КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Механическое сердце Fatum (СИ) [kozatoreikun] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== 0. Начало положено ==========

Под белым небом, куда пенящимися волнами набежали серые облака — редкие шрамы на чистой коже, — россыпью квадратов многоэтажек раскинулись города. Тишиной предрассветного времени темнели над землёй накренившиеся стены высоких строений. Билборды молчали. Разодранные клеёнчатые обмотки свисали с рекламных щитов, тёрлись друг о друга, шуршали порывами сильного ветра. Брошенные и не нужные никому.

Города остыли.

Холодная вода всё лилась и лилась из открытых кранов, а телевизоры всё трещали и скрежетали, пока ТЭЦ на издыхании не издали последний стон. Что двигало ими раньше и что движет всем сейчас — вопросы, на которые здесь больше некому ответить, замерли в воздухе ненаступившей весной.

Ветер, навещавший пустые города время от времени, гудел перекатами крыш и падал на асфальт кирпичом, краской и штукатуркой. Он поднимал мусор с дорог и разносил его по сторонам, где за пустыми витринами прятались чёрные окна покинутых квартир.

Скелеты многоэтажек возвышались вдоль окраин, превращая города в склепы памяти человеческой цивилизации, некогда имевшей над планетой абсолютную власть. Теперь безмолвные памятники минувшего величия умирали в одиночестве, тускнея, истощаясь. Тонкими иглами сухие костлявые деревья тянулись во все стороны, сойдя со страниц комиксов-кошмаров. Асфальт расходился трещинами, дороги походили на вспаханное поле. Последним возгласом чугунные фонари склоняли стеклянные колпаки к земле, дрожа угасающим светом и днём, и ночью.

Если этому миру и суждено было встретить свой конец, немногие хотели бы, что всё произошло именно так.

***

Салютуя новой заре, под ногами искрился снег. Он лёг на землю минувшей ночью, накрыл дороги и брошенные на обочинах машины тонким одеялом, присыпал бетон переливающимися стеклянными крошками. Холодное пронзительное солнце выглядывало из-за полудымки облаков, набегавших с востока. Они таяли, открывая взору голубизну утреннего неба.

— Привет, Ютуб, с вами Ларин…

Птица взлетела с ветки дерева и смахнула крыльями большой колючий ком; снег свалился в аккурат на небольшую камеру, прикреплённую к забору. Дмитрий выругался. Отправляясь очищать объектив, он успел подумать: ему несказанно повезёт, если на этом неприятности сегодня закончатся — однако, согласно всем законам подлости, ничего не могло закончиться так просто. К счастью, влага не успела повредить механизм камеры, но ночная съёмка на улице изрядно подъела заряд, и даже на короткий влог его теперь могло не хватить. Съёмку придётся завершать дома, вздыхая, с досадой подумал Ларин. Он убрал камеру в рюкзак; пусть выход ролика несколько и затянется, время у Дмитрия ещё оставалось.

Он решил вызвать такси. В ожидании машины проверил почту: среди немногочисленных и уже прочитанных сообщений от рекламодателя нашлось новое от Ксении. Та говорила о странном видео, которое минувшей ночью попало в топ, и советовала обратить на него внимание. Ссылку на видео девушка кинула следом. Дмитрий достал наушники, но смотреть ролик не стал, решив, что лучше сделает это в машине. Однако по ссылке он перешёл.

Название у видео было довольно интригующее, но не самое умное:

«ЧЕРЕЗ 12 ЧАСОВ ВАШЕМУ МИРУ ПРИДЕТ КОНЕЦ»

— Как это выбилось в топ? — не отрываясь от экрана, Соболев хлопнул дверью автомобиля. Полина поправила волосы и пожала плечами: топ российского сегмента не был интересен ей настолько, чтобы следить за каждым роликом.

— Ну это же бред! Господи, всё-таки придётся делать ещё одно видео о том, каким не должен быть контент в популярном… — Продолжая возмущаться, Николай открыл для девушки дверцу кафе, чтобы пропустить её вперёд. Полина улыбнулась, и её улыбка попала в поле зрения неработающей видеокамеры соседнего дома, отражением проводившей скрывшихся за дверью утренних посетителей.

— О, а это Коля, — пробормотал Эльдар. Он уткнулся лбом в холодное стекло; такси свернуло в переулок, и автомобиль Соболева, припаркованный на соседней улице, скрылся из виду, как и он сам несколько секунд назад. — А ты что думаешь, Старый?

Джарахов включил камеру и направил её в лицо своему другу, но тот только закатил глаза и не сказал ничего, что было бы не стыдно вставить во влог.

Серая обивка сидений нагоняла тоску, которая вот-вот грозилась отвратительно сказаться на будущей интеграции. Эльдар жалел, что съёмку нельзя было назначить на вторую половину дня. Старый слева от него водил пальцем по смартфону, пролистывая ленту, то и дело молча отмечая «спамом» новости о вирусном ролике.

— Что это вообще за ерунда? — единственный раз пожаловался он. — Кто сейчас пишет видео из разряда «перешли друзьям или умрёшь»?

— Он по-другому сказал! — мгновенно отозвался Эльдар. — Интересно, что было бы, произойди такое на самом деле?..

Старый закрыл глаза рукой. Эльдар посмотрел на время и сказал, что они опаздывают.

— Почти семь.

Гена зевнул, переворачиваясь на другой бок, и взял в руку телефон. Будильник вот-вот должен был сработать; просыпаться точь-в-точь к этому времени было в новинку, к тому же, с учётом возросшей общей загруженности. Отключая будильник, Фарафонов почувствовал, как по шее пробежал холодок.

Сонно моргая, Гена нащупал на груди цепочку. Ах да, вспомнил он, подвеска, подарок Ресторатора. Что-то вроде талисмана на удачу. Вот только вчера она казалась идеально гладкой, а сегодня на подвеске проступили буквы. Или же у Гены галлюцинации? Это, впрочем, выглядело весьма правдоподобно: в последние дни Фарафонов работал над новой песней и режим был безнадёжно сбит, сил не находилось ни на что. И только галлюцинаций на этой почве ему не хватало. Твёрдо решив отдохнуть, Гена сел на кровати и попытался разобрать, что же на подвеске было написано.

«Что за чушь, — подумал Ларин, пересматривая короткое видео. — Надо будет сделать ролик о том, что только недалёкие люди верят в подобную чушь в две тысячи семнадцатом». Водитель такси качал головой в такт раздававшейся из его наушников музыке и не обращал на Ларина никакого внимания. Решив воспользоваться возможностью, Дима набрал номер Ксении. Но экран его телефона неожиданно погас.

— Да что за день такой! — Соболев выругался, поднимая руку с телефоном вверх. Полина сказала, что у неё тоже ничего не работает.

— Не могли же они одновременно разрядиться? — озадаченно вздохнула девушка.

— Нет, ты только подумай, — не унимался Эльдар. — Если бы такая технология действительно существовала!

— Тогда её точно нельзя давать в руки создателям таких видео! — Старый выхватил телефон из рук Джарахова. — Твой тоже не работает? Что за хрень!

— Сам ты хрень, Старый! А ну отдай сюда!..

Этим утром Петербург не спал. По полупустым улицам разъезжали машины: скатывались с парковочных мест, останавливались на светофорах, набирали скорость на выезде из города и снижали на въезде в него. Люди просыпались и видели девятый сон. Некоторые и не спали вовсе, занятые кучей дел. Снимались и монтировались ролики; новым программам писались сюжеты; новым песням придавалась форма. Словом, Петербург жил своей обычной жизнью. А в это время на третье место в трендах выбилось странное видео, обещающее конец всему живому. За двенадцать часов едва ли не вся целевая аудитория видеохостинга успела оценить ролик, забросав его лайками и дизлайками, короткими и длинными комментариями. Однако были и те, кто не смог этого сделать.

Слава выбежал из звукозаписывающей студии и, едва не поскользнувшись на сырых ступеньках, запустил грязный снежок в капюшон прохожему, который расчищал лобовое стекло припаркованной под окнами старого дома малолитражки. Тот покричал приличия ради, но отвечать не стал — когда он спохватился, нарушителя его спокойствия уже след простыл.

Извернувшись, Слава проскочил под изогнутой трубой теплотрассы. Снег налипал на кроссовки, выдохи туманом замирали в воздухе, а Карелину будто бы снова стало шестнадцать — лёгкий рюкзак бил по спине, в наушниках играла музыка, мир вокруг преображался за тёмным стеклом очков. Это Антихайп, детка. Две тысячи семнадцатый, весна. Рики Ф готовит сольный тур, на «Versus» снова баттлятся блогеры — похуй на них, — Замай анонсирует концерт (и да, Слава должен там быть), а «Slovo» возвращается после долгого затишья. С шумом, которому любой позавидует.

Панельки тянулись вверх, связанные нитями жёлтых газопроводов. Пробежав их скопление, лесом гигантских деревьев выросшее на правом берегу, Слава оказался под эстакадой. Воистину картина апокалиптического мира.

На заваленном строительным мусором и камнями пологом склоне редкими клочками росла прошлогодняя подгнившая трава. Между колючими кустами виднелись открытые промежутки разбитого асфальта и узкая песчаная тропа, ведущая вниз. Перебравшись через ограждение, которое было обвешано красно-белыми лентами, запрещающими проход, Слава огляделся. Место очень похоже на то, где ещё неделю назад собиралось петербургское «Slovo».

— Что ты здесь делаешь?

— Опа! — Слава обернулся. — Я думал, ты спишь, как все послушные мальчики.

Чейни стоял за его спиной, навалившись на каменную стену меж колоннами.

— У тебя баттл завтра.

Чейни был в чёрной толстовке, кроссах и спортивных штанах. Спрятавшись в тени стены, он настолько сливался с ней, что любой его никогда бы не заметил, как не заметил сначала и Слава. Кстати, он ошибся. Площадка на склоне под эстакадой не просто была похожа на место сбора питерской тусовки, она на самом деле являлась им — Слава давно не был здесь, будучи совершенно трезвым.

На чёрной толстовке вышиты красные буквы, которых не увидишь в темноте. Слава давно не судил «Slovo» и общих тем для разговора с Чейни у него немного. Слава записывает странные треки в соавторстве с чёрт знает кем и уверенно держит планку: хуй пойми, что в следующий раз от него ожидать. Чейни говорил не раз про образ распиздяя, а Слава отмахивался «философией Антихайп», но оба они были серьёзны, когда речь заходила о том, кого без преувеличения называли вторым в лиге.

— Да не ссы, всё ахуенно будет. Я его сделаю, — без тени сомнения, но не без издёвки ответил Карелин, садясь на низкую ограду. — Это даже не Мирон, чтоб хоть как-то стараться.

Чейни поднял с земли и протянул товарищу жестяную банку. Открывшееся с шипением пиво залило пальцы.

— Ну ахуеть теперь, — пробормотал Слава, вытирая руку о штаны.

— Ты давно в Сети был? — спросил Ден как бы невзначай.

В воздухе, не по-весеннему холодном, повеяло сыростью. Откуда-то с берега, видневшегося вдали, закричали птицы. Разговоры не о шутках: что Ден сам делал здесь, в такую рань, подумал Карелин, отвечая:

— Да два дня точно не был. — Слава сделала пару глотков и поставил банку на землю. — Альбом, текст на ВРМ и всё такое. Текст пиздатый вышел, кстати. Послушать хочешь?

Чейни достал из кармана смартфон. Белый свет экрана упал на лицо: оно было бледнее обычного и с несвойственным Дену выражением сомнения. Чейни посмотрел на время.

— Думаю, ты справишься с этим лучше.

Слава нахмурился:

— Не понял.

Горизонт озарила алая вспышка. Обогнув земной шар полукругом, она соединила свои концы и залила бледной плёнкой чистое небо. Воздух потяжелел, ветер усилился, и под эстакадой уже не было так тихо. Чейни усмехнулся, снял с шеи подвеску на тонкой цепочке, шагнул вперёд и вложил её в руки Славы.

— Поймёшь, — сказал он.

Карелин опешил. Медная пластинка четыре на два или около того нагрелась и тусклым свечением озарила мрак под мостом эстакады. Холодные руки Дена дрожали, и как только Слава почувствовал это, Чейни отошёл. Сомнение на его лице сменилось серьёзностью; но уверенности в нём не было совсем. Было ли это видно? С каждой следующей секундой он сам становился всё бледнее, будто превращаясь в привидение, и в его груди, полупрозрачной, разгорелся маленький алый огонёк.

— Ден! — испуганно крикнул Слава. Он вытянул руку вперёд. Пальцы прошли сквозь дрожащий на ветру алый контур и он рассыпался, мелкой пылью ложась на камни. Там, где перед Славой стоял человек, теперь не было никого.

Всё случилось в мгновение ока. И никто не объяснил ему, что именно он должен сделать, и даже — что именно с ним происходит. Мир будто сошёл с ума. Мир менялся. Со всех сторон в небо взлетали крохотные алые искры. Тысячи светлячков отрывались от земли и собирались в рой.

Вихрем закрутившись над городом, он устремился в сторону Москвы.

В себя Слава пришёл, когда телефон пискнул дважды стандартной мелодией. Замай тряс его за плечи, дрожащими губами пытаясь что-то сказать. На нём лица не было, и Слава оттолкнул его от себя.

А пластинка грела ладонь так сильно, что на ней остался заметный ожог. Слава едва не выронил её, когда выбегал под открытое небо. Алое северное сияние вьющейся лентой нависло над Петербургом. Сонмом миллионов красных огней оно плыло над городом.

На улицы сыпал мелкий снег. Ещё недавно заполненные людьми, они встречали новый день пугающей пустотой. В покинутых квартирах говорили оставленные телевизоры. Камеры, ведущие запись, продолжали её вести, но снимать было некого и некому.

Красные плакаты «FUTOURIST TOUR» слетели со столба и поднялись в воздух в сверкающем вихре. Сжимая «ключ», Мирон смотрел на происходящее с крыши высотного здания. Шумный рой алых мушек собирался внизу; а в руке, обжигая, тускло светилась медная пластинка.

========== 1. Легенды не нужны, ч.1 ==========

#ЛАРИНПРОТИВ [видео]

Ненаступившая весна царствовала на равнинах центральной России вот уже два месяца. Запорошенная снегом земля, холодный сырой воздух — предвестник дождей, — гнилая рыжая трава, выглядывающая из-под настила — всё это стало неотъемлемым атрибутом нового времени.

Унылыми островками раскинутые по равнинам, города спали, укрытые тонким снежным одеялом. Нетронутые. С крыш многоэтажек безликие антенны молча взирали на растянувшиеся под ними улицы, мрачные, опустошённые — улицы, с которых исчезла жизнь. Брошенные на произвол истории, они казались мёртвыми. Только призраки прошлого воспоминаниями гуляли по городам под руку с холодными ветрами. Среди них нашлось место и человеку.

Дни шли, а картина за окном не менялась — именно так дела обстояли для паренька, коротающего дни в маленьком доме на отшибе. Затаившись на границе Ленинградской области, он тратил время в ожидании своего конца, отчаянно того не желая. Но что он мог сделать, оставшись совсем один?

Пятьдесят шесть дней назад мир для него перевернулся. Всё, что он знал до того момента, перестало иметь значение. Люди исчезли, всё вокруг в одночасье стало враждебно. И что бы на самом деле в тот день не произошло, тотальная информационная изоляция — вот чем в итоге это обернулось: никакого шанса позвать на помощь, никакой возможности сообщить, что ты жив; даже узнать, так ли это на самом деле, было невозможно.

Функционирующих средств связи под рукой не осталось, пришлось искать их в другом месте. Так в свои неполные двадцать с рюкзаком за плечами, куда были скинуты все необходимые вещи, парнишка каждое утро отправлялся в город. Вернее, туда, что ещё совсем недавно можно было так назвать.

Оставленная без человеческого надзора технология разнесла всё к чертям, превратив небольшой, но молодой и аккуратный городок в руины. Кое-где полыхали непрекращающиеся пожары: иные затухали и разгорались вновь — обломки металлоконструкций раскачивались на ржавых креплениях, а то, что не разрушило землетрясение, расшатали сильные ветра, периодически набегающие на город. Лишь они теперь шумели в тёмных переулках: ни бродячих собак, ни птиц, ни даже крыс на улицах не осталось. Парнишка брёл в тишине, разбавляемой поскрипыванием старых кирзовых сапог.

Его ещё можно было назвать юношей, но уже с натяжкой — парнем. Под тёплой чёрной курткой с капюшоном, которым он всегда накрывал голову, этого, может быть, и не было видно, но тонкие руки с лёгкостью выдавали худощавое телосложение. При среднем росте он казался излишне хрупким для парня, хотя слабым он точно не был. Ловко пробираясь по развалинам, он искал любую вещь, которая помогла бы подтвердить, что он здесь не один.

В городе парнишка находил еду, чистую воду, книги. Он пытался найти средства связи, но лишь продолжал убеждаться, что ни одно из них не работает. И даже почти поверил, что ему ничего не поможет. Возвращаясь ни с чем, он проводил время за играми или книгами, развесив на потолке в своей комнате одолженные в магазине фонарики. Готовил ужин и отправлялся спать, чтобы следующим утром снова идти в город, непонятно на что надеясь. Изо дня в день.

Он смог бы протянуть долго, но не смог бы делать это вечно. И после двух месяцев ожидания он в один день проснулся с мыслью, что ему нужно уходить.

Что направляло его? Может быть, то же, что изменило этот мир? Он не знал. Он стоял перед зеркалом, сжимая в руках серебряную цепочку. События последних дней, под копирку одинаковых, проносились перед глазами. Всё остальное будто стало бесполезным и лишь одна вещь была важна.

Сегодня он покинет это место.

Имя. Если он и вправду остался один, оно больше не имело смысла. Но если где-то находились другие люди и ему суждено с ними встретиться, необходимо имя.

Это слово ничего не означало, но от этого не теряло своей особенной символичности. Всего лишь три буквы, продавленные на маленькой медной пластинке, служащей подвеской. Он застегнул тонкую серебряную цепочку на своей шее и оставив её поверх футболки, последний раз взглянул в зеркало. В отражении на него смотрело бледнолицое недоразумение с кругами под глазами едва ли светлее угольно чёрных волос и с совершенно пустым рассеянным взглядом, который пробежался по чёрной одежде с ног до головы.

Из окна, по грязному стеклу которого бежала трещина, открывался красивый вид на заснеженное поле, примыкающее к лесу — улица была крайней. Потирая ладони, чтобы пальцы не замёрзли, Мэд (называть себя новым именем даже в мыслях было непривычно) укладывал в рюкзак вещи. Их было немного: бутылка с водой, еды на пару дней, футболка, сменное бельё, зажигалка, автомобильная аптечка — в рюкзак летело всё, что могло быть использовано, но не обременило бы, сделав ношу непосильной. Идти ему придётся долго. Хотя бы уже оттого, что он понятия не имел, куда ему идти.

Абсурдная идея, вызванная даже не желанием, вела за собой непротоптанной дорожкой через присыпанную снегом землю. Мэд обернулся, чтобы в последний раз посмотреть на маленький дом и видневшиеся из-за голых деревьев улицы окраин. Они светлели под чистым небом, с которого ночью сыпал снег. Они скрывались на горизонте, отделяемые не одной сотней метров и не одной тысячей шагов.

Отовсюду со всех сторон открывался один и тот же вид. Тёмная полоса леса разделяла нежно-голубое небо и снежное полотно под ним. Дорожка следов за спиной красной нитью связывала его с отправной точкой. Ему двадцать, его зовут Мэд, но это имя не настоящее. Настоящего он не помнит — он почему-то мало помнит о том, что происходило с ним раньше. Это наверняка связано с исчезновением остальных людей…

В груди потеплело. И то же, что побудило Мэда уйти этим утром из города, заставило его остановиться. Он внимательнее присмотрелся к окружавшему его пейзажу.

Тёмная полоса на горизонте не просто отделяла небо от земли. Она двигалась.

***

Гудящим роем пчёл армада военной техники двигалась вперёд, внушая страх всему живому и крича: бойтесь! Шум двигателей рассекал холодный воздух. Снег мешался с грязью, которая тяжеловесам была нипочём. Колонну вели два гусеничных танка, шествующие на расстоянии от остальных. На первом из них на башне расселся парень в кроссовках, джинсах и яркой жёлто-синей куртке. Он вертел в руках пульт дистанционного управления, но его «игрушкой» был совсем не маленький радиоуправляемый самолётик, а тяжёлая техника, продавливающая гусеницами две грязные колеи в снегу.

Его спутник спрыгнул с соседнего танка и зашагал рядом, ловя темп медленного движения. Парень с пультом в руках бросил недоброжелательный взгляд вниз.

— Что, опять?

— А что делать-то? — усмешкой донеслось снизу. — Скучно же.

Мужчина откинул с головы капюшон, провернул на пульте управления рубильник и убрал его в карман длинной куртки. Динамики телефона на команду пусть и с неохотой, но ответили.

— Среди тысяч каналов я вижу проблемы. Весь русский YouTube как зверинец отменный […] словно от святых отцов Соколовский…

— А про меня ты петь не можешь? — парень свесил голову вниз, выгнав свой танк вперёд.

— Не ускоряйся, — упрекнул его Ларин, развернувшись. — Что будут делать остальные, если…

«Ну началось», — Руслан закатил глаза.

Без обид, без намёка на раздражение. За километры, пройденные вместе, они настолько притёрлись друг к другу, что подобная ерунда уже выходила за грань конфликта. (Впрочем, не конфликтовать с Лариным было тяжело в принципе, но у Руслана выходило.)

— Смотри! — Соколовский не дал ему прочитать очередную нудную лекцию. Он вскочил с места, едва не рухнув с возвышения. — Там человек!

Разворачиваясь, Ларин чуть не запнулся о камень и замешкался. Плюнул раздосадовано, выключил музыку. Руслан громко крикнул, помахал рукой и позвал маячащую вдалеке тень к себе.

Поколебавшись, эта тень сделала первый нерешительный шаг. А затем бегом преодолела разделявшее их расстояние.

========== 2. Легенды не нужны, ч.2 ==========

Колонны, движущиеся сзади, посигналили клаксонами. Первые машины центрального ряда отозвались перемигиванием фар. Раздались вялые крики уставших водителей. У тех совсем не было времени на сон — технике полагалось двигаться с заранее определённой скоростью, чтобы достичь Ворот вовремя, иначе они могли не открыться.

Водители бронемашин и грузовиков сменяли друг друга, но экипаж двух танков, заправляющих движением, оставался неизменным. Руслан расстелил на коленях большую бумажную карту, сложил её в несколько раз и красным маркером отметил новый путь. Навалившись спиной на башню, он лежал на корпусе, прикрываясь картой от поднявшегося ветра, который дул прямо в лицо.

— Я добегу до остальных, — предупредил он, сворачивая карту и спрыгивая вниз. — Сделаем крючок в другую сторону, раз Мэд говорит, что к северу никого нет. А у нас на востоке пара деревень. Из графика не выбьемся.

Заверив Ларина, что он уже всё просчитал, Соколовский отдал ему пульт управления своей большой игрушкой. Ларин повозился с ним, выровняв машины до абсолютной синхронности, и положил оба пульта, с виду больше напоминающие джойстики, на башню. Жёлто-синяя куртка уже умелькала прочь, и Ларин за всем этим на минуту отвлёкся от занимавшего его разговора.

— Как, говоришь, тебя зовут? — спросил он сидящего по правую сторону паренька. Тот, свесив ноги вниз, смотрел, как гусеницы едва не взрывают мягкую почву под собой.

— Мэд, — повторил он. И, предвещая возможные вопросы, поспешил дополнить, что это не никнейм, не прозвище и не кличка.

— Звучит странно, — Ларин задумался.

— Я не помню своего настоящего имени. Я плохо помню то, что произошло до… конца света? Катастрофы? Как вы это называете?

— Никак не называем. Люди неохотно говорят об этом. Да ты не волнуйся, мы часто встречаем тех, кто ничего не помнит.

Фразы, менее обнадёживающей, должно быть, не существовало вовсе. За недостаточным подтверждением слов тем, что он видел, Мэд, склонив голову, поглядывал на человека, сидящего рядом, и пытался понять, что он собой представляет. Мужчина средних лет с угловатыми чертами лица, бледной кожей, кругами под глазами и морщинками меж бровями. Он закрывал лицо рукой, потому что от холодного ветра слезились глаза, но взора от дороги перед собой не отводил. Его напарник сказал, что Мэд нужен, что он должен знать местность, раз живёт здесь: «Не попрутся же они через глухой ельник — грузовики, какими бы мощными они не были, не пройдут». Дмитрий Ларин, так его звали, представился — они оба представились — и ответил на многие вопросы. Оказалось, что Ларин знал гораздо больше, чем Мэд, и гораздо больше, чем Мэд мог бы предположить.

С его слов феномен произошедшего оставался для человечества загадкой. Слишком мало времени прошло, чтобы люди смогли найти ответы на все вопросы. Однако ничто не стояло на месте и ничто не совершалось просто так. Пусть и семимильными шагами, но люди упорно приближались к той черте, за которой лежала истина. Всем хотелось бы верить в это, однако мешало одно «но».

— Никто не знает, что произошло. Почему люди исчезать стали, тоже неизвестно. Но это, может, и к лучшему. То есть не способ, а сама идея. Способ и другой можно было выбрать. Какой смысл во всём, если оставшиеся не были до смерти напуганы. Вот ты был напуган?

— Не знаю, — честно признался Мэд. — Странное чувство: я вроде и понимаю, что должен бояться, но в то же время ничего в таком роде не чувствую.

— Вот. Не состыкуется, понимаешь? Меньше всего хотелось бы, чтобы критическому мышлению что-то препятствовало.

— Что-то влияет на восприятие человеком реальности?

— Задаёт определённое направление, если быть точнее. Неприятно, согласись? Но выбор в любом случае остаётся.

— Например, исчезнуть, как и остальные?

— Ну это совсем крайний случай. Тебе разве не интересно, что будет происходить с людьми дальше? Как им выбираться из этого дерьма?

— Им? То есть вы не причисляете себя к остальным?

— Я говорю о тех, кто находится в Петербурге. Мы были в Москве. Она разрушена до основания. Её сравняли с землёй. Что это сделало? — Ларин развёл руками.

Те, кто хоть что-то, да знал, а такие были, не спешили распространяться. Это и стало той причиной, по которой Ларин, по его словам, покинул Петербург.

— Мы не единственные, кто покидает пределы города, — сказал Ларин, — должен же кто-то узнать, остались ли другие люди. Как мы узнаём, где и кого надо искать? Это уже другой вопрос. Это Коляхэйтер решает. Он тоже в город не торопится. Хотя куда уж там. — Ларин протянул разочарованно. — М-да. Ты серьёзно ни разу не слышал о нас? Впрочем, неудивительно, если ты ничего не помнишь. Сеть уже два месяца молчит.

— Сеть?

— Интернет давно не называют интернетом. А о Петербурге я тебе много не расскажу. Город как город. Каким был, таким и остался. Разве что народу там тысяч… ну двести, может быть. Все самые обычные. Все равны. Знаешь, легенды теперь вроде и не нужны.

— Кажется, я уже слышал это. Про легенды, — пробормотал Мэд. Он обернулся. За его спиной Соколовский что-то кричал водителю большого грузовика, отбегая в сторону.

Когда Руслан подбежал к своему транспорту, Ларин скинул ему пульт управления. Парень ловко забрался наверх, в прыжке оттолкнувшись от земли.

— Всё будет, — сказал он, — сворачиваем.

Медленно и словно с некоторой неохотой колонна изогнулась.

В присутствии напарника Ларин был не так разговорчив. Минут двадцать они посидели в тишине, а затем Руслан спросил, не хочет ли Мэд присоединиться к остальным. Причины остаться Мэд не нашёл.

***

Его добродушно встретили такие же, как он — люди, по странной причине оставшиеся в городах, не исчезнувшие. Одни травили байки всё свободное время и, казалось, не было вещей на этом свете, способных заставить их замолчать. Других, наоборот, невозможно было заставить сказать хоть слово. Лишь в одном эти люди были похожи: все они переживали, опасаясь дальнейшей судьбы. Как своей, так и тех, кто сидел с ними бок о бок.

Мэду сказали проследовать в третью машину в крайнем ряду и там находились только дети и подростки. Сначала он сомневался в этом, но чем больше он слушал рассказы тех, кто, не умолкая, вещал о случившемся, выдвигая сложные теории, тем больше убеждался: маловероятно, что взрослые люди выжили. И даже Ларин, который выглядел состоявшимся мужчиной, вряд ли перешагнул тридцатипятилетний рубеж. Когда Мэд решился поспорить с ним на эту тему, чтобы разбавить обстановку и познакомиться хоть с кем-то, множество самых разных теорий потянулось к рассказчику со всех сторон грузовика. И даже громкий смех водителя и его слова о том, что Петербург развеет все их сказки, не могли больше унять разбушевавшуюся детскую фантазию.

Так продолжалось до самого вечера, пока детей вдруг не напугал резкий шум. Когда Мэд раздвинул тент, он вместе с остальными увидел следующую картину: шумно гудя, низко над землёй пролетели два небольших самолёта. Красные буквы на белых боках перемежались с красными же огнями и в темноте подступающей ночи озарили открытое поле своим светом: «Rakamakafo».

— Коляхэйтер, — констатировал Руслан, отрываясь от PSP, на котором последние пару часов было сосредоточено всё его внимание. — Возвращаются, что ли?

Ларин ничего не ответил. Колонна вернулась к прежнему курсу, продолжив движение на север. И спустя несколько дней впереди наконец-то показались стены Петербурга.

========== 3. Питерский гангстер ==========

МС ХОВАНСКИЙ - ШУМ [Дисс на Нойз МС / Noize MC] [видео]

EEONEGUY - #ДЕЛАЙПОСВОЕМУ

Петербург дремал под чистым небом. Утренняя тишина обволокла город, и она была чужда пятимиллионику. Пустые дороги, грязные стены покинутых домов, пыль, прибитая к земле сырым воздухом — со вчерашнего утра здесь ничего не изменилось.

— Нойз! — громкий крик прошёлся по пустым улицам, поднялся в небо и растворился в верхушке неработающей телевышки. — Нойз, выходи!

Хованский с бутылкой светлого в руке вывалился из подворотни, отряхнул куртку от штукатурки, налипшей на карманы, повертел головой по сторонам и, приглаживая рыжую шевелюру, натянул шапку на голову.

— Покажи свой шум… — напевая себе под нос, рыжий гангстер выскочил на трассу, очищенную от брошенных машин. Те, припаркованные сваленные у обочин, разразились шумом динамиков, после мучительного скрежетания всё же выдавших музыку через треск и поскрипывание.

— Не нравиться мой live? Не всем дано быть гением […] а все равно все скажут: «Блять, это жара, Хован!»

Стоило ему прерваться, как со всех сторон из открытых окон проснувшихся домов начали раздаваться крики:

— Хован, заткнись!

— Хорош орать, Хован!

— Заебал, дай выспаться нормально!

— Завалитесь, эй! — прикрикнул Хованский. Он поднял с лавки кем-то позабытый шарф и обмотал им шею. — Смелости не хватает вылезти днём из своих каморок? То же мне… Вампиры, блять! Света боятся. А я не боюсь, ясно вам!

Замахнувшись пустой бутылкой, Юра забросил её в большой мусорный контейнер, сплюнул и побрёл прочь.

Ветер пронёс по дороге шуршащий пакет. Хлопками закрылись распахнутые окна. Из мусорного контейнера, куда только что приземлилась запущенная в полёт стеклотара, с кряхтением высунулась голова Большого Русского Босса.

— Хованский, вот сука, — с хрипом пробормотал он, зевая, и с его головы свалилась пластмассовая корона.

***

Стена, хоть и носила такое название, собственно стеной не являлась. Это было сооружение из камней и строительного мусора, от которого расчистили окраины, больше всего пострадавшие в событиях двухмесячной давности. Перетянутые оборванными линиями электропередач и в некоторых местах — колючей проволокой, двухметровые конструкции служили своеобразным символом, «защищающим» город. Защитники из них, признаться, были ужасные: в некоторых местах стена и вовсе была испещрена огромными дырами.

Единственной вещью, по-настоящему внушающей ужас, были Ворота, о которых если и говорить, то обязательно с большой буквы. Именно к ним и подошёл Хованский.

Большая железная конструкция метра в два высотой, двустворчатая, массивная, с отколовшимся углом на одной стороне и трещиной на другой была принесена с военного склада. Четыре отверстия два на четыре сантиметра были продавлены в одной из створок. Хованский повертел в руках ключ и убрал его в карман — его время ещё не пришло.

С возвышения по левую сторону Ворот спрыгнул Джарахов. Пробравшись по ящикам и коробкам, приставленным к стене, он подошёл к Хованскому и кинул ему пластиковый контейнер с бутербродами, который Юра не поймал.

— Какой ты косорукий, — проворчал Эл. — Кто тебе вообще «1703» доверил?

— Мирон, бля, сам доверил. Не выёбывайся тут.

Пинком освободив ящик из-под кучи мусора, которая чудом не посыпалась сверху, Хованский присел. В горле пересохло и Эльдар протянул ему бутылку воды.

— Сегодня ночью будет жарко, — сказал он.

— Мирон будет?

— А кто же ещё? Сегодня пополнение. ATL уже закончил, но его только старичкам подавать, а кого ещё просить? Кто сможет правильно всех настроить? Генка ведь… Ну, ты знаешь.

— Его что, так и не нашли?

Выпив всю воду, Юра выкинул бутылку в кучу мусора, разбросанного здесь едва ли не всюду. Эльдар почти что сделал ему замечание: когда придётся мусор убирать, именно Хованский откажется одним из первых, — но в последний момент передумал. Вместо этого, помолчав, он ответил коротко:

— Нет. — Больше не требовалось ни одному, ни другому. Не покидая город на протяжении последних восьми недель и лишь изредка спускаясь в метро, Джарахов и Хованский лучше всех знали, что происходит днём на поверхности.

Где-то вдалеке послышался шум моторов. Юра встал с насиженного места, отряхнул испачкавшиеся в песке джинсы.

— Надо посмотреть, кто там сегодня, — сказал Джарахов. — Вчера Яникс был, но он и слинять мог.

— Яникс встречать никого не будет. Я, вообще-то, думал, что делать это будешь ты.

— Я? Не, я наверху всю ночь отжигал. Сейчас махнусь местами с Усачевым и спать. Сегодня надо быть готовеньким. — Эл покряхтел слегка охрипшим голосом и побежал к окраинным домам.

Хованский выждал минут десять, затем достал из кармана ключ. Маленькая медная подвеска два на четыре с продавленными цифрами «1703» с лёгкостью помещалась на большой ладони. Вложив её в одно из специальных углублений, Юра с силой надавил: «Ну, слушайся меня, блять, что ли». И Ворота поддались.

Красные всполохи под верхним сводом сформировали временный механизм. Через цепь ремней, шестерней и других передач железная конструкция, сымитировав скрипящий звук, отворилась вовнутрь, открывая виды города тем, кто стоял снаружи, а Хованскому — лица двухсот растерянных человек.

Но не все из тех, кто находился за Воротами, подошёл так близко. Техника остановилась за сто метров от мнимой границы города, вместе с людьми, которые вели её — некоторые и вовсе не захотели покидать водительских кресел. Дмитрий и Руслан, хоть и стояли ногами на земле, от транспорта своего вообще не отходили.

— Дешёвые понты вся их защита, — сказал Ларин Соколовскому.

— Надо вернуться на базу, — ответил тот. — Пополнить запасы топлива, еды, и отправляться дальше. Хованский клоун, конечно, но своё дело знает. К тому же, здесь должны быть те, кто остановит его, натвори он херни.

«И эти люди отдали ему ключ, — подумал Ларин. — Поступка глупее и быть не могло». Вслух он сказать этого не мог. Ни к чему Руслану знать подробности — кто-то из них должен был сохранить непредвзятое к происходящему отношение. Ларин развернулся и зашагал прочь.

— Две недели, бля! — заорал Хованский ему в спину.

— Окей! — для формальности Руслан махнул ему рукой.

— Надеюсь, через две недели нас встретит не Хованский, — догнав Ларина, признался Соколовский. — Видеть рожу его порядком надоело.

— А кто ещё? — язвительно пробормотал Ларин. — Он же у нас «гангстер». Последний защитник, мать его.

Когда Руслан обернулся, чтобы посмотреть, до сих пор ли Хованский провожает Ларина испепеляющим взглядом, лицо питерского гангстера исчезло в щели закрывающихся ворот.

***

Больше Ларин не сказал ему ни слова. Когда колонна неожиданно остановилась и всех попросили выйти, Мэд увидел, что они наконец достигли пункта назначения. Перед ними вырос огромный город, раскинувшийся далеко вперёд и растянувшийся во все стороны. Жалкое подобие стены (или насыпи мусора, чем именно это являлось, понять было сложно), окружило белеющие под чистым небом многоэтажки, которые виднелись за завалом. В проёме широко раскрытых ворот стоял человек.

— Да это же Хован! — восхищённо прошептал кто-то рядом.

«Его знают?» — подумал Мэд.

— Не толпимся, не расходимся! — он смотрел, как мужчина перед ним собирает на себе внимание всех людей. Это был высокий человек в длинной тёмно-синей куртке, расстёгнутой, кроссовках и грязных джинсах, почему-то с шарфом, хотя воздух в городе был тёплым. Гораздо теплее, чем за его чертой, заметил Мэд. Но запрыгнувшего на деревянный ящик Хованского погода, казалось, вообще не беспокоила.

— Ну что, всем меня видно? — громко уточнил он. — Итак, пару слов о том, что вы всегда можете уйти. Здесь вас никто держать не будет.

Хованский кивнул в сторону стены, испещрённой дырами, пробраться через которые мог даже взрослый человек.

— Кроме тебя, — он засмеялся, показывая на полную девушку, — ты в них не пролезешь. — Поклонник Хованского, узнавший его ранее, гоготнул, но Юра вопреки ожиданиям прикрикнул на него. — А если серьёзно, народ, всем надо держаться вместе. И сейчас мы все вместе пойдём туда, где вы будете ждать… Эх, да не знаю я, чего мы ждём. Просто идите туда, где остальные. Отдохнёте там.

Говоря «туда, где остальные», Хованский мог подразумевать любое место, но им оказалось метро, вход в которое был наглухо замурован железной дверью, отдалённо напоминавшей ту, которая встретила людей на входе в город. «Транспорта здесь нет, — сказал Хованский, отвечая на вопросы. — В городе транспорта вообще нет. Днём здесь так пусто… как сейчас. И опасно. Это сегодня тихо, но вы лучше на поверхности не появляйтесь. Всё, что сейчас не делается — только для общей безопасности».

Приложив подвеску-ключ к точно такому же «индикатору», который был на Воротах с внутренней стороны, Хованский поспешил в этот раз отойти в сторону. Ворота оказались раздвижными, и их створки въехали в выдолбленные разъёмы в соседних домах, с которых тут же посыпались кирпичи и штукатурка. Впереди открылось тёмное пространство с ведущей вниз лестницей. Раздались тихие шаги: кто-то бегом поднимался наверх — и из темноты на свет улицы выскочил парень в потрёпанной джинсовой куртке.

— О, как давно я света белого не видел! — воскликнул он. — Привет, Юр.

— Опа, — Хованский вмиг повеселел. — А ты тут откуда? Я ж сказал, чтоб встречал их бухой Яникс или Галат. Ты всю атмосферу испортил.

— Ну это вообще жесть, — парень пожал Хованскому руку. А затем он представился.

Его звали Рэнделл и второй фразой, с которой он обратился к людям, была просьба смотреть под ноги при спуске.

Они шли в темноте, слабо пробиваемой светом фонарика в руках Рэнделла, отчего спуск был медленным. Парень извинился за это, сказав, что генератор, снабжающий электроэнергией эту часть подземки, полетел всего несколько часов назад, а принести новый со склада и подключить его элементарно времени не хватило. И люди, которые могли бы сделать это, отсыпаются после тяжёлой ночи.

— Вы можете выбирать, остаться здесь или идти наверх, — повторил названный проводник за Хованским. — Младшие обычно остаются, — сказал он, и Мэд почувствовал, что в этот момент взгляд Рэнделла был направлен в его сторону. Они спустились по длинной лестнице и уже стояли на открытой площадке, а Рэнделл светил своим фонариком на дверь. — Когда вы узнаете о Петербурге больше, сможете сами выбрать, кому принадлежать. А пока что… — он толкнул дверь вперёд. — Добро пожаловать!

Цветные лазерные лучи сквозь открытую дверь вырвались наружу. Рэнделл привёл всех на мостик огромной площадки, служившей некогда холлом метрополитена, но преобразованной под огромный танцпол. Окружённая ресторанными столиками, стойками и сверху — лабиринтом лестниц, ведущего с мостика второго этажа вниз, эта зона отдыха, по-другому которую было не назвать, кишела людьми, тонущими в свете софитов и миллиардов неоновых огней, которыми было подсвечено без малого всё.

— Ну да и пусть осуждают, не понимают, но продолжай своё дело. Масло в огонь подливаю, я им отвечаю: ну и чё? — в самом центре танцплощадки замолчал и остановился парень в кепке. Он взглянул наверх, увидел Рэнделла и громко крикнул, призывая остальных следовать его примеру:

— Поприветствуйте гостей!

Зал разразился звонкими криками. Мэд смотрел на всё это с мостика, в отличие от остальных, не спускаясь вниз. Картинка открывалась та ещё, но общая атмосфера развязности и веселья словно успокаивала. Он попал в мир подростков, в мир вседозволенности. Всполохи ярких красок, громкая музыка, запах алкоголя, заполнивший всё вокруг. Совсем не то, что понравилось бы взрослым. И правда, подумал Мэд. Взрослых здесь не было совсем.

— Впечатляет, да? — со спины к нему подошёл Рэнделл. Мэднедоверчиво повёл бровью.

— Чушь какая-то, — честно сказал он. Рэнделл вздохнул, скрестив руки на груди. Скорчил лицо мыслителя, постоял с ним пару секунд и глубокомысленно изрёк:

— Именно. Но ты этого не слышал. — Он рассмеялся и заговорщически подмигнул. — Договорились?

========== 4. Расскажи мне обо всех ==========

Schokk & Oxxxymiron - То густо, то пусто

Огромный гудящий муравейник поземки принял гостей оживлённо и тепло. Люди проявляли к новеньким неподдельный интерес, потому что многие из них когда-то точно так же оказались здесь, забытые в своих родных городах чем-то, решившим показать свою власть над этим миром. Компании набегали со всех сторон и растаскивали новичков, спустившихся вниз. Тормошили их за плечи, пытались перекричать музыку, звали с собой, затягивая в бешеный вихрь танцев, иллюминации и необузданного веселья.

Показать Мэду, как здесь всё устроено, вызвался Рэнделл. Минуя лабиринт приваренных к стене узких лестниц, они спустились вниз, где неприметная дверь, выкрашенная в цвет стены, открыла им проход в узкое помещение. Едва не столкнувшись с девушкой, вылетевшей им навстречу, мальчишки без труда прошли через пустую кладовку и открытую железную дверь в пространство между несущими стенами. Новый зал — гораздо меньше первого — служил своеобразной перемычкой, куда сходились множество коридоров, длинных и коротких, первым этажом выходя на искусственный каменный сад, а вторым — на мостик над ним, лестницы которого выглядели гораздо надёжнее.

— Мы живём здесь, — рассказывал Рэнделл, ведя Мэда по коридору, который напоминал шаттл космического корабля, а совсем не петербургскую подземку. — Знаешь, что это? Это бомбоубежище, но мы его так не зовём. Вход нашли случайно, и решили, что лучше ничего и быть не может. Полмиллиона человек вместит в себя без проблем, поэтому комнат свободных очень много.

Коридор был метра два высотой; стены выкрашены белым и жёлтым, на их фоне выделялись ярко-красные двери с белыми номерными табличками. Они были рассеяны в хаотичном порядке по обе стороны коридора — комнаты за ними были разного размера. Пол устлан плиткой, под потолком через одну светились вытянутые люминесцентные лампы — Рэнделл за делом пожаловался, что они скоро сдадут.

Комната, к которой они подошли, находилась в середине коридора. Рэнделл открыл дверь комбинацией шести цифр, набрав их на автомате так быстро, что разглядеть код было невозможно.

В маленькой комнате не больше десяти квадратных метров площадью размещались узкая кровать, письменный стол, большая многоуровневая полка во всю стену и узкий шкаф при входе — только самое необходимое, что могло уместиться на таком пространстве. В комнате царил относительный порядок иллюзии скорой уборки, когда все вещи, лежащие обычно не на своих местах, на скорую руку были собраны и помещены в одно место — на письменный стол. Голые стены были покрыты бежевой краской, над кроватью на неё были приклеены плакаты. Окон в комнате не было, а источником света являлась лампочка, подвешенная под потолком.

— Моя, — похвастался Рэнделл. — Справа Лизка живёт, слева и напротив комнаты пустуют. В этом крыле немногие остаются. Предпочтение отдают тому, где обосновался Ивангай.

— Ивангай? — переспросил Мэд.

— Ты не знаешь? Серьёзно? А, да… — Рэнделл вспомнил, что Мэд упоминал о проблемах с памятью. — Знаешь, новенькие часто говорят о таком. О том, что не могут вспомнить каких-то вещей, испытывают чувства, о которых не знали ранее, либо ведут себя неестественно. Всё это пагубное влияние Фатум.

— Фатум значит «судьба»? — спросил Мэд.

— Фатум значит Фатум, — хитро улыбнулся Рэнделл. — Никто не знает, что именно представляет собой Фатум, но его винят в произошедшем с человечеством. А мы, бездушные твари, лишены чувств: отказываемся от сострадания, веселимся.

— Ларин ничего про это не говорил.

— Ларин? — Рэнделл подошёл к соседней комнате и поинтересовался, не против ли Мэд обосноваться здесь. — Он темнит и недоговаривает. Спрашивать надо у Хованского, он якшается с Оксимироном, а Оксимирон знает больше всех. — Рэнделл открыл другую дверь. — Прошу.

Эта комната ничем не отличалась от соседней. Тот же набор мебели, та же кровать — постельное бельё лежало на углу, сложенное аккуратной стопкой. Разве что полка на стене была другой и не было плакатов, которые Рэнделл, очевидно, где-то нашёл сам. И, в отличие от соседней обжитой комнаты, эта выглядела пустой и неуютной.

— Ну, будут какие вопросы, ты знаешь, где я бываю. — Рэнделл, потоптавшись в дверном проёме, показал на дверь за спиной. — Днём я обычно сплю, делать здесь особенно нечего. Тем более, когда проводишь не один месяц в этих… Тяжело всё-таки думать, что это бомбоубежище.

— Вообще, знаешь, у меня есть одна просьба, — задумавшись, произнёс Мэд. Его новоиспечённый друг приготовился внимательно его выслушать, но просьба была короткой и незамысловатой:

— Расскажи мне обо всех.

***

Рэнделл был несказанно рад возможности разнообразить свои будни хоть как-то. Поэтому сразу же согласился заменить Яникса, стоило тому пожаловаться, что он не хочет подниматься наверх с больной головой. И вот теперь Мэд просил его рассказать о людях, оставшихся в этом мире — да лучшего дня и быть не могло!

— Если тебе неизвестно о чём-то, это ещё не значит, что этого не существует, — поучал Рэнделл.

— Я видел танки на дистанционном управлении, — возразил Мэд. — Ты сможешь удивить меня ещё чем-то?

— О да, существуют на этом свете вещи, находящиеся далеко за гранью человеческого понимания. Я расскажу тебе обо всех по степени важности. Смотри: парень за большим столом. Да-да, тот, что в зелёной кепке. Это — Ивангай. «Король всех малолеток».

Они вернулись по узким лестницам к танцплощадке. Некоторые из лестниц тряслись, грозя вот-вот оторваться от стены, но Рэнделл шёл по ним уверенно, заверив, что они тряслись с самого начала и до сих пор никто с них не упал. Мэду не стоило беспокоиться на этот счет: Рэнделл был крупнее и тяжелее его, и держался гораздо увереннее.

— Я родился и вырос здесь. И помню каждого из них до катастрофы. И точно так же, как и другие, не имею ничего против того, чтобы именно эти люди вели за собой остальных. Они — кумиры поколения, выросшего на интернет-массмедиа. То есть Сеть-массмедия. И сейчас, когда Сеть разрушена, людям жизненно необходимо находиться рядом с теми, кому они доверяют. Я говорю о видеоблогерах. Знаешь?

— Да.

Ловко перебираясь между толпящимися подростками, Рэнделл шёл куда-то вглубь огромного зала. Чтобы Мэд, который вечно норовил потеряться в толпе, не отставал, Рэнделлу пришлось взять его за руку.

— Часть из них находится сейчас на поверхности. Входы и выходы открываются дважды: в полночь и на рассвете и держатся открытыми полчаса. В другое время их может открыть только Хованский. Не последней важности лицо, кстати. С ним можно общаться… когда он трезвый. Привет!

Толкнув плечом мрачноватого парня, Рэнделл перекинулся с ним парой слов и, попрощавшись, наконец увидел пустой столик рядом с собой. Именно его он и искал — место, откуда будет видно многих, и где в толпе никто не будет обращать внимание на него самого.

— Скорее всего, это помещение было предназначено для временного пребывания людей или вроде того. Мы натаскали столиков, табуреток и диванчиков с мебельных магазинов с поверхности и получилась шикарная зона отдыха. А ещё здесь есть бар, — Рэнделл показал на четыре барные стойки у стены, вокруг которых назревал ажиотаж. — Но едим мы в столовой. — Вход в неё располагался за стеной, на которую кивнул Рэнделл: дверь то и дело открывалась и закрывалась, впуская и выпуская людей из смежного помещения. — А ты сам знаком с кем-нибудь? Ты про Ларина что-то говорил.

— И Соколовский, кажется, — вспомнил Мэд.

— О, про Соколовского такая история есть! Если коротко, недавние события заставили его за решёткой…

Рассказывая, Рэнделл прошёлся по многим людям, которых он видел в зале. Понимая, что всех Мэд точно не запомнит, он старался обращать внимание только на самых заметных.

Ивангай, по всей видимости устав развлекать толпу на площадке, переместился к диджейскому пульту. Сменилась музыка и на площадку вылезли те, кто ранее отсиживался в стороне. Самые активные начали вытаскивать новичков.

Нашлись и те, кто никак не отреагировал на это. В отдалении от танцплощадки, подобравшись ближе к барным стойкам, алкоголь на которых находился в свободном доступе, компания достаточно взрослых людей играла в карты: Яникс, Джубили, Галат и ребята из «Слова» — так рассказал о них Рэнделл — нужны, чтобы наводить порядок, несмотря на то, что это именно они выглядят как люди, которые первые должны этот порядок нарушить. Они редкие гости в подземке, но Яникса иногда даже на сцене можно увидеть.

Женя BadComedian с банкой тёплого пива оттолкнулся от решётки большого вентиляционного проёма, пересёк центральную танцплощадку и поднялся по железной лестнице на балкон второго яруса. Он прошёл мимо парня (или девушки, с такого расстояния определить пол хрупкой длинноволосой фигуры было трудно), который смотрел что-то в своём телефоне, опершись на перила навесного мостика. Девочки с соседнего столика, заметив, что взгляд Мэда остановился на них, засмеялись и отправили в его сторону несколько воздушных поцелуев.

— А это наши девчонки, — шепнул на ухо Рэнделл. — Не самый лучший контингент. Поверь и не проверяй.

Рэнделл продолжал говорить, но его слова вдруг перекрыла навалившаяся на голову тяжесть. Алкоголь, которым был пропитан воздух, не пьянил, и Мэд не понял, чем это было вызвано. Он быстро привык к громкой музыке, к шуму, который приходилось перекрикивать, душному воздуху. Неужели всё это дало о себе знать только сейчас? Мэд зажмурился.

— Спасибо, что помог. — Мужчина встал со снега, отряхнул длинное пальто, посмотрел по сторонам, точно выискивая кого-то, а потом перевёл на него взгляд. — Как зовут? — спросил он, убирая руки в карманы. Морозец оставил яркий румянец на его щеках, а яркое солнце, под которым искрился снег, отблеском запечатлелось в глазах. — Вот как. А меня Ильёй. Илья Мэддисон. Может, слышал?

В себя Мэд пришёл так же быстро, и Рэнделл, казалось, вообще ничего не заметил. «Что это было? — недовумевал Мэд. — Воспоминания возвращались?»

— Запомнил кого-нибудь? — Рэнделл отвлёк его от размышлений. Мэд покачал головой. Признаться, что он прослушал добрую половину, было бы невежливо. — Сложно, да. Слушай, отдохни-ка ты лучше, а то время уже…

— Даня! — невесть откуда взявшаяся девчонка, замахнувшись, ударила Рэнделла по спине. — Ты чего делаешь! Весна не пришла, темнеет рано! Иди спать, неужели ты хочешь опять пропустить всё на свете?

В джинсах и тёмно-зелёной толстовке, с растрёпанными волосами и без макияжа, она выглядела скорее как тот, кто только что появился здесь, но была гораздо смелее и ориентировалась совершенно свободно. Она здесь давно, подумал Мэд, возможно, она здесь с самого начала.

Заметив, что Рэнделл не один, девушка поспешила представиться.

— Лизка, — Мэд пожал протянутую ею руку.

— Он мой сосед, — гордо заявил Рэнделл.

— Наш сосед? — уточнила Лизка.

— И твой тоже.

— А что, здесь, — вмешался Мэд, — нельзя в какое-то время находиться?

— О чём ты? — удивилась девушка. — В прошлый раз он так разнервничался, что не смог уснуть всю ночь, и слёг уже перед самым выходом. Его никто не смог растолкать и в итоге он всё проспал. Что, повтора хочешь?

— Нет, — согласился Рэнделл. — Ты права, времени и так немного осталось.

Лизка, ничего больше не объясняя, толкнула Рэнделла в сторону комнат.

— И ты иди, — строго сказала она Мэду. — Такое только настоящие дураки пропускают.

— Дураки? Что пропускают? — Лизка хитро улыбнулась и сделала вид, что не слышала чужих слов. — Постой! — воскликнул Мэд, устремляясь за ней.

***

На Петербург незаметно опустилась ночь.

Брызгами окропляя стены, по узким переулкам бежали двое в чёрных куртках и на тех улицах, куда выходил их путь, загорались фонари. В воздухе пахло дождём, погода менялась. И хоть холодная весна не торопилась уступить место лету, дождь вот-вот грозился сменить снег, каждое утро появляющийся на дорогах. А тот, к вечеру таявший, превращался в лужи, грязные капли которых уже испачкали штаны обоим.

Чёрная кошка, ворчливо высунувшая голову из-за мусорного бака, проводила бегущих недовольным взглядом, посмотрела на моргающую вывеску над входом и когда та погасла, прыжком нырнула в подвал ближайшего дома, возвращаясь к своим котятам. Сегодня ночью она не допустит, чтобы кто-то из них даже случайно выбрался наверх.

На площади Победы на месте разрушенного монумента в вечерней темноте была возведена круглая сцена. Люди ходили вокруг неё, крепили на край иллюминацию, устанавливали прожектора. Всё это — лишь при свете луны, скрытой за тонкими облаками. Страх непогоды витал в воздухе, но никто не позволял себе даже мысли о том, что приближающаяся ночь может быть испорчена.

Погрузившись в ругань из-за вечных неполадок в настройке, приближения главных участников никто не заметил. И только когда один из них запрыгнул на сцену, а пульт управления звуком пришёл в движение и произвёл настройку самостоятельно, команда из восьми человек оставила свои дела, чтобы посмотреть, насколько они готовы начать.

Тени на крышах многоэтажек замерли, подобравшись к краям, и сверху вниз смотрели, как пульсирует мишень, сходящаяся в сцену. Со всех концов проснувшегося города начали собираться предпочитающие подземке поверхность люди:

— Не будь нас, и русрэп был бы недурственным руслом […] прут все, бегут вслед. Наш путь, где несут крест… — Закончив, довольный качеством звука Мирон постучал по микрофону. Снял куртку, положил её на край сцены и отошёл назад.

— Попробуем один раз, — сказал он. — Но тихо. Город не должен проснуться, пока мы того не захотим.

Под сценой загорелся первый ряд огней, и все возобновили свою работу.

========== 5. Город под подошвой ==========

Oxxxymiron — Город под подошвой

Oxxxymiron — Песенка Гремлина

Мэд несколько минут пролежал на заправленной кровати с закрытыми глазами и сам не заметил, как уснул. Множеству событий, произошедших сегодня, и свалившейся на юношу информации удалось его утомить. Совершено вымотанный, он едва замечал ход времени. И только беспокойство, неуёмное из-за резкой смены мест, держало его в напряжении. Из-за него он совсем не видел снов. И именно из-за него он проснулся, когда в коридоре началась возня.

Выйдя из комнаты, Мэд увидел, как компания ребят во главе с Рэнделлом стучалась во все двери и будила всех и каждого. Кто-то уже ждал их, кто-то противился, не открывая до самого конца. Заметив Мэда, Рэнделл помахал ему рукой.

Окончательно Мэд разбудил себя в умывальной комнате в самом конце коридора. Там же он впервые за долгое время посмотрел на себя в зеркало. С осунувшимися покрасневшими глазами Мэд был похож скорее на мертвеца, чем на вполне себе выжившего, кем он и являлся. Впрочем, многие вокруг него выглядели так же.

Вместе с людьми в коридоре собиралось волнение. Рэнделл сунул в руки Мэду батончик-мюсли, пробормотав что-то про энергию, которая понадобится. Всех вокруг можно было условно разделить на две группы: тех, кто понимал, что происходит, и новичков, для которых сегодняшняя ночь должна была стать первой.

Стоявший справа от Рэнделла рыжий парнишка поглядывал на часы. Послышался грохот, и «старички», ближе всего находившиеся к концу коридора, побежали к выходу.

«Ворота», которые открывались в полночь, отличались от тех, через которые прошёл Мэд, чтобы попасть внутрь. Как понял Мэд, таких ворот было несколько, и те, которые открылись для него, служили крышей для смежного зала, куда выходили коридоры с жилыми комнатами. Два полукруга раздвинулись в стороны, впустив внутрь лунный свет, затуманенный тонкими облаками, и сырой дождливый воздух. Эти ворота были на высоте пятидесяти метров. От пола их отделял искусственный потолок, точно так же пришедший в движение и скрывшийся в специальных разъёмах в стенах. В верхней, обычно укрытой от глаз части, к стене крепились две широкие винтовые лестницы.

— Есть и другие, — громко объяснил Рэнделл новичкам, чьи пристальные взгляды собрало на себе ночное небо. — Этот выход расположен ближе всего к нам, поэтому мы будем использовать его. Возвращаться можете через любой, главное, не потеряйтесь!

Чтобы пройти с мостика второго уровня на широкую винтовую лестницу, ведущую на поверхность, нужно было преодолеть пустое пространство шириной в две ступеньки, которое ранее было занято убравшимся искусственным потолком. Те, кто были постарше, помогали новичкам и девушкам, не справившимся со страхом высоты. Мэд перепрыгнул этот провал сам, едва не обзаведясь прядкой седых волос. Но наверху Рэнделл тут же подал ему руку, одобрительно кивнув, и весь страх остался внизу.

Сырой прохладный воздух прозрачным туманом обволок городские улицы. По цепочке зажжённых фонарей небольшие группы людей двигались к площади, объединяясь и разбавляя тишину улиц возбуждёнными разговорами.

Площадь, в центре которой на месте разрушенного монумента была сооружена сцена, собрала на себе всех. Те, кто был смелее, забирались на балконы и в оставленные квартиры и кабинеты домов, чьи окна выходили на площадь. Новеньких проталкивали к сцене, и Рэнделл, не упустив возможности, протиснулся туда вместе с Мэдом.

— Прохладно сегодня, — заметил он. — По календарю уже совсем не весна. — Рэнделл огляделся в толпе, высматривая знакомых. — Да это же Эл! — воскликнул он. Его слова потерялись в оживлённом бормотании, но человек, на которого он обратил внимание, его услышал. В мгновение затерявшись между чужими телами, он тут же возник рядом с Рэнделлом, чтобы дать ему «пять».

— Будет жарко? — спросил Рэнделл.

— Да бля, мы потеряли огромный потенциал, — пожаловался Эльдар. — Мирон не вытянет всех, да даже пытаться не будет — он половину просто не признаёт. Вот где Гена Рики Ф, когда он так нужен?

Рэнделл задумался.

— Поэтому ты сегодня здесь, а не на сцене?

— А что делать-то? Я хочу на сцену. Но какой толк от «Странного», если декораций не будет? «Странный» по масштабу представления Мирону ни в чём не уступает. Даже обидно как-то. Многие слились сегодня. Таким коротким составом ещё никого не встречали. Но ты это… не распространяйся. И ты ничего не слышал, — Эльдар обратился к Мэду, который это время слушал их, пытаясь понять хоть что-то из этого разговора.

Мэд кивнул, и Рэнделл, не упуская шанса, их познакомил. Тем временем всё освещение с улиц пропало, а на сцене началось движение.

***

Мэд взглянул под ноги. На стыках плитки под сценой возникло бледно-голубое свечение. Становясь ярче, оно растекалось во все стороны, в полумраке ночи освещая землю и всё вокруг. Натыкаясь на препятствие, свечение обволакивало его. Огибая людей, тонкие ручейки света поднимались по зданиям, а все следили за ними: одни — с испугом, вторые — с предвкушением. Наблюдая за этим, Мэд мог быть уверен лишь в одном: вокруг происходит что-то, готовое вот-вот переписать его представление об окружающем мире. Иными словами — завершить то, что два месяца назад почти сделала катастрофа.

Ручейки меняли цвет свечения с голубого на жёлтый, а затем — на красный. Зазвучало интро. Над головами собравшихся на площади возникли образы переполненного людьми города.

Все как завороженные смотрели, подняв головы вверх. И даже Рэнделл, который, по убеждению Мэда, должен был видеть всё это, с открытым ртом устремил свой взгляд в небо. Это продолжалось меньше минуты: ровно до той поры, пока налившиеся алым образы не рассыпались пылью и в вихре не спустились на сцену, где уже стоял человек. В вытянутой вперёд руке он держал направленный на зрителей микрофон. Ещё до того, как алые искры исчезли из воздуха, из динамиков, расположенных под сценой, за ней и по краям площади, раздался оглушающе громкий звук.

— Дон ли, Волга ли течёт; котомку на плечо, боль в груди — там тайничок, открытый фомкой, не ключом. Сколько миль ещё? Перелёт короткий был не в счёт. Долгий пыльный чёс, фургон набит коробками с мерчем, — Мэд стоял слишком близко и видел человека на сцене лучше остальных. Уверенно вышагивая от края до края, он читал, обращаясь к людям внизу, не призывая открыто к чему-то, а рассказывая. Его внешность не была вызывающей: среднего роста мужчина с короткой стрижкой, в чёрной рубашке с коротким рукавом — гораздо большее влияние на людей оказывал его голос и вызов, с которым он смотрел на вещи, происходящие с людьми, с городом, с миром вокруг. Толпа раскачивалась вслед за каждым его жестом, каждым движением. Земля под ногами пульсировала переливами красного света, перемежающегося с сине-голубым и жёлто-зелёным. Световые пушки по краям сцены бросали вспышки в небо, город горел множеством огней, рождаемой темнотой сваленного за сцену оборудования.

— Мимо тополей и спелого хлеба полей, где приведения Есенина, крест, молебен, елей, из минивэна вижу землю, вижу небо над ней, мы всё преодолеем, если нет, то я не Водолей. Наша земля топит одиночек как щенят…

А поверх чёрной рубашки на шее болталась маленькая подвеска: «1703» было выгравировано на ней. Точно такая же метка украшала его шею.

Мэд, сам того не осознавая, нащупал под курткой свою подвеску, отличавшуюся от той, что была у человека на сцене разве что надписью. Мэд вспомнил, что он знает его, хоть имя и оставалось где-то за границей досягаемого. Толпа кричала, отвечая ему. Световые картины, витающие в воздухе, меняли свою форму, оседая на зданиях, на сцене, на одежде и лицах людей внизу.

— Дай силёнок тут не свернуть и не сломаться […] Мост в Асгард — после, пусть просто везёт с транспортом… — Его приняли. Его знали, казалось бы, все вокруг: и каждый из новоприбывших в том числе. Ему отвечал каждый из толпы, и грань между только что появившимися в городе и теми, кто был здесь с самого начала, начала стираться. — Знай! Мой рэп, если коротко, про то, что […] или на дно эта дорожка. Ты живёшь под каблуком, у меня — город под подошвой!

Под восторженные крики толпы музыка сменила мотив, а человек со сцены без какого-либо перерыва продолжил.

— Год назад я сидел на скамейке в общественном парке на углу Beckton и Barking […] не понимая, что внутри смолит Карфагеном…

***

Красный луч прошёлся по лицу, глаза пришлось закрыть рукой, впрочем, смотреть на этот цирк особенного удовольствия ему не доставляло. Старуха заметил его несколько минут назад и всё это время настойчиво таращился в его сторону, но Слава и виду не подал, что разоблачил его, и продолжал стоять в стороне и смотреть, как в первых рядах скачет Джарахов, как с верхних этажей запускают пиротехнику, запрет на которую оговаривался неоднократно, как толпа тянет руки вперёд, как индустрия, к которой он и сам принадлежал, наконец-то обретает абсолют.

Букер подогнал бутылку тёплого пива и умчался к остальным. Слава стоял в неосвещаемой софитами стороне, навалившись на перила. Ваня сидел рядом на лестнице и тяжело вздыхал, жалуясь, что хочет собирать такую же толпу.

— Смотри сам, — рассудил Слава. — В Петербурге сейчас человек, скажем, тысяч двести или триста. Здесь — около двух или трёх. То, что он делает, не видит даже сотая часть тех, кто остались. А это если учитывать только тех, кто в городе находится. Успех? Где? Вот ты скажи.

— Он-то как раз хочет, чтобы все это увидели.

— Вот когда здесь останется тысячи две или три, тогда его увидят «все». — Слава усмехнулся.

— Слав, — подозвал его Федя. — Не идёшь?

— Иди нахуй! — категоричный ответ заставил Букера вернуться за сцену, где Замай неодобрительно покачал головой, смотря в его сторону.

— А что ты имел в виду, говоря про «тысячи две или три», которые останутся? — спросил Ваня, возвращаясь к теме прерванного разговора.

— Ничего не имел, — раздражённо ответил Слава. — Заебали. Не я, блять, должен его заменять. Так что идите нахуй все. Иди нахуй, Букер! — громко закончил он, но в словах оглушительной песни он не был услышан.

Разбив о железную мусорку бутылку, Карелин покинул площадь, скрываясь в переходах тёмных улицах. Ваня, поднявшись со ступенек, поплёлся к остальным, разведя руками в бессилии: а от меня вы чего хотели?

Кроме Оксимирона на сцену поднимались только Иллюмейт и ЛСП — ночь завершилась быстро. По окончании своего шоу Мирон вышел объясниться со зрителями. Его слушали молча, проглатывая каждое обращённое к людям слово, потому что говорил Оксимирон о вещах, как никогда важных для каждого из стоящих перед ним.

— Мы не знаем, что случилось с этим миром, — сказал он. — Однако у нас есть то, что поможет нам докопаться до правды. Я хочу сказать, чтобы вы верили в нас, поддерживали нас и помогли восстановить нам этот город. Или хотя бы не уничтожили его до основания. — Среди толпы раздались смешки. — Сейчас за стенами находятся люди, которые привели вас сюда, они ищут других выживших. Что будем делать, когда соберёмся вместе? — отвечая на чей-то вопрос, Мирон усмехнулся. — Что делать. Мир новый строить будем. Что ещё нам остаётся?

Его слова внушали людям надежду. Но среди зрителей нашлись двое, для кого они не возымели никакого значения.

Мэд не сводил взгляда с подвески на шее Оксимирона. Она не просто казалась ему чем-то смутно знакомым. Чем дольше он смотрел на неё, тем больше убеждался: он знает её. Знает, для чего она предназначена.

========== 6. Рассвет ==========

СЛАВА КПСС & ЧЕЙНИ - #SLOVOSPB [видео]

Люди расходились, зевая. Пережитое ими отняло последнюю энергию, и без прочего оставшуюся у немногих. В городе вновь открылись все ворота, дающие возможность попасть в подземку каждому. Близился рассвет.

Двести шестьдесят тысяч человек — такой была максимально приближенная цифра. В городе не осталось места, способного вместить всех. Поэтому огни должны зажигаться в Питере каждую ночь. Каждый должен знать, что его существование не бессмысленно и не бесполезно. Что он не один и что он никогда не останется один.

Глядя на рассеивающуюся толпу, где каждый бросил прощальный взгляд на сцену, Мирон погряз в размышлениях. О чём он думал, пытались понять многие. Люди за его спиной разбирали сцену, заносили в ближайшие дома оборудование, снимали с балконов световые пушки. Те, кто обычно выступал на сцене, не брезговали подобного рода работой.

— Было мощно. — Олег ЛСП подошёл к Мирону, когда тот спрыгнул со сцены. — Но ты мог сильнее. Что не так?

— Я не мог сильнее, — отрезал Мирон, попросив воды. — Не сегодня.

— О чём ты задумался в конце? Сегодня не прозвучало «Где нас нет», вот что странно. Многие ждали.

— Внести каплю материального в этот мир иллюзий — вот в чём «1703» хорош. Но он не сможет делать это вечно. Как и я. — Холодное небо покачнулось голубой рябью и светлая полоса размыла темноту над Петербургом. — «1703» предполагает, что ответственность за будущее этого мира ложится на меня. Это круто, конечно, но не в сложившихся обстоятельствах.

— Ты думал об этом во время выступления? — Олег покрутил пальцем у виска. — Не лучше ли сосредоточиться на том, что происходит сейчас?

— Я думаю об этом всегда. — С твёрдой категоричностью в голосе заявил Оксимирон.

Оставив остальных, он направился к Воротам, где в отдалении на пустой детской площадке с врытыми в землю шинами и деревянными лавочками с краю с бутылкой пива в руках сидел Хованский.

Зевая и поглядывая по сторонам, он жалел, что проснулся слишком рано, что оделся слишком легко и что пришёл туда, куда в последнюю очередь сегодня следовало приходить. Ларин не вернётся ещё минимум две недели. С тех пор, как он принял решение покинуть Петербург, развлечений у Хованского поубавилось. А когда тот и вовсе перестал пересекать черту города, их количество едва в минус не ушло. Совсем не круто, если исчезают не только друзья, но и враги.

Юра лёг на спину на лавку и тихо затянул:

— Прости меня, Мирон, я понял, я не артист… — но песня не задалась.

Когда со стороны послышались шаги, он сразу же вскочил. Мирон бросил в его сторону свою подвеску и Хованский её поймал.

— Гэнгста всегда за работой, — он попытался усмехнуться, но вышло откровенно плохо.

— В другой ситуации в твоей работе не было бы надобности. Я не в восторге от того, что передаю тебе «1703».

— А что поделать, он кроме меня никого не слушает. Кроме меня и тебя, разумеется. То есть, — пораскинув мозгами, Хованский сделал несложное заключение, — если мы можем использовать ключ, который создаёт этому миру новые законы, мы как бы боги нового мира?

— Ты идиот, Юра, это не так работает, — нахмурился Мирон. — Продолжай ничего не делать и в случае опасности будь готов защищать Петербург.

— Я же гэнгста, хуле, — усмехнулся Хованский. — Вот только ты объясни, от чего защищать-то?

— Ты вообще, знаешь, кто такие гангстеры?

— Мирон, не придирайся к мелочам, мы из одной банды. — Хованский распахнул куртку, чтобы показать на своей футболке золотую эмблему «Oxxxy».

Оксимирон махнул рукой, напомнив, что ночью Хованский должен вернуть ему ключ обратно, и пошёл прочь от надоедливого нароста на рэп-культуре. Как же его раздражало наличие таких людей в узких кругах, и тем более выводил из себя тот факт, что с этим человеком он делил сердце Петербурга — «1703». И хотя осознание того, что ключ кого попало слушаться не будет, помогало ему держать себя в руках, с каждой их встречей делать это становилось всё сложнее.

Мирон планировал отдохнуть и хорошенько выспаться, но дойти до дома ему помешали. Стоило ему переступить черту, за которой пустырь сливался с лабиринтом улиц, как туда же вышел другой человек. Сначала он не заметил Мирона, но как только их взгляды пересеклись, оба поняли: стычки не избежать.

— Не тех ты друзей выбираешь, Окси. — Слава с нескрываемым презрением усмехнулся. Ему не требовалось видеть это дважды или трижды, чтобы знать, кто в дневное время владеет ключом-подвеской «1703».

— Гнойный, — Мирон подошёл к нему впритык и снизу вверх, сохраняя превосходство, тихо произнёс: — Если выяснится, что ты причастен к исчезновению Гены Rickey F, тебе не жить. Я лично об этом позабочусь.

— Ой, — вздохнул Слава, — боюсь-боюсь.

Он не проигрывал ему ни в чём, но злая обида разрывала грудную клетку. Мирон, возможно, здесь самый сильный — после него, конечно.

— Наш баттл ни один конец света не отменит, — напомнил Слава. — Хочешь сказать мне что-то, сделай это, как только придёт лето. Встретимся на битве площадок, а пока постарайся выжить, доверяя свою защиту всяким помойным гангстерам.

Развернувшись, чтобы продолжить свой путь, Слава прервал разговор первым. Все догадки Мирона так и оставались догадками, сколько бы они не пересекались с новыми реалиями: как невозможно было что-то узнать об этом человеке, так невозможно было и понять, чем заняты его мысли в этот момент.

Их конфликт затянулся, но время, вместо того, чтобы сгладить углы, только обострило и без того напряжённые отношения: Гнойный был человеком, которому, как и Мирону, Fatum доверила ключ.

***

Слава был движим призраками прошлого. Прижатой к груди подвеской они теплились, напоминая о себе постоянно, и грели в самые холодные вечера. Прикрываясь голограммами пустых улиц ото всех, Карелин мог создавать образы, в которых комфортно было лишь ему самому, а остальным об утраченных чувствах знать было необязательно, раз уж таков выбор абсолютного большинства.

Музыка в наушниках играла только для него, тишина дворов служила лучшим аккомпанементом. Видеокамера, неработающая, тоскливо проводила его, стоило Славе завернуть в переулок. Место отдалённо напоминало то, где когда-то собиралось питерское «SLOVO».

— Не Black Star, но Black Label, первый на бите как Нил Армстронг […] Мы построили с нуля этот амфитеатр. Хейтер скулит, но я догхантер…

Культура висела на волоске, вообще-то, прав был Мирон однажды, говоря, что именно Карелину суждено будет её развалить.

Слава, собрав ненависть в кулак, ударил по стене и сорвал с себя наушники. Разве такого Чейни от него ждал! Разве должен Слава сидеть за стенами и позволять Мирону делать всё то, что ему вздумается?

Замахнувшись, Слава отшвырнул прочь плеер. Скатившись по крыше одного из домов, он свалился за забор.

Из мусорного контейнера, куда упал плеер, отправленный Карелиным в полёт, с кряхтением высунулась голова Большого Русского Босса. Он огляделся по сторонам, зевнул и, выбираясь, опрокинул полупустой контейнер. Плеер вывалился, упав в маленькую лужу подтаявшего снега.

Придерживая ноющую спину, Босс поправил лежавшую на плечах синюю шубу и поковылял в сторону улицы. На ней из одного конца в другой по проезжей части Пимп катал на продуктовой тележке Джарахова, а тот выкрикивал ругательства и раскачивал тележку из стороны в сторону.

Вытерев о кофту очки, Босс водрузил их на нос. Для проводящих своё время на поверхности начинался ещё один сумасшедший день.

***

На этих улицах людей не было ни днём, ни ночью. Районы исчезали полностью, растворяясь в алом вихре — Слава видел это собственными глазами. Но сколько он бы ни пытался забыть и забыться, «SLOVO» возвращало его с небес на землю.

Маленькую подвеску он не показывал никому, бережно храня её под майкой вместе с воспоминаниями о том дне, когда ему пришлось потерять всех, кто был ему дорог. Родители, друзья, Саша, Чейни — все минувшие два месяца воспоминания терзали его, разрывали на части. Не существовало механизма, способного спасти его от этой участи. А все вокруг как будто забыли о противном чувстве одиночества, потери, тоски — все вокруг слушали музыку и слушали бесполезные слова, которыми Оксимирон пытался склонить людей на свою сторону. Мирону стоит отдать должное. Он сделал многое для того, чтобы среди людей не началась паника. Но безразличие, с которым он относился к прошлому, для Славы было непростительным.

Желанием докопаться до истины были движимы немногие. Люди принимали происходящее как данность. Конечно, ведь в их руках не находились ключи к новому миру — именно так своими обладателями были наречены маленькие подвески, с помощью которых можно было влиять на появившиеся в мире после катастрофы новые явления. Мир уже начал меняться. Но ключ к его изменению оказался разделён между людьми, друг с другом конфликтующими. Слава ненавидел мир такой, каким он был сейчас, и ещё больше ненавидел мир, который вот-вот стремился на месте существующего образоваться.

Это решение он принял едва ли не с самого начала. Как только на его глазах исчез Чейни. Как только он увидел в руках Мирона такую же подвеску. Как только Замай и Букер рассказали о том, что перестали чувствовать сожаление из-за утраты близких. Как только ублюдок Rickey F сболтнул, что не один Мирон может влиять на чужие чувства. Своим выбором Слава на камне высечет новую веху в истории этого мира. Если он единственный, кто хранит в себе воспоминания об утраченном и ненависть к складывающейся системе, значит, лишь он будет способен всё изменить.

На этих улицах людей не было ни днём, ни ночью. Слава жил здесь один. Ваня или Андрей иногда приходили, чтобы навестить его. Рассказывали, что происходит днём, что готовит грядущая ночь. Рассветы сменялись закатами, сон сменялся шумными концертами, вихрем поддельных чувств и фальшивых картинок-голограмм, которые с помощью подвесок, взывая к Fatum, мог вызвать едва ли не каждый.

Слава зашёл в свою квартиру, переоделся в чистую чёрную толстовку «Антихайп», взял рюкзак, заранее собранный и оставленный у стены, выходя, запер дверь и спустился через чёрный ход, у которого стояла конструкция, чем-то напоминающая мотоцикл.

— Не подведи, «SLOVO», — сказал Карелин. По мотоциклу пробежал ряд красных искр, двигатель завёлся и часть отсутствующих механизмов восполнилась пришедшей в движение голограммой.

Они все могли воздействовать на механизмы. Это был, должно быть, единственный факт, о котором открыто не говорилось — и именно поэтому в городе не было транспорта. Мотоцикл отозвался бормотанием мотора и сдвинулся с места, разрушая голограммы улиц, созданные однажды Славой. До сих пор никто не удосужился проверить, была ли эта часть города и часть стены за ней настоящей. Огромные дыры в реальности, заделанные голограммами, Карелин различал на раз-два. На мотоцикле он проскочил сквозь огромную щель в стене, вырвавшись наружу.

Здесь заканчивалось влияние Мирона. Здесь практически не было людей. Присыпанные снегом земли тянулись во все стороны, а прямая дорога вела вперёд, в Москву.

Ёбаный ты бомж, Rickey F. Если ты и в этот раз облажался, Слава тебе этого никогда не простит.

========== 7. Поднимайте белые флаги ==========

С тех пор, как Слава Карелин покинул Петербург, прошло два дня. И пока в самом городе было тихо, территорию за Ленинградской областью поглотил снежный буран. Вихрем сметая всё на своём пути, сильный ветер клонил к земле голые деревья, облепляя снежными комьями тонкие ветки. За сутки на земле вырос толстый слой снега, а видимость и вовсе сделалась нулевой.

Прорываясь через этот буран, два самолёта летели к югу Московской области. Приборы навигации едва справлялись с возложенной на них задачей. Не видя ничего перед собой, пилоты ориентировались на память и на сигнал на радарах.

В сотне метров к низу для них зажглись красные огни военной базы. Посадка далась пилотам с большим трудом. Едва не съехав с расчищенной от снега, но не от тонкой ледяной корки взлётно-посадочной полосы, самолёты въехали в ангар, остановились и открыли двери своих кабин для того, чтобы пилоты выбрались наружу. Тут же подбежали рабочие, которые принялись сбивать с крыльев ледяные наросты.

Расправив рукава своей неизменной чёрной куртки, Николай Соболев спросил, не произошло ли что-то за время его отсутствия. Кто-то кивнул в сторону выхода — там стоял Гурам, непривычно серьёзный для дня, знаменующего собой хоть и внеплановое, но всегда радостное возвращение разведки на базу.

— Не похоже, что погода быстро успокоится, — заговорил Соболев, подойдя к напарнику. — Мы вернулись раньше, чтобы переждать. Москву и область метёт знатно…

Гурам поднял на него встревоженный взгляд, перебивая:

— Ларин здесь, — коротко и ясно сообщил он.

— Такое чувство, что ты меня меньше, чем его, рад видеть, — упрекнул его Коля. Гурам недовольно повёл бровью, развернулся и ушёл. Соболев, вздохнув, отправился за ним.

Когда решался вопрос о том, кто именно будет заниматься поиском оставшихся в других городах людей, Коля до последнего сомневался в принятом им решении. Однако сейчас, спустя время, от этих сомнений не осталось и следа. Безусловно, видеть радостные лица брошенных на произвол судьбы людей, которые узнавали, что они больше не одни, было высшей наградой. Ради таких моментов и стоило покинуть Петербург. Так, два месяца назад вместе с друзьями и теми, кто решил помочь, добровольно проявив инициативу, Соболев переместился в военную базу на юге Московской области — крупнейшую военную базу, ресурсы которой оказались полностью в его распоряжении.

Работа им предстояла колоссальная, ведь ни о количестве, ни о местоположении оставшихся ничего не было известно. Даже тот факт, что где-либо ещё могли остаться люди, подвергался сомнению. Но, уцепившись за крохотный шанс, Соболев развернул самую масштабную разведоперацию, название которой подсвечиваемыми буквами красовалось теперь на всей технике: «Rakamakafo» — ведь их и раньше, и уж тем более сейчас знал каждый.

Прошлые успехи стали прочным фундаментом нового начинания. Огромная военная база, куда не ступала нога неподготовленного человека, молча поддалась, как только Соболев сделал первый шаг, и уступила своей защитой непробиваемому стремлению и уверенности в собственных силах.

В мире, где технология вышла из-под человеческого контроля и стала существовать будто бы сама по себе, лишь единицы, не обладая специальными «ключами», могли приводить в движение механизмы. Если бы Николаю полгода назад рассказали о том, что именно это будет связывать его и Дмитрия Ларина, он бы только засмеялся, ни разу в это не поверив.

Но факт оставался таковым. С фактами вообще тяжело было спорить.

Царившее между ними соперничество сошло на нет, но злые подколы, стоило им оказаться перед лицом общего врага, никуда не исчезли. И пока Соболев разрезал воздушное пространство, сверху наблюдая за тем, как раскинулись во все стороны безжизненные поля и деревни, Ларин по этим же землям разъезжал на танках, с подачи «Rakamakafo» направляемый за людьми в самые разные уголки европейской России.

Что же заставило Ларина посетить военную базу Соболева сейчас, когда он только-только покинул Петербург, переправив найденных людей в город? Законы Сети в реальной жизни неработали и понять, о чём думал этот человек и чем он руководствовался, далеко не всегда представлялось возможным.

Он не понимает, думал Соболев.

Он не понимает. Совсем. Как и почему такое произошло?

Гурам привёл его в медчасть. Там, за толстым стеклом, в небольшом помещении на кушетке под тонкой простынёй лежал Ларин, подключённый к аппарату искусственного дыхания.

— Как хорошо, что у нас есть медик, — сказал Гурам, вставая позади Коли. — Ларин пришёл сюда один. На своих двух. Упал прямо перед воротами, мы ничего не успели сделать.

Не сводя взгляда с Ларина, Соболев унимал разбушевавшиеся мысли, лихорадочно ищущие истинный путь в потоке новой информации.

— Мы хотели отправиться на поиски его людей, но поднялся буран. Как специально, — продолжил Гурам. — Но, знаешь, что бы с ним на самом деле не произошло, это сделал человек. У Ларина все руки в глубоких порезах были. Одежда — в крови, своей и чужой…

— Мы склонны полагать, что это сделал человек, — заключил Гурам, когда они шли по длинному коридору, серые стены которого запирали в себе голоса двух лидеров информационной разведки. — Помимо опасности, висящей над нами со стороны программируемого бога, появился ещё и человеческий фактор. Кому в голову придёт нападать на Ларина сейчас? Да, я понимаю, что у него врагов всегда было много, но почему в такой ситуации?

— Это только если целью нападавшего был Ларин, — справедливо заметил Соболев. — Говоришь, при нём не было никаких вещей?

— Ничего не было. — В молчании громко откликалось эхо шагов. Гудящая в маленьких окнах под потолком непогода противно выла, билась о железные стены, но оставалась незамеченной. Какое кому дело до того, что творится снаружи, когда внутри стен военной базы и внутри идущих по ней людей бушевали противоречия.

— Я знаю, это странно, — согласился Гурам.

Соболев покачал головой.

— Смотри: Ларин приходит к врагу, чтобы умереть? Ко мне? Зная, что даже Хованский проявит к нему больше уважения. Зная, что за Хованским стоит Петербург, где больше людей, где находятся «1703», «MAD», «SLOVO», и «FIVE»?

— А если «Fatum» вообще нельзя приплетать к этому?

— Что бы сейчас не происходило, на всём лежит вина «Fatum».

Гурам не мог с этим согласиться.

— У Ларина появился враг, — возразил он. — А что, если этот враг обозлился не на Ларина, а на его работу?

— И теперь в опасности я? Думаешь, это предупреждение для меня? Как смешно! То, что мы делаем — абсолютно правильно. Другой точки зрения существовать не может! Людей, оказавшихся в данной ситуации, надо объединять.

— А не убивать, — договорил за него Гурам. Коля согласился.

— Как только буран утихнет, — сказал он, — отправляйтесь на поиски остальных.

Но погода не успокоилась ни через шесть часов, ни через двенадцать. И даже спустя сутки после возвращения Соболева на базу буран не унялся, продолжив заметать взлётно-посадочные полосы. Коля лежал на кровати в своей маленькой комнате и всю ночь размышлял о том, кто и почему сделал это с Лариным. Абсурдные и несостоятельные идеи отметались одна за другой, и всё же вариантов было слишком много, чтобы сразу остановиться на чем-то конкретном.

Утром следующего дня Коля встретил Гурама в столовой. Оба были одеты в форму военных, за ненадобностью оставленную судьбою на складах. Держа в руках кружку растворимого кофе, Соболев поприветствовал друга фразой:

— Я отправляюсь в Петербург.

— С ума сошёл? — Гурам опешил.

— Попрошу кого-нибудь о помощи. Снег идёт, а сугробы не растут. Этот снег — иллюзия. Вернее, сначала он не был иллюзией. Послушай. — Коля отставил кружку в сторону. — Если кто и мог создать иллюзию такого масштаба, то этот человек определённо имеет связь с «Fatum». Возможно, среди тех, кто сейчас обладает ключами, есть предатель. Возможно, Ларин знал, кто это. Вот что не даёт мне покоя. Fatum — программируемый бог. Если ты можешь его контролировать, он сделает всё, что ты попросишь…

— Постой, предатель? — прервал его Гурам. — Это серьёзное заявление.

— Я думал о том, — объяснил Соболев, — что мне однажды сказал Мэддисон. Если выживших будет слишком много, их будет тяжёло контролировать. И если лидеры не справятся, будет лишь два выхода. Сменить лидеров или убрать неугодных. А по какому принципу «Fatum» выстрелит вновь? Если мы даже не знаем, как в первый раз осуществлялся отбор. Из-за того, что механизмы больше не слушаются всех подряд, у людей ограничена возможность передвижения. Я и Ларин имели огромное преимущество перед остальными в виду нашей мобильности. Для нас буквально не существовало границ, и вот: Ларин без сознания, а я ограничен в полётах. Кто и зачем изолировал два основных связующих звена?

— Тебе нужно отдохнуть, — Гурам тяжело вздохнул. — Я всё понимаю, на тебя столько навалилось…

— Нет! — едва не крикнул Соболев. — Всё как раз движется к разгадке. Зачем всё это, если в итоге я не узнаю, что на самом деле происходит? Людям нужна своевременная и верная информация. Они должны знать, что случилось. И я в том числе. Я не могу сидеть на месте, я должен сделать что-то, чтобы разорвать эту информационную изоляцию.

Коля поднялся со своего места, поравнялся с Гурамом и попросил его присмотреть за базой во время своего отсутствия. «Как обычно», — пробормотал тот, опуская командира на казавшийся таким безрассудным поступок. Но Коля не был бы собой, если бы уже не продумал все возможные исходы: как положительные, так и отрицательные. Сложно было ориентироваться в мире, законы и история которого были тебе недоступны. Какой титанический труд лежал за каждым его решением, Гурам знал непонаслышке. Кроме него об этом было известно, быть может, только одной девушке.

Полина появилась в дверях, когда в столовой уже никого не осталось. Она медленно подошла к Гураму, который сидел, в задумчивости подпирая подбородок, водрузила берет ему на голову и улыбнулась. В её руке звякнула связка ключей, которую девушка опустила на стол перед Гурамом.

— Если соберёшься ехать за ним, — тихо сказала она. — Он воспользовался ресурсом «Ready Steady Go».

Гурам взял связку ключей. На его лице промелькнуло подобие улыбки от того, насколько же бесполезны были все пытки переубедить этого человека. Он не сдаётся. И пока он движется вперёд, поднимать белые флаги будет рано.

— Когда твой парень во что-то упирается, — подытожил Гурам, — его просто невозможно остановить.

========== 8. Буря ==========

Снежное небо тяжёлыми хлопьями обрушивало свой гнев на землю. Москва превратилась в чистое белое полотно. Но это было иллюзией. Всё вокруг было иллюзией. Ведя мотоцикл рядом, Карелин медленно двигался по дороге, провожая взглядом вбитые в землю останки небоскрёбов. Не один город, должно быть, не пострадал так сильно, как Москва, сметённая с Земли почти что полностью.

Собранная по крупицам информация обретала в воображении литую форму. Кто, как, зачем и для чего — вопросы находили ответы и требовали доказательств. Требовали решительных действий.

Пройдя половину пути, Слава остановился. В непроглядном снежном вихре замаячили очертания сооружения, отдалённо напоминающего дом. Но Карелин знал, что на самом деле металлическая конструкция создана по образу и подобию человеческого сердца — если бы он не знал таких простых вещей, то никогда бы не отыскал его здесь, к тому же, в такой пурге, которую ветер привёл сюда, казалось, именно для того, чтобы не позволить Карелину найти дорогу. Но он смог. Его привело сюда «SLOVO», привело дважды.

В прошлый раз их пути разошлись. Теперь же механизм, возведённый катастрофой на месте бывшей столицы, алой дымкой просвечивал сквозь снежную бурю. В прошлый раз Слава был недостаточно настойчив, чтобы продолжить начатое до конца. Теперь же дела обстояли иначе. Он его отыскал и он его увидел. «SLOVO» тоскливо ныло, возвещая об утраченном. Чувства спутались в тугой клубок, рассудок мутнел. Призраки прошлого алыми контурами преследовали его весь путь от самой черты города.

— Идите прочь, галлюцинации, — ворчал на них Карелин. Сквозь снег, бьющий в лицо, и совсем не весенний холод, пронизывающий до костей, пробивалось осознание: дальше всё будет не так плохо. И если Фарафонов не справился, то он справится обязательно.

Он обязательно пройдёт всё и подчинит себе механическое сердце Fatum.

Механизмом, управляющим миром, оказывается, тоже можно управлять. «А что было бы, сложись обстоятельства таким образом?» — Мэддисон сидел напротив них в старом закутке, где, царапая битые стёкла, завывал ветер, а запертые холодильники морозили пиво — ломай двери и бери, никто не запретит. Фарафонов не брал. Он вообще не жаловал поверхность — оно и ясно, Джарахов, Алфавит из остальные и его тусовки предпочитали подземку. Все трусы предпочитали подземку: «Ну, то есть вы оба помните то видео, да?» — уточнил Мэддисон. Фарафонов поджал губы и кивнул. Карелин опустошил вторую бутылку и заявил, что он ничего не видел и ничего не помнит. «В общем, есть предположение, — разоткровенничался с ними Мэддисон, — что в самой программе должен присутствовать своеобразный код. Если расшифровать его, то сможем понять принципы нового мира. Проблема в том, что его надо как-нибудь достать. Извлечь!» — после непродолжительной паузы договорил Илья, на что Слава съязвил, мол, ты собираешься искать неизвестно что неизвестно где. А Фарафонов откликнулся на эти слова иначе: «Ты думаешь, что твоё так называемое «сердце» — большой компьютер?» — «Очень большой компьютер, — протянул Мэддисон, будто бы он на самом деле это знал. — Ключ Мирона — это символ Петербурга, и раз сердце находится в Москве, я подумал, что мы могли бы справиться с этим лучше». Он ещё раз сослался на какое-то видео, но Слава так и не понял, про какое видео Мэдисон всё время говорил.

Выпить с Фарафоновым в тот день так и не удалось. Зато на следующее утро он был безжалостно им разбужен. А уже к вечеру они были в Москве, вернее, на месте, которое раньше так называлось. И лучше бы Слава не видел лица Rickey F в тот момент. Ему-то повезло больше: город, который он считал своим домом, был цел, а не представлял собой безжизненное разрушенное ничего. Потом он мимоходом пожалел, что послушал Гену и оставил его один на один с Москвой, ведь с того самого дня больше двух недель прошло, и ни от Гены, ни от Мэддисона не появилось ни одной вести. Они оба словно исчезли с лица земли, как все остальные люди два месяца назад.

Неспешно бредя по бывшим улицам Москвы и уворачиваясь от летящего в глаза снега, Слава представлял эту картину особенно ярко. В тот день судьба не противилась их появлению здесь (хоть Карелин практически сразу и ушёл), сегодня же она была настроена категорически против него. Но и он не планировал сдаваться. Его противником сегодня был не Rickey F и не Мирон какой-то там. И это совсем не баттл, где он не умел проигрывать.

Всё было гораздо серьёзнее.

Перед ним возвышалось огромное металлическое сооружение. Вынесенный наружу механизм, поднявшийся над землёй на высоту хорошего небоскрёба. Из-за снегопада верха его не было видно. А внизу на высоте метров трёх в воздухе висела большая дверь — симпатичный механизм, чтоб те, кому не надо, внутрь не прошли. Слава оставил мотоцикл в стороне, положил рюкзак на землю, скинул капюшон с головы. Толстовка отсырела насквозь, но чёрта с два он её снимет. А вот подвеску пришлось достать и «SLOVO» послушно подчинилось: сначала отслаивающейся плёнкой, а затем и весьма твёрдым материалом сформировав подвижную лестницу, ведущую к двери на подобии тех недостающих частичек, запускающих остановленные катастрофой механизмы — не магия ли. Саму дверь даже открывать не пришлось. Створки раскрылись наружу, стоило Славе подняться наверх.

И закрылись, как только он вошёл внутрь. Слава даже не обернулся. За его спиной в расщелине белоснежного света растворилась налетевшая на Москву снежная буря.

***

Что они в сущности знали об установившемся мире?

— Какой-то мудак выкладывает в Сеть видео, в котором обещает конец света. И через двенадцать часов так называемый «конец света» происходит именно по тому сценарию, который был описан в видео. Выживают только те, кто его посмотрел, но помнят об этом видео лишь единицы. Почему так произошло? Этого никто не знает. Что было в видео?.. Существует механизм, направляющий всеми процессами, протекающими в новом мире, и называть его надо «Fatum». Сердце этого механизма расположено в Москве, а масштабы его влияния неизвестны. Зато известно, что «Fatum» защищает людей, оставшихся в живых, но это не доказано и, более того, маловероятно, потому что люди повсеместно начинают терять память. Кроме этого, не работает электроника и выходят из строя все механизмы. Людей, которые могут их использовать, можно пересчитать по пальцам. Часть из них обладает так называемыми «ключами», с помощью которых, кроме прочего, они могут воздействовать на чувства людей и создавать оптические иллюзии. Известно о четырёх ключах, хотя об их количестве нигде ранее не сообщалось. Это «1703», который находится у меня и иногда у Хованского. «FIVE» — ключ Гены Rickey F, «SLOVO» — ключ Гнойного, «MAD» — ключ Мэддисона. И что мы имеем? Где в настоящий момент два из четырёх ключей, неизвестно вообще, а Гнойный строит из себя капризную недотрогу, свято уповая на то, что не умеет пользоваться ключом, и утверждает, что никогда не будет сотрудничать со мной…

Когда этот длинный монолог закончился, Рудбой тяжело вздохнул. Всё это время он лежал на диване, вертел в руках кубик Рубика и вот-вот должен был его собрать. Ему казалось, что ещё пара недель — и он сможет делать это с закрытыми глазами и, значит, придётся искать другой способ убивать время.

— Мирон, ты каждый день повторяешь эти слова, может быть, пора перестать так делать? Во-первых, день ото дня ничего не меняется. Во-вторых, — Рудбой повернул куб в последний раз и все грани встали на свои места, — ты только нагнетаешь атмосферу. Самому не противно?

— Нет, — возразил Фёдоров. Он ходил по комнате из стороны в сторону и наконец опустился в большое мягкое кресло.

— Я не понимаю, — задумчиво произнёс он. — Всё равно. Как связать произошедшее с происходящим воедино?

Мирон откинулся на спинку кресла.

— Сколько бы раз я это не проговаривал, это всё равно не похоже на правду. Мы не можем постоянно закрывать глаза на причины и истинную сущность произошедшего.

— Боишься, что «конец света» может повториться?

— Пока такая возможность существует, нельзя исключать её из внимания.

— Наша главная проблема, — продолжил Мирон, — в том, что мы должны как-то жить в этом мире, не зная ничего о его законах. И это только полбеды. Всё дело в людях. Я не пытаюсь внушить им ничего или настроить их против всех. Я успокаиваю людей. Я придаю им уверенности. Гнойный демонстративно злится, потому что ему не нравится манипулирование сознанием масс. Rickey F не хочет использовать ключ, потому что боится не справиться. Мэддисон вообще слился первым.

Холодный воздух вместе с порывом ветра проник в комнату, раскрытая форточка ударилась о стену, но на звук никто не обратил внимание. Мирон раскрыл ладонь и с неё взлетела маленькая чёрная бабочка. Она сделала пару кругов под потолком и рассыпалась прямо над Евстигнеевым. Рудбой внимательно следил за её полётом.

— Вы поступили неправильно с самого начала, — предложил Рудбой. — Я уже говорил об этом. Может быть, стоило подождать, прежде чем разделять обязанности?

— Мы должны делать всё и сразу, — возразил Фёдоров, закинув руки за голову. — И собирать людей в одном месте, и не допускать конфликтов, и налаживать жизнь, и разбираться в причинах произошедшего. Но за два с лишним месяца мы не довели ни одно дело до конца.

— Ну почему? Ни одного конфликта, — заметил Рудбой. — Кажется, ты со своей частью справляешься отлично.

— Гнойный. — Мирон покачал головой. — Не могу на него повлиять. Мне кажется, в ближайшее время он обязательно что-то выкинет.

— Знаешь, может быть, ты в чём-то прав, — Рудбой поёжился от холода. — Если бы вы смогли выключить вечную весну, цены бы вам не было. Смотри-ка, — он кивнул в сторону окна, — снег опять пошёл.

Мирон повернулся к окну.

С чистого весеннего неба на землю сыпал мелкий снег. Он таял в маленьких лужах и скапливался на холодных крышах нежилых домов. Те, кого он застал на улице, подняли свои головы вверх.

Усачев закрыл глаза рукой — яркое солнце било прямо в них. Где-то рядом вертелся Джарахов. Он без умолку говорил о том, какие выпуски КЛИККЛАК хочет снять, хвастался текстами новых песен и жалел, что теперь ролики не наберут и полумиллиона просмотров, даже если их посмотрит каждый. Но его, похоже, это не очень волновало.

Юлик и Ильич собрали команды по трое и играли в футбол старым мячом на баскетбольной площадке. И если раньше на них могли быть очки виртуальной реальности, то сейчас только об одной реальности могла идти речь — той, в которую верить не очень хотелось, но приходилось.

— Я сначала думал, что без интернета вообще жить не смогу. А потом оказалось, что это не так уж и трудно. Главное, привыкнуть, ну, и занять себя чем-нибудь. Хотя первое время настоящая ломка была. Постоянно снимал влоги, а камеры одна за другой разряжались. Искали какие-то способы заряжать их, ну, пока работу ТЭЦ не возобновили. Я до последнего считал, что нас только малолетки смотрят. Как хорошо, что это не так.

— Ага, — пробормотал Усачев. На самом деле он не слушал, что говорил Эльдар. Руслан подтянул к горлу свитер и достал из кармана брюк пачку сигарет. Джарахов долго смотрел, как Руслан достаёт одну и пытается поджечь её старой зажигалкой, и вместо того, чтобы упрекнуть или попытаться задеть друга, попросил поделиться с ним.

***

Слава ступил на гладкую поверхность и оказался в обители стимпанка. Красный пол и такие же стены, усыпанные ржавыми пятнами и множеством приведённых в движение шестерней, цепей, жгутов и механизмов. Внутренности механического сердца будто вобрали в себя всё, чего лишили окружающий мир. Грохот стоял неимоверный, стены пылали жаром. «Иллюзия», — мгновенно подумал Карелин.

Иллюзия в движении, его самое слабое место.

Несмотря на то, что Славе легко давалось управление своим мотоциклом, он никак не мог наладить отношения с другими видами динамических иллюзий. Мирон мог, Гена мог, и только Слава в зрелищности выступлений, которые как раз предполагали визуализацию движущихся образов, был невозможно плох. Но Слава не мог проиграть Fatum и, недолго думая, решил бить по самому слабому месту — единственной неподвижной иллюзии перед ним.

Слава представил, как на его глазах рушится пол, собрал все свои чувства в кучу и уверенностью в собственной правоте ударил по иллюзиям механического сердца. С первого же раза иллюзия поддалась. Пол, подобно зеркалу, разошёлся трещинами и рассыпался. Его осколки улетели вниз, увлекая за собой ремни, шестерни, лестницы и другие закреплённые на стенах элементы.

Впереди показалась дверь. Бегом миновав длинный коридор, элементы которого падали на Славу и проходили сквозь его тело, Карелин едва не врезался в стеклянную стену. Обнаружив на уровне пояса в стороне от себя дверную ручку, Слава толкнул её и представил, как ломается замок. Дверь отошла очень легко, открыв взору тёмное пространство.

«И всё? — подумал Слава. — Так просто? Что Гена не мог так долго сделать здесь?»

Под потолком загорелось множество ярких ламп и вспышка белого света заполнила небольшой стеклянный зал. Слава закрыл глаза — свет ослепил его ненадолго.

— И что теперь? — громко усмехнулся он. — Будешь и дальше кормить меня иллюзиями? Фарафонов, если это ты играешься, то лучше выходи! Иначе тебе пизда…

Привыкнув к освещению, Слава убрал руку от лица. Фигуру человека в тёмной одежде он увидел сразу. Зрение восстанавливалось, фигура приобретала очертания, и с каждой секундой дышать становилось всё труднее.

— Ты… — Слава не мог сделать и шага. Тело налилось тяжестью, а лёгкие сдавило железными оковами, подобными тем, что совсем недавно падали со стен и потолка, вот только сейчас они совершенно не походили на иллюзии.

Перед ним стоял Ден Чейни. Тот самый Ден Чейни, который два месяца назад исчез на его глазах.

========== 9. Смена настроений ==========

По коридорам подземки разливалась тишина. Гасли редкие светильники на стенах и длинные привинченные к потолку лампы. Люди переговаривались шёпотом, как и в преддверии любой ночи; они не мешали спящим видеть сны, а бодрствующим — строить планы и надежды. Где-то за толстыми стенами гудели генераторы. Вместе с тающим шёпотом они оставались единственными источниками шума, едва различимыми в провальной ночной темноте.

Мэд лежал на кровати и смотрел в потолок. Сквозь мутную пелену бессонницы, которая обволокла разум и мешала мыслить трезво, просачивались воспоминания, почему-то ни на йоту не облегчающие его участь, хотя всё должно было быть наоборот.

Мэд видел перед собой человека. Он разговаривал с ним. Он, кажется, был рад, но сомневался: не были ли эти чувства фальшивыми, навязанными со стороны?

— Этому миру легенды не нужны. — Они сидели за столом, пили горячий чай и разговаривали о людях. — Ему нужны герои, которые будут совершать подвиги в настоящем.

— Подвиги?

Человек рассмеялся.

— Вот это я загнул! Не подвиги, конечно, разве сейчас кто-то на них способен? Может быть, правильно будет сказать… лидеры? Да, точно, лидеры, — он тяжело вздохнул. — Не имея поддержки и авторитета сейчас, ты не будешь представлять собой ничего, какой бы силой не обладал. В условиях власти Fatum это будет актуально как никогда, — постучав по виску, человек завершил фразу, — желание масс.

Мэд до сих пор не мог связать возникающие в его памяти обрывки воедино, и уж тем более не мог привязать их к происходящему вокруг. Знание лежало за прозрачной стеной, которую ему не обойти и не разрушить.

«Fatum движим желанием масс? — думал Мэд. — Что это означает?»

Ответы, ответы, ответы. Как же их не доставало! Они не желали приходить к нему сами, и время от времени Мэд отправлялся на их поиски. Он общался с людьми, коротающими дни в подземке, однако большинство вообще не понимало, о чём он ведёт речь, а другие были слишком заняты, чтобы уделить ему несколько минут.

А в это время снаружи царствовала вечная весна. По ночам гремела музыка и изредка шёл снег. И Мэд понял: если где и стоило искать ответы на свои вопросы — то только там. Поэтому после очередной ночной встряски Мэд не вернулся в подземку вместе со всеми, а тенью исчез в подворотне, чтобы дождаться, пока улицы не опустеют. Всё — начиная решением не возвращаться и заканчивая опустевшими дорогами — произошло очень быстро.

Это уже случалось с ним однажды.

Мэд высунул голову из укрытия, не до конца понимая, чего он боится: ведь есть люди, никогда не спускавшиеся в подземку, а значит, и наверху может быть безопасно. Он выпрямился и вышел во двор. Дорогу перебежала чёрная кошка, схватившая зубами котёнка.

С рассветом улицы приняли более дружелюбный вид, старые полуразвалившиеся здания уже не были так ужасны, но по спине колотил холодок: всё-таки Мэд был здесь совсем один. Было бы неплохо отыскать других людей, ведь Петербург сам по себе не способен дать ему никаких ответов.

Так думал Мэд, не знающий ничего о месте, где ему довелось оказаться.

С каждым шагом он притирался к холодному воздуху. Стены домов становились продолжением его рук, поверхность луж дрожала, отвечая взволнованному дыханию. Последнее прибежище выживших неохотно и размеренно впускало в свои объятия одного из тех, в чьих руках находился ключ к будущему.

***

Мирон обернулся. Холодный ветер тревожными завываниями пронёсся вдоль стены, окружившей город, поднял с земли сорванные афиши, которые не успели размокнуть и сгнить в талых лужах.

— Что-то не так? — Рудбой остановился.

Они возвращались домой. Ветер проникал сквозь тонкие одежды и холодил тело. Заболевать в таких условиях хотелось меньше всего, поэтому Евстигнеев торопился покинуть улицы. Если его кроссовки промокнут — жди беды. Однако заправлять происходящим он не мог. Иногда ему казалось, что улицы сами решали, стоит ли их ему покидать — настолько они выглядели враждебными по отношению к тем, кто до сих пор считал Петербург своим домом. Мирон однажды обмолвился, что испытывал подобное чувство. Но он не собирался сдаваться и подчиняться улицам просто так. Слушая их голос, он никогда не воспринимал его как приказ: предупреждение, информация к сведению, совет — решающий выбор всегда оставался за ним. Улицы, контроль над которыми был утрачен, больше не были для них безопасны.

— Да, — Мирон не стал кривить душой. Он помнил это тревожное чувство, уже возникшее и исчезнувшее однажды столь неожиданно, что сомневаться в его нечеловеческой природе не приходилось. — Мэддисон называл это сменой настроения.

Мирон развернулся и зашагал к Воротам. Евстигнееву пришлось поторопиться, чтобы догнать его.

— Ты можешь не останавливаться на полуслове? — упрекнул он, всплеснув руками. Об относительном, но всё же тепле плохо отапливаемых квартир пришлось на время позабыть. Впереди уже маячила спина, отчего-то напряжённая.

Мирон не придал значения словам друга, резко их оборвав:

— У нас гости.

***

В маленькой подсохшей луже что-то блеснуло. Мэд пробрался к ней, перелезая через груду кирпичей и досок, и достал из воды небольшой плеер. Отряхнул его от воды, понажимал на кнопки и убедился в том, что плеер рабочий. Провод наушников тянулся вниз, утопая в грязи — вот уж чем точно теперь нельзя будет воспользоваться. Мэд посмотрел на плейлист.

«В подземке не слушают такое», — подумал он, убирая находку в карман куртки. Возможно, эта музыка поможет ему что-нибудь вспомнить.

Возможно, он сможет найти поблизости магазин электроники, если его, конечно же, не разграбили.

Возможно, наушники есть в какой-нибудь из оставленных квартир.

Нет, он не должен об этом думать.

Нет, это не его мысли. За него говорит воровская сущность улиц.

К югу дома зашумели перекатами крыши. Отбросив в сторону неправильные мысли, Мэд замешкался: стоило ли ему идти туда, куда его что-то направляло? Поддавшись этому чувству однажды, он вышел на людей. Испытав это один раз, он навсегда запомнил новое чувство.

Тем, что вело его, был ключ.

Мэд решил, что ничего плохого не произойдёт, если он подойдёт ближе и посмотрит на всё со стороны, что бы там ни случилось.

***

Этим утром они подобрались к стене, чтобы посмотреть на тёмную полосу, нависшую над горизонтом. Последние пару дней она не сходила с места — Джарахов был уверен, что в области бушует непогода. «Не добралась бы она сюда», — говорил Хованский.

Их осторожные беседы прервало неожиданно громкое событие.

От пронзившего воздух грохота Юра едва не свалился со скамейки. Эльдар подпрыгнул, соскочив вниз и, падая, ударился затылком. Он выругался, потирая ушибленное место.

Ворота с шумом распахнулись и в них влетел огромный внедорожник.

Людей, способных сотворить такое, можно было пересчитать по пальцам, но лишь немногие из них были способны сделать это, не имея ключа. Может быть, это Rickey F вернулся, уже успел подумать Эльдар, но его желанию не суждено было осуществиться: Николай Соболев выскочил из внедорожника, хлопнув дверью не хуже только что грохотавших створок Ворот. Гости такого масштаба в городе — всегда новость и всегда радость, по крайней мере, так думал Эльдар до последнего момента. Он подбежал к товарищу, чтобы поздороваться. От человека, находящегося за пределами города, ему хотелось узнать многое, но хмурое лицо гостя не предполагало весёлой дружеской болтовни.

Воздух заметно похолодел. Его резкие порывы обдували лицо. Сухая кожа на губах треснула, из маленькой ранки текла кровь. Он сумел вырваться из лап непогоды, но и она не отставала, страшась его нагнать. Хованский встал с насиженного места и, запахивая куртку, подошёл, чтобы пожать ему руку. Без улыбки на лице принёсший дурные вести Соболев не тянул на гонца, спешащего на повешение.

— На Ларина напали, — без приветствий сказал он. — Он при смерти и вряд ли выживет.

Не теряя времени и не обращая внимание на ошарашенное лицо питерского гангстера, Коля вкратце поведал о том, что происходит вне стен Петербурга. Рассказал, что за чертой города происходят события, препятствующие его работе. Другими словами, препятствующие объединению человечества.

— Где Мэддисон? — спросил он после всего. — Я хочу поговорить с ним.

Хованский потупил взгляд, замешкался. Правда только усугубит ситуацию, но мог ли он сейчас соврать? Нет, вот для чего сейчас точно не место — так это для лжи.

— Мэддисон пропал две недели назад, — честно сказал он.

На лице Николая отразилось крайней степени разочарование. Он поджал губу и маленькая трещинка на ней разошлась.

— Что у вас происходит? — со злостью воскликнул Соболев.

— То, что у нас происходит, тебя беспокоить не должно.

Громкий и удивительно спокойный голос раздался из-за спины. Соболев обернулся. Мирон стоял за ним, как ни в чём не бывало, а ещё дальше Рудбой восхищённо разглядывал чёрный внедорожник.

— Только не в том случае, когда под угрозой находится моя жизнь и жизнь моих людей, — легко парировал его замечание Соболев.

— Только при Ларине не называй его «своим человеком». — Эльдар попытался разрядить накалившуюся обстановку, однако никто не отреагировал. Не сменив напряжённой позы, Соболев съязвил:

— Если он выживет, конечно, — и Эльдар вынужден был признать, что его шутка была неуместна.

Тем временем Коля, прежде стоявший вполоборота к Мирону, полностью повернулся к нему и продолжил:

— Повторять дважды, надеюсь, не стоит?

— Не стоит. — Фёдоров подкинул в воздух ключ-подвеску. Был ли он согласен с Николаем или нет и готов ли на сотрудничество, пока не ясно. Только одно было видно невооружённым взглядом: он точно не был настроен на шутки. Поэтому Соболев рискнул.

— Нам нужна ваша помощь, — смягчившись, продолжил он. — У меня есть все основания полагать, что кто-то использует иллюзию, чтобы помешать нашей работе. А использование иллюзии такого масштаба невозможно без опоры на Fatum.

— Считаешь, что среди нас есть предатель? — оценив ситуацию, недоверчиво произнёс Мирон.

— Докажите мне, что это не так. — Требовательно завершил разговор Николай.

Напряжение между ними разве что не расходилось искрами. Рудбой встал посередине и замахал руками, предупреждая о том, что драка им не нужна. Мирон сухо предупредил, что может отвечать только за себя.

— Хочешь начистоту? — сказал он. — Сейчас в Петербурге находятся лишь два ключа. Два из известных нам четырёх. Ещё два пропали без вести. О существовании скольких мы ещё не знаем?

— Мирон, постой, — встрял Юра. — Я ни в чём не хочу никого обвинять, но, по-моему, это логично. Любой другой вообще не понял бы, для чего эти ключи предназначены, не говоря о том, как их использовать…

— Завали ебальник, Хованский. Только такой идиот, как ты, не разобрался бы в этом.

Побледневший гангстер попятился назад и чуть не упал, вовремя спохватившись.

— Я говорю только за себя, — повторил Мирон. — Это не моих рук дело. И ещё, «1703» не снимет иллюзию, наложенную другим человеком.

— Я не знаю, на что способны «SLOVO» и «MAD», поскольку в открытую их владельцы свои ключи не используют, — продолжил он. — «FIVE» не смог бы создать иллюзию такого масштаба со старым владельцем. И кстати, я не знаю, живы ли вообще владельцы «FIVE» и «MAD`a». А теперь, говоришь, это вы попали в херовую ситуацию?

Обрисованная владельцем «1703» картина Петербурга была ничуть не лучше жизни в черте ленобласти, и уж точно не соперничала с окраинами области Московской, погрязшей в непроходимом снегопаде, пусть и иллюзорном. Соболев не ожидал такого развития событий. Для того чтобы получить помощь от владельцев ключей, ему самому потребуется помогать им.

Соболев озвучил свою мысль.

— Тогда я остаюсь здесь, — сказал он. — Всё равно ещё раз мне сквозь такой снег не пробраться. Через три или четыре часа буран доберётся до Петербурга.

— Ты же сказал, он — иллюзия? — осторожно поправил его Эльдар.

— Иллюзия следует за настоящей бурей, — пояснил Коля.

— Как бы твои слова не оказались пророческими, — пробормотал Рудбой, но его слова никто не услышал.

— А на кого ты Rakamakafo оставил? — спохватился Хованский. — Если ты здесь, то остальные не смогут продолжать работу.

Соболев кивнул. Справедливый вопрос, он и сам беспокоился об этом.

— У нас нет ключей, поэтому мы довольно ограничены в возможностях. Но я никогда не говорил, что из нас я — единственный, кто может свободно контролировать механизмы.

— А что ты здесь без ключа делать собрался? — впервые за всё время в спокойном и серьёзном голосе Мирона проскользнула язвительная нотка.

— Я? — Коля усмехнулся. — Ничего. Но я знаю, кто ещё может помочь.

***

Под мостом располагался один из входов в подземку. Дверь была старой, пыльной и грязной — ей очень давно никто не пользовался. Возможно, ей не пользовался никто и никогда. Вручную сдвинув защитную панель, Мэд обнаружил под ней несколько отверстий. Он вставил в одно из них ключ-подвеску, внутри щёлкнул механизм, дверь поддалась.

— Это? — сидящий напротив человек крутил в руках маленькую пластинку. — Это ключ к новому будущему. Ключ к власти, если можно так сказать. С его помощью можно приводить в движение механизмы, создавать подвижные и неподвижные голограммы, управлять сознанием масс.

Возвращался Мэд после полудня.

— Управлять воспоминаниями и чувствами других людей. Правда, делать всё вместе не получится: определённо, что-то будет удаваться лучше, что-то — хуже. Так, наряду с сильными обладателями таких ключей могут оказаться и слабые. Сдаётся мне, система ошиблась, впервые определяя, кому доверить шанс управлять положением дел. Были ведь и те, кто больше достоин этого. В конце концов, были и те, кто отказался, даже не попробовав. Я тоже отказываюсь. Отказываюсь, узнав о том, как обстоят дела на самом деле. Теперь мне кажется, те двое тоже предполагали такой исход.

Так вот как работает ключ, думал Мэд. Он смотрел, как в темноте коридора под потолком появились красные искры. Они обожгли своим светом механизм двери и та самостоятельно закрылась.

— А может, у них были свои причины — я не знаю. Как управиться с настоящим миром, я не знаю тоже. Но мне известно, что будет после. Что будет, если я откажусь. «Знание» — это одна из тех вещей, которые вместе с ключами Fatum дала первым выбранным хранителям. Не смотри на меня так. Мне просто надо выговориться.

Мэд скатился вниз по стене. За дверью были слышны завывания нарастающего ветра. Внизу его ждала темнота и тишина, длинные коридоры и спустившиеся в подземку люди. Снаружи остались зависшие в воздухе слова: он не знал того, кто говорил, однако помнил тех, о ком говорилось. «Значит, Ларин умрёт?» — Мэд обхватил колени руками и прижал их к груди. Выровнял дыхание, успокоился. Шум снаружи не прекращался.

А его не покидали тревожные мысли. Что, если все неприятности, происходящие с остальными, из-за него? Из-за того, что он не управляет своим ключом? Может быть, событиям, после которых исчезли люди, суждено повториться, и всё это только из-за него!

Избавиться от наваждения оказалось не так просто. По расшатанным ступенькам, которые тихо поскрипывали, Мэд спустился вниз. Проделанный в одиночестве, этот путь показался ему невероятно длинными. Но чем глубже он опускался, тем ему становилось легче.

Его успокоили голоса людей, днём шумящие за стенами.

Наушники Мэд нашёл у Рэнделла. Тот удивился слегка, но, будучи крайне сонным, вопросами досаждать не стал. Мэд старательно улыбался, ратуя на то, что Рэнделл не заметит, что произошло, и ему удалось состроить безобидное выражение лица. Не меняя его, Мэд добрался до комнаты и закрыл за собой дверь.

Сколько бы он не пребывал здесь, комната всё равно оставалась неуютной и чуждой ему. Желания сделать хоть что-то, чтобы голые стены стали похожи на обжитое помещение, не возникало. Рэнделл за несколько дней не раз предлагал свою помощь в этом вопросе, но на каждую попытку заляпать красками комнату Мэда получал отказ.

Бросив куртку на стул, Мэд упал на кровать. Потянулся и достал из кармана найденный утром плеер. О лезших в голову воспоминаниях, как бы желанны они не были, теперь хотелось забыть. Мэд ещё раз осмотрел плеер на предмет явных повреждений и трещин, сквозь которые могла просочиться вода. Однако даже разъём для гарнитуры имел свою крышку. Плеер действительно был рабочий. Подключив гарнитуру, Мэд упал на жёсткую подушку, выкручивая громкость на максимум. В ушах зашипело и только после продолжительного треска из наушников послышалась музыка.

========== 9,5. Деловой подход ==========

Они шли по узким улицам, прячась от ветра. Юра Хованский исчез первым. Он посчитал необходимым предупредить тех, кто остаётся на поверхности, о надвигающейся непогоде. Как именно он собирался рассказать об этом всем, так и осталось загадкой — вполне возможно, он просто не вынес образовавшегося в воздухе напряжения.

Джарахов убежал вслед за ним и руководствовался он, вероятно, тем же.

Мирон шёл последним, рядом с ним Рудбой старался разрядить обстановку, но у него ничего не выходило. Соболев был впереди, но он не направлял. На этой части города встревожившие мир перемены никак не отразились. Серые дома советской постройки остались нетронуты. В окнах первых этажей виднелись задвинутые шторы и кактусы на подоконниках. Усиливающийся ветер поднимал мусор с дорог и звенел во дворах цепями качелей. Маленькие снежинки проносились мимо лица на огромной скорости, вот-вот грозясь оставить на сухой коже глубокие порезы. Когда угрозы перестали быть угрозами и по руке кольнуло крохотным лезвием, Рудбой предложил где-нибудь остановиться.

Они выбрали помещение школы. Забытое спустившимися под землю детьми, оно пустовало, еле-еле прогреваемое ТЭЦ. Но всё же здесь было теплее, чем снаружи, а залетавшие сквозь выбитые окна снежинки таяли, не достигая коридоров и глубинных кабинетов. Под окнами образовывались лужи.

Они стояли в холле у расписания и ностальгия по минувшим школьным дням не трогала никого. На синие стены учебного заведения три силуэта отбрасывали длинные тени.

Четвёртая кралась к ним изнутри, желая напугать остальных, но Соболев, у которого от нервов руки чесались — дай лишь чем себя занять — неожиданно для всех щёлкнул по выключателю. В коридоре во всю его длину загорелся свет.

— Вау, — пробормотал парень, осматриваясь.

— Тц. Ну я так не играю, — обиженно проворчала четвёртая тень.

Она вытянулась во весь рост и мальчишка в яркой кепке и цветастой одежде побрёл к остальным.

— Что за ужас воет за стенами? На поверхности всегда так? — он всплеснул руками. — Коля, давно не виделись! Здороваться не буду.

С остальными он поздоровался.

— Я уже принёс свои извинения! — возмутился Соболев. — Вань, что за дела?

Мирон недоверчиво осмотрел подростка перед собой.

— И вот за этим мы шли? — Рудской, красуясь, убрал руки в карманы.

Но Соболев объяснил.

Он сказал, что лично знает четверых, кто без ключа может управлять механизмами. Глупо было бы предполагать, что, исчезая из Петербурга, они не оставили бы никого, кто присмотрит за городом. К тому же, заправлять жизнью подземки, не обладая чем-то, что выделяло бы его из остальной массы, просто невозможно.

— Да, я — один из них, — подтвердил Рудской. — Для кого ты тут Америку открыть собрался? Можно подумать, тому, кто заправляет ночной жизнью в городе, не докладывают, чем в подземке на протяжении дня занимается его потенциальная аудитория. — Ваня развёл руками, пока Коля коротко рассказывал о ситуации за стенами. Да, Мирон знал, что в подземке скрывается сила, на которую опирается Петербург. Он всего лишь был несколько озадачен тем, что этой силой оказался подросток, но старался этого не показывать.

— Мои соболезнования Ларину, — после услышанного сказал Ивангай. — Вот только ему они вряд ли помогут. Почему, собственно, мне всё это надо знать? Как ты недавно выразился, у меня совершенно иная целевая аудитория, к ней предъявляются другие требования. Так пусть лучше я останусь тем самым «королём малолеток». Дела тех, кто остаётся над землёй, меня не касаются.

— Я извинился, — повторил Соболев. — И если нужно, сделаю это ещё раз. Дело не в этом. Послушай, я не знаю, работает ли это с теми, кто обладает ключами, но… В общем, я знаю, что рядом приходит в движение механизм, даже если это происходит не по моей воле. Да, коряво звучит, но я уверен, ты понимаешь, о чём яговорю.

— Допустим, — на выдохе ответил Ивангай.

Мирон насторожился. Возможности следить за городом двадцать четыре часа семь дней в неделю у него не было, к тому же, использование ключа сильно изматывало. Рассеянная слежка за механизмами без целенаправленного контроля не должна была истощать организм. Если всё обстояло так, как пытался выставить это Соболев, то в подземке обитала страшная сила, с которой нельзя было не считаться. Не заинтересованная в том, что происходит на поверхности, эта сила со временем стала огромным резервным потенциалом, до которого хотел достучаться один из лидеров «Rakamakafo».

— Кто-то в Петербурге, помимо тех, о ком мы знаем, использует это в своих целях? — спросил Соболев.

— Другими словами, кроме меня? — уточнил Мирон. Соболев кивнул.

— ТЭЦ была запущена только благодаря тебе, — продолжил он, обращаясь к Ивангаю. — А это значит, твоё влияние на город почти что абсолютно. То есть даже на большой территории ты почувствуешь, что кто-то…

— Почти, Коля, почти! — усмехнулся Рудской, перебивая старшего товарища. — Я не могу пожелать любой машинке сдвинуться с места, да даже у Хована больше шансов, если у него будет «1703». Ты просишь невозможного.

Ваня развернулся вполоборота к окну, присвистнул, увидев, как ветер гнёт деревья. Остальные молчали, ожидая ответа. И вскоре он последовал.

— Оксимирон никогда не использовал движущиеся механизмы во время своих выступлений. В основном только Хованский открывает ими Ворота в город или в подземку. А у меня нет ключа. Да, я не могу напрямую воздействовать на Fatum. Но это не значит, что я полностью безоружен. Хотя было бы круто, не будь я ограничен в своих возможностях одним лишь контролем городских энергосистем. Но они нужны нам! Нужны, чтобы не умереть от голода и от скуки. Ведь электрогенераторы в подземке работают по такому же принципу… — Ивангай притормозил и задумался. Ему вдруг показалось, что спрашивал Коля совсем не об этих вещах и что от него ждут другого. — На территории города, — поспешил реабилитироваться Ивангай, — никто, кроме Хованского, на механизмы не влияет. Но иногда с их помощью люди покидают пределы Петербурга. Такое уже происходило несколько раз.

— Покидают? — осторожно переспросил Рудбой.

— Я не различаю их. Для меня всё чувствуется одинаково.

— Это правда, — согласился Мирон. — Чужие ключи тоже ощущаются одинаково.

— А к чему ты спросил? — поинтересовался Ивангай. — Подозреваешь кого?

Мирон отвлёкся на размышления. Он и вправду мог чувствовать, когда другие используют свои ключи, но эти чувства были так легки и мимолётны, что их можно было запросто с чем-то спутать или не заметить вовсе. Например, кто-то буквально несколько минут назад воспользовался ключом. Сегодня «1703» находился в руках Мирона, поэтому в городе был ещё как минимум один человек, держащий в руках ключ-подвеску. Вероятнее всего, это Гнойный, но ничего нельзя было утверждать стопроцентно — за последние несколько дней им не то, что поругаться — увидеться не довелось. Выходит, если другие действительно покинули город, то они могли стать причиной непогоды. Но кто? Мэддисон? Rickey F? Кому и, главное, для чего им нападать на Ларина? Зачем им лишать «Rakamakafo» возможности передвижения?

— Коль, — громкий голос вырвал Мирона из глубокой задумчивости. — Не говори ерунды. Какая разница, что, кто, когда и зачем сделал. Главное, что сейчас вы находитесь в полной жопе. И вместо того, чтобы зачем-то в чём-то разбираться, как ты очень любишь делать, не проще ли поискать выход из этой жопы для начала?

Оксимирон и Рудбой переглянулись. Мальчишка хорошо знал, о чём говорил, потому что именно следуя такому принципу, вот уже более месяца протекала их жизнь. Как можно жить в мире, ничего не зная о нём? Можно, ответит любой из здесь собравшихся, они на собственной шкуре, кусая локти, вот уже больше двух месяцев это доказывают.

— Всё это время у нас не было серьёзных врагов, — сказал Соболев. И им не могло везти вечно, понимал каждый, но в то же время все они надеялись на то, что неприятности, даже если и свалятся на голову, не сделают это все вместе. — Мы не готовы сейчас воевать с людьми!

— Сейчас и не нужно этого делать, — заявил Рудской. — Судя по тому, что ты сказал, твой враг уже достиг всего, чего желал. Кроме того, он наверняка понял, что был замечен, и отсиживается, поджав хвост, пока ты тут бегаешь и беспокоишься.

— Что ты мне предлагаешь? — усмехнулся Соболев. — Сидеть и бездействовать?

— Переждать бурю, — ответил Ивангай. — Расслабиться, выспаться и хорошенько отдохнуть. Обычно после этого проблема решается сама собой!

Рудбой подавил смешок. Мирон сдержал и малейшую улыбку, посчитав его слова невозможно глупыми. Конечно, что им мог посоветовать король развлечений и безумных идей?

— В том и заключается, — Ивангай щёлкнул пальцами, — деловой подход!

========== 10. Fatum, ч.1 ==========

Он не хотел этого с самого начала. Он хотел хорошенько выспаться и отправиться в тур. Посидеть с Никитой, позвонить родителям или устроить трансляцию в перископе — он ещё не решил, на чём остановиться. Для съёмок нового клипа необходимо было подбирать студии. Эльдар говорил, что Гена нужен ему во влог. У него была не одна тысяча дел, которые он должен был начать или завершить. Но всё изменилось в одночасье, стоило ему однажды проснуться.

Накануне он посетил «1703» — шумное местечко, где всегда можно было отыскать приятную компанию на вечер. Невзрачное на первый взгляд затерянное среди улиц и дворов помещение бара, которое и отыскать было непросто, пользовалось популярностью ввиду всем известных событий. Однако лица посетителей, сколько бы раз он туда не приходил, не менялись — редко новички, на волнах особенно успешных баттлов или выстреливших влогов заглянувшие в бар, становились завсегдатаями этого места.

Гена не пил и поэтому обычно здесь долго не задерживался; но в этот вечер что-то заставило его разговориться с Ресторатором. Подвеску-подарок — небольшую пластинку, выполненную в форме прямоугольника четыре на два сантиметра со скруглёнными углами — Гена получил именно от Сани, когда тот поздравил его с началом первого сольного тура. Про видео и то, что впоследствии будут называть «концом света», не упоминая этого непосредственно, Гена узнал позднее, а именно, когда то, что никогда не должно было произойти, уже произошло.

Нет, разумеется, он его смотрел. Эл скинул видео всем, кому только мог. Гена видел его как минимум несколько раз во всех совместных конференциях, не считая ленты твиттера, заваленной скриншотами. В узких кругах, где вращался Джарахов, и где Гена Рики Ф часто появлялся, видео подняло большую шумиху отчасти из-за неуёмного интереса Эльдара к неожиданно всплывшей теме. Ещё бы, такое непаханое поле для идей. Если бы они не оказались лишены Сети, она спустя какие-то пару месяцев взорвалась бы под градом выстреливших видео (в другом результате, работая с новой командой КЛИККЛАК`а, можно было и не сомневаться). Но дело было даже не в этом.

Иными словами, он не исчез бы в любом случае.

Он постоянно думал о том, почему Ресторатор передал ему ключ-подвеску. Знал он или не знал о его предназначении? И что было бы, не окажись ключа в руках Гены. Во всяком случае, был уверен Rickey F, он бы никогда не оказался здесь. И только этот несерьёзный факт уже стоил того, чтобы этим ключом никогда не обладать.

Да, ему было страшно. Он никогда и не скрывал. Любой бы испугался, окажись в его руках такая сила — вот как он думал в первое время.

Вот от чего ему в первую очередь пришлось избавиться, сделав шаг в открытые двери механического сердца.

Сколько времени он уже провёл здесь? Пару дней? Пару недель? Месяцы? Часы отказали слишком быстро, чтобы он мог хотя бы почувствовать ход времени в этом месте. А оно, определённо, отличалось от хода времени за стенами. Точно так же здесь Гена не чувствовал ни голода, ни жажды. Точно так же переставал чувствовать в себе человека. Что стало этому причиной? Он не мог этого понять.

Как он ни старался, с первого раза разрешить всё не получилось. Но он был готов к такому исходу. Он привык падать и подниматься, падать и подниматься, и проделал это достаточно раз, чтобы не сдаваться после первой неудачи. Да, коридоров было множество. Да, они устрашали. Да, они его запутали и, возможно, отняли уйму времени (впрочем, Гена не сомневался, что именно так всё и было). Но ни в одном из них он не нашёл угрозы для своей жизни. Так он, хоть и с неохотой, принял лабиринт, позволив тому вести себя.

«FIVE» отзывался с благодарностью, чувствуя себя, как дома. Светился и грел запястье. Его свечение было ровным, и если бы это не делали яркие лампы, то могло бы озарять путь. Двери комнат — Гена пытался открывать каждую из них — были безнадёжно заперты.

Его путь, казалось, лежит в бесконечности. И так шли дни. Гена без устали шёл вперёд, дёргая дверные ручки и параллельно пытаясь совладать с чужой реальностью и выйти из этого боя победителем. Монотонная работа раздражала. Когда сил идти дальше не было совсем, Гена садился на пол, закрывал глаза и как мантру повторял строки своих текстов.

Музыка способна спасать. Способна вдохновить, придать сил, обнадёжить и успокоить. Это всем известная истина. Вот почему в Петербурге каждую ночь гремели концерты. Вот почему залы в подземке никогда не умолкали. Как церковники молитвы кладут на музыку, так и они стихи накладывают на бит. Проникнись ей — и ты сможешь многое. Потянись за тем, кто тебя ведёт, и ты выйдешь из любой дыры. Но Гена Rickey F был не тем, кто привык хвататься за руку помощи. В условиях нового мира он стал одним их ведущих.

Тем, кто тянет за собой остальных.

Будьте вы прокляты, статичные иллюзии, которые ему не поддаются.

Стереть, подавить или перекрыть своей — вариантов было множество, но чтобы выбирать, нужно уметь осуществить хотя бы один. Или вообще один. Гена находится здесь так долго и настолько притёрся к самой сущности материальных иллюзий, что, ему казалось, он вот-вот станет одной из них. Как назло — лишь той, которые мог создавать он сам. Подвижной.

Привести в движение иллюзии механического сердца — вот что могло бы его спасти. И, подумав об этом, Гена ударил со всей силы по одной из дверей. Ударил так, что разбил пальцы в кровь. Так, что по костям пошли трещины. Не настоящие, конечно, — иллюзии. Гена вложил всю свою силу в этот удар и всю силу, которую ему мог дать ключ. Боль прошибла тело на одно мгновение, и снова улеглась, оказавшись иллюзией, покинувшей тело лёгкой дрожью. Ненастоящей, как и всё вокруг.

И дверь беззвучно приоткрылась.

С неохотой она впустила в комнату постороннего, отнюдь не признавая его, а всего лишь надменно взирая с недостигаемой высоты: а вдруг из этого что-то да и получится? Гена прошёл вперёд, и любые его чувства пересилило удивление. Он забыл, как бояться. Забыл, как уставать. С телом здесь вообще творилось что-то странное, но сейчас даже это отошло на второй план. Важна была лишь открывшаяся его глазам картина.

Важна настолько, что Гена даже забыл подумать, что всё было подозрительно просто: всё потому, что он видел это место раньше.

Перед ним развернулась локация «FREE FALL». Угловая комната с письменным столом и панорамными окнами на две стороны. Вот и картины у стен. Вешалка в углу. И огромные небоскребы красных символов вместо камня и стекла. Вид из окон открывался ужасающий. Это и впрямь была Москва. Та Москва, которой больше не было места в настоящем мире, и которая нашла своё отражение в числовом коде Fatum.

Гена медленно подошёл к окну. Это и есть то, что он искал? Прислонившись к стеклу лбом, он смотрел вниз: первые этажи домов и землю закрывал красный туман. Вокруг было слишком много красного самых разных оттенков: от бледного, каким был пропитан воздух внизу, до граничащего с чёрным на отдельных элементах зданий. Чёртова матрица, поглотившая мир. Разве так он должен выглядеть?

Вертикальные ряды символов, формировавшие небоскрёбы, двигались. Запястье кольнуло электрическим разрядом. Гена посмотрел на ключ-подвеску. Буквы светились алым и дрожали.

Это и есть код, за которым лежит правда о новом мире?

Если нет, то что, чёрт возьми, это такое?

Время шло, а мир за стеклом не проявлял никакой враждебности. Только вот на самом стекле замаячила чужая тень. Прошла мимо Гены, отодвинула в сторону стул и села на него, забросив ноги в грязных кроссовках на письменный стол, где наряду с лампой, горшком с цветами, листами бумаги и ручкой стоял раскрытый ноутбук. Зеркальным лабиринтом отражений в стекле светился его красный экран. Провод от ноутбука тянулся вниз и уходил за мебель. Чёрная тень — лысый мужчина в куртке, свободных штанах и спортивной обуви — закинула руки за голову и откинулась на спинку стула. В зеркальном отражении лево и право поменялись местами, и картина была несколько неправдоподобной.

Сидел ли этот человек там на самом деле или это одна из подброшенных иллюзий? Очень вовремя подброшенных иллюзий, стоило заметить.

— Блять, это было долго.

И голос у него был, как у настоящего Ресторатора.

Гена не сводил взгляда с отражения, даже моргать старался реже. Все предыдущие забавы вмиг показались детскими играми. Голос был будто бы настоящий. И доносился он из-за спины, а не из головы.

— В общем, слушай, — продолжил человек. — Правильно делаешь, что не оборачиваешься, — предупредил он сперва. — А то неизвестно, сколько это место тебя продержит. Я — воспоминание, выжившее в этих стенах. И появился здесь только потому, что ты смог изменить пространство под себя. Прогуляй ты тут ещё пару деньков, я не появился бы вообще. Впрочем, и сейчас я не продержусь здесь долго. Да ты сам не продержишь это место долго. Всё же ты отличаешься от других.

Хорошо сказано. «Отличаешься». Можно подумать, это его, Гены, вина. Как-то складно звучало всё в его речи. Неправдоподобно ровно настолько, насколько неправдоподобен сам этот мир, а поэтому — очень реалистично.

— И зачем же ты сделал так, чтобы я отличался от других? — осторожно спросил Гена.

Ресторатор не ответил. Тогда Гена задал другой вопрос:

— Это и вправду ты?

— Я не мог оставить свою семью в этом мире. Мы… знали, что с ним произойдёт.

— Мы — это кто?

— Я, Чейни и Мэддисон. Мы всё знали с самого начала. Мэддисон рассказал, что Мирон ничего не помнит. Ничего удивительного, если брать в расчёт, какой силой он обладает. Если ты не будешь перебивать, я закончу. Так вот, да. Заткнись. Потому что ты ничего не знаешь.

Гена сглотнул, понимая, что находится в невыгодном положении. К такому он точно не был готов. Впрочем, он и не знал, к чему быть готовым, и если Fatum выбрало для контакта с ним такую форму, пусть так. Гена кивнул, обязуясь молчать. Ресторатор, или тот, кто себя за него выдавал, был настроен дружелюбно. Или, по крайней мере, точно не враждебно.

Он скрестил руки на груди.

Он слишком о многом хотел рассказать. Но механическое сердце отняло у него это право, ограничив срок пребывания в этом месте. То, что они встретились сегодня — большая удача, ведь произойди та встреча днём позже — она могла бы и вовсе не состояться.

Механическое сердце было абсолютным богом, заправляющим этим местом. Ему нельзя было неповиноваться. Ресторатор не знал, как обстоят дела за пределами Москвы и за двухтысячным километром, но отлично понимал, как в недрах механического сердца существуют воспоминания. Воспоминание. Именно так он представился в первый раз и именно это он собой и представлял. Два с половиной месяца назад, когда всё это только начиналось, он не знал, к чему в итоге приведёт выбранный им путь.

Два с половиной месяца назад никто ещё ни о чём не догадывался.

***

Об этом никто не знал, но подвеску Саня Тимарцев получил первым. Произошло это за двое суток до появления в сети предупреждающего видео. Саня был в своей питерской квартире один, когда в глазах резко и неожиданно потемнело. Падая, он ухватился за край дивана и удержался на коленях, переставая ощущать тепло и запахи собственного дома. Его взору открылась странная картина. Среди непроглядной тьмы с пола, различимого лишь из-за того, что Саня на что-то опирался, в воздух поднялось несколько светящихся бледно-жёлтых бумажных полос. Будто подвешенные на чём-то, они тускло освещали небольшие пространства за собой. В одно из таких подсвеченных мест и попал Ресторатор.

Всего их было двенадцать. Они провисели в воздухе некоторое время, а затем исчезли, вернув Тимарцева в реальность собственной квартиры. Он поднялся, ощущая лёгкое головокружение, и первым делом открыл все форточки, проветривая комнаты: вот только потери сознания ему сейчас не хватало. Мельком он взглянул на часы: времени прошло очень мало. Что это было, чёрт возьми, не успел подумать он, как босой ногой наступил на цепочку, брошенную на пол. Саня подумал было, что её ненароком оставила жена, поднял с пола и бросил на стол, не придав произошедшему значения.

Но спустя несколько часов это повторилось. Странное видение выдернуло его из крепкого сна. Согнувшись пополам, Ресторатор вскочил, задыхаясь от нехватки воздуха. Бросил взгляд на цепочку на прикроватной тумбочке: зачем его жене вообще нужна маленькая металлическая пластинка? Информация текла в голову рекой: во сне он видел новый мир.

Мир, который погряз в хаосе и разрухе. Ресторатор висел в воздухе над горевшим городом, сжимал в руке пластинку, и она тоскливо светилась, мигая в клубах поднимавшегося с земли чёрного дыма.

Это сейчас Ресторатор знает, что в пластинки встроены микросистемы, которые излучают волны, способные воздействовать на мозг людей, но в то время все эти видения казались помутнением рассудка.

Когда картина сменилась уже хорошо узнаваемым чёрным пространством (залом, комнатой — было неясно), Саня увидел, что он больше не один. Светящаяся бумажка была у него в руках. А напротив, сжимая такой же листок, стоял Чейни. Тот самый Чейни, разделяющий с Ресторатором звание отца питерских площадок. Гримаса ужаса, застывшая на его лице, отлично передавала всё, что чувствовал сам Тимарцев.

Всё исчезло так же быстро, как и раньше. Вот только на этот раз на странном «видении» ничего не закончилось. Саня попробовал было уснуть снова, но ему помешал телефонный звонок. Звонил Чейни, ожидаемо молчавший в трубку. Осторожное, напряжённое безмолвие.

— Блять, только не говори мне, что ты тоже это видел, — аккуратно проговорил Ресторатор.

— Что это за хуета? — отозвался Ден. И они договорились немедленно встретиться.

Они шли вдоль ухоженной набережной по проложенной моргающими фонарями дороге. Ден рассказал, что видел такое дважды, но в первый раз он был один и не решился ни к чему прикасаться, и уж тем более ничего не брать в руки. Во второй раз это не прокатило — он собой не управлял. А потом…

— С тех пор в мозг будто транслируется хреновый мультик.

— Та же херня, — вздохнул Ресторатор. — И что-то он сильно похож на правду. Если это реально так, — он мотнул головой, отгоняя проснувшуюся по весне моль, — то я не хочу принимать в этом участие.

С реки раздались разорвавшие ночной воздух гудки полицейского катера. Чейни остановился и достал из кармана маленькую пластинку, точно такую же, какая лежала во внутреннем кармане куртки Ресторатора, только с проступившими на ней буквами. Они складывались в слово, но его значение всё ещё оставалось неясным. В то же время пластинка Сани всё ещё была гладкой.

Ресторатор и Чейни переглянулись. Они оба хорошо помнили каждое сказанное им слово.

— Если на секунду… Если на долю секунды представить, что это правда, — сказал Чейни, — то нам надо что-то делать.

Ресторатор присел на корточки.

«Через двенадцать часов после того, как будет выслана инструкция, старому миру придёт конец», — говорил голос в его голове. Чейни слово в слово озвучивал этот голос. И это заставляло Ресторатора верить: не бывает у двух людей абсолютно одинаковых галлюцинаций.

Совсем скоро, если ничего не предпринять, механическое сердце станет абсолютным богом, заправляющим всем миром. Вот что голос в голове хотел ему донести. Той ночью Ресторатор и Чейни решили во что бы то ни стало изменить положение дел ровно настолько, насколько это можно сделать, имея в запасе два дня.

***

Воспоминание, носящее имя своего хозяина, внимательно осмотрело Гену Рики Ф с головы до ног и ещё раз невольно усомнилось в принятом решении отдать подвеску именно этому парню. Но поскольку данный вариант был единственным, о котором Ресторатор вообще думал, это сомнение было относительным. Ресторатор знал, что человек, в чьих руках будет находиться ключ, останется в любом случае и видео, разлетевшееся по сети, не смотрел осознанно. И если Илье ещё было интересно, какую информацию оставят обычным людям, то Саня с нетерпением и одновременно нежеланием ждал, что будут чувствовать те, кто исчезнет. Как казалось — почему-то он помнил это очень хорошо — они не чувствовали ничего. Никто из них не страдал, и это было самым важным. Не страдали и те, кто остался. Но вот за это Ресторатор готов был Fatum ненавидеть.

Тот факт, что он официально был определён как первый обладатель ключа, не позволил ему рассыпаться на крупицы информации, как всем остальным. Воспоминанием, принявшим форму тела, он существовал в стенах материального воплощения механического сердца. Он ждал, пока кто-нибудь наконец придёт и единственной относительно радостной новостью было то, что он здесь не один. Впрочем, ожидал он совсем не Мэддисона, ненавидеть которого не стал хотя бы потому, что тот, в отличие от Ресторатора, попытался что-то предпринять, а значит, перепалка закончилась бы ничем. Чейни это, однако, не смущало. Но перспектива провести оставшуюся жизнь бестелесным призраком-воспоминанием их не особо радовала. Но только не Мэддисона — он тащился.

И вот перед Саней наконец-то стоял тот, кому он доверил будущее этого мира. Облажался ли он на все десять из десяти или только на восемь и десяти, понять только предстояло. Они не могли видеть того, что происходило за стенами мира информации, лишь изредка чувствовали сильные проявления человеческих эмоций — например, то, как Мирон с помощью «1703» воздействует на толпу. Fatum всегда отзывалось о его действиях благосклонно. Мирон не желал видеть в механическом сердце врага и не зацикливался на этом. Они не конфликтовали.

А вот с остальными было непросто. Гена, который с опаской применял отданную в руки силу, доверия механического сердца не заработал, поэтому относилось оно к нему крайне недружелюбно, не подпуская близко. И тот факт, что Гена смог как-то подстроить под себя одну из частичек материального воплощения механического сердца, был удивительным. Впрочем, наверняка это было одно из самых слабых мест, и Fatum совсем скоро заметит и восполнит этот изъян.

Итак, Ресторатор заткнул Гену и стал думать, о чём же он должен ему рассказать. Что в условиях сложившейся ситуации может быть самым важным?

— Ты неправильно используешь ключ, — начал Ресторатор. — Ключ надо подавлять, он иначе чем через односторонний приказ не работает. Твоё желание должно быть сильным. И воображение тоже, потому что тебе в любом случае предстоит первым делом представить то, что ты собираешься воплотить в реальность, будь это иллюзия или что ещё. Нельзя сомневаться. И бояться нельзя тоже. В ключ встроены крохотные механизмы, способные испускать волны, влияющие на работу мозга человека. Так люди видят иллюзии. Для того чтобы управлять механизмом, эти волны направляются сюда, здесь резонируют, усиливаясь, и возвращаются. Передающим и принимающим устройством выступает человеческое тело, и ключ для этого нужен не всем. Ключ нужен как усиливающее устройство. И как побуждающее устройство для тех, кто не может работать без него. И ты понимаешь, о ком я.

Гена, то есть его отражение, кивнул отражению в стекле Ресторатора, то есть его воспоминаниям. Саня видел, как Гена хмурится, пытаясь пропустить через себя всё, что он услышал, чтобы правильно и полностью это понять.

— Блять, запоминай, как хочешь, — предупредил Ресторатор. — Дважды не повторяю. — Он повёл плечами, разминая суставы. — Никто не может заправлять всем одинаково хорошо: у ключа обязательно будут как слабые, так и сильные стороны, и в руках разных людей ключи ведут себя по-разному. А теперь кивни, если кто-нибудь из вас уже может создавать материальные иллюзии.

— Материальные… чего? — переспросил Гена. За его спиной послышался тяжёлый вздох. Обречённый тяжёлый вздох, полный разочарования.

— Ну твою ж мать… — взвыл Ресторатор. — Материальные, блять, иллюзии! Так, ясно. Быстро объясняю, как это работает.

Он медленно встал, обошёл стол и подошёл к Гене со спины. Вытянул руку вперёд и пальцем указал на город за окном, едва не касаясь отражения.

— Два месяца назад механизм Fatum разложил человечество, населявшее Землю, на информацию. Всё, начиная от воспоминаний и знаний, заканчивая материальными телами. Fatum рассортировал, переиначил и зашифровал эту информацию. Теперь она предстаёт в виде подсвеченных красных элементов и символов. Но вы можете…

— Как мне извлечь этот код? — остановил его Гена. — Мэддисон говорил про него. Нам нужен код Fatum, чтобы переписать его программу!

Ресторатор ударил по стеклу кулаком и оно задрожало.

— Вы этого не сделаете. — Произнёс он после недолгого молчания. — Я не позволю.

— Что?

— Если вы измените программу Fatum сейчас, то уничтожите мир окончательно и бесповоротно. У вас недостаточно сил. Вы не справитесь. Вас всего пятеро.

— В смысле? — тихо пробормотал Гена. По лбу стела капля пота. — Пятеро?

— Ты знаешь о том, что происходит за двухтысячным километром? Знаешь, что там, где заканчивается власть Fatum? Знаешь, как выглядит по-настоящему уничтоженный мир? — Ресторатор наклонился над ним. — Несмотря на всё то, чего Fatum вас лишило, оно всё ещё защищает вас. И если бы не оно, вы бы давно погибли.

— Если бы не оно, этого бы не произошло!

— Но это произошло.

Ресторатор был непреклонен.

— И пока ты закончил истерить, я продолжу, — сказал он. — Fatum разложило материю на информацию. В ваших же силах проводить обратное. Отчасти вы уже делаете это, когда создаёте элементы, приводящие в действие механизмы. Почему вы вообще раньше не догадались?

Гена, смотрящий до этого только вперёд, попытался взглянуть в глаза отражению. Их взгляды пересеклись и по тому, как уверенно рябило изображение человека за его спиной, Гена понял, что времени у него не осталось.

— Разберитесь в том, как вам жить дальше, — вкрадчиво произнёс Ресторатор, — узнайте о том, что произошло с остальным миром и потом приведите сюда парня, которому Мэддисон отдал ключ…

— Но ты же…

— …и не беспокойся о своей руке. Скоро это произойдёт со всеми.

— Постой!

Гена хотел крикнуть ему вслед, но не успел: силуэт растаял прямо на его глазах. Он обернулся. В комнате снова стало пусто. И что-то подсказывало Гене, что больше они не увидятся никогда. Маленькие красные искры оторвались от стекла и вклинились в поток символов, образующий стены соседних высоток. Гена проводил их взглядом, прощаясь.

С ним говорил не Fatum. С ним говорил исчезнувший — теперь точно навсегда — Ресторатор. А вот до самого механического сердца Гена достучаться не смог. Он был всё так же слаб и бесполезен, когда дело доходило до таких вещей. Но всё же кое-что в нём изменилось, он чувствовал это. Он снял браслет — кожаный ремешок, вокруг которого он в три круга обмотал цепочку и к которому была прикреплена подвеска, — и, вложив его в ладонь, сжал пальцы в кулак и вытянул руку перед собой. Ресторатор сказал ему немногое. Нельзя бояться. И сомневаться тоже нельзя. Может быть, именно от него он и хотел услышать эти слова. Очевидно, что Гена не оправдал его надежд.

Но больше он не позволит никому так про себя говорить. Как бы ему при этом плохо не было.

Ресторатор рассказал, как работает ключ. И используя эту информацию, Гена попытался воздействовать на Fatum ещё раз.

— Запомни! — громко и отчётливо приказал он.

Голос эхом разлетелся по помещению, враз отличаясь от приглушённой речи минувшей беседы, поглощаемой ненастоящими стенами.

Пластинка накалилась, но Гена не выпускал её из рук. Он чуть наклонил руку и в горизонтальной плоскости, где лежала пластинка, от ладони волнами пошли круги. Подвижная иллюзия. Она просочилась сквозь окна, добежала до зданий и, дойдя до крайней точки, куда только Гена мог себе позволить её провести, заторопилась обратно.

Нехорошее предчувствие коснулось спины Гены Рики Ф неприятным холодком. Первый ряд выпущенной иллюзии только успел сойтись на его ладони, как пол под ним обвалился и Гена рухнул вниз.

Падая, он видел, как проносились мимо лестницы и этажи, ещё совсем недавно служившие ему надёжной опорой. Где-то высоко остался красный свет, проникающий в комнату, он прощался с человеком насмешкой и тающей в воздухе цепочкой символов, тянущейся к запястью.

«Это падение — иллюзия?» — подумал Гена. Теперь он видел иллюзию во всём. Теперь единственным, что связывало Fatum и его, стало недоверие.

— Чёрта с два! — воскликнул Фарафонов, хватаясь за воздух.

Громкий стук приложил его затылком о каменный пол. Перед глазами потемнело.

Боли в спине вторил звон в ушах. Гена лежал, раскинув руки в стороны, и не мог пошевелиться. Клубы грязи и пыли стелились вокруг. Белые стены исчезли. Воздух из лёгких выбил холод и он же едва не обжёг глаза. Воздух был грязным.

Гена пролежал несколько минут не в силах собраться. Затем поочерёдно начал двигать частями тела — к этому времени звон в ушах ослабел и Гена смог открыть глаза и, хоть и с болью, но всё же сделать первый вдох полной грудью.

Затем он поднялся на руках и сел. Подтянул ноги к себе. Осмотрелся по сторонам и неожиданно понял, что ещё одного такого потрясения не выдержит. Нужно было выбираться. Нужно было искать дорогу назад. Но Гена не сдвинулся с места. Рядом с ним лежал другой человек. Тот, кто должен был ему помочь. Тот, кто должен был вытащить его.

— Гнойный, — тихо позвал Рики Ф.

Но Слава не отозвался.

========== 11. Fatum, ч.2 ==========

Стеклянный зал. Слепящие глаза лампы на потолке. В горле пересохло и совсем немножко хотелось есть. Слава ощущал себя единственным живым организмом во всём свете. Во всяком случае, в пределах этого места всё наверняка так и было, потому что даже воздух здесь был мёртвым. Символ умерщвлённого мира — механическое сердце Fatum — намеренно подавляло дышащий жизнью организм. Но он не поддался. «Сердце» прикладывало все усилия, но не могло к нему даже подступиться. Вихрь сменяющих друг друга настоящих чувств был непредсказуем настолько, что просчитать вероятное будущее было невозможно, а предугадывая, система не могла вовремя среагировать. Поэтому она решила наблюдать.

— Чейни! — сорвав с себя оцепенение, Слава бросился вперёд. Он замахнулся для удара, но и сам он, и его рука прошли сквозь стоящего перед ним человека.

Тот развернулся, грузно вздохнул, а Слава раздосадовано цыкнул, пряча лицо и со злобой поглядывая на свою руку.

— Иллюзия, — процедил он, оборачиваясь.

— Воспоминание, — голосом Чейни поправила иллюзия.

— Плевать! — воскликнул Гнойный, вновь попытавшись как следует врезать голограмме. И только после второго провала, окончательно убедившись в том, что перед ним не материальный объект, Слава немного успокоился. Если это, конечно, можно было так назвать. Он стоял, вперившись взглядом в Чейни, или в то, что назвалось его именем, и сжимал кулаки.

— Как это называется! Ты зачем вообще это сделал! — крикнул он в лицо Чейни. У него накопилось слишком много вопросов к этому человеку. Вопросы перемежались с претензиями и возмущениями (в основном), но не так важно, у них много времени впереди.

— Так ты хочешь, чтобы я тебе помог? — спокойно ответил безучастный к агрессии Славы Ден. — Тогда умолкни и слушай, иначе…

— Я здесь не за этим, — грозно прошипел Слава.

— Я знаю. Но если ты уйдёшь сейчас, ты не узнаешь об этом никогда. Ты ведь и так ничего не знаешь?

Упрёк в сторону Славиной непроинформированности задел его, но не лишил рассудка окончательно. Что за шутки решил сыграть с ним этот злоебучий механизм? Он копается в его мозгу? Саша и остальные тоже появятся?

Однако Чейни это был или кто ещё, он пытался ему что-то сообщить. И, стиснув зубы, Слава приготовился слушать.

***

Если Чейни не сошёл с ума окончательно, то через полтора дня старому свету суждено погибнуть. Ресторатор нёс ту же несусветную чушь, что их обоих с одной стороны успокаивало, а с другой не успокаивало совсем. Должно было стать легче, когда появился третий, но эта лёгкость стала для обоих всего лишь очередным грузом, своим появлением обозначая: это не шутки. То, что происходило, происходило взаправду.

Третьего звали Илья Мэддисон и они не были знакомы лично. Парни перекинулись парой фраз в тёмном пустом пространстве, где Ресторатор в этот раз не появился. Мэддисон, так же, как и они, смял светящуюся бумажку и исчез. Чейни пробил в поисковике его имя — Сеть охотно поддалась и рассказала о новом обладателе странного знания. Выберет ли он тот путь, что и они, либо найдёт другое решение, Ден не знал. Вместо того чтобы изучить нового «союзника», он закрыл ноутбук и постарался сосредоточиться на своей задаче.

Ден дураком не был. И перспективы своего будущего он понимал отлично. Проанализировав известную ему информацию и хорошенько всё обдумав, Чейни выход всё-таки нашёл. Однако он был несколько… неосуществим.

За двенадцать часов до начала конца особенное видео предупредило о том, что выживут только те, кто его посмотрит. Всего-то и требовалось отыскать человека, в котором Чейни бы не сомневался и который бы не знал о том, что происходит в этом мире. По мнению Чейни, отыскать такого человека было нереально.

Ему вообще очень повезло. Что он встретил Гнойного в самый последний момент. Что тот не был в Сети несколько дней. Что Слава оказался сегодня здесь. Ден, конечно, ждал его намного раньше, но не суть. Славу ведь никогда не будет звать Fatum. Он ведь необычно односторонне связан с этим местом.

— Fatum тебя никогда не признает и очень скоро отсюда вышвырнет, — предупредил Чейни. — Ты, возможно, единственный, на кого механический бог не может полноценно влиять.

Слава скривился в лице. Не доверяет. Думает, что Ден несёт чушь. Это было ожидаемо, но как Чейни рассказать ему обо всём, чтобы он поверил, ведь для Славы вполне естественно полагать, что ему пытаются задурить голову. Чейни придётся рассказывать с самого начала и чем-то пожертвовать. Ведь если выбирать между всем миром и Славой, то Чейни однажды уже сделал выбор, за который сам Слава его теперь ненавидит.

— Мы узнали обо всём около двух месяцев назад чуть раньше, чем остальные. Узнали о том, что такое Fatum и что вскоре станет с этим миром. Этот процесс нельзя было остановить, и мы стали думать, как изменить подготовленное нам будущее. Пусть мы бы и не смогли внести какие-то кардинальные изменения, но кое-что у нас получилось. Мы избавили людей от участи безвольных рабов программы.

— Нет, не избавили, — агрессивно прошипел Слава. — Вы контролируете их чувства.

Чейни его услышал, но ответом Славе было лишь молчание.

— Изначально Fatum создавался как программа, имитирующая искусственный интеллект. В заданной создателем альтернативной реальности она выполняла роль бога, однако со временем что-то пошло не так, и механизм этой программы перенёсся в реальный мир. Но он не мог сделать этого в одночасье, поэтому его перемещение происходило в несколько этапов. Сначала нескольким людям были отправлены определённые устройства — носители информации, которые могли применяться для связи с самой программой. — Слава невольно поднёс руку к груди, где висела подвеска. Жест означал: «Я понимаю, о чём ты (но верить тебе пока не собираюсь, если честно)». — Затем в Сеть слили видео. В нём содержался определённый алгоритм звуков, который закреплялся в голове человека после его прослушивания. И когда был запущен механизм уничтожения, программа забрала всех, в ком не нашла этого алгоритма. Остались те, в чьём сознании отпечатался след Fatum, а так же те, у кого в руках были ключи-подвески. Некоторые люди смогли переиначить в своём сознании алгоритм, пропустив через себя и проанализировав информацию. Такие могут управлять механизмами без ключей. Но нужно уточнять, о каких механизмах идёт речь, потому что…

— Тормозни! — остановил его Слава. — То есть я бы исчез, не сделай ты этого. Исчез и не видел бы всего, что происходит здесь? Твою мать, Чейни, нахера ты это сделал? — и, немного погодя, ещё тише добавил:

— Это из-за алгоритма всем насрать на происходящее, да?

— Да.

— Тогда какого хера я это всё чувствую!

— Потому что ты не слышал этого алгоритма, — спокойно ответил Чейни. — А из-за того, что связь оборвана и Сети больше не существует, сделать это невозможно. Ты — единственный способ…

Гнойный едва не взвыл.

— Её восстановить можно? Сеть можно восстановить?

Чейни нахмурился.

— Нет. Всё, что вам остаётся, — это создать нечто принципиально новое…

— Зачем мне это знать вообще? — вспылил Гнойный, повторяя, что пришёл он сюда не за этим.

— Ты должен рассказать об этом остальным.

— Нихуя я им не должен!

— Слава. Ты — единственная возможность людей освободиться от влияния Fatum. У механического бога нет никакой информации о твоём мышлении.

Слава демонстративно заткнул уши.

— Я и без тебя знаю, что должен делать. Если этот механизм нельзя изменить, то я его уничтожу. Уничтожу и верну людям их настоящие чувства, хера с два я должен один страдать! Никаких новых задач. Хватит, вы заебали. Каждый из вас, что ты, что Мирон. Я не выбирал это, ясно? Только из-за того, что вам так захотелось, я не должен никому и ничего. Я пришёл, чтобы забрать Гену или его труп, мне плевать, что там будет, но возвращайте его обратно!

За его спиной надломился потолок. Тело Гены Rickey F грохнулось на пол, подняв вокруг себя облако пыли и приземлившегося вместе с Геной мусора.

— Ох, — только и смог сказать Слава, оглядывая бесчувственное тело перед собой. Не мёртвое и со светящейся подвеской в руке.

— Будь готов к тому, что Fatum будет тебя ненавидеть, — продолжил Чейни. — И вам дорого обойдётся тот факт, что ты оказался сегодня здесь.

— Почему, — обессиленно выдохнул Гнойный и его голос дрогнул, — это должен быть я?

— У меня не оставалось выбора. К тому же, я не мог дать тебе погибнуть.

Слава смотрел на него исподлобья недоверчиво.

— Знаешь, ты не катишь на заботливого папочку. Поэтому я не прощу тебе того, что ты сделал.

— Я знал это с самого начала. Когда ты сказал, что не был в Сети последние пару дней, я понял, что другого шанса у меня не будет.

— Помнится, ты встретил меня за пару минут до того, как это произошло, — усмехнулся Слава, — так что не пизди. Где остальные люди? Тоже призраками сидят здесь?

— Они разложены на информацию. Она нужна была программе, чтобы… — Чейни замялся. — К сожалению, мне неизвестно, что находится за двухтысячным километром.

— Ладно, пара вопросов на прощание, Чейни. Место, где мы сейчас находимся, — что это?

— Материальная иллюзия. Сердце нового мира, созданное по образу и подобию человеческого.

— Я тоже так могу?

— Я не знаю.

— Это всё, что ты хотел сказать?

— На самом деле у нас больше не осталось времени.

— Вот как. Значит ли это, что не Гена, а я сейчас лежу в отключке и не соображаю, что происходит вокруг?

— Может быть. Как я и сказал, за то, что я сделал, Fatum недолюбливает и меня тоже.

То, что на него обозлился весь мир, новостью для Славы не было. О том, кто его к этому подвёл, Слава тоже всё знал. Это самопожертвование, к чему подводил разговор Чейни, его совершенно не привлекало. Он не собирался поступаться своими принципами, насколько отсутствие принципов можно ими считать, и своей ненавистью с ними же.

— Чейни, ты ведь знаешь, я гораздо талантливее этого парня, — произнёс Гнойный.

— Я знаю, что ты неординарный и предприимчивый, — согласился Чейни. — Никогда не догадаешься, что ты в следующую минуту спизданёшь.

И слава не стал проверять его догадки.

— Тц. Ненавижу тебя, ясно…

Полумесяц микровзрывов, возникший за спиной Чейни, окутал их ударной волной, поглотив шёпот и растворяя улыбку Чейни-воспоминания. Бесформенная комната таяла на глазах. Грохот стоял вокруг неимоверный.

«Есть ли у меня здесь хоть один союзник, — подумал Гнойный, сжимая подвеску, — “SLOVO”?» Маленькие буквы обожгли ладонь. По телу разлилось лёгкое тепло и тихое «спасибо» растворилось вобрушившемся на Славу потолке. Кажется, нужно было приходить в себя.

На улице было холодно. Слава приподнялся на локтях, с его головы спал капюшон. Толстовка согревала, но её тепла было недостаточно. Над ним возвышалось огромное пышущее жаром и — это действительно чувствовалось в воздухе — гневом механическое сердце Fatum. Сооружённый по образу и подобию человеческого сердца механизм. Названный бог нового мира. Будто кровь по венам, красное свечение лилось по стыкам арматуры, швам и трещинам. Свет поднимался к небу, скручиваясь в воронку. Слава нервно сглотнул. Повертел головой по сторонам.

В паре метров от него на снегу сидел Гена Рики Ф, поднявший голову к небу — должно быть, он его и вытащил. На его лице не было страха или чего-то в этом роде. Сам он был расслаблен, пережимал предплечье правой руки и зачем-то приоткрыл рот. Удивительно, но он даже не двоился. Просто был подёрнут прозрачной плёнкой. Значит, они оба вышли оттуда живыми. Интересно, что помогло выжить Гене и… сколько времени они оба там пробыли?

Фарафонов медленно перевёл бледное и смертельно уставшее лицо на Гнойного. Озадаченное его выражение просияло облегчением и с плеч словно свалилась невыносимая ноша.

— Прости, — Гнойный сел и развёл руками. Он растянул дрожащие губы в улыбке, но вышло откровенно плохо. — Кажется, это всё из-за меня. Что поделать. Я не должен был оставаться. Я… не хочу больше. Не хочу чувствовать один за всех…

По его щекам потекли слёзы.

Из спирали, закрутившейся над механическим сердцем, вырвался алый поток. Он разделился на несколько частей и направился в сторону Петербурга.

***

Соболев и Рудской о чём-то спорили. Евстигнеев притащил из открытого класса два стула, поставил их в коридоре и организовал себе лежанку. Они пережидали непогоду, которая не отступала вот уже долгих четыре часа. Ветер, пригнавший её в Петербург, утих, и отогнать ненастье в сторону было уже нечему. Мирон стоял у окна в рекреации в конце коридора и смотрел, как город накрывает слоем снега. Когда он из этой рекреации исчез, никто не заметил.

Конечно, он сразу всё почувствовал. Как кольнула грудь подвеска, как тревога разлилась по телу, как появился страх не успеть и не справиться, о котором он потом вряд ли кому-нибудь расскажет. Мирон бежал по улицам, думая, что ему необходимо возвышение. Самое высокое здание, которое он будет способен найти. Но времени на эти поиски (и подходящих вариантов с ними же) не было. Впереди — выпотрошенный ветром пустырь. За ним частный сектор, а все многоэтажки остались за спиной. Мирон тяжело дышал, озираясь по сторонам. Нет, этого недостаточно.

Впереди была дорога на Москву. Пронзив затянувшее небо полотно облаков, плотная красная игла огромных размеров стремительно направилась к земле, в нескольких сотнях метров от Мирона пронзила многоэтажку. Здание разорвало. Его обломки разлетелись во все стороны, утонув в снегу и облаке пыли, прибитой снегом к асфальту. Земля под ногами дрогнула. За облаками показались огромное множество таких игл.

Мирон даже выругаться не смог — он хотел бы, слов не нашлось. Он отставил одну ногу назад, чтобы не отлететь в крайнем случае, схватил с земли острый камень и царапнул им по ладони. Мазнув подвеской по крови, Мирон сжал пластинку в руке и вытянул её вперёд, накрыв тыльную сторону сжатой в кулак ладони правой руки раскрытой левой.

От разбитой стены, окружившей город, в небо начали подниматься похожие на пчелиные соты прозрачные красные щиты-отсеки. Цепляясь друг за друга, они ползли вверх, накрывая куполом город. Прежде чем сойтись, они пропустили внутрь две иглы, взорвавшиеся далеко за спиной Мирона.

Иглы, врезаясь в красные щиты, разбивались, не достигая города. Щиты исчезали, и Мирон создавал новые. Наверху, там, куда били сильнее, под двумя рядами наспех образовывался третий. Купол успел накрыть ровно половину города, прежде чем Мирон осознал: здесь настал его предел.

Огонь вёлся рассеянно, но его ударная сила была огромной, а природа — нечеловеческой. Там, где два ряда не могли вовремя себя восполнить, защищённая половина города отхватывала сполна. Под ногами дрожала земля, отовсюду слышался грохот. Мирон среагировал вовремя, очень вовремя, и пусть он не видел всей картины, он делал всё, что было в его силах.

Замерев и сосредоточившись, он не мог обернуться. Он слышал взрывы за своей спиной. Он чувствовал, как умирает город. Как гибнет та часть, которую он не защищает. Он ведь не сможет защитить его полностью. Только не в одиночку.

Потому что его тело уже начало слабеть.

Он хотел помочь, он очень хотел помочь, но всё, что он мог — бессильно смотреть, как в небе закручивается алая спираль, водоворотом унося красный в сторону Петербурга. Чёрт возьми, он не понимал, что происходит, но это выглядело красиво. С земли поднимались хлопья снега. Они направлялись вверх, отвергая гравитацию; медленным-медленным смерчем закручиваясь вокруг них. Отрывая и унося с собой капли крови, поднятые с земли. Этот красный был чем-то схож с красным, формировавшим дома там, внутри. Будто бы они и служили тем, из чего был создан этот водоворот. Рядом Слава тёр руками глаза и плакал навзрыд. Его боль морозила воздух. Больнее было разве что осознавать, что он ничем не может помочь.

Иглы разбивали защиту звено за звеном, ряд за рядом. Они не ослабевали. Слава богу, не усиливались, потому что четвёртый ряд отнял бы его жизнь. Мирон переместил несколько щитов из нижнего ряда наверх, увеличивая поле, защищающее Петербург. Увеличивая условно, потому как в таком случае оно ослабевало в другом месте. Он никогда и никому не сможет передать словами то, что чувствовал в этот момент. На части вместе с разлетающимися на осколки щитами разбивалось и его тело. Не в буквальном смысле, конечно, внешне он вряд ли изменился. Может быть, побледнел. Правда. Холодно ведь.

Его руки дрожали. Дрожали, наливаясь ненавистью. Жуткая несправедливость терзала грудь. «SLOVO» точно кричало о помощи, переполненное нездоровым желанием. Больше всего на свете Гнойный хотел умереть. Хотел, чтобы умер Валентин Дядька, Бутер Бродский, Соня Мармеладова, Слава КПСС, Слава Карелин и все остальные, будьте они неладны. Почему он не может всё забыть, почему не может спокойно жить, как и все остальные? Его громкий отчаянный крик разрезал воздушное пространство. Вершина отчаяния. Верх. Вышка. Помогите ему, кто-нибудь.

Тёплые руки легли на плечи. Обняли. Слава почувствовал, как затылка коснулся чужой лоб. Услышал смех. Он почувствовал, как она исчезает подобно другим воспоминаниям. Поднимается вверх, уносится ветром. И как кто-то его зовёт. Слава моргнул, медленно, растерянно. «SLOVO» висело в воздухе, вытягивая Славу вверх. Может быть, не будь цепь такой короткой и не имей она застёжки, подвеска сорвалась бы и улетела. Нехотя Слава поднялся. Сделал вдох. Нет, он вовсе не думал успокаиваться.

Боль в ногах, в костях и мышцах была уже нетерпима, но он стоял, закрывая на неё глаза. Боль в горле переносить оказалось невозможно. Он кашлянул раз, два. На третий его рот заполнился кровью. Пошатнувшись, он чуть не упал и выплюнул собравшуюся кровь, вытерев рот рукой. На ладони остались следы со скопившимися по краям крохотными механизмами. Расплывавшиеся в глазах крошки, непохожие на частички его самого. Не стал же он питаться железками, правда? Щит над городом по левую сторону от Мирона разошёлся трещиной. Он вытянул руку вперёд, возвращая её в прежнее положение. Перед глазами потемнело, но он всё ещё оставался на ногах.

Слава вытянул руку вперёд. Подвеска зависла на уровне его глаз и больше не двигалась. И сам Карелин превратился едва ли не в каменное изваяние, только вот его глаза горели. В нём — и в каждой его частичке — горела ярость. Гена наблюдал за ним, боясь вмешаться. Он видел, как золотой пылью поднимается с асфальта снег. Как тает и ломается под золотым налётом торчащая из земли арматура. Как обломки мотоцикла поднимаются в воздух. Что-что там Ресторатор ему рассказал?.. Золотая пыль собиралась в огромные толстые иглы, выкручивая их спиралью. Слава дёрнул ладонью по направлению к механическому сердцу и четыре соразмерные иглы-спирали зависли над огромным сооружением. Чуть опустил пальцы вниз — и они, сорвавшись с места, пронзили железную броню.

Щит рухнет на три, две, одну… Нижние ярусы уже начали осыпаться. Ох нет, он уже не видит их, он просто чувствует. Может быть, верхние продержат ещё несколько секунд. Если повезёт — минуту, больше — вряд ли. А дальше… Он хотел бы знать. Хотел бы помочь, правда. Но он бессильно упал на колени. И пока его лицо не упало на землю, сильные руки успели его поймать.

Раздался грохот. Пластины, которыми было обёрнуто механическое сердце, начали сжиматься. Огромные болты и заклёпки разлетелись во все стороны. Гена вскочил и еле увернулся от того, который нёсся на него. Свечение и гул прекратились.

Алый вихрь в воздухе поблекнул и растворился.

Гена не мог поверить своим глазам. Перед ним стол всё тот же Гнойный. В толстовке лейбла «Антихайп». Чёрное пятно на фоне белого снега, присыпавшего землю. С волосами цвета золота, такими, какими они не были никогда. Слава — Слава ли это был? — качнул головой, опустил взгляд на свои руки. И вздрогнул, словно приходя в себя. Посмотрел на Гену испуганно. Раскрыл рот, чтобы что-нибудь сказать, но слова застряли в горле. Гена пересилил себя и сделал несколько шагов в его сторону.

Слава смотрел на свои ладони.

— Я… — только и смог проглотить он.

Его ладони были в ожогах, ссадинах и царапинах. И вокруг ран крутились маленькие шестерёнки, подшипники, совсем крохотные болты и гайки, ремешки передач, кусочки стекла и обломки механических деталей. Они сыпались из ран, падали на снег и исчезали.

Слава испуганно посмотрел Гене в глаза. «Что я наделал?» — читалось в его взгляде…

Во взгляде кристально чистых золотых глаз, принадлежавших Славе и в то же время — чужому человеку, потому что Гена хотя бы выглядел как раньше. Прикоснувшись к прядке седых волос, Гена сперва отвёл взгляд, а потом вспомнил, что Ресторатор предупреждал его об этом.

Скоро это произойдёт со всеми. Вот только Гена не был готов к тому, что это случится сегодня же. Он поджал губы. Закатал рукава куртки, открывая глазам Славы своё предплечье.

Когда он падал, обломок обвалившегося пода рассёк ему руку. Из огромной рваной раны на его предплечье сыпались такие же крохотные осколки. Только красные.

— Слав, ты только не пугайся, — сказал Гена. Это странно, но его голос даже не дрожал. — Но я типа… больше не человек. Слав, знаешь, кажется, ты тоже больше не человек.

***

Последние десять одиночным градом осыпались на город: они подбили шесть высоток, три упали на незастроенные места, одна — в воду. А затем наступила тишина.

Они бежали быстро, долго и не оглядываясь. Дыхание сбивалось. Они запинались о камни и перепрыгивали обломки плит и обрушенных стен. Евстигнеев умчался далеко вперёд; он не вздрагивал каждый раз, когда за его спиной раздавались взрывы и словно чувствовал, куда направился Мирон. Что-то вело его и это «что-то» было недосягаемо для остальных. Снег не успевал заметать за ним следы. Коля и Ваня бежали по ним.

Всё это закончилось так же быстро, как и началось. Небо очистилось и насмешливое яркое солнце снова взирало на разрушенный — теперь едва ли не полностью — город. Дом для Коли. Семья, принявшая Ваню. Запорошенные снегом развалины, так привычные для ленобласти и покинутых районов соседних регионов, предстали их глазам. То, что Соболев видел постоянно, и то, что Рудской увидел впервые. Он больше не смел ничего предъявить Соболеву, понимая, что сам вряд ли смог выносить такой вид постоянно. Всем своим видом Коля являл остальным крайнюю степень отчаяния и тоски. Либо он больше не мог, либо уже не хотел это прятать. А может, здесь не было тех людей, кто мог бы его не понять. И необходимость как-то ограничивать себя исчезла сама собой. А затем они увидели их.

Им открылся довольно большой пустырь на границе частного сектора и спального района. С детскими площадками на окраине, прицепленными к высоткам. С взрытыми котлованами у одного из краёв — здесь собирались что-то сроить. Евстигнеев поддерживал Мирона на своих руках. Тот полулежал на земле без чувств, но, кажется, не всё было так плохо, если «кажется» было тем словом. Как только они подошли ближе, с опаской взирая по сторонам и сохраняя осторожное молчание, Евстигнеев спросил:

— Мелкий, знаешь Иллюмейта?

— Сэймяу, — кивнул Ивангай, — знакомы.

— Найди его и приведи… чёрт, куда бы?

Рудбой осмотрелся по сторонам, явно плохо соображая, где он находится. Коля тоже неважно помнил этот район, но ситуацию спас Ивангай, вовремя спохватившись:

— Здесь больница рядом, — подсказал он. — Под ней есть вход. Я помогу.

Они водрузили Мирона на спину Евстигнееву и Коля, знавший местность относительно лучше всех, остался с ними. Убегая вперёд, Ивангай только показал направление.

— Если её не разнесло, — усмехнулся Рудбой. Он говорил шёпотом. — Видели это, да?

Соболев не сказал ничего.

Единственный уцелевший город только что на его глазах едва не оказался разрушен. Нечеловеческая природа происходящего угнетала его всё это время и теперь — теперь это ощущалось как никогда — Коля в полной мере осознал, как прячут здесь свои чувства остальные и на что им приходится идти, забывая о себе ради того, чтобы общий уровень паники не поднялся. Средний возраст оставшихся колебался в районе двадцати лет, но были и совсем дети, сильно уступающие числом. И на поверхности они не появлялись, старшие будто предполагали, что подобное может произойти.

— Вы этого и боялись? — спросил Соболев.

— Мирон говорил, что нельзя быть уверенным в том, что такое не повторится.

— Дело не в этом. Я видел много оставленных людьми городов, но я не думаю, что они были разрушены таким образом. Они вообще не были разрушены. Они пусты, да, и выглядят натурально мёртвыми, и все разрушения в них из-за того, что станции или заводы остановили свою работу слишком резко… — Коля заминался, не силясь произнести эти слова. — Люди исчезали, но ничто не пыталось убить их.

— Разве это не одно и то же?

Яркое чистое солнце обожгло полушёпот Евстигнеева, когда они зашли под навес. Больницу не разнесло, к счастью, но оба они представляли, как не повезло западной части города. А Ивангай справился отлично. Он уже возвращался, выпрыгивая из окна откуда-то с внутреннего двора и вволакивая за собой ещё одного запыхавшегося парня.

— Сказал вашим… страшным таким, как их… Топору и Старухе, чтобы взяли кого-нибудь и прочесали западные районы, — на одном выдохе доложил Ивангай. — Мы задержим мелких, но все перепуганы, Хованский вниз согнал едва ли не всех с поверхности, многие с началом бури сами пришли. Не абсолютно все, конечно… В общем, мне надо к своим. Надо знать, кого мы не досчитаемся, — проронив последнее в шёпоте, Ивангай махнул обратно через то же окно, откуда он появился, и скрылся во дворе.

Провожая его взглядом, Коля подумал, что был неправ, считая, что эти ребята ни на что не способны. Они действовали очень слажено и оперативно, даже будучи не знакомы друг с другом как следует. Точно так же, как действовали люди из «Rakamakafo», точно так же, как сам Коля и Ларин. Все знали, кто за кем стоял и кого нужно было беспрекословно слушаться в таких ситуациях. Невидимая иерархия выстроилась в одно мгновение. Парень, которого привёл Ивангай, слова лишнего Рудбою не сказал, а тот выполнял каждую его просьбу. Псы, готовые глотку друг другу перегрызть из-за сущего пустяка или вырвавшегося по пьяне оскорбления были необыкновенно чутки друг к другу. В этот момент Коля даже почувствовал себя лишним.

Он посмотрел на небо. Солнце и в правду было донельзя светлым и чистым. А ещё оно клонилось к закату.

***

— Ну я открыл глаза и вижу — ты лежишь. Взял на плечо и попытался вытащить. Потом внутри что-то взорвалось. Тряхнуло так неслабо и тебя отбросило. По земле катились уже по отдельности. Это не я тебя так потрепал, честно. Знаешь, я встретил Ресторатора. Он рассказал…

Они сидели на снегу спиной к огромной искорёженной металлической конструкции. Гена без умолку продолжал болтать, выговариваясь за всё то время, что ему приходилось держать язык за зубами. Слава перевязывал Гене предплечье и вообще он делал всё, что угодно, только бы не видеть его кровоточащую рану. И свои руки заодно. В качестве бинта выступала футболка Гены — не самое чистое, но единственное, что они смогли отыскать. Хотя рана и так затягивалась. Вон ладони Гнойного — уже и не скажешь, что с ними что-то было.

С неба на них падал снег. Мелкий и редкий. Было холодно, но никто не жаловался. Слава стыдился мокрых красных щёк, Гена — своей беспомощности и фактической бесполезности. Ни одного упрёка в сторону друг друга они не произнесли. Не одной шутки так и не сорвалось с их губ. Но им было чем друг с другом поделиться, и, говоря, оба очень старались не ставить друг друга в неловкое положение и ненароком не задевать.

— Тебя не было больше двух недель, — сухо процедил Слава, затягивая узел. — Мне Мирон пизды даст, если узнает, что я знал и ничего не рассказал им.

— А за остальное он тебе не даст?

Голоса у обоих время от времени вздрагивали, отказываясь принимать происходящее. Вообще Слава верил каждому услышанному слову, потому что всё это происходило и с ним — чья-то злая отвратительная игра.

— Две недели без еды, без воды и сна. Я пытался уснуть, честно, но мне не удавалось. — В голосе Гены сквозила обречённость, но глубоко внутри он уже смирился с происходящим и со своей участью — с тем, с чем всё ещё боролся Гнойный. — Теперь я понимаю, что мне Ресторатор про руку говорил. И как это будет связано с остальными.

— У тебя только рука такая или остальное тело тоже?

Гена и Слава переглянулись, тут же со ставшим непривычным оживлением принявшись проверять свои карманы в поисках складного ножа, которым Гнойный недавно потрошил футболку. И очень скоро на второй руке Гены появился небольшой надрез. Было больно. Но Гена испытал невероятное облегчение, видя, что ничего кроме крови из надреза не полилось, хотя и затянулся он несколько быстрее, чем сделал бы это раньше.

А вот Славе повезло меньше. Щека. Шея. Руки. Живот. Грудь и обе лодыжки. Сыплясь крохотными механизмами, затягивался даже порез под сердцем. Затягивался на глазах: не успевал Гена довести его до конца, как один его край уже заживал, не оставляя и рубца.

— Эй, а может, мы оба всё ещё в отключке, а это — иллюзия? — безразлично спросил Гнойный, натягивая толстовку.

— Ага. Два месяца в отключке.

Гена помог Славе одеться, пытаясь занять чем-нибудь руки, чтобы в них унялась дрожь.

А потом они долго молчали.

Гена думал о том, что нормальная жизнь ему теперь заказана. Вообще-то он думал об это уже два месяца, но только сейчас в полной мере осознал, что всё это окончательно и бесповоротно. И если раньше была хоть какая-то надежда, что всё это можно изменить, то теперь об этом он мог только мечтать без возможности как-то претворить это в реальность. Увы, даже иллюзией. В этом отношении Слава проникся серьёзностью ситуации куда раньше. И если принять во внимание, что Слава сейчас — это тот же Гена, которому ещё и досталось больше, да и раньше он отхватил проблем больше, и вообще, единственный, кто сейчас выглядят ещё несчастнее — это Слава, хотя, казалось бы, куда уж больше.

Слава выглядел совершенно разбитой куклой, потому что не бывает у нормальных людей таких глаз, и речь вовсе не о цвете. Даже зеркала в квартире Гены не были стеклянными настолько. Он думал о чём-то своём, глубоко зарывшись в свои мысли, как в одеяло, которого очень не хватало, потому что ему надо было себя согреть. Нет, на самом деле он любил Чейни. Как отца и лидера площадки, как хорошего друга. Но простить ему произошедшего всё равно не мог. И его уничтожали тёплые воспоминания, связывавшие их. И лучше бы они наконец-то завершили своё дело. Потому что Гнойный ведь не остановится.

— Знаешь, я не хочу возвращаться, — признался Гена. — Я не знаю, что им говорить.

— Ага, — пробормотал Гнойный. — Вот только нам всё равно придётся это делать. Давай… не будем рассказывать им всё. Я имею в виду то, что ты понял.

— Рано или поздно всё равно придётся. Я больше не хочу есть, и спать теперь не буду.

— А надо будет. Ты же не думаешь, что, узнав об этом, люди станут относиться к нам нормально? Людей должны защищать люди, а не хуй пойми кто.

— Можно подумать, ты будешь это делать.

— Нет, — согласился Слава. Людей защищать будет Мирон. И развлекать их будет тоже он. А Славе вряд ли найдётся место даже после возвращения.

— Так и будешь неприкаянным мотаться по Петербургу? — Слава не ответил. — Как глаза прятать будешь?

— Придумаю что-нибудь. Знаешь, я… — он сделал глубокий вдох и поднял взгляд к небу. — Только не говори никому. Я обязательно его уничтожу.

— Ресторатор сказал, этого нельзя делать, —вспомнил Гена.

— Ресторатор сказал, этого нельзя делать сейчас. Разве нет? К тому же, я ещё не придумал способ. Это не тот случай, когда что-то можно решить грубой силой. Как оказалось. Знаешь, что мне сказал Чейни? О том, почему мир стал таким?

Рассказ Гнойного был недолгим, но Гена слушал его с придыханием. Всё будто вставало на свои места. И пусть они не знали, как им быть дальше, хотя бы один из вопросов, волнующих всех, был только что разрешён.

— Он прав, тебе придётся всё им рассказать.

— Тебе, Ген. Я что, зря тут распинаюсь?

— Ладно.

На его лице впервые за это время появилось подобие улыбки, а на душе почему-то стало легче.

— Осталось только придумать, как нам добраться до Петербурга, — заметил Гнойный. Он тоже стал свободнее, расслабившись в присутствии живого Гены, по уши плавающего в тех проблемах, что и он сам. Вдвоём из них было выбираться не проще, но хотя бы чуточку веселее. Слава накинул на голову капюшон толстовки, пряча под ним золотые волосы.

— Ты приехал сюда на мотоцикле?

— Да, но он ушёл на стройматериал, — Гнойный показал большим пальцем за спину, но никто не повернул головы.

Время близилось к вечеру, во сколько он вообще мог наступить ранней весной. Они сидели здесь достаточно долго, но никто так и не предложил покинуть это место. Слава подтянул колени к груди. Его одежда промокла, но ему казалось, что он теперь не заболеет. Вообще не заболеет, о чём тут речь? Болеют ведь только люди, к которым он теперь принадлежал очень относительно. Что Слава такое? Он смотрел на свои руки и не мог найти ответа. Они продолжали изредка переговариваться, погружённые в свои мысли, и делали это из-за исключительного желания подтвердить, что рядом всё ещё кто-то есть.

Тем временем на горизонте сверкнул огонёк. Послышался гул, и Гена поднял голову, толкнул Славу, сам едва не падая, потому что до него надо было ещё дотянуться. Они оба подскочили с места, когда увидели, что со стороны трассы к ним приближается внедорожник.

Машина остановилась в нескольких метрах от них. Двери по обе стороны синхронно открылись и наружу выскочили два человека. Грузин в военной форме и рыжий клоун в спортивной куртке. Рыжий стендап-комик, то есть. Второй удивлённо присвистнул.

— Это что вообще такое? — он вскинул голову, осматривая громадную уродливую конструкцию перед собой.

— Ребят, вы чего здесь делаете? И где вообще Москва? — спросил второй.

— Мы… — загадочно протянул Гнойный. — Ждём, пока появится кто-нибудь, кто подкинет нас до Петербурга. Вы случайно не туда направляетесь?

— Ага, случайно. — Рыжий кивнул. — Куда ещё сейчас можно направляться? Нет, серьёзно. Что это такое?

— Механическое сердце Fatum. Бог нового мира, который сегодня вывел из себя одного баттл-эмси.

Гена обернулся. Огромное железное сооружение, некогда имевшее форму человеческого сердца, было искорёжено четырьмя вонзёнными в него спиралевидными копьями. Отсвечивая золотом, они сияли в лучах заходящего солнца. Рыжий достал телефон, чтобы сфотографировать эту вершину абстракционизма, но экран неожиданно погас, обрубая все системы.

— Нет, это здесь не работает, — вздохнул Гена. Он представил себя и Славу, так же вернувшего взгляд на последствие своей неконтролируемой ненависти. Надо быть аккуратнее с этим, что ли, думал он, сжимая пальцы в кулак и разжимая их. Он пропустил, когда представлялись остальные.

— Запрыгивайте назад, — сказал рыжий, — мы ехали в Питер, но потом увидели этот ужас над Москвой и решили свернуть. Но не успели, кажется.

— Зато мы успели, — горько усмехнулся Гена. — Мы расскажем.

— Надеюсь, никому дурно от быстрой езды не станет, — предупредил грузин, садящийся на водительское место.

— Слав, ты идёшь? — громко позвал Гена.

Карелин обернулся на его голос, бегло улыбнулся, пообещав себе, что ещё ничего не закончено и он обязательно сюда вернётся, и спешно засеменил к остальным. Ведь после этого дерьма обязательно должно было произойти что-то хорошее.

Они все очень на это надеялись.

========== 12. Край света ==========

ЛСП – Синее

Illumate, Alphavite – SpaceX

ЛСП – Космос

Совергон – Найду

Rickey F – Человек

Rickey F – Arkham Skytown

Плейлист закончился. Мэд свернул наушники, отложил их в сторону и пролистал в плеере список исполнителей, с удивлением осознавая, что помнит их имена, хоть никогда и не слушал их до этого дня и не видел в лицо. Они не были обитателями подземки, не выступали ночью на петербургских площадях. Но имена всё равно казались знакомыми.

Завершился лист пятью композициями со сборника «FIVE». С тех пор, как он был добавлен, новые песни в память плеера не вносились. Может быть, именно этот сборник прослушивали чаще прочих, не забивая плейлист мусором. Пять песен, вытекающих одна из другой. Они на самом деле были удивительны, концептуальные альбомы. Мэду нравилось вспоминать необычные и мало употребляемые слова. Вместе с ними он как будто собирал частички своей прошлой жизни.

Сборник-то хороший. Нужно будет попробовать отыскать владельца, подумал Мэд, вот только вряд ли это теперь возможно. Он отложит плеер к наушникам. Музыка склеила кусочки разбитого Мэда во что-то более или менее целое.

На стуле, оказывается, висела новая одежда, которую подогнал ему Рэнделл — Мэд раньше не обращал на неё внимания. Он встал и переоделся. Узкие чёрные джинсы были чуть длиннее необходимого и их пришлось подогнуть. Клетчатая плотная рубашка оказалась немного велика, но в целом смотрелась сносно; главное, она была тёплой — в такую погоду жаловаться не приходилось. Рэнделл притащил даже кеды. Интересно, как скоро они промокнут, подумал Мэд, переобуваясь. Он решил поблагодарить Рэнделла за всё (кроме того, что тот без предупреждений шастает по чужим комнатам, конечно) и заодно отдать наушники.

С тех пор, как Мэд был у него, прошло довольно много времени, и он должен был уже проспаться. Мэд подошёл к своей двери, взялся за ручку и только хотел открыть её, как стены вокруг задрожали. Мэд отпрянул назад. Дрожь улеглась, поглощённая толстым слоем земли над ним, но не прошло и двадцати секунд как пол и потолок содрогнулись в новом толчке.

Мэд схватился за голову. С третьим ударом её пронзила жуткая боль. Земля продолжала сотрясаться, и Мэд упал на пол, теряя сознание.

***

Минувшая зима выдалась короткой, но невероятно холодной. Они редко виделись, из-за плохого транспортного сообщения решив не съезжаться, и все ночи проводили вместе за разговорами в скайпе или совместными стримами, число которых запредельно возросло. Впрочем, почему бы и нет, раз их потенциальная аудитория оказалась заперта по домам вместе с ними. Тем, кому перевалило за двадцать, и кто мог жить отдельно от родителей, повезло больше. Миша был как раз из таких, и поэтому он знал: если в одних ситуациях это выручает, то в иных — совсем наоборот. Начало грядущей весны стало для него тем самым исключением, когда лучше бы ему было десять и всего того, что с ним происходило, никогда бы не произошло.

В начале холодного снежного марта умерла какая-то там родственница и мать потащила Мишу на край света оформлять документы на наследство — его имя оказалось в завещании старой тётки. Делать было нечего: он попрощался с друзьями, обещая вернуться в ближайшем обозримом будущем, собрал вещи и сел на поезд, потому что по нужному направлению отсутствовало авиасообщение — вот в такую глушь его отправили занятые на работе родители. Объяснение у них было что надо: тебе же исполнилось восемнадцать, правда же. Вот он и поехал, чтобы больше не вернуться никогда. Не потому, что не хотел, а потому что не удалось.

Родственница жила в маленьком доме на отшибе небольшого городка на самой границе Ленинградской области. После её смерти дом пустовал, стал сер и неуютен, но из-за финансового вопроса, вставшего ребром, этот дом был единственным, где Миша мог остановиться перед своим походом к юристу. Сперва пришлось здесь всё прибрать — настолько противно было в том месте находиться. И за уборкой он так измотал себя, что ночью сил хватило лишь на то, чтобы посмотреть небольшое видео, скинутое кем-то в конфу. Миша отключился, не успев его даже прокомментировать.

А следующим днём он проснулся и оказался единственным в городе, кому посчастливилось не исчезнуть. Впрочем, «посчастливилось» — очень громко сказано, потому что в тот момент он так не думал.

Оставленная без человеческого надзора технология разнесла всё к чертям, превратив небольшой аккуратный городок в руины. На улицах полыхали непрекращающиеся пожары, раздуваемые сильными ветрами, на ржавых креплениях раскачивались обломки металлоконструкций, протяжным скрипом воющие в тёмных переулках. В этом городе Миша находил еду, чистую воду, книги. Он пытался найти средства связи, но лишь продолжал убеждаться, что ни одно из них не работает. И даже почти поверил, что ему ничего не поможет. Возвращаясь ни с чем, он проводил время за играми или книгами, развесив на потолке в своей комнате одолженные в магазине фонарики, готовил ужин и отправлялся спать, чтобы следующим утром снова идти в город, непонятно на что надеясь. Эта картина повторялась изо дня в день, пока одним вечером он всё-таки не встретил живого человека.

Тёмный силуэт приближался к дому со стороны леса. Миша выбежал на улицу, едва завидев его в окне. Человека немного вело из стороны в сторону не то от усталости, не то от алкоголя, которым он, судя по всему, пытался согреться. Завидев Мишу, который уже бежал навстречу, незнакомец помахал рукой и, отвлёкшись, запнулся о торчащую из земли корягу. Миша помог ему подняться.

— Спасибо, что помог. — Мужчина встал со снега, отряхнул длинное пальто, посмотрел по сторонам, точно выискивая кого-то, а потом перевёл на него взгляд. — Как зовут? — спросил он, убирая руки в карманы. Морозец оставил яркий румянец на его щеках, а яркое солнце, под которым искрился снег, отблеском запечатлелось в глазах.

— Миша, — представился парень.

— Вот как. А меня Ильёй. Илья Мэддисон. Может, слышал?

Он не слышал, но радости от встречи с живым человеком это не преуменьшило. Миша проводил его в дом, помог раздеться и накормил, попутно рассказывая о том, что кроме него людей вокруг не осталось. От Ильи он и узнал, что произошло со всеми. Он рассказал ему и о Петербурге: весь вечер и добрую половину ночи они сидели за столом, пили горячий чай и разговаривали о людях.

— Это? — Илья крутил в руках маленькую пластинку-подвеску, которую снял со своей шеи. — Это ключ к новому будущему. Ключ к власти, если можно так сказать. С его помощью можно приводить в движение механизмы, создавать подвижные и неподвижные голограммы, управлять сознанием масс.

— Таков новый мир? — заинтересованно спросил Миша.

— Управлять воспоминаниями и чувствами других людей. Правда, делать всё вместе не получится: определённо, что-то будет удаваться лучше, что-то — хуже. Так, наряду с сильными обладателями таких ключей могут оказаться и слабые. Сдаётся мне, система ошиблась, впервые определяя, кому доверить шанс управлять положением дел. Были ведь и те, кто больше достоин этого. В конце концов, были и те, кто отказался, даже не попробовав. Я тоже отказываюсь. Отказываюсь, узнав о том, как обстоят дела на самом деле. Теперь мне кажется, те двое тоже предполагали такой исход. А может, у них были свои причины — я не знаю. Как управиться с настоящим миром, я не знаю тоже. Но мне известно, что будет после. Что будет, если я откажусь. «Знание» — это одна из тех вещей, которые вместе с ключами Fatum дала первым выбранным хранителям. Не смотри на меня так. Мне просто надо выговориться.

Позже он сказал:

— Этому миру легенды не нужны. Ему нужны герои, которые будут совершать подвиги в настоящем.

И, произнеся это, рассмеялся.

— Вот это я загнул! Не подвиги, конечно, разве сейчас кто-то на них способен? Может быть, правильно будет сказать… лидеры? Да, точно, лидеры, — он тяжело вздохнул. — Не имея поддержки и авторитета сейчас, ты не будешь представлять собой ничего, какой бы силой не обладал. В условиях власти Fatum это будет актуально как никогда, — постучав по виску, Илья завершил фразу, вкладывая в неё чуть больше смысла, чем мог увидеть Миша, — желание масс.

Наутро Илья исчез, оставив после себя лишь подвеску, одиноко лежавшую на краешке стола. Вместе с ним беспричинно исчезли и воспоминания о встрече и минувшем разговоре. С этого момента и началась история Миши: решение покинуть дом, встреча с Лариным и Соколовским, Петербург, Рэнделл и шумные ночные улицы, странная подвеска и воспоминания о себе настоящем.

Миша открыл глаза. Он провалялся на полу довольно долго. Слышался шум людей в коридоре. Они, должно быть, уже спешили наверх, где каждую ночь для них играли шумные концерты. Миша поднялся, больше не ощущая никакого недомогания. Нет, сегодня происходило что-то странное. Шум и переговоры за стеной были какими-то тревожными. Тряхнув головой, он всё-таки решился выйти из комнаты.

Прямо перед его носом, расталкивая встречавшихся на пути людей к стенкам, пронёсся Рэнделл. За ним спешили ещё трое, но Миша не разглядел даже их лиц — так быстры они были. Те, кто стоял в коридорах, недоумённо переглядывались и двигались к входам и выходам из подземки по необыкновению очень медленно и словно с какой-то неохотой.

Здесь что-то не так, подумал Миша, вспоминая про то, как трясло стены. Может быть, с городом наверху что-то случилось? Он очень хотел узнать что произошло, ведь что бы это ни было, оно привело к возвращению воспоминаний. Поэтому, не раздумывая, он закрыл комнату и едва не бегом поспешил к ближайшему выходу. Ведь с помощью своей подвески он откроет любой, даже тот, о котором не знают остальные.

***

Рудской шёл по коридору подземки быстрым шагом, Ян поспевал за ним только потому, что был выше ростом и ноги у него были длиннее, иначе оторвался бы ещё до первого поворота. Удивительно, думал он, закатывая рукава рубашки, как легко Ивангай ориентируется здесь. Гордиенко кратко докладывал, что малышню, как здесь называли тех, кому не было тринадцати, согнали в зал и теперь с ними занимались девчонки. Они не дадут детям появиться в городе, а вот с теми, кто постарше, будут проблемы. Он говорил бы ещё больше, но из-за угла неожиданно для обоих появился Женя Баженов, преградив им путь.

— Как наверху? — резво спросил Ивангай, затормозив в нескольких сантиметрах от его лица. Перед тем, как ответить, Жене пришлось сделать пару шагов назад.

— Тебя предупреждали, что всех не удержишь, — сказал он. — Все ворота с вечера почему-то оказались открыты. У Хованского нет ключа, и…

— Ясно, — Ваня махнул рукой, — тогда и не пытайтесь их закрыть.

— Как тогда удержать всех внизу, если они прут наружу, как никогда до этого? — возмутился Ян. — Если это больше не в наших силах?

— Не в наших, да в наших, — пробормотал Рудской. — Жень, Коля всё ещё наверху?

— Куда бы он делся, — Баженов пожал плечами. — Только и это вряд ли поможет. Всем интересно узнать, что стряслось.

— И так же интересно будет узнать, что всё это время происходило за стенами! — Ваня похлопал друга по плечу и помчался в сторону, откуда только что пришёл Женя.

Баженов и Гордиенко переглянулись, а потом пожали друг другу руки.

— В городе тоже неспокойно? — поинтересовался Ян.

— Я был там полчаса, но такое чувство, что полдня. В городе очень тихо и воздух на тебя как будто давит. Неприятная атмосфера.

— И много там… сегодня погибло?

Ян спросил, понизив голос, и отведённый в сторону взгляд парня перед ним, его нахмуренные брови и поджатые губы дали ответ: да, много.

— Не передать, сколько, — признался Женя. — Не разобрали и трети завалов. Похоже, наша защита дала сбой. Я никого не упрекаю, конечно же, потому что сам ничего сделать не могу, но если ты берёшься что-то делать, то делать это надо как следует.

Ян повёл бровью.

— И мы всё ещё не знаем, что именно произошло, чтобы кого-то в чём-то обвинять. К тому же, всех, кто остаётся в городе, с самого начала предупредили, что там может быть небезопасно, так что это исключительно их выбор.

Женя пожал плечами: с этим не поспорить.

В соседнем коридоре появился Ивангай, волокущий за собой Соболева Колю.

— Просто расскажешь им что-нибудь! — шипел он, толкая парня на себя. — Всё равно что, но отвлеки их внимание на себя и не дай им покинуть пределы подземки!

Коля не противился — он попросту не поспевал за молниеносно перемещающимся по подземке проводником, который знал каждый коридор настолько хорошо, что мог ходить по ним с закрытыми глазами и не заблудиться.

— Стань на пару часов лидером мнений снова, — продолжал Ивангай, затягивая Соболева всё глубже, — ну чего тебе стоит, расскажешь про работу свою, подбодришь их как-нибудь, скажи, чтоб работать старшим не мешали. Не мне тебе объяснять, как привлечь и задержать на себе внимание аудитории!

Проходя (пролетая или проносясь, как бы предпочёл сказать об этом Коля), Соболев успел дать пять Яну и получить напутствие от Жени, выраженное страдальческой физиономией, скорченной ему на прощание. Ян рассмеялся и вместе с Женей направился по подземке в западную часть города, чтобы посмотреть, не обрушились ли где стены и потолки нежилых секций. Они разошлись, чтобы каждый занимался своим делом, насколько ситуация вокруг им это позволяла.

***

На улицах поднимался гул. Он доносился из открытого окна, совсем рядом, только руку протяни — и ты окажешься снаружи. И если бы не суровый взгляд Евстигнеева, готовый его испепелить, Мирон давно бы это сделал.

Они молчали. Мирон сидел на больничной койке, смотрел на зажившие ладони и понимал, что никто никуда его не отпустит, как бы хорошо он себя не чувствовал, потому что другим это не докажешь. Открылась дверь, вошёл Иллюмейт с неприятными новостями.

В маленькой больничной палате на — всего лишь, до земли совсем ничего было — втором этаже свет не горел. Койку и небольшое пространство за ней освещала луна, по необыкновению светившая сегодня с чистого ночного неба. Фонари зажигались только когда Мирон хотел этого, но почти сразу же гасли. Не в порядке были или энергосистемы города, или его собственные силы, причём второе вероятнее, и именно поэтому Мирон чувствовал себя хоть и хорошо, но всё же странно. Должно быть, от внимательного товарища это противоречие не скрылось.

— Я не знаю, чем тебе помочь, — сказал Коновалов.

— Спасибо, — поблагодарил Мирон. — Но, думаю, это уже за гранью человеческих возможностей.

Люди выходят на улицы, рассказал Иллюмейт. Их не удержать, они хотят знать, что случилось. Они боятся.

А ведь все так старались, чтобы этого не произошло.

— Одни, — предусмотрительно не называя имён, сказал Андрей, — начинают думать, что было неправильно ничего им не рассказывать. Будет неприятно, если все узнают обо всём сегодня и…так?

— А сам ты что думаешь? — спросил Фёдоров.

— Ничего. — Иллюмейт развёл руками. — Не моя целевая аудитория. Вернее, пересекается с моей, но…

Он замолчал.

— Они не удержат всех, — задумчиво произнёс Мирон. — И тем, кто выйдет на поверхность, важно будет рассказать, что ничего страшного не…

Он не договорил. Не смог произнести вслух, что ничего страшного не произошло. Они собирали людей в одном месте не для того, чтобы в один день не смогли их защитить.

— Несчастья могут объединять, — вместо всего этого сказал Мирон. — Надо придумать, как правильно объяснить всем, что произошло. Но проблема в том, что большинство захочет услышать ответ от меня.

— Я не думаю, что они будут тебя в чём-то обвинять, — предположил Иллюмейт. — Особенно те, кто знают о природе происходящего.

— Значит, ты не считаешь, что я в чём-то виноват?

Иллюмейт помедлил.

— Может быть, лишь в том, что решил сделать всё в одиночку, не попросивпомощи. Вот только даже так вряд ли кто-нибудь смог бы тебе помочь.

— Вот только как объяснить это остальным? — подал голос Евстигнеев, стоявший в стороне и до этого не принимавший участия в разговоре.

С ним тяжело было не согласиться.

***

Петербург был огромен, а их силы ограничены. Чуть больше двух месяцев назад, когда Мэддисон и Rickey F ещё были рядом, они втроём изучали, в каком диапазоне можно эффективно использовать «1703». Это было нужно для возведения стены — именно так обозначили границу, за которой Мирон не мог так же сильно, как и внутри неё, управлять ключом-подвеской. Стену возводили по кольцевой автодороге из мусора, землетрясением осыпавшего на землю.

Сейчас эта стена исчезла поднятыми над городом щитами. Такие огромные сооружения нельзя создавать из ничего — хоть из воздуха, хоть из тени и света, хоть из сваленного в стену мусора. Мирон действовал интуитивно, следуя зову «1703» — до сих пор оно не подводило его ни разу. И вот этот день настал. Подвеска лежала на столе, погаснув. Мирон к ней не взывал и она не отзывалась.

Он чувствовал себя пустым и разбитым, совсем как город за окном. Как люди выползали на улицы, так перед его глазами мельтешили обязанности. А фонари, освещающие ему путь, погасли.

Несмотря на нарастающий шум с улиц, здесь господствовала тишина.

Мирон закрыл глаза руками. Евстигнеев подошёл к окну, чтобы закрыть его, взял с прикроватной тумбочки «1703» и вышел из палаты.

Мирон откинулся на подушку.

***

Он не знал этот город. Хотел выйти куда-то на знакомую местность, но выбрел на полуразрушенный мост. В темноте, освещаемой только лунным светом, на его краю прямо над водой стоял мужчина. Он смотрел куда-то на другой берег, и Миша не стал его трогать. Парень осмотрелся по сторонам, но город был одинаково темен всюду. Попятившись назад, Миша скрылся в серой подворотне.

Грязь коричневой коркой облепила белые сугробы. Подвеска под рубашкой светилась почему-то синим. Холодный цвет настораживал, но когда это «MAD» делал так, как того желал владелец? Он был свободолюбив, труднее подчинялось бы только «SLOVO», которое давно уже обуздано. Но всё это становилось безразлично, если у ключа был сильный хозяин. Если он знал, что надо делать, и готов был идти на риск. Миша не знал, не понимал вообще. Для него собственное прошлое открылось вот-вот, и что-то решать он попросту был не способен. Но всё же что-то отличало его от остальных. Он отлично помнил, как это делал Мирон. Помнил, что чувствовал в это время. И хотел делиться этим чувством с остальными.

Но даже если дела и обстояли так, он не мог бы ничего им предложить. Музыкой, способной так воздействовать на толпу, он не обладал. Толку от него не было никакого. И обладая желанием что-то делать, но не имея возможности, он стал совершенно бесполезным.

Может быть, это была та причина, которая заставила предыдущего владельца ключа сложить свои обязанности?

Можно было бесконечно долго теряться в догадках, но настоящее значение имели лишь действия. Он всё ещё не знал, что может сделать, но разбираться в этом можно было и на месте. Миша ещё раз осмотрелся по сторонам, пытаясь хотя бы немного сориентироваться или определить, куда направляются выходящие наверх люди.

Он продолжал бежать, и с каждым новым шагом в него всё глубже вгрызалось ощущение, что этой ночью в городе хозяйничают не люди — сегодня здесь властвует тишина. И ему хотелось её разрушить.

***

Сцена на площади Победы была разрушена попаданием настолько метким, что воронка вокруг неё стала идеально ровной чашей, куда сыпались обломки зданий, задетых волной. Сыпались до сих пор, потому что Светло едва ли не с криком отскочил от края, когда под ним дрогнула металлическая балка. Сварной шов треснул, крепления отлетели и балка свалилась вниз, скатившись к центру воронки.

— Ну ёб твою ма-ать! — отчаянный возглас эхом разнёсся по площади.

А внизу уже начали собираться люди. Они ходили поодиночке и маленькими группами, настороженно взирали по сторонам и шептались, разнося шёпотом слухи и догадки. Маленькие беззаботные обитатели веселящейся подземки, которых от настоящего Петербурга отделяла возведённая старшими стена. Они не знали всей правды — абсолютно всё было известно лишь узкому кругу посвящённых, — но они строили теории и догадки. Они все видели, что произошло с их городами, и знали, что случилось с остальными людьми. Взрослые с опаской принимали тот факт, что младшие знали те вещи, которые они могли себе неправильно объяснить. И в тоже время им бы очень не хотелось, чтобы они узнали всё и резко повзрослели, столкнувшись с реалиями такими, какие они есть. Столкнувшись с тем, что не каждый взрослый мог понять.

Ваня Светло всё знал — ему растрепал Гнойный. И единственная вещь, недосягаемая для него, заключалась в том, что на самом деле сам Слава об этом думает. Внизу у ямы топтался и матерился ХХОС. Син отвесил Старухе пинка и наорал, чтобы тот помог остальным вытащить балку. И вообще, эту яму стоило засыпать песком первой — вон вас как много ходит. Взяли вёдра и натаскали с огородов где-нибудь. Как хорошо, думали они попеременно, что Нева не торопилась выйти из берегов — вот с чем справиться они действительно бы не смогли.

Да они со всем бы справились, если бы ворота все ворота в подземку были заперты и наверх не тянулась бы малышня. «1703» круто всех подставил, думал Фаллен с высоты пятого этажа, держащегося на соплях и его молитвах. Совсем скоро вниз сиганёт и он, но Светло не торопился уходить отсюда. С высоты он лучше найдёт Славу, потому что не прийти, чтобы увидеть, как феерически проебался Мирон, Слава не мог. Но время шло, а в его поле зрения не появились ни один, ни второй.

Зато перед глазами развернулась другая, не менее интересная картина, и за неимением другого он был вынужден довольствоваться ей. Внизу, на земле, Рудбой едва не разбил Букеру лицо, когда тот соизволил нелестно высказаться о том, что Мирон якобы не отвечает за свои слова.

— Если бы не он, ты бы сам сдох давно! Не смей вообще его имени произносить! — выругался Евстигнеев. Его удержали Иллюмейт и Хованский. Трезвый перепуганный и всеми преданный Хованский, которому сегодня не дали «1703», был, в общем-то, за это благодарен, потому что окажись ключ в его руках, Питеру пришёл бы конец — он открыто заявил это перед всеми ещё несколько часов назад. А после молчал в тряпочку, что было для него в новинку, и никому ничего не предъявлял, чему тоже все удивлялись.

Не изменяя себе, из ниоткуда вынырнул Ивангай, для которого что подземка, что город над ней стали продолжением рук и ног, и длинные коридоры улиц в ночной темноте сами превращались в исхоженные тропы. Не во всём городе, разумеется, но в пределах этой площади точно — он не раз выбирался сюда, чтобы издалека наблюдать за происходящим. Ивангай попросил микрофон, но получил неутешительный ответ:

— Оборудование не работает, — парень-скелет у пульта управления развёл руками. — Совсем.

Так или иначе, людей нужно было уводить, и если не в подземку, то хотя бы на более просторные улицы. Негласное решение зависло в воздухе — в оглашении его никто не нуждался. Сегодня людей было больше, чем они принимали обычной ночью — невооружённым взглядом было видно, как они сходятся со всех улиц и подтягиваются сюда, забираются на ближайшие дома, даже если это пресекалось, и с нетерпением и дрожью в сердце чего-то ждут.

— Соболев не даст тем, кто остался, подняться, — предупредил остальных Ивангай. — Сделайте что-нибудь с ними, — шикнул он, показывая на обезличенную толпу, — ночь — это ваше время!

— Не так-то это просто. — Олег ЛСП пнул колонку, приставленную к дому. — Не работает, — повторил он, — совсем. Нужен ключ.

— Хватит приключений с «1703» на сегодня, — отрезал Рудбой, припоминая состояние Мирона и разрушения, принесённые из-за слабости «1703».

— Тогда, может быть, «MAD» подойдёт?

Все обернулись.

Перед толпой, тяжело дыша и отходя от бега, стоял парень. Ничем не примечательный и очень худой. В узких тёмных джинсах, клетчатой рубашке и кедах. Тёмные волосы непослушно растрепались, парень сделал глубокий вдох, выдохнул и на вытянутой руке протянул вперёд подвеску. Они светилась, оттеняя синевой лица собравшихся.

— Откуда он у тебя? — спросил уже было Евстигнеев, чья осторожность совсем неаккуратно переросла в злость, но в этот же миг Ивангай, не давая его совершить ошибку, слишком громко вскликнул:

— Круто! А ты справишься? — перебивая остальных.

Парень ничуть не смутился, кивнул и с вызовом посмотрел на остальных.

— Думаю, да, — коротко ответил владелец спасительной подвески.

— Чува-ак, — выпрыгнувший откуда не возьмись Олег ЛСП повис на шее мальчишки, отчего колени того дрогнули, а сам он, пусть и на мгновение, но всё же испугался такого неожиданного вторжения в личное пространство. — Тебе не какую-то площадь осветить надо будет. Ве-есь Питер.

Он обвёл пальцами вытянутой руки всех собравшихся. И стоило ему поднести свою руку к ключу, как тот вспыхнул, настолько ярко, что под синевой на мгновение проявился белый, смешиваясь, он ослабил свечение в концентрации, но расширил его в объёме.

— Вау, — прошептал Костя. Евтигнеев отвёл взгляд, вспоминая, как видел однажды что-то подобное. Только вместо синего подвеска отдавала красным, а Гена Рики Ф был так же решителен и в то же время так же напуган.

— Знаете, я тут думал, — неожиданно для всех заговорил Хованский. — Мэддисон был тем, кому удалось дать старт многим из довольно популярных блогеров, ну и, может быть, он не должен был обладать ключом, а всего лишь ему надо было найти того, кто смог бы делать это? Ну, это как Мирон отдаёт мне иногда «1703»…

— Юр, расслабься, — Ивангай положил руку на плечо старшему товарищу. — Интересная теория, конечно, но мы подумаем об этом позже, хорошо? Сейчас нам нужно всех собрать.

— Нужна площадка, — нехотя соглашаясь с остальными, подал голос Евстигнеев. Все обернулись к нему, ожидая предложений, как вдруг раздался оглушительный крик.

— Ети-ить! — визг эхом разнёсся по площади. Вслед за ним послышался грохот — это одно из разрушенных зданий, накренившееся над площадью, начало падать.

Люди с криками отбегали в сторону и прятались в уцелевшие дома, оттаскивали девушек и младших, своими спинами ограждая от рушившегося комплекса. Если бы их было хоть намного больше, непременно началась бы паника. И если бы кто чуть помедлил и обернулся, то увидел бы, что к огромному счастью для всех, падало здание не на людей, а на выбитую ранее огромную яму.

Каким чудом уцелела торцевая стена, не понял никто. Но ровная поверхность, покрывшая образовавшийся завал высотой в полтора метра, была не иначе как тем, в чём они все нуждались.

А из клубов пыли уже доносились голоса:

— Вот вам и сцена, хорош орать.

— Дай пять! — звонкий хлопок разбил воцарившуюся на мгновение тишину. — А теперь скажи, — последовал за ним громкий ор, в котором отчётливо узнавался висевший на волоске голос Джарахова, который возмущенно протестовал: — Какого хера ты там делал?

— Эй, между прочим, не я один там был! — Фаллен оттолкнул его, поднимаясь.

Воспользовавшись суматохой, Олег ЛСП схватил лежащий у оборудования микрофон.

— Ну, я на вас надеюсь, — не спрашивая мнения остальных, он быстро преодолел разделявшее его и упавший дом расстояние и стал карабкаться наверх. В последний момент, когда его всё ещё можно было остановить, Рудбой хватил его за край рубашки, одёргивая вниз.

— Слушайте все, — скомандовал он. — Их надо не взбодрить, а успокоить! Уяснил?

— Да-да, о чём речь, — хитрющим голосом отозвался ЛСП. — Малой, мне нужно нечто… синее, окей?

Он кивнул. Сердце билось взволнованно, и унять дрожь в руках было непросто, но, в общем-то, и не требовалось, потому что «MAD» отзывался на любое его чувство. Ему всего-то и нужно делать так, как делал когда-то Мирон. И вот теперь всё зависит он него. Его провал означал провал всех. Но это отчего-то не пугало, наоборот, только будоражило кровь. Миша подбежал к оборудованию.

— Тормозни-ка, — смягчив тон, остановил его Рудбой. Он достал из нагрудного кармана на своей рубашке подвеску. — Рики Ф с первого раза не справился. «MAD», скорее всего, тоже не знает, что делать. Воспользуйся памятью «1703».

Они стояли у самой большой колонки, в то время как Олег уже забрался на импровизированную сцену и что-то орал толпе без микрофона. Вроде бы он старался подозвать людей ближе к себе — с такого расстояния и не разберёшь. Миша потянулся к предоставленному ему чужому ключу, и когда Евстигнеев вложил его в руку парню, который храбрился и ничуть не скрывал того, «1703» вспыхнул на мгновение и тут же погас. Миша почувствовал, как вспоминает что-то ещё; вместе с прикосновением к ключу он на уровне интуиции почувствовал, что ему нужно делать и как своей подвеской управлять. Более того, это даже не было новым чувством, скорее, очередным воспоминанием, о котором Миша никогда не знал. Вот в чём, а в этом он знал толк. Он приложил свой ключ к колонке.

В сгущающемся воздухе начал образовываться бледно-голубой туман. Он темнел, а из колонок началась доноситься музыка.

Музыка связывала с ключом человека, который был на сцене.

— Эй, Олеги ЛСП, — пропел он, осторожно выверяя начало.

— Я вчера во сне плавал, все рыбы мне кричали «браво». Пираньи, дельфины и киты — теперь мои лучшие кенты, и ночью в море всё тёмно-синее…

От сцены вверх поднялся столб белого света.

Вспышка озарила пространство комнаты. Мирон наклонялся, чтобы завязать шнурки на кроссовках, и когда он поднял голову, голубоватое свечение уже подмяло под себя город. Огромный тонкий столб света взмывал в воздух, растворяясь в небе, а вокруг него двумя рядами: выше тот, который был дальше от столба, и ниже тот, что ближе — раскинулись экраны, транслирующие происходящее на площади. Это можно было увидеть отовсюду, только подняв глаза в небо. Это могли увидеть все. Город замер, наблюдая. И каждый, кого эта ночь застала на улице, был вовлечён в происходящее.

Мирон подошёл к окну. Маленькая синяя рыбка полоснула его хвостом по щеке, оставив за собой след из пузырьков воздуха, уходящих вверх. Мирон потянулся к ней и его рука прошла сквозь крошечную иллюзию. Рыбка покрутилась на месте, а затем выплыла из палаты, растворившись в текстурах двери и словно зазывая за собой. Мирон соскочил с места и бросился вперёд.

— Я сегодня во сне летал, мир птиц, самолётов, мне так нравится он… — транслировалось отовсюду. Мирон бежал по улицам, погружённым в сине-белое марево. Говорили динамики в машинах, колонки оставленных дома стереосистем. Не молчали, казалось, даже телефоны, чьи плееры стали частью единого организма неясной природы. Маленькие рыбки и другие морские создания заполонили улицы. Они медленно-медленно плыли по направлению к белому столбу, устремившемуся в небо, собираясь вокруг него и кружа над площадью.

— Там Хованский выебнуться хотел, — вспомнил Ивангай, провожая взглядом рыбку и одёргивая Евстигнеева от колонки, потому что вблизи неё разговаривать было просто невозможно. — А что, если «MAD», это ключ, отзывающийся не на владельца, а на чувства любого, на кого укажет владелец?

— О чём это ты? — нахмурился Рудбой, понижая голос так, чтобы его можно было слышать только двоим.

— Подумал, что было бы круто, окажись это так, — Ваня пожал плечами.

— Ключи слушаются владельцев, но вряд ли это будет работать так, — Евстигнеев покачал головой. — Мы не знаем, как именно это происходит.

— Тогда как Оксимирону и Рики Ф удаётся делать так, чтобы другие их слушались?

— Никак. Все образы они визуализируют сами.

— Вот ведь… Как же интересно у вас на поверхности обстоят дела.

Рыбки всех цветов и размеров, белые и синие и смешанных цветов с проглядывающими розовыми плавниками и жёлто-зелёном отливом чешуи кружили вокруг сцены, на ней, над ней и вообще всюду — морские создания пронизывали собой толпу, игриво не позволяя себя коснуться и всплывали вверх, вливаясь в столб белого света. Взгляды всех были направлены к ним, а в это время недалеко от сцены, спрятавшись от толпы, в припадке беззвучного вопля схватился за голову Джарахов.

— Сука, а ведь я так хотел вступить! Ну за что! — хрипя, он проклинал себя и ещё больше — Фаллена, сидящего невдалеке.

— Вот те на… — протянул тот, вздыхая. Он смотрел на Эльдара и думал, что Слава многое пропускает, не появляясь здесь. Вообще-то ему давно пришла пора беспокоиться. Вот только как бы он не хотел, переживать из-за пропажи человека не удавалось.

— Мы и в самом деле застряли в этом дерьме навсегда, — пробормотал он, отводя взгляд в сторону сцены… Морская звезда лениво катилась по асфальту, подталкивая невидимыми потоками водной толщи. Вокруг паренька с подвеской уже собралась небольшая компания.

— Сэймяу, Алфи, давайте-ка вы. Эй, у вас же есть совместка! Покажите-ка, чего стоит основа «Версуса»! Ну почему их нельзя завести! Мы бы с этим отлично справились! — раздавалось со всех сторон.

— Да не «Сэймяу», — отмахнулся Андрей. — Иллюмейт!

— Но ты идёшь? — уточнил Алфавит.

— Да-а, — протянул Иллюмейт. — Ведь чей синий может быть изящнее морского?

— Только космический, — не успел договорить Никита, как их уже толкнули карабкаться наверх. Кто-то успел притащить лестницу.

— Хэй, а ведь не только у них есть кое-что «космическое», — донельзя довольный Олег ЛСП спрыгнул вниз. — Где ты там, тень Оксимирона? — пропел он, словив подзатыльник от не вовремя появившегося Евстигнева.

Тем временем то самое «космическое» уже откликнулось на желание Иллюмейта, развернув вокруг сцены и раскинув на весь Петербург трёхмерную карту вселенной: множество галактик, планет и соединённых тончайшими линиями в небесные фигуры — созвездия — звёзд, меж которыми летали космические корабли и искусственный спутники. Вскинув руки верх, люди могли их коснуться.

— Мы как SpaceX, наша цель — ввысь… — тянули динамики пойманные микрофонами звуки.

— Мирона нет и не будет, вы должны уже были понять, — шугнул Олега Рудбой.

— Да я и не про него, я про тебя говорил. Пф, да больно надо. Исполню сам, — он развёл руками, сразу же вскидывая их вверх и расталкивая остальных на пути к сцене. — Следующий снова я!

Миша смотрел на всё это, пребывая в восхищении: он, как ему казалось, не только справился с тем, что каждую ночь ставил себе Мирон, но ещё и превзошёл его. Рудбой, стоявший рядом, словно прочитал его мысли, потому что как иначе он, легко усмехнувшись, ловко уловил их направление:

— Мирон… не слабее тебя в этом отношении, а опытнее. Он ограничивает радиус действия, чтобы увеличить время. Но ты всё делаешь правильно, — подбодрил Ваня, — сейчас для нас важнее, чтобы это услышали все, и совсем не обязательно, чтобы они слышали это долго.

Миша хотел было что-то ответить, но его отвлекли. Неуверенно и осторожно к нему подошёл Рэнделл. Будучи одним из приближённых Ивангая, он выполнял его поручения и как проклятый носился по подземке, так что времени пообщаться раньше не нашёл и теперь почему-то виновато прятал глаза. Рудбой взглянул на друзей и, усмехнувшись, отошёл, направившись поближе к сцене разгонять суетящуюся очередь.

— Мэд… то есть, Миш… — нерешительно начал Рэнделл. Олег ЛСП снова забрался на сцену, не снимая картину космоса, а окрашивая его в красно-розовый, насколько это было возможно, и у него получилось без слова «совсем» пройтись по самым большим созвездиям, которые, как и маленькие рыбки, расплылись в сиренево-жёлтых силуэтах. Музыка переменилась.

—Я покажу тебе космос в одно касание, смотри в глаза, детка, узнавай меня. Все сумасшедшие сны будто наяву, здесь ты со мной, а не с ним, я тебя украду…

— Если хочешь извиняться, то не надо, — остановил его Миша. — Это ведь я здесь тот, кто всех забыл. Так что мне тоже извиняться надо. А я не хочу.

Он пожал плечами и рассмеялся, отчего-то почувствовав невероятное облегчение.

— Не надо было тебе уезжать тогда, — улыбнулся Рэнделл.

— Интересное чувство, — обратил внимание Миша, — ты вроде бы хочешь себя ненавидеть, но не можешь.

— Да. И это скверно.

— Так что… без обид?

— Даже не верится, что не только ты всё забыл, но и мы тоже тебя забыли, — нахмурился Рэнделл, скрестив руки на груди с видом учёного.

— Странные вещи творятся, — заключил Миша.

— Мы обязательно исправимся! Организуем самую крутую тусу!

— Эй, полегче, кажется, самая крутая туса, — Миша раскинул руки в стороны, — у нас здесь.

— Но почему ты не вступаешь? — удивился Рэнделл. — Ты бы тоже мог…

— Не-не-не, — принялся отмахиваться владелец подвески.

— Да-да-да! — перебивая его, воскликнул Ивангай. Когда он возник рядом, никто, как обычно, не заметил, вот только сейчас у него, что немного пугало Мишу, в глазах появился нездоровый блеск. — Чем это ты хуже Мирона и Гены Рики Ф? Поднимайся туда и защищай наше гордое блогерское имя! — уверенно заявил он. — Мы тоже можем в музыку!

— Не втягивайте меня в это! — воскликнул Миша.

— Но ты сам уже себя втянул, — напомнил ему Рэнделл. — Или ты забыл? Эй, ты же ничуть не хуже остальных, более того, этот ключ твой! У тебя получится.

Ивангай исчез так же неожиданно, как появился и вот через считанные секунды он уже говорил об этом с Рудбоем, объясняя близость блогеров к толпе и лояльность к ним аудитории и ещё кучу всяких вещей, благодаря которым выступить мог и он тоже, но он не собирался, а вот парень с подвеской… Аргумент: «Ну чего вам стоит!» — Евстигнеева не убедил, конечно же, и убедил бы никогда, будь он настроен на это критически с самого начала. Но лояльность Рудбоя этой ночью не знала границ и он не стал ничего запрещать.

— Возможно, это станет его последней каплей, — предупредил Рудбой, вспоминая первое выступление Рики Ф, ограниченное шестью выходами. Никто из них не мог знать, когда настанет его предел.

— А ты как, нормально себя чувствуешь вообще? — торопливо уточнил Ивангай, толкая Мишу к сцене. Рэнделл помогал ему впихнуть товарища по лестнице наверх, подбадривая.

Он и сам заметить не успел, как оказался наверху, как Олег сунул ему в руки микрофон, прокричав что-то вроде того, что это лучший день в его жизни и что сейчас он пойдёт и здорово напьётся, а ещё что Миша крут. И, держа в руках кусок пластика (или железки, судя по приличному весу), Миша сменил его, становясь объектом внимания обезличенной толпы. Но только взойдя наверх, только взглянув на остальных со сцены, он понял одну немаловажную вещь. Обезличенной эта толпа на самом деле никогда и не была. Различая каждого, чьи взоры были обращены на него, он видел, как в лицах людей теплится предвкушение. Ожидание чего-то грандиозного. Уверенность в том, что их ожидание будет оправданно, а ещё… кто-то из толпы кричал его имя. Имя, забытое и стёртое из памяти оставшихся точно так же, как совсем недавно были стёрты его собственные воспоминания. Почему и, главное, для чего это произошло? Как искать ответ на этот вопрос?

— Хэй, все блогеры сейчас с тобой! — раздался крик за его спиной.

— Меня тут выгнали сюда… — неуверенно начал Миша. — Чтобы я вам сказал что-нибудь. Но, я думаю, вы лучше всего знаете, что мне… нет, что всем нам нужно, правда? Какой всем нужен контент!

Толпа ответила оглушительным криком. Рэнделл и Ивангай, переглянувшись, замерли в предвкушении. От сцены, растекаясь во все стороны, разрасталось белое, перемежающееся с сиреневым, мерцающее цветочное полотно. На шее Миши сверкнула синим подвеска.

— Мой неуловимый мститель, моя Ultima Thule, в поисках тебя я совсем обезумел. Рылся в древних свитках, обращался к старцам, попытка за попыткой, но это лишь начало танца…

— Кто бы знал, что нам придётся довериться ему, — вздохнул Ивангай, отвеивая Рэнделлу «пять», — кто бы знал это ещё какую-нибудь неделю назад. Эй, — кивнул он Рудбою, — всё начинает налаживаться. Не хмурься ты! У меня отличное предчувствие.

Улыбку на губах не скрыли ни Иллюмейт, ни ХХОС. Евстигнеев только потёр переносицу, качая головой. Не на это он рассчитывал, точно не на это, но выбирать не приходилось, а останавливаться было поздно.

— Ты отвечаешь за это, Рудской, только ты, а я здесь совершенно не при чём, — пробормотал он себе под нос.

— Да ладно вам, — заступился за парня Алфавит, — толпе же заходит.

Развесёлый Олег ЛСП вернулся к остальным с почти пустой бутылкой в руках.

— Бог ты мой, обожаю блогерские юмористические песенки, — протянул он, вешаясь на Евстигнеева. — Они так просты, несерьёзны и наивны и так легко воспринимаются зрителем! Вы только посмотрите на это!

Рудбой откинул руку Олега со своего плеча и пересилил себя, подняв взгляд на импровизированную сцену. Но взгляд прошёлся по краю и скользнул куда-то вдаль. В тёмном проёме, уводящем во дворы, Ваня заметил силуэт человека. «1703», который он сжимал в руках, неприятно кольнул, просясь к хозяину.

— Ага, — пробормотал Рудбой, не отвечая никому конкретно. — Сэймяу, за старшего, — громко окликнул он товарища, разворачиваясь, чтобы покинуть остальных.

— Иллюмейт! — услышал он врезавшийся в спину крик. — Вот ведь, — цыкнул тот недовольно. — И что мне делать?

Стоило ему произнести это как музыка остановилась.

— Он закончил? — удивился Иллюмейт. — Но был же только один куплет… — и его настигло осознание. — О нет!

— Он выдохся! — тоже понял Ивангай. Он уже было хотел подняться наверх, как Старуха остановил его, схватит за руку.

— Стой! Что-то не так, — сказал он. — Иллюзии не исчезли!

И вправду, стелющиеся по земле цветы никуда не делись. Но они тускнели и темнели, а музыка действительно оборвалась слишком резко, чтобы можно было заявить, что с владельцем ключа всё было в порядке.

Он потерял контроль на долю секунды, когда картина перед глазами пошатнулась, расходясь на спектры. В тот же миг замер, опустив микрофон. Закрыл лицо рукой. Он переработал, понял Миша. Ему не продолжить, ему даже не сойти со сцены. И это в его первый выход!

Но что было странно — не всё воздействия ключа исчезло. Цветы под ногами, опутавшие импровизированную сцену и всё вокруг, меняли цвет. Они тускнели, становясь нейтральными, чтобы потом… покраснеть? Вместе с ними покраснели экраны над его головой и столб света, устремлённый в небо. Из голубоватых прямоугольников экраны превратились в треугольные пирамиды, разделённые горизонтальными линиями на пять частей. «MAD» вспыхнул, благодарно прощаясь с сегодняшним днём, и за своей спиной Миша почувствовал присутствие другого человека.

— Человеку нужен человек. Мы как разбросанные по полу детали мозаики с изображением неба. Нас не поймёшь в каком порядке нужно стыковать, но жизнь — одно большое стремление стать из осколком целым!..

Тепло чужой подвески разбудило его. Миша обернулся, чтобы увидеть за собой сияющий ярко-алым «FIVE» и его владельца.

***

— Давайте-ка вспомним две тысячи шестнадцатый! — раздалось со сцены и толпа с ликованием встретила каждое слово. Джарахов во всю силу охрипшего голоса кричал громче всех и прыгал выше всех, потому что ему радости было не занимать, а обращённый к толпе человек, вышедший на «сцену», продолжил: — Ну так что? Я был рождён и вырос в этой клетке. Не сосчитать, сколько провёл ночей здесь. Декады убегают, а я в ней же, но дверь открыта, я больше не пленник…

— Герои всегда приходят последними, — Гурам облегчённо вздохнул, оставшись где-то позади. Он не желал пробираться внутрь — воодушевленная появлением Rickey F, толпа вела себя, как сумасшедшая, норовя его и всех вокруг задавить.

— Герои всегда приходят вовремя, — поправил его Поперечный, так же не желающий участвовать в давке. Он расстегнул куртку и подумал, что кроме прочего можно было бы заняться и теми делами, для которых они ехали сюда. — Так, а где бы нам нашего главного героя найти?

В раздающейся отовсюду громкой музыке терялись их голоса, и заметить их присутствие среди прочих не сразу удалось, но Данила и Гурам узнали направляющихся к ним людей. Они шли, обходя прочих, и чтобы не собрать на себе внимание, подозвали их отойти в сторону. Среднего роста мужчина с перебинтованными руками и его рослый товарищ — верная тень.

—Rakamakafo, — встретившись наконец, вместо приветствия произнёс Мирон, — ваш лидер доставил нам немало проблем сегодня, но вы, похоже, нас здорово выручили.

— И часто вы так? — указывая на сцену, спросил Гурам. — Это же не описать как круто!

— Каждую ночь, — Рудбой развёл руками. — Когда видишь это второй месяц, начинаешь привыкать.

Они бы обменивались любезностями и дальше, но Мирон объяснил, что шёл он к другому человеку, вот только тот потерял где-то в толпе, и на этих словах потрёпанный Гаутер выскочил из поглотившей его человеческой массы. Он почти бегом подобрался к ним, спеша принести вести.

— Джуб сказал, — быстро заговорил он, — найти вас. В общем, тут такое дело… мы потеряли Васильевский остров, Петергоф и всё, что было западнее Красного Села, Петроградский район и всё, что было севернее и западнее Красногвардейского района. Пох говорит, это был полный провал, — обречёно вздохнул парнишка.

Поперечный прикрыл рот рукой, насмехаясь:

— Ребят, вот вы серьёзно думаете, что это провал? Будьте реалистами, вас сколько? Вам целый город зачем? Вы его не постановите и не удержите! Так что вам ваши невидимые враги помогли решиться отбросить груз, — он усмехнулся, потирая нос, — можно сказать.

Никто не ответил. И только Рудбой сдавленно пробормотал:

— Ну ахуеть помощь, ничего не скажешь.

Мирон фыркнул, выхватывая подвеску из рук Евстигнеева:

— Пусть каждый занимается своими делами. И да, раз уж вы тут здесь собрались, — вспомнил он, — нам надо поговорить. Всем нам. О том, что теперь будет. Соберёшь всех? — попросил Мирон Евстигнеева.

— Сделаю, — пробормотал Рудбой.

«1703» привычно грела ладонь. Мирон обратил свой взор на сцену, где одна песня сменяла другую, а Rickey F с помощью «FIVE» выдавал то, чего не мог достичь никогда.

— Теперь у нас есть три ключа, способных проворачивать такое, — произнёс он.

— Четыре же? — заметил Поперечный.

— Главное, что не больше, — уклончиво сказал Мирон, скользя взглядом поверх толпы и уводя его далеко вперёд.

До самого утра этой ночью над городом бушевало красное пламя.

========== 12,5. Дом ==========

В Петербурге больше нет автомобилей. Если бы они были, то они были бы у каждого, а такого они не могли себе позволить, и поэтому решили в чём-то друг друга, да и всех остальных заодно, ограничить. Это предложил Мирон и поддержал Гена: те, кто не пользовался предоставленной возможностью как она того предполагала, справедливо промолчали.

Они старались не выделять себя среди других по мере необходимости, потому что те, выше кого они вдруг оказались, их не выбирали. И именно поэтому машины, брошенные в городе, дремали на улицах, а общественный транспорт — на стоянках депо и парков. Вагоны метро встали на месте там, где их застала катастрофа. Они перешли в аварийный режим работы при первых же неполадках, что и позволило сохранить их в целости. Именно переходом в особенные режимы и безопасным отключением оборудования город и сохранил индустрию — в конце концов, не зря она была развита здесь на лучшем уровне.

И именно поэтому же Гена сказал, что машину надо оставить у стены. Не найдя никакой стены, они припарковались, если так можно назвать ошеломительно резко торможение, у длинного многоквартирного дома на окраине, который в темноте служил хорошим ориентиром. Остановка сопровождалась замиранием сердца: Гурам водил машину аккуратно, но очень быстро, чего и требовала от него ситуация. Гена и Данила уже готовы были перекреститься — настолько невероятной получилась их остановка.

— А здесь что-то происходит, — присвистнул Слава, выбираясь наружу.

Снег, наметённый за день, скрипел под ногами, сверкая под луной, наблюдающей за ними с чистого неба; над городом оно полыхало синим заревом, здесь и отовсюду раздавалась музыка. Холодным воздухом окраин дышалось будто бы легче. В отсветах серебрился покрывший ветки деревьев снег — тот, который ураганы не успели смести за землю. В чистое небо уходили порождения иллюзии Fatum, созданные всем, чем угодно, но не «1703». Когда эта мысль появилась в его голове, до Гены с опозданием дошло, насколько чувствительнее он стал, когда дело касалось сотрудничества с механическим сердцем. Это его ничуть не испугало, напротив. Он думал об этом, рассказывая подвозившим его ребятам о том, что случилось два месяца назад.

— Что бы здесь не происходило, ему уже недолго происходить, — понял Гена. — Я на площадь, — он махнул рукой в направлении источника нового воздействия.

— И что ты собрался делать? — Слава остановил его, схватив за руку. — Ты же видишь, они и сами прекрасно справляются! Ты им уже не нужен.

Синие отсветы всюду создавали мерцающие контуры. Гена прятался от них за домом в тени большого источника света. Ну как же Слава не может понять?

— Это не Мирон, он на нашей стороне и ему недолго осталось, — повторил он. — Поэтому я иду на площадь.

— И что ты собрался там делать? — усмехнулся Слава.

— Не знаю. Что-нибудь придумаю. — Гена вырвался из Славиной хватки. — Я больше не хочу быть в стороне. — Не дожидаясь ответа, он пошёл прочь.

Гена исчезал в темноте дворовых переходов, в своей лёгкой куртке становясь вовсе незаметен. А вместе с ним уходила последняя надежда на то, что кто-то здесь будет способен его понять.

— Ну и валяй, — фыркнул Слава, разворачиваясь и топая в противоположную сторону.

— Ну и дела, — пробормотал Поперечный, провожая взглядом обоих.

— Я не специалист, конечно, но, думаю, нам за ним, — Гурам показал в сторону, куда ушёл Гена и они вдвоём поспешили его нагнать.

Слава шёл, широкими шагами преодолевая залитые ночью подворотни. Они утопали в снегу, мусоре и, неожиданно, песке. Видимо, днём здесь действительно что-то стряслось, и Слава даже хотел было думать, что это связано с тем, что они видели, будучи в Москве, но всё равно что-то не укладывалось.

Нет, Слава ни в чём не виноват. Виновато механическое сердце — вот в чём корень их несчастий. Враг, перед которым Слава — да и все остальные заодно — оказался бессилен. Руки опускались, но он лишь сильнее одёрнул рукава, вздёрнул нос и уверенно зашагал вперёд. Он проходил знакомые районы, родные переулки и исхоженные дворовыми тусовками пути. Они просыпались здесь, пьяные в стельку, они кричали по ночам и танцевали под открытым небом, не чувствуя земли под ногами, а затем долго отходили, лежа в холодной траве, пропускали из-за этого встречи и Чейни долго на них орал.

Петербург прятал в своих стенах вспоминания о горечи и страданиях, о тесной дружбе и предательствах, о наспех принятых решениях и горьких сожалениях, приходящих с опозданием. Они были запечатлены на стенах многоэтажек, панельных и кирпичных, они теснились в уголках квартир, обжитых и покинутых. Сейчас не найти дома, где вечером зажигались бы окна больше чем в одной или двух квартирах.

Скинув капюшон с головы, Слава тряхнул золотистыми волосами, схватился за голову и растрепал непослушную шевелюру, которую давно стоило привести в порядок. Он обязательно сделает это завтра, а сегодня, переступив порог квартиры, он бросится на кровать, завернётся в плед и постарается заснуть. Несмотря на то, что говорил Гена, никто не отменял того факта, что все эти странные изменения с телом могли происходить только пока они находились внутри механического сердца. Эту и много других вещей им ещё предстояло проверить, а пока что им всем надо отдохнуть. Они заслужили, что бы кто потом не говорил.

Слава завернул за угол и остановился. Перед ним стоял его дом.

Разрушенный.

========== 13. Четыре плюс три ==========

Бутер Бродский — Бульвинкль

СМН — Верните мой 2007!

Он потерял семью, друга, любимого человека. Он думал, что хуже уже не будет, но затем узнал, что миром заправляет механический бог, что он должен избавить людей от участи безвольных марионеток, стоять бок о бок с теми, кого ненавидит и жить по предписанным кем-то законам.

В нём пылал огонь культуры протеста, а длинные руки судьбы душили его, обхватив горло ржавыми перчатками. Слава сопротивлялся, но они всё равно пытались его заткнуть. И любое его слово тонуло в тишине уходящей ночи. Всё же сегодня был тот единственный раз, когда им удалось это сделать.

Сегодня он потерял дом.

Четыре стены, хранившие воспоминание о Саше, безумных ночных подготовках к баттлам, непрекращающихся тусовках, потому что к нему вечно врывались те самые безбашенные знакомые, которых у него пол-Петербурга. Этот дом не знал тишины и покоя. Завершающие его расписанную красками и дешёвым алкоголем жизнь такие непривычные два месяца тишины и одиночества пронеслись перед глазами, когда Слава понял — почувствовал — что здесь произошло. Когда ненависть механического бога к нему достигла своего апогея, и если бы не «1703», всё вокруг и все вокруг оказались бы погребены заживо. Но механический бог знал, кому доверял ключ, и наверняка был уверен, что последний город защитят, так почему он позволил этому произойти?

Хотел припугнуть Славу за его непокорность? Хотел заставить его подчиняться? Так? На месте, где раньше стоял старый кирпичный трёхэтажный дом советской постройки, зияла огромная выжженная дыра. Стены соседних строений обрушились, открывая взору убранство квартир и маленьких офисов на первых этажах. От этого вида в душу западала обречённость, которую Слава и без всего этого мог чувствовать только один.

Вдалеке забрезжил рассвет. Слава гулял по улицам, высматривая горящие светом ночников окна и обходя их стороной. Золотистые волосы ловили отблески иллюзий, практически не подплывающих к окраинам. Музыка здесь была в разы тише, в иных местах не слышалась вообще. Забредя в маленький подвальный магазинчик, где ранее торговали нелицензионной музыкой, кассетами и контрабандными сигарами, Слава нашёл пыльную кладовку, запрыгнул на маленький диван и, дотянувшись рукой до противоположной стены (настолько комната была узкой), вытер толстый слой пыли с зеркала. Под тяжёлым взглядом красных опухших глаз зеркало едва не свалилось с хрупких гвоздей само. Было грустно, но плакать больше не хотелось. Слава отвернулся к спинке дивана, натянул толстовку на голову и попытался заснуть.

«SLOVO» будто бы уснуло тоже. Под диваном стучали лапками о пол маленькие мыши, они грызли деревянные ножки мебели, доставая оттуда нычки. За несколько часов Славе едва удалось вздремнуть — влияние механического сердца до сих пор не ослабло. Остальное время он слушал тихий писк копошащихся в деревянном полу зверьков, уже давно распотрошивших резиновое уплотнение холодильника, который стоял при входе.

Когда лежать стало совсем невыносимо, а гадкие чувства отпустили, Слава встал, ещё раз осмотрел маленькую каморку, где стараниями ключа Славы над потолком светилась одна доживающая своё лампочка. В углу обнаружился запечатанный свёрток с чёрной тканью внутри. Слава дотянулся до него и достал из пакета новую, ещё не ношеную худи «Хабаровск-Бишкек». «Вот ведь ирония, — подумал он, без зазрения совести переодеваясь: размер пришёлся впору. — Маленькое пристанище никому неизвестного фаната «Антихайп», который теперь никогда не узнает, что один из его кумиров был здесь». Впрочем, разве есть кому теперь до этого дело?

В центре приёмной — небольшом помещении магазина — расположилась грязная витрина во всю его ширину, оставив лишь узкое пространство сбоку для прохода. За ней спрятался маленький столик продавца с кассой и закрытым ноутбуком. Слава мельком оглядел стены, усыпанные гвоздями с навешанными на них самыми разными товарами: от цветастых футболок и кепок забытых рок-групп, цепей и браслетов до брелков и дисков с приключенческими фильмами и порно. Выдвинув ящик стола, он нашёл в нём плеер и комплект перетянутых изолентой наушников. Подвеска под худи вспыхнула обозримым лишь для неё светом и ноутбук включился. Слава воткнул плеер в разъём usb, пролистал папки на жёстком диске и не без удивления обнаружил, что продавцы в этом подвале обладали не только отличным вкусом в одежде, но и отличными музыкальными предпочтениями. Он зарядил плеер (с ключом на это понадобилось пара минут) и сменил на нём плейлист. Пока Слава ждал завершения загрузки, он сложил руки на столе, водрузил на них голову и неожиданно для себя заснул.

Просыпался Слава уже будучи на полу, невесть как на него скатившийся. Он отряхнулся от пыли, приводя себя в относительно приличный вид, хотя кому его вид был сейчас интересен. Приходить в себя он решил постепенно. Выбрал из рюкзаков на стене самый безобидный — однотонный чёрный, перегрузил туда часть самых важных вещей, мусоромвалявшихся в его собственном багаже. Пока он их разбирал, одна особенно любопытная мышь прокралась на стол, где лежало «SLOVO», с намерением последнее утащить. Краем глаза Слава заметил её. Он подумал о том, как было бы здорово, принимай ключи другую форму, например, маленьких живых существ.

И его желания осуществились: вихрь сияющих золотом искорок, оторвавшийся от стен, налетел на подвеску и вот она уже расслоилась в тонкий альбомный лист и, подобно оригами, превратилась в крохотного хвостатого зверька, с рвением показавшего серой проныре, кто здесь настоящий хозяин. Слава смеялся заливисто и громко. Он ещё долго играл с эти странным существом, принимающим по его воле самые разные формы: от золотой бабочки и таракана до маленькой птицы, летучей мыши и длинноногих фантастических пауков-мутантов. Слава добавлял ей сотканной из предметов вокруг информации, увеличивая существ в размерах, и отнимал её, уменьшая их, но как только у существ появлялись зубы, все они старались укусить лезущие к ним длинные бледные пальцы.

Наигравшись вдоволь, Слава вернул подвеску туда, где ей положено быть, клятвенно пообещав себе, что повторит это обязательно. Он закинул за плечи рюкзак, выправил капюшон, чтобы в случае чего можно было накинуть его на голову, и вышел на улицу, оставляя подвальных мышей довольствоваться одиночеством.

Время едва перевалило за полдень. В магазинчике, разместившемся на первом этаже некогда жилого дома, Слава нашёл пиво и достал из витрины пакетик чипсов, кинул в рюкзак банку колы и несколько шоколадных батончиков. Есть не хотелось, но он позволил себе перекусить, с радостью осознавая тот факт, что всё ещё способен получать удовольствие от человеческой пищи.

У него не было особенных планов, хотя Слава и догадывался, что кое-кто мог его кое к чему привлечь, но всё же он продолжал думать, что этого не произойдёт и наслаждался моментом. Вид мрачных улиц нагонял тоску, от которой удалось избавиться с большим трудом, и тогда Слава спрятался в одном из дворов, где найти его было практически нереально, потому что кругом было бесчисленное множество таких же — помятых временем пережитков советского времени, в своих коммунистических порядках чем-то близких ему самому.

Он расчистил от снега и песка деревянную зелёную лавку у пустого подъезда (он потратил много времени, чтобы найти хотя бы одну со спинкой), достал наушники и подключил их к плееру, ожидая, пока выгрузится плейлист. Этот маленький спаситель-переносчик музыкального наркотика отличался от того, который был у Славы раньше, поэтому пришлось потратить время на то, чтобы разобрать, как он работает. Пока он делал это, на дорогу перед лавкой из-за наметённых бурей сугробов выскочил маленький чёрный котёнок.

Он расставил лапы в стороны, громко закричал и приготовился прыгнуть наверх. Но Слава сам потянулся к нему. Подобравшись ближе к человеческому теплу, тощий чёрненький зверёк пищал, царапая большие страшные пальцы.

— Хули ты ноешь? — спросил раздавшийся в наушниках голос. — Чего ты ноешь, малой? Мяу, блять.

— Это подземный котёнок. О чём затрёт он? О том, что мир стрёмный… — вторя звукам плеера, повторил Гнойный. Он помнил каждую из этих строк, появившихся однажды на бумаге. Они будто бы впечатались в стены таких вот неуклюжих дворов, бедных и несчастных, словно выдернутых из другого времени. Без своих обитателей, без яркого белья, развешанного на балконах, без лая собак в подворотнях и криков жильцов они казались особенно неживыми.

Редкие люди посещали их теперь, и Слава не рассчитывал встретить здесь кого-либо, однако чёрная полоса его жизни, судя по всему, не спешила дать заднюю. Приближение спящего ключа он почувствовал, когда высовывал палец из пасти котёнка, который увлечённо его жевал. Слава уже представил, как посылает Мирона куда только можно, но это оказался всего лишь Гена.

— Вот ты где, — вместо приветствия сказал он. — Слав, пойдём, ты знаешь, — выдавил он из себя, — надо.

Слава взял чёрного зверька в обе руки и посадил в капюшон себе за спину. Тот повертелся волчком и высунул голову наружу, громко и довольно мяукнул и затих.

— Я буду звать тебя Гена, — заявил Слава. — Гена Фарафонов.

Он обернулся и, прищурившись, подмигнул человеку, стоящему позади:

— Да, Rickey F?

Хитрая улыбка на его лице отдавала грустью, и от этого слышать «надо» в голосе Гены было особенно неприятно.

***

Местом, куда Гена привёл Славу, вопреки любым ожиданиям последнего, оказалась небольшая районная поликлиника — по словам Гены, её выбрали для того, чтобы их было труднее найти и уж точно никто не смог им помешать. Мрачный Евстигнеев, которому, судя по всему, вход наверх был заказан, сидел на первом этаже, безынтересно таращась в больничные листы в поисках знакомых букв. Рядом грузин и слащавый высоченный подросток играли в карты — к чему нужно такое «сопровождение» и кому оно принадлежало, Слава так и не понял, но поскольку это его не особенно заботило, то решил не заморачиваться и, пользуясь случаем, немного повеселиться.

— С сопровождением совсем нельзя, да? — всхлипнув, он достал из капюшона котёнка, который успел заснуть и был крайне недоволен таким раскладом. — Потерпи немного, Геночка, мы скоро вернёмся. Нет-нет, я не отдам тебя этому подозрительному дяде!

Рудбой закатил глаза, будто подыгрывая этому ненормальному, который крутился у него под носом, озираясь по сторонам с таким видом, будто бы попал Алисой в придурковатую страну чудес, но если он кем в ней и являлся, то никак не гостем, а самым настоящим её коренным обитателем. Из тех, что имеют хорошую родословную, «хорошую» настолько, как это предполагает степень чудаковатости, явно зашкаливающая у этого клоуна.

Нет, он просто демонстративно его ненавидел и не упускал случая задеть. И всё потому, что Рудбой постоянно таскается с Мироном, а Слава сможет наладить с ним дружеские отношения только если они расселятся по разным планетам.

Из туалета вышел Рэнделл, и как более или менее не странному лицу, Гнойный вручил ему котёнка.

Комната на втором этаже оказалась просторным светлым кабинетом главврача с длинным столом посередине для проведения совещаний. В мягком кресле во главе стола сидел Мирон, в своей неизменной рубашке с закатанными рукавами он безынтересно наблюдал за шарами Ньютона. Рядом с ним, закинув ноги на стол, Ивангай — парень в цветастых шмотках— запустил на планшете аркаду. Неизвестный Славе мальчишка сидел рядом с королём подземки (судя по всему, источник того нового влияния, если Гена не ошибся и на самом деле во вчерашнем повинен не «1703»). У окна, наблюдая за городом, пейзажи которого были всё так же неизменны, стоял Соболев, в военной форме косящий под солдата. На стуле у этого же окна, повесив спортивную куртку на спинку, сидел Даня Поперечный, и что здесь делали люди из поисковой группы, ещё предстояло уточнить, и Слава бы обязательно сделал это, если бы ему было интересно.

Стоило им зайти, как Ивангай взглянул на них и едва не выронил планшет из рук. Если бы Слава взял с собой очки, то обязательно нацепил бы их, чтобы остальные не видели его взгляда, но раз их нет, но он продолжит кривляться: усмехнётся и закатит глаза. Но поводов для беспокойства у него не оказалось. Ивангай вздохнул, переполненный восхищением, и тихо произнёс:

— Тоже так хочу.

Рики Ф сел напротив Ивангая, Соболев обернулся к остальным, широкой спиной загораживая часть света, но не настолько, чтобы это могло причинить какой-нибудь дискомфорт. Слава остался у двери. Его показное желание не подходить ближе к Мирону было понято, хоть и не было озвучено.

Они уже собирались так раньше, пусть и в другом составе. С ними нет Мэддисона и Ларина и многих других, кто был заинтересован в происходящем и пришёл, казалось бы, просто так, зато есть этот новенький парень — перед ним на столе лежал «MAD», переработавший этой ночью за всех, и Гнойный понял, для чего они все должны были встретиться: нового владельца ключа надо было знать в лицо. Впрочем, у Мирона наверняка были другие планы, и Слава убедился в правоте своих мыслей, когда Гена без приветствий и каких-либо лишних слов принялся рассказывать, что произошло с ним за то время, что он отсутствовал в Петербурге.

Слушая сбивчивый рассказ, остальные проявляли максимум уважения, на который были способны, а Мирон кроме прочего — ещё и максимум пренебрежения, ни разу не Гену не взглянув, даже когда тот рассказал за Славу. Когда Гена закончил, повисло напряжённое молчание, в котором ситуация, в которой все были оставлены, обмозговывалась.

— Поправь меня, если я где-то буду не прав, — нарушил это молчание Фёдоров. —Ден Чейни, Саня Ресторатор и Мэддисон девять недель назад или около того узнали, какое будущее ждёт всех и попытались это предотвратить. Они хотели остановить грядущее, но не смогли.— Мирон говорил медленно и вдумчиво, смакуя каждое слово, много хмурился и видно было, что не всё у него получается. — По их словам, существует некий «механический бог», то есть программа, которая однажды вышла из-под контроля и перешла в реальность, вмешавшись в ход истории и переиначивая её на свой лад… Нет, это чушь какая-то, — заключил он, остановившись на полуслове, — не хочу в это верить.

Натянутое молчание образовалось вновь, Гена нервно теребил седую прядку, и не сводил взгляда с Гнойного, будто испытывая его терпение. Тот держался первое время, но быстро сдался, оказавшись единственным спасительным канатом, связывающим эту информацию с её источником.

— Да, я тоже так думаю, — процедил он. — Тоже, думаю, что Ден наврал и что программа изначально была создана для того, чтобы сделать то, что она сделала. И произошло это с подачи человека. — Мирон замер и Гнойный отвернулся, устремив взгляд за окно, где над серыми крышами домов и белыми стенами высоток окраин разлилось голубое небо. — Ден мог дать информацию, которая, по его мнению, была бы нам удобна, даже если она не будет достаточно правдива. Или же часть была скрыта от него специально.

Судя по всему, эти слова успокоили Мирона, потому что он расслабился и из его позы исчезло напряжение. Мирон заново попытался обобщить услышанное, и в этот раз был очень краток:

— Однажды кто-то задумал уничтожить мир и ему это удалось.

Ивангай усмехнулся, притёршийся к образовавшимся реалиям, остальные оказались более сдержанными к суровому замечанию.

— Но мы всё ещё не знаем, для чего людям необходимо было оставаться в живых, — заметил Гена, — если бы сердце Fatum хотело убить всех, оно смогло бы это сделать. Кроме того, оно отдало нам ключи, то есть способ управлять собой. Способные разлагать окружающие предметы на информацию и создавать материальные иллюзии.

Щиты, возводя которые, Мирон защищал Петербург. Кручёные копья, которыми Гнойный пронзил механическое сердце.

— А разве не очевидно? — с усмешкой произнёс Соболев. — Ты же сам сказал, ответ надо искать за двухтысячным километром.

— А сколько у нас накатано? Один шестьсот? — спросил у товарища Поперечный, и Соболев поспешил пояснить:

— Километр шестьсот — это максимальное расстояние, на которое мы отдалялись от Петербурга и с устоявшимся темпом мы не достигнет двухтысячного километра ещё месяц. Кроме того, сейчас мы не вылетаем за пределы России, что так же затрудняет нашу работу в северо-западном направлении.

— Это значит, все ответы лежат там? — спросил Рудской.

— Это значит, что через месяц мы отправимся за двухтысячный километр, — ответил ему Мирон. — Но сейчас нам есть, чем заняться здесь.

Воспользовавшись возможностью, Ивангай кратко обрисовал сложившуюся ситуацию и новые границы города, о которых многие ещё не знали.

— …Васильевский остров, Петергоф и всё западнее Красного Села, Петроградский район, Красногвардейский район и всё, что выше. Плюс минус несколько улиц. Всё разрушено, а люди, которых это застало на поверхности, исчезли. Безотходный жизненный процесс, так сказать. И вправду, теперь люди не умирают в привычном смысле, а исчезают, разойдясь, как Гена рассказал, на информацию.

Лёгкость, с которой он это произносил, была поразительна. Хуже был разве что тот факт, что Ваня совершенно не стыдился этого. Две тысячи километров это очень много, закрывая предыдущую тему, сказал Соболев. И на всём этом пространстве не было человека, который был бы так одинаково ко всему безразличен.

— Наши и ваши ребята разберут завалы. И нам нужно будет собрать новую стену, верно? Может быть, придадим ей вид поинтереснее? С вашими-то способностями.

— Это будет хорошая проверка наших возможностей, — согласился Мирон.

«Да идите в жопу!» — подумал было Слава, но мыслей своих он не озвучил.

— Я передам нашим обрывок шифра, который запомнил «FIVE», не знаю, выйдет ли что из этого толкового, — Гена пожал плечами, — там довольно мало, но мы всё равно попытаемся его расшифровать.

Поперечный попросил новенького рассказать, как в его руках оказался ключ, но ничего интересного или несущего за собой минимальную пользу никто не услышал, кроме, разве что, подтверждения Рики Ф, что Мэддисон последовал за всеми исчезнувшими. Выслушав надежду Мирона на успешное сотрудничество, которое кроме прочего вообще не предполагало другого ответа или возможности не согласиться с ним, Поперечный вдруг вспомнил о вещах, не терпящих отложений.

— Вот вы все о хорошем да о хорошем. А ведь мы не Колю забрать сюда приехали, — сказал он, перебираясь за общий стол. Соболев напрягся, очевидно, готовясь видеть реакции других, потому что не могло быть, чтобы Данила за всё проведённое вместе время ранее ему уже это не рассказал.

— Ларин пришёл в себя, — произнёс Поперечный. — И он помнит, кто на него напал. Человек с белой подвеской.

Неловкая и напряжённая тишина погасла в шёпоте Рики Ф: «Пятый ключ», — тихо сказал он, вспоминая слова Ресторатора.

— Враг, о котором ничего неизвестно, — подытожил Соболев.

— Зато теперь ты знаешь, что никто из нас не является предателем, — сообщил Мирон.

— Спасибо, это очень облегчает нам работу, вы и сами понимаете, — съязвил он. Но новости о том, что у них есть противник-человек, никто не обрадовался. Даже Гнойный, который мог бы порадоваться за осложнённое проблемами будущее Мирона, новость эту встретил с осторожностью.

— К слову о том, что в будущем может облегчить нам работу, — зацепившись за последнюю фразу товарища, Поперечный аккуратно перевёл тему. — Насчёт политического устройства и нового правительства. Вы должны были подумать над тем, что предлагалось в прошлый раз. Мы все прекрасно понимаем, никто из присутствующих не захочет пачкать руки о политику, к тому же, у нас и своих забот хватает.

— Это правда, — кивнул Ивангай. — Распределение ресурсов и образование, рабочие места, заработные платы и прочее… Ничего в этом не понимаю. — Он улыбнулся, повеселев. — Я думаю, у него было достаточно времени, чтобы придумать, как всё это обустроить.

Рики Ф неопределённо пожал плечами, Гнойный стоял в дверях с отсутствующим видом и уже рвался наружу. Новый владелец «MAD`a» не понимал, о чём речь, но Ивангай сказал, что заморачиваться над этим себе дороже.

— Когда будете сообщать ему о нашем согласии, не забудьте напомнить, что мы будем непрерывно его контролировать, — сказал Мирон. — Я так понимаю, новому правительству быть? — он искоса взглянул на Соболева.

— Быть, — согласился тот. — Даже ваше сердце поставило людей в такие условия, где равенство невозможно. Это лишь вопрос времени.

— В таком случае, мы расскажем людям правду. Лучше будет, если они узнают это сейчас. Обмозгуем, как лучше связать всё с произошедшим, и выложим как есть. Если у кого-то ещё остались вопросы… — Ивангай и Соболев отрицательно покачали головой. Поперечный встал со стула и пожал Рудскому, до которого не надо было далеко идти, руку.

— Тогда всего хорошего вам, — сказал он.

Хлопнула дверь и Гнойный покинул помещение первым.

— Мы уедем сегодня вечером, — предупредил Соболев на выходе. — Не будем медлить и приступим к исследованию оставшихся земель.

— Все разбежались по своим делам, — протянул Ивангай, поднимаясь с места. — Вы, взрослые, такие занятые.

Он хотел было тоже уйти, но Мирон остановил его.

— Не в присутствии остальных будет сказано, — произнёс он, — а ты, Рудской, всё равно видел.

Ивангай убрал руки за спину и играючи развернулся на пятках.

— То, что произошло с Гнойным, — начал Мирон, — случится и со всеми?

— Да, — признался Гена. — Мы не хотели сообщать об этом, но, кажется, же поздно.

Стеклянный взгляд абсолютно чёрных глаз Мирона говорил о многом. Радужка владельца «MAD`a» отдавала болезненной синевой, несвойственной глазам обычного человека.

— И у всех вместо крови теперь набор юного механика? — в шуточной форме уточнил Фёдоров. На краю стола вместе с канцелярскими принадлежностями лежал коробок с кнопками. Мирон достал одну и проколол себе палец. Он поднял его над столом и на его поверхность посыпались маленькие болтики и гаечки, тающие в воздухе.

— Да, — сглотнул Гена. — Слава весь такой, у меня правая рука.

Миша потянулся к коробочке с кнопками и достал из неё одну. Дрожащими пальцами он проколол подушечку большого пальца, но ничего кроме крови из неё не полилось.

— Кажется, это вопрос времени, — сказал Гена. — Вопрос опыта или масштабов воздействия. Чем сильнее ты ввязываешься в это, тем больше плата.

— И что же такого сделал Гнойный, чтобы полностью стать таким?

— Я не знаю, — соврал Гена.

— С каким спокойствием вы об этом говорите, — беспечно заметил Ивангай. — Неудивительно, что ваш чувствительный друг вас ненавидит.

— Не тебе об этом говорить, — заметил Мирон. — Да, и…

— Я могила, — опередил его Ивангай. — Это действительно не та вещь, о которой должны знать все.

— Если скоро эти самые все не станут такими же, — повёл плечами Рики Ф. Не самая благоприятная картина, согласились с ним остальные.

***

Когда Миша спустился вниз, все уже разошлись. Рэнделл ждал его, рассматривая исцарапанные руки и испачканную в кошачьей шерсти чёрную толстовку, отряхнуть которую было очень сложно, как он ни старался.

— Мне тут Гнойный дал котёнка подержать, — вздохнул Рэнделл, — ничего не скажешь, весь в хозяина!

Он вскинул руки и, бросив эту изначально провальную затею, убрал их в карманы.

— Ну что, пойдём к остальным?

Миша кивнул. Они вышли наружу под лучи дневного холодного солнца, освещавшего внутренний дворик и большое поле за ним.

— Знаешь, я, — признался Миша, как только они оказались снаружи, — может быть, я не останусь в подземке. Думаю, мне лучше находится здесь, а то мало ли…

— В чём вопрос! — добродушно ответил Рэнделл. — Ты можешь быть, где захочешь. Но сейчас, когда в городе есть Мирон, тебе не о чем беспокоиться.

— Нет, то есть мы всё равно будем видеться, — поспешил добавить Миша. — Ведь люди с поверхности приходят в подземку и…

— Расслабься, всё нормально. Те, кто забыл о тебе, уже всё вспомнили. К тому же, мы больше не умеем сожалеть об утратах. Мы не корим мир за это новое свойство, мы им пользуемся, — заверил Рэнделл.

Он провёл Мишу по исхоженным дворам, чтобы они вышли к большому склону, на вершине которого расположилась группа подростков. Они увлечённо что-то обсуждали, передавая друг другу гитару:

— Сыграй! — пока инструмент не оказался в руках у парня, сидевшего к ним спиной.

Он взял её в руки, пробуя на ощупь аккорды.

— Чудное время, забавный век, тогда был не в моде обычный человек. Волосы длинные, на ранцах значки, с таким внешним видом мы в школу шли… — кто-то с холма увидел их и девчонка с длинными ярко-красными волосами вскочила с места.

— Совергон, Рэнделл, сюда! — позвала она. Ребята переглянулись и бросились наверх, к остальным.

========== 14. На улицах СПб ==========

Каста — Не держу зла

Каста — Ледяная карусель

Alphavite – Никто нас не знает (п.у. hima)

Множество внимательных глаз было обращено на него. Обеспокоенные, заинтересованные, взволнованные, озадаченные — какие угодно. Среди людей, собравшихся впереди, не было тех, кто пришёл бы, не понимая, что сейчас будет происходить. Именно поэтому никто из них не веселился. Где-то в задних рядах стоял негласный лидер этой толкотни. Ивангай держал руки в карманах куртки и одобрительно кивал, глядя, как заполняются лестницы, ведущие в огромный зал подземки. Пространство танцпола и зону отдыха с диванчиками и столиками люди заполнили уже давно.

Яникс, сонно зевая, распутывал провода и выуживал из чёрного колючего клубка микрофон. По общему решению, кто бы из них сейчас не заговорил, толпу им просто так не перекричать. Потому собравшиеся в подземке взрослые просто раскидали друг другу задания: кто-то остался внизу решать мелкие технические проблемы, а остальные разбежались собирать народ.

Парнишка, крутящий в руках «MAD», стоял невдалеке вместе с Рэнделлом. Они что-то обсуждали, создавая впечатление воркующих голубков; вряд ли дела обстояли так на самом деле, но девушки напротив только и ждали возможности пошутить на эту тему. У диджейского мостика, который вместо бара стал сегодня центром сбора рэп-тусовки, стояли Рики Ф и Алфавит. Вокруг них вертелся Джарахов, он говорил что-то осипшим голосом. Остальные расхаживали рядом, выжидая.

— Сегодня что, гулянку проводят здесь? — Топор зевнул, прикрывая рот рукой. Он плечом навалился на диджейскую будку.

— Не знаешь? — Галат высунул голову из-за ограждения. Парень пробежался взглядом по пыльной и грязной одежде приятеля, и посоветовал ему не появляться здесь в таком виде.

— А ты чего пришёл? — Яникс поднял голову вверх. Клубок проводов упал на пол, его пинком отбросило в сторону и на руках Яникса остался один аккуратный моток.

— Вас ищу, — ответил Топор. — Надо ребят наверху заменить.

— Ген! — закончив работу, Яникс бросил Рики Ф микрофон. Тот обернулся и в последний момент успел его поймать.

Яникс поднялся, заглянул в будку и воткнул штекер в разъём.

— Работает! — Старуха закивал одобрительно и вытолкал непрошеного гостя назад, попутно он выбирался сам и натянул свитер на футболку. — Куда, говоришь, идти надо?

Собравшись маленькой группой, парни протиснулись вдоль стены к запасному выходу, по пути подобрав Совергона, который обещал открыть им ворота, ведущие в отдалённые районы города. Перед тем, как покинуть шумный муравейник подземки, они услышали, как кто-то кашлянул в микрофон, а потом и заговорил.

— Всем привет. Я Гена Рики Ф, вы знаете.

На мгновение кто-то из них обернулся. Владелец «FIVE» стоял на невысоком помосте. Он держал в одной руке микрофон, а пальцами второй нервно перебирал провод, собираясь с мыслями.

— Недавно мы со Славой были в Москве, — продолжил Rickey F. — И сегодня я пришёл сюда, чтобы рассказать о том, что мы там узнали. Куда делись все люди и что произошло со столицей. Мы бы хотели, чтобы те, кто сегодня услышит это от нас, обязательно рассказали остальным. Это будет нашей единственной просьбой. В общем…

На Петербург опустилась ночь. Когда они наконец-то встретились, по небу уже рассыпались звёзды. Огни распугали черноту, окутавшую Васильевский остров, и открыли взору разбитый надвое каменный мост. На одном его краю стоял человек. Мужчина средних лет в деловом костюме и дорогой, но поношенной обуви. Он смотрел вперёд, на остров, где под каменными руинами была похоронена промёрзлая земля. В канве произошедших двумя месяцами ранее событий всё это приобретало необыкновенный символизм.

Мужчина никого не ждал и был неприятно удивлён неожиданным «гостям». Он обернулся, едва услышав тихую ругань Поперечного, когда тот запнулся о кирпич, сокрытый в темноте улицы.

— Погибли два человека из нашей команды, — безразлично сообщил мужчина. — И городу едва не пришёл конец.

— Не вините себя, если всё равно не смогли бы ничего сделать. Когда твой враг — не человек, предугадать что-либо невозможно. — Соболев и Поперечный переглянулись.

— Алексей, — Данила вышел вперёд. — Вы знаете, зачем мы пришли. Нам нужен ваш ответ.

— Моё согласие, — усмехнулся тот. — Это же формальность.

— Мы поддержим вас, но будем контролировать, — сказал Соболев, подытоживая обсуждения минувшего дня. — Мы решили так. Новому миру нужно нечто принципиально новое. И мы считаем, что в сложившихся обстоятельствах вы сможете создать это «нечто принципиально новое». Нас здесь не будет, поэтому просто расскажите Мирону и остальным о своих намерениях.

Алексей внимательно выслушал его. По завершению кивнул, скрестил руки на груди и с высоко поднятой головой спросил:

— А ты?

— Вы можете на меня рассчитывать, но лишь после того как мы закончим все дела за стенами.

Соболев протянул руку для рукопожатия. Его голос не дрогнул.

— Так-так, постой! — Поперечный догнал его. Они возвращались и все слова, адресованные ему, Соболев пропускал мимо ушей. — Это что ещё за ответ? Коль, так дела не делаются.

— А как делаются? — он отмахнулся. — Я не хочу и не буду оставаться в стороне. И я не изменю своего решения, чтоб ты знал.

— Связывать себя с правительственным аппаратом! — Данила схватился за голову. — Тебе что, дерьма не хватает?

— Иначе… Не важно! Спорить с тобой по этому поводу я не буду. — Он остановился и принялся смотреть по сторонам. — Где вы машину оставили? Ни черта не видно, мы уже полгорода прошли.

— Коль, — Данила вздохнул. — Не надо этого делать.

В темноте улиц шептал ветер. Эта ночь стала одной из тех немногих, в которые на поверхности царила тишина, ворота были накрепко заперты, и даже те, кто обычно жил здесь, не высовывали носа из квартир. Соболев поднял голову вверх.

Он стоял и смотрел на небо, чистое, как никогда. Даже рассекая облака самолётами, он не был настолько близок к звёздам. Протяни рукой — и коснёшься их, о большем Коля думать не мог и не хотел. Он всё для себя решил в тот день, когда вместе с остальными покинул стены Петербурга. Возвращаясь сюда, он понимал, что ему придётся столкнуться со своим прошлым, которое обязательно упрекнёт его: ты сильнее остальных, но всё ещё недостаточно силён.

Он знал, что его выбор многим не понравится. И, руководствуясь тем же, понимал, что не смирится со случившимся никогда. Путь вперёд он прокладывал сам, и вёл он не только себя. Но когда этому придёт конец и он останется один, наступит пора принимать иные решения. Глядя в небо, Коля смотрел далеко в будущее. Что будет, когда «Rakamakafo» и операции по возвращению людей придёт конец? Ведь по прибытию домой никто из них уже не останется прежним.

— Нам надо отправляться, — тихо произнёс Коля. Не оборачиваясь, он первым пошёл вперёд.

Данила смотрел на ссутулившуюся спину и понимал как никогда, что мир, изменивший таких людей, не стоит уважения. Быть может, топящий за человеческие чувства Гнойный был не так уж и не прав. Грязный парадокс. Все они потеряли нечто большее, нежели неспособность сопереживать этим самым потерям.

— Чёрт. — Зарывшись пятернёй в волосы, Данила закрыл глаза. — Меня подожди! — крикнул он, возобновляя шаг. Где-то вдалеке дважды вспыхнули жёлтые огни фар.

В мрачной тишине глубокой звёздной ночи тоненькая нить, связывающая их, оборвалась.

***

Славе некуда было возвращаться и он бесцельно брёл по пустым молчаливым улицам Петербурга. Не то чтобы ему совсем некуда было идти, скорее, он не хотел встречаться с теми, кто стал бы его жалеть, осуждать или проявлять бы в его отношении какие-либо иные чувства. Ведь Слава больше не знал, могут ли они называть свои чувства настоящими. В какой-то миг он был благодарен Мирону за то, что тот накануне проявил к персоне Гнойного максимум безразличия и незаинтересованности. Потому что единственные чувства, в искренности которых Слава мог не сомневаться — это глупые желания Рики Ф, в которых он заблудился, как в трёх соснах, а так же раздражение Мирона из-за его нежелания идти на сотрудничество.

Но постоянно причисляя себя к тем, кто после начала конца получил значимые привилегии, Слава незаметно для себя рыл пропасть между собой и своими старыми друзьями. В последнее время он и вовсе перестал принимать это во внимание. Когда они последний раз пили с Ваней? Слава задумался и помотал головой, выгоняя из себя эти мысли. После того что произошло в Москве, после того как он перестал быть человеком (чёрт возьми, если Гена и мог ещё хоть как-то оправдаться, то с Карелиным всё уже было решено), он вряд ли имел право вообще находиться с ними, и уж тем более вовлекать их в свои проблемы.

Он отвлёкся от этих мыслей, когда услышал в одном из дворов тихую музыку. Карелин остановился и огляделся по сторонам, понимая, что забрёл в совершенно незнакомые районы. Котёнок зашипел и выполз из капюшона, цепляясь коготками за толстовку.

— Мир сходит с ума, но я на мир не держу зла. И даже сквозь туман в людях свет видеть нужно…

— Хэй, Шым! — позвал Слава.

Он приковылял к серому кирпичному дому, где на втором этаже в широко открытых окнах покачивались занавески. Навалившись на перила, на балконе сидел человек в грязной майке. Он сминал зубами тлеющую сигарету.

Курильщик нахмурился, заплывшим взглядом вылавливая образ человека перед собой, и когда силуэт Гнойного прорезался среди очертаний стволов деревьев, он криво улыбнулся и махнул рукой, приглашая зайти.

— А я думал, это мне хуёво, — усмехнулся Слава, скидывая рюкзак в угол комнаты, где даже обои, казалось, были пропитаны запахом водки и сигаретным дымом. На полу стояли несколько открытых бутылок водки. Ловко соскочивший с плеча котёнок пробрался к столику, на котором портилась бесхозная открытая банка шпрот.

— Мне не просто хуёво, — заплетающимся языком пробормотал Шым, который вернулся с балкона. — Мне хуёво оттого, что мне не хуёво, понимаешь? Они же все исчезли. Насовсем.

Слава решил воспользоваться возможностью, послать подальше все свои дурные мысли и, раз выпал шанс не делать этого в одиночестве, не думать ни о чём. Он поднял с пола бутылку, упал на кровать и отхлебнул из горла.

— Блядь, что это?

Шым щёлкнул кнопку на проигрывателе.

Утреннее небо вновь затянулось тучами. Пошёл снег. Слава много пил, мало думал и смеялся, пьяными глазами наблюдая, как котёнок подтаскивает Шыму шпроты по одной. Из проигрывателя доносилась громкая музыка.

— А там вертится ледяная карусель из колючих снежных игл, мечется, попавший в сеть, свирепый белый тигр. Сплошной завесой непроглядный слепой горизонт и вьюга крутит белоснежный космос колесом…

Погодные капризы не стали ни для кого неожиданностью, и люди выползли наверх, чтобы возобновить работу по разбору завалов. На другом конце города Рики Ф и Алфавит смотрели на развалины так и не успевшей завершиться стройки.

Теперь её разбирали на металлолом. Покорёженный метким ударом каркас огромного офисного, как сообщал установленный за оградой щит, здания выгнулся дугой и грозил вот-вот упасть и раздавить под собой людей, выносящих нетронутые стройматериалы из опасной зоны. Ситуация осложнялась тем, что по искорёженной паутине люди аккуратно перебирались с одного конца стройки на другой, опасно нависая над пропастью. Именно так могло показаться тем, кто появился здесь впервые, но Всячески, лучше всякого человека-паука перебиравшийся с одного конца каркаса на другой, знал лучше всех, как прочна эта хрупкая на вид конструкция.

Всяч повис на двух руках на железной балке, а затем спрыгнул, удачно приземлившись. Он отряхнул руки и подбежал к незваным гостям.

— Вы присоединиться или как? — спросил он. В его голосе чувствовалось не то веселье, не то явное довольство происходящим, хотя как его могла радовать подобная работа, для Гены и Никиты оставалось загадкой.

— Не, я иду ночью, — сразу предупредил Алфавит, — на остров.

— Да, Эрнесто ругался, что у них не всё получается, — Всяч пожал плечами, оглядываясь.

— Ты там где вообще? — раздался крик за его спиной. — Заблудился или наебнулся?

К ребятам подбежал Тирэпс.

— Там Пох рвёт и мечет, заебал, — пожаловался Артём.

— Слушай, а позови его, — попросил Гена. — Мы, вообще-то, хотели вам кое-что показать.

— В общем… — когда вокруг них собралась небольшая компания, Фарафонов достал из рюкзака стопку бумаги, исписанной странного вида символами. Заключённые в условные квадратные рамки, фигуры были разбиты самыми разными закорючками и походили на иероглифы. Они красной ручкой были выведены с одной стороны белых помятых листов в руках Гены. Он взял несколько в другую руку и протянул вперёд.

Похоронил взял у него листы.

— И что это? — спросил он.

— Этот шифр надо попробовать разгадать. Придумаете со своими ребятами что-нибудь?

— Придумать — это не к Поху, — подстебал товарища Гаутер. — А можно мне тоже парочку? Попробую, как закончу здесь! — спешно добавил он, видя, как хмурятся старшие товарищи.

— Короче, разбирайте все. Зря мы их, что ли, всю ночь вырисовывали.

— Это связано с тем, что ты вчера рассказывал? — уточнил Тирэпс, забирая себе парочку.

— Да, — кивнул Гена. — В таком виде информация содержится внутри механического сердца. Я не знаю, что именно здесь может быть сказано, к тому же, Рестор сказал, что шифрование проходило в два этапа, и разгадать это нереально сложно. Поэтому мы думаем, что значение символам нужно будет придумывать. А если и впрягать в такое, то только тех, кто в теме и кто реально в этом хорош. Мы дали Ивангаю, чтобы он сделал копии. Может, он своих попросит… Не знаю. — Гена почесал затылок. — Я рассказал вам всё, что знаю сам, но у меня сделать с этим ничего не получилось.

— Кстати, — протянул Алфавит, — Илюмейт не с вами? Мы ему тоже отнести хотели.

— Пойдёте по улице на север, кварталах в четырёх они с Мироном больницу разбирают. — Объясняя, Всячески показал направление рукой. — Но я не уверен, что они будут отвлекаться на вас.

— Мы найдём, — Гена поблагодарил ребят.

Они проводили их взглядом: Похоронил подтолкнул Гаутера, который воодушевлённо шагал, позабыв обо всём. Тот запнулся и чуть не упал, Всячески и Тирэпс переглянулись и рассмеялись, и чтобы не получить по первое число, обежали остальных и унеслись далеко вперёд. Гена смотрел им в спину и хотел стать таким же, не обременённым обязанностями неясной природы. Но Алфавит похлопал его по плечу, и им ничего не осталось кроме как уйти в направлении, указанном Лёшей.

— Ты бы мог им помочь, — предложил Никита, когда они пересекали дорогу, бывшую некогда оживлённой и теперь замолчавшую навсегда. Отовсюду на них взирали бетонные кости разрушенных зданий, ободранные деревья, накренившиеся над огромными чёрными ямами, пустынные улицы разрушенного города с единицами уцелевших домов, и изредка — цокольными этажами складов. Кое-где раздавался шум падающего мусора и приглушённые голоса, в основном это была ругань.

Голоса вывели их на тыльную сторону больницы, о которой ранее они услышали от Всячески. Людей здесь было меньше, и атмосфера не располагала даже к мимолётному веселью: судя по всему, здесь дела обстояли хуже, нежели чем у ребят, занятых на стройке.

— Раскладывать материю на информацию и возвращать информацию в материю?.. — огибая здание, Рики Ф услышал, как кто-то рассуждает вслух. — Даже когда произносишь это, звучит ужасно. Не представляю, как сделать эти слова реальностью.

Гена вынырнул из-за угла. На крыльце больницы, от которого уцелели лишь две верхние ступеньки, сидел Совергон. Он таращился на свой ключ, который поднял перед глазами, и хмурился.

Из искорёженных дверей наружу вышел Рэнделл, а за ним — насупившийся Иллюмейт и Мирон, растерянно оглядывающийся по сторонам.

— Неужели и в самом деле здесь ничего не осталось, —прежде чем заметить новых людей, пробормотал Коновалов. — Смотрите-ка, кто здесь!

Рики подошёл ближе.

— Сильно заняты? — спросил он, снимая рюкзак и доставая оттуда оставшиеся листочки. — Мы переписали так называемый «код Fatum», хотели и вам отдать, вдруг чего получится.

— Впервые вижу такое. — Совергон убрал ключ в карман и повертел перед глазами мятый листок. Рэнделл смахнул с волос Миши шапку снега.

— Ты что, реально не чувствуешь? — проворчал он.

— Давайте внутрь, — предложил Мирон. — Там хоть крыша есть.

Крыша — это единственное, что здесь осталось, пояснил Иллюмейт. Потерять больницу и всё, что находилось здесь, было огромным ударом. Лекарство и оборудование, которое теперь хуй произведёшь, как сказал об этом Мирон, потому что вряд ли те, кто мог это сделать, остались. И если образование и лёгкую промышленность ещё как-то вытянет литература и маломальский опыт, то машиностроение, медицину, и науку надо будет воскрешать с нуля. Если, конечно, они доживут до того момента, когда им это станет необходимо.

— Мыслить глобально — это худшее, что мы можем сейчас делать. — Мирон развёл руками. — Медоборудование должно храниться в защищённых лабораториях. Если они были под землёй и если их стены прочнее, чем остальные, они могли уцелеть. Только как теперь до них добраться.

— Послать Джарахова? — в шутку предложил Гена Рики Ф. Но его слова никто не воспринял как шутку.

— Пытались, — пожал плечами Рэнделл. — Он не смог выбраться за пределы этажа, поэтому мы отправили его шерстить магазин немного западнее. Если там что-то осталось, минут через десять к нам приедет обед.

Эльдар вернулся, как и сказал Рэнделл, через несколько минут. Уставший, с огромными кругами под глазами и с двумя пакетами снеков и плохих новостей.

— Короче, скоропортящиеся продукты надо было уничтожить во всех магазинах в первую очередь, а то сейчас туда не зайдёшь.

— Всё сгнило? — спросил Иллюмейт.

— Больше я туда не пойду, — повторил Эльдар, здороваясь с Геной.

— Почему вы не используете ключи, чтобы разобрать завалы? — спросил Рики Ф, глядя, как Мирон, открывая пачку сухариков, бегает взглядом по символам на листе.

— А как? — вздохнул Совергон. Рэнделл отобрал у него пакет чипсов и сунул в руку питательный батончик.

— Ты умеешь? — спросил Мирон.

— Ну… Слава умеет, — вспомнил Гена.

— Иногда «1703» можно кормить кровью, — произнёс Мирон. — В общем, сегодня это не работает. Либо я что-то делаю не так, либо он ещё не восстановился.

— Думаете, ключи могут повреждаться? — спросил Совергон, отбирая у Рэнделла второй принесённый Эльдаром пакет. — Если что, «MAD» вроде нормально работает. Если вы скажете, что именно я должен делать, я попробую.

— Сомневаюсь, что Гнойный понимал, что делает в тот момент. — Гена осмотрелся по сторонам. Никита достал из коробки шоколадных батончиков наклейку и переклеил её на рюкзак Рики Ф.

Вокруг них была огромная куча мусора, который можно было разложить на информацию.

— Всё равно, — оставив Рэнделла, Совергон подошёл к Рики. — Как он это делал?

— Полагаю, так же, как я использовал стену для того, чтобы поднять щиты над Петербургом. — Мирон отложил в сторону шифрованный листок. — Что я должен делать, мне говорил «1703», и я воспринимал это на уровне интуиции, поэтому здесь я вам не советчик. Но всё равно. Попробуйте представить, что вы хотите визуализировать, а после передать эту информацию ключу. Вам нужно хорошо понимать, что вы хотите создать, иначе ничего не получится.

— Или представлять, для чего эта вещь будет предназначена, — вспоминая о Гнойном, догадался Рики Ф.

Миша и Гена переглянулись.

— Вам нужна новая стена, — напомнил Алфавит, — старую вы разнесли.

— Если под завалами что-то осталось, было бы неплохо соорудить тележку, чтобы это перевозить, — подсказал Иллюмейт.

— Хочу самокат, — изрёк Эльдар, — заебался бегать.

Решив, что желание Эльдара самое осуществимое, они всё-таки решили попробовать. Гена сразу предупредил, что статичные иллюзии ему не даются, а с материальными он в жизни дела не имел, так что рассчитывать на него не придётся. Научиться бы проворачивать это без посредника, мечтательно произнёс Мирон, накидывая на плечи куртку. Когда Гена спросил, где Мирон потерял Рудбоя, тот загадочно улыбнулся и поинтересовался в ответ, как давно Рики Ф в последний раз спал.

Гене ожидаемо ничего не удалось. Изначально настроив себя на провал, он даже не попытался серьёзно что-либо сделать. «FIVE», стоило ему только представить, что он будет иметь дело с материальной иллюзией, не отзывалось от слова совсем. Гена давно признался себе, что он очень слаб и чтобы выйти хотя бы на уровень Мирона, ему надо становиться сильнее. В конце концов, внутри Fatum он же смог воздействовать на материальную неподвижнуюиллюзию… впрочем, возможность воздействовать на неё ещё не означала способность её создать. По итогу Гена только развёл руками.

— Ты зря себя накручиваешь, — успокоил его Мирон. — У меня тоже сильные ограничения на использование «1703» вне черты Петербурга. Поэтому я и говорю, что нам нужно избавляться от этого посредника.

— Мы так долго пытались налаживать связь с Fatum, чтобы потом искать способ, как её обойти?

Все посмотрели на Совергона. Миша стоял в стороне с закрытыми глазами. На раскрытой ладони перед ним дрожала синим пересветом подвеска. Мирон пробормотал, что для этого им нужен тот самый код, которым Fatum связывается с ключами.

Маленькие синие искры отрывались от стен и слетались в колючий клубок над ладонью Совергона. Множество искр сходились в воздухе в нити, которые сплетались в тугой моток над ладонью: он висел в воздухе, покачиваясь, и вертелся. Он был величиной с кулак, когда что-то внутри его оборвалось и клубок рассыпался искрами. Подвеска погасла, и Миша бессильно рухнул вниз.

— Не могу! — пожаловался он. — Как вы это делаете?

— По крайней мере, у тебя хоть что-то получилось, — Гена пожал плечами.

С неба шёл мелкий снег, самые сильные рывки ветра заметали его под крышу разрушенной больницы. Миша встал, решительно сжал руки в кулаки, и сказал, что попробует ещё раз.

Алфавит предупредил, что уходит спать — ночью ему сменять людей на другом месте. Джарахов предложил Гене собрать ребят из «КЛИККЛАК`а» и где-нибудь посидеть над листочками с шифром. Когда и куда исчез Иллюмейт, не заметил никто. Мирон попрощался с оставшимися, напутственно желая Мише разобраться с собой. Он оставил друзей на развалинах и пошёл искать место, где его никто не потревожит.

Ему тоже требовалось разобраться с собой.

За последнее время много всего произошло. Ивангай забрался на верх градирни Правобережной ТЭЦ, свесил ноги вниз и, скучая, жалел, что высота трубы, откуда вид на город открывался бы куда шире, была для него недосягаема. Из трубы валил грязный дым.

Они перевели станцию на мазут и испортили фильтры, но это было меньшее из зол. Внизу ходили молодые инженеры, следившие за состоянием оборудования. Они позволяли Рудскому приходить сюда, но не могли обеспечить полную безопасность или автоматизацию работы станции.

— Ничего не понимаю, — говорил Ивангай, когда ему пытались объяснить, как работает оборудование. — Но полагаюсь на вас, — улыбался он.

В близлежайших районах никто не жил — это тоже необходимая мера безопасности. После минувших событий люди на поверхности оставили свои дома и переместились ближе к центру. Ходило мнение, что на поверхности никого не останется, однако произошло обратное: ребята из подземки стали выплывать наверх, предлагали свою помощь и принимали решение остаться. Окраины города стали пустовать. Изредка там появлялись люди, и ещё реже — небольшие компании. В свободные минуты они обычно собирались в каком-нибудь из пустых баров и отдыхали. Исключением не стал и бар «1703», восстановленный одним из первых и, к счастью, пострадавших весьма относительно.

— Эй, что это тут у вас? — Олег ЛСП склонился над столиком, где Тирэпс и Электромышь, натаскавшие книг из библиотеки на соседней улице, искали похожие иероглифы. Мышь предположил, что они могут найти что-то похожее в древних языках, Гаутер и Похоронил ему не поверили, но за отсутствием других идей решили попробовать.

— Присоединишься? — тусовка основы «Версуса» за соседним столом, завалив книгами уснувшего Эрнесто, шикнула на ЛСП, чтобы тот был потише.

— Подбуханного креатива нам и не хватало, — Старуха прыснул и отправил ЛПС за барную стойку.

— Если он принесёт свежие мысли, то почему бы и нет? — Джубили зевнул.

— Иди проспись, у тебя сегодня ночная смена, — предложил Костя.

— Обязательно. Сегодня ночью вы ведь снова спать не дадите?

— Нам всем надо отдыхать.

— Когда же этот кошмар закончится?

— Есть подозрение, что никогда.

Рики вытянул книгу в красном переплёте из-под Эрнесто, который собрал все книги в мягкой обложке в одну стопку и водрузил на них голову. Теперь же, разбуженный, он был недоволен.

— Никогда, если мы это не закончим, — договорил Фарафонов и остальные, молча согласившись, вновь принялись за работу.

Стемнело в этот день рано. Занятые постоянно, люди просто не замечали смены дня и ночи, и только когда на улицах загорались жёлтые огни, все могли на пару-тройку часов расслабиться, перед тем, как вновь приняться за работу.

Или не сделать этого. Слава, разбитый, но уже не пьяный в стельку, как несколько часов назад, потому что алкоголь теперь на него не действует, а если и действует, то ненадолго, снова брёл по улицам. Вообще-то он понимал, куда шёл, и путь его лежал в одно конкретное место, но всё же Карелин предпочитал думать, что он идёт туда не потому, что он хочет, а потому, что так получается.

Так получилось. Люди исчезли. Так просто получилось. Из ниоткуда появилось механическое сердце Fatum. Никто из них не был виноват. Так получилось. Было очень удобно так думать. Вообще Слава за последние несколько часов думал так много, что теперь делать это ему просто не хотелось. Он завернул за угол, подошёл к панельному дому, ноги сами привели его к двери на втором этаже. Он толкнул её вперёд. Как обычно, она была не заперта.

Сразу же смолк шум в квартире. Из комнаты в коридор высунулся Светло. Сначала осторожно, а затем, подталкиваемый кем-то, просто грохнулся на пол. Молчание длилось каких-то пару секунд, и это была последние пару секунд тишины в этом доме. Фаллен громко заорал:

— Славка! — и без промедлений бросился ему на шею.

Букер ещё долго трепал Карелина по волосам, свеча позолоченными грилзами такого же цвета. Замай что-то разъярённо ему предъявлял, но лишь для приличия, потому что не мог злиться на самом деле. Витя СД отнимал котёнка от своего лица, которое зверёк едва не расцарапал, Микки смеялся над ними из прохода.

Берсерк и Инки переглянулись:

— Дела… — прошептал второй.

Слава смотрел в пол, чувствуя себя безмерно глупым. Букер навалился ему на плечо, стаскивая Фаллена. Тот случайно словил переброшенного Замаю Гену, и они сразу же подружились. Котёнок мяукнул во весь голос и Слава наконец-то поднял глаза.

— Я дома, — неслышно прошептал он.

***

Сцена вытянулась высоко вверх. Она шла красными звёздами по периметру и представляла собой всё тот же торец рухнувшего здания — незамысловатую конструкцию абстракционизма, ставшую за эти дни чем-то символичным и особенным для всех. Внесли малейшие изменения: её укрепили и сделали нормальный подъём в задней части. Кроме этого, «MAD» и «1703», прекративший капризничать, смели один ряд домов вокруг, расширив пространство, где могли находиться люди. На предложения сделать это где-то поближе к центру города, все отвечали, что площадь давно стала для них чем-то особенным, поэтому предложений такого рода возникало очень мало.

— Отлично поработали, — ударившись кулаками, Мирон и Миша смогли выдохнуть с облегчением.

— Моя очередь, да? — усмехнулся Гена, подходя к сцене.

— Протяни дольше шести песен, — Мирон пожелал ему удачи.

— Конечно!

Им непривычно было видеть большую часть своей тусовки в толпе. Но сегодня за сценой кроме Мирона остались Рудбой, Илюмейт и старички основы «Версуса». Рэнделл и Лизка утащили Совергона к остальным; сегодня его помощь здесь была не нужна.

Сегодня они могли позволить себе отдохнуть. Поэтому сцена шла красными звёздами «FIVE» по периметру, а Рики Ф, Алфавит и Хэви заполнили её пространство наверху. Пятиконечные правильной геометрической формы звёзды, красные — огромные, и белые с переливами сиреневого — меньше, пульсировали под ногами толпы, появлялись и гасли, поднимались в верх, где ползли по стенам, словно отпечатки световых пушек.

— Эй, детка, тебе нужен кто-то, кто больше не будет смотреть с чужих фото!.. — музыка била из нового оборудования, привезённого с разваленных магазинов на разрушенной территории.

Софиты светили в небо. Ивангай с крыши ближайшего здания смотрел на толпу и качал головой в такт музыке. Подобно пузырькам, рвущимся к поверхности из щелей глубоководных скважин, тоненькие дорожки белоснежных искорок с углов домов и прочих ограждений взвивались к небу. На крышу соседнего здания, подальше от толпы, выбрался Женя Баженов. Внизу в толпе прыгал Джарахов. Он не отбегал от сцены, потому что должен был на неё сегодня наконец-то взойти. Разношёрстная масса людей перемешалась. Ивангай готов был поклясться, что видел в ней одну знакомую золотую макушку, но она исчезла так же быстро, как и появилась.

Внизу Мирон и Рудбой говорили о чём-то с пьяным мастером, а потом к ним подошёл другой человек, которого Ивангай никак не ожидал здесь увидеть. Чтож, становилось всё интереснее и интереснее. Он поднял голову в небо. Прекратившийся к вечеру снег открыл глазам всех чистое небо. Одинокой искрой по нему пробежала падающая звезда.

Двери совещательного зала распахнулись и громкий голос заглушил собой обсуждения незначительных мелочей.

— Прошу прощения за задержку! — Соболев пропустил Полину вперёд и только тогда вошёл сам, неся в руках кипу огромных свёртков, которые загораживали ему обзор. — Мы не нашли ничего лучше.

Он рассыпал карты по столу и те, кто сидел за ним, быстро их растащили и принялись рассматривать.

— Это Петербург, — произнёс Амиран, — нарисуйте, как он сейчас выглядит.

Поперечный, сидящий на соседнем стуле, потянул карту на себя и чёрным маркером обвёл уцелевшую часть города.

— Неслабо, да?

Соболев закрепил на стене перед всеми карту европейской части России и вместе со Столяровым прочертил круг радиусом в две тысячи километров с центром в Москве, заодно отметив внутри него ту часть, которую они уже пролетели.

— Я, конечно, не специалист, — с другого конца стола раздался ослабленный удручающим физическим состоянием голос Ларина, — но, по-моему, я не должен здесь находиться.

— Должен, — отрезал Соболев. — Итак. — Он замер, убрав руки за спину, и все собравшиеся сосредоточили на нём внимание. — В ближайшем времени нам необходимо подобраться к двухтысячному километру. Учитывая, что с отдалением от Петербурга и других крупных городов мы находим всё меньше и меньше людей, наша цель в идеале — провернуть это дело за месяц. Отчёт двухтысячного километра идёт от Москвы, а не от Петербурга, поэтому нам предстоит подкорректировать изначальные планы.

— Займусь, — согласился Гурам.

— Мы продолжим игнорировать Европу и сосредоточимся на восточном направлении. Кроме того, нам надо найти Руслана Соколовского и других исчезнувших, а так же придумать новый способ транспортировки людей в Петербург, поскольку на предыдущий мы больше не рассчитываем. Если у вас есть какие-то предложения, можете их озвучивать.

В белом совещательном зале люди в военной форме обсуждали свои дальнейшие действия, а за стенами брошенной базы наконец-то унялась непогода. Кто-то выбежал взлётные полосы и подготавливать самолёты: в ясную погоду они не простаивали никогда. Эти люди первыми и увидели звездопад.

Ветер прибил сухие травинки к земле. Каменная безжизненная поверхность обрастала кое-где клевером и одуванчиками, одинаково чёрными на ночной лад. Здесь, на выжженной земле, уже проклёвывалась новая жизнь.

Сжимая в руке «SKY!», парень устремил взгляд в небо. С утёса огромных скал открывался прекрасный вид на карьер, куда этой ночью с неба сыпались сотни и тысячи сияющих огней. Холод пронизывал его тело сквозь расстёгнутую жёлто-синюю куртку, а в руке, отзываясь тусклым голубоватым отсветом, теплела медная пластинка.