Прошло уже больше тридцати лет с тех пор, как я повстречался с тем ужасом в загробном храме, но помню его до сих пор, так же ясно, как если бы это случилось всего час назад – и эмоции так же свежи. В те дни, за двадцать лет до рубежа веков, парусные корабли все еще царили в большей части водных пространств этой планеты; теперь уже движимые паром суда за считанные дни покрывают расстояния, на которые прежде уходили месяцы. Все это больше не имеет для меня никакого значения. Я больше не выезжал за границу – с тех самых пор, как вернулся из того вояжа по южным морям, едва живой от лихорадки и делирия, более тридцати лет тому назад.
Полагаю, еще до скончания этого нового века наши исследователи докажут как неоспоримый научный факт то, что я и так уже почитаю за истину. Какие тайны кроются в руинах мегалитических городов, погребенных под зыбучими песками на трех разных континентах Земли? Кто их создал – просто ли наши доисторические предки? Или же они куда старше, чем мы дерзаем предполагать, – произведения некой изначальной расы, с этой ли планеты родом или с другой, из дальней космической дали? Второе звучит дико, фантастично, даже, возможно… безумно, но я верю, что это правда и что, быть может, мой рассказ послужит ко благу тем пытливым умам, кто уже эту правду подозревает. Задолго до того, как наши предки открыли способы использования огня – и даже до того, как вообще развились выше животного облика и разума, на планете этой безраздельно царствовали создания невероятной силы и зловредного интеллекта.
Я всегда был личностью праздной и время свое тратил на исторические исследования, на чтение книг по философии – как натуральной, так и метафизической – и написание статей (которые сам считал весьма учеными) для разных умных журналов. В молодости я был поавантюрнее – много путешествовал, и не только для того, чтобы пользоваться сокровищами величайших университетов мира. Нет, я занимался полевыми исследованиями в разных укромных уголках мира, куда из ученого люда мало кто добирается. Я тогда был совершенно бесстрашный: ни гнилая вонь тропических джунглей, ни засушливый зной суровых пустынь, ни стужа полярных областей меня не пугали. Вплоть до лета того года, когда мне стукнуло двадцать шесть.
Я стоял на палубе «Белой луны», что везла меня домой через южные моря после нескольких месяцев, потраченных на изучение древних руин на одном из островов покрупнее. (Древность этих руин измеряется в лучшем случае веками – к нынешнему моему рассказу они отношения не имеют.) За время, проведенное на корабле, я успел сдружиться с капитаном Борком – повелителем нашего трехмачтовика. Он был коренастый, грубоватый, но добродушный малый, великолепный морской офицер и, к тому же, весьма начитанный в областях, довольно далеко отстоящих от судоходства. Будучи самоучкой, он, тем не менее, вел себя как человек благородного происхождения – такое в те дни среди моряков встречалось нечасто. Лет ему было на дюжину больше, чем мне, но это не помешало нам провести немало часов этого утомительного и однообразного путешествия за обсуждением самых разнообразных тем и предметов, и, рискну заметить, я от него за это время узнал не меньше, чем он от меня. Думаю, мы успели стать хорошими друзьями.
Как-то вечером, помнится, мы засиделись допоздна у него в каюте, беседуя о демонологии.
– Я сам не особо суеверен, сэр, – сказал он мне, – но случаются в море вещи, скажу я вам, каких ни за что не встретишь на земле. И которых я не сумел бы объяснить, даже если бы попытался.
– И вы, капитан, приписываете эти явления бестелесным духам? – осведомился я. – Конечно же, нет.
В слабом свете масляной лампы, покачивавшейся под потолком, лицо его приняло торжественное выражение.
– Наверное, не духам, сэр. Нет, не совсем духам. Чему-то… другому.
Меня это заинтересовало. Я знал, что человек он честный и если уж чего скажет, это будет в точности то, с чем он и вправду столкнулся.
– Чему же тогда, если не духам? – спросил я.
Он задумчиво встал и пошел поглядеть в иллюминатор.
– На самом деле не знаю, – медленно проговорил он своим низким, рокочущим голосом, уставясь в безлунное ночное море. Потом он перевел взгляд на меня, но выражение лица осталось прежним.
– На самом деле не знаю, – повторил он. – Может быть, демонам, может быть, духам, а может, чему-то еще, но это не то чувство, что охватывает вас на кладбище, если вы понимаете, о чем я. Оно какое-то совсем другое. Будто бы есть что-то эдакое вон там…
И он показал вниз – через палубу, через трюм, дальше, в ужасные морские глубины, совсем далеко внизу. Я ничего на это не сказал.
– Вон там, далеко-далеко, – продолжал он торжественно, – есть что-то старое, очень старое, но живое. Куда старше, чем мы способны понять. Возникшее задолго до самой зари времен. Оно там… и оно ждет.
Меня вдруг охватило отвращение – не к капитану, нет, но к морю вообще. Я понял, что и сам тоже ощущал этот безымянный страх, хоть даже о том и не подозревал.
Однако падать жертвой этого странного чувства я совершенно точно не собирался.
– Ну-ну, капитан, – произнес я самым приятным тоном, – все это игра вашего воображения. Что за разум может обитать на самом дне моря?
Долгое мгновение он смотрел на меня, затем выражение его широкого лица изменилось, окрасившись натужной веселостью.
– Ох, сэр, да вы, конечно, правы. Все мы в море мрачнеем. Боюсь, я слишком долго не видал земли. Надо бы задать себе хороший отдых на берегу – точно, так я и сделаю! Встану на якорь на месяц, уж тогда-то все эти глупости из башки повыветрятся. Не желаете ли еще стаканчик, сэр?
Стаканчик я желал, и к тому времени, как оказался, наконец, в собственной каюте, успел почти совсем позабыть этот странный разговор. Улегшись на койку, я моментально заснул.
Пробудил меня надсадный вой ветра в снастях. Корабль тяжко валился из стороны в сторону: очевидно, на нас накинулся шторм. Сверху, с палубы, я слышал крики капитана и старпома. Не очень помню, о чем шла речь, так как не вполне знаком с морской терминологией: но другие члены команды определенно что-то орали им в ответ.
Темень царила непроглядная, а так как стояло лето и мы находились в Южном полушарии, это означало, что еще совсем рано. Я не имел ни малейшего представления, который нынче час, но знал, что спал недолго. Выбравшись из койки, я устремился наверх.
Описать этот шторм мне нелегко даже сейчас. Море ворочалось, будто живая тварь, однако ветер дул совсем несильно. Он все время менялся: то шел с одной стороны, то вдруг с другой, но по-настоящему к штормовой отметке даже не приближался. «Белая луна» виляла под его порывами туда и сюда, будто мы попали в какой-то чудовищный водоворот, регулярно менявший направление вращения. Над самой головой небо было чистое. Звезды ярко сияли по всем направлениям, кроме западного, где кляксой пучилась единственная огромная черная туча.
– Уходите вниз, сэр, уходите вниз! – услышал я крик капитана. – На палубе вы будете только мешать! Идите вниз!
Сказав себе, что я, в конце концов, не моряк, а он полновластный хозяин корабля, я послушно отправился в каюту пережидать эту странную, жуткую бурю. Не знаю, сколько она длилась, потому что в тот день так и не рассвело. Туча с запада растеклась по всему небосклону, словно тяжелый дым, почти затмив солнце, и когда море улеглось до ласковых барашков, небо все еще оставалось густо-серым. Вскоре кто-то забарабанил мне в дверь.
– Капитан желает видеть вас на палубе, сэр, – сообщил снаружи хриплый матросский голос.
Я отправился вслед за его обладателем на верхнюю палубу, где капитан Борк стоял, опершись на поручни правого борта и вперив взор в обнимавшую нас со всех сторон серость.
– Капитан, что случилось? – осведомился я.
– Понюхайте воздух, сэр, – сказал он, не глядя на меня.
И я сам уже обратил внимание на вонь, насыщавшую обычно такой свежий воздух. Это был тошнотворный запах гниющей морской плоти в сочетании с едкой горечью жженой серы. Прежде чем я успел раскрыть рот, чтобы ответить, капитан продолжал:
– Я один раз чуял такое много лет назад. А вам, сэр, случалось? – Он посмотрел на меня.
– Да, один раз, – ответил я. – И не совсем такое – скорее похожее. Это было рядом с вулканом. И тухлой рыбой тогда не пахло.
Капитан Борк медленно кивнул своей массивной головой.
– Да, сэр. Вот именно этим оно и пахнет. Откуда-то с запада.
Он показал туда, где черное облако было гуще всего.
– Где-то было вулканическое извержение, подобных которому я еще не видал. Так я и знал, что это не простой шторм – для тайфунов сейчас не сезон.
– Но откуда же в таком случае так жутко воняет мертвечиной? – поинтересовался я. – Ни один вулкан так пахнуть не станет.
Не успел капитан ответить, как с вершины бизань-мачты донесся крик:
– Земля-я-я-я!
Капитан Борк резко развернулся и прищурился на север, потом вытянул руку:
– И вправду земля, сэр! Вот оттуда-то вонь и идет. Море в этих краях мелкое, но никаким островам тут вообще-то быть не положено. Глядите!
В смутном сумеречном свете я разглядел низкий, угрюмый берег, выдававшийся над все еще неспокойной поверхностью моря. Так вот что произошло! Извержение вулкана и последовавший подземный толчок подняли часть морского дна. Эта глыба черного базальта была частью донного ложа, покоившейся в морских глубинах бессчетные тысячелетия. Именно оттуда, с этого внезапно вознесшегося плато, порывы бриза и доносили до нас одуряющую вонь.
Капитан принялся отдавать приказы. Нужно было произвести кое-какой ремонт, а для этого неплохо бы встать на якорь – поэтому корабль направили к новорожденному острову. Не слишком, впрочем, близко: если случится еще один сейсмический толчок, между «Белой луной» и скалами должен оставаться достаточный зазор.
Море здесь оказалось достаточно мелким, чтобы бросить якорь, и команда бодро принялась за работу. Благоухание острова, хоть и достаточно мерзостное само по себе, было на самом деле не таким уж сильным, так что мы скоро к нему привыкли. От меня пользы на палубе не было никакой; я мог бы преспокойно удалиться к себе в каюту и сидеть там, пока остальные работают… но в этом мрачном, зловонном острове чувствовалось нечто такое, что буквально приковало мое внимание. Берег располагался почти параллельно от нас, по левому борту; я нашел себе местечко, где не рисковал попасться на пути рабочих, и принялся рассматривать землю через подзорную трубу, которую позаимствовал у капитана.
Остров оказался крошечный; его без труда обойдешь пешком, будь он ровный и плоский, – но с такой иззубренной, утесистой, скользкой поверхностью не тут-то было! По ближайшем рассмотрении он выглядел еще более негостеприимно, чем издалека. Ручьи морской воды все еще бежали с верхнего плато, промывая себе дорогу сквозь тектонические залежи слизи, студенисто скользившие по базальтовым склонам вниз, на инкрустированный кораллами пляж. В карманах породы скапливалась тошнотворного вида жижа, выпуская вальяжные и непристойные пузыри. Разглядывая пейзаж, я никак не мог отделаться от ощущения, что уже когда-то видел все это – в неком давнем и тягостном кошмаре.
Тут мое внимание привлекла вершина одного утеса. Она располагалась дальше от берега, так что мне даже пришлось подкрутить фокус подзорной трубы, чтобы яснее ее разглядеть. На мгновение у меня даже дыхание перехватило: слишком уж она походила на обломанную верхушку зубчатой башни!
Разумеется, такого быть не могло. Я твердо сказал себе, что это просто случайное геологическое образование. Но я должен, просто обязан был как следует ее рассмотреть! Я отправился на поиски капитана и испросил позволения взобраться повыше на мачту, чтобы разглядеть утес сверху. Он был так занят, что недолго думая позволение мне даровал. Я залез на мачту, прихватив с собой трубу, и снова вперился в странную башню. Отсюда ее было видно очень хорошо. Прежде всего, там обнаружилась и вторая, парная, но обломанная гораздо ниже первой. Обе поднимались по углам некоего прямоугольного блока, который вполне мог оказаться наполовину погребенным в ландшафте зданием – как будто на острове все еще возвышалась огромная, тысячелетней давности крепость.
Или это все-таки мое непомерно пылкое воображение споро намалевало воздушный замок на месте невинной природной формации? Мне не раз случалось видеть, как под творческой рукой ветра облака в небе принимают причудливые и фантастические формы – может быть, и тут имеет место феномен сходного характера? Я попробовал приструнить фантазию и заставить себя взглянуть на распростершийся передо мною пейзаж как он есть, а не каким ей хотелось бы его видеть. Подзорная труба наглядно свидетельствовала, что поверхность этого безобразного, но довольно внушительно выглядящего образования была сплошь облеплена кораллами и мелкими моллюсками, вроде тех, что колонизируют днища морских судов, если их слишком долго не ставить в сухой док. Края здания – если оно, конечно, было зданием – были не острые, а закругленные. Конечно, бывают и просто случайные совпадения. Подчас естественные скальные образования оказываются за долгие тысячелетия до такой степени покрыты известковыми напластованиями, что простой элемент донного рельефа приобретает смутное сходство с произведением архитектуры. И все же… разве подлинный артефакт сходного размера и формы не выглядел бы точно так же после стольких лет, проведенных на дне моря?
Я никак не мог определиться. Выход был только один, так что я отправился к капитану с новой просьбой.
– Высадиться на берег? – Тот с удивлением воззрился на меня. – Нет, сэр! Такого я позволить не могу. Во-первых, это слишком опасно. Камни на берегу слишком скользкие, там ноге не за что зацепиться. И вы посмотрите на запад – вулкан все еще активен; второй толчок может отправить остров на дно с той же легкостью, с какой первый поднял. Во-вторых, в данный момент я не могу выделить ребят, чтобы отвезти вас на берег в шлюпке – у меня все заняты.
Мне пришлось упереться.
– Капитан, – заявил я, – уверен, вы отдаете себе отчет, какую невероятную научную ценность имеет это открытие. Если эта структура, как я имею основания предполагать, есть творение наших далеких предков, а не просто естественная конфигурация камня, невозможность исследовать ее будет неоценимой потерей для всей современной науки.
На убеждение капитана ушло некоторое время, но когда я сумел уговорить его влезть на мачту и поглядеть своими глазами, он согласился дать мне шлюпку, хотя и скрепя сердце.
– Очень хорошо, сэр, – сказал он, – раз вы так настаиваете. Двое моих парней отвезут вас на берег. Поскольку расстояние тут небольшое, они вернутся на корабль и будут работать, пока вы не позовете. Большего я для вас сделать не могу. Думаю, это серьезный риск, да что там – откровенное безрассудство. Но вы, сэр, не ребенок и имеете право поступать, как сочтете нужным, сколь бы опасно это ни было.
– Честно говоря, сэр, – добавил он, помягчев лицом, – я бы и сам поехал с вами, если бы мог. Но мой долг – оставаться тут, с кораблем.
– Я вас полностью понимаю, капитан, – заверил его я.
На самом деле мне совершенно не хотелось брать его с собой на берег. В те времена я стремился все открытия делать сам. Если это приключение сулило какую-то славу, я хотел ее всю себе. Как же горько я раскаялся в своем юношеском тщеславии!
«Пляж» – если его можно так назвать – в действительности представлял собой просто склон, покрытый острыми кораллами вперемешку с вонючей слизью. Мне хватило ума одеться в водонепроницаемое плюс тяжелые ботинки – но муторный запах вблизи оказался почти невыносимым. Ну, чего просили… того и допросились.
Пляж резко оканчивался отвесной скалой высотой почти в два моих роста, так что мне еще пришлось идти в обход, чтобы найти доступный для подъема склон. Подняться-то я в итоге поднялся, но продвигаться по скользким и одновременно острым камням и вправду было нелегко. Как бы там ни было, я вскоре вылез на более плоскую часть острова.
Не знаю, как описать тот кромешный ужас, что навалился на меня, когда я перевалил через край и увидал это бесстыдно рассевшееся на плато здание. Будь у меня поменьше идиотской храбрости, я бы уже тогда повернул бы назад к берегу и окликнул шлюпку, неуклонно удалявшуюся по направлению к «Белой луне». Но незрелая гордыня, как это часто бывает, взяла верх над здравым смыслом. Взялся за гуж, так уж изволь идти до конца, а не то капитан со всей командой бравого корабля в придачу обзовут тебя трусом!
Я осторожно двинулся через поле заросшего кораллами базальта, но все равно поскальзывался буквально через шаг, то и дело проваливаясь в зловонные лужи рыбной слизи. Сейчас я бы не рискнул еще раз проделать этот путь – я уже куда более нервный, да и мускулы у меня стали слабее. Даже моему молодому и энергичному «я», прямо скажем, сильно повезло, что оно ничего себе не сломало.
Неожиданно идти стало легче. Вокруг этой каменной громады, шагов на десять-двенадцать от основания стен, земля была на удивление ровной и покрытой галькой и мелким песком, а не кораллами. Но даже на таком расстоянии эти мокрые, заросшие стены решительно не желали выдавать, какого они происхождения – природного или искусственного. Медленно, осторожно я пошел вдоль стены на восток, обогнул шагов через тридцать угол и продолжил дальше на север, вдоль короткой стороны прямоугольника. Эта восточная стена оказалась настолько же пустой и неразговорчивой, как и предыдущая. На следующем углу я повернул на запад и двинулся вдоль северной стены. Она тоже ничем не отличалась от южной. И, разумеется, только в последней стене я обнаружил проем.
Я приблизился к бреши со смесью ужаса и азарта. Вот он, наконец, путь к ответам на так настойчиво осаждавшие меня вопросы! На пороге я запнулся, почему-то не решаясь заглянуть внутрь. Пройти дальше было нелегко: огромная каменная глыба лежала плашмя на песке: заполненная грязью канава отмечала место, где она вертикально простояла долгие века, пока недавнее землетрясение не раскачало и не опрокинуло ее, освободив ранее запечатанный проход. В том, что это именно дверной проем, у меня даже сомнений не возникло: одного опасливого взгляда внутрь хватило, чтобы различить гладкий, сухой каменный пол. Даже в этом тусклом свете, лившемся с затянутого дымом неба, этот поразительный факт оставался фактом: таинственное строение действительно имело искусственное происхождение; его возвели какие-то разумные существа, и лежащая у моих ног каменная плита несколько последних тысячелетий запечатывала вход, не давая едкой морской воде проникнуть внутрь.
Плывшие изнутри испарения тоже не слишком хорошо пахли, но запах был скорее сухой и затхлый. Несмотря на стиснувшее мне внутренности скверное предчувствие, я был больше не в силах сдерживать свое естествоиспытательское любопытство.
Я выскользнул из лямок вещмешка, которым меня снабдил капитан, и вытащил самый громоздкий из бывших в нем предметов – морской фонарь. Посражавшись немного с кремнем и кресалом, я сумел, в конце концов, запалить масляный фитиль.
Я очень хорошо помню, как чувствовал себя в тот момент. «Белая луна» как будто очутилась за много лиг от меня, совершенно недосягаемая. Я уговаривал себя, что дрожу с головы до ног только от осознания того, какая невероятная удача свалилась мне на голову; что я оказался именно на этом корабле и именно в этот день исключительно чтобы воспользоваться этой небывалой возможностью, которая была не иначе как чудом. Чуть-чуть другой курс, ветер немного посильнее да настроение капитана малость помрачнее – и не видать мне этих неприветливых берегов как своих ушей. Любая случайность могла лишить меня поразительного открытия, которое я вот-вот сделаю.
Все это я тогда себе сказал. Оглядываясь сейчас на то мгновение, я отчетливо понимаю, что на самом деле просто пытался найти оправдание вставшему комом в горле страху – комом, готовым меня задушить. Уверен, где-то в глубине души я уже доподлинно знал, что это открытие, конечно, изменит всю мою жизнь, – да вот только совсем не так, как я предполагал, когда мечтал об ожидающих впереди славе и удаче.
В общем, лампа, наконец, загорелась; ее теплое желтое сияние в моем смятенном состоянии оказалось как нельзя более кстати. В объятиях ее пляшущего света, словно бы отгородившего меня от недоброй серости дня, я вошел под своды древнего, давно затерянного храма. Откуда, интересно, я узнал, как сумел в одно мгновение догадаться, что огромное, окутанное тенями помещение было местом поклонения? Много раз с тех пор я пытался понять, что же почувствовал тогда, переступая порог. Описать это можно только как вездесущее присутствие, как какую-то вредоносную энергию, которая прибывала и клубилась вокруг. И эта энергия не была ни случайной, ни ненаправленной. Фокус ее находился у дальней стены, на том конце зала, совершенно скрытый от крошечного отважного света моей масляной лампы. Чтобы понять, что это такое, мне поневоле нужно было туда дойти – и пересечь все это колоссальное помещение. Мимолетная бравада, разгоревшаяся было вместе с пламенем фонаря, иссякла, и я двинулся через этот бесконечный зал, зажатый в когтях такого бессловесного ужаса, что разум мой оказался буквально парализован. Я шел не по собственной воле, а просто не решаясь противиться давлению разлитой вокруг силы, неотвратимо влекущей меня вперед, к тому скрытому от глаз месту, где меня ждали ответы на все вопросы, узнавать которые – я с каждым мгновением понимал это все более отчетливо – я больше совершенно не желал!
Лампа качалась с каждым шагом, отбрасывая неверные отблески на окаймлявшие мой путь колонны; покрывавшая их неразборчивая, странная резьба почему-то казалась настолько отталкивающей, что я машинально и быстро отводил от нее взгляд. Время от времени свет падал на другие участки зала, открывая взору целые барханы праха – только это и оставалось от деревянной мебели и стенных драпировок. Какая-то часть меня упрямо оплакивала потерю и сокрушалась, в какой, должно быть, превосходной сохранности все это пребывало до сего дня – пока в храм не ворвался свежий воздух, стократ ускоряя давно отложенный распад драгоценной утвари. Но этот объективный научный интерес почти полностью затмевало облегчение от того, что теперь мне не нужно было смотреть на запечатленные на этих древних гобеленах сцены. И если видимое в свете фонаря будило во мне такой страх, можете себе представить, до чего доводило невидимое! Фантазия с готовностью принялась заполнять тонущие во тьме просторы зала образами. Что скрывалось там, за границей светового круга, пожирая меня взглядом? Не шепот ли раздавался вверху, в царившей под потолком тьме, или это просто морской ветер впервые после стольких веков ласкал постаревшие камни? Эта последняя версия явно соответствовала истине, так как теперь я снова ощущал – и притом донельзя обострившимися чувствами – тухлый запах «пляжа». Или… это был собственный запах храма, порожденный все тем же внезапным разложением некогда живой плоти, какое поразило мгновенно распавшиеся в прах предметы утвари? В первый раз за всю свою недолгую жизнь я проклял воображение, столь услужливо обогащающее физический опыт. Если оно будет так же упорно вызывать призраков на потребу распоясавшимся нервам…
Тут я увидел алтарь.
Он возвышался на вершине длинной лестницы с невысокими ступенями, занимавшей всю ширину нефа. С того места, где я стоял, было видно три ступени, широкую платформу и еще три ступени. В конце второй платформы стояла массивная каменная глыба прямоугольной формы, смутно видневшаяся в едва достававшем туда свете.
Я признал в ней алтарь, потому что теперь ощущал точный фокус той силы, что тащила меня сюда через весь зал. На стене позади и выше нее был идол. Я не различал отсюда даже силуэта, но знал, что он там – и знал, что когда взгляну на него, мне все станет ясно.
В то мгновенье я оглянулся назад через всю эту тьму на лоскуток серого света в форме дверного проема – единственного входа сюда… и единственного же выхода. Я достиг последней еще остававшейся у меня точки выбора. Поставив ногу на первую ступень лестницы, я давал безвозвратное согласие узреть то, что ждало меня в ее конце. А сейчас еще можно было повернуть назад, убежать из этого темного и жуткого места, вернуться на свет дня, каким бы облачным он сегодня ни был. И вот там-то, касаясь носком ботинка твердого камня, когда до цели уже было рукой подать, я устыдился воспоминания о своих диких фантазиях. Я бы охотно поднял сам себя на смех, но, стоя в нескольких шагах от жертвенного камня, просто не сумел этого сделать. Зато я с безупречной логичностью объяснил себе, что правда, какой бы она ни была, навеки исцелит позорную рану, нанесенную мне этим окрашенным кошмарами недолгим путешествием. С величавой и идиотской решимостью я повернулся и сделал шаг.
Когда круг света от моего фонаря захватил, наконец, и алтарь, по моей спине прошла дрожь ужаса. Это оказался не тот нерушимый серый камень, из которого было сделано все в этом храме, но гигантская глыба шершавого белого мрамора. Некогда гладкая и сияющая, а теперь покоробленная и разъеденная… не иначе как самим воздухом, запертым здесь в четырех стенах неизвестно сколько столетий. Минеральный узор на поверхности давно потерялся под разбросанными там и сям пятнами, отливавшими нездоровой белизной, будто какой-то тонкий, бледный гриб расползся по холодному, мерцающему камню.
Поднявшись на платформу, я окинул взглядом весь алтарь, и тут же, несмотря на все мои старания, меня захлестнул новый прилив фантазмов. Для каких кощунственных ритуалов пользовались этим зловещим камнем? Мысль о том, что здесь приносили кровавые жертвы, прочно застряла в голове. Внутренний взор уже рисовал бритвенно-острый клинок, пикирующий к перепуганной жертве, чьи очертания расплывались и никак не желали входить в фокус. Кто – или что – держало это смертоносное оружие? И была ли это лишь игра моего воображения, или я вправду лицезрел сейчас сцену, повторявшуюся здесь так часто, что память о ней пережила все эти бессчетные тысячелетия?
Я знал, что миг настал. Подняв повыше фонарь, я посмотрел на то, чему здесь приносили жертвы в давние времена. Резной кумир на стене никогда не предназначался для глаз живых. Я – единственный, кто когда-либо видел его, и время не смилостивилось над моей памятью: я до сих пор помню невыносимое отвращение, скрутившее меня, когда свет лампы упал на него. Парализованный ужасом, я стоял недвижимо, казалось целую нескончаемую вечность, после чего, почти лишившись рассудка от этого зрелища, швырнул в идола лампу со всей своей силы, словно мог тем его уничтожить. Наверное, я кричал, но помню только оглушительный топот ботинок, когда я мчался навстречу приветливому сумраку все еще пасмурного дня, мчался ради спасения своей души, подальше от омерзительного, выворачивающего наизнанку видения.
Что было дальше, я как раз помню не слишком хорошо. Вроде бы тело мое неслось через песчаное плато обратно, к вонючему черному берегу, пока душа в то же самое время плавилась в горниле абсолютной, тотальной паники. Какой-то спасительный инстинкт направил меня к «Белой луне». Невозможно описать радость, охватившую меня при виде ее мачт, покачивавшихся над зазубренной грядой, отмечавшей край пляжа. Они символизировали убежище, спасение, безопасность. Они обещали благополучие моему балансирующему на самой грани безумия рассудку. Одна-единственная мысль билась в нем: только бы добраться до «Белой луны» – там меня ждет забвение! И тогда можно будет притвориться, что ноги моей никогда не было в этом ужасном храме. Ничего этого просто никогда не случалось!
Как же мне хотелось стереть всякую память об этом месте, о неописуемом ужасе, царившем над этим кощунственным алтарем! Я бежал к спасительным мачтам «Белой луны», поскальзываясь, падая, не обращая никакого внимания на острые кораллы, которые уже изрезали мне конечности в кровь. Со всхлипом облегчения я взлетел на обрыв и рухнул в пролом на пляж.
Боли я никакой не запомнил – только шок от удара, который выбил из меня весь дух. Затем я, слава небесам, погрузился в сладостное забвение обморока.
Потом мне уже рассказали, что я провалялся без сознания двое суток и потому пропустил второе извержение вулкана и новый толчок, после которого милосердное море сомкнулось над тем страшным островом и подобным гробнице храмом. Должно быть, от нанесенных покрытыми всякой дрянью кораллами ран я подхватил какую-то инфекцию, так как следующие пять дней я промучился от жесточайшей лихорадки с бредом. Но какие бы видения ни осаждали меня, я знал, что не выдумал ту резную фигуру над изуверским жертвенником. Никому из живущих не хватит на такое воображения, пусть даже и в бреду.
Я до сих пор ясно вижу ее перед мысленным взором, хотя дорого бы дал, чтобы забыть. Слишком многое она говорила об ужасных и кощунственных ритуалах, творившихся в этом злом месте, отправляемых чудовищными существами, правившими этой планетой четверть миллиона лет тому назад, а то и больше.
Описать этот кошмарный образ почти невозможно, и я не смогу… я не стану заставлять себя делать это. Фигура была худая и изможденная, с двумя крошечными, глубоко запавшими глазками и маленьким ртом, окруженным не то щетиной, не то антеннами. Все мускулы выделялись очень четко, будто мясо у нее было все снаружи. Рук я насчитал всего две, широко раскинутых в стороны. Омерзительные пятипалые кисти и стопы были крепко прибиты гвоздями к огромному каменному кресту!
