Прощание с первой любовью [Василий Иванович Казанцев] (fb2) читать онлайн

Мое родное далеко,

Среди лесов, у края света…

Как с ним расстаться нелегко.

В крови застряло глубоко.

И каждый звук — вражды, привета

Ко мне доходит через это

Покинутое далеко.

Шумно по лесу идем

Громогласною ватагой.

Далеко за логом дом.

Преисполнен взгляд отвагой.

Заберемся на кусток.

Будто спины малых птичек,

В глубине гнезда — пяток

Серых в крапинку яичек.

Перевесть не смея дух,

Осторожно, по порядку,

Невесомые, как пух,

Перекладываем в шапку.

Шумно по лугу идем

Беспокойною ватагой.

Далеко за логом дом.

Мы вперед глядим с отвагой.

Далеко за логом дом.

Вон талина, погляди–ка.

Мы ее не обойдем.

Мы сдерем с талины лыко.

Ну и лыко. Благодать.

Будем всем честным народом

Обнаженный ствол глодать,

Будто бы облитый медом.

Сок размазан по лицу.

Вязок он, и густ, и сладок.

Приближается к концу

Жизни первый наш десяток.

Между туч глубок пробел,

Холм успело солнце выжечь.

Снег в низинах почернел.

Предстоит нам жить. И выжить.

Сосны — сильные! Сосны — ясные!

Снизу синие, кверху красные.

Рыхлый снег лежит, покоясь,

По густому сосняку.

Я барахтаюсь по пояс

В бледно–розовом снегу.

Мне «ау» кричат сосны звонкие,

Снизу толстые, кверху тонкие.

Снег как розовая пена,

Как кипящие валы.

Я пилой, как автогеном,

Режу круглые стволы.

Стволы плотные, стволы ладные,

Снизу ржавые, кверху гладкие.

И струею брызжет солнце

Из порезанных стволов,

И пылают с треском сосны

Среди розовых снегов.

Сосны яркие, сосны свежие,

Снизу грубые, кверху нежные.

В холодном, сером тонет взгляд.

Ничто не вздыбится, не заклубится.

Соломины засохшие торчат,

Как металлические спицы.

Звезда несильно начинает жечь.

Вдали стена зазубренного леса.

Снегов изогнутая жесть.

Колючий воздух. Вкус железа.

Поляны светятся, дымясь.

Река со стоном пронеслась.

Растаял снег, просохла грязь.

Пора садить картошку.

Шумит трава. Палит жара.

Над ухом — пенье комара.

Бескрайний день. Пришла пора

Окучивать картошку.

Туманная встает заря.

Последнее тепло даря,

Настало вёдро сентября —

Пора копать картошку.

Метель. Мороз за дверью зол.

Декабрь рассерженный пришел.

Зима пришла. Садись за стол.

Мы будем есть картошку.

Уеду. Покружу по свету.

Немало радостей и бед

В пути повижу. И приеду

Обратно через много лет.

Приду на старую поляну.

Вокруг бесцельно похожу.

У тоненькой осинки встану.

В конец дороги погляжу.

День осенний — мокрый, грустный.

Под ногами — лист капустный.

Под ногами — скрип капустный.

В огороде — воздух вкусный.

Крепко смотанный клубок,

Облупившийся комок,

Покатившийся вилок,

Ты куда спешишь, милок?

Эту хрусткую площадку,

Голубеющую грядку

Мы упрячем по порядку

В солью пахнущую кадку.

Под ногами влажный скрип,

Как волны летящей всхлип.

Бултыханье круглых глыб

Не ухватишь. Помогли б!

Вспышка солнца. Искра смеха?

Лист талины не помеха.

Терпеливый труд. Потеха.

В мире — пусто. В небе — эхо.

Лист разлапист, коренаст.

Шевелись живей, братва.

Рубим пласт мясистый — р-раз!

Кочерыжку рубим — два!

…Потом навстречу шел состав.

И сквозь его лавину

Она, на цыпочки привстав,

Глаза мои ловила.

Потом, закрывши все окно,

Вдруг холм нежданно вырос.

Но и сквозь землю все равно

Лицо ее светилось.

Грядою шла гора.

А в стороне немного,

Увертлива, быстра,

Светлея, шла дорога.

Дорога шла к горе,

К высокому утесу.

Беспечно, как в игре,

Взбегала по откосу.

Дорога от горы

Пришпоренно бежала,

Взлетая на бугры,

Во рвы кидаясь шало.

От бега утомясь,

Притихшею рекою

Размеренно лилась

Под вздыбленной горою.

То косо, под углом,

То строго параллельно…

И вот своим путем

Пошла. Совсем отдельно.

Ушла в леса, в луга,

В равнинный шум зеленый.

В высокие стога,

Раскидистые кроны.

В открытые миры

Без края, без начала…

Но линию горы

Меж тем в виду держала.

Уже совсем закончен дом.

И все уже на месте в нем.

Синь над собою прорезая,

Он ввысь поднялся, как гора.

И убирать леса пора,

Но медлю убирать леса я.

Пока он из лесов не встал,

Он как податливый металл.

И весь живым проникнут чувством.

Едва леса я уберу,

Металл застынет на ветру

И жестким станет вдруг и чуждым.

Отвязал я волокушу,

Бросил рядом с ней дугу.

Легче сразу стало. Душу

Отвести теперь смогу.

Плотный воздух дышит гарью.

К длинной гриве припаду.

Резко пятками ударю

По крутому животу.

Узкий путь копытом выбит.

Тени черные в кустах.

За леском — никто не видит —

Я пущу лошадку в мах.

Лугом, по полю пустому,

Мимо сумрачных болот

Плавно (к дому — не из дому!)

Ветер в уши — понесет.

Травы плещут. Мчимся махом.

Быстрый над землей полет,

Перемешанный со страхом,

У меня в груди поет.

Солнце в небе красным стало.

Душный жар смягчился, спал.

Старая, она устала.

Малолетний, я устал.

Ей до места бы добраться.

Из ведра воды попить.

Мне бы мчаться, мчаться, мчаться.

Над землей полет продлить.

За болотом птица плачет.

На траву роса легла.

На закате мальчик скачет.

Перед ним тропа светла.

Встала утром старуха. — Митроха,

Что–то нынче я выспалась плохо.

Рот разинув от уха до уха,

Ей Митроха: — Я тоже, Варюха.

Подоила старуха корову.

Только б ей подобру–поздорову

Отойти, но Буренка как прыгнет,

Как ногой своей сдуру–то дрыгнет,

Полподойника как не бывало.

— Ах, ты эдак? — старуха вскричала.

Возмущенно глазами блеснула —

И остатки на землю плеснула.

Стала печь пироги — пригорели.

— Это что за напасть, в самом деле?

Все в огонь побросала их тут же.

— Если плохо, так пусть будет хуже!

Стал Митроха залазить в рубаху —

Затрещала рубаха. С размаху

Разорвать было думал — стара ведь.

Да раздумал. Решился оставить.

В пласт навоза всадил свои вилы.

Вилы хрустнули, стары и хилы.

Постоял, огляделся Митроха.

Что–то нонче все клеится плохо.

Затянул ремешок свой потуже.

Плохо, плохо, да не было б хуже.

На бугре, над речною излукой,

Жили–были старик со старухой.

Тихо–мирно. Без лишних хлопот.

К жизни был у них разный подход.

На зыбучей жидкой сини

Вдоль реки — куда ни кинь —

Только спины, спины, спины —

Рябь колышущихся спин.

Грузновато, хладнокровно,

Вок о бок, торцы в торцы,

Прут лоснящиеся бревна,

Крепкогрудые пловцы.

И, извечно молчаливы,

К самой речке подступив,

Наблюдают молча ивы

Этот массовый заплыв.

Вот, дыша смолой и силой,

Из воды идут, свежи,

Голенастые верзилы,

Коренастые кряжи.

В молодом древесном гуле

Я и сам гудящий лес.

Я хожу под стать Микуле

Средь разбуженных древес.

Подо мною берег стонет,

Искривленный, как дуга.

И по щиколотку тонет

В плотном береге нога.

Поля утихли, посветлели чащи.

Озерная похолодела гладь.

Ему труднее, чем другим, шуршащий,

Студеный воздух рассекать.

Глядит вперед. Какая сталь во взгляде!

Как два вздымаемых крыла,

Налево сзади и направо сзади,

Колеблясь, стая по ветру легла.

Солнца круг все ниже, ниже —

Скользом по болотной жиже,

По облупленному пню.

Тянутся былинки к свету.

Я давно бегу по следу.

Зверя быстрого гоню.

Взлобки, впадины, ложбины.

Вон он, за кустом рябины.

Оглянулся на меня.

Ногу тяжело волочит.

Смерть в лицо увидеть хочет

Он свою. Смерть — это я.

Частое стволов мельканье.

Прутьев гладких колыханье.

Влажный полумрак лесной.

Чье–то тяжкое дыханье

Слышу за своей спиной.

Беги, река моя, беги,

Верти, верти свои круги,

Минуй нечаянные кручи

И неожиданные мели.

В твоем прозрачно–ясном теле

Звезда небесная лежит.

Она не жжет тебя, не мучит.

Она нисколько не болит.

Далекая даль без предела.

Горячие ночи без сна.

«Мне мало бессонниц, — пропела. —

Мне жизнь безраздельно нужна».

Дороги высоки и круты.

Шагать. И всходить. И смелеть.

«Пожертвовал жизнь до минуты,

До капли. Пожертвуй мне смерть».

Могилу с землею сровняла

Трава. Пролетающих стай

Проносятся тени. «Мне мало

И смерти. Бессмертье отдай».

Вырастают, налетая,

Тают, пролетев,

Броды, Горная, Лесная.

Балка. Суходрев.

Как нечаянные всплески —

Яр, Торжок, Лога.

Полустанок Перелески,

Станция Тайга.

Теплый стан, Утес, Оленья…

Всех не перечесть.

Есть Надежда. Есть Терпенье.

Счастье тоже есть.

На берегу, у переката,

В узорчатой тени ракит,

Ведут беседу два солдата.

Солдат

Солдату

Говорит:

— Мы рядом шли. Мы вместе были.

В одну мы падали траву.

И из одной реки мы пили.

Но ты убит. А я живу.

Прости меня…

И глуховато

Из–под земли тяжелой: — Брат,

Ты рядом шел. И долг свой свято

Ты помнил. Ты не виноват.

Мы шли кровавыми путями.

Твой путь с моим навечно слит.

Огонь войны горел над нами.

Святой огонь любви горит.

Как по деревне танки шли!

Как клацали, как грохотали

Плывущие поверх земли

Зазубренные глыбы стали.

Они не шли во весь опор —

Им узкий коридор был тесен.

Но как могуч был их напор,

Как непреклонен, как железен.

Ровняя жесткие строи

В сгущающемся напряженье,

Шли не чужие, шли свои.

И не на битву — на ученье.

Избушки, сбившиеся в ряд

Пред медленным железным рядом,

Пугливо сжались. Дрогнул взгляд

Под медленным железным взглядом.

К земле прирос. Ну что же вы,

Как виноватые, стоите,

Поднять не смея головы?

Кричите же «ура», кричите!

На току мешки с пшеницей.

Налитые крепыши.

Хочешь с ними повозиться —

Не спеши, ровней дыши.

Эй, вот ты — расправь–ка плечи.

Распрямись–ка в полный рост.

Ну хоть шаг ступи навстречу,

Или ты к земле прирос?

Всех — дородных, сбитых, грузных

Похватавши за бока,

Я скидаю в зыбкий кузов.

И плотней замкну борта.

Страдный день стряхну, как ношу.

В довершенье всех бросков

Тело собственное брошу,

Как мешок, поверх мешков.

Руки гулкие раскину

Вширь по кузову всему,

Будто ими всю машину

Крепко-крепко обниму.

Помни, тонкая ключица,

Помни, хрупкая спина,

Как увесиста пшеница.

И ядрена. И сильна.

Глубина и прозрачность в природе.

Вон, вдали, расстояньем не скрыт,

В опустевшем лесу на колоде

Человек, пригорюнясь, сидит.

Но кручина его не кручинна,

А неслышно легка и светла.

И летуча. Она беспричинна.

Неизвестно откуда пришла.

В ней и шелест, и дальняя сойка.

И летящая тонкая нить.

И печали в ней ровно настолько,

Чтобы счастью законченным быть.

…Едва ворота скрипнут, бабка

Уже кричит: «Маруська, Гапка,

Глядите–ка в окошко — там

Как будто кто заходит к нам».

В глазах всегда одна забота.

Чуть слышимый раздастся стук,

Всем телом встрепенется вдруг.

Она всегда ждала кого–то.

Ждала к утру. Ждала в обед.

Двенадцать лет. Пятнадцать лет.

Я помню, как–то поздно очень

В дверь постучал. Из темноты

В сгустившемся молчанье ночи

Раздался шепот: «Это ты…

Ванюша? Сын мой?» На мгновенье

Как током обожгло меня.

Я выкрикнул: «Нет, это я!»

Стыдясь передо мной волненья

Обманутого своего

И скрыть, замять спеша его,

Она по лестнице проворно

Стучит и кашляет притворно:

«Лешак вас носит допоздна.

Тут спутаешь все имена.

За что мне только наказанье

Такое? Не хватает зла…»

Старушка так и умерла

В ежесекундном ожиданье.

В уверенности, что вот–вот

Дверь распахнется, он войдет.

Лес — как дождик. Лес — как ливень.

Лес — как близкая гроза.

Многоцветен, светел, дивен,

Лес врывается в глаза.

Подступающие сосны,

Густо льющиеся вниз,

Высоки, молниеносны,

Как гроза, как вспышки брызг.

Лес все ближе. Вот он рядом.

Вот он дышит на меня,

Как летящая громада

Из прохлады и огня.

Летит над пашней черный ворон.

Мне щеку тенью обожгло.

Смотри, как тяжело нескор он,

Как медленно его крыло.

Летит он, грузный, издалека,

Устало голову пригнув.

Взгляни, как жадно смотрит око,

Как хищно нависает клюв.

Летит он, старый, из былого,

Из выжженных густых лесов.

От трупов поля Куликова,

Оставленных в траве голов.

Из–за клубящегося дыма

Давно сгоревшего костра.

Озер иссохших мимо. Мимо

Наполеонова шатра.

Над гулкой славою победной,

Над сетью древних, новых рек.

Над головой моею бедной

Издалека — в грядущий век.

Все меньше смотрю на полотна,

Тона их и полутона.

Все больше — на сбившихся плотно,

Шумящих вокруг полотна.

Смотрю не на стиль, не на облик

Картины, глядящейся в зал.

Смотрю с удивленьем на отблеск

Ее в любопытных глазах.

На то, как несмело затихнут.

И вдруг, полыхнув в пол–лица,

Воскликнут! Как будто возникнут

Внезапно другие глаза.

К деревне через поле шла.

Услышала: «Война!» Устало–тяжела,

Остановилась.

За одно мгновенье

Всех четырех своих, как ветра дуновенье,

Смерть сыновей она пережила.

На январском на морозе

Среди белого двора

Я колю чурбак березы

На граненые дрова.

И слоеные поленья,

Зазвеневшей стали в тон,

На дворе заводят пенье —

Деревянный перезвон.

От поленницы к сараю

Эхо скачет кувырком.

Бьется эхо… Я играю

На морозе топором.

Я стою как в обрамленье:

На снегу вокруг меня

Полосатые поленья

Полыхают без огня.

Бросил шапку, скинул куртку.

Воздух резкий, ключевой.

Несдающуюся чурку

Я занес над головой.

Будто розовое пламя

Осветило белый двор.

Я пылаю, я пылаю.

Я березовый костер!

Летела велосипедистка,

И трепетала, как струна.

Ее пригнувшаяся низко

Горизонтальная спина.

Слились в одно, исчезли спицы,

Колес растаяли круги.

Остался только профиль птицы,

Две книзу брошенных руки.

И неожиданная сила

Меня тянула за собой,

И с места, как водой, сносила,

И возносила над землей.

Это кто же, кто таковский

В толчее кружит московской.

Любознательность сама?

Жадно вывески читает,

Взгляд смущенный подымает

На высокие дома?

Не пройдет лоток, палатку,

Все осмотрит ио порядку.

«Ну, а это для чего?»

С должным пониманьем крякнет.

Мелочью в кармане звякнет

И не купит ничего.

Издалека. Из Нарыма.

Из тайги. С реки Чулыма.

Крепок, кругл. Иваном звать.

Хочет мир завоевать.

Но в открытую не прется.

Знает, как это не просто.

«Не спешите, не горит.

Оглядимся», — говорит.

Толпы катятся зыбуче.

Он один здесь, в этой буче.

У него знакомых нет.

Сам себе под нос бормочет,

То внезапно захохочет

Собственным словам в ответ.

Тут, ребятки, с толком надо…

Помаленьку, без надсады.

Полегоньку. «А зачем?»

Взгляд вдруг отрешенный бросит.

Хмыкнет. Что–то переспросит.

И уедет. Насовсем.

Вагонное стекло — как зеркала стекло.

Там, за моим лицом, еще лицо взошло.

Как на песчаном дне прозрачного ручья

Смеющийся цветок небурного ключа.

Мелькающая мгла, теряясь без следа,

Летела за окном, как быстрая вода.

В мелькающей воде, сияя сквозь поток,

Чуть зыблемый, стоял смеющийся цветок.

Был совершенен лик. И был бездонен взгляд.

И отвести не мог я взгляда своего.

Смотрел за грань стекла, взглянуть не смел назад.

Боялся, оглянусь — не встречу никого.

Просияв на лету,

Остронос, белокрыл,

Голубую черту

Самолет прочертил.

Прочертил, улетел…

Тая, сходит на нет

За далекий предел

Улетающий след.

Обратясь в вертикаль,

Над землею повис.

Вдаль уходит, все вдаль…

Будто падает вниз.

Вот сяду в поезд — и пройдет.

И, ни о чем не беспокоясь,

Смотреть уверенно вперед

Начну. Вот только сяду в поезд.

Всех колебаний кутерьма

Уйдет, утихнет понемногу.

Вся трудность — выйти на дорогу.

Дорога поведет сама.

И лягут километры кряду,

Друг другу открывая путь,

Лишь только, знай, приметлив будь,

Но, прежде чем я в поезд сяду,

Себе порядком досажу:

Приготовленья, сборы — в общем,

Весь изведусь. И между прочим,

Поездку, может, отложу.

Долистываю Пришвина дневник.

«О чем печалился? Чего достиг?»

«Пора итожить. Подгоняют сроки».

Нескорые перебираю строки.

«Теплом дохнуло. Снег погас, обмяк».

«В окно стучалась поутру синица».

«Слабеет зренье. Тяжелеет шаг.

Хвораю». Предпоследняя страница.

Последнюю предчувствую межу.

К мерцающему приближаюсь саду.

К невидимой ограде подхожу.

Заглядываю за ограду.

И случайно я взгляд перевел.

Посмотрел невзначай не на сцену,

А за сцену. На дальнюю стену.

Там спектакль удивительный шел.

Там, в белеющей глубине,

Высоко, отчеканенно–внятно,

Балерина плыла по стене,

Увеличенная многократно.

Удлиненные линии рук

На стене колебались, качались.

Перекрещивались, истончались.

Превращались в мелодию, в звук.

…Балерина по сцене плыла.

Вся приподнятость, вся трепетанье.

Вся, как вскинутых крыл очертанье.

Разглядеть ее — тень помогла.

О эта высохшая на корню трава.

Обезголосевшее колыханье.

Как будто произносятся слова,

А слышно лишь одно дыханье.

Склонились стебли друг за другом вслед,

Как бы от резкого ветров набега.

Немой, бессильный звук, уставший цвет.

Холодный, острый запах снега.

Вот она вниз уронила

Голову — будто грустит.

Вот она ввысь устремила

Руки — как будто летит.

Вот оторвется и взмоет

Легкое тело ее…

Девушка окна не моет —

Просто играет в мытье.

Просто ей кажется — кто–то

Там, на земле, не дыша,

Смотрит на чудо полета

И говорит: «Хороша!»

Так же, как кажется мне, —

Все эти взлеты и взмахи,

Все эти жесты и знаки

Дарятся именно мне.

Что творится в четыре часа,

Поутру, за окошком в июле!

В мягком скрежете, бульканье, гуле

Будто ломкие льдины столкнули,

Будто круто пилу колебнули,

Воздух звуки пронзают, как пули, —

Это все воробьев голоса.

Это чудо — я еще живу.

Над водой, в зеленых клубах дыма

Молодой листвы, сквозь чащу, мимо

Ельника — не в мысли, наяву —

С ветром вперегонку, ударяя

О высокий берег, замирая

В отдаленье, эхом перевит,

Через годы — голос мой летит…

Шум стихает. Тает зной.

Воздух мягче. Тень длиннее.

Незаметно день земной

Удаляется, темнея,

Будто пятится, не смея

Повернуться к нам спиной.

Лужи в поле посветлели.

Ветер мягкий. День веселый.

Мимо сосен, мимо елей

По полям бежать из школы.

Где упала на дорожку

Побелевшая ботвинка,

Прошлогоднюю картошку

Раскопать носком ботинка.

Повстречаться с ней отрадно.

Вспомнить день в осеннем звоне.

Как она тверда, прохладна,

Как она кругла в ладони!

Путь нескучный, воздух чистый.

День веселый. Клубень крепкий —

Бело–сахарный, искристый —

Сгрызть дорогой. Слаще репки!

В том, как говорила

Длинно, будто пела,

Сразу видно было —

Чем–то завладела.

В том, как умолкала.

В том, как хорошела.

Глаз не подымала.

Вглубь себя смотрела.

В том, как улыбалась.

И, как бы улики,

Радостно боялась

Собственной улыбки.

Когда летел навстречу взгляд,

Когда встречал летящий взгляд я,

О как я был безмерно рад!

Теперь ему ужель не рад я?

Кипучий жар, начальный пыл

Нет, не угас, нет, не остыл.

Но сквозь короткий миг свиданья

Все вижу — не имею сил

Не видеть — долгий взгляд прощанья.

Много ль надо, чтоб раскрылся

Синий огненный цветок?

А всего лишь надо, чтобы

Два железных человека,

Повлажневшие рубахи

Поскидав с железных плеч,

Раз и два! — попеременно,

Раз и два! — не уставали

По каленому железу

Би–ить, би–ить, би–ить, би–ить.

Солнце жжет. Горит душа.

Ох и кашка хороша.

Блещет ложка, блещет чашка,

Блещет кашка с молоком.

На осине свищет пташка.

На пригорке стог как дом.

Блещут косы, вилы, грабли,

Каж смородинины, капли.

В невозможной красоте

Блещет солнце в высоте.

Ест — как будто сено мечет.

Раскалился весь, как печь.

Ходят руки, ходят плечи.

Густо пар валит от плеч.

Солнце жарит горячо.

Ох и вкусно. Дай еще!

Это вам не баловство.

Сто потов сошло с него.

И горят глаза его

Весело и жадно.

«Ну и как?» — «Да ничего.

Посмотреть приятно».

Снежинок белые иголки

С тупой оплавленностью жал —

Как будто молнии осколки,

Утратившие белый жар.

Огромно–круглые сугробы,

Безмолвно вставшие вокруг, —

Как замороженные громы,

Утратившие гулкий звук.

И вся зима, из мглы, из пуха,

Как свет, слепящая глаза,

С дыханьем чистым до испуга,

Лежит, как спящая гроза.

На огонь котел поставлю.

Белый снег в котле расплавлю.

Дров ядреных наколю.

Баню жарче натоплю.

Полыхай, кирпич каленый!

Веник, сплющенный, зеленый,

Расправляй свои листки!

Спину с потягом секи!

Чистым светом обдавая,

Разливайся, снеговая!

Тело белое, алей!

Веник, жалься веселей!

В жар плесну — в лицо ударом,

Будто едким скипидаром,

Прянет пар в порыве яром.

Задохнусь горячим паром.

Дверь распаренную — бом! —

Ошалело, чуть не лбом.

Клубом, комом, кувырком

В рыхлом, белом, голубом!

У ног играет огонь.

Кидаю с ладони на ладонь

Посверкивающую, как уголь

Невесомую, как уголь,

Горячую, как уголь,

Дымящуюся, как уголь.

Разламываю пополам,

Подношу к зубам

Белую, как снег,

Рассыпчатую, как снег,

Хрустящую, как снег,

Обжигающую, как снег.

Этот хочет убедить.

Этот хочет озадачить.

Этот — просто удивить.

Этот — просто одурачить.

Не хочу боготворить —

Ни молчания, ни грома.

Не хочу ругать, корить —

Ни разноса, ни разгрома.

Я приду поговорить.

Ты сегодня будешь дома?

Морозным солнцем раскаленный,

День на сверкающей земле

Стоит, как спирт неразведенный

В скрипучем ледяном стекле.

Искристый, с чистотой сугроба,

Большим глотком рискну глотнуть

Он пламенем ударит в нёбо.

Не выдохнуть и не вдохнуть.

Наваждение какое.

Думаю сказать одно —

Говорю совсем другое

Почему–то… Так в кино

По снижающейся косо

Линии холма вперед

Мчится тарантас — колеса

Крутятся наоборот.

Воздух белого каленья.

Жарок день, снега белы.

На полу трещат поленья.

У избы трещат углы.

Пламя красное кружится,

И струится, и дрожит.

Из сеней по половице

Стужа белая бежит.

И, крутясь, свиваясь клубом,

Красный жар, морозный дым

С долгим воем вверх по трубам

Мчатся к высям голубым.

Клонящуюся вниз малиновую гроздь

Ладонью подхвачу — и сразу ягод горсть.

Круглящихся, в пушке. Нагретое на зное

Гремит мое ведро, пока еще пустое.

Но с каждой горстью звук все глуше, все слабей.

Заросшею межой излюбленной своей,

Тесня ветвей ряды, трав разрывая путы,

Иду все вглубь и вглубь, иду. Бегут минуты.

Ведро все тяжелей. И дужка от ведра

Мне в локоть врезалась. В кустах слабей жара.

Малиновки вблизи ленивый свист негромок…

Из травяной глуши, из лиственных потемок,

Валежником густым настроенных берлог

Я выберусь на свет. Присяду на пенек.

Склонюсь к ведру. В лицо повеет тонким, влажным.

Дурманяще–лесным, щемяще–горьким, бражным.

Боясь прикоснуться друг к другу,

Пройдем по безлюдному лугу.

Дыхание остановив,

Взойдем на высокий обрыв.

Вернемся туда, где расстались.

Там, в спутанных травах, остались

Воздушны, бесплотно–легки,

Стихающие шаги.

Неслышно, по следу, по следу —

К тропинке, к развилке, к рассвету.

К осинке с дрожащей листвой,

Туману над сонной водой.

Прошепчем «прощай», отойдем

Два первых шага, застыдимся

Назад оглянуться. Тайком

Оглянемся. Разом. Поймем

Друг друга, смутимся. Решимся

Вернуться. И сил не найдем.

Неслышный, ровный бег реки.

В густых ветвях окно.

Осинки, как огонь, легки.

Я тот, кем был давно.

Дрожит на солнце листьев тень.

Трепещет свет в тени.

Пройди нечаянно. Задень

Нечаянно. Толкни…

Заря. Рассвет. Шестнадцать лет.

Свой одинокий метя след,

Брожу, таинственно молчу.

Я ей понравиться хочу.

Она не смотрит на меня.

И я, застенчивость кляня,

Шумлю и глупо хохочу.

Я ей понравиться хочу.

Я речи страстные шепчу.

Я взгляды дикие мечу.

Я саркастически шучу.

Я ей понравиться хочу.

Идут года — бежит вода.

А ей шестнадцать лет всегда.

И до сих пор, как в те года,

Я ей понравиться хочу.

Трать, пока имеешь, трать

Время дорогое.

Тратить — это не терять,

А совсем другое.

Исчезают дня следы.

Тихо, чисто, пусто.

Шорох ветра. Свет звезды.

Хорошо и грустно.

Он поет, запрокинувши голову вверх. Он поет,

Крылья вниз уронив. Закатился. Не дышит.

Меж кустов и колодин по лесу охотник идет.

Но — поющий — смертельных шагов он не слышит.

Перестанет немного, затихнет на миг — и опять.

И пока он дрожит, исступлением огненным пышет,

Тот, с ружьем, успевает поближе к нему подбежать.

Но глухарь его бега не слышит.

Выждет хитрый охотник — и снова глухарь запоет.

Вскинет ствол вороненый и в белое небо пальнет.

Промахнется охотник, удар его мимо пройдет.

Но ружейного грома глухарь не услышит.

Помолчит, дико дернется, кверху глаза заведет.

И охотник прицелится снова и снова пальнет.

Прямо в сердце поющее меткий свинец попадет.

Но и этого тоже глухарь не услышит.

Мотор завыл. Метнулась вспять бетонка.

Отрыв. Вздыманье. Грудь тревогу бьет.

Кричит, трещит ушная перепонка.

Кровь каждой жилкой вопиет.

Их тянет вниз земли родная гладь.

Излучины, развилины, соцветья…

Не душу тяжко к небу подымать —

Цепляющиеся тысячелетья.

Снег осел, сугробы сникли…

Зеленеющим вихром

Из–под снега — куст брусники,

Лист в налете восковом.

Полусодранно торчащий

Клок бересты дребезжит.

На мышиный писк тончайший —

Нос к земле — лиса бежит.

Ровной строчкой, убегая,

След споткнулся на бегу.

Только ямка голубая

В талом, масленом снегу.

Пламень, стелющийся, длинный,

С мягким жаром снега слит.

За ликующей с вершины

Терпеливо рысь следит.

В туман предрассветный уставился князь.

Глаза его застит кручина.

Вершины еловые, в небо вонзясь,

Не дрогнут. Не дрогнет дружина.

В сырой, незаметно светлеющий мрак

Глядит он, как в темную воду.

Вдали, за туманом, невидимый враг.

Готовься, дружина, к походу!

За раны, за землю — лавиной стелясь!

За пленного Князева сына!

Но медлит, потупивши голову, князь…

Глаза его застит кручина.

Туманы редеют. На склоне горы

Леса обозначились зримо.

Смотрите — уже показались шатры.

Столбы восходящего дыма.

Не крикнул, не вздыбил коня, не взмахнул

Мечом в запотевшей ладони.

Тяжелой главою устало кивнул.

И грянули, топнули кони.

Пошли, потекли, распластались — на бой!

В лицо холодящие дали!

Как будто не он их повел за собой —

Его пред собою погнали.

И бился с дружиною храброю князь.

До ночи туманной — с рассвета.

И кровь на прохладную землю лилась.

И слава была. И победа.

Равнину широкую князь объезжал.

На поле широком, как сонный.

Раскинувшись, сын его милый лежал,

Копьем его острым пронзенный.

Что — мщения жажда? Что — яростный гнев

Пред тихою бездной печали?

Склонился. И на землю сел, ослабев.

Как ноги бессильными стали…

Ложился туман. И вздымался туман.

Неслись под копыта каменья.

Немало он видел кровавых полян.

И много расширил владенья.

Дубравы шумели. Пылали костры.

И молвилось слово согласья.

И пело копье. И гремели пиры

На славу. И не было счастья.

Не пристает репей, не колется осот.

Всем телом слышится свобода

От зноя едкого. Несет

Корой черемухи из огорода.

К лицу ласкается, шурша,

Чего–то теплого, сырого

Волна… Как ночи добрая душа,

Вздыхает в темноте корова.

Упорная пчела листает книгу луга.

Сменяя итесня ребячливо друг друга,

Страницы легкие шуршат. Янтарный мед

С бесчисленных страниц прилежная возьмет.

Хмельного, знойного пройдет пора июля.

Морозная зима падет. В каморке улья,

В сонливой темноте прошедших дней черед

Польется медленно, потянется… Не мед

Притихшей вспомнится — цветов горящих вьюга,

Взывающий простор, и блеск, и шелест луга.

С землею смешанные стружки.

Рассыпчатая, как зола,

Земля. Притихшие зверюшки,

Предметы смотрят из угла.

Сквозь щель в доске полоской длинной

Наклонно белый луч сквозит.

Мерцающая паутина

Беззвучно по лучу скользит.

Скчт, вниз клонящийся отлого.

С усилием вперед гляжу.

Как в обморок глухого лога,

Под ветви плотные вхожу.

Здесь сушь, а кажется, что сыро.

Пустынно и полутемно.

…Как будто из другого мира,

Влетает ласточка в окно.

И я бы волю чувству дать

Сумел со щедростью завидной.

Я мог бы плакать и рыдать

И до упаду хохотать.

Да только почему–то стыдно.

Все тлеет, тлеет глубоко —

Не гаснет мысль, как закавыка.

Что грубо это все и дико.

И не по–взрослому легко.

Ветер был и стволов напряженных гуденье,

И раскрылася высь. И предстало светло

В небе древо ветвистое. Древо–виденье.

Полыхнуло, рассеялось, сердце прожгло.

И остались взлетевшие оцепенело

Кисти рук, обожженные до черноты.

Устремленное — до неподвижности — тело.

Заостренные страстью, как смертью, черты.

День окончится скоро.

Ветер, слабо подувший…

Эти дальние горы —

Как высокие души.

Погустевший, потухший

Воздух. Звездная млечность.

Эти горы — как души,

Отлетевшие в вечность.

Распахана земля. Лоснится влажный блик —

По вздыбленным пластам, обильно освещенным,

Рассеянно скользит, летуче многолик…

Разверстая земля огнем пылает черным.

Над пашней, над землей, высоко взметена,

Сминая на пути сама свои пределы,

Раскатисто летит воздушная волна.

Летит и шелестит. И этот пламень — белый.

Колышущийся свет. На запад и восток.

Далекий край небес с далеким поля краем

Сливаются. Стою, затерянный росток,

Творящих двух стихий теплом обуреваем.

Будет темень длиться.

Неба край белеть.

Ночь — большая птица

Надо мной лететь.

Солнце ввысь взовьется.

Солнце вниз падет.

Темный лист свернется.

Много лет пройдет.

В шорох неустанный,

В легкий шум куста

Вновь войти заставит —

Память? Нет. Мечта.

…Тот берег с коричневой глиной,

Тот плес в голубом серебре,

Беззвучный, приветно–пустынный,

С далекой полоской утиной, —

Тот день нескончаемо длинный,

В безветрии, в солнце, в жаре,

Застыл, как пчела в янтаре…

Стрелой летел с обрыва.

Стремительный прыжок

Мучительно–счастливо

Мне страхом сердце жег.

Другой горяч и молод.

Не свой слежу полет.

Чужой полетный холод

Сильнее сердце жжет.

…И вновь захочется туда,

Где запах молодого сена

Стоит, как тихая вода,

И тает, тает постепенно.

И не растает никогда.

Невидимой могучей силой

Углы и стены покосило.

Столбы и жерди тяжело

Повывернуло, повело.

Трава вязка, жирна. Рассадник

Бурьяном заглушен густым.

Подгнивший опрокинув тын,

На волю хлынул палисадник.

Иду, иду… И вот наш дом.

Вернее, столб на месте том…

Я в это не могу поверить.

Бегу, гляжу, хочу проверить.

Вот здесь быть должен огород.

Я здесь с лопатой каждый год…

Куда девались спуски, взвозы?

Все заглушило ивняком

Густым. «Так быстро…» Прямиком,

Перемахнувши ствол березы,

К воде, сквозь чащу, на бегу

Сорвав малинину, бегу…

…Топчусь на шаткой кочке, тину

Вдаль отвожу, а сам нет–нет

Да взгляд настороженный кину

Туда, где меж ветвей просвет.

Сейчас вон там, на повороте,

Взметнется пыль, и на коне

Подскачет бригадир ко мне:

— Ты что же здесь, не на работе?

Хлеб вам дороже или ерш?

А ну сейчас же в поле мор–рш!

…Костер еще трещит как надо.

И жжет лицо. А по спине

От озера уже прохлада

Бежит. По знобкой тишине,

Травой, как снегом, заметенной,

С женой по улице идем…

«В амбаре заночуем том».

Дверной проем глубокий, темный,

Как в тихом омуте вода.

«Я заходить боюсь туда».

«Будь рада. Насладись покоем.

Вот кто–то здесь сенца припас.

Смотри, как будто ждали нас.

Та–ак… Дверь от комаров закроем». —

«И жердью надо подпереть». —

«Зачем?» — «А вдруг зайдет медведь».

Легли, Лежим. Молчим. Не спится.

Темно вокруг, хоть выткни глаз.

Поскрипывает половица.

Похрустывает сена пласт.

Ночная птица где–то близко

Попискивает, то и знай.

Вдруг в темноте над ухом: «А–а–ай!» —

«Спокойней. Тоже мне туристка.

Ну что, скажи, ты так шумишь?» —

«В углу там ходит кто–то!» — «Мышь».

Кричит, кричит ночная птица.

Поскрипывает половица.

И мышь во всю скребется мочь.

И длится, длится, длится ночь.

Летят перед глазами тени.

Едва появится одна,

Другая сквозь нее видна.

Воспоминанья? Сновиденья

Бессвязно–путаные? Что?

Не то, не это. То и то.

…Пока к деревне шел, стемнело.

Я стукнул в дверь. В ответ — несмело —

Шуршание из темноты.

И как дыханье: «Это ты?..» —

«Я, мама, я!» — И торопливо

Незрячею рукой своей

С обратной стороны дверей

Щеколду шарит, и счастливо

За письма редкие корит,

И говорит, и говорит…

…С лица сбегает тень дремоты.

Что я? Где я? Взгляни ладом.

Вот дверь приоткрывая лбом,

Довольный, с утренней охоты

Является огромный кот.

В зубах его огромный крот…

С крыльца крутого, как с обрыва, —

Во двор. А двор травой покрыт.

А на траве роса горит.

Роса кусуча, как крапива.

Поросший наглухо осокой,

Мясистой, плотной и высокой,

Зыбун, накачанно–тугой,

Покряхтывает под ногой.

Вода мягка, как щелок в бане.

Серебряным бочком светясь,

Меланхолический карась

Притрагивается губами

К червю.

Вдруг треск, и удила

Тихонько звяк. «Ну как дела?

Где учишься–то?» (Дядя Петя.

Сажень через плечо. Верхом.) —

«Да в Томске. В университете». —

«В каком?» — «Да… вроде неплохом».

«Я не про это. Их там много». —

«Да нет, один». — «Фу ты беда.

Кем будешь–то, скажи тогда?» —

«Филологом». — «Угу». И строго:

«В контору заходи потом.

Работку по душе найдем».

…А не бери ты грабли, милый.

Оставь ты грабли. Мы другим

Забаву эту отдадим.

А ты бери–ка, парень, вилы.

На городских–то там харчах

Небось совсем–то не зачах?

Свет серой мглою застилая,

Мелка, как порох, и суха,

С пласта взлетевшего сенная

За ворот сыплется труха.

А зной июльский здоровенек.

А пласт шумит, как жаркий веник.

Как будто влез я на полок,

Под самый–самый потолок.

Вот голос Петьки–копновоза.

Поругиваясь по–мужски.

Летит, горланит вдоль покоса:

«Эй, девки, бабы, мужики!»

Посвистывает кнут в замахе.

Приспели страдные деньки,

И малолетки мужики

Надели белые рубахи,

А бабы — белые платки.

Эх, девки, бабы, мужики…

Стог вырастает исполином.

Возьму я вилы с чернем длинным

Да подыму–ка пласт витой,

Чтоб он улегся как влитой.

Щавельным, ягодным, укропным,

Полынным, мятным, травяным

Я напоен сегодня в дым.

И нет конца все новым копнам.

И дню конца и края нет.

Но копновоз кричит: «Обе–ед!»

Срываю на бегу рубашку.

Сквозь чащу зарослей густых

Смородинника — и бултых,

И — «по–собачьи». И — в размашку.

И — на боку. И — на спине.

И — как придумается мне.

Рукою воду как бы гладя,

К средине я плыву, к прохладе.

И между пальцев холодок

Проскальзывает, как ледок.

…По голубой воде, по лету

Домой на воскресенье еду.

Выглядываю из окна.

В толпе на пристани — она.

Глаза ее — такая горесть —

Все тянутся за кем–то вслед.

Конечно, не за мной, нет, нет.

Кораблик набирает скорость,

Взрезая гладь воды, дрожит.

Она по берегу бежит.

Самозабвенно, упоенно,

На восходящий склон со склона,

Среди осин, талин, ракит

Она летит, летит, летит.

Зачем, как реющая птица, —

Движенья плавны и легки —

Себя не помня, вдоль реки

Она за пароходом мчится?

Никто — пройдите все края —

Не знает. Знаю только я.

…Стук палки. Тяжкая походка.

Уже совсем больная тетка.

В избу заходит: «Ох–хо–хо,

Житье мое совсем плохо.

Замучила меня одышка.

Где сын–то?» — «Спит с дороги». — «О-о.

Я видела в окно его.

Давно ли был еще парнишка.

А нынче экий молодец.

Походка — вылитый отец».

«А мне все сына Колю жалко…» —

Мнет уголок у полушалка.

«Да ты не спишь? Поди сюда.

Письмо вот почитай тогда.

Сама–то вовсе вижу мало…

Все не могу себе простить.

Дня так за два, как проводить,

Его я крепко поругала.

Пусть бы за дело — за пустяк.

Чернилами облил пиджак».

«Пишу тебе перед атакой.

Все пишут тут, пишу и я.

Как говорят, бывает всяко.

Ты не тревожься за меня.

Житье идет отлично наше.

Я жив–здоров и полон сил.

Посылочку я получил.

Привет Сереже, Фене, Даше.

Ну все. А то вот–вот сигнал…»

«Он больше писем не писал».

А ночь к концу подходит. Щели

Неярким светом заблестели.

И мыши подобрели к нам —

Не стали бегать по ногам.

Дверь настежь распахнули — пряна

И как–то утренне–пухла,

Замедленно клубясь, вплыла

Волна прохладного тумана.

Лес замаячил вдалеке.

«Пойдем умоемся в реке».

К реке спустились, побродили…

Следы свои в песке и в иле

Оставили. И повернуть

В обратный остается путь…

И все? И вез. И слов не надо.

Затерянный в траве кулик

Печалящий роняет клик

Вдали. И сердце горько радо

Внимать стенанью кулика,

Летящему издалека.

Что счастье? Ожиданье счастья,

Как некогда сказал мудрец.

Ответом можно восхищаться.

Мудрец был просто молодец.

Уходит берег вдаль покато.

Вдали виднеется ветла.

Там ягода всегда была.

Все то, что пройдено когда–то,

Ужели пройдено совсем?

Ужель мне скоро тридцать семь?

Всю жизнь куда–то неустанно

Спешил, обратно шел, кружил.

А так вот, твердо, постоянно,

На месте вроде и не жил.

Где дом мой? В узенькой каморке?

В запруженных людьми дворцах?

В болотистых густых лесах,

На низком некрутом пригорке?

Там ямка мелкая одна

В траве. Моя вина. Вина?..

В кроватке маленький наш мальчик

Бубнил, как маленький шаманчик.

Стол на средину из угла

Был выдвинут. Вокруг стола

Стеной сидели тетки, сестры

С мужьями (а иные без).

Шумел камыш. Качался лес.

Чредою подымались тосты

За небесславные дела.

Жизнь продолжалась. Шла. Текла.

Василий Казанцев ПРОЩАНИЕ С ПЕРВОЙ ЛЮБОВЬЮ Стихи

* * *

ВЕСНА 1944 ГОДА

* * *

СУМЕРКИ В ЗИМНЕМ ПОЛЕ

БАЛЛАДА О ДЕТСТВЕ

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

ВЕЧЕРНЯЯ СКАЧКА

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

НА ТОКУ

* * *

* * *

В ЗНОЙ

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

В МЕТРО

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

КУЗНИЦА

СЕНОКОС

* * *

* * *

ПЕЧЕНАЯ КАРТОШКА

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *