КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Коробка с угольными карандашами (СИ) [Ie-rey] (fb2) читать онлайн

Возрастное ограничение: 18+

ВНИМАНИЕ!

Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!

Да, мне есть 18 лет

Нет, мне нет 18 лет


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== Коробка с угольными карандашами ==========

Коробка с угольными карандашами

Рай и ад, сразу оба, в тебе заключены,

Луна сияет, как солнце, только взгляни.

Мы могли бы стать северным сиянием,

Ты шепчешь из темноты…

Maná

Он был лучшим, но сегодня повторяли не его имя и смотрели не на его шедевр. Концентрированная красота под стеклом в мягком свете правильно расставленных ламп. Вспышки, камеры, щелчки фотоаппаратов, поздравления и восхищения. Он об этом мечтал ― для себя, но сегодня ― он просто гость на чужом празднике славы.

― Паршиво выглядишь, ― такой знакомый шёпот возле уха. Тело, которое он в своё время изучил вдоль и поперёк, прижалось к его спине ― и это тоже знакомо. ― Как твои дела?

― Ты сам сказал только что. Паршиво. ― Смотреть на О Сэхуна не хотелось совершенно. Хань и так прекрасно знал, что тот выглядит наверняка потрясающе. Все выглядят потрясающе, когда поднимаются на вершину.

Смешно думать, что полгода назад Хань всё ещё верил, что взойдёт на вершину раньше. Но он был лучшим, лучше Сэхуна. Его имя знали все в Академии Живописи и пророчили ему великое будущее.

Наверное, Хань мог бы назвать Сэхуна своей персональной чёрной полосой. Он как раз заканчивал обучение и нуждался в натурщике для выпускного проекта. Натурщик нашёлся ― О Сэхун, который учился в той же Академии, перспективный иностранный студент ― он тоже мечтал стать художником, как и Хань. Сэхун тоже мог похвастать талантами и собственным стилем, но ему пока не хватало опыта Ханя и огранённости способностей, отточенности и умений.

Сначала Хань просто рисовал О Сэхуна. Идеальная модель ― предел мечтаний любого художника. К большой квадратной кровати Ханя под зеркальным потолком они подбирались терпеливо и неспешно. Хань рисовал Сэхуна целый месяц до того, как оказался с ним в одной постели.

Уже тогда стоило догадаться, что ничем хорошим это не кончится. Один исступлённо брал, второй не менее исступлённо отдавал. Тот секс, что был между ними, всегда отдавал запахом боли и неутолённости, и немножко ― равнодушия. Каждый из них рвался получить только то, чего хотел сам, не задумываясь о желаниях партнёра.

Нормально, вроде бы. У многих такие отношения.

И Хань спокойно мог болтать по телефону, глядя на себя в зеркальный потолок и с Сэхуном между бёдер, оставлять на молочно-белой коже длинные полосы, где мучительно медленно проступали затем капельки крови. Сэхуну нравилось, Ханю ― тоже. Их обоих это устраивало.

Вроде бы вместе, но каждый сам по себе. Иллюзия свободы и прочной дружбы ― за пределами постели.

А потом они перестали писать. Оба. Просто ничего не получалось.

Хань честно пытался, пока его не начал пугать чистый холст сам по себе. Что делал Сэхун и как с этим боролся, он не знал. Сэхун постепенно стал пропадать то на день, то на пару, то на неделю. А потом он просто собрал вещи и ушёл.

«Я потерял с тобой вдохновение».

Больше Сэхун не сказал ничего. Новый номер его телефона появился у Ханя будто бы по волшебству. Виделись они редко, но случалось. Обычно кто-нибудь из них чуть перебарщивал со спиртным, они просыпались в одной постели в затрапезном мотеле и тут же разбегались, словно ничего не было.

Хань по прежнему не мог писать, и чистый холст в студии висел далеко не первую неделю, натянутым на простую раму из тонких сосновых планок.

Объявление о выставке Сэхуна появилось полмесяца назад. Неожиданно. Хань с трудом поверил, что Сэхуну позволили организовать выставку своих работ. Работ было всего две, но каких! Хань никогда бы не подумал, что Сэхун способен на нечто подобное.

Обе картины ― морские пейзажи с мистическими оттенками и затонувшими кораблями. Нотка меланхоличности и пессимизма, да, это свойственно Сэхуну. Но эти картины… Хань не мог поверить, что написал их Сэхун. Да, его стиль, его рука, его манера даже в мелочах ― Хань специально проверил и присмотрелся, но эффект в целом…

Нет.

Хань не мог назвать Сэхуна посредственным художником. Точно так же не мог назвать его и гениальным. Просто хорошим ― да. Но эти две картины были сказочно прекрасны для слова «хорошо».

― Нравится?

― Очень, ― честно признался Хань. ― Но я не могу поверить, что они твои.

― Мне всё равно, веришь ты в это или нет. Верят все остальные.

― Я тут только за этим? Чтобы ты мог похвастать передо мной своим успехом? ― Хань резко развернулся и всё же посмотрел на Сэхуна. Лоск, изысканность, классика ― успех. Всё такой же красивый и притягательный, но заметно исхудавший, хотя эта худоба ему шла.

― Нет. Я потому и спросил, как ты? Снова пишешь?

Хань отвёл глаза и коротко мотнул головой. Может, стоило бы и соврать, но зачем?

― А ты…

― Пробовал. Нет. Я хочу писать, но не могу. Вот и всё. И нет, я не нуждаюсь ни в твоей жалости, ни в твоей помощи.

Сэхун смотрел на него и немного нервно кусал губы. Он казался растерянным, но Хань не придал этому значения, просто чуть оттолкнул и направился к выходу. Сэхун догнал его в зеркальном холле почти у парадной двери, схватил за плечо и заставил остановиться. Сэхун немного запыхался и выглядел сразу и сердитым, и виноватым.

― Хань, слушай, наверное, это прозвучит довольно глупо, но я хочу дать тебе это… ― Он выудил из кармана узкую чёрную коробку-пенал и вручил Ханю. ― Это так… просто. Если вдруг у тебя так и не выйдет ничего, попробуй набросать что-нибудь вот этим…

― Я редко пишу углём, ― пренебрежительно фыркнул Хань. Как будто Сэхун вдруг забыл об этом. Он попытался вернуть коробку, но Сэхун упёрся и сам засунул коробку в карман брюк Ханя.

― Я знаю. Потому и сказал ― это на тот случай, если вдруг у тебя ничего не выйдет. Последнее средство, понимаешь? Это… старая вещица с историей. Неважно. Просто попробуй это, когда совсем прижмёт. Один раз, хорошо? Всего один. Ты запомнил?

― Вечно ты бред какой-нибудь несёшь. Счастливо, ― Хань отмахнулся и двинулся к выходу, унося с собой чёрную коробку с угольными карандашами.

Сэхун долго смотрел ему вслед, затем повернулся к зеркалу и криво улыбнулся.

― Доволен?

― Играй по правилам, ― ответил ему тонкой улыбкой из зеркальной тьмы Тао. ― Пусть выбор он делает сам. И такой, какой пожелает сам.

☆☆☆

Хань не понял, почему вдруг проснулся средь ночи. Он вообще стал подрываться по ночам после той самой выставки. То ему шаги мерещились, то дыхание возле уха, то шёпот, то почти невесомые прикосновения. Страх и возбуждение превращались в самый изысканный коктейль, от которого в кончиках пальцев Ханя поселялся знакомый зуд. Тот зуд, что в былые времена заставлял его бежать к холсту или покрывать набросками обычную бумагу, чтобы уловить, поймать, запомнить ― не дать образу исчезнуть.

Сегодня вот тоже проснулся, повернулся на спину и уставился на собственное отражение в зеркальном потолке при слабом свете ночников. Зуд в пальцах и дрожь в теле. Капля пота издевательски медленно ползла по виску. Ноги запутались в простынях, а подушка давным-давно упала на пол. Бёдра с внутренней стороны сладко ныли, мышцы там как будто тянуло, томило негой и жаждой огня.

Хань помотал головой и прикрыл глаза. Отчётливый вдох у левого уха. Он распахнул глаза и приподнялся на локтях, огляделся, но так никого и не увидел.

― Да чтоб тебя… ― Хань обессиленно рухнул на простыни и зажмурился. Вряд ли подобная чертовщина мерещится тем, у кого довольно долго секса не было. Но мало ли. Он ведь человек от творчества и искусства, а такие люди ― по-настоящему талантливые ― обладают множеством особенностей.

Хань был талантливым ― в этом никто бы не усомнился.

― Ладно… ― Он дотянулся до пульта и чуть прибавил яркости ночникам на стенах ― спать в темноте Хань не любил.

Он выпутался из простыней и потянулся, продемонстрировав обнажённое тело зеркалам. Красиво. Ханю нравились зеркала. И нравилось видеть в зеркалах себя во время занятий сексом, чтобы ловить мельчайшие оттенки эмоций на собственном лице. Помимо прочего. И вообще ― просто нравилось смотреть на себя будто бы со стороны, видеть, что и как с ним происходит.

Зуд в пальцах стал почти невыносимым, поэтому Хань без колебаний раздвинул ноги и провёл ладонями по груди и животу, одной рукой обхватил член, другой принялся медленно себя растягивать. Чтобы получить удовольствие, одного способа воздействия давно не хватало. Двойная игра отнимала много сил и по результатам тоже относилась к группе условных, но это лучше, чем ничего.

Видеть в своей кровати Сэхуна Хань не хотел, как и первого встречного. Он любил комфорт и постоянство. Единственными его постоянными отношениями можно назвать те, что начались и закончились Сэхуном. Они длились почти три года. И Хань был сыт ими по горло.

Запрокинув голову, он тихо застонал и тут же закусил губу. О да, томной и чувственной игры ему точно не хватало все эти годы. С Сэхуном. Зажмурившись на миг, Хань протолкнул в себя второй палец и машинально подтянул колени к груди, чтобы быть свободнее в движениях. Другая рука всё быстрее ходила по члену, задавая нужный ритм. От неторопливого к постепенно ускоряющемуся.

В коридоре с вешалки ― как раз напротив распахнутой двери в спальню ― упала куртка. Сама по себе. Хань не придал этому значения и вновь принялся смотреть на собственное отражение в зеркальном потолке. Он метался по кровати, сдерживая сладкие стоны и мечтая о картинах. Под его пальцами на холсте могли бы появляться столь же яркие образы, как те чувства, которыми отзывалось его тело на ласки. У него накопилось так много всего несказанного и невыраженного, так много спрятанного…

А он всё равно не мог писать.

Хань ненавидел собственные руки, так жестоко предавшие его; собственный разум, прятавшийся от образов; собственное тело, что продолжало чувствовать и напоминать обо всём, что мог вместить в себя холст.

Хань скатился с кровати, завернулся в испачканную простыню и прошлёпал босыми ступнями в студию. Усевшись перед подготовленным холстом, Хань просто глупо смотрел на чистое полотно и не мог заставить себя нарушить девственную белизну. Ни образов, ни желаний… Руки зудели и молили оставить линии, смешать цвета, но не знали, как и для чего.

Хань не глядя нашарил пальцами кисти, сгрёб их и швырнул в холст. Деревянные палочки покатились по полу со звонким стуком, осыпаясь ворсинками мягкой или жёсткой шерсти.

Никогда так не было. Никогда прежде. Ханя всегда переполняли образы, и он не мог сидеть перед чистым холстом. Но всё изменилось. Хуже того, он не понимал, в чём причина. Как такое вообще могло случиться? И как такое могло случиться с ним? Он всегда отличался живым воображением, легко придумывал что-нибудь и находил необычные решения, а тут…

Хань устало потёр лоб, сполз с табурета, опустился на четвереньки, чтобы собрать кисти и положить их на место. Инструменты не виноваты в бездарности мастера.

Хань, когда тянулся за закатившейся под диван кисточкой, заметил какое-то движение краем глаза слева ― в густых тенях. Он замер и всмотрелся получше. Ничего. Пусто. Странно, чёрт возьми.

А потом он едва не подскочил на метр в высоту с громким воплем, потому что явственно ощутил на затылке тёплый выдох. Не заорал и не подскочил только потому, что поперхнулся воздухом ― слишком много набрал в лёгкие. Откашлялся, сел и огляделся. Ожидаемо никого рядом, он один.

― Гори оно всё…

Хань аккуратно сложил кисточки, поправил простыню и покосился на вызывающе чистый холст. Такой же светлый, как кожа Сэхуна. И точно так же сильно хотелось оставить на нём отметины. Как на коже Сэхуна.

Хань вспомнил о прощальном подарке, сбегал в спальню, нашёл брюки и нашарил коробку. Он в самом деле очень редко пользовался углём для рисования, но решил, что можно попытаться. Вдруг непривычный предмет заставит его ощутить всё по-новому и напоит вдохновением?

Хань испачкал пальцы и пару обычных листов, только ничего толкового так и не смог набросать. Он грустно порылся в коробке и обнаружил четыре нетронутых карандаша и тот, что держал в руке, пятый.

― Тебе нужно лишь желать, ― прозвучал отчётливый шёпот за спиной Ханя. Он шарахнулся в сторону, слетел с дивана, запутался в простыне и загремел на пол.

― Да чтоб тебя!

Хань вгляделся во тьму за диваном, но ничего не различил.

― Кто… кто тут?

Давящая тишина в ответ. И вновь шёпот ― опять за спиной.

― Желания могут всё менять.

Хань покрутил головой, но так никого и не увидел.

― Кто ты? Где ты вообще?

― Везде. Среди множества теней. Просто рисуй. ― В ладонь Ханя упал угольный карандаш. И сам Хань машинально потянулся к листам на столике.

― Нет. На холсте, ― едва слышно велел «гость из теней». И Хань не посмел противоречить этому почти бесплотному голосу.

Кое-как поднявшись с пола, Хань доковылял до холста, поглазел на карандаш в руке и вздохнул. Он явственно ощущал за спиной чужое присутствие и боялся обернуться. Было страшно, но одновременно Хань испытывал возбуждение и какую-то необъяснимую приподнятость в настроении и восприятии.

― Я не знаю, что…

― Рисуй для меня, ― тут же велел голос из мрака, не позволив Ханю увязнуть в жалости к самому себе.

Хань поднёс карандаш к холсту и замер в нерешительности. Горячее тронуло локоть, змеёй скользнуло по предплечью, тревожа светлую кожу Ханя осторожной лаской, согрело запястье. Кисть Ханя оплели смуглые пальцы и властно притянули его руку к холсту. Дальше Хань действовал уже сам, а гость из теней стоял за его спиной, обхватив его руками за пояс. Тёплое дыхание на шее, горячие руки и столь же горячее тело, гибкое и сильное. Хань очень хотел посмотреть на странного гостя, но по-прежнему не осмеливался. К тому же, карандаш летал над холстом, оставляя линии. Впервые за долгое время Хань работал так, как любил это делать всегда.

― Ты же мне мерещишься, да? ― глухо пробормотал он, сосредоточившись на картине.

Гость промолчал, но крепче обхватил его руками за пояс.

― Кто ты? У тебя есть имя?

― Тень. Просто тень, которую легко убить светом или тьмой. У меня нет имени.

― Легко убить? ― тихо повторил Хань и новую линию положил рядом с предыдущей куда медленнее.

― В полной тьме или у источника яркого света тени не живут, они исчезают. Свет меня сожжёт, тьма растворит. Ты ведь художник, знаешь о тенях больше прочих… ― Тягучий шёпот над ухом. Хань к нему почти привык. Ему даже нравилось слышать отчётливо проговариваемые звуки и чувствовать кожей дыхание. Гость дышал, как живой человек.

― Этот карандаш и ты…

― Это неважно. Просто продолжай.

― Получается паршиво, ― честно оценил результат своих усилий Хань и, наконец, отвёл карандаш от холста.

― Посмотрим…

В следующий миг Ханя уверенно развернули, но разглядеть своего гостя он не успел ― помешал сухой поцелуй, смявший губы. А потом… потом Хань выронил карандаш, схватившись за широкие плечи. Гладкая кожа, гибкие мышцы, жар тела, но всё это терялось в поцелуе. И это больше не был просто поцелуй. Хань не знал, что это и как называется, но у него внутри будто копались и искали что-то, одновременно заставляя испытывать вполне себе настоящий оргазм и стыдливое смятение.

Ещё чуть позже он жадно ловил ртом воздух и пытался прийти в себя, ощущая почти непреодолимую слабость в теле. Он держался за чужие плечи и заодно разглядывал резкий профиль гостя, а тот смотрел на холст.

― Это… твой шедевр.

Хань неохотно перевёл взгляд на картину и окончательно лишился дара речи. То, что сейчас там красовалось, не принадлежало ему. Его рука, его стиль, его манера рисования, но он нарисовал несколько минут назад совсем другую картину ― бледную и никакую. Теперь же…

― Но…

― Это твоя картина, ― подтвердил гость из тьмы. Слабый свет чуть золотил его смуглую кожу. Лёгкий поворот головы ― и Хань потерялся в глубине тёмных глаз.

― Кто ты? ― очень тихо повторил он вопрос, что не давал ему покоя.

― Твоя тень. ― Незнакомец мягко улыбнулся ему, взял его ладонь в свою, почти коснулся губами его пальцев, согрел выдохом, сделал шаг назад и исчез. Хань моргнул и даже вытянул руку, чтобы пошарить в тенях, но своего гостя так и не нашёл, хотя точно помнил, какой он тёплый, и как дышит.

☆☆☆

Хань проснулся за полчаса до рассвета и неохотно приоткрыл глаза, чтобы оценить густоту сумерек за окном. Не смог, потому что наткнулся взглядом на странного гостя. Тот лежал на его кровати, вытянувшись на животе и сложив руки перед собой. И смотрел на Ханя в упор.

Хань не отшатнулся исключительно потому, что незнакомец не двигался, словно не желал напугать его. Разумно, потому что пугали одни только глаза. Вроде бы обычные, тёмные, но что-то с ними было не так. И Хань никак не мог поймать эту ускользающую деталь, чтобы понять, в чём тут дело.

― Странно, что ты художник, ― пробормотал гость.

― И что в этом странного? ― Хань сердито сел, скомкал простыни и прижал к себе. И принялся без стеснения разглядывать смуглого гостя. Стоило воспользоваться случаем, ведь гость не носил одежду. Пока что. И Хань не стеснялся просто потому, что тот поцелуй накануне… после такого уже казалось, что у них всё случилось. Всё, что только могло случиться.

― Тебя легче представить моделью для картины, чем её творцом, ― с лёгкой улыбкой пояснил гость и лениво перевернулся на спину, отметил, что за окном стало светлее, и помрачнел.

― Всё-таки… как тебя зовут?

Гость сел на кровати, повернул голову и посмотрел на Ханя своими странными глазами.

― Ты можешь называть меня… Каем. ― Потом он просто исчез. В тот самый миг, когда первый робкий луч солнца коснулся места на кровати, где он сидел.

И Хань отчётливо подумал вдруг, что это исчезла пришедшая за ним смерть.

Смерть ушла.

На время.

☆☆☆

Хань целый день провёл у натянутого на раму холста. Весь перепачкался, сделал много, но результат ему опять не нравился.

Кай появился на закате. Возник из ниоткуда за спиной Ханя, едва последние лучи солнца покинули студию. Обнажённое смуглое тело, тёмные волосы свешивались до самых глаз, полные губы красивого рисунка и резкие черты лица. Простой и строгий облик. Хань нарисовал бы его с лёгкостью. Ничего особенного, если не считать его мистическую теневую природу и загадочную странность с глазами.

― Опять паршиво вышло, да? Композиция, как и задумка, хороши, но только посмотри на это жуткое воплощение… Мне кажется, я здорово потерял в технике. Может, попробовать сфумато? ― Хань повернулся к Каю и только тогда заметил, что всё это время Кай не сводил с него глаз ― картина Кая словно вовсе не интересовала. ― Что?

― Ничего. ― Едва заметная улыбка на сочных губах и опущенные ресницы, за которыми уже ничего не различить. И знакомый поцелуй ― сначала сухой, потом ― затягивающий. Хань широко распахнул глаза, изо всех сил сопротивляясь удовольствию и волнам экстаза, поднимавшимся словно из самой глубины его сущности.

И он это увидел.

Увидел прижатую к холсту правую ладонь Кая, увидел тёмно-фиолетовые туманные ленты-змейки ― они оплетали руку Кая и убегали к картине, терялись в ней, оживляли, меняли, превращали в то, что Хань держал в голове, когда работал над ней. Кай как будто нашёл в памяти Ханя этот образ и сейчас вытягивал из него как воспоминания, так и все чувства, что Хань вложил в этот образ. Кай воровал его фантазии и увековечивал их в холсте.

Мощный оргазм, подкашивающиеся от сокрушительной слабости ноги, разорванный поцелуй и новый шедевр, ограниченный рабочей простой рамой из тонких сосновых планок. Хань заглянул глубоко в тёмные глаза Кая и различил там вертикальные зрачки.

― Кто ты?

― Никто.

― Ты… ты убьёшь меня?

― Хорошо, что ты такой умный и не истеришь понапрасну. Я должен. Всякий раз, когда ты будешь использовать это… ― Карандаш перед глазами. ― Всякий раз часть тебя будет уходить в картину. Ну и мне будут перепадать кое-какие крохи.

― Пока ничего не останется? ― догадался о продолжении Хань и обхватил ладонью карандаш.

Кай молча кивнул, разглядывая его губы. Осторожное прикосновение ― кончиком пальца.

― Тебе стоило стать моделью, а не художником, ― с заметным сожалением произнёс Кай.

― У меня ведь уже есть две картины. Можно остановиться на них. Пока.

Кай покачал головой.

― Ты ведь хочешь писать картины, я прав? Это ― твоя страсть и твоё искреннее желание. Ты любишь свои картины, поэтому я могу делать это ― одевать образы на холсте в твою любовь.

― Без этих проклятых карандашей я всё равно не могу. Я ничего не могу, какой же я тогда художник? ― Хань аккуратно сложил карандаши в коробку и закрыл её.

― Ты можешь.

― Не могу!

― Можешь. Тебе просто…

Хань резко обернулся и устремил взгляд на Кая. Он ждал продолжения.

― Тебе просто нужно рисовать для кого-то, вот и всё. Ты можешь рисовать… для меня.

Да уж, рисовать для потустороннего незнакомца, который собирался его убить… такого с Ханем точно не случалось никогда. Возможно, это случалось с Сэхуном. И стало вдруг неприятно от мысли, что Кай целовал Сэхуна точно так же, как недавно Ханя.

― Ты и Сэхун…

― Нет. ― Быстрая улыбка на полных губах и задорный огонёк в глазах под длинной чёлкой. ― Я бы сейчас был с ним, если бы да. Не с тобой.

― Почему же ты именно со мной? ― Хань отвернулся и старательно принялся наводить порядок, лишь бы только занять себя чем-нибудь и не смотреть на Кая, не чувствовать ответный взгляд на себе.

Но, если честно, ему казалось, что Кай смотрел на него всегда. Постоянно. Всё время. Каждую секунду. И смотрел так… Демон, которому положено убивать, не должен так смотреть на будущую жертву. Ему вообще вот так, как Кай, смотреть не полагается.

― Ты в самом деле демон? ― едва слышно уточнил Хань и повертел в руках тюбик с краской.

― Таких, как я, люди называют и так. Я Душелов.

― То есть, ты из меня душу высасываешь… этими… ну…

― Что-то вроде. ― Кай подал ему другой тюбик, что Хань неосторожным движением сбросил с подставки.

― А этот… пост-эффект…

― А, ну да. Это как секс, только круче, да? Ещё круче, если выпить душу всю сразу ― за один глоток… Гм. То есть, поцелуй.

― Хочешь сказать, если ты выпьешь мою душу сразу, я практически умру от сокрушительного оргазма и в полном восторге от происходящего? ― развеселился Хань.

― Именно, ― громко щёлкнув пальцами, подтвердил Кай с широкой улыбкой. ― Ты ведь не боишься же, да?

Хань осторожно положил тюбики рядом друг с другом, провёл ладонью по полированной деревянной поверхности и оглянулся. Встретил вопросительный взгляд Кая и сглотнул.

― Боюсь вообще-то, ― тихо признался. ― Как-то не думал, что у меня осталось совсем мало времени.

Неожиданно Кай шагнул к нему вплотную, невесомо тронул плечи, заставив выпрямиться, и кончиками пальцев коснулся подбородка, приподнял голову Ханя и пристально посмотрел в глаза.

― Я увеличу срок настолько, насколько это возможно. Только помни ― время смерти ты выбираешь сам, а я лишь исполняю условия сделки.

― Разве я заключал сделку? ― слабым голосом уточнил Хань, старательно пытавшийся не замечать нежность прикосновения Кая.

― Да. Первое согласие ― принять дар. Второе и последнее ― коснуться карандашом холста или бумаги. Твои шедевры будут бессмертными, но за это надо платить точно так же, как за всё в этой жизни и в этом мире.

― За всё… вот уж действительно… ― Хань решительно отвёл руку Кая от собственного подбородка. Не потому, что было неприятно, а как раз наоборот. Он не мог думать, ощущая эту едва заметную, но такую тёплую ласку. И от кого? От демона…

― Ну… платить не нужно только за любовь. Так говорят. Потому что любовь бесценна. Но об этом смертному полагается знать больше, чем мне… ― Последние слова донеслись уже из тёмного угла.

Кай вновь исчез, едва ночная тьма раскинула над миром своё одеяло.

☆☆☆

― Почему со мной именно ты? ― рискнул повторить однажды оставшийся без ответа вопрос Хань. Он сидел перед холстом, привычно уже не смотрел на Кая и рисовал пальцами, время от времени растирая на кончиках порошок для рисования.

Не смотрел на Кая потому, что не хотел встречать его взгляд. Вертикальные зрачки его больше не пугали, но смущало то, как именно смотрел на него Кай. Впечатления Хань не мог выразить словами, сколько ни пытался. А если бы он нарисовал свои ощущения, это был бы шторм в яркий солнечный день.

― Какое это имеет значение?

― Наверное, никакого. Для всех прочих. Но я хотел бы знать причину. Вряд ли это был случайный выбор или бескомпромиссный приказ, если судить по всему, что ты рассказывал. Ты сам выбирал, ведь так? Тогда почему именно я?

― Потому что именно ты, ― едва слышно отозвался после непозволительно долгой паузы Кай и исчез в тенях. Нет, сбежал! Просто сбежал.

Хань понурился, тяжело вздохнул, потыкал пальцем в горку синего порошка и провёл жирную тёмную линию по белому.

Кай прав ― Хань не мог не рисовать. Но если он снова будет рисовать так, как прежде, ему не потребуется больше прибегать к помощи демона. Так ведь? Это же возможно? И Хань рисовал сутками снова и опять, перебирал наброски, составлял новые композиции для масштабных полотен. Иногда результат ему нравился, но очень редко. Гораздо чаще Хань испытывал разочарование.

Поздним вечером он долго сидел у холста и смотрел в одну точку, а потом понял наконец, чего он хочет.

― Сегодня ты мало работал, да? ― подметил появившийся с убегающим за горизонт последним солнечным лучом Кай.

― Неважно. Кай?

― Что?

― Я хочу нарисовать тебя.

― Зачем? ― с искренним недоумением спросил изрядно озадаченный Кай. ― Рисуй других людей.

― Я не хочу других, я хочу тебя. Да и где я найду второго такого с этой вот кожей. ― Хань бесцеремонно потрогал пальцем смуглую кожу на плече Кая. Тот отступил на шаг в сторону и посмотрел мрачно из-под нахмуренных бровей.

― Это плохая идея.

― Почему? Я просто тебя нарисую и…

― Нет.

― Но почему?

― Я не хочу. ― Тон Кая не оставлял сомнений в том, что отказ твёрдый и окончательный.

Хань поразмыслил и решил схитрить.

― А при каких условиях ты бы согласился? Вряд ли правила запрещают тебе позировать. Ты же демон, кто тебя узнает на картине? Другие демоны, что ли? Им есть до этого дело? А на людей тебе самому наплевать, так ведь?

― Я просто не хочу, ― покачал головой Кай.

― Почему?

― Потому что.

― Это не причина.

― Я не обязан объяснять причины моих поступков. Я обязан лишь выпить тебя досуха, когда придёт твой срок, ― отрезал Кай и растворился в тенях, поставив в этой беседе жирную точку.

☆☆☆

На выставку Хань потрудился пригласить и Сэхуна. Не только из вежливости, но и потому, что Хань беспокоился. В прошлую их встречу Сэхун выглядел осунувшимся, теперь же осунувшимся и измученным выглядел Хань, хотя расплатился с демоном лишь за две картины.

Вопреки его опасениям Сэхун явно чувствовал себя гораздо лучше.

― Я думал, ты из студии не вылезаешь…

― Я не ты, хён, ― скупо улыбнулся Сэхун, ― я больше не пишу. Пока что. У меня достаточно денег, чтобы жить в собственное удовольствие.

― Ты… не пишешь больше? ― потрясённо выдохнул Хань, глядя на Сэхуна с недоверием. Он подумать не мог, что Сэхун бросит однажды живопись, ведь тот всегда казался таким же увлечённым, как и Хань.

― Наверное, это было твоё влияние. ― Сэхун пожал плечами и взял бокал с подноса, пригубил. ― Когда мы оказывались далеко друг от друга, я начинал интересоваться иными вещами и забывать о живописи.

― Но в Академию ты же поступил без меня. Как я мог повлиять на тебя? И до встречи со мной ты был талантливым и увлечённым… Ты же любил писать картины так же сильно…

― Значит, раньше я платил за них меньше, ― резко одёрнул его Сэхун. ― Давай не будем говорить об этом? Поговорим о тебе. Я вижу, ты снова пишешь. Как раньше?

― Почти.

― А выглядишь ты по-прежнему паршиво. Спал бы ты побольше, хён. Или не с кем?

― Не твоё дело.

Сэхун понимающе улыбнулся и, наклонив голову и понизив голос, проронил:

― Понадобится посильная помощь ― только скажи.

Пара интервью, пара бокалов вина ― и Хань всё-таки оказался в перекрытом крыле, где были пустые залы и подсобки. Ни его, ни Сэхуна не хватило бы на путь от выставочного комплекса до мотеля. Насчёт Сэхуна Хань ничего не знал, но сам он слишком долго обходился собственными руками, чтобы терять эту возможность спустить пар и высвободить накопившееся напряжение.

Они жадно целовались и стаскивали друг с друга пиджаки в помещении, отведённом под реставрационную студию. Часть оборудования уже установили, поэтому продолжать именно тут было опасно ― оборудование дорогое.

Сэхун нашарил за спиной ручку, нажал и распахнул дверь в уборную. Зеркало на стене, три раковины в ряд, две кабинки и плитка под малахит на стенах.

Хань вцепился в воротник, заставил Сэхуна наклонить голову ниже, яростно впился в губы и запустил руку в карман чужих брюк, чтобы нашарить блестящий квадратик.

Не успел.

Ханя с силой отшвырнуло к стене, а Сэхуна ― к раковинам. Сэхун не удержался на ногах и упал, затем прижал пальцы к разбитой губе.

Дверь широко распахнули, после чего отлично знакомый Ханю низкий голос коротко, но веско велел Сэхуну:

― Вон отсюда.

Этот голос едва заметно дрожал, как и сам Кай. Пальцы, которыми он стискивал ручку двери, побелели от напряжения.

Сэхун хотел что-то сказать, но внезапно передумал, взглянув в зеркало. Он торопливо принял вертикальное положение и вымелся из туалета, аккуратно притворив за собой дверь. К двери Кай и прислонился спиной, испустив тяжёлый вздох.

Хань возмущённо пялился на Кая и пытался обрести дар речи. Это не помешало ему испытать чувство облегчения ― Кай озаботился найти одежду в виде простых тёмных брюк и белой рубашки, хотя прежде не считал нужным утомлять себя подобными мелочами и расхаживал обнажённым.

― Какого чёрта? ― наконец смог выдать Хань. Тело уже не горело, но неутолённое и подогретое возбуждение напоминало о себе неприятными ощущениями, почти болью.

Кай молча повернулся к двери лицом, взялся за ручку, но вдруг прислонился лбом к деревянной панели и закрыл глаза.

― Кажется… в таких случаях люди говорят «прости», ― пробормотал он. ― Прости.

― Что?

― Прости, ― чуть громче повторил Кай. ― Твоё тело давно никто не зажигал, да? Я знаю, но…

Хань просто молча ждал, стиснув кулаки.

― Я так не могу, ― едва слышно договорил Кай, вновь повернулся спиной к двери и съехал по ней вниз, сел на полу и сложил руки на коленях, правда, через минуту он закрыл ладонями лицо, а кончиками пальцев вцепился в собственные взлохмаченные тёмные волосы.

Хань одновременно и понимал, и не понимал, что именно происходило с Каем. Было бы странно не догадываться ни о чём, если он постоянно замечал на себе пристальные взгляды Кая. Но Хань просто не мог в это поверить ― сам ведь видел, как Кай терялся в тенях, появлялся из ниоткуда и уходил в никуда. Значит, точно демон. А демон… Демон ― это не человек.

― Ты испортил мне ночь, ― в итоге заявил Хань, наклонился к Каю и тронул за плечо. ― Вставай уже и…

Кай крепко сжал его запястья, дёрнул к себе и опалил поцелуем шею, поймал губами мочку левого уха и тронул кончиком языка маленькую серьгу. Горячо и сладко ― до дрожи.

― Пусти… ― Хань сам прекрасно расслышал, насколько неубедительно прозвучала эта просьба. Он не хотел, чтобы его отпускали. Он всё ещё хотел огня, а Кай ничем не хуже Сэхуна, даже лучше, потому что Ханя и Кая не связывало странное и запутанное прошлое, перечёркнутое в один из серых дней и порой восстающее из могилы по вине то Сэхуна, то Ханя. Мертвецам место в земле, и Ханю давно следовало порвать с Сэхуном и запретить даже такие пустые отношения. Просто секс ― и ничего больше, но только не с Сэхуном. Раньше не было выбора, но сейчас ― есть.

Конечно, демона трудно назвать равноценной заменой, но чего Ханю бояться? Кай рано или поздно выпьет его душу ― уже всё равно.

Кай поймал руки Ханя и заскользил губами по тонкой светлой коже, как будто повторяя голубой узор вен. Раскрытая ладонь и мягкий поцелуй у основания, почти на самом запястье. Хань зажмурился и предположил, что Кай сейчас губами отчётливо ощущает его пульс, знает, как сильно и быстро бьётся его сердце.

Кай избавлял Ханя от одежды так, как обычно ребёнок разворачивает блестящий фантик, чтобы добраться до желанной шоколадной конфеты. Лёгкие и нежные движения, бег смуглых пальцев по шее, плечам, груди. Огладить, приласкать, одновременно упиваясь ощущениями.

Хань вздохнул и распахнул глаза, чтобы встретить горящий взгляд Кая. Вертикальные зрачки стали ещё заметнее. Это пугало почти так же сильно, как в самом начале их… знакомства, если это вообще можно назвать знакомством.

Всего на миг лицо Кая исказилось, будто от сильной боли, и он тихо попросил:

― Не бойся меня… ― Нежно и влажно губами ― к груди. Жгучий поцелуй, как клеймо. Нежность опять, и цепкие ладони на уже обнажённых бёдрах Ханя. ― По твоим бёдрам… выше… взбираясь выше… ― Пальцы мягко впились в мышцы. ― Я ведь смогу попасть на небо?

Хань обхватил смуглое лицо ладонями и решительно поцеловал. От наивности демона щипало глаза непролитыми слезами, как и от желания Кая обрести то ли прощение, то ли… что-то ещё. Сколько же ему лет?

― Давно… давно ты демон? ― прошептал в перерывах между поцелуями Хань и потянул с плеч Кая рубашку.

― Люди столько не живут. Я старше, чем ты думаешь. Уместнее сказать ― древний.

― Древность глупости не помеха, понял.

Кай немного грустно улыбнулся и притянул Ханя к себе плотнее, чтобы рисовать губами узоры на шее, плечах и груди.

― Я тень. Обычно время моего пребывания в этом мире сильно ограничено. В облике человека. В облике демона я не гожусь для общества смертных. И… ― Кай помрачнел, ― мне уже пора уходить.

― Ты издеваешься, что ли? ― Хань с силой прижался к гибкому и твёрдому телу, чтобы Кай как следует прочувствовал, до чего тут довёл человека и с какой серьёзной проблемой собирался сейчас его оставить.

― Прости, ― прошептал Кай. ― Но я ничего не могу изменить. Моё время почти вышло.

― Ты говорил про облики. ― Хань решительно обхватил Кая за шею руками, не собираясь отпускать.

― Но ты же не… ты же не…

― Именно что да.

― Ты же не собираешься заниматься этим с демоном! ― Хань впервые видел Кая таким ошарашенным.

― Собираюсь.

― Но… ― Кай умолк и попытался отвернуться, только Хань не позволил ему это сделать. Удерживал голову ладонями и смотрел, как Кай меняется. Кожа становилась ещё смуглее, блестела, как полированное дерево, и по ней струились живыми узорами тёмно-фиолетовые и чёрные ленты-змейки. Красные глаза слабо светились в обрамлении чёрных ресниц, но вместо ярости в них отражался только немой вопрос.

― Ну… не такие уж и глобальные перемены, ― нарочито бодрым голосом отчитался Хань. ― Две руки, две ноги, хвоста нет, рогатым тоже не назвать, когтей и копыт не вижу… и самая важная вещь на месте, даже уже стоит и выглядит… весьма соблазнительно.

― Но…

― Продолжай, ― прошептал Хань, почти коснувшись губами губ Кая, ― просто продолжай говорить о том, о чём говорил чуть раньше. Куда ты собирался путешествовать по моему телу и зачем? Ты остановился на самом интересном… Можешь даже соврать, что влюбился в меня.

Между ними повисла гнетущая тишина. И кое-кто старательно отводил глаза. Тот самый «кое-кто», недавно заявивший, что он чёрт знает какой древний и страшный. И вообще ― демон.

― Правда, что ли?

Ответа Хань не узнал, если ему вообще ответ требовался. Ну или ответ просто перевели в поцелуй ― один из тысячи. Их вообще было слишком много, намного больше, чем Хань привык. Его вообще никто столько не целовал, сколько целовал Кай. Скоро губы сладко саднило, как и кожу там, где её обжигало страстью Кая.

Потом Хань упирался ладонями в прохладные плитки на стене, притирался бёдрами к бёдрам Кая, запрокидывал голову и почти не дышал ― боялся дышать. И страдал от желания закрыть глаза и не закрывать их, потому что страшно было смотреть на тёмных змеек, опутывающих его руки, ноги, пояс. Но не смотреть на них ― ещё страшнее.

Кай говорил: «Не бойся меня». Хань не боялся ― его, своего персонального проводника на тот свет. Но эти ленты-змейки, тени, дымчатые следы на коже после… Это всё ― пугало. Хотя Хань и в этом умудрился найти плюс: возбуждение со страхом пополам обостряло все ощущения и усиливало удовольствие в сотню раз.

Он глухо застонал от глубокого толчка, отозвавшегося в теле яркой вспышкой, и, наконец, закрыл-таки глаза. Позволил себе окончательно раствориться в удовольствии от прикосновений Кая. Губы на шее, пальцы на груди, твёрдое и горячее ― у него внутри, и повсюду ― дымчатая ласка теней, привязанных к демоническому облику Кая. Тени оплетали Ханя, гладили, дразнили, удерживали за запястья, не позволяя прикасаться к себе, зато сами забирались всюду.

Хань выдохнул имя, хотел сказать, что больше не выдержит, но не смог. Он снова боялся дышать. И боялся открывать глаза. Наверное, именно поэтому финал оказался ярче, чем он ожидал. Это было настолько хорошо, что почти больно.

Кай поддерживал его, водил пальцами по его лицу и смотрел так, как редко умеют смотреть люди. И Ханю хотелось плакать от той печали, что намертво впиталась в красные глаза.

― Что? ― невольно выдохнул он с трудом ― ещё не отдышался.

Кай едва заметно покачал головой и закусил нижнюю губу в сомнении. Хань поймал его пальцы на собственной щеке и сжал в ладони, немо потребовав ответа.

Горькая усмешка на тёмных губах, её отражение в красных глазах с вертикальными зрачками.

― Я должен буду выпить тебя. Вроде бы так и так получу, но знаешь…

― Если ты меня выпьешь, продолжить эти увлекательные упражнения мы уже не сможем? ― немедленно всё опошлил Хань. Чтобы было не так больно. Как будто это помогало.

― Это тоже, хотя я о другом. ― Кай вновь закусил губу и умолк. Печали в глазах меньше не стало. ― Всё равно глупо, как ни крути. Демон и человек… ничего не выйдет из этого. И зря мы…

― Не зря, ― твёрдо возразил Хань, но ничего объяснять не стал. Не стал рассказывать, насколько особенным всё оказалось. Не стал говорить, что ещё никто не целовал ему руки с такой трогательной увлечённостью, не осыпал множеством поцелуев шею, плечи и спину… и ― уж тем более ― никто прежде не собирался взбираться на небо по его бёдрам.

Кому вообще такая глупость могла в голову прийти?

☆☆☆

Хань сосредоточился на наброске, работая простым грифелем и помогая себе иногда пальцами. Он не услышал шагов, как обычно, лишь довольно зажмурился на пару секунд, когда висок согрело тёплое дыхание ― сначала, а потом ― невесомое прикосновение твёрдых губ. Кай умудрился устроиться у Ханя под боком, как большой кот, почти клубком свернулся и просунул голову между правой рукой и боком Ханя, упёрся подбородком в чужое бедро и устремил взгляд на набросок. Хань машинально перехватил грифель в левую руку, а пальцами правой зарылся в тёмные волосы, взлохматил и пригладил, затем вернулся к наброску.

Пока всё шло хорошо, и Хань рисовал сам. Он лишь раз прибегнул к помощи Кая после той выставки и понял, что с каждым разом это будет всё хуже, потому что после третьей своей картины он восстанавливался намного дольше, чем после двух первых. И читал в глазах Кая осуждение. Кай не хотел, чтобы Хань сокращал отпущенный ему срок, но запретить или остановить Ханя не мог.

― Ты всё ещё хочешь нарисовать меня? ― внезапно спросил Кай. От неожиданности Хань сломал грифель, потому что до этого знаменательного момента Кай, что называется, «упирался всеми конечностями обо все попадающиеся навстречу предметы», лишь бы только Хань не рисовал его.

― Ты перегрелся на солнышке? ― участливо полюбопытствовал Хань.

― Неважно, ― буркнул Кай и тут же ретировался в самый дальний угол студии, чтобы смешаться с тенями.

― Эй, я всё ещё хочу тебя нарисовать, ― позвал через пару минутХань. В ответ услышал ожидаемое тихое рычание. ― Совсем шуток не понимаешь. Ты почему спросил, скажи хоть.

― Мне не хочется.

Хань шумно вздохнул и вскинул голову, поискал на потолке признаки существования высших сил, не нашёл, отложил в сторону набросок, поднялся и отправился в угол к Каю, потеснил немного, усевшись рядом, и пристроил голову у Кая на плече. Точно знал, что Кай не продержится больше двух минут ― хоть секундомер выставляй. В этот раз Кай сдался на второй минуте и кончиками пальцев погладил Ханя по щеке.

Хань почти сразу приметил эту особенность у Кая: тот не мог находиться рядом с ним долго и не прикасаться. Его руки словно сами по себе тянулись к Ханю, чтобы приласкать, согреть, потрогать и убедиться в реальности Ханя, повторить тонкие черты. И Каю нравилось смотреть Ханю в глаза. Когда Хань донимал его расспросами, тот что-то туманно отвечал о небе. Можно подумать, у Кая какой-то пунктик на небеса, хотя… Кто ж этих демонов поймёт?

Каю вот вообще полагалось выпить душу Ханя, а он вместо этого… Вот именно.

Хань накрыл собственной ладонью пальцы Кая, прижал к своей скуле и тихо спросил:

― Ты хочешь, чтобы я тебя нарисовал?

― Если согласишься, чтобы я нарисовал тебя.

― Что? ― Хань резко сел прямо и уставился на Кая круглыми глазами. ― Ты умеешь рисовать? Ты? Рисовать? И молчал?

― Нет, это не то… ― Кай вздохнул. ― Я никогда не учился рисовать. По-настоящему не умею. Я рисую по-другому, но это неважно, как буду тебя рисовать я. Без разницы. Просто в обмен. Ты рисуешь меня, а я ― тебя. Или так, или никак. Думай.

Пока Хань думал, Кай согревал губами его запястье и кончиками пальцев водил по коже, повторяя рисунок вен. Слишком сосредоточенно и увлечённо. Чересчур.

Хань прищурил глаза и отобрал у Кая свою руку.

― Зачем тебе это? Ты ведь был против всё время.

― Просто так. Подумал, если мы нарисуем друг друга, то это будет честно. ― Кай отвернулся и пробормотал: ― И у меня хоть что-то останется после.

Дальше Хань додумал сам: хоть что-то останется после того, как душа Ханя будет выпита. Рисунок вроде сувенира на память, да уж…

― Хорошо. Предлагаешь сделать это просто набросками на бумаге?

― Можно и так, ― пожал плечами Кай и едва заметно улыбнулся, лишь приподняв уголок рта.

Хань смотрел ему в глаза целую минуту и пытался понять, в чём тут подвох, потому что подвох был. Речь шла о демоне, а демонам полагалось дурить людям головы.

Он осторожно обнял Кая и уткнулся носом в тёмные волосы, которые издавали почти неуловимый кофейный аромат. Он прижимался к горячему телу и прислушивался к ощущениям. Кай отчётливо воспринимался как опасность, угроза. Это усилилось после того, как Кай сделал третий «глоток» и выпил ещё немного души Ханя, едва не прикончив его в процессе.

Хань что-то неразборчиво промычал, обнаружив ладони Кая под своей рубашкой, поёрзал, сильнее распаляя, и прошептал на ухо:

― Если ты не намерен остановиться на этом, я предпочёл бы продолжить под зеркалами.

Кай правильно его понял, так что вскоре они перебрались на большую кровать, где Хань мог смотреть вверх и видеть собственное удовольствие ― словно записанный кем-то фильм. И мог видеть, как Кай теряет человеческую обычность и оплетает себя тенями ― и себя, и Ханя. Видеть и наслаждаться путешествием полных губ от выступающей косточки над ступнёй с внутренней стороны по лодыжке и голени к колену, от колена к верхней части бедра ― быстрыми сухими поцелуями. И следом за губами ногу Ханя оплетали теневые змейки, обострявшие ощущения.

― Если я напишу ещё одну картину… ― Хань притянул Кая к себе и провёл ладонями по тёмной спине, прогоняя змеек с кожи. ― Если я напишу ещё одну ― с твоей помощью… Это будет последнее произведение искусства для…

Кай закрыл ему рот поцелуем, а потом ― после ― пробормотал:

― Ты сам как произведение искусства.

Хань слабо улыбнулся и чуть выгнулся в его руках. Немного горько ― Кай никогда не звал Ханя по имени. Ни разу. Наверное, на этот счёт у демонов непременно есть какие-то правила, но Ханю было на них наплевать. Немного сердито он провёл ладонью по бедру Кая, погладил ощутимо пульсирующий под пальцами член и потёрся о него собственным. И затаил дыхание, устремив взгляд в зеркальный потолок.

Гибкие мышцы под тёмной кожей, непохожесть двух сплетённых тел, игра на контрастах, медленное проникновение, томный стон и уверенный толчок. Смятые белые простыни и извивающиеся теневые змейки на кровати. Кай любил его сам, любил тенями и заставлял сходить с ума. Потому что столько чувственных впечатлений за раз ― это чересчур для обычного человека.

Хань слизнул капельку пота с подбородка Кая и крепче обхватил его ногами, сильнее притягивая к себе. Он задыхался, устав постоянно задерживать дыхание. Из-за нехватки воздуха голова кружилась, а последствия от каждого толчка, от движений внутри его тела ослепляли яркостью и силой. Хань жмурился от прикосновений горячих пальцев к собственной груди, но снова упрямо открывал глаза, чтобы видеть всё до мелочей в отражениях на потолке. Видеть потемневшие соски, как их ласкают, как прячут тёмные волосы, когда Кай накрывает их губами или покусывает, заставляя Ханя стонать в голос и рывками подаваться навстречу окутанному тенями телу.

В такие минуты Хань готов был упиваться собственной уникальностью. Он единственный человек, которого любил самый настоящий демон, порождение теней. Любил даже этими самыми тенями.

И он раскинул руки в стороны, выгибаясь на смятых простынях, когда Кай изливался в него, принял ещё несколько плавных толчков, сильнее разводя бёдра, и кончил сам, запрокинув голову так, что уже ничего не видел в зеркалах, даже самих зеркал больше не видел…

Его баюкали в объятиях, сплетённых из теней, расчёсывали пальцами спутанные и влажные от пота волосы, согревали припухшие от поцелуев губы тёплым дыханием, прижимали к твёрдому и гибкому телу, гладили по лицу, а он пытался прийти в себя после всего, что было. Потому что для обычного смертного всё это…

Чересчур.

― Дыши… ― робкая просьба, низкий глуховатый голос над ухом, невесомый поцелуй в уголке рта, ― пожалуйста, дыши.

Да, воздуха маловато, то есть, его нет вовсе, но Хань не помнил, как делать вдох. Что же для этого нужно? Да и нужно ли вообще, если ему и так хорошо?

― Дыши! ― Нежные раньше губы стали злыми и требовательными, как и пальцы, которые вдруг зажали нос. Вдох в итоге сделать получилось, но каким же лишним он теперь казался…

Хань закашлялся, сипло втянул в себя новую порцию воздуха и снова подавился кашлем. Кай что-то шептал ему на ухо и баюкал в объятиях, словно ребёнка.

― Как глупо… так и знал… прости… не нужно было… с самого начала было слишком глупо…

― За… ткнись, ― велел хриплым голосом Хань. Смуглые пальцы забрались вновь в его волосы, и Кай прижался лбом к его лбу.

― Не трудись, сам знаю, что дурак, ― пробормотал он. ― Боюсь, следующий раз может стать последним.

― Как и следующая… картина? ― вернулся к проигнорированному ранее вопросу Хань.

Кай промолчал, но это молчание оказалось красноречивее любых слов.

― Это из-за разницы сущностей? Или у меня не осталось почти ничего? Ни сил, ни души…

― Из-за разницы сущностей, ― неохотно ответил Кай и погладил пальцами его левую бровь. ― Ну и сил у тебя тоже осталось немного. Всё вместе. Ты всё ещё хочешь меня нарисовать?

― Сейчас?

Кай кивнул.

― И я нарисую тебя. Посмотрим, у кого получится лучше. Отнести тебя в ванную?

― Я сам! ― обрычал Кая Хань, с сожалением выбираясь из тёплых объятий. И он едва не упал, когда поднялся с кровати ― ноги подкашивались, от слабости кружилась голова и чуть подташнивало из-за мелькающих перед глазами пятен.

Кай молча закинул его руку себе на плечо и повёл в ванную. Спасибо, что не понёс, а то совсем бы…

― В теории… сколько мне осталось? ― тихо спросил на ходу Хань. ― По времени? День? Неделя? Месяц? Час? Год? Сколько?

Кай ничего не ответил, ещё и глаза отвёл в сторону.

― Что, прямо сейчас могу сдохнуть? ― ядовито уточнил Хань, но Кай вновь промолчал, не поддавшись на провокацию. ― Послушай…

― Если ты всё ещё хочешь рисовать, советую поспешить, ― перебил его Кай, сунул в руки полотенце и захлопнул дверь ванной, оставшись по другую сторону.

― Эй!

― Не имею ни малейшего желания обсуждать сроки твоей смерти, потому что предпочитаю тебя живого. Отстань и поторопись, ― донеслось из-за двери в ответ на возмущённый вопль Ханя.

☆☆☆

Они уже довольно долго сидели напротив друг друга и в полной тишине водили по бумаге карандашами, время о времени обмениваясь быстрыми взглядами и оценивая копию и оригинал.

Хань закусил губу, чтобы спрятать улыбку. Он отметил, что Кай рисует плавно, аккуратно, но слишком сильно нажимает карандашом на бумагу. Сам Хань рисовал линиями определённой длины, тонкими, частыми, поэтому он и любил технику сфумато ― она идеально подходила ему игрой теней и света, неявной дымкой, туманной завесой. Хотя рисовать в такой манере Кая было трудно, ведь в нём сочетались исключительно резкие и чёткие линии, без двусмысленности и туманности. Техника сфумато чересчур смягчала облик Кая. До неузнаваемости. И Хань сердито шипел, растирал линии пальцами и начинал снова. Его карандаш легко скользил по бумаге, совсем не так, как у Кая. Он оставлял на белом только тонкие тёмные линии ― больше ничего. У Кая помимо линий оставались вмятины на бумаге.

Когда Хань в очередной раз взглянул на свою модель, обнаружил, что Кай закончил уже и просто смотрит на него немного задумчиво и мечтательно.

― Быстро…

― Мне портреты даются легче, ― пожал плечами Кай и легонько улыбнулся уголками губ. ― И тебя приятно рисовать ― ты красивый.

― Ты тоже, но, чёрт бы тебя… ― Хань стёр пальцем ещё одну неуместную линию.

Теперь Кай улыбался уже открыто и широко.

― Но во мне нет равновесия, ― договорил он за Ханя. И до Ханя дошло, где именно проблема в образе Кая. В том самом отсутствии равновесия. Хань упрямо пытался как-то добиться равновесия в своём наброске, даже добивался, но образ сразу же и совершенно закономерно переставал походить на Кая. И Хань начинал заново, искал ошибку, думал, что нашёл, переделывал и опять ошибался точно так же. Равновесия Кай умудрялся добиваться в своих движениях, пластике, походке, но в его внешности равновесия не было никогда.

― Хочешь сказать, это твой изъян?

― Если тебе это нравится, можешь думать именно так, ― развеселился Кай.

Хань подумал с минуту, поставил Каю диагноз «засранец» и вернулся к наброску. Он закончил через полчаса.

― Ну что? Обмен рисунками? ― Хань протянул свой Каю и ухватился за чужой.

― Да. Но только…

Хань не верил до последнего, что Кай это сделает. Ведь Кай сам обещал ему растянуть отпущенный срок настолько, насколько это будет возможно.

Ошибся.

Кай смял его губы уже знакомым поцелуем. Не обычным, а «тем самым», когда делал глоток его души. На Ханя обрушились удовольствие и слабость, смятение и восторг швыряли его как щепку по волнам в шторм. И было нечто новое ― его рука, которой он прикасался к рисунку Кая, замёрзла, как будто превратилась в кусок льда.

― Пообещай, что будешь всегда рисовать для меня, ― слабый шёпот возле уха. Хань распахнул глаза и уставился на Кая. На призрак Кая, на почти прозрачный силуэт, едва различимый на фоне ярких красок реальности и медленно растворяющийся без следа. В воздухе над полом кружил лист, медленно опускавшийся на пол. Там улыбался Хань, написанный обычным карандашом на обычном листе бумаге, но с непередаваемой любовью, пропитавшей каждую карандашную линию.

Рисунок ― это всё, что осталось.

Сколько бы Хань ни крутил головой по сторонам, сколько бы ни звал, Кая он больше не видел и не чувствовал.

― Какой дурак…

Хань уже без особого удивления взглянул на гостя, вышагнувшего из зеркала. Тот подошёл к нему и властно протянул руку.

― Коробку, ― велел он.

Хань не сразу, но понял, что тот требует чёрную коробку-пенал с угольными карандашами. Машинально Хань нашарил её на низком столике и отдал странному типу. Тот открыл коробку, достал карандаши, коробку небрежно бросил себе под ноги, а карандаши сломал и сжал в ладони, потом просто сдул угольную пыль.

― Что это… значит? ― пробормотал Хань.

― Ничего. Просто забудь и живи дальше. Он выбрал за двоих, вот и всё.

Хань проводил гостя больным взглядом, потом опустился на колени и поднял пустую коробку, прижал к груди, прикоснулся к рисунку Кая, взял и его, всмотрелся в собственное лицо, перенесённое на бумагу. Черты медленно теряли чёткость и тонули во влажной дымке.

― Тебя… больше нет?

В студии висела мёртвая тишина, а тени в углах вели себя обычно и теперь не казались живыми.

«Он выбрал за двоих».

«Пообещай, что будешь всегда рисовать для меня».

― Но разве ты увидишь?..

☆☆☆

― Господин Лу, ваши «Тайваньские открытки» впечатляют…

― Когда вы планируете провести выставку в Шанхае?

― Господин Лу…

Он сбагрил журналистов личному помощнику и ретировался в дальний конец выставочного зала, чтобы чуть передохнуть и набраться сил перед новым рывком. Прижав к груди папку с документами и чёрную коробку, он одновременно пытался потуже затянуть галстук на шее. Так увлёкся, что налетел на кого-то и выронил папку и коробку.

― Извините, ― прозвучал за его спиной низкий голос. Говорили по-корейски.

Хань торопливо обернулся, в недоумении изогнул бровь и посмотрел вниз. Высокий смуглый парень опустился на колено и незряче повёл рукой над плитами, нащупал коробку для карандашей. Вокруг рассыпались документы из папки Ханя и рисунки из чужой папки. В основном ― карандашные портреты.

Хань опустился на корточки и стал помогать собирать листы, к тому же, незнакомец явно не мог увидеть, где рисунки, а где документы. Он вообще не потрудился открыть глаза. А потом Хань замер и уставился на него.

― Простите, но вы… вы…

― Я не слепой, ― немного смущённо улыбнулся смуглый парнишка, безошибочно повернув голову в сторону Ханя. ― Просто в самолёте мои очки сломались, а новые пока не сделали. Без очков я вижу очень плохо. И у меня редкое осложнение ― я лучше всего вижу в сумерках, а днём или ночью ― хуже всего. Поэтому пока вот проще держать глаза закрытыми ― так удобнее. Я вас не ушиб?

― Нет, что вы. И в столкновении больше моей вины… ― Хань испытывающе осмотрел лицо корейца. Если это шутка судьбы, то у неё, определённо, извращённое чувство юмора, потому что этот молодой кореец напоминал Ханю одного чертовски древнего и глупого демона.

― Вы ведь… китаец? ― Хань осторожно взял его руку, чтобы чуть потянуть вверх, подсказав тем самым, что все листы собраны. ― Говорите чисто, но лёгкий акцент я всё равно слышу.

Хань немного запрокинул голову, чтобы рассмотреть получше смуглое лицо. Рост такой же, широкие плечи, гибкое тело. Светлая одежда ещё сильнее подчёркивала тёмный оттенок кожи. Только нет дымчатых змеек-теней, и глаза, скорее всего, тёмные, а не красные.

― Да. Как вас…

― Ким Чонин, ― представился кореец и учтиво поклонился, вновь безошибочно определив на слух, где именно стоит Хань. Затем Чонин легко провёл пальцами по чёрной коробке, немного неловко улыбнулся и протянул её Ханю. ― Что это?

― Это коробка для угольных карандашей. Я художник. Меня зовут Лу Хань. Вы, я вижу, тоже рисуете? Приехали учиться? ― Хань забрал коробку, но продолжал с интересом разглядывать Чонина.

― Я только портретист, ― вновь смутился Чонин. ― Так себе выходит. А вы… Так это ваша выставка? Жаль, что не могу сегодня посмотреть ваши работы вместе с однокурсниками.

― Вас поселили в кампусе Академии Живописи?

― Нет ещё. Вопросы с документами и прочая возня… Пока мы остановились в отеле «Плаза».

― Чудесно. Как вы смотрите на совместный перекус? А потом я отведу вас в отель.

― Но разве эта выставка…

― Терпеть не могу журналистов, ― громким шёпотом признался Хань по большому секрету. ― И терпеть не могу перекусывать в одиночестве.

Насчёт последнего Хань сознательно солгал и ни на миг не устыдился.

― А ещё мы можем зайти в центр оптики и подобрать вам линзы, например. Линзы удобнее, чем очки. Хотите?

― Я… ― тихо начал Чонин, и Хань быстро сообразил, что студенту из-за границы такое удовольствие может быть просто не по карману.

― А вы нарисуете мой портрет в качестве ответной любезности, идёт?

Чонин растерялся от неожиданности, чем Хань охотно воспользовался: поймал его за руку и потащил на буксире в центр оптики. До смерти хотелось посмотреть ему в глаза и окончательно убедиться, что чертовщина под этим небом всё-таки случается.

― Постойте, ― окликнул Ханя Чонин после того, как споткнулся второй раз. ― Не так. Так неудобно.

Он тронул чуткими пальцами запястье Ханя, предплечье, локоть, плечо. Точно так же, как делал это некогда Кай. И потом твёрдо сжал плечо Ханя ладонью, оказавшись на шаг позади.

― Вот теперь можно идти, ― ярко улыбнулся Чонин, ― я буду чувствовать ваши шаги и дорогу впереди.

Хань безотчётно накрыл смуглые пальцы на плече ладонью собственной, погладил и вздохнул.

― Знаете, ходят слухи, что все свои работы вы посвящаете только одному человеку. Это правда?

― Да. Хотя я не уверен, что его можно назвать человеком.

― И кто этот человек? Или вы никому не говорите его имени?

Хань помог Чонину одолеть последние ступени лестницы и тихо ответил:

― Никому не говорю, но вам сказать могу.

― И?

― Не сейчас. Позже. Когда получу свой портрет. А насколько плохо вы видите без очков?

― Ужасно плохо, ― тихо засмеялся Чонин. ― Поэтому в самом деле лучше с закрытыми глазами полагаться только на слух и осязание, чем видеть слишком сильно искажённую картину мира.

― Но вы так и не узнаете, как я выгляжу. Разве это вас не огорчает?

― Ну… я мог бы… Если вы не против, то…

Хань был очень даже за, поэтому он сам взялся за руку Чонина и поднёс её к своему лицу, чтобы горячие пальцы смогли повторить каждую линию, приласкать, изучить и, если повезёт, вспомнить…

― Никогда не встречал настолько красивого человека раньше, ― пробормотал Чонин, отняв руку от лица Ханя. ― Наверное, всем вокруг вас кажется, что вы им снитесь.

― Свои работы я посвящаю человеку, который собрался по моим бёдрам взобраться на небо, ― тихо произнёс Хань, внимательно глядя на Чонина. ― И он сам попросил меня об этом ― писать картины для него.

Чонин молчал, и его лицо оставалось спокойным и бесстрастным.

― Идём? ― устав ждать, позвал Хань и повернулся к выходу.

― Должно быть, тот человек очень сильно любил вас, ― прозвучало за его спиной. ― Его можно понять. Я даже рад, что пока не могу вас увидеть. Пока я вас не вижу, моё сердце только моё.

― А если я хочу его? ― не удержался Хань и бросил быстрый взгляд на Чонина поверх плеча.

― Забирайте, ― легкомысленно улыбнулся Чонин.

― Вообще-то я не шутил.

Чонин отозвался уже на улице перед распахнутой дверцей такси:

― Я тоже. Если вы подарите мне вашу коробку для карандашей. Почему-то мне кажется, что она когда-то была моей. Ведь подарите?

Хань промолчал, с улыбкой посмотрел на чистое небо над головой и забрался в салон такси.

«Ты же знаешь, что я никогда не мог тебе отказать, мой древний и глупый демон…»