КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Мгновения любви (СИ) [иничка] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== 28. Аспирантка ==========


Вадиму всегда нравились её волосы — длинные густые чёрные, их приятно гладить, запускать в них пальцы, наматывать на кулак во время секса, когда он брал Сашу сзади, а она гортанно стонала, выгибаясь ему навстречу. Вот и сейчас она стояла перед ним на четвереньках, а Вадим, тяжело дыша, почти задыхаясь, имел её, то замедляя, то наращивая темп. Сегодня всё давалось мужчине откровенно тяжело, он порядком устал, сердце колотилось как бешенное, его гулкие удары почти заглушали стоны Саши, когда она, комкая в ладонях простынь, выкрикивала его имя. На лбу Вадима выступили капли пота, в ушах раздавался гул крови, а сердце, словно мотор старой машины, гулко билось в грудной клетке. Перед глазами плыло. Только бы не умереть во время процесса, мелькнула у Вадима мысль, но вот, наконец, он почувствовал, что скоро закончит. Мужчина ускорялся, то почти наваливаясь на Сашу, то отклоняясь от неё, желая скорее закончить и отдохнуть. Приближенный быстрыми движениями, завершающий миг накрыл Вадима, и тот, наконец, выдыхая и почти рыча, кончил, отработав очередной дорогой презерватив.

Чувствуя, что уже всё, Вадим, застонав, прижался к прохладной спине девушки, которая, за пару секунд до него издав удовлетворённый стон, распласталась на кровати, не обращая внимания на тяжесть мужского тела и что-то тихо бормоча, томно закатив глаза. По всему было видно, что ей хорошо.

Немного передохнув и почувствовав, что в состоянии идти, Вадим приподнялся и, аккуратно придерживая край резинки, вышел из девушки и направился в ванну, откуда вскоре вернулся и, подойдя к окну, тут же распахнул его настежь, впуская в душную комнату квартиры на час свежий майский воздух, пропитанный солнечным теплом и запахом сирени. Ему нужно было охладиться, восстановив дыхание и сердечный ритм.

С наслаждением вдыхая этот весенний аромат, Вадим вытащил из кармана, висящего на спинке стула пиджака, пачку сигарет и с удовольствием закурил крепкую «балканку». Саша, тем временем, уже сама успела вернуться из ванной и накинуть на плечи широкий шёлковый халат, который соблазнительно обтянул её прелестную упругую грудь. Но Вадим так устал, что лишь скользнул взглядом по прелестям любовницы, не в силах видеть в них сейчас источник наслаждения.

Александра же, увидев в пальцах Вадима сигарету и уловив запах табака, сморщила крупный нос. Она не любила курильщиков, но закрывала глаза на привычку любовника, а сейчас, устроившись на кровати и вытянув длинные ноги, посмотрела на Вадима. По её взгляду мужчина понял, что она заметила его сегодняшние трудности, но что об этом думает, было непонятно по её безмятежному лицу и томному взгляду.

— Вы бы не напрягались так, — неожиданно произнесла Саша, когда Вадим, отвлёкшись, стряхнул с сигареты пепел. — А то ещё инфаркт схватите. — Она говорила вроде бы серьёзно, но мужчина не мог быть уверен, что она не шутит.

— Всё нормально, Саша, — ответил Вадим, чувствуя, что почти не врёт. Мир перед глазами перестал предательски кружиться, а сердце больше не норовило проломить рёбра. — Наверное, просто переработал. — Он улыбнулся девушке, но та, как будто не поверив, скептически изогнула бровь и возразила:

— Вы всегда перерабатываете, я знаю вас с моего первого курса. Думаю, вы просто стареете.

Вадим дёрнулся, как от пощёчины. Слова Александры больно задели его самолюбие, а в душе разлился гнев на молодую наглую аспирантку. Со злостью глядя на Сашу, Вадим проговорил:

— В таком случае, может быть вам, Александра Валерьевна, найти себе другого руководителя? — Он отвернулся от любовницы и сделал затяжку, с мстительным удовольствием впуская никотиновый дым в лёгкие.


Саша была хороша. Во всех смыслах. Высокая, крепкая, она была не только красива, но и умна. Когда она, будучи первокурсницей, выбрала для изучения тему, которую давно никого не интересовала, Вадим втайне думал, что девочка не справится и, как и многие до неё, выберет что попроще, но он ошибся. Упорная Саша ещё и поехала на практику, где, не зная отдыха, собирала материал. Тогда Вадим видел в ней только старательную студентку, даже не думая о том, что у них может быть нечто большее. А потом Александра сама пришла к нему в домик под ночь и, горячо дыша ему в губы, призналась, что влюблена в него ещё с начала семестра, когда Вадим начал вести у её курса пары.

Мужчина хотел было отправить наглую студентку прогуляться, но тут она взяла его ладони в свои. По телу Вадима словно пробежал разряд молнии. Прикосновения Саши разбудили в нём то, что сам он похоронил много лет назад — чувственность. Его жена не располагала к такого рода страсти, а молодая и игривая Саша с её восхитительными формами и лёгкостью нрава, была словно бальзам на душу.

И вот Вадим уже сжимал в объятиях Александру, которая была одного с ним роста, что лишь способствовало тому, что он и взял её прямо где был: на своём рабочем столе, сбросив широким движением руки на пол ноутбук и ворох бумаг, которые, словно белые листья, наполнили маленькую комнату.

Мужчина страстно расстегнул молнию спортивной куртки Саши, с удовольствием обнаружив, что она не надела лифчик, что позволяло ему насладиться зрелищем и ощущением её полной груди с тёмными ареолами крупных сосков. Сама же Александра, прерывисто дыша, запустила пальцы в его растрёпанные волосы, совершенно не сопротивляясь, когда Вадим резко прислонил её к стене, жарко целуя её приоткрытые губы.


Из приятных воспоминаний Вадима вернул недовольный голос Саши, которой надоело его долгое молчание:

— Вы что там, уснули что ли? — Она, нахмурив чёрные брови, одарила Вадима одним из своих фирменных убийственных взглядов, которые заставляли смутиться и одновременно ощутить неистовое желание прижать к себе непокорную девушку. Непокорную и непостоянную.

— Я думал. — Вадим даже не заметил, как прогорела его сигарета, пепел с которой упал мимо пепельницы серой крошкой, которую он движением ладони отправил в окно. Он затушил бычок и повернулся к Саше, которая не сводила с него внимательного взгляда карих глаз. — Ты вчера не брала трубку. — Он выразительно посмотрел на аспирантку, которая тут же изобразила непонимающий и невинный вид. — Где ты была? — Вадим, облокотившись на подоконник и подперев рукой голову, ожидал, что же Саша придумает.

Она не стала врать и честно ответила:

— Я была у парня. Да, да, вы не ослышались. — Девушка на секунду замолчала, словно собираясь с мыслями, а затем выпалила, как будто давно хотела это сказать: — Я выхожу замуж. За Женю из медицинского. Он приезжал как-то раз, вы его должны были видеть. — Она виновато посмотрела на Вадима, и этот её взгляд никак не вязался с самоуверенной прежде Сашей.

— Замуж значит, — хмыкнул Вадим. Он ожидал нечто подобное, но никак не думал, что так скоро. Ей же всего двадцать четыре года, куда торопиться? — Не выходи замуж, Александра, не твоё это. — Мужчина говорил так не от зависти и злости. Зная Сашу, он был уверен, что её тихого Женю скоро украсят ветвистые рога.

— Но вы же женаты, — развела руками аспирантка, словно стараясь скрасить негативный эффект от новости. — Приходится с малышнёй нянчиться. — Она попыталась улыбнуться, но получилось у неё не очень.

Вадим видел, что что-то гложет его любовницу, но никак не мог понять, что именно.

— Ты его любишь? — Ему важно было знать, что он отдаёт свою девочку в хорошие руки.

— Да. — По Саше было видно, что она не врёт, но и на полную правду её ответ не тянул.

Он кивнул ей и вытряхнул из пачки сигарету. Последнюю. А жаль, подумал Вадим. Он чувствовал, что курить вскоре он станет больше. А ведь он почти бросил, и всё из-за этой вертихвостки Саши, которая всякий раз, когда он доставал сигарету, нудно говорила, что это вредно для здоровья. Не из-за её ли провокаций ему сегодня было плохо, мелькнула у Вадима мысль, на что он сам себе ответил — нет.

Надо смотреть правде в глаза. Он уже не молод. Даже очень. То, чего он так неосознанно боялся, произошло. Александра нашла себе молодого парня и выходит за него замуж. Что ж, по крайней мере, удачи он ей пожелает.

— Так сегодня была наша последняя встреча? — Глаза вдруг защипало, но Вадим сделал над собой усилие, подавив слабость.

— Возможно. — Саша уже почти оделась и держала в руках туфли на каблуке. На ней было любимое платье Вадима — синее из атласа. В нём она была почти королевой, особенно когда её прекрасные волосы чёрной волной струились по прямой спине.


Девушка обулась и уже почти вышла из квартиры, как вдруг остановилась и резко вернулась. Её большие карие глаза в обрамлении густых ресниц оказались напротив светлых глаз Вадима, а ладонь нежно легла на его рыжую с проседью бороду.

— Я всегда буду вашей, Вадим Андреевич, — прошептала Саша, целуя его. — И даже десять Жень этого не изменят!


========== 10. Моралист ==========


Комментарий к 10. Моралист

Жанры: Драма.

Предупреждения: UST. Отчасти.


Малиновский ― персонаж из работы “Ключи на столе”.

В прихожей маленького студенческого домика на стационаре «Тайга» было темно. Настя шла по большей части наощупь, слыша впереди себя задорный голос подруги Лены, которая, распахнув дверь жилой комнаты, скрылась внутри. Анастасия немного помялась на пороге и тоже зашла в домик. Всеми фибрами души девушка, зябко кутаясь в вязаную кофту, чувствовала его присутствие. Интуиция не подвела её ― в дверном проёме, ведущем в личную комнату преподавателя, неподвижно стоял Александр Владимирович. Даже в почти абсолютной темноте Насте было понятно, что мужчина на неё смотрит. От этого невидимого взгляда по коже девушки пробежали мурашки, заставляя тонкие светлые волоски на шее приподняться как будто от испуга. Мгновение помедлив, она нашла в себе силы сделать шаг в сторону своей комнаты, где продолжала, на самом пределе слышимости, греметь посудой Лена. Мелко выдохнув, Настя распахнула дверь и юркнула внутрь.

Сердце девушки должно было колотиться как бешеное, но продолжало биться в спокойном ритме, однако Настя вовсе не чувствовала себя спокойной. Она машинально перекинулась парой фраз с подругой, но вдруг почувствовала, как на неё налетел сильнейший порыв чувств, вызвавший сильное душевное волнение. Он был за дверью. Настя была уверена, что мужчина всё ещё стоит в тёмном коридоре и ждёт. Ждёт, когда она выйдет к нему. Всё существо девушки буквально кричало, надрываясь, чтобы она сделала это. Просто протянула руку, толкнула дверь и вышла во тьму. Не обращая больше внимания на Лену, Настя, нервно проведя по пересохшим губам кончиком языка, положила неожиданно похолодевшую ладонь на дверную ручку и, сделав два шага, вышла из комнаты.

Её глаза не успели привыкнуть к темноте после неяркого света лампы, но девушка, не обращая на это внимания, с мелко и часто бьющимся сердцем протянула руку во тьму. У Насти перехватило дыхание, когда её пальцы коснулись широкой прохладной ладони Александра Владимировича, хоть девушка и ожидала этого, уверенная на подсознательном уровне. Мужчина, бережно и осторожно держа в своей руке ладонь Насти, сделал шаг вперёд, наклонился и коснулся своими мягкими губами приоткрытых губ девушки.

Поцелуй длился всего несколько мгновений, а затем Анастасия, когда Александр отстранился от неё, быстро открыла дверь и вернулась в комнату. На её губах, всё ещё хранивших прикосновение мужчины, играла довольная улыбка. Она сделала это, ведь она обещала себе, что уж в эту поездку обязательно добьётся желаемого.

Когда девушка, забравшись под одеяло, лежала без сна, глядя в потолок, то продолжала улыбаться. Внутри неё всё пело. Малиновский целовал её! Насте даже не верилось в происходящее. Она подняла руку и скользящим жестом провела по губам, словно надеясь вновь ощутить поцелуй мужчины. В её груди медленно, но верно разливалось горячее желание вновь почувствовать всё то, что она пережила минуты назад.

Настя чувствовала, что Александр всё ещё стоит там, стоит и ждёт, что она к нему выйдет. Полностью отдавшись этому нестерпимо зовущему импульсу, девушка легко сбросила с себя одеяло и, тихо ступая, чтобы не разбудить подругу, влезла в тапочки и в очередной раз за эту ночь вышла из комнаты.


Она стояла на крыльце, вдыхая на удивление тёплый лесной воздух, пропитанный запахом листвы, мокрой земли и чудесной свежести, которую можно ощутить только на природе. Её голова слегка кружилась от обилия эмоций и кислорода, как вдруг она услышала, как скрипнули доски крыльца, и на улицу вышел Малиновский. Он встал рядом с девушкой, которая тут же развернулась к нему и, следуя зову сердца, прижалась к мужчине, запрокинув голову, чтобы различить в свете неверной луны черты его красивого волевого лица. Руки Александра обвили плечи и талию Насти, крепко прижимая благоговейно смотрящую на него студентку.

― Хочешь ещё? ― произнёс он, глядя сверху вниз на Настю и проводя ладонью по её по-мальчишески коротко стриженым волосам.

― Что? ― тихо выпалила Настя. В эти мгновения она была готова ради него на всё.

― Поцеловаться, ― был ей ответ.

― Да. ― Она даже не сомневалась в том, что хочет этого.

Александр наклонил голову и вновь поцеловал девушку, всё так же прижимая её к себе.

― Пойдём в домик, ― тихо проговорил он, проведя рукой по щеке Насти, отчего лунный свет, преломившись, блеснул в широком золотом ободке обручального кольца.

Сейчас Насте было всё равно, что Малиновский женат. Плевать. С женой он, по слухам, в плохих отношениях, тем более, что она не будет первой и, как это ни печально, не будет последней в списке тех, кто попался на крючок красоты и обаяния Александра Владимировича. И девушка, отбросив сомнения, прошла следом за мужчиной в его комнату.


Его поцелуи были страстные и жаркие, а прикосновения умелых пальцев опытного в любовных делах мужчины заставляли Настю дрожать и буквально умолять о продолжении. Она с замиранием сердца услышала, как лязгнула большая пряжка ремня, как резко свистнула молния на брюках Александра, почувствовала его горячее порывистое дыхание, когда мужчина склонился над ней, положив ладони на низ живота Насти, касаясь кончиками пальцев края её трусиков. Она ждала, что вот сейчас он рывком снимет с неё бельё, и всё случиться, как вдруг Малиновский замер и, помедлив мгновение, убрал руки с тела девушки и отодвинулся от неё, сев на край кровати, которая при этом протяжно скрипнула.

Ошарашенная таким поворотом событий Анастасия приподнялась на локтях и, устремив на Александра взгляд внимательных голубых глаз, спросила:

― В чём дело, Александр Владимирович? Это из-за того, что у вас нет презерватива? Я могу сходить попросить у парней. ― Она протянула руку, намереваясь коснуться плеча мужчины, но тот мягко отстранился. Растерянная и даже обиженная девушка, чувствуя, как к горлу подкатывает комок, попыталась зайти с другой стороны и уже открыла рот, чтобы что-то сказать, как вдруг Малиновский сам заговорил:

― Не могу я так, Настя, просто не могу. ― Он повернул голову и посмотрел на девушку. Во взгляде его красивых карих глаз читалась мольба. И печаль, смешанная с желанием. ― Не могу так поступить с тобой.

― А что не так? ― удивлённо спросила Настя. ― Я же сама к вам пришла, вы меня не принуждали. Тем более, ― она чуть помедлила, собираясь с духом, чтобы это сказать, ― я бы хотела, чтобы вы были моим первым мужчиной. ― Она робко улыбнулась, порозовев от внезапно нахлынувшего смущения.

― Но почему я? ― казалось, что Малиновскому больно это говорить.

― Вы мне нравитесь, Александр Владимирович, ― осмелев, быстро заговорила Настя, боясь, что мужчина её перебьёт. ― Многие вас не любят, плохо относятся, но мне вы нравитесь. ― Она попыталась погладить его по руке, но мужчина отдёрнул пальцы, будто обжёгшись.

― Не надо меня жалеть! ― резко проговорил он, и Настя готова была поклясться, что видела в неверном свете настольной лампы слёзы в его глазах. ― Так ты просто хочешь меня? ― В его голосе послышались боль и обида. ― Без чувств и любви?

Настя, закусив губу и пряча глаза, кивнула. Любила ли она Малиновского? Она и сама не знала этого. Он поразил её сразу, как только она увидела его, когда Александр приехал на стационар. Высокий, широкоплечий, черноволосый и темноглазый, с уверенным взглядом властителя мира, Александр Владимирович гордо прошествовал к своему домику, даже не взглянув на стоявшую на крыльце Настю. У девушки тогда мелькнула мысль, что с этим человеком будут проблемы, и интуиция, как и всегда, её не обманула.

Первые три дня она желала ему медленной мучительной смерти, затем наступило успокоение, а после пришло и влечение, странное, смешанное с болью и страданием. Настя изо всех сил старалась подавить в себе зарождающееся чувство, без конца твердила себе, что Малиновский женат, и не стоит лезть в его семью, но он был так обаятелен, умён и так ненавязчиво ухаживал, что девятнадцатилетняя Настя, впервые вырвавшаяся из-под опеки родителей, совершенно потеряла голову. Но держалась, стойко держалась до того момента, когда они, встретившись случайно в городе, ехали вместе в автобусе, и Александр, сидя рядом с ней, взял её за руку, которую Настя, в порыве внезапно нахлынувших чувств, просунула под руку мужчины. В тот момент она пропала, да так и не выбралась.


― Я не знаю, ― тихо проговорила Настя. ― Не знаю, что чувствую к вам. ― Грудь словно сдавили невидимые тиски, а сердце сжала железная ладонь. ― Наверное, вы правы.

― Настя, ну подумай сама, ― продолжил Александр, завладевая разговором и беря свой любимый философский тон. ― Я старше тебя на десять лет. Это сейчас не заметно, но потом будет бросаться в глаза. Тем более, я женат. ― Он поднял руку с кольцом и повёл ей в сторону притихшей Насти. ― Видишь это? Я не хочу изменять своей жене.

У Насти вырвался нервный смешок.

«Ты уже изменил своей жене», ― хотела сказать она, но удержалась и вместо этого проговорила: ― Грош цена твоему кольцу, Саша! ― Она впервые назвала его на «ты» и по имени.

По лицу Малиновского скользнули явная обида и замешательство. Он знал, что Настя остра на язык, но такого от влюблённой девушки не ожидал. Анастасия мстительно ухмыльнулась, а затем, смягчившись, добавила:

― Неужели я тебе совсем не нравлюсь?

― Скажем так, ― немного помолчав, ответил Александр. ― Я тебя хочу, но моральные устои, принятые в обществе, не позволяют мне этого сделать. ― Пока мужчина говорил, он внимательно смотрел на Настю. ― Устраивает такой ответ?

― Вполне. ― К горлу подступили слёзы, но девушка усилием воли подавила рыдание. Она не собиралась плакать при нём.

― Вот и хорошо, ― чуть улыбнулся Малиновский. ― А теперь иди, не то Елена заметит твоё отсутствие.

Подтянув спортивные штаны и запахнув кофту, Настя встала с кровати и направилась к выходу. Чем она хуже других девушек, что оказывались в постели Александра Владимировича?

― А может быть, лучше? ― тихо шепнул девушке внутренний голос.


========== 17. Жуки и бабочки ==========


Комментарий к 17. Жуки и бабочки

Жанры: Флафф.

Рейтинг: PG-13.

Отблески свечей играли, искрясь, в стёклах, развешенных по стенам энтомологических коробок, заставляя переливаться ярчайшими оттенками, бесчисленные мелкие чешуйки на крыльях сотен жуков и бабочек, которые навеки застыли, наколотые на булавки, в коллекции насекомых ― деле всей жизни Алексея Коршунова.


Лана, закрыв глаза, медленно двигалась в такт негромкой музыки, которая неспешно лилась из колонок компьютера, и обнимала Лёшу, прижимаясь к нему всем телом, с наслаждением вдыхая запах его горько-сладкого парфюма, в который вплетались нотки свеч с ароматом яблока. Ей было хорошо, она, расслабленная и добрая, в маленьком чёрном платье, наедине с любимым мужчиной, была абсолютно счастлива.

Пальцами одной руки девушка перебирала коротко стриженные русые волосы Коршунова, а в пальцах другой держала тёмно-красную розу, которую изредка подносила к лицу, задевая при этом ушную раковину и скулу мужчины. Нежные лепестки мягко изгибались, касаясь лица Алексея, а от движения пыльца пересыпалась в бутоне, и терпкий запах розы ударял Лане в нос, отчего ей становилось ещё лучше, чем было.


На маленьком столике стояла полупустая бутылка из-под шампанского, а в бокалах задорно пускал пузырьки воздуха прозрачный напиток. Влюблённые неспешно кружили в медленном танце, словно утопая в море переливчатых крыльев насекомых. Тут были крупные жуки, с длинными изогнутыми усами или массивными причудливой формы рогами, были мелкие яркие златки, которые блестели бесчисленными оттенками золотого, сиреневого и зелёного. Были большие дневные бабочки, синие и голубые, цвет которых обусловлен не окрасом чешуек, а преломлением света, были пушистые ночные бабочки с толстыми тельцами, которых Лёша специально достал из резных деревянных шкафов на этот вечер.


Лана и Алексей неспешно танцевали, губы девушки порой мимолётно касались щеки мужчины, слегка шершавой из-за трёхдневной щетины. Лёгкая небритость ему шла, хоть и прибавляла возраста. Впрочем, Коршунов и так выглядел достаточно свежо и молодо. Когда Лана впервые его увидела, то дала ему не больше двадцати восьми. Как оказалось, она ошибалась. Отбросив подальше ненужную мысль о разнице в возрасте, девушка продолжала наслаждаться близостью любимого. Ведь с ним было хорошо, и это самое главное. Возраст ― лишь цифры в паспорте, не дающие никаких гарантий того, что у человека на душе. А на душе у Коршунова стояло вечное лето, наполненное пением птиц, шелестом листвы, смехом Ланы и стрекотанием бесчисленных насекомых в траве.


Думая об этом, Морозова нежно коснулась невесомым поцелуем виска мужчины, заставив того вздрогнуть от неожиданности. Мгновение спустя, Алексей слегка отстранился от Ланы и, внимательно глядя на девушку, спросил:

― Лана, что ты во мне нашла? ― Казалось, что этот вопрос вертелся у него на языке очень долго, что было странно для обычно несдержанного Коршунова, который говорил, что думал, уместно это было или нет.

― Ты мне понравился, ― просто ответила девушка, улыбаясь и с нежностью смотря в его серо-голубые глаза, в цвете которых проглядывала слабая гетерохромия, незаметная, казалось, никому, кроме самой Ланы. Лёша, по крайней мере, отказывался это замечать, утверждая, что уж он-то знает себя хорошо. ― Ты добрый, умный, интересный, с тобой приятно проводить время. Во всех смыслах. ― Её пальцы скользнули по краю воротника чёрной рубашки мужчины, легонько щёлкнув по пуговице.

― А что ты подумала, когда узнала, сколько мне лет? ― Коршунов ухмылялся, спрашивая это, но Лана чувствовала, что для него это очень важно.

― Боже, ему же почти сорок, умирать пора! ― передразнивая саму себя и смеясь, ответила Морозова, чуть отклоняясь назад.

― Ну, сейчас-то ты так не думаешь? ― усмехнулся Лёша, пропуская сквозь пальцы пряди тёмно-русых волос Ланы. ― Хорошо, что отрастила волосы, ― для придания своим словам веса, мужчина слегка потянул за локон, ― а то была похожа на мальчика!

― Но понравилась я тебе именно в образе, как ты говоришь, мальчика, ― лукаво улыбнулась Морозова. ― А это, знаешь ли, намекает!


Вместо ответа Коршунов привлёк к себе слабо сопротивляющуюся девушку и поцеловал её. Поцелуй был жаркий и влажный, а эмоции, казалось, захлестнули всё существо Ланы. Она порывисто подалась вперёд, отвечая на ласку мужчины, одновременно лаская руками его спину и перебирая тонкие волоски на открытой воротником рубашки шее, чувствуя, как под кожей неистово бьётся пульс.

Красивые, привычные к мелкой работе энтомолога пальцы Алексея, задирали, комкая, подол платья Ланы, осторожно поглаживая её бедро, переходя на ягодицы, чуть прикрытые кружевом белья. Мужчина, оторвавшись от губ Морозовой, перешёл на её шею, горячо дыша и уткнувшись носом в изящную ложбинку между ключицами девушки.


Когда Лане уже казалось, что скоро их ласки перейдут за грань поцелуев, Коршунов неожиданно остановился и, глядя блестевшими в свече огоньков свечей глазами на Морозову, спросил:

― Ты выйдешь за меня замуж? ― наконец-то Лёша говорил тихо, что скрадывало лёгкую картавость его речи.

― Да, ― произнесла, смаргивая непрошенную, прозрачную слезинку, Лана. Ей вдруг стало трудно дышать, а сердце, успевшее немного успокоиться после ласк мужчины, вновь забилось с утроенной силой. Как же долго она этого ждала.


Коршунов тем временем быстро подошёл к шкафу, порылся в ящике и достал оттуда маленькую белую коробочку. Вернувшись к Лане, которая даже зарделась от смущения и предвкушения, рассеяно теребя кончиками пальцев края лепестков розы, Алексей мягко взял в свою ладонь правую руку девушки и, оттопырив её безымянный палец, плавно, словно растягивая удовольствие, надел на него кольцо. Серебряное кольцо в виде витка спирали с цветком из трёх лепестков в форме крохотных сердечек и маленьким прозрачным драгоценным камешком в центре.


― Через полгода будет золотое, ― улыбнулся довольный собой Лёша. ― Пока что только вот это.

― Я подожду, ― тихо ответила Лана, порывисто прижимаясь к мужчине и чуть ли не сдавливая его в объятиях.


Ей было двадцать лет ― прекрасный возраст любви и надежд, времени было не занимать.


========== 37. Наташа ==========


Комментарий к 37. Наташа

Жанры: Songfic, Психология, Учебные заведения.

Предупреждение: Нехронологическое повествование.


Стрелка наручных часов неумолимо ползла к отметке «10». Альберт Мейер устало поднял глаза от экрана монитора и, чуть скосив взгляд, посмотрел на сидящую рядом с ним Наташу, которая, упорно делая вид, что совсем не устала, уже давно не слушала его, прибывая на грани сна и бодрствования. Её очки в чёрной пластиковой оправе сползли на нос, угрожая в любой момент упасть, а растрёпанные пряди светло-русых волос, выбившись из косы, рассыпались по плечам: Нехлюдова часто запускала в волосы пальцы, когда ей не удавалось, скорректировать данные или же «не шёл» текст.

В такие минуты Наташа была удивительно милой и доброй, не отпускала свои шуточки, не улыбалась задорно и дерзко, не смеялась дурацким смехом, когда Альберт с сарказмом отмечал её или чьи-то недостатки, или же просто рассказывал о чём-либо. Нехлюдова вообще была очень необычной девушкой и студенткой, за долгие тридцать лет работы в университете Мейер не встречал таких. Обычно студенты боялись его, редко ходили на лекции и предпочитали сдавать долги и обязательные нормы латыни другим преподавателям, но Наташа, словно бросив вызов всему студенческому обществу, первая подошла к нему и заявила, что хочет рассказать часть обязательного минимума. Наташа просто любила эпатировать публику, он это понял почти сразу, после того, как вдруг решил сам заговорить с ней.

Он позвал её на конференцию студентов, аспирантов и молодых специалистов вольнослушателем и был немало удивлён, когда Наташа пришла и, устроившись на первом ряду, не сводила глаз то с него, то с выступающих участников. А после конференции она подошла к нему и попросилась в подопечные. Альберт ожидал этого, но всё равно был польщён и даже улыбнулся довольной и несколько смущённой Нехлюдовой, и пригласил её на практику. С ним. Наташа поломалась пару недель и всё-таки решилась поехать.

На практике она имела вид лихой и придурковатый, без конца шутила, причём хорошо, прилежно выполняла свою работу, а вечерами, усевшись на кровать-нары и скрестив ноги, играла на гитаре «Мельницу» и «Арию». Мейер не был любителем этих исполнителей, но красивый и сильный голос Наташи пробирал его, заставляя сидеть до самого конца. Иногда она играла на вечернем костре, и тогда он, не обращая внимания на назойливых комаров, сидел и слушал, как поёт его любимая студентка. Только ли студентка? Мейер тогда вдруг с ужасом понял, что он, умудрённый жизнью и закалённый годами общения со студентами и преподавателями, немолодой уже мужчина, влюбился в юную маленькую Наташу Нехлюдову, которая продолжала ходить по стационару, петь песни и работать, упорно пересекаясь с ним.

Одному богу известно, каких усилий стоило Альберту не подавать виду, что Наташа ему небезразлична. Для приличия он даже придирался к ней время от времени, но когда аспирант Саша решил, по своей дурной привычке, оставшейся у него ещё со студенческой скамьи, приударить за Наташей, то Мейер сделал зарвавшемуся молодому человеку жирный намёк на то, что здесь, вдали от города, закон ― тайга, а прокурор ― медведь. И что медведей нет в округе на ближайшие двадцать километров, как и любого человеческого жилья. Саша намёк понял и, поныв, поорав и пожаловавшись на судьбу, отстал. Уехал в ночь в город. Альберт даже помахал ему ручкой вслед, с радостью подумав, что теперь-то Наташа точно его. И тут же одёрнул себя, обругав за такие мысли. Преподаватель и студентка ― что может быть пошлей и банальней?

Но, тем не менее, он делал всё, чтобы быть с ней рядом. Смотреть на неё, вдыхать запах её шампуня, изредка, будто случайно, касаться рукавом Наташиных плеч, забирать предметы из её маленьких рук, непозволительно долгое мгновение задерживаясь кончиками своих пальцев на её пальцах, огрубевших от работы. Альберт чувствовал себя героем мелодрамы, влюблённым дураком, но то, что происходило в его сердце, было самым чудесным за последние годы. То было поистине волшебное лето.


Так прошло два года, в течение которых чувства Мейера то затухали, то разгорались с новой силой. Он просто не мог спокойно смотреть на Наташу и всеми силами, стараясь не подавать виду, искал способы нагрузить её работой, чтобы она чаще приходила к нему. Когда перед ним замаячила перспектива очередной весенней конференции, то Альбер пространно высказался Наташе, что она просто обязана поучаствовать. Месяц-другой всё было тихо, а затем Нехлюдова пришла к нему, и начались трудовые будни.

Мейер, желая продлить время, проведённое с Наташей тет-а-тет, вредничал и придирался к работе студентки, заставляя её переделывать написанное много раз. Не единожды он видел, как она, плотно сжав губы и глядя на него влажными глазам, готова была сорваться, бросить ему в лицо листы черновиков с неудачными распечатками и закричать так, чтобы эхо отозвалось в пустынном коридоре: «подавись ты своей наукой, сволочь бородатая!». Или применить ещё какое, более крепкое ругательство, но всякий раз сдерживалась.

После была ещё одна поездка, прошедшая точно так же, как и первая, а затем наступила зима и время курсовой работы. За это время Мейер стал замечать, что отношение Наташи к нему изменилось. Она стала мягче, спокойнее, но вместе с тем импульсивней, начала совершать странные, порой нелогичные поступки, в которых чётко угадывались забота и внимание.

Мог ли он надеяться на взаимность с её стороны? Альберт был не настолько влюблён и глуп. Она молода и привлекательна, он сохранил крепость и даже не поседел, но ему уже пятьдесят восемь, а Наташе едва исполнилось двадцать один. Мейер реально смотрел на вещи. Что бы ни значило поведение Нехлюдовой, это не могла быть взаимность. Точно не могла. Да, она широко улыбалась ему при встрече, пыталась подкормить принесённым из дома или купленными в буфете вкусностями, махала ему рукой при встрече, балансируя на тонкой грани уважения и фамильярности. Но Алберт считал всё это лишь следствием проявления обычной человеческой симпатии, возникшей вследствие долгого общения. Не более.


Наташа, кажется, уже почти уснула, её голова наклонилась, а очки держались за ушами самыми краями дужек. Решив, что нехорошо будет, если она сейчас захрапит, а Нехлюдова вполне могла, Мейер протянул руку и легко, с осторожностью потряс студентку за плечо.

― Наташа. ― Он аккуратно провёл пальцами по её руке, стараясь пересилить желание притронуться к её оголённой воротником блузки шее. ― Ты уснула?

― Что? ― Нехлюдова встрепенулась и подняла голову, глядя сонными светло-зелёными глазами на Мейера. ― Нет, Альберт Борисович, я не сплю. ― Она улыбнулась ему. ― Я просто устала. ― Нехлюдова потянулась, разминая затёкшие плечи. Мейер сглотнул. Как же она была красива.

― Ну так сходи покури, отдохни, ― усмехнулся Альберт, стараясь отогнать наваждение.

― Я не курю, ― чуть виновато развела руками Наташа.

― Правда? ― с долей сарказма ответил Мейер, вспомнив, как Наташа клянчила у него сигареты летом. ― Тогда я пойду. ― Он отодвинул стул, который мерзко проскрежетал ножками по полу, и вышел из кабинета в коридор, направившись в курилку.

Включив вытяжку и достав сигареты, Мейер закурил и, слушая шум воздуха в трубе, надолго задумался. Так поздно они с Наташей ещё не оставались одни, и с каждым разом ему было всё трудней сдерживать себя. Он понимал, что, признайся он в своих чувствах, Нехлюдова скептически изогнула бы бровь и посоветовала бы ему успокоиться. Что бы он тогда сделал, Альберт даже не представлял. Ушёл бы, убил, поцеловал её? Мейер не знал ответа и в глубине души надеялся, что никогда не узнает, в то время как его сердце почти кричало ему о том, что он должен попытаться.

Альберт, затушив сигарету и выключив вытяжку, вышел из курилки, закрыл комнату и уже хотел отворить дверь кабинета, где он до этого работал с Наташей, как вдруг услышал, что оставшаяся одна студентка поёт.

По телу Мейера прошла дрожь. Эта была та самая песня, которую Нехлюдова пела летом, закрыв глаза и самозабвенно перебирая струны. Прислонившись лбом к двери и чувствуя, как бьётся его сердце, Алберт слушал глубокий голос студентки:

― От края до края небо в огне сгорает, и в нём исчезают все надежды и мечты…

― Но ты засыпаешь, и ангел к тебе слетает, ― Мейер, не в силах сдерживать порыв нахлынувших на него чувств, переступил порог кабинета и подпел Наташе, ― смахнёт твои слёзы, и во сне смеёшься ты…

― Альберт Борисович, вы знаете эту песню! ― Нехлюдова с восторгом, обернувшись, смотрела на него. ― Как здорово!

― Ты столько раз её пела летом, что было трудно не запомнить. ― Альберт подошёл совсем близко к Наташе. ― К тому же, ― он улыбнулся, ― я и раньше её знал.

Нехлюдова улыбнулась ему в ответ, и в этот момент внутри него что-то сломалось, и он, отбросив сомнения, наклонился, взял лицо ошеломлённой Наташи в свои ладони и крепко поцеловал. Она дёрнулась было назад, но в следующую секунду её руки порывисто легли на его плечи, а губы раскрылись ему навстречу. Ободрённый своим успехом, Альберт углубил поцелуй, запуская пальцы в волосы студентки.


― Ну, наконец-то! ― произнесла, когда он оторвался от неё, Нехлюдова. ― А то я уже думала, что у вас никогда не хватит смелости! ― Она, раскрасневшаяся и растрёпанная, с мокрыми и припухшими от поцелуя алыми губами, дерзко смотрела на удивлённого такой реакцией Мейера. ― Вот только ваша борода колется. ― Наташа недовольно почесала подбородок. ― Что теперь делать будем? ― Она, вопросительно изогнув бровь, посмотрела на Алберта.

― Абрикосов забыл на кафедре ключи от своего кабинета, ― осторожно начал Мейер. ― Можно переночевать там. Охрана, кажется, уже закрыла входную дверь. ― Он выразительно постучал пальцем по стеклу своих наручных часов, которые показывали одиннадцать, и сунул их под нос слегка одуревшей от поцелуя и усталости Наташе.

Она кивнула и, поднявшись со своего стула, на котором до этого просидела много часов, а теперь рассеянно крутилась из стороны в сторону, вышла из кабинета и, стоя в коридоре, выжидающе посмотрела на Мейера.

Альберт взял со стола ключи и закрыл кабинет, попутно стараясь унять внезапно возникшую в пальцах дрожь. Сейчас бы выпить чего-нибудь, подумал он, вдруг вспомнив, что у заведующего кафедрой Абрикосова в ящике стола была припасена бутылка-другая с вином, на случай внезапного рандеву с очередной любовницей. Мейер усмехнулся про себя: похождения Димы, в кои-то веки, сыграют кому-то на руку. Он молча пересёк коридор и дважды повернул в замке ключ. Дверь кабинета Абрикосова с тихим скрипом открылась, и Мейер, посторонившись, пропустил вперёд себя Наташу, жадно глядя на то, как колышется на её бёдрах широкая юбка в такт шагам студентки.

Оказавшись в комнате, Альберт прикрыл за собой дверь и широким шагом прошёл к столу заведующего, выдвинув на пробу один из ящиков, в котором обнаружилась почти пустая бутылка с коньяком. Мейер скривился: он не любил коньяк, предпочитая спирт, но наливать сейчас стаканчик из огромной канистры у него не было ни малейшего желания.

Решив, что Абрикосов не хватится коньяка, Альберт свинтил крышечку бутылки и щедро плеснул себе напитка в найденный в том же ящике стакан. Коньяк оказался премерзким, дешёвым, успевшим уже порядком выветриться, но его горького вкуса было достаточно, чтобы Мейер немного привёл мысли в порядок.

Завинтив крышечку, он положил коньяк на место, и тут ему на глаза попались лежавшая в ящике упаковка презервативов. Альберт прикрыл глаза. Целый день его словно испытывали, проверяя на прочность. Решив, что чем чёрт не шутит, Мейер взял в руки коробочку, повертел её немного, собираясь с духом, а затем открыл. Внутри лежали две «резинки». Немного подумав, Альберт положил коробочку на место, украдкой положив одну «резинку» в карман. На всякий случай.


Наташа тем временем успела снять сапоги и устроиться с ногами на диване. Она смотрела куда-то в сторону, машинально теребя кончиками пальцев воротник блузки. Очки она сняла, и теперь её большие зелёные глаза были широко открыты, а взгляд несколько смазан и расфокусирован. Нехлюдова слегка наклонила голову набок, наблюдая за тем, как Мейер садится рядом с ней на диван, обдёргивая полы пиджака. На какое-то время между ними повисло неловкое молчание, которое нарушил Альберт:

― Если хочешь, можешь ложиться спать. Приставать не буду. ― Он слегка улыбнулся, на что Наташа приподняла голову и произнесла:

― И поэтому вы, Альберт Борисович, украли у Абрикосова презерватив? ― В её глазах играли шальные золотистые отблески. ― Я слышала, как вы шуршали картоном. На вашем месте я поступила бы так же. ― Она неровно вздохнула, а затем протянула руку и положила свои прохладные пальцы на запястье Альберта.

По всему телу Мейера прошла давно забытая им дрожь возбуждения. Часто дыша и чувствуя, как твердеет его член, он, глядя в глаза Наташи, спросил:

― Ты понимаешь, что сейчас будет? ― Его голос показался хриплым и низким даже ему самому. Вот что значит страсть.

― Абсолютно, ― серьёзно ответила Наташа. ― Кажется, дождь начинается, ― вдруг произнесла она, протягивая руку к выключателю. Раздался щелчок, и кабинет погрузился во мрак, нарушаемый лишь светом фонарей за окном да неярким свечением системного блока компьютера.

Наташа, повернув голову, смотрела отрешённым взглядом в окно. Одна рука студентки расслаблено лежала на запястье Мейера, а пальцы другой потянулись к косе, расплетая её. Пару мгновений спустя светлое облако волос, испуская мелкие искорки, упало на плечи Нехлюдовой, которая продолжала рассеяно поглаживать руку Альберта. Эти ласковые поглаживания всё больше и больше распаляли Мейера и, в конце-концов, не выдержав, он притянул к себе Наташу, жадно впиваясь поцелуем в её губы.

Нехлюдова ответила ему и ловко повернулась, перекидывая ногу через сидящего Альберта и устраиваясь на нём сверху. Даже через ткань брюк он чувствовал горячие бёдра Наташи. Мейер, отбросив последние остатки совести, запустил руки под юбку Нехлюдовой, с наслаждением лаская её стройные ноги. На ней были тонкие капроновые чулки, что немало обрадовало его, а когда он широким движением провёл рукой по внутренней поверхности её бёдер, то с удовольствием отметил, что Наташа тоже возбуждена.

Студентка же тем временем не сидела без дела. Она деловито расстегнула его ремень и, не сводя с Мейера внимательного взгляда, запустила руку под одежду, обхватывая своими ловкими чуть огрубевшими пальцами его член и извлекая его наружу. Альберт, часто и тяжело дыша, уже почти не контролируя себя от возбуждения, приспустил брюки, чтобы Наташе было удобней. Нехлюдова уже распаковала презерватив и, недовольно хлопнув по рукам Мейера, хотевшего помочь ей, сама «раскатала резинку», после чего, освободившись от своего белья и чуть привстав над Альбером, направляя его член в себя, медленно с тихим вздохом, опустилась на него.

Наташа, прикрыв глаза и тихо постанывая, закусив губу, покручивала бёдрами, плавно опускаясь и поднимаясь на нём, упираясь одной рукой в спинку дивана, а другой ему в плечо. Мейер, придерживая её за бёдра и ягодицы, с наслаждением ласкал манящее и горячее тело Нехлюдовой. Она была так хороша, что Альберт, слушая стук своего сердца и ощущая влажное, плотно обхватывающее его член лоно Наташи, боялся опозориться перед ней, закончив всё раньше или не закончив вообще. В конце концов, не её вина, что у него долго не было женщины.

― Кстати, ― с придыханием, словно роняя слова, вдруг спросила Наташа, не прекращая двигаться. ―Почему Альберт? ― Она запрокинула голову, отчего её длинные волосы упали вдоль спины, касаясь ласкающих её спину пальцев Мейера.

― Потому что Эйнштейн, ― рвано дыша, ответил Мейер. Ему было трудно думать, и он удивлялся, как Наташа ещё может что-то говорить, хотя, возможно, это было даже не продумано.

class="book">― А почему Мейер?

― Потому что дед был немцем. ― На кой чёрт ей его биография? Может быть, потому что он раньше этого не говорил, а теперь Нехлюдова восполняет пробелы? Странная девушка.

Наташа тем временем продолжала двигаться, тихо постанывая, а Альберт иногда присоединился к ней. Эти мгновения принадлежали только им.


Когда они закончили и привели себя в порядок, время уже перевалило за полночь, а дождь за окном только усилился. Наташа, не говоря Альберту ни слова, улеглась на диван, положив голову ему на колени. Мейер, слушая, как стучат капли воды по оцинковке, рассеянно перебирал пальцами пушистые спутанные волосы студентки, с улыбкой наблюдая за тем, как мирно дышит во сне уставшая Нехлюдова. Ему было всё равно, что случится утром, когда уйдёт ночь, подарившая ему счастье. Глядя на Наташу, Мейер вдруг вспомнил песню, которую она напевала сегодня, когда он решился поцеловать её.

Охваченный воспоминаниями, Альберт крепче прижал к себе студентку и тихо запел:

― Засыпай, на руках у меня засыпай. Засыпай, под пенье дождя. Далеко, там, где неба кончается край, ты найдёшь, потерянный рай…


========== 13. Пепел ==========


Комментарий к 13. Пепел

Жанры: Любовь/Ненависть.

Рейтинг: PG-13.

Такова моя натура. Будь я другой, разве любил бы ты меня?

(с) «Пираты Карибского моря. На краю света».

Это были не ненависть и не любовь. Это было другое, более древнее и сильное чувство, словно они были двумя половинками одного целого, по какой-то нелепой случайности разъединённые и заброшенные в разные тела. Они понимали друг друга с полуслова, но это понимание было щедро приправлено прямо-таки невыносимым желанием либо унизить, либо приласкать друг друга. Когда Ева и Ковалевский встречались взглядами, в душах обоих вспыхивали обжигающие сознание эмоции, а в груди разливался жар. Ковалевский оставался спокойным, лишь его голос начинал подрагивать, а вот щёки Евы вспыхивали румянцем, а слова неконтролируемо лились, в безотчётном стремлении больнее ранить собеседника.

У них не получилась любовь. Сначала этого не хотел Ковалевский, а потом уже перегорела Ева. Остался только пепел былых чувств, среди серых хлопьев которого всё ещё догорали и никак не могли догореть угольки страсти. В такие моменты девушка старалась держать себя в руках, а вот Ковалевский, не стесняясь, давал волю своему резкому нраву, отчего Еве иногда казалось, что ещё чуть-чуть, и он её ударит.


Они любили прикасаться друг к другу. Мимолётные, такие страстные во время зыбких отношений, и такие невинные и случайные после охлаждения, эти прикосновения были словно глоток свежего воздуха. Скользящие, незаметные для других касания были такими сладкими и запретными, что и Ева, и Ковалевский подсознательно всегда ждали момента, чтобы, оставшись наедине, насладиться этим щемящим сердце чувством. Но такая возможность им выпадала крайне редко.

Между ними было полное взаимопонимание и целая пропасть в тринадцать лет жизненного опыта. В чёрных кудрях Ковалевского уже начала пробиваться ранняя седина, которая была заметна, когда Ева, кажется, в другой жизни, с нежностью перебирала пальцами с множеством тонких колец его жёсткие волосы. Ковалевский вообще казался Еве намного старше своего возраста, ― когда она впервые его увидела, то решила, что ему не меньше тридцати пяти.

Весь его облик нёс отпечаток лёгкой грусти, смешанной с высокомерием и резкостью, что не раз испытала на себе девушка, попадая под горячую руку. Но учителем он был хорошим, объясняя за считанные минуты то, что не могли доступно рассказать другие педагоги. Она любила слушать его ласкающий, глубокий голос, который нёс в себе все оттенки душевного огня.

Когда они оставались вместе, то между ними возникала особая энергия, сродни какой-то химии, которая пронизывала всё окружающее их двоих пространство невидимыми нитями, которые, туго натягиваясь, грозили вот-вот лопнуть. Еве было страшно подумать, что будет, когда они, не выдержав напряжения, разорвутся. В такие мгновения другие люди, оказавшиеся в зоне действия этой магии чувств, спешили покинуть опасное пространство, за что она была им благодарна. Ведь ей так редко удавалось побыть наедине с Ковалевским. Если бы он ещё не прогонял её, не срывал на ней злость за свои ошибки…

Но он делал это постоянно. То прогонял от себя Еву, то снова приближал, ведь ей было достаточно ласкового слова или мимолётно брошенного взгляда красивых чёрных глаз. Этого с лихвой хватало, чтобы Ева загоралась, возрождая из пепла свои чувства; боль, смешанную с любовью и жгучую ненависть за то, что Ковалевский играет с ней, не сжигая за собой мосты, а всегда оставляя опоры, на которые только кинь доски, и можно идти. А он ещё и подливал масла в огонь бушующих в сердце Евы чувств: был со всеми, кроме неё.


Он нашёл себе новую девушку, вернее, череду новых девушек, а она так и осталась одна, слишком гордая, чтобы просить его вернуться, и слишком робкая и вежливая, чтобы потребовать этого. Если бы Ковалевский позвал, Ева, бросив всё, пришла бы. Но он не звал, а когда, наконец, решился, было уже поздно. Она связала себя бледным подобием отношений, чтобы хоть как-то заменить его, хоть как-то затушить пылающий в её груди пожар. Увы, но помогало плохо, и среди серых будней перед внутренним взором Евы неизменно представал Ковалевский. Он был её призраком, её личным проклятием. Она бы с радостью вырвала себе сердце, лишь бы не чувствовать боль и осознание того, что она горит, не желая потухать, и всеми силами стремится к нему, к тому, кто был её миром, одновременно причиняя страдания.


Когда Ева больше не могла сдерживаться, то хватала телефон и яростно набирала на сенсорной клавиатуре слова, которые призваны были передать её чувства, которые она высказала лишь однажды. Чаще всего она стирала набранный текст, беря себя в руки, но сейчас её гордость уже ничего для неё не значила. Она больше не могла без него. И не могла с ним. Ева понимала, отчётливо понимала, что, получи она Ковалевского, то будет во сто крат несчастней, чем сейчас.

Сперва возродится пламя, оно поглотит её, оставив после себя только выжженную душу, которую не оросят даже слёзы ― всё будет сожжено страстью и горем. А ничего, кроме горя и страданий их близость не принесёт. Ева отдаст всё, а взамен получит… ничего. Ковалевский не умеет давать, он может лишь брать. Или нет. Он отдаст ей всего себя, как и она ему, но не оценит этой жертвы, спокойно подберёт всё, что от него останется и уйдёт дальше, оставив после себя испепелённую пустошь. Такова его натура. И будь он другим, разве любила бы она его?

И сегодня она отправила своё сообщение, коснувшись похолодевшим дрожащим пальцем с ободком серебряного кольца, значка «Отправить».


― Я ненавижу тебя, Ковалевский, ― тихо проговорила Ева, прислоняясь лбом к холодному оконному стеклу, за которым тихо кружились хлопья снежинок. ― И не люблю. ― И она заплакала, не в силах сдерживаться, громко всхлипывая, закусывая до боли губу и сглатывая слёзы. Ну почему всё так сложно? Почему они не могут, как в сказке, жить триста лет в стране вечной юности и красоты? Почему жизнь не песня и рыцарь на белом коне оказался всадником апокалипсиса её души?


В этот момент телефон, лежавший на кровати, приглушённо завибрировал, ― пришло sms-сообщение. Ева медленно повернула голову, отошла от окна и взяла в руки смартфон, глядя сквозь слёзы на экран. Ковалевский прислал ей всего четыре слова:

«― Я тебя тоже нет».


========== 8. Август ==========


Комментарий к 8. Август

Жанры: Первый раз.

Когда зазвонил телефон, Оксана даже подумать не могла о том, что ей звонит он. Они ведь виделись совсем недавно, и расстались в довольно напряжённой атмосфере. Что ему может быть нужно? Чтобы поскорее получить ответ, Зябликова провела по сенсору, включая абонента. Она не хотела даже думать о том, как дрожат её пальцы, и как холодеет в груди.

— Да, Алексей Викторович, — Оксана постаралась придать своему голосу спокойный тон. Показывать своё волнение перед мужчиной она хотела меньше всего.

— Здравствуйте, Оксана, — раздался из динамика бархатный голос Ковальчука, от звука которого по её спине пробежали мурашки. — Ты сейчас в городе? — Чёртов официоз! Он постоянно перескакивал с «вы» на «ты», хотя был старше Зябликовой всего на восемь лет.

— Да, где же мне ещё быть, — осторожно ответила Оксана. — А что? — Было очень странным, что Ковальчук позвонил ей. То игнорирует месяцами, а то названивает. Это поведение порядком бесило Зябликову, любившую определённость и чёткость.

— А то, что шеф остался в «Тайге» совсем один, и нужно заехать на три дня, чтобы помочь ему.

— В смысле заехать, Алексей Викторович? — недовольно произнесла Оксана. — Шеф сам отправил меня в город, разбирать материалы исследования. Мой дозор на этот год окончен. Да и вы говорили, что бензина нет. И шеф будет там один ещё недели четыре, так что мои три дня погоды не сделают. — Зябликова вздохнула. И откуда только у него берутся такие идеи?

— Я сам завезу тебя и вывезу, — упрямо ответил Ковальчук. Вот умеет же упираться! — А шефу надо помогать.

— А кто это просит? — решила зайти с другой стороны Оксана. «Если шеф, тогда придётся ехать», — подумала она.

— Я тебя прошу, — тон мужчины внезапно смягчился, и, как показалось не ожидавшей такого ответа Зябликовой, в нём послышались нотки мольбы.

Повисло короткое молчание, в течение которого в голове Оксаны пронёсся вихрь мыслей. Ковальчук просит её поехать. С чего бы это? Она вдруг поняла, чётко и ясно, отчего её сердце учащённо забилось: все доводы Ковальчука — враньё. Помощь шефу, которого он на дух не переносил, наличие-отсутствие бензина, всё это корявое прикрытие для того, чтобы поехать в «Тайгу» с ней.

Оксана устало прикрыла глаза. Боже, почему это не случилось раньше, почему проклятому Ковальчуку понадобилось четыре года, чтобы, наконец, ответить ей на чувства, которые она, как последняя дура, питала к нему с первого курса?

Такой шанс упускать было нельзя, поэтому Зябликова разорвала молчание, ответив коротко и быстро:

— Хорошо, я поеду. — Только бы он не заметил, как быстро она согласилась. А то ещё возгордится, и тогда всё пропало. — Когда вас ждать? — Она сделала мягкое, ненавязчивое ударение на обращение. Главное, не показать сейчас волнения.

— В следующий четверг после десяти утра я заеду за тобой, — как он ни пытался скрыть, в его голосе чувствовалось ликование. — До свидания. — И Ковальчук отключился.

— До свидания, — тихо ответила Оксана, когда картинка вызова уже исчезла с экрана. Она была растеряна, в сомнениях, но… счастлива. — Я поеду с вами, Алексей Викторович, — прошептала Зябликова, глубоко вздохнув, чтобы успокоить рвущееся из души торжество, которое покалывало и как будто делало её легче, поднимая на невиданные высоты блаженства. — Сейчас или никогда!

***

В конце августа темнело резко и стремительно: в половине девятого ещё было светло, а без пятнадцати десять густые тени уже залегали в придорожных кустах и деревьях, окружавших домики стационара. Постепенно становилось холодно и сыро, а изо рта начинали вырываться облачка пара.

Оксана, пользуясь последним часом включенного электричества, сидела с ногами в глубоком кресле в маленькой прихожей своего домика и, кутаясь в одеяло, читала сборник ранних рассказов Толстого, найденный в лежащих на полу книгах в доме сторожа дяди Паши. Время от времени Зябликова откладывала книгу и растирала начинавшие замерзать ладони. Решив, наконец, что без большой кружки чая ей не обойтись, Оксана встала, с сожалением оставив на кресле одеяло, ещё хранившее тепло, и вышла из домика, направившись к большой крытой кухне, где её ждали газовая плиточка и полный чайник кипятка.

Пока Зябликова, шлёпая обутыми в резиновые сапоги ногами, шла на кухню, из дома дяди Паши показался знакомый силуэт Ковальчука. Оксана чуть замедлила шаг в надежде, что мужчина обратит на неё внимание, но он даже не повернулся к ней и, засунув руки в карманы брюк и наклонив голову, направился в сторону жилых домиков.

Оксана передёрнула плечами и грустно вздохнула. Её развели как последнюю дурочку. А она ещё надеялась, что по приезду в «Тайгу» Ковальчук упадёт на колени и признается ей в любви. Все её робкие надежды пошли прахом ещё в пути, когда, трясясь по разбитой лесной дороге, Зябликова наблюдала за сосредоточенным орлиным профилем мужчины, который изо всех сил старался не уронить УАЗик в колею. Ещё при посадке в машину он выглядел хмуро, буркнув что-то на приветствие Оксаны. Тогда её словно обдало холодом, но Зябликова проглотила обиду и устроилась на пассажирском сидении в кабине, решив надоесть Ковальчуку как можно сильней. Но он с успехом проигнорировал Оксану, обидев тем самым ещё сильней. По прибытии на стационар она забрала свои вещи, которые Ковальчук даже не предложил помочь донести. Это расстроило Зябликову окончательно, уничтожив последние крохи радости от поездки.

Заново переживая прошедший день и рефлексируя, Оксана, сидя при свете карманного фонарика на кухне, подождала, пока вскипит чайник, а затем, ловко подхватив его сложенным полотенцем, налила себе в кружку кипяток. Побултыхав туда-сюда пакетик с заваркой, Зябликова аккуратно взяла кружку и, осторожно ступая, чтобы не расплескать чай, отправилась обратно.

Подходя к домику, она с удивлением увидела сквозь незанавешенное окно, что Ковальчук, уже успевший переодеться, сидит в её кресле, завернувшись в её одеяло. Состроив гримасу удивления, Оксана потянула на себя дверь и зашла в домик. Поставив кружку с чаем на стол, она, наклонив голову, выжидающе посмотрела на Ковальчука, который, чуть улыбаясь, упорно делал вид, что не замечает её.


― Алексей Викторович, ― нарушила тишину Оксана. ― Зачем вы завернулись в моё одеяло? ― Вся эта ситуация была одновременно смешной и нелепой. Зябликову начал распирать смех.

― Чтобы оно не остыло, ― выразительно глядя на Оксану своими пронзительными чёрными глазами в оправе длинных ресниц, которым Зябликова отчаянно завидовала, ответил Ковальчук.

― Ну… спасибо, что ли, ― неуверенно поблагодарила она, подходя ближе. ― Теперь можете его вернуть? ― Оксана протянула руку и выжидающе посмотрела на мужчину.

Ковальчук нехотя, с демонстративным вздохом, поднялся из кресла и протянул Зябликовой нагретое одеяло. При передаче их руки соприкоснулись, и по всему телу Оксаны словно пробежал электрический ток. Он был холодный, но странно горячил. Зябликова даже почувствовала, как у неё зарделись щёки. Ковальчук же остался неизменно спокойным, только его глаза на загорелом лице улыбались.

Оксана молча устроилась в кресле и вновь взяла книгу, однако чтение не шло. Она или читала раз за разом одну и ту же строчку, или совершенно не понимала смысл написанного, прислушиваясь и наблюдая боковым зрением за мужчиной, который подвинул к себе стул и расположился на нём, взяв со стола журнал учёта. Он делал вид, что читает, но Оксана буквально всей кожей ощущала на себе его взгляд.

Когда накал безмолвного разглядывания друг друга достиг своего пика, и даже воздух, казалось, разогрелся вокруг них, Оксана решительно и громко захлопнула книгу. Она уже хотела открыть рот, чтобы спросить, что Ковальчуку, собственно, от неё надо, но в этот момент лампочка тихо щёлкнула, и свет погас на всём стационаре, ― дядя Паша отключил генератор.

― Вот чёрт! ― ругнулась Оксана.

Она уже хотела бросить всё и отправиться спать, но в этот момент в темноте заскрипел стул Ковальчука, и Зябликова почувствовала на своём лице тёплое дыхание мужчины, а на своих плечах ― его руки. От него пахло мятной зубной пастой и пеной для бритья, видимо, он успел побывать в бане. Когда он оказался так близко от Оксаны, у неё перехватило дыхание, а сердце начало гулко и быстро биться.

― Зачем ты покрасила волосы? ― мягко спросил Ковальчук, пропуская сквозь пальцы тёмно-красные локоны Зябликовой. ― В чём причина?

Его ладонь переместилась на шею Оксаны, а подушечки пальцев нежно поглаживали её кожу и тонкие волоски на загривке. От этих прикосновений Зябликову бросило в жар, а в груди разлилось странное возбуждение.

― Просто захотелось, ― хрипло ответила она, и сама поразилась своему голосу. ― А что? Вам не нравится?

― Тебе очень идёт. ― Дыхание Ковальчука стало ближе, глаза Зябликовой, постепенно привыкшие к темноте, различили контуры его лица. ― Ты очень красивая девушка.

― Спасибо, ― негромко ответила Оксана, чуть отодвигаясь назад. ― Может, я принесу свечу? ― Она решила разрядить обстановку, хотя и понимала, что всё происходящее нелепо, но так желанно.

― Неси, ― произнёс Ковальчук, нехотя отодвигаясь от неё, но не убирая одну руку с её плеча и слегка сжимая его.

Зябликова осторожно встала и мягко коснулась прохладными пальцами руки мужчины.

― Как же я пойду за свечкой, если вы меня держите, Алексей Викторович?

― Зови меня на «ты», ― было понятно, что он улыбается, ― мы же одни.

― Хорошо, Лёша, ― Оксана впервые назвала Ковальчука по имени вслух, а не про себя, ― тогда можно вопрос?

― Спрашивай.

― Когда ты настоящий? Когда злишься на меня и других студентов или сейчас? ― Она говорила тихо, стараясь сдержать охватившее её волнение.

― Я всегда настоящий, ― ответил ей Алексей. Его ладонь мягко соскользнула с плеча Оксаны, проведя по её руке. ― Ну, иди за свечкой, а я принесу что-нибудь, во что её можно поставить.


На слегка трясущихся ногах и с идеально выпрямленной спиной Оксана, отбросив назад пряди волос, направилась в свою комнату, откуда вскоре вернулась, держа в руке большую восковую свечку, сгоревшую наполовину. Её уже ждал Ковальчук, нашедший где-то подсвечник.

Чиркнула спичка, вспыхнул яркий огонёк, и фитиль запылал, освещая маленькое помещение неярким мягким светом. Оксана вновь забралась в своё кресло и взяла кружку с чаем, держа её обеими руками. Напиток ещё не успел остыть, и она с наслаждением отпила небольшой глоток.

Пока Зябликова наслаждалась чаем, Ковальчук наблюдал за ней, рассеянно разминая пальцы рук, отчего суставы неприятно щёлкали. Эти звуки нервировали Оксану, и она, в конце концов, не выдержав, произнесла:

― Зачем так делать, Алексей Вик… Лёша?

― Если бы не нужно было, не делал бы, ― с напускным высокомерием ответил ей мужчина, однако щёлкать перестал.

― Зачем ты позвал меня с собой? ― этот вопрос Оксана хотела задать давно. ― Ведь шефу помощь оказалась ни к чему.

― Я хотел поехать в «Тайгу» с тобой, ― просто ответил Ковальчук, внимательно глядя на Зябликову. ― И ты, кажется, была не против.

― Ты немного так припозднился, ― буркнула Оксана. ― Года так на три-четыре.

― Но ведь не опоздал, ― возразил мужчина, наклоняясь к ней и беря её ладони в свои.

― Только не говори, что это всё на одну ночь, и у таких отношений нет будущего, — сразу решила всё высказать Зябликова. — И не надо баек про возраст и то, что мужской организм стареет после двадцати семи. — Она выжидающе посмотрела на Ковальчука. В этот момент на кону было всё.

— С тобой я так поступать не хочу, — ответил, наконец, Алексей.

— Тогда поцелуй меня, — опустив глаза, тихо проговорила Оксана.

Их губы встретились.

***

Оксана лежала на спине и завороженно наблюдала за тем, как раздевается в темноте Ковальчук. Мужчина, не спеша, снял с себя сначала куртку, затем майку и брюки. Когда его руки скользнули вниз, стягивая трусы, Зябликова невольно сглотнула подкативший к горлу комок. Алексей, тем временем, подошёл ближе и присел на край кровати.

— Если не хочешь, не будем, — мягко произнёс он, сохраняя между собой и Оксаной расстояние. — Я не обижусь и не уйду.

— Всё хорошо, — проведя кончиком языка по пересохшим от волнения губам, ответила Зябликова. — Я готова. — Она улыбнулась, подбадривая скорее себя, чем его.

Вместо ответа мужчина забрался на кровать и взяв Оксану за руки, нежно, но настойчиво притянул её к себе. Зябликова, робко и нерешительно, завела руки за спину Алексея, и осторожно, словно пробуя, провела кончиками пальцев по его широкой крепкой спине. Это было поразительно — чувствовать, как ладони касаются прохладной кожи, ощущать плавные движения тренированных мышц. Оксана даже затаила дыхание, сосредотачиваясь на своих чувствах.

Она положила подбородок на плечо Ковальчука, и ей вдруг сильно захотелось поцеловать это красивое тело. Она несмело подняла голову и коснулась лёгким поцелуем шеи мужчины. Алексей слегка дёрнулся, отчего у Зябликовой сердце ушло в пятки: вдруг ему не нравится.

— Целуешь, как будто пёрышком щекочешь, — улыбаясь, прошептал он ей. — Не бойся и целуй крепче. Вот так. — И он приник губами к нежной коже шеи Оксаны, смело и чувственно.

По всему её телу пробежала дрожь возбуждения, когда Алексей крепче приник к ней, терзая её тело. На шее он не остановился, а неспешно перешёл ниже, пробираясь к груди Оксаны. Он нежно провёл пальцем по мгновенно напрягшемуся соску, а затем проследил и всю округлость, слегка сжимая ладонь. Это было приятно, Зябликова часто задышала от удовольствия и неловко ответила на ласки мужчины, проводя руками по его груди и плечам. Она старалась не смотреть на низ его живота, но когда мужчина прижимался к ней всем телом, она чувствовала, как твёрд и напряжён его член. И всё же её раздирало любопытство.

Словно почувствовав желание Оксаны, Ковальчук отстранился от неё и перекатился на спину, словно давая Оксане рассмотреть себя.

Она отчаянно стеснялась, но всё же никак не могла отказать себе в удовлетворении терзавшего её интереса. Оксана медленно приподнялась на локтях, а затем и вовсе села, не отводя взгляда от обнажённого красивого мужчины.

Его возбуждённый член, слегка загибаясь, гордо смотрел вверх. Оксана почувствовала, как кровь прилила к её лицу, а в горле пересохло. Ковальчук, наблюдая за ней из-под полуопущенных ресниц, чуть улыбнулся и произнёс:

— Можешь потрогать, не бойся. — Он взял в свою широкую ладонь руку Зябликовой и положил её маленькую ладошку на свой член.

С интересом исследователя, продолжая чувствовать, как пышут жаром её щёки, Оксана провела пальцами по крепкой плоти, которая чуть подрагивала от прикосновений.

— Смелей, обхвати целиком, — подбодрил её Алексей. Было видно, что он контролирует себя, не давая волю желаниям.

Памятуя о том, что лёгкие прикосновения щекочут, Зябликова уверенно обхватила пальцами член. Она ласкала возбуждённый орган, проводя по нему вверх и вниз, наблюдая за тем, как скользила крайняя плоть, обнажая головку. Ковальчук шумно дышал, а когда Оксана посмотрела на него, то с удовольствием отметила, как подрагивают его длинные ресницы и чуть подёргиваются губы.


— Большой? — вдруг тихо и хрипло спросил мужчина, приподнимаясь и глядя на вошедшую в раж Оксану.

— Мне не с чем сравнивать, — пожала плечами уже почти освоившаяся Зябликова. — Но, наверное, средний.

— Ну спасибо, — усмехнулся Ковальчук, садясь и, освобождаясь от ласкающих его пальцев Оксаны. — Давай теперь я. — Он провёл ладонью по влажным волосам Зябликовой, очертил кончиком пальца контур её приоткрытых губ, а затем поцеловал её.

Продолжая ласкать, Алексей опустил Оксану на спину, мягко, но настойчиво разводя её ноги в стороны. Она не успела сделать вздох, а рука мужчины уже легла на её лобок, спускаясь ниже, раскрывая её и массируя набухающий клитор. Сладкое напряжение пронзило её, заставляя то сжимать бёдра, то расслаблять. Она посмотрела на сосредоточенное лицо Алексея, который, не прекращая ласки, осторожно ввёл в неё палец. Необычное ощущение.

— Не больно? — заботливо спросил мужчина, чуть ускоряя темп движения и вводя в неё второй палец.

— Нет, — покачала головой Оксана, комкая в пальцах простынь и тихо постанывая.

Вместо ответа Ковальчук протянул руку и взял с тумбочки запакованный презерватив. Оксана, сосредоточившаяся на своих чувствах, пропустила процесс надевания, но с лёгкой дрожью ощутила, как её коснулся Алексей, нанося прохладный лубрикант.

В следующее мгновение она почувствовала, как головка члена упёрлась в её промежность, а тяжёлое мужское тело нависло сверху. Ей было боязно, но отступать она не привыкла. Оксана кивнула Алексею и закрыла глаза.


Было не то что бы больно, но непривычное, распирающее чувство наполненности не давало до конца расслабиться. В первые секунды Оксана с трудом подавила желание отпихнуть от себя мужчину и прекратить всё это, но успокаивающие нежные поцелуи Лёши свели на нет порыв. Больно стало, когда он начал двигаться: сперва — неспешно и плавно, давая ей привыкнуть, а затем всё быстрей, не прекращая при этом целовать её. Оксана, не желая отставать, старалась двигаться в такт Лёше и расслабиться. Получалось с переменным успехом, но неприятно не было, впрочем, особо приятно тоже. Зябликова получала гораздо больше удовольствия от поглаживаний и поцелуев Ковальчука.

Глубокое часто дыхание Алексея заглушало лёгкие постанывания самой Оксаны, а его тело внезапно напряглось, а движения усилились и ускорились. Он резко рванулся вверх, заставляя Зябликову удивиться гримасе, исказившей её лицо, а затем расслабленно опустился прямо на неё, вдавливая всем весом в кровать. Прислушиваясь к себе, Оксана почувствовала, как внутри неё несколько раз дёрнулся член мужчины. Значит всё.

Немного отдохнув, Ковальчук приподнялся на локтях и посмотрел прямо в глаза Оксаны. По его лицу струились капельки пота.

— Тебе хорошо? — осторожно спросил он, словно боясь услышать ответ.

— Да, — прошептала Оксана. — Сейчас — да.


========== 11. Подушка ==========


Комментарий к 11. Подушка

Жанры: Занавесочная история.


Упоминаются Нехлюдова и Мейер ― персонажи из драббла “37. Наташа”.

Усталость, ненависть и боль,

Безумья темный страх…

Ты держишь целый ад земной

Как небо, на плечах!

(с) Ария. Там высоко.

― Максим, ты идёшь? ― Олеся остановилась в дверном проёме лаборатории, рассеянно перебирая лямку наброшенного на одно плечо рюкзака. ― Уже почти семь, Центр скоро закроют.

― Я ещё немного поработаю, ― ответил Максим, не отрываясь от своих выращиваемых на питательных средах культурах микроорганизмов. ― Ты иди.


Ларионов тянул время, потому что ему было стыдно признаваться практикантке, что идти-то ему, собственно, некуда. Две недели назад он расстался со своей девушкой, с которой прожил вместе три года, за которые успел пройти огонь, воду и медные трубы. Бесконечные ночные вписки, сборища малоприятных шумных гостей, которые могли начать играть на гитаре в три часа ночи, а также огромное количество домашних животных за короткое время сумели вытянуть из Максима все силы. Он уже и не любил Милену, но ему было сложно поменять что-то, оставить её одну, самому оторваться от привычной жизни.

Но когда Милена в очередной раз вернулась под вечер домой и принесла с собой клетку с огромным старым ара, который, едва с его жилища сдёрнули плотную накидку, начал орать так, что уши заложило, Ларионов не выдержал. Не слушая обеспокоенных вопросов, а затем и воплей Милены, он быстро собрал в дорожную сумку свои немногочисленные вещи, прихватил со стола ноутбук, и вышел во тьму, оставив на тумбочке ключи и деньги на квартиру за ближайший месяц.

Ночь он провёл, гуляя по набережной. Максим неспешно проходил вдоль перилл бетонных ограждений, а потом и вовсе спустился вниз по винтовой лестнице к тёмным водам реки. Так он и встретил рассвет, подняв воротник куртки и прижимая к себе сумку с вещами. На экране смартфона высвечивались бесчисленные пропущенные звонки от Милены, но ему теперь было на это наплевать. Любовь была где-то там, далеко, но она прошла, оставив в сердце Ларионова лишь лёгкий налёт печали и усталости. Сидя на лавочке на берегу реки и глядя на то, как розовые и жёлтые смазанные следы восходящего солнца начинают проступать на тёмно-синем небе, Максим думал о том, чего он, в сущности, добился за это время.

Ему было всего тридцать два года, но он уже был почти весь седой, а на затылке и лбу начала обозначаться лысина. Живя в бешеном ритме, разрываясь между исследовательским Центром, институтом и домом, он часто не успевал приготовить себе нормальный обед, поэтому питался всякой ерундой, естественно, набирая вес. Не сильно, но всё-таки. Но поделать с этим ничего не мог, точнее, не хотел, предпочитая не замечать проблему.

Теперь же, оставшись наедине с самим собой на целую прохладную июньскую ночь, Ларионов решил, что надо что-то делать. И прежде всего, искать квартиру.

Пару дней он прожил у своего друга, а затем, не желая доставлять неудобства Валере и его жене, перебрался на работу. Широкий диван, располагавшийся в комнате отдыха за лабораторией, отлично подошёл ему. Было бы ещё лучше, всякий раз думал Максим, укладываясь спать, если бы у него была подушка. Большая мягкая подушка, под которую можно было бы засунуть вытянутую руку. Да и диван мог бы быть подлиней ― высокий Ларионов постоянно спал с поджатыми ногами.

Так прошла неделя. Коллеги, если и замечали, что он задерживается на работе допоздна, никак при нём этого не комментировали. Он всегда был немногословным, вспоминал, анализируя своё поведение, Максим. Сдержанный, тихий, скромный и исполнительный ― паршивее качеств для мужчины не придумаешь. Да, к его уму относились с уважением, но никто из коллег и практикантов, казалось, не воспринимал его всерьёз. Никто, кроме Олеси.

Олеся Ильяшенко пришла к ним год назад на практику, да так и осталась работать на полставки, совмещая учёбу и работу. Она была смешливой, милой и доброй, но, в отличие от незаметного, предпочитавшего сдержанные тона Ларионова, была очень яркой. Её короткие волосы до плеч были выкрашены в изумительный красно-рыжий цвет, но одежду она предпочитала простую: майки, джинсы, кофты, изредка лёгкие платья.


Сегодня Олеся была одета в клетчатую рубашку поверх белой майки с дурацким рисунком, плотные джинсы с высокой талией и стоптанные, выцветшие кеды. Счастливые кеды, как она говорила, обувая их, как только сходил снег и снимая с первыми снегопадами. Она так и стояла в дверях, задумчиво теребя пальцами плетёную ленточку на шее, старательно делая вид, что её совершенно ничего не интересует.

― Ну что ты стоишь? ― наконец, произнёс Максим, сжалившийся над Олесей, которая уже полчаса подпирала стену, даже не заглядывая в смартфон. ― Присела бы.

― Я и так целый день сидела, ― возразила Олеся, спуская с плеча рюкзак и подходя ближе. ― А так получается неплохая зарядка. ― Она выразительно посмотрел на Ларионова, покачиваясь на носках. ― Тебе, кстати, она бы не помешала.

― Я знаю, ― ответил Максим, закрывая термостат с пробами. ― Чего ты ждёшь?

― Тебя, ― прямо ответила Олеся. ― Как будто я не знаю, что ты ночуешь на работе! ― Она усмехнулась, проводя пальцами по волосам и зачёсывая пряди на сторону. ― Ты поругался с Миленой? ― Её пронзительные тёмные глаза буквально прожигали его.

― Откуда ты всё знаешь? ― задал риторический вопрос Максим, расстёгивая рабочий халат. ― Не то, что бы поругался… мы расстались.

― Сочувствую, ― осторожно, словно прощупывая почву, произнесла Олеся. ― Тебе, наверное, грустно.

― Нет, ― почти не соврал Ларионов. ― Просто спать неудобно. ― Он улыбнулся, желая разрядить неудобный момент.

― Если хочешь, ― начала Олеся, вдруг чуть покраснев, к удивлению Максима, ― можешь переночевать у меня.

― А ты разве не с родителями живёшь? ― Ларионов забыл эту часть биографии Ильяшенко.

― Вообще-то я не местная, ― не глядя на него, ответила Олеся, перебрасывая рюкзак из руки в руку. ― Но у меня тут жила бабушка. Это её квартира. Так ты пойдёшь? ― Она подняла глаза на Ларионова. Её щёки буквально пылали румянцем, который в сочетании с яркими волосами и тёмно-алой помадой давал потрясающий эффект.

― Если тебя это не слишком стеснит, ― немного замялся Максим, ― то пошли.

Ему было одновременно неловко и совестно обременять Олесю своим присутствием, но в тоже время мучительно хотелось поспать, вытянув, наконец, ноги. Ларионов быстро повесил халат на вешалку, подхватил стоящую за столом сумку с вещами, как вдруг остановился и спросил:

― А у тебя есть вторая подушка?

― Что?.. ― растерялась, было, Олеся. ― А, подушка… Нет, второй у меня нет. Но ведь её можно купить! ― Она чуть улыбнулась. ― Если поторопимся, то успеем до закрытия текстильного магазина. Он через дорогу практически.

― Тогда пошли скорей, ― улыбнулся Максим, надевая куртку.

― Теперь засобирался, ― с иронией в голосе произнесла Олеся, закидывая за плечи рюкзак. ― А то ломался как девчонка! ― Она слегка пихнула проходившего мимо неё Ларионова в бок.


Когда они вышли на улицу, было ещё достаточно светло, но тени уже начали залегать между домов, а фары машин горели ярче. В воздухе чувствовалась вечерняя прохлада, хотя в целом было довольно тепло. Олеся достала из кармана футляр и вытащила из него изогнутые очки в чёрной пластиковой оправе, которые она надевала во время работы, а теперь, как оказалось, и на улице.

― Это чтобы номера маршруток видеть, ― ответила на невысказанный вопрос Максима Ильяшенко. ― Пошли быстрей. ― И она, схватив его за руку, потащила за собой к пешеходному переходу.

У неё были нежные и поразительно горячие руки. Когда маленькая ладонь Олеси легла в его руку, Максим почувствовал странное волнение, как будто его слегка ударило током. Он посмотрел на стоящую рядом с ним Олесю, которая ростом едва доставала ему до плеча. Как они, должно быть, выглядят со стороны? Как хорошие друзья? Пара? Ларионов вдруг понял, что до сих пор держит её за руку, но высвобождать ладонь у него, как он вдруг понял, не было ни малейшего желания.

«Захочет, сама отпустит», ― решил он.

Действительно, Олеся вскоре аккуратно начала вытаскивать свою ладонь, как будто ей стало неловко.

― Извини, ― произнесла она, когда они перешли дорогу. ― Наверное, это было несколько двусмысленно.

― Всё в порядке, ― ответил Ларионов, глядя сверху вниз на вновь покрасневшую Олесю. ― Пошли за подушкой! ― Теперь уже он взял её за руку, и они зашли в текстильный магазин.

Максим выбирал подушку долго, деловито ощупывая и комкая их в руках. Ему не нравились синтетические наполнители, а хорошие перьевые стоили дорого. Он неспешно переходил от одного стеллажа к другому, читая ценники и состав. Порядком измаявшаяся Олеся ходила за ним по пятам, время от времени что-то недовольно бормоча себе под нос.

Наконец, Максим остановил свой выбор на довольно большой, высокой подушке светло-зелёного цвета. Помяв её и так, и эдак, он решил, что на первое время сгодится.

― Я выбрал, пошли на кассу. ― Он осторожно тронул за плечо Олесю, которая, чтобы убить время, отрешённо разглядывала ценники на комплекты европейского постельного белья.

― Да ты что, ― усмехнулась, закатив глаза, Ильяшенко. ― А я уже подумала, что ты решил остаться ночевать здесь. И кровать выставочная имеется, ― она засмеялась, уворачиваясь от несильного удара подушкой, которым её наградил Максим.


Ларионов ехал в маршрутке, прижимая к себе подушку и выслушивая замечательные истории Олеси, которые она рассказывала вполголоса, изредка еле сдерживая распиравший его смех ― повествовать Олеся умела великолепно.

― Это всё слухи, конечно, ― продолжала прерванный рассказ Ильяшенко, когда они вышли из транспорта и направились по дворам к её дому, ― но очень даже похоже на правду, что Нехлюдова и Мейер вместе. Вместе, Максим! ― Она обогнала его и, идя спиной вперёд и поминутно оборачиваясь, проговорила: ― Тридцать семь лет ― легко и непринуждённо. А ты говоришь, что я ― малявка! А она моя одногруппница.

― Ты всё равно малявка, ― по-доброму улыбнулся Ларионов. ― Тебе всего-то двадцать один год.

― А ты прямо взрослый, умудрённый годами человек с благородными сединами, ― пошутила Олеся и тут же замолчала, сообразив, что сказала глупость. ― Извини.

― Ничего, ― отмахнулся Максим, слегка, однако, задетый замечанием Олеси. ― Это от нервов.

Дальше они шли молча, ступая по узким заасфальтированным дорожкам, ведущим к подъезду Олеси. Поднявшись на лифте на седьмой этаж, они с неудовольствием обнаружили, что лампочка в коридоре погасла. Пока Ларионов светил Олесе фонариком на телефоне, она разбиралась с ключами и, шёпотом ругаясь, открывала заедающий замок. Наконец, железка поддалась, и они зашли в квартиру.

Максим и Олеся стояли в полутёмном коридорчике, освещаемом только приглушённым светом, проникающим в помещение сквозь плотные закрытые шторы на окнах. Максим аккуратно поставил сумку на пол и положил сверху подушку. Он наклонился всего на несколько секунд, а когда выпрямился, Олеся вдруг оказалась рядом. Он даже почувствовал её горячее дыхание на своём лице, а её широко открытые глаза за стёклами очков показались ему удивительно красивыми, а губы такими манящими.

Прозвучал, казалось, один удар сердца, а Максим уже целовал Олесю. Она от неожиданности охнула и даже попыталась отстраниться, но в следующую секунду сама притянула к себе Ларионова. Она буквально впилась в его губы, раскрывая свои навстречу, соприкасаясь своим языком с его.

Чувствуя возникшую дрожь в руках и охватившее его возбуждение, Максим крепче прижал к себе внезапно податливую и обмякшую Олесю, сердце которой, он это чувствовал, готово было выпрыгнуть из груди.

― Что ты делаешь? ― прошептал Ларионов, отстраняя от себя Олесю и жадно глядя на её раскрасневшееся лицо, взлохмаченные волосы и смазанную помаду.

― Это всё ты, ― Олеся снова прильнула к нему, запуская руки под его куртку и стаскивая её с него. ― Ты, Ларионов. ― И её губы снова прильнули к его губам.


Не прекращая целовать и ласкать Олесю, Максим прижал её к стене, сам освобождаясь от одежды и помогая раздеться ей. В ушах гудела кровь, член стоял, как железный, а в голове пульсировала мысль о том, что желаннее Олеси для него никого не было ― теперь он чётко это понял. Милена, сорок кошек, пробирки с бактериями, всё это исчезло, безжалостно стираемое красным вихрем, имя которому Олеся Ильяшенко.

Когда они добрались до не заправленного раскладного дивана, Олеся была уже на половину голой, а на Максиме остались только джинсы с расстёгнутым ремнём. Ильяшенко сама опустилась на диван, увлекая за собой Ларионова.

― У меня нет презика, ― хрипло, уже почти не контролируя себя, прошептал Максим, отрываясь от влажных припухших от поцелуев губ Олеси.

― Терять-то нечего, ― она слабо улыбнулась ему, помогая освободиться от джинсов. ― Ты всегда можешь воспользоваться дедовским методом. ― И она запустила руку ему в трусы.


На небе уже показались крупные яркие звёзды, когда Максим и Олеся, взмокшие и уставшие, оторвались друг от друга. Ларионов, лёжа на спине и восстанавливая дыхание, нежно и рассеянно проводил пальцами по прохладному плечу Ильяшенко.

― Я люблю тебя, ― прошептала Олеся, положив голову на грудь Максима и нежно проводя ладонью по его руке, продолжавшей неспешно гладить её. ― Давно люблю.

― Я знаю, ― ответил Максим, целуя её в висок. ― Знаю.


========== 16. Встреча ==========


Комментарий к 16. Встреча

Жанры: Юмор.

Рейтинг: PG-13.


Громова и Ильин ― персонажи из работы «Тайга, спирт и сигареты», но без мистики и мифических существ.

― На сегодня всё, можете быть свободны, ― завершила лекцию для студентов пятого курса естественнонаучного факультета по направлению геология доктор биологических наук Маргарита Алексеевна Громова слегка осипшим от долгого разговора голосом.

Женщина горячо молила бога, чтобы у молодых людей, потянувшихся к выходу из аудитории, не оказалось вопросов по теме лекции, но студенты, осоловевшие к концу четвёртой пары, с радостью повалили в коридор. За пару минут аудитория освободилась от людей, и Рита, глубоко вздохнув и щедро отхлебнув воды из стоявшей на столе бутылки, выключила оборудование и, закрыв дверь, направилась в курилку.


Она приехала в этот университет три дня назад, чтобы прочитать курс расширенных лекций по геологии и географии, а также оценить уровень знаний студентов, которые готовились поступать в аспирантуру в её Институт. Сегодня Громова отвела четыре пары подряд и понимала, что если она сейчас не покурит, то прощай голос, который был ей жизненно необходим до конца недели.

Перебирая в пальцах пачку сигарет «Marlboro», которую она только что вытащила из сумки, и не в силах уже больше сдерживаться, Рита, громко стуча каблуками по кафельному полу коридора, быстрым шагом направилась в препараторскую, откуда доносился гудящий звук вытяжки. Время от времени в этой комнатке на пару минут исчезалипреподаватели рядом расположенной кафедры, из чего женщина сделала вывод, что именно тут у них курилка.

Взявшись за дверную ручку, Рита потянула её на себя, но дверь не поддалась, и тогда Громова, не намеренная искать другое помещение, с силой дёрнула дверь на себя. Та резко распахнулась, заставив Риту покачнуться и одновременно удивлённо воскликнуть:

― Ты?!

За дверью, мирно покуривая свои любимые крепкие сигареты, стоял Вадим Ильин, который, обернувшись на звук, с немалым изумлением посмотрел на Громову из-под густых бровей.

― Я, ― ответил мужчина, отодвигаясь и давая пройти не сводящей с него настороженного взгляда карих глаз Рите, которая, оказавшись внутри, захлопнула за собой дверь и, опёршись спиной о высокий шкаф с пробирками и препаратами, вытащила из пачки сигарету.

Она на секунду замешкалась, ища зажигалку, как вдруг услышала щелчок ― Вадим подал ей свою. Рита закурила и, набрав в лёгкие побольше ядовитого терпкого дыма, выпустила его в сторону мужчины.


― Так и будем молчать? ― выразительно посмотрев на Ильина, спросила Маргарита. ― Я вижу, что ты меня ещё помнишь. ― Она стряхнула пепел в маленькую пепельницу. ― Как дела-то у тебя? ― С каждой затяжкой её голос становился всё уверенней, хрипота исчезала.

― Также, ― со вздохом ответил Вадим, наклоняясь к пепельнице, отчего край рукава его пиджака скользяще задел предплечье Риты. ― Как у меня могут быть дела? ― Он невесело усмехнулся, выпрямляясь и как бы случайно касаясь тыльной стороны ладони руки Громовой.

Маленький невинный жест, а по телу женщины уже прошла лёгкая волна возбуждения. Она даже задышала чаще, что поспешила скрыть за очередным глотком дыма. Это в командировке они занимались любовью, где только хотели, и запирались от студентов в бане, а здесь, в городе, всё было иначе.

Город вообще меняет людей, это Рита заметила уже давно, с самой своей первой выездной практики четырнадцать лет назад. В полях, в тесном коллективе, один на один с природой, в людях открывались спрятанные до поры до времени качества. Кто-то выдерживал испытание, кто-то нет, но с каждого человека, знакомого Громовой и там, и там, хозяин леса срывал маску, которую человек, осознанно или нет, носил в обычной жизни. Громова любила этот срыв покровов, а сейчас, глядя на Вадима, она понимала, что в городе тот, в кого она влюбилась так горячо и страстно, до потери пульса, в общем-то, не является красавцем-мужчиной.

Его лёгкая полнота, которая в тайге скрадывалась широким камуфляжным костюмом, теперь выделялась, неряшливость, незаметная на природе, отчётливо бросалась в глаза, а отросшие пепельного цвета волосы падали неровными прядями на высокий лоб. На Вадиме был чёрный пиджак и светло-синяя рубашка, которая придавала его глазам особенно насыщенный оттенок. Он даже выглядел старше, чем Рите казалось раньше. Теперь она ясно видела сеточки морщин, пересекавшие его щёки, и «гусиные лапки» в уголках глаз. Было понятно, что ему не то что хорошо за сорок, но даже больше пятидесяти.


Ильин спокойно выдержал оценивающий взгляд Маргариты и, докурив и затушив сигарету, проговорил:

― Что смотришь? Не на что тут любоваться. ― В его голосе звучало лёгкое раздражение, словно он прекрасно понимал, какое производит впечатление.

― Я просто смотрю, ― миролюбиво ответила Рита, поправляя воротник-бант своей светлой блузки и переступая с ноги на ногу, отчего разрез на её юбке соблазнительно колыхнулся. ― Бог дал мне глаза, вот я ими и пользуюсь.

― Бога нет, ― упрямо произнёс Вадим, но Громова видела, что его глаза улыбаются, а голос потеплел.

― Какие будут ваши доказательства? ― засмеялась Рита, протягивая руку и застёгивая верхнюю пуговицу рубашки Ильина.

Вместо ответа мужчина перехватил руку Маргариты и притянул к себе женщину, целуя её мягкие рыжие кудри.

― Я скучал по тебе, Рита, ― тихо прошептал Вадим в волосы Громовой, но она всё равно его услышала и, чуть отстранившись и упираясь ладонями ему в грудь, спросила:

― Вадим, а сколько тебе лет, собственно говоря?

― Много. Сорок девять. А тебе? ― Внимательные светлые глаза Ильина буквально пронизывали Риту.

― Тридцать три ― возраст Иисуса Христа, ― улыбнулась Рита, неспешно проводя пальцами по воротнику рубашки мужчины. ― Почему не звонил мне?

― Если бы ты оставила номер телефона, позвонил бы, ― укоризненно ответил Вадим, прижимая Риту к себе. ― А то ты же резко уехала, ни ответа, ни привета, даже не попрощалась! Прилёг, называется, поспать днём.

― Ты бы ещё больше в карты играл, вообще бы пропустил даже мой приезд, ― проказливо засмеялась Рита, целуя Вадима в губы.


В этот момент дверь курилки внезапно распахнулась, и высокий студенческий голос произнёс:

― Вадим Сергеевич, вы заняты? Что за… Извините…

Рита и Вадим, не сговариваясь, резко повернулись в сторону залившегося невольной краской паренька, который так и стоял в дверном проёме с приоткрытым от удивления ртом. Не думал, наверное, что увидит своего старого преподавателя в объятиях красивой женщины.

― Да, занят, зайди позже! ― Вадим протянул руку и захлопнул дверь перед носом незадачливого студента. ― Наглые студенты, ходят и ходят, ― пробурчал Ильин, возвращаясь к Рите. ― Так на чём мы остановились? ― Мужчина скользнул оценивающим взглядом по фигуре Громовой.

― На этом, ― тихо ответила женщина, притягивая к себе Ильина и впиваясь в его губы страстным поцелуем.

Замок на двери курилки многозначительно щёлкнул, закрытый изнутри.


========== 42. Разговоры ==========


Комментарий к 42. Разговоры

Рейтинг: PG-13.

То, чего так опасалась Стелла последние два месяца, всё-таки произошло. Рябинину удалось подкараулить её в пустынном коридоре института, когда девушка возвращалась домой после репетиции концерта. Было уже почти девять часов вечера, и она чуть не уронила на пол сумку, когда Марк Петрович окликнул её, выбежав навстречу Стелле из пустого кабинета.

― Стелла! Стелла, постой, ― заговорил Рябинин, суетливо махая руками и мелкими шагами приближаясь к настороженной девушке. ― Также нельзя, Стелла! ― Он сделал попытку схватить её за руку, но Ларина ловко увернулась, резко отбросив от себя руки мужчины.

― Марк Петрович, я вам русским языком сказала, уже не один раз: всё кончено. Не было у нас никаких отношений, ― раздражённо, стараясь не выдать охватившую её тревогу, ответила Стелла. ― Дайте пройти! ― Она попыталась обогнуть его, но Рябинин преградил ей дорогу и, умоляюще глядя, быстро заговорил:

― Что я сделал не так, Стеллочка? Разве тебе было плохо со мной?


За последние месяцы он изменился, как отметила про себя Стелла, не в лучшую сторону: стал ещё более суетливым и нудным, да к тому же, казалось, постарел лет на десять. Ларина брезгливо отметила мешки под его глазами, обвисшую кожу на шее, желтоватые зубы. Стелле стало смешно и противно от того, что она испытывала чувства к этому человеку. Принято считать, что возраст красит мужчину, так же как и благородные седины, но, видимо, это было справедливо не ко всем. По крайней мере, Рябинина возраст точно не украшал.

― Господи боже, да что вам от меня надо-то, а? ― Стеллу обуревали разные чувства, но ни одно из них не радовало её. Лишь слабая надежда на то, что Рябинин провалится сквозь пол и избавит её от необходимости в который раз объяснять ему очевидное.

― Я просто хочу знать, неужели это всё? ― Голос Рябинина прыгал на невероятно высоких нотах, временами срываясь на визг. ― Ты же говорила, что я тебе нравлюсь. Ты такая хорошая, Стеллочка, я влюбился в тебя, как мальчишка! ― Он попытался улыбнуться, и Ларину передёрнуло от отвращения.

― Это уже ваши проблемы, не может быть такого, ― уверенно, стараясь завладеть разговором, возразила Стелла. ― И хватит уже меня преследовать. Вы же преподаватель, а я студентка, что подумаю люди? ― решила воззвать к общественной сознательности Рябинина девушка.

― Мне всё равно, что подумают люди, ― пылко, словно в любовном романе, произнёс мужчина. ― Стелла, за что? ― Теперь уже он пытался давить на жалость.

― Идите к чёрту, ― устало махнула рукой Ларина. ― Ладно, что вы хотели мне сказать?


Она решила, что чем быстрее Рябинин выговорится, тем скорее сама Стелла освободится от скучной и раздражающей необходимости выслушивать признания старого влюблённого дурака, который, на свою беду, очаровался молодостью и синими глазами Лариной.

― Пойдём в кабинет, ― оживившись, быстро заговорил мужчина, пропуская впереди себя Стеллу, которая, скрепя сердце, позволила увести себя в кабинет, где увернулась от мокрого поцелуя и, скрестив руки на груди, спросила:

― И что теперь? ― Ей не терпелось уйти, оставив Марка Петровича наедине с его тараканами.

Рябинин тем временем, мелко тряся головой и дёргаясь, полез в облезлый портфель с бумагами, откуда, к вящему негодованию Стеллы, извлёк конверт с некоторым количеством тысячных купюр.

― Уберите деньги, не позорьте меня! ― яростно прошипела Ларина, делая шаг назад. ― Я что, по-вашему, проститутка? ― Её голос охрип до опасного предела, за которым обычно следовала нецензурная брань.

― Стелла, что ты такое говоришь? ― своим раздражающим голосом затараторил Рябинин. ― Я просто хотел, чтобы ты ни в чём не нуждалась. Я могу заработать кучу денег! Могу стать миллионером! ― Идиот, он перешёл все границы, принимая её за дурочку, которую можно купить обещанием золотых гор.

Этого Стелла уже не вынесла и заговорила, чётко и хлёстко:

― Значится так, Марк Петрович. Засуньте себе свои деньги в то место, которым вы думаете. ― Она понимала, что нехорошо и невежливо так говорить с взрослым мужчиной, преподавателем, но он сам нарвался. ― Мне не нужны ни вы, ни ваши деньги, оставьте их себе, скоро пенсия. ― Злые слова, но что поделать. ― И не звоните мне больше, не караульте в коридорах, не пишите и не лезьте в мою жизнь, каким бы то ни было образом. Нет никакого «мы», его просто не могло быть. Мне восемнадцать, вам шестьдесят. Простая арифметическая операция вычитания даёт сорок два года разницы. Это не пять, ни десять и даже не двадцать. Между нами пропасть в целую эпоху, у нас разные взгляды на жизнь, ценности… да всё разное! То, что я вам говорила о симпатии и любви не более чем глупая детская влюблённость. И всё. Так что дайте пройти и больше не беспокойте меня. Ясно? ― У Стеллы даже пересохло в горле, но она сказала всё, что думала, и выжидающе посмотрела на покрывшегося испариной Рябинина.

― Я всё понял. ― Это было сказано таким тоном, будто Ларина клялась ему в вечной любви, и они прожили вместе четверть века. ― Больше я тебя не побеспокою. ― Не хватало ему ещё спрятать лицо в ладони и начать восклицать «о, жестокий мир!». ― Можешь идти. ― Рябинин выглядел обиженным. Он отошёл к окну и уставился в темноту улицы.

― Отлично!


Стелла, облегчённо выдохнув, выскользнула из кабинета, быстро преодолела коридор и, пройдя турникет, оказалась на улице, где с наслаждением вдохнула тёплый летний воздух. Что-то ей подсказывало, что именно в этот момент Марк Петрович Рябинин навсегда исчез из её жизни.