КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Неживая, Немертвый (СИ) [Aldin] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== Хорошая попытка ==========

— Да оставьте же вы меня, наконец! Сколько можно? Ей-богу, в этот раз вашей жене расскажу, пустите же! — сдавленно шептала девица.

— Расскажешь, так она тебя за косу оттягает и на черную работу определит, знаешь ведь, нрав у нее крутой, — пыхтя, возразил хозяин трактира. — Не ломайся, милая! А я тебе с ярмарки новые бусы, а? И расшивной платок… такая красивая и такая упрямая, ну же, Магда!

— Не надо мне ни бус, ни платков, ни милостей ваших, — отрезала девица, и в разговоре наступило кратковременное затишье, прерываемое звуками возни и натужным сопением. Похоже, противостояние перешло в активную фазу.

Укрывшийся от лунного света и любопытных глаз в тени клена граф фон Кролок перевел взгляд на окна этажом ниже, привычно отрешаясь от лишнего шума: итоги беседы похотливого трактирщика с несговорчивой служанкой ему были безынтересны.

В комнатах справа грузно ворочалась с боку на бок немолодая хозяйка заведения, а в комнате слева что-то мелодично напевала себе под нос ее юная дочь, которая вызывала у графа чуть больше любопытства. Судя по описаниям Куколя, девушка была молода, здорова и красива, что вполне соответствовало целям фон Кролока. Впрочем, Магда тоже могла бы пригодиться.

Граф коротко втянул носом воздух, но, разумеется, кроме чесночного духа, которым от трактира разило за милю, ничего не почувствовал. Местные свято верили, что въедливый аромат этого овоща отпугивает носферату, и граф, пожалуй, мог с этим согласиться — провести здесь ночь он определенно отказался бы. Причем даже будучи живым. А для чуткого вампирского обоняния такое количество подгнивающего чеснока было и вовсе невыносимо.

Стоя здесь, Кролок больше всего напоминал себе поклонника, ночи напролет проводящего под окнами объекта своей страсти. Вот только пыл этого «поклонника» давно остыл, равно как и его бодрый с виду труп.

Ему необходимо было взглянуть на обеих девушек: только так он мог безошибочно «зацепить» жертву, не выходя из замка, и до поры не вызывая лишних подозрений у селян. Герберт еще слишком неопытен и не сумеет удержать «манок». К тому же граф фон Кролок, как хозяин бала, по традиции, должен лично выбрать и привести на пир угощение для гостей.

Вновь сосредоточившись на комнатах хозяев, он услышал глухую брань. Очевидно, трактирщик вернулся к своей благоверной несолоно хлебавши. Великолепно!

«Магда, — вкрадчиво позвал граф, устремив взгляд на окно под крышей, — ты так измучена… Этот дом пропах гнилью и чесноком, как и его хозяин. Его отвратительный запах пропитал твою комнату насквозь. Избавься же от него. Открой окно, впусти освежающий ночной холод, который принесет тебе успокоение».

Знание имени для вампира — уже неплохое средство контроля над слабым разумом смертного, особенно если этот смертный так близко, и его одолевает тревога. Граф не настаивал — его мысли текли плавно и мягко, стремясь не подчинить, а, скорее, направить намерения служанки в нужное русло.

Хлопнули створки, и на мгновение в окне показалось лицо белокурой Магды: чутье фон Кролока не подвело — служанка и впрямь оказалась вполне хорошенькой, розовощекой, так и пышущей здоровьем. Не зря трактирщик скакал вокруг нее потным сатиром.

Граф задумался, не надавить ли на волю девушки сильнее, вынудив сообщить имя хозяйской дочери: это могло бы упростить дело с другой стороны…

— Добрый вечер, господин, могу я вам помочь?

Местные жители, вне зависимости от их веры или неверия в существование вампиров, из домов после захода солнца старались не выходить, а если уж нужда выгоняла их на улицу, то передвигались они весьма забавно — короткими перебежками и постоянно оглядываясь. Как будто от вампира можно убежать.

И, разумеется, ни о каких разговорах с незнакомцами и речи не шло.

Удивленный не то наглостью, не то глупостью неизвестной, граф оглянулся: по-девичьи звонкий голос оказался обманчив, поскольку это была скорее женщина, из тех, чей возраст определить всегда не просто. Может быть, двадцать, а может быть, тридцать лет от роду. В руках женщина держала ведро.

— А, — пристально вглядевшись в лицо Кролока, глубокомысленно произнесла она, — вы так долго здесь стояли, что я решила, будто вы раздумываете, не снять ли комнату на ночь. Теперь вижу, что вам она вряд ли нужна.

— Отчего же? — приподняв брови, с легкой насмешкой осведомился граф. — Неужели вы не допускаете мысли, что мне действительно нужен ночлег?

— Я не допускаю мысли, что вы в такое время хотите спать, — ответила она. — А замерзнуть вряд ли можете. К тому же брать на себя ответственность за приглашение вас внутрь я не стану, простите.

Входить в трактир сегодня нужды и вправду не было, но обзавестись такой возможностью на будущее граф бы не отказался. Однако сейчас куда больше его занимало спокойствие, с которым женщина давала ему понять: она прекрасно осведомлена как о его природе, так и о том, что переступить порог людского жилища без приглашения он не может.

— Ты не боишься, дитя? — решив, что притворяться не имеет смысла, напрямую поинтересовался фон Кролок. — Путь до порога, с моей точки зрения, не столь короток, как тебе кажется.

Вместо того, чтобы шарахнуться в сторону, женщина, устав держать свою ношу, поставила ведро в снег и, на шаг приблизившись к графу, запрокинула голову, сосредоточенно воззрившись на него снизу вверх.

— В целом, нет, — призналась она. — Там в доме кто-то, за кем вы пришли, а моя пропажа заставит людей снова забеспокоиться и стать еще осторожнее. Вкус вам не понравится, уверена, да и количество в нашем случае качества не заменит.

Последние замечания женщины заставили графа принюхаться и признать, что она права. От девушек, что он забирал на ежегодное торжество, пахло по-разному — то сладко и тонко, то насыщенно и терпко, но всегда вполне аппетитно. От женщины перед ним пахло полынной горечью, к тому же в этой бледной, низкорослой и худой особе кровь текла вялая и холодная, как речная вода по осени.

— Твоя пропажа обеспокоит людей куда меньше, чем твои рассказы об увиденном, — возразил граф, прислушиваясь к беспокойному сердцебиению своей собеседницы. Стук был отчетливый, неровный, заполошный: взволнована больше, чем хочет показать. Кролок позволил себе искривить посиневшие губы в усмешке.

— А зачем мне рассказывать кому-то о том, что у нас под окнами по ночам вампир вздыхает? — женщина пожала плечами. — Вы пришли не за мной, а остальное — вообще не мое дело.

— Вот как? — в очередной раз удивился фон Кролок. — Вам не жаль людей, с которыми вы живете под одной крышей, делите стол и беседу?

Его нежданная визави, наконец, сообразив, что в стремлении получше изучить лицо графа подошла почти вплотную, отступила и рывком выдернула из сугроба ведро.

— Хищники ловят добычу, добыча старается убежать от хищника. Все это меня не касается и вмешиваться я не буду, — резко сказала она, непочтительно и абсолютно недальновидно поворачиваясь к вампиру спиной с явным намерением уйти. — Даже если бы и хотела. А я, к тому же, еще и не хочу.

С этими словами она зашагала к крыльцу. Фон Кролок задумчиво провел кончиком языка по чуть заострившимся клыкам: не стоит ли все же свернуть ей шею? Пожалуй, так будет безопаснее.

— Как твое имя?

Женщина, уже взявшаяся за ручку двери, оглянулась на продолжавшего стоять в тени вампира.

— Хорошая попытка, — тихо сказала она, явно не сомневаясь, что фон Кролок ее прекрасно услышит. — Доброй ночи.

Стукнула дверь, граф услышал тихие шаги и звон ведра.

— Нази, почему так долго? — прошептала дочка трактирщика. — Я думала уже, с тобой что-то стряслось!

— Черт, Сара, ты не могла… — досадливо зашипела женщина и, осекшись на середине фразы, еще раз с чувством повторила: — Вот черт!

Граф издал мелодичный смешок.

Штора на окне шевельнулась, и на графа уставилось перекошенное от досады худое лицо давешней его собеседницы.

— Хорошая попытка, — заметил граф, зная, что человеческий глаз не сумеет различить в темноте ничего, кроме его силуэта под кленом.

*

— Слава богу, мама не заметила, что ты выходила! — тем временем продолжала шептать взволнованная Сара. — Ты ведь знаешь, что после заката никому нельзя покидать дом! Волки, говорят, рыскают прямо под стенами.

— Да, волки — это серьезно… — рассеянно согласилась Нази, все еще мысленно проклиная Сару за неуемную болтливость, а больше всего себя за потерю бдительности. От местного блаженного она, конечно, слышала рассказы о бессмертных упырях, свивших гнездо в замке на холме, но встреча с самым настоящим высшим вампиром буквально у собственного порога выбила ее из колеи, заставив понервничать. Само собой, кровь некроманта, отравленная длительным пребыванием в «изнанке» — угощение сомнительной ценности для таких существ, но ведь он мог ее просто убить. На всякий случай.

Впрочем, там, во дворе, у нее откуда-то взялась стойкая уверенность, что этот ухоженный кровопийца ее не тронет. И это было особенно скверно — по всему выходило, что вампир не только высший, но еще и старый. Он даже не пытался воздействовать на ее разум, разглядывая с высоты своего почти двухметрового роста с насмешливым любопытством, с каким взрослые обычно смотрят на выходки чужих детей — и этого уже было достаточно. Силен, черт, ничего не скажешь.

— Нази!

— А? — оказывается, Сара уже некоторое время теребила ее за рукав в попытке добиться ответа на вопрос, который женщина, разумеется, пропустила мимо ушей.

— Я спрашиваю, это последнее ведро?

— Да, последнее, — Нази выдавила из себя подобие улыбки. — Все уже почти нагрелось, через полчаса будет тебе твоя ванна. И охота тебе по ночам плескаться!

— Днем папа не разрешает, — Сара вздохнула, жалобно глядя на женщину и беспокойно теребя кончик рыжей косы. — Ванная-то гостевая, вдруг кто-то из постояльцев увидит, а он… ну ты знаешь, он мне не разрешает на глаза никому показываться. Особенно мужчинам! Иногда мне кажется, что я так и просижу взаперти до самой старости… а так хочется… приключений! Новые горизонты, новые люди… и никакого чеснока!

С этими словами Сара обвела комнату тоскливым взглядом, словно там, сразу за трактиром, ее дожидались эти самые приключения.

Впрочем, они, похоже, и впрямь дожидались. Вот только Нази Дарэм, уже месяц как застрявшая в этом заваленном со всех сторон снегами и забытом Богом трактире, в ожидании улучшения дорог работавшая за ночлег и еду, сильно сомневалась, что подобного сорта приключения юной Саре Шагал придутся по вкусу.

========== Вампирское обаяние ==========

— Какой мне сегодня приснился сон… — мечтательно протянула Сара, не глядя, бросив очищенную луковицу в котел. — Будто бы я лечу над ночным лесом и луна в небе такая яркая, такая близкая, что я могу ее рукой достать. И нет ничего этого, ни дома, ни забот, ни запертых дверей.

Нази, сухо хмыкнув, выловила огромную луковицу из воды и, шлепнув ее на разделочную доску, принялась резать.

— А мне снилось, что я уже скопила достаточно денег, чтобы выйти замуж и, наконец, отсюда уехать, — не менее мечтательно поддакнула Магда, рассеянно постукивая ножом рядом с целым и невредимым капустным вилком. — И не надо каждую ночь дверь стулом подпирать… Господи, счастье-то какое!

— А зачем ты на ночь дверь стулом подпираешь? — удивилась Сара, с любопытством глядя на служанку.

— Да так… — неопределенно отозвалась опомнившаяся Магда, — страшно тут в горах по ночам. Со стулом спокойнее.

— Смешная ты, дома-то тебе кого бояться? — Сара хихикнула. — А тебе что снилось, Нази?

— Кошмар мне снился, — сообщила та, нетерпеливо отбирая у Магды капусту. — Будто я посреди беспокойного погоста печать упокоения никак вспомнить не могу.

— Что вспомнить не можешь? — недоуменно нахмурилась юная Шагал.

— Да ничего, — Нази налегла на нож, и тот с плотоядным хрустом вонзился в кочан по самую рукоять. — Я что, сегодня одна готовить буду? Вот, например, ты, Сара, если перестанешь мечтательно разглядывать эту косицу чеснока и спустишься на грешную землю, увидишь перед собой морковь. Которую неплохо бы порезать. Постояльцев и так кот наплакал, а если мы их еще и кормить перестанем, они уйдут от нас прямо по сугробам. Магда, а на тебя картошка укоризненно смотрит. Хватить уже грезить, милые фроляйн, обед сам не приготовится.

Обе девушки, словно очнувшись, молча взялись за работу, периодически коротко вздыхая, каждая о своем. И винить их в рассеянности Нази не могла — будешь тут не в себе, если тебя заарканил высший вампир.

Сама «фрау Дарэм» под зов не попадала, но пару раз ей доводилось видеть, как ведут себя люди в таком состоянии. Мечтательность, заманчивые сны, притупленное чувство тревоги — все это только первые ласточки. Когда жертва достаточно созреет, придет и голос, зовущий, неотвратимо притягательный, за которым человек будет согласен идти куда угодно. Опытный кровопийца без особого труда находит сокровенные желания своей жертвы и сулит ей исполнение всех фантазий, даже тех, в существовании которых добыча не признается себе сама. А встреченный ею на прошлой неделе вампир, без сомнения, обладал нужным опытом. Уже на сновидческой стадии одной девушке он обещал желанную свободу и дальние путешествия, а второй — тривиальные деньги, достаточные для того, чтобы зажить собственной жизнью вдали от осточертевшего ей трактирщика.

Нази с жалостью взглянула на обеих девиц. Тогда, во дворе, под пристальным взглядом вампира, она сказала почти правду: она хотела бы вмешаться. Но действительно не могла. Сбросить петлю зова можно было, только уничтожив его источник — самого охотника. А развоплотить подобное существо у Нази попросту не было сил.

Женщина задумалась, вновь воскрешая в памяти облик вампира: высокий, но не худой, бледный, густые тени под глазами, губы черно-синие, как у замерзшего в сугробе покойника, но трупных пятен нет, как и запаха разложения. Да и поведение вполне человеческое, включая мимику и интонации. Прекрасно удерживает охотничий инстинкт.

И все эти признаки напрямую свидетельствовали о силе: более слабые представители его вида, как правило, могли держать под контролем что-то одно. Либо инстинкты в ущерб телесной оболочке, которая со временем истончалась, чахла и все сильнее напоминала мумифицированный труп, либо тело, которое сохраняло первозданный вид, но сам вампир становился при этом нервным, неуравновешенным и вел себя так, что спутать его с человеком было невозможно.

Нази же под кленом имела вполне светскую беседу с вежливым, импозантным мужчиной, поддерживающим себя в прекрасной форме. Даже клыки не выдавались — Дарем специально присматривалась.

А значит, шансов справиться у нее никаких. Разве только этот господин согласится смирно постоять минут двадцать в центре ритуальной схемы, пока Нази возится со сложным обрядом. Ну, или по доброте душевной позволит ей отпилить себе голову.

Все остальные средства желаемого результата не дадут, как ни старайся. Предметы культа, конечно, доставляют кровопийцам сильные неудобства, но не убивают, чеснок раздражает их резким запахом, но вместо него смело можно пользоваться любым другим сильно пахнущим веществом вроде аммиака или коричного масла, ну, а вбивание кольев в сердце, и без того не бьющееся, разве что на пару часов выведет вампира из строя и окончательно испортит настроение.

Защитить жертву от зова в одностороннем порядке тоже не получится. Связь, установившаяся между охотником и добычей такова, что расстояние ей не преграда, увещевать бесполезно, запирать несчастных — тоже. Та же Сара или Магда, зная об опасности, сами будут снимать с шеи кресты, избавляться от чеснока, отпирать запертые двери. Если понадобится, они и из окна выберутся и в лес уйдут следом за соблазнительным голосом.

Все, что оставалось Нази, это наблюдать. Наблюдать, напоминая себе, что она здесь всего лишь гость, волей случая вынужденный стать бессильным свидетелем вампирской охоты.

Все, что должно было ее волновать, это приход весны, когда дороги расчистятся, и она сможет хотя бы попытаться найти в этом чертовом мире нормальное место силы для ритуала.

Понять бы еще, почему вместо того, чтобы вытащить из-за грани Винсента, она сама провалилась сквозь изнанку в занесенный снегом трансильванский лес…

Повезло, что ей в ее легком платье удалось найти трактир прежде, чем замерзнуть насмерть в каком-нибудь сугробе.

— Нази-и… — Сара аккуратно потрепала женщину по плечу и, в ответ на ее хмурый взгляд, подбородком указала на разделочную доску, капуста на которой давно уже превратилась в гору мелко порубленных ошметков. — Ну и кто из нас после этого витает в облаках?

Дарэм в ответ только хмыкнула. Если мечты Сары Шагал парили в высших сферах, то ее размышления скорее плавно опускались в могильный подземный холод.

*

Все шло даже лучше, чем граф предполагал: обе девушки оказались податливы, словно мягкая глина под опытными пальцами гончара. Магда была чуть сложнее, как и все люди, крепко стоящие ногами на земле. Ее желания, мысли и стремления касались простых, материальных потребностей, таких, как деньги, собственное хозяйство, выгодное замужество. Однако для опытного вампира столь упорядоченный разум особенной проблемы не представлял. Вот только был ли в этом смысл, если рядом с ней обитала настолько прекрасная во всех отношениях добыча, как фроляйн Шагал?

Сара, с точки зрения фон Кролока, представляла собой настоящее сокровище. Достопочтенный Йони вряд ли догадывался, насколько легкую жертву он взрастил своей неуемной заботой о благочестии дочери.

Запертая в четырех стенах, неопытная и неискушенная Сара всеми силами стремилась вырваться из-под родительской опеки, а отсутствие элементарного образования и развлечений, отличных от ночных купаний в ванной, приучили ее мечтать, чтобы хоть как-то разнообразить свое затворничество. Ощущая через установившуюся связь трепещущие зыбкие мысли девушки, граф фон Кролок пришел к выводу, что в случае с ней не требуется даже обладать особыми силами и талантами: несколько ласковых слов, обещание увезти куда подальше — и девочка без оглядки пойдет за первым встречным. Живым или, как в данном случае, немертвым.

— Ничего я не чувствую! — раздраженно сообщил графу Герберт, так старательно кутающийся в меховой плащ, словно на ветру он мерз сильнее, чем под крышей замка.

С другой стороны, некоторые человеческие привычки отпустить было действительно трудно. Чтобы видеть в темноте, Кролоку не нужен был свет, но он все равно приказывал Куколю каждый вечер зажигать свечи. Он не способен был испытывать холод, но продолжал носить тяжелый зимний плащ. Весь день он проводил в склепе, но в замке у него, как и у сына, была собственная комната, за которой ухаживал все тот же Куколь. Оба они неосознанно цеплялись за те крупицы человечности, что все еще хоть как-то роднили их со смертными, хотя в этом не было ни малейшей необходимости.

— Прислушайся еще раз, — посоветовал граф сыну. — Сосредоточься, потянись разумом, неужели не чувствуешь?

Нити зова, в воображении графа похожие на тонкие струны, слегка завибрировали. Мысли Сары Шагал радостно подались навстречу графу, теплые, мягкие, доверчивые. Сознание Магды отозвалось робкой надеждой, словно все еще раздумывая, вложить ли протянутую руку в ладонь незнакомца. Граф из любопытства перехватил третью нить, тянущуюся от него к Нази — струна отозвалась низким, пульсирующим гулом, будто Кролок ткнул пальцем в пчелиное гнездо.

— Не чувствую! — повторил Герберт, немного помолчав, и недовольно сдвинул брови. Только что ногами не затопал. Он вообще терпеть не мог, если натыкался на дело, которое у него не получалось с первого раза. А эта попытка была далеко не первой. — Как ты вообще это делаешь? Здесь мили четыре, если не больше.

— Однажды ты поймешь, что расстояние не имеет значения вовсе, — граф криво усмехнулся. — Ты все еще хватаешься за человеческие понятия, Герберт. Ни время, ни пространство не имеют власти над нами, постарайся не думать о них. Твоя жертва может стоять перед тобой, может находиться на ином континенте, зов неизбежно настигнет ее. Пойдем.

— Зачем мне вообще это уметь? — недовольно поинтересовался Герберт, тем не менее, хватаясь за руку отца. — Ты хозяин замка, и организация бала — твоя обязанность.

— Мы должны быть готовы ко всему, — спокойно возразил граф. — Может статься, я не всегда буду рядом, Герберт, и ты, как мой наследник, обязан уметь исполнить долг хозяина.

— Отец, ты… — начал было Герберт, но граф, сосредоточившись, шагнул вперед, оторвав ногу от каменной кладки пола замковой башни и опустив ее на утоптанный снег во дворе трактира. — Тьфу! А предупредить?

— Я сказал «пойдем», — невозмутимо заметил фон Кролок, отпуская руку сына. — Будь серьезнее. Когда мне минула сотня, мне не требовалась помощь для подготовки к балу.

— Ты так говоришь, потому что тебе уже триста лет, как тридцать восемь, — буркнул Герберт. — А мне всего лишь сто двенадцать лет, как девятнадцать!

Граф в ответ только покачал головой, в очередной раз подумав, что нужно было обращать кого-то постарше. Герберт же, казалось, навечно застрял в юношеском возрасте, как будто молодое тело категорически отказывалось позволить ему повзрослеть. И упорное нежелание сына принимать на себя хоть какую-то ответственность, его стремление переложить все проблемы на плечи старшего вампира, капризы, жалобы на скуку и удовлетворение собственной похоти в компании молоденьких смертных были прямым тому подтверждением. Однако в одном граф не ошибся — Герберт действительно обладал достаточной силой для того, чтобы, как и он, оставаться неспящим. К тому же юноша хоть как-то скрашивал его одиночество, дарил иллюзию стабильности. Было что-то успокоительное в этом знании: сменятся поколения, смертные у подножия гор будут рождать себе подобных и умирать, погружаясь в землю, даже верный Куколь сгинет, а Герберт останется с ним.

— Теперь они рядом, — сказал фон Кролок, кивая на спящий трактир. — Так тебе должно быть проще сосредоточиться. Попробуй почувствовать фроляйн Шагал, с ней легче всего. Она уже сейчас почти готова.

Герберт послушно прикрыл глаза и попытался войти в резонанс с зовом. Граф внимательно прислушался и, недовольно поморщившись, сжал плечо сына.

— Ну, что опять? — прошептал Герберт.

— Что вообще ты делаешь? Ты не дичь на охоте загоняешь, смею напомнить. Зов не терпит грубости, не терпит фальши. Смотри и слушай.

С этими словами Кролок устремил взгляд на окно Сары, поднимая из глубины души не эмоции, но воспоминания о них: уверенность, нежность, страсть, томительное волнение от встречи с возлюбленной.

«Не бойся, дитя. Я так долго скитался в холодной тьме в ожидании тебя, ты — единственная моя отрада, единственная моя надежда. Знаю, ты тоже чувствуешь этот сладостный трепет, связавший нас воедино. Доверься мне, и я уведу тебя из этого постылого места, туда, где ты, наконец, обретешь свободу и вечное счастье в моих объятьях. Скоро, мой ангел, совсем скоро…»

В своей маленькой девичьей спальне Сара прерывисто вздохнула во сне, вслушиваясь в нежный голос, суливший избавление от всех ее смешных, детских горестей.

Граф плавно отпустил дрожащую нить зова и повернулся к сыну.

— И что, по-твоему, ты сделал не так? — осведомился фон Кролок, в ответ получив лишь неопределенное пожатие плечами. — Чтобы убедить жертву, ты должен верить сам, Герберт. В это мгновение ты сам должен желать, любить, страдать.

— А ты, папа, умеешь любить? — ехидно осведомился младший вампир, приподнимая брови.

— Умел, — хладнокровно поправил его граф. — Мне не обязательно любить этого конкретного ребенка, достаточно лишь вспомнить, воскресить это чувство, окунуться в него. Не важно, к кому и когда я его испытывал, умение обмануть себя — главный залог удачной охоты.

— Тебе разве не… больно? — растеряв всю свою скептичность, поинтересовался Герберт, и фон Кролок прекрасно понял, что его сын имел в виду.

— А ты полагаешь, что зов не потребует от тебя платы? Напрасно. Именно поэтому мы куда чаще охотимся на случайную дичь, нежели приманиваем конкретную жертву.

— И почему всегда девицы? — Герберт явно не желал и дальше развивать столь опасную тему. — Они меня нисколько не вдохновляют, ты ведь знаешь!

— Юноши, девушки… — Кролок нетерпеливо взмахнул рукой. — Это не должно тебе мешать. Пробуй вместе со мной. Сосредоточься на фроляйн Шагал, а я позову остальных. Не можешь вспомнить свои чувства, так попробуй повторить мои.

Оба вампира замерли, настраиваясь. Кролок — на оставшихся в доме девушек, а Герберт — на отца. Девица в спальне во втором этаже его действительно нисколько не интересовала, но огорчать графа ему не хотелось, так что он старательно попытался с точностью воспроизвести те ощущения, которые исходили от Кролока. На мгновение ему показалось, что у него начало получаться, но в эту секунду входная дверь распахнулась.

Холода Нази не чувствовала, несмотря на то, что на ней был лишь теплый платок, накинутый поверх ночной сорочки.

— А, вас уже двое, — сердито прошептала она, широкими шагами приближаясь к графу. — Какого черта, уважаемый?

Граф в ответ лишь слегка склонил голову набок в ироничном приветствии и сделал Герберту знак удалиться. Молодой вампир, впрочем, и не подумал уходить, с любопытством разглядывая взъерошенную женщину, едва ли достающую макушкой его отцу до груди.

— Доброй ночи, фроляйн, — невозмутимо поздоровался граф. — Мне кажется, вы одеты слегка не по погоде.

— А мне кажется, что какой-то вампир только что очень бесцеремонно влез в мой сон, — парировала Нази, в которой страх, злость и недавняя восторженность сплелись в туго переплетенный клубок.

— Герберт, я, кажется, ясно дал понять, что наш урок окончен, — вместо ответа заметил фон Кролок. — Возвращайся в замок.

Сам Герберт хотел было возразить, но тон отца ясно давал понять, что дальнейшие пререкания ни к чему хорошему не приведут, поэтому он, фыркнув, просто развернулся на каблуках и «шагнул». В отличие от зова, это он делать умел.

Граф же снова посмотрел на женщину перед собой. Сердце ее колотилось так часто, что удары были почти неразличимы, сливаясь в тревожный гул. Серые с прозеленью глаза теперь казались черными от расползшихся во всю радужку зрачков.

— Во-первых, не «фроляйн», а «фрау», — поправила графа Нази. — А во-вторых, не соблаговолите ли пояснить, почему вы меня зовете?

— Исключительно в научных целях, — объяснил вампир, едва заметно дернув уголком рта. — Прошу меня простить, фрау…

— Дарэм, — коротко сказала Нази.

— …Фрау Дарэм, за причиненные неудобства.

Неудобства! Если бы этим словом можно было охарактеризовать острую, щемящую тоску, которая выбросила Нази из, по обыкновению, тяжелого сновидения. На несколько коротких секунд ей показалось, что Винсент сидит рядом с ней, и она снова ощутила ту волну спокойной, холодной силы и уверенности, которая последнее десятилетие позволяла ей спать без еженощных кошмаров. Толком не осознавая, что она, собственно, делает, Нази рванулась прочь из своей комнаты, чтобы в результате наткнуться на более чем старого знакомого, который немыслимым образом раздражал ее своей сущностью и, словно магнит, притягивал сходством с покойным мужем. Будто в насмешку над ней, высший вампир обладал таким же высоким ростом, пристрастием к могильно-черному цвету одеяний и чертовски схожей манерой выражать свои мысли.

Чтобы окончательно избавиться от морока, Нази вгляделась в глаза своего собеседника, снова убеждаясь в том, что они вовсе не черные, а светло-серые, прозрачные, серебристые, как два лунных диска.

— Скажите что-нибудь, — поддавшись порыву, попросила она.

Граф в ответ чуть приподнял брови, удивленный просьбой.

— В этой ночной сорочке вы весьма обворожительны, фрау Дарэм, — иронично заметил он, отвесив женщине легкий полупоклон.

Тенор. Мелодичный, прекрасно поставленный, с богатыми обертонами. Ничего общего с низким и тяжелым баритональным басом Винсента Дарэма.

— Спасибо, — искренне поблагодарила его женщина. — Если не трудно, натаскивайте своего протеже на ком-нибудь другом, иначе в следующий раз я выйду с распятием.

Она развернулась, намереваясь уйти обратно в дом, однако в этот момент окно в комнате Сары негромко стукнуло, распахиваясь, и Нази, передумав, проворно нырнула за спину фон Кролока, укрывшись от взгляда Шагал за его широким плащом.

— Пошлите ее спать, — прошептала она, прекрасно понимая, что видеть ее во дворе, тем более, в обществе нежити Саре точно не стоит.

— Как угодно, — равнодушно согласился фон Кролок, даже сквозь слои одежды чувствуя лихорадочное тепло смертного тела за своей спиной. Беспечность фрау Дарэм была воистину беспредельна. — Однако всему свое время.

Будет взывать — поняла Нази и, выждав несколько секунд, тихонько отступила под прикрытие деревьев. Стараясь не выходить на открытую местность, она вошла в трактир с черного хода и, лишь попав в тепло, поняла, что все это время провела на снегу босой. Коротко и зло ругнувшись сквозь зубы, Нази отправилась на темную кухню — греть ноги. Будь проклято пресловутое вампирское обаяние!

========== Вкусовые предпочтения ==========

Когда фон Кролок вошел в гостиную, небрежно стряхивая с плаща налипшие на черный бархат снежинки, Герберт нарочито медленно оторвал взгляд от книги и вопросительно посмотрел на отца.

— Интересно, сколько раз я еще должен повторить тебе, чтобы ты сидел, как подобает? — осведомился граф, бросив выразительный взгляд на юношу, который лежал поперек дивана, забросив стройные ноги на обитую гобеленовой тканью спинку. Длинные белые волосы Герберта — предмет его особенной гордости — водопадом струились вниз, касаясь самыми кончиками прядей дорогого ковра.

— Это мой дом, — беспечно возразил юноша. — И я имею полное право сидеть, стоять и лежать здесь так, как мне хочется.

— Ожидать ли мне, в таком случае, что еще через пятьдесят лет ты, оправдывая народные байки, начнешь висеть на потолочных балках вниз головой, завернувшись в плащ, подобно летучим мышам? — проходя мимо дивана, граф нечеловечески быстрым движением схватил сына за щиколотку и дернул, заставив Герберта с коротким, возмущенным визгом свалиться на ковер. Фон Кролок без труда подхватил выскользнувший из рук наследника том. — Вижу, тебя занимают труды этого кенигсбергского чудака? Лучше почитай «Трактат о явлении духов» Кальме. В его измышлениях куда больше смысла.

— И меньше веселья, — возразил Герберт, поднимаясь с пола и заправляя волосы за уши. Выказывать отцу недовольство его недавними действиями он, немного подумав, не стал, поскольку старший вампир в ответ на его претензии, наверняка, как всегда, ответит, что он изначально просил его сесть, как полагается наследнику дома фон Кролоков. — Этот твой Кальме попросту скучен до скрежета зубовного. Абронзиус, с его одержимостью фактами, хотя бы забавный. Как думаешь, он встречал хоть одного вампира по-настоящему?

— Высшего, полагаю, ни разу. А низших, определенно, встречал, — фон Кролок задумчиво провел пальцем по корешку книги и аккуратно водрузил ее на низкий столик возле дивана.

Опустившись в кресло возле пылающего камина, граф протянул руки к огню. Пламя никогда не согревало по-настоящему, но даже иллюзорное тепло было приятным. Как всегда после воззвания, заставлявшего Кролока раз за разом воскрешать призраки давно отгоревших страстей, внутри появлялось тянущее желание вновь почувствовать себя живым. Чтобы отогнать это неприятное в своей несбыточности ощущение, граф внимательно посмотрел на свои руки: длинные серовато-бледные пальцы, унизанные дорогими перстнями, заострившиеся ногти, больше напоминающие когти зверя, и трупная чернота под ними. Такие руки не могли принадлежать живому человеку. Да и сам граф давно уже не живет, что бы ни нашептывали ему собственные, откликающиеся на зов эмоции.

— Ты что-то на редкость мрачен, — Герберт присел рядом с отцом и накрыл его руку своей, заглядывая в глаза. Граф отстраненно отметил, что ладонь сына, в сравнении с его собственной, кажется лишь слегка бледной и не более. — И холодный. Я-то думал, после трапезы ты будешь повеселее! Вообще-то, мог бы и поделиться, вместо того, чтобы отсылать меня.

— Кто тебе сказал, что я ел? — осведомился фон Кролок.

— А что, нет?! — искренне изумился Герберт и даже глазами захлопал, слегка приоткрыв рот, в котором сверкнули чуть удлинившиеся клыки. — Я был уверен, что ты давно уже выпил эту глупую смертную, которая буквально прибежала к тебе сама. Папа, честно скажу, я тебя не понимаю, во-первых… И это меня пугает, во-вторых. Надеюсь, ты не собираешься тащить это костлявое чудище на бал? В ней хорошо, если на нас двоих крови хватит!

— Не думаю, что наши гости оценят угощение подобного сорта, — граф перевел взгляд на лицо сына, на котором любопытство, негодование и изумление причудливо слились воедино, образуя крайне забавную гримасу. — Не думаю, также, что его оценю я сам, если уж на то пошло. Фрау Дарэм… некоторым образом, малосъедобна.

Кролок поймал себя на том, что подбирает слова медленно и тщательно, пытаясь самому себе объяснить, что же с этой конкретной женщиной было не в порядке. А «не в порядке» было многое. Во-первых, к пряному, терпкому запаху ее крови примешивалась горьковатая нотка тлена. Весьма похоже после сытной трапезы пах Герберт, по мертвым жилам которого бежала горячая, живая кровь. Вот только Нази Дарэм вампиром точно не была.

Во-вторых, ее реакция на зов откровенно озадачивала — казалось, вместо положенного успокоения и удовольствия он причинял женщине ощутимую душевную боль.

И, в-третьих, оба раза во время их встреч фрау Дарэм вела себя откровенно противоречиво. Она с первых секунд каким-то образом безошибочно определила в фон Кролоке вампира, но, казалось, ее это открытие нисколько не взволновало, более того, женщина позволяла себе слова и действия, по своей опрометчивости граничащие с безумием. Близко подходить к хищнику, обладающему сверхчеловеческой скоростью и силой, поворачиваться к нему спиной, в конце концов, бесцеремонно хвататься за плащ, без раздумий прячась за ним от посторонних взглядов… и даже на незнание все это списать было невозможно. По итогам их бесед у графа сложилось стойкое ощущение, что фрау Дарэм попросту все равно.

А еще его не покидала странная увереность, что она что-то ищет. Каждый раз, когда она подходила к нему на опасно близкое расстояние, она впивалась в его лицо пристальным, почти немигающим взглядом, словно силилась разглядеть что-то, о существовании чего сам фон Кролок понятия не имел.

Он даже не мог сказать, развлекает его сложившаяся ситуация или, напротив, раздражает. Дарэм была взволнована, но не напугана, она была неосторожна, но не очарована, она, похоже, страдала из-за чего-то, но причины этих страданий лежали не на поверхности, она была жива, но от нее пахло смертью.

И все это отбивало у фон Кролока аппетит, как отбивает его некое туземное блюдо из незнакомых ингредиентов.

— Что, еще несъедобнее, чем прошлогодний крестьянин?! — притворно ужаснулся Герберт. — Разве подобное вообще возможно?!

Граф ответил сыну тяжелым, недовольным взглядом. С крестьянином действительно получилось не слишком хорошо, однако в ту зиму в деревне, как назло, из-за распутицы застряло около десятка послушников одного из католических орденов во главе с приором, и спускаться с гор стало абсолютно невыносимо. Обилие священнослужителей и их песнопений вызывали у фон Кролока давно, казалось бы, забытую мигрень даже на расстоянии в несколько миль.

— Я, кажется, просил мне не напоминать об этом, — заметил он.

— Я бы рад, да как такое забыть?! — Герберт, явно желал взять реванш за позорное изгнание с дивана. — Клянусь, в этом бородатом плебее спирта было больше, чем крови! Некоторые из гостей к концу бала едва стояли на ногах …

— Герберт, — единственное оброненное фон Кролоком слово прозвучало жестко и холодно, так что графский сын поспешил замолчать, не потрудившись, впрочем, стереть с лица ехидную клыкастую усмешку.

— Думаю, я еще успею до рассвета навестить ближайший городок, — сказал он, проворно поднимаясь с ковра и поправляя полы щегольского серебристого камзола.

— Ты был там лишь в прошлом месяце, — неодобрительно заметил граф. — И ты прекрасно осведомлен о правилах. Не больше двух смертных за полгода. Так что изволь потерпеть, до бала осталось десять дней. К тому же светать начнет всего через полтора часа.

— Но папа! — Герберт капризно выпятил нижнюю губу, став еще более похож на недовольного мальчишку. — В прошлом месяце я даже не ел! В отличие от тебя, меня все еще интересуют и иные чувственные удовольствия.

Про «чувственные удовольствия» сына фон Кролок был осведомлен даже лучше, чем ему того хотелось бы. Еще при жизни отдававший предпочтение представителям своего пола, Герберт время от времени уходил развлекаться в компании смазливых юношей в ближайший крупный город. И это было бы вполне терпимо, если бы абсолютно не умеющий держать себя в руках младший фон Кролок в пылу любовной страсти не впивался клыками в шеи своих любовников. Отлавливать и уничтожать новообращенных вампиров приходилось графу, поскольку сам Герберт то ли не желал этого делать, то ли, что вернее, так и не проникся той опасностью, которую эти новообращенные представляли для ведущего закрытую жизнь вампирского сообщества.

— Я сказал, нет, — никак не отреагировав на требовательный тон сына, ровным голосом ответил граф. — Лучшее, что ты сегодня можешь сделать, это привести себя в порядок и отправиться в склеп. О твоих развлечениях и их последствиях мы поговорим завтра.

Прошипев себе под нос ругательство, абсолютно недостойное графского сына, Герберт фон Кролок обиженно покинул гостиную, оставив хозяина замка в одиночестве любоваться причудливой игрой пламени в устье камина.

*

Три дня спустя, стоя у окна замковой башни, граф фон Кролок плавно взмахнул рукой, отпуская нить, связывающую его сознание с разумом Магды. Связь эта окрепла достаточно, чтобы не истончиться и не исчезнуть с течением времени. В этом году девчонка ему не понадобится, зато, когда придет время нового бала, он сумеет найти потенциальную жертву, где бы она ни была, и привести ее в замок откуда угодно. Частый перестук сердца Магды, еще секунду назад отчетливый настолько, словно она стояла прямо перед ним, постепенно затих, отдаляясь. Пару недель девица будет немного не в себе, помучается от дурного настроения, но это, в сущности, смехотворная цена за год жизни, который только что подарил ей граф. Он сам когда-то был готов отдать куда больше за несколько вздохов, несколько ударов сердца, за час, проведенный под высоким лазурным куполом неба. Вот только Кролоку подобного рода сделок никто никогда не предлагал.

Граф потянулся к следующей ненужной ему нынче нити и от неожиданности отшатнулся назад, в защитном жесте выбросив вперед руку. Помедлив немного, Кролок сосредоточился и снова осторожно потянулся к связи между ним и фрау Дарэм в попытке понять, что именно он только что видел.

И снова то же ощущение, будто он каким-то неведомым образом оказался в центре пожара. Иллюзорное, но почти ощутимое пламя отвратительно пульсировало, сотрясая связующую нить, словно сердце дьявола. Графу показалось, что он даже чувствует привкус сухого, горького пепла на собственных губах.

Почти физически обжигаясь, он попробовал рассмотреть хоть что-то в туго скрученных языках пламени, но огонь был повсюду, смыкался за его спиной, окружал, грозя превратить в горстку золы.

И если могла быть в этих ощущениях еще большая странность, заключалась она для графа в том, что в ответ на его вторжение он почувствовал явственный отклик, словно…

Словно Нази Дарэм, вопреки всем законам здравого смысла и человеческим возможностям, пыталась сама воззвать к графу фон Кролоку.

Так и не найдя ответа на вопрос, свидетелем чему именно он только что стал, и не оборвав связь, граф хмыкнул и, сосредоточившись, шагнул.

========== Жизнь, переходящая в кошмар ==========

Горячая вода не помогла, как не помогло выцыганенное у скупердяя Йони красное вино с пряностями, и даже чертов чеснок, который, по мнению местных, был универсальным лекарством, как от вампиров, так и от болезней.

Вечером второго дня ощутив недвусмысленные признаки недомогания, Нази, на чем свет стоит проклиная нежить, выгнавшую ее босой и раздетой на мороз, еще надеялась, что дело обойдется тривиальной простудой. Однако все надежды рассыпались в прах. Похоже, ее организм, подорванный ритуалом, так и не оправился до конца за полтора месяца мирной деревенской жизни, восприняв жестокое переохлаждение как сигнал к полномусамоуничтожению.

Началось все с того, что утром она едва сумела подняться с постели и, кое-как одевшись, поплелась на кухню.

Уже к обеду Ребекка в приказном порядке отправила постукивающую зубами от озноба женщину обратно в комнаты, пообещав заварить некие «целебные травы» и прислать к ней Сару.

Вот только, то ли травы на поверку оказались не такими уж целебными, то ли случай Нази был серьезнее, чем их лекарственные возможности.

Толкового лекаря в «деревне», состоящей, по сути, из пяти дворов да трактира, не было. Нужно было нанимать сани и везти больную в городок, лежащий милях к восьми к западу.

Однако, на ночь глядя никто из местных подряжаться на подобное не соглашался даже за большие деньги. У Дарэм же денег не было вообще, и она прекрасно понимала, что в подобных условиях рассчитывать на чей-либо альтруизм не имело смысла. У всех семьи: жены, дети, престарелые родители. Кто потащит ее, больную, через охотничьи угодья вампиров в глухую ночь? А даже если бы вампиров не было вовсе, рыскающие в предгорьях волки, время от времени коротко рявкающие из подлеска совсем рядом с человеческим жильем, были чуть ли не большей угрозой, чем культурная с виду нежить.

К полуночи лихорадочный озноб, сотрясавший тело Нази и заставлявший ее сворачиваться тугим клубком под наброшенными на нее тремя одеялами, сменился невыносимым жаром: сердце грохотало кузнечным молотом, натужно и, кажется, слишком медленно. Разгоняло жидкий, отравленный огонь по телу, раскаленной свинцовой плитой давило на грудь, заставляя жадно хватать воздух пересохшим ртом. И все равно мало… так безнадежно мало воздуха, мгновенно выгорающего в легких, не отдающего ни капли живительного кислорода вскипающей в венах крови.

Бревенчатые, плотно законопаченные мхом стены тесной комнаты, казалось, зыбились, оплывали, как подтаявший воск, густые тени наползали из углов, и огонек свечи жался к почерневшему фитилю, сужая весь мир до яркой, режущей глаза огненной точки.

От этой яркости глаза слезились, и Нази обессилено закрыла их, сотрясаясь от очередного приступа надсадного, сухого кашля, пришедшего вместе с жаром.

«Скверный, очень скверный признак», — отстраненно, будто о чем-то несущественном, подумала женщина.

Хорошо еще, что днем сил хватило на то, чтобы запереть дверь в комнату и запретить обеспокоенной Саре, равно как и всем остальным, даже близко подходить к ее нынешнему пристанищу. Каждый новый вздох давался с трудом, колкой болью отзываясь где-то в глубине тела, и Дарэм опасалась худшего.

Темнота под смеженными веками тошнотворно медленно вращалась, расцветая тускло-красными, похожими на сгустки запекшейся крови пятнами. Она манила, трясиной тащила на дно, терпеливо дожидаясь, когда Нази устанет бороться. И она действительно устала, сдалась, перестала цепляться за реальность, позволяя себе с головой погрузиться в топкую глубину, в самом сердце которой ее ожидал ставший за эти месяцы привычным кошмар.

В этом кошмаре над головой всегда висит ополовиненная, умирающая луна, медным тусклым светом заливающая площадь перед храмом Мучеников. Истертые сотнями ног камни блестят, как после дождя там, где кровь растеклась по ним черными, глянцевыми лужами. Светлая женская туфелька с щегольской пряжкой, лежащая в одной из таких луж, с одного бока тоже кажется черной. Нази привычно не вглядывается, что там еще у нее под ногами — химера не питается своими жертвами, всего лишь разрывает на куски.

Призванная с изнанки нежить оказалась куда сильнее, чем они ожидали — графитово-серая, почти сливающаяся с темнотой, лишь трупными, болотисто-зелеными огоньками отливают шесть пар глаз, да угольными сгустками зияют пятна слипшейся от крови шерсти на мордах и боках. Особенно плохи прорезающиеся за спиной твари крылья. Пускай слишком маленькие, обтянутые пергаментно-тонкой, покрытой пигментными пятнами кожей, недостаточные для полета. Но само их наличие говорит о том, что у них с Винсентом серьезные проблемы.

Сам бывший «хозяин» химеры изломанной куклой лежит возле фонтана. Уцелело только лицо, все, что ниже — сплошная каша из распоротой, окровавленной плоти с выпирающими из нее обломками костей.

Очередная печать упокоения второго уровня бесполезными искорками рассыпается по шкуре твари, не причиняя ей особого вреда. Но выше второй ступени Нази не может: нет сил, не хватает способностей. То, чего достаточно для превращения младшей нежити в горстку пепла, лишь злит химеру, заставляя с беззвучным, на инфразвуке вибрирующим рыком сделать рывок в сторону женщины. Это не страшно. Пусть она не может помочь, она все еще способна отвлечь, дать Винсенту отчаянно необходимые мгновения, чтобы сплести действительно действенную, сложную печать, которая отправит это отродье обратно на тропы. Он сильнее, опытнее, хладнокровнее. Все, что ему нужно — немного времени.

Отчаянно рванувшись в сторону, уходя из-под удара, Нази оскальзывается в кровавой луже и начинает падать вперед, отчаянно пытаясь сохранить равновесие, но уже понимая, что это невозможно. Падает, расшибая ладони, и вскакивает снова, не видя, но спиной чувствуя, как химера делает очередной рывок. Оглядываться нельзя, но бежать поздно, и все, что она может сделать — это развернуться к твари лицом, щепотью отводя назад руку с трепещущим на кончиках пальцев заклятием…

Резкий удар длинной, утяжеленной серебряным набалдашником трости отбрасывает ее в сторону, и раскрытая пасть химеры с лязгом смыкается на пустоте. Нази ударяется спиной о борт злополучного фонтана рядом с телом бывшего некроманта — голова запрокинута вверх и неестественно вывернута на сломанной шее, восково-бледное лицо застыло, и в широко распахнутых, обращенных к небу глазах плавают два тусклых лунных отражения. Совсем молодой. Моложе Нази.

Грудь разрывается от острой, всепоглощающей боли… и не только потому, что спасший ей жизнь удар сломал пару ребер с правой стороны — просто здесь, в кошмаре, она точно знает, что будет дальше.

Винсент Дарэм — высокая, черная фигура на фоне тускло-серой стены храма. Рука повелительно вскинута вверх, кончики пальцев уже налились синеватым свечением. Даже сейчас он не кажется ни испуганным, ни взволнованным. Плавный, отточенный пасс — и печать раскрывается тонкой, мерцающей сетью: он все же успел. И химера успела тоже.

Все происходит слишком быстро и в то же время мучительно медленно — матрица печати алчно вспыхивает, коснувшись растрепанной шкуры, распластавшаяся в прыжке химера захлебывается истошным визгом, но начатое секунду назад движение уже не остановить. Бритвенно-острые когти с плотоядным хрустом на несколько дюймов входят в грудь Винсента Дарэма, сминая ребра, добираясь до сердца и рассыпаясь прахом, мощным ударом силы загнанные назад в ничто.

Ее муж еще несколько мгновений стоит неподвижно, молча, сквозь темноту глядя ей в лицо черными глазами. В них все еще теплится жизнь, но оба точно знают, что он уже мертв. И каждую ночь Нази раз за разом умирает вместе с ним на залитых кровью камнях площади перед храмом Мучеников.

Что-то обжигающе прохладное коснулось ее лба в тот момент, когда она судорожно вздохнула от боли, и среди сжигающего ее пламени это прикосновение было похоже на глоток свежего живительного воздуха. Боясь лишиться этой спасительной прохлады, Нази отчаянно рванулась прочь из собственного сна, с глухим стоном подняв тяжелые, ставшие неподъемными веки.

Темные стены, низкий потолок, свеча в плошке то ли догорела, то ли погасла от ветра, залетающего в приоткрытое окно. А ведь она была уверена, что закрывала его на ночь.

Серебристый свет зимней луны не столько освещал комнату, сколько бледными штрихами очерчивал силуэты каждого предмета.

И в этом ломком свете Нази отчетливо разглядела склонившегося над ней мужчину: бледное лицо, темные складки плаща, черные провалы чуть мерцающих в темноте глаз…

*

Этого он, пожалуй, не ожидал. Делая шаг прямо в верхнюю комнату трактира, фон Кролок, кроме понятного любопытства, испытывал нечто, напоминающее злорадное торжество.

«…брать на себя ответственность за приглашение вас внутрь я не стану».

Противореча собственным смелым утверждениям, фрау Дарэм только что сама пригласила его переступить порог ее жилища. Пускай это приглашение не было озвучено, важно было желание, а вовсе не слова.

Насколько беспечной нужно быть, чтобы пригласить в дом вампира? Граф поймал себя на том, что с интересом ожидает очередной бессильно-возмущенной отповеди.

Как выяснилось, беспечность Фрау Дарэм здесь была вовсе ни при чем: если там, в замке, Кролоку показалось, что он на мгновение окунулся в марево клубящегося, обжигавшего на расстоянии четырех миль жара, то сейчас, стоя рядом с постелью Нази, он готов был признать те ощущения лишь мимолетным, согревающим дуновением. Отголоском настоящего пожара.

Женщина либо спала, либо, что вернее, пребывала в своего рода забытьи, свойственном тяжело больным людям. И без того худощавое лицо с момента их последней встречи, казалось, еще больше осунулось, влажные от пота темные волосы прилипли ко лбу, потрескавшиеся, иссушенные губы были чуть приоткрыты, и для тонкого вампирского слуха тяжелый, натужный звук человеческого дыхания казался просто оглушительным.

Остановившись в изножье грубо сколоченной кровати, фон Кролок задумчиво сцепил пальцы в замок, бесстрастно рассматривая разметавшуюся на простынях женщину. Даже не прикасаясь больше к ее мыслям и эмоциям, он с точностью мог сказать — фрау Дарэм умирала.

Еще не сейчас — может быть, через несколько часов, или даже дней, но итог был предсказуем. Болезнь медленно выжигала ее внутренности, так, что телесная оболочка уже теперь казалась странно хрупкой, истончившейся, беззащитной. Смертной.

Что ж, не самый редкий финал для людей, поселившихся в этих краях, среди холодов и пронизывающего, спускающегося с гор ветра.

Разумеется, все знакомства в его нынешней жизни были конечны, разве что Герберт составлял счастливое исключение из правил. К тому же в большинстве случаев сам фон Кролок эти знакомства и обрывал, вместе с жизнью очередной жертвы. Но сейчас он был… недоволен? Разочарован? Сказать с точностью было трудно.

Смерть Нази не являлась частью его плана, а потому казалась неправильной.

Граф криво усмехнулся: за века, что он пробыл вампиром и негласным хозяином этих земель, он настолько привык держать все под контролем, что смерть, без приглашения явившаяся за человеком, которого он знал лично, вызывала в нем глухое раздражение.

Бесшумно обойдя постель, Кролок склонился над спящей женщиной.

— Жизнь есть ночь, проводимая в глубоком сне, часто переходящем в кошмар…* — тихо побормотал он, изучая исказившиеся от непонятной ему муки черты лица Нази Дарэм. Она тихо, совсем по-детски всхлипнула, не просыпаясь, и граф, повинуясь давно позабытому порыву, коснулся прохладной рукой ее пылающего лба.

Реакция последовала незамедлительно — вздрогнув всем телом, женщина распахнула глаза. Некоторое время ее затуманенный горячкой взгляд бесцельно блуждал по комнате, пока, наконец, не остановился на нем.

А потом произошло это: тягостное недоумение на лице фрау Дарэм сменилось выражением такой отчаянной надежды, что фон Кролоку, невзирая на века бессмертной жизни, стало слегка не по себе.

Тонкие искусанные губы неуверенно шевельнулись.

— Винсент? — тихо проговорила женщина и улыбнулась графу дрожащей, исполненной неподдельной нежности и неподдельной же горечи улыбкой.

Комментарий к Жизнь, переходящая в кошмар

* их сиятельство цинично цитирует Шопэнгауэра. Почему? Потому что может себе позволить.

========== Такие, как я ==========

Темная фигура в изголовье ее кровати шевельнулась — зашелестели складки тяжелого плаща — и отступила.

— Вы обознались, любезная фрау Дарэм, — сказал мужчина, и его мелодичный голос вдребезги разбил ту нелепую надежду, которая на мгновение огоньком вспыхнула в ее сердце.

— Обозналась, — шепнула Нази, откидываясь на подушку. Если бы у нее еще оставались силы, она сейчас собрала бы их все и вложила во всепоглощающую ненависть к этому существу. За то, что даже теперь, в момент, когда она отчаянно нуждалась в иллюзии, он не позволил ей обмануться. — Что вам надо сегодня?

Холодная рука исчезла с ее лба, и Нази чуть было не попросила вампира вернуть ее обратно, в последний момент сдержав рвущийся с губ разочарованный вздох.

— Ничего, — Кролок покачал головой и добавил, в очередной раз резко меняя форму обращения. — Ты звала меня. Точнее, пыталась это сделать, и я явился. Видишь ли, мне еще не доводилось сталкиваться со столь любопытным явлением, как попытка призыва в исполнении человека. Насколько мне известно, людям эта способность не свойственна.

Закономерность «выканий» и «тыканий» в речи вампира Нази проследить так и не удалось, а сейчас, к тому же, задумываться об этом абсолютно не хотелось: в конце концов, его возраст наверняка во много раз превышал ее собственный. Однако подобное обращение формально снимало с женщины встречные обязательства.

— Врешь, я не… — конец фразы потонул в надсадном кашле, после которого женщина еще несколько секунд безуспешно пыталась отдышаться. — Я не звала.

— И, тем не менее, каким-то образом я беспрепятственно смог войти в твою комнату, — возразил граф, вежливо подав женщине кружку, в которой плескался какой-то горько пахнущий отвар из трав, после чего вкрадчиво повторил: — Ты звала меня, Нази. И мне интересно знать, зачем.

— Я бредила, — откликнулась Дарэм, залпом осушив кружку до дна, но так и не почувствовав вкуса. Дышать по-прежнему было трудно, а поддерживать разговор еще труднее, поэтому женщина, судорожно сглотнув, снова закрыла глаза. Сумеречное зрение играло с ней в игру, которая была слишком жестока, чтобы ее продолжать. — Только так могу объяснить… эту дичь.

— Фрау Дарэм, своим заявлением вы могли бы разбить мне сердце…

— …Если бы оно у тебя вообще билось… — пробормотала Нази, чувствуя, как, несмотря на присутствие рядом весьма опасного хищника, снова начинает проваливаться в жаркое забытье.

— Именно, — Дарэм готова была поклясться, что вампир улыбается. Точнее, усмехается, как обычно. Однако открывать глаза, чтобы проверить свои подозрения, она не стала.

Мысль о том, что теперь, из-за странных причуд ее горячечного бреда, этот самый хищник получил свободный доступ в трактир, можно сказать, прямо к Саре или же Магде, а может, и к ним обеим, скользнула в сознании верткой серебристой рыбкой и снова канула в ничто. Какая разница? С доступом или без него, вампир такого уровня свою жертву все равно достанет. Проведет ту же Сару, как ее саму, босой, раздетой, полной надежд и предвкушения прямо до своего логова на горе. Всего-то и разницы: Нази знала, что объятия этого элегантного убийцы сулят не вечное блаженство, а неминуемую гибель, а Сара — нет. Может, и к лучшему… О таких вещах лучше не знать. Особенно, если выбора тебе все равно не дадут.

Холодные пальцы невесомым, исследующим прикосновением прошлись по ее волосам и вновь коснулись лба. Если бы Дарэм не видела их собственными глазами, она ни за что не сказала бы, что эти руки заканчиваются устрашающего вида «когтями», которыми вампир способен с непринужденной легкостью распороть жертве горло.

Слабая, благодарная улыбка скользнула по губам женщины, и она с видимым удовольствием слегка подалась навстречу его движению. От ладони, касающейся влажной кожи, по телу разливалось тепло, которого сам граф был лишен. В нем нечему было гореть.

— Ты понимаешь, что, скорее всего, умрешь? — спросил он.

— М-м, — с потрясающим равнодушием нечленораздельно согласилась женщина. — Это не так страшно, как кажется… хотя тебе не понять. Ты не умирал.

— Как и ты, — резонно возразил фон Кролок.

— Такие, как я, всегда немного мертвы, — Нази вздохнула. — Сам, наверняка, чувствуешь… Каждый раз на тропах ты оставляешь часть себя. Чем чаще ходишь, тем мертвее становишься. Однажды жизни станет так мало, что нечего будет делить, и ты остаешься навсегда. Редко кто дотягивает до старости… Раз уж ты стоишь здесь, руку смени, пожалуйста. Эта нагрелась.

Выслушав этот бессвязный бред, граф пришел к выводу, что, скорее всего, счет для этой смертной шел все же не на дни, а на часы. Правая ладонь действительно успела нагреться, и Кролок, не видя особых причин отказать умирающей, учтиво выполнил просьбу дамы, приложив к ее лбу левую.

В сущности, делать ему здесь больше нечего. Очевидно, удовлетворить его любопытство фрау Дарэм не сможет, поскольку, кажется, только что снова провалилась в тяжелый, болезненный сон, прерывать который не имело смысла: бодрствующая, но бредящая Нази была едва ли более полезна, чем спящая.

Окончательно уверившись, что дольше стоять возле нее ни к чему, фон Кролок прикинул, не заглянуть ли ему заодно к фроляйн Шагал, коль скоро он все равно уже здесь. Размышляя над подобной перспективой, граф убрал руку со лба фрау Дарем, в задумчивости потерев подбородок. Это движение заставило его вздрогнуть: прикосновение к коже собственных пальцев, впитавших в себя настоящее тепло человеческого тела, на крошечную долю секунды отбросило его на несколько столетий назад, в то время, когда его руки были теплы сами по себе.

Иллюзия мгновенно улетучилась, а вот неприятное, тянущее ощущение, смутно напоминающее сожаление, осталось.

Граф вновь перевел взгляд на Нази, и мысли в его голове приняли совсем уж причудливое направление.

— Должен поставить вас в известность, почтенная фрау Дарэм, что это одно из самых абсурдных, нелепых и невразумительных действий с тех пор, как я позволил себе поддаться на уговоры юного Герберта и обратил его в вампира, — приняв, наконец, решение, с определенной долей яда сообщил граф бессознательному телу Нази, без труда подхватывая его на руки и оборачивая длинной полой плаща.

Ощущение у графа при этом было такое, словно он прижался к разогретой пламенем мраморной облицовке камина в собственном замке. Женщина от его действий даже не проснулась, и фон Кролок мрачно подумал, что проще было бы действительно одним движением руки переломить хрупкую шею фрау Дарэм, избавив ее от мучений. А заодно и себя от ощущения, будто он на излете трехсотого года «нежизни» неожиданно уподобился Герберту, который временами вытворял странные, а порой, с точки зрения фон Кролока, откровенно безумные вещи, не достойные высшего вампира.

Хотя, пожалуй, вполне достойные человека. Фон Кролок сухо хмыкнул и, поудобнее перехватив субтильную жертву своего временного помутнения рассудка, сделал шаг в успевшую за это время начаться за окнами метель. До рассвета еще далеко, так что времени у него вполне достаточно.

«Такие, как я, всегда немного мертвы».

В посмертии графа фон Кролока за триста лет накопилось довольно много моментов, в которые он мог бы сказать о себе почти то же самое. Разве что слова были бы иными.

«Такие, как я, всегда немного живы».

***

Работа у Магнуса Шеффера всегда была достаточно нервной, пациенты попадались разные, и частенько отказывались принимать тот факт, что медицина не всесильна и существуют болезни, вылечить которые Шеффер не в состоянии, и обвиняли врача то в отсутствии профессионализма, то в желании нажиться на беде ближнего своего, а то и вовсе в лени.

Впрочем, здоровые люди также доставляли ему немало хлопот: особенно дамы из местной, провинциальной элиты, искренне уверенные, что болезненность — это модно, а посему на регулярной основе недомогающие по самым разнообразным поводам.

Тем не менее, за визиты Магнуса мнимые больные расплачивались отнюдь не мнимыми деньгами, так что Шеффер исправно добирался к ним, порой на другой конец города, позвякивая аккуратным саквояжем с нюхательными солями и всякого рода притираниями.

С приходом зимы, впрочем, заботы о фантомных хворях все чаще уступали место хлопотам о настоящих болезнях, и часы приема Магнуса плавно растягивались, захватывая даже поздний вечер.

Но быть разбуженным глухой морозной ночью требовательным стуком в дверь? Такое в практике Магнуса случалось нечасто. Да и хвала Господу!

Охая и ворча себе под нос, герр Шеффер кое-как набросил поверх ночной сорочки стеганый халат и отправился открывать. В последний момент поймав свое отражение в мутном зеркале, он торопливо стащил с головы ночной колпак и затолкал его в карман, распахивая дверь, в которую порыв морозного ветра тут же зашвырнул пригоршню снежинок.

— Входите быстрее! — сердито велел Магнус, щурясь сквозь разыгравшуюся непогоду на маячивший у крыльца силуэт.

— Благодарю за позволение, герр Шеффер, — прозвучало в ответ, и незваный посетитель шагнул в переднюю, едва не зацепив головой верхушку дверного проема. Когда мужчина прошел мимо, от его длинного плаща на Шеффера повеяло таким пробирающим до самых печенок холодом, что лекарь невольно передернулся и поспешил захлопнуть входную дверь.

Рассмотрев в неярком свете зажженной лампы лицо своего ночного гостя, Магнус вынужден был признать, что этот человек разбудил его среди ночи, очевидно, по очень веской причине: давненько ему не доводилось видеть людей вида настолько болезненного.

— Чем могу… — начал было он, однако мужчина не дал ему договорить.

— Прошу прощения за поздний визит, герр Шеффер, однако дело не терпит отлагательств. Я хочу, чтобы вы осмотрели эту женщину. Ваш труд, разумеется, будет оплачен соответствующим образом, как и причиненные неудобства, — бесстрастно проговорил он, и только тут Шеффер понял, что странный посетитель пришел не один. Впрочем, сетовать на плохое зрение не приходилось: стоя в скудно освещенной передней, мужчина в своем черном одеянии почти сливался с тенями, так что более или менее отчетливо Магнус видел только его бледное лицо, а закутанный в полу темного плаща силуэт женщины на руках незнакомца скорее угадывался, нежели был отчетливо виден.

Сказать, что у Шеффера были вопросы, означало не сказать и вовсе ничего. Однако при виде явно бессознательной женщины окончательно проснувшийся профессионал в Шеффере без труда взял верх над полусонным обывателем: праздные вопросы вполне могли подождать.

— Сюда, — указал он рукой на дверь в комнату, служившую ему смотровой. — Подождите буквально пару минут, я должен привести себя в надлежащий вид.

— Разумеется, — согласился мужчина, аккуратно помещая свою ношу на низкую кушетку.

— Вы что же, так и везли ее в одной рубашке? — ужаснулся Магнус.

— Не совсем, — коротко отозвался его собеседник, причем слова были произнесены таким тоном, что у Шеффера мгновенно отпало всякое желание выяснять подробности.

Как только Магнус коснулся пальцами запястья женщины, проверяя пульс, та вяло зашевелилась и, щурясь от света, уставилась на Шеффера мутными серо-зелеными глазами.

— Вы кто? — хрипло поинтересовалась она.

— Лежите спокойно, все в порядке, я врач, меня зовут Магнус Шеффер. Ваш… — лекарь в затруднении покосился на незнакомца, но тот его взгляда либо не заметил, либо предпочел не заметить, с вежливым интересом разглядывая развешанные по стенам плакаты. На взволнованного родственника, любовника или друга этот господин был определенно не похож. — Вас доставили ко мне, и я хотел бы оценить ваше состояние. Если позволите, фрау…

— Дарэм. Нази Дарэм. И да, пожалуйста, оценивайте.

Деловито кивнув, Магнус продолжил осмотр, попутно задавая женщине уточняющие вопросы, на которые та отвечала настолько кратко и емко, что Шеффер в какой-то момент начал подозревать в ней свою коллегу. Женщина — врач? Придет же в голову, на ночь глядя, подобный абсурд!

Все время, пока длился осмотр, а затем и прием лекарств, мужчина, принесший фрау Дарэм, неподвижно стоял в стороне, время от времени посматривая на висящие на стене часы. Казалось, он глубоко погружен в собственные мысли, и происходящее вокруг нисколько его не занимает. Однако, стоило Шефферу оставить вконец обессилевшую фрау Дарэм и жестом попросить незнакомца следовать за ним, тот, все так же молча, выполнил его просьбу.

— Что ж, налицо сильная горячка, вызванная, очевидно, переохлаждением. Я выписал фрау необходимые лекарства, однако…

— Однако? — переспросил мужчина, чуть приподнимая брови, и Магнус поймал себя на мысли, что, разговаривая с этим человеком, он испытывает неодолимое желание втянуть голову в плечи и вообще сделаться как можно меньше и незаметнее.

— Есть ряд симптомов, которые вселяют больше поводов для тревоги, — помявшись, сообщил Шеффер. — Организм фрау Дарэм явно истощен, к тому же кашель, боли в груди, затруднения с дыханием, учащенный пульс… все это похоже на признаки развивающейся чахотки. Я не возьмусь сказать с уверенностью, однако, если подозрения подтвердятся, улучшение от лекарств может стать лишь отсрочкой неизбежного. И все, что в таком случае я могу посоветовать, это больше свежего, желательно, горного или морского воздуха, а также…

— Герр Шеффер, не могли бы вы записать свои рекомендации? Я думаю, это будет куда лучшей тратой нашего общего времени, — вновь бросив взгляд на часы, вежливо попросил мужчина, и Магнус торопливо закивал, направившись обратно в смотровую, где стоял письменный стол.

Больная снова заснула, но даже во сне ее продолжали сотрясать так не нравящиеся Шефферу приступы судорожного кашля.

— Вот — сказал он, дуя на подсыхающие чернила. — Ну и, разумеется, покой, небольшой круг общения…

— Благодарю вас за оказанную услугу, герр Шеффер, — мужчина склонил голову, принимая у лекаря рецепт, и Магнус судорожно вздохнул, впервые разглядев руки своего гостя.

— Господи Иисусе… — пробормотал он и, вскинув голову, встретился взглядом с холодными, светло-серыми глазами своего собеседника, заново отмечая про себя мертвенную бледность и густую синеву тонких губ.

— Мне кажется, герр Шеффер, что вы очень устали, — спокойно заметил мужчина и чуть заметно улыбнулся. — Столь почетная, но столь хлопотная работа способна отнять силы даже у молодого и крепкого человека, а в вашем почтенном возрасте и вовсе не следует пренебрегать своевременным отдыхом, как вы считаете?

Лекарь в ответ вяло кивнул головой и, не произнеся больше ни слова, ссутулившись, покорно поплелся к лестнице во второй этаж.

— Провожать не стоит, — в спину ему заметил граф, бросив на стол тихо звякнувший мешочек. Можно было бы обойтись и без денег вовсе, однако фон Кролок полагал, что любой труд должен быть оплачен. Даже если ты наутро не сумеешь припомнить, кто и за что именно тебе заплатил.

========== В тылу врага ==========

Голова болела так, что эта боль просочилась даже в тот смутный, тяжкий сон, подробностей которого Нази не могла припомнить, как ни старалась. В одном она была абсолютно уверена — ей снова снились кошмары. Впрочем, подобные сны за прошедшие месяцы стали чем-то привычным. Точнее, неизбежным. Если ей не снилась ночь на городской площади, ей снились покосившиеся надгробия, разрытые могильники, эхо голосов, гуляющих под сводами ритуальных залов или пробирающий до костей мертвенный холодок, который ощущал живой человек, ступая на тропы. Согреться после таких «походов» всегда было чертовски сложно — не помогали ни горячая вода, ни гретое вино, ни теплая одежда. Оставалось лишь покориться неизбежному и принять, как данность, что еще несколько дней после визита за грань пропитавший тело могильный холод будет преследовать тебя повсюду, что бы ты ни делал. Именно поэтому все известные ей некроманты даже в самые жаркие летние дни были облачены в плотные, многослойные костюмы, в силу традиции — черные или графитово-серые.

Нази со вздохом открыла глаза, надеясь, что реальность, какой бы неказистой она ни была, окажется лучше болезненных кошмаров. В какой-то степени, так оно и было. Разумеется, если полностью отключить мозг и не цепляться к мелочам, вроде той, что место, в котором она проснулась, было ей абсолютно незнакомо.

Некоторое время Дарэм задумчиво рассматривала нависающие над ней бархатные своды балдахина: бархат был темно-синий, кое-где явно траченный молью, зато щедро украшенный бахромой по краям. Кровать, на которой она лежала, отличалась воистину королевскими размерами, и, пожалуй, ее хватило бы, чтобы устроить на ночлег четверых таких, как она. Или даже шестерых, если укладывать поперек. Кроме непосредственно балдахина, в поле зрения Нази больше ничего не попадало, поэтому она решительно выбралась из-под тяжелого одеяла и выглянула наружу.

Просторная комната, явно старая, но дорогая мебель, толстый ковер на полу, камин, дрова в котором уже успели прогореть, но угли все еще слабо мерцали и тихонько потрескивали, остывая. И ничего, позволяющего определить ее местонахождение.

Прислушавшись к собственным ощущениям, Нази с удивлением поняла, что ей, пожалуй, лучше. Голова все еще кружилась, и тело казалось непомерно тяжелым, словно отлитые из свинца доспехи, в которые был закован слабо трепыхающийся дух. Но всепожирающий жар отступил куда-то в глубину, оставив после себя только приступы кашля, наждачной бумагой царапающего горло, да лихорадочный озноб. А она-то была уверена, что без нормальной медицинской помощи и лекарств не дотянет даже до рассвета!

Что-то смутное шевельнулось в памяти, и некоторое время Дарэм сидела на краю постели, сосредоточенно уставившись прямо перед собой, а затем хрипло и с чувством выматерилась.

Всю цепочку событий прошлой — а прошлой ли? — ночи восстановить так и не удалось, но и того, что она смогла припомнить, было достаточно для понимания: радоваться исцелению категорически рано.

Узкая сильная ладонь, спасительной прохладой касающаяся горящего лба.

«Ты понимаешь, что, скорее всего, умрешь?»

Вампир с легкостью поднимает ее на руки, и прямо перед глазами она видит тускло мерцающую серебристую вышивку на черном шелке его камзола: Нази окутывает холодом, и сознание окончательно уплывает, оставляя ее в кромешной тьме. Такая всепоглощающая, стылая, но умиротворяющая темнота окружала ее в детстве, когда Нази плавала в озере: вода на поверхности была теплой, но стоило нырнуть поглубже — туда, где со дна били природные ключи — и тело медленно погружалось в ледяной кокон. Сердце судорожно замирало, и Нази раскидывала руки, на некоторое время неподвижно замирая в толще холодной воды, запрокинув голову и глядя из черно-зеленой непроницаемой мглы вверх, туда, где по-прежнему светило солнце.

На поверхность она выныривает в ярко освещенной комнате. Над ней склоняется седой растрепанный старик.

«…все в порядке, я врач, меня зовут Магнус Шеффер».

Снова темнота. Молодой, звонкий голос звучит совсем близко, и в нем явственно слышна паника.

«Черт бы тебя побрал, отец! Если ты решил меня напугать, должен поздравить, в кои-то веки у тебя это отлично получилось! Уже светает! И этот вампир еще делал мне замечания относительно моей безответственности и безалаберности… А это еще кто?!»

И странно искаженный голос ее старого знакомого в ответ.

«В склеп, живо! Поговорим вечером, — руки, держащие ее, судорожно сжимаются, причиняя ощутимую боль, длинные „когти“ впиваются в кожу, и какой-то частью сознания, той самой, что отвечает за профессиональные навыки, Нази понимает, что вампир с огромным трудом сдерживает собственные рефлексы. Когда он снова открывает рот, его повелительный окрик похож, скорее, на низкое, хищное рычание. Слова звучат резко и отрывисто. — Куколь! Ее — в комнату, это — тоже. Исполняй!»

Ее встряхивают, словно тряпичную куклу, и все окончательно погружается во мрак.

Вырвавшись из воспоминаний, Нази коротко вздохнула и невольно посмотрела на свою правую ногу. Ткань сорочки на уровне бедра оказалась разодрана и расцвечена бурыми пятнами запекшейся крови. Приподняв подол, женщина убедилась, что на коже остались не слишком глубокие, но отчетливые царапины — следы вампирских когтей. Точно такие же обнаружились и на правом плече.

Щупать шею на предмет укусов Дарэм не стала — через тяжелые портьеры в комнату лился тусклый дневной свет, который, как известно, непереносим для всех категорий нежити, за исключением поднятых умертвий. А вот следы вампирской невоздержанности в виде царапин заживать будут еще долго, но обвинять хозяина «коготков» в чем-либо у Нази язык бы не повернулся.

Тело вампира не приспособлено для дневного существования, и, как правило, они находят себе укрытие от солнечных лучей за пару часов до рассвета. А вампир, притащивший ее сюда, похоже, всерьез задержался, так что ничего удивительного не было в том, что в условиях грозящей опасности хищник взял бразды правления на себя. Стоило, скорее, удивиться, что он как-то ухитрился сдержаться в то время, когда все инстинкты должны были призывать его отчаянно искать убежище, сражаться за то, что еще осталось от его жизни, и уничтожить все, что могло встать у него на пути.

Дарэм зябко передернула плечами и неуклюже потянула на себя край одеяла. Зря она сказала своему знакомцу, что тот никогда не умирал: как раз он проходил через собственную смерть каждое утро. Если смотреть на вопрос в целом, с рассветом тело вампира действительно превращалось в самый обыкновенный, окоченевший труп, и Нази могла только гадать, насколько «приятны» были эти ощущения.

Спустив ноги на пол, женщина подошла к окну — одеяло, точно королевская мантия, волочилось за ней по полу, но сил с ним расстаться Нази в себе так и не нашла. Вид отсюда открывался воистину величественный: судя по всему, замок располагался довольно высоко на склоне горы и всюду, куда хватало взгляда, Дарэм видела перед собой заснеженные горные хребты, густо поросшие лесом. Все это великолепие освещалось бледными, словно полинявшими к зиме лучами солнца. Прижавшись лбом к стеклу, Нази сумела разглядеть далеко внизу замковый двор и массивные ворота, разумеется, запертые.

Что ж, до наступления темноты встречи с местными хозяевами ей можно не опасаться, сколько бы их здесь ни обитало. Сама Дарэм точно знала двоих: смазливого белокурого Герберта, которого она мельком успела увидеть во дворе трактира Йони, и…

Тут Нази негромко рассмеялась, правда, почти мгновенно раскашлявшись. Только сейчас, стоя посреди шикарной спальни в самом сердце вампирского логова, она осознала, что понятия не имеет, как зовут второго. Спросить как-то не было повода, а сам вампир разрушать свое инкогнито не торопился, кажется, вполне довольный подобным положением дел.

И это при том, что данный представитель высшей нежити, фактически, спас ей жизнь, хотя понять его мотивов Нази, как ни старалась, не могла. В пищу она была непригодна, а иных способов собственного применения Дарэм придумать так и не удалось. Мысль о том, что вампир ее попросту пожалел, женщина решительно отмела в сторону, как абсолютно несостоятельную.

Впрочем, особой нужды теряться в догадках не было: очевидно, она в самое ближайшее время узнает ответ на этот вопрос. Если, конечно, пользуясь светом дня, не сбежит отсюда как можно дальше и как можно быстрее.

Дарэм побарабанила тонкими пальцами по холодному подоконнику, еще раз выглянула в окно, обошла комнату, внимательно рассматривая окружающую обстановку, и понуро уселась в кресло возле камина, откинув голову на обитую гобеленовой тканью спинку.

Сбежит она, как же! Все еще ощутимо слабая, больная, одетая в одну тонкую ночную сорочку и босая. Зимой. В горы.

И это если не вспоминать о том, что на ней так или иначе висит петля зова, по нити которого вампир, если уж она ему зачем-то понадобилась, найдет ее где угодно без особого труда.

Можно, конечно, поискать что-нибудь острое и отправиться на поиски «лежки». Спящие вампиры абсолютно беззащитны…

Однако поступать подобным образом с тем, кто ее спас, Дарэм по зрелом размышлении посчитала, как минимум, неэтичным. Не говоря уж о том, что в нынешнем своем состоянии она, вероятнее всего, не сумеет обшарить весь замок до наступления темноты.

Нази бросила взгляд на столик, на котором в ряд были выставлены пузырьки темного стекла и кувшин с водой. Взяв прилагающуюся к пузырькам записку, женщина внимательно изучила рецепт, про себя в очередной раз порадовавшись отсутствию языкового барьера. Занеси ее, скажем, в местную Англию или Францию, проблем было бы куда как больше.

Похоже, единственное, что она могла сделать сейчас — это принять лекарства и постараться заснуть, а уже вечером, наконец, попробовать выяснить собственные перспективы. Единственное, в чем Нази была твердо уверена, так это в том, что она, пожалуй, согласна даже на то, чтобы ее здесь убили. При условии, что действительно убьют.

Смерть некромантов традиционно не пугала, за годы практики они изучали все ее проявления настолько хорошо, что относились к ней с некоторой долей понимания. И потом, Нази точно знала, что там, по ту сторону смертной тени.

Куда больше ее испугала бы перспектива обращения с обретением вечной жизни в качестве бесплатного приложения. Впрочем, при желании даже этот вопрос можно было решить…

Выпив прописанные ей врачом микстуры, Дарэм забралась обратно в кровать и, свернувшись клубком, провалилась в сон, под аккомпанемент размышлений о том, может ли вампир покончить жизнь самоубийством.

*

В следующий раз она проснулась, когда за окнами уже занялись серовато-синие ранние сумерки, угли окончательно остыли, и в комнате стало откровенно холодно. Видимо, именно это обстоятельство и привлекло неучтенного посетителя — возле каминной решетки, кряхтя и вздыхая, суетилось сгорбленное, длиннорукое существо, в котором Нази спросонок не сразу опознала представителя рода человеческого.

— Здравствуйте, — решив, что вежливость в любом случае лишней не будет, поздоровалась Дарэм, садясь на кровати. Горбун при звуках ее голоса с грохотом уронил каминные щипцы и, кажется, сдавленно выругался по этому поводу, а затем выдал фразу, настолько малоразборчивую, что Нази не смогла различить ни одного знакомого ей слова. Впрочем, приветственный жест рукой позволял предположить, что с ней поздоровались в ответ. Немного поразмыслив, женщина наугад предположила: — Вы, наверное, Куколь?

Мужчина в ответ энергично закивал головой. Странное, несколько карикатурное имя удивительно ему шло.

— Я так понимаю, вы вполне живы. Еще люди в замке есть, или только вампиры? — судя по отрицательному жесту, Куколь дни напролет развлекал себя исключительно самостоятельно. — Что ж, сочувствую… Я могу выйти отсюда?

Горбун пожал плечами и принялся зажигать расставленные по комнате свечи. Припомнив обрывок разговора слуги со своим хозяином, Нази предположила, что насчет ее хождений по замку особых распоряжений не поступало.

— В таком случае, я хотела бы посетить уборную и ванную, но я понятия не имею, где они находятся. Это во-первых. Но у меня есть проблема — это уже во-вторых… Здесь есть какая-нибудь одежда, и главное, обувь, которую вы можете мне одолжить?

Некоторое время Куколь внимательно рассматривал вставшую перед ним в полный рост босую, растрепанную, полураздетую женщину и, возможно, про себя дивился ее неслыханной и непомерной наглости. Нази же, пользуясь тем, что комната теперь неплохо освещена, рассматривала своего нового знакомого. Пожалуй, он был не так уж и стар, но природа определенно его не пощадила, в придачу к искривленному позвоночнику и деформированным конечностям наделив на редкость устрашающей физиономией. И серьезным нарушением речи, конечно. Впрочем, Дарэм в своей жизни сталкивалась с существами куда более уродливыми и неприятными. Куколь же был всего лишь человеком.

Очевидно, приняв, наконец, какое-то решение, горбун велел ей ждать и исчез за дверью. Вернулся он минут через двадцать, словно вьючный мул, нагруженный ворохом разномастных платьев и башмаков, которые с гордостью вывалил к ногам ошарашенной таким изобилием Нази.

— Вот это богатый выбор, — заметила она, перебирая предложенную ей одежду. Здесь были богато расшитые бисером и кружевами парадные платья, и совсем скромные, очевидно, крестьянские наряды, и изящные одеяния, похожие на те, что в ее мире носили жены зажиточных купцов и средней руки чиновников. Вся одежда была чистой, однако Дарэм нисколько не сомневалась в ее происхождении. — С трупов снимали?

Куколь энергично замотал было головой, но под скептическим взглядом Нази все же кивнул с явной опаской.

— Бросьте, — женщина пожала плечами и, вытащив из груды одежды более или менее подходящее по размеру платье, приступила к выбору обуви. — Меня это нисколько не смущает. В конце концов, мертвым платья и правда уже не нужны.

Единственные подошедшие ей туфли оказались слегка тесноваты, но это, в любом случае, представлялось Нази лучшим вариантом, чем шатание по каменному полу босиком. Подхватив с кровати отложенное платье, женщина попросила своего невольного провожатого показать ей дорогу, истово надеясь, что в столь старой постройкевсе же есть водопровод, и она сумеет хоть как-то привести себя в порядок. Обходиться для подобных целей холодной водой ей было не привыкать.

По возвращении в отведенную ей комнату Дарэм, слегка посвежевшая и чувствующая себя куда более спокойной, чем прежде, обнаружила, что поток визитеров на сегодня еще не иссяк: прямо на ее кровати, скрестив ноги по-турецки, сидел вампир и с интересом просматривал составленный для нее врачом рецепт.

Что ж, этого, наверное, следовало ожидать.

— Добрый вечер, Герберт, — вежливо поздоровалась Нази, аккуратно прикрывая дверь за своей спиной. — Могу ли я вам чем-то помочь?

========== В порядке честной игры ==========

— Здравствуй, — Герберт соскочил с кровати и, сделав шаг к женщине, чуть склонил голову к плечу, разглядывая Дарэм с неприкрытым любопытством, которое в приличном обществе могло бы считаться даже слишком откровенным. — Я вижу, ты меня запомнила, несмотря на мимолетность прошлой встречи. Впрочем, я на всех произвожу определенное впечатление. Но, коль скоро ты знаешь меня, самое время представиться и тебе. Отец, кажется, называл твое имя, но я не запомнил.

Вампир легкомысленно пожал плечами, как бы показывая, что ему абсолютно не интересно тратить время на запоминание лишней, малозначительной информации. Однако обижаться на молодого человека Нази не хотелось. Настолько, что она даже прислушалась к себе, пытаясь понять, не пустил ли Герберт в ход свое вампирское обаяние, однако пришла к выводу, что на разум ее воздействовать в данную минуту никто не пытается. Скорее уж дело было в обаянии природном, вероятнее всего, присущем юноше еще в те времена, когда он был жив.

— Нази Дарэм, — представилась женщина, и вампир улыбнулся, слегка обнажив идеально-белые, ровные зубы. Владел собой этот малый не хуже, чем его старший собрат.

— Чудесно, — одобрил Герберт. — По законам гостеприимства я должен сказать, что рад принимать тебя под сводами нашего замка…

— Однако, ты не рад? — уточнила Дарэм и, устав стоять, обошла юношу и уселась в кресло возле камина, жестом предложив ему сделать то же самое.

— Ну, отчего же? — в кресло Герберт садиться не стал, примостившись на широком подлокотнике вполоборота к Нази. — Здесь, знаешь ли, довольно скучно, так что я радуюсь всякой живой душе, с которой, в отличие от Куколя, можно вести внятный диалог.

— И как долго душа, забредшая под эти своды, обычно остается живой, прежде, чем вы съедаете собеседника? — вкрадчиво осведомилась Дарэм, заставив молодого человека бросить на нее еще один внимательный взгляд.

— По-разному, — невозмутимо отозвался он. — Как правило, пару-тройку дней. Раз уж ты знаешь, кто мы, ты должна догадываться, что по своей воле сюда приходят редко, ну, а те, кого сюда приводит отец, обычно нужны для вполне определенной цели. Именно поэтому мне и любопытно, что здесь делаешь ты. Неужели героически предложила себя в жертву во имя спасения этой рыженькой дочки трактирщика?

— Насколько я припоминаю, ничего подобного я никому не предлагала, — Дарэм в ответ покачала головой. — И, если уж на то пошло, я сама пока не имею ни малейшего понятия, зачем твой… отец притащил меня к вам домой. Конечно, если я правильно все поняла, и под отцом ты понимаешь высокого, темноволосого высшего вампира возрастом примерно тридцать пять-сорок лет на момент инициации.

— Ему тридцать восемь, — автоматически уточнил Герберт, после чего со смешком подтвердил: — Да, это вполне точное описание, если к нему добавить еще: «ужасно скрытный», «удручающе педантичный» и «абсолютно невыносимо занудный». Последнее, впрочем, лишь временами.

— Ну, в такие тонкости я не посвящена, — пожала плечами Нази и поинтересовалась. — А зовут твоего родителя как?

— Ты и этого не знаешь?! — искренне не то возмутился, не то восхитился юноша. — Да все местные обитатели хоть раз в жизни слышали имя графа фон Кролока! Хотя бы в детской страшилке.

Вид у Герберта при этих словах стал настолько недовольным, словно невежество Нази в подобных вопросах оскорбило его фамильную гордость.

— Мое детство прошло далеко отсюда, — возразила Дарэм. — Так что, приношу свои извинения твоему почтенному батюшке за то, что не узнала его сразу. А имя у него есть?

— А вот про имя ты у него сама спроси, — вновь посерьезнев, посоветовал Герберт. — Вдруг ответит. Но я бы не слишком рассчитывал: лично мне он его так и не назвал за все годы, что мы знакомы, хотя я чего только ни пробовал, чтобы докопаться до истины! А я, знаешь ли, умею быть очень и очень настойчивым. Сомневаюсь, что вообще есть кто-либо живой или не слишком живой, кто знал бы, как его зовут. После обращения он сказал, что я могу звать его «отцом», если сам того пожелаю, или обращаться, как и прежде.

— И давно вы знакомы? — полюбопытствовала Нази, которая на глаз могла определить лишь возраст Герберта на момент его обращения. И даже по самым смелым прикидкам она не могла бы дать сидящему перед ней юноше больше двадцати лет. Алебастрово-бледная кожа, золотистые локоны, яркие голубые глаза — молодой человек обладал внешностью, за которую, не задумываясь, отдали бы что угодно тысячи юношей его возраста. Вот только эта холодная, навсегда застывшая на пике цветения красота была лишь оптической иллюзией. Причем благодаря живости манер, энергичности и подвижности самого Герберта, эта иллюзия юности была настолько полной, что Нази невольно приходилось напоминать себе: существу перед ней может быть гораздо больше лет, чем всем ее знакомым, вместе взятым.

— И почему принято считать, что лишь у дамы неприлично осведомляться о ее истинном возрасте? — Герберт слегка выпятил нижнюю губу и заправил за ухо длинную светлую прядь. — Несколько месяцев тому назад мне минуло девятнадцать, и в честь этого события мои родители устроили великолепнейший прием в нашем Венском особняке. Сотни свечей, фейерверки, море шампанского, весь цвет общества. Рассвет двадцатого года моей жизни я встретил в объятиях прекрасного виконта, только что вернувшегося из путешествия по землям Франции, — молодой человек мечтательно вздохнул, хотя дышать у него вообще не было никакой необходимости, и твердо, уже без малейшей нотки напускной обиды, добавил: — И все остальные сто двенадцать лет, восемь месяцев и три дня не имеют никакой власти над этим обстоятельством! Самой-то тебе сколько?

— Двадцать семь, — с легкостью «созналась» Нази, которая, в отличие от своего собеседника, не испытывала по поводу своего возраста ни малейших терзаний, и, заметив, как пренебрежительно фыркнул Герберт, уточнила: — Старовата? Вы тут дело только с юными девами имеете?

— Как придется, — уклончиво отозвался молодой человек. — Чем моложе кровь, тем больше в ней жизненной силы, так что, да, предпочтительнее, конечно, юные девы. Хотя я бы с большей охотой имел дело с юношами, однако отец чертовски консервативен в своих взглядах и пристрастиях. Но бывают и исключения из возрастного ценза. Ты, должен заметить, тому прямое подтверждение.

Дарэм не могла сказать, в какой именно момент тело вампира пришло в движение. Только что он сидел в паре метров от нее, и между ними располагался низкий полированный столик на гнутых ножках, а в следующее мгновение он уже стоял рядом. Несмотря на все годы практики, Нази почувствовала, как по спине пробежали мурашки.

Если бы Герберт был живым, она щекой ощутила бы его дыхание, почувствовала тепло его тела и не услышала, но угадала бы в тишине стук его сердца. Однако ничего этого не было и в помине: только легкое возмущение прохладного воздуха. И вполне материальный, но абсолютно неживой юноша, стоящий слишком близко.

— Ты, я вижу, строишь из себя храбрую, Нази Дарэм, — констатировал Герберт, коротко потянув носом возле самого ее уха, и не успела женщина даже дернуться, как юноша снова занял свое прежнее место на подлокотнике кресла. — Кажется, нынче это принято звать модным словечком «эмансипе». А сердце у тебя от страха колотится, как у самой обычной девки.

Герберт насмешливо улыбнулся, а Нази подумала, что в младшем Кролоке пропал великий психолог и манипулятор. Впрочем, почему же пропал?

С очаровательной непринужденностью молодой человек поочередно выводил ее на эмоции, виртуозно меняя тон с шутливого на доверительный, с доверительного на пренебрежительный — и обратно. А затем с интересом изучал ее реакцию.

— Не боятся только дураки, — возразила Нази, знобко передернув плечами. — А я просто стараюсь быть своему страху хозяйкой, а не наоборот.

— И получается? — Герберт хмыкнул, вопросительно приподняв одну бровь.

— А у тебя? — видимо, Дарэм удалось довольно точно скопировать выражение лица юноши, поскольку тот недовольно скривился, после чего совершенно неожиданно для женщины разразился тихим, мелодичным смехом, который кто-нибудь более поэтичный, нежели Нази, наверняка сравнил бы с перезвоном серебристых колокольчиков.

— А ты и вправду забавная, — отсмеявшись, констатировал Герберт с непонятным для Дарэм удовлетворением.

— Наверное, твой батюшка притащил меня сюда, чтобы я вас обоих тут развлекала вместо придворного комедианта, — попыталась съязвить Нази, которую резкие и неожиданные смены настроений графского сына сбивали с толку и заставляли нервничать уже всерьез. — Или его замучила совесть: в конце концов, именно из-за ваших охотничьих экспериментов я едва не отправилась на тот свет. Да и сейчас чувствую себя, мягко говоря, неважно.

— Совесть, — задумчиво протянул Герберт. — Хм, какое-то смутно знакомое слово, мне кажется, я его слышал прежде… Кстати, на твоем месте я бы не рассчитывал, что значение этого странного понятия знакомо моему отцу. Мне даже любопытно, Нази, ты действительно понимаешь, с кем именно говоришь, или только делаешь вид, что хоть что-то знаешь о нашей природе? — он сокрушенно покачал головой и, запрокинув голову к потолку, торжественно воскликнул: — Подумать только! Совесть! Милая, наивная фрау Дарэм, да будет тебе доподлинно известно, что совесть — это то, с чем ни я, ни мой отец, ни любой иной вампир давно и сознательно дела не имеем. По крайней мере, когда речь идет о людях. Вы — наша пища, а иногда — наша забава, способ разнообразить досуг. Я, например, предпочитаю постельные утехи, отец — интеллектуальные, но все вы для нас — ничто. Не важно, насколько ты красива — хотя, прости, тут мне нечем тебя утешить… Не важно, насколько ты умна, амбициозна, талантлива, богата. Вы — не более чем разряженные в яркие тряпки актеры-однодневки, дающие представление на сцене, на которую такие, как я и мой отец, смотрим из темного зрительного зала. Ваша игра порой восхитительна, порой вызывает раздражение, а чаще всего заставляет заскучать с самого начала номера. Но жалеть вас, беспокоиться, испытывать что-то большее, чем сиюминутная жажда обладания? Не питай иллюзий!

Вампир пренебрежительно повел плечом и, поднявшись с подлокотника, плюхнулся, наконец, в кресло, живописно откинув голову чуть назад и вытянув безупречные стройные ноги в сторону каминной решетки.

— Стихи пишешь или прозу? — внимательно выслушав проникновенный монолог младшего фон Кролока, светски поинтересовалась Дарэм.

— Стихи, — после нескольких секунд молчания, неохотно признался Герберт, и Нази мысленно поздравила себя с верной догадкой. — Послушай, ты и впрямь чертовски странно пахнешь, и меня это нервирует! Похоже на ту дрянь, что пил мой последний любовник… зеленая, отвратительная субстанция, как же ее… «абсент», кажется или как-то так. Даже с виду порядочная отрава. И куда, спрашивается, катится ваш род?!

— Полагаю, ты предпочел бы, чтобы наш род вместо «полынной водки» пил вино, — предположила женщина. — Красное. Как известно, крайне полезный для кровообращения напиток. А что до меня… твое сравнение я приму, пожалуй, за комплимент. Хотя на самом деле так пахнет то, что у меня на родине называют «мертвой кровью», и этот запах, как правило, нежити, даже такой прекрасной во всех отношениях, как ты, не нравится. Впрочем, не уверена, что хочу объяснять, равно как не уверена, что тебе стоит знать об этом. Предлагаю сойтись на том, что я просто не вкусная, и закрыть тему.

Последнее заявление Нази, кажется, нешуточно Герберта оскорбило: он, очевидно, относился к тому невыносимому для окружающих сорту личностей, которые искренне полагали, что как раз они имеют право на все, чего бы ни пожелали. Особенно если им что-то запретить.

Молодой человек уже открыл рот, с явным намерением немедленно потребовать от Дарэм подробного изложения если не всей ее биографии, то хотя бы основных постулатов ордена некромантов, но передумал и приветственно улыбнулся, глядя на что-то за ее левым плечом.

Нази уже не раз за время своего пребывания здесь замечала, что все вампиры души не чаяли в театральщине. Особенно, когда им требовалось эффектно появиться.

Оборачиваться не было никакой необходимости — Дарэм готова была поставить на кон собственную голову, что столь бесшумно за ее спиной Куколь возникнуть никак не мог — но она все-таки оглянулась. Точнее, запрокинула голову, чтобы посмотреть в серебристо-серые, непроницаемо-спокойные глаза графа фон Кролока.

— Если моему сыну не обязательно знать подробностей, то, как вы изволили выразиться, «столь прекрасная нежить, как я» вполне готов столкнуться с истиной, — заметил граф, искривив губы в усмешке, которую Нази уже смело могла называть «хорошо знакомой». — Вы, я вижу, хорошо разбираетесь в вампирах, так что ваша, уверен, крайне любопытная история сейчас была бы как нельзя кстати. Хотя бы в порядке честной игры.

========== Взаимовыгодный договор ==========

Едва сбросив с себя мертвенное оцепенение дневного сна и обнаружив отсутствие сына, граф понял, где именно он может найти своего непоседливого отпрыска. И не ошибся — Герберт действительно уже вовсю забавлялся с новой «игрушкой», как обычно, примеряя на себя то роль капризного ребенка, то личину израненного поэта, то маску эстетствующего циника.

Фон Кролок был уверен — юноша порой и сам теряется в собственных образах, которых в его арсенале было около десятка, и которые он под настроение демонстрировал новым знакомым с энтузиазмом ребенка, хвастающегося своими нехитрыми детскими «сокровищами».

— Добрый вечер, Ваше Сиятельство, — любезно поздоровалась с ним Нази. — Прошу прощения за былую непочтительность, которую может лишь в малой степени извинить тот факт, что я только теперь узнала об истинном благородстве вашего происхождения.

Герберт звонко хмыкнул, очевидно, оценив формулировку. Фон Кролок предположил, что за светским тоном должен был скрываться саркастический подтекст, но голос женщины звучал настолько утомленно и тускло, что на сарказм, очевидно, сил ей уже не хватило.

— Добрый вечер, фрау Дарэм, — в тон ей отозвался граф, наградив свою собеседницу церемонным наклоном головы. — Позвольте осведомиться о вашем здоровье и выразить надежду, что вы чувствуете себя лучше.

— Я чувствую себя просто превосходно, — хладнокровно сообщила Нази и тут же, опровергая собственное утверждение, судорожно закашлялась, прикрыв рот узкой ладонью. — А вы?

Фон Кролок смерил ее абсолютно нечитаемым взглядом, от которого Дарэм мгновенно почувствовала себя жалкой и ничтожной перед лицом сиятельной аристократии, после чего ровно заметил:

— Довольно-таки неплохо, благодарю. Сердце, правда, в последнее время беспокоит, и, увы, я начинаю подозревать худшее.

Кажется, ему впервые удалось по-настоящему ошеломить фрау Дарэм, которая в ответ на это заявление уставилась на него круглыми, немигающими, серо-зелеными глазами, в мгновение ока растеряв весь свой пресыщенно-утомленный вид. Герберт, впрочем, тоже повел себя не лучшим образом, слегка приоткрыв рот и устремив на отца не менее потрясенный взгляд. Фон Кролок лишь вопросительно приподнял брови.

— Воистину, Нази, сегодня великий день, — очевидно, наконец, подобрав подходящие слова, проговорил Герберт, после чего с напускным ужасом добавил: — Отец, ты что, только что опустился до шутки?!

— Увы, тебе показалось, — возразил фон Кролок. — Это была не более чем верхняя грань допустимой иронии. Однако, не кажется ли тебе, Герберт, что оживленная беседа утомила нашу гостью, которая все еще не оправилась от болезни и нуждается в покое?

— Ну уж нет! — протестующе воскликнул юноша и скрестил руки на груди. — Никуда я не уйду, даже не надейся! Я тоже хочу послушать о том, где ты нашел настолько несъедобную женщину! К тому же мы с Нази уже успели стать друзьями, и она точно не захочет, чтобы я покинул ее в столь трудный час, оставляя наедине с опасным, голодным вампиром, правда ведь?

Произнося эти слова, Герберт обратил на Нази взгляд, полный столь искренней мольбы и почти братской нежности, что та едва не ответила «конечно». Однако вовремя успела себя остановить и только пожала плечами, предоставив «опасным и голодным вампирам» решить этот вопрос самостоятельно.

— Надо полагать, что сам ты олицетворяешь собой вампира исключительно сытого и миролюбивого, — отметил граф, сцепляя пальцы в замок и сверху вниз внимательно глядя на сына. — Впрочем, я готов удовлетворить твое любопытство и дать ответ на мучающий тебя вопрос. Фрау Дарэм я нашел в небезызвестном тебе трактире Шагала, что расположен ниже по склону горы. И, поскольку главная тайна раскрыта, я не смею тебя больше задерживать.

— Отец! — драматически возопил младший фон Кролок. Он вскочил с кресла и, гневно уперев руки в бока, топнул ногой. — Это уже переходит всякие границы! В конце концов, я имею право знать…

Он еще продолжал что-то запальчиво говорить, но Нази смотрела не на него, она смотрела на графа, который просто молча слушал сына, сохраняя при этом абсолютно каменное выражение лица.

— Ну, и катись ты тогда к черту, — оборвав себя на полуслове, мрачно заявил Герберт. — Я ухожу в город, а ты делай, что хочешь. Ну, а ты, Нази, запомни, что только я мог тебя спасти, но ты сама не пожелала схватиться за щедро протянутую тебе руку помощи.

С этими словами молодой человек резко развернулся на каблуках и…исчез, растворившись в воздухе прямо посреди хорошо освещенной спальни. Нази только моргнула недоуменно.

— Не доводилось видеть, как высший вампир шагает в тень? — в наступившей тишине вежливо поинтересовался граф.

Дарэм в ответ лишь покачала головой.

— Так отчетливо и с такого близкого расстояния — никогда, — тихо сказала она.

— Отрадно знать, что мы все еще способны чем-то удивить столь сведущего специалиста, — фон Кролок внимательно присмотрелся к зябко съежившейся в кресле женщине.

Вид у Нази по-прежнему был очень нездоровый, и темно-серое платье, очевидно, из тех, что Куколь бережно хранил в гардеробной, только подчеркивало залегшие под глазами женщины глубокие тени. Сейчас она и сама походила на вампира, что для графа было лучшим показателем ее дурного состояния. Живые люди так выглядеть точно не должны.

— Полагаю, тебе действительно стоит лечь, — сказал он. — Я вижу, что лечение уже дало свои плоды, однако ты все еще явно не в силах надолго покидать постель.

Нази в ответ лишь кивнула. Она действительно не против была бы вернуться в кровать. Лежать оказалось гораздо проще, чем сидеть.

Некоторое время женщина размышляла, стоит ли лезть под одеяло в одолженном платье, а затем негромко попросила:

— Ваше Сиятельство, понимаю, конечно, что просить вас об еще одной услуге, после всего, что вы для меня сделали — это уже откровенная наглость… Но, может быть, среди ваших запасов найдется ночная сорочка? Моя, мало того, что не слишком чистая, так вы ее еще и порвали.

— Как мило с твоей стороны и поблагодарить, и обвинить меня в одной и той же фразе, — фон Кролок криво усмехнулся и негромко позвал: — Куколь!

Горбун явился на зов так проворно, что Дарэм заподозрила — дежурил под дверью в ожидании распоряжений хозяина.

— Куколь, принеси фрау Дарэм чистую ночную сорочку, — распорядился граф с таким видом, словно отдавать подобные приказы для него было делом вполне обычным. Впрочем, возможно, так оно и было.

Слуга утвердительно кивнул и исчез со скоростью и грацией, которой никак нельзя было ожидать от настолько неуклюжего с виду существа. Вернулся он почти мгновенно, торжественно вручив Нази нечто тонкое, батистовое и щедро расшитое кружевами.

— Спасибо, — вежливо поблагодарила женщина и, когда горбун, повинуясь едва заметному кивку графа, скрылся, выжидательно посмотрела на вампира, который невозмутимо стоял, облокотившись о спинку кресла. Удалиться, дабы оставить ее в одиночестве, он, как видно, не собирался.

Дарэм обреченно вздохнула — похоже, от первоначальной темы разговора уйти ей не дадут. Хотя она втайне надеялась, что спор — если это вообще можно так назвать — с Гербертом и светский обмен любезностями неплохо Кролока отвлекли.

В очередной раз напомнив себе, что это нежить, перед которой ее учили не отступать, Нази гордо вздернула острый подбородок и принялась расстегивать крючки на платье.

Мысли о нечеловеческой природе графа помогали плохо. Дарэм никак не могла заставить себя поверить, что этот мужчина, как всегда затянутый в безукоризненно элегантный черный камзол, поверх которого был наброшен длинный плащ, на самом деле не человек, и ему, вероятно, уже столько лет, что удивить его чем-либо Нази не удастся.

То ли прочитав ее мысли, то ли просто догадавшись о ее моральных терзаниях, фон Кролок едва слышно хмыкнул и нарочито медленно повернулся к ней спиной.

Женщина на секунду крепко зажмурилась и тряхнула головой. Вся эта ситуация слишком остро и болезненно напоминала ей о том времени, вернуться в которое не мог помочь ни один ритуал.

Ее подвенечное платье не было дорогим и пышным, но плотный ряд мелких перламутровых пуговиц все же заставил новобрачную помучиться. Особенно, если учесть, что руки у нее тряслись не то от волнения, не то от страха. В свои неполные семнадцать Нази знала о взаимоотношениях полов достаточно, но при одном взгляде на человека, за которого она несколько часов назад вышла замуж, при одной только мысли о том, что ей предстоит разделить с ним постель, по спине у нее пробегали мурашки, вызванные отнюдь не предвкушением.

Винсент Дарэм — некромант четвертой категории допуска, а теперь, к тому же, ее законный муж. Человек, про которого она не знала на тот момент практически ничего. Он молча смотрел, как она, сгорая от стыда, сражается с собственным подвенечным платьем, и его красивое бледное лицо не выражало ровным счетом ничего.

«Помочь?» — только и спросил он, а когда Нази отчаянно замотала головой, усмехнулся самыми уголками губ и точно так же повернулся к ней спиной, словно выпуская на свободу из ледяного капкана, в который девушка попадалась всякий раз, стоило Винсенту устремить на нее изучающий, внимательный взгляд непроницаемо-черных глаз.

— Быть может, тебе нужна помощь? — осведомился граф фон Кролок.

— Нет! — значительно громче и испуганнее, чем надо, воскликнула Нази, для которой этот вопрос стал своеобразным гвоздем, вбитым в крышку и так заколоченного гроба.

— Как угодно, — вампир слегка пожал плечами.

Яростно содрав с себя жалобно затрещавшее по шву платье, Дарэм, не глядя, натянула сорочку. Как тут же выяснилось, задом наперед.

Справившись, наконец, с несговорчивой одеждой, женщина одернула подол и скептически осмотрела получившийся результат. Рубашка оказалась несколько больше, чем требовалось, к тому же тонкая, дорогая ткань была призвана не столько целомудренно прикрыть тело хозяйки, сколько внести легкую интригу в ее наготу. А с другой стороны… не все ли ей, в конце концов, равно?

— Вы вполне можете повернуться, — сообщила Нази, как только убедилась, что плотное одеяло в достаточной степени закрывает все то, что демонстрировать посторонним в ее планы не входило. Вот интересно, Куколь на свой вкус выбирал, или на хозяйский? Если, разумеется, было из чего выбирать.

Граф оглянулся и, окинув Дарэм насмешливым, каким-то оскорбительно-понимающим взглядом, заметил:

— Столь насыщенный румянец, пожалуй, идет тебе больше, чем мертвенная бледность. С твоего позволения, я хотел бы продолжить прерванную беседу, если ты чувствуешь в себе достаточно сил, чтобы ее поддерживать.

— На разговор меня хватит, — заверила его Нази и, вздохнув поглубже, решила, что инициативу лучше взять на себя. — Я так толком и не поблагодарила вас, Ваше Сиятельство, за ту неоценимую услугу, которую вы мне оказали. Думаю, если бы не ваше вмешательство, утром везти меня к лекарю было бы уже бессмысленно.

— Скорее всего, — хладнокровно согласился Кролок. Не прилагая ни малейших видимых усилий, он одной рукой развернул массивное кресло в сторону постели и опустился в него, небрежным жестом перекинув плащ через подлокотник, так, что бархатные складки ткани черным озером растеклись по ковру возле его ног.

— Я только одного не понимаю, — продолжила Нази, хмурясь. — Для чего? До вашего прихода Герберт в красках расписал мне ваше отношение к людям, так что, если у вас на меня есть какие-то планы, лучше скажите сразу.

— Я слышал вдохновенную речь моего сына, — фон Кролок усмехнулся и, изящно подперев подбородок ладонью, в некой задумчивости постучал пальцем по губам: украшенный рубинами тяжелый перстень хищно поблескивал при каждом его движении, и Нази поймала себя на том, что завороженно наблюдает за этими отблесками, не в силах отвести взгляда. — С твоей позиции, полагаю, все это прозвучало излишне жестоко и цинично. Задай ты вопрос о наших взаимоотношениях со смертными не ему, а мне, я бы сформулировал иначе. Герберт же, как всегда, категоричен и часто ведет себя, словно ребенок. Однако, это не значит, что в его словах не кроется истина. Если угодно, так мы защищаем собственный разум, учимся не привязываться к вам, не видеть в вас ни индивидуальности, ни личности. Лишь еду или развлечение, — он немного помолчал, глядя куда-то мимо своей собеседницы, а потом посмотрел Дарэм в глаза и иронично добавил: — Видишь ли, в чем беда, Нази… Вы, в отличие от нас, умираете. Раньше или позже, от наших ли рук или от старости, но умираете. А мы приучаем себя не относиться к вам, как к себе подобным, и у нас, как ты понимаешь, достаточно времени, чтобы развить в себе этот навык. Что же касается моих планов на тебя, то, боюсь, я сам еще раздумываю над этим. Так что придется тебе пока принять за истину следующий ответ: я хочу удовлетворить свое любопытство, а твоя смерть помешала бы мне узнать ответы. Тем более, что твое спасение ровным счетом ничего мне не стоило, если не считать денег, которых у меня более чем достаточно, чтобы не заметить этой траты.

— И что же случится после того, как вы получите эти ответы? — спросила Дарэм.

В словах графа по поводу смертных, увы, была своя нелицеприятная правда. Вампиры не могли существовать без человеческой крови и, вне зависимости от своих желаний и склонностей, должны были убивать, чтобы поддерживать в себе жизнь. Низшие вампиры убивали, как правило, хаотично и много, полностью отдаваясь во власть инстинктам, высшие действовали более обдуманно и осторожно. Но убивали все. И тут существовало лишь два варианта: вампир становился либо сумасшедшим маньяком, получающим искреннее удовольствие от мучений и смерти очередной жертвы, либо начинал воспринимать людей подобием животных, которые чаще всего отправлялись на бойню, а в редких случаях и на короткий срок возводились в ранг домашних питомцев.

Нази представила, как бы лично она чувствовала себя, если бы считала то, что она ест, равноценной себе личностью, и зябко передернулась. Даже навскидку картина вырисовывалась крайне мрачная.

— Не знаю, любезная Фрау Дарэм, не знаю, — тем временем откликнулся граф. — Здесь может быть масса вариантов.

— Вы что же, даже не дадите мне честного вампирского слова, что отпустите меня на все четыре стороны? — Нази нашла в себе силы усмехнуться.

— А ты мне поверишь? — граф ответил ей симметричной усмешкой. — Если я скажу тебе, что после того, как твое общество перестанет меня занимать, ворота замка откроются для тебя, и ты вольна будешь уйти отсюда, куда пожелаешь? Со всем, что ты видела, со всем, что уже знаешь и, возможно, еще успеешь узнать?

— То есть, скорее всего, я здесь умру? — уточнила Дарэм, которая и без лишних пояснений догадывалась, что такая перспектива является наиболее вероятной. — Тогда какой резон мне вообще говорить хоть что-то?

— Во-первых, я не отрицаю возможности отпустить тебя, — любезно пояснил фон Кролок. — В конце концов, ты уже доказала, что способна не вмешиваться в дела, которые тебя не касаются. Ну, а во-вторых, у тебя всегда есть выбор: ты можешь умереть либо быстро и безболезненно, либо остаться здесь и умереть от старости. Не забывай, у меня, в отличие от тебя, в запасе очень много времени.

Последнее заявление странным образом не взволновало, а, скорее, развеселило женщину.

— Так и вижу, как, прожив еще лет сорок на полном пансионе, я сойду в могилу старой каргой, на смертном одре торжественно послав вас к черту. А вы, все такой же молодой и прекрасный, станете хоронить меня за свой счет, — она негромко рассмеялась, заставив Кролока невольно улыбнуться. — Но ведь правда в том, что выбора на самом деле нет, верно?

— Верно, — граф кивнул. — В этом замке выбор есть только у меня. И, немного, у Герберта.

— Что ж, тогда я предлагаю вам сделку, Ваше Сиятельство, — Дарэм чуть подалась вперед, вглядываясь в лицо фон Кролока с каким-то необъяснимым азартом. — Я расскажу вам то, что посчитаю важным и отвечу на ваши вопросы, а вы ответите на мои. Знания мои почерпнуты только из личного опыта, книг и рассказов других, но ни с одним высшим вампиром из тех, что я встречала, я толком не разговаривала.

— А что же ты с ними в таком случае делала, позволь спросить? — Кролок с любопытством склонил голову набок, ожидая услышать очередную ироничную реплику. Впрочем, полной неожиданностью ответ женщины для него все-таки не стал.

— Я их убивала, — спокойно отозвалась Нази и, выпростав из-под одеяла тонкую руку, протянула графу. — Сделка, Ваше Сиятельство?

Кролок неторопливо поднялся из кресла, и Нази показалось, что он сейчас либо уйдет, либо убьет ее, не дожидаясь никаких ответов. Однако, несколько мучительно долгих мгновений спустя, вампир шагнул к постели, и она ощутила крепкую, но аккуратную хватку ледяных пальцев, ловко развернувших ее ладонь тыльной стороной вверх.

— Сделка, фрау Дарэм, — согласился фон Кролок и, склонившись, на мгновение невесомо коснулся холодными губами ее запястья.

========== Третьего не дано ==========

Нази ожидала, что граф, после заключения между ними своеобразного договора, немедленно пожелает выслушать ее объяснения, однако Кролок в очередной раз Дарэм удивил, заявив, что дает ей время подумать над своим рассказом до следующей ночи — что, в общем-то, было довольно мило с его стороны. Нази слабо представляла себе, с чего именно ей стоит начать, к тому же существовала опасность, что она попросту заснет на середине фразы.

— Я намерен навестить юную фроляйн Шагал, дабы слегка разнообразить ее уединение, — сообщил Кролок, и не успела Нази задуматься, зачем, по мнению вампира, ей стоило об этом знать, добавил: — В трактире остались вещи, которые ты хотела бы забрать?

— На полке в комнате лежат мои амулеты, — немного подумав, вспомнила Дарэм. — Если, конечно, вы сумеете взять их в руки, в чем лично я не уверена. Но, если сможете захватить их на обратном пути, буду вам очень благодарна. И еще моя обувь. Все ваши прошлые жертвы, похоже, были либо пехотинцами, либо Золушками, — женщина едва сдержала смешок, вызванный абсурдной и вместе с тем жутковатой мыслью о том, что граф фон Кролок своей любезностью загнал себя в моральный тупик и теперь вынужден приносить ей туфли. — Вам знакома история про Золушку, Ваше Сиятельство?

— Лучше, чем тебе кажется. История про несчастную девушку, которая всем сердцем верила в чудо и отправилась на бал в богатый замок, в поисках лучшей доли… — по лицу графа скользнула улыбка. — Здесь, под крышей нашего дома мы с успехом ставим этот спектакль ежегодно… Хотя порой Золушек в нашей постановке играют мужчины, но суть истории от этого не меняется, поверь.

— Что, и концовку вы тоже воспроизводите в первозданном виде? — Нази сильно сомневалась, что золушкам обоих полов, приходящим в замок графа, так сказочно везет.

— А вот финал у нас альтернативный, любезная фрау Дарэм, — не обманул ее ожиданий фон Кролок.

— Дайте угадаю, — женщина вздохнула. — В конце Золушка достается прекрасному принцу на ужин?

— Именно, — подтвердил граф. — Не только принцу, впрочем… но не будем вдаваться в детали, у тебя есть редкая возможность увидеть этот спектакль собственными глазами. Осталось менее недели.

— И что будет через неделю? — уточнила Нази.

— Всему свое время, — граф покачал головой. — Советую все же отдохнуть, в твоем состоянии сон не менее целителен, чем лекарства. Если будешь голодна, обратись к Куколю, хотя за качество его стряпни поручиться, увы, не могу. Однако, полагаю, что если он способен есть то, что приготовил, тебе вреда от его кухни тоже не будет. До встречи, фрау Дарэм, желаю приятного дня.

— До… — начала было Нази, однако Кролок уже исчез или, как он сам называл этот процесс, «шагнул в тень», оставив женщину наедине с собственными невеселыми мыслями.

Положение свое Дарэм оценивала как «почти безнадежное», хотя и была в этом какая-то мрачная ирония.

Нази толком не могла понять, гостья она в этом замке или все же пленница. С одной стороны, обращались с ней именно как с гостем, волей случая забредшим на огонек к вежливым хозявам. Ей предоставили комнату, дали новую одежду, в конце концов, граф лично отнес ее на осмотр к врачу, что смело можно было считать знаком высшей любезности. Нази почти сожалела, что в тот момент спала, поскольку была уверена: смертных, которым довелось «шагнуть» через пространство вместе с вампиром и при этом остаться в живых, можно пересчитать по пальцам одной руки даже в ее мире.

— Ездовой вампир… — нервно хихикнув, пробормотала Нази. Ей в тишине собственной комнаты было откровенно неуютно, поскольку у положений, у которых имеется одна сторона, к несчастью, всегда есть и вторая.

Любезность графа фон Кролока пугала Дарэм гораздо сильнее, чем любое свойственное нежити равнодушие к смертным. За исключением тех случаев, разумеется, когда смертный мешался под ногами или был предназначен в пищу.

Учтиво-благодушное отношение графа для Нази было прямым показателем того, что никто ее живой отсюда не выпустит, и что она, вероятно, доживает свои последние дни в качестве бесплатного развлечения для скучающего вампира. Сколько осталось этих дней, неизвестно, но, очевидно, конец всему наступит в тот момент, когда фон Кролоку надоест ее присутствие.

Или как он сказал? Как только ее общество перестанет его занимать. В серых, внимательных глазах графа Дарэм отчетливо видела отражение своей дальнейшей участи.

Нази натянула одеяло повыше и, поджав колени к груди, закрыла глаза. Учитывая обе стороны положения, в котором она оказалась, ей точно стоило выспаться, чтобы днем не валиться с ног от усталости.

*

В обществе юной Сары графу приходилось действительно трудно: ее сладковато-медовый, насыщенный запах перебивал даже вездесущий аромат чеснока, заполняя собой тесную ванную комнату вместе с клубами поднимающегося от горячей воды пара. Только многовековой опыт и чудовищное напряжение воли не давали фон Кролоку сорваться и вонзить клыки в тонкую, изящную шею фроляйн Шагал.

Когда он питался в последний раз? Прошло так много времени с момента, как он ощущал на губах солоноватый вкус крови, и сейчас, когда лишь жалкая пара шагов отделяла Кролока от добычи, жажда стала почти невыносимой.

Люди, пожалуй, никогда не смогли бы понять настоящую цену бессмертия: Кролоку доводилось встречать немало тех, кто согласен был отдать все за возможность жить вечно, и этот сорт смертных он презирал особенно остро. У них было то, что самому графу приходилось отбирать силой, оставляя за собой тянущийся через века шлейф из трупов. И они добровольно готовы были расстаться с самой большой ценностью для любого из немертвых.

К чему на самом деле стремятся бессмертные, наделенные безграничной силой и властью вампиры?

Фон Кролок давно уже нашел ответ этот вопрос. Все вампиры отчаянно хотят одного — жить.

Именно жизнь была единственным, чего они, в отличие от людей, были лишены, обреченные вечно гнаться за недостижимым. И всегда терпеть неудачу.

— Ты и сама знаешь, что все это — не для тебя, — мягко проговорил граф, пристально глядя в доверчиво распахнутые синие глаза фроляйн Шагал. — Что ждет тебя здесь? Какое будущее сулит тебе этот трактир? Тесную, холодную клетку, запертую на крепкий засов? — он насмешливо провел кончиками пальцев по наглухо заколоченной двери, отделявшей комнаты Сары от ванной. — Решайся, дитя, поверь, такой шанс выпадает лишь избранным, и лишь один раз в жизни. Я ждал тебя столько лет, и ожидание мое было полно страдания и надежды. Доверься мне, и я открою тебе мир, где мы будем свободны и обретем вечное счастье. Я предназначен тебе судьбой, как предназначена мне судьбой ты сама, так отбрось же все страхи и сомнения.

Он с нежностью коснулся раскрасневшейся щеки фроляйн Шагал, и девушка прерывисто вздохнула.

— Этот бал станет часом нашего единения, часом нашего триумфа и бесконечного блаженства, — пообещал граф, протягивая к девушке руку, за которую та несмело ухватилась тонкой ладошкой. Кролок поймал себя на том, что его пальцы слегка подрагивают. С точки зрения Сары — от страсти, с его точки зрения — от тяжести внутренней борьбы с собственным голодом. — Ты согласна быть моей навеки, Сара Шагал?

Он слегка потянул девушку на себя, и она покорно поднялась из ванной, с восхищением и восторгом глядя ему в лицо, не стесняясь собственной наготы. Впрочем, стесняться фроляйн Шагал было определенно нечего: прекрасное, стройное тело способно было бы ввести во искушение кого угодно.

— Да… — выдохнула Сара, подаваясь навстречу фон Кролоку, и он инстинктивно склонился к ней, чувствуя, как часто и беспокойно бьется ее сердце, разгоняя по венам молодую, обжигающе горячую кровь. Перед глазами у графа поплыло, и он отчетливо понял, что, кажется, сейчас вся тщательная подготовка к балу пойдет прахом.

— Профессор! Профессор, он здесь! — истошный вопль из-за двери подействовал на Кролока, словно хорошая пощечина. Резко отпрянув от шеи обнаженной Сары, граф развернулся на каблуках, делая шаг в тень.

Из комнаты, принадлежащей фрау Дарэм, он прекрасно слышал топот и вопли, доносящиеся со второго этажа. Фальцетом вопил Йони Шагал, визжала его дочь, басом верещала жена трактирщика, что-то громко орал спугнувший графа юноша, голосу которого вторил дребезжащий, надтреснутый старческий тенорок. Одним словом, полные вакханалия и хаос во плоти.

— Не укусил, слава Богу! — воскликнул юноша.

— Соблазнить хочет, вот мерзавец! — откликнулся старик, и фон Кролок усмехнулся. Кем бы ни был молодой человек там, внизу, он только что, сам того не подозревая, оказал самому графу неоценимую услугу.

Скверно, конечно, что он попался на глаза остальным обитателям трактира, однако их осведомленность на исход дела повлиять уже не могла. Сила зова достигла своего пика, и теперь Сару не удержат ни крики, ни угрозы, ни замки на дверях ее девичьей спальни.

Комната выглядела ровно так же, как в последний визит графа. Разве что окно было плотно закрыто, а постель застелена темным покрывалом. Разумеется, искать женщину никому и в голову не пришло: местные слишком хорошо понимали, что означает пропажа человека из запертого помещения.

Зная обычай графа, жители деревни после пропажи фрау Дарэм наверняка устроили шумную и радостную попойку, посчитав, что ежегодная жертва благополучно выбрана. Что ж, видимо, придется Кролоку их разочаровать.

Вещей в комнате было на удивление мало. Настолько мало, что это бросалось в глаза: кровать, стул, грубо сколоченная тумбочка, полка, прибитая к стене. На спинке стула висело платье, такое же серое, как то, что Нази выбрала из вороха куда более интересных с виду нарядов, черные остроносые ботинки на шнуровке сиротливо стояли возле кровати, на тумбочке валялся простенький деревянный гребень… и все.

Прочие вещи, которых всегда много у женщин, очевидно, разобрали обитатели трактира, уверенные, что хозяйка за ними не вернется.

Впрочем, шагнув к полке, на которой должны были лежать некие, дорогие сердцу фрау Дарэм амулеты, Кролок обнаружил, что он ошибся — еще одна вещь в комнате все-таки была.

Граф замер, вглядываясь в спокойное, умиротворенное лицо Богородицы, смотревшей на него с иконы. Лак потемнел от времени, краска местами осыпалась, обнажая полированное дерево, но взгляд Пресвятой Девы оставался все таким же светлым, ясным и полным умиротворения.

— Нечасто же, как видно, здесь приходили к тебе за утешением, — сказалграф, обращаясь к иконе. Он действительно почти не ощущал исходящую от нее силу. Изображение было старо и, очевидно, повидало немало грязи и порока, творящегося под сводами этого трактира. Пыльная, никому не нужная, икона истощала себя год за годом, угасая в дальнем углу.

Фон Кролок сделал один шаг, другой, не отводя взгляда и чувствуя, как растекается по телу болезненное жжение. Сделать третий он не осмелился. Богородица смотрела ему в глаза, а казалось, будто в самую душу, и этот понимающий, спокойный, всевидящий взгляд заставил графа потупиться и отступить.

Пускай забытая, пускай изъеденная временем, она все еще была слишком чиста для того, чтобы он мог на нее безболезненно смотреть. Решительно отвернувшись, граф по широкой дуге обогнул запретный для него угол и подошел к полке с другой стороны.

Амулеты — горсть каких-то металлических побрякушек на тонких кожаных шнурках — казались абсолютно безобидными украшениями, но, стоило Кролоку попытаться прикоснуться к ним, как пальцы свело судорогой, и рука до самого локтя будто онемела. Недовольно поморщившись, граф обернул ладонь полой плаща и стряхнул в темную ткань все безделушки разом.

Короткий рывок сквозь ночь — и вот он уже стоит посреди комнаты фрау Дарэм, тускло освещенной лишь мерцанием догорающего в камине пламени.

Сама обитательница комнаты крепко спала, свернувшись под одеялом в тугой клубок, словно пыталась защититься — не то от холода, не то от кошмаров, не то непосредственно от обитателей замка. Убийца вампиров, черт бы ее побрал.

Бросив на стол негромко зазвеневшие амулеты и швырнув на ковер ботинки, граф бесшумно вышел из комнаты, носившей официальный статус его личных покоев. В которых, разумеется, он ни разу не спал.

Рассвет уже начинал зарождаться где-то за горизонтом, а это значило, что графу пора было спускаться вниз. Туда, где в абсолютной темноте склепа, лежа на обитых шелком подушках, он мог закрыть глаза и убедить себя, что медленно умирающее тело всего лишь погружается в глубокий, спокойный сон.

*

Утро для Нази Дарэм началось с приема лекарств, чудовищно выглядевшей овсяной каши, и не менее подозрительно выглядевших кусочков поджаренного хлеба за авторством Куколя, которого женщина тем не менее вежливо поблагодарила за угощение, чем явно подняла горбуну настроение.

Голод, как говорится, не тетка, а Нази даже не могла припомнить, когда именно она ела в последний раз. К тому же овсянка на поверку оказалась вполне съедобной, горячей и, разве что, излишне сдобренной сахаром, а хлеб — свежим и, быть может, чуточку подгоревшим. В целом женщина сделала вывод, что стряпня Куколя, очевидно, во всем напоминает своего автора — кошмарная с виду, при ближайшем рассмотрении она оказывалась вполне безобидной.

Обнаружив в комнате амулеты, равно как и свои ботинки, Нази мысленно выругалась. Во-первых, потому, что ее теория о том, что заряженные на отпугивание нежити артефакты не дадутся в руки высшему вампиру, с треском провалилась. И во-вторых, потому, что она явно растеряла последние остатки профессиональных навыков. Кролок был здесь, пока Нази спала, а она даже не проснулась, хотя обычно сон ее был весьма чуток и тревожен.

Она лежала здесь, абсолютно беззащитная, уязвимая, и он, если бы захотел, вполне мог бы напасть.

«Как будто, если бы ты бодрствовала, ты могла б усложнить ему задачу!» — цинично заметил ее внутренний голос, от которого женщина предпочла отмахнуться. Во многом из-за того, что все, сказанное им, было чистой правдой, в которую Нази категорически не хотелось верить.

С облегчением натянув на ноги родные, пошитые из тонкой, мягкой кожи ботинки и прихватив с собой зажженную свечу, Нази осторожно выглянула в коридор и прислушалась. Тишина. Мертвая, как спящие где-то в своем убежище хозяева замка.

Куколя тоже не было слышно, так что Дарэм сочла обстановку благоприятной для небольшого путешествия.

Побродив некоторое время по пыльным, неухоженным галереям, Нази, наконец, нашла то, что искала — развешанное по стенам оружие. Тоже тусклое от времени, но, похоже, боевое. В последние годы в мире Нази началась повальная мода на выставочное оружие, которое, благодаря богатой отделке и инкрустации драгоценными камнями, прекрасно смотрелось на стенах, но обладало убийственной силой полена, поскольку блестящих стальных граней щегольских клинков никогда не касался ни точильный круг, ни оселок.

Сразу же отмахнувшись от монументальных двуручников и секир, которые она могла бы разве что героически волочить за собой по полу, обливаясь потом, Нази, встав на цыпочки, осторожно потрогала пальцем режущую кромку небольшого боевого топорика.

Что ж, не такой острый, как хотелось бы, но лучше, чем вообще ничего.

Теперь, зная, где достать оружие, которым, при определенной настойчивости и отсутствии брезгливости можно было отрубить голову, Нази твердо решила отправиться на поиски дневной лежки вампиров.

Исходя из логики и требований к условиям захоронения, скорее всего, Нази следовало начинать с нижних этажей, а точнее, с подвала. И только если она там ничего не обнаружит — стоило приступить к изучению остальных помещений.

Ступая по возможности тихо и бесшумно, Дарэм беспрепятственно добралась до первого этажа и остановилась посреди холла. Кажется, именно сюда ее притащил фон Кролок… а потом граф велел Герберту отправляться в склеп, и Нази успела различить стук шагов, когда графский сын сбегал по лестнице. Осталось только понять, по какой из трех, уходящих из просторного холла куда-то вниз, под землю.

Впрочем, у Нази было достаточно времени, чтобы проверить все, главное, чтобы за этим неблаговидным занятием ее не застукал Куколь.

Крайняя от входа лестница оказалась неглубокой и привела Дарэм в винный погреб. Покрытые многолетней пылью бутылки мирно покоились в гнездах деревянных стеллажей, и Нази не сомневалась, что местные обитатели не часто совершали набеги на эти запасы. Сделав себе зарубку на будущее, Дарэм отправилась дальше и почти сразу поняла, что второй путь приведет ее к цели.

Склеп у графа оказался величественным, просторным и невероятно глубоким. Пройдя по верхней галерее, женщина спустилась на ярус ниже, заглядывая в его темные глубины. Свеча выгорела почти наполовину, и ее света не хватало, чтобы рассмотреть, что там внизу, так что Нази продолжила спуск, пока не очутилась на краю невысокой резной колоннады. У ее подножия стояли каменные, богато украшенные гробы, обладавшие такими размерами, что в каждом из них можно было бы похоронить человек пять, а то и больше.

Вот только лестницы нигде видно не было, сколько бы Дарэм ни всматривалась. Горячий воск капнул ей на руку, и женщина, зашипев от боли, перехватила свечу поудобнее. Она отметила, что времени у нее остается все меньше: свеча погаснет, и она останется здесь в кромешной темноте.

Решившись, Нази подобрала подол платья и перекинула ногу через ограждение колоннады, нащупывая ближайший выступ.

Интересно, граф и его сын тоже совершают перед сном такие акробатические этюды, или здесь все же есть человеческий спуск? Представив себе величественного и степенного фон Кролока, карабкающегося по колоннам, Дарэм улыбнулась. Она не сомневалась, что даже такое нелепое действие Его Сиятельство мог бы проделать с присущей ему элегантностью, сохраняя на красивом бледном лице абсолютно непроницаемое, исполненное достоинства выражение.

Чудом не сорвавшись вниз, Нази, наконец, спрыгнула на пол, пристроила свечу на ближайший выступ и, обойдя предположительную вампирскую спальню кругом, что есть сил налегла на тяжелую каменную крышку, пытаясь сдвинуть ее с места.

Разумеется, у самих вампиров с их нечеловеческой силой не было никаких проблем, а вот Нази пришлось изрядно попотеть, прежде чем ей удалось, пыхтя, хоть немного сдвинуть крышку, образовав щель в пару ладоней шириной. На большее ее возможностей попросту не хватило, так что женщина, отдуваясь, на мгновение прижалась вспотевшим лбом к холодному камню.

Свет свечи выхватил из темноты «саркофага» сначала шелк обивки, а, когда Дарэм склонилась чуть ниже — бледное лицо старшего фон Кролока.

Если бы Нази точно не знала, что граф сейчас мертв еще больше обычного, она бы могла сказать, что он просто спит — настолько умиротворенным и безмятежным выглядело его лицо: длинные темные волосы разметались по алым подушкам, тонкие губы слегка приоткрыты… не хватало только звука мерного дыхания.

Облокотившись о край гроба, Нази Дарэм с какой-то бессильной тоской смотрела на существо, которое, вероятно, скоро намеревалось ее убить. Существо, которое по какой-то непонятной своей прихоти спасло ей жизнь. Существо, которое этой ночью могло уничтожить ее, пока она спала, а вместо этого просто оставило на столе единственные личные вещи, которые у нее вообще были.

«Либо я его, либо он меня, — напомнила себе Нази. — Третьего не дано.»

Она представила себе, как завтра спустится сюда с топором в руках.

— Да чтоб тебя! — с болью в голосе простонала Дарэм и, резко отвернувшись, принялась взбираться обратно на колоннаду.

========== Обоюдное изучение ==========

— Так значит, я имею честь принимать у себя дома охотника на вампиров? — задумчиво протянул граф, рассматривая мрачно сверлящую взглядом пламя в камине Нази с интересом энтомолога, неожиданно обнаружившего прямо у себя под носом редкое насекомое. — Думаю, во избежание неприятных недоразумений мне стоит повесить замок на двери склепа. Разумеется, если сегодня ты рассмотрела там все, что хотела, — столкнувшись с вопросительным взглядом женщины, Кролок пояснил: — Крышка. Ты не вернула ее на место. К тому же ты закапала воском мой камзол.

— Должно быть, старею, — криво усмехнувшись, покачала головой Дарэм. — Теряю былую хватку. Прошу прощения за испорченный камзол, Ваше Сиятельство.

Сказать, что Нази в этот момент была собой недовольна, значило не сказать вообще ничего. И ладно бы она являлась начинающим некромантом, из тех, кому еще простительна подобная неаккуратность, но у Дарэм с ее почти десятилетним стажем не было права допускать такие грубые, вульгарные ошибки. Уходя за грань, Винсент, кажется, унес с собой часть ее разума: ту самую, что отвечала за холодный расчет и скрупулезное внимание к малейшим деталям.

— Что ж, будем считать это реваншем за твою испорченную сорочку, — Кролок хмыкнул, а затем, посерьезнев, резко спросил: — Надеюсь, зрелище стоило затраченных тобой усилий?

Как ответить на этот вопрос, Дарэм понятия не имела, поэтому только покрепче стиснула подлокотники кресла и пожала плечами. Вампир, поднявшись со своего места, подался вперед, нависая над женщиной, точно неприступный утес над морской гладью, и ощущение это было столь угнетающим, что Нази поспешила встать, не желая смотреть на него снизу вверх. Впрочем, учитывая рост графа, положение Дарэм практически не изменилось.

Напряжение, мгновенно сгустившееся в воздухе между ней и Кролоком, было настолько велико, что, казалось, еще немного — и женщина наяву услышит его сухое потрескивание. Ледяные, жесткие пальцы тисками сжали ее плечо, и Дарэм потребовалась вся ее выдержка, чтобы не поморщиться от боли.

— Чем я был обязан приятности нашего дневного свидания, Нази? — негромко, но отчетливо поинтересовался граф. — И, поверь, я не советую тебе лгать. Впрочем, судя по тому, как испуганно сейчас колотится твое сердце, ты едва ли зашла пожелать мне доброго дня.

— Ваш «сон» слишком крепок, чтобы вы могли расслышать мои пожелания, — так спокойно, как только могла в данной ситуации, ответила Дарэм. — Потому я и пришла. Хотела как следует продумать запасные варианты.

— Намереваешься меня убить? — подчеркнуто учтиво осведомился Кролок с неприятной усмешкой.

— А ты меня? — Нази все же позволила себе проявить слабость и прикрыла глаза. Холодный и цепкий взгляд графа проникал, кажется, в самые дальние уголки подсознания, пробуждая дремлющие там тени, взывая к сохранившимся в каждом человеке с древних времен инстинктам. Инстинктам, которые заставляли людей ночами прятаться под сводами глубоких пещер или бежать что есть духу, заслышав в кустах тихие, крадущиеся шаги изготовившегося к броску хищника.

— Туше, — возле самого ее уха произнес граф, и пальцы на плече Дарэм разжались, а затем она ощутила их мягкое, почти невесомое прикосновение на собственном горле. — Но не тревожься, Нази, в склеп тебе в любом случае больше не попасть. Если ты собиралась что-то предпринять, стоило делать это сразу, а теперь уж не обессудь…

Граф задумчиво провел подушечкой пальца по часто бьющейся жилке на шее женщины. Голод, пробудившийся в нем с новой силой после визита к фроляйн Шагал, делал запах, исходящий от Дарэм, куда более привлекательным. То, что раньше казалось Кролоку отталкивающей горечью, теперь представлялось терпкостью, подобной той, которой обладает порой старый, долго настаивавшийся на травах вермут.

Женщина рядом с ним замерла, стараясь, кажется, даже не дышать.

— И, поскольку этот вопрос я полагаю исчерпанным, вернемся к изначальной теме нашей беседы, — как ни в чем не бывало проговорил граф, делая шаг назад и занимая свое прежнее место в кресле. — Не сочти за оскорбление, но ваша профессия с годами явно измельчала. В былые годы подобным занимались физически крепкие, хорошо обученные мужчины, благословленные церковью.

Нази некоторое время помолчала, потирая плечо и разглядывая мирно расположившегося напротив нее вампира: на губах светская полуулыбка, тонкие пальцы сложены «шпилем», край плаща, как всегда, небрежно переброшен через подлокотник.

Секунду назад Дарэм отчетливо дали понять, что, как бы далеко ни простирались границы любезности графа, и как бы ни было велико его мрачное обаяние, забываться Нази не следует. Она жива лишь до тех пор, пока не представляет для фон Кролока опасности.

Граф выжидательно приподнял брови, и Дарэм поняла, что тянет с ответом до неприличия долго.

— Наверное, потому, что у вас люди так до сих пор и не поняли, что для нашей профессии важна не столько физическая сила, сколько скорость реакции и доскональное знание противника, — очевидно, собравшись с мыслями, сказала Нази, и Кролок вынужден был признать, что в ее словах есть доля истины.

За то время, что он знал фрау Дарэм, он имел несколько возможностей подробно ее рассмотреть. Невысокий рост женщины дополнялся худощавостью, так что, беря Нази на руки, граф в буквальном смысле не ощущал ее веса, однако слабой или истощенной Дарэм странным образом не казалась. Скорее своим телосложением она напоминала графу охотничью борзую, способную гнать дичь часами, мчась по лесу впереди всадников.

— Так или иначе, я не охотник на вампиров, — тем временем продолжала Нази. — Я некромант, а наша специальность предполагает многие умения. Мы боремся с разного рода нежитью, в число которой, естественно, попадают и носферату. Но, кроме этого, мы связываемся с умершими, изгоняем духов, спасаем жизни людей в тех случаях, когда лекари умывают руки, создаем артефакты и защитные амулеты. Ну и охотимся на своих же «коллег», в случаях, когда те начинают пользоваться своей силой и умениями в неблагих целях — такое периодически случается…

— Насколько мне известно, фрау Дарэм, некромантия — это нечто вроде сорта гаданий, во время которых взывают к мертвым. Эффективность и действенность этого метода лично у меня всегда вызывала сомнения, равно как и у любого трезвомыслящего существа, — фон Кролок пожал плечами. В его сознании слово «некромант» вызывало стойкие ассоциации с мрачными шарлатанами, утверждающими, что они могут слышать голоса с того света и наводить порчу.

— Кто же тогда на вас охотится? — спросила Нази.

— Как я уже говорил, либо ставленники церкви, либо отдельные фанатики-энтузиасты, — пояснил граф. — Должен признаться, как первые, так и вторые в этом веке попадаются все реже, поскольку прогресс лучше всяких внушений борется с тем, что ныне называют «предрассудками». Говоря иначе, сегодня все меньше людей верят в существование вампиров, что, без сомнения, крайне удобно для нас.

— Забавно, — Нази криво усмехнулась. — В вашем мире есть вампиры, но нет нормальных, обученных некромантов… Что ж, Ваше Сиятельство, вас и правда можно поздравить: по большому счету, вы находитесь на вершине пищевой цепи.

— В нашем мире? — фон Кролок, как всегда, сумел выхватить из реплики собеседницы самую важную часть. Должно быть, сказывался многолетний опыт, позволявший моментально отсеивать ненужные ему в данный момент детали. — Надо полагать, ваш мир чем-то существенно отличается от мира, в котором живут все остальные?

— Весьма существенно, хотя на первый взгляд ваш мир чертовски похож на тот, из которого я пришла. Насколько мне удалось узнать за тот месяц, что я торчу здесь, у нас примерно общая география, хронология и языковая система. А, раз уж вы знаете историю о Золушке, то, получается, мифы и фольклор также, если не совпадают, то, по меньшей мере, пересекаются. Однако дьявол, как обычно, кроется в мелочах, Ваше Сиятельство. В вашем мире почти нет… силы. Энергии, магии — называть это можно по-разному, суть не изменится. Там, откуда я родом, концентрация силы в пространстве такова, что обученные люди способны ей пользоваться. При должных способностях ее можно зачерпнуть буквально из воздуха. Ну, или аккумулировать при помощи артефактов, чтобы в нужный момент пустить в ход. А тут… Нет, разумеется, некое поле присутствует — что и объясняет существование вас, как нежити высшего порядка. Однако, кроме слухов о вампирах, мне за целый месяц не довелось услышать ничего о восставших мертвецах, активности упырей или хотя бы о блуждающих огнях, которых по зиме, тем более в лесу, обычно более чем достаточно. Ваше Сиятельство, а вы вообще сталкивались когда-нибудь с нежитью не вашего вида?

Если поначалу Нази с трудом подбирала слова, то к концу своей речи она успела так увлечься, что совершенно позабыла о своем собеседнике, расхаживая перед камином из стороны в сторону.

— Во-первых, нет, мне не доводилось встречать ни призраков, ни упырей, ни оборотней, ни прочих… существ, отличных от людей. И, поскольку я повидал довольно многое, я с большой долей вероятности делаю вывод, что, кроме вампиров, высших и обычных, никого иного не существует, — отозвался граф и, чуть поморщившись, добавил: — А во-вторых, я хотел бы попросить тебя оказать мне любезность и не называть «нежитью высшего порядка», хотя бы в лицо. В противном случае я стану обращаться к тебе «жалкая смертная».

Было во взгляде Кролока, обращенном к Нази, что-то такое, что заставило ее почувствовать себя крайне неловко. Мужчина перед ней, может статься, и не был живым, но он по-прежнему способен был удивляться, впадать в ярость, улыбаться, а, следовательно, ощущать обиду он тоже вполне мог.

— Простите, Ваше Сиятельство, — в отличие от прошлого раза, абсолютно искренне извинилась Дарэм. — Вчера вы сказали, что стараетесь не привязываться к смертным. А нас, в свою очередь, учат не думать о вас, как о людях, чтобы…

— … чтобы не так тяжело было убивать, — закончил за нее граф. — Не испытывать жалости, не вглядываться слишком внимательно, не позволять себе мыслей о том, что чувствует твой враг. Не думать о том, что у него, как и у тебя, наверняка есть возлюбленная или возлюбленный, дети, дом. О том, что он такой же, как ты. Так учат солдат на войне, Нази, и, в сущности, не имеет значения, о войске идет речь или о конкретном противнике. Но, если я не ошибаюсь, ты все равно уже с этим опоздала, не так ли?

На этот вопрос Дарэм предпочла не отвечать, да Кролоку, похоже, ее ответ и не требовался.

Ей не раз приходилось видеть, как погибали молодые, еще только начинающие свой путь некроманты: какой бы суровой ни была моральная подготовка, сколько бы ни прикладывали усилий наставники, на практике все оказывалось иначе: уничтожать то, что внешне едва ли напоминало человека, было относительно просто. А вот направить удар на прекрасную испуганную девушку-вампира, отчаянно молящую о пощаде, обратить во прах еще не тронутого тлением, поднятого из могилы восьмилетнего ребенка, вонзить ритуальный кинжал в грудь всхлипывающего в центре круга одержимого юноши…

Некоторые переступали через эту незримую черту и шли дальше, но многие, очень многие «ломались», как правило, тут же становясь добычей того, к кому проявили сострадание.

Скорее всего, та же глупая, позорная участь постигнет и саму Нази: сколько бы раз Дарэм ни напоминала себе, что имеет дело с хладнокровной, расчетливой нежитью, требующей соответственного отношения, глядя на графа фон Кролока, она отчетливо видела перед собой человека. Пускай весьма своеобразного, обладающего специфическим чувством юмора, циничного даже по меркам некромантов, цинизм которых за годы практики развивался до невиданных высот — но все же человека.

— В утешение тебе могу сказать, что мы находимся в равном положении, — очевидно, догадавшись, о чем думает его собеседница, усмехнулся граф. — В противном случае мы не вели бы с тобой столь занимательной беседы. Впрочем, я еще не решил, стоит ли мне поверить во все то, о чем ты говоришь. Все эти иные миры, магия, некромантия… — он усмехнулся. — Звучит слишком фантастически и, к тому же, бездоказательно.

— И это говорите мне вы? — рассмеявшись, Нази обвела фон Кролока красноречивым взглядом. — Дальше, следуя вашей логике, вы должны были бы заявить, что истории о вампирах — всего лишь страшные сказки. Ваше Сиятельство, вы ведь и сами являетесь воплощением «магии» того мира, в котором живете. И при этом ставите под сомнение саму возможность того, что я говорю правду? Впрочем, воля ваша, иной истины, которая понравится вам больше, у меня нет: я действительно родилась в другом измерении, в котором вполне реальны как призраки с упырями, так и некроманты. Скажите, у вас не возникло проблем с моими амулетами?

— Непреодолимых не возникло, однако определенные неудобства имели место, — вынужден был признать граф, размышляя, является ли Нази Дарэм умалишенной, всецело верящей в собственные иллюзии, или ему все же придется пересмотреть свой взгляд на мироздание. Почти трехсотлетний опыт графа подсказывал, что верить в эти россказни не стоит, однако какая-то его часть искренне желала, чтобы слова Дарэм были правдой. Это означало бы, что в его видении мира после стольких лет вынужденного застоя появилось нечто новое. Если и было в существовании графа фон Кролока что-то более мучительное, чем неутолимый, вечный голод, то это была смертельная, всепоглощающая скука.

— Ну, вот вам первое, пусть и косвенное, но подтверждение моих слов, — сказала Нази. — А что касается второго… Говоря откровенно, Ваше Сиятельство, много ли в вас желания меня укусить?

— Порой, фрау Дарэм, его даже слишком много, — признался фон Кролок. — Однако это желание никак не связано с чувством голода. Скорее я объяснил бы его стремлением избавить себя от лишних хлопот, но, поскольку решение пригласить тебя в гости было исключительно моей инициативой, я вынужден сдерживать себя. По крайней мере, пока.

— Как изящно вы именуете похищение «приглашением», — с изрядной долей иронии заметила Дарэм, боком присаживаясь на подлокотник собственного кресла.

— Как благодарно ты именуешь оказанную тебе услугу и спасение жизни «похищением», — не остался в долгу граф, насмешливо глядя на Нази поверх переплетенных пальцев. — Тебе не кажется, что в эту игру мы можем играть сколь угодно долго? Твоя кровь действительно обладает странными свойствами, и ее аромат мне печально знаком: обычно так пахнут сами вампиры.

— Нет, — поправила его женщина. — Так пахнет, прошу прощения, нежить, каждый из видов которой объединяет одно общее качество. Вся она, некоторым образом, мертва и, соответственно, пахнет она смертью.

— Однако, ты живой человек, — уточнил фон Кролок.

— И да, и нет, — Нази нахмурилась, явно размышляя о том, как лучше объяснить. Молчание затягивалось, и граф, которому откровенно наскучило ждать, протянул своей собеседнице руку помощи.

— В ту ночь, когда ты пыталась воззвать ко мне, ты сказала, что «такие, как ты» всегда немного мертвы. Также ты говорила о неких тропах, на которых каждый раз оставляешь часть своей жизни.

— Да? — поразилась Дарэм. — Не помню… впрочем, не мудрено.

Тропы. Именно так в негласно утвержденной терминологии некромантов называлось место, лежащее по ту сторону объективной реальности: двери в него неумолимо распахивались сразу за последним судорожным вздохом, последним ударом сердца, последним проблеском в стекленеющем взгляде. Пройти через эти двери могло любое живое существо, но только некромант был способен вернуться обратно. Он делал шаг в преддверие загробного мира, замирая на зыбкой грани между тем светом и этим, вступая в пределы того, что смело можно было называть «долиной смертной тени».

У этого бесконечно огромного, погруженного в непроницаемую мглу, выстуженного могильным холодом пространства не было определенных границ, и тот, в ком осталось хоть немного жизни, никогда не смог бы дойти до его края и увидеть то, что предназначалось только для взгляда умерших.

Души людей, отошедших в мир иной, совершали свое обязательное паломничество, оставляя на тропах свои зыбкие, едва различимые следы. Нази, как и прочие, не знала, куда они попадают потом: некроманты не могли проследовать дальше плотной завесы, погрузившей проложенные мертвецами пути в непроглядную, вечную ночь.

И в этой ночи скрывалось немало чудовищ — кроме тех, кто без остановки проходил по тропам, спеша навстречу загробной жизни, во мгле нашли свой приют химеры, демоны низшего порядка, мороки и падальщики. Вечно голодные, вечно ищущие, они не могли покинуть пределов изнанки мира самостоятельно, так что главным их стремлением было найти того, кто проведет их в мир живых, отдаст им свою силу, позволит им воплотиться, чтобы начать убивать.

Раньше или позже те, кто в обмен на силу, власть, богатство или иные блага соглашался открыть им дорогу в мир, находились, и тогда некроманты начинали охоту, возвращая порождения изнанки обратно на тропы.

Однако цена есть у всего: за возможность войти в этот зыбкий мир, пользоваться его силой и возвращаться назад некромант расплачивался собой. И, если обычные люди рассчитывались с долгами единожды и навсегда, то такие, как Нази, выплачивали его частями, отдавая свою жизнь по кусочкам, с каждым визитом на тропы становясь все более похожими на тех, кого должны были истреблять.

— Именно поэтому практикующие некроманты не живут долго, Ваше Сиятельство, — подытоживая свой рассказ, заметила Дарэм. — Мы начинаем в восемнадцать и, при нашем образе жизни, к тридцати полностью истощаемся. Все зависит от природного уровня силы: у кого ее много, тот держится дольше, доживая до сорока, у кого ее изначально мало, может вычерпать себя к двадцати пяти. И вся пикантность в том, что никто не знает, когда за возвращение к жизни платить станет нечем. Так что мы выходим на тропы каждый раз, как последний…

— Звучит весьма занятно и, в некоторой степени, драматично, — заметил граф, задумчиво постукивая пальцами по подлокотнику кресла. — То, что ты называешь «тропами», по описанию удивительно точно совпадает с состоянием нашего дневного сна.

— А вы что-то видите, когда «спите»? — искренне изумилась Нази, глядя на графа с неприкрытым любопытством. — Честно признаюсь, я всегда думала, что в этот момент вы просто не существуете, однако…

— Я не имею возможности сравнивать свои ощущения с тем, что чувствуют другие, подобные мне, но я, засыпая, определенно не прекращаю существовать, — иронично отозвался граф. — Мой разум в эти моменты пребывает в темноте, но продолжает осознавать себя. Пожалуй, это похоже на слепое блуждание в огромном, холодном зале, в котором я за все эти годы так и не нашел ни единой стены, а я, поверь мне, пытался. Особенно в первые пару десятилетий.

— Ваше сиятельство, могу я узнать, сколько вам лет? — задала Дарэм вопрос, который вот уже некоторое время не давал ей покоя.

— Суммарно? — фон Кролок приподнял бровь и, дождавшись короткого кивка женщины, ответил: — Что ж, изволь. Я родился в тысяча пятьсот семьдесят пятом, умер в тысяча шестьсот тринадцатом, нынче же декабрь тысяча восемьсот девяносто второго года, из чего можно сделать вывод, что сейчас мне триста семнадцать полных лет.

В ответ на это заявление Нази весьма забавно, с точки зрения Кролока, приоткрыла рот, мгновенно став похожей на изумленную юную девицу, и неловко, боком, рухнула в кресло, продолжая взирать на графа с каким-то странным выражением, больше всего похожим на благоговейный трепет.

— Триста семнадцать… — хрипло повторила Дарэм. Заметив насмешливую улыбку на губах графа, женщина торопливо прокашлялась, но взгляда от его лица так и не отвела. — Черт возьми… нет, я, конечно, была уверена, что ваш возраст весьма внушителен, но, чтобы настолько… Невероятно! Поймите правильно, Ваше Сиятельство, самый старый вампир, о котором слышали в моем мире, едва разменял вторую сотню.

— Счастлив, что мне удалось столь эффектно поразить твое воображение, — фон Кролок пожал плечами. — Однако, если принимать все твои истории за истину, то не логично ли предположить, что виной высокой смертности среди вампиров твоего мира являешься ты и твои братья по оружию? Как ты вполне справедливо заметила, мы — вершина пищевой цепи, а количество врагов, способных пресечь наше существование, крайне невелико.

— Да-да… — рассеянно откликнулась Нази, явно пребывая в плену собственных мыслей. — Это и правда логично… триста семнадцать… граф, сила вашей души просто поразительна!

— У вампиров нет души, любезная фрау Дарэм, уж тебе-то это должно быть известно, — Кролок попытался сохранить нейтральный тон, однако голос его все равно прозвучал глухо и надтреснуто.

— Кто сказал вам эту чушь!? — с поразившим Кролока жаром воскликнула женщина. — Души нет только у исконной нежити и у поднятых умертвий. У первых, потому что они сразу формируются, как нежить, и живыми никогда не были, у вторых — потому что ими движет воля заклинателя, в то время, как душа, прежде занимавшая тело, давно уже обрела покой за гранью. А ваша душа по-прежнему остается при вас и, более того, именно она, ее сила и энергия определяют состояние вашего тела! Могу я вас попросить…

— Попросить ты определенно можешь, — согласился фон Кролок, которого внезапно проснувшийся азарт Нази немало забавлял. К тому же огонек, зажегшийся в тусклых глазах фрау Дарэм, странным образом преображал весь ее бесцветный облик, делая женщину ярче и, пожалуй, симпатичнее, так что граф наблюдал за происходящими с ней метаморфозами с не меньшим любопытством, чем сама Нази смотрела на него. — А вот выполню ли я твою просьбу, решать мне.

— Снимите плащ, пожалуйста, — выпалила женщина, и Кролок вынужден был признать, что просьба оказалась еще более неожиданной, чем он рассчитывал.

— Как тебе будет угодно, — тем не менее, сказал он и, поднявшись, неторопливо принялся расстегивать украшенную мелкими рубинами застежку, не сводя с женщины пристального, насмешливо-внимательного взгляда серых глаз. Ничего «такого» не было в этом жесте, и тем не менее Дарэм, почувствовав прилив чего-то, подозрительно напоминающего смущение, поспешно потупилась.

Из пучины некстати проснувшегося смятения ее вывел мелодичный голос фон Кролока:

— Очаровательная фрау некромант желает, чтобы я снял что-нибудь еще?

— Нет-нет! — торопливо отказалась Нази, усилием воли заставив себя сосредоточиться на поставленной цели. — Плаща более чем достаточно, спасибо.

— Не стоит благодарности, — граф небрежно повел плечами, ожидая дальнейших действий со стороны Нази.

Та же, приблизившись, окинула Кролока внимательным взглядом: дорогой просторный плащ скрывал очертания графской фигуры более чем успешно, так что ей не удавалось в полной мере разглядеть своего «противника» и оценить, в каком состоянии он находится.

Что ж, очевидно, сегодня для Дарэм всевышним был назначен день открытий: облаченный в идеально подогнанный по фигуре черный камзол, фон Кролок выглядел поразительно… обычным. Широкие плечи, поджарое, но отнюдь не худощавое тело без малейшего намека на мышечную атрофию — если бы не мертвенная бледность, да «когти», которыми заканчивались тонкие, сильные пальцы фон Кролока, Нази не отличила бы его от обычного, вполне живого мужчины. И это в триста семнадцать лет!

Притом, что с возрастом душа вампира, пускай и не покидала тела владельца, но существенно слабела и ради экономии энергии запускала процесс физического истощения.

Дарэм коснулась затянутого в черный шелк предплечья графа и попыталась сжать руку. Фон Кролок, наблюдавший за всеми ее манипуляциями с неподдельным, пускай и снисходительным, интересом, пошевелил пальцами, и Нази почувствовала, как двигаются, перетекая под кожей, его мышцы.

— И что же, собираешься брать или нет? — с мелодичным смешком, светски осведомился граф.

— А? — Дарэм вскинула на него расфокусированный, непонимающий взгляд и нахмурилась.

— Ты очень похожа на человека, выбирающего лошадь на торжище, — пояснил фон Кролок. — Следующим логичным шагом с твоей стороны будет оценить состояние моих зубов.

Бледные губы графа разомкнулись в полуулыбке, так что стали отчетливо видны острые, белоснежные кончики чуть удлиненных клыков.

— Считать вампиру зубы? — Нази нервно рассмеялась. — Нет уж, увольте, Ваше Сиятельство, даже у моей наглости есть свои пределы.

— Отрадно слышать, — заметил фон Кролок. — И каков же твой приговор?

— Для человека, мертвого чуть менее, чем три сотни лет, вы Ваше Сиятельство, выглядите великолепно, — честно признала Дарэм. — Я бы сказала даже, что, будь вы живы, моя оценка не слишком бы изменилась.

— О, — граф чуть склонил голову к плечу. — Комплимент? Учитывая, что я даже не пользуюсь своими возможностями… можно сказать, Нази, что я польщен.

— Какими возможностями? — ухватившись за оговорку Кролока, тут же поинтересовалась Дарэм.

— Закрой глаза, — велел граф и, видя явное сомнение на лице Дарэм, добавил: — Ты полагаешь, что все это время мне мешал лишь твой пристальный взгляд?

С этим аргументом Нази поспорить не могла и поэтому, покорившись неизбежному и уповая на собственную везучесть, зажмурилась. Впрочем, долго созерцать темноту под сомкнутыми веками ей не пришлось.

— Ты вполне можешь посмотреть, — прозвучал над ее головой голос фон Кролока. — Это умение приходит лишь с опытом, фрау Дарэм, и мне любопытно, приходилось ли тебе сталкиваться с подобным применением силы в твоем мире.

— Вот дьявол… — выдохнула Нази, глядя на графа во все глаза и решительно отказываясь верить в то, что видит. — Вы и это можете!? Как?

— В Великобритании недавно появился один весьма занятный писатель, труды которого доставили мне немало удовольствия, — сообщил фон Кролок, который сейчас, вопреки всему, что было известно Дарэм о вампирах, выглядел на сто процентов живым. — В частности, из-под его пера вышла прекрасная и абсолютно точная фраза: «Красота в глазах смотрящего».

========== Грани бессонницы ==========

— Занятно, — отойдя от первого приступа изумления, Дарэм нахмурилась, прислушиваясь к себе. — Я не чувствую вашего вмешательства ни на одном из уровней моего сознания. Как будто вы действительно изменили облик.

— Я, разумеется, прекрасно владею собственным телом, Нази, однако на свою внешность повлиять я не в силах, — граф покачал головой. — Зато прямо сейчас я влияю на то, как видят меня другие. Ты ничего не ощущаешь, поскольку все еще находишься под властью зова, что существенно облегчает мне задачу, к тому же вмешательство в твой разум минимально. Что, в сущности, отличает мой истинный облик от внешности человека, которым я когда-то был? Мелочи, подобные свойственному смертным цвету лица или очертаниям рук. Твой разум сам помогает мне, Нази, достраивая детали, которых не существует в реальности.

Фон Кролок небрежно убрал спадающую на щеку длинную темную прядь, и Дарэм с интересом проследила за его движением. Встреть она графа на улице, ни за что бы не сказала, что перед ней вампир: лицо приобрело ровный здоровый цвет, даже с легким налетом своеобычного, характерного для горной местности загара, трупная синева губ сменилась нормальным розоватым оттенком, и в целом его, пожалуй, легко можно было принять за абсолютно здорового мужчину, который в свои тридцать восемь выглядел до неприличия молодо.

— Еще одно оружие в вашем арсенале? — Дарэм в задумчивости потерла подбородок, все еще пытаясь обнаружить в своем разуме признаки воздействия чужой воли.

— Скорее защиты, — поправил ее граф. — Мой настоящий вид, как правило, порождает в людях либо излишнее любопытство, либо излишнее беспокойство. Ни в первом, ни во втором я не нуждаюсь, так что предпочитаю либо поддерживать иллюзию жизни, либо, как в случае с осматривавшим тебя лекарем, заставить собеседника забыть обо мне сразу по окончании беседы.

— Это имеет смысл, — согласилась Нази. Высшие вампиры в ее мире, похоже, благодаря усилиям некромантов, не проживали достаточно, чтобы полностью раскрыть свой потенциал, в то время как граф, очевидно, успел шагнуть на новую ступень собственной посмертной эволюции. — А более серьезные изменения возможны?

— Это несколько труднее и требует больших затрат с моей стороны, — искренний интерес фрау Дарэм к его персоне, с учетом того, что она знала о его сути, фон Кролоку странным образом импонировал. Было в этом нечто почти лестное, почти затрагивающее истинно мужское самолюбие, о существовании которого граф за несколько веков уже успел позабыть. — Но возможно.

На этот раз Дарэм почувствовала, как ее разума касается нечто чуждое, плавное и холодное, похожее на медленно свивающуюся в кольца змею. И теперь, в отличие от случая с вампирским зовом, Нази даже не попыталась сопротивляться, расслабившись и позволив чужой воле принять решение вместо нее. Очертания графа на мгновение словно подернулись рябью, а затем начали изменяться.

— Весьма… впечатляюще, Ваше Сиятельство, — признала Дарэм, завороженно наблюдая за тем, как исчезает горбинка на носу фон Кролока, как приобретают насыщенный синий оттенок его глаза и светлеют волосы. — Теперь вас вполне можно принять за настоящего отца Герберта.

— Последний, к слову сказать, вот уже минут двадцать подслушивает нашу беседу, стоя под дверью, — заметил граф и, не повышая голоса, добавил: — Мне крайне любопытно, какие именно бесценные сведения ты рассчитываешь получить?

— Это не честно, — открыв дверь, заявил Герберт. — Из-за этой проклятой связи межу нами я все время у тебя на виду! А ты можешь делать все, что тебе вздумается. Ну и где справедливость, хотел бы я спросить? Здравствуй, Нази.

— Доброй ночи, Герберт. О какой связи речь? — при виде раздосадованного лица младшего фон Кролока Дарэм не смогла сдержать улыбки.

— Можно подумать, что из-за этой связи ты себе хоть в чем-то отказываешь, — почти одновременно с Нази заметил граф. — Но не отчаивайся, твои попытки за мной шпионить практически никогда не имеют смысла. Все самое интересное я в любом случае доведу до твоего сведения.

— Отец, как обративший меня, всегда чувствует, где я нахожусь, — пояснил Герберт и, невинно улыбнувшись, добавил, оборачиваясь к графу: — А о том, как ты заигрываешь с охотником на нечисть, ты бы мне тоже рассказал?

— Ваше Сиятельство, вы со мной заигрываете? — приподняв брови, осведомилась Дарэм, тоже оглянувшись на графа, успевшего к этому моменту «погасить» иллюзию, вернув себе привычный облик.

— Разумеется, — бесстрастно согласился фон Кролок. — Ты разве не видишь?

— Честно признаться, нет, — Дарэм пожала плечами.

— Что ж, с прискорбием вынужден сообщить, что ты крайне недогадливая и ненаблюдательная особа, — граф разочарованно покачал головой. — Даже Герберт уже раскрыл мой коварный замысел.

— Что значит — даже!? — возмущенно вклинился в диалог младший фон Кролок. — Даже! Я не для того подслушивал под дверью, чтобы меня оскорбляли, если хочешь знать. Нази, верь мне, я знаю его сто двенадцать лет…

— И очень хочешь отомстить за то, что я выдал фрау Дарэм твое присутствие, — закончил за него граф. Нази полагала, что спор продолжится, однако фон Кролок подкрепил свое заявление теплой и искренней улыбкой, которой Дарэм никак не могла бы от него ожидать, и его наследник странным образом мгновенно утратил весь свой боевой задор.

— Конечно, хочу, — весело согласился Герберт, почти зеркально повторяя улыбку отца. — Ты слишком безжалостно лишаешь меня иллюзий, папа. Мог бы тактично сделать вид, что не подозреваешь о моем присутствии.

— Ты достаточно зрел, чтобы не тешить себя пустыми мечтами, — возразил граф. — Однако, если Нази не против, ты вполне можешь присоединиться к нашей беседе.

— Не могу, — с видимым сожалением признался Герберт. — У меня сегодня встреча с портным: не могу же я на балу появиться в этом старье. Ивообще-то я искал именно тебя, чтобы узнать, не заказать ли что-то и на твою долю.

— Благодарю за заботу, но не стоит, — откликнулся фон Кролок. — У меня уже есть парадный камзол.

— О да, я видел, — Герберт недовольно скривился. — Опять черный! А я каждый год тщетно надеюсь, что ты обратишь внимание на моду… Ты знаешь, хотя бы, что вся Европа в этом сезоне боготворит лавандовые оттенки?

— Крайне счастлив за нее, — скучливо откликнулся граф. — Тем не менее, я не склонен из-за этого изменять собственный выбор.

— Напрасно! Тебе было бы очень к лицу! — запальчиво возразил Герберт, и Нази поспешно попыталась замаскировать смешок кашлем. Впрочем, получилось это у нее даже слишком успешно, и женщина вынуждена была отвернуться, прикрывая рот ладонью. — Впрочем, как знаешь. Кстати, Нази тоже приглашена?

— Фрау Дарэм в этом году будет почетным гостем на нашем празднике, если, разумеется, сама того пожелает, — Кролок кивнул, заставив Нази озадаченно нахмуриться.

Бал. Она уже не раз слышала косвенные оговорки графа о некоем празднике, но до сих пор понятия не имела, что, собственно говоря, за мероприятие ей, вполне вероятно, предстоит посетить. И, похоже, что сейчас настало время уточнить детали.

Дарэм уже успела заметить эту черту характера Его Сиятельства: он никогда и ничего не рассказывал до тех пор, пока ему не задавали прямой вопрос. Однако все то недолгое время, что они были знакомы, фон Кролок, если уж его спрашивали, отвечал ей с максимально возможной честностью, даже в тех случаях, когда гораздо выгоднее было бы солгать. Если же он не хотел затрагивать ту или иную тему, он прямо заявлял, что не намеревается этого делать.

И в этой уверенной, хладнокровной прямоте, как и в самом графе, виделось Нази нечто притягательное, и вместе с тем чертовски жуткое.

Подобная честность — как и благодушие Его Сиятельства — буквально вопили: кем бы ни была Дарэм в своем мире, какими бы познаниями и навыками она ни обладала, перед лицом трехсотлетнего высшего вампира она так же беспомощна, как любой другой человек.

— Я бы могла сказать точнее, если бы представляла, о чем вообще идет речь, — сказала она, отвечая на обращенный к ней вопросительный взгляд Герберта.

— Отец до сих пор не рассказал тебе о бале?! — юноша в изумлении округлил глаза и, неодобрительно покосившись на графа, заметил: — Это уже граничит с откровенным хамством, папа! А меня учишь вежливости!

— У нас с Нази до этого момента были несколько иные темы для беседы, — нисколько не смутившись, пояснил фон Кролок. — Я намерен был обсудить этот вопрос чуть позже, но, кажется, ты сгораешь от желания просветить нашу гостью самостоятельно. Не смею тебе мешать.

— Да, я определенно расскажу лучше, чем ты, — подтвердил Герберт и, обращаясь к Дарэм, начал: — Во время самой долгой ночи мы даем великолепный бал! Музыка, танцы до рассвета, сотни свечей, гости… если говорить откровенно, то это вообще единственное событие за весь год, так что ты можешь себе представить, как я этого жду! Конечно, приемы у смертных куда веселее, признаем честно, да и отец никак не желает признать, что менуэты, полонезы и каскарды уже давно не в моде, и пора переходить на вальсы. Но зато размах торжества у нас гораздо шире! На твоем месте я бы вообще долго не раздумывал над тем, идти или нет. Ты — первая на моей памяти живая, кого отец приглашает на бал именно как гостя, а не как закуску!

— Вот как? — Дарэм хмыкнула и перевела красноречивый взгляд на графа, который стоял, спокойно скрестив руки на груди и тоже, казалось, внимательно слушал эмоциональный рассказ собственного наследника. — Я, право, теряюсь. Чем же я заслужила подобную честь?

— Вижу, ты и впрямь не так уж проницательна, Нази. Совершенно очевидно, что это продолжение моего плана по покорению твоего сердца, — откликнулся тот и с кривой усмешкой добавил: — Впрочем, возможно, я попросту не вижу смысла запрещать тебе явиться на наш праздник. Один, пускай даже весьма талантливый борец с нежитью, едва ли сумеет причинить неудобства трем десяткам вампиров. Именно поэтому ты вполне вольна присоединиться к нам.

— Здраво, — пробормотала в ответ Дарэм, зябко передернувшись при мысли о тридцати вампирах, в обществе которых ей только что предложили весело провести время. Подобное мероприятие вполне способно было претендовать на звание худшего кошмара некроманта. — Благодарю за оказанное доверие, но я, честно признаться, не уверена, что так уж хочу поучаствовать. К тому же я все еще не слишком здорова.

— Как тебе будет угодно, — граф понимающе кивнул. Винить охотника на нечисть за нежелание в одиночку очутиться среди толпы этой самой нечисти было бы по меньшей мере абсурдно.

— А зря! Уверен, это было бы чертовски весело, — Герберт нетерпеливо взмахнул рукой, словно бы отметая все возможные возражения Нази.

— Вопрос лишь в том, кому, — откликнулась Дарэм, в которой любопытство и исследовательский азарт отчаянно боролись со здравым смыслом.

— Мне! — торжественно провозгласил младший фон Кролок и, широко улыбнувшись, добавил: — А остальное меня мало заботит. Подумай, Нази, такой возможности у тебя не будет никогда в жизни, разве это не волнующе?

— Очень, — призналась женщина. — Настолько, что я опасаюсь слишком уж переволноваться.

— Так же скучна, как мой отец, — фыркнул Герберт, изящным движением головы откидывая за спину сияющие длинные локоны. — И если ему, в силу возраста, это еще можно простить, то от тебя я такого не ожидал. Но у тебя еще есть время подумать, и лично я рассчитываю, что ты изменишь свое мнение. Ах, хотел бы я посмотреть на лица наших уважаемых гостей! Нази, лишать меня такого удовольствия с твоей стороны будет просто преступлением. Если решишься заказать платье, я, так и быть, готов помочь, у меня есть проверенный портной, согласный за дополнительную плату работать по ночам. Мастер, разумеется, не Венского уровня, однако вполне сносен. И именно его я намерен сейчас навестить, коль скоро вы оба оказались настолько безынтересными собеседниками.

— Сто двенадцать лет… — задумчиво протянула Дарэм, когда юноша невесомой тенью упорхнул за дверь. — И все эти годы он ведет себя так?

— Отнюдь. Сейчас Герберт стал куда более серьезен и сдержан, поверь мне, — фон Кролок набросил на плечи плащ и тихо щелкнул замком застежки. — Если желаешь, можешь составить мне компанию в прогулке по замку или же вернуться в постель.

— Где вы вообще его нашли? — Нази некоторое время в сомнении смотрела на предложенную графом руку, а затем, решив, что отказываться, с учетом всех обстоятельств, попросту глупо, решительно оперлась на нее, позволяя вампиру провести себя по коридорам замка. Свечи в коридорах, разумеется, не горели, и, если бы не фон Кролок, которому свет был абсолютно ни к чему, Дарэм мгновенно заблудилась бы в непроглядной темноте, лишь кое-где прорезанной падающим из окон тусклым лунным сиянием.

— Куда точнее было бы сказать, что это он нашел меня, — шаги фон Кролока были настолько мягки и бесшумны, что лишь шелест ткани да твердая рука под ладонью не давали Нази окончательно увериться, что рядом с ней никого нет. — Герберт фон Этингер был весьма легкомысленным, взбалмошным юношей, отпрыском одного из весьма почтенных дворянских родов Австрии. Со своими капиталами и весьма яркой внешностью, он привык ко всеобщему вниманию и к определенной вседозволенности. Он был бы любимцем женщин, коль скоро сам не тяготел бы к мужчинам, и, полагаю, его ждало бы вполне беспечное и блестящее будущее.

— Но? — вклинившись в затянувшуюся паузу, уточнила Дарэм.

— Скоротечная чахотка, — коротко пояснил граф. — Болезнь, которую не способна исцелить современная медицина. Любое лечение является не более чем отсрочкой неизбежного итога и в Карпаты Герберт, по большому счету, приехал умирать. Хотя, формально, это путешествие призвано было способствовать его выздоровлению, поскольку горный воздух весьма полезен для пораженных болезнью легких. К слову сказать, милейший герр Шеффер заподозрил, что ты также страдаешь этим недугом.

— Обыкновенный катар в легкой стадии, — на пробу прокашлявшись, постановила Дарэм, когда они с графом вошли в галерею, где стены в несколько ярусов были увешаны потемневшими от времени картинами, заключенными в массивные позолоченные рамы. Здесь, в отличие от темных коридоров, горели свечи, и в теплом сиянии можно было отчетливо различить изображенных на этих картинах людей. — Отвар шалфея, неделя относительного покоя — и все пройдет. Если, разумеется, вы щедро предоставите мне эту неделю. Все ваши родственники?

Фон Кролок, проследив за жестом Дарэм, тоже посмотрел на портреты: растрескавшаяся краска, потускневшие цвета, бессовестно приукрашенные кистью живописца лица, отрешенно глядящие сквозь густой полумрак.

— Нет, — сказал он. — Это предыдущие обитатели замка. Вся моя родня умерла и, надеюсь, в отличие от меня, покоится с миром. По крайней мере, та родня, с которой я когда-то был лично знаком.

— А я полагала, что этот замок — ваше родовое гнездо, — насколько Нази знала, вампиры, как правило, после обращения придерживались именно тех мест, к которым привыкли, будучи людьми, и лишь крайне серьезные обстоятельства способны были заставить немертвого сменить пристанище.

— Это означает лишь то, что твоя догадка не верна, — холодно отозвался фон Кролок. — Здесь и до моего появления обитали вампиры. Если угодно, этот замок я принял у них в качестве наследства.

— И что, хозяева не возражали? — осторожно поинтересовалась Дарэм, чувствуя, как ее спутник, и без того крайне холодный, при упоминании о живших здесь ранее вампирах словно покрывается тонкой ледяной изморозью.

После этого вопроса в галерее на некоторое время наступила тишина, разбавляемая лишь сухим потрескиванием пламени на кончиках свечных фитилей. Граф разглядывал портреты, переводя взгляд с одного лица на другое, и вид у него при этом был настолько отрешенно-спокойный, что Нази успела пожалеть о своем вопросе.

— Отчего же? Они, разумеется, возражали, — кривая усмешка на мгновение обозначилась на губах фон Кролока. Отвернувшись от портретов, он сверху вниз внимательно посмотрел на Дарэм и повлек ее к выходу из галереи, добавив: — Однако вынужден с прискорбием сознаться, что их позиция по данному вопросу меня не заинтересовала. И довольно об этом. Вернемся лучше к Герберту. Как я уже сказал, этот весьма экзальтированный молодой человек стремительно приближался к порогу смерти, что в его возрасте всегда воспринимается настоящей трагедией и вопиющей несправедливостью судьбы. В те времена в существование вампиров верили с гораздо большей охотой, чем теперь, к тому же Герберт еще при жизни был увлечен разного рода мистицизмом, что в кругу венской молодежи того века было весьма модно. Так что, когда до юного герра Этингера дошли слухи, что за десяток миль к востоку, якобы, обитает кто-то из носферату, он немедленно отправился в путь, намеренный во что бы то ни стало отыскать одного из нас и уговорить обратить его.

— И нашел? — полувопросительно, полуутвердительно сказала Дарэм, которая за время короткого знакомства с Гербертом успела убедиться, что энергии в этом юноше даже теперь было достаточно, чтобы ради своей прихоти перебрать все Карпатские горы по камешку.

— Менее месяца потребовалось ему, чтобы выйти на более или менее определенные слухи о замке, — подтвердил ее догадки фон Кролок. — И еще пара недель прошла перед тем, как он постучался в его ворота. Признаюсь, наша беседа далась мне крайне нелегко, поскольку истощенный поисками и болезнью юноша отплевывался кровью прямо во время диалога, и мне пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не выпить его, не дослушав. Он требовал, чтобы я обратил его, пытался даже посулить мне золото, как будто торговался с лекарем.

— Таких идиотов довольно и в моем мире, — скривилась Нази. — Да в любом из миров, уверена, их хватает.

— Не сомневаюсь, — они вступили на длинный, полукругом огибающий огромный зал балкон, и граф остановился, позволяя Дарэм опереться руками о перила. — Однако не могу Герберта винить за это. Юноша, не обделенный ни любовью, ни красотой, ни деньгами. Перед ним были распахнуты все двери, его ожидало прекрасное будущее. И вот из-за стечения обстоятельств все это осыпается прахом, а впереди лишь удушье, агония и в конце — холодная могила вместо жарких объятий очередного любовника. Девятнадцать лет. В сущности, Нази, это так мало, не правда ли? Ведь даже более зрелые люди, как правило, цепляются за жизнь до последнего. Герберт так отчаянно хотел задержаться на этом свете, что согласен был заплатить любую цену, пускай даже речь шла и не о полноценной жизни. В нашем существовании, Нази, нет ни тепла, ни света, но мы все еще остаемся способными чувствовать, желать и созерцать. В некоторой степени мы чувствуем даже острее, чем смертные, поскольку ощущения — то немногое, что мы сохраняем после того, как наше сердце останавливается. Я не намерен был помогать Герберту, планируя лишь утолить собственный голод, однако он был так отчаянно убедителен в своих просьбах, что в конце концов я пришел к выводу: компаньон и впрямь может скрасить мое затворничество. К тому же, молодой человек показался мне достаточно сильным и целеустремленным для того, чтобы разделить мое бодрствование. Я не утаил от него, на что именно он собирается себя обречь, однако сомневаюсь, что тогда он воспринял мои слова всерьез. Так что я, довольно неожиданно для самого себя, обзавелся сыном.

— Учитывая характер вашего сына, мне крайне интересно, часто ли вам приходится сожалеть о принятом когда-то решении? — Нази попыталась рассмотреть выражение лица графа, но смогла увидеть лишь темный силуэт на фоне падающего из картинной галереи света.

— Ежедневно, — со стороны фон Кролока послышался тихий смешок. — Но сожаления эти весьма мимолетны. Герберт остается и, боюсь, навсегда останется юношей взбалмошным и капризным, крайне себялюбивым, к тому же не привыкшим отказывать себе в чем бы то ни было и жаждущим вечных развлечений и праздника. Тем не менее, он весьма неглуп, начитан, по-своему сильно привязан ко мне и со временем действительно привык считать меня отцом. Беседы с ним, как правило, доставляют мне удовольствие, к тому же без него мое существование было бы слишком однообразным. Поверь, никто лучше Герберта не способен привнести в монотонный порядок элемент неконтролируемого хаоса. И, что немаловажно, мои прогнозы на его счет полностью оправдались. Жизненной силы и духа в этом юноше вполне достаточно, чтобы, подобно мне, бодрствовать на протяжении года, храня этот замок вместе с его обитателями.

Сам фон Кролок тоже испытывал привязанность к единственному в своем окружении существу, способному полностью понять все особенности вампирского существования и скрасить его одиночество. В некотором смысле Герберту приходилось в его посмертии гораздо труднее, нежели самому графу. «Жизнь» вампира юноше, с его образованием, светскими навыками и безграничной любовью ко всеобщему вниманию, подходила мало.

Хозяева замка не должны были привлекать к себе излишнего внимания, а это, в свою очередь, означало отсутствие балов, участия в жизни общества и постоянных знакомств — всего, что могло бы вызвать подозрения.

И если граф, в силу своего облика, еще мог лет на десять приобщиться к человеческой жизни, то Герберт был лишен и этого.

Его внешность, благодаря вмешательству фон Кролока, навсегда замерла на той неуловимо зыбкой грани, что отделяла ребенка от мужчины. И грань эта, без сомнения, была прекрасна, вот только живые юноши задерживались на ней не более, чем на пару лет, после чего черты их лиц и тела начинали стремительно изменяться. В то время как Герберт оставался все таким же, что не могло не вызывать у окружающих его людей недоумения и подспудного беспокойства.

— Кроме вас, здесь есть еще вампиры? — вывел фон Кролока из задумчивости вопрос Нази. Темнота, которая давно уже не являлась для графа помехой, не могла скрыть от его взгляда ни беспокойного блеска в глазах женщины, ни того, как сжались вцепившиеся в перила ограждения тонкие руки.

— Не считая меня и Герберта, еще двадцать семь, — ответил граф. — Но тебе не стоит слишком волноваться: все они мирно спят в своих могилах на замковом кладбище и пробудятся к жизни незадолго до бала. Только тогда ты, если все же решишься, сможешь взглянуть на них.

— Высшие или Низшие? — деловито уточнила Дарэм, на лице которой теперь проступило выражение крайней сосредоточенности.

— Высшие, Нази.

— Вот черт… прошу прощения. И что, они весь год проводят под землей?! — поразилась женщина, которая по-прежнему способна была различить лишь силуэт своего собеседника. Однако у нее не вызывало ни малейшего сомнения, что граф в ответ на ее вопрос коротко кивнул. — Но в чем смысл?

— Этот край лишь недавно обрел подобие покоя под крылом Австро-Венгерской монархии, драгоценная моя фрау, — фон Кролок изящно облокотился о перила рядом с Нази, задумчиво глядя вниз, туда, где лунные блики, просачиваясь сквозь стрельчатые витражные окна, рисовали затейливые узоры на полу бальной залы. — До середины века власть здесь изменялась стремительно и неконтролируемо, однако влияние Католической Церкви и ордена Иезуитов всегда было велико. Особенно остро ощущалось оно в шестнадцатом и семнадцатом веках. Скажи, в этом твоем загадочном, населенном нежитью мире существовало понятие «Инквизиции»?

— Церковный институт, призванный бороться с ересью? — уточнила Дарэм. — Да, существовало и существует, выполняет функции цензора религиозной литературы, периодически затевает свары с очередным ответвлением от официальной церкви, самопальными пророками и «братствами», считающими, что они гораздо лучше знают, как стоит трактовать Священное Писание.

— И как ваше сообщество некромантов сосуществует с этой организацией? — осведомился граф.

— Примерно, как два кота в одном доме, — со смешком призналась Нази. — Религия крайне отрицательно относится к колдовству любого сорта, не приветствуя насильственного вмешательства в Божий промысел, однако молитвы, увы, малоэффективное средство против нежити. Способны причинить неудобства, разумеется и, в случае с низшими проявлениями, даже серьезно навредить, но окончательно упокоить того же шатающегося в окрестностях погоста гуля святой крест и молебен не в состоянии. Да и мага, ступившего на кривой путь обретения величия, распятием можно убить лишь в том случае, если это распятие достаточно велико, а у святого отца хватает сил, чтобы лупить им заблудшую овцу по хребту. В то же время некромантией невозможно освятить неспокойное место после зачистки, зарядить божественной силой воду или эффективно защитить жилище от вторжения нежити. Так что они тактично делают вид, что нас не существует, а мы, в свою очередь, вежливо стараемся не попадаться им лишний раз на глаза.

— Ну, а в нашем мире, Нази, церковь совмещает в себе задачу борьбы за спасение человеческой души с искоренением всех проявлений тьмы, — фон Кролок едва слышно хмыкнул. — Так что еще пару столетий назад в Европе бушевала очистительная война. С ересью, с ведьмами и, разумеется, с вампирами, которые слишком пренебрежительно отнеслись к зарождению и становлению Святой Инквизиции. Опомнились они лишь тогда, когда началось массовое уничтожение. Вампиры гораздо сильнее и проворнее людей, однако отнюдь не всесильны, ты, как никто, хорошо это понимаешь. При свете дня мы и вовсе становимся беспомощны и беззащитны и вынуждены скрываться в убежищах, обнаружить которые при должной сноровке ставленникам церкви не составляло особого труда. Сейчас мы действительно находимся в выигрышном положении, но лишь потому, что люди начали забывать о нашем существовании. Мы стали осторожнее и умнее, не привлекая к себе внимания и не беря больше, чем необходимо. Представь себе постоянно бодрствующую общину из тридцати высших вампиров, Нази, и скажи мне, что первым приходит тебе в голову?

— Массовая резня, — немного помолчав, ответила Дарэм, и фон Кролок удовлетворенно кивнул.

— Именно поэтому лишь я и Герберт охраняем покой этого места, защищая его. В нас обоих довольно сил, чтобы выходить на охоту раз в несколько месяцев, не поднимая лишней паники и не допуская запустения в окрестностях. Впрочем, Герберт порой бывает небрежен во время своих любовных похождений, и тогда мне приходится уничтожать новообращенных любовников этого мальчишки. Впрочем, с годами подобное происходит все реже. Ну, а прочие погружены в глубокий сон, — фон Кролок плавным жестом указал Нази на тонущий во мраке зал. — Чтобы на балу восстановить угасающие силы кровью единственной жертвы и вновь уйти под землю. Возраст мой таков, что я вполне мог бы присоединиться к ним, но это означало бы, что все поступит в полное распоряжение Герберта, а меня, признаться, приводит в ужас сама мысль о том, во что он превратит замок.

— Опасаетесь, что он будет не слишком заботливым хозяином? — уточнила Дарэм.

— Опасаюсь, пробудившись в день бала, обнаружить здесь, по меньшей мере, бордель, — поправил ее граф. — А посему, пока я не буду уверен, что могу достаточно ему доверять, я буду вести дела сам. Как ты, наверное, догадываешься, на плечах хозяина замка лежит большая ответственность. Сколь бы иронично это ни прозвучало, в том числе и за жизни людей в округе.

Дарэм в ответ лишь кивнула. С подобной концепцией она на своей практике столкнулась, пожалуй, впервые, поразившись той аккуратности, с которой действовали местные носферату. Выходило так, что за год вампиры убивали трех-четырех человек, что, с точки зрения Нази, звучало откровенно фантастически. Как правило, счет жертв одного высшего вампира за подобный промежуток времени шел на десятки, а никак не на единицы.

Женщина зябко повела плечами, представив себе, какой силы жажда сейчас должна была терзать стоящего в полуметре от нее графа, и насколько хорошо он умеет себя сдерживать.

— Я по-прежнему не могу понять лишь одного, Ваше Сиятельство, — сказала она. — В чем смысл такого существования оставшихся вампиров? Что заставило их пойти на это?

— О, — Дарэм голову могла дать на отсечение, что фон Кролок усмехается в темноте. — Здесь все гораздо проще, чем тебе могло бы показаться, Нази: они ждут.

— Чего? — почему-то шепотом спросила женщина.

— Когда мир изменится, милая фрау. Когда темнота для человечества перестанет столь разительно отличаться от света, и оно, подобно нам, откроет для себя прелести ночной жизни. Когда мы станем сказкой, если угодно, жутковатой, но интригующей легендой, когда люди забудут, кто такие вампиры на самом деле, и наш образ вместо ужаса станет вызывать интерес, возможно, даже восхищение. Есть что-то безмерно притягательное во тьме, Нази, не так ли? Таинственное, влекущее. И, судя по тому, что я вижу, глядя на этот век, подобные времена наступят совсем скоро: быть может, через столетие, возможно, даже раньше. А мы, поверь, умеем быть терпеливыми, — голос графа звучал мягко, но уверенно, отчего сама суть речи фон Кролока казалась Дарэм особенно жуткой. Однако, прежде чем женщина успела в деталях вообразить себе перспективы этого мира, фон Кролок добавил: — Не советую тебе, Нази, беспокоиться об этом. Учитывая твою человеческую природу, ты в любом случае не доживешь до того дня, когда этот мир будет готов к нашему возвращению. В круг твоих увлечений, помимо погонь за нежитью, входит чтение?

— А? — Дарэм усилием воли заставила себя снова сосредоточиться на словах графа. — Да, разумеется.

— В таком случае, вместо того, чтобы размышлять о будущем, тебе стоит увидеть местную библиотеку, — учтиво предложил граф.

— И насколько обширны ваши фонды? — вяло поинтересовалась Нази, отчетливо понимая, что развивать предыдущую тему им с графом определенно не стоит.

Фон Кролок терпеливо дождался, пока женщина вновь нетвердо обопрется о его руку и, усмехнувшись, пообещал:

— Уверяю, ты будешь впечатлена.

========== Лучшее доказательство ==========

Тишина была настолько плотной, что даже звук шагов в ней умирал, так и не успев возникнуть. Беспокойная, давящая на уши, она рождалась не из отсутствия всякого шума, а из бесчисленного переплетения звуков настолько тонких, что даже обостренный слух вампира не способен был в полной мере их различить.

Где-то там, в реальном мире, в котором осталось лежать на шелковых подушках гроба его тело, уже рассвело, однако для графа наступление дня означало лишь погружение в еще более непроницаемый мрак.

Фон Кролок так и не смог привыкнуть к этому царящему в «вампирском сне» безмолвию, как не смог привыкнуть и к абсолютной темноте, в которой взгляду не за что было зацепиться.

Это даже нельзя было назвать «чернотой», поскольку цвет здесь отсутствовал и, если бы граф закрыл глаза, во тьме под его сомкнутыми веками было бы больше красок и жизни, чем в этом зияющем «ничто».

Однако Кролок никогда не позволял себе зажмуриться, по возможности бесстрастно глядя в пустоту, путь через которую он прокладывал год за годом.

Он знал — у этого пути нет конца, знал, что никогда не достигнет цели, какой бы она ни была. И все равно шел, потому что остановиться — означало бы сдаться, позволить темноте наполнить себя окончательно, превратив все то, что еще осталось в нем от человека, в собственное подобие.

А граф фон Кролок не привык отступать. Ни на полях сражений, где, равнодушно уткнувшись лицами в жесткую и пыльную, пропитанную кровью землю, остались многие из тех, кого он когда-то знал. Ни при дворе эрцгерцога Карла, где под прикрытием роскоши велись поединки умов и коварства, зачастую куда более жестокие, чем самая кровопролитная бойня.

Когда-то он думал, что только смерть сумеет положить конец его борьбе за то, чтобы его наследники могли по праву гордиться родовым именем Кролоков.

Как показало время, смерть всего лишь изменила цели его «боя». На этот раз граф сражался не за честь, не за будущее и даже не за жизнь, угасшую в его теле двести восемьдесят лет назад, а за крупицы прежнего себя, которые время и смертельный холод так и норовили уничтожить.

В непроницаемом мраке граф сделал шаг, за ним еще один, а за ним еще и еще, ровно и беззвучно двигаясь вперед, как делал это каждый день, ни на секунду не поддаваясь искушению просто замереть на месте и признать всю бессмысленность и тщетность своих действий. Давно уже прошло то время, когда он метался в этой пустоте, сначала в поисках выхода, затем — в попытках хотя бы определить границы своей «тюрьмы».

Именно здесь фон Кролок последовательно проходил через все те чувства, которые свойственны смертным: страх, гнев, отчаяние, уныние, надежда — все это выплескивалось в окружающий мрак и бесследно исчезало в нем до тех пор, пока не осталось ничего, кроме упрямства, которое, благозвучия ради, люди называли «силой воли».

Возможно, именно она стала причиной того, что графу хватало сил бодрствовать, когда все остальные предпочли смириться и погрузиться во тьму без остатка.

Может статься, именно она помешала ему умереть до конца, заставив переродиться, ради того, чтобы с наступлением рассвета умирать и снова продолжать свой упорный путь в никуда.

— Я же говорила, что душа вампира после инициации не исчезает.

В непроницаемой тишине, всегда царившей здесь, донесшийся откуда-то сбоку голос показался фон Кролоку настолько громким, что у него мгновенно зазвенело в ушах.

Хотя, возможно, виной тому был вовсе не резкий звук, а то, что здесь этот звук был абсолютно невозможен.

Все еще не веря в происходящее и при этом боясь убедиться, что все это — лишь игры его сознания, граф фон Кролок сделал то, чего ни разу не делал за все годы своего посмертия — остановился.

*

Хозяйская гостья безропотно съела предложенный завтрак, как обычно, поблагодарив Куколя за труды, чем изрядно его порадовала. Живые люди в замке появлялись редко, как правило, лишь за несколько дней до бала, и общаться с вампирским слугой не стремились. Одурманенные зовом графа, они пребывали в неизменно восторженном состоянии, лишь изредка обращая внимание на присутствие Куколя, полностью захваченные предвкушением праздника, на котором им была уготована роль главного блюда. В деревне же, куда он время от времени выбирался за покупками, народ и вовсе шарахался от уродливого, в три погибели согнутого человека, облаченного в криво сидящий на нем овчинный тулуп.

Фрау Дарэм тоже нельзя было назвать разговорчивой особой, однако эта женщина относилась к нему так, как если бы видела перед собой совершенно обычного, нормального человека, с которым можно обменяться ничего не значащими замечаниями относительно погоды, прояснить интересующий ее вопрос или, как в случае с завтраком, показать, что она ценит его кулинарные усилия. Она даже попыталась однажды помочь ему на кухне, однако Куколь ясно дал понять, что помощь ему не нужна — от него, как от слуги, и так требовали слишком мало, чтобы он позволил кому-то взять на себя хотя бы часть его дел.

Дарэм восприняла этот протест с абсолютным спокойствием и о помощи по хозяйству речи больше не заводила: тихо бродила по замку или спала, восстанавливая силы после ночных бдений с Его Сиятельством.

До появления в замке живой гостьи, граф по ночам обычно либо отправлялся на прогулки по окрестностям, либо проводил время в библиотеке или гостиной за чтением или долгими разговорами с сыном, а порой и просто глядя на пылающий в камине огонь неподвижным, отрешенным взглядом.

С приближением ежегодного бала дел у фон Кролока прибавлялось, и он становился куда более собран и деятелен — охота за новой жертвой, насколько знал Куколь, была делом весьма тонким и изощренным, требующим от его хозяина терпения и изобретательности.

Однако, стоило Их Сиятельству притащить в замок фрау Дарэм, как в годами неизменном распорядке «жизни» хозяев замка произошли серьезные перемены.

Странно было то, что женщина эта явно не была одурманена — уж что-что, а последствия вампирского очарования горбун ни с чем бы не перепутал. Однако общество вампиров она воспринимала с тем же спокойствием, с каким реагировала на внешность Куколя: вместо того, чтобы затаиться в личных покоях фон Кролока, щедро выделенных ей для проживания, эта особа по ночам вела с хозяином замка долгие беседы.

Вот, скажем, вчера. Бродили вдвоем по темным коридорам, переговариваясь негромко, а затем почти до рассвета засели в библиотеке. И разговоры какие-то странные — Куколь из любопытства послушал немного. О каких-то тропах, инквизиции, материях и энергиях, о ритуалах и демонах, о философии с религией, о книгах. Вампирский слуга отчаялся что-либо понять и оставил свои попытки разобраться в происходящем в тот момент, когда Их Сиятельство сказал, что где-то здесь на полках стоит какой-то «Лемегетон» (1), на поиски которого они с Дарэм тут же и отправились куда-то в глубину библиотеки.

Черт его, графа, разберет, что за новое развлечение он себе завел так неожиданно. Главное, чтобы доволен был, а остальное — не его, Куколя, забота.

Однако сегодня странностей в поведении хозяйской гостьи обнаружилось еще больше, чем раньше. Расправившись с завтраком, женщина принялась бродить по замку, изредка что-то бормоча себе под нос. Подметая подолом своего унылого серого платья каменные плиты пола, она обошла сначала восточное крыло, потом переместилась в западное. На одни комнаты она бросала лишь беглый взгляд, в других останавливалась, закрывая глаза, и на некоторое время замирала в неподвижности.

Заинтересованный и настороженный этими блужданиями Куколь старался не выпускать женщину из виду, один раз даже спросив, что именно она ищет, однако Нази отделалась лишь коротким «Найду — скажу», и горбун посчитал за лучшее просто понаблюдать со стороны.

Непонятные поиски Дарэм завершились в дальней части западного крыла замка, в зале со сводчатым потолком и узкими витражными окнами, из которых на мраморный пол падали расцвеченные лазоревым и алым лучи бледного зимнего солнца. Окинув взглядом затянутые паутиной своды, начисто содранную со стен штукатурку и пустую, некогда украшенную позолотой нишу у восточной стены, она шумно потянула носом и сказала:

— Великолепно. Куколь, если я не ошибаюсь, это бывшая капелла? — видя озадаченный взгляд собеседника, Дарэм пояснила: — Замковая церковь, место для частных богослужений.

Куколь в ответ только пожал плечами. Предназначения этого зала он никогда не знал, так что и ответить на вопрос гостьи никак не мог.

— Определенно она… — тем временем пробормотала себе под нос Нази, трогая рукой шершавую, выщербленную стену. — Могу представить, сколько неудобств это место доставляло новым хозяевам. Недаром тут словно ураган прошелся. Икон нет, алтарь разнесли, даже фрески со стен сбили… Людей засылали, разумеется… но все равно что-то еще здесь осталось, энергия так просто в никуда не уходит. Особенно из таких мест. Послушайте, Куколь, мне нужно двенадцать свечей. Можете принести?

— Э? — удивился горбун, не сразу сообразив, что явно беседующая сама с собой Нази обращается именно к нему. — Аэм?

— Нужно, — откликнулась женщина, но, очевидно, поняв, что этот ответ горбуна совершенно не устраивает, добавила: — Я хочу провести один эксперимент. Для меня и для того, чем я занимаюсь, очень важный. Даю слово, что вашим хозяевам он ничем не угрожает, я в любом случае не покину пределов этой комнаты. Можете лично запереть дверь снаружи, главное, к вечеру вернуться не забудьте. Ну, так что, мы пришли к соглашению?

Куколь еще немного поколебался, а затем все же кивнул, решив для себя, что дверь он обязательно запрет. Мало ли, что у этой особы на уме, и недаром фон Кролок велел своему слуге на день закрывать склеп на замок, чего за ним прежде не водилось.

— И нож какой-нибудь тоже принесите, пожалуйста. А еще лучше, кинжал.

Куколь неторопливо оглянулся, пытаясь изобразить на лице весь тот скепсис, который у него вызывали подобные запросы, однако фрау Дарэм оставалась все так же спокойна, а взгляд ее был все таким же выжидательным. То ли с мимикой у горбуна было неладно, то ли Нази оказалась на редкость невосприимчивой.

— Я ведь вполне могла взять любой из оружейной галереи уже давно, если бы хотела как-то вам навредить. А уж в вампиров кинжалом тыкать — занятие и вовсе лишенное смысла, — миролюбиво напомнила она, заставив Куколя признать, что этот довод вполне разумен.

— Ыте, — хмуро велел он, направляясь обратно в сторону центрального крыла и размышляя о том, что, кажется, перед балом ему придется докупать в трактире Шагала так расточительно используемые свечи.

*

Несмотря на то, что в мире Нази проповедовалась религия, утверждавшая, что «всякая тварь, из чрева смерти рожденная, суть оскорбление промысла Божия, духа не имеющая, бессмысленно существующая и лишь пороком, гладом и жаждою осквернить все, чего коснется, одержимая», некроманты доподлинно знали — у некоторых видов нежити душа все-таки есть. Хотя относительно всех прочих перечисленных церковниками качеств споров, как правило, не возникало.

Собственно, определенные категории нежити и вовсе представляли собой одну только душу, изломанную, неприкаянную, полную ярости, но, тем не менее, душу. Многочисленные подвиды призраков являлись тому прямым и неоспоримым доказательством.

Имелась душа и у вампиров.

Как сама Дарэм накануне заявила графу — именно душа поддерживала в немертвых подобие жизни, именно ее силами и возможностями определялась стойкость и облик их телесной оболочки.

И пускай в теории вампиры были абсолютно бессмертны, на практике слабые, не наделенные достаточной энергией души истощали себя с годами, не «убивая», но повергая вампира в подобие затяжного сна.

Именно поэтому некромантов учили определять силу носферату, опираясь на их внешний вид: чем меньше отличий от человека, тем сильнее противник, и тем больше энергии потребуется на его полное упокоение.

Однако до вчерашнего дня Дарэм была уверена, что душа пребывает в теле вампира неотлучно, в дневное время попросту «гася» сознание, не нужное оцепеневшему телу. Да и в специализированных трактатах, посвященных нежити в целом и вампирам в частности, Нази никогда не попадалось информации, касающейся того, что именно происходит с немертвыми, покуда они «спят» в своих гробах или иных, обязательно темных и хорошо скрытых от праздного взгляда местах.

По зрелом размышлении, отсутствие подобной информации не вызывало у Дарэм ни малейшего изумления — едва ли в ее мире существовало много вампиров, готовых поделиться со смертными какими бы то ни было данными на сей счет.

«То, что ты называешь тропами, по описанию удивительно точно совпадает с состоянием нашего дневного сна».

Фраза, вскользь брошенная графом во время их вчерашней беседы, решительно не шла у Нази из головы. Была в ней какая-то изощренная и, в то же время, неумолимая логика.

Тропы сами по себе были «родиной» огромного количества разнообразной «бездуховной» нежити, так что, вполне вероятно, что и нежить, обогащенная душой, имела с ними связь куда более крепкую, чем оговаривалось в сводах теоретических знаний.

Возможно, Дарэм была даже не первым некромантом, собравшимся проверить подобную теорию, однако никаких свидетельств об исследованиях этой темы «предшественниками» история ее мира не сохранила.

Получив от Куколя все необходимое, Нази плотно закрыла за собой дверь, почти тут же услышав из-за нее лязг засова. Что ж, горбун, со своей стороны, был абсолютно прав: поводов для доверия у него не было. Дарэм лишь надеялась, что фразу про то, что к вечеру ее неплохо было бы выпустить, Куколь не пропустил мимо ушей.

Отложив свечи и кинжал в сторону, Нази мысленно прикинула площадь необходимой ритуальной фигуры и, опустившись на колени посреди заброшенной много веков назад капеллы, аккуратно развернула лист бумаги, в который еще утром завернула несколько особенно прочных и крупных углей из камина.

Как всегда, не лучшее время, и уж точно не лучшее место для подобных экспериментов: в ее мире Дарэм не потребовались бы ни свечи, ни ритуальный круг. В особенно удачные, безлунные ночи грань между реальностью и «изнанкой» размывалась настолько, что, подойдя к любой двери, Нази могла сосредоточиться, толкнуть ее и шагнуть на тропы. В такие ночи приходилось, скорее, следить за тем, чтобы открывать именно материальные, существующие в действительности двери. В такие ночи Дарэм старалась не приближаться к зеркалам, не желая видеть в глади отполированного стекла то, что отражалось там, помимо нее самой.

День, даже в ее реальности, не был временем некромантов, живших и ведших свои дела в темноте, точно так же, как и те, кто являлся их главной целью. Именно поэтому Нази с такой легкостью влилась в ритм «жизни» обитателей замка, к которому ей почти не пришлось приспосабливаться: полутора месяцев, проведенных под крышей трактира, было явно недостаточно, чтобы изменить сформировавшуюся за десятилетие привычку спать при свете солнца и бодрствовать по ночам.

С «местом» выходило и того хуже: у Дарэм не было ни малейшей гарантии, что даже формирование точки фокуса силы, затеянное ради обыкновенного выхода на тропы, даст свои плоды, однако она все равно намерена была попробовать. И дело было не только в желании подтвердить или же опровергнуть внезапно возникшую догадку, но и в том, что от успеха зависело, сумеет ли она осилить куда более серьезный и энергоемкий ритуал, призванный провести ее по тропам обратно в мир, который она так нелепо покинула. Разумеется, если она каким-то чудом ухитрится выбраться из замка живой.

Очертив углем по возможности ровную окружность таких размеров, чтобы даже в случае падения на пол ни одна часть ее тела не оказалась за границами круга, Дарэм начала выводить по внутреннему ее контуру цепочку идеограмм. За годы практики этот ряд знаков стал для Нази настолько привычным, что ей давно уже не требовалось напрягать память — нужные символы сами ложились в строку. Женщина негромко вздохнула, отчетливо вспомнив, с каким непроницаемым выражением лица Винсент наблюдал за тем, как его супруга медленно, через каждые два символа сверяясь с трактатом, вычерчивала свои первые ритуальные фигуры. И какой идиоткой она чувствовала себя, когда муж, сверху вниз глядя на плоды ее упорной и кропотливой работы, произносил:

«Весьма посредственно. Начинай снова».

И она начинала снова. И снова. И снова. До тех пор, пока судорогой не сводило пальцы. Лишь тогда Винсент позволял ей остановиться — до следующего раза.

Тогда это казалось изощренной пыткой, и только начав настоящую практику, она в полной мере поняла, чего добивался от нее супруг: Нази Дарэм способна была безошибочно начертить и разметить любую из десяти базовых фигур за считанные минуты. В кромешной темноте, под вопли умирающих, с беснующейся нежитью за спиной.

Решительно отогнав от себя воспоминания, Дарэм расставила свечи, порадовавшись тому, что Куколь не пожалел для нее новых, белого воска с неоплавленными фитилями. Спичек у Нази не было, да они ей и не требовались. Если все пойдет так, как должно, свечи вспыхнутсами, становясь ее «якорями» в этой реальности — как только они догорят, ее выбросит с троп обратно, что бы там ни произошло.

Фанатично настроенные культисты, коих в ее мире всегда было полно, назвали бы ее действия осквернением дома Божьего — приравнивать некромантов к сатанистам всегда было чрезвычайно модно. К счастью, официальная церковь подобных воззрений не поддерживала, поскольку точно знала — среди людей, не принадлежащих к институту церкви, не сыщется, пожалуй, никого более верующего, чем официально вошедший в орден некромант. Впрочем, это нельзя было в полной мере называть «верой» — здесь куда более уместным было слово «уверенность».

Бог дарил свет, созидал, порождал жизнь, однако смерть так же была проявлением божественной воли, и все они — и церковники, и некроманты — так или иначе взывали к ней. Разница всегда заключалась только в выборе этих проявлений.

Именно поэтому Дарэм для проведения ритуала выбрала место, где когда-то совершались религиозные обряды, надеясь, что сила отзовется на ее призыв.

И сила действительно отозвалась — Нази ощущала ее, все еще витающую здесь эхом давно отзвучавших молитв, тонким, затерявшимся в пыльной паутине запахом ладана и свечного воска. Она отвечала слабо, похожая на едва ощутимую вибрацию, но все же отвечала.

Дарэм привычным жестом обхватила рукой лезвие кинжала и резко дернула рукоять: теплая кровь собралась в сложенной «чашечкой» ладони, тихой дробью застучали по полу срывающиеся вниз тяжелые алые капли. Пульсация силы прирастала, превращаясь сначала в отдаленный гул, а затем в тягучий, ритмичный грохот.

Не торопясь, но и не позволяя себе ни секунды промедления, Дарэм обмакнула палец в кровь и начертила поверх выписанной углем формулы еще несколько дополнительных знаков, машинально бросив взгляд на собственное запястье, туда, где кожу с внутренней стороны пересекали тонкие белесые нити шрамов. Шрамов, по которым в ее мире безошибочно можно было узнать практикующего некроманта. Или крайне неудачливого самоубийцу.

Двенадцать на левой руке, семнадцать на правой — получалось, что нынешний обряд можно было считать ее маленьким юбилеем.

«Дверь» Нази почувствовала мгновенно: она всегда была там, на границе между сном и явью, однако, если раньше Дарэм хватало легкого толчка, открывающего дорогу в выстуженный мир изнаночной стороны бытия, то сегодня ей пришлось потратить немало усилий. Даже с учетом круга и ритуала, ощущение у Нази было такое, словно она вручную пытается провернуть тяжелый мельничный жернов. Пульс стучал в висках, лоб покрылся испариной, и в какой-то момент Дарэм подумала, что в этой битве она потерпит позорное поражение, однако реальность, пусть медленно, пускай через колоссальное сопротивление, но все же поддавалась. Внешние звуки отдалились, отошли на второй план, и теперь Дарэм не слышала ничего, кроме натужного стука собственного сердца.

И стук этот становился все глуше, все медленнее, словно увязая в накрывшем капеллу плотном безмолвии. Дохнуло в лицо не существующим в этой реальности, лишенным всякого запаха и вкуса ветерком, потянуло холодом, выстудило замершее на полу тело, подобралось к самому сердцу. Откуда-то издалека до слуха Дарэм донеслось несколько тихих хлопков, с которыми вспыхнуло на кончиках фитилей живое пламя — ее ориентир, призрачная гарантия возвращения.

Последний, кажется, на целую вечность растянувшийся удар сердца — и, наконец, гулкая, всеобъемлющая тишина. Нази открыла глаза, глядя в простирающуюся перед ней бесконечную темноту.

*

Тропа легла под ноги мгновенно, словно только и дожидалась, пока Дарэм сделает шаг. Блеклым сизым дымком вилась она в темноте, отчетливо различимая лишь до той поры, пока на нее смотришь — стоило отвести взгляд, и дорога развеивалась бесследно, оставляя вместо себя десятки новых, ветвящихся путей, похожих на переплетение кровеносных сосудов. А там, в промежутках, разделяющих тропы, был только густой, непроницаемый мрак, и Нази доподлинно знала, что каждый такой «зазор», каким бы тонким и незначительным он ни казался, скрывает в себе еще одну бесконечность.

Дарэм присмотрелась и уверенно выбрала одну из узких, едва заметных тропинок — у изнанки мира не было географии, не было карт, которые можно было бы нарисовать, в ней не было указателей и не было верстовых вешек. Только воля и направление, которое с годами некроманты учились определять почти мгновенно и безошибочно.

И снова, как и всякий раз, ощущение, что темнота смотрит на нее миллионами невидимых глаз, перешептывается эхом чужих голосов за спиной, наваливалось на Дарэм — давно уже не пугающее, но все еще смутно тревожное и тоскливое.

Чуть в стороне от выбранной ею тропинки медленно дрейфовал, чуть мерцая, туманник — давний, уже потерявший обличие, похожий на подгоняемый ветерком клок дыма. На появление Дарэм он отреагировал вяло: качнулся было в ее сторону, выпустив несколько сероватых «щупалец» тумана, и снова затих, уныло колыхаясь. Сейчас уже не возможно было определить, кто это: неприкаянная душа, так и не нашедшая пути в темноте, очередной незадачливый самоубийца, решивший избавить себя от земных проблем и навсегда застрявший здесь, никому не нужный и никем не услышанный, или то, что осталось от одержимого, тело которого отошло в собственность очередной твари. Сознание его давно уже угасло, оставив вместо себя лишь простенький набор рефлексов.

Однако туманник был всего лишь первым.

Они стекались к тропе беззвучно и плавно, проступая из темноты, как проступают начертанные симпатическими чернилами рисунки на плотном листе бумаги. Некоторые — утратившие форму, как давешний туманник, некоторые — плотные, почти осязаемые, почти похожие на людей. Души, заблудившиеся, проклятые, получившие отказ в умиротворении за гранью. От Нази, сколь бы мало в ней теперь ни было сил, во все стороны расходилась живая энергия, которая для местных обитателей была подобна теплу огня посреди лютой и бесконечной зимы.

Бражниками, бессильно бьющимися в стекло, за которым сияет зажженная лампа, они обступали тропу, бескровные рты шевелились, быть может, в мольбе, а может, в вечном проклятии ей, живой, равнодушно проходящей мимо.

И только Нази знала, как много сил требовало это равнодушие, эта прямая спина и ровный, размеренный шаг.

«Искушение состраданием, — словно наяву прозвучал у нее в голове голос мужа. — Существует и такое. Всегда помни, Нази, каждый, оставшийся на тропах, остался там по веской причине, и не тебе решать, кто и когда снова найдет там свою дорогу. Не сострадай мертвым, это удел Бога. Сострадай живым, которых ты действительно можешь спасти».

Бледные лица поворачивались ей вслед, силуэты накладывались друг на друга, формируя почти непроницаемую дымку — бессильные ступить на тропу без посторонней помощи, не видящие друг друга и не подозревающие о существовании себе подобных. Каждая душа, потерявшая тропу, пребывала здесь в одиночестве.

Чуть в стороне вынырнул из тьмы и замер в отдалении высокий силуэт, безошибочно узнаваемый даже с такого расстояния, и Нази прошипела сквозь зубы нецензурное ругательство. Дух сделал манящий жест рукой, однако женщина, не сбавляя шага, прошла мимо, заставив себя не всматриваться в до боли знакомые черты собственного мужа. Точнее в то, что пыталось им казаться.

Почти каждый из них за свою жизнь успевал потерять кого-то: родителей, сестер и братьев, жен, мужей или — куда реже — детей. И здесь, на тропах, обитало то, что, без труда проникая в сознание, вытаскивало на поверхность и являло каждому тот образ, который он в глубине души отчаянно жаждал увидеть.

Это существо не относилось ни к духам, ни к нежити, ни к демонам, оно никогда не показывалось на глаза, скрываясь за густой пеленой темноты. Сами некроманты именовали его «последним соблазном».

Дрогнешь, поддашься ему, сделаешь шаг со спасительной тропы навстречу зовущему тебя мороку — и навсегда останешься блуждать во мраке, как сотни и тысячи до тебя.

До первого своего визита сюда все эти рассказы Дарэм считала полной глупостью: всего-то и нужно, что не поддаваться на провокации.

Оказалось, что на деле это гораздо, гораздо труднее. Раньше ее личной «ловушкой» был отец, по которому Нази отчаянно скучала все те восемь лет, что прошли с момента его смерти. Теперь же место отца безраздельно занял Винсент и, пускай одна ее часть твердо знала, что это лишь фантом, порожденный ее собственной тоской по мужу, но другая часть отчаянно рвалась к нему, сдерживаемая лишь усилием воли самой Дарэм.

Именно сейчас она в полной мере осознала, как “попался” Фридрих — ее ровесник, так же, как и сама Нази, проходивший обучение у своего наставника. Он выдержал все испытания, не раз выходил на тропы и проводил ритуалы, он прекрасно знал о «последнем соблазне», успешно преодолевая его раз за разом.

Спустя месяц после смерти скончавшейся от холеры жены он шагнул с тропы, так и не вернувшись в мир живых. Должно быть, он и сейчас где-то здесь. Возможно даже, среди тех, мимо кого Дарэм только что прошла.

Что-то в темноте содрогнулось, словно там, за границами видимости, плеснула плавниками, закручивая вокруг себя потоки пространства, гигантская глубоководная тварь — и морок распался. Нази бы, пожалуй, вздохнула с облегчением, если бы здесь вообще существовало такое понятие, как «дыхание».

Искать пришлось долго. Настолько долго, что Дарэм уже успела подумать, что все ее предположения были всего лишь очередной несостоятельной претензией на «великое открытие», однако некое шестое, если не сказать, десятое чувство гнало ее все дальше по выбранному пути. Так далеко, как сейчас, ей еще ни разу не выпадало случая заходить.

Духи остались где-то позади, зато туманники стали попадаться все чаще, но как раз это Нази не беспокоило. Куда больше беспокоил ее гелиофоб девятого чина (2), который пока держался поодаль, едва различимый во мраке, но следующий за ней вот уже довольно продолжительное время. На тропу он, разумеется, сунуться не мог, но Дарэм отчетливо ощущала его пристальный, немигающий взгляд и не сомневалась, что раньше или позже он попытается вступить в переговоры.

Однако все это мгновенно вылетело из ее головы, стоило ей, наконец, отыскать графа. Дарэм некоторое время удовлетворенно рассматривала душу Его Сиятельства, которая сама по себе являлась доказательством верности ее теорий, после чего заметила:

— Я же говорила, что душа вампира после инициации не исчезает.

Дух фон Кролока на мгновение замер, а затем медленно повернул к ней бледное лицо. Дарэм отчетливо видела, как сужаются, фокусируясь, черные провалы зрачков в его слепо распахнутых глазах.

Что поразило женщину больше всего, так это то, насколько отчетливы были все черты его облика. И это спустя триста лет скитаний по изнанке!

Можно сказать, что душа фон Кролока была почти точной копией его, оставшегося в другом мире, тела. Разве что выглядела, в некотором роде, еще хуже.

Если бы Нази попросили, используя общепринятые выражения, описать облик этого конкретного духа, она сказала бы, что граф, в отличие от своего трупа, был более худощавым, пускай и оставался все таким же высоким, а еще куда более изможденным. И при этом, странным образом, куда более молодым.

Нази завороженно рассматривала его, в очередной раз удивляясь, сколько же в фон Кролоке было заложено сил. Даже сейчас, спустя века, его душа отчетливо мерцала от собственной «энергетической наполненности».

— Дарэм, — очевидно, наконец справившись с изумлением, тихо и поразительно неуверенно произнес граф. Нази в ответ не нашла ничего лучше, чем пожать плечами, поскольку фон Кролок констатировал очевидное.

— Рада, что вы меня узнали, — сказала она, удивленная тем, насколько вяло фон Кролок отреагировал на ее присутствие там, где он вот уже много лет пребывал в одиночестве. Однако последующие действия графа наглядно показали, что ее появление произвело на него куда более сильное впечатление, чем Нази показалось.

— Дарэм, — уже гораздо тверже и отчетливее повторил фон Кролок, в пару стремительных шагов преодолевая расстояние, отделявшее его от тропы, на которой стояла женщина и… остановился, врезавшись в незримую преграду. Бледная, изящная ладонь коснулась защитного барьера, и Нази в последний момент удержала собственную руку, уже поднявшуюся было, чтобы коснуться этих тонких, вполне человеческих, пальцев в ответ.

Фон Кролок смотрел на нее так, как не смотрел никогда и никто до него: с недоверием, надеждой и еще с чем-то, что женщина никак не могла для себя определить. Он смотрел на нее так, словно, по какой-то прихоти судьбы, здесь и сейчас для него не существовало ничего важнее, чем Нази Дарэм.

— Думаю, вы, Ваше Сиятельство, согласитесь, что наша встреча — лучшее доказательство того, что я говорю вам правду? — совершенно растерявшись под этим пронзительным взглядом, тихо спросила она.

Комментарий к Лучшее доказательство

1) Лемегетон, он же “Малый ключ царя Соломона” — гримуар по христианской демонологии и гоетии (читай, магии)

2) гелиофоб девятого чина — демон не выносящий света (по классификации Гаваццо (1603 г.) девятый чин присваивается демонам отвечающим за соблазн и искушение

========== Духовное и физическое ==========

Автор одной из прочтенных фон Кролоком лет десять назад книг утверждал, будто длительное пребывание в тишине способно вызвать у человека весьма правдоподобные слуховые галлюцинации, точно так же, как постоянная темнота способствует появлению галлюцинаций зрительных. В этой книге говорилось, что человеческий разум, находясь в абсолютной изоляции, отчаянно пытается «зацепиться» за любой внешний раздражитель и в случае, если такового не находится, создает его самостоятельно.

Двести семьдесят восемь лет ежедневного пребывания в личном «ничего», с точки зрения графа, были сроком вполне достаточным для того, чтобы сознание начало шутить со своим обладателем подобные шутки. И сейчас, глядя на стоящую в паре шагов от него Нази Дарэм, граф отнюдь не был уверен, что ее присутствие здесь не является прямым свидетельством подступающего безумия.

— Что же вы?… — неуверенно сказала Нази, которую затяжное молчание и пристальный взгляд фон Кролока странным образом заставляли волноваться все сильнее. — Скажите что-нибудь, Ваше Сиятельство. У нас не так много времени.

— Я не до конца убежден в твоей реальности, — наконец проговорил граф, своим замечанием вызвав у Дарэм изумление, веселье и восхищение одновременно.

— Это просто потрясающе, — она покачала головой и, немного расслабившись, поинтересовалась: — Ваше Сиятельство, скажите, а вас, в вашем родном веке, за мировоззренческую позицию не били?

— Пока я был жив, бить меня, разумеется, пытались, однако такого повода для общественного недовольства я не припоминаю, — фон Кролок провел ладонью по невидимому барьеру, отделяющую его от Нази. Ощущение было странным: пальцы словно увязали во внезапно уплотнившемся пространстве. — А ты полагаешь, что стоило?

— Я бы не удивилась, — отозвалась женщина. — Никогда бы не подумала, что мне встретится вампир, который будет настолько выраженным агностиком, да еще и скептиком в придачу! Даже сейчас, находясь почти в загробном мире и глядя прямо на меня, вы подвергаете сомнению все, включая мое присутствие.

— В моем положении, Нази, нет ничего опаснее иллюзий, — сказал фон Кролок, и добавил: — Разум — это, по сути, все, что сохраняет меня таким, каков я есть.

— Вы боитесь сумасшествия? — Дарэм невольно сделала еще полшага вперед, пытаясь лучше разобрать выражение на жемчужно-белом, чуть фосфоресцирующем лице графа, который за время их разговора так и не отвел от нее своего пронзительного, пристального взгляда. Словно опасался, что Нази бесследно растворится в пространстве, стоит ему хотя бы на секунду перестать сосредотачиваться на ней.

— Да, — немного помолчав, согласился фон Кролок. — Это одна из тех немногих вещей, которых я боюсь по-настоящему.

Кто бы ни наделил людей разумом, он создал его для смертных, век которых был короток. И с каждым новым десятилетием, проведенным в осмысленном посмертии, граф все сильнее опасался, что его сознание не выдержит давления времени. Оно неизбежно и необратимо менялось с годами, и фон Кролок отчаянно хотел верить, что он все еще способен уследить за этими изменениями и контролировать их. Контролировать себя.

— Понимаю, — Дарэм кивнула и зябко передернула плечами. Холод изнанки вгрызался в нее все глубже, вытягивая из души скудные остатки тепла. Вместе с жизнью. — Но здесь вам бояться нечего, Ваше Сиятельство. Ваш разум остался во внешнем мире, а душа не может сойти с ума, точно так же, как не способна и на галлюцинации, поскольку они порождаются мозгом, который сейчас находится в… хм… иной плоскости бытия.

— Допустим, — фон Кролок кивнул, признавая, что в доводах Нази присутствует вполне определенная логика. И решительно отгоняя от себя мысль о том, что он просто слишком хочет, чтобы эта логика там была. — Каким образом ты смогла меня найти? За все эти годы я…

— Не видели здесь никого? — мягко закончила за него Дарэм. Впервые, пожалуй, она видела фон Кролока действительно взволнованным. Ей-то казалось, что невозмутимое спокойствие графа не способны сломить никакие обстоятельства, пускай даже и самые фантастические. Впрочем, самообладание также являлось порождением разума, а не души, так что, наверное, в этом не было ничего удивительного. — Таковы правила, Ваше Сиятельство. По пути сюда я видела несколько сотен душ, которые, так же, как и вы, уверены, что они в полном одиночестве. Каждый тут существует в собственной бесконечности.

Нази попыталась представить себе, что такое веками находиться в месте, где нет ничего, кроме всеобъемлющей пустоты, тьмы, холода и звенящей в ушах тишины, однако даже от самой этой попытки веяло такой безысходной тоскливой жутью, что женщина предпочла вновь сосредоточиться на собеседнике.

— Я же, благодаря своей… хм… профессии, в теории могу найти здесь кого угодно, — продолжила она. — Если выражаться метафорически, я — зрячая в стране, населенной в основном слепцами. Впрочем, о цене этого зрения я вам недавно рассказывала.

— Да, я помню, — торопливо согласился фон Кролок и предпочел сменить тему. — Почему я не могу тебя коснуться?

— Потому что я стою на тропе, — откликнулась Нази. — А еще — потому что я все еще жива. Если для вас это место — дом или, точнее сказать, темница, то для меня это — бесчисленное множество дорог, по которым я, при желании, могу идти, куда мне вздумается. Ну а вы, в свою очередь, не можете ни увидеть этой дороги, ни, тем более, ступить на нее. По крайней мере, пока.

— Пока? — уточнил граф, прикладывая к барьеру и вторую руку тоже. Он точно знал, что эту незримую преграду ему не преодолеть, сколько бы он ни приложил усилий. Точно так же, как все эти годы знал, что ему никогда не достигнуть пределов своей чересчур просторной одиночной камеры.

— Некоторые души рано или поздно могут сами найти путь в темноте и получить свой шанс отправиться в мир иной по-настоящему, — откликнулась Дарэм. — Церковь учит нас, что такой шанс дается каждому, и что немаловажную роль здесь играет покаяние. Вот вы раскаиваетесь, Ваше Сиятельство?

На этот раз фон Кролок не колебался ни мгновения, и Нази не могла бы сказать, что сильно удивилась прозвучавшему ответу:

— Нет, Нази, — по призрачным губам пробежала знакомая женщине по «внешнему миру» усмешка. — Уже нет. Когда-то я действительно сожалел о многих своих поступках и много размышлял о том, какой была бы моя жизнь, прими я иные решения и сделай иной выбор. Однако сейчас, по-настоящему и искренне, я ни о чем не жалею и ни в чем не раскаиваюсь.

— Даже в том, что год за годом убиваете людей и пьете их кровь? — осведомилась Дарэм, стараясь не смотреть за правое плечо графа, за которым, посверкивая изжелта-алыми глазами, маячил давешний гелиофоб, присутствия которого фон Кролок по вполне понятным причинам совершенно не ощущал.

— Сожалеть можно лишь о собственном выборе. Вампиром же я стал не по своей воле, — откликнулся граф. — Не моя вина в том, что меня сделали таким, какой я есть сейчас. А значит, я не нахожу ни малейшего повода для раскаяния в том, что существую по законам, не мной определенным и не мной же выбранным.

— А если бы у вас был выбор? Пусть не тогда, но теперь?

— Это сложный вопрос, Нази. Я не готов дать на него ответа, — фон Кролок отрицательно покачал головой. — Однако, как мы только что выяснили, для моей души шанс однажды найти тропу — ничтожно мал, а значит, и говорить об избавлении от «бремени» вампирского бытия бессмысленно, вне зависимости от моих желаний.

Он и в самом деле не знал, променял бы он века «неумирания» на свободу от собственного посмертия. Лет двести назад он, несомненно, сказал бы «да». Однако, чем больше проходило времени, тем крепче он привязывался к своему существованию. И, не имея привычки лгать самому себе, фон Кролок хорошо понимал, что причиной подобной привязанности являлся тривиальный человеческий страх перед неизвестностью.

Тогда, в свои 38, прекрасно осознавая, что его жизнь может закончиться в любой день и в любую минуту, граф не боялся. Этот гадкий, низменный страх начал пускать ростки в его душе уже после того, как умерло его тело. Чем дольше длилась «жизнь», чем более предсказуемым и понятным становился мир вокруг, тем сильнее становился и подспудный ужас фон Кролока перед окончательной гибелью, за порогом которой его ожидало нечто, о чем граф, со всем своим опытом, всей своей властью и всеми своими познаниями не имел ни малейшего представления.

— Хм… а ведь в твоих силах спасти эту заблудшую душу, верно, некромант? — голос у гелиофоба оказался вкрадчивый, мягкий, обволакивающий. — Почему бы тебе не сказать ему правду? О том, что барьер между вами существует только для мертвых, о том, что ты прямо сейчас можешь протянуть руку и вывести его на тропу, подарить ему свободу?

«Мимо, — подумала Дарэм, прекрасно зная, что ей не обязательно произносить что-либо, чтобы быть услышанной. — Я здесь не потому, что он имеет для меня значение».

— Пускай шанс и мал, но он по-прежнему существует, — сказала она вслух.

— Неужели? — деланно удивился демон, неприятно растягивая безгубую, узкую щель рта в подобии усмешки. — Тогда почему ты здесь?

— Что ж, я не стану спорить. Я слишком несведущ в настолько тонких вопросах, — почти одновременно с гелиофобом проговорил фон Кролок. — Однако, я хотел бы задать тебе вопрос, Нази Дарэм. Почему ты здесь?

«Я хотела проверить свою теорию о том, что души вампиров во время дневного сна также оказываются на тропах», — с каждой секундой Нази все труднее становилось сосредотачиваться, дабы отделить голос графа от голоса демона.

— Лжешь, — с видимым удовлетворением констатировал гелиофоб и, сыто потянувшись, подался чуть вперед, так что его острый подбородок теперь почти касался плеча фон Кролока. — Ты всерьез хочешь убедить меня, будто бы жажда знаний привела тебя сюда из мира, где так ничтожно мало силы, способной питать твой дар? Что ты прошла по тропам столь долгий путь, и сейчас ведешь с ним этот разговор, добровольно отдавая часы, а может, и годы собственной жизни — ради знаний, передать которые другим ты, вполне вероятно, не успеешь? Брось. Признайся, этот проклятый тебе совсем не безразличен. Настолько, что я даже через барьер чувствую, как тебе не хочется бросать его здесь одного. Однако ты почему-то не торопишься помочь ему… в чем же дело, некромант? Может быть, в том, что ты знаешь — тебе не хватит сил увести отсюда обе души, за которыми ты явилась, и при этом выжить? Или… впервые за эти месяцы не чувствуя себя одинокой, ты не хочешь, чтобы он ушел своим путем, бросив тебя, как бросил тебя твой драгоценный муж?

— Нази? — в третий или в четвертый раз окликнул женщину фон Кролок, жалея о том, что не имеет возможности прикоснуться к своей собеседнице и встряхнуть ее. Равно как и о том, что вообще задал вопрос, приведший к столь странным последствиям. В первые несколько секунд фрау Дарэм просто замерла, глядя куда-то мимо него неподвижным взглядом, а затем лицо ее исказилось, словно от боли.

— Тебе не обязательно ничего говорить, я и так прекрасно вижу ответ в твоей душе. А ведь я мог бы помочь тебе, — тем временем вкрадчиво продолжал гелиофоб. — В моей власти дать тебе достаточно сил, я могу отыскать среди теней душу твоего мужа, могу вернуть его тебе, могу даже избавить этого вампира от вечной тьмы и вечной жажды… я могу исполнить твои желания. Все, что мне нужно — немного жизни… совсем немного, не больше, чем ты потратила бы на один из своих ритуалов…

— Все свои проблемы я способна решить сама и исполнить свои желания тоже, — откликнулась Нази. — И, даже если у меня не получится… я лучше потеряю его навсегда, чем приму твою помощь, тварь.

Облеченное в слова предложение привело к эффекту, ровно обратному тому, на который, очевидно, рассчитывал гелиофоб. Никаких сделок за гранью. Ни с кем. Ни при каких обстоятельствах — этот постулат Винсент Дарэм с упорством, достойным лучшего применения, внедрял в сознание тогда еще юной супруги на протяжении нескольких лет, подкрепляя свои слова богатыми на подробности примерами из собственной практики и практики своих знакомых.

И все эти примеры неумолимо доказывали лишь одно: твари, обитающие на изнанке, способны извратить до неузнаваемости самые благие намерения и самые чистые помыслы. Черпая силы из человеческих страданий и боли, они стремились разрушить все, к чему прикасались, и в этом искусстве равных им не было, как не было равных и в той изобретательности, с которой они, выполняя условия сделки, превращали в кошмар самые светлые мечты и устремления. За годы своей работы в качестве некроманта Дарэм и сама не раз встречалась с глупцами, которых отчаяние, амбиции или непомерная самонадеянность толкнули на заключение договора, по условиям которого в выигрыше всегда оставалась лишь одна сторона.

— Пошел ты, — неистово злясь на себя за то, что слова какого-то паршивого гелиофоба смогли причинить ей столько боли, процедила женщина сквозь зубы. — Никакого договора не будет.

— Тем хуже для тебя, некромант. Ты еще горько пожалеешь об упущенной возможности, не сомневайся, — лицо демона, вопреки сказанному, исказилось от плохо скрываемого бешенства, и только в тот момент, когда его непропорционально вытянутая, тонкая фигура растворилась в вязкой темноте, Дарэм осознала, что последние свои реплики она произносила вслух.

Граф фон Кролок смотрел прямо на нее с нескрываемым изумлением, и в его широко распахнутых серебристо-прозрачных глазах отчетливо читалась тревога.

— Простите, Ваше Сиятельство, — тихо сказала Нази. — Вам не следовало слышать всего этого, и, поверьте, все сказанное было обращено не к вам.

— Здесь есть кто-то еще? — после секундного молчания напряженно уточнил граф.

— Был. Этот мир, к сожалению, населен не только душами, но и другими, куда более опасными существами. Такими, например, как гелиофобы — демоны, боящиеся любого света, но отчаянно стремящиеся получить силу от того, кто по неосторожности решит с ними поделиться. Для вас, впрочем, они никакой опасности не представляют, поскольку с вас им взять нечего, — Дарэм устало покачала головой и добавила: — О чем вы спрашивали, прежде, чем я… отвлеклась?

— Что он предложил тебе, Нази? — поинтересовался граф вместо ответа.

— Как и любому смертному, — болезненная кривая улыбка скользнула по тонким, полупрозрачным губам Дарэм, и фон Кролок осознал, что с каждой минутой женщина, стоящая перед ним, становится все более похожей на морок, готовый истаять в любое мгновение. — То, что желанно мне более всего.

— Скажи, то, что ты по мере нашей беседы делаешься прозрачной — это естественный процесс для подобного места?

— Ммм? — Дарэм медленно подняла руку на уровень глаз, в задумчивости ее рассматривая. Сквозь узкую ладонь фон Кролок вполне отчетливо мог увидеть, как шевелятся ее губы. — Не беспокойтесь, Ваше Сиятельство, это всего лишь значит, что мое время заканчивается, и мне стоит поторопиться с возвращением в мир живых. Мы продолжим этот разговор, когда вы проснетесь, даю вам слово.

Граф в ответ лишь коротко кивнул, понимая, что это единственное, что он может сделать в данных обстоятельствах. Глупо просить о том, чего он все равно не смог бы получить…

И, тем не менее, фон Кролоку пришлось приложить немалые усилия, чтобы не произнести вслух позорное, свидетельствующее о его слабости «Останься».

Одна часть его души была искренне благодарна Дарэм за то, что, пускай всего на несколько десятков минут, но она прервала его бесконечное блуждание в темноте. А вторая так же люто ненавидела ее за это вмешательство, после которого — он не сомневался — уже почти привычное одиночество станет куда более ощутимым, отбросив самого графа на пару столетий назад.

— Я вспомнила, — сказала Нази, уже чувствуя, как вибрирует под пальцами тонкая нить, тянущаяся от нее к оставшимся во «внешнем мире» якорям. — Вы спрашивали, почему я здесь. Я собиралась вам солгать, Ваше Сиятельство, но это было бы нечестно. Я здесь, потому что знаю — никто, кроме меня, не может составить вам компанию. Конечно, это ничего не изменит и ничего не исправит, но мне просто очень хотелось сделать хоть что-нибудь.

*

Массивная каменная крышка стукнулась об основание колонны, породив под сводами склепа гулкое эхо, и граф невольно поморщился от слишком резкого, с его точки зрения, звука.

Гроб, принадлежащий Герберту, разумеется, уже был пуст — наследнику фон Кролока, в силу его относительной «юности», вечерние подъемы давались куда легче, чем самому хозяину замка, которому с каждым десятилетием требовалось все больше времени на то, чтобы заставить собственное тело вернуться к жизни.

Пальцы графа, как и всегда, судорожно взметнулись к горлу прежде, чем он успел себя остановить. Бог свидетель, он бы многое отдал за то, чтобы именно эти воспоминания сгладились со временем, канули в ничто, перестав тревожить его каждый раз в первые секунды после пробуждения.

Давно затянулась и бесследно исчезла та рваная рана, через которую кровь вырывалась конвульсивными толчками, алой волной заливая все вокруг: его одежду, каменные плиты тракта, придорожную траву. И, тем не менее, несмотря на все прошедшие годы, приходя в себя после дневного сна, фон Кролок каждый раз первым делом машинально хватался за шею, словно наяву слыша тот отвратительный, булькающий хрип — свой собственный — и почти ожидая почувствовать, как сквозь пальцы, тщетно и глупо пытающиеся зажать разорванное горло, обжигающими ручейками утекает его жизнь.

Граф на секунду прикрыл глаза, пережидая этот ежевечерний всплеск воспоминаний, заодно чутко прислушиваясь к замку.

Слух вампира, как и у всякого хищника, обостренный до крайности, мгновенно отмел все привычные шумы, вроде гудения ветра в выстуженных каминных трубах и потрескивания рассыхающейся в верхних этажах мебели, зацепившись за торопливый, неровный перестук шагов Куколя где-то над головой.

— Э ау а, аер! А ыол, а оа э ыыт вое аэ! — напряженно пробубнил горбун.

— Ни черта я не понимаю, что ты говоришь! — на тон выше, чем обычно, воскликнул в ответ Герберт, шагов которого граф, по понятным причинам, слышать попросту не мог. — Куколь, ну почему ты не умеешь объясняться по-человечески?!

— Ыые, аер, — покаялся слуга, явно прикладывающий немалые усилия, чтобы не отставать от графского наследника.

— Ыые! — передразнил Куколя чем-то не то раздосадованный, не то взволнованный Герберт. — Толку с твоих извинений! Дверь придержи лучше. Проклятье! Мало того, что отец притащил в дом смертную, так она к тому же не то умалишенная, не то припадочная, а возможно, что и то и другое разом! И что нам с ней делать теперь!? Вот ты, дорогой мой Куколь, знаешь?

— Эт, — честно признался горбун.

— Вот и я не знаю, — младший фон Кролок вздохнул и, после нескольких секунд тишины, с сомнением заметил: — Серая она какая-то… ты вообще смотрел, дышит она? Ладно, я сам сейчас посмотрю. Может, мы зря утруждались, и вместо спальни ее стоило сразу отправить на задний двор, дабы тихо предать земле, пока отец не проснулся?

— С этим своим намерением ты определенно опоздал, Герберт, — «шагнув» прямо сквозь каменные этажные перекрытия, ровным тоном заметил граф. — Поскольку, как видишь, я успел не только проснуться, но и крайне заинтересоваться происходящим под крышей моего собственного дома.

— От тебя вообще хоть что-нибудь скрыть можно? — младший фон Кролок покосился на отца, всем своим видом выражая крайнюю степень недовольства.

— А у тебя есть такое желание? — вопросом на вопрос ответил граф, обходя сына так, чтобы в поле зрения, вместо бледного, недовольного лица Герберта, наконец, попала кровать. — Хм… Однако…

— Очень содержательно, — съязвил Герберт, и теперь, стоя в нескольких шагах от сына, фон Кролок с уверенностью мог сказать, что злится он именно от волнения. — Нам ожидать от тебя еще каких-нибудь столь же бесценных откровений, или ты сказал все, что хотел?

— Помолчи минуту, будь так любезен. Богатством и красотой твоего сарказма мы насладимся позднее, — фон Кролок отстранил юношу с дороги и, приблизившись к постели, склонился над лежащей поверх покрывала Нази Дарэм, отточенным движением прижимая руку к ее шее. — Где вы ее нашли?

Ощутив под пальцами слабые, но вполне ровные удары пульса, граф поймал себя на том, что испытывает нечто похожее на облегчение. Выглядела фрау Дарэм плохо, заострившимися чертами лица, синевой губ и восковой бледностью неприятно напоминая покойницу. К тому же при прикосновении фон Кролок практически не ощутил разницы температур между ними, что также нельзя было считать добрым знаком, учитывая тот факт, что как раз сам граф был давно и безнадежно мертв.

— Это тебе пускай Куколь расскажет, — тем временем откликнулся Герберт, тоже приближаясь к кровати. — Я его встретил в центральной галерее, когда он волок сие бренное тело в твою комнату. А поскольку рассказчик из нашего дорогого «управляющего» дьявольски талантливый, я так и не понял, что именно случилось.

— Я тебя внимательно слушаю, — граф бросил вопросительный взгляд на слугу, который, торопливо кивнув, принялся за рассказ, время от времени укоризненно косясь в сторону Герберта, за все эти годы так и не научившегося понимать его речь, хотя, с точки зрения графа, ни малейшей сложности тут не было.

— Ну и? Мне, знаешь ли, тоже любопытно! — не выдержал младший фон Кролок, осознав, что отец, похоже, и не думает пересказывать ему содержание куколева монолога.

— Около четырех часов пополудни фрау Дарэм посетила заброшенную бывшую капеллу, что в западном крыле, — ровным тоном проговорил граф. — Она попросила у Куколя свечи и кинжал, сказав, что собирается провести некий «эксперимент». Куколь обеспокоился нашей с тобой сохранностью, поскольку имеющие туманную цель эксперименты охотника на нежить поблизости от спящих вампиров не могут не вызывать очевидных опасений, и счел разумным согласиться на предложение фрау запереть капеллу снаружи, с условием, что он вернется за ней с наступлением темноты. Также некоторое время он пытался подслушивать под дверью, но ничего не услышал и потому ушел, вернувшись спустя три часа. Отперев дверь, он обнаружил, что в капелле практически нечем дышать, поскольку почти прогоревшие свечи, очевидно, сожгли в ней весь воздух. Кроме этого, он нашел в комнате окровавленный кинжал, потеки крови на полу и нашу гостью в том состоянии, в котором она пребывает и поныне, лежащую в центре некоего исчерченного письменами круга, я полагаю — некой ритуальной фигуры. Испугавшись, что фрау Дарэм мертва, и не зная, что ему предпринять, Куколь решил, что ее стоит перенести в отведенные ей комнаты и дождаться нашего пробуждения, что он, собственно, и сделал. Я ничего не упустил?

— Эт, аэр! — радостно согласился горбун, для верности несколько раз кивнув головой.

— Славно, — констатировал граф и, проигнорировав красноречивое закатывание глаз к потолку со стороны сына, снова в мрачной задумчивости посмотрел на Нази. — Хм, я не вполне уверен, что мы можем сделать. Не имею ни малейшего понятия, как действует эта… магия, и сомневаюсь, что лекарь будет хоть сколько-нибудь полезнее, чем я.

— Подожди, отец, — Герберт осторожно положил руку на плечо графа, слегка стиснув пальцы, чтобы привлечь внимание глубоко ушедшего в свои мысли родителя. — Я по-прежнему ничего не понимаю! Что за ритуал, что за магия? Что, в конце концов, происходит!? Ты хотя бы сейчас можешь отбросить этот всезнающий тон, а заодно и свой загадочный вид, и объясниться по-человечески!?

— Я не человек, — голос фон Кролока на этот раз прозвучал настолько холодно и глухо, что Герберт поспешил на всякий случай убрать руку и отступить на полшага. — И ты, смею напомнить, тоже. Однако, изволь: фрау Дарэм, как ты знаешь, именует себя «некромантом» и практикует некий сорт обрядовой магии, позволяющей ей, помимо прочего, поддерживать связь с определенной частью загробного мира. До сегодняшнего дня я не был убежден, что ее рассказы истинны, но сегодня я лично убедился в обратном. Во время дневного сна Нази нанесла мне… визит.

— Но ведь Куколь ее запер в капелле, — хмурясь, неуверенно уточнил Герберт. — Да и замок на склепе не тронут.

— Она приходила не к моему гробу, — фон Кролок вскинул голову, снизу вверх глядя на сына внимательными серыми глазами. — Она посетила мой «сон».

— Но это невозможно! — после нескольких секунд молчания пораженно воскликнул юноша.

— Я тоже так полагал. И ошибся, как видишь. Я уже рассказывал тебе, что за подобные способности фрау Дарэм вынуждена платить. И, полагаю, сейчас мы имеем дело с последствиями оплаты ее визита ко мне. Дьявол.

— Отец, не паникуй, — Герберт вновь придвинулся вплотную к графу, обеспокоенно кусая губу. Несмотря на все попытки старшего вампира сохранять дистанцию и в целом оставаться для своего наследника величиной непостижимой, за сотню с лишним лет обитания под одной крышей юноша прекрасно научился разбираться в малейших нюансах эмоций безупречно сдержанного и внешне равнодушного фон Кролока. — Она ведь все еще жива, значит, скорее всего, уже не умрет. Я имею в виду, сегодня.

— Правильно ли я тебя услышал? — ледяного яда в голосе графа, пожалуй, могло бы хватить на несколько десятков смертельно опасных змей. — Я паникую?

— Хорошо-хорошо, ты слегка обеспокоен сложившимся положением, — торопливо откликнулся Герберт. — Лично мне плевать, жива она или нет, будь она хоть трижды великой чародейкой. Но, учитывая твое легкое беспокойство о ее судьбе, у меня назревает вопрос: мы станем что-то делать с твоей драгоценной фрау или так и продолжим любоваться ее полутрупом и держать за ручку?

Проследив за взглядом сына, фон Кролок опустил глаза на свою руку, сжимающую тонкое запястье Дарэм и все это время чутко отслеживающую едва уловимую пульсацию текущей по ее венам крови.

— Единственным доступным и, вероятнее всего, безопасным решением я полагаю необходимость ее согреть, — сказал он, подавив нелепое желание резко отдернуть пальцы. — Для живого человека она слишком холодная.

— Ну, одеяла у нас в замке, кажется, еще не перевелись, — протянул Герберт.

— Боюсь, не выйдет, — фон Кролок медленно покачал головой. — Ткань не способна генерировать тепло, она лишь сохраняет его, а собственного тепла у фрау Дарэм слишком мало.

— Ну, в нас с тобой его вообще нет, — молодой человек потянул себя за выбившуюся из собранных в хвост волос золотистую прядь. — Знаю! Пускай ее Куколь обнимет. Он достаточно теплый.

— А?! — пораженно осведомился горбун, который явно не был готов к такому повороту событий и, похоже, не испытывал ни малейшего желания обниматься с едва живой гостьей своих хозяев.

— Ты, разумеется. Насколько я знаю, здесь нет больше никого по имени Куколь, — с нервным смешком подтвердил Герберт. — Ты обещал выполнять все наши распоряжения, так что изволь подчиняться!

— Весьма остроумно, — поморщившись, заметил граф. — Однако мы, пожалуй, обойдемся менее экстравагантными методами. Куколь, разожги как следует камин и наполни ванную горячей водой. У тебя полчаса. И начни с ванной. Выполняй.

После отбытия слуги в комнате воцарилась глухая тишина: Герберт накручивал на тонкий бледный палец злосчастный локон, а граф равнодушно рассматривал затейливые узоры на толстом ковре возле кровати.

— И пришла же тебе охота с ней возиться, — спустя довольно долгое время заметил младший фон Кролок. — Если бы ты поинтересовался моим мнением, я бы сказал, что пользы от фрау Дарэм ровным счетом никакой, равно как и веселья. Зато проблем она доставляет просто неимоверное количество. Ответь мне откровенно: за каким чертом ты ее здесь держишь, да еще и так упорно пытаешься сохранить ей жизнь, в то время как она сама, похоже, делает все возможное, чтобы с ней распрощаться?

— Потому что мертвой она мне не нужна, покрайней мере пока, — сказал граф. — Фрау Дарэм является носителем довольно интересных знаний и, как мы сегодня убедились, умений тоже. И мне хотелось бы изучить все это с максимальной полнотой. Что будет довольно проблематично в случае, если она умрет. Только задумайся, Герберт, какие возможности в ней скрыты: она способна путешествовать в пространстве нашего дневного существования и знает об этом месте гораздо больше, чем я успел понять за три сотни лет. И, осознавая все это, просто позволить ей умереть, забрав эту информацию с собой? Глупо и нерационально, не находишь?

— У меня такое ощущение, отец, что ты опять отделываешься от меня полуправдой, — недовольно пробормотал Герберт. — Наступит тот день, когда ты станешь доверять мне больше?

— С твоего позволения, на этот риторический вопрос я отвечать не буду, — фон Кролок хмыкнул, но все же добавил: — Я доверяю тебе, Герберт. Ровно настолько, насколько считаю нужным. И я неоднократно просил тебя не пытаться всеми силами вызывать меня на душевные откровения, когда я сам того не желаю. Все, что важно, и все, что имеет к тебе отношение, я всегда довожу до твоего сведения, не дожидаясь просьб, не так ли?

— Просто это не честно, — юноша капризно тряхнул головой. — Я делюсь с тобой всем, а в ответ… да я даже имени твоего до сих пор не знаю, а уже больше ста лет прошло!

— И зачем тебе, спрашивается, так нужно мое имя? — фон Кролок чуть приподнял брови, глядя на сына. — Оно принадлежит человеку, который давно умер.

— Зато это был бы очень милый акт доверия с твоей стороны!

— Нет, не был бы.

— Хорошо, — судя по тону Герберта, можно было предполагать, что как раз он не видит в ответе графа ничего хорошего, однако прекрасно понимает, что большего ему все равно добиться не удастся. — Как угодно! В таком случае, скажи, если уж эта твоя фрау носитель такой ценной информации, не думал ли ты ее обратить? Так, по крайней мере, можно было бы не волноваться, что она умрет раньше срока. А когда надобность в ней отпадет, убьем сами. Ты, если вдуматься, успел уничтожить вампиров больше, чем любой охотник на наше племя, так что труда тебе это не составит.

— Думал, — фон Кролок кивнул. — Но у меня нет гарантии, что после обращения она сохранит свои способности и не превратится в такого же заложника посмертия, как мы. Печально, если она из-за моей небрежности станет бесполезна.

— Тебя послушаешь, так создается впечатление, что ты невыносимо черствое, прагматичное существо, руководствующееся лишь собственными выгодами, — фыркнул юноша.

— Во-первых, ты только что сам предлагал ее обратить, а затем убить за ненадобностью, — напомнил граф, усмехнувшись. — А во-вторых, ты абсолютно прав, именно таким существом я и являюсь.

Герберт уже открыл было рот, чтобы что-то ответить, однако реплика его так и осталась не произнесенной, поскольку в дверях появился Куколь, жестами показывая, что распоряжение хозяина выполнено в точности.

Коротко кивнув в ответ, фон Кролок без труда подхватил бесчувственное тело Дарэм и отправился в ванную. Герберт, явно не желая остаться в стороне от происходящего, пошел следом.

— Фи, папа, это так непристойно! — весело заявил он, наблюдая за тем, как граф, уложив свою ношу на низкую, широкую скамейку возле исходящей клубами пара ванной, принялся методично расстегивать пуговицы на ее платье. — Где же твои манеры?

— Ты полагаешь более пристойным бросить ее в воду в одежде, или намекаешь на то, что меня в мои годы должен по какой-то причине смущать вид обнаженной женщины? — не отрываясь от дела, скептически осведомился граф. — Впрочем, если тебе неловко, ты вполне можешь уйти или целомудренно отвернуться. Хотя я бы предпочел, чтобы ты мне помог, поскольку рвать платье я не хочу, а снимать его в одиночку довольно затруднительно.

При посильной помощи Герберта, который, разумеется, и не подумал уходить, справиться с одеждой Дарэм удалось значительно быстрее, чем если бы граф действовал один, однако без комментариев со стороны сына дело все равно не обошлось.

— Ничего себе! — удивленно сказал он, уставившись на Нази с неприкрытым любопытством и изумлением.

— Очевидно, деятельность некромантов значительно насыщенней, чем кажется. Впрочем, об этом можно было бы догадаться и без столь наглядных демонстраций, — констатировал фон Кролок, так же, как и сын, пробегая взглядом по неравномерной белесой сетке шрамов, отчетливо проступающей на теле фрау Дарэм, даже невзирая на ее нынешнюю бледность. Некоторые из них едва можно было различить, настолько тонкими они были, а некоторые отчетливо напоминали графу следы от рассекающих ударов меча, коих и на его теле сохранилось предостаточно.

— Ты на спину лучше взгляни, — посоветовал Герберт. — Как думаешь, это зачем?

Фон Кролок повернул Дарэм лицом к Герберту, поймав себя на мысли, что оба они обращаются с ней, словно с тряпичной куклой или портняжным манекеном, и устремил взгляд на худую спину женщины, где сквозь кожу отчетливо можно было различить каждый позвонок.

Догадаться, что именно так заинтересовало графского наследника, оказалось нетрудно — всю спину Нази от лопаток до талии покрывала плотная вязь чего-то, похожего на кабалистические символы. Такие же белесые, как и прочие шрамы — они явно не были результатом случайной травмы. У фон Кролока не возникло ни малейших сомнений — кто-то вполне умышленно вырезал их на коже фрау Дарэм, преследуя некие, не вполне ясные графу, цели.

— Думаю, об этом стоит спросить у нее самой, — сказал он, аккуратно опустив тело в ванную и, на всякий случай, придерживая голову женщины над водой. — Когда она очнется.

— Оооо… — мечтательно протянул Герберт и негромко рассмеялся. — Почему-то мне кажется, что ей твоя забота придется сильно не по вкусу, отец.

— Предпочитаю решать проблемы по мере их возникновения, — граф пожал плечами и спросил, обернувшись к маячащему в дверном проеме Куколю: — Что-то еще?

— Мэ иы? Ф аир? — смиренно уточнил горбун, и фон Кролок досадливо поморщился, мысленно сетуя на собственную забывчивость.

— Разумеется, идти, — сказал он. — Передай фроляйн Шагал мой подарок, и можешь возвращаться. Не жди ее, я сам займусь этим вопросом. Герберт, ты пока присмотришь за нашей гостьей, и, прошу, постарайся сделать так, чтобы она не утонула. Когда вода остынет, отнеси ее обратно в спальню.

— Я?! — поразился Герберт. — Отец, я не собираюсь…

— Если бы ты дал себе труд освоить тонкости зова, я бы, несомненно, поручил тебе проследить, чтобы юная Сара не заблудилась по дороге в замок. Однако, поскольку ты никогда не считал это искусство настолько важным, чтобы приложить достаточно усилий к его изучению, ты проследишь за фрау Дарэм. Потому что нам с Куколем будет не до того, — уже шагнув к двери, любезно пояснил своему наследнику граф. — Все имеет свои последствия, Герберт. Включая твою собственную лень. Увидимся позднее.

Герберт уже набрал в грудь воздуха, дабы высказать все, что он думает о подобных последствиях, но фон Кролок уже успел раствориться в пространстве, оставив юношу возмущенно хватать воздух приоткрытым ртом. Куколь, глядя на перекошенное лицо юноши, издал нечто напоминающее смешок и также поспешил убраться восвояси, бросая его наедине с бесчувственным телом, с этой минуты ставшим исключительно гербертовой проблемой.

========== Иллюзия подлинного чувства ==========

— Я люблю тебя! — страстным шепотом воскликнул юноша, заставив Сару коротко, почти раздраженно вздохнуть.

— Господи, ну что за человек, — с тоской пробормотала она. — Ты слушаешь, что я говорю тебе, или нет? Нас могут увидеть! И тогда все — всему конец! Папа запрет меня на все замки, и я буду сидеть у себя в комнате до тех пор, пока вы не уедете. Ты этого хочешь?

— Это ты совсем не слушаешь меня, — все той же горячечной скороговоркой возразил молодой человек и для верности схватил фроляйн Шагал за руку, крепко стиснув тонкие, холодные пальцы возлюбленной. — Мне казалось, что мои чувства не безответны! Ну, услышь же меня, наконец: мне никто, кроме тебя, не нужен, с самой первой нашей встречи я понял, что это судьба!

Стоя в тени деревьев на опушке леса, почти вплотную подобравшегося к стенам трактира, граф только и мог, что покачать головой.

Судьба. Кто бы мог подумать.

Впрочем… сколько там лет этому пылкому влюбленному? Если судить по виду — едва ли больше, чем Герберту в тот день, когда он постучался в ворота замка. В этом возрасте кровь кипит особенно бурно, так что все чувства «настоящие», и каждая влюбленность «до гроба».

— Я увезу тебя с собой, мы отправимся в Кенигсберг, а потом — куда пожелаешь! — продолжал юноша. — Да, я совсем не богат, но скоро я окончу университет, профессор даст мне рекомендации, и мы будем свободны, Сара, будем жить так, как захотим!

Даже несмотря на оплетающую сознание фроляйн Шагал сеть зова, что-то внутри нее отчетливо отзывалось на заманчивые обещания молодого человека, и граф пришел к выводу, что у студента, пожалуй, были бы все шансы на успех, не вмешайся фон Кролок в их пастораль.

Пришел бы юноша недели на три раньше, и зов графа уже не застал бы Сару в ее тесной девичьей спальне.

— Альфред… — Сара снова покосилась в сторону леса. — Послушай, твое признание… оно очень много для меня значит, поверь! Разговоры о любви, мечты о будущем… все это прекрасно, особенно долгими зимними вечерами, когда так хочется оказаться где-нибудь подальше отсюда! Но все это только слова, и на самом деле…

— Это не только слова! — возразил Альфред, беря девушку и за вторую руку. — Все так и будет, обещаю. Только скажи, что ты согласна уехать со мной, и ничто нас не остановит, даже твой отец!

— Если бы ты только знал, как мне душно здесь, — вырвав пальцы из хватки юноши, фроляйн Шагал отвернулась от него, почти молитвенным жестом прижав руки к груди, — как мне хочется освободиться… Знаешь ли ты, какова моя жизнь? Где каждый день — точно такой же, как был вчера, и я точно знаю, что завтра тоже ничего не изменится. Заботы по дому, рукоделие, постоянная слежка отца, так что даже не поговорить толком с гостями! Да и гости-то у нас редкость, все больше вечно пьяные охотники и дровосеки. Чеснок еще этот, которым мы все тут насквозь уже пропахли! И знаешь, что самое страшное, чего я боюсь больше всего на свете? Что так будет всю мою жизнь, что я состарюсь, так же, как мама, не увидев в жизни ничего, кроме своей деревни, на которую мне уже сейчас смотреть надоело! И, если повезет — мужа. Такого же пьяного лесоруба!

Альфред что-то возражал в ответ, робко приобнимая фроляйн Шагал за плечи и, охваченный собственными переживаниями, по-прежнему не замечал, что со своей речью Сара обращается вовсе не к нему. Фон Кролок точно знал, что девушка не может видеть его в такой темноте, но, тем не менее, она повернула голову так, что теперь с тоской и надеждой смотрела прямо ему в лицо.

«Я знаю, дитя, — мягко согласился граф, — лишь зрелости, у которой все шторма позади, мила предсказуемость. Домашний очаг и длинная вереница одинаковых дней хороши только тогда, когда они наполнены воспоминаниями о долгом, полном открытий путешествии в десятилетия длиной. И час для твоего путешествия настал: пойдем, Сара, нам пора. Я не стану ждать тебя долго, поэтому либо ты решишься сейчас, либо уже никогда».

— Мне пора, Альфред, — проговорила фроляйн Шагал, поворачиваясь к своему обожателю. — Я приглашена на встречу, и меня ждут! Я не могу опаздывать, от этого слишком многое зависит.

— В такое время?! — поразился юноша, озадаченно хмуря брови, а затем, очевидно, приняв некое решение, заявил: — Тогда я провожу тебя! Ночью здесь совсем не безопасно.

«Нет, — распорядился фон Кролок. — Об этом не может быть и речи».

— Нет, — послушно повторила Сара. — Об этом и речи быть не может! Я ужасно спешу!

— Скажи хотя бы, куда ты идешь? — не отставал Альфред, на всякий случай вновь хватая девушку за руку.

— Я не знаю дороги, — беспечно призналась та, улыбаясь в темноту. — Но это не страшно.

— Ночью? В лес? Не зная толком, куда идти!? — молодой человек с каждой секундой волновался все сильнее. — Нет, Сара, что бы от этой встречи ни зависело, так нельзя. Это слишком опасно! В конце концов, здесь волков полно!

— На все воля Божья, — Сара попробовала освободиться, но не тут-то было. — Да пусти же меня! Ты ничегошеньки не понимаешь! Это моя единственная возможность… Мне пора!

— Прости меня, Сара, ты вполне можешь на меня обижаться, но никуда я тебя не отпущу, — упрямо наклонив голову и с отчаянной решимостью глядя исподлобья на фроляйн Шагал, заявил Альфред. — Пойдем в дом, пожалуйста. Или я прямо сейчас разбужу твоего отца и скажу ему, что ты куда-то собралась ночью!

«Солги ему», — посоветовал Саре граф, которому эта опереточная драма начала уже порядком надоедать.

— Не надо будить папу. Тебе ведь тоже попадет, как и мне, — умоляюще прошептала девушка и, глядя Альфреду в глаза, добавила: — Хорошо, хорошо, я согласна, чтобы ты меня проводил, и по дороге расскажу тебе все. Пойдем… Нет, стой! Я забыла дома мою губку! Принеси мне ее, Альфред! Пожалуйста!

— А губка-то тебе зачем?! — крайне удивленный Альфред даже рот слегка приоткрыл от неожиданности.

— Я все объясню тебе, но нужно торопиться, — нетерпеливо притопнула ногой девушка. — Скорее! Время уходит…

— Ну… ладно, — неуверенно согласился молодой человек, нехотя выпуская руку фроляйн Шагал и делая шаг к двери трактира. — Клянешься, что с места не сойдешь, пока я не вернусь?

— Клянусь, — Сара для убедительности несколько раз кивнула головой и, дождавшись, когда Альфред скроется в доме, развернула переданный Куколем сверток и проворно натянула на ноги щегольские алые сапожки на невысоком каблуке. — Буду я ждать, как же… Все мне указывают, как жить! Надоело! В конце концов, я ведь ничего плохого не делаю, верно? Немного веселья еще никому не помешало…

«Прислушайся к зову своего сердца, дитя, оно не солжет тебе, — фон Кролок усмехнулся. Увы, вся его давно уже канувшая в небытие жизнь была свидетельством того, что сердце — весьма скверный советчик в важных вопросах. — И никогда ни о чем не сожалей и не оглядывайся назад. Перемены никогда не случаются с теми, кто боится рискнуть и сделать первый шаг им навстречу».

— Папа, конечно, разозлится ужасно, но потом остынет, я его знаю, — весело сказала фроляйн Шагал, немного потопав по снегу, чтобы привыкнуть к новой обуви. — А там — будь что будет!

— Поторопись, — фон Кролок сделал шаг вперед, так, чтобы лунный свет выхватил, наконец, из темноты его фигуру, и протянул руку к Саре, на лице которой при виде графа расцвела счастливая, восхищенная улыбка. — Твой кавалер уже почти здесь. Еще секунда, и ты останешься дома.

Дважды повторять фон Кролоку не пришлось. Девушка с легкостью и грацией вспугнутой охотниками лани сорвалась с места, фактически влетев в распахнутые объятия графа ровно в тот момент, когда дверь трактира распахнулась настежь.

— Сара? — еще успел услышать фон Кролок, прежде чем сделать шаг в тень, оставляя деревню и растерянного Альфреда далеко позади.

*

— Твою мать… — произнесла Нази Дарэм, рассматривая пыльные складки балдахина у себя над головой.

Второй раз за последнее время она приходила в себя в этой постели с весьма смутным представлением о событиях, происходивших за несколько часов до ее пробуждения, и эта закономерность ей решительно не нравилась.

Собственное тело казалось Нази чужим, словно за то время, что она путешествовала по изнанке, кто-то подменил его, подсунув Дарэм грубо скроенную подделку. Впрочем, как раз в этом чувстве не было ничего нового или удивительного — всякий раз, возвращаясь в мир живых, Нази вынуждена была заново привыкать к тому, что у нее вообще есть это самое тело — тяжелое, неповоротливое, вынужденное дышать и способное чувствовать. Причем, сразу после ритуалов оно чаще всего чувствовало себя откровенно паршиво, как будто тоже было не слишком довольно возвращением хозяйки.

Дарэм вяло забарахталась под теплым одеялом, пытаясь подняться.

Усталость, чувство опустошенности, холод, «захваченный» с изнанки и надежно угнездившийся где-то внутри — все это не являлось оправданием. Так учил ее муж.

Дарэм невесело усмехнулась, поймав себя на том, что за все годы, проведенные в браке, она не думала о Винсенте столько, сколько теперь, когда он умер. Десять лет уверенности в том, что они так и остались в сущности чужими друг другу людьми — и все ради того, чтобы осознать, что никого ближе, чем он, у нее не было.

«Встать, Нази, — словно наяву услышала Дарэм низкий голос Винсента. — Ты должна встать».

И она встала, с трудом, цепляясь непослушными пальцами за поддерживающую балдахин колонну, постояла немного, дыша приоткрытым ртом и безуспешно пытаясь унять отвратительную мелкую дрожь в коленях.

«А ты уверена в том, что делаешь?»

От неожиданности Нази разжала пальцы, мертвой хваткой стискивающие полированное дерево и боком неловко рухнула обратно на кровать. Воспоминания о Винсенте, несмотря на всю их яркость и живость, оставались всего лишь эхом когда-то произнесенных им слов, в то время как бархатистый тенор Его Сиятельства графа фон Кролока, только что прозвучавший прямо у нее в сознании, имел абсолютно иную природу.

«Вы что, так и не сняли с меня зов?» — осознав, наконец, что происходит, подумала Дарэм.

«Вынужден признать, что за всеми этими событиями я о нем… хм… позабыл, — ментальное вторжение было исполнено на таком уровне, что Нази фактически не ощущала давления на свой разум. — Поскольку мы находимся рядом, он не причиняет мне неудобств, так что я практически перестал обращать на него внимание. Если угодно, я могу тебя «отпустить», однако тебе известны последствия. Уверена, что хочешь столкнуться с ними именно сейчас?»

«Уверена, что не хочу, — представив себе предполагаемую «отдачу» после разрыва почти двухнедельной связи и то, как эта отдача скажется на ее и без того не радужном самочувствии, честно призналась Нази, предпринимая новую попытку подняться. — Предлагаю вернуться к этому через пару дней, вы не против?»

«Нисколько. Однако я вынужден повторить свой вопрос: ты уверена в том, что делаешь? Когда мы виделись в последний раз, ты столь органично смотрелась в роли покойной, что белые лилии у твоего изголовья выглядели бы весьма уместно. Не сказать, что в последние века я бывал чем-то болен, но, кажется, врачи рекомендуют в таких случаях покой».

«Мне ли не знать, что именно стоит делать в таких случаях? — Дарэм, наконец, сумела принять относительно устойчивое вертикальное положение и сделала несколько пробных шагов вдоль кровати. — Вы очень трогательно обо мне беспокоитесь, спасибо».

«Если фрау угодно считать трогательным мое нежелание тратить личное время на захоронение ее трупа, кто я такой, чтобы спорить? — Нази была уверена, что это замечание должно было бы сопровождаться едва заметным пожатием плеч. — Впрочем, после бала я буду куда менее занят, так что предлагаю вернуться к этому через пару дней, ты не против?»

В ответ на это любезное предложение Нази, не выдержав, расхохоталась, хотя и понимала, что подобные заявления, звучащие из уст вампира, убившего за свою долгую «жизнь» не одну сотню людей, способствовали скорее проявлениям страха, нежели веселья.

«Туше, Ваше Сиятельство, — подумала она. — И исчезните, пожалуйста, из моей головы. Вас взывание, возможно, и не утомляет, зато из меня энергию тянет вполне ощутимо. Хотите поговорить — извольте задать работу ногам».

«Как пожелаешь. Возможно, я нанесу тебе визит позднее», — согласился граф, и в сознании Нази воцарилась тишина.

Женщина только покачала головой, поражаясь тому, насколько широкое применение на самом деле имела одна из ключевых способностей, свойственных вампирам. Как теория, так и практика показывали, что так называемый «зов» широко применяется носферату для одурманивания жертвы, внушения ей ложного чувства безопасности и даже чего-то, похожего на любовь по отношению к взывающему. Слепое подчинение и безусловное обожание…

Нази отчетливо вспомнила, с каким остервенением и яростью бросались на некромантов ордена жители маленькой деревеньки под Вальтерсдорфом, защищая обосновавшегося там вампира, который оказался достаточно силен, чтобы удерживать под властью зова без малого три десятка человек. Мужчины, женщины, подростки — они до последнего прикрывали подступы к «лежке», пытаясь выиграть для своего спящего повелителя оставшееся до заката время. В их глазах не было страха или сомнений — только абсолютная, фанатичная преданность и готовность без раздумий убивать и умирать за существо, которое в их глазах являлось практически богом.

Однако об использовании связи между хищником и его жертвой не только как средства контроля, но и как средства вполне осмысленного телепатического общения Дарэм слышать еще не приходилось. Впрочем, ментальные воздействия и телепатию можно было считать явлениями схожего порядка, так что исключать подобную возможность, пожалуй, не стоило.

Кое-как добравшись до угла комнаты, Дарэм коснулась рукой тусклой поверхности старинного ростового зеркала, в котором весьма смутно можно было различить ее собственное отражение, изъеденное возрастными дефектами амальгамы. Даже пышущий здоровьем человек в этом зеркале выглядел бы, как восставший из могилы разлагающийся покойник. За исключением, разумеется, самого хозяина комнаты, который в зеркалах не отражался вовсе: еще одно «сказочное» свойство, в народе приписываемое вампирам и для разнообразия оказавшееся истинным — из-за алхимических свойств ртути в составе амальгамы зеркала попросту «не читали» находящуюся поблизости нежить.

В каждой байке об этих существах присутствовала крошечная частичка истины, но ни одна из них не отражала реальной картины, точно так же, как ни один из прочитанных Дарэм трактатов не дал ей столько информации, сколько неделя проживания бок о бок с самими вампирами.

И Нази не была уверена, что действительно хотела быть обладательницей этих уникальных знаний, потому что они делали все в десятки раз сложнее.

Преодолевая усталость, которую в самом прямом смысле можно было бы назвать «смертельной», Дарэм описывала круги по комнате, прикасаясь ко всему, что только попадалось ей на глаза, вынуждая тело «вспоминать» фактуру тканей, холод металла, глянец полированного дерева и исходящий от камина жар.

Когда-то она по-настоящему ненавидела Винсента Дарэма. За то, что после ее походов на изнанку мира он безжалостно заставлял ее подниматься с пола, никогда не подавая руки, чтобы помочь, вне зависимости от того, с какой попытки Нази все-таки удавалось встать: со второй, с седьмой или с пятнадцатой. За то, что, когда она все же поднималась, он не позволял ей лечь в постель или хотя бы сесть, требуя, чтобы она как минимум пару часов находилась в постоянном движении. За то, что требовал от нее в таком состоянии разбирать вещи на каминной полке или на письменном столе, в то время, как ей невыносимо хотелось просто отдохнуть. За то, что он вполне намеренно раздражал и злил ее, вынуждая ее кровь вскипать от желания его ударить.

Когда-то она была уверена, что он точно так же искренне ненавидит ее в ответ.

Пропала эта уверенность в тот день, когда она собственными глазами увидела, как Винсент после почти десятичасового отсутствия в мире живых, пергаментно-серый и едва способный шевелиться, точно так же пытается подняться из ритуального круга, срезанной с нитей марионеткой оседая на пол и пытаясь снова, и снова, и снова…

Обнаружив присутствие молодой супруги, которой было велено ни под каким предлогом не появляться в комнате, он лишь на секунду прикрыл глаза, словно от боли. Сейчас, глядя с позиции прожитых лет, Нази с точностью могла сказать — своим появлением она причинила боль его гордости.

«Оставь, — повелительно сказал он, когда Дарэм сделала движение, собираясь помочь ему подняться. — Я должен сам. Лучшее, что ты можешь сделать для меня — уйти».

Разумеется, уходить тогдашняя восемнадцатилетняя Нази и не подумала, из угла наблюдая за тем, как несгибаемый Винсент Дарэм старческой, нетвердой походкой бродит по залу, словно незрячий, ощупывая руками стены.

Каждый из них входил во владения смерти и, возвращаясь, уносил частицу нее с собой. В себе.

И, если позволить себе поддаться, пойти на поводу у не желающего полноценно возвращаться к жизни тела — эта частица начинала разрастаться, словно попавший в кровь вирус, так что, двигаясь, прикасаясь к окружающему их материальному миру, перебарывая себя в первые часы после ритуалов, некроманты существенно сокращали сроки своей «болезни», вместо недель отделываясь днями, а вместо месяцев — неделями непроходящего озноба, апатии и слабости.

Нигде Нази не испытывала такого желания жить, как на тропах, и никогда ей настолько не хотелось умереть, как в первые пару дней после возвращения.

Впрочем, в этот раз ощущения оказались особенно сильными, и Дарэм едва ли могла бы припомнить, когда еще ей приходилось настолько туго. Ее визит за грань мало того, что продлился довольно долго, так еще и потребовал от нее усилий в разы больше, чем обычно. Этот мир почти не питал ее, заставляя ее отдавать собственные силы, и Нази решительно отказывалась задать себе самый очевидный из возможных вопросов — стоило ли оно того?

Не отдала ли она больше, чем могла себе позволить до тех пор, пока не выполнила то, ради чего, собственно, и затевался двухмесячной давности ритуал, начавшийся в ее родном мире и так странно завершившийся в заснеженных горах мира чужого?

Впрочем, Дарэм была уверена, что ее жизни будет достаточно для того, чтобы повторить попытку, а об остальном она предпочла не думать, поскольку это «остальное» всерьез порочило ее профессиональную честь.

Побродив еще некоторое время по комнате, Дарэм, наконец, сообразила, что из одежды на ней лишь уже ставшая привычной ночная сорочка, и осмотрела свои временные владения внимательнее.

Вопрос о том, кто из троих обитающих в замке мужчин — живых и немертвых — переодевал ее, пока она была без сознания, Нази благоразумно отправила в категорию «остального» и предпочла сосредоточиться на поисках платья.

*

Фроляйн Шагал восхищало, кажется, абсолютно все: высокие каменные своды потолка в холле, тускло мерцающие в свете свечей витражные окна, массивные позолоченные рамы картин на стенах, ажурное плетение лестничных перил. Юность, наивность и волшебство мгновенного путешествия сквозь пространство оказали на неискушенный разум Сары воздействие настолько сильное, что фон Кролоку практически не приходилось прикладывать усилий, чтобы создать у девушки нужное, разумеется, благоприятное, впечатление, как о себе, так и о замке в целом.

— Как красиво, — выдохнула фроляйн Шагал, окидывая взглядом портретную галерею.

Граф, держащийся чуть позади своей спутницы, поверх ее головы тоже посмотрел на открывающийся ему вид, отметив, что позолота на рамах давно растрескалась и облетела, что некогда баснословно дорогая и красивая ковровая дорожка определенно нуждается в чистке, а, если уж быть до конца откровенным — то место ей на ближайшей свалке, и что украшенные кистями портьеры из бордового плюша, очевидно, являются колыбелью, а заодно и последним пристанищем не одного поколения замковой моли. При всей своей старательности и трудолюбии Куколь попросту не мог поддерживать ветшающее здание в должном порядке.

— Я счастлив, что тебе нравится, — сказал фон Кролок. Запах фроляйн Шагал будил в нем желания, грозящие немедленным срывом ежегодного бала, поэтому граф сделал над собой усилие и перестал дышать вовсе, что далось ему с некоторым трудом.

Впрочем, это могло помочь лишь в те моменты, когда ему не приходилось что-либо говорить.

Постоянно поддерживаемое дыхание было одной из тех человеческих и, в сущности, абсолютно не нужных привычек, которые граф пронес через века посмертия, так что всякий раз, когда ему приходилось прекратить дышать, он испытывал чувство иррациональной тревоги. Он точно знал, что задохнуться не способен, однако что-то, лежащее куда глубже, чем разум, упорно продолжало верить в обратное.

— И вы живете здесь совсем один? — Сара оглянулась, вскинув на фон Кролока взгляд огромных синих глаз.

— Не совсем. Со мной живет мой сын — юноша немногим старше тебя, который, впрочем, редко сидит дома, и наш слуга. Ты с ним уже знакома.

— Он, если честно, меня немного пугает, — полушепотом сказала фроляйн Шагал, чуть округлив глаза. — Вид у него, как у злого лесного духа из легенд!

— Поверь, Куколь — милейший человек, абсолютно безобидный и очень исполнительный, — фон Кролок усмехнулся. Если юной Саре и стоило здесь кого-то бояться, то этот «кто-то» сейчас стоял рядом с ней. — Внешняя привлекательность, разумеется, не его сильная черта, но ты поймешь однажды, что внешность часто обманчива и многие вещи на деле оказываются совершенно не тем, чем кажутся на первый взгляд. Пойдем, я провожу тебя в твои комнаты.

— И все-таки, разве вам не бывает тут… одиноко? — негромко спросила фроляйн Шагал. — Если вашего сына все время нет дома, то, получается, вам здесь совсем не с кем поговорить.

— Я провожу много времени за книгами, — уклончиво отозвался фон Кролок, которому категорически не нравился тот оборот, который принимала их беседа.

— А я плохо умею читать, к тому же, разве книга может заменить собеседника? — порозовев от смущения, заметила Сара и, покосившись на графа из-под ресниц, добавила: — А я-то думала, что это у меня жизнь одинокая и скучная.

Фон Кролок коротко вздохнул и тут же пожалел об этом, чувствуя, как начинают вытягиваться, удлиняясь, верхние клыки. Быстро взяв под контроль охотничьи инстинкты, он заставил себя посмотреть девушке в лицо, упорно не давая взгляду соскользнуть к стройной шее своей гостьи.

В глазах Сары плескалось вполне искреннее сострадание и понимание. Словно она только что обнаружила между собой и графом что-то общее.

— Теперь, когда я, наконец, нашел тебя, я не страшусь ни одиночества, ни тоски, Сара, — проникновенно проговорил фон Кролок, усиливая натиск зова на разум стоящей перед ним девушки. Зрачки фроляйн Шагал расширились, и на губах ее появилась счастливая, беспечная улыбка. — Не тревожься об этом, дитя мое, ты пришла сюда, чтобы обрести вечное счастье и вечное блаженство. Оставь все печали, вместе с воспоминаниями о прошлом, за порогом этого замка.

— Хорошо, — согласилась Сара. — Когда вы рядом, мне совсем не хочется думать о прошлой жизни… мне до сих пор не верится, что я здесь, и мне все равно, что будет после. С вами я ничего не боюсь.

— Вот и прекрасно, — фон Кролок улыбнулся в ответ на это по-детски наивное признание, распахивая перед девушкой двери в «гостевую» комнату, самую чистую и богато обставленную из всех.

Подобные беседы, как раз, были ему привычны: в тех или иных вариациях он вел их с каждой из приходящих сюда девиц. За исключением, разве что, фрау Дарэм, с которой у него, как выяснилось, есть масса более важных тем для разговора, и в обществе которой ему не приходилось ежесекундно бороться с чувством голода.

Он решительно не хотел знать о Саре ничего лишнего и не нуждался в ее сострадании или, дьявол упаси, попытках понять его самого.

Как можно меньше информации, как можно меньше личности — таково было неписаное правило при обращении фон Кролока со всеми его будущими жертвами.

— Эти комнаты и все, что в них есть, теперь твое, — сообщил фон Кролок восторженно замеревшей на пороге фроляйн Шагал, которая, очевидно, за всю свою почти восемнадцатилетнюю жизнь не видела настолько богато обставленных помещений, не говоря уж о владении чем-то подобным. Владении временном, но безраздельном. — Время уже позднее, и я советую тебе отдохнуть. Ты вольна ходить везде, где тебе вздумается, и делать все, что только пожелаешь, нет ничего, что было бы тебе запрещено. Куколь выполнит любую твою просьбу или распоряжение, а приятную компанию тебе может составить фрау Дарэм. Насколько мне известно, вы хорошо знакомы.

— Нази здесь?! — изумленно воскликнула Сара. — Мама сказала, что она уехала, и это было так странно! Я имею в виду, что она уехала так неожиданно посреди ночи, хотя была очень больна. И даже не попрощалась ни со мной, ни с Магдой. Получается, что она уехала к вам? Нази говорила, что у нее нет тут знакомых.

— Она была неплохо знакома с моей… родней, — скупо пояснил фон Кролок. — Ей требовалась помощь лекаря, и я, узнав о том, в каком бедственном положении она пребывает, помог ей совершить поездку в город.

Сара уже открыла было рот, чтобы засыпать своего новообретенного «возлюбленного» следующей порцией вполне логичных вопросов, однако после еще одного ментального усилия со стороны графа просто улыбнулась и сказала:

— Вы так добры, граф… и не только ко мне. Я знала, что сердце подсказало мне верный путь!

— Хочешь ли ты о чем-то меня попросить, Сара, прежде, чем я оставлю тебя? — спросил фон Кролок, который предпочел никак не комментировать заявление девушки по поводу собственных высоких душевных качеств. Добрым его даже при жизни считали очень немногие, и на то имелись вполне веские основания.

— Вы… не останетесь? — заливаясь краской, робко спросила фроляйн Шагал, теребя кончик наброшенной на плечи шали и, когда граф отрицательно покачал головой, еще тише прошептала: — Тогда хотя бы поцелуйте меня…

Собрав в кулак всю свою выдержку, фон Кролок приблизился к Саре и, наклонившись, поцеловал. В лоб.

— Предвкушение является значимой частью удовольствия, — вкрадчиво сказал он в ответ на непонимающий и явно расстроенный взгляд фроляйн Шагал. — Я хочу, чтобы именно бал стал часом нашего полного единения, а пока же насладимся сполна ожиданием этого момента.

Покидая комнаты юной Сары, граф испытывал ни с чем не сравнимое облегчение. Несмотря на всю внешнюю и, вполне вероятно, внутреннюю привлекательность фроляйн Шагал, переносить ее общество фон Кролоку удавалось с трудом.

«Почему ты никогда не пользуешься моментом? — всякий раз спрашивал отца Герберт. — Среди них попадаются вполне хорошенькие экземпляры. Я бы на твоем месте не упускал случая, тем более, что они сами готовы тебя чуть ли не на коленях умолять о взаимности».

«Какая жалость, что ты не на моем месте, правда? — обычно скучливо отвечал граф, добавляя: — А на месте юных дев не присутствуют юные мужи. Уверен, ты бы ни в чем себе не отказывал. Я же, в свою очередь, не намерен спать с тем, что впоследствии собираюсь съесть».

Фон Кролок, как и большинство людей, родившихся и выросших в его веке, относился к постельным утехам без лишнего трепета, считая их не более, чем средством удовлетворения физических потребностей и одним из источников удовольствия. Однако было, с его точки зрения, нечто откровенно неправильное и неприятное в стирании границ между любовницей и ужином.

И потом, даже куртизанки, с которыми при жизни порой проводил время Его Сиятельство, ложились с ним в постель вполне осознанно, не говоря уж о любовницах — некоторые испытывали к нему определенные чувства, некоторые даже были влюблены, а некоторые преследовали собственные выгоды, в то время, как жертвы зова своим чувствам и разуму хозяйками не были. Фон Кролок с точностью знал, что весьма откровенная просьба той же фроляйн Шагал — не более, чем следствие ментального воздействия.

Зов не способен был пробудить в человеке любовь, зато вполне успешно подменял это чувство зависимостью и похотью, силы которых было вполне достаточно, чтобы превратить в бесстыжую девку даже послушницу монастыря. И, год за годом сталкиваясь с проявлениями этой наносной похоти, граф неизменно испытывал чувство, очень похожее на брезгливость. Нечто подобное он ощутил бы, пожалуй, если бы ему предложили кого-либо изнасиловать, поскольку добровольное согласие жертвы, в его случае, являлось не более чем иллюзией.

Поразмыслив над перспективой визита к фрау Дарэм, граф пришел к мысли о том, что, пожалуй, начал излишне привыкать к их еженощным беседам, и о том, что в данный момент общество еще одной живой, пускай и куда менее съедобной женщины выдерживать ему будет слишком сложно.

Герберта в замке не было — очевидно, вернув Нази обратно в ее комнаты, наследник и возможный преемник графа предпочел отправиться на прогулку. Это, в свою очередь, означало, что у графа в распоряжении оказалась пара часов тишины и относительного покоя, вполне подходящих для того, чтобы, наконец, разобраться с бумагами, вот уже который день дожидающимися внимания фон Кролока в его кабинете.

Теперь, когда количество людей в замке временно начало превышать количество вампиров, графу настоятельно требовалось пересмотреть затраты на такие статьи расходов, как еда, дрова, свечи и прочие бытовые мелочи, необходимые живым и абсолютно не обязательные для мертвых.

*

Герберт вернулся лишь перед рассветом, когда граф уже начал с беспокойством поглядывать на светлеющее с востока небо. Молодой человек попытался сразу же проскользнуть в склеп, очевидно, надеясь, что фон Кролок не почувствует весьма характерных перемен в состоянии сына, однако граф его надежды безжалостно разрушил.

— Ну и кто, позволь узнать, это был на сей раз? — поинтересовался он, недовольно рассматривая легкий румянец, проступивший на бледных щеках юноши.

— Клянусь, отец, я не специально! — вместо ответа воскликнул Герберт. — Он был даже не очень вкусный! А уж как от него чесноком несло, я тебе не могу даже передать. Это был акт защиты, и не более. Я возвращался с последней подгонки камзола, и решил часть пути пройти пешком… ты же знаешь…

— Знаю, — фон Кролок понимающе кивнул. — Продолжай.

Перед тем, как спуститься вниз, под землю, он тоже временами любил постоять на крыше замковой башни или прогуляться по окрестностям. Оба они тосковали по недоступному немертвым дневному свету, и предрассветное зарево было единственным временем между ночным мраком и темнотой склепа, когда вампиры могли увидеть солнечные лучи. Издали и ненадолго.

— Он выбежал на меня прямо из-за поворота дороги и тоже, кажется, спешил к замку… я не до конца уверен, но, кажется, это был батюшка фроляйн Шагал. А может, и нет, но явно кто-то из местных. Когда он меня заметил, то, вместо того, чтобы попытаться скрыться, заорал что-то и кинулся! — рассказывал Герберт. — Мне кажется, он от страха совсем обезумел… В общем, все так неожиданно случилось, что я не успел даже понять толком, что к чему, и укусил его. Ну а потом… не пропадать же добру, верно? Все равно он был уже не жилец. Говорю же, акт защиты!

— Ну, разумеется, — холодно согласился фон Кролок. — А то, не ровен час, тебя бы до смерти избили. Ты вполне способен был шагнуть или, на худой конец, просто убить, но нет… это для тебя всегда было слишком простым и скучным решением. Ты, надеюсь, по окончании трапезы не забыл его обезглавить?

— Хм… — неопределенно промычал Герберт, и граф, потирая пальцем висок, мученически прикрыл глаза.

— Ты бросил его просто так, — констатировал он очевидное. — Есть что-то, что ты мог бы сказать в свое оправдание, Герберт?

— Конечно! — тут же заверил отца молодой человек — Во-первых, ты и сам знаешь, как после еды сознание мутится, и ты чувствуешь себя, словно пьяный. А во-вторых, рассвет уже тогда был слишком близко, я торопился.

— Пары секунд на то, чтобы просто оторвать ему голову, у тебя, естественно, не нашлось, — сказал граф, ощущая, как медленно начинает наливаться ледяным свинцом его собственное тело и чувствуя, как инстинкты начинают неодолимо брать верх над умирающим разумом. А это значило, что у фон Кролока уже не оставалось шансов исправить ошибку сына прямо сейчас.

— А отмываться после этого я когда, по-твоему, должен был бы? — возмущенно возразил молодой человек. — Или, хочешь сказать, это приемлемо — завалиться спать заляпанным кровью?! Еще чего!

— Настанет день, Герберт, когда я отвинчу твою собственную, очевидно, пустую голову, благоразумия в которой меньше, чем воды в пересохшем колодце. И тем самым избавлю себя и этот мир от множества проблем. Марш в склеп сейчас же, видеть тебя не желаю.

— Ну, учитывая, что ты тоже туда идешь… — протянул Герберт, но, заметив, как судорожно дернулась верхняя губа отца, приоткрывая взгляду заметно удлинившиеся клыки, почел за лучшее шагнуть в вышеозначенный склеп прямо из холла, не утруждая себя спуском по лестнице.

========== Упорный в борьбе ==========

Спать Нази легла, когда за окном уже отчетливо начал заниматься рассвет. Она еще успела немного побродить по коридорам замка, недалеко от своих «покоев», навести порядок в самих комнатах и посидеть у камина с захваченным третьего дня в библиотеке томиком некоего Генри Чарльза Ли, повествующим об истории местного варианта Святой Инквизиции.

Чтение оказалось весьма захватывающим, поскольку роль данного религиозного института в этом мире всерьезотличалась от той, к которой привыкла сама Дарэм, однако сосредоточиться и вникнуть в вопрос как следует ей всерьез мешало вполне ожидаемое дурное самочувствие. Однако Нази не собиралась сдаваться, упорно заставляя себя сосредотачиваться на том, что читала, и попутно делая заметки в молескине (1), любезно переданном в ее пользование фон Кролоком.

Сам хозяин замка этой ночью, очевидно, предпочел заняться какими-то собственными делами, что оказалось для Дарэм на редкость некстати, поскольку хороший собеседник был еще одним средством побыстрее прийти в себя. Герберт тоже мог бы стать для Нази неплохой компанией, поскольку его энергичность в сочетании с абсолютно несвойственным вампирам жизнелюбием, способны были «расшевелить» кого угодно, но именно этой ночью обоих фон Кролоков точно ветром сдуло, а отправляться на их поиски Нази не решилась. Отчасти из опасения, что приступ слабости настигнет ее где-нибудь в коридоре или, хуже того, на лестнице, отчасти потому что бродить по огромному плохо освещенному замку в поисках вампиров, способных в одно мгновение переместиться из одного крыла в другое, даже в нормальном состоянии было занятием бессмысленным.

Дарэм провозилась с книгой до утра, пытаясь уверить себя, что полностью поглощена чтением, и с тоской сознавая, что история Инквизиции — всего лишь оправдание.

Она до последнего ждала графа — вот в чем была настоящая причина ее упорных бдений. Ждала и одновременно боялась, что он действительно явится. Потому что чертов гелиофоб, при всей лживости своей натуры, был прав.

Говорят, что время лечит даже боль утраты. Нази день за днем напоминала себе, что несколько месяцев — слишком малый срок, и все равно не могла поверить, что даже годы, в ее случае, способны что-либо изменить. Должно быть, схожим образом чувствовали себя калеки, лишившиеся рук и ног разом — сломанными, неполноценными, изувеченными.

И сколько же злой иронии было в том, что это чувство моральной искалеченности оказался способным приглушить трехсотлетний вампир — существо, которое, с точки зрения некромантов, не заслуживало ничего, кроме незамедлительного уничтожения.

Нази отчаянно хотелось верить, что все дело тут в пресловутых «чарах», сплетенных настолько тонко, что она попросту не способна оказалась распознать их разрушительного влияния на собственный разум. Но где-то в самой глубине ее души прочно угнездилась уверенность — менталистика тут абсолютно ни при чем.

Будучи обладателем весьма острого ума и богатого опыта, фон Кролок, ко всему прочему, являлся носителем кардинально иного мировоззрения, знакомство с которым приоткрывало перед Дарэм мир, лежащий по ту сторону баррикад, давно и надежно возведенных между настоящими и бывшими людьми.

И в этом вывернутом наизнанку мировоззрении, к своему вящему изумлению, Нази находила некую неумолимую логику.

Граф не пытался отрицать того, кем он является, не старался оправдать совершаемых им поступков, не приукрашивал всей извращенной неприглядности того существования, которое он вел. Словно за века недожизни он сумел принять собственную природу, досконально изучить ее, упорядочить, установив некие границы и — что больше всего поражало Дарэм — подобие моральных норм.

Зло, полностью признавшее себя злом — это не могло вызывать ничего, кроме отвращения, но вместо этого Нази чувствовала, скорее, уважение.

Возможно, потому что в этом мире, где вампиры и вправду находились на вершине пищевой цепи, фон Кролок волен был плевать абсолютно на любые неугодные ему условности — однако предпочел этой безграничной свободе весьма жесткие и неудобные для подобного существа рамки. Проявляя при этом такую силу духа, что Дарэм, помимо уважения, невольно проникалась к нему еще и неким подобием восхищения.

Мучительная жажда крови была постоянным спутником каждого вампира — ее можно было лишь на время приглушить, но не утолить до конца. Так что носферату, будучи заложниками этой гремучей смеси из жизненной потребности и наркотической зависимости, убивали регулярно и помногу, предпочитая скорее менять территорию охоты, нежели умерить аппетиты. Граф фон Кролок, если верить его же собственным словам, терпел эту жажду месяцами и, чем больше Дарэм узнавала, тем отчетливее у нее складывалось ощущение, что граф, обладая способностями, многократно превосходящими возможности живущих вокруг него смертных, упрямо пытался быть человеком, намеренно усложняя собственное существование.

Это упорное нежелание считаться даже с законами реальности Нази было прекрасно знакомо. К той же странной породе личностей относился и герр Дарэм, «невозможно» для которого было понятием, применимым к кому угодно, только не к нему самому.

Это не должно было работать, но все равно срабатывало.

Непрошибаемая уверенность и феноменальное наплевательство на все, кроме собственных убеждений, были свойственны людям, подобным Винсенту или все тому же фон Кролоку, создавая вокруг них некое силовое поле, при столкновении с которым, казалось, гнется объективная действительность.

Вот только Винсент был некромантом — человеком, в каком-то смысле, добровольно отдающим по кускам свою жизнь ради того, чтобы могли жить другие. Фон Кролок, в свою очередь, был вампиром — существом, которое, пускай весьма выборочно, но все-таки отбирало чужую жизнь ради того, чтобы «жить» самому. И всякий раз, проводя между ними параллели или ловя себя на абсолютно неуместной симпатии по отношению к графу, Нази чувствовала себя предательницей. Как в общечеловеческом, так и в профессиональном смысле.

С этими невеселыми мыслями Дарэм и провалилась на рассвете в тяжелый, беспокойный сон, чтобы спустя несколько часов быть разбуженной переливами звонкого голоска фроляйн Шагал.

— Нази! — увидев, что ее усилия увенчались успехом, и Дарэм все-таки проснулась, Сара расплылась в счастливой улыбке. — Прости, что разбудила, но уже почти полдень… а мне ужасно хотелось тебя увидеть! Я очень волновалась, когда ты пропала, да еще и не попрощавшись, и Магда волновалась тоже! Могла бы и сказать, что уезжаешь…

— Почти полдень, — простонала Нази, путем нехитрых подсчетов определив, что проспать ей удалось никак не больше четырех часов, после чего, наконец, сфокусировала взгляд на стоящей в изножье кровати девушке. — И тебе здравствуй. Честно говоря, я сама понятия не имела, что куда-то собираюсь, так что свои упреки прибереги для Их Сиятельства, который меня сюда притащил.

— Притащил? — искренне изумилась Сара. — Граф сказал, что тебе нужна была помощь…

— Вот он и помог, — констатировала Дарэм, потирая лицо руками, чтобы скорее прогнать сонливость. — Он, знаешь ли, тот еще филантроп… если копнуть поглубже.

— Филантроп? — фроляйн Шагал с нарастающим беспокойством вгляделась в лицо своей собеседницы. — Как ты себя чувствуешь? У тебя очень больной вид… не стоило мне все-таки будить тебя, но я не знала, что тебе все еще нездоровится.

— Здоровье мне может уже не пригодиться… — пробормотала Нази, и без того безрадостное настроение которой от вида Сары начало портиться еще сильнее. Что ж, она с самого начала знала, к чему все идет, не так ли? — Филантроп — это человек, который безвозмездно помогает нуждающимся. Ты ночью пришла?

— Да. Только я не пришла, я… — Сара сделала витиеватый жест рукой и со смешком призналась: — Ты будешь смеяться, Нази, но я понятия не имею, как сюда попала. В один миг я стояла около дома, а потом граф обнял меня, и вот я уже здесь! ЧуднО, правда?

— И тебя это не беспокоит? — Нази почти не сомневалась, что Сару Шагал сейчас всерьез не взволновала бы и весть о немедленном наступлении апокалипсиса, не говоря уже о более мелких неприятностях. Даже хмурясь, она каким-то загадочным образом ухитрялась сиять от переполняющего ее счастья, и эти симптомы были Дарэм печально знакомы. — Садись. Можешь в кресло, а можешь прямо на кровать.

— А почему меня это должно беспокоить? — Сара опустилась на край постели, бережно расправив складки ярко-синего, украшенного кружевом платья, и Дарэм постаралась не думать о том, какая участь постигла его предыдущую хозяйку. — Это ведь так удивительно, Нази — настоящее волшебство, как в сказках. Я столько лет мечтала об этом… о том, что появится, наконец, кто-то, кто заберет меня из дома, и тогда жизнь начнется уже по-настоящему! И он пришел за мной, так что теперь все будет просто чудесно, потому что иначе и быть не может. Мне даже кажется… точнее, нет, я уверена, что именно таким я его все эти годы себе и представляла… — взгляд фроляйн Шагал подернулся мечтательной пеленой, и она прерывисто вздохнула. — Я сразу поняла, что это он, Нази.

— Во всяком случае, уж точно не «она», — кисло согласилась Дарэм, у которой от этих откровений гадко делалось на душе.

— Я имею в виду, что именно он — моя судьба, — Сара раскинула руки в стороны и упала спиной на кровать. Благо размеры отведенного Нази «ложа» позволяли подобные бурные проявления охватившей фроляйн Шагал эйфории. — До сих пор даже не верится чуточку. Разве на свете бывают настолько прекрасные люди?

Фрау Дарем подтянула колени к груди и, положив на них подбородок, задумчиво посмотрела на свою собеседницу. Они были знакомы чуть больше месяца, но этого времени Нази вполне хватило, чтобы составить представление о том, что собой представляет Сара Шагал.

Единственная дочь, горячо — а в чем-то, пожалуй, излишне горячо — любящих родителей. Опекаемая ими со всех сторон, она почти не сталкивалась с миром, в котором так или иначе жили взрослые, вынужденные принимать по-настоящему серьезные решения люди, так что в свои неполные восемнадцать все еще оставалась добрым, непоседливым и энергичным ребенком. Сара Шагал, пожалуй, была умна, но ум этот не способен был заменить того, что приходит лишь с опытом. Сара была любознательна, но, сидя в деревне, могла похвастаться разве что обширными познаниями в области сказок, сплетен, да похабных анекдотов, украдкой подслушанных у пьяных завсегдатаев заведения. Ну и, разумеется, в области ведения хозяйства, в тонкостях которого она уже сейчас разбиралась гораздо лучше, чем Нази когда бы то ни было. Сара умела и не ленилась работать, вовсю участвуя в повседневной жизни трактира даже тогда, когда ее помощь, в сущности, и не требовалась. Сара мечтала о том, что однажды за ней обязательно приедет даже не принц — странник, много повидавший и многое знающий, который возьмет ее с собой в «настоящую» жизнь.

Вот только через пару дней у фроляйн Шагал не станет никакой жизни вообще — ни настоящей, ни той, от которой она так страстно мечтала убежать на край света.

«Ты не можешь ее спасти, — напомнила себе Дарэм. — Не в этом чертовом мире, не с твоими возможностями».

— Значит, графу просто удивительно повезло с тем, что он не человек, — сказала она.

Кажется, ее словам все же удалось пробиться сквозь ту радужную дымку, в которой пребывало сознание Сары, поскольку девушка перестала мечтательно созерцать полог балдахина и, приподнявшись на локтях, уставилась на Нази своими огромными синими глазищами.

— Ты это о чем? — немного помолчав, все-таки спросила она.

— Граф фон Кролок, Сара, уже триста лет как покойник, — Дарэм в упор посмотрела на фроляйн Шагал и пояснила: — Вернее сказать, не просто покойник. Он вампир.

— Ну и шутки у тебя, Нази, — спустя несколько секунд тяжкого молчания звонко расхохоталась девушка. — И это еще меня попрекают тем, что я вечно что-нибудь выдумываю!

— А кто тебе сказал, что я шучу? — Дарэм вздохнула, обеими руками заправляя за уши лезущие в глаза волосы.

Ни на какой эффект она, разумеется, не рассчитывала — фроляйн Шагал могла бы сейчас прослушать целую развернутую лекцию по нежитиведению, содержащую неопровержимые доказательства вампирической сущности ее нового «возлюбленного», и все равно не поверила бы ни единому слову. Но и лгать Саре в лицо Дарэм не собиралась, хотя, возможно, обман в данных обстоятельствах и был бы куда гуманнее.

— Вот уж не думала, что ты станешь всерьез воспринимать байки нашего дурачка Бертока! — поняв, что женщина действительно не торопится засмеяться следом за ней, Сара покачала головой. — Не бывает никаких вампиров, Нази! Это все страшные истории — они хороши, только чтобы детей пугать. Ужасные мертвецы, пьющие из людей кровь! Ну, сама подумай, разве такое может быть взаправду?

Дарэм, которая как раз точно знала, что вампиры — это еще далеко не самые поганые существа из длинного списка того, что бывает «взаправду», в ответ на последний вопрос утвердительно кивнула и заметила:

— Может, Сара. И, что хуже всего, оно не просто может, оно существует. Их Сиятельство тому живое подтверждение. Точнее, вполне себе мертвое.

— У тебя от болезни в голове помутилось! — бурно оскорбилась за своего предполагаемого суженого фроляйн Шагал, и Дарэм, не удержавшись, хмыкнула. В отличие от негодующей Сары, сам фон Кролок с абсолютным спокойствием относился к тому факту, что тело его мертво, ухитряясь даже по этому поводу иронизировать. — Да граф нисколько не похож на вампира! Он такой красивый…

Этого заявления Нази опровергнуть, пожалуй, не могла. Их Сиятельство действительно обладал весьма примечательной внешностью, и, хотя «красота» — понятие слишком условное, граф, даже со своим тяжеловатым подбородком, горбинкой на носу и немного хищным разлетом бровей вполне заслуживал подобной аттестации. Со скидкой на трупную бледность и черные тени вокруг глаз, которые, как известно, не красят никого.

— А что, по-твоему, одно мешает другому? — спросила Дарэм. — Ты ведь вообще ничего о нем не знаешь, Сара. Ты разговаривала с ним лицом к лицу два раза в жизни, я права? И ты понятия не имеешь, что он из себя представляет. Он запросто может лгать тебе, может быть злобным деспотом или убийцей, который таких, как ты, на ужин ест!

Как раз последнее было печальной правдой, которой Нази при всем своем желании ничего не могла противопоставить, а оттого злилась все отчетливей, и даже осознание того, что Сара сейчас не может отвечать за свои чувства и мысли, не слишком-то помогало.

— А в любви и не нужно знать, — тем временем убежденно откликнулась фроляйн Шагал. — Настоящие чувства — они всегда от сердца, и порой одного взгляда достаточно, чтобы понять, что именно с этим человеком ты будешь счастлива! Могла бы и получше отзываться о том, кто так помог, когда тебе было совсем худо, Нази. Граф столько для тебя сделал! А ты… — девушка проворно вскочила с кровати и, глядя на Дарэм сверху вниз, проговорила: — Знаешь, даже если бы ты говорила правду, и он действительно был бы вампиром, ничегошеньки не изменилось бы! Я совсем не глупа, Нази. И не слепа. Мою маму отец если когда-то любил, то давно уже забыл об этом и изменяет ей, сколько я себя помню. Он ни одной юбки мимо не пропускает. Иногда они ругаются по ночам, дерутся даже, а потом мама плачет, когда ей кажется, что никто не слышит, потому что она-то отца любит по-прежнему. Вот только ему наплевать. И знаешь что, Нази? Они оба считают, что так и должно быть, и такую же жизнь они готовят для меня. Я не умею толком читать, да и писать тоже почти не умею, потому что мои родители считают, что мне совсем это не нужно. Мне нужно знать, как вино водой разбавлять и как вчерашний суп за свежий выдать! Что меня там ждет? Либо останусь в девках, потому что отец, покуда жив, никого ко мне не подпустит, либо выйду замуж за кого-то из местных, и уже сама стану ему обеды варить и рожать без остановки. А он, как отец, когда красивой я быть перестану — а перестану я с такой жизнью быстро — начнет мне изменять и изредка меня поколачивать. Потому что так все у нас живут. Я очень люблю своих родителей, Нази, но жить так, как они, я не хочу. Ей-Богу, я лучше с вампиром сбегу, и пусть он меня съест!

С этими словами Сара резко развернулась на каблуках и, не дожидаясь ответа Дарэм, выбежала из комнаты, шурша шелковым подолом платья. Нази проводила ее слегка ошарашенным взглядом и с коротким стоном повалилась обратно на подушки. Похоже, ей и вправду удалось задеть фроляйн Шагал за живое… вот только совсем не так и не в том, в чем ей хотелось бы. Настроение было испорчено окончательно и бесповоротно.

*

— Мне крайне любопытно, чего ты пыталась достичь, доводя бедную девицу до истерики, Нази?

Дарэм, не отрывая взгляда от книги, только сухо хмыкнула в ответ, так что граф, облокотившись о спинку стоящего напротив нее кресла, продолжал:

— Мне пришлось потратить немало усилий, чтобы ее успокоить. Ты ведь сама знаешь, насколько тщетны твои старания, действия зова не преодолеть. Неужели тебе так хочется испортить фроляйн Шагал ее последние дни на этом свете? Не предполагал, что тебе настолько чуждо милосердие.

— Не припомню, что я когда-то обещала, что стану лгать в вашу пользу, Ваше Сиятельство, — раздраженно захлопнув книгу, Дарэм снизу вверх зло уставилась на фон Кролока покрасневшими то ли от усталости, то ли от дурного самочувствия глазами. — Да, я знаю, что апеллировать к ее разуму бесполезно, но и делать вид, что я за нее рада, я не собираюсь. А что до милосердия… вам ли о нем говорить?

— Вынужден тебя огорчить, но именно мне, — граф обогнул кресло и устроился в нем, привычно сцепив пальцы в замок. Слегка склонив голову набок, он окинул напряженную, словно взведенный для выстрела арбалет, фрау Дарэм внимательным взглядом и спокойно продолжал: — Вижу, что на словах ты была куда хладнокровнее, чем на деле, уверяя меня в первую нашу встречу, что тебе безразлична судьба фроляйн Шагал, и что тебе ее совершенно не жаль. Не слишком-то профессионально, Нази, не так ли?

— Если кому-то ее и не жаль, то это вам, — процедила женщина сквозь зубы. Фон Кролок был абсолютно прав, разве что причиной ее злости была не только жалость к Саре, но и осознание собственного бессилия. А еще то, что речь шла именно о графе, и это было худшее из всего, что могло с Дарэм случиться.

— О, — фон Кролок едва заметно усмехнулся, — коль скоро ты пытаешься воззвать к разуму юной Сары, ждать ли мне, что ты, заодно, попытаешься воззвать и к моей совести? Если так, то советую не сотрясать воздух понапрасну. Я знаю, что ты могла бы мне сказать, — мужчина коротко вздохнул. — Она так молода и наивна, она толком еще не видела мира, ей бы жить еще много лет, но тут вмешался я, намеренный безжалостно и хладнокровно оборвать эту юную жизнь. Едва ли не злодейски хохоча, надо полагать. Что ж, Нази, все это почти правда, с той лишь разницей, что я не испытываю ни малейшего удовольствия от смерти этой девицы. Это необходимость. И чем, позволь спросить, жизнь фроляйн Шагал принципиально отличается от жизни любого другого человека, который мог бы оказаться на ее месте? Не тем ли, драгоценная моя фрау, что ты знаешь Сару лично? Там, под землей, двадцать семь высших вампиров, Нази, и они остаются там только до тех пор, пока соблюдаются условия договора. Знаешь ли ты, борец с нежитью, что будет, если в означенное время они не получат обещанную им жертву?

— И что же? — мрачно спросила Нази, которая, к своему величайшему сожалению, догадывалась, каким будет ответ.

— Они сочтут себя свободными от прошлой договоренности и вольны будут отправиться на поиски пищи самостоятельно, — оправдывая самые неприятные подозрения женщины, любезно просветил ее фон Кролок. — Я вовсе не для того потратил в свое время столько усилий, чтобы разрушить заведенный порядок и поставить под угрозу свою безопасность и безопасность Герберта из сострадания к одной смертной девице, коих по земле ходят тысячи. Но, полагаю, этот довод покажется тебе чересчур своекорыстным, так что я могу предложить тебе иной, который тебе, как защитнику людей, будет ближе. В ночь зимнего солнцестояния умрет либо фроляйн Шагал, либо вся деревня внизу, поскольку она расположена ближе всего к замку и, вероятнее всего, именно туда отправятся пробудившиеся ото сна вампиры. Что же касается моей жалости… В данном случае я проявляю ее по отношению к Саре куда больше, нежели ты.

— Тем, что лжете, надо думать, — Нази, вздохнув, сгорбилась в своем кресле, чувствуя, как злость уступает место тоскливой апатии.

— Именно так, — фон Кролок кивнул. — Она счастлива, Нази. Безмятежно и абсолютно. И пускай счастье это построено на обмане, для нее оно вполне подлинно. Ее ничто не тревожит и ничто не пугает, она получила в свое распоряжение целый замок со всем, что в нем есть, получила веру в то, что ее ждет долгая, интересная жизнь. А ведь я мог бы поступить иначе, верно? Мне ничего не стоило бы выкрасть ее из трактира, запереть в подвале и в нужный час просто швырнуть в толпу. Более того, лично для меня это было бы куда более простым решением, поскольку не потребовало бы и четверти усилий, что я прилагаю сейчас.

— Что чувствует жертва вампира, граф? — не желая комментировать последнее заявление, задала Дарэм вопрос, ответ на который всегда ее интересовал.

— Зависит от вампира, — немного поразмыслив, откликнулся фон Кролок. — И от его желаний. Это может быть легко… юная фроляйн Шагал даже не поймет, что она умирает. Она сама будет желать этого и почувствует удовольствие, удовлетворение, освобождение. Она умрет счастливой, но именно потому, что это мой выбор. Если угодно — это единственный подарок, который я могу ей сделать в сложившихся обстоятельствах. Однако в случае, если вампир не умеет или не хочет утруждать себя ментальным воздействием на жертву, все происходит иначе. И тогда эта жертва чувствует, как клыки пробивают плоть, причиняя сильную боль, успевает увидеть оскаленное лицо своего убийцы, в эти минуты имеющее мало общего с человеческим. И ощутить, как он выпивает ее жизнь, жертва успевает тоже. В сущности, это то же самое, что быть загрызенным диким животным, пожалуй. С поправкой лишь на не оправдавшуюся уверенность в том, что перед тобой был такой же, как ты сам, человек.

Фон Кролок говорил все так же спокойно, глядя мимо Нази на потрескивающее в камине пламя, свет которого всполохами отражался в его серых глазах, но Дарэм почему-то не усомнилась в том, что скрывается за этим безмятежным спокойствием.

— И вам в свое время попался вампир второго типа? — почти утвердительно проговорила она, заставив графа посмотреть ей в лицо.

— А ты довольно проницательна, — констатировал он.

— Расскажете? — несмело спросила Нази, удостоившись от фон Кролока пристального, холодного взгляда, от которого ей сделалось откровенно неуютно.

— О чем именно ты хочешь узнать? — сухо поинтересовался граф, когда женщина окончательно успела увериться в том, что ответа не последует.

— О том, кем был граф фон Кролок до того, как превратился в вампира. О том, как он умер. И о том, как именно был заключен договор, о котором вы упоминали, — откликнулась Дарэм, понимая, что второй возможности спросить у нее уже никогда не будет, и граф дает ей одну-единственную попытку. Вспомнив о своем разговоре с Гербертом в первую ночь пребывания под крышей замка, Нази усмехнулась и полушутя, полусерьезно добавила: — Ну и, разумеется, о том, как звали этого графа, поскольку, как я уже поняла, именно это является главной тайной вашего существования.

— Хм, довольно смелые вопросы, фрау Дарэм, — фон Кролок скрестил руки на груди и осведомился: — По какой причине я должен отвечать на них?

— Не должны, — Нази в ответ пожала плечами. — Но можете. В конце концов, почему бы и нет? Это равносильно откровенности со случайным попутчиком, Ваше Сиятельство. К чему бы мы ни пришли в итоге, наше знакомство не продлится долго. Я либо умру, либо покину ваш мир, уйдя по тропам туда, где мое место на самом деле, так что эти знания, как ни иронично это звучит, я унесу с собой в мир иной в любом случае.

— В этом есть некий смысл, — граф кивнул и, задумчиво постучав пальцем по подбородку, резюмировал: — Итак, ты задала мне четыре вопроса, и я дам на них ответы в той степени, в которой посчитаю нужным, однако тебе придется предложить мне равную оплату. Расскажи мне, Нази Дарэм, как и ради чего ты оказалась в моем мире, что тебе известно о возможностях души путешествовать по тропам, и каково все-таки происхождение столь оригинальных шрамов на твоей спине.

— Рассмотрели во всех подробностях? — недовольно буркнула Нази, понимая, что только что узнала, кто именно раздевал ее перед тем, как она оказалась в постели.

— Ты пребывала в весьма плачевном состоянии, и я пришел к выводу, что тебе не помешает горячая вода, — граф едва заметно пожал плечами. — Принимать ванну в одежде не слишком хорошая идея, так что я не вижу повода извиняться. Но, если это оскорбляет твою женскую честь…

— Нет, — Дарэм покачала головой. — Я не женщина, Ваше Сиятельство, я некромант, а нас учат не придавать сакрального значения различиям полов. Наше тело — не более, чем инструмент нашей деятельности.

Фон Кролок в ответ на это тонко усмехнулся, и Нази предпочла перевести взгляд на лежащую на ее коленях книгу. Их и правда учили этому в ордене. Дарэм не раз приходилось представать в подобном виде перед медиками или своими же коллегами в случаях, когда разодранная в клочья толпой умертвий одежда едва ли могла прикрыть хоть что-то, или когда спешно приходилось смывать с себя тошнотворно воняющую трупную слизь в ближайшем озере на равных с работающим «в связке» некромантом-мужчиной. Вот только в случае с графом все ее навыки отчего-то нещадно сбоили.

— Неужели? — иронично переспросил фон Кролок, с интересом разглядывая упрямо прячущую глаза женщину. — Что ж, в таком случае, должен заметить, что инструмент лично твоей деятельности не только функционален, но и эстетически приятен для взгляда.

— Вы задали мне всего три вопроса, — резче, чем ей того хотелось, напомнила Нази. — Четвертого не будет?

— Отчего же? — граф вновь пожал плечами и проговорил: — Четвертый вопрос, как и в твоем случае, касается имени. Кто такой Винсент, Нази? В горячке бреда ты назвала меня этим именем, и я хотел бы знать, о ком идет речь. Ответишь на эти вопросы — и я даю слово, что отвечу на твои. Если же нет, я, в свою очередь, тоже воздержусь от откровений. Полагаю, нам обоим в равной степени не хочется вдаваться в лишние детали, и тебе придется решить, так ли на самом деле сильно твое любопытство.

Имя покойного мужа Нази граф выговорил как-то странно, словно ему было по какой-то причине неприятно или неудобно его произносить, однако Дарэм не стала заострять на этом особого внимания, поскольку сама суть выставленных графом условий занимала ее куда больше. Фон Кролок молчал, давая женщине время как следует подумать и с умеренным любопытством наблюдая за ходом отражающейся на ее худом лице внутренней борьбы.

— Хорошо, — наконец, ответила Дарэм, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в угол книги. — Ваша цена справедлива, пожалуй, и я согласна ее заплатить. Однако, сначала я жду вашего рассказа, Ваше Сиятельство.

— Не доверяешь? — граф слегка приподнял брови и, дождавшись короткого кивка, заметил: — Что ж, могу тебя понять. Изволь, фрау Дарэм, но учти, что ответ будет довольно длинным и речь пойдет о времени, далеком от дня сегодняшнего. Однако, позволь спросить, прежде чем мы перейдем к делу. Ты уверена относительно последнего вопроса? Поверь, я не думаю, что ты на самом деле желаешь знать на него ответ.

— Позвольте мне самой решить, Ваше Сиятельство, что именно я желаю знать, — нахмурившись, возразила Дарэм, для которой это было скорее вопросом принципа, нежели любопытства.

— Как угодно, фрау, как угодно. Также я рассчитываю на то, что ты проявишь благоразумие и не станешь меня перебивать. Итак. В сентябре одна тысяча пятьсот семьдесят пятого года в семействе графа Леопольда фон Кролока после четырех неудачных попыток его супруги Анны благополучно разрешиться от бремени, наконец, появился сын. Поначалу младенца приняли за мертворожденного, поскольку тот при появлении на свет не испустил положенного крика, однако, благодаря усилиям лекаря, прочистившего его легкие от крови, мальчик все же начал дышать. Родители, посчитав, что их сын сумел побороть смерть, окрестили его «Победоносным» (2) что во многом определило его дальнейшую судьбу…

— Как-как они его окрестили? — округлив глаза, переспросила Дарэм и добавила: — Ваше Сиятельство, я очень надеюсь, что вы шутите. Поверьте мне, весьма зло.

— Я предупреждал тебя, Нази, но ты не изволила прислушаться к моему доброму совету, — фон Кролок искривил губы в усмешке и добавил: — Помнится, я просил тебя не перебивать. Впоследствии судьба подарила графу еще двоих сыновей и трех дочерей, не все из которых прожили на свете достаточно, чтобы оставить после себя потомство, однако, насколько мне известно, несколько линий фон Кролоков существуют и поныне, а несколько несут через века следы их крови по женской линии. Впрочем, это уже не имеет к делу никакого отношения. Леопольд занимал не последний чин при Карле Втором из династии Габсбургов, в те времена правящем Внутренней Австрией, так что его наследник, имеющий так называемый «титул учтивости» виконта, в довольно раннем возрасте был представлен ко двору. После смерти Карла в одна тысяча пятьсот девяностом, он продолжил свое становление уже при дворе эрцгерцога Рудольфа Второго Габсбурга, впоследствии застав и восхождение на престол его наследника Маттиаса, пережив, таким образом, трех правителей Австрии и несколько крупных военных кампаний. Карьера его не всегда складывалась легко. Он считался человеком весьма жестким и, порой, жестоким, а также расчетливым и излишне хладнокровным, что крайне удручало тех, кому он закрывал собой дорогу к вершинам. Чтобы понять, насколько велика была степень их огорчения, довольно сказать, что он пережил около полутора десятков покушений на свою жизнь, пять из которых едва не увенчались успехом. Несмотря на старания общества, к моменту своей смерти он сумел добиться того, что род фон Кролоков занял не последнее место в дюжине самых влиятельных австрийских фамилий, — в голосе графа на долю секунды отчетливо проскользнула гордость. — Каким он был? Что ж, можно сказать, что это был полностью человек своей эпохи, привыкший как к придворным интригам, так и к кровопролитным сражениям на поле боя. В возрасте двадцати неполных лет он благополнучно женился на дочери графа Герберштайна Марии, подарившей ему четверых детей — троих сыновей и дочь.

— По любви женился? — уточнила немного пришедшая в себя Дарэм, решив затолкать как можно глубже ответ графа на вопрос о его имени и не вспоминать о нем, по возможности, никогда.

— Любви? — фон Кролок с коротким смешком покачал головой. — Разумеется, нет, любезная фрау. Последнее, на что обращали внимание при заключении брака в те времена, это любовь. Она могла сопровождать семейные союзы, а могла так никогда и не возникнуть между супругами, но определяющим всегда был вопрос целесообразности и выгоды. Насколько мне известно, по крайней мере, в нашем мире, положение вещей с тех пор существенно не изменилось. В частности, наследник Леопольда свою жену не любил никогда, и она отвечала ему взаимностью, однако они, пожалуй, неплохо понимали друг друга, и в целом это был весьма крепкий союз. Он временами изменял ей, она — ему, но общество тогда смотрело на подобное с пониманием, если только интрижки супругов не становились достоянием гласности. Любовь, настоящая и, по сути своей, первая за всю жизнь, пришла к нему примерно за год до гибели, в лице девятнадцатилетней дочери виконта Клемена, которую он повстречал на одном из балов в Вене. Эти странные, в чем-то весьма болезненные отношения не могли иметь никакого логического продолжения, он был для нее слишком стар, хотя Элиза никогда не признала бы этого, у него была семья, ее же ожидал выгодный брак. Их роман продлился целых одиннадцать месяцев. Июльской ночью тысяча шестьсот тринадцатого года он умер неподалеку от этих мест, на тракте, ведущем из Салонты в Аюд, в окрестностях которого жила его возлюбленная.

— Надо полагать, повстречался с вампиром? — осторожно спросила Нази, когда фон Кролок надолго замолчал, постукивая пальцами по подлокотнику собственного кресла, явно ушедший глубоко в какие-то свои, одному ему ведомые размышления.

— Именно, — граф бросил на Нази короткий взгляд и каким-то неловким движением потрогал собственное, перетянутое шейным платком горло. — Впрочем, для него это был вовсе не вампир, а молодая, кое-как одетая в дорогое платье женщина, бредущая вдоль обочины и едва ли не кинувшаяся под копыта его коня с просьбами о помощи. Пришлось остановиться хотя бы для того, чтобы не затоптать несчастную, что и стало последней его ошибкой. Легкость, с которой она опрокинула на землю мужчину вдвое крупнее себя, была поразительна. А затем… что ж, затем она вцепилась ему в горло, разорвав клыками гортань и, утолив жажду, бросила умирать там же, на обочине дороги. Умирал он скверно и, по его ощущениям, довольно долго… хотя, возможно, эти несколько минут просто растянулись в его восприятии в часы, мне трудно судить. Очнулся он незадолго до полуночи, абсолютно целый, разве что залитый собственной кровью, и отправился дальше, поскольку единственное, что он точно помнил, так это то, что он должен успеть в Аюд, где его ждали и, увы, дождались, — фон Кролок мрачно усмехнулся. — Элиза умерла быстро. Быстрее, чем он успел осознать, что произошло. Ему отчаянно хотелось тепла, фрау Дарэм, всего лишь снова почувствовать себя живым, но по его рукам текла только кровь. И ее оказалось недостаточно. Впрочем, ее никогда не бывает достаточно.

— А что случилось потом? — Нази слегка подалась вперед, вглядываясь в застывшее, точно посмертная маска, лицо своего собеседника.

— Потом?… — отчужденно переспросил граф. — Потом он обезглавил убитую им Элизу, поскольку в его времена вампиры были отнюдь не сказкой, и даже селяне знали, что стоит делать с жертвой носферату. Он похоронил ее тело на опушке леса незадолго до рассвета и, вернувшись в охотничий домик, в котором было назначено их свидание, укрылся от дневного света в земляном подполе, чтобы потом отправиться на поиски того, кто его обратил. Он искал несколько ночей, начав с того места, где повстречал вампиршу, и поиски привели его к замку, в котором мы сейчас находимся. Разумеется, его появление почувствовали и приняли графа как еще одного члена общины. В замке обитало семеро немертвых, еще около пяти десятков были рассеяны по окрестностям. Наследник Леопольда «прожил» здесь несколько лет, обучаясь управлять доставшимися ему возможностями и выжидая подходящего момента… Вампиры были стары, уверены в себе и своих силах. Годы в их обществе давались трудно, но ждать граф умел, этому он научился еще при жизни. Зимой одна тысяча шестьсот двадцать первого года, когда его окончательно «приняли в семью», он убил всех семерых, начав с обратившей его Кристины. В те годы священная война против немертвых уже набрала воистину угрожающие масштабы. Стало абсолютно очевидно, что еще каких-то пять лет — и она докатится до этих глухих лесов, так что граф предложил оставшейся общине сделку, условия которой тебе прекрасно известны.

— С трудом верится, что они так просто согласились на подобное, — с сомнением протянула Дарэм, вызвав у графа едкую, холодную улыбку.

— Они и не согласились, — он покачал головой и, отвлекшись, наконец, от обезличенного повествования, на протяжении которого рассказывал о себе так, словно речь шла о ком-то постороннем, бесстрастно заметил: — Однако, я умею быть убедительным, Нази. А еще я потратил много усилий, чтобы изучить их привычки и повадки, в то время, как они сами не слишком-то интересовались моим существованием. Когда община за год моими усилиями сократилась на четверть, я сделал им предложение снова. А когда, спустя еще полгода, из сорока девяти вампиров в окрестностях осталось лишь двадцать семь — еще раз.

— То есть, вы убивали вампиров, — уточнила женщина, которая такого поворота событий никак не ожидала.

— Люди ведь убивают других людей, не так ли? — откликнулся фон Кролок. — Почему же ты отказываешь вампирам в возможности убивать других вампиров? Они, разумеется, пытались прервать мое существование, однако способность к объединению усилий нам не свойственна, полагаю, ты это прекрасно знаешь. Все мы, до последнего, остаемся эгоистами, заботящимися лишь о себе, так что, при должной сноровке, мне не составляло особого труда избавляться от них поодиночке. А уж жалости при этом я испытывал, поверь, гораздо меньше, чем к той же фроляйн Шагал. Я не намерен был окончить свои дни в руках ставленников Инквизиции, так что почел за лучшее предпринять некие меры для обеспечения собственного благополучия.

— И вы никогда не хотели… просто умереть? — вполне искренне спросила Дарэм, передернув плечами. Почему-то ей легко оказалось представить графа фон Кролока, месяц за месяцем методично отрывающего головы собственным «соплеменникам». До тех пор, пока они не сделали то, чего он хотел.

— В мое время вампиры считались существами, которых ждет геенна огненная, так что я, став одним из подобных существ, отнюдь не торопился столкнуться с собственным посмертием, Нази. К тому же я привык во всем идти до конца, а что есть самоубийство, как не попытка избежать возникших перед тобой трудностей? — фон Кролок неторопливо поднялся со своего места и принялся расхаживать по комнате у женщины за спиной, так что теперь Дарэм не видела его и лишь слышала шорох тяжелых складок его плаща. — Так что же, дорогая моя фрау, вы удовлетворены моими ответами или желаете знать что-то еще?

— А ваша семья? Что стало с ней? — спросила Нази, понимая, что ей потребуется немалое количество времени, чтобы переварить и как-то уложить в голове всю информацию, которую столь щедро выплеснул на нее граф.

— Насколько мне известно, Мария скончалась спустя лет десять после моей смерти, дети наши выросли, и каждый прожил вполне неплохую жизнь, оставив после себя потомков. Фон Кролоки в австрийской части империи и поныне вполне почитаемы, но ко мне это не имеет ровным счетом никакого отношения. Я никогда не возвращался в места, где жил, поскольку мертвецам среди живых, по моему мнению, не место, даже если мертвец этот прекрасно себя осознает и, можно сказать, сносно себя чувствует. Я с самого начала предпочитал, чтобы моя родня считала меня полноценно умершим, а не… как это ты выразилась? Ах да, «нежитью высшего порядка».

— Это все мне вполне понятно, — Нази кивнула. — Если и есть что-то, чего я так и не смогла из вашего рассказа уловить, Ваше Сиятельство, так это то, каким образом вы вообще сумели контролировать собственный голод. Я всегда была убеждена, что это невозможно…

— Здесь все куда проще, чем тебе кажется, Нази, — начал фон Кролок, но был бесцеремонно прерван появлением в комнате еще более, чем обычно, взъерошенного и явно чем-то взволнованного Куколя.

— Ыые, аер! — с порога заявил он, после чего, обернувшись к Дарэм, добавил: — Афуе, фау.

— И тебе доброй ночи, — Нази, уже приучившаяся интуитивно разбираться в невнятном наречии горбуна, кивнула.

— Аер, ам эол Аал, — снова обратился к своему хозяину Куколь и, слегка разведя руками, добавил: — Оый.

— Что-что? — переспросила Дарэм, оглядываясь на графа, на бледном лице которого обозначилось столь болезненное выражение, словно у Их Сиятельства разом заныли все его вампирские зубы.

— Куколь говорит, что нас почтил своим присутствием достопочтенный Йони Шагал, — «перевел» фон Кролок. — Достопочтенный и мертвый. Кто бы сомневался, что именно этим все и обернется…

— Мертвый в том смысле, в каком я подумала? — уточнила Нази и, не дожидаясь ответа, спросила: — Вы или Герберт?

— Если бы это было моих рук делом, Нази, герр Шагал не в состоянии был бы нанести нам этот визит вежливости, — граф раздраженно взмахнул рукой. — Прости, но я вынужден тебя покинуть. Таких гостей не стоит оставлять без внимания.

С этими словами фон Кролок шагнул, очевидно, прямиком в холл собственного замка, оставив ошарашенную Дарэм наедине с Куколем и собственными невеселыми мыслями.

Комментарий к Упорный в борьбе

1) Молескин — с 19 века производящаяся во Франции и высоко “котирующаяся” во всем мире записная книжка с обложкой из так называемой “кротовой шкуры” т.е. высокопрочной эластичной ткани

2) на латыни “победоносный” или “упорный в борьбе” звучит как “vincens”. Не удивительно, что фрау Дарэм не обрадовалась такому ответу

========== Контроль за популяцией ==========

От «достопочтенного» Йони Шагала настолько отчетливо разило кровью, чесноком и овчиной, что графу оставалось лишь гадать, как сам новоиспеченный вампир ухитряется переносить это «амбрэ».

Покойный трактирщик переминался с ноги на ногу посреди холла, зыркая глазами по сторонам так, словно уже прикидывал, кому и за какие деньги он сумеет продать графское имущество. Если, конечно, успеет вовремя убежать с награбленными канделябрами.

— Герр Шагал, — слова фон Кролока прозвучали не столько приветствием, сколько констатацией присутствия Йони в одном с ним помещении. — Не припоминаю, чтобы мы договаривались о встрече. Тем не менее, я действительно рад вашему визиту.

И это была чистая правда, поскольку появление трактирщика избавляло графа от необходимости разыскивать беглого вампира самостоятельно.

— Ваше Сиятельство, — Йони торопливо сдернул с головы засаленный картуз и одарил графа нервной улыбкой, обнажающей удлиненные, едва помещающиеся во рту, клыки. — Доброго здоровья и процветания вам ивашему дому!

Фон Кролок продолжал смотреть на Шагала все с тем же выражением холодной вежливости на лице, и трактирщик, сообразив, что сморозил некую глупость, стушевался еще больше, втянув голову в плечи. На фоне высокого, опрятно и с известным шиком одетого фон Кролока Йони казался особенно маленьким и испуганным — о вампирской природе хозяина замка ему было известно еще при жизни, и «перерождение» самого герра Шагала так и не смогло избавить его от безотчетного ужаса перед графом.

— Благодарю, — выдержав паузу, достаточную для того, чтобы заставить своего собеседника разнервничаться всерьез, откликнулся фон Кролок. — Однако, хотелось бы знать, что привело вас ко мне?

— А куда же мне еще идти, Ваше Сиятельство?! — Йони развел руками. — Вы же меня, извольте видеть, в упыря превратили, стало быть, у вас мне теперь и жить, поскольку в родном доме мне делать нечего. Днем не выйдешь, в спальне звезда Давида на стенке. Чеснок, опять же! Хороший такой, качественный, сам выбирал на ярмарке по осени. Аж на слезу пробивает. Да и потом, опасно там. Чуть колом мне сердце не пробили твареборцы поганые, насилу отмахался!

— Твареборцы? — граф вопросительно приподнял брови.

— Так приехали тут недавно двое — иностранный профессор, с фамилией такой, что мне и не выговорить сходу, не то Амброзиус, не то Аброзиус, и с ним ученик его, Альфред. Все про замок выспрашивали и, как я понял, вас ищут. Упырей то есть.

— Я, уважаемый, не, как вы изволите выражаться, «упырь», — оборвал сбивчивую речь трактирщика фон Кролок, — Я вампир. На счет вас, впрочем, не могу быть уверен. Значит, говорите, профессор со сложной фамилией… Абронзиус?

— Точно! — воскликнул Йони, обрадованный тем, что граф не стал дальше развивать тему «упырей». — Так вот, они все вынюхивали, но никто им в деревне ничего не рассказал! Берток пытался было, да мы ему быстро рот заткнули. Известное дело, что с дурака взять. А как я превратился, профессор с учеником меня в угол загнали и кол к сердцу приставили. Еще бы немного — и конец бы мне настал… Так что обратно мне никак нельзя, Ваше Сиятельство!

Некоторое время граф молчал, обдумывая, беспокоит ли его появление поблизости от замка охотников на вампиров, и пришел к выводу, что, пожалуй, если и беспокоит, то не слишком. Пылкий воздыхатель фроляйн Шагал ничего интересного и, уж тем более, опасного собой не представлял — обычный юнец, куда больше увлеченный хорошенькими девушками и построением планов на будущее, нежели охотой на нежить. Его наставник, судя по содержанию научных работ, о высших вампирах, их повадках и способностях представление имел самое что ни на есть смутное, за время своих исследований успев повстречаться лишь с низшими вампирами — теми самыми «упырями», к которым только что попытался причислить графа Йони Шагал. А самое главное — оба они находились за несколько миль отсюда и не знали точного места расположения замка.

— Все это крайне занятно, — наконец, произнес фон Кролок, заставив трактирщика отчетливо вздрогнуть от неожиданности. — Однако в вампира вас обращал не я, а мой сын. Замок же находится именно в моем владении, так что лишь мне решать, кого принимать под его крышей…

— Да как же так?! — бесцеремонно перебил фон Кролока Йони, очевидно, от возмущения позабыв про собственный страх. — Обездолили, вампиром богомерзким обернули, дочку мою единственную, ненаглядную со двора свели, а теперь, значит — ступай, Шагал, куда вздумается?! Хотя бы денег заплатите!

Искренне позабавленный этой обличительной тирадой, граф позволил себе негромко рассмеяться. Воистину, даже смерть не способна была «исцелить» некоторых людей от свойственного им при жизни образа мыслей.

— Зачем вам деньги, герр Шагал? — все еще продолжая усмехаться, спросил граф. — Вы, напомню, мертвы, куда вы станете их тратить? На продажных женщин? Впрочем, это абсолютно не мое дело, да и планов советую не строить. Денег я платить не стану, но не волнуйтесь, они вам действительно не понадобятся. Выпускать вас отсюда, коль скоро вы пришли сами, я изначально не собирался.

— Это вы о чем? — нутром почуяв неладное, настороженно осведомился Йони, на всякий случай отступая от графа еще на несколько шагов.

— Перед вами стоит весьма простой выбор, — на этот раз фон Кролок улыбаться даже не подумал, пристально глядя трактирщику в глаза. — Там, на заднем дворе замка располагается кладбище, на котором еще есть несколько свободных могил. Можете занять одну из них, с условием, что покидать свой гроб вы будете один раз в год, в ночь зимнего солнцестояния. Вам гарантируются полная безопасность и возможность во время бодрствования поддержать свои силы кровью. Вас призовут, как только условия мира изменятся, и вампиры снова смогут выйти из тени.

— А если я откажусь? — спросил Йони, которого, судя по выражению лица, подобное предложение категорически не устраивало.

— Если же вы откажетесь, герр Шагал, вам придется проститься даже с тем подобием жизни, которое есть у вас сейчас, — спокойно просветил его граф и, заметив тень непонимания на бородатом лице трактирщика, уточнил: — Я вас обезглавлю. О, прошу, не перебивайте меня, это не в ваших интересах. Сбежать вам не удастся, поверьте, я гораздо лучше умею обращаться со своими способностями. К тому же, мне не впервые вести охоту на новообращенных. Вашу попытку покинуть эти стены я буду расценивать, как выбор в пользу второго из предложенных вариантов. Так что же? Желаете упокоиться временно и с перспективой однажды вернуться к «жизни», или упокоиться окончательно, с перспективой узнать, наконец, что же ждет вас после смерти? Мне, в сущности, безразлично, что именно вы выберете.

— А вы таки умеете делать серьезные предложения, граф, — выслушав фон Кролока, тоскливо вздохнул Йони. — Не скажу, что мне так уж хочется на это ваше кладбище, но умирать мне хочется еще меньше, так что я согласен, пускай будет могила. И долго ждать придется?

— Кто знает, герр Шагал, — граф сделал витиеватый жест рукой. — Возможно, еще век, возможно, больше… Я не пророк.

— Сколько?! — потрясенно простонал трактирщик, глядя фон Кролока округлившимися карими глазами. — Помилуйте, Ваше Сиятельство…

— Оставьте эти драматические причитания для иного случая и иного слушателя, — посоветовал граф. — Вам теперь некуда торопиться, герр Шагал. Итак, раз мы с вами пришли к соглашению, поговорим о деле. Кого вы уже успели укусить?

— Да с чего вы взяли, что я успел? — тут же попытался отречься от содеянного Йони, в котором отчетливо ощущалось движение живой крови. Однако, поймав на себе пристальный и не обещающий ничего хорошего взгляд графа, он почел за лучшее сознаться: — Магду, служанку. Да я так, всего лишь глоточек и пригубил, уж очень она девка аппетитная… и не только в смысле крови…

— Где уж тут устоять? — иронично заметил фон Кролок, не слишком-то желая слушать откровения трактирщика относительно прочих аспектов «аппетитности» Магды. — Я рекомендую вам немедленно отправиться в склеп. Куколь вас проводит. По замку не бродите, и дочери своей на глаза не показывайтесь — пускай лучше запомнит вас живым. На кладбище переселитесь после бала, на который я вас, уж простите великодушно, в этом году не приглашаю. Скоро к вам присоединится ваша душевная симпатия, до которой вы сами донесете условия сделки. И запомните как следует, Шагал: попытаетесь бежать — лишитесь головы. Я дважды подобных предложений не делаю. Все ли вам понятно?

— Все, Ваше Сиятельство, — Йони уныло покивал головой, так что закачались свисающие по бокам лица неряшливо закрученные пейсы. — Все сделаю, как уговорились.

— Вот и прекрасно, — граф удовлетворенно хмыкнул и, чуть повысив голос, позвал: — Куколь! Проводи герра Шагала в склеп и найди ему подходящий гроб. Кстати, последний вопрос, пока мы не попрощались окончательно: как, говорите, вы сумели избежать удара колом в сердце?

— Да наврал с три короба, Ваше Сиятельство, понаобещал всякого… вот в замок их, например, проводить клялся, а они и поверили. Только я посреди леса их на полпути бросил, авось замерзнут до смерти, будут знать, как кольями в честных вампиров тыкать. Ученые! — Йони нервно хихикнул и поспешил следом за ожидающим его Куколем, очевидно, опасаясь, как бы фон Кролок не передумал насчет сделки и не привел в исполнение свое обещание касательно головы незамедлительно.

— Что ж, будем надеяться, что они и правда заблудятся, — пробормотал граф, которому еще предстояло наведаться в покинутый своим хозяином трактир.

*

Сидеть в собственной комнате Нази за эти дни окончательно надоело, так что она, оценив свое состояние как вполне сносное, решилась на вылазку в библиотеку за новой порцией книг. За чтением ей всегда думалось легче, а обдумать предстояло многое.

Литературные фонды у графа были воистину обширные и, судя по присутствию на полках изданий последних лет — еще и регулярно обновляемые. Граф, как уже успела убедиться Дарэм, вообще старался не терять связи с эпохой, постоянно расширяя круг своих знаний об окружающем мире, и женщина всерьез сомневалась, что даже в ее реальности нашелся бы человек, настолько же убежденный в том, что смерть — отнюдь не повод прекращать саморазвитие.

История, рассказанная фон Кролоком, пожалуй, произвела на Нази тягостное впечатление, но, вместе с тем, еще более рельефно очертила особенности его характера, который, насколько смогла понять Дарэм, не претерпел за эти века существенных изменений. Разве что некоторые качества, подобные непередаваемому графскому цинизму и его же расчетливости с годами усилились, кристаллизуясь в некое подобие отдельной философии.

Что, впрочем, было как раз неудивительно, если учитывать, что он успел повидать при жизни. И через что успел пройти после того, как эта самая жизнь закончилась.

Оказавшись в галерее, Нази бросила еще один пытливый взгляд на портреты тех, кого в прошлый раз ошибочно посчитала родственниками фон Кролока, уделив внимание надписям. Кристина Борос оказалась совсем еще молодой женщиной со жгучими черными глазами и ярко-алыми губами, которые при ее бледности смотрелись бы вульгарно, если бы не надменное, исполненное достоинства и аристократической пресыщенности выражение лица. Кроваво-красное платье, в котором неизвестный художник запечатлел фрау Борос, органично дополняло образ хрестоматийной вампирицы, возводя его в абсолют, и Дарэм в который раз задалась вопросом — повлияли ли своим видом вампиры на народные представления о себе, или же народные представления обусловили немного гротескный, зачастую отдающий опереточным пафосом, облик самих носферату.

Дарэм пообещала себе прояснить этот вопрос у графа, который, пускай и питал пристрастие к длинным плащам и траурно-черному цвету, демонстрировал отменный вкус, ухитряясь не перегибать палку в отношении «каноничности». Миновав галерею, она принялась спускаться по лестнице, ведущей на этаж с библиотекой, однако достигнуть цели ей не удалось. Резкий порыв зимнего ветра дохнул Нази в лицо из настежь распахнутой двери, ведущей, по всей видимости, на одну из нижних смотровых площадок замка, мгновенно пробрав женщину до костей. Передернувшись, Дарэм потянулась, чтобы захлопнуть тяжелые створки, пока гуляющий по коридорам сквозняк не выстудил и без того холодный замок окончательно, но перед этим все-таки выглянула наружу.

Проход, как оказалось, действительно вел на небольшой балкон, на котором Нази, к своему немалому изумлению, обнаружила самого хозяина замка. Граф фон Кролок стоял, положив руки на массивные каменные перила, и смотрел вниз, не обращая ровным счетом никакого внимания на ветер, колышущий его плащ и собранные в низкий хвост волосы.

— Подумываете сброситься? — не удержавшись, вежливо осведомилась у графской спины Дарэм.

— Во-первых, это все равно бессмысленно, разве что переломанный позвоночник доставит мне массу неудобств на пару ближайших дней, — не оборачиваясь, откликнулся фон Кролок и добавил: — А во-вторых, оставь свои надежды.

Немного помявшись, Нази все-таки шагнула на площадку и, приблизившись к перилам, тоже поглядела вниз. Небо было ясное, и свет убывающей луны, отражаясь от девственно-белого снега, неплохо освещал окрестности, однако ничего особенно интересного в этом пейзаже, с точки зрения Дарэм, не было.

— Весьма умно с твоей стороны — выйти на свежий воздух в одном лишь платье. Надо полагать, ты скучаешь по своему едва унявшемуся «катару в легкой стадии» — тем временем заметил фон Кролок.

Нази уже открыла было рот, чтобы ответить что-нибудь едкое, однако граф не дал ей возможности высказаться. Он аккуратно, но безапелляционно взял ее за плечи и просто «переставил» так, что теперь Дарэм оказалась прямо перед ним. Тяжелые полы зимнего плаща Их Сиятельства сомкнулись вокруг Нази с обеих сторон, закрывая ее от ветра.

— Спасибо, — поблагодарила женщина, придерживая бархатную ткань возле подбородка, дабы иметь возможность по-прежнему видеть происходящее.

— И стоило ли прикладывать столько усилий, чтобы тебя вылечить? Ты совершенно не ценишь моих стараний, — с деланно сокрушенным вздохом сказал граф прямо у нее над головой.

Дарэм буквально кожей ощущала его близкое присутствие за своей спиной, но это странным образом ее не беспокоило — скорее, наоборот, все тревожные мысли рядом с фон Кролоком не то, чтобы исчезли… но перестали иметь прежнее значение. Хотя бы на время.

— Что вы, граф, я бы никогда не посмела недооценивать вашего участия в моей судьбе, — насмешливо возразила Нази, и спросила: — Что вы сделали с Шагалом?

— В виде исключения я предложил ему сделку, — ответил фон Кролок. — Как пострадавшей стороне. Представьте себе, фрау Дарэм, он желал получить от меня денежную компенсацию за свой вампиризм. Доводилось ли вам слышать нечто подобное?

— Ни разу, — женщина негромко рассмеялась. — Хотя, если бы вы хоть месяц пожили с ним под одной крышей, вы бы поняли, что Йони Шагал — человек, может, и недалекий, но по-своему невероятно оборотистый. Если существует хоть малейшая возможность получить с кого-нибудь денег, он непременно придумает, как ее использовать.

— Упаси меня Боже делить с ним кров, — кажется, вполне искренне откликнулся граф. — Собственно говоря, именно эту во всех смыслах «приятную» перспективу мне и готовил герр Шагал, но я вынужден был ему отказать. Довольно с него и того, что я разрешил ему переселиться на кладбище, поскольку обычно я попросту избавляюсь от новообращенных. Слишком большая община мне ни к чему, и колебаться ее численность должна в погрешности от двадцати пяти до тридцати вампиров.

— То есть, теперь их двадцать восемь? — устав стоять и решив, что, коль скоро она уже взялась дергать тигра за усы, стоит быть последовательной, Дарэм оперлась о графа спиной. О том, что подобный контакт относится к разряду слишком личных, Нази решила не думать. Зато так было гораздо удобнее, а стесняться Его Сиятельства женщина себе решительно запрещала, поскольку смущение перед лицом немертвого автоматически переводило последнего в ранг человека, чему Дарэм отчаянно сопротивлялась. И понимала, что безнадежно проигрывает.

Фон Кролок против подобных действий возражать не стал — от Дарэм волнами исходило тепло, которое, благодаря плащу, не выветривалось в мгновение ока и позволяло хотя бы отчасти согреваться и ему самому. Мелочь не такая уж необходимая, но приятная, как и тот факт, что Нази, в отличие от его жертв, не питала никаких иллюзий и, если уж делала что-либо, то исключительно по собственной воле.

— Двадцать девять, — поправил он и, почувствовав, как Дарэм вопросительно качнула головой, пояснил: — Наш дорогой герр Шагал не справился с искушением и успел утолить свою жажду кровью Магды. Как после такого не верить в злой рок?

— Что вы имеете в виду? — Нази слегка нахмурилась, снизу вверх глядя на мрачно усмехающегося графа.

— Она могла бы сейчас оказаться на месте фроляйн Шагал. Зов я держал на них обеих, однако в итоге пришел к выводу, что с Сарой будет проще… хм… договориться, так что не имеет смысла слишком уж усердствовать. Я «отпустил» Магду в ту ночь, когда ты столь опрометчиво дала мне право войти в трактир, и полагал, что дарю ей еще год полноценной жизни. Однако, как видишь, благодаря безалаберности Герберта, судьба распорядилась иначе. К счастью, я успел найти ее до того, как обращение окончательно завершилось, так что новых жертв не последовало, но самой Магде, так же, как и герру Шагалу, придется после бала либо добровольно погрузиться в сон, либо не вполне добровольно упокоиться.

— Она, полагаю, была в восторге от таких перспектив, — задумчиво протянула Нази.

— Выбор у нее был невелик, но все же он был, хотя, разумеется, Магда пребывала в таком же восторге, в каком пребывал и сам герр Шагал, ее обративший, — граф, судя по интонациям, проскользнувшим в его голосе, досадливо поморщился. — Едва успев переродиться, он уже стал причиной многих неудобств, и я, пожалуй, напрасно взял на себя труд возиться с ним. Стоило позволить Герберту самому заниматься благоустройством своего детища, но я, каюсь, побоялся, что он в попытке исправить содеянное успеет натворить что-нибудь еще, а у меня совершенно нет на это времени.

— Хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сам? — уточнила Нази.

— Именно. Хотя в данным момент меня занимают не столько герр Шагал и его компаньонка, сколько те двое господ, что уже с четверть часа вертятся возле ворот замка.

Дарэм подалась вперед, почти свесившись через перила в попытках разглядеть тех, о ком говорил фон Кролок. Ночная мгла и довольно большое расстояние были серьезной помехой для человеческого зрения, однако теперь, зная, куда именно стоит смотреть, Нази и вправду заметила какие-то движущиеся возле ворот смутные тени.

— Я думала, гости у вас явление нечастое, — озадаченно сказала она.

— А это, драгоценная моя фрау Дарэм, вовсе и не гости, — поспешил разочаровать женщину граф тоном, который Нази не могла охарактеризовать иначе как «раздраженная любезность». — Это, извольте видеть, профессор Абронзиус и его юный ассистент. Можно сказать, ваши коллеги по нелегкому ремеслу истребления нежити. И счастью их лицезреть мы с тобой обязаны все тому же герру Шагалу, который в обмен на сохранение своего малоосмысленного существования пообещал им показать дорогу к замку. По его собственным заверениям, он бросил их в лесу на середине пути, однако это, как видишь, не помешало данным господам набрести на мое жилище самостоятельно. Не удивлюсь, если им хватило ума просто пройти по оставленным Шагалом следам.

— И что вы собираетесь делать? — весть о прибытии местной разновидности некромантов Нази весьма заинтересовала. Она, пожалуй, не отказалась бы свести столь полезное знакомство и, возможно, почерпнуть из него некую новую для себя информацию о традициях и способах борьбы с нежитью в этом мире. К тому же, что греха таить, она рассчитывала получить хоть какой-то совет, касательно своего нынешнего, весьма плачевного положения.

— Ровным счетом ничего, — откликнулся граф и с интересом осведомился: — А что, ты полагаешь, мне следует что-нибудь предпринять?

— То есть, ни убивать, ни впускать их внутрь вы не намерены? — уточнила Дарэм.

— Ни в коем случае. Зачем бы мне это делать? Скоро они замерзнут окончательно, и, если в них осталась еще хоть толика здравого смысла, уйдут сами.

— Это довольно жестоко с вашей стороны, Ваше Сиятельство. Но логично, не спорю, — Нази покачала головой и резонно предположила: — А если они отправятся за подмогой? В конце концов, они, похоже, точно знают, что вы здесь, и отговориться тем, что вас не было дома, не получится.

— С подмогой, если они таковую и отыщут, они вернутся, пожалуй, недели через две, не раньше, — хмыкнул граф. — Никто из местных не отважится отправиться в эти места… хм… впрочем, кажется, господа нам попались довольно упорные. В данный момент они рассматривают перспективу перелезть через стену. Если говорить точнее, перелезать будет юноша, а затем, оказавшись во дворе, откроет ворота своему наставнику. Довольно-таки смелая авантюра, не находишь?

— Весьма смелая, — прикинув высоту замковой стены, согласилась Дарэм. — Вы полагаете, у них есть шансы на успех?

— В случае, если они догадаются пройти немного на запад и обнаружат частично обрушившуюся кладку, вид на которую от тебя сейчас закрывает западное крыло, то, вполне вероятно, при должной ловкости и сноровке молодой человек сумеет там перебраться, — задумчиво отозвался фон Кролок. — В противном случае, полагаю, он просто переломает себе руки и ноги.

— Ни дать ни взять, османская осада, — Дарэм усмехнулась, поплотнее кутаясь в полу графского плаща.

— Не так выглядят османы, Нази, — сказал граф. — И не так выглядят осады, поверь.

— Доводилось принимать участие? — припомнив, что фон Кролок в своем рассказе действительно упоминал некие «военные кампании», Дарэм попыталась прикинуть, какие именно войны он имел в виду.

— Неоднократно. И речь, должен заметить, как раз о затяжной войне с Османской империей. Впрочем, не будем вдаваться в подробности, — граф нахмурился, прислушиваясь к происходящему перед воротами. — Что ж, похоже, мне все-таки придется впустить их внутрь. Меня абсолютно не устраивает вариант, при котором они намерены вернуться сюда в дневное время, а Куколь, каким бы исполнительным слугой он ни был, довольно неповоротлив для того, чтобы прогнать незваных гостей. К тому же всегда существует вероятность, что они наткнутся на фроляйн Шагал.

— Могу я поприсутствовать? — быстро спросила Дарэм, абсолютно не желая упустить ничего из того, что будет происходить в замке этой ночью — крайне, надо заметить, беспокойной. Вновь запрокинув голову, она посмотрела в лицо возвышающемуся над ней графу, и тот, окинув свою собеседницу долгим, оценивающим взглядом, хмыкнул настолько тихо, что этот смешок Нази уловила лишь по тому, как коротко вздрогнула его грудная клетка.

— Что ж, не вижу причин, по которым мне стоило бы отказать, — наконец, сказал он. — Однако, прошу тебя воздержаться в разговоре с гостями от прямых указаний на мою сущность. Я не вынуждаю тебя лгать, я лишь прошу выражаться уклончиво. Если условия для тебя неприемлемы, я вынужден буду ограничить твои передвижения по замку, чтобы свести к минимуму возможность твоей беседы с профессором. И, дабы у вас, любезная фрау Дарэм, не возникало лишнего искушения, я приведу аргумент, который вы, полагаю, сумеете воспринять верно: я не намереваюсь убивать этих людей, но, если они доподлинно узнают о моей природе, я вынужден буду это сделать, и, как вы можете понять, для меня это не составит труда, как с физиологической точки зрения, так и с нравственной. Итак?

Нази вздохнула, в очередной раз поражаясь тому, насколько стройной и упорядоченной, пускай и на свой собственный манер, была логика стоящего рядом с ней мужчины. Он не угрожал и явно не пытался запугать свою собеседницу — он всего лишь спокойно и даже отчасти миролюбиво излагал ей то, какими будут последствия ее выбора. И Дарэм ни на секунду не усомнилась, что при необходимости граф в точности выполнит то, о чем говорит. Он вообще никогда и ничего не говорил просто так.

— Хорошо, Ваше Сиятельство, — Нази кивнула. — Я обещаю, что не стану впрямую им сообщать о том, что вы вампир, но и отрицать такой вероятности не стану, согласны?

— Вполне, фрау Дарэм. Я попросил Куколя вынести тебе плащ.

— То есть как «попросили»? — Нази озадаченно посмотрела на графа, не слишком-то понимая, что именно он имеет в виду.

— Точно так же, как недавно «беседовал» с тобой, — фон Кролок пожал плечами.

— Так вот почему он всегда вас слышит и появляется всегда в нужном месте замка! — Дарэм едва не рассмеялась, настолько простой и очевидной оказалась разгадка куколевой «вездесущести». — Вы держите на нем зов!

— Учитывая размеры моего жилища, это крайне удобный вариант, — холодные ладони графа легли Нази на плечи. — В противном случае бедняге Куколю пришлось бы постоянно ходить за мной по пятам, не имея возможности заняться собственными делами. Сейчас он уже на пути во двор, мы же, пожалуй, отправимся прямо отсюда.

— Что от меня требуется? — Нази уже доводилось путешествовать через пространство в компании вампира, вот только она, к вящему своему сожалению, в тот момент пребывала в беспамятстве.

— Ты вполне можешь закрыть глаза, — посоветовал фон Кролок. — Первое время хождение через тени может вызывать головокружение. А впрочем, решай сама.

В ответ на это предложение фрау Дарэм лишь упрямо поджала тонкие губы, и граф, убедившись, что женщина, очевидно, решила насладиться впечатлениями сполна, шагнул вниз, к воротам.

========== Театр одного вампира ==========

На какую-то долю секунды Дарэм показалось, что граф просто столкнул ее с башни, решив таким образом раз и навсегда избавить себя, а заодно и свой мир от ее присутствия — в животе неприятно екнуло, спазмом стиснуло горло, запирая в нем рвущийся из легких вопль, убывающая луна размазалась в мутно фосфоресцирующий росчерк посреди разом сгустившейся черноты. Однако, прежде чем Нази успела как следует прочувствовать происходящее, ее ноги коснулись твердой поверхности, и женщина от неожиданности, пожалуй, растянулась бы прямо на крыльце замка, если бы фон Кролок ее не поймал. За шкирку, словно нашкодившую кошку.

— Это вы называете головокружением? — судорожно втянув воздух приоткрытым ртом, по возможности едко уточнила Дарэм.

— То есть, голова у тебя не кружится? — граф разжал пальцы, выпуская ворот ее платья, и изобразил на лице нечто похожее на легкое недоумение.

— Кружится, — признала Нази и, поморщившись, добавила: — Не могу сказать, что вы соврали. Но, право, Ваше Сиятельство, ваша способность мастерски недоговаривать достойна отдельного упоминания.

В ответ на это граф только руками развел, безмолвно демонстрируя своей собеседнице, что с последним фактом поделать ничего не может. Или — что, пожалуй, вернее — его такое положение дел полностью устраивает.

Куколь действительно появился всего через пару минут, таща в руках плотную зимнюю накидку — подобные одеяния в мире Нази были в моде лет десять назад. Особенно, почему-то, среди дочек зажиточных торговцев. Набросив ее на плечи, Дарэм вздохнула с облегчением — пускай от меховой подкладки и пахло пылью, но она была чистой, мягкой, а главное, грела значительно лучше, чем приобретающий на свежем воздухе едва ли не минусовую температуру тела вампир. Пусть даже и в плаще.

— Прошу тебя не вмешиваться до тех пор, пока я не побеседую с нашими незваными гостями, — на ходу бросил через плечо фон Кролок, пока они с Дарэм пересекали замковый двор. — Я сам тебя представлю, когда придет время. Надеюсь, напоминать о данном тобой слове не нужно?

— Нет, я совершенно не жалуюсь на память, — коротко откликнулась Нази, останавливаясь возле высокой каменной стены рядом с массивными воротами, запертыми на впечатляющих габаритов засов. В верхней части воротной арки Дарэм без труда различила заостренные пики поднятой решетки, закрепленной таким образом, чтобы при падении наглухо перекрыть как вход в замок, так и выход из него.

Только сейчас осознав, что за все время своего пребывания в замке она так ни разу и не видела его снаружи, Нази оглянулась, запрокинув голову. Со стороны обиталище вампиров выглядело даже массивнее и больше, чем было изнутри. Готика, как архитектурный стиль, всегда производила определенное впечатление своей заостренной, строгой и вместе с тем неуловимо хищной выверенностью. Более подходящего места для носферату и представить себе было невозможно — выстроенный фактически на выступе горного склона и с трех сторон окруженный каменными уступами, замок нависал над окрестностями, точно так же, как его хозяин над большинством людей. Такой же черный, молчаливый и не сулящий ровным счетом ничего хорошего тому, кто рискнет к нему приблизиться.

Дарэм была почти уверена, что фон Кролок станет сдвигать тот самый засов, который без помощи специального подъемного механизма вряд ли сумели бы извлечь из пазов даже двое физически крепких мужчин, но граф, как всегда, ее ожиданий не оправдал, вместо этого просто отперев незамеченную Дарэм ранее дверцу, прорезанную в одной из створок, и шагнул в образовавшийся проем. Нази тихонько прошмыгнула следом, остановившись в тени ворот, так, чтобы отчетливо видеть происходящее, оставаясь при этом практически незаметной для постороннего взгляда.

Незваные гости при виде графа явно стушевались, изо всех сил пытаясь сделать вид, что буквально десять минут назад вовсе не они рассматривали перспективу перелезать через стену, вторгаясь таким образом в частные владения.

Впрочем, едва ли у этого плана были серьезные шансы на успех — выглядели местные борцы с нечистью на удивление безобидно. Настолько, что Нази всерьез засомневалась в их профессиональной пригодности. С высоты своего опыта Дарэм могла сказать, что, если одетый в короткую куртку на меху юноша еще мог бы сойти за новичка в профессии, то стоящий рядом с ним старик, из-под съехавшей на затылок шляпы которого в разные стороны торчали седые пряди, уж точно не способен был представлять для вампира хоть какую-то угрозу. Профессор Абронзиус куда уместнее смотрелся бы за широким письменным столом в окружении старинных трактатов по демонологии, нежели здесь, в неласковых к путникам венгерских горах, занятый поисками и истреблением нежити.

Однако недоумение Нази быстро уступило место еще большему изумлению, поскольку с выражением лица фон Кролока при виде гостей начали происходить еще более интригующие изменения.

— Доброй ночи, господа, — сказал он, и на губах его обозначилась улыбка столь радушная, что, если бы не разговор на балконе замка, Дарэм заподозрила бы, будто граф только и ждал, когда кто-нибудь нанесет ему визит. — Прошу простить за промедление, увы, замковый колокол давно утерян, и о вашем присутствии я узнал отнюдь не сразу. К тому же, я совершенно не ожидал, что в такую пору у меня могут быть гости, поскольку уже много лет в эти глухие места не забредали случайные путники. Однако, невзирая на внезапность вашего появления, я бесконечно рад приветствовать вас в своих владениях. Граф фон Кролок к вашим услугам. Надеюсь, ваше ожидание тянулось не слишком долго?

Граф отточенным, до миллиметра выверенным жестом склонил голову в приветствии, и Дарэм едва сдержалась, чтобы не хмыкнуть.

Оба гостя, в свою очередь, поспешили обнажить головы и учтиво раскланяться в ответ.

— Вовсе нет, Ваше Сиятельство, — надтреснутым, чуть дребезжащим тенором откликнулся профессор, несмотря на то, что иней, посеребривший роскошные усы, равно как и покрасневший на морозе нос выдавали его с потрохами. Профессорский ученик в это время предпринимал героические попытки стоять ровно, не переминаясь с ноги на ногу в попытках согреться. — Мы просто случайно проходили мимо и решили одним глазком взглянуть на ваше роскошное жилище! Конец тринадцатого века, если я не ошибаюсь?

Профессор, его ученик, да и сама Нази после этих слов невольно подняли головы, рассматривая замок. Граф же в это время явно боролся с желанием осведомиться у дорогих гостей, куда именно они «проходили мимо», учитывая, что единственное подобие дороги, местами заметенное снегом на треть человеческого роста, упиралось в глухую монолитную скалу, на которой стояло его «роскошное жилище». А заодно и с искушением сообщить профессору, что для человека, так отчаянно пытающегося проникнуть на территорию предполагаемого вампирского логова, он мог бы подготовиться тщательнее и заблаговременно озаботиться изобретением хоть сколько-нибудь правдоподобной причины своего визита. Хотя бы для того, чтобы с первой секунды не оскорблять хозяев подозрениями в отсутствии у них разума.

— О! — вместо этого сказал он с ноткой уважения в голосе. — Я вижу, вы разбираетесь в архитектуре? Вы совершенно правы, это последняя четверть тринадцатого века, классический стиль высокого средневековья. Впрочем, позвольте осведомиться, с кем имею честь?

— Прошу прощения, — спохватился профессор и, порывшись во внутреннем кармане своего видавшего виды пальто, протянул фон Кролоку визитную карточку. — Профессор Абронзиус из Кенигсберга!

— Вы?! Тот самый профессор Абронзиус?! — впервые, пожалуй, Дарэм слышала в исполнении графа столько эмоций разом. Недоверие, интерес, удивление и граничащая с восхищением радость сложились на лице фон Кролока в столь несвойственное ему выражение, что Нази оставалось только покачать головой. Их Сиятельство лицедействовал с полной самоотдачей, и Дарэм, наблюдая за этим театром одного вампира, вынуждена была вести отчаянную борьбу с разбирающим ее смехом.

Гости, впрочем, тоже казались потрясенными реакцией графа — юноша даже попятился немного, отгораживаясь от эксцентричного хозяина замка собственным наставником. Он, как заметила Нази, вообще выглядел куда более взволнованным, нежели профессор.

— Вы…слышали обо мне?… — со странным трепетом в голосе уточнил тем временем Абронзиус, вглядываясь в лицо фон Кролока, а Дарэм, припомнив просьбу графа, всерьез задумалась, как именно он планирует скрывать от гостей свою сущность.

С ее точки зрения, перепутать фон Кролока с нормальным человеком не представлялось возможным — если его бледность еще можно было списать на слабое здоровье, то все прочие, недвусмысленно указывающие на его видовую принадлежность признаки, вроде той же трупной синюшности губ или венчающих длинные пальцы «когтей», не оставляли никакого места для сомнений. Особенно у человека, хоть раз встречавшегося с немертвыми. Впрочем, довольно быстро Нази вспомнила о той самой, наглядно продемонстрированной ей лично Их Сиятельством «красоте в глазах смотрящего» и пришла к выводу, что почтенный профессор, равно как и его ученик, сейчас видят перед собой вполне живую «версию» графа. Именно это предположение прекрасно объясняло и поведение визитеров, которые казались лишь слегка настороженными.

— Разумеется! — с неслыханным воодушевлением откликнулся фон Кролок, аккуратно, дабы не коснуться рук Абронзиуса, принимая у профессора визитку и одаривая его еще одной улыбкой. — Ваша работа «О летучей мыши» произвела на меня неизгладимое впечатление. Прекрасно написанное произведение, к тому же, признаюсь, я крайне увлекаюсь всяческим мистицизмом. Уединенность и атмосфера этих мест как ничто другое способствуют размышлениям о метафизике и причудах бытия. Счастлив познакомиться с вами лично, профессор.

— Это, право, лестно, — довольно заметил Абронзиус и с ноткой уязвленной гордости в голосе добавил: — На родине труд, в который я вложил столько усилий, не получил известности. Никого нынче, видите ли, не интересуют достоверно подкрепленные фактами исследования о вампирах. Физика, механика, инженерное дело… эта гонка за прогрессом окончательно вытеснила из человеческих умов одну простую истину — эти опаснейшие и мало изученные хищники обитают среди нас, ежедневно угрожая нашему существованию! Однако, в то время, как всяческие шарлатаны от науки получают гранты, обзаводясь десятками учеников и последователей, мне приходится вести исследования на свои собственные средства, заручившись поддержкой моего юного спутника, который, единственный из всех, проявил интерес к моим изысканиям! Вампиры — это, видите ли, нынче не модно!

— Какая жесточайшая несправедливость, — сочувственно «поддакнул» граф, и Дарэм, все-таки не выдержав, сдавленно фыркнула, удостоившись от фон Кролока короткого предупреждающего взгляда. — Ваши исследования определенно достойны большего внимания и уважения! Надеюсь, я могу рассчитывать на ваш автограф?

— Разумеется, — вконец польщенный профессор с достоинством кивнул. — Рад, что в мире еще остались люди, ценящие истинную науку, Ваше Сиятельство!

— Господа, я непозволительно увлекся и не представил вас моей спутнице, — «спохватился» граф и, обернувшись к Нази, проговорил: — Фрау Дарэм, позвольте рекомендовать вам многоуважаемого профессора Абронзиуса из Кенигсберга, славного своими исследованиями о вампирах и методах борьбы с ними, а также его юного ученика…

— …Альфред, мой ассистент. Весьма способный и толковый юноша, сопровождающий меня в этом путешествии, — подсказал профессор, явно не знакомый с правилом, настоятельно не советующим сообщать подозреваемым в вампиризме свое имя, равно как и имена своих близких. Разумеется, если ты не планируешь столь изощренным способом избавиться от лишней родни.

— Господа, представляю вам фрау Дарэм, гостью моего замка и весьма неординарную женщину, чей ум и способности заслуживают всяческого уважения.

— Рада знакомству, — Нази улыбнулась, кивнув обоим представленным ей мужчинам. — Счастлива буду, профессор, если у вас найдется время для беседы со мной. Меня тоже крайне интересует тематика ваших исследований.

— Вы, должно быть, устали и замерзли после такой прогулки, — заметил фон Кролок, когда с церемониями было покончено. — Время уже позднее, а путь до ближайшей деревни долог и опасен, так что позвольте мне просить вас быть почетными гостями в моем замке.

При этих словах Альфред, прежде несмело топтавшийся за спиной наставника, весьма отчетливо принялся дергать профессора за рукав, явно предпочитая пройти еще несколько миль по ночному лесу, нежели соглашаться на щедрое предложение графа, который, похоже, не вызывал у него ни малейшего доверия.

— С радостью воспользуемся вашим приглашением! — отмахнувшись от юноши, отозвался Абронзиус. Глаза его хитро и удовлетворенно блеснули, и граф пришел к выводу, что профессор тоже не слишком-то обманывается любезностью оказанного приема, однако не желает упускать случая проникнуть в замок на абсолютно законных основаниях. Оба они в той или иной степени вели собственную игру, где каждая из сторон делала вид, что верит. Абронзиус — в графское радушие, фон Кролок — в случайность профессорского визита. И, разумеется, оба — в невинность взаимных намерений.

Не успел граф решить, что это, пожалуй, даже занятно, как по тянущейся от него к Герберту связи ощутил, что на сцене стало на одно действующее лицо больше.

— Ах, вот и мой сын, Герберт, — без особого энтузиазма протянул граф и, обращаясь непосредственно к профессорскому помощнику, добавил: — Полагаю, Альфред, вы, в силу юного возраста, сумеете найти с ним общий язык. Герберт…

— Я все прекрасно слышал, отец! — поняв, что дальше подслушивать бессмысленно, младший фон Кролок выпорхнул из ворот, в своем светлом плаще и облаке золотистых локонов похожий больше на прекрасного эльфа из легенд, нежели на вполне почтенного возраста нежить. — Профессор, счастлив нашему знакомству! Ваша книга — это нечто невероятное, читается на одном дыхании, будто приключенческий роман! Альфред, позволишь сразу называть тебя на «ты»? Великолепно, я так и знал! Пойдем, я покажу тебе замок, здесь действительно есть на что полюбоваться!

Не успел ошарашенный обрушившейся него волной обаяния Альфред вымолвить и слова, как Герберт покровительственно обхватил его рукой за плечи, будто давнего друга, и увлек за собой во двор.

— Какой… эксцентричный юноша, — проходя через ворота следом за ними, заметил профессор.

— Весьма эксцентричный, — согласился граф, делая приглашающий жест в сторону кутающейся в свою накидку Нази. — Но, надеюсь, вы простите его за это отступление от этикета. Здесь, в глуши, Герберту невыносимо скучно, так что не стоит удивляться, что он так рад новому знакомству.

— Да-да, разумеется, — согласился Абронзиус, не по-стариковски цепким и ясным взором окидывая окрестности.

— Куколь! — негромко окликнул граф, подзывая заблаговременно предупрежденного слугу, держащего в поднятой руке зажженный фонарь. — Приготовь комнаты для наших гостей и позаботься о том, чтобы они ни в чем не нуждались. Следуйте за Куколем, господа, он покажет вам ваши апартаменты. Увы, если вы голодны, вам придется подождать, поскольку ужин минул уже давно.

— Ах, простите, Ваше Сиятельство, я совсем забыл! Уже слишком поздно! — воскликнул профессор и невинно заметил: — Вероятно, вы устали?

— Едва ли сильнее, чем вы, поскольку не совершал ночных прогулок, — оценив попытку по достоинству, улыбнулся фон Кролок. — Мне не впервые засиживаться с книгой почти до рассвета.

— Отец, ну сколько можно держать гостей на улице? — укоризненно сказал Герберт, «забывший» убрать руку с плеча Альфреда, весь вид которого буквально вопил о том, что подобное нарушение личного пространства его всерьез тревожит. Наследник графа обернулся к своему спутнику и широко улыбнулся ему, продемонстрировав ряд безукоризненно ровных, жемчужно-белых зубов, глядя на которые, Дарэм в очередной раз отметила, насколько хорошо оба высших вампира умели держать себя в руках. — Давай, я сам тебя провожу?

— Нет-нет, спасибо! — Альфред, тем не менее, шарахнулся от этой улыбки так, словно клыками в челюсти Герберта были все зубы без исключения, выронив при этом саквояж, из которого на плиты двора вывалились какие-то вещи. И среди прочего — прекрасно заметный в свете фонаря заостренный с одной стороны кол.

Все присутствующие насекунду замерли, разглядывая это грозное оружие. Люди — напряженно, высшие вампиры — с любопытством.

— Всегда готовы к встрече с противником, я вижу? — иронично поинтересовался граф, вопрос которого послужил своеобразным сигналом для Альфреда, бросившегося запихивать содержимое саквояжа обратно. — Похвально.

Профессор это заявление, очевидно, предпочел никак не комментировать, устремившись следом за подзывающим гостей Куколем. Его примеру последовали и остальные обитатели замка — фон Кролок еще отчетливо успел услышать, как Нази Дарэм договаривается о встрече с Абронзиусом в дневное время в библиотеке.

Замешкавшийся с вещами Альфред уже рванулся следом за своим наставником, не желая оставаться посреди двора в одиночестве, когда граф окликнул его:

— Альфред, полагаю, вы кое-что потеряли, — сказал он, протягивая юноше откатившуюся при падении саквояжа к самым его ногам губку, от которой весьма остро и отчетливо исходил запах фроляйн Шагал.

Разглядев, что именно держит в руках фон Кролок, юный ученик профессора, позабыв о былой настороженности, рванулся к графу так, словно важнее этого предмета банной утвари на свете не существовало ровным счетом ничего, и, схватив свое нехитрое сокровище, порывисто прижал его к груди.

— Должен сказать, юноша, я крайне изумлен, — сказал фон Кролок, вглядываясь в серые, широко распахнутые глаза молодого человека. — Несмотря на ваши годы, во взгляде вашем я вижу отпечаток весьма живого, деятельного разума и невольно задаюсь вопросом: неужели лучшим применением своих способностей вы находите скитания по лесам в попытке отыскать вампиров? Довольно странное решение и весьма, с моей точки зрения, неоднозначное.

Сознание Альфреда оказалось предсказуемо податливым, однако фон Кролок не ошибся в своей оценке — разум юноши действительно был прекрасно развит. Настолько, что он даже сейчас на подсознательном уровне пытался сопротивляться воздействию графа. Слабо, неуверенно, но все же пытался. Равно как пытался он сопротивляться и Герберту, который, без сомнений, уже опробовал на хорошеньком юноше силу своих «чар».

«Пожалуй, далеко пойдет», — решил фон Кролок. Если, разумеется, выживет.

— Но вы ведь сами сказали, что исследования профессора кажутся вам весьма интересными, — возразил Альфред.

— Интересными, — задумчиво согласился фон Кролок, чутко следя за тем, чтобы манящий запах юной крови не начал туманить его разум. — Как я упоминал ранее, я увлекаюсь разного рода мистицизмом, однако увлечение это носит характер умозрительный. Всерьез верить в подобные исследования мне затруднительно. Впрочем… — он тонко улыбнулся, — полагаю, вы, в отличие от меня, не раз встречали на своем пути вампиров.

— Только одного, — признался постепенно сдающий свои ментальные позиции Альфред, которого все сильнее одолевало желание пообщаться. — Зато не далее как сегодня ночью. Хозяин трактира, как и утверждал профессор, обратился почти у нас на глазах, и я прекрасно смог рассмотреть его. Более того, нам удалось допросить его и заставить дать слово…

Тут молодой человек резко осекся, слегка нахмурившись, и бросил на фон Кролока настороженный взгляд.

— И что же ценного он вам пообещал? — чуть усилив давление на разум Альфреда, поинтересовался граф.

— Что он проводит нас в замок, где вампиры держат Сару… — неуверенно пробормотал юноша.

— Хм, мне кажется, словам подобных существ доверять ни в коем случае не стоит — скептически откликнулся фон Кролок. — Вы действительно в замке, это верно, однако… скажите мне откровенно, Альфред, я похож на вампира?

— Не похожи, Ваше Сиятельство, — окинув внимательным взглядом стоящего перед ним в полный рост трехсотлетнего носферату, признал Альфред.

— Вот видите, — с мягкой укоризной констатировал граф. — Что же касается юной Фроляйн Шагал, то она действительно здесь, я лично пригласил ее на намечающееся торжество, однако, уверяю вас, никто ее не удерживает силой, и она вольна уйти в любой момент. Да, я прекрасно осознаю, что пребывание столь юной особы в доме, где есть мужчины, без сопровождения — несколько неприлично, но фроляйн Шагал так хотела попасть на настоящий бал, что я счел возможным переступить через условности. К тому же, как за себя, так и за своего сына я могу поручиться: ни один из нас не посягнет на честь юной Сары. По крайней мере, не подкрепив эти посягательства некими матримониальными обязательствами. Впрочем, обо всем этом вы вполне можете спросить у нее самой, когда она проснется. Ступайте в дом, Альфред, здесь действительно неуютно, и я опасаюсь за ваше здоровье. Вы — весьма неординарный молодой человек, и, признаюсь, я был бы рад в дальнейшем беседовать с вами.

— Благодарю, граф, — вконец смутившись, заметил Альфред, которому, совершенно очевидно, не часто выдавалось выслушивать похвалы, и, развернувшись, направился к дверям замка.

Глядя в торопливо удаляющуюся спину молодого человека, фон Кролок судорожно выдохнул, стараясь изгнать из легких последние крупицы запаха Альфреда. Столь тесные контакты с живыми в последние дни перед балом давались ему несказанно трудно, и граф поддерживал свою решимость лишь тем, что скоро все это должно было закончиться. Так или иначе.

========== Точка опоры ==========

— Весьма талантливое представление, Ваше Сиятельство. Так сразу и не подумаешь, что в вас скрывается столь яркое актерское дарование.

Нази Дарэм, как всегда, сидела в кресле, забравшись в него с ногами, и граф поймал себя на мысли, что вид этой освещенной пламенем комнаты, равно как и вид неизменно сидящего перед камином с очередной книгой некроманта, стал казаться привычным. Это место и эта женщина означали долгие разговоры, не всегда приятные, но всегда осмысленные, порождающие больше вопросов, нежели дающие ответов, и граф прекрасно отдавал себе отчет в том, что стремится к этим беседам сильнее, чем ему бы того хотелось.

— Дипломатическое, — поправил он, занимая свое место напротив Нази: она в правом кресле, он в левом, и никогда наоборот. — Театр не входил в сферу моих интересов еще в те времена, когда я был человеком — но что есть придворная жизнь, как не один, годами тянущийся спектакль, фрау Дарэм?

— И что же? Вы отдавали в нем предпочтения ролям злодеев или героев? — насмешливо поинтересовалась Нази.

— Смотря по обстоятельствам, — отозвался фон Кролок. — Тем более, что эти роли, как показывает практика, мало отличаются друг от друга. Главное, драгоценная моя фрау, не быть массовкой.

— Мудро, — Дарэм кивнула. — Что вы намерены делать с профессором и его учеником? Они, надо сказать, совсем не похожи на охотников за нежитью.

— Теоретики, — граф хмыкнул. — Справиться с бодрствующим вампиром у этих господ нет никаких шансов. Тем не менее, подобные «специалисты» могут быть весьма эффективны. Профессор, если принять во внимание его исследования, неплохо знаком с повадками низших вампиров и, полагаю, вполне способен рассчитать предполагаемое место дневной лежки. Ну, а для того, чтобы вбить кол в сердце спящего, особой силы не требуется. Дайте ему в помощники пару мужчин покрепче, способных выполнять физическую работу, сопряженную со вскрытием склепов и раскопкой могил, и он станет прекрасным мозговым центром. Я бы даже сказал, Нази, что он интуитивно выбрал себе прекрасного компаньона, хотя, насколько я понял, скорее юный Альфред прекрасно выбрал себе увлечение. Молодой человек весьма крепок разумом и плохо поддается влиянию. Обратила ли ты внимание, как неуютно, в отличие от своего наставника, он ощущал себя в моем обществе и в обществе Герберта?

— Он явно был не в восторге, — согласилась Дарэм. — Особенно от вашего сына.

— Зато мой сын от него в полном восторге, — со вздохом констатировал фон Кролок. — Новая игрушка, к тому же весьма симпатичная, а Герберт всегда был падок на красоту, так что не удивлюсь, если Альфреду придется столкнуться с теми из намерений моего наследника, которые мало имеют отношения к гастрономии. Но суть не в этом. Суть в том, что юноша на подсознательном уровне чувствует воздействие на собственный разум, пускай и не осмысливает его. Говоря условно, он чувствует, что что-то не так, но не может понять, что именно, и это его беспокоит.

— Потенциальный менталист… — задумчиво протянула Нази. — В нашем мире его бы уже обхаживало несколько наставников из ордена, строя друг другу козни, дабы переманить такого перспективного ученика. Люди, способные сопротивляться воздействию на собственный разум со стороны нежити, настолько же ценны в нашей профессии, насколько и редки. Жаль, что здесь, у вас он, скорее всего, так и не раскроется, поскольку учить его тут некому. И все-таки, Ваше Сиятельство, что дальше?

— Дальше? Это будет зависеть от обстоятельств, фрау Дарэм, — граф пожал плечами. — И от поведения самих наших гостей. Мне, кажется, удалось поселить в молодом человеке сомнения относительно того, что они с профессором действительно столкнулись с вампирами, и что герр Шагал не обвел их вокруг пальца, банально заманив в лес и бросив на произвол судьбы. Уверен, с наступлением утра он побеседует с Сарой, которая заверит его, что находится здесь по собственной воле. А уж насколько она восприимчива к разговорам о моем вампиризме, ты прекрасно знаешь и сама. Профессор, разумеется, предпримет попытки нас разоблачить, однако сомневаюсь, что он достигнет в этом успехов — доступ в склеп, где в дневное время находятся главные свидетельства его правоты, перекрыт, а остальное абсолютно недоказуемо. Ну что, скажи на милость, он может мне «предъявить»? Жизнь анахоретом? Отсутствие в интерьере икон и распятий? То, что нас с Гербертом нет в замке в дневное время? Это все, право несостоятельно, Нази. Я рассчитываю, что завтрашнего дня и вечера им будет вполне довольно, чтобы попытаться проверить все свои подозрения, после чего я попрошу их покинуть замок, на прощание спутав воспоминания о самом месторасположении моего жилища. Крайне не хотелось бы, чтобы они явились снова, когда поймут, что фроляйн Шагал так и не вернулась домой. Впрочем, существует вероятность, что добровольно они не уйдут. Видишь ли, молодой человек питает к фроляйн Шагал весьма нежную страсть и может отказаться покидать замок без нее.

— И что случится тогда? — Дарэм нисколько не сомневалась, что и этот вариант фон Кролок успел обдумать и прийти для себя к неким выводам.

— Тогда мне либо придется набросить на них зов, что в такой спешке может привести к печальным для них последствиям, либо грубо вышвырнуть за ворота, либо съесть, — откликнулся граф. — Последний вариант, как ты можешь догадаться, наиболее мне импонирует, особенно если учесть, что двоих иностранцев здесь в любом случае никто искать не станет.

Именно этого ответа Нази и опасалась, хотя нельзя сказать, чтобы она совершенно не ожидала подобного оборота дела.

— Если вы намереваетесь их съесть, тем самым противореча собственному слову, я тоже нарушу свое обещание и все им расскажу, — мрачно пообещала она.

— Если ты намереваешься все им рассказать, я запру тебя в этой комнате, — насмешливо откликнулся граф.

— Если вы запрете меня в комнате, и я в назначенный час не явлюсь в библиотеку, профессор и Альфред по моей же просьбе отправятся меня искать. Двери здесь не настолько толстые, чтобы они не услышали моего рассказа. — Нази, сама того не заметив, подалась чуть вперед, яростно уставившись на невозмутимо спокойного фон Кролока. — И, поскольку они точно будут знать, что вы собой представляете и где вас искать, я не сомневаюсь, что они сумеют вскрыть ваш отнюдь не неприступный склеп и отрубят вам голову.

— Если они отрубят мне голову, — точно так же, чуть наклонившись к своей собеседнице, сказал граф, — в следующую ночь двадцать семь высших вампиров превратят поселение внизу в деревню-призрак, при этом более чем вдвое увеличив свое количество.

— Чтоб вы сдохли, Ваше Сиятельство, — от всей души пожелала Нази.

— Уже, фрау Дарэм, — хладнокровно отозвался фон Кролок, и в комнате на некоторое время воцарилось молчание.

— Предлагаю вернуться к тому разговору, который столь неудачно прервало появление герра Шагала, — наконец, как ни в чем не бывало сказал граф и, поймав на себе пристальный взгляд Нази, добавил: — Если я найду приемлемый способ избавиться от наших гостей по-другому, я им воспользуюсь, даю слово. Итак, ты, насколько я помню, спрашивала, как я контролирую собственный голод? Я уже говорил тебе — все проще и вместе с тем сложнее, чем кажется. Еще при жизни, после очередного столкновения австрийских войск с войсками Османской империи из-за оказанного мне лечения я приобрел неприятную зависимость от опия, которая никак не входила в мои планы. Поверьте, фрау Дарэм, значимость волевых усилий всерьез недооценивают. Практически любые потребности, кроме самых насущных, человек способен оставлять неудовлетворенными некоторое время. Даже потребность в дыхании, что уж говорить о потребности в опии. Или крови. Разумеется, совсем без еды обойтись вампир не в состоянии, так же, как и обычный человек, но вот терпеть — вполне может. Что я и делал, сдерживаясь столько времени, сколько сумею. Видишь ли, глядя на остальных моих «собратьев», я пришел к выводу, что категорически не желаю утратить контроль над самим собой, как это случилось со многими из них. Поначалу перерывы между приемами пищи были невелики, но с каждым разом предел моего терпения становился прочнее, так что на сегодняшний день я вполне могу обходиться без еды около пяти месяцев, восполняя запасы энергии относительно небольшим количеством крови. Не скрою, это весьма неприятно, но вполне переносимо. Мои наблюдения за другими немертвыми показали, что, чем чаще вампир потакает своей жажде, тем более становится зависим от крови, и тем больше ее нужно. Но самое занятное — потребность эта истощает его силы, хотя механизм последнего процесса так и остался для меня загадкой.

— Хм… на этот счет у меня есть теория, — немного подумав, сказала Нази, которую ответ фон Кролока, пожалуй, впечатлил, подтвердив, впрочем, то, что она и так уже о нем знала. — Существует вероятность, что вампиры, обильно питающиеся кровью, таким образом полностью перекладывают на нее весь свой энергообмен и, следовательно, становятся некоторым образом слабее, поскольку теряют возможность черпать эту энергию из других источников.

— Весьма красивая речь, Нази, — фон Кролок хмыкнул. — А теперь потрудись объяснить мне свою теорию так, чтобы я оказался способен постигнуть ее суть.

Некоторое время Дарэм задумчиво хмурилась, соображая, как именно ей стоит переформулировать только что возникшую гипотезу.

— Хорошо, — наконец сказала она. — Возьмем такой пример: человек со слабым зрением обращается к лекарю, и тот предписывает ему ношение очков, линзы в которых помогают глазу лучше видеть. Однако, чем дольше человек носит очки, тем хуже он видит без них, поскольку его глаза слишком привыкают к помощи извне и отказываются работать самостоятельно. Точно так же, вполне вероятно, вампиры, начиная обильно питаться, утрачивают свою способность черпать жизненную силу из чего-то иного. Точнее, не так… — она нетерпеливо пощелкала пальцами в попытках поймать ускользающую мысль за хвост. — Они перестают эту силу сами генерировать. У вас, как вы сами убедились, есть душа, и ее сила определяет состояние вашего тела. Соответственно, в то время, когда вы не пьете кровь, вы должны откуда-то брать энергию, чтобы существовать и при этом бодрствовать. Получается, вы вычерпываете силу из своей же духовной оболочки и используете ее для тех же целей, что и кровь. Но ваш резерв должен восполняться, иначе вы за три сотни лет вычерпали бы себя полностью, поэтому совершенно без пищи вы все равно погибнете. Ну, или сойдете с ума от попытки сдержать определяющую потребность дольше возможного и перекусаете всех, до кого дотянетесь. Вполне состоятельная, как мне кажется, версия… что думаете?

— Звучит довольно логично, хотя я, с твоего позволения, воздержусь от предложений проверить ее опытным путем, — фон Кролок усмехнулся. — Однако это, без сомнения, стоит обдумать, когда у меня появится больше свободного времени.

— А как, кстати, добился подобного результата Герберт? — поинтересовалась Дарэм. — Он не похож на личность, способную долго напрягать волю в те моменты, когда можно просто получить желаемое.

— Весьма скверно он терпел, поверь мне. Однако это было одним из условий нашей с ним сделки, и пускай он даже теперь не слишком в этом хорош, он все же научился некоему подобию самоконтроля. В первые годы мне приходилось помогать, чтобы он не позабыл о данном обещании. — Граф поморщился от воспоминаний и, заметив вопросительный взгляд женщины, сухо пояснил: — Я запирал его в подземелье. Там есть весьма удобные комнаты с дверями такой толщины и конструкции, что даже вампир не сможет справиться с подобной преградой. Я намеренно не обучал юного Герберта шагать в тень до тех пор, пока не убедился, что ограничивать его свободу больше нет необходимости — а случилось это года через три после того, как он обратился. И не смотри на меня так, Нази, уверяю, мне это не доставляло ни малейшего удовольствия, однако это должно было быть сделано. В первую очередь, ради него самого. И, если ты не против, давай сменим тему. Например, я так и не услышал от тебя ответов на свои вопросы, коих, напомню, было четыре. Я свою часть соглашения выполнил и вправе ожидать, что ты выполнишь свою.

— Разумеется, — Нази вздохнула. — Я начну с того вопроса, который касался возможностей вашей души путешествовать по тропам, поскольку все остальные слишком тесно связаны между собой, и ответ на них будет долгим. Как я вам уже говорила, когда мы встречались за гранью, вы являетесь по сути своей узником изнаночной части мира и не можете ни вернуться к жизни в полной степени, ни в полной степени умереть. Место, в котором вы находитесь, лежит между всеми тропами, по которым проходят души умерших. Или некроманты. Это ваша персональная бесконечность, в которую не способен приникнуть никто другой, и, даже если две души будут стоять в шаге друг от друга, каждая из них будет пребывать в собственном «ничего».

— И ты — исключение из этого правила, — не столько спросил, сколько констатировал очевидное фон Кролок.

— Пока я жива, да, — Дарэм пожала плечами. — Я могу идти, куда мне вздумается и видеть любую застрявшую в этом пространстве душу или обитающее там существо. Идти столько, насколько во мне хватит жизни. Условие только одно — я не должна сходить с тропы.

— И что же случится, если ты нарушишь это условие? — полюбопытствовал фон Кролок.

— Я умру. Точнее сказать, я не просто умру, умрет мое тело, а вот душа моя так и останется скитаться по изнанке, потеряв свой шанс на человеческое посмертие, — пояснила Нази. — Проще говоря, я попаду ровно в такое же положение, в какое попали и вы после обращения. И, поскольку тропы умеют путать и заманивать людей не хуже, чем болотные огни в ночном лесу, за гранью вот так скитаются многие мои коллеги, по разным причинам потерявшие дорогу. Предчувствуя следующий ваш вопрос, скажу, что существует два известных способа разорвать этот замкнутый круг: механика первого мне неизвестна. Иногда души просто выкарабкиваются сами. Церковь говорит, что дело в покаянии, смирении и прощении Божьем, но сказать с определенностью, так ли это, не может никто. Подобное может случиться быстро, может случиться спустя десятки или даже сотни лет, а может не случиться никогда. Второй же способ… — Дарэм ненадолго замолчала, поджав тонкие губы, а затем решительно продолжала: — Второй способ заключается в том, что некромант может сам «втащить» душу на тропу, если у него достаточно сил. Барьера для нас попросту не существует, и действие его распространяется только на тех, кто находится по ту сторону.

— Правильно ли я тебя понял? — постукивая себя пальцем по подбородку, уточнил фон Кролок. — Ты говоришь о том, что в тот свой визит ты вполне могла бы взять меня за руку и помочь оказаться на тропе, тем самым освободив мою душу?

— Теоретически, могла, — согласилась Дарэм, чувствуя себя под внимательным взглядом графа до странности неловко.

— И именно эта возможность побудила тебя задавать вопросы о том, какой именно выбор я бы сделал, если бы мне представился подобный шанс? — все тем же, смущающим Нази тоном, продолжал граф.

— Да, — еще более уныло подтвердила Дарэм, а затем, тряхнув головой, проговорила: — Но я не могу, Ваше Сиятельство, уж не взыщите. Разумеется, никто из нас не знает, сколько осталось сил, возможностей, времени, которое еще можно будет потратить, но все мы чувствуем, когда предел становится близок. И мой наступит скоро. Может быть, еще десяток коротких прогулок по тропам, полторы сотни печатей упокоения, пять ритуалов… или один человек, которому я смогу оплатить свободу. Если я вытащу вашу душу, я просто не смогу сделать то, зачем пришла. И я не вправе послать к черту свои планы, то дело, в которое я вложила все, что у меня есть, и готова расплачиваться даже тем, чего у меня, вполне возможно, уже нет.

По мере того, как Дарэм говорила, в ее голосе все отчетливее проступало ожесточение, словно она пыталась доказать кому-то истинность своих слов. Граф склонил голову к плечу, внимательно вглядываясь в бледное, изнуренное лицо своей собеседницы и терпеливо дожидаясь того момента, когда Нази, наконец, замолчит.

— Фрау Дарэм, — неторопливо сказал он, когда стало понятно, что продолжения не будет. — А кто вам сказал, что мне требуется ваше спасение или ваше вмешательство? Доподлинно неизвестно, как выглядит посмертие, но большинство известных мне верований сходятся на том, что существует разделение на грешников и праведников. Разница лишь в том, что именно каждое учение понимает под праведностью. Однако, каким бы смыслом ни наделялось это определение, ко мне оно не имеет ни малейшего отношения. Если Бог и правда существует, а я склонен считать, что он существует, я после смерти попаду в то, что христиане называют Адом, милейшая фрау. И, поверьте, мне совершенно не хочется узнавать, как он выглядит. Мое нынешнее существование, не спорю, кто-нибудь также мог бы назвать крайне мучительным. Холод, темнота, голод, постоянная необходимость контролировать себя, угроза сумасшествия, лишь обостряющаяся с каждым десятилетием, ежедневная смерть, которую мы приучаем себя называть «сном», и в которой, как вы понимаете, также не находим успокоения. Но этот ад мне, по крайней мере, знаком, и я давно научился в нем существовать, так что желания менять одну преисподнюю на другую я совершенно не испытываю, — граф покачал головой. — Так зачем же ты оправдываешься, Нази? Мне не нужно твоих оправданий, равно как и твоей жертвы. Предоставь всему идти своим чередом.

Мысль о том, что Нази Дарэм всерьез рассматривала возможность спасения его души и, кажется, была опечалена тем, что не способна ему помочь, фон Кролока изумила, но к этому изумлению, пожалуй, примешивалась нотка признательности и какого-то странного чувства, присматриваться к которому граф умышленно не пожелал. Разумеется, пользоваться столь сомнительной для него щедростью он не собирался, но с позиции смертного этот жест действительно стоил дорого.

Женщина продолжала молчать, глядя на приплясывающее в камине пламя — ее всегда гордо расправленные плечи странно горбились, а руки безотчетно перебирали складки подола серого платья, то стискивая плотную ткань, то вновь принимаясь разглаживать ее. Граф не мешал, чувствуя, что Нази пытается заставить себя на что-то решиться, и, судя по всему, решение это было отнюдь не простым.

— Вы спрашивали меня о… Винсенте, — наконец негромко произнесла она, все так же упорно не глядя своему собеседнику в лицо. — Винсент Дарэм, так зовут моего мужа. Звали. Он погиб пять месяцев и восемь дней тому назад. В ту ночь какой-то некромант-самоучка призвал с изнанки химеру, посчитав, что его познаний и сил достаточно, чтобы удержать контроль над этой тварью. Прямо посреди Ранквайля… Прежде, чем орден успел вмешаться, погибло около трех десятков жителей — площадь перед храмом Мучеников была буквально усеяна кусками человеческих тел. Наша «двойка» оказалась там первой и, так получилось, единственной почти на три четверти часа. Нам пришлось столкнуться с обезумевшей от жажды крови нежитью третьей ступени вдвоем, — тусклый, разом лишившийся эмоций голос пребывающей в плену собственных воспоминаний Нази звучал глухо и отрывисто. — Винсенту удалось развоплотить ее прежде, чем подоспело подкрепление, и это можно считать настоящим чудом — впрочем, ему всегда удавалось то, что не удавалось никому. Я выжила, отделалась только переломами ребер. Он умер… знаете, мне почти каждую ночь снится, как когти химеры пробивают его сердце, и мне кажется, я предпочла бы этим снам столетия в абсолютной пустоте за гранью.

— Он много для тебя значил, — граф не спрашивал, поскольку одного только вида ссутулившейся в просторном кресле Дарэм было более чем достаточно, чтобы понять, насколько тяжелой для нее оказалась эта потеря. Фон Кролок только теперь заострил свое внимание на том факте, что, с легкостью называя Нази «фрау», он никогда по-настоящему не задумывался о наличии у нее супруга, поскольку данная информация была ему безынтересна. Однако, как выяснилось, Дарэм была не просто замужней женщиной, она была вдовой, получившей свой статус, по меркам графа, едва ли не вчера.

— У вас когда-нибудь был человек, без которого вы не могли бы жить? — спросила Нази и, не дожидаясь ответа, который, в сущности, ей был не нужен, продолжала: — У меня, как выяснилось, был, но я узнала об этом слишком поздно. Оказалось, что я не способна без него ни на что: не могу спать, есть, совершать обычные, повседневные действия, не говоря уже о том, чтобы продолжать работу. Обычно такое говорят, чтобы сгустить краски, но, поверьте, для меня в первые два месяца это было более чем объективной реальностью. Его хоронили без меня — я знала, что так нельзя, знала, что должна быть там, знала, что это нарушает все приличия, но мне было плевать, я просто не смогла заставить себя прийти, — женщина горько усмехнулась и совершенно неожиданно сменила тему. — Мы поженились в одна тысяча восемьсот восемьдесят втором, когда мне было семнадцать. Браки между некромантами — явление очень частое, поскольку обычные люди редко хотят связывать свою жизнь с теми, кто выбрал своей профессией игры со смертью и угаснет к тридцати, не оставив после себя наследников. Первое, что мы теряем — способность иметь детей, мы дарим жизнь другим и по-другому. Такие случаи, как наш с Винсентом, тоже не редкость — уже практикующий некромант выбирает себе в супруги еще необученного спутника и сам становится для него наставником. Это, разумеется, был брак по сговору, и я знала, на что иду, но в свои семнадцать… О чем мечтают девушки в семнадцать, Ваше Сиятельство? Пускай даже и будущие некроманты — любовь, признания, поцелуи. Впрочем, достаточно мне было познакомиться с моим будущим мужем, как все эти мечты пошли к черту. Тогда ему было двадцать два, и он уже имел четвертую ступень допуска, в то время, как многие из нас даже к концу своей жизни не успевают подняться выше третьей… Он был дьявольски талантлив и так же умен. Уверена, что силы его души хватило бы куда больше, чем на сорок и даже на пятьдесят лет. Вы с ним очень похожи, знаете ли. Это сходство, признаюсь, поразило меня в самую первую нашу встречу и мучает до сих пор. То же хладнокровие, та же воля, та же уверенность, что для человека нет ничего невозможного, главное — точно знать, чего ты желаешь добиться, и идти к цели, не оглядываясь. То, что он выбрал меня, само по себе могло считаться признанием, но тогда это абсолютно не радовало — на помолвке я видела перед собой только холодного, чужого мужчину. Он смотрел на меня равнодушно, как будто оценивающе, и от этого взгляда по спине бежали мурашки. В те времена я боялась его ужасно.

— А потом? — коротко спросил фон Кролок, когда Дарэм замолчала слишком уж надолго. Перебивать свою собеседницу ему категорически не хотелось — он слишком хорошо знал, как легко от звука чужого голоса разрушается истинная откровенность. Теперь, по крайней мере, он куда лучше мог понять смысл тех странных, болезненно-пристальных взглядов, которые временами бросала на него женщина, когда ей казалось, что он не способен их заметить.

— И потом тоже, — Нази тихонько рассмеялась, но в этом смехе не было ничего, даже отдаленно похожего на веселье. — Первые пару лет. Дальше перестала, привыкла. Быть его женой оказалось очень трудно, и порой мне казалось, что он получает некое изощренное удовольствие от моих страданий. Каждый новый навык, каждый прием, каждую ритуальную схему он заставлял меня повторять до тех пор, пока она не отчеканивалась в моем подсознании. Он был абсолютно неумолим, он никогда не жалел меня, заставляя справляться со всем самостоятельно… и был рядом. Даже во сне я всегда чувствовала его присутствие, и с ним мне не снились кошмары. Потому что я была уверена — что бы ни происходило, он вытащит меня из любой, даже самой безнадежной ситуации, и, когда его не стало, особенно ясным сделался тот незатейливый факт, что именно Винсент сделал для меня неизмеримо больше, чем все остальные люди в моей жизни, вместе взятые. Никто, на самом деле, не заботился обо мне так, как заботился он — с самого первого и до самого последнего дня нашего брака. Но эта забота была слишком глубокой, чтобы я могла вовремя распознать ее. Обычно под такими вещами подразумевают сочувствие, жалость, мягкость… душевность, наконец. Однако Винсент всегда видел дальше, чем все остальные. И уж точно дальше, чем я. Все, что я знаю и умею — исключительно его заслуга. Как и то, что меня не постигла участь многих молодых некромантов, погибающих в первые же годы в ордене. Любили ли мы друг друга? Не знаю. Мы никогда не говорили с ним о любви, и у нас никогда не было того, что люди обычно называют «духовной близостью», так что я бы отдала многое, чтобы спросить у него, кем я ему стала. Порой мне казалось, что я видела в его взгляде что-то, что позволило бы предположить… — женщина беспомощно пожала плечами. — А может быть, мне просто хочется в это верить. Что же касается меня… если любовью можно назвать состояние, когда человек был для тебя едва ли не основным условием полноценной жизни, то да, пожалуй, любила. Смешно… Разве можно жить бок о бок с человеком десять лет и только после его гибели понять, что это были самые настоящие чувства из всех, которые ты переживала когда-либо?

Наконец повернувшись к креслу графа, Дарэм посмотрела на фон Кролока тоскливым, рассеянным взглядом, словно он действительно мог дать ей ответ на этот вопрос. Словно он и правда имел право на него отвечать.

— Не знаю, Нази, — сказал он. — Должно быть, случается и такое. Прости меня за банальность, но человеческие отношения вообще сложны, запутанны и способны принимать весьма причудливые формы.

— Осознание того, что я так никогда и не смогу сказать ему, насколько он важен для меня, насколько сильно я нуждаюсь в нем, насколько уничтоженной себя почувствовала после его смерти, не дает мне покоя, — призналась Дарэм, снова отворачиваясь к камину.

Почему-то так слова давались ей проще. Так она могла представить, что разговаривает сама с собой, а не выплескивает болезненными толчками перед высшим вампиром чувства и мысли, которые в своем мире она так никому и не доверила. Впрочем, там, в ее мире, не осталось никого, кто мог бы ее выслушать, и теперь воспоминания поднимались на поверхность потоком, остановить который у Нази уже не было сил. Этот поток в щепки разнес сдерживающую его до поры плотину, и все, что ей оставалось теперь — тонуть.

— Поэтому я и оказалась здесь. Я хочу вернуть своего мужа к жизни и ради этого действительно готова отдать что угодно. Он должен вернуться ко мне. В своем мире я предприняла попытку провести ритуал, на поиски которого потратила еще два месяца и большую часть своих сбережений, но что-то пошло не так… — женщина озадаченно нахмурилась, кажется, совершенно позабыв о присутствии графа. — Вместо того, чтобы призвать Винсента из-за грани, я сама провалилась на тропы, которые выбросили меня даже не в мой родной мир, а в лес неподалеку от трактира Шагала… хм… я предполагаю, что один из якорей погас, или же энергетическая емкость ритуала…

— Нази, — окликнул ее фон Кролок, которому состояние фрау Дарэм стремительно переставало нравиться. Внешне Нази, как и прежде, выглядела полностью отрешенной, однако граф ощущал, как судорожно пульсируют ее эмоции, постепенно заполняя собой все пространство комнаты. Они накатывали на фон Кролока, точно волны океанского прибоя, и каждая новая такая волна была выше предыдущей.

— …ошибки в схеме быть попросту не могло, в этом я абсолютно уверена, — если бы не острота вампирского слуха, граф, пожалуй, едва ли смог разобрать опустившийся до быстрого шепота голос Нази. — Значит, вероятнее всего, это действительно был перепад энергии, компенсировать который можно…

— Дарэм! — от резкого окрика женщина вздрогнула и, бросив на фон Кролока абсолютно нечитаемый взгляд, наконец, замолчала. — Я соболезную твоей утрате. Однако, верно ли я понял, что ты попала сюда, пытаясь воскресить мертвого? Не заблудившегося на тропах, а именно мертвого человека? Мне кажется, что ты совершаешь ошибку.

— Что, простите? — недоверчиво глядя на графа, едва слышно переспросила Нази.

— Твое желание вернуть мужа мне вполне понятно, однако ты совершаешь ошибку, заходя дальше собственно желаний и сожалений, — уверенно повторил фон Кролок и, поднявшись из кресла, отошел к окну, за которым царила все та же ясная и морозная зимняя ночь. Летом в это время он давно уже скрывался от дневного света в темной глубине своего склепа, а сейчас в его распоряжении было еще несколько часов. — Ты гонишься за собственными упущенными возможностями, вкладываешь в это непомерные усилия, не желая принять реальность. Это прозвучит весьма жестоко с моей стороны, но твой муж умер, и ушел по тропам туда, куда тебе нет дороги. Я не знаю, действительно ли ритуал, который ты пыталась провести, мог бы возыметь эффект, но ответь мне на один вопрос: что сказал бы Винсент Дарэм, если бы узнал, что именно ты пытаешься сделать? И, если он, как ты сама изволила заметить, так ощутимо похож на меня, мне кажется, я знаю, каким будет ответ.

«Каждый умирает в свой срок, и не нам решать, когда он приходит, — словно наяву услышала Нази низкий голос Винсента. — В наших руках находится власть большая, чем у всех остальных, но если однажды ты допустишь мысль о том, что твои способности дают тебе право самой решать, кто должен жить, а кому следует умереть, вспомни, что именно с этой мысли начинали некроманты, на которых охотится и которых истребляет Орден».

Отступники. Некроманты, возомнившие, что они могут взять на себя полномочия Бога, воскрешая друзей и убивая врагов, призывая в мир тварей, которых не способны были удержать под контролем, и заключая сделки с обитающими на изнанке сущностями. Как правило, все действительно начиналось с малого: умершая возлюбленная, погибший ребенок, желание восстановить справедливость, отомстив оставшемуся на свободе убийце…

— Какая вам разница, что именно сказал бы мой муж?! — резко и зло осведомилась Нази. — И, если уж на то пошло, какое вам дело до того, совершаю ли я ошибку? Я, помнится, не просила ваших советов и всего лишь ответила на вопросы, которые вы мне задали. Так искренне, как только смогла.

— Не просила, — все так же рассматривая висящую в небе убывающую луну, согласился фон Кролок. — Однако созерцание того, как ты пытаешься выдать собственную навязчивую идею за обдуманное и, тем более, благое намерение, мне не доставляет ни малейшего удовольствия. На тебе мой зов, Нази, а это означает, что сейчас я способен понять гораздо больше, чем ты произносишь вслух. И гораздо больше, чем то, в чем признаешься себе ты сама. Если бы ты могла взглянуть на себя со стороны, ты увидела бы женщину, одержимую идеей, воплощение которой не принесет ни ей, ни окружающим, ни непосредственно тому, кого она так отчаянно рвется «спасти», ничего, кроме опустошения. Это бессмысленно, фрау Дарэм. И, что самое любопытное, какая-то часть тебя прекрасно это понимает. Но ты упорно продолжаешь цепляться за иллюзии.

— Потому что больше мне цепляться не за что!

Все, чего Нази хотелось сейчас — чтобы фон Кролок замолчал, испарился, как это свойственно вампирам, шагнув в тень и вынырнув из нее где-нибудь подальше отсюда. Что угодно, лишь бы не слышать его ровного, спокойного, неумолимого голоса, стремящегося разнести вдребезги единственную опору, которую она сумела найти и за которую смогла зацепиться, чтобы не захлебнуться в том, во что превратилась ее жизнь. Только наличие определенной, четко поставленной цели позволило Дарэм снова стать похожей на живого человека, и только она гнала Нази вперед все эти месяцы.

— И ты полагаешь, что цепляться за того, кто давно уже отошел в мир иной, как физически, так и духовно — лучший из возможных вариантов? — закрепляя и усиливая достигнутый его словами эффект, по возможности холодно уточнил граф. Слишком много отчаяния, слишком много бессильной ярости, и чертовски много граничащего с паникой страха — он чувствовал, как женщина пытается силой удерживать их, не давая прорваться вовне. В этом они оказались странно похожи: фон Кролок точно так же склонен был оставлять свои переживания при себе, а потому доподлинно знал, насколько губителен бывает подобный подход.

Тяжелый, переплетенный в толстую кожу и окованный по углам медью том, до этого мирно лежащий у Нази на коленях, со свистом вспорол воздух, однако цели своей так и не достиг. Фон Кролок неуловимо быстрым движением развернулся и поймал его прежде, чем импровизированный снаряд врезался ему в спину.

Глаза неглубоко, но быстро дышащей фрау Дарэм в свете камина казались черными от расширившихся зрачков.

— Да какое право вы имеете меня судить?! — во весь голос завопила Нази. — Вы еще мне будете говорить о том, что правильно, а что нет?! Триста лет торчите здесь, занимаясь самокопанием, цепляетесь за свое существование, как… как…

— Вампир? — подсказал граф.

— Как трус! — рявкнула Дарэм. — Вы, кроме себя, вообще никого не любите, но со своим невероятным апломбом считаете, будто можете понять, что это такое — лишиться всего, что делало вас собой! Будто вы на самом деле знаете, каково мне!

Как раз граф прекрасно понимал, как чувствуют себя люди, разом лишившиеся всего — близких, дома, прежнего образа жизни и самой жизни в целом. Однако у него было гораздо больше времени, чтобы смириться со своими потерями и принять их, как данность.

— Если все, что делало тебя тобой, заключалось в другом человеке, Нази, это означает лишь то, что твой муж совершил в своем стремлении защитить тебя глобальную ошибку, — граф покачал головой. — Он научил тебя всему, кроме того, как жить, не опираясь на него.

— Не смейте, — рука Дарэм потянулась за стоящим на столе канделябром, и фон Кролок понял, что дальнейшие крики его собеседнице не помогут. Бушующие на ментальном уровне волны стали ощутимо ниже, и в таких обстоятельствах граф, пожалуй, уже мог попробовать взять их под контроль, коль скоро сама Нази это сделать была явно не в состоянии.

— Остановись, — мягко велел он, одновременно с этим усиливая давление на бьющийся в эмоциональной агонии разум фрау Дарэм. — Не нужно. Этим ты ровным счетом ничего не добьешься.

Двигаясь плавно и неторопливо, фон Кролок приблизился к Нази, всматриваясь в ее искаженное гневом лицо.

— Я знаю, тебе больно, — сказал он. — Уверен, ты не хотела бы слышать от меня подобных слов, равно как не хотела бы слышать их от кого бы то ни было. Однако, фрау Дарэм, кто-то должен был раньше или позже взять на себя эту малоприятную обязанность и сообщить тебе простую истину. А истина в том, что люди умирают. Все, даже сильные и талантливые. Даже те, кого ты любишь и в ком нуждаешься, не застрахованы от этой участи. Ты сама не раз говорила мне, что вас обучают спокойно относиться к смерти, как своей, так и чужой, поскольку никто из вас не знает, переживет ли он следующий день. Так отпусти его, наконец — это лучшее, что ты можешь сделать для вас обоих.

— Я не могу, — обессиленно откликнулась женщина.

— Позволь мне усомниться в этом. Учитывая, на что ты, оказывается, способна ради достижения цели, и то, что я знаю о тебе — это вполне посильная задача. Осталось только решиться, потому что все, что тебе мешает — это страх. Ответь, чего ты боишься, Нази? — если что-то и изумляло фон Кролока, так это то, что Дарэм так и не заплакала, хотя для женщин это являлось более чем естественным и, возможно, даже необходимым проявлением горя.

«Я не женщина, Ваше Сиятельство — отчетливо вспомнились ему сказанные несколькими часами ранее слова Нази. — Я некромант».

Был ли в жизни и посмертии Винцента фон Кролока хотя бы один человек, который согласен был бы пожертвовать всем ради того, чтобы он продолжал жить, как согласна была это сделать Нази ради Винсента Дарэма?

— Прекратите, пожалуйста, — попросила женщина. И пояснила: — Я же чувствую, что вы вмешиваетесь.

— Порой так трудно иметь дело с излишне наблюдательными людьми… — посетовал граф, осторожно отпуская зов, и Нази с сожалением ощутила, как пропадает эта мягкая, успокаивающая пелена чужого сознания, на несколько минут накрывшая ее разум, точно надежный защитный купол. Но именно так все было честно, и только так Дарэм полностью могла быть уверена, что все еерешения, мысли и поступки принадлежат ей самой.

Мужчина внимательно рассматривал Нази, точно хотел увидеть что-то, понятное ему одному. Да и кто вообще способен понять мысли трехсотлетнего вампира?

Единственного, кто, кажется, оказался в полной мере способным понять ее саму.

Когда тонкие, худощавые руки Дарэм коснулись затейливой вышивки на его камзоле, фон Кролок коротко вздохнул. Он был абсолютно уверен, что его ментальное воздействие здесь абсолютно ни при чем, и это знание было странным.

— Если я отпущу его, что тогда у меня останется? — тихо спросила Нази, и граф понял, что это и есть ответ на вопрос, чего на самом деле боится видавший виды некромант.

— Не имею ни малейшего понятия, фрау Дарэм. Но я уверен, что ты никогда не выяснишь этого, если не попробуешь, — холодные пальцы вампира почти невесомо коснулись ее щеки, серебристо-серые глаза, в которых отражались отблески потрескивающего в камине пламени, оказались слишком близко, и, когда холодные губы графа легко коснулись ее собственных, Нази отчетливо поняла, что этот бой, а, возможно, и саму эту войну она все-таки проиграла.

========== Сообщающиеся сосуды ==========

Поцелуй вампира был невесомым, почти формальным и, в самом прямом смысле этого слова, холодным. Фон Кролок ни на чем не настаивал, однако не отстранялся, и Дарэм безо всяких слов понимала, что граф в очередной раз предлагал ей выбрать самой — если она сейчас сделает шаг назад, осторожная хватка рук, способных одним движением переломить человеку позвоночник, исчезнет. А потом они оба сделают вид, что этого — еще даже не поцелуя, а всего лишь приглашения к поцелую — никогда не было. Нази не сомневалась — у фон Кролока виртуозно получается «забывать» подобные вещи.

Разумное решение было одно — отступить, спастись бегством, вспомнить о том, что у человека и вампира, сколь бы ни было велико их сходство друг с другом, нет, и не может быть никакого подобия… отношений. Никогда.

Дарэм вздохнула, обвивая руками шею графа и тем самым с преступной беспечностью уничтожая последний свой шанс на освобождение — ответ был дан и прекрасно понят.

Поцелуй, на этот раз уже настоящий, обрушился на Нази, сметая саму мысль о возможном сопротивлении, и под давлением этой лавины хаотичный поток болезненных воспоминаний, сомнений и страха застыл, кристаллизуясь, превращаясь в непробиваемо-твердое, сверкающее четкими гранями нагромождение ледяных торосов.

А еще оказалось, что холод способен обжигать не хуже огня.

Открыв глаза — и когда она только успела зажмуриться? — Нази обнаружила, что фон Кролок смотрит на нее в упор, и этот взгляд смутил ее куда сильнее, чем сам поцелуй.

«Какого черта я делаю?»

«Поздно, фрау Дарэм… — длинные пальцы графа зарылись в ее волосы, и на пол посыпались шпильки. — Нужно было бежать, пока я давал тебе такую возможность».

Грудь Нази тяжело вздымалась под тканью наглухо застегнутого платья, скулы порозовели, и граф отчетливо слышал, как бешено колотилось ее сердце. Тонкие руки путались в складках его плаща, в тщетной попытке справиться с застежкой, и фон Кролок, слегка отстранившись, привычно расстегнул ее, позволив черной бархатной ткани с шелестом упасть на пол. Он делал это каждый день вот уже триста лет, но делать это для Дарэм было непривычно — давно позабытые за ненадобностью ощущения.

Возиться с крючками графу совершенно не хотелось, и Нази не то коротко вздохнула, не то всхлипнула, когда пошитое из плотной шерстяной ткани платье под пальцами фон Кролока с треском расползлось по шву, точно было сделано не более, чем из папиросной бумаги. Участь нижних юбок и рубашки также оказалась незавидна, и женщина мгновенно покрылась мурашками.

«Ты что творишь?!»

Кожа под ладонями была теплая, немного влажная, тонкая — граф напомнил себе, что смертное тело очень хрупко и требует весьма бережного обращения.

«Тебе кто-нибудь говорил, что серый цвет тебе удивительно не к лицу?»

Ее кровь пахла полынью и ладаном — этот запах щекотал вампирское обоняние, странным образом волнуя и притягивая, но не вызывая настойчивого желания немедленно впиться клыками в беззащитно подставленную под его поцелуи шею. Дарэм совсем не думала об осторожности, прижимаясь к нему всем телом, цепляясь за него, словно за единственную опору, и именно этого добивался граф, предлагая ей то, чего не предлагал никому вот уже пару столетий.

Ревность, а может быть, зависть — скользя ладонями по бедрам фрау Дарэм, ловя щекой ее жаркое, прерывистое дыхание, фон Кролок не мог припомнить, испытывал ли он эти чувства когда-либо, но все равно сумел их узнать. Завидовать покойнику было нелепо, абсурдно, глупо, но он все равно завидовал, потому что, даже будучи мертвым, Винсент Дарэм владел своей женой целиком.

Вот только его не было здесь, сейчас, когда растерянная, напуганная, почти сломленная его собственными усилиями Нази так отчаянно нуждалась в ком-то, кто мог быть рядом — и фон Кролок твердо был намерен воспользоваться этим.

Справиться со сложным костюмом, который надежно прикрывал тело графа, Дарэм оказалось не под силу, и, глядя, как фон Кролок сам ловко решает этот вопрос, женщина внезапно подумала, что граф кутается во столько слоев ткани по той же причине, по которой это делали и сами некроманты — не отпускающий ни на секунду холод троп, от которого спасения не было и не могло быть.

«Хм… правда, ни следа атрофии»

«Уймись, будь так любезна»

Шрамы. Их на теле фон Кролока было почти так же много, как на теле самой Нази, а может, и больше — она скользнула руками по бледной коже, повторяя их рисунок, прикасаясь губами к тому из них, что перечеркивал грудь от левой ключицы до правого бока, и граф едва ощутимо вздрогнул, несильно потянув ее за волосы и заставив рухнуть спиной на кровать.

«Черт побери, ты холодный!» — подумала Дарэм, когда поцелуи графа переместились к ее животу, заставляя мышцы судорожно поджаться, вырывая из горла нетерпеливый, невнятный стон.

«Черт побери, ты теплая! — передразнил ее фон Кролок. — А ты чего ожидала, моя бесценная фрау?»

Едва заметные серебристые нити седины сверкали в длинных черных волосах графа. Они беспорядочной волной спадали на простыни, и женщина, уже не смущаясь, запустила в них обе руки, пропуская сквозь пальцы шелковые пряди, стискивая их, выгибаясь навстречу обжигающе-ледяным прикосновениям. Этот холод странным образом только обострял ощущения, возводя их на какую-то абсолютно новую для Дарэм ступень, и она до боли закусила губу.

«Мммм… а как, все-таки ты?…»

В тот же момент ее руки оказались надежно прижаты к подушкам, и она снова увидела слишком близко серые, внимательные глаза, в которых, казалось, бушевало холодное, хищное пламя.

«Хватит ли у тебя смелости додумать эту мысль, Нази?»

Но додумать Дарэм попросту не смогла — последние ее мысли исчезли в тот момент, когда фон Кролок резким движением подался вперед, и ей ничего не осталось, как сдаться, ногтями впиваясь в собственные, по-прежнему крепко прижатые к постели ладони.

Он рушил ее защиту, даже не замечая этого, с легкостью присваивая себе ее ощущения, ее тело и, кажется, душу тоже, но именно сейчас Нази согласна была отдать ему все, что он пожелает. Потому что он, кажется, куда лучше нее знал, как распорядиться полученным.

Женщина в его руках жадно хватала ртом воздух, и граф поймал себя на том, что сам начал дышать с ней в такт — она словно горела изнутри, и его тело неумолимо начинало накаляться, словно Нази впитывала в себя ставший привычным за эти годы мертвенный холод, взамен вливая в него живой опаляющий жар.

Дарэм тихо вскрикнула, и граф, поняв в чем дело, торопливо разжал руки, надеясь, что хотя бы кости у Нази остались целы — давно уже он настолько не терял над собой контроль. Слишком давно.

Может быть, он просто забыл, как это бывает, а может быть, дело было в том, что Нази Дарэм сейчас хотела именно его — со всей его проклятой природой, весьма непростым характером, многовековым запасом цинизма и неизменным холодом, который она с такой готовностью забирала себе. Граф не знал ответа и, рвано, порывисто дыша в одном ритме со стонущей сквозь стиснутые зубы охотницей на вампиров, чувствуя, как она сама нетерпеливо подается навстречу каждому его движению, и ощущая, как впервые за десятилетия согревающий его тело огонь добирается до мертвого, давно остановившегося сердца, пришел к выводу, что ответ этот нисколько его не интересует.

*

— И все-таки, как именно? — задумчиво поинтересовалась Дарэм, указательным пальцем проводя вдоль того самого, приметного шрама на груди графа, и, когда фон Кролок не ответил, настойчиво постучала ладонью по его плечу.

— Ты что-нибудь слышала о том, что подобные вопросы мужчине задавать как минимум неприлично? И я имею полное право чувствовать себя оскорбленным, — граф на секунду приоткрыл глаза, вопросительно взглянув на растрепанную, обнаженную Нази, прижимающуюся к нему разгоряченным боком.

— Но ты не чувствуешь себя оскорбленным, — уверенно заметила женщина. — Так что вполне можешь удовлетворить мое профессиональное любопытство. Я вообще ни разу не слышала о том, что вампиры способны… Нет, я помню то, что ты говорил о Герберте и его развлечениях, но, каюсь, я не слишком задумывалась над этой информацией. У тебя ведь даже кровообращения нет.

— Как мило с твоей стороны ткнуть этим фактом мне в лицо, — фон Кролок демонстративно поморщился. — Где пролегает предел твоего профессионального любопытства, Нази, и достижим ли он, вот что меня интересует. Впрочем, изволь. Точно так же, как я хожу, разговариваю, вижу и слышу: абсолютно все мое тело движимо волевым усилием и, при желании, я могу заставить работать в нем что угодно. Однако, если учесть, что работа, положим, абсолютно ненужной мне нынче селезенки требует вложения немалых усилий, я предпочитаю не тратить энергию зря. Дай руку.

Перехватив протянутую ему ладонь, граф положил ее себе на грудь на уровне сердца и прикрыл глаза. Несколько секунд — и Дарэм отчетливо ощутила ровные, сильные удары, которые, впрочем, почти тут же замерли.

— Ничего себе… — протянула она. — То есть, ты способен себя… оживить?

— Нет, — поправил ее фон Кролок и улыбнулся, глядя в недоверчиво распахнутые, лихорадочно поблескивающие в свете свечей серо-зеленые глаза. Нази Дарэм, даже в постели, даже разрумянившаяся и словно разом помолодевшая на несколько лет, даже после продолжительных и бурных занятий любовью оставалась все той Нази Дарэм, которую он знал. И в этой неизменности заключалась для графа особенная прелесть. — Оживить я себя не могу, я могу заставить свое тело функционировать на какое-то время. Но это крайне сложно, очень утомительно и впоследствии потребует восполнения энергии. Так что же, я удовлетворил твое… хм… любопытство?

Последнюю фразу фон Кролок произнес тоном настолько двусмысленным, что Дарэм мгновенно покраснела до корней волос, словно ей по-прежнему было семнадцать.

— Вполне, — пробормотала она и отвернулась, положив голову графу на живот, так что теперь он видел перед собой только ее взлохмаченный затылок.

Внутри нее по-прежнему царил холод, похожий — и одновременно чем-то отличавшийся от того, к которому она привыкла после походов на тропы. Этот холод был странно успокаивающим — боль, жгучая, отчаянная, еще совсем недавно полыхавшая где-то в глубине, странным образом улеглась, оставив на своем месте нечто, похожее на умиротворение. И легкую усталость, от которой у Дарэм кружилась голова.

Сам фон Кролок ощущался сейчас лишь едва прохладным, и прижиматься к нему было приятно — от него исходил легкий аромат, чем-то отдаленно напоминающий Нази аромат индийского тмина… и больше ничего. Отсутствовал тот неуловимый, но безошибочно узнаваемый на подсознательном уровне запах, присущий каждому живому человеку.

Живым человеком фон Кролок не был.

— Драгоценная моя фрау, — широкая, сильная ладонь властным, каким-то на редкость собственническим движением скользнула по ее спине. — Раскаиваться в случившемся поздно и бессмысленно. Ты сама желала этого, так что советую прекратить свои размышления о том, какую ужасную глупость ты совершила. Нет никаких правил, Нази, кроме тех, что ты установишь для себя сама.

— Развлекаетесь ментальным шпионажем, Ваше Сиятельство? — Дарэм вздохнула и, коротко коснувшись губами графского бока, села, заправляя за уши лезущие в глаза волосы.

— Хорошо знаю людей, — фон Кролок усмехнулся, и Нази невольно хмыкнула в ответ. Он лежал поверх покрывала, спокойно позволяя ей рассмотреть себя в мельчайших подробностях, и вид у него был такой, словно они по-прежнему вели светскую беседу, сидя возле камина. Впрочем, стесняться графу, даже без учета трех сотен лет посмертия, было абсолютно нечего. — Кстати, не думал, что до этого однажды дойдет, но я вынужден напомнить тебе: кусать людей — это моя обязанность. К тому же ты промахнулась. Если бы ты спросила у меня, я бы сказал, что целиться нужно было дюйма на три выше и чуть правее, так, чтобы не задеть яремную вену.

Вспомнив, что в порыве чувств действительно ухитрилась впиться зубами фон Кролоку в плечо, Дарэм захохотала, на время отложив в сторону свои невеселые мысли.

— Я всего лишь нанесла упреждающий удар, — отсмеявшись, сказала она и, покачав головой, добавила: — Ко всему прочему, это еще и месть за синяки.

— Прими мои искренние извинения, — граф окинул взглядом сидящую перед ним женщину, отмечая уже начинающие проступать на ее теле кровоподтеки, оставшиеся там, где он слишком сильно и неосторожно сжимал податливую человеческую плоть. На запястьях и бедрах отпечатки его пальцев проступали особенно отчетливо. — Довольно трудно сосредоточиться на контроле за собственными возможностями, когда настолько увлечен иными вещами.

— Давно ты в последний раз?… — Нази, не закончив фразу, сделала витиеватый жест рукой, но граф прекрасно понял смысл ее вопроса.

— Дай подумать, — протянул он, задумчиво щурясь, и Дарэм внезапно поняла, что глаза фон Кролока кажутся такими неправдоподобно-светлыми из-за чертовски густых и абсолютно черных ресниц. — В одна тысяча шестьсот двадцатом. И не с человеческой женщиной, а с такой же немертвой. А что, ты хочешь мне намекнуть, будто я забыл, как это правильно делается?

— Ни на что я не хочу намекнуть, мне просто интересно, — Нази улыбнулась и, повозившись, набросила на плечи край одеяла.

— А что же ты? — граф внезапно осознал, что вопрос личной жизни четы Дарэм его интересует даже больше, чем нужно.

— У нас никогда не было особенно насыщенных постельных отношений, если ты об этом, — женщина поморщилась и, спустив ноги с кровати, принялась рассеянно оглядывать пол в поисках того, что осталось от ее одежды. — Да, мы спали вместе, разумеется, но нечасто. Я не настаивала, а он не особенно стремился. Знаешь, с нашей работой быстро пропадают многие человеческие желания…

Совершенно неожиданно для Нази вокруг ее талии обвились бледные руки графа, и ее, вместе с одеялом, безапелляционно втащили обратно на постель, так что она оказалась спиной плотно прижата к груди вампира, не имея возможности обернуться и посмотреть ему в лицо.

— Учитывая недавние события, я бы так не сказал, — по голосу фон Кролока было абсолютно понятно, что он усмехается. — А еще я бы сказал, что он совершенно напрасно, с моей точки зрения, «не стремился». Тебе определенно есть, что предложить мужчине, моя очаровательная фрау Дарэм, поверь. Однако, ты так и не ответила на четвертый из моих вопросов, а это значит, что условия нашей небольшой сделки ты пока не выполнила.

Голос графа над ее ухом звучал мягко и вкрадчиво, он продолжал обнимать ее поперек груди, словно чувствовал, что воспоминания о Винсенте, с учетом только что произошедшего в этой спальне, причиняют Дарэм ощутимую боль, покушаясь на тот хрупкий покой, который только-только установился в ее сознании. И Нази была ему, черт возьми, благодарна за это понимание, позволив себе расслабиться и прикрыть глаза.

— Ну да, мои шрамы, — припомнив их недавний разговор, сказала она. — Тебя ведь интересуют те, что на спине? Потому что, если рассказывать обо всех — ночи не хватит. Быть членом Ордена некромантов — занятие не такое уж безопасное, сам, должно быть, догадываешься. Случается всякое, и штопали меня за эти десять лет неоднократно. Нежить обычно не любит тех, кто пытается ее уничтожить, так что таким, как я, порой достается и от чужих зубов, и от чужих когтей. Некроманты-отщепенцы тоже доставляют хлопот. Года два назад один такой прострелил мне плечо, да так паскудно, что пуля застряла в лопаточной кости, — Нази передернулась в объятиях графа. — С твоего позволения, я не буду вспоминать, как ее вытаскивали. Ну, а шрамы на спине — это так называемый «конденсатор». Через эту процедуру проходят все некроманты. В нашем мире бывают энергетические бури… дни, когда силы в воздухе так много, что достаточно только закрыть глаза и сделать шаг, чтобы оказаться на тропах. В одну из таких бурь, пока некромант находится между тем миром и этим, ритуалист Ордена специальным ножом вырезает на его спине определенную последовательность рун. Не буду вдаваться в лишние подробности, но так мы получаем более легкий доступ к своим силам, можно сказать, впитываем часть «изнанки» в себя, чтобы в нужный момент обратиться к ее энергии. Ну и, в каком-то смысле, это очередной этап посвящения, потому что удержаться на грани, не теряя сознания, но продолжая частично пребывать на тропах, задача не из разряда элементарных, не всем удается пройти через это, и не каждый соглашается. Кого-то утягивает на изнанку, а кто-то, наоборот, из-за боли целиком выпадает в реальность. Мне, например, четырежды пришлось побывать на круге, прежде чем ритуалист закончил работу.

— Хм, а это довольно мучительная процедура, — констатировал фон Кролок, в очередной раз про себя удивляясь тому, как много способна была выдержать его собеседница ради достижения результата. Он не знал, сколько жизненной силы осталось в ее хрупком человеческом теле, но был уверен, что сила ее воли во много раз превышает ее же волю к жизни. И это была, с точки зрения графа, довольно-таки занятная информация, которую непременно стоило принять к сведению. — И, позволь спросить, это действительно стоит таких усилий?

Отстранив фрау Дарэм от себя, он абсолютно невежливо стянул с нее одеяло и, отведя в сторону рассыпавшиеся по ее плечам волосы, еще раз окинул внимательным взглядом обнаженную спину Нази. Женщина отчетливо вздрогнула, когда кончики пальцев графа коснулись ее, на ощупь исследуя цепочки рун на коже, однако, когда место рук заняли его губы, она коротко вздохнула, чувствуя, как кровь вновь начинает все быстрее бежать по венам.

— Да, это хмммм… чертовски важно, — вяло пробормотала она. — Без конденсатора я… треть ритуалов… не потянула бы…

— Отец, я, конечно, понимаю, что вы с Нази никак темы для разговоров не исчерпаете, но через час уже светает, а ты… Ах, кажется, я не вовремя?

— Герберт, твою мать! — сказала Дарэм, глядя на застывшего в дверном проеме молодого человека, и дернула одеяло на себя, однако оно решительно не поддавалось, придавленное с одного края телом графа.

— Герберт, сколько именно раз я должен сказать тебе, что в двери стоит стучаться? — почти одновременно с Нази поинтересовался фон Кролок. — Скажу больше, после этого стоит получить разрешение. И лишь потом входить.

— Но я же не знал, что вы, наконец, нашли себе занятие поинтереснее бесед! — ничуть не смутившись, возразил Герберт. — Нази, я, если хочешь знать, все уже и так видел, пока мы с отцом отогревали тебя в ванной, так что можешь не особенно стараться.

— Да чтоб к тебе некроманты так в склеп ходили, упырь любопытный, как ты в чужие комнаты! — плюнув на чертово одеяло, которое никак не желало натягиваться, куда следует, Дарэм бросила свое занятие и скрестила руки на груди.

— Герберт, закрой дверь с обратной стороны, — повелительно прикрикнул на молодого человека граф. — Ты ведешь себя непотребно.

— Кто бы говорил, — юноша фыркнул, но все же послушно отступил, напоследок послав Нази очаровательную улыбку.

— Превосходно! — едко констатировала Дарэм и, шумно выдохнув, на мгновение спрятала лицо в ладонях. — Он будет мне это припоминать?

— Боюсь, что при каждом удобном случае, — граф, однако, опечаленным и, уж тем более, смущенным, не выглядел. Поднявшись с постели, он принялся неторопливо собирать с пола свои вещи. — Но, если это может послужить тебе утешением, я подозреваю, что в большей степени выслушивать его не слишком тонкие шутки придется именно мне.

— Что ж, теперь мне, определенно, стало легче, — Дарэм покачала головой и, немного понаблюдав за тем, как граф застегивает мелкие пуговицы на собственной рубашке, спохватилась. — А мне во что одеваться?

— Я пришлю к тебе Куколя, — фон Кролок подошел к окну и, сосредоточенно глядя на свое мутное отражение в стекле, принялся повязывать шейный платок. Зеркала вампиров действительно не отражали, однако граф, равно как и все прочие немертвые, быстро приучился заменять их любыми другими глянцевыми поверхностями, отличающимися в подобных вопросах куда большей демократичностью. Нази Дарэм за его спиной шумно вздохнула, наматывая на себя простыню, а фон Кролок в который раз за последние полчаса чутко прислушался к собственным ощущениям: его тело уже начало остывать, отдавая накопленное тепло, но внутренняя выстуженная пустота, ставшая естественной за прошедшие годы, как будто отступила, сделавшись меньше, словно…

— Хм, как ты считаешь, коль скоро вампир, воздерживаясь от чрезмерного потребления крови, способен черпать силу из других источников, может ли он получать подобную энергию от смертного человека не только через укусы?

— Что ты имеешь в виду? — по полу прошелестели тихие шаги, и в оконном отражении возле его плеча возникло озадаченное лицо Нази. Повернув голову, граф бросил на женщину долгий, внимательный взгляд. — А, ты об этом. И откуда такие подозрения?

— Сугубо эмпирическое наблюдение, — фон Кролок пожал плечами. — По ощущениям похоже на тепло, которое исходит не извне, а, скорее, изнутри, как в ту пору, когда я еще был жив. Теоретически — такое возможно?

— Хм… — поднявшись на цыпочки, Дарэм коснулась раскрытой ладонью лба графа и констатировала: — Холодный. Но это, как раз, внешний показатель, на который можно и наплевать. Я уже говорила, что похожей информации мне не попадалось в принципе, но, в теории, да, наверное, это возможно. В трактатах по демонологии упоминаются некие давно уже покрывшиеся пылью обряды эпохи Венделя (1) основанные на ритуальном соитии. При соблюдении особых условий и в нужное время такой ритуал мог дать достаточно существенный энергетический выброс, но… ах, черт побери… Я думаю, все куда тривиальнее — я ведь в каком-то смысле сама управляю распределением своей жизненной силы. Я хотела отдать, ты — получить, все просто.

Невесело рассмеявшись, Дарэм отошла к камину — белая хлопковая простыня волочилась за ней по ковру, точно шлейф.

— Я не просил тебя об этом, — негромко сказал фон Кролок, зная, что Нази, как всегда, прекрасно его услышит.

— А разве я тебя в чем-то обвиняла? — ровно поинтересовалась Дарэм, и фон Кролок от этого тона досадливо поморщился.

— Мы обсудим это завтра. Сегодня у нас, к сожалению, не осталось времени, — граф бросил взгляд в окно, где небо над верхушками гор с востока уже начинало отчетливо светлеть.

— Не думаю, что это стоит каких-то обсуждений.

— Как тебе будет угодно. Доброго дня, Нази, — фон Кролок, пожав плечами, направился к двери. За оставшееся до рассвета время ему еще предстояло принять ванну и переодеться, так что граф искренне надеялся, что единственная в замке поддерживаемая в рабочем состоянии ванная комната в этот час не занята фроляйн Шагал, которая, кажется, способна была растягивать свои купания на неограниченное количество времени.

— Потому что я ни о чем не жалею, — уверенный и абсолютно спокойный голос фрау Дарэм догнал его возле порога, и фон Кролок, берясь за массивную дверную ручку, усмехнулся.

— Я рад это слышать, — сказал он и добавил: — Поскольку я также не испытываю ни малейшего раскаяния по этому поводу.

*

Спать Нази легла уже далеко засветло, успев не только навести в комнате относительный порядок и, при посильной помощи Куколя, подобрать себе новое платье, но и всерьез подумать. И, чем больше она думала, тем отчетливее осознавала, что ее решение в эту ночь, вероятнее всего, оказалось фатальным, причем отнюдь не в моральном смысле.

Легкий мертвенный холодок, поселившийся внутри, красноречивее любых слов подсказывал Дарэм, что какая-то часть нее безвозвратно потеряна, «подаренная» высшему вампиру, по нелепому стечению обстоятельств оказавшемуся способным этот подарок принять.

Словно сообщающиеся сосуды, они оба балансировали на грани прижизненного и посмертного существования, так что в какой-то момент более живая Дарэм абсолютно добровольно, пускай и неосознанно, “уравновесила” более мертвого графа и, что было хуже всего — она и правда почти не сожалела. Ни о холодных руках, стискивающих ее до боли, оставляющих на коже наливающиеся чернотой синяки; ни о коротких, почти яростных поцелуях, в которых не было нежности и, уж тем более, не было любви — только сумасшедшее желание пускай ненадолго, но получить друг друга без остатка; ни о тяжести чужого тела, вжимающего ее в смятые простыни.

Она сказала графу чистую правду — в эти минуты ей действительно хотелось принадлежать ему настолько же, насколько ему хотелось ее получить.

И все это не отменяло того факта, что Дарэм теперь, вероятнее всего, была обречена.

Чувствуя себя безмерно усталой, Нази заснула, когда в окно уже вовсю светило солнце, и сон ее был пустым, темным и холодным — ни выползающие из-под разрытой земли умертвия, ни тихо стонущие, распятые в ритуальном круге одержимые, ни умирающий на площади перед храмом Мучеников Винсент Дарэм, по странному стечению обстоятельств, ее в этот раз не тревожили. Так что на встречу с профессором Абронзиусом Нази отправилась, пускай и в мрачном расположении духа, но хотя бы выспавшейся.

При свете дня профессор казался еще старше, чем в ночной мгле — глубокие морщины прорезали загорелое, подвижное лицо, придавая ему почти гротескный и немного комичный вид. Белоснежные пышные усы и не менее пышные кустистые брови довершали образ эдакого чудаковатого, нелепого старика, неизвестно каким чудом сумевшего добраться до этих Богом забытых земель, не рассыпавшись по дороге.

Однако впечатление это, как быстро убедилась Дарэм, было весьма обманчиво — движения, мимика, а, главное, удивительно ясный и цепкий взгляд карих глаз выдавали в профессоре человека деятельного, решительного и, несмотря на свои явно почтенные годы, буквально брызжущего энергией. Когда Нази вошла в библиотеку, он как раз со сноровкой бывалого эквилибриста балансировал на небольшой стремянке возле одного из стеллажей, удерживая под мышкой несколько весьма увесистых томов.

— Вам помочь? — вежливо спросила Дарэм, с опаской наблюдая за тем, как рука Абронзиуса тянется к самой верхней полке, в попытке вытащить впечатляющей толщины кодекс формата ин-фолио.

— Был бы весьма и весьма признателен, юная фрау! — бодро откликнулся профессор, передавая ей уже выбранные книги. — Благодарю! Кто бы мог подумать, что в этом замке скрываются такие несметные богатства! Вы только взгляните, это же «Музы» Гераклита! Еще рукописное издание!

— Надо бы посоветовать графу открыть публичную библиотеку, — хмыкнула Нази, принимая из рук Абронзиуса вышеупомянутых «Муз» и укладывая их на стол для чтения. — Судя по слою пыли на корешке, сам он трудами основателя диалектики бессовестно пренебрегает.

— Увлекаетесь философией античности? — с изрядной ноткой удивления и скепсиса полюбопытствовал Абронзиус, заставив Нази улыбнуться. С подобным отношением ей доводилось сталкиваться и в своем мире.

— Не увлекаюсь, профессор, — сказала она. — Однако с основополагающими работами греков, равно как и с трудами раннесредневековых мыслителей, разумеется, знакома. Не подумайте только, будто я говорю это, чтобы произвести на вас впечатление. Всего лишь хочу объясниться сразу: я получила несколько иное образование, нежели принято в обществе, и надеюсь, что вы будете говорить со мной, как с коллегой, а не как с женщиной.

— Признаться, не такого начала беседы я ждал, — спустившись с лестницы на твердую землю, профессор чуть склонил голову к плечу, с любопытством рассматривая Дарэм и, очевидно, принимая к сведению новую для себя информацию. — Однако, тем интереснее! Присаживайтесь, прошу. Могу я узнать, чем же вы занимаетесь, коллега?

Последнее слово Абронзиус выговорил особенно отчетливо и, пожалуй, немного насмешливо.

— Я практикующий демонолог, — сказала Нази, которая уже успела как следует обдумать ответ на этот вопрос: со слов графа выходило, что некромантами в этом мире называли людей, которые занимались вещами, далекими от того, чем приходилось заниматься самой Дарэм на протяжении десяти лет. И это действительно могло сбивать собеседников с толку. — Собственно, поэтому мне и хотелось с вами поговорить. Я слышала, что вы изучаете вампиров?

— Совершенно верно, — охотно согласился Абронзиус, слегка грассируя на звуке «р». — Это, знаете ли, не просто увлечение или, как нынче модно выражаться, «хобби» — это труд! Труд всей моей жизни, если угодно! Вот уже много лет… простите, голубушка, как ваше имя?

— Нази, — подсказала женщина и, немного подумав, решила, что, куда тактичнее будет представиться полным именем, отказавшись от привычных сокращений. — Анастази Дарэм.

— Чудесно! Так вот, Анастази, уже много лет я занят своими исследованиями, которые, увы, зачастую не находят поддержки или отклика в научной среде. Мне приходится иметь дело либо со скепсисом, либо с темными суевериями. Но я уверен, что мои работы послужат благой цели! — профессор энергично покивал головой. — Человечество еще поймет, что вампиров не стоит бояться, ибо они — пережиток прошлого, который необходимо вовремя выявить и уничтожить.

— Я вижу, вы решительно настроены на победу, — заметила Нази, которой энтузиазм профессора в чем-то был прекрасно понятен и даже знаком. — Научный азарт?

— Видите ли, носферату сами по себе, как я считаю, являются ошибкой. Погрешностью работы природного механизма, — Абронзиус бросил на Дарэм внимательный взгляд поверх сцепленных в замок рук. — Их существование — противоестественно. Разумеется, как явление, вампиры крайне любопытный феномен, который я очень хотел бы изучить в лабораторных условиях… Но давайте называть вещи своими именами. Вампиры в своей исконной сути — паразиты, не способные к самостоятельному существованию, да к тому же, в отличие от тех же Pediculus capitis(2), паразиты смертельно опасные.

— Согласна, — Дарэм кивнула, пытаясь удержать рвущийся с губ смешок. Она, пожалуй, отдала бы многое, чтобы в эту минуту увидеть выражение лица Их Сиятельства. — Вампиры и правда куда опаснее вшей, хоть и не так широко распространены.

— Ко всему прочему, они, хоть и движимы инстинктами, обладают разумом, — сказал Абронзиус, — что делает их поимку и устранение весьма и весьма не тривиальной задачей. Однако упорство, научный подход, холодный рассудок и, разумеется, осиновый кол, загнанный между шестым и седьмым ребром, способны решить этот вопрос!

— Простите, что перебиваю, профессор, — Дарэм откинулась на спинку своего кресла и побарабанила пальцами по подлокотнику. — Я лишь поверхностно ознакомилась с вашим исследованием, а потому хотелось бы уточнить, какой именно из видов носферату вы имеете в виду в вашей работе? Высший или низший?

— Что вы знаете о высших вампирах, Анастази? — мгновенно подобравшись, спросил Абронзиус. — До меня доходили лишь не подтвержденные фактами сплетни и рассказы о том, что кто-то, якобы, их видел, однако за все десятилетия поисков мне так и не удалось встретить ни одного! К моей величайшей досаде… собственно, в эти горы я и Альфред прибыли как раз из-за очередных слухов, в надежде, наконец, напасть на след Nosferatu Supremus. Хм… кстати, я хотел было расспросить графа о гуляющих среди местных байках, но так и не смог найти ни его, ни его сына. Вы, случаем, не знаете, где они?

— Скоро граф дает бал, — не уточняя, насколько на самом деле мало времени осталось до торжества, на котором жизнелюбивый профессор, равно как и его юный ассистент имеют все шансы стать закуской, сказала Нази. — И у них с Гербертом, как у хозяев, сейчас много хлопот, так что я не удивлюсь, если они вернутся только к вечеру. Но, думаю, я смогу рассказать вам больше, чем Его Сиятельство, поскольку мне как раз высших вампиров встречать доводилось неоднократно.

Зов, силы которого будет достаточно, чтобы заставить человека сделать то, чего он делать категорически не намерен, накладывался очень постепенно — неделями, если не месяцами. Он «вплетался» в сознание жертвы настолько медленно и аккуратно, что та попросту переставала отличать его от собственного внутреннего голоса. И Нази абсолютно не хотелось видеть, что станет с профессором и его спутником, если граф обрушит на них всю мощь ментального удара за раз. Это означало, что, вероятнее всего, незваным гостям замка придется либо сойти с ума, либо умереть.

Глядя, как глаза профессора Абронзиуса загораются удивлением и азартом, Нази глубоко вздохнула, приготовившись, в лучших традициях самого графа фон Кролока, «талантливо недоговаривать», напомнив своему протестующему против пособничества нежити чувству справедливости, что, скорее всего, единственное, что способно позволить профессору уйти из этого замка живым — ее ложь.

Комментарий к Сообщающиеся сосуды

1) Эпоха Венделя, она же “вендельский период” — временной промежуток с 550 по 793 годы. Является завершающим периодом германского железного века и эпохи великого переселения народов в целом.

2)Pediculus humanus capitis — головная вошь, выражаясь ненаучно.

========== Еще одна услуга ==========

— Что в принципе вам известно о немертвых? — спросила Нази.

У нее действительно не дошли руки прочесть труд Абронзиуса как следует, так что она ограничилась лишь сквозным пролистыванием работы, которая, по словам Герберта, «читалась, как приключенческий роман». Слог у профессора и правда был отменный — не чета большинству людей, занятых академической наукой. Вот только, кроме слога, ей удалось выхватить из весьма толстой книги лишь основные положения.

— Я работаю над этой темой уже двадцать лет, и за это время у меня накопилось немало преинтереснейших фактов об этих существах. Но, увы-увы, на практике удалось проверить далеко не все. Nosferatu vulgaris встречаются по всей Европе и на островах, однако проследить истоки такого явления, как вампиризм, не представляется возможным. Я находил упоминания о них и у греков, и у римских хронистов, и у арабов… Даже, знаете ли, египтяне отмечали этих существ в своих свитках времен двадцать шестой династии, называя их порождениями Сета (1). Некоторые уверяют, что вампиризм — проклятие, некоторые — что это дьявольские происки, встречал я и теорию о том, что вампиры — предвестники конца времен, поскольку являются мертвецами, восставшими из могил, и призваны погрузить мир во тьму и хаос. Вот только все это чушь, уважаемая Анастази. Суеверия и домыслы! Я же смотрю на вампиризм, скорее, как на некий вирус, передающийся через кровь и слюну от одного человека к другому. Нет-нет, я не отворачиваюсь от того факта, что тело зараженного фактически умирает, однако сам носферату продолжает, если так можно выразиться, «жить». Я по-прежнему пытаюсь проверить состоятельность этой теории — мне доводилось проводить вскрытие нескольких «немертвых» — и знаете, что? Их физическая оболочка словно консервируется, так что процессы разложения идут удивительно медленно, а мозговая активность при этом в десятки раз превышает человеческую! Это просто поразительно и, думаю, если бы нам удалось выделить из тканей вампира то вещество, что стимулирует работу мозга… вы понимаете, какой это был бы прорыв? Впрочем, простите, голубушка, я, кажется, отвлекся.

— Ничего страшного. Это действительно интересно и стало бы новым словом в науке. Некоторые мои… хм… коллеги тоже пытались добыть из вампиров стимуляторы, дающие скорость реакции и невероятную силу, равно как и то, что способно остановить старение. В кругах, в которых я вращалась, еще лет десять назад всерьез велись дебаты об источнике вечной молодости. Но, увы, итоги всех экспериментов одинаковы: только через полную физиологическую смерть можно достигнуть подобных результатов, — сказала Нази, которая очень сомневалась, что попытка извлечь из вампиризма все плюсы, сведя на нет «побочные эффекты» в виде смерти и дальнейшей энергетической беспомощности, имеет хоть какие-то шансы на успех. — Однако, вы напрасно не принимаете в расчет духовную составляющую этого явления.

— Ах, юная барышня, в своих исследованиях я опираюсь лишь на достоверную информацию, — профессор нетерпеливо взмахнул рукой. — А наличие души у человека по-прежнему не доказано. Может быть, она есть, а может быть, и нет ее вовсе.

Дарэм некоторое время раздумывала над тем, стоит ли вступать с профессором в полемику, поскольку она точно знала, что душа у человека есть, и за свою жизнь не раз созерцала эти самые души воочию — и решила, что оно того не стоит. Абронзиус, похоже, являлся убежденным материалистом, а эту породу людей Нази знала слишком хорошо, чтобы ввязаться в безнадежный бой — если только она лично не вытащит профессора на изнанку следом за собой, все ее аргументы для него так и останутся «чушью, суевериями и домыслами».

— А как вы в вашей теории, в таком случае, объясняете влияние предметов религиозного культа? — вместо этого поинтересовалась она. — В конце концов, не можете же вы отрицать очевидное действие того же распятия.

— Разум, Анастази, — уверенно отозвался профессор, азартно сверкая глазами. Похоже, говорить о вампирах Абронзиус мог бесконечно, как, впрочем, и любой ученый, попавший в «свою» тему. — Все благо и все зло кроется в разуме. Вчера я лишний раз, на примере почтенного Шагала, убедился в том, что на вампиров влияют лишь те предметы культа, которые соответствовали их верованиям при жизни. Вот, герр Шагал, скажем, оказался абсолютно не восприимчив к распятию, которым пыталась защититься несчастная Магда! А почему? Да все потому, что при жизни наш трактирщик исповедовал вовсе не христианство, а иудаизм! И что из этого следует? Правильно! Из этого следует, что мы здесь имеем дело с исключительно психофизической реакцией, усугубленной той самой гипертрофированной мозговой активностью, свойственной вампирам. Они просто сами глубоко убеждены во влиянии культа на свое состояние. Ах, если бы мне удалось поподробнее исследовать это явление, возможно, я стал бы первым человеком, доказавшим, что вера — не более чем один из психологических механизмов сознания, придуманный человечеством для морального баланса и установления нравственных норм поведения!

— Или же это может быть доказательством того, что все религии в основе своей отсылают человечество к одному и тому же Богу, принимающему для каждой из культур наиболее близкую ей структуру догматов, — хмыкнула Дарэм и, заметив, как вскинулся профессор, поспешила спросить: — Скажите, профессор, вы атеист?

— И да, и нет, — Абронзиус неопределенно пожал плечами. — Я, разумеется, крещеный католик и с большим почтением отношусь к церковному институту, однако, куда больше, чем в Бога, я верю в силу ума и способности людей. Я считаю, что каждый должен сам делать все, от него зависящее, чтобы оставаться достойным человеком, в то время как общество, на мой взгляд, слишком многое списывает на божественный промысел, тем самым слагая с себя ответственность. Труд, упорство, жажда познания, мораль — в нас самих заложено достаточно возможностей, и не стоит потакать собственной лени, ожидая помощи свыше! Однако, мы с вами, кажется, уходим слишком далеко от темы, Анастази — мы здесь не ради теологических диспутов, а я пока ни слова не услышал от вас о высших вампирах, которые занимают меня гораздо больше! Слухи, знаете ли, приписывают этим существам громадную силу и поистине удивительные, если не сказать — фантастические способности.

Дарэм в ответ лишь кивнула. Заманчивая мысль сообщить Абронзиусу все как есть, мелькнула в ее сознании и тут же с сожалением была отброшена в сторону — в очередной раз за минувшие часы.

Если бы день не был так короток! Женщина посмотрела в окно: солнце висело совсем низко, едва ли не цепляясь нижним краем за иззубренные горные вершины. Свет его лениво просачивался сквозь стекла, неровными квадратами ложась на лаковую поверхность читального стола, на потускневшие от времени книжные переплеты и на изборожденное морщинами лицо сидящего напротив нее профессора. Который, сам того не зная, возможно, наслаждался солнечными лучами в последний раз.

Сколь бы ясным и пытливым умом ни обладал Абронзиус, тело его было слишком старо и немощно — оно не годилось длятяжелой работы, равно как и тело самой Нази. А значит, из них троих только Альфред кое-как был пригоден для того, чтобы долбить мерзлую землю и ворочать тяжелые могильные плиты. Устранить Куколя, вскрыть склеп, обезглавить спящих там вампиров, а затем раскопать двадцать семь могил, уничтожив их обитателей — и на все это максимум семь часов светового дня. Сейчас уже гораздо меньше, но и семи часов с учетом всех исходных — слишком мало. Без шансов.

— Слухи всерьез преувеличивают способности высших немертвых, — заговорила она, тщательно подбирая слова. — Вид будущего вампира, как правило, зависит от того, кто именно стал переносчиком… хм… «вируса». Низшие носферату не способны породить высших, зато высшие при определенных условиях могут создавать как себе подобных, так и «упырей». Все зависит от сил и возможностей самой жертвы. Вы наверняка знаете, что так называемый период окукливания у низших вампиров длится несколько дней после наступления физической смерти, процесс разложения постепенно замедляется, тело трансформируется и, наконец, запускается мозговая деятельность. С высшими происходит ровно то же самое, но все стадии инициации существенно ускорены — на полную трансформацию требуется пара-тройка часов, что и объясняет внешние отличия видов. К тому же физическое разложение высшего вампира не просто приостанавливается, оно фактически полностью прекращается спустя час после смерти.

— То есть внешне их трудно отличить от обычного человека? — быстро уточнил внимательно слушавший свою собеседницу профессор.

— Поначалу да. Восковая бледность, несколько болезненный вид: они вполне могут сойти за тривиальных чахоточных. Однако, чем старше вампир, тем существеннее будет разница — либо поведенческая, либо внешняя, — сказала Дарэм, вновь возвращаясь мыслями к фон Кролокам, которые смело могли считаться в этом смысле уникальными экземплярами. — Вампир либо начнет все отчетливее напоминать лежалого покойника, либо станет действовать подобно упырю, что ведет нас к следующему различию. Низшие вампиры разумны, но разумность эта условна.

— Да-да, — Абронзиус покивал. — Я отмечал это в своей работе. Агрессивность, инстинктивность… они похожи на гибрид человека и животного, если угодно! По-своему весьма и весьма изворотливые существа, но хитрость их не сравнить с полноценной рациональностью.

— Все потребности упыря вертятся вокруг его жажды, — пояснила Дарэм. — Вы очень точно подобрали слово — инстинктивность. Высшие вампиры меньше подвергаются ментальной деформации, могут сохранять ясность ума — и тем они опаснее в качестве противников. Недаром вы за столько лет так и не сумели напасть на их след.

— Что ж, из вашего рассказа я делаю вывод, что мне все-таки удалось нащупать верную ниточку, за которую стоит тянуть! — энергично потирая руки, с удовольствием констатировал профессор. — Шагал обратился всего за несколько часов, да и разумность его поведения вполне очевидна! Как, впрочем, и изворотливость. Это значит, что где-то поблизости есть и другие высшие вампиры! — для верности несколько раз кивнув собственным мыслям, Абронзиус бросил на Нази быстрый взгляд и, неожиданно резко меняя тему, спросил: — А давно ли вы гостите у графа?

— Пару недель. Меня, так же, как и вас, заинтересовали гуляющие по округе байки, — Нази спокойно встретила изучающий взгляд своего собеседника и пожала плечами. — А что?

— Всего лишь хотел спросить, не доходили ли до вас, голубушка, слухи о немертвых, обитающих в окрестностях? — профессор едва заметно прищурился, потянув себя за кончик роскошного уса. — И, как я понимаю, они до вас доходили! Кстати сказать, совсем недавно один из вампиров навещал фроляйн Шагал, которая, как я понимаю, тоже сейчас находится в замке.

— Может быть, вам стоит перестать ходить вокруг да около, профессор? — Нази со вздохом потерла переносицу и прямо взглянула в лицо собеседника. — Я и так уже поняла, что вы подозреваете графа в вампиризме.

— Совершенно верно, — не стал отпираться Абронзиус, — все факты, уважаемая Анастази, указывают именно на это. К слову сказать, сегодня мы с юным Альфредом попытались проникнуть в склеп Их Сиятельства, но он оказался заперт. Довольно занятно, не правда ли? Особенно, учитывая, что ни самого графа, ни его сына, как я уже упомянул, в дневное время нам увидеть так и не удалось. Как, вы говорите, высшие вампиры относятся к солнечному свету?

— Так же, как и низшие, — Дарэм, которая про суточный цикл вампиров не говорила ни слова, только хмыкнула. — Днем они превращаются в обычных мертвецов, разве что не гниют. Я так понимаю, вы хотите услышать мое мнение о вашей версии? Хорошо. Мне кажется, что вы пытаетесь подстроить факты под теорию, а не подтвердить теорию фактами. Это не слишком-то научно, согласитесь. Насколько мне известно, замковые склепы вообще не принято держать открытыми, тем более, что посещать их, кроме хозяев, особенно некому. К тому же, как вы можете заметить, и я, и фроляйн Шагал, и Куколь — вполне живые люди, что несколько не укладывается в общую картину. Я не собираюсь вас разубеждать, однако мне кажется, будто вы выдаете желаемое за действительное. Расспросите Сару, и вы убедитесь, что ваши догадки подкрепляются лишь косвенными признаками.

— Однако, не стоит сбрасывать со счетов способности вампиров к гипнозу, — очевидно, принимая условия игры, возразил Абронзиус. — Если уж вы, по вашему заявлению, демонолог, вы об этом, без сомнений, знаете.

— Знаю, — Нази покивала и в свою очередь поинтересовалась: — Вы хоть раз видели попавшего под «очарование» человека? Уверена, что да. Вот и скажите мне, профессор, как вам кажется, я похожа на жертву гипноза?

На лице Абронзиуса впервые отразилось нечто, похожее на сомнение. Он снова обвел Нази внимательным взглядом, который она, как и прежде, постаралась выдержать с максимальным хладнокровием.

— Хм… какие любопытные кровоподтеки, — наконец, протянул он, и Дарэм, спохватившись, одернула длинные рукава своего платья.

— У всех свои пристрастия, — криво усмехнувшись, сказала она. — Ваше ночное появление отвлекло нас с графом от иных занятий, если вы понимаете, что именно я имею в виду. Надеюсь, столь интимные подробности не входят в сферу ваших интересов?

— Ни в коем случае не входят, — профессор покачал головой, тактично отведя глаза в сторону, хотя уж каким-каким, а смущенным он точно не выглядел. — Прошу простить мою стариковскую бестактность, Анастази.

— Пустое, — отсутствие в поведении Дарэм признаков одурманивания вкупе с информацией о бурной личной жизни графа явно повергло Абронзиуса в некоторое замешательство, которое Дарэм поторопилась использовать. — Лучше расскажите мне, как именно вы намереваетесь бороться с высшими вампирами, когда, наконец, их обнаружите? Вчера я заметила в вашем арсенале осиновый кол, однако, должна предупредить вас, что это оружие эффективно только против упырей.

— В самом деле? — вскинул голову профессор, в глазах которого вновь зажегся огонек жгучего интереса. — Я полагал, что это средство безотказно!

— Боюсь вас разочаровать, но так вы разве что испортите вампиру костюм и немного замедлите его, — Дарэм улыбнулась самыми уголками губ. — Скорость регенерации у него куда выше, и он практически неуязвим, так что только разрыв связи между разумом и телом способен по-настоящему вывести его из строя. Я имею в виду отсечение головы. Вы слышали теорию о том, что высший вампир способен регенерировать даже из праха?

Все дальше затягивая профессора в хитросплетения мифов и фактов о нравах вампиров, Нази с аккуратностью и осторожностью человека, выстраивающего карточный домик, прощупывала его познания, по возможности мягко развенчивая самые опасные и самые близкие к истине догадки. Она отчаянно надеялась, что ее красноречия хватит, чтобы Абронзиус действительно поверил — искать высших немертвых в стенах замка глупо, и с каждым новым доводом, попадающим в цель, Нази все полнее и отчетливее ощущала себя предателем. Впрочем, еще накануне ночью, раз за разом перебирая в голове все возможные варианты, Дарэм пришла к выводу, что собственная профессиональная честь — вполне посильная плата за несколько человеческих жизней.

*

— …и таким образом, жизненный цикл высшего вампира теоретически бесконечен, но идеальных условий, при которых это было бы возможно, на практике не существует, как не существует и вечного двигателя. Именно поэтому, профессор, высшие вампиры, которых мне доводилось встречать, редко когда бывали старше полутора сотен лет…

— Профессор! Профессор, помогите!

Абронзиус и Нази почти синхронно вздрогнули, отрываясь от разложенных между ними на столе листов бумаги, вкривь и вкось исписанных заметками: частично рукой самого профессора, частично — рукой Дарэм.

— Что там такое? — Абронзиус недоуменно нахмурил кустистые брови. — Да это же Альфред! Прошу простить, Анастази.

С необычайным для своего возраста проворством профессор вскочил с места и, подхватив свой весьма странно смотревшийся в условиях карпатской зимы зонт, скрылся за стеллажами. Бросив обеспокоенный взгляд в окно, Нази убедилась, что за время разговора, которым она сама успела не на шутку увлечься, солнце окончательно скрылось, знаменуя наступление самой долгой ночи уходящего года.

Вопль, на этот раз даже не оформленный в слова, повторился, и Дарэм, бросив последний взгляд на налившееся чернильной синевой небо поспешила следом за профессором, чей дребезжащий голос лишь дополнил вакханалию криков и повизгиваний в дальнем углу библиотеки.

— Вот как! И на что это я тут должен любоваться?! — громко возмущался он. — Как вам не стыдно, молодой человек!? Да пропадите вы пропадом, разрази вас гром! А ты? Тебя-то как угораздило, начинающий ученый!? Я тебе что велел делать? Что, я спрашиваю? Я велел тебе побеседовать с фроляйн Шагал! И что я вижу?!

Сцена, открывшаяся глазам Дарэм за следующим рядом стеллажей, пожалуй, была достойна кисти какого-нибудь живописца. Красный, словно маковое соцветие, ученик профессора сидел прямо на полу, вжавшись спиной в одну из книжных полок, галстук его сбился на сторону, а в широко распахнутых глазах плескался ужас и, как ни странно, гнев. Напротив него, почти в точно таком же положении сидел взлохмаченный и жутко возмущенный Герберт, над которым с очень угрожающим видом нависал сам Абронзиус, тыкающий в графского наследника зажатым в руке зонтом.

— Это ты его спровоцировал? — обернувшись к Альфреду, сурово осведомился профессор, обвиняюще указав на молодого человека пальцем.

— Я?! Это все он! — захлебываясь воздухом, откликнулся тот.

— Да что я такого сделал?! — Герберт, пользуясь тем, что Абронзиус на секунду отвлекся, проворно вскочил на ноги и принялся отряхивать от пыли светлые брюки. — Сколько шума из ничего. Я же не думал, что ты такой истерик! Так мило болтали, и вот, пожалуйста… Не хотел идти со мной на праздник — мог бы просто сказать, а не швыряться в меня книгами! Вандал!

— Содомит! — не остался в долгу Альфред, который тоже успел подняться с пола и теперь яростно сверкал глазами на графского сына.

— Как грубо… Ну и что? — Герберт поправил растрепавшиеся волосы. — Это, по-твоему, повод меня бить?!

— Это не повод меня… трогать!

— Оба хороши! — безапелляционно заявил Абронзиус и, схватив своего ассистента за плечо, подтолкнул в сторону выхода. — Пойдем, молодой человек! Твое поведение и моральный облик мы обсудим позднее. А вам должно быть стыдно! Это неслыханно! Куда только смотрит ваш отец!

— Уж точно не ко мне в постель, — негромко, так, чтобы удаляющиеся охотники на вампиров не смогли его услышать, хмыкнул Герберт и, бросив на Дарэм насмешливый взгляд, добавил: — У него и в своей есть на что посмотреть.

— Какая изысканная колкость. Долго придумывал? — Нази досадливо поморщилась и, не дожидаясь ответа, спросила: — И что ты такого сделал с беднягой, что он начал вопить?

— Ничего особенного, — Герберт пожал плечами. — Как я понял, наша милая Сара отказалась ответить на его чувства, и Альфред решил, что сборник советов для влюбленных ему чем-то поможет. Я же просто проходил мимо и решил… поддержать беседу. В конце концов, отец вчера выражал надежду, что мы с ним подружимся, так что должен я был с чего-то начать. Сделал ему пару комплиментов и даже, как радушный хозяин, пригласил составить мне компанию на балу…

— И только? — с сомнением уточнила Нази, всерьез полагая, что графский наследник столь невинными действиями не ограничился.

— Ну, приобнял немного за талию, — молодой человек фыркнул, — или не совсем за талию… я что-то не припомню. И только собрался невинно, по-братски, поцеловать в щеку, как этот грубиян ударил меня книгой прямо по лицу! А ведь с виду такой робкий, милый юноша! — поймав на себе осуждающий взгляд Дарэм, Герберт не выдержал и звонко расхохотался. — О, перестань! Это же так забавно! Ты и представить себе не в состоянии, как тут скучно весь год — я попросту не удержался. Видела бы ты его глаза! Однако, отец оказался прав, юноша отнюдь не прост: не припомню еще человека, который так явно сопротивлялся бы моему обаянию. Сама посуди — у него достало пороху попытаться меня побить! Это же феноменально! Тем интереснее было его провоцировать.

— Надеюсь, ты не сделал ничего, что вызвало бы у него догадки о том, кто ты на самом деле? — уточнила Нази, надеясь, что Герберт со своими психологическими экспериментами не пустил ее попытки отвести подозрения от хозяев замка псу под хвост.

— Не переживай, клыками я ему в лицо не сверкал. Не понимаю, к чему столько сложностей? — молодой человек нетерпеливо повел плечом. — Ах да, как я мог запамятовать? Отец ведь настолько не желает расстраивать свою смертную фрау, что согласен изобретать сложные и трудоемкие планы, лишь бы она была довольна!

— Ревнуешь? — Дарэм хмыкнула, стараясь не показывать, что последняя реплика Герберта ее все-таки зацепила, поскольку в ней, похоже, крылась некая доля истины. Фон Кролок действительно мог бы решить свои проблемы гораздо проще, но по неким, одному ему ясным соображениям предпочел пойти Нази навстречу.

— Удивляюсь, — поправил ее Герберт. — Отца вообще не назовешь эмоциональным и, уж тем более, привязчивым. Он даже меня зачастую близко к себе не подпускает, что уж говорить о людях. Вот мне и любопытно, что же в тебе такого… Хм, кстати, и как он в этом смысле?

Молодой человек красноречиво усмехнулся, так что у Дарэм не осталось ни малейших сомнений в том, какой именно «смысл» имеется в виду. Впрочем, вестись на очередную Гербертову провокацию она не собиралась.

— Весьма хорош, — сухо откликнулась она. — По крайней мере, мне понравилось, и ему, кажется, тоже. А вообще, тебе не кажется, что у нас есть куда более насущные проблемы? Например, как бы без потерь проводить дорогих гостей до того, как начнется бал?

— Тут, боюсь, мне придется тебя разочаровать, — молодой человек небрежно привалился боком к книжному стеллажу и скрестил руки на груди. — Ты неплохо поработала с профессором, он, похоже, действительно засомневался. Поразительной храбрости человек… или поразительной глупости, не знаю уж, что вернее! Самозабвенно охаживать вампира зонтом по заднице, это ведь нужно еще додуматься! И это при том, заметь, что он до конца не убежден в моей природе… нет, определенно, этот год богат на развлечения! — Герберт вновь рассмеялся. — Таких наглых самоубийц еще свет не видел, клянусь! Но все это не отменяет одной небольшой, но существенной мелочи — наш милый Альфред ухитрился по уши влюбиться во фроляйн Шагал. Прелестное состояние, вот только разум оно затуманивает куда лучше «зова». К тому же он просто бурлит от ревности. Что и не удивительно, после того, как Сара сообщила ему, что души не чает в моем батюшке, готова идти с ним хоть на край света и прочая романтическая чушь… — юноша закатил глаза и с тихим вздохом констатировал: — Добрая девица. Хоть и глупая. Уверена, что отца надо спасать от одиночества, и это ей по силам!

— А его, значит, спасать не надо? — уточнила внимательно слушающая Герберта Дарэм.

— Ни за что не поверю, что ты склонна к подобной сентиментальной ерунде, — молодой человек насмешливо фыркнул, но почти тут же лицо его приняло серьезное выражение. — Все вампиры одиноки, даже когда живут бок о бок, и с этим ничего не поделаешь. Вместе, конечно, проще: не будь рядом отца, я бы, наверное, еще лет пятьдесят назад повредился в уме, да и я ему нужен не меньше, чем он мне, не сомневайся. Что бы он там ни говорил, он меня любит… как умеет. Да только с жаждой своей ты всегда один на один, и днем в этой чертовой могиле — тоже. И знаешь что? К этому просто привыкаешь со временем, только и всего. Ты удивишься, если узнаешь, к скольким вещам на самом деле можно привыкнуть, если у тебя нет выбора.

— Не угадал, — Дарэм тоже прислонилась к стеллажу напротив юноши. Чем больше она узнавала о немертвых, тем ярче и беспощаднее становились те параллели, которые можно было провести между существованием вампиров и жизнью некромантов, призванных это существование обрывать. — Я не удивлюсь. Но в одном ты, конечно, прав, излишней сентиментальностью я не страдаю. Здоровье, знаешь ли, не позволяет. Так к чему ты клонишь?

— А к тому, что этот влюбленный идиот скорее прикует себя цепью к колонне в холле, чем согласится уйти отсюда, пока объект его нежной страсти находится «в когтях коварного соблазнителя». То есть отца. Вот сейчас, думаешь, чем заняты эти двое? Альфред уговаривает своего наставника задержаться здесь подольше и все как следует проверить!

— Ты их слышишь? — на всякий случай уточнила Дарэм.

— Ну, разумеется, я их слышу! — Герберт скривился. — Или ты думаешь, что только мой батюшка обладает острым слухом?

— Так какого же черта ты несколько дней назад торчал под дверью? — резонно поинтересовалась Дарэм, припомнив одну из первых проведенных в замке ночей.

— Неужели не понимаешь? — молодой человек с деланным изумлением окинул взглядом свою собеседницу и пояснил: — Это так же, как свечи, которые всегда горят в галерее, как зимний плащ, как то, почему мы с отцом разговариваем, хотя могли бы просто обмениваться мыслями, как то, зачем мы вообще по большей части ходим ногами, хотя могли бы перемещаться куда угодно за долю секунды! Я, разумеется, мог бы сидеть в подвале и при этом слышать вашу беседу, но это было бы так… — Герберт пощелкал длинными пальцами, очевидно, подыскивая нужное слово. — По-вампирски. Теперь более понятно?

Дарэм только кивнула в ответ. Она, пожалуй, действительно понимала, что имеет в виду наследник графа. Людьми фон Кролоки давно уже не были, но эта негласная «игра в людей» позволяла им обоим сохранять хотя бы иллюзию того, что после их смерти что-то в этом мире осталось прежним. Прежде всего — они сами.

— То есть, ты хочешь сказать, что без Сары они отсюда не уйдут, — задумчиво протянула она.

— По своей воле — нет, — молодой человек отрицательно покачал головой. — Окончательно развеять их подозрения нам не удалось — лишь внести некую смуту. К тому же, это у Альфреда при виде юной Шагал перед глазами плавает туман ревности, а в голове клубятся розовые облака. Но, стоит профессору присмотреться к нашей будущей закуске, и он моментально определит, что она находится под «зовом». В общем, придется отцу, похоже, с ними как следует поработать. Хотя я по-прежнему предлагаю просто съесть их и закрыть, наконец, этот вопрос!

Герберт посмотрел на Дарэм выжидательно, но, поскольку женщина так и продолжала молчать, сосредоточенно рассматривая запыленные корешки книг на уровне своих глаз, молодой человек пожал плечами и добавил:

— Знаешь, что самое забавное во всей этой истории? Самое забавное в этой истории то, что, по словам отца, эта рыжая девица в глубине души отвечает нашему отважному рыцарю взаимностью. Не правда ли, у судьбы очень причудливое чувство юмора?

— Я бы сказала, паскудное, — негромко согласилась Нази и, резко развернувшись на каблуках, зашагала к выходу из библиотеки, оставив Герберта с уже неподдельным изумлением смотреть ей вслед. Впрочем, не успел юноша толком удивиться, как удаляющийся перестук шагов фрау Дарэм замер, а затем с еще большей скоростью начал приближаться.

— Позови отца, — замерев перед Гербертом, отрывисто велела Нази, вид у которой был на редкость мрачный. — Один черт знает, сколько я буду искать его на своих двоих.

*

Зов Герберта застал графа в его собственном кабинете, где он разбирал последние счета, суммы в которых существенно превышали обычные его ежемесячные расходы. В прошлой жизни подобными делами в доме фон Кролока занимался управляющий, так что задача самого графа по большей части сводилась к подписанию очередной порции бумаг, однако, получив в полноправное и единоличное владение огромный пустой замок, фон Кролок довольно быстро научился самостоятельно справляться с хозяйственными делами. Благо, в обычное время расходы его были донельзя скромны и незатейливы: Куколь, как единственный живой обитатель этого места, был на диво неприхотлив, а графу требовалось и того меньше, так что самые крупные траты неизменно приходились на Герберта, который обожал менять наряды и устраивать ночные гуляния с очередными своими любовниками.

«Отец, твоя ненаглядная хочет с тобой побеседовать, — даже на ментальном уровне голос сына ухитрялся звучать ехидно. — И выглядит она настолько грозно, что я бы советовал тебе немедленно расправить крылья снизошедшей на тебя любви и спуститься в библиотеку».

Пользуясь тем, что никто сейчас не мог видеть его лица, граф на секунду возвел глаза к потолку и коротко, обреченно вздохнул.

«Передай фрау Дарэм, что я спущусь через пару минут, — распорядился он и спокойно добавил: — Как только приведу крылья в порядок. Твое остроумие, Герберт, как всегда, бесподобно отвратительно. Ни грамма изящества».

«Ах, папА, у вас просто нет чувства юмора, признайте это, наконец, — ничуть не обидевшись, парировал графский наследник и после небольшой паузы, заметил: — Если же говорить серьезно, отец, то мне и правда не слишком нравится выражение ее лица. Похоже, ее посетила какая-то очередная бредовая идея. Готовься».

Не слишком торопясь, однако и не позволяя себе излишне медлить, фон Кролок дописал последнюю строку в расчетной книге и бросил взгляд на часы. До пробуждения гостей оставалось порядка четырех часов, за которые предстояло успеть многое, так что, какая бы гениальная мысль на сей раз ни посетила голову Нази, сделала она это, по мнению графа, решительно не вовремя.

Фон Кролок прислушался к замку: юная Сара что-то беспечно мурлыкала себе под нос, расхаживая по отведенным ей покоям, профессор и его ассистент ожесточенно спорили на одной из смотровых площадок, выясняя, стоит ли им оставаться в замке, особенно, если хозяин, пользуясь своим правом, вежливо попросит их удалиться и не злоупотреблять его гостеприимством. Фрау Дарэм вместе с Гербертом, как и было сказано, находилась двумя этажами ниже в библиотеке, куда граф и не замедлил шагнуть, решив не тратить время на спуск по лестнице.

— Добрый вечер, Нази, — сказал он, чуть склонив голову в приветствии. — Могу я узнать, что за спешка? Прости, но ты выбрала не самое удачное время для беседы.

— Это уж вы простите, Ваше Сиятельство. Я надеюсь, что разговор будет коротким. Все в ваших силах.

Фон Кролок внимательно взглянул в лицо своей собеседницы и вынужден был признать, что вид ее не нравился не только Герберту. Дарэм стояла, заложив руки за спину, и снизу вверх смотрела на графа взглядом, в котором не было ровным счетом ничего, кроме напряженной, какой-то отстраненной сосредоточенности.

— Что ж, я весь внимание, — тем не менее, сказал он и, бросив взгляд на сына, сделал ему знак удалиться. Он почему-то не сомневался, что разговор окажется неприятным, и что он не предназначен для чужих ушей. Молодой человек в ответ лишь красноречиво закатил глаза, однако безропотно подчинился, растворившись в темноте между книжными шкафами.

— Знаю, вы и так сделали для меня чертовски много, Ваше Сиятельство, — быстро и сухо, точно боясь передумать, заговорила Дарэм. — И просить вас еще об одной услуге — это уже за гранью наглости, но, по большому счету, вы ничего не потеряете, если решите мне ее оказать. Скажите, какова, по-вашему, вероятность того, что профессор с Альфредом уйдут отсюда добровольно без фроляйн Шагал?

— Вероятность такого оборота дела минимальна, — еще раз перебрав в голове доступную ему информацию, протянул граф.

— А вероятность того, что, стоит профессору увидеть Сару — и он поймет, что она стала жертвой зова? — спросила Нази.

— Весьма велика, фрау Дарэм. Он действительно в некоторой степени специалист своего дела, пускай и не располагает достаточными фактами о высших немертвых, — граф едва заметно нахмурился, пытаясь проследить ту логическую цепочку, по которой в этот момент неслись мысли его собеседницы, и предугадать, каким будет следующее ее звено.

Ответ на этот вопрос пришел к нему ровно за мгновение до того, как Нази вновь нарушила царящее в библиотеке молчание, сказав:

— Вот и я пришла к тем же выводам. Отсюда и просьба: отпустите Сару с ними и позвольте мне пойти на бал вместо нее.

Комментарий к Еще одна услуга

1) Сет — если вдруг кто-то не знает (мало ли) — бог ярости, разрушения, хаоса, войны и смерти. Правда поначалу почитался он как защитник бога солнца Ра, но шли века…и реноме Сета стремительно портилось.

========== Подтасовка фактов ==========

Света, исходящего от канделябра на столе, было немного, но его вполне хватало, чтобы увидеть, как вампир на секунду прикрыл глаза.

— Это и впрямь будет весьма короткий разговор, — голос графа прозвучал резко и холодно. — Нет.

Дарэм вздохнула, понимая, что решить дело быстро не получится.

— Сначала выслушайте меня, — сказала она. — И, если после всего, что я скажу, ответ будет тот же самый, я не стану больше настаивать, даю слово.

Фон Кролок некоторое время молчал, глядя на Нази абсолютно нечитаемым взглядом, и Дарэм отчаянно надеялась, что граф через секунду не растворится в пространстве, тем самым пресекая любую возможность диалога.

— Я слушаю, — наконец коротко проронил он, когда Нази уже решила, что отвечать граф не собирается вовсе.

— Спасибо, — Дарэм кивнула и, подойдя к столу, аккуратно присела на его краешек, сосредоточенно разглядывая пол у себя под ногами, и попыталась привести в порядок отчаянно разбегающиеся мысли.

Решение пришло легко, словно все это время вызревало где-то в глубине сознания, терпеливо дожидаясь момента, когда Нази осознает его в полной мере. Разговор с Гербертом лишь подвел черту подо всеми ее гнетущими, смутными размышлениями, достигшими своего пика прошлой ночью, после ухода графа, когда Дарэм сидела в кресле, неподвижно глядя на то, как живое пламя в камине медленно, но неотвратимо превращается в тусклый мертвый пепел. И сейчас, наконец, произнеся свою просьбу вслух, Нази испытывала некое опустошение, к которому впервые за месяцы, прошедшие со смерти мужа, примешивалось спокойствие.

— Как вы знаете, в крови человека содержится некоторое количество энергии, или, выражаясь более поэтично, жизненной силы, — заговорила она, задумчиво постукивая пальцами по краю столешницы. — Однако, люди не способны сами контролировать уровень этой энергии и управлять ею, так что, питаясь, вы получаете лишь какую-то часть чужой силы. Человек умирает, и в момент, когда душа его отделяется от тела, происходит наиболее мощный, последний выброс энергии. Последний вздох, так это называют у нас. Именно в эту секунду ритуалисты, занимающиеся человеческими жертвоприношениями, заряжают наиболее мощные артефакты… впрочем, я не об этом. Я о том, что для вампиров этот выброс абсолютно бесполезен, вы просто не способны поглотить его. Однако со мной все иначе — я сама способна распределять имеющийся в моем арсенале резерв. Вчера ночью вы сами убедились, что я могу поделиться жизнью по собственной воле, и то же самое я могу сделать и на балу, с той лишь разницей, что энергию я буду пропускать через свое тело, а не выплескивать в пространство. Знаю, сейчас я кажусь вам куда менее перспективной жертвой, нежели Сара, но, поверьте на слово, в итоге ваши гости получат даже больше, чем получили бы от нее. В моих силах об этом позаботиться. Так что сделка по сути своей получается даже выгодная, не находите?

Поскольку фон Кролок с ответом не торопился, Нази подняла на него взгляд и обнаружила в облике своего собеседника некие перемены. Еще несколько минут назад на бледном его лице невозможно было прочесть ни единой эмоции, однако сейчас фон Кролок сверлил Дарэм взглядом, полным такой ярости, что, не соберись Нази по собственной воле оборвать свое земное существование, она бы, вероятнее всего, не на шутку перепугалась.

— И ты полагаешь, — медленно и тщательно подбирая слова, проговорил он, — что причиной моего отказа являлись именно сомнения в твоей гастрономической ценности? Что это твое объяснение должно в чем-то меня убедить? Что ж, я вынужден тебя разочаровать, ибо степень удовлетворения моих гостей в данной ситуации мне глубоко безынтересна.

— А жаль, — сказала Нази. Давешнее умиротворение под действием голоса фон Кролока, исполненного с трудом подавляемого гнева, таяло, словно кусок рафинада в горячем чае, сменяясь тоскливым осознанием того, что разговор действительно получится гораздо длиннее, чем ей бы того хотелось. И гораздо труднее. — Честно говоря, я надеялась, что этого будет достаточно. Хотя надежда была очень робкой и, как я вижу, неоправданной.

— Абсолютно. Твое предложение по-прежнему неприемлемо, — все тем же тоном подтвердил граф, и, в один шаг преодолев разделявшее их расстояние, двумя пальцами больно схватил Дарэм за подбородок, вынуждая запрокинуть голову. — Такова в твоем понимании благодарность за гостеприимство и за то, что я спас тебе жизнь? Право, Нази, мне казалось, что я мог бы рассчитывать на нечто большее, чем на абсолютно безумную попытку облагодетельствовать всех и каждого в порыве глупого благородства. Кто они тебе, Дарэм: друзья, родственники, быть может, подопечные, за которых ты несешь личную ответственность? Я хочу, черт побери, знать, почему их жизнь для тебя дороже собственной. Дороже того доверия, которое я, смею заметить, не оказывал ни одному смертному человеку! Что, в конце концов, случилось с твоими собственными планами, в которые ты столь эмоционально и убежденно посвящала меня вчера?

— Все мои планы пошли к черту прошлой ночью: я перешла свой рубеж, — по возможности спокойно ответила Нази, глядя в потемневшие от первосортного ледяного бешенства глаза фон Кролока. — Моих сил больше не хватит на то, чтобы провести повторный ритуал, их и в первый-то раз оказалось недостаточно: у меня было время все осмыслить и сделать нужные выводы. Именно поэтому, вместо того, чтобы притянуть душу Винсента в мир живых, я сама провалилась на тропы. Я не уверена, что даже обратное путешествие в собственный мир «потяну». А что касается того, кто они мне… Да никто. Они просто люди. Пока еще живые. Точно такие же, как те люди из моего мира, которых я клялась защищать.

— О, — граф едко усмехнулся, ноздри его тонкого носа отчетливо, почти по-звериному трепетали. Он как-то странно дернул подбородком, и Дарэм осознала, что фон Кролок лишь усилием воли сдерживает трансформацию. — Правильно ли я понял тебя, драгоценная моя фрау Дарэм: поскольку ритуал по возвращению твоего горячо любимого мужа более невозможен, твоя жизнь потеряла всякий смысл, и ты намерена распрощаться с ней в наиболее торжественной обстановке, героически возложив себя на алтарь?

— И да, и нет, — сухие, теплые пальцы Нази мягко легли поверх его запястья. — Я действительно хотела бы их спасти, и я действительно пытаюсь извлечь из своей смерти хоть какую-то пользу, но, по большому счету, дело не в этих людях, не в этом ритуале. И не в моем муже. Если я буду сидеть тихо, заброшу свой дар, то проживу, возможно, еще года три, но…

Она замолчала, чуть заметно хмурясь, и почти машинально скользнула подушечками пальцев по руке графа — вверх и вниз — точно погладила. Фон Кролок сам толком не мог понять, на что именно он злится — в конце концов, чего-то подобного он ожидал с того самого момента, когда фрау Дарэм безуспешно пыталась вразумить одурманенную Сару. Ожидал — и все равно оказался унизительно, позорно не готов, точно в глубине души надеялся, что этого все же не случится. Как будто не было этих трех сотен лет, за которые мир и населяющие его люди стали такими предсказуемыми. Как будто он еще умел надеяться на что-то, или на кого-то, кроме себя.

— Но? — чуть резче, чем планировал, поторопил он.

— А толку? — откликнулась Нази. — Это абсолютно чужой мир, делать я, кроме своей работы, ничего не умею, а пользоваться даром здесь проблематично… да и бесполезно. Три года — это слишком мало, чтобы начинать заново, тем более, когда за душой у тебя нет ничего, ни денег, ни имени, ни связей.

Хватка ледяных пальцев на ее подбородке ослабла, из стального захвата превратившись в мягкое, почти бережное прикосновение.

— Полагаю, твое общество я вполне способен вынести дольше пары недель, так что ты могла бы остаться здесь, — негромко проговорил граф и, после короткой паузы, сухо добавил: — Со мной.

Дарэм в ответ только прерывисто, рвано вздохнула, с тоской глядя в серые, внимательные глаза, которые, казалось, видели ее насквозь. Они оба слишком хорошо понимали истинное значение только что произнесенных слов, и, откровенно говоря, Нази предпочла бы, чтобы граф продолжал хранить молчание, не усложняя еще больше то, что и так представляло собой серьезную проблему. Впрочем, она была уверена, что и сам фон Кролок, будь ситуация иной, предпочел бы молчать.

— И это самая важная причина, по которой я хочу, чтобы ты выполнил мою просьбу, — сказала она, понимая, что говорить придется начистоту. — Три года — это очень мало, чтобы начинать заново. Зато этого достаточно, чтобы увязнуть окончательно. Уходить все равно придется. Только через три года это расставание будет для меня еще более тяжелым, чем сейчас. И, судя по твоим словам, для тебя тоже, — она судорожно сглотнула подкатившую к самому горлу горечь и продолжала, все так же не отводя взгляда: — Винцент, мы знакомы каких-то паршивых две недели, а все уже зашло чертовски далеко. Давай лучше остановимся здесь.

Фон Кролок молчал, по всегдашней своей привычке чуть склонив голову к плечу, и смотрел на Нази сосредоточенным и, вместе с тем, каким-то отрешенным взглядом — полыхавшая в нем ярость как будто немного утихла, и граф с удивлением понял, что признание фрау Дарэм моральной тяжести их грядущей разлуки этому немало поспособствовало. В словах Нази крылась простая, но неумолимая истина, с которой фон Кролок при всем желании не мог поспорить. Все, что угодно — за еще одну минуту жизни, за час под солнцем — и этого все равно никогда не будет достаточно.

— Мы можем не останавливаться вовсе, — сказал он, и Нази ощутила, как пальцы графа, до этого момента придерживавшие ее за подбородок, скользнули ниже, на мгновение легко коснувшись ее шеи.

Это предложение, пожалуй, было куда более весомым и, в какой-то мере, куда более личным. В короткой, с точки зрения вселенной, жизни людей смерть являлась неотвратимой константой — гарантом свободы от любых обещаний и любых обязательств. Брачные обеты, старые долги, неоправданные ожидания, надежды, мечты, обиды, даже любовь — чувство, которое граф испытывал лишь единожды, и всю прелесть и мучительность которого почти забыл за годы, прошедшие с момента его гибели — все это обрывалось вместе с человеческой жизнью.

И с точки зрения фон Кролока, перспектива разделить с кем-то несколько десятков лет по серьезности своей не шла ни в какое сравнение с предложением совместно проведенной вечности. Он не был до конца уверен, но, пожалуй, сейчас и с этой женщиной он вполне способен был рискнуть. Рискнуть без малейшей гарантии результата, понятия не имея о том, способно ли его настойчивое нежелание выпускать Нази Дарэм из поля своего зрения перерасти в нечто большее.

— Вечная жизнь? — Дарэм улыбнулась, но улыбка эта получилась слабой и абсолютно безрадостной. — В мире столько людей, которые о ней мечтают, а ты выбрал человека, который точно знает цену бессмертия и не готов ее заплатить. Мы ведь оба прекрасно понимаем, что это не жизнь, это безвременье. Вечная стагнация, из которой нет выхода. Наверное, только такие люди, как ты, способны найти в ней хоть какую-то цель и хоть какой-то смысл. А такие, как Герберт — испытывать настолько сильный ужас перед окончательной смертью, чтобы согласиться существовать даже в качестве вампира, лишь бы существовать. А по мне, умереть — это далеко не так страшно, как «жить» вечно. Давай до конца оставаться теми, кто мы есть: ты — главным вампиром в этой местности, я — некромантом, который подохнет за то, за что подыхают все мне подобные.

— За жизни абсолютно чужих тебе людей? — фон Кролок поморщился.

Впрочем, на иной ответ со стороны Нази он даже не рассчитывал и, пожалуй, был бы немало изумлен, если бы она сказала что-нибудь другое — Дарэм до мозга костей была и оставалась членом своего странного, оставшегося в другом мире Ордена. А между некромантами и вампирами, как бы ни походили они друг на друга, была одна основополагающая разница, которая навсегда разводила их по разные стороны баррикад: разница мировоззрений и целей. Первые боролись за других, вторые — исключительно за самих себя.

Он с самого начала знал — Дарэм не примет его предложения. А еще он знал, что пожалеет, если этого предложения так и не сделает.

— При подготовке к вступлению в Орден мы принимаем тот факт, что живем не для себя. Не для себя и умираем. А на посвящении мы приносим присягу, — сказала Нази. Фон Кролок стоял всего в полушаге от нее, как обычно, не приближаясь, но и не разрывая дистанции: всегда рядом, но всегда далеко, и сейчас она чувствовала это особенно отчетливо. Наверное, с учетом обстоятельств, это было к лучшему. Не приближаться, не смотреть, отгородиться друг от друга невидимой стеной, которая неизбежно возникает между теми, кто отправляется в путешествие, и теми, кто остается. — Я клялась служить своему делу, защищать людей от нежити любого вида и любой формы, не применять свой дар с целью навредить и для личной выгоды, если выгода эта вредоносна для общества. Это очень длинная клятва, но суть ее, применительно к нынешней ситуации, такова: спасти хотя бы три человеческих жизни — это все-таки лучше, чем не спасти ни одной.

Она подняла взгляд на графа, сама не зная, какого именно ответа ожидает, но не смогла разглядеть даже выражения его лица.

Оплавленные до половины еще вчерашним вечером свечи, вновь зажженные с наступлением сумерек, теперь потихоньку прогорали, затухая, одна за другой, так что сейчас лишь на одной из них еще слабо трепыхался робкий огонек, превращающий фон Кролока в высокий, темный силуэт на фоне еще более глубокой и непроглядной черноты. Только отблески мерцали на скалывающей извечный его плащ булавке.

Короткий, едва слышный треск — и этот последний огонек погас, захлебнувшись расплавленным воском, погружая часть огромной библиотеки в темноту.

Где-то там, за несколькими поворотами образованного стеллажами лабиринта горел камин, но свет его не способен был проникнуть сквозь плотные ряды тисненных золотом и медью книжных корешков.

Дарэм знала, что для вампирского зрения даже кромешная тьма не является серьезной помехой, так что она нисколько не удивилась, почувствовав уверенное и безошибочно точное прикосновение к собственному плечу.

Не приближаться, не смотреть, не касаться.

Нази вслепую протянула руку, тут же ощутив под пальцами холодный шелк старомодного камзола, а затем подалась вперед, прижимаясь к этому шелку еще и щекой.

— Для того, чтобы завершить тот ритуал, я убила человека, — тихо сказала она, чувствуя, как руки графа смыкаются на ее спине. — Тело моего мужа уже несколько месяцев лежало в земле, и я просто не смогла бы привязать к нему вернувшуюся из-за грани душу, так что мне пришлось найти новое тело, способное удержать его на этом свете. Он был отступником, таким же, как и я теперь. Если бы кто-то в Ордене узнал, его бы ждал суд, но так вышло, что я выследила его первой. Я принесла его в жертву ради своей личной выгоды, и, знаешь, я даже не сожалела. Мне было все равно, потому что я была уверена — мне его тело гораздо нужнее, чем ему. Его бы все равно казнили.

— И как ты планировала объяснять окружающим все случившееся, если бы у тебя получилось? — после короткого молчания спросил граф.

— Не знаю, — просто ответила Нази. — Если бы получилось, мы бы что-нибудь придумали. Скорее всего, уехали бы в другую страну, бросили все, начали сначала где-нибудь, где никто не знал бы нас в лицо. Глупо?

— Очень глупо, моя любезная фрау Дарэм, — с мягким укором прозвучало из темноты над ее головой. — Однако люди, впавшие в отчаяние, всегда удручающе неразумны и редко думают о последствиях своих действий. Поэтому ты хочешь уйти вот так? Жертва во искупление?

Граф не увидел, но почувствовал, как Нази кивнула.

— Я, может, и не смогла до конца быть верной делу, которому отдалаполовину жизни, — проговорила она, чувствуя почти позабытую ею за эти годы резь в глазах. Как в те времена, когда она еще не разучилась плакать. — Но я могу успеть сделать хоть что-то. Я не хочу умирать, как отступник… Возможно, тебе это покажется смешным, но для меня это действительно важно. Вряд ли ты даже сможешь представить себе, насколько.

Обнимающие ее руки в ответ лишь сжались чуть крепче.

— Ты права, я не могу понять этого, — сказал граф. — Но это не означает, что я не способен понять, почему это имеет для тебя такое значение. Ты твердо уверена в решении окончить свою жизнь так и таким образом?

— Абсолютно.

В библиотеке снова воцарилось молчание.

— Мне определенно не следовало тебя спасать. Стоило убить сразу.

— Сожалеешь?

— Чертовски. Но даже с моими способностями не отменить того, что уже случилось. До бала осталось около четырех часов, тебе следует привести себя в порядок и переодеться.

— Я так понимаю, в платье с открытой шеей?

— Именно.

— Винцент?

— Я внимательно слушаю тебя, Нази.

— Пообещай мне, что, когда этот ваш бал закончится, ты позаботишься о том, чтобы меня обезглавили.

В ответ из темноты донесся тихий, невеселый смешок.

— Не доверяешь? Хорошо, я даю тебе слово фон Кролока, что позабочусь об этом, — сказал граф и, поскольку Дарэм продолжала напряженно молчать, уточнил: — Разве я хоть раз нарушил хотя бы одно из своих обещаний? Не говоря уже о том, что для человека моей эпохи — слово, данное от имени рода, приравнивается к клятве.

— Ты прав, прости, — Нази вздохнула. — Тогда хорошо. Иди, тебе еще нужно разобраться с загостившимися сверх меры охотниками на твою милость.

— Разумеется, — согласился граф и остался стоять на месте. Равно как и сама Дарэм не сделала ни малейшей попытки отстраниться. Наконец, фон Кролок решительно перехватил лежащую у него на груди руку Нази, и молча потянул ее за собой к выходу, с легкостью прокладывая путь сквозь темноту, в которой фрау Дарэм была абсолютно беспомощна.

Как бы ни велик был соблазн притвориться, будто окружающего мира за пределами библиотеки попросту не существует, дела неумолимо требовали от них обоих не тешить себя пустыми иллюзиями.

***

— Я не понимаю… — в синих глазах фроляйн Шагал отчетливо блестели слезы. — Почему вы отсылаете меня? Вы же обещали! Вы ведь сами говорили, что именно меня ждали все эти годы, что меня ждет новая жизнь, новое будущее, в котором мы будем счастливы!

— И я не отказываюсь от своих слов, — фон Кролок покачал головой и, протянув руку, большим пальцем аккуратно стер влажную дорожку со щеки девушки. — Тебя действительно ждет новая жизнь и новое будущее. Но не здесь и не со мной. Я не могу обещать, что ты непременно будешь счастлива — это зависит не от меня, однако, уверяю, что там будет гораздо лучше, чем здесь.

— Но я хочу остаться! Пожалуйста! — Сара порывисто обхватила пальцами запястье графа. Точно так же, как сделала это Дарэм в библиотеке. Один и тот же жест. И абсолютно разный смысл.

Прикосновение Нази было мягким, успокаивающим, полным прощального смирения человека, пытающегося заверить своего собеседника в том, что все идет так, как должно. Прикосновение фроляйн Шагал было прикосновением утопающего, хватающегося за протянутую руку в отчаянной попытке выжить. Во взгляде, обращенном на фон Кролока, было столько мольбы, что, не знай граф истинного положения вещей, он, вполне возможно, проникся бы к Саре состраданием.

— Это ненадолго, — граф улыбнулся самыми уголками губ. — Я бы сказал, что ты впоследствии будешь вспоминать о том, какой судьбы сумела избежать, с облегчением и радоваться своей удаче… но ты не будешь, Сара. Я не могу подарить тебе будущее, это сделал за меня другой человек, однако со своей стороны я тоже хочу сделать тебе подарок. Посмотри мне в глаза, дитя.

Сознание фроляйн Шагал было полностью открыто — за прошедшие недели разум девушки настолько привык к присутствию оплетающего его зова, что с готовностью отзывался на любое прикосновение, полностью послушный чужой воле. Фон Кролок аккуратно перебирал мысли, чувства и воспоминания, словно страницы книги, складывая их в новом порядке, оставляя на том месте, где все это время был он сам, лишь смутные, смазанные образы. Граф отступал все дальше, так, что Сара уже не могла толком рассмотреть его лица, вспомнить звук его голоса… Там, где было ощущение полета сквозь пространство, вырастал зимний лес и звучал скрип снега под полозьями саней…

Двести семьдесят восемь лет — достаточный срок, чтобы научиться не просто подавлять чужой разум, но и влиять на него, изменяя оттенки, приглушая воспоминания и создавая из их фрагментов новые. Особенно, если тебе все равно нужно чем-то занять ночи, так похожие одна на другую. Иногда забвение — это действительно хороший подарок, позволяющий всю оставшуюся жизнь не просыпаться от кошмаров при мысли о том, с каким будущим тебе посчастливилось разминуться в последний момент.

А еще это — неплохая гарантия безопасности.

Фон Кролок бережно отпустил сознание стоящей перед ним девушки и успел подхватить ее прежде, чем та с коротким вздохом прикрыла глаза, оседая на пол.

В его распоряжении было еще несколько часов, в которые спутанное сознание фроляйн Шагал будет приходить в себя, подстраиваясь под внесенные изменения. Граф прислушался, определяя, где в данный момент находится профессор, и обнаружил, что тот вместе с учеником как раз в это время спускаются по лестнице третьего этажа.

«Куколь! — мысленно позвал граф. — Ты уже показал фрау Дарэм гардеробную?»

«Да, мастер».

«Отлично, тогда приготовь сани, отвезешь наших гостей в деревню».

«Как скажете, мастер, — с готовностью отозвался слуга. — А свечи как же?»

«Придется тебе поторопиться. Приступай».

С самого появления Куколя под крышей замка Герберт не уставал спрашивать отца, каким образом тот ухитряется разбирать абсолютно нечленораздельную речь нового слуги. Фон Кролок в ответ советовал своему наследнику, наконец, напрячь свой мозг и научиться понимать Куколя самостоятельно, поскольку в этом не было ровным счетом ничего сложного.

К величайшему сожалению графа, за прошедшие десять лет Герберт так до сих пор и не попробовал воспользоваться своими ментальными способностями, благодаря которым сам фон Кролок практически не вслушивался в то, что именно говорит горбун, предпочитая напрямую обращаться к его разуму. Который, в отличие от речевого аппарата Куколя, к коверканью слов склонности не имел.

— Как вы себя чувствуете, фроляйн Шагал? — осведомился он у Сары, которая, сидя на кровати, осоловело хлопала глазами в попытках хоть как-то разобраться в происходящем.

— Мммм… голова кружится и… что случилось? — девушка неуверенно посмотрела на графа.

— Ах, кажется, все гораздо хуже, чем я предполагал! — сокрушенно воскликнул фон Кролок, с беспокойством вглядываясь в бледное личико своей несостоявшейся жертвы. — Вы помните, кто я?

— Граф… фон Кролок? — полуутвердительно, полувопросительно сказала фроляйн Шагал и, немного помолчав, добавила: — Кажется…

— Именно так. В прошлый свой визит в деревню я пригласил вас на праздник, — граф покачал головой. — И позавчера вы приехали ко мне в замок. Припоминаете?

— Да… — Сара нахмурилась, пока ее сознание, под воздействием слов графа «достраивало» несуществующие воспоминания. — Что со мной случилось, Ваше Сиятельство? Все так перепуталось. Я помню, как вышла из дому… Альфред уговаривал меня не ехать, но я отвлекла его и через лес выбежала на дорогу… ваш слуга привез меня в замок… помню картины, кажется… и ванную…

— Вам стоило быть осторожнее при приеме водных процедур, — посоветовал граф. — Вы поскользнулись и, похоже, серьезно ударились. Счастье, что вы не упали в воду, иначе, боюсь, вы бы захлебнулись. Однако, фроляйн Шагал, я полагаю, что вам лучше бы обратиться к лекарю. И, разумеется, ни о каком бале не может быть и речи! Только отдых и наблюдение врача. Ваше спутанное сознание вызывает у меня серьезное беспокойство. Прошу, оставайтесь здесь, я сейчас приведу помощь.

Девушка в ответ лишь вяло кивнула, все еще полностью дезориентированная, а потому не имеющая сил спорить. Впоследствии, когда сознание Сары полностью придет в порядок, даже этот разговор останется в ее памяти в виде довольно смутных воспоминаний. Что, собственно, и требовалось.

Продолжая отслеживать местоположение своих гостей, граф неторопливо прошел по переходам замка, безошибочно выйдя к дверям одной из давно брошенных гостиных в тот момент, когда в противоположном конце коридора показались профессор и его ассистент.

— Может, стоит просто потихоньку проникнуть на бал и посмотреть, что там будет? — Альфред говорил шепотом, однако граф слышал каждое его слово так, будто молодой человек стоял прямо перед ним.

Фон Кролок, не удержавшись, хмыкнул — шансов у двух смертных «затеряться» в толпе высших вампиров было не больше, чем у пары зайцев в оголодавшей волчьей стае.

— Нужно было принимать предложение графского сына, мой мальчик, — насмешливо откликнулся профессор. — Тогда бы ты точно попал на этот праздник! Теперь же придется просить у графа, который вполне может своего разрешения и не дать.

— Принять предложение этого?! Профессор, вы бы видели…

— Видел я, молодой человек, более чем достаточно, и от подобных зрелищ предпочел бы впредь воздержаться! — отрезал Абронзиус, возмущенно фыркнув в свои роскошные усы. А граф подумал, что Герберт, случайно или умышленно, совершил прекрасный ход — юный Альфред под впечатлением от притязаний немертвого виконта на взаимность, похоже, и думать забыл о предполагаемом вампирском происхождении хозяйского отпрыска, куда более озабоченный его пристрастием к представителям своего пола.

Ответа юноши фон Кролок так и не услышал, поскольку в этот момент Альфред, наконец, заметил чужое присутствие и взволнованно дернул своего наставника за рукав, привлекая внимание к графу.

— Ах, добрый вечер, Ваше Сиятельство! — энергично поздоровался Абронзиус, в то время, как его ассистент ограничился лишь легким кивком и весьма хмурым взглядом. — Простите, я не заметил вас сразу, здесь, изволите видеть, темновато.

— Замок велик, профессор, и большинство комнат в нем пустует, — фон Кролок пожал плечами. — Так что я предпочитаю не тратить свечей понапрасну. Впрочем, я действительно счастлив, что нашел вас! Боюсь, мне, а точнее, юной фроляйн Шагал требуется помощь лекаря, и все свои надежды я возлагаю на вас. Вы ведь не откажетесь сопроводить ее хотя бы до дома, а лучше — к лекарю, в город? Сам я, как хозяин, не могу отлучиться сегодня из замка, а отправить фроляйн Шагал одну в таком состоянии через лес — не могу тем более.

Альфред в ответ на заявление графа нервно дернулся, делая несколько шагов в его сторону.

— Что случилось?! — взволнованно спросил он.

— Пойдемте, господа, я провожу вас, — фон Кролок сделал приглашающий жест рукой и уже на ходу пояснил: — Как я понял, фроляйн Шагал поскользнулась на мокром полу ванной комнаты и ударилась головой. По крайней мере, я так полагаю, исходя из того, что мы нашли ее лежащей на полу.

— А зачем это вы заходили к ней в ванную? — подозрительно уточнил молодой человек, удостоившись со стороны графа насмешливого взгляда.

— Весьма бестактный вопрос, юноша. Как, вынужден признать, и мой поступок, однако, с учетом обстоятельств, я посчитал его допустимым, — сказал фон Кролок. — Фроляйн Шагал не откликнулась на призывы Куколя, явившегося напомнить ей, что пора одеваться к празднику. Мой слуга забеспокоился, однако войти в ванную комнату к юной девице не решился и позвал меня. И поскольку из женщин в замке находится лишь фрау Дарэм, которую еще необходимо было отыскать, я счел ситуацию достаточно тревожной, чтобы нарушить правила приличия. Как выяснилось, не напрасно.

— Насколько плохо ее состояние, Ваше Сиятельство? — уточнил профессор, который, пожалуй, двигался в полумраке замковых коридоров с не меньшим проворством, чем его ассистент.

— Не так плохо, как могло бы быть, — откликнулся фон Кролок. — Однако фроляйн Шагал явно не в себе, и меня это очень беспокоит. Сознание ее спутано, она с трудом понимает происходящее, и, увы, я совершенно не представляю, что следует предпринять. Я не врач, к тому же я в точности не знаю, что с ней произошло.

Фон Кролок изобразил на лице крайнюю степень удрученности, прибавив к ней долю волнения — не слишком большую, но уместную для хозяина, с гостем которого случилась беда. Достоверно играть человеческие эмоции было не трудно — это он понял еще в бытность свою при дворе. Вот только, в отличие от сына, который обожал развлекать себя подобным образом, в этой игре граф, по большей части, не находил для себя ни смысла, ни интереса.

— Прошу, — на шаг опередив рвущегося вперед, словно молодой сеттер, Альфреда, граф распахнул перед гостями дверь в комнату Сары. — Фроляйн Шагал, эти господа должны быть вам знакомы. Они любезно согласились сопроводить вас домой. Верно?

— Сара, что с тобой?! Тебе плохо?! — ассистент профессора бросился к предмету своего обожания, едва ли обратив внимание на слова графа, и порывисто схватил тонкие ладони фроляйн Шагал, обеспокоенно вглядываясь ей в лицо.

Профессор же неопределенно промолчал, тоже рассматривая девушку. Разве что разглядывал он не лицо юной Сары, а ее шею, на которой для охотника на вампиров не обнаружилось ровным счетом ничего интересного. Открытое платье и забранные наверх волосы фроляйн Шагал не давали фантазии Абронзиуса ни малейшего простора для подозрений.

— Вижу, девушка успела переодеться? — задумчиво пробормотал он.

— Не думаете же вы, что я отправил бы ее домой в одном исподнем? — фон Кролок удивленно приподнял брови и добавил: — Профессор, не могли бы мы обменяться с вами парой слов, пока ваш ассистент так занят?

Бросив косой взгляд на Альфреда, отчаянно пытающегося выяснить, насколько же на самом деле велика угроза здоровью его рыжеволосой возлюбленной, которая в ответ то хмурилась, то рассеянно улыбалась, но руки свои из хватки молодого человека освобождать не спешила, Абронзиус кивнул и, повинуясь жесту графа, отошел вместе с ним к окну.

— Я слушаю вас, Ваше Сиятельство, — как и всякий раз, когда взгляд профессора обращался на графа, в его глазах легко читалось напряжение и, вместе с тем, некий боевой задор, весьма редкий для людей его возраста.

— Фрау Дарэм известила меня о ваших подозрениях, — сухо бросил в ответ фон Кролок. — Честно признаться, я не ожидал, что мое гостеприимство будет иметь подобный отклик, и тем более, не могу сказать, что я польщен. Более того, Куколь известил меня, будто вы в мое отсутствие пытались вломиться в семейный склеп, а это, позвольте заметить, выходит за любые рамки приличий. Я принял вас в своем доме и, если не ошибаюсь, не совершил ничего дурного по отношению к вам или вашему спутнику. Напротив, из глубочайшего уважения к вам и к вашим трудам, поклонником которых я являюсь, я сделал все, чтобы вы чувствовали себя желанными гостями, так что едва ли способен понять, чем заслужил подобное отношение. А посему я прошу вас покинуть мой дом прямо сейчас, поскольку у меня нет ни малейшего желания более принимать вас под своей крышей. Время еще не слишком позднее, и мой слуга отвезет вас в деревню, доставив прямиком к трактиру.

— Прошу прощения, граф… — немного обескураженный холодным тоном и ментальным напором фон Кролока, начал Абронзиус, однако тот жестом попросил его замолчать.

— Я не вправе осуждать ваше научное рвение, профессор, — сказал он, мягко, но неумолимо давя на сознание своего собеседника. — Вы вольны верить или же не верить в то, что прискорбное состояние фроляйн Шагал не является моей виной. Однако, она провела здесь уже пару дней — и, как видите, укусов на ее шее не появилось. И да, я прекрасно видел, на что именно вы обратили свое внимание в первую очередь. Полагаю, мне стоит радоваться хотя бы тому, что вы или же ваш ассистент, в попытке проверить свою теорию, не всадили мне в спину ваш грозный осиновый кол. Не хотелось бы так нелепо истечь кровью прямо накануне бала, — фон Кролок усмехнулся, а затем, выдержав паузу, раздраженно добавил: — И, тем не менее, дабы не оставить между нами никаких недомолвок, я готов пожертвовать некоей частью своего личного пространства и предлагаю вам самолично убедиться, что сердце мое работает так, как и положено. Если не ошибаюсь, согласно вашей теории, биться оно не должно, не так ли? Только, прошу, побыстрее, мне подобные унижения не доставляют ни малейшего удовольствия.

Граф сосредоточился и, заложив руки за спину, испытующе и недовольно посмотрел на Абронзиуса с высоты своего роста. Он почти не сомневался, что, даже несмотря на резкую отповедь, профессор не упустит шанса провести эксперимент. Тем более, что «отношения» их с фон Кролоком и так были всерьез испорчены.

Сердце повиновалось своему хозяину далеко не сразу, так что колебания Абронзиуса, прежде чем он отточенным жестом, свойственным скорее врачу, нежели ученому теоретику, все же приложил ладонь к груди фон Кролока, оказались весьма кстати.

— Есть ли у вас ко мне еще вопросы? — отсчитав пять ударов, граф сделал полшага назад, с облегчением позволив себе расслабиться и ощущая себя чертовски уставшим. Ему следовало торопиться — сердцебиение порядком истощало, так что запах живой крови все настойчивее щекотал его обоняние, призывая немедленно восполнить упадок сил. Пожалуй, без той энергии, которую вчера фон Кролок столь щедро получил в дар от Нази, он едва ли сумел бы сейчас сдержаться.

— Нет, Ваше Сиятельство, — профессор, нахмурившись, покачал головой и произнес: — Вынужден принести вам свои искренние извинения, однако… черт возьми, все признаки позволяли предположить, что мои подозрения верны! Визит вампира и последующее его исчезновение из ванной юной Шагал, чеснок, ваш странный слуга, бегство девушки и то, что она оказалась в вашем замке, показания трактирщика, рассказы местного блаженного, в конце концов! Мне казалось, я так близок к цели!

— Ну, это, почтеннейший, меня абсолютно не касается, как мы только что выяснили, — фон Кролок скривился, но, смягчившись, добавил: — Я вполне допускаю, что в окрестностях действительно водятся вампиры, профессор, и что один из них действительно навещал фроляйн Шагал. Вы говорите, в тот раз дело случилось в ванной? Быть может, сейчас история повторилась, и состояние юной Сары объясняется вовсе не ударом, а пресловутым вампирским «магнетизмом». Судить не мне. Скажу лишь, что мой уединенный образ жизни для людей в деревне, подозреваю, прекрасный повод сочинять всяческие жутковатые байки о моей персоне, и вы, как человек с образованием, надеюсь, в конце концов, сумеете отличить правду от вымысла. Равно как, несмотря на возникшее между нами недоразумение, надеюсь я и на то, что вы, рано или поздно, все же найдете то, что ищете. Полагаю, сани уже готовы, так что не стоит вам заставлять Куколя ждать. Что бы ни случилось с фроляйн Шагал, ей определенно требуется отдых.

С этими словами он отвернулся от продолжающего что-то сокрушенно бормотать себе под нос Абронзиуса и окинул взглядом пару, сидящую на краю постели. Сара, как тут же выяснилось, успела задремать, обессиленно опустив голову на плечо своего «рыцаря». Сам же Альфред все это время, похоже, внимательно прислушивался к разговору, потому что в ответ на взгляд графа утвердительно кивнул и аккуратно потряс возлюбленную за плечо.

— Сара! Сара, проснись, нам нужно идти!

— М? — девушка вяло шевельнулась, открывая глаза. — Я не сплю, нет… куда идти? Зачем?

— Нам пора возвращаться домой, тебя… мама ждет, волнуется, — Альфред немного замялся.

— Всего доброго, Ваше Сиятельство, — профессор кивнул, явно пребывая где-то глубоко в собственных мыслях, и фон Кролок мгновенно почувствовал себя «отработанным материалом». — Еще раз приношу свои извинения за этот инцидент и благодарю вас за оказанный прием. Ах, а какая прекрасная была теория…

— Извинения приняты, профессор, — граф кивнул в спину удаляющегося, продолжающего на ходу перебирать звенья своих логических измышлений Абронзиуса. И, обратившись к его ассистенту, уже успевшему поднять сонную фроляйн Шагал на ноги, негромко позвал: — Молодой человек…

— Да? — Альфред вопросительно взглянул на графа, мягко обхватывая Сару за талию.

— Не ошибусь, если предположу, что фроляйн Шагал вам глубоко небезразлична, — фон Кролок посмотрел молодому человеку в глаза. — Вампиры, мистицизм, поиск истины… все это достойно, прекрасно и, без всяких сомнений, благородно. Однако, мой вам совет: сопроводив юную Сару в город к лекарю, не возвращайтесь. Увезите ее с собой в Кенигсберг или куда пожелаете, но не привозите обратно. Эта глушь быстро погубит ее молодость и ее красоту. Вы еще очень юны и даже не в состоянии себе представить, как быстро утекает время. Фроляйн Шагал — весьма достойная особа и, коль скоро вас волнует ее судьба, позаботьтесь о ней и впредь. Прощайте, юноша, полагаю, дорогу к выходу вы вполне способны найти самостоятельно.

Фон Кролок, стараясь дышать как можно реже, шагнул к двери. Запах молодой крови был почти невыносим, и ему совершенно не хотелось в самый последний момент из-за своей несдержанности загубить плод собственных стараний.

— Прощайте, Ваше Сиятельство, — немного удивленно пробормотал в ответ Альфред. — Пойдем, Сара, не спи. Обопрись на меня, я помогу тебе спуститься к саням.

— К саням? Мы куда-то едем?

— Да, любимая, — успел услышать быстро спускающийся по лестнице граф полный решимости голос профессорского ассистента. — Определенно, да.

***

— Ты что, действительно собираешься отправить свою фрау на бал в качестве закуски?

Фон Кролок даже не стал оборачиваться, чтобы посмотреть на стоящего рядом с ним на замковом балконе Герберта. Куколь при помощи подъемного механизма уже отодвинул засов и теперь с треском распахивал ворота, освобождая дорогу для впряженной в небольшие сани лошади.

Сам граф, равно как и его сын, к единственной пожилой, но крепкой обитательнице замковой конюшни никогда не приближался — лошади вампиров на дух не переносили, воспринимая их, как подобие волков, с омерзительным коварством пытающихся притвориться людьми.

Однако, слуге она была просто необходима, поскольку местные категорически отказывались приближаться к замку, а запасы провизии, дров и прочих необходимых в хозяйстве вещей сами собой идти за покупателем не спешили.

— Подслушивал, — констатировал граф, нисколько не сомневаясь, что Герберт не упустил ни единой детали состоявшегося в библиотеке разговора. Как, впрочем, и его беседы с «твареборцами». — И, коль скоро ты все и так слышал, не вижу смысла в твоем вопросе. Да, собираюсь.

— А я уж было подумал, будто тебе свойственно хоть что-то человеческое, — молодой человек сокрушенно вздохнул. — А как же любовь, папА? Семья? Дети?

— Не ерничай. Получается у тебя все равно не слишком успешно, — фон Кролок фыркнул и, покосившись на своего наследника, добавил: — У меня уже были дети. А теперь у меня есть ты. И, признаться, даже если бы с физиологической точки зрения подобное было возможно, я бы воздержался. Мне и с тобой мороки более чем достаточно.

— И все-таки? — не унимался Герберт.

— Я не хочу обсуждать это, — граф устало вздохнул. — Довольно с меня на сегодня задушевных бесед. Ты сам слышал ее доводы, и она, к счастью… или же к сожалению, абсолютно права.

Молодой человек рядом с ним немного помолчал, а затем на плечо фон Кролока мягко легла его бледная, узкая ладонь.

— Отец, ты уверен, что справишься? — серьезно и тихо спросил молодой человек и, когда граф скупо кивнул, заметил: — А я бы, наверное, не смог. Но мы оба знаем, что я инфантильный и сентиментальный слабак, так что это не показатель. Не боишься, что деревенские им правду расскажут?

— Не расскажут, — фон Кролок опустил взгляд во двор, через который как раз брели к саням их незваные гости. — Побоятся. Эти заезжие охотники отправятся восвояси, а местным с нами еще жить бок о бок. Они ведь не хотят, чтобы я расстроился, верно?

— Я бы на их месте точно не хотел тебя расстраивать, — согласился Герберт. — Ты, как всегда, блестяще с ними поработал, отец, но все же в этой легенде чертовски много темных пятен, которые закрыть невозможно. Этот Абронзиус фанатично предан своей идее найти высших вампиров, так что наверняка попытается сопоставить каждую мелочь, особенно, когда отойдет от новостей и как следует задумается. А это значит, они вполне могут и вернуться.

— Вряд ли, — откликнулся граф. — Я дал ему «доказательство», которое для него является неоспоримым. Так что он, вернее всего, спишет все неясности на недостаток фактов. Впрочем, если у этих господ хватит глупости вернуться, я, не скованный более никакими обещаниями, с величайшим удовольствием поставлю закономерную точку в их истории.

Во дворе Куколь, убедившись, что все указанные графом пассажиры устроились с большей или меньшей степенью комфорта, взобрался на место возницы и звонко прищелкнул языком, призывая кобылу трогаться с места.

— А какой шикарный бы вышел ужин, — с сожалением заметил Герберт. — Из трех блюд. Все зло от женщин, отец, вот что я тебе скажу!

— Весьма свежая и оригинальная идея, — оценил фон Кролок. — Кстати, поскольку Куколя нет, тебе придется самому заняться освещением бального зала к празднику. Так что, советую не торопиться с примеркой парадного камзола.

— Ну, это уже ни в какие ворота! — молодой человек возмущенно зафыркал, точно рассерженный кот, а затем со смешком добавил: — Впрочем, на этот счет у меня есть вполне стоящая идея!

Герберт шагнул прежде, чем отец успел уточнить, о какой именно стоящей идее идет речь, и граф остался на балконе в гордом одиночестве. Фон Кролок устало прикрыл глаза и глубоко, полной грудью вдохнул колкий морозный воздух.

До полуночи оставалось еще около трех часов, однако граф чувствовал себя так, словно вчерашняя ночь минула не меньше месяца тому назад.

========== Окончательные решения ==========

— Таков, значит, твой выбор? — заглянувший в комнату Герберт смерил Нази разочарованным взглядом и сокрушенно покачал головой. — Это же чудовищно! Поверить не могу… Неужели в нашей гардеробной не нашлось ничего лучше?

Облаченная в «новое» платье Дарэм в ответ скептически хмыкнула. Младший фон Кролок, успевший переодеться в шелковый нежно-лавандового оттенка камзол и серебристый плащ, смотрелся настолько торжественно, словно собирался, по меньшей мере, отправиться на прием к императору. Глядя на него, сложно было представить, что еще полчаса назад именно он в компании самой Нази, подвернув рукава, возился с массивной, украшенной каскадами хрустальных подвесок люстрой, теперь ослепительно сияющей сотнями свечей под потолком бального зала.

Впрочем, даже вынужденный заниматься «плебейским» трудом, Герберт оставался верен себе, всячески стремясь спихнуть большую часть работы на Дарэм, которая, надо сказать, не слишком возражала против такого поворота дела. Возможность занять руки была прекрасным способом отвлечься, не зацикливаться на мыслях и переживаниях, которые — как по собственному опыту знала Нази — неизбежно накрыли бы ее с головой в тишине и уединении принадлежащих графу комнат. Герберт же, с его вечной беззаботностью, ехидными шуточками и страстной любовью к легкой болтовне, был идеальным «отвлекающим фактором», не позволяющим ей толком сосредоточиться на ожидании.

— Парадной сервировки в обязательных условиях договора не было, — она знобко передернула плечами. Некромантов, в силу отношения к ним в обществе, сложно было назвать людьми светскими, и на приемы, а тем более на балы, Нази выбиралась пару раз в своей жизни, так что в платье с открытыми плечами она ощущала себя странно и неуютно. Легкий сквозняк неприятно холодил обнаженную шею, вызывая чувство, будто кто-то пристально смотрит ей в спину. — И потом, какая разница? Не на смотрины иду.

— Тебе, может быть, разницы никакой, а вот мое чувство прекрасного твой унылый наряд оскорбляет. В доме, между прочим, праздник! — молодой человек еще раз с неодобрением покосился на лишенное каких-либо украшений темно-зеленое платье и добавил: — Вы с отцом вечно разоденетесь, как на похороны. Лишь бы настроение испоганить.

— В доме, разумеется, праздник, — раздраженно бросила Дарэм, — однако у меня никакого праздника нет, так что придется твоему тонкому чувству прекрасного смириться и страдать молча. Тем более, что страдать ему предстоит недолго. Я надеюсь, ужин у вас принято подавать сразу? Мне не надо беспокоиться о танцах и светской болтовне с гостями?

— Об этом действительно можешь не волноваться. Размахивать перед носом оголодавших гостей ужином никто не будет, так что на ходу разучивать менуэты и каскарды не придется, — «успокоил» свою собеседницу Герберт и насмешливо поинтересовался: — Что, не терпится?

— Можно и так сказать, — Нази кивнула. — Ожидание всегда изматывает гораздо сильнее, чем любые, даже самые страшные события. И я рада, что дошла до этого решения сегодня, а не, скажем, вчера или неделю назад. Еще немного — и у меня появятся совершенно другие заботы.

В комнате на несколько минут повисло молчание. Дарэм отрешенным взглядом смотрела в окно на низко висящую в небе убывающую луну, а сам Герберт, чуть нахмурив ровные светлые брови, явно пытался собраться с мыслями.

— И что будет дальше? — наконец, напряженно спросил он. — Ты ведь некромант, ты должна знать, что там… после того, как умираешь по-настоящему?

— Как я уже говорила твоему отцу — понятия не имею, — с трудом вынырнув из собственных мрачных размышлений, Нази пожала плечами. — Я знаю только, с чего все начинается. А вот увидеть, что там, на другом конце тропы, можно только после того, как умрешь.

— То есть, совсем ничего? — разочарованно уточнил молодой человек. — Никаких откровений? Никаких тайн жизни и смерти? Никакого «приподнять завесу над главной загадкой бытия»?

— Абсолютно ничего, — безжалостно разрушила последние надежды младшего фон Кролока Дарэм. — Сказала бы я, что сам со временем узнаешь… но увы. Придется тебе, как видно, мучиться неизвестностью.

— Пф-ф, ну и какой после этого от тебя прок, скажи? — Герберт криво усмехнулся. — Явилась сюда, разогнала такой перспективный ужин, разбила отцу сердце. До твоего появления я даже представить себе не мог, что там есть чему разбиваться, и это притом, что я знаю его больше ста лет! Так теперь выясняется, что ты еще и понятия не имеешь, что на том свете находится. Впрочем, справедливости ради, какая-то польза от тебя все же была — по крайней мере, я теперь знаю, как его зовут… и почему он никому об этом не рассказывает. Если бы меня звали Винцентом, я бы тоже это скрывал!

— Подслушивал? — поинтересовалась Нази, заставив младшего фон Кролока рассмеяться, словно она отпустила некую уморительно смешную шутку.

— И ты туда же, — сказал он. — Знаешь, а я, пожалуй, рад, что ты отказалась стать членом нашего маленького семейства. Ваше с отцом общество уже через год стало бы для меня воистину невыносимо, что уж говорить о вечности… Даже вопросы у вас одни и те же. Ну, разумеется, я подслушивал! Не думала же ты, что я смогу пройти мимо столь занятной беседы?

— И правда… — Дарэм покачала головой, как бы сама удивляясь собственной наивности, и бросила взгляд на мерно тикающие часы, время на которых неумолимо подбиралось к полуночи. Разговаривать не хотелось, но Нази знала, что молчание будет гораздо хуже. Мысли отчаянно метались в поисках какой-нибудь малозначительной темы для беседы, пока, наконец, женщина не вспомнила, о чем именно так и не спросила у Герберта за время пребывания в бальном зале.

— Послушай, а как вы собираетесь танцевать без музыки?

Воображение мгновенно нарисовало перед Дарэм сцену, в которой десятки вампиров в полной тишине степенно выписывали фигуры величественного полонеза, и Нази рассмеялась, стараясь не обращать внимания на то, что смех этот вышел нервным и хриплым.

— А кто тебе сказал, что музыки не будет? Среди постояльцев нашего кладбища есть не только гости, но и музыканты. Ровно семеро — не так много, но для зала с хорошей акустикой более чем достаточно, так что мы, специально для них, держим музыкальные инструменты… — Герберт на мгновение замер, точно прислушивался к чему-то, а затем уже совсем иным тоном сказал: — Отец с гостями уже в зале, Нази.

— Пора? — шепотом спросила Дарэм и, когда молодой человек коротко кивнул, с силой сцепила руки в замок, так, что тихонько щелкнули костяшки пальцев. Мгновенный и острый приступ паники ударил совершенно неожиданно, разом выбив из легких весь воздух, и женщина медленно, с трудом вдохнула, стараясь взять свои нервы под контроль.

— Тогда пошли, — сказала она, опираясь на локоть Герберта похолодевшей ладонью.

— Ты уверена, что готова? — в обычно ехидном голосе юноши на этот раз не было ни следа насмешки. Зато в нем было что-то, что Нази, знай она младшего фон Кролока чуть хуже, могла бы счесть за искреннее беспокойство или сочувствие.

В свете горящего камина Герберт увидел, как Нази Дарэм на секунду крепко стиснула зубы, а затем на лице ее появилось знакомое ему по разговору в библиотеке выражение холодной, равнодушной сосредоточенности.

— Да, — сухо и отрывисто сказала женщина, делая шаг к двери. — Абсолютно.

«Не боятся только дураки», — так Нази говорила Герберту, и так говорил ей когда-то Винсент Дарэм. Все, что имеет значение — позволишь ли ты страху управлять собой, или сам будешь управлять собственным страхом. В последний раз переступая порог приютивших ее на десять дней графских покоев, Нази точно знала, что не даст своему ужасу ни единого шанса.

*

— Дамы и господа, — голос графа отражался от каменных стен, порождая под сводами бального зала гулкое эхо. — Я вновь рад приветствовать вас на нашем торжестве.

Фон Кролок обвел тяжелым, равнодушным взглядом взирающую на него толпу гостей, по которой, словно по водной глади, в ответ пробежала шелестящая волна почтительных поклонов. Землисто-серые лица, измятые платья, пятна ржавчины на доспехах, тусклый блеск старинных украшений, дерганные, неуверенные движения, более подходящие попавшим в руки неопытного кукловода марионеткам, нежели людям — его подданные, с извращенной и болезненной гордостью предпочитающие называть себя его семьей.

— Как и каждый раз в самую долгую ночь года, я собрал вас здесь, дабы вы восполнили свои силы, кровью скрасив века, проведенные в ожидании часа, когда вы смело сможете выйти в ночь, свободные от обязательств, данных вами и принятых мной более двух сотен лет тому назад. Я и мой сын глубоко чтим ту жертву, что вы приносите во имя будущего, и продолжаем стоять на страже вашего покоя. По праву хозяина, в знак нашего уважения, а также во имя исполнения своей части заключенного между нами договора, сегодня мы пригласили на наш праздник смертного гостя, — все тем же ровным тоном продолжал граф. Слова приветственной речи с привычной легкостью слетали с губ, в то время, как сам фон Кролок напряженно прислушивался к отчетливому, дробному перестуку шагов Нази Дарэм, решительно идущей по коридору навстречу той судьбе, которую она выбрала для себя сама. Звук этих шагов казался графу невыносимо громким, болезненным, отдающимся в висках, как удары его давно остановившегося сердца. — И на этот раз к нам присоединится особенная гостья. Фрау Анастази Дарэм посвятила большую часть своей жизни охоте и истреблению немертвых, однако сегодня она по собственной воле согласилась стать свидетелем, участником и жертвой нашего торжества. Ни разу за минувшие века человек не ступал под своды этого замка добровольно, готовый отдать свою кровь и свою жизнь в качестве платы за нашу сделку.

«Позволь мне хотя бы наложить иллюзию», — мысли графа мягко потянулись к разуму Нази.

«Не оскорбляй остатки моей профессиональной гордости. Предпочту смотреть правде в лицо».

— Я призываю вас склонить головы в знак почтения перед ее самоотверженностью, — не столько попросил, сколько приказал своим гостям фон Кролок ровно в тот момент, как двери распахнулись, впуская в бальный зал изысканно одетого Герберта, ведущего под руку напряженную до предела фрау Дарэм. Наследник графа, сияя на редкость фальшиво выглядевшей в его исполнении улыбкой, не останавливаясь, провел свою спутницу сквозь расступившихся немертвых и лишь в шаге от фон Кролока отступил в сторону, оставляя Нази в одиночестве.

— Фрау Дарэм, — граф протянул женщине бледную, увенчанную длинными «когтями» ладонь, и Дарэм вложила в нее свою, на мгновение крепко стиснув пальцы и получив ответное, почти судорожное пожатие.

— Ваше Сиятельство, — голос, пускай и звучал хрипло, все же не дрогнул, и Дарэм успела мельком обрадоваться этому.

«Твои просьбы обходятся мне слишком дорого, Нази», — взгляд светло-серых глаз отпустил Дарэм лишь на секунду, когда фон Кролок склонился, чтобы бережно коснуться губами ее запястья.

«Я знаю», — Дарэм вслед за графом повернулась к толпе, наконец, посмотрев на тех, для кого она была не больше, чем ужином.

Женщины и мужчины — лишенные возраста, иссушенные смертью и изломанные ей до гротескного неправдоподобия. В них ничтожно мало сохранилось от людей, и это остаточное сходство делало их еще более чуждыми этому миру. Их домом была лежащая за гранью пустота, и именно она, зияющая, холодная и мертвая, сейчас смотрела на Дарэм десятками глаз, в которых не было ничего, кроме всепоглощающего, животного желания забрать себе хотя бы каплю жизни. Зацепиться за этот мир, удержаться в нем, продлить срок существования собственного, разлагающегося в могиле тела.

Сбившиеся в группу под празднично яркими лучами света, жалкие и жуткие одновременно, они походили на язву. Словно сама реальность разлагалась, истончаясь до зыбкой паутины, прикрывающей дорогу на тропы, и по залу волнами расходился сладковатый запах тлена.

Повинуясь приказу своего предводителя, по праву сильного когда-то отобравшего у них даже то немногое, что можно было бы назвать «жизнью» или, хотя бы, «неумиранием», вампиры опускали головы, бормоча слова приветствия. Испачканные землей, покрытые трупными пятнами руки простирались к Дарэм, словно в молитве, и она снова крепко стиснула зубы, судорожно выпрямив спину.

Некромант внутри Нази метался, заставляя ее мелко дрожать от напряжения, призывая драться за свою жизнь, прихватить с собой на тот свет как можно больше противников или, на худой конец, отступить, спасаясь бегством. Вот только сегодня от Дарэм требовалось ровно обратное, и вместо того, чтобы бороться с немертвыми, как она делала всю свою сознательную жизнь, Нази прикладывала немалые усилия для борьбы с собой.

Она вздрогнула, когда холодные руки фон Кролока легли на ее обнаженные плечи, заставляя отвернуться от гостей, в толпе которых особенно отчетливо выделялся сверкающий серебром плаща и золотом локонов хмурый, отчего-то нервно покусывающий губу Герберт.

Прямо перед носом Нази оказался дорогой, украшенный богатой расшивкой атлас графского камзола.

«Нази…» — всего лишь имя, даже не произнесенное вслух.

Дарэм сосредоточилась, так же, как делала это во время подготовки к походу на тропы. Три года… если повезет, возможно, четыре… Все, что осталось.

Еще недавно мучимое приступами нервного озноба тело словно опалило идущим изнутри жаром — единственный способ по-настоящему прогнать холод троп. Способ, которым не позволил бы себе воспользоваться ни один некромант — эта бесценная энергия предназначалась для куда более важных вещей.

Фон Кролок чуть крепче стиснул пальцы, ощутив, как тихая, пряная горечь, всегда исходящая от Нази, превращается в пьянящий, дурманящий запах меда.

«Теперь можно», — подумала Дарэм и запрокинула голову, близко всматриваясь в знакомые черты лица так, словно пыталась поточнее запомнить излом бровей, тяжесть массивного подбородка, тонкую, почти незаметную сетку морщин, разбегающихся от уголков глаз к вискам.

Граф понимал, что со стороны его промедление, преодолевшее все мыслимые пределы, выглядит все более странно, нервируя и без того с трудом держащих себя в руках гостей. Однако, гости вполне могли потерпеть секунду ожидания. Или две.

Все, что угодно — за минуту под солнцем.

«Не смотри на меня».

Он не был уверен, поймет ли Дарэм, зачем он просит об этом, с постыдным эгоизмом не желая, чтобы она видела, как искажается, втягиваясь в процесс трансформации, его лицо. Как глаза из серых, человеческих, превращаются в черные, звериные, полные жажды, которую он так и не смог победить до конца, как вытягиваются, заостряясь, клыки. Как в нем не остается почти ничего от графа Фон Кролока, которого он пытался сохранить, прекрасно зная, что это невозможно.

Веки Дарэм дрогнули, и она, чуть заметно кивнув,послушно закрыла глаза.

Стоящий среди гостей Герберт, не удержавшись, нервно вцепился пальцами в собственное запястье, когда застывший на несколько минут граф сделал резкий выпад, с коротким, едва слышным не то вздохом, не то стоном впиваясь зубами в обнаженную шею своей жертвы.

С того места, где стоял молодой человек, были видны только его хищно сгорбившиеся плечи, на которых, резко контрастируя с траурно-черной тканью, отчетливо выделялись худощавые руки Нази.

Несколько секунд — и фон Кролок медленно выпрямился, оборачиваясь к терпеливо дожидающимся своей очереди гостям. Тонкая ярко алая капля крови медленно стекала из уголка плотно сомкнутых губ графа, ноздри чутко раздувались в такт бурному, поверхностному дыханию, и в черных от расширившихся зрачков глазах застыло странное и, пожалуй, по-настоящему пугающее выражение.

На мгновение молодому человеку показалось, что фон Кролок, обеими руками крепко прижимающий к себе Дарэм, сейчас, в нарушение всех договоренностей, лично обезглавит каждого, находящегося в зале. Верхняя губа графа дернулась, приподнимаясь, так, что стали отчетливо видны кончики острых клыков. И этот, едва ли осознанный, жест, кажется, подействовал не только на Герберта — дружно качнувшиеся в сторону обещанной им жертвы вампиры отпрянули назад, смущенные и испуганные этой граничащей с безумием яростью.

Нази, из двух аккуратных ранок на шее которой продолжала струиться кровь, шевельнулась и, не обращая внимания на собравшихся, потянувшись, мягко коснулась раскрытой ладонью графской щеки.

«Все в порядке. Отпусти меня», — отчетливо прочитал по губам женщины Герберт.

Постепенно всякое выражение исчезло с лица графа, и, когда он заговорил, голос его прозвучал глухо и низко.

— Дамы и господа. Да начнется бал.

*

Боли почти не было. Вернее, эта боль, когда острые клыки раз за разом, вспарывая плоть, впивались в ее шею, сгибы локтей и запястья — всюду, где переносящие кровь вены ближе всего подходили к коже — не шла ни в какое сравнение с той, которую ей приходилось испытывать за время работы на Орден. На ритуальном круге, где мастер несколько часов кряду вырезал на ее спине заветную цепочку рун, было больнее. И в заселенном стрыгами жальнике, когда шиловидные зубы и когти обезумевших от ярости тварей оставляли рваные борозды на ее боках, грозясь выпотрошить заживо, было больнее.

Куда хуже была тошнота, подкатывающая к горлу душными волнами и становящаяся все сильнее от резкого, бьющего в нос запаха разложения.

Сердце частило, липкая испарина выступала на лбу, и Нази коротко хватала воздух пересохшим ртом, чувствуя, как немеют руки, как кровь — горячая, еще живая, стекает по коже, и тут же чьи-то холодные губы собирают эти потеки, не давая им пролиться на пол.

В какой-то момент Дарэм страшно захотелось воды, и эта жажда была так мучительна, что женщина, словно со стороны, услышала свой тихий то ли стон, то ли всхлип — жалкий, унизительный, недостойный некроманта. Перед глазами замелькали хаотичные, черные вспышки, похожие на стайки мелких насекомых.

А потом все просто закончилось — темная пелена накрыла Нази с головой, отрезав ее и от боли, и от жажды, и от подбирающегося к легким удушья. Даже сейчас Дарэм безошибочно «узнала» ее — мягкую, умиротворяюще прохладную, похожую на плащ, который так любил носить ее хозяин.

Нази с благодарностью погрузилась в эту темноту, ощущая ее так же, как ощутила тогда, в трактире — словно бережное, уверенное прикосновение холодной ладони к пылающей от нестерпимого жара коже.

Мысль о том, что на этот раз она действительно умирает, мелькнула в голове и рассеялась бесследно, больше не вызывая ни страха, ни волнения, ни отчаяния. Хватка чужих жадных, безжалостно цепляющихся за нее рук как будто отдалилась, сделавшись неважной, будто все, происходящее в бальном зале, происходило с кем-то другим.

Сердце, еще недавно колотившееся лихорадочно и часто, постепенно замедлялось, и по мере того, как все прочие звуки замирали, увязая в топкой тишине, Нази все отчетливее слышала паузы между его ударами.

Жизнь утекала с каждым новым конвульсивным толчком крови в жилах, и Нази, отдавая последние ее минуты, была твердо уверена в том, что они не пропадут даром. Эти минуты для кого-то значили годы жизни. Если повезет — счастливой.

Три удара — тишина — еще удар, а за ним, спустя несколько мгновений, еще один.

Нази тонула, опускалась все глубже, словно медная монетка, брошенная в глубокий колодец. Где-то она слышала однажды, будто днем из колодца можно увидеть звездное небо.

Дарэм открыла глаза, запрокидывая голову вверх, однако звезд не было. Не было даже сияния люстры под потолком бального зала. Все, что она увидела — та же самая плотная, бархатная темнота… наверное, свечи, которые зажгли они с Гербертом, погасли.

«Они погасли, потому что мне больше не на что стало здесь смотреть», — отстраненно подумала Нази, и это показалось ей до странности очевидным и логичным.

Говорят, будто перед смертью перед глазами человека проходит вся его прошлая жизнь, и ему являются близкие. Но к Дарэм не явился никто — должно быть, она не заслужила их визита.

Два удара — тишина — снова удар.

Насколько глубок должен быть колодец, чтобы падение монетки длилось бесконечно?

Дарэм судорожно зевнула, не думая больше ни о чем и желая лишь одного — заснуть и проспать очень долго. Если получится — пару ближайших столетий, потому что, Бог свидетель, ни разу за всю свою жизнь она не чувствовала себя настолько усталой.

На мгновение ее обоняния коснулся знакомый запах индийского тмина.

Один удар — и тишина стала абсолютной.

*

— Знаешь, я подумал и пришел к выводу, что у меня сегодня аппетита нет, — негромко сказал Герберт, останавливаясь рядом с отцом, который неподвижно стоял чуть в стороне от гостей, наблюдая за тем, как высшие вампиры с животной, судорожной жадностью утоляют собственный голод. — Я позавчера Шагала съел, и мне, пожалуй, достаточно.

Граф не ответил, и молодой человек не был уверен, что отец вообще обратил хоть какое-то внимание на его слова. Бледное лицо его, и так весьма скупое на выражение эмоций, сейчас окончательно застыло — равнодушное и неподвижное. Со стороны могло показаться, будто фон Кролок едва ли заинтересован в происходящем, однако Герберт, проживший с ним бок о бок не одно десятилетие, прекрасно знал, как именно нужно смотреть, чтобы увидеть правду.

Гордо выпрямленная спина, намертво стиснутые зубы, пальцы, беспокойно сжимающие край плаща — граф был похож на взведенный арбалет, тетива которого готова в любую секунду сорваться от малейшего колебания воздуха.

— Ты не обязан смотреть, — все так же тихо и мягко заметил Герберт, касаясь отцовского локтя.

Пожалуй, впервые он не знал, что сказать, чтобы не сделать еще хуже, остро ощущая свою беспомощность. Граф, в отличие от своего наследника, всегда справлялся со своими проблемами в одиночку, не требуя ни вмешательства, ни поддержки, однако сейчас случай был настолько особенным, что Герберт не мог оставаться в стороне. А уж от мысли о том, чтобы присоединиться к гостям, молодого человека буквально передергивало.

— Не обязан, — спустя несколько мучительно долгих минут холодно согласился фон Кролок и вновь замер, через зал неотрывно глядя в лицо Дарэм.

Герберт тоже взглянул и почти тут же отвел глаза в сторону — Нази Дарэм переносила свою казнь молча. Она сосредоточенно смотрела прямо перед собой, словно видела что-то, доступное только ей одной. Кровь стекала по ее коже, пачкая платье, наряды гостей, их руки и лица, и чем бледнее становилась сама Дарэм, тем разительнее было происходящее с вампирами преображение — жизнь, переходящая к ним от жертвы, делала их движения более плавными, более похожими на человеческие. Землисто-серые изможденные лица светлели, взгляд прояснялся, тут и там под сводами зала уже звучали оживленные голоса.

Эта ночь, единственная в году, принадлежала им по праву, и «возрожденные» высшие вампиры готовились взять от нее все возможное.

Нази тихо всхлипнула, и фон Кролок беспокойно дернулся, словно они, как каторжники, были сцеплены вместе общими кандалами, так что малейшее движение одного мгновенно отражалось и на другом.

Впрочем, в какой-то степени так оно и было. Разве что кандалы эти были ментальными и, судя по поведению графа, чертовски прочными.

Герберт попытался убедить себя, что этот бал мало чем отличается от тех, в которых он за годы своего посмертия успел поучаствовать, однако чувство, что сейчас все они заняты чем-то постыдным, никак не желало исчезать. Это острое ощущение извращенности происходящего вызывало желание оказаться подальше и от сияния хрустальной люстры, и от трелей настраиваемых в преддверии танцев скрипок, и от самих гостей, поправляющих наряды и ведущих светскую болтовню.

Похожее чувство молодой человек испытывал лишь на первом своем балу, когда желание и ужас перед происходящим сплетались внутри него в тугой узел, заставляя руки дрожать не то от жажды, не то от отвращения.

Одни и те же лица, одни и те же бессмысленные разговоры, одни и те же мелодии — у музыкантов просто не было времени, чтобы разучить новые. Праздник, на котором в веках изменялось лишь одно — жертва.

Вампиров, еще не утоливших собственный голод, оставалось все меньше, и Герберт с облегчением подумал о том, что через несколько минут все закончится, безжизненное тело Нази Дарэм вынесут из зала, и можно будет хотя бы попытаться сделать вид, что все идет своим чередом. Отвернуться стыдливо от пролившихся на каменный пол алых капель, спрятаться за фальшивой радушной улыбкой и сосредоточиться на танце в обществе какого-нибудь вампира посимпатичнее. Лучше всего — облаченного в бледно-голубую ливрею Ренье, некогда бывшего пажом при дворе Наполеона.

Занятый своими мыслями, молодой человек не понял, в какой именно момент его отец сорвался с места, даже не пройдя по полу бальной залы, а просто шагнув сквозь пространство. В одну секунду он, напряженно застывший, стоял рядом, а в следующую уже оказался рядом с Дарэм, к плечу которой приник губами последний из не успевших насытиться вампиров.

— Довольно, — повелительно бросил он и, едва ли не оттолкнув облаченного в тусклый мундир корнета австрийской кавалерии юношу, торопливо, словно боясь опоздать, склонился над уже не подающим никаких признаков жизни телом, впиваясь зубами в и без того истерзанную шею. Герберт недоуменно нахмурился, пытаясь понять смысл только что произошедшего, однако граф, кажется, абсолютно не намерен был ничего объяснять. Подхватив Дарэм на руки, он обвел своих «подданных» взглядом и спокойно сказал: — Трапеза окончена, господа и дамы. Наша гостья мертва, и я надеюсь, что сегодняшнее угощение пришлось вам по вкусу. Я рад видеть, что кровь восполнила ваши угасающие силы, и вы готовы веселиться до рассвета, который сегодня наступит не скоро. Я же, в свою очередь, по сложившейся традиции, вынужден ненадолго покинуть вас, дабы позаботиться о том, чтобы все меры предосторожности по отношению к нашей жертве были исполнены точно и в срок.

Чуть склонив голову в вежливом, исполненном достоинства полупоклоне, фон Кролок размеренным шагом покинул зал, и Герберт, плюнув на всякие правила приличия, поспешил следом, на этот раз категорически не желая оставлять отца наедине с его ежегодными «заботами». Молодой человек всерьез опасался, что обезглавливание фрау Дарэм не пройдет для разума графа бесследно.

— Отец, — окликнул он, догоняя фон Кролока уже в холле. — Может быть, на этот раз лучше будет, если я все сделаю сам?

— Камзол испачкать не боишься? — глухо поинтересовался граф, не оборачиваясь и не сбавляя шага. — Кровь на столь любимом тобой лавандовом шелке будет скверно смотреться, Герберт.

— Да черт с ним, с шелком! — испуганный и взволнованный безжизненным тоном старшего фон Кролока, откликнулся юноша. — Ты, разумеется, всегда и со всем справляешься сам, но не сейчас. Остановись, и позволь мне помочь. Это уже слишком даже для тебя.

— Слишком? — медленно переспросил граф и, немного помолчав, заметил: — Для меня нет ничего, что было бы «слишком». Куколь!

Чуть запыхавшийся горбун появился из-за поворота буквально спустя минуту, заставив Герберта непритворно вздрогнуть от неожиданности.

— Ты когда вернуться успел? — ахнул он.

— Ты сделал все, что я велел? — одновременно с ним осведомился фон Кролок.

— А, аер, — проигнорировав вопрос Герберта, ответ на который и так был очевиден, Куколь старательно покивал головой, а затем с явным волнением покосился на безвольное тело на руках графа. — Аер?…

— Со мной все в порядке, Куколь. Не стоит беспокойства, — голосом, который, по мнению Герберта, свидетельствовал о чем угодно, только не о «порядке», царящем в его бессмертной душе, отозвался граф и, остановившись возле входа в собственные покои, попросил: — Не мог бы ты придержать дверь?

Камин все еще горел, так же, как в ту минуту, когда холодная ладонь Нази Дарэм уверенно легла на руку Герберта. На столе лежала раскрытая книга и молескин, испещренный заметками и выписками из древних трактатов по демонологии. Часы мерно тикали на каминной полке, и молодой человек, взглянув на них, с удивлением понял, что с начала праздника прошло всего сорок минут.

— Зачем мы здесь? — сообразив, наконец, что все происходящее совершенно не похоже на обычную процедуру обезглавливания очередной жертвы бала, спросил молодой человек у графа, который опустил тело Дарэм на постель. Тонкая мраморно-белая рука женщины неловко свесилась с края кровати, и фон Кролок аккуратно перехватил ее, положив поверх покрывала. Сильные пальцы бережно прошлись по волосам Нази, поправляя растрепавшиеся пряди, разглаживая складки сбившегося платья. Вытащив из-за отворота рукава белоснежный носовой платок, граф смочил его в стоящем на столе кувшине и, вновь склонившись над Дарэм, принялся методично стирать следы крови с ее кожи.

— Отец! — так и не дождавшись ответа, воскликнул юноша.

Старший вампир оглянулся через плечо, и Герберт, наконец, поймал на себе его спокойный и уверенный взгляд.

— Ну, вы, папА, простите за выражение, и тварь! — не глядя, упав в кресло, потрясенно выдохнул юноша.

— Твои слова должны были больно ранить мое сердце, Герберт, — граф едва слышно вздохнул и добавил: — Однако, скажи, разве я когда-либо это отрицал?

========== Эпилог ==========

Абсолютная темнота и пробирающий до костей, идущий изнутри холод, от которого нет спасения. Если после смерти душу человека ожидало именно это, то Нази Дарэм не могла найти в данном посмертии ничего, что отличалось бы от ее обычного пребывания на тропах. Разве что там, где раньше она отчетливо ощущала слабую пульсацию собственной жизни, теперь зияла вездесущая, молчаливая пустота.

Дарэм попробовала пошевелиться, и у нее тут же возникло ощущение, будто она со всего размаха ударилась о дверь, которая с легкостью подалась под ее напором, заставив женщину упасть вперед, в точно такую же темноту. Только еще более тесную, душную и неуютную.

— Просыпайтесь, любезная фрау Дарэм, — оглушительно громкий, а главное, прекрасно знакомый голос заставил Нази вздрогнуть. И открыть глаза.

— Черт побери… — простонала она, разглядывая нависающий над ней полог темно-синего балдахина, и зажала руками уши. — Ваше сиятельство, зачем вы так кричите? Что случилось?

— Все в полном порядке, уверяю, — донеслось со стороны камина, и Дарэм, повернув голову, обнаружила сидящего в своем любимом — левом, если смотреть от двери — кресле графа фон Кролока. — Тебе просто стоит немного сосредоточиться и вспомнить, с какой именно громкостью я говорю обычно. Доверься моему опыту.

В ответ на это замечание Дарэм озадаченно нахмурилась. Граф, в свою очередь, склонив голову к плечу, наблюдал за тем, как выражение легкого недоумения на лице Нази сменяется все более и более мрачной гримасой.

— Какой сегодня день? — тихо спросила она, исподлобья взирая на фон Кролока.

Тусклые серо-зеленые глаза, казалось, стали гораздо ярче, хотя, может статься, все дело было в разливающейся по ее лицу бледности.

— Вечер двадцать третьего декабря одна тысяча восемьсот девяносто второго года, — все так же любезно откликнулся фон Кролок. — Предвосхищая следующий твой вопрос, уточню, что Бал закончился вчера. Также я рад сообщить тебе, что юная фроляйн Шагал благополучно добралась до дома и сейчас, я полагаю, в компании Альфреда уже на пути к ближайшему городу. Однако, к величайшему моему сожалению, я уверен, что у тебя найдутся и иные вопросы.

Нази на секунду зажмурилась, вновь отчаянно и судорожно прислушиваясь к собственным ощущениям. Холод, пустой промозглый холод, почти привычный в последние два года ее жизни — и все же в чем-то неуловимо иной. Сосредоточиться на этом чувстве мешало чертовски громкое тиканье часов на каминной полке. Где-то капала вода, скрипела на сквозняке дверь, гремел посудой Куколь — на кухне, двумя этажами ниже.

— Ты… — придушенным, сиплым шепотом сказала Дарэм, потрясенно глядя на графа широко распахнутыми, полными неподдельного ужаса глазами. Рывком вскочив с постели, женщина набрала в грудь побольше воздуха и что есть силы заорала: — Ты же, мать твою, обещал!

— Бесценнейшая моя фрау, — граф неторопливо поднялся со своего места и развел руками. — Вы же профессионал, если мне не изменяет память. А какой же, позвольте спросить, профессионал станет верить нежити на слово?

— Лживая, подлая, вероломная дрянь! — Дарэм, не глядя, пошарила в пространстве рукой и, наткнувшись на стоящий возле кровати подсвечник, в приливе неистовой ярости и отчаяния метнула его в фон Кролока, который без труда от него увернулся, точно так же, как от последовавших за подсвечником книги и самого прикроватного столика, с прощальным хрустом разлетевшегося о камин. — Что ты со мной сделал?!

— Ничего, Нази, — в противовес растрепанной и разъяренной Дарэм, граф оставался абсолютно спокоен, и это злило ее еще больше.

— Вот именно! — рыкнула она, и в свете камина фон Кролок отчетливо увидел, как удлиняются, заостряясь, ее клыки. — Это был мой выбор, черт побери! Мой!

— Во-первых, я никому и ничего не должен, — граф покачал головой и неторопливо обошел кресло, как бы невзначай отгородившись им от новообращенной высшей вампирши. — А во-вторых, я уже говорил тебе и готов повторить вновь — выбор в этом замке есть только у меня и, немного, у Герберта. У тебя он тоже был, и я шел тебе навстречу во всех случаях, в которых это было возможно. Я отпустил фроляйн Шагал, хотя мог не делать этого, равно, как мог бы не разводить лишних церемоний с профессором и его ассистентом. Я исполнял твои желания, даже когда они шли вразрез с моими собственными. Ты сама сказала, что желаешь окончить свою жизнь именно на балу, и именно там она окончилась. Я не стал принижать ценность твоего поступка и важность твоего выбора, хотя ты с весьма прискорбным равнодушием свалила его тяжесть на мои плечи. Согласись, милая моя Нази, за это я должен был получить некую плату.

— Я знала, что ты эгоист, но я даже и представить себе не могла, что эгоизм твой простирается так далеко, — Дарэм с коротким, полным муки стоном на секунду спрятала лицо в ладонях. — Как же ты ухитрился за каких-то паршивых две недели заморочить мне голову… я ведь поверила! Как зеленый адепт, поверила, что в тебе есть что-то человеческое. Я, дьявол тебя побери, восхищалась тобой… вот только вампир — он и есть вампир.

— Увы, все именно так, — с неподдельным сочувствием откликнулся фон Кролок и, приблизившись к Нази, продолжал: — Мне лестно слышать, что я удостоился от тебя столь высокой оценки, но я действительно вампир. Как и ты. И твоя ярость уже ничего не изменит, так что не трать ее попусту. Ты останешься со мной, Дарэм, и не только потому, что я этого хочу. Но и потому, что я нужен тебе, хотя ты, возможно, сейчас не готова с этим согласиться.

Нази запрокинула голову, глядя в спокойное лицо графа долгим, пристальным взглядом. Обжигающая ее изнутри ярость отступала, и на ее месте оставалась черная, вязкая, безнадежная горечь.

— Я ненавижу тебя, — после долгого молчания просто сказала она. — Ты прав, мне действительно ничего не изменить, и даже обезглавливание теперь для меня только бессрочный пропуск в вечную одиночную камеру на тропах. Но я даю тебе слово, что о моем бессмертии ты пожалеешь.

— Очень может статься, Нази, — фон Кролок серьезно кивнул. — Однако, куда больше я пожалел бы, если бы этого не сделал. Впрочем, времени на то, чтобы понять, кто именно прав, у нас с тобой более чем достаточно. А теперь прости, я вынужден ненадолго тебя оставить. Учитывая обстоятельства, нам все же придется выйти на охоту вне графика.

— Учитывая обстоятельства, я, Ваше Сиятельство, предпочту сдохнуть с голоду! — донеслось ему вслед.

— А я предупреждал, что она будет не в восторге от твоего самоуправства! — фон Кролок даже не удивился, увидев привалившегося к стене напротив дверей в его комнаты сына.

— Надо полагать, что без твоих предупреждений я ожидал бы, что она бросится мне на шею со слезами радости, — граф хмыкнул и уже вместе с Гербертом зашагал по коридору в направлении собственного кабинета. — Реакция ее, увы, вполне понятна. Однако, со временем, возможно, ее взгляды на вопрос изменятся. А времени у нас с фрау Дарэм, как я ей только что сказал, очень много.

— Не опасаешься, что твоя хладная возлюбленная в бега ударится от твоей заботы? — поинтересовался молодой человек с искренним любопытством. Он, пожалуй, как никто другой, знал, каким терпеливым и настойчивым при желании мог быть его отец.

— Ты удивительно невнимателен, Герберт, — граф удрученно покачал головой. — Именно мой укус стал для Нази последним, так что формально именно я являюсь тем, кто обратил ее. А это, в свою очередь, означает, что я, как и в случае с тобой, всегда буду знать, где она находится, — фон Кролок выдержал короткую паузу и добавил: — Далеко не уйдет.

— Ты до отвращения предусмотрителен, отец, — юноша фыркнул. — И это не считая того, что ты деспот и тиран. Впрочем, она и сама, прямо скажем…

— Личностные качества фрау Дарэм меня полностью устраивают, — перебил своего наследника граф. — И прежде, чем ты скажешь еще хоть слово, учти, что Нази все прекрасно слышит и, в случае необходимости, использует сказанное против тебя.

Фон Кролок усмехнулся, услышав, как в своей комнате злобно чертыхнулся последний, тридцатый по счету, вампир.