмен, - а почему бы и нет? Парады вселяют в публику уверенность.

- Победа может вселить в нее гораздо большую уверенность, - заметил Макдауэлл. Командующий Третьим корпусом наполнил тарелку жареной олениной и сладким картофелем.

- Что ж, к чёрту парады Джорджа, - заявил Поуп, гадая, как и все пристутствующие за столом, неужели Макдауэлл добавит хоть еще одну ложку снеди в свою переполненную тарелку. - Я не отступлю к Кентервилю, а выиграю сражение. Это поразит Джорджа, не так ли, конгрессмен? Вы не привыкли к тому, чтобы генералы сражались и побеждали! - Поуп засмеялся, и смех эхом прокатился вдоль стола, хотя генерал отметил, что знаменитый бостонский проповедник в отличие от остальных, похоже, не веселился. - Вы выглядите усталым, доктор Старбак, - радушно обратился к нему генерал.

- Весь день в седле, генерал, - ответил священник. - Я совершенно не привык к подобным упражнениям.

- Не сомневаюсь, я бы утомился, проведя весь день за вашей кафедрой, - галантно отозвался Поуп, но священник даже не улыбнулся в ответ на эту реплику. Вместо этого он положил на стол блокнот, пододвинул поближе к открытым страницам свечу и вежливо выразил недоумение в связи с некоторыми событиями, которым он стал свидетелем в этот день.

- О чем идет речь? - поинтересовался Поуп.

- Одни солдаты шли в атаку, а другие не делали ничего, чтобы прийти им на подмогу, - лаконично объяснил священник. Преподобному Старбаку казалось, что атаки федералистов были близки к успеху, но выжившие жаловались, что подкрепление, которое гарантировало бы северянам победу, так и не выдвинулось из своих лагерей.

Джон Поуп почувствовал, как в нем поднимается гнев. Он не собирался объяснять свои действия каким-то надоедливым священникам, но Поуп знал, что в высоких военных кругах у него было мало союзников, и еще меньше в Вашингтоне. Джон Поуп был аболиционистом, а основная часть его соперников, таких как Макклелан, сражалась не за рабов, а за Союз, и Джон Поуп понимал, что ему нужно привлечь на свою сторону общественное мнение, чтобы побороть многочисленных политических противников. Преподобный Старбак обладал значительным влиянием на общественное мнение Севера, и потому генерал подавил раздражение и терпеливо объяснил достижения дня. Он говорил, попутно засовывая в рот еду и жестикулируя вилкой. Армия Виргинии, сообщил он, прижала Каменную стену Джексона к западным холмам и лесам. Поуп взглянул на конгрессмена, чтобы убедиться, что тот слушает, а потом продолжал растолковывать, что Джексон хочет ускользнуть вниз по дороге на Уоррентон, но его загнали в котел.

Священник нетерпеливо кивнул. Он всё это понял.

- Но почему нам нужно ждать до завтрашнего дня, чтобы уничтожить змею? Мы ведь уже сегодня поймали его в ловушку, ведь так?

Поуп, не забывая о том, чего может добиться карандаш в руке проповедника, улыбнулся.

- Мы загнали Джексона на неровную местность, доктор, но не вполне отрезали ему пути к отступлению. Сегодня вы стали свидетелем тому, как во время великолепного сражения мы заставили Джексона придерживаться этого направления, пока наши ребята обходят его с флангов, - генерал продемонстрировал эту стратегию, окружив большой соусник мелкими судками. - А завтра, доктор, мы снова атакуем с абсолютной уверенностью, что на этот раз мерзавцам не уйти, - он бросил солонку в соусник, забрызгав скатерть. - Не уйти!

- Аминь, - произнес Макдауэлл с полным олениной и горошком в масле ртом.

- Вы видите лишь маленькую часть грандиозного замысла, - объяснил Поуп священнику. - Разве в одной хорошей книге не говорится, что на свете есть такие вещи, о которых мы и помыслить не можем?

- У Шекспира, да, - сурово заметил священник, по-прежнему делая карандашом записи. - "Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам". Гамлет, первый акт, пятая сцена, - он закрыл блокнот и засунул его в карман. - Так завтра, генерал, мы можем ожидать победы, которая встанет в один ряд с битвой при Каннах? Или при Йорктауне?

Поуп колебался, стоит ли заявлять столь высокие притязания, особенно перед лицом конгрессмена, хотя он сам их завысил.

- Если только люди Макклелана будут драться так, как должны, - ответил он, аккуратно взвалив всю ответственность на своего соперника. Никто не ответил. Вообще-то никто просто не хотел шевелить это осиное гнездо. Люди Макклелана были известны преданностью своему генералу, и многие из них противились тому, что должны подчиняться приказам Поупа, но боялись, что это нежелание может быть воспринято как отказ сражаться.

- Интересно, чем занимается Ли? - спросил артиллерийский офицер с дальнего конца стола.

- Роберт Ли делает то, что у Роберта Ли всегда получалось лучше всего, - объявил Поуп, - сидит сложа руки, позволяя кому-нибудь еще сделать всю работу. Ли ожидает к югу от Раппаханнок и окапывается. Он послал Джексона, чтобы сорвать наши приготовления, но на такой быстрый ответ с нашей стороны он не рассчитывал. Он нас недооценил, господа, и это станет началом его конца. Это блюдо с грушами? Не могли бы вы передать? Спасибо.

Ординарец принес кувшин с лимонадом для трезвенников и графин с вином для остальных. За окном фермы горели огоньки костров, там, где на склоне холма разбили лагерь ближайшие батальоны. Вдали наигрывал оркестр, и нежная протяжная мелодия разливалась в теплой летней мгле.

- Кто-нибудь разузнал, что войска мятежников делают в Гровтоне? - спросил один из офицеров Макдауэлла, полив груши густыми сливками. Поступило несколько сообщений о силах мятежников, прибывших к открытому западному флангу армии Поупа.

- Паникерские слухи, - уверенно заявил Поуп. - Видели лишь вражеских кавалеристов-разведчиков. Кавалерия, которая пытается разведать путь к отступлению, всегда является признаком агонии умирающей армии, джентльмены. Но только не завтра, и никогда больше. С этого момента наша армия будет идти только вперед. На Ричмонд!

- На Ричмонд! - в один голос повторили офицеры, - к победе.

- На Ричмонд, - сказал конгрессмен, - и к перевыборам.

- На Ричмонд, - воскликнул преподобный Старбак, - и к освобождению.

И всё это будет утром.

Ночью каролинцы Хадсона соорудили новый завал перед железнодорожным полотном, где ни канава, ни примыкающая к ней насыпь не являлись препятствием для атакующих янки.

- Мне следовало подумать об этом раньше, - признался Хадсон.

- И мне тоже, - отозвался Старбак. Он помолчал. - Правда, я думал, что появится Ли. Совершенно не рассчитывал, что придется драться целый день в одиночку.

- Я же вам говорил, - дружелюбно произнес Хадсон, - всегда ожидайте худшего.

- Но где же Ли? - продолжал вопрошать Старбак, несмотря на совет человека более опытного.

- Одному Господу известно, - мягко ответил Хадсон, - и полагаю, нам просто придется драться, пока сам Господь не сообщит нам эту тайну.

- Я тоже так думаю, - уныло согласился Старбак. Он пребывал в мрачном расположении духа, осознавая, что в свое первое сражение на посту командующего Легионом успехов не добился. Легион дважды отходил со своей позиции, и хотя оба раза возвращался к железной дороге, понес тяжелые потери. Хуже того, две роты полка фактически взбунтовались. Старбак вспомнил смех Мокси и с абсолютной очевидностью понял, что этот насмешливый хохот был его шансом подавить сопротивление правофланговых рот раз и навсегда. Старбак знал, что ему следовало вытащить револьвер и пустить Мокси пулю промеж глаз, но вместо этого он притворился, что не слышит, и тем отдал победу противнику.

Процесс сооружения нового завала потревожили снайперы янки, не прекращая стрельбу и ночью. В темноте снайперы стреляли туда, где замечали движение у далекого костра, и эта постоянная опасность заставила всех держаться под прикрытием канавы или искать безопасное место у противоположного склона холма, где при свечах работали хирурги бригады. Собственные снайперы бригады отвечали на огонь янки, огоньки из их винтовок с тяжелыми стволами разрывали тьму маленькими точками. Стрелки прекратили огонь, когда их окликнули санитары с просьбой не мешать передвижениям людей с носилками, но как только санитары закончили свою работу и поблагодарили врага за любезность, стрельба возобновилась.

Единственной хорошей новостью этой ночи стало прибытие почты, которую принесли из Гордонсвила с продвигающимися войсками Ли. Сержант Тиндейл раздал письма и посылки, оставив печальную стопку адресованной мертвецам почты. Одна из посылок пришла из ричмондского арсенала и предназначалась командующему Легионом Фалконера. В большом пакете оказался стандартный боевой флаг: четырехфутовый квадрат из простой материи на замену захваченного шелкового знамени. Там не было древка, и Старбак послал Люцифера срезать прямое десятифутовое деревце.

Потом в свете костра позади холма он открыл предназначенные ему два письма. Первое пришло от Таддеуса Бёрда, который сообщал, что значительно поправил здоровье и вскоре надеется вернуться в Легион.

"Присцилла не разделяет эти надежды и постоянно находит новые симптомы, для излечения которых понадобится дополнительное время, но я скучаю по Легиону".

Далее в письме говорилось, что Энтони Мерфи благополучно добрался до Фалконера и также поправляется, хотя вряд ли встанет на ноги в ближайшие пару недель. "Правда ли, - спрашивал затем Бёрд, - что Свинерд узрел божественный свет? Ежели так, то это доказывает, что от христианства есть кой-какой прок в этом мире, хотя, признаюсь, мне сложно поверить в подобное преображение. А мурлыкать дракон научился? Молится ли он перед тем, как выпороть рабов, или после этого? Непременно опишите мне все отвратительные детали".

Письмо заканчивалось сообщением о том, что Вашингтон Фалконер так и не появился в Фалконере, но, по слухам, мутит воду в политических кругах Ричмонда.

Второе письмо пришло Старбаку из столицы Конфедерации. К его удивлению и удовольствию, оно было от Джулии Гордон, бывшей невесты Адама, которая теперь называла Старбака своим другом. Она сообщала хорошие новости:

"Матушка прислушалась к моему желанию и позволила мне стать сестрой милосердия в госпитале Чимборасо. Она сделала это с неохотой, под угрозой бедности и с торжественным обещанием госпиталя выплачивать мне жалование, хотя до сих пор это обещание так и не было выполнено. Я нахожусь на обучении, как они говорят, так что должна приберечь все надежды на жалование до тех пор, пока не смогу отличить бинты от бутылки каломели. Я учусь, а по ночам плачу по находящимся здесь мальчишкам, но без сомнений, скоро научусь обходиться без этого".

Она не упоминала Адама, как и не сообщила в письме ничего личного, это были просто адресованные другу слова в надежде найти участие.

"Нынче вы не узнаете госпиталь, - заключала Джулия. - Ежедневно в парке возводятся новые здания, и каждая новая палата заполняется ранеными, прежде чем строители уберут свои леса. Я постоянно молюсь, чтобы не увидеть вас на одной из коек".

Старбак уставился на письмо и попытался вспомнить лицо Джулии, но почему-то ее образ не всплыл в его голове. Темные волосы и хорошее телосложение, это он помнил, и ясный ум во взгляде, но он по-прежнему не мог составить образ целиком.

- Выглядите так, словно тоскуете по дому, - прервал мысли Старбака полковник Свинерд.

- Письмо от друга, - объяснил Старбак.

- От девушки? - спросил Свинерд, усаживаясь напротив Старбака.

- Да, - признался Старбак, а потом после паузы добавил: - От девушки-христианки, полковник. Хорошей, добродетельной христианской девушки.

Свинерд засмеялся.

- Вы и правда затосковали по респектабельной жизни в царстве Божием, Старбак. Может, теперь вы раскаетесь? Может, пришел час, чтобы вы уверовали в Него?

- Вы пытаетесь меня обратить, полковник, - язвительно заявил Старбак.

- Какую же еще услугу я могу вам оказать значительнее этой?

Старбак уставился на огонь.

- Может, - медленно произнес он, - вы могли бы сместить меня с поста командующего Легионом?

Свинерд хихикнул.

- Предположим, Старбак, что после одного дня отказа от алкоголя я бы сказал вам, что для меня это слишком тяжело? Вы бы одобрили?

Старбак скривился в унылой ухмылке.

- В то время, полковник, я бы посоветовал вам подождать денек, а потом вновь вернуться к бутылке. Таким образом я бы выиграл деньги, которые на это поставил.

Свинерд не обрадовался ответу, но выдавил улыбку.

- Значит, дам вам тот же совет. Подождите денек, и посмотрим, что вы будете чувствовать завтра.

Старбак пожал плечами.

- Сегодня у меня не слишком хорошо получалось. Я орал и бегал вокруг, как обваренная кипятком кошка.

Свинерд улыбнулся.

- Сегодня ни у кого не получалось как следует. Я не вполне уверен, что и у Джексона хорошо получалось, и только Господу известно, что случилось с Ли, но и у врага ничего не вышло. И мы по-прежнему здесь, Старбак, нас еще не разбили. Поглядим, как вы будете чувствовать себя завтра, - полковник встал. У его худого лица кружились искры. Может, завтра вы переместите свои роты? - предложил он. - Поставите Траслоу на правый фланг, а Медликотта на левый?

- Я уже подумывал об этом, - признался Старбак.

- И?

Старбак вытащил из костра горящую ветку и прикурил от нее сигару.

- Думаю, у меня есть идея получше, полковник, - он бросил ветку обратно в огонь и посмотрел на Свинерда. - Помните, что вы говорили про Старину Безумного Джека? Что не важно, насколько человек эксцентричен, пока он побеждает?

- Я помню. И что?

Старбак усмехнулся.

- Значит, вы не одобрите то, что я собираюсь сделать. А значит, я вам и не скажу, но это сработает.

Свинерд поразмыслил над ответом.

- Так вы на самом деле не хотите, чтобы я вас сместил?

- Я дам вам знать завтра, полковник.

Старбак провел ночь на железнодорожном полотне, где поспал несколько драгоценных мгновений, но время от времени его будили выстрелы снайперов, и пуля пролетала по разделяющему армии пространству. Утром, до того как туман рассеялся, превратив его в легкую мишень, Старбак взобрался на холм, чтобы посмотреть, как из тумана выступает земля. Вдалеке, за лесом, многочисленные завитки дыма поднимались над кострами полевых кухонь врага, а слева, причем гораздо ближе, чем он ожидал, между двумя рощами через дрейфующий туман на короткое мгновение показалась яркая вспышка. Он одолжил у одного из снайперов Хаксалла винтовку и осмотрел это сияние в телескопический прицел.

- Полагаю, это Булл-Ран, - обратился он к снайперу.

Тот пожал плечами.

- Не думаю, что здесь есть еще какая-нибудь столь же широкая река. Но это точно не Биг-Мадди[85].

Чуть ближе Старбак разглядел полосу дороги, бегущую между двух пастбищ. Он подозревал, что это дорога Садли, а значит, Легион находился менее чем в полумиле от двух бродов через Катарпин и Булл-Ран. Год назад он переходил эти броды в тот день, когда Вашингтон Фалконер попытался изгнать его из Легиона, и если этот блеск и правда обозначал реку, а дорога действительно вела от Манассаса к Садли, то Легион был близко, соблазнительно близко к ферме Гэллоуэя.

И лишь армия отделяла Легион от мести.

Старбак вернул снайперу винтовку, а потом спустился с холма, туда, где хирурги до сих пор трудились над вчерашними ранеными. Он поговорил с ранеными, а потом, с винтовкой мертвеца за плечом и горсткой оставшихся патронов в сумке, побежал обратно к железной дороге. Когда он двигался через кустарник, его попытался пристрелить снайпер, но пуля янки просвистела в футе от него, вонзившись в раздувшийся труп и спугнув рой мух в теплый утренний воздух. Старбак перепрыгнул через бруствер и соскользнул в канаву железнодорожного полотна, чтобы начать новый день.

Глава четырнадцатая

 Первая волна атак субботнего утра началась с наступления двух рот пехоты северян, которые вышли из леса в стрелковой цепи. С примкнутыми штыками они осторожно продвигались вперед, словно нутром чуя, что приказы о наступлении на железнодорожное полотно были ошибочны.

- О Господи. - начал капитан Дейвис идиотскую призказку, обладавшую магической способностью вызывать истерический хохот у всей армии Джексона.

- Не начинай, - прохрипел Старбак, но мог и не стараться.

- Опусти меня обратно, - с полдюжины солдат Дейвиса закончили предложение, разразившись хохотом.

- Придурки, - выругался Старбак, хотя никто не мог сказать, кого он имел ввиду - легионеров или группу янки, идущих по открытому пространству, на котором за вчерашний день полегли сотни.

- Какой-то идиот не разобрал приказы, - с нескрываемым удовольствием проговорил Дейвис. - Агнцы на заклание, вперед! - он поднял винтовку над бруствером.

- Не стрелять! - крикнул Старбак. Он поджидал, когда основные части врага появятся у кромки леса, но похоже, янки вознамерились захватить железную дорогу одними только силами застрельщиков. Такое самоубийственное намерение лишь подтверждало правоту слов Дейвиса, что какой-то бедолага, офицер северян, не разобрался в полученных приказах, или, возможно, янки решили, что мятежники ночью оставили железнодорожное полотно. Старбак рассеял их заблуждение.

Он задействовал лишь две роты. Он хотел, чтобы остальные поберегли боеприпасы, но огня шестой и седьмой рот хватило, чтобы обратить северян в позорное бегство обратно к краю леса. На земле остались лежать два стрелка, а с полдюжины янки, хромая, убегали. Один из раненых безостановочно махал рукой, словно призывая конфедератов остановить стрельбу. Никто не выстрелил.

- Думаю, наши северные соседи прощупывали нас, Старбак. Нащупывали пульс, хотели узнать, теплится ли в нас еще жизнь. С добрым утром вас! - говорившим оказался неудержимый весельчак, полковник Илайя Хадсон, неторопливо шагающий по железнодорожному полотну, словно совершая утреннюю прогулку. - Надеюсь, вам хорошо спалось?

- Почти, - ответил Старбак. - Шумная выдалась ночка.

- Да уж, ваша правда. Признаюсь, я бросил свои попытки уснуть и сбежал в лес, почитать Гомера при свете лампы. Меня поразили строки о том, как громко звенели стрелы в колчанах, когда лучники выступали на битву. Помните? Должно быть, Гомер слышал подобный звук, раз описал его. Вот это были дни, Старбак. Никакого сидения в окопах, встаешь вместе с солнцем, быстро приносишь жертвоприношение всевидящему Зевсу, а потом летишь в колеснице навстречу славе. А может, и смерти. Вы уже позавтракали?

- Холодным цыпленком и горячим кофе, - ответил Старбак.

Люцифер блестяще справлялся со своими обязанностями повара, хотя следовало признать, что в кладовой у паренька еще хранились припасы, захваченные на складах Манассаса. Настоящее испытание для Люцифера наступит, когда у него останутся лишь источенные долгоносиками галеты, прогорклый свиной жир и порченная солонина. Если, конечно, мальчишка дотянет до тех пор, когда предстанет пред этим кулинарным испытанием. Пока что беглый раб, по-видимому, был в восторге от мысли, что состоит в армии Конфедерации, хотя, несомненно, сбежит, взбреди ему в голову такая причуда.

- Прошлой ночью меня проведал мой сын, - сообщил Хадсон Старбаку, которому пришлось на мгновение задуматься, прежде чем он вспомнил, что старший сын Хадсона служил адъютантом генерала Ли. - Том сообщил мне, что Ли вчера прибыл, - продолжил полковник, - но Пит Лонгстрит отказался пойти в атаку. Наш мистер Лонгстрит - придирчивый парень. Он любит убедиться, что под рукой достаточно глины и воды, прежде чем лепить свои куличики. Остается надеяться, что янки проторчат тут до тех пор, пока мы их не атакуем. А может, мне и не стоит на это надеяться. У моих ребят катастрофически мало патронов.

- Как и у моих. - ответил Старбак.

- Что ж, если не останется ничего другого, - сказал Хадсон, - нам придется забросать их камнями! - он улыбнулся в знак того, что пошутил, и ткнул тростью в склон канавы, словно фермер, проверяющий почву перед посевом. - Вчера ваши ребята сильно пострадали? - спросил он с напускным спокойствием.

- Довольно сильно. Двадцать три убиты и пятьдесят шесть в лазарете.

- Как и у меня, как и у меня, - ответил Хандсон, покачав головой при этом известии. - Плохи дела, Старбак, плохи. Но ничем не поможешь. Какие же мы, простые смертные, глупцы. У меня кофе вскипел, если пожелаете нанести визит своему соседу, - Хадсон помахал тростью на прощание и пошел обратно к своему полку.

Лейтенант Коффмэн вернулся к своим обязанностям адъютанта Старбака. Два дня назад его легко ранило, пуля проделала рваное грязное отверстие в левом предплечье. Траслоу почистил и перевязал рану, и Коффмэн беспрестанно дотрагивался до самодельной повязки, словно желая убедиться, что признак его отваги всё еще на месте.

Он не имел никаких других отличительных знаков, в оборванном Коффмэне теперь невозможно было признать офицера, так как сейчас он носил винтовку, ранец и патронташ на ремне, а на грязном лице застыло обычное для рядового солдата полуголодное и опасливое выражение.

- Что теперь произойдет, сэр? - спросил он Старбака.

- Зависит от янки, Коффмэн, - ответил Старбак. Он наблюдал за сержантом Питером Ваггонером, проводившим небольшое молитвенное собрание, и вспомнил, как другая группа людей охотно последовала за рослым сержантом к канаве железнодорожного полотна, где Ваггонер размахивал винтовкой как дубиной, в клочья разнеся очаг сопротивления янки. Старбака впечатлила не храбрость Ваггонера, а то, как люди охотно пошли за ним сражаться.

- Капитан Пайн! - позвал Старбак командира четвертой роты.

- По шесть патронов на ствол, - отозвался Пайн, решив, что Старбак хотел узнать печальные новости о количестве оставшихся у его людей зарядов.

- Кто у вас лучший сержант, не считая Ваггонера? - спросил вместо этого Старбак.

Пайн на мгновение задумался.

- Том Дарк.

- Возможно, вам придется расстаться с Ваггонером, вот почему я спросил.

Пайн вздрогнул при этой новости, но затем пожал плечами.

- Заменить беднягу Паттерсона?

- Возможно, - туманно ответил Старбак. - Но Ваггонеру пока ни слова.

Он направился назад, на юг, пройдя мимо остатков третьей роты Паттерсона, которой теперь командовал Малахай Уильямс, коротко кивнувший проходившему мимо Старбаку. Никто из третьей роты не присоединился ко вчерашнему бегству Медликотта, как не сбежали и некоторые солдаты из первой и второй. Гнильца, решил Старбак, таится в непокорных упрямцах, всё еще считающих, что Вашингтон Фалконер обладает большей властью в Легионе, нежели Натаниэль Старбак.

Старбак противился искушению пригнуться, когда канава стала неглубокой.

- Держи голову ниже, - сказал он Коффмэну.

- Но вы-то ведь не пригнулись, - возразил лейтенант.

- Я - янки. Во мне нет вашей драгоценной крови, - ответил Старбак, и в то же мгновение его попытался достать снайпер янки из занятого северянами леса. Пуля ударилась в ветку только что сооруженного завала и отскочила вверх, эхо выстрела донеслось с верхушки холма. Старбак иронично помахал своему невидимому противнику и спрыгнул в отвальную яму, где Медликотт и Мокси стояли у небольшого костра с кипевшим на нем кофейником. Неподалеку от огня развалилось полдюжины солдат, бросивших подозрительные взгляды на прибывших Старбака с Коффмэном.

- Кофе свежий? - весело спросил Старбак.

- Осталось немного, - сдержанно ответил Мокси.

Старбак заглянул в кофейник.

- Хватит для нас с лейтенантом Коффмэном, - объявил он, протянув жестяную кружку Коффмэну. - Вылейте это, лейтенант.

Старбак повернулся к Медликотту.

- Я получил письмо от Дятла. Вам, несомненно, будет приятно узнать, что он намеревается вскорости вернуться.

- Прекрасно, - процедил сквозь зубы Медликотт.

- Кстати, и Мерфи пошел на поправку. Спасибо, лейтенант, - Старбак взял предложенную кружку и подул на горячий кофе. - С сахаром? - спросил он Медликотта.

Медликотт промолчал и смотрел, как Старбак потягивает кофе.

- Мы получили письмо от генерала Фалконера, - брякнул Мокси, которому не терпелось поделиться известием.

- Неужели? - удивился Старбак. - И как поживает генерал?

Несколько секунд ни один из них не отвечал. Медликотт казался недовольным тем, что Мокси упомянул про письмо, но теперь, когда стало известно о его существовании, майор решился взять на себя ответственность и передать содержание.

- Он предложил нам с капитаном Мокси работу, - сказал он, наконец набравшись храбрости.

- Рад за вас, - с участием ответил Старбак. - А что за работа? Возможно, на конюшне? Или прислуживать за столом? А может, на кухне рук не хватает?

Где-то глухо рявкнула пушка. Звук выстрела прокатился по местности и затих, а затем раздался свисток поезда на далекой станции.

Прозвучавший свисток был таким домашним, напоминая о существовании мира, в котором люди не просыпаютсясреди снайперов и окровавленных трупов.

- Наверное, генералу нужна парочка чистильщиков сапог? - спросил Старбак. Он потягивал кофе. Кофе был хорош, но Старбак скорчил брезгливую мину и выплеснул напиток на камни отвальной ямы, забрызгав сапоги Медликотта. - Так что за работа, майор? - переспросил Старбак.

Медликотт мгновение молчал, словно пытаясь унять свой гнев, и выдавил мрачную улыбку.

- Генерал Фалконер говорит, что есть вакансии в военной полиции Капитолия.

- Старбак прикинулся потрясенным.

- Так вы будете охранять президента и конгресс! И в придачу ричмондских политиканов с их шлюшками! Там кроме вас двоих больше никто не нужен? Может, заберете с собой всех нас, а?

- Мы можем взять достаточное количество людей, Старбак, - ответил Медликотт, - но лишь подходящих людей, - к своей тираде он добавил детское оскорбление, и среди сидевших рядом солдат, которых, несомненно, пригласили разделить привалившее Медликотту счастье, раздался одобрительный ропот.

- Что ж, по крайней мере, это разъясняет, почему вы уклоняетесь от сражения! - заметил Старбак, словно его впервые озарила эта мысль. - Господь всемогущий! Я-то подумал, что вы просто жалкие трусы! А теперь вы говорите, что приберегаете себя для более возвышенной и лучшей цели! Почему же вы раньше мне об этом не сказали? - Старбак ждал ответа, но никто не раскрывал рта. Старбак сплюнул им под ноги. - Слушайте меня, вы, сукины дети, я служил в ричмондской военной полиции, этим сборищем хромых и прокаженных ублюдков руководит генерал Уиндер, а не генерал Фалконер. У вашего Фалконера в Ричмонде влияния не больше моего. Он обещает вам теплое местечко, только чтобы разжечь ваше недовольство здешними условиями, но я не позволю вам играть в эту игру. Вы здесь для того, чтобы сражаться, а не мечтать, так что этим утром, жалкие сукины дети, будете сражаться наравне с остальными. Я ясно выразился?

Мокси выглядел озабоченном, а Медликотт, похоже, верил в Вашингтона Фалконера больше Мокси.

- Мы будем делать то, что нам надлежит, - упрямо процедил он.

- Прекрасно, - ответил Старбак, - потому что единственное, что вам надлежит делать, так это сражаться.

Он прошел к краю отвальной ямы и с напускным безразличием примостился с краю. Винтовку он уткнул в склон и принялся чистить ногти шилом, которым по обыкновению вычищал затравочные стержни своего револьвера.

- Утром забыл побриться, - обратился он к Коффмэну.

- Вам следует отрастить бороду, сэр, - нервно проговорил Коффмэн.

- Не терплю бород, - ответил Старбак, - и ненавижу трусов.

Он смотрел на людей вокруг Медликотта, видел их ненависть и гадал, осмелятся ли они применить по отношению к нему насилие. Это был риск, с которым в определенный момент ему предстоит столкнуться, но до этого момента он спокойно подождет в отвальной яме, превращенной во временный штаб полка.

Капельмейстер Литтл, который помимо того, что являлся беспокойным сочинителем музыки, служил еще и батальонным писарем, принес ему громоздкую кипу бумаг, и Старбак провел время в заполнении списков погибших, подачи заявок на провизию и отправляя срочные запросы на доставку боеприпасов.

Патронов им не доставили, но и янки не атаковали. Солнце уже поднялось высоко, но атаки так и не последовало. Время от времени местность сотрясал грохот пушек, а в остальное время царила полная тишина. Две армии стояли друг против друга, но ни одна не двигалась, и мирная безмятежность дня вызывала у Старбака разочарование, ему нужна была схватка, чтобы ускорить развязку своего противостояния с Медликоттом.

- Может, ублюдки рванули домой, - обратился он к Люциферу, когда мальчишка принес ему обед, состоявший из хлеба, сыра и яблок.

- Они еще там, нутром чую, - ответил Люцифер. Паренек бросил взгляд на задумчивого Медликотта и повернулся к радостному Старбаку. - Здорово вы ему насолили, - восхищенно протянул Люцифер.

- Не твоего ума дело, Люси.

- Люси! - оскорбился мальчишка.

Старбак улыбнулся.

- Неправильно называть тебя Люцифером. Так что буду звать тебя Люси.

Мальчишка покраснел, но прежде чем он собрался с ответом, с одного из пикетов полковника Хадсона раздался крик, а затем послышались громкие торопливые шаги в лесу за открытым пространством. Старбак бросил сыр с хлебом, схватил винтовку и подбежал к передней кромке ямы, где солдаты из роты Мокси лежали на земле, выставив из-под завала винтовки.

- Видите что-нибудь? - спросил Старбак.

- Ничего.

А шум становился все громче. Это был звук, отметил Старбак, сотен, если не тысяч башмаков янки, приминавших листву. Звук пехотной атаки, рассчитанной прорвать оборонительную линию Джексона раз и навсегда. Звук, предвещавший жаркую схватку, и вдоль всей железнодорожной линии солдаты выставили дула винтовок над бруствером и взвели курки.

- Мерзкие ублюдки не сдаются, - сказал солдат, лежавший рядом со Старбаком. Он был одним из тех, кто днем ранее остался на поле битвы.

- Как тебя зовут? - спросил Старбак.

- Сэм Нортон.

- Из Фалконера?

- Из Росскилла.

- А здесь как оказался?

Нортон ухмыльнулся.

- На последней своей работе в Росскилле я подметал пол в окружной тюрьме.

Теперь уже Старбак в свою очередь ухмыльнулся.

- Не по доброй воле, я полагаю?

- Никогда не возражал подметать там полы, майор, потому что когда ты заканчивал мести полы в тюрьме, нужно было еще и в доме у шерифа прибраться, а две девчонки шерифа Симмса слаще, чем мед на пасеке. Чёрт, да я знаю людей, грабивших лавки и с места не сходивших, умоляя шерифа запереть их, ради возможности повстречаться с Эмили и Сью.

Старбак засмеялся, но затем умолк, когда шорох шагов перешел в неожиданную атаку, сотни солдат заревели боевой клич и ринулись через открытую полоску земли к насыпи, где их поджидали каролинцы Илайи Хадсона.

- Пли!- прокричал Хадсон, и насыпь окуталась дымом.

- Пли! - заревел Старбак, и Легион открыл огонь с флангов, хотя большинство солдат не могли стрелять под столь острым углом, чтобы помочь осажденному Хадсону.

Атака янки достигла подножия насыпи и устремилась наверх. Солдаты Хадсона встали. На мгновение Старбак подумал, что каролинцы поднялись, чтобы бежать, но вместо этого они перебрались через насыпь и встретили атаку янки в штыки. Они размахивали прикладами, рубили длинными ножами и прокладывали себе путь вперед штыками.

Старбак посмотрел в сторону леса напротив Легиона, но не увидел там никакой опасности. Шум рукопашной схватки справа от него был ужасен, как отзвук средневековья, когда людей кромсала на куски сталь и крушили палицы. Зверские звуки стычки так и призывали не вмешиваться и остаться в канаве железнодорожного полотна под предлогом того, что вторая волна атаки янки может нахлынуть на позиции Легиона, но Старбак знал, что подобное соображение являлось лишь оправданием малодушия, поэтому, вскинув на плечо винтовку, спрыгнул в отвальную яму.

– Майор Медликотт! Мы идем на выручку.

Майор Медликотт не сдвинулся с места. Его люди мрачно поглядывали на Старбака.

- Вы слышали меня? – спросил Старбак.

- Это не наша драка, Старбак, – Медликотту пришлось призвать всю свою храбрость, чтобы выказать Старбаку неповиновение. – Кроме того, если мы оставим свою позицию, янки смогут снова атаковать по отвальной яме, и где же тогда будем мы?

Старбак промолчал. Вместо этого он посмотрел в сторону Коффмэна.

– Пришли ко мне сержанта Ваггонера, - тихо велел он, так, что только Коффмэн смог расслышать, - и передай Траслоу, что ему приказано удерживать железную дорогу с седьмой и восьмой ротами. Пусть не обращает внимания на мой приказ атаковать. Всё ясно?

- Да, сэр. – Коффмэн умчался исполнять поручение. Медликотт не расслышал приказов Старбака, но, тем не менее, презрительно усмехнулся.

– Послали за Свинердом?

Старбак почувствовал, как нерешительно забилось сердце в его груди.

– Майор Медликотт, - медленно, чеканя каждое слово, произнес он, - приказываю вам примкнуть штыки и выступить на поддержку полковника Хадсона.

Широкая красная физиономия Медликотта задрожала от ненависти, но ему удалось сподобиться на почтительный ответ.

– На мой взгляд, мы должны остаться и оборонять нашу позицию, - ответил он так же официально, как и Старбак.

- Вы не подчиняетесь приказу? – спросил Старбак.

- Я остаюсь здесь, - упрямо повторил мельник, и когда Старбак промедлил с ответом, Медликотт ухмыльнулся, предвкушая победу. – Никому не двигаться! – крикнул он своим солдатам. – Наша задача - остаться здесь и…

Он умолк. Потому что Старбак пристрелил его.

Старбак до конца не мог поверить в то, что делает это. Он знал, что подобным поступком сплотит вокруг себя Легион или приговорит себя к военному трибуналу или даже линчеванию. Он достал тяжелый револьвер Адамса, поднял правую руку, большим пальцем мягко отведя курок назад, а потом его указательный палец так быстро преодолел сопротивление спускового крючка, что торжественное выражение лица Медликотта не успело смениться, когда пуля вошла ему под правый глаз. Кровь и осколки костей взметнулись фонтаном брызг у развороченной скулы майора, когда того качнуло назад. Его шляпа взлетела в воздух, тело отбросило на три ярда, на лету оно задергалось в агонии и шлепнулось как вытащенная на берег рыба, тяжело забившись в грязи. Там оно и осталось неподвижно лежать с раскинутыми в стороны руками.

– О Господи, - услышал свой голос Старбак, - опусти меня обратно, – и разразился истерическим хохотом.

Солдаты Медликотта с пепельно-бледными лицами наблюдали за ним. Никто из них не сдвинулся с места. Пальцы мертвого Медликотта медленно сжались.

Старбак затолкал револьвер в кобуру.

– Капитан Мокси? – спокойно сказал он.

Мокси не стал дожидаться, пока Старбак закончит предложение.

– Рота! – заорал он. – Примкнуть штыки!

Рота Мокси побежала вдоль железной дороги на юг, на помощь левофланговой роте Хадсона. Солдаты Медликотта всё еще тупо глазели на труп своего офицера, затем их взоры обратились к Старбаку. В это мгновение Старбак почти ожидал бунта, но никто из роты не проявил желания отомстить за убитого мельника.

– Кто-нибудь еще желает не подчиняться моим приказам? – обратился к ним Старбак.

Все молчали. Солдаты были ошарашены. Потом тяжело дыша прибежал Питер Ваггонер.

– Сэр?

- Теперь вы лейтенант, Ваггонер, - сказал Старбак, - берете под свое командование первую роту. Приступайте, следуйте за капитаном Мокси и выбейте оттуда чертовых янки.

- Сэр? – Ваггонер был не из самых сообразительных.

- Выполнять! – рявкнул Старбак. Затем он снял с плеча винтовку и примкнул штык, повернувшись к остальным ротам Легиона. – Легион! Примкнуть штыки! – он сделал небольшую паузу. – За мной!

Конечно же, он рисковал, потому что если янки были наготове, чтобы ударить по позициям Легиона, Старбак просто дарил им победу, но если он не придет на помощь каролинцам, то янки точно прорвутся в лес, так что он повел три четверти Легиона вдоль железной дороги на помощь солдатам Хадсона. У некоторых людей Хадсона кончились патроны, и теперь они закидывали янки камнями, бросая их с такой силой, что увесистые булыжники разбивали в кровь потные лица.

- За мной! – вновь закричал Старбак.

Мокси и Ваггонер пришли на выручку левофланговым ротам Хадсона, но наибольшую угрозу представлял центр позиции полковника, и теперь Старбак вел свое подкрепление вниз к задней стороне насыпи, где натиск янки был наиболее свиреп. Несколько северян захватили плоскую вершину насыпи, где безуспешно пытались овладеть двумя знаменами Хадсона, и именно туда направил свой удар Старбак.

– Вперед! – проревел он и услышал, как его солдаты разразились жутким пронзительным воплем мятежников, карабкаясь вверх по склону в самую гущу схватки. Старбак спустил курок винтовки, приблизившись к свалке, и с силой погрузил штык в синий мундир. Он вопил как банши[86], неожиданно почувствовав странное облегчение от смерти Медликотта. Господи, но ведь было просто необходимо вытравить гниль из души Легиона!

На земле лежал мятежник, пытавшийся отбиться от сержанта северян, схватившего его обеими руками за горло. Старбак пнул янки в голову, и, отведя штык назад, нанес удар, острие вскрыло глотку, сержант завалился, орошая кровью намеченную им жертву. Люди хрипели и изрыгали проклятья, спотыкались на мертвецах и скользили в крови, но янки отступали. Они пытались пробиться вверх по склону насыпи, но южанам удалось сдержать большинство у переднего склона, хотя они и оставались в затруднительном положении, пока прибытие Легиона не изменило расстановку сил. Северяне отступили.

Они скатились с насыпи, но еще не были разбиты. Лес начинался недалеко от насыпи, настолько близко, что янки могли отступить к нему и оттуда вести огонь по открытым позициям мятежников, и едва они оказались вновь под защитой деревьев, как незамедлительно обрушили огонь на железнодорожное полотно. Свинцовый шторм вынудил южан отступить с насыпи вниз, в укрытие. Пули свистели и шипели над головами, глухо стучали по телам мертвецов или, отскочив рикошетом от насыпи, срезали листву за спиной. Время от времени группы янки атаковали казавшийся покинутым бруствер, но их встречали редкие залпы мятежников, град камней и грозный вид поджидавших штыков

- А они не из тех, кто легко сдается, а? Боже мой, Старбак, как я вам благодарен. Клянусь, глубоко благодарен, – полковник Хадсон, с длинными окровавленными волосами и безумным взглядом, пытался пожать Старбаку руку.

Старбак, обремененный винтовкой, шомполом и патроном, неуклюже протянул свою.

– Вы ранены, полковник?

- Боже правый, да нет же, – Хадсон откинул с лица длинные окровавленные волосы. – Чужая кровь. Вы убили его, помните? Перерезали ему глотку. Мать честная. Но клянусь, Старбак, я вам благодарен. Искренне благодарен.

- Вы уверены, что не ранены, сэр? – повторил Старбак, так как полковник нетвердо стоял на ногах.

- Всего лишь потрясен, Старбак, небольшой шок, но через мгновение буду в полном порядке, – полковник взглянул вверх на насыпь, где только что приземлился камень.

Кажется, теперь янки кидали камни обратно. Старбак закончил заряжать винтовку, потянулся верх по склону и втиснул винтовку между двумя телами. Наметив синий мундир, он спустил курок и соскользнул вниз, чтобы перезарядить винтовку. У него осталось пять патронов, а у большинства солдат и того меньше – один или два. У Илайи Хадсона патроны тоже были на исходе.

– Еще одна атака, Старбак, - сказал каролинец, - и думаю, с нами будет покончено.

Не успел он договорить, как последовала атака. Атака была неистовым, отчаянным наступлением уставших, окровавленных людей, которые вырвались из леса, бросившись на штурм насыпи. В течение двух дней северяне пытались прорвать линию обороны мятежников, и два дня терпели неудачу, но теперь как никогда были близки к успеху, поэтому собрали последние остатки сил, карабкаясь по выжженному склону с примкнутыми штыками.

- Пли! – скомандовал Хадсон, и последние выстрелы мятежников вспыхнули огнем с последовавшим за ними градом пролетевших над головой камней. – Теперь в атаку, дорогие мои! В атаку! – закричал полковник, и уставшие люди рванули вперед, чтобы грудью встретить атаку янки. Старбак колол штыком, размахивал им, опять колол. За ним шел Коффмэн, стрелявший из револьвера, мельком среди свалки он заметил Люцифера, палившего из своего Кольта. Штык Старбака застрял в животе янки, он попытался оттолкнуть солдата и вырвать штык, но ничто не могло высвободить сталь из мертвой плоти. Он обругал мертвеца и почувствовал поток теплой крови у себя на руках, когда отстегнул штык и избавил винтовку от застрявшего клинка. Он перевернул винтовку и размахнулся прикладом как палицей. Он вопил как ненормальный, то ли ликуя, то ли завывая, ожидая смерти в любое мгновение, но полный решимости не отступать ни на шаг перед ордой солдат, рвавшихся под штыки и дула винтовок мятежников.

Но затем внезапно, без всякой на то причины, натиск янки ослаб.

Неожиданно грозная атака отхлынула, и северяне бежали назад к деревьям, оставив позади цепочку нагроможденных друг на друга тел, некоторые из которых шевелились в лужах собственной крови, другие лежали неподвижно. Воцарилась тишина, слышно было лишь тяжелое дыхание мятежников с безумными глазами, стоящих на насыпи, которую они сумели удержать.

- Отходим! – нарушил молчание Старбак. – Всем назад!

В лесу могли притаиться снайперы, поэтому он отвел своих людей назад под прикрытие насыпи.

– Не оставляйте меня, не оставляйте! – громко закричал раненый, а другой зарыдал, потому что лишился зрения.

Вдоль железной дороги ходили санитары с носилками. В них никто не стрелял. Старбак счистил кровь со ствола винтовки пучком дубовых листьев. Рядом стоял Коффмэн с глазами, блестевшими от маниакального возбуждения. Люцифер перезаряжал револьвер.

– От тебя не требуется убивать северян, - сказал ему Старбак.

- Кого хочу, того и убиваю, - буркнул мальчишка.

– И всё же спасибо тебе, - сказал Старбак, но ответом ему послужил полный оскорбленного достоинства взгляд Люцифера. Старбак вздохнул. – Спасибо тебе, Люцифер, - повторил он.

Люцифер мгновенно ухмыльнулся.

– Так я уже не Люси?

– Спасибо, Люцифер, - повторил Старбак.

Торжествующий Люцифер поцеловал ствол своего револьвера.

– Человек может быть тем, кем захочет. Может, на следующий год я решу стать убийцей мятежников.

Старбак сплюнул на ствол винтовки, чтобы его было легче очистить от засохшей крови. Где-то за его спиной в лесу защебетала птичка.

- Тихо, да? – окликнул его стоявший в нескольких шагах полковник Хадсон.

Старбак поднял голову.

– Разве?

- Тихо, - ответил полковник, - такая прекрасная тишина. Думаю, янки ушли.

Железнодорожную линию удержали.

Преподобный Старбак пережил настоящий кошмар.

Он уже второй день находился вместе со всадниками майора Гэллоуэя в надежде, что ему посчастливится принять участие в преследовании разбитой армии мятежников. Не забывал он и о том, что завтра - день Господень, воскресенье, и коротал часы ожидания, подбирая слова для проповеди, с которой обратится к победоносным войскам. Но час проходил за часом, не принося никаких признаков поражения мятежников, и шансы на проповедь резко убывали. Затем, в полдень, сразу после того, как в лесу смолкла ружейная стрельба, пришел приказ, предписывавший людям Гэллоуэя разведать, что за странные войска появились на юго-западе.

Священник отправился верхом вместе с Гэллоуэм. Они проехали по полям вытоптанной кукурузы и разграбленным фруктовым садам. Пересекли главную дорогу, где двумя днями ранее прогремело сражение, перешли вброд ручей и вышли к холмистой местности, где два полка Нью-Йоркских зуавов в кричащих мундирах отдыхали на заросшей травой возвышенности, составив винтовки в пирамиды.

- Здесь все спокойно, - заявил молодой франтоватый командир ближнего к ним полка, - мы выставили линию пикетов в лесу, - он указал на подножие холма, где рос густой лес, - их никто не тревожит, так что, думаю, обойдемся без происшествий.

Майор Гэллоуэй решил, что доедет до самой линии пикетов ньюйоркцев, но священник предпочел остаться с пехотой, и после небольшого разговора узнал потрясающую новость, что командир пятого нью-йоркского является сыном его старого друга, и что этот друг, преподобный доктор Уинслоу, служит капелланом полка своего сына. Теперь преподобный Уинлсоу мчался приветствовать своего бостонского друга.

– Никогда не думал, что увижу вас здесь, Старбак.

– Полагаю, меня всегда можно найти там, где существует необходимость свершения дел Божьих, Уинслоу, - ответил бостонский священник, пожав ему руку.

Уинслоу гордо взглянул на сына, который отправился обратно, чтобы занять свое место во главе полка.

– Ему лишь двадцать шесть, Старбак, а он уже командует одним из лучших добровольческих полков во всей нашей армии. Даже регулярная армия в подметки не годится Пятому нью-йоркскому. На полуострове они сражались, как троянцы. А как ваши сыновья? Надеюсь, с ними всё в порядке?

- Джеймс с Макклеланом, - ответил преподобный. – Другие слишком малы, чтобы сражаться.

Потом, желая переменить тему разговора, прежде чем Уинслоу вспомнит о существовании Натаниэля, бостонский священник заинтересовался пышной формой ньюйоркцев, которая состояла из ярко-красных шаровар, коротких синих курток без воротника с алым галуном, красного кушака и малиновой шапочки, обернутой белым тюрбаном с длинной золотой кисточкой на макушке.

- Точная копия французской формы, - пояснил Уинслоу. – Зуавы заслужили репутацию самых свирепых солдат во французской армии, и наш покровитель пожелал, чтобы мы переняли их форму и организацию.

- Покровитель?

- Нам платит нью-йоркский производитель мебели. Он оплатил всё, что вы здесь видите, Старбак, всё до малейших деталей. Перед вами доходы с красного дерева, отправившиеся воевать.

Преподобный Старбак разглядывал одеяние своего старого друга, и ему захотелось носить такой же роскошный наряд. Он уже собирался спросить, через какие процедуры ему пришлось пройти, чтобы оставить кафедру на время службы в армии, но был прерван всплеском ружейной стрельбы в лесу.

- Полагаю, это наши застрельщики, - сказал Уинслоу, когда звук затих. - Скорее всего, атакуют взвод диких индеек. Мы отведали парочку прошлой ночью, и они оказались превосходным блюдом. - Солдаты зашевелились при звуках неожиданной пальбы, некоторые достали винтовки из пирамидок, но большинство лишь выругались, недовольные тем, что их разбудили, надвинули тюрбаны на глаза и попытались опять заснуть.

- Ваш сын ведь сказал, что там нет никаких признаков врага? - уточнил преподобный Старбак, не в состоянии объяснить, почему волосы на его затылке вдруг встали дыбом.

- Совершенно никаких! - ответил капеллан, всматриваясь в лес. - Полагаю, вы скажете, что мы вытянули короткую соломинку. Наш вклад в великую победу ограничивается лишь наблюдением со стороны. А может, и нет.

Последние три слова были вызваны появлением группы зуавов у опушки леса на левом фланге полка. Очевидно это и были застрельщики, возвращавшиеся в свой полк, и они были взволнованы.

- Мятежники! - прокричал один из зуавов. - Мятежники!

- У страха глаза велики!! - презрительно бросил священник.

Все больше зуавов хваталось за свои винтовки. Капитан, взобравшийся на нервную вороную лошадь, во весь опор проскакал мимо обоих пасторов, почтительно коснувшись края шляпы.

- Полагаю, они там что-то навыдумывали, капеллан! - добродушно крикнул капитан, а потом схватился за горло, издавая клекочущие звуки, словно не мог вздохнуть. Кровь начала сочиться сквозь его пальцы, и пока преподобный Старбак пытался осмыслить увиденное, его оглушили звуки пальбы. Прошло несколько мгновений прежде, чем звуки отпечатались в его пораженном сознании. Пораженном, потому что вершину холма смело огненным смерчем, свистяще-щелкающим хаосом пуль, пущенных из леса, где, о ужас, полк за полком выстраивались мятежники. За мгновение до этого на прогретом солнцем холме царила летняя тишина, пчелы пили мед на распустившихся цветах клевера, а чрез секунду он был охвачен смертью, воплями и кровью, перемена оказалась слишком резкой для восприятия священника.

Умирающий капитан завалился в седле, зацепившись ногой за стремя, и его тащило по земле. Он жалобно закричал, но внезапно хлынувшая кровь заставила его умолкнуть навсегда. Капеллан принялся ободрять пораженных зуавов, которые отступали от волн винтовочных залпов. Лошадь преподобного Старбака рванулась от непрерывного треска винтовок с флангов обоих нью-йоркских полков. Лошадь помчалась на север, убегая от атаки, и лишь у самого края холма священнику удалось остановить перепуганное животное и развернуться, как раз в то самое мгновение, когда из леса показались мятежники. Это была армия Ли, выступившая через день после Каменной стены Джексона, которая теперь вышла из долин и лесов, где скрытно простояла всю ночь. Бросившись в атаку, мятежники издавали дьявольский улюлюкающий вопль, и кровь застыла в жилах священника, когда ужасный звук пронесся по вершине холма.

Преподобный Старбак вытащил револьвер из седельной кобуры, но даже не попытался произвести выстрел. Перед ним развернулся настоящий кошмар. Он наблюдал за гибелью двух полков.

Ньюйоркцы пытались оказать сопротивление. Выстроившись в шеренгу, они открыли по мятежникам ответный огонь, но серая шеренга перестроилась в два ряда и смела ряды зуавов ураганом винтовочного огня. Солдаты в ярких мундирах подались назад, напрасно сержанты и капралы пытались заделать бреши в рядах, они возникали быстрее, чем их можно было прикрыть. Люди, не слушая приказов, удирали на север и восток. Преподобный Старбак призывал беглецов не сдавать позиций, но они не обращали внимание на бесновавшегося священника, продолжая бежать вниз по холму по направлению к ручью. Полк мебельщика теперь уменьшился до размеров трех групп солдат, пытавшихся сдержать сокрушительную атаку, но даже превосходящие их в три раза силы не смогли бы сдержать натиска мятежников.

Ньюйоркцы умирали. Раздался всплеск последних выстрелов, затем знамена покачнулись, когда атака захлестнула последних непокорных защитников. Внезапно весь холм закишел серыми мундирами, и священник вышел из состояния оцепенения, ткнув лошадь каблуком и помчавшись вниз по холму, обходя рассеявшихся во все стороны беглецов. Передовые отряды мятежников уже открыли огонь по беглецам, и преподобный Старбак слышал, как вокруг него жужжали пули, но лошадь священника не замедляла бега. Она проскочила ручей, добравшись до спасительного леса. Вопли мерзкого улюлюканья мятежников еще звучали в ушах у священника, когда он придержал взмыленную лошадь. Ему чудилось, что всё вокруг наполнилось этим жутким воплем, криками выступившего в поход дьявола, и он скорее почувствовал, чем понял, что очередную армию северян с позором разбили. Слезы сбегали по его щекам, он тщетно пытался осознать, что неисповедимы пути Господни.

Он пересек главную дорогу, возвращаясь к месту, где так долго ждал начала преследования разбитых мятежников, но не заметил никаких признаков людей Гэллоуэя, хотя, благодарение Господу, и мятежников тоже. Священник стер слезы с лица, дав лошади передышку. Справа от него, где на небе темным пятном выделялся дым от горящей станции, находились лишь лесные заросли и холмистые долины, и как он подозревал, именно по этой пересеченной местности прошли мятежники. Слева от него за обширными полями лежал лес, где на железнодорожные пути одна за другой накатывались атаки северян, но ни одна не принесла успеха, что, несомненно, значило, что мятежники по-прежнему прятались в лесу. Позади него армия этих демонов только что перебила зуавов Уинслоу на виргинском холме, оставив священнику лишь одну единственную дорогу.

Он поскакал на северо-восток, его отчаяние переросло в гнев, способный смести небеса. Что за идиоты руководили армиями северян! Какие же напыщенные болваны и индюки. Священник почувствовал, как перед ним открылась новая цель, новая миссия - раскрыть северянам глаза на малодушных трусов, которые вели их сыновей от одного поражения к другому. Он отправится на ферму Гэллоуэя, заберет свой багаж, и там один из слуг майора укажет ему спасительный путь на север через Булл-Ран. Настало время вернуться в здравомыслящий Бостон, где он начнет свою кампанию, которая раскроет глаза всей нации на ее грехи.

На холмах гремели пушки, гул отдавался в небе беспорядочным эхом. Трещали винтовки, тонкие струйки дыма поднимались над деревьями и ручьями. Роберт Ли привел двадцать пять тысяч человек, расположив их справа от осажденной линии Джексона, и ни один янки не догадывался о существовании там мятежников, пока не появились звездные знамена над серыми шеренгами. Фланговая атака мятежников хлопнула по славе Джона Поупа, подобно закрывающимся дверям. А преподобный Старбак уносил домой свой праведный гнев.

Солнце медленно опускалось к западным холмам. В лесу на востоке не шевелился ни один листок. Шум сражения гремел, как далекий гром, но что значил этот шум, и где сейчас янки, никто не знал. Патруль из восьмой роты Траслоу первым пересек выжженную снарядами полосу земли перед лесом, но не обнаружил там никаких янки. Снайперы ушли, и лес был пуст, за исключением мусора в покинутом северянами лагере.

Прибыли боеприпасы, их раздали измученным солдатам. Некоторые заснули, усталых людей было не отличить от окружавших их покойников. Старбак пытался составить список погибших, но работа продвигалась медленно.

За час до заката полковник Свинерд направил свою лошадь к железной дороге. В поводу он вел другую лошадь.

- Она принадлежала майору Медликотту, - сказал он Старбаку. - Я слышал, он умер.

- Слышал, его янки пристрелили, - с каменным выражением лица ответил Старбак.

Рот Свинерда растянулся в некое подобие улыбки.

- Нам приказали выступать, и я подумал, что, возможно, вам понадобится лошадь.

Первым порывом Старбака было отказаться, потому что он гордился тем, что шагал рядом с солдатами, но затем он вспомнил про дом с побеленными каменными столбами ворот у въезда в аллею и поблагодарил Свинерда за то, что тот привел ему коня. Он вскочил в седло. Легион пробуждался от сна. Усталые солдаты ворчали, что их побеспокоили, но вскинули свои винтовки и вскарабкались по склонам канавы. Раненые, доктора, денщики и сержантский караул остались в тылу, а остальная часть Легиона построилась в колонну вокруг знаменосцев, где лейтенант Коффмэн нес новый флаг полка на сделанном из молодого деревца древке. Старбак на лошади Медликотта занял свое место впереди Легиона.

- Выступаем! - скомандовал он.

Каролинцы Хадсона продвигались справа от Легиона. Полковник Хадсон ехал верхом на дорогостоящем вороном жеребце, нацепив саблю в позолоченных ножнах. Хадсон приветливо помахал рукой, когда оба полка выступили шеренгой, но войдя в лес, Старбак намеренно отвел Легион влево, чтобы между ним и каролинцами образовалась брешь.

Они пересекли небольшой луг, где днем ранее остановили преследование первых атакующих янки. На поле еще лежали непогребенные мертвецы. За лугом находилась небольшая полоса деревьев, а за ними простирались обширные пахотные земли, разделенные на две равные части дорогой, ведущей к дальнему холму. Старбак взял влево от этой линии.

- Помните это место? - спросил Старбак Траслоу.

- А разве я должен?

- Тут прошло наше первое сражение, - Старбак махнул влево от себя. - Янки вышли из того леса, а мы поджидали их здесь, - он указал направо, в сторону вершины, - я до чертиков перепугался, а вы вели себя так, словно вам всё это было не впервой.

- Так и есть. Я ведь был в Мексике, забыли?

Старбак пустил лошадь шагом по старому полю битвы. В бороздах вспаханной земли желтели осколки костей, и он гадал, сколько же еще лет фермеры будут выкапывать людские кости и пули, уложившие их в землю.

- Так что всё-таки произошло с Медликоттом? - спросил Траслоу. Они стояли в тридцати шагах перед строем.

- А что вам рассказали?

- Что вы с ним схватились, а потом пристрелили засранца.

Старбак задумался над сказанным и кивнул.

- Примерно так и было. Они обеспокоены?

Траслоу отщипнул от плитки кусок табака и положил в рот.

- Некоторым жаль Эдну.

- Его жену?

- У нее на руках остались дети. Но черт побери, нет, их совсем не заботит мельник. Он был подлым ублюдком.

- Теперь он герой, - ответил Старбак. - Его имя выбьют на статуе в Фалконере. Дэн Медликотт - герой нашей Войны за независимость.

Он пересек дорогу, вспомнив, как наблюдал за атакой армии северян по этим полям. С тех пор не многое изменилось - изгородь давно уже исчезла, пошла на растопку для варки кофе, кости белыми пятнами усеивали почву, но в остальном всё осталось в точности таким, каким запомнил Старбак. Он повел Легион через поле, всё больше отклоняясь влево. Вместо того, чтобы направляться к восточному холму вместе с остальной бригадой, он шел прямо к перелеску на вершине небольшого холма, лежавшего к северу.

Свинерд подъехал к Старбаку.

- Не та дорога! Нам туда! - он указал на восток, вверх по дороге.

Старбак придержал лошадь.

- Там за холмом, полковник, есть место, куда я хочу наведаться. Не более чем в четверти мили отсюда.

Свинерд нахмурился.

- Что за место?

- Дом человека, захватившего наши знамена, полковник, и человека, чьи люди сожгли женщин в таверне.

Сначала Свинерда хотел было отрицательно мотнуть головой, но затем, после секундного раздумья, взглянув на роту Траслоу, он повернулся к двум офицерам.

- Чего вы можете этим добиться?

- Не знаю. Но мы ведь не знали, чего сможем достичь, когда отправились посреди ночи к броду Мертвой Мэри, - Старбак намеренно напомнил Свинерду о той ночи, косвенно намекнув, что полковник был кое-чем ему обязан.

Полковник улыбнулся.

- В вашем распоряжении час. Мы пойдем вверх по дороге, - сказал он, махнув вправо от себя, - и полагаю, будет разумно, если вы отправите кого-нибудь на разведку на север, просто на случай. если там затаился кто-нибудь из этих негодяев. Думаете, вашей роты будет достаточно?

- Хватит с лихвой, сэр, - ответил Старбак, отсалютовав полковнику, прикоснувшись к краю шляпы. - Рота! - скомандовал он своей старой роте. - За мной!

Он взял у Джона Бейли зажженную сигару, прикурил от нее свою и пустил лошадь шагом, держась рядом с Траслоу. Остальные части Легиона поднимались по отлогому восточному склону на звуки сражения, которые теперь казались столь далекими, что маршировавшие батальоны совсем не спешили присоединиться к гремевшей вдали схватке. Старбак посмотрел влево и увидел выкрашенную в белое табличку на дороге в конце перелеска.

- Отсюда уже недалеко, - сказал он Траслоу. - Осталось пройти этот лес и выйти к полям.

- Что будем делать, если там окажется полным-полно янки? - спросил Траслоу.

- Отойдем обратно, - ответил Старбак, но когда рота вышла из перелеска на вершине, они увидели, что там место отнюдь не кишит янки. Ферма Гэллоуэя казалась заброшенной, когда мятежники начали медленно спускаться с вершины к ее строениям, разбросанным посреди густо разросшихся старых деревьев. Дом выглядел недурно, подумал Старбак, в таком месте можно поселиться и неплохо зажить. Тут были хорошо орошаемые пастбища, отлично осушенные поля и вдосталь леса.

У ворот двора их встретил чернокожий.

- Тут никого нет, масса, - нервно проговорил он.

- Кому принадлежит этот дом? - спросил Старбак.

Негр не ответил.

- Ты слышал офицера! - рявкнул Траслоу.

Негр бросил взгляд на приближавшуюся роту и нервно облизнул губы.

- Принадлежит джентльмену по имени Гэллоуэй, масса, но сейчас его здесь нет.

- Он в армии, да? - задал вопрос Старбак.

- Да, масса. - заискивающе улыбнулся негр. - Он в армии.

Старбак улыбнулся в ответ.

- Вот только в какой?

Улыбка мгновенно слетела с лица чернокожего. Он промолчал, и Старбак пнул лошадь каблуками, проехав мимо негра.

- В доме есть рабы? - не оборачиваясь, обратился он к нему.

- Нас всего трое, масса, но мы не рабы. Мы слуги.

- Вы живете в доме?

- В хижинах, масса, - слуга побежал за Старбаком, Траслоу вел роту за ними.

- Так дом пустует? - спросил Старбак.

Негр слегка запнулся, но затем кивнул, когда Старбак обернулся, взглянув на него.

- Дом пуст, масса.

- Как твое имя?

- Джозеф, масса.

- Теперь слушай меня, Джозеф, если у тебя в доме остались какие-нибудь пожитки, забери их немедленно, потому что я собираюсь спалить этот чертов дом дотла. А если твой хозяин захочет узнать причину, передай ему поклон от шлюх, сожженных им заживо в таверне Маккомба. Ты хорошо меня понял, Джозеф? - Старбак осадил лошадь и соскользнул с седла. Он спрыгнул, подняв облако пыли из-под ботинок. - Ты меня слышишь, Джозеф?

Темнокожий слуга испуганно выпучил глаза на Старбака.

- Вы не можете сжечь его, сэр!

- Скажи своему хозяину, что он убил женщин. Передай ему, что меня зовут Старбак, понял? А ну-ка, повтори.

- Старбак, сэр.

- И не забудь его, Джозеф. Я Старбак - ангел-мститель за сожженных шлюх, - Старбак произнес последнюю фразу, взобравшись по ступенькам веранды и распахнув переднюю дверь.

И увидел своего отца.

На юге сгустились облака, затмив солнечный свет, хотя день уже и так клонился к закату. На крутых холмах и в долинах, откуда хлынула фланговая атака мятежников, на фоне меркнувшего солнца всё ярче выделялись вспышки винтовочных выстрелов, а дым выглядел светлее. Было похоже, что скоро разразится гроза, и действительно, далеко к югу, в заброшенных земляных укреплениях, оставленных янки у реки Раппаханнок, упали первые тяжелые капли дождя. В облаках блеснула молния.

В Манассасе фланговая атака мятежников постепенно теряла свою сплоченность. Наступление проходило по пересеченной местности, и продвигавшиеся вперед бригады вскоре потеряли контакт друг с другом, когда им пришлось обходить поросшие кустарником балки и густые рощи. Некоторые из подразделений вырвались вперед, в то время как другие наткнулись на войска северян, неожиданно оказавшие упорное сопротивление. С вершин холмов рявкали пушки, картечь в клочья разносила листву деревьев, а ружейный огонь трещал по всей неровной трехмильной линии фронта.

За спиной у янки находился ручей Булл-Ран, достаточно глубокий и широкий, чтобы считаться рекой в любой другой стране, кроме Америки. Достаточно глубокий и широкий, чтобы в нем утонул человек, обремененный полным пехотным обмундированием и башмаками, и если мятежники смогут сломить янки и обратить их в паническое бегство, то восьмидесяти тысячам солдат будет непросто пересечь этот убийственный ручей, который мог похвалиться лишь одним небольшим мостом. Разбитая армия может утонуть в нем тысячами.

Только янки не запаниковали. Они перешли ручей, и лишь некоторые из солдат утонули, пытаясь переплыть его, а остальные дружно стояли плечом к плечу на холме, где когда-то человек по имени Томас Джексон обрел прозвище Каменной стены. Они стояли и встретили войска наступавших мятежников такой канонадой, что она озарила передний склон холма красным светом пушечных выстрелов и наполнила всю долину треском отдававшихся эхом винтовочных залпов. Один за другим смертоносные залпы, жалящий град свинца, крошили серые шеренги южан и удерживали полосу земли к западу от моста достаточно долго, чтобы смогла отступить основная масса армии Джона Поупа. И только тогда ряды мужественных синих мундиров сдали холм Каменной стены Джексона его землякам. Северяне потерпели поражение, но их еще не разбили. Ряды синемундирников отступали с поля битвы, на котором им обещали победу, а привели к поражению, и где теперь одержавшие победу конфедераты принялись считать захваченное оружие и пленных.

А на ферме Джозефа Гэллоуэя на южном берегу Булл-Ран преподобный Старбак изумленно смотрел на сына, а сын на него.

- Отец? - нарушил молчание Старбак.

На одно мгновение, одно лишь биение сердца, Старбак подумал, что его отец смягчится. В эту секунду он подумал, что отец собирается заключить его в объятья, и действительно, на лице старика неожиданно проступило выражение боли и тоски. В этот же миг все планы открытого неповиновения отцу, которые вынашивал Старбак на случай если им предстоит вновь встретиться, рассеялись, и он почувствовал нахлынувшее на него чувство вины и всепоглощающей любви. Но затем беззащитное выражение исчезло с лица священника.

- Что ты здесь делаешь? - резко спросил преподобный Старбак.

- У меня здесь дело.

- Какое дело? - преподобный Старбак загородил прихожую. В руке он держал свою трость из черного дерева, которую выставил как шпагу, чтобы не дать сыну пройти в дом. - И не смей курить в моем присутствии! - огрызнулся он и попытался тростью выбить сигару из руки сына.

Старбак легко уклонился от выпада.

- Отец, - сказал он, пытаясь воззвать к прежним узам суровой отцовской привязанности, но его бесцеремонно прервали.

- Я тебе не отец!

- Тогда, кто же ты такой, черт тебя дери, чтобы запрещать мне курить? - вспышка ярости Старбака была неистова и сильна. Он прибег к гневу, зная, что, возможно, это лучшее оружие в подобном противоборстве. В то самое мгновение, когда он увидел суровое лицо отца, многолетняя сыновняя покорность заставила его внутренне сжаться от страха. В тот момент, когда открылась дверь, он неожиданно опять почувствовал себя восьмилетним ребенком, совершенно беспомощным перед полным непреклонной решимости лицом отца.

- Не смей бранить меня, Натаниэль, - ответил священник.

- Я, черт тебя дери, ругаюсь там, где, черт побери, мне захочется. Посторонись, - гнев Старбака прорвался наружу. Он потеснил отца в сторону. - Если хочешь затеять со мной ссору, - прокричал он, не оборачиваясь, - то сначала прими решение - это семейная ссора или просто стычка двух незнакомцев. И проваливай из этого дома. Я собираюсь спалить это чертово место, - Старбак выкрикнул последние слова уже из библиотеки. Полки были пусты, хотя на столе была свалена в кучу кипа гроссбухов.

- Что ты собираешься сделать? - преподобный Старбак последовал за сыном в просторную комнату.

- Ты слышал меня, - Старбак принялся рвать гроссбухи, чтобы легче загорелись. Он собрал клочья бумаги на краю стола, откуда огонь перекинется на пустые полки над ним.

На лице преподобного Старбака промелькнула гримаса боли.

- Мало того, что ты стал распутником, вором и предателем, так ты еще собираешься спалить дом порядочного человека?

- Потому что он сжег таверну, - Старбак принялся рвать очередную книгу, - и убил женщин. Они просили его солдат прекратить стрельбу, но они этого не сделали. Они продолжили стрелять и заживо сожгли женщин.

Преподобный Старбак смахнул тростью кучу обрывков бумаги со стола.

- Они не знали, что в таверне были женщины.

- Они знали, - ответил Старбак, начав собирать новую кучу порванной бумаги.

- Ты лжец! - преподобный Старбак поднял трость и ударил бы сына по рукам, если бы в комнате не раздался выстрел. Звук отдался ужасным эхом в четырех стенах, а пуля прочертила борозду на пустой полке перед дверью.

- Он не лжец, святой отец. Я был там, - из открытой двери в сад появился Траслоу. - Я своими руками вынес одну из женщин из развалин. Поджарилась до хруста, вот так.Уменьшилась почти до размеров новорожденного теленка. И так сгорели пять женщин, - он сплюнул струю табака и кинул Старбаку жестяную коробку. - Нашел их на кухне, - объяснил он. Старбак увидел, что это шведские спички.

- Это мой отец, - холодно представил отца Старбак.

- Преподобный, - Траслоу кивнул, ограничившись столь же кратким приветствием.

Преподобный Старбак лишь молча наблюдал, как его сын нагромождал новую стопку порванной бумаги.

- Мы слегка расстроились, - продолжил Старбак, - учитывая то, что сами мы не сражаемся с женщинами. Так что решили спалить дом этого ублюдка, чтобы вбить ему в голову, что не стоит сражаться с женщинами.

- Но они были шлюхами! - прокричал преподобный Старбак.

- Значит, в эту самую минуту они готовят мне постель в аду, - огрызнулся Старбак, - и неужели ты думаешь, они составят худшую компанию, чем все вы, святоши, в раю? - он чиркнул одной из спичек и поднес пламя к обрывкам бумаги.

Очередной удар трости разметал новую кучу бумаги и мгновенно затушил небольшой огонь. - Ты разбил сердце своей матери, - сказал священник, - навлек тень позора на мой дом. Ты лгал своему брату, прелюбодействовал, воровал! - перечень грехов был столь внушителен, что преподобный Старбак мгновенно сник и был вынужден перевести дыхание, покачав головой.

- Этот засранец и виски дует в придачу, - Траслоу воспользовался наступившим молчанием, внеся свою лепту из дверного проема.

- Но всё равно! - заорал священник, пытаясь криком сдержать свой гнев - И всё же, - сказал он , смахивая слезы, - твой Господь и Спаситель простит тебя, Нат. Всё чего он требует от тебя, это лишь прийти к нему, преклонив колени и приняв его. Все наши грехи могут быть прощены! Все! - слезы бежали по щекам священника. - Пожалуйста! - сказал он. - Я не смогу перенести мысли, что в раю нам придется смотреть вниз на твои вечные муки.

Старбак в очередной раз ощутил прилив нахлынувших на него чувств. Хотя он и отказался от отчего дома и суровой религии отца, но не мог не признать, что дом был достойным, а религия справедливой, как и не мог утверждать, что не боится пламени вечного проклятья. Он почувствовал, как у него самого на глаза навернулись слезы. Он перестал рвать бумагу и попытался призвать на помощь гнев, чтобы вновь возразить отцу, но вместо этого он, похоже, почти готов был признать все свои грехи.

- Подумай о своих младших братьях. Подумай о своих сестрах. Они любят тебя! - преподобный Старбак нащупал нужную тему и ринулся в бой. Он так часто клялся, что отречется от сына, изгонит Натаниэля из лона Христовой церкви, как и из семьи Старбаков, но теперь священник осознал, какую победу одержит над дьяволом с раскаянием и возвращением сына. Он представил Натаниэля исповедующимся в своих грехах в церкви, видел себя отцом блудного сына и представлял радость, доставленную небесам раскаянием этого грешника. И всё же на кону стояло нечто большее, нежели просто духовная победа. Отцовский гнев бушевал не меньше сыновнего, но отец также обнаружил, что год гневного отречения был разрушен секундной близостью. В конце концов, его сын во многом походил на него, и именно по этой причине, как он полагал, ему всегда приходилось сильнее биться именно с этим сыном. Теперь ему предстояло отвоевать сына, не только ради Христа, но и ради семьи Старбаков. - Подумай о Марте! - воззвал он к Нату, напомнив тому о любимой сестре. - Подумай о Фредерике, который всегда тебя обожал!

Возможно священнику и удалось бы одержать победу, если бы он не вытянул руку при упоминании о своем сыне Фредерике. Он хотел сделать жест, напоминавший о том, что Фредерик, пятью годами младше Старбака, родился с искривленной рукой, но этот жест лишь высвободил знамя, спрятанное под левой подмышкой священника. Флаг упал на пол, где выбился из-под перевязывающей его потертой бечевки. Старбак, обрадовавшись, что ему не придется смотреть в глаза отцу, взглянул на знамя.

Он увидел шелк и богатую отделку по краям, но когда он поднял глаза на отца, все воспоминания о Марте и Фредерике исчезли. Он опять посмотрел на знамя.

Траслоу тоже заметил богатую ткань.

- Это боевое знамя, преподобный? - спросил он.

Преподобный Старбак наклонился, чтобы поднять флаг, но резкое движение лишь окончательно порвало остатки бечевки, так что знамя развернулось под лучами вечернего солнца.

- Не ваше дело, - дерзко ответил Траслоу священник.

- Да это наше знамя, черт его дери! - воскликнул Траслоу.

- Тряпки дьявола! - прорычал в ответ священник, сворачивая знамя. Он бросил трость, чтобы облегчить себе работу.

- Я заберу флаг, мистер, - мрачно сказал Траслоу, подступив с протянутой рукой.

- Если вам нужно это знамя, - ответил преподобный Старбак, - то придется сбить меня с ног!

- Да мне плевать, - ответил Траслоу и потянулся к флагу. Священник пнул его, но Элиял Старбак был не ровня Томасу Траслоу. Солдат лишь раз, но сильно, ударил священника по руке и забрал знамя из неожиданно обмякших рук.

- Ты позволишь избивать своего отца? - повернулся священник к Старбаку.

Но момент, когда Старбака отделяла от примирения лишь дрожь нахлынувших на него воспоминаний, прошел. Он зажег новую спичку и бросил ее на вырванную из гроссбуха бумаги.

- Ты сказал, что больше мне не отец, - жестоко произнес он, оторвав еще больше листов и набросав их на крохотный огонек. Он разжег пламя порохом из разорванного револьверного патрона, и небольшое пламя свирепо заплясало. Его отец схватил трость и попытался смахнуть горевшую бумагу со стола, но на сей раз у него на пути встал Старбак. На мгновение эти двое стояли друг перед другом, а потом со двора донесся крик.

- Джонни! - это был сержант Декер.

Траслоу побежал к двери.

- Янки, - подтвердил он.

Старбак присоединился к Траслоу на веранде. В четверти мили к востоку стояла оборванная группа людей, наблюдая за домом. На них была синяя форма, часть была верхом, часть пешими. Вид у них был, решил Старбак, как у прошедшего сквозь сущий ад кавалерийского отряда. У одного из всадников были светлые волосы и короткая квадратная бородка.

- Это Адам? - спросил он Траслоу.

- Полагаю, что да.

Обернувшись, Старбак увидел, что его отец гасит остатки пламени.

- Траслоу, - сказал он, - спали дотла этот чертов дом, пока пойду и передам янки, чтобы убирались из Виргинии. И да, я прихвачу знамя.

В углу комнаты стояло древко с похожим на пику наконечником. Старбак взял его, сорвал наконечник и раздвоенный кавалерийский флюгер-флажок и насадил знамя на древко. Не обращая внимания на гнев отца, он прыгнул во двор и приказал привести его лошадь.

Держа в руке знамя, он поскакал на восток.

Адам выехал навстречу, и два былых друга встретились посреди луга у фермы. Адам с сожалением посмотрел на знамя.

- Так значит, ты вернул его назад.

- Где другое знамя?

- У меня.

- Раньше мы всем друг с другом делились, - заметил Старбак.

Адам улыбнулся в ответ.

- Как ты, Нат?

- Пока живой, - сказал Старбак.

- Я тоже, - ответил Адам. Он выглядел усталым и печальным, как человек, чьи надежды потерпели крушение. Он указал на оборванную группу всадников за спиной. - Мы попали в засаду в лесу. Выжили немногие.

- Прекрасно, - Старбак обернулся, увидев дымок, потянувшийся из окна дома. - Я знаю, это не твоя ошибка, Адам, но некоторым из нас не понравилось, как живьем сжигают женщин. Так что мы решили устроить подобную же штуку с домом Гэллоуэя.

Адам уныло кивнул, словно его совсем не заботило уничтожение усадьбы.

- Майор мертв, - произнес он.

Старбак поморщился, потому что, похоже, больше не было нужды сжигать дом.

- А тот ублюдок, что убил женщин? Блайз?

- Господь его знает, - ответил Адам. - Билли Блайз исчез. Он всегда умел растворяться, когда надвигаются проблемы, - Адам оперся на седельную луку, вглядевшись в сторону фермы Гэллоуэя, из полудюжины окон которой повалило еще больше дыма. - Не могу представить, что Дятел разрешил тебе так поступить, - заявил он с очевидным отвращением к разрушению.

Адам, по всей видимости, не знал ни о ранении Берда, ни о других новостях Легиона.

- Дятел вернулся домой с ранением, - объяснил ему Старбак, - а я - новый полковник.

Адам удивленно уставился на своего друга.

- Ты?

- Твоего отца вышвырнули.

Адам покачал головой, очевидно, не веря, или даже отрицая подобное.

- Ты командуешь Легионом?

Старбак натянул поводья, чтобы развернуть лошадь.

- В следующий раз, когда решишь перехитрить какое-либо подразделение, не выбирай мое, Адам. В следующий раз я убью тебя ко всем чертям.

Адам покачал головой.

- В кого же мы превращаемся, Нат?

Старбака рассмешил этот вопрос.

- Мы на войне. Твоя сторона заявляет, что следует сжигать дома и отбирать пожитки у населения. Полагаю, мы не отстаем от вас.

Адам даже не попытался оспорить эту точку зрения. Он смотрел на ферму, из нескольких окон которой теперь валил густой дым. Траслоу явно проявил всё свое мастерство поджигателя, намного превзойдя тщетные попытки Старбака.

- Это твой отец? - Адам увидел фигуру в темной одежде, выбежавшую из горевшего дома.

- Отправь его домой невредимым, хорошо?

- Конечно.

Старбак неловко развернул лошадь.

- Береги себя. И не связывайся с нами. Мы исчезнем через пять минут.

Адам кивнул в знак согласия, и когда Старбак уже пустил коня вперед, окликнул его.

- Ты слышал что-нибудь о Джулии?

Старбак обернулся.

- С ней все хорошо. Она сестра милосердия в Чимборасо.

- Напомни ей обо мне, - попросил Адам, но его бывший друг уже ускакал.

Старбак направился обратно к дому, где за оградой двора собралась его бывшая рота, чтобы посмотреть на пожар. Отец что-то ему крикнул, но слова заглушил гул пламени.

- Поехали! - прокричал Старбак и отвернулся от горящего дома. Он не попрощался с отцом, а просто поскакал вверх по холму. Он подумал о том, как близко подошел к наполненному слезами воссоединению, а потом попытался убедить себя, что нельзя дважды войти в одну реку, и не важно, что лежит на том берегу. Старбак остановился на лесистой вершине холма и оглянулся. Балки крыши рухнули в огонь, разбрызгивая фонтан искр в вечернем воздухе.

- Пошли! - позвал он роту. Они поравнялись с бригадой в миле к востоку. Свинерд дал людям отдохнуть в ожидании приказов. На юге собирались дождевые тучи и задувал свежий ветерок, но на западе над Голубым хребтом ярко сияло солнце, опускаясь за край американской земли. На севере отступала армия, а на востоке и юге, куда ни погляди, виднелись лишь продвигающиеся с победой знамена мятежников. И теперь к этому триумфу присоединилось еще более яркое знамя, когда Старбак стукнул каблуками по бокам чужой лошади, чтобы она перешла на легкий бег, и сияющие цвета отвоеванного флага заструились и заколыхались в ветерке. Он проехал по дуге, возвращая Легиону знамя, и когда развернул лошадь в сторону его рядов и поднял флаг еще выше, привстав на стременах с вытянутой вверх правой рукой, белые звезды и синий крест на алом шелке засияли в последних длинных лучах солнца. Он вернул флаг домой и, охваченный внезапно наполнившим небеса ликованием, Старбак понял, что сделал Легион своим.

Теперь он стал Легионом Старбака.

Историческая справка

 Все сражения и стычки, описанные в романе, основаны на реальных событиях. Летняя кампания 1862 года положила конец надеждам северян одержать быструю победу на востоке до конца года. Амбициозные планы Макклелана атаковать силами морского десанта провалились, а Джон Поуп потерпел поражение на суше.

Я несколько упростил некоторые события, имевшие место между сражением у Кедровой горы и героическим марш-броском Джексона в обход фланга северян. На самом деле в период между этими двумя событиями бои продолжались на неделю дольше, но эти боевые действия были крайне запутаны, поэтому на правах писателя я сделал вид, что их не было вообще. Читателям, желающим ознакомиться с истинной историей конфликтов около рек Рапидан и Раппаханнок, стоит прочесть восхитительный труд Джона Хеннеси "Снова Булл-Ран" с описанием этой кампании. Эта книга неизменно находилась у меня под рукой в процессе написания "Боевого знамени".

Глупый поступок Вашингтона Фалконера у брода Мертвой Мэри основан на очень похожем событии у брода Раккун. Роберт Тумбс, ставший военным политик из Джорджии, приказал дозору у брода покинуть свою позицию на основании того, что он не приказывал оставлять на этом месте дозор и, следовательно, его тут не должно быть. Той же ночью брод был пересечен кавалерийским подразделением северян, устроившим рейд по позициям конфедератов и едва не захватившим Джеба Стюарта. И всё же им пришлось удовлетвориться лишь шляпой знаменитого южанина. Стюарт поклялся отплатить той же монетой и клятву свою сдержал, захватив лучший мундир Джона Поупа у станции Катлетт. Стюарт предложил обменять шляпу на мундир, но Поуп, у которого чувство юмора напрочь отсутствовало, отказался. Бедняга Тумбс тем временем был арестован.

Печально известные приказы генерала Поупа под номерами пять и семь были расценены многими солдатами Севера как дозволение краж, что не удивительно. Они нанесли тяжелую обиду и Роберту Ли, что объясняет его желание уничтожить Поупа, что он, собственно, и сделал. После второй битвы при Манассасе, известной северянам как битва при Булл-Ран, Поупу уже никогда не было суждено получить назначение на высокую командную должность.

Битва эта заслуживает известности больше той, что она получила. Фланговый маневр Джексона увенчался успехом, а стратегия Ли привела в смятение педантичное командование армии Севера. Имели место и крушения поездов у станции Бристоу, и нападение на склад федеральных сил в Манассасе. И усталая оценка легендарного Джексона раненым северянином-гражданским ("О Господи, опусти меня обратно") действительно стала крылатой фразой в армии генерала. Победа Ли была бы более полной, атакуй Лонгстрит в день своего прибытия неприкрытый фланг Поупа вместо избранного им суточного ожидания. И всё же это сражение завершилось знаменитой победой Юга, отмеченной к тому же как минимум одним печальным рекордом. Потери, понесенные Пятым Нью-Йоркским полком зуавов, стали максимальными, понесенными одним полком за один день на всем протяжении войны: в бой вступили четыреста девяносто человек, двести двадцать три были ранены и сто двадцать четыре убиты, что составило семьдесят процентов от численности полка. Преподобный доктор Уинслоу и его сын выжили. Общее число понесенных Ли потерь составило семнадцать процентов, что для страны, испытывающей нехватку в солдатах, явилось угрожающим количеством.

Поле битвы хорошо сохранилось, и от Вашингтона, округ Колумбия, его отделяет лишь короткая поездка. На большей части территории происходили обе битвы при Манассасе, и объединяет их также информационный центр для туристов, где можно получить брошюру с описанием экскурсии по местам второго сражения при Манассасе.

Одна из причин, по которой второе сражение при Манассасе не настолько известно, как могло бы быть, заключается в том, что последовавшие за битвой события ожидаемо ее затмили. Северяне только что осознали, что их наступление на территории Конфедеративных Штатов Америки было отбито и Ли наверняка попытается с выгодой использовать свою победу, поведя войска в первое в истории Конфедерации наступление на Соединенные Штаты Америки.

Его армия дойдет до реки Антиетэм-Крик, где меньше чем через три недели после сражения при Булл-Ран две армии сойдутся, увековечив самый кровавый день в американской истории.

Похоже, что Старбаку и его солдатам пора снова отправляться в путь. 

IV. Кровавая земля

Часть первая

Глава первая

Шел дождь. Весь день шел дождь. Сначала это был скорый, теплый дождик, принесенный порывистым южным ветром, который, однако, к середине дня сменился на восточный, и дождь усилился. Он хлестал тяжелыми, обжигающими каплями. Сила его была такова, что впору было открыть судоходство. Дождь барабанил по солдатским палаткам, неприспособленным к таким испытаниям. Дождь заливал недостроенные земляные укрепления, брошенные янки у Кентервиля. Дождь смывал землю с неглубоких могил, выкопанных сразу за Булл-Ран, и побелевшие тела убитых, похороненных едва ли пару дней назад, всплыли на поверхность, словно мертвецы в Судный день. Почва в Виргинии была красной, и вода, бежавшая широкими грязными ручьями в сторону Чесапикского залива, окрасившись в ее цвет, казалась смешанной с кровью.

Стоял первый день сентября 1862 года. В Вашингтоне солнце должно было зайти только в шесть тридцать четыре, но уже в полчетвертого в Белом Доме зажглись газокалильные сетки, Пенсильвания-авеню утопала в грязи по высоту ботинка, а открытые канализации Суомп-пудла заполнились до краев. Дождь хлестал по балкам и строительным лесам недостроенного купола Капитолия, и насквозь промокшие раненые, доставленные из Манассаса, где северяне потерпели поражение, лежали на мраморном полу ротонды.

В двадцати милях к западу к Вашингтону медленно тянулись беглецы - остатки разбитой армии Поупа. Мятежники пытались преградить им путь, но из-за дождя вместо столкновения получилась сплошная неразбериха. Пехота жалась в укрытии под набухшими от сырости деревьями, артиллеристы безбожно проклинали промокшие пороховые заряды, кавалеристы пытались успокоить лошадей, до смерти перепуганных ударами молнии. Майор Натаниэль Старбак, командир Легиона Фалконера из состава бригады Свинерда, принадлежавшей, в свою очередь, корпусу Джексона Северовиргинской армии, пытался не промочить бумажный патрон. Высыпая порох в ствол винтовки, он укрывал патрон шляпой, но головной убор промок, и порох, который он стряхивал с вощеной бумаги, собирался подозрительными комками. Смяв бумагу, он затолкал ее поверх пороха в ствол, сплюнул туда же пулю и с силой загнал заряд глубже. Отведя назад курок, он извлек из сумки на поясе капсюль, надел его на брандтрубку и прицелился сквозь серебристую стену дождя. Полк его расположился на опушке насквозь вымокшего леса, фронтом на север - туда, где через побитое ливнем кукурузное поле виднелся еще один лес, в котором укрылись янки. Старбак не видел цели, но всё равно потянул спусковой крючок. Курок ударил по капсюлю, тот в ответ выплюнул облачко дыма, но порох в казенной части упорно отказывался воспламеняться. Старбак выругался. Отведя назад курок, он удалил использованный капсюль и вставил новый. Еще одна попытка - но упрямая винтовка не стреляла.

- Хоть камни швыряй в ублюдков, результат тот же, - пробормотал он под нос. С той стороны донесся винтовочный выстрел, но в ливне след от пули над головой Старбака немедленно потерялся. Нат пригнулся, сжимая бесполезную винтовку, и задумался, какого же черта ему теперь делать.

Вообще-то, предполагалось, что он пересечет кукурузное поле и выбьет из дальних лесов янки, но северян там был минимум полк, усиленный парой полевых орудий. И они уже успели потрепать выдохшийся в сражениях полк Старбака. Сначала, когда Легион наконец пробрался сквозь промокшие под ливнем кукурузные стебли, Старбаку показалось, что звуки орудий - не более, чем гром. Затем он заметил, что роты на левом фланге попали под жестокий обстрел, потом увидел и артиллеристов-янки, которые поворачивали орудия, готовясь ударить во фланг по другим отрядам Легиона. Старбак приказал открыть огонь по орудийным позициям, но лишь несколько стрелков сумели сохранить порох сухим, поэтому он велел выжившим отступать, пока пушки вновь не загрохотали. Он прислушался к глумящимся над отступающими мятежниками северянам. Теперь же, спустя двадцать минут, Нат всё еще пытался найти какой-нибудь путь в обход поля или через него. Но местность слева была открытой и простреливалась вражескими орудиями. В лесах справа укрывались янки.

Легион явно не заботило, остались ли янки или ушли, так как теперь их врагом стал дождь, а не северяне. Шагая к левому флангу своей цепи, Старбак заметил, что солдаты старались не попадаться ему на глаза. Они молились, чтобы он не отдал очередного приказа атаковать, никто из них не желал выходить из леса на затопленное кукурузное поле. Всё, чего они желали, так это прекращения дождя, возможности разжечь костры и получить время на сон. В первую очередь сон. В последние месяцы они вдоль и поперек исходили северные округа Виргинии; они сражались; они разбили врага; опять маршировали и сражались, и теперь устали от походов и сражении. Их мундиры превратились в лохмотья, ботинки развалились, а пайки заплесневели, они донельзя устали, и с точки зрения солдат, янки могли удерживать мокрый лес за кукурузным полем сколько угодно. Они лишь желали отдохнуть. Многие из них, несмотря на дождь, уже уснули. Они лежали у кромки леса подобно мертвецам, подставив раскрытые рты дождю, их бороды и усы пропитались и сочились влагой. Другая часть солдат, действительно мертвых, лежала, словно заснув в залитом кровью кукурузном поле.

- Я думал, мы одерживаем вверх в этой чертовой войне, - поприветствовал Старбака капитан Дейвис.

- Если не перестанет лить, - ответил Старбак, - мы позволим подойти чертову флоту и выиграть за нас. Можешь рассмотреть орудия?

- Они всё еще там. - Дейвис кивнул в сторону темного леса.

- Ублюдки, - выругался Старбак. Он был зол на себя, что не заметил орудия, прежде чем отдал приказ атаковать. Две пушки были замаскированы за бруствером из веток, но тем не менее он проклинал себя за неспособность заметить ловушку. Небольшая победа янки задела его за живое, и чувство досады усиливалось неуверенностью в действительной необходимости атаки, ведь кроме них, кажется, никто и не сражался. Изредка где-то в мрачном влажном сумраке раздавалось рявканье пушки, иногда трескотня ружейной пальбы перекрывала звуки низвергавшегося дождя, но эти звуки не касались Старбака, и он не получал дальнейших распоряжений от полковника Свинерда со времени первого срочного приказа пересечь кукурузное поле. Возможно, надеялся Старбак, сражение зашло в тупик. Может, никого оно и не заботит. Враг и так отходил к Вашингтону, так почему бы просто не позволить ему уйти?

- Откуда ты знаешь, что орудия не отошли? - спросил он Дейвиса.

- Дают о себе знать время от времени, - лаконично ответил тот.

- Может, они ушли? - предположил Старбак, но не успел он договорить, как выстрелила одна из пушек янки. Она была заряжена картечью - жестяным цилиндром, набитым ружейными пулями, который разрывается на выходе из дула орудия, разбрасывая пули, как гигантский заряд крупной дроби, и они прошили листву деревьев над Старбаком. Орудие было нацелено слишком высоко, и его огонь никого не ранил, но град свинца низверг поток воды и листьев на несчастную пехоту Старбака. Старбак, скрючившийся рядом с Дейвисом, вздрогнул от неожиданного душа.

- Ублюдки, - повторил он, но бессильное ругательство потонуло в треске грома, разорвавшего небо с медленно замершим грохотом. - Было время, - кисло заметил Старбак, - когда я считал, что орудия гремят как гроза. Теперь думаю, что гроза гремит как орудия, - он мгновение обдумывал эту мысль. - Как часто тебе доводилось слышать пушки в мирное время?

- Никогда, - признался Дейвис. Его очки покрылись каплями дождя. - Разве что на Четвертое июля.

- Четвертого и на День Эвакуации, - произнес Старбак.

- День Эвакуации? - спросил Дейвис, никогда до этого о нем не слышавший.

- Семнадцатое марта, - ответил Старбак. - День, когда мы выперли англичан из Бостона. В бостонском парке палят из пушек и пускают фейерверки.

Старбак был бостонцем, северянином, сражавшимся с себе подобными на стороне мятежного Юга. Он дрался не из-за политических убеждений, а скорее, из-за ошибок молодости, выбросивших его на мель на Юге в начале войны, и теперь, спустя полтора года, он стал майором армии конфедератов. Он едва ли был старше большинства возглавляемых им солдат, и даже моложе многих, но полтора года непрерывных сражений наложили на его узкое смуглое лицо печать суровой возмужалости. Иногда он изумленно подмечал, что на самом деле должен был бы всё еще учиться на священника на факультете богословия в Йеле, но вместо этого скорчился в промокшем до нитки мундире за затопленным кукурузным полем, строя планы, как прикончить таких же промокших янки, сумевших убить его людей.

- Сколько у тебя сухих зарядов? - спросил он Дейвиса.

- Наверное, с дюжину, - неуверенно протянул Дейвис.

- Заряди и жди здесь. Я хочу, чтобы ты прикончил чертовых канониров, когда я дам тебе знать. Я пришлю тебе подмогу.

Он хлопнул Дейвиса по спине и побежал назад в лес, где направился дальше на запад, пока не достиг первой роты и капитана Траслоу, низкорослого, коренастого и неутомимого человека, которого Старбак повысил с сержанта до капитана всего несколькими неделями раннее.

- Есть сухие заряды? - спросил Старбак, плюхнувшись рядом с капитаном.

- Завались, - Траслоу сплюнул в лужу табачную слюну. - Приберегал огонь для тебя.

- А ты весь полон уловок, а? - довольно сказал Старбак.

- Полон здравого смысла, - угрюмо проворчал Траслоу.

- Мне нужен один залп по канонирам. Вы с Дейвисом прикончите артиллеристов, а я поведу через поле остальной Легион.

Траслоу кивнул. Он был скупым на слова вдовцом, таким же суровым, как и ферма в горах, которую он оставил, чтобы сражаться с северными захватчиками.

- Жди моего приказа, - добавил Старбак и отступил назад к деревьям, хотя их густая листва была давно пропитана ливнем и плохо защищала от дождя. Казалось невозможным, что дождь может продолжаться так долго и быть таким злобным, однако ливень не переставая бил по деревьям с неослабевающей дьявольской силой. На юге вспыхнула молния, затем над головой раздался настолько сильный раскат грома, что Нат вздрогнул от звука. Боль резанула лицо, и он отшатнулся, упал на колени и прижал ладонь к левой щеке. Когда Нат убрал руку от лица, то увидел, что ладонь в крови. Минуту он беспомощно смотрел, как дождь растворял и смывал кровь с ладони, затем, попытавшись встать, Нат понял, что слишком слаб. Его трясло, и он подумал, что его сейчас вырвет, потом испугался, что опорожнится кишечник. Нат жалобно стонал, как раненый котенок. Одна часть его мозга знала, что с ним всё в порядке, что рана была легкой, он мог видеть, мыслить и дышать, но ему не удавалось побороть дрожь, хотя он перестал издавать бессмысленные кошачьи звуки и глубоко вдохнул влажный воздух. Он сделал еще один вдох, вытер кровь со щеки и заставил себя встать. Раскат грома, понял Нат, на самом деле представлял собой разряд картечи из второго орудия янки, и одна из ружейных пуль отколола щепку от дерева, которая и разрезала ему лицо до скулы. Дюймом выше, и Нат лишился бы глаза, однако рана была чистой и пустяковой. Нат прислонился к покрытому шрамами стволу дерева и закрыл глаза, пока был один в лесу. Выведи меня отсюда живым, молился он, сделай это, и я больше никогда не буду грешить.

Нат устыдился себя. Он повел себя так, словно это была не царапина, а смертельная рана, но у него до сих пор бурлило в кишечнике от страха, пока он шагал на восток, к правофланговым ротам. Эти роты были наименее преданы ему, они отказывались быть под командованием перебежчика с севера, именно эти роты Нату придется выгнать на открытое кукурузное поле из их жалких укрытий. Их отказ атаковать был продиктован не только отсутствием преданности, но и естественным стремлением вымокших, уставших и несчастных людей скорее притаиться и сидеть неподвижно, чем подставлять себя под вражеские винтовки.

- Штыки! - заорал Старбак, проходя позади цепи. - Примкнуть штыки! - Он предупреждал их, что им снова придется выступить, и услышал ворчание некоторых солдат, но Нат проигнорировал их угрюмый вызов, поскольку не знал, был ли он в состоянии им противостоять. Он испугался, что его голос будет звонким, как у мальчишки, если он на них накинется. Нат задавался вопросом, что же, во имя всевышнего, с ним происходит. Одна маленькая царапина, и он съежился до дрожащего и беспомощного состояния! Нат говорил себе, что это всего лишь из-за дождя, который раздул его усталость до страдания. Он нуждался в отдыхе так же, как и его люди, и точно также ему нужно было время, чтобы реорганизовать Легион и раскидать смутьянов по разным ротам, однако скорость, с какой велась кампания в северной Виргинии, лишила армию Ли такой роскоши как время.

Кампания началась с мощного наступления северянина Джона Поупа на Ричмонд, столицу Конфедерации. Это наступление было остановлено, а затем разбито во время второй битвы при Булл-Ран, и теперь армия Ли теснила оставшихся янки назад к реке Потомак. Если повезет, думал Старбак, янки войдут в Мэриленд, и конфедераты получат несколько дней, в которых так нуждались, чтобы перевести дыхание и найти обувь и одежду для солдат, похожих скорее на толпу бродяг, чем на армию. И всё же эти бродяги исполнили всё, что от них требовала страна. Они ослабили и уничтожили недавнюю попытку янки захватить Ричмонд, а сейчас вытесняли из Конфедерации превосходящую армию северян.

Нат обнаружил лейтенанта Ваггонера на правом фланге цепи. Питер Ваггонер был хорошим человеком, набожным солдатом, который жил с винтовкой в одной руке и Библией в другой, и если кто-либо из его роты трусил, то получал удар одним из этих двух внушительных орудий. Лейтенант Коффмэн, еще юнец, сидел скорчившись рядом с Ваггонером, Старбак послал его за капитанами других правофланговых рот.

- Вы в порядке, сэр? - нахмурился Ваггонер.

- Царапина, просто царапина, - ответил Старбак. Он слизнул со щеки соленую кровь.

- Вы ужасно бледный, - произнес Ваггонер.

- Этот дождь - первое приличное купание за две недели, - добавил Старбак. Дрожь прекратилась, но Нат тем не менее почувствовал себя актером, когда ухмыльнулся Ваггонеру. Он делал вид, что не испуган и всё хорошо, но его разум был норовист, как необъезженный жеребенок. Нат отвернулся от лейтенанта и вгляделся в деревья с восточной стороны, выискивая остальную бригаду Свинерда. - Там по-прежнему кто-то есть? - задал он вопрос Ваггонеру.

- Люди Хаксалла. Они ничего не делают.

- Спасаются от дождя, да?

- Никогда не видывал такого дождя, - проворчал Ваггонер. - Вечно его нет, когда он нужен. Никогда не идет весной. Зато всегда перед сбором урожая или во время сенокоса.

Из леса, занятого янки, донесся винтовочный выстрел, и пуля ударилась о клен позади Ваггонера. Здоровяк обиженно нахмурился в сторону янки, словно счел пулю признаком невоспитанности.

- Вы знаете, где мы сейчас? - поинтересовался он у Старбака.

- Где-то недалеко от Флетлика, где бы ни было это чертово место, - ответил Нат. Он знал только, что Флетлик протекал где-то в Северной Виргинии. Они выгнали янки из их укреплений в Кентервиле и теперь пытались захватить брод, через который отступали северяне, хотя Старбак за весь день не увидел ни ручья, ни дороги. Полковник Свинерд сказал Нату, что ручей называется Флетлик-Бранч, хотя на самом деле полковник не был этом уверен. - Вы слышали когда-нибудь о Флетлике? - теперь уже Старбак спросил Ваггонера.

- Ни разу не слышал, - ответил Ваггонер. Он, как и большинство солдат Легиона, был выходцем из центральной части Виргинии и не знал подходов к Вашингтону.

Старбаку понадобилось полчаса, чтобы организовать атаку. На это должно было уйти несколько минут, но из-за дождя все медлили, а капитан Мокси как всегда возразил, что атака - лишь трата времени, потому что её, как и первую, ждет провал. Мокси был молодым и малоприятным человеком, которого возмущало повышение Старбака. Большая часть Легиона недолюбливала Мокси, но в этот дождливый полдень он оказался единственным, кто выразил то, о чем думали почти все. Солдаты не хотели сражаться. Они слишком вымокли, замерзли и устали, чтобы сражаться, и даже Старбаку хотелось забыться сном, но несмотря на опасения, он чувствовал, что если человек хоть раз поддастся страху, то будет делать это снова и снова, пока совсем не останется храбрости. Военная служба, как понял Нат, не имела ничего общего с комфортом, а командование полком заключалось не в предоставлении людям того, что им хочется, а в принуждении делать то, что им всегда казалось невероятным. Военная служба связана с победами, а победа невозможна, если прятаться на краю леса под проливным дождем.

- Мы выступаем, - решительно заявил Нат. - Таков приказ, и мы, черт возьми, выступаем.

Мокси пожал плечами, словно Старбак был глупцом.

Еще больше времени ушло на подготовку четырех правофланговых рот. Они примкнули штыки, затем поплелись к краю поля, где в огромной луже бурлила вода, стекавшая туда из канав. Янки периодически стреляли, пока Старбак подготавливал Легион, каждый выстрел осыпал занятые южанами деревья раскаленным облаком картечи, словно пытаясь отговорить конфедератов от враждебных намерений. Пушечный выстрел оставлял едкое облако дыма, которое как туман сносилось дождем. Становилось все темнее и темнее - неестественно ранние сумерки, вызванные пропитанными влагой серыми тучами. Старбак расположился на левом фланге атакующих, самом ближнем к ружьям янки, он вытащил штык и примкнул его к дулу винтовки. У него не было ни сабли, ни лычек, а револьвер, по которому бы янки догадались, что он офицер Конфедерации, был спрятан в кобуре за спиной, где враг не мог его увидеть. Нат убедился, что штык прикреплен надежно и сложил ладони рупором.

- Дейвис! Траслоу! - прокричал он, удивляясь, как мог чей-либо голос преодолеть шум дождя и порывы ветра.

- Вас понял! - отозвался Траслоу.

Старбак замешкался. Коль скоро Нат выкрикнул следующий приказ, он принял окончательное решение сражаться, и его снова захлестнул приступ мучительной дрожи. Страх лишал его сил, но Нат заставил себя перевести дыхание и выкрикнуть приказ.

- Пли!

Последовал слабый залп, просто треск, похожий на хруст кукурузных стеблей, но Старбак, к своему удивлению, вскочил на ноги и бросился в кукурузу.

- Вперед! - закричал он на солдат за спиной, продвигаясь между твердыми спутанными стеблями. - Вперед!

Он знал, что должен возглавить атаку, и мог лишь надеяться, что Легион следует за ним. Он услышал, как кто-то рядом продирается по полю, а на правом фланге Питер Ваггонер ободрял своих солдат, но Старбак услышал также, как сержанты орут на копуш, чтобы вставали и шли вперед. По этим крикам он догадался, что некоторые по-прежнему трусят под прикрытием леса, но не смел обернуться, чтобы посмотреть, сколько людей последовали за ним, чтобы солдаты не решили, будто он остановил атаку. Она была нестройной, но всё же они бросились вперед, и Старбак слепо гнал солдат, ожидая, что в любое мгновение схлопочет пулю. Один из его солдат издал слабый боевой клич мятежников, но никто его не подхватил. Они слишком устали, чтобы издавать эти жуткие возгласы.

По полю мимо пригнутых кукурузных верхушек мелькнула пуля, и с поникших початков полилась вода. Пушка молчала, и Старбак впал в ужас, решив, что два орудия поворачивают, чтобы накрыть его атаку. Он снова крикнул, поторапливая солдат, но они продвигались медленным шагом, потому что поле было слишком топким, а кукуруза слишком перепутанной, мешая бежать. Когда до янки оставалось не больше расстояния выстрела, северяне замолчали, и Старбак понял, что они наверняка сдерживают огонь, пока потрепанная серая масса атакующих не окажется на расстоянии мишени. Он хотел съежиться в предчувствии этого неминуемого залпа, упасть между мокрых стеблей, прижаться к земле и дождаться окончания войны. Он был слишком напуган, чтобы кричать, думать или сделать что-либо еще, кроме как вслепую ринуться в сторону темных деревьев, до которых теперь оставалось лишь тридцать шагов. Так глупо казалось погибнуть ради брода черед Флетлик, но глупость этого предприятия не объясняла его страх. Это было нечто более глубинное, в чем он не позволял самому себе признаться, потому что подозревал, что это было лишь чистой трусостью. Но мысль о том, как его недруги в Легионе будут над ним смеяться, если увидят этот страх, заставляла его двигаться.

Он поскользнулся в луже, дернулся, чтобы восстановить равновесие, и помчался дальше. Ваггонер по-прежнему бодро выкрикивал на правом фланге, но остальные просто устало тащились по мокрой кукурузе. Мундир Старбака так промок, словно он переходил реку. Он чувствовал себя так, будто никогда уже не сможет обсохнуть и согреться. Из-за насквозь промокшей тяжелой одежды каждый шаг давался с трудом. Нат попытался закричать боевой клич, но он превратился в что-то вроде сдавленного рыдания. Если бы не шел дождь, он бы решил, что плачет, но янки так и не открыли огонь, а вражеский лес теперь был уже близко, очень близко, и ужас последних ярдов вселил в него безумную энергию, бросившую его через последние поникшие стебли, по очередной широкой луже прямо в лес.

И там он обнаружил, что враг ушел.

- Господи Иисусе! - воскликнул Старбак, не зная, то ли он пытался ругнуться, то ли молился. - Господи Иисусе! - повторил он, с облегчением уставившись на опустевший лес. Он остановился, тяжело дыша, и огляделся по сторонам, но в лесу и правда было пусто. Враг исчез, не оставив ничего, кроме отсыревшей бумаги от патронов и двойной колеи, показывающей, что они вытащили из леса две пушки.

Старбак окликнул оставшиеся на кукурузном поле роты и осторожно зашагал через лесополосу, пока не добрался до ее противоположного края, а оттуда вгляделся в широкое исхлестанное дождем пастбище, на котором вышел из берегов ручей. В поле зрения не было врага, лишь большой дом на далекой возвышенности, наполовину скрытый за деревьями. Разряд молнии высветил силуэт дома, а потом усилившийся дождь закрыл строение, словно поднимающийся на море туман. Дом показался Старбаку прекрасным особняком, издевательским напоминанием о комфортабельной жизни, которую можно было бы вести к этой стране, не раздирай ее война.

- И что теперь? - обратился к нему Мокси.

- Твои люди заступят в караул, - ответил Старбак. - Коффмэн! Найди полковника и скажи ему, что мы пересекли кукурузное поле.

Нужно было похоронить мертвых и найти раненых.

Прерывистый шум сражения полностью затих, сдав поле битвы дождю, грому и холодному восточному ветру. Опустилась ночь. В глубине леса замелькали жалкие костры, но большинству не хватало навыков, чтобы развести огонь под таким ливнем, так что солдаты просто дрожали, гадая, что именно сейчас сделали и зачем, а также куда делся враг и принесет ли им следующий день тепло, пищу и отдых.

Полковник Свинерд - худой, в потрепанной одежде и с клочковатой бородой - нашел Старбака после наступления темноты.

- Без проблем пересекли кукурузное поле, Нат? - спросил полковник.

- Да, сэр, совершенно без проблем.

- Молодец, - полковник протянул руки к костру Старбака. - Я устрою молитвенное собрание через несколько минут. Надо полагать, вы не придете?

- Нет, сэр, - ответил Старбак, как отвечал каждый вечер, когда полковник приглашал его на молитвы.

- В таком случае я помолюсь за вас, Нат, - отозвался полковник, в точности так же, как и обычно. - Определенно.

Старбак хотел только спать. Просто заснуть. И ничего более. Но молитва может помочь, подумал он. Что-то ведь должно помочь, потому что он испугался, и Господь знает это, знает, что он превращается в труса.

***
Старбак снял промокшую одежду, не в силах выносить, как она натирает, и повесил ее над остатками костра в надежде хоть немного высушить, а потом завернулся во влажное одеяло и заснул несмотря на дождь, хотя этот сон был лишь дрянной имитацией отдыха, потому что время от времени он пробуждался, и его сны были смесью дождя, промокших деревьев, раскатов грома и призрачного силуэта отца, преподобного Элияла Старбака, который насмехался над робостью сына.

- Всегда знал, что ты с гнильцой, Натаниэль, - говорил в его сне отец, - гнилой до мозга костей, как прогнившая древесина. Нет у тебя стрежня, вот в чем твоя проблема.

А потом отец, приплясывая, безо всяких повреждений прошел под огнем пушек, а себя Старбак видел прижавшимся к мокрой земле. Салли тоже присутствовала в его сне, но это не особо утешало, потому что она его не узнала, а просто прошла мимо, исчезнув в пустоте, а потом он пробудился окончательно, когда кто-то потряс его за плечо.

Поначалу он подумал, что это продолжение сна, а потом испугался, что, должно быть, янки пошли в атаку, и быстро выкатился из-под сырого одеяла и потянулся за винтовкой.

- Всё в порядке, майор, это не янки, всего лишь я. Вас там человек дожидается.

Его разбудил Люцифер.

- Человек вас ждет, - повторил он, - и такой красавчик.

Люцифер был мальчишкой, слугой Старбака и беглым рабом, однако весьма высокого о себе мнения, чему способствовали озорные и сардонические шутки. Он так и не открыл свое настоящее имя, настаивая, чтобы его называли Люцифером.

- Хотите кофе?

- А есть?

- Могу украсть.

- Ну давай, укради, - ответил Старбак. Он встал, чувствуя боль в каждой мышце, и подхватил винтовку с безнадежно отсыревшим, как он помнил, зарядом. Прощупал одежду, но она еще не просохла, а огонь давно угас.

- Который час? - крикнул он вслед Люциферу, но парнишка уже исчез.

- Едва перевалило за половину шестого, - ответил ему незнакомый голос. Старбак в чем мать родила вышел из-за деревьев и увидел укрытую плащом фигуру на коне. Незнакомец захлопнул крышку часов и, откинув край плаща, опустил прибор в специальный кармашек. До того, как алая накидка с подкладкой снова заняла подобающее ей место, Старбак успел заметить нарядный мундир, явно не знакомый с почерневшими следами пороха или кровавыми пятнами.

- Мейтленд, - отрекомендовался верховой. - Подполковник Нед Мейтленд, - он покосился на обнаженного Старбака, но обошелся без замечаний. - Я прибыл из Ричмонда, и у меня для вас имеются приказы, - добавил он.

- Для меня? - тупо переспросил Старбак. Он до сих пор не проснулся, поэтому безуспешно пытался сообразить, с чего бы кому-то в Ричмонде посылать ему приказы, в которых он нуждался гораздо меньше, чем в нормальном отдыхе.

- Вы майор Старбак? - спросил Мейтленд.

- Да.

- Приятно познакомиться, майор, - произнес Мейтленд и, свесившись с седла, протянул Нату руку. Старбак, посчитав жест несколько неуместным, замешкался, но отказываться от рукопожатия было бы грубо, поэтому он шагнул к лошади и пожал протянутую руку. Полковник быстро одернул ее, словно опасаясь, что Старбак испачкает ее, и натянул снятую было перчатку. Он пытался скрыть свою реакцию от Старбака,который, по мнению полковника, смахивал на ходячий кошмар. Тело его было бледным и тощим, тогда как лицо и руки потемнели от солнца. Сгусток крови пересекал щеку Старбака, а черные волосы свисали длинными космами. Мейтленд же чрезвычайно гордился собственной внешностью и старался поддерживать щегольский вид. Он был несколько юн для подполковника, может быть, лет тридцати, но уже отпустил густую бороду и тщательно завитые усы, которые пропитывал ароматным лосьоном.

- Тот парнишка - ваш слуга? - он кивнул в направлении убежавшего Люцифера.

- Да, - Старбак, собрав влажную одежду, теперь натягивал ее на тело.

- Вы разве не знаете, что черным не полагается иметь оружие? - заметил Мейтленд.

- Им и в янки стрелять не полагается, но у Булл-Ран он парочку-таки ухлопал, - буркнул Старбак. Он уже успел выдержать битву с Люцифером на тему револьвера Кольта, который подросток желал таскать с собой, и повторять этот опыт с каким-то там выскочкой-полковником из Ричмонда у него не было сил.

- Что за приказы? - спросил он Мейтленда.

Полковник Мейтленд не ответил - его взгляд был устремлен сквозь бледноватые лучи восходящего солнца на особняк за рекой.

- Шантильи, - задумчиво произнес он. - Полагаю, это Шантильи.

- Чего? - переспросил Старбак, натягивая сорочку и сражаясь с немногими оставшимися пуговицами.

- Вон тот дом. Он называется "Шантильи". Славное местечко. Я танцевал там пару раз и непременно станцую еще, когда прогоним янки... где я могу найти полковника Свинерда?

- Стоящим на коленях, надо полагать, - ответил Старбак. - Вы мне приказы дадите или нет?

- Разве вам не положено называть меня "сэр"? - вежливо спросил Мейтленд. Однако вежливость эта несла оттенок нетерпения, вызванного враждебностью Старбака.

- Держи карман шире, - кратко ответил Старбак, сам удивленный агрессивностью, которая, похожа, становилась одной из главных черт его характера.

Мейтленд решил не доводить дело до конфликта.

- Мне предписано передать вам приказы в присутствии полковника Свинерда, - объяснил он и замолчал, ожидая, когда Старбак закончит справлять нужду под деревом. - Вы выглядите юным для майора, - заметил он, пока Старбак застегивал брюки.

- Вы выглядите юным для полковника, - угрюмо отрезал Старбак. - Мой возраст, полковник, может волновать лишь меня да парня, что вырежет его на надгробном камне, если он у меня будет. У многих солдат его вообще нет, если, конечно, они не сражаются, сидя за столом в Ричмонде.

Отпустив это оскорбительное замечание человеку, который весьма смахивал на сражающегося из-за стола, Старбак, наклонившись, завязал шнурки ботинок, снятых им с мертвого янки у Кедровой горы. Дождь прекратился, но воздух весь пропитался влагой, а трава - водой. Несколько легионеров вышли из-за деревьев, чтобы потаращиться на щеголя-подполковника. Офицер терпеливо выдержал их осмотр, дожидаясь, пока Старбак захватит свой мундир. С пригоршней кофейных зерен вернулся Люцифер, получивший от Старбака указание отнести их к палатке Свинерда. Нат нахлобучил отсыревшую шляпу и махнул Мейтленду.

- Сюда.

Старбак нарочно повел разодетого Мейтленда сквозь наиболее труднопроходимые участки леса, принудив, таким образом, полковника спешиться. Полковничий плащ с шелковой подкладкой немедленно промок. Мейтленд не протестовал, Старбак тоже молчал. Они вышли к палатке Свинерда, где, как и предсказывал Нат, полковник как раз молился. Вход в палатку был распахнут. Полковник стоял на коленях на полу палатки, Библия лежала перед ним на походной койке.

- Он познал Господа нашего три недели назад, - громко, чтобы потревожить полковника, сказал Старбак, обращаясь к Мейтленду. - И с тех пор беспрестанно приседает Ему на уши.

За три недели произошло настоящее чудо - Свинерд из отупевшей от пьянства развалины превратился в славного солдата. Сейчас же он, в сорочке и серых панталонах, повернул свой зрячий глаз к потревожившим утреннюю молитву людям.

- Господь простит вас за это вторжение, - великодушно объявил он. Поднявшись на ноги, он натянул подтяжки на худые плечи. Мейтленд невольно содрогнулся при виде Свинерда, который выглядел еще непрезентабельней, чем Старбак. Полковник был худощавым, испещренным шрамами мужчиной с неопрятной бородкой, пожелтевшими зубами и без трех пальцев на левой руке.

- Ногти грызет, - пояснил Старбак, заметивший взгляд, брошенный Мейтлендом на три обрубка.

Мейтленд поморщился и шагнул вперед с протянутой рукой. Свинерд, казалось, удивился жесту, но вполне дружелюбно пожал ее, а затем кивнул Старбаку.

- Утро доброе, Нат.

Старбак, не ответив, кивнул в сторону Мейтленда:

- Подполковник Мейтленд. Имеет для меня приказы, но говорит, что сначала хочет увидеть вас.

- Что ж, вы меня увидели, - обратился к Мейтленду Свинерд, - так что передайте Нату приказы.

Но Мейтленд сначала подвел коня к ближайшему дереву и привязал его к свисающей ветке. Он расстегнул седельную сумку и извлек пакет с бумагами.

- Вы меня не помните, полковник? - спросил он через плечо, застегивая сумку.

- Увы, нет, - настороженно ответил Свинерд, опасаясь, что встретил человека из своего дохристианского прошлого. - А должен?

- Ваш папаша моему сбыл несколько рабов. Двадцать лет назад.

Свинерд расслабился, поняв, что его старые грехи тут ни при чем:

- Наверное, вы были еще мальчиком, полковник.

- Был, но я помню, как ваш отец убеждал моего, что рабы - хорошие работники. Но как бы не так, они оказались чертовски плохими работниками.

- В торговле, - ответил Свинерд, - говорят: какой хозяин, такие и рабы, - полковник говорил ровно, хотя из слов его было понятно, что Мейтленд ему, как и Старбаку, крайне не нравился. Возможно, обоим претило чувство надменности; возможно, их раздражало вторжение в жизнь человека, который явно никогда не слышал свист пролетающих над головой пуль.

- Люцифер скоро принесет кофе, - сказал Свинерду Старбак.

Полковник подхватил пару походных стульев и пригласил Мейтленда садиться. Сиденьем для Старбака послужил перевернутый ящик, еще один заменил стол.

- Ну и где ваши приказы, полковник? - спросил Свинерд.

- Тут, - ответил Мейтленд, кладя бумаги на ящик. Он прикрыл их шляпой, чтобы Старбак и Свинерд не забрали их раньше времени. Сняв мокрый плащ и явив собеседникам безукоризненный мундир, украшенный двойным рядом начищенных до рези в глазах латунных пуговиц. Оба плеча были украшены парой золотых звезд, который вполне могли быть и впрямь изготовлены из настоящего золота. Рукава же его были расшиты, по всей видимости, золотой нитью. Потертый китель Старбака не знал ни золота, ни латуни, ни даже нашитых погон его ранга - лишь разводы белой соли там, где пот впитался в ткань. Мейтленд протер сиденье стула и подтянул украшенные желтыми лампасами брюки перед тем, как сесть. Он приподнял шляпу, отложил запечатанные бумаги и протянул Свинерду одиночный листок.

- В соответствии с отданными мне приказами докладываю о своем прибытии, полковник, - донельзя официально произнес он.

Свинерд развернул бумагу, пробежав ее глазами. Моргнув, он прочел ее снова. Взгляд его уперся в Мейтленда, затем снова в бумагу.

- Когда-нибудь принимали участие в сражениях, полковник? - Старбаку послышалась горечь в тоне Свинерда.

- Я некоторые время служил с Джонстоном.

- Я не об этом спрашиваю, - ровно ответил Свинерд.

- Я видел сражения, полковник, - сухо произнес Мейтленд.

- Принимали участие? - свирепо выплюнул Свинерд. - Я спрашиваю, стояли вы когда-нибудь в стрелковой цепи? Стреляли из своего оружия, перезаряжали его под прицелом шеренг янки? Было у вас такое, полковник?

Мейтленд покосился на Старбака, и Нат, несколько растерявшись от этих разговоров, увидел в брошенном на него взгляде толику вины.

- Я видел сражения, - упрямо ответил Мейтленд.

- Сидя верхом на штабной лошади, - съязвил Свинерд. - Это далеко не то же самое, полковник, - с грустью заметил он. Наклонившись вперед, он выдернул запечатанные бумаги и бросил на колени Старбаку. - Не будь моя душа спасена, - заметил он, - не будь я искупан в исцеляющей крови Христа, я бы испытывал жгучее желание немедленно выругаться. И мне кажется, Господь простил бы меня за это. Мне жаль, Нат, даже передать не могу, как мне жаль.

Старбак сорвал печати и развернул бумаги. Первый лист оказался пропуском, дающим ему право посетить Ричмонд. Вторая бумага оказалась адресованным ему приказом доложить по прибытии в ричмондский лагерь "Ли" полковнику Холборроу. Майору Старбаку также предписывалось принять на себя командование Вторым специальным батальоном.

- Сукин же ты сын... - тихо произнес Старбак.

Свинерд, взяв у Ната приказы, прочел их, затем вернул обратно.

- Они забирают тебя, Нат, а взамен Легион достается мистеру Мейтленду, - имя новоприбывшего он выговорил с горечью.

Мейтленд проигнорировал тон Свинерда. Он достал серебряный футляр, вытащил сигару и поджег ее шведской спичкой, а потом безмятежно уставился на мокрый лес, где солдаты бригады Свинерда пытались разжечь костры и кромсали галеты тупыми штыками.

- Сомневаюсь, что дождь продолжится, - беззаботно произнес он.

Старбак снова прочитал приказ. Он командовал Легионом всего несколько недель, и на этот пост его назначил генерал-майор Джексон собственной персоной, но теперь ему приказали передать своих людей этому хлыщу из Ричмонда и принять командование неизвестным батальоном.

- Почему? - спросил он, но никто не ответил. - Хрень Господня! - выругался он.

- Это неправильно! - присоединился к его протестам Свинерд. - Полк - это штука деликатная, полковник, - объяснил он Мейтленду. - Не только янки могут превратить его в осколки, но и собственные офицеры. У полка была черная полоса, но Нат снова превратил его в нормальное подразделение. Не имеет никакого смысла сейчас менять командующего.

Мейтленд лишь пожал плечами. Он был человеком привлекательной наружности, пользующимся своим положением с холодной самоуверенностью. Если он и сочувствовал Старбаку, то не выдавал этого, а просто пропустил все протесты мимо ушей.

- Это ослабит мою бригаду! - рассердился Свинерд. - Почему?

Мейтленд беспечно махнул сигарой.

- Я лишь гонец, полковник, лишь гонец.

На секунду могло показаться, что Свинерд набросится на Мейтленда с ругательствами, но он совладал с этим импульсом и просто покачал головой.

- Почему? - повторил он. - Бригада отлично сражалась! Неужели всем плевать на то, что мы сделали на прошлой неделе?

Похоже, всем было плевать, по крайней мере тем, кого знал Мейтланд. Свинерд на мгновение закрыл глаза, а потом посмотрел на Старбака.

- Мне жаль, Нат, правда жаль.

- Сукин сын, - сказал Старбак, не обращаясь ни к кому конкретно. Хуже всего было то, что он был северянином, сражающимся за Юг, и Легион Фалконера стал его домом и убежищем. Он опустил глаза на приказ. - А что за Второй специальный батальон? - спросил он Мейтленда.

На мгновение можно было подумать, что Мейтленд не ответит, а потом элегантный полковник криво улыбнулся Старбаку.

- Полагаю, больше он известен под названием Желтоногие, - сообщил он своим раздраженным и насмешливым тоном.

Старбак выругался и поднял глаза к затянутому облаками небу. Желтоногие получили свое прозвище и потеряли репутацию за неделю весенних сражений, когда Ли в конце концов отогнал от Ричмонда армию северян под командованием Макклелана. Джексон привел своих людей на помощь из долины Шенандоа, и среди них был Шестьдесят шестой виргинский полк, только что собранный и отправленный на первое сражение близ холма Малверн. Они побежали, не от ожесточенной схватки, а просто от первых же разорвавшихся рядом снарядов. Прозвище Желтоногие отражало цвет их штанов, после того как они обмочились от страха.

- Обоссались все разом, - сообщил Траслоу Старбаку, услышав эту историю, - прям новое болото напрудили.

Позже было решено, что полк собрали слишком наспех, слишком мало обучали и слишком плохо им командовали, так что их винтовки передали тем, кто имел желание сражаться, а полк отправили на переподготовку.

- Так кто такой полковник Холборроу? - спросил Свинерд Мейтленда.

- Он занимается обучением штрафных батальонов, - беззаботно ответил Мейтленд. - Разве на прошлой неделе один из них здесь не сражался?

- Чёрт, ну да, - подтвердил Старбак. - И чертовски плохо.

Штрафной батальон, принимавший участие в сражении на прошлой неделе, был сборищем уклоняющихся от своих обязанностей и отставших на марше солдат, и он не продержался и нескольких минут.

- Чёрт! - повторил Старбак. Теперь, похоже, Шестьдесят шестой виргинский переименовали в штрафной батальон, а значит, их боевой дух был не выше, чем когда они заслужили свое прозвище, учитывая поведение Первого штрафного батальона, и выучка вряд ли лучше.

Люцифер поставил две кружки с кофе на импровизированный стол и, поглядев на расстроенную физиономию Старбака, отошел подальше, чтобы трое офицеров не решили, будто он подслушивает.

- Это безумие! - с новыми силами запротестовал Свинерд. - Кто отправил этот приказ?

- Военный департамент, конечно, - ответил Мейтленд.

- А кто именно из Военного департамента? - напирал Свинерд.

- Разве вы не можете прочитать его подпись, полковник?

Имя под приказом ни о чем не говорило ни Старбаку, ни Свинерду, но Гриффину Свинерду пришло в голову подозрение, откуда могут исходить эти бумаги.

- А генерал Фалконер служит в Военном департаменте? - спросил он Мейтленда.

Тот вытащил изо рта сигару, сплюнул кусочек табачного листа, оставшийся на губах, и пожал плечами, словно вопрос был неуместным.

- Генерал Фалконер - заместитель военного министра, - ответил он. - Нельзя же оставить достойного человека без дела только от того, что его невзлюбил Том Джексон.

- И генерал Фалконер назначил вас командовать Легионом, - предположил Свинерд.

- Полагаю, генерал замолвил за меня словечко, - признался Мейтленд. - Легион - виргинский полк, полковник, так что генерал рассудил, что и командовать им должен выходец из Виргинии. И вот я здесь, - улыбнулся он Свинерду.

- Вот сукин сын, - сказал Старбак. - Фалконер. Мне следовало догадаться.

Генерал Вашингтон Фалконер являлся основателем Легиона и командиром бригады, пока Джексон не сместил его за некомпетентность. Фалконер покинул армию в убеждении, что ответственность за его бесчестье несли Старбак и Свинерд, но вместо того, чтобы удалиться в свое сельское имение и бередить раны, он отправился в Ричмонд и использовал свои связи и состояние, чтобы получить пост в правительстве. Теперь, находясь в безопасности в столице Конфедерации, Фалконер решил отомстить тем двоим, которых считал своими злейшими врагами. Свинерду он отправил человека одного с ним звания, который, без сомнения будет постоянным источником раздражения, а карьеру Старбака Фалконер попытался разрушить полностью.

- Без сомнения, он и от меня хотел бы отделаться, - заметил Свинерд. Он отвел Старбака подальше от палатки и расхаживал вместе с ним взад-вперед, чтобы их не услышал Мейтленд. - Но Фалконер знает, кто такой мой кузен.

Кузен Свинерда был издателем "Ричмонского наблюдателя", самой влиятельной из пяти ежедневных газет столицы Конфедерации, и эти родственные связи, очевидно, сдержали Фалконера от попытки отомстить Свинерду, но Старбак был более простой добычей.

- Но есть кое-что еще, Нат, - продолжал полковник, - Еще одна причина, по которой Мейтленду досталась ваша работа.

- Потому что он виргинец, - с горечью произнес Старбак.

Свинерд покачал головой.

- Мейтленд ведь пожал вам руку, так?

- Да. Ну и что?

- Он хотел понять, масон ли вы, Нат. А вы им не являетесь.

- Какая, к чёрту, разница?

- Большая, - отрезал Свинерд. - В нашей армии полно масонов, как и в армии янки, а масоны приглядывают друг за другом. Фалконер - масон, как Мейтленд, да и я тоже, если на то пошло. Масоны неплохо мне послужили, Нат, но что они сделали для вас! Желтоногие! - полковник затряс головой от подобной жуткой перспективы.

- Больше я ни для чего не гожусь, полковник, - согласился Старбак.

- А это что еще означает?

Старбак поколебался, стесняясь признаться, но ему нужно было рассказать кому-нибудь о своих страхах.

- Думаю, я превращаюсь в труса. Вчера я смог лишь пересечь кукурузное поле, но не уверен, что смогу это повторить. Полагаю, я истощил всё то мужество, которым обладал. Может, батальон трусов заслуживает труса в качестве командующего.

Свинерд покачал головой.

- Мужество - это вам не бутылка виски, Нат. За один раз не опустошить. Вы просто учитесь ремеслу. В первом сражении мальчишка считает, что может победить кого угодно, но через некоторое время понимает, что сражение превосходит всех нас вместе взятых. Храбрость заключается не в неведении, а в том, чтобы преодолеть это понимание, Нат. В следующий раз с вами всё будет в порядке. И помните, враг трусит в точности так же. Это только в газетах мы все герои. На самом деле в большинстве своем мы просто испуганные придурки, - он замолчал и пошевелил мокрые листья носком сапога, от которого отрывалась подметка. - А Желтоногие вовсе не трусы, - продолжал он. - С ними что-то пошло не так, это точно, но там ровно столько же храбрецов, сколько и в любом другом батальоне. Полагаю, им просто нужен хороший командир.

Старбак поморщился, надеясь, что Свинерд говорит правду, но по-прежнему не желая покидать Легион.

- Может, мне следует встретиться в Джексоном? - предложил он.

- Чтобы изменить этот приказ? - спросил Свинерд, а потом вместо ответа покачал головой. - Старина Джек не слишком любит людей, оспаривающих приказы, Нат, даже если эти приказы очевидно безумны, а этот приказ не безумен. Он странный, только и всего. К тому же, - он улыбнулся, пытаясь ободрить Старбака, - вы вернетесь. Мейтленд здесь долго не протянет.

- Если он пойдет сражаться разодетым во всё это золото, - мстительно заявил Старбак, - янки с ним в два счёта разделаются.

- Ну не настолько же он глуп, - возразил Свинерд, - но долго он здесь не задержится. Я знаю Мейтлендов, они всегда были людьми из высшего общества. Держали экипажи, хороших лошадей и много акров плодородной земли. Растили хорошеньких дочерей, заносчивых мужчин и прекрасных лошадей, вот кто такие Мейтленды. Похожи на Фалконеров. А мистер Мейтленд приехал к нам не потому, что хочет командовать Легионом, Нат, он приехал, потому что должен хоть раз покомандовать в сражении, прежде чем станет генералом. Мистер Мейтленд нацелился сделать карьеру и знает, что придется провести месячишко в грязных сапогах, если хочет подняться выше. Он очень скоро уедет, а вы сможете вернуться.

- Нет, если Фалконер решит что-нибудь предпринять по этому поводу.

- Так докажите, что он неправ, - энергично заметил Свинерд. - Превратите Желтоногих в отличное подразделение, Нат. Если кто и может это сделать, то это вы.

- Иногда я недоумеваю, почему дерусь в этой проклятой стране, - горько заявил Старбак.

Свинерд улыбнулся.

- Ничто не мешает вам вернуться обратно, Нат, абсолютно ничто. Просто идите на север, и скоро будете дома. Вы этого хотите?

- Нет, чёрт возьми.

- Так докажите, что Фалконер ошибается. Он считает, что штрафной батальон с вами покончит, так докажите, что он не прав.

- Будь проклята его сволочная душонка.

- Это работа Господа, Нат. А ваша задача - сражаться. Так делайте ее хорошо. И я направлю требование, чтобы ваше подразделение вошло в мою бригаду.

- И насколько это вероятно?

- Я масон, не забывайте, - ухмыльнулся Свинерд, - и могу попросить о парочке одолжений. Вы вернетесь обратно к друзьям.

Мейтленд встал, когда два потрепанный офицера вернулись обратно в палатку. Он выпил одну из двух чашек кофе и принялся за вторую.

- Вы представите меня офицерам полка, Старбак?

- Окажу вам эту услугу, полковник, - ответил Старбак. Может, его и раздражал человек, который должен был его сменить, он он не стал чинить Мейтленду препятствия, потому что Легиону предстояло сражаться с янки вне зависимости от того, кто им будет командовать, и Старбак не хотел, чтобы их боевой дух упал еще ниже. - Я поговорю с ними о вас, - неохотно пообещал он.

- Но не думаю, что после этого вам стоит здесь задерживаться, - уверенно заявил Мейтленд. - Нельзя служить двум господам, не об этом ли говориться в одной хорошей книге? Так что чем быстрее вы уедете, Старбак, тем лучше для солдат.

- В смысле, лучше для вас, - откликнулся Старбак.

- И это тоже, - холодно согласился Мейтленд.

Старбак потерял Легион и получил батальон проклятых, а значит, что жизнь его разрушена, и каким-то образом ему предстояло это пережить.

Глава вторая

 Люцифер не обрадовался.

- Ричмонд, - сказал он Старбаку вскоре после того, как они прибыли в город, - мне не по вкусу.

- Тогда проваливай, - угрюмо бросил Старбак.

- Я об этом подумываю, - отозвался Люцифер. Он всегда надувался, когда ощущал нападки на свое достоинство, а задеть его гордость было проще простого. Он был лишь мальчишкой самое большее пятнадцати лет, а из-за маленького роста выглядел двумя годами младше, но за эти немногие годы жизнь преподала ему немало уроков, и он обладал самоуверенностью, которая завораживала Старбака в той же степени, что и загадочное прошлое мальчишки. Люцифер никогда напрямую не говорил о своем прошлом, а Старбак и не расспрашивал, потому что понял, что каждый раз просто получает новую версию. Очевидно, мальчик был попавшим к северянам беглым рабом, и Старбак подозревал, что Люцифер пытался добраться до убежища на Севере, когда был задержан прибывшей в Манассас армией Джексона. Но жизнь Люцифера до этого дня, как и его настоящее имя, оставалась тайной, как было загадкой и по какой причине он решил остаться со Старбаком после того, как вновь попал в лапы южан.

- Ты ему нравишься, вот почему, - объяснила Старбаку Салли Траслоу. - Он знает, что ты предоставишь ему полную свободу, и достаточно проказлив, чтобы этой свободы желать. Когда-нибудь он подрастет, и ты его больше не увидишь.

Старбак с Люцифером прошли по промокшим полям сражений до станции во Фредериксберге и сели в поезд железнодорожной дороги Ричмонд-Фредериксберг-Потомак до столицы. Пропуск Старбака давал ему разрешение лишь на одно место в пассажирском вагоне, а Люцифер поместился в товарном вместе с другими неграми. Поезд запыхтел, дернулся, задребезжал, задрожал и наконец медленно пополз на юг, а на заре Старбака разбудил крик ричмодской молочницы. Станция железной дороги Ричмонд-Фредериксберг-Потомак находилась в самом сердце города, и рельсы бежали прямо посередине Брод-стрит. Старбаку показалось странным разглядывать знакомый город через закопченное стекло медленно ползущего вагона. Разносчики газет бежали вдоль поезда, предлагая экземпляры "Наблюдателя" или "Стража", а мимо вагонов мелькали на тротуарах пешеходы, жмущиеся по бокам улицы, пока медленно и с лязгом проезжал поезд. Старбак затуманенным взором смотрел через окно, мрачно подмечая, на скольких дверях висели черные метки, сколько женщин были в трауре, сколько калек просили милостыню на тротуарах и сколько мужчин носили на руках повязку из черного крепа.

Старбак убедил себя, что он не пойдет к Салли. Сказал себе, что она больше не его возлюбленная. Салли нашла любовника - доброго друга Старбака, Патрика Лассана, французского кавалериста, который якобы был военным наблюдателем со стороны французской армии, но на самом деле скакал в атаки с Джебом Стюартом. Старбак сказал себе, что Салли больше не имеет к нему отношения, и продолжал это повторять, когда стучал в выкрашенную голубым дверь около портняжной мастерской на углу Четвертой и Грейс-стрит.

Салли была ему рада. Она уже встала и занималась делами. Она приказала рабам подать Старбаку завтрак, состоящий из кофе и хлеба.

- Хлеб дрянной, - объяснила Салли, - но другого не достать. Как и приличного кофе, если уж на то пошло. Чёрт, да вместо кофе я использую желуди, пшеничные зерна и цикорий. Ничего хорошего не осталось за исключением сигар и моего предприятия.

В своем предприятии Салли была мадам Ройял, самым дорогим медиумом Ричмонда, и предлагала недешевые сеансы, дабы соединить мертвых и живых.

- Всё это - сплошное шарлатанство, - презрительно объяснила она, - я просто говорю им то, что они хотят услышать, и чем больше я с них беру, тем больше мне верят, - она пожала плечами. - Скучнейшее дело, Нат, но всё лучше, чем работать по ночам, - она имела в виду бордель на Маршалл-стрит, где Салли впервые обнаружила в себе предпринимательскую хватку.

- Могу себе представить.

- Сомневаюсь в этом, Нат, - добродушно посмеялась Салли и смерила его долгим оценивающим взглядом. - Ты похудел. Выглядишь усталым как мул. А это след от пули на лице?

- Щепка от дерева.

- Девушкам это понравится, Нат. Вряд ли тебе особо нужна помощь по этой части, но скажи им, что это пуля, и они будут жаждать тебя приласкать. И рабом обзавелся?

- Я ему плачу, когда могу, - попытался оправдаться Старбак.

- В таком случае ты просто полный придурок, - произнесла она с нежностью. - Прямо как Дилейни.

Дилейни служил адвокатом в Военном департаменте, но его обязанности оставляли массу свободного времени для ведения разнообразные дел, включающих самый роскошный ричмондский бордель, а также затянутые крепом помещения, где Салли стряпала свои беседы с мертвецами. Впервые Салли повстречалась с Дилейни, работая в его борделе, но не просто работая, а будучи самой востребованной девушкой Ричмонда. Она была единственным ребенком капитана Траслоу и воспитывалась в тяжелом и неблагодарном труде на его ферме на холме, но сбежала оттуда в объятья города, эти перемены было легко осуществить благодаря ее поразительной внешности. Салли обладала обманчиво мягкими чертами лица, копной золотистых волос и ясным умом вдобавок к привлекательности, но в Салли Траслоу было нечто гораздо большее, чем данная природой красота. Она знала, как следует работать и как извлечь из этой работы прибыль, и теперь стала скорее деловым партнером Дилейни, чем его работницей.

- Дилейни - глупец, - язвительно произнесла она. - Позволяет своему мальчишке-слуге обводить его вокруг своего маленького пальчика, а может, и ты такой же. Так давай взглянем на твоего парнишку. Хочу удостовериться, что за тобой присматривают.

И тут Люцифер был вызван в гостиную, где тотчас же попал под чары Салли, которая признала в нем человека, что, как и она, сам зарабатывает на свой путь наверх со скалистого дна.

- Но почему ты носишь оружие, парень? - спросила она Люцифера.

- Потому что я в армии, мисс.

- Чёрта с два. Если в этом городе тебя поймают с оружием, парень, то сдерут шкуру и отправят вниз по реке. Тебе чертовски повезло, что ты до сих пор жив. Сними его. Немедленно.

Люцифер, сопротивлявшийся всем прежним попыткам себя разоружить, послушно отстегнул кобуру. Люцифер явно испытывал благоговение перед Салли и не выразил ни малейшего протеста, когда она велела ему спрятать револьвер в багаже Старбака, а потом отправила его на кухню.

- Скажи там, пусть тебя накормят, - сказала она.

- Да, мисс.

- В нем течет кровь белых, - отметила Салли, когда Люцифер удалился.

- Думаю, да.

- Чёрт, да это же очевидно.

Она плеснула себе еще странно пахнущего кофе, а потом выслушала рассказ Старбака о причине, по которой он оказался в Ричмонде. Она иронически сплюнула при упоминании имени Вашингтона Фалконера.

- Этот город полон слухов о том, почему он покинул армию, - сказала она, - но он явился сюда, словно выше всех этих слухов. Сияющий, словно медный чайник, и заявив, что Джексон просто ему позавидовал. Позавидовал! А у твоего генерала Джексона, Нат, враги кишат, как вши, и куча народа готова посочувствовать Фалконеру. Он довольно скоро получил новый пост. Думаю, ты прав, и за ним приглядывают масоны. Дилейни наверняка знает, он масон. Так что ты теперь будешь делать?

Старбак пожал плечами:

- Мне приказано явиться в лагерь "Ли". Доложить полковнику Холборроу.

Особого желания выполнять приказ у него не было. Сомневаясь, что сумеет командовать худшим батальоном армии Юга, он, ко всему прочему, уже начал скучать по товариществу Легиона.

- Я знаю Холборроу, - произнесла Салли. - Не лично, - поспешно добавила она, - но он довольно важная шишка в городе.

Старбак ничуть не удивился такой осведомленности - Салли держала ухо востро, подхватывая любой намек или слух, с тем чтобы позже выдавать их за мистическое знание во время сеансов.

- У него водятся деньжата, - продолжила она. - Бог его знает, откуда, до войны он всего лишь заведовал исправительным учреждением где-то в Джорджии. Тюремщик, понимаешь? А теперь распоряжается подготовкой и экипировкой вспомогательных войск в лагере "Ли", хотя сам основную часть времени торчит в Скримерсвиле.

- В борделях?

- В них. И еще посещает петушиные бои.

- Он что, играет в азартные игры? - поинтересовался Старбак.

В ответ на такую святую простоту Салли лишь покачала головой:

- Нет, он ходит туда полюбоваться на птичьи перышки, - съязвила она. - Чему тебя в этом твоем Йеле только учили?

Рассмеявшись, Старбак взгромоздил ноги в грязных ботинках на украшенную декоративной вышивкой оттоманку, стоящую на восточном ковре. Всё в этой комнате говорило о безупречном вкусе хозяйки. Ненавязчиво, но дорого. C каминной полки в пустоту уставился бюст Наполеона. Книги в кожаных обложках стояли рядами в шкафчиках со стеклянными дверцами, полки которых были заняты еще и фарфором.

- Хорошо устроилась, Салли, - заметил Старбак.

- А иначе и смысла нет, как считаешь? - спросила она. - Пока думаешь, скинь свои ноги с моей мебели.

- Я думал больше о том, чтобы поспать, - даже не пошевелившись, сообщил Старбак.

- Черт тебя подери, Нат Старбак, - выпалила Салли. - Ты что, удумал остаться здесь?

Он покачал головой:

- Просто подумал, может быть, позволишь угостить тебя обедом в "Спотсвуде", а потом прогуляешься со мной к "Ли".

Салли дождалась, пока он устранит непотребство в виде своих ботинок на оттоманке.

- Ну-ну, - произнесла она, - и с чего бы мне вдруг соглашаться?

Старбак улыбнулся:

- С того, Салли, что, раз уж мне довелось тащить толпу трусов на войну, им лучше знать, что я везунчик. И кто может быть везучее человека, с которым под ручку будет гулять девушка вроде тебя?

- Приятно знать, что янки твой бойкий язычок не отстрелили, - заметила она, скрывая удовольствие от комплимента. - Но ты что, решил тащиться в "Спотсвуд" в таком виде?

- А мне больше надеть нечего, - он хмуро оглядел потрепанный мундир. - Да ну к черту, если одежда подходит для сражений - значит, подойдет и для отеля "Спотсвуд".

Спустя шесть часов насытившийся Старбак с Салли и Люцифером направился к западу от города. Салли взяла дамскую шляпку и накинула шаль поверх простого голубого платья, которое скрыть ее красоту не могло никоим образом. Украшенным вышивкой зонтиком она закрывалась от солнца, которое наконец-то вышло из-за туч, поглощая остатки ураганного ливня и покрывая все дымкой.

Они прошли мимо исправительного учреждения штата, пересекли кладбище Голливуд, где свежевскопанная земля лежала шеренгами, словно батальоны мертвецов, и обогнули городскую водокачку. Наконец они увидели лагерь "Ли" - на широком отвесном склоне, возвышавшемся над рекой и каналом. Старбак раньше бывал в лагере и запомнил его как мрачное местечко, созданное временно. Прежде на этом месте располагалась ричмондская центральная ярмарка, но война превратило это место в огромный сборный пункт для батальонов, предназначенных для обороны Ричмонда. Теперь эти подразделения дислоцировались на северной границе Виргинии, лагерь же превратился в полоску грязной земли. Тут призывники обучались азам боевой подготовки, отставших от своих частей присоединяли к новым батальонам. Когда война только началась, лагерь стал излюбленным местом для ричмондцев, приходивших поглазеть на муштруемые войска. Затем новизна спала, и ныне немногие приходили к отсыревшим, заброшенным на вид казармам, рядом с которыми рядами стояли трухлявые палатки, хлопая на ветру.

Холм по-прежнему украшали лагерные виселицы, тюрьма была окружена несколькими деревянными постройками, в которых, по всей видимости, и томились нынешние обитатели "Ли".

Сержанты, развлекавшиеся бросанием подковы, подтвердили догадку Старбака - в хибарах размещался Второй специальный батальон. Нат направился вверх по холму, на котором проводились учения полудюжины рот.

Несколько унылых рабочих латали развалюги-хижины, среди которых, подобно дворцу в окружении лачуг, возвышался дом, являвшийся, по словам сержантов, штаб-квартирой Холборроу. Дом представлял собой прекрасное двухэтажное здание с широкой верандой, помещениями для рабов и кухней на заднем дворе. У входа торчали два флагштока, один - с "Южным Крестом", боевым знаменем Конфедерации, второй - с голубым флагом, несшим герб Виргинии.

Старбак остановился, чтобы посмотреть, как муштруют роты. Похоже, в этом было мало смысла, потому что солдаты и без того были достаточно умелы, но даже малейшая ошибка вызывала у сержанта шквал оскорблений. Он был высоким и долговязым, с неестественно длинной шеей и голосом, который можно было услышать и на противоположном берегу реки вплоть до Манчестера. Войска были не вооружены, просто маршировали, останавливались, поворачивали и снова шагали. Некоторые носили серые мундиры, но большинство - ставшие такими обыденными ореховые, которые проще было производить. По меньшей мере половина солдат, как с тревогой отметил Старбак, маршировала без ботинок, босиком.

Когда они подошли ближе к штабу, где четыре офицера развалились в походных креслах на веранде, Салли взяла Старбака под руку. Один из бездельничающих офицеров направил подзорную трубу в сторону Старбака и Салли.

- Тобой любуются, - сказал Старбак.

- Я ради этого и потеряла полдня, правда ведь?

- Да, - гордо подтвердил Старбак.

Салли снова остановилась, чтобы посмотреть на подразделения на плацу, которые вернули ей пристальный взгляд, насколько мог позволить сержант.

- Это твои солдаты? - спросила она.

- Мои.

- Да не так уж они плохи, а?

- Как по мне, выглядят нормально, - согласился Старбак. Он уже попытался проникнуться доверием к этим презираемым всеми войскам.

- Они ведь могут убивать янки, правда? - спросила Салли, почувствовав опасения Старбака. Она стряхнула заскорузлую грязь с рукава его мундира, не потому, что решила, что от этой грязи можно избавиться, а потому что знала - прикосновение его немного взбодрит. Потом ее рука замерла. - А это что?

Старбак повернулся и увидел, что Салли смотрит на деревянного коня для наказаний, воздвигнутого между двумя бараками. Конь представлял собой длинную доску, уложенную ребром на пару высоких козел, а наказание заключалось в том, что человека сажали на острый край доски, пока под весом собственного тела его пах не превращался в одну сплошную боль. На коне сидел заключенный со связанными руками и ногами, чтобы не смог слезть, а вооруженная охрана стояла рядом с лестницей, которую использовали, чтобы забраться на это устройство.

- Это наказание называется "конь", - пояснил Старбак. Дикая боль, как мне рассказывали.

- В этом ведь и состоит цель наказания? - сказала Салли. В детстве ей досталось немало колотушек, и от них она стала толстокожей.

Стоящий под конем человек, похоже, задал сидящему на нем вопрос. Заключенный покачал головой, и тот дернул его за связанные ноги, так что пленный издал вопль.

- Вот дерьмо, - выругался Старбак.

- Разве это не часть процесса? - спросила Салли.

- Нет.

Салли заметила на лице Старбака отвращение.

- Становишься мягкотелым, Нат?

- Я не возражаю против наказания солдат, но не пытками же. И я думаю о них, - он кивнул в сторону рот на плацу, молчаливо наблюдающих за конем. - Воинское подразделение - штука деликатная, - повторил он обращенные к Мейтленду слова Свинерда, - лучше всего с ним можно управиться, когда солдаты дерутся с врагом, а не друг с другом, - он зажмурился, когда охранник снова дернул заключенного за ноги. - Вот чёрт, - выругался он, не желая вмешиваться, но в той же степени не желая больше наблюдать за жестокостью. Он зашагал к коню.

Дергающий заключенного за ноги сержант повернулся и поглядел на приближающегося Старбака. Нат не носил знаков отличия, и на его левом плече висела винтовка, что намекало на то, что он рядовой, но вел он себя уверенно, а рядом с ним находились дама и слуга, так что он мог оказаться и офицером, и сержант обеспокоился.

- В чем он провинился? - спросил Старбак.

- Его наказали, - ответил коренастый и бородатый сержант. Он жевал табак и сделал паузу, чтобы сплюнуть струю желтоватой слюны на траву. - Приказ сержанта Кейза, - добавил он, словно этого объяснения было вполне достаточно.

- Я вижу, что его наказали, - сказал Старбак, - но спросил, в чем он провинился.

- Его наказали, - упрямо твердил сержант.

Старбак встал так, чтобы видеть вытянутое лицо заключенного.

- Что ты сделал? - спросил он его.

До того, как тот смог ответить, занимающийся муштрой сержант покинул роты на плацу и направился в сторону коня.

- Никто не должен разговаривать с наказанными заключенными! - пугающим голосом заорал он. - Вам это известно, сержант Уэббер! Наказание есть наказание. Наказание превращает этот трусливый дерьмовый сброд в солдат, - он резко остановился в двух шагах от Старбака. - Если у вас есть вопросы, - разъяренно бросил он Старбаку, - задавайте их мне.

- А вы кто такой? - спросил тот.

На лице высокого сержанта отразилось изумление, словно каждый должен был его знать. Он не дал немедленного ответа, а вместо этого пристально оглядел Старбака в надежде понять его статус. Присутствие Салли и Люцифера убедило его, что Старбак - офицер, хотя его возраст предполагал, что не тот офицер, которого стоило умиротворить.

- Сержант Кейз, - рявкнул он.

Длинная шея и маленькая голова сержанта Кейза вызвали бы смех у любого, дурацкую внешность не скрашивала и жидкая бороденка вкупе с тонким сломанным носом, но в темных глазах сержанта было столько злобы, что они превращали смех в страх. Его взгляд был пустым, твердым и безжалостным. Старбак отметил, что долговязая внешность сержанта была обманчива - он не был слаб, несмотря на хрупкость телосложения он был худым, но мускулистым. Его форма была безукоризненна, каждая пуговица блестела, каждая складка отглажена, а каждая лычка сияла. Сержант Кейз выглядел именно так, как, в представлении Старбака, должны выглядеть солдаты, до того, как понял, что по крайней мере в Конфедерации они обычно просто чёртовы оборванцы.

- Сержант Кейз, - снова повторил тот, надвигаясь на Старбака, - и я здесь командую, - подчеркнул он.

- Так что же натворил заключенный? - спросил Старбак.

- Натворил? - возмутился Кейз. - Натворил? Это не ваше собачье дело. Ни на йоту.

- Из какого он батальона? - напирал Старбак, кивнув на заключенного.

- Да хоть бы из чертовых Колдстримских гвардейцев[87], - заревел Кейз, - это всё равно не ваше дело.

Старбак поднял глаза на заключенного. Его лицо побелело от боли и застыло в попытке не показывать эту боль.

- Батальон, солдат? - рявкнул Старбак.

Тот скривился, но смог выдавить одно слово:

- Штрафной.

- Тогда это мое дело, - сказал Старбак. Он достал из кармана складной нож, открыл его и разрезал связывающую лодыжки заключенного веревку. Это движение заставило того завыть, а сержант Кейз угрожающе прыгнул вперед.

Старбак помедлил и заглянул Кейзу в глаза.

- Я офицер, сержант, - заявил он, - и если вы только прикоснетесь ко мне своей чертовой лапой, я позабочусь о том, чтобы вы провели остаток дня верхом на этом коне. Неделю ходить не сможете. Может, и месяц, черт возьми.

Сержант Кейз сделал шаг назад, а Старбак разрезал последние веревки и положил руку на башмак заключенного.

- Готов? - обратился к нему он, а потом с силой дернул, стащив заключенного с доски. Тот плюхнулся на мокрую землю, где замер, пока Старбак присел и разрезал веревку на запястьях.

- Так что он натворил? - спросил Старбак сержанта Кейза.

- Сукин сын, - сказал сержант, хотя непонятно кому - то ли Старбаку, то ли заключенному, а потом резко повернулся и зашагал вместе со своим приятелем.

Заключенный застонал и попытался встать, но боль в паху была слишком сильной. Он подполз к одному из козел коня и подтянулся, чтобы сесть, а потом привалился к деревяшке. Его глаза увлажнились, а дыхание было неглубоким и сдавленным. Даже Салли вздрогнула, увидев столь явную боль.

- Оружие, - наконец произнес он.

- Оружие? - спросил Старбак. - А что с ним?

- Сукин сын ворует оружие, - заявил освобожденный заключенный, а потом вынужден был замолчать из-за боли. Он схватился за пах, сделал глубокий вдох и затряс головой в попытке избавиться от кошмарных страданий. - Вы спрашиваете, почему я на коне? Из-за оружия. Я должен был разгружать винтовки. Мы получили двадцать ящиков. Хороших. Но Холборроу велел нам переложить их в ящики с надписью "брак" и вместо них выдал простые ружья. Ричмондские. Дьявол, - он сплюнул и на мгновение закрыл глаза от приступа боли, заставившего его скорчить гримасу. - А я не хочу стрелять по янки дробью, вот уж нет, когда у нас есть пули минье. Вот почему я поспорил с этим сукиным сыном сержантом Кейзом.

- И где теперь винтовки? - спросил Старбак.

- Чёрт их знает. Наверное, проданы. Холборроу плевать, раз уж мы всё равно никогда не попадем на войну. Мы ведь не будем драться, понимаете? Просто служим для того, чтобы получать припасы, которые этот сукин сын будет продавать, - солдат нахмурился. - А вы кто?

- Поттер! - донесся из штаба новый и сердитый голос. - Поттер, сукин ты сын! Скотина! Безмозглый вонючий кусок дерьма! Осел черножопый! - говорящий был высоким и худым офицером в расшитом галуном сером мундире, ковылявшим в сторону Старбака, помогая себе тростью с серебряным набалдашником. Впереди офицера с аккуратной эспаньолкой и тонкими усами, тщательно напомаженными до тонких кончиков, вышагивал сержант Кейз. Офицер тяжело опирался тростью в дерн, помогая себе при каждом шаге, а между ними взмахивал ей в сторону изумленного Старбака.

- Где тебя черти носили, Поттер? - заревел офицер. - Где тебя носило, парень?

- Он с тобой говорит? - озадаченно спросила Старбака Салли.

- Дьявол, парень, ты что, надрался? - надрывался хромой офицер. - Поттер, черножопый безмозглый кусок дерьма, тынализался что ли?

Старбак собрался уж было отрицать, что он Поттер и что пьян, но потом у него возник озорной порыв.

- Ничего не говорите, - шепнул он Салли и Люциферу, а потом покачал головой. - Я не пьян, - сказал он офицеру, когда тот подошел поближе.

- Вот чем ты платишь за доброту? - набросился на него офицер. На плечах он носил погоны полковника. - Мои извинения, мэм, - свободной рукой он прикоснулся к краю шляпы, - но я не выношу опозданий. Не выношу. Напился, Поттер? - полковник подошел ближе к Старбаку и ткнул свой бородкой в сторону гладко выбритой щеки Ната. - Дыхни-ка, Поттер, а ну дыхни! - он принюхался и сделал шаг назад. - Вроде перегаром не пахнет, - с сомнением произнес полковник, - так почему же, мать твою так, простите мэм, ты снял рядового Ротвела с коня? Отвечай!

- Леди это расстроило, - ответил Старбак.

Полковник снова посмотрел на Салли и на сей раз заметил, что она удивительно красива..

- Холборроу, мэм, - представился он, сняв широкополую шляпу и обнажив тщательно завитые золотистые волосы. - Полковник Чарльз Холборроу к вашим услугам, - какое-то мгновение он просто ее разглядывал, а потом его голос неожиданно смягчился: - Мне следовало бы знать, что вы прибудете из Джорджии. Нигде в мире нет таких прекрасных девушек, как в Джорджии, и это есть непреложный факт. - Могу душу за это заложить, мэм, это факт. Преподобный Поттер ведь рассказывал, что его сын женат и привезет сюда свою дорогую женушку, но никогда не говорил, как вы прекрасны, - Холборроу бесстыдно скользнул взглядом вниз, чтобы рассмотреть фигуру Салли, а потом схватил ее руку для поцелуя. - Безусловно рад с вами познакомиться, миссис Поттер, - сказал он, не выпуская ее руку из своей.

- А уж как я рада, полковник, - Салли прикинулась польщенной восхищением Холборроу и не отдернула руку.

Холборроу прислонил трость к бедру, чтобы накрыть другой рукой ладонь Салли.

- И вас расстроило наказание, мэм, вот оно как? - заботливо поинтересовался он, поглаживая руку Салли.

- Полагаю, что так, сэр, - робко произнесла Салли и шмыгнула носом.

- И впрямь неприятное зрелище для дамы, - согласился Холборроу. - Но вы должны понять, мэм, что этот болван ударил сержанта Кейза. Ударил его! Это серьезное военное преступление, мэм, и ваш муж не имел права вмешиваться. Совершенно никакого. Так ведь, сержант Кейз?

- Сэр! - рявкнул Кейз, это явно был его способ высказать согласие с офицером.

Холборроу отпустил руку Салли и шагнул ближе ко Старбаку.

- Сержант Кейз, парень, из Северной Каролины, но последние четырнадцать лет провел в британской армии. - Так ведь, Кейз?

- Сэр! - рявкнул Кейз.

- В каком полку, Кейз? - спросил Холборроу, по-прежнему глядя в глаза Старбаку.

- В Седьмом полку королевских стрелков, сэр!

- А пока ты, Поттер, мамкину титьку сосал, уж простите меня, мэм, сержант Кейз сражался! Сражался, парень! Так ведь, Кейз?

- В сражении на Альме, сэр! В осаде Севастополя! - рявкнул Кейз, и у Старбака создалось впечатление, что он слушает хорошо отрепетированный диалог.

- Но сержант Кейз - патриот, Поттер! - продолжал Холборроу, - и когда янки разрушили Союз и напали на нас, сержант Кейз покинул службу ее величества, чтобы сражаться за Джефа Дэвиса и свободу. Его послали сюда, Поттер, чтобы превратить Желтоногих из кучки школьниц в настоящий полк. Так ведь, Кейз?

- Сэр!

- А ты, - Холборроу плюнул в сторону Поттера, - смел отменить приказ человека вроде сержанта Кейза! Стыдись, парень. Стыдись! Сержант Кейз успел забыть о военном деле больше, чем ты когда-либо знал и когда-либо узнаешь. И если сержант Кейз говорит, что человек заслуживает наказания, то его следует наказать! - Холборроу сделал шаг назад и снова взял Салли за руку. - Но из-за того, что вы словно луч сияющего солнца Джорджии, мэм, сегодня я избавлю вас от лицезрения чего-либо малоприятного. Думаю, ваш муж выучил урок, так что благодарю вас, сержант Кейз, - Холборроу кивнул сержанту, который бросил на Старбака злобный взгляд и твердой походкой направился обратно на плац. Полковник приказал освобожденному заключенному убраться с глаз долой, а потом, всё еще держа за руку Салли, повернулся обратно к Старбаку. - Так где же ты был, парень? Твой отец написал мне, что ты покинул Атланту десять дней назад. Письмо сюда дошло, а ты нет! Десять дней! Чтобы добраться от Атланты до Ричмонда десяти дней многовато, парень. Снова прикладываешься к бутылке?

- Это всё моя вина, - заговорила тоненьким испуганным голоском Салли. - У меня была лихорадка. Очень скверная, сэр.

Услышав выдумку Салли, Люцифер прыснул от смеха, и голова Холборроу резко повернулась.

- Еще один смешок, парень, и я тебя до самых черных костей исхлестаю. Это твой ниггер? - спросил он Старбака.

- Да, - ответил тот, гадая, как ему теперь выкрутиться из всего этого вранья.

- Да, сэр, - поправил его Холборроу. - Забыл, что я полковник, Поттер?

- Да, сэр. То есть нет, сэр.

Холборроу, не выпуская руки Салли, покачал головой, заметив явное смущение Старбака.

- Так как поживает твой отец?

Старбак пожал плечами.

- Полагаю, - начал он и снова пожал плечами, потому что воображение внезапно ему изменило.

- Идет на поправку, - вмешалась Салли. Она наслаждалась этим спектаклем гораздо больше Старбака, который, хотя и начал его, но уже сожалел об обмане. - Хвала Господу, - прибавила Салли, наконец высвободив пальцы из хватки Холборроу, - совершенно определенно поправляется.

- Хвала Господу, - сказал Холборроу. - Но ты для него был такой непосильной ношей, парень, - рявкнул он Старбаку, - вы уж простите, что я грубоват, миссис Поттер, но если чей-то сын становится тяжкой ношей, то ему нужно сказать об этом четко и ясно.

- Безусловно, - твердо согласилась Салли.

- Мы ожидали твоего прибытия неделю назад! - прикрикнул Холборроу на Старбака, а потом одарил Салли желтозубой улыбкой. - Приготовили для вас комнату, мэм. Постель, столик для умывания и шкаф. Преподобный хотел устроить вас с комфортом. Не сопли подтирать, как он выразился, но устроить с комфортом.

- Вы слишком добры, сэр, - сказала Салли, - но я буду ночевать у моей сестры Элис в городе.

Холборроу выглядел разочарованным, но Салли говорила твердо и он не стал оспаривать это заявление.

- Приобретение вашей кузины - большая потеря для нас, мэм, - сказал он, - но вы же останетесь выпить лимонада и отведаете персиков? Я неравнодушен к хорошим персикам, как и все выходцы из Джорджии.

- С удовольствием, сэр.

Холборроу взглянул на Люцифера, который нес потрепанный багаж Старбака.

- Отправляйся на кухню, парень. Двигай черной задницей! Ступай!

Холборроу снова повернулся к Старбаку.

- Надеюсь, у тебя в этом саквояже найдется приличный мундир, парень, потому что тот, который ты носишь, это просто позор. Позор. И где, черт возьми, лейтенантские лычки? - он показал на плечи Старбака. - Продал их за выпивку, парень?

- Потерял, - безнадежно заявил Старбак.

- Печально на тебя смотреть, Поттер, печально. Когда твой отец написал и попросил моей помощи, он многое мне объяснил. сказал, что ты - чистое разочарование, настоящий укор доброму имени Поттеров, так что не могу сказать, что не предупрежден относительно тебя, но попробуй только напиться при мне, парень, и я тебе задницу надеру так, что посинеет, вы уж простите меня, мэм.

- Вы прощены, полковник, - ответила Салли.

- Вот твой отец, - продолжал отчитывать Старбака Холборроу, - никогда не пьет. Каждый раз, когда мы приводили приговор в исполнение, преподобный приходил в тюрьму помолиться с говнюками, вы уж простите меня, мэм, но ни капли спиртного не выпил. Ни капли! Даже после того, как мы вешали и оттаскивали этих говнюков, вы уж простите меня, мэм, все ощущали нужду в успокоительных возлияниях, но твой отец пил один лишь лимонад. Однако он частенько говаривал, что ты, парень, тоже кончишь на виселице, он будет возносить молитву рядом с тобой, а по другую руку буду стоять я, готовый выбить из-под твоих ног табурет. Вот он и послал тебя сюда, Поттер, чтобы ты научился дисциплине! - последнее слово он выкрикнул Старбаку в лицо. - А теперь, мэм, - он снова вернул всё свое внимание Салли, - дайте мне вашу прелестную ручку, и мы вместе испробуем персики, после чего, мэм, если позволите, я отвезу вас обратно в город в своем экипаже. Сегодня не лучший день для прогулок. Маленько жарковато, и прекрасной леди вроде вас следует передвигаться в экипаже, вам не кажется?

- Вы слишком добры, - ответила Салли. Она сунула левую руку, на которой подозрительно отсутствовало обручальное кольцо, в складки шали. - Никогда не ездила в экипаже, - жалостливо промолвила она.

- Мы приучим вас к роскоши, - произнес Холборроу похотливым тоном, - как и должно прелестной девушке из Джорджии, - он повел ее к дому, у подножия лестницы положив свою свободную руку вокруг ее талии. - Я передвигаюсь в экипаже с тех пор, как пуля янки сделала мою правую ногу бесполезной. Непременно расскажу вам эту историю. Но пока, мэм, позвольте помочь вам подняться по лестнице. Здесь есть пара гнилых досок, - Холборроу практически приподнял Салли над ступенями веранды, - присаживайтесь, мэм, рядом с капитаном Деннисоном.

Четверо офицеров, все капитаны, встали, чтобы поприветствовать Салли. Капитан Деннисон оказался худым гладко выбритым человеком с исполосованным оставшимися после какой-то болезни шрамами лицом, в результате чего его щеки и лоб превратились в сплошные язвы. Он выдвинул вперед плетеное кресло и смахнул пыль с подушек. Холборроу махнул в сторону Старбака.

- Это лейтенант Мэтью Поттер, так что слухи подтвердились.

Четверо офицеров засмеялись над шуткой Холборроу, а полковник провел Салли вперед, его правая рука по-прежнему твердо держалась за ее тонкую талию.

- А это его жена. Простите, дорогая, не имею чести знать ваше имя.

- Эмили, - сказала Салли.

- Самое чудесное имя, которое я слышал в жизни, клянусь бессмертной душой. Садитесь же, мэм. Вот это капитан Деннисон, капитан Картрайт, капитан Пил и капитан Липпинкотт. Чувствуйте себя как дома, а я устрою вашего мужа. Не возражаете, если я сразу загружу его работой? Ему следовало прибыть на службу еще неделю назад.

Холборроу хромая провел Старбака в мрачную прихожую, где на гнутой деревянной вешалке громоздились серые офицерские кители.

- Лишь Господу известно, почему такая порядочная дама вышла замуж за паршивого сукиного сына вроде тебя, Поттер, - проворчал полковник. Иди сюда, парень. Если твоя жена не останется, то и спальня тебе не нужна. Можешь поставить сюда походную кровать и спать прямо неподалеку от места службы. Это была контора майора Мейтленда, но нынче сукин сын получил повышение и настоящий батальон, так что мы ожидаем какого-то сукина сына янки по имени Старбак. А когда он сюда явится, Поттер, я не хочу, чтоб он распекал меня из-за незаконченной бумажной работы. Понял меня? Так что давай, разберись в них!

Старбак промолчал и просто уставился на груду лежащих в беспорядке бумаг. Значит, поначалу Мейтленд получил назначение к Желтоногим? Удивительно, но ублюдку явно удалось убедить своих собратьев по ложе дернуть за ниточки, так что Мейтленд получил повышение и командование Легионом, а Старбак - штрафной батальон.

- Ты что, заснул, парень? - Холборроу придвинул свою физиономию к лицу Старбака.

- А что я должен делать, сэр? - уныло спросил Старбак.

- Приберись тут. Просто приберись. Ты должен быть адъютантом Второго специального батальона, так ведь? Вот и займись этим, парень, а я покуда развлеку твою женушку, - Холборроу поковылял из комнаты, громко захлопнув за собой дверь. Внезапно она снова отворилась, и из-за угла высунулось узкое лицо полковника. - Я пришлю тебе лимонада, Поттер, но никакого спиртного, ясно тебе?

- Да, сэр.

- Никакого спиртного, Поттер, пока ты под моим командованием.

Дверь снова с грохотом захлопнулась, с такой силой, что весь дом, казалось, затрясся, а потом Старбак выдохнул и нырнул в кожаное кресло, стоящее у заваленного бумагами письменного стола. Во что он впутался, черт возьми? Он испытал искушение покончить с обманом немедленно, разве что из него можно было извлечь кой-какую пользу. Он был уверен, что если бы назвался майором Старбакам, то ничего бы не узнал, потому что Холборроу позаботился бы о том, чтобы прикрыть дефекты в подготовке и амуниции штрафного батальона, а презираемый всеми лейтенант Поттер явно был человеком, от которого нет нужды скрываться. А кроме того, подумал Старбак, теперь он не видел красивого способа раскрыть обман. Лучше изображать болвана и проследить за проделками Холборроу, а потом он может вернуться в город и найти Бельведера Дилейни, который позаботится о том, чтобы Старбак прекрасно провел время в теплой постели в следующие несколько ночей.

Он начал просеивать горы бумаг. Тут были счета за провизию и боеприпасы, срочные письма с требованием подписать счета и вернуть в соответствующий департамент. Тут были гроссбухи, списки и дополнения к спискам, перечни заключенных из военных тюрем Ричмонда. Не все солдаты штрафного батальона были из Желтоногих, по меньшей мере пятую часть набрали из тюрем, добавив к трусам закваску из мошенников. Под перечнем заключенных Старбак обнаружил адресованное майору Эдварду Мейтленду письмо из ричмондского арсенала, где признавалось, что Специальный батальон должен быть экипирован винтовками, и предлагалось вернуть двадцать ящиков ружей. В тоне письма сквозило недовольство, которое предполагало, что Мейтленд использовал свое влияние, чтобы заменить паршивые ружья современным оружием, и Старбак вздохнул, поняв, что ему снова придется вступить за этой в бой. Он отложил письмо в сторону, а под ним обнаружил пожелтевшее письмо, адресованное Чарльзу Холборроу и подписанное преподобным Симеоном Поттером из Декатура, штат Джорджия. Старбак склонился над ним, читая.

Преподобный Поттер, как оказалось, служил капелланом в тюремном ведомстве штата Джорджия и написал своему старому знакомому, и похоже, именно знакомому, а не другу, Чарльзу Холборроу, с просьбой помочь со старшим сыном Мэтью. Почерк письма с четкими линиями темных чернил с неизбежностью напомнил Старбаку почерк собственного отца. В письме говорилось, что Мэтью являлся жалким подобием своей покойной матери, позором семьи и постыдным провалом христианского воспитания. Несмотря на обучение в лучших заведениях юга и окончание медицинской школы в Саванне, Мэтью Поттер пошел по скользкой дорожке.

"Его сгубили горячительные напитки, - писал преподобный Поттер, - а теперь, как мы слышали, он женился, вот уж бедная девочка, а впоследствии был изгнан из полка из-за беспробудного пьянства. Я пристроил его помощником у нашего кузена в Миссисипи в надежде, что тяжелый труд послужит его спасению, но вместо того, чтобы исполнить свой долг, он настоял на вступлении в батальон Хардкастла, но даже в качестве военного на него, похоже, нельзя положиться. Мне больно об этом писать, но моля Вас о помощи, я обязан быть чистосердечным, и втройне обязан ради веры своей в Иисуса Христа, коего денно и нощно молю призвать Мэтью к раскаянию. Я вспоминаю об одолжении, которое однажды для Вас сделал, что и Вы, без сомнения, хорошо помните, и в качестве ответной любезности прошу найти должность для сына, который больше не является желанным гостем под моей крышей".

Старбак усмехнулся. Лейтенант Поттер, очевидно, был просто скопищем бед, и Старбак гадал, что за одолжение сделал преподобный Поттер, которое Холборроу счел достаточно ценным, чтобы принять лейтенанта на службу. Это одолжение преподобный Поттер очень тонко подчеркнул в письме, это предполагало, что священник считает долг Холборроу значительным. Письмо заканчивалось такими словами:

"Я считаю, что это пойдет Мэтью на пользу, а его старший офицер хвалил его поведение в сражении при Шайло, но если он не отучится потреблять спиртное, боюсь, что он обречен на вечные муки ада. Моя жена присоединяется ко мне, посылая Вам наши молитвы и просьбы о любезной помощи в этом печальном деле".

В конце письма была приколота записка, очевидно, руки Холборроу: "Буду благодарен, если Вы его наймете".

Значит, Мейтленд согласился, и Старбак размышлял, насколько осязаемы были благодарности Холборроу.

Дверь отворилась, и появился мятежный Люцифер со стаканом лимонада.

- Мне велели принести это, лейтенант Поттер, - язвительно произнес он, подчеркивая фальшивое имя насмешливыми интонациями.

- Тебе здесь не нравится, Люцифер? - спросил Старбак.

- Он бьет своих людей, - ответил Люцифер, мотнув головой в ту сторону, откуда слышался голос Холборроу. - Вы же не собираетесь здесь оставаться, да? - с тревогой спросил он, заметив, с каким комфортом Старбак устроился, положив ноги на край письменного стола майора.

- На некоторое время, - сказал Старбак. - Полагаю, я больше выясню в шкуре лейтенанта Поттера, чем майора Старбака.

- А что если заявится настоящий мистер Поттер?

Старбак ухмыльнулся.

- Поднимется дьявольская кутерьма, Люцифер.

Люцифер фыркнул.

- Меня он бить не будет!

- Я об этом позабочусь. И мы надолго здесь не задержимся.

- Вы просто безумны, - заявил Люцифер. - Мне следовало продолжать двигаться на север. Лучше уж выслушивать проповеди в лагере для беглых рабов, чем жить в местечке вроде этого.

Люцифер засопел от отвращения и отправился обратно на кухню, оставив Старбака разбираться с оставшейся грудой бумаг. Ни один из списков батальона не был полным, но похоже, он насчитывал около ста восьмидесяти человек. Капитанов было четверо - Деннисон, Картрайт, Пил и Липпинкотт, а сержантов восемь, один из которых, воинственный Кейз, присоединился к батальону всего месяц назад.

Через полчаса в контору заглянула Салли. Она закрыла за собой дверь и озорно засмеялась.

- Чёрт побери, Нат, и что это вообще значит?

Старбак встал и махнул на беспорядок в комнате.

- Начинаю испытывать сочувствие к лейтенанту Поттеру, кем бы он ни был.

- Ты здесь останешься? - спросила Салли.

- Может, на одну ночь.

- В таком случае, я прощаюсь с моим дражайшим мужем, а потом полковник отвезет меня в своем экипаже обратно в город, и я уверена, предложит с ним отужинать. Скажу, что слишком устала. Ты уверен, что хочешь остаться?

- Я бы выглядел полным придурком, если бы прямо сейчас рассказал, кто есть на самом деле, - ответил Старбак. - И вообще, в этих бумагах наверняка можно кое-что нарыть.

- Узнаешь, откуда эта свинья берет деньги, - сказала Салли. - Это может пригодиться, - она встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. - Приглядывай за капитаном Деннисоном, Нат, он настоящая змея.

- Это тот тип с привлекательным личиком, правильно?

Она скривилась.

- Я подумала, что это сифилис, но ошиблась, потому что он не трясется и не пускает слюни как слабоумный. Может, это просто какая-то кожная болезнь. Надеюсь, что ему больно.

Старбак ухмыльнулся.

- Вымаливал у тебя поцелуй, да? - предположил он. - И полагаю, что он хочет чего-то большего, чем просто поцелуй, а?

- Думаю, что да, - поморщилась Салли и дотронулась до щеки Старбака. - Бывайте, Мэтью Поттер.

- И вам всего хорошего, Эмили Поттер.

Через несколько минут Старбак услышал звон упряжи, когда перед домом остановился экипаж полковника. Послышались прощания, а потом экипаж тронулся.

И Старбак внезапно почувствовал себя одиноким. 

***
 В сотне миль от Старбака, в той долине, где между густыми рощами росла кукуруза, в зарослях скорчился беглец, прислушиваясь к звукам погони. Он был высоким и полным молодым человеком, который ныне страдал от голода. Четыре дня назад он потерял лошадь в сражении при Манассасе, а вместе с ней и седельную сумку с провизией, так что все эти четыре дня не ел ничего, кроме галет, которые стянул с мертвого мятежника на поле битвы. Теперь, когда он находился в дюжине миль от поля битвы, его живот сводило от голода, и беглецу приходилось грызть незрелую кукурузу, зная, что кишечник отплатит ему за эту диету. Он устал от войны. Хотел найти хорошую гостиницу с горячей ванной, мягкой постелью, приличной едой и не очень приличной женщиной. Он мог всё это себе позволить, потому что вокруг живота носил набитый золотом пояс, и хотел лишь выбраться к чёрту из этой сельской местности, которую прочесывали победившие мятежники в поисках беглецов-северян. Остаток армии северян отступил к Вашигтону, и молодой человек хотел к ней присоединиться, но заплутал во время проливного дождя, и оказалось, что в тот день он прошел шесть миль на запад, а не на север, и теперь пытался снова проложить путь на север.

Он носил синий китель армии Севера, но незастегнутым и без ремня, так что мог в любую секунду от него избавиться и натянуть серый, который снял с того же мертвеца, что и галеты. Китель мертвеца был немного маловат, но беглец знал, что сможет заговорить зубы патрулю мятежников, если те его обнаружат и допросят. У него было бы больше проблем, найди его северяне - хотя он и дрался за янки, но говорил с явным акцентом южной глубинки, а глубоко в карманах брюк припрятал бумаги, удостоверяющие его личность как капитана Уильяма Блайза, заместителя командующего конного полка Гэллоуэя, кавалерийского подразделения северян, состоящего из перешедших на другую сторону южан. Предполагалось, что конный полк Гэллоуэя займется разведкой, передвигаясь по тропам Юга с той же уверенностью, как и люди Джеба Стюарта, но глупец Гэллоуэй привел их прямиком в сражение у Манассаса, где их перестрелял полк конфедератов. Билли Блайз знал, что Гэллоуэй мертв, и считал, что он заслужил смерти за то, что впутался в полноценное сражение. Он решил, что наверняка большая часть людей Гэллоуэя тоже погибла, но ему было плевать. Ему просто нужно было сбежать на север и найти какое-нибудь очередное комфортное местечко, где он мог бы остаться в живых до конца войны. А в этот день, считал Блайз, для тех южан, которые остались верны Союзу, начнется богатая пожива, и он не собирался лишать себя такой награды.

Но он также не намеревался попасть в тюрьму Конфедерации. Если пленения нельзя будет избежать, он собирался скинуть синий китель, натянуть серый и заболтать солдат. А потом он нашел бы другой путь обратно на север. Нужно было просто достаточно хитроумно всё спланировать, приложив немного сообразительности, и если ему будет сопутствовать удача, этого окажется достаточным, чтобы избежать встречи с тем множеством людей в южных штатах, которые мечтали затянуть веревку на пухлой шее Билли Блайза. Одну такую веревку уже почти для него приготовили в начале войны, и только благодаря отчаянной смелости Билли удалось ускользнуть от семьи той девушки и сбежать на север. Черт возьми, подумал он, дело не в том, что он мерзавец. Билли Блайз никогда не считал себя таковым. Может, немного резковат и любит хорошо провести время, но отнюдь не мерзавец. Просто сообразительнее большинства других, а ничто быстрее чужого ума не провоцирует зависть.

Он ободрал зубами початок и пожевал твердые зерна. Они оказались отвратительными на вкус, и он уже ощущал их действие в животе, но просто умирал с голоду и ему нужно было подкрепиться, чтобы продолжать путь. Черт возьми, решил он, в последние несколько недель всё шло наперекосяк! Ему не стоило связываться ни с майором Гэллоуэем, ни с армией янки. Нужно было отправиться далеко на север, скажем, в Нью-Йорк. Туда, где не звучали пушки. Туда, где можно сделать деньги и произвести впечатление на девушек.

В лесу послышался треск ветви, и Блайз замер. По крайней мере, попытался замереть, но ноги неконтролируемо тряслись, в животе бурчало от перевариваемой кукурузы, и он моргал, когда пот щекотал уголки глаз. Где-то вдалеке послышался голос. Молю Господа, чтобы это оказался северянин, подумал он, а потом поразился, с чего это янки проиграли все сражения. Билли Блайз поставил всё свое будущее на победу Севера, но каждый раз, когда федералисты встречались с солдатами в сером, они оказывались побежденными. Так просто не должно быть! Теперь северян снова отделали, и Билли Блайз жевал сырую кукурузу, одетый в мундир, который еще не высох после последнего ливня, что прошел два дня назад.

Заржала лошадь. Сложно было сказать, откуда исходил этот звук, и поначалу ему показалось, что из-за спины, но затем Билли услышал медленный стук копыт прямо перед собой и потому в замешательстве и очень осторожно высунул голову из листвы, пока не смог разглядеть всё кукурузное поле. У дальнего леса собрались густые тени, но внезапно через облака пробился яркий солнечный луч, и он увидел всадников. Северяне! Синие мундиры. От ножен, пряжек, упряжи и карабинов отражался солнечный свет, а потом мелькнули белые яблоки глаз, когда лошадь закатила глаза и фыркнула. Другая лошадь настороженно дернула ушами. Подозрительные кавалеристы остановились на краю кукурузного поля. Там была примерно дюжина всадников с карабинами наготове, все смотрели через поле куда-то слева от Билли, и их напряженные позы оставили его неподвижным. Что их обеспокоило? Он очень медленно повернулся, но ничего не разглядел. Были ли рядом мятежники? Над кукурузой порхала синешейка, и Билли решил, что ее яркие перья - хорошее предзнаменование, и уже готов был встать во весь рост и окликнуть кавалеристов, как вдруг их командир сделал знак рукой, и всадники пришпорили лошадей в кукурузу. Билли застыл. Один из кавалеристов убрал карабин в кобуру и вытащил из ножен саблю, и этот жест убедил Билли, что пока не время привлекать внимание всадников. Крикни он, и вместо ответа прилетит залп пуль минье, так что он просто смотрел, как лошади шумно продвигаются по негнущейся кукурузе.

Снова заржала лошадь, на сей раз звук шел определенно из-за спины Билли, и он тихо обернулся, раздвинув листву и всматриваясь в пестрые лесные тени. Он задержал дыхание, гадая, что происходит, и внезапно увидел движение в дальнем конце кукурузного поля, моргнул от попавшего в уголок глаза пота и заметил там лошадь. Одинокую лошадь без седока. Лошадь, которая явно нуждалась в привязи. Оседланную лошадь с поводьями, но без всадника. Лошадь для Билли Блайза, решил он, обдумывая, как безопаснее всего привлечь внимание нервных кавалеристов-янки, а потом внезапный винтовочный залп разорвал в клочья теплый вечер.

От страха Билли громко вскрикнул и резко сел на землю. Никто не услышал его крик, потому что лошади северян издали жуткое ржание. Этот звук вырвался из кукурузы, а потом раздался еще один залп и ненавистный вопль мятежников вместе с громким отдающим приказы голосом. Это была засада. Лошадь без седока оказалась наживкой, которая вытащила янки на длинное и узкое кукурузное поле, где за деревьями скрывались мятежники, и теперь всадники были либо мертвы, либо ранены, либо отчаянно пытались ускакать прочь. Снова раздался треск винтовок, и Билли увидел, как выгнул спину всадник в синем мундире, выпустив удила, а потом свалился со скачущей галопом лошади. Еще две лошади без седоков неслись на север, а один кавалерист бежал с болтающимися у ног ножнами. Два северянина, похоже, нашли укрытие в дальнем лесу, но кроме них от небольшого патруля янки в живых не осталось никого. Всё это заняло меньше минуты.

- Поймайте лошадей! - рявкнул кто-то. Янки в кукурузе звал на помощь отчаянным и наполненным болью голосом. Ржала лошадь, а потом резкий выстрел оборвал этот жалобный звук. Мятежники засмеялись, и Билли услышал стук перезаряжаемых винтовок. Мятежники, очевидно, ловили лошадей - ценный трофей для армии, испытывающей нехватку хороших скакунов, и Билли надеялся, что они этой наградой и удовольствуются, но потом офицер снова закричал.

- Поищите выживших! Осторожнее, но ищите как следует.

Билли выругался. Он подумывал пуститься наутек, но решил, что слишком слаб и не сможет состязаться с хорошо тренированными солдатами, а кроме того, производимый им шум заставит мерзавцев повернуть и устроить на него охоту, так что вместо этого он стянул голубой китель и надел поношенный серый, а потом затолкал предательскую синюю одежду глубоко в кусты, прикрыв ее толстым слоем прелых листьев. Он застегнул серый китель и ремень на поясе и стал ждать. Черт побери, подумал он, будь оно всё проклято, но в ближайшие несколько недель придется играть роль мятежника, пока он не найдет другой способ вернуться на север.

Шаги приблизились, и Билли решил, что пора играть свою роль.

- Вы южане? - громко спросил он. Шаги остановились. - Я Билли Тамлин! Билли Тамлин из Нового Орлеана, - крикнул он. С настоящим именем у него не было будущего, только не когда так много людей в Конфедерации хотели накинуть веревку на шею Билли Блайза. - Вы мятежники? - спросил он.

- Я не вижу тебя, - произнес голос без всякого выражения: без благосклонности, но и без враждебности, однако затем последовал явно враждебный звук взводимой винтовки.

- Я встаю, ребята, - ответил Билли, - очень медленно. Я прямо перед вами. - Билли встал и поднял руки вверх в знак того, что безоружен. На него смотрела парочка нечесаных мятежников, державших винтовки с примкнутыми к ним штыками. - Слава Всевышнему, ребята, - произнес Билли, - да святится имя его, аминь.

На обоих лицах читалась только настороженность.

- Как ты сказал, тебя зовут? - спросил один из мужчин.

- Капитан Билли Тамлин, ребята. Из Нового Орлеана, Луизиана. Я неделями скрывался и теперь очень рад вас видеть. Не против, если я опущу руки? - Билли начал опускать руки, но почерневшее дуло винтовки быстро заставило его снова их поднять.

- Скрывался? - спросил второй.

- Меня схватили в Новом Орлеане, - объяснял Билли с сильнейшим южным акцентом, - я был в плену на севере. Но я удрал, ясно? И здорово проголодался, ребята. Сойдет даже кусок галеты. Или щепотка табака. Не видал хорошего табака с того дня, как меня схватили.

Через час капитана Билли Тамлина представили подполковнику Неду Мейтленду, люди которого обнаружили беглеца. Полк Мейтленда расположился лагерем, и в вечерний воздух просачивался дымок сотен костров. Мейтленд, будучи учтивым и щедрым хозяином, гостеприимно предложил недавно сбежавшему пленнику жилистую куриную ножку, несколько сваренных вкрутую яиц и фляжку коньяку. К счастью, он не стал интересоваться подробностями мнимого пребывания Блайза в плену у северян, предпочтя обсуждать общих знакомых из числа выдающихся семей Нового Орлеана. Билли Блайз достаточно пробыл в Новом Орлеане, чтобы пройти эту проверку, особенно когда понял, что Мейтленд был менее осведомлен о городском обществе, чем он сам.

- Полагаю, - немного погодя произнес Мейтленд, - вам лучше сообщить в свою бригаду.

- Нельзя ли мне остаться здесь? - предложил Блайз. Мейтленд будет доброжелательным командующим, прикидывал он, и Легион будет находиться достаточно близко к янки, чтобы Блайз мог легко перейти линию фронта.

Мейтленд покачал головой. Он бы с удовольствием оставил Билли Тамлина в Легионе, поскольку большая часть нынешних офицеров, по его мнению, не соответствовала нужному уровню, но у него не было полномочий назначать нового капитана.

- Вы бы мне пригодились, - признал Мейтленд, - уверен. Похоже, все мы скоро двинемся на север, предстоит много сражаться, а у меня не хватает хороших офицеров.

- Вы вторгнетесь на Север? - поинтересовался Билли Блайз, ужаснувшись этой мысли.

- К северу отсюда нет ничего, кроме чужой земли, - иронично заметил Мейтленд, - прискорбно, но я не могу оставить вас в Легионе. Многое изменилось с тех пор, как вы были в плену, капитан. Мы больше не выбираем и не назначаем офицеров. Всем заведует военный департамент Ричмонда, полагаю, вы должны обратиться туда. По крайней мере, если вам нужно жалованье.

- Жалованье не помешало бы, - согласился Блайз и через час оказался в компании менее располагающего командира бригады. Полковник Гриффин Свинерд допрашивал Блайза о пребывании в плену недолго, но строже, чем Мейтленд.

- Где вас держали? - спросил он.

- В Массачусетсе, - ответил Блайз.

- Где конкретно? - допытывался Свинерд.

Блайз тут же растерялся.

- В Юнионе, - наконец ответил он, решив, что в каждом из штатов, хоть Соединенных, хоть Конфедеративных, должен быть городок под названием Юнион. - Во всяком случае, неподалеку, - нескладно добавил он.

- Мы должны благодарить Господа за ваше освобождение, - произнес Свинерд, и Блайз с готовностью согласился, затем сообразил, что должен упасть на колени, чтобы выразить благодарность. Он неуклюже опустился на колени и закрыл глаза, пока Свинерд благодарил Всевышнего за освобождение раба его, Билли Тамлина, из плена, после чего Свинерд сказал Билли, что старший офицер штаба бригады выдаст капитану Тамлину пропуск с разрешением представить рапорт в штаб армии.

- В Ричмонде? - спросил Блайз, абсолютно не огорчившись. В Ричмонде врагов, о которых он бы знал, у него не было, все его враги были дальше на юге, так что Ричмонд станет прекрасным местом отдыха на короткий промежуток времени. И по крайней мере, в столице Конфедерации он будет избавлен от кровопускания, которое, несомненно, последует, если Роберт Ли переведет эту с трудом собранную армию в рваной форме через Потомак, в тучные поля Севера.

- Вас могут послать в Ричмонд, - произнес Свинерд, - или назначить в здешний батальон. Решение зависит не от меня.

- Стараюсь быть полезным, насколько смогу, - лицемерно отозвался Билли Блайз. - Это все, о чем я молю, полковник, быть полезным. Билли Блайз делал то, что Билли Блайз делал лучше всего. Приспосабливался.

Глава третья

 - Вы говорите не как южанин, Поттер, - заявил капитан Деннисон, и трое других капитанов, ужинавших за столом, обвиняюще уставились на Старбака.

- Моя матушка была родом из Коннектикута, - пояснил Старбак.

- Сэр, - поправил Старбака Деннисон. Капитан Деннисон был сильно пьян, он даже чуть не уснул за мгновение до того, но теперь проснулся и злобно смотрел на Старбака через стол. - Я капитан, а ты кусок навоза, иначе именуемый лейтенантом. Называй меня сэр.

- Моя мама была родом из Коннектикута, сэр, - послушно ответил Старбак. Он играл роль незадачливого Поттера, но уже не получал от этого удовольствия. Порывистость, если не сказать, явное безрассудство заманило его в ловушку лжи, и он знал, что чем дольше остается в этой роли, тем труднее будет выйти из неё с достоинством, но Нат понимал, что ему нужно еще кое-что узнать, пока в лагерь "Ли" не прибыл настоящий лейтенант Поттер.

- Так ты впитал акцент матери вместе с молоком, а, Поттер? - вопрошал Деннисон.

- Полагаю, так оно и было, сэр.

Деннисон откинулся на спинку стула. Болячки на его лице влажно поблескивали в слабом свете плохих свечей, стоявших на обеденном столе с остатками ужина из жареной курицы, риса и бобов. На десерт предлагались столь любимые полковником Холбороу персике, хотя сам полковник отсутствовал. Полковник, отвезя Салли в город, видимо, остался там, чтобы бурно провести ночь, предоставив Старбаку разделить ужин с компанией четырех капитанов. В лагере было множество других офицеров, но они питались где-то еще, похоже, никто из них не хотел сносить оскорбления горстки офицеров, оставшихся с Желтоногими.

Что неудивительно, подумал Нат, даже те несколько часов, что он провел в лагере, подтвердили его худшие опасения. Солдаты Второго специального батальона были удручены и деморализованы, от дезертирства их уберегали только постоянное присутствие военной полиции и страх наказания. Сержанты противились назначению в батальон и развлекали себя мелкой тиранией, а батальонные офицеры, подобные Томасу Деннисону и его сподручным, никак не облегчали жизнь солдат. Батальоном заправлял сержант Кейз, и те, кто пользовался его расположением, процветали, а остальные страдали.

Старбак побеседовал с некоторыми из солдат, и они, считая его безобидным лейтенантом и к тому же человеком, который осмелился снять пленника Кейза с "коня", говорили без утайки. Некоторые, как спасенный Натом Кейтон Ротвел, хотели сражаться и расстроились, что Холборроу не собирался отправлять батальон на север, в армию Ли. Ротвел не был поначалу Желтоногим, но его отправили в Специальный батальон после обвинения в дезертирстве из своего полка.

- Я ушел, чтобы помочь семье, - объяснил он Нату, - мне нужен был всего лишь недельный отпуск, потому что жена была в беде, - добавил он.

- В какой беде? - спросил Старбак.

- Просто в беде, - отрезал Ротвел.

Он был крупным человеком крепкого сложения и напоминал Старбаку лейтенанта Ваггонера. Старбак подозревал, что в сражении Кейтон Ротвел хорошо себя покажет. Он знал, что еще пятьдесят таких, и батальон станет не хуже любого другого в армии Ли, но основная часть солдат была близка к мятежу от скуки и осознания того, что вся армия конфедератов их презирает. Они были Желтоногими, низшими из низших, и ничто так не подчеркивало этот статус, как то оружие, которое они получили.

Это оружие по-прежнему находилось на складе, но Старбак нашел висящий за дверью конторы ключ и отпер служивший арсеналом барак, где обнаружил ящики со старыми гладкоствольными ружьями. Старбак смёл с одного ружья пыль и поднял его. Оно выглядело неуклюжим, удерживающее ствол деревянное ложе от времени усохло, так что крепившиеся к нему крюки болтались. Он осмотрел затвор и разглядел штамп со словом "Виргиния", а под спусковым крючком было написано "Ричмонд, 1808". Поначалу, должно быть, оружие имело кремниевый замок, а через некоторое время его переделали в капсюльный, но несмотря на эти усовершенствования ружье оставалось ужасным. Эти старые ружья, произведенные для войны с британцами, не имели дульной резьбы, а значит, пуля не вращалась в полете, и потому ружьям не хватало точности винтовок. С пятидесяти шагов длинное ружье 1808 года могло оказаться столь же смертоносным, как и винтовка Энфилда, но на большем расстоянии оно было безнадежно неточным. Старбак видел во время сражений много солдат с такими старинными ружьями и жалел их, но совершенно точно знал, что во время летней кампании у северян захватили тысячи современных винтовок, и казалось просто немыслимым вооружать солдат этими музейными экспонатами. Подобное антикварное оружие служило сигналом, что Специальный батальон находится на задворках армии, но это было правдой, которую, вероятно, солдаты уже знали. Они никому не были нужны.

Сержант Кейз увидел открытую дверь арсенала и пошел на разведку. Его высокая фигура заполнила дверной проем, и в пыльном помещении стало темно.

- Ты, - решительно произнес он, увидев Ната.

- Я, - достаточно любезно подтвердил Нат.

- Вы любите совать нос, куда не следует, лейтенант, - произнес Кейз. Его угрожающая фигура маячила в пыльном помещении, а тусклые, безжалостные глаза смотрели на Старбака подобно глазам хищника, оценивающего свою добычу.

Старбак швырнул в сержанта ружье, швырнул достаточно сильно, чтобы вынудить Кейза отступить на шаг, когда он поймал оружие.

- Вы хотели воевать с янки с помощью вот этого, сержант? - спросил Нат.

Кейз повертел ружье в своей огромной правой руке, словно оно весило не больше стебля кукурузы.

- Не будут они воевать, лейтенант. Не годятся они для сражений. Вот почему и тебя к нам прислали, - маленькая голова Кейза дергалась взад-вперед на нелепой шее, когда он выплевывал свои оскорбления. - Потому что ты не годишься для сражений. Ты чертов пьяница, лейтенант, так что не надо говорить мне о сражениях, Ты понятия не имеешь, что это такое. Я был королевским стрелком, парень, настоящим солдатом, парень, и знаю военное дело и как сражаться, и знаю, что ты для этого не годишься, иначе не был бы здесь.

Кейз с силой отдернул ружье, попав Старбаку по рукам. Высокий сержант сделал шаг еще дальше вглубь арсенала, приблизив свой сломанный нос к Старбаку.

- И еще кое-что, парень. Еще раз воспользуешься своим званием, чтобы меня осадить, и я приколочу твою шкуру к дереву и поссу на тебя. А теперь положи ружье туда, где нашел, верни ключи от арсенала и вали на свое место.

Не сейчас, сказал себе Старбак, не сейчас. Еще не пришло время поставить Кейза на место, так что он послушно опустил ружье в ящик, смиренно протянул Кейзу ключ и пошел прочь.

Теперь, за ужином, Старбак опять стал предметом для насмешек, только на сей раз со стороны Томаса Деннисона и его приятелей, которые избрали своей мишенью человека, являвшегося, по их мнению, слабаком. Капитан Липпинкотт протянул Старбаку персик.

- Полагаю, вы предпочитаете бренди, Поттер, - сказал он.

- Полагаю, что да, - ответил Старбак.

- Сэр, - немедленно поправил его Деннисон.

- Полагаю, что да, сэр, - послушно повторил Старбак. Ему уже пришлось так долго играть роль идиота, что он решил не открывать свою истинную личность, но давалось ему это с трудом. Он велел себе успокоиться и еще недолго поиграть роль неудачника.

Липпинкотт подвинул свой стакан с бренди в сторону Старбака, чтобы тот осмелился его схватить, но Старбак не пошевелился.

- Конечно, можно сказать кое-что и в пользу пьянства, - заявил Липпинкотт, забрав стакан обратно, - вы наверняка всю службу проведете во сне. Лучше, чем околачиваться вокруг и валять дурака. Так ведь, Поттер?

- Так, - согласился Старбак.

- Сэр, - поправил Деннисон и икнул.

- Сэр, - повторил Старбак.

- Не могу сказать, что я не рад здесь находиться, - хмуро продолжил Липпинкотт, - но, черт побери, могли бы предоставить нам хоть какие-нибудь развлечения.

- В Ричмонде их полно, - беззаботно заметил Деннисон.

- Если есть деньги, - заявил Липпинкотт, - а у меня их нет.

Деннисон откинулся в кресле.

- Ты бы предпочел находиться в боевом подразделении? - спросил он Липпинкотта. - Тебя всегда могут перевести, если ты этого хочешь, Дэн. Скажу Холборроу, что ты жаждешь уехать.

Липпинкотт, человек с землистым цветом лица и жидкой бородкой, промолчал. Большую часть офицеров Желтоногих перевели либо на службу в гарнизоне, либо в военную полицию, но нескольких отправили на фронт, и эта судьба явно беспокоила оставшихся капитанов, хотя не Деннисона, чье кожное заболевание являлось достаточной причиной, чтобы избежать этой неприятной участи. Он осторожно дотронулся до одной из отвратительных язв на лице.

- Если бы доктора могли это вылечить, - произнес он тоном, который предполагал его уверенность в том, что болезнь неизлечима, - я бы пошел добровольцем на фронт.

- Ты говоришь о лекарстве, Том? - спросил Липпинкотт.

- Конечно, - рявкнул Деннисон. - Ты что, не можешь его унюхать?

Старбак и правда чувствовал какой-то лекарственный запах, и удивительно знакомый, едва различимый мерзкий запах его беспокоил, но Нат так и не смог его распознать.

- Что этоза лекарство, сэр? - спросил он.

Деннисон помедлил, размышляя, не слишком ли дерзок этот вопрос, но потом пожал плечами:

- Керосин, - ответил он.

Старбак нахмурился.

- Это что, стригущий лишай? - спросил он, а потом добавил, - сэр.

Деннисон фыркнул.

- Год в медицинском колледже и вы всё уже знаете, да? Не лезьте не в свое дело, Поттер, а советы я получу от настоящего доктора.

Липпинкотт взглянул на блестящие нарывы и поежился.

- У тебя-то проблем нет, Том, - с обидой произнес он, - но что если Старбак захочет, чтобы мы воевали? Холборроу не сможет держать нас здесь вечно.

- Холборроу - полковник, - сказал Деннисон, снова икнув, - а Старбак - майор, так что Холборроу получит, что хочет, а Старбак может обоссаться от злости. И черт возьми, - прибавил он возмущенно, - никто из нас не будет служить под командованием Старбака. Он чертов северянин, а я не буду выполнять приказы чертова северянина.

Картрайт, пухлый человек с обидой на лице и светлыми кудрявыми волосами, кивнул в знак согласия.

- Ты должен был принять командование вместо Мейтленда, - сказал он Деннисону.

- Я это знаю, ты знаешь, и Холборроу знает, - согласился Деннисон, неуклюже вытащил из кармана сигару и прикурил ее от ближайшей свечи. - И мистеру Старбаку придется это усвоить, - закончил он, когда сигара загорелась.

Пил, худой юноша, казавшийся лучшим среди этой малопривлекательной компании, вытер персиковый сок с гладковыбритого подбородка и покачал головой.

- Почему нам присылают Старбака? - спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно. - Наверное, хотят, чтобы мы отправились воевать. Иначе зачем его к нам присылать?

- Потому что этот сукин сын больше нигде не нужен, - рявкнул Деннисон, - и от него хотят избавиться.

- Он имеет определенную репутацию, сэр, - вмешался Старбак, наслаждаясь собой.

Темные глаза Деннисона изучали Старбака в мерцающем свете плавящихся свечей.

- Невелика должна быть репутация, чтобы произвести впечатление на пьяницу, - пренебрежительно заявил он, - и я не припоминаю, чтобы кто-нибудь приглашал вас к разговору, лейтенант.

- Простите, сэр.

Деннисон продолжал рассматривать Старбака и наконец ткнул в его сторону сигарой.

- Я вот что вам скажу, Поттер, жена у вас прехорошенькая.

- Полагаю, что так, сэр, - согласился Старбак.

- Очень-очень хорошенькая, - сказал Деннисон. - Достаточно хорошенькая, чтобы вскружить пару голов. Слишком хорошенькая для пропойцы вроде вас, не правда ли?

- Она весьма привлекательна, сэр.

- А вы пьяница, - заметил Деннисон, - а пьяницы не особо хороши, когда речь идет о даме. Понимаете, о чем я, Поттер? Пьяницы не созданы для этого, да? - Деннисон, и сам достаточно пьяный, засмеялся над своей остротой. Старбак выдержал взгляд капитана, но ничего не ответил, и Деннисон принял его молчание за трусость. - Знаете, где ваша хорошенькая жена проводит вечер, Поттер?

- Со своей кузиной Элис, сэр, - ответил Старбак.

- Или, может, ужинает с полковником Холборроу? - предположил Деннисон. - Полковник наверняка питает такие надежды. Надел лучший мундир, начистил сапоги и набриолинил волосы. Полагаю, он считает, что ваша Эмили может с благосклонностью отнестись к небольшому развлечению. Может, к петушиным боям?

Остальные капитаны захохотали в ответ на эту шутку, а Деннисон затянулся сигарой.

- И может, - продолжал он, - ваша Эмили пришла в такое отчаяние после того, как вышла за вас замуж, что даже скажет Холборроу "да". Как думаете, получится из нее матрас под одеялом Холборроу, Поттер?

Старбак промолчал, и Деннисон презрительно покачал головой.

- Вы просто жалкий кусок дерьма, Поттер, именно так. Бог знает, что эта девушка в вас нашла, но думаю, ей нужно открыть свои прелестные глаза, - он снова затянулся и уставился на Старбака. - Думаю, мне и самому стоит заглянуть к малютке. Вы не возражаете, лейтенант Поттер, если я выражу свое почтение вашей женушке? Моей коже пойдет на пользу целительное прикосновение женских рук.

Пил выглядел смущенным, но остальные капитаны улыбались. Оба были слабаками и наслаждались возможностью увидеть, как безжалостно насмехаются над еще более слабым человеком. Старбак откинулся в кресле, которое при этом заскрипело.

- И как вы оцениваете свои шансы с ней, сэр? - спросил он Деннисона.

Тот, похоже, удивился вопросу, но всё равно сделал вид, что его обдумывает.

- С красоткой вроде нее? У такого привлекательного парня вроде меня? О, я бы сказал, весьма приличные, лейтенант.

- По пятибалльной шкале, как вы их оцените, сэр? - настаивал Старбак. Два из пяти? Один? Три?

Деннисон нахмурился, не вполне понимая, идет ли разговор в нужном русле.

- Весьма приличные, я бы сказал, - повторил он.

Старбак печально покачал головой.

- Черт, сэр, я знаю Эмили, и Эмили никогда особо не нравились сифилитики и уроды вроде вас, сэр, прошу меня простить, сэр, но я не думаю, что у вас больше одного шанса из пяти. Хотя и этого-то много, учитывая, насколько она привлекательна, но вот насколько вы везучи? Вот в чем вопрос, не так ли, сэр? - он улыбнулся Деннисону, который не вернул улыбку. Никто из капитанов больше не улыбался, они уставились на Старбака, который вытащил револьвер Адамса, пока произносил эту речь, и ногтем вытащил четыре из пяти капсюлей из ячеек барабана. Он высыпал капсюли на пустую тарелку и снова посмотрел на Деннисона через пламя свечи. - Насколько вы удачливы, сэр? - спросил Старбак и направил вороненое дуло револьвера в испуганные глаза Деннисона, поставив курок в среднее положение, так чтобы барабан мог свободно вращаться. Он крутанул барабан, и ни один из капитанов не шевельнулся, когда револьвер издал серию мелких щелчков, которые прекратились, когда барабан остановился. Старбак отвел курок назад. - Один шанс из пяти, капитан, сэр, - сказал он, - так что давайте посмотрим, правильная ли ставка. Он нажал на спусковой крючок, и Деннисон тревожно подпрыгнул, когда курок попал по пустой ячейке. - Не в этот раз, сэр, - произнес Старбак.

- Поттер! - заорал Деннисон, но потом заткнулся, когда Старбак во второй раз поставил курок в среднюю позицию и крутанул барабан.

- Конечно, джентльмен вроде вас не удовлетворится первым отказом дамы, не так ли, сэр? - спросил Старбак и снова взвел курок, который издал два едва заметных щелчка. Старбак видел, что ячейка перед курком пуста, но никто за столом не знал, какая из них заряжена. Они видели лишь пули в ячейках барабана, но не брандтрубки в задней части. Старбак улыбнулся. - Итак, моя Эмили один раз вам отказала, капитан, но вы наверняка попросите ее во второй раз, не правда ли? У вас же манеры не как у козла, вы наверняка попросите во второй раз, - он выпрямил руку, словно рассчитывая на отдачу револьвера.

Картрайт потянулся за собственным револьвером, но Старбак тут же нацелил оружие на испуганное лицо, и Картрайт успокоился. Старбак перевел револьвер обратно на Деннисона.

- Вот и второй шанс, капитан, сэр. Дорогая Эмили, пожалуйста, приляг и сыграй для меня роль матраса. Давайте посмотрим, насколько вам повезет во второй раз., капитан, - он снова нажал на спусковой крючок, и Деннисон вздрогнул, когда пустой щелчок громким эхом прокатился по комнате. Старбак немедленно крутанул барабан в третий раз и выпрямил руку.

- Вы безумны, Поттер, - сказал Деннисон, внезапно протрезвев.

- И к тому же трезв, - добавил Старбак, потянувшись левой рукой за бренди Картрайта и выпив его одним глотком. - А когда напьюсь, стану еще более безумным, так каковы ваши шансы с моей женой, капитан, как по-вашему? Вы собираетесь спросить ее в третий раз, не доставит ли она удовольствия себя оседлать?

Деннисон подумывал достать собственный револьвер, но тот был застегнут в кобуре, и капитан знал, что не имеет ни единого шанса выхватить оружие до того, как пуля мелькнет через пламя свечи и раздробит ему череп. Он облизал губы.

- Я думаю, у меня нет шансов, лейтенант, - ответил он.

- Я тоже так думаю, капитан, и еще я думаю, что вы должны передо мной извиниться.

Деннисон поморщился при этой мысли.

- Можете идти к черту, Поттер, - с вызовом ответил он.

Старбак нажал на спусковой крючок, немедленно отвел курок в среднее положение и крутанул барабан в четвертый раз. Когда он остановился, Старбак взвел курок, и на сей раз увидел, что единственный капсюль ждет удара курка. Он улыбнулся.

- Три раза вам повезло, капитан, но надолго ли хватит вашей удачи? Я жду извинений.

- Я прошу прощения, лейтенант Поттер, - выдавил Деннисон.

Старбак поставил курок на место, засунул Адамса в кобуру и встал.

- Никогда не начинайте дело, которое не сможете закончить, капитан, - сказал он, наклонился и взял заполненную наполовину бутылку бренди. - Полагаю, это я смогу закончить, хотя и без компании. Теперь вы можете приятно побеседовать.

И вышел из комнаты. 

***
 В Вашингтоне стояла душная и дождливая ночь, и ни одно дуновение ветерка не прогнало густую вонь от размокшего мусора, скопившегося в южном конце Семнадцатой улицы, лишь в нескольких ярдах от шатров госпиталя, установленных в форме эллипса. Сточные воды Бухты Убийц[88] добавляли собственное зловоние к воздуху над столицей Севера, которая была более обычного наводнена военными. Эти люди отправились с армией Джона Поупа на Ричмонд, но вместо этого Роберт Ли отогнал их назад от берегов Булл-Ран, и теперь они устроили полевые лагеря внутри кольца укреплений Вашингтона и толпились в тавернах столицы.

Молодой офицер-кавалерист спешил по Пенсильвания-авеню к пересечению с Семнадцатой улицей, где снял широкополую шляпу, чтобы посмотреть наверх, на уличный фонарь. В Вашингтоне на каждом перекрестке на стекле фонарей черной краской писали название улицы, весьма остроумное решение, и как только молодой человек убедился, что находится в нужном месте, он направился по Семнадцатой до трехэтажного кирпичного здания, окруженного густыми деревьями. Уличные фонари показывали то место, где торец здания упирался в переулок и ступени вели к охраняемой двумя часовыми в синих мундирах двери, и когда юноша представился, ему велели идти назад, к входу в сад со стороны Пенсильвания-авеню. Он спустился обратно и нашел проход, ведущий между темнеющими в ночи деревьями к впечатляющему портику с шестью массивными колоннами, за которым скрывалась небольшая дверь, охраняемая четырьмя синемундирниками. Газовые фонари освещали желтым портик и поджидающий владельца экипаж.

Пробило девять часов, когда кавалеристу позволили войти в прихожую, где очередной часовой спросил его имя.

- Фалконер, - ответил юноша. - Капитан Адам Фалконер.

Часовой сверился со списком, нашел имя Адама и велел ему оставить саблю в ножнах на подставке для зонтиков, а потом подняться на один лестничный пролет, повернуть налево и идти до самого конца коридора, где он найдет дверь, помеченную именем человека, который его вызвал. Часовой отбарабанил указания и вернулся к чтению "Ивнинг Стар", где объявлялось, что генерал-майор Джордж Макклелан вновь назначен командующим армии северян.

Адам Фалконер поднялся по лестнице и прошел по длинному мрачному коридору. Здание принадлежало Военному департаменту и было средоточием всех военных усилий Севера, но в этих темных проходах не чувствовалось никакой спешки, а шаги Адама отдавались так одиноко, словно он шел по заброшенному склепу. Основная часть окошек над дверями контор была темной, хотя в конце коридора виднелся огонек, и в этом тусклом свете Адам увидел имя "Полк. Торн", написанное белыми буквами на черной двери. Он постучал и получил приглашение войти.

Он оказался в неожиданно просторной комнате с двумя высокими окнами, закрытыми как от дождя, так и от мошкары, которая билась о ставни. Стены комнаты были увешаны картами, у окна стоял большой стол, а две маленьких конторки занимали остальную часть комнаты. Все столы были завалены бумагами, растекающимися по стульям и деревянному полу. Под высоким потолком шипели две чугунные газовые лампы, а между окон гулко тикали напольные часы. В комнате стоял высокий мужчина в мундире с прямой, как телеграфный столб, спиной, рассматривая видневшиеся над деревьями освещенные окна Белого дома.

- Фалконер, так? - спросил он, не повернувшись от окна.

- Да, сэр.

- Меня зовут Торн. Лайман Торн. Полковник Лайман Торн.

У него был грубоватый и очень низкий, почти сердитый голос, а его лицо, когда он резко повернулся к Адаму, вполне соответствовало голосу, потому что Торн оказался сухопарым человеком с седой бородой и горящими глазами, а загорелые щеки покрывали глубокие морщины. Больше всего выделялись совершенно белые волосы, густые и длинные, находящиеся в достаточном беспорядке, чтобы придавать Торну вид бородатого двойника Эндрю Джексона[89]. Полковник держался гордо и прямо, хотя при ходьбе припадал на правую ногу, а значит, по всей видимости, получил ранение в левую. Он некоторое время рассматривал Адама, а потом снова отвернулся к окну.

- В последние два дня в Вашингтоне празднуют, - прорычал он.

- Да, сэр.

- Макклелан вернулся! Джона Поупа отстранили, а новому Наполеону снова отдали командование армией, так что Вашингтон празднует, - Торн сплюнул в латунную плевательницу и взглянул на Адама. - Вы не отмечаете это назначение, юный Фалконер?

Адам был ошарашен вопросом.

- Я не думал об этом, сэр, - наконец неуклюже заявил он.

- А я не праздную, юный Фалконер. Боже ты мой, вовсе нет. Мы дали Макклелану сотню тысяч солдат, переправили его на Виргинский полуостров и приказали взять Ричмонд. И что он сделал? Пошел на поводу у своих страхов. Просто нес всякую чушь, вот что он делал, болтал ерунду! Дрожал, пока мятежники наскребли кучку отвратительных солдат и выпихнули его обратно к морю. А теперь эта размазня снова наш главнокомандующий, и вы знаете почему, юный Фалконер? - вопрос, как и остальные слова Торна, был направлен скорее в сторону окна, чем Адаму.

- Нет, сэр.

- Потому что больше некому командовать. Потому что во всей великой республике мы не можем найти лучшего генерала, чем малыш Джордж Макклелан. Ни единого! - Торн снова сплюнул. - Я признаю, что мы можем вымуштровать войска, но при этом не знаем, как они должны воевать, не знаем, как ими командовать. Этот человек - просто плут! - Торн рявкнул последнее слово и резко повернулся, снова посмотрев на Адама. - Где-то в республике есть человек, который сможет разбить Роберта Ли, но положа руку на сердце, могу сказать, что мы его пока не нашли. Но найдем, Фалконер, найдем, и тогда сотрем в пыль так называемую Конфедерацию, камня на камне от нее не оставим. Камня на камне. Но пока мы его не нашли, наш долг - нянчиться с новым Наполеоном. С помощью кнута и пряника мы должны научить его не бояться призраков и не воображать врагов там, где их нет. Короче говоря, мы должны отнять его от груди Пинкертона. Вы знаете Пинкертона?

- Слышал о нем, сэр.

- Чем меньше слышали, тем лучше, - огрызнулся Торн. - Пинкертон даже не военный! Но Макклелан верит ему, и в то самое время, как мы с вами стоим и беседуем, Пинкертон вновь становится главой всего разведуправления. Он командовал им на полуострове, и что из этого вышло? Он выдумал мятежников из ниоткуда. Он заявил новому Наполеону, что там сотни тысяч людей, когда на самом деле была кучка голодных бродяг. Пинкертон проделает это снова. Помяните мои слова, Фалконер. Не пройдет и недели, как нам скажут, что у Ли двести тысяч солдат, и малыш Макклелан не осмелится атаковать из страха потерпеть поражение. Мы снова будем болтать всякие глупости, бояться, и пока мы все ссым в штаны, Роберт Ли нападет. Вас не удивляет, что Европа смеется над нами?

- Разве, сэр? - пробормотал Адам, придя в замешательство от этой тирады.

- Смеется, Фалконер, смеется. Американскую гордость посрамил мятеж, мы кажемся беспомощными, и европейцам это нравится. Они это скрывают, но если Роберт Ли уничтожит Макклелана, тогда, полагаю, мы увидим на Юге европейские войска. Французы с радостью бы присоединились, но они не двинутся без решения Британии, а Британия не вступит в игру, пока не увидит, чья сторона побеждает. Вот поэтому-то Роберт Ли и атакует нас, Фалконер. Глядите! - Торн подошел к карте восточного побережья, висевшей позади его стола. - Мы трижды пытались захватить Ричмонд. Трижды! И каждый раз нас разбивали. Ли контролирует всю Северную Виргинию, так что же помешает ему двинуться дальше на север? Сюда, Фалконер, в Мэриленд, а может, и еще дальше, в Пенсильванию. - Полковник продемонстрировал эту угрозу, проведя по карте рукой. - Он заберет наш богатый урожай для своих голодающих солдат, разобьет Макклелана и покажет европейцам, что мы не в состоянии защитить собственные земли. К весне, Фалконер, на стороне Конфедерации будет маршировать сто тысяч европейских солдат, и что мы тогда будем делать? Вести мирные переговоры, конечно же, и республика Вашингтона и Джефферсона просуществует всего восемьдесят лет, а следующие восемьдесят чудовищно ослабят Северную Америку, Фалконер, - Торн склонился над столом и пристально посмотрел на Адама. - Нельзя, чтобы Ли победил, Фалконер. Нельзя, - авторитетно заявил полковник, словно Адам был лично ответственен за спасение республики.

- Да, сэр, - ответил Адам и понял, что это был слабый ответ, но его заворожил напор Лаймана Торна. По лицу Адама струился пот. Ночь была душной, и дождь не избавил от влажности, а от горящих газовых ламп в комнате стояла удушающая жара.

Полковник указал Адаму на кресло, затем сел сам и зажег сигару от пламени настольного рожка, от которого тянулся длинный резиновый провод к ближайшей газовой люстре. Как только сигара разгорелась, он отодвинул рожок и бумаги в сторону, откинулся на спинку кресла и вытер лицо, словно неожиданно устал.

- Вы ведь скалаваг, так? - поинтересовался он.

- Да, сэр, - ответил Адам. Скалавагом назывался южанин, сражавшийся за Север, в противоположность перебежчикам.

- И три месяца назад вы были мятежником и служили в штабе Джонсона, я прав? - продолжал Торн.

- Да, сэр.

- И в то время, Фалконер, наш новый Наполеон маршировал в сторону Ричмонда. Нет, это неверный глагол. Он подползал к Ричмонду, пока сыщик Пинкертон, - язвительно произнес Торн, - убеждал малыша Джорджа, что у мятежников двести тысяч солдат. Вы отправили донесение, которое бы опровергло это заблуждение, но оно не дошло. Какой-то умный засранец с той стороны подменил вашу депешу своей, и Ричмонд выжил. Я чуть не поймал того засранца, Фалконер, я даже сломал ногу, но у меня ничего не вышло, - полковник скривился и затянулся сигарой. В комнате повис дым как от винтовочного выстрела.

- В то время, Фалконер, - продолжил Торн, - я работал в департаменте генеральной инспекции. Выполнял работу, которую никто не хотел делать. Теперь у меня более высокий пост, но от этого не стало больше сторонников, чем когда я инспектировал отхожие места или выяснял, зачем нужно столько канцелярских служащих. Но сейчас, Фалконер, у меня есть власть. Не у меня, а у моего хозяина, который живет в том доме, - он ткнул сигарой в сторону Белого Дома. - Вы понимаете меня?

- Думаю, да, сэр.

- Президент, Фалконер, полагает, как и я, что этой армией в основном управляют кретины. Армия, разумеется, считает, что страной правят дураки, возможно, и те, и другие правы, но сейчас, Фалконер, я бы поставил свои деньги скорее на дураков, чем на кретинов. Официально я всего лишь офицер связи, но на деле, Фалконер, я ставленник президента в армии. Моя задача - не допустить, чтобы кретины стали еще слабоумнее. Мне нужна ваша помощь.

Адам промолчал, не из-за того, что не хотел помочь, а потому что его удивил Торн и его слова. К тому же они приободрили Адама. Север, несмотря на всю свою мощь, казалось, беспомощно барахтался на фоне энергичности мятежников, и Адам считал это бессмысленным, но наконец появился человек, сила которого была под стать вызывающему поведению врага.

- Вам известно, Фалконер, что ваш отец стал заместителем военного министра Конфедерации? - спросил Торн.

- Нет, сэр.

- Что ж, теперь знаете. Со временем, возможно, это пригодится, но не сейчас, - Торн притянул к себе лист и повалил стопку бумаг, упавших рядом с газовым рожком. Загорелся уголок бумаги, который Торн энергично загасил, словно всё время занимался тушением случайных возгораний. - Вы покинули Конфедерацию три месяца назад и вступили в отряд Гэллоуэя? - спросил он, вычитывая сведения из выбранного им документа.

- Да, сэр.

- Он был достойным человеком, этот Гэллоуэй. Выдвинул пару блестящих идей, за что, конечно, эта армия оставила его без солдат и средств. Но с его стороны было чертовски глупо ввязываться в сражение. Предполагалось, что вы разведчики, а не ударные войска. Гэллоуэй погиб, верно?

- Боюсь, что так, сэр.

- А его заместитель пропал, может быть, мертв, а, может, в плену. Как его звали?

- Блайз, сэр, - резко сказал Адам. Он никогда не любил и совсем не доверял Билли Блайзу.

- Значит, отряд Гэллоуэя, как я понимаю, приказал долго жить, - произнес Торн. - Вам там нечего делать, Фалконер. Вы женаты?

Адама удивил этот неожиданный вопрос.

- Нет, сэр, - покачал он головой.

- Совершенно правильно. Ранняя женитьба - это ошибка, - Торн на мгновение смолк. - Я сделаю вас майором, - резко произнес он, затем жестом оборвал поток неуклюжих благодарностей Адама. - Я повышаю вас не потому, что вы этого заслуживаете, я еще этого не знаю, но если будете работать, вас будут без конца изводить безмозглые штабные офицеры, а чем выше чин, тем менее оскорбительными будут нападки.

- Да, сэр, - промолвил Адам.

Торн затянулся сигарой и посмотрел на Адама. Ему понравился его облик. Майор Адам Фалконер был молодым светловолосым человеком с бородкой и квадратным, заслуживающим доверия лицом. Торн знал, что Адам инстинктивно поддерживал Союз и был честен, но, быть может, размышлял полковник, эти качества не подходили для такого дела. Может, ему нужен был бродяга, но выбор зависел не от Торна.

- Итак, что вы должны делать, Фалконер? Я расскажу, - он снова встал и начал расхаживать взад и вперед позади стола. - У нас сотни приверженцев во вражеском тылу, но от большей части нет никакого толку. Они видят проходящий мимо полк мятежников и приходят в такой ужас от длины колонны, что сообщают о десятке тысяч солдат, когда на самом деле видели только тысячу. Они отправляют донесения, сыщик Пинкертон умножает это число на три, у малыша Джорджа подкашиваются ноги, и он просит прислать к нему еще один армейский корпус. Вот так мы и ведем эту войну, Фалконер.

- Да, сэр, - ответил Адам.

Торн поднял оконную раму, чтобы выпустить из комнаты сигарный дым. В комнату проникла вонь городской канализации и рой мошек, обреченно полетевший к желто-синим огонькам газовых рожков.

- Но у меня есть горстка собственных агентов, и один из них очень ценен, - Торн снова повернулся к Адаму. - Он ленив, и я уверен, что его преданность Северу - всего лишь циничный расчет касательно итогов войны, но он может сообщить нам планы мятежников, все! Сколько? Где? Когда? То же самое, что попытались сделать вы на полуострове. Но он робок. Его патриотические чувства не настолько велики, что он не боится того, что мятежники накинут ему пеньковую петлю на шею, поэтому он осторожен. Он будет отправлять нам донесения, но используя только собственные средства. Он не станет рисковать жизнью, пытаясь пересечь линию фронта, но сказал, что я могу послать к нему курьера, который возьмет на себя этот риск, настояв на том, чтобы это был человек, которому он может доверять, - Торн остановился, чтобы затянуться сигарой, а потом ткнул ею в Адама. - Он назвал вас.

Адам промолчал. Он пытался представить того, кто подходил под описание Торна, того, кого Адам хорошо знал в родной Виргинии, но не смог подобрать ни лица, ни имени из своих спутанных воспоминаний. На мгновение ему показалось, что это его отец, но он отогнал эту мысль. Отец никогда бы не предал Виргинию, как сделал Адам.

- Могу я узнать... - начал Адам.

- Нет, - перебил его Торн, - Я не назову его имени. Оно вам и не нужно. Если получите донесение, тогда, возможно, поймете, кто это, но сейчас вам это не поможет. По правде говоря, Фалконер, я не знаю, что вам поможет. Знаю только, что один слабый человек из Конфедерации сказал мне, что будет передавать донесения вам, всё остальное - загадка, - Торн развел руки в знак своего недовольства неудобными и непонятными условиями, которые он описал. - Я не знаю, как мой агент вас найдет. Я не могу понять, как вы найдете его. Он не станет рисковать, а вам придется. Могу сказать только одно. Неделю назад я отправил этому человеку послание с требованием найти любой предлог, чтобы попасть в штаб-квартиру Ли, и у меня нет причин думать, что он ослушается. Ему это не понравится, но он сделает то, о чем я прошу. Он будет держаться ближе к штабу Ли, а вы будете держаться ближе к штабу Макклелана. Малыш Джордж сочтет вас помехой, но у вас будут бумаги, говорящие, что вы работаете на генеральную инспекцию и готовите отчет об эффективности сигнальной системы армии. Если малыш Джордж попытается вам помешать, сообщите мне, и я вас спасу.

Торн на мгновение замялся, внезапно обеспокоенный беспомощностью своих действий. Он сказал Адаму правду, но не сообщил, насколько шаткой была вся затея. Несколько недель назад его человек в Ричмонде назвал ему Адама как надежного курьера, но не в связи с этим планом, и сейчас, находясь в совершенном отчаянии, Торн нанимал Адама в надежде, что его упрямый агент-южанин каким-то образом узнает о планах Ли и сообщит их Адаму. Шансы на успех были ничтожны, но надо было что-то делать, чтобы нейтрализовать пораженческие донесения Пинкертона и предотвратить ужасающую перспективу победы южан, которая побудит проклятых европейцев приехать и сплясать на развалинах Америки.

- У вас есть хорошая лошадь? - спросил Торн Адама.

- Очень хорошая, сэр.

- Вам понадобятся деньги. Вот, - он вытащил из ящика стола сумку с монетами. - Золото Соединенных Штатов, Фалконер, его хватит, чтобы подкупить мятежников и, возможно, чтобы избежать беды. Полагаю, хотя это лишь догадка, что мой человек пошлет вам весточку, сообщив, когда покинет место своего расположения. Это место будет находиться глубоко в тылу врага, Фалконер, так что вам понадобится хорошая лошадь и способность подкупить любого мерзкого мятежника, который будет вам досаждать. Завтра утром вы отправитесь в лагерь на острове Аналостин и встретитесь с капитаном Бидвеллом. Он расскажет вам всё, что вам понадобится относительно языка сигнальщиков, чтобы вы смогли со знанием дела разговаривать с малышом Джорджем о телеграммах и флажках. А потом вы последуете за малышом Джорджем и будете ждать сообщения. Возьмите с собой золото. Это всё.

Адам, хоть разговор и был явно окончен, медлил. У него осталось много вопросов, но резкость Торна не придавала ему мужества, чтобы их задать. Полковник открыл чернильницу и начал писать, так что Адам просто подошел к столу и поднял тяжелую сумку, и лишь когда он спустился в прихожую и застегивал ремень с саблей, ему пришло в голову, что Торн так и не спросил, хочет ли он рискнуть своей жизнью, пересекая линию фронта.

Но, может, Торн уже знал ответ. Адам был патриотом, и ради столь любимой им страны мог пойти на любой риск, и потому по требованию шпиона отправится навстречу предательству и будет молиться за победу. 

***
 Старбак принес бренди в контору, запер дверь и положил заряженный револьвер Адамса рядом с собой. Он слышал, как вернулся Холборроу, а потом четыре капитана отправились в свои постели наверху, и через некоторое время Нат заснул, но опасался мести капитана Деннисона, и потому спал урывками, хотя к тому времени, как горны нестройными голосами протрубили подъем, Старбак дремал и при этом звуке резко пробудился. Вид невыпитой бутылки бренди напомнил ему о стычке прошлым вечером, и он позаботился о том, чтобы засунуть револьвер за пояс, перед тем как пройти через весь дом к заднему двору, где он окатил себя ведром воды. Бунтующий Люцифер глядел на него из кухонной двери.

- Мы уедем через час или около того, - сказал ему Старбак. - Возвращаемся в город.

- Хвала небесам.

- Принеси мне кофе и воду для бритья, хорошо? И хлеб.

Вернувшись в бывшую контору Мейтленда, Старбак пробежал глазами бумаги, чтобы отыскать все полезные сведения о батальоне. Он решил, что в этот день откроет свою истинную личность, но только после того как выторгует взамен на найденные сведения кой-какую пользу для себя, а для этого ему понадобится тот, кто умеет торговаться. Ему нужен был адвокат, Бельведер Дилейни, и потому он провел рассветные часы, составляя длинное письмо Дилейни. Письмо помогло ему привести мысли в порядок. Он решил, что отправит с письмом Люцифера, а потом тот сможет подождать в квартире Салли. Составление письма заняло почти добрый час, но наконец с ним было покончено, и он позвал Люцифера. С побудки прошло немало времени, но в большом доме никто еще и не пошевелился. Похоже, ни Холборроу, ни четверо капитанов батальона не были ранними пташками.

Дверь за спиной Старбка отворилась.

- Можем идти, - произнес он, не поворачивая головы.

- Сэр? - раздался робкий голос в ответ.

Старбак резко повернулся. В дверях стоял не Люцифер, оттуда высунулось маленькое встревоженное личико, окруженное длинными каштановыми кудряшками. Старбак уставился на девушку, а та рассматривала его с явным ужасом в глазах.

- Мне сказали... - начала она, но запнулась.

- Да?

- Мне сказали, что лейтенант Поттер здесь. Мне сказал сержант, - девушка снова замолчала. Старбак услышал, как внизу Холборроу приказывает рабу принести ему воды для бритья.

- Проходите, - сказал Старбак. - Пожалуйста, проходите. Могу я взять ваш плащ?

- Я не хочу доставлять неприятности, - ответила девушка. - В самом деле не хочу.

- Дайте мне ваш плащ. Садитесь, прошу вас. Это кресло подойдет. Могу я узнать ваше имя, мэм? - Старбак чуть не назвал ее мисс, но увидел блестящее на левой руке дешевое обручальное кольцо.

- Я Марта Поттер, - очень тихо произнесла она. - Я не хочу никаких неприятностей. Правда не хочу.

- Вы их и не доставите, мэм, совершенно, - заверил Старбак.

Он подозревал, что это и есть настоящая миссис Поттер с той секунды, когда каштановые кудряшки робко появились в дверном проеме, и боялся, что настоящий лейтенант Поттер находится где-то неподалеку. Это станет досадной помехой, потому что Старбак собирался открыть свою подлинную личность в нужное время, а не под принуждением обстоятельств, но он скрыл свою тревогу, когда Марта боязливо примостилась на краешек кресла. На ней было домотканое платье, вывернутое наизнанку, так что нижняя юбка превратилась в верхнюю, чтобы скрыть изношенность материи. Светло-коричневое платье было сшито аккуратно, а шаль, хотя и потрепанная, - тщательно вычищена.

- Мы вас ждали, мэм, - сказал Старбак.

- Правда? - удивилась Марта, словно раньше никто не оказывал ей такой любезности. - Просто... - начала она и замолчала.

- Да? - попытался подбодрить ее Старбак.

- Он здесь? - с нетерпением спросила она? - Мой муж?

- Нет, мэм, его здесь нет, - ответил Старбак, и Марта начала всхлипывать. Слезы не были демонстративными, она плакала тихо, и эти молчаливые рыдания смутили Старбака. Он попытался нащупать в кармане кителя носовой платок, но не обнаружил его, как и не смог найти в конторе ничего подходящего, чтобы вытереть слезы. - Может быть, кофе, мэм? - предложил он.

- Я не хочу доставлять неприятности, - ответила она сквозь приглушенные рыдания, пытаясь промокнуть слезы бахромчатым краем шали.

Появился Люцифер, готовый к отъезду в Ричмонд. Старбак жестом велел ему выйти.

- И принеси нам кофе, Люцифер, - крикнул он ему вслед.

- Да, лейтенант Поттер, - отозвался тот из прихожей.

Девушка дернула головой.

- Он... - начала она и остановилась. - Неужели я? - опять попыталась она и снова разразилась слезами.

- Мэм, - Старбак сел напротив и наклонился к ней. - Вы знаете, где ваш муж?

- Нет, - зарыдала она. - Нет!

Он постепенно вытянул из худощавой девушки ее историю. Люцифер принес кофе и присел в углу конторы, своим присутствием постоянно напоминая Старбаку об обещании покинуть ненавистное место. Марта вытерла слезы рукавом, глотнула кофе и поведала печальную историю, как она выросла в маленькой деревушке Гамбург, штат Теннеси, в нескольких милях к северу от границы со штатом Миссисипи.

- Я сирота, сэр, - сказала она Старбаку, - меня воспитывала бабушка, но прошлой зимой она почувствовала недомогание и умерла на Рождество.

После чего, по словам Марты, ее отправили работать в одну семью в Коринфе, что в штате Миссисипи.

- Но я была там несчастна, сэр. Они плохо со мной обращались, действительно плохо. Хозяин, сэр, он... - она запнулась.

- Могу себе представить, - произнес Старбак.

Она шмыгнула носом и рассказала, как в мае в город вернулись войска мятежников и она повстречалась с Мэтью Поттером.

- Он так красиво говорил, сэр, так красиво, - сказала она. Брак с Поттером показался ей сбывшейся мечтой, как и побег от злобного нанимателя, так что через несколько дней после знакомства Марта стояла в гостиной дома баптистского священника, обвенчавшись с военным.

Потом она обнаружила, что ее новоиспеченный муж - пьяница.

- В первые несколько дней он не пил, сэр, но это потому, что все запасы спиртного заперли. А потом он где-то нашел выпивку и уже не останавливался. Он не так уж плохо себя вел выпивши, сэр, не как некоторые. В смысле, он никого не бил, когда был пьян, просто так и не протрезвел. Полковник Хардкасл вышвырнул его из полка за пьянство, и я не могу его в этом винить, но Мэтью на самом деле неплохой человек.

- Но где же он, мэм? - спросил Старбак.

- В том-то и дело, сэр, - она снова зарыдала, но смогла продолжить.

После того, как Поттера выгнали из Третьего миссисипского пехотного батальона, он воспользовался небольшими сбережениями Марты, чтобы добраться до своего дома в Джорджии, где его отец отказался принять как Поттера, так и его новую жену.

- Некоторое время мы пробыли в Атланте, сэр, а потом его папенька велел нам отправиться сюда и повидаться с полковником Холборроу. Он выслал денег, чтобы сюда добраться, сэр, с его стороны это был воистину христианский поступок. Мы с Мэтью приехали сюда три дня назад, и с тех пор я его не видела.

- Так он пьет где-то в Ричмонде? - сухо предположил Старбак.

- Полагаю, что так, сэр.

- Но где вы остановились? - поинтересовался Старбак.

- В пансионе у миссис Миллер на Благотворительной улице, только миссис Миллер говорит, что комнаты - никакая не благотворительность, если вы меня поняли, и если мы не заплатим к утру, она меня вышвырнет, сэр, вот я и пришла сюда. Но я не хочу доставлять неприятности, - она выглядела так, словно вот-вот снова расплачется, но вместо этого нахмурилась. - Вы ведь не полковник Холборроу, сэр?

- Нет, мэм, - Старбак помедлил и одарил Марту улыбкой, которая с его точки зрения, должна была ее приободрить.

Она ему нравилась, частично потому, что выглядела такой хрупкой и робкой, а частично, виновато признался он себе, потому что под маской страданий скрывалась удивительная красота. А кроме того, как он подозревал, в ней была та упрямая твердость, которая, вероятно, ей бы понадобилась, чтобы пережить брак с Мэтью Поттером.

- Я ваш друг, мэм, - сказал он ей. - Поверьте. Я притворялся вашим мужем и делал его работу, чтобы он не попал в беду. Понимаете? Но теперь нам нужно его разыскать.

- Аллилуйя, - пробормотал Люцифер.

- Вы делали его работу, сэр? - спросила Марта, не веря, что кто-то мог быть так добр к ее никчемному мужу.

- Да, - ответил Старбак. - А теперь мы все выберемся отсюда и найдем Мэтью. А если кто-нибудь с нами заговорит, мэм, то прошу вас молчать. Обещаете мне это?

- Да, сэр.

- Тогда пойдемте, - Старбак протянул Марте ее тонкий плащ, собрал бумаги, помедлил, дабы убедиться, что за дверью никого нет, и повел Люцифера и Марту через прихожую и веранду. День обещал быть жарким и солнечным. Старбак поспешил к ближайшему бараку, надеясь ускользнуть, не попадаясь никому на глаза, но со стороны дома его окликнули:

- Поттер!

Марта вскрикнула, и Старбаку пришлось ей напомнить об обещании молчать.

- Оставаятесь здесь, - сказал он, - вы оба.

Потом он развернулся и пошел обратно к дому.

Окликнул его капитан Деннисон, который теперь перепрыгивал через ступеньки крыльца. Капитан выглядел так, словно его подняли с постели - без кителя и натягивая на плечи ярко-красные подтяжки, спеша в сторону Старбака.

- Вы мне нужны, Поттер, - заявил он.

- Похоже, вы меня нашли, - сказал Старбак, вставая перед сердитым капитаном.

- Обращайтесь ко мне "сэр", - теперь Деннисон стоял совсем рядом со Старбаком, так что запах мази, которую капитан накладывал на покрытое болячками лицо, был почти непереносимым. Это был какой-то кисловатый запах, но не керосин, и внезапно Старбак его опознал, и вместе с рвотным позывом на него нахлынули воспоминания о ричмондской тюрьме. - Обращайтесь ко мне "сэр", - повторил Деннисон, ткнув Старбаку пальцем в грудь.

- Да, сэр.

Денисон поморщился.

- Прошлой ночью вы мне угрожали, Поттер.

- Правда, сэр?

- Правда, черт возьми. Так что либо вы немедленно вернетесь в дом и извинитесь перед лицом остальных офицеров, либо вам придется столкнуться с последствиями.

Старбак сделал вид, что обдумывает варианты, и пожал плечами.

- Полагаю, я предпочитаю последствия, капитан, сэр.

Деннисон мрачно усмехнулся.

- Вы жалкий глупец, Поттер, просто глупец. Вот и прекрасно. Знаете Кровавый ручей?

- Смогу его найти, сэр.

- Найдете его сегодня в шесть, Поттер, если потрудитесь спросить кого-нибудь, где в Ричмонде проводят дуэли. У Кровавого ручья, у подножия холма Чимборасо на другом конце города. В шесть. Приведите секунданта, если найдете какого-нибудь идиота, кто согласился бы вас поддержать. Мои секундантом будет полковник Холборроу. И еще кое-что, Поттер.

- Сэр?

- Постарайтесь быть трезвым. Нет никакого удовольствия пристрелить пьяного.

- В шесть, сэр, трезвым, - ответил Старбак. - Жду с нетерпением, сэр. И еще кое-что, сэр.

Деннисон обернулся.

- Да? - подозрительно спросил он.

- Поскольку вы меня вызвали, то оружие выбираю я. Это так ведь делается?

- Так выбирайте, - беспечно отозвался Деннисон.

- Сабли, - мгновенно произнес Старбак с достаточной уверенностью, чтобы Деннисон удивленно моргнул. - Сабли, капитан! - беззаботно повторил он, когда развернулся и пошел прочь. Запах лекарства выдал секрет Деннисона, и Старбак внезапно понял, что с нетерпением ожидает дальнейших событий.

Глава четвертая

 Подполковник Свинерд стоял на берегу реки и благодарил Господа за то, что сохранил ему жизнь и дал возможность лицезреть это мгновение. Небольшой бриз поднимал рябь на воде, и мириады мелких брызг сверкали, отражая сияющее на безоблачном небе солнце. По меньшей мере три оркестра играли единственную мелодию, которую могли бы исполнять в этот день, хотя полковник сожалел о том, что они не играют в унисон, а весело состязаются в праздновании этого знаменательного события. Свинерда похлопывал покалеченной левой рукой по ножнам в такт ближайшему оркестру, а потом, сам того не осознавая, начал петь.

"Дорогая мама, - тихо затянул полковник, - разорви цепи тирана. Мэриленд! Виргиния взывает не втуне, Мэриленд! - он повысил голос, когда его захлестнули эмоции. - Она встретит на равнине собратьев. Смерть тиранам! Это гордый напев быстро прогонит льстецов. Мэриленд, мой Мэриленд!

Со стороны ближайшей роты Легиона Фалконера раздались аплодисменты, и Свинерд, не заметив, что повысил голос настолько, что его могли услышать, покраснел, когда обернулся на эти иронические хлопки. Было время, и не так уж давно, когда солдаты чертыхались при виде Гриффина Свинерда, но они были побеждены христианской благодатью, а точнее, той работой, которую она проделала со Свинердом, и теперь полковник знал, что солдаты его любят, и благодаря этому благословенному дару сегодня он мог всплакнуть, хотя и так уже плакал от радости.

Потому что армия Юга Роберта Ли, которая снова и снова сражалась с вторгнувшимися в страну северянами, переправилась через Потомак.

Они шли на север.

Конфедерация перенесла войну в Соединенные Штаты Америки. Уже год как янки топтали землю Юга, грабили его фермы и бахвалились тем, что опустошат его столицу, но теперь южане сами стали захватчиками, и огромная темная масса людей переходила брод под боевыми знаменами Юга.

- Я слышу раскаты далекого грома, - пел Свинерд, и на сей раз Легион запел вместе с ним, их голоса у реки слились в удивительно гармоничную мелодию. - Мэриленд! Старый горн протрубит, Мэриленд! Он не мертв, и не глух, и не нем, ура! Он выкинет северный мусор! Он дышит, пылает и он придет, он придет! Мэриленд, мой Мэриленд!

- Хорошо поют, Свинерд, хорошо поют! - говорившим был Нед Мейтленд, новый командир Легиона, пришпоривший лошадь в сторону Свинерда. Тот был пешим, потому что его лошадь, единственный предмет роскоши, которым он обладал, отдыхала. Людям вроде Мейтленда нужны были три ездовые лошади и четыре вьючных мула для пожитков, чтобы окружить себя комфортом во время кампании, но Свинерд отказался от всей этой мишуры. Он владел лошадью, потому что командующий бригадой иначе не справился бы со своей работой, и унаследовал палатку и слугу от Таддеуса Бёрда, но палатка принадлежала армии, а слуга, слабоумный по имени Хирам Кетли, должен был вернуться на службу к Бёрду, как только тот поправится от полученной у Кедровой горы раны.

- А что вы будете делать, Мейтленд, когда вернется Бёрд? - спросил Свинерд, поддразнивая самоуверенного Мейтленда, приехавшего на войну с двумя палатками, четырьмя слугами, бадьей для принятия ванн и серебряными столовыми приборами, которыми он ел отварные овощи.

- Я слышал, что он не вернется, - ответил Мейтленд.

- А я слышал, что вернется. Его жена написала Старбаку, что он поправляется, и когда он вернется, вам придется отдать ему Легион. Он его настоящий командующий.

Мейтленд отмахнулся.

- Есть куча других вакансий, Свинерд.

- Думаете, меня могут убить, да? Рассчитываете стать командующим бригадой? Похоже на то, Мейтленд, отвечу за вас. Во сколько обошелся этот мундир?

- Достаточно дорого, - Мейтленд вел себя безмятежно и редко заглатывал наживку Свинерда, возможно потому, что знал - его связи в Ричмонде обеспечат ему спокойное продвижение по службе до высших армейских чинов. Главнымтрюком, по мнению Мейтленда, было получить достаточно военного опыта, чтобы придать этому продвижению правдоподобие, достаточно, но не более того. Он вытащил из седельной сумки бинокль и направил его на противоположный берег, в Мэриленде, где Свинерд увидел, как в реку вошел эскадрон кавалеристов Стюарта. Всадники зачерпывали шляпами воду и брызгали ей друг в друга, как дети. Армия пребывала в праздничном настроении.

- Вот бы у Легиона по-прежнему был оркестр, - сказал Свинерд, когда ближайшие музыканты в энный раз начали играть "Мэриленд, мой Мэриленд". - Раньше он у нас был, но пропал. По крайней мере, пропали все инструменты.

- Похоже, у Легиона много чего пропало, - легкомысленно заявил Мейтленд.

- Что вы имеете в виду, интересно? - спросил Свинерд, пытаясь скрыть вызванное снисходительным тоном Мейтленда раздражение. Свинерд не был уверен, что Мейтленд намеревался произвести именно то впечатление, которое у него получилось, но выглядел он высокомерным человеком, неодобрительно взирающим на всё, с чем встретится.

- Главным образом офицеры, - ответил Мейтленд. - Большинство офицеров, похоже, были произведены в это звание в последние несколько недель.

- Мы сражаемся, - заметил Свинерд, - а значит, офицеров убивают. В Ричмонде вы об этом не слышали?

- До нас доходили слухи, - мягко произнес Мейтленд, протирая линзы бинокля. - Но даже если и так, Свинерд, мне нужны люди получше.

- Которые знают, как есть галеты с помощью ножа и вилки? - предположил Свинерд.

Мейтленд пропустил сарказм мимо ушей.

- Я говорю об уверенных в себе людях. Уверенность воодушевляет. Взять юного Мокси. Какая жалость, что он уехал.

Капитан Мокси отправился в Ричмонд, чтобы служить адъютантом Вашингтона Фалконера.

- Мокси был бесполезен, - заявил Свинерд. - Если бы я собрался воевать, Мейтленд, мне хотелось бы иметь дело не со слабаками вроде Мокси, а с людьми вроде Ваггонера и Траслоу.

- Но едва ли их можно назвать вдохновляющими, - язвительно отметил Мейтленд.

- Победа - лучшее вдохновение, - ответил Свинерд, - а люди вроде Траслоу ее приносят.

- Возможно, - признал Мейтленд, - но я бы положился на Мокси. Или на этого парня Тамлина.

Свинерду пришлось на секунду задуматься, кто такой Тамлин, а потом он вспомнил человека из Луизианы, заявившего, что он был в плену на Севере со времен падения Нового Орлеана.

- Вам он нужен? - удивился он.

- Он кажется достойным человеком, - сказал Мейтленд. - И готовым служить.

- Вы так думаете? Мне кажется, для человека, который провел пять месяцев в тюрьме у янки, он выглядит слишком упитанным, но наверное, наши былые собратья могут позволить себе хорошо кормить пленных. Я бы назвал юного Тамлина скользким типом.

- Он уверен в себе, это точно, - отозвался Мейтленд. - Полагаю, вы послали его в Ричмонд?

- В Винчестер, - сказал Свинерд. Винчестер в долине Шенандоа являлся базой снабжения кампании, и все оставшиеся вне подразделений военные пересылались туда, чтобы получить новое назначение. - По крайней мере, его не навяжут бедняге Старбаку, - добавил Свинерд.

- Старбак мог бы считать себя счастливчиком, если бы навязали, - ответил Мейтленд, снова наставив бинокль на противоположный берег. Тот берег густо зарос лесом, но за деревьями Мейтленд видел вражеские угодья, залитые ярким солнечным светом.

- Если Старбаку повезет, - произнес Свинерд, - он вернется в бригаду. Я потребовал, чтобы его батальон прислали к нам, если его прикомандируют к армии.

Мейтленд поежился при мысли, что снова встретится с Желтоногими. Его назначение командующим этого батальона было низшей точкой карьеры, и лишь энергично дергая за все ниточки он смог спастись.

- Сомневаюсь, что мы их увидим, - сказал он, не в силах скрыть облегчение. - Они не готовы выступить в поход и не будут готовы еще многие месяцы.

И никогда, подумал он, если полковник Холборроу этим займется.

- И с какой стати они вообще нам нужны? - добавил он.

- Потому что мы христиане, Мейтленд, и никого не можем отвергать.

- Кроме Тамлина, - едко отозвался Мейтленд. - Выглядит так, словно они для нас годятся, Свинерд.

К бригаде скакал посыльный. Лошади с брызгами тянули через брод экипаж из госпиталя под аккомпанемент ободрительных криков со стороны ближайших войск. В этом экипаже находился Роберт Ли, поранивший руки, пытаясь успокоить испуганную лошадь. Раненый командующий, подумал Свинерд, не есть хорошее предзнаменование, но он отмел эту языческую мысль, когда к Мейтленду подъехал гонец, решивший, что этот элегантный подполковник и есть командующий бригадой.

- Вот тот, кто вам нужен, - Мейтленд указал на Свинерда.

Посыльный привез приказ бригаде Свинерда пересечь реку, и тот, в свою очередь, оказал Легиону честь повести бригаду на землю Севера. Полковник шел мимо построенного в колонну поротно Легиона.

- Помните, ребята, - снова и снова восклицал он, - никакого мародерства! Никаких грабежей! Выписывайте расписки за всё, что берете! Покажите им, что мы христианская страна! Вперед!

Первая рота Траслоу подождала, пока по броду прошлепает батарея южнокаролинских пушек, а потом направилась на дорогу и вниз по грязному склону в воду. Знаменосцы шли с единственным флагом Легиона, который нес лейтенант Коффмэн, пытаясь держать боевое знамя высоко, несмотря на ветер, пока его хилое тело боролось с бурлящим течением Потомака по пояс в воде. Он храбро двигался вперед, словно исход всей войны зависел от того, удержит ли он знамя с бахромой над водой. Многие солдаты спотыкались, не из-за ран, а потому что до мозолей натерли ноги в дрянных башмаках, и прохладная вода была для них словно целительный бальзам. Некоторые, однако, отказались переходить реку. Свинерд задержался, чтобы поговорить с полудюжиной подобных солдат под предводительством сухопарого капрала из четвертой роты. Его звали Барридж, и он был хорошим солдатом и постоянным посетителем молитвенных собраний полковника, но теперь, как всегда уважительно и упрямо, Барридж настаивал, что не должен подчиняться приказам Свинерда.

- Не наше дело идти на север, полковник, - твердо заявил он.

- Ваше дело - подчиняться законному приказу, Барридж.

- Нет, если он идет вразрез с совестью, полковник, и вам это известно. Для нас законно защищать свои дома, а не атаковать чужие. Если какой-нибудь янки сунется на юг, я убью его для вас, но не пойду на север устраивать резню, - объявил Барридж, и его товарищи закивали в знак одобрения.

Свинерд приказал отвести этих солдат назад, туда, где военная полиция собирала других таких же, которые не желали расширять войну за пределы своей родной земли. Свинерду жаль было терять этих шестерых, потому что они были среди лучших в бригаде, но этот спор он бы никогда не выиграл, так что попрощался с ними и последовал за Легионом через реку. Некоторые окунулись с головой в воду, чтобы слегка вымыть волосы, но большинство поспешило на северный берег, взбираясь на землю Мэриленда, потом они пересекли мост через Чесапикский залив и канал Огайо, которые лежали сразу за рекой. И вошли на территорию врага.

Это было прекрасное место с благоустроенными фермами, хорошей лесистой землей и невысокими холмами, пейзаж ничем не отличался от того, который они покинули, только эти холмы, фермы и леса управлялись вражеским правительством. Здесь развевался другой флаг, и это придавало остроту ничем не примечательному сельскому пейзажу. Не то чтобы большинство солдат из пяти полков бригады Свинерда считали Мэриленд врагом, они скорее считали его рабовладельческим штатом, который принудили остаться в Союзе из-за географического положения, и многие надеялись, что вторжение конфедератов привлечет толпу новобранцев под флаги с диагональным крестом мятежников. Однако как бы ни симпатизировал Мэриленд мятежу, он всё же был вражеским штатом, и то тут, то там над фермами с вызовом развевались звездно-полосатые флаги, показывая, что это территория янки.

Но гораздо больше было флагов Конфедерации, в основном самодельных, с блеклыми цветами и нечетким изображением, но они приветствовали армию Ли, и когда после полудня солдаты Свинерда проходили по Бакистауну, небольшая толпа, радующаяся прибытию мятежников, уже охрипла от криков. У дороги расставили ведра с водой и лимонадом, а женщины разносили вдоль усталой колонны подносы с печеньем. Пара домов в Бакистауне была заперта, а ставни захлопнуты, но основная часть деревни приветствовала вторжение. Пока колонна шла по городу, оркестр из Техаса играл неизбежный "Мэриленд, мой Мэриленд". Мелодия стала отрывочной, превратившись в какофонию звуков, когда местные жители снабдили музыкантов сидром, пивом и виски.

Бригада ковыляла дальше, стоптанные башмаки поднимали клубы белой пыли, дрейфующие с легким ветерком на запад. В миле от Бакистауна вдруг где-то далеко на востоке послышался треск стрельбы, и некоторые солдаты потянулись за своими потрепанными винтовками, словно готовясь к сражению, но больше выстрелов не последовало. Впереди простиралась щедрая и спокойная местность, греясь в теплых лучах летнего солнца. Господь был в небесах, и в мире всё казалось прекрасным, а армия Ли шла на север. 

***
 Старбак шагал по Ричмонду. Оставив Люцифера с небольшим багажом и письмом к Дилейни в доме Салли, он повел Марту Поттер на экскурсию по всем питейным заведениям Ричмонда. Официально спиртные напитки были под запретом, но с тем же успехом правительство могло запретить дышать.

Старбак начал с наиболее респектабельных заведений, расположенных вблизи станции железной дороги Ричмонда-Питерсберга на Бёрд-стрит. Именно там Марта видела мужа в последний раз. Старбак отбросил посещение борделей, рассудив, что пьяного мужчину в течение трех дней ни одна шлюха терпеть не будет, им было бы куда проще обчистить карманы Мэтью Поттера в первую же ночь и бросить где-нибудь на улице на попечение военной полиции. Протрезвевшего офицера тут же отправили бы в лагерь "Ли". Если он до сих пор не прибыл, значит, лейтенант находился в алкогольном раю - или того хуже.

Старбак последовательно понижал ранг посещаемых питейных заведений. Поначалу места, в которые он совался, еще претендовали на некую степень утонченности высшего общества, но чем дальше, тем хуже становились и обстановка, и алкоголь. Он постучался в дюжину заведений на Локуст-Элли, но и там следы пропавшего лейтенанта не обнаружились. Затем поиски привели его на Мартин-стрит, из окон тамошних домов высовывались шлюхи, и Марта покраснела:

- У него бы не хватило денег пить все эти дни, сэр.

- А вдруг, кто его знает, - возразил Старбак.

- В моем кошельке валялось не больше трех долларов.

- На три доллара можно надолго застрять в этом городке, мэм, - ответил Старбак. - Я полагаю, у него был с собой китель? Пара башмаков, револьвер?

- Да, всё это.

- Тогда он мог продать все свои вещи и пить три месяца подряд. Ад его забери, - выругался он, затем извинился: - Простите мои выражения, мэм, но он должен быть там. В Аду. Думаю, вас лучше отвести к мисс Салли.

- Я иду с вами, - настояла Марта. Несмотря на застенчивость, девушкой она была упрямой, и Старбаку ни за что не удалось бы убедить ее оставить поиски.

- Мэм, в Аду неспокойно.

- А вдруг он ранен?

А вдруг он мертв, подумалось Старбаку.

- Мэм, я настаиваю.

- Настаивайте, сколько влезет, сэр, - упрямилась Марта, - но я иду. А если вы не возьмете меня, я просто пойду за вами.

Старбак извлек револьвер и проверил, на месте ли все пять капсюлей.

- Мэм, - сказал он, - место, в которое я иду, неспроста назвали Адом. Оно находится в Скримерсвиле. Отвратительные названия, мэм, и места тоже отвратительные. Даже военные полицейские меньше чем ротой туда не ходят.

Марта нахмурилась:

- Там преступники? - спросила она.

- Можно и так сказать, мэм. Дезертиры, полно ворья и до чёрта рабов. Только это не смиренные рабы, мэм. Они с металлургического завода Тредегара и крепки, как те штуковины, что они там ворочают.

- Какого черта, - сказала Марта, - я ниггеров не боюсь.

- А следовало бы, мэм.

- Я иду с вами, майор.

Он повел ее вниз по холму, мимо похожего на сарай заведения Джонни Уоршама, где столы для карточных игр сгрудились рядом со сценой, на которой танцевала труппа девушек, в перерывах развлекая клиентов наверху. Двое чернокожих в котелках на голове охраняли вход и холодно и бесстрастно взглянули на Старбака. Он провел Марту по деревянному мосту, перекинутому через запруженный нечистотами ручей, а потом в переулок, идущий между сырыми кирпичными стенами.

- Вы неплохо знаете город, да, сэр? - спросила Марта, поднимая юбки, чтобы перешагнуть через валяющийся на мостовой зловонный мусор.

- Я служил здесь несколько недель в военной полиции, - объяснил Старбак. То были малоприятные недели, которые закончились тюремным заключением по подозрению в шпионаже в пользу Севера. Робкий коротышка-офицер по имени Гиллеспи превратил жизнь Старбака в тюрьме в ад, и Нат лелеял планы ему отомстить.

Он перешагнул через груду отбросов и завернул на безымянную улицу. Здесь висело тяжелое зловоние металлургического завода, а грохот из доменных печей перекрывал звуки бегущей неподалеку реки, ныряющей в быстрины. В дымном сумраке лежала дюжина рабов, которые подняли бутылки со спиртным в ироническом приветствии, когда мимо прошел Старбак.

- Почему они не на работе? - удивилась Марта.

- Их труд очень тяжел, - ответил Старбак. - Нельзя пороть человека, который тяжко трудится, мэм. Приходится давать им некоторую свободу, когда рабов отправляют на металлургический завод, они могут уходить и приходить по своему усмотрению. Пока они остаются здесь и не выходят в центр города, никто не возражает. Это их территория, а не наша.

- Но ведь Мэтью не мог сюда прийти, правда?

- Многие солдаты поступают именно так. Здесь нет никаких правил, а выпивка дешевая.

У угла стоял безумный проповедник в черном пальто по щиколотку, возвещая благие вести о том, что город посетил Христос, но никто его не слушал. В стельку пьяная женщина-карлица каталась по мостовой, распевая, но больше людей на улицах не было. Полдень был колдовским часом в Аду, когда солнце светило ярче всего и обитатели Скримерсвиля спали, готовясь к своим ночным занятиям. Старбак наугад выбрал таверну и нырнул внутрь. На скамейках скрючились несколько солдат, но Поттера среди них не было. Один предложил Марте доллар, чтобы она поднялась с ним наверх, а другой посмотрел на нее, похотливо вздохнул, а потом его вырвало.

- Я вам говорил, - сказал Старбак, выведя ее обратно на улицу, - что это не место для леди.

- Черт возьми, майор, - решительно заявила Марта, - настоящая леди не вышла бы замуж за Мэтью Поттера. И вообще, я и кое-что похуже слышала.

В этот день она и правда услышала кое-что похуже, но держалась поближе к Старбаку, пока они исследовали лачуги вдоль каналов, где находилась большая часть заведений Ада. Запахи вызывали тошноту: смесь угольного дыма, блевотины, нечистот и самогона. Их немедленно выпихнули из одного из заведений четверо чернокожих, игравших в карты. В углу помещения сидела худая белая женщина с покрытым синяками лицом. Когда вошел Старбак, она сплюнула, а один из мужчин поднял дробовик и ткнул им в лицо незнакомца.

- Она не хочет, чтобы вы здесь находились, мистер, - сказал чернокожий.

Старбак понял намек и попятился обратно в переулок.

- Я разыскиваю друга, - поспешно объяснил он.

- Но не меня, солдатик, и не их, - раб махнул в сторону своих приятелей, - и не ее, и никого, кто бы находился здесь, - он помолчал и окинул Марту долгим оценивающим взглядом. - Хотя она может войти.

- Не сегодня, - отозвался Старбак.

- Ему не следовало разговаривать так заносчиво, - запротестовала Марта, когда дверь захлопнулась. - И откуда у него ружье? Это не разрешено!

- Мэм, - вздохнул Старбак, - я объяснил вам, что здесь нет правил. Он с удовольствием бы затеял драку, и через минуту дюжина чернокожих от меня бы живого места не оставила.

- Так не должно быть.

- Изнанка Дикси, мэм. Сладкая свобода, - он мягко направил Марту ко входу в переулок, чтобы увести ее подальше от разъяренной женщины, которая гналась по улице за мужчиной, выкрикивая ему вслед оскорбления. Ссора разрослась, когда к ней присоединились соседи.

- Гравитация общества, - сказал Старбак.

- Что это значит?

- Это значит, что мы все идем вниз, мэм, пока не опустимся на самое дно.

- Некоторые и начали не слишком высоко.

- Так продолжайте подъем, мэм, продолжайте подъем.

Господи, подумал Старбак, если бы не армия конфедератов, он, наверное, оказался бы в этих трущобах. Он сбежал из Новой Англии из-за женщины, стал ради нее вором, и лишь разразившаяся война открыла ему возможности. Что бы он делал без войны, гадал Старбак. Стал бы клерком и искал утешения в дешевой выпивке и женщинах, наверное. А чем он займется, когда война закончится?

- Вы женаты? - внезапно спросила Марта.

- Нет, мэм,

Старбак распахнул дверь и обнаружил за ней арену для петушиных боев и виде круга, огороженного тюками соломы. По покрытому перьями и кровавыми пятнами полу бегали крысы, и Старбак наполнил хибару солнечным светом. На соломенных тюках, предназначенных для зрителей, спал военный, но он не был пропавшим лейтенантом.

- Мэтью хорош собой, - сказала Марта, осмотрев спящего, у которого недоставало одного глаза и большей части зубов.

- Поэтому вы и вышли за него? - спросил Старбак, вернувшись на улицу.

- Жениться на скорую руку, да на долгую муку, - всегда повторяла моя бабушка, - печально заметила Марта.

- Я слышал подобный совет, - согласился Старбак и перешел на другую сторону улицы, открыв очередную хлипкую дверь. И за ней они обнаружили Мэтью Поттера.

Точнее, Марта узнала человека, спящего на деревянном полу крыльца, которое заскрипел под их шагами. Из-под досок врассыпную бросились крысы, побежав в сторону канала.

- Мэтью! - воскликнула Марта, встав на колени возле мужа, на котором не было ничего, кроме серых штанов.

Поттер не проснулся. Он застонал и завертелся во сне, но не открыл глаза.

- Я всё гадала, придет ли за ним хоть одна душа, - у двери крыльца появилась чернокожая женщина.

- И давно он здесь? - спросил у нее Старбак.

- Так давно, что я думала, он корнями врос. Любит выпивку, да?

- Я слышал, просто обожает.

Женщина вытерла нос уголком фартука и усмехнулась.

- Милый парень. Так славно говорит. Даже жаль его немного. Я даже накормить его пыталась, но он не желает есть, только спиртное лакает.

- Он продал вам свою сорочку, так?

- И китель, и ботинки. Всё, что имел.

- А револьвер?

- Он бы этого не сделал, сэр. Это же против закона, так? - она ухмыльнулась, и Старбак усмехнулся в ответ. - Говорит, что из Джорджии, - сказала женщина, уставившись на распростертого лейтенанта.

- Так и есть.

- Сын священника, да? Эти всегда хуже всех, - засмеялась женщина. - Он немного танцевал и даже стихи читал. Милые стишки, я бы всю ночь его слушала, да только он свалился. Это его жена?

- Да.

- Вот уж не повезло. Никогда не понимала, почему хорошие женщины выходят за дрянных мужчин.

- К счастью для нас, они поступают именно так, да?

Она улыбнулась.

- Собираетесь его забрать?

- Полагаю, что так.

- Что ж, он неплохо провел время. Он об этом не вспомнит, но так оно и было. Печально думать, что он, возможно, получит пулю янки, такой милый парень.

- Он не просыпается! - запричитала Марта.

- Проснется, - обещал ей Старбак и оттащил ее от мужа, заставив зайти в хибару. - Ждите здесь, - велел он, и как только увел ее с крыльца и закрыл дверь, взял Поттера за подмышки и сначала усадил его, а потом поставил на ноги. Это было не сложно, потому что Поттер был высоким, но хрупкого сложения и тощим как столб. Старбак прислонил лейтенанта к стене хибары.

Поттер наконец зашевелился.

- Сколько времени?

Как и сказала Марта, он обладал привлекательной внешностью, прямыми белокурыми волосами и светлой недельной щетиной. Его вытянутое худое лицо с тонкими чертами придавало Поттеру вид страдающего благородства, и когда он был трезв, вероятно, можно было предположить в нем одухотворенность и некоторую артистическую чувственность, но сейчас, когда он мучился от жуткого похмелья, лейтенант выглядел просто как побитый и несчастный щенок. И щенок очень молодой, решил Старбак, точно не старше девятнадцати. Лейтенант попытался поднять голову и вяло моргнул.

- Здрасте, - только и смог он сказать.

Старбак с силой врезал ему в живот, так что даже выдохнул от усилия, и Поттер широко открыл глаза, а потом согнулся пополам. Он чуть не упал, но Старбак отпихнул его обратно к стене и предусмотрительно отошел в сторону, когда Поттера вырвало. Старбак сделал еще шаг в сторону, чтобы брызги блевотины не попали ему на ботинки.

- Иисусе, - пожаловался Поттер, вытерев рот. - Вы чего?

- Встать, лейтенант.

- О, Иисусе. Господи Иисусе, - попытался распрямиться Поттер. - Боже милостивый, - застонал он от приступа головной боли. Он смахнул с лица длинную прядь волос. - Вы кто? - спросил он. - Назовитесь.

- Твой лучший друг, сукин ты сын, - ответил Старбак. - В твоем желудке еще что-нибудь осталось?

- Больно, - сказал Поттер, потерев желтоватую кожу в том месте, куда Старбак его ударил.

- Встань прямо, - рявкнул Старбак.

- Я солдат! Солдат! - воскликнул Поттер, сделав слабую попытку встать по стойке смирно. - Господь хочет, чтобы я стал солдатом, - его снова затошнило. - О Боже.

Старбак оттолкнул его к стене.

- Стой прямо, - велел он.

- Дисциплина, - произнес Поттер, попытавшись выпрямиться. - Лекарство от всех моих недугов.

Старбак схватил Поттера за длинные светлые волосы и припечатал его к стене, тем самым заставив лейтенанта взглянуть ему в глаза.

- Что тебя излечит, сукин ты сын, так это забота о жене.

- Марта? Она здесь? - немедленно приободрился Поттер, оглядываясь направо и налево. - Я ее не вижу.

- Она здесь. И искала тебя. Какого черта ты ее бросил?

Поттер нахмурился, силясь вспомнить события последних нескольких дней.

- На самом деле я ее не бросал, - наконец сказал он. - Я некоторое время просто шатался по улицам и не уделял ей внимания, это верно. Мне нужно было выпить, понимаете, и я встретил друга. Знаете, как это бывает? Вы приезжаете в незнакомый город, испытывая жажду, и первый, с кем сталкиваетесь, оказывается школьным приятелем. Думаю, это работа провидения. Будьте любезны, сэр, отпустите мои волосы, меня сейчас опять стошнит. Спасибо.

Он успел произнести последнее слово до того, как согнулся пополам и испустил последнюю жалкую порцию блевотины. Он застонал, закрыл глаза и снова медленно принял вертикальное положение.

- Теперь всё, - убедительно заявил он и посмотрел на Старбака. - Я вас знаю?

- Майор Старбак.

- Ах Старбак! Известное имя! - сказал Поттер, и Старбак уже приготовился выслушать очередные нападки на своего отца, знаменитого врага Юга, но Мэтью Поттер имел в виду другого Старбака. - Первый помощник капитана на "Пекоде"[90], правильно?

- Считай меня капитаном Ахавом, лейтенант.

Поттер тут же бросил взгляд на ноги Старбака.

- Не многовато ли ног для этой роли? Или одна из них костяная? - хихикнул Поттер и вздрогнул от пронзившей его боли.

- Мне следует обрадоваться нашей встрече?

- Да, черт возьми, еще как. А теперь пошли, сукин сын, мы будем драться на дуэли.

Поттер в ужасе уставился на Старбака и покачал головой.

- Это не для меня, сэр. Точно не для меня. Я не возражаю против драки, но только не на пистолетах на заре.

- Она на саблях и на закате. Пошли! Не наступай сюда!

Но было уже слишком поздно. Поттер поставил босую ногу на лужу блевотины, поморщился и последовал за Старбаком в таверну, где взволнованная Марта бросилась в слабые объятья мужа. Старбак подумывал выкупить ботинки и сорочку лейтенанта, но потом решил не тратить деньги попусту. Поттер мог получить обмундирование со складов лагеря "Ли", а до этого времени обойтись без рубашки и ботинок.

Он убедил лейтенанта, который теперь преисполнился угрызениями совести, выйти на улицу. Марта вела Поттера под руку, а тот пытался объяснить свое поведение.

- Я не специально, моя дорогая, непредумышленно, как сказали бы адвокаты. Это была просто прихоть, случайная идея, дружеский жест ради старого приятеля. Томас Снайдер, вот как его зовут, и он может засвидетельствовать чистоту моих мотивов. Нынче он артиллерист, как он мне сказал, и частично оглох. Из-за всего этого грохота, понимаешь? Как бы то ни было, я просто составил ему компанию. Мы вместе учились в школе, зубрили букварь Макгаффи, вместе суммировали, вычитали и делили, вместе и напились, за что я приношу свои извинения. Больше такого не случится до следующего раза. О Боже, неужели и правда придется идти?

- Придется, - отозвался Старбак.

- Я не люблю сильных и шумных людей, - заявил Поттер, но послушно поплелся за Старбаком вверх по холму в сторону Мейн-стрит. - Армия полна сильных и шумных людей. Эта жизнь их привлекает. Полагаю, поесть ты ничего не захватила, мой птенчик? - поинтересовался он у Марты.

- Нет, Мэтью.

- Или хоть глоточек выпить?

- Нет, Мэтью!

- Воды, дорогая, просто воды. Минутку, капитан Ахав! - воскликнул Поттер, оторвался от жены и поковылял через улицу в сторону лохани с водой для лошадей, у которой уже находилась потрепанная ломовая лошадь. Поттер встал рядом и окунул лицо в воду, плеснув ею на волосы, а потом начал жадно пить.

- Мне так стыдно, - сказала Марта.

- Мне он нравится, - ответил Старбак, и произнося эти слова понял, что говорит правду. - Действительно нравится.

Поттер выпрямился и рыгнул. Он извинился перед лошадью, похлопав ее по шее, и нетвердой походкой зашагал обратно к жене.

- Мой отец, - обратился он ко Старбаку, - всегда отстаивал ту точку зрения, что осознание своих ошибок ведет к исправлению, но я не вполне убежден в этой истине. Могу ли я исправиться, осознав, что меня снедает вечная жажда, что я слишком образован и ненадежен? Думаю, что нет. Не могли бы вы оба простить меня на еще одно волнующее мгновение? - он подошел к ближайшей стене, расстегнул штаны и шумно пустил струю на кирпичи. - Ох, боже ты мой, - произнес он, подняв глаза, - в одно место заливается, а из другого выливается.

- Так стыдно, - прошептала Марта.

- Ты сказала "стыдно", о свет моей беспросветной жизни? - громко прокричал Поттер от стены. - Стыдно? Разве поэты не писают? Разве помазанный на царствие король не опустошает свой мочевой пузырь? Разве Джорд Вашингтон не мочится? Неужели Господь наш избавлен от необходимости пускать струю?

- Мэтью! - возмутилась шокированная Марта. - Он совершенен!

- А это, любовь моя, была совершенная струя, - он повернулся к ним, застегивая штаны, и повелительно махнул Старбаку. - Вперед, капитан Ахав! Смерть Моби Дику! Пусть настигнет нас кара божья, если мы не настигнем и не убьем Моби Дика! Вперед, соратники!

Салли, как и обещала, ждала у ювелирного магазина "Митчелл и Тайлер" на Мейн-стрит, а с ней, как и надеялся Старбак, был Бельведер Дилейни. Адвокат был одет в один из тех дорогостоящих мундиров, что он заказал в мастерской Шаффера, но никакое портняжное искусство не могло скрыть совершенно невоенное нутро Дилейни. Он был невысоким, пухлым и добродушным человеком, чьи таланты заключались в том, чтобы делать деньги и потешаться над слабостями других. Официально он являлся капитаном юридического отдела Военного департамента Конфедерации, и этот пост, похоже, не требовал никаких усилий кроме получения жалования и ношения военной формы, когда это было удобно. В тот день он щеголял майорскими звездочками.

- Вы получили повышение? - спросил Старбак, радостно поприветствовав старого приятеля.

- Я посчитал это звание соответствующим, - величественно заметил Дилейни. - Кажется, никто не обладает полномочиями ни повысит меня, ни понизить, так что я сам выбрал подходящее своим достоинствам звание. В свое время, прямо как заполненный газом воздушный шар, я поднимусь до самых головокружительных высот. Дорогой Нат, вы выглядите ужасно! В шрамах, в грязи, каким-то потрепанным. Именно до этого доводит военная служба?

- Да, - ответил Старбак и представил голого по пояс лейтенанта Поттера, который, похоже, испугался Дилейни. Марта нервно пожала адвокату руку и отступила, прижавшись к своему опозоренному мужу.

- Сюда, - сказала Старбаку Салли, и они направились по Мейн-стрит на восток, - тебе понадобится это, - она протянула ему одну из сабель Лассана.

Старбак пристегнул ремень с саблей к поясу.

- Вы что-нибудь нашли? - спросил он Дилейни.

- Разумеется, я ничего не нашел, - раздраженно буркнул адвокат. - Я не детективное бюро, а простой стряпчий, - Дилейни помедлил, чтобы приподнять фуражку, приветствуя проходящего мимо знакомого. - Но вполне очевидно, чем занимается Холборроу. Использует Специальный батальон как дойную корову. Кормит его объедками и получает с этого прибыль. Он не хочет, чтобы батальон отправился на войну, потому что это будет означать потерю дохода.

- Что это значит? - спросил Старбак.

Дилейни вздохнул.

- Это ведь очевидно, разве нет? Правительство отправляет Специальному батальону ботинки, и Холборроу их продает другому полку, а потом пишет в правительство жалобу, что ботинки были с браком. Через некоторое время он получает новые ботинки и опять их продает. То же самое с винтовками, фляжками, шинелями и всем остальным, что он может выдоить из системы. Он действует с умом, чтобы его не разоблачили, но ясно, что именно в этом и заключается его игра. Вы действительно собираетесь драться на дуэли?

- Этот сукин сын бросил мне вызов, - воинственно ответил Старбак и, не в силах скрыть раздражения, снова взглянул на адвоката. - Так вы мне поможете? - спросил он. В тщательно составленном письме, которое он написал этим утром, Старбак поведал о своих подозрениях, что Холборроу украл и продал предназначенные Специальному батальону винтовки. Он надеялся, что Дилейни каким-то образом сможет найти этому свидетельства в Военном департаменте, но теперь его надежды рухнули.

- Я могу вам помочь, - сказал Дилейни, - в качестве адвоката.

- В смысле, пригрозите Холборроу?

Дилейни вздохнул.

- Вы такой несообразительный, Нат, просто безнадежно несообразительный. Чем я могу ему угрожать? Я ничего не знаю. Однако я могу кое на что намекнуть. Могу посеять сомнения. Могу притвориться, что знаю то, чего не знаю. Могу предположить, что будет проведено официальное расследование, а это вполне возможно, лишь возможно, и тогда он скорее решит прийти к соглашению, нежели раскроет мой блеф. Сколько в батальоне солдат?

- Сто восемьдесят девять.

- Ага, уже кое-что. Он получает пайков и жалованье на двести шестьдесят, - Дилейни улыбнулся, заметив то, чем может воспользоваться. - Скажу вам вот что. Холборроу не был ранен пулей янки. Искалеченная ноги - результат падения с лошади, и всё не так плохо, как он прикидывается. Он не хочет отправиться на войну, понимаете? Вот и разыгрывает раненого. Всё, чего он хочет - это вести безопасную и прибыльную войну в тучном Ричмонде, и полагаю, пойдет ради этого на многое. Но чего хотите вы, Нат?

- Вы знаете, чего я хочу.

- Две сотни винтовок? - Дилейни покачал головой. - Они давно проданы. Сомневаюсь, что Холборроу сможет вернуть хотя бы пятьдесят, но приложу все усилия. Но вы и впрямь хотите, чтобы вас отправили в армию Ли?

Такого было главное требование Старбака - чтобы Холборроу подтвердил, что Специальный батальон готов сражаться и его можно отправить на фронт.

- Почему? - с искренним удивлением спросил Дилейни. - Почему бы вам просто не воспользоваться дарованным Господом отдыхом, Нат? Разве вы недостаточно сражались?

Старбак не вполне был уверен в ответе. Какая-то его часть, огромная, темная и напуганная часть, боялась сражения, как ребенок боится ночных чудовищ, но он по-прежнему считал, что должен отправить свой батальон на войну. Нат сомневался, что сможет жить с осознанием того, что увиливает, пока другие дерутся, но дело было не только в этом. Единственное, чем он обладал, так это воинской репутацией. У него не было семьи, богатства и какой-либо позиции в обществе кроме звания офицера Конфедерации, и если он предаст это звание, прячась от войны, то потеряет гордость. Он не хотел отправляться на фронт, но знал, что должен это сделать.

- Я солдат, - не к месту ответил он.

- Никогда вас не понимал, - весело произнес Дилейни, - но может, следующие несколько недель дадут мне ответ. Я и сам вступаю в армию Ли.

- Вы? - поразился Старбак. Он остановился в переулке и посмотрел на своего друга. - Вы идете в армию?

- Страна зовет! - высокопарно воскликнул Дилейни.

- Для чего?

Дилейни пожал плечами и пошел дальше.

- Это действительно была моя идея. Никто мне этого не приказывал, Нат, но мне пришло в голову, что это неплохая мысль. Ли вторгся на Север, вы в курсе? Что ж, так оно и есть, и там будет полно всяких сложностей, связанных с законом. Если кто-то украдет собственность врага, это является кражей? Для вас это может показаться тривиальным, но когда война закончится, придется улаживать массу тяжб между двумя юрисдикциями, и кажется вполне благоразумным попытаться это предвосхитить.

- Вы возненавидите военные действия, - сказал Старбак.

- Уверен в этом, - с готовностью согласился Дилейни.

По правде говоря, у адвоката не было ни малейшего желания присоединяться к армии Ли, но от кое-кого из Вашингтона пришел сердитый приказ, и Дилейни, убежденный в том, что Север выиграет войну, и не желавший стоять на стороне проигравших, взвесил свое будущее и решил, что дискомфорт короткой военной кампании послужит хорошей инвестицией. Он по-прежнему возмущался безапелляционным требованием Торна заняться шпионажем в штабе Ли, потому что Дилейни полагал, что может собрать все разведданные в уютных гостиных Ричмонда, а не в каком-нибудь грязном бивуаке в сельской глуши, и сомневался, что его посвятят во что-либо важное. Это была лишь потеря времени, как он считал, но Дилейни не осмеливался перечить Торну, если хотел получить по окончанию войны награду из Вашингтона, и потому изобрел причину, чтобы вступить в армию Ли, и теперь со смесью ужаса и мрачных предчувствий готовился к поездке на север.

- Завтра утром, - провозгласил он, - Джордж собрал в дорогу немного вина и табака, так что мы не останемся совсем без удобств.

Джордж был его рабом.

- Вы просто чертов глупец, если везете на войну дорогое вино. Его украдут.

- Какая подозрительная точка зрения, - сказал Дилейни.

Он пытался скрыть свои страхи и радовался вечернему развлечению на ричмондской площадке для дуэлей. Дуэли были запрещены, но ричмондское общество противников дуэлей по-прежнему квартировало через два дома от дорогостоящего борделя Дилейни, занимаясь сбором средств и преследованием тех, кто участвовал в драке ради чести. Но благочестивые намерения сотен подобных обществ так и не привели к исчезновению дуэлей в Конфедеративных штатах. Ричмондская площадка для дуэлей находилась сразу за чертой города, у подножия холма Чимборасо, на котором растянулся военный госпиталь. Старбак повел своих спутников вверх по Эльм-стрит, по дощатому настилу через заполненный грязью и мусором Кровавый ручей, впадающий в реку Джеймс, и добрался до пустыря, зажатого между отрогом холма и железной дорогой Йорк-ривер. Площадку для дуэлей, находящуюся в тени высокой и лишенной окон лесопилки, обрамляли низкие покрытые сажей деревца.

Экипаж полковника Холборроу стоял в конце ведущей с лесопилки дороги, а Холборроу с Деннисоном расхаживали взад-вперед по истоптанной траве, тем, где происходили дуэли.

- Поттер! - похромал вперед Холборроу, когда Старбак вышел на залитую последними косыми лучами солнца площадку. - Ты арестован! Слышишь меня, парень? Ты не будешь драться на дуэли! Ты отправляешься обратно в лагерь "Ли", где я разжалую тебя в рядовые, если не объяснишься. Где тебя носило весь день? Ты пьян, парень? Ну-ка дыхни!

- Я не Поттер, Холборроу, - сказал Старбак. - Вот Поттер, - он показал на полураздетого лейтенанта, облокотившегося на перила деревянного мостика, пересекавшего Кровавый ручей. - Жалкий пьяный сукин сын, да? А с ним его жена. Хотите поговорить с ними, пока я поучу Деннисона хорошим манерам?

Речь Старбака оказала именно тот эффект, который он ожидал. Озадаченная физиономия Холборроу поворачивалась от Поттера к Старбаку, но полковник не издал ни слова, лишь бессвязный возмущенный лепет. Старбак похлопал полковника по плечу и направился к Деннисону.

- Готовы, капитан? - спросил он.

- Вы кто такой? - закричал ему вслед Холборроу.

Старбак посмотрел Деннисону в глаза и ответил:

- Майор Натаниэль Старбак, полковник, из Легиона Фалконера, а теперь командующий Вторым специальным батальоном. По мнению капитана Деннисона, проклятый янки, за которого не имеет смысла драться. Разве это не ваши слова, капитан?

Деннисон побелел, как полотно, но промолчал. Старбак, пожав плечами, расстегнул перевязь с саблей и скинул китель. Он извлек клинок и, бросив ножны на одежду, дважды со свистом взмахнул саблей в воздухе.

- Полагаю, капитан, это вы заставили полковника арестовать меня, - обратился он к Деннисону, - раз уж вы такой трус. Я знал, что драться со мной вам не захочется, но теперь-то у вас шансов нет, - он снова взмахнул клинком и улыбнулся в ответ на искаженное страхом лицо Деннисона. - В Йеле у нас был клуб фехтования, - доверительно сообщил он капитану, - там-то мы, чертовы янки, и учились драться, - сам Старбак не состоял в этом клубе, но говорить об этом сопернику было ни к чему. - Конечно, всякой европейской чуши там было сверх меры. Освобождение от захвата, действие на оружие противника, - он продемонстрировал впечатляющий крученый выпад. - Захват с четвертой позиции на вторую, - Нат, снова взмахнув клинком в очередном бессмысленном росчерке, вскинул оружие в приветственном жесте. - Готовы, Деннисон? - поинтересовался он. - У меня еще дела вечером, так что давайте заканчивать.

- Это Поттер? - полковник Холборроу, в спешке даже забыв про свою хромоту, подбежал к Старбаку: - Вы хотите сказать, это Поттер?

- Не стоить кричать, - укоризненно заметил Старбак. - Лейтенант Поттер в тяжелейшем похмелье, Холборроу. Я нашел жалкого сучонка в подворотнях Ада.

- Черт подери, - произнес так и не пришедший в себя от удивления Холборроу. - Тогда какого черта вы делали в "Ли"?

Старбак улыбнулся:

- Приглядывал за вами, Холборроу, чтобы доложить в Военный департамент. Видите вон того низкого, пухлого человечка? Это майор Бельведер Дилейни из департамента юстиции. Сегодня он мой секундант, но и от разговора с вами он тоже не откажется, - Старбак перевел взгляд на Деннисона. - Я передумал приводить с собой хирурга, капитан. Я знаю, что это противоречит дуэльному кодексу Уилсона[91], но сам я всегда считал, что дуэль можно завершить лишь смертельным исходом. Вы не согласны?

- Он из департамента юстиции? - Холборроу стукнул Старбака по руке тростью, указав на Дилейни.

- Его глава, - ответил Старбак, снова оборачиваясь к объятому ужасом Деннисону. - Готовы, капитан?

Холборроу снова стуком тросточки потребовал к себе внимания:

- Вы правда Старбак?

- Правда.

- Скользкий же вы сукин сын, - заметил Холборроу не без толики невольного восхищения.

- Рыбак рыбака видит издалека, - ответил Старбак.

- Не пожалуете ли в экипаж, полковник? - Дилейни присоединился к ним и указал в сторону коляски. - Мне кажется, дела, подобные нашим, лучше решать в обстановке приватности. Давайте оставим Старбака наедине с его мясницкими наклонностями? Он от них без ума, - Дилейни улыбнулся Деннисону, - но вот мне вид крови до ужина претит.

Холборроу забрался в экипаж. Дилейни последовал за ним, и дверца захлопнулась. Чернокожий кучер бесстрастно наблюдал со своего места за Старбаком, который снова взмахнул саблей.

- Готовы, капитан? - обратился Нат к Деннисону.

- Вы Старбак? - вяло поинтересовался Деннисон.

Старбак, нахмурившись, словно ища вдохновения, глянул налево и направо. Затем перевел взгляд на Деннисона:

- Сэр, - ответил он, - я - майор. Вы же - капитан, то есть жалкий кусок навоза, который зовется капитаном. Разве не так?

- Сэр, - промямлил жалкий Деннисон.

- Да, - ответил на его вопрос Нат, - я Старбак.

- С вами я не ссорился, - ответил Деннисон и, помолчав, добавил: - Сэр.

- Как бы не так, Деннисон, как бы не так. Какая разница, чью жену вы оскорбили? Собственно, та леди - не моя жена, - он махнул в сторону Салли, наблюдавшей с дальнего края. - Но она - мой близкий друг.

- Я не хотел оскорбить ее, сэр, - заявил Деннисон, отчаянно пытаясь избежать знакомства с изогнутым клинком Старбака.

- Вы, Деннисон, оскорбили меня тем, - жестко ответил Старбак, - что решили, будто бы можете унижать младшего по званию. Повторите подобное в моем батальоне еще раз, капитан, и я вашу задницу надеру до крови, а потом разжалую в рядовые. Вам понятно?

Деннисон секунду таращился на Старбака, затем кивнул:

- Так точно, сэр.

- А теперь обсудим ваш недуг, капитан, - продолжил Старбак.

Деннисон снова зыркнул на него, но с ответом не нашелся.

- Лишай здесь ни при чем, - сказал Старбак, - как и псориаз. Такого тяжелого случая экземы я и подавно не встречал. Что же прописал вам ваш врач?

- Скипидар, - тихо ответил Деннисон.

Старбак плашмя приложил клинок к одной из поблескивающих язв на щеке Деннисона. Капитан дернулся от боли, но все же стерпел прикосновение стали.

- Это ведь не скипидар это, правда? - спросил Старбак. Капитан промолчал. - Это кротоновое масло, капитан, вот что это такое. Никакой доктор вам его не прописывал. Втираете себе сами, а? Каждое утро, каждую ночь вы обрабатываете этим свою кожу, разве нет? Должно быть, больно до чертиков, но зато никто вас ни в жизнь не отправит на передовую, а? Кротоновое масло уберегает вас от пуль чертовых янки, да?

Деннисону не хватало духа даже посмотреть Старбаку в глаза, не говоря уже о том, чтобы ответить. Нат медленно провел клинком вдоль язвы. Он хорошо помнил кротоновое масло - отвратительное слабительное средство, которое лейтенант Гиллеспи вливал ему в глотку, пытаясь выбить признание в шпионаже. На щеках Старбака, там, куда попадало маслом, оставались язвы, похожие на оспинки. Было ясно, как день, что Деннисон использовал слабительное для имитации недуга, который оставил бы его в Ричмонде - в безопасности.

- А что дальше, капитан? - спросил Старбак. - Будетеглотать ружейный порох, чтобы вызвать рвоту? Я в курсе всех подобных трюков, поганая скотина, всех до последнего. А значит, следующее, что вы сделаете - это выбросите к чертям ваше масло, понятно?

- Так точно, сэр.

- Выбросите масло, умоете лицо чистой водой - и я обещаю вам, что к моменту встречи с янки в бою вы будете настоящим красавчиком.

Деннисон усилием воли заставил себя посмотреть Старбаку в глаза. И взгляд его выражал ненависть. Человеком он был гордым, но его унизили. И всё же у него не хватало смелости восстановить свою гордость, сразившись с собственным командиром. Старбак поднял ножны и китель.

- Отношения у нас с вами не заладились, - сказал он Деннисону. - Но кроме нас никто не знает о том, что произошло, а я не скажу. Так что возвращайтесь в лагерь, капитан, приведите в порядок лицо и убедитесь наконец, что рота готова к сражению. Потому что именно это я планирую сделать с батальоном - заставить его сражаться.

Он хотел, чтобы эти слова прозвучали примирительно, но вместо благодарности в глазах Деннисона плескалась лишь горечь. Старбак почувствовал искушение дать капитану пинка, чтобы ублюдок катился к чертям и гнил в собственном убожестве. Но ему требовался каждый офицер. Да и с какой стати освобождать Деннисона от его долга? Он должен сражаться - так же, как и любой другой, защищая свою страну.

Внезапно распахнулась дверца экипажа, и Дилейни неловко спрыгнул на землю. За ним последовал полковник Холборроу, правда, гораздо медленней, с преувеличенной хромотой. Дилейни взял Старбака под руку и отвел его подальше, чтобы не услышали Деннисон и полковник.

- Мы с полковником достигли взаимопонимания, - объяснил он. - Он считает, что его долг, как патриота - освободить Конфедерацию от тяжкой и дорогостоящей обязанности расследовать детали его командования специальным батальоном, хотя, конечно, по его утверждению, всякое подобное расследование бессмысленно. И он, кстати, полагает, что под вашим командованием батальон славно проявит себя в сражении.

Старбак, услышав новости, ужаснулся. Он получил то, чего добивался.

- Так мы отправляемся на север?

- Вы ведь этого хотели? - спросил Дилейни. От него не ускользнула реакция Старбака.

- Да, - ответил Нат, - этого.

- Выступаете через два дня, - добавил Дилейни. - Не думаю, что Холборроу доставляет удовольствие видеть вас лишнюю минуту.

- Черт возьми! - выругался Старбак. Два дня! - А мои винтовки?

- Тридцать.

- Тридцать! - воскликнул Старбак.

- Нат, Нат! - Дилейни предостерегающе поднял руку. - Я ведь говорил, что не в моих силах решить этот вопрос. Остаток винтовок распродан, я это знаю и вы это знаете, но Холборроу ни за что в этом не признается. Но он говорит, что может достать тридцать хороших винтовок, так что проявите благодарность. Остальные придется украсть у врага. У вас ведь к этому талант?

Старбак снова выругался, но злоба его угасла, когда он обдумал сделку, заключенную Дилейни. Он всё же получил, что хотел - командование боевым подразделением. И каким-то образом за несколько дней ему предстоит превратить Специальный батальон в отряд, способный выстоять против янки. Черт, он превратит своих бойцов в настолько специальный батальон, что другие подразделения Конфедерации будут горько сожалеть, что они тоже не были штрафными батальонами.

- Спасибо, Дилейни, - неохотно выдавил он.

- Я прямо-таки оглушен вашей бурной благодарностью, - улыбнулся адвокат. - А сейчас, надо полагать, вы бы хотели славно провести вечерок за мой счет?

- Нет, - ответил Старбак, потому что если Желтоногим и правда предстояло отправиться на север, ему было чем заняться. Выучить солдат, найти им башмаки и сделать батальон эффективным, и чтобы сотворить это чудо оставалось всего два дня. Два дня, прежде чем они отправятся к ожидающим янки. Прежде чем Желтоногие вернутся на войну.

Глава пятая

 Адам Фалконер никогда еще не чувствовал себя столь бесполезным и нежеланным, потому что всего через полдня в штабе Макклелана он понял, что ему совершенно нечем заняться. Некоторое время штаб упрямо оставался в Вашингтоне, и новый Наполеон настаивал, что кое-какие необходимые приготовления невозможно устроить с седла на поле битвы или по телеграфу, так что пока армия в синих мундирах медленно двигалась на запад, ее командующий спал в уютной постели в своем доме на Пятнадцатой улице. Когда войска ушли, на Вашингтон опустилась тревожная тишина, беспокойства добавляли и слухи о действиях мятежников. Поговаривали, что всадники в сером появлялись в Пенсильвании, в Огайо подожги амбар, а в Филадельфии для обороны города собрали ополчение, но у этих слухов не было ни малейших твердых оснований. Никто не сообщал, что видел Ли или грозного Джексона, хотя газеты Севера рады были опубликовать любую искусную фантазию при образовавшейся нехватке реальных фактов. Говорили, что у мятежников сто пятьдесят тысяч человек, что они планируют взять Балтимор и нацелились на Вашингтон, что они направляются к Нью-Йорку и под угрозой даже Чикаго. Армия северян, расположившаяся неподалеку от Вашингтона, в зеленых полях Мэриленда, с жадностью читала газеты в ожидании Макклелана. А в это время новый Наполеон разъезжал по столице Союза, оставляя визитные карточки в многочисленных фешенебельных домах, и на каждой картонке были тщательно выведены буквы РРС, которые озадачивали получателей, пока французский посол не объяснил, что эти буквы означают Pour Prendre Cong? и тем самым в вежливой манере сообщают о том, что военный покидает родной дом и отправляется на войну.

- Pour Prendre Cong?! - буркнул Адаму полковник Лайман Торн. - Кого он думает этим поразить, черт подери?

У Адама не было ответа. Его беспокоило, что всегда в присутствии Торна он словно бы терял дар речи. Ему бы хотелось произвести на полковника впечатление, но вместо этого Адам либо попадал в ловушку односложных ответов, либо вообще молчал. На сей раз он промолчал и лишь стукнул лошадь каблуками, чтобы она побежала еще чуть быстрее, а потом склонился к шее кобылы, когда она перепрыгивала через зигзагообразную изгородь.

Лошадь Торна приземлилась секундой позже кобылы Адама. Они ехали на запад по сельской местности, очевидно обезлюдевшей, местности с аккуратными фермами, садами и осушенными полями.

- Где же все? - спросил Адам после того, как они проскакали мимо очередной безукоризненной и выкрашенной в белый цвет фермы с чисто подметенным двором и дровяником между вязами, где четко, словно солдаты на так любимом Макклеланом параде, рядами выстроились поленья, мимо свежевыкрашенного колодца, но не заметили ни следа человеческого присутствия.

- Внутри, - отозвался Торн. - Разве вы не видите, как наверху колышутся занавески? Эти люди не глупцы. Где им еще быть, когда поблизости две армии? Вы спустите всё ценное в подвал, зароете наличные в огороде, зарядите дробовик, намажете грязью лица дочерей, чтобы не выглядели привлекательными, запряжете повозку и будете ждать, кто явится.

- Мятежники здесь не пойдут, - заверил Адам, прилагая все усилия, чтобы поддерживать разговор с грозным Торном, но даже это бодрое замечание удостоилось презрительного ответа:

- К черту мятежников, где наши кавалерийские патрули? Черт возьми, Фалконер, Ли уже два дня как на Севере, а мы ни черта не знаем о том, чем он занят. И где наши разведчики? Эта местность должна ими просто кишеть. Они должны наступать друг другу на пятки, но Макклелан их не выпустил. Он не хочет, чтобы его драгоценным лошадям причинили вред, - насмешка Торна была преисполнена горечи и злости. - Малыш Джордж двигается вперед с той же скоростью, как девственница в казарме. А Ли напирает. Я показывал вам последний образчик выдумок Пинкертона?

- Нет, сэр.

Всадники остановились на вершине длинного зеленого холма, откуда открывался хороший вид на запад. Торн вытащил массивный бинокль, обтер линзы полой кителя и надолго всмотрелся вдаль. Он не заметил ничего тревожного и опустил бинокль.

- Пинкертон утверждает, что у Ли в Мэриленде сто пятьдесят тысяч человек, и считает, что еще шестьдесят тысяч размещаются чуть к югу от Потомака и готовы ринуться в атаку на Вашингтон, как только Макклелан бросится разбираться с Ли, - Торн сплюнул. - Ли не такой глупец. Не станет он растрачивать армию в атаке фортов Вашингтона! У него не хватит людей. Удивлюсь, даже если у него и шестьдесят тысяч есть, годных для драки, но без толку указывать на пугающие Джорджа факты, от этого он просто становится еще упрямей. Малыш Джордж верит в то, во что хочет верить, а он желает верить, что у противника больше солдат, потому что в таком случае не станет бесчестьем уклониться от драки. Черт возьми, дали бы они мне армию на недельку. Тогда бы к концу недели от мятежа ничего бы не осталось, это я вам обещаю.

Полковник замолчал и развернул карту. Адам отчаянно хотел понять, почему же армия не поставила Торна командующим, но не стал задавать этот вопрос, хотя потом полковник всё равно на него ответил.

- Я не вхожу в круг избранных, Фалконер. Не воевал в Мексике и не был в Вест-Пойнте, не проводил свой досуг в мирное время в лести придуркам в мундирах, рассказывая идиотские истории, как резал команчей. В мирное время я строил для армии казармы, так что якобы не должен ничего смыслить в военном деле. Я не вхожу в таинственное братство. Вы когда-нибудь видели, как малыш Джордж разглагольствует о военном деле? Он прямо рыдает! В глазах стоят слезы! - Торн насмешливо фыркнул. - К черту рыдания, пока вы не дадите людям повод проливать слезы. Нельзя выиграть войну без потерь, и многих потерь, кровь зальет страну от конца до края. А потом уж можно порыдать. Но не надо всей этой белиберды про священные связи, братство, честь и долг. Наш долг - победить, только и всего.

- Да, сэр, - только и сказал Адам. Он не был уверен, что ему понравилась речь полковника, потому что Адам представлял войну как нечто мистическое. Он, конечно, знал, что в войне нет ничего хорошего, что это нечто ужасное, но когда она велась с честью и патриотизмом, то становилась благородной, и Адам не желал думать, что это лишь прикрытая мундирами резня.

Он взял протянутый полковником бинокль и послушно навел его в сторону запада. Он гадал, почему этот немолодой человек так внезапно появился в штабе армии и предложил столь долгую поездку по Мэриленду, но Адам, и сам одинокий, и представления не имел ни о степени одиночества полковника, ни о его страхах. Торн, наблюдая, как армию возглавляли глупцы, боялся, что она растратит все силы, не успев победить в войне, и опасался, что никак не сможет предотвратить эту трагедию, но должен был сделать всё возможное.

- Один человек, - внезапно произнес он.

- Сэр? - Адам опустил бинокль.

- Один единственный человек может всё изменить, Фалконер.

- Да, сэр, - повторил Адам, поежившись от неуместности ответа и желая поспрашивать Торна о необычном шпионе, который назвал Торну имя Адама. Как Адаму с ним связаться? Или этому человеку с Адамом? Адам уже задавал Торну подобные вопросы и получил честный ответ, что Торн не знает, но Адам хотел бы вернуться к этому разговору в поисках любого намека на то, как он сможет стать полезным в этом деле.

Торн снова взял бинокль.

- Полагаю, это Дамаск, - сказал он, указывая на небольшую группу домов, притулившихся на вершине длинной гряды примерно милях в пяти, - и если мятежники двигаются на Вашингтон, а это не так, то они были бы там, - Торн сложил жесткую карту и засунул ее в карман. - Давайте пообедаем в Дамаске, Фалконер. Может, по дороге на нас снизойдет озарение.

Лошади поскакали рысью вниз по длинному зеленому склону, туда, где по брюхо в тихом ручье стояло стадо коров. Перед Адамом теперь простиралась широкая полоса тучной низменности, хорошо увлажненной, с сочной растительностью, где торчали рощицы и бежала сеть небольших ручьев. Без сомнения, когда-то здесь были только болота, но многие поколения тяжело трудились, чтобы их осушить, приручить и сделать пригодными, и Адам, глядя на результаты честного труда, преисполнился любовью к своей стране. Для Адама эта любовь была реальной, достаточно реальной, чтобы он покинул родную Виргинию ради борьбы за воссоединение Соединенных Штатов. Другие страны могли похвастаться более величественными обрядами, могущественными замками, великолепными соборами и просторными дворцами, но нигде кроме Америки, как пылко верил Адам, не было столько проявлений скромности, добродетели и честного труда. Это страна простого человека, и Адама желал, чтобы она таковой и оставалась, потому что считал, что ничто не стоит так дорого, чем простые, добытые усердием достижения.

- Грезите, Фалконер? - рявкнул Торн, и Адам мотнул головой, увидев, что со стороны рощи в миле впереди показались три всадника. Всадники в сером. - Вижу, у наших друзей есть тут кавалерийские разведчики, - сухо заметил полковник, осаживая лошадь, - так что похоже, мы всё-таки не перекусим в Дамаске.

Он вытащил полевой бинокль и осмотрел троих мятежников.

- Выглядят паршиво, это точно, но могу поклясться, что за карабинами хорошо ухаживают, - он поднял бинокль, чтобы взглянуть на гребень холма, где стоял Дамаск. Торн гадал, неужели он ошибся, и Ли продвигается к Вашингтону, и в таком случае полковник ожидал заметить присутствие на холмах артиллерии, но ничего не увидел.

- Всего лишь патруль, - пренебрежительно сказал он, - и не более того. Ли не двигается этим путем, - он развернул лошадь. - Нет смысла попадать в плен, Фалконер, - давайте вернемся.

Но Адам уже пустил лошадь вперед. Полковник снова повернулся.

- Фалконер! - рявкнул он, но Адам не обратил на него внимания. Он снова пришпорил лошадь, и кобыла вскинула голову и подняла копыта, перейдя на галоп.

Три мятежника сняли карабины, но не стали целиться в одинокого всадника, скачущего к ним. Северянин не вытащил саблю и был без оружия, он просто скакал напрямик к врагам. Несколько секунд Торн гадал, не собирается ли Адам снова вернуться на юг, а потом юноша развернул лошадь, перепрыгнул через ручей и помчался под углом к вражеским разведчикам, которые внезапно поняли его намерения. Они заулюлюкали, как охотники, увидевшие в открытом поле лису, и пришпорили лошадей. Началась настоящая гонка. Адам бросил им вызов, и три мятежника приняли его, погнавшись за северянином. Эта сельская игра была стара как мир, только в этот день призом являлась жизнь, а наказанием - плен. Адам придержал лошадь, наблюдая через плечо, как три преследователя перешли на галоп. Он дразнил их, продолжая осаживать свою прекрасную кобылу, и лишь когда ближайший южанин находился в тридцати или сорока шагах, отпустил удила и предоставил лошади бежать во всю прыть.

Она просто летела. Это была не обычная лошадь, а одна из лучших лошадей конезавода Вашингтона Фалконера в городе Фалконер округа Фалконер, штат Виргиния. В кобыле текла арабская кровь, скрещенная с выносливой американской породой, и Адам доверял способностям отца выращивать отличных лошадей гораздо больше, чем его политическим суждениям. Он и сам заулюлюкал, словно эхом от безумных криков преследователей. В конце концов, это война! Вызов, гонка, состязание, нечто, что будоражит кровь и придает остроты скучным дням. Кобыла скакнула через ручей, снова набрала скорость, сделав три или четыре шага, и перепрыгнула через изгородь, а потом перешла на галоп по только что вспаханному под озимую пшеницу полю. Борозды усложняли ей бег, но казалось, она этого не замечает.

Торн наблюдал за гонкой, поскакав на восток, параллельно Адаму, и заметил в нем нечто большее, чем вялая обеспокоенность, которую молодой человек обычно демонстрировал. Но увиденное не вполне понравилось Торну. Он решил, что Адам будет искать острые ощущения, чтобы испытать себя, не ради забавы, не чтобы почувствовать вкус порока, а просто чтобы пройти через горнило собственных ожиданий. Адам, подумал Торн, с легкостью может себя погубить, чтобы доказать, что он достойный человек.

Но только не сейчас. Сейчас он унизил троицу хваленых кавалеристов Джеба Стюарта. Гонка по вспаханному полю увеличила разрыв между Адамом и преследователями, и он в очередной раз придержал лошадь, а три преследователя, увидев, как Адам намеренно замедлили бег, преисполнились еще большей решимости схватить насмехающегося врага. Они заметили, что его лошадь устала, ее бока побелели от пота, и южане посчитали, что еще через полмили она наверняка остановится, чтобы перевести дыхание, так что всадники вонзили шпоры и загикали свой охотничий призыв.

Адам поскакал еще медленней. Затем, выбрав направление, он внезапно стукнул каблуками и послал кобылу в сторону широкого ручья, извивающегося между крутыми берегами. Его обрамлял тростник, скрывая границу берега и воды, но Адам, который ездил верхом с того дня, когда впервые смог сесть на пони, не колебался. Он не въехал в поток на всей скорости, а позволил кобыле осмотреться и самой выбрать темп, а потом дотронулся каблуками до ее боков, чтобы дать понять, чего от нее ожидает. Наблюдавшему издалека Торну казалось, что кобыла двигается слишком медленно, чтобы перепрыгнуть поток, но внезапно она собралась и безо всяких усилий перелетела через широкий ручей. Адам позволил ей пробежать немного по дальнему берегу, развернул ее и остановился, чтобы взглянуть на преследователей.

Двое мятежников предпочли свернуть, а не перепрыгивать через ручей. Третий, храбрее товарищей, стукнул каблуками, пытаясь пересечь его в галопе. Лошадь начала прыжок с того же места, что и кобыла Адама, но приземлилась слишком близко, нырнув в заросли жесткого тростника. Ее передние ноги подкосились, а плечо ударилось с ломающей кости силой о противоположный берег. Всадник вылетел из седла и распростерся в ручье, проклиная раненую лошадь, пытающуюся встать. Животное снова покачнулось и заржало от боли в сломанной ноге.

Адам дотронулся до кря шляпы в ироническом приветствии и развернулся. Ни один из двух уцелевших всадников не побеспокоился достать карабин, а третий, барахтавшийся в каше из грязи и воды, которую взбивала его раненая лошадь, вытащил револьвер, молясь, чтобы в результате купания не промок порох в заряженных ячейках барабана. Он взвел оружие, проклиная потерю лошади. Кавалеристы южан использовали собственных лошадей, и хороший конь был на вес золота. Теперь его лошадь была бесполезна, лишь испытывала боль, этот мерин со сломанной ногой больше ни на что не годился. Южанин схватил поводья и притянул к себе голову лошади. Он на мгновение заглянул в ее полные ужаса глаза, прицелился и выстрелил. По нагретой солнцем местности прокатилось эхо единственного выстрела, а лошадь с пулей в голове резко дернулась и затихла.

- Сукин ты сын, - сказал мятежник, наблюдая, как Адам спокойно уезжает, - чертов сукин сын. 

***
 Поезд пополз вперед, сцепки с лязгом дернулись, гармошкой передавая это движение по всему длинному составу, а потом он вновь остановился.

Стояла ночь. Машина некоторое пыхтела, а потом смолкла. Шлейф посеребренного лунным светом дыма вился из пузатой трубы, плыл над темным полями и черным лесом. Где-то вдали желтый огонек во тьме выдавал кого-то бодрствующего в ночи, но в остальном землю поглотила мгла, лишь кое-где прорезаемая отблесками луны. Старбак потер локтем окно и глянул наружу, но не смог ничего рассмотреть за окном, покрытым золотыми бликами мерцающих вагонных фонарей, поэтому поднялся и прошел между спящими на полу фигурами к тамбуру в задней части вагона, откуда смог бросить тревожный взгляд на дюжину вагонов в хвосте состава, где расположись солдаты его спецбатальона. Если кто-либо из его людей желал дезертировать, то неспешная ночная поездка предоставляла им отличную возможность, но местность по обе стороны остановившегося состава казалась пустынной. Он глянул назад в вагон, заметив, что капитан Деннисон проснулся и раскладывает пасьянс. Его лицо еще не зажило, но болячки подсохли, и через недели две не останется никаких следов губительного действия кротонового масла.

Прошло три дня с момента противостояния Старбака и Деннисона на дуэльной арене, три дня, за которые спецбатальон с трудом, но всё же ухитрился подготовиться к поездке на север, и уже добраться до станции Катлетт, где они сошли с поезда и прошагали пять миль по пересеченной местности до Гейнсвиля, где ждали, пока не появился поезд из Манассаса. Марш по пересеченной местности избавил батальон от хаоса Манассаса, где инженеры Конфедерации всё еще старались восстановить железнодорожный узел, отбитый у янки в прошлом месяце.

- Считайте, вам повезло, - сказал Холборроу Старбаку, - что вас послали поездом. На самом деле, как было известно Старбаку, власти считали, что батальону не вынести длительного перехода на север. Они полагали, что солдаты или безнадежно отстанут и разбредутся или будут дезертировать целыми группами, поэтому батальон везли к месту боевых действий в относительной роскоши. К северу от Манассаса, с западной стороны Голубого хребта, на рассвете им предстоял двухдневный марш-бросок на север по главной дороге долины к Винчестеру, ставшему опорной базой Ли на время кампании по вторжению за Потомак.

Деннисон собрал карты, зевнул и перетасовал их привычным жестом. Старбак тайно наблюдал за ним. Деннисона, как он выяснил, растил дядя, наказывавший мальчика за то, что его родители умерли в нищете. Результатом явилась непомерная гордость Деннисона. Но эти сведения не прибавили Старбаку симпатий к капитану. Деннисон был врагом - простым и явным. Он был унижен Старбаком и отомстит при первой же возможности. Вероятно, во время сражения, отметил Старбак, и сама мысль о противостоянии снарядам и пулям янки незамедлительно заставила Старбак вздрогнуть. Малодушие грызло его, подтачивая уверенность.

Неожиданно заревел локомотив. Топку тут же открыли, и пламя печи ярко осветило поля, но свет померк, когда поезд с грохотом двинулся вперед. Мэтью Поттер пробрался сквозь переполненный вагон и распахнул дверь.

- Не думаю, что мы ехали со скоростью больше десяти миль в час с тех пор как покинули Ричмонда. Ни минуты, - сказал он.

- Это всё рельсы, - ответил Старбак. - Старые, неправильно подогнанные, расшатанные рельсы, - он сплюнул в ночь. - И можешь не сомневаться, янки двигаются нам навстречу не по негодным рельсам.

Поттер рассмеялся и протянул Старбаку прикуренную сигару.

- Я слышу отголосок северного превосходства?

- Там знают толк в прокладке железных дорог, и не сомневайся. Нам остается лишь молиться, что они не начнут делать хотя бы наполовину таких же хороших солдат, как наши, - Старбак затянулся. - Я думал, ты спал.

- Не могу, - признался Поттер. - Должно быть, результат трезвости, - он вяло улыбнулся. Уже три дня он не брал в рот и капли спиртного. - Не могу сказать, что чувствую себя хоть на йоту получше, - продолжил он, - думаю, даже похуже.

- С твоей женой всё в порядке? - поинтересовался Старбак.

- Спасибо, кажется, да, - ответил Поттер.

Старбак заставил Дилейни заплатить просроченную арендную плату Поттера и устроил Марту Поттер у родителей Джулии Гордон в Ричмонде. Сама Джулия жила в госпитале Чимборасо, где работала сестрой милосердия, и Старбаку удалось повидаться с ней лишь на считанные мгновения, но их хватило, чтобы лишить его покоя. Холодная рассудительность Джулии заставила его почувствовать себя приземленным, неловким и лишила дара речи, и он гадал, почему смог набраться отваги пересечь залитое дождем кукурузное поле, а вот храбрости признаться Джулии в том, что без ума от нее, ему не доставало.

- Выглядите несчастным, майор, - заметил Поттер.

- Марте будет довольно уютно с Гордонами, - ответил Старбак, не обратив внимание на замечание лейтенанта. - Мать иногда нестерпима, но преподобный Гордон - достойный человек.

- Но если она проведет долгое время в этом доме, - уныло протянул Поттер, - я окажусь женатым на новообращенной христианке.

- Разве это плохо?

- Черт, это совсем не то качество, что привлекло меня в Марте, - в свойственной ему манере криво ухмыльнулся Поттер. Он оперся на поручни тамбура и принялся рассматривать проплывавшую мимо местность. Небольшие красные искринки кружились в столбе дыма паровоза, некоторые падали на землю, лежа словно приземлившиеся светлячки, которые таяли позади, пока поезд с пыхтением поднимался по восточному краю Голубого хребта. - Бедняжка Марта, - тихо вздохнул Поттер.

- Почему? - удивился Старбак. - Разве она не получила желаемое? Получила мужа, сбежала из дома.

- Ей достался я, майор, ей достался я. Жизнь несправедлива, - пожал плечами Поттер. Старбак обнаружил, что большая часть обаяния лейтенанта заключалась именно в таких откровенных признаниях своей ничтожности. Его приятная внешность и безнравственное поведение притягивали к нему женское сострадание как мотыльков к пламени свечи, и Старбак изумленно наблюдал, как над ним суетились Джулия и Салли. Но заботу о нем проявляли не только женщины, кажется, он пленял даже мужчин. Солдат спецбатальона не объединяло почти ничто, кроме общих обид, но все сплотились в удивительном стремлении защитить Мэтью Поттера. Их удивляла его склонность потакать своим слабостям, они даже завидовали человеку, способному три дня беспробудно пить, и сделали джорджийца неформальным талисманом батальона. Старбак думал, что лейтенант станет обузой, но до сего момента он оказался лучшим, что случилось с презираемыми всеми Желтоногими, потому что Поттер получал удовольствие от самого существования.

Но для того, чтобы батальон сплотился, потребуется нечто большее, нежели один обаятельный негодяй. За те два дня до начала похода Старбак проявил максимум энергии. Он убедил полковника Холборроу выдать ботинки, обмундирование, фляги и даже удержанное жалование батальона. Он заставил солдат маршировать по дороге Брука и поощрил их сидром из таверны Брума после одного особенно изнуряющего марша, хотя и сомневался, что поощрение или опыт марша будут иметь большое значение, когда они присоединятся к знаменитому тяжелыми переходами войску Джексона. Он заставил зарядить допотопные ружья крупной дробью и стянул из лагеря "Ли" пару дюжин самых потрепанных палаток, использовав их в качестве мишеней. Первый залп пронизал верхушки палаток, но оставил нижнюю часть совершенно нетронутой, и Старбак позволил солдатам осмотреть палатки.

- Янки не стоят на такой высоте, как верх палаток, - втолковывал он им. - Вы высоко целитесь. Цельтесь им по яйцам, ребята, даже в колени, берите ниже.

Они дали второй залп, и на этот раз он прошил истрепанное полотно на нужной высоте. Больше боеприпасов для подобной практики в стрельбе по мишеням Старбак выделить не мог, ему оставалось лишь надеяться, что Желтоногие не забудут преподанный урок, когда им навстречу двинутся солдаты в синих мундирах.

Он пообщался с солдатами, избегая разговоров о том, что они получили второй шанс, но уверяя, что в них нуждаются на севере.

- То, что с вами произошло на холме Малверн, - сказал он, - могло случиться с каждым. Дьявол, ведь подобное почти произошло и со мной в моем первом сражении.

Как он узнал, у холма Малверн часть батальона смешалась и побежала, когда снаряд янки накрыл лошадь полковника, который вел их в наступление. Лошадь разнесло в кровавые ошметки, забрызгавшие лица центральных рот, и такого шокирующего знакомства с войной хватило, чтобы обратить перепуганных людей в беспорядочное бегство. Остальные, решив, что угодили в засаду, последовали за ними. Они не были единственным подразделением, необъяснимо бросившимся бежать, но на свое несчастье проделали долгий путь, отступая из самой гущи схватки на глазах у множества других батальонов. Позор намертво к ним пристал, и лишь сражение могло его смыть.

- Наступит день, - сказал батальону Старбак, - когда вы сможете гордиться своей принадлежностью к Желтоногим,

Старбак также поговорил с офицерами и сержантами. Офицеры оказались замкнутыми, а сержанты несговорчивыми.

- Люди не готовы сражаться, - заявил сержант Кейз.

- Никто не готов, - согласился Старбак, - но тем не менее, мы должны сражаться. Если будем дожидаться, пока полностью подготовимся, сержант Кейз, к этому времени нас уже захватят янки.

- Нас еще не захватили, - возразил Кейз, - и из того, что я слышал, сэр, - он сумел вложить в свою почтительную речь оттенок ядовитого презрения, - именно мы идем в наступление. Просто неправильно это, вести бедолаг на войну, если они не готовы сражаться.

- Я думал, от вас требуется привести их в боевую готовность, - возразил Старбак, необдуманно позволив вовлечь себя в перепалку.

- Мы делаем свою работу, сэр, - ответил Кейз, осторожно втянув других сержантов на свою сторону в этом споре, - и как вам скажет любой заправский солдат, сэр, хорошую работу сержанта не разрушит в одно мгновение звездный мальчик, - он наградил Старбака гнусной ухмылкой. - Звездный мальчик, сэр. Молодой офицер, желающий прославиться, сэр, и ожидающий, что его солдаты костьми лягут ради его славы. Просто позор, сэр.

- Завтра выступаем, - ответил Старбак, проигнорировав Кейза. - Солдаты приготовят трехдневный паек и сегодня ночью разберут обмундирование, - он побрел восвояси, не обратив внимания на насмешку Кейза. Старбак знал, что оказался не на высоте в стычке с сержантом. Еще один противник, устало подумал он, еще один чертов враг.

- Так что же происходит? - поинтересовался Поттер, когда поезд медленно пополз в гору.

- Желал бы я знать.

- Но мы отправляемся воевать?

- Думаю, да.

- Но мы не знаем куда.

Старбак покачал головой.

- Доберемся до Винчестера и получим новые приказы. Так мне сказали.

Поттер затянулся.

- Как вы считаете, люди готовы сражаться? - спросил он.

- А ты как считаешь? - в свою очередь спросил Старбак.

- Нет.

- И я тоже думаю, что нет, - признался Старбак. - Но если бы мы прождали всю зиму, готовности им бы это не прибавило. Загвоздка не в подготовке, а в настрое.

- Пристрелите сержанта Кейза, это их приободрит, - предложил Поттер.

- Дай им сражение, - сказал Старбак. - Подари им победу.

Хотя как достичь ее с такими офицерами и сержантами, он не знал. Будет своего рода чудом, если ему удастся довезти солдат до поля битвы.

- Ты ведь был при Шайло? - спросил он Поттера.

- Был, - ответил тот, - но должен признаться, что всё прошло как в тумане. Нельзя сказать, что я был пьян, но и трезвым то состояние не назвать. Но я помню чувство радостного возбуждения, что несколько странновато, не считаете? Но подобное говорил и Джордж Вашингтон, помните? Когда описывал, как его пьянил свист пуль. Как думаете, может, все дело в нашем поиске источника возбуждения? Как у заядлых игроков?

- Думаю, ставок с меня хватит, - угрюмо протянул Старбак.

- Ах, - понимающе воскликнул Поттер. - У меня на счету лишь одно сражение.

- Дважды Манассас, - холодно сказал Старбак, - и Господь знает сколько оборонительных боев за Ричмонд, Лисберг, сражение у Кедровой горы. Небольшая стычка под дождем несколько дней тому назад, - он пожал плечами. - Достаточно.

- Но еще больше сражений на подходе, - заметил Поттер.

- Да, - Старбак сплюнул кусочек табака под колеса поезда. - И всё равно остаются сучьи дети, думающие, что мне нельзя доверять, потому что я янки.

- Тогда почему вы сражаетесь на стороне Юга? - поинтересовался Поттер.

- А вот это, Поттер, - ответил Старбак, - вопрос из числа тех, на которые мне нет нужды отвечать.

Оба умолкли, когда колеса состава заскрежетали при подъеме. Вонь горячей осевой смазки вагонов смешалась с ароматом дыма из топки паровоза. Они поднялись достаточно высоко, чтобы рассмотреть освещенные луной земли на западе. Мозаика крошечных огоньков выдавала местонахождение отдаленных деревень и ферм, а яркое свечение небольших пожаров от занявшейся травы показывало две изогнутые линии путей, пройденных поездом на пологом подъеме.

- Тебе когда-нибудь доводилось участвовать в стычках застрельщиков? - внезапно спросил Старбак.

- Нет.

- Как считаешь, справишься? - поинтересовался Старбак.

Поттер казался потрясенным столь серьезным вопросом.

- Почему я? - наконец спросил он.

- Потому что капитан застрельщиков должен быть независимым засранцем и не бояться принимать рискованные решения.

- Капитан? - удивился Поттер.

- Ты меня слышал.

Поттер затянулся.

- Конечно, - согласился он.

- Получай свою роту, - продолжил Старбак. Сорок человек. Также получишь тридцать винтовок, - он размышлял об этом весь день и наконец решил рискнуть. Никто из четырех его действующих капитанов не произвел впечатления человека, способного взять на себя ответственность, но Поттер отличался нахальством, которое могло сослужить добрую службу в линии застрельщиков. - Ты знаешь, чем занимаются застрельщики?

- Понятия не имею, - ответил Поттер.

- Вы наступаете впереди батальона. Рассеиваетесь цепью, используете укрытие и подстреливаете чертовых стрелков янки. Беспощадно тесните сукиных детей, пока не отбросите назад, и начинаете стрелять в главную цепь, пока не прибудет остальная часть батальона. Выиграй дуэль застрельщиков, Поттер, и ты на полпути к победе, - он замолк, втянув дым в легкие. - Не будем пока об этом объявлять, пока не пройдем день настоящего марша. Стоит посмотреть, кто из солдат сможет выдержать темп, а кто нет. Нет смысла ставить в стрелковую цепь слабаков.

- Полагаю, вы были застрельщиком? - спросил Поттер.

- Да, какое-то время.

- Тогда почту за честь.

- К дьяволу честь, - проворчал Старбак. - Просто оставайся трезвым и бей без промаха.

- Слушаюсь, сэр. - ухмыльнулся Поттер. - Марте польстит стать женой капитана.

- Так не разочаровывай ее.

- Боюсь, моя дорогая Марта обречена на вечные разочарования. Она верит, что возможно и даже и необходимо, чтобы все мы вели себя как примерные ученики воскресной школы. Она говорит, что честность - самая лучшая привычка, семь раз отрежь и один раз отмерь, не занимай и не давай взаймы[92], честность всего дороже, поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой, и всю эту высокопарную чушь, но я не уверен, что это возможно, когда страдаешь жаждой и недостатком воображения, - он выбросил из тамбура окурок сигары. - Вы когда-нибудь желали, чтобы война длилась вечно?

- Нет.

- А я да. Чтобы кто-то кормил меня, одевал, подхватывал, когда мои крылья сложатся. Знаете, что пугает меня, Старбак? Я боюсь мира, когда не будет больше армии - моей тихой гавани. Останутся лишь люди, ожидающие, что я буду зарабатывать себе на жизнь. Это тяжело, очень тяжело, действительно жестоко. Какого черта я буду потом делать?

- Работать, - спокойно ответил Старбак.

Поттер рассмеялся.

- А что вы будете делать, майор Старбак? - понимающе спросил он.

Дьявол меня разрази, если я знаю, подумал Старбак, дьявол меня забери, если знаю.

- Работать, - сурово произнес он,

- Несгибаемый капитан Старбак, - изрек Поттер, но Старбак уже вернулся в вагон.

Поттер покачал головой и всмотрелся в убывавшую ночь, подумав обо всех поездах, везущих войска в синих мундирах навстречу этому, в одиночестве с грохотом ползущему и пыхтящему на своем пути на север. Безумие, подумал он, сплошное безумие. Мы для богов - что мухи для мальчишек[93]. Он был готов расплакаться. 

***
 Если что и ужасало Бельведера Дилейни, так это страх, что его раскроют и схватят, потому что он слишком хорошо знал, какая судьба его ждет после этого. Камера в ричмондской тюрьме, безжалостные допросы, суд перед лицом презрительно глядящих людей и мстительная толпа с бледными физиономиями, жадно наблюдающая, как он стоит с веревкой на шее на высокой виселице. Он слышал, что некоторые мочатся в штаны во время повешения, и что если палач делает свою работу плохо, а так оно обычно и бывает, то смерть наступает после медленной мучительной агонии. Зеваки радостно загогочут, когда он обмочится, а веревка вопьется в его шею. Даже от одной этой мысли в кишечнике забурчало.

Он не был героем и никогда не представлял себя героем, он был просто сообразительным, аморальным и добродушным малым. Дилейни нравилось делать деньги, как и быть щедрым. Все считали его другом, и Дилейни заботился, чтобы так они и думали. Он не любил проявления злобы, оставляя ее лишь в мыслях о недругах, а если хотел кого-нибудь задеть, то делал это тайно, так, что жертва никогда бы не заподозрила, что причиной ее несчастий является Дилейни. Именно так Дилейни предал Старбака во время весенней кампании северян по захвату Ричмонда, и Старбак оказался на волосок от виселицы янки. Дилейни искренне сожалел об ожидающей Ната судьбе, но никогда не жалел о своей роли в этом деле. Дилейни обрадовался, когда Старбак вернулся, даже пришел в восторг, потому что Старбак ему нравился, но завтра он бы снова его предал, если бы решил, что может извлечь из этого предательства прибыль. Дилейни не только не испытывал дискомфорта из-за такого противоречия, но даже не считал это противоречием, просто судьбой. Один англичанин не так давно написал книгу, которая расстроила священников, потому что в ней утверждалось, что человек, как и все другие виды, происходит не от божественного момента творения, а омерзительным образом от Бог знает каких примитивных существ с хвостами, когтями и окровавленными клыками. Дилейни не мог припомнить имя автора, но одна фраза из книги отложилась в его мозгу - выживает наиболее приспособленный. Что ж, Дилейни выживет.

И выживание зависело только от него самого, вот почему Дилейни так тщательно заботился о том, чтобы не обнаружили его предательства. Полковник Торн знал, что он шпионит для Севера, и возможно, рассказал об этом еще паре человек, хотя Дилейни и просил его этого не делать, но кроме него о том, кому на самом деле присягнул в верности Дилейни, знал лишь Джордж, слуга адвоката. Дилейни щепетильно называл Джорджа именно слугой, а не рабом, хотя тот именно им и был, и обращался с Джорджем с уважением. "Мы создаем комфорт друг другу" - любил повторять Дилейни, и Джордж, услышав этот отзыв, тут же озарялся улыбкой. Когда в роскошную квартиру Дилейни на ричмондской Грэйс-стрит приходили посетители, слуга вел себя как и любой другой на его месте, хотя наедине Джордж с Дилейни казались больше приятелями, чем рабом и хозяином. Некоторые проницательные люди пронюхали про эту близость, и она их развеселила. Это была просто еще одна сторона эксцентричной натуры Дилейни, считали, что Дилейни с Джорджем вместе состарятся, и если адвокат умрет первым, то Джордж унаследует значительную часть состояния хозяина вместе со свободой. Джордж даже взял фамилию Дилейни.

В тех случаях, когда Дилейни нужно было послать Торну новости, риск всегда принимал на себя Джордж. Именно он относил послания некоему человеку в Ричмонде, который затем отправлял их на север, но сейчас слуга не мог доставить послание. В армии мятежников он чувствовал себя столь же неуютно, как и хозяин, потому что не обладал навыками, которые провели бы его через военные заставы. Джордж мог приготовить салат, поджарить утку или взбить вкуснейший заварной крем. Он мог довести до совершенства соус, распознать хорошее вино и одинаково свободно играть на флейте или скрипке. За несколько часов работы он мог так переделать купленный у ричмондских портных сюртук, что всякий бы поклялся, что он сшит в Париже или Лондоне. Джордж был знатоком фарфора и неоднократно возвращался в квартиру Дилейни с новой безделушкой из Мейсена или Лиможа, купленной у обнищавшей из-за войны семьи, дабы заполнить брешь в коллекции хозяина. Но Джордж не умел прятаться в рощах как снайпер или скакать, как один из кавалеристов Джеба Стюарта.

А Дилейни знал, что именно эти навыки ему понадобятся, если когда-либо придется послать полезные разведданные Торну. Несколько недель назад, когда Торн разочаровался в способности северян шпионить за противниками и потребовал, чтобы Дилейни каким-то образом внедрился в штаб Ли, адвокат предвидел эти трудности. Джорджу не хватало сноровки, чтобы доставить сообщение, а Дилейни недоставало как сноровки, так и мужества, и потому он предложил, чтобы курьером стал Адам Фалконер, хотя всё равно до сих пор не придумал способа с ним связаться. Всё это вызывало беспокойство.

Пока Дилейни ехал на север, он не позволял себе погрузиться в это беспокойство. Больше он волновался о том, как сможет добыть полезные для Торна сведения, всё это предприятие причиняло как Дилейни, так и Джорджу чудовищные неудобства, но Дилейни знал, что должен показывать свою готовность к нему, если хочет когда-либо получить награду за тайную преданность Северу, так что адвокат согласился на несколько недель дискомфорта, после чего сможет вернуться домой, принять горячую ванну, глотнуть коньяку и выкурить французскую сигарету из своих запасов, а потом вновь послать Торну сообщение старым безопасным способом. В этой записке он выразит сожаления по поводу молчания в течение нескольких недель и объяснит, что не смог выяснить ничего стоящего.

Однако на самом деле он кое-что выяснил. Уже через несколько минут после прибытия в штаб Ли он понял, что держит в руках судьбу Севера и Юга. Черт побери, но Торн был совершенно прав. В штаб Ли нужно было заслать шпиона, и этим шпионом был Дилейни, который теперь знал всё, что планировал Роберт Ли, но как адвокат, так и его слуга были в такой же степени способны доставить эти сведения армии северян, как если бы находились на обратной стороне луны.

Дилейни добрался до армии Ли во Фредерике, прекрасном городке, лежащем среди широких полей Мэриленда. Его девять улиц бежали с востока на запад, а шесть - с севера на юг, и этого числа оказалось достаточно, чтобы убедить местных жителей, что это поселение достойно носить звание города, как гордо гласила надпись на станции боковой ветки железной дороги, ведущей на север от дороги Балтимор-Огайо. По этой ветке богатый урожай пшеницы и овса из этой области уже отправили на восток, в Балтимор, и на юг, в Вашингтон, а на полях осталась лишь кукуруза, хотя значительную ее часть уже собрали голодные мятежники.

- Я бы предпочел найти ботинки, а не кукурузу, - проворчал полковник Чилтон. Он был виргинцем и, как и все квартировавшие в Ричмонде офицеры высшего командного состава, хорошим знакомым Дилейни. Чилтон, беспокойный человек лет сорока пяти, теперь стал начальником штаба Ли, этот пост он получил скорее благодаря педантичной старательности, чем воинскому чутью. - Значит, Ричмонд прислал нам адвоката вместо ботинок, - поприветствовал он прибытиеДилейни.

- Увы, - откликнулся тот, разведя рукам. - Иначе меня бы здесь не было. Как поживаете, сэр?

- Полагаю, неплохо, учитывая жару, - признал Чилтон, - а вы, Дилейни? Вот уж не ожидал увидеть человека вроде вас на полях сражений.

Дилейни снял шляпу, нырнул в палатку Чилтона и уселся на предложенный стул. Тень от полотна предоставляла небольшую передышку от жары, превратившей поездку в наполненный пылью и потом ад.

- У меня всё хорошо, - сказал он и в ответ на просьбу объяснить свое присутствие начал молоть хорошо отрепетированную чепуху о том, как Военный департамент озабочен последствиями войны с точки зрения закона, поскольку действия, которые на земле Конфедерации сочли бы преступлением, по отношению к врагу могут попасть совсем в другую категорию. - Это совершенная терра инкогнита, как говорят адвокаты, - неуклюже закончил Дилейни, обмахивая лицо широкополой шляпой. - У вас не найдется лимонада?

- Вода в кувшине, - махнул Чилтон в сторону потертой эмалированной бадьи, - достаточно приличная, чтобы пить без кипячения, не то что в Мексике! - Чилтон любил напоминать окружающим, что воевал в той победоносной кампании. - И могу вас заверить, Дилейни, что в нашем штабе прекрасно знают, как обращаться с гражданским населением на территории врага. Мы не варвары, чтобы о нас ни говорили эти проклятые северные газеты. Картер! - прокричал он в сторону палатки адъютантов. - Принеси мне приказ один-девяносто-один.

Потный служащий с измазанными в чернилах руками принес в палатку затребованный приказ, который Чилтон быстро пробежал глазами и сунул Дилейни в руки.

- Вот, прочтите сами, - сказал начальник штаба. - Вернусь через пару минут.

Оставшись в палатке в одиночестве, Дилейни прочел лишь первый параграф выданного ему приказа под названием "Специальный приказ №191. Штаб армии Северной Виргинии. 9 сентября 1862 года". Карандашом рядом с заголовком клерк нацарапал "Ген. Д.Х.Хилл". В первом параграфе, который бегло проглядел Дилейни, солдатам запрещалось выходить в город Фредерик без письменного разрешения командира подразделения. В качестве подкрепления этому указу в городе расположилась военная полиция, чтобы успокоить жителей, опасающихся грабежей и мародерства со стороны прожорливой орды полуголодных и плохо одетых солдат. Этот параграф в точности соответствовал сфабрикованным Дилейни опасениям и оправдывал его присутствие в армии.

- И это правильно, - сказал адвокат в пустоту, хотя на самом деле ему было плевать, даже если бы солдаты обобрали Фредерик до нитки.

Он налил себе кружку теплой воды, выпил, поморщился от ее вкуса, а потом, поскольку читать больше было нечего, снова вернулся к приказу. Второй параграф провозглашал, что транспортные средства местных ферм должны быть реквизированы, чтобы отвезти больных и раненых в Винчестер.

- Бедняги, - сказал Дилейни, пытаясь представить кошмарное путешествие трясущегося в лихорадке больного в провонявшей навозом крестьянской телеге. Он обмахнулся приказом, гадая, куда запропастился Чилтон, наклонился, чтобы выглянуть из палатки, и увидел стоящего навытяжку рядом с лошадьми Джорджа, но никаких следов Чилтона.

Он вернулся в палатку и прочитал третий параграф: "Армия возобновит продвижение завтра", начинался он, и внезапно Дилейни похолодел, когда его глаза пробежались по исписанной убористым почерком странице. Приказ начинался с обычных требований о поведении армии и снабжении транспортом раненых, но заканчивался полным описанием всех планов Роберта Ли на следующие несколько дней. Всех. Каждое место назначения каждой дивизии всей армии.

- Господи Иисусе, - вымолвил Дилейни, и вдруг его охватил приступ ужаса при мысли о том, что его могут схватить. Какая-то часть его желала отбросить приказ и притвориться, что он никогда его не видел, но другая жаждала славы, которая точно его ждет, если он сможет провезти эти бумаги через линию фронта.

Генерал Джексон снова перейдет реку и к утру пятницы захватит железную дорогу Балтимор-Огайо. Он займет Мартинсберг и отрежет дорогу, по которой мог бы отступить гарнизон федеральных сил в Харперс-Ферри.

Генералу Лонгстриту было приказано выступить к Бунсборо, независимо от того, где бы у черта на куличках он не находился. За Лонгстритом последует генерал Маклоуз, но затем свернет, чтобы помочь захватить Харперс-Ферри. Генерал Уолкер будет действовать совместно с Джексон и Маклоузом, отрезав вторую дорогу на Харперс-Ферри, и когда гарнизон северян сдастся, три генерала должны будут присоединиться к остальной армии в Бунсборо или Хейгерстаунe. Хейгерстауне? Дилейни был не слишком силен в географии, но приблизительно уверен, что Хейгерстаун был мэрилендским городком неподалеку от границы с Пенсильванией, в то время как Харперс-Ферри находился в Виргинии! Значит, несомненно, одна часть армии Ли направляется на север, а другая на юг, что делало обе группировки уязвимыми для раздельных ударов.

Руки Дилейни почти утратили чувствительность. Бумага подрагивала. Он закрыл глаза. Возможно, сказал он себе, он в этом не разобрался. Он не был военным. Может, имело смысл разделить армию? Но в его обязанности не входило решать, имело ли это смысл, лишь отослать эти известия в ставку армии Севера. Скопируй их, глупец, сказал он себе, но только лишь открыл глаза, пытаясь разыскать на столе Чилтона перо или карандаш, как услышал шаги снаружи.

- Дилейни! - окликнул его бодрый голос.

Дилейни вынырнул из палатки и увидел, что Чилтон вернулся вместе с самим генералом Ли. На мгновение обыкновенно учтивого Дилейни захлестнуло смущение. Приказ по-прежнему был у него в руке, именно это его и смущало, но затем адвокат вспомнил, что приказ вручил ему сам Чилтон, поэтому никаких обвинений за это ему не предъявить.

- Рад видеть вас генерал, - наконец сумел приветствовать Дилейни генерала Ли.

- Надеюсь вы простите меня, если я не пожму вам руку, - сказал Ли, выставив свои забинтованные в лубки руки в качестве объяснения. - Небольшая недомолвка с Бродягой[94]. Уже пошел на поправку. И другая хорошая новость - Макклелан вновь назначен главнокомандующим федералистов.

- Я тоже об этом слышал, - подтвердил Дилейни.

- А значит, наш противник опять начнет канителиться, - с удовлетворением заключил Ли. - Макклелан - человек неоспоримых достоинств, но принятие решений не входит в их число. Чилтон шепнул мне, что вы тут, чтобы приглядывать за нами?

Дилейни улыбнулся.

- В действительности я здесь, генерал, чтобы понаблюдать за боевыми действиями, - ложь вышла связной. - В противном случае, - продолжил он, смахнув с серого кителя пылинки, - создастся впечатление, что я не заслужил этот мундир.

Ли улыбнулся в ответ.

- Что ж, Дилейни, наблюдайте за боевыми действиями всеми доступными методами, но не приближайтесь слишком близко к ребятам Макклелана, мне будет жаль потерять вас. Отужинаете с нами сегодня вечером? - Он повернулся, когда писарь, принесший копию приказа 191 в палатку Чилтона, вновь объявился с кипой конвертов, которые нерешительно передал полковнику Чилтону. - Это приказ? - спросил Ли Чилтона.

- Семь копий, - кивнул писарь, - а оригинал полковника Чилтона находится в руках у этого джентльмена, - он указал на Дилейни, который виновато размахивал оригиналом приказа.

- То есть всего восемь? - Ли нахмурился, взял у клерка конверты и пролистал их так быстро, насколько позволяла неудобная повязка, чтобы прочитать имена адресатов. - Генералу Хиллу тоже необходим этот приказ? - спросил Ли, размахивая адресованным генералу Д.Х.Хиллу пустым конвертом, который явно ожидал оригинала приказа, находящегося в руке Дилейни. - Джексон же наверняка скопировал для Хилла всё важное?

- Лучше быть в этом уверенными, генерал, - успокаивающе произнес Чилтон, забрав у генерала конверты и последний экземпляр приказа у Дилейни. Он сложил приказ и засунул его в конверт.

- Вам лучше знать, - сказал Ли. - Итак, Дилейни, какие новости из Ричмонда?

Дилейни пересказал кое-какие слухи из правительства, пока Чилтон поместил в конверт последнюю копию приказа 191 и положил его вместе с остальными на край стола рядом со входом в палатку. Ли, находящийся в дружелюбном расположении духа, поделился с Дилейни надеждами на ближайшие дни.

- Я бы предпочел выступить в Пенсильванию, но по каким-то причинам федералисты оставили в Харперс-Ферри гарнизон. Какая досада. Значит, нам придется их прихлопнуть перед тем, как отправиться на север, но задержка не будет долгой, сомневаюсь, что Макклелану хватит духа вмешаться. А как только очистим Харперс-Ферри, мы и сами превратимся в досадную помеху. Перережем кой-какие железные дороги в Пенсильвании, пока Макклелан решает, что с нами делать. В конце концов ему придется драться, и когда он это сделает, молюсь, чтобы мы так его отдубасили, что Линкольн запросит мира. Другого смысла двигаться на север нет, только ради мира, - последнюю фразу генерал произнес очень серьезно, потому что как и многие южане беспокоился о правомерности вторжения в Соединенные Штаты. Законность войны, которую вела Конфедерация, основывалась на том, что Юг был пострадавшей стороной. Южане утверждали, что лишь защищают свою страну против внешнего агрессора, и многие сомневались в своем праве переносить войну через границу.

Ли остался с Дилейни еще на несколько минут, а потом повернулся в другую сторону.

- Полковник Чилтон, можно вас на пару слов?

Чилтон вызывал курьеров для доставки пакетов, но теперь последовал за Ли к палатке генерала. Дилейни снова остался один, и его поглотил вызывающий бурление в животе ужас, когда он взглянул на стопку ожидающих доставки приказов. Конверт генерала Хилла лежал сверху. Боже ты мой, подумал Дилейни, осмелится ли он? А если осмелится, как сможет переправить украденный приказ через линию фронта? Его рука тряслась, а потом его осенило, и адвокат нырнул в палатку Чилтона. Он порылся в груде бумаг на столе и нашел обращение Ли к жителям Мэриленда, которое годилось для его целей. Он два раза сложил обращение, поколебался, взглянул на чистый солнечный свет и схватил конверт с именем Хилла. Он не был запечатан. Дилейни вытащил приказ и вложил внутрь обращение, а потом затолкал украденную бумагу глубоко в карман кителя. Его сердце бешено колотилось, когда он положил всё еще незапечатанный конверт обратно на груду бумаг и вышел наружу.

- Выглядите так, словно у вас лихорадка, Дилейни, - заметил Чилтон, возвратившись к своей палатке.

- Уверен, что это пройдет, - слабым голосом отозвался Дилейни. Он удивился, что еще может стоять. Он думал об источающей запах смолы свежей сосновой древесине, на которой болтается грубая пеньковая веревка. - Это из-за жары во время поездки, - объяснил он, - проблемы с желудком, только и всего.

- Велите своему слуге отнести ваш багаж к нашему. Я дам вам палатку, и вы сможете отдохнуть. Пришлю вам немного купороса для желудка, если он вас еще будет беспокоить. Поужинаете сегодня с нами? - Чилтон говорил об этих бытовых вещах, пока запечатывал сургучом конверты. Он не заглянул внутрь и не обнаружил сделанный Дилейни подлог. - Ваши подписи, джентльмены, - напомнил он младшим офицерам, которые должны были отнести приказы по назначению. - Позаботьтесь, чтобы за все расписались. А теперь ступайте!

Штабные офицеры разъехались. Дилейни гадал, не сочтет ли Хилл странным, что Ли прислал ему обращение, потому что наверняка уже получил этот документ, который пытался оправдать вторжение Юга на Север. "Наша армия пришла на вашу землю, - говорилось в обращении, - и готова помочь вам силой оружия вернуть те права, которые у вас отняли". Но Дилейни, если его не поймают и если он сумеет найти способ добраться до Торна или Адама Фалконера, отнимет у Юга его победу. Не будет ни мира, ни перемирия, не будет никакого триумфа Юга, лишь победа Севера, полная, сокрушающая и безоговорочная.

Если бы только Дилейни знал, как этого добиться.

Глава шестая

 Старбак так и не узнал, как звали полковника. Он был высоким человеком за пятьдесят с жидкими волосами, который просто сгибался под грузом возложенной на него ответственности.

- Город, - объяснил он Старбаку, - не годится в качестве базы. Не годится, понимаете? Янки побывали тут не единожды, а что не украли они, утащили наши мерзавцы. Вам нужны ботинки?

- Нет.

- Вы их и не найдете. Генерал Ли требует ботинки. Какие ботинки? - он махнул в сторону шумной конторы, которая когда-то была бакалейной лавкой, словно демонстрируя очевидное отсутствие какой-либо обуви. - Не нужны? - до полковника дошел смысл ответа Старбака.

- Нет, сэр.

- А лишние у вас есть? - с надеждой спросил полковник.

- Ни единой пары, сэр. Но мне нужны топоры, палатки и фургоны. Особенно фургоны.

Единственным транспортным средством батальона была сколоченная вручную телега, неплохо себя показавшая на коротких маршах, в которых до сих пор участвовали Желтоногие. На телегу нагрузили драгоценные винтовки и запасные боеприпасы, сколько можно было уместить, но Старбак сомневался, что эта шаткая повозка продержится еще хоть десять миль.

- Бесполезно просить фургоны, - сказал полковник. Можете попытаться их реквизировать у местных фермеров, но сомневаюсь, что вам повезет. Слишком много войск уже здесь прошло. Они дочиста всё обобрали.

Полковник командовал в Винчестере, лежащем на северной окраине долины Шенандоа, который теперь являлся складской базой армии Ли, направившейся на противоположный берег Потомака. Батальон Старбака высадился из поезда в Страсбурге и выступил на север во время великолепного летнего рассвета. Теперь, когда жара становилась удушающей, изнуренные солдаты ждали на главной улице Винчестера, пока Старбак пошел получать приказы.

- У меня нет никаких приказов, - заявил полковник, закончив рыться в беспорядке бумаг. - Для вас - никаких приказов. Как вы говорите, вас зовут?

- Старбак, сэр, Специальный батальон.

- Специальный? - полковник, который представился Старбаку так быстро, что тот не расслышал его имени, похоже, удивился. - Специальный, - повторил он озадаченно, а потом вспомнил. - Желтоногие! - он слегка поежился, словно Старбак был заразен. - Тогда у меня есть для вас приказы, в самом деле. Но разве ваше имя не Мейтленд?

- Старбак, сэр.

- Приказ адресован Мейтленду, - сказал полковник, снова лихорадочно роясь в бумагах на прилавке магазина. Все окна и двери были открыты нараспашку, но эта вентиляция едва ли облегчала удушливую жару. Полковник вспотел в поисках бумаг. - А Мейтленд прибудет? - спросил он.

- Я заменил Мейтленда, - терпеливо объяснил Старбак.

- Надо полагать, кто-то вытащил короткую соломинку, - заметил полковник. - Не могу сказать, что вам завидую. На войну и желающих сражаться людей вести нелегко, не говоря уж о кучке трусов. Скольких вы потеряли, добираясь сюда из Страсбурга?

- Ни одного.

- Ни одного? - недоверчиво произнес полковник.

- Я шел сзади, - сказал Старбак, дотронувшись до револьвера Адамса на боку.

- И правильно, и правильно, - согласился полковник и вернулся к поискам.

Старбак скрыл правду. Некоторые солдаты отстали, и он их собрал и принудил вернуться на дорогу, хотя к тому времени, как они завершили короткий поход, отстающие были совершенно разбиты, с мозолей на их ногах кровь просачивалась сквозь дрянные ботинки, которыми солдат снабдили в лагере "Ли". Большая часть ботинок, как считал Старбак, не продержится и недели, а значит, им придется снимать обувь с янки. Другие солдаты отстали от колонны из-за диареи, но несмотря на болезнь и истерзанные ноги, все дошли до Винчертера, хотя весь этот марш был дурным предзнаменованием. Батальон никуда не годился.

- Знаете, что здесь происходит? - спросил полковник.

- Нет, сэр.

- Мы вот-вот выбьем янки из Харперс-Ферри. А после этого только Богу известно. Нужны боеприпасы?

- Да, сэр.

- Они у нас есть, нет только повозок, - полковник нацарапал записку и протянул ее Старбаку. - Право на получение патронов. Возьмете их в амбаре в конце Мейн-стрит, но если не найдете фургон, майор, то вам сложно будет тащить всё необходимое, а я вам его не найду, - он дал Старбаку еще один лист бумаги. - Это формуляр Военного департамента с обязательством оплаты любому штатскому за реквизированную повозку, но сомневаюсь, что вы ее найдете. Город пропахало уже слишком много других подразделений. Ах да, и идите в гостиницу "Тейлор", майор.

- В гостиницу "Тейлор"?

- Вниз по улице, это всего в нескольких шагах. Здание с большим крыльцом и плохо покрашенное. Еды там тоже осталось немного, но это всё равно самое комфортабельное место в городе. Ваш товарищ вас там ждет.

- Мой товарищ? - затряс головой Старбак, совершенно сбитый с толку.

- Офицер! Вы разве не знали? Парень по имени капитан Тамлин. Отличный парень! Первоклассный! Попал в плен в Новом Орлеане и с тех пор находился в тюрьме у янки, но сумел сбежать и добраться до нас. Превосходный человек! Пока вы ехали сюда, в Ричмонде его назначили в ваш батальон на время кампании, так что я оставил его здесь. Решил, что бессмысленно отправлять его в Ричмонд, когда вы едете сюда. Он даже набрал для вас кой-каких людей! Трусы и охотники до хорошего кофе, конечно, все до единого, но вам придется иметь дело с подобным мусором. Жаль будет расставаться с Билли Тамлином. Он умеет развеселить, очень компанейский. Ну вот, - он нашел нужный приказ и бросил его на прилавок. - Надеюсь, что вы не останетесь в городе, - с тревогой добавил он. - Мне и тех, кто есть, накормить-то тяжело, не говоря уже о дополнительных.

Старбак открыл приказ и проглядел его. Он улыбнулся, и запекшаяся на его лице разбавленная потом грязь покрылась трещинками.

- Отлично, - произнес он и в ответ на поднятую бровь полковника объяснил, чему так обрадовался. - Мы назначены в бригаду Свинерда.

Полковнику это имя ни о чем не говорило.

- Полагаю, вы отбываете сегодня? - с надеждой поинтересовался он.

- Мы должны ждать дальнейших приказов здесь или в Чарльзтауне, где будет удобнее.

- В таком случае вам лучше отправиться в Чарльзтаун, - решительно заявил полковник. - Это весьма приятный город. На расстоянии дневного перехода отсюда, но рано или поздно вам всё равно придется туда идти.

- Придется?

- Да, если двигаетесь на север. Чарльзтаун на нашей стороне реки, у Харперс-Ферри. Отправляйтесь туда пораньше, майор, и сможете первым выбрать место для лагеря до прихода остальной армии. И девиц тоже выберете первыми. Если они там еще остались, конечно, что вряд ли. Там побывали обе армии, но местечко всё равно достойное.

- Там есть янки?

Полковник поморщился и пожал плечами.

- Может, немного и есть. Без сомнения, гарнизон Харперс-Ферри рыскает в окрестностях в поисках зерна.

Иными словами, подумал Старбак, столь милый Чарльзтаун подвергается нападениям янки, подчистую избавлен от припасов и наполовину покинут населением.

- Выступим сегодня утром, - сказал Старбак к большому облегчению полковника. - Можете дать нам кого-нибудь, чтобы показал выход из города?

- В этом нет нужды, дорогой мой. Прямо по дороге. Прямо. Вы никак не пропустите выход.

Старбак положил приказ в карман, вышел в переулок и вызвал Поттера.

- Ты настоящий мерзавец, Поттер.

- Так точно, сэр.

- И как настоящий мерзавец раздобудь нам фургон. Тебе разрешено реквизировать транспортные средства у гражданских, но нужно за это расписаться, чтобы владелец мог получить из Ричмонда компенсацию, ясно?

- Так точно, сэр.

- Потом заберешь боеприпасы и последуешь за нами на север. Возьми дюжину человек, чтобы грузить и тянуть, - он выдал Поттеру для листка бумаги. - Люцифер!

- Майор? - мальчик подбежал к Старбаку.

- Капитан Поттер будет заниматься мародерством, а ты в этом мастер, так что ему поможешь. Мне нужна повозка, что угодно с колесами, чтобы загрузить патронами. Если местные увидят слоняющихся по улицам солдат, они попрячут всё ценное, но тебя они не заметят, так что займешься разведкой.

- Да, майор, - ухмыльнулся Люцифер и умчался.

- Деннисон! - крикнул Старбак. Деннисон был старшим капитаном и таким образом, хотел того Старбак или нет, заместителем командующего батальоном. - Поднимите их и пусть двигаются. Прямо по дороге. Просто идите, а я вас догоню.

Не было смысла ждать. Солдаты хоть и устали, но чем дольше они шли, тем лучше приспосабливались, а чем дольше отдыхали в Винчестере, тем меньше желания испытывали покидать относительный комфорт города.

- А вы останетесь наслаждаться городом, майор? - злобно отозвался Деннисон.

- Я останусь, чтобы набрать еще людей. Выйду за вами через десять минут, не позже.

Солдаты неохотно поднялись на ноги. День снова обещал быть чудовищно жарким и не годился для марша, но Старбак и не собирался идти целый день. Он планировал отойти на пару миль и поискать место, где батальон мог бы устроиться на отдых, а потом закончить поход на прохладной заре следующего дня.

Он прошел по переулку и нашел гостиницу "Тейлор", которая оказалась громадным трехэтажным зданием с колоннами и нависающими над улицей балконами. Комната капитана Тамлина находилась на третьем этаже, и не обнаружив капитана в публичных помещениях, Старбак поднялся по деревянной лестнице и постучал в дверь номера.

- Убирайтесь, - раздался голос. Старбак повернул ручку и обнаружил, что дверь заперта. - И не возвращайтесь! - добавил голос.

- Тамлин!

- Убирайтесь! - крикнул тот. - Я молюсь.

Хихикнула женщина.

- Тамлин! - повторил Старбак.

- Встретимся внизу. Дайте мне полчаса! - ответил Тамлин.

Дверной замок сломался от простого толчка, и Старбак вошел внутрь, увидев пухлого и потного человека, перекатившегося по разобранной постели, чтобы дотянуться до лежащего в кобуре револьвера. Мужчина замер, заметив мундир Старбака.

- Вы кто, черт возьми? - спросил Тамлин.

- Ваш новый командир, Билли, - ответил Старбак и прикоснулся к краю шляпы в сторону девушки, схватившей замызганную простыню, чтобы прикрыть грудь. Это была хорошенькая негритянка с печальными темными глазами на обрамленным кудряшками лице. - Доброе утро, мэм, - сказал Старбак, - уверен, оно выдалось жарким.

- Вы кто? - спросил Билли Блайз, снова устроившись под простыней.

- Ваш новый командир, Билли, - повторил Старбак. Он подошел к закрытой ставнями двери на балкон и распахнул ее. С балкона он мог разглядеть встающий в строй батальон, готовый выступить, но солдаты делали всё с жалкой медлительностью. Дюжина солдат отдыхала в тени веранд, а сержанты и пальцем не пошевелили, чтобы их растормошить. - Сержант Кейз! - рявкнул Старбак. - Покажите, как настоящий солдат заставляет батальон двигаться. Быстро! Меня зовет Старбак, - бросил он через плечо Тамлину. - Майор Натаниэль Старбак.

- Иисусе, - выдохнул Билли Блайз. - Вы сын преподобного Старбака?

- Точно так. Это вас беспокоит?

- Нет, черт побери, - сказал Билли Блайз. - Просто кажется странным, что вы янки и всё такое.

- Ничуть не более странно, чем человек, валяющийся в постели таким прекрасным утром, когда нужно убивать янки, - весело ответил Старбак. На улице внизу тоже появились признаки некоторой бодрости, так что он отвернулся от окна. - А теперь вставайте, Билли, черт возьми. Я слышал, вы набрали для меня людей. Где они?

Билли Блайз щелкнул пальцами.

- В лагере, майор.

- Тогда надевайте сапоги, Билли и приведите их. Вы знаете, где в городе можно раздобыть какую-нибудь повозку?

- Вам повезет, если отыщите тачку, - сказал Тамлин. - Да здесь нет ни черта кроме паршивых солдат и прекрасным женщин, - он шлепнул негритянку пониже спины.

Старбак заметил у рукомойника несколько сигар и взял одну.

- Не возражаете?

- Нет, черт возьми, угощайтесь, - ответил Билли Блайз. - Огниво на каминной полке, - он подождал, пока Старбак отвернется, и выскользнул из-под пожелтевшей простыни.

Старбак оглянулся.

- Билли, - неодобрительно заметил он. - вы что, ложитесь в постель одетым?

На животе голого розовокожего Тамлина виднелся кошель.

- Так не обращаются с дамами.

- Просто для безопасности, майор, - объяснил Тамлин, натягивая длинные подштанники. Он покраснел, покопался в кошельке и вытащил оттуда две серебряные монеты. - Вы меня извините, майор? - спросил он и бросил монеты на кровать. - Прости, что нас прервали, милашка.

Девушка схватила деньги, а Старбак уселся в плетеное кресло и водрузил пыльные башмаки на туалетный столик.

- Так вы были в тюрьме у янки, как я слышал? - спросил он Тамлина.

- Большую часть года.

- Неплохо вас там кормили, - отметил Старбак, пока Тамлин застегивал сорочку на надутом животе, который увеличился еще больше от кошелька с деньгами.

- Я был в четыре раза шире, когда меня схватили, - ответил Блайз.

- Где вас держали?

- В Юнионе, штат Массачусетс.

- В Юнионе? - удивился Старбак. - Где это, черт возьми?

- На западе, - сказал Блайз. Он встречался с отцом Старбака и знал, что семья происходит из Бостона, так что решил, что будет безопаснее поместить мифический Юнион на западе.

- В Беркшире? - уточнил Старбак.

- Думаю, да, - согласился Блайз, усевшись на кровать, чтобы натянуть сапоги. - А где это? На холмах? Мы никаких холмов не видели, майор, одни лишь высокие стены.

- Так сколько людей вы для меня нашли?, Билли?

- Дюжину.

- Отставшие?

- Заблудшие овцы, майор, - ответил Блайз с ленивой усмешкой, - просто заблудшие овечки в поисках пастуха. А я, черт возьми, ищу расческу.

- Вот, - Старбак увидел на туалетном столике расческу и бросил ее Тамлину. - И вы сбежали?

Блайз поморщился, запустив расческу в длинные спутанные волосы.

- Пошел на юг, майор.

- В таком случае, у вас крепкие ноги, Билли, готовые к походу.

- А куда мы идем, майор? - спросил Блайз.

- Думаю, что в Харперс-Ферри. А когда выбьем оттуда янки, перейдем через реку и последуем на север, пока янки не взмолятся, чтобы мы остановились.

Блайз натянул серый китель.

- Черт возьми, майор, хмыкнул он, - ну и способ вы нашли знакомиться со своими офицерами.

- Китель вам маловат, Билли, - усмехнулся Старбак. - Когда вас произвели в капитаны?

Блайз помолчал, чтобы обдумать ответ, пристегивая револьвер.

- В прошлом году, майор, в ноябре. А что?

- Потому что это делает вас старшим среди моих капитанов, а значит, моим заместителем. Если меня убьют, Билли, все мои герои станут вашими. Готовы?

Блайз собрал свои немногочисленные пожитки и запихнул их в сумку.

- Вполне готов.

Старбак встал, подошел к двери и снова прикоснулся к шляпе, бросив взгляд на девушку.

- Прошу прощения за беспокойство, мэм. - Пошли, Билли. Нам пора. 

***
 Они нагнали батальон в трех милях к северу от города. Старбак провел усталых солдат еще пару миль, а потом свернул к полоске пастбищ, граничащих с лесом и ручьем, которые явно уже неоднократно использовались в качестве места для бивуака. На траве виднелись следы от простоявших слишком долго палаток и выжженные отметины от костров, а край леса представлял собой торчащие пни, там, где войска добывали дрова. Железная дорога, ведущая от Винчестера на север, лежала в полумиле от этого места, стальные рельсы выдернула и унесла то ли одна армия, то ли другая, а дорогу, идущую параллельно уничтоженной линии, прорезали глубокие колеи от прошедших в обоих направлениях войск, которые дрались за обладание долиной Шенандоа с тех пор, как началась война. Пастбище неоднократно портили, но оно до сих пор выглядело довольно приятным местом и находилось на достаточном расстоянии от Винчестера, чтобы отбить охоту у тех, кто пожелал бы вернуться в городские таверны.

Капитану Поттеру таверны не были нужны. Он привез в лагерь боеприпасы, но после этого каким-то образом нашел бутылку виски и к вечеру был беспробудно пьян. Старбак составил список новых рот, теперь их насчитывалось пять. Он начал отбирать людей для роты застрельщиков Поттера и вписывал их имена, когда услышал приступ хриплого смеха. Поначалу он решил, что это хороший знак, возможно, моральный дух солдат наконец-то начал подниматься, но потом под грубое полотно навеса, которое служило Старбаку в качестве замены палатки, вошел капитан Деннисон. Он ковырял в зубах щепкой.

- Милый стол, майор, - сказал он.

- Сгодится, - ответил Старбак. В качестве письменного стола он использовал пень.

- Возможно, вы захотите переделать этот список, - радостно произнес Деннисон, - полагаю, вы потеряли одного капитана.

- Это еще что значит?

- Поттер надрался. Пьян как свинья. Черт, да как десяток свиней, - Деннисон выплюнул щепку. - Похоже, ему совсем нельзя доверять.

Старбак выругался, схватил китель и ремень и вышел наружу.

Поттер дурачился. Несколько человек, у которых еще оставались силы после дневного марша, начали играть в бейсбол, и Поттер настоял на том, чтобы принять участие в игре. Теперь, слегка покачиваясь, он стоял перед подающим и требовал, чтобы тот бросил мяч на идеальной высоте.

- На высоте мошонки! - крикнул он, и игроки обступили его, притворяясь, что не понимают, о чем он. Поттер расстегнул штаны и спустил их. - Вот мошонка! Здесь! Ясно?

Подающий от смеха не в состоянии был бросить мяч и послал его из-под руки слишком высоко, промазав. Поттер резко дернулся, зашатался, но восстановил равновесие.

- Ближе, ближе, - он умолк и нагнулся, чтобы подобрать бутылку и сделать большой глоток. Он заметил Старбака и опустил ее. - Капитан Ахав, сэр!

- Ты пьян? - спросил Старбак, приблизившись к Поттеру.

Поттер ухмыльнулся, пожал плечами в ответ, но не придумал ничего более остроумного.

- Наверное, - сказал он.

- Застегнитесь, капитан, - велел Старбак.

Поттер покачал головой, не в знак несогласия, а озадаченно.

- Это просто игра, капитан Ахав.

- Застегнись, - тихо повторил Старбак.

- Собираетесь на меня злиться, да? Прямо как отец, - Поттер резко замолк, когда Старбак ударил его в живот. Юноша согнулся и начал блевать в точности так же, как в тот раз, когда Старбак нашел его в Аду.

- Встать прямо, - приказал Старбак, пнув бутылку, - и застегнуться.

- Пусть сыграет, - раздался угрюмый голос. Это был сержант Кейз. - Что плохого в игре, - настаивал сержант. - Пусть сыграет.

Несколько человек одобрительно загудели. Старбак, по их мнению, испортил единственную минуту радости этого дня.

- Молодец, сержант Кейз, - откликнулся Поттер, вытирая рукавом слюну с подбородка. - Мой поставщик виски, - он нагнулся над упавшей бутылкой, но Старбак отбросил ее до того, как надвинуться на Кейза.

- Вы дали Поттеру виски?

Кейз поколебался, но кивнул.

- Это не нарушает закон, майор.

- Это нарушает мой закон, - возразил Старбак, - и вы об этом знали.

Кейз покачивался взад и вперед на каблуках. Он и сам хлебнул немного виски, и возможно, это придало ему мужества превратить свою враждебность в открытое столкновение. Его плевок приземлился около ботинок Старбака.

- Ваш закон? - засмеялся он. - Что это за закон такой, майор?

- Правила этого батальона, Кейз.

- Этот батальон, майор, - взорвался Кейз, - самое омерзительное сборище чертовых ублюдков, которое когда-либо выступало под одним знаменем. Это не батальон, майор, а куча трусов, которые не нужны ни одному приличному полку. Это не батальон, майор! Это пустое место! И у нас ничего нет. Ни фургонов, ни топоров, ни палаток, ни доктора, ни черта! Нас послали сюда не драться, майор, а как пушечное мясо.

Одобрительный гул стал громче. Отдыхающие солдаты подошли поглядеть на ссору, так что теперь почти весь батальон собрался у импровизированной игровой площадки.

- Месяц назад, - повысил голос Старбак, - я был в батальоне, который опустошили янки. Они перебили половину офицеров, сожгли повозки, уничтожили запасные боеприпасы, но через неделю мы всё равно сражались и победили. Этот батальон может сделать то же самое.

- Чёрта с два, - сказал Кейз. Другие сержанты подошли поближе, чтобы прийти ему на выручку - сомкнутые ряды угрюмых людей, уставившихся на Старбака с нескрываемой ненавистью. - Чёрта с два, - повторил Кейз. - Он, может, сгодится для охраны заключенных или чтобы доставлять продовольствие, но для сражений он не годится.

Старбак медленно повернулся, оглядывая обеспокоенные лица солдат.

- Думаю, они могут сражаться, сержант, - он сделал полный круг и снова посмотрел на Кейза. - Но можете ли вы?

- Я бывал в сражениях, - отрезал Кейз, - и знаю, что для этого нужно. Только не это! - он презрительно махнул рукой в сторону батальона. - Ни один приличный офицер не поведет этот мусор на войну.

Старбак сделал шаг в сторону Кейза.

- Правильно ли я понял, что вы не поведете их сражаться, сержант?

Кейз почуял, что зашел слишком далеко, но не хотел идти на попятную перед лицом своих сторонников.

- Вести их сражаться? - посмеялся он, грубо сымитировав бостонский акцент Старбака. - Как по мне, говорите как янки, майор.

- Я задал вам вопрос, Кейз.

- Я не боюсь сражаться! - вспыхнул Кейз и, так и не ответив на вопрос, попытался избежать прямого противостояния.

Старбак мог бы позволить Кейзу слезть с крючка, но решил этого не делать.

- Я задал вам вопрос, - повторил он.

- Чёрт, - сказал загнанный в угол Кейз, - эти люди не годятся для драки.

- Вполне годятся, - возразил Старбак, - это вы не годитесь, - он мог бы на этом и остановиться, но дьявольское искушение заставило его поднажать еще сильнее. - Снимите лычки, - велел он.

Кейз, оказавшись перед угрозой потери звания, принял вызов.

- Сами заберите, майор, если сможете.

Другие сержанты захлопали, приветствуя это неповиновение.

Старбак развернулся и направился к пустому теперь месту подающего. С самого начала он волновался, как завоевать авторитет в этом презираемом всеми батальоне, но так этого и не достиг. Он решил, что когда поведет их в бой, они последуют за ним, не потому что он вдохновит их своим примером, а потому что люди обычно ведут себя так, как от них ожидают. Со временем, как надеялся Старбак, сражения смоют историю батальона и объединят солдат единой целью, но кризис уже разразился, а значит, решение не могло подождать до сражения, ему придется утвердить свою власть сейчас. Сначала он исчерпает все законные пути, но Старбак знал, что обречен на неудачу, когда повернулся обратно к сержантам, которые медленно прекратили хлопать и уставились на него.

- Сержант Уэббер! Купер! Арестовать Кейза.

Оба сержанта сплюнули, но ни один не двинулся с места.

- Капитан Деннисон? - обернулся Старбак.

- Это меня не касается, - откликнулся тот. - Сами заканчивайте то, что начали, Старбак, разве не так вы мне когда-то сказали?

Старбак кивнул.

- Тогда я закончу, - и он повысил голос: - Каждая рота выберет новых сержантов. Кейз! - рявкнул он. - Принесите мне ваш китель.

Кейз, решивший устроить бучу, тут же расхрабрился:

- Сами возьмите, майор.

Настала секундная тишина, солдаты наблюдали за Старбаком, потом он снял китель и револьвер. Он вел себя осторожно, хотя и позаботился о том, чтобы этого не показывать. Кейз был высок, вероятно, сильнее Старбака, и скорее всего, не новичком в случайных драках - любой человек, пробывший четырнадцать лет в европейской армии, должен быть крепким - тогда как Старбак был выходцем из более мягкого мира респектабельного Бостона и взращен на почитании праведности, но теперь карьера Старбака зависела от того, победит ли он этого задиристого головореза, который, вероятно, за дюжину лет не проиграл ни одной драки, но головорез был также довольно пьян, и это, посчитал Старбак, играло на его стороне.

- Ваша проблема, Кейз, - произнес Старбак, медленно приближаясь к высокому сержанту, - в том, что вы слишком долго носили красный мундир. Теперь вы не королевский стрелок, а мятежник, и если вам не нравится, как мы тут управляемся, то можете убираться к чёрту, обратно к юбкам королевы Виктории. Может, вам просто недостает мужества, чтобы драться с янки.

Он надеялся спровоцировать Кейза броситься в атаку, но верзиле хватило ума стоять на месте и позволить Старбаку подойти. Старбак резко развернулся и со всей силы пнул Кейза в пах, тут же выставив вперед левую ногу, чтобы удержаться на месте.

Кейз отклонился от пинка и мгновенно выбросил кулак слева, но Старбак увернулся и пнул Кейза по колену правой ногой. Это был жестокий удар, и Старбак отскочил, чтобы Кейз не смог до него дотянуться. Нат надеялся нанести больше повреждений, но ему помешала проворная левая рука громилы.

Кейз покачнулся от сковавшей ногу боли и скривился, но сумел выпрямиться.

- Янки, - плюнул он в Старбака.

Старбак знал, что всё нужно сделать быстро. Если драка затянется, то с каждым ударом его авторитет будет уменьшаться. Победа должна быть скорой и полной, после чего последует наказание. Тактика Кейза была очевидной. Он намеревался стоять как скала, позволяя Старбаку подойти поближе, и каждый раз, как только тот окажется в зоне досягаемости, будет причинять ему боль, пока Нат не отступит. Так вытерпи боль, сказал себе Старбак, и уложи сукиного сына.

Он шагнул вперед, глядя прямо в злобные глаза Кейза. Заметил, как приближается правая рука сержанта, и поднял левую, чтобы блокировать удар, но кулак попал в цель, и в голове зазвенело. Старбак продолжать двигаться вперед, погрузившись в зловоние нестиранного шерстяного мундира Кейза и смрадный дух табака и виски изо рта верзилы, а сержант учуял запах победы, когда схватил Старбака за волосы и потянул к своему левому кулаку.

А потом Кейз подавился, захрипел и выпучил глаза, хватая ртом воздух.

Старбак ударил сержанта в кадык. Он впечатал правую руку вперед и вверх, выставив костяшки пальцев, и больше наудачу, чем по расчету, ткнул под торчащую бороду, попав прямо в манящую цель - неестественно длинную шею Кейза. Это был жестокий удар, которому его давным-давно научил капитан Траслоу, знающий все придуманные дьяволом мерзкие трюки.

Кейз покачивался, схватившись руками за горло, чудовищная боль лишила его возможности дышать. В голове Старбака тоже звенело от удара сержанта, Нат отступил, чтобы посмотреть, как шатается верзила, а потом снова шагнул вперед и еще раз пнул Кейза по левому колену. Громила согнулся. Старбак подождал еще немного, пока Кейз почти упал, и врезал коленом ему по физиономии. Из разбитого носа брызнула кровь, а Старбак схватил сержанта за волосы и снова стукнул коленом в лицо. Он выпустил сальные волосы, и на сей раз Кейз рухнул на четвереньки, а Старбак пнул его в живот и опустил ногу на спину, пригвоздив сержанта к траве. Из глотки Кейза вырывались хрипы. Старбак плюнул на него и обернулся к остальным сержантам.

- А теперь все снимайте лычки. Живо!

С Кейзом, блевавшим в траву, никто не осмелился ему возразить. Лицо сержанта побагровело, в сдавленном горле хрипел воздух, а глаза расширились от ужаса. Старбак отвернулся.

- Капитан Деннисон!

- Сэр? - лицо Деннисона побелело от страха.

- Возьмите нож, капитан, и срежьте с Кейза лычки, - спокойно произнес Нат.

Дэннисон выполнил приказ, а Нат тем временем надел китель и вернул револьвер на место.

- Может, еще кому-то кажется, что он лучше знает, как командовать этим батальоном? - заорал он на солдат.

Кто-то захлопал. Это был Кейтон Ротвел, и вместе с ним зааплодировали еще многие, кто ненавидел своих сержантов. Старбак жестом призвал всех к тишине и посмотрел на капитана Поттера.

- Зайдете ко мне, когда протрезвеете, Поттер, - распорядился Старбак и ушел. Ему казалось, что его должно трясти, но когда Нат посмотрел на свою окровавленную правую руку, она показалась ему совершенно неподвижной. Он нырнул в свою импровизированную палатку, и тут всё напряжение хлынуло из него, и Нат затрясся, словно в лихорадке.

Люцифер не спрашивая принес ему кружку с кофе.

- Здесь немного виски капитана Поттера, - сообщил он Нату, - я перелил остатки из бутылки. - Люцифер уставился на левое ухо Старбака, в котором пульсировала боль, - здорово он вам врезал.

- Я врезал ему сильнее.

- Теперь он вряд ли будет вас любить.

- Я ему и так не нравился.

Люцифер беспокойно оглядел Старбака.

- Он захочет что-то с этим сделать.

- В каком смысле?

Люцифер пожал плечами и дотронулся до своего Кольта, который Старбак ему вернул.

- В смысле, вы должны о нем позаботиться.

- Пусть о нем позаботятся янки, - пренебрежительно отозвался Старбак.

- Дьявол, да вы ничего не можете сделать как следует! Хотите, чтобы я этим занялся?

- Принеси мне ужин, - сказал Старбак. Его ухо горело, и нужно было кое-что доделать, список новых рот теперь предстояло переписать в соответствии с новоизбранными сержантами. Некоторые из старых сержантов были переизбраны, и как подозревал Старбак, этот результат был достигнут угрозами, но имени Кейза в списке не оказалось. Последняя рота была под номером пять - наполовину сформированная рота застрельщиков. Кейтон Ротвел принес листок, исписанный неуклюжим почерком на обороте обертки от табака. Собственное имя Ротвела красовалось наверху страницы. Старбак сидел перед своей палаткой, достаточно близко к костру, чтобы пламя освещало страницу, которую он прочел и протянул Билли Тамлину, когда тот пришел разделить последнюю вечернюю кружку кофе.

- Хорошо, - сказал Ротвелу Старбак, увидев его имя в списке. - Не совершай ту же ошибку, что и я.

- Это какую? - спросил Ротвел.

- Не обращайся с солдатами слишком мягко.

Ротвел удивился.

- Вот уж не сказал бы, что вы обращаетесь с ними мягко. Уж точно не с Кейзом.

- Как он там? - спросил Старбак.

- Утром ходить будет.

- Позаботься о том, чтобы сукин сын пошел.

- Куда мы завтра отправляемся? - спросил Ротвел.

- К северу от Чарльзтауна.

- Мимо Чарльзтауна? - поинтересовался Билли Блайз, сделав акцент на слово "мимо". - А я уж надеялся, что мы там разместимся.

- Мы присоединимся к Старине Джеку и атакуем Харперс-Ферри, - объяснил Старбак, - а он не будет прохлаждаться в Чарльзтауне, как и мы. Хочешь кофе? - обратился он к Ротвелу.

Тот поколебался, а потом кивнул.

- Очень любезно с вашей стороны, майор.

Старбак позвал Люцифера и жестом пригласил Ротвела сесть.

- Когда я впервые с тобой встретился, сержант, - сказал Старбак в первый раз упомянув новое звание Ротвела, - ты заявил, что твоя жена в беде, и поэтому ты покинул прежний полк. Что это была за беда?

Этот прямой вопрос Ротвел встретил враждебным взглядом.

- Это не ваше дело, майор, - наконец произнес он.

- Мое, если случится снова, - столь же резко рявкнул Старбак. Его любопытство не было вызвано прихотью, он считал, что Ротвел сможетстать одним из лидеров батальона, и хотел быть уверен, что на него можно положиться. - Мое дело, если мне понадобятся новые офицеры, а пули янки умеют создавать вакансии.

Ротвел поразмыслил над словами Старбака и пожал плечами.

- Это не повторится, - мрачно заявил он и, похоже, хотел на этом и закончить, но спустя мгновение плюнул в костер. - Если только янки снова ее не изнасилуют, с горечью добавил он.

Сидящий рядом со Старбаком Тамлин неодобрительно присвистнул.

Смущенный ответом Старбак не знал, что сказать, и потому промолчал.

- Это сделал южанин, - сказал Ротвел, - но он ехал с кавалерией северян.

Теперь, когда он начал историю, его нежелание ее рассказывать испарилось. Он покопался в верхнем кармане и вытащил перевязанный бечевкой кусок брезента. Он аккуратно ее развязал и так же бережно развернул непромокаемую ткань, под которой оказался клочок бумаги. Ротвел обращался с ним, словно с реликвией, которой для него и являлась бумага. - Кучка кавалеристов-янки устроила налет на ферму, майор, - объяснил он Старбаку, - они оставили вот это. В тот день один южанин отвел мою Бекки в амбар, но ему помешали. Он сжег амбар, а на следующей неделе вернулся, сжег дом, выволок мою Бекки в сад и жестоко ее избил, - в уголках глаз Ротвела заблестели слезы. Он шмыгнул носом и протянул бумагу Старбаку. - Вот этот человек, - тихо произнес он.

Бумага являлась официальным бланком правительства Соединенных Штатов, отпечатанным в Вашингтоне, и обещала заплатить за реквизированные у хозяйств Юга войсками США припасы. Платеж должен быть произведен в конце войны и зависел от способности семьи доказать, что никто из ее членов не поднял оружие против правительства США. Короче говоря, этот документ разрешал северянам воровать всё, что приглянется, а нацарапанную карандашом подпись на бланке Старбак прочел вслух.

- Уильям Блайз, капитан армии США.

Тамлин не шевелился, ни сказал ни слова и, похоже, даже не мог вздохнуть.

Старбак бережно сложил бланк и вернул его Ротвелу.

- Я знаю про Блайза, - сказал он.

- Правда, майор? - удивился Ротвел.

- Я был в Легионе Фалконера, когда нас атаковала кавалерия. Блайз устроил нескольким нашим офицерам ловушку в таверне и пристрелил их как собак. Вместе с женщинами. Говоришь, он южанин?

- Разговаривает как наш.

Тамлин глубоко вздохнул.

- Думаю, везде найдется паршивая овца, - сказал он, его голос так дрожал, что Старбак взглянул на него с удивлением. Тамлин не показался Старбаку человеком, которого может с легкостью тронуть история чьих-то несчастий, и Нат решил, что такая реакция на рассказ Ротвела говорит в пользу капитана. Тамлин вздохнул. - Не хотел бы я оказаться на месте мистера Блайза, когда он попадет вам в руки, сержант.

- Да уж я думаю, - согласился Ротвел и прикрыл глаза. - Ферма принадлежала моему отцу, - продолжал он, - но когда это случилось, его там не было. Он собирается всё отстроить, но теперь я и не знаю, - он уставился на огонь, откуда в воздух поднимался поток искр. - Там теперь ничегошеньки не осталось, только пепел. А моей Бекки было правда худо. И дети боятся, что это снова произойдет, - он тщательно завязал бечевку и засунул пакет обратно в карман. - Тяжело всё это, - сказал он себе под нос.

- И тебя арестовали за то, что ты хотел побыть с ней? - спросил Старбак.

Ротвел кивнул.

- Мой майор не отпустил меня на побывку. Сказал, что никто не получит отпуск, пока не разобьем янки, но черт возьми, мы так отделали сволочей у Манассаса, что я решил уйти в самоволку. И ничуть об этом не сожалею, - он хлебнул чуть теплого кофе и посмотрел на Старбака.

- Вы арестуете Кейза? - спросил он.

- Он уже в штрафном батальоне, что еще я могу ему сделать?

- Можете пристрелить сукиного сына, - предположил Ротвел.

- Позволим янки этим заняться и сэкономим правительству стоимость пули.

Ротвел не обрадовался.

- Думаю, небезопасно оставлять такого человека слоняться вокруг, майор.

Старбак согласился, но не знал, что еще предпринять. Если он арестует Кейза, то придется послать его в Винчестер под эскортом, а у него не было лишних офицеров для такого отряда, как и времени заполнять бумаги для военного трибунала. Он вряд ли мог расстрелять Кейза по собственному приказу, потому что сам затеял ссору, так что лучшим вариантом ему показалось оставить всё как есть, но соблюдать осторожность.

- Я за ним пригляжу, - пообещал Тамлин.

Ротвел встал.

- Спасибо за кофе, майор.

Старбак смотрел, как он уходит, и покачал головой.

- Бедняга.

- Бедная женщина, - добавил Блайз и глубоко вздохнул. - Подозреваю, что мистер Блайз давным-давно исчез.

- Возможно, - сказал Старбак. - Но я был увлечен одной из девушек, которая погибла в той таверне, и когда война закончится, Билли, поищу мистера Блайза. Просто чтобы было чем заняться в этот мирный и тщедушный век[95]. Ну а пока что мне, черт возьми, делать с Поттером?

- Ничего, - сказал Блайз.

- Ничего? Дьявол, я произвел его в капитаны, а он отблагодарил меня, вдрызг напившись.

Блайз вытянул затекшую ногу, наклонился вперед и вытащил из костра горящую ветку, прикурив от нее пару сигар. Одну он предложил Старбаку.

- Думаю, придется сказать вам правду, майор.

- Какую еще правду?

Блайз махнул сигарой в сторону мерцающих костров.

- Те люди - это не обычный батальон, а вы не обычный майор. Они не слишком много о вас знают, но то, что знают, им нравится. Не могу сказать, что они вас любят, потому что они с вами даже не знакомы, но чертовски уверен, что вы их заинтриговали. Для начала, вы янки и не склонны действовать по правилам. Вы создаете собственные правила и деретесь в собственных сражениях. Им это нравится. Они не хотят, чтобы вы были как все.

- И какое, черт возьми, это имеет отношение к Поттеру? - прервал его Старбак.

- Дело в том, что солдаты, которые идут сражаться, - продолжал Блайз, словно Старбак ничего не говорил, - не хотят, чтобы их лидеры были обычными людьми. Солдаты должны во что-то верить, майор, а когда Господь предпочел остаться на небесах, им придется вместо него верить в своих офицеров. В вас, - он ткнул сигарой в сторону Старбака, - и если вы окажетесь таким, как все прочие офицеры, то они потеряют в вас веру.

- Тамлин, что за чушь вы несете?

- Нет, сэр, это не чушь. Я объясняю вам, что обычный офицер придерживается принятых в армии правил. Обычный офицер унизил бы Потера, и это, сэр было бы ошибкой. Черт возьми, нагоните на Поттера страха, чтобы ублюдок испугался гнева Господнего, но не разжалуйте его в лейтенанты. Людям он нравится.

- Простить его? - засомневался Старбак. - Это слабость.

- Дьявол, майор, после того, что вы сделали с Кейзом, никто не сочтет вас слабаком. И вообще, Поттер внушил гордость, добыв повозку.

- Это верно.

Хотя, скорее, это Люцифер должен был стать предметом гордости батальона: обследуя боковые улочки Винчестера, мальчишка заметил стоящий в сарае великолепный катафалк. Сарай был крепко заперт, когда прибыл Поттер и владелец поклялся ему, что в сарае ничего нет, кроме тюков с сеном, но Поттер взломал замок и обнаружил черную повозку с затемненными стеклами в окошках, бархатными занавесами и высоким черным плюмажем в серебряных держателях. Он загрузил катафалк боеприпасами, а потом за неимением лошадей причудливую повозку потянули на север солдаты.

- Он и правда заставил нас гордиться собой, - снова признал Старбак, затянувшись сигарой. По правде говоря, он не хотел наказывать Поттера, но боялся подать батальону сигнал о своей мягкотелости. - Устрою ему выволочку, - произнес он через некоторое время, - но если мерзавец это повторит, понижу его до поваренка. Может, поищете сукиного сына и пришлете его ко мне?

- Сделаю, - ответил Тамлин и скрылся в ночи.

Старбак подготовился обругать Поттера. По правде говоря, день выдался неплохим. Не то чтобы хорошим, но и не плохим. Ни один солдат не отстал на марше, Старбак встретился лицом к лицу с недругами, но не превратил их в друзей. Не исключено, что это и вовсе невозможно, но если ему это удастся, то в самом яростном горниле сражения. И чем раньше, тем лучше, подумал Старбак, а потом вспомнил кукурузное поле в Шантильи и бурлящий в кишках страх. Боже, взмолился он, не дай мне стать трусом.

Поздно ночью Старбак обошел линию пикетов, расставленных не для того, чтобы помешать вторжению врага, а против собственных дезертиров, завернулся в грязное одеяло и заснул.

Люцифер сидел неподалеку. Мальчишка устал, но не намеревался спать. Он сел снаружи и при свете угасающего костра наблюдал за самодельной палаткой, где спал Старбак, и за усеянным огоньками костров полем, где отдыхал батальон, и время от времени ласкал рукой длинное дуло револьвера Кольта, лежащего у него на коленях. Люциферу нравился Старбак, а тот не предпринял никаких мер предосторожности, значит, охранять от демонов его будет Люцифер. Потому что Люцифер знал, что они существуют, мерзкие белые демоны, только и ждущие удобного момента для мести.

Глава седьмая

 Это был, возможно, худший день в жизни Дилейни. В любую минуту он ожидал, что услышит новости о пропаже драгоценной копии Специального приказа 191 и будет по всей строгости допрошен, но к его удивлению никто, похоже, не заметил, что один экземпляр украден. Армия пребывала в блаженном и слепом неведении. Основная часть войск покинула Фредерик в то самое утро, когда Дилейни стащил приказ. Они выступили на заре, чтобы окружить попавший в ловушку гарнизон федералистов в Харперс-Ферри, а остальная часть армии Ли готовилась отправиться на следующий день. Кавалерийские патрули поскакали на восток и сообщили, что армия северян всего в дне пути от Фредерика, но не выказывает готовности к продвижению. Джордж Макклелан вел себя в точности как и раньше - робко крался вперед, боясь каждой воображаемой угрозы, а сам таковой не являлся.

- Хотя он не тот человек, который бросился бы в атаку, только не когда он знает о моем прибытии, - великодушно признался Ли за обедом. Сломанные руки генерала были заново перевязаны, теперь лишь слегка, так что он постоянно сгибал пальцы с выражением удивления и благодарности, что может частично ими пользоваться. - Из Макклелана вышел бы отличный командующий обороной, - сказал Ли, неуклюже отправляя в рот ложку с бобами.

- А есть разница? - спросил Дилейни.

- О, еще какая, - Ли смахнул с бороды остаток бобов. - Атакующий идет на больший риск. Представьте игру в шахматы, Дилейни, в которой вы бы могли не делать ни одного хода, пока оппонент развивает атаку. Вы бы каждый раз выигрывали.

- Каждый раз?

- Хороший атакующий скрывает свои ходы.

- Как вы сейчас, генерал?

Ли улыбнулся.

- Бедняга Макклелан получает донесения то оттуда, то отсюда, то откуда ни возьмись. Он так и не узнает, где мы или что делаем. Конечно, он узнает, что мы осадили Харперс-Ферри, потому что услышит пушки, но сомневаюсь, что Маклелан хоть пальцем пошевелит, чтобы помочь бедолагам. А, Чилтон! Выглядите встревоженным.

На Дилейни накатил страх, но тревога полковника Чилтона проистекала от нехватки смазки, а не из-за потери Специального приказа 191.

- Смазки? - удивился Ли, бросив попытки справиться с вилкой и ложкой связанными пальцами.

- Новости с Севера, сэр. Орудия Паррота, - Чилтон плюхнулся в походное кресло и обмахнул лицо шляпой.

- Вы меня запутали, Чилтон, - сказал Ли. - Смазка? Орудия Паррота?

- Дула двенадцатифунтовых пушек могут взорваться, сэр. Один из наших ребят на Севере знаком с инспектором на заводе и говорит, это из-за того, что резкое ускорение снаряда во время выстрела вызывает внутри него трение, а оно может воспламенить снаряд, и он взорвется прямо в дуле. На заводе нашли решение - вынуть порох из снарядов и смазать их внутреннюю поверхность, а потом снова зарядить. Стоит попробовать, как я считаю, если только мы сможем найти смазку.

- Жир? - предложил Дилейни. - Или воск?

- Можно попробовать, - недоверчиво произнес Чилтон. - Но разве воск не расплавится?

- Попробуйте жир, - сказал Ли, - но сначала поешьте. Бобы превосходны, - генерал стер пот со лба. Опять стояла удушающая жара.

Хотя Дилейни и предложил решение проблемы со взрывающимися орудиями Паррота, но до сих пор не придумал способ передать украденный приказ в армию Макклелана. Ночью, ворочаясь без сна на твердой земле, он представлял, как отчаянно скачет на восток, пока не повстречает кавалерийский патруль янки, но Дилейни знал, что не обладает необходимыми навыками верховой езды для подобного путешествия через полстраны. А кроме того, его появление возбудит любопытство у любого патруля мятежников, и это любопытство наверняка приведет к ступеням эшафота. Теперь, когда он отчаянно пытался избавиться от компрометирующего документа, ему пришла в голову последняя жалкая мысль.

- Если не возражаете, - сказал он Ли, - я бы осмотрел город, пока мы не уехали.

- Как вам будет угодно, - ответил генерал. - Чилтон выпишет вам пропуск.

- Нет опасности, что сегодня появятся янки? - с тревогой осведомился Дилейни.

- Мой дорогой Дилейни! - засмеялся Ли. - Об этом не может быть и речи, пока ими командует Макклелан. Завтра мы выступаем, но сомневаюсь, что он появится здесь и через три дня.

- В городе смотреть нечего, - мрачно заметил Чилтон, недовольный приказом выписать Дилейни пропуск.

- Один из кузенов моей матери когда-то служил здесь священником, - сказал Дилейни, выдумав причину своего любопытства, - и полагаю, он здесь похоронен.

- Кузен вашей матушки? - нахмурился Ли, пытаясь припомнить родословное древо Дилейни. - Так это был Мэттингли?

- Чарльз Мэттингли, - ответил Дилейни, у его матери и правда был кузен по имени Чарльз Мэттингли, хотя насколько знал адвокат, преподобный Чарльз был еще жив и проповедовал языческим племенам где-то в Африке. - Второй сын Томаса, - добавил он.

- Никогда не был знаком с этой ветвью вашей семьи, - сказал Ли. - Они переехали в Мэриленд, не так ли?

- В Кригерстаун, генерал. Томас многие годы был там доктором.

- И его сын скончался, да? Бедняга, он вряд ли был очень стар. Но ведь как странно думать о вас, как о родственнике священника, Дилейни.

- Чарльз принадлежал к епископальной церкви, генерал, - неодобрительно произнес Дилейни. - Так что это не считается.

Ли, и сам прихожанин этой церкви, засмеялся и открыл крышку карманных часов.

- Мне пора за работу, - провозгласил он. - Приятного вечера, Дилейни.

- Благодарю вас, сэр.

Час спустя, вооружившись пропуском, который давал ему право пройти мимо военной полиции, охраняющей лавки Фредерика, Дилейни вышел в город. В его кармане лежал экземпляр Специального приказа 191, и он был уверен, что военная полиция его остановит, обыщет и под дулом пистолета отправит в путешествие, которое закончится на ричмондской виселице, но охраняющие город солдаты просто прикасались к шляпам, когда он показывал им выписанный Чилтоном пропуск.

Город выглядел пустынным. Присутствие армии мятежников остановило всякое передвижение по боковой ветке железной дороги, и потому сельское население не могло заниматься обычной торговлей во Фредерике. Охраняемые военной полицией лавки работали, но на улицах осталось не так много людей. Над парой домов развевался флаг мятежников, но это было похоже на случайное явление, простую формальность, и Дилейни решил, что когда в город войдет армия Макклелана, он тут же расцветет звездно-полосатыми флагами. Жителей Мэриленда, похоже, не переполняла благодарность в ответ на освобождение южанами. Некоторые радовались, но лишь кучка юнцов вызвалась присоединиться к армии Ли.

Дилейни прошел мимо мебельной лавки, притулившейся между двумя церквями. Бородатый мужчина внутри выворачивал у стульев ножки и поднял глаза на проходящего мимо офицера-южанина, но не откликнулся на его приветствие. Калека, вероятно, раненный на одном из первых сражений войны, сидел на крыльце, греясь на солнце. Он проигнорировал Дилейни, и значит, по-видимому, воевал за Север. Чернокожая женщина, возможно, рабыня, шла в сторону Дилейни с кипой белья для стирки на голове, но свернула в переулок, чтобы с ним не столкнулся. Девчушка с серьезным лицом наблюдала за ним из окна, но скрылась из вида, когда адвокат ей улыбнулся. По улице гнали пару коров, наверное, на дойку, чтобы продать молоко армии мятежников, и Дилейни сердечно поприветствовал девушку-пастушку, но она лишь коротко кивнула и поспешила дальше, видимо, испугавшись, что он попытается отнять у нее коров. Удушающая жара, казалось, сгустила витающий над городом запах свежего сена и навоза, превратив его в мерзкую вонь, щекотавшую ноздри Дилейни. Он переступил через свежую коровью лепешку, и вдруг его осенило, и он был потрясен этим открытием - он ведь предал свою страну только чтобы сбежать от узколобости набожных городков вроде Фредерика. Городков с подозрительным населением, прославляющим простые добродетели и честный труд. Ричмонд был на ступень выше таких мест, но вонял табаком, а Вашингтон находился еще на одну ступень выше, но вонял амбициями, еще выше стояли Нью-Йорк и Бостон, но один вонял вульгарными деньгами, а другой - протестантскими добродетелями, и Дилейни не хотел бы поселиться ни в одном из них. Его наградой за предательство, решил он, станет должность посла: постоянный и хорошо оплачиваемый пост в Риме, Париже или Афинах, все эти города воняли пресыщением и томными ночами. Он дотронулся до кармана, в который спрятал Специальный приказ. То был его пропуск в рай.

Он нашел почтовое отделение на Мейн-стрит. Мысль воспользоваться почтой США для доставки украденного приказа развеселила Дилейни. Она была очевидной и в то же время донкихотской, эта идея отвечала его вкусу к проказам. Он сомневался, что Торн одобрит подобное, потому что жизненно важные сведения приказа уже на день устарели, а к тому времени, как достигнут армии США, устареют еще на два-три дня, но Дилейни не представлял, как еще можно отправить послание.

Контора почтальона представляла собой микроскопическое помещение на задах здания с привычным деревянным прилавком, полкой с отделениями для ожидающих отправки писем и двумя длинными столами, где сортировали почту.

- Что, опять? - простонал почтальон, завидев Дилейни.

- Опять?- озадаченно переспросил тот.

- Нынче утром заходил капитан Кейдж, - возмутился почтальон, - а вчера еще какой-то малый. Как его звали, Люси? - крикнул он одной из женщин за сортировочным столом.

- Пирс! - откликнулась она.

- Майор Пирс, - обвиняюще бросил почтальон. Он был пузатым мужчиной воинственного вида с рыжей бородой. И явно симпатизировал Северу, по меньшей мере, звездно-полосатый флаг вызывающе висел на стене конторы. - Всё там, - он махнул в сторону кипы почты в корзине на прилавке, - так что разбирайтесь сами. Но с тех пор, как проверял капитан Кейдж, ничего нового не пришло.

Дилейни взял почту из корзины и внезапно понял, что имеет в виду почтальон. Все письма были адресованы на Север и все - от военных Конфедерации. Кто-то, очевидно, военная полиция, хотел быть уверенным, что никто не попытается отправить янки какие-либо сведения, и потому вскрывал и читал письма перед тем, как поставить на конверте отметку о том, что их содержимое проверено.

- Я здесь не для того, чтобы читать письма, - сказал Дилейни, хотя и открыл одно из них. Оно было от сержанта Малоуна и адресовалось его сестре в Нью-Джерси. "Бетти родила еще одного сына, но через месяц ребенок умер. Его мать чувствует себя хорошо, насколько это возможно. Кузен Джон получил ранение при Манассасе, но несерьезное".

- Настали печальные времена, - вслух прочел Дилейни, - но мы вспоминаем тебя в молитвах, - он пожал плечами, засунул письмо обратно в конверт и бросил обратно в корзину. - Вы могли бы пожертвовать одним конвертом для армии? - спросил он почтальона.

Тот поколебался, но решил, что нет смысла чинить препятствия. Он открыл ящик и вручил Дилейни конверт. Адвокат не предпринял ни малейшей попытки скрыть свои действия Он вытащил из кармана Специальный приказ 191, засунул его в конверт и закрыл.

- Можно? - спросил он, потянувшись через стол за пером почтальона. Дилейни обмакнул его в чернила, стряхнул лишние о край чернильницы и написал печатными буквами: "Капитану Адаму Фалконеру, армия США, штаб ген. Макклелана". - Не стоит беспокоить капитана Кейджа или майора Пирса, - сказал он почтальону, а потом снова взял в руку перо и очень тщательно скопировал инициалы Кейджа. - Вот, дело сделано. Полагаю, я должен заплатить вам за марку?

Почтальон посмотрел на имя адресата, потом на подделанные инициалы и, наконец, на лицо Дилейни. И промолчал.

- Старый друг, - беззаботно заявил Дилейни, - может, это последний шанс ему написать.

Он рисковал, что почтальон не окажется сторонником Севера, но на этот риск пришлось пойти, как и рискнуть, что военная полиция не проверит корзину с почтой в третий раз.

- Вы все уходите? - спросил почтальон.

- Завтра вся армия уйдет, - подтвердил Дилейни.

- Куда?

- Через холмы, далеко отсюда, - беспечно ответил Дилейни. По его щекам струился пот. - Но я полагаю, что скоро вернутся федералисты?

- Наверняка, - подал плечами почтальон. Он взвесил письмо в руке и нарочито засунул его в ящик, а не к другим письмам из армии Конфедерации. - Оно дойдет до адресата, - пообещал он, - только не знаю, когда.

- Весьма вам обязан.

Выйдя из почтовой конторы, Дилейни прислонился к стене. Он трясся, как в лихорадке. Боже мой, подумал он, не хватает у него духа для таких дел. Он почувствовал внезапный позыв к рвоте, но смог с ним совладать. С него градом катился пот. Какой же он идиот! Не смог удержаться, чтобы не порисоваться. Он намеренно пытался произвести впечатление на человека, который, по его мнению, симпатизировал Северу, но знал, что глупо рисковал, и мысль о петле палача снова вызвала спазм в горле.

- Вам нехорошо, майор?

Дилейни поднял глаза и увидел пожилого священника с белым воротничком, который оглядывал его с сочувствием, но с осторожностью. Без сомнений, он опасался, что Дилейни пьян.

- Это всё жара, всего лишь жара, - отозвался Дилейни.

- Тепло, - согласился священник с явным облегчением, что не выпивка явилась причиной недомогания Дилейни. - Вам нужна помощь? Может, стакан воды?

- Нет, благодарю вас. Я справлюсь, - Дилейни внезапно поднял голову, когда вдалеке послышался раскат грома. Никаких туч видно не было, но звук далекой грозы трудно было с чем-то спутать. - Может, дождь прогонит жару, - сказал он священнику.

- Дождь? - нахмурился тот. - Это не гром, - сказал он, сообразив, что имел в виду Дилейни. - Это пушки, майор, пушки, - он посмотрел на запад, вдоль по Мейн-стрит, туда, где виднелись зеленые поля и очертания палаток мятежников. - Харперс-Ферри. Это наверняка в Харперс-Ферри. Да поможет Бог тем несчастным.

- Аминь, - сказал Дилейни. - Аминь.

Потому что сражение началось. 

***
 Пушки откатились по собственной колее, выплюнув из стволов дым на шестьдесят футов вперед и оставив на траве, где еще мелькали огоньки от предыдущего выстрела, выжженные отметины от пыжей. Звук орудий был таким громким, что его можно было ощутить как прикосновение, будто вздрогнула сама планета. По долине засвистели снаряды, оставляя за собой небольшие дымные следы от горящих запалов, а потом разорвались над дальним холмом брызгами грязного сероватого дыма. Дымные следы в воздухе задрожали от порыва ветра, стали тонкими и прозрачными, а потом выстрелила другая батарея, и траву перед пушками снова резко пригнуло к земле, а небо прорезали новые дымные следы. Из стволов пушек донеслось шипение, когда в дула засунули влажные банники. На холме батарея янки открыла ответный огонь, но у северян было гораздо меньше пушек, а орудия мятежников установлены на удачных позициях и хорошо нацелены, так что канониры северян погибали один за одним, пока над ними свистели осколки.

Северяне оттащили пушки с холма, оставив в обороне только пехоту. Артиллерия южан поменяла мишень, и теперь снаряды разрывались в лесу, кустах и скалах на вершине гряды. Некоторые пушки стреляли обычными снарядами, разметывая кучи глины и листьев, а другие использовали картечь, которая разрывалась в воздухе, выбрасывая в сторону обороняющихся янки ружейные пули.

- Застрельщики? - к Старбаку галопом мчался подполковник Гриффин Свинерд. - Застрельщики? - снова прокричал он.

- Они там, полковник, - ответил Старбак.

Желтоногие находились на правом фланге бригады Свинерда, слева от Легиона, и Старбак позаботился о том, чтобы его рота застрельщиков вышла до того. как Мейтленд отправит вниз, в долину, застрельщиков Легиона. Старбак тщательно отобрал своих застрельщиков из тех людей, которые лучше всех держались на марше к северу от железной дороги. Основной части солдат марш дался нелегко, они всё медленней и медленней хромали на окровавленных и покрытых волдырями ногах, пока батальон мучительно ковылял по долине к северу от Чарльзтауна, достигнув места, как раз когда первая пехота Джексона свернула в ту же сторону после долгого перехода из Фредерика в обход Харперс-Ферри, к местности, что лежала к югу от осажденного федерального гарнизона.

Гарнизон пытался оборонять возвышенности рядом с этим речным городом, но пока не слишком решительно. Пушки янки быстро сдались, и теперь пришла очередь испытать пехоту. Единственная рота застрельщиков Старбака уже сражалась, в долине поднимались маленькие серые дымки от их винтовок. Ответные виднелись высоко на дальнем склоне, и Старбак мысленно поторапливал Поттера, чтобы поднажал, хотя, положа руку на сердце, должен был признать, что его застрельщики дерутся отлично. Они намного опередили застрельщиков Легиона. Звуки схваток застрельщиков доносились волнами треска, которые можно было расслышать лишь когда прекращали огонь пушки. Свинерд смотрел в бинокль, как падают на дальнем холме снаряды мятежников. Старбак мог разглядеть лишь хаотичную и раздробленную линию пехоты в синих мундирах под яркими знаменами. Шеренга не была непрерывной. Между полками виднелись проемы, солдат не было и там, где им мешали выровнять строй кусты или скалы, а время от времени эта обороняющаяся шеренга и вовсе исчезала, когда янки прятались в ямах или за валунами.

- Не вижу окопов, Нат, - сказал Свинерд.

- И на том спасибо, Господи, - отозвался Старбак.

Свинерд поморщился, но не возмутился богохульством Старбака. Вместо этого он показал левой рукой на конец шеренги янки.

- Полагаю, вы сможете занять эту позицию? - спросил он. - Скажем, от края гряды и до орудий?

- Думаю, да, - согласился Старбак. По правде говоря, он понятия не имел, как поведут себя в драке Желтоногие. Не знал он также и как сам себя поведет в первом сражении с тех пор, как его захлестнул ужас в том исхлестанном дождем бою около особняка Шантильи. Он чувствовал, что этот ужас снова над ним навис, придав странное ощущение отделенности от тела, словно его душа наблюдает за телом и удивляется, что оно столь спокойно реагирует на приказы Свинерда.

- Подождите сначала остальных, а потом выступайте, - сказал Свинерд, развернул лошадь и поскакал к подполковнику Мейтленду, который сидел верхом позади центральной роты Легиона.

Старбак пошел к центру собственных рядов, где стоял капитан Билли Тамлин со знаменосцами. Выданный правительством штата флаг размером в четыре квадратных фута выглядел жалко по сравнению с тридцатишестифутовым ярким шелковым полотнищем, развевавшимся над Легионом. Старбак передал Тамлину приказ и вышел перед батальоном.

Задачей Старбака было приободрить людей. Их окрестили неудачниками, снабдили антикварным оружием, а теперь Нату предстояло убедить их в том, что они победят.

- У них нет пушек! - прокричал он, - одни ружья.

Наверняка янки были вооружены винтовками, но не стоило сейчас говорить правду.

- Они ужасно перепуганы, - продолжал он. - Наверняка сломаются, как только вы подойдете на расстояние выстрела, но если вы начнете колебаться, то это их воодушевит. Ни один из вас не погибнет, пересекая долину. Помните об этом! У них нет пушек! Мы пересечем долину, и когда я дам приказ, вы пойдете в атаку на ублюдков! А до этого не стреляйте. Нет смысла тратить патроны, стреляя издалека. Не стреляйте, ждите приказа идти в атаку, а потом с криком бросайтесь на них! Чем быстрее они побегут, тем больше всего побросают, чем больше солдат вы убьете, тем больше ботинок получите. А теперь примкнуть штыки!

Он повернулся, чтобы поглядеть на позицию, на которую они будут продвигаться. Слева местность круто обрывалась в сторону бегущего к Потомаку ручейка. Харперс-Ферри лежал там, где в Потомак впадала река Шенандоа, у этого слияния рек возвышались три отрога, с которых просматривался город. Войска Джексона сейчас заняли все подходы к возвышенностям и штурмовали их. Оттесни янки с этих холмов, и городской гарнизон, увеличившийся за счет других войск северян, искавших укрытия от натиска Джексона, будет подавлен артиллерией мятежников. Местные жители, просочившиеся сквозь ряды янки, рассказали южанам, что в городе попали в ловушку больше двадцати тысяч янки, и даже если это было преувеличением, это значило, что город завален провиантом, оружием и припасами - всем тем, в чем нуждался Специальный батальон.

Старбак оглянулся и увидел, что теперь батальон стоит с примкнутыми штыками. Он был небольшим, но не меньше прочих, чей размер уменьшила война. Легион был больше, но всё равно Старбак полагал, что в нем осталась лишь половина людей, выступивших к Манассасу, в первое сражение войны. Капитан Траслоу вышел из рядов Легиона с винтовкой на плече, где, как и у Старбака, не было никаких лычек, соответствующих званию.

- Твои ребята? - спросил Траслоу, кивая в сторону батальона.

- Мои, - подтвердил Старбак.

- Толк есть?

- Сейчас и узнаем.

- Вот от Мейтленда толку нет, - сообщил Траслоу, сплюнув табак на землю. - И я ему не нравлюсь.

- Удивительно, с чего бы это.

Траслоу криво ухмыльнулся:

- Ему кажется, я родом не вышел. Как там Ричмонд?

- Жарко, - ответил Старбак, зная, что не такого ответа ждал Траслоу. - И я повидался с Салли, - добавил он.

- Я так и думал. И как она? - хрипло поинтересовался Траслоу.

- Живет в роскоши, зарабатывает, учится французскому и, в целом, вертит весь мир своим маленьким пальчиком.

Траслоу скривился:

- Никогда не понимал ее. Мне всегда казалось, что у меня должен был родиться сын, а не дочь.

- Не особо-то она от тебя и отличается, - заметил Старбак. - Разве что не в пример симпатичней. Она передает тебе привет.

Траслоу что-то пробурчал и покосился на левое ухо Старбака:

- По голове дали что ли?

- Высокий парень, третий справа, последняя шеренга, - ответил Старбак, кивнув в сторону первой роты капитана Деннисона, расположенной на правом фланге. - Ему казалось, что командовать батальоном должен он, а не я.

Траслоу снова ухмыльнулся:

- И ты его переубедил?

- Я прикинул, как бы ты поступил на моем месте, а потом так и сделал.

- Да ни черта подобного, он же еще жив, нет?

Старбак хохотнул:

- Жив и, видимо, ждет не дождется возможности всадить мне пулю в спину.

- Капитан Траслоу! - полковник Мейтленд, верхом на коне и с покоящейся на плече саблей, порысил к ним от шеренг Легиона. - Вернитесь к своей роте, будьте любезны.

Траслоу сплюнул:

- Не хотел это говорить, - обратился он к Старбаку, - но твоему возвращению наверняка очень обрадуются.

- Я работаю над этим, - ответил Нат.

Траслоу потащился обратно к Легиону, проигнорировав Мейтленда, который приветственно махнул Старбаку:

- Значит, привели их? - сказал он, указывая на Специальный батальон.

- Вам казалось, что не приведу?

Пропустив вопрос мимо ушей, Мейтленд, обернувшись, разглядывал застрельщиков.

- Проблем никаких? - спросил он.

Вопрос был задан беззаботно, но Старбак почувствовал исходящую от элегантного полковника нервозность. Всё же это было первое сражение Мейтленда, хотя Старбак и сражением-то его не назвал бы. Вражеских пушек уже не было, томящаяся в ожидании пехота янки была, видимо, напряжена, как листовая пружина взведенного револьвера. Всё предвещало обычную атаку с малыми потерями, которые требовались для захвата позиций. Что находилось дальше, за хребтом - другое дело, но здесь проблем не ожидалось вовсе.

- Всё должно быть нормально, - ответил Старбак.

Над головой просвистела пуля, и Мейтленд невольно дернулся. Он надеялся, что Старбак этого не заметил.

- Знаете, в кого он целится, полковник?

- В нас, надо полагать.

- Не в нас, а в вас, - ответил Старбак. - Фигура верхом на коне, да еще с саблей. Там на хребте засел засранец с длинноствольной снайперской винтовкой. Прямо сейчас он занят тем, что вгоняет шомпол в ствол и рассчитывает в следующий раз не промахнуться.

Мейтлейнд слабо улыбнулся, но не сдвинулся с места. Вместо этого он покосился на Билли Тамлина, затем снова на Старбака.

- Я рад, что у вас есть Тамлин.

- Вы знакомы?

- Его спасли мои ребята. Я бы хотел оставить его в Легионе, но Свинерд настоял, чтобы всё было согласно правилам.

- Он вполне хорош, - ответил Старбак, - а хорошие офицеры мне нужны больше, чем вам, полковник.

- Вы так полагаете? - многозначительно поинтересовался Мейтленд.

- Тот стрелок, полковник, - ответил Старбак, - сейчас уже загоняет в ствол снаряженный патрон. В казенной части у него отличный, точно отмеренный порох, и он прикидывает четырехфутовую боковую поправку на ветер и совсем небольшую вертикальную поправку. Так вот, вы хотите, чтобы вас похоронили здесь, или у Мейтлендов уже есть семейный участок?

- Думаю, Голливудское кладбище более чем подойдет, - Мейтленд ответил беззаботно, хотя явно испытывал дискомфорт. - Вы говорите, осторожность - главное в доблести?

- Похоже на то.

- Тогда я желаю вам удачного дня, Старбак, - полковник коснулся шляпы, - не буду подставлять вас под выстрелы снайперов! - он развернул коня.

Старбак снял винтовку, из которой, наконец, выдул влажный порох, протолкнув его проволокой через отверстие для капсюля, и тонкой струйкой засыпал небольшое количество сухого пороха в слипшийся заряд, который, наконец, неохотно воспламенился, когда Старбак выстрелил. Он перезарядил винтовку и вложил капсюль в брандтрубку, надеясь, что это не один из тех плохих капсюлей, что внезапно начали приходить с заводов Ричмонда. Ходили слухи, что рабочие-негры намеренно саботируют армию, и, несомненно, имелся поток плохих капсюлей, заполненных чем угодно, кроме гремучей ртути. Он опустил боек на капсюль, снова повесил винтовку и пошел обратно к батальону.

Лейтенант Коффмэн, назначенный адъютантом Свинерда, бежал вниз позади строя бригады. Сумки и ножны хлопали ему по ногам, когда он бежал, придерживая шляпу одной рукой и с винтовкой в другой.

- Выдвигаться! - крикнул он полковнику Мейтленду, и побежал дальше к Старбаку.

Старбак махнул рукой, чтобы показать, что он слышал.

- Батальон! Вперед! Наподдайте им! - крикнул он.

В Легионе он, наверное, побежал бы впереди рот, но сегодня планировал следовать за своими людьми, не из страха, а просто чтобы убедиться, что они идут вперед.

- Вперед! - снова крикнул он и услышал, как Деннисон, Пил и Картрайт эхом повторили приказ.

Билли Тамлин с револьвером в руке шел позади правофланговых рот. У него не было собственной роты, но Старбак велел ему присматривать за правофланговыми, а также выполнять обязанности адъютанта, для которых Поттер оказался совершенно непригоден.

- Поторопите их, Билли! - крикнул Старбак и вернулся на свое место позади рот Липпинкотта и Пила. - Вперед! Живее!

Построенные в четыре ряда роты достаточно охотно шли вперед. Артиллерия мятежников стреляла через их головы, снаряды издавали такой звук, словно по небу перекатывались огромные бочки. Некоторых солдат этот звук заставил нервничать, как и периодические громовые удары самих пушек, но Старбак приказывал поторопиться, как только они пригибались от оглушающего шума.

- Они на вашей стороне! - кричал он. - Вперед! Сержанты! Следить за строем! Следить за строем!

Некоторые бежали быстрее остальных, то ли от готовности вступить в драку, то ли от желания поскорей с ней покончить, но их спешка нарушала ровный строй батальона.

Легион еще не выступил, точнее, некоторые роты вышли вперед, когда начал наступление батальон Старбака, но Мейтленд отозвал их и теперь поспешно формировал строй, пока на другом фланге полка по пологому склону продвигались другие батальоны Свинерда. В легком бризе развевались боевые знамена. День разрывали снаряды, пронизывал грохот пушек и раскалывал треск винтовок, а теперь он наполнился топотом сотен ног, шуршащих по траве. Один из застрельщиков похромал обратно к Специальному батальону, а другой лежал с пулей в голове и раскинутыми как у распятого руками. Какой-то солдат, вероятно, один из вооруженных старыми ричмондскими ружьями застрельщиков, уже завладел винтовкой убитого.

Легион наконец начал движение. Правофланговая рота Старбака под командованием Деннисона отстала, возможно, в надежде, что их нагонит и придет на подмогу Легион.

- Билли, подгоните их! - рявкнул Старбак. - Пусть пошевеливаются!

Билли Блайз проковылял к роте Деннисона и энергично замахал руками. Эти утренние боевые действия не пришлись ему по вкусу. Он был бы счастлив укрыться в Специальном батальоне, пока приливная волна войны не прибьет его достаточно близко к рядам янки, но не имел ни малейшего желания сражаться, в особенности в пехоте, но Билли знал, что ему придется притворяться еще некоторое время. Не было смысла переходить на сторону янки в Харперс-Ферри, потому что они были окружены и обречены. Ему придется подождать, пока батальон перейдет через реку и приблизится к основным силам Макклелана. Он решил, что до той поры будет делать лишь самое необходимое и не более того.

- Заставь их идти, Том, - приказал он Деннисону, но не стал заставлять солдат лично.

Деннисон велел роте ускорить темп, но совершенно неубедительным тоном, и хотя рота начала пошевеливаться, некоторые солдаты по предводительством Кейза намеренно медлили. Старбак подбежал к ним.

- Вперед! - заорал он. - Вперед! Быстрее!

Кейз только еще больше замедлил шаг.

Старбак вытащил револьвер и выпустил пулю в дерн позади каблуков Кейза.

- Пошевеливайся! - рявкнул он. - Вперед!

Он выстрелил во второй раз, теперь в сторону. Старбак не смотрел ни на Кейза, ни на кого-либо еще, потому что не хотел затевать еще одну свару, он лишь хотел, чтобы рота продолжала движение, и два выстрела произвели потрясающий эффект - копуши ринулись вперед с проворством напуганного кролика.

- Следите, чтобы они двигались, Билли! - рявкнул Старбак. - Капитан Деннисон! Поторопите их!

Билли Блайз был слишком поражен, чтобы ответить. Он поковылял вперед, подгоняя руками роту Деннисона, внезапно испугавшись Старбака больше, чем ожидающих на холме янки. Его страшила чистая сила гнева Старбака, но он опознал ее подлинную силу. Старбак был из тех, кто может лишь силой личности двигать батальоны, и именно ярость и решимость Старбака заставляли Желтоногих идти через долину под разрывающим воздух грохотом снарядов, которые летели над их головами. Билли Блайз решил, что Старбак принадлежит к тому типу людей, которые заставляют других умирать. Или умирают сами.

- Как вас зовут, Кейз?

Блайз поравнялся с Кейзом, который, чтобы показать свою независимость, снова начал на два шага отставать от остальных солдат первой роты.

- Кажется, вы это уже знаете, капитан, - отозвался Кейз. Его голос был еще хриплым после чудовищного удара в горло, которым его наградил Старбак.

- Я имел в виду именно имя, сержант, - сказал Блайз, намеренно восстановив Кейза в звании.

Тот поколебался, а потом решил, что дружеский тон капитана Тамлина заслуживает ответа.

- Роберт, - признался он.

- Черт, моего брата зовут Бобби, - солгал Блайз. - Отличный парень. Может, чуток слишком налегает на выпивку, но Боже ты мой, какие он рассказывает истории! - он заметил, как Кейз искоса бросил на Старбака наполненный затаенной ненавистью взгляд. - Пристрелите его сейчас, сержант, - тихо произнес Блайз, - и тому найдется сотня свидетелей, и до того, как вы сможете плюнуть на его могилу, будете стоять перед расстрельным взводом. Это просто неразумно, Бобби. И вообще, думаете, он за вами не приглядывает? Просто продолжайте идти, сержант, и пошевеливайтесь. Похоже, мы собираемся выиграть войну, а? В этом случае он про вас забудет.

Кейз промолчал, но слегка прибавил ходу. Над головами просвистел нацеленный слишком низко снаряд мятежников, заставив некоторых солдат пригнуться. Он разорвался среди цепи застрельщиков батальона, и капитан Поттер стремглав бросился в кусты. Батальон захохотал.

- Любимый клоун Старбака, - тихо сказал Билли Блайз.

Кейз окинул его долгим и напряженным взглядом, как будто ему только что пришло в голову, что заместитель командующего батальоном может оказаться союзником.

- Если Старбак сдохнет, - нарушил тишину Кейз, - вы получите командование, капитан.

- Уверен, что мне следует поблагодарить вас, Бобби, что напомнили об этом, и если это когда-нибудь случится, то мне понадобятся опытные офицеры. А не всякие звездные мальчики, это то самое выражение, да? Просто приличные опытные люди. Настоящие солдаты. Понимаете, о чем я? Иисусе! - последнее слово вырвалось у Билли Блайза после внезапно раздавшегося грохота пушек янки. Над долиной завыли вражеские снаряды, разрываясь среди продвигающейся пехоты и взметая землю, дым, пламя и плоть.

На вершине холма янки оставили скрытую артиллерию и теперь канониры вытащили замаскированные ветками пушки и открыли огонь по наступающей пехоте. Первый залп состоял из простых снарядов, но потом пушки зарядили картечью, и теперь каждый залп стал похож на гигантский выстрел дробью, разлетающейся из дула во все стороны. Картечь разрывалась сразу у дула, разлетаясь ружейными пулями, и Блайз в ужасе увидел, как трава перед батальоном заколыхалась, словно в сторону атакующих движется невидимая метла. Раздался глухой стук как от сильного ливня, и внезапно завыл ветер, когда по рядам пронеслось облако пуль. Солдаты падали, разворачивались, сгибались или раскачивались. У солдата рядом с Блайзом сквозь коричневый китель торчало ребро. Солдат уставился на этот белый осколок в совершенном недоумении, а потом через дыру в мундире хлынула пузырящаяся светлая кровь, заливая живот. Горлом у него тоже пошла кровь, и он упал на колени,пытаясь заговорить, а потом рухнул лицом вниз.

Блайз с Кейзом укрылись за валуном, закурив одну сигару на двоих, пока в воздухе щелкала и свистела картечь. В неразберихе рота Деннисона рассыпалась. Несколько человек продолжали двигаться вперед, другие залегли, но большинство в панике ринулись налево, где остальные роты батальона создавали иллюзию безопасности. Кейз скрючился рядом с Блайзом.

- В Севастополе и не то еще было, - сказал он. - Проклятые Иваны обстреливали нас денно и нощно, денно и нощно. Не давали встать ни на минуту.

- Опытные солдаты, вот кого я ищу, - сказал Блайз, возвращая сигару спутнику.

- Так что будем делать со Старбаком? - скривился Кейз.

- Просто подождем Боженьку, Бобби. подождем Боженьку, и он все сделает. Разве в правильных книжках не об этом говорится?

- Вы именно этим и занимаетесь?

- Я просто жду, когда придет мое время, Бобби, но оно придет. Не вижу смысла рваться в драку. Черт, нам нужны герои, но некоторым придется дожить до конца войны и добраться до дома. Иначе янки оприходуют наших жен, а мы будем гнить в могилах.

Кейз выглянул из-за валуна, поискав вдали силуэт Старбака.

- Без винтовки многого не добьешься.

- Винтовки найдутся. Черт, не хотел бы я командовать батальоном без винтовок, - засмеялся Блайз. Он подбирал себе союзников, а этим он любил заниматься. Блайз выживал и преуспел в этом, полагая, что это хорошо у него выходит из-за обширных планов на дальнейшую жизнь, а смерть в сражении в эти планы не входила. Он выживет. 

***
 Треск вражеских орудий настолько ошарашил Старбака, что он онемел. Он обещал солдатам, что пушек не будет и они смогут безбоязненно пересечь долину, но теперь канониры противника засовывали в стволы банники, перезаряжали, и раздавался очередной залп картечи. Старбака охватил ужас, его ноги ослабели, и он вот-вот готов был захныкать, как выпоротый мальчишка. Но продолжал двигаться, не от храбрости, но потому что, казалось, не способен изменить направление или темп. Он хотел крикнуть Поттеру, чтобы повел застрельщиков вверх по склону в сторону пушек, но из его рта не вылетел ни один звук, и он вслепую побрел вперед, пока его разум подыскивал молитву, которую он не мог выговорить вслух. Страх полностью лишил Старбака самообладания, и он не мог отделаться от мысли, что никогда больше не сумеет противостоять подобному страху. Он поскользнулся на подсохшей коровьей лепешке, а в горлу подступила рвота. Ему удалось справиться с этим позывом, сделав глубокий вздох, и Старбак был уверен, что солдаты Специального батальона, которых он повел под смертоносный огонь пушек, как завел Легион в артиллерийскую ловушку, устроенную янки у Шантильи, его презирают. Он взглянул направо и с удивление обнаружил широкий разрыв в рядах бригады. Легион исчез, хотя в проеме он заметил смешавшиеся ряды солдат, бегущих в атаку через покрытое дымом пастбище под красно-синими флагами. Рота Деннисона пропала, как и половина роты Картрайта, но остальная часть батальона по-прежнему шла вперед, хотя больше уже не четкой шеренгой. Люди рассеялись в оставленном ротой Деннисона промежутке, и краем спутанного сознания Старбак понял, что это спасет их от картечи.

По траве застучал очередной град снарядов, и солдат отбросило назад словно марионеток, которых дернули за ниточки. Канониры янки хорошо знали свое дело, целясь картечью чуть впереди атакующих мятежников, так чтобы все пули отскакивали им в лицо. Старбак ощущал в горле кислятину рвоты, но ему удалось мысленно произнести двадцать третий псалом, и осознание того, что он снова вернулся к вере отца, его и удивило, и успокоило. Он увидел, что батальон пересек долину и начал подниматься по дальнему склону. Пехота северян почти исчезла, она не отступила, а укрылась за скалами и кустами на вершине холма. Чуть ниже застрельщики янки торопились взобраться обратно между дымными взрывами снарядов южан, и внезапно вершина тоже покрылась дымом, когда открыла огонь вражеская пехота. Через мгновение после появления дыма по долине прокатился треск пальбы. Над головами засвистели пули, хотя несколько из них вонзились в людей с гулким звуком, который издает опускающийся нож мясника. Тела откинуло назад, и над ними поднялся кровавый туман.

- Вперед! - крикнул кто-то позади Старбака.

- Не останавливаться! Вперед! Вперед!

Теперь Старбак находился среди рассеявшихся солдат, призывая их атаковать, его тело двигалось, как у лидера, хотя разум по-прежнему колебался между ужасом и необходимостью заставить левофланговые роты подниматься по склону.

Артиллерия конфедератов наконец-то нацелилась на орудия янки, и в горячем воздухе над потными канонирами затрещали взрывы.

- Вперед! - орал Старбак, потрясенный тем, что вообще способен говорить. - Вперед!

Каждый нерв в его теле вопил, призывая развернуться и бежать, забиться в какую-нибудь дыру до конца своих дней, пока над его головой мир сходит с ума, но остатки гордости и упрямство заставляли двигаться дальше и даже ускорить шаг. Он обернулся, чтобы ободрить своих неуклюжих солдат с застывшими лицами, которым мешали скатки, ранцы, сумки и ножны, так что они тяжело ступали, открыв рты.

- Вперед! - гневно призвал он, хотя злился только на себя.

Батальон по-прежнему находился в двух сотнях ярдов от вершины, слишком далеко для приказа идти на приступ, но Старбак почувствовал, что если немедленно не заставит батальон двигаться, солдаты залягут и вообще откажутся наступать. Желтоногие уже добились гораздо большего, чем в первом своем сражении, но чтобы стряхнуть остатки прежней репутации, им нужна была победа. Снаряды мятежников с воем проносились прямо над головами, разрывая барабанные перепонки и взметая фонтаны земли и дыма вдоль вершины. Винтовочная стрельба янки стала беспорядочной - солдаты стреляли, как только могли перезарядить, и Старбак, заметив, что дым от винтовок стал спорадическим, понял, что на вершине не осталось никого, кроме цепи застрельщиков. Янки не собирались сражаться за вершину, они лишь причинили некоторый ущерб, прежде чем ускользнуть, и это придало Старбаку мужества. Может, он и не погибнет на этом усеянном коровьим навозом пастбище, может, он подарит своему презираемому батальону победу, в которой тот так нуждался, и Нат снова приказал солдатам наступать, только на сей раз его крик перешел в боевой клич мятежников, и вдруг остальные подхватили этот вопль и перешли на неуклюжий бег.

Обстрел картечью прекратился. Старбак слышал лишь те звуки, которые производил сам. Топот башмаков, тяжелое дыхание, отчаянный вопль, клацание жестяной кружки по патронташу, хлопки кобуры револьвера по бедру. На вершине что-то горело, и воздух наполнился густым дымом. Взорвался очередной снаряд мятежников, пригнув куст и искромсав листву. Люди Поттера теперь построились, а сам капитан бежал рядом со Старбаком с безумным воплем. Старбак вслепую перебрался через выжженный и затянутый дымом клочок земли, где разорвался снаряд. за ним лежал застрельщик янки с вывернутой головой и скрюченными руками, его кишки вывалились на обугленную траву. Наконец-то на холме показались люди. Они стоя прицеливались и стреляли, а потом опускали оружие, чтобы перезарядить. Рядом со Старбаком со зловещим завыванием просвистела пуля, и он тоже начал вопить как Поттер, это был дикий и чудовищный звук, вмещавший в себя весь ужас и одновременно радость сражения. Старбак хотел наказать мерзавцев, которые чуть не лишили его мужества. Он жаждал убивать.

- Вперед! - крикнул он, выплюнув это слово, когда наконец атакующие добрались до вершины пологого холма. Полковник Свинерд ошибся - вдоль гряды тянулись окопы, но янки уже их покинули, отступив к другому оборонительному рубежу, лежащему на следующем холме. Лошади тащили на него пушку северян, там ждали другие орудия и пехота, но Старбаку не приказывали атаковать дальний холм. Его задачей было оттеснить силы северян с этого холма, и она была выполнена, он выбежал на чистый, благословенный воздух, не тронутый пулями и снарядами, хотя Старбак знал, что через несколько секунд далекие пушки начнут стрельбу.

- Убейте их! - заорал он и прыгнул в пустой окоп, установив винтовку на земляном валу с обратной стороны. Он прицелился в отступающих янки и нажал на спусковой крючок, курок опустился на непригодный капсюль, и Нат выругался, сломав ноготь, когда выковыривал капсюль, а потом вставил на его место другой и снова выстрелил. Винтовка ударила по плечу, а облако дыма скрыло мишень. Рядом засмеялся Поттер. Остальные солдаты батальона из тех, кто последовал за ними, засели в других покинутых окопах и стреляли по улепетывающей пехоте янки.

Далекие пушки северян открыли огонь. Снаряды мелькали над головами и приземлялись за их спинами, а бригада Свинерда залегла на захваченном холме. Старбак перезарядил винтовку и оглянулся, чтобы понять, где находятся его люди. Он увидел, что из окопа торчит флаг и как по склону сразу за его спиной медленно ползут раненые, а Легион еще поднимается наверх. Он повернулся на север и удивился, потому что там местность круто понижалась, и между двумя небольшими холмами серебрилась река, текущая на восток. За ней, в Мэриленде, поднимался дым, там другие войска конфедератов смыкали мрачное кольцо Джексона вокруг Харперс-Ферри.

- Боже правый, мне это нравится, - заявил Поттер.

Старбак намеревался сказать, что ему следовало бы направить застрельщиков против канониров, но вместо этого его вырвало. Он опустошил желудок прямо в окоп.

- Господи, - пробормотал он, когда рвотные позывы прекратились. - Господи.

- Вот, - Поттер передал ему флягу, - это всего лишь вода.

Старбак вытер рот и отпил.

- Прошу прощения, - сказал он Поттеру.

- Что-то съели, - тактично предположил тот.

- Страх, - резко ответил Старбак.

Снаряд врезался в землю всего в нескольких ярдах перед окопом. Он не взорвался, а несколько раз перекувырнулся и зарылся в оставшуюся после рытья окопов землю.

- Думаю, следует поискать другое местечко, - произнес Поттер, провожая глазами снаряд. От раскаленного металла воздух в проделанном снарядом отверстии дрожал.

- Иди, - сказал Старбак. - Я догоню.

Оставшись в одиночестве, он присел в окопе, спустив штаны, и опорожнил кишечник. Он вспотел и дрожал. Земля тоже подрагивала от разрывов снарядов. Небо над окопом накрыла пелена дыма, но страх внезапно испарился, и Старбак встал и неуклюже натянул штаны, подпоясался, застегнул изношенный китель и подтянул скатку. Он выкарабкался из окопа и пошел с винтовкой за спиной вдоль остальных окопов, чтобы поздравить солдат. Нат сказал им, что они молодцы и он ими гордится, а потом спустился обратно по склону, наблюдая, как отстающие боязливо поднимаются. Капитан Деннисон притворился, что подгоняет копуш, но позаботился о том, чтобы не встретиться со Старбаком, хотя капитан Тамлин радостно выбежал навстречу, раскинув руки.

- Черт, Старбак, если вы не самый храбрый человек, которого я в жизни видел, то мое имя не Тамлин, - сказал Блайз.

Старбак проигнорировал как приготовленные для объятий руки, так и комплимент.

- Что произошло с вашими ротами? - холодно осведомился он.

Резкость Старбака, похоже, не озаботила Тамлина.

- Мне удалось заставить двигаться большую часть ребят Картрайта, но только не первую роту, - он сплюнул. - Это просто мулы, Старбак, настоящие мулы. Я добрался сюда, вернулся обратно, а эти мерзавцы и не пошевелились. Сделал всё, что мог. Проклятье, Старбак, я знаю, что вы разочарованы, но Бог свидетель, я сделал всё, что мог.

- Не сомневаюсь, - искренность Тамлина убедила Старбака. - Простите, Билли.

- Выглядите измочаленным, Старбак.

- Наверное, съел что-нибудь, Билли, ничего страшного.

Старбак нашел в сумке сломанную сигару и прикурил самый большой ее огрызок.

- Не составите ли список потерь, Билли? - спросил он и направился обратно на вершину холма. Пушка янки усилила обстрел, но целилась не в захваченную гряду, а в сторону другой группы мятежников, атакующих с левого фланга. Люди Свинерда очистили холм, чтобы обороняющие его янки не смогли обойти вторую группу мятежников. Целью второй атаки было занять вершину к югу от Харперс-Ферри. Звук сражения становился то приглушенным, то более резким, наполняя воздух сероватым дымом.

Старбак снял с винтовки штык и смотрел, как Легион преодолевает последние несколько ярдов подъема. Мейтленд намеренно отвел солдат из-под обстрела картечью, и солдаты это понимали и хотя и были, вне всяких сомнений, благодарны за избавление от последнего обстрела сопротивляющихся янки, в то же время были пристыжены. Презираемые всеми Желтоногие повели себя храбрее, и солдаты Старбака насмешливо приветствовали прибывающий Легион. Старбак не стал их останавливать, хотя и знал, что рота Деннисона не заслуживает получить в награду даже этот маленький повод для гордости.

- Капитан Деннисон! - позвал он.

Деннисон шел ссутулившись вдоль гряды, пока его солдаты занимали места в пустых окопах. Деннисон ожидал нагоняя, но Старбак указал на незанятый окоп.

- Ваши люди могут устроить там пикет, - сказал он. - Цепь застрельщиков в сотне шагов вниз по склону. А вы можете остаться здесь, - он махнул в сторону окопа, который покинули они с Поттером. - Этот окоп будет вашим штабом.

- Да, сэр.

- Не беспокойтесь о снаряде. Он не взорвется. Давайте же, шевелитесь. Прыгайте, пока какой-нибудь ублюдок-снайпер на вас не попрактиковался.

- Да, сэр, - ответил Деннисон и приказал солдатам следовать за ним к другому склону холма. Старбак наблюдал, как Деннисон спрыгнул в окоп, и отвернулся.

- Над чем смеетесь, Нат? - по холму шагал полковник Свинерд, оставивший на время сражения лошадь.

- Просто мелкая месть, сэр, - теперь он этого стыдился, но не мог вернуть назад эту мальчишескую выходку.

- Ваши ребята хорошо справились, - сказал Свинерд, - действительно хорошо, думаю, они так же хорошо себя покажут и в настоящем сражении. Отлично, Нат, отлично, - он помолчал. - Знаете, почему Легион двигался так медленно?

- Нет, сэр.

- Тогда мне лучше это выяснить, - мрачно произнес полковник и зашагал в сторону Мейтленда.

А Старбак сдвинул на затылок шляпу и вытер с лица пот. Его батальон дрался в первой настоящей схватке. Желтоногие не сбежали, и жизнь снова наполнилась красками.

Глава восьмая

 Адам Фалконер когда-то был противником войны. До ее начала, когда по всей Америке как пожар в прерии разгорались споры, он страстно жаждал мира, но эту страсть захлестнула горечь от разделения страны надвое. Тогда Адам вернулся домой, чтобы сражаться за родной штат, но не чувствовал свою принадлежность к нему. Он хотел жить в Соединенных Штатах и потому, рискуя разбить сердца родных, перешел через линию фронта и сменил серый мундир на синий.

Его страстная любовь к Северу, однако, не восстановилась. Вместо этого в нем зарождался гнев, взамен того, что, как он сейчас понял, было юношеским пылом, смешанным с юношеским невежеством. Один человек может всё изменить, как сказал Лайман Торн, и Адам хотел стать этим человеком. Он хотел положить конец войне, но при полной победе Севера. Человек, который когда-то был противником войны, теперь обнимался с ней как любовник, потому что война - это Господня кара для Юга. А южан следовало наказать, как считал Адам, не за то, что они являлись рабовладельцами, а потому что разбили Союз и тем самым изгадили страну, которая, по мнению Адама, была избрана Господом, и Бог избрал Адама своим рыцарем.

Но рыцарь чувствовал себя бесполезным. Конечно, полковник Торн дал ему задание, и оно могло сыграть ту решающую роль, к которой стремился Адам, но Торн был не в состоянии дать Адаму какие-либо наставления, как выполнить эту задачу. Он жил надеждой, а не планами, и ощущал разочарование.

Разочарование усиливалось из-за неповоротливости генерала Макклелана. В четверг пополудни прибыли новости о том, что армия мятежников наконец-то покинула Фредерик и выступила на запад, но Макклелан просто отложил сообщение и заговорил о необходимости защищать Вашингтон. Отступление из Фредерика - это уловка, заявил он, чтобы оттянуть сто тысяч солдат федеральной армии от Вашингтона, пока вторая армия мятежников пересекает Потомак вниз по течению, дабы захватить столицу. А еще Макклелан боялся, что отступление мятежников может оказаться просто наживкой, чтобы выманить армию Севера из лагерей на поле битвы по выбору Ли, а у Ли, как теперь был уверен Макклелан, было двести тысяч солдат, двести тысяч демонов в серых волчьих шкурах, которые бросались в атаку с жуткими нагоняющими ужас воплями и отчаянной яростью. Макклелан не станет рисковать и не наткнется на эту ярость, как и не оставит Вашингтон без прикрытия. Он подождет.

И таким образом, пока мятежники скрывались за лежащими к западу от Фредерика горами, армия Макклелана продвигалась черепашьим шагом. Она не кинулась в погоню за мятежниками, и даже известия о том, что в Харперс-Ферри в осаде оказались пятнадцать тысяч человек, не заставили нового Наполеона поторопиться. Харперс-Ферри придется самому о себе позаботиться, пока Макклелан, пугаясь каждого слуха, пытался защитить армию от любых случайностей. Он решил, что она будет двигаться широким фронтом, но без неподобающей спешки. Главное - осторожность.

Адам не имел права голоса. Он был нежеланным майором, прикрепленным к штабу Макклелана, и его точка зрения никого не интересовала, а меньше всего Алана Пинкертона, который руководил Секретной службой Макклелана. Адам попытался повлиять на Пинкертона, а через него и на Макклелана, поговорив с его заместителем, приятелем Адама и старшим братом его былого друга Ната Старбака. Джеймс Старбак был полной противоположностью Нату. Он служил в Бостоне адвокатом, был честным, аккуратным и добросовестным, и его прирожденная осторожность лишь подкрепляла раздутую Пинкертоном оценку численности мятежников. Адам поспорил с Джеймсом за ужином в четверг вечером, когда впервые услышал, что мятежники покидают Фредерик, и возразил, что вряд ли у Ли двести тысяч солдат, даже и ста тысяч нет.

- Может, шестьдесят или семьдесят, - сказал Адам, - но, вероятно, не более пятидесяти.

Джеймс рассмеялся, услышав эти цифры.

- Мы очень дотошны, Адам, очень. Уж поверь. У нас сотни донесений! Я знаю, потому что сам их сопоставляю. Сравниваю их.

- Донесения от кого? - спросил Адам.

- Ты знаешь, что я не могу сказать, - неодобрительно заметил Джеймс. Он замолчал, чтобы вытащить застрявшую в зубах куриную косточку, и аккуратно положил ее на край тарелки. - Но контрабандные повторяют то же самое, совершенно то же самое. Сегодня я разговаривал еще с двумя.

Контрабандными называли беглых рабов, которых приводили в палатку Пинкертона и расспрашивали об армии мятежников. Все они говорили одно и то же: тысячи и тысячи мятежников, бесконечные марширующие колонны и огромные пушки, разбивающие пыльные дороги своими кованными железом колесами.

- Даже если мы мы немного преувеличиваем, - продолжил Джеймс, взмахнув вилкой, - необходимо признать, что у Ли что сто семьдесят тысяч. А это больше, чем у нас!

Адам вздохнул. Еще во время весенней кампании он находился в рядах армии мятежников и знал, что солдат в сером никак не может быть сто семьдесят тысяч.

- А сколько человек во Фредерике? - спросил он.

Джеймс выглядел торжественно, как ученая сова.

- По меньшей мере сто тысяч. У нас есть прямые донесения из города.

Адам подозревал, что сообщения местных жителей по большей части основываются на слухах из газет.

- А что говорит наша кавалерия? - осведомился он.

Джеймс нахмурился и пощупал щеку указательным пальцем, прежде чем извлечь очередной кусочек кости.

- Этот цыпленок такой костлявый, - неодобрительно заявил он.

- Может, это кролик, - предположил Адам. - Так что говорит кавалерия?

Джеймс уставился на свою тарелку, освещенную свечами.

- Не думаю, что это кролик. У кроликов не бывает грудных дужек, не так ли? Уверен, что нет. И не думаю, что нашей кавалерии сегодня приказывали добраться аж до самого Фредерика. Вообще-то, уверен, что не приказывали. Возможно, проблема в том, что наши повара не умеют как следует разделывать цыпленка. Я обнаружил, как один поваренок набросился на тушку с мясницким топориком! Можешь в это поверить? С топориком! Не пытался разделать птицу, а просто рубил ее. Никогда не видел ничего подобного. Он даже не выпотрошил ее как следует. Я велел ему делать так, как делала его мать, сказал, обожги кожу над свечой и тем избавишься от остатков перьев, но не думаю, что он прислушался.

- Так почему бы нам с тобой не проехаться во Фредерик? - Адам проигнорировал кулинарные проблемы, - завтра утром. На заре.

Джеймс моргнул.

- С какой целью?

- Потому что если сто тысяч человек располагались лагерем во Фредерике, - сказал Адам, - они оставили следы. Следы от костров. Скажем, десять человек у одного костра? Значит, если мы найдем на поле выжженные отметины, то сможем судить о количестве солдат у Ли.

Джеймс тихо рассмеялся.

- Дорогой мой Адам, ты представляешь себе, сколько времени у двоих человек займет подсчет тысяч выжженных отметин на траве? - он покачал головой. - Я ценю твой интерес, в самом деле, но не думаю, что мы в Секретной службе нуждаемся, прости мою резкость, в помощи любителя. Если бы ты помог нам в некоторых проблемах с сигнальной системой, мы были бы благодарны. Ты ведь что-то вроде эксперта в телеграфе, так ведь? Наши ребята, похоже, не в состоянии освоить оборудование. Наверное, посылают сообщения мясницкими топориками! - он захохотал, развеселившись от этой мысли.

Но Адаму было не до телеграфистов со слишком тяжелыми кулаками, он лишь мог предаться гневу на медлительность армии северян и непроходимую тупость Секретной службы. Он решил, что сам на заре поедет во Фредерик, не для того, чтобы посчитать следы от костров, а чтобы поговорить с горожанами, которые, возможно, дадут ему некоторое представление о численности армии Ли. Гражданские, как знал Адам, всегда преувеличивают количество войск, но, может, в городе есть кто-нибудь, кто предоставит ему сведения, искать которые у кавалерии США не было времени.

Он оседлал лошадь еще до зари и к тому времени, как за его спиной поднялось солнце, выехал уже далеко за линию застав. Лошадь с седоком отбрасывали длинные тени по обочинам пыльной белой дороги. Адам позавтракал на ходу хлебом с медом, запив его холодным чаем, пока дорога тянулась на восток, параллельно с незаконченной веткой железной дороги Метрополитен. Он чувствовал себя ненужным и бесполезным. По правде говоря, в посещении Фредерика было мало проку, потому что Адам знал - что бы он там ни нашел, если вообще что-либо обнаружит, будет преуменьшено людьми Пинкертона, которые тщательно живописали собственную картину армии мятежников, но Адаму просто нужно было чем-то себя занять, всё лучше, чем очередной праздный день в лагере Макклелана.

Местность была на удивление притихшей. Странным казалось отсутствие кукарекающих петухов, но Адам знал, что это наверняка оттого, что фуражиры мятежников прочесали эти тихие фермы в поисках продовольствия. Зима в Мэриленде будет голодной.

В Мидлбруке он напоил лошадь, а потом поехал по низменности, где ускакал от патруля мятежников. Его подавленное от тщетности полученного назначения настроение начало улучшаться по мере того, как вставало солнце, а он скакал по прекрасной местности. На ухоженных полях стояли аккуратные стога сена, а дрова были собраны в высокие штабеля, хотя, без сомнения, продвигающаяся армия вскоре покончит с результатами этого тяжелого труда. От этой картины мирной жизни на душе у Адама потеплело, и под лучами солнца он замечтался об окончании войны. Он сомневался, что сможет вернуться в Виргинию, как сомневался и в том, хочет ли вообще туда возвращаться. Он решил, что вместо этого направится в Новую Англию и выучится на священника. Адам вообразил городок с черепичными крышами, построенный вокруг сонной белой церкви посреди густых лесов, о месте честного и тяжелого труда, о том месте, где можно учиться, проповедовать и писать. Он увидел заполненный книгами кабинет, может, над камином там будет и отцовская сабля с рукояткой из слоновой кости, захваченный Адамом трофей, теперь она висела на его боку. Саблю подарил прадеду Адама генерал Лафайет, и клинок украшала надпись по-французски "Моему другу Корнелиусу Фалконеру, который вместе со мной сражался за свободу. Лафайет". Адам представил, как его правнуки хранят это оружие на память о двух войнах, в которых добродетель одержала победу над злом. Он нарисовал в воображении кухню с тяжелой почерневшей плитой, дымящимися кастрюлями, сушеными травами и корзинами с собранными в собственном саду фруктами. Он вспомнил о Джулии Гордон в Ричмонде, гадая, признает ли она по окончании войны грехи Юга и приедет ли на Север, чтобы разделить с ним эту мечту о рае в глубокой и благочестивой тишине лесов Новой Англии.

Эти мысли перенесли его через Кларкстаун, Хайятстаун и Урбану, пока, наконец, он не пересек линию Балтимор-Огайо. Мятежники вырвали рельсы и шпалы, оставив на тучной земле шрам, но Адам знал, что инженеры Севера вскоре починят пути, и на восток и запад снова побегут вагоны. Теперь перед Адамом лежал Фредерик, но вокруг него простирались лишь покинутые поля, испещренные бледными отметинами, где стояли палатки, и темными пятнами, где горели костры. Мятежники исчезли.

Когда он въехал город, время близилось к полудню.

- Эй! Солдат! - окликнула его какая-то женщина, заметив синий мундир, - а где же остальные?

- Скоро придут, мэм, - ответил Адам, учтиво прикоснувшись к краю шляпы.

- Солдат Ли здесь больше нет, все ушли, - сказала женщина и снова принялась тереть белье о доску. - Я-то думала, вы быстрее объявитесь.

Местные жители радостно приветствовали Адама. В городе было больше сторонников Севера, чем Юга, и появления единственного военного-янки оказалось достаточным, чтобы город украсился звездно-полосатыми флагами. Они свисали из окон верхних этажей или возвышались на самодельных флагштоках. Люди подходили, чтобы пожать Адаму руку, некоторые принесли ему подарки - сигары или фляжки с виски. Адам попытался отказаться от этих сувениров, но его смутила собственная неблагодарность, так что он притворился, что отпивает из одной из фляжек, и кинул охапку сигар в карман кителя. На Мейн-стрит он спешился. С Адамом одновременно заговорила дюжина человек, рассказывая, как уходили мятежники, какова численность их армии, но признавая, что войска южан не опустошили город. Жители ожидали грабежей, но мятежники вели себя достойно, хотя настаивали на том, чтобы в оплату принимались деньги Конфедерации, которые не имели почти никакой ценности. Горожане хотели узнать, когда прибудет армия Макклелана и когда с остальной территории Мэриленда сметут захватчиков-южан. Пытаясь разобраться в этом урагане людских голосов, Адам заметил, что некоторые жители переходили на другую сторону улицы, чтобы избежать с ним встречи, а другие плевали ему вслед. Несмотря на демонстрацию флагов Севера, горожане разделились на два лагеря.

Адам хотел найти мэра или представителя городского самоуправления, но его тащили в близлежащую таверну, чтобы отметить освобождение города, которое он произвел своим приездом. Адам покачал головой. Он находился неподалеку от почты и решил, что почтальон, являясь федеральным служащим, может стать источником внушающих доверие сведений, и потому привязал поводья к столбу, забрал из седельной сумки золото Торна, чтобы оно не досталось ворам, и расталкивая докучливую толпу, направился к почтовой конторе.

- Благословенен Господь, - поприветствовала его женщина, - наконец-то вы здесь.

- Боюсь, только лишь я, - сказал Адам и поинтересовался, на месте ли почтальон.

- Джек! - позвала женщина и махнула рукой на пустые столы. - На прошлой неделе не пришлось заниматься делами, - объяснила она. - Надеюсь, скоро всё наладим.

- Надеюсь, - согласился Адам и поздоровался с почтальоном - грузным рыжебородым человеком, который появился из небольшого заднего помещения в глубине конторы. Некоторые горожане запрудили почту вслед за Адамом, а тот, чтобы оторваться от этой разгоряченной компании, последовал за почтальоном в маленькое служебное помещение.

Почтальон оказался не слишком полезным.

- Могу сказать, что здесь побывало множество этих мерзавцев, - заявил он Адаму, - но сколько именно? - он пожал плечами. - Тысячи, тысячи и тысячи. Как вы говорите, вас зовут?

- Майор Адам Фалконер.

Почтальон уставился на Адама с подозрением.

- Майор? Не капитан?

Вопрос показался странным, но Адам подтвердил свое звание.

- Я получил повышение неделю назад, - объяснил он. Он повесил мешочек с монетами Тора на пояс, и теперь их глухое клацание его смущало.

Почтальон, похоже, не замечал этих звуков.

- А где вы служите,майор? - спросил он.

- В штабе генерала Макклелана.

- Тогда, полагаю, вы знали, что сюда приедете, майор, - загадочно произнес почтальон и отпер ящик стола, откуда извлек жесткий коричневый конверт, на котором, к вящему изумлению Адама, было написано его имя. Надпись сделали печатными буквами, и Адам не мог узнать почерк, но ощутив дрожь предвкушения, разорвал конверт и вытащил из него единственный лист.

Возбуждение переросло в изумление, почти в недоверие, когда он прочитал Специальный приказ. Поначалу, просматривая первые два абзаца, он недоумевал, с какой стати кто-то решил послать ему то, что казалось не более чем сводом рутинных бытовых правил, но потом перешел к третьему и едва сумел сдержать восторг, когда увидел, что в нем содержится вся диспозиция войск мятежников. Он держал в руках полную стратегию армии конфедератов, позиции каждой дивизии войск Ли. Это бумага была настоящий золотом, чистым слитком золота, потому что Роберт Ли разделил армию. Часть ее ушла к Харперс-Ферри, а часть двигалась на север в сторону Пенсильвании, остальные же, очевидно, охраняли дороги между этими двумя армиями. Адам прочитал приказ дважды и внезапно понял, что он не напрасно служил своей стране. Даже Макклелан, очутись у него в руках эта бумага, наверняка осознает предоставляющуюся возможность. Новый Наполеон вступит в драку с каждой частью армии Ли по отдельности и по очереди их победит, пока весь мятеж, по крайней мере в Виргинии и ближайших штатах, не будет полностью уничтожен.

- Кто дал вам это? - спросил Адам почтальона.

- Он не назвался.

- Это был офицер мятежников?

- Да, - почтальон помолчал. - Полагаю, письмо важное, потому что парень вел себя малость странновато. Так что я держал его отдельно от других писем.

Предположим, что это ловушка? Адам всмотрелся в подпись. Р.Х. Чилтон. Он знал Чилтона, хотя и не очень хорошо. Но не ему принимать решение.

- Как этот человек выглядел?

Почтальон пожал плечами.

- Небольшого роста, упитанный. Немного, как бы это сказать... Хилый? Словно ему не следовало становиться военным.

- С бородой?

- Нет.

Дилейни? Бельведер Дилейни? Хотя сейчас личность шпиона Торна не играла большой роли, имело значение только чтобы этот драгоценный клочок бумаги в целости и сохранности добрался до Макклелана.

- Спасибо, - горячо поблагодарил Адам и подобрал конверт, хотя в спешке порвал его, пытаясь засунуть приказ обратно.

- Возьмите этот, - почтальон протянул ему конверт большего размера, в который Адам спрятал приказ. Он собрался было положить конверт в карман, но обнаружил, что тот набит сигарами.

- Возьмите это, будьте добры, - сказал Адам, высыпав сигары на стол.

- Но не все же! - запротестовал почтальон против щедрости Адама.

- У меня их более чем достаточно, - уверил Адам. Он не курил, но Лайману Торну нравились сигары, так что Адам положил в конверт три штуки перед тем, как пожать руку почтальону. - Еще раз благодарю вас, - пылко повторил он.

Он вернулся на улицу, протиснувшись через любопытствующих, и вскочил в седло. Адам вернул золото в седельную сумку и пустил лошадь через толпу, пока, наконец, не освободился от зевак, пришпорив лошадь вниз по улице, в сторону железнодорожной станции. Мясник в забрызганном кровью фартуке вышел из-под навеса, когда Адам проскакал мимо.

- Аккуратней, солдат! - крикнул мясник. - К западу от города совсем недавно видели партизан.

Адам натянул поводья.

- Мятежники?

- Точно были не в синем, - ответил мясник.

- Я думал, мятежники ушли?

- Это те ублюдки, что за рекой. Пришли чем-нибудь поживиться, не иначе. Когда я последний раз их видел, они были далеко к западу, но шли по дуге к югу, взглянуть на станцию. Поезжайте по этой дороге, - указал он на восток, - и точно их избежите. Через десять-двенадцать миль приедете в Риджвиль, а оттуда сверните на юг.

- Спасибо, - сказал Адам и развернул лошадь, пришпорив, чтобы она перешла на рысь. Впереди ему предстояла долгая поездка, и нужно было сохранить силы животного, так что он сдержал порыв перейти на галоп. Он дотронулся до кармана, едва смея поверить в то, что там скрывается. Дилейни? Был ли этим предателем Дилейни? И Адам поразился, что употребил это слово, даже мысленно, потому что тот, кто послал приказ, не предавал Соединенные Штаты. Но был ли это Дилейни? Почему-то Адам не мог вообразить фатоватого и умного адвоката шпионом, но больше ему в голову не приходил ни один офицер конфедератов, подходящий под описание почтальона и портрет агента, нарисованный Торном. Дилейни, робкий ричмондский адвокат с языком без костей, широкой улыбкой и наблюдательным взглядом.

Продолжая удивляться, Адам проехал мимо здания школы, а потом мимо пустой городской конюшни и часовни для негров. Он прошлепал по броду и на противоположном берегу пришпорил лошадь к длинной дороге, выходящей из города и бегущей по полям, покрытым оставшимися после лагеря мятежников шрамами. Он миновал небольшой сад, который полностью ободрали солдаты, а сразу за ним дорога сворачивала налево и шла слегка вниз, в сторону ручья Линганор. И там он увидел всадников-южан.

Он осадил лошадь. Пятеро всадников был в четверти мили и не двигались, а просто наблюдали за ним, словно ожидали его появления. Двое стояли на дороге, один прилично к северу, а остальные - на пастбище к югу от дороги. Несколько секунд они переглядывались, не пошевельнувшись, а потом Адам развернул кобылу и помчался обратно в город.

Он хотел удрать от группы мятежников, но его лошадь в этот жаркий день уже проехала слишком много миль и была не способна пуститься в галоп по полям. Осторожность в духе Макклелана была лучшей стратегией, и потому он направил лошадь обратно в опустошенный сад.

Адам ощутил, как по телу кобылы пробежала дрожь, а потом она споткнулась, и ему пришлось склониться к ее правому боку, чтобы помочь ей сохранить равновесие. На секунду он решил, что она, должно быть, попала копытом в яму, но потом последовал звук выстрела. Он снова стукнул каблуками, и лошадь пыталась подчиниться, но пуля попала ей в заднюю ногу, так что больше она ничего не могла сделать для Адама. Лошадь прошла последние отважные шаги, а потом изогнулась и заржала от боли. На пыльную дорогу брызнула яркая кровь.

Адам вытащил ноги из стремян. В горячем воздухе затрещало умирающее эхо единственного выстрела из карабина, затихнув в жарком мареве, покрывающем пейзаж. Он оглянулся и увидел, как пятеро мятежников скачут в его сторону. Адам вытащил золото и отпрянул от бьющейся в судорогах лошади. Он побежал к деревьям, вытаскивая револьвер. Пот застилал ему глаза. Лошадь жалобно ржала и молотила копытами по дороге, борясь с болью в ноге.

Адам прислонился к стволу яблони и поднял револьвер. Враги были еще в двухстах ярдах - безнадежная дистанция для выстрела из револьвера, но ему могло повезти, как и им с единственным судьбоносным выстрелом, так что он опустошал барабан, ячейку за ячейкой, целясь в двух ближайших всадников, которые двигались по дороге. Дым от выстрелов заслонял от него врагов, и Адам понятия не имел, попали ли пули в цель. Он выпустил последний патрон и побежал обратно в сад, где тяжело дыша присел, перезаряжая оружие. Он спешил и засовывал заряды вслепую, но потом заставил себя действовать методично. Его сковывал страх, но Адам обуздал его, напомнив себе об украденном приказе в кармане. Он должен был выжить.

Он вложил капсюли в брандтрубки барабана и взглянул на восток. Два всадника на дороге медлили, не решаясь приблизиться под обстрелом, но остальные трое исчезли, и Адам внезапно понял, что они, должно быть, скачут на север и юг, чтобы обойти его с флангов. Он окажется в ловушке в этом саду, на него откроют охоту, как на загнанную в угол лисицу.

Он метнулся к западной границе сада. Город лежал не так далеко, и там находились перелески, несколько живых изгородей и остатки стогов сена, за которыми он мог бы укрыться. Адам поглядел налево и направо и не заметил врагов, так что вверил свою жизнь в руки Бога и выбежал на солнечный свет.

Адам выбрал целью стог сена, который мятежники разбросали, пытаясь устроить постель, но сена осталось достаточно, чтобы спрятаться и перевести дыхание перед следующим рывком в сторону Фредерика. Может, горожане услышали стрельбу и придут на помощь? Он бежал изо всех сил, ожидая в любую секунду услышать свист пули, а потом упал на теплое ароматное сено, вдохнув полные легкие влажного воздуха.

Два мятежника появились на юге буквально через секунду после того, как Адам нашел укрытие. Они помедлили, всматриваясь в сад, и Адам испытывал искушение броситься бежать, но знал, что они заметят его, как только он покинет остатки стога. Он высунулся из своего устроенного в сене гнезда, чтобы взглянуть на север, но там никого не увидел, а потом топот копыт заставил его снова бросить взгляд на юг, теперь к саду мчался целый отряд вражеских всадников. На звук выстрелов откликнулись не горожане, а отряд мятежников.

Это не были кавалеристы Джеба Стюарта. Эти люди, как и сказал мясник, были партизанами, жителями северных округов Виргинии, фермерами днем и солдатами ночью, только в этот день они решили отложить фермерство, чтобы отправиться на север и посмотреть, что можно подобрать в покинутых лагерях мятежников, и чтобы устроить засаду любому патрулю кавалерии северян, пытающемуся последовать на запад за армией Ли. В своих "мундирах" они боролись с плугом и оскопляли теленка, их оружием были охотничьи винтовки и пистолеты, которыми пристреливали бычков, а ненависть к янки питалась частыми набегами федеральных сил на их земли. Их грабили, оскорбляли и обрекли на нищенское существование, и теперь они искали отмщения с яростью голодной собаки, которая набрасывается на мертвечину.

Адам проверил капсюли в револьвере и поднял глаза, увидев, что новый отряд поскакал в сад. Пыль от сена прилипла к смазке револьвера, а запах сухой травы напомнил ему детские игры с сестрой Анной, а потом с уколом стыда пришли и неприятные воспоминания о том дне, когда он заметил, как отец слезает со стога сена с перекинутой через руку одеждой, а потом поворачивается, протягивая руку Бесси. Она была рабыней и работала в доме. Годом спустя отец освободил всех рабов, сделав их слугами, но многие годы Адам боялся Бесси из-за того, чему стал свидетелем. Сначала его это смущало, а потом мучили воспоминания о гибком и блестящем черном теле, ярком смехе, когда она спрыгнула рядом с отцом и натянула через голову бледно-голубое платье. Адам ненавидел рабство.

Но те, кто сейчас на него охотились, не были рабовладельцами, и он это знал. У них едва хватало денег на лошадь, не говоря уже о том, чтобы содержать негра, и они боролись не за то, чтобы сохранить рабство, а чтобы защитить свою землю, жестоко и беспощадно. Он глубже зарылся в сено, накидав поверх себя целые охапки, но сделал дыру, через которую мог наблюдать за преследователями.

Мятежники окружили сад и теперь большинство спешились, привязали лошадей к деревьям и шли между яблонями с поднятыми винтовками. Лошадь Адама всё еще ржала от боли, но после выстрела установилась тишина. Никто из оставшихся верхом мятежников, стоящих перед садом, не смотрел в сторону стога сена, и отсутствие слежки убедило Адама оглядеться и наметить маршрут к побегу. В сотне ярдов было открытое пространство, а за ним, в поле с высокой травой, остаток изгороди предлагал защиту, которая могла позволить ему добраться до города, где будет гораздо безопасней, чем в этом теплом, но предательском укрытии. Когда мятежники обнаружат, что он ускользнул из сада, они первым делом обыщут стог, а Адам не хотел, чтобы его нашли прячущимся как ребенок, так что он подполз к краю стога, оглянулся, чтобы проверить, не наблюдают ли за ним, и низко пригнувшись ринулся в сторону открытого пространства.

Ножны сабли запутались в ногах, вынудив его шумно распластаться в траве. Он отстегнул перевязь, бросил ее и побежал. Почти сразу же он услышал выстрел и рванул со всей скоростью, на которую был способен. Адаму следовало бы петлять и изворачиваться, как пытающемуся оторваться от гончих псов зверю, но он бежал прямо через открытое пространство, тем самым предоставив мятежникам возможность прицелиться.

Один из них выстрелил, и пуля вонзилась Адаму в правую ягодицу. От удара пули Адам развернулся и упал навзничь, соскользнув на спине в овражек, который тут же скрыл его из вида. Кровь забрызгала траву, бедро болело, а в его глазах выступили слезы. Адам сжал зубы и заставил себя подняться. Боль была чудовищной, а разум затмил ядовитый туман, но Адам всё равно сообразил, что должен сохранить украденный приказ. Он похромал на север, чтобы добраться до изгороди, несмотря на то, что теперь она бы его не спасла, но Адам убедил себя, что если только дойдет до изгороди, то каким-то образом выживет. Он заставил себя двигаться, хотя каждый раз, перенося вес на раненую ногу, невольно вскрикивал от боли. За спиной Адам слышал улюлюканье и топот копыт мятежников.

Он оказался в ловушке. Адам сбросил с пояса кошелек с деньгами в надежде, что потеря этого веса позволит ему ускорить бег, но боль лишь усиливалась, и теперь он ясно понял, что надежд на побег нет. Топот копыт стал громче. У Адама оставалось всего несколько секунд, чтобы решить, как поступить, и от чистого отчаяния он заковылял к противоположному берегу оврага, вытащил конверт с сигарами и специальным приказом из кармана и засунул его в высокую траву. В воздухе рядом с ним просвистела пуля, и он метнулся обратно в низину. Конверт упал в высокую траву, и Адам мог лишь молиться, что мятежники не видели, как он от негоизбавлялся, и не найдут приказ. Вскоре в эти поля должна прийти армия Макклелана, и, может, приказ кто-нибудь обнаружит. А может, и нет, но Адам сделал всё, что смог, и знал, что теперь попадет в плен.

Он с трудом сделал еще несколько шагов на восток и рухнул. Левая штанина пропиталась кровью. Он поднял револьвер, поджидая, пока появятся враги, и подумал, что сожалеет обо всём, что пропустил в жизни. Он никогда не отводил девушку в стог сена. Он всегда лишь выполнял свой долг, а теперь оплакивал все несовершенные грехи, и эта мысль заставила его закрыть глаза и пробормотать молитву о прощении.

Его глаза были еще закрыты, когда вокруг него собрались мятежники. Это были жилистые люди с суровыми лицами, пахнущие табаком, навозом, лошадьми и кожей. Они спешились, и один вытащил револьвер из бесчувственных пальцев Адама. Это было оружие его отца, английский Адамс, прекрасный револьвер с рукояткой из слоновой кости, и забравший его мятежник издал триумфальный вопль, оценив качество.

- У нас тут майор-янки, - сказал другой, рассмотрев знаки отличия Адама. - Настоящий майор.

Кто-то пнул Адама в правую ногу, чтобы понять, в сознании ли он. Адам громко вскрикнул от боли и открыл глаза, увидев круг бородатых загорелых лиц. Один из мятежников нагнулся и начал обыскивать карманы Адама, грубо дергая за китель, и с каждым толчком весь бок Адама пронзала боль.

- Прошу вас, доктора, - выдавил он.

- Вот же жалкий сукин сын, правда? - засмеялся мятежник.

Другой мятежник нашел золото, что вызвало новые радостные вопли, а потом третий принес чудесную саблю с того поля, где ее бросил Адам. Предводитель отряда, худой гладко выбритый человек, взял саблю и вытащил ее из ножен. Он прочитал надпись и, хотя и не знал французского, узнал имена.

- Фалконер, - прочитал он вслух, а потом, с удивлением в голосе: - Лафайет! Сукин сын.

У мятежника на боку болталась сабля с черной рукояткой - грубое, как мясницкий нож, оружие, и теперь он заменил ее на перевязь Адама, а потом снова посмотрел на французскую надпись на клинке.

- Фалконер. Это виргинское имя.

- Его зовут Фалконер, - сказал тот, что обыскивал Адама. Он нашел письмо из департамента генеральной инспекции в Вашингтоне с назначением Адама в армию Макклелана. В письме указывалось, что он инспектирует сигнальщиков, это была бумага, созданная полковником Торном в качестве объяснения присутствия Адама в штабе армии. Теперь она всё усложнила.

- Какого чёрта инспектор сигнальщиков делает во Фредерике? - поинтересовался предводитель отряда.

- Да еще везет золото, - добавил другой.

Предводитель присел у ног Адама и поднес острие сабли ему под подбородок.

- Вы виргинец, майор?

Адам устремил глаза в небо.

- Я задал вопрос, парень, - сказал мятежник, нажав на саблю.

- Я американец, - ответил Адам. Он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание, и ощущал, как из раны вытекает кровь, пропитывая почву, а он впадает в беспамятство, но вдруг боль удивительным образом отступила. Ему стало тепло и почти уютно. - Я американец, - только и смог повторить он.

- Проклятье, да все мы американцы, - сказал предводитель мятежников. - Но вы из Виргинии?

Адам промолчал. Он думал о Бесси, такой черной и такой прекрасной, когда она натягивала голубое платье, закрыв смеющееся лицо. Он думал о Джулии Гордон в Ричмонде. Он думал о доме своей мечты в Новой Англии, доме священника, о книгах, кухне и детском смехе в тенистом саду под деревьями.

- Сукин сын плачет, - загоготал один из мятежников.

- И ты бы рыдал, если бы тебя подстрелили, - отозвался другой, вызвав взрыв хохота.

- Меткий выстрел, Сэм, - восхищенно произнес третий, - должно быть, ярдов двести без малого.

- Все двести пятьдесят, - заявил Сэм.

Подбородок Адама кольнула сабля.

- Что вы здесь делаете, майор?

- Ничего хорошего, это уж точно, - ответил за Адама другой мятежник и засмеялся.

- Сукин сын, - сказал командир отряда, встал и засунул чудесную саблю в ножны. Он вытащил револьвер и прицелился Адаму в голову. - Я не могу ждать весь день, майор, как и вы, и у меня не хватает терпения дожидаться, пока вы начнете соображать. Так что говори немедленно, сукин сын. Что тебе здесь надо?

Адам закрыл глаза. В небесах, сказал он себе, не будет ни слез, ни боли, ни сожалений. Не нужно будет делать сложный выбор - кому сохранять верность. Не будет войны. Рабства. Там ждет лишь радость и спокойствие и бесконечное мирное счастье. Он улыбнулся. Столько счастья на небесах, думал он, столько тепла и радостных сновидений.

- Он не собирается говорить, - заметил один из мятежников.

- Он сын Фалконера, - вмешался новый голос. - Помните? Сукин сын дезертировал весной.

- От Фалконеров никогда нельзя было ожидать ничего хорошего, - рявкнул кто-то, - богатенькие любители черномазых.

Командир мятежников выстрелил. По оврагу разнесся и затих треск, а пуля с чудовищной силой вошла в землю рядом с головой Адама.

- Как тебя зовут? - спросил предводитель мятежников.

Адам открыл глаза.

- Фалконер, - гордо произнес он. - И я виргинец.

- Так что же ты здесь делаешь, сволочь?

- Мечтаю о рае, - ответил Адам и больше не прибавил ни слова.

- Ты предатель, сукин ты сын, - сказал мятежник, поняв, что Адам намеревается молчать. Он выпустил вторую пулю, и она вошла Адаму в голову, заставив ее подскочить, когда пуля вырвала из затылка кусок черепа размером с кулак. Потом голова снова упала, с залитыми кровью белокурыми волосами и открытыми глазами, и больше не двигалась.

Мятежник убрал револьвер в кобуру.

- Оставьте сукиного сына прямо здесь.

На глазное яблоко Адама приземлилась муха, а потом слетела в рану, зияющую у его открытого рта. Мятежники ушли. Они получили хорошую добычу: золото, прекрасное седло и сбрую, саблю и револьвер. Конверта они не нашли.

Когда виргинские всадники вернулись на юг, из города появилась группа мужчин, узнать, что была за стрельба. Они обнаружили тело Адама. Один послал за двумя рабами и ручной тележкой, на которой тело отвезли в город, где состоялся спор о том, что с ним делать. Кое-кто хотел подождать до прихода армии Макклелана во Фредерик и тогда передать ей тело, но священник епископальной церкви настаивал на том, что никто не знает, появится ли армия северян вообще, и к тому времени, когда подойдут войска, тело наверняка уже начнет вонять, так что на кладбище вырыли могилу, и Адама похоронили в ней без гроба, но в мундире страны, которую он так любил, вознеся над ним молитвы. Почтальон запомнил имя погибшего офицера, хотя точно не знал, как оно пишется, и на деревянном кресте, воткнутом в кучку земли, написали "Адам Фалканер".

А в это самое время на пастбище, неподалеку от оврага и рядом со шрамами, оставленными старыми кострами мятежников, в траве лежал никем не замеченный конверт. 

***
 Билли Блайз стоял рядом с капитаном Томасом Деннисоном и наблюдал за Старбаком. Ни один не произнес ни слова, да в том и не было нужды. Оба испытывали одинаковую смесь зависти и неприязни, хотя неприязнь Деннисона была ближе к ненависти.

Старбак не замечал, что за ним наблюдают. Раздевшись до пояса, с блестящей от пота кожей, он тянул десятифунтовое орудие Паррота, которое нужно было затащить на последний холм, тот, что смотрел на Харперс-Ферри. Путь к вершине был слишком крутым для лошадей или волов, так что пушку пришлось толкать вверх вручную, и этим занялись Желтоногие. Дюжину других орудий тем же способом тащили на холм, но Специальный батальон опережал всех, хотя несмотря на то, что пятьдесят человек впряглись в веревки, а еще полдюжины толкали колеса пушки, сейчас их усилия были бесполезны из-за глубокой расселины в скалах и густого подлеска.

- Да будь ты проклята, - обругал сержант Ротвел тяжелую пушку и заблокировал ее колеса камнями, чтобы орудие не откатилось назад, после последних драгоценных ярдов. Осталось пройти всего пятьдесят шагов, но на эти ярды, похоже, будет подняться труднее всего, и это может сместить их с первого места в неофициальном соревновании - кто первый доберется до вершины.

Старбак стер с глаз пот, вытащил штык и попытался перепилить основание одного из спутанных кустов.

- Срежьте их, - объяснил он стоящим рядом солдатам, - и заполните проем, - он показал на расселину в скале как раз за кустами, но согнувшись у кустов, Старбак понял, что штык не справится с задачей. После первого пореза твердый и волокнистый ствол упрямо сопротивлялся стали.

- Нужны пилы и топоры, - сказал Ротвел.

Капитан Поттер, который скорее ободрял солдат, чем помогал им физически, мотнул головой на север:

- Мы видели там кой-каких ребят из Джорджии.

Старбак распрямился, поморщился от внезапной боли в пояснице, начисто вытер штык о штаны и убрал его в ножны.

- Люцифер!

Мальчишка взобрался по склону.

- Мистер Поттер знает, где можно украсть несколько пил, - сказал Старбак.

- Больше никакой шестой заповеди, - заявил Поттер, вызвав у истощенных людей смех.

- Идите, - велел Старбак, - оба.

Поттер с Люцифером поспешили заняться воровским промыслом, а Старбак спустился вниз по склону, чтобы помочь тем, кто тащил передок. На полпути он встретил капитана Пила, который взбирался с двумя дюжинами фляжек с водой для тех, кто тянул оружие.

- Решил, что вы захотите пить, - выдохнул Пил.

- И правильно. Благодарю, - ответил Старбак, приятно удивленный. Пил, один из четырех изначальных капитанов батальона, до сих пор показал себя как наиболее полезный. Он присягнул на верность Старбаку, позабыв Деннисона, и хотя был слабым союзником, зато желанным. Картрайт с Липпинкоттом исполняли свой долг, но без энтузиазма, а Деннисон пребывал в мрачном расположении духа. Лишь Билли Тамлин, казалось, мог вразумить Деннисона, и Старбак был ему за это благодарен.

Как раз сейчас Билли Блайз разговаривал с Деннисоном. Они нашли укромную расселину чуть ниже вершины и устроились там покурить.

- Я потерял родителей, как и ты, - рассказывал Билли Блайз Деннисону. По правде говоря, его отец потерялся давно, его так и не нашли с тех пор, как он обрюхатил мать Блайза, которая и по сей день здравствовала, но вдалеке от помыслов сына. - Тяжело быть сиротой, - продолжил Блайз.

Деннисон, благодарный за сочувствие, но по-прежнему мрачный, пожал плечами.

- Наверное, для тебя это было тяжелей, чем для меня, Том, - великодушно признал Блайз.

Деннисон еле заметно кивнул и затянулся сигарой. Где-то вдалеке послышался приглушенный грохот больших орудий. Он решил, что это артиллерия федералистов обстреливает мятежников на холмах к северу от попавшего в ловушку гарнизона.

- Я выжил, - мрачно произнес он.

- О, конечно, мы выживаем, - энергично согласился Блайз, - но дело не только в этом, Том. Люди вроде Старбака никогда не поймут, что сироты крепче остальных. Прочнее. Им приходится такими быть. В смысле, у нас с тобой ведь не было настоящего дома, так? Не то что у Старбака. А может, он и понимает. Может, он знает, что мы крепче, и поэтому завидует.

- Завидует? - удивился Деннисон. Он никогда не думал, что Старбак ему завидует. Презирает - возможно, но только не завидует.

- Ясно, как Божий день, - со всей серьезностью заявил Блайз. - Вот почему он тебя унижает, Том, - Блайз умолк, чтобы выковырять изо рта кусочек табака. - Черт, он знает, что ты должен был стать командиром батальона. Всё дело в том, что этим людям нужна дисциплина, - Блайз махнул сигарой в сторону столпившихся у застрявшей пушки солдат. - Настоящая, серьезная дисциплина. Старбак с ними заигрывает и хочет, чтобы они его любили. Он с ними накоротке. Черт, мы с тобой мигом бы лишили Поттера звания, как только он надрался, но только не Старбак. Он обошелся с ним мягко. Но мягкотелость не работает с такого рода батальонами, только не во время сражения. Ты это знаешь, и я знаю.

Деннисон согласно кивнул.

- Старбак снял Ротвела с "коня". В тот день, когда приехал в лагерь "Ли". Он мягкотелый, ты прав.

- Ротвел! - фыркнул Блайз. - А теперь это опасный человек, - он замолчал, задумавшись. - С людьми вроде Ротвела нельзя быть мягкотелым, - продолжал он. - Конечно, я не тот человек, который может наладить дисциплину, я знаю. Я слишком добродушен. Вижу, когда что-то идет не так, но ничего не могу с этим поделать, такой уж у меня характер. Но я и не собираюсь здесь оставаться.

- Не собираешься? - спросил Деннисон с излишней поспешностью.

- Проклятье, нет, конечно. Я твердо намереваюсь вернуться в Луизиану. Там моя земля, Том, а не в Виргинии. Я не просил назначить меня сюда, я хотел поехать домой, на родину, и как только кампания закончится, я направлюсь на юг. Пять недель? Может, шесть? А потом Билли Тамлин поедет домой. Я лучше буду драться с янки в Луизиане, чем здесь, и вообще, виргинским полком должен командовать виргинец, ты не считаешь?

- Точно, - горячо поддержал его виргинец Деннисон.

- А Старбак, он ведь не виргинец, - продолжал Блайз. - Черт, да он даже не южанин. Какой смысл воевать за то, чтобы избавиться от северян, если северянин отдает приказы? - Блайз покачал головой. - Ни малейшего смысла, как по мне.

- Я думал, тебе нравится Старбак, - с обидой произнес Деннисон.

- Черт, Том, какой прок заводить явного врага, никому это пользы не принесет! И вообще, злиться - не в моем характере, но это не мешает мне как свои пять пальцев видеть, откуда ноги растут. На месте Свинерда, и спасибо, Господи, я не на его месте, я бы сместил Старбака и назначил бы тебя на его место.

По правде говоря, Блайз презирал Деннисона, как хвастливого труса, ему было сложно даже сидеть рядом с человеком, чье лицо покрывала короста от былых язв, но трусость, как хорошо выучил Блайз, не являлась преградой для людских амбиций, а в Деннисоне он разглядел отчаянные амбиции.

- Ты должен командовать, - продолжал он, - с Бобби Кейзом в качестве заместителя. А потом вы все вернетесь в лагерь "Ли" и там пройдете подобающий курс подготовки. Вот как можно превратить этот батальон в отличное боевое подразделение, а вовсе не методами Старбака, - Блайз покачал головой, словно в отчаянии.

- Кейз - достойный человек, - сказал Деннисон. На самом деле, Кейз его пугал, и он поразился, что Тамлин зовет того Бобби, но Деннисон понимал, что теперь Кейз стал его естественным союзником в личной войне против Старбака.

- Лучше Кейза тебе никого не найти, - энергично поддакнул Блайз, - это соль земли. И он тебя уважает, Том. Сам мне сказал, - Блайз засопел, словно был глубоко тронут откровенностью Кейза. - И скажу тебе еще кое-что. Мы вообще не должны тут находиться, - он сделал широкий жест сигарой, имея в виду осаду Харперс-Ферри. - Батальон не готов сражаться. Он не экипирован как следует и не обучен, - он говорил решительно, а Деннисон энергично кивал в ответ. - Что нужно этому батальону, так это добрые несколько месяцев учебы. Мы в ответе за то, чтобы пережить кампанию. Делай не больше того, что должен, а потом возьми батальон в свои руки и отправь на зиму на учения. Меня здесь не будет, так что помочь не смогу, потому что поеду на юг, но вы с Бобби Кейзом можете всё это устроить. Но чтобы это сделать, Том, тебе придется выжить, а Старбаку, видимо, плевать на жизни своих людей во время сражения. Ты же видел его вчера. У вас с Мейтлендом хватило здравого смысла отойти, сохранить людям жизнь, но только не Старбаку. Он прямо вальсировал вверх по холму, как священник, унюхавший бесплатный бордель! Он позволяет людям умирать, вот что делает Старбак, а так войны не выигрывают. Ты это знаешь, и я знаю.

- Так что ты предлагаешь? - спросил Деннисон, почесав один из струпьев на лице.

"Боже ты мой, - подумал Блайз, - и что теперь прикажете делать? Нарисовать на спине у Старбака мишень и дать в руки Деннисону оружие?"

- Черт, да ничего я не предлагаю, - ответил он, - разве что вы с Бобби Кейзом должны руководить этим батальоном. Как только я рвану на юг, Том, мне это уже будет безразлично, но так больно, правда больно, видеть, как оттирают таланты. Не в моем характере молчать, когда я вижу такое, а вас с Бобби именно оттерли.

Радостные возгласы заставили обоих обернуться и увидеть, что капитан Поттер с Люцифером вернулись с парой двуручных пил, которые быстро задействовали. За ворами следовала возмущенная группа людей с намерением вернуть пилы, и солдаты работали быстро, чтобы избавиться от кустов до того, как начнется стычка.

- Этот чертов раб Старбака, - тихо произнес Деннисон, - всё время начеку. Не спит по ночам и наблюдает.

- Черт, у себя на юге мы знаем, как сбивать спесь с ниггеров, - презрительно фыркнул Блайз, - особенно с ниггеров с оружием. В глубинке он бы и дня не протянул.

Послышался взрыв смеха. Поттер с невинным выражением лица заявлял, что пилы кто-то бросил. Он пустился в цветистый рассказ о том, как случайно набрел на две пилы, а пока он говорил, Желтоногие водили пилами взад-вперед и таскали спиленные кусты вверх по склону, в расселину.

Капитан из Джорджии потребовал, чтобы пилы немедленно вернули. Старбак, чью грудь покрывал пот и грязь, представился. Он признал, что кража - дело серьезное.

- Вы можете опознать пилы? - спросил он капитана.

- Проклятье, да мы же видели, как их заграбастал этот ниггер.

- Люцифер! - позвал Старбак. - Ты взял пилы этого джентльмена?

Люцифер покачал головой.

- Капитан Поттер сказал, что их кто-то потерял, сэр. Велел мне за ними присмотреть.

Солдаты спилили еще два куста, подобрались к следующей путанице веток и приступили к работе.

- Пилы лежали на наших мундирах! - возмутился капитан.

- Думаю, что нужно провести дознание как полагается, - сказал Старбак. - Если направите донесение вашему командующему бригадой, я предупрежу своего, что бумаги скоро поступят. Капитан Поттер? Можете написать детальный отчет об обстоятельствах, при которых вы обнаружили пилы?

- Сколько экземпляров, сэр? - откликнулся тот.

- Минимум три, - ответил Старбак.

Капитан из Джорджии покачал головой.

- Проклятье, мистер, - обратился он к Старбаку, - мои ребята просто заберут пилы немедленно. Не тратьте зазря чернила. Пошли, ребята.

Он повел дюжину человек к пилам, но несколько солдат Старбака выступили на защиту имущества, и джорджийцы остановились, поскольку их шансы были малы.

Поттер похлопал по застрявшей пушке.

- Зарядить картечью, сэр? - спросил он Старбака.

Старбак ухмыльнулся и повернул голову, увидев, что срезаны последние кусты. Он подождал, пока пилы закончат свое дело, и забрал их.

- Спасибо, что дали их взаймы, - сказал он капитану из Джорджии, протягивая пилы. - Весьма благодарен.

Тот засмеялся, забрал пилы и пошел прочь, пока люди Старбака склонились над орудием и начали тянуть. Тяжелая пушка заскрипела и загрохотала, начав движение, а потом подпрыгнула на стружке и опустилась на импровизированный мост, заполнявший расселину. Старбак бежал рядом с орудием, подбадривая остальных. Канониры бежали неподалеку, готовые разместить пушку и начать бомбардировку обреченного и попавшего в ловушку гарнизона Харперс-Ферри. Радостные возгласы приветствовали установку пушки на место, это было первое орудие, размещенное над приговоренным городом. Передок еще не прибыл, но люди Старбака выиграли гонку. А через два дня, как рассчитывал Старбак, они будут уже в городе, и если им улыбнется удача, разживутся топорами, лопатами, ботинками, пилами, боеприпасами и винтовками - всем тем, в чем нуждался Специальный батальон. А потом отправятся на север, и Старбак знал, что тогда они встретятся с янки лицом к лицу в настоящем сражении. И может, как он смел надеяться, это сражение станет последним, ведь именно ради такой надежды мятежники и затеяли эту кампанию. Пойти на север, показать янки, что Юг нельзя победить, и заключить мир - такой была мечта и причина, по которой они пересекли Потомак, мечта о том, чтобы положить конец резне.

Глава девятая

Армия Севера медленно брела по пустынным мэрилендским пашням, где генерал Макклелан ничто не оставил на произвол судьбы. Он приглядывал за флангами, обезопасил линии коммуникаций и продвигал свой авангард с ничтожной скоростью, делая по десять миль в день. Пинкертон, глава разведслужбы армии, заверил Макклелана, что ему противостоят двести тысяч превосходно вооруженных мятежников, и в представлении генерала эта ужасная орда поджидала его в засаде, подобно апачам, внезапно обрушивающимся на армейский состав с провиантом. Белый Дом поторапливал Макклелана, а Военный департамент присылал ему противоречивые приказы, гласящие, что с дальнейшим удалением от столицы возрастает вероятность, что мятежники форсируют реку и атакуют город. И Макклелан лишь полз вперед, всегда готовый отскочить обратно, как только возникнет угроза.

Полковник Торн оставил свою вашингтонскую контору. Он не смог выдержать гнетущую жару в столице, где вести из армии вызывали злобное ворчание, а любой слух о намерениях Ли с поспешной готовностью печатался в прессе. Филадельфия ожидала осады; отцы города Балтимора запретили продажу спиртных напитков, дабы поберечь нервы своих боязливых жителей; в то время как британский посол паковал чемоданы, готовясь к объявлению войны Соединенным Штатам.

- Это всё нелепо, Торн, - заявил полковнику лорд Лайонс[96] в приемной Белого Дома. - Нам нет смысла ввязываться в войну с вами, - беспечно добавил он, - по крайней мере до тех пор, пока Бобби Ли не выиграл ее за нас. Возможно, тогда мы и присоединимся, дабы подобрать оставшиеся крохи со стола и частично отомстить за Йорктаун.

- Что ж, посол, до этого вполне может дойти, - угрюмо отозвался Торн.

Услышав отчаяние в голосе полковника, Лайонс потрепал его по руке.

- Не дойдет, Торн, вы сами знаете, что не дойдет. Нет, пока у вас есть этот человек, - он кивнул через набитую битком комнату в сторону президента, в котором, как известно, Лайонс души не чаял. - Признаю, что определенные круги в Британии не в восторге при виде ваших затруднений, Торн, - продолжил посол, - но не думаю, что мы желаем и сами рискнуть их разделить. Поверьте мне, я не пакую свои саквояжи. Наведайтесь к нам, убедитесь собственными глазами.

Но Торну было совсем не до тонкостей вашингтонской дипломатии, по крайней мере, не в то мгновение, когда судьба республики решалась в Мэриленде, и поэтому с разрешения президента, упаковав свои седельные сумки, он отправился на восток, в штаб Макклелана, где разыскивая Адама, обнаружил, что его подопечный исчез. Начальник штаба Алана Пинкертона Джеймс Старбак, с которым Торну ранее уже доводилось встречаться на войне, заявил, что два дня тому назад Адам поехал в сторону Фредерика.

- Если он так поступил, - заметил Макклелан, находившийся в покоях Пинкертона и подслушавший ответ, - то заслуживает своей участи.

- И в чем же она, скажите на милость, состоит? - спросил Торн.

- Полагаю, в позорном плене. У него там не было никаких дел. Я думал, что он здесь, чтобы проинструктировать наших сигнальщиков?

- Так и есть, - солгал Торн, зная, что Макклелану известно о его лжи.

- Тогда ему следует работать с нашими телеграфистами, а не упражняться в верховой езде. Разве что он здесь совсем по иной причине?

Торн вгляделся в молодое свежее лицо генерала, на котором застыло постоянное выражение человека, пытающегося выглядеть старше своих лет и намного крепче, чем позволяли его внутренние страхи.

- И какой же могла быть эта причина, генерал? - презрительно спросил Торн.

- Вы бы ее знали, Торн, вы бы знали, - проворчал Макклелан. Он прекрасно понимал, что у Торна за спиной стоит полное доверие президента, и вполне обоснованно боялся, что седовласый полковник снабжает Линкольна непрерывным потоком кулуарной информации. Неудивительно, что глупец в Белом Доме понятия не имел, как выиграть войну! Если эта обезьяна позволит Макклелану действовать медленно и систематично, то Союз будет спасен, но нет, он вечно будет подгонять и побуждать генерала двигаться быстрее. А что, собственно, Линкольн знал о войне? Бог мой, да он ведь был железнодорожным юристом, а не солдатом. Такие невеселого рода мысли бродили в голове у Макклелана, когда он прислушивался к отдаленному рокоту тяжелых орудий у Харперс-Ферри.

В густой струе теплого воздуха рокот медленно перешел в неожиданное стаккато. Торн недоумевал, почему Макклелан не отрядил корпус к осажденному гарнизону, чтобы спасти тысячи солдат-северян и тонны драгоценных запасов от мятежников, но столь амбициозный порыв был вне понимания нового Наполеона.

- Полагаю, вы не станете возражать, если я отправлюсь во Фредерик?

- Воля ваша, полковник, сами решайте, но я не могу выделить вам людей для охраны. Кроме того, с уверенностью могу сказать, что сегодня ночью я разобью там лагерь, но если вы желаете проехать вперед, то на ваш страх и риск. А теперь прошу меня простить, мне предстоит вести войну.

Торн выехал впереди продвигающейся армии, но прибыл на место намного позднее авангарда Макклелана. Лошадь полковника потеряла подкову, и ко времени, когда он разыскал кузнеца и лошади прибили подкову к копыту, федеральная армия уже входила в изрытые поля, которые несколько дней назад занимали мятежники. В лесу застучали топоры, когда солдаты принялись рубить дрова, и куда ни глянь раскинулись длинными рядами грязноватые палатки. Выкопали ямы для нужников, лошадей отвели на водопой и выставили пикеты для наблюдения за пустынными полями.

Торн въехал в город, переполненный любознательными солдатами северян, разочарованными отсутствием историй о насилии и грабежах мятежников. Из окон струились звездно-полосатые флаги, они реяли на крышах и свешивались с балконов, но Торн цинично подозревал, что такое же количество флагов, только Конфедерации, привечало армию Ли. На тротуаре стояли бочонки с водой и лимонадом для утоления жажды солдат, а женщины передавали воякам круглые корзинки с печеньем. Один предприимчивый делец даже вел бойкую торговлю знаменами конфедератов. То были грубо сшитые флаги, которые, как предполагал Торн, только что сработали на швейной машинке, но солдаты отчаянно желали купить сувениры, которые потом прострелят, вываляют в грязи и затем отправят домой как военные трофеи. Даже презираемые бумажные деньги Конфедерации, не имевшие ценности за пределами Юга, расходились на сувениры. Четверо девушек в платьях с пышным кринолином, накидках с бахромой и с бумажными зонтиками невозмутимо прогуливались по центру Мейн-стрит. Они не были местными уроженками, их деланная утонченность была слишком криклива даже для вкусов Фредерика. Торн догадался, что четверка была из последовавших за армией на запад вашингтонской сотни шлюх, которым велели обзавестись собственным транспортом, палатками и походными кухнями.

Высокий, седой как лунь священник нахмурился при виде девушек, и Торн, заключивший, что священник соответствует образу здравомыслящего человека, приблизившись представился и не питая никакой надежды разузнать что-либо стоящее, спросил про Адама.

Священнику потребовалось лишь несколько мгновений и полдюжины вопросов, чтобы установить личность пропавшего офицера. Он снял свою широкополую шляпу и сообщил Торну ужасную новость.

- Погребен во дворе моей церкви, полковник.

Священник отвел Торна к кладбищу и свежей насыпи с самодельным крестом, на котором с ошибкой было нацарапано имя Адама. К удовлетворению Торна, кто-то возложил на могилу цветы.

- Бедный ты засранец, - очень тихо, чтобы не расслышал священник, вымолвил Торн, - бедный ты наивный засранец.

Вот и делу конец, с отчаянием подумал он и в подавленном настроении направился назад к разраставшемуся лагерю федералистов. Отчаянное предприятие провалилось. Торн всегда знал, что это была опрометчивая и хрупкая попытка, но поддался иллюзии, что каким-то образом она может сработать. И всё же как мог Адам добраться до Дилейни? Это было бессмысленной потерей достойного человека. Когда Торн доехал до лагеря, он обнаружил, что слуга уже разбил палатку, и заставил себя понести наказание в виде письма к отцу Адама. Он не знал, была ли жива мать Адама, и поэтому адресовал письмо генералу Вашингтону Фалконеру, в котором заверил его, что сын умер героем.

"Несомненно, вас огорчит, что он пал смертью храбрых, сражаясь за свою страну, а не за родной штат, но всемогущий Господь счел, что патриотизм вашего сына так же неисповедим, как и пути Его".

Высокопарных слов было безнадежно недостаточно, но каких слов хватит, чтобы рассказать отцу о смерти сына? Торн сообщил генералу место упокоения тела Адама, закончив письмо своими искренними сожалениями. Капелька пота размыла его подпись, он заретушировал ее, запечатал письмо и отложил в сторону. Проклятье, подумал он. Пропала единственная возможность побудить Макклелана перейти к активным боевым действиям. Торн сделал свой ход и проиграл.

Вот только он не проиграл. Два солдата из Индианы, сержант и капрал, закончили устанавливать палатку и побрели из лагеря на север, через тянущийся по пастбищу овраг на полоску более чистой травы, не испорченной оставленным мятежниками мусором. Они собирались развести там костер и сварить кофейку подальше от хищных взглядов товарищей, так что направились к изгороди, которая каким-то чудом уцелела, пока здесь стоял лагерь мятежников. Из нее получились бы отличные дрова, а кофе помог бы скоротать длинный жаркий вечер. Но как только они добрались до изгороди, капрал Бартон Митчелл заметил лежащий в траве конверт. Его толстые бока выглядели притягательно, так что капрал поднял конверт и вытряхнул содержимое.

- Бог ты мой, Джонни, - сказал он, когда появились три сигары. Он понюхал одну из них. - Чертовски хороша. Хочешь?

Сержант Блосс взял предложенную сигару вместе с листком бумаги, в которую была завернута драгоценная находка. Зажав сигару в зубах, он взглянул на бумагу и через несколько секунд нахмурился. Он узнал фамилии - Джексон, Лонгстрит и Стюарт, а подписана бумага была командующим, генералом Р.Э. Ли.

Кофе был позабыт. Солдаты принесли бумагу командиру роты, который по цепочке передал ее вышестоящему начальству, пока, наконец, довоенный коллега полковника Чилтона не узнал почерк. Похоже, что приказ был подлинным, и его спешно доставили в палатку генерала Макклелана.

Торн услышал суматоху и, натянув синий китель, выскользнул из палатки, быстро зашагав к штабу генерала, где толпились люди. Многие из них были гражданскими, они пришли поглазеть на генерала северян, который ликовал в уверенности, что приказ был подлинным. Завидев Торна, Макклелан триумфально взмахнул бумагой.

- Вот документ, с чьей помощью я разобью Бобби Ли, Торн! А если у меня это не получится, я завтра же отправлюсь домой!

Торн, пораженный внезапным энтузиазмом со стороны Макклелана, застыл и лишь уставился на генерала.

- Завтра же мы нанесем удар по их центру, - бахвалился Макклелан, - и через два дня загоним в ловушку!

Торну удалось завладеть приказом. По мере чтения его удивление росло, потому что там были описаны все позиции войск Ли, и исходя из них можно было заключить, что Ли - первоклассный игрок. Он наверняка знал, что армия Макклелана идет на запад, но так глубоко презирал противника, что разделил собственную армию на пять частей и рассеял их по западу Мэриленда и северу Виргинии. Основная часть сил конфедератов осаждала Харперс-Ферри, другая ушла на север, чтобы подготовиться ко вторжению в Пенсильванию, а небольшие отряды преградили холмы перед армией Макклелана. Правда, приказы уже на четыре дня устарели, но постоянный гул далеких пушек подтверждал, что мятежники еще группируются вокруг Харперс-Ферри, и этот звук предполагал, что описанная в приказе диспозиция до сих пор в силе, а значит, если Макклелан в самом деле выступит быстро, то очень велика вероятность, что армия Севера действительно ворвется между разрозненными подразделениями армии Ли. Тогда войска конфедератов будут уничтожены, одно за другим, схватка за схваткой, окружение за окружением, страница за страницей - так завершится эта история.

- Конец мятежу, Торн, - сказал Макклелан, забирая обратно документ.

- И правда, сэр, - согласился Торн, ощутив прилив неприязни к коротышке-генералу с так тщательно уложенными волосами и напомаженными расчесанными усами. Просто кастрированный петух, подумал он, тут же устыдившись своего негодования, что этот дар безоговорочной победы был дан подобному созданию.

- Вы не считаете приказ подлинным? - осведомился Макклелан, не в состоянии скрыть терзающего его беспокойства, что приказ может оказаться уловкой, хотя обстоятельства, при которых его обнаружили, предполагали скорее небрежность, чем коварный замысел. - Питтман ручается за почерк, - продолжал генерал. - Это рука Чилтона, совершенно точно, по крайней мере, так считает Питтман.

- Я доверяю памяти Питтмана в этом вопросе, сэр, - признал Торн.

- Значит, мы победим! - ликовал Макклелан. Хотя слава за спасение Союза от распада и достанется обезьяне в Белом Доме, Джорджу Бринтону Макклелану достаточно будет и того, что избиратели на следующих президентских выборах будут знать, кого на самом деле следует благодарить. Макклелан - президент в 1864 году! И в 1868, с Божьей помощью, а может, и навсегда, как только избиратели поймут, что лишь один человек во всей стране обладает стойкостью, здравым смыслом и мудростью, чтобы править Америкой! Всего мгновение Макклелан наслаждался этим мысленным образом, а потом хлопнул в ладони.

- Приказ выступать! - провозгласил он и разогнал посетителей, чтобы поработать в тишине.

Торн нашел полковника Питтмана и дальше по цепочке проследил происхождение приказа до сержанта Блосса и капрала Митчелла. От них он узнал, где был найден конверт, после чего поскакал во Фредерик и нашел человека, который помогал оттащить тело Адама. К удовлетворению Торна, тело обнаружили всего в нескольких ярдах от того места, где лежал конверт, и эти обстоятельства убедили Торна, что экземпляр Специального приказа 191 был подлинным, а не замысловатой ловушкой, устроенной превосходящим по численности врагом.

- Значит, всё было не напрасно, - произнес он над могилой Адама. - Вы справились, Фалконер, справились, - он молча отсалютовал могиле и вознес благодарственную молитву. Господь, похоже, не покинул свою страну.

И Дилейни тоже молодец, мысленно добавил Торн. Ричмондский адвокат заслужил награду.

Потому что первые федеральные войска уже готовились выступить с неожиданной спешкой и внезапной целью, готовились выступить на запад, где армия Ли так беспечно растянулась по горячим летним полям. Новому Наполеону предложили победу, и теперь он с нехарактерным проворством прыгнул, чтобы ее ухватить. 

***
 На заре Харперс-Ферри накрыл туман, вытекающий словно две белые реки из долин Потомак и Шенандоа, мягко сливающиеся над городом. Туман струился в полной тишине, но это молчание было зловещим, потому что теперь войска мятежников заняли возвышенности вокруг этого речного города и притащили огромные пушки на гряду, так что их холодные стволы в капельках росы нацелились вниз, на то, что скрывалось под мягкими белыми клубами. Канониры зарядили орудия, а самые дальние пушки стояли не более чем в миле от спрятавшихся в тумане укреплений федералистов, то есть всего лишь в шести с половиной секундах полета девятнадцатифунтовых снарядов, забитых в дула поверх двух фунтов крупного пороха, который подорвется, как только подаст сигнал Джексон. Пушки находились к северу от города, к югу и к западу. Кольцо пушек, молчащих в ожидании, пока пелена тумана поднимется над обреченным городом.

Генерал Джексон расхаживал по каменистой вершине высот Боливара к западу от города, откуда он сердито глядел в покрывший долину туман, словно в проделку дьявола, решившего лишить его победы. Его фуражка была надвинута на глаза, взгляд задумчив, но от него не ускользала ни одна деталь, пока генерал ходил вверх и вниз, вверх и вниз, время от времени вытаскивая из кармана дешевые часы и всматриваясь в медленно двигающиеся стрелки. Канониры пытались не встречаться с ним взглядом. Они занялись всякой чепуховой работой вроде смазки уже вовсю намазанных подъемных винтов или выпрямляли запальные трубки, которые погнули еще на заводе, чтобы они случайным образом не воспламенились, вызвав взрыв. Пехота в одних рубашках относила боеприпасы наверх и складывала их подле ожидающих пушек.

Основная часть пехоты мятежников в предстоящем сражении должна была выступать лишь в роли зрителей, и холмы усеяли толпы в серых и ореховых мундирах, ожидая фейерверка в исполнении Старины Джека. Батальон Старбака находился поблизости от смешанной батареи из десяти- и двадцатифунтовых орудий Паррота, на лафетах была выжжена надпись "США" - свидетельство того, что Джексон оснастил свои батареи захваченными у янки пушками. Капитан Билли Блайз с кружкой кофе в руках присоединился к Старбаку.

- Это Старина Джек? - спросил он, кивнув в сторону потрепанной бородатой фигуры, расхаживающей в огромных ботинках с квадратными носами рядом с орудиями.

- Это Джексон, - подтвердил Старбак.

- Ну и странный же у него вид, - сказал Блайз.

- Дьявольски пугающий.

- Специально для янки, да? - Блайз отхлебнул чудовищно кислый кофе. Он не мог дождаться, когда наконец вернется на Север, где кофе обладал вкусом и ароматом, не то что эта дрянь из заменителей, которую пили мятежники. - Вы с ним встречались?

- Встречался, - по утрам Старбак не был особо расположен к беседам и отвечал коротко.

Блайз против этого не возражал.

- Думаете, он поздоровается? - спросил он Старбака.

- Нет.

- Черт, Старбак, я бы хотел пожать ему руку.

- Пожмите лучше мою, - заявил Старбак, но вместо рукопожатия выхватил из руки Тамлина кофе и сделал глоток. - А если выругаетесь рядом с ним, Тамлин, то пожалеете, что вообще с ним встретились.

- Оставьте кофе себе, Старбак, - великодушно предложил Блайз, - всё равно это просто арахисовое дерьмо. - Доброе утро, генерал! - прокричал он, когда Джексон приблизился к батальону Старбака. - Подходящее утречко для победы, сэр!

Услышав, как Блайз к нему обращается, Джексон с изумлением уставился на него, словно не ожидал увидеть на вершине холма военного, но промолчал. Блайз, ничуть не смутившись холодным откликом, шагнул вперед, будто генерал был его старым приятелем.

- Мы получили ответ на наши молитвы, сэр, - решительно произнес Блайз, - и сокрушим врага в том самом гнезде, где Джон Браун[97] бросил вызов нашим законным устремлениям.

- Аминь, - сказал Джексон, - аминь. А кто вы, сэр?

- Тамлин, генерал, - ответил Блайз, - капитан Билли Тамлин, горжусь встречей с вами. Я многие месяцы молился за вас и благодарен, что Господь соблаговолил меня услышать.

- Я воздам, говорит Господь[98], - сказал Джексон, отвернувшись, чтобы посмотреть на туман, из которого теперь показалась самая высокая часть города и шпиль церкви в его нижней части. Туман рассеивался, и укрепления янки скоро будут видны как на ладони. - Веруете ли вы в Господа, капитан? - спросил Джексон Блайза.

- Да святится имя Его, да, - бойко солгал Блайз.

- Не слышу, - рявкнул Джексон и приложил ладонь к уху. Многие годы артиллерийской службы притупили слух генерала.

- Да святится имя Его, да! - крикнул Блайз.

- Мы благословенная Господом нация, капитан, армия праведников, - проревел Джексон. - Нас нельзя победить. Сражайтесь с этой уверенностью в сердце.

- Непременно, сэр, аминь, - отозвался Блайз и протянул руку, которую генерал, хотя и слегка удивленно, но пожал. - Да благословит вас Господь, сэр, - сказал Блайз, тряся руку Джексона, а потом развернулся и зашагал обратно к Старбаку. - Видали? - хохотнул Блайз. - Проще, чем голубя крошками покормить.

- И что же вы ему сказали?

- Сказал, что я один из помазанников Божьих, сказал, что день деньской за него молюсь, и благословил его.

- Вы не истинный христианин, Билли Тамлин, - язвительно заметил Старбак. - Всего лишь жалкий грешник.

- Все мы согрешили, Старбак, - с готовностью подтвердил Блайз, - и лишены славы Божией[99].

- Не нужно читать мне проповеди, Бога ради, я ими сыт по горло.

Блайз рассмеялся. Он гордился собой, поскольку смог пожать огромную руку Джексона, и этой историей можно будет похвастаться, проводя дни в комфорте после того, как он перейдет через линию фронта. Он также гордился тем, что заставил Джексона решить, будто он тоже добрый христианин. Сделайся всем для всех[100], таково было кредо Билли Блайза, но убедись, что извлечешь прибыль из обмана.

- И что будет теперь? - спросил он Старбака.

- А вы как думаете? Выбьем пушками дух из этих сучьих детей, они сдадутся, а потом мы выбьем дух из остальных жалких ублюдков, - Старбак вдруг замолчал, его внимание привлек далекий треск стрельбы. Он был совсем далеко, пожалуй, даже слишком приглушенным для орудий на другой стороне Харперс-Ферри. Прошлым вечером в воздухе дрожал такой же далекий гул, как раз перед тем, как солнце село в сияющем на западе пурпуре, и Старбак взобрался на вершину, разглядев далеко на севере-востоке белую пелену. Эта белизна, тронутая розовым отсветом уходящего дня, могла оказаться просто заблудившимся облаком, вот только шум выдавал ее истинное происхождение - то была стрельба. Где-то в глубине Мэриленда шла перестрелка или настоящее сражение. Старбак вздрогнул, радуясь, что находится не там.

Над долиной рассеялись последние клочки тумана, и стал виден город Харперс-Ферри, притулившийся у слияния рек. Слава этого места почему-то убедила Старбака, что город окажется большим, почти как Ричмонд, но на самом деле местечко было махоньким. Должно быть, когда-то это была милая тенистая деревенька, построенная на отроге холма, резко обрывающегося к берегам Потомака и Шенандоа, хотя теперь многие здания превратились в обугленные головешки, из которых торчали мрачные кирпичные трубы очагов. Над неповрежденной церковью развевался флаг, и когда Старбак одолжил у канониров бинокль, он увидел, что этот флаг британский.

- А я-то думал, что эти мерзавцы на нашей стороне, - сказал он офицеру-артиллеристу.

- Да кому какое дело? Все равно прихлопнем, - рассмеялся тот, наслаждаясь, что рассеявшийся туман предоставил такой богатый выбор мишеней.. На окраине города находились земляные укрепления федералистов, и выставленные напоказ батареи так и напрашивались, чтобы их накрыли залпом. обрамляли промышленные здания, когда-то там находился арсенал и фабрика винтовок, но сейчас от них остались только обугленные стены без крыш, амассивный мост, по которому раньше Потомак пересекала железная дорога Балтимор-Огайо, теперь превратился в вереницу каменных столбов, похожих на на мостки для великана. Единственной переправой через широкий Потомак остался понтонный мост, сооруженный инженерами северян, но Старбак увидел, что рядом с мостом вздыбился фонтан воды, и бревна в мосту задергались на своих цепях. Несколькими секундами спустя раздалось рявканье пушки мятежников, пустившей снаряд с дальних холмов.

Джексон выглядел удивленным, потому что он еще не велел сигнальщикам передавать приказ о начале бомбардировки, но кто-то в рядах мятежников на северной стороне Потомака устал от ожидания, и внезапно все пушки на холмах вокруг города откатились на лафетах и изрыгнули дым и снаряды в сторону попавшего в ловушку гарнизона. Наблюдающая за ними пехота разразилась приветственными возгласами, когда тонкие дымовые следы от горящих в снарядах запальников прочертили в воздухе дуги, вниз к полуразрушенному городу, где ждали янки.

И где теперь они умирали. Канониры мятежников работали как дьяволы, засовывая в стволы банники, перезаряжая и забивая заряды, снаряд за снарядом с воем летел с холмов, разрываясь фонтаном дыма, пламени и грязи. Земляные укрепления янки за городом, казалось, исчезли в клубах дыма, а когда он рассеялся, наблюдавшие мятежники увидели, как враги отступают к руинам зданий. Немногочисленные орудия янки пытались отвечать на разрушительный обстрел, но артиллерия мятежников незамедлительно принудила замолчать батареи северян. На глазах у стоящих на холмах зрителей речной городок превращался в преисподнюю. Орудийные передки были объяты пламенем, густо валил дым, а огромные деревья дрожали, как молодая поросль, когда разрывы снарядов сдували с них листву. По лицам и голым торсам артиллеристов ручьем лился пот. После каждой отдачи орудия яростно отскакивали, вспахивая глубокие борозды в земле. Мокрые банники, удалявшие следы раскаленного пороха, остававшегося в стволе после каждого выстрела, шипели и пускали пар, когда их проталкивали в жерло пушки, а затем, в то же мгновение, когда банник погружали в ведро с грязной водой, заряжающий закладывал в ствол очередной заряд и с силой его забивал, пока остальной расчет закатывал орудие обратно на огневой рубеж.

- Товсь! - кричал канонир, и расчет пригибался в сторонке, зажав уши руками, когда раздавалась команда стрелять. Канонир дергал вытяжной шнур, терка фрикционного запала скользила по запальной трубке, и спустя мгновение пушка с грохотом и в облаке дыма откатывалась назад, а очередной снаряд с дымящимся запалом с воем несся к городу.

- Однажды мне довелось там побывать, - признался Старбаку Билли Блайз.

- Правда?

- Лицезрел повешение мистера Брауна, - довольно хмыкнул Блайз. - Напыщенный сукин сын.

- А чем вы там занимались?

- Покупал лошадей, - ответил Блайз. - Это, видите ли, моя профессия. И время от времени мы наведывались на север, подобрать пару кляч. Останавливались в отеле Вейджера.

Он посмотрел на городок и покачал головой.

- Похоже, что он выгорел дотла. Жаль. Я надеялся возобновить свое знакомство с тамошней девицей. Она была сладка как мед, только намного дешевле, - расхохотался он. - Черт, мы с ней наблюдали из окна спальни, как вешали этого напыщенного ублюдка. Вздернули повыше небес. Он дергался как мул, и всё это время я заставлял маленькую милашку стонать от удовольствия.

Старбак почувствовал порыв отвращения к своему заместителю.

- Я встречался с Джоном Брауном, - вымолвил он.

- Неужели?

- Он прибыл в Бостон просить средства, - пояснил Старбак, - но ничего от нас не получил.

В то время Старбака озадачил отказ его отца помочь знаменитому аболиционисту, но теперь, оглядываясь назад, он гадал, а не завидовал ли преподобный Элиял Старбак суровому Брауну со свирепым лицом. Оба были во многом схожи. Опасался ли его отец столь грозного противника по аболиционистскому движению? Но теперь Браун мертв, а из-за его безнадежного восстания страну охватила эпидемия смертей.

- Он сказал мне, что я стану борцом против рабства, - Старбак вспомнил встречу в приемной отца, - полагаю, на этот счет он ошибся.

- Так вы сражаетесь за сохранение рабства? - спросил Блайз.

- Проклятье, да нет же. Я сражаюсь, потому что ничего лучшего под руку не подвернулось.

- Рабов все равно не освободят, - уверено изрек Блайз.

- Не освободят?

- Только не в этой жизни, и если у Господа есть хоть крупица здравого смысла, и в той тоже. Черт побери, да кто будет платить деньги этим ленивым сучьим выродкам?

- Может, они ленивы из-за того, что им их не платят, - предположил Старбак.

- Говорите совсем как ваш папаша, майор.

Старбак сдержал порыв гнева. Он был озадачен внезапно возникшими по отношению к Билли Тамлину подозрениями и гадал, не был ли к нему несправедлив, но нутром чуял, что за подвешенным языком Тамлина скрывалась коварная душонка мошенника. Билли Тамлин врал слишком легко, и Старбак в этом убедился, когда Билли беседовал с Джексоном, и теперь размышлял, сколько лжи Тамлин уже наплел. В Тамлине проскальзывала фальшь, и Старбак пытался понять, почему человек, якобы сбежавший из тюрьмы янки, был так упитан и чудесным образом снаряжен поясом с деньгами.

- Я собираюсь раздобыть в Харперс-Ферри карту, - сказал он после того, как ближнее орудие скользнуло назад по лафету.

- Карту? - удивился Блайз.

- Хочу посмотреть, где этот Юнион в Массачусетсе. Вы слегка пробудили мое любопытство. Я полагал, что знаю в Массачусетсе добрую половину городов, принимая во внимание, что сопровождал отца, когда он проповедовал в глуши, но чертовски уверен, что не припоминаю никакого Юниона. Рядом с чем он расположен?

- Дьявол, да нет там ничего поблизости! - внезапно ощетинился Блайз. - Не забывайте, это была тюрьма. Может, янки сами придумали название?

- Может, и так, - согласился Старбак, довольный, что вывел своего заместителя из равновесия, но как только Тамлин отправился на поиски более приятной компании, Старбак задумался о том, сколько врагов он может себе позволить завести в Специальном батальоне. Кейз прикончит его при первой же возможности, и Старбак подозревал, что Деннисон сделает то же самое, если только ему удастся собраться с духом. Он не мог полагаться на Картрайта или Липпинкотта, которые исполняли свой долг, но с очевидным недостатком энтузиазма. Поттер был его другом, как и Кейтон Ротвел, но врагов у него было гораздо больше. В Легионе была та же ситуация, и Старбак, раздумывая над причинами этого раскола, опасался, что он возник из-за его личных качеств. Он завидовал людям вроде полковника Илайи Хадсона из Северной Каролины, чей батальон сражался рядом с Легионом у Манассаса, которого, казалось, любили все солдаты. Или Дятлу Бёрду, который сейчас еще поправлялся от ран, а пока командовал Легионом, вызывал только преданность. Потом Старбак заметил, как Старина Безумный Джек расхаживает вверх и вниз около пушек. Генерал как обычно держал левую руку в воздухе, словно давал присягу именем Господа, хотя на самом деле он поднимал руку в это странное положение лишь потому что в противном случае, как он считал, кровь прильет к его старой ране. Старбак смотрел на генерала и думал о том, что этот человек легко заводит как друзей, так и врагов.

Как раз в это мгновение Джексон повернулся и встретился взглядом со Старбаком. Секунду оба глядели друг на друга с неловким чувством узнавания, но молча, а потом Джексон что-то заворчал и опустил левую руку.

- Вы пришли к Спасителю, мистер Старбак? - рявкнул он, явно припомнив последний разговор со Старбаком.

- Нет, генерал.

Джексон свернул в сторону Старбака, а за ним засеменили и штабные офицеры.

- Но вы пытаетесь? - с жаром осведомился он.

- Сейчас я думал кое о чем другом, генерал, - признался Старбак. - Я размышлял, как солдат может нажить себе врагов в собственных рядах, лишь исполняя свой долг.

Джексон прищурился, а потом нахмурился, опустив глаза на грязь рядом со своими нескладными ботинками. Он явно обдумывал вопрос, и тщательно, потому что смотрел вниз, пожалуй, еще целую минуту. Один из адъютантов обратился к нему, но генерал раздраженно махнул рукой, показывая, чтобы его не беспокоили, а когда адъютант позвал снова, просто проигнорировал этого назойливого человека. Наконец, его живые глаза остановились на Старбаке.

- Большинство людей слабы, майор, а слабые всегда смотрят на сильных с завистью. Ваша задача - сделать их сильными, но в одиночку у вас это не выйдет. У вас в батальоне есть капеллан?

Старбак гадал, считает ли генерал, что Нат по-прежнему командует Легионом.

- Нет, сэр.

- Сэр! - снова позвал адъютант из-за орудий.

Джексон снова не обратил на него внимания.

- Овцам нужны пастыри, майор, - сказал он Старбаку, - а самая большая сила исходит из веры человека, а не от его мускулов. Господу известно, что я самый слабый из смертных! - провозгласил он решительным тоном человека, уверенного в праведности своей души. - Но Господь наложил на меня обязательства и дал мне силу, чтобы их исполнить.

- Сэр! Прошу вас! - адъютант шагнул ближе к Джексону.

Джексон сделал неожиданный жест, дотронувшись до руки Старбака.

- Помните, майор, - сказал он. - "А надеющиеся на Господа обновятся в силе: поднимут крылья, как орлы, потекут - и не устанут, пойдут - и не утомятся". Исаия.

- Глава сороковая, - отозвался Старбак, - тридцать первый стих.

Джексон улыбнулся.

- Я помолюсь за вас, майор, - обещал генерал и повернулся к адъютанту. Его улыбка тут же исчезла. - В чем дело?

Адъютант принес бинокль и протянул его генералу.

- Враг сдается, сэр, - объявил он, указывая в сторону осажденного города.

- Прекратить огонь! Прекратить огонь! - командир ближайшей батареи, не дожидаясь приказов, решил сам положить конец бомбардировке.

Джексон схватил бинокль, но даже без его помощи можно было разглядеть двух янки, идущих с белым флагом между дрейфующими клочками дыма. Янки держали грязный белый флаг, привязанный к шесту.

- Жалкая была оборона, - зло прорычал Джексон. - Им следует стыдиться, - он поспешил прочь, приказывая привести лошадь.

- Прекратить огонь! - прокричал другой командир батареи.

Расчеты мятежников на дальних холмах еще не заметили белый флаг и продолжали обстрел, пока сигнальщики своими флагами не передали сообщение о том, что враг сдается, и над покрытой пеленой дыма и израненной взрывами долиной постепенно установилась тишина, хотя и не полная, потому что издалека, с поглощенного жарким маревом севера, из-за реки и далеких холмов, доносился звук других пушек. Где-то шло сражение, но где, почему и кто его вел, никто в Харперс-Ферри не знал. 

***
 Бельведер Дилейни впервые наблюдал за сражением и находил это зрелище гораздо ужаснее того, чем он мог вообразить. Он поскакал к холмам, преграждавшим янки путь с востока, и прибыл как раз вовремя, чтобы стать свидетелем атаки Макклелана на южный проход из тех двух, что остались под охраной жалкой кучки войск мятежников. Благоразумие требовало, чтобы проходы защищало большее число людей, но Ли сделал ставку на привычное бездействие Макклелана, оголив оборону, чтобы направить больше людей в атаку на Харперс-Ферии.

Но Макклелан больше не бездействовал. Он знал, что в голове у противника, и теперь бросился вперед, чтобы сломить армию мятежников.

Дилейни, глядящему с высокого наблюдательного поста над перевалом, казалось, будто на широкую долину хлынула волна синих мундиров, как океанские волны накатываются на пляж. Разрушительная приливная волна пенилась дымом от разрывающихся снарядов янки, которые с пламенем обрушивались на оборонительные сооружения мятежников, а вслед за дымом безжалостно надвигались вперед длинные шеренги пехоты в синем. Дилейни находился слишком далеко, чтобы ощутить запах крови или разглядеть похожие на тяжелые канаты человеческие кишки, выплеснувшиеся на летнюю траву, но и в одном только шуме слышалось столько жестокости, что просто невозможно было это вынести. Грохот пушек оглушал и сбивал с толка, и что гораздо хуже, он не прекращался. Как можно было жить под таким обстрелом, Дилейни не мог себе представить, однако они жили, а периодический треск винтовок давал понять, что какие-то подразделения мятежников еще сопротивляются натиску янки.

Приливная волка янки не продвигалась вперед гладко, вообще-то, Дилейни даже казалось, что она накатывается с необъяснимой медлительностью. Он наблюдал, как шеренга пехоты идет в атаку под своими знаменами, а потом безо всякой очевидной причины останавливается, а солдаты припадают к земле. Пока всадники галопом мчались между наступающими войсками с какими-то бессмысленными поручениями, другая шеренга могла ринуться вперед. Лишь огромные орудия никогда не останавливались, наполняя узкий проход дымом, грохотом и ужасом.

Перед проходом, растянувшись в сторону тихих полей восточной части Мэриленда, собирались федеральные войска. Армия Макклелана толпилась позади атакующих в готовности броситься через проход и как тараном вонзить свои пушки и винтовки между разрозненными силами генерала Ли. К западу, за рядами мятежников, не было заметно ничего похожего на такую массу, там были лишь фургоны, везущие раненых по проселочными дорогам назад, к невидимому Потомаку.

- Полагаю, наше послание дошло, - сказал Дилейни Джорджу.

Джордж - привлекательный, довольно светлый негр - кивнул.

- Что-то заставило их пошевелиться, - весело согласился он.

Дилейни, вспомнив о своих страхах быть пойманным, почувствовал прилив облегчения. Он откупорил серебряную фляжку и сделал глоток, а потом протянул ее Джорджу.

- Тост за победу Севера, Джордж.

- За победу, - повторил тот, поднеся фляжку к губам. Некоторое время он смаковал вкус вина, а потом улыбнулся. - Вы привезли рейнвейн урожая сорок девятого года.

- Только одну бутылку.

- Жаль, что не охлажденное, - неодобрительно заметил Джордж.

- Когда падет Ричмонд, - отозвался Дилейни, - мы будем купаться в холодном рейнвейне.

- Вы, может, и будете, но не я.

Дилейни засмеялся. Рим, подумал он. Рим, вот куда нужно отправиться, или, если Рим посчитают для него слишком высоким постом, то Афины или Неаполь. Он будет послом свободы в залитом солнцем прекрасном городе разлагающей роскоши. Он оденет Джорджа в завитой парик и расшитый золотом сюртук и будет обедать под звуки струнного квартета, играющего в окружении благоухающих цветов. Днем он будет учить местных жителей искусству управления государством, а по ночам они будут учить его искусству разложения.

Внизу синие шеренги внезапно хлынули вперед, борясь за то, чтобы эта мечта осуществилась. Мятежники были сломлены. Солдаты, которые дрались и побеждали янки на полях Виргинии, теперь на своей шкуре испытали поражение. Их оборона распалась и сломалась. Небольшие группы удирали на запад, некоторые бросили все пожитки, чтобы бежать быстрее, а другие, раненые или мертвые, остались лежать на изорванной снарядами траве, пока победоносные янки прокатились по захваченным позициям. Уцелевшие пушки мятежников прицепили к передкам и увезли, полевые лагеря обезлюдели, везде двигались вперед звездно-полосатые флаги.

- Пора уходить, Джордж, - сказал Дилейни, присматривая пути к отходу.

- Но куда? В Ричмонд?

- Думаю, обратно к Ли. Я хотел бы засвидетельствовать его горький конец, - ответил Дилейни. Он решил, что это будет интересная история. Вероятно, трагедия, потому что несмотря на то, что Ли являлся врагом страны, он был достойным человеком, но Дилейни сомневался, что войны выигрывают с помощью достоинства, нет, в них побеждают твердая решимость и подлое предательство.

Дилейни развернул лошадь и поскакал на запад. Он предал Конфедерацию ради Макклелана и теперь молился, чтобы увидеть, как ее уничтожат. 

***
 Генерал федералистов, который официально объявил о капитуляции гарнизона Харперс-Ферри, был одет в великолепный голубой мундир с золотым галуном, на его перевязи висели сверкающие ножны, в то время как принявший этот великолепный трофей Джексон был в замызганном домотканном кителе, истрепанных башмаках и поношенной фуражке, натянутой на нечесаные и немытые волосы. Джексон даже после победы выглядел мрачным, хотя и позволил себе улыбнуться при виде катафалка Старбака. Повозку тянули застрельщики роты Поттера, а сам Поттер сидел на козлах, щелкая воображаемым кнутом. Генерал-янки еще стоял рядом с Джексоном, в сотый раз задумываясь о том, почему Макклелан не пришел гарнизону на выручку, и, увидев катафалк, пришел в совсем подавленное состояние духа, устыдившись, что его победили подобные оборванцы. Ни один из победоносных мятежников не был одет лучше своего генерала, а большинство еще хуже, вообще-то некоторые солдаты Джексона ковыляли по городу босиком, а побежденные янки красовались в лучшей продукции индустриального Севера.

Полковник Свинерд спешил вдоль колонны в поисках Старбака.

- Можете отделаться от своего катафалка, Нат! - объявил он. - Город забит повозками. Новые фургоны, и отличные. Я отрядил юного Коффмэна охранять парочку для вас. Велел ему пристрелить любого мерзавца, который осмелится хоть пальцем их тронуть. И смею вас уверить, что теперь вы можете снабдить большинство ваших ребят винтовками, их здесь, наверное, тысячи! И провизия. Опять как на станции в Манассасе.

Джексон снова захватил основную базу снабжения федеральной армии, и снова его голодные, босые и плохо одетые войска получили от Севера щедрые дары. Каждый открытый ящик сопровождало радостное улюлюканье. Их наградой стали вскрываемые штыками жестяные банки с тушенкой, поставленный вариться на разведенном из разбитых ящиков костре настоящий кофе и новенькие винтовки. Офицеры-снабженцы Джексона прилагали все усилия, чтобы уберечь от разграбления самые ценные предметы, но возникла такая неразбериха, что основная часть поживы доставалась тем, кто прибудет первым. Солдаты Старбака пришли достаточно рано, чтобы найти винтовки, ботинки, провизию и боеприпасы, но не для каждого, хотя Старбаку удалось заменить ружья двух из четырех рот новенькими винтовками Спрингфилда, еще покрытыми фабричной смазкой. На прикладах была выгравирована надпись "1862", американский орел и "Спрингфилд, США". Катафалк и один из двух фургонов нагрузили патронами для новых винтовок.

Свинерд нахмурился при виде катафалка.

- Уверены, что хотите его сохранить? - спросил он Старбака.

- Людям он нравится. Заставляет чувствовать себя особенными.

- Да уж, не сомневаюсь, - отозвался Свинерд и поднял голову, чтобы прислушаться к звуку далеких пушек. - Утром выступаем, - мрачно объявил он. - Нет мира нечестивым[101].

- Что происходит?

- Янки атакуют, - неопределенно ответил Свинерд и пожал плечами, показывая, что больше и сам ничего не знает. - Ли хочет, чтобы все снова объединились. Это будет тяжелый марш, Нат. Скажите своим ребятам, что придется перетерпеть мозоли и продолжать идти. Просто идти, - полковник развернул карту, чтобы показать Старбаку их маршрут. - Пойдем по южному берегу Потомака, - сказал он, проводя по дороге на запад обгрызенным ногтем, - к броду вот сюда, рядом с Шепердстауном, а потом на восток, вот сюда, - постучал он по карте.

Старбак поглядел на место встречи войск - это был лежащий у перекрестка город всего в нескольких милях вглубь Мэриленда.

- Шарпсберг, - произнес он. На карте был обозначен небольшой городок, расположенный на широкой полосе между Потомаком и одним из его притоков, речушкой Антиетэм-Крик. - Шарпсберг, - повторил Старбак. - Никогда о нем не слышал.

- Завтра ночью будете там ночевать, - обещал Свинерд. - Если будет на то воля Господа.

- Уж скорее, если будет на то воля ног моих солдат, - заметил Старбак. Он прикурил одну из трофейных сигар, которые Люцифер обнаружил вместе с новым нижним бельем, сорочками, сахаром и кофе. - Мы раздобыли каких-нибудь лошадей для повозок? - спросил он.

- Несколько, но паршивых, - полковник сложил карту. - Подъем будет ранним, Нат. Поспите немного.

Это было легче предложить, чем сделать, потому что солдаты не хотели спать. Они только что победили и праздновали эту легкую победу, а запасы янки предоставили достаточно спиртного, чтобы разгорячить праздник. Другие, как и Старбак, хотели осмотреть местные достопримечательности. Они пораженно глядели на ряды захваченных пушек, колесом к колесу стоящих во дворе арсенала, которые теперь займут свое место в армии Конфедерации, потом исследовали здание, куда загнали Джона Брауна с заложниками. Небольшое пожарное депо венчал красивый купол, напоминающий Старбаку "вдовьи площадки"[102] на прибрежных домах в Массачусетсе, хотя этот купол, как и кирпичные стены здания, покрывали шрамы от пуль морского десанта США, который под командованием генерала Роберта Ли вынудил Джона Брауна сдаться. Некоторые мятежники выступали за то, чтобы разрушить это здание, потому что оно стало для янки чем-то вроде святилища, но ни у кого не хватило решимости его снести, так что пожарное депо осталось нетронутым. Старбак поднялся к церкви, над которой развевался британский флаг, и обнаружил, что она католическая, и под нейтральным флагом в ней укрылись прихожане. Церковь неподалеку разбомбили, но католиков бомбардировка пощадила.

Пленные янки печально маршировали к выходу из города, направляясь к возвышенностям, где станут лагерем перед тем, как их пошлют в тюрьмы. Харперс-Ферри остался новым хозяевам, а они с приходом ночи разожгли костры, догорающие, пока солдаты завернулись в одеяла, и уснули на еще покрытой осколками снарядов земле. Старбак устроился в брошенном товарном вагоне на железной дороге, но не мог уснуть, и потому натянул башмаки и осторожно, чтобы не разбудить Люцифера, который после бессонных ночей на охране Старбака наконец провалился в сон, выскользнул из вагона и пошел между спящими к берегу Шенандоа.

Он безумно устал, но не мог заснуть из-за тех же страхов, что обуревали его во время утреннего разговора с Джексоном. Он предчувствовал неудачу и подозревал, что сам станет ее причиной. Нат не смог объединить Специальный батальон, в точности так же, как и Легион. Ни один батальон, сказал он себе, не сможет полноценно драться, если его разрывает зависть и ненависть, но понимание проблемы не помогло ему найти решение. Правда, он приобрел в батальоне союзников, но их было меньше, чем половина от всей численности, а многие оставшиеся были его заклятыми врагами. Старбак вспомнил Илайю Хадсона, Дятла Бёрда и Роберта Ли и решил, что их популярность проистекает от характера, а если в характере чего-то недостает, распекал он себя, то нет надежды стать настоящим лидером. Гриффин Свинерд изменил характер благодаря милости Божией, и это решило дело - все обожали когда-то ненавистного полковника. Старбак поднял булыжник и бросил его в реку, которая здесь текла быстро, пенясь над скалами на своем пути к Потомаку.

Так неужели ответ в Боге? Неужели сам он ничего не может сделать? Старбак стал мрачнее тучи, подозревая, что его душевные метания были тем изъяном, который открылся солдатам. Именно они вместе с трусостью, которую он сам в себе видел. Или, возможно, Мейтленд был прав, и некоторые рождены для того, чтобы вести за собой. Старбак тихо выругался. Он представил себе идеальный батальон, действующий без заминки, словно только что смазанный механизм трофейной винтовки Спрингфилда. Как работающая машина.

Джексон утверждал, что лишь Господь может наделить человека силой, и лишь эта сила заставит батальон действовать сообща. Батальон состоял из людей с разными страхами, подозрениями и амбициями, и задача заключалась в том, чтобы объединить все желания в одно - желание вместе завоевать победу. Через пару дней, как опасался Старбак, Желтоногим придется столкнуться с настоящей армией янки, той самой армией, из-за которой в последние два дня горизонт затянула дымка, и как они буду сражаться? Из офицеров лишь Поттер был верен Старбаку, а Поттер, как известно, был слабаком. Старбак закрыл глаза. Какая-то часть его жаждала, чтобы Божья благодать вселила в него силы, но каждый раз, когда он испытывал искушение воззвать к помощи Создателя, вмешивалось другое искушение, и весьма заманчивое. Оно состояло из воспоминаний о телах, залитых огнями свечей, не о мертвых, перекошенных, изъеденных вшами, покрытых шрамами и грязью, а о телах на простынях. Салли откидывала волосы с лица. Девушка, погибшая от пули Блайза в таверне. Он вспомнил, как она нагибалась над камином, а рыжие волосы струились по обнаженной спине, как она смеялась, поджаривая хлеб с расплавленным куском сыра, вытащенным из мышеловки. Старбак считал, что рай состоит именно из таких мгновений, и не желал называть их адом. Его отец всегда говорил, что быть христианином нелегко, но последние два года показали Старбаку, насколько это чудовищно тяжело. Он не хотел расставаться с грехом, но опасался, что если этого не сделает, то не преуспеет в военном деле. Он раздумывал, не следует ли помолиться. Может, молитва у этой спешащей реки пробьет путь через дымный воздух к Господу, а он единственный может дать силу побороть искушение.

Справа от Старбака послышался шорох камней. Он открыл глаза и заметил, как среди булыжников и низкорослых деревьев на берегу мелькнула тень.

- Кто здесь? - крикнул он.

Никто не ответил. Он решил, что это, должно быть, крыса или один из одичавших тощих котов, обитающих на развалинах арсенала. Сквозь листву показались городские огни, но они ничего не высветили на берегу реки, где на осколках камней бурно разрослись сорняки. Он снова повернулся к воде. Наверное, думал он, нужно помолиться. Может, его путь обратно к Господу будет тернистым и медленным, но где закончится это путешествие? У янки? На коленях перед отцом?

Раздался щелчок, и Старбак понял, что это звук взводимого курка. На секунду он замер, едва осмеливаясь поверить своим подозрениям, а потом откинулся на спину в то самое мгновение, когда из дула вырвалось пламя, и где-то справа раздался хлопок. Пуля просвистела над головой, и дымный след сдуло в сторону реки. Он залез в наполовину затопленную дренажную трубу, по краю которой пенилась вода, и вытащил револьвер Адамса из кобуры. Старбак услышал шаги, но никого не разглядел. Закричал часовой, желая знать, кто и по какой причине стрелял, а потом Старбак увидел силуэт на фоне приглушенных деревьями городских огней и поднял револьвер. Тут показался второй человек, и Нат сменил прицел, но оба врага убегали, пригнувшись и оставшись неопознанными, они удирали к ржавым рельсам железной дороги Балтимор-Огайо. Он выстрелил, но поверх голов, иначе в случае промаха пуля попала бы в отдыхающих солдат. В сторону реки бежали другие люди, выкрикивая предупреждения и вопросы.

Старбак вылез из грязной воды. Его заметил часовой и опустился на одной колено с нацеленной винтовкой.

- Вы кто? - прокричал он.

- Майор Старбак. Бригада Свинерда, - Старбак засунул револьвер в кобуру и отряхнул с панталон вонючую воду. - Положи оружие, приятель.

Прибыл офицер, желая узнать, кто и зачем стрелял. Старбак махнул в сторону реки.

- По-моему, я видел, как там кто-то плывет. Думаю, это янки удирает.

Офицер всмотрелся в блестевшую в лунном свете реку, пенящуюся на скалах.

- Я никого не вижу.

- Значит, мне померещилось, - сказал Старбак. - А теперь пойду спать.

И отправился восвояси. Нат услышал вдогонку слово "напился", но ему было плевать. Он знал, что именно видел, но не знал, кто это был. Два человека, его человека, догадался он, и они по-прежнему находятся в батальоне и ждут своего шанса.

Вместе с сотней тысяч янки по ту сторону реки. Направляющихся к городу, о котором никто никогда не слышал. К Шарпсбергу.

Часть вторая

Глава десятая

 Ручей пробивался из заросшего мхом родника в узкой расселине южной горной цепи, затем тек на юго-запад по каменистому ландшафту, по тощей почве и между старых деревьев. Первые несколько миль его ничто не тревожило - в этой части Пенсильвании не было поселений, но к востоку от Уэйнсборо ручей пересекал поля, и скот месил его копытами. Здесь не было мостов, потому что он был достаточно узким, чтобы пересечь его вброд даже во время зимних паводков, и ручей тек до границы с Мэрилендом, где в него вливались другие ручьи, и он становился глубже и шире, и у Хейгерстауна его пересекал первый мост. К тени моста плескались рыбы, а летом по пояс в воде играли дети.

За Хейгерстауном ручей бежал на юг, становясь глубже и мощнее по мере того, как собирал другие притоки, но по-прежнему оставался узкой речушкой. Местами он мельчал, когда тек по камням, пенясь в водоворотах через тенистые леса, а потом змейкой извивался по сочным зеленым полям. Из ручья пили олени, люди ловили в нем рыбу, а скот стоял в заводях, чтобы охладиться от летней жары.

В пяти милях от Хейгерстауна в речушку втекал ручей Бивер, и теперь она уже действительно становилась похожей на реку. Всадники еще могли перейти ее вброд, но местные жители построили прекрасные каменные мосты, чтобы не замочить ног. Извиваясь, река следовала дальше, но теперь она спешила к слиянию с Потомаком, где ее поглощали мощные воды, текущие к морю на востоке.

Примерно в четырех милях к северу от того места, где река впадала в Потомак, пологий галечный берег спускался к воде от рощи огромных вязов. Это было чудесное место летней прохлады, любимое детьми, которым нравилось сбегать в воду по камням или раскачиваться на веревке, привязанной над рекой к ветке вяза, но пару раз за лето, в воскресное утро, здесь никто не играл, потому что в эти дни по смоктаунской дороге двигалась процессия, огибая Восточный лес, а потом следуя по проселку через поле Миллера к крутому лесистому берегу реки. В процессии насчитывалось, наверное, человек пятьдесят, редко когда больше, они шли в торжественной тишине, которая прерывалась лишь когда кто-нибудь затягивал гимн. К нему присоединялись и остальные, их голоса становились сильнее, когда они держали путь через кукурузные поля и леса к воде. Мужчины были в плохоньких костюмах из темного толстого сукна, но неудобства официальной одежды являлись той данью, которые они отдавали этому дню. Женщины были в чепцах и шалях и крепко держали за руки детей, чтобы неподобающее поведение не испортило торжественное событие. Во главе процессии шагал священник в широкополой черной шляпе.

Добравшись до реки, он входил в воду и молился Богу Авраама, Исаака и Иакова, чтобы Господь благословил этот день и этих добрых людей, а потом один за другим все те, кого собирали окрестить в присутствии соседей, шагали в воду, и священник складывал их руки у груди, а свою руку клал им на спину, после чего с радостными возгласами благословлял их, потому что душа обрела свое место на небесах, и окунал спиной в реку, чтобы вода покрыла головы. Священник секунду держал человека в таком положении и снова поднимал его вертикально, а паства на берегу громко просила Господа смилостивиться над жалкими грешниками. Почти всегда только что окрещенные мужчины и женщины плакали от счастья, выходя из реки, чтобы присоединиться к одетым в темное прихожанам, поющим для них гимны.

Пели они по-немецки. Многие местные поселенцы происходили из Германии и являлись прихожанами маленькой выбеленной церкви без шпиля, крыльца, кафедры и вообще каких-либо украшений, хотя, отдавая дань суровым зимам, между добротными церковными скамьями стояла черная железная печка. Со стороны церковь выглядела больше похожей на скромный дом, чем на святилище, хотя внутри была на удивление просторной, а в солнечные дни наполнена светом. Немцы были баптистами, хотя их говорящие по-английски соседи добродушно называли их данкерами[103] из-за традиции крестить новообращенных полным погружением в воду. По субботам немцы отправляли службы в одном месте, а англоговорящие в другом, но в рабочие дни Поффенбергеры и Миллеры, Кеннеди и Хоффманы, Мидлкауфы и Пайперы были добрыми соседями и работящими фермерами, и все сходились во мнении о том, что владеют прекрасной землей. То там, то сям среди тучных полей встречались выходы известняка, но на этих фермах можно было вести славную жизнь, пока семьи усердно трудились, верили в Бога и имели терпение. Именно потому они и приехали в Америку - чтобы преуспевать и жить в мире у мэрилендской речушки, что вытекала из узкой расселины в южных горах, стремясь вниз, к широкому Потомаку.

Река под названием Антиетэм-Крик и церковь данкеров находились чуть севернее деревушки Шарпсберг, и едва ли хоть одна душа в Америке за пределами округа Вашингтон в штате Мэриленд когда-либо о ней слышала.

Но потом пришли армии.

*** 
Первыми появились мятежники. Грязные, усталые, оборванные солдаты с кровоточащими ногами, волдырями на коже и вшами в бородах. Они шли на юг по хейгерстаунской дороге в облаке пыли, которую поднимали колеса их пушек и истрепанные башмаки. Некоторые и вовсе были без башмаков, совершенно босыми. С востока подошли и другие мятежники, они пересекли реку по прекрасным каменным мостам. У тех, что с востока, были повязки, синяки под покрасневшими глазами и покрытые порохом лица. Они сражались, чтобы задержать янки в проходах между холмами, и проиграли, и теперь собирались присоединиться к армии Ли в Шарпсберге.

То была совсем маленькая армия. Семнадцать тысяч человек растянулись по пастбищам и лесам к северу от деревни, и фермеры могли только молча наблюдать, как ломают их изгороди, чтобы развести костры или соорудить кров. Армейские пушки с почерневшими стволами и покрытыми грязью колесами выстроили на возвышенности у реки. Смотрели они на восток.

Потом пришли янки: шестьдесят тысяч солдат в синих мундирах пересекли Красный холм на восточном берегу реки и остановились. Просто остановились.

Пушки мятежников открыли огонь, выплевывая снаряды на поле, как только на противоположном берегу реки показались войска Севера. Генерал Макклелан, которому сообщили, что вражеская армия устроила линию обороны на другом берегу, приказал остановиться. Он знал, что нужно поразмыслить, составить план и осознать все опасности, поэтому войска северян рассеялись по полевым лагерям, и артиллерия мятежников, поняв, что противник не собирается пересекать реку, прекратила стрельбу.

По долине дрейфовал пороховой дым, и угасающее солнце окрасило его в розовый цвет. Генерал Роберт Ли наблюдал за остановившимся противником на той стороне реки, а потом пошел обратно к хейгерстаунской дороге, где ждала карета скорой помощи, чтобы доставить его в штаб армии к западу от Шарпсберга. Руки генерала еще были забинтованы, так что верхом скакать было затруднительно, и он шел пешком, а один из адъютантов вел в поводу Бродягу. Спешившись, Ли казался каким-то странно уменьшившимся в размерах. В седле он выглядел высоким, а стоя на земле оказался среднего роста. Госпитальный экипаж ждал его у белой церкви данкеров, которая ярко сияла на фоне темного леса. Церковные скамьи порубил на дрова батальон из Джорджии, расположившийся рядом с маленьким молельным домом.

На обратном пути генерал почти не разговаривал, но теперь увидел скорчившегося у дороги перед церковью майора Дилейни. Ли улыбнулся.

- Так вы живы, майор?

- К счастью да, сэр, - Дилейни с трудом поднялся.

- И видели всё, что собирались, правда?

- Сражение, - мрачно подтвердил Дилейни.

- Даже больше того, что вам следовало видеть, как я надеялся, - уныло заметил Ли. - Похоже, у Макклелана больше энергии, чем я считал, - Ли махнул в сторону кареты скорой помощи. - Не очень-то похоже на транспорт генерала-триумфатора, майор, но приглашаю вас составить мне компанию до штаба. Полагаю, вы снова устроитесь на постой рядом с нами?

- Если это возможно, генерал.

- Если только вы не предпочтете поехать домой, - милостиво предложил Ли. Хотя он и нуждался в каждом, кто мог драться с Макклеланом, Ли едва ли мог представить, какая может быть польза от этого бледного, усталого адвоката.

- Мы будем сражаться? - спросил Дилейни, залезая в экипаж и предоставив Джорджу вести двух лошадей в поводу за медлительной повозкой.

- О, думаю, что да, - тихо ответил Ли. - Даже сказал бы, что нам придется, - он откинулся на спинку сиденья и сразу же приобрел усталый вид, но потом нахмурился, глядя на забинтованные руки, словно злясь на причиняемые ими ограничения. - По крайне мере, - уныло заявил он, - теперь я не могу грызть ногти.

Экипаж качался и трясся на рассохшейся дороге. Это была захваченная у янки в Манассасе повозка на высоких рессорах, чтобы облегчать боль ее обитателям, но даже самые лучшие пружины не могли сгладить колеи хейгерстаунской дороги, когда она резко шла вниз к Шарпсбергу.

- Знаете, что однажды сказал Фридрих Великий? - внезапно сказал Ли, мысленно снова вернувшись к предстоящим испытаниям. - Что на войне непростительное преступление - это не принять неверное решение, а совсем не принимать решений. И я думаю, что нам придется здесь драться.

- Почему? - спросил Дилейни и поспешно добавил: - Мне любопытно узнать, сэр, ход мыслей генерала, когда он принимает решение.

Ли пожал плечами.

- Мы вторглись на Север, Дилейни. И улизнем, так ничего и не добившись?

- Мы захватили Харперс-Ферри, сэр, - напомнил Дилейни.

- Захватили-то захватили, но должны сделать кое-что поважнее. Мы шли на север, Дилейни, чтобы нанести врагу урон, и нам по-прежнему это предстоит. Я планировал, чтобы эта боль вонзилась глубоко на север, но признаюсь, генерал Макклелан меня удивил, так что придется ранить его здесь, а не в Саскуэханне. Но там или здесь, Дилейни, важно причинить ему такой ущерб, чтобы Север не мог снова к нам вторгнуться, а Европа увидела, что мы можем защищаться, а значит, заслуживаем поддержки. Если мы как следуем его отделаем, Дилейни, есть вероятность, что больше это уже не понадобится, но стоит нам сбежать, и Макклелан бросится вдогонку, так что нам придется драться с ним на своей земле. А бедная Виргиния уже достаточно настрадалась, видит Бог, - генерал говорил мягко, отчетливо выговаривая аргументы, не забывая о том, что Дилейни имеет вес в политических кругах Ричмонда. Если в следующие несколько часов что-то пойдет не так, неплохо будет обзавестись человеком вроде Дилейни, чтобы разъяснил мотивы генерала лидерам Конфедерации.

- У Макклелана гораздо больше людей, - сказал Дилейни, не в состоянии скрыть беспокойство.

- И правда, но у него всегда было численное преимущественно, - сухо заметил Ли, - хотя на сей раз, признаюсь, оно весьма значительно. Мы считаем, что у него восемьдесят тысяч, а у нас меньше двадцати, - он помолчал, улыбнувшись такому вопиющему неравенству сил. - Но люди Джексона на подходе. Мы сможем выставить против Макклелана тридцать тысяч.

- Тридцать? - Дилейни был потрясен этим неравенством.

Ли усмехнулся.

- Бедняга Дилейни. Думаю, вам и правда лучше находиться в Ричмонде. Не будет никакого бесчестья в том, чтобы нас покинуть. Ведь ваша работа здесь закончена?

И даже сделана гораздо лучше, чем вам известно, подумал Дилейни, но ответил цитатой из Шекспира:

- Чем меньше нас, тем больше будет славы[104].

Ли улыбнулся, узнав шекспировские строчки из "Генриха V".

- В той битве несколько человек победили огромную армию, а я знаю об этих людях одно, - он махнул забинтованной рукой в сторону оборванных солдат в бивуаках. - Они лучшие солдаты, Дилейни, которых когда-либо видел этот мир. Они усмиряют мою гордыню. Войны может выиграть хорошая стратегия, но главным образом их выигрывает моральный дух, а мы с вами, друг мой, и до ста лет можем дожить, не повстречав войск, подобных этим. Макклелан их боится, и думаю, у нас есть шанс порвать его армию на мелкие кусочки.

Дилейни поежился при мысли о сражении.

- В последние дни он не был осторожен, сэр, - предостерегающе заявил он.

Ли кивнул.

- Он что-то прознал о нашей диспозиции. Мы не знаем как, но наши сторонники из Фредерика послали сообщение о том, как Макклелан хвастался, будто загонит нас в ловушку. Что ж, так он и поступил, но одно дело - установить ловушку, и совсем другое - загнать в нее дикую кошку. Поверьте, Дилейни, его осторожность вернется. Уже вернулась! Будь я на том берегу, я бы не стал устраивать там лагерь. Я бы направил свои бригады через долину, давил бы со всей силы, дрался, но Макклелан выжидает, а с каждым часом промедления люди Джексона подходят ближе.

Но даже если люди Джексона придут, подумал Дилейни, армия Ли останется вполовину меньше армии Макклелана. Мятеж наверняка обречен, и Дилейни, ликуя при мысли, какую роль он сыграл в его разгроме, внезапно ощутил приступ сочувствия к Ли. Генерал был достойным человеком, добрым и честным, но Ли не мог сделать его послом, так что Дилейни молился, чтобы в день грядущий увидеть, как гибнет Конфедерация на созревших полях у Антиетэма. 

***
 Вторник, 17 сентября, с самого утра выдался жарким и душным. Заставы конфедератов, предупрежденные о возможной атаке врага, вглядывались по ту сторону реки через густой туман, который постепенно рассеивался по мере того, как над Красным холмом всходило солнце. Заставы опасались услышать залп заряженных картечью пушек и плеск пехоты со штыками и взведенными винтовками через речные броды, но нападения не последовало. Макклелан, сам того не осознавая, исполнил самую заветную мечту всех генералов - загнал вражескую армию в ловушку, разделив ее на две части, и если бы он пересек реку, то мог бы разделаться с армией Ли, а потом выступить в сторону разрозненных подразделений Джексона, которые спешили на север из Харперс-Ферри.

Но Макклелан не двигался, а выжидал.

Солнце выжгло над водой остатки тумана, и мятежники беспокойно вгляделись через реку на зеленую листву, из которой медленно просачивался дымок от костров. Кавалерия конфедератов разведала берега Антиетэма к северу и югу от позиции Ли, но войска Севера не пытались пересечь реку, к тому же, к удивлению разведчиков, на сонных полях отсутствовали и кавалерийские патрули янки. Там виднелись марширующие войска, но то был арьергард огромной армии Макклелана, которая перебралась через холмы на восточный берег Антиетэма. Шестьдесят тысяч янки превратились в семьдесят пять, но Макклелан так и не пошел в атаку. Он выжидал.

Он ждал всего в двух с половиной милях к востоку от церкви данкеров, на том берегу Антиетэма, гдестояли янки, на ферме семьи Прай. Это был крепкий дом с просторными амбарами и осушенными полями, которые спускались от Красного холма к берегам реки. Сейчас большинство полей были убраны, хотя на некоторых стояла высокая кукуруза, готовая к сбору урожая. На одном поле высились стога сена, а на другом цвел клевер, верхние же поля уже вспахали под озимую пшеницу. Янки расположились на всех полях и разобрали сено на матрасы. Некоторые солдаты играли в бейсбол, некоторые писали домой, кое-кто читал, если мог найти хоть клочок тени в этот жаркий и душный день. Время от времени кто-нибудь выглядывал из-за деревьев на далекую шеренгу пушек мятежников, венчающую западный горизонт, но не получив приказа атаковать, солдаты наслаждались отдыхом. Малыш Мак прекрасно их понимал. Хотя газеты и называли Макклелана новым Наполеоном, но для солдат он всегда оставался Малышом Маком, и они знали и любили в нем то, что он никогда не станет без нужды рисковать их жизнями. Они ему доверяли и поэтому согласны были подождать.

Полковник Торн тоже был доволен. На заре он поскакал вдоль Антиетэма в сторону Потомака, и к тому времени, как рассеялся туман, отметил на карте полдюжины мест. Он попытался пересечь реку, но был отброшен тревожным криком солдат в сером, которые быстро взвели винтовки и яростно выстрелили, пуля пролетела над головой Торна. Выше по течению он заметил каменный мост и попытался сосчитать число мятежников, копающих окопы на противоположной стороне, Он увидел, как они спускаются к реке, чтобы наполнить фляжки, наблюдал, как они купаются, и слышал их смех.

Пока тянулось сонное утро, он выяснил, что генерал Макклелан с комфортом разместился в доме семьи Прай. Телеграфисты тянули провода вверх по склону, к сигнальной станции на вершине Красного холма, откуда сообщения шли через цепочку других станций, чтобы передать новости от Макклелана в Вашингтон. Одно сообщение уже дожидалось отправки, и Торн, увидев, как телеграфисты устанавливают оборудование в гостиной Праев, подобрал его.

"Сильный утренний туман помешал нам что-либо предпринять, мы лишь убедились, что враг еще здесь, - гласило сообщение. - Размер армии противника неизвестен. Атакуем, как только ситуация с врагом прояснится".

Торн фыркнул и бросил сообщение. Неужели мы будем дожидаться врага, подумал он. Боже ты мой, но ведь Адам Фалконер погиб, чтобы сюда пришла армия Севера, а Макклелану оставалось лишь дать войскам приказ наступать. Моральный дух армии был достаточно высок. Они изгнали мятежников из горных перевалов, и в рядах янки прошел слушок, что Ли ранен, может, и мертв, как и Джексон с Лонгстритом. Войска охотно вступили бы в сражение, но Макклелан ждал, пока ситуация с врагом не прояснится, что бы это ни означало. Торн вышел из гостиной и обнаружил генерала сидящим в одном из мягких кресел на лужайке, откуда открывался вид через реку. На треноге рядом с генералом высилась подзорная труба, а перед креслами, на круто спускающейся по склону лужайке, возвели завал из веток и досок изгороди. Завал предполагал, что Макклелан собирается обороняться на лужайке фермерского дома, сидя в удобном кресле и паля из револьвера, когда его побежденные войска устремятся обратно.

- Я ездил на юг, - резко сказал Торн.

Макклелан болтал с Пинкертоном, который занимал соседнее кресло, и намеренно проигнорировал приход полковника, так что Торну пришлось вмешаться самому.

- Куда на юг? - наконец поинтересовался Макклелан.

- Вниз по течению, сэр. Там есть броды, и ни один мятежники не охраняют как следует. У одного есть пикет, но там всего горстка солдат. Лучшая переправа у брода Снейвли, - Торн вытащил блокнот, где грубо нарисовал карту. - Переправьтесь здесь, сэр, и через милю мы отрежем Ли путь к отступлению.

Макклелан кивнул, но больше никаким образом не отметил слова Торна.

- Бога ради, сэр, - настаивал Торн, - атакуйте немедленно! У Ли под ружьем не больше двадцати тысяч.

- Чепуха, - заспорил Макклелан. - Если вы верите этому, полковник, значит, готовы поверить во что угодно, - он засмеялся, а его адъютанты послушно хихикнули.

- Сэр, - Торн придал голосу почтительности. - Мы знаем, что Харперс-Ферри сдался, сэр, и знаем, что войска Джексона еще не добрались до Шарпсберга. Ни одна армия не сможет преодолеть так быстро подобное расстояние, но если мы выждем до вечера, сэр, то они будут здесь. Тогда у Ли будет сорок или пятьдесят тысяч солдат.

- У генерала Ли, - ледяным тоном заявил Макклелан, - уже восемьдесят тысяч человек. Восемьдесят тысяч! - он негодующе повысил голос. - И если это невежественное правительство сообразило бы прислать мне нужное число людей, чтобы успешно вести войну, я бы уже атаковал, но я не могу выступить, пока не знаю с полной уверенностью положение врага!

- Положение врага, сэр, отчаянное! - настаивал Торн. - Они устали, голодны, а мы имеем численное превосходство, сэр, вы можете одержать такую безоговорочную победу, какой не было в истории.

Макклелан гневно покачал головой и перевел взгляд на Алана Пинкертона, который скрючился на кресле с цветочной обивкой. Он был в нескладно сидящем сюртуке и котелке.

- Полковник Торн полагает, что мы имеем численное превосходство над врагом, майор Пинкертон, - Макклелан обратился к руководителю Секретной службы по званию, - а каково ваше мнение?

- Хотел бы я, чтобы так и было, сэр! - Пинкертон вытащил изо рта короткую трубку и уверенно продолжал говорить с сильным шотландским акцентом: - Их гораздо больше, держу пари. Вчера один паренек ездил вдоль реки, как бишь его зовут? Кластер, вот как! Их там целая орда, просто несметная, так он говорит. Хороший парень, этот юный Кластер.

- Видите, Торн? - оправдывался Макклелан.

Торн указал на юго-запад, где на полуденном небе белело пятно.

- Сэр, - воззвал он. - Видите это облако? Это пыль, сэр, пыль, и она отмечает то место, где спешат на подмогу Ли люди Джексона, но они еще в десяти милях, сэр, и потому умоляю вас, сэр, выступайте немедленно! Атакуйте!

- Война всегда кажется такой простой для дилетантов, - отозвался Макклелан, его голос дрожал от презрения. - Ли не встал бы прямо перед нами всего с двадцатью тысячами, полковник, хотя я не сомневаюсь, он хотел бы, чтобы мы решили, будто их так мало. Это называется расставить ловушку, полковник Торн, но я стрелянный воробей, меня не проведешь.

Штабные офицеры засмеялись в ответ на остроумное замечание. Генерал улыбнулся.

- Вы слышали оценку майора Пинкертона, полковник, - сказал он. - Так вы в ней сомневаетесь?

Мнение Торна о Пинкертоне было непечатным, но он сделал еще одну попытку вбить в оппонентов хоть каплю разума.

- Тот человек, который вчера объезжал позиции, - спросил он Пинкертона, - пересекал реку?

- Как бы ему удалось это сделать? - возразил тот, вытряхивая из трубки табак. - На той стороне восемьдесят тысяч мятежников, полковник, а юный Кластер слишком сообразителен, чтобы пойти на самоубийство, - засмеялся шотландец.

- Восемьдесят тысяч, - повторил цифры Макклелан, а потом махнул в сторону облака пыли, - а эта пыль говорит нам о том, что на подходе и другие, - он вытянул ноги, установив их на странной, похожей на крепость баррикаде, уронил голову и нахмурился, бросив взгляд на возвышенность, где выстроились вражеские пушки. - К завтрашнему дню, джентльмены, - провозгласил он после долгой паузы, - мы, без сомнения, сразимся с сотней тысяч врагов, но таков наш долг. Америка меньшего от нас и не ждет.

Она ждет гораздо большего, яростно подумал Торн. Америка ожидает победу. Она надеется, что ее сыновья больше не будут убивать друг друга, что Союз останется неделимым, а по сточным канавам Вашингтона рекой потечет пиво, когда пройдет парад победы, но Макклелан молился лишь о том, чтобы выжить, и Торн, пораженный упрямством генерала, ничего не мог поделать. Он попытался, и из-за этого обрек Адама Фалконера на гибель, однако армией командовал Макклелан, и сражение состоится, когда это будет угодно новому Наполеону.

Так что янки выжидали. 

***
 Совершенно невозможно было заставить всех поспевать. Старбак огрызался на еле хромающих на окровавленных ногах солдат, но они отставали один за другим, безнадежно ослабев. По обочинам сидели другие отставшие, из батальонов, что прошли раньше, и то там, то сям кто-нибудь ковылял, опираясь на винтовку вместо костыля, на ногах, оставляющих в пыли кровавые следы.

У батальона Старбака хотя бы были ботинки, но плохо сшитые и рвущиеся по швам. Действительной же проблемой была обычная слабость. Они для этого не годились, и те несколько маршей, что батальон предпринял за последние несколько недель, не подготовили его к этой раскаленной пыльной дороге, по которой войска подгоняли штабные офицеры Джексона. Большая часть других батальонов страдала от нехватки провизии. У армии кончились припасы, и хотя солдаты до отвала наелись захваченными в Харперс-Ферри деликатесами, от обжорства у них только разболелись животы. Теперь они снова вернулись к диете из яблок и собранной на полях кукурузы, и даже те, кто поспевал за изнурительным темпом марша, страдали диареей. Колонна шагала между рядами истощенных и больных людей, сопровождаемая постоянной вонью испражнений.

Полковник Свинерд наконец-то бросил попытки избежать отстающих в своей бригаде.

- Ничего не выйдет, Нат, оставьте их в покое, - сказал он. Свинерд вел лошадь в поводу. Он мог бы ехать верхом, как командующий Легионом подполковник Мейтленд, но предпочел дать лошади отдых и показать пример солдатам.

Старбак неохотно позволил самым больным отстать, но только не офицерам. Билли Блайзу приходилось хуже всех. Он потел под тесным кителем и спотыкался с остекленевшим взглядом, но как только он направлялся в сторону травянистой обочины, Старбак загонял его обратно.

- Вы офицер, Билли, - говорил он, - так будьте примером.

Блайз злобно плевался ругательствами, но больше боялся Старбака, чем слабости, так что хромал дальше.

- Я думал, что вы прошли весь путь на юг из Массачусетса, - добавил Старбак.

- Прошел.

- Черт, так та прогулка вполне сравнима с нашей. Шагайте дальше.

Сержант Кейз не выказывал слабости. Он шел твердой походкой и без устали, натянув скатку Блайза поверх собственной. Когда каждый час колонна останавливалась для десятиминутного отдыха, сержант Кейз находил воду и приносил ее Блайзу. Старбак наблюдал за этими двумя и гадал, не они ли пытались его убить той ночью в Харперс-Ферри, но сейчас, под безжалостным солнцем, та попытка убийства казалась каким-то дурным сном. Он уже думал, не померещилось ли ему. Может, просто кто-то хотел почистить ружье от порохового нагара, или кто-то спьяну выпустил в ночи пулю. Он видел, как двое убегают, но это ничего не доказывало.

Батальон возглавляла рота Поттера. От нее не отстал ни единый солдат, но то были сливки Специального батальона. Поттер шел довольно бодро, напевая вместе с солдатами, рассказывая шутки и разные истории и время от времени помогая тащить катафалк с драгоценным грузом боеприпасов. Остальные боеприпасы загрузили в фургон, но добытые в Харперс-Ферри тягловые лошади оказались совершенно негодными. Фургон всё больше и больше отставал, приводя к неразберихе, когда по дороге пытались пройти артиллерийские батареи и другие батальоны.

- Полагаю, - сказал Поттер Старбаку, - что в этих упражнениях есть какая-то цель?

- Если Старина Джек двигается подобным образом, - ответил Старбак, - можешь быть уверен, что идешь драться.

- Вам он нравится, правда? - весело заметил Поттер.

- Старина Джек? Да, - Старбака слегка удивило подобное признание.

- Вы пытаетесь ему подражать.

- Я? - поразился Старбак. - Никогда, - решительно возразил он.

- Не в отношениях с Богом, - признал Поттер, - и, наверное, не в эксцентричном поведении, но во всем остальном? Так и есть, подражаете. Целеустремленный Старбак, не сдающий ни дюйма, тверже подметки. Вы презираете слабость.

- Сейчас не время для слабости.

- Самые подходящее время, - сухо заявил Поттер. - Слабые отстанут и будут избавлены от резни. Это вы, сильные, любезно выйдете под пушки янки. Не беспокойтесь, Старбак, я останусь с вами, но должен признаться, что в моем ранце припасена бутылка виски на случай, если всё пойдет слишком худо.

Старбак улыбнулся.

- Только одна?

- Увы, только одна, но и одна бутылка может творить чудеса.

- Так придержи немного для меня.

- Может, глоток, - Поттер пошел дальше, следуя за катафалком с пыльным плюмажем. - Я просто поражен собственным воздержанием, - сказал он через некоторое время. - У меня есть целая бутылка, а я ее не откупорил.

- Значит, ты сильный.

- Возможно, это временно.

- Джексон говорит, что сила проистекает от Господа, - заметил Старбак.

- В самом деле? - сказал Поттер, искоса бросив взгляд на майора. - Я и правда узрел заблудшую душу?

Старбак посмотрел направо и заметил за густыми деревьями полоску Потомака. Они шли на север по южному берегу Потомака, но он знал, что скоро они пересекут реку и вторгнутся на Север.

- Вчера ночью я как раз размышлял о Боге, - уклончиво отозвался Старбак, раздумывая, стоит ли ему упомянуть о покушении на свою жизнь, но решил, что это прозвучит как фантазия. - Проклятье, - произнес он через некоторое время, - когда идешь сражаться, то обычно думаешь о Боге, так ведь?

Поттер улыбнулся.

- Разве кто-то решил, что в сражениях выживает больше христиан, чем неверующих? Хотел бы я знать. Черт, если приобщение к божественной благодати - это мой ключ к выживанию, то можете сейчас же вести меня в церковь.

- Дело не в жизни или смерти, - ответил Старбак, пытаясь не обращать внимания на боль в левой ноге, животе и пояснице, а также на горький привкус пыли в горле. - Дело в том, что произойдет после смерти.

- Едва ли это весомая причина для обращения, - возразил Поттер. - Я потратил кучу времени в отцовской церкви и не желаю провести целую вечность с теми же людьми, - он поежился. - Достойный люди, конечно же, но постоянно всё не одобряли! Думаю, что воспользуюсь возможностью избрать другой пункт назначения, - он засмеялся, но резко оборвал смех, когда по небу прокатился грохот. - Начали без нас? - игриво предположил он.

- Это не пушки, - ответил Старбак, - просто гром. Летний гром.

На востоке собрались тучи, так что, возможно, к вечеру ливень прогонит удушающую жару, превратившую марш в такое испытание.

Час спустя они свернули и вброд перебрались через Потомак. На виргинской стороне брод охраняла усиленная артбатарея конфедератов - свидетельство того, что для Ли это будет единственный путь к отступлению, если с армией Конфедерации случится несчастье. Вода доходила до пояса, так что солдатам пришлось держать патронташи и коробки с капсюлями над рекой. Оказавшись на другом берегу, наконец-то на территории янки, они по мосту пересекли канал Чесапик-Огайо и направились в сторону небольшой деревушки в четырех милях к востоку.

- Шарпсберг, - сказал Старбаку Свинерд, - а это, - он махнул рукой на дорогу, по которой они продвигались, - наш единственный путь к отступлению. Если янки нас отделают, Нат, мы будем спасаться бегством по этой дороге, а если они отрежут нас от брода, то нам конец.

- Они нас не отделают, - мрачно отозвался Старбак.

Лагеря мятежников беспорядочно протянулись по обеим сторонам дороги, это значило, что колонна наконец-то добралась до места назначения. Это был арьергард армии, где размещался обоз и артиллерийский парк, а в полевых госпиталях готовились скальпели, зонды и бинты. Деревня Шарпсберг состояла из сетки аккуратных домов с выбеленными верандами и тщательно политыми дворами, откуда смели все овощи и фрукты. Некоторые гражданские выставили для марширующей колонны бочки с водой, но заявляли, что еды не осталось.

- Мы сами с голода пухнем, ребята, - объяснила беременная женщина.

- Заберете припасы у янки, ребята, - прокричал старик, явно сторонник южан, - и да благословит вас Господь!

С главной улицы деревни они свернули налево, на хейгерстаунскую дорогу, которая круто взбиралась на возвышенность. К хвосту колонны проскакал штабной офицер, нашел Свинерда и направил его на север по дороге, что шла прямо между полей с клевером. Они миновали церковь данкеров и взяли курс на стоящий у дороги дом, а там свернули направо, на смоктаунскую дорогу и прошли последние полмили, добравшись до тенистой рощи высоких вязов и дубов. Перелесок тянулся с севера, а к югу от дороги лежало вспаханное поле, только что засеянное озимой пшеницей. В центре поля находилось семейное кладбище, и именно там Свинерд устроил штаб. Его бригада, похудевшая из-за отставших и истощенная летней кампанией, рухнула на вспаханное поле и два поля жнивья к востоку. Местность полого спускалась к речке, и Старбака бросил скатку в тени деревьев напротив пшеничного поля, через дорогу, и увидел орудия янки на дальних пастбищах на том берегу.

Но теперь не было времени разведывать местность. Остаткам батальона показали, где можно разбить лагерь, а потом рабочая партия отправилась за водой к колодцу на ближайшую ферму. Прихромали несколько отставших, а еще кучка прибыла в повозках, которые послали обратно вдоль дороги, чтобы подобрать слабых. Старбак приказал мрачному капитану Деннисону вернуться в город и поискать других отставших, направив их к остальным на возвышенность.

Свинерд вызвал на маленькое кладбище командиров батальонов. Он показал им, где разместится небольшой запас боеприпасов бригады, и отвел офицеров на восток, к пушкам мятежников, которые смотрели на глубокую лесистую долину реки. Ли явно решил не оборонять берега реки, а вместо этого позволить армии северян переправиться через нее, чтобы карабкались по крутому берегу прямо на пушки, винтовки и ружья.

- С Божьей помощью, джентльмены, - сказал Свинерд, - мы их отсюда перестреляем.

Это место представляло собой открытое пространство, поля, где солдаты будут стоять в дыму, обмениваясь залпами с ордой янки, приближающейся из леса. Мейтленд направил свой дорогущий бинокль на долину, в сторону вспаханного поля, где стояла батарея северян.

- С виду похожи на орудия Паррота, - сказал он, - и нацелены прямо на нас.

- Примерно в двух милях, - высказался Джон Майлз, командир небольшого Тринадцатого флоридского полка. - Может, сучьи дети не разглядят нас в дыму.

- Черт, да они просто будут целиться в дым, - возразил Хаксалл из Арканзаса.

- Наши пушки с ними разберутся, - заявил Свинерд, обрывая пессимистичный разговор.

Мейтленд перевел внимание на группу строений чуть ниже кладбища на занимаемом мятежниками берегу.

- Может, превратим эту ферму в крепость? - спросил он Свинерда. - Наш Угомон, - добавил он.

- Наше что? - спросил Хаксалл.

- Замок Угомон, - откликнулся Мейтленд с видом нескрываемого превосходства. - Укрепленная ферма, которую Веллингтон удерживал целый день против армии Наполеона. При Ватерлоо, - добавил он снисходительно.

- Он еще и при Мон-Сен-Жан укрепил ферму, - сказал Свинерд, неожиданно растоптав знания Мейтленда по истории войн, - и потерял ее, потому что французы окружили дом, а у бедняг закончились патроны. А завтра янки точно окружат ту ферму. Она слишком далеко.

- Значит, не будем принимать ее во внимание? - спросил Мейтленд, неохотно расставаясь с мыслью о твердых каменных стенах между ним и винтовками янки.

- Янки точно на нее внимание обратят, - вступил в разговор Старбак, - посадят туда снайперов.

- Значит, сожжем ее, - решил Свинерд. - Майлз? Ваши люди могут ночью поджечь строения?

- Думаю, что с удовольствием, полковник.

- Так займитесь этим, - велел Свинерд, а потом коротко обрисовал позицию бригады.

Большой виргинский полк будет удерживать правый фланг бригады, за ним последуют меньшие подразделения из Флориды и Арканзаса, а люди Мейтленда из Легиона Фалконера останутся слева.

- Вы в резерве, Нат. Держите своих людей в лесу. Это даст им небольшой шанс укрыться от пушек янки.

- А я-то думал, что наши пушки заставят замолчать их орудия, - язвительно заметил Мейтленд.

Свинерд проигнорировал это заявление.

- Это будет жесткая схватка пехоты, господа, - мрачно объяснил он. - Хотя у нас полно артиллерии, а враг пойдет вверх по холму. Победит та сторона, которая продержится дольше и будет лучше стрелять, а это будем мы.

Он отпустил офицеров, но положил руку на плечо Старбаку и повел его на север, к лесу.

- В Легионе хорошие солдаты, - сказал он, - но я не доверяю Мейтленду. Заячья душонка. Думает, его белая шкура слишком драгоценна, чтобы ее продырявила пуля. Вот почему ваши ребята будут сразу за ним. Если Мейтленд начнет драпать, Нат, замените его.

- Заменить его? Он выше меня по званию.

- Просто замените. Поддержите для меня Легион, пока я не избавлюсь от Мейтленда. Может, этого и не случится, Нат. Или, может, Господь наш решит завтра прибрать меня к себе, а в таком случае Мейтленд получит всю бригаду, и да поможет Господь этим людям, если такое произойдет, - Свинерд остановился и всмотрелся вниз по склону. - Просто перестреляйте их, Нат, просто перестреляйте, - произнес он печально, представив массу в синих мундирах, которая наводнит холм на следующее утро.

Но Свинерд ошибся. Янки, может, и собирались пересечь реку и вскарабкаться вверх по холму, но сначала они намеревались пойти во фланговую атаку, и позже этим вечером, когда люди Старбака валили деревья и растаскивали остатки изгородей на костры, войска северян перешли реку по мосту, лежащему далеко на севере от позиций конфедератов. Янки поднялись на возвышенность и продолжали двигаться на запад, пока не добрались хейгерстаунской дороги, где разбили лагерь. Заставы мятежников обстреляли янки, и время от времени яростно и громки трещали выстрелы из винтовок, когда застрельщики янки пытались отогнать мятежников, но ни та, ни другая сторона не сделала попыток атаковать основным силы. Генерал Ли наблюдал, как федеральные войска устроили лагерь на его северном фланге, и их присутствие подсказало ему, чего ждать на следующее утро. Янки двинутся на юг, всей массой атакуя по хейгерстаунской дороге.

Но то будет не единственная атака, и Ли это знал. Другие янки бросятся через реку, а может, попытаются обойти Ли и с юга. Так тому и быть. У него не хватало людей, чтобы охранять все переправы, он мог лишь удерживать высоты у деревни и церковь данкеров. Но его армия, по крайней мере, подросла. Из Харперс-Ферри подтянулись две трети солдат Джексона, а оставшаяся треть поспешит к нему на следующий день, как только отправит пленников-янки в лагеря на юге. Ли начнет сражение меньше чем с тридцатью тысячами солдат, и знал, что на него готовится напасть вдвое большее число, но если Ли не станет драться с Макклеланом здесь, то придется делать это в Виргинии. Ли решил, что лучше сражаться здесь, где северянам придется забираться с берега реки на холм под дулами пушек.

Но тем янки, что встали лагерем на севере, не придется взбираться вверх по холму, они уже находились на возвышенности. Эти солдаты атакуют вниз по дороге, где стояли две длинные полосы леса - Западный лес и Восточный лес, сформировав природную воронку шести или семи сотен ярдов шириной. Это окруженное полями узкое горлышко вело прямо на основные позиции Ли. Оттуда пока нельзя было разглядеть янки, потому что несмотря на то, что северяне расположились в лесу на северной стороне воронки, между ними и мятежниками лежали тридцать акров кукурузного поля. Протянувшаяся вдоль воронки высокая кукуруза почти созрела и стояла прямо, как полк на параде. Початки перешептывались в вечернем ветерке, и этот экран заслонял друг от друга армии, и утром, решил Ли, именно в этом месте атакующие федералисты встретятся с его потрепанными войсками.

- Значит, всё-таки вы не останетесь в резерве, Нат, - передал Свинерд новости о том, что янки прибыли к флангу. Желтоногие разместились у подножия Восточного леса, то есть обороняли одну сторону воронки и на рассвете могли ожидать нападения янки. - Могу поменять вашу позицию, - предложил Свинерд.

- Они будут сражаться, - поручился Старбак за своих солдат. А кроме того, уже вечерело, так что смена позиции в это время привела бы к путанице, потому что люди слишком устали, чтобы менять дислокацию. - Теперь вы не ждете атаку вверх по склону? - спросил он, указывая на поле, где встречались командиры батальонов, а теперь пламенели строения фермы - работа поджигателей Майлза.

- Они могут появиться и с обоих направлений, - ответил Свинерд, - если у Макклелана есть хоть капля разума, то так они и поступят. А это значит, что работа предстоит тяжелая, Нат. Но эти ребята, - он махнул рукой на север, в сторону расположившихся вверх по дороге янки, - ближе всех, так что о них и надо прежде всего беспокоиться, - он запустил руку с отсутствующими пальцами в спутанную бороду. - Завтра мы по полной отработаем свое жалованье, это уж точно. С вашими ребятами порядок?

- Они будут драться, - заверил его Старбак, отметая собственные сомнения в Тамлине и Деннисоне.

- Передайте им, что я устраиваю молитвенное собрание через полтора часа, - сказал Свинерд. - Я приглашаю и вас, хотя и знаю, что вы не придете.

- Может, и приду, - неожиданно откликнулся Старбак.

Свинерд хотел было пошутить в ответ на это заявление, но подумал, что, возможно, его молитвы о душе Старбака были услышаны, и прикусил язык.

- Буду рад, если придете, Нат, - сказал он.

Но Старбак не пришел на молитвенное собрание полковника. Вместо этого он направился к правому флангу своей короткой шеренги, где расположилась первая рота капитана Деннисона. Старбак беспокоился: то, что он сейчас собирается предпринять, может быть воспринято как слабость, но нужно было выпустить дурную кровь из Специального батальона, и Нат разыскал рядового Кейза, а обнаружив его, мотнул головой в сторону деревьев.

- Вы мне нужны, - сказал он.

Кейз бросил взгляд на своих товарищей, пожал плечами, нарочито подобрал винтовку и проверил, заряжена ли она. Он последовал за Старбаком в лес, держась на полдюжины шагов позади. Старбак помнил ночной выстрел в Харперс-Ферри, но он вызвал Кейза не поэтому, ведь Кейз никогда бы не признался, что был одним из тех двух. Напротив, в преддверии сражения Старбак хотел заключить мир.

Нат остановился, когда они удалились на такое расстояние, чтобы их нельзя было услышать в батальоне.

- Ну так что, - спросил он, - королевские стрелки поступили бы по-другому?

Кейза, похоже, смутил этот вопрос, и он не ответил. Старбак всмотрелся в уродливое лицо и снова поразился тяжелому и яростному взгляду Кейза.

- Даже у королевских стрелков сержантам не сходит с рук оскорбление офицера, - сказал Старбак. Чего еще вы от меня ожидали, черт побери? Что я позволю вам сохранить лычки?

И снова Кейз не ответил. Он лишь отвернулся и сплюнул струю табака на груду известняка.

- Завтра, - продолжал Старбак, чувствуя, что вступает на зыбкую почву, - мы будем драться, и если первая рота будет сражаться так же трусливо, как в прошлый раз, то все вы умрете.

Это привлекло внимание Кейза. Его злобный взгляд переместился с далеких деревьев на лицо Старбака.

- Вы знаете, как нужно драться, Кейз, так заставьте остальную роту драться так же, черт возьми. Сделайте это, и получите лычки обратно. Ясно?

Кейз помедлил, а потом кивнул. Он переместил табак от одной щеки к другой, снова сплюнул, но по-прежнему молчал. Старбак уже готов был разразиться пылкой речью о том, что нельзя служить двум господам одновременно, о необходимости дисциплины, о ценности опытных солдат вроде Кейза для такого батальона, как Желтоногие, но удержался от этой тирады, не успев начать. Он сказал всё, что нужно, а Кейз услышал всё, что нужно, а дальнейшее было уже делом Кейза, но по меньшей мере, думал Старбак, он дал Кейзу возможность надеяться на что-либо кроме мести.

- Когда закончится завтрашний день, Кейз, - сказал он, - вы сможете перейти в другой полк, если хотите, сможете уйти сержантом, но завтра будете драться с нами. Ясно?

Кейз медлил.

- Вы закончили? - наконец спросил он.

- Закончил.

Кейз развернулся и пошел прочь. Старбак наблюдал, как он уходит, а потом побрел на восток, пока не поравнялся с краем леса, откуда мог рассмотреть долину. В дальнем лесу мелькали огоньки костров. Где-то за его спиной, на плато, выстрелила пушка. Потом настала тишина, и затем ее разорвал ответный выстрел янки. Батарея артиллерии мятежников, установленная на холме к западу от дороги, заметила, что северяне размещают свою батарею, и открыла огонь. С наступлением ночи обе стороны устроили дуэль, и залпы озаряли поля неестественными вспышками огня, выплевывая дымное свечение по зеленым полям и отбрасывая длинные тени от густых деревьев. К востоку, на спускающемся к реке склоне, горящие строения фермы выпускали в ночное небо густой черный дым и яркие искры. Выстрелы из пушек медленно затихли, а потом и вовсе прекратились, но тогда в этой отзывающейся эхом тишине начался дождь. Старбак наконец завернулся в одеяло под деревьями и услышал, как по зеленой листве стучат капли, он попытался заснуть, но сон не шел. Он направился к Шарпсбергу, охваченный таким страхом, которого никогда еще в жизни не испытывал. Потому что завтра должен сражаться.

Глава одиннадцатая

 - Тут настоящий кофе, - сказал Люцифер, тормоша Старбака, - из Харперс-Ферри.

Старбак выругался, пытаясь не верить в происходящее, и еще раз выругался, когда осознал, что это происходит на самом деле. Еще не рассвело. Окутывавший деревья туман смешался с едким дымом от догоревших костров. С листьев стекали капли росы. Сегодня придут янки.

- Вы дрожите, - заметил Люцифер. - У вас лихорадка.

- Нет ее у меня.

- Дрожите. Как младенец, - Люцифер палкой поворошил ближние поленья, пытаясь вдохнуть жизнь в угасавшее пламя. - Янки не разожгли костров, - ухмыльнувшись, сообщил он. - Прячутся от нас. Думаю, они нас боятся больше, чем мы их.

- Они ведь на твоей стороне, Люцифер, - едко заметил Старбак.

- Я сам за себя, - зло возразил Люцифер, - и больше никто, черт возьми.

- Кроме меня, - ответил Старбак, пытаясь смягчить мальчишку. Он отхлебнул кофе. - Ты не спал всю ночь?

- Не спал, - кивнул Люцифер, - пока не убедился, что они заснули.

Старбак не стал спрашивать, кто "они".

- Не о чем беспокоиться, - вместо этого буркнул он. Он надеялся, что это правда. Надеялся, что унял кипевшую в Кейзе злобу. Надеялся, что переживет этот день.

- Вы не беспокоитесь, потому что это делаю я, - заметил Люцифер. - Мне не послышалось, что капитан Тамлин сказал вам, будто видел, как повесили Джона Брауна в Харперс-Ферри?

Старбаку пришлось напрячь память, чтобы вспомнить тот разговор, и затем он вспомнил, как Тамлин рассказывал ему, что вместе со своей шлюхой наблюдал из верхних окон отеля Вейджера.

- Да, - хмуро ответил он, пытаясь придать фразе оттенок неодобрения из-за того, что Люцифер подслушивает. - И что?

- А то, - ответил Люцифер, - что мистера Брауна не вешали в Харперс-Ферри. Его вздернули в Чарльзтaуне. Все это знают.

- Я не знал.

- Ваш капитан Тамлин, - язвительно заметил Люцифер, - и дерьма от сахара не отличит.

Старбак сел и откинул липкое одеяло. Он дрожал, но решил, что просто от сырости. И еще от мрачного предчувствия. Он услышал, как в лесу хрустнула ветка, но на севере установили сильные заставы, так что звук производили его же заворочавшиеся солдаты. Он гадал, сколько еще до зари. Густой туман напоминал пороховой дым. Все отсырело - деревья, почва, одежда. Винтовку покрывала роса. Пока день был прохладным, но обещал стать опаляюще жарким и чертовски влажным, когда пороховой нагар забьет стволы винтовок, как сажа дымоход.

- Дерьма от сахара, - повторил Люцифер, пытаясь добиться ответа.

Старбак вздохнул.

- Наш батальон собрали на скорую руку, Люцифер. Нам достались одни отбросы, - натягивая ботинки, он порвал шнурок.

Старбак выругался, пытаясь решить, не является ли это мелкое происшествие дурным знаком. Он вытянул порванный шнурок и в темноте снова продернул в ботинок остатки шнурка и завязал его. Затем он встал, каждая мышца и кость отозвались болью. В полях и лесах снова зажигались костры, их огни заслонял туман. Солдаты кашляли, сплевывали, ворчали и справляли нужду. Заржала лошадь, а потом внезапно раздался лязг, когда кто-то наткнулся на установленные в пирамидку винтовки.

- Что на завтрак? - поинтересовался Старбак.

- Галеты и половинка яблока.

- Дай мне половину от половинки.

Он подтянул ремень, проверил, наполнены ли патронташ и коробка с картриджами и заряжен ли револьвер. Уже сотни лет люди в точности так же просыпались накануне сражения, подумал Старбак. Они щупали лезвия клинков, проверяли, остры ли копья и крепко ли держится кремень в мушкете, а потом молили своих богов даровать им жизнь. Пройдут еще сотни лет, подозревал Старбак, и солдаты по-прежнему будут просыпаться в предрассветном сумраке и проделывать те же движения со своим смертоносным оружием. Он взял винтовку, проверил капсюль и перекинул ее через плечо.

- За дело, - сказал он Люциферу. - Надо отработать наше жалованье.

- Какое еще жалованье? - спросил Люцифер.

- Я тебе задолжал.

- Значит, я не раб?

- Ты волен, как птица, Люцифер. Хочешь улететь - лети. Но мне будет тебя не хватать. А если останешься на сегодня, - добавил Старбак, прекрасно зная, что ответит Люцифер, - то держись подальше от схватки. Это не твоя драка.

- Только для белых, да?

- Только для дураков, Люцифер, только для дураков, - ответил Старбак и медленно пошел через темный лес, на ощупь, потому что слабые огни вновь разожженных костров не освещали путь. Он поговорил с теми, кто уже встал, растормошил копуш и организовал рабочую партию, чтобы наполнить фляжки водой. После разрывания зубами патронов во рту оставался соленый привкус пороха, так что через час от начала сражения солдаты мучились от жажды, и вода ценилась на вес золота. Другой группе Старбак велел принести с кладбища боеприпасы, чтобы у батальона был собственный запас на опушке леса. Там, где лес примыкал к дороге, Старбак остановился, прислушиваясь к невидимым людям, которые тихо напевали гимн в темном, затянутом туманом лесу.

- Иисус - моя сила, моя надежда, - пели они. - Тебе я вручаю свою жизнь, на тебя я уповаю, я знаю, ты услышишь мои молитвы.

Знакомые слова были на удивление успокаивающими, но к пению прислушивался кто-то еще и затянул другой гимн, гораздо громче, чем те, кто собрался на утреннюю молитву.

- Внемли, как кричит дозорный! - запел капитан Поттер довольно чистым тенором. - Услышь призыв трубы. К оружию, враг близко, и ад уже кругом.

Старбак разглядел Поттера между деревьями.

- Не мешай им, - пожурил он капитана за то, что потревожил молящихся.

- Я просто подумал, что выбрал более подходящий гимн, - откликнулся Поттер.

Он был взбудоражен настолько, что Старбак даже на мгновение задумался, уж не опустошил ли он бутылку виски, но спиртным от Поттера не пахло, и он уже гораздо тише запел последний куплет.

- Мы выстоим пред всеми дьяволами ада и всех их победим, их победим мы именем Иисуса, - он засмеялся. - Забавно, не правда ли? Янки, возможно, сейчас поют то же самое. Мы все призываем Иисуса. Он наверняка запутался.

- Как там твои заставы? - спросил Старбак.

- Не спят. Наблюдают за дьяволами ада. Я отнес им бадью с кофе. Думаю, заварушка не начнется до восхода солнца?

- Полагаю, что нет.

- А тогда, - произнес Поттер с нездоровым ликованием, - можно ожидать чего-то и впрямь жуткого. Это правда, что их гораздо больше?

- Да, насколько нам известно, - Старбак ощутил дрожь, которая словно началась в его сердце и спустилась по рукам и ногам. - Может, раза в два, - добавил он, пытаясь оставаться немногословным, будто он сражается каждый день. А какой сегодня день? Среда. Дома по средам не происходило ничего особенного. Не то что по воскресеньям, которые торжественно посвящали Богу, или по понедельникам, в день уборки, когда их бостонский дом заполнялся паром и суетящимися слугами. Интересно, а сегодня думает ли кто-нибудь дома о том, где находится второй сын?

Туман на востоке немного посветлел.

- Per me si va ne la citt? dolente, - неожиданно произнес Поттер, - per me si va ne l’etterno dolore, Per me si va la perduta gente.

- Это еще что за чертовщина? - уставился на него Старбак.

- "Я увожу к отверженным селеньям, - театрально продекламировал Поттер, - я увожу сквозь вековечный сон, я увожу к погибшим поколеньям"[105]. Данте, - добавил он. Эти слова высечены над вратами ада.

- Я думал, там написано "Оставь надежду, всяк сюда входящий".

- И это тоже.

- Когда ты успел выучить итальянский?

- Я и не учил, просто читал Данте. Было время, Старбак, когда я воображал себя поэтом, так что прочитал всю поэзию, которую смог раздобыть. Так я нашел кратчайший путь в Элизиум[106].

- Так какого черта ты изучал медицину?

- Отец считал, что мне следует приносить пользу, - сказал Поттер. - Он верил в полезность. Святой Павел шил палатки, значит и у Мэтью Потера должна быть профессия, а поэзия, по мнению моего батюшки, это не профессия. Он объявил поэтов бесполезными, разве что кроме автора Псалтыря, а он уже мертв. Отец думал, что мне нужно стать доктором и писать вдохновляющие гимны в перерывах между убийствами ни о чем не подозревающих пациентов.

- Из тебя получился бы хороший доктор, - сказал Старбак.

Поттер засмеялся.

- Теперь вы говорите как моя матушка. Мне нужно найти кофе.

- Мэтью, - остановил Старбак Поттера, когда тот уже уходил. - Будь сегодня осторожен.

Поттер улыбнулся.

- У меня такое чувство, что я выживу, Старбак. Не могу этого объяснить, но я как будто заговорен. Но благодарю вас. Может, вы тоже выживете.

И он пошел прочь.

Сквозь туман восточный горизонт посветлел, став из черного серым. Не было ни дуновения ветерка, лишь мрачно серело спокойное, молчаливое небо, проблеск света перед зарей, перед сражением.

Старбак вздрогнул и закрыл глаза, пытаясь вспомнить подходящую этому дню молитву, но ничего не пришло в голову. Он подумал о своих младших братьях и сестрах, спокойно спящих в бостонских постелях, и пошел строить солдат в шеренги.

Потому что на берегах Антиетэма наступил безветренный и прекрасный рассвет. 

***
 Большинство сражений начинают канониры. Пехота выигрывает или проигрывает сражения, но начинают резню канониры, и еще до того, как туман рассеялся, артиллерия янки по ту сторону Антиетэма начала бомбардировку. Пушки расставили накануне вечером, и теперь, ориентируясь только на торчащие из тумана верхушки деревьев, канониры открыли огонь.

Снаряды со зловещим звуком рассекали туман. Те пушки северян, которые перевезли за реку, тоже присоединились к какофонии, посылая снаряды через кукурузное поле в белую пустоту, где ожидали мятежники. Пушки конфедератов ответили, поначалу целясь вслепую, но когда туман поредел, смогли выбирать мишени по рассеянным вспышкам из дул орудий, багровыми отсветами проглядывающим сквозь туман, как только стреляла вражеская пушка.

Снаряды заново вспахали поле, где только что посеяли озимую пшеницу. Каждый взрыв выплевывал фонтан грязи, а земля, как отметил Старбак, была скорее коричневой, чем красной, как в Виргинии. После каждого выстрела в неподвижном воздухе застывали клубы дыма. Отвязавшаяся лошадь артиллерийского расчета неслась по полю позади батальона Старбака. В нее попал осколок снаряда, и кровь блестела у нее слева на крупе. Лошадь заметила ожидающую пехоту и остановилась, закатив глаза и вздымая красные бока. В конце концов канонир схватил ее за поводья и, похлопав по шее, повел обратно к батарее. Туман дрожал каждый раз, когда стреляла пушка мятежников.

Старбак медленно расхаживал позади батальона. Некоторые солдаты легли, некоторые присели на корточки, а некоторые встали на колени. Над головами пролетали снаряды от пушек янки на севере, некоторые со свистом. Задрав голову, Старбак разглядел в тумане крохотный след от дымящегося запала - струйку белого дыма чуть гуще, чем белизна вокруг. Серый свет дня стал ярче. Туман редел.

Канониры действовали так, словно считали, что они могут и сами победить в сражении. Снаряды приземлялись и взрывались на занимаемой мятежниками возвышенности, и звуки эхом отражались от плато. Солдат из батальона Старбака перебирал четки.

- Иисус, Мария и Иосиф, - молился он. - Иисус, Мария и Иосиф, - он снова и снова повторял эти имена и каждый раз при взрыве снаряда дергался. Один из снарядов угодил в ближайшее дерево, и за треском взрыва последовал медленный и жуткий скрип отрывающейся ветки. - Иисус, Мария и Иосиф, - в отчаянии завывал солдат.

- Откуда ты? - спросил его Старбак.

Солдат поднял глаза, они были пусты и испуганы.

- Откуда ты, солдат?

- Из Ричмонда, сэр, - он говорил с ирландским акцентом. - С Винабл-стрит.

- А до того?

- Из Дерри.

- Чем занимался, приятель?

- Я седельщик, сэр.

- Я рад, что ты стал солдатом.

- Правда?

- А разве ирландцы не самые лучшие вояки на свете?

Солдат прищурился в сторону Старбака, а потом улыбнулся.

- Так точно, сэр. Много практиковались.

- Тогда я рад, что ты здесь. Как тебя зовут?

- Коннолли, сэр. Джон Коннолли.

- Молись горячо, Джон Коннолли, и целься низко.

- Есть, сэр.

Небольшой по численности батальон Старбака находился на южном краю пастбища, в сотне шагов от кукурузного поля. Две левофланговые роты стояли на открытой местности лицом к кукурузе, а правый фланг сгруппировался в Восточном лесу. Застрельщики Поттера были еще дальше в лесу, ожидая янки. Остальная часть бригады Свинерда отклонилась назад и правее, выстроившись на краю леса и растянувшись через вспаханное поле в сторону семейного кладбища.

Свинерд присоединился к Старбаку.

- Без четверти шесть, - провозгласил он, - или около того. Мои часы ночью остановились, - он посмотрел налево. - Выглядят молодцом, - отозвался он о стоящей по соседству бригаде.

- Из Джорджии, - объяснил Старбак. Он представился полковнику соседнего батальона, и тот оказался сердечным человеком, но Старбак заметил проблеск беспокойства, когда полковник узнал, что его правый фланг защищают Желтоногие.

Свинерд отвернулся и посмотрел на юг через пастбище, в сторону смоктаунской дороги, которую открыл рассеивающийся туман.

- Нас прикрывают много подразделений, - сказал он.

- Много? - криво усмехнулся Старбак, понимая, что Свинерд просто хочет его приободрить.

- Ну есть кой-какие, - неловко признал Свинерд.

На пастбище размещали новую батареюмятежников, дула орудий зловеще смотрели на север в знак того, что Ли ожидал первую атаку как раз через образованную двумя лесами воронку. Прямо через кукурузное поле. Прямо на ожидающих солдат, которые присели за кукурузой. Некоторые застрельщики из Джорджии уже стояли среди ее стеблей в человеческий рост.

Свинерд запустил покалеченную руку в спутанную бороду, выдав этим жестом свою нервозность. Его беспокоил восточный фланг - длинный склон, всё круче спускающийся в сторону реки. Он боялся, что янки втянут бригаду в сражение в устье воронки, а потом атакуют вверх по склону, врезавшись в тыл. А как только янки окажутся на возвышенности около смоктаунской дороги, то ничто не помешает им раздробить армию Ли на кусочки, но до сих пор у реки не было заметно никакой активности янки. Никаких сообщений о солдатах, пытающихся пересечь реку, ни звуков пушек, которые тащат вниз к бродам и мостам, ни мелькания синих мундиров, заполняющих сельские дороги на восточном берегу Антиетэма.

Донесся новый артиллерийский залп. Это были пушки мятежников, размещенные на холме к западу от главной дороги, они палили по косой в сторону северного края воронки.

- Подозреваю, что наши былые собратья зашевелились, - сказал Свинерд.

- Да поможет нам Бог, - буркнул Старбак.

Свинерд положил руку на плечо Старбаку.

- Поможет, Нат, поможет, - внезапно рука на плече Старбака дернулась, когда утро разорвал треск винтовочной стрельбы. Это принялись за дело застрельщики. - Теперь уже недолго, - произнес Свинерд неубедительным тоном дантиста, пытающегося успокоить нервного пациента. - Недолго, - его рука снова дернулась. - Прошлой ночью, - тихо сказал он, - мне пришлось побороть искушение выпить. Оно было таким сильным, как в первые несколько ночей. Я хотел лишь глоток виски.

- Но не стали пить?

- Нет. Господь тому свидетель, - Свинерд убрал руку. - А сегодня утром, - продолжат он, - Мейтленд обыскал вещи легионеров и конфисковал спиртное.

- Правда? - засмеялся Старбак.

- Забрал всё до капли. Говорит, что не хочет, чтобы они дрались пьяными.

- Пока они дерутся, какая разница?

Соседний батальон закреплял штыки, и некоторые солдаты Старбака последовали этому примеру, но он велел им убрать клинки.

- Сначала нужно выпустить несколько пуль, - объяснил он. Старбак не видел врагов, потому что к северу всё скрывала высокая кукуруза. Это поле было завесой, за которой прятался ночной кошмар. Нат услышал в лесу стрельбу и решил, что это открыл огонь Поттер.

Соседний батальон встал наизготовку.

- Поднимайте их, Нат, - велел Свинерд.

- Встать! - крикнул Старбак, и две левофланговые роты неохотно поднялись на ноги. Это были небольшие роты, похудевшие из-за отставших на марше, но оставшиеся выглядели довольно уверенно в ожидании сражения. Боевое знамя батальона находилось в центре двух рот, безжизненно свисая в неподвижном воздухе.

- Хотел бы я поглядеть на мерзавцев, - пробурчал Старбак. Его живот скрутило, а мышцы на левой ноге непроизвольно подрагивали. Уже два дня у него был запор, но вдруг Нат перепугался, что кишечник опорожнится. Он был избавлен от самого худшего - артиллерийского огня, потому что Восточный лес скрывал его солдат от пушек янки из-за реки, а те, что с севера, стреляли над головами, но всё равно его обуял страх. Где-то впереди, за укутанной туманом высокой кукурузой, приближались атакующие янки, а он их не видел, хотя теперь смутно различал топот башмаков, дробь барабанов и людские крики. Он поискал глазами вражеские знамена, но не увидел их и решил, что первая атака еще не достигла кукурузного поля. Трещали винтовки застрельщиков, и время от времени пуля срезала кукурузный початок и со свистом проносилась над головами батальона. Одна из таких пуль прошла рядом со Свинердом, испугав его.

- Ахав, - сказал полковник.

- Сэр? - спросил Старбак, решив, что Свинерд присоединился к фантазиям Поттера насчет капитана Ахава, "Пекода" и Моби Дика.

- Был убит случайной стрелой, помните. Я всегда полагал, что так нелепо погибнуть от пущенной без цели пули, но думаю, что именно так во время сражения и погибает большинство.

- Король Ахав, - откликнулся Старбак, догадавшись, о чем говорит Свинерд. - Не думаю, что так уже велика разница между нацеленной пулей и случайной, - он прилагал все усилия, чтобы говорить спокойно.

- Если она быстра, - согласился Свинерд и издал вздох удивления.

Открыли огонь новые пушки янки. Канониры увидели застрельщиков-конфедератов в кукурузе и теперь, до того, как между высокими стеблями появится их собственная пехота, пытались вырвать с поля урожай вражеских стрелков. Пушки зарядили картечью, которая выкашивала кукурузу. Вылетал снаряд за снарядом, срезая один початок за другим. Каждый выстрел пригибал стебли и раскачивал их, словно в урагане. Пули отскакивали от твердой поверхности вверх, отбрасывая застрельщиков, хотя некоторые продолжали двигаться вперед через поле, чтобы налететь на ожидающую на пастбище пехоту. Двое солдат Старбака откатились назад, у одного из дыры в черепе вывалились мозги. Другой кричал, схватившись за живот.

- На кладбище есть врач, - сказал Свинерд.

- Пил! - крикнул Старбак. - Отведите этих людей назад!

Он собирался использовать солдат двух правофланговых рот, чтобы относить раненых к кладбищу.

- И убедитесь, что ваши люди вернутся! - приказал он Пилу, а потом сложил руки рупором у рта и велел двум левофланговым ротам снова встать на колени. Кукурузу хлестали и дергали пули, и ее ошметки взлетали высоко в туман, который на севере выглядел гуще, но это был лишь заслонивший небо пороховой дым. Кукурузу снова и снова срезала картечь, а над головами со свистом рикошетили пули. Оставшиеся в живых застрельщики мятежников отступали. Какой-то солдат полз между стеблей на окровавленных руках, другой хромал, а третий рухнул у края поля. Но кровавую землю поливала всё новая картечь, самый сильный огонь пришелся на центр поля, тем самым роты Старбака не попали в гущу канонады. Две гаубицы мятежников тоже метали снаряды поверх кукурузы, пытаясь обнаружить батареи врага, а пушка конфедератов на западном холме изрыгала снаряды вниз, на пастбище, по которому двигались янки. Сражение по-прежнему вела артиллерия, превратив его в сложную путаницу траекторий, под которыми шла на смерть пехота.

А потом, так же внезапно, как и начали, янки прекратили стрельбу картечью.

Кукуруза неподвижно застыла, и словно воцарилась тишина. Несколько пушек еще стреляли и раздавались людские крики, но день всё равно казался тихим. В некоторых местах еще стояла высокая кукуруза, а кое-где ее разметало. Среди упавших стеблей мелькали огоньки пламени - там, где у застрельщиков выпали пыжи. И наконец, в поле зрения над кукурузой появились флаги. Они безжизненно свисали с флагштоков, которые дергались вверх-вниз, пока знаменосцы шли по кукурузному полю.

Некоторые солдаты Старбака прицелились.

- Не стрелять! - крикнул он. - Ждите!

Янки теперь можно было разглядеть сквозь остатки высокой кукурузы.

В тумане за кукурузой они выглядели темной линией. Под яркими знаменами надвигалась целая орда. Смерть в синем, тысячи, влекомое барабанами полчище со штыками на винтовках.

- Полагаю, две бригады, - спокойно изрек Свинерд.

- Не стрелять! - снова приказал Старбак. Атакующих янки было достаточно, чтобы обогнуть кукурузное поле, а значит, восточный край синей шеренги теперь был в лесу. - Тамлин! - позвал Нат.

- Старбак? - на краю леса появился Тамлин. Деревья над его головой истрепали снаряды, оголив одни ветки и оторвав другие.

- Возьмите роту Деннисона и помогите Поттеру! - крикнул Старбак. - Сучьи дети идут через лес!

Тамлин скрылся из вида, не дав понять, что услышал приказ, и Старбак знал, что ему самому нужно убедиться, что рота Деннисона отправилась в лес, но вид наступающих через побитую кукурузу янки пригвоздил его к месту. Беспокойство отступило перед необходимостью заставить солдат выполнять свой долг.

- Коффмэн, - обратился Свинерд к юному лейтенанту. - Передай полковнику Мейтленду, чтобы выдвигался сюда на подмогу. Ступай, приятель.

Коффмэн убежал.

- Я поставлю роту Траслоу в лес, - сказал Свинерд, ощутив нервозность Старбака по поводу правого фланга батальона.

Следующие слова полковника потонули в треске разрывающихся снарядов. К смоктаунской дороге промчались штабные офицеры мятежников и оттуда всматривались на север в большие полевые бинокли, а канониры янки вовсю старались попасть во всадников. Залп снарядов изрыл дорогу и ее обочины глубокими кратерами. Всадников заслонил дым. Где-то громко и призывно заиграл горн. Вдали звучали барабаны янки.

Из леса к западу от кукурузного поля выстрелила пушка мятежников. Ее заряжали обычными снарядами, которые пропахивали ряды янки. Флаг упал, и его немедленно подхватили. Старбак нашел один из торчащих из почвы выходов известняка и встал на камень для лучшего обзора. Он услышал четкие звуки винтовочной стрельбы в лесу, но никто из его людей не выбежал из-за деревьев, значит, всё было под контролем. Рота Траслоу из Легиона прибежала к опушке, и Свинерд направил ее в лес. Старбак знал, что если Траслоу там, то он может забыть про лес.

- Не стрелять! - приказал он своим солдатам.

Теперь янки находились в середине кукурузного поля, и настала их очередь попасть под обстрел картечью. Многочисленные пули из снаряда срезали пучки кукурузы и вздымали вверх столбы пыли от пересохшей почвы. В рядах янки появились зияющие прорехи, но каждый раз, когда смертоносная коса срезала группу людей, на их место заступали другие, перепрыгивая через тела павших. Янки примкнули штыки. Их флаги свисали так же неподвижно, как и боевые знамена мятежников. Один храбрец размахивал флагом, чтобы выставить на обозрение звезды и полосы, но его любезность была вознаграждена залпом картечи, который откинул солдата вместе с флагом назад. Флаг взметнулся над головами наступающих солдат. Старбак слышал, как топчут кукурузу башмаки; мог различить, как сержанты северян хрипло кричат солдатам держать строй, встать плотнее и идти вперед; слышал, как барабанщики неистово пытались выиграть войну ритмом своих палочек.

- Цельтесь низко! - повторял он солдатам. - Цельтесь низко. Не тратьте почем зря патроны! И не спешите! Не спешите!

Он хотел, чтобы первый залп стал смертоносным.

Туман наполнился шумом. Над головами грохотали снаряды и свистели пули, ботинки ломали кукурузу. В лесу трещали винтовки. Шеренга мятежников выглядела опасно тонкой, чтобы противостоять янки, надвигавшимися, словно молот.

- Не стрелять! - приказал Старбак. - Не стрелять!

Застрельщики янки прятались в глубине кукурузного поля и целились в солдат Старбака. Из шеренги выступил капрал с окровавленным плечом, а другой солдат харкал кровью.

Янки были уже в двухстах шагах. Они выглядели свежими, хорошо одетыми и уверенными. Старбак видел их разинутые рты, когда они выкрикивали боевой клич, но ничего не слышал. Он уставился на янки и внезапно подумал, что именно так создатели Америки встретились с британцами в красных мундирах. Мятежники были такими же оборванцами, а враг так же хорошо вооружен и одет с иголочки, и его страх вдруг смело яростное желание разделаться с самоуверенным врагом.

- Пли! - крикнул он. - Убейте ублюдков! - он выкрикнул последние слова, и две роты открыли огонь за секунду до того, как выстрелила остальная шеренга мятежников, накрыв пастбище одеялом дыма. - Бей их! - орал Старбак, расхаживая позади шеренги. - Бей их! - он протолкнулся сквозь ряды и выстрелил из собственной винтовки, а потом немедленно поставил приклад на землю, чтобы перезарядить. Его пульс бешено скакал, по венам тек огонь - безумие сражения начало свою магию. Чистая ненависть отогнала страхи. Он забил пулю в ствол.

- Пли! - торопил своих людей капитан Картрайт. Теперь сражение превратилось в схватку пехоты. Канониры янки ничего не видели, так что стрелкам в синих мундирах приходилось драться, убивать и получать пули в ответ. Пушки мятежников поливали атакующих картечью, проделывая новые прорехи в уцелевшей кукурузе. В воздухе повис кровавый туман, где-то издавал жуткие вопли раненый, пока они не оборвались, когда с чмоканием в плоть вошла пуля. Старбак чувствовал мерзкое зловоние горящего пороха, слышал у уха свист пуль минье, а потом снова приставлял к плечу винтовку, низко целился в кукурузу и стрелял.

Пороховой дым висел в неподвижном воздухе как слоистый туман. Некоторые солдаты ложились, чтобы разглядеть цель под этой завесой. Старбак пригнулся и увидел среди кукурузы ноги янки. Он выстрелил и опять прошел к тылу шеренги, чтобы посмотреть, как идут дела.

Желтоногие сражались. Они проталкивали пули, взводили курки и нажимали на спусковые крючки, но некоторые падали, а некоторые уже погибли. Гул стер все чувства - осталось лишь оглушающее небо, полное огня, и лишающий речи треск с добавлением воплей. Всё больше солдат падали. Шеренга Старбака редела, но неожиданно в их ряды влилась рота Дейвиса из Легиона. Дейвис ухмыльнулся Старбаку.

- Боже, - оторопело произнес он.

- Пли! - скомандовал Старбак. Выживание зависело только от того, смогут ли они подавить врага огнем. - Капитан Пил! - он побежал к лесу, вызывая остаток своего похудевшего батальона. - Пил! Приведите своих людей!

Рота Пила еще обладала старомодными ричмондскими ружьями, заряженными дробью, и Старбак посчитал, что залп из гладкоствольных ружей может сработать в этой дьявольской резне на таком близком расстоянии.

- Встать в строй! Где угодно! - он наскоро затолкал солдат в строй, больше не беспокоясь о том, чтобы роты сохраняли порядок. - Пли! Пли! Просто убейте их! - вопил он, опустошая револьвер, ячейку за ячейкой, в дымную пелену. - Убейте их!

Со стороны янки прилетали ответные пули. Вспышки показывали, откуда они стреляют, и Старбак видел, как эти огоньки становятся ближе по мере того, как продвигались атакующие, а задние ряды занимали место павших. Мятежники отступали, без паники, но шаг за шагом, сохраняя строй, снова и снова стреляя по орде в синем, которая медленно и неумолимо пробивала себе путь к южному краю кукурузного поля, словно через высокий прилив. И там янки остановились, не потому что мятежники усилили огонь, а просто потому, что край поля служил естественной границей. За их спинами, где стояла уцелевшая кукуруза, осталось иллюзорное укрытие, а впереди лежали открытые пастбища и батареи мятежников, и офицеры янки не могли убедить солдат двинуться в эту дымную, выметенную смертью пустоту. Шеренга мятежников тоже остановилась и выровнялась, противники стояли и обменивались выстрел за выстрелом, смерть за смертью. Раненые ковыляли в тыл, но у мятежников не было лишних людей, чтобы отнести их к хирургам. Раненые мятежники просто истекали кровью до смерти или ползли на четвереньках под оглушающим шумом огромных пушек.

Пришел на подкрепление полк из Джорджии, и Свинерд появился за спиной Старбака с большим Шестьдесят пятым виргинским батальоном.

- Нат! Нат! - Свинерд был всего в нескольких ярдах, но грохот сражения был так силен, что ему приходилось кричать. - Кладбище под обстрелом! - он показал на Восточный лес, давая понять, что янки каким-то образом добрались до южной опушки и теперь угрожают резервному складу боеприпасов Свинерда. - Узнайте, что там происходит!

Свинерд боялся, что правый фланг вот-вот сметут, но пока он держался на пастбище, куда поместили бригаду - на узком пространстве, где разгорелась самая жаркая схватка, и бригада дралась, словно единый батальон. Старбак, побежав к правому флангу, понял, что резня этим утром была страшная. Он не мог даже припомнить сражения, которое бы так быстро превратилось в кошмар, никогда не видел столько раненых и убитых, и лишь каким-то чудом его презираемый всеми батальон выстоял под огнем и по-прежнему держался и отвечал с той же силой.

- Молодцы! - крикнул он солдатам. - Молодцы!

Никто его не слышал, они оглохли от сердитого грохота.

Старбак побежал в лес. Несколько раненых мятежников укрылись за ближайшими деревьями, а некоторые присоединились к ним, хотя и не были ранены, но у Старбака не было времени, чтобы отправить прохлаждающихся обратно исполнять свой долг. Он бежал на север под защитой толстых стволов, туда, где слышал стрельбу застрельщиков. Она была очень близко, а значит, янки и правда сильно их оттеснили. Люди Траслоу находились среди солдат Поттера, которые, в свою очередь, смешались с ротой застрельщиков из Джорджии, отступившей к лесу, чтобы не попасть под срезающую кукурузу картечь. Теперь все дрались вместе. Старбак увидел, как за иссеченным пулями вязом перезаряжает винтовку Траслоу. Он рухнул рядом с ним.

- Что происходит?

- Сволочи гонят нас назад, - мрачно сообщил Траслоу. - Думаю, они добрались до дороги на этой стороне леса, - он мотнул бородой на восток, предполагая, что теперь мятежники удерживают только южный угол леса. - У мерзавцев казнозарядные винтовки, - добавил Траслоу, объяснив причину успеха янки.

Казнозарядные винтовки было гораздо быстрее и проще заряжать, особенно лежа или пригнувшись за укрытием, так что застрельщики янки поливали мятежников гораздо более сильным огнем, чем те могли выдержать, но теперь атака застряла на краю леса, где густой кустарник, разбросанные поленницы и выходы известняка предоставляли мятежникам защиту, чтобы выстоять под сокрушающим огнем янки.

- Видел Поттера? - спросил Старбак.

- Это еще кто?

- Тощий парень с длинными волосами.

- Там, справа, - мотнул подбородком Траслоу. - Осторожней в лесу. Сучьи дети хорошо стреляют.

По коре вяза скользнула пуля.

- Как у мельницы Гейнса, - сказал Траслоу.

- Там была просто преисподняя.

- И здесь тоже. Будь осторожен.

Старбак собрался с духом для броска через лес. Он слышал треск стрельбы со стороны кукурузного поля, но теперь она казалась такой далекой. Он вошел в другую версию ада, где нельзя было разглядеть врага, а можно лишь увидеть дымки от винтовок, отмечающие, где затаились снайперы янки. Под пологом деревьев было темно из-за остатков тумана и густого порохового дыма. Старбак гадал, который теперь час. Он полагал, что янки атаковали в шесть, и считал, что сейчас уже около полудня, хотя сомневался, что с тех пор, как он увидел синее полчище, упрямо марширующее в сторону кукурузного поля, прошло хотя бы четверть часа.

- Если со мной что-нибудь случится, передай Салли, что я ее люблю, - сказал он Траслоу и понесся прочь от вяза, ныряя и виляя между деревьями. Его появление немедленно вызвало пальбу со стороны янки. Пули свистели вокруг, врезаясь в деревья, словно удары топоров, и мелькая в листве, а потом его спину обожгло выстрелом. Старбак знал, что ранен, но по-прежнему бежал, решив, что рана пустяковая, пуля просто задела кожу. Он заметил Поттера за поленницей и ринулся к нему. Янки загоготали в ответ на этот прыжок в безопасность.

- У меня чуть не возникло искушение помолиться, - сказал Поттер.

- Ты получил ответ на свои молитвы, - откликнулся Старбак. - Я здесь. Что происходит?

- Держимся, - лаконично объяснил Поттер.

- Где Деннисон?

- Деннисон? Не видел его.

- Я послал его тебе не подмогу. Тамлин?

- И следа его не было.

Каждые несколько секунд в поленницу вонзалась пуля янки, выбивая из кучи полено на полдюйма.

- Это пенсильванцы, - сказал Поттер. - Называют себя Оленьими хвостами.

- Откуда ты это знаешь, черт возьми? - спросил Старбак. Он пристроил винтовку в щель между двумя поленьями и не целясь выстрелил в невидимых застрельщиков.

- Взяли одного из них. Глупец забежал слишком далеко, и Кейз его свалил.

- Кейз? Значит, рота Деннисона здесь?

- Рядовой Кейз - да, - ответил Поттер, мотнув головой на запад, в сторону Кейза, который пригнулся за поваленным деревом. За его спиной лежал мертвый янки, и Кейз отобрал у него казнозарядную винтовку и неустанно стрелял из нее в кусты, где облачка дыма выдавали позицию янки. - У парня к шляпе был привязан олений хвост, - продолжал Поттер. - С кучей блох, конечно же. Теперь он мертв. Трудно жить с перерезанным горлом, так мне кажется.

- Где сержант Ротвел?

- Послал его за боеприпасами.

- А там что происходит? - Старбак кивнул на восток, где через лес шла смоктаунская дорога.

- Одному Богу известно.

Старбак всмотрелся на восток, но ничего не разглядел за деревьями. Он знал, что некоторые пенсильванцы прошли по этому месту и теперь обстреливали кладбище с южного края леса. На секунду он решил было попытаться пойти в атаку, чтобы отрезать тот отряд от своих, но отказался от этой идеи. Янки слишком густо залегли и были слишком хорошими стрелками, чтобы с легкостью выполнить подобную задачу. Контратака янки уничтожила бы его застрельщиков и открыла фланг бригады для огня пенсильванцев с казнозарядными винтовками.

- У вас кровь на спине, - сказал Поттер.

- Пуля царапнула. Ничего серьезного.

- А выглядит впечатляюще, - Поттер проделал в поленнице щель и выстрелил через нее. В ответ прилетело с полдюжины пуль, так что поленница задрожала. - Ублюдки отвечают тремя пулями на одну нашу.

- Я слышал. Сможете продержаться?

- Пока янки не получат подкрепление.

- Тогда удерживайте их, - Старбак похлопал Поттера по спине и устремился налево. Его появление вызвало яростную пальбу, но Старбак уже упал за поваленным деревом, где укрылся рядовой Кейз. Тот посмотрел на Старбака, а потом снова устремил взгляд на врага. Глотка мертвого янки была перерезана почти до позвоночника, его голова откинулась назад в месиве запеченной и покрытой мухами крови.

- Где капитан Деннисон? - спросил Старбак.

Кейз не ответил. Вместо этого он прицелился, выстрелил и отвел курок, чтобы открыть казенную часть винтовки Шарпса. Оттуда заструился дымок, когда Кейз затолкал в ствол твердый патрон в льняной обертке. Он передернул курок, и Старбак заметил, как встроенный затвор скользнул по патрону, чтобы порох оказался у бойка. Кейз вложил в боёк новый капсюль и опять прицелился.

- Где Деннисон? - повторил вопрос Старбак.

- Не видел, - резко отозвался Кейз.

- Вы пришли сюда вместе с ним?

- Я пришел сюда, потому что здесь убивают янки, - ответил Кейз со своим обычным красноречием. Он опять выстрелил и был вознагражден вскриком боли, перешедшим в завывания, эхом прокатившиеся по лесу. Кейз ухмыльнулся. - Как же мне нравится убивать янки, - он перевел безжалостный жесткий взгляд на Старбака. - Просто обожаю.

Старбак гадал, было ли это угрозой, но решил, что это лишь бравада. Кейз выполнял свой долг, а значит, тот неловкий разговор в сумерках сделал свое дело.

- Тогда просто продолжайте их убивать, - сказал Старбак, подождал, пока треск выстрелов обозначит, что ближайшие янки перезаряжают винтовки, и ринулся обратно между деревьями. Он бежал три или четыре секунды, свернул и приземлился за деревом как раз за мгновение до того, как воздух стегнули новые выстрелы в том самом месте, где он только что бежал. Старбак прополз несколько ярдов и перекатился в укрытие, подождал несколько секунд и бросился к опушке.

На пастбище еще гремела стрельба, хотя теперь противники залегли, а не стояли, обмениваясь смертоносными залпами. Свинерд присел с тревожным выражением лица.

- Молюсь, чтобы новости оказались хорошими, - поприветствовал он Старбака.

Тот покачал головой.

- Мерзавцы захватили большую часть леса. Нам остался только этот угол. Но там их немного, только застрельщики.

Прямо за их спинами приземлился снаряд, ударив в выход известняка, но не взорвался, а отскочил, перекувырнулся в воздухе и быстро исчез со зловещим завыванием.

- Что здесь происходит? - спросил Старбак.

- Патовая ситуация, - ответил Свинерд. - Они не идут вперед, и мы просто убиваем друг друга. Выиграет последний оставшийся в живых солдат.

- Всё так плохо? - Старбак пытался придать голосу беспечность.

- Но будет еще хуже, - пообещал Свинерд, - гораздо хуже. 

***
 Когда над Красным холмом встало солнце, в его косых лучах наблюдателям из дома Праев открылся прекрасный вид на сражение, по меньшей мере, на дым сражения. Уютно устроившемуся в кресле генералу Макклелану казалось, что лес на противоположном берегу реки горит, настолько густой дым висел над деревьями. Этот дым, конечно, отмечал, что враги погибают, но генерал по-прежнему пребывал в раздраженном состоянии, потому что ни один из адъютантов не позаботился прикрыть кресла на ночь, и обивка отсырела от росы, так что теперь влага просачивалась через панталоны. Он решил, что не станет жаловаться, главным образом потому, что около дома собралась небольшая группа штатских, уставившись на него с обожанием, но Макклелан раздраженно отказался от первой чашки кофе, потому что напиток оказался недостаточно крепким. Вторая порция была лучше, к тому же кофе подали в прекрасной фарфоровой чашке с блюдцем.

- Стол бы тут пригодился, - заметил генерал.

Из дома принесли приставной столик и каким-то образом установили его на склоне за баррикадой. Генерал отхлебнул кофе и поставил его на стол, а потом приложился глазом к подзорной трубе, для его удобства установленной рядом на треноге.

- Всё идет хорошо, - провозгласил он достаточно громко, чтобы расслышали поклонники в штатском, - Хукер их отгоняет.

Подзорную трубу заслонила тень, и Макклелан поднял глаза, увидев, что явился полковник Торн, встав рядом с креслом. - Вы еще здесь, Торн? - вспылил генерал.

- Очевидно, что так, сэр.

- Значит, вы несомненно меня слышали. Всё идет хорошо.

Торн так бы не сказал, потому что атакующий корпус Хукера скрывался за лесом и дымом. Судя по шуму, там шла серьезная схватка, по речной долине прокатывался грохот артиллерии и винтовок, но по этому шуму никто не мог судить наверняка, что там происходит. Торн твердо знал лишь, что Первый корпус под командованием генерала Хукера с тридцатью шестью орудиями и восемью тысячами солдат пытается выдвинуться по хейгерстаунской дороге в самое сердце позиций мятежников. Всё это замечательно, но Торн не мог понять, почему Макклелан не перебрасывает остальные войска через Антиетэм. Хукер связал мятежникам руки, и настало время ударить им во фланг. Если бы Макклелан бросил все силы против мятежников, то наверняка выиграл бы сражение уже к обеду. Конфедераты сломались бы и побежали к Потомаку, где столпились бы у единственного брода и оказались легкой добычей для кавалерии северян.

- Как насчет других атак, сэр? - спросил Торн, разглядывая сражение через бинокль.

Макклелан предпочел не услышать вопрос.

- Прекрасный фарфор, - заявил он, рассматривая кофейную чашку с чудесным узором из анютиных глазок и незабудок. - Неплохо они тут живут, - сказал он адъютанту с оттенком недовольства, словно фермер не имел права владеть хорошим фарфором.

- Цель хорошего правительства, сэр - обеспечить своим гражданам процветание, - огрызнулся Торн и развернул бинокль на север, где около хейгерстаунской дороги ожидал еще один корпус армии северян, пока корпус Хукера шел в атаку. Накануне два корпуса переправились через реку, но лишь один сейчас двигался на юг. - Мэнсфилд поддержит Хукера? - спросил он.

- Мэнсфилд будет исполнять, что должен, - рявкнул Макклелан, - как и вы, полковник Торн, если бы у вас были какие-нибудь обязанности кроме как досаждать мне расспросами о том, что вас не касается.

После этой неодобрительной ремарки Торн отступил. Он сделал, что мог, чтобы подстегнуть Макклелана, а если станет напирать, то рисковал быть арестованным за нарушение субординации. Он помедлил у всё увеличивавшейся толпы местных жителей, которые пришли ободрить северян на победу и поглядеть на великого героя Севера, Макклелана, и насколько мог судить Торн, атака Хукера заслуживала аплодисментов, но он по-прежнему опасался за исход дня. Торн боялся не поражения, потому что северяне настолько превосходили конфедератов в численности, что вряд ли существовала такая вероятность, он боялся завязнуть в сражении, позволить Ли уцелеть и снова вступить в схватку. Макклелану нужно было подавить мятежников атаками, утопить их в огне, сокрушить своей огромной армией, но всё указывало на то, что новый Наполеон осторожничал настолько, что сидел здесь, в кресле, вместо того чтобы находиться в седле на поле битвы. Торн знал, что Ли будет там, где идет сражение. Он был знаком с Ли до войны и восхищался им, зная, что генерал не стал бы рассматривать фарфор перед зачарованными зрителями.

Но ныне Ли стал врагом, которого нужно было сокрушить ради сохранения Союза. Торн вытащил блокнот. Он понимал - что бы сегодня ни случилось, Макклелан провозгласит это победой, а сторонники генерала в северной прессе и в Конгрессе будут требовать, чтобы их герой по-прежнему командовал армией, но лишь полная победа могла бы оправдать сохранение этого поста за Макклеланом, а Торн уже видел, как счастливый финал ускользает из нервных рук молодого Наполеона. Если Ли переживет этот день, чтобы сражаться на следующий, Торн решил, что Север должен обрести нового генерала, нового героя, который довершит то, что нужно было сделать сегодня. Торн писал свои заметки в блокноте, Макклелан беспокоился о внезапной атаке мятежников, которая собьет с толку его армию, а в это время по ту сторону реки умирали солдаты. 

***
 Подкрепление конфедератов усилило стрельбу со стороны обороняющихся, а янки на краю кукурузного поля продолжали умирать. Их огонь ослаб, и мятежники, почуяв преимущество, небольшими группами пошли вперед. Янки отступали, отдав край кукурузного поля, после чего внезапно раздался боевой вопль мятежников, когда бригада из Джорджии ринулась в кукурузу с примкнутыми штыками. Выжившие янки были сломлены и побежали. Свинерд придержал своих людей, велев им выровняться у кромки леса.

- Штыки! - крикнул он. - Вперед!

Полк из Джорджии ворвался в кукурузу. Несколько раненых янки пытались сдержать их из винтовок, но смельчаков закололи штыками, и мятежники по-прежнему наступали сквозь кукурузу, стебли которой были посечены картечью, растоптаны ботинками, спалены зажигательными бомбами и пропитаны кровью. За кукурузным полем полк из Джорджии обнаружил пастбище, которое полностью было заполнено отступающим врагом. Заорав свой боевой клич, южане ринулись вперед - гнать янки дальше.

Канониры северян обнаружили мятежников среди зарослей кукурузы, и картечные залпы возобновились. Над полем тысячами капель роилась смерть, опрокидывая людей на землю и вновь заливая кукурузу кровью. Пенсильванцы, укрывшись в лесу на фланге южан, открыли огонь из винтовок, и атака мятежников захлебнулась. Мгновение солдаты просто стояли на месте, умирая ни за что,а затем отошли назад, за поле.

Старбак разыскал остатки своих трех рот у леса. Рота Поттера по-прежнему вела бой среди деревьев, но люди капитана Деннисона куда-то испарились. Картрайт дрожал от возбуждения, капитан Пил же был бледен, как полотно.

- Липпинкотт погиб, - сообщил он Старбаку.

- Липпинкотт? Господи, я даже его имени не знаю, - произнес Старбак.

- Его звали Дэниел, - ответил Пил.

- Где Деннисон?

- Не могу знать, сэр, - ответил Пил.

- Я и вашего имени не знаю, - сказал Старбак.

- Натаниэль, сэр, как и вы, - похоже, Пил смутился от своих же слов, которые, как ему казалось, могли прозвучать манерно.

- Хорошая работа, Нат, - заметил Старбак. К ним приблизился лейтенант Коффмэн с приказами от полковника Свинерда. Солдатам Старбака вместе с Шестьдесят пятым виргинским предписывалось углубиться в лес и вытащить из-под смертоносного огня пенсильванских Оленьих хвостов застрельщиков бригады.

На построение трех рот Желтоногих ушло несколько минут, после чего Старбак, не дожидаясь прибытия виргинского полка, приказал солдатам выступать.

- В атаку! - воззвал он. - Марш!

Из груди его вырвался боевой клич мятежников. Он хотел вселить страх Божий в сердца врагов, но Желтоногие, миновав стрелковые цепи, обнаружили, что янки и след простыл. Оленьи хвосты стреляли с такой скоростью, что уже успели израсходовать боеприпасы, и теперь отступали, выходя из леса и оставляя убитых, каждая шляпа которых была украшена оленьим хвостом. Солдаты Свинерда, лишенные законной добычи, замедлили темп и наконец остановились.

- Возвращайтесь на исходные! - приказал Свинерд. - К исходным позициям, назад! Капитан Траслоу, ко мне!

Траслоу, получив в свое распоряжение всех застрельщиков бригады, остался оборонять лес. Пенсильванцы вполне могли вернуться, пополнив свой уникальный боезапас. Траслоу, подобрав винтовку Шарпса, изучал ее механизм.

- Умно, - кисло заметил он, не желая чересчур нахваливать изобретение северян.

- Точная винтовка, - добавил Старбак, глядя на своих павших застрельщиков. Сержант Ротвел уцелел, как и Поттер, но всё же они потеряли слишком много хороших парней. Кейз выжил и по-прежнему дирижировал своим кружком прихлебателей. Как и парочка его приятелей, он воткнул олений хвост одного из погибших пенсильванцев в свою шляпу, дабы продемонстрировать, что он сам убил одного из смертоносных стрелков. Старбаку это пришлось по душе.

- Кейз! - прокричал он.

Кейз обернулся, уставившись на Старбака и не говоря ни слова.

- Вы - сержант.

Тень улыбки промелькнула на мрачном лице, и Кейз отвернулся.

- Ты ему не нравишься, - заметил Траслоу.

- Я с ним дрался.

- Лучше бы убил, - ответил Траслоу.

- Он хороший солдат.

- Из хороших солдат часто выходят опасные враги, - заметил Траслоу, сплюнув табак на землю.

Бригада собралась на том же месте, где и встретила начало дня, но с той разницей, что ряды ее были изрядно прорежены самой смертью. Солдаты арканзаского полка Хаксалла помогали раненым вернуться к кладбищу. Кто-то принес воду из колодца сгоревшей фермы. Старбак отправил десяток солдат обыскать мертвых и собрать боеприпасы. Люцифер приволок Нату полную флягу воды.

- Мистер Тамлин, - радостно поделился парень, - на кладбище.

- Помер? - грубовато поинтересовался Старбак.

- Прячется за стеной.

- Деннисон?

- Там же, - ухмыльнулся Люцифер.

- Сукины же дети, - пробурчал Старбак. Он повернулся, чтобы зашагать к кладбищу, но в этот момент прозвучал горн. Артиллерия янки возобновила обстрел, и Старбак развернулся обратно.

Северяне пошли во вторую атаку. 

***
 У Харперс-Ферри звуки сражения напоминали далекий гром, но гром этот всё не заканчивался. Завывания ветра то приглушали звуки сражения до невнятного грохота, то усиливали их так, что можно было различить зловещий треск каждого орудия.

Плененный гарнизон федералистов уже увели, и последние мятежники готовились покинуть разграбленный городок. Эти солдаты служили в Легкой дивизии генерала Хилла - три тысячи лучших бойцов Джексона. Им предстоял марш в семнадцать миль - туда, где проходило сражение, звуки которого разнеслись по всему небу.

День обещал выдаться жарким, палящим и превратить марш в настоящий ад, который, однако, являл собой ничто по сравнению с адом, ожидавшим их в конце. На генерале Хилле была красная рубашка - знак того, что он собирался драться.

Марш Легкой дивизии начался. А тем временем в десяти милях к северу, отделенные от пехоты Хилла широким Потомаком, их товарищи снова и снова засыпали порох в почерневшие стволы винтовок и снова и снова янки - многочисленней, чем в первую атаку - шагали по главной дороге.

А ведь с начала сражения прошло едва ли полчаса.

Глава двенадцатая

 Билли Блайз решил, что неправильно рассчитал. Он видел лишь одно сражение, неподалеку от Булл-Ран, где холмы были меньше и круче, чем это высокое плато между Антиетэмом и Потомаком, и у Манассаса было гораздо больше лесов, где можно было укрыться, пока накатывала жадная приливная волна сражения. Он планировал сделать то же самое, что и в тот день - ускользнуть в суматохе и найти какое-нибудь тихое местечко в глубине леса, где никто его не обнаружит, пока не закончится резня.

Но вместо этого он оказался на высоком голом пространстве, прорезанном изгородями и тропками, а единственный лес находился либо в руках мятежников, либо там шла жестокая схватка. А это означало, что негде было спрятаться и некуда бежать, так что Билли Блайз укрылся за низкой кладбищенской стеной, размышляя, как ему покинуть армию мятежников и присоединиться к войскам Севера. Он сделал всё возможное. Некоторое время Блайз занимался ранеными, хотя двигало им не милосердие, ему просто нужно было найти окровавленный серый китель, на который он мог бы поменять свой тесный мундир. Надев пропитанный кровью китель, он стал похож на одного из раненых и устроился в ожидании.

- Тебя ранило? - Деннисон заметил его у стены.

- Ничего смертельного, Том, - ответил Блайз.

Деннисон перезарядил винтовку, которую позаимствовал у одного из раненых. Каждые несколько секунд он высовывался из-за стены и стрелял по застрельщикам янки на краю Восточного леса. Чуть раньше он и сам сбежал из этого леса под ужасающим огнем пенсильванских винтовок и теперь с половиной своей роты укрылся за стеной кладбища. Другая половина роты пропала. Деннисон знал, что ему не следует здесь находиться, он должен был остаться с батальоном Старбака, но в первые же минуты сражения его обуял ужас, он никогда не подозревал, что бой может оказаться таким чудовищно жестоким. У мельницы Гейнса, где Желтоногие заслужили свое насмешливое прозвище, Деннисон и близко не подходил к настоящей схватке, но почему-то решил, что война должна выглядеть гораздо благопристойней, похожей на гравюры со сценами американской революции, которые висели на стенах дома его дядюшки. Там две шеренги противников всегда стояли прямо с благородным выражением мрачной решимости, мертвые обладали достаточно приличными манерами, чтобы лежать лицами вниз и с невидимыми ранами, а раненые были изгнаны на края гравюры, где чинно и с бледными лицами угасали на руках товарищей. Таковы были ожидания Деннисона, но в первые страшные мгновения этого кровавого дня у Антиетэма он обнаружил, что реальное сражение - это резня с вывернутыми кишками, когда разум глохнет он грохота, а раненые умирают со вспоротыми животами и разбрызганными по траве мозгами, без надежды на помощь вопя в агонии. И весь этот непрекращающийся грохот, шипение и свист пуль и ужасные, нескончаемые взрывы снарядов.

Доктор со покрытыми кровью ладонями, рукавами и рубашкой увидел китель Билли Блайза и перешагнул через валяющиеся на траве тела, направившись к нему.

- Нужна помощь, солдат?

- Скоро снова буду на ногах, доктор, - ответил Блайз. - Кровь больше не идет, и я вернусь в строй как только переведу дыхание. Лучше присмотрите за остальными, сэр.

- Да вы храбрец, - заметил доктор и двинулся на поиски другого раненого.

Блайз усмехнулся и закурил.

- Думаю, ты поступаешь правильно, Том, - сказал он Деннисону.

- Да? - Деннисон уже встал на колено, чтобы сделать очередной выстрел, но в ту же секунду пуля врезалась в стену и отрикошетила в одно из деревьев, в тени которых находились могилы, и Деннисон снова шлепнулся рядом с Блайзом.

- Держишь своих людей в резерве, - пояснил Блайз. - Это говорит о том, что у тебя остался здравый смысл. Я восхищен.

Деннисон вздрогнул, когда неподалеку разорвался снаряд и металлические осколки клацнули по каменной стене.

- Мы не можем оставаться здесь целый день, - сказал он, поскольку внутренне всё-таки понимал, что должен выполнить свой долг на поле битвы.

Блайз перевернулся и высунул из-за стены голову.

- Теперь можешь отвести людей обратно в лес, - произнес он.

Всего несколько секунд назад на краю леса было полно янки, целящихся по кладбищу, но, похоже, эти стрелки исчезли, и наконец-то ближайшая опушка казалась покинутой, но приближалась другая атака янки, а значит, южный край леса снова превратится в поле битвы. И Блайзу опять придется ждать. Если мятежники овладеют лесом, то он мог бы вернуться туда и найти укрытие, но до тех пор предпочтет прятаться за каменной стеной.

Деннисон осмотрел сломанные ветки и расщепленные стволы Восточного леса, который выглядел так, словно гигантский дровосек гонялся среди деревьев за чудовищем, и снова пригнулся.

- Может, мне стоит пока держать солдат в резерве, - отозвался он.

- Правильное решение, - одобрил Блайз. - Но сомневаюсь, что с ним согласится Старбак. Он хочет смерти твоих солдат. Чёрт, да ему плевать, - при упоминании Старбака в глазах Деннисона мелькнул испуг, и Блайз покачал головой. - Полагаю, тебе придется разобраться с мистером Старбаком, если только янки не окажут тебе кой-какую услугу. А это значит, разобраться и с его лакеями. Вроде сержанта Ротвела. Может, Бобби Кейз тебе бы помог?

- Я не видел Кейза, - ответил Деннисон. - Вероятно, он мертв.

- Молись лучше, чтобы был жив. Тебе понадобятся друзья, Том, иначе Старбак отправит тебя под трибунал. Я знаю, что ты ведешь себя правильно, и ты это знаешь, но понимает ли это Старбак? Тебе стоит в этом убедиться, Том. Терпеть не могу смотреть, как порядочных людей вроде тебя приносит в жертву какой-нибудь скотина-янки вроде Старбака. Думаю, тебе лучше найти Бобби Кейза и поговорить с ним. Исполни свой долг перед батальоном и перед страной.

Деннисона, похоже, поразила мысль, что его могут отдать под трибунал за трусость.

- Разобраться со Старбаком? - едва слышно спросил он.

- Если не хочешь провести несколько скверных лет в тюрьме. Конечно, тебя могут просто расстрелять, но в основном трибунал приговаривает к тюрьме, правда ведь? Тебя скуют с несколькими ниггерами, чтобы собирать хлопок или дробить скалы, - Блайз увидел, что его слова добрались до притупившегося разума Деннисона, и попытался смягчить впечатление: - Провалиться мне на этом месте, - продолжил Блайз, - если тебе не нужно срочно позаботиться о Старбаке. О Старбаке и Ротвеле.

- Старбаке и Ротвеле? - переспросил Деннисон.

- И о Поттере, конечно, - подтвердил Блайз. - И об этом чертовом негритенке. Убери со своего пути врагов, Том, и сможешь высоко взлететь! Ты будешь великим воином. Даже завидую. Меня здесь не будет, так что посмотреть не смогу, ведь я буду дома, в Луизиане, но я буду следить за твоей карьерой. Еще как!

- Думаешь, Кейз мне поможет? - беспокойно спросил Деннисон. Он побаивался Кейза. В его лице с непроницаемым выражением было что-то опасное. - Уверен, что он поможет?

- Я точно знаю, - твердо произнес Блайз. Это Кейз помогал Блайзу той ночью в Харперс-Ферри, но это нападение на Старбака было неспланированным и неуклюжим.Теперь всё стало бы гораздо легче, ведь что значит еще пара смертей среди такой резни? - Я сказал Кейзу, что ты произведешь его в офицеры, - пояснил Блайз. - Полагаю, Бобби Кейз этого заслуживает, а?

- Полагаю, что да, - энергично согласился Деннисон.

- Так найди его, Том, и исполни свой долг. Черт, ты же не хочешь стать свидетелем, как Старбак уничтожит весь батальон, правда?

Деннисон уселся, чтобы поразмыслить об этом разговоре, а Билли Блайз довольно прислонился к стене и затянулся сигарой. Просто, подумал он, как стащить из сельской церкви коробку с милостыней. Его неудобных врагов убьют, а потом он каким-то образом пересечет линию фронта и отправится за своей наградой на Север. Он дотронулся до своих бумаг офицера федеральной армии, которые по-прежнему хранились в кармане панталон, и стал ждать. 

***
 Для Старбака это было кошмаром, от которого он пробудился, лишь чтобы обнаружить, что кошмар стал явью. Мятежники отразили одно нападение, но теперь новые атакующие невозмутимо топтали землю в воронке между Восточным и Западным лесом. Словно в видении Иезекииля, когда лежащие в поле кости мертвецов обрастают жилами и плотью и обтягиваются кожей, а потом дыхание Господа превращает иссохшие кости в великую армию. И теперь в ожившем кошмаре эта армия надвигалась на Старбака, и он гадал, сколько еще воинов могут произвести на свет янки.

Новые атакующие заполнили пространство между Западным и Восточным лесом. Они шли под флагами в сопровождении барабанов, топча кровь и ужас, оставленный первой атакой. Застрельщики янки выбежали вперед, опустились на колени в остатках кукурузы и открыли огонь.

Заряженные картечью пушки мятежников загрохотали по продвигающейся шеренге. Старбак увидел, как одного застрельщика приподняло над землей ударом картечи и отбросило назад, как тряпичную куклу, которую выкинул обиженный ребенок. Солдат снова распростерся на земле, а потом, что совершенно удивительно, встал, нашел винтовку и похромал прочь. Застрельщик конфедератов подстрелил его в спину, и тот рухнул на колени, чуть задержался в этом положении и упал.

- Не стрелять! - Свинерд огибал свою шеренгу с тыльной стороны.

Солдаты лежали и на беглый взгляд походили на крепкую бригаду, но Свинерд знал, что слишком многие из лежащих уже мертвы. Их убили во время первой атаки, и многие выжившие скоро разделят их участь. Свинерд оглянулся, но не заметил подкрепления.

- Мы должны сдержать их, ребята, - громко призывал он. - Удержите их. Ждите, пока не различите пряжки на их ремнях. Не тратьте пули понапрасну. Держитесь, ребята, держитесь.

Через Восточный лес продвигалась еще одна группа янки. У мятежников там была лишь цепь застрельщиков Траслоу, и обменявшись несколькими выстрелами, они отступили, чтобы их не смяли. Старбак увидел, как у леса появился Поттер, и побежал к нему.

- Что происходит?

- Тысячи сучьих детей, - запыхавшись выговорил Поттер. Его глаза блестели, лицо исказила гримаса, а дыхание вырывалось с хрипом.

- Атакует бригада, - от следующего за Поттером Траслоу оказалось больше толку. Он поставил своих людей с края шеренги Свинерда, и они пригнулись там, ожидая, когда разразится буря.

Канониры мятежников увидели, как застрельщики в сером выходят из Восточного леса и, посчитав, что там находятся янки, нацелили несколько пушек в ту сторону. Снаряды стучали о древесину, и огромные вязы раскачивались, словно застигнутые ураганом. Ветки отламывались и падали вместе с металлическими осколками снарядов, листва осыпалась дождем. На лес приземлялось всё больше снарядов, а другие пушки мятежников в это время поливали картечью янки на кукурузном поле, которые теперь оказались в зоне досягаемости ждущих их винтовок.

- Пли! - скомандовал Свинерд.

Винтовки начали свою работу, но на место каждого павшего янки вставал человек из задних рядов. Опушку леса наводнили янки, которые прятались за деревьями и стреляли в мятежников на пастбище. Застрельщики северян целились в канониров, пытаясь подавить смертоносный обстрел картечью, и мало-помалу их пули добивались цели. Северяне шли вперед небольшими группами, вставали на колени, стреляли и снова бросались вперед. Звук залпов янки был похож на треск рвущейся ткани или горящего тростника. Шуму не было ни конца, ни края, лишь долгий ужас раскалывал небеса, заполнив воздух свистящим свинцом. Мятежники начали посматривать назад, пытаясь найти путь к спасению из этого ада. Над кукурузным полем снова тонким облаком протянулся дым.

Старбак присел между солдатами роты Картрайта и сражался как обычный стрелок. Больше он ничего не мог сделать. Бесполезно было выкрикивать приказы, невозможно привести подкрепление, можно было только сражаться. Тот страх, что владел им уже месяц, никуда не делся, но теперь он был покорен, загнан в угол и прятался в тени, как зверь. Старбак был слишком занят, чтобы думать о страхе. Для него, как и для остальных выживших в рядах мятежников, сражение сузилось до крохотного клочка земли, ограниченного дымом, кровью и горящей травой. Он потерял счет времени и представление о том, что происходит в других местах. Старбак слышал над головой гул снарядов и бесконечный грохот пушек вокруг, и знал, что зловонный воздух полон пуль, но теперь он сосредоточился на том, чтобы заряжать и стрелять. Он выбирал цель, наблюдая, как группа янки пытается проложить себе путь по краю Восточного леса. Старбак проследил за одним из солдат, подождал, пока тот остановится, чтобы зарядить винтовку, и выстрелил. Он заметил офицера и выстрелил в него, а потом опустил приклад винтовки на землю и вытащил из сумки патрон. Вражеская пуля ударила в ложе винтовки, чуть не вырвав ее из рук и выбив из приклада огромную щепку. Старбак выругался, забил пулю, приложил поврежденный приклад к плечу, взвел курок, увидел, что офицер еще жив, по-прежнему приказывает янки идти вперед, и снова выстрелил. Плечо ныло от отдачи, а из-под ногтя шла кровь от выковыривания горячих использованных капсюлей из брандтрубки. Дуло винтовки стало таким горячим, что до него невозможно было дотронуться. Солдат рядом со Старбаком погиб, получив пулю в глаз, и Нат обыскал его карманы, обнаружив шесть патронов.

Траслоу подстрелили в бедро. Он выругался, хлопнув рукой по кровоточащей ране, и пошарил в сумке, выудив оттуда жестянку со мхом и паутиной, которую приберег для такого случая. Траслоу разорвал на раненой ноге штанину, стиснул зубы и набил этой смесью входное и выходное отверстие раны. Он затолкал мох с паутиной внутрь, превозмогая боль, а потом поднял винтовку в поисках подстрелившего его сукиного сына. Роберт Декер ползал среди мертвецов, вытаскивая патроны, и бросал их оставшимся в живых. Поттер стрелял и заряжал, стрелял и заряжал, постоянно держась к врагу лицом, чтобы пуля не попала в драгоценную бутылку виски в ранце.

Шеренга янки, казалось, не худела, а увеличивалась. В воронку входили всё новые и новые войска в синем, и атака ожесточалась, теперь лошади галопом втащили пушку северян на кукурузное поле и развернули ее там в фонтане грязи и сломанных стеблей, установив на небольшом возвышении у северного края поля. Лошадь упала от снаряда мятежников. Она заржала и засучила копытами в воздухе. Кровь хлынула из ее шеи, а канонир срезал упряжь, связывающую животное с остальными испуганными лошадьми, и побежал с ними из-под обстрела. Другой канонир пристрелил раненую лошадь, а потом его товарищи сделали первый выстрел - снаряд приземлился точно в центр шеренги мятежников. Канониры северян орали своей пехоте, чтобы очистили место для стрельбы и можно было зарядить картечь.

- Мы не сможем выстоять, - проревел Старбаку Траслоу.

- Иисусе, - произнес Старбак. Если и Траслоу предчувствовал поражение, то беда уже надвигалась. Он понимал, что Траслоу прав, но всё еще не хотел этого признавать. Янки были уже совсем близки к тому, чтобы сокрушить хрупкую шеренгу, а убив или захватив в плен этих солдат, они атакуют вверх по плато, ворвавшись в самое сердце армии Ли. Мятежники еще сопротивлялись огню янки, но Старбак решил, что большинство, как и он сам, просто слишком напуганы, чтобы бежать. Отступающий по плато человек стал бы слишком легкой мишенью, и казалось гораздо безопасней пригнуться за мертвыми телами и продолжать стрельбу.

Пушка янки на кукурузном поле выплюнула снаряд картечи, который перемешал мертвую и живую плоть, а потом отрикошетил на пастбище. Пушка мятежников целилась в орудие северян, но группа застрельщиков в синем перебила канониров. Знаменосец в рядах янки взмахнул флагом, и Старбак увидел герб родного штата Массачусетс. Безрассудный офицер янки скакал позади солдат, подбадривая их. Обычно подобные люди сразу становились мишенями, но мятежников осталось слишком мало и они находились в таком отчаянном положении, что могли лишь вслепую палить прямо в дымовую завесу в надежде сдержать напирающих янки. Из пушки на кукурузном поле вылетала всё новая картечь, и всё больше мятежников умирало. Нога Траслоу покрылась кровью.

- Тебе нужно к доктору, - сказал Старбак. Он дрожал, не от страха, а от смешанного с отчаянием возбуждения. У него остался один патрон.

Траслоу кратко выразил свое ёмкое мнение обо всех докторах и выстрелил, а потом пригнулся за телом, которое служило укрытием, пока он перезаряжал. Тело дернулось, когда в него попала пуля со звуком рубящего тушу топора. В промежутке между атаками Старбак перезарядил револьвер и теперь опустошил все ячейки в ближайшую группу янки. Траслоу был прав, подумал он. Нужно отступать, но отступление станет непростой задачей. Возможно, лучше лежать здесь и позволить победоносным янки прокатиться по их рядам. Он забил в винтовку последний патрон и вгляделся поверх тела, чтобы найти последнюю подходящую мишень.

- Вот сволочи, - мстительно произнес он.

Но внезапно раздался вопль, наполненный ликованием пронзительный и наводящий ужас вой, и Старбак взглянул налево и увидел заполнившее пастбище новое подразделение мятежников. Некоторые были в сером, некоторые в ореховых мундирах, но большинство носили то, что осталось от красочной формы зуавов, в которой они начали войну. Это были Луизианские тигры, внушающий страх полк отъявленных мерзавцев из Нового Орлеана, и они бросились в атаку мимо шеренги мятежников, с примкнутыми штыками и развевающимся в дыму боевым знаменем. Залп северян попал прямо в ряды полка, но солдаты сомкнулись и продолжали безжалостный вопль.

- Вперед! - крикнул Траслоу. - Давайте, ублюдки!

К удивлению янки из мертвых вдруг восстала хрупкая шеренга мятежников. Застигнутые врасплох северяне, казалось, остановились в недоумении. Пришел их черед узреть, как возрождаются мертвецы.

- Вперед! - кричал Траслоу. Он хромал, но ничто не могло его остановить.

- Штыки! - приказал Старбак.

Казалось, ряды мятежников охватило чудовищное безумие. Они готовились отступить, но подстегиваемые Луизианскими стрелками, бросились в атаку вместо того, чтобы удирать. На бегу солдаты орали боевой клич мятежников. Янки на кукурузном поле произвели нестройный залп и начали отступать. Некоторые, не желая выпускать из рук победу, кричали товарищам, чтобы остались на поле, собирались в небольшие группы и оказывали атаке мятежников сопротивление.

Клич мятежников стал предсмертной мелодией для этих янки. На несколько коротких секунд противники схлестнулись в кукурузе. Штыки отражали удары штыками, но мятежники превосходили в числе оставшихся драться северян. Старбак, не осознавая, что вопит, как безумец, отвел чью-то винтовку со штыком в сторону и воткнул собственный клинок кому-то в лицо. Он пнул солдата, когда тот падал, перевернул винтовку и ударил расщепленным прикладом по окровавленному лицу.

Послышался залп. Янки получили подкрепление к северу от кукурузного поля и поливали луизианцев огнем. Из лесов по обеим сторонам поля тоже стреляли. Там были янки.

Кто-то крикнул:

- Назад! Назад!

И мятежники побежали по кукурузному полю к старой позиции. Старбак задержался на достаточное время, чтобы забрать у убитого патроны, и побежал к своим. Пули свистели со всех сторон. Повсюду он видел тела - распластанные, искореженные, изодранные взрывами, скрюченные и с оторванными конечностями; белели кости, валялись мозги и синеватые внутренности в лужах крови. Некоторые тела лежали отдельно, но большая часть - группами, там, где их срезала картечь, а некоторые медленно ползли, покрытые коркой запекшейся крови и облепленные мухами. Один человек стонал, другой взывал к Господу, а третий слабо покашливал. Старбак бежал пригнувшись и наконец миновал кукурузное поле и оказался вновь в рядах мятежников. Поттера ранило. Штык срезал ему половину левого уха, и теперь оно болталось вместе с залитым кровью клоком волос.

- Просто царапина, - настаивал Поттер, - просто царапина. - Излечит глоток виски.

Мятежники снова залегли. Солдаты передавали друг другу фляжки и делились скудными запасами патронов, найденными у мертвецов. Янки перегруппировались, но похоже, не желали возвращаться на кукурузное поле, которое для обеих сторон превратилось в бойню. Они тоже пригнулись, пока картечь мятежников свистела над их головами, а пушки северян огрызались в ответ. Одинокое орудие на пригорке в поле бросили, но другие пушки северян находились достаточно близко к нему и продолжали палить. Старбак прицелился в одного из канониров, но решил приберечь патроны.

Он встал. Кровь на его сорочке застыла, и теперь ткань с хрустом оторвалась от спины, причинив боль, и теплая жидкость потекла к ягодицам. Горло горело, глаза слезились от дыма, всё тело охватила болезненная слабость. Он нашел ирландца, который перебирал четки накануне сражения, и послал его назад к колодцу с дюжиной фляжек.

- Иди спокойно, - сказал он ему. - Держись подальше от леса.

Снайперы янки вернулись на опушку Восточного леса, хотя стелившийся в безветренном воздухе дым мешал им целиться, и их стрельба, которая в других обстоятельствах была бы смертоносной, казалась слабой на фоне ураганного огня, что предшествовал атаке луизианцев.

Полковник Мейтленд лежал лицом вниз неподалеку от смоктаунской дороги. Старбак не узнал его, пока не присел рядом, вывернув подсумок в надежде найти патроны для револьвера.

- Я не умер, - приглушенно выразил протест Мейтленд. - Я молюсь.

Старбак дотронулся до фляжки на ремне Мейтленда.

- Вода есть?

- Это не вода, Старбак, - неодобрительно заявил Мейтленд. - Это лекарство для сердца. Угощайтесь.

Во фляжке оказался отличный ром. Старбак закашлялся, когда алкоголь обжег его исцарапанную порохом глотку, и сплюнул остаток на траву.

Мейтленд перекатился и забрал фляжку обратно.

- Только зря на вас потратил хорошую вещь, Старбак, - возмутился он.

Полковник, конфисковав все запасы спиртного в Легионе, должно быть, сам выпил почти всё, потому что был пьян вдрызг. Пуля лязгнула по дулу ближайшего орудия, как удар колокола. Канониры развернули пушку и отправили порцию картечи в сторону янки в Восточном лесу. Мейтленд лежал навзничь на траве, уставившись в закрывший голубое небо дым.

- В детстве вам казалось, что лето никогда не кончится? - спросил он.

- И зима тоже, - ответил Старбак, сев рядом с полковником.

- Конечно. Вы же янки. Снег и бубенцы. Я как-то путешествовал в санях. Тогда я был совсем ребенком, но помню, что снег окружал нас словно облако. Но наши зимы - это слякоть и непроезжие дороги, - Мейтланд на мгновение замолчал. - Не уверен, что смогу встать, - наконец жалко произнес он.

- Сейчас в этом нет необходимости.

- Меня стошнило, - торжественно объявил Мейтленд.

- Никто об этом не узнает, - сказал Старбак, хотя вообще-то элегантный мундир полковника был густо покрыт блевотиной. Она запеклась на желтом галуне и застряла под блестящими пуговицами.

- По правде говоря, - очень торжественно сообщил Мейтленд, - я не выношу вида крови.

- Досадная помеха для военного, - мягко заметил Старбак.

Мейтленд на секунду закрыл глаза.

- И что происходит?

- Мы снова отогнали ублюдков.

- Они вернутся, - мрачно заявил Мейтленд.

- Вернутся, - Старбак встал, вытащил фляжку из дрожащих пальцев полковника и вылил ром на траву. - Принесу вам воды, полковник.

- Весьма вам обязан, - сказал Мейтленд, по-прежнему устремив глаза в небо.

Старбак пошел назад к неровной шеренге. Свинерд рассматривал кукурузное поле пустыми взглядом. Его правая щека подергивалась, как это бывало, когда он пил. Он посмотрел на Старбака, не сразу его узнав.

- Мы не сможем сделать это еще раз, - мрачно заявил он. - Еще одна атака, и нам конец, Нат.

- Я знаю, сэр.

Свинерд вытащил револьвер и пытался его перезарядить, но его правая рука слишком сильно дрожала. Он отдал оружие Старбаку.

- Не поможете, Нат?

- Вас задело, сэр?

Свинерд покачал головой.

- Просто оглушило, - он медленно встал. - Я был слишком близко, когда разорвался снаряд, Нат, но Господь меня уберег. Меня не задело, только оглушило, - он тряхнул головой, словно чтобы привести в порядок мысли. - Я послал за патронами, - сказал он, пытаясь четко выговаривать слова, - вода тоже скоро прибудет. Но людей больше нет. Хаксалл тяжело ранен. Получил кусок металла в живот. Долго не протянет. Очень его жаль. Я его любил.

- Я тоже.

- Я не видел Мейтленда, - сказал Свинерд. - Спасибо, Нат, - поблагодарил но Старбака за заряженный револьвер, которые полковник засунул обратно в кобуру.

- Мейтленд еще здесь.

- Так он не сбежал? Молодец, - полковник оглядывал ряды солдат. На бумаге он командовал бригадой, но из оставшихся в шеренге по довоенным меркам едва ли удалось бы составить полк, так что теперь солдаты просто держались ближе к друзьям или соседям, а офицеры и сержанты присматривали за теми, кто остался в поле зрения. - В учебнике, - сказал Свинерд, - наверняка в таком случае велели бы разойтись по батальонам, как положено, но думаю, что мы забудем об книгах. Пусть дерутся как есть.

Старбак подозревал, что полковник имел в виду, что они умрут как есть, и действительно, в то мгновение никакой другой исход кроме смерти не казался возможным. Янки затихли, но явно ненадолго, потому что Старбак разглядел, как за рваными остатками кукурузы показались новые синие мундиры. Враг шел в атаку дважды, и дважды его отбрасывали, но теперь янки собирали силы для третьего броска.

Старбак послал Люцифера к Мейтленду с фляжкой воды. Мальчишка вернулся, ухмыляясь.

- Если кто здесь и счастлив, так это полковник, - сказал он.

- Он не первый, кто надрался на поле битвы.

- Мистер Тамлин, - радостно доложил Люцифер, - облачился в новый китель. Окровавленный.

Старбака больше не заботили ни Тамлин, ни Деннисон. Он разберется с ними после сражения, если будет с кем разбираться. Теперь, снова вернувшись к мертвецам, которые служили укрытием для живых на почерневшем от снарядов пастбище, он ждал янки.

Чьи барабаны снова загрохотали. Чьи пушки снова начали стрелять.

Потому что приближалась новая атака. 

***
 В двух милях к северу, где Антиетэм резко поворачивал на запад, к Потомаку, ожидал целый корпус северян, укрывшись на восточном берегу реки. Двадцать девять батальонов закаленных в боях войск с поддержкой артиллерии готовились переправиться через реку и двинуться на север, к дороге, бегущей на запад от Шарпсберга. Как только северяне захватят дорогу, войска Ли к северу от городка будут отрезаны от путей к отступлению, и этот корпус как нижняя челюсть заглотнет мятежников в ловушке.

Некоторые солдаты дремали. Другие готовили завтрак. Мятежники знали, что они там, потому что артиллерия конфедератов по ту сторону реки метала снаряды над их головами, и они разрывались, не причинив никому вреда, в лесу или на пастбище.

Приказ пересечь реку не поступал, за что командиры ближайших к реке батальонов были признательны. Каменный мост через реку был узким, а противоположный берег - обрывистым и заполнен пехотой мятежников, которые вырыли на склоне окопы, так что любая атака вдоль дороги и по мосту превратилась бы в кровавую схватку.

Еще дальше к югу группа офицеров прибивала себе путь через густой кустарник и лес к тому месту, где они разглядели брод. Это был способ обойти с фланга обороняющих мост мятежников, но когда офицеры приблизились к воде, их надежды растаяли. Другой берег был крут, как и лежащий за мостом холм, а брод охранял пикет из пехоты в сером, окопавшейся на склоне.

- Кому это пришло в голову? - спросил один из них, генерал.

- Какому-то чёртовому полковнику-инженеру, - ответил адъютант. - По фамилии Торн.

- Тогда путь мерзавец первым и переправляется, - сказал генерал, разглядывая противоположный берег в бинокль. Воздух наполнили звуки идущей на севере схватки, но сквозь этот рокот он расслышал голоса с другого берега. Мятежники казались беспечными, словно бы знали, что в этот день чудовищной резни они вытянули длинную соломинку.

Топот ног в лесу заставил генерала скрыться за деревьями. Приближались два адъютанта вместе с одетым в плотный шерстяной сюртук фермером в широкополой шляпе. На его штанах засох коровий навоз.

- Мистер Крёгер, - представил адъютант фермера , который сохранил достаточно раболепия Старого Света, чтобы стащить с головы шляпу, когда генералу назвали его имя. - Мистер Крёгер, - объяснил адъютант, - говорит, что это не брод Снейвли.

- Не Снейвли, - подтвердил Крёгер с немецким акцентом. - Снейвли вон там, - указал он вниз по течению.

Генерал выругался. Он привел семь батальонов и полдюжины пушек не в то место.

- И далеко? - спросил он.

- Далековато, - ответил Крёгер. - Я там коров перегоняю, понимаете? Здесь для скота слишком круто, - он махнул рукой, чтобы показать на крутой берег по ту сторону реки.

Генерал снова выругался. Если бы у него была кавалерия, сказал он себе, он бы разведал эти низкие берега речушки, но Макклелан настоял, чтобы кавалерия осталась поблизости от фермы Праев. Одному Богу известно, какой там прок от кавалерии, разве что Макклелан воображает, что она защитит его во время отступления.

- К броду Снейвли есть дорога? - спросил генерал.

- Только пастбища.

Генерал выругался в третий раз, а фермер в ответ неодобрительно нахмурился. Генерал прихлопнул муху.

- Джон, пошли разведчиков вниз по течению, - обратился он к адъютанту. - Может, мистер Крёгер покажет им дорогу?

- Хотите выстроить войска по-походному, сэр? - осведомился адъютант.

- Нет-нет. Пусть пьют свой кофе, - генерал нахмурился, погрузившись в размышления. Если этот вымазанный в навозе фермер прав, и брод далеко вниз по течению, тогда, вероятно, он слишком далеко, чтобы его люди могли обойти защитников моста с фланга. - Я должен поговорить с Бернсайдом, - сказал он. - Нет нужды торопиться, - добавил генерал.

Всё равно еще было слишком рано. Большинство американцев еще даже не закончили завтракать, уж точно не респектабельная часть общества, и Макклелан не прислал приказов для "нижней челюсти" захлопнуть пасть. Вообще-то Макклелан не прислал никаких приказов, а значит, для кофе осталось еще предостаточно времени.

Офицеры пошли прочь от реки, оставив лес в покое. К северу от Шарпсберга армии сражались, но на юге варили кофе, читали письма из дома, спали и выжидали. 

***
 Третья атака войск Союза проходила не по кукурузному полю, а вниз по главной дороге в сторону Восточного леса. Старбак следил, как она продвигается, по густому облаку дыма, поднимавшемуся от снарядов мятежников, которые рвали передние ряды солдат в синем, а потом по треску винтовочной стрельбы с северной стороны Восточного леса. Звук сражения перерос в такое же неистовство, как и две прежние схватки на краю кукурузного поля, но сейчас там дрался кто-то другой, а Старбак мог передохнуть. Его глаза болели, а горло, несмотря на несколько больших глотков воды, по-прежнему было сухим, но подсумок снова наполовину заполнился патронами, некоторые из которых Нат забрал у мертвецов, а другие получил из последних запасов бригады, которые принесли с кладбища. Канониры янки снова использовали пушку на кукурузном поле, но вся картечь попадала в импровизированный завал из мертвецов, защищавших оставшихся в живых солдат в сером. Самая большая угроза для них исходила от больших орудий федералистов на противоположном берегу Антиетэма, но те пушки целились главным образом в батареи мятежников рядом с церковью данкеров.

Поттер подбежал к Старбаку и протянул ему фляжку.

- Ваш Траслоу вернулся в лес.

- Он не мой. Скорее, он сам по себе. Янки ушли?

- Еще там, - сказал Поттер, мотнув головой в сторону северного края Восточного леса, - но не те мерзавцы с винтовками Шарпса. Те ушли.

Потер лег за мертвецом, что служил Старбаку защитой от картечи. Ухо капитана было наспех перевязано, но кровь капала через ткань, застывая на кителе и воротничке сорочки.

- Хотите, чтобы мои люди вернулись в лес? - спросил он.

Старбак взглянул в сторону леса и был вознагражден вспышкой ярких синих перьев.

- Синешейка, - показал он.

- Это не синешейка. Это овсянка. У синешеек красноватые грудки, - возразил Поттер. - Так мы остаемся здесь?

- Оставайтесь здесь.

- Я слышал, полковник Мейтленд набрался?

- Да, сейчас он не слишком энергичен, - признал Старбак.

- Это мое первое сражение трезвым как стеклышко, - гордо сообщил Поттер.

- Виски еще при тебе?

- Ага, в бутылке, завернуто в две сорочки, кусок холста и экземпляр эссе Маколея[107] без обложки. Это неполный том. Я нашел его болтающимся в одном укромном уголке в Харперс-Ферри, и первые тридцать страниц уже использовали в гигиенических целях.

- Разве тебе не нравится его поэзия?

- В сортире? Не думаю. И вообще, в моей голове уже целая кипа поэзии Маколея, вернее в том, что от моей головы осталось, - сказал Поттер, дотрагиваясь до окровавленной повязки на левом ухе. - Каждый человек на грешной земле рано или поздно смерть узрит, и нет почетней смерти, чем ей в лицо смотреть, - продекламировал Поттер, тряхнув головой, словно в подтверждение уместности этих слов. - Слишком хорошо для сортира, Старбак. Отец вешал в нашем домике для уединений труды теологов римской католической церкви. Он говорил, что только для этого они и годятся, но оскорбления пропали втуне. Я чуть было не обратился в эту веру, когда прочел лекции Ньюмана. Отец думал, что у меня запор, пока не разобрался, чем я там занимаюсь, после чего мы использовали газеты, как все остальные христиане, но отец всегда заботился о том, чтобы перед тем, как повесить бумагу на веревку, оттуда вырезали все цитаты из священного Писания.

Старбак засмеялся, а потом предупреждающие окрики смешанной группы солдат из Джорджии и Луизианы, лежащих слева, заставили его высунуться из-за трупа, по которому уже ползали мухи, откладывая яйца. Янки снова находились на кукурузном поле. Старбак еще их не видел, но разглядел три знамени, показавшиеся над побитой кукурузой, и оставалось всего несколько секунд до того, как в поле зрения появятся застрельщики северян. Он взвел курок и стал ждать. Флаги - два звездно-полосатых и одно знамя полка - были слева от него, а значит, эти атакующие остались ближе к дороге, вместо того, чтобы разойтись по всему кукурузному полю. До сих пор так и не показались застрельщики. Старбак услышал, как где-то в рядах янки играет оркестр, непрерывный треск снарядов, картечи и винтовок превратил мелодию в погребальный плач. Где же застрельщики северян, черт возьми? Теперь уже виднелись головы передних рядов атакующих, и Старбак внезапно понял, что нет никаких застрельщиков, только колонна выстроенных в боевой порядок войск безо всякой осторожности движется по открытому пространству. Может, они считали, что настоящее сражение идет в Западном лесу, где какофония снарядов и винтовок была самой громкой, но скоро янки узнают, что оборонительная линия мятежников на пастбище состоит не из одних мертвецов.

- Встать! - раздался голос среди выживших солдат из Джорджии.

- Встать! - подхватил крик Старбак, услышав, как эхом откликнулся Свинерд.

- Пли! - крикнул Старбак, и по обе стороны от него ободранные остатки шеренги мятежников встали среди окровавленных мертвецов, похожие на пугало на поле, и обрушили залп на тесный строй янки. Первый ряд атакующих рухнул, а потом остатки снёс снаряд, как врезавшийся в кегли шар.

Старбак забил в ствол пулю, протолкнув ее шомполом, выстрелил и перезарядил. Янки рассеялись, по-крабьи разбежавшись по кукурузному полю, чтобы ответить на огонь мятежников. За ними двигались новые синемундирники. Боже, подумал Старбак, неужели ублюдкам не будет конца? Шеренга мятежников разбилась на группы, поскольку солдаты инстинктивно держались вместе, но потом, когда стрельба янки стала жаркой, снова легли, чтобы сражаться, спрятавшись за мертвецами. Лежащие солдаты стреляли медленнее, чем стоя, и ослабление огня со стороны мятежников убедило офицеров северян приказать своим людям идти в атаку, но она тут же споткнулась, когда пушки мятежников открыли огонь шрапнелью - металлическими снарядами, которые взрывались в воздухе, рассыпаясь дождем ружейных пуль - и этот смертоносный ливень заставил янки залечь. Рота Траслоу стреляла по открытому флангу янки - свидетельство того, что северяне атакуют вдоль Восточного леса, но затем Старбак увидел, как по пастбищу зигзагами бежит Боб Декер, пригибаясь и явно кого-то высматривая.

- Боб! - крикнул Старбак, чтобы привлечь его внимание.

Декер побежал к Старбаку и упал рядом с ним.

- Я ищу Свинерда, сэр.

- Бог его знает, - Старбак приподнялся, чтобы выглянуть из-за скрывавшего его тела, и увидел, как знаменосец янки рухнул на колени в кукурузе. Он выстрелил и снова пригнулся.

- Траслоу говорит, что янки за лесом, сэр, - Декер указал на восток.

Старбак выругался. По сих пор тот открытый фланг был, по счастью, чист от янки, но если атакующие и правда появились с открытого пространства к востоку, то выжившим на пастбище мятежникам никак с ними не справиться. Янки пройдут по Восточному лесу, потом по пастбищу, а те северяне, что залегли на кукурузном поле, присоединятся к атаке.

- Найди Свинерда, - приказал он Декеру, - и скажи ему, что я пошел посмотреть.

Он побежал на восток. Мимо свистели пули, но стелившийся дым мешал янки прицелиться. Старбак увидел Поттера и крикнул ему, чтобы привел свою роту, а вскоре уже был в лесу. Он перепрыгнул через только что упавшую ветку, обогнул два трупа солдат Конфедерации и побежал вперед, пока не добрался до смоктаунской дороги. Там он остановился, пытаясь понять, удерживают ли еще лес за ней янки, но не заметил никакого движения, пересек проселочную дорогу и устремился дальше в лес. Раненый янки просил воды, но Старбак не обратил на него внимания. Он направился к краю леса, мимо выщербленных и расщепленных пулями стволов.

Старбак скрылся в тени на краю леса. К востоку, где местность понижалась к реке, он ничего не заметил, но на севере, где из-за деревьев выходила смоктаунская дорога, исчезая за аккуратно вспаханным холмом, были янки. Еще одна чертова орда янки. Они находились через два широких поля и пока не двигались. Старбак различил скачущих вдоль строя офицеров и свисающие в неподвижном воздухе знамена, он понял, что северяне готовятся к атаке. Между ними и центром позиции Ли остались только две съёжившиеся роты застрельщиков.

- Сегодня Господь нас испытывает, - сказал Свинерд при виде Старбака. Полковник присел на колено рядом с ним, рассматривая ожидающих янки. Поттер находился за его спиной с дюжиной солдат - остатками своей роты.

Старбак ощутил облегчение от того, что появился Свинерд.

- Что будем делать, сэр?

- Молиться? - пожал плечами тот. - Если переместим людей сюда, то откроем кукурузное поле, если оставим их там, то откроем эту дверь.

- Значит, будем молиться, - мрачно отозвался Старбак

- И пошлем за подкреплением, - добавил Свинерд. - Оставьте кого-нибудь за ними наблюдать, Нат, и дайте мне знать, когда они выдвинутся, - и он побежал через лес.

Старбак оставил сержанта Ротвела наблюдать за янки и повел Поттера с его людьми обратно через смоктаунскую дорогу в краю Восточного леса, откуда Траслоу обстреливал фланг северян на кукурузном поле.

- Чем занимаются сучьи дети? - спросил Траслоу, имея в виду тех янки, которые собрались на смоктаунской дороге.

- Строятся и слушают напутствия.

- Будем надеяться, что длинные, - Траслоу оторвал штанину с поврежденной ноги и перевязал рану бинтом, нарезанном из сорочки мертвеца. Он сплюнул струю табака, поднял винтовку и выстрелил. Траслоу целился в пушку, которая еще стояла на пригорке в кукурузном поле, чтобы канониры держались в укрытии и не могли поливать картечью ряды мятежников. Он перезарядил, выбрал мишень и повернулся направо прежде чем спустить курок. Там среди деревьев послышались выстрелы, и Траслоу крикнул солдатам, чтобы отходили. Через лес снова приближались янки.

Старбак увидел сквозь посеченную листву флаг. Он выстрелил в знаменосца и отступил вместе с ротой Траслоу.

- Ротвел! - крикнул он в лес, зная, что его не услышат, но понимая, что должен предупредить сержанта. - Ротвел! - он не хотел, чтобы сержант оказался отрезан в лесу, и пытался решить, нужно ли за ним сбегать.

Но потом на дальнем краю кукурузного поля разразился ад. 

***
 Генерал Макклелан промокнул губы салфеткой и стряхнул хлебные крошки с коленей. Он знал, что на него смотрят гражданские и сохранял суровое выражение лица, чтобы никто из зрителей не догадался о снедающей его тревоге.

Он рисковал попасть в ловушку. Макклелан нутром это чуял, хотя и не знал, какую форму может принять эта западня. Он был уверен, что армия Ли превосходит его войска по численности, Ли сражается в обороне, а это значит, что враг скрывает свои намерения. Где-то в полях готовилась к атаке большая группа мятежников, и Макклелан решил не допустить, чтобы его застали врасплох. Он будет держать людей в резерве, чтобы противостоять этой атаке. Он разочарует Ли и сохранит армию.

- Сэр? - у кресла Макклелана склонился адъютант. - Дэниел Уэбстер в беде, сэр.

- В беде? - удивился Макклелан. Дэниелом Уэбстером звали его коня.

- Штатские, сэр, выщипывают волосы из его хвоста на сувениры. Попросить их уйти, сэр? Вверх по холму?

- Тут ведь должна быть конюшня?

- Он на конюшне, сэр.

- Так закройте ее! - Макклелан не желал терять публику. Он предпочел бы получать удовольствие от их восхищенных взглядов. Вообще-то, снова вытянув ноги, он решил поболтать с этими людьми и заверить их, что всё будет хорошо. Не было нужды беспокоить штатских его опасениями или рассказывать им, что он послал телеграмму в Вашингтон со срочным требованием прислать в его армию всех имеющихся солдат. Конечно, эти солдаты не прибыли бы на поле битвы вовремя, чтобы успеть принять участие в сражении, но могли бы составить арьергард, который прикрывал бы отступление армии, если в результате ловкого хода Ли возникнет паника. Горячие головы в армии Макклелана, глупцы вроде полковника Торна, недоумевали, почему он не бросил людей через реку, чтобы атаковать врага с фланга, но эти глупцы не понимали, в какой опасности находится армия.

К колоннам, ожидавшим приказа переправиться через реку, присоединились новые люди. Проходя рядом с фермой Праев, одно подразделение запело "Тело Джона Брауна", и Макклелан бросил на солдат хмурый взгляд. Он ненавидел эту песню и пытался запретить ее исполнение. Макклелан был уверен, что в глупой авантюре Джона Брайна нечем восхищаться. Бога ради, ведь этот человек попытался устроить восстание рабов и полностью заслужил повешение, по мнению Макклелана. Генерал пытался не обращать внимания на мелодию, нагнувшись у подзорной трубы, чтобы понаблюдать за войсками на противоположной стороне реки, где они строились для новой атаки в укутанном дымом лесу.

- Это корпус Мэнсфилда? - спросил он адъютанта.

- Да, сэр.

- Прикажите им выступать!

Он разрешит Мэнсфилду атаковать и посмотрит, как пойдет дело. При наилучшем исходе они оттеснят людей Ли, а в худшем вызовут страшный ответный удар. Макклелан чуть не взмолился, чтобы этот ответный удар наконец-то случился, потому что тогда, по крайней мере, его страхи обретут твердую форму, и он узнает, с чем придется иметь дело. Но пока он атакует с севера и будет готов к тому ужасу, который наверняка его ожидает.

В трех милях, в рощице неподалеку от Шарпсберга, Роберт Ли уставился на карту. Он не изучал ее, вообще-то он едва ли понимал, на что смотрит. Бельведер Дилейни находился среди топчущихся рядом адъютантов. Дилейни нравился генералу, и Ли пригласил адвоката составить ему компанию. Хорошо иметь под рукой кого-то не столь почтительного, кто может развеселить вместо того, чтобы давать советы.

С возвышенности к северу от городка раздалось крещендо стрельбы. Ли знал, что через мгновение пороховой дым лавиной надвинется на небосклон, отметив то место, где так внезапно началась схватка.

- Вот оно, - тихо произнес он.

- Что? - спросил Дилейни.

- Люди Худа, Дилейни, практически последний наш резерв. Честно говоря, не могу даже назвать их резервом, - Ли безжалостно оголил войска на южном фланге сражения, чтобы защитить северный периметр, так что теперь позади тонкой полоски войск на краю реки у него не было ничего, чтобы противостоять фланговой атаке с юга.

- И что мы будем делать? - спросил Дилейни.

- Доверимся Макклелану, конечно же, - улыбнулся Ли, - и будем молиться, что Эмброуз Хилл прибудет вовремя.

Легкая дивизия выступила так, как никогда до сих пор. Она еще находилась к югу от Потомака и далеко от брода в Шепердстауне, но нескончаемый грохот огромных орудий был тем призывом, который заставлял их двигаться. Вдоль колонны скакали штабные офицеры, подгоняя солдат. Обычно войскам на марше каждый час давали десять минут отдыха, но не сегодня. Сегодня не могло быть и речи об отдыхе, нужно было идти. От сухой дороги поднималась пыль, забивая глотки солдатам, некоторые хромали на босых кровоточащих ногах, но никто не отстал. Если кто-то падал, то как мертвый, в полном истощении, но большинство мрачно продолжали идти. У них не осталось дыхания, чтобы петь, даже чтобы разговаривать, сил хватало только чтобы идти, идти и идти. Туда, где звучали пушки и становились всё выше завалы из мертвецов.

Глава тринадцатая

 Дивизия генерала Худа вырвалась из Восточного леса, ударив по флангу наступавших янки как приливная волна. Большинство солдат Худа были техасцами, но в его распоряжении имелись и батальоны из Алабамы, Джорджии, Миссисипи и Северной Каролины, все ветераны. Они намертво остановили продвижение янки по главной дороге и, выстроившись цепью на лугу, развернулись в сторону кукурузного поля на севере. Одного залпа оказалось достаточно, чтобы скосить ряды наступавших по кукурузному полю янки, а потом техасцы рванулись вперед с примкнутыми штыками, выкрикивая боевой клич мятежников. Небольшие группы янки оказали сопротивление и были уничтожены, но большинство обратилось в бегство. Атака северян выдохлась, контратака мятежников разрасталась, и оставшиеся в живых защитники старой оборонительной линии - побитые, истекающие кровью солдаты из Луизианы, Джорджии и Виргинии - устремились вперед вместе с солдатами Худа.

У Северного леса в бой вступила артиллерия янки. Она не могла пустить в ход картечь, поскольку местность была усеяна ранеными северянами, так что канониры укоротили запалы разрывных снарядов насколько осмелились и открыли огонь. Снаряды рвались на кукурузном поле, разбрасывая людей и добавляя новые клубы дыма к похожей на облако завесе над побитой кукурузой. Звук канонады достиг новой и ужасающей силы. Артиллеристы северян лихорадочно работали, стреляя из некоторых пушек "дуплетом", выбрасывая пару снарядов, которые разрывались спустя мгновение после выстрела. Орудиям у главной дороги не мешали раненые, и они обрушили свою картечь на продвигавшихся по дороге техасцев. Один из набитых пулями цилиндров прошил сорок футов изгороди и осыпал своими осколками роту мятежников. Из Северного леса появилась пехота северян, добавив залпового огня, и всё это время пушки мятежников забрасывали снаряды с длинными запалами над знаменами дивизии Худа, беспокоя артиллеристов северян.

У северной кромки кукурузного поля упорно сопротивлялись артиллеристы янки. Они пытались продолжить сражение, но находились в радиусе стрельбы техасских застрельщиков, и одно за другим орудия были брошены. Конфедераты еще рвались вперед, оставляя на кукурузном поле груды убитых и умирающих, пробиваясь сквозь ярость пуль и снарядов, словно могли отбросить янки за Хейгерстаун. Некоторые из офицеров пытались сдержать своих людей, зная, что продвинулись слишком далеко, но в шторме стали и свинца невозможно было расслышать ничей голос. Сражение превратилось в уличную драку, ярость против ярости, солдаты умирали на превратившемся в царство смерти кукурузном поле.

Полк миссисипцев преследовал разбитых янки до северной кромки переломанной кукурузы в уверенности, что добьет разбежавшиеся войска, но у изгороди поджидала пенсильванская пехота. Стрелки в синих мундирах залегли, положив дула ружей на нижний ярус изгороди. Стоящий человек ничего не смог бы рассмотреть в дыму, но на уровне земли поджидавшая пехота могла увидеть ноги атакующих.

Они выжидали. Ждали, пока мятежники не окажутся в тридцати шагах, и дали залп, прошивший ряды солдат Худа и одним резким ударом заставил мятежников замолчать. На один лишь миг, одно мгновение полного оцепенения, на поле битвы воцарилась тишина, словно над головами пронеслись крылья ангелов смерти, но затем ее нарушил скрежет шомполов в стволах, когда пенсильванцы поднялись, чтобы перезарядить оружие, а пушки северян с грохотом отскочили назад на лафетах, добавив еще больше крови к резне на кукурузном поле. Передние ряды конфедератов превратились в хаос извивающихся тел, крови и стонов. Солдат подхватил павший флаг Миссисипи и был застрелен. Второй солдат схватил знамя за бахрому и потащил его назад через кукурузу, когда пенсильванцы дали второй залп, с ужасающей силой вгрызшийся в плоть. Знамя опять пало, пробитое пулями. Третий солдат схватил флаг и высоко его поднял, а потом стал отходить от обстрела, пока не повалился наземь, с пулями в животе, паху и груди. Четвертый водрузил знамя на штык и отнес его назад, где остатки батальона наспех сформировали шеренгу, отвечая на выстрелыпенсильванцев. Пространство между двумя шеренгами выглядело шевелящейся массой грязи, вздымающимся и ползущим клубком гигантских слизней, которые безуспешно пытались найти укрытие. Это были раненые, отбрасывавшие в сторону мертвецов в попытке воссоединиться со своими соратниками по оружию.

Правый фланг атаки Худа ворвался в Восточный лес. Там, под защитой расщепленных пушками северян деревьев, техасцы налетели на янки, которые продвигались на юг. Люди сражались на расстоянии плевка. Время от времени обе стороны обменивались выстрелами, не желая отступать, но в то же время не в силах и продвинуться вперед, но постепенно мятежники взяли вверх, когда из долины подтянулись новые солдаты. Янки отступили, и это отступление подстегнула штыковая атака мятежников.

Старбак и его солдаты изнывали от усталости, ушибов, ран и жажды, но сражались в лесу с отчаянием людей, верящих, что одно последнее усилие избавит от врагов. Снова и снова янки наступали, и раз за разом их отбрасывали назад, и на сей раз оказалось, что лес можно полностью от них очистить. Одна группа северян превратила штабель дров в небольшой редут. Дула их винтовок выбрасывали над поленницей длинные языки пламени. Старбак стрелял из револьвера с убийственно близкого расстояния, и янки неожиданно оставили поленницу, когда стремительная атака вопящих техасцев ударила по ним справа. Небольшая черная собачонка осталась рядом со своим мертвым хозяином, бегая туда и сюда и жалобно лая на пробегающих мятежников. Старбак снял с плеча винтовку, остановился, чтобы ее перезарядить, и побежал в гущу сражения. Он подошел к извивающейся по лесу дороге и пригнулся на обочине, наблюдая, как янки бросились в стороны, спасаясь от атаки. Он выстрелил, увидел, как янки растянулся на растущей посреди дороги траве, и пересек проселочную дорогу. Сражение, похоже, начало затихать, когда янки устремились из леса, и, присев на небольшом выступе известняка, Старбак кропотливо перезарядил револьвер.

Через дорогу перебежал Люцифер, ведя на самодельном поводке из двух винтовочных ремней черную собачонку.

- Тебе не следует здесь находиться, - сказал Старбак, освободив для паренька место за выступом.

- Всегда хотел иметь собаку, - гордо произнес Люцифер. - Надо подобрать ему кличку.

- В лесу еще остались янки, - сказал Старбак, рычажком забивая заряд в ячейки револьвера.

- Одного я подстрелил, - заявил Люцифер.

- Чертов ты дурак, - ласково пожурил его Старбак. - Они сражаются за твою свободу.

Он забил заряд в последнюю ячейку и перевернул револьвер, чтобы насадить капсюли.

- Я бы и больше пристрелил, - продолжил Люцифер, - только оружие дало сбой, - он протянул Старбаку свой револьвер. Спусковой крючок едва держался.

- Ему нужна новая боевая пружина, - заключил Старбак, вернув оружие, - но тебе не следует сражаться. Черт, да эти ублюдки пытаются освободить тебя, а ты убиваешь бедных сучьих детей.

Люцифер не ответил. Он нахмурившись посмотрел на свое оружие и дернул спусковой крючок в надежде, что приведет в действие хоть какую-то часть механизма. Собачонка поскуливала, и он ее приласкал. Это был недавно отнятый от матери щенок с жесткой темной шерстью, приплюснутым носом и обрубленным хвостом.

- Эти сволочи тебя убьют, - предупредил его Старбак. - Вместе с твоей собакой.

- Значит, я умру, - дерзко ответил Люцифер. - И на небесах мы будет вашими хозяевами а вы - нашими рабами.

Старбак осклабился.

- Я не рассчитываю увидеть небеса.

- Но, может, ваш ад - это наш рай, - довольно заключил Люцифер. - Бес, - добавил он.

- Бес? - Удивился Старбак, - Бес дьявола?

- Щенок! Я назову его Бесом, - удовлетворенно пояснил Люцифер, потрепав Беса за уши. - Надо достать тебе мяса, Бес.

Обрубок хвоста неожиданно завилял, когда собака лизнула лицо Люциферу.

- Всегда хотел собаку, - повторил Люцифер.

- Тогда позаботься о нем, - сказал Старбак, - и о себе тоже.

- Меня не убить, - уверенно заявил Люцифер.

- Каждый из лежащих здесь трупов думал так же, - с ухмылкой заметил Старбак.

Люцифер покачал головой.

- Не убить, - настаивал он. - Я съел могилу янки.

- Что ты сделал?

- Я нашел могилу мертвого янки, - признался Люцифер, - и ждал до полуночи, а потом съел щепотку земли с могилы. Никому из янки теперь меня не убить. Этому меня научила мать.

В последних словах Старбаку послышалось нечто трогательное.

- Где твоя мать, Люцифер?

Мальчик пожал плечами.

- Она жива, - неохотно ответил он.

- Где она?

Мальчик мотнул головой и снова пожал плечами.

- Она жива, - он дергал за бесполезный крючок. - Но меня продали. Решили, что я чего-то да стою, - он дотронулся до своей кожи. - Я не сосем черный. Если бы я был действительно черным, меня ни за что бы не продали, но они думали, я смогу стать домашним рабом, - он пожал плечами. - Я сбежал.

- Так где твоя мать? - настаивал Старбак.

- Черт, ее уже наверняка продали. Хозяин никогда не оставлял тех негритянок, с которыми спал. Я не знаю, где она, - последние слова он произнес злобно, словно подчеркивая, что не желает больше говорить на эту тему.

- И твоя мать обучила тебя колдовству? - спросил Старбак.

- Это не колдовство, - возразил всё еще сердитый Люцифер. - Это способ остаться в живых. И он не для вас.

- Потому что я белый?

- Элис Уиттакер, - неожиданно сказал Люцифер, не глядя на Старбака. - Так ее зовут. Разве он не прелестный щенок?

- Прелестный, - согласился Старбак. Он размышлял, стоит ли продолжить расспросы, но подозревал, что Люфицер и так выложил больше, чем хотел. Старбак нагнулся и погладил Беса, который лизнул в ответ. - Замечательный, - повторил он, - как и ты, - Старбак вложил в кобуру заряженный револьвер и встал. В лесу еще слышалась периодическая стрельба, но он хотел посмотреть, что случилось с шеренгой войск, ожидавшей на смоктаунской дороге, и, велев Люциферу оставаться на месте, он начал осторожно пробираться среди деревьев. Нат ожидал увидеть удирающих янки, но эта часть леса оказалась почти пустой. Два мятежника прохромали мимо него к хирургам, а мертвый пенсильванский Олений хвост лежал, прислонившись к дереву, с застывшей на лице маской удивления, но в остальном лес был пуст.

Сержант Ротвел лежал у кромки леса, в том месте, где его оставил Старбак. На его спине расплылась кровь, и Старбака поначалу решил, что он умер, но потом увидел, как пошевелилась рука. Старбак подбежал к сержанту и осторожно перевернул его. Ротвел застонал. Его зубы стучали, лицо пожелтело, глаза были закрыты, а грудь в крови.

- Ротвел! - окликнул его Старбак.

- В спину, - сумел выговорить Ротвел, а затем он напрягся, и его тело содрогнулось в судороге. Из его рта снова вырвался вопль. - В спину, - повторил он, - но я не показывал спины. Мне нечего скрывать пред лицом Бога. Я не поворачивался спиной к врагу, - он отчаянно отрицал, что его рана выдавала малодушие. - О Иисусе, Боже правый, Иисусе, - простонал он. Он плакал от боли. - Боже, Иисусе.

- С тобой будет все в порядке, - утешил его Старбак.

Ротвел схватил Старбака за руку и с силой ее сжал. Его дыхание стало прерывистым, зубы опять застучали.

- Меня пристрелили, - сказал он.

- Я отнесу тебя к доктору. - Старбак оглянулся в поисках помощи. Примерно дюжина мятежников бежала по лесу на север, но оглушительные звуки сражения в кукурузном поле поглотили крики Старбака. Солдаты пробежали мимо.

- В спину, - прошептал Ротвел и внезапно вскрикнул, когда его тело пронзила боль. Крик перешел в жалобный стон. Он жадно глотал воздух, дыхание стало прерывистым. - Бекки, - простонал он, и слезы полились по покрытому грязью и потом лицу, - бедняжка Бекки.

- С Бекки всё будет хорошо, - бессильно проговорил Старбак, - как и с тобой, - свободной рукой он смахнул слезы.

Тело Ротвела свела судорога, а по его лицу полились слезы.

- Больно, - сказал он, - больно. - Он был крепким мужчиной, но теперь рыдал как дитя, каждый вздох давался ему всё трудней. - О, Бекки, - напоследок пробормотал он таким слабым голосом, что Старбак едва его расслышал. Ротвел еще был жив, его пальцы сжимали руку Старбака. - Помолитесь, - попросил он и опять застонал.

Старбак начал "Отче наш", но прежде чем дошел до слов "Наступит царствие Твое", сержант умер. Его живот задрожал от судороги, и внезапно изо рта хлынула кровь, стекая по обеим щекам. Он дернул головой и медленно завалился назад.

Старбак выпустил пальцы мертвеца. Его трясло, он был потрясен ужасным концом Ротвела, и когда Нат поднял голову, чтобы посмотреть на поля, где выстроились янки, то не смог ничего разглядеть из-за стоявших в глазах слез. Он вытер слезы и увидел, что янки еще ожидают с дальнего края двух больших полей. Другие северяне отступали к этим войскам под пулями мятежников. Сейчас Восточный лес очистили от янки, но только не кукурузное поле, потому что Старбак по-прежнему слышал ожесточенную трескотню винтовок и грохот артиллерии у дальней кромки леса.

Он поднялся и закинул винтовку за плечо. Настало время разобраться с беспорядком, найти выживших из батальона и доложить Свинерду. Он пошел через лес, обратно к смоктаунской дороге. Перед ним пошатываясь и со стонами появился янки - оглушенный, с кровавой маской на лице, сквозь которую белели глаза с застывшим в них ужасом. Двух пленников подгонял острием штыка небольшого роста солдат с щетинистой бородой и гладкоствольным ружьем. С пояса мятежника свисали две белки, убитые осколками снаряда.

- Ужин! - весело крикнул он Старбаку, вновь погнав своих пленников вперед. Там, где шли самые ожесточенные схватки, грудами лежали раненые и убитые, и везде висела похожая на осенний туман дымовая завеса. С деревьев разрывами снарядов сорвало столько листвы, что земля между стволами зеленела, как газон в парке. После печальной смерти Ротвела Старбака неожиданно охватила усталость и отчаяние, и он прислонился к исцарапанному пулями стволу. Пот капельками струился по его лицу.

Он рылся в ранце, надеясь найти среди множества оставшихся патронов сигару, когда среди дальних деревьев показалась знакомая фигура. В поле зрения находилось много мятежников, большинство обыскивали мертвых в надежде на добычу и боеприпасы, но было нечто особенно подозрительное в этой тучной фигуре, с тщательной осторожностью пробиравшейся среди деревьев, которая неожиданно что-то заметила и метнулась в сторону, присев на колени.

Тамлин. Чертов Тамлин. Старбак оттолкнулся от дерева и последовал за здоровяком. Тамлин в очередной оглянулся по сторонам, но не увидел ничего тревожного. Он сдирал с трупа янки синий китель, и так увлекся стягиванием рукавов со скрюченных рук мертвеца, что не замечал приближения Старбака, пока теплое дуло винтовки не уткнулось ему в затылок. Тогда он встревоженно вскочил.

- Так и тянет на мундиры, Билли? - спросил Старбак.

- Мундиры? - пролепетал Блайз, отпрянув назад, к стволу вяза.

- Сегодня на вас новый китель. Не так мал, как прежний, - Старбак закинул на плечо винтовку и потрогал кровавое пятно на груди Тамлина. - Подстрелили, да, Билли?

- Ничего серьезного, - ответил Блайз. Он утер пот с лица, ухмыльнувшись Старбаку.

Старбак не ответил на улыбку.

- Так где же вас носило, Билли?

Тамлин пожал плечами.

- Наведался к доктору, - заявил он.

- Он вас подлатал?

- Вроде того.

Старбак хмуро посмотрел на кровавое пятно на сером кителе.

- Жутко выглядит, Билли. Просто кошмарно. От такого попадания в грудь можно и помереть.

Блайз выжал из себя, как он надеялся, бравую улыбку.

- Я пережил.

- Вы уверены? - спросил Старбак и ткнул пальцем в кровавую прореху, достаточно сильно, чтобы прижать здоровяка к стволу дерева. Блайз моргнул от удара, но не повел себя как человек, которого стукнули по свежей ране. - Я слышал, вы прятались на кладбище, Билли, - сказал Старбак.

- Нет, - неубедительно протянул Блайз.

- Ублюдок, - вскричал Старбак, охваченный приступом гнева, - трусливый кусок дерьма, - он вновь ударил Тамлина по кровавой прорехе, и в этот раз тот даже не вздрогнул. - Это не рана, Билли. Это даже не ваш китель.

Блайз промолчал, и Старбак почувствовал острый приступ ненависти к человеку, не исполняющему свой долг.

- На Джоне Брауне был сюртук, когда его вешали? - спросил он.

Блайз облизнул губы и огляделся по сторонам, но пути к отступлению не было.

- На Джоне Брауне? - смешался он.

- Вы видели, как его вешали, так ведь?

- Конечно, видел, - подтвердил Блайз.

- С вашей шлюхой, да? Она выглянула из окна, а вы над ней, так?

Блайз нервно кивнул.

- Вроде того.

- Так расскажите мне об этом, Билли, - потребовал Старбак.

Блайз вновь облизнул пересохшие губы. Он гадал, не сошел ли Старбак с ума, но решил, что стоит уступить глупцу с таким напряженным и мрачным выражением лица. - Я же говорил, - ответил Блайз, - мы видели, как его вздернули перед отелем Вейджера.

- В Харперс-Ферри? - спросил Старбак.

Блайз кивнул.

- Видел своими глазами, - он вздрогнул, когда над головой сквозь ветви с треском пролетел снаряд и разорвался где-то вдалеке. Сверху посыпались обрывки листьев.

Старбак не дрогнул, когда над головой просвистел снаряд.

- Джона Брауна повесили в Чарльзтауне, - сказал он, - а это на приличном расстоянии от отеля Вейджера, Билли, - он выхватил револьвер. - Какую еще ложь вы наплели, Билли?

Блайз промолчал, мельком взглянув на револьвер.

Старбак отвел курок.

- Снимайте китель, Билли.

- Я....

- Снимайте! - рявкнул Старбак, приставив дуло револьвера к пухлой щеке Блайза.

Блайз торопливо отстегнул ремень, бросил его и снял позаимствованный китель. На его сорочке было лишь небольшое пятнышко крови, просочившейся сквозь подкладку.

- Бросайте китель, Билли, - приказал Старбак, наведя мушку револьвера Адамса на пухлое тело. - Вы не достойны его носить. Вы не мужчина, Билли Тамлин, вы трус. Бросайте китель.

Блайз бросил мундир, и Старбак отвел револьвер, опустив курок на предохранительный взвод. Блайз облегченно вздохнул, но Старбак тут же смазал Блайза по физиономии тяжелым стволом револьвера, разбив тому правую скулу.

- Вот теперь вы и в самом деле ранены, Билли, - ухмыльнулся Старбак. - А теперь проваливайте с глаз долой. Проваливайте!

Блайз наклонился, чтобы подобрать револьвер, но Старбак наступил на ремень.

- Безоружным? - спросил Блайз.

- Убирайся! - заорал Старбак и смотрел, как здоровяк уходил, спотыкаясь.

Старбак подобрал револьвер и пошел в обратном направлении.

- Люцифер! - он увидел, как мальчишка ведет свою новую собаку. - Вот! Твой новый револьвер, - он передал мальчику пояс Тамлина. - А теперь дуй отсюда, пока тебя янки не пристрелили.

Старбак заметил Траслоу, призывавшего солдат прекратить грабить мертвецов и подтянуться к кромке леса, а потом услышал нечто похуже. Бой барабанов и крики. Он повернулся и побежал назад, к тому месту, где лежало тело Ротвела. И выругался.

Потому что янки опять наступали. 

***
 Билли Блайз всхлипывал, прокладывая путь на север среди деревьев. Он хныкал не из-за пореза на лице, а из-за стыда, потому что Старбак его унизил. Он представлял себе изощренные способы мести, но сперва нужно было пережить ужас сражения и вернуться в родные пенаты, на Север.

Он нашел тело, с которого снимал мундир, и убедившись, что Старбака поблизости нет, стащил китель. Он поискал револьвер, но тот пропал. Выругавшись, Блайз подобрал лежащий около вяза серый китель. Прижав его к телу, Блайз дотронулся до кармана панталон, убедившись, что его драгоценный патент офицера Соединенных Штатов в целости и сохранности, и продолжил путь на север. Мимо пробегали солдаты, направлявшиеся к восточной кромке леса, где он наполнился новыми звуками винтовочных залпов. Солдаты не обращали внимания на Билли Блайза, принимая его за очередного раненого.

Он зашел так далеко на север, насколько осмелился, где обнаружил искомое. Блайз нашел штабель дров, а за ним три тела янки, еще теплые, и все мертвы. Блайз нагнулся, скинул серый мундир и нацепил синий, а затем скорчился рядом с поленницей и навалил трупы сверху. Он знал, что янки вновь атакуют, и на сей раз, как он решил, мятежникам не выстоять. Блайз полагал, что сражение меняет курс и настало время измениться и ему. Снаряд с треском пролетел в деревьях над головой, заставив Блайза вздрогнуть, но в конце концов он глубоко зарылся в опавшую листву возле поленницы, сверху его защищали теплые тела. Блайз лежал неподвижно, чувствуя, как кровь мертвеца растекается по его спине. Он хотел бы отплатить Старбаку за удар по лицу, но полагал, что тот не доживет до расплаты. Блайз надеялся, что смерть Старбака будет мучительной, и эта мысль утешала его, пока он ждал спасения под телами мертвецов.

Билли Блайз выжил. 

***
 Бельведер Дилейни старался быть полезным. Ли отбыл на господствующие высоты, но не пригласил Дилейни сопровождать его, и адвокат отправился на поиски своего слуги Джорджа, подумывая, что настало время им двоим приготовиться к тактичному отступлению. Дилейни нашел Джорджа, таскавшим бадьи с водой для раненых, которые ожидали хирургов в саду, в доме с северной стороны деревни.

Этим людям посчастливилось попасть в число раненых, которых забрали с поля битвы в сравнительный покой в тыл мятежников. Большинство стало жертвами снарядов янки, так как солдаты с пулевыми ранениями слишком продвинулись вперед, чтобы их могли отвезли назад немногочисленные санитарные повозки, и тем солдатам придется страдать весь день не сходя с места, а эти получат лучший уход, который могла предоставить армия конфедератов. Тяжело раненые и вовсе не получат ухода, потому что усилия хирургов приберегались для тех, у кого оставались шансы на выживание. Оставалось совсем мало эфира, и лишь немногие счастливчики получили анестезию, прежде чем пилы и ножи отхватывали сломанные ноги, большинству давали лишь глоток бренди, кожаный кляп, чтобы вцепиться зубами, и наказывали вести себя молодцом, не шуметь и не дрыгаться. Санитары прижимали их к столу, пока хирург в пропитанном кровью переднике вгрызался в истерзанную плоть.

Первым побуждением Дилейни было скрыться от этого ужаса, но затем неодолимый порыв жалости принудил остаться. Он разносил солдатам чашки с водой и придерживал головы, пока они пили. Один солдат забился в агонии и укусил край чашки так сильно, что фарфор вдребезги разлетелся. Дилейни держал за руку другого, пока тот умирал, вытирал пот со лба офицера с забинтованными глазами, который больше никогда не сможет видеть. Раненым помогали шесть или семь женщин из деревни, и одна из них, передвигаясь по саду среди крови, блевотины и зловония, вызывающе носила небольшой звездно-полосатый флажок янки, приколотый к переднику. Джордж сидел на корточках рядом с сержантом из Южной Каролины и пытался остановить кровь, толчками выходившую из наспех перебинтованной раны на поясе. Солдат умирал и требовал заверений, что сражение, а вместе с ним и война будут выиграны, и Джордж бесконечно повторял в утешение, что мятежники наступают, и победа неминуема.

- Хвала Господу, - произнес сержант и умер.

Один солдат попросил Дилейни разыскать дагерротип своей жены на дне патронташа. Дилейни высыпал патроны, и под ними лежал драгоценный прямоугольник из меди, обернутый в кусок ситца. У женщины была тяжелая челюсть и мрачное выражение глаз, но лишь один взгляд на ее лицо принес умирающему умиротворение.

- Вы напишете ей, сэр? - спросил он Дилейни.

- Напишу.

- Доркас Бриджес, - сказал солдат, - Дерборн-стрит в Мобиле. Скажите, что я никогда не переставал ее любить. Вы запишете это, сэр?

- Вы поправитесь, - пытался приободрить его Дилейни.

- Со мной все будет отлично, сэр. Прежде чем закончится этот день, сэр, я буду со своим Господином и Спасителем, но Доркас, теперь ей придется управляться без меня. Вы напишете ей, сэр?

- Напишу, - у Дилейни с собой был огрызок карандаша, и он тщательно записал адрес Доркас на обрывке газеты.

Дилейни собрал дюжину других имен и адресов и пообещал всем им написать. Он и напишет, и в каждом письме будет говориться об одном: что их мужья или сыновья умерли спокойно и смертью храбрых. Вот только правда заключалась в том, что все они умерли в страшных мучениях. Счастливцы потеряли сознание, а тех, кому не посчастливилось, боль терзала до последнего вздоха. В задней части дома, где находился огород, росла груда ампутированных конечностей. Ребенок, держа палец во рту, смотрел на нее, вытаращив глаза.

А в это время на возвышенности не переставая громыхали орудия. 

***
 Старбак обнаружил остатки роты Поттера, чудесным образом еще державшиеся вместе. Они находились неподалеку от тела Ротвела, выстроившись цепью на краю Восточного леса и стреляя по марширующим на юг янки. В шеренге мятежников стояла пестрая компания оборванцев. Тут были солдаты из Джорджии, Техаса, Виргинии, Алабамы, и почти все потеряли связь со своими офицерами и просто присоединились к ближайшей шеренге мятежников, продолжая сражаться. Звуки в лесу оглушали. Янки подтянули свежие орудия, которые лупили картечью по лесу, тут были и застрельщики северян, прятавшиеся на вспаханных полях за выходами известняка, и всё это время сражение на кукурузном поле набирало свою прежнюю ярость.

Янки наступали, построив роты колоннами и превратив себя в заманчивую мишень для стрелков мятежников.

- Вот бы нам пушку, - прокричал Поттер Старбаку и спустил курок. Траслоу мрачно и неторопливо стрелял, каждая пуля влетала в кучу синих мундиров, упорно идущую вперед, хотя чем больше приближалась атака, тем больше неразберихи возникало в ее передних рядах. Среди деревьев появился полковник Мейтленд, с пьяными воплями размахивая саблей, призывая убивать свиней. С юга через лес прибежал Свинерд и встал на колено рядом со Старбаком у опушки. Он подождал, пока Старбак выстрелит.

- Они опять в лесу, - прокричал Свинерд, указывая на север.

- Сколько их?

- Тысячи!

- Дерьмо, - выругался Старбака и засыпал в ствол порох, сплюнул пулю, схватил шомпол и яростно загнал его в ствол. Его правая рука устала, и плечо нестерпимо ныло от отдачи винтовки. - Кто их сдерживает? - спросил он Свинерда.

- Никто.

- Хрень Господня, - опять чертыхнулся Старбак. Он подождал, пока рассеялся дым, и прямо перед собой увидел верхом на лошади офицера янки. У него была седая борода и вышитый позументом мундир, и он отчаянно кричал на шагавших северян, шарахавшихся от стрельбы из леса. Старбак задумался, а не генерал ли это, и прицелился в заманчивую мишень. По крайней мере с дюжину мятежников заметили офицера, раздался треск выстрелов, а когда пороховой дым рассеялся, осталась лишь лошадь без всадника.

Стрельба на кукурузном поле достигла нового пика. Свинерд похлопал Старбака по плечу.

- Оглянитесь, что творится, Нат. Я не хочу, чтобы нас тут окружили.

Старбак побежал через лес. Над ним жужжали пули и со свистом прошивала листья картечь, вызывая непрерывный ливень листвы. В глубине леса было пусто, никого кроме мертвых и раненых, но ближе к западной кромке опять появились мятежники. Они стреляли по единственному полку янки, похоже, ринувшемуся в одиночную атаку через побитое кукурузное поле. Янки выглядели сбитыми с толку и брошенными, так как другие батальоны не поддержали их наступление, и теперь, окруженные мятежниками, они сбились в плотную кучу, которая напрашивалась на суровое наказание со стороны мятежников. Один из синемундирников размахивал знаменем Нью-Йорка, пытаясь ободрить своих собратьев, но затем прямо над флагом с треском разлетелась в дыму шрапнель, и знамя тут же упало. Янки начали отступать, и воодушевленные небольшой победой конфедераты опять рванули вперед, к кукурузному полю. Старбаку показалось, что каждый мятежник в Мэриленде перешел в наступление в одной последней и отчаянной попытке удержать позицию. Солдаты выбегали из Восточного леса, вливаясь в шеренгу, которая грузно мчалась к кукурузному полю. Там был капитан Пил вместе выжившими из батальона Старбака, и Нат побежал к ним. Земля на кукурузном поле покрылась буграми из-за побитой кукурузы и обилия пуль от картечи и шрапнели, усеявших землю. Завеса дыма на поле поднялась почти до уровня груди, как повсюду стояли лужи крови, валялись изодранные останки людей и осколки снарядов, над ними роились мухи..

Шеренги мятежников наступали по кукурузному полю, но на северном краю их остановили ряды поджидавших янки, чей сокрушительный залп обрушился на наступающих южан. Пушки выплевывали картечь, батальоны вели залповый огонь, но мятежников охватило безумие сражения, и они упрямо вели ответный огонь по янки вместо того, чтобы отступить под градом вражеского огня. Старбак сгреб в сумке последние патроны и прислушался: над головой с жутким свистом проносилась картечь, смахивая поваленную кукурузу, и глухо шлепали пули, попадая в цель. Некоторые солдаты приседали на колено, кто-то - лежал на земле, вглядываясь в сгущающийся дым.

Казалось, сражение длится бесконечно, но Старбак, пересчитывая боеприпасы, понимал, что прошла всего пара минут. Хоть сам он этого и не слышал, но охвативший его ужас вызывал из его груди жалобные стоны, похожие на причитания. По обе стороны от него падали солдаты, каждую секунду он ожидал, как его оглушит попавшая в тело пуля. Но он по-прежнему стоял на месте, заряжал и стрелял, пытаясь отсечь вопли, выстрелы и пушечные залпы, напевая неизменную мелодию. Оглушенный хаосом сражения, он действовал медленно, тщательно продумывая каждое свое движение. Сгоревший порох забивал нарезы ствола, с трудом позволяя шомполу забивать пулю. Старбак заткнул шомпол за пояс, чтобы было легче вытаскивать его, но шомпол постоянно падал в кукурузу, и, каждый раз, наклоняясь и поднимая его, Старбак хотел лечь и больше не вставать. Старбак готов был оказаться где угодно, лишь бы подальше от этого царства смерти. Он в очередной раз заряжал, когда увидел одного из своих солдат, скрючившегося на земле и с трудом дышащего. Еще один солдат с перебитой ногой на локтях пытался выползти с поля, с каждым движением оставляя позади кровавый след. Барабан янки валялся там же, простреленный пулями. Кое-где тлела кукуруза, подожженная пыжами. Офицер из Джорджии стоял на коленях, прижимая руки к паху, тяжело дыша, и уставился на кровь, стекающую на бедрам. Он поднял голову и перехватил взгляд Старбака:

- Пристрели меня, - попросил он, - ради всего святого, пристрели меня, парень.

С северного края Восточного леса раздался еще один залп.

И шеренги мятежников дрогнули.

Они сражались с рассвета, но теперь, под угрозой новой атаки янки, их оборона рассыпалась. Сначала побежал один батальон, его паника передалась соседним подразделениям - и вдруг вся бригада понеслась прочь. Сперва Старбак не понял, что вызвало панику. Он услышал мощный залп справа от себя, услышал крики и радостные вопли с лесной опушки, но упорно продолжал заряжать винтовку, пока офицер из Джорджии умолял о смерти, но неожиданно солдат неподалеку предупреждающе вскрикнул, и Старбак увидел бегущих сквозь дым янки. Он подхватил шомпол и побежал вместе с остальными. Кто-то из северян вырвался вперед, перерезав путь Старбаку. Нат выпустил шомпол и, выхватив из-за пояса револьвер, выстрелил по синим мундирам. Сержант-южанин, перехватив винтовку за ствол, опустил тяжелый приклад на голову северянина. Старбак услышал звук удара как раз в то мгновение, когда бородатый янки ринулся на него со штыком. Старбак отступил в сторону, пропустив клинок мимо, уткнул ствол револьвера в живот врага и нажал на спусковой крючок. Но оружие не выстрелило. Закричав в отчаянии, он взмахнул неуклюжей винтовкой, и ее разбитый пулей приклад обрушился янки в висок. До Старбака донеслась вонь вражеского мундира, дыхание, смешанное с запахом табаком. Его противник споткнулся, и Старбак, дав ему напоследок хорошего пинка, побежал дальше. Он спотыкался о стебли кукурузы, тела и осколки картечи. За спиной он слышал вопли радости, впереди - крики паники. В любую секунду он ожидал получить пулю и ради скорости бросил винтовку.

Атака янки докатилась до Восточного леса, и в результате еще больше мятежников присоединилось к отступлению. Пушки северян на хейгестаунской дороге подстегивали беглецов всё новыми залпами картечи. Мятежники повалили со двора сожженной фермы, оставили кладбище, они бежали к лесу на западе, таким образом оставив поле битвы за янки. То тут, то там медленно, не ломая строя и стреляя на ходу, отступали группы людей, но большая часть пехоты в сером просто бежала, замедляя бег, лишь когда осознала, что погони нет. Северяне были сбиты с толку так же, как и мятежники, и хотя некоторые подобно гончим рвались вперед, большинство остановилось на кукурузном поле, чтобы перезарядить винтовки и дать залп по быстро исчезающему противнику. Старбак заметил нескольких солдат из Легиона Фалконера и присоединился к ним. Он подобрал у убитого техасца винтовку Спрингфилда и проверил, работает ли она. Группа Желтоногих по-прежнему была с ним, и у смоктаунской дороги он увидел Люцифера с Бесом, шагавших на запад вместе с ротой Поттера. Он присоединился к ним, потом пересек грязное месиво хейгерстаунской дороги, добравшись до леса.

Полковник Свинерд выкрикивал свое имя, пытаясь стянуть бригаду. К нему присоединилась группа солдат, в растерянности толпившаяся среди деревьев к северу от церкви данкеров. Позади них осталась полоска лугов, теперь превратившаяся в подступы к аду, поле битвы было усеяно трупами и пропиталось кровью - окутанное дымом кладбище непогребенных тел, по которому батальоны янки беспорядочно преследовали убегающих мятежников. Разрывы снарядов вспахивали луг, разбрасывая мертвецов и подгоняя последних конфедератов к Западному лесу.

Некоторые из запаниковавших мятежников не остановились и в Западном лесу, а продолжили бежать по полям за ним. Отрядили кавалерию, чтобы собрать их и отправить обратно в Западный лес, где офицеры и сержанты выкрикивали номера подразделений. То тут, то там формировались остатки рот, и потрепанные батальоны собирались под своими порванными и потертыми знаменами. Другие офицеры не стали присоединяться к своим батальонам, а просто сбивали солдат во временные роты у кромки леса, приказывая им открывать огонь по преследующему врагу. На хейгерстаунской дороге перевернулась повозка, оттуда рассыпались ящики с боеприпасами для артиллерийских расчетов, которые в спешке развертывали перед лесом. Упряжку фургона накрыл вражеский снаряд, и лошади жалобно ржали, их кровь густо лилась по глубоким колеям дороги. Пространство перед батареями мятежников наконец освободилось от беглецов, и канониры открыли огонь картечью, добавив смерти к той армии мертвецов, что уже лежала под дымовой пеленой.

На мгновение показалось, что пушки сдержат наступление северян, но затем из окутывавшего местность к востоку от батарей дыма появились шеренги в синих мундирах. Канониры отчаянно пытались развернуть пушки, чтобы встретить новую угрозу, но затем хлесткий залп обрушил град пуль минье, с лязгом застучавший по дулам пушек, расщепивший колеса пушек и бросивший наземь канониров. Воспользовавшись затишьем, пока пехота перезаряжала винтовки, выжившие командиры расчетов привели конные упряжки и оттащили орудия обратно в лес. Раздались радостные вопли янки, и батальон рванулся вперед на пустынную местность, где трава была примята и выжжена залпами орудий. Им никто не противостоял, и большое подразделение пенсильванцев заняло позиции в Западном лесу. Они захватили переполненную ранеными церковь данкеров, и там остановились, так как лес вокруг был полон оставшихся в живых мятежников, продолжавших обстрел. Командир пенсильванцев отправил адъютантов с просьбой о подкреплении и боеприпасах. На помощь пенсильванцам подошла часть артиллерии северян, но артиллеристы сняли орудия с передков слишком близко от леса и снайперы мятежников срезали их огнем. Орудия откатились назад, одно тащила пехота, потому что всех тягловых лошадей пристрелили. Брошенный фургон охватило пламя, и один за другим взлетели на воздух ящики со снарядами, изрыгнув в раскаленное небо серые облака дыма.

Разъяренный генерал Джексон носился по лесу, приказывая солдатам построиться поротно и найти свои батальоны, развернуться и сражаться. Джексон понимал, что назрел момент для прорыва. Если одно подразделение северян, даже одна бригада, усилит позицию пенсильванцев у церкви данкеров и поведет атаку прямо через лес, то усталые солдаты в сером сломаются. Победа останется за янки, а армия конфедератов превратится в толпу, отступающую к узкому броду, и к зиме улицы Ричмонда наводнят напыщенные янки. Генерал Ли, предвидя подобную опасность, выстраивал линию орудий на перекрестке к западу от леса, так что если одержавшие верх янки прорвутся сквозь лес, их встретит смертоносный шквал огня, который по крайней мере замедлит преследование и даст людям Ли время построиться для отступления с боем к Потомаку.

Но янки были измотаны не меньше мятежников. Стремительность прорыва северян разбросала их подразделения по всему полю. Вся местность к востоку от хейгерстаунсокй дороги и к северу от церкви данкеров была в руках янки, некоторые подразделения северян пересекали дорогу, стремясь найти сомнительное укрытие у края Западного леса, но необходимых подкреплений нигде не было видно. К югу от поля битвы орудия мятежников молотили побитую землю снарядами, а пехота южан стреляла из леса, и преследование остановилось, когда янки, как и мятежники, пытались навести порядок в этой неразберихе.

Паника в рядах мятежников в Западном лесу улеглась. Солдаты пересчитали патроны, и некоторые тревожно оглядывались назад, в попытке найти путь к отступлению из этого кровавого побоища, но как только стрельба северян затихла, мятежники начали перестраиваться. Одну за другой сформировали роты, устранили бреши в цепи и пополнили запас патронов.

- Я позаимствовал у Хаксалла часы, - полковник Свинерд присоединился к Старбаку. - Бедняга, на небесах они ему не понадобятся, но я отошлю их его жене.

- Он мертв? - спросил Старбак.

Свинерд кивнул, а потом встряхнул часы и поднес их к уху.

- Кажется, работают, - с сомнением протянул он и посмотрел на циферблат. - Почти девять, - произнес Свинерд, и Старбак мгновенно нахмурился, пытаясь понять, почему не темнеет. - Утра, Нат, - мягко сказал Свинерд. - Утра.

День только занимался. 

***
 Янки прошли Восточный лес и вышли на кукурузное поле. Одного из солдат при виде поля вывернуло. Вонь стояла похуже, чем на бойне. Лежали разорванные на ошметки люди, повсюду кровь и развороченные кишки. Из дымовой пелены глядели неподвижные глаза, рты были разинуты и кишели мухами. Мятежники и янки лежали вповалку. Раненые звали на помощь, некоторые плакали, а кое-кто просил себя прикончить милосердным выстрелом в голову. Немного, до боли немного, санитаров принялись за работу. Потрясенный этим кошмаром капеллан упал на колени, слезы лились на раскрытую Библию. Кое-кто рыскал посреди этого ужаса в поисках добычи, прихватив щипцы, чтобы вырывать золотые зубы, и ножи - отсекать пальцы с обручальными кольцами или просто унять сетования жертвы. Артиллерийская батарея остановилась у края поля, возницы не желали провозить тяжелые орудия по телам, но офицер прикрикнул, проклиная за брезгливость, и они щелкнули кнутами, протащив орудия по телам. Кровь потемнела. Из луж полились кровавые ручейки. Солнце поднималось, и над рекой исчезли последние остатки тумана, усиливалась удушливая жара.

Мистер Крёгер, вызвавшийся провести янки через брод Снейвли фермер, настоял на том, чтобы сначала заехать на ферму. Коров следовало подоить, но когда пришли приказы от Макклелана с требованием с боем форсировать реку, никто и не подумал поторопить фермера. Войска янки, отряженные пересечь мост вниз по течению, выглядывали из своих укрытий, недоумевая, как во имя милосердного Господа, они должны были пересечь несколько сотен ярдов по открытой местности, а затем толпой влететь на мост лишь в двенадцать футов шириной, и всё это время под обстрелом из окопов мятежниками, которые поджидали их на другом берегу.

Свежие и усиленные войска северян пересекли реку вброд к северу от нижнего моста. Их переправе ничто не препятствовало, и свежие войска начали долгое восхождение на плато, на подмогу тем янки, что выбили мятежников из Восточного леса и с кукурузного поля. По холму карабкались тринадцать тысяч человек, с музыкой и развевавшимися знаменами, всё ближе и ближе подбираясь к зловонию поля смерти, поджидавшему их у вершины холма. Длинные шеренги наступающих солдат каждый раз останавливались и распадались при приближении к ограде, но, пройдя ее, вновь смыкались и продолжали марш. Вновь прибывшим потребуется определенное время, чтобы достичь вершины, но как только они туда доберутся, то должны будут выяснить, в каком месте атаковать, и это в то время, когда мятежники отчаянно восстанавливали северную часть своей армии, так что на некоторое время на плато воцарилась зловещая тишина. Время от времени постреливала пушка или трещала винтовка, но обе стороны приберегали дыхание.

По крайней мере один человек пережил сражение и больше не будет в нем драться. Билли Блайз подождал, пока затихли звуки выстрелов, и еще довольно долго после того, как первая возбужденная волна штурмовавших янки пронеслась мимо его убежища, и лишь тогда избавился от груза скрывавших его мертвецов. Лес был полон пытливых янки, но никто не обратил внимания на Билли Блайза в болтающемся на нем синем мундире. Он шел нетвердой походкой, чтобы изобразить одного из множества раненых, ожидающих помощи под покровом деревьев.

Он нашел мертвого офицера мятежников возле гнилого ствола и забрал его ремень с револьвером Уитни в кобуре. Затем, еще шатаясь, прошел на восток, к смоктаунской дороге, где скопление повозок месило грязную колею и траву на обочине. Фургоны подвозили боеприпасы для пушек, а санитарные повозки подбирали раненых. Один из фургонов вез умирающего генерала Мэнсфилда, которого подстрелили, когда он сидя верхом пытался повести своих людей в Восточный лес.

- Можете идти? - окликнул Блайза сержант.

Блайз что-то невнятно пробормотал и еще убедительней зашатался.

- Давай парень, забирайся! - сержант помог тяжелому Блайзу взобраться на дно пустой повозки для боеприпасов, катившей на север к Смоктауну, прежде чем пересечь реку у верхнего моста.

Блайз лежал на повозке, глядя в небо. Он улыбался. Кейтон Ротвел, один из тех двух людей, что поклялись его убить, мертв, застрелен в спину самим Билли Блайзом, и Блайз посеял достаточно раздора, чтобы быть полностью уверенным в том, что еще до заката устранят Старбака. Он хохотнул, восхищенный собственной сообразительностью. Черт побери, подумал он, лишь немногие могли сравниться с Билли Блайзом в умении строить козни. Он коснулся своего патента и с трудом присел. Офицер пенсильванских Оленьих хвостов, раненный в ногу, присел рядом и протянул сигару.

- Дьявол, - выругался пенсильванец.

- Жизнь - сладкая штучка, - протянул Блайз.

Пенсильванца покоробил акцент Блайза.

- Вы что, чертов мятежник?

- Майор вашей армии, капитан, - Блайз повысил себя в звании, отпраздновав таким образом собственное спасение. - Я никогда не изменял своей стране, и тем более не из-за кучки каких-то черномазых, - он взял предложенную пенсильванцем сигару. - Дьявол, - продолжил он, - я могу понять драчку из-за земли или женщин, но из-за ниггеров? - Блайз покачал головой. - Просто в голове не укладывается.

Капитан прислонился спиной к борту повозки.

- Иисусе, - прошептал он, еще дрожа после сражения на кукурузном поле.

- Восславим имя Его, - подхватил Блайз, - славься имя Твое.

Потому что Билли Блайз был в безопасности. 

***
 Капитан Деннисон тоже спасся. Он был в Западном лесу, где обнаружил сержанта Кейза. Оба находились ярдах в двадцати от остатков батальона Старбака и растворились в беспорядочной толпе дезорганизованных и потерявших командира солдат.

- Капитан Тамлин этого не сделал, - нервно сказал Деннисон, - по крайней мере, я не видел. А Картрайт мертв. Как и Дэн Липпинкотт.

- Значит, батальон ваш, - отозвался Кейз и после паузы добавил: - Или будет, когда умрет Старбак.

Деннисон вздрогнул. Он был напуган до полусмерти отступлением по открытой местности, когда вокруг свистели пули, раздавались насмешки янки и взрывались снаряды.

- Ваш, - повторил Кейз, - и вы обещали вернуть мне роту. Как капитану.

- Да, - подтвердил Деннисон.

Кейз подтолкнул винтовку в руки Деннисона.

- Хорошо стреляет, - сказал он. - И заряжена.

Деннисон уставился на оружие, словно никогда не видел ничего подобного.

- Свинерд может не подтвердить мое назначение, - заметил он помолчав.

- Черт возьми, капитан, нужно пользоваться возможностью, - ответил Кейз и отвел курок трофейной винтовки Шарпса, чтобы проверить, на месте ли патрон. Он был на месте. Это значило, что осталось всего три патрона, после чего винтовка станет бесполезной. Деннисон взглянул на Старбака и неуверенно приставил винтовку к плечу, но Кейз опустил ее.

- Не сейчас, капитан, - презрительно буркнул он. - Подождите, пока снова придут янки. Пока станет достаточно шумно.

Деннисон кивнул.

- Вы тоже выстрелите? - спросил он, нуждаясь в поддержке.

- В голову, - подтвердил Кейз. - А вы цельтесь по корпусу, - он похлопал Деннисона по спине, чтобы показать нервному капитану, куда целиться. - Один из нас прикончит ублюдка. А теперь ждите.

Кейза не обманула снисходительность Старбака. Он решил, что сволочь-янки его опасается и попытался подкупить Кейза, вернув ему лычки, но Роберт Кейз был не их тех, кто так дешево спускает обиды. Старбак его унизил, и Кейз жаждал мести. А еще он хотел получить повышение. Сержант рассудил, что через месяц будет командовать Желтоногими и тогда с Божьей помощью сколотит из этих мерзавцев дисциплинированное подразделение. Возможно, он изменит их название, например, на Виргинские стрелки, а потом заставит ублюдков идти в бой, как будто они вышагивают на параде в Олдершоте[108].

После чего оба пригнулись, пережидая, когда на поле битвы закончится эта странная тишина.

Янки ударили в первый раз, и этот молот смял ряды мятежников на севере поля битвы. Теперь вторая атака медленно надвигалась вверх по склону со стороны реки, а третья, скрытая в лощинах и лесах за Антиетэмом, ожидала приказа, чтобы переправиться через тихоструящийся поток и отрезать мятежникам путь к отступлению.

На противоположном берегу Потомака продвигающаяся Легкая дивизия услышала, что пушки внезапно замолчали. Вспотевшие солдаты беспокойно переглядывались, гадая, означает ли эта тишина, что сражение уже проиграно.

- Продолжайте идти! - крикнул штабной офицер. - Продолжайте идти!

Они прошли уже многие мили и пересекли глубокую и широкую реку, но продолжали двигаться в зловещую тишину и к погребальному дыму, плывущему по небу над полем мертвецов.

Глава четырнадцатая

 - Семьдесят девять человек, сэр, - доложил Старбак Свинерду.

- В Легионе осталось сто четыре, - печально сообщил Свинерд. - А из людей бедняги Хаксалла и роты не составишь. В Шестьдесят пятом осталось сто два, - он сложил лист бумаги, на котором были подведены итоги. - Кто-нибудь еще объявится - некоторые прячутся, некоторые в бегах.

Бригада Свинерда похудела настолько, что ее можно было выстроить на поляне в Западном лесу размером в пол-акра. Янки, засевшие в церкви данкеров, находились не далее чем в двух сотнях шагов, но ни у кого не осталось боеприпасов, так что противники вели себя осторожно. Время от времени один из окруживших пенсильванцев застрельщиков конфедератов стрелял, но ответная пуля прилетала редко.

- Одному Богу ведомо, сколько человек погибло, - с горечью произнес Старбак.

- Но ваши люди стояли и сражались, Нат, - заметил Свинерд, - а это гораздо больше, чем удалось сделать штрафному батальону при Манассасе.

- Некоторые стояли и сражались, сэр, - возразил Старбак, подумав о Деннисоне. Он не видел капитана, и ему было плевать, увидит ли снова. Если повезет, подумал Старбак, Деннисон мертв или взят в плен, да и Тамлин тоже.

- Вы хорошо дрались, - настаивал Свинерд. Он смотрел, как на ведущей к поляне проселочной дороге остановился фургон с боеприпасами. Винтовочные патроны предназначались для бригады - знак того, что сражение для нее сегодня еще не закончилось.

- Я ничего не сделал, сэр, - откликнулся Старбак, - разве что гонялся за своими солдатами.

Почти с самого начала сражение превратилось в неразбериху. Солдаты теряли свои роты и дрались с кем придется, и лишь немногие офицеры сохранили контроль над своими ротами. Оборона мятежников состояла просто из солдат, которые стояли и сражались, иногда не получая приказов, но всегда преисполненные гордости и решимости, пока в конце концов их не уничтожила атака за атакой.

- Заговоренный, - язвительно произнес Свинерд.

- Сэр? - удивился Старбак, но потом заметил, что Свинерд смотрит на подполковника Мейтленда, который вышагивал вдоль съёжившихся рядов Легиона. Мейтленд бессмысленно ухмылялся и щедро сыпал комплиментами, однако с некоторым трудом держался на ногах. Солдаты посмеивались при виде пьяного командующего.

- Он пьян, так ведь? - спросил Свинерд.

- Трезвее, чем был, - ответил Старбак. - Гораздо.

Свинерд поморщился.

- Я наблюдал за ним на кукурузном поле. Он расхаживал под обстрелом, словно по саду Эдема, и я решил, что он, должно быть, храбрец, каких мало. Но полагаю, он отнюдь не храбрец. Наверняка вылакал всё спиртное, которое конфисковал.

- Мне тоже так кажется.

- Прошлой ночью, - продолжал Свинерд, - он рассказывал мне, как боится не исполнить свой долг. Мне это понравилось. Бедняга. Я и не понял, как он на самом деле перепуган.

- Если Старина Джек увидит, как он напуган сейчас, - сухо заметил Старбак, - то ему повезет, если сохранит звание, - он кивнул налево, где в сторону бригады Свинерда вдоль заново построенной шеренги скакал Джексон.

- Полковник Мейтленд! - крикнул Свинерд зычным сержантским голосом. - Смирно!

Мейтленд, пораженный таким категоричным приказом, застыл по стойке смирно. Он стоял лицом к солдатам, так что только они могли увидеть удивленное выражение его лица. Джексон с адъютантами остановил лошадей за спиной пьяного полковника и ничего не заметил. Генерал подъехал поближе к Свинерду.

- Ну? - коротко спросил он.

- Они могут драться, сэр, - ответил Свинерд, предположив, что означает этот вопрос. Он повернулся и указал на испещренную пулями стену церкви данкеров, которую можно было разглядеть сквозь листву. - Янки там, сэр.

- Ненадолго, - заявил Джексон. Он медленно поднял в воздух левую руку, пока разворачивался, чтобы оглядеть людей Свинерда. - Бригада? - спросил он. - Или батальон?

- Бригада, сэр.

Джексон кивнул и поскакал вдоль шеренги истощенных людей, которым, как он знал, вскоре снова предстоит сражаться.

- Троекратное ура Старине Джеку! - внезапно всполошился Мейтленд, и Легион прокричал три воодушевляющих слова, которые Джексон подчеркнуто проигнорировал, пришпорив коня в сторону следующей бригады.

- Что будете делать с Мейтлендом, сэр? - спросил Старбак.

- Делать? - казалось, Свинерда удивил вопрос. - Ничего, естественно. Он выполняет свой долг, Нат. Он не сбежал. Когда сражение закончится, я с ним переговорю и намекну, что ему лучше найти себе место в Военном департаменте. Но по меньшей мере он сможет заявить, что участвовал в сражении при Шарпсберге. Его гордость не пострадает.

- А если он не уйдет?

- О, он уйдет, - мрачно заявил Свинерд, - поверьте мне, Нат, уйдет. А как только он уйдет, я поставлю ваших ребят в Легион и отдам его вам.

- Благодарю вас, сэр.

Свинерд взглянул Старбаку через плечо и мотнул бородой, показав тем самым, что кто-то требует внимания майора. Старбак обернулся и к своему удивлению увидел капитана Деннисона, который официальным тоном доложил о прибытии.

- Где, черт возьми, вы были? - огрызнулся Старбак.

Деннисон взглянул на Свинерда и пожал плечами.

- Где мне было приказано, сэр. На кладбище.

- Увиливая от сражения? - рявкнул Старбак.

- Сэр! - запротестовал Деннисон. - Капитан Тамлин приказал нам двигаться туда, сэр. Сказал, что застрельщики янки напали на наших раненых. Вот мы туда и пошли, сэр. И дрались с ними, сэр, - он похлопал по почерневшему дулу винтовки, которая висела у него за плечом. - Пристрелили нескольких, сэр.

- Тамлин приказал вам идти туда?

- Да, сэр.

- Вот сукин сын, - выругался Старбак. - А где Тамлин, мать его?

- Не знаю, сэр. Нам встать в строй, сэр? - невинно спросил Деннисон. Вместе с Деннисоном была дюжина солдат первой роты, и ни один не выглядел усталым, напряженным или испуганным, как остальные выжившие Желтоногие.

- Становитесь, - велел Старбак. - И капитан.

- Сэр?

- Я вернул Кейзу звание.

- Он мне сказал, сэр.

Старбак смотрел, как Деннисон присоединяется к остаткам своей роты. Там был и сержант Кейз, к его серой шляпе по-прежнему был приколот олений хвост, и на секунду Старбак задумался о пуле в спине Кейтона Ротвела. Но потом отмел подозрения. По лесу бродило достаточно янки, которые могли быть ответственны за эту смерть. Если кто и был в ней виноват, подумал Старбак, так это он сам, потому что не оставил присматривать за краем леса двоих.

- И что это было? - поинтересовался Свинерд, когда Деннисон встал в строй.

- Бог знает, сэр. Либо он лжет, либо Тамлин нарушил мой приказ. Но этот мерзавец, - кивнул он в сторону Деннисона, - в прошлом был не слишком со мной вежлив, так что черт его знает, с чего вдруг стал сейчас.

- Сражение, Нат, - заметил Свинерд. - Оно меняет людей.

На востоке протрубил горн. Старбак повернулся и вгляделся сквозь листву в сторону кошмарного поля, где полегло столько солдат. До сих пор он дрался с врагом, который появлялся с севера, но поражение мятежников на кукурузном поле означало, что теперь им придется развернуться на восток. Снова зазвучал горн.

- Ублюдки опять надвигаются, - сказал Старбак.

- Тогда давайте подготовимся, - официальным тоном отозвался Свинерд.

Потому что сражение еще не было ни проиграно, ни выиграно, а янки снова приближались. 

***
 Первая дивизия подкреплений армии Союза появилась из-за реки в четком порядке, но когда она добралась до плато, никто не объяснил, куда двигаться. Один генерал янки погиб, а другой был тяжело ранен, так что никто не мог сказать вновь прибывшим войскам, где атаковать. Их собственный генерал увидел, где стелится самый густой дым, и указал туда саблей.

- Вперед! Туда! Марш!

Со стороны реки взбиралась вторая дивизия янки, но генерал не стал ее дожидаться. Он выстроил своих людей в три длинные шеренги, одна за другой, и послал их через Восточный лес. Добравшись до деревьев, они перестроились и пошли через кукурузное поле, где кричали раненые, призывая их остановиться и помочь.

Атакующая дивизия прекрасно бы выглядела, вышагивая подобным образом на параде, но на поле битвы сомкнутые ряды служили приглашением для усталых канониров мятежников, ожидающих за главной дорогой. Пушки открыли огонь. Шрапнель серым облаком разрывалась над головами атакующих, а ядра стегали шеренги, одного было достаточно, чтобы убить или ранить дюжину солдат. Янки напирали, смыкая ряды после падения каждого тела и оставляя за собой новый след из мертвецов и раненых.

Пенсильванцы вокруг церкви данкеров услышали орудийную канонаду и молились, чтобы кто-нибудь пришел им на помощь. Они широким клином вонзились в центр армии мятежников, но теперь остались почти без боеприпасов. Полковник пенсильванцев послал за подмогой, но никто не пришел. Застрельщики исследовали лес вокруг церкви в поисках войск северян, которые могли там скрываться, но поблизости не оказалось никого, кто пришел бы на помощь, и одного за другим пенсильванских застрельщиков перебили или ранили снайперы мятежников. Полковник северян оглядывался в надежде на подкрепление, а пикеты докладывали о топоте двигающихся по окружающему лесу войск.

Это были войска мятежников. Те, которые в этот день еще остались свежими и не нюхавшими крови. На заре они охраняли мосты и броды в нижнем течении реки, но атака янки так и не последовала, и теперь в отчаянии Ли оголил оборону на юге, задействовав всех имеющихся солдат. Они шли через Шарпсберг и вверх по холму, а оттуда Джексон направлял их к церкви данкеров.

По лесу прокатился эхом боевой клич мятежников. По стене церкви застучали пули, с глухим звуком вонзаясь в древесину и отскакивая от камня. некоторое время пенсильванцы сопротивлялись смыкающемуся кольцу, но они были окружены и в меньшинстве, так что в конце концов сломались. Они побежали, бросив раненых, пересекли главную дорогу и не останавливались, пока не оказались вне пределов досягаемости винтовок конфедератов.

Мятежники их не преследовали. Джексон избавился от пенсильванцев и теперь развернул людей на север, где войска янки прошли как на параде через кукурузное поле и в северную часть Западного леса. Атакующая дивизия несла тяжелые потери от пушек мятежников, но выжило достаточно солдат, чтобы добраться до леса и смести со своего пути канониров мятежников. Группа застрельщиков-конфедератов ускользнула, и внезапно над Западным лесом взвился звездно- полосатый флаг.

- Вперед! - кричал офицер, зная, что у солдат возникло искушение остаться под защитой посеченных пулями стволов. - Вперед!

Три шеренги маршировали на запад, словно собирались дойти так до Потомака, но на опушке их появление поприветствовали орудия, которые Ли разместил за лесом. Там лежало еще одно кукурузное поле, заполненное снайперами мятежников, скрытыми в высоких стеблях, и они поливали солдат в синем огнем. Янки остановились, чтобы перестроиться, потому что в лесу ряды смешались.

Три впечатляющие шеренги теперь шли в беспорядке, хотя и продолжали двигаться на запад, словно их генерал считал целью похода добраться до далекого Потомака. На самом деле враг находился на юге, где Джексон собрал всех, кого смог найти, и вел их через лес к незащищенному флангу янки. Пушки скрывали топот наступающих войск. С западного холма стреляли пушки мятежников, а орудия северян отвечали с возвышенности у хейгерстаунской дороги, но потом, заглушив даже грохот артиллерии, воздух расколол мощный треск ружейной пальбы, так что содрогнулись небеса.

Вторая дивизия подкреплений янки взобралась на берег реки. Предполагалось, что она должна последовать за первой, что оказалась отрезанной в Западном лесу, но вторая дивизия отстала и теперь, достигнув плато, солдаты не видели никаких признаков подразделений, которым они должны были прийти на подмогу. Некоторое время они просто выжидали, офицеры пытались найти нужное направление в этой неразберихе, но потом, не получив приказов, направили дивизию на юго-восток, в сторону манящего белого шпиля церкви в Шарпсберге, который сиял над лесом. Несколько мгновений янки продвигались по полю незамеченными и беспрепятственно, но их путь проходил в сторону проселочной дороги, которая была кошмаром для любого атакующего. За многие годы тяжелые крестьянские повозки разбили поверхность, и поскольку дорога шла вниз, к открытому пространству, дожди вымывали камни, так что год за годом, поколение за поколением, дорога становилась все ниже поверхности полей, и теперь стоящий на ней человек не мог ничего разглядеть за крутыми обочинами. Янки этого не знали, но они безмятежно двигались по залитому солнцем пастбищу в сторону природного бруствера, за которым засели мятежники. Эти войска конфедератов обороняли центр позиции Ли, и за всё утро не сделали ни единого выстрела, но теперь, наконец, выставили дула винтовок из-за высокой травы, что росла за изгородью у обочины дороги, и прицелились в ничего не подозревающих янки. Они позволили янки подойти совсем близко и нажали на спусковые крючки.

Старбак услышал, как из заглубленной дороги прогремел первый смертоносный залп. Этот звук подсказал ему, что сражение расширяется, поскольку через реку переправились новые янки, но эта схватка по-прежнему шла в северной части поля, где пять тысяч янки готовились продолжить атаку в западном направлении, не зная, что на их открытый правый фланг движется Джексон.

Бригада Свинерда выдвинулась справа, выступив из-за деревьев в том месте, где лес сужался, чтобы пересечь небольшое пастбище. Хейгерстаунская дорога находилась справа от Старбака, а за ней лежало пастбище, на котором мятежники противостояли атаке с кукурузного поля. Луг был заполнено телам, наваленными рядами, словно линии прибоя, показывая, где шли схватки. Многие тела висели на изгороди, эти солдаты погибли, пытаясь перебраться через нее, чтобы сбежать от атаки северян. Люди Старбака шли мимо этого ужаса молча. Они устали и потеряли способность чувствовать, слишком устали, чтобы даже просто взглянуть на то место, где они так долго сражались. Артиллерийская батарея янки стояла на дальней стороне пастбища, вне пределов досягаемости пули из винтовки. Орудия стреляли на юг, а каждый залп сопровождался потоком огня и дыма, который пушка выплевывала на пятьдесят ярдов, этот дым вливался в еще стелившийся в неподвижном воздухе туман. Канониры, похоже, не заметили мятежников за дорогой или у них имелись более заманчивые мишени на юге. Старбак смотрел, как канониры отпрыгивают от массивного орудия, когда оно откатывается от каждого выстрела. Словно они ведут собственное сражение, подумал он.

Канониры были единственными живыми янки в поле зрения, и Старбаку показалось странным, что столько людей могли полностью раствориться на таком маленьком клочке земли. Грохот сражения был ужасающим, но здесь, где еще несколько часов назад погибли тысячи, казалось, не осталось ни единой живой души.

А потом, как раз пока Старбак удивлялся пустому ландшафту, из леса всего в пятидесяти ярдах от бригады проскакал офицер-янки. Это был юноша с бородой и прямой спиной, держащий в руке длинную сияющую саблю. Он осадил лошадь, чтобы рассмотреть находящихся вдалеке канониров, а потом какое-то чутье заставило его повернуть голову направо, и он разинул рот, когда увидел приближающихся мятежников. Юноша обернулся, чтобы прокричать в сторону леса предупреждение, но потом, до того как поднять тревогу, снова обратил взор на конфедератов, словно хотел убедиться, что они не плод его воображения.

- Пристрелите его кто-нибудь, сделайте милость, - печально призвал Свинерд.

Янки осознал опасность и вонзил в бока лошади шпоры, снова дернув за поводья. Лошадь развернулась и прыгнула в лес до того, как кто-нибудь из мятежников успел взять эту заманчивую мишень на мушку. Старбак услышал, как изумленный янки выкрикивает предупреждения, а потом этот крик потонул в боевом кличе мятежников, который, в свою очередь, поглотил разорвавший воздух залп винтовок и людские вопли.

- Штыки! - приказал Свинерд. - Быстро, ребята!

Бригада вытащила длинные клинки из ножен и закрепила их на почерневших дулах винтовок. Солдаты ускорили темп ходьбы. Теперь полковник Свинерд шел впереди с саблей в руках, и Старбак почувствовал, как усталость отступила, а ее место заняло внезапное и неожиданное радостное возбуждение.

- Пли! - крикнул Свинерд.

Появились янки. Группы людей в беспорядке высыпали из леса, но бригада Свинерда атаковала их с фланга.

- Пли! - снова прокричал полковник. Из винтовок вырвалось пламя, а потом штыки двинулись вперед. - Не давайте им стоять на месте, ребята! - ревел Свинерд. - Заставьте их бежать, ребята!

У янки не было шансов. Их атаковали с открытого фланга, и три боевые шеренги распались. Ближайшим к месту атаки солдатам не хватало пространства, чтобы развернуться лицом к мятежникам, этих несчастных оттесняли мстительные конфедераты, а более удачливые смешались с батальонами, идущими сзади, пытавшимися развернуть роты на девяносто градусов. Этому неповоротливому маневру препятствовали деревья и снаряды мятежников, отрывающие высокие ветви и осыпающие возникшую сумятицу листьями и шрапнелью. Янки в северной части леса находились в наилучшем положении, и некоторые батальоны смогли развернуться, но полки мешали друг другу, офицеры выкрикивали противоречивые приказы, бегущие наталкивались на нервных, пытающихся построиться солдат, и отовсюду доносилось зловещее гиканье мятежников. В панике некоторые подразделения северян открыли огонь по своим. В грохоте невозможно было расслышать приказы, и атака мятежников накатывалась, как наводнение, находя в разрушающейся дамбе самое слабое место. Некоторые подразделения северян вступили в схватку, но одного за другим обороняющихся обошли с фланга и вынудили присоединиться к отступлению. Некоторое время батальоны в северной части леса сопротивлялись атаке, но наконец и их обошли с фланга, и вся дивизия обратилась в паническое бегство, устремившись под защиту Северного леса.

Мятежники преследовали их по открытому пространству, и теперь батареи янки у хейгестаунской дороги тоже вступили в схватку, их шрапнель разрывалась над рядами в сером. Застрельщики янки укрылись за стогами и фермерскими строениями и поливали ряды мятежников огнем, а из Восточного леса, который совсем недавно казался обезлюдевшим, появились новые батареи пушек северян, приняв на себя фланговую атаку мятежников и обстреливая их снарядами с опасно короткими запалами.

Старбак встал на колено у обрамляющей дорогу сломанной изгороди. Его батальон, едва ли выглядевший крупнее роты, растянулся вдоль дороги, укрывшись от артиллерии северян, стрелявшей с другой стороны кукурузного поля. Старбак в ужасе глядел на вытоптанную кукурузу, где лежали в кучах тела. В некоторых местах еще стояли прямые стебли, но основная часть поля выглядела словно кладбище, изрытое стадом огромных кабанов. Правда, некоторые тела принадлежали живым, и время от времени, когда ненадолго стихала стрельба, из кукурузы доносились слабые вопли о помощи.

Пушки янки резко прекратили стрельбу. Старбак нахмурился, пытаясь понять причину. Некоторые солдаты беспокойно бросали на него взгляды, когда он осторожно встал и взобрался на хлипкий отрезок уцелевшей изгородь. Поначалу он разглядел лишь облако порохового дыма, такое густое, что сквозь него солнце казалось серебряным долларом, а потом чуть ниже дыма Старбак заметил то, чего боялся. Там из Восточного леса продвигалась шеренга янки, чтобы обойти мятежников с фланга.

- Обратно в лес! - крикнул Старбак. - Стройтесь там!

Он подумал, что это сражение превратилось в бесконечный кошмар. Оно текло по плато, как расплавленная лава, и этот поток мотал его несчастный батальон от одного несчастья к другому. Старбак остановился на полпути через маленькое пастбище, отделяющее Восточный лет от дороги, чтобы срезать патронташ мертвого янки, и последовал за остальными.

- Снимите штыки, - приказал он. - Нам нужно будет просто перестрелять мерзавцев.

Он уже собрался послать кого-нибудь к Свинерду, чтобы поделиться новостями, но внезапно нужда в этом отпала из-за прибывших к опушке мятежников, которые присоединили свои винтовки к похудевшему батальону Старбака.

Янки шли навстречу смерти. Они пересекли кукурузное поле, наступая на тела, и двинулись в сторону дороги, изгороди вдоль которой были переломаны, а добравшись до нее, янки оказались в радиусе стрельбы для поджидавших в тени винтовок.

- Не стрелять! - призвал Старбак, когда янки добрались до сломанной изгороди на дальней стороне дороги. Северян оказалось не так много, как он поначалу опасался. Он подумал, что кукурузное поле пересекает целая бригада, но теперь увидел лишь два звездно-полосатых флага и пару знамен штатов, безжизненно свисающих в неподвижном воздухе. То была пара позабытых батальонов, брошенных в кошмар.

- Не стрелять, - сказал он, - пусть подойдут поближе.

Четкие ряды двух батальонов янки сбились в беспорядке, когда солдатам пришлось перешагивать через мертвецов и умирающих в кукурузе и через остатки первой изгороди, а потом Старбак отдал приказ стрелять. Залп оглушил янки, отбросил их назад, к новой приливной отметине из мертвецов и умирающих. Задние ряды выдвинулись вперед и выстрелили в поднявшийся от винтовок мятежников дым, но янки стреляли в тень, а перед мятежниками стояли мишени во плоти и крови. Старбак взвел курок, громко вскрикнув от боли, когда приклад винтовки стукнул по превратившемуся в сплошной синяк правому плечу. С такого расстояния невозможно было промахнуться, янки стояли меньше чем в сотне ярдов, и пули мятежников входили в истончающиеся ряды, рикошетили от прикладов, отбрасывали тела назад и разбрызгивали фонтаны крови, но враг каким-то образом сохранял позицию, пытаясь отстреливаться.

Сержант Кейз находился на правом фланге шеренги Старбака, хотя теперь в янки стреляло так много подразделений, что сложно было судить, где заканчивается один батальон и начинается другой. Сержант подался назад от линии стрелков. Он ни разу не выстрелил, приберегая три пули для собственных целей, но теперь пробивал себе путь на север, пока не увидел стоящего у дерева Старбака. Кейз нырнул в кусты, поднял голову и наблюдал, как стреляет Старбак. Кейз увидел, как тот опустил винтовку, чтобы перезарядить, огляделся, убедившись, что его никто не видит, поднял винтовку Шарпса и прицелился Старбаку в голову. Ему нужно было торопиться. Прицел он установил точно на мишень, потому что находился так к ней близко, что тяжелая полудюймовая пуля во время этого короткого полета не отклонится от траектории даже на собственную ширину. Он навел мушку на голову Старбака, выровнял ее с целиком и спустил курок. Когда Кейз выбирался из куста и направился обратно к шеренге, его скрыло облако дыма.

Старбак опустил голову, чтобы выплюнуть в дуло пулю. Мимо его щеки просвистела пуля, вонзившись в ближайшее дерево с силой топора. Волосы засыпали кусочки коры. Он обругал янки, поднял оружие, взвел курок, прицелился и выстрелил. Знаменосец северян резко дернулся, когда пуля угодила ему в плечо, и пока он падал, флаг затрепетал в дыму. Другой солдат подхватил знамя, и его тоже немедленно сразила пуля, отбросив назад через сломанную изгородь. Наконец, янки стали отступать от безжалостного обстрела. Они делали это с неохотой, держа строй, пока шагали обратно, и ни один не показал врагу спину.

Мятежники не стали их преследовать. Они стреляли по отступающим янки, пока оба батальона не исчезли в висящим над кукурузным полем дыму. Два батальона ушли так же таинственно, как и появились, оставив свою дань этому дню в виде ряда тел у посеченной пулями изгороди на обочине дороги. После того как янки ушли, на некоторое время настало затишье, а потом снова посыпались снаряды, треща высоко в ветвях, обрушивая на головы ливень из листьев и веток и рассеивая по лесу металлические осколки.

Штабной офицер приказал бригаде Свинерда построиться в лесу. Свинерд лично отправился к мрачному генералу Джексону. Полковник кивнул и побежал обратно к своим.

- Янки снова в церкви, - мрачно объяснил он.

Бригада побрела через лес на юг. Солдаты слишком устали, чтобы разговаривать, их рты слишком пересохли даже для ругательств, они шли туда, где их ожидали янки - чтобы убивать и быть убитыми.

Еще даже не закончилось утро. 

***
 Полковник Торн мрачно наблюдал, как генерал Макклелан пытается разобраться в поступающих из-за реки донесениях. Один пыльный гонец говорил только о поражении, об орде мятежников, уничтожившей войска генерала Самнера в дальнем лесу, а другие адъютанты привезли срочные требования подкреплений, чтобы завершить удачную атаку. Макклелан встречал всех курьеров с одинаково суровым выражением лица, под которым научился прятать неуверенность.

Новый Наполеон прилагал все усилия, чтобы понять ход сражения со своей обзорной точки у реки. На заре это казалось простым - его люди снова и снова шли в атаку, пока в конце концов не вытеснили мятежников из ближайшего леса, но за последний час всё смешалось. Как разгорающийся лесной пожар, сражение охватило две мили полей, из одного места приходили хорошие новости, а из другого ужасные, а смысла не было ни в тех, ни в других. Макклелан по-прежнему опасался ловкого хода Ли, который разрушит армию Севера, и придерживал резервы, хотя сейчас потный и покрытый пылью посыльный умолял его направить всех имеющихся людей на подмогу генералу Грину, который отбил церковь данкеров и удерживал ее, сопротивляясь контратаке. Макклелан, по правде говоря, не совсем точно знал, где находится церковь данкеров. Посыльный генерала Грина обещал, что успешная атака разделит армию мятежников надвое, но Макклелан в этом сомневался. Он знал, что корпус генерала Самнера находится в отчаянном положении к северу от церкви, а к югу по пустым полям проносился вихрь снарядов. Этот огонь обрушивался на каждую новую бригаду, которая пересекала реку.

- Скажите генералу, что он получит поддержку, - обещал Макклелан и быстро позабыл об обещании, попытавшись выяснить, что происходит далеко на юге, где генерал Бернсайд должен был переправиться через реку и выступить к единственной дороге, по которой будут отступать мятежники.

Но до того, как генерал Бернсайд смог бы перерезать дорогу к отступлению, ему пришлось бы сначала пересечь каменный мост шириной в двенадцать футов, охраняемый снайперами мятежников, отлично окопавшимися на крутом западном берегу, и люди генерала Бернсайда полегли целыми группами, пытаясь штурмовать переправу. Снова и снова они устремлялись на мост, но снова и снова пули мятежников превращали первые ряды в дрожащие груды окровавленных тел, лежащих под палящим солнцем, моля о помощи или воде - хоть как-нибудь облегчить их страдания.

- Генерал Бернсайд не смог перевести своих людей через Рорбахский мост, - признался посыльный генералу Макклелану. - Его слишком хорошо обороняют, сэр.

- Почему же этот глупец не воспользовался бродом! - возмутился Макклелан.

Но никто точно не знал, где находится брод, а от карты не было толку. Макклелан в отчаянии повернулся к Торну.

- Ступайте же, покажите им! И поспешите!

По крайней мере, так он избавился от Торна, чей недобрый взгляд беспокоил генерала всё утро.

- Велите им поторопиться! - прокричал он вслед полковнику и развернулся в сторону полей по ту сторону реки, где сражение приобрело такую необъяснимую ярость. Прибыло донесение о том, что продвижение сдерживают окопавшиеся войска, но Макклелан не был даже уверен, что его армия штурмует это скрытое препятствие. Он ничего подобного не приказывал. Он хотел ударить с севера и, смяв фланг врага, напасть на мятежников с юга, а потом довершить славную победу в центре, но каким-то образом армия северян оказалась втянутой в центр задолго до того, как сокрушила фланги врага. И не просто втянутой, но, судя по клубившемуся над полями белому дыму, в центре шла самая жестокая схватка.

Жестокая, потому что мятежники находились на заглубленной в полях дороге, и с ее бровки превратили поле с только что посеянной озимой пшеницей в поле мертвецов. Тысячи солдат смешались в беспорядке, перебравшись через реку, и шли в сторону этой бойни, бригада за бригадой, пока огонь мятежников рвал их ряды. Один батальон северян потерпел поражение еще даже до того, как увидел мятежников, не говоря уже о том, чтобы успеть дотянуться до винтовок, потому что пока он маршировал мимо разбросанных фермерских строений, снаряд мятежников разорвался в рядах солдат, и оттуда как из улья вылетели пули, словно рассерженные насекомые впиваясь в ближайшие цели. Солдаты разбежались в полном беспорядке, пока всё новые снаряды слепо приземлялись на паникующую толпу. Вступили в сражение пушки северян, метая снаряды над головой собственной пехоты в мятежников у дороги, а из-за реки тяжелые орудия Паррота стреляли по тылу мятежников, чтобы разрушить фургоны, которые подвозили защитникам дороги боеприпасы.

Время близилось к обеду. На кухне фермы Праев повара готовили для генерала легкие холодные закуски, пока телеграфисты посылали сообщения в Вашингтон.

"Мы ведем самое ожесточенное сражение этой войны, - сообщал Макклелан, - может, и в истории. До сих пор всё идет хорошо, но мы деремся с превосходящими силами. Срочно присылайте войска".

Двадцать тысяч человек в резерве Макклелана, которые принесли бы победу, пошли он их через реку к церкви данкеров, играли на лугу в "подковки". Некоторые писали письма, некоторые спали. Для них это был сонный жаркий день вдалеке от крови и вони солдат, которые дрались и умирали по ту сторону реки.

А в это время на юге, еще далеко на юге, Легкая дивизия мятежников двигалась в сторону пушек. 

***
 Старбак пригнулся за деревьями. Пот градом стекал по лицу и залеплял глаза. Оставшиеся от Желтоногих солдаты вернулись в лес у церкви данкеров, и, очевидно, янки тоже подтянули к маленькому строению новые силы, потому что когда застрельщики Поттера побежали вперед, их поприветствовал залп винтовок, уложивший одного и заставивший остальных найти укрытие. Пули северян засвистели в ветвях, когда церковь начали атаковать новые батальоны мятежников. Старбаку это сражение за церковь казалось чем-то вроде личного поединка, который был мало связан со звучавшей на юге стрельбой. Если схватка и имела какой-то план, то он давно перестал его понимать, напротив, она превратилась в серию отчаянных, кровавых и случайных столкновений, которые вспыхивали и затихали без какого-либо смысла.

Новая схватка за церковь тоже обещала стать кровавой, потому что пока Старбак выжидал в лесу, янки привезли две пушки и сняли их с передков прямо за главной дорогой, идущей из церкви данкеров. Лошадей увели, а канониры уже заряжали орудия, но вместо того, чтобы открыть огонь, командир расчета побежал к церкви. Он явно хотел поучить указания. Ближайшая пушка стояла не далее чем в сотне ярдов, и Старбак понял, что единственного заряда картечи будет достаточно, чтобы уничтожить остатки его батальона.

Тогда его осенило, но он так устал и вымотался, что ему понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что идея может сработать, а потом еще несколько секунд, пока он решал, есть ли у него силы, чтобы ее осуществить. Он испытывал искушение предпринимать как можно меньше усилий. Его солдаты дрались, как никто от них не ожидал, и никто теперь не стал бы их обвинять, если они предоставят умирать и сражаться другим. Но Старбак не мог сопротивляться такому искушению. Он повернулся и увидел присевшего рядом со своим псом Люцифера.

- Мне нужны здесь все офицеры кроме мистера Поттера, - сказал он мальчишке.

Тот устремился через кусты, а Старбак повернулся обратно, разглядывая ближайшую пушку. Это было орудие Наполеона - французская пушка, рабочая лошадка обеих армий. Ее расширяющееся дуло могло заряжаться двенадцатифунтовыми круглыми ядрами, картечью, снарядами и шрапнелью, но пехота больше всего боялась картечи. Может, орудие Наполеона и не обладало достаточным радиусом стрельбы и мощью большой нарезной пушки, но его гладкое дуло регулярно изрыгало картечь, в то время как большие нарезные орудия выстреливали градом свинца по какой-то странной траектории, и иногда пули благополучно пролетали над головами. Наполеон, когда дело касалось пехоты, был огромным дробовиком на массивных колесах.

Канониры янки расслабились, не зная о присутствии вражеской пехоты. На стоящем с открытой крышкой зарядного ящика передке висел выцветший звездно-полосатый флаг. Канонир в одной рубашке подтаскивал боеприпасы и складывал их возле пушки, а другой прислонился к дулу и чистил ножом ногти. Время от времени он бросал взгляд через правое плечо на восток, словно ожидая увидеть подкрепление, но там были лишь лошади расчета, щипавшие на пастбище окровавленную траву в сотне ярдов от пушки. Спустя какое-то время он зевнул, сложил нож и стал обмахивать лицо шляпой.

К Старбаку присоединились Деннисон и Пил. Это были все его оставшиеся капитаны, не считая Поттера. После сражения, подумал Старбак, нужно будет произвести повышения, но это может подождать. Сейчас он сообщил эти двоим, чего от них хочет, оборвал их жалобы и отослал обратно. Минуту спустя похудевшие роты подошли к краю леса, где Старбак скрыл их в тени и густом кустарнике. Он шел позади шеренги, объясняя, чего от них ждет.

- Не стреляйте, пока не выстрелит пушка, - сказал он, - и убейте канониров. А потом идите в атаку. Один выстрел, и в штыковую, не останавливайтесь, чтобы перезарядить.

В голосе Старбака слышалось возбуждение, которое передалось солдатам, а те, несмотря на усталость, ему улыбнулись.

- Говорят, что от нас нет проку, ребята, - сказал им Старбак, - говорят, что мы Желтоногие. Что ж, давайте подарим армии пушку. Может, и парочку. Помните, только один залп, не стреляйте, пока не выстрелит пушка, и бросайтесь вперед, как будто в расчете одни голые шлюхи.

- Вот бы они там были, - произнес кто-то.

За спиной Старбака внезапно хрустнула ветка, он обернулся и увидел пьяного полковника Мейтленда, который где-то отыскал свою лошадь и теперь ехал с саблей наголо в сторону батальона Старбака.

- Я вас поведу, ребята! - крикнул Мейтленд. - Только победа! Встать! Готовьсь!

Старбак схватил лошадь под уздцы до того, как Мейтленду предоставилась возможность отправить солдат в преждевременную атаку. Нат развернул лошадь в сторону леса и хлопнул ее по крупу. Мейтленду удалось удержаться в седле, и он ускакал с криками и сверкая саблей. Произведенный им шум потонул в звуках яростной стрельбы где-то на юге.

- Не стреляйте, ребята, - приказал Старбак. - Не стреляйте.

Сержант Кейз уставился на ни о чем не подозревающих канониров. Он испытывал искушение выстрелить в их сторону, как только началась атака на церковь данкеров, и тем самым лишить Старбака победы, предупредив канониров об опасности, но у сержанта осталось лишь две пули для винтовки Шарпса, и он не решился потратить одну из них. Его ненависть к Старбаку подпитывалась тем, что он считал непрофессионализмом майора. Вскоре, как полагал Кейз, батальон настолько уменьшится, что прекратит свое существование, и что тогда останется от обещания Деннисона? Кейз хотел стать офицером и жаждал командовать Желтоногими, которых планировал вымуштровать и превратить в лучший батальон армии Конфедерации, но сейчас Старбак угрожал еще больше проредить батальон. Это было поведение любителя, думал сержант, клятый непрофессионализм.

В лесу раздался боевой клич мятежников. Свинерд крикнул из тени:

- Вперед, Нат! Давайте!

- Не стрелять! - крикнул солдатам Старбак. - Ждите!

В ответ на атаку мятежников последовал треск винтовочных выстрелов, а потом более громкий залп, когда мятежники выстрелили в янки. Канониры оживились. Дуло ближайшей пушки нацелили примерно туда, где разместились застрельщики Старбака, и Нат молился, чтобы их не задела картечь. Он наблюдал, как капитан расчета пригнулся в стороне и дернул за шнур, чтобы фрикционный запал царапнул по трубке. Орудие резко откатилось, а из его дула в сторону леса вырвалось пламя и дым.

- Пли! - крикнул Старбак. Сквозь треск винтовок он смутно расслышал клацание пуль о пушку. Старбак вытащил револьвер. - В атаку!

Он выбежал из леса и увидел, что канонирам серьезно досталось. Командир расчета упал на колени, одной рукой держась за живот, а другой - за колесо пушки. Двое других артиллеристов упали, а остальные были в замешательстве - то ли перезаряжать, то ли узнать, откуда исходит опасность.

Желтоногие пошли в атаку. Орудие стояло за перекрестком главной дороги со смоктаунской, и на пути солдат валялись остатки изгородей, но они перепрыгнули через балки и побежали дальше с максимальной скоростью, на которую были способны их усталые ноги. Теперь началась гонка между изможденной пехотой и раненым расчетом, который пытался развернуть Наполеон дулом к атакующим. Раненый канонир держал заряд картечи, готовясь опустить его в дуло, но потом увидел, что гонка проиграна, бросил снаряд и побежал на восток, подтяжки щелкали его по ногам, пока он хромал прочь.

Второе орудие попыталось спасти первое, но до того, как канониры смогли зарядить его и развернуть, защитники церкви данкеров сдались. С двух сторон их с воплями атаковало мстительное зло в сером, и тысяче янки под командованием генерала Грина этого хватило. Они рассеялись и побежали, а канониры второго расчета просто привели лошадей, прицепили пушку к передку и ускакали. Люди Старбака, по-прежнему выкрикивая боевой клич, налетели на первую пушку, похлопывая ее горячее дуло с победными криками, а всего в нескольких ярдах улепетывали сломленные янки, которых преследовали выпускаемые из леса пули. Солдаты Старбака смотрели, как удирают янки, но слишком устали, чтобы что-нибудь предпринять. Раненый канонир умолял принести воды, и один из солдат встал рядом с ним на колени и поднес фляжку к его губам.

- И не подумал бы, что вы здесь, ребята, - сказал канонир. Он попытался сесть и наконец смог прислониться к колесу пушки. - Нам сказали, что в лесах только наши, - он вздохнул и пошарил в кармане, вытащил завернутую ферротипию с женским портретом и положил на колени. Артиллерист уставился на карточку.

- Мы найдем доктора, - пообещал Старбак.

Канонир бросил на Старбака быстрый взгляд и снова перевел глаза на карточку.

- Слишком поздно для докторов, - сказал он. - Один из вас, ребята, пустил пулю мне в кишки. Пока еще не сильно болит, но еще не родился тот доктор, который мог бы мне помочь. Будь я собакой, вы бы меня уже пристрелили, - он с нежностью прикоснулся к портрету. - Самая прекрасная девушка Фичберга, - тихо произнес он, - мы были женаты всего два месяца, - он помолчал, закрыл глаза от приступа боли, вонзившейся во внутренности, и поднял взгляд на Старбака. - Откуда вы, ребята?

- Из Виргинии.

- Так ее зовут. Виргиния Саймонс.

Старбак присел рядом с канониром.

- Красавица, - сказал он. На фотографии была стройная белокурая женщина с написанной на лице тревогой. - Думаю, вы снова с ней встретитесь, - добавил он.

- Не по эту сторону жемчужных ворот, - ответил канонир. Он отрастил жидкую каштановую бородку в явной попытке выглядеть старше. Янки посмотрел на револьвер в руке Старбака, а потом снова заглянул Нату в глаза. - Вы офицер?

- Да.

- Думаете, рай существует?

Старбак помедлил, пораженный глубиной вопроса.

- Да, тихо произнес он. - Я знаю, что он есть.

- Я тоже.

- Я знаю, Искупитель мой жив[109], - процитировал Старбак.

Канонир кивнул и снова посмотрел на жену.

- Я буду тебя ждать, девочка, - сказал он, - с кофе на плите, - он улыбнулся. Она любит обжигающе горячий кофе, - по его лицу скатилась слеза. - Никогда бы не подумал, что вы здесь, ребята, - произнес он ослабевшим голосом.

Некоторые мятежники погнались за сломленными янки по лугу, но их отогнал залп картечи. Одна пуля щелкнула по дулу захваченной пушки, и Старбак приказал солдатам вернуться к лесу. Он нагнулся над раненым канониром, чтобы спросить, не хочет ли тот, чтобы его унесли, но янки был уже мертв, а в его рот заползла муха. Старбак оставил его.

Вернувшись к краю леса, некоторые солдаты обхватили головы руками и заснули. Другие вглядывались усталыми глазами на восток, где словно морской туман лежал дым, а в кукурузе, на пастбище и в истрепанном лесу кричали покинутые раненые. 

***
 Основное сражение переместилось на юг, и сцена утреннего боя заполнилась измотанными выжившими, которые слишком ослабли, чтобы драться. Теперь гигантской мясорубкой служила заглубленная дорога. Батальон за батальоном янки шли под огонь мятежников, и батальон за батальоном погибали на открытом пространстве, но с востока приходили всё новые солдаты, добавляя новые смерти к богатой жатве этого дня.

Но мятежники тоже умирали. Дорога хотя и была настоящей мечтой для оборонявшихся, но имела один недостаток. Она шла прямо на восток от хейгерстаунской дороги, а потом резко сворачивала на юго-восток, так что как только янки разместили батарею к востоку от первого поворота дороги, то смогли накрыть упрямых конфедератов продольным огнем. Снаряды приземлялись на заглубленную дорогу, и ее крутые обочины увеличивали ущерб от каждого взрыва. Стрельба защитников стихала, но они всё равно отражали одну атаку за другой. Ирландцы из Нью-Йорка чуть не прорвались. Им сказали, что конфедераты - друзья британцев, и это оказалось достаточным стимулом, чтобы зеленые флаги двинулись вперед. На зеленых полотнищах были вышиты ирландские арфы, и солдаты пронесли их гораздо дальше, чем любой другой флаг до сих пор, но одной храбрости оказалось недостаточно, чтобы пройти под обстрелом последние смертоносные ярды. Один чернобородый верзила выкрикнул боевой клич по-гаэльски, торопя своих соотечественников, словно в одиночку мог выиграть войну и отомстить за своих, но его уложила пуля мятежника,и атака, как и многие другие, в конце концов превратилась под беспощадным огнем в кровавые ошметки. Ирландцы составили новый ряд тел, ближе к огненной преграде, чем другие, хотя на самой дороге, куда приземлялись снаряды, разрывая на клочки уже мертвые тела, тоже росла гора трупов конфедератов.

Другие солдаты гибли у реки, где провалились все попытки взять Рорбахский мост. На восточном берегу трупы громоздились словно баррикада, и сам вид этих мертвецов сдерживал ожидающие батальоны янки, которые знали, что может прийти их черед атаковать смертоносную переправу. Сюда приехал и Торн, который мог отдавать приказы от имени своего врага Макклелана. Он разыскал генерала Бернсайда на холме напротив моста.

- Где пушки, черт побери? - рявкнул Торн.

Генерал Бернсайд, пораженный, что к нему обращаются в столь высокомерной манере, начал оправдываться:

- Ждут переправы, - объяснил он, махнув в сторону дороги за холмом, где скрывались пушки.

- Они нужны здесь, - настаивал Торн.

- Но здесь нет дорог, - возразил адъютант.

- Так проложите дорогу! - взъярился Торн. - Приведите тысячу человек, если понадобится, но притащите чертовы пушки. Сейчас же! Две двадцатифунтовые пушки, картечь и шрапнель. И Бога ради, поторопитесь!

К югу от Потомака шагавшую в клубах пыли под безжалостным солнцем Легкую дивизию тоже подгоняли и велели не останавливаться, только не останавливаться, идти вперед, на звук резни.

А тем временем на лужайке дома Праев генерал Макклелан наслаждался ланчем.

Глава пятнадцатая

 Пару орудий Наполеона приволокли к вершине холма над Рорбахским мостом, и их появление открыло сражение за переправу. Первый же картечный залп сбросил на землю полдюжины прятавшихся в кронах деревьев стрелков, а другие безжизненно повисли на веревках, удерживавших их на ветвях. Второй и третий залпы изрешетили обороняющихся мятежников в стрелковых окопах.

Пенсильванскому батальону посулили бочонок виски за взятие моста, и он с энтузиазмом бросился в атаку. Передние шеренги янки полегли от огня уцелевших мятежников, но напиравшие сзади солдаты перескакивали через трупы и неслись по каменной поверхности, переброшенной через ручей. За ними следовало всё больше и больше северян, толкаясь и мешая друг другу, горя жаждой мести. Мятежники повыскакивали из своих окопов и понеслись за холм.

Ниже по течению, у брода Снейвли, вторая бригада наконец переправилась на западный берег, и янки оказались в тылу позиций Ли. Однако мало было переправиться через ручей - требовалось еще построить батальоны и бригады в колонны. Нужно было переправить орудия, привести всё в порядок и разведать местность. Торн на чем свет стоит проклинал Макклелана, придержавшего у штаба кавалерию, от которой там не было ровным счетом никакой пользы. Будь у него в распоряжении конница здесь, в тылу мятежников, он мог бы внести панику в ряды войск Ли, но кавалерия была в двух милях, а генерал Бернсайд не собирался никуда выдвигать свою пехоту, пока не приведет всё в порядок. Горстка застрельщиков-южан обстреливала переправлявшихся через ручей войска. Торн с проклятиями и руганью призывал Бернсайда поторопиться, но генерал торопиться не собирался.

- День еще только начался, - указывал он на короткие тени, - и нет нужды торопиться. Мы сделаем всё как полагается. Кроме того, - продолжил Бернсайд, словно все его слова были неопровержимой истиной, - мы не можем наступать, пока пехоту не снабдят боеприпасами. Их патронташи пусты, Торн, абсолютно пусты, а солдаты не могут сражаться без патронов.

Торн едва не спросил, как генерал умудрился не захватить с собой достаточно боеприпасов для предстоящего тяжелого сражения, но в последнюю секунду прикусил язык. День и впрямь только начался, и это было хорошо, ибо войска Бернсайда тащились медленней задумавшейся улитки, а, перейдя на тот берег, бесцельно разбредались, пока офицеры не собирали их на надлежащих позициях. Наступление Бернсайда обещало стать медленным штурмом вместо молниеносного удара. Торну же оставалось только молиться, чтобы Ли не отвел войска до того, как ловушка северян захлопнется. Торн пришпорил коня и поскакал к вершине холма, у которого так упорно сражались мятежники. Оказавшись наверху, он устремил свой взгляд на кукурузное поле, темные леса и пастбища. В замутненной жарким маревом дали он разглядел пыль, поднятую каретами скорой помощи, медленно тащившимися на юг к реке - туда, где находился единственный для мятежников путь домой. У самого уха Торна просвистела пуля, выпущенная застрельщиком мятежников. Он увидел дымное облачко и прикинул, что выстрел тянул на все четыреста ярдов. Торн приподнял шляпу в ироничном жесте, отдавая дань хорошему выстрелу, почти поразившему цель, развернул коня и направился обратно вниз.

Оборона у заглубленной дороги наконец пала. Янки, захватив участок, не могли пересечь его, не ступив на тела защитников. И пусть эти защитники погибли, но урон, который они нанесли северянам, не оставил последним сил на дальнейшее продвижение.

Неистовое пламя сражения после полудня превратилась лишь в тлеющий костер. Усталые солдаты шатались у плато, укутанного дымом и отвратительным запахом гниющих на палящем солнце тел. Орудийные батареи ожидали подвоза боеприпасов, солдаты пересчитывала патроны, а офицеры пересчитывали солдат. От подразделений, насчитывавших пятьсот солдат, осталась едва ли сотня. Полем битвы правили мертвые, живые же искали воду и вглядывались сквозь режущий глаза дым в поисках врага.

Мятежники понесли наибольшие потери. Подкреплений не осталось - ни одного человека, и Ли пришлось доверить оборону Шарпсберга и единственной дороги, ведущей в Конфедерацию, артиллерийской батарее. Едва орудия разместили на позициях, из города на изможденной, побелевшей от пота и покрытой пылью лошади прискакал не менее изможденный гонец. Легкая дивизия Хилла дошла до брода. Последние войска Конфедерации пересекли реку и выступили на север.

Вся остальная армия Ли застыла в ожидании. Войска знали, что потрепанные янки готовились к бою, знали, что скоро из-за кромки плато покажутся синие мундиры, знали, что вновь начнется сражение. Мертвых, которые ранее обыскали в поисках боеприпасов, обыскали снова. Бесценные патроны поделили среди выживших. Не было ни воды, ни даже мочи, чтобы прочистить забитые порохом стволы. Солдаты изнывали от жажды и пота. И ждали.

Пружина, которой суждено было захлопнуть устроенную янки ловушку, напряженно сжималась, ибо войска Бернсайда медленно готовились к наступлению, но Макклелан всё не мог стряхнуть с себя опасения за северный участок поля битвы. Именно с того направления он ожидал мощный контрудар мятежников, способный поставить под угрозу само существование его армии. Один из генералов утверждал, что северные поля представляют огромную опасность, другой же уверял, что стоит еще чуть поднажать - и армия Севера без труда выбьет мятежников из Западного леса и погонит через Шарпсберг. Их споры были настолько яростными, что сразу после обеда Макклелан пересек ручей - в первый и единственный раз за день. Он встретился с генералами, выслушал их доводы и затем огласил свое решение. Осторожность, заявил он, превыше всего. Генералам предписывается держать позиции, какие бы силы ни бросили на них мятежники. Но атаковать им запрещено. Противника, заявил он, не следует провоцировать. С этим Макклелан и отбыл обратно к своему креслу, утешаясь тем, что у него по-прежнему имелись мощные резервы для отражения атаки мятежников. А она придет, он был уверен. В конце концов, объяснял он Пинкертону, мятежники действительно превосходят его числом, разве не так?

- Превосходят, шеф, что и говорить, превосходят! - горячо поддержал его Пинкертон. - Орда негодяев, самая настоящая орда! - шотландец с энтузиазмом высморкался и, развернув платок, внимательно осмотрел результаты сего действа. - Просто чудо, что мы всего этого добились, шеф, - не отрываясь от пристального изучения платка, добавил он. - Ни много ни мало, настоящее чудо.

Макклелан что-то невнятно пробурчал - в конце концов, он полагал, что дело тут не столько в чуде, сколько в его талантах полководца, предотвративших катастрофу. Он наклонился к подзорной трубе и начал наблюдать за войсками в центре поля, наконец пришедшими в движение. Их задачей было удержать войска Ли в пределах Шарпсберга, пока Бернсайд не отрежет их с тыла. Великолепное зрелище, подумал Макклелан. Под знаменами маршировали тысячи солдат. Дымные облачка проплывали перед подзорной трубой, придавая наступлению некий романтический налет.

В строю, однако, романтики не чувствовалось вовсе. Войска наступали по открытой местности - туда, где над деревней возвышался холм с расположенными на нем артбатареями врага. Северяне несли потери, и угасшее было сражение снова вспыхнуло ярким пламенем. Дальнобойные пушки били по пехоте, которая могла лишь упорно двигаться вперед, сквозь дым, разрывы снарядов и кровь товарищей. Перед ними расстилался горизонт с силуэтами орудий, выплевывавших языки пламени и сгустки дыма. Снаряды визжали, выли, грохотали и убивали. За ручьем ответный огонь вели тяжелые орудия федеральных войск. Их огромные ядра тоже грохотали в небе, разбрызгивая над батареями мятежников кровавые капли.

Войска Бернсайда наконец перешли в атаку. Лишь на их участке, одном-единственном, заиграл оркестр. По холму поднимались знамена. Главное наступление, которое отрежет мятежникам путь к отступлению, началось.

Наконец, капкан, заготовленный янки, захлопнулся. Кульминация резни этого долгого дня приближалась. 

***
 Янки, засевшие в Северном и Восточном лесу, вели себя тихо, но северный фланг атаки на Шарпсберг был виден из леса у церкви данкеров. Эти войска, как и толпа, двигавшаяся от заглубленной дороги, была встречена кошмаром артиллерийского огня южан. Некоторые солдаты Старбака стреляли в далекого противника из винтовок, но большая часть просто укрылась среди деревьев и наблюдала за разрывами снарядов, вносящих опустошение во вражеские ряды.

Их собственное орудие, захваченный Наполеон, расположилось в полусотне ярдов. Поттер начал было выводить на лафете "подарок от Желтоногих", но жесткое дерево быстро затупило лезвие его карманного ножичка, и он бросил свои попытки.

- Странно, - обратился он к Старбаку, - но когда-нибудь все это попадет в книги по истории.

- Странно? - Старбак нахмурился, пытаясь переключиться со своей усталости на беззаботное замечание Поттера. - А что тут странного?

- Просто я никогда не думал, что в Америке можно творить историю, - ответил Поттер. - По крайней мере, не после Революции. История - это нечто, относящееся к другому миру. Крым, Наполеон, Гарибальди, индийское восстание, - он пожал плечами. - Мы ведь прибыли в Америку, чтобы сбежать от истории, разве нет?

- Сейчас ее творим мы, - коротко ответил Старбак.

- Тогда нам лучше одержать победу, - сказал Поттер, - потому что историю пишут победители, - он зевнул. - Разрешите напиться?

- Не сейчас. Мы еще не закончили.

Поттер скорчил кислую мину и посмотрел на пушку:

- Всегда хотел пострелять из такой, - задумчиво произнес он.

- Я тоже, - согласился Старбак.

- Это сложно? - поинтересовался Поттер. - Это же просто огромная винтовка. Тут ученая степень не нужна.

Старбак посмотрел в сторону противника, чей энтузиазм поугас после бойни этого дня. Их наступление приостановилось под градом артиллерийских снарядов. Может быть, еще одна пушка, открывшая огонь с фланга, немного оттеснит янки назад.

- Можно попробовать, - сказал он, подбодренный мыслью о слишком длинной дистанции, на которой застрельщики янки не смогут стрелять точно. - Пару выстрелов, почему бы и нет.

- Это ведь наше орудие, - твердо заявил Поттер. - Не хотелось бы проявить небрежность, не удостоверившись толком, что оно стреляет, прежде чем отдавать его в другие руки.

- И то правда, - Старбак помешкал, снова прикидывая дистанцию между орудием Наполеона и янки. И наконец, решился. - Ладно, попробуем.

Тройка солдат из роты Поттера вызвалась обслужить орудие. Один из них, Джон Коннолли, в прошлом шорник, получил ранение в левую руку, висевшую теперь на перевязи, но упрямо рвался в бой. Затем выскочил Люцифер, заявивший, что кое-что смыслит в орудиях, хотя Старбак считал, что малец просто хотел принять участие в увлекательной орудийной стрельбе.

Ни один янки не заметил, как они бежали к орудию. Пушка по-прежнему была направлена к лесу у церкви данкеров, и Поттер со своими людьми подняли лафет и развернули тяжелый ствол кругом, пока Старбак копался в зарядном ящике, где прежде отыскал три полные фляги с водой и завернутую в брезент вареную ветчину. Он извлек пакет с порохом, картечный снаряд и упаковку взрывателей. Руководство на упаковке предписывало разорвать бумагу и прижать короткий конец взрывателя.

- Я-то думал, тут все просто, - заметил Старбак. Он извлек один из взрывателей - обычную бумажную трубку, наполненную порохом, но каким образом эта трубка относится к инструкции, он так и не понял.

- Дайте мне, - потребовал Люцифер. Разорвав бумагу пополам, он пропихнул один кусок в медный разъем на картечном снаряде. - Пять секунд - слишком много, - оценив расстояние до противника, заметил он. - Две с половиной пойдет.

- Ты-то откуда это знаешь, черт возьми? - спросил Старбак.

- Просто делайте, как я сказал, - ответил Люцифер, в очередной раз скрывая свое прошлое. Его пес был привязан к поясу шлевкой из винтовочных ремней, которая почти запуталась в ногах парнишки, пока он тащил снаряд к орудию. - Сначала надо затолкать порох, - сказал он Старбаку.

Нат пропихнул пороховой мешок в отверстие, а потом Люцифер забил в ствол картечный снаряд. Над головой просвистела пуля, но Старбак решил, что это случайный, неприцельный выстрел.

Теперь всем заправлял Люцифер. Он нашел фрикционный взрыватель, остроконечный стрежень для очистки запального отверстия и, как только заряд пропихнули в ствол, склонился над дулом и проткнул стержнем пороховой мешок. Вставив фрикционный запал, Люцифер прикрепил шнур, отобранный у мертвого канонира, и отошел назад.

- Готово, - доложил он.

- Как насчет поправки? - к ним присоединился полковник Свинерд, увидевший приготовления импровизированного орудийного расчета. - На мой взгляд, низковато, - добавил он, указывая на винт для поправок.

Старбак несколько раз прокрутил винт, но особой разницы не заметил. Видимо, для этого дела всё же требовалась ученая степень.

- Слушайте, давайте уже просто выстрелим, - предложил он и поднял руку. - Погодите.

Мертвый канонир с лежащей на колене фотокарточкой жены завалился за колесо, и Старбак вытащил тело и подобрал ферротипию. Выбрасывать фото показалось ему кощунственным, и он убрал карточку в карман, после чего кивнул Люциферу:

- Пали.

В полусотне ярдов сержант Кейз целился из винтовки. Он разыскал капитана Деннисона, и парочка засела в кустарнике на опушке леса. Кейз уже почти выбросил из головы идею убить Старбака, но вот он - в полусотне ярдов, на открытой местности, а их с Деннисоном скрывает кустарник.

- Стреляйте, когда ниггер потянет за шнур, - сказал Кейз. - Вы стреляете засранцу в корпус, я - в голову.

Деннисон с пересохшим ртом лишь кивнул. Его отчаянно трясло. Он собирался совершить убийство, и рука его дрожала, пока он укладывал винтовку на кочку. Люди у орудия повернулись к ним спиной, и он сначала не понял, кто же из них Старбак, но потом распознал кобуру для револьвера, которую Старбак всегда носил за спиной. Деннисон прицелился чуть выше кобуры, туда, где на сером кителе темнело кровавое пятно. Кейз, гораздо более спокойный, чем Деннисон, взял на прицел черные волосы Старбака:

- Ждите, пока не выстрелят, - велел он Деннисону.

Тот снова кивнул, и этого короткого движения хватило, чтобы сбить прицел. Он торопливо прицелился снова, и лишь когда Люцифер отпрыгнул от орудия и дернул шнур, до него дошло, что он целится не в того человека.

Орудие отбросило назад, колеса подпрыгнули на шесть дюймов от земли. Грохот стоял невообразимый - хлесткий грохот мог оглушить любого в полусотне шагов. В воздухе витал закрученный пламенем дым, и под прикрытием орудийного треска и радостных воплей Желтоногих Кейз и Деннисон выстрелили.

Поттера швырнуло на землю.

Старбак как раз поворачивался, когда пуля попала в Поттера, и, когда Нат развернулся, кровь брызнула с виска Старбака, и он тоже рухнул на землю.

Снаряд с визгом полетел через поле. Поправка на дальность была слишком малой, и дымящийся картечный снаряд срикошетил от сухой земли и разорвался позади шеренг янки, не нанеся им вреда. Никто не погиб.

- Теперь всё ваше, - заметил Кейз, опуская винтовку Шарпса. - Всё ваше.

И скоро, подумал он, всё будет моим. Виргинские стрелки, образцовый полк Конфедерации.

- Спасибо, капитан, - выдавил Деннисон.

А в это время к югу от них грохотали огромные пушки, и янки приближались к Шарпсбергу. 

***
 Ли мог только наблюдать за надвигавшейся катастрофой. Он стоял на небольшой возвышенности над городом, где его пушки выстроились в линию по краю шарпсбергского кладбища, и наблюдал за тем, как нахлынувшие янки наводнили всю местность к востоку и к югу.

Его люди всё еще сражались. Их орудия проделывали огромные бреши в рядах северян, а пехота в серых мундирах упрямо отстаивала каждую изгородь, стену или фермерский дом, но превосходство было на стороне янки. Казалось, что их неисчислимое множество. Куда бы ни глянул Ли, отовсюду появлялся батальон или бригада, присоединяясь к наступлению на город и дорогу, ведущую на юг, в сторону Конфедерации. Адъютант осматривал каждое новое наступление через бинокль, и каждый раз, когда Ли надеялся, что, возможно, на фланге появился один из батальонов Легкой дивизии, адъютант лаконично заявлял:

- Это янки, сэр.

- Вы уверены? - один раз спросил Ли.

- Сэр? - адъютант протянул бинокль.

- Не смогу им воспользоваться, - ответил Ли, размахивая своими перебинтованными руками.

Орудия продолжали громыхать, устлав землю новой завесой дыма. Часть орудий была сбита с лафетов ответным огнем янки, другие наклонившись лежали на разбитых колесах, которые канониры безуспешно пытались сменить. Разорвалось одно из тяжелых орудий Паррота, убив двоих канониров и тяжело ранив еще троих.

- Попытайтесь узнать, смазывали ли они снаряды, - обратился Ли к адъютанту.

- Сэр? - в недоумении нахмурился адъютант.

- Расчет орудия Паррота, - пояснил Ли. - Узнайте, смазывали ли они снаряды. Не сейчас, когда выдастся минутка.

- Есть, сэр, - ответил адъютант, снова наведя бинокль на юг.

Бельведер Дилейни поднимался по кладбищу, чтобы присоединиться к беспокойной компании адъютантов, которые стояли в паре шагов позади Ли. Мундир Дилейни был перепачкан кровью, лицо блестело от пота.

- Чужая кровь, сэр, - объяснил Дилейни. Он весь вымотался и находился в смятении от увиденного. Он даже и не представлял, что где-то помимо бойни существуют подобные ужасы. Город был переполнен ранеными, и под крышей каждого дома лежали умирающие и изувеченные люди. Худшее происшествие дня случилось, когда Дилейни спустился в погреб, чтобы набрать яблок, которыми на зиму запасся хозяин дома и теперь предлагал раненым. Когда Дилейни наполнял кадку яблоками, он почувствовал, как по его голове стекает влага. Это оказалась кровь, сочившаяся сквозь половицы. Он принялся стирать ее, но его глаза по-прежнему застилала кровь.

Ли заметил, что адвокат охвачен ужасом.

- Спасибо за ваши усилия, Дилейни, - мягко сказал он.

- Я ничего не совершил, сэр, - произнес Дилейни, - ничего, - и внезапно почувствовал себя виноватым, ведь именно он, несомненно он, устроил эту бойню. Адвокат отмахнулся от этой мысли, боясь, что воспоминания о крови, стекающей сквозь половицы, разрушит его идиллическую жизнь в некой иностранной столице. Он отбросил эти подозрения, нахмурился и сумел буркнуть то, ради чего его прислали. - Полковник Чилтон подумал, не стоит ли вам отступить, сэр.

Ли рассмеялся.

- И вы оказались единственным храбрецом, чтобы передать это сообщение? Может, вам стоит бросить деятельность на ниве закона, Дилейни, и стать военным. Нам нужны храбрецы. Ну а пока можете передать Чилтону, что мы еще не проиграли.

Дилейни вздрогнул, когда шрапнель янки просвистела в воздухе над головой. Ли, кажется, и не заметил свиста раскаленного металла.

- Мы еще не проиграли, - задумчиво повторил он.

- Нет, - согласился Дилйени, не потому что доверял генералу, просто не его делом было указывать на очевидное. Янки выигрывали. Половина армии южан полегла, другую безжалостно теснила массивная атака северян. Полковник Чилтон держал наготове санитарную повозку, чтобы умчать Ли с места неизбежной катастрофы, но Ли, похоже, никуда не желал уходить.

На юге появились новые войска. Ли бросил на них взгляд, но даже с этого расстояния можно было заметить, что новоприбывшие носили синие мундиры. Он вздохнул, не сказав ни слова. Адьютант навел бинокль на новые войска, которые находились в опасной близости от единственной дороги на юг. Обзор затрудняла жара и клочки дыма, и адъютант долгое время всматривался, прежде чем заговорил.

- Сэр? - позвал он.

- Знаю, Хадсон, - тихо произнес Ли. - Я видел их. Они в синем, - его голос звучал крайне устало, словно генерал неожиданно осознал, что всё кончено. Он знал, теперь нужно постараться отступить, спасти остатки своей армии, но Ли, казалось охватило крайнее безразличие. Если он не сбежит, то попадет в плен и станет гостем за ужином у Макклелана, а он не мог вынести унижение подобной трапезы.

- Обмундированные в Харперс-Ферри, сэр, - сказал адъютант.

- Прошу прощения? - спросил Ли, решив, что не расслышал адъютанта.

Голос Хадсона неожиданно сорвался от волнения.

- Это наши люди в мундирах янки, сэр. Это наше знамя!

Ли улыбнулся.

- В безветренную погоду флаги похожи.

- Это наше знамя, сэр! - настаивал Хадсон. - Оно самое, сэр!

И неожиданно по всей местности прокатился треск ружейной пальбы, а далекие войска в синем окутались дымом, дав залп по другим войскам, тоже в синем. Новые орудия сняли с передков и их продольный огонь скашивал ряды наступающих янки. Это была наконец объявившаяся Легкая дивизия, и Ли закрыл глаза будто в молитве - Отлично сработано, Хилл, - прошептал он, - отлично, отлично сработано, - ему не придется преломлять хлеб с Макклеланом.

Войска на юге всё пребывали, на этот раз уже в серых мундирах, и неожиданно наступление янки, которые были уже у садов на окраинах Шарпсберга, застопорилось.

Потому что прибыла Легкая дивизия. 

***
 Люцифер, дернув за вытяжной шнур, выстрелил из пушки и увидел огоньки двух выстрелов у кромки леса. Мгновение спустя он связал два выстрела с двумя телами у дальней стороны орудия. Поттер лежал, распластавшись на животе, Старбак стоял на коленях, опустив голову, с которой капала кровь. Ни один из них не шевелился, пока Старбак не упал после безуспешной попытки выпрямиться.

С гневным криком Люцифер выхватил револьвер. Он побежал к облачкам дыма с щенком на поводке.

Полковник Свинерд осознал, что выстрелы сделаны со стороны мятежников, секундой позже Люцифера. Он последовал за мальчиком и увидел, как из кустов поднялся человек. Люцифер поднял револьвер и прицелился. Полковник крикнул ему:

- Нет! Нет, парень! Нет!

Люцифер не обратил на него внимания. Он выстрелил, и пуля прошла высоко среди деревьев. Он замедлил бег, чтобы получше прицелиться, зная, что тому, кто подстрелил Старбака, понадобится двадцать секунд, чтобы перезарядить винтовку.

- Убийца! - заорал он на Кейза и вновь поднял револьвер.

Кейз сдвинул спусковую скобу вперед и заложил в казенник винтовки Шарпса последний патрон. Потом поднял затвор и надел на брандтрубку капсюль.

Люцифер снова выстрелил, но даже с двадцати ярдов револьвер бил неточно.

- Нет! - снова закричал Свинерд и побежал за мальчиком.

Кейз поднял винтовку. Он увидел, как на лице Люцифера промелькнул ужас, и это выражение лица ему понравилось. Стреляя, он ухмылялся.

Мальчика отбросило назад. Сила удара тяжелой пули была так велика, что оторвала его от земли, протащив вместе с ним и щенка. Тот испуганно завизжал, когда Люцифер упал, и заскулил, когда тело мальчика дернулось. Кровь толчками пошла из отверстия в черепе Люцифера, и судороги быстро прекратились.

Свинерд остановился рядом с мальчиком, но понял, что тот мертв, задолго до того, как положил руку на его маленькое горло. Он поднял взор на Кейза, который пожал плечами.

- Он стрелял в меня, полковник, - заявил Кейз, - вы сами видели.

- Фамилия? - рявкнул Свинерд, поднявшись на ноги.

- Кейз, - вызывающе ответил сержант, закинув винтовку на плечо. - И нет никакого чертова закона, запрещающего пристреливать ниггеров, сэр. Особенно вооруженных ниггеров.

- Существует закон, Кейз, запрещающий стрелять в своих офицеров, - заметил Свинерд.

Кейз покачал головой.

- Дьявол, полковник, мы с капитаном стреляли в парочку чертовых янки на поле, - он кивнул головой в сторону смоктаунской дороги. - Вон там, полковник. Полагаю, они и убили Старбака, уж точно не я.

Рядом с Кейзом выроста вторая фигура. Свинерд узнал нервно облизывавшего губы капитана Деннисона, который кивнул в знак подтверждения слов Кейза.

- Вон в тех зарослях, полковник, - заявил Деннисон, указывая в сторону дороги. - Пара снайперов янки. Полагаю, мы обоих пристрелили.

Свинерд обернулся. Где-то в трехстах ярдах, рядом со смоктаунской дорогой, находились заросли шиповника, где густо лежали в беспорядке трупы под накрывшей поле тонкой завесой дыма. Маловато дыма, решил Свинерд, для стреляющих из кустов пары снайперов янки, но полковник ощутил страшную усталость, когда осознал, что эта парочка будет настаивать на своей истории, и очень сложно окажется ее опровергнуть. Он опять повернулся к ним. В любом случае он посадит их под арест. Свинерд знал, было время, когда он пристрелил бы их как собак, но теперь он следовал законам Всевышнего и поступит надлежащим образом, даже если и считает, что это бесполезно.

Он раскрыл было рот, но заметил выражение неподдельного ужаса на лицах обоих мужчин. Они смотрели куда-то в другую сторону, и Свинерд обернулся, чтобы посмотреть на то, что их так напугало.

Там стоял Старбак. Левая сторона его лица превратилась в мешанину крови. Он пошатнулся и сплюнул большой плевок густой крови с обломками зубов. Пуля попала в его раскрытый рот, царапнула по языку, выбила четыре зуба верхней челюсти и вышла сквозь щеку. Он пошатываясь шел к этой парочке и остановился рядом с Люцифером. Старбак опустился на колени возле мальчика, и Свинерд заметил, как вперемешку с кровью полились слезы.

- Нат, - окликнул его Свинерд, но Старбак покачал головой, словно не желая ничего слышать.

Он погладил лицо Люцифера и спустил с поводка скулившего щенка. Нат встал и подошел к Кейзу с Деннисоном. Он заговорил с ними, но ранение превратило его речь в кровавое бормотание. Он вновь сплюнул и ткнул пальцем в сторону кустов.

- Идите, - сумел выговорить он.

Свинерд понял.

- Идите и найдите убитых вами людей, - приказал он обоим.

- Черт, да там целое сборище мертвых янки! - запротестовал Кейз.

- Тогда принесите мне два теплых тела! - рявкнул Свинерд. - Потому что если они остыли, капитан Деннисон, я пойму, что вы лжете. А если вы лжете, капитан Деннисон, я поставлю вас двоих перед расстрельным взводом.

- Идите! - взревел Старбак, разбрызгивая еще больше крови.

Оба пошли на восток. Старбак подождал, пока они не скрылись из вида, и вернулся к орудию. Кровь лилась по его лицу, когда он поднял рычаг, чтобы повернуть лафет на несколько футов, чтобы пушка глядела в сторону смоктаунской дороги.

- Нет, Нат, - запротестовал Свинерд. - Нет.

Старбак не обращал внимания на полковника. Он подошел к передку и вернулся с пороховым картузом и зарядом картечи. Двое солдат Поттера прочищали орудие, пока Коннолли побежал забрать протравник у мертвого Люцифера.

Поттер перекатился по земле. Он плакал. Свинерд, и не ждавший, что его запрет возымеет действие, опустился рядом с ним на колени.

- Больно, сынок?

- Бутылка виски, - запричитал Поттер, - с самым лучшим виски, который я когда-либо видел. Я приберегал ее, полковник, а они ее разбили. Разбили ко всем чертям. Теперь вся моя спина пропитана виски, но он весь вытек, а я так молился, чтобы что-нибудь осталось.

Свинерд попытался не улыбнуться, но не сумел сдержаться.

- Ты не ранен? - спросил он.

- Из меня весь дух вышибло, - улыбнулся Поттер и сел. Он принял протянутую Свинердом руку и поднялся на ноги. - Показал им спину, полковник, - проговорил он, - вот в спину и подстрелили.

- Существуют соответствующие процедуры, - запинаясь вымолвил Свинерд.

Насчет соответствующих процедур у Старбака было особое мнение, так настолько приглушенное кровью, что вышло бессвязным бормотанием со сгустком крови и костей. Он нагнулся, вновь сплюнул, и поднявшись сложил руки рупором у изуродованного рта.

- Кейз! - заревел он.

Кейс и Деннисон, осторожно пробираясь по открытой местности, так же сильно боялись далеких янки, как и ожидавшей их по возвращении в батальон участи. И тут они поняли, что никакого возвращения не будет. Пушка, всего в каких-то пятидесяти ярдах, смотрела прямо на них. Деннисон замотал головой, Кейз побежал, и Старбак дернул за вытяжной шнур.

Дым пушки скрыл обоих мужчин, но только после того, как разрыв картечи превратил их в красные клочки плоти.

Старбак даже не взглянул на результат работы картечи. Он вернулся к Люциферу и бережно взял на руки мертвого мальчика. Он обнял его, покачивая маленькое тельце, обливая кровью и без того окровавленное лицо мальчика. Рядом с ним опустился и Свинерд.

- Вам нужен доктор, Нат.

- Я подожду, - сумел выговорить Старбак. - Я никогда не знал его настоящего имени, - добавил он, медленно и отчетливо выговаривая каждое слово, несмотря на кровавую кашу во рту, - так что же я напишу на его могиле?

- Что он был бравым солдатом, - произнес Свинерд.

- Он им был, - тихо ответил Старбак, - он действительно им был.

Пушки на юге внезапно замолчали. Тишина казалась неестественной, ведь весь день небо сотрясала пальба, но теперь воцарилась тишина. Тишина и легкий ветерок, который наконец разогнал дым и унес зловоние битвы за реку. Резне пришел конец. 

***
 В ночи кричали раненые. Некоторые из них умерли. Мигающие костры показывали, где отдыхали армии, маленькие огоньки отмечали, как далеко продвинулись янки за день. Им принадлежали Северный и Восточный леса и вся местность от реки до возвышенностей над городом. Но мятежники еще не были сломлены, они не бежали. Легкая дивизия, вся в поту после изнуряющего марша, ударила во фланг Бернсайда, отбросив тщательно сформированные колонны как раз в то мгновение, когда они уже полагали, что ворвались в город.

Военная полиция Конфедерации обыскивала городские дома в поисках скрывшихся от сражения солдат. Пойманных вытаскивали из подвалов и чердаков, из коровников и кладовых и тащили беглецов в их подразделения. Девочка, убитая снарядом янки, обрушившимся на Шарпсберг, лежала в своем лучшем платье на столе гостиной. Один из домов полностью выгорел, и на заре в четверг от него остался лишь каменный дымоход. Плато по-прежнему было окутано дымом и запахом мертвых тел, усеявших выжженные поля.

Всю ночь в бригаду Свинерда возвращались солдаты. И теперь в Легионе Фалконера насчитывалось сто двенадцать человек, а семьдесят восемь - в батальоне Старбака. Ослепленные взошедшим солнцем, солдаты щурились, глядя на восток от лесов вокруг церкви данкеров в ожидании атаки янки. Но янки так и не пришли. Через час после рассвета через поле прискакал гонец с белым флагом и просьбой разрешить северянам собрать своих раненых, которые до сих пор с криками катались по кровавым полям. Солдаты, еще вчера проклинавшие и убивавшие друг друга, теперь объединились, отыскивая умирающих и отделяя их от погибших. Янки и южане работали вместе, заполняя медицинские повозки телами. Уже выкопали первые неглубокие могилы, хотя казалось, что сколько ни рой - невозможно вместить всех мертвецов.

Капитан Траслоу назначил себя врачом Старбака. Для легкораненых не осталось хирургов, так что Траслоу, обзаведясь парой ржавых плоскогубцев, теперь извлекал осколки костей и зубов. Он уложил Старбака и склонился над его развороченным ртом.

- Да Господи ты Боже мой, - ворчал он, пока Старбак дергался от боли, - хуже девчонки, ей-богу. Просто лежи спокойно, Христа ради. Воды!

Лейтенант Поттер налил воды из ведра и смыл кровь с раскрытого рта Старбака. Траслоу снова полез внутрь плоскогубцами, еще раз прополоскал рот и вновь принялся выкорчевывать и выдергивать, пока не убедился, что каждый кусочек кости и зубов извлечен. Тремя грубыми швами он зашил щеку Старбака.

- Поубавит лоска с твоей милой физиономии, - затягивая узелок, радостно сообщил Траслоу.

- Шрамы красят мужчину, - заметил Поттер.

- Он и так уже немало кошачьих концертов устроил, безо всяких там шрамов, - буркнул Траслоу, - так что теперь женщины и вовсе обречены, - он обзавелся бутылочкой бренди с трупа янки и теперь вливал неразбавленный спирт в окровавленный рот Старбака. - Прополощи, - приказал он и вложил в рот тампон из куска ткани. - Прикусывай, пока не перестанет кровоточить.

- Как скажете, доктор, - промычал Старбак.

В полдень Старбак выкопал под вязом могилу Люциферу, а как Поттер вырезал на стволе дерева слова "Храбрый солдат". Поттер собрался снять с Люцифера револьвер, прежде чем опустить тело в неглубокую могилу, но Старбак остановил его.

- Пусть остается, - сказал он, - револьвер может ему понадобиться там, куда он отправляется.

Поттер кивнул, но раскрыл патронташ, чтобы извлечь оставшиеся патроны. Внутри сумки он обнаружил пакет, тщательно завернутый в промасленную бумагу, и показал его Старбаку. Старбак взял пакет, развязал тесемку и обнаружил кусок бумаги, который Кейтон Ротвел показал ему в ночь накануне схватки с Кейзом. Он прочитал подпись вслух.

- Билли Блайз, - пробормотал он. - Сукин сын.

- Кто?

Старбак показал ему бумагу.

- Это был револьвер Тамлина, - пояснил он, указав на револьвер, который Поттер вложил в правую руку Люциферу, - а эта бумага принадлежала сержанту Ротвелу. - Иисусе, - он остановился, осознав, что это Тамлин, должно быть, убил Ротвела. - Какого черта понадобилось Тамлину забирать эту бумагу с тела Ротвела?

- Господь его знает, - пожал плечами Поттер.

- Хотелось бы мне вновь столкнуться с мистером Тамлином, - проговорил Старбак и сплюнул кровь. - Боже, - мстительно продолжил он, - как бы мне хотелось, - он положил бумагу в карман и помог опустить Люцифера в могилу. Они засыпали его землей.

- Хотите произнести молитву? - спросил Поттер.

- Уже произнес. - Старбак подобрал поводок Беса и повел собаку к опушке леса. Он прикусил тампон, почти наслаждаясь болью, пока смотрел на поле, с обеих сторон заполненное солдатами. Они обменивались новостями и меняли северные газеты на южные. У некоторых лица были замотаны тканью, чтобы приглушить запах мертвечины.

Приблизился Поттер и встал рядом со Старбаком.

- Виски мне так и не достался, - с сожалением произнес он.

Старбак вынул кровавый тампон изо рта.

- Когда вернемся на юг, мы с тобой напьемся, - пообещал он.

- Думаю, мы возвращаемся на юг, - отозвался Поттер.

- Наверняка, - согласился Старбак и сплюнул струю кровавой слюны.

Армия Ли была не в состоянии ни остаться, ни сражаться. Она получила изрядную трепку, и хоть и дала сдачи, ей не оставалось иного выбора, кроме как отступить.

Канониры прицепили захваченное солдатами Старбака орудие к передку и отвезли к Шарсбергу. Свинерд настоял на том, чтобы надпись, которую Поттер начал выбивать на лафете, была закончена, дабы канониры знали, что пушку захватили презренные Желтоногие, и Траслоу выжег слова на дереве раскаленным острием штыка. Теперь Свинерд подошел к Старбаку.

- Как рот?

- Побаливает, сэр.

Свинерд отвел Старбак подальше от Поттера, чтобы тот не их расслышал. Мистер Мейтленд, - начал полковник, - признался мне, что не может переносить вида крови.

Несмотря на боль в челюсти, Старбак улыбнулся.

- Он и мне в том же признался, - сказал он.

- Он слишком впечатлителен, - пожал плечами Свинерд. - Сказал, что однажды упал в обморок, когда у одного из рабов пошла из носу кровь. Полагаю, он желал получить возможность преодолеть свой страх, но не сработало. Он согласен со мной, что Ричмонд для него более приемлемое место службы, - мрачное лицо полковника расплылось в улыбке. - Так что Легион ваш, Нат. Вернее то, что от него осталось. Легион и Желтоногие.

- Благодарю, сэр.

Свинерд остановился, посмотрев на поле, где живые медленно бродили среди мертвецов.

- У меня и другие новости есть.

- Добрые, надеюсь.

Свинерд кивнул.

- Джексон только что повысил меня в звании. Теперь я бригадный генерал.

Старбак опять улыбнулся, сорвав швы на щеке. Не обращая внимания на боль, он протянул руку.

- Мои поздравления, генерал.

У Свинерда в глазах стояли слезы.

- Господь был добр ко мне, Нат, так добр. Почему я так долго ждал, чтобы обрести его?

Старбак промолчал, а генерал улыбнулся.

- Сегодня вечером я провожу молитвенное собрание, - сказал он, - но не надеюсь, что вы придете.

- Не думаю, что приду, - ответил Старбак.

- А после молитвы мы выступаем, - сказал генерал Свинерд.

- Домой? - спросил Старбак.

- Домой, - подтвердил генерал.

Потому что вторжение закончилось.

Историческая справка

Сражение при Антиетэме (известное на Юге как сражение при Шарпсберге) знаменито тем, что стало самым кровавым днем в истории Америки. Погибли почти двадцать три тысячи человек, всего лишь за один день. Иначе как бойней назвать это нельзя.

Ли, будучи азартным игроком, приняв решение сражаться в полях у Шарпсберга, сделал одну из самых рискованных ставок в своей жизни. Опасаясь политических последствий в случае отступления без драки, он надеялся, что природная осторожность его оппонента вселит в Макклелана неуверенность и подарит уступающим в численности мятежникам громкую победу. Азарт его подвел. Гордость заставила Ли оставить армию на своих позициях на следующий день после сражения, ибо того требовали воинские представления о чести, отрицавшие поражение. Кампания, тем не менее, провалилась. Северные штаты были избавлены от вражеского вторжения, и ни одна европейская страна не пожелала поддержать Юг. Оставив армию на поле битвы, Ли технически одержал победу, но тем не менее, ночью в четверг повстанческая армия ускользнула, и к вечеру пятницы на территории США не осталось ни одного мятежника, не считая убитых и военнопленных.

Вторжение под командованием Ли потерпело неудачу, но едва ли причиной тому стал Джордж Макклелан. У него были все возможности окончательно завершить войну при Антиетэме. Атакуй он сутками раньше, армия Ли была бы, без сомнения, уничтожена, а ведь на тот момент в распоряжении Ли было меньше войск, чем когда-либо. Но Макклелана захлестнули сомнения, и он дождался, пока к Ли не прибудет подкрепление. Даже в этом случае, когда Макклелан наконец собрался с духом и атаковал, он мог бы координировать свои атаки и наголову разбить Ли, но войска северян наступали поочередно, и у Ли была возможность перебрасывать свои войска с позиции на позицию, отбивая каждую атаку противника. Макклелан планировал сначала атаковать Ли на флангах, затем, лишив южан резервов, нанести сокрушительный удар по центральным позициям. Реальное сражение оказалось крайне далеко от его планов, взамен превратившись в серию кровавых стычек, в которых ни одна сторона не могла одержать полной победы. Это было солдатское сражение, ибо дрались обычные солдаты, и дрались они с небывалым мужеством. Макклелан также мог бы возобновить сражение в четверг - подтянув огромные резервы, свежие, не сделавшие ни единого выстрела, он наверняка покончил бы с противником. Но он боялся. Он утверждал, что солдаты устали, и в итоге армия Ли сумела ускользнуть, чтобы позже продолжать сражаться. Мятежники понесли тяжелые потери, получив в итоге лишь захваченные в Харперс-Ферри орудия и припасы.

Антиетэм стал последним сражением Макклелана. Сам он полагал, что продемонстрировал блестящий талант полководца, но президенту Линкольну надоела нерешительность нового Наполеона. Армии Севера суждено было получить новых командующих. Макклелан же продолжил доставлять всем неудобства уже в сфере политики. Он выставил свою кандидатуру на пост президента от Демократической партии в 1864 году, но, к счастью для Союза, заменить Линкольна ему не удалось. До конца своих дней новый Наполеон отстаивал правильность своих действий на посту главнокомандующего, но правда состоит в том, что с разжалованием Макклелана мятежники лишились своего полезнейшего помощника.

История потерянного приказа 191 широко известна. Никто не знает, каким образом был потерян один экземпляр приказа. После войны, во время бесконечных разбирательств, выжившие все как один отрицали, что знают что-либо об этом приказе. Нам лишь известно, что двое солдат из Двадцать седьмого индианского полка нашли три сигары, завернутые в приказ, и этого было достаточно, чтобы избавить Макклелана от его обычной осторожности. Не будь приказ найден, Ли, вероятно, дошел бы до Саскуэханны, как и планировалось, но с раскрытием его стратегия вторжение было обречено. Блосс и Митчелл, обнаружившие приказ солдаты, получили ранения на кукурузном поле.

Сражение на кукурузном поле и у заглубленной дороги стали самыми кровавыми эпизодами того дня. Схватка за Рорбахский мост (известный ныне как Бернсайдский мост) отстала от них ненамного. Стоит лишь попасть в те места, как становится очевидна небывалая храбрость солдат, наступавших по открытой местности под ужасным огнем. Поле битвы хорошо сохранилось, хотя Восточный и Западный лес значительно уменьшились в размерах. На юг от кукурузного поля простирается дорога, щедро заставленная полковыми памятниками. У поворота заглубленной дороги возвышается наблюдательная вышка. Желающим узнать больше о той кампании и сражении стоит прочесть труд Стивена Сира "Земля, окрашенная красным" - книгу, что сопровождала меня на всём пути создания "Кровавой земли" и является, помоему мнению, лучшей книгой, повествующей о сражении Гражданской войны, может, даже лучшей о сражении девятнадцатого века вообще.

Антиетэм воистину был настоящим кошмаром. Войска Севера сражались с небывалым мужеством, но их героические усилия были потрачены впустую из-за бездарного командования. Однако отступление мятежников дало возможность президенту Линкольну объявить о победе северян и, следовательно, издать Прокламацию об освобождении рабов. Война, начавшаяся из-за споров о правах штатов, превратилась в этическую кампанию по освобождению рабов. Но недостаточно было объявить рабов свободными - их еще нужно было по-настоящему освободить. Путь до Ричмонда, как покажет будущее, окажется долгим и тяжелым. Ли получил отпор под Антиетэмом, но до поражения ему было далеко.

Старбак снова двинется в путь.

Примечания

1

Цитата из «Ричарда III» Шекспира:

«Горбун ты, недоношенный свиньей!
Ты, заклейменный в час, когда родился,
Как раб природы, как отродье ада!
Ты, чрева материнского позор!» —
обращается королева Маргарита к Ричарду III (пер. Анны Радловой).

(обратно)

2

Ива символизирует печаль, скорбь; в псалме 136 в знак траура израильтяне говорят: «На ивах посреди его повесили мы наши арфы»; плакучая ива, символизирующая горе и смерть, присутствует на картинах, изображающих распятие.

(обратно)

3

Смертельное отравление молоком было частым явлением в начале XIX века в США. Такие случаи были отмечены в штатах Огайо, Индиана, Кентукки, Теннесси и Иллинойс. Скот поедал ядовитое растение, один из видов посконника, Ageratina altissima, который местные называют «белый змеиный корень», а в результате токсин попадал в молоко и мясо. Причина этого заболевания была выявлена только в 1830 годах.

(обратно)

4

Цитата из 14 главы книги Иова:

«Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями:

как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается.

И на него-то Ты отверзаешь очи Твои, и меня ведешь на суд с Тобою?

Кто родится чистым от нечистого? Ни один.»

(обратно)

5

Перепрыгивание через метлу — шуточная свадебная церемония, распространенная среди рабов в США в середине 19 столетия. Выражение «прыгнуть через метлу» также использовалось, чтобы обозначить, что брак не заключен должным образом. Так, например, сторонники церковных браков называли закон о браке, принятый в 1936 году и разрешающий заключать гражданские браки.

(обратно)

6

Суккуб или суккубус в средневековых легендах — демоница, посещающая ночью молодых мужчин и вызывающая у них сладострастные сны.

(обратно)

7

«Путешествие пилигрима в Небесную Страну» (англ. The Pilgrim's Progress from This World to That Which Is to Come, букв. «Движение пилигрима из этого мира в грядущий мир»), написанное английским писателем и проповедником Джоном Буньяном — одно из наиболее значительных произведений английской религиозной литературы. Первая часть была написана автором, когда он находился за свою религиозную деятельность в тюрьме, и опубликована в 1678 году. Вторая часть создана в 1684 году и опубликована в 1688 году. Уже при жизни автора первая часть выдержала 11 изданий общим тиражом более 100 000 экземпляров. Главный герой книги — Христианин. Ярмарка Суеты, Топь Уныния, Небесный Град — места, описанные в книге.

(обратно)

8

Орудие Паррота — нарезное дульнозарядное орудие, изобретенное в 1860 году выпускником Военной академии США Робертом Паркером Парротом. Данные орудия массово применялись в Гражданской войне.

(обратно)

9

Эпизод с гадаринскими свиньями упоминается в Библии в нескольких местах. Вот, например, в Евангелии от Луки:

«И приплыли в страну Гадаринскую, лежащую против Галилеи. Когда же вышел Он на берег, встретил Его один человек из города, одержимый бесами с давнего времени, и в одежду не одевавшийся, и живший не в доме, а в гробах. Он, увидев Иисуса, вскричал, пал пред Ним и громким голосом сказал: что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего? умоляю Тебя, не мучь меня. Ибо <Иисус> повелел нечистому духу выйти из сего человека, потому что он долгое время мучил его, так что его связывали цепями и узами, сберегая его; но он разрывал узы и был гоним бесом в пустыни. Иисус спросил его: как тебе имя? Он сказал: легион, — потому что много бесов вошло в него. И они просили Иисуса, чтобы не повелел им идти в бездну. Тут же на горе паслось большое стадо свиней; и <бесы> просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, выйдя из человека, вошли в свиней, и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло».

(обратно)

10

«Путешествие пилигрима в Небесную Страну» (англ. The Pilgrim's Progress from This World to That Which Is to Come, букв. «Движение пилигрима из этого мира в грядущий мир»), написанное английским писателем и проповедником Джоном Буньяном — одно из наиболее значительных произведений английской религиозной литературы. Главный герой книги — Христианин.

(обратно)

11

Bird по-английски означает «птица», Sparrow — «воробей».

(обратно)

12

Для чистки мундиров использовались полоски из металла или дерева, вырезанные таким образом, чтобы их можно было подсунуть под пуговицы и чистить их, не задевая ткань.

(обратно)

13

Цитата из «Генриха V» (4 акт, пролог) Шекспира, пер. Е. Бируковой.

(обратно)

14

Цитата из «Генриха V» (4 акт, пролог) Шекспира, пер. Е. Бируковой.

(обратно)

15

Кропперы (издольщики) — арендаторы-издольщики на Юге, получавшие за работу часть собранного урожая. После окончания Гражданской войны рассматривались как самостоятельная социальная группа. В 50–60 годах XX века практически исчезли.

(обратно)

16

«Don't Fire Till You See the Whites of Their Eyes» (Не стреляйте до тех пор, пока не увидите белки их глаз) — эта хорошо известная американцам цитата, превратившаяся в крылатое выражение, принадлежит полковнику Уильяму Прескотту (по другим данным, генералу Израэлю Патнэму) в битве при Банкер-Хилле в войне за независимость США. Из-за недостатка боеприпасов солдатам было велено стрелять, только когда враг будет совсем близко.

(обратно)

17

Книга Числа, 32-23

(обратно)

18

Джон Браун (9 мая 1800 — 2 декабря 1859) — американский аболиционист, один из первых белых аболиционистов, защищавших террористические способы борьбы и практиковавших их с целью отмены рабства.

(обратно)

19

Банник — деревянная колодка со щёткой на древке для очистки канала артиллерийского орудия от порохового нагара после выстрела и гашения остатков тлеющего зарядного картуза во избежание преждевременного воспламенения нового заряда. С целью повышения эффективности гашения банник перед использованием смачивали в воде с уксусом.

(обратно)

20

Зуавами изначально назывались полки французской легкой пехоты, служившие во французской Северной Африке с 1831 по 1962 гг. Позже название использовалось для обозначения подразделений других армий, таких как добровольческие полки во время Гражданской войны в Америке или бразильские добровольцы во время Парагвайской войны. Особенностью полков зуавов была их униформа.

(обратно)

21

Битва при Банкер-Хилле — сражение между английскими и американскими войсками, прошедшее у холмов Банкер-Хилл и Бридс-Хилл в предместьях Бостона 17 июня 1775 года во время Войны за независимость США.

(обратно)

22

Пол Ревир (1734–1818) — американский ремесленник, серебряных дел мастер во втором поколении. Один из самых прославленных героев Американской революции. Он командовал американской артиллерией в июне 1779 г. во время неудачной экспедиции на Пенобскот.

(обратно)

23

«Знамя, усыпанное звёздами» — государственный гимн США.

(обратно)

24

Боеприпас из нескольких (обычно трех) дробинок и одной пули для гладкоствольного мушкета, называемый buck and ball (от англ. buck — олень; ball — мушкет. пуля). Использовался во время Гражданской войны и Войны за независимость в Америке для увеличения разброса и радиуса поражения мушкетного выстрела.

(обратно)

25

Гикори — крупное дерево семейства Ореховые. «Гикори», или «хикори» — индейское название ореха.

(обратно)

26

Восстание из-за виски — протестные выступления в США, начавшиеся в 1791 году при президенте Джордже Вашингтоне. Восстание подняли фермеры, не желавшие платить введённый налог на алкоголь. По сигналу более пятисот человек атаковали укреплённый дом налогового инспектора Джона Невилла, а когда тот застрелил одного из нападавших, здание было сожжено. В ответ Джордж Вашингтон направил в западную Пенсильванию переговорщиков и одновременно начал собирать ополчение против восставших. Узнав о скором прибытии 15 тысяч вооруженных ополченцев во главе с президентом, восставшие разошлись по домам. Около 20 человек были арестованы, однако позже их оправдали или помиловали.

(обратно)

27

Осада Йорктауна (1781 г.) — финальный эпизод виргинской кампании во время Войны за независимость США, произошедший в 1781 году и завершившийся победой коалиции, состоящей из американских войск во главе с Джорджем Вашингтоном и французских войск под командованием графа де Рошамбо, над британскими войсками, которыми командовал лорд Чарльз Корнуоллис. Она стала последним крупным эпизодом войны на суше в ходе американской революции. Поражение армии Корнуоллиса побудило британское правительство в конечном счёте начать переговоры о завершении конфликта.

(обратно)

28

Шляпы из бобрового фетра были очень популярны в 1550–1850 годах, поскольку этот материал был мягким и эластичным и пригоден для изготовления шляп любых форм. Спрос на бобровые шкуры вырос до такой степени, что животные в Европе практически исчезли, шкуры начали поставлять из Нового Света. Использовались даже старые шубы индейцев.

(обратно)

29

Иезавель — жена израильского царя Ахава, дочь сидонского царя Ефваала, или Этбаала, который достиг престола через убийство брата. Дочь унаследовала от него деспотическое высокомерие, кровожадную жестокость и фанатическую преданность культу Астарты, жрецом которой некогда был её отец. Став царицей израильского народа, она пыталась насадить свою религию. В религиозной пропаганде впоследствии ее имя употреблялось как синоним нечестивости.

(обратно)

30

Брандтрубка — запресованный в медный или латунный колпачок-капсюль воспламенитель, который помещали в полую трубку, ввинченную в казенную часть. После удара курком он взрывался, пламя по трубке перебегало в ствол и поджигало ocновной заряд.

(обратно)

31

Собачьими днями (caniculae) называют наиболее знойные дни лета. В Северном полушарии собачьи дни обычно приходятся на июль и август, в Южном — на январь и февраль.

(обратно)

32

Уильям Шекспир, «Гамлет, принц датский» (пер. М.Лозинский), акт V, сцена 2.

(обратно)

33

Из-за отсутствия на Юге собственной текстильной промышленности многие солдаты одевались в трофейные мундиры северян. Чтобы изменить ее синий цвет, они красили ткань самодельной краской из грецкого ореха, в результате чего форма приобретала желто-бурый оттенок. Янки прозвали конфедератов «серыми орехами».

(обратно)

34

Гофер — дерево, из которого был сделан Ноев Ковчег, точная порода неизвестна. «Сделай себе ковчег из дерева гофер; отделения сделай в ковчеге и осмоли его смолою внутри и снаружи» (Бытие, 6:14).

(обратно)

35

Это выражение восходит к легенде о Елене Прекрасной, чья красота послужила поводом для Троянской войны, и тысячи кораблей были посланы к берегам Трои.

(обратно)

36

Куш — блюдо из южных американских штатов на основе кукурузной крупы, мяса и других ингредиентов.

(обратно)

37

Вальтер Скотт, «Дева Озера», Песнь шестая, Битва При Бил-Ан-Дуайне, строфа 18, (перевод. Игн. Ивановского).

(обратно)

38

Семинольские войны — три вооружённых конфликта на территории штата Флорида между семинолами (группами различных индейских народов, а также беглыми чернокожими рабами, сражавшихся на их стороне) и армией Соединённых Штатов Америки. Первая Семинольская война шла с 1814 по 1819 годы, вторая — с 1835 по 1842 годы, третья — с 1855 по 1858 годы.

(обратно)

39

Целик — часть прицела, в которой находится прорезь, при прицеливании огнестрельного оружия совмещаемая с мушкой. Имеет разное строение в разных моделях. Иногда ошибочно называется собственно прицелом.

(обратно)

40

Такова участь тиранов (лат.)

(обратно)

41

Ключ Фи-бета-каппа — знак принадлежности к старейшему и одному из самых влиятельных (и по сей день) студенческому братству, которое было основано в колледже Вильгельма и Марии в 1776 году.

(обратно)

42

Гюйс — носовой флаг судна, который наряду с государственным, гражданским или торговым флагом или военно-морским флагом обозначает государственную принадлежность кораблей и судов.

(обратно)

43

Сэмюэл Пиквик — литературный персонаж, созданный Чарльзом Диккенсом. Мистер Пиквик — богатый старый джентльмен, эсквайр, основатель и бессменный президент Пиквикского клуба. Диккенс вырисовывает мистера Пиквика, как добродушного, честного, бескорыстного английского джентльмена, перевоплотившегося по ходу романа из суетливого обаятельного бездельника в героически-комического благодетеля, существующего для того, чтобы помогать ближним своим в обустройстве их счастья.

(обратно)

44

Штерншанц (от нем. Stern — звезда и schcanze — вал, шанец) — бастионная система укреплений, представляющая собой земляной вал (куртину) с бастионами и равелинами, часто дополняющийся рвом (с водой или сухим). При взгляде сверху бастионная система имеет звездообразную форму.

(обратно)

45

Контр-апроши — (от франц. approche — сближение) Апроши — глубокие зигзагообразные продолговатые рвы (траншеи) с внешней насыпью, служащие для безопасного приближения к атакованному фронту крепости. Чтобы лишить наступающие войска преимуществ, которые им давали апроши, обороняющиеся стали использовать так называемые «контр-апроши». Они вели встречные земляные работы с целью выдвинуть свои войска вперёд.

(обратно)

46

Кротоновое масло делается из зерен растения croton tiglium, это сильное слабительное средство. Оно вызывает рвоту и катар желудочно-кишечного тракта. В больших количествах смертельно.

(обратно)

47

Фамилия «Ройял» (Royall) созвучна с «royal» (англ. королевский, величественный).

(обратно)

48

ЮХА (YMCA, от англ. Young Men’s Christian Association — Юношеская христианская ассоциация) — молодёжная волонтерская организация. Стала известна благодаря организации детских лагерей. Основана в Лондоне в 1844 году Джорджем Вильямсом (1821–1905), насчитывает около 45 млн участников в более чем 130 странах мира.

(обратно)

49

Лафайет, Мари Жозеф Поль Ив Рош Жильбер дю Мотье, маркиз де Ла Файет (фр. Marie-Joseph Paul Yves Roch Gilbert du Motier, marquis de La Fayette; 6 сентября 1757, замок Шаваньяк — 20 мая 1834, Париж) — французский политический деятель. Участник трёх революций: американской Войны за независимость, Великой французской революции и июльской революции 1830 года. Узнав о принятии декларации независимости США, вступил добровольцем в американскую армию. Принимал участие в нескольких сражениях, в том числе в битве при Йорктауне, получив широкую известность.

(обратно)

50

Герой древнегреческой мифологии Тесей посеял зубы дракона, и из них взошли посевы — воины.

(обратно)

51

Уильям Шекспир, «Гамлет», акт 1, сцена 3. (Пер. Б.Пастернака).

(обратно)

52

Пилат сказал Ему: что есть истина? И, сказав это, опять вышел к Иудеям и сказал им: я никакой вины не нахожу в Нем. (Евангелие от Иоанна, 18:38).

(обратно)

53

Барбет (фр. barbette) — насыпная площадка под артиллерийское орудие на внутренней стороне бруствера.

(обратно)

54

Джон Пол Джонс (6 июля 1747, Керкубри, Шотландия — 18 июля 1792, Париж, Франция) — шотландский моряк, служивший в Великобритании, США и России. Наиболее известен участием в Войне за независимость США. Во время захвата корабля «Серапис» на предложение британского капитана сдаться ответил знаменитой фразой: «Я еще даже не начал сражаться».

(обратно)

55

Эндрю Джексон (1767–1845) — 7-й Президент США (1829–1837).

(обратно)

56

Особая военная школа Сен-Сир (École spéciale militaire de Saint-Cyr) — высшее учебное заведение, занимающееся подготовкой кадров для французского офицерства и жандармерии. Училище основано в 1802 году Наполеоном Бонапартом в Фонтенбло взамен королевской военной школы, распущенной во время революции.

(обратно)

57

Мишель де Монтень (1533–1592) — французский писатель и философ эпохи Возрождения, автор книги «Опыты».

(обратно)

58

Бэттери — исторический район в южной оконечности острова Манхэттен. Со времен основания поселения на юге острова Манхэттен располагалась артиллерия, призванная защитить жителей. С течением времени название «Бэттери» (Battery — «батарея») стало означать не только непосредственно артиллерийскую батарею, но и всю южную часть острова. Сейчас на территории Бэттери располагается Бэттери-парк.

(обратно)

59

«Слава Вождю» — президентский гимн, исполняется при его официальных появлениях на публике военным оркестром. Написан в виде марша в 1812 году Дж. Сэндерсоном на поэтический текст Вальтера Скотта из произведения «Дева Озера».

(обратно)

60

Бенедикт Арнольд (14 января 1741, Норидж, Коннектикут — 14 июня 1801, Лондон) — генерал-майор, участник войны за независимость США, прославился в боях на стороне американских повстанцев, но позже перешёл на сторону Великобритании. В США Бенедикт Арнольд — противоречивая фигура; рассматривается одновременно как герой, который спас США от уничтожения, и как предатель, продавший свою страну за деньги.

(обратно)

61

«Знамя, усыпанное звездами» — национальный гимн США.

(обратно)

62

Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня. (Псалтирь 22:4)

(обратно)

63

Вас обрекаю Я мечу, и все вы преклонитесь на заклание: потому что Я звал, и вы не отвечали; говорил, и вы не слушали, но делали злое в очах Моих и избирали то, что было неугодно Мне. (Исаия 65:12)

(обратно)

64

Доктор Иоганн Шпурцхайм (1776–1832) - немецкий медик, наряду с австрийским ученым Францем Иозефом Галем один из основоположников френологии. Френология - (от греч. френо— ум, рассудок и греч. логос — слово, наука) — одна из первых псевдонаук в современном понимании, основным положением которой является связь психики человека и строения поверхности его черепа. Последние годы своей жизни провел в Бостоне, где и умер в 1832 году.

(обратно)

65

Брандтрубка - полая стальная трубка, передающая в капсюльном замке огонь от капсюля основному заряду пороха в стволе («бранд» в переводе с немецкого — «горение»). Брандтрубка ввинчивалась или заваривалась в казенную часть ствола справа под небольшим углом, а в револьверах - в казенную часть камор барабана.

(обратно)

66

Зуав (фр. zouave, от Zwāwa — название племенной группировки кабилов) - изначально название элитных частей лёгкой пехоты французских колониальных войск, отличавшиеся своей интенсивной и быстрой строевой подготовкой, а также своим необычным разноцветным обмундированием. Внешней особенностью зуавов служили короткие куртки, шаровары и головные уборы восточного типа, например, турецкие фески. Впоследствии это название стало популярно в других странах, особенно в Америке во время гражданской войны. Элмер Эллсворт создал первое строевое демонстрационное подразделение, использующее форму и подготовку зуавов, в 1860 году в Чикаго.

(обратно)

67

Библия, Книга Пророка Исаии, 1:18.

(обратно)

68

Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня. (Псалтирь 22:4)

(обратно)

69

Пеанами назывались хоровые песни в честь Аполлона как бога-целителя, который и сам назывался иногда Пеаном. Пеаны исполнялись первоначально по поводу каких-нибудь чрезвычайных бедствий, например, моровой язвы, чтобы просить бога об отвращении беды или благодарить за избавление от неё. Впоследствии пеаны стали также исполняться в честь остальных богов и по разным поводам. Так, дорийцы пели пеаны перед выступлением в поход, перед отплытием флота, после победы. В Аттике пеанами назывались песни, исполняемые хором пирующих, когда совершалось возлияние богам или героям.

(обратно)

70

Пеон - батрак или крестьянин, находящийся в кабальной зависимости за долги в Латинской Америке и южных штатах США.

(обратно)

71

Аристофан - (444 до н. э. — между 387 и 380 гг., Афины) — древнегреческий комедиограф, прозванный «отцом комедии».

(обратно)

72

Vorwärts (нем.) - вперед.

(обратно)

73

Gott und die Vereinigten Staaten (нем.) - Бог и Соединенные Штаты Америки

(обратно)

74

"Мечты холостяка" (Reveries of a Bachelor) - книга, написанная американским писателем Дональдом Грантом Митчеллом и опубликованная в 1850 году.

(обратно)

75

Пи Ди - река в Северной и Южной Каролине. Суони - река в Джорджии и Флориде.

(обратно)

76

Вальтрап - покрывало из сукна или бархата, надеваемое на спину лошади, под седло (также называется потник) или на седло.

(обратно)

77

Лафайет, Мари Жозеф Поль Ив Рош Жильбер дю Мотье, маркиз де Ла Файет (фр. Marie-Joseph Paul Yves Roch Gilbert du Motier, marquis de La Fayette; 6 сентября 1757, замок Шаваньяк - 20 мая 1834, Париж) - французский политический деятель. Участник трёх революций: американской Войны за независимость, Великой французской революции и июльской революции 1830 года. Узнав о принятии декларации независимости США, вступил добровольцем в американскую армию. Принимал участие в нескольких сражениях, в том числе в битве при Йорктауне, получив широкую известность.

(обратно)

78

Баллина - город в Ирландии.

(обратно)

79

"Дикси" - американская песня, один из неофициальных гимнов южных штатов США. Во время Гражданской войны в США была очень популярна среди конфедератов. Первый раз песня была исполнена в 1859 году в Нью-Йорке. Автором считается Дэн Эмметт, уроженец Огайо.

(обратно)

80

Библия, Первая книга Паралипоменон, 14:15

(обратно)

81

Библия, Иезекииль, 6:4.

(обратно)

82

Линия Мэйсона-Диксона - это граница, которая накануне Гражданской войны в Америке отделяла рабовладельческие штаты от свободных, южную часть страны от северной. Граница возникла еще в колониальные времена по причине ссоры семейств Кэлвертов и Пеннов из-за границ их владений. В 1673 семьи наняли английских астрономов Мэйсона и Диксона, измеривших владения и установивших границу. Линия отделяет Пенсильванию от Мэриленда и части Западной Виргинии.

(обратно)

83

Библия, Евангелие от Матфея, 10:34

(обратно)

84

Библия, Исаия 34:6.

(обратно)

85

Биг-Мадди - река в штате Иллинойс, приток Миссисипи.

(обратно)

86

Банши - фигура ирландского фольклора, женщина, которая, согласно поверьям, является возле дома обречённого на смерть человека и своими характерными стонами и рыданиями оповещает, что час его кончины близок.

(обратно)

87

Колдстримский гвардейский полк - второй по старшинству полк Великобритании после Гвардейской дивизии. Сформирован в 1650 году.

(обратно)

88

Бухта Убийц (Murder Bay) - район трущоб в Вашингтоне к югу от Пенсильвания-авеню, где во время Гражданской войны размещались бордели. Этот район также получил название "Дивизия Хукера", так как проститутки обслуживали солдат генерала Джозефа Хукера.

(обратно)

89

Эндрю Джексон (1767-1845) - 7-й Президент США (1829-1837). Первый президент США, избранный как кандидат от Демократической партии; считается одним из её основателей.

(обратно)

90

"Пекод" - китобойное судно, на котором отправился в плавание главный герой романа Г.Мелвилла "Моби Дик". Ахав - одноногий капитан этого судна.

(обратно)

91

Американский дуэльный кодекс Джона Лайда Уилсона (1858 год) создан на основе ирландского кодекса юристом и заядлым дуэлянтом, экс-губернатором Южной Каролины Джоном Лайдом Уилсоном.

(обратно)

92

Шекспир, "Гамлет", акт I, сцена III.

(обратно)

93

"Мы для богов - что мухи для мальчишек: Им наша смерть - забава". В.Шекспир, "Король Лир", акт IV, сцена I, пер. Т.Щепкиной-Куперник.

(обратно)

94

Бродяга (Traveller) - самый известный и последний боевой конь генерала Ли, приобретенный в феврале 1862 года. И Бродяга, и генерал захоронены в маленьком университетском городке Лексингтоне в Виргинии.

(обратно)

95

"Чем в этот мирный и тщедушный век мне наслаждаться?" В. Шекспир, "Ричард III", акт I, сцена I, пер. А.Радловой.

(обратно)

96

Лорд Лайонс, Ричард Бикертон Пемел, (1817-1887) - английский государственный деятель и дипломат, посол Великобритании во Франции и США. Сторонник строгого нейтралитета в период Гражданской Войны.

(обратно)

97

Джон Браун (9 мая 1800 - 2 декабря 1859) - американский аболиционист. В октябре 1959 г. Браун и с группой сторонников переправился через Потомак в Виргинию, обезоружил охрану на железнодорожном мосту и захватил арсенал в Харперс-Ферри. Регулярная армия вернула арсенал и пленила Брауна, он предстал перед судом и был казнен.

(обратно)

98

"Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь". Библия, Послание к Римлянам, 12:19.

(обратно)

99

Библия, Послание к Римлянам, 3:23.

(обратно)

100

"Ибо, будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести: для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона — как чуждый закона, — не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, — чтобы приобрести чуждых закона; для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых". Библия, Первое послание к Коринфянам 9:19-22.

(обратно)

101

"Нечестивым же нет мира, говорит Господь". Библия, Исаия 48:22.

(обратно)

102

Огороженная площадка на крыше дома моряка в Новой Англии в XVII-XVIII веках. С такой площадки хорошо просматривалось море и можно было издалека разглядеть возвращающееся судно, которое часто везло скорбную весть жене моряка о гибели мужа.

(обратно)

103

Данкеры (от нем. tunken – окунать, погружать) - протестантская секта, возникшая в Германии в начале XVIII века. Подвергались преследованиям, в 1719 г. данкеры переправились в Пенсильванию, где и существуют в настоящее время в виде различных течений. Над каждым новым членом общины совершается обряд троекратного погружения лицом в воду реки, стоя на коленях. Данкеры практикуют ритуальный поцелуй при встрече, омовение ног перед причащением хлебом и вином. Будучи пацифистами, они не приносят присягу и не служат в армии, не кладут деньги в банк, носят простую одежду и стараются максимально отделиться от мира.

(обратно)

104

В.Шекспир, "Генрих V", акт III, сцена III, пер. Е.Бируковой.

(обратно)

105

Данте Алигьери, "Божественная комедия", пер. М.Лозинского.

(обратно)

106

Элизиум - в античной мифологии часть загробного мира, где царит вечная весна, и где избранные герои проводят дни без печали и забот.

(обратно)

107

Томас Бабингтон Маколей (1800-1859) - британский государственный деятель, историк, поэт и прозаик викторианской эпохи. Получил известность благодаря своим трудам по истории Англии, значимым произведением Маколея считается также стихотворный сборник «Песни Древнего Рима» (1842).

(обратно)

108

Олдершот - город в Британии, известен как "Дом британской армии". В середине XIX века этот город стал базой для обучения британских солдат.

(обратно)

109

Библия, Иов, 19:25.

(обратно)

Оглавление

  • I. Мятежник
  •   Часть первая 
  •     Глава первая
  •     Глава вторая
  •     Глава третья
  •     Глава четвертая
  •   Часть вторая
  •     Глава пятая
  •     Глава шестая
  •     Глава седьмая
  •     Глава восьмая
  •   Часть третья
  •     Глава девятая
  •     Глава десятая
  •     Глава одиннадцатая
  •     Глава двенадцатая
  •     Глава тринадцатая
  •     Глава четырнадцатая
  •   Историческая справка
  • II. Перебежчик
  •   Часть первая
  •     Глава первая
  •     Глава вторая
  •     Глава третья
  •   Часть вторая
  •     Глава четвертая
  •     Глава пятая
  •     Глава шестая
  •     Глава седьмая
  •     Глава восьмая
  •   Часть третья
  •     Глава девятая
  •     Глава десятая
  •     Эпилог
  •   Историческая справка
  • III. Боевое знамя
  •   Часть первая
  •     Глава первая
  •     Глава вторая
  •     Глава третья
  •     Глава четвертая
  •   Часть вторая
  •     Глава пятая
  •     Глава шестая
  •     Глава седьмая
  •     Глава восьмая
  •     Глава девятая
  •     Глава десятая
  •     Глава одиннадцатая
  •     Глава двенадцатая
  •     Глава тринадцатая
  •     Глава четырнадцатая
  •   Историческая справка
  • IV. Кровавая земля
  •   Часть первая
  •     Глава первая
  •     Глава вторая
  •     Глава третья
  •     Глава четвертая
  •     Глава пятая
  •     Глава шестая
  •     Глава седьмая
  •     Глава восьмая
  •     Глава девятая
  •   Часть вторая
  •     Глава десятая
  •     Глава одиннадцатая
  •     Глава двенадцатая
  •     Глава тринадцатая
  •     Глава четырнадцатая
  •     Глава пятнадцатая
  •   Историческая справка
  • *** Примечания ***