КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Исполнитель [Василий Борисович Ливанов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Василий Борисович Ливанов Исполнитель

Трагифарс в двух актах, восьми картинах, с прологом и эпилогом

Действующие лица

Нестеров Егор Иванович, полковник, впоследствии сотрудник МВД.

Берия Лаврентий Павлович, маршал, министр МВД.

Кобулов Богдан Захарович, генерал полковник, его заместитель.

Момулов, его личный телохранитель.

Балдис Янис, доверенное лицо министра.

Вера Викентьевна, сотрудник архива МВД.

Строков, полковник, начальник УВД Львовской области.

Санчес Анита.

Щеглова Зоя, ее подруга.

Солдаты, полковник, танкист, связист.

Действие происходит в мае — июне 1953 года.

Сюжет и действующие лица пьесы — это во многом свободное художественное осмысление фактов и имен, рожденное объективной исторической Правдой.

Пролог

В темноте, высоко над сценой, высвечивается бюст человека, как бы высеченный из черного гранита, но это не каменное изваяние, а живой солидный мужчина в низко надвинутой черной шляпе с широкими полями, под которыми в световом луче выступает вперед крупный нос и поблескивают стеклышки пенсне. Подбородок прикрыт черным шелковым шарфом.

Звучит речь: «…Враги Советского государства рассчитывают, что понесенная нами тяжелая утрата приведет к разброду и растерянности в наших рядах.

Но напрасны их расчеты. Их ждет жестокое разочарование. Кто не слеп, тот видит, что в эти скорбные дни все народы Советского Союза в братском единении с великим русским народом еще теснее сплотились вокруг Советского правительства и Центрального комитета Коммунистической партии».

Свет на сцене гаснет. Голос говорившего звучит тише, как бы отдаляясь. Но можно разобрать — про нерушимый союз рабочего класса и колхозного крестьянства, про братскую дружбу народов и дальнейшее укрепление экономического и военного могущества страны.

А вслед героям и вождям
Крадется хищник стаей жадной,
Чтоб мощь России неоглядной
Размыкать и предать врагам.
М. Волошин

Акт первый

Картина первая

Вместе с этими словами на сцене загорается настольная лампа и постепенно высвечиваются письменный стол, кресла и весь кабинет, куда входит Берия, одетый так же, как на трибуне. Не снимая шляпы и пальто, он подходит к радиоприемнику и усиливает звук своей речи. Снова отчетливо звучит:

«Великий Сталин воспитал и сплотил вокруг себя когорту испытанных в боях руководителей, овладевших ленинско-сталинским мастерством руководства, на плечи которых пала историческая ответственность — довести до конца великое дело, начатое Лениным и успешно продолженное Сталиным. Народы нашей страны могут быть уверены в том, что Коммунистическая партия и Правительство Советского Союза не пощадят своих сил и своей жизни для того, чтобы сохранять стальное единство рядов партии и ее руководства…»

Мягко ступая, к Берии подходит человек с выбритой головой, в белом бешмете и черной черкеске с газырями и разукрашенным кинжалом на поясе. Это Момулов, начальник личной охраны. Ловко и бесшумно Момулов помогает Берии раздеться. Уже сняты пальто, пиджак, брюки, а голос из радиоприемника предохраняет:

«…Крепить нерушимую дружбу народов Советского Союза, крепить могущество Советского государства, неизменно хранить верность идеям марксизма-ленинизма и, следуя заветам Ленина и Сталина, привести страну социализма к коммунизму».

К этому моменту речи Берия стоит в белоснежном шелковом белье. Момулов уходит с одеждой, Берия дослушивает:

«…Вечная слава нашему любимому, дорогому вождю и учителю великому Сталину!»

Берия выключает радио и ставит на ту же радиолу пластинку. В глубине кабинета появляется и останавливается у него за спиной Богдан Кобулов, генерал-полковник и первый заместитель. В руках у него папка. С пластинки звучит популярная песня «Руки» в исполнении И. Юрьевой. Входит Момулов с мундиром и брюками и начинает облачать хозяина в маршальскую форму. Берия с удовольствием слушает, подпевает.

Берия. А все-таки тиран был прав: «Жить стало лучше, жить стало веселее».

Кобулов. Да, Сталин…

Берия. При чем тут Сталин? Это первым Лысенко сказал, а Сталин себе присвоил. Академики!

Кобулов и Момулов смеются. Один во весь голос, другой беззвучно.

Что-то мы много смеемся последнее время. Ну что, он уже в приемной?

Кобулов. Пока ведут, Лаврентий Павлович, наш любимый артист уже второй час сидит с ним в ресторане…

Берия. В каком ресторане?

Кобулов. ЦДРИ, конечно.

Берия. Вы бы его еще в Коктейль-холл повели. Почему не в «Арагви»?

Кобулов. В «Арагви» сегодня работают с иностранцами.

Берия. Кто возглавляет твою группу?

Кобулов. Гагулия.

Берия одобрительно кивает. Звонок. Берия делает знак Кобулову.

Кобулов (снимает трубку). Аппарат маршала Берии слушает. Мешик, ты? (Вопросительно смотрит на Берию. Тот продолжает одеваться.) Маршал в ЦК, говори. (Некото рое время внимательно слушает.) Подожди, меня по Кремлевке. (Закрывает ладонью мембрану, говорит Берии.) Опять этот Строков. Его вызвал Никита, велел поднять списки арестованных по Львовской области. А о чем говорили у Никиты — неизвестно. Подслушка опять не сработала. Мешик подозревает, что это строковские штучки. Просит, чтобы вы сами позвонили Никите.

Берия (решительно берет трубку). Мешик, ты по каждому поводу будешь в штаны мочить? Скоро своей тени начнешь бояться. Ты что, сам не можешь справиться с этим говенным милиционером? Ты подписывал приказ о назначении Строкова начальником Львовского УВД — ты и разберись. Почему я должен звонить Никите? Чтобы хитрый хохол понял, что ты не чисто работаешь? А ты что, не знаешь, как это делается? Опять — дурак! Это всегда успеется. Придумай этому веселому милиционеру невыполненное задание — пусть занимается униатской церковью, не поспит ночами, помотается по всей Украине, а потом спросишь с него униатского бога и спустишь семь шкур. И еще девку ему подложите, такую, чтобы съела его, как жука богомола. Это во-первых. Во-вторых, всю дополнительную подслушку у Никиты сменить, поставить трофейную из моего личного НЗ. Сегодня же вышлю с Мильштейном. Все. Что? Бог простит. (Вешает трубку.) Хороший парень Мешик, но слишком нерешительный, характер женский.

Кобулов. А я вам говорил, Лаврентий Павлович.

Берия. Что-то ты вообще много говорить стал, Богдан Захарович.

Кобулов. Молчу, товарищ маршал.

Берия. А вот сейчас как раз надо говорить, товарищ Кобулов.

Кобулов. О чем?

Берия. Не знаешь? Тогда зачем пришел?

Кобулов постепенно открывает папку.

Со своими бумажками подожди. Владимир Ильич сказал: «Нет страшнее врага для революции чем…» что?

Кобулов. Международный империализм.

Берия. Нет, птенчик мой, бюрократия. Учиться тебе, учиться и учиться.

Кобулов (радостно). Это Ленин сказал!

Берия. К сожалению, не я. (Вздыхает.) Ну что там в твоих бумажках? (Кобулов подкладывает исписанный лист.) Слушай, ведь этот Можжевельников инженер, а не писатель… шестое письмо!.. Читай, я его почерка уже видеть не могу.

Кобулов (читает). «В Центральный комитет Коммунистической партии Советского Союза…»

Берия. Главное читай.

Кобулов (читает). «Но я продолжаю верить, что наши органы безопасности, руководимые любимым сталинским соколом Лаврентием Павловичем Берией, исправят трагическое недоразумение…»

Берия. Все, все, можешь дальше не читать. Что он несет, какой я ему сокол? Хотя крылья за спиной я теперь как никогда чувствую.

Кобулов. Вы — Орел!

Берия молча на него смотрит.

Правильно. Орел — это был Сталин, а вы — Лев!

Берия. Кобулов, птенчик, остановись. Крылья. Посадить бы тебя с этим инженером — вот бы наговорились! Я не птица, я человек! А Лев — это Израельсон. Но для тебя он — Лев Аркадьевич. Кстати, пусть он и занимается перепиской этого Можжевельникова.

Берет письмо и накладывает резолюцию.

Кобулов подкладывает бумаги, Берия просматривает, подписывает.

Вдруг поднимает листок, трясет им.

Берия (тихо, с яростью). Никогда, понял? Никогда не держи таких бумаг в делах!

Кобулов. А где их держать? В сейфе?

Берия. Здесь! (Тычет пальцем в лоб Кобулова.) Это теперь твой сейф… (Берия продолжает.) Заруби себе на носу: отныне я категорически запрещаю какие бы то ни было попытки ликвидировать Жукова в его среде! Это технически неосуществимо, а любая передача грозит нам провалом. Последний агент, внедренный Мешиком, погиб во время весенних маневров при странных обстоятельствах… Надо делать одну ставку, но крупную, ва-банк, и всех — сразу! Лев тоже так считает — у нас слишком мало времени.

Кобулов. Понял, понял, Лаврентий Павлович, виноват…

Берия. Копии делал?

Кобулов. Делал, но только для Мешика и его людей.

Берия. Найти, изъять, уничтожить!

Кобулов. Людей?

Берия. Бумаги. (Рвет документ.) Даю трое суток. Мне доложишь.

Звонит телефон. Кобулов смотрит на Берию и после кивка берет трубку.

Кобулов. Кобулов слушает. Уже готов? Фингал не забыли поставить? Что, и Гагулия получил? (Хохочет.) Стареет наш мальчик. Передай, что бюллетень я ему брать не разрешаю. Ну, не надо преувеличивать… Артиста домой отправили? Нет, не нужен, пусть отдыхает. А сколько наш подопечный успел выпить? (Крутит головой.) Крепкий парень. Везите его сюда. Как, уже? Лаврентий Павлович, они от Гагулии говорят, а подопечный — уже в приемной. Разрешите приступать?

Берия. Острые приемы можешь применять, но не сразу, и ни в коем случае — не унижать!

Кобулов (обиженно). Что я, Момулов?..

Берия выходит. Кобулов садится за стол, нажимает кнопку селектора.

Введите.

Входит полковник Нестеров. Китель его сильно помят, под глазом заметный синяк. Мокрые волосы растрепаны. Увидев сидящего за столом генерал-полковника, вытягивается по стойке смирно. Оба молчат.

Нестеров. Товарищ генерал-полковник, разрешите обратиться.

Кобулов не отвечает.

Виноват, товарищ генерал-полковник. Я оказал сопротивление, так как ваши сотрудники были в штатском — и документов не предъявляли. Я их принял за хулиганов.

Кобулов. На кого похожи? Позорите мундир, звание полковника!

Нестеров. Товарищ генерал-полковник, прошу запросить обо мне командование Одесского военного округа… Они вам подтвердят, что такое со мной случилось в первый раз в жизни.

Кобулов. И в последний.

Нестеров. И в последний, конечно. Слово офицера, товарищ генерал-полковник!

Кобулов. Какого офицера: советского, немецкого?

Нестеров. Виноват, не понял…

Кобулов. А разве ты у них не успел до офицера дослужиться?

Нестеров. У кого… «у них»?

Кобулов. У немецко-фашистской сволочи!

Нестеров. Товарищ генерал-полковник…

Кобулов. Я тебе, гитлеровская мразь, не товарищ. Фамилия?

Нестеров. Нестеров.

Кобулов. Имя, отчество?

Нестеров. Егор Иванович.

Кобулов. Кличка?

Нестеров молчит.

Молчишь, гад! Где находился с десятого по восемнадцатое октября тысяча девятьсот сорок первого года?

Нестеров. В действующей армии.

Кобулов. В чьей?

Нестеров. В нашей.

Кобулов. В вашей? Я так и думал.

Нестеров. Товарищ…

Кобулов (орет). Молчать! (Глядя в бумаги.) Десятого октября тысяча девятьсот сорок первого года под Вязьмой сорок пятая кавдивизия была почти полностью уничтожена в результате атаки специального мотокорпуса армии Гудериана, а оставшиеся части укрылись в лесах и попали в немецкое окружение. Вот с этого момента и началась твоя вторая жизнь, как тебя там…

Нестеров. Что значит «вторая жизнь»?

Кобулов. Жизнь предателя Родины. Будешь отрицать, что был в окружении?

Нестеров. Нет, не буду.

Кобулов. Как это не будешь? Ты не верти.

Нестеров. Я не верчу.

Кобулов. А почему в анкете ты этот факт утаил?

Нестеров. Това… Послушайте… Это была неделя непрерывных боев. Люди засыпали на марше… Мы уничтожали гитлеровцев, где только могли, жили одним — скорее соединиться со своими. Мы потеряли счет времени, не понимали, где день, где ночь… Сколько замечательных ребят погибло в этом аду, командиров, комиссаров… И свою роту, я тогда ротным был, вывел почти без потерь, мне это до сих пор чудом кажется. Мы только потом ведь узнали, что были в плотном кольце окружения, нам казалось, что немец только вклинился, рассек армию… А когда после Сталинграда я был прикомандирован к штабу Жукова и заполнял анкету, Георгий Константинович разрешил всем вяземцам из сорок пятой дивизии не указывать, что были в окружении.

Кобулов. Есть подтверждающие документы?

Нестеров. Какие документы? Слово командующего! Сказал: потом это за вами потащится — не отмоетесь. Как в воду глядел!

Кобулов. Убедительно… знаешь, убедительно, но меня ты не убедил. В народе знаешь как говорят: двое спорят, третий рассудит.

Кобулов нажимает кнопку и говорит в селектор.

Введите свидетеля.

Входит, держа руки за спиной, белобрысый человек в тюремной одежде. Его сопровождает конвоир с автоматом.

Подойдите сюда.

Белобрысый подходит к столу.

Кобулов (Нестерову). Ты его знаешь?

Нестеров (вглядывается). Нет.

Кобулов. Сейчас познакомитесь. (Белобрысому.) Фамилия? Имя?

Белобрысый. Краузе Эрих Вальтер.

Кобулов. Национальность?

Белобрысый. Немец.

Кобулов. Где выучили русский язык?

Белобрысый. В разведшколе Мюнхена. И два года стажировался в Ленинградском университете.

Кобулов. Где находились в октябре тысяча девятьсот сорок первого года?

Краузе. В действующей армии.

Кобулов. В чьей?

Краузе. Вермахта.

Кобулов. А поточнее?

Краузе. Специальная группа СС при штабе командующего армии «Мертвая голова».

Кобулов. Чем занимались?

Краузе. Вербовка агентурной сети среди советских военнопленных.

Кобулов. Вам знаком этот человек?

Краузе (внимательно вглядевшись). Кажется, знаком.

Кобулов. Кажется или знаком?

Краузе. Знаком.

Кобулов. Можете назвать фамилию?

Краузе. Фамилию не помню. Кличку могу сказать: Фольциер. Впрочем, фамилия, кажется, Назаров… Нет, Нестеренко…

Кобулов. Может, Нестеров?

Краузе. Да, Нестеров.

Кобулов (протягивает Краузе лист бумаги). Ваша подпись?

Краузе. Моя.

Кобулов. Увести.

Конвойный уводит Краузе.

А теперь почитаем старые показания штандартенфюрера Краузе. «Я, бывший штандартенфюрер Краузе Эрих Вальтер, завербованный в тысяча девятьсот сорок шестом году на территории Германии разведкой США, имел задание восстановить связи с ранее завербованными мною и ныне находящимися в СССР бывшими советскими военнопленными… Жуком, Бородатым, Дукером…» — вот тут и твоя кличка: «Фольциер» — «…восстановить связи с завербованными бывшими военнопленными… с целью сбора разведывательных данных, касающихся Красной армии…»

Нестеров (тихо). Ах ты гнида тыловая… Немецкого шпиона нашел? Плевать я хотел, что ты генерал-полковник! Ты немцев-то только под конвоем видел. Я до Праги дошел, я дважды тяжело ранен и возвращался в строй… Я войну полковником закончил, меня сам Георгий Константинович…

Кобулов. Молчать! (Расстегивает кобуру и достает пистолет.) Встать!

Нестеров (продолжая сидеть). Не балуйся с оружием, выстрелит…

Кобулов. Встать!

Нестеров вскакивает, хватает Кобулова одной рукой за волосы, а второй рукой перехватывает пистолет. В то же мгновение рядом с дерущимися возникает Момулов и легко скручивает Нестерова.

Нестеров (делая попытки вырваться). А, гады, думаете, Сталин умер, так на вас управы нет? Подождите, маршал Жуков узнает, он спросит с вас!..

Берия (входя). Зачем беспокоить Георгия Константиновича? Вам нужен маршал? Маршал здесь.

Немая сцена.

Момулов, зачем человеку больно делаешь? (Момулов отступает в сторону.) Это же — настоящий герой! Мир от фашистской чумы спас, дважды тяжело ранен, дважды! А ты, Момулов, ему опять больно сделал. И ты, Богдан Захарович, я вижу, немного погорячился. Проверка проверкой, но чекист обязан иметь чувство меры. Мы не имеем права ошибаться. Даже одна наша ошибка может слишком дорого стоить народу. Извините нас, Егор Иванович, но мы должны были окончательно убедиться в вашей абсолютной искренности. Вообще, я привык верить людям и своим подчиненным прививаю эту веру. Лично я был и раньше убежден в вашей невиновности. Такие люди, как вы, даже в плену, даже под фашистской пыткой — Родину не предают. Но, как говорил еще Дзержинский: долг службы!

Все стоят. Берия подходит к столу, выдвигает и достает газету.

Подойдите, пожалуйста, товарищ Нестеров.

Нестеров подходит. Берия показывает ему что-то в газете.

Сколько лет вам на этой фотографии?

Нестеров (осипшим голосом). Десять.

Берия. Вы мало переменились, как ни странно. Такое же честное, открытое лицо. «Пионеры Страны Советов шлют пламенный салют герою-пионеру Егору Нестерову, повторившему подвиг Павлика Морозова». Сколько лет было тогда вашему отцу?

Нестеров. Тридцать три. (Мрачнеет.)

Берия. Столько же, сколько и вам сейчас. Я знаю, что вы от него не отказались. И правильно сделали. Сын за отца не ответчик, и ваша жизнь — лучшее тому подтверждение. А если вы по скромности в этом до сих пор сомневались, у меня есть золотой аргумент, который подтвердит мою правоту.

Берия достает из стола красную коробку. Оглядывает всех.

Как член Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик я уполномочен за исключительный героизм, проявленный при исполнении воинского долга в особо тяжелых условиях окружения превосходящими силами противника, присвоить полковнику Нестерову Егору Ивановичу высшую награду Родины — звание Героя Советского Союза.

Берия вынимает из коробочки Золотую Звезду, подходит к Нестерову и прикрепляет награду ему на грудь.

Награда нашла героя! Долго она вас догоняла, от самой Вязьмы, с той осени сорок первого.

Кобулов и Момулов аплодируют. Берия, отступив на шаг, любуется звездой и тоже хлопает в ладоши.

Нестеров. Служу Советскому Союзу.

Ноги его подкашиваются, он теряет равновесие, делает неловкий шаг в сторону, Кобулов его подхватывает.

Берия. Ничего, ничего, он сам справится. От радости еще никто не умирал. Момулов!

М омулов исчезает и моментально возвращается с бутылкой коньяка и тремя фужерами на серебряном подносе. Берия сам разливает коньяк. Нестеров уже оправился.

Нестеров. Извините, товарищ маршал, разволновался.

Берия. Все понимаю. Разве герои не люди? (Поднимает бокал.) За справедливость! За высшую справедливость. (Все пригубили.) Ну, с кем приятней пить: с нами или с артистом в ЦДРИ?

Нестеров смеется.

А на Момулова, Егор Иванович, вы не сердитесь. Он, может, был с вами немножко жесток, зато к врагам он беспощаден. Когда весь его народ, к счастью очень небольшой, оказался предателем, он был один из немногих, кто нашел в себе силы перерезать пуповину узконационалистических интересов.

Кобулов. Товарищ маршал, разрешите обратиться к Герою Советского Союза?

Берия. Обращайтесь.

Кобулов (быстро разлив коньяк по фужерам). Егор Иванович, мы с вами уже столько раз называли друг друга на «ты» как враги — выпьем на «ты» как друзья!


Кобулов и Нестеров пьют на брудершафт.

Конец первой картины.

Интермедия первая

Свет гаснет. В темноте далекий раскат грома. Нарастающий шум дождя. На просцениум, накрытые одним плащом, выбегают две девушки. Одна из них — Анита — бережно прячет под плащом гитару. В руках у другой снятые с ног туфли.

Это Зоя.

Зоя. Ой, Анита, кошмар, у меня ресницы потекли.

Девушки забиваются в будку телефона-автомата.

Анита. У тебя есть сухой платок? Дай.

Зоя достает из сумки платок, Анита вытирает ей щеки.

Зоя. Тебе хорошо, вот ты такая яркая, а я, если не покрашусь, похожа на привидение.

Анита. Что ты на себя наговариваешь? Привидения мрачные, грустные, а ты у нас веселая и соблазнительная.

Зоя. Ты говоришь прямо как мой Богдыханчик. Ой, он уже, наверное, с ума сходит. Мы на целый час опаздываем.

Анита. Гитара намокла. (Платком вытирает гитару.)

Вот скажи, зачем я с тобой потащилась?

Зоя. Ну и сидела бы дома, как дура. Что у тебя за характер?

Анита. Нормальный, испанский. Мы, испанки, — домоседки.

Зоя. Да, домоседки? А чего вас тогда всегда на балконах рисуют?

Анита. Балкон — это тоже дом. Ведь у нас всегда тепло, не то что у вас.

Картина вторая

Комната в новой квартире Нестерова. Слева дверь на кухню, справа выход в прихожую, видна дверь с лестничной площадки. Большое окно, застекленная дверь на балкон. Окно и дверь открыты. Нестеров стоит на балконе, разглядывая улицу. Доносятся шумы улицы, автомобильные гудки.

Нестеров (облокотившись на подоконник, говорит в комнату). Значит, это вы мне вызов в Москву организовали?

Голос Кобулова(из кухни). Мы, конечно, служба ЛПБ.

Нестеров. ЛПБ — это что же такое? Политическая безопасность, а буква «эл» впереди?

Кобулов. Тут — все буквы впереди (Кобулов выходит из кухни, на нем хозяйственный фартук, рукава засучены), и «Л», и «П», и «Б» — Лаврентий Павлович Берия, — вот ты на какой теперь службе. Когда-нибудь я тебе расскажу, почему этот ЛПБ мне дороже родного отца. Где же девочки?

Нестеров. Это тебе лучше знать, твои знакомые.

Кобулов. Эх, лук забыл положить! (Уходит.)

Нестеров остается. Грохочет гром, шум дождя.

Нестеров. Никак не могу привыкнуть к этому генеральскому блиндажу. Из одесского полуподвала — в самый центр столицы!

Голос Кобулова. ЛПБ! (Страшный грохот посуды.)

Кобулов (выходит). Смотри, какую супницу разбил, идиот.

Нестеров. А посуда казенная?

Кобулов. Что ты заладил: казенная, казенная… Здесь все твое! А за супницу не беспокойся, я тебе такую подарю — настоящий Майсон, трофейный, из личной посуды Геринга.

Нестеров. Да ну, не надо Геринга…

Кобулов. Почему не надо? Он, конечно, людоед был, но в посуде понимал. Не отказывайся, Гоша, у меня их штук тридцать… А-а-а! Мясо горит! (Убегает.)

Нестеров. Никогда не думал, что архивная работа такая тяжелая. Первые ночи никак заснуть не мог. Глаза закрою — строчки бегут, бегут… Знаешь, Богдан Захарович, я не уверен, что смогу принести пользу в этом деле. За неделю работы всего несколько знакомых по фронту фамилий — и никаких противоречий в документации… Может, я чего-то недопонимаю, ведь я боевой офицер, непривычное это для меня занятие…

Кобулов. А старушка тебе хорошо помогает?

Нестеров. Вера Викентьевна? Очень хорошо помогает. И чай заваривает замечательный. Я после него прямо оживаю.

Кобулов. Ты с ней не церемонься. Она в архивах сто лет работает, она даже и не человек уже, а архивная мышка. Безотказный винтик, как говорил товарищ Сталин. Ты Сталина любишь? (Грохот посуды.) Я тоже обожаю.

Нестеров. А этот немец тоже ваш безотказный винтик?

Кобулов (входит с дымящимся блюдом). Зачем все время напоминаешь? Обиду держишь? Вот это не надо. Я тебя за волосы, между прочим, не хватал. (Ставит блюдо на стол.) Где девочки? Ты не забыл, что, когда девочки придут, я тебе не генерал-полковник, твой начальник, а инженер-нефтяник, Богдан Кобулов, твой бывший однополчанин.

Нестеров. ЛПБ.

Кобулов. О! С тобой можно работать.

Звонок в дверь.

(Нестерову.) Девочки! Иди открывай.

Нестеров. Почему я?

Кобулов. Я фартук должен снять? Ну что я, твоя домработница?

Звонок. Кобулов скрывается на кухню, Нестеров идет, открывает дверь. На пороге стоят мокрые Зоя и Анита с гитарой.

Зоя. Мы, наверное, ошиблись квартирой, извините.

Голос Кобулова. Зоечка, козочка моя, ты никогда не ошибаешься! (Выходя из кухни.) В День Победы не можешь не опоздать!

Зоя. А ты не назначай мне свидания каждый раз в новом месте.

Кобулов. Что делать, бездомная жизнь командировочного инженера. Какие вы красивые, когда мокрые! Сейчас мы с моим другом вас высушим и согреем. Знакомьтесь: Гоша, Зоя.

Анита. Анита.

Зоя. Богдыханчик, закрой окно, мы простудимся.

Кобулов. Я этого не допущу. Снимай скорей платье, все снимай…

Зоя. Ты с ума сошел…

Кобулов. Я давно с ума сошел, как только тебя встретил. Что ты боишься, тебя что, изнасилуют здесь?

Анита. А нам во что переодеться?

Кобулов (Нестерову). Вот это разумный товарищ. Конечно, найдем. (Стягивает с себя свитер, дает Зое.) Давай все, что есть, халат-шмалат…

Нестеров. Посмотрите там, в шкафу в комнате. Может, что-нибудь подойдет.

Девушки уходят, гитара Аниты остается на стуле.

Кобулов. Слушай, какая подруга у Зои! Первый раз вижу, тебе нравится?

Нестеров (трогает струны гитары). Сон мой московский продолжается…

Кобулов. Что, у тебя тоже любовь с первого взгляда?

Нестеров. Не в этом дело…

Кобулов. Что случилось?

Нестеров. Пока все в порядке.

Кобулов (пробуя из блюда). Остывают хинкали! Девочки, что так долго, вам помочь? (Подходит к двери.) Ку-ку! Вы что, спать легли? Почему без меня?

После некоторой паузы дверь открывается, и девушки выходят. На Зое наброшен мундир с наградами Нестерова, на ногах туфли на высоких каблуках. Анита в свитере Кобулова и замотана клетчатым пледом.

Зоя. Смирно!

Кобулов вытягивается в струну.

Я же вчера в «Огоньке» ваш портрет видела, а в жизни не узнала.

Кобулов. Правда, в жизни он еще лучше?

Анита. Лучше не бывает.

Кобулов. О, Зоя, по-моему, мы скоро здесь будем лишние! А пока прошу всех к столу.

Все рассаживаются за столом.

Зоя. Ну, какой аромат! Мы с Аниткой голодные, как волчицы.

Нестеров. Сейчас покормим вас.

Кобулов …напоим, рассмешим и спать уложим!

Зоя. У тебя, Богдыханчик, какой-то спальный репертуар…

Кобулов. Это потому, что мы с Гошей как во сне живем. Правда, Гоша?

Нестеров (глядя на Аниту). Что? Правда…

Зоя. Анита, я забыла рассказать: у нас одну девочку с параллельного потока вызвали в деканат, а там вместе с деканом сидел майор МВД и с ним какой-то дядька в штатском, и этот майор спрашивает: «Вы не хотите помочь МВД?..»

Кобулов. Зоечка, козочка моя! Зачем такие ужасы рассказываешь? (Встает с бокалам.) Дорогие женщины, девушки, друзья мои! Старики говорят: победителей не судят. Так, прошу, не осуждайте нас в День нашей Победы. Пусть это и ваша Победа. Мы с Гошей победили врагов, а вы победили нас, так выпьем за общую победу во всех смыслах жизни — ура!

Анита. И за здоровье нашего дорогого хозяина!

Кобулов. До дна, до дна! Если бы вы знали Гошу так, как я его знаю, вы бы влюбились в него, как безумные. Он мне жизнь спас! Что ты на меня смотришь? Скромный — сиди молчи, я буду рассказывать. Было много случаев, я один только расскажу. Получаем задание — осуществить диверсию в тылу врага. Летим ночью. Видим, внизу костер, наши дают ориентир. Прыгаем. Я первый, парашют раскрылся, иду на приземление… Вдруг — страшный удар — теряю сознание. Потом — не знаю, сколько времени прошло, — открываю глаза: Гоша меня обнял и шепчет прямо в ухо: «Держись, Богдан, ты ведь джигит». Я спрашиваю: «Где мы?» И представляете, мы летим под одним парашютом, двое! Я говорю: «Что случилось?» А Гоша говорит спокойно: «Извини, Богдан, у меня парашют не раскрылся…» Хорошо, за дерево зацепились, а то бы все ноги переломали.

Нестеров. Да…

Зоя. Что-то я не поняла, Богдыханчик, кто же из вас кого спас?

Кобулов. Какая разница? Оба живы остались. Сегодня я его, завтра он меня спас. Еще был один случай…

Нестеров. Да ладно, хватит случаев. За вас, девушки. (Пьют.)

Зоя. Ой, вкусно как! Богдыханчик, ты гений!

Кобулов. Гений умер. Великий гений. А я какой гений? Обыкновенный, уже не слишком молодой мужчина. Что такое?.. День Победы, а такие нахлынули грустные воспоминания… (Берет гитару, неумело извлекает из нее звуки, поет.) «Деньги советские толстыми пачками с полки смотрели на нас…» Жаль, не умею.

Нестеров (Аните). Можно?

Анита. Можно.

Нестеров берет гитару, настраивает, не спуская глаз с Аниты, думает минуту, проигрывает вначале вступление «Офицерского вальса» и поет.

Нестеров.

…Хоть я с вами совсем не знаком
И далеко отсюда мой дом,
Но мне кажется — снова,
Возле дома родного…
Анита тоже смотрит на Нестерова, Зойка подпевает, Кобулов сидит неподвижно. Вдруг Анита поднимается, берет у Нестерова гитару и как бы в ответ поет Нестерову что-то по-испански, лирическое и явно про любовь. Когда Анита заканчивает, Нестеров, как эстафету, в свою очередь берет у нее гитару и, словно перечеркивая грусть, исполняет лихую цыганскую плясовую. В ответ на это Анита, схватив гитару, вскакивает на стул. Зойка очень оживляется.

Зоя. Аня, Лорку, Лорку! Мою любимую! Богдыханчик! Сейчас мы тебя оживим!

Анита на стуле отбивает чечетку, потом, подстукивая себе каблучком, начинает петь.

Анита.

…Тому, кто слывет мужчиной,
нескромничать не пристало.
И я повторять не стану
слова, что она шептала.
В песчинках и поцелуях
она ушла на рассвете.
Кинжалы трефовых лилий
вдогонку рубили ветер…
Кобулов неожиданно срывается с места и начинает яростно отплясывать вокруг стола лезгинку.

Зоя. А я русскую спляшу — и будет полный интернационал!

Пляшет. Нестеров протягивает руки, чтобы помочь Аните сойти со стула. В это время за окнами — оглушительный залп, и комната озаряется отблеском фейерверка.

Анита. Салют, ура!

Выбегает на балкон, Нестеров за ней, в комнате остаются Зойка и Кобулов. Кобулов пытается поцеловать Зою.

Зоя (увиливая). Богдыханчик, Богдыханчик, без рук! Ты мне еще даже не объяснялся.

Кобулов. Зоя, выходи за меня замуж!

Зоя. Это предложение, а не объяснение.

Кобулов. Обожаю, клянусь!

Зоя. Для влюбленного ты слишком решительный.

Кобулов. А у тебя много таких влюбленных, как я?

Зоя. Ну, много не много… А кое-какие жертвы имеются.

Кобулов. Жертвы? Какие жертвы?

Зоя. Ты не поверишь, скажешь, я хвастунья.

Кобулов. Поверю, уже верю, уже ревную.

Зоя. Ревновать пока нечего. Просто, понимаешь, иду я сегодня по улице Герцена, мимо университета, и вдруг замечаю, что за мной едет большая черная машина. Медленно едет, близко так от тротуара. Я решила проверить — за мной все-таки или не за мной. Остановилась, будто афишу рассматриваю, и она остановилась, пошла быстрее — и она быстрее. Представляешь?

Кобулов. Ну?

Зоя. Ой, Богдыханчик, ты правда ревнуешь, у тебя даже губы побелели. Да ничего особенного, честное слово. Я когда до Никитских дошла, из машины какой-то белобрысый мужик… Очень вежливый, назвал меня по имени-отчеству — откуда он знает — и дал записочку с номером телефона…

Кобулов. Покажи записку.

Зоя (роется в сумочке). Если я ее не выкинула… Вот! (Дает Кобулову записку.) Сказал, что моего звонка очень-очень будет ждать один большой человек. Может, врет, но машина правда была очень большая.

Кобулов. Когда он велел позвонить?

Зоя. Почему велел? Просил… в десять часов, сегодня. Богдыханчик, что с тобой?!. Да я не собираюсь никуда звонить, ведь ты мне, кажется, уже сделал предложение?

Кобулов (посмотрев мельком на часы, идет к столу и наливает полный стакан вина). Зоя, ты со мной была откровенна, и я с тобой должен быть откровенным.

Зоя. Я вся внимание.

Кобулов. Извини, Зоя, я тебя обманывал, как последний подлец. Я женат, давно… У меня трое детей в Баку.

Зоя (подходя). Ты ее любишь?

Кобулов. Кого?

Зоя. Жену?

Кобулов (очень грустно). Обожаю.

Зоя. Тогда вот она тебе просила передать.

Зоя влепляет Кобулову пощечину, сбрасывает мундир и, прихватив свои вещи, убегает. Хлопает дверь. С балкона входит Анита.

Анита. Куда это Зойка побежала?

Кобулов. За паспортом. Хочет за меня замуж выходить.

Анита устремляется вслед за Зойкой.

Кобулов. Куда? Анита. Вернусь.

Кобулов снова смотрит на часы и выпивает стакан до дна.

Нестеров (входит). А где Анита?

Кобулов. Сиди, я сейчас догоню. (Быстро уходит.)

Нестеров один. Звонит телефон.

Нестеров (взяв трубку). Слушаю… Зою Серафимовну?.. Вы ошиблись номером, здесь таких нет. (Повесил трубку. Снова звонок) Да. Я же вам говорю… Ах, Зою! Есть, есть… то есть была, а теперь ушла. Вот только что. А кто спрашивает? Алло, алло!

Пожав плечами, кладет трубку. Проходит по комнате, выглядывает на балкон, возвращается, берет свой мундир, повисший на спинке стула. Уходит в другую комнату. Звонок в дверь. Нестеров проходит к двери, открывает. В дверях — Анита.

Анита. Я гитару забыла…

Смотрят друг на друга, потом Анита делает шаг вперед и, положив руки Нестерову на плечи, целует его в губы.

Конец второй картины.

Интермедия вторая

Навстречу друг другу идут Белобрысый в форме полковника МВД и Вера Викентьевна, аккуратная сухощавая старушка — архивная мышка.

Белобрысый (передает две папки). Информация 3 и 3-А. (Открывает и протягивает канцелярскую книгу.)

Вера Викентьевна со знанием дела расписывается в двух местах.

Ну, как успехи?

Вера Викентьевна. Докладываю: объект входит в тему. Начал проявлять интерес, задает вопросы, пока робкие.

Белобрысый. Ничего, после этого (стучит пальцем по папкам) осмелеет. Да, не разговаривайте с ним через стеллаж — портится качество записи.

Вера Викентьевна. Хорошо, товарищ Балдис.

Белобрысый. Вы не устаете? Может, вас подменить?

Вера Викентьевна. Как сочтете нужным, товарищ Балдис.

Балдис. Это шутка. Вы у нас, Вера Викентьевна, человек незаменимый.

Расходятся.

Картина третья

Угол комнаты в архиве. Стеллаж, стол, лампа. У стола Нестеров делает гимнастические упражнения. Входит Вера Викентьевна, кладет на стол обе папки.

Нестеров. Ой-ой-ой, укатают Егорку крутые горки.

Вера Викентьевна (смеется). Ничего, Егор Иванович, вы мужчина крепкий, молодой. А в этих папках, может, и найдется что-нибудь любопытное. Чайку свеженького пора?

Нестеров. Спасибо, самое время.

Вера Викентьевна берет со стола чайник и уходит за стеллаж. Нестеров открывает папку, ворошит документы, задумывается.

Вера Викентьевна, наверное, я все-таки и в самом деле чего-то недопонимаю. Вот смотрите: оперативные сводки повышенной секретности…

Вера Викентьевна. Подождите, я вас отсюда плохо слышу. (Выходит.) Что вы сказали?

Нестеров. Сводка повышенной секретности. Приезд на фронт члена Государственного комитета обороны. Прослежены все мелочи: пункты и время передвижения, контакты, темы бесед, даже смены настроений… подробное описание, что на завтрак ел, что на обед… что и сколько выпил за ужином… Понимаю, член Государственного комитета обороны — фигура историческая, слава богу, враги его не отравили, жив-здоров до сих пор. Но читать, что он тогда ел и пил, по-моему, просто глупо.

Вера Викентьевна. Пейте чай.

Нестеров. Чего же вы туда кладете?

Вера Викентьевна. Тут и жасмин, и липовый цвет… (Наливает Нестерову и себе.) Сама в отпуске собираю и сушу.

Нестеров. Очень вкусно. (Разворачивает сверток, раскладывает еду.) Угощайтесь.

Вера Викентьевна. О, у вас сегодня почти полный обед. (Пробует.) Рискну утверждать, что это не вы готовили.

Нестеров. Почему — не я?

Вера Викентьевна. Потому что я никогда в жизни не видела мужчину, у которого хватило бы терпения тушить мясо. Если он, конечно, не повар. И в ресторанах так не готовят, это (тщательно пробует) не наша привычная кухня… очень острая… не восточный, скорее, французский рецепт.

Нестеров (расплывается в довольной улыбке). Испанский.

Вера Викентьевна. Ваша жена готовила?

Нестеров. Нет, моя жена погибла в сорок третьем.

Вера Викентьевна. Простите, я не знала.

Нестеров. Ничего, ничего. Но вообще, вы знаете, такие странные в жизни происходят вещи… Со мной последнее время творится что-то невероятное. Знаете, вы угадали: это действительно готовила женщина. Но не это невероятно. А то, что эта женщина как две капли воды похожа на мою жену, только — испанка.

Вера Викентьевна. Действительно, невероятно. (Улыбаясь.) А как зовут вашу испанку — уж не Кармен ли?

Нестеров. Не верите? Я сам себе не верю. А зовут ее не Кармен — Анита.

Вера Викентьевна. Из республиканских детей?

Нестеров. В университете учится, филолог. Анита Санчес. Правда звучит красиво?

Вера Викентьевна. Конечно, очень красиво. И девушка красивая?

Нестеров. Очень.

Пауза. Едят.

Вера Викентьевна. Список продуктов члена ГКО и военного совета фронта читать, конечно, очень скучно. Но давайте попробуем преодолеть эту скуку вместе. (Убирает папки.) Если в дело группой наблюдения включены одновременно реестр продуктового рациона члена Государственного комитета и список того, что было у него на столе, — я бы сразу же сравнила эти два документа.

Нестеров. Давайте.

Оба склоняются над папкой, Вера Викентьевна водит рукой по списку.

Совпадает, совпадает… тоже совпадает… А это откуда?

Вера Викентьевна. Что вы имеете в виду?

Нестеров. Вот. Второй день за ужином — напиток «Виски» английского производства. А в реестре, кроме водки, ничего не указано. Проглядели?

Вера Викентьевна. Исключено. Может быть, трофейное?

Нестеров. Исключено. Наши части вышли на рубеж за пять дней до этого, и в соприкосновение с немцами не входили. Я и без документов прекрасно помню обстановку. И союзников в частях не было, мы их до открытия второго фронта в глаза не видели.

Вера Викентьевна. Кто не видел, а кто, может, и видел.

Нестеров. Ага… Значит, из-за этой мелочи нужно заново теперь отрабатывать все контакты?

Вера Викентьевна. А вы — способный! Лаврентий Павлович вас правильно выбрал.

Нестеров. Ну, вы мои способности не преувеличивайте. Просто я один из немногих живых свидетелей этих событий. Начальник дивизионной разведки как-никак!

Вера Викентьевна. Тогда — счастливого улова.

Нестеров. Вы меня, как рыбака, напутствуете.

Вера Викентьевна достает с полки брошюру, открывает заложенную страничку.

Вера Викентьевна (читает). «…Я позволю себе сравнить работу агентурно-оперативной сети с сетью рыболова. Десять раз закинет он сеть — на одиннадцатый поймает щуку. И чем больше сеть и мельче клетка, тем больше улов. Этот принцип как принцип никем, нигде и ничем не опорочен».

Нестеров. Сталин?

Вера Викентьевна. ЛПБ.

Нестеров. Тоже здорово.

Вновь склоняется над папкой.

Конец третьей картины.

Интермедия третья

Момулов в белой черкеске и черном бешмете со знанием дела начищает маршальский штиблет. Появляется Кобулов.

Кобулов. Здравствуй, трудовая пчелка!

Момулов будто не слышит приветствия.

(Подходя.) Слушай, Джафар, я тебе деньги должен был сегодня вернуть. Извини, не получается… Но мамой клянусь, через неделю получишь все до копейки вместе с процентами. Договорились?

Протягивает Момулову руку. Момулов жмет ее медленно, с такой силой, что Кобулов складывается пополам.

Отпусти, ты с ума сошел! Больно!

Момулов убирает второй штиблет и уходит.

(Глядя вслед и поглаживая пальцы, тихо.) Говночист!.. (Уходит.)

Картина четвертая

Гостиная в доме Берии. Ковры и оружие на стенах, кальян, китайские фонарики и черная лаковая ширма с драконами. У зеркала в шелковом халате Берия. В руках у него пачка скрепленных листков. В глубине сцены — безмолвный Кобулов.

Берия (глядя в зеркало, гневно, сначала вполголоса). Как ты посмел… Как ты смог… Как тебе позволила твоя черная совесть… (Поворачивается к Кобулову, громко.) Как ты посмел предположить, неблагодарная свинья!.. Нет, что-то не то… (Задумывается, шепчет про себя.)

Кобулов. Можетбыть, так: как ты посмел обмануть мое доверие!

Берия. Доверие — это годится. (Громко.) Как ты посмел обмануть мое доверие, мерзавец, шпана, сопляк, — нет, слабо, слабо. Кобулов. Может быть: мудак? Нет, это не из моего лексикона. Собачий сын… Щенок… Щенок! Это классика. (Кричит.) Как ты посмел обмануть мое доверие, щенок!

Кобулов. Папа лучше, чем у Тарзана! (Хохочет.)

Берия. Папа, папа… Между прочим, по части папы. Что ты там за историю наплел своему новому закадычному дружку про нашу с тобой педагогическую поэму? Э? Момулов! (Входит Момулов.) Ты знаешь, как судьба свела нас с Богданом Захаровичем?

Момулов кивает.

Нет, ты не знаешь, Момулов, последнюю версию. Оказывается, маленький мальчик Богдаша Кобулов был беспризорником в Кутаиси и жил в паровозном котле.

Кобулов. Я не говорил, что в паровозном!

Берия. Не мешай. Когда этот чумазый цветок жизни сидел однажды в котле, совсем несчастный, мимо, на его счастье, проходил молодой добрый чекист Лаврентий Берия. Он увидел мальчика, заплакал…

Кобулов. Я не говорил, что заплакал!

Берия. Тебе пленку прокрутить? Или лучше я сам расскажу, как уголовник Богдан Кобулов был приговорен в Махачкале к высшей мере наказания и так рыдал и клялся родной любимой мамой, которую сам свел в могилу…

Кобулов. Папа, прости!.. Что я такого плохого сказал?

Берия. Про себя можешь плести все, что хочешь, — сам ответишь. А из меня не надо Деда Мороза делать, я не Никита Хрущев, меня сам Сталин уважал и, если хочешь знать, боялся!

Кобулов (виновато). Я знаю, папа.

Момулов уходит.

Берия (Кобулову). Огорчился, птенчик? И напрасно. Радоваться надо. (Ворошит пачки листов.) Я еще раз прочитал докладную нашего героя и скажу тебе честно: сам не ожидал от него такой прыти. Он не просто идет нам навстречу, он опережает наши желания. Со временем это можно будет издать как квалифицированную военно-историческую экспертизу. (Трижды плюет через плечо.) Ты помнишь его разработку на основе бутылки виски?

Кобулов. Я это место три раза прочитал.

Берия. В нашем скромном полковнике умирает военный сыщик-любитель. Шерлок Холмс, Нат Пинкертон.

Кобулов. Поп Гапон.

Берия. Типун тебе на язык, Кобулов. При чем тут Гапон? Он был провокатор.

Кобулов. Прости, папа.

Входит Момулов с венгеркой на плечиках и со штиблетами.

Берия. Уже привезли? (Кобулову.) Ты что, за ним посылал реактивный истребитель? Кобулов. Нет, Гогулию.

Берия, переодетый, жестом удаляет Кобулова. Тот уходит. Берия, посмотревшись в зеркало, подходит к столу, кладет перед собой скрепленные листы, склоняется над ними и бросает через плечо Момулову:

Берия. Давай.

Момулов выходит. Берия неподвижно стоит, склонившись к столу, спиной ко входу. Нестеров входит и замирает у двери, не решаясь нарушить занятий маршала.

(Бормочет, перелистывая страницы.) Как он посмел обмануть мое доверие… Как совесть позволила… мерзавец неблагодарный, щенок…

Нестеров. Здравия желаю, товарищ маршал.

Берия (медленно и тяжело обернувшись, тихо). Добрый вечер, Егор Иванович… Извините, но я по-домашнему. Немножко нездоровится. Что делать — годы, сердце пошаливает. Вот вы, наверное, даже не знаете, с какой стороны у вас сердце… проходите, присаживайтесь.

Нестеров проходит и садится на край кресла.

Может, вы слышали, есть такая старая народная сказка: один юноша, тоже такой молодой, здоровый, как вы, захотел быть первым человеком у своего царя. Царь сказал ему: «Я тебе дам самую высокую награду, но ты за это принесешь мне сердце родной матери». Юноша пошел, убил мать, вырвал сердце и понес царю. Но по дороге споткнулся об камень и упал. И вдруг слышит, сердце спрашивает его голосом матери: «Ты не ушибся, сынок?» (Последние слова Берия произносит сквозь слезы.) Я почему-то вспомнил эту сказку вчера вечером, когда читал вашу докладную.

Нестеров. Я не совсем понимаю, товарищ маршал…

Берия. И я не понимаю, вот что самое страшное. Зачем вам это понадобилось?

Нестеров. Виноват, что именно?

Берия. Именно? Безжалостно заронить в мое сердце такие подозрения, от которых я не спал всю ночь, не могу нормально работать, нормально жить, дышать…

Нестеров. Товарищ маршал, выслушайте меня, пожалуйста. Для меня — это просто личная катастрофа. Ведь если то, что обнаружилось, — правда, то… Ведь я там был, я участник событий, я столько раз читал документы, зашифрованные личным кодом командующего, и ничего не видел, не замечал… Вообще очень странно, что никто до сих пор не обращал внимания на факты, которые лежали на поверхности. Я не прибавил от себя ни слова, только сопоставил документальные данные… Я только немножко копнул…

Берия. Кого вы копнули? Вы соображаете, на каких людей вы замахнулись, кого взяли под подозрение?

Нестеров. Товарищ маршал, это мой долг — доложить вам… Как бы вы поступили на моем месте?

Берия. Вы требуете, чтобы и я перед вами отчитывался?

Нестеров. Я — никак нет, этого я не требую. Но если после смерти товарища Сталина я случайно в архивах военного времени обнаруживаю нити давнего заговора против него, я обязан доложить об этом министру внутренних дел. Даже если сам я в душе не могу поверить в участие командующего в этом страшном деле.

Берия. Сердце болит, сердце…

Нестеров. Я позову кого-нибудь?

Берия. Не надо. Вы понимаете, что речь идет о моих старых товарищах по партии — да при чем здесь мои чувства? — речь идет о членах Президиума ЦК, о выдающемся военачальнике… Спасшем Родину, Европу, мир… спасшем вас, тогда юного лейтенанта, из трудной ситуации…

Нестеров. Я понимаю, на что пошел. Но от моей личной воли уже ничего не зависело. Факты сильнее меня.

Берия. Если вы действительно понимаете, к чему вы прикоснулись, вы должны отдать себе отчет в том, что вам грозит в случае ошибки. Еще вчера я назначил компетентную комиссию экспертов для детальной проверки ваших выводов. Если комиссия выводов не подтвердит — трибунал и расстрел. И даже я не смогу и не захочу вас спасти. Сейчас единственное, что я могу для вас сделать, — это заменить одиночную камеру домашним арестом. В знак уважения к вашим боевым заслугам. И еще потому, что я чисто по-человечески виноват, что засадил вас в архивы, может быть, на вашу беду. Сдайте оружие.

Нестеров снимает пояс с пистолетом и отдает Берии. Молча стоит перед ним.

Вас проводят до машины, Егор Иванович. Там вас ждут и отведут домой. Ваше новое положение вам подробно объяснит Гагулия.

Нестеров. Разрешите идти?

Берия машет рукой. Нестеров уходит. Берия берет скрепленные листы, тщательно рвет их на мелкие кусочки и бросает в корзинку для бумаг.

Берия. Момулов!

Входит Момулов.

Мне сегодня принесли сводку новых анекдотов. Есть смешные. Например: Берия обходит Лубянку. Охранник сидит и читает книжку. Берия ему говорит: «Ах, Момулов, Момулов, все аварские сказки читаешь, а академик Белобородов третий день голодный сидит». Ты думаешь, моя фамилия Белобородов?

Момулов, склонившись, выходит. Берия подходит к дивану и ставит любимую пластинку. Момулов и Кобулов вкатывают сервировочный столик. Берия, стоя, начинает закусывать.

Когда дорога жизни выводит тебя на перевал, где на каждом шагу подстерегают пропасти и обвалы, приятно сознавать, что за тобой идут друзья. Это не каждому дано. У тебя, например, Кобулов, каждый встречный — друг, пока ты его к стенке не поставишь.

Кобулов. Работа такая.

Берия. При чем тут работа? Мои друзья со мной всю жизнь работают, а с ними хоть сейчас можно луну с неба достать, Москву с землей сровнять и заново построить, реки вспять повернуть… Сева Меркулов, Володя Деканозов, Левушка Израельсон… Знаете, дети мои, я сегодня решил, мне не нужна эта неуклюжая беспокойная империя, шестая часть планеты, наследие проклятого прошлого, тюрьма народов. Я не царь, Берии хватит одной России… На Украине пусть хозяйничают Пашка Мешик и Мильштейн. Пусть кушают свои вишни. Прибалтику подарю Янису Балдису — он аккуратный мальчик. Кобулов!

Кобулов. А?

Берия. Возьмешь Грузию?

Кобулов (после паузы). А как же Гоглидзе?

Берия. Поделите по-братски. (Смотрит на Кобулова.)

Момулов, смотри, какое у него лицо глупое стало.

Кобулов. Что вы ко мне целый день цепляетесь, Лаврентий Павлович? То молодец Кобулов, то дурак Кобулов. Что вы со мной, как кошка с мышкой, играете? Что я вам — Зойка? Я вам не Зойка…

Берия. О, ревнуешь? Мне это очень приятно.

Кобулов. Правда, папа… Ну что, в Москве блондинок мало? Как мне только какая-нибудь девушка понравится, вы сразу подъезжаете. Обидно просто.

Берия. Потому что ты девушкам головы морочишь. Я, по крайней мере, жениться не обещаю.

Кобулов. Потому что вы женаты.

Берия. А ты не женат? Я твоей жене пожалуюсь.

Кобулов. А я вашей пожалуюсь.

Берия. Посмотри, как ты Момулова насмешил. Просто умрет сейчас от смеха. Эх, птенчик мой, ничему тебя жизнь не учит. И жить торопишься, и чувствовать спешишь. Кто это сказал?

Кобулов. К сожалению, не я.

Берия. Сердишься, когда не нужно. Ты знаешь, какой ты занудой станешь в моем возрасте? Посмотри на меня, я почти в два раза старше тебя. А девушки предпочитают меня. Почему? Ты видел, чтобы я когда-нибудь напивался пьяным? Врал, что я прыгал с парашютом в тыл врага? Да, я не умею готовить хинкали, зато я читаю книжки. А ты, работая у нас столько лет, имеешь возможность читать прекрасных поэтов — Мандельштама, Гумилева, Цветаеву, да мало ли? А ты даже Лермонтова не знаешь.

Кобулов. Знаю я вашего Лермонтова. Зачем он грузин обидел?

Берия. Что значит — обидел?

Кобулов. Зачем он написал: «Бежали робкие грузины»?

Пауза.

Берия. Вот видишь, Кобулов, незнание рождает незрелые выводы. Ты столько лет говоришь на великом русском языке и не улавливаешь интонаций. А чекисту это необходимо — интонация выражает смысл. Лермонтов действительно написал такую фразу. Но как? Ты думаешь: «Бежали робкие грузины»? Нет! «Бежали робкие грузины»! А смелые, конечно, не бежали. Это был великий поэт. Разве ты сможешь объяснить это девушке?

Кобулов. А малолетке, которую к вам Момулов заманил, вы про какого поэта объясняли? Про Чуковского?

Берия (переглянувшись с Момуловым). Знаешь, как ты кончишь свою жизнь, Кобулов? Однажды все девушки и женщины, которых ты обманул, соберутся со всех концов страны и устроят грандиозный процесс над тобой. И блондинка Зоя выступит на этом процессе прокурором и спросит: «Как случилось, что ты, подсудимый Кобулов, не выполнил своих клятв и не женился на всех нас хотя бы по очереди?» Что ты скажешь тогда в свое оправдание, преступник Кобулов?

Кобулов. Я знаю, что скажу! (Падает на колени, вдохновенно, со злостью.) Уважаемые граждане судьи! Воспользовавшись моим доверием, Лаврентий Павлович Берия обвел меня, как щенка, вокруг пальца… Я хотел счастья для всех и вовремя не раскусил…

Берия (кричит). Хватит! Пошел вон! Вон!

Кобулов (испуганно). Папа, мы шутим, я пошутил… (Пытается обнять колени Берии. Тот отталкивает Кобулова ногой.)

Берия (хрипит). Вон отсюда!

Кобулов убегает.

(Момулову.) Ты слышал, ты слышал? Ведь если провал, он так и скажет… Именно так и скажет… Ему поверят, а мне нет! (Хохочет в истерике.) Это смешно! Я единственный человек в стране, нет, в мире, для кого смерть Сталина — это трагедия, страшная трагедия… Зачем он оставил мне жизнь? Почему я один должен за всех расплачиваться? Разве это справедливо? Я хочу жить… хочу… У меня нет выхода: они думают, что я за все отвечу, я, Лаврентий Берия! Вот — им! (Делает похабный жест.) Я их заставлю песок кушать! Я хочу жить… жить… Ты ведь не оставишь меня, Джафар?

Берия припадает головой к плечу Момулова и рыдает. Момулов гладит его по голове.

Конец первого акта.

Акт второй

Картина пятая

Рабочий кабинет Берии, тот же, что и в первой картине. Берия в элегантном штатском костюме, при галстуке, разговаривает по телефону.

Берия. Нет, Климент Ефремович, Хрущев и компания настаивает на пересмотре. Но вы же… Да, это другое дело. Это нормальный акт гуманности, люди поймут и будут признательны, да. Да, при Сталине это было бы невозможно. Но нужно отделять эмоции от существа вопроса. Мы, конечно, и дальше будем работать в этом направлении, но ведь меня не посадили, вас не посадили, Хрущева не посадили… Значит, было не за что. Согласен, при таком большом объеме работы неизбежны недоразумения, но здесь не надо торопиться, чтобы не наделать новых ошибок, вернее, не сделать больше ни одной ошибки… Ну вот видите, а я вам что говорю: в народе укрепилось мнение — мы зря не сажаем. Да, Абакумов горяч, не спорю, но преданный сотрудник… Я думаю, прежде всего — партии, а потом уж мне лично. Мне докладывают, что по Москве пустили шутку, что Берия — новый советский миллионер — уже освободил миллион человек. Вот когда так шутят — сердце радуется. Есть готовить документацию на следующий этап амнистии! Нет, нет, Климент Ефремович, я только исполнитель — ворошиловской амнистии. Будьте здоровы, до встречи. (Кладет трубку.) Старый дурак! (Нажимает кнопку селектора.) Кобулова ко мне.

Через небольшую паузу входит Кобулов.

(Кобулову.) Ворошилова я успокоил. Нужно ускорить освобождение амнистированных уголовников и строжайший учет каждого на местах — пошевеливайтесь, бюрократы. Собирайте в кучу лагерную пыль. Когда начнется гражданская заварушка — мой миллион нас отблагодарит. Срочно готовьте новые списки.

Кобулов кивает.

Ты почему ничего не записываешь?

Кобулов. У меня все в сейфе. (Тычет себя в лоб.)

Берия (хмыкнув). Сейчас меня беспокоит отсутствие контроля над прессой.

Кобулов. Центральной?

Берия. За центральную прессу я всегда спокоен. Подозрительно оживлены иностранцы. Правда, Лева поговорил с Лазарем, тот берет это на себя, но я ему не слишком доверяю. Проследи. Что докладывает Мешик?

Кобулов. Ваше приказание выполнено. Агент от Жукова отозван.

Берия. А документ с моим шифром?

Кобулов. Документация, которая вас тревожила, уничтожена Мешиком лично. Да, и Строков командирован по области.

Берия. Какой еще Строков?

Кобулов. К Никите бегал.

Берия. А! (Отмахивается.) Обеспечена глухая блокировка связи Кремля с московским гарнизоном?

Кобулов. Все в состоянии боевой готовности.

Берия. В новом «сейфе» есть еще место?

Кобулов. Немножко есть.

Берия. Подготовь шифровку для всех наших друзей вне Москвы; сигналом о том, что операция прошла удачно, будет передача по радио моей любимой песни по заявке… ну, скажем… одного инженера-нефтяника из Баку.

Кобулов. Папа, ты все знаешь! Спасибо за доверие.

Берия. А теперь займемся нашим исполнителем.

Кобулов. Исполнитель здесь.

Берия. Зови.

Кобулов (нажимает кнопку селектора). Введите арестованного.

Входит, держа руки за спиной, Нестеров. Останавливается, глядя на Берию и Кобулова, деловито просматривающих какие-то бумаги у стола.

Нестеров. З… з… Здравствуйте.

Берия. Здравствуйте, Егор Иванович. Проходите, садитесь. Товарищ Кобулов, верните гвардии полковнику его личное оружие.

Нестеров. Товарищ маршал…

Берия. С этой минуты вы можете обращаться ко мне по имени-отчеству: Лаврентий Павлович.

Нестеров (взяв оружие из рук Кобулова). Лаврентий Павлович…

Берия. У нас нет времени на сантименты…

Нестеров. Товарищи, я…

Берия. Товарищи все понимают, Егор Иванович. Подтвердилось не только то, что открыли вы, но и то, что давно-давно…

Кобулов. С тридцать девятого года!

Берия. И даже раньше подозревали мы, чекисты, но ваше открытие явилось последней соломинкой, которая переломила спину верблюда. Страшно сознавать, но мы не смогли вовремя раскрыть и предотвратить самое ужасное преступление в истории человечества.

Нестеров. Какое преступление?

Берия. Подлое убийство великого вождя.

Нестеров. Сталин был убит?

Берия кивает трагически.

Кем?

Берия. Это мы обязаны выяснить и доказать. Здесь мало одних подозрений. За последние годы заговор безмерно разросся. Нам стали известны конечные цели заговорщиков: представить строительство социализма в СССР как неудавшийся опыт, возложив вину за историческую неудачу на Сталина и ближайших его соратников, поставить партию над народом в целях ликвидации рабоче-крестьянского строя, восстановления капитализма и господства буржуазии. Разрушить традиционную дружбу народов нашей страны, вызвав распад нашего многонационального государства. Сложность контрреволюционной ситуации заключается в том, что в качестве заговорщиков выступают некоторые члены Президиума ЦК и Правительства в сговоре с отдельными военачальниками. Некоторых нам удалось выявить и взять под контроль, но мы уверены, что это не главные заговорщики. Перерожденцы, составляющие ядро заговора, до сих пор скрыты под масками. У нас, призванных охранять безопасность народа, государства и Революции, нет иного выхода, как одновременный арест всей партийно-государственной и военной верхушки. Только изолировав людей друг от друга, мы сможем безошибочно отделить злаки от плевел, честных коммунистов от продажной сволочи, друзей от врагов. И это надо делать немедленно. Как говорил Ленин: промедление смерти подобно.

Нестеров. Лаврентий Павлович, товарищ маршал, приказывайте!

Берия (останавливает его жестом). Мы не сомневаемся, что вы готовы выполнить любое наше приказание. Вы уже нам очень помогли, и миссия, которую мы вам определили, может считаться с успехом законченной.

Нестеров. Товарищ маршал, разрешите доказать, что я способен на большее.

Берия. Да, в жизни всегда есть место подвигу… А вы ведь и начали свою жизнь, повторив подвиг Павлика Морозова. (Задумывается.)

Кобулов. Разрешите обратиться, товарищ маршал.

Берия. Слушаю вас.

Кобулов. Я три месяца провел бок о бок с полковником Нестеровым и думаю, что лучшего кандидата нам не следует искать.

Берия. Я тоже об этом думаю. Скажите, Егор Иванович, вы сильно переволновались во время домашнего ареста? Мне очень важен ваш искренний ответ.

Нестеров. Честно говоря, да.

Берия. А что вас больше всего беспокоило: трибунал, страх расстрела?

Нестеров. Лаврентий Павлович, смерти я не боюсь. У меня были возможности в этом убедиться за четыре года войны.

Берия. Но все-таки, что же вас беспокоило?

Нестеров. После того, что я узнал сейчас, как-то стыдно и не ко времени признаваться…

Берия. В чем?

Нестеров. Это очень личное, Лаврентий Павлович.

Берия молчит.

Но от вас и Богдана у меня секретов быть не должно.

Кобулов. Неужели все-таки влюбился?

Нестеров. Влюбился. По уши. Вы не поверите, я с ума сходил, что, может быть, больше никогда ее не увижу. Ведь она ни пройти ко мне не могла, ни позвонить. Что она обо мне думает? Куда я пропал? Сбежал, обманул?.. Мучился, что не признался ей, не сказал прямо, что люблю ее… да я сам этого не понимал, пока снова смерти в глаза не заглянул. Ведь я думал, что в жизни больше полюбить не смогу… Моя жена погибла в сорок третьем году, и так нелепо: умерла от родов… Вот судьба-индейка! На фронте столько раненых из-под огня вытащила — ни царапинки, а здесь… дочка осталась, Люська… с моей матерью живут в деревне.

Кобулов. Слушай, Гоша, а правда Аня на твою жену похожа — или так тебе сначала померещилось?

Нестеров. Померещилось и до сих пор мерещится. Она с Катей как две родные сестры… У меня вся жалость, вся боль за жену и любовь к Аните слились в одно… словно Катя ко мне вернулась, и такой прекрасной, какой я ее никогда не знал. (Замолкает, закрыв лицо ладонями.) Извините, товарищ маршал.

Берия (после паузы). Вам можно доверить судьбу страны. Вы убедили меня, и, как ни странно, не своими геройскими подвигами, не тем, как защищали свое достоинство во время испытаний здесь, у нас, а тем, с какой силой вы способны любить! Да! Ибо только человек, способный сильно любить, может сильно ненавидеть. Так думал великий Сталин. Слушайте меня внимательно: двадцать седьмого июня, то есть послезавтра, в девятнадцать тридцать, в Большом театре состоится премьера новой оперы «Декабристы», на которой предполагается присутствие всех членов правительства и главных военачальников. Лучшего случая нельзя представить. Я не могу лично руководить арестом заговорщиков — враги нашей страны за рубежом моментально преподнесут это как дворцовый переворот. Арест должен осуществлять человек из народа, воспитанный народом, проливший кровь за народ, известный в народе, любимый народом. От имени народа и партии, именем революции это сделает Герой Советского Союза, гвардии полковник Егор Иванович Нестеров!

Нестеров (встает). Служу Советскому Союзу!

Берия. В ваше единоличное распоряжение выделяется специально подготовленная группа автоматчиков. Вы отчитываетесь только передо мной.

Нестеров. Слушаюсь, товарищ маршал.

Берия (Кобулову). Товарищ Кобулов, познакомьте спецгруппу с их командиром и лично проводите полковника домой. Внешнюю охрану не снимать. (Нестерову.) Но теперь они не стерегут вас, а охраняют. Конечно, не от вашей любимой. Для нее вход и выход всегда свободен. С деталями операции вас познакомит Богдан Захарович.

Нестеров. Разрешите идти?

Берия. Идите.

Кобулов и Нестеров идут к выходу. Берия смотрит им вслед и окликает.

Егор Иванович, когда победим, на свадьбу пригласите?

Нестеров (очень взволнованно). Лаврентий Павлович, у меня отца… вы знаете, нет. Вы мне теперь как отец.

Берия. Удачи тебе, сын мой.

Берия и Нестеров уходят.

(Набрав номер телефона.) Балдис, отмотай пленку на последнюю фразу Кобулова. Да, включусь сам.

Кладет трубку. Звонок другого телефона.

(Долго слушает.) Нет, я категорически против. Не разрешаю. Да, отменяю все ранее намеченные мероприятия. Правительство тоже имеет право на отдых. Хорошее самочувствие членов правительства — это тоже дело государственной безопасности. Да, можете действовать от моего имени. Извините, я занят. (Вешает трубку. Нажимает кнопку селектора.) Сотрудник из девятого отдела в приемной?

Голос из селектора. Так точно, товарищ маршал.

Берия. Жду.

Входит Анита. На ней форма лейтенанта МВД.

Анита. Товарищ маршал, лейтенант Санчес по вашему приказанию явилась.

Берия (долго рассматривает стоящую по стойке смирно Аниту). Вот вы какая, агент Кармен… Вольно, прошу! (Предлагает сесть в кресло. Сам садится напротив.) И скажите мне ваше настоящее имя, потому что мне предстоит разговор не только с хорошим агентом, но и с очень красивой женщиной.

Анита. Анита.

Берия. Анита… Богдан Захарович говорил мне, что ваша мечта хоть одним глазком взглянуть на родной дом. Вы где родились?

Анита. В Барселоне.

Берия. У вас там, если я не ошибаюсь, остались тетя и старшая сестра?

Анита. Так точно.

Берия. К сожалению, пока в Испании хозяйничают фашисты и осуществить вашу мечту невозможно.

Анита. Я понимаю, товарищ маршал.

Берия. Но мы все-таки попытаемся сделать невозможное — возможным. (Значительно глядит на Аниту.) К этому разговору мы еще вернемся после завершения порученной вам операции. Я прочитал ваши отчеты. С работой вы справляетесь хорошо. Но у меня возник один деликатный вопрос. Я задаю его вам не как мужчина красивой женщине, а как чекист чекисту. Вы с ним спите?

Анита. В этом пока не было оперативной необходимости, товарищ маршал.

Берия. Странно, что у него не возникло такой необходимости. По нашим данным, он мужчина полноценный. (Пауза.) Вы хорошо помните его голос?

Анита. Конечно.

Берия встает, подходит к столу и включает запись. Голос Нестерова звучит на всю сцену: «Влюбился. По уши. Вы не поверите, я с ума сходил, что, может быть, больше никогда ее не увижу… Что она обо мне думает?.. Сбежал?.. Обманул? Мучился, что не признался ей, не сказал прямо, что люблю ее… да я сам этого не понимал, пока снова смерти в глаза не заглянул… Ведь я думал, что никогда больше полюбить не смогу…» Берия выключает запись. Анита сидит не шевелясь.

Берия. Вашему подопечному доверено дело исключительной государственной важности. Выполнение порученного ему задания равносильно подвигу и сопряжено со смертельным риском. Во всяком случае, вы его больше не увидите. Он очень храбрый человек, но нервы его напряжены до предела. Вы слушаете меня, Анита?

Анита. Я слушаю, товарищ маршал.

Берия. Сейчас он ждет вас. Вы пойдете к нему и сделаете все от вас зависящее, чтоб он успокоился, обрел уверенность в вашей взаимности, чтобы у него крылья за спиной раскрылись перед выполнением задания. Вы меня поняли?

Анита (встает). Поняла, товарищ маршал.

Берия берет Аниту за локоть и не спеша ведет к выходу.

Берия. В вашем распоряжении сутки. Подопечный должен будет остаться один завтра вечером. Насколько мне подсказывает опыт, он сам предложит вам завтра вечером прервать свидание. Уходя, дайте ему хорошо понять, что расстаетесь ненадолго.

Анита. Есть, товарищ маршал.

Берия. Анита Санчес, если бы ваши родители, герои-республиканцы, могли бы вас сейчас видеть, они бы гордились своей дочерью… Вы еще не стали говорить по-испански с русским акцентом?

Анита. Но, киаро. Мучас грасиас пор тодо, камарада маршал.

Берия. Аста маньяна, камарада Кармен.

Анита, повернувшись по-военному, идет к выходу.

Берия (вслед Аните). Ваша задушевная подружка, кажется, Зоя? Она не догадывается ни о чем?

Анита. Зоя вчера покончила с собой.

Берия. Как?! Причины известны?

Анита (глядя ему прямо в глаза). Нет. Никто ничего не знает.

Берия (помолчав). Идите.

Анита уходит.

Берия некоторое время задумавшись стоит посреди сцены, потом кричит:

Момулов!

Появляется Момулов.

Зойка покончила с собой! Накажи меня, Джафар!

Момулов выдвигает ящик стола и достает плетку. Берия срывает с себя пиджак, падает на колени, закрывает локтями лицо. Момулов сильно стегает его плетью раз, другой, третий — Берия стонет и кричит. Момулов кладет плеть на кресло.

(Вставая с колен, надевает пиджак, деловито.) Немедленно начать следствие, найти насильника и расстрелять.

Момулов кланяется и выходит.

(Берет трубку, накручивает диск.) Добрый вечер, Николай Александрович, может маршал Берия пожаловаться маршалу Булганину? Я очень огорчен. Мне столько стоило сил собрать всех наших на эту премьеру в Большой театр, чтобы наконец мы все вместе отдохнули, послушали хорошую музыку… Шапорин двадцать пять лет работал, и тема прекрасная — «декабристы»… Ну конечно, звоню сам каждому, подтверждаю приглашение — и вдруг мне говорят, что ваш заместитель Жуков загрипповал! Одесса, море, тепло — как это может быть? Да, вторую неделю. Нет, ничего пока не подозреваю, но надо его привезти в Москву. Да, дома стены, конечно, лечат, но кремлевские стены лечат еще лучше… Очень на тебя рассчитываю. Если два маршала не могут уговорить третьего, то какие это маршалы?..

Конец пятой картины.

Интермедия четвертая

Голос (объявляет). Товарищ Ткаченко, Львов заказывали? Пройдите во вторую кабину.

Человек с портфелем, одетый в украинскую рубашку под пиджаком, в соломенной шляпе, надвинутой на глаза, — явно командировочный, — проходит в телефонную будку.

Человек. Сашко, это я, Строков. А что, у тебя много Строковых? Проснулся? Слушай и запоминай: в Управлении я сегодня не появлюсь, и завтра меня не жди. И дома не ищи! Нет, не заболел, не загулял и не умер. Но ты ври что хочешь, врать ты умеешь здорово? Как Штепсель и Тарапунька… Из Одессы. У тебя дома еще не прослушивается, трофейные из личного московского НЗ еще на складе. А пока Мильштейн раскачается… Сейчас в Киеве вишня пошла, а он вареники с вишней обожает, пока не «зъист» — можем не опасаться. Так вот: если Москва хватится кобуловского документика, ты знаешь какого, доложишь, что уничтожили, что ты по моему приказанию сжег лично и копий не имеем. Если велят меня разыскать, ищи старательно до послезавтра. А послезавтра ты так или иначе обо мне услышишь. Нет, Сашко, друг сердечный, пока даже тебе не могу.

Из громкоговорителя доносится объявление: «Заканчивается посадка на рейс триста пять Одесса — Москва, пассажиров просят пройти на летное поле».

Все, действуй. Ладно, ладно, сам знаю, пока.

Картина шестая

Комната в квартире Нестерова. Раннее утро. На постели, укрытая простыней, спит Анита. В прихожую входит Нестеров. В руках у него огромный букет цветов. Под мышкой у него журнал в яркой обложке. Тихонько прикрывает за собой дверь. Подходит на цыпочках к постели. Анита все еще спит. Нестеров кладет развернутый журнал в ноги на постель. Берет со стола кувшин, уходит на кухню. Через некоторое время из кухни слышен грохот посуды. Анита просыпается, садится на постели, смотрит в сторону кухни, смеется, обращает внимание на журнал, берет его в руки, рассматривает. Входит Нестеров с букетом цветов в кувшине.

Нестеров. Анита, проснулась? А я супницу разбил. Подарок Богдана.

Анита. Поздравляю. А откуда здесь взялся этот журнал?

Нестеров. А почему ты не спрашиваешь, откуда здесь эти цветы?

Анита. Откуда цветы — понятно. (Целует Нестерова.) А как попала в «Огонек» наша с тобой фотография?

Нестеров. Как? Сняли и напечатали.

Анита. Ну, допустим, когда на Ленинских горах гуляли, кто-то незаметно мог нас щелкнуть. Но почему такая смешная подпись? «Студентка Московского университета Анита Санчес помогает Герою Советского Союза Егору Нестерову изучать испанский язык»?

Нестеров. А ты разве мне не помогаешь? Мучас грасиас, аста маньяна, пор фабор, мучача, аморе…

Анита. Я и не подозревала, что у тебя уже такие познания в испанском. Тогда, значит, все правильно: пресса продолжает освещать личную жизнь известного героя…

Нестеров. Не мою жизнь, а уже — нашу. Можешь считать, что это наш с тобой свадебный подарок.

Анита. От кого?

Нестеров. От одного человека. Очень хорошего. Замечательного. Этот человек стал мне как родной.

Анита. Ближе меня?

Нестеров. Ближе тебя у меня никакого человека нет. (Целуются.)

Анита. Что с твоим отцом сейчас?

Нестеров (встает, ходит по комнате). Я узнавал. Ответили, что он жив. Ему сейчас пятьдесят пять… нет, пятьдесят шесть. Если ничего не случится, в следующем году должны освободить…

Анита. Как же вы встретитесь? Ты думал когда-нибудь об этом?

Нестеров. Конечно, думал, еще бы не думать. В общем-то, я его не предавал, это как-то случайно вышло. Я его очень любил и повсюду за ним таскался. И в тот вечер мы с ним вместе были. А когда эти, из района, меня спросили, кто снял замок с амбара, я сказал — отец. Ведь я дал честное пионерское, что правду буду говорить.

Анита. Какой замок с амбара?

Нестеров. Куда наших мужиков загнали, пятерых.

Анита. Кулаков?

Нестеров. Отец говорил, никакие они не кулаки, орал на районного. А потом замок снял и всех выпустил. Он упрямый был.

Анита. Так он был прав, ты так считаешь?

Нестеров (помолчав). Не знаю. Никак я тогда не считал. Меня сразу в Артек отправили: герой-пионер, часами наградили. Я совсем от этого голову потерял…

Анита. А когда нашел?

Нестеров. Аня, страшно, конечно, так думать про отца, но у нас, сама должна знать, зря не сажают. Значит, была его вина, а не моя. Я сделал тогда, как мне мать велела, и не отрекся от отца, а кем он меня считает — увидим.

Анита. Я встаю, отвернись.

Нестеров взял гитару, перебирает струны. Анита, закутавшись в простыню, прошла за его спиной. Остановилась.

Нестеров. Аня, я давно хочу спросить: у тебя в Испании кто-нибудь остался?

Анита (помолчав). Нет, я одна.

Нестеров. Теперь ты не одна, теперь ты — Нестерова, жизнь наша только начинается. И у тебя сразу — большая семья: муж, свекровь, дочь Люська, и, представляешь, никто не скажет, что не твоя: на Катю похожа, значит, и на тебя. А мама моя тебя сразу полюбит как родную: она в Кате души не чаяла… Я уж не говорю, что у тебя родни — вся деревня, все — Нестеровы. Хоть и многих война повыбила… Вот закончу сейчас одно важное дело — и рванем к нам на Урал. У тебя как раз сессия кончится… И с этого дня не будем расставаться, обещай мне!..

Анита вдруг начинает плакать, закрыв лицо краем простыни. Плачет, как ребенок, громко, навзрыд.

Нестеров (вскочив, обнимает ее, успокаивает). Аня, Анита, что ты? Что с тобой? Не плачь, не надо… Я тебя люблю. Все будет хорошо. Знаешь, как в сказке: они сразу полюбили друг друга, жили долго и счастливо и умерли в один день…

Конец шестой картины.

Интермедия пятая

Кобулов и Балдис.

Кобулов. Слушай, Янис, что суетишься? Подходящую девочку найти не можешь?

Балдис. Девушку нашел. Старушка пропала.

Кобулов. Ты уже на старушек перешел? Какая старушка, если не секрет?

Балдис. Нужная. Из архива. Трое суток не выходит на работу, врача не вызывала, дома нет.

Кобулов. Пропащих старушек, знаешь, где надо искать? В морге, а еще лучше — на кладбище.

Балдис. Ты все шутишь, а это была очень ценная старушка.

Кобулов. Я тебе ценных старушек целый эшелон пригоню. Они тебе весь архив перекопают.

Балдис. Спасибо, Богдан, что надоумил. Надо пойти проверить секретную документацию в ее секторе.

Расходятся.

Картина седьмая

Комната Аниты. На столе букет цветов, подаренный Нестеровым. У стола стоит Анита. На стуле, загородив выход, сидит Вера Викентьевна. Внешне она сильно отличается от «архивной мышки» в третьей картине первого акта: одета элегантно, на коленях большая дамская сумка. Поля летней шляпки бросают тень на лицо.

Анита. Это просто невероятно. Вы меня потрясли. Трудно поверить.

Пауза. Вера Викентьевна молча смотрит и ждет.

Но я вам верю, верю!.. У меня нет оснований не верить — вы же предъявляли такое убедительное удостоверение… Я, правда, не очень понимаю, почему вам понадобилось все это говорить мне… Именно мне… Я действительно близко знакома с Нестеровым, нас даже в «Огоньке» вместе напечатали, но Егор никогда не говорил мне, что он ваш сотрудник. Все это так странно… Извините, я пойду поставлю чайник… (Движется к выходу.)

Вера Викентьевна. Никуда вы не пойдете.

Анита. То есть как это — не пойду?.. Почему?

Вера Викентьевна. Потому что инструкции я знаю не хуже вас. Так вот: согласно инструкции «тридцать восемь дробь два» при попытке шантажа с невыясненными целями вы обязаны немедленно доложить своему старшему, по возможности обманув, обезвредив или изолировав шантажиста. А чаю я с удовольствием выпью, когда мы доведем дело до конца. Вот так, милая студентка, личный агент Кобулова, сексот по кличке Кармен!

Анита. Какие глупости вы говорите!..

Отворачивается от Веры Викентьевны и, быстро развернувшись, замахивается для удара. Но у сидящей на стуле Веры Викентьевны в руке оказывается пистолет.

Вера Викентьевна. В чем преуспели за эти годы, так это в обороне без оружия. Я этим новшествам не обучена, боюсь их, поэтому при следующей попытке вынуждена буду вас просто шлепнуть. А я не для этого сюда пришла.

Анита. А для чего?

Вера Викентьевна. Садитесь. Терпеть не могу, когда собеседник стоит. Знаете, в ЛПБ есть такая пытка для подследственных — стойка. А я не следователь.

Анита медленно опускается на стул.

Не будем тратить времени на рассказы о том, откуда я знаю, что ваша кличка Кармен, что вы лейтенант службы ЛПБ, что ваше задание — опекать полковника Нестерова. Я работаю в архивах той же самой службы и ежедневно имела контакт с Егором Ивановичем. Но в отличие от него, я работаю в архивах с тысяча девятьсот тридцать первого года и кое о чем знаю больше, чем даже сам Лаврентий Павлович Берия.

Анита (иронически). Очень интересно! Значит, насколько я поняла, готовится заговор против советского правительства, и полковник Нестеров обманом назначен на роль палача?

Вера Викентьевна. Только не палача. Палачей у Берии достаточно. Исполнителя.

Анита. А какая разница?

Вера Викентьевна. Палачей обычно не убивают. Это уважаемая профессия. А исполнитель — это винтик одноразового использования.

Анита. Интересно, кто же будет его палачом?

Вера Викентьевна. Вы.

Анита. Значит, я приобрету уважаемую профессию?

Вера Викентьевна. Не успеете. Вам тоже определено быть винтиком. Вы будете только исполнять роль палача. Вам не доверят такого почетного дела. Но после того, как это случится…

Анита. Что случится?

Вера Викентьевна. Убийство героя-полковника из глупой ревности — очень много людей узнает, что убийца — студентка Московского университета, еще недавно обучавшая свою будущую жертву испанскому языку, темпераментная девушка Анита Хосе Санчес. О том, чтобы это стало известно и у нас, и за рубежом, — позаботится тот же «Огонек». И спецслужбы прессы.

Анита. А я буду в тюрьме?

Вера Викентьевна. А вы надеетесь, что уже будете в Испании, как вам обещали? Нет, всего за одну ночь до справедливого суда вы в тюрьме покончите с собой, как ваша подруга Зоя Щеглова.

Анита, потрясенная словами Веры Викентьевны, молчит. Вера Викентьевна убирает пистолет в сумку. Анита видит это.

Анита. Откуда вы все это знаете и почему я вам должна верить?

Вера Викентьевна встает и, волоча за собой стул, подходит к Аните и садится около нее.

Вера Викентьевна. Документальных доказательств моего прогноза я вам, к сожалению, предъявить не могу. Единственное мое доказательство — это моя тридцатипятилетняя, с тысяча девятьсот девятнадцатого года, работа в ЧК. Но если верность, любовь и ненависть для вас равносильны документу, я вам расскажу, зачем я здесь. (Анита кивает.) Я ровесница века. Это не очень оригинальная характеристика, но что же делать? В шестнадцатом году мне, соответственно, исполнилось шестнадцать. Но тогда взрослели раньше и влюблялись серьезнее. Я проводила лето в Грузии, в семье моей подруги, в богатом черноморском имении. Там жил старик-садовник, а в то лето к нему приехал племянник Ладо. Эта встреча решила всю мою судьбу. Ладо уже тогда считался старым подпольщиком. Старым!.. Ему было двадцать три года… В семнадцать лет я ушла из дома, исчезла для родных и друзей. Я переменила много имен и фамилий, но постоянной оставалась моя подпольная кличка — Куница… В восемнадцатом году в Москве мы получили личное, строго секретное задание от Феликса Эдмундовича и переехали в Баку. К тому времени мы с Ладо поженились. Тогда в Азербайджане были у власти мусаватисты — была такая буржуазно-националистическая партия с очень агрессивной программой. Их политические расчеты опирались на вооруженную поддержку англичан. Коммунисты работали в подполье. Через Ладо и через меня шла связь с центром. Мы совершенно вошли в свои новые роли — богатых грузинских аристократов, решивших вложить средства в нефтяные предприятия. Ладо был очень красив, остроумен, умел располагать к себе людей. Женщины сходили по нему с ума, и хотя я понимала, что все это — лишь вынужденная игра, но тоже иногда чуть не сходила с ума от ревности.

О том, кто мы такие, на самом деле знал только один человек в Баку — наш связной. И вдруг — Ладо арестовывают. У нас дома, у меня на глазах… Меня не тронули. Я бросилась к нашему связному, сообщила ему о случившемся. Связной предложил план спасения Ладо. У него был приятель в английской контрразведке. Связной был уверен, что, если англичанину предложить взятку, — он сможет устроить Ладо побег. На мое имя в бакинском банке лежала крупная сумма партийных денег. Но это был единственный шанс. Мы поехали в банк, я беспрепятственно получила деньги и передала их связному. Он посоветовал мне вернуться домой и спокойно ждать. Я так и поступила, но в тот же вечер меня арестовали… В английской контрразведке я попала на допрос к знакомому офицеру, частому гостю в нашем доме, моему поклоннику. Он сказал, что Ладо уже расстрелян и что меня, вероятно, как это ни горько, ожидает та же участь, и он ничем не может мне помочь. Я не хотела ему верить: у них не могло быть против нас никаких серьезных улик. Я прямо спросила, что послужило поводом для нашего ареста. Англичанин также прямо ответил мне, что с нами давно работал агент по кличке Оборотень. Я нашла в себе силы засмеяться. Моя вера в то, что Ладо не расстрелян, что наш арест — провокация и все еще может кончиться благополучно, окрепла. Я сказала, что не верю ни в привидения, ни в оборотней. Тогда он открыл дверь и поманил кого-то из коридора. И тут вошел наш связной. Англичанин спросил, знаю ли я этого человека. «Нет», — ответила я. «Зато я тебя знаю, Куница», — сказал наш связной и ухмыльнулся…

Анита. Вас спас англичанин?

Вера Викентьевна. Нет, помог случай. Но об этом в другой раз, если доживем, — у нас очень мало времени. Короче, я оказалась в Иране, без малейших средств к существованию, без связей. Вопреки логике я продолжала верить, чтоЛадо жив, — и только это придавало мне силы. Удалось перебраться в Турцию. Там уже были русские беженцы, эмигранты. Я растворилась в их среде, не гнушалась никакой работы… Четырнадцать месяцев надежды — и через потайные горные тропы я вернулась в Грузию, уже советскую. Под охраной сотрудника ОГПУ меня привезли в Москву. Я подробно рассказала Феликсу Эдмундовичу про историю с Оборотнем. Через месяц Дзержинский вызвал меня и сказал, что следы Оборотня удалось проследить до границы: он, видимо, бежал вместе с англичанами за пределы страны. Вскоре я получила новое задание Феликса Эдмундовича и отбыла на Дальний Восток. В тридцать первом году, когда я просматривала газеты, мне попался на глаза портрет нового Первого секретаря Закавказского крайкома партии Лаврентия Павловича Берии. Серая, неясная газетная печать, расплывчатые черты… У меня кольнуло сердце и перехватило дыхание… Но как ни гнала от себя чудовищное подозрение, оно все больше одолевало меня.

Я просматривала все газеты, журналы, какие только могла достать, — но он больше не появлялся на фотографиях, даже на коллективных. Тогда руководители снимались часто, а он?.. И мое подозрение начало становиться уже уверенностью: Техник — так была кличка связного — и Лаврентий Берия — одно лицо. Конечно, он пополнел, залысины стали больше, появилось пенсне. Но так ухмыляться, как на фотографии, мог только один человек на свете. Которого я знала под другой кличкой — Оборотень!

Не стану тратить время на рассказ о том, как навсегда исчезли из жизни и документов следы старой подпольщицы Куницы, как в Баку, в архивах ОГПУ, появилась скромная сотрудница — одинокая женщина, имя и отчество которой скоро забылось, потому что все обходились прозвищем Архивная мышка. И когда в тридцать восьмом году Берия, дорвавшись до поста Нарковнудела СССР, затребовал в Москву вожделенные архивы мусаватистской разведки, которые были связаны в подвалах ЧК, вместе с этими бумагами в Москву, как это часто бывает, перевезли Архивную мышку…

Вера Викентьевна достает из сумки пухлый пакет и кладет на стол перед Анитой. Анита вопросительно на нее смотрит.

Вот здесь — итог моих многолетних поисков, бессонных ночей, каторжного труда, вся моя любовь к Ладо, вся моя ненависть и моя месть. Это документы из архивов мусавата и английской контрразведки, неопровержимо доказывающие, что Оборотень — Берия — всю свою жизнь обманывал народ и партию. Берия думает, что эти документы ему удалось уничтожить. Но не знает, что уничтожены только искусно подделанные копии.

Анита. Это сделали вы?

Вера Викентьевна. Да, я. А довести до конца дело всей моей жизни я доверяю вам. У меня нет другого выхода, меня ищут. А между тем мой час, которого я ждала тридцать пять лет, вот-вот пробьет.

Анита. Ищут? Как же вы решились прийти ко мне?

Вера Викентьевна. Девочка, лист прячут в лесу. Искать меня у вас не придет в голову даже Кобулову. А тем более не заподозрят Нестерова, которому вы сейчас отнесете и передадите этот пакет.

Анита. Нестерову? Зачем?

Вера Викентьевна. Раньше Нестерова никто из нас не может увидеть членов правительства. Вместо того чтобы совершить преступление, задуманное Берией, Нестеров передаст этот пакет.

Анита. А почему вы думаете, что Нестеров мне поверит?

Вера Викентьевна. Если вы поверите мне, то Нестеров не сможет не поверить вам — он любит вас. А что такое любовь — я знаю.

Анита нерешительно берет пакет. Думает несколько секунд.

Анита. И неужели за все эти годы Берия не распознал вас? Вы что, с ним никогда не встречались?

Вера Викентьевна. Во-первых, годы страданий так изменили меня, что вряд ли меня сейчас узнал бы даже мой Ладо. А потом… кто это разглядывает винтики, которые исправно несут свою службу где-то в глубине отлаженного механизма? У Оборотня, правда, есть страстишка — знакомиться с сотрудниками, предназначенными на убой. Но до меня очередь не доходила.

Анита. А до меня, значит, дошла.

Вера Викентьевна внимательно на нее смотрит и достает из сумки пистолет. Анита инстинктивно отстраняется.

Вера Викентьевна. Не бойтесь, я многое знаю, могу довольно верно предполагать, но никто из нас не узнает будущего. Это единственное, чем я могу обезопасить вас, Анита. (Читает на рукояти пистолета.) «Бесстрашной Кунице на счастье, Феликс Дзержинский».

Протягивает оружие Аните. Та не сразу, но берет пистолет.

Конец седьмой картины.

Интермедия шестая

Кобулов (в шинели). Шифровка от Мешика! Строков исчез!

Берия. Чем ты занимаешься? Ты что, хочешь, чтобы мы все бросили и гонялись за этим милиционером?

Кобулов. Строкова видели в Москве.

Берия. Найти и застрелить, как собаку! Где спецгруппа автоматчиков?

Кобулов. Уже на объекте.

Берия. Исполнитель?

Кобулов. На месте, под охраной Гогулии.

Берия. Поезжай сам, будь с ним неотлучно. И в театр его доставить лично. Головой отвечаешь! (Кобулов идет, Берия его окликает.) Стой! И запомни, птенчик, «жить стало лучше, жить стало веселей» — первым сказал Берия, а Сталин только присвоил! Как и многое другое, за что его возвели в гении!

Кобулов. Кто этого не знает, папа? (Уходит.)

Оставшись один, Берия, глядя в зал, медленно надевает перчатки.

Картина восьмая

Квартира Нестерова. В комнате — Нестеров и Анита.

Оба крайне взволнованы.

Анита. И об этом я ее спрашивала. Она объясняет, что именно потому, что помогала тебе разбирать документы, она и поняла, с какой целью Берия засадил тебя за эту работу!

Нестеров. Откуда ты знаешь, что в этом конверте? Ты его вскрывала?

Анита. Этот конверт не для меня и не для тебя, а для правительства твоей Родины!

Нестеров. Нет, нет… я не могу поверить.

Анита. Почему, когда тебе говорят, что предатель и заговорщик — всего один человек, ты не хочешь поверить, а когда этот человек говорит тебе, что предатели — все правительство, все ваши полководцы — ты веришь?! Гоша, милый, когда мой отец дрался за Республику, он это делал по собственной воле… ты, когда воевал, — ты же не был слепым исполнителем! Почему же теперь…

Нестеров. Но я же изучал документы!

Анита. Ты что — специалист по документам? Историк, архивариус? Гоша, очнись!

Нестеров. Хорошо, дай сюда конверт. (Берет конверт, держит его в руках.) Нет, я не верю! Не может он меня обманывать. Он меня наградил Золотой Звездой!

В квартиру, не замеченный спорщиками, тихо входит Кобулов. Он слышит последние слова Нестерова, останавливается.

Анита. Винтик! Ты — винтик, позолоченный винтик! Гоша!.. Пусть я была подосланная, гадина, сука… но ведь ты любишь меня, любишь? Отвечай!

Нестеров молчит.

Отвечай!

Нестеров. Люблю.

Анита. И я… и я бы могла полюбить тебя, Гоша! Если бы только раз, только один-единственный раз я убедилась…

Кобулов стреляет Аните в спину. Она оборачивается на выстрел, Кобулов стреляет еще раз. Анита падает.

Кобулов. Смерть провокаторам!

Нестеров (кричит). Что ты сделал? Что ты сделал?

Бросается к Аните, падает возле нее на колени, приподнимает голову.

Анита… я верю тебе… я люблю тебя! Анита, ты слышишь?

Анита мертва. Кобулов с пистолетом стоит над ними.

Издали, с улицы, слышен приближающийся грохот танковых гусениц.

Кобулов выбегает на балкон. Грохот танков все нарастает.

Кобулов (глядя вниз). Гогулия! Куда? Куда вы, сволочи! (Вбегает в комнату, Нестерову) Слушай, он башню разворачивает! Сейчас разнесет здесь все, к чертовой матери! Предатели!.. (Выбегает из квартиры.)

Нестеров продолжает стоять на коленях и держит голову Аниты в руках. Доносится несколько пистолетных выстрелов, затем — автоматная очередь. Полная тишина. Кобулов с пистолетом вбегает обратно в квартиру. За ним — появляются Строков в полевой форме офицера, танкист с автоматом.

Строков (Кобулову, подняв пистолет). Руки вверх! Бросай оружие! Ну!

Кобулов. Меня… как щенка… Берия… вокруг пальца… воспользовавшись моим доверием… вовремя не раскусил… Я хотел счастья для всех!!

Строков. Вы арестованы. Встать! Увести!

Танкист, подталкивая дулом автомата, выводит Кобулова. Строков оборачивается к Нестерову.

Полковник Нестеров, сдать оружие.

Нестеров. Я безоружен.

Строков подходит к Нестерову, быстро ощупывает его.

Кто эта девушка?

Нестеров молчит. Вбегает связист, волоча за собой полевой телефон.

Связист. Товарищ полковник, товарищ маршал на проводе.

Строков (берет трубку). Полковник Строков у аппарата. Есть, докладываю. Кобулов арестован. Да, оказал сопротивление. Исполнитель на месте. Внешняя охрана разбежалась… Да, слушаюсь, товарищ маршал…

Слушает в трубку. Нестеров тем временем достает из кармана куртки Аниты пистолет, некоторое время смотрит на него. Поднимает глаза на Строкова. Строков и связист стоят к нему спиной.

Строков (продолжает говорить). Есть… есть… Есть, товарищ маршал. Все будет исполнено, Георгий Константинович…

Нестеров вкладывает дуло в рот. Выстрел. Строков и связист бросаются к нему. Нестеров мертв. Строков поднимается. В руках у него пакет, который так и не смог передать правительству полковник Нестеров.

Конец восьмой картины

Эпилог

Звучит уличный репродуктор. Диктор дежурно-бодрым тоном рассказывает об энтузиазме, который по всей стране проявляют труженики наших сел на уборке царицы полей — кукурузы. Через сцену медленно проходит Вера Викентьевна.

В руках у нее — авоська, в которой видны консервные банки, бутылка кефира. Начинает накрапывать дождь.

Вера Викентьевна, остановившись, открывает зонтик.

Диктор. По многочисленным просьбам тружеников полей передаем популярную лирическую песню «Руки» в исполнении Изабеллы Юрьевой.

Звучит вступление. Вера Викентьевна некоторое время, задумавшись, слушает песню. Уходит. Песня продолжает звучать.

Конец пьесы

Оглавление

  • Действующие лица
  • Пролог
  • Акт первый
  •   Картина первая
  •   Интермедия первая
  •   Картина вторая
  •   Интермедия вторая
  •   Картина третья
  •   Интермедия третья
  •   Картина четвертая
  • Акт второй
  •   Картина пятая
  •   Интермедия четвертая
  •   Картина шестая
  •   Интермедия пятая
  •   Картина седьмая
  •   Интермедия шестая
  •   Картина восьмая
  • Эпилог