Капитан Петко-воевода [Николай Хайтов] (fb2) читать онлайн

Капитан Петко-воевода

Библиотека «БОЛГАРИЯ»

До того, как Петко-воевода появился в Родопах, там действовал другой прославленный воевода — Ангел. Грозный этот гайдук пал, как известно, 8 ноября 1860 года от пули своего же сподвижника у подножья горы Курудаг, держа в одной руке баклажку, а в другой ятаган. В восторге от неожиданной удачи, предводитель турецкого отряда, карагалар^[1] Осман-ага приказал отрезать мертвому воеводе голову, насадил ее на кол и с кровавым этим трофеем поскакал в городок Кешан, торопясь похвастаться победой.

До смерти напуганные Ангелом, кешанские беи и агалары^[2] не сразу поверили, что «быстрокрылого» больше нет на свете, и Осману пришлось созывать людей, хорошо знавших воеводу, чтобы те подтвердили, что отрезанная голова и впрямь принадлежала грозному гайдуку.

Не описать ликование, охватившее турок не только в Кешане, но и в Адрианополе, куда Осман-ага привез голову воеводы, чтобы сложить ее к ногам Вали-паши и услышать из уст самого губернатора: «Молодец». Вместе с начальственной похвалой Осман получил то, о чем и не смел мечтать: чин бинбаши!^[3] По радостному этому поводу несколько дней подряд завывали в Адрианополе зурны, день и ночь били барабаны: да услышат стар и млад о том, что враг султана Ангел, человек, который целых тридцать лет наводил на турок страх своим трубным басом, ныне мертв. Некому больше осадить беев, грабящих своих испольщиков, приструнить карагаларов, когда они, объединившись с разбойниками, истязают и убивают наживы ради, и всесильных откупщиков десятины, снимающих с бедняка последнюю рубашку. Некому больше нагнать страху на турецких головорезов, когда они бесчинствуют в беззащитных болгарских селах. Некому!

Радуется Осман-ага, радуются разбойники — головорезы, богатеи и сановники, и ни один из них не подозревает, что горы уже вскормили нового воеводу, не менее сильного и грозного, чем Ангел, и воевода этот отомстит Осману-аге и станет заступником беззащитной райи^[4].

Грозный и сильный, этот гайдук появился 7 мая 1861 года, всего через несколько месяцев после гибели Ангела-воеводы, в тех самых местах, где пуля, пущенная дрожащей рукой Георгия Влаха, пролила кровь героя. Звать этого гайдука Петко, ему нет еще и семнадцати лет, и бритва еще не касалась его нежных, как у девушки, щек.

В отличие от других болгарских гайдуков — таких, как Филипп Тотю, дед Илю Малешевский или Чакыр из Самокова, которые с малых лет проявляли буйный, непокорный нрав, дрались со своими сверстниками-турками и проламывали друг дружке головы, будущий воевода Петко провел детские годы кротко и тихо, ничем не отличаясь от восьмерых своих братьев и сестер, которые вместе с отцом и матерью работали в поле и пасли овец, добывая пропитание большой семье. В Доган-Хисаре, селе Ференской околии, где родился Петко, дети с шести лет помогают отцам во время пахоты, пасут телят, ягнят, мулов, ходят по дрова, а когда подрастут, годам к десяти, родители отдают их в батраки, к богатым хозяевам в другие села, чтобы приучались сами добывать себе хлеб насущный. Кирко, отец будущего воеводы, в этом отношении поступал, как все. И хотя десятилетний Петко умолял определить его к священнику, чтобы выучиться грамоте, отец, сам не умевший ни читать, ни писать, счел это блажью и послал сына пасти овец в турецкое село Дуралкьой. Два года батрачил там маленький Петко, потом, побыв некоторое время дома, отправился «на заработки» в околийский центр Фере, но вскоре вновь оказался в родном селе. В пятнадцать лет он опять выразил желание учиться и, хотя отец опять ответил отказом, Петко на этот раз не покорился и на свой страх и риск стал ходить к учителю Лефтеру в местное монастырское подворье, где два года учился писать болгарские слова греческими буквами.

Учение пришлось ему по душе, и он решил одолеть науку более мудреную, которой, по слухам, учили в Гюмюрджине и Фере, но тут как раз и случилась та злая беда, которая навсегда оторвала Петко от книг и сроднила с горами, превратив его в народного мстителя.

Беда случилась со старшим братом Петко — пастухом Матеем, который батрачил у богача Мехмеда Кеседжи в турецком селе Бахшибей. Прекрасный работник, Матей в то же время был на редкость веселым парнем и замечательно играл на кавале. Эти свойства пришлись бею по нраву, и со временем Матей стал его любимцем. Однако нашлись среди батраков завистники, которые не могли спокойно смотреть, как он, будто масло в воде, всплывает наверх, и решили «осадить» хозяйского любимчика. Вскоре представился удобный случай. Однажды, когда батраки стригли овец, подъехал к ним бей на белом коне. Завидев его, Матей якобы сказал пастухам: «Когда же, наконец, придет дед Иван^[5], чтобы и мы могли поездить на таком коне!» Впрямь ли произнес Матей те слова или оговорили его недруги — неизвестно, но один из батраков, некий Митю Кофтинов, в тот же вечер передал их бею и тем самым решил участь Матея и всей его семьи. Бей пришел в ярость и, недолго думая, решил погубить «заклятого своего врага». Матей почуял недоброе и стал потихоньку переправлять в Доган-Хисар свои вещи, намереваясь использовать поездку домой, чтобы больше не возвращаться к хозяину. А повод для этого у него был: 15 сентября в Доган-Хисаре — престольный праздник, и Матею, молодому парню, жениху, полагалось принять участие в праздничном гулянье.

Бей это понял, и когда, в канун праздника, Матей пришел на хозяйскую усадьбу за кормом для овец, бей не отпустил его сразу, а задержал до позднего вечера, заставив играть на кавале. Когда Матей играл на хозяйском дворе, туда зашел его двоюродный брат Вылчо. Предчувствуя недоброе, Матей попросил Вылчо подождать, чтобы вместе пойти в родное село. Вылчо согласился, а когда хозяин поздно ночью отпустил их и они двинулись в Доган-Хисар, то их подстерегли подосланные беем вооруженные турки — головорезы из села Чомлекчи и оба — Матей и Вылчо — были убиты, а тела их брошены в воды Марицы.

На следующее утро поползла по Доган-Хисару страшная молва о гибели обоих пастухов, родные и близкие бросились на поиски, но обнаружили лишь трупы, выброшенные рекой в прибрежный ивняк.

Петко видел, как обезумевшая от горя мать обнимала безжизненное тело Матея, истерзанное и изуродованное кинжалами жестоких палачей, и страшная эта картина навсегда запечатлелась у него в сердце. После приступов боли и тоски в нем вскипела неутолимая жажда мщения, созрела решимость стать гайдуком и покарать убийц брата. Возможно, Петко не терпелось сразу же расквитаться с ними, но желтая осенняя листва напомнила ему о том, что придется дождаться весны. Меж тем на семью обрушились новые беды: за некие мнимые провинности был арестован отец, его продержали в застенках, подвергали допросам, выпустили на волю, потом опять схватили и отпустили лишь после того, как немало денег пошло на подкуп. Однако угроза новых незаконных преследований и расправ не рассеялась, она подрывала здоровье семьи, лишала ее покоя и еще больше разжигала ненависть Петко к турецким властителям.

Побуждаемый этими чувствами, Петко зимой 1861 года начал тайно подговаривать кое-кого из своих сверстников в Доган-Хисаре и соседних селах бросить соху и пастуший посох, сколотить гайдуцкий отряд и отомстить туркам за все злодейства и несправедливости. А им в те времена не было числа. Около 90 разного вида податей и налогов тяжким бременем лежали на плечах болгарского населения. Некоторые из этих налогов, десятину, например, государство отдавало на откуп беям и богачам, которые вносили в казну всю сумму налога, а потом собирали его с населения с помощью шаек вооруженных арнаутов^[6], разумеется, в гораздо бо́льших размерах. Арнаутские эти шайки, сдиравшие, как говорится, по семь шкур с одной овцы, были страшным бичом для мирного болгарского населения. Не было ни такой власти, которая могла бы защитить его, ни силы, которую можно было бы им противопоставить, ибо откупщики десятины были все люди влиятельные, со связями. Другой напастью, отравлявшей жизнь христианскому населению, были турецкие разбойничьи шайки. Местные власти не могли с ними справиться, да и не имели желания всерьез их преследовать, потому что часто сами были в сговоре с разбойниками и получали свою долю от их добычи. Вот почему даже если случалось, что кого-то из них ловили, то конвойные, как правило, «упускали» их, чтобы они могли продолжать свой кровавый промысел. Сверх всего прочего турецкое правительство поселило среди болгарских сел в Южной Фракии полудиких черкесов и татар, профессиональных воров, сделавших жизнь местного населения еще более невыносимой. Вот почему брошенный Петко призыв к мщению оказал на нескольких, особенно пострадавших, батраков и пастухов такое же воздействие, как целительный бальзам на открытую рану. Раздобыв оружие, они 6 мая 1861 года, в день святого Георгия, под предводительством Петко ушли в горы, где поклялись друг другу в верности, в том, что будут жить, как братья, и не выпустят из рук оружия, пока не отомстят.

Когда в Доган-Хисаре и соседних селах стало известно о немногочисленном отряде Петко (первое время чета насчитывала всего семь человек), многие посмеялись над «дерзкими юнцами», которые осмелились бросить вызов бесчисленным силам турок, их войску и полиции, опытным усачам-карагаларам и отчаянным головорезам-бабаитам. Однако все эти скептики прикусили языки, когда разнеслась весть, что гайдуцкий отряд Петко захватил врасплох убийц Матея и покарал их так же, как те расправились со своими жертвами. А вскоре после того испытал на себе гайдуцкую месть и главный виновник гибели Матея — бахшибейский чифликчия^[7] Мехмед Кеседжи.

Итак, Матей и Вылчо были отомщены, однако Петко не считал свою миссию законченной. Охотясь за убийцами брата, юный воевода узнал о многих других трагических историях и злодействах, которые требовали наказания виновных и отмщения. Поэтому, однажды обагрив свой кинжал кровью, он не перестал искать случая померяться силами с турецкими карагаларами. И случай этот представился 16 июля 1861 года, когда в окрестностях села Бахшибей крохотная чета Петко натолкнулась на турецкий полицейский отряд под командованием карагалара, известного на всю околию своей жестокостью. Несмотря на то, что гайдуков, по сравнению с противником, было всего лишь горсточка, они бросились в атаку с такой стремительностью, что турки рассыпались по равнине, кто куда. Двое из них были убиты, несколько человек тяжело ранены, а остальные так ошеломлены яростным вооруженным нападением болгар, что долгое время не смели высунуть носа за околицу Бахшибея. Еще два кровопролитных сражения с полицией в августе месяце, и имя гайдука Петко, в насмешку прозванного турками Петко-Шалопаем, уже было у всех на устах и, главное, в сердцах всех угнетенных и страждущих, которые сразу же отдали Петко не только свою любовь, но и поддержку.

Быстрые, неожиданные удары — вот тактика, избранная Петко уже в самом начале своей гайдуцкой деятельности. Чета немногочисленна — в ней всего шесть человек, но они молоды, у них быстрые ноги: сегодня они бьются с турками у села Бахшибей, через несколько дней нападают на них под Каракаем, а на утро выстрелы их ружей звучат уже в Чомлекчи, так что кажется, будто действует не один, а несколько гайдуцких отрядов. Вообще Петко с самого начала действует, как старый, опытный гайдук, и это не случайно — он использует многолетний опыт прославленных воевод, в особенности воеводы Ангела, с которым был знаком его покойный брат Матей и о чьих легендарных подвигах он с восторгом рассказывал младшему брату.

Турки вначале с презрением следили за действиями «безусых гайдамаков», но после ощутимых ударов, полученных летом 1861 года, принялись усиленно преследовать отряд Петко. Однако народ так старательно укрывал своих заступников, что все попытки уничтожить маленький отряд остались безуспешными. Прошло лето, наступила осень. Опала с деревьев листва, и по заведенному издавна обычаю гайдуки разошлись по гюмюрджинским и ференским селам, где и провели зиму 1861/62 гг. у своих верных ятаков^[8], обдумывая планы на весну, замышляя кару тому или иному злодею.

ОПАСНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ. СЧАСТЛИВЫЙ СЛУЧАЙ. ПЕТКО ВТОРИЧНО УХОДИТ В ЛЕСА

Незаметно пролетела обычная для Южной Фракии мягкая зима, и когда деревья и кустарники покрылись густой листвой, отряд Петко вновь появился в Родопских лесах. И сразу же за ним в погоню бросились карательные турецкие отряды. Карагалары Ференской и Дедеагачской околий, где действовали гайдуки, получили строжайший приказ настичь и уничтожить «кучку разбойников», нарушающих тишину и порядок в упомянутых околиях. Дважды в течение июня — первый раз в селе Ханджасе, второй — у села Дуралкьой — преследователям удавалось настичь Петко и завязать сражение, но оба раза Петко сумел уйти невредимым. В августе на горе Чобандаг, у села Исьорен, вновь произошла кровавая битва между гайдуками и их преследователями. 5 сентября битва возобновилась, можно сказать, на том же самом месте, но, к счастью, юному воеводе и на этот раз удалось отбить турок и уйти дальше в горы. Вслед за этими, неудачными для турок, сражениями на несколько месяцев наступило затишье, преследователи потеряли следы Петко, а он, вместо того чтобы свернуть знамя и распустить людей, все продолжал бродить по голым горным вершинам и утесам. Это — ошибка, за которую молодые, самонадеянные гайдуки вскоре дорого поплатились: 6 января 1863 года турецкий отряд в составе 130 стражников и башибузуков окружил их у села Исьорен Эносской околии. Зажатый в железном обруче, отряд Петко отважно сражался, но сто тридцать ружей и пистолетов обрушили на них смертоносный огонь. Двое из девяти гайдуков пали уже в самом начале схватки. Сам воевода был тяжело ранен в ноги. Трое его сотоварищей — Петко Радев из села Калайджи-дере, по прозвищу «Кючук» Петко (Петко Маленький) — в отличие от «Большого» Петко, воеводы; Комню Стоянов из Доган-Хисара и Стоил Атанасов из Исьорена — тоже получили серьезные ранения. Трем непострадавшим гайдукам удалось прорвать кольцо и уйти, четверо же раненых, в том числе и воевода, после короткой рукопашной схватки попали в руки врага.

Буйная радость охватила карагаларов, и они постарались, чтобы об этой их кровавой победе узнали все от мала до велика. Музыканты и барабанщики сопровождали конвой с пленниками до самого Гелибола, резиденции правителя округа, собирая толпы зевак во всех селах, через которые пролегал путь вооруженного шествия.

Для турецких властей поимка воеводы — победа, торжество, а для бесправного, угнетенного христианского населения — страшная весть, от которой сердца людей замирают в ужасе и тревоге. Особенно тяжело ударило это известие по многочисленным ятакам воеводы Петко, которым оставалось только молиться, чтобы небо дало пленникам силу и твердость и не навлекло беды и на их головы.

Пока ятаки терзались мрачными предчувствиями, раненого Петко по приказанию гелибольского паши поместили в военный госпиталь. Главный врач получил распоряжение лечить Петко как можно лучше, чтобы тот предстал перед судом целым и невредимым. Тем временем полицейские власти разослали по всем селам Гелибольского санджака (округа) сообщение о том, что разбойник Петко, наконец, схвачен, и если кто имеет на него жалобы, пусть изложит их суду. И хотя никаких жалоб не поступило, потому что Петко ни на кого не нападал, никого не грабил, это не помешало турецкому военному суду вынести Петко и его товарищам суровый приговор и заточить их в Гелибольскую тюрьму.

Петко сделал вид, будто покорился суровому приговору, но едва раны его затянулись, как он стал обдумывать план побега и не только для себя, но и для всех двадцати трех узников, томившихся вместе с ним. Он был моложе всех, ему не исполнилось еще и девятнадцати, но его гайдуцкая слава проникла даже в стены гелибольской тюрьмы, и потому все охотно подчинились его указаниям, как следует готовить и осуществить побег. С помощью обломка тесла и какого-то скребка узники начали рыть туннель под стенами своей темницы. Рыли все, день и ночь, не покладая рук, с усердием и надеждой, принимая все меры предосторожности. Наконец пришел час, подкоп был готов. Оставалось лишь дождаться вечера, чтобы осуществить долгожданный побег. Время текло мучительно медленно, нервы были у всех напряжены до предела, и поэтому, когда в коридоре раздался тяжелый топот сапог, все разом вскочили на ноги. Лязгнул замок, отворилась дверь, и в камеру вошел комендант тюрьмы собственной персоной в сопровождении нескольких жандармов и кузнеца, нагруженного цепями. Пересыпая свою речь бранью, комендант объявил, что заговор раскрыт, приказал отобрать инструмент, а виновников заковать в цепи. Затем ласково похлопав по плечу одного из узников, молодого грека, осужденного за кражу, он сообщил, что именно от этого верного слуги султана власти своевременно узнали о готовящемся побеге.

Когда после этих слов кузнец подошел к Петко, готовый набросить ему на шею оковы, ловкий и сильный гайдук выхватил у него из рук тяжелую цепь и с силой швырнул ее в голову предателя. Удар был могуч, но не слишком точен, цепь обрушилась не на грека, а на самого коменданта, который тут же упал бездыханным!

Спустя несколько дней после этого происшествия Петко и его товарищи по несчастью, закованные в тяжелые кандалы, под усиленным конвоем были по приказанию паши препровождены в знаменитую Салоникскую крепость Канлы-куле («Кровавую башню»), куда помещали наиболее опасных врагов турецкой империи.

После убийства коменданта тюрьмы у пленных гайдуков не осталось никакой надежды, и в Салоники они прибыли со стесненным сердцем. Они знали, что в подземельях Кровавой башни их кости сгниют от холода и сырости, и потому с такой болью вглядывались в вольную морскую ширь, освещенную ярким солнцем, которое, казалось им, они видят в последний раз.

Безысходно-мрачной рисовалась им гайдуцкая их доля, пока не предстали они пред салоникским пашой. Один из стражников полез было за пояс, чтобы вынуть сопроводительную бумагу, но ничего не обнаружил. На счастье узников, оказалось, что он потерял ее где-то по дороге, а объяснить, кто они такие и за какие провинности доставлены в Салоники, не мог. И тут Петко и его товарищам повезло вторично (две таких удачи за один час!): советником у Вали-паши оказался благородной души христианин, мигом смекнувший, как повернуть дело в пользу арестантов. Он научил их сказать, что они работники из Драмы и просят вернуть их в родной город, где быстрее «разберутся» в их вине, о которой они, дескать, и понятия не имеют. Хитрость удалась. После двухнедельного пребывания в Салониках мнимобезвинные «работники из Драмы» были под стражей отправлены в «родной город». Комню Стоянов и Стоил Атанасов в кандалах и наручниках шли каждый сам по себе, но оба Петко, Большой и Маленький, были скованы одной цепью — правая рука одного к левой другого. Два дня продолжался путь, пока не прибыли они в одно драмское село, где им предстояло заночевать. В этом селе (опять везение!) учителем оказался знакомый Петко, и когда стражники, хорошенько выпив и закусив, заснули богатырским сном, наши герои, освобожденные учителем, «дунули» вольные и свободные по Драмской равнине.

Вольные, свободные, но без денег и без еды! Окрестные села были, по большей части, турецкими, и вырвавшиеся из неволи гайдуки, страшась измены, не смели показаться никому на глаза и прятались на кукурузных полях, где собирали забытые початки, чтобы хоть как-то обмануть пустые желудки. Гонимые голодом, Петко и его товарищи на второй или третий день решились попросить хлеба у одного пастуха-арнаута. Комню и Стоил спрятались, а оба Петко, с грехом пополам приведя в порядок рваную свою одежду, подошли к пастуху и попросили какой-нибудь еды. Арнаут с опаской разглядывал будто из-под земли выросших перед ним оборванцев, но, увидев, что оба безоружны, поделился с ними хлебом. Гайдуки тотчас принялись за еду, но тут откуда то донеслись звуки барабана и зурны. Арнаут объяснил, что это юшурджии, сборщики десятины. Оба Петко призадумались: дожидаться полупьяных, вооруженных до зубов сборщиков показалось им рискованным. Удирать же вот так, сразу, взяв у арнаута хлеб, значило пробудить в нем подозрения. Решение было принято мгновенно. Воевода подмигнул своему тезке, тот с проворством кошки набросился на арнаута, чтобы обезоружить, но пастух оказался сильным и подмял под себя Петко Маленького. Воевода не растерялся, выхватил из-за пояса у арнаута ятаган, ударил его рукоятью по темени, и тот без чувств повалился на землю. Затем гайдуки забрали ружье арнаута и бросились бежать, пока не успели подойти сборщики налогов. Четверо гайдуков тогда еще не знали, что барабанный бой сопровождал не сборщиков налогов, а полицейский отряд, посланный за ними в погоню после того, как в Салониках и Драме стало известно, что за люди удрали из-под стражи и какие преступления они совершили. Очнувшись, арнаут рассказал полицейским о том, что с ним произошло. Те бросились в погоню и к ночи настигли беглецов возле турецкого кладбища, где открыли по ним стрельбу. Спутники воеводы были ранены и схвачены, а сам воевода под покровом темноты спрятался в какой-то провалившейся могиле и там, никем не замеченный, дождался, пока турки ушли.

Оставшись один, без товарищей, в незнакомых и враждебных местах, Петко решил идти без промедления в Ксанти, а оттуда в Гюмюрджину, где он рассчитывал найти оружие, помощь и новых сподвижников. Голодный, без сил, брел он по дороге и неожиданно наткнулся на сторожевую будку, перед которой двое стражников прихлебывали свежесваренный кофе. Петко хотел повернуть назад, но стражники заметили его, и беглецу не оставалось ничего другого, как сунуться прямо в пасть волку.

— Кто такой? Откуда? — спросили стражники, когда воевода подошел ближе.

— Работник я, из Драмы.

— Бумага при тебе?

— Тут она, за пазухой! — солгал Петко. Он рассчитывал, что проверять не станут, но стражники поднялись и, поскольку уже стемнело, велели Петко идти за ними в караульню и заодно прихватить с собой кувшин с водой. Еще минута, и он снова бы оказался в капкане, но смекалка, которая еще не раз придет к нему на помощь, и на этот раз спасла храброго гайдука. Не успели стражники переступить порог караульни, как Петко, шедший за ними следом, поднял с земли тяжелый медный кувшин и что было силы опустил его на голову ближайшего стражника. Тот свалился на своего напарника, а воевода тем временем захлопнул дверь караульни, запер ее снаружи и быстрым шагом зашагал прочь.

Хмурое осеннее утро застало смертельно усталого от долгой ходьбы воеводу в окрестностях Ксанти. Он брел по дороге, то и дело озираясь и оглядываясь. Между тем опасность подстерегала его не сзади, а впереди: за одним из поворотов перед Петко неожиданно выросли двое конных полицейских. Несчастный, оборванный путник, бредущий по дороге в столь ранний час, привлек их внимание, и они повернули к нему своих лошадей. Петко оглянулся, бежать бессмысленно, на гладкой этой равнине стражники настигнут его через десять шагов. Оказать сопротивление — нечем. А стражники уже совсем рядом, он уже чувствовал на своем лице горячее лошадиное дыхание. И тут Петко осенила блестящая мысль: он закатил глаза и, выкрикивая бессвязные турецкие слова, принялся кататься по земле. При этом он так пнул лошадь одного из стражников, что та, испугавшись, шарахнулась в сторону, а всадник свалился на землю. Петко тем временем продолжал выть, вопить, что-то бормотать и размахивать перед лицом ошеломленных полицейских окровавленными кулаками — словом, так убедительно разыграл пляску помешанного, что представители власти поспешили убраться от него подальше.

Столь успешно избежав явной опасности, молодой воевода, что называется, смазал пятки салом и, благодаря железному здоровью и богатырскому сложению, добрался до Гюмюрджины, где, наконец, ступил на родную землю и мог с облегчением перевести дух.

ОСМАН-АГА ТОЧИТ ЗУБЫ НА ПЕТКО-ВОЕВОДУ, НО САМ ПОЛУЧАЕТ ПО ЗУБАМ. «СЕКРЕТНОЕ» ГАЙДУЦКОЕ ОРУЖИЕ

С 6 января 1863 года, когда гайдуки были захвачены в плен, и до последних дней сентября, когда после многих приключений Петко, единственный из всех, вырвался из лап преследователей, прошло почти девять месяцев. Девять месяцев в цепях и колодках — за это время юный воевода близко познакомился с турецкой полицейской машиной, с человеческой подлостью и двоедушием. Положение Петко, столько времени проведшего в неволе и лишившегося сподвижников, кажется безнадежным, но на самом деле все было совсем иначе. У него нет боевых товарищей, нет оружия, но зато есть множество приверженцев. У него есть имя, которое уже стало знаменем и надеждой всех гонимых и угнетенных; имя, вскоре собравшее вокруг него новый гайдуцкий отряд.

Осень и зима 1864 г. прошли в поисках людей, оружия, подборе верных ятаков-связных, и когда весною вновь зазеленели деревья, новый отряд Петко-воеводы ушел в горы и начал гайдуцкое свое дело. Само собой разумеется, власти тоже не дремали, между гайдуками и турками одно за другим происходит несколько сражений: 10 июня у старой крепости Буругьол, девять дней спустя на горе Сарыкая. Петко-воевода не только отбивает натиск, но даже сам преследует турок.

Эти неудачи, или вернее, поражения приводят турок в ярость, особенно неистовствует бинбаши Осман, тот самый, что, отрезав голову воеводе Ангелу, насадил ее на кол и за это «геройство» получил повышение в чине. Осман заявил паше Адрианополя, что он за неделю-другую рассчитается с новым воеводой, и во главе отлично вооруженного отряда отправился в погоню за следующей своей жертвой.

Многолетний опыт в преследовании гайдуков научил Османа осмотрительности и осторожности. Пустившись по следам Петко-воеводы, он задерживал каждого, кто встречался ему на дороге, и благодаря этому сумел сохранить свой поход в тайне и незаметно подошел совсем близко к гайдуцкой чете, которая 14 августа находилась на левом берегу Марицы, в густом лесу в местности, называвшейся Курт Буджак. Таким образом, гайдуки оказались окружены, и когда прозвучали первые ружейные залпы и завязался неравный бой, Осман уже предвкушал легкую победу и триумфальное возвращение в Адрианополь. А бой был поистине неравным. На каждого из гайдуков приходилось примерно по два десятка карателей, на каждое гайдуцкое ружье — по два десятка турецких, но турок ошеломила стремительность противника, потрясла необычная отвага воеводы, который с ятаганом в руке ринулся в атаку впереди своих товарищей, сокрушая на своем пути все живое. Под бешеным этим натиском от «удальства» Османа не осталось и следа. И вот уже, сложив оружие, он, испуганный, присмиревший, молит воеводу о пощаде. Но воеводе хорошо известно, кто такой Осман ага, он знает о всех его кровавых злодеяниях и покарать его решил не смертью, а позором, всеобщим презрением. Вот почему, несколько раз окунув Османа в реку он заставил его под громкий хохот гайдуков поцеловать под хвостом у лошади, а потом выстриг у него левый ус и правую бровь и отпустил вместе с остальными пленниками на все четыре стороны. Что говорить, шутка грубовата, но злодей Осман полностью заслужил ее, так же, как и все, что за тем последовало. Прославленный и влиятельный бинбаши Осман-ага разом скатился с вершины славы в бездну жесточайшего презрения. Ни один турок не мог простить ему, что он просил пощады у гайдука и целовал под хвост его коня. С того дня, где бы Осман-ага ни показался, его встречали ледяным презрением и уничтожающим молчанием. Обманутый в своих надеждах, адрианопольский паша также не простил своему любимцу этого позора, предал его суду и, вконец униженного и обесчещенного, затаившего в душе неутолимую злобу и жажду мести, отправил его в тюрьму. Судьба, или, вернее, сказать, причудливая игра случая впоследствии предоставила Осман-аге возможность еще раз встретиться с Петко, но об этой встрече и ее последствиях мы расскажем дальше.

Победа над Осман-агой и два последовавших за нею сражения — в горах Карлык и Шапкына, Гюмюрджинской околии, — еще более прославили имя Петко, и турки уже по-настоящему стали страшиться этого неколебимого, как утес, и проворного, как кошка, человека, который так метко стреляет и так ловко орудует саблей. И сверх того обладает редкой сообразительностью и хитростью. Почуяв опасность, его отряд может мгновенно исчезнуть, потому что у воеводы повсюду есть тайники, где припасено необходимое платье и где он вмиг может преобразить своих удальцов в пастухов или углежогов, пахарей или рыбаков и укрывать их в окрестных селах у верных ятаков столько времени, сколько потребуется. Помимо этого, Петко, несколько раз на себе испытавший предательство и измену, понял огромное значение разведки и создал в городах, селах и на пастушьих зимовках широкую сеть соглядатаев, которые следили за передвижением карательных отрядов и сообщали воеводе об их численности, вооружении и планах. Это давало Петко возможность успешно нападать на турок из засады либо же, в случае необходимости, вовремя уйти и тем сохранить свою чету. Эти соглядатаи подчас сопровождали турецкие отряды в качестве «помощников» либо «проводников», и никому и в голову не приходило, что это связные, ятаки воеводы.

Крепкую опору нашел Петко и среди местного болгарского и греческого населения, которое видело в нем защитника от произвола и бесчинства турецких властей. Петко отлично говорил по-гречески, и это позволяло грекам считать его своим соотечественником, они даже переделали на греческий лад имя отца воеводы — Киряк вместо Кирко. Благоразумный Петко не возражал против этих попыток причислить его к грекам, лишь бы они оказывали поддержку чете, даже сам стал именовать себя Киряковым, а не Кирковым, чтобы облегчить отношения с греческим населением.

Мало-помалу Петко стал любимцем и героем не только болгар и греков, но и турецкой бедноты и помаков (обращенных в ислам болгар). Этому во многом способствовало его вошедшее в поговорку благородство и необыкновенная доброта. О рыцарстве воеводы свидетельствует следующий случай, происшедший в селе Ташлык в окрестностях Маронии. Там жил турок по имени Селим Ходжа, славившийся своим богатством и тремя красавицами-дочерьми. Петко-воевода имел обыкновение облагать данью именно таких богачей, поэтому однажды, когда Селим Ходжа вернулся из мечети после дневной молитвы, Петко со своими молодцами окружил его дом. Захватив с собой несколько человек, он вошел к потрясенному, на смерть перепуганному Селиму, который был уверен, что гайдуки намерены обесчестить его дочерей, как это принято у обыкновенных разбойников. Петко, догадавшись, что всего более страшит Ходжу, приказал ему отвести дочерей в соседнюю комнату, а затем принести все золотые монеты, какие есть в доме. Обрадованный турок поспешил исполнить приказание воеводы, мигом вернулся и бросил на середину комнаты мешок, в котором было 2160 лиры.

— Прими, пользуйся на здоровье! — сказал он.

Воевода, не торопясь, отсчитал от груды золота 500 лир, а остальные отдал хозяину, объяснив, что пяти сотен ему вполне хватит для содержания отряда. Ошеломленный турок не верил своим глазам и долго не решался протянуть руку к неожиданно возвращенному золоту, а когда убедился, что слова воеводы — не шутка, кинулся целовать ему руку, благодарить, осыпать благословениями, потом крикнул слугам, чтобы приготовили «богатырям» вкусный кофе. Вскоре кофе был сварен и одна из дочерей Ходжи поднесла его «гостям». Один из молодых четников, грек по имени Лука, подмигнул девушке. Заметив эту вольность, нарушавшую строгие правила гайдуцкой морали, воевода приказал Луке немедленно снять оружие и покинуть чету. Этот поступок настолько потряс Селима Ходжу, что он до конца своих дней оставался одним из самых верных друзей и почитателей Петко.

Однажды, после многодневных голодных скитаний по горам, четники вдруг услышали перезвон колокольцев и направились в ту сторону, чтобы попросить еды. Уже смеркалось, когда они увидели козье стадо. Гайдуки окликнули пастушонка-помака, велели сварить им кукурузной каши и заколоть козленка, чтобы полакомиться жареным мясом. Тут выяснилось, что животные принадлежат не одному хозяину-богачу, а нескольким крестьянам из села Узундере. Не желая нанести ущерба какому-нибудь бедняку, Петко велел пастушонку заколоть своего собственного козла, пригрозив, в случае обмана, смертью. Паренек исполнил приказание. Насытившись, гайдуки разрубили оставшееся мясо на куски, положили в заплечные мешки и собрались в путь.

— Сколько стоит твой козел? — спросил воевода, развязывая свой кожаный кошель.

— Ничего не стоит! — отвечал тот. — Примите в подарок.

— Коли так, прими и ты от меня подарок! — сказал Петко, и в ладони паренька зазвенели несколько золотых монет, цена, примерно, пяти козлов.

— Отец у тебя чем занимается? — спросил воевода, заметив, что бурка на пареньке довольно потрепанная.

— В поле он, пашет. На коровах пашет, одна наша, другая — соседская.

Петко-воевода задумался, потом вынул из кошеля еще пять золотых и протянул пареньку.

— Отдай отцу, — сказал он. — Пусть купит пару волов и перестанет мыкаться с соседской коровой.

Как мы еще не раз убедимся, такого рода помощь была не исключением, а правилом. Гайдуцкий отряд Петко оказывал помощь людям независимо от их вероисповедания и национальной принадлежности. Петко был, пожалуй, единственным из всех болгарских гайдуков, кто сумел подняться выше религиозных и национальных различий, и потому в той кровавой эпохе он стоит как бы особняком, своеобразный рыцарь своего времени, не жалевший сил для защиты бедного люда, который платил ему за это любовью.

В сущности, эта любовь и была тем «секретным», победоносным оружием, которое давало Петко-воеводе возможность и в горах и на равнине чувствовать себя, как дома, и уходить из любой опасности.

ЮНКЕР В АФИНАХ. УЧАСТНИК ВОССТАНИЯ НА КРИТЕ. ЗАПАДНЯ ДОКТОРА ДИМИТРИСА. ПЕРВОЕ МОРСКОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ ВОЕВОДЫ. ВНОВЬ В РОДНЫХ ЛЕСАХ

После битвы со злополучным Османом отряд Петко дважды, 30 августа и 28 сентября, сразился с турками в окрестностях Гюмюрджины, и оба эти сражения принесли воеводе новую славу. А слава его к этому времени уже вышла далеко за пределы Гелибольского санджака (округа) и достигла Афин, где как раз тогда греческий революционный комитет готовил восстание на Крите. Руководители комитета поняли, как много они приобретут, если им удастся привлечь к освободительной борьбе критян отважного болгарина, и пригласили его в Афины для прохождения курса в военном училище.

Юный воевода обрадовался приглашению. Сознание того, что о нем знают в Афинах, что там возлагают на него надежды, не могло не польстить его самолюбию. К тому же осуществлялась его давняя мечта получить образование. Вот истинные причины, побудившие Петко покинуть родные края и отправиться в Афины.

Осенью 1864 года Петко-воевода приехал в Афины и стал курсантом Военного училища. В июле 1865 года Афинский революционный комитет, решив, что Петко уже получил достаточную военную подготовку, поручил ему весьма деликатную миссию в Македонии. Ему предстояло объехать те края и организовать там восстание, которое отвлекло бы внимание турок от восстания, готовящегося на Крите.

Петко и впрямь отправился в Македонию, два с половиной месяца ходил из села в село, из города в город и возвратился в Афины измученный, расстроенный, а главное, без всякого результата. Нужны были еще долгие годы, не менее двух-трех десятков лет, чтобы в Македонии вспыхнул революционный порох. А в те годы огниво, которому предстояло поджечь этот порох, было еще сырым от невыплаканных слез, и все усилия Петко высушить его жарким и сильным словом оказались напрасными, ибо, как это тысячу раз доказано нашей наставницей-историей, всему на свете свой черед.

После возвращения из неудачной своей поездки Петко решил «отказаться от греческих милостей», как сам он выразился в своих воспоминаниях, и уехать в Италию, к Гарибальди. Надо сказать, что звезда этого легендарного итальянского патриота сверкала в ту пору полным блеском и привлекала к себе бесчисленных поклонников со всех концов земли. В ту пору Гарибальди — не только громкое имя, а символ свободы, и каждый, кто служил ей и жаждал отдать за нее жизнь, считал своим долгом побывать у Гарибальди, увидеть его, говорить с ним, узнать у него тайну революционного успеха. И Петко тоже поехал, встретился с Гарибальди, а тот оставил молодого болгарина у себя, и некоторое время воевода был постоянным гостем прославленного революционера, учился у него революционной стратегии и тактике, нормам гайдуцкой морали. Между прочим, именно под влиянием Гарибальди Петко избавился от многих заблуждений гайдуков прежних времен, действовавших изолированно и имевших целью лишь личную месть, и поставил перед собой высокую цель — освобождение своего порабощенного народа.

Пребывание Петко-воеводы в Италии проходило не только в поучениях и разговорах, оно было увенчано делом. С помощью всесильного в ту пору Гарибальди был создан отряд итальянских патриотов, численностью в 220 человек, под командованием друга Гарибальди, Фридриха, и в составе этого отряда Петко через Афины отправился на Крит, где весной 1866 года вспыхнуло восстание против владычества турок. В Афинах гарибальдийский отряд, выросший еще человек на семьдесят, поступил под командование Паноса Коронеаса, а Петко возглавил другой отряд, поменьше — доверие, которое молодой полководец вскоре полностью оправдал в ожесточенных схватках с турками. Сражения следуют одно за другим: 30 марта, 6 мая, 20 мая, 10 июня, 1 августа — кровопролитные битвы с многочисленным, храбрым и хорошо вооруженным противником, поэтому победы, одержанные Петко в этих сражениях, принесли ему славу одного из храбрейшего военачальников и прозвище Капитана (так на Крите называли командиров повстанческих отрядов).

К сожалению, в истории Критского восстания были не только победы и героические подвиги, но и серьезные раздоры между его руководителями. Это ослабляло силы повстанцев, и в 1868 году им пришлось начать переговоры о перемирии. По условиям перемирия, подписанного Коронеасом, обезоруженные повстанцы должны были пройти между двумя шеренгами турецких солдат в знак признания турецкой силы, ее превосходства. Все подчинились этому унизительному условию, все, кроме Капитана Петко, как его стали с тех пор называть. Вместе с 18 повстанцами он сел на корабль и отплыл в Александрию.

Два месяца праздных шатаний по кофейням и базарам оказались достаточными для того, чтобы юный воевода понял, что ему не место в этом распаренном солнцем и пропахшем бананами шумном восточном городе. Он решает уехать в Марсель. Каковы были его планы, чем думал он там заняться, каким представлялся ему этот французский город — на этот счет, мы, к сожалению, не располагаем никакими сведениями. Известно лишь, что после полугодового пребывания в Марселе Петко вновь возвратился в Афины, пообтесавшийся, поднаторевший во французском языке и полный лютой тоски от столь длительного вынужденного отдыха. За это время он о многом поразмыслил и обдумал свои планы на будущее, так что сразу же по приезде в Афины весной 1869 г. он принялся разыскивать уцелевших участников Критского восстания и формировать отряд, уже не гайдуцкий, а повстанческий, чтобы сражаться за освобождение Фракии.

Стремясь собрать побольше добровольцев, Капитан Петко 10 марта обратился с печатным воззванием к живущим в Афинах болгарам и «ко всем, кто жаждет прийти на помощь угнетенным христианам в турецком государстве», и пригласил вступить в его повстанческий отряд. Воззвание это стало известно турецким властям, и они направили греческому правительству дипломатическую ноту, в которой потребовали обезвредить дерзкого Капитана. Греческое правительство, однако, сделало вид, будто и знать не знает о приготовлениях Петко. Турки же, убедившись в том, что греческие власти относятся к Петко благосклонно, решили сами избавиться от столь опасного для них воеводы. Эту задачу взял на себя один из чиновников турецкого консульства в Афинах, доктор Димитрис, грек по национальности. План доктора был весьма несложен: познакомиться с Петко и, завоевав его доверие, заманить в турецкое консульство и там схватить.

Несмотря на многочисленные свои злоключения, Петко сохранил присущую ему доверчивость. Поэтому, когда доктор Димитрис, познакомившись с ним, объявил, что готов как врач вступить в его повстанческий отряд, он проникся к нему полным доверием. (Мы и в дальнейшем еще не раз столкнемся с этой поразительной доверчивостью Капитана Петко, которая навлечет на его голову немало злоключений).

Завязывается дружба. Грек обладает умом, Капитана Петко подкупает его красноречие, приятное обхождение. Новые друзья встречаются в потаенных местах, пьют кофе, обсуждают планы будущего восстания, время от времени вместе развлекаются. В один погожий апрельский денек Петко получил от своего закадычного друга — доктора приглашение на спектакль, который давала в Афинах приезжая французская труппа. После спектакля доктор Димитрис пригласил Петко к себе домой, «совсем рядом», поболтать за чашечкой кофе. Петко охотно согласился и доверчиво прошел вслед за Димитрисом в турецкое консульство, где персоналу было заранее приказано не показываться, пока капкан окончательно не захлопнется. Всего лишь несколько минут оставалось до успешного осуществления дерзкого плана, но тут Петко заметил, что дом как-то подозрительно и странно безлюден, и догадался о готовящейся ловушке. Однако он сохранил самообладание и, дождавшись, чтобы доктор остался в комнате с ним наедине, с молниеносной быстротой выхватил из-за пояса револьвер и приставил к груди предателя.

— Выведи меня отсюда, или тебе конец! — шепотом пригрозил он доктору.

Побелев от страха, трясущийся Димитрис покорно направился к выходу.

На следующий день взбешенный Петко явился к греческому министру Димитрису Вулгарису и спросил, будет ли греческое правительство препятствовать ему, если он открыто соберет отряд и вступит в пределы Турции. Вулгарис объяснил, что, хотя и он сам и его правительство сочувствуют воеводе, это создаст для Греции множество осложнений, поэтому желательно, чтобыПетко осуществил свое намерение тайно, без их ведома.

После разговора с Вулгарисом Капитану оставалось лишь отправиться в родные края, а там уж «что сабля покажет».

82 добровольца из числа македонских и фракийских болгар выразили желание вступить в повстанческий отряд Петко, и 12 мая 1869 года они поднялись на борт зафрахтованного греческого парусника с намерением высадиться в каком-нибудь из турецких портов на Эгейском побережье и оттуда двинуться в родную для Петко Фракию.

Корабль вышел из Афин в прекрасную погоду, но в открытом море неожиданно налетел шторм, разбушевавшаяся стихия превратила ветхое суденышко в беспомощную, гонимую ветрами щепку. Но вот показался юго-западный берег острова Митилини. У моряков появилась надежда, что здесь можно будет бросить спасительный якорь. Однако, подойдя ближе к берегу, они с ужасом увидели зубцы крепостных укреплений и поняли, что перед ними — турецкая военная крепость Сир. Первой их мыслью было повернуть назад, но ветер не утихал, и бушующее море представляло собой опасность не меньшую, чем турецкая крепость. Кроме того, припасы были на исходе, и зловещий призрак уже реял над корабельной палубой. В эту грозную, решительную минуту Капитан отдал невероятный приказ:

— Бросить якорь!

Все, кто стоял с ним рядом, переглянулись в недоумении. Раздался даже ропот, но под строгим, невозмутимым взглядом Капитана люди прикусили языки и замерли в напряженном ожидании. Пока спускали якорь, Петко удалился в свою каюту, и вскоре оттуда вышел высокий, статный турецкий паша в сверкающем мундире. И первым его генеральским распоряжением было всем переодеться в турецкую военную форму. К счастью, Капитан перед отплытием из Афин догадался запастись не только мундиром турецкого военачальника для себя, но и солдатским обмундированием человек на сто, чтобы беспрепятственно сойти на фракийский берег. Это и позволило отважному мятежнику осуществить свою необычайно рискованную и опасную затею. Всего несколько минут потребовалось для того, чтобы палуба заполнилась «турецкими» солдатами.

— Шлюпку на воду! — командует молодой «паша».

И вот шлюпка уже спущена, в нее спускается «паша», десять солдат берутся за весла, и суденышко мчится к берегу. На корабле развевается турецкий флаг, на шлюпке тоже, и владелец судна успевает шепнуть Капитану имя поставщика, снабжающего местный гарнизон провиантом, а также имя начальника гарнизона.

Едва шлюпка пристает к берегу, паша, сопровождаемый солдатами, ступает на землю, и вскоре по небольшой крепости, как молния, разносится весть: на остров прибыл паша из Стамбула с целью ревизии. У поставщика провианта Хавузаа замирает сердце, ему уже мерещится, что прибытие высокого ревизора связано с темными сделками, которые он вершил с комендантом крепости. Он спешно извещает коменданта о новости, облачается в самые парадные свои одежды и спешит навстречу гостю.

По приказу коменданта вся крепость поднята на ноги: солдаты подметают дворы, чистят сапоги, переодеваются в новые мундиры, в кухне выливают постное варево и, не взвешивая, закладывают в котлы побольше мяса… Словом, гарнизон лихорадочно готовится к неожиданному смотру, пока комендант торопится присоединить свои приветствия к приветствиям хитрого дипломата Хавузаа. Военные столпы крепости Сир ожидали увидеть перед собой бородатого старика и приятно удивлены тем, что паша столь юн, а следовательно зелен и неопытен. Радость их еще более возрастает, когда выясняется, что молодой генерал завернул к ним просто так, по дороге, и что он крайне спешит, ибо его ждут весьма важные, неотложнейшие дела в связи с вверенной ему секретной миссией по проверке морских гарнизонов. Он незамедлительно приступает к осмотру крепости. В казармах молодой паша обращает внимание коменданта на неоштукатуренные, в клопиных следах дощатые стены. Осматривая выстроившийся гарнизон, он строго выговаривает солдатам, не успевшим пришить все пуговицы. Возле пушек паша отсыпает горсть пороха и с помощью зажженного трута проверяет, насколько он сух. Порох вспыхивает, паша удовлетворен. Весело улыбаясь, он поздравляет старика-коменданта с отличной боевой готовностью вверенной ему артиллерии и обещает об этом доложить высокому столичному начальству.

Комендант использует благоприятную минуту, чтобы пожаловаться: вот уже пятнадцать лет торчит он в этом захолустном гарнизоне. Его сверстники за это время успели стать генералами, а он киснет здесь, и никому не приходит в голову повысить его в чине или хотя бы куда-нибудь перевести. Молодой паша внимательно выслушивает жалобу, что-то заносит к себе в книжечку и обещает по возвращении в Стамбул тут же написать докладную о переводе его на другую должность и производстве в следующее звание. После этих слов комендант уже не знает, куда посадить гостя, кормит его обильнейшим завтраком — жареная курятина, плов, всевозможная рыба. Помимо всего прочего, молодой паша так красно говорит, что время летит незаметно. Когда высокий гость щелкает двойной крышкой золотых часов и объявляет, что ему пора, хозяева искренне сожалеют, что визит генерала был таким недолгим.

Перед тем как проститься, ревизор вдруг вспоминает, что у него на судне поиссякли запасы, и просит коменданта «на всякий случай» погрузить какой-нибудь провизии. Один знак — и услужливый Хавузаа так нагружает шлюпку, что борта оказываются почти вровень с водой. Комендант просит дозволения сопровождать дорогого гостя до корабля, но паша, сославшись на крайнюю спешку, отклоняет любезное предложение, и тяжело нагруженная людьми и провиантом шлюпка направляется, наконец, к стоящему на рейде кораблю. Гребцы изо всех сил налегают на весла. Вот они уже у корабля, вот уже поднимаются на борт, и тут орудийный выстрел разрывает тишину, а над крепостью всплывает белое облачко дыма. Первой мыслью повстанцев было, что обман раскрыт, что крепостная артиллерия обстреливает их, но вслед за первым выстрелом следует второй, третий… пятый, шестой… Шесть орудийных залпов — прощальный салют любезному стамбульскому паше от гарнизона военной крепости Сир.

Так поразительное самообладание Петко, изумительная находчивость, отвага и совершенное знание турецкого языка привели к счастливому концу это опасное морское приключение, и повстанцы, снабженные запасом продовольствия, продолжали свой путь к фракийским берегам.

Через три дня после «ревизии» крепости Сир, 3 июня 1869 года, корабль бросил якорь в порту Энос, возле устья Марицы, и повстанцы, переодетые солдатами, ступили на родную землю. А еще через несколько дней Родопы в пышном зеленом уборе и лесная чаща — старая мать-кормилица гайдуков, вновь приняли в свои тенистые объятия скитальца-сына вместе с его отрядом.

Появление Петко в родопских лесах и на этот раз было поистине светлым праздником для бедных скотоводов и землепашцев болгарских сел и турецких чифликов. Его отсутствие развязало руки всяким там карагаларам, юзбашиям^[9], интизапчиям^[10], чифликчиям, продажным чиновникам и разбойникам, которые все эти два года безнаказанно свирепствовали, грабили, били и бесчестили людей. Весть о том, что Петко вновь поднял гайдуцкое знамя, заставила их призадуматься. Представителей власти — всех этих каймакамов^[11], бюлюкбашиев^[12] — тоже напугало возвращение «эдерпсизина» («наглеца»), и вот уже заскрипели писарские перья и во все концы полетели секретные приказы разыскать, схватить. Глашатаи надрывали глотки, объявляя о том, что за голову дерзкого гайдука будет выплачена награда в пять тысяч турецких лир.

Пришла в действие неповоротливая полицейская машина, зацокали по дорогам копыта погони, кинувшейся на розыски Боюк Петко (Большого Петко). Но и друзья Капитана тоже не сидели сложа руки: рыбаки снабжали его рыбой, владельцы сыроварен — молоком и маслом, пастухи отдавали ему самых своих жирных барашков.

Сражения с турецкими преследователями начались уже через двадцать дней после прибытия Петко в Энос и не прекращались вплоть до осени 1869 года. Пять раз вступал отряд в жаркие схватки с турками в Дедеагачской, Эносской и Кешанской околиях. И каждый раз, несмотря на потери и раны, ему удавалось отбить вражеский натиск и укрыться под сенью родных лесов.

Так миновал кровопролитный 1869 год и подошло новое гайдуцкое лето.

КАК ПЕТКО УПЛАТИЛ ПО ОДНОМУ ДАВНЕМУ ГАЙДУЦКОМУ СЧЕТУ

Следующее лето было именно гайдуцким, а не повстанческим, как рассчитывал Петко, потому что народ во Фракии, так же как в Македонии и к северу от Родоп, еще не созрел до всеобщего восстания. И все-таки всю весну 1870 года действия Петко вызывали страх и тревогу не только у околийских беев и каймакамов Гелибола, Кешана, Дедеагача и Гюмюрджины, но и в Адрианополе. Не давали они также покоя и одному давнему врагу Капитана — разжалованному карагалару Осману, который потерпел поражение в бою с гайдуками 14 августа 1864 года и лишился тогда одной брови и одного уса. Целых шесть лет зализывал злополучный Осман глубокую свою душевную рану, скрежеща зубами и поджидая случай отомстить обидчику. И вот в 1870 году, еще и весна не наступила, а Осман-ага уже явился в Адрианополь к Вали-паше с просьбой вновь предоставить ему возможность отправиться в погоню за Петко. Он клялся, что на этот раз гайдук, живой или мертвый, от него не уйдет. Заверения Осман-аги звучат так убедительно, что паша соглашается, и Осман вновь оказывается предводителем вооруженного до зубов многочисленного отряда, составленного из самых прославленных силачей и головорезов.

Первым делом Осман-ага объявляет о фантастической награде в пять тысяч лир тому, кто положит к его ногам голову Петко. Сумма огромная, и как мы впоследствии убедимся, кое-кого она действительно соблазнит, однако всем жаждущим этой награды известно, кто такой Петко-воевода, и объявление ощутимых результатов не дало. Делать нечего, Осман-ага решает действовать силой. Как человек, много лет возглавлявший карательные отряды, он понимает, что гайдуки не пашут, не сеют, не жнут, а есть три раза в день им тоже надо. Иными словами, гайдуки не могут существовать без ятаков. И, не имея возможности «фронтально» атаковать самого Петко, «храбрец» Осман решил заставить ятаков выдать воеводу. Но кто они, гайдуцкие ятаки? Знай Осман их имена, выловить их было бы проще простого. Но ятаки ведут свои дела в строжайшей тайне, и потому карагалар решил применить тактику массовых истязании — глядишь, среди многих неповинных попадется один настоящий итак, который и выдаст «разбойника» Петко.

И двинулся грозный карательный отряд из села в село. Едва вступив в пределы села, не успев еще стряхнуть пыль с сапог, Осман призывает к себе старейшин и начинается: сперва допросы, потом угрозы и, под конец, побои и пытки. «Где Петко? Где скрывается этот злодей?» — вот единственное, о чем спрашивает Осман-ага во время истязаний и в короткие передышки между ними. Избитых старейшин не отпускают, а сажают под замок, чтобы «поразмыслили». Вопли и стоны сопровождают каждый шаг озверевшего Османа. Села, по которым он прошел, будто поразила чума, но несмотря ни на что всюду слышит он один и тот же ответ: «Знать не знаем, ведать не ведаем!»

Само собой разумеется, среди избитых — не одному и не двум прекрасно известно, где скрывается Петко, и они обо всем извещают воеводу, который издали наблюдает за передвижениями Османа. Петко намерен преподать своему гонителю хороший урок, но осторожный Осман на этот раз движется по «открытым» местам, отнюдь не подходящим для применения гайдуцкой стратегии — стремительных, внезапных ударов из засады. А время идет. Осман-ага снует из села в село, и жители их плачут кровавыми слезами. Знает Капитан, каково приходится крестьянам от бешеного натиска озверевшего карагалара, да и наскучила ему эта бесплодная игра в прятки, он решил одолеть противника не силой, а хитростью. Однажды получил он от своих тайных осведомителей известие о том, что Осман-ага на следующий день остановится в селе Чаушкьой в доме некоего Георгия Ватичева. Петко расположил свой отряд неподалеку от этого села, а сам, перевязав ногу, направился к пастушьей хижине, опираясь на палку. Пастух не раз видел Петко в этих краях, радостно встретил его и выразил готовность оказать любую услугу.

— Ничего мне не нужно, — со стоном произнес воевода. — Одного только хочу: сдаться. Я ранен в ногу, еле хожу, товарищи бросили меня, ничего другого не остается. Ступай в село, отыщи Османа-агу и передай ему это письмо. Только, смотри, обязательно при свидетелях, да еще и на словах передашь, что я ожидаю его здесь, хочу сдаться на его милость.

Пастушонок перепугался.

— Не надо, братец! — взмолился он. — Я сбегаю за отцом, он вылечит тебе ногу. Не сдавайся!

— Делай, что велено! — приказал воевода. — И принеси мне ответ Османа-аги, я буду ждать здесь.

Волей-неволей пришлось пастушонку отправиться в село со страшной вестью. Он в точности исполнил приказание Петко: передал Осману письмо в собственные руки. Тот, не зная грамоты, велел его прочесть находившимся здесь же сельским старейшинам, и таким образом предложение Петко стало известно не только Осман-аге и его приближенным.

Сначала Осман-ага не поверил своим ушам, но письмо было у него в руках, и мальчишка-гонец на словах повторил то же самое, но тут его резануло подозрение, не ловушка ли это. Осман подскочил, глаза его налились кровью.

— Врешь, сукин сын! — рявкнул он на мальчишку. — Шкуру спущу, если не скажешь правды.

— Правду я говорю, ага! — уверял тот. — А не веришь — пойдем, я тебя отведу, сам увидишь.

«Пойти и увидеть Петко?» При этих словах «бесстрашный» карагалар опомнился. Одно упоминание имени Петко, возможность лицом к лицу встретиться с этим грозным противником заставили его примолкнуть. Затем он торопливо заперся в одной из комнат и приказал своим чаушам:^[13]

— Чтоб мухе не пролететь! Охранять дом со всех сторон.

— А разве мы не пойдем ловить разбойника?

— Сперва я обдумаю, как получше обделать это дельце, чтоб вернее было, — ответил Осман-ага.

Он думал до вечера, думал всю ночь, но так ничего и не придумал. Нелегкой была та ночь для Османа, тупая башка которого не привыкла ворочать мозгами. Были минуты, когда он уже готов был опоясать себя оружием, кликнуть своих молодцов и повести их туда, где ожидал его раненый гайдук. Осман даже рисовал себе, как он свяжет разбойника и с барабанным боем доставит в Адрианополь. Но в следующий миг сладостное видение исчезало, страх перед воеводой вновь леденил кровь и заставлял то и дело подходить к двери, проверяя, надежны ли запоры. Всю ночь длилось это напряженное единоборство между долгом и страхом, между жаждой победы и боязнью вновь поцеловать под хвост лошадь и потерять не только бровь и ус, но, пожалуй, на сей раз и голову.

На рассвете бледный, невыспавшийся Осман-ага услышал стук в дверь. Отворив, увидал он сельских старейшин и толпу турок.

— Пощади нас, Осман-ага! — взмолились они. — Уж коли гайдук решил сдаться, поди, схвати его. Пусть наступит, наконец, в селе мир и покой.

Несколько раз приходили старейшины к Осман-аге. Несколько раз и чауши заговаривали о том, что пора действовать, но Осман не только не решался выйти за пределы села, но и просто высунуть нос из дому, где его надежно охраняли стражники.

А что тем временем делал Петко? Пока Осман-ага ломал себе голову, как быть, Петко-воевода сидел в пастушьей хижине и ждал. Надо сказать, что это ожидание — один из самых рискованных и отважных поступков в его жизни, полной превратностей и опасностей. Представьте себе пастушью хижину среди лугов и пашен, на голой равнине, там и сям поросшей редкими кустами, где не то что человеку — суслику не спрятаться.

Конечно, будучи тонким психологом и хорошо зная бандитскую Османову душу, Петко рассчитывал, что ага струсит и не решится прийти за ним. Ну, а вдруг тот все же пересилит свой страх и явится? Верные товарищи далеко, он один, и уйти из хижины нельзя, ведь тем самым он поставит под удар паренька-пастушонка, который понес письмо Осману. Турки должны убедиться в том, что Петко действительно здесь… Если вздумают проверить… Вот почему воевода до поздней ночи остается на месте, тщетно поджидая Осман-агу.

На следующий день разъяренный Вали-паша, узнав о позорном поведении своего карагалара, приказал схватить Османа, и тот вновь попал в темницу, на сей раз опозоренный навечно.

Так, благодаря необычайной смелости воеводы и его тонкому изобретательному уму, он без единого выстрела рассчитался со своим давним врагом.

НОВЫЕ ТУЧИ НА ГАЙДУЦКОМ НЕБОСКЛОНЕ. КУДА УДАРИТ МОЛНИЯ И КОГО ОНА ПОРАЗИТ?

История с Осман-агой вселила страх в карагаларов, охотившихся за Петко-воеводой, и на некоторое время турки оставили в покое лесного родопского царя. Во всяком случае, так сообщают многочисленные Петковы соглядатаи, и у воеводы нет оснований им не верить. Всего два сражения (одно в конце апреля, второе — 25 июня) на протяжении первой половины 1870 года, а затем почти на четыре месяца наступает странное затишье. Странное потому, что карательные отряды по-прежнему не распущены, но Петко они не преследуют. Есть и карагалары, но и они словно бы оглохли и ослепли. Петко и его отряд объясняют это затишье тем, что карагалары очень напуганы, и потому гайдуки позволяют себе несколько месяцев спокойно пожить поблизости от Кешана, куда двадцатишестилетнего Капитана все больше влечет завязавшаяся там новая дружба. На этот раз его другом стал Сидерис, главный управляющий богача-чифликчии Хакы-бея. Этот Сидерис, цинцарин^[14] по крови, довольно неприязненно относится к своему хозяину, который славится на всю округу жестокостью и религиозным фанатизмом, а Петко он полюбил, как родного брата. Он чем мог помогал Капитану, исполнял все его просьбы, без промедления уведомлял обо всем, что делается, говорится или замышляется против него.

Дружба этих двух людей стала еще более тесной после того, как Сидерис предложил Петко побрататься. Каждый надрезал себе палец и вкусил крови другого в знак вечной верности и обязанности помогать друг другу. После случая с доктором Димитрисом Капитан стал недоверчивым и осторожным, поэтому он несколько раз испытывал своего побратима, чтобы убедиться, не ищет ли тот его дружбы с какой-то затаенной целью. Однако Сидерис с честью выдержал все испытания, и сведения, которые он сообщал, всегда подтверждались.

Так, мало-помалу, Петко-воевода уверился в том, что управляющий Хакы-бея ему настоящий друг, на которого всегда можно положиться. И он не раз обращался к нему за помощью. Так, когда отряду требовалась обувь, Сидерис давал одного из хозяйских волов, и шкура шла на выделку кожи. А узнать никто ничего не мог, потому что бейское стадо насчитывало четыре тысячи голов. Когда в отряде кончалось продовольствие, Сидерис и тут легко находил выход, ведь в хозяйских кошарах содержалось 25 тысяч овец — поди, дознайся, сколько из них задрали волки, а сколько съедено гайдуками. Помимо прочего, Сидерис был необычайно интересным, умным собеседником, и воевода очень дорожил этой дружбой. Не раз во время этих бесед побратимы обсуждали, как схватить бея и его сына, чтобы принудить их человечнее обращаться с многочисленными своими пастухами и работниками. Подсказал эту мысль Сидерис. Однако Капитан рассудил, что, если он захватит такого влиятельного человека, как Хакы-бей, это может иметь скверные последствия для местных жителей, и отказался от этого плана.

Так шли дела вплоть до осени 1870 года, когда Петко однажды получил от своего побратима тайное послание: Сидерис просил воеводу прийти к нему в тот же вечер, причем непременно одному, потому что он должен ему сообщить важную новость.

Как раз в тот день Петко собирался распустить на зиму свой отряд (до весны его люди укрывались в окрестных селах), но, получив записку Сидериса, оставил все дела, взял с собой двух человек и отправился к своему другу, который жил возле овечьего зимовья, в двух часах пути от усадьбы Хакы-бея. Обоих своих спутников Петко оставил у верного ятака, в расположенном неподалеку болгарском селе, и один двинулся дальше, туда, где ожидал его Сидерис с какой-то важной вестью. То, что Сидерис просил его прийти одного, не вызывало у Петко никаких подозрений, он уже не раз бывал у побратима без всяких сопровождающих. Сидерис в таких случаях бывал особенно откровенным, и Петко, попивая подогретую ракию^[15], в приятной беседе узнавал все новости.

Девятнадцатого октября — вот тот день, вернее вечер, когда Петко быстрым шагом направился на свидание к Сидерису. И поскольку шел он не дорогой, а тайными, гайдуцкими тропками, то прибыл на место в четыре часа утра 20 октября. Сидериса он застал дома. Тот, как всегда, очень обрадовался побратиму, сердечно приветствовал его, предложил сесть, захлопотал, поднес фляжку ракии, чтобы поскорей прогнать усталость. Греясь у жаркого огня, побратимы повели тихую беседу. Но не прошло десяти минут, как Сидерис вдруг схватился за живот и застонал, лицо его скривилось от боли.

— Что с тобой? — спросил Петко.

— Живот схватило! — отвечал тот, продолжая стонать и корчиться.

Решив, что побратим простудился, Петко вскочил, нашел джезве^[16], вылил туда ракию из фляжки, чтобы подогреть; теплая ракия в таких случаях очень помогает. Но когда он нагнулся к огню, что-то тяжелое ударило его в спину, чьи-то руки сдавили горло и стали душить.

Ошеломленный гайдук ощутил на шее горячее дыхание Сидериса.

Всего мгновение потребовалось воеводе, чтобы понять, что он предан и находится на волоске от гибели. Будучи сильнее Сидериса, он сбросил с себя коварного врага и после молниеносной борьбы прижал его к земле коленом. Пока Петко доставал из-за пояса кинжал, предатель успел трижды крикнуть «Юруин! Гитим! Юруин гитим!» («Нападайте, я погиб»), но тут кинжал вонзился ему в грудь и, залитый собственной кровью, Сидерис испустил дух. В тот же миг раздался залп из 50—60 винтовок.

Поняв, что он окружен со всех сторон, Петко не потерял присутствия духа, мигом погасил огонь, чтобы снаружи не было видно, что происходит в помещении, ощупью нашел свое ружье и дважды выстрелил сквозь дверь. Короткая пауза, последовавшая за выстрелами, позволила ему оглядеться вокруг. В углу он заметил мешки с шерстью. И вот один из мешков уже вылетает из двери, а притаившиеся во тьме неизвестные, приняв мешок за человека, осыпают его пулями. Та же участь постигла второй мешок, третий, четвертый… Мешок за мешком бросал Петко за дверь под пули осаждающих до тех пор, пока в помещении не осталось ни одного мешка.

Но осада есть осада, к тому же стало светать, с каждой секундой шансов на спасение оставалось все меньше. Тогда Петко пришла в голову счастливая мысль: ползком пробраться между мешками и, напав на осаждающих, саблей проложить себе дорогу. В следующую минуту он уже полз, извиваясь, как змея, с ружьем в одной руке, а другой волоча за собой два самых больших мешка. Мягкая шерсть оказалась чудесной броней, и воеводе удалось уползти довольно далеко. По временам он останавливался и стрелял то вперед, то вправо, то влево. Быть может, осаждающие в темноте приняли за гайдуков сваленные перед дверью мешки, а, возможно, их напугало неожиданное сопротивление — трудно сказать, но когда Петко вскочил, рассчитывая проложить себе дорогу саблей, он увидел перед собой не ружейные дула, а спины удирающих черкесов.

Так, благодаря своей необыкновенной силе и присутствию духа, Капитану удалось вырваться из ловушки, в которую заманил его Сидерис — как впоследствии выяснилось, с ведома своего хозяина Хакы-бея. И странное затишье, и дружба Сидериса с Петко — все это было хитро задумано для того, чтобы заманить его в ловушку. Всех мужчин из соседнего черкесского села, находившегося на землях Хакы-бея, собрали и вооружили, чтобы ночью подстеречь Петко возле овечьего зимовья и убить, но Сидерис, жаждавший получить объявленную за голову Петко награду, пожелал сам захватить «разбойника», и лишь небольшой перевес в физической силе решил поединок в пользу гайдука.

Что же касается Хакы-бея, то у него было еще больше причин желать гибели Петко. Во-первых, бесчисленные его батраки из окрестных болгарских сел, рассчитывая на заступничество гайдуков, держались, на взгляд бея, чересчур дерзко и не сгибали спины достаточно низко, как того хотелось спесивому турку. Во-вторых, Хакы-бей надеялся, что поимкой гайдука, доставлявшего столько забот властям, он заслужит большие привилегии, возьмет верх над своими соседями и соперниками. Не последнюю роль играли тут и самолюбие и религиозный фанатизм мусульманина, уязвленные постоянными победами гайдуцкого оружия. А сверх всего прочего была у него причина совсем личного свойства: Петко потребовал, чтобы Хакы-бей поставил отряду сорок пар царвулей^[17], определенное количество табаку, ракии и многое другое. Это служило туркам предостережением — мол, не слишком притесняйте беззащитную райю и не пытайтесь противиться гайдуцкой воле. Хакы-бей не отказался послать в лес требуемые дары, но медлил, откладывал со дня на день, а тем временем с помощью своего управляющего строил, обдумывал планы, как поймать и обезвредить Петко.

Все это Петко узнал уже после своей неравной схватки с черкесами, и его охватило желание расплатиться с Хакы-беем той же монетой. Товарищи уговаривали воеводу не распускать отряд и немедленно отомстить, но Петко решил набраться терпения, выждать удобный момент и обрушить свой удар там и тогда, где и когда это лучше всего можно будет сделать.

Весть о ловушке, устроенной Петко, разнеслась по всей округе. Чтобы объяснить свое поражение, черкесы распустили слух, будто Петко заговоренный, что его не берет пуля, и фантастический этот слух до самого конца существования гайдуцкого отряда почитался всеми истинной правдой, хотя на теле воеводы было более десяти ран.

Народ, разумеется, ликовал, что «Петух», как тоже называли Петко-воеводу, разогнал кровожадных черкесов. Что же касается Хакы-бея, то неожиданный провал замысла чрезвычайно обеспокоил и устрашил его. Хорошо зная нрав Петко, бей с полным основанием ждал, что гайдук рано или поздно с ним расквитается, и хотя воеводы пока не было ни видно, ни слышно, именно в этой зловещей тишине, думал турок, и грянет гром. И, само собой разумеется, не ошибся.

Гром грянул в самую необычную пору — в феврале, когда гроз не бывает, а гайдуки не бродят по горам и лесам. И разразился этот гром не над головой Хакы-бея, а над черкесским селом Коюнтепе, жители которого принимали участие в неудавшейся попытке схватить Капитана. У гайдука было множество серьезных причин нанести там удар, потому что черкесы были поселены на землю Хакы-бея не затем, чтобы обрабатывать ее — для этого у бея хватало батраков-болгар. Черкесы служили постоянной вооруженной силой для защиты от гайдуков и устрашения недовольных батраков и пастухов. Не случайно, что Хакы-бей призвал именно черкесов, чтобы справиться с Петко.

Если для бея черкесы были щитом и опорой, то для местного населения — подлинной напастью, потому что они не любили трудиться, предпочитая добывать себе пропитание грабежом и разбоем. В одиночку и группами они нападали на овечьи зимовья, кошары, сыроварни, на отдельные дома или даже целые селения, уносили все, что попадалось под руку, и исчезали также молниеносно, как появлялись. Угон коров, овец, лошадей стал для них делом вполне обыденным, а жалобы населения на эти ночные, да и дневные грабежи всегда оставались без последствий.

Вот эту злую черкесскую силу предстояло разгромить Капитану Петко, чтобы крестьяне окрестных сел могли, наконец, перевести дух, а Хакы-бей до того, как на него обрушится прямой удар, лишился бы вооруженной опоры. И Петко с этой задачей справился. Удар был неожиданным и успешным.

В одно зимнее февральское утро, когда ленивые черкесы еще нежились под теплыми шкурами, соломенные кровли двух-трех десятков домов вдруг затрещали в дыму и пламени, подожженные чьей-то невидимой рукой. Сонные черкесы повыскакивали за порог, наспех похватали, кто что успел, и кинулись вон из села, но тут загремели ружейные залпы, и черкесы поняли, что они окружены. Наступила невообразимая паника и сумятица: одни пытались отстреливаться, другие — бежать, но всюду их встречали пули гайдуцких ружей, лезвия гайдуцких сабель и кинжалов. А тем временем языки пламени охватывали все новые и новые строения, и хмурое февральское небо совсем потемнело от дыма. Мчались обезумевшие, потерявшие своих седоков лошади, напуганная пожаром скотина отчаянно ревела в хлевах, заливались лаем собаки, визжали дети, а ружья палили без передышки, раскаленный свинец со свистом рассекал воздух, делая картину еще более ужасной.

Приказ воеводы гласил: женщин и детей не трогать, а мужчин убивать, не зная пощады. И действительно, сражение прекратилось лишь тогда, когда пал последний черкес. Затем гайдуки вошли в Коюнтепе, уцелевшие дома сожгли дотла, чтобы вконец уничтожить село, а женщинам и детям велели идти, куда хотят, но, если им дорога жизнь, никогда не возвращаться на это место.

Сто человек участвовали в этой «карательной» операции, иными словами, в гайдуцкий отряд специально для этого случая влились добровольцы из соседних сел. За два с половиной часа черкесское село превратилось в груду пепла, разнесенного ветром по всей равнине, лишь кое-где остались торчать обгоревшие балки.

Петко приказал всем батракам уйти от Хакы-бея и никогда больше к нему не наниматься, если не хотят иметь дело с ним, с воеводой. В результате огромное хозяйство — 200 воловьих упряжек, 4 тысячи голов крупного рогатого скота, 4 тысячи лошадей, 25 тысяч овец остались без присмотра, многочисленные сыроварни и кошары полностью запустели, а сам бей, устрашенный гайдуцким мщением, переселился в Кешан.

В городе у Хакы-бея было вдоволь времени для раздумий. Вначале он ожидал, что после гибели Коюнтепе власти зашевелятся и в конце концов поймают Петко. Власти и впрямь зашевелились, и по следам дерзкого гайдука двинулись не только полицейские отряды, но и воинские части. Примерно через месяц произошло сражение неподалеку от сожженного Коюнтепе, а 18 июня — у соседнего черкесского селения Акходжа, но ни одна из сторон не понесла в этих сражениях особого урона.

Не столь легко, однако, окончилась битва 12 августа на горе Курудаг. Случилось так, что Петко был окружен на этой одиноко высящейся посреди равнины горе крупными силами башибузуков и регулярной армии. Двадцать один день отражал он натиск неприятеля, а на двадцать второй сумел все же вырваться из окружения, оставив на поле боя лишь одного убитого и получив легкое ранение в ногу, тогда как неприятель потерял тридцать рядовых и одного капитана^[18].

ПОСЛЕДНИЕ НАДЕЖДЫ ХАКЫ-БЕЯ ГИБНУТ ПО ВИНЕ УЧИТЕЛЯ ИЗ МЕДРЕССЕ

После военной неудачи на Курудаге (Сухой горе) турецкие власти Кешанской околии изменили тактику: они стали преследовать не гайдуков, а — что куда проще — мирных жителей, чтобы заставить их выдать властям Петко-воеводу. Эта тактика, уже знакомая нам по истории с Осман-агой, обладала с точки зрения турок серьезным преимуществом — полной безопасностью. Вместо того, чтобы, ежеминутно подвергаясь опасности, охотиться за гайдуками по лесным чащобам, рискуя попасть в лапы дьяволу, когда меньше всего этого ожидаешь, гораздо проще схватить побольше беззащитных крестьян, запереть их покрепче, оставить без хлеба и воды да как следует помучить — глядишь, и денежками разживешься: принесут, коль захотят откупиться, и есть надежда, что кто-нибудь не выдержит и, спасая шкуру, все-таки выдаст проклятого гайдука.

Расчет ясен. Эносский каймакам Тахир-бей, взявшийся довести дело до конца, за короткое время стал известен всему краю своей непоколебимостью и жестокостью. Множество людей схватил он и бросил в темницы за то, что они якобы помогают «разбойнику», а родственников уведомил, что арестованных освободят только, когда они скажут, где скрывается Петко.

Осенью 1871 года число без вины арестованных людей необычайно возросло, и положение их с каждым днем ухудшалось. Истязания длились ночи напролет, вопли несчастных до утра оглашали тюремные подземелья. Одни не выдерживали пыток и умирали, другие навсегда потеряли здоровье, родные и близкие дрожали за их участь. Петко разделял эту тревогу, ему была невыносима мысль, что безвинные люди искупают его «грехи». Несколько раз пытался он образумить Тахир-бея, убедить его прекратить истязания, но упрямый турок и слышать ничего не хотел. Окруженный многочисленной стражей, он считал себя в полной безопасности и в ус не дул, когда воевода предупреждал, что ничто не спасет его от гайдуцкого гнева, если он не перестанет преследовать неповинных. Наоборот, желая показать, что угрозы его не страшат, Тахир-бей разослал стражников по всей округе и подвергал неслыханным мучениям все новых и новых людей.

Так и шли дела — чем дальше, тем и хуже, когда однажды поутру в начале декабря не постучался в дверь Тахир-бея один софта (учитель медрессе). Привратник не сумел хорошо разглядеть лицо благочестивого служителя божьего, потому что из-за хмурой, холодной погоды у того даже брови и уши были закутаны чалмой. Софта желал повидать бея по важному делу. Для столь важных персон двери дома всегда открыты; привратник без особых колебаний открыл калитку, ввел незнакомца во внутренний двор и пошел доложить своему господину. Немного погодя он вернулся и сообщил смиренно ожидающему священнослужителю, что Тахир-бей будет счастлив выпить чашечку кофе со своим ранним гостем.

Слуга проводил незнакомца до гостиной и возвратился на свой пост. Гость низко, по обычаю, поклонился хозяину и сообщил, что должен передать Тахир-бею тайное и весьма важное послание от Халил-бея из Гелибола. Произнося эти слова, он выхватил из складок одежды не свиток, а кинжал.

— Я Петко-воевода. Не шевелиться, а то убью на месте! — предупреждает необычный посетитель и в нескольких словах объясняет, что при нем достаточно оружия, чтобы уничтожить не только самого бея, но и всю его семью, если только тот посмеет пикнуть.

Окаменевший от неожиданности и страха бей наполовину словами, наполовину жестами обещает покориться и молчать. Разговор недолог. Во-первых: Тахир-бей немедленно выпустит на волю всех болгар и греков, арестованных по подозрению в сообщничестве с Петко. Во-вторых: Тахир-бей дает клятву, что никогда больше не станет преследовать неповинных. И в-третьих: пусть бей не вздумает преследовать воеводу, потому что все предусмотрено и если что с ним случится, дом каймакама будет обращен в прах и пепел.

Тахир-бей безоговорочно подчинился всем этим требованиям и в подкрепление своих слов торжественно поклялся Аллахом и пророком его Мухаммедом. Отвесив еще один глубокий поклон, гость неспешно, с достоинством покинул гостеприимный дом и вскоре, никем и ничем не потревоженный, затерялся в кривых улочках Эноса.

На следующий же день все узники Эносской тюрьмы были выпущены на свободу, и пока Тахир оставался в Эносе каймакамом, ни у одного неповинного болгарина с головы не упало ни волоска.

КАК ЕЩЕ РАЗ ПОДТВЕРДИЛАСЬ ПОСЛОВИЦА: «ПОВИННУЮ ГОЛОВУ МЕЧ НЕ СЕЧЕТ»

После случая с Эносским каймакамом Хакы-бей окончательно уразумел, что нет в вилаете силы, которая могла бы одолеть Петко или помешать его мщению. Если у «проклятого разбойника» хватило смелости заявиться к самому каймакаму, то он в любую минуту может проникнуть в дом и к нему, Хакы-бею, или даже в кофейню, куда бей трижды в день ходит пить кофе. Разве не может случиться, что однажды они окажутся там рядом, плечом к плечу? Или что бей застанет Петко в собственной спальне с кинжалом в одной руке, с пистолетом в другой?

Опасность была вполне реальной, Хакы-бей хорошо это понимал. Сон бежал от него, кофе потерял всякий вкус, на улице он то и дело озирался, а дома по нескольку раз проверял, надежно ли заперты двери. Тем временем имение его все больше приходило в упадок, на полях вместо хлеба росли сорняки, и хотя охваченные страхом пастухи пасли овец под вооруженной охраной, стада коров и табуны лошадей непрерывно таяли.

В этих мрачных раздумьях прошла зима и наступила весна 1872 года. Все вышли в поле пахать, а бей по-прежнему не смел из дому носа высунуть, не то что поехать к себе в имение. И мало-помалу уверившись, что не спасут его никакие карагалары и каймакамы, пришел он к мысли попросить у гайдука прощения. Единственное спасение для него — мир с Капитаном Петко! И вот в один прекрасный день Хакы-бей пригласил к себе какого-то грамотея и продиктовал письмо следующего содержания:

«Господину Капитану Петко

в Лесные дебри.

Случай, что произошел прошлый год в местности Тешрини-Эвел в нашей кошаре, когда черкесы неожиданно напали на вас с целью лишить вас вашей драгоценной жизни, но бог уберег вас от сей напасти, и еще помогла тому вера ваша в господа-бога, а тех, кто в бога не верует, он послал вас покарать их, и понесли они кару, и божья воля исполнилась.

Господин Петко,

не подумайте, что с двоедушием говорю вам сие. Нет! Нет! Это говорят все, без различия веры и народности, публично, и посему я присоединяюсь к мнению публики и прошу вас простить вину сына моего Али-бея и мою вину тоже, ибо как сын, так и я — мы были введены в заблуждение властями и сделались виновными в том позорном для рода человеческого зрелище. И памятую о том, что вы с божьей помощью уже отомстили виновным, то по этой причине и высказанному мной выше убеждению я склоняю голову перед вашей стальной волей и прошу у вас милости и прощения, а какой понесли вы материальный урон, я вам его возмещу, веря в великодушие геройского вашего слова и надеясь, что просьба моя не останется без ответа.

Письмо сие отдаю для передачи вам Панайоту Васеву, и то, что вам угодно будет приказать, прикажите через него, ибо он человек верный.

Остаюсь вам покорный слуга Хакы-бей.

Писано 3 апреля 1872 года».

Это послание было передано Капитану доверенным человеком бея вместе с множеством подарков и устными заверениями, которые склонили воеводу принять предложенный мир, однако с одним важным условием: Хакы-бей должен поклясться, что никогда в его владениях не совершится ни одно насилие над работающими там христианами, и кроме того он заплатит отряду дань в размере 3330 турецких лир. Хакы-бей с великой радостью принял условия Петко и ни разу не нарушил данного слова^[19].

Так, после двухлетних перипетий, поединок между Петко и Хакы-беем закончился полной победой гайдука, перед «стальной волей» которого богатей-турок склонил смиренно голову.

СНОВА ИГРА С ОГНЕМ

На этот раз в игры был вовлечен высокий полицейский чин из Адрианополя, хорошо известный в округе, бинбаши Арап-Хасан. После того, как местные карагалары и каймакамы не сумели справиться с Капитаном Петко, а могущественный Хакы-бей склонился перед его «стальной волей», Арап-Хасан поклялся Вали-паше, что не пройдет и года, как он рассчитается с гайдуком. Ему, разумеется, был известен злополучный опыт Осман-аги, в свое время поклявшегося сделать то же самое, но, тщательно изучив действия Осман-аги, Арап-Хасан решил, что не повторит его ошибок.

Первым долгом он отобрал в свой отряд лучших из лучших. Семьдесят человек удостоилось чести попасть в этот отборный отряд, где половина людей имела по два и более ранения, а вторая половина участвовала, по меньшей мере, в пяти сражениях. Эти головорезы были готовы следовать за своим прославленным командиром хоть в преисполню.

Арап-Хасан двинулся из села в село по тем местам, где действовал Петко, хватал (так же, как и Осман-ага) людей, подозреваемых в сообщничестве с гайдуками, и подвергал их страшным истязаниям, рассчитывая вырвать признание, где скрывается Петко и кто из местных жителей помогает ему. Кроме того, крестьяне вынуждены были кормить и поить карагалара и его молодчиков, жарить им по сотне кур разом, прислуживать и дарить все, что тем приглянется.

Само собой разумеется, Петко тут же узнавал обо всем: где Хасан находится, какими сыплет угрозами, какие бесчинства творит, и хотя удобный случай расправиться с турком подворачивался не раз, Капитан решил поберечь силы своих гайдуков, не завязывать боя, а схватить Арап-Хасана живым и наказать так же, как был когда-то наказан Осман-ага. Для исполнения этого тайного плана нужно было заставить турка потерять бдительность, успокоиться. А это могло произойти, лишь если Хасан решит, что Петко находится вдали от тех мест, где обосновались его преследователи. Случилось так, что Арап-Хасан «нащупал» следы гайдуцкого отряда в окрестностях Эноса и немедля направился туда, а там ему на следующий день сообщили, что отряд Петко объявился в окрестностях Гюмюрджины. От Эноса до Гюмюрджины, самое малое, три-четыре дня пути! Выходило, что на эти три-четыре дня уставшие турки могут дать себе передышку, отдохнуть, всласть поесть и попить в беззащитных болгарских селах, чтобы потом с новыми силами пуститься по следам Петко. Возле того села, где разместился на постой отряд Хасана, находилось турецкое имение, и бей, владелец имения, счел нужным проявить любезность и пригласить командира отряда погостить у него. Воевода, у которого всюду были глаза и уши, узнал об этом и с невообразимой быстротой, за одни сутки, возвратился в окрестности Эноса, чтобы устроить Хасану западню. Западня была задумана весьма нехитрая: еще до рассвета Петко расположился со своими людьми в небольшой рощице неподалеку от имения, куда был приглашен Арап-Хасан. Затем воевода и двое его товарищей переоделись каменщиками, взвалили на плечи мешки с инструментом и уселись полдничать в ложбине на середине дороги, по которой предстояло проехать турку.

Перед тем как расстаться с отрядом, Петко приказал своим ребятам сидеть тихо-смирно, и только когда раздастся ружейный выстрел, броситься к нему на выручку.

Все было предусмотрено, одного только Петко не мог предвидеть: сколько людей будет сопровождать Арап-Хасана? Хорошо, если человека два-три, а если десять? Пока наши гайдуки, вытягивая шеи, высматривали, не показался ли на дороге Хасан и сколько с ним людей, солнце уже поднялось высоко и подошло время завтракать. «Каменщики» расстелили свои замусоленныескатерки, разложили хлеб, лук да соль и принялись уплетать за обе щеки. Тут послышался конский топот. «Каменщики» вскочили поглядеть, кто едет, и увидали на дороге трех всадников — не иначе, бинбаши Арап-Хасан с двумя сопровождающими.

«Каменщики» радостно переглянулись и снова принялись за еду. Всадники вскоре подъехали ближе — черноволосый бинбаши с лихо закрученными усами и двое конных полицейских. «Каменщики» поднялись, почтительно приветствовали турок. Бинбаши осадил коня и осведомился, что за люди и куда держат путь. Те ответили, что они по строительной части, а путь держат в Энос, работу искать.

— А удостоверения у вас есть? — строго спросил бинбаши.

— Есть! — ответили каменщики.

— Ну-ка покажите! — приказал турок и повернул к ним коня.

«Каменщики» полезли за пазуху и подошли поближе, чтобы показать бумаги, но, оказавшись со всадниками совсем рядом, по условленному знаку все трое одновременно схватили одной рукой поводья, другой выхватили кинжалы.

— Я Петко-воевода! — крикнул один из «каменщиков», пронзая Арап-Хасана взглядом своих горящих глаз. — Давно мы друг дружку ищем, все хотели встретиться и вот, наконец, привел господь!

Имя Петко и кинжал в руке не оставляли места для колебаний. Арап-Хасан не оказал сопротивления. Турки были обезоружены и вместе с гайдуками исчезли в лесу, где их с нетерпением ожидал остальной отряд. Лошадей пленников отдали одному пастуху с приказанием вернуть их в село, полицейским, и передать там, что их предводитель и оба стражника некоторое время погостят у Капитана Петко в лесу, так чтоб не ждали.

Страшная весть об участи Арап-Хасана так напугала его головорезов, что они позабыли о заказанном угощении, мигом вскочили на коней и помчались в Гелибол, чтобы сообщить о случившейся беде.

Многие из гайдуков требовали покарать Арап-Хасана смертью, но Капитан Петко решил сохранить ему жизнь и с помощью этого драгоценного залога добиться освобождения всех, кто томился в тюрьмах за то, что помогали Петко. С этой целью Капитан через Ференского каймакама послал письмо в Адрианополь Вали-паше, и уже через двадцать четыре часа Вали-паша сообщил по телеграфу, что все друзья и помощники Петко выпущены из Адрианопольской тюрьмы. По этому случаю Ференский каймакам Мустафа Сусам 30 июля 1872 года направил Петко-воеводе следующее, весьма оригинальное послание:

«Единовластному лесному владыке

Петко Киркоолу.

Письмо ваше, препровожденное вами ко мне, было мною переслано моему высокому начальству с просьбой от себя исполнить вашу просьбу, и она была уважена. Согласно вашему желанию и на основании телеграфного приказа от сего числа, ваши родные и друзья все до единого из Адрианопольской тюрьмы выпущены. Посему прошу вас отпустить Хасана, а также полицейских, находящихся ныне в ваших руках.

При сем направляю к вам моего доброго друга Хасан-бея, который передаст вам мои наилучшие пожелания.

Ференский каймакам

Мустафа Эффенди Сусам».

Редкий, может быть, уникальный документ в истории гайдуцкого движения! Документ, в котором высокопоставленный турецкий чиновник называет гайдуцкого воеводу независимым властителем и черным по белому подтверждает капитуляцию не какого-нибудь там бея, а всемогущего адрианопольского губернатора! Более того, как свидетельствует запись Петко-воеводы о поступлениях и расходах отряда за 1872 год, Ференский каймакам был вдобавок вынужден уплатить за освобождение Арап-Хасана огромную по тому времени сумму в 6 тысяч золотых турецких лир.

И еще одну огромную выгоду получил Капитан, освободив Хасана: проявленное им великодушие и рыцарство вызвало всеобщее удивление, заставило турок считать его достойным и благородным противником.

Тем не менее гайдуки подвергли Арап-Хасана небольшому наказанию, чтоб хорошенько запомнил, как играть с огнем. Ему, так же, как Осман-аге, сбрили левый ус и правую бровь. После несложной этой операции, навсегда покрывшей позором жестокого и самонадеянного турка, он, нигде не останавливаясь, отправился в Энос к каймакаму, а тот немедля препроводил его в Адрианополь к Вали-паше, где его ожидало разжалование и трехлетнее заточение в Видинской крепости.

В качестве эпилога к изложенным выше событиям мы позволим себе привести один финансовый документ, случайно сохранившийся вместе с несколькими другими документами того времени — запись поступлений и расходов гайдуцкого отряда Петко-воеводы с 20 мая по 31 декабря 1872 года.

«Счет

за 1872 год с 20 мая по 31 декабря

Поступления:

1. От чифликчии Хакы-бея 3330 лир турецких

2. — „ — Мустафы-бея 6000 лир турецких

3. — „ — Ахмед-аги юзбаши из Гелибола 460 лир турецких. Всего 9790 лир турецких.

Из них мною израсходовано на нужды отряда:

На питание… 256 л. т.

— „ — вино и ракию 6 л. т.

— „ — табак 18 л. т.

— „ — обмундирование 513 л. т.

— „ — оружие 280 л. т.

— „ — другие необходимые предметы 967 л. т.

— „ — рум. облигации I960 л. т.

— „ — палатки 150 л. т.

4150 л. т.

Бедным наличными 322 л. т.

— „ — рабочей скотиной 172 л. т.

За услуги 220 л. т.

На шпионов 170 л. т.

Стражникам 25 л. т.

Церквям и школам 168 л. т.

Арестантам в Адрианополе 80 л. т.

Музыкантам 25 л. т.

Всего 5332 л. т.

Осталось в кассе наличными 4458 л. т.»

Не принято, конечно, включать в повествование финансовые счета, но ведь этот счет сам по себе — необычный, бескрайне интересный рассказ о деятельности Петко, не имеющей себе равной в гайдуцкой практике. О чем говорят эти цифры?

Прежде всего о том, как Капитан добывал средства, необходимые для существования отряда. Мелкие грабежи, которыми не брезговали даже самые прославленные гайдуки, совершенно чужды этому благороднейшему воеводе. За восемнадцать лет его гайдуцкой деятельности не было ни одного случая такого рода! Волей или неволей, но его кассу пополняли лишь богатеи, выплачивавшие ему «дань» или «залоги» за то, что он отпускал на волю кого-то из взятых в плен, либо «возмещавшие» обиды, нанесенные христианскому населению.

В обычной, назовем ее «классической», практике гайдучества, тем более гайдучества старых времен, участники операции делили добычу между собой, а затем каждый распоряжался своей долей по собственному усмотрению. Одни прятали ее, закапывали в землю, а так как внезапная смерть часто настигала гайдуков, то многие сокровища так и остались в земле. Другие же — на старости лет, для спасения души — строили на свои средства монастыри, обновляли церкви, третьи приобретали имения, четвертые раздавали деньги бедным и т. д. А приведенный выше счет показывает, что собранные, весьма внушительные суммы не делятся ни «по головам», ни «по винтовкам», что никто этих денег не кладет себе в карман, расходуются они только на общие цели.

Вечной, неискоренимой жадности человека к деньгам было противопоставлено нечто большее — патриотическая идея в чистом виде, и эта идея побуждала гайдуков жертвовать жизнью, не требуя взамен ни денег, ни наград. В особенности относится это к воеводе. Сотни раз рискуя жизнью в сражениях, будучи тридцать три раза ранен, этот человек имел тысячу возможностей скопить бесчисленные богатства. Между тем, покончив с гайдучеством, Капитан Петко, через чьи руки прошли груды золота, вынужден был занимать деньги, чтобы купить себе пару сапог.

Всматриваясь в статьи расхода, мы убеждаемся, что значительная часть поступивших денег (около пятисот турецких лир) израсходована на помощь беднякам — «наличными» и на покупку для них волов. Иными словами, на помощь крестьянской бедноте истрачено столько же, сколько на пропитание отряда и приобретение оружия.

Трогательную ноту вносит в финансовый этот документ сумма в 168 лир, потраченная на «церкви и школы». В эпоху, когда никто не заботился о духовной культуре народа, Капитан Петко был, пожалуй, единственным человеком в Южной Фракии, дававшим средства на народное просвещение. Несмотря на опасности, битвы, усталость от бесконечных скитаний по горным кручам, Петко-воевода находил время подумать о свечах, для священников, перьях для школьников, о пропитании учителей.

Интересную бытовую подробность раскрывает нам строка о палатках — сто пятьдесят турецких лир! Это свидетельствует о том, что четники Капитана спали не «на траве-мураве», «под ясным небом», как было принято у гайдуков, а в обычных воинских палатках — точно в таких же, в каких спали преследовавшие их солдаты. Это нечто совершенно новое в гайдуцкой практике, признак стройной полувоенной организации и высокой бытовой культуры.

«На шпионов», читаем мы далее, израсходовано 170 лир! Черным по белому подтверждается, что ни одна военная организация, даже гайдуцкая (а, возможно, именно гайдуцкая) не может существовать без широкой сети осведомителей. Двадцать пять лир, потраченные на подкуп стражников, относятся к той же статье расходов на безопасность отряда, а 80 лир, которые пошли на помощь узникам, томящихся в Адрианополе, говорят об одном из самых больших достоинств Петко — его непрестанной заботе о попавших в беду друзьях, единомышленниках и ятаках-связных.

Всего 6 турецких лир потрачено на вино и ракию. Для гайдуцкого отряда, состоящего из нескольких десятков здоровых мужчин, это поистине ничтожная сумма, свидетельствующая о том, что они были настоящими трезвенниками. Петко-воевода, должно быть, никогда не забывал о том, что его любимый герой, легендарный Ангел-воевода, погиб после бурной гулянки и попойки. А вот сумма, израсходованная на «музыкантов», составила 25 лир. Ангел-воевода был, как известно, страстным любителем музыки, сам играл на волынке. Его преемник Петко не обладал этими способностями, но зато страстно любил хоро^[20] и никогда не упускал случая поплясать на лесной поляне или сельской площади.

Вот что представляет собой приходо-расходная запись Петко-воеводы. Короткий этот документ, состоящий из полутора десятка цифр, — самое убедительное доказательство того, что гайдуки проливали свою и чужую кровь ради благородных целей и одновременно — самое сильное и серьезное оправдание всей их деятельности.

НОВЫЕ БИТВЫ. НОВЫЕ РАНЫ И КРОВОПРОЛИТИЯ. НЕМЕЦ САМ ПОДСТАВЛЯЕТ СЕБЯ ПОД УДАР. НОВАЯ ВСТРЕЧА С ЭНОССКИМ КАЙМАКАМОМ

Год тысяча восемьсот семьдесят третий примечателен для отряда Петко-воеводы тем, что он стал называться уже не гайдуцким, а революционным, точнее «Первым болгарским родопским отрядом «Защита». У отряда появился свой устав и печать, на которой значилось «Фракийский Р. Болг. отряд», то есть «Фракийский революционный болгарский отряд». Это, в сущности, старая печать, от 1870 года, из чего явствует, что Капитан Петко сразу же после своего возвращения из Греции, третий раз уходя в леса, считал себя уже не просто гайдуком, а революционером, не просто мстителем, а борцом за свободу всего своего порабощенного народа.

В уставе отряда, одобренном 23 апреля 1873 года, можно прочесть параграфы, которые и сегодня, по прошествии более ста лет, поражают своей политической широтой и большой человечностью. «В члены отряда, — читаем мы в параграфе 5-м устава, — принимаются все христиане, и делятся они на три группы: тех, кто будет сражаться с оружием в руках, тайных агентов и лиц, которые будут оказывать отряду материальную поддержку». Это означает: никаких различий между греками и болгарами! И те и другие порабощены, поэтому и те и другие — братья. Далее, в параграфе 6-м нас поражает демократичность организации, где и на обычных и на чрезвычайных заседаниях решения принимаются большинством голосов, из которых председателю принадлежат два голоса!

Человек, который может обладать неограниченной властью, добровольно передает власть в руки большинства посредством составленного им же самим устава, и это дает нам возможность оценить все его величие. Небезынтересно отметить, что в параграфе 6-м устава мы впервые в гайдуцком документе встречаем столь распространенное в наше время слово «заседание».

Любопытны также наказания, которые предусматривались для членов отряда: «голодный арест» на 24 и 48 часов», «восьмичасовое ношение тяжелой поклажи», «исключение из отряда». И последнее, самое тяжкое наказание — «смерть» — тому, кто посягнет на жизнь товарища. Смертью караются также вражеские шпионы, те, кто борется против отряда с оружием в руках, а также любой «мучитель народа, и если несколько сел пожалуются на него, что он действительно тиран, то его также надлежит покарать согласно этому параграфу», к какой бы народности он ни принадлежал.

Повстанцы угрожали туркам смертью, турки отвечали тем же, и потому весь 1873 год они усиленно преследовали Петко-воеводу. 16, 17 и 18 января, а затем 22 февраля на горе Чандырдаг, в окрестностях Эноса, Капитан Петко всего лишь с пятнадцатью храбрецами отразил натиск ста двадцати турок. Вслед за этим последовали кровавые битвы 23 апреля на горе Курт-буджак (неподалеку от города Кешан), 3 августа у реки Мангаз (окрестности Димотики), а двадцатью днями позже в горах Келебегдаг, возле Гюмюрджины. Петко-воевода был окружен отрядом, которым командовал черкес Андуп Эффенди, и хотя у Капитана еще не зажила рана, он сумел спасти отряд, вывести его из поистине отчаянного положения.

Непрестанные преследования и битвы продолжались всю первую половину 1874 года, с той лишь разницей, что теперь к полицейским отрядам присоединились войсковые подразделения, так что в каком бы месте ни появился Петко, его всюду подстерегали преследователи. Один раз в мае и дважды в июне отряд был вынужден биться не на жизнь, а на смерть с крупными воинскими силами в Димотикской околии, затем — с башибузукской ордой в окрестностях Кырджали, а 30 июня он вновь столкнулся с отрядом регулярной армии неподалеку от Гюмюрджины. Все это — на протяжении одного лишь месяца! Иными словами, гайдуцкий отряд за тридцать, примерно, дней из окрестностей Димотики перешел в Кырджали, оттуда — в Гюмюрджину, чтобы потом вновь появиться поблизости от Димотики, а еще через несколько дней оказаться возле Дедеагача и совершить там беспримерное по дерзости нападение на Дедеагачскую железнодорожную станцию.

Если нанести на карту все эти «зигзаги» маршрута, проделанного отрядом в июне 1874 года, то станет ясно, что уже сами по себе такие переходы — в среднем по 30 км в день (да еще каждый день!) — это подвиг, достойный восхищения не меньше, чем боевые подвиги гайдуков.

Нападение на Дедеагачскую железнодорожную станцию, когда столько сил было потрачено в сражениях и походах, было более чем смелым предприятием, которое, как мы увидим впоследствии, едва не стоило жизни всем членам отряда.

Это нападение было вызвано возмутительным об ращением начальника станции, немца по фамилии Гумберт, с рабочими железной дороги Дедеагач — Фере. Гумберт обращался с ними хуже, чем со скотиной, осыпал бранью, часто пускал в ход кулаки, принуждал работать даже в праздники, а при расплате норовил обсчитать их и положить побольше в свой карман.

Бесправные рабочие несколько раз жаловались воеводе, тот, по своему обыкновению, послал сначала немцу письменное предупреждение, немец в ответ только рассмеялся и в присутствии рабочих обозвал Капитана «мазуриком». Капитан не хотел и не мог проглотить эту обиду, и в один знойный июльский день гайдуки окружили Дедеагачскую железнодорожную станцию, а Петко собственной персоной явился в кабинет Гумберта. Увидев перед собой тех самых «мазуриков», над которыми он так издевался, надменный немец затрясся, как в лихорадке, поднял руки и стал ждать решения своей участи. За издевательства над рабочими-болгарами Гумберту было приказано уплатить штраф в 450 лир. Помимо того, немец поклялся, что отныне будет по-человечески относиться к своим рабочим, иначе — пригрозили гайдуки — ему несдобровать, как уже было со многими более важными и гордыми особами.

Весть о нападении на станцию в тот же день по телеграфным проводам донеслась в Стамбул и Адрианополь.

Железная дорога принадлежала барону Гиршу и была частным предприятием, а ее служащий Гумберт — подданным великой державы, и потому случившееся с ним говорило о неспособности властей обеспечить безопасность иностранных подданных. Высокая Порта была в ярости! Причем с полным на то основанием. Подумать только! На протяжении стольких лет местные власти не могут справиться с одним мятежником, даже если он и зовется Капитаном Петко. Вали-паша приказывает во что бы то ни стало одолеть гайдука и смыть, наконец, нанесенное империи публичное оскорбление.

На следующий же день после нападения на железнодорожную станцию Вали-паша прибыл туда во главе двухтысячного отряда регулярных войск. Все каймакамы и карагалары в окрестностях Эноса, Димотики и Гюмюрджины были по боевой тревоге подняты на ноги, из всех сил в погоню за «разбойником» были высланы отряды башибузуков. Христианские села подверглись страшному террору. Угрозами, насилием турки пытаются заставить их жителей указать, где скрывается мятежник. Вновь обещана награда в пять тысяч лир тому, кто поможет схватить Петко живым или мертвым.

Этот настоящий военный поход под командованием самого Вали-паши продолжался несколько недель с небывалой еще настойчивостью и ожесточением. В горах была прочесана каждая пядь земли, каждый кустик, каждое дерево, в селах и на пастбищах было установлено неусыпное наблюдение за всеми хлевами, сараями, подвалами, сеновалами, пастушьими хижинами.

Взбешенный жестоким нагоняем из Стамбула, Вали-паша сорвал злость на карагаларах и каймакамах, не сумевших поймать «разбойника», и приказал им пешком преследовать гайдука, чтобы «понабраться ума-разума». Эносский каймакам Тахир-бей счел этот приказ шуткой и предстал перед Вали-пашой верхом на лошади, чем привел пашу в такое неистовство, что тот на глазах у трехсот человек ударил Тахир-бея хлыстом.

Вне себя от стыда и обиды Тахир-бей принял поистине чудовищное решение: сжечь, сравнять с землей Доган-Хисар, родное село Капитана, а жителей истребить всех до единого. Намерение Тахир-бея стало известно воеводе на следующий же день. Не желая стать причиной гибели родного села, он молниеносно составил план, как предотвратить беду.

По приказу Капитана его отряд в полном составе занял Шейнар-Курусу — лес в окрестностях Доган-Хисара. Четники отыскали чье-то стадо, закололи на глазах у пастуха вола, а затем Петко написал в соседнее село, некоему Ибидаа, записку, в которой попросил, чтобы тот прислал ему с пастухом соли и хлеба.

Пастух не поверил своим ушам.

— Да ведь село кишмя-кишит турками! — предупреждает он. — Налетят, всех до одного перебьют вас.

— Ступай, куда велено! — крикнул на него воевода. — И пускай налетает, кто хочет! Лучше пасть в бою, чем сдохнуть с голоду!

Делать нечего — пастух, захватив с собой воловью шкуру, отправился в путь и передал Ибидаа записку от Петко. Не прошло и нескольких минут, как турецкая воинская часть уже знала, где находится Петко и чего он хочет. Вали-паша был на седьмом небе от счастья, что след «разбойника» наконец-то найден! Немедленно последовал приказ: выступить к Шейнар-Курусу, бесшумно оцепить лес со всех сторон. После того как кольцо осады сомкнулось, преследователи принялись прочесывать лес из конца в конец. Ружья были наготове, а сам Вали-паша со свитой каймакамов, сидя на опушке, ожидал исхода операции.

Лес был прочесан, обшарен каждый куст, но гайдуков нет, как не бывало!

— Осмотреть деревья! — приказал Вали-паша.

Вновь двинулись цепи преследователей, на этот раз оглядывая крону каждого дерева, но и на этот раз кроме птичьих гнезд ничего не высмотрели. Только несколько диких зверей выскочили из нор, всполошив турок — и все. Ни Петко, ни гайдуков…

Потеряв самообладание, Вали-паша сначала было вновь разбушевался, а потом собрал вокруг себя приближенных и местных заправил и принялся обсуждать создавшееся положение. Все были единодушны: негде гайдуку быть, кроме как в лесу, и раз нету его ни на земле, ни на деревьях, значит, укрылся он со своими людьми где-нибудь под землей, а посему следует поджечь лес, и тогда воевода-невидимка волей-неволей вынужден будет показаться.

Затребовали по телеграфу дозволение из Стамбула, оно не замедлило, и вскоре лес действительно заполыхал со всех сторон. Пожар был невиданный и неслыханный. Полыхали ветки, трескались от жара стволы деревьев, исчезая в море огня. Столбы дыма вздымались до самого неба, затянули его черной тучей, а Вали-паша со своей свитой сидел на соседнем холме и ждал, когда гайдуки, не выдержав, выскочат из огня.

Вооруженное оцепление из башибузуков, солдат и по лицейских стояло, наставив на огонь ружья, но кроме животных, в паническом бегстве спасавшихся от пожара, никто больше из леса не показывался. Три дня горел вековой лес, пока не сгорел дотла. Остались от него только груды пепла, да зловещими головнями торчали обугленные стволы, но нигде — ни на земле, ни под землей — ни одного гайдука не оказалось, и посрамленные вояки молча повернули туда, откуда пришли.

А воевода и его молодцы тем временем с соседнего холма наблюдали за «огненной операцией» обезумевшего Вали-паши и довольно потирали руки, радуясь, что так успешно провели его: ведь гайдуки ушли из леса еще до того, как прибыли турецкие силы, и все остальное время потешались над Вали-пашой.

ПОЕДИНОК С ТЕМНЫМИ СИЛАМИ. КОВАРСТВО И ЛЮБОВЬ

Трагикомедия, разыгравшаяся в лесу Шейнар-Курусу, отвлекла внимание Тахир-бея от Доган-Хисара и вынудила его отказаться от намерения сжечь это «разбойничье гнездо». После того, как нависшая над родным селом угроза была таким образом отведена, Петко понял, что ему следует на некоторое время исчезнуть, дать поутихнуть ярости турецких властей, и он перешел со своим отрядом в Маронию.

В этом городе у Петко издавна было много знакомых и сподвижников, и он надеялся, что здесь отряд будет в большей безопасности. Действительно, и в городе и в его окрестностях было спокойно, а кроме того Петко обрел в Маронии влиятельного друга в лице одного местного жителя по имени Калын Тома (Тома Толстый).

Кто же он такой, этот Калын Тома?

Настоящее его имя Тома Янушев, родом из бедной греческой семьи. Ребенком попался он на глаза некоему Али-паше из Стамбула. Смышленый и проворный мальчишка понравился турку, и он увез его с собой в столицу империи. Там он вырастил его, воспитал, добыл для него титул бея и сделал собственником роскошного дома и большого состояния в родной Маронии, где Тома занялся темными сделками и ростовщичеством.

Весть о взятии в плен Гумберта и ограблении железнодорожной кассы в Дедеагаче застала Тому в Стамбуле, куда он время от времени ездил поразвлечься, покутить в компании друзей и покровителей. С напряженным вниманием следил Тома за всем, что случилось дальше — преследованием Капитана Петко и объявлением награды за его голову. Возможно, тогда-то и зародилась у него мысль самому взяться за это дело. Пять тысяч лир — сумма немалая даже для такого богача, как Тома, но деньги — ничто по сравнению с благоволением высоких особ и громкой славой, которые могла бы принести ему поимка неуловимого гайдука.

Сообщил ли Тома об этом намерении своему названому отцу и покровителю Али-паше либо же предпочел хранить его в тайне, дабы сюрприз был еще приятней и неожиданней — мы не знаем. Известно лишь, что сразу же после событий в Шейнар-Курусу Тома возвратился в Маронию, где приложил немало усилий, чтобы завязать дружбу с Петко.

Следует признать, что он действовал в этом отношении даже смелее Сидериса. Не полагаясь на случайную встречу с воеводой, Тома один, безоружный, отправился в лес, нашел Петко и заявил, что желает выразить свое восхищение прославленному народному заступнику и герою, поклониться его отваге, столь отрадной для сердца христианина.

Смелое появление Томы в лесу несколько приглушило настороженность Капитана, и он принял любезное приглашение погостить в любое удобное для себя время в Маронии, в доме Томы, где народные защитники будут приняты как самые дорогие гости.

Еще до встречи с Томой Капитан слышал о нем, как о негодяе и ростовщике, на которого многие жаловались, но серьезных доказательств тому не было, а благородный воевода остерегался несправедливо судить о людях. И он предоставил времени показать, что же в действительности представляет собой Тома Толстый.

И время начало делать свое дело. Тома то и дело посылал воеводе различные подарки, настойчиво приглашал в гости, для чего с помощью влиятельных друзей добился, чтобы из Маронии были выведены все войска. В городе осталось всего трое полицейских стражников. Такой противник, естественно, был воеводе не страшен, и однажды он с шестью своими парнями и впрямь собрался в гости к Томе. Очевидно, тот мастерски играл роль друга и побратима, так что воевода не ожидал никакого подвоха.

Встретили гайдуков в доме Томы поистине по-царски, рой слуг и служанок сновал по дому, поднося то вино, то ракию, то редкостные закуски, кофе, засахаренные орехи. Среди тех, кто прислуживал на этом гайдуцком пиру, была одна шестнадцатилетняя черноокая гречаночка, не сводившая глаз с красавца-воеводы, неуловимого гайдука, грозы карагаларов и каймакамов. А Капитан в ту пору был действительно в расцвете сил и славы. На нем — белые онучи, крест-накрест оплетенные черными шнурами, суконные шаровары и богатый белый плащ, обшитый серебряным и золотым галуном и перехваченный широким кожаным поясом, из-за которого торчат кинжалы и пистолеты, на боку — даже когда воевода ест и пьет — кривая сабля в серебряных ножнах, порубившая в рукопашных схватках сотни врагов.

Какие чувства пробудил красавец-капитан в душе юной гречанки — была ли эта всего лишь благодарность к легендарному народному заступнику либо же внезапно вспыхнувшая любовь, мы не знаем и никогда не узнаем. Гораздо важнее другое: эта девушка решилась на смелый шаг, который спас от гибели едва ли не весь гайдуцкий отряд. Когда пир окончился, Тома велел слугам принести стамбульской тахинной халвы — гайдукам в подарок, чтобы «слаще была сухая лесная еда». Принесли халву, огромную бутыль ракии, мешок ароматного табака, и гайдуки двинулись в обратный путь. Петко несколько поотстал от своих спутников: он замешкался, раздавая слугам полагающиеся по обычаю «чаевые». Когда он подошел к черноглазой Аспасии, чтобы положить ей на ладонь золотую монету, девушка наклонилась к воеводе и еле слышно шепнула: «Ми фагете типота!» (Не ешьте ничего, халва отравлена!).

Воевода не подал виду, что услыхал ее слова. Наоборот, он любезнейшим образом распрощался с проводившим их до ворот хозяином и быстро исчез во тьме.

Вернувшись в горы, Петко-воевода решил, что, ничего никому не говоря, сам проверит, отравлена ли халва или нет. На ближайшей кошаре у пастухов были собаки. Петко отправился туда и дал по куску халвы псам, которые, ласкаясь, терлись о его ноги. Те с жадностью набросились на угощение, а через несколько минут рухнули наземь мертвыми. Слова благородной гречанки подтвердились. Тома Толстый хотел отравить весь гайдуцкий отряд, и лишь случайность помешала ему привести в исполнение свой злодейский план.

Воевода зарыл халву в землю и вместе с нею тайну. А чтобы Тома не заподозрил, что замысел его разоблачен, Петко спустя несколько дней послал своему «побратиму» «горячий привет и благодарность за ракию и чудесную халву». Тома был неприятно удивлен, что гайдуки остались в живых, но решил, что яд оказался недостаточно сильным и возблагодарил небо за то, что в отряде не догадались о его намерениях.

После глубокой, кровной обиды, которую Тома нанес гайдукам, было естественно ожидать, что Петко отплатит ему той же монетой, но, к счастью, воевода, как мы уже имели случай убедиться, умел терпеливо ждать, пока для мщения наступит наиболее подходящий момент.

Петко побывал у Томы в гостях осенью 1874 года, а весной 1875-го, 20 марта, когда деревья еще не покрылись листвой, на горе святого Георгия, в районе Гюмюрджины, произошла первая в том году битва гайдуков с турками. О дальнейшем маршруте Капитана можно судить по тем боям, которые вел его отряд с силами турецкой армии и полиции: 9 мая в горах Чатал-тепе (Эносская околия), 30 июня у Бургаз-дере (Димотикская), 20 августа в Имаретском лесу (Гюмюрджинская), а спустя десять дней — в безводной, голой местности у Карабунара (Димотикская) — 30 гайдуков в самую жаркую пору дня, без воды и продовольствия, вели неравный бой против пятисот черкесов. Черкесы, имевшие зуб на Петко после того, как он сжег село Коюнтепе, дрались, как черти, а юзбашия, который ими командовал, по-видимому, заранее решил победить или умереть, и действительно пал вместе с тридцатью своими людьми, сраженный гайдуцкими пулями. Гайдуки сумели уйти, потеряв трех товарищей. Пять человек было ранено, в том числе и Петко — он получил тяжелое ранение в руку.

Тома Толстый, затаив дыхание, следил за тем, как преследовали Петко-воеводу. Когда черкесы потерпели неудачу, он потерял последнюю надежду на то, что опасный мятежник будет схвачен (кроме всего прочего Тома был еще и трусоват), и решил установить у своего дома вооруженную охрану на случай, если гайдуки войдут в Маронию.

Но и под охраной вооруженной стражи Тома, судя по всему, не обрел желанного спокойствия. Если Петко мог собрать сотню человек, чтобы обратить в пепел черкесское село, — рассуждал Тома, — почему ему не сделать того же в Маронии? И чем вечно жить с ощущением, что над твоей головой днем и ночью висит грозная сабля гайдука, не лучше ли призвать в город крупную воинскую часть, которая найдет Капитана и уничтожит его? Разумеется, лучше.

Для человека, имевшего в Стамбуле высоких покровителей, ничего не стоило вызвать в Маронию воинские части, и весной 1875 года в город прибыл батальон численностью в 500 человек, который немедленно выступил на поиски Петко.

Теперь уже Тома Толстый не считал нужным таить свои чувства к «разбойнику» Петко, он открыто похвалялся, что не пройдет и несколько дней, как грозный Капитан будет ползать у его ног, вымаливая пощаду. Однако дни шли за днями, а батальон все еще тщетно рыскал по горам. Прошла зима, наступила весна следующего, 1876 года, а Петко будто в воду канул.

Борьба между Томой и Петко-воеводой велась уже в открытую, и Петко, наконец, счел, что пришло время раздавить этого жирного паразита. Но как это сделать, если в Маронии стоит целый батальон вооруженных до зубов турок?

Чтобы удалить это препятствие, Капитан использовал один из самых блестящих и в то же время несложных своих маневров, который представляет собой образцовый пример гайдуцкой тактики. 3 мая 1876 года, пока турки в Маронии высматривали и вынюхивали, в город пришла неожиданная весть: отряд адрианопольского карагалара Джафара, дескать, напал на гайдуков и окружил их — где, вы думаете? — у села Кадыкьой! Тома сиял от радости: сам Аллах послал долгожданный случай схватить, наконец, бандита! Батальон должен выступить на помощь герою Джафару! Как можно скорее, пока Джафар не одолел гайдуков своими силами, не то слава достанется ему одному!

И вот стоявший в Маронии батальон в полном составе снимается с места и с необычной для турок быстротой выступает в дальнее село Кадыкьой. В городе остаются шесть полицейских, да и в их нет нужды, ибо Петко окружен, и со дня на день ожидается весть о том, что он схвачен.

Так рассчитывал Тома, однако события приняли совершенно иной оборот: пока батальон торопился на помощь Джафар-аге, Петко в дерзком рукопашном бою захватил в плен весь отряд, состоявший из семидесяти головорезов вместе с его предводителем. Лишь трое турок были убиты, двое ранены, а остальные целые-невредимые, с заряженными винтовками, сдались в плен, умоляя о пощаде. Петко отобрал у них оружие и, даже пальцем не тронув, великодушно отпустил на все четыре стороны.

Загляните в анналы гайдуцкой борьбы и вы увидите: подобное рыцарство не было известно ни в ранний ее период, ни в современную Петко эпоху. И оно увенчало Капитана славой, которая не увядала до самого последнего его дня. Но посмотрим, что было дальше. На первый взгляд события развивались благоприятно для турок: маронийский батальон нащупал след гайдука, мало того — настиг его в одном лесу. Остался пустяк: сомкнуть вокруг отряда кольцо. Однако наступившая ночь помешала этому, и дело было отложено на утро. Едва рассвело, цепь осаждающих сомкнулась, и турки принялись осторожно и тщательно прочесывать местность. Спешить некуда, прочесывание продолжалось и на другой день, а на третий стало ясно, что гайдуки исчезли, не оставив следа. Батальон принялся обследовать окрестные вершины, а тем временем Петко, уйдя от погони, мчался на полной скорости в Маронию, чтобы там с глазу на глаз повидаться с достолюбезным своим «побратимом».

11 мая гайдуцкий отряд вступил в Маронию, ворвался в дом Томы Толстого и без единого выстрела захватил в плен и хозяина и шестерых его стражей. Еще недавно всесильный маронийский бей, бледнея и дрожа, был вынужден наблюдать, как гайдуки извлекают из его сундуков долговые расписки, векселя и книги с записями сумм, ссуженных под проценты, и как его собственные слуги разжигают этими бесценными бумагами огонь, чтобы сварить разбойникам кофе.

Громкоголосому глашатаю приказано во всеуслышание объявить всему городу: у кого есть с Томой Толстым какие-нибудь дела, пусть придет к нему в дом для окончательного расчета. Всю наличность, все обнаруженные в доме ценности гайдуки повыбрасывали в окна или раздали бедным, и онемевший от ужаса Тома своими глазами увидел, как таяли и расточались его баснословные богатства.

Перед тем, как уйти из Маронии, Петко призвал Аспасию, которой отряд был обязан своим спасением, и по-царски наградил ее. Не только золотом. Сняв шапку, воевода поклонился девушке до земли и поцеловал в лоб горячим прощальным поцелуем, воспоминание о котором было ей дорого до конца жизни. Затем под звуки волынки Петко во главе отряда торжественно прошел через весь город и вместе с пленными удалился по направлению к зеленым родопским чащам.

Надолго запомнилось пораженным жителям Маронии это необыкновенное зрелище.

Когда батальон возвратился в город, было уже поздно: турки разгадали маневр Петко, но непоправимое совершилось. Преследовать гайдуков до тех пор, пока пленные остаются в руках Петко, было нельзя. Более того, пока длились переговоры об освобождении Томы, батальон был вынужден отойти от гайдуцкого лагеря на почтительное расстояние.

Вот содержание письма командира турецкого батальона — это письмо положило начало переговорам.

«3-й полк, 1-й батальон, 18 мая 1876 г. № 315.

Вождю повстанческой четы в горах Изетлю,

Петко-эффенди.

Согласно вашему письму от 13-го я отвел свою часть далеко от вашего лагеря ради того лишь, чтобы мы заключили дружеское соглашение, и посему посылаю вам одного мюлязима^[21] и двух жителей Маронии и прошу освободить Тому-бея и шестерых стражников. Ежели вы сего не сделаете, то прошу сообщить, каковы в точности ваши условия, и уверен, что желание ваше будет удовлетворено, лишь бы вы сохранили пленникам жизнь.

Бинбаши (майор)

Мехмед Юмер

Табур-кятиби (батальонный писарь)

Али Риза».

Условия Петко-воеводы заключались в следующем: он отпустит Тому, если будут выпущены на свободу несколько ятаков отряда, а также четверо четников, отправленных на вечное заточение на остров Кипр. Власти согласились только на освобождение ятаков, и в обмен на них Петко отпустил четверых стражников, а Тома Толстый с двумя остальными стражниками остались в плену. Примерно месяц спустя гайдуцкий суд приговорил Тому к смерти и он был расстрелян.

БИТВА ЗА МАРОНИЮ

После того, как с Томой было покончено, Петко ушел далеко в горы и до весны 1877 года находился в глубоком подполье. Быть может, неутомимый воевода устал или испугался турок? Ни то, ни другое. За себя самого и за свой отряд Капитану тревожиться нечего, его волнует другое: до него дошли слухи о провале Апрельского восстания по ту сторону Балканских гор и о зверской жестокости, с которой победители расправились с повстанцами. Петко-воевода знает, что в такой накаленной атмосфере достаточно одной искры, и турецкий фанатизм, вспыхнув, обратится против беззащитной райи. Поэтому-то он и исчез, словно под землю ушел, покуда не пронесется мимо огненная гроза.

Однако ранней весной 1877 года гайдуцкое знамя уже вновь развевалось в горах Чобандаг, где 15 марта произошла битва между отрядом Петко и турками. 13 июня Петко-воевода в окрестностях села Павлюкюпрюсу как следует разделался с одним карагаларом из Фере, а всего через несколько дней гайдуки с превеликой радостью узнали о том, что русские полки перешли Дунай и начали войну за освобождение Болгарии.

Чета Капитана сразу же увеличилась на 60 человек, а к концу года еще на триста! Это уже не маленький повстанческий отряд «Защита», а целый партизанский полк, стремительные и энергичные удары которого дезорганизуют глубокие тылы турецкой армии.

Когда, ближе к осени 1877 года, в турецкой армии началось массовое дезертирство, отряд Петко обезоруживал целые войсковые соединения, защищая жителей от бесчинств дезертиров и беженцев. Менее чем за шесть месяцев отряд Петко-воеводы принял участие в девяти сражениях с турецкой военной и полицейской силой и до такой степени овладел положением, что, вступив в начале 1878 года в Маронию, объявил освобожденными от турок не только город но и все его окрестности. Расположившись здесь, отряд два месяца ожидал прихода русской освободительной армии, но, к сожалению, так и не дождался. 19 января 1878 года было заключено перемирие, 25 января казаки генерала Чернобузова прибыли в Гюмюрджину, а 19 февраля был подписан Сан-Стефанский мирный договор, по которому, увы, Марония осталась вне пределов Болгарии. Несмотря на это, Капитан решил остаться в городе и защищать его свободу.

Сражение за Маронию, самое крупное и кровопролитное сражение за всю деятельность четы, началось на рассвете 8 марта, когда начальник караула, брат Капитана, Стойко, разбудил воеводу и сообщил о том, что город осажден турками. Воевода распорядился объявить тревогу и ударить в колокол, чтобы разбудить жителей и призвать к обороне всех мужчин, способных держать в руках оружие. Под звуки колокола горожане, растерянные, еще не совсем очнувшиеся ото сна, сбежались к воеводе, тут мужчинам было роздано оружие, а женщинам и детям приказано укрыться в домах и не показывать носа на улицу. Сам воевода, во главе вооруженной группы, направился к восточной окраине города, чтобы прощупать противника. И тут ему стало ясно, что город оцеплен не одной-двумя полицейскими командами, а тремя батальонами регулярной армии, подкрепленными многочисленными отрядами башибузуков и черкесов из ближних сел во главе с двумя пашами — Хасаном и Яхья.

После короткой перестрелки Петко возвратился в охваченный сумятицей город, сформировал из жителей четыре вооруженных отряда и послал их охранять четыре въезда в город. Началась осада. Первое время турки проявляли осторожность, не решаясь идти на приступ — они все еще думали, что Маронию обороняют не только гайдуки, но и русские. Только убедившись в том, что русских в городе нет, они постепенно начали сужать кольцо осады и поливать огнем защитников города и их жилища. Жителей охватила паника. В этой невероятной неразберихе Петко стрелой носился с места на место, воодушевляя и подбадривая сражающихся и не зная о том, что наместник архиерея, отец Филипп тем временем решил сдать город. В письме, посланном осаждающим с каким-то лодочником, он предложил туркам наступать и пообещал, что, как только турецкая армия подойдет ближе, местные греки перестанут поддерживать Капитана Петко. Еще до получения ответа от турок проклятый поп велел ударить в колокола, а когда горожане собрались на площади, предложил им капитулировать и положиться на милость турок. Присутствовавший при этом Петко-воевода попытался убедить горожан, что необходимо драться, но его поддержали лишь беженцы из Старой Загоры да несколько семей из местных жителей.

В результате сподвижники Петко засели в доме Киряка Панайотова с твердым намерением сражаться до последнего вздоха, тогда как большинство горожан последовало за отцом Филиппом.

Уразумев, как обстоят дела, турки перешли в наступление и заняли Маронию. Дом Киряка Панайотова сразу же был окружен. Турки открыли огонь, осажденные стали отстреливаться. Несколько черкесов попытались взломать ворота топорами, но Петко со своими людьми отбили этот приступ. Турки попробовали уговорить осажденных сложить оружие, а когда и это не помогло, изобретательные башибузуки облили дом керосином и подожгли. К счастью, к тому времени уже смеркалось, а воевода еще до того, как начался пожар, догадался сделать пролом в стене, смежной с соседним, пустым домом и «переселил» туда осажденных.

Наступила ночь с 8 на 9 марта. Всем было ясно, что на следующее утро лавина турок сметет горстку смельчаков. Положение казалось безнадежным, но Петко не имел ни малейшего желания сдаваться или погибнуть. Дождавшись темноты, он собрал вокруг себя наиболее отважных, неслышно выбрался из импровизированного бункера, напал на часовых и после короткой рукопашной схватки, прорвав кольцо осады, ушел за пределы города. Там он тоже наткнулся на патруль, но и здесь длинные кинжалы помогли смельчакам прорваться. Так Петко и горстка его людей ушли из Маронии. Примечательно, что после столь драматических событий, они не торопились уйти как можно дальше от города, а разбили лагерь поблизости, на соседней горной вершине. Там они встретили утро 9 марта и не только не стали прятаться, но по приказу воеводы по пять раз выстрелили в воздух — как это делается на свадьбах. Этот странный приказ заставил четников в изумлении переглянуться: уж не повредился ли их воевода в уме от усталости и порохового дыма? Уж не намерен ли их выдать? Однако после повторной команды они послушно вскинули винтовки, и беспорядочные выстрелы раскололи утреннюю тишину. Турецкие военачальники, заслышав стрельбу, спросонок решили, что к городу в помощь мятежникам подступают казаки и — факт исторический, несмотря на всю свою невероятность — приказали двухтысячной орде отступить от города. Правда, на следующий день, 10 марта,турецкая армия вновь заняла Маронию, однако боевой пыл уже угас, и город отделался сравнительно легко — всего лишь разграблением.

К итогам этой битвы следует добавить и сотню жертв: 72 человека потеряли турки, горожане — человек десять женщин и детей, а гайдуки — шесть своих товарищей. А кроме того погибла надежда на то, что Марония когда-либо войдет в пределы Болгарии!

ЗЛОВЕЩАЯ ТЕНЬ НАД РОДОПАМИ. ПОЛКОВНИК СИНКЛЕР ПРОТИВ КАПИТАНА ПЕТКО

После битвы за Маронию Петко со своим отрядом перешел в русскую оккупационную зону и оказался в своем родном селе Доган-Хисаре. Впервые за семнадцать лет переступил он порог отчего дома среди бела дня, не озираясь и не прячась, но нашел его, можно сказать, опустелым. Побои и допросы подорвали здоровье-отца, и он еще в 70-м году скончался. Всего на пять лет пережила его жена, мать воеводы, так и не повидав перед смертью своего героя-сына.

Некоторые полагали, что Петко, которому уже исполнилось к тому времени 34 года, после тяжких семнадцати лет, проведенных в непрестанных кровопролитных битвах, теперь заживет мирной жизнью, что он вернулся в Доган-Хисар с намерением навсегда остаться в родном селе. Возможно, что подобная мысль и мелькала у Капитана, но дальнейшие события не оставили ему возможности выбирать. Всего несколько дней удалось воеводе провести покойно — повидаться со знакомыми и друзьями, попировать, повеселиться. Со стороны Фере в село вступила какая-то рота. Вскоре стало известно, что это русские и что пришли они не просто «прогулки ради», а с тем, чтобы схватить «разбойника» Петко.

К счастью, разведчики воеводы своевременно узнали о намерениях командира роты, и Петко успел скрыться, потрясенный неприятным и непонятным известием. Что плохого сделал он русским? Почему против него посланы солдаты? А, может быть, это еще одна ловушка?

Тем временем рота расположилась в селе, и местные старейшины узнали, в чем дело. Напуганные тем, что Петко после битвы в Маронии вновь появился в родных краях, турки из Фере пожаловались русскому коменданту на многочисленные злодеяния этого «матерого разбойника», от которого якобы нет житья местным жителям. Комендант, ничего не знавший о Петко, решил обезвредить опасного преступника и направил в Доган-Хисар роту солдат. Старейшины объяснили капитану, что Петко не только не разбойник, но, напротив, единственный человек, который на протяжении пятнадцати лет защищал мирное христианское население от турецких властей, разбойников и всякого рода гонителей. Одновременно пришло сообщение от Петко, что он готов предоставить себя и свой отряд в распоряжение русского командования. Предложение было принято. Капитан Петко явился к русскому командованию и дал полные, исчерпывающие объяснения относительно своей «разбойничьей» деятельности.

Петко-воевода перешел к русским в критический для русского командования момент, когда в горной части Дедеагачской и Димотикской околий вспыхнул противоболгарский мятеж, организованный неким авантюристом — англичанином Синклером.

Русским войскам, занявшим населенные пункты в низинах возле Дедеагача и Димотики, было трудно справиться с укрывшимися в горах мобильными отрядами Синклера. Для этого требовалось иное оружие: более маневренное и более соответствующее партизанскому характеру борьбы, а, главное, оно не должно было быть русским, так как по условиям Сан-Стефанского договора русские войска не имели права действовать. Появление гайдуцкого отряда в русском военном лагере сразу решило дело, и на воеводу была возложена секретная военно-стратегическая миссия: выступить против сил Синклера и защитить от них христианское население. Судя по всему, Петко и его храбрецы охотно взяли на себя эту задачу и немедленно приступили к ее исполнению.

Но, прежде чем сразиться с башибузукскими шайками Синклера, воевода нанес внезапный удар по туркам, которые вынудили его уйти из Маронии. Гайдуцкое счастье помогло ему, и 18 марта в местности Жанчешме 70 четников Петко-воеводы вступили в многочасовой бой против двух батальонов регулярной турецкой армии. Вслед за тем Капитан направился в Димотикскую околию, чтобы там искать встречи с таинственным предводителем башибузуков, прославленным Синклером, чья зловещая тень нависла в ту пору над Родопами.

Кто же такой этот Синклер, какие пружины вытолкнули его на историческую арену в ту жаркую, тревожную весну 1878 года?

Тайные эти пружины были, во-первых, чисто личного свойства. Синклер, выходец из богатого дворянского рода, сын англичанина и польки, должен был получить в наследство от матери большое имение в Польше, но русские власти по какой-то неведомой причине конфисковали это имение и таким образом лишили юного Синклера материнского наследства. Честолюбивый Синклер никогда не забывал об этой обиде и питал к русским смертельную ненависть. Эту ненависть перенес он на болгар, среди которых ему довелось жить с 1862 года, когда он прибыл в Бургас в качестве чиновника английского консульства. Спустя некоторое время он получил повышение по службе и, уже в качестве консула, поселился в Варне. Однако он не забыл Бургас и, намереваясь когда-нибудь вновь туда вернуться, приобрел в окрестностях этого города хорошее имение.

Но тут вспыхнуло Апрельское восстание, а вслед затем началась Освободительная война. Угроза лишиться и этого имения, а также давняя ненависть к русским побудили Синклера принять участие в войне в качестве офицера турецкой армии. После поражения Сулейман-паши под Пловдивом Синклер последовал по стопам злополучного турецкого полководца и, пройдя через Тополовский перевал, оказался в Кырджалийских Родопах. Русские победили, имение под Бургасом было и впрямь потеряно, а воюющие стороны уже вели мирные переговоры в Сан-Стефано. Турецкая империя капитулировала, но Синклер не пожелал признать себя побежденным и, опираясь на кое-кого из местных богатых турок и дезертиров, решил поднять антирусский и антиболгарский мятеж. Замыслы Синклера полностью совпадали с государственной политикой Турции и ее союзников, стремившихся сорвать Сан-Стефанский мирный договор с помощью «стихийного» вооруженного мятежа — так что Синклеру, хотя и тайно, была оказана необходимая поддержка. Горы тогда кишели дезертирами, военнопленными, беженцами из других краев страны и, наконец, немалым числом местных мусульман, которые уже из одного религиозного фанатизма не желали быть подданными гяурского царства.

Все эти силы собирались под знаменем Синклера, которого турки называли «Хидает-бей», что означает «идущий по правому пути». Он объявил себя главнокомандующим повстанческой армии и приступил к захвату оставленных русскими Восточных Родоп.

Таков был человек, с которым Петко-воеводе предстояло померяться силами. По пути к Димотике Петко 29 марта вступил в сражение с турками при Каракая, в окрестностях Фере, и лишь 13 апреля на горе Китка, Димотикской околии, он наткнулся на самого Синклера и завязал с ним бой. Под командованием Синклера — целая орда, три тысячи человек, то есть в пятнадцать раз больше, чем у Петко, но орда эта разнородна, не признает дисциплины, и горстке болгар удалось разогнать их, причем несколько десятков турок осталось лежать на склонах Китки.

Двумя неделями позже, под Индере, Дедеагачской околии, в новом кровавом сражении с ордой Синклера, потери составили 168 убитых и раненых, из них 19 болгар. На этот раз воевода тоже был ранен, но, по-видимому, легко, потому что он смог принять участие в следующем сражении с башибузуками у села Голям-Дервент. В этом сражении соотношение сил было более благоприятным для болгар: у Петко 400 человек, у Синклера тысяча, болгары потеряли 11 убитых и раненых, Синклер — 35.

На протяжении всей битвы Петко пытался отыскать самозваного пашу — Синклера, но безуспешно. Во-первых, осторожный полковник, в отличие от Петко-воеводы, никогда не дрался сам, а руководил боем по карте, укрывшись у себя в палатке. И во-вторых: в то самое время, когда 6 мая 1878 года завязался бой у села Голям-Дервент, Синклер уже ускакал в Смолян, чтобы там начать подготовку к решающему наступлению на Пловдив.

Поход этот начался в ночь с 10 на 11 мая. 12 мая мятежники вступили в Чепеларе и стали продвигаться дальше на север, захватывая одно за другим болгаро-мусульманские села по течению Чама и Вычи, но, встретившись под Хвойной с русскими войсками, потерпели полное поражение и разбежались по родопским ущельям. Синклеру, однако, удалось спастись, и он продолжал разжигать мятеж, на этот раз угрожая христианским селам под Ивайлоградом. Это привело Петко-воеводу к новому приключению, невероятному, фантастическому и тем не менее действительно имевшему место.

Дело началось с того, что 15 мая в русскую комендатуру в Адрианополе пришло несколько крестьян из греческого села Плевун с жалобой на то, что башибузуки готовятся напасть на их село, разграбить его и опустошить. Комендант готов был оказать несчастным помощь, но выяснилось, что Плевун находится не в русской зоне, а по другую сторону демаркационной линии, где русские войска не имели права появляться. Оставалась лишь одна возможность предотвратить кровопролитие: вывести жителей в русскую зону, где они будут в безопасности.

Однако кто мог это сделать?

Задав себе такой вопрос, русский комендант тут же вспомнил о Петко и поручил ему спасти жителей Плевуна. Комендант полагал, что на такую мирную операцию Капитану следует отправиться без своих четников, в сопровождении всего лишь четырех казаков. Петко, на всякий случай, все-таки взял с собой двух четников и во главе маленькой этой кавалькады направился в Плевун. Однако перед тем, как двинуться в путь, воевода, подчиняясь гайдуцкому инстинкту, сообщил своему отряду, где он будет находиться в ближайшие несколько дней, и приказал ему быть в боевой готовности.

По дороге конный отряд пополнился еще тремя вооруженными греками, торговцами табаком из Адрианополя, тоже направлявшимися в Плевун по каким-то своим надобностям. 20 мая десять всадников пересекли демаркационную линию и без всяких происшествий прибыли в Плевун, не заметив ничего подозрительного. В селе царило спокойствие. Сразу же по приезде воевода созвал сельских старейшин, сообщил им, кто он, с какой миссией прибыл, и предложил, если они действительно считают, что им грозит опасность, немедленно проводить их в русскую зону, где они будут в полной безопасности. Священник и старейшины ответили, что они его предложение обсудят на другой день всем миром, во время торжественной службы по случаю дня святого Константина. Тогда, мол, и будет решено: оставаться ли им на месте или последовать за посланцем русского коменданта.

Ночь прошла спокойно. Литургия началась рано утром, но в самый разгар ее в церковь вбежал перепуганный подпасок с грозной вестью: подходят башибузуки, окружают село. Служба прервалась, женщины заголосили, стали рвать на себе волосы, а мужчины в страхе бросились к дверям. Петко, также находившийся в церкви, крикнул, чтобы никто не двигался с места, велел мужчинам утихомирить женщин и детей и ждать, пока он выяснит, как обстоит дело. Выбежав из церкви, воевода, перепрыгивая сразу через несколько ступенек, мигом взобрался на колокольню и с первого же взгляда понял, что дела и впрямь плохи: со всех сторон стекались к селу вооруженные башибузуки, кольцо осады уже сомкнулось и медленно, но верно сужалось.

Разумеется, воевода мог прорваться через это кольцо и исчезнуть, но ему такая мысль даже не пришла в голову, ибо это означало бросить на произвол судьбы безоружных и беззащитных людей. Он видел лишь один выход: укрыть всех жителей за каменными стенами церкви, а самому вместе со своими парнями биться до тех пор, пока не подойдет помощь.

Первым делом воевода отправил гонцов с просьбой прислать подкрепление: он написал четыре одинаковые записки и вручил их казакам с приказом одновременно пуститься вскачь в четырех разных направлениях и постараться передать известие о случившемся на ближайший русский военный пост. Казаки вскочили в седла, осенили себя крестным знамением, и вскоре Петко увидел, как они бешеным карьером врезались в расположение башибузуков. Ружейная пальба вспыхнула одновременно в четырех разных местах. Однако пороховой дым помешал различить дальнейшее.

Отправив казаков, Петко начал готовиться к встрече с неприятелем. На церковном дворе были свалены доски и бревна для строительства школы — иными словами, можно было отлично забаррикадировать ворота и уязвимые места в ограде. Жители остались внутри, в церкви, во двор вышли только те, кто был вооружен: трое торговцев и четники. Приказав своим людям стрелять только в упор и точно в цель, Петко вновь поднялся на колокольню, чтобы оттуда руководить неравным боем.

А бой начался поистине неравный: несколько сот башибузуков и всего шестеро защитников. Однако точный и смертоносный огонь осажденных привел турок в замешательство. Вскоре перед церковной оградой уже валялось десятка два трупов и не меньше десяти раненых с воплями, стонами и проклятиями было унесено прочь. Вид крови еще больше ожесточил остальных, и вражеские волны, одна за другой, обрушились на деревянные ворота церкви, но каждый раз смертоносный огонь останавливал их и отбрасывал назад.

В таких безуспешных атаках проходит почти весь день. Еще часа два-три и стемнеет, но тут башибузуки решают поджечь деревянные баррикады, сооруженные за церковными воротами. Смастерив факелы из соломы, сухого тряпья и дегтя, они перебрасывают их через стену, и вскоре во дворе церкви и впрямь вспыхивает пожар. Диким ревом сопровождают башибузуки свою первую военную удачу. Вдобавок один из трех греков сражен пулей, а воевода ранен в плечо и в щеку. Крестьян охватывает паника, они упорно твердят о необходимости сдаться. Наступает поистине критическая минута: с одной стороны натиск турок, с другой — толпа обезумевших от страха осажденных, посредине — пылающие баррикады, и сверх всего прочего кончились патроны, а воевода ранен.

Еще мгновение — и всему конец. Но тут воеводу осеняет мысль, которая придала делу совершенно иной оборот.

— Тихо! — голос его перекрывает вопли испуганной толпы. — Я сам буду вести переговоры о сдаче!

На глазах у всех воевода поднимается на колокольню и, размахивая белым платком, предлагает башибузукам, чтобы два-три парламентера подъехали поближе для переговоров.

Среди башибузуков — радостное оживление, и к стенам приближаются не двое-трое, а человек десять.

— Ваша взяла! — говорит им Петко. — Незачем напрасно проливать кровь. Мы сдадимся, но при одном условии: дайте нам два часа, за это время мы успокоим женщин и детей, уговорим тех, кто не хочет сдаваться, и соберем оружие, которое потом передадим вам. Если согласны, через два часа мы все будем у вас в руках!

Коротко посовещавшись, башибузуки принимают предложенное условие и, заранее радуясь предстоящей добыче, успокаиваются, расстилают на площади под вербами свои паласы и принимаются пировать.

Расчет воеводы прост: через два часа солнце сядет, наступит вечер, а к вечеру, если хоть один из казаков добрался до русского поста, уже можно ожидать подкреплений.

Крестьяне, ничего не подозревая, терпеливо ждут исхода переговоров, а башибузукские аги, под влиянием выпитой ракии, веселятся все более бурно. Плохо лишь, что время летит быстро, солнце садится, два часа на исходе, а помощь все не идет. Тщетно всматривается вдаль раненый воевода: равнина по-прежнему безнадежно безлюдна. Петко не знает еще, что трое казаков убиты, а четвертый, хоть и уцелел, но лошадь его пала и ему пришлось добираться пешком.

Потеряв надежду на прибытие подкрепления, Петко принимает новое, дерзкое решение. Вглядываясь вдаль, он время от времени посматривал на веселящихся башибузуков и приметил, кому в первую очередь подносится угощение. Воевода отлично знал обычаи своих врагов, и у него не было сомнений, что тот, кому первому подносят ракию, и есть самый главный военачальники что вообще очередность строго соответствует рангу, занимаемому в орде тем или иным начальником. Таким образом, он установил предводителей орды, и теперь оставалось перебить их. Многолетний опыт подсказывал ему, что, когда у турок погибает предводитель, это всегда ведет к поражению, и воевода решил использовать последний шанс на спасение.

За четверть часа до истечения срока Капитан велел подняться на колокольню обоим своим четникам. Здесь Петко показал им, в кого из башибузуков целиться, а сам взял на мушку предводителя. По данному им знаку все три винтовки выстрелили разом, и три турецких аги рухнули, залитые кровью. Внезапность залпа и гибель трех военачальников поразили ужасом орду, муравейник зашевелился, начался панический отход, и вскоре орда оказалась далеко за пределами Плевуна.

Уже спустилась ночь, когда последний башибузук ушел из села. Наступила подходящая минута для того, чтобы под покровом темноты увести осажденных. Петко спустился с колокольни, раздал мужчинам брошенное турками оружие и приказал следовать за ним, если они хотят спасти себя и своих близких. И вот уже необычная процессия двинулась в путь: впереди Петко и оба четника, за ним — женщины и дети, а в арьергарде вооруженные мужчины. Задами и огородами несчастные плевунцы выбрались из села и потянулись по равнине в русскую зону. Через два часа нелегкого ночного похода они столкнулись с двумястами Петковых четников, которые, узнав обо всем от единственного уцелевшего казака, поспешили к воеводе на выручку. Вереница крестьян была вверена надежным проводникам, а Петко, взбешенный коварным и беспричинным нападением башибузуков на мирное село, решил, несмотря на раны, возглавить отряд и разгромить орду, пока она не успела далеко уйти.

Итак, Петко повернул назад, в Плевун, и застал там полное безлюдье. Единственные признаки жизни — лай почуявших кровь собак да рев голодной скотины. Отряд прошел через опустевшее село и к утру настиг башибузуков — между селами Муселим и Демирлер. Внезапная атака, жестокий и кровопролитный бой. Ловкие, смелые, умеющие нападать из засады четники разбили Синклерову орду, рассеяли ее по равнине. А затем началась погоня, завершившаяся полным разгромом орды.

К рассвету 21 мая сражение окончилось, на поле брани осталось двести убитых турок и несколько четников. После этого громоподобного удара сторонники Синклера уже больше не появлялись в этих краях, мятежники «увели свои силы» в район Кырджали, а к исходу лета вместе со своим предводителем исчезли совсем.

Что касается воеводы, то он верхом на быстроходной, реквизированной в Демирлере лошади поскакал в Адрианополь, где с 22 до 24 мая залечивал в русском военном госпитале свои тяжкие раны.

ПРОЩАЙ, ФРАКИЯ!

Не прошло и десяти дней после выздоровления Капитана, как мы вновь видим его во главе отряда уже в русском военном мундире. 5 июля он вступил в бой с мятежниками Синклера, не подозревая, что это будет последней его битвой в родных краях, потому что события, которые произойдут примерно в середине июля, вынудят Петко уйти из Фракии в Средние Родопы, где он вновь поведет борьбу.

Что это за события? Каковы цели этой борьбы?

Главным из них и самым, можно сказать, злосчастным событием стал Берлинский договор, заключенный 13 июля 1878 года, который надвое рассек определенную Сан-Стефанским договором территорию Болгарии и установил, что граница с Турцией должна пройти по самому центру Родоп. И пока международные комиссии определяли, где именно проходит граница, в так называемой «нейтральной зоне», в Центральных Родопах, вскоре после разгрома Синклера вновь началась кровавая междоусобица.

Одной из причин этой междоусобицы был сепаратизм некоторой части мусульманских сел по течению Вычи, не желавших входить в состав Румелии. Такими же настроениями заразились наиболее фанатичные слои болгаро-мусульманского населения, которые в противовес христианскому населению Родоп опасались, что, ненадолго вкусив свободы, они вновь будут вынуждены надеть рабское ярмо.

Русские войска не могли принять участие в сложной, противоречивой, драматической борьбе, которую здешнее население вело против решений Берлинского конгресса, само же оно, не имея военного опыта и боевых командиров, было не в состоянии справиться с враждебными силами. Вот почему русское командование и на этот раз решило призвать на помощь теперь уже хорошо ему известного Петко-воеводу. Это и было причиной, заставившей Петко покинуть в середине июля родную Фракию и отправиться в Пловдив, а оттуда в Средние Родопы, где началась новая страница его героической многолетней борьбы за освобождение этого края.

Прибыв в Чепеларе, которое на некоторое время стало его резиденцией, Петко-воевода застал там «босоногую команду» из бородатых авантюристов, именовавших себя «ополченцами», «мятежниками», «борцами за свободу», на самом же деле представлявших собой так называемых «харамиев», то есть полугайдуков-полубандитов, которые никому и ничему не подчинялись, никого не признавали и действовали каждый, как ему заблагорассудится. Образумило их только прибытие Капитана Петко, слава которого заставила их смириться перед его волей и вступить в новый повстанческий отряд.

Услыхав имя Петко-воеводы, в Чепеларе стали стекаться смелые, решительные люди со всех концов Фракии, Родоп и даже из Северной Болгарии. Одних вела сюда жажда приключений, других — подлинный патриотизм. Как бы то ни было, через месяц под знаменем Петко собралось около 200 человек, готовых оборонять Средние Родопы от сосредоточившихся под Смоляном башибузуков.

16 августа произошло столкновение с турками — при Эшекулаке, второе — 30 августа в местности Момина-вода, третье 8 сентября в Карамандже… Эти столкновения, происходившие, главным образом, по водоразделу Рожен — Караманджа, были вызваны твердой решимостью местного родопчанского населения оказать сопротивление угрожающим с юга башибузукам.

На помощь родопчанам пришло основанное незадолго до этого всеболгарское общество «Единство», и в Чепеларе стало прибывать оружие, деньги, порох, боеприпасы. Всё новые добровольцы вливались в отряд Петко-воеводы. Не менее лихорадочные приготовления велись в самих Родопах. Медники села Устово ковали для ополченцев Капитана Петко кухонные котлы, жители села Момчиловцы заготавливали носки и шерстяные ноговицы, в селе Павелско плели шнуры из козьей шерсти, в Чепеларе тесали черешневые стволы для пушек и даже с помощью одного бондаря из села Босотина соорудили две пушки «на двух колесах и обитые листовой медью». Всюду усердно собирались гири, чтобы переплавить их в ядра для этой примитивной артиллерии, между главной квартирой воеводы и родопскими селами сновали курьеры с письмами и поручениями. У отряда был свой писарь, у воеводы — адъютанты, словом, все делалось, как в настоящей военной части, набирающей силы для решительного удара. Место, где этот удар предстояло нанести, находилось к северо-западу от Чепеларе по течению Вычи. Там два десятка болгаро-мусульманских сел изо всех сил противились включению южнофракийских пастбищ в границы Румелии. Их неприкрытая враждебность представляла собой серьезную угрозу для немногочисленных в этих краях христианских сел — Стойки и Широка-Лыка, и поэтому главной задачей Петко осенью 1878 года было сломить мусульманский сепаратизм в районе Девина.

Однако усиленные и вполне явные военные приготовления в Чепеларе вызвали беспокойство дипломатических представителей в Пловдиве, пристально наблюдавших за действиями Петко. Их энергичный протест вынудил Пловдивского губернатора изгнать из Родоп опасного воеводу.

14 сентября в Чепеларе якобы «мимоходом» прибыла русская рота. Жители оказали ей самый сердечный прием. Капитан Петко тоже пожелал встретиться с русскими, началось веселье, пляска, но в самый разгар праздничной суматохи русские солдаты окружили воеводу и взяли его под стражу. А уже через полчаса рота была по другую сторону перевала и двигалась назад, в Пловдив, провожаемая печальными взглядами озадаченных и удрученных чепеларцев.

Следом за воеводой в Пловдив выехали депутации хлопотать об его освобождении, и действительно 20 сентября его выпустили на свободу, предварительно внушив, что действия его должны носить более «гайдуцкий» характер, быть не столь явными и откровенными. Получив эти наставления, Капитан Петко, переодетый инженером, которому якобы поручена перепланировка сел, сожженных во время мятежа Синклера, в сопровождении русского офицера и двух солдат возвратился в Родопы, но уже не по Чепеларской дороге, а со стороны Станимаки, козьими тропами, в скрытое среди неприступных родопских круч село Борово. А через сутки после его прибытия сюда же пришел караван из нескольких мулов, нагруженных якобы инженерным инструментом, в действительности же оружием и боеприпасами. Затем русские исчезли, а Петко вновь стал собирать отряд, чтобы продолжить, на этот раз тайную, борьбу с башибузуками, хозяйничавшими по течению реки Вычи.

Нелегко было Капитану начинать все сначала, ведь три сотни его четников были настолько ошеломлены его арестом, что за одни сутки попрятали оружие в скалах, а сами точно сквозь землю провалились. Это, между прочим, говорит о том, что сформированная на скорую руку Среднеродопская чета Капитана Петко была сильна лишь своей численностью.

Дальнейшие события полностью подтвердили опереточный характер нового предприятия. Случилось это 14 ноября, за несколько дней до прибытия комиссии, которая должна была установить линию границы. Дни, предшествующие ее приезду, были полны напряжения и риска, потому что в Смолян прибыли турецкие воинские части, грозившие захватить беззащитный Рупчос, а также переданные Румелии болгаро-мусульманские селения по течению Вычи, чтобы таким образом поставить комиссию перед свершившимся фактом. В ту пору никто, кроме Петко, не в силах был воспрепятствовать подобной оккупации, и Капитан решил одним энергичным броском занять эти земли. У входа в доли ну Вычи было расположено большое болгаро-мусульманское село Брезе, на которое Петко 14 ноября и обрушил свой удар.

Приготовления к нему уже несколько дней шли в новой штаб-квартире Петко, селе Широка-Лыка, куда для участия в предстоящем сражении собралось около пятисот добровольцев. Командование первым отрядом, численностью в 300 человек, было поручено священнику Тодору из Сотира (по прозвищу «Орман Папаз», то есть «Лесной поп»), а два других возглавили Лазар Комита и Наум Арнаутин, в ту пору самые близкие соратники Петко. Себе воевода оставил верховное командование. За день до выступления в Брезе были посланы два разведчика, чтобы «прощупать» настроения противника и состояние его обороны, но по собственной неосторожности были пойманы и после допроса убиты. В результате, накануне наступления на Брезе тамошние болгаро-мусульмане были обо всем предупреждены и сумели хорошо подготовиться к предстоящей битве.

Поэтому, когда рано утром 14 сентября четники Петко-воеводы двинулись через Вырбово к Брезе, возле Пуризовских выселок их встретил огонь из сотен винтовок, и они поняли, что дальнейший путь прегражден. Приволокли пушку, но, к превеликой радости болгаро-мусульман, ядро пролетело не больше 10—20 шагов. Увидав, что за артиллерия перед ними, они осмелели и стали обходить четников с тыла, намереваясь окружить. В этом сражении, которое явилось одновременно и первой серьезной проверкой боевых качеств отряда, Петко-воевода пережил подлинную трагедию: он видел, как неопытны его новые бойцы. Когда один стрелял, другой вставал посмотреть, попала ли пуля в цель, и тут же падал сраженный вражеской пулей.

Положение еще более ухудшилось, когда, заслышав стрельбу, на помощь брезенцам пришли жители соседнего села Беден, и левый фланг отряда был вынужден отступить. Не опуская головы, не прячась от пуль, воевода перебегал с места на место, стреляя из своего винчестера, и, остановив наступление неприятеля, личным примером попытался ободрить своих людей, однако те были уже так напуганы неожиданным сопротивлением, что отхлынули назад и кинулись бежать, думая только о собственном спасении.

После этой военной неудачи Капитан резко сократил число четников в отряде и уже с этим, новым своим отрядом до конца 1878 года продолжал защищать Чепеларе, Широку-Лыку и соседние христианские села от налетов башибузуков, пока в конце декабря в Рупчос не прибыл, наконец, русский гарнизон, и в этих неспокойных краях наступили долгожданные спокойствие, мир и тишина.

Отряд Петко оставался в Средних Родопах до марта 1879 года, после чего перешел в район Хасково, где ожидался новый мятеж кырджалийских сел. А вскоре был уже окончательно установлен государственный статут Восточной Румелии, и Петко-воевода распустил свой отряд. Так, после 18 лет гайдуцкой деятельности, полной опасностей и кровопролитных сражений, Капитан Петко Киряков Калоянов начал свою мирную жизнь.

МИРНАЯ ЖИЗНЬ

Первым шагом Петко в этой мирной жизни была поездка в Петербург. Там генерал Скобелев представил его императору, и русский самодержец за военные заслуги присвоил гайдуцкому воеводе звание капитана и пожаловал имение в Киевской губернии. Казалось, теперь уже ничто не могло помешать дважды капитану жить в довольстве и благополучии, наслаждаясь всеми радостями жизни, которые ему, целиком поглощенному тяжкой и кровавой борьбой, были до тех пор неведомы.

Однако через два-три месяца, проведенных в России, Петко, истинному сыну гор, стало не по себе. Во-первых, никак не мог он привыкнуть к бескрайним русским просторам, среди которых он, лесной богатырь, чувствовал себя песчинкой, а во-вторых, мог ли он после того, как у себя на родине пятнадцать лет защищал бесправных батраков от богачей-хозяев, сам взять в руки хозяйский кнут и стать помещиком. Для рыцарской натуры Капитана Петко это было противоестественно.

Вот почему, едва дождавшись весны 1880 года, Петко, не торгуясь, продал поместье за 15 тысяч рублей и первым же пароходом возвратился в Болгарию. Как забилось сердце героя, когда перед ним открылись очертания болгарского Черноморья с его сверкающими под лучами весеннего солнца песчаными заливами и живописной чередой гор! Петко вглядывается в родной берег и мечтает о встрече с друзьями, которых он известил о своем скором приезде. Кажется, вот-вот грянет музыка, полетят к небу шапки, и бывшие четники встретят его приветственными возгласами…

Увы!..

В Бургасском порту Петко встретили не четники, а взвод полицейских, и вместо слов приветствия он услышал из уст поручика уведомление о том, что губернатор Румелии Алеко-паша приказал взять его под арест.

Сюрприз, конечно, не из приятных, но Петко подчинился приказу, а через несколько часов выяснилась и причина ареста. Дело в том, что Высокая Порта, узнав о намерении Капитана Петко поселиться в Румелии, приказала своему вассалу, румелийскому губернатору, схватить опасного мятежника, за которым она тщетно охотилась целых восемнадцать лет, и под стражей доставить в Стамбул. Алеко Богориди решил вопрос по принципу «чтоб и волки были сыты и овцы целы»: приказа Турции он, конечно, не выполнит и не отправит воеводу в Стамбул, но позволить ему поселиться в вассальной султану Восточной Румелии тоже нельзя. От Бургаса рукой подать до Варны, пусть благородный капитан благоволит отправиться туда, на суверенную болгарскую землю!

Так оно, в конце концов, и вышло: Петко отправился в Варну и поселился там «будто в заточении в Диарбекире», как писал он в письме к родопскому литератору Христо Попконстантинову в 1883 году.

Для Капитана Петко началась свободная жизнь на болгарской земле. Первая женитьба на одной уроженке Кешана так и осталась для его биографов непроницаемой тайной, а теперь 35-летний дважды капитан и бывший воевода нашел себе даму сердца в лице казанлычанки Рады Кравковой — знакомство, которое в 1881 г. завершилось свадьбой. На деньги, вырученные от продажи киевского имения и еще не до конца розданные друзьям и просителям, Петко приобрел на Плевенской улице небольшой дом с садиком, и в этом скромном жилище свил свое второе семейное гнездо.

Высокий, статный, овеянный гайдуцкой славой, новый житель Варны в короткое время стал известен всему городу, и когда в июне 1881 года Варну должен быть посетить князь Баттенберг, среди тех, кому было поручено преподнести ему торжественный адрес, бывший воевода был одним из первых.

Узнав, кто перед ним, князь воскликнул: «Как несправедливо, чтобы человек с такими заслугами перед отечеством, не получал пенсии от государства!» и велел славному поборнику свободы» подать соответствующее прошение. Простодушный Петко считал, что слово, да еще княжеское, есть слово, и прошение подал. Прошли месяцы, прошел год — ни ответа, ни привета. «Привет» пришел позже, когда в связи с выборами в Великое Народное собрание Александр Баттенберг вторично приехал в Варну и вновь встретился с Петко. Слегка сконфуженный, князь вспомнил о невыполненном обещании и попытался уладить дело словами.

— Прежнего вашего прошения я не получил. Подайте новое!

Но Капитан Петко успел уразуметь: княжеское слово не то, что гайдуцкое, и, однажды уже испытав унижение, не захотел повторить свою прежнюю ошибку. Несмотря на увещевания сановников из княжеской свиты, он не стал подавать никакого прошения.

Вместо пенсии Петко попросил, чтобы его назначили на должность кассира в кредитном банке, потому что, как это ни невероятно, этот человек, через руки которого прошли бессчетные груды золота, не позаботился отложить сколько-нибудь на черный день и еле-еле сводил концы с концами. Расходы его не столь уж и велики, но у него щедрое сердце, и когда к нему приходят оказавшиеся в беде бывшие гайдуки или земляки-беженцы, а приходят они все чаще и чаще — у него не хватает духу отказать им. Никто не верит, что у него нет денег, да и он никому в этом и не признается. Раздает все, что имеет, и усердно скрывает оскорбительную свою бедность, чтобы не бросить тень на легендарное имя, чтобы не сказали люди, что Петко-воевода разорился, обнищал.

Недели, месяцы, годы проходят в хождении из дома в банк, из банка в кофейню Ахмеда-Эффенди Хадырчали, где посетители-турки при появлении бывшего воеводы почтительно встают и где ведутся приятные беседы о делах минувших и настоящих. А «настоящие, сегодняшние» дела кое у кого из турок не вполне благополучны. Освобождение развязало руки некоторым жаждущим мщения болгарам, а также жаждущим богатства чиновникам, и многие турки стали жертвой явных или тайных угроз и шантажа. У бывшего воеводы все это вызывает глубокое отвращение, и он открыто выступает в защиту каждого невинно преследуемого или пострадавшего, независимо от того, турок он, гагауз или грек. Он оказывает им многочисленные услуги, спасает от произвола местных властей. Иными словами, Петко и в мирной жизни остается все тем же защитником слабых и обиженных, каким он был всегда, и благодаря этому пользуется искренней любовью и уважением простых людей всего города.

Помимо кофейни Ахмеда, Капитан частенько захаживает в сапожную мастерскую братьев Стефановых, греков-беженцев из Кешана, земляков его первой жены. Остальное время помогают коротать книги. Да! Доподлинно известно, что бывший гайдук со страстью и увлечением читал такие книги, как «Отверженные» В. Гюго, и когда он дома, чтение — любимейшее его занятие. Поскольку у него не совсем хорошо со зрением, жена читает ему вслух. Она читает, а он, откинувшись на спинку дивана, устремив глаза в потолок, целыми часами слушает и лишь время от времени просит жену остановиться, сворачивает очередную цигарку и вновь погружается в перипетии борьбы между благородным Жаном Вальжаном и его недругами, а когда долгая история мытарств Вальжана завершается торжеством правды и любви, на глаза бывшего воеводы наворачиваются слезы умиления.

Неугасимая любовь к правде, все той же злосчастной правде, защите которой были отданы его лучшие годы, заставила Петко оставить должность кассира и перейти на службу в Варненский «мировой» суд. Он умеет читать и писать, говорит как на своем родном на трех языках — турецком, греческом и итальянском, обладает престижем и острым чувством правды и справедливости. В те блаженные времена, когда еще существовало различие между дубиной и правдою, а также вера в то, что эта правда восторжествует на болгарской земле, всего этого было совершенно достаточно, чтобы выступать в суде «защитником».

Кто в ту пору мог знать, что эта правда вскоре навлечет тяжкие испытания на жителей Варны и первым, на чью голову они падут, окажется Капитан Петко Киряков?

Вначале все выглядело совершенно безобидно. В 1887 году правительство Каравелова пало и пост премьера занял видный революционер-эмигрант и поэт Стефан Стамболов, который решил порвать с традиционной русофильской политикой болгарского княжества и повести государственный корабль иным курсом.

Капитан Петко Киряков, один из наиболее видных приверженцев русофильской партии в Варне, разумеется, далек от того, чтобы приветствовать эту перемену. Стамболову это отлично известно, но он достаточно умен, чтобы понять, каким приобретением может стать для нового режима поддержка прославленного воеводы и поэтому предлагает ему соблазнительный пост начальника Варненского округа. Естественно, при одном невысказанном вслух условии: подавить свои русофильские настроения и помочь проведению новой национальной политики.

Предложение, конечно, соблазнительное, но Капитан Петко, не колеблясь ни минуты, отвечает Стамболову, что по недостаточной своей грамотности не считает себя достойным занять столь высокий пост.

— Я дам тебе грамотного секретаря! — настаивает премьер.

— Нет! — вновь следует решительный отказ.

Самолюбивый диктатор не забудет этого «афронта» и в дальнейшем постарается найти удобный случай, чтобы наложить на Петко свою тяжелую лапу. Удобный случай представился тремя годами позже — в связи с процессом майора Косты Паницы, заподозренного в заговоре против Стамболова. 17 мая 1890 года Паницу приговорили к смерти. В дни, предшествующие утверждению приговора, по Софии распространился слух, что в столицу нахлынет множество «бродяг» — друзей и почитателей Паницы, которые намерены освободить его и захватить в плен самого Стамболова, когда тот будет возвращаться из Бургаса в столицу. По случайному стечению обстоятельств в эти самые дни в Софии находился и Капитан Петко.

2 июня около полуночи, когда воевода уже собирался ложиться, в дверь его номера в гостинице «Русский царь» постучали, и на пороге вырос пристав 1-го полицейского участка Бончев.

— Господин Киряков, господин премьер-министр желал бы увидеться и поговорить с вашей милостью, — обращается он к Петко. — Если угодно, я провожу вас.

— Отчего же, с удовольствием. — Капитан Киряков быстро одевается и следует за приставом. Перед гостиницей их ожидает экипаж и полицейский. Пока господа усаживаются, полицейский почтительно держит руку у козырька, но едва пролетка тронулась с места, как откуда-то возникают еще 15 конных полицейских и с шашками наголо выстраиваются по обе стороны экипажа.

— В чем дело? — осведомляется Капитан Киряков.

— Вы арестованы! — отвечает пристав.

— За что?

— Не приказано ни спрашивать вас, ни отвечать.

Пролетка доставила арестованного в муниципалитет, где Капитану Кирякову был учинен настоящий допрос: с какой целью он прибыл в столицу, с кем встречался, собирается ли в Кюстендил, место сбора сторонников Паницы, и т. п.

Выясняется, что у Петко и в мыслях не было вступать в сговор с «харамиями» и освобождать Паницу, при обыске в гостинице также не было обнаружено ничего компрометирующего: книги, платье, немного денег, несколько вполне безобидного свойства писем — и всё. За Капитана ходатайствует начальник стенографического отдела Народного Собрания, родопчанин Христе Попконстантинов. Градоначальник отвечает ему, что Капитан Киряков будет освобожден, как только будет получено разрешение от господина премьер-министра. И действительно, в середине дня Петко выходит из участка, где он был задержан, с предписанием немедленно возвратиться в Варну, предварительно «отметившись» в 5-м полицейском участке.

На другой день, 3 июня, внушительная группа друзей и почитателей Петко собралась перед гостиницей «Русский царь», чтобы проводить бывшего воеводу, но им сообщили, что он еще в 9 часов утра пошел в 5-й участок. Они отправились туда, прождали до полудня — Петко нет, как нет. Оказалось, что какое-то новое донесение тайных агентов усилило подозрения Стамболова, и Капитан Киряков был вновь задержан. Наконец, к половине второго он вышел из участка и на следующий день, 4 июня, в соответствии с распоряжением полиции, сел в поезд, который через Пловдив должен был доставить его к месту постоянного жительства, в Варну.

Друзья, обрадованные благополучным избавлением воеводы, сердечно попрощались с ним на вокзале, поезд двинулся, и никто, ни один человек, в эту минуту не подозревал, что над головой Капитана уже нависла новая смертельная опасность. Сам Петко узнает об этой опасности только в Пловдиве, куда одновременно с поездом прибудет переданный по телеграфу секретный приказ взять Капитана под стражу.

Точное содержание этого приказа осталось неизвестным, но события известны доподлинно. Вот они: по приезде в Пловдив Петко был вновь арестован. Пловдивский градоначальник Георгий Котабанов передал воеводу приставу Кавалову и старшему полицейскому Димитру Добреву якобы для допроса, в действительности же с тайным приказом в тот же вечер ликвидировать Капитана. Приставу был даже подсказан способ, как это сделать, не поднимая шума: отвезти на остров, впоследствии названный Царским, удар прикладом по темени, камень на шею — и в воду!

Вероятно, все так бы и произошло, но волей случая оказалось, что и пристав и полицейский в свое время служили в Чепеларском отряде Петко, любили и уважали своего воеводу и решили спасти его во что бы то ни стало. Они просто откладывали исполнение приказа до тех пор, пока друзья воеводы в Софии не проведали о случившемся, так что утопить его втихую в Марице стало невозможным.

Как же быть? Вопрос оставался открытым.

И вот тогда в чьей-то помраченной яростью голове — самого ли Стамболова или кого-нибудь из его ревностных помощников — родилась идея: доставить бывшего воеводу на турецкую границу и передать его туркам, чтобы те судили Капитана за его «разбойные дела» во Фракии.

Во исполнение этих зловещихзамыслов пловдивская полиция отправила свою жертву через Ямбол в пограничный городок Кавакли (Тополовград). Отведав гостеприимства полицейских камер в Старой Загоре, Новой Загоре и Сливене, бывший воевода 15 июня под усиленной полицейской охраной прибыл в Ямбол. В Ямболе в ту пору было немало беженцев из Южной Фракии. Прослышав о том, что их ангел-хранитель сидит в участке, они собрались у здания полицейского управления, чтобы повидать Капитана, но ямбольский градоначальник уже получил из Софии приказ о «выдворении» Капитана Кирякова в Турцию, и не разрешал никому к нему приблизиться.

Неведомо как, но людям стало известно, зачем Капитана отправляют в Кавакли, и несколько человек решили вооружиться, подстеречь конвой на дороге и силой освободить своего благодетеля. Предводитель этого маленького отряда, сапожник Панайот Бояджиев, устроил засаду в местности Канледере, но полиция, видимо, почуяв запах пороха, изменила маршрут и благодаря этому сумела доставить слишком уж заметную жертву к самой границе.

Еще немного, и бывший гайдук, дважды капитан и славный воевода, легендарный защитник фракийских и родопских болгар, был бы как преступник передан болгарскими властями в руки турок к вечному позору Болгарии. Однако жители Кавакли помешали этой бесстыдной акции стамболовского режима. В городке загодя узнали о предстоящем прибытии бывшего воеводы, и у въезда в Кавакли большая толпа собралась, чтобы приветствовать своего любимца и, если понадобится, освободить. Прошел час, другой, солнце уже село, а знаменитого «гостя» все не было видно, и лишь в восьмом часу вечера вдали показалась процессия — пролетка, нанятая воеводой за собственный счет, и взвод конных полицейских.

Толпа оживленно зашумела, грянуло «ура». Начальник местного околийского управления Николаев, человек уравновешенный и добродушный, почувствовав возбужденное состояние умов, решил на свой страх и риск присоединиться к народу и встретить Петко как почетного гостя. Когда пролетка подъехала ближе, он любезно поздоровался с Капитаном и под руку повел в околийское управление, приказав конвою стать почетным эскортом. После доверительной беседы Николаев дал честное слово сделать все необходимое для того, чтобы Петко получил свободу, и слово свое сдержал. Благоразумный начальник околийского управления доложил властям, что ситуация в Кавакли весьма серьезна и таит в себе угрозу народного бунта. Он сумел исхлопотать приказ об освобождении прославленного арестанта, отвратив тем самым от Болгарии этот великий позор.

Видя огромную и опасную популярность родопского воеводы, Капитана Петко, Стамболов отменил приказ об аресте. Всесильный диктатор был принужден отступить, но, как покажут дальнейшие события, лишь на время. Пройдет всего два года, и рука диктатора вновь нанесет Петко удар, на этот раз сокрушительный.

СОКРУШИТЕЛЬНЫЙ, СТРАШНЫЙ УДАР

Целых два года прошло с тех пор, как Капитан Петко после трехдневного веселья со своими каваклийскими друзьями, провожаемый звуками волынок и кавалов, возвратился домой, в Варну. Вновь текут спокойно дни, вновь Капитан почти ежедневно посиживает в кофейне Ахмеда-Эффенди. Обычно здесь ведутся беседы о делах минувших, порой кто-нибудь обронит горькое замечание о тирании существующего режима, о произволе властей.

Начиная с мая 1892 года в кофейню Ахмеда-Эффенди стал все чаще захаживать некий Ангел Райчев. Он принимал участие в беседах с Петко, а при встречах наедине, откашлявшись, оглядевшись по сторонам, он доверительно, шепотом сообщал Капитану, какие безобразия учинил Стамболов там-то и там-то, с кем расправился, какие имения приобрел, к какой пропасти ведет он «наше славное отечество», Болгарию. Райчев — человек средних лет, благообразной внешности, с красиво расчесанной бородой, беседовать с ним приятно, интересно, и хотя бывший воевода знает о том, что Ангел служит в полиции, он не придает этому особого значения. Мало ли людей нынче зарабатывают себе кусок хлеба работой в полиции, и вовсе не все из них согласны со Стамболовым. Поэтому Капитан Петко не таит, что дела в стране, на его взгляд, идут все хуже и хуже, что Стамболов чересчур уж разошелся и что неясно, к чему все это приведет. Помимо любезного Райчева, Капитан Петко порой встречается еще с одним человеком, занимающим официальный пост. Это — некто Иванов, управляющий царским дворцом в Эвксинограде. Царский чиновник Иванов тем не менее дорожит дружбой со славным воеводой и часто приглашает его к себе в гости.

27 июля 1892 года, в полдень, Иванов через Райчева сообщил Капитану, что вечером ждет их обоих к ужину, но чтоб они захватили с собой ракию — у него, мол, хорошей ракии нет. Петко ответил согласием: дорога во дворец пролегает мимо виноградников, предстоит славная прогулка, а после нее недурно выпить и закусить. Условились встретиться в 6 вечера в «Райском саду», а оттуда вместе отправиться в Эвксиноград. Петко пришел в Райский сад ровно в шесть, но Райчев опоздал на целых два часа, так что, когда они двинулись в путь, уже стемнело. Ангел Райчев предложил идти напрямик через виноградники «Кестерме» — мол, и ближе, и полицейские посты не заметят.

Оба приятеля уже приближались ко дворцу, когда Ангел, в умилении от дивного вечера и чудесной панорамы расстилающегося перед ними моря, громко запел. В то же мгновение кусты, мимо которых они проходили, зашевелились и, не успели они опомниться, как их окружили десятка два полицейских с оружием наготове. Полицейские тут же принялись обыскивать задержанных, но у Петко ничего подозрительного обнаружено не было, а вот у Райчева из внутреннего кармана пиджака извлекли бутылки из-под лимонада и перевязанную шпагатом картонную коробку.

Капитан Киряков почуял, что против него замышляется что-то недоброе, у него мелькнула мысль выхватить у одного из полицейских винтовку и, раскидав преследователей, кинуться в город, но в следующую минуту благоразумие взяло верх. Куда бежать? Будь он одинок, можно было бы укрыться в горах, но у него в городе, дома, жена, которой он дал клятву, что будет вести мирную жизнь. К тому же арест, вероятней всего, продлится недолго, как уже бывало не раз.

Капитан покорился силе и вместе с Ангелом, которого, судя по всему, случившееся нимало не обеспокоило, зашагал впереди полицейских. Арестованных привели в полицейский участок, находившийся неподалеку от виноградников. Вскоре дверь помещения, куда их заперли, отворилась и вошел варненский градоначальник Спас Турчев собственной персоной.

— Сознавайтесь! Что это за бутылка? Что за коробка? — приступает он к допросу.

Ангел отвечает первым:

— В бутылке из-под лимонада — динамит, а в коробке — фитиль. Капитан Петко заставил меня захватить их с собой. Он же дал мне денег на их покупку. Мы шли, чтобы подложить их в ванную господина премьер-министра Стамболова.

— Зачем?

— Чтобы лишить его жизни! — не моргнув глазом «признается» Райчев.

Капитан Петко ушам не верит. Не ослышался ли он? Не сон ли это? Но нет! Райчев еще раз повторяет свои показания слово в слово.

— А ты, сударь, что скажешь? — обращается Турчев к Петко.

— Что все это — грязная ложь! — Петко с трудом находит слова. — Грязная ложь вашего агента!

— Увидим! — Турчев, скрежеща зубами, приказывает старшине: — «Надеть наручники! Отправить в город!»

В городе Капитана приводят к начальнику окружного управления Паничерскому. Завидев бывшего воеводу в наручниках, он со злорадством закричал:

— Ах, это ты! Я тебе покажу, как устраивать заговоры против законной власти и его величества!

— Никаких заговоров я не устраивал, — Петко пытается объяснить, в какую ловушку его заманила полиция, как он был обманут.

— Ах, тебя обманули? — перебивает его Паничерский, размахивая своим потным волосатым кулаком у самого лица воеводы. — Как же так? Ты что, маленький? Разве тебя легко обмануть? Нет, милый, нас этими баснями не проведешь! Уж я заставлю тебя выложить всю подноготную! Все расскажешь, и не только о тех планах, которые вы строили в доме у Великова! Сейчас я велю посадить тебя под замок, а потом мы снова побеседуем с тобой… Увести! — приказывает он конвойным.

На этот раз арестованного доставляют в муниципалитет. Ангела Райчева с ним уже нет: за «чистосердечное признание» тому возвращена свобода. В муниципалитете Капитана сначала допрашивают правительственные чиновники Муткуров и Карагьозов, но поскольку они так и не убедили его «во всем сознаться», за допрос взялся сам Турчев. Сначала он изображал из себя «доброжелателя»: мол, сплоховал наш Петко, поддался чувству ненависти, всякое бывает, он убежден, что капитан Киряков всего лишь орудие в руках других людей, пусть назовет имена тех, кто покушается на жизнь господина премьер-министра, и за это ему не только будет возвращена свобода, он заслужит и почет и деньги. В ответ Турчев слышит одно и то же:

— Это ложь! Клевета!

Градоначальник решает перейти к крутым мерам, он грозит опасному преступнику и заговорщику перевести его во второй полицейский участок, славящийся особенно жестокими стражниками и особенно сырыми подвалами. Видя, однако, что и эта угроза не действует, Турчев приказывает заточить Кирякова в подземелья римской крепости Ич Кале, находящейся в тридцати шагах от второго участка.

Что это за крепость? В те времена, когда Петко был брошен в сырые ее подземелья, она уже перестала быть крепостью и представляла собой руины, хаотическое нагромождение древних строений, наполовину вросших в землю. Узкий проем вел в довольно просторный двор, обнесенный со всех сторон высокими стенами, заросший бурьяном и кишащий змеями. Узкие сводчатые коридоры вели со двора в лабиринт сырых, покрытых плесенью подземелий, различных тайников, маленьких и больших сводчатых помещений, тысячу лет назад использовавшихся как бани, без окон, населенных полчищами крыс и всяческих насекомых.

В этих зловещих катакомбах даже в летний зной стоял такой холод, что караульные в наглухо застегнутых шинелях сменялись каждые два, а не четыре часа! А между тем Капитана Петко впихнули туда одетого по-летнему! Ему нечего подстелить под себя, нечем укрыться! Он обессилен допросами, бессонной ночью. Едва захлопнулась дверь, едва задвинулся со скрежетом ржавый засов, он попытался в темноте, на ощупь найти местечко, где можно было бы лечь, но руки его натыкались лишь на скользких улиток, липкую грязь, лужи, и, содрогаясь от отвращения, он остался стоять на ногах. Потрясенный бездной человеческой подлости, которая открылась ему за истекшие сутки, он со стесненным сердцем стал ожидать, что будет дальше.

Пока Капитан Петко, стоя в этой преисподней, ожидает решения своей участи и пытается понять, что же, в сущности, с ним произошло, попробуем взглянуть на события с другой стороны.

Почему Ангел Райчев предал Петко? Почему Спас Турчев стал его палачом? Почему премьер-министр благословил их на эту полицейскую расправу?

Ответ на некоторые из этих вопросов мы находим в материалах судебного следствия по делу бывшего варненского градоначальника Турчева, преданного после падения Стамболова суду за расправу над капитаном Киряковым. Из этих материалов ясно, что Ангел Райчев — ставленник Турчева, рекомендованный им на штатную должность «конного стражника», а в действительности исполнявший обязанности секретного агента. Кто первый задумал устроить Капитану Петко ловушку — Райчев, Турчев или сам Стамболов — неизвестно, но можно с уверенностью сказать, что все трое были в этом заинтересованы. Турчев в качестве варненского градоначальника, вероятно, получил от диктатора распоряжение не спускать глаз с бывшего воеводы. Причины тому очевидны: после того, как Капитана Петко по приказу диктатора столько раз подвергали аресту, разрыв между премьер-министром и бывшим воеводой еще больше увеличился. Капитан Киряков по-прежнему оставался не только самым видным в Варне представителем враждебной Стамболову русофильской партии, но и опаснейшим для его репутации человеком. Былая гайдуцкая слава и популярность Капитана раздражали Стамболова, а его политическая твердость и отвага просто приводили в бешенство всесильного диктатора, который в последние годы своего правления не терпел ни малейшего противоречия и не мог выносить рядом с собой ни одной крупной фигуры, ни одной яркой личности!

Поскольку Турчев знал о том, как относится премьер-министр к капитану Кирякову, дело приобрело для Турчева особую привлекательность по нескольким причинам: если он сумеет скрутить Кирякова, благодарный Стамболов наверняка не оставит без награды его преданность и усердие. «Начальник округа» звучит куда приятнее, чем «градоначальник», а премьер-министру достаточно для этого шевельнуть пальцем. Это уже серьезное основание преследовать Кирякова, но не единственное. Все то время, что гордый Капитан прожил в Варне, вокруг его имени витала легенда о том, что он якобы владеет несметными запасами гайдуцкого золота. При энергичном полицейском обыске эти сокровища, того и гляди, окажутся в руках у Турчева. Перспектива сама по себе весьма соблазнительная, но и этого мало: варненскому градоначальнику, бывшему «революционеру», не терпится свести с капитаном Киряковым давние счеты, еще с 1878—79 годов. Как известно, капитан Киряков был приглашен русскими оккупационными властями в Румелии, чтобы навести порядок в Родопской области, которой угрожала анархия. Однако прежде, чем он отправился со своим отрядом в глубь Центральных Родоп, пловдивские власти попросили его помочь им очистить округу от расплодившихся повсюду воров и разбойников. Петко ответил согласием, и одним из первых, кого ему предстояло укротить, оказался будущий градоначальник Варны, тот самый пловдивский «революционер», который, попав в руки турок, в первый же день выдал всех своих сподвижников до единого. Это предательство, о котором убедительно свидетельствует арестованный по вине Турчева революционер Оттон Иванов, не помешало Турчеву после Освобождения Румелии изображать себя «жертвой», «героем» и, в ореоле этой славы, приступить к осуществлению своей мечты — личному обогащению. Другие ищут выгодных должностей, занимаются коммерцией, хлопочут о пенсиях. У Турчева на это не хватает терпения, он сразу же начинает грабастать столь «необходимые» ему богатства. Доказательства тому сохранились в архиве Пловдивской библиотеки: две жалобы на Турчева в Пловдивское окружное управление в 1878 году «от нескольких крестьян села Черпанли на «неправильно отнятых» у них овец, а второе от «Садыка» из села Сарково на братьев Турчевых, у которых он опознал своих волов».

Помимо того, Турчев время от времени наезжал на юг, в горы, особенно в район Тымрека, где, угрожая оружием, грабил беззащитных помаков (болгаро-мусульман), которые в ту пору не смели пикнуть, не то что жаловаться.

Капитан Петко успешно справился с возложенной на него задачей — переловил конокрадов и грабителей в районе Пловдива и Тымрека, и один из первых попался ему не кто иной, как Турчев, вслед затем осужденный Пловдивским областным судом к нескольким годам строгого тюремного заключения.

Вот та «зудящая» рана, которая побуждает Турчева обрушить на Капитана удар полицейской машины. Должно быть, назначая Ангела Райчева на должность, он сразу поручил ему вести наблюдение за бывшим воеводой. Обговорил ли он с ним детально, как вырыть Капитану яму, либо положился на шпионскую смекалку самого Райчева — мы не знаем, да это, впрочем, и не имеет значения. Важно, что Ангел очень старался успешно выполнить это поручение.

Почему?

Во-первых, Ангел Райчев мечтал стать приставом. Во-вторых, ему тоже доводилось слышать о гайдуцких сокровищах, которыми якобы владеет Киряков, и он тоже рассчитывал погреть на этом руки. И в-третьих, о его полицейском подвиге будет доложено господину премьер-министру, а что могло быть желанней для этой низкой и мерзкой душонки? Выступить в роли спасителя премьера-министра — вот мечта Райчева, и он решил осуществить ее во что бы то ни стало, хотя бы премьеру и не грозила никакая опасность. Капитан Петко не принадлежит к числу доброжелателей Стамболова — это известно не только самому диктатору, в Варне знают об этом даже дети. А при необыкновенной доверчивости бывшего воеводы остальное подстроить не так уж трудно…

И подстроили…

Правда, не обошлось без некоторых мелких промахов. Бутылку, например, обнаруживают в кармане у Райчева, а не у Петко, потому что полицейские слишком рано выскочили из засады и Райчев не успел подсунуть ее Капитану. Кроме того, Ангел чересчур быстро во всем сознается, хотя для убедительности ему надо было слегка поломаться. Однако это не помешало посадить Капитана в Римскую башню, а все прочее взял на себя Турчев.

Надо признать, что варненский градоначальник взял на себя самую трудную и ответственную часть задачи. Первым делом он послал донесение премьер-министру. Вслед затем с помощью своего подручного Райчева самолично произвел в доме арестованного Кирякова тщательный обыск. А чтобы жена арестованного не мешала, ее задержали в участке, так что бывший конокрад и его первый помощник имели возможность прибрать все ценное, что нашлось в доме. Золотых монет они, конечно, не нашли, но золотые и серебряные украшения, отрезы шелка и сукна, галуны, — присвоили. Они утащили даже простыни с супружеского ложа, даже сшитый в Афинах белый гайдуцкий наряд, расшитый золотым шнуром, и покинули дом в бешенстве оттого, что не обнаружили в нем никаких гайдуцких сокровищ.

Обшарив дом Кирякова, Турчев вернулся к главной своей задаче: принудить Капитана сознаться в заговоре против Стамболова и назвать соучастников.

Итак — за дело! Прежде чем пустить в ход силу, еле дует все же предпринять последнюю дипломатическую попытку. Для этой цели были выбраны два влиятельнейших сановника министерства внутренних дел — Крыстю Карагьозов и Тодор Муткуров (брат бывшего военного министра Саввы Муткурова). После ночи в мрачной, сырой гробнице Петко рано утром был выведен стражниками во двор, где его ожидала эта комиссия.

— Как жизнь? — спросил Карагьозов с усмешкой.

— Прекрасно! — отвечал Петко.

— И будет еще прекрасней, если не расскажешь всю правду о заговоре! — пригрозил Муткуров.

— Господа! — обратился Петко к обоим сановникам, — я ни разу в жизни не лгал. Что касается темницы, в которую меня посадили, то войдите туда и вы убедитесь, что даже скотина там не выдержала бы!

— Коли так, скажи правду, и выйдешь на свободу! — посоветовал Муткуров.

— Да еще награду получишь! — добавил Карагьозов. — Только назови имена заговорщиков! Больше от тебя ничего не требуется.

— Не стану я отягощать совесть клеветой на неповинных людей! — отвечал Петко. — Можете сгноить меня тут, уморить голодом, побоями, можете даже убить, но я умру со спокойной совестью! Так и передайте тому, кто вас прислал.

Убедившись, что им ничего не добиться, сановники повернули к воротам, а стражники вновь отвели узника в страшное подземелье.

И снова — тьма и одиночество. Впрочем, одиночество не полное, потому что, почуяв живую плоть, в темницу сбегаются крысы, их шорох и писк нарушают тишину этой зловещей, каменной ямы. Несмотря на просьбу Капитана, ему не дали теплой одежды, и тысячелетняя сырость пронзает холодом, лишает сил. Ему даже присесть негде. В конце-концов он находит местечко посуше, ногой очищает его от налипших пауков, улиток, всяческих насекомых и со стоном опускается на землю. О чем размышляет воевода в эти тягостные часы ужаса, холода и одиночества?

По собственному его признанию, он вспоминал тогда турецкие казематы, где случалось ему сидеть в первые годы своей гайдуцкой деятельности, Гелибольскую тюрьму с деревянным полом и тонкими каменными стенами, под которыми его парни с помощью сломанной ложки за шесть суток сделали подкоп! О жирной похлебке! О верных товарищах! О добрых стражниках прежних времен, которые в короткие часы допросов говорили ему, врагу султана, «Афдерсын»^[22], об ароматных цигарках, которые каймакам лично сворачивал для Петко, начиная с ним разговор о его «злодействах» и непокорстве.

Вот о чем размышлял Петко, когда скрипнули засовы и два старших стражника Шейтанов и Студенов вошли в темницу в сопровождении четырех здоровенных парней. Один из них нес фонарь, второй веревку, остальные держали в руках плети… Поняв, что против него замышляется, Петко вскочил на ноги, полный решимости дать отпор, но тюремщики — сильные, откормленные, все разом набросились на него, схватили один за голову, другой — за ноги и опрокинули наземь. Еще мгновение — и ноги Капитана скручены, руки — тоже. Потом его поворачивают на живот, двое молодцов садятся на него верхом — один на плечи, сжав сапогами голову беззащитной своей жертвы, другой — на ноги.

— Будешь говорить? — спросил старший стражник Шейтанов.

— Мне нечего сказать! — прохрипел Капитан из-под коленей тюремщика.

— Приступайте! — приказывает Студенов.

Поверженный наземь воевода еще не в силах поверить происходящему, но чьи-то руки уже задирают ему рубаху, обнажая спину, рвут пояс, стягивают к пяткам штаны. Минутное молчание предшествует страшному мгновению, когда засвищут плети в руках палачей, и в краткое это мгновение они при свете фонаря увидят испещренное старыми гайдуцкими шрамами тело воеводы. Быть может, при виде страшных этих шрамов палачи заколебались на секунду, но только на секунду, а затем воловьи жилы со свистом впились в спину легендарного героя.

Все это звучит каким-то кошмарным вымыслом — увы, это истинная правда. Те, кто не в силах поверить, может в этом убедиться собственными глазами, ознакомившись с приговором № 108 от 3 июня 1896 года, вынесенным Уголовной палатой Русенского апелляционного суда бывшему варненскому градоначальнику Спасу Турчеву:

«Будучи заточен в сырое подземелье, — говорится в обосновании к упомянутому приговору, — он (Петко Киряков) был подвергнут стражниками Шейтановым и Студеновым допросу относительно заговора, на что он отвечал, что ничего о заговоре не знает. Тогда те приказали приступить к избиению. Одни стражники держали его за руки, другие за ноги, третьи били его воловьими жилами. Нанесенные побои были весьма жестокими. Он потерял сознание. Били его трижды. Третий раз — по ногам. Приступая к избиению, садиться не давали, держали стоя, угрожая винтовками. Истязали его с целью вырвать признание в том, что он имел намерение убить Стамболова, каковое он отрицал».

«Тот факт, что капитан Петко Киряков был подвергнут в варненской крепости истязаниям, дабы он признался в намерении убить Стамболова, доказывается не только его показаниями, но также показаниями полицейских Спиридона Димитрова и Петра Димитрова. Первый из них показал, что он держал пострадавшего за ноги, а второй, что хлестал Кирякова воловьими жилами, в которые была вплетена проволока. Два раза его били этими воловьими жилами, а третий раз — палкой по ногам».

Свидетель Иван Шейтанов показывает, что когда Турчев в первый раз вызвал его и приказал ему вместе со Студеновым избить Кирякова, то он еще добавил, что они заплатят собственной головой, если не станут его бить и не принудят признаться в заговоре. Подсудимый Турчев вложил свидетелю между пальцев палочку и стал сжимать ему руку, спрашивая, больно или нет. Турчев сказал тогда: «Вот так будете его истязать»…

Из показаний этого свидетеля явствует, что Турчев приказал давать пострадавшему поменьше хлеба, чтобы «вынудить его сознаться в том, что он организовал заговор».

Среди множества подробностей об истязании Кирякова, записанных в приговоре Русенского суда, имеется указание на то, что в воловьи жилы, которыми избивали воеводу, была вплетена проволока, и этим объясняются тяжкие последствия этого истязания: кровь хлестала из ног Капитана, одежда была вся в клочьях мяса. Только, когда жертва лишилась чувств, палачи ушли, бросив ее на произвол судьбы.

Долго будет лежать истерзанное тело на мокрой земле, пока в его мозгу, погруженном в кровавую мглу, не проснутся вновь искорки сознания. Вместе с мучительным пробуждением пришла и страшная боль, не только телесная, но и душевная, боль поруганного, растоптанного, униженного сердца. И Капитан приходит к мысли, что лучше умереть, чем жить в огромной тюрьме, именуемой Болгарией!

…Да, но в этой тюрьме живет одна женщина. Темноглазая женщина, терзаемая ужасом неизвестности, ждущая его возвращения. Неужели ей суждено дождаться лишь бездыханного трупа?

Образ доброй его жены придает Капитану силы, он начинает ощупью одеваться. «После этого я сел, — расскажет он впоследствии своим друзьям, — и стал ждать невесть кого и чего. Я не знал, когда темнеет, когда светает. Вечная тьма! Оторванный от каких бы то ни было звуков извне, я не слышал ни одного голоса, чтобы хоть по нему догадаться, день ли на дворе, ночь ли…»

Быть может, лишь одна надежда мерцала в этой кромешной тьме: что близкие и друзья, жители города, вмешаются и вызволят его из преисподней.

Тщетная надежда! В ту пору Капитан еще не знал, что жена его Радка тоже арестована. Так же, как и его друзья Георгий Костов, Илия Митев и Христо Трыпков… А город… Город жил своей жизнью: люди занимались торговлей, флиртовали, попивали кофеек, купались в теплом море, а многочисленные нахлебники воеводы благоразумно помалкивали, опасаясь, как бы власти и их не причислили к друзьям Кирякова. И вышло так, что хотя весь город знал о том, что Петко в тюрьме, никто не взял на себя труд похлопотать за него. Только один человек решился на это — и кто вы бы думали? Турок Ахмед-Эффенди Хадырчали! Человек, который лучше всех знал, как беззаветно сражался Петко против его соотечественников, против турецкой империи. Он был единственным, кто, пренебрегая собственной безопасностью, явился к всесильному Турчеву и предложил поручиться «словом», а также своим имуществом за «хорошо ему известного» капитана Кирякова, в чьей неповинности он совершенно убежден. Разгневанный градоначальник, естественно, осыпал Ахмеда-Эффенди грубой бранью и выгнал вон, так что ходатайство не имело никаких результатов, но сам по себе этот прекрасный, гуманный и благородный поступок всегда будет упреком болгарам-современникам Капитана, безмолвным свидетелям кровавой трагедии, разыгравшейся в мрачных подземельях Ич Кале. Да, трагедия эта была бы еще более кровавой и мрачной, не участвуй в ней, хотя и за кулисами, еще одно действующее лицо…

БЛАГОРОДНЫЙ БОЛГАРИН — ПРОСТОЙ СОЛДАТ КРЕПОСТНОЙ СТРАЖИ

Имя этого солдата — Никола. Фамилия, к сожалению, осталась неизвестной. 25 суток истекло с того дня, когда Капитан был брошен в Ич Кале. За первым истязанием последовало второе, третье… и четвертое. Все тело узника было в ранах, и только невероятно выносливый и закаленный организм Петко, невероятная его жизнестойкость могли выстоять против зверского способа, которым палачи надеялись вырвать у него признание. На тридцатый день, видя, что Петко уже не держится на ногах, палачи оставили его догнивать в этой каменной яме. День, второй, третий — так оно и шло… Ломоть хлеба, глоток воды и тьма… Кромешная, беспросветная тьма… И боль, невыносимая боль от душевных и гноящихся ран.

Осмелевшие крысы, почуяв запах разлагающейся плоти, дерзко приближаются к дремлющему узнику, ползают по нему, чуть не едят живьем. В таком состоянии находился истерзанный Капитан, когда однажды дверь камеры отворилась, и узник увидел на пороге не тюремщиков, а какого-то солдата. Долго вглядывался солдат в скрюченное в углу тело, пока не убедился,, что человек еще жив, а затем кивком пригласил узника следовать за ним. Они вошли в соседнее помещение, где было и светлей, и суше. Солдат снял с полки глиняный кувшин с водой и поставил перед узником. Рядом с кувшином положил ломоть солдатского своего хлеба.

— Как чувствуешь себя? — спросил солдат, разглядывая мертвенно-бледное, в пятнах засохшей крови лицо.

— Худо мне! — со вздохом произнес Петко.

— Кто тебя бил?

— Стражники, по приказу градоначальника. Только ты никому не говори, а то ведь они могут меня и прикончить.

Уразумев, как обстоит дело, солдат, потупившись, пошел к двери — покараулить, как бы кто не нагрянул, пока голодный арестант подкрепляется водой и ломтем черствого хлеба. Затем солдат ненадолго исчез, а вернувшись, сделал Петко знак следовать за ним и вывел его во двор, залитый ярким августовским солнцем.

Впервые за долгое время глаза узника вновь увидели свет благодатного солнца. Вновь под ногами у него сухая земля. Какое счастье! Какое наслажденье! Не теряя времени, Петко снимает рубаху, чтобы хоть немного подсушить на солнце гноящиеся раны. Солдат отворачивается, чтобы не видеть ужасного зрелища. Полчаса продолжалась эта необычная встреча Капитана Кирякова с Человеком и Солнцем, но тут раздался голос солдата:

— Пошли, дядя! — паренек даже не знает, кто этот «дядя», кому он оказал благодеяние. — Иди назад, а то меня скоро сменят.

С тех пор каждый день, когда его спаситель находился на посту, Петко два-три часа проводил во дворе, грея на солнце раны, которые мало-помалу стали затягиваться. Кроме того, благородный солдат предложил узнику покупать ему еду на воле и значит, жестокому голоду тоже пришел конец. Затем Никола устроил так, что во двор Ич Кале удалось проникнуть кое-кому из друзей Петко — среди них и родопчанину Николе Чакырову, который сообщил воеводе, что бывшие его четники с разных концов страны хотят в определенный час собраться, напасть на темницу, освободить своего воеводу и тайно переправить в Родопы.

План сам по себе был не плох, но это означало, что Петко-воевода должен бросить жену на произвол судьбы и еще более ухудшить положение своих арестованных друзей. Не говоря уже об опасности, которой он подверг бы своего ангела-хранителя, незнакомого болгарского солдата, ради которого старый воевода теперь был готов не только остаться в казематах Ич Кале, но даже, если потребуется, сложить голову на плахе^[23].

139 суток провел Капитан в лапах полиции Стамболова вплоть до 15 декабря 1892 года, когда был приведен в исполнение приказ об освобождении из-под стражи жителей Варны Рады Кравковой, Георгия Костова, Илии Митева, Христо Трыпкова и капитана Кирякова, обвинявшихся в заговоре против премьер-министра. Причем капитана Кирякова тотчас выслали в Трявну, где он вместе с женой пробыл до самого падения Стамболовского режима 18 мая 1894 года.

ЧЕРНЕЙ, ДУША, ТЕМНЕЙ, КОЖА!

Свободным человеком возвратился капитан Киряков в Варну, но — странное дело! — знакомые и друзья встретили его не столько с радостью, сколько с удивлением. А все потому, что в кофейне Ахмеда-Эффенди, на аллеях Райского сада и на улицах города появился не прежний статный, молодцеватый капитан с густой каштановой шевелюрой и ясным взглядом, а пожилой, сутулый человек. И хотя этому человеку исполнится пятьдесят лишь 19 сентября 1894 года — волосы уже поредели, седина заметно поползла вверх к лысеющему темени.

Теперешний капитан Киряков ходит медленно, с палкой. Правда, на людях он носит палку под мышкой и старается держаться как можно прямее, но, оставшись один, в саду или на какой-нибудь тихой улочке, он вновь тяжело упирается на палку. Теперешний капитан Киряков много курит и подолгу молчит. Завсегдатаи кофейни Ахмеда-Эффенди, привыкшие к его щедрой словоохотливости, напрасно ожидают, что он снова разговорится, как прежде. Прежнего Петко, неукротимого, полного оптимизма, больше нет, тот Петко остался где-то в стенах Ич Кале. И хотя в следующем, 1895-м году в Русенском суде возбуждается дело против бывшего варненского градоначальника Турчева за «причиненные капитану Кирякову незаконные истязания», это не может вернуть подорванное здоровье и потерянную уверенность в себе.

Сейчас, в этом мрачном настоящем, гайдуцкое прошлое порою кажется бывшему воеводе никогда не существовавшим и, чтобы убедить самого себя да и других, что все это на самом деле было, Петко Киряков решает сфотографироваться в мундире капитана русской армии. Однако брюки оказались прожженными, и поэтому он снимается не во весь рост, а лишь по пояс — трагическая попытка восстановить хоть немногое из славного прошлого, сохранить вещественную память о тех героических временах, когда перед ним трепетали турецкие беи и паши.

Тщетная попытка! Поредевшие волосы, утомленный взгляд… Даже капитанский мундир с двумя рядами сверкающих пуговиц и тщательно расчесанные усы не в силах сгладить впечатление от печального лица и безнадежной усталости в глазах.

Может быть, не этот мундир, а живые люди, его бывшие соратники вернут старому воеводе потерянный оптимизм, изгладят из памяти жестокую обиду? Вернут ему внутреннее равновесие?

Может быть!

Надо попробовать.

И капитан Петко действительно предпринял такую попытку. В 1895 году он решил поехать в Чепеларе, чтобы повидаться с сердечными, гостеприимными родопчанами, былыми своими сподвижниками и знакомцами.

Одним из первых, с кем Петко встретился в Чепеларе, был его будущий биограф, родопский литератор Стою Шишков, в то время директор чепеларской школы.

«У него была высокая, стройная, мускулистая фигура, — описывает его Шишков, — поредевшие, уже тронутые сединой волосы, аккуратно подстриженные усы, бритый подбородок, круглое лицо с выступающим широким лбом, живые голубые глаза. Говорил он негромко, спокойно, плавно, но энергичным, воинственным голосом и на хорошем литературном языке — сказалось его пятнадцатилетнее пребывание в северной Болгарии и любовь к чтению. Петко-воевода обладал солидным запасом разнообразных знаний, в особенности по истории, военным наукам и этнографии. Он пленял собеседника красноречием, глубоким проницательным умом, горячей любовью к отечеству. Однако о себе он говорить не любил и с досадой выслушивал, а чаще отказывался слушать любые хвалы былым своим подвигам. Все эти качества, которыми природа одарила Петко, с первого же взгляда вызывали невольное чувство уважения и благоговения…»

Зная силу личного обаяния Петко и всё, что связывало его с родопчанами, нетрудно себе представить, что творилось в Чепеларе после приезда воеводы. Все наперебой зазывали его к себе поесть и попить, послушать музыку и попеть гайдуцкие песни, но Капитан уже не любил ни шума, ни веселых сборищ, он жаждал тихих бесед со своими знакомцами и друзьями, к тому же — не в селе, а на вольном воздухе, в лесу, на зеленой траве-мураве, под стройными чепеларскими соснами и елями.

На этот раз молчали гайды и кавалы, не было жареных барашков, обильной выпивки и прочего угощения — старые друзья сошлись для того, чтобы в задушевной беседе вспомнить забавные случаи, былые сражения да и подтрунить друг над дружкой — ведь у одних уже внуки, у других — белые усы. Никто из участников этой дружеской встречи не подозревал, что невинная их панихида по гайдуцким временам вызовет тревогу власть предержащих по обе стороны турецкой границы.

Понятен ужас, в который повергло турок известие о том, что Петко Большой находится в полутора часах от их границы. Однако невозможно понять, отчего всполошились болгарские административные и пограничные власти, а также народняцкое правительство, которое слало из Софии депешу за депешей, предписывая бывшему воеводе «немедленно» покинуть прежнее его обиталище в Родопах. Немедленно!

Начальник околии Марков кидается на поиски исчезнувшего капитана, угрожает хозяйке постоялого двора арестом, если та не откроет его местопребывания, поднимает на ноги пограничные войска и в конце концов вместе с капитаном Тодоровым и поручиком Свинаровым обнаруживает в лесу этого опасного человека, поглощенного тихой беседой с друзьями и почитателями.

Начальники не осмелились разогнать эту необычную лесную сходку, но, когда беседа закончилась, они передали капитану распоряжение правительства о том, что ему надлежит отъехать подальше от турецкой границы. Для верности полицейские и военные чины решили сопровождать воеводу на всем его обратном пути в Пловдив через Хвойну. То же самое решили сделать друзья и почитатели Петко, и на следующее утро из Чепеларе на Хвойну двинулась процессия из сотни всадников и ста пятидесяти пеших, которые с музыкой, песнями и приветственными возгласами провожали своего именитого гостя.

Хвойненцы были своевременно извещены о прибытии Петко, и уже при въезде в село Капитана встречали 80 всадников, авангард праздничного шествия, в котором приняло участие несколько сот крестьян, желавших повидать славного воеводу, сказать ему «Добро пожаловать». Зазвучали гайды и кавалы, закружились хороводы, появилось вино, ракия, и на глазах остолбеневших полицейских развернулось неслыханное гулянье, завершившееся только к следующему утру.

Это стихийное изъявление любви и уважения, должно быть, обрадовало Петко-воеводу, но радости этой суждено было длиться лишь до той минуты, пока не миновал он перевал Преспа и не остались позади сосновые леса любимых родных гор, куда уже никогда больше не суждено было ступить преждевременно состарившемуся воеводе.

Возможно, предчувствуя это, он и сорвал несколько шишек с белочерковской сосенки и спрятал их в сумку, чтобы увезти с собой в Варну не только призрачное воспоминание, но и живой запах леса и смолы, который принесет ему некоторое утешение при новых горьких испытаниях и тяжких ударах, что еще выпадут ему на долю.

Известно, что молния никогда не поражает низкий кустарник, она ударяет, как правило, в самое высокое дерево. По-видимому, человек тоже подвластен этому закону природы — житейские бури особенно жестоки к тем, кто повыше, и молнии поражают их чаще других. Чем иным объяснить те непрерывные удары, которые жизнь один за другим наносит благородному Капитану Кирякову, и то, что после всех ужасов Ич Кале он не склонил головы, не спрятался в укрытие от народняцкой политической бури, последовавшей за падением Стамболова. Капитан Киряков по-прежнему в оппозиции и так же, как и при Стамболове, остается русофилом, сторонником партии, которая — Петко знает это, — никогда не придет к власти, ведь известно, что представляет собой князь Фердинанд. Но он до последнего своего дыхания не покидал поредевших рядов этой партии, так как она была для него олицетворением правды.

Правителей, однако, правда как таковая редко интересует, и в этом отношении народняки, вырвавшие власть из рук Стамболова, не были исключением. Они лишь выжидали удобного случая, чтобы в свою очередь обрушить удар на бывшего воеводу, и такой случай подвернулся 26 ноября 1897 года, когда в Народном Собрании обсуждался законопроект о назначении государственной пенсии «тем, кто в качестве члена какой-либо вооруженной организованной четы принимал участие в сражениях, имевших целью освобождение Болгарии, до перехода русских войск через Дунай 11 июня 1877 года».

В законопроекте министра финансов фигурировала чета капитана Петко, но при обсуждении в Народном Собрании политическим противникам бывшего воеводы во главе с варненским депутатом Апостолом Савовым удалось вычеркнуть его имя из списка борцов за свободу Болгарии, и предложение о назначении пенсии Капитану Петко-воеводе не было принято. Кто же этот Апостол Савов, по чьей вине совершилась чудовищная несправедливость по отношению к человеку, на теле которого было тридцать две раны, полученные в борьбе за свободу Болгарии, участнику ста сражений, тысячи раз рисковавшему жизнью ради отечества?

Апостол Савов — один из варненских адвокатов, один из множества политических проходимцев тех лет, видный народняк-консерватор, который, дорвавшись до власти, ударился в бесстыдную спекуляцию имуществом выселявшихся из Болгарии турок. Он скупал за бесценок их земли и недвижимость, а затем перепродавал с огромной для себя выгодой. Мало того, не ограничиваясь добровольной куплей-продажей, он прибегал к силе и угрозам, стараясь поскорей прогнать турок, чтобы по дешевке завладеть их добром. Благодаря этому ему удалось нажить огромное состояние и стать одним из самых крупных варненских ростовщиков.

И вновь капитан Киряков оказался единственным человеком, кто встал на защиту несчастных эмигрантов. Рыцарь по духу, всю свою жизнь боровшийся на стороне тех, кто беден и слаб, он не мог оставаться немым свидетелем бесстыдного произвола властей и бесстрашно разоблачил махинации всесильного Апостола Савова. Пройдя через ад стамболовской полиции, бывший воевода отлично знал, что представляют собой власть имущие и какому он подвергается риску, выступая против одного из самых влиятельных народняков Варны. И все же он пошел на этот риск и раскрыл перед всеми грязные дела Апостола Савова.

Между тем Апостол Савов был не одинок. Стоило только дернуть за ниточку, как оказалось, что все наиболее видные деятели народняцкой партии в Варне во главе с градоначальником вовлечены в темные сделки Савова и наравне с ним участвовали в грабеже турок. Таким образом, Капитан Киряков вновь оказался лицом к лицу с самыми влиятельными воротилами города, один против всех. Эти народняки были похитрее своих собратьев — стамболовцев, они не пытались физически уничтожить своего политического противника, а решили сломить его морально с помощью несмываемой, фантастической клеветы в тот самый момент, когда в Народном Собрании обсуждался законопроект о пенсиях борцам за свободу Болгарии. Они распустили слух, что Капитан Петко, в сущности, просто-напросто самозванец, обычный грабитель, головорез, предводитель бандитской шайки. И что действовал он в Гюмюрджине не как гайдук, а как разбойник, в Греции хотя и был, но вовсе не как патриот, сражавшийся на стороне восставших критян. Он, дескать, бежал туда, спасаясь от преследования властей за грабежи, жертвами которых являются Куюмджиолу из Ксанти, у которого он отнял 4000 турецких лир, Стоян Чорбаджи из Кушманлы, Бакал Панайот из Маронии и многие другие. Этим же, мол, Петко-воевода занимался и в окрестностях Хасково, где он орудовал в содружестве с разбойником Мехмедом Гювержели, и в Родопах, где его жертвам нет числа.

Все это прозвучало в устах гонителей Петко достаточно убедительно, потому что в те же годы действительно был еще один Петко-воевода, родом из тех же мест, что и капитан Киряков. Этот Петко, по фамилии Радев, имел прозвище Кючук Петко (Петко Малый) — в отличие от Боюк Петко (Петко Большого). Петко Малый родился тоже в Ференской околии, только не в Доган-Хисаре, как Петко Большой, а вселе Калайджи-дере. Он вступил в отряд Петко Большого 7 мая 1862 года и покинул отряд 6 января 1863 года, после злополучного сражения у села Исьорен, когда воевода вместе с несколькими товарищами, в том числе и Петко Радевым, попал в плен и был брошен в Гелибольскую тюрьму.

Читатели, вероятно, помнят, что по дороге в Драму четникам удалось бежать, но затем погоня вновь настигла их на турецком кладбище. Воевода сумел уйти, остальные же были вновь посажены под замок: Комню Стоянов и Стоил Атанасов в Стамбуле, а Петко Радев, то есть Кючук Петко, — на Кипре, где был выпущен на свободу после Освобождения Болгарии.

Вслед затем Петко Радев вернулся на родину и там, в Гюмюрджине, возглавил отряд по преследованию разбойников. В одной своей статье, помещенной в первом номере журнала «Поборник» за 1908 год (через 8 лет после смерти Петко-воеводы) Филипп Симидов утверждал, что Петко Радев преследовал не только преступников и разбойников, но и болгарских гайдуков, и что в сражении с четой Николы Киркова он едва спасся, позорно бежав с поля битвы, за что был уволен турками со службы.

Далее Филипп Симидов утверждает, что после этого Петко Радев действительно занялся разбоем: ограбил богатого жителя Ксанти Куюмджиолу, потом бежал под чужим именем в Малую Азию, женился и открыл где-то под Измиром корчму. Там кто-то узнал его, и, бросив жену и детей, он вынужден был искать спасения в Афинах. Однако и в Афинах он тоже осел ненадолго: в 1885 году вернулся в Бургас, и, недолго там пробыв, вернулся в Гюмюрджину. Там он сколотил разбойничий отряд и опять принялся за грабежи и убийства в Маронии, Кушланлы и Калайджи-дере, пока накалившаяся обстановка не принудила его в 1887 г. опять бежать в Болгарию, на сей раз в Варну. Годом позже Петко Радев проник в Родопы и стал разбойничать в тех самых местах, где десятью годами раньше Петко Большой героически защищал свободу родных гор. По мнению Филиппа Симидова, все эти «подвиги» Петко Радева из-за сходства имен были приписаны Петко Большому его политическими врагами, отчего Капитан Киряков и не получил заслуженной им пенсии.

Однако кое-какие, позднее обнаруженные данные заставляют усомниться в той характеристике, которую Ф. Симидов дает Петко Радеву. Старые жители Калайджи-дере, того села, где Петко Радев родился, утверждают, что Петко Малый, будучи на турецкой службе, не только не сражался против четы Николы Киркова, но умышленно «упустил» ее, дал отряду и самому Киркову уйти, за что и был выгнан турками со службы. Действуя в окрестностях Гюмюрджины и Ксанти, Петко Радев действительно совершал налеты на богатых людей, но то были гайдуцкие, а не разбойничьи налеты. А когда в 1888 году он объявился в Родопах, то целью его были не грабежи, а борьба за освобождение родопчан, оставшихся под турецким игом.

Высказался в пользу Петко Радева и родопчанин Стою Шишков. По его словам, Петко Малый был патриотом, заступником гонимых, благодетелем нуждающихся, обладал боевыми качествами и «рыцарским духом» своего тезки и почти такими же природными способностями, как воевода (Петко Большой) и т. д.

Лично я склонен больше верить Стою Шишкову и землякам Петко из Калайджи-дере, чем Филиппу Симидову, который в своем желании объяснить, отчего Петко Большому не была назначена пенсия, повторил клевету, пущенную по адресу Петко Малого.

Так или иначе, Капитан Петко стал как бы громоотводом для этой клеветы, а попытка Филиппа Симидова исправить «недоразумение» не повлияла на результаты голосования в Народном Собрании и не смогла загладить «тяжкую, постыдную обиду», нанесенную капитану Кирякову похитителями его воеводской и человеческой славы.

После того, как был нанесен этот подлый, коварный удар, можно было ожидать, что враги Петко угомонятся. Увы! Подлецы не знают устали, ибо для них невыносим вид человека беспорочного. Они вновь готовы на все, чтобы окончательно погубить Петко морально и физически. С этой целью они сфабриковали «Постановление Варненской городской управы» о смещении Капитана Петко Кирякова с поста заместителя председателя общества «Странджа» (позже преобразованного в т. н. «Фракийское общество»), объединившее беженцев из южной Фракии. Удар этот не достиг цели, но все равно — достаточно было и прежних, чтобы отравить и осложнить жизнь бывшего воеводы до такой степени, что даже свой ежедневный кофе он вынужден был теперь пить в долг. Каждую выпитую им чашечку Ахмед-Эффенди отмечает на доске, а потом, незаметно для него, стирает метку. Впрочем, капитан Киряков вскоре разгадал эту хитрость и долго горевал из-за того, что даже кофе ему приходилось пить «из милости».

Так и бегут дни… Горькие, безрадостные, отравленные клеветой. Капитан почти не раскрывает рта. Что проку говорить, когда все равно никто не отличает истину от лжи! Никто! Плечи его ссутулились, тело исхудало, ссохлось, и даже с помощью палки не может он без отдыха преодолеть расстояние от дома до кофейни. Аппетит — не то, чтобы пропал, но как поест, он чувствует какую-то тяжесть, тошноту. Поэтому он предпочитает еде табак и курит цигарку за цигаркой. Едва проснувшись, тянется к табаку, курит весь день, даже ночью встает покурить и потому не чувствует голода. Сизая пелена табачного дыма заслоняет от его глаз много такого, чего он не желает ни видеть, ни слышать.

Так и бегут дни, похожие один на другой, незаметно кончается 1898 год, наступает новый, 1899 год, и первый месяц этого года приносит стране новые политические сотрясения: на смену народнякам приходят либералы-радослависты.

Новые перемены пробуждают новые надежды, но увы! — напрасно. Сменяют друг друга правящие партии, лозунги и обещания, но одно остается неизменным: правители и всякого рода партийные деятели — одинаково алчные, двуличные, эгоистичные и бесчестные, как бы они там ни назывались — стамболовисты, радослависты, демократы или народняки. В силу какой-то зловещей закономерности к руководству общественной жизнью в ту бурную эпоху пробивались не ум, не благородство, а наглость, лицемерие или малодушие. Именно такими оказались и новые правители Болгарии. Они тоже дали понять капитану Кирякову, что, если он сделает им навстречу хоть шаг, они сделают два, но надежда приручить его остается напрасной. Напротив, когда все уже считают бывшего воеводу окончательно поверженным, капитан Киряков совершает еще одно «безумство», вызвавшее всеобщее изумление. Состоит это «безумство» в следующем. Одним из первых мероприятий либерального правительства Васила Радославова был заем, к которому оно прибегло для того, чтобы откупить железные дороги Южной Болгарии у частных компаний. Правительство имело немало возможностей получить этот заем на относительно приемлемых условиях, но под влиянием князя Фердинанда Радославов заключил сделку с венскими банкирами, потребовавшими неслыханных процентов. Явный этот грабеж вызвал возмущение народа и, конечно, консервативной оппозиции, в рядах которой числился и капитан Киряков. Он первым поставил свою подпись под опубликованным в газетах протестом. Мало того — бывший воевода заказал черный флаг с надписью «Похоронили Болгарию» и самолично вывесил его на крыше своего дома. Несколько дней подряд флаг развевался на морском ветру к всеобщему удивлению и восторгу честных варненцев.

Это «безумство» капитана Кирякова, достойно увенчавшее его гайдуцкую славу, показывает, как силен был в этом истерзанном теле несломленный до самого конца бунтарский, рыцарский дух. Эта маленькая подробность биографии прославленного гайдука, этот вызов, брошенный безоружным человеком всемогущим властям, по своей дерзости и красоте превосходит даже наиболее героические подвиги, совершенные им в расцвете его гайдуцкой деятельности!

Этот сверкающий факел, неожиданно вспыхнувший на мрачном небосклоне страны, никогда не угаснет. Черный флаг на крыше дома капитана Кирякова — не только пророчество относительно последующих десятилетий болгарской истории, но также и печальное предзнаменование: несколько месяцев спустя, 7 февраля 1900 года, легендарного воеводу Петко, «Нового Марко-Королевича» Адрианопольского края настигла смерть.

Петко-воевода умер в своем свободном отечестве, не достигнув и пятидесяти пяти лет, прежде времени сломленный физически истязаниями в Ич Кале, грязной клеветой и трагическими разочарованиями.

Несмотря на зимний мороз, похороны его проходят весьма торжественно — люди, как известно, на похороны очень щедры. Все печальны, многие плачут, причем слезы их искренни, и лишь на лице самого Петко — загадочная улыбка, будто в последний миг узнал он что-то крайне забавное, но рассказать не успел.

Чему улыбался капитан Петко Киряков в последний свой час? Быть может, он радовался избавлению от тяжких страданий? Или тому, что, не склонив головы прошел он свой жизненный путь? А может, посмеивался он над ленивой человеческой правдой, которая если уж и соблаговолит прийти, то лишь когда надо следовать за гробом!

Кто знает? Легендарный капитан унес в могилу тайну своей улыбки. Переселился в вечность последний рыцарь гайдуцкого девятнадцатого века, титан тела и духа, как называл его Страшимиров, отважный, благородный Гулливер, имевший несчастье пережить свою героическую, бунтарскую эпоху и очутиться в царстве коварных пигмеев.

Да, пигмеи умертвили Петко-воеводу, но пламенный дух его не угас, а светит все ярче, согревая сердца своим благородным примером, кристальной чистотой и щедростью жертвы, принесенной этим человеком на алтарь Болгарии.

Примечания

1

Карагалар — офицерский чин в турецкой армии.

(обратно)

2

Бей, агалар — представители турецкой знати.

(обратно)

3

Бинбаши — офицерский чин в турецкой армии (тысячник).

(обратно)

4

Райя — низшие слои христианского населения в турецкой империи.

(обратно)

5

«Дедом Иваном» в Болгарии издавна называют русский народ.

(обратно)

6

Арнауты — албанцы на службе в турецкой армии.

(обратно)

7

Чифлик — поместье, хутор. Чифликчия — помещик, богатый хуторянин.

(обратно)

8

Ятак — укрыватель, помощник, связной гайдуков.

(обратно)

9

Юзбашия — офицерский чин в турецкой армии (сотник, капитан).

(обратно)

10

Интизапчия — сборщик налогов на торговлю скотом.

(обратно)

11

Каймакам — управитель области (околии).

(обратно)

12

Бюлюкбашия — командир роты в турецкой армии.

(обратно)

13

Чауш — унтер-офицер в турецкой армии.

(обратно)

14

Цинцарин — представитель грекоязычной романской народности на Балканском полуострове.

(обратно)

15

Ракия — виноградная или плодовая водка.

(обратно)

16

Джезве — медный кофейник с длинной ручкой.

(обратно)

17

Царвули — крестьянская обувь из сыромятной кожи.

(обратно)

18

Здесь уместно заметить, что по личному свидетельству Петко, а также по мнению всех, кто знаком с эпохой, в которую происходили описываемые события, турецкие карательные отряды, преследовавшие Петко, были отнюдь не слабым противником. Они состояли, по большей части, из опытных, хорошо обученных, хорошо вооруженных людей. И если, преследуя Петко и его отряд, они терпели неудачи, то это можно объяснить лишь недюжинными военными способностями Капитана.

(обратно)

19

Истины и справедливости ради следует признать, что за исключением Османа-аги, которому Петко сбрил бровь и ус, за все годы его гайдуцкой деятельности не было случая, чтобы турок, дав честное слово, обманул его или предал. Карагалары и каймакамы, преследовавшие Капитана, часто бывали бесчестны и жестоки, но данному слову турки обычно не изменяли.

(обратно)

20

Хоро — массовый народный танец.

(обратно)

21

Мюлязим — младший офицерский чин в турецкой армии.

(обратно)

22

«Афдерсын» — похвала («Молодец»).

(обратно)

23

Выйдя на свободу, капитан Киряков первым делом выяснил имя солдата, часть, в которой он служил, и поскольку он, боясь возбудить подозрение, не решался сам вознаградить его, то каждый месяц посылал по 50 левов его родителям, в село, чтобы те пересылали сыну. А когда Никола демобилизовался, Петко разыскал его, привел к себе домой, угощал, одарил одеждой и обувью, дал денег на дорогу и просил всегда, когда тому случится приехать в Варну, останавливаться у него и чувствовать себя как дома.

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***