Странная разведка: Воспоминания о Секретной службе британского Адмиралтейства [Гектор Чарльз Байуотер] (fb2) читать онлайн

Гектор Чарльз Байуотер Хьюберт Сесил Ферраби Странная разведка Воспоминания о Секретной службе британского Адмиралтейства

Об авторе

Гектор Байуотер (1884–1940) — английский журналист и писатель, много писавший на тему военно-морского флота. Он не служил на флоте, но с детства интересовался флотом и кораблями. Первым его журналистским заданием было освещение Русско-японской войны для одной американской газеты. Перед Первой мировой войной (предположительно в 1910 году) был в качестве английского секретного агента завербован главой английской разведки Мэнсфилдом Каммингом и работал в США под журналистским прикрытием, причем занимался в частности и противодействием немецким диверсантам в американских портах. После Первой мировой войны освещал Вашингтонскую военно-морскую конференцию. В 1925 г. Байуотер написал книгу «Большая тихоокеанская война», где в подробностях предсказал нападение японцев на США, произошедшее 16 лет спустя. (Отрывок из книги можно прочесть на http://epizodsspace.testpilot.ru/bibl/k-p/1927/bayuoter.html). Автор многих книг на военно-морские темы, Байуотер пользовался большой популярностью в США и Англии. Умер в 1940 году.

«Say from whence you owe this strange intelligence»

(«Скажи, откуда ты получаешь эти странные знания»)

Шекспир

Введение

Эта книга описывает лишь некоторую часть достижений английской военно-морской разведывательной службы, не только во время Первой мировой войны, но и в критические годы, предшествовавшие этому грозному взрыву.

Составленная почти полностью из материалов, опубликованных впервые, она бросает луч света на тему, до сих пор скрытую в тени.

Эта хроника по необходимости неполна, так как многое о разведывательной службе хранится в секретных официальных архивах, которые, вероятно, не будут открыты никогда. Готовя наш рассказ, мы тщательно старались случайно не выдать никакой конфиденциальной информации. Хотя история эта основывается только на реальных фактах, она читается достаточно драматически. Если нужно объяснить необходимость предвоенных операций английской секретной службы в Германии, она, как нам кажется, вполне разъяснена в этой книге. Эти операции в действительности являлись необходимой мерой защиты, вызванной большой опасностью для нации

Мы были обязаны сохранить анонимность людей, о делах и подвигах которых рассказали здесь.

Глава 1. Скрытая угроза

Во второй половине осени 1910 года пять человек собрались за столом, в офисе Первого Лорда, в Адмиралтействе. Это были сам Первый Лорд Адмиралтейства, Морской Первый и Второй Лорды, Директор военно-морской разведки и высокопоставленный чиновник Министерства иностранных дел.

Представитель МИД постучал ладонью по лежащему перед ним документу.

— Как вы заметили, господа, те отрывки из этого письма из Берлина, которые я вам прочту, относятся к вашей компетенции намного больше, чем к нашей… Но так как важность письма очевидна для его автора, и мой начальник разделяет эту точку зрения, он попросил меня немедленно ознакомить вас с этим письмом и узнать вашу точку зрения.

Первый Лорд слегка склонил голову.

— Мы очень признательны, — сказал он. Мне только хотелось бы, чтобы тот, кто написал, выражался яснее. Могу ли я взглянуть на документ? Спасибо.

Он громко прочитал с листка голубой министерской бумаги с каракулями, которую любой член Дипломатического корпуса узнал бы с первого взгляда:

— Я весьма удивился, прочтя ответ Адмиралтейства на вопросы, которые были поставлены на прошлой неделе в Палате общин по поводу достижений немецкого судостроения. Данные разъяснения не согласуются с тем, что до меня доходит из различных источников, и я привлек внимание военно-морского атташе к этому противоречию. Он мне заявил, все-таки, что у него нет никакой возможности лично проводить расследования данного вопроса. Немцы отнюдь не горят желанием показывать ему свои арсеналы, и каждый раз, когда он об этом просит, его заботливо сопровождают и разрешают видеть только то, что соблаговолят показать ему его сопровождающие. Прямые вопросы, направленные в Военно-морское министерство ни к чему не ведут. Гроссадмирал фон Тирпиц и военно-морской штаб — сама любезность, но они не склонны к свободному общению. Все это заставляет меня задуматься, наше Адмиралтейство, действительно ли оно в курсе того, что происходит здесь.

— Р. из Посольства Франции, мне вчера вечером сказал, что Тирпиц щедро финансировал испытания нового дизельного двигателя, проводимые Крупом, который обещает революционно изменить движение подводных лодок в подводном положении. Он мне также рассказал о недавних испытаниях артиллерии и торпед в Балтийском море, о которых наш военно-морской атташе ничего не знал. Он добавил, что немцы собираются, это не вызывает никаких сомнений, весьма щедро расходовать деньги на различные морские исследования. Все это довольно неясно, я это допускаю, но я чувствовал бы себя намного спокойнее, если бы мог быть уверенным, что наши моряки полностью информированы о том, что делают наши немецкие друзья. Я знаю, что у нас есть военно-морская разведка, но распространяется ли ее деятельность на Германию, где, кажется, в ней ощущается наибольшая потребность? Подумайте, на мой взгляд, это заслуживает того, чтобы обо всем этом было известно Адмиралтейству.

Первый Лорд повернулся к загорелому моряку, который сидел рядом с ним.

— Как точно выглядит ситуация относительно получений сведений из Германии? — спросил он.

— В точности так, как вам описали, — ответил моряк тотчас же.

— Мы почти полностью зависим от докладов военно-морского атташе и сообщений, которые Тирпиц разрешает публиковать в немецкой печати, а этого удивительно мало. Кроме этого, мы получаем доклады от Л. из Брюсселя, и еще от двух агентов, очень подозрительных, работающих в том же городе, которые якобы могут узнавать военные тайны всех великих держав и продавать эти сведения чуть ли не с аукциона. То, что я получал из этого источника, показалось мне весьма подозрительным и не имеющим большого значения. Факт в том — и Директор военно-морской разведки может это подтвердить — что у нас нет в настоящее время никакой возможности получать из Германии информацию, заслуживающую доверие.

Первый Лорд нахмурил брови.

— Не слишком ли это опасно? Если бы немцы действительно желали нанести по нам неожиданный удар с моря, они могли бы это сделать, очевидно, так, чтобы мы заранее ничего бы не заподозрили. Мне кажется, что мы собираемся идти на ощупь сквозь туман. Почему мы не можем организовывать разведывательную сеть в Германии? Взгляд его остановился на Директоре военно-морской разведки.

— Есть некоторые препятствия, сэр, — ответил этот офицер. — Во-первых, «Форин Офис» против, и я вполне понимаю его опасения, что если мы предпримем определенные действия, это может хоть в какой-то степени подтвердить немецкие обвинения в том, что мы поощряем шпионаж в этой стране. Уже несколько раз немцев захватывала истерическая шпиономания, и некоторые абсолютно невиновные английские туристы были арестованы как подозрительные лица. Во-вторых, предоставленные в наше распоряжение фонды слишком скудные чтобы мы могли создать действительно эффективную разведывательную службу. В-третьих — и это самая большая трудность — допустим, что у нас будет официальное разрешение на эту деятельность и увеличенное финансирование, нам все равно было бы чертовски трудно найти хороших агентов. Не может быть и речи о кадровых морских офицерах: они попадут «под колпак», как только пересекут немецкую границу. Нам, таким образом, следовало бы использовать гражданских лиц, которые должны были бы обладать не только хорошей репутацией, но и исключительными знаниями морского дела, особенно, его технической стороны. Если найти такого человека, его следовало бы хорошо подготовить, дать ему инструкции, чтобы он знал, на что нужно обращать внимание, как оценивать значение увиденного, но все это потребовало бы времени, а лично я считаю, что это дело из тех, что не терпит отлагательства.

Первый Лорд согласился.

— Да, я вполне понимаю эти трудности. Что касается официального разрешения, я готов взять на себя ответственность за то, что вам его дадут. Конечно, мне придется проконсультировался с некоторыми из моих коллег, но я не думаю, что там возникнут серьезные препятствия, когда им объяснят серьезность ситуации. Если кто-то из наших агентов в Германии будет, к несчастью, арестованы, от них ваша Служба откажется, как я предполагаю. Именно такая процедура установлена на подобный случай, как мне кажется, — отметил он бесхитростно.

— Вы можете быть уверены, сэр, что Правительство Его Величества не будет вовлечено ни при каких обстоятельствах, — подтвердил сухим тоном офицер разведывательной службы.

— Это великолепно. Первый Лорд встал, и стулья были отодвинуты от стола. Чиновник Министерства иностранных дел взял письмо и очень любезно попрощался. Моряки направились к двери, но их остановил их политический лидер.

— Подождите минуточку, пожалуйста, — сказал он. — Я считаю, что все то, что возможно, будет сделано, чтобы устранить недостатки нашей разведывательной службы, о которой мы только что беседовали. И я был бы счастлив, если бы сделал, все что мог, — но, — он сделал значительную паузу, — никак не официальным образом, вы это понимаете.

— Вполне, — шепнул Первый Морской Лорд.

В коридоре, он взял офицера разведки за руку.

— Приходите в мое бюро и давайте поговорим об этой истории. У меня есть идея, и я полагаю, что у вас тоже что-то родилось в голове.

Следующая сцена произошла год спустя. Представьте себе кабинет на последнем этаже одного из этих внушительных многоэтажных домов, глядящих на «Thames Embankment» — здание Министерства иностранных дел, напоминающие о заблудившемся в его коридорах духе мистера Джеймса Балфура. Большая и светлая комната меблирована как бюро. Больше всего в ней выделяется огромный стальной сейф, покрашенный в зеленый цвет. Стены украшены большими картами, сухопутными и морскими, и картиной, изображающей расстрел французских крестьян взводом пруссаков во время Франко-прусской войны 1870–1871 годов.

Три стола. В самой большой сидит человек, уже немолодой, с седыми волосами, безукоризненно выбритый, с моноклем. Фигура человека выдает склонность к полноте, но загорелое лицо показывает, что ему приходилось часто бывать на открытом воздухе. И верно — это капитан первого ранга в отставке, мы будем называть его «C».

За столом поменьше сидит мужчина совсем другого вида. Высокий, худой и смуглый, с орлиными чертами, тип солдата выдает, что он — офицер регулярной армии. Это «Ф», наиболее способный, возможно, из офицеров армейской разведки своего поколения. Он первоклассный лингвист и мозг, хранящий все морские и военные знания; память его соперничает с памятью «Справочника». «Ф» был направлен в разведывательную службу против своего желания из полка «Хайлендерс», шотландских горцев, за пару лет до момента, о котором здесь идет речь. Ему этот перевод представили как долг, и он не мог не подчиниться.

Третий обитатель кабинета — секретарь «C», человек с неисправимо восторженным духом, который работает по четырнадцать часов в день за жалование, которое благодарная страна предоставляет всем своим преданным слугам из числа гражданских чиновников в самых скромных званиях.

Этот кабинет — своего рода "расчетная палата", которая занимается всеми телеграммами и всеми рапортами, касающимися в какой-то степени, военно-морских сил и морских вооружений иностранных государств. Они подвергаются тут тщательной экспертизе, которая, чаще обнаруживает фикцию, тщательно скрытую под правдоподобной оболочкой, чем по-настоящему правдивый факт. Никакое сообщение, из какого бы источника оно ни поступило, не принимают на веру сразу, так как даже самый добросовестный агент может иногда заблуждаться, в то время как менее скрупулезные агенты не могут сопротивляться желанию приукрасить вымыслом нехватку настоящих фактов. Самое важное, чтобы ложная информация была выявлена как можно раньше, не успев ввести в заблуждение наши морские власти в жизненно важных вопросах, и нанести серьезный ущерб нашим национальным интересам. Больше всего, фонды, которыми мы располагаем в целях оплаты сведений, слишком ограничены, чтобы позволять какую-то оплату бесполезных расходов. В случае «свободных» (наемных) агентов гонорар выплачивается только на основе полученных результатов, и никакие деньги не попадают им в карман, прежде чем эксперты I.D. («Разведывательного управления»), подтвердят правильность полученных сведений.

Но не только поставщиков фальшивых сведений должны остерегаться пытливые сотрудники I.D. В разведывательных службах иностранных флотов трудятся хитрые умы, и нередко нам доводится сталкиваться с тонкой дезинформацией, задуманной, чтобы направить нас на ложный след.

Недостоверные планы новых военных кораблей, носящие все знаки официального происхождения, карты, «загримированные» несуществующими береговыми укреплениями, и даже "совершенно секретные" документы, предположительно с «точными деталями» пушек, торпед, сигнальных кодов — все это приготовлено с заботой, всего это запущено в обращение с целью обмануть английское Адмиралтейство. Молчаливая дуэль умов между самыми знающими, самыми подготовленными экспертами обеих сторон тоже продолжается безостановочно. Бывало, разумеется, что мы терпели поражение, но англичане из I.D. в целом, выглядели хорошо, как это будет доказано в следующей главе.

Молчание прервал «C», поднявший глаза от документов, на изучение которых он только что потратил целый час.

— Несомненно, — воскликнул он, — эта информация X. о Боркуме абсолютно верна. Я сравнил ее со всеми прочими обрывками сведений, которые мы собрали. Детали, в достоверности которых мы уверены, тут повторены и в карте и в сообщении, в то время как практически все то, в чем мы сомневались, либо не упомянуто, либо разъяснено по-другому. Я поклялся бы своей репутацией, что X. на этот раз дал нам настоящий «товар». И, если это так, Боркум не такой уж крепкий орешек, как мы всегда думали.

Его подчиненный вошел в бюро начальника и посмотрел на документы.

— Это точно то, что я говорил тем на другой стороне улицы два года тому назад, вы об этом помните, сэр? Когда я прибыл в Эмден, я не смог там найти следов действительно крупной части, которую бы отправили в Боркум, и Моллер, который обычно отправлял нам хорошие донесения из Делфзейла, всегда считал, что 280-мм мортиры были самыми крупными орудиями на острове. X. повторяет это и упоминает также подвижные 105-мм пушки, для которых, как мы подозревали, строились эти новые дороги.

Он берет карту, которая настолько заинтересовала его начальника. Нарисованная малоопытной рукой, она, однако очень ясно показывала все существенные характеристики Боркума, этого маленького островка у побережья Фризии, который во время, о котором идет речь, рассматривали — правильно или ошибочно — как важную часть стратегической позиции Германии в Северном море. Именно быстрый захват этого острова в случае возникновения конфликта с Германией составлял существенную часть плана Лорда Джона Фишера по противодействию немецкой морской угрозе, что сегодня уже известно широкой публике. Германия, предвидя этот довольно очевидный вступительный гамбит, начала укреплять Боркум в 1909 году.

Кроки, начерченные Х., показывали расположение каждой батареи с числом и калибром всех орудий, размещение складов боеприпасов, всех бомбоубежищ, наблюдательных постов и подготовленных в песчаных дюнах позиций для подвижных скорострельных 105-мм пушек, железную дорогу и мощеные дороги, предназначенные для перевозок войск и грузов. Другие детали отмечали радиотелеграфные станции — основную и вспомогательную, секретные телефонные кабели, протянутые от командного пункта гарнизона на континент — и отдельно подводные кабеля, пересекающие Боркум, одним словом всю оборонную систему острова в полном объеме. К карте прилагался подробный рапорт о мероприятиях, подготовленных немецкими военными для быстрого усиления гарнизона острова путем переброски из Эмдена войск и военных грузов.

Как только сотрудники I.D. проверили этот документ, они поняли, что это, пожалуй, один из лучших примеров разведывательной работы Х. за первые восемь месяцев его деятельности. Х. поздравили и сердечно поблагодарили за эту работу, как и в предыдущих случаях — за точность и полноту донесений. Они касались, среди прочего, прогресса, достигнутого немцами в постройке кораблей на основных немецких верфях, строительства новых береговых укреплений на Северном море и на Балтике и последних достижений в области разработок пушек и торпед. Впрочем, Х. сам редко был абсолютно уверен в правильности своих сведений, потому и разведывательная служба не принимала его сообщения на веру «с ходу». В большинстве случаев, правдивость его рапортов была проверена позже экспертами Адмиралтейства, подтвердившими их достоверность. Таким образом, за восемь месяцев наши власти получили серьезную и актуальную информацию из Германии, касающуюся важных военно-морских вопросов. В перспективе, после того, как агент «разогреется» следовало ожидать еще лучших результатов. Кроме него, были и другие агенты, тоже поставлявшие полезную информацию.

Мы уже не брели на ощупь в плотном тумане. Хотя еще многое оставалось скрытым от нашего взгляда, это верно. Но ширма, отделявшая нас от немецких верфей и арсеналов, уже была пробита в нескольких местах, и взгляд через эти «дыры» позволял нам составить достаточно полное впечатление обо всей «сцене».

Для послевоенного поколения слова «немецкая морская угроза» звучат как выражение, не несущее особого смысла, как страница едва ли не средневековой истории. Но двадцать лет назад, эти слова обладали очень реальным и очень зловещим значением. Еще десятью годами раньше Германия начала увеличивать и модернизировать свой флот, вначале постепенно, а потом все быстрее и быстрее. Была создана мощная армада с понятной окончательной целью, которую, без сомнений, следовало воспринимать очень серьезно. Строительство такого флота могло рассматриваться исключительно как открытый вызов морскому господству Великобритании и, за менее чем пять лет, предшествовавших войне, именно так стали воспринимать его наши политические руководители, за исключением слепого меньшинства, предпочитавшего не замечать самых убедительных доказательств. С 1900 года, когда начала осуществляться первая немецкая программа военного кораблестроения на гребне волны англофобской пропаганды, Гроссадмирал Альфред фон Тирпиц чистосердечно признался в своих намерениях. В преамбуле предложенного им законопроекта он заявил, что Германия обязана иметь флот такой силы, которая заставила бы считаться с ним «самую сильную морскую державу», а поскольку эта держава обязана защищать свои жизненные интересы в морях всего мира, она никогда не сможет сконцентрировать весь свой флот только в европейских водах. Вывод — и это было высказано совершенно ясно — создаваемый военно-морской флот Германии будет располагать немалыми шансами в случае конфликта с более сильным британским флотом, поскольку почти невероятно, что британский флот сможет собрать все свои корабли со всех океанов, чтобы сразиться с немецким флотом в Северном море.

Пропустив годы, каждый из которых снова и снова свидетельствовал о твердой готовности Германии пойти на решительный конфликт с нами в тот момент, который она сама для этого выберет, перенесемся в 1910 год. Именно тогда Германия начала наверстывать свое отставание, создавшееся после принятия на вооружение британских ВМС нового класса броненосцев «Дредноут». Для Германии, в действительности, как раз появление корабля с мощными пушками было единственным шансом на большой успех. Все прежние броненосцы в один миг оказались устаревшими, тем самым, построив собственные дредноуты, можно было бы свести на нет преимущество Британии, догнав ее по количеству кораблей только такого класса. Германия могла достичь равенства с нами, сменив направление своего кораблестроения. Залогом этого решения стала реконструкция Кильского канала, стоившая баснословные деньги, целью которой было сделать его судоходным для этих новых мастодонтов.

До наступления эры дредноутов ни одна страна не слишком заботилась о сохранении своих военно-морских приготовлений в особо строгом секрете. Характеристики новых кораблей обычно публиковались вполне открыто еще до завершения их постройки, часто даже до их закладки на стапеле. Германия не была в этом плане исключением, достаточно пролистать морские ежегодники того периода. Но, со строительством «Дредноута» все изменилось. Обеспокоенный сохранением в тайне своего «чудесного корабля», лорд Джон Фишер запретил публикацию технических данных о военно-морском флоте, которые до сего момента свободно появлялись в открытой печати. Также, вначале в Великобритании, затем в других странах, но не в Германии, как можно было бы предположить, установилась политика под условным названием «Тише! Тише!».

Но Германия, согласно своему бесспорному праву, быстро использовала репрессии, учредив цензуру, которая доказала свою эффективность, оказавшись намного строже и «непроницаемей», чем наша. Британские газеты, непривычные к такому контролю со стороны властей над новостями и, возможно, намеренно строя козни от «обиды», продолжали публиковать немалую часть сведений о боевых кораблях и прочих военно-морских мероприятиях, происходивших в стране. Немецкие же власти, располагая куда более значительными полномочиями, могли буквально заткнуть рот привыкшей безоговорочно подчиняться правительству прессе, если речь заходила о публикациях на определенные темы. Так что политика «Тише! Тише!» оказалась поставленной с ног на голову и никак не могла выполнить на практике свою задачу: лишить немцев возможности получать информацию о британском флоте. Зато она позволяла им скрывать свои собственные последние приготовления за завесой секретности, за которую, как мы видели, в течение нескольких лет нам не удавалось проникнуть.

И как раз в эти «закрытые» годы немцами в военно-морской области был достигнут удивительный технический прогресс. Революция коснулась проектирования и строительства боевого корабельного состава немецкого флота. После нескольких лет лабораторных исследований и практических экспериментов была создана, наконец, подводная лодка, достаточно эффективная и надежная. Были разработаны и внедрены на флот новые методы связи, как радиотелеграфной, так и визуальной, которые позднее продемонстрировали свою эффективность в Ютландской битве. В стадии создания, испытаний или принятия на вооружение были новые типы пушек, бронебойных снарядов, торпед, мин, взрывчатых веществ. Между 1906 и 1910 годами боевая мощь немецкого флота увеличилась вдвое и, следует сказать, не столько благодаря увеличению тоннажа, сколько благодаря техническому прогрессу, затронувшему каждый корабль и установленное на нем вооружение и оборудование.

Именно в этот критический период мы не получали из Германии никаких более-менее ценных сведений, касающихся военно-морской проблематики, а те, что были, оказывались неполными или противоречивыми. Мы хорошо знали, что там куется смертельное оружие, которое будет использовано против нас, но не знали никаких характеристик этого оружия, потому не могли ничего ему противопоставить. Вот один пример: если бы мы заранее узнали подробности конструкции немецких линейных крейсеров, мы не строили бы, вполне вероятно, таких их «копий» как «Индефатигейбл» или «Лайон». Или еще, если бы мы знали о чрезвычайной силе новых немецких снарядов, торпед и мин, мы бы, вероятно, уделили большее внимание бронированию и подводной защите наших броненосцев. Слово «вероятно» использовано тут умышленно, оно будет встречаться и в дальнейшем, потому что наши военно-морские власти были, на самом деле, проинформированы об этих важных немецких новинках, причем достаточно заблаговременно, чтобы принять соответствующие меры еще до войны. А почему эти меры не были приняты, тут мы не можем дать достаточно удовлетворительного объяснения.

Можно только сказать, что донесения, направленные «Х» в разведывательную службу, полностью подтвердились, и это позволило нашим властям составить достаточно ясное представление о внутреннем функционировании немецкой военно-морской машины. Прежде они видели лес, но не различали в нем деревьев. А в наше время в подобной области очень важны именно детальные знания. Нам недостаточно знать, что Германия заложила на стапеле новый броненосец такого-то водоизмещения. Чтобы самим создать корабль, способный в полной мере противостоять немецкому, необходимо точно знать его скорость, радиус действия, вооружение, толщину и распределение броневой защиты, принцип и продолжительность его подводной защиты, и множество других деталей.

Но в Германии доступ к такой информации был весьма затруднен; благодаря ее превосходной системе цензуры мы оставались в неведении относительно многих важных характеристик новых немецких кораблей, не только строящихся, но и тех, что уже давно были в строю. Для исправления этой ситуации, не просто неудовлетворительной, а очень опасной, нашей военно-морской разведке пришлось расширить свою активность в том направлении, которое представлял Х..

Кем же был этот таинственный человек, который своими донесениями осветил жизненно важные моменты, до него скрытые в тумане неизвестности?

По понятным причинам даже по прошествии десятилетий невозможно раскрыть настоящее имя ни одного из агентов разведывательной службы, действовавших до и во время войны. Все, что мы позволим себе рассказать о Х., касается не столько конкретного человека, сколько типа этого человека, даже если бы мы в момент написания этой книги знали, как нам кажется, имя этого разведчика. То, как он попал в ряды сотрудников разведывательной службы, само по себе достаточно любопытная история, но, увы! От соблазнительного желания выдать и эту тайну нам непременно придется отказаться. Достаточно будет сказать, что Х., сугубо гражданский человек, обладал великолепными знаниями и подготовкой для выполнения поставленной перед ним задачи.

Несомненно, во всех странах, и Англия не является исключением, есть определенное количество людей, не имеющих по роду своей профессии никакого отношения к морским или военным делам, однако обладающих великолепными знаниями в этих областях. Мы могли бы назвать сегодня дюжину англичан, гражданских лиц, знавших как свои пять пальцев военно-морские силы всех стран мира. В некоторых случаях такие знания хоть и обширные, однако исключительно теоретические, в других они дополняются практическим опытом, накопленным в ходе личных контактов с военными кораблями и с моряками — британскими или иностранными.

Эти люди первыми высмеяли бы предположение, что они-де превосходят профессиональных моряков в практическом знании их ремесла. Они никогда не назвали бы себя специалистами в военно-морской тактике, рассматриваемой отдельно от стратегии. Они были просто работниками, специализировавшимися на изучении технических элементов морской мощи, но именно в этой области их компетентность была столь обширной и глубокой.

Мы попытаемся проиллюстрировать эту точку зрения несколькими примерами. Быстрое определение типа боевого корабля в море, британского или иностранного, само по себе является наукой, жизненно важной во время войны. Мы с полной уверенностью можем утверждать, что лучшими специалистами в этой области были гражданские лица. Покойный Фред Т. Джейн, основатель знаменитого ежегодника «Боевые корабли», носившего его имя («Jane's Fighting Ships»), мог изумить самых опытных морских офицеров, и довольно часто так и делал в течение всей жизни, своим невероятным знанием самых мельчайших деталей любого военного корабля любого флота. Он развил в себе это умение до такого уровня, что стоило ему увидеть в море эскадру кораблей одного типа, он тут же с точностью мог назвать каждый из них, хотя даже для опытного глаза они казались такими же одинаковыми, как две капли воды. Одним из любимых развлечений Фреда Джейна было составление вопросников о самых потаенных технических деталях военных кораблей, их артиллерии, бронировании и т. д. А потом он просил своих друзей-моряков ответить на эти вопросы. Чаще всего Джейн получал всего пять процентов правильных ответов, когда же его самого атаковали подобными вопросами, он очень редко оказывался в затруднительном положении, но быстро и очень точно отвечал на каждый из них.

Джейн, вероятно, был уникумом в своем роде, но и до, и после него были гражданские сотрудники, почти не уступавшие ему в знаниях в области военно-морской техники. Во время Первой мировой войны можно было наблюдать, пожалуй, аномальное зрелище: гражданские специалисты учили морских офицеров опознавать и идентифицировать корабли противника. Перед войной самые обширные и подробные знания о немецком военно-морском флоте были собраны, скажем так, «светскими наблюдателями», т. е. людьми, не находящимися в штате Флота Его Величества. По меньшей мере, это подтвердили нам офицеры военно-морской разведки того времени.

Х. с детства интересовался морем и кораблями. Задолго до того, как он со своими знаниями «вышел в свет», он чуть ли не наизусть знал списки кораблей и их характеристики, опубликованные в «Морском ежегоднике Брэсси», в «Боевых кораблях Джейна» и других подобных каталогах. Самым лучшим подарком небес для него было посещение Королевского Арсенала, и во время этих очень редких экскурсий он постоянно удивлял и смущал своих официальных «гидов» — как правило, полицейских — робко, но уверенно исправляя ошибки в пояснениях, которыми они потчевали посетителей.

Еще маленьким мальчиком он написал очерк о победе японского флота на реке Ялу, которое не было напечатано только потому, что редактор случайно узнал о нежном возрасте автора. Тогда же, в его четырнадцатый день рождения его скромную библиотеку пополнил великолепный подарок — книга Х. В. Уилсона «Броненосцы в бою» (H. W. Wilson, «Ironclads in Action»), самое полное исследование о современной морской войне.

Затем последовали «кочевые годы», с длительным пребыванием в США и Канаде и многочисленными посещениями континентальной Европы, включая Германию, где Х. усовершенствовал свои знания немецкого языка. Немецкий он считал одним из самых изысканных и выразительных современных языков.

Повинуясь своим бродяжническим склонностям, в двадцать пять лет он отправился в Северную Европу, где прожил несколько беспокойных лет. В это время военно-морская мощь Германии была на крутом подъеме, и Х. не мог не заинтересоваться ее прогрессирующим развитием. Его знания военных кораблей и их вооружения позволили ему понять значение многих вещей, увиденных во время первых случайных посещений Киля и устья Эльбы и Везера. Больше того, по природе своей профессии — а в то время он не имел никакого отношения к разведывательной службе — он должен был читать немецкие газеты и журналы. В них он быстро обнаружил существование и широкую разветвленность пропаганды, организованной адмиралом фон Тирпицем, который таким путем старался пробудить среди немцев общественный интерес к их военно-морскому флоту.

Нетрудно было догадаться, что эта интенсивная пропаганда в значительной степени была причиной угрожающего распространения в немецком народе антибританских чувств.

Из «Информационного бюро» военно-морского ведомства в Берлине потоком выходила литература, в которой Великобритания всегда изображалась непримиримым врагом, не упускавшим никакой возможности, чтобы нанести ущерб надеждам Германии на свою торговую и колониальную экспансию. Нации постоянно внушалось представление, что коварный Альбион тайно готовит неспровоцированную агрессию против государства, которое уже стало самым серьезным конкурентом Англии в мировой торговле. А единственным способом избежать этой угрозы считалось создание собственного мощного флота.

Когда Х. в первый раз остановился в Германии в 1907 году, он испытывал сильную дружескую привязанность к этой стране и к ее народу. Немцы относились к нему с любезностью. Кроме того, среди его друзей были немцы из Соединенных Штатов, а «Фридрих Великий» Карлайла породил у него самое искреннее чувство восхищения теми качествами, которые подняли Пруссию из ее прежнего ничтожного существования на уровень одной из ведущих мировых держав. Но в то же время ему было совершенно ясно, что Германия, далекая от подлинно дружеского отношения к Великобритании, культивировала совсем другие чувства и вынашивала совершенно иные замыслы.

Те умные англичане, которые прожили в Германии семь или восемь предвоенных лет, не сомневались в угрозе с ее стороны. Со всех сторон ощущались признаки воинственного духа, который всегда сопровождает более или менее открытую подготовку к войне на земле и в море. В это же время в Великобритании большинство людей не особо задумывались над этой ситуацией, они не могли или не хотели понять опасность и воспринимали явные знаки немецкой враждебности всего лишь как паникерскую выдумку.

Наблюдая за всеми очевидными проявлениями политического духа нации и конкретными доказательствами подготовки к войне, Х. решил, что его долг состоит в том, чтобы передать ставшие известными ему сведения более влиятельным людям, с тем, чтобы те проинформировали об этом правительство его страны. Как и следовало ожидать, его явная осведомленность в немецких военно-морских вопросах привлекла внимание в определенных структурах, и, в конце концов, Х., хоть и против собственного желания, оказался членом, новым, но уже достигшим зрелости, британской Секретной службы.

Последующие главы, рассказывающие о приключениях и превратностях судьбы Х. и его коллег, действовавших в те же годы в Центральной Европе, должны послужить, как мы надеемся, тому, чтобы рассеять многие иллюзии и мифы, созданные писателями с их тягой к сенсациям и с богатым воображением, увы, не подкрепленным знанием предмета. Мы можем подтвердить, что на самом деле эти страницы в первый раз раскрывают правду о деятельности военно-морской разведки Великобритании как до, так и во время войны. И мы надеемся доказать, что эта правда намного интересней и удивительней любого вымысла.

Глава 2. Те, кто выполнил работу

Никто не сможет оценить труды разведки по сбору сведений за рубежом за пять лет, предшествовавших войне, без определенных знаний о военно-морской технике, поскольку именно сбор технических сведений был одной из важнейших задач военно-морской разведки.

К примеру, сообщения о том, что новый броненосец получил название «Кайзер», или что 200 подсобных рабочих дополнительно направлены на верфь для завершения работ по постройке крейсера «Эмден» или о том, что две новые подводные лодки заложены на стапеле 1 марта, не представляют для разведки никакой практической пользы. Это — хлеб для газетчиков, пишущих о военно-морских вопросах, но не для разведчиков. Дело последних — раскрыть, какие технические новинки или улучшения скрыты за броней броненосца, какие новые изобретения улучшили механизмы подлодок и какими характеристиками обладает силовая установка крейсера.

Репортер не будет отправлять сведения такого рода в свою газету, а, если он все же попробует это сделать, ему вскоре предложат покинуть страну. И это предложение такого рода, от которого невозможно будет отказаться.

Достаточно точное представление о технических знаниях, за добычу которых сражались разведчики, можно почерпнуть из очень интересной дискуссии, развернувшейся после войны между сэром Юстасом Теннисоном д'Эйнкуром, бывшим директором департамента судостроения Адмиралтейства, и доктором Гансом Бюркнером, занимавшим в Берлине аналогичную должность — руководителя управления судостроения в «Маринеамт» — немецком Военно-морском министерстве.

Сэр Юстас, после посещения немецких кораблей, интернированных в Скапа-Флоу, и тщательных исследований написал комментарий к их схемам в Институте корабельных инженеров.

Доктор Бюркнер в ответ опубликовал подробные разъяснения в немецком техническом журнале «Шиффбау» («Судостроение»). Оттуда мы можем взять много полезных сведений о немецких схемах и о технических показателях, скрытых во мраке, которые пришлось раскрыть сотрудникам нашей военно-морской разведки.

Заявляя, что немцы опережали другие страны в создании систем противолодочной защиты, доктор Бюркнер сообщил несколько новых и интересных уточнений о том, что делалось в Германии в этом направлении до войны. С 1905 года начались эксперименты по выработке лучшего способа защиты жизненно важных частей корабля от атак подводных лодок, и эти испытания продолжались до самой войны. В частности, проводились испытания по оценке воздействия подводных взрывов на большие плавучие мишени с водоизмещением до 1700 тонн.

— Мы никогда не слышали, чтобы какой-либо другой флот проводил аналогичные эксперименты в подобных масштабах, — прокомментировал немецкий ученый.

На кораблях военно-морских сил Великобритании подводную защиту должен был обеспечивать так называемый «bulge» — буль или противоминная наделка. Большая часть работ по созданию буля были проведены уже после начала войны. Немецкие корабли еще до войны обладали «внешней противоторпедной переборкой», как назвал ее доктор Бюркнер, подтвердив, что она обеспечивала лучшую защиту, нежели британская система, потому что ради уменьшения сопротивления при движении и сохранения ходовых качеств корабля, размер буля был уменьшен до минимума. Из немецких кораблей с системой противоторпедных переборок только один «Блюхер» был потоплен торпедой, девять других были повреждены минами или торпедами, но остались на плаву.

Эта идея переборок или разделения корабля на множество герметичных отсеков очень жарко дискутировалась после войны. Сэр Юстас д'Эйнкур, в своем труде, представленном Институту корабельных инженеров заявил, что «Баден» и большая часть более поздних немецких броненосцев располагали большим числом отсеков, чем определенная часть британских кораблей, но меньшим в сравнении с другими, потому, в общем и целом, нельзя сказать, что конструкция немецких кораблей обеспечивала существенно лучшую защиту, чем конструкция кораблей британских ВМС.

На это доктор Бюркнер возразил, что хотя чертежи кораблей класса «Куин Элизабет» и «Ройал Соврин» были ему неизвестны, и он не может ничего сказать о них, однако, что касается кораблей более раннее постройки, он может сравнить разделение на отсеки таких кораблей как «Эмперор оф Индиа» и «Принсесс Ройал» и соответствующих германских кораблей времен войны. (Из этого интересного сообщения мы можем сделать вывод об успехе разведки противника, сумевшей добыть сведения о наших кораблях.)

Доктор Бюркнер составил таблицу на основе тактико-технических характеристик «Кёнига» и «Дерфлингера», соответствующих по водоизмещению, размерениям и возрасту упомянутым английским кораблям. Эта таблица показала, что количество маленьких отсеков (двойное дно, переходы и.т.д.) почти одинаково на немецких и британских кораблях. В то же время немецкие корабли обладали намного большим количеством средних отсеков, но у них практически не было больших отсеков, тогда как у британских кораблей последние занимали от четверти до половины всего подпалубного объема.

Доктор Бюркнер рассказал, что пробоина в бронепалубе «Принсесс Ройал» повлекла бы за собой затопление одного из важнейших машинных отделений и к бортовому крену до 15 градусов, тогда как у «Дерфлингера» в аналогичной ситуации крен не превысил бы 7,5 градусов. И действительно, мы знаем что поврежденный в ходе Ютландской битвы «Дерфлингер» принял через пробоины 3400 тонн воды, но остался на плаву и добрался до своего порта после сражения.

Между прочим, доктор Бюркнер один из тех, кто оспаривает справедливость истории, рассказанной впервые лордом Джоном Фишером, о том, что английской контрразведке удалось переиграть немецкую секретную службу в случае с чертежами наших первых линейных крейсеров. Лорд Фишер рассказывал о том, как он подготовил фальшивые чертежи и через немецких агентов в Великобритании, уже раскрытых, но не арестованных нашей контрразведкой по частям передал эти чертежи немцам, посчитавших их вполне реальными схемами наших строящихся кораблей. И адмирал утверждал, что введенные в заблуждение этой дезинформацией немцы построили «Блюхер», считая, что он сможет реально противостоять кораблям нашего флота.

Но в своей статье в журнале «Шиффбау» доктор Бюркнер писал:

«Этот корабль вовсе не был нашим ответом «Инвинсиблу», потому что решение Англии о постройке крейсеров класса «Дредноут» не было известно в Германии в тот момент, когда работы по созданию нашего корабля уже настолько существенно продвинулись вперед, и потому было уже невозможно изменить его вооружение и основные характеристики. «Блюхер» был просто развитием кораблей класса «Шарнхорст» и, в рамках своего плана, оказался вполне удачным кораблем. Его бронирование было лучше ожидаемого, и не меньше — а по броневому поясу даже больше — чем у «Инвинсибла», а его подводная защита не ограничивалась снарядными трюмами, как у английского корабля, а охватывала все жизненно важные части».

««Блюхер» также имел и второстепенное вооружение в виде 150-мм пушек, которых не было на «Инвинсибле», а его максимальная скорость в 28,5 узлов практически не уступала «Инвинсиблу» и была наибольшей среди всех кораблей в мире, оснащенных «комбинированными» силовыми установками, которые могли работать и на угле, и на мазуте. Настоящим, хотя и запоздалым «ответом» «Инвинсиблу» был «Фон дер Танн», и Ютландская битва показала, что противники были вполне достойны друг друга».

Что касается британского комментария по этому вопросу, то можно было бы сказать, что «Блюхер» был, пожалуй, самым лучшим и самым мощным броненосным крейсером (противопоставляя этот термин термину «линейный крейсер»), который когда-либо был построен. Бомбардировка, которой он подвергся в бою у Доггер-Банки перед тем, какпойти на дно, доказала силу его защиты.

Британские и немецкие чертежи в ту эпоху были, естественно, очень близки друг к другу, но доктор Бюркнер не соглашается с утверждением сэра Юстаса д'Эйнкура, что «Баден», последний из построенных немцами броненосцев, был сконструирован после того, как немцы узнали о создании кораблей класса «Куин Элизабет», По словам британского конструктора, «Баден» был его «очень похожей, но худшей копией».

«Это миф, — заявляет доктор Бюркнер. За исключением калибра и размещения артиллерийских орудий, общего распределения внешнего бронирования, «Баден» был построен в соответствии с совсем другими конструктивными концепциями. На самом деле, даже с точки зрения артиллерии, мы не можем сказать, что он был копией «Куин Элизабет», потому что калибр и размещение пушек было одобрено Кайзером 6 января 1912 года после длительной дискуссии. А к этому времени в Германии не располагали никакими, даже самыми отрывочными сведениями о «Куин Элизабет», за исключением того, что англичанами спроектирована новая корабельная пушка калибром 343 мм».

Тут стоило бы отметить, между прочим, что в этом утверждении доктора Бюркнера содержится интересное противоречие. Либо немецкая разведка работала почти безрезультатно, либо заявления доктора Бюркнера не совсем точны. Чертежи броненосцев класса «Куин Элизабет» были разработаны в 1910 году. Корабль был заложен на стапеле в 1912 году. Если немецкая разведка к этому времени ничего об этом не узнала, кроме «слухов» об очень большой английской пушке, то она была гораздо менее эффективной, чем полагали те, кто сами боролись против нее!

Доктор Бюркнер сам понимает опасность, потому в следующей фразе он говорит:

«Сэр Юстас наверняка не предполагает, что мы обладали знаниями о вооружении «Куин Элизабет» и т. д. за девять месяцев до того, как они были заложены на стапеле».

«Класс «Баден» был в действительности модификацией класса «Кёниг» и сохранил все его важнейшие характеристики, за исключением вооружения, а что касается последнего, то оно было выбрано в первые дни 1912 года».

С другой стороны, доктор Бюркнер доказывает, что бронирование «Куин Элизабет» делалось по образцу немецкого броненосца «Кайзер», строительство которого началось в конце 1909 года, больше того, что мы воспользовались немецкими идеями и установили второстепенное вооружение калибром 152 мм на «Айрон Дьюк» и последующих типах.

Затем он оспаривает утверждение, что скорость «Бадена» была ниже, чем у «Куин Элизабет», а его защита хуже, чем у «Ройал Соврин». Что касается защиты, немецкий ученый пишет:

««Ройал Соврин» уступал «Бадену» по защите как надводной, так и подводной, за исключением 50-мм броневого пояса каземата, палубы, которая, впрочем, обладала слабой защитой от бронебойных снарядов, и ситуация еще осложнялась из-за ее явно выраженной наклонной плоскости и отсутствия угля для защиты.

«Баден» обладал, напротив, стальной палубой толщиной 28 мм, противоосколочной переборкой от 28 до 75 мм толщиной и угольными бункерами».

«Сэр Юстас упоминал, что «Баден» давал скорость на три узла меньше, чем «Куин Элизабет» и что это было главным недостатком силовой установки с топкой смешанного типа — для угля и для мазута. Создание дивизии скоростных броненосцев много раз обсуждалось в Германии и стало любимой идеей Кайзера, но она уже была оставлена в момент проектирования «Бадена». Лишь пожертвовав боевой мощью или увеличив размеры корабля вне приемлемых границ, мы смогли бы осуществить ее, только используя силовую установку, работающую исключительно на мазуте. А это вопрос был спорный с двух точек зрения: вначале, потому что было невозможно гарантировать соответствующее снабжение во время войны, во вторую очередь, потому что уголь создавал превосходную защиту против снарядов, мин и торпед, в то время как мазут сам требовал защиты.

«В результате нам пришлось довольствоваться в случае с «Баденом» скоростью не выше, чем у его предшественника — кораблей класса «Кёниг»».

Мы надеемся, что читатели не перевернут, не читая эти страницы, посвященные техническим аспектам, от которых большинство из них далеки. Но важно действительно понимать, что для того, чтобы выяснить такие аспекты, нужен был не просто какой-то доброволец, ввязавшийся в это просто ради приключений.

Разведчик, чтобы быть полезным, должен был обладать глубокими знаниями о машинах, рассмотренных подо всеми их аспектами. Он знал немало об артиллерии. Он обладал практическими знаниями электричества. Он был осведомлен в морской архитектуре и знаком с проблемами, затрагивающих обводы форм судов и сопротивление воды в стремительном вращении винтов. Он не был невежественен в металлургии и был на «ты» с оптикой. Кроме того, в последние предвоенные годы до войны, он стал знатоком радиотелеграфа, который как раз тогда начал стремительно развиваться.

И, имея все эти знания, ему надо было стараться вести себя так, чтобы ни у кого из немцев, служащих в соответственных военно-морских учреждениях, не могла и в голову прийти мысль, что он хоть что-то знает о таких вопросах!

Он должен был играть простака, если разговор переходил на технические темы и проглатывать самые дикие неточности, не подавая виду. Он никогда не знал, какая ловушка скрыта под невинной болтовней.

Некоторые из наших разведчиков были чрезвычайно хорошими актерами. Среди них был персонаж, которого в осведомленных кругах знали под псевдонимом «священника-охотника» хотя его имя никогда не упоминалось в церковном справочнике «Crockford Clerical Directory», да и не должно было никогда фигурировать там. Он был одним из чудес нашей разведывательной службы с песнями распутного комика, с желудком охотника, кирпично-красным носом и голосом, как у быка.

Он проделал блестящую работу в южных водах во время войны. Вот описание этого человека и его методов кем-то из тех, кто встречал его там:

«Это было душной ночью, в течение последнего лета войны. В комнате нас было целая дюжина, пяти различных национальностей — даже шести, если считать шотландского журналиста. Мы не все были людьми из разведки, само собой разумеется, но каждый в этой комнате, был знатоком, искушенным в международной политике. Однако ни у кого из нас не было и десятой доли знаний, которые скрывались за внешне пустым и небрежным видом нашего гостя. Не было другого такого человека в Европе, я думаю, обладавшего такими же тайными знаниями о течениях, встречных течениях, скрытых течениях международной жизни в районе, за которым он должен был следить, не показывая никому вида.»

Его сообщения были всегда точны до последней детали.

«И он сидел за пианино, в эту ночь там, а на столе рядом с ним стоял стакан, в два раза превышавший норму, до краев полный виски с содовой. Он горланил баритоном свои песни, аккомпанировал сам себе через пень-колоду, и заставлял наши животы болеть от смеха.

Но он не прикоснулся к своему стакану в этот вечер.

Наши стаканы он наполнял снова и снова, а свой опустошал обманным путем, выливая с перерывами в большую цветочную вазу.

Я это понял, потому что был натренированным наблюдателем и потому что я за ним наблюдал. Но я не думаю, что кто-то другой в комнате это заметил.

Когда мы попрощались и расходились по нашим респектабельным отелям, очень поздней ночью, один молодой иностранный офицер, служивший в разведке своей страны, сопровождал меня.

— Шикарный парень, этот X., — весело сказал он, пока мы гуляли по освещенной луной улице, — весельчак и, как все вы, англичане, полный псих. Но какой идиот, Боже мой! Как можно пить столько виски в этом климате!»

Мы упомянули об этом случае, чтобы показать, насколько полезно для разведчика порой создать себе определенную репутацию.

Множество людей, естественно, желал бы работать в разведывательной службе. Когда ее видишь снаружи, то ощущаешь вокруг нее атмосферу волшебства, романтики и приключений, которая заставляла десятки молодых людей хотеть попытать счастья в этом ремесле. Десятки из них были отвергнуты просто потому, что у них не было необходимых технических знаний, позволявших им собирать или оценивать полученные сведения. К тому же многие были отвергнуты из-за того, что не обладали темпераментом, нужным для этой работы.

В работе разведывательной службы до войны не было ничего романтического для тех, кто ее делал. Несомненно, вспоминая об этом сейчас, по прошествии долгих лет, ветераны стараются найти в памяти предмет для радости в нескольких запомнившихся им случаях. Были моменты, когда волосы на голове вставали дыбом, но на это приятнее смотреть на расстоянии, чем из центра бури. Всегда хотелось противопоставить свое желание требованиям большой организации.

Но в своей эффективной практике, труд этот был часто довольно мрачным и порой разочаровывающим. Провалы были многочисленны. Месяцы напряженной работы и терпеливые исследования оказывались вдруг потраченными напрасно. Приходилось сталкиваться с совершенно глухими стенами без окон и дверей, через которые не смог бы пробиться никакой разум.

И затем, это была жизнь в изоляции. Среди разведчиков многие были отдалены от своих семей в течение целых двух или трех лет. Большая часть добровольцев представляла, что речь шла о деле на неделю или две, нечто вроде «рейда на вражеской территории», за которой последует быстрое и безопасное возвращение. Это было не так. Чтобы стоить чего-то, разведчик должен уйти в себя самого, углубившись в полное молчание, и переживать только в своей душе одиночество и страх, возбуждение и триумф. Не было никого, кому он смог бы рассказать о своей работе, никого, к кому он мог бы обратиться за советом, если не знал, как ему поступить. Может быть, порой он узнавал имя одного или двух других людей, делавших ту же работу, но он не назначал встречи с ними и даже, в действительности, никоим образом не мог и не должен был вступать с ними в прямой контакт. Вся его жизнь должна была быть скрыта в нем самом. Он должен скрывать свой собственный след и заботиться о том, чтобы случайно не раскрыть следа другого.

Прочные нервы были необходимы, чтобы сопротивляться напряжению. «Человек молчаливый и сильный», описываемый романистками был бы идеальным типом, но, даже ему, утомленному и разбитому, обязательно потребовался бы отдых.

Глава 3. Пока Германия готовила войну

До войны бюджет британской Секретной службы намного уступал бюджету аналогичных служб любой другой великой державы. Не будем уточнять, укажем лишь на то, что Германия выделяла своей разведке, занятой раскрытием военных секретов соседних государств, в шесть раз больше денег, чем Великобритания.

Оставив в стороне вечные споры об этичности подобных действий в мирное время, рассмотрим существенные различия между Секретной службой, или разведывательными операциями, с одной стороны, и настоящим шпионажем, с другой. Агент разведки большей частью находится в такой же ситуации, как газетный корреспондент, и занят обычно «охотой» за информацией, которую другая сторона хотела бы скрыть, и ее последующим анализом. Подчеркнем — работа и журналиста, и разведчика не ограничивается только сбором фактов, но включает их изучение, проверку достоверности и логическое обобщение с помощью дедуктивного метода. В работе разведки, как и в журналистике, самые блестящие успехи были достигнуты путем оценки и сопоставления обрывков фактов, которые, на первый взгляд, сами по себе не несли никакой существенной информации.

Здесь неуместен вопрос, имеет ли государство моральное право бдительно следить за военными приготовлениями иностранных держав, которые по праву могут рассматриваться им в качестве потенциального противника.

В предвоенную эпоху Германия занимала в этой категории первое место. В ее случае уверенность вытеснила все сомнения. Не будем даже говорить об ее интенсивной активности в военно-морской области, цель которой была очевидной, вспомним лишь о том, что немецкие шпионы наводнили нашу страну с единственной целью проникновения в тайны нашего военного флота.

С 1908 года и до начала войны на каждого нашего агента в Центральной Европе приходилось пять или шесть немецких шпионов на территории Великобритании. И эти цифры включают только профессионалов. Если посчитать и любителей, то пропорция получится десять к одному.

Немецкие методы, в сущности, страдали недостатком воображения, были неловкими и малоэффективными. Основную роль в немецкой разведке играл псевдошпионаж, слабо подкрепленный анализом и дедукцией. Как будет сказано в последующих главах, донесения немецкой разведки из Англии в течение долгого периода перехватывались нашей службой безопасности. И эти донесения постоянно удивляли нас тем, что германские власти платили большие суммы за информацию, в общем, совершенно бесполезную. В большинстве своем эти сообщения были очевидно неточными, поскольку для распознания обмана или ошибки необходимо было обладать хотя бы минимальной компетенцией в технических вопросах. В то же время, факт, что передававшие такую информацию агенты по-прежнему исправно получали свое жалование от разведслужбы немецкого военно-морского флота, доказывает, что в штабе «Кригсмарине» их донесения воспринимались всерьез.

Кроме того, с уверенностью можно добавить, что Германия вербовала своих секретных агентов, не уделяя большого внимания их подготовке к этой работе. Шпионы, которых немецкая разведка направляла на наши военно-морские базы или в военные центры, представляли собой стадо без характеристик — мелкие коммерсанты, коммивояжеры, «курьеры» и т. д. — неосведомленные в области техники, неспособные отличить важное от несущественного. Господин Густав Штайнхауэр, прозванный «мэтром кайзеровского шпионажа», хвастаясь своими вербовками целого полка таких «фальстафов», в своей книге сам признался в очень поверхностных познаниях в военно-морской технике.

Подавляющее большинство этих людей, даже почти все, не были профессионалами, разве что в том смысле, что получали за свою работу жалование. Разными неловкими маневрами они пытались решить задачи, требовавшие высокого профессионализма. Неудивительно, что военно-морской атташе Германии в Лондоне однажды заявил почти публично, что в разведывательной работе один англичанин стоит десяти немцев. Похоже, что и другие разделяли его мнение в то время, что видно из книги господина Людекке о шпионаже:

«Среди секретных агентов Ришелье и его преемника Мазарини самыми лучшими, как правило, были англичане, когда дело касалось разоблачения темных интриг иностранных дворов и правительств».

Совершенно иной, в отличие от банды постоянных агентов Штайнхауэра и многих более опасных его коллег, была деятельность многочисленных офицеров немецкого военно-морского флота, направленных в Великобританию для сбора информации, а официально — в отпуск, что было согласовано с британскими властями.

Перед войной практически не было никакого контроля за посетителями Королевских Арсеналов. Каждый мог прогуливаться там, в одиночку или с толпой любопытных зевак. А если его заставали в тех местах, где ему делать было совершенно нечего, он всегда с успехом мог объяснить, что-де «заблудился, отстал от группы». Не было ничего легче, чем, войдя с группой, воспользоваться возможностью и осмотреть корабли, не привлекая ничьего внимания. Так и в самом арсенале можно было оказаться на борту даже самого нового военного корабля, что позволяло опытному наблюдателю всегда получать ценные сведения. Мы лично знали нескольких офицеров старого немецкого флота, знавших все закоулки Королевских Арсеналов Соединенного Королевства, посещавших периодически Тайн, Клайд и другие центры нашего военного кораблестроения.

Трость, на которой незаметно нанесена шкала в дюймах или сантиметрах, может стать превосходным инструментом для измерения толщины броневых листов, лежащих на пирсе, а на каждом листе написано название корабля, для постройки которого он предназначен. Опытный взгляд легко определит объем угольных бункеров или вместимость топливных танков. Новые корабли, их детали, инструменты, двигатели, механизмы и сотни других вещей, фотографировать которые на память было бы нежелательно, легко фотографируются с помощью миниатюрной камеры, такой маленькой, что ее можно спрятать в ладони.

Так же попадают под наблюдение и фотографируются и сами военные корабли, стоящие на стапелях, и еще не спущенные на воду. Постройка в Портсмуте «Куин Элизабет», нашего первого броненосца, вооруженного 381-мм орудиями, и работающего на мазуте, осуществлялась в строгой тайне, поскольку Адмиралтейство очень хотело скрыть от чужих глаз формы корпуса этого быстроходного корабля. В качестве меры предосторожности в канун церемонии спуска на воду в октябре 1913 года старый броненосец «Зеландия» встал на якорь на траверсе стапеля, на котором стоял «Куин Элизабет», чтобы скрыть обводы корпуса нового корабля от взглядов любопытствующих, сновавших на лодках по акватории порта. Но это не помешало одному офицеру немецкого флота сделать одну фотографию крупным планом и несколько мгновенных фотоснимков «Куин Элизабет», воспользовавшись самым простым средством. Он взошел на борт «Зеландии» и попросил одного из знакомых офицеров этого корабля сфотографировать его на подходящем фоне.

Чтобы проиллюстрировать полную бесполезность метода под названием «Тише! Тише!», как он практиковался у нас, можно вспомнить, что в немецком полуофициальном военно-морском ежегоднике «Наутикус» на 1914 год были опубликованы достаточно точные чертежи и описание броненосца «Куин Элизабет», со всеми мелкими деталями и с достоверными сведениями о толщине и распределении броневой защиты. И следует заметить, что книга эта набиралась еще за два месяца до спуска корабля на воду.

И еще: хотя толщина брони «Инвинсибла» и однотипных с ним линейных крейсеров в британских публикациях всегда указывалась как семь дюймов, «Наутикус», «Карманный справочник военных флотов» («Taschenbuch der Kriegsflotten») и другие немецкие справочники с самого начала называли правильную толщину — всего шесть дюймов.

С уверенностью можно предположить, что большая часть правдивой и полезной информации, попадавшей из Англии в Морское министерство Германии, собиралась немецкими офицерами, находившимися в отпуске в Великобритании.

Однако это никак не меняет того факта, что доверять следует, прежде всего, постоянной системе шпионажа, которая организовывалась у нас. Когда, с нашей стороны, мы создавали в Германии сеть нашей военно-морской разведки, мы могли только следовать ее примеру, хотя и с опозданием и в меньшем масштабе.

У нас тоже были сотрудники-любители, но с официальной стороны их не поощряли и помогали им в очень малой степени. Время от времени офицеры, находившиеся в отпуске в Германии, добывали крохи информации, которые по их опыту, могли представлять собой ценность. А в одном случае некий штатский англичанин, приехавший в Гамбург, принял линию, переданную ему одним из наших профессиональных агентов, по которой мы получили некоторые очень важные сведения о расположении пунктов снабжения в военное время немецких вспомогательных крейсеров.

Впрочем, это были единичные случаи. В полной противоположности с тем, что попадало от нас в Германию, девять из десяти достоверных и полезных донесений, попадавших в штаб военно-морской разведки в Лондоне, поступали от наших постоянных агентов. В штабе эти донесения проверялись, упорядочивались в хронологическом порядке, и все четыре предвоенных года они давали нам достаточно полное и подробное представление о развитии немецкого флота.

За эти примечательные результаты следует благодарить в первую очередь руководителей разведывательной службы, которые выбирали наших агентов секретной службы, направляемых для действий в Центральной Европе. Их было немного, можно сказать, очень мало, но каждый из них был специалистом в своем деле, хотя никто из них отнюдь не был профессиональным моряком. Они взялись за работу без желания и только в ответ на призыв к их патриотизму. Излишне говорить, что эта работа подвергала их постоянной и нешуточной опасности. Занимаясь своим ремеслом, секретный агент рисковал свободой, а часто и жизнью. Днем и ночью его нервы были напряжены до предела, и он никогда не мог расслабиться.

Вот личное свидетельство одного из таких агентов:

«Сама работа была неблагодарной, опасной, и обычно не приносила доходов, и те, кто ею занимался, часто попадали в сеть интриг, размолвок и ссор, и, пережив войну, так никогда и не избавились от этого зловещего ощущения. В какой-то степени можно сказать, что ни один из выживших ни в коем случае не занялся бы снова разведывательным ремеслом. Романтические ассоциации при словах «Секретная службы» возникают только у писателей, которым никогда не приходилось в реальности сталкиваться с такими вещами.

По необъяснимым для меня причинам работа в разведке, как бы опасна она ни была, и какими бы ценными ни были ее результаты, никогда не была в достаточной мере оценена нашими властями по достоинству. Возможно, эта бесчувственная сдержанность была вызвана старым предубеждением против всего, что касается шпионажа. Если это было причиной такой позиции властей, то она была совершенно нелогичной и несправедливой ввиду того факта, о котором уже говорилось, что все англичане, служившие в разведке за рубежом, которых я знал, взялись за это дело вовсе не ради денег, а по патриотическим мотивам. И то, в подавляющем большинстве случаев, они соглашались только после многократных просьб и срочных визитов руководителей разведывательной службы в Лондоне».

Эти слова бывшего агента военно-морской разведки выражают не личные жалобы, но обиду, вызванную проявленным внешне холодным отношением официальных властей к его коллегам, отказавшимся от многообещающей карьеры ради патриотического долга.

За последние годы вышло множество книг, в которых работа разведки превратилась в насмешку.

Многие из их авторов были литераторами, по неясным причинам попавшими во время войны в Секретную службу. Первым намерением было, несомненно, использовать их возможности для пропаганды, но из-за возникших трудностей и неразберихи, многие из них, в конце концов, оказались втянутыми в псевдоразведку, особенно на Ближнем Востоке. Так как события, в которых они принимали участие, были пустыми и часто походили на фарс, нет ничего удивительного, что у них на основе такого опыта твердо сформировалось карикатурное мнение обо всей деятельности секретной службы, как о некоем шутовском балагане, оперетте, и именно так они и описали ее в своих книгах.

Среди таких авторов можно назвать господина Комптона Макензи с его «Первыми афинскими мемуарами», в которых он вообще высказывает сомнение в полезности разведки, за исключением лишь тактической разведки, которую ведет армия во время военных действий. Но так как опыт господина Макензи, по меньшей мере, судя по его воспоминаниям, был ограничен Грецией, где сталкивались в политическом конфликте интересы стран-союзников, что усугублялось действиями их плохо управляемых и контролируемых агентов и приводило к ситуации одновременно буффонадной и трагической, нужно сказать, что его безоговорочное осуждение всей Секретной службы основывается на недостаточной компетенции.

Господин Макензи и ряд других подобных авторов, очевидно, знают мало о том, что делала служба, об ее не столь театральных методах до войны и во время ее.

Сэр Бэзил Томсон в своей книге «Секретная служба союзников в Греции» («The Allied Secret Service in Greece») тоже проявляет достаточно презрения к секретному агенту и его работе. По правде говоря, он достаточно великодушно признает, что «офицеры разведки тоже были необходимы правительствам, которые призвали их из банков и торговых домов, и они таким образом надолго стали покорными, занявшись направлением разумным и деятельным; теперь они были для государства не более опасны, чем ежедневная газета для семьи».

Но сэр Бэзил, как и Макензи, хотя и с меньшим оправданием, точно описывал шутовские подробности как раз той оперетты, которая разыгрывалась так называемыми агентами разведки в Греции, стране, где атмосфера во время войны, казалось, имела катастрофические последствия для душевного равновесия и способности рассуждать руководителей, государственных мужей, дипломатов и чиновников меньшего ранга, вне зависимости от национальности.

Несмотря на все промахи и слабости подобной политики, нет сомнений, что военно-морская разведка Великобритании сыграла необходимую роль в достижении победы в войне. Она не только была первостепенным фактором в провале немецкой подводной войны, в проникновении в немецкие военно-морские секреты до и во время конфликта, она уберегла нас от сюрпризов, которые, и это тоже не вызывает сомнений, имели бы для нас катастрофические последствия. Мы можем подтвердить, не боясь противоречий, что если бы Адмиралтейство без промедления реагировало на информацию, поставляемую, начиная с 1910 года, британскими агентами в Центральной Европе, мы добились бы больших успехов в войне на море и, прежде всего, в Ютландской битве. Эту мысль мы подробнее разовьем в свое время.

Весь предвоенный период, который мы сейчас рассматриваем, работа нашей разведки страдала от нехватки денежных средств. Если бы у нас было больше денег, мы уверены, что были бы достигнуты лучшие результаты. Чудо уже в том, что нам удалось сделать так много с теми финансами, которыми мы располагали.

В тех исключительных обстоятельствах, без сомнения, случалось, что наши агенты получали необходимую финансовую помощь, но в ходе их обычной работы ожидалось, что они будут довольствоваться очень скудными и ограниченными средствами. Вся ценная информация добывалась за счет личных усилий агента, часто с риском для его жизни.

Благодаря техническим знаниям, которыми они обладали, в отличие от агентов, работавших на Германию, наши агенты редко теряли время и никогда не тратили деньги зря, попадая на фальшивый след. Для тех, кто в действительности знает о достижениях этих людей между осенью 1910 и августом 1914 года, трудно спокойно читать смехотворные рассказы об операциях «разведки» в недавних книгах, написанных не одним видным писателем.

Вот, вкратце, некоторые из результатов, достигнутых нами благодаря неустанной бдительности, изобретательному уму, способностям и храбрости агентов нашей военно-морской разведки как раз в эти критические предвоенные годы.

О последней редакции «поправки к закону о флоте», имевшей решающее значение в 1912 году и давшей «зеленый свет» созданию Флота открытого моря, огромному увеличению его боевой мощи, было сообщено в Уайтхолл за несколько недель до того, как этот законопроект был направлен на рассмотрение в Рейхстаг.

Адмиралтейство получило всеобъемлющую информацию о:

• мобилизационных планах немцев;

• безотлагательных мерах, которые проводились бы сразу после того, как сигнал «Мобилизация» был поднят в Киле и Вильгельмсхафене;

• распределении с началом войны сил Флота открытого моря и специальных приготовлениях по освобождению Кильского канала для свободного прохождения по нему крупных боевых кораблей за такое короткое время, которое нам до этого не представлялось реально возможным;

• размещении эскадр легких сил флота, миноносцев, подводных лодок сразу же после объявления войны;

• плане усиления флотилий тральщиков и сил берегового патрулирования на суше и на море;

• всемирной сети пунктов разведки и наблюдения и баз по снабжению углем, которые были заранее организованы немецкими консулами и другими агентами за границей для организации операций против торгового судоходства.

Читатели книги лорда Джона Джеллико «Гранд-флит и его работа» вспомнят многие пассажи, где автор подчеркивает, каким сюрпризом оказалась для англичан прочность брони немецких крейсеров в Ютландской битве и в других сражениях, как удивлены мы были высоким качеством немецкой артиллерии, боеприпасов, оптики, торпед, мин, прочего вооружения и оснащения. Архивы бюро военно-морской разведки содержат, впрочем, многие документальные свидетельства, что все эти немецкие «секреты» были задолго до войны раскрыты британскими агентами, и информация о них была передана в Лондон.

Мощное бронирование и сильная подводная защита немецких дредноутов были хорошо известны британскому Адмиралтейству, получившему характеристики и чертежи практически всех кораблей, которыми адмирал Райнхард фон Шеер командовал во время Ютландской битвы. Схемы и характеристики добыли наши агенты за предшествующие годы, и не их вина, что Адмиралтейство не удосужилось создать снаряды, способные пробивать борта и палубы немецких кораблей и затем взрываться внутри их корпусов.

Точное описание разработанных немцами снарядов, оказавшихся смертельными для нас в Ютландской битве, было в руках Адмиралтейства еще в 1911 году, вместе с подробным описанием результатов их испытаний в Меппене, где они пробивали мощную броню мишеней на испытательном полигоне Круппа, а также на море, где ими обстреливали специально построенные корабли-мишени.

В то же время или немного позже поступили также и сведения о последних моделях торпед, выпускаемых государственным заводом в Фридрихсорте близ Киля. Эти торпеды были именно тем оружием, которым подводные лодки немцев отправили на дно корабли и суда общим водоизмещением в миллионы тонн.

Все основные характеристики немецких мин, которые, несмотря на простую конструкцию, оказались очень мощными и надежными, содержались еще до войны в досье нашей разведывательной службы, однако, несмотря на этот факт, мы хватались за единственный тип мин, устаревший и неэффективный, еще целых два первых года войны.

Из жизненно важных секретов, только один или почти один, который наши агенты не смогли раскрыть, состоял в том, каким образом немецкий флот развернет военные действия против Великобритании. Но не так уж и плохо, что этот момент остался для нас в тайне, потому что, если бы мы знали, мы, возможно, были бы полностью разбиты.

Чтобы объяснить этот парадокс, необходимо вспомнить о той уникальной ситуации, которая сложилась в военно-морском командовании Германии в августе 1914 года.

К тому времени адмирал Альфред фон Тирпиц уже семнадцать лет был морским министром. Флот открытого моря был его детищем. Он был построен и организован строго в соответствии с его стратегическими взглядами, о которых мы знали, поскольку Тирпиц сам писал о них открыто. Он ни минуты не сомневался, что когда наступит «день Д» («Der Tag»), Кайзер тут же прикажет ему покинуть свое бюро в Морском министерстве в Берлине и поднять флаг на флагманском корабле «Фридрих дер Гроссе» в качестве главнокомандующего всего флота.

Все его планы основывались на этой гипотезе. Они должны были стать апофеозом всех долгих лет труда и службы, посвященных одной мысли — Родине. И как только подвернулся бы случай, он был полон решимости взять на себя основную часть работы. Для него не существовало робкой и стеснительной стратегии, направленной на то, чтобы прятать флот у берега, за минными полями и под прикрытием береговых батарей «мокрого треугольника», сохраняя его как залог, обеспечивающий выгодные условия мира. Нет, для Тирпица флот был острым и крепким мечом, которым следовало нанести смертельный удар британскому господству на море, которое он всегда рассматривал как самое серьезное препятствие на пути реализации амбициозных планов Германии.

Тирпиц, следовательно, намеревался нанести, как можно быстрее, решительное поражение британскому флоту в одном генеральном сражении. Он был вполне уверен в своем оружии, которое выковал и проверил на многочисленных маневрах. Если он преувеличивал мощь миноносцев и недооценивал боевой потенциал подлодок, то он ошибался в такой же степени, как и почти все морские офицеры того времени. Прямолинейность его политики в области строительства и вооружения линейных кораблей была блестяще подтверждена в Ютландской битве. Немецкие линейные крейсера, в особенности, оказались превосходными боевыми инструментами. То, что он не был лично ответственен за неподходящее вооружение легких крейсеров, вполне убедительно доказано в его мемуарах.

Но начало конфликта оказалось для него самым горьким разочарованием всей его жизни.

Кайзер твердо отверг его постоянные просьбы выдать ему «карт-бланш» на проведение операций и оставил флот под командованием адмирала Фридриха фон Ингеноля, офицера с посредственными способностями, который был обязан своей карьерой только личной дружбе с Его Величеством Верховным Главнокомандующим и долгой службе на яхте Кайзера.

Но и это было еще не все.

Король Эдуард VIII в предыдущие годы любил выводить из себя своего племянника, называя немецкий флот «игрушкой Вилли». Эта шутка содержала в себе глубокую правду. Было очевидно, что Кайзер Вильгельм II рассматривал флот как свою личную собственность, которую он был обязан защитить и сохранить любой ценой. Перспектива подвергнуть свои драгоценные корабли грубым ветрам войны повергала его в ужас. Он мог со спокойной душой наблюдать за гибелью целых армейских корпусов на полях сражений, но дрожал от одной лишь мысли о потере хотя бы одного дредноута, которые были для него символом величия и престижа династии Гогенцоллернов.

В результате сразу же после того, как Великобритания объявила Германии войну, он собственной рукой изменил «оперативный приказ», приговорив тем самым немецкий флот к пассивности как раз в тот момент, когда быстрая наступательная операция могла бы принести немцам самые лучшие результаты.

Не может быть никаких сомнений, что даже частичный успех немцев в Северном море мог бы надолго отсрочить высадку Британского экспедиционного корпуса во Франции и кардинальным образом изменить общую ситуацию в войне не в пользу союзников. Без присутствия Британского экспедиционного корпуса битва на Марне никогда не могла бы состояться, а если бы и состоялась, то ее результат мог бы быть совсем другим. Даже одна сконцентрированная атака немецких подводных лодок в южной части Северного моря могла бы нанести серьезный ущерб нашим военным планам.

Сверх того, смелое немецкое наступление на море вызвало бы в Германии бурю восторга, повышение популярности флота и подъем престижа этого все еще нового для немцев вида вооруженных сил, еще недостаточно опробованного. И такой успех настолько поднял бы моральный дух моряков, что сделал бы невозможным унизительные события ноября 1918 года.

Но Кайзер не думал ни об одном из этих обстоятельств. «Мои корабли не должны подвергаться риску» — вот что проходило красной нитью по всем его «оперативным приказам».

Они запрещали Флоту открытого моря покидать свои защищенные базы кроме того маловероятного случая, если немецкое побережье подвергнется британской атаке с моря. Ни один сколь-нибудь важный корабль не мог и пошевелиться без личного разрешения Его Величества Верховного Главнокомандующего, который приобрел абсолютный контроль над флотом. Таким образом, за исключением отправки на бессильную рекогносцировку флотилии подводных лодок или похода одного минного заградителя к устью Темзы, немецкий флот без толку сидел на своих сундуках в эти решающие первые недели войны.

Тирпиц безрезультатно настаивал на решающей битве («Entscheidungsschlacht»), которая в начале войны могла бы решить вопрос о господстве на море, поскольку Великобритания еще не успела стянуть свои корабли из других океанов, и победа в ближних морях действительно была бы способна изменить весь ход войны.

Робость, в которой упорствовал Кайзер, для которого корабли были любимой игрушкой, вполне поддерживалась Рейхсканцлером Теобальдом фон Бетман-Хольвегом, желавшим сохранить флот как козырь за столом мирных переговоров, а также и адмиралами, завидовавшими Тирпицу. Даже перед войной он должен был считаться с враждебностью и интригами высокопоставленных офицеров, с недоверием относившихся к его уникальному положению в правительстве государства. Между ним и шефом «Морского кабинета» существовали жесткие разногласия. А так как этот орган занимался всеми назначениями на флоте при условии последующего формального утверждения Кайзером, из этого следовало, что все рекомендации Тирпица как правило игнорировались, а его протеже не получали новых назначений и оставались «за бортом». С Главным морским штабом отношения Гроссадмирала были не лучше. В результате, несмотря на видимую «диктатуру» в военно-морской политике и в области строительства и вооружения кораблей, Тирпиц мог осуществлять лишь очень ограниченный контроль в вопросах кадров и стратегии.

Как раз в этом отсутствии координации между высшими руководителями немецкого морского командования, наряду с болезненной боязнью Кайзера потерять свои корабли, мы нашли ключ плохого управления флотом, необъяснимого другими причинами, за восемнадцать первых месяцев войны.

Заметим, что хотя эти разногласия в Морском министерстве Германии были известны нашим агентам Секретной службы, они не могли предвидеть эффект от их воздействия на боевые операции немецкого флота во время войны.

Британское Адмиралтейство благоразумно готовилось к любому развитию событий, включая немедленный удар Флота открытого моря, и эта возможность считалось вполне вероятной. В результате, когда давно ожидаемый конфликт стал реальностью, полное спокойствие и отсутствие инициативы со стороны немецкого морского командования вызвали в Уайтхолле замешательство.

Первые плоды работы нашей разведки в Германии были собраны почти немедленно. Благодаря нашей осведомленности мы заранее знали не только намерении Германии послать вооруженные торговые пароходы для каперской охоты на маршрутах торгового судоходства, но также о вооружении и оснащении с этой целью большого числа немецких торговых судов. Эти суда к моменту объявления войны находились в открытом море или в нейтральных портах. Это позволило нам принять срочные контрмеры, которые в результате почти свели на нет эти планы. На самом деле, лишь один вооруженный торговый пароход («Кайзер Вильгельм дер Гроссе») успел покинуть Германию в первый месяц конфликта, вместо целого флота судов такого рода, предназначенных для борьбы с нашим торговым судоходством в океанах. В значительной степени эта быстрая акция, предпринятая британским Адмиралтейством, обязана своим успехом «полученной нами информации».

Это всего один из множества конкретных примеров, доказывающий пользу, которую принесла нам агентурная сеть, созданная перед войной нашей военно-морской разведкой в Центральной Европе. В сравнении с огромной машиной, созданной и мастерски руководимой адмиралом сэром Реджинальдом Холлом, она была почти ничтожной и по количеству персонала и по выделяемым ей средствам. Однако результаты ее работы были весьма полезны, как покажет эта книга. То, что эти достижения никогда не были оценены по заслугам, объясняется, несомненно, требованиями секретности, скрывающей эти результаты. Но те, кто знал об опасностях и тревогах службы, с разочарованием видят, как настоящий труд разведки смешивался в одну кучу и пригвождался к позорному столбу вместе с опереточными поступками агентов-любителей «Секретной службы» в столицах нейтральных государств во время войны. Стричь и тех и других под одну гребенку точно также разумно, как рассматривать полицейского агента в пантомиме как типичного настоящего полицейского.

Глава 4. «Торговля фальшивками»

Одним из побочных последствий интенсивной деятельности военно-морских разведок, охватившей всю Европу между 1911 и 1914 годами, было распространение через разоблаченных, но не арестованных агентов умышленно подготовленной дезинформации.

Конечно, она совершенно отличалась от той, которую «клепают» коммерческие шпионские бюро, стремящиеся продать «информацию» любому платежеспособному клиенту. Потому хотелось бы рассказать несколько поучительных историй об этом аспекте шпионского ремесла.

Вот, например: незадолго до начала войны некий индивид втерся в доверие одного важного британского морского учреждения и предложил ему (за хорошую цену) чертежи новейшей немецкой подводной лодки.

Он изготовил складывающийся печатный лист, размером с целую ежедневную газету, со множеством пометок на немецком языке.

Эта штука выглядело вполне достоверно и произвела на почтенное учреждение нужное впечатление. Но, к счастью, там под рукой оказался сотрудник, хорошо знавший немецкий язык. Его попросили разобраться, и он со всей напускной важностью заявил, что этот чертеж был вклеенной иллюстрацией, напечатанной и опубликованной хорошо известным в Берлине издателем, как приложение к журналу для подростков, который вполне открыто можно было купить за одну марку в любом газетном киоске за месяц до войны. В нем не содержалось никакой разведывательной информации о конструкции немецкой подводной лодки, которую нельзя было бы найти в обычных популярных справочниках!

Зато в то же самое время этот благовидный джентльмен отпраздновал маленький триумф, продав некоему издателю английского журнала смехотворную статью о морских оборонительных сооружениях немцев. Издателю не повезло. У него не было коллеги, способного дать консультацию по этим вопросам и знающего о немецком флоте из первых рук. Статью напечатали, и она здорово позабавила всех, кто знал правду.

Один случай «продажи фальшивок», причиной которого была то ли немецкая дезинформация, то ли желание шпиона заработать деньги, потребовал от Адмиралтейства тщательного расследования. Было это за год или два до войны.

«Продавец», немец, предложил крупномасштабную карту острова Боркум, который рассматривался нами как ключ к немецким береговым укреплениям в Гельголандской бухте, потому предложение вызвало у нас вполне объяснимый живой интерес. Это была большая карта со штемпелем Гидрографической службы Берлина.

Она показывала во всех подробностях батареи и другие оборонительные сооружения острова и с первого раза производила сильное впечатление. Немец просил за нее очень высокую цену, так много, что это превышало обычный бюджет нашейразведывательной службы. Но предложение было настолько интересным, что упустить его из рук не хотелось.

Перед тем, как принять окончательное решение, руководитель службы решил сам сопоставить эту карту со сведениями о Боркуме, которыми наша разведка уже обладала. И раскрыл, что карта была абсолютно неточной во всех важных моментах.

Возможно, что попытка одурачить нас была официально инспирирована из Берлина. Когда немец потребовал свои деньги, ему вежливо указали на дверь, но карта осталась и в качестве сувенира украшала одну из стен штаб-квартиры разведывательной службы.

Лорд Фишер всегда требовал добиваться успехов в «подбрасывании фальшивок» и подготовил для передачи в Берлин фальшивые чертежи наших первых линейных крейсеров, о чем рассказывалось в одной из предыдущих глав.

Лорд Фишер публично рассказал эту историю в своих мемуарах, и после этого уже упоминавшийся доктор Бюркнер категорически ее опроверг. Но в версии, предложенной Лордом Фишером, нет ничего невероятного, и сам факт, что немцы начали постройку «Блюхера» до того, как мы заложили на стапеле первые линейные крейсера, подчеркивает, что они не подозревали о действительной природе «броненосных крейсеров», содержащейся в британской программе 1906 года.

Как бы то ни было, официально раздутый в конце 1908 года в среде британских военных судостроителей шум вокруг чертежей наших первых линейных крейсеров, которые, как думали, положат начало целой серии, прекратился после экспедиции на эллинги адмиралтейства. Пакеты, в которых должны были находиться чертежи, были не повреждены и опечатаны, но в них недоставало некоторых чертежей. Причем именно этих отсутствующих чертежей, взятых вместе, хватило бы, чтобы восстановить конструкцию кораблей.

Первый немецкий линейный крейсер «Фон дер Танн» был заложен на стапеле в 1909 году.

Определенно известно, что немецкая разведывательная служба действительно купила изрядное количество фальшивок. По какой-то психологической причине русские оказались самыми ловкими в подбрасывании дезинформации секретным службам других государств. Немецкое Адмиралтейство проявляло живой интерес к российскому побережью и к укреплениям Риги, Либавы и Ревеля, точно так же, как мы интересовались укреплениями Гельголандской бухты. Следует вспомнить, что немецкий флот несколько раз атаковал позиции русских на Балтике в районе архипелага Моонзунд в годы войны и что, во время первых попыток, их усилия потерпели сокрушительный провал.

Причина этого, в значительной степени, состояла в том, что еще до войны русская контрразведка подсунула немецкому Адмиралтейству (за очень большую сумму) полностью искаженный план оборонительных сооружений этого района. Сотрудники английской разведки, поддерживавшие тесный контакт с русскими, уже в первые месяцы войны с уверенностью знали, что немцы заплатили сотни тысяч марок за эти схемы, выглядевшие весьма внушительно, полные мельчайших деталей — но абсолютно лживые.

Агенты британской разведки, работавшие в Германии, были проницательнее или удачливее своих соперников. Немцы прилагали огромные усилия, чтобы подбросить им фальшивые планы и чертежи, но они редко, очень редко, заканчивались успехом. В Адмиралтействе было хорошо известно, что материал, который добывали наши агенты, проходил тщательную проверку и «отфильтровывался» перед отправкой, потому были все основания считать, что все, что дошло до Лондона, было достоверным.

Если наши агенты за рубежом отвергали подавляющую часть фальшивок, это происходило, в значительной мере, благодаря тому, что они очень тщательно выбирали людей, с которыми сотрудничали. Как еще будет показано в этой книге, большая их часть действовала почти постоянно под персональным контролем. Только это, само по себе, могло бы помочь им избежать ловушек, подготовленных для них. Они были удивительно осторожны в переговорах с любым иностранцем, предлагавшим им секретные сведения. Агенты-провокаторы были повсюду и неустанно старались подбросить наживку нашим людям. Им снова и снова приходилось отказываться, бросив лишь взгляд на то, что им предлагали, под простым предлогом, что они не интересуются ни морскими, ни военными секретами, потому им совершено не нужно смотреть на схемы и прочие документы, которые предлагал им агент-провокатор.

Именно таким образом им приходилось поступать, когда им попадалась на их пути целая куча фальшивок. В начале 1912 года один из них получил от одного человека, которому доверял, чертежи, раскрывающие секреты последних немецких дредноутов классов «Нассау», «Хельголанд» и «Кайзер». Приняв во внимание источник, откуда взялись эти документы, наш агент решил, что чертежи достоверны. Он уже отправлял в разведывательную службу, в Англию, все детали всех кораблей, о которых шла речь, потому был уверен, что за новые сведения получит иной ответ, кроме подтверждения их достоверности.

Когда схемы оказались перед ним, ему хватило пяти минут, чтобы понять, что они поддельные. Догадавшись об этом, он понял, насколько это серьезно, потому что он находился в довольно опасном положении. То, что последовало дальше, он рассказывал такими словами:

«Человек, от которого я получил эти чертежи, никогда прежде меня не обманывал, но, в данном случае было ясно как день, что это подделка. Насколько я понимаю, такие чертежи могли появиться только по одной причине — как ловушка немецкой контрразведки.

За полчаса я действительно понял, что такое страх.

У меня было лишь несколько минут, чтобы избавиться от чертежей, но мог ли я быть уверен, что не оставил на них своих отпечатков пальцев, которые могли бы оказаться для меня роковыми.

Я был в своей собственной квартире и вздрагивал от любого шума в доме. Я каждую минуту ждал, что дверь откроется, и войдут агенты службы безопасности.

Обдумывая сегодня случившееся, я осознаю, что человек в состоянии паники обязательно совершает множество необдуманных поступков. Я знаю, что совершил глупость, но, тем не менее, в тот момент я не видел другого выхода.

Я выскользнул на почту и послал сам себе телеграмму, в которой моя семья якобы вызывала меня домой в Англию.

Дрожа от холодного пота, я просидел в кафе около получаса, чтобы телеграмма успела дойти до моего дома, моя квартирная хозяйка приняла ее: я хотел, чтобы мое алиби было как можно более достоверным. И в это время до меня еще не дошло, что местом отправления телеграммы был вовсе не Лондон, а тот немецкий городок, в котором я жил! Через месяц, когда я рассказал «С» об этом приключении, он указал мне на эту глупость.

В конце концов, я встал и направился к моему дому, снаружи такому же тихому и спокойному, как обычно, где меня уже ждала телеграмма. Я рассказал о новости, содержащейся в ней, своей квартирной хозяйке и отправился на станцию покупать билет на поезд.

До отправления поезда нужно было прождать еще несколько часов.

Все это время я думал только том, что могу быть арестован в любую минуту. Всеми силами я старался сохранить спокойствие, чтобы не вызвать подозрений на тот случай, если за мной следили. Тот факт, что я смог избавиться от компрометирующих чертежей немного меня успокаивал, но я все равно переживал, что если мне удалось это сделать, то это могло случиться только по причине ошибки службы безопасности, и в эту же минуту они бы вошли в мою квартиру и приступили к моему задержанию.

За эти несколько часов мое воображение разыгралось выше всех пределов. Пока я расхаживал перед моей машиной по вокзалу, я каждую минуту ждал, как чужая рука опустится на мое плечо. Я не представлял себе, что смогу выпутаться. Я вошел в свое купе и заперся в нем. Мне казалось, что это убережет меня, и не подумал, что имена всех пассажиров были в списке, находившемся у кондуктора.

Поезд тронулся, и ничего не произошло.

Но мои испытания на этом не закончились. Нам нужно было еще несколько часов ехать по немецкой территории и пересечь границу, где случалось немало арестов. А учитывая, что обыск моей квартиры мог произойти с наступлением ночи, у немцев оставалось достаточно времени, чтобы разослать телеграфом приказ о моем аресте.

Когда мы подъезжали к границе, я на своем спальном месте был в и состоянии агонии от страха. Могу честно признаться, что в тот момент мои нервы совсем сдали. После нескольких часов, прожитых в постоянном ожидании ареста, этот упадок духа вряд ли можно назвать неожиданным.

На пограничном вокзале мы, как обычно, остановились. Я передал кондуктору свой паспорт. Он взял его, посмотрел без малейшего беспокойства, а я ждал в тишине и в мраке неизвестности. Обычно на вокзале нас встречает громкий шум, но пограничная станция, особенно ночью, обычно тиха как могила, если не считать сигналов рожка стрелочника или звука шагов кого-то из служащих вокзала, идущего по перрону.

Я слышал в тишине купе, как бьется мое сердце. Я задыхался. Откровенно говоря, мои силы были на исходе.

Тут поезд тронулся. Он набирал скорость.

Я сел. И в следующую минуту, я внезапно свалился как больной.

Это не роман, это произошло на самом деле. И как только мы пересекли границу, я взял себя в руки и понял, как невыразимо глупо я поступил, внезапно пустившись наутек.

Но немедленное возвращение, впрочем, не помогло бы уладить дела.

Потому я остановился в Брюсселе, встретился с несколькими приятелями и провел пару дней с ними. Потом, полностью восстановив нервы, я смело вернулся в Германию и продолжил работу, как мнимую, так и настоящую.

Я стал жертвой ложной тревоги. Как мне потом стало известно, мой информатор действительно приобрел часть фальшивых чертежей, но их вовсе не сфабриковали специально для него. А сейчас я не думаю, что немецкая служба безопасности хоть раз заподозрила меня, хотя моя настоящая деятельность в течении многих лет проходила прямо у них под носом».

Другой из них, услышав эту историю, захотел поведать и о своей работе на нашу разведывательную службу в Германии:

«Я тоже однажды сильно испугался, но мой страх был куда больше вашего. Меня на самом деле задержали по подозрению, но я выпутался».

Он сделал паузу, а слушатели в тишине ждали продолжения.

«У вас от этого вывернет желудок, не так ли?

Итак, я отправился на одну из немецких военно-морских баз по совершенно легальным делам, и собрал там кучу интересной информации. Я, конечно, не мог послать донесение прямо с поля, и мне пришлось поехать в близлежащий городок. Там я составил длинный шифрованный доклад, достаточно содержательный, как я думаю, и положил его в конверт с адресом, напечатанным на машинке. Еще я написал другое письмо, с обычной пустой болтовней, моему другу в Лидс и подписал конверт от руки. Я специально выбрал другой конверт, чтобы он по цвету и размеру отличался от того, в котором лежал мой рапорт, и отнес оба послания на почту.

Я только что бросил их в почтовый ящик, как кто-то взял меня за руку. Немецкий полицейский и человек в штатском встали у меня по бокам.

— Вы господин Н.? — спросил гражданский.

Я подтвердил.

— Не могли бы вы проехать с нами в городскую ратушу, чтобы мы проверили ваши документы?

Это была вполне вежливая просьба, в которой не было ничего необычного, и у меня не было повода возражать. Итак, я прошел с ними до машины, хотя эта прогулка меня совсем не веселила. У меня возникло ощущение, что моя игра окончена.

В ратуше меня провели в комнату, где сидел начальник местной полиции и еще один человек, который, как я сразу догадался, был одним из руководителей немецкой военно-морской разведки.

Становилось все более понятно, что мне в этот раз не повезло.

— Не вы ли отправляли письма сегодня на почте? — спросил он после того, как тщательно изучил мои документы.

Я признал, что отправлял одно письмо, и честно описал внешний вид конверта, имя и адрес, написанные на нем, и вкратце рассказал его содержание — всю ту чепуху, которую я написал в письме моему другу из Лидса.

Тут внесли почтовый мешок. Все письма из ящика, как оказалось, были собраны сразу после того, как я бросил туда мои письма. И этот опечатанный мешок доставили в ратушу.

Печать взломали и письма высыпали на стол. Конечно, я искал глазами только один конверт — тот, в котором лежало мое донесение. Мне казалось, что именно он из всей этой кучи привлекает к себе наибольшее внимание.

Начальник полиции медленно и методично перебирал письма, пока не нашел то письмо, о котором я ему рассказал.

— Вы позволите? — спросил он с ироничной вежливостью и взял перочинный ножик, чтобы вскрыть конверт.

С олимпийским спокойствием и такой же иронией (как я надеялся), я кивнул ему в знак согласия.

Он распечатал письмо и прочел его вместе с офицером разведки. В нем было, конечно, как раз то, о чем я им рассказал.

И все это время проклятое другое письмо лежало на столе, не привлекая внимания, и я изо все сил старался не смотреть на него. Этот случай был действительно забавным, хотя я сомневаюсь, что в тот момент это приключение казалось мне таким смешным.

Они рассматривали письмо в Лидс под лупой. Они проверяли его химическими реактивами, чтобы выявить невидимые чернила. Они пытались найти в нем шифр, и эта часть представления меня действительно позабавила. Господин из разведки притащил несколько словарей и шифровальных книг и долго изучал это совершенно невинное послание.

Конечно, они искали в куче другой конверт, похожий на мой и с адресом, написанным похожим почерком. Полдюжины раз конверт с моим рапортом попадал им в руки, но не вызывал никаких подозрений, однако когда они взяли его в первый раз, мое сердце прекратило биться.

В конце концов, это было почти в полночь, у меня камень с души свалился — они отпустили меня с извинениями и с малоубедительным объяснением: мол, они ищут международного мошенника, а по описаниям, присланным из Нью-Йорка и из Скотланд-Ярда, этот мошенник внешне похож на меня. Конец представления напоминал маленькую веселую комедию, в которой обе стороны врали: они — что ловят мошенника, я — что верю их объяснениям. Потом я вернулся в свою гостиницу и, вызвав ночного портье, попросил «двойной бренди с содой» и «dringend» («срочно!»).

Самое забавное в этой истории, что я остался в Германии и работал на разведку еще два года и когда уезжал, я это точно знаю, за мной даже не было организовано наблюдение».

В связи с секретными чертежами кораблей вспомним еще об одной комедии, разыгранной в Брюсселе в 1913 году.

Один рабочий с верфи «Блом унд Фосс» в Гамбурге сбежал с коллекцией «синек» — т. е. копий чертежей, содержавших важные детали о внутреннем устройстве и бронировании линейного крейсера «Зайдлиц», который как раз строился на этой верфи.

«Синьки» были настоящими, и рабочий, услышав о международном шпионском бюро в Брюсселе, решил отправиться в этот город, чтобы продать копии чертежей тому, кто захочет за них заплатить.

Простота и отвага этого человека смутила «экспертов», спекулирующих военными секретами. Они ему не поверили. Заподозрив обман, они отказали ему в сделке.

Рабочий приехал в Брюссель с надеждой на успех, но за несколько дней, у него кончились деньги. Он попытался найти покупателей чертежей в некоторых подозрительных кабаре бельгийской столицы, напрасно потратил пять фунтов, но не нашел никого, кто поверил бы его истории.

В конце концов, он накопил немного денег, купил билет и вернулся в Германию, забрав с собой все свои чертежи. В тот момент ему удалось избежать ареста, и эта история никогда бы не стала известной, если бы не причудливые зигзаги судьбы. Много лет спустя, уже после войны, его преступление было вскрыто, и он получил за измену двенадцать лет тюрьмы.

Эта история показывает комичную сторону мыслей и морали тех людей, которые занимаются спекуляциями военными и морскими секретами, продавая их всем, кто больше заплатит. Наряду с подлинными материалами, они также продают и фальшивки, потому с подозрением относятся ко всему, что им предлагают. Люди, занимающиеся такой коммерцией, как и следует ожидать, весьма бессовестные. Это отбросы в мире шпионажа, и большинство из них зарабатывает себе на жизнь, не добывая информацию, а выдавая других полиции и контрразведке, получая плату за такие услуги.

Что касается штатного персонала нашей военно-морской разведки, то он относился к таким людям с подозрением и старался не иметь с ними дела. И если бы несчастный капитан Бертран Стюарт, о котором мы расскажем ниже, поддерживал бы контакт со штабом разведывательной службы, он вероятно, никогда не попал бы в ловушку, устроенную ему неким Фредериком Рю.

Глава 5. «Песнь меча» и мортиры

Когда немецкие легионы перешли бельгийскую границу в первых числах августа 1914 года, общественное мнение в странах Антанты ободряло себя рассуждениями, что волна наступления остановится у «неприступных» крепостей Льежа и Намюра. Толстая сталь и бетонные валы бельгийских цитаделей, как предполагалось, могли выдержать обстрел самой мощной артиллерии, что, несомненно, было правдой, если речь шла о самых мощных подвижных пушках мира, по крайней мере, тех, о которых было известно.

Но у немцев в рукаве был припрятан козырь в виде монстров под названием «Большая Берта», 420-мм мортир, быстро превративших форты Льежа в кучу пыльных развалин. Для шокированного общественного мнения появление этих гигантских орудий было одним из самых драматических сюрпризов войны, хотя для Генеральных штабов стран-союзниц никакой неожиданностью это оружие не являлось.

За двенадцать месяцев до начала войны существование мортир особой мощности было раскрыто агентом британской военно-морской разведки и сведения о них переданы его руководителям в Лондон.

Следовательно, можно допустить, что эта информация была передана в Париж и Брюссель, ведь было очевидно, что «Берты» могли строиться с единственной целью — для разрушения долговременных фортификационных сооружений на границах стран, соседствующих с Германией.

Как наш разведчик проник в этот необыкновенный, хотя и чисто военный, секрет, это довольно любопытная история, и в этой книге она будет рассказана впервые.

В качестве предисловия стоит, пожалуй, сказать несколько слов о «Больших Бертах» и других сверхтяжелых немецких орудиях, любовно подготовленных Генеральным штабом Германии так, чтобы никто в окружающем мире о них не догадывался. Начиная с 1900 года шпионские донесения о новых крепостях, построенных бельгийцами в Льеже и Намюре, а французами в Вердене, Туле и Бельфоре с использованием бетона и толстых листов броневой стали, вызвали большое оживление в Генеральном штабе в Берлине и заставили немцев с тревогой взглянуть на состояние своей осадной артиллерии. В то время самым мощным их орудием была 210-мм гаубица, но против новых фортификационных сооружений она уже была бессильна, потому Крупп создал новую мортиру калибром 305 мм, которой оснастили несколько батарей, и существование этих орудий хранилось в строжайшей тайне. Десять лет спустя, когда в немецком Генеральном штабе был окончательно и бесповоротно принят план Шлиффена, предусматривавший вторжение во Францию через Бельгию, выяснилась необходимость быстрого взятия Льежа и Намюра, ибо, если бы эти крепости остановили немецкое наступление, это привело бы к срыву всего замысла. Круппу поручили создание самых мощных орудий, которые только можно было перевозить по дорогам.

Профессор Раузенбергер, начальник артиллерийского отдела фирмы Круппа, подготовил проект 420-мм мортиры, который был одобрен, и приступил к ее созданию. В 1912 году четыре таких чудовища были завершены. Их погрузили в Эссене на речной пароход, охраняемый днем и ночью. Доступ к ним был только у людей, занимавшихся их созданием, и у отобранного персонала, который их обслуживал. Потому существование этих орудий было тайной вне узкого круга посвященных в Военном министерстве в Берлине.

Это были на самом деле ужасающие машины разрушения. Их снаряд весом в 900 кг летел на расстояние примерно 11 километров. Падая с неба, снаряд пробивал самую толстую броню и самые прочные бетонные плиты.

Каждое орудие к месту использования буксировали четыре тягача с прицепами. На одном перевозился ствол, на другом лафет, на третьем монтажный кран, на четвертом — боевой расчет.

Ужасный эффект от огня этих орудий по фортам Льежа уже был красочно описан в воспоминаниях очевидцев. Но после разрушения бельгийских крепостей их использованию пришел конец. В ноябре 1914 года мортиры перебросили на Восточный фронт, где полностью подтвердилась их непригодность для использования против пехоты, окопавшейся в траншеях, а других целей для них там не было. Несколько месяцев спустя их разобрали и увезли в тыл.

Вот и все о самих «Больших Бертах». Как уже говорилось, их появление на фронте, как считается, оказалось большой неожиданностью для союзников, хотя их существование на самом деле было раскрыто задолго до войны, и все их технические характеристики были переданы в Лондон осенью 1913 года.

Несомненно, эта информация не была использована на практике. Британское Военное министерство давно уже было осведомлено о немецком плане нападения на Францию через Бельгию, но французские власти упорно закрывали глаза на самые очевидные предупреждения, которые им передавали. Бельгийцам, тоже узнавшим от нас о новых немецких орудиях, не хватило времени, чтобы в достаточной степени усилить защиту Льежа. Потому оставалось только ждать неизбежного удара.

Но история раскрытия этого секрета заслуживает рассказа хотя бы ради некоторых уникальных подробностей.

В конце лета 1913 года агент нашей военно-морской разведки, которого мы назовем Брауном, находился в Ганновере, где у него было множество знакомых немцев. Нужно заметить, что у Брауна был превосходный повод, чтобы отправиться в этот город: легальная профессия, которая служила объяснением не только его пребывания в Германии, но и многочисленных постоянных поездок, вполне оправдываемых его профессиональной деятельностью. Такое прикрытие для агента было для разведывательной службы все равно, что выигрыш в лотерею. Среди друзей Брауна в Ганновере был один офицер резерва, с чрезвычайной гордостью надевавший по любому поводу мундир кайзеровского офицера. Этих резервистов кадровые прусские офицеры пренебрежительно называли «штатскими со смягчающими обстоятельствами». Тем не менее, они были храбрыми и умелыми солдатами и во время Первой мировой войны составили костяк офицерского корпуса войск второго эшелона.

В этот вечер друг Брауна, господин Шульц отправился на ужин офицеров резерва, «Bierabend», «пивной вечер», если выразиться совсем точно, и с удовольствием взял с собой Брауна. Это, по словам Шульца, должна была быть дружеская вечеринка, без церемоний, очень уютная («gemütlich»). Браун с удовольствием согласился, хорошо зная по опыту, что самый строгий и чопорный пруссак становится общительным и эмоциональным под расслабляющим влиянием большого количества доброго немецкого пива.

Дух хорошей мужской дружбы и товарищества наполнял вечеринку. Среди приглашенных были и восемь или десять кадровых офицеров ганноверского гарнизона, близкие друзья или родственники гостей.

Ужин, очень простой, подошел к концу, пивные кружки были наполнены снова, зажглись сигареты, и собрание «занялось музыкой». Преобладали старинные песни, вроде «Гаудеамус», «Как говорит Мартин Лютер» и «Кому ни разу не вскружили голову, того не назовут славным парнем». За ними последовали классические мелодии Шуберта и Шумана в исполнении певцов, без чего не обходится ни одна немецкая вечеринка вне зависимости от социального положения и профессии. За классикой последовали народные песни и эмоциональные патриотические баллады, которыми издавна славится немецкая музыкальная культура. Они превосходно гармонировали с атмосферой вечеринки. За уже пустым длинным столом сидели офицеры всех званий, от седого полковника артиллерии до младшего лейтенанта инженерных войск с юношескими розовыми щеками, в совсем новом мундире.

Как физически, так и духовно компания эта была как бы срезом всей германской расы. Тут можно было видеть выходца из Восточной Пруссии с выдающимися скулами и угловатыми чертами лица, с хорошо видными узловатыми венами, по которым — с каким бы негодованием он не отрицал бы это — струилась татарская кровь. Тут был атлетический блондин из Рейнских земель, с голубыми глазами, который, стоило бы ему лишь пройти через руки портного с Сэвил-Роу, тут же превратился бы в типичного англичанина самого лучшего вида. Сидел тут и саксонец, невысокий брюнет, очень живой, дисциплинированный по-прусски, несмотря на формальную независимость Саксонского Великого герцогства. Конечно же, присутствовал и баварец, веселый, жизнерадостный, говоривший громко, но раздражительно, с инстинктами, когда-то горячими, но смиренными той же прусской дисциплиной, и потому ставший одним из лучших воинов в Европе.

Эти тевтонские солдаты чувствовали себя свободно, сняли портупеи и расстегнули жесткие воротники. Шинели с красными кантами, высокие плоские каскетки, сверкающие сабли были сдвинуты в угол стола. Старые товарищи все вместе и быстро подчинились воздействию добрых порций мюнхенского и пльзенского пива, напитка, который веселит, не будучи слишком крепким.

Шутки слышались в разных углах зала, а взрывы смеха раздавались после каждого анекдота в духе Рабле, которые рассказывал веселый капитан из знаменитого полка «майских жуков» (Maikäfer Regiment), душа компании в этот вечер.

После небольшого затишья в беседе в зале вдруг раздались такты «Песни меча», баллады на почти мистические стихи саксонского поэта Теодора Кёрнера, погибшего в «Битве народов» под Лейпцигом в 1813 году.

По залу прошелестел удивленный шепот, потому что пел приглашенный на вечеринку англичанин, и пел именно эту воинственную песню, проникнутую духом глубокого немецкого патриотизма, пел с такой же страстью, как земляк Кёрнера:

Песня закончилась под оглушительные аплодисменты, вызванные, по всей видимости, не столько качеством исполнения как такового, сколько самим певцом, в знак благодарности за то, что он со всей душой влился в общий дух собрания.

Великолепно!

Англичанин поет наши патриотические песни!

Пойте еще! Пойте!

Отказ был бы грубым ответом на такое любезное гостеприимство хозяев, потому приглашенный откликался на их просьбы, пока у него хватало сил. И его рвение было довольно искренним, потому что музыка и поэзия не знают границ, а военные песни немцев действительно принадлежат к числу лучших из когда-либо сочиненных:

После этого, певец стал для них хорошим товарищем и почти братом. Растрогавшиеся гости, соперничая друг с другом, спешили продемонстрировать Брауну свою дружбу. За его здоровье все выпили единодушно, и он не досадовал, когда энтузиазм понемногу угас и перешел мирно в обычную беседу.

Разговор зашел о перспективах войны, что было вполне естественно, потому что в 1913 году грозовые облака уже сгущались над политическим горизонтом Европы.

При обычных обстоятельствах присутствие иностранца заставило бы немецких офицеров соблюдать осторожность, но пиво развязало языки, атмосфера была сердечной, а вокальные усилия господина Брауна помогли ему найти с этой компанией общий язык.

Война не только была неизбежна, она была уже тут, таким было единодушное мнение, высказываемое открыто. Много говорили о «политике окружения» («Einkreisungspolitik») Короля Эдуарда VIII, легенде об «окружении Германии», которая упорно распространялась в немецком обществе всеми возможными методами, находившимися в распоряжении правительства. Но для этих солдат Великобритания если и была противником, то очень туманным, несущественным и «случайным». Они рассматривали Францию как подлого и коварного злодея, и Россию, как его соучастницу. О французах они высказывались с презрением и необузданной ненавистью. Они все были согласны, что надо преподать французам хороший урок и раз и навсегда отучить их от воинственной задиристости.

Они также презирали и русских, и было видно, что те офицеры, которые прибыли из Восточной Пруссии считали первоочередной задачей удар огнем и мечом по Российской империи — возможно, из-за их собственного частично славянского происхождения.

Но, несмотря на всю воинственную браваду, они вполне осознавали опасность войны на два фронта. В высшей степени доверительно они рассуждали о том, что у Германии достаточно сил либо, чтобы раздавить одну Францию, либо, чтобы изолировать Россию, но с неуверенностью говорили о том, что произойдет, если придется воевать и с той, и с другой державой одновременно. Они не особенно высоко ценили своих союзников, особенно австрийцев, и критиковали позицию своего Министерства иностранных дел, склоняющегося к безоговорочной поддержке глупой политики Австро-Венгрии на Балканах — этой пороховой бочке Европы, которую судьбе будет угодно взорвать всего лишь год спустя.

— Само собой разумеется, нам придется сражаться на два фронта, — заявил майор-пехотинец. — Единственный вопрос — где нам собрать основные силы и нанести решающий удар? Мне кажется, что лучше всего вести на Востоке чисто оборонительную войну, и нанести смертельный удар по Франции. Мы вполне способны их раздавить, — и он в подтверждение своих слов решительно взмахнул рукой, — и дойти с боями до Парижа, а если нужно, то и дальше, пока они окончательно не проиграют войну. Мы войдем в Париж через месяц, не позже. После этого мы сможем перебросить наши дивизии на восток, а до этого времени с востока нам не стоит бояться серьезного наступления, потому что Россия сможет провести полную мобилизацию не раньше, чем за шесть недель.

— Все это очень хорошо, — ответил другой офицер, — но не забывайте, что мы не сможем прорваться во Францию, пока не захватим приграничные форты. Это не вопрос простой маскировки, пока основные части нашей армии будут переходить границы. Эти крепости размещены так, что мы не сможем маневрировать и развивать наступление, пока их пушки не замолчат.

Майор спокойно посмотрел на своего товарища.

— О каких фортах идет речь? Неужели вы думаете, что мы расшибем себе лоб о стены Бельфора, Туля и Вердена? Нет, есть лучший путь и весь мир знает, что мы воспользуемся им. Да, да, весь мир, — повторил он, хлопнув ладонью по столу.

— Для какой другой цели строятся эти колоссальные железнодорожные станции в Ойпене и Мальмеди? Они ждут, пока мы окажемся по другую сторону люксембургской или бельгийской границы сразу после команды «Вперед!» В этом нет никакого секрета.

— Но это будет грубым нарушением их нейтралитета, — возразил один из его слушателей. — И предположим, что Бельгия окажет сопротивление? Ее армия невелика, но мы не сможем сходу взять Льеж и Намюр. Говорят, что они не уступают ни одному из французских фортов, и нам придется начать с их регулярной осады. А Антверпен? Кому доведется расколоть этот еще более крепкий орешек? Именно нам, а если махнуть на эти крепости рукой, то, вполне вероятно, вся бельгийская армия и несколько французских дивизий на этих укреплениях будут представлять постоянную угрозу нашему правому флангу и нашим линиям коммуникаций?

Молодой офицер инженерных войск, доселе сдержанный и молчаливый в присутствии офицеров более высокого звания, включился в беседу:

— Льеж действительно укреплен очень основательно. Прошлым летом я провел в Бельгии целый месяц и хорошо изучил Льеж и Намюр, все, что смог там увидеть. В Льеже колпаки, прикрывающие тяжелые пушки, изготовлены из брони толщиной 228 мм, а бетонные валы, если верить нашим учебникам, — толщиной 10 см. Если это так, они наверняка выдержат обстрел наших 305-мм мортир.

— Ах, — сказал майор, — но это не все, что у нас есть. Мой брат Ульрих, из Военного министерства, рассказал мне кое-что. И для наших соседей там на границе это окажется веселеньким сюрпризом. У нас есть что-то посильнее 305-милимметровки. Очень секретное, конечно, но уже приготовленное в Эссене. Снаряды просто колоссальны, представляют собой, приблизительно…

Говорун не окончил фразы, потому что полковник артиллерии, только что непринужденно беседовавший с друзьями, почувствовал, что разговор зашел слишком далеко. Он хлопнул ладонью по столу и воскликнул: — Осторожно!

Тут же восстановилась тишина, и майор немного покраснел. Потом полковник поднялся и сделал знак майору. Майор пробормотал: «Слушаюсь!» и подошел к полковнику в углу зала. Было совершенно ясно, что разговорчивого пехотинца ждет головомойка за то, что он позволил себе рассказать слишком много лишнего.

— Ах! Почему? — произнес негромко другой офицер. — Какого черта старик не дал ему договорить? Мы же все тут друзья.

Он бросил взгляд на господина Брауна, который не почувствовав ледяного ветерка, пронесшегося по залу, спокойно рассуждал со своим соседом о преимуществах темного и светлого пива. Два офицера вскоре вернулись к столу, но майор не стал продолжать свой рассказ и почти сразу же попрощался.

Два дня спустя дела привели господина Брауна в Висбаден, по крайней мере, так он сказал своим ганноверским друзьям. Но на самом деле он сел на поезд и в тот же вечер прибыл в Дюссельдорф, красивый город неподалеку от Эссена. Мы не будем вдаваться в подробности, чем он там занимался. Большую часть времени он провел в Эссене, возвращаясь на ночь в Дюссельдорф, и отправил много деловых телеграмм в Брюссель, откуда они, как ни странно, тут же передавались в Лондон.

Вечером пятого дня Браун сидел в маленьком кабачке в Рурмонде, небольшом голландском городке у немецкой границы. Поезд, идущий на запад, остановился на вокзале, и на перрон сошло несколько пассажиров. Среди них был мужчина в плохо пошитой, но опрятной одежде — типичном воскресном наряде немецкого рабочего, какой ни с чем не спутаешь. Человек осторожно огляделся по сторонам и остался на перроне, подождав, пока остальные пассажиры не ушли. Потом, спросив дорогу у носильщика, он двинулся в сторону кабачка, где его ожидал Браун.

Они, казалось, не обращали друг на друга ни малейшего внимания. Браун продолжал читать газету, попивая пиво маленькими глотками, а немецкий рабочий, усевшись за соседним столиком, жевал большие бутерброды, а в интервалах между ними пил пиво из наполненной до краев огромной кружки, самой большой, пожалуй, которая была в этом кабачке.

Браун расплатился и вышел, повернув направо, по длинной улице, идущей параллельно железной дороге, пока не дошел до дороги, проходившей мимо засохших тополей. Браун свернул на нее и через пару сотен метров сел и закурил трубку. Был яркий осенний полдень. Равнинный голландский пейзаж, просматривавшийся на много километров, казался пустынным, но Браун, устроившись под тополем, терпеливо ждал, наблюдая за большой пыльной дорогой, по которой пришел сам.

Примерно через двадцать минут, он увидел силуэт, приближавшийся со стороны Рурмонда. Он тоже дошел до дороги с тополями, огляделся и медленным шагом повернул на нее. Браун встал и пошел навстречу к приблизившемуся человеку.

Тот был несколько взволнован, несмотря на внешнее спокойствие.

— Я уверен, что в поезде со мной ехал полицейский из Эссена, — сказал он, заметно нервничая. — Но в Рурмонде он не выходил, так что, я думаю, все в порядке.

— Здесь за вами определенно не следили, — успокоил его в ответ Браун, — я не видел никого на этой дороге за последние полчаса. Никто не проходил тут, кроме вас. А где ваши бумаги? — и он протянул руку.

— Не так быстро, сударь, — ответил рабочий. — Откуда мне знать, что вы принесли то, что обещали?

Браун вынул из своей дорожной сумки толстую пачку немецких банкнот и пересчитал их прямо на глазах у мужчины. Тот, в свою очередь, расстегнул пальто, вытащил перочинный ножик, надрезал подкладку и вытащил из-под нее несколько листов бумаги.

Он передал листки Брауну, тот взял их и положил деньги назад в карман.

— Минуточку, — сказал Браун, увидев, как недоверчиво заволновался немец, прося деньги. — Мне тоже нужно сначала посмотреть, удостовериться, тот ли товар вы мне доставили. Посидите и покурите вот эту прекрасную сигару. Я вас не задержу долго.

Постоянно ворча, компаньон Брауна подчинился, а англичанин быстро пробежал глазами бумаги, пытаясь как можно глубже оценить их содержание.

— Я не вижу «синьку», которые вы мне обещали, — заметил он.

Другой торопливо ответил:

— Мне не удалось ее получить, сударь. Шмидт ничего и знать не хотел до последнего момента и заявил мне, что не хочет ввязываться в эту историю. Я сказал ему, что люди Эрхардта, в Дюссельдорфе, хотят получить эти чертежи исключительно в коммерческих целях, но я думаю, что он унюхал секрет. Он сказал, что технические описания, напечатанные на машинке, не столь опасны, потому что полдюжины его коллег могли бы их взять, но вот если пропадет «синька», он тут же попадет под подозрение. Впрочем, вот кроки, которые отображают все важные детали, как он мне сказал.

Браун не ответил и продолжил изучение бумаг. Наконец, он был доволен, полез в карман и молча отдал деньги. Несколько иронично Браун наблюдал, как торопливо немец схватил банкноты, засунул их под подкладку пальто и принялся зашивать их там с помощью иголки и нитки, которые вытащил из большого кошелька.

— Ваш способ прятать деньги несколько примитивен, дружище, — сказал он через пару минут. — Если бы я вас обыскивал, я бы разрезал ваше пальто.

Мужчина заметно удивился. — Это самое лучшее, что я смог придумать, — проворчал он. — Во всяком случае, хотя я и видел того полицейского, я все равно уверен, что меня ни в чем не подозревают. Фридриха Мюллера все знают в Эссене как человека честного, который работает вот уже двадцать лет, и с ним никогда не было проблем. Впрочем, а что такого плохого, если бы даже я и передал коммерческие секреты конкурирующей фирме из Дюссельдорфа? Возможно, возникли бы большие проблемы, если бы они узнали, но это ведь не преступление, в самом-то деле, если здраво на это посмотреть.

Господин Браун внимательно слушал эту речь, довольно неуместную, которой немец, похоже, пытался успокоить свою совесть, для чего, видимо, не совсем хватило даже толстой пачки банкнот.

— Совершенно верно, — заметил он сухо. — У меня нет никаких сомнений, что господин Фридрих Мюллер на самом деле принадлежит к очень респектабельному обществу, поскольку я еще не имел удовольствия с ним встречаться.

Его компаньон вздрогнул и побледнел.

— Но, сударь, это я Фридрих Мюллер, вы же это хорошо знаете.

— Верно, — сказал Браун, закурив сигару, — я даже знаю, что зовут вас Отто Бенке, проживаете вы на улице Брюккештрассе, дом 42, на третьем этаже. Вот так, вот так, — продолжил он, подняв руку, когда его собеседник пытался что-то ему отвечать и возражать. — Я, конечно, позаботился о том, чтобы узнать вашу настоящую фамилию перед тем, как устроить нашу маленькую сделку. Но поверьте мне, я не сделаю вам ничего плохого, и вам не стоит бояться. Если же вам подвернется случай, вы сможете и в будущем заработать себе много денег, с точно таким же малым риском, если захотите заняться таким делом.

Три дня спустя описания и рисунки Бенке были уже в руках разведывательной службы в Лондоне, после чего, без сомнения, были переданы в Военное министерство. В бумагах содержалось полное описание немецкой 420-мм мортиры, ее лафета, ее снарядов и метода транспортировки. Можно предположить, что вначале достоверность документов вызвала подозрение, но после проверки их признали точными, как это и было на самом деле. Но хотя обязанности господина Брауна и его руководителей из разведывательной службы ограничивались, строго говоря, только морскими вопросами, эта погоня за важной тайной, хотя и чисто «сухопутной» оказалась очень удачной. Способ, каким была решена эта задача, был официально одобрен, хотя и не слишком горячо, чтобы не стимулировать отвлечение агента от своей главной работы. А слабость Брауна к популярным немецким песням, которая так помогла ему войти в нужное общество и добыть важную информацию, не привела в дальнейшей его работе к новым результатам, достойным упоминания.

Но еще не один раз в будущем ему приходилось петь волнующие слова «Германии превыше всего» (Deutschland über Alles»), хотя не как солисту, а как члену огромного хора.

Первый случай представился ему на церемонии спуска на воду большого линейного крейсера, в Гамбурге, незадолго до войны. Во второй раз это было в Бремене в августе 1928 года, когда почтенный и по праву уважаемый Президент Германской республики фельдмаршал Пауль фон Гинденбург в присутствии огромной толпы людей открыл церемонию спуска на воду гигантского трансатлантического лайнера «Бремен». Неподдельный энтузиазм вокруг такого события был столь заразным, что господин Браун, разумеется, был не единственным англичанином, присутствующим на этом мероприятии, который со всей искренностью пел слова немецкого национального гимна, перешедшего в крещендо, когда великолепный корабль сошел со стапеля в воды Эльбы. Это огромное судно, настоящее произведение искусства, как по праву назвал его Раскин, и для цивилизации придет плохой день, когда оценка художественного шедевра станет страдать от влияния национальных предубеждений.

Глава 6. С шумом и гамом!

Современные авторы, пишущие о криминалистике, достаточно подробно познакомили насс методами расследования Скотланд-Ярда, сыскной полиции «Сюртэ» в Париже и Главного полицейского управления в Берлине. Что касается немцев, то следует заметить, что они довели использование науки в этой сферы до такого совершенства, которого не было, пожалуй, ни в одной другой стране. Но, как бы то ни было, немецкий департамент полиции, который в предвоенные годы занимался также и контрразведкой, в последней области чаще терпел поражения, нежели одерживал победы.

Почти целых два предвоенных года немецкая полиция прилагала огромные усилия для идентификации и поимки основных агентов иностранных разведок, работавших в Германии. И некоторые из них, несмотря на величайшую осмотрительность, с какой они занимались своим делом, рано или поздно, в конце концов, попадали под подозрение.

Возможно, что их связи с британской секретной службой никогда не были твердо установлены, но они наверняка были под подозрением, потому что стоило начать изучать их связи и переписку, как тут же за ними устанавливали наблюдение. Все это, естественно, очень усложняло их работу, но, к удивлению, не прерывало ее полностью. Резиденты иностранных разведок в Германии, находящиеся под серьезным подозрением, могли не только продолжать свою деятельность, но даже скрывать от немецкой полиции места, где они проживали в течение нескольких месяцев. Это кажется невероятным, но это факт.

Один из таких разведчиков прожил в Германии три с половиной года, проехал всю страну вдоль и поперек, посетил каждую военно-морскую базу и каждый военный завод в Рейхе, собрал массу секретных сведений по военно-морским вопросам. И при этом большую часть этого периода ему удавалось избегать бдительного внимания властей, оказавшихся неспособными в тех редких случаях, когда они случайно выходили на его след, накопить достаточно фактов для серьезного обвинения против него. А ведь все это происходило в государстве, считающемся самым организованным в мире!

Бесчисленное множество раз против этого агента готовились ловушки, но обычно они были столь заметны, что ему без труда удавалось избегать их. Когда полиция оказалась бессильна, она попросила помощи у немецкого Адмиралтейства и даже у прессы, но и так им не удалось поймать за руку этого докучливого человека, дела которого они расследовали. Он по-прежнему мог приезжать и уезжать когда хотел, обычно не пытаясь даже изменять свою внешность, проводил секретные сделки со своими немецкими информаторами, которые прекрасно знали, чем он занимается, и, за пару недель до начала войны он тихо и спокойно покинул территорию Германии.

За эти сорок два месяца работы на разведку в Германии он познакомился и беседовал с дюжинами морских офицеров, даже с самим Гроссадмиралом фон Тирпицем, с множеством полицейских, среди которых знаменитый Трауготт фон Ягов, полицай-президент Берлина, инженерами немецких верфей, механиками, специалистами по артиллерии, броне и подводным лодкам.

Он присутствовал на встречах Германского военно-морского союз и был в прекрасных отношениях с многими ярыми сторонниками кампании за создание в Германии мощного военного флота. Он знал изнутри почти все арсеналы страны и мог по памяти описать особенности всех береговых укреплений, от Эмдена, острова Зильт и Фленсбурга до российской границы. И в завершение всего, ему, в определенный момент, удалось стать ежедневным посетителем полицейского управления в большом немецком городе, где в его распоряжении был целый кабинет, куда, чтобы получить от него консультацию, приносили официальные бумаги! Хотя эти достижения кажутся плодом фантазии в духе Арсена Люпена, тем не менее, человек, о котором идет речь, действительно существовал, и у нас есть неопровержимые доказательства правдивости этих историй.

Во время последней части его пребывания в Германии этот агент оказался, по очевидным причинам, под подозрением, так как его корреспонденцию перехватили и вскрыли (в общих чертах, такие письма вызвали подозрения при первой проверке). Потому за ним установили наблюдение и несколько раз пытались втянуть его в сомнительные сделки.

Используемые методы были такими нелепыми, что даже трудно представить. Например, использовалась такая система слежки. Один полицейский шел за подозреваемым до вокзала, узнавал, куда тот едет, ждал, пока поезд уйдет, и тут же звонил в полицию города, до которого «объект» купил билет, чтобы там за ним проследили. Очевидно, в головы полицейских не приходила мысль, что их «добыча» догадается о таком их трюке и попросту выйдет из поезда раньше.

В другой раз, преследуемый решил поиграть со своим «преследователем» таким простым способом, который не подошел бы даже для розыгрыша деревенского полицейского в английской глубинке. Однако он оказался вполне пригоден, чтобы одурачить немецкую полицию. По теории нашего агента, методы немецкой полиции специально разработаны с учетом национального характера и темперамента, потому, несомненно, они вполне эффективны, когда используются против немцев. Но если дело касается разоблачения иностранцев, то возникает совсем другая ситуация. Для немецких полицейских иностранец непонятен, его поведение их запутывает, он играет «не по правилам», и потому сложная и заботливо налаженная машина ломается.

Наш информатор был убежден, что любой профессиональный преступник, научившийся своему ремеслу в Англии или во Франции, мог впоследствии продолжать свою карьеру в Германии сравнительно безнаказанно так долго, пока полиция не познакомится в полной мере с его методами — а на это действительно понадобится много времени.

Когда немецкие военно-морские службы присоединились к охоте на нашего странствующего друга, они проявили не больше воображения, чем полиция, и их усилия тоже оказались бесплодными. Их тактика основывалась на принципе «паука и мухи», но они почувствовали себя одновременно удивленными и уязвленными тем, что муха вежливо отказывалась прогуляться по паучьей сетке.

Где-то за два года до войны наш агент получил следующее письмо:

«Уважаемый господин…,

Я слышал от одного нашего общего друга, что вы интересуетесь фактами и действиями немецкого флота. Как морской офицер в отставке я хорошо знаком с ситуацией и мог бы предоставить вам точные сведения. Я был бы рад, если бы вы согласились со мной встретиться. Я предложил бы местом встречи кафе… на Вильгельмштрассе, я буду вас там ждать в три часа пополудни, в четверг. У меня будет гвоздика в петлице».

Подпись, следует добавить, была неразборчивой. Излишне говорить, что встреча не состоялась, однако агенту удалось достаточно быстро выяснить, что господин с гвоздикой был вовсе не «морским офицером в отставке», а капитаном первого ранга на активной службе, занимавшим важный пост в разведке немецкого Адмиралтейства. Это письмо, разумеется, было одним из примеров «паучьей нити», ловушки, и в помещении, соседствующем с тем отдельным кабинетом, где нашего агента напрасно ждал немецкий офицер, в засаде сидели двое полицейских.

Когда эта попытка провалилась, немцы организовали вторую. Пришло новое письмо, в котором выражалось сожаление по поводу несостоявшейся встречи и с жаром предлагалось встретиться снова. Теперь отправитель был бы «рад предоставить сведения чрезвычайной важности». Подпись была уже читаемой и указывала адрес в берлинском пригороде Шарлоттенбурге. На это письмо агент ответил следующим посланием:

«Я благодарю вас за ваше дружеское предложение, но хочу вас заверить, что я ни в коей мере не интересуюсь конфиденциальными сведениями о немецком военно-морском флоте. Это было бы равноценно шпионажу, преступлению, за которое наказывают очень сурово. Информация о флоте, которую я собираю, я полностью получаю из немецкой прессы и делаю это чисто в коммерческих целях».

«Dienstmann», то есть посыльный, очень удивился, когда принес письмо по указанному адресу. Как только он пришел туда, его тут же задержали, отвели в соседний полицейский участок, где несколько часов допрашивали, пока не выяснили, что он ничего не знает о человеке, вручившем ему это письмо.

Как ни невероятно это звучит, но вскоре наш информатор получил и третье письмо с приглашением встретиться с людьми, «желающими передать секреты немецкого флота».

В другой раз его квартирную хозяйку затерроризировала полиция, заставляя составлять ежедневное донесение о перемещениях ее жильца. Но честная женщина быстро продемонстрировала, что справилась со своей задачей, и рассказала нашему агенту всю эту историю. Его комнату дважды обыскивали в его отсутствие в поисках компрометирующих улик — их не было — и в этих двух случаях, обыски, проводившиеся якобы в строгом секрете, были такими бестолковыми и неловкими, что он с первого взгляда смог это определить.

Больше, чем немецкой полиции, ему приходилось бояться кандидатов в добровольные помощники, чье усердие переходило рамки сохранения тайны. Нередко навстречу к нашему другу набивались британские офицеры, обычно армейские, приехавшие в Германию в отпуск. Они желали немного поработать на разведку самостоятельно. Они не проходили никакой подготовки, у них не было инструкций, но до отъезда из Лондона они заходили в штаб разведывательной службы, и там им сообщали, где они могут найти нашего агента.

Он, впрочем, не имел ни малейшего желания становиться гидом, учителем и другом тем, кто ему навязывался. Его посетители обычно были очень молодыми людьми, совершено неопытными, и не имели ни малейшего представления о правилах, по которым живет разведка. На самом деле они были источником хлопот и даже риска. Они либо усаживались в кафе или другом общественном месте и весело болтали о том, что они собираются делать в Киле или Вильгельмсхафене, либо — и это было еще хуже — вели себя точно как опереточные заговорщики, разговаривали только шепотом, передавали записочки, написанные тем, что они считали шифром, обычно это был просто греческий алфавит! В общем, они делали все, чтобы немедленно вызвать к себе подозрения даже самого бестолкового полицейского.

«Эти славные парни делали мое существование невыносимым, — рассказывал наш агент. — Даже сегодня, у меня на голове волосы встают дыбом когда вспоминаю некоторые их поездки. Однажды, в момент слабости, я разрешил одному из них сопровождать меня в поездке в Киль. Я туда ехал просто ради нескольких наблюдений чисто общего характера, потому что, когда мне предстояла серьезная работа, я предпочитал работать в одиночку. Но через день или два мой юный и блестящий попутчик заскучал и попрощался со мной, чтобы поработать самостоятельно. Вернулся он в гостиницу в тот же вечер, очень взволнованный и самодовольный.

Целый день он бродил по Гаардену, на другом берегу порта, где расположены верфи концерна «Крупп-Германия» и Имперского Арсенала. Наконец, его занесло к главным воротам Арсенала, где маленькая группа посетителей ожидала разрешения войти. Но, случайно узнав из замечания одного ротозея, что для входа нужно показать удостоверение личности, он мудро решил отступить, причем ушел с большой поспешностью. В соседнем кафе он наткнулся на двух немецких матросов, вступил с ними в разговор и узнал, что один из них говорит по-английски. Угостив их несколькими кружками пива, он узнал еще, что они служат на миноносце, который сейчас ремонтируется в Арсенале. Его тут же пригласили посетить корабль следующим утром, и один из моряков пообещал встретить его у ворот в десять часов утра и провести вовнутрь. Мой невинный юный друг тут же принял это предложение и теперь с нетерпением не мог дождаться этой новой встречи.

Однако я ему объяснил, что это вполне может быть ловушкой. Оба моряка знали, что он англичанин — собственно, он сам им это сказал — и должны были знать, что иностранцы никогда не получат разрешения на посещение какого-либо немецкого военно-морского объекта. Мне было совершенно понятно, что матросы сообщили об этом случае своему начальству, что один из них, получив соответствующие инструкции, действительно явится в назначенный час к воротам, и как только мой друг подойдет к нему, он тут же будет арестован по подозрению в шпионаже.

Но мне было ужасно трудно переубедить его и пришлось, в конце концов, пригрозить ему, что я отправлю в Военное министерство протест в самом жестком тоне с жалобой на его неразумное поведение. К счастью, он не оставил морякам своего адреса в Киле. Несмотря на это, я посчитал самым разумным для нас обоих немедленно уехать, и мы покинули Киль первым же поездом. Тем самым мы наверняка избежали одного из тех «инцидентов», которые так любили подготавливать и умели использовать немецкие власти. Сам адмирал фон Тирпиц как-то заметил, что каждый арестованный английский «шпион» стоит для него целого крейсера. Он хотел этим сказать, что Рейхстаг после каждого случая шпионажа всегда выделяет деньги на строительство нового корабля.

Через пару месяцев после этого случая мне представился другой офицер британской армии. Он был капитаном Королевской гарнизонной артиллерии и приехал в Германию в отпуск на пятнадцать дней.

В холле отеля «Бристоль» в Берлине он объяснил мне свои планы. В его кармане была карта, где были отмечены оборонительные сооружения Кильского порта, то есть, батареи в Фридрихсорте, в Мёлленорте и в Лабё, на изображении каждой были отмечены предполагаемое количество и калибр пушек. Капитан хотел лично посетить форты и проверить эти сведения.

Независимо даже от явно опасной природы самой этой затеи, которая представлялась мне невозможной, я сразу же увидел, что мой собеседник именно из тех людей, которым не стоит заниматься таким ремеслом. Он был болтливым, нервным и неосторожным. Я попытался было умерить его пыл, начав обсуждать эти дела, но это было все равно, что биться головой об стену.

Он еще сильнее рассердился, узнав о моей позиции, и совсем заупрямился, поняв, что я пытаюсь убедить его отказаться от своего глупого плана. Я заметил ему, что хотя его безопасность это его личное дело, но его неминуемый арест, — если он так настаивает на том, чтобы посетить форты Киля, — тут же создаст для Правительства Его Величества значительные трудности в получении информации постоянными сотрудниками британской военно-морской разведки. Немецкие власти и без того проявляли необычайную бдительность, вызванную постоянными попытками, почти всегда неудачными, со стороны любителей выполнять работу профессионалов из Секретной службы.

Но мои аргументы наталкивались на стену непонимания. Мой компаньон не собирался отказываться от идеи отправиться в Киль, и именно в Киль он готов был поехать на следующий день. В таких условиях я не только отказался ввязываться в эту авантюру, но решил про себя, что самое лучшее — вставить ему палки в колеса, чтобы этот артиллерист понял, что это за игра.

Час спустя на определенный адрес в Лондоне окольным путем была отправлена длинная телеграмма.

На следующее утро мой посетитель получил депешу, в которой было сказано, что его отпуск отменяется, и он должен прибыть в расположение своего полка. Он был, разумеется, ошеломлен и достаточно разгневан, но даже не заподозрил о моей связи с этим событием. Я помог ему сесть на поезд «Хоок ван Холланд Экспрес». Даже сегодня — при условии, что он пережил войну — он понятия не имеет, что моя шифрограмма в Лондон спасла его от вполне вероятного долголетнего тюремного заключения в Глаце или Везеле.

После такого опыта, а случаев такого рода было не два, а гораздо больше, я послал в штаб живописное увещевание, указав на неразумность официального поощрения и стимулирования таких неопытных любителей. А еще опасней, писал я, направлять этих любителей ко мне. Мое положение в Германии довольно непрочное, и я не могу позволить подвергать себя дополнительному риску со стороны тех, кто без спросу вмешивается в мою работу.

Этот протест, похоже, возымел действие, поскольку мне больше не надоедали непрошеные гости».

Этот агент имел честь оказаться предметом заинтересованности такого незаурядного персонажа как барон Рихард фон Кюльман, временный поверенный Германии в Лондоне в два последних предвоенных года. Действуя, без сомнения, в соответствии с инструкциями из Берлина, этот дипломат предпринял большие усилия, расспрашивая в определенных кругах людей, которые, по его мнению, могли лично знать нашего агента и быть осведомленными об его делах. Но эти расспросы проводились так прямолинейно, что ничего не принесли.

Вот какой случай можно привести в качестве примера дипломатических методов господина фон Кюльмана. Он познакомился с одним довольно известным лондонским журналистом, пригласил его на ужин и представил ему там двух немецких морских офицеров, находящихся в гостях в Англии. — Двое моих друзей, — сказал он своему гостю, — очень хотели бы познакомиться с «Х» (он назвал имя британского агента), они думают, что он сейчас живет где-то в Германии. Его образ жизни, похоже, довольно интересный. Не знаете ли вы случайно, где можно его найти?

Такой наивный подход сразу же насторожил гостя, и он сообразил, что не стоит рассказывать ничего, что ему было известно. Учитывая репутацию господина советника-посланника фон Кюльмана как тонкого дипломата, этот случай стоит вспомнить.

В довоенное время немецкая пресса часто атаковала более или менее открыто членов британского Дипломатического корпуса, служивших в Европе, создавая иллюзию, что наши дипломаты проводят незаконные операции в области военной и морской разведки. У нас есть более высокие власти, которые могли бы заявить, что эти обвинения были совершенно необоснованны. Не только поведение наших военных и морских атташе всегда было безупречным, но, по политическим причинам, они даже не пытались использовать преимущества своего официального статуса для получения разведывательных сведений, даже если им такая возможность представлялась. Они никогда не встречались с агентами разведки, никогда не переписывались ни с кем из них, никогда не оказывали им помощи каким-либо образом.

Интересно было бы знать, все ли сотрудники немецкого посольства в Лондоне в последние предвоенные годы вели себя столь же безупречно. Существуют, как минимум, твердые доказательства, что не все из них проявляли активность в деле налаживания добрососедских отношений между двумя странами и преодоления взаимных подозрений. В своей знаменитой книге «Ютландская битва» капитан третьего ранга Георг фон Хазе (немецкое название — «Великая победа германского Флота открытого моря») рассказывает о беседе, состоявшейся в Киле в июле 1914 года с военно-морским атташе в Лондоне, капитаном второго ранга Эрихом фон Мюллером. Вот что говорил атташе капитану фон Хазе:

«Не спускайте глаз с англичан! Англия готова к бою. Мы находимся в преддверии войны. Единственной целью этого визита (визита английской Второй линейной эскадры) является шпионаж. Они хотят составить ясное впечатление о боеготовности нашего флота. Прежде всего, ничего не говорите им о наших подлодках».

Капитан третьего ранга фон Хазе добавляет, что хотя эти взгляды полностью совпадали с его собственными, он, тем не менее, был «удивлен, услышав, как открыто они были высказаны».

Интересен факт, до сего времени неразглашенный, что Франция и Россия располагали определенным количеством агентов своих морских разведок в Германии. Русских было больше и, как известно, им удалось получить довольно много полезной информации. Есть свидетели, утверждавшие, что некоторые служащие Имперского арсенала в Данциге были российскими агентами. Если это так, то это объясняет, почему Морской генеральный штаб Российской империи был так хорошо осведомлен о немецких подлодках еще в самом начале войны, ведь именно Данциг тогда был основным центром немецкого подводного кораблестроения.

Известно также, что российские разведчики собрали точные сведения о береговых укреплениях немцев на Балтике, особенно на подступах к Кенигсбергу и Данцигу. Если бы царский флот был мощнее и управлялся лучше, он куда лучше воспользовался бы этой информацией. Но действительно сильны были русские, прежде всего, в контрразведке. В другой главе мы расскажем о некоторых из реализованных ими идей в этой области.

Как сказали бы ирландцы, лучшими агентами у русских были поляки. Наши собственные разведчики в Германии тоже часто использовали поляков, и обычно они были полезны и достойны доверия. Эта работа им нравилась, не столько из-за денежной выгоды, сколько из-за возможности насолить немцам, ведь поляки воспринимали их как угнетателей своей родины. Все без исключения поляки — немецкие подданные — ненавидели своих прусских хозяев.

Фотография, не стоит и говорить, играет важную роль в работе разведки. Объектив схватывает детали, которые не замечает самый опытный глаз. Поэтому наши агенты в Германии делали все, чтобы заполучить какие только возможно фотографии всех новых кораблей. Иногда доставалась дюжина фотографий с видом разных частей корабля, снятых под разными ракурсами. Одному из наших агентов удалось сделать моментальные снимки линейного крейсера «Дерфлингер», стоявшего на стапеле перед спуском на воду, и они дали очень полезные сведения об особенностях его подводной части, о которых мы даже и не подозревали.

Можно утверждать, что у нас были подробные фотографии всех немецких военных кораблей, вставших в строй до августа 1914 года. Снимки были разложены в хронологическом порядке в штабе военно-морской разведки, что позволяло с первого взгляда обнаружить изменения, особенно после модернизации на верфях арсеналов. Это позволило Адмиралтейству собрать коллекцию точных силуэтов всех боевых кораблей противника, что облегчало их распознание на море.

Незадолго до войны на немецком корабле «Блюхер» была установлена передняя треногая мачта британского образца. Не прошло и недели после того, как корабль покинул арсенал с новой мачтой, как его сфотографировали, и силуэт «Блюхера» был тут же исправлен.

По стечению обстоятельств эта мачта стала виновницей гибели множества немецких моряков в бою у Доггер-Банки, когда сильно поврежденный «Блюхер» тонул. Немецкий «цеппелин» по ошибке принял его за тонущий британский корабль и стал бомбить. Английские миноносцы как раз занимались спасением моряков с «Блюхера», но чтобы уберечься от бомб, они вынуждены были отойти. Результатом стала гибель сотен немцев.

Люди, привлеченные к работе в разведке, первыми поймут глубокую психологию «Утерянного письма» Эдгара Алана По. Им также хорошо понятно, что для сокрытия и раскрытия каких-то секретов нужно пользоваться самыми простыми методами — тем больше вероятность успеха. Впрочем, мы всегда воздавали должное эффективности цензуры, введенной немцами для контроля над публикацией военно-морских новостей, в ответ на политику «Тише! Тише!», разработанную Лордом Фишером. Но если и правда, что эта цензура оставила нас в тумане неведения на несколько лет, то строгая секретность, с которой немцы пытались скрыть все изменения в своем флоте, важные или не очень, часто приводила к результату, прямо противоположному ожидаемому.

Несколько раз агенты нашей разведки попадали на след явно очень важных фактов как раз благодаря выставленным напоказ мерам по их засекречиванию.

Примерами могут послужить испытания артиллерии на «Блюхере» и «Эльзасе» и создание первой немецкой 381-мм пушки. Мы узнали о существовании этой пушки даже раньше, чем она попала на испытания на полигон Круппа в Меппене, просто из-за почти театральных мер предосторожности, окружавших ее.

Точно также произошло с двигателями U-19, первой немецкой подлодки с дизельной силовой установкой. Постройка ее на верфи «Крупп-Германия» в Киле осталась бы в тайне, если бы цех, в котором она стояла, не был бы огражден от соседних цехов заграждениями, обклеенными объявлениями, грозившими всеми ужасными карами тому, кто без разрешения попытается пробраться в цех. Слух о таинственном секретном цехе тут же, разумеется, распространился по всей верфи. А так как на фирме работало шесть тысяч человек, новость вскоре обошла весь Киль. Один из агентов нашей разведки смог ухватиться за ниточку и в результате разузнал все подробности конструкции нового двигателя.

В феврале 1912 года речь Кайзера на открытии заседания Рейхстага ясно предвещала принятие нового закона об усилении военно-морского флота. Для нашей страны было крайне важно узнать, что за закон готовится, потому что в это время британская морская политика в значительной степени определялась тем, что происходило по другую сторону Северного моря. Хотя закон не был представлен на рассмотрение Рейхстага до 14 июня, его содержание было передано в штаб военно-морской разведки Великобритании еще в начале мая. Это было заслугой одного из наших агентов, воспользовавшегося самым простым методом — ему удалось пробраться в типографию, где печатались брошюры с текстом законопроекта для их последующей раздачи депутатам немецкого парламента.

Неудивительно, что это открытие вызвало настоящую сенсацию в Лондоне, так как новая законодательная мера предусматривала увеличение боевой мощи немецкого флота до такого уровня, какой никто не мог бы себе даже представить. Согласно закону, боевой состав «Кригсмарине» в окончательном виде должен был насчитывать 41 броненосец, 20 линейных крейсеров, 40 легких крейсеров, 144 миноносца и 72 подводные лодки, то есть в более чем два раза превышать количество современных кораблей — за исключением миноносцев — которыми Германия не обладала и в 1914 году. Эти цифры, между прочим, не оставляли никакого сомнения в реальности и серьезности немецкой морской угрозы в эпоху, о которой мы говорим. Рассматривая этот период сейчас, с дистанции многих лет, нас ошеломляет тот факт, что так много людей в Англии, включая, конечно, самых умных из наших политиков и общественных деятелей, были слепы и глухи к явным признакам близкой войны, не замечая грозовых туч, собиравшихся на горизонте. Если Армагеддон и застал нас не полностью подготовленными, то это не значит, что мы о нем не были предупреждены.

Глава 7. Почему Ютландская битва закончилась «вничью»

Бесполезно утверждать, что британский народ был якобы полностью удовлетворен действиями своего флота во время Первой мировой войны. В наше время распространено убеждение, что гигантские ресурсы, которыми мы обладали для ведения войны, что касается и личного состава и техники и вооружения, не были использованы в надлежащей степени и не принесли нам действительно больших успехов.

Несомненно, большая часть британской общественности не могла в полной мере быть осведомленной о тех специфических и практически уникальных условиях, в которых протекала война на море. Испытывая неограниченное доверие к своему флоту — а это доверие никогда не было таким высоким, как в августе 1914 года — вопреки «паникерству» и профессиональным возражениям, исходящим изнутри самого флота, которые характеризовали последнее предвоенное десятилетие, эта общественность ожидала блистательных побед на море, достойных побед эры Нельсона.

Вместо этого приходили сообщения о нерешительных действиях, и — не однажды — о явных поражениях, причем, нанесенных противником, значительно уступавшем нам на море. Из важнейших событий морской войны только несколько по праву вызвали неподдельный энтузиазм среди англичан: отважный рейд в Гельголандскую бухту 28 августа 1914 года, разгром эскадры графа фон Шпее у Фолклендских островов, позже героическая атака на Зеебрюгге и день Святого Георгия в 1918 году.

Битва у Доггер-Банки в январе 1915 года оказалась настоящей победой, учитывая условия, в которых она произошла, но позднейшие сведения не оставляют сомнений, что нами был упущен шанс добиться гораздо большего успеха.

Что касается Ютландской битвы, то она для британской общественности оказалась венцом разочарования. В этот день впервые в настоящем крупном сражении в сомкнутых боевых порядках столкнулись британский «Великий флот» («Гранд-флит») и немецкий Флот открытого моря («Хохзеефлотте»). Со стратегической точки зрения это сражение закончилось «вничью», хотя и подтвердило господство на море, которое британский флот удерживал с начала войны. Об этой битве написано столько книг, что из них можно было бы составить целую библиотеку. Десятки немецких авторов в своих произведениях пытались доказать, что битва в проливе Скагеррак, как называют это сражение в Германии, стала триумфом немецкого флота. С британской стороны продолжаются бесконечные споры. Одни авторы настаивают на том, что мы одержали победу, более или менее решительную. Другие указывают на неопределенный исход битвы, но есть и те, для которых она видится «катастрофой».

Эти противоречивые суждения, похоже, не оказали большого влияния на умонастроения среднего гражданина. Малосведущий в тонкостях стратегии и тактики, он думал о видимых результатах и ощущал, что они меньше, чем те, которые он ожидал. Ему было ясно, что нет никаких оснований, чтобы кричать о победе. Великий флот вышел на бой, имея большое преимущество в тоннаже и в артиллерийской мощи своих кораблей, и можно было ожидать, что он раздавит противника. В ходе первой фазы сражения шесть британских линейных крейсеров сражались с пятью немецкими кораблями того же класса при определенным превосходстве в суммарной мощи залпа в пользу англичан. Однако всего за час два наших корабля были потоплены, еще один, по меньшей мере, был очень серьезно поврежден, тогда как немецкая эскадра оставалась полностью в строю, и все ее корабли могли продолжать бой.

В ходе второй фазы немецкий линейный флот два часа вел бой с нашими основными силами в условиях явно невыгодных для немцев. Оказавшись, согласно всем правилам игры, в безвыходном положении и подвергаясь концентрированному огню самых мощных пушек, когда-либо использованных на море, адмирал Шеер смог, тем не менее, выпутаться со сравнительно незначительными потерями и, в конце концов, добраться до своей базы, не подвергшись риску второго боя. Так выглядели, без прикрас, результаты сражения для «человека с улицы». И некоторые выводы, которые можно сделать даже из этих фактов, являются неоспоримыми.

Мы не ставим себе целью обсуждение вопросов управления или стратегии. Ограничимся лучше рассмотрением некоторых материальных факторов, сыгравших очень важную роль в Ютландской битве и в других сражениях морской войны, и постараемся, как нам кажется, в новом свете взглянуть на многочисленные факторы, долгое время остававшиеся в секрете для широкой публики.

Кроме определенных свойств силуэта и такелажа в довоенное время существовало не так уж и много внешних отличий между линейными кораблями Великобритании и Германии. Но в данном случае внешность была обманчива.

Когда Германия, последовав примеру Великобритании, приступила к постройке своих дредноутов, то конструкция их разрабатывалась для действий на сравнительно небольшом удалении от своих основных баз в метрополии. В результате появились корабли с ограниченным радиусом действия, с точки зрения не только запасов топлива. но и устройства помещений для экипажа. Размерам кубриков уделялось лишь второстепенное внимание, поскольку корабли не должны были находиться в море слишком долго. Предполагалось, что экипажи будут жить на земле, за исключением периода флотских учений, и с этой целью были построены большие казармы в Киле и Вильгельмсхафене.

Выражаясь несколько утрировано, немецкие броненосцы можно назвать плавучими батареями с «импровизированными» помещениями для экипажа. Британские же корабли, напротив, создавались для походов и боев в любой части Мирового океана, где их присутствие было бы необходимо. Вследствие этого для обеспечения здоровья и удобства персонала необходимо было предусмотреть достаточно большие помещения.

Это фундаментальное различие конструктивных принципов немецких и английских боевых кораблей имело далеко идущие последствия, прежде всего, что касалось способности выдерживать артиллерийский обстрел. Так как ему не нужно было считаться с такими большими батареями, которые были столь необходимой характеристикой британских кораблей, немецкий конструктор имел возможность разделить корпус корабля на множество маленьких отсеков, которые ограничивали опасность затопления и улучшали живучесть в случае попадания снаряда или торпеды.

Ценность этой системы защиты была продемонстрирована большим количеством линейных кораблей, оставшихся на плаву и даже продолжавших вести бой после получения подводных пробоин. Вот подробный список кораблей с упоминанием причины полученной пробоины:

«Вестфален» — 1 торпеда;

«Остфризланд» — 1 мина;

«Гроссер Курфюрст» — 1 мина;

«Маркграф» — 2 мины;

«Кронпринц» — 1 торпеда;

«Байерн» — 1 мина;

«Мольтке» — 2 торпеды;

«Гёбен» — 5 мин;

«Зайдлиц» — 1 мина и 1 торпеда.

Впрочем, как уже говорилось, прочность защиты немецких кораблей не была секретом для британского Адмиралтейства. Оно получало достаточно донесений от Секретной службы, сопровождаемых детальными схемами расположения их герметичных переборок.

Бронирование этих кораблей тоже было прочным и протяженным. Каждая тонна веса, выигранная при установке пушек или путем любой другой экономии в конструкции и в оснащении, использовалась для бронезащиты.

Так как корабли не должны были проводить много времени в море, вопрос вентиляции не имел первостепенного значения, что позволило немцам усилить бортовое бронирование. В случае же британских кораблей линии иллюминаторов были совершенно необходимы. В результате Германия построила флот из дредноутов настолько живучих, насколько это позволила человеческая изобретательность. То, что они были тесными, плохо проветриваемыми и неудобными для экипажа было не так важно с точки зрения четко определенной цели их использования — боев в Северном море, на Балтике, и, возможно, в Ла-Манше, но не на очень больших расстояниях от Гельголандской бухты. С этой точки зрения, без учета радиуса действия и стратегической мобильности, они определенно превосходили своих британских соперников.

Но, если можно обвинять плохую политику с нашей стороны, которая в связи с условиями нашей морской стратегии не позволила нам строить наши дредноуты как «плавучие батареи» по немецкому образцу, то это никак не означает, что не в наших силах было в тактической области сбалансировать другими средствами преимущество немцев в защитных свойствах их кораблей.

И действительно, если сравнить два флота на бумаге, кажется, что мы сделали все необходимые шаги в этом направлении, потому что на наших кораблях были установлены намного большие пушки. 280-мм и 305-мм немецким орудиям мы противопоставили 340-мм и 381-мм. Теоретически они были достаточно мощными, чтобы пробивать самую толстую броню немецких броненосцев, и на практике они наверняка сделали бы это, если бы мы разработали к ним хорошие снаряды.

К сожалению, пока мы производили большие пушки и не уделяли внимание боеприпасам, Германия создавала орудия меньшего калибра и веса, но с более мощными снарядами.

В результате по реальной огневой мощи немецкие орудия меньшего калибра не уступали, а часто и превосходили нашу корабельную артиллерию большего калибра. Потому, в общем и целом, с учетом лучшего бронирования немецкие корабли в реальности превосходили наши.

Из заявлений Тирпица и других авторитетов известно, что немцы провели тщательное исследование защитных характеристик британских кораблей и с учетом этого создали пушки и боеприпасы, пригодные именно для борьбы с ними. Для того, кто хочет изучить в подробностях принципы, которых придерживались в своей политике Великобритания и Германия в области морской артиллерии, понадобятся очень глубокие технические знания, но здесь мы постараемся вкратце объяснить их словами, которые не испугают непрофессионального читателя.

Обе державы провели полное исследование результатов Русско-японской войны 1904–1905 годов в том, что касалось корабельной артиллерии, но выводы, которые они сделали, были диаметрально противоположны.

По мнению британских экспертов, причиной уничтожения русского флота в Цусимском сражении было использование японцами снарядов с большой долей содержания взрывчатого вещества. Эти фугасные боеприпасы были с очень тонкими стенками, необычно большим количеством взрывчатки и с очень чувствительными взрывателями. Очень мало этих снарядов при попадании отскакивало от брони русских кораблей. Большинство взрывалось при одном касании о борта, палубы и надстройки.

Достаточно красноречивое описание разрушений, производимых этими снарядами, оставил капитан первого ранга российского флота Владимир Семенов в своих воспоминаниях о Цусиме:

«Можно было бы сказать, что не снаряды, а мины ударяли по бортам и падали на палубу корабля. Они взрывались от одного прикосновения к малейшему препятствию на их пути. Поручни, бакштаг трубы, ванты, топрики шлюп-балок — всего этого было достаточно, чтобы спровоцировать взрыв. Стальные листы бортов и палубных надстроек разлетались на кусочки. Железные трапы выворачивало в кольца, а пушки буквально срывало со станков. Конечно, такие повреждения не могли быть причинены только ударом самого снаряда, или его осколков. Их вызвала как раз взрывная волна».

Далее капитан Семенов замечает:

«Уже много лет в морской артиллерии развивалось два различных направления мысли. По первому из них нужно было причинить противнику очень серьезные и тяжелые повреждения, хотя и необязательно многочисленные, например: остановку машин, пробоины или взрывы внутри корпуса ниже ватерлинии, одним словом вывести корабль противника из строя одним мощным ударом. По второй теории следовало обрушить на противника как можно больше огня за самое короткое время. Корабль противника при этом не получал от каждого отдельного удара очень серьезных повреждений, однако всех этих ударов вместе хватило бы, чтобы парализовать его и с уверенностью добиться ожидаемого результата — от такого обстрела корабль был бы полностью разрушен и затонул бы.

С современными орудиями для реализации первой из этих двух идей необходимо было создать мощные бронебойные снаряды с толстыми и прочными стенками, способные пробивать мощную броню (разумеется, вследствие этого сокращался вес взрывчатого вещества, находившегося в них) и с ударными взрывателями замедленного действия, которые срабатывали бы внутри цели. Для реализации второй концепции снаряд не должен был быть особо прочным — хватало минимальной прочности: лишь бы он не разорвался при выстреле. Благодаря тонким стенкам увеличивался внутренний объем, что позволяло снарядить его максимально большим количеством взрывчатки. Взрыватели были настолько чувствительны, что срабатывали от малейшего удара.

Первой из этих концепций воспользовались французы, второй — англичане. В последней войне, мы (русские) выбрали первую, а японцы — вторую».

Нет никаких сомнений, что лорд Фишер был склонен верить, что правильно воспользовался уроками Цусимы, когда выбрал концепцию строительства дредноутов. Он считал, что броненосец из своих многочисленных мощных пушек обрушит на цель град снарядов с большим количеством взрывчатки и с взрывателями мгновенного действия, которые взорвут все ее незащищенные части, превратив ее в простой понтон, броню которого даже не стоит пробивать. Среди экипажа корабля, подвергшегося такому обстрелу, те, кто останется в живых, будут ранены либо настолько деморализованы ураганом пламени и взрывов, что даже если корабль после этого останется на плаву, он больше не сможет быть боевым инструментом.

И эта политика не менялась, когда мы увеличили калибры с 305 до 340, а затем даже до 381 мм. Справедливо, что определенное увеличение калибра полезно для повышения эффективности бронебойного снаряда, но у нас расчет по-прежнему делался на снаряды с большим количеством взрывчатого вещества, использованные японцами в Цусимском сражении для нанесения основного ущерба противнику.

Наша политика могла бы быть вполне разумной, если бы немецкие броненосцы 1914 года соответствовали по своей конструкции и бронированию русским кораблям 1905 года, родившимся под несчастливой звездой, но на самом деле немцы создавали свои корабли по совсем другой концепции.

Без всякого сходства с русскими додредноутами, обладавшими достаточно толстым бронированным поясом, но с бортами большей частью плохо или вообще не защищенными, немецкими дредноуты были сделаны «одним куском» с мощной броней над и сильной защитой под ватерлинией, протянувшейся от носа до кормы, с толстыми стальными палубами и бронированными переборками. Каждое орудие, каждый пост управления огнем, каждое место на борту, куда попадание вражеского снаряда могло бы привести к серьезной аварии, были защищены так, что взрывы этих снарядов не причиняли бы большого вреда и достаточно долго не могли бы эту защиту пробить.

Вследствие этого понятно, что тот тип снарядов, который склонил в пользу японцев чашу весов во время боя в Цусимском проливе, не мог быть полезен в использовании против таких кораблей. И зная, что мы обладали, как уже упоминалось, подробными сведениями о характере защиты каждого немецкого дредноута, трудно понять, почему же мы не смогли создать бронебойный снаряд, достаточно эффективный, который мог бы пробивать толстую броню и взрываться внутри с разрушительными последствиями большого масштаба.

Необходимость снаряда с такими свойствами ясно будет показана в следующих абзацах, описывающих боеприпасы, использованные немцами в Ютландской битве.

Больше того, можно утверждать со ссылкой на самые высокие авторитеты, что наши основные фирмы, выпускающие вооружение, были задолго до войны готовы к выпуску снарядов с мощной бронебойной способностью, ничуть не уступавших немецким боеприпасам. Однако они не получили заказ на выпуск таких снарядов, следствием чего было то, что большая часть труда наших артиллеристов в Ютландской битве оказалась напрасной из-за посредственных бронепробивающих свойств используемых ими снарядов. В особенности 381-мм снаряды, которыми стреляли по немецким кораблям, были наполнены обычным черным порохом со сравнительно слабыми детонирующими свойствами. Если бы эти боеприпасы были снаряженылиддитом или еще лучше тринитротолуолом, каждое их попадание наносило бы в два раза большие разрушения. Если же учесть общее количество попаданий из наших больших пушек во время битвы, то можно с полной уверенностью заявить, что только неудовлетворительное качество наших боеприпасов спасло немецкий флот от разгрома, пусть даже частичного.

Определить, кто именно несет ответственность за этот серьезный недостаток в вооружении нашего флота, было бы пустым делом. А как легко можно было бы его устранить, рассказал лорд Джеллико в своей книге о «Гранд-флите», выпущенной спустя немного времени после Ютландского сражения. Там сказано, что незадолго до битвы была образована комиссия по расследованию проблемы снарядов. В соответствии с указаниями этой комиссии был создан новый тип бронебойных снарядов, очень эффективный, способный пробивать толстую броню, даже при попадании под небольшим углом, и оснащенный взрывателем замедленного действия, который приводил бы к взрыву внутри корпуса корабля с последующими очень серьезными разрушениями.

Причина, почему такие боеприпасы не были созданы до войны, возможно, объясняется отсутствием практического опыта ведения огня из орудий большого калибра по боевым кораблям с сильным бронированием. Этот опыт не мог быть получен иначе, как при проведении исследований и испытаний, сходных с теми, которые проводили немцы. Они выделяли большие суммы на строительство кораблей-мишеней, воспроизводивших корпуса броненосцев с самой современной броней и потом обстреливали их, на море, из разных пушек и разными типами снарядов, в условиях, максимально приближенных к реальным. Благодаря таким испытаниям немцы получили данные, позволившие им создать максимально эффективный снаряд. Не было причин, по которым мы не смогли бы провести такие же испытания. То, что мы этого не сделали — очень серьезный упрек в адрес предвоенного руководства нашего Адмиралтейства. Этот недосмотр, вероятно, отнял у нас решительную победу в проливе Скагеррак, и, скорее всего, в других случаях тоже в значительной степени нейтрализовал наше преимущество в крупнокалиберной артиллерии.

Бой 17 ноября 1917 года в Северном море может послужить тому ярким примером. Когда легкие крейсера немцев начали отходить, корабль Его Величества «Рипалс» обстрелял продольным огнем немецкий корабль «Кёнигсберг». 381-мм снаряд весом 871 кг пробил основания трех труб и взорвался в одном из носовых угольных трюмов. Но взрывы был таким слабым, что снаряд разорвался всего на несколько осколков и причинил только локальный ущерб, не повлиявший на способность корабля продолжать бой. Если бы этот снаряд был бы с тринитротолуолом, он наверняка вывернул бы «Кёнигсберг» наизнанку, по меньшей мере, он бы точно потерял способность двигаться.

Не говоря уже о «вещественных доказательствах», выразившихся в уничтожении пяти больших британских боевых кораблей, эффективность немецких снарядов подтверждается и многочисленными свидетельствами. В общих словах, они пробивали самую толстую броню и взрывались внутри с ужасной силой, приводя к ожидаемому эффекту — очень серьезным разрушениям.

Для контраста давайте посмотрим, как немец описывал эффективность британских боеприпасов. Господин Бетцхольд в книге «Die Technik im Weltkriege» («Техника в Мировой войне») пишет:

«Эффект от попаданий снарядов большого калибра в крупные немецкие корабли ясно продемонстрировал, что британские боеприпасы были довольно низкого качества. Часть снарядов вообще не взрывалась, остальные взрывались вне брони, тогда как немецкие взрыватели были устроены таким образом, что не срабатывали, пока снаряд не пробивал броню. Состав и укладка британских пороховых зарядов из-за своей недостаточной защищенности, представляла постоянную опасность для собственного корабля. По своему расположению и по своей толщине броневая защита британских кораблей продемонстрировала свою неэффективность при обстреле немецкими пушками среднего калибра, в то время, как немецкая броня отражала снаряды даже самых мощных британских пушек. 381-мм снаряд не смог пробить нашу 350-мм броню, с расстояния от 10 до 15000 метров».

Заявления господина Бетцхольда о значительном превосходстве немецкой брони не нашли подтверждения в ходе послевоенных испытаний. С броненосца «Баден» были сняты бронеплиты и подвергнуты обстрелу для проверки. Они оказались даже хуже, чем британская броня такой же толщины в плане сопротивляемости. Но нужно добавить. что эти испытания производились с помощью бронебойных снарядов, принятых на вооружение уже после Ютландского сражения.

После войны стали известны подробные характеристики немецкого снаряда, использованного в этой битве. По своим качествам этот снаряд был напрямую ответственен за потопление тех наших линейных крейсеров — «Куин Мэри», «Индефатигейбл» и «Инвинсибл», не говоря уже об уничтожении трех броненосных крейсеров и о серьезных повреждениях других кораблей. Потому этот смертельный снаряд заслуживал серьезного внимания. За подробности о нем мы благодарны капитану третьего ранга Кинцелю, служившему до войны в Артиллерийском управлении Морского министерства Германии.

«Задолго до войны, — рассказал Кинцель, — его Управление поняло важность усовершенствования бронебойных снарядов и решило провести немедленные исследования и опыты по этому вопросу. В сотрудничестве с фирмой Круппа работа продолжалась несколько лет и, несмотря на трудности и разочарования, она, в конце концов, увенчалась успехом. Когда разразилась война, у немцев уже был готов практически безупречный бронебойный снаряд. Корпус снаряда был из стали, выплавленной Круппом, с добавками хрома и никеля, несравненной по тягучести и прочности. Снаряд имел спереди коническую форму, заостряясь к носику, который ломался бы при ударе о броню, будь он изготовлен из более мягкого металла.

Выбор самой оптимальной формы наконечника снаряда и самого подходящего металла для него не был бы возможен без многочисленных экспериментов, стоивших очень больших денег. В донной части снаряда было отверстие для размещения в нем заряда, вес которого составлял примерно 3 процента от общего веса снаряда. Для получения при взрыве максимального эффекта необходимо использовать очень мощную взрывчатку «ароматической серии». Но так как такое взрывчатое вещество взрывается немедленно при столкновении с броней, возникла сложная проблема «флегматизации» заряда, что привело бы к тому, что взрыв происходил не сразу после столкновения с даже самой толстой броней, а с «замедлением», ничуть при этом не снижая бронебойных свойств».

Сложность проблемы, по словам капитана Кинцеля, может быть видна по тому факту, что в эпоху Ютландской битвы англичанам так и не удалось ее решить.

«Несмотря на продолжительные исследования, им пришлось по-прежнему снаряжать свои бронебойные снаряды почти исключительно черным порохом, который был хотя и менее чувствительным, зато бесконечно уступал по своей эффективности мощным взрывчатым веществам».

Взрыватель по праву называют «душой» снаряда. Спроектировать взрыватель замедленного действия, который бы безупречно работал на бронебойном снаряде — сама по себе очень сложная проблема. Взрыватель должен занимать минимум места и веса. Потому состоять он должен тоже из очень маленьких частей, при этом быть достаточно прочным, поскольку при выстреле он подвергается сильному удару.

Ненадежный взрыватель может привести к взрыву снаряда в момент выстрела, последствия чего легко предсказать — разрыв ствола орудия, детонация других снарядов, находящихся в башне — и в результате очень серьезная угроза для всего корабля.

С другой стороны, эти элементы должны выдерживать и другой удар — в момент попадания снаряда в броню цели. Именно в этот момент взрыватель вступает в игру, и если он работает нормально, вызывает взрыв заряда.

«Благодаря неутомимым усилиям (добавляет капитан Кинцель), преодолевая многочисленные разочарования, с течением времени был создан взрыватель замедленного действия, который не боялся никаких ударов, не срабатывал раньше времени и позволял снаряду вонзиться в броню, защищающую жизненно важные части корабля. Таким образом, германский военно-морской флот получил бронебойный снаряд, настолько безупречный, какой только могла создать человеческая мысль, одним словом, превосходное оружие, которым не обладали наши противники».

Даже сделав скидку на патриотический энтузиазм капитана Кинцеля, нужно честно признать — немецкие снаряды были эффективнее наших. Но если попытаться найти причину этого отставания с нашей стороны, мы наткнемся на массу противоречивых заявлений.

Некоторые утверждают, что Адмиралтейство собиралось использовать или испытывало в целях дальнейшего использования лиддит для снаряжения бронебойных снарядов, но эта смесь была признана слишком чувствительной и опасной, потому пришлось вернуться к черному пороху. Выдвигаются и другие причины, более технического характера, чтобы объяснить относительную слабость наших снарядов в их противоборстве с немецкой броней.

Очень простое объяснение предложили морские офицеры и оно, похоже, подтверждает вышеупомянутые наблюдения касательно принципов, которыми руководствовалось Адмиралтейство в артиллерийской сфере вплоть до Ютландской битвы. Один из этих офицеров рассказывал так:

«Мы задолго до Ютландского сражения знали, что наши бронебойные снаряды плохи. Были попытки к их усовершенствованию, но ответ всегда был один — что снаряды с большим количеством взрывчатого вещества это «то, что доктор прописал», как раз самый подходящий вид снаряда, что эффект от разгрома, вырывания частей корпуса и надстроек, скручивания и деформации незащищенных частей, от огня и грохота, который наносит снаряд большой мощности, выведет из строя корабль с самой сильной броней скорее, чем единственная дырка в его броневом поясе. Все это, я думаю, было следствием донесений, присланных теми из нас, кто был в Японии во время Русско-японской войны. И мы предполагали, что немецкие дредноуты окажутся при обстреле снарядами с мощными зарядами взрывчатого вещества уязвимыми не меньше, чем корабли адмирала Рожественского.

В результате, те, кто были при власти, не настаивали на попытках создания бронебойного снаряда большой эффективности, которым мы вполне могли бы своевременно располагать. Это доказано тем фактом, что почти безупречный снаряд начал производиться меньше чем за месяц до Ютландской битвы».

Помимо проблем с боеприпасами проверка войной выявила и другие недостатки нашего морского вооружения и оснащения. Наши дальномеры и другие оптические приборы, необходимые для управления огнем, уступали как тем, что были разработаны для немецкого флота, так и тем, которые уже были официально приняты на вооружение. Почему они были хуже немецких — вопрос все еще не объясненный. В первой части Ютландской битвы, во всяком случае, немцы вели куда более точный огонь, чем наши корабли. Скорость, с которой корабли противника прицеливались и открывали огонь, была горьким сюрпризом для самого адмирала Джеллико. Это тем более удивительно, что к моменту этого сражения немцы еще не установили на своих кораблях аналоговую центральную систему наведения и управления огнем, которой уже обладало большинство наших линейных кораблей, и она, как предполагалось, должна была значительно улучшить точность огня нашей артиллерии.

Эффект от немецкого огня усиливался еще их методом стрельбы — «плотными залпами». Их пушки вели огонь так согласованно, что все выстрелы с одного борта концентрировались на сравнительно маленьком участке. В результате при правильном управлении огнем цель подвергалась одновременному удару нескольких снарядов почти в одну точку. Именно так произошло с «Куин Мэри» и другими кораблями, которые мы потеряли, и именно это требует тщательного анализа и разъяснения причин той чудовищной внезапности, с которой они были выведены из строя.

С другой стороны, если прицеливание не было точным, то весь «плотный залп» летел мимо цели.

Британские пушки не были так тесно слажены, и в сравнении с немецкими бортами наши выглядели «рассеянными» — одни снаряды не долетали до цели, другие перелетали за нее. Этот метод стрельбы натолкнул на идею улучшить шансы на попадание, стреляя залпами с достаточно большим рассеиванием. Здраво считалось, что попадание хоть одного снаряда в цель лучше, чем все снаряды, пролетевшие мимо.

У каждого метода были свои преимущества и свои недостатки, которые уравновешивали друг друга, учитывая, что, здраво рассуждая, выбора между этими способами практически не было. Немцы, однако, могли бы по праву заявить, что с выгодой для себя воспользовались метафорой лорда Фишера: если вас ударили, когда вы сидели за столом, не бросайте в голову обидчика пробку от графина — бросайте в него сам графин. Точно так же в Ютландской битве они с убийственным эффектом бросили в бой свои линейные крейсера.

Не считая калибра, были и другие существенные различия между английскими и немецкими большими орудиями. Английские, построенные по технологии обмоточных лент, имели невероятно тяжелые стволы. Наша 381-мм пушка весила 100 тонн, без станка. Немецкие орудия из цельной стали были намного легче, 381-мм орудие весило всего 70 тонн. Точность стрельбы от этого вовсе не страдала, а служило орудие намного дольше нашего.

К моменту начала войны корабли обоих флотов были в недостаточной степени защищены от опасности, вызванной пожарами и взрывами боеприпасов. К счастью для немцев они распознали эту серьезную угрозу, и еще за шестнадцать месяцев до Ютландской битвы приняли необходимые меры предосторожности. В бою у Доггер-Банки в январе 1915 года две кормовые башни линейного крейсера «Зайдлиц» превратились в пекло. Причиной был всего один британский снаряд, который пробил барбет крайней кормовой башни и взорвался в снарядоподъемнике, вызвав пожар зарядных картузов.

Порох с нитроцеллюлозой горел необычайно сильно. Пламя вырвалось сверху и снизу от снарядоподъемника, перешло по проходу на вторую башню и произвело там подобное же разрушение. Погибло 160 моряков, и только подвиг одного унтер-офицера, вовремя успевшего закрыть люк, спас корабль от взрыва снарядов. После этого случая на всех важных кораблях были установлены противопожарные перегородки, а также приняты другие меры, уменьшающие эту опасность.

Другим фактором усиления безопасности с немецкой стороны было использование медных гильз, в которых содержались основные части заряда для больших пушек, дополняемые фактически только зарядными картузами. В результате при попадании снаряда в башню или в снарядоподъемник, основные заряды, защищенные медью, загорались очень редко. В британском флоте все пороховые заряды были в шелковой оболочке, и поэтому намного больше пожароопасны.

Слабость наших довоенных мин уже упоминалась в предыдущей главе. Хотя характеристики немецких мин были хорошо известны Адмиралтейству, не было сделано ни одной попытки по созданию оружия, не уступающего немецкому. И всю первую половину войны наши мучительные минные операции были большей частью просто бесполезно потраченными усилиями.

Стоит снова напомнить о следующем: не из-за отсутствия достаточных сведений о вооружении, технике и оснащении противника мы не удосужились обеспечить свой флот хорошей техникой и вооружением. Работа агента Секретной службы является выполненной, когда он собрал сведения, и по возможности после проверки их достоверности, передал их «наверх». Если этими сведениями там не воспользовались, то он в этом не виноват.

Независимо от объяснения — то ли из-за отсутствия настоящего военно-морского штаба, то ли из-за консерватизма на верхних административных этажах, неопровержимый факт состоит в том, что наш флот до войны, несмотря на свои великолепные корабли и несравненный персонал, страдал некоторыми существенными недостатками материально-технического плана, значительно подорвавшими его боевую эффективность. Именно их отсутствие привело к не одной трагической потере и к напрасно потраченным усилиям.

Глава 8. Несколько удачных «уловов»

Современная морская война настолько сложна, что вести ее могут только профессионалы. Это, конечно, звучит банально, но речь сейчас пойдет о вооружении, которое в ней используется, а не о стратегии или ведении операций. У каждого оружия есть свои пламенные сторонники. Специалисты по торпедам с удовольствием рассматривают свою «рыбу-меч» как самое мощное орудие разрушения на море и, их глубокое убеждение — или заблуждение — в этом вопросе в значительной мере ответственно за невероятную сложность конструкции больших боевых кораблей современной войны. На флоте есть и офицеры, особенно молодые, которые настаивают на том, что морская авиация рано или поздно будет безраздельно доминировать на море.

Но флот, весь вместе, предпочитает всем прочим видам оружия старую добрую пушку. И на это есть причины — именно пушка решила исход всех важнейших операций Первой мировой войны — битв в Гельголандской бухте, у Доггер-Банки, у Коронеля, Фолклендских островов и у Ютландского полуострова.

По сути, броненосец это плавучая платформа для крупнокалиберных пушек и фактически любое увеличение его водоизмещения, его скорости и бронирования производится только для того, чтобы он лучше мог нести свои орудия, чтобы эта платформа была мобильнее и менее уязвима от контратак. Одним словом, корабль существует ради пушки, а не пушка ради корабля. Этим объясняется то беспрецедентное внимание, которое почти во всем мире уделяется корабельной артиллерии и методам ведения артиллерийского огня.

В предыдущей главе уже рассказывалось о том, каких примечательных результатов добились немцы в Ютландской битве благодаря своему эффективному бронебойному снаряду для крупнокалиберных пушек. Но, если не управлять огнем точно, то самый лучший снаряд будет потерян зря. Сейчас речь пойдет о методах, благодаря которым Германия достигла таких успехов в ведении артиллерийского огня, и о том, как, в то же время, британской военно-морской разведке удалось проникнуть в эти тщательно скрываемые секреты.

Задолго до принятия на вооружение морская пушка большой мощности с установленной казенной частью обязательно проходит многочисленные испытания, стреляя на сравнительно небольшие дистанции. Так поступали и поступают все флоты. Однако даже если сама пушка была вполне в состоянии точно забросить свой снаряд на вполне приемлемое расстояние, это не всегда означало, что ее мощный снаряд обязательно попадет точно в цель. Причина понятна — не существовало безупречной системы прицеливания на такие большие расстояния. Но за последнее десятилетие прошлого века, некоторые прогрессивно настроенные морские офицеры, и в нашей стране и за рубежом, начали демонстрировать возможность ведения огня на дальние дистанции после того, как предварительно изобрели, совершенно независимо друг от друга, точные инструменты для управления огнем и прицеливания. Четыре выдающихся моряка сыграли основную роль в техническом прогрессе в этой области — английский адмирал сэр Перси Скотт, американские адмиралы Фиск и Симс, и немецкий адмирал Томсен.

В каждом случае главным элементом новой системы была возможность телескопического видения. Разработав его одновременно с такими своими изобретениями, как прицельные системы «dotter», «deflection teacher» и другие, адмирал Скотт, которого в английском флоте иногда называли «отцом современной артиллерии», добился удивительных результатов стрельбы на кораблях, которыми успешно командовал. Он возродил к жизни давний метод «параллельного огня борта», при котором ось прицеливания всех пушек, размещенных на одном борту, управлялась так, что все орудия наводились на одну точку. Так появилась стрельба залпами в отличие от ведения индивидуального огня.

Наконец, Скотт изобрел систему центральной наводки. Она позволяла одному человеку управлять огнем всех пушек на борту. Если его прицеливание точное — что зависит не только от его личного мастерства, но и от мастерства его товарища, наблюдающего за падением снарядов, устроившись на верхушке мачты, и от математических вычислений, производившихся на «центральном посту управления огнем» глубоко во «внутренностях» корабля — то по цели может ударить залп орудий всего борта. Но точно так же самая маленькая ошибка в вычислениях или самое незначительное заблуждение в оценке угла или дистанции могут стать причиной того, что все снаряды пролетят мимо.

Под влиянием адмирала Томсена немецкий военно-морской флот начал эксперименты со стрельбой на большие дистанции в 1895 году. На следующий год были проведены групповые стрельбы линейной эскадры во время учений в бухте Свинемюнде в присутствии Кайзера, на которого так подействовали их результаты, что он лично подключился к внедрению на весь флот новых приборов для стрельбы на большие дистанции.

Новосозданный флот может себе позволить быть менее консервативным, чем флоты со старыми традициями. И потому в Германии всем новинкам, способным усилить боевую мощь флота, заранее гарантировалось официальное одобрение. В Англии, к сожалению, ситуация сложилась совершенно другая: изобретатели и те, кто хотел бы стать реформаторами, должны были выдержать долгую и упорную битву за официальное одобрение своих идей.

Немцы, убедившись, что стрельба на большие дистанции осуществима на практике, немедленно придали своим бортовым пушкам максимально большой угол наводки. Важность этого момента требует небольшого разъяснения. В определенных рамках, чем больше угол, под которым стреляет пушка, тем дальше пролетит ее снаряд. Под углом бросания в 15 градусов, к примеру, 381-мм снаряд пролетит 15000 метров, а под углом в 30 градусов дальность стрельбы увеличится до 22000 метров.

Если орудийные башни немцев уже в 1900 году позволяли орудиям поднимать стволы на 30 градусов, то на британских кораблях угол подъема не превышал 13,5 градусов, что давало немецким кораблям существенные преимущества. Если бы война разразилась в то время, немецкий флот значительно, даже в решающей степени, превзошел бы нас в точности и дальности ведения огня.

Хотя мы быстро узнали о существовании немецких станков с большими углами наводки, похоже, что у нас недооценили значение этого усовершенствования. Возможно, причиной было то, что мы почти ничего не знали или знали совсем мало о качественных характеристиках ведения огня на немецком флоте. Наше незнание этой темы продержалось почти до самой войны, но в то же время разведка получала, проверяла и передавала сведения, ясно показывающие, что немцы не упускают ни одной возможности чтобы улучшить качества своей артиллерии. Один агент военно-морской разведки еще в 1909 году обращал внимание на увеличение скорострельности немецких корабельных пушек: 280-милимметровка делала 3 выстрела в минуту, 240-милимметровка — четыре. Такие данные намного превышали скорострельность орудий главного калибра британского флота.

Когда Германия приступила к проектированию своих первых дредноутов, она воспользовалась этим для усовершенствования организации ведения артиллерийского огня. Были проведены многочисленные и всесторонние исследования новых методов наведения и управления огнем, самые лучшие элементы каждого из них были затем использованы на новых кораблях. Среди них «Richtungsweiser» (указатель направления), во многом сходный по назначению с изобретенным Скоттом прибором «Director», хотя и совершенно другой в техническом плане.

Централизованной системы управления огнем «Fire-director», установленной, как уже отмечалось, на кораблях британского флота, у немцев не было еще и некоторое время после Ютландской битвы, но эффективность их огня была подтверждена результатами этого сражения.

Конечно, эти результаты были плодом двадцати лет интенсивного труда, настойчивого и тщательного, что вообще свойственно немцам. На каждую сотню фунтов, которые мы выделяли в те годы на исследования в области артиллерии, Германия выделяла тысячу. Приведем всего один пример. Агенты Секретной службы узнали в 1910 году, что немцы на учения выделяют намного больше снарядов, чем мы — для крупнокалиберных пушек — на 80 процентов больше выстрелов. Учения с боевыми стрельбами по бронированным кораблям-мишеням были у немцев постоянной практикой, тогда как в британском флоте они были очень редки или даже совсем не проводились.

С точки зрения Секретной службы данные о ведении артиллерийского огня рассматривались как самый высокий приоритет в сравнении со всеми другими сведениями, и, по вполне очевидным причинам, получить их было очень тяжело.

Были разные способы узнать детали нового корабля, новой торпеды. Например, пойдя на определенный риск, агент мог разузнать что-то о том, что искал, попытавшись лично проникнуть в арсенал или на артиллерийский завод. Но, если такого рода визиты были на самом деле довольно частыми, то совсем другое дело — как проникнуть иностранцу на борт боевого корабля и присутствовать на его боевых стрельбах.

Хотя эта история и кажется довольно странной, но рассказывают об одном агенте, которому удалось такое приключение. Агент этот работал на Соединенные Штаты. Если верить переписке двух офицеров американских ВМС, опубликованной с их разрешения в 1925 году в американских газетах, одному американцу удалось попасть на борт британского броненосца во время ученных стрельб на большие дистанции. Американец смог заметить, что на корабле один из противоторпедных булей заполнен, чтобы создать кораблю крен и увеличить таким образом угол наводки его пушек. Не известны ни дата, ни другие детали этой истории, и возможно, что она вымышлена.

Во всяком случае, ни одному британскому агенту в Германии никогда не удавалось устроить такой почти театральный трюк. Тем не менее, мы смогли разработать косвенные методы, чтобы получить полезные сведения о немецких методах ведения огня, несомненно, качественно превосходивших наши.

О внедрении в немецком флоте станков с большим углом наведения уже упоминалось. Нашей разведке удалось получить фотоснимки додредноутов классов «Дойчланд» и «Брауншвайг», где ясно были видны башни с «задранными» кверху стволами.

Мы также знали, что эти корабли вели «бомбардировку» на дистанции свыше 13000 метров по неподвижным целям, с прицельными данными, вычисленными заранее.

Ценность этих сведений заключалась в подтверждении большой дальности стрельбы немецких пушек, но не имела другого значения, потому что в то время (1907 год) Флот открытого моря никогда на своих учениях не вел огонь по подвижным целям на дистанции, превышающей 9000 метров. Немцы, как и мы, считали стрельбу на дальность, превышающую этот лимит, напрасной потерей пороха и снарядов.

Когда на стапелях были заложены первые немецкие дредноуты, естественно, предполагалось, что максимальные углы наводки их пушек, по меньшей мере, не будут уступать углам наводки на более старых кораблях. На самом деле, основываясь на этом предположении, наши первые информационные бюллетени о кораблях типа «Нассау» и «Хельголанд» указывали, что угол наводки их пушек не превышает 30 градусов. Правда не была известна, пока корабли через некоторое время не вступили в строй. И тут оказалось, что их станки не позволяют поднимать стволы выше, чем на 16 градусов.

Вот что произошло. Начальная скорость снаряда 280-мм и 305-мм пушек, которыми вооружались немецкие дредноуты, была чрезвычайно высокой. Эти снаряды летели по очень настильной траектории, при этом, несмотря на малый угол наводки, их дальнобойность значительно превышала ту, которую считали возможной в данных условиях при прицельном огне. Если бы угол наводки превышал 16 градусов — а при таком угле дальность стрельбы составляла примерно 18000 метров — то потребовался бы значительно более тяжелый, сложный и дорогой станок, а увеличение амбразур на башне сделало бы ее более уязвимой для вражеских снарядов, которые при попадании могли бы вызвать детонацию боекомплекта.

С 1907 года и до окончания войны немцы построили и вооружили 26 броненосцев и линейных крейсеров дредноутного типа. И у всех их угол наводки составлял не больше 16 градусов. За тот же период мы построили и вооружили около 40 кораблей тех же категорий, все, кроме 10 с 305-мм орудиями, имели максимальный угол наводки 20 градусов. Таким образом, получилось, что когда Германия уменьшала максимальный угол наводки на своих кораблях, мы увеличивали его на наших, и в обоих случаях выбранный способ диктовался практическими причинами.

В нашем случае увеличение угла с 15 до 20 градусов было вызвано внедрением 340-мм пушки. Это орудие по начальной скорости снаряда уступало 305-милимметровке, И потому для сохранения дальности стрельбы угол наводки пришлось увеличить. А так как большую часть этого времени практические стрельбы проводились на дистанциях, не превышавших 9000 метров в обоих флотах, разница между углами наводки казалась всего лишь второстепенным вопросом. Забегая вперед, скажем, что уже в ближайшем будущем эта разница приобрела решающее значение. Начиная с 1911 года, прогресс в дальнобойной стрельбе начал двигаться ошеломляюще быстрыми темпами, и во время войны огонь велся уже на дистанциях, почти в два раза превышавших те, которые использовались на довоенных учениях.

В большинстве рассказов о войне на море, написанных англичанами, упоминается превосходство немецких крупнокалиберных пушек по дальности стрельбы. Даже сам сэр Перси Скотт поддался этому заблуждению. Правда в том, что в Ютландской битве наши корабли, если рассматривать их в целом, превосходили в определенной степени корабли противника по дальнобойности артиллерии, и что немцы больше чем в одной фазе сражения попадали под наш огонь, не имея при этом возможности «достать» наши корабли из-за малого угла наводки своих пушек.

В 1910 году на Балтике состоялись важные учения с использованием прибора «Richtungsweiser», установленного на борту кораблей «Нассау» и «Вестфален». Был продемонстрирован высокий процент попаданий по подвижным целям с дистанций до 11000 метров, и после определенных усовершенствований, были организованы новые практические испытания. Наши разведчики часто в то время сообщали об активности, проявляемой немцами в области усовершенствования методов ведения артиллерийского огня, но точных и надежных сведений было мало или не было вовсе. Все, что мы знали, это то, что немцы прилагают все усилия для улучшения стрельбы на большие дистанции, но мы и понятия не имели об их реальных результатах.

Но в марте 1911 года была получена точная и многое объясняющая информация.

Она касалась результатов учебных стрельб, проводившихся дивизией немецких боевых кораблей, оснащенных 280-мм пушками, по буксируемой мишени на дистанции в среднем в 11500 метров при довольно большом волнении моря и умеренной видимости. 8 процентов снарядов попали в цель.

Этот результат намного превосходил все, что нам сообщалось раньше. Потому эксперты проявили скептицизм, но свидетельство было вполне надежным. Наша секретная службы удвоила усилия по получению информации о немецком прогрессе в области ведения огня. Ценой значительного риска и в результате больших усилий и проявленного мастерства и терпения были открыты определенные линии, по которым мы надеялись получить необходимые данные. Даже сейчас мы не можем подробно раскрыть характер используемых для этого методов.

В апреле 1911 года один из наших агентов в Германии подоспел к ближайшему отходу одного из крейсеров «специальной дивизии», состоящей из броненосца «Эльзас», броненосного крейсера «Блюхер» и легкого крейсера. Скрытый сбор информации не оставлял никаких сомнений в цели мероприятия. Когда корабли покинули Киль, на их борту находилось двадцать офицеров, экспертов в области корабельной артиллерии, с ними был и заместитель начальника Управления вооружений (Waffenabteilung) Адмиралтейства и двое высокопоставленных представителей фирмы Круппа. Агент Секретной службы, занявшийся раскрытием этого дела, узнал, что дивизия отправляется крейсировать в северные воды, возможно, даже к берегам Исландии.

Корабли отсутствовали почти три недели. Когда они вернулись в Киль, наш агент встретил их там и, менее чем за неделю, он получил полное представление о том, что происходило во время похода.

Перед тем, как отпустить матросов на берег, офицеры настоятельно рекомендовали им ни с кем не разговаривать о том, что происходило в походе. Возможно, это было их ошибкой, поскольку опыт подсказывает, что многие люди не могут не рассказать о том, что, как они знают, должно храниться в тайне, потому «секрет» почти немедленно становится известен широкой публике.

В этом случае произошло именно так.

Во многих кильских кабачках события, произошедшие в походе, живо обсуждались матросами «Эльзаса» и «Блюхера», находившимися в увольнении. И кое-кто из них с шумом и горячностью рассказывал о потрясающих стрельбах, которые их корабли устроили недалеко от Фарерских островов.

Черпая сведения из этой болтовни, можно было легко ошибиться, но все услышанные истории настолько совпадали между собой во всех подробностях, что убедили нашего агента в их достоверности. Однажды, вооруженный сведениями, которые, будучи в целом расплывчатыми, в определенных вопросах оказались совершенно точными, агент принял меры, чтобы продолжить расспросы в других местах дислокации флота.

На шестой день после тайной встречи во «Францисканском Кафе» на улице Хольстенштрассе, он собрал и проверил, к своему полному удовлетворению, материал, достаточный для длинного и подробного донесения.

Было совершенно ясно, что поход был предпринят для проверки и сравнения достоинств систем целеуказания и наведения. Одна из них уже стояла на броненосце «Эльзас», а другая, экспериментальная, была установлена на «Блюхере». Место стрельб находилось в 30 милях к юго-западу от Фарерских островов, целью был легкий крейсер, входивший в дивизию. Понятно, что стреляли не по самому крейсеру. Он, как выражаются в британском флоте, был «сдвинутой целью», то есть, прицеливание осуществлялось по кораблю-цели, сами же пушки наводились со сдвигом на определенный угол и стреляли. Проверка очень проста — если приборы работают правильно, то снаряды упадут точно в рассчитанном удалении от кормы корабля-цели.

Принципиальным преимуществом такого метода, изобретенного, если верить их собственным утверждениям, немцами, является то что он, не ухудшая точности полученных результатов, позволяет заменить на стрельбах обычные цели, которые из-за тяжелых двигателей и механизмов можно буксировать лишь на малой скорости и обычно при хорошей погоде.

Оценку стрельбы «со сдвигом» можно было бы назвать только приблизительной в определенной мере, потому что в ней недостает окончательного факта — пробоин в цели, но с другой стороны, и полученные при ней данные достаточно точны для всех практических целей.

Во время первого опыта «Эльзас» и «Блюхер» вели огонь с дистанции 10000 метров по цели, которую изображал легкий крейсер, идущий на скорости от 14 до 20 узлов.

Эти условия были необычно жесткими для той эпохи, и неудивительно, что донесение о результатах этих стрельб вызвали дискуссии, и даже его достоверность опровергалась некоторыми британскими экспертами по корабельной артиллерии. Тем не менее, эти сведения были правдивы, и результаты испытаний действительно оказались невероятно успешными.

С 10000 метров «Эльзас», вооруженный старыми 280-мм пушками дал трехорудийный залп по кильватеру цели, то есть, если бы орудия были наведены не «со сдвигом», снаряды попали бы точно в цель. То же самое легко удалось броненосцу и при стрельбе с дистанции в 12000 метров.

«Блюхер» был вооружен 12 новыми орудиями калибром 210 мм. Ему тоже легко удалось поразить цель, большая часть снарядов попала в непосредственной близости или прямо в кильватерную струю, оставляемую крейсером-целью.

На второй день дистанция была увеличена до 13000 метров. Погода была хорошей, и небольшое волнение качало корабли. Несмотря на увеличившуюся дистанцию «Эльзас» отстрелялся хорошо, что до «Блюхера», то он превзошел все ожидания.

Двигаясь на скорости 21 узел, броненосный крейсер поймал «в вилку» корабль-цель, идущий на 18 узлах, с третьего залпа. Причем, согласно оценкам экспертов, находившихся на крейсере-цели, можно было бы с уверенностью констатировать попадание одного или нескольких снарядов в каждом из одиннадцати последовавших за этим залпов. Учитывая сравнительно небольшой калибр пушек, большую скорость, с которой шли и «стрелок» и цель, и состояние моря, результат стрельбы по состоянию на то время, можно было бы назвать феноменальным. Все эти подробности, как и многое другое, содержались в рапорте, отправленном нашим агентом в Секретную службу.

Когда донесение попало в Адмиралтейство, некоторые старые офицеры посчитали его ошибочным либо фальшивым. Агента, составившего рапорт, вызвали в Лондон для обсуждения вопроса. Ему заявили, что указанные им в рапорте сведения о результатах испытаний являются «абсолютно невозможными», что ни один корабль не сможет поразить на ходу движущуюся цель на расстоянии свыше 11000 метров, в общем, что все это выдумка или ошибка. Несмотря на это, его полная личная уверенность в точности того, о чем он написал, не развеялась и с большим удовлетворением, хотя и без удивления он узнал месяцем позже, что его рапорт о походе «Эльзаса» и «Блюхера» был подтвержден во всех деталях.

Совершенно случайно, эти результаты немецких стрельб стали известны за несколько недель до первого испытания британским флотом системы управления огнем адмирала Скотта, прозванной «Fire-director». Корабль Его Величества «Нептун» был первым кораблем, на котором эта система была установлена. Он провел учебные стрельбы в марте 1911 года с великолепными результатами. Но официальный консерватизм затормозил внедрение прибора на других кораблях. Это положение продлилось до ноября 1912 года, когда прошли сравнительные испытания системы «Director», установленной на корабле «Тандерер» и старой системы, установленной на «Орионе». Каждый корабль вел стрельбу по отдельной цели, условия стрельбы были одинаковы по времени, освещению, ветру и погодным условиям. Сэр Перси Скотт описал учения следующими словами:

«Дистанция составляла 8200 метров, корабли-«стрелки» шли на скорости 12 узлов, мишени буксировали с такой же скоростью. Оба корабля одновременно открыли огонь сразу после сигнала. «Тандерер» стрелял очень хорошо. «Орион» посылал свои снаряды по всем направлениям. Через три минуты был подан сигнал «Прекратить огонь!», и проведена проверка мишени. В результате выяснилось, что «Тандерер» сделал на шесть попаданий больше, чем «Орион»».

Эта цитата интересна тем, что раскрывает разницу в методах и результатах британских и немецких испытательных стрельб того времени. Как видно, стрельбы с «Блюхера» и «Эльзаса» производились на значительно больших дистанциях и на более высоких скоростях, чем стрельбы «Тандерера» и «Ориона».

Насколько нам известно, первые боевые стрельбы в британском флоте на дистанцию в 13000 метров, состоялись в 1913 году, когда корабль «Нептун» стрелял по цели с такого расстояния. Однако только год или два спустя наши линейные крейсеры в реальных боях с немецкими кораблями вели огонь с дистанции от 10 миль и выше, показав при этом хорошие результаты.

В бою у Доггер-Банки «Блюхер» был подбит прямым попаданием с 15500 метров.

Эксперты по морской артиллерии, отвергшие с приговором «невозможно» результаты, полученные немцами во время их испытательных стрельб у Фарерских островов, не могли бы и представить себе подобный результат, достигнутый благодаря внедрению современных пушек и научных методов управления огнем.

После учений у Фарерских островов система управления огнем была установлена почти сразу на всех немецких дредноутах и линейных крейсерах. Немцы проводили и другие интересные испытания, и мы получали важные рапорты об их подробностях.

Самый настоящий успех был достигнут одним из наших разведчиков в Германии, потому что он как раз в то время смог получить фотоснимки определенных кораблей-целей, после их использования немцами в ходе учебных стрельб.

Было более, чем очевидно, что эти фотографии не были поддельными. Помимо всего, немецкие власти выделяли большие суммы на получение для своего использования секретных сведений по этому очень важному для флота вопросу и они пристально следили за каждыми испытаниями, о которых они знали и о результатах которых им сообщали.

В качестве целей в море буксировались четыре устаревших броненосца. Эти корабли подверглись обстрелу кораблей Флота открытого моря. Сделанные фотоснимки показывали последствия обстрела кораблей-целей, повреждения, нанесенные их броне, внутренние разрушения на одном из них и т. д. Эти сведения были очень ценными для тех, кто занимался проблемами корабельной артиллерии.

Нашему агенту удалось получить полный комплект фотографий. Он никогда никому не рассказывал, как это у него вышло. А так как он умер несколько лет назад, секрет этого удачного «улова» наверняка никогда не будет раскрыт. Но сенсацию, которую произвели эти снимки в Секретной службе, никогда не забудут те ее сотрудники, кто застал их появление.

Другой агент, занимавшийся вопросами морской артиллерии, добился почти такой же удачи, что и его коллега, добравшийся до фотографий. В его случае он занимался тем, что сводил воедино отдельные обрывки сведений, совершенно не связанные между собой, стараясь составить полную картину необходимых документов.

Таким путем он дал в руки Адмиралтейства за несколько месяцев полные данные о системе управления огнем как орудий главного, так и вспомогательного калибра на немецких кораблях. Он передал точные данные о новых дальномерах с большой базой, которые должны были устанавливаться на борту линейных кораблей, и о других инструментах управления артиллерийским огнем. И, самое важное, на основе бесконечного потока сведений, получаемых Адмиралтейством, он составил полные таблицы с баллистическими характеристиками каждой немецкой пушки: начальной скоростью снаряда, дульной энергией, бронебойными свойствами на разных дистанциях, и с другимидеталями.

Эти таблицы существенно отличались от тех, которые открыто публиковались в технических ежегодниках той поры. После этого стало ясно, что такие ежегодники существуют только в качестве каталогов для иностранных покупателей. Данные в них касались тех пушек, которые немецкие фирмы выпускали для установки на кораблях других стран (флоты второстепенных государств в то время строили свои корабли почти исключительно на немецких или английских верфях). Но цифры, приводимые в таких справочниках, потому никак не могли использоваться для достаточно точной оценки корабельного вооружения флота самой Германии.

При групповой стрельбе основная проблема состоит в том, чтобы различить и определить залпы каждой батареи. Когда два или больше корабля стреляют по одной цели, она, как лесом, скрыта всплесками воды, потому что падение каждого снаряда большого калибра производит фонтан лишь чуть ниже грот-мачты, а воды в таком фонтане может быть до двух тысяч тонн. И если попадания каждого залпа не могут быть немедленно идентифицированы с корабля, который ведет огонь, то будет невозможно корректировать прицеливание.

Эту проблему решили с помощью прибора, известного в Германии как «Aufschlagmeldeuhr» (буквально «часы для подсчета попаданий»), а в британском флоте как «time-of-flight clock» («часы для подсчета полетного времени»). Технический принцип прибора довольно прост. Если время, которое требуется снаряду, чтобы пролететь расстояние от дульного среза пушки до цели, известно, часы настраиваются на функцию дистанции, с которой производится каждый отдельный залп. Часы включают в момент вылета снаряда из пушки и, точно в момент, когда снаряды достигают цели, часы подают звуковой сигнал, как у будильника. С этим средством офицер, управляющий огнем, может определить какие попадания нанесены именно этим залпом и скорректировать наводку.

Без указателя продолжительности полета снаряда немцам не удалось бы в ходе Ютландской битвы так точно сконцентрировать свой огонь на броненосце «Куин Мэри», что он была разрушен скорострельными залпами с «Дерфлингера» и с другого линейного крейсера. Таким же образом в последующей фазе сражения «Инвинсибл» был уничтожен групповым огнем с «Лютцова» и «Дерфлингера».

Как уже говорилось, характеристики немецкой системы управления огнем орудий главного и вспомогательного калибров, данные дальномеров с большой базой, которые были установлены на всех линейных кораблях Флота открытого моря, и другие сведения об артиллерийских приборах были своевременно получены нашими разведчиками и переданы ими в Лондон.

Эти поиски не ограничивались техническими деталями. Мы были более или менее точно осведомлены о боевом потенциале, с точки зрения артиллерии, каждого важного корабля немецкого флота. Мы знали, к примеру, что «Фон дер Танн» три года подряд занимал первое место в списках линейных крейсеров, что в 1912 году «Позен» был лучшим кораблем по результатам стрельб в своей категории, что крейсера «Шарнхорст» и «Гнайзенау» из Азиатской эскадры были «чемпионами» по стрельбе во всем «Кригсмарине» — сведения, трагически подтвердившиеся в битве у Коронеля, когда, несмотря на плохое освещение и бурное море, они накрыли наши корабли «Гуд Хоуп» и «Монмаут» фугасными снарядами и уничтожили их с удивительной быстротой.

Таким образом, все последние предвоенные годы пушки противоборствующих в Северном море флотов с угрожающим рокотом безостановочно готовились к своему главному испытанию — сражению, в котором вместо плавучих мишеней из дерева и полотна выступят огромные боевые корабли из бронестали, с сотнями людей на борту — цели, которые не только смогут выдержать атаки, но и открыть ответный огонь с ужасающими последствиями.

В грохоте и дыму боя корабли двигались с большой скоростью, пытаясь таким путем уйти из под обстрела, что требовало особой точности стрельбы, намного выше той, что была достаточной на учениях в условиях куда менее сложных. Те, кто следил за развитием инструментов и приемов ведения артиллерийского огня в Германии, знали, чего нам следует ожидать. И если что и оказалось сюрпризом, так только тот факт, что в Ютландской битве соотношение количества снарядов, попавших в цель, к общему числу выпущенных снарядов не превысило 3,5.

Глава 9. В поисках секретов верфей

В этой книге уже упоминалось о приступах «шпиономании», часто и жестоко прокатывавшихся по Германии в предвоенные годы. Несомненно, бациллы этой болезни культивировались и распространялись правительством Рейха, с успехом использовавшим периодические «разоблачения шпионажа» для «продавливания» в парламенте своих военно-морских программ. Газеты, за малым достойным исключением, из кожи вон лезли, чтобы создать в умах немцев представление, что Германия наводнена иностранными шпионами, прежде всего, английскими. Но на самом деле количество настоящих агентов британской разведки в Европе было незначительным, как уже было показано. Их можно было бы посчитать на пальцах одной руки, может быть, не учтя еще одного или двоих. Конечно, здесь не считаются шпионы-любители — как военные в отпуске, так и гражданские — которые пытались собирать военную или морскую информацию во время своих поездок в Германию.

Достоин внимания тот факт, что ни один из наших постоянных агентов не был арестован немецкими властями в мирное время. Если один или два из них попадали под подозрение, то им удавалось выкрутиться, поскольку немецкие власти не могли собрать доказательства их шпионской деятельности в достаточном для их ареста количестве. Это много говорит о скрытности, с которой наши агенты выполняли свою работу. Несмотря на безграничную осторожность, с которой действовали немецкие эмиссары в Англии, им не удалось больше двух раз собрать действительно ценную информацию, сравнимую с той, которую добыли наши разведчики в Германии. Относительная неприкосновенность, которой пользовались эти немецкие агенты, отнюдь не давала им повода хоть в какой-то степени чувствовать себя в безопасности, зная о методах британской Секретной службы в целом.

Как ни невероятным это может показаться, но жизнь агентов проходит обычно монотонно и даже скучно. Случалось так, что один из них целыми днями и неделями «разматывал» многообещающую ниточку, но оказавшуюся, в конце концов, совершенно неинтересной. В другом случае, добыв всего за час информацию, кажущуюся жизненно важной, он для ее проверки потратил целый месяц на поездки и мучительные исследования: обычные слухи или сомнительные сведения не воспринимались в штабе разведки с одобрением — там нужны были лишь факты, способные выдержать проверку всесторонней экспертизой.

В этом ремесле, как ни в каком другом, чрезмерно усердный новичок рискует воспринимать многое слишком серьезно.

Хотя он и не принадлежал к числу наилучших, он за первые несколько месяцев расчищал «конюшни», проверял почву, в которой его предшественники уже перебрали каждую пылинку и занимался целой пачкой бумаг из штаба с рапортами, которые устарели уже год или больше года назад. Но эта фаза работы быстро подошла к концу, и с ней все первоначальное искушение в театральном духе посостязаться с сыщиками, дрожа от страха в предвкушении погони.

На самом деле места для комедий в разведке нет. Маскировка и переодевание порой имеют место, но очень редко и в очень небольшой степени. Единственный необходимый элемент «камуфляжа» — это легальное занятие, которое может использоваться для достоверного прикрытия разведывательной работы.

И помимо технических знаний, которые «sine qua non» («без чего нельзя»), столь же необходимо превосходное знание языка страны, в которой разведчик действует. Лучшие агенты могли, как это было необходимо, повсюду быть принятыми в обществе. И это качество позволяло им, в конечном счете, более или менее свободно общаться с самыми разными людьми, получая тем самым доступ к такой информации, до которой они бы иначе не добрались.

Крепкие нервы, естественно, необходимы агенту Секретной службы, который каждую минуту может оказаться в опасной ситуации, когда ему понадобятся присутствие духа и хладнокровие. Да и сама природа работы предполагает постоянное напряжение нервной системы. Один из наших лучших агентов в Германии заработал, в конце концов, себе неврастению. Ему, впрочем, удалось продолжить работу. Больше того, именно во время кризиса болезни ему удалось достичь нескольких удивительных успехов.

Он пользовался возбуждением в качестве временного облегчающего средства, но как только оно длилось слишком долго, реакция всегда была мучительной.

Секретная служба очень популярная тема среди романистов, но так как никто из них, похоже, не соприкасался лично с этой сферой, их произведения скорее развлекательные, нежели информативные. Нам же посчастливилось встретиться с одним бывшим разведчиком нашей Секретной службы в Центральной Европе, который рассказал нам о своей работе там в течение шести месяцев. Как нам кажется, это первый достоверный рассказ такого рода, который стал достоянием широкой публики. Добавим, что наш информатор занимался только военно-морскими вопросами, что он не называл конкретных дат, но год, в котором происходило действие, известен — 1912. Вот эта история, рассказанная им самим:

«Вернувшись из Лондона в мое временное пристанище в Германии, я несколько дней работал над бумагами, потом отправился в Данциг, который я не посещал уже довольно долго.

Требовалось получить информацию о броненосце «Кёниг Альберт», строящемся на данцигской верфи «Шихау», и о линейном крейсере «эрзац» «Кайзерин Аугуста» («Лютцов»), который тоже строился там, о подлодках, собиравшихся в Имперском Арсенале, и об испытаниях гидросамолетов на морской авиабазе в Путциге.

Было очень холодно, и я смог поехать только в Данциг. Я остановился в отеле «Райхсхоф». Первый день я потратил на несколько деловых визитов, необходимых для достоверности прикрытия, и познакомился с людьми в офисе гостиницы, где я поселился.

На второй день, курьер доставил по моему адресу тот привычный пакет, который предназначался для укрепления моей респектабельности в глазах персонала отеля, а через них, конечно, и полиции, которая в то время во всех немецких портах обращала особое внимание на путешественников из Англии.

Объясню, что это был за «привычный пакет», доставленный мне курьером. Я, как правило, всегда перед деловым визитом в какой-либо город, старался организовать отправку в тот же город писем, которые и внешне и по содержанию подтверждали бы, что я действительно приехал в этот город по делу. Письма должны были «догнать» меня в этом городе, как только я там поселюсь. Если бы эти письма были перехвачены или подвергнуты какой-нибудь проверке, они с честью выполнили бы свою задачу — рассеяли бы любые подозрения в мой адрес со стороны властей. Это очень простая мера предосторожности, но я всегда убеждался в ее эффективности.

Попасть на верфь «Шихау» оказалось довольно просто. Я пошел туда с поляком Якубом, которого давно знал и которому доверял. Он был электромехаником и как раз был занят на постройке парохода, который тоже собирался на этой верфи. Там у меня появилась возможность вблизи рассмотреть корабль «Кёниг Альберт». На нем уже были установлены шесть пушек, но он не показался мне таким современным, как мы о нем думали.

Линейный крейсер, киль которого был заложен прошлой осенью, стоял на главном стапеле. Нам говорили, что он представляет собой почти полную копию «Дерфлингера», о котором мы располагали полной информацией. Его внешний вид, хотя борта корпуса еще не были полностью готовы, подтверждал эти сведения.

На верфи я пробыл в общей сложности три часа. Риск попасться был невелик. В это время на верфи работало около трех тысяч человек, причем большая часть трудилась на сборке как военных кораблей, так и торговых судов. Я не заметил никаких особых предосторожностей против любопытствующих посторонних лиц. Рабочие должны были просто показывать свой пропуск у ворот, но девять из десяти из них игнорировали даже эту формальность.

Доступ в Имперский Арсенал был намного сложнее. Он размещался на севере города, на западном берегу реки Вислы, и был достаточно изолирован. Из Императорской гавани («Kaiserhafen») на противоположном берегу реки туда ходил паром, но я не был уверен, что смогу им воспользоваться. Общий вид Арсенала можно было получить с маленьких пароходиков, курсирующих между Данцигом и Нойфарвассером, но подлодки, которые я особенно хотел посмотреть, строились на закрытых стапелях, полностью под стеклом.

Наконец, я пробрался в Арсенал и смог хорошо рассмотреть четыре подводные лодки, стоявшие на стапелях и две другие в бассейне для окончательных работ. Но находиться там было слишком опасно, и я постарался убраться оттуда как можно быстрее.

Факты, которые я узнал и запомнил в этот раз объясняли многие моменты, вызывавшие доселе у нас сомнения. Практика отправки на Арсенал в Данциге для доукомплектации важными частями и агрегатами кораблей, построенных и оснащенных двигателями на верфи «Крупп-Германия» в Киле была причиной определенного недоумения у нас. Дело в том, что трудно было определить, сколько именно подводных лодок на самом деле строятся или готовы у немцев на определенную дату. Одни корабли, построенные в Киле, отправлялись для доработки в Данциг, а, с другой стороны, корабли, построенные в Данциге, иногда направлялись в Киль на верфь «Германия» для проверки их силовых установок. В начале января 1913 года мы уже разработали систему, позволявшую ежемесячно контролировать количество подлодок, как готовых, так и находившихся на стапелях.

Затем я поехал в Сопот, небольшой морской курорт к северу от Данцига. Морская авиабаза Путциг была на краю этого населенного пункта. Там я увидел шесть гидропланов и заметил ангары, мастерские и хранилища горючего. Сделав это, я понял, что нахожусь в этом районе уже достаточно долго и, мудро рассудив, отказался от планируемой поездки в Эльбинг, где фирма «Шихау» держала еще одну свою верфь, специализировавшуюся на постройке миноносцев. Вместо этого я вернулся в Берлин и провел два дня за анализом своих заметок, стараясь вспомнить все, что видел и составить донесения. Рапорт о подводных лодках встретил одобрение в штабе разведки.

Я отправился в Мюнхен для встречи с одним человеком, чехом, работавшим на большом заводе «Шкода» в Пльзене, где производились все пушки и все элементы бронирования для флота Австро-Венгрии. Этот человек, возможно, мог бы стать моим постоянным информатором. Наши переговоры прошли вполне удовлетворительно, и я нанял его «на временной основе». Этот чех оказался настоящим сокровищем, потому что он не только сам отправлял мне хорошие донесения, но еще и вывел меня на своего друга, в Поле, который мне очень помогал при посещении этой австрийской военно-морской базы на Адриатике.

Из Мюнхена я поехал в Дюссельдорф. Там меня привлекал артиллерийский завод Эрхарда, где начался выпуск новых 88-мм и 105-мм пушек для новых крейсеров, а также нескольких типов экспериментальных орудий меньшего калибра для подводных лодок.

Там вообще не было никаких мер безопасности, и я смог не только посетить цеха, но даже узнать несколько точных деталей об их работе — частично благодаря карточкам станков, частично — другими средствами.

Из Дюссельдорфа в Эссен. Там меня постигло жестокое разочарование, потому что информатор, в котором я всегда был уверен, не явился на встречу. Он обещал провести меня на завод Круппа, где собирались новые пушки калибром 305 мм и с длиной ствола 50 калибров. Прождав целый час, я решил уехать из Эссена, потому что его отсутствие показалось мне подозрительным. Я больше никогда ничего не слышал об этом человеке, но как это ни обидно, вполне возможно, в этом случае это был просто страх. После этого дела я несколько месяцев избегал поездок в Эссен.

Когда установилась более теплая погода, я отправился в район Киля. Там я провел две недели, но не в самом городе. Я посещал верфи Ховальдта и «Крупп-Германии», и на последней мне даже удалось рассмотреть новые подводные лодки, но в сравнении с Имперским Арсеналом тут их охраняли намного строже.

Эту экскурсию я совершил с основной целью собрать сведения о подводных лодках, и в этой связи ее можно считать вполне успешной. Я нашел укромный уголок в нескольких милях от входа в Кильский порт, где подводные лодки проходили испытательные погружения. Я провел там несколько очень плодотворных дней.

Среди прочего, мне удалось узнать, что немецкие подлодки погружаются медленней наших, и для того, чтобы погрузиться им требуется почти на одну минуту больше времени. Казалось, что они проводят свои маневры с удивительной предосторожностью, возможно в растерянности и испуге после потери подлодки U-3 в январе 1911 года. Было ясно, что тренировка подлодок проводилась под девизом максимальной осторожности и безопасности.

Посещение Киля дало мне материал для подробного отчета.

Следующий вояж привел меня на берег Северного моря. Я увидел броненосец «Гроссер Курфюрст» на верфи «Вулкан» в Гамбурге и рассмотрел однотипный с ним «Маркграф» на стапелях на берегу Везера, в Бремене. Эти посещения, могу добавить, всегда открывали многие важные технические детали, однако, они вряд ли заинтересуют читателей, не знакомых с техникой.

На верфи «Блом унд Фосс» в Гамбурге я достаточно глубоко изучил линейный крейсер «Дерфлингер», первый корабль этого типа с 305-мм пушками.

Во время прогулки по акватории верфи на прогулочном пароходике, произошла довольно смешная история. Наш экскурсовод был человеком невероятно помпезным, и обо всех чудесах, мимо которых мы проплывали, он говорил только в торжественном тоне. Когда мы увидели «Дерфлингер», я показал на него пальцем и с невинным видом спросил гида, не миноносец ли это.

Экскурсовода тут едва не хватил удар.

— Ein Torpedoboot! Herr Gott! («Миноносец! Бог с вами!). Это линейный крейсер, самый большой в мире!

Он был так ошарашен моим незнанием, что с этого момента навязчиво принялся втолковывать мне данные о каждом корабле. который мы видели. К сожалению, почти все его сведения были ошибочны, но я не стал ему это объяснять.

Поездка из Гамбурга в Куксхафен дала мне материал для хорошего донесения о дислоцирующихся там флотилиях тральщиков. Линейный крейсер «Фон дер Танн» стоял на якоре около порта. и я решил попробовать посетить его, хотя риск был довольно велик.

По счастливой случайности я узнал, что один морской агент в этом месте, к которому у меня было рекомендательное письмо от нашего общего друга в Берлине, знаком с несколькими офицерами крейсера и даже посещал их на борту. Он как раз собирался туда отправиться снова и я, применяя всевозможные маневры, упросил его взять меня с собой. Мы отправились туда на шлюпке, но когда подплыли к наружному трапу, я заметил своему спутнику, что я как иностранец, скорее всего, не имею права подняться на борт. Тогда он поговорил с вахтенным офицером, который был одним из его друзей, объяснил ему, кто я такой (или, если сказать правду, объяснил, за кого он меня принимал), и меня тут же любезно пригласили подняться на борт. Мы провели на крейсере два часа и увидели там почти все, кроме внутренностей башен и машинных отделений.

Судя с британской точки зрения, этот крейсер был ужасно тесным. Твиндеки были низкими, загроможденными и перенаселенными. Младшие офицеры, вплоть до капитан-лейтенантов ютились по четыре человека в каюте. Вся мебель была металлической. В общем, было видно, что корабль построен очень прочно и надежно. Каждое 150-мм орудие было полностью изолировано и не могло быть уничтожено в бою иначе, как прямым попаданием. Я запомнил все важные детали и по памяти составил доклад об этом корабле. Это был первый немецкий линейный крейсер, который посетил кто-то из британской Секретной службы.

Из Куксхафена я поехал в Гельголанд, откуда отправился в Берлин на встречу с двумя информаторами, доставившими «сведения чрезвычайной важности». После проверки выяснилось. что мы все это знали еще шестью месяцами раньше.

Мое следующее путешествие привело меня в Вену, где я собирался завязать несколько контактов перед тем, как начать турне по австро-венгерским базам. Я посетил главное бюро Австрийского военно-морского союза, и меня не удивило, что главным организатором союза оказался немец.

Потом был Триест, куда я приехал, чтобы посмотреть на броненосцы, строящиеся на верфях «Стабилименто Текнико». Никаких мер безопасности там не было, и я провел на верфи два дня.

Из Триеста в Полу, главную военно-морскую базу империи Габсбургов. Пола во всем напоминала Пруссию — часовые повсюду, арсенал под строгой охраной. Адмирал Антон Хаус, морской министр Австро-Венгрии был убежден, что в Поле активно действуют две сотни итальянских шпионов. Я встретил там одного информатора с живыми симпатиями к Италии. Он был корабельным плотником и дал мне массу сведений о четырех австрийских дредноутах класса «Вирибус Унитис».

По его словам, конструкция этих кораблей была посредственного качества, их остойчивость и другие мореходные качества неудовлетворительными. И, кроме того, при их постройке использовалась низкоквалифицированная рабочая сила. Я был склонен сомневаться до определенного момента во всем этом, но оказалось что этот итальянец был абсолютно прав — в последний год войны броненосец этого типа «Святой Иштван» опрокинулся после попадания в него всего одной торпеды небольшого калибра.

Я собрал некоторые интересные сведения о личном составе австро-венгерского флота. Экипажи в основном подбирались из разных народностей империи и разговаривали на полудюжине языков и диалектов, но доминировали среди них итальянцы. Они не отличались хорошим внешним видом и не особо соблюдали дисциплину. Среди моряков чувствовалось почти полное отсутствие духа единства.

Офицеры были скорее военными, нежели моряками, очень высокомерными по отношению к своим подчиненным. Мне не стоит и рассказывать, насколько частыми были случаи неподчинения среди младших офицеров, унтер-офицеров и матросов. Достаточно сказать, что после всего, что я там увидел, для меня не стало сюрпризом, что «Императорский и королевский военно-морской флот» от военного напряжения почти сразу же начал разваливаться. С другой стороны, многие из офицеров были весьма достойными людьми, особенно адмирал Миклош Хорти, которым гордился бы флот любой страны.

Мое путешествие продолжалось вдоль далматинского берега вплоть до Каттаро, где я осматривал укрепления. Каттаро во время войны стал базой, откуда австрийские крейсера выходили в рейды против заграждений Отранто. Там же находился штаб немецких подводных сил, действующих в Средиземном море.

Вернувшись позже в Вену и Берлин, я выехал затем оттуда в Англию для двухнедельного отдыха. Мирная сельская жизнь на западе оказалась прекрасным успокоительным средством для моих измученных нервов.

Перед возвращением в Германию я заехал в Лондон на совещание, на котором получил полные инструкции.

Отправился на встречу в Берлин, а оттуда в Киль для сбора сведений о двигателях подводных лодок и о других деталях.

Потом снова на берега Северного моря, затем турне по островам — Зильт, Гельголанд, Вангерооге, Нордерней и Боркум. Происшествий во время этой поездки хватило бы на целый роман. Она совпала с очередным кризисом шпиономании в Германии, а все эти острова считались важными военными объектами: естественным заслоном Фатерланда от возможной английской атаки», как называли их в Германском морском союзе. Потому мне потребовалось максимальное внимание, чтобы избежать подозрений.

В этом кратком изложении шести месяцев моей работы я еще не рассказывал о животрепещущих случаях. Но они бывали время от времени.

Во время одного из моих вояжей в Берлин я должен был встретиться с одним информатором, который до этого поставлял мне довольно много полезных сведений. Хотя по национальности он был немцем, но мать его была полька. Он был очень умен, но весьма эмоционален, и я всегда предчувствовал, что он мне доставит хлопот.

В этот раз он пришел на встречу в очень нервном состоянии. Полиция идет по его следам, уверял он меня, и за ним установлена слежка вот уже несколько дней. Он также полагал, что его почту вскрывают. Он жил в постоянном страхе ежеминутного ареста, больше не мог спать и начал много пить. В общем, он все больше склонялся к тому, чтобы самому пойти в полицию и сознаться.

Он рассчитывал, впутав меня, легко отделаться, так как знал, что власти рассматривали бы меня в таком случае как особо ценную добычу. Была еще одна вещь, и он оказал мне большую любезность тем, что предупредил меня о том, что собирался это сделать. Если бы он начал с того, что пошел в полицию, я был бы пойман с поличным, потому что он, конечно, получил бы от полиции инструкции чтобы передать мне документы, в качестве улики при моем аресте.

Но даже при всем этом ситуация оставалась опасной. Шнайдер, я буду его так называть, был в состоянии того испуга, который заставляет пойти на самый отчаянный риск самого жалкого труса, если он видит легкий шанс спасти свою шкуру. Я долго убеждал его, заверяя, что его страхи необоснованны и что даже явка с повинной не спасет его от многолетнего тюремного наказания. Но все было напрасно. Он собирался идти в полицию, и никто не смог бы ему помешать.

Это меня никоим образом не привлекало. Если бы он настаивал на своем решении, он должен был как минимум дать мне время убраться из Берлина. Но если бы полиция была предупреждена, это оказалось бы трудно, почти невозможно.

Случай явно требовал решительных мер. Шнайдер направился к двери, но я опередил его, закрыл дверь и спрятал ключ себе в карман. Он пытался со мной бороться, и я его сильно ударил. Я поступил так против своей воли: до сего момента он был мне очень полезен и, во всяком случае, даже сейчас я не хотел видеть в нем личного врага.

Он рухнул в кресло. Я дал ему попить и вытащил револьвер — для большего морального воздействия. Потом я заговорил с ним.

Просто удивительно, сколько воображения появляется у человека, оказавшегося в подобной критической ситуации. Я обрисовал в самых мрачных красках нашу Секретную службу, ее щупальца, протянувшиеся по всему миру, и варварские методы, которыми она наказывает предателей. Ее агенты действовали парами, стращал я, если один из них попадается, то другой останется в тени и быстро подготовит месть тому, кто причинил зло его товарищу.

— Вы говорили, господин Шнайдер, что за вами кто-то следил последние дни, — продолжал я. — Хорошо, это правда. Но это была не полиция. За вами наблюдал мой напарник. Это наше правило — всегда следить за людьми вроде вас. Вам очень повезло, что вы не додумались пойти в полицию до встречи со мной. Если бы вы поступили так, то, скорее всего, вы уже были бы мертвы. Когда вы выйдете из моего дома, за вами тоже будут следить. Потому я советую вам идти прямо к себе домой. Иначе вам придется туго.

Он сразу наклонился со скептицизмом, но хотя я и продолжал блефовать, чувство опасности, которой я подвергался, повергло в страх и меня, и я чувствовал себя едва ли не так же, как он. Я по глазам своего собеседника мог видеть, как мои слова понемногу убеждали его. И в глубине он был во многом прав, что я не дал бы ему уйти из моего поля зрения, пока не убедился бы в достаточной степени, что он будет держать язык за зубами.

Наконец он заявил, что не пойдет в полицию до завтрашнего утра, и у меня будет целая ночь, чтобы исчезнуть. Но я разгадал его уловку. Было очевидно, что даже если он сможет выдать меня, его история послужит только его обвинению без всякого зачета сотрудничества с властями как смягчающего обстоятельства. Нужно было использовать аргументы посущественнее.

Я предупредил его, что если он предаст меня, то в любой момент будет неминуемо наказан.

— Если полиция оставит вас на свободе, то это вопрос не дней, а, возможно, часов. И вскоре вам придется столкнуться с чем-то очень для вас неприятным. Если вы окажетесь в тюрьме, то как бы долго вы там ни находились, мои друзья доберутся до вас, как только вас выпустят. Вы можете поехать куда захотите, но вы не сможете скрыться от них!

Я стал блефовать еще сильнее.

— И потом, есть еще кое-что, дружище. Разве вы не видите, что вы больше зависите от моей милости, чем я от вашей? Раз уж вы показали, что недостойны доверия, я со своей стороны склоняюсь к тому, чтобы прописать вам добрую дозу вашего собственного лекарства. Я обращусь к одному из моих коллег (и я повернулся, продолжая говорить, к телефону), который позаботится, чтобы вы сидели смирно день или два, после того, как я покину Германию. В полицию анонимно сообщат о вас как о шпионе, и будут представлены убедительные доказательства вашей вины. Если вы попытаетесь выдать меня, возможно, что вам не поверят, и, во всяком случае, это никак не смягчит вашу вину перед законом. Вы можете быть уверены, что получите десять лет тюрьмы и, как вы знаете, у тюремного персонала есть инструкции, чтобы особенно жестоко обращаться с заключенными, сидящими за государственную измену. Да, это самый лучший план. И я сделал вид, что поднимаю телефонную трубку.

Блеф сработал моментально. Шнайдер испугался еще сильней, чем раньше. Он был уверен, что моя угроза действительно может привести к его смерти, и потому капитулировал безоговорочно. Он заверил меня, что не пойдет в полицию, пообещал поступать только так, как я ему сказал и путано сообщил мне, как доказательство своей благонадежности, несколько сведений, которые, как оказалось, были довольно ценными.

Но я все равно не был полностью удовлетворен. В его нынешнем состоянии возбуждения, ему невозможно было довериться. Потому я решил оставить его здесь на ночь под моим присмотром, надеясь, что к утру он успокоится.

После нескольких попыток морального убеждения с моей стороны, он написал собственноручно полное признание о работе, которую выполнял для меня, выдав все даты и точные детали, и подписал его. Я спрятал это признание в конверт, на которой написал адрес полицай-президента Берлина.

— А сейчас, Шнайдер, — сказал я ему, — если в будущем, я по какой-то причине засомневаюсь в вас, этот конверт немедленно попадет на почту. Вы видите, что у вас нет шансов спрятаться, если вы вдруг когда-нибудь захотите меня выдать.

Он, очевидно, понял это, и я начал чувствовать себя более уверенно Утром я вызвал такси и поехал с ним в Шарлоттенбург. Он выглядел довольно жалко, но его нервный кризис прошел и он был совсем покорный. Я рассчитался с ним и решил про себя, больше не пользоваться его услугами. Я уже расплатился по счету в отеле и забрал свой чемодан. В момент, когда Шнайдер вышел из фиакра, я попросил извозчика ехать на вокзал Фридрихштрассе, но после того, как мы немного проехали, я попросил сменить маршрут, и поехал к Анхальтскому вокзалу, где сел на поезд, идущий на юг.

После изнурительной поездки, которую я прерывал в нескольких местах, чтобы проверить, нет ли за мной слежки в поезде, я вернулся в мою «штаб-квартиру», уже поздней ночью. Хотя Шнайдер не знал этого адреса, я для уверенности решил переехать. Прошли недели, и ничего не происходило. Было ясно, что он выполнил свое обещание и держал язык за зубами. Я его больше не встречал и никогда о нем ничего не слышал.

Всегда очень рискованно связываться с людьми такого рода, потому что человек, продающий свою страну, продаст, как правило, без угрызений совести и того, на кого он работает. В то же время, и это достаточно странно, ни один из моих информаторов, меня не предал, хотя некоторые из них угрожали это сделать. Они, правда, прекрасно знали, что, даже выдав своих соучастников, не спасутся сами от сурового наказания.

Вы спрашиваете: — а как же агенты-провокаторы? Ну, мне приходилось встречать трех или четырех представителей этого племени и могу вам сказать, что они не смогли бы обмануть даже умного ребенка. Они выдавали себя почти всегда уже при первой встрече.

Единственный из них, кто порой нам надоедал, был некий Конрад Шумахер, под таким именем он представлялся. Он способствовал аресту одного агента, работавшего на одно иностранное правительство — не на британское. Этот агент работал великолепно, но ему просто не повезло — на свою беду он столкнулся с Шумахером.

Некоторое время спустя я вступил в контакт с хитрым Конрадом и передал несколько сведений на его счет одному другу, который сообщил об этом вышеупомянутому правительству. Тут же была подготовлена ловушка. Шумахера заманили на другую сторону границы под предлогом встречи с высокопоставленным иностранным офицером, который предложил свою кандидатуру, чтобы немного поработать на разведку в Германии и желал встретиться с агентом-провокатором, которому за помощь предложил соблазнительную сумму денег. Но визит так никогда и не состоялся. Когда Шумахер прибыл на место рандеву, его без промедления арестовали как немецкого шпиона и при обыске нашли у него несколько весьма компрометирующих документов.

Он клялся всеми тевтонскими богами, что никогда их прежде не видел. Возник вопрос, как же в таком случае они попали в его карман! Его протесты ему не помогли, и он получил шесть лет тюрьмы. Когда вы имеете дело с такими людьми, вы не можете себе позволить соблюдать, как в боксе, правила Куинсберри».

Глава 10. «Раскрывая загадку песков»

Имперский военно-морской флот Германии располагал двадцатью четырьмя укрепленными военно-морскими базами, пунктами базирования и складами в водах метрополии. Девять из них размещались на берегах Северного моря, тринадцать на Балтике и еще две — во внутренних водах: Ноймюнстер в Голштинии, главная радиостанция флота, и Дитрихсдорф, недалеко от Киля, месторасположение основных складов боеприпасов для флота.

Это количество баз оценивалось многими критиками как чрезмерное. Не только по причине их дорогостоящего содержания, потому что они большей частью были вооружены морскими орудия («Matrosenartillerie»), а расчеты береговых орудий комплектовались флотскими артиллеристами. Но помимо этого возникали опасения, что во время войны эти укрепленные базы будут оказывать деморализующее влияние на флот. Это было аналогично тому, что спартанцы не любили укреплять свои города.

Когда командир уверен, что у него есть надежная запасная позиция, куда можно отступать, он менее склонен к решительному бою. История полна таких примеров, и в Мировой войне их тоже было немало. Можно с уверенностью сказать, что немецкий флот воевал бы лучше, чем произошло на самом деле, если бы у него было меньше укрепленных позиций, куда он мог бы отступать, испытывая слишком сильное давление.

С другой стороны, нельзя забывать, что первоначально немецкий флот создавался именно как флот береговой обороны, его первые броненосцы класса «Зигфрид», строившиеся с 1888 по 1892 год были четко сконструированы для защиты Кильского канала. Потому на немецком флоте сложилась традиция преувеличивать значение укреплений из кирпича и извести.

По вполне очевидным причинам британская Секретная служба особенно интересовалась немецкой береговой линией на Северном море. Она протянулась на 230 миль от устья реки Эмс до датской границы. Небольшие глубины и песчаные отмели образуют тут дополнительное естественное препятствие, затрудняя доступ к береговому срезу. Даже в нормальных условиях и при хорошей погоде судоходство в этих водах дело довольно сложное и опасное. А во время войны, когда навигационные огни на берегу и буи будут убраны или перемещены, даже самый умелый лоцман не рискнет провести корабль между меняющих свое местоположение мелей. Для корабля с большой осадкой прибрежные воды недоступны, за исключением немногочисленных фарватеров, которые углубляют почти непрерывно работающие землечерпалки. Когда же эти естественные барьеры дополнены минными полями и мощными береговыми батареями, западное побережье Германии превращается в вал, неприступный для самого мощного флота, который только понапрасну истратит свои силы на его преодоление.

В свете этого положения непонятно, почему немцы так и не смогли избавиться от страха перед возможной британской атакой с моря на их побережье. Частично именно этот навязчивый страх парализовал Флот открытого моря в первые месяцы войны и позволил британскому флоту безраздельно контролировать море именно в тот период. когда одна только возможность немецкой атаки могла бы привести к очень печальным для союзников последствиям.

Однако есть вполне приемлемое оправдание этой невероятной осторожности «Кригсмарине»: десант на один или несколько немецких прибрежных островов в Северном море и превращение их после захвата в передовые базы для дальнейших операций против континента действительно составляли важную часть британского стратегического плана, хотя, в конце концов, от этого проекта отказались. Эта тайна в определенной степени уже раскрыта сэром Уинстоном Черчиллем во втором томе его книги «Мировой кризис».

Боркум был выбран в качестве главного объекта атаки, потому что этот остров был самым удаленным от большой военно-морской базы в Вильгельмсхафене, потому его можно было захватить до того, как немцы успеют направить туда свои корабли на подмогу. Захватив Боркум, мы могли бы использовать его как плацдарм для дальнейшей высадки десанта в Эмдене, и оттуда, даже если бы не удалось развить наступление армии вторжения в Западную Пруссию, то, во всяком случае, даже в качестве отвлекающего действия, этот десант полностью дезорганизовал бы в стратегическом плане сухопутную оборону Германии. Морскую экспедицию против Боркума должен был возглавлять адмирал сэр Льюис Бэйли. К сожалению, когда немецкая подлодка отправила на дно корабль Его Величества «Формидейбл», как раз находившийся под его командованием, этот случай немедленно испортил репутацию этого достойного моряка, и по этой, а также и по другим причинам, этот план спрятали в долгий ящик.

Вероятно, это было правильно, ибо авантюра была бы более чем дерзкой, даже безрассудной. То, что Боркум можно было захватить одним смелым ударом, вполне вероятно, но что его можно было бы удерживать долгое время, противостоя мощным контратакам немцев, вызывает уже слишком большие сомнения. Основным достоинством плана, однако, являлось то, что с очень большой вероятностью его реализация быстро привела бы к генеральному сражению флотов, которое могло бы в таком случае состояться больше чем на год раньше Ютландской битвы, и это гипотетическое сражение происходило бы тогда в лучших условиях для британских эскадр.

Как бы то ни было, легко можно догадаться, что наша военно-морская разведка проявляла большой интерес ко всему, что касалось острова Боркум и его укреплений.

И, несмотря, на удвоенную бдительность со стороны немцев после дела Брэндона и Тренча, нужные сведения нам удавалось получать своевременно.

Хотя противоположное мнение широко распространено, у нас не было особого интереса к Гельголанду. Справедливо, что в Адмиралтействе были оптимисты, считавшие, что мы сможем захватить и удерживать этот остров, который в таком случае обеспечил бы нам контроль над всей Гельголандской бухтой. Но флот в целом рассматривал этот план как нереалистичный, потому он был отвергнут адмиралом Джеллико почти сразу же после начала войны, на заседании руководителей Адмиралтейства. Но так как благоразумно было бы подготовиться к любому развитию событий, наша Секретная служба перед войной не игнорировала и Гельголанд. Остров был на самом деле под постоянным наблюдением и не мог подготовить нам никаких сюрпризов.

Незаметный островок Вангерооге рассматривался как довольно важный, так как расположен он всего в двадцати милях от Вильгельмсхафена, военно-морской базы Флота открытого моря. С этого продолговатого куска суши с продуваемыми всеми ветрами песчаными дюнами можно было бы контролировать подходы к этому большому военному порту и запереть там флот.

Немцы не сразу сообразили, что за опасность им может тут угрожать, и только с 1910 года начали укреплять Вангерооге. Однако, до войны кое-что там уже было готово.

Другим интересным для нас островом был Зильт, самый северный из немецких островов в Северном море.

Можно было бы заполнить всю эту главу точными и полными на момент начала войны характеристиками каждой немецкой военно-морской базы и каждой береговой крепости, полученными нашей разведкой до 1914 года. Не нужно объяснять, что сбор этой массы данных потребовал от наших разведчиков упорной работы, порой, в опасных условиях, но сегодня эти сведения представляют исключительно исторический интерес. Что же касается методов, с помощью которых эта информация была добыта, то они, напротив, заслуживают рассказ. Как уже говорилось выше, вполне достоверные карты острова Боркум со всеми его укреплениями были в руках нашего Адмиралтейства еще за три года до войны. Вот что рассказывал об этой истории человек, добывший эту информацию:

«После великолепных достижений Брэндона и Тренча в 1910 году, немцы установили самое тщательное наблюдение за всем побережьем, и каждый иностранец попадал под подозрение. Во всяком большом порту местная полиция получила в подкрепление инспекторов, занимавшихся исключительно делами контрразведки.

Эти сыщики делали все. что было в их силах, но им редко улыбалась удача, если не считать несколько дюжин совершено безопасных людей, пойманных ими в ходе облав. На протяжении одного месяца они арестовали четырех человек в Гельголанде, троих в Киле и двоих в Эмдене, но после проверки выяснилось, что они совершенно непричастны к шпионажу.

Моим первым важным заданием был опрос людей, знающих что-то об укреплениях Эмдена и Боркума.

Эмден только недавно начал развиваться как военно-морская база, хотя мы всегда рассматривали его как один из возможных пунктов для подготовки немецкого вторжения в Англию. В 1910 году наше внимание привлекли слухи о внезапно начавшихся работах в порту, и, судя по вниманию, уделявшемуся им, они намного превосходили обычные потребности торгового судоходства в этом порту. Канал длиной в две с половиной мили, ведущий от эстуария к Эмдену углублялся, чтобы позволить проход по нему судов с осадкой девять метров. Недалеко от самого порта вырыли портовый бассейн такой вместимости, что в нем можно было содержать целый флот больших кораблей. На линии причалов появились самые современные краны, позволявшие поднимать тяжелые грузы, а между вокзалом города Эмдена иновым портовым бассейном проложили четырехколейную железную дорогу.

Сотни гектаров земли, примыкавших к морю к западу от города, были куплены государством и, к моменту моего визита, там возводились казармы и другие военные объекты. Маленькая местная судостроительная верфь «Нордзее Верке» была приобретена концерном Круппа. Ее увеличили и оборудовали современной техникой, а ее дирекция объявила, что теперь верфь может строить или ремонтировать корабли любого размера.

Эта активность, проявляемая в Эмдене, была настолько большой, что вызвала подозрения в Англии. Полуофициальные статьи в немецкой прессе объясняли, что Эмдену, как будущему большому коммерческому порту и складу, необходимы соответствующие портовые «удобства», но эти заверения были неубедительны.

Напротив, все указывало на то, что Эмден превращается в оперативную базу для военных операций в открытом море. С этой точки зрения порт был великолепно расположен. Так как из-за цепочки Фризских островов внешнее наблюдение за портом было затруднено, там можно было незаметно собрать в устье Эмса целую транспортную флотилию. Помимо этого, великолепная сеть железных дорог между портом и военными складами и пунктами дислокации войск внутри страны позволила бы свезти туда крупные воинские соединения и очень быстро погрузить их на эти транспорты.

Делфзейл, небольшой голландский городок на противоположном берегу устья реки Эмс, наилучшим образом подошел бы мне в качестве удобной базы для работы по сбору разведданных в этом районе, но я слышал, что немецкие власти бдительно следят за иностранцами, прибывавшими на голландский берег реки, потому я решил основать свою «штаб-квартиру» в Лере, в двадцати пяти километрах от Эмдена.

Поезда, ходившие между этими двумя городами утром и вечером, были всегда переполнены, так что я мог не бояться, что привлеку к себе внимание.

Тем не менее, чтобы улучшить свои шансы, я позаботился о том, чтобы купить себе всю одежду только немецкого производства. Это была простая, но эффективная маскировка, потому что все, кто ее видел, немедленно соображали — хоть и ошибочно — раз на человеке вся одежда из Германии, значит, он наверняка немец.

У меня не было при себе ни записной книжки, ни каких-либо документов, кроме удостоверения личности, потому что я с тех пор, как занялся этим ремеслом, всегда удерживал себя от искушения делать какие-либо пометки. После небольшой тренировки вполне возможно удерживать в памяти очень многое, а если ты знаком с техникой, то ты хорошо знаешь, на что следует обращать внимание и что нужно запоминать.

Я постарался, чтобы мой визит совпал по времени с «мобилизацией по тревоге» укреплений Боркум-Эмдена, о которой узнал из намеков в гамбургских газетах. Эти учения проводились дважды в год с целью проверить, как быстро можно погрузить и отправить войска для подкрепления гарнизона острова Боркум.

Упомяну между прочим, что одно из учений проводилось в разгар зимы, и лед, сковавший гавань, не позволил транспортам добраться до острова. После такого опыта было решено усилить гарнизон Боркума до такой степени, чтобы он мог оборонять остров более или менее независимо от помощи с континента.

Об определенных фазах немецких морских и военных учений много писалось в немецкой прессе — в отличие от, как правило, строгой секретности, окружавшей такие темы. Это вводило в заблуждение некоторых людей, но объяснение довольно простое. Когда правительство желало получить кредиты для постройки береговых укреплений в определенном месте на побережье, оно проводило именно в этом месте учебную атаку «вероятного противника», которая, разумеется, увенчивалась полным успехом. После этого газеты печатали пугающие статьи, обращая внимание на недостаточную защищенность «жизненно важных точек», способную соблазнить возможного агрессора. Такие статьи печатались по указаниям пресс-бюро Морского министерства. Как только «общественное мнение» было таким образом мобилизовано, Рейхстаг обычно голосовал за выделение бюджетных средств на строительство новых береговых укреплений.

Я прибыл в Эмден за несколько часов до того, как туда начали прибывать эшелоны с солдатами. Они приехали из Мюнстера, где располагался штаб 7-го корпуса немецкой армии, и привезли около 4 батальонов пехоты, несколько саперных рот, 4 дивизиона полевой артиллерии, и несколько пулеметных команд.

Поезда двигались по новым путям, проложенным к порту, и останавливались у пирсов, у которых были пришвартованы три парохода. Войска и батареи погрузились так быстро, что три судна отчалили меньше чем, через час.

Чтобы дойти до Боркума им потребовалось два часа, а выгрузка заняла еще 75 минут.

Таким образом, от прибытия эшелонов в Эмден до выгрузки последнего солдата и последней пушки в Боркуме потребовалось чуть больше четырех часов. Это была великолепная работа с ювелирной точностью, и основная заслуга тут принадлежала штабу, сумевшему прекрасно организовать это мероприятие.

Вся операция проводилась практически публично. Целая толпа любопытных наблюдала за посадкой войск в Эмдене, а когда пароходы отчалили, экскурсионный пароходик следовал за ними до самого места назначения. Он стоял у острова, пока происходила высадка. С этого пароходика я смог рассмотреть все, что происходило. Вскоре после этого экскурсанты сошли на землю.

С другими людьми я крутился среди солдат, во время их обеда, приготовленного в «Gulaschkanonen (буквально — «гуляшных пушках»), как немцы называют полевые кухни. Для них это было что-то вроде пикника.

Я совсем близко подошел к батарее, насколько позволяло заграждение из колючей проволоки. Единственный часовой стоял у самого дальнего угла и мирно беседовал с зеваками, и попасть на батарею было бы вполне возможно, но я решил не рисковать, потому что меня могли бы при этом увидеть другие люди.

Я запомнил расположение батареи, сделал еще несколько наблюдений и пошел на прогулку вдоль стены, прилегающей к морю, которая шла параллельно железной дороге, вплоть до конечной станции Викториахёэ, почти у спасательной станции.

По дороге я прошел мимо еще двух батарей, особенно хорошо осмотрев вторую, с четырьмя гаубицами в поворачивающихся бронебашнях.

Там было несколько часовых поблизости, но они не обращали никакого внимания на мирного жителя Эмдена, вышедшего на берег, чтобы проветрить под морским ветерком свой новый костюм, стоивший пятьдесят марок!

Я видел, как по рельсам привозили полевые пушки, выгруженные у моря. Еще с континента привезли две сборные наблюдательные вышки для управления огнем артиллерии. Их тут же собрали и оборудовали. В тылу второй береговой батареи находился пункт управления огнем, оснащенный большим дальномером с базой, как мне показалось, 7,5 метров.

Я тут мог бы добавить, что калибр пушек на батареях невозможно было определить обычным наблюдением, но судя по снарядам, которые выгружались в Эмдене из товарных вагонов для отправки на остров, я точно узнал, что у гаубиц калибр 280 мм, а у пушек 240 мм.

На Боркуме я заметил вдоль всей железной дороги высокую насыпь, невидимую с моря. Эту насыпь подпирали так умело устроенные арки из песчаного бетона, что на расстоянии невозможно было различить ее на фоне песчаных дюн. Кроме того, ее парапет был выполнен в таком «волнообразном» виде, что сливался с контурами дюн. Позиции батарей и наблюдательных пунктов были закамуфлированы в той же манере. Как я потом убедился во время обхода острова на прогулочном пароходике, распознать эти позиции с моря было невозможно, даже с небольшой дистанции, потому что все они прекрасно сливались с дюнами. Я убедился, что никакой артобстрел с моря не нанесет большого ущерба этим укреплениям, ввиду того, что цели были невидимыми и могли бы быть поражены разве что случайно. Все это, конечно, происходило еще до появления корректировочной авиации.

Возвращение в Эмден, а оттуда в Лер прошло без происшествий.

Через несколько дней я отправился в Норддайх, чтобы увидеть станцию морской радиотелеграфной связи с шестью мачтами. Оттуда я переехал на остров Норденей, где, согласно уже полученных нами ранее сообщений, тоже возводились укрепления.

Я прожил два дня в гостинице «Дойчес Хаус», прогулялся практически по всему острову и полностью убедился, что на нем нет ни одной пушки. Там даже не было гарнизона. И на самом деле, на острове не было ни укреплений, ни войск вплоть до самого начала войны.

Следующей целью путешествия был остров Вангерооге. Помимо самого факта, что на нем за последнее время появились солидные укрепления, у нас было очень мало сведений об этом острове. Моей задачей было устранить этот недостаток, но ее можно было выполнить только с максимальной скрытностью. Прежде всего, Вангерооге рассматривался немцами как ключевая позиция ко всей системе их береговой обороны и потому находился под постоянным наблюдением. Кроме того, доступ на остров был затруднен. Экскурсионные пароходы компаний «Гамбург-Америка Лайн» и «Норддойчер Ллойд», ходившие соответственно из Куксхафена и Бремерхафена, заходили на остров в курортный сезон, но во время моего визита, единственным средством добраться до острова был крошечный пароходик, выходивший из Харле, глухой деревушки у прибрежной железной дороги Норден-Занде.

Эта линия пересекала край, знакомый всем читателям «Загадки песков», она проходило мимо таких местечек, как Эзенс, Йефер и Каролинензиль, где Дэвис и Кэррьютерс с яхты «Дульсибелла», пережили множество приключений.

(Примечание переводчика французского издания капитана третьего ранга Андре Гийо: речь здесь идет о шпионском романе «The Riddle of the Sands» («Загадка песков»), написанном ирландским писателем Эрскином Чайлдерсом в 1903 году и очень популярном в Англии в довоенные годы. Английское название этой главы обыгрывает название романа — «Unriddling the Sands»).

На этой железной дороге не было большого движения, и все постоянные пассажиры были знакомы ее служащим. Потому новый путешественник на ней мог бы привлечь внимание, а если вдобавок еще было видно, что этот человек иностранец, особенно англичанин, то тут же возникли бы пересуды, о которых, по всей вероятности, вскоре узнала бы и полиция. Очевидно, куда надежней было бы поехать под видом немецкого экскурсанта, и как раз так я и поступил. Это был один из редких случаев, когда я сменил свое обычное готовое платье немецкого пошива на более изысканную одежду.

Поездка до Харле была очень скучной. Поезд пересекал гнетущую, совершенно плоскую равнину с редкими маленькими деревушками и шпицами церквей. Доминирующий цвет пейзажа — серый: серые ландшафты, серое небо, а в тех местах, где видно море, оно тоже серое, ограниченное песчаными дюнами и серой топкой грязью.

Из Харле маленький пароходик перевез меня на Вангерооге меньше, чем за час. На борту было не больше полудюжины пассажиров. Чтобы предотвратить любезные расспросы своих попутчиков, я занялся во время путешествия поглощением обеда, которому позавидовал бы сам Гаргантюа. Его я достал из огромных бумажных пакетов, без которых в то время ни один уважающий себя немец не отправлялся в путешествие.

На маленьком дебаркадере в Вангерооге стояли двое полицейских и несколько матросов, судя по ленточкам на бескозырках, из морской артиллерии. Полицейские довольно внимательно осматривали сходивших на берег пассажиров, но не задавали никаких вопросов. Вдоль пирса стояли две пришвартованные шаланды с надписью «Королевская морская верфь, Вильгельмсхафен».

От пирса железная дорога вела к деревне. Я остановился в отеле «Курпасс», провел там часок в кафе за кружкой пива. Было бы неправильно отправиться в поход по острову сразу же после прибытия. Когда прошло некоторое время, я приступил к делу. Прогуливающиеся ходили несколькими группами, и я пошел вслед за одной из таких групп, будто отставший от нее турист.

Позиции батарей найти было легко, каждая была окружена ограждением из колючей проволоки со входом, у которого стоял часовой. Главной батареей, похоже, являлась та, что находилась у старой колокольни, эта часть берега стояла на возвышении, защищавшем ее от прибоя. Доступ на саму батарею был невозможен, но по разным признакам я понял, что на ней стоят четыре 240-мм пушки.

Две такие же пушки стояли на другой батарее к востоку от деревни, а еще дальше в том же направлении рабочие трудились над возведением, по очевидным признакам, еще одной батареи. Ее потом вооружили двумя 280-мм пушками. Я запомнил расположение каждой батареи и все видимые детали их внутреннего устройства. За новой батареей уже копали котлован, похоже, для склада боеприпасов.

Тут, как и на Боркуме, укрепления размещались и маскировались в соответствии с условиями местности, потому были практически незаметны с моря и не могли серьезно пострадать в случае обстрела с кораблей.

Ночь я провел на острове, надеясь продолжить свои наблюдения на следующий день, но утро изменило мои планы. Я заметил в холле отеля «Курпасс» человека, проверявшего списки постояльцев. Кое-что в его внешнем виде заставило меня предположить, что это полицейский в штатском. Он беседовал со служащим отеля, с которым я уже перекинулся парой слов этим утром.

Я в этот момент не испытывал особого беспокойства и отправился на пляж. Идя туда, я оглянулся и увидел этого человека, следовавшего за мной на расстоянии нескольких метров. Возможно, он следил за мной, а возможно и нет, но я не хотел искушать судьбу. Вместо того, чтобы продолжать прогулку вдоль берега, я остановился, сел и закурил. Сыщик, в свою очередь, тоже немедленно сел, наблюдая за мной на расстоянии. Прошел час, я встал и медленно пошел в сторону колокольни, человек снова двинулся по моим следам. Больше у меня не было сомнений — за мной следили.

При таких обстоятельствах у меня был только один выход — покинуть остров, как можно быстрее, если уже не было слишком поздно. На самом деле, не существовало никаких доказательств того, что я занимался шпионажем, потому что я не заходил на территорию батарей, ничего не записывал, не фотографировал, но мои документы не выдержали бы тщательной проверки. Потому если бы против меня возникли бы какие-то подозрения из-за присутствия в районе расположения военных объектов, этого было бы достаточно для моего задержания. А за ним последовала бы тщательная проверка того, где я находился последние две недели, а если за мной и в это время следили — что было вполне вероятным, то у властей были бы достаточные, хотя и косвенные, доказательства некоторых моих действий.

Ситуация казалась критической, и я начал лихорадочно думать. Если попытаться покинуть остров прямо сейчас, пока полицейский меня подозревает, он, вполне возможно, арестует меня, в любом случае, меня отправят на континент для дальнейших допросов, которыми займутся полицейские более высокого ранга. С другой стороны, оставаться на Вангерооге не было никакого смысла. Третий путь — воспользоваться блефом, а если он не сработает, то хуже для меня не будет. Потому я снова пошел в деревню, вошел в кафе и заказал пива. Через несколько минут появилась моя «верная тень». Сыщик уселся через несколько столиков от меня и заказал то же самое. Пришло время испробовать мой блеф.

С пивом в руке я подошел к столику детектива, и вежливо спросив: — Вы позволите, сударь? — уселся напротив него.

Он что-то буркнул в знак согласия, глядя на меня удивленными глазами. Он, вроде бы, не отличался особым умом, но я не хотел ошибиться, недооценив противника.

— Я прошу прощения, — начал я, — но у меня возникло ощущение, что вы мною заинтересовались. Могу ли я узнать, почему?

Эта лобовая атака его смутила. Он моментально почувствовал себя скованно и сурово взглянул на меня, не говоря ни слова.

Потом он проворчал: — Покажите ваши документы, пожалуйста.

Это было как раз то, на что я надеялся, и чего боялся одновременно. Я молча вытащил их.

Он взглянул на них и задал пару вопросов, свидетельствовавших о том, что он не заметил в моих документах парочку важных деталей, которые наверняка насторожили бы человека с более острым умом. Я почувствовал большое облегчение, хотя проверка еще не закончилась.

— Они, похоже, в порядке, — заметил он, все еще держа документы у себя. — Но вот служащий отеля уверял меня, что вы иностранец.

— Ну, это неудивительно. Я прожил вне Германии много лет, а сейчас в отпуске, перед тем, как заново устроиться и начать дело в этой стране.

На этой стадии разговора я решил угостить его пивом, и мой собеседник соблаговолил согласиться — хороший знак. Он понемногу оттаивал, но все еще не был полностью удовлетворен. Я узнал, что он служит в полиции Гамбурга, и он откровенно признался, что направлен на остров Вангерооге для наблюдения за шпионами.

— И что, вы уже поймали хоть кого-то? — простодушно спросил я его.

— Мы глядим в оба, — ответил он уклончиво. — Нехорошо, когда приезжие слишком любопытствуют в укрепленном районе, вроде этого. Мы не хотим, чтобы сюда попали английские шпионы.

— Ну, ладно, — сказал я, — но вы не ответили на мой первый вопрос. Почему вы все-таки заинтересовались именно мной?

— У меня была для этого причина, потому что служащий отеля сказал мне, что вы иностранец, хотя и с немецким именем. Иностранцы здесь нежелательные гости, и если уж они решат сюда приехать, то пусть не жалуются, что мы следим, чтобы они не наделали тут чего дурного. Все это побережье наводнено английскими шпионами.

За полчаса мы чуть ли не стали друзьями. Правда, я все еще не был уверен, что его подозрения рассеялись. Но мне больше нечего было делать и, наконец, я попрощался с ним и сказал, что хочу еще прогуляться перед отходом парохода, идущего в Харле. Этот пароходик отплывал в половине седьмого вечера, но я хорошо знал что в половине пятого к Вангерооге причалит пароход компании «Норддойчер Ллойд», идущий из Нордернея в Бремен. Потому я решил про себя уплыть именно на нем при условии, конечно, что мне позволят это сделать.

Я зашел в отель, чтобы забрать свой рюкзак, и заметил при этом, что собираюсь уплыть на пароходе до Харле. Потом я пошел в сторону пляжа и, выйдя за пределы деревни, двинулся параллельно берегу.

Пройдя около полутора километров, я остановился и оглянулся. Вокруг было много людей, но моего друга полицейского среди них не было.

До пирса отсюда было чуть больше километра, а пароход на Бремен должен был прийти только через час. Потому я подождал на месте, пока до прибытия парохода оставалось не более пятнадцати минут. Моей «тени» не было видно. Тогда я быстро двинулся к причалу, и через пять минут туда подошел пароход. Я поднялся на него с толпой других пассажиров. Пароход не отплывал сразу, и те десять минут, пока он стоял у причала, показались мне невероятно долгими. Но детектива поблизости не было, никто не обращал на меня ни малейшего внимания, и, наконец, мы отчалили.

В Бремерхафене, где мы остановились, когда уже спустилась ночь, я снова испытал сладкое чувство. Когда подали трап, на пирсе стояли двое полицейских. Но, похоже, они были там без какой-то особой цели, во всяком случае, они совершено не собирались подниматься на борт. В Бремен мы прибыли в одиннадцать часов вечера, и я как раз успел сесть на последний поезд до Гамбурга. В этом большом городе с пестрым населением я чувствовал себя в большей безопасности.

Я не сомневался, что детектив на Вангерооге точно пришел на пирс, чтобы увидеть, как я сажусь на пароход до Харле. А когда я не появился, конечно, его внутренние подозрения снова пробудились. Но, все, что он бы теперь ни предпринял, было бесполезно, поэтому я совсем не беспокоился. Но все-таки он прервал мою программу, и мне пришлось из-за него уехать с побережья.

Я там побывал снова тремя месяцами позже, и на этот раз мне удалось сделать многое. Я посетил Вильгельмсхафен — главную базу немецкого флота, с арсеналом, который в четыре раза был больше кильского; Гельголанд, где мне удалось вблизи увидеть четыре башни со спаренными 305-мм пушками и батарею гаубиц на «Оберланде», осмотреть работы по строительству нового порта и военно-морских объектов; Куксхафен, с пунктом базирования флота в Гродене, прибрежными фортами в Нойверке, Кугельбаке и Гриммерхорне, батареи Нового форта и Дёзе — все было хорошо видно; Брунсбюттель на входе в Кильский канал с Северного моря, где посмотрел на все еще строящиеся гигантские шлюзы, новую батарею 150-мм пушек и соседний форт в Нойфельде; Геестемюнде, большой склад подводных мин в устье реки Везер, и, наконец, остров Зильт.

Я не открою большого секрета, если скажу, что наши военные планы предусматривали атаку на Зильт либо в качестве обманного маневра, чтобы выманить немецкий флот в море, либо в качестве реальной операции, потому что захват этого острова превратил бы его в базу для дальнейших рейдов против Шлезвиг-Гольштейна.

Я провел на Зильте неделю и смог потом составить подробный рапорт не только о существующих, но и о проектируемых укреплениях. На самом деле, донесения с данными об укреплениях на немецком побережье Северного моря, которые я написал за лето и осень того года, могли бы составить довольно объемный том, который, будь он опубликован, вызвал бы сенсацию в Германии, причем даже сегодня. А многочисленные немецкие чиновники получили бы от этого сердечный приступ, узнав — если они, конечно, дожили до сегодняшнего дня, что прямо у них под носом англичанин собрал такое количество информации».

Глава 11. Знаменитые шпионские процессы

В современную эпоху самым знаменитым шпионским процессом, за исключением «Дела Дрейфуса», был, пожалуй, процесс Брэндона и Тренча в мае 1910 года.

В Германии за четыре предвоенных года было много подобных инцидентов, но ни один из них не вызвал такого общественного интереса.

В это время по Германии прокатилась очередная жестокая эпидемия шпиономании, и можно, не рискуя ошибиться, сказать, что из дюжины подозреваемых лиц, которые тогда были задержаны, никто не имел ни малейшего отношения к британским разведывательным службам. Эти облавы, правда, сослужили Германии плохую службу, пусть даже там этого не осознавали. Пока контрразведка без толку занималась выслеживанием невинных путешественников, она оставляла без внимания людей, которые на самом деле работали на нас.

Но тот процесс, который проходил в Верховном суде Лейпцига в декабре 1910 года над капитаном Бернардом Тренчем из Королевской морской пехоты и капитан-лейтенантом Вивьеном Брэндоном из Гидрографического управления Адмиралтейства был процессом необычным и даже удивительным. Подсудимые признались, что прибыли в Германию для сбора военной информации и последующей ее передачи в военно-морскую разведывательную службу британского Адмиралтейства. Именно этот момент зачастую забывают, когда говорят об этом процессе, и даже возникла легенда, согласно которой оба офицера были всего лишь невинными жертвами шпиономании.

Их история, в том виде, как они рассказали ее тогда во время судебного заседания, полностью опровергает эту легенду.

Капитан Тренч, прекрасно знавший немецкий язык, заявил, что его на некоторое время отправили в Копенгаген для изучения датского языка. Там он встретился с капитан-лейтенантом Брэндоном, и они решили вдвоем совершить путешествие по Германии, посетив Киль, Куксхафен, Бремен, Гельголанд, Нордерней и другие острова этой группы и закончить вояж на Боркуме.

Они условились встретиться в Брунсбюттеле, на входе в Кильский канал со стороны Северного моря. Капитан Тренч получил от своего компаньона вопросник, на который ответил, отметив несколько скорострельных малокалиберных пушек.

Прибыв в Бремен через Бремерхафен, он осмотрел состояние и расположение укреплении в устье Везера, потом отправился на остров Зильт. Затем он провел два или три дня на острове Нордерней, а оттуда поехал на Вангерооге.

— Что вас там интересовало? — спросил председатель суда.

— Там была колокольня на оконечности острова, которая казалась странной, потому что эта часть острова вроде бы незаселенная, — ответил капитан Тренч.

Брэндон и он вместе посетили Боркум, и в поисках места, откуда можно было бы лучше рассмотреть прожекторную станцию, они расстались. Капитан Тренч без труда проник на одну из батарей. Когда он выходил, то столкнулся с капитан-лейтенантом Брэндоном и сказал ему, чтобы тот вошел вовнутрь и тоже осмотрел батарею. Вот тут-то Брэндону и не повезло — его задержали.

Капитана Тренча в тот момент на батарее уже не было. Полиция разрешила двум офицерам увидеться. Они говорили, признался он, что сведения о батарее, которые они получили, следует передать «Реджи». Наконец, компрометирующие документы были найдены в номере Тренча в эмденской гостинице, и эта находка привела к его скорому аресту.

В ходе расследования речь заходила о нескольких загадочных персонажах, среди них и был этот «Реджи».

Капитан-лейтенант Брэндон заявил, что это был псевдоним его друга, но капитан Тренч подтвердил, что «Реджи» действительно связан с разведкой британского Адмиралтейства. (Как тут не вспомнить курьезное совпадение — во время Первой мировой войны военно-морской разведкой Великобритании руководил адмирал сэр Реджинальд Холл, но его прозвище было не «Реджи», а «Блинкер», то есть «Моргун» или «Семафор».)

Хотя ни один из обвиняемых не раскрыл настоящую фамилию «Реджи», они были вполне откровенны относительно него в другом вопросе, рассказав, что его телеграфный адрес был «Санбёрнт, Лондон» и что они просили его о встрече в Делфзейле, в Голландии, прямо на границе, по окончании их визита на остров Боркум.

Другим таинственным персонажем был некий «Чарльз», и капитан-лейтенант Брэндон, признал, что это его псевдоним, тогда как «Джон Бёрч», упомянутый в их корреспонденции, оказался псевдонимом капитана Тренча.

Одним из признаний, вызвавших в Германии сенсацию, было заявление обвиняемых, что британское Адмиралтейство имеет в своем распоряжении «Baedeker Naval». Они подтвердили, что этот труд представляет собой неофициальную компиляцию, которая выдается только офицерам флота, и содержит сведения о немецком побережье и его укреплениях. Краткое изложение информации, которая содержится в нем, было раскрыто в ходе судебного заседания.

Капитан-лейтенант Брэндон признал также, что он офицер-гидрограф в британском Адмиралтействе, и в свою поездку в Германию он взял с собой фотоаппарат и гидрографические приборы. Капитан первого ранга немецкого флота Тэгерт, правительственный эксперт на суде, заявил, что заметки, обнаруженные у подсудимых, содержат важные и подробные сведения о дебаркадерах и рельефе дна близ Зильта, Амрума и других островов. Записи, конфискованные у капитана Тренча, зачитывались на суде, с опусканием некоторых деталей и имен. Одна из них звучала так:

«Волнорезы, пакгаузы для угля, угольные склады тут. Без кранов. Железная дорога у моста. Мост длиной… метров, шириной… метров. Цементная стена вокруг проезда. Водоразборные колонки во всех деревнях. Несколько дорог. Белые рифы не видны при приливе».

О Вангерооге в блокноте капитан-лейтенанта Брэндона говорилось:

«Пирсы длиной… метра, высотой… метра, шириной… метра. Молоко и яйца доставляют с континента. На западном берегу только пять построек. Невозможно видеть корабль, который мог бы ставить мины. Внешний маяк с обслуживающим персоналом и оснащен сигнальной мачтой».

Кстати, Вангерооге был предметом особой дискуссии. Немецкий эксперт заявил, что заметки со сведениями об укреплениях на этом острове являются очень серьезным вопросом, потому что эта тема рассматривается официально как важная государственная тайна. Брэндон опроверг это заявление, сказав, что его внимание к этому острову привлекла статья, которую он прочел в немецкой газете, купленной им в Лондоне.

Капитан первого ранга Тэгерт показал на суде, что обвиняемые в Куксхафене занимались измерением углов, находясь на моле и используя в качестве ориентиров две колокольни, расположенные на земле, и что расположение фортификационных сооружений было нанесено на карту после этих наблюдений. Он добавил, что сам проверил эти измерения, и они оказались совершено точными.

А кроки, начерченные на Гельголанде, продолжал он, показывают батарею скорострельных пушек с указанием секторов обстрела и расстояний между каждой пушкой. Расстояние между внешними границами батареи и расстояние от батареи до маяка тоже были измерены.

Защита возразила, приведя тот аргумент, что все измерения на Зильте и других Фризских островах нужны были для составления карт Адмиралтейства для использования их шлюпками, принадлежавшим военным кораблям Великобритании, посещающих, в мирное время, немецкие порты на Северном море.

Капитан Тренч заявил, что его рапорт о Куксхафене, был на самом деле, составлен в Англии, на основе справочника «Baedeker Naval», а капитан-лейтенант Брэндон объяснил, что он должен был ответить на список вопросов об этом острове, но необязательно было отвечать на какой-то из вопросов, содержащихся в «Baedeker Naval», офицеры, находившиеся в разъезде, могли это делать или нет, по их выбору.

Прокурор на это заявление защиты возразил тем, что по словам капитана первого ранга Тэгерта, английские военные корабли никогда в мирное время не посещали вод, прилегающих к данным островам, поэтому, не существовало никаких причин для сбора информации в указанных целях. Зато в случае десантной операции, подчеркнул он, остров Зильт приобретает первостепенное значение как опорный пункт. И именно ради этого обвиняемые посетили этот остров, проводили там замеры и делали подробные фотоснимки. Кроме того, они отметили в своих заметках небольшие глубины в тех местах, где купались.

Адвокат предположил, что проверки, проведенные таким способом, не могли иметь большого значения, так как не брали в расчет прилив. Но капитан первого ранга Тэгерт возразил, напомнив, что глубина дна определялась не путем приблизительной оценки, но на самом деле измерялась с помощью инструментов.

В результате обвинению удалось добиться, чтобы обсуждение предположения, что все собранные подсудимыми сведения должны были облегчить внезапную британскую атаку с моря на немецкое побережье, проходило в суде в закрытом порядке. Большей частью судебные прения были открытыми, по политическим соображениям, Имперская прокуратура согласилась на это в ходе первого дня процесса. Но заседания утром второго и последнего дня были за закрытыми дверьми, поскольку там обсуждались военные секреты в присутствии в качестве свидетелей военных экспертов из Генерального штаба.

Было заметно, что Имперская прокуратура мягко отнеслась к обвиняемым, в отличие от других процессов, и вовсе не требовала применения к ним самого серьезного наказания, предусмотренного законом. В своем последнем обращении к суду Имперский прокурор доктор Цвайгерт сказал, что смягчающим обстоятельством этого дела, является тот несомненный факт, что подсудимые — иностранцы, действовавшие в интересах своей страны в соответствии с прямыми приказами ее разведывательной службы. Хотя подсудимые и отрицали свою принадлежность к разведке, которую им инкриминировали, но можно было предположить, что они действовали исключительно по мотивам, достойным уважения.

Тот факт, что они никогда не пытались вербовать немцев в качестве своих агентов, как и то, что они частично признали свою вину, еще больше смягчили суровость их наказания. Прокурор в конце своей речи потребовал для капитана Тренча и капитан-лейтенанта Брэндона наказания в виде заключения в крепости сроком на шесть лет, с зачетом двух с половиной месяцев предварительного заключения.

Пятнадцать судей — в длинных фиолетовых мантиях с велюровыми обшлагами, в круглых фиолетовых шляпках в старинном стиле, вышли для обсуждения решения, во главе их шел председатель суда Менге. Это был человек с манерами патриарха, с белой, как снег, бородой.

Судьи совещались около двух часов. Когда судьи вернулись снова, в зале, битком набитом людьми, было темно. Единственная люстра освещала место, с которого судья Менге зачитывал вердикт суда.

Подсудимые были признаны виновными и приговорены к четырем годам заключения в крепости.

Тут важно отметить разницу между этим наказанием (наказанием офицеров, не совершивших ничего бесчестного с точки зрения их профессии) и тюремным заключением (за уголовные преступления). Немецкий закон предусматривает как то, так и другое наказание за правонарушения, связанные со шпионажем. То, что суд в Лейпциге выбрал более мягкую форму наказания, продемонстрировало, что при вынесении приговора превалировали дипломатические соображения.

Определенный смысл содержался и в комментариях, которыми сопровождали процесс немецкие газеты того времени. На следующий день после завершения процесса берлинская ежедневная газета «Berliner Tageblatt» писала:

«Двое англичан не совершили ничего такого преступного, чего не делали бы постоянно множество офицеров всех стран и, кроме того, их поведение на суде произвело очень благоприятное впечатление. После того, как им не повезло, и их арестовали, они не пытались отрицать очевидные доказательства, но при этом, постоянно отказывались сказать хоть что-то, что могло бы навредить интересам военно-морских властей их страны. Их поведение заслуживает всяческого уважения. Мы надеемся, что оба джентльмена не будут слишком долго сидеть в немецкой крепости и что, при какой-то благоприятной возможности — вероятно не намного позже коронации Короля Георга — придет конец их заключению».

Это пророчество, если оно не было следствием утечки информации из официальных сфер, явно свидетельствовало о прозорливости редактора газеты. Офицеров помиловали в мае 1913 года в связи с визитом Короля Георга V в Берлин на свадьбу единственной дочери Кайзера.

До этого момента заключенные провели два с половиной года в крепостях: капитан Тренч в Глаце, а капитан-лейтенант Брэндон сначала в Везеле, а потом в Кенигсберге.

Оба они хорошо проявили себя во время войны. Тренч, уже майор, значительную часть войны был офицером разведки на базе в Куинстауне, активно занимаясь слежением за передвижениями немецких подводных лодок. Этому посвятил свою деятельность и Брэндон, ставший капитаном первого ранга, и заместителем руководителя военно-морской разведки Адмиралтейства в 1918 году.

Огромная разница существует между делом Брэндона и Тренча и другим самым знаменитым после него шпионским делом в Германии — делом Бертрана Стюарта.

Прежде всего, скажем, что немецкие власти поймали Брэндона и Тренча случайно. Во втором же случае, обвиненный в шпионаже англичанин стал жертвой заранее подготовленного против него заговора. Его выдал в руки немцев агент-провокатор, которому специально поручили это задание, подсунувший ему секретные документы в качестве улик. Но, как выяснилось из решения суда, зачитанного на открытом заседании, обвинению так и не удалось доказать, какой именно и насколько существенный ущерб был нанесен действиями подсудимого. Господин Бертран Стюарт постоянно заявлял о своей невиновности. Тем не менее, ему пришлось просидеть в тюрьме больше года, пока его не помиловал Кайзер одновременно с Брэндоном и Тренчем.

Дело Стюарта — яркий пример опасностей, которые подстерегают агентов разведки, действующих в Германии. Оно также открывает глаза общественности на существование разветвленной контрразведывательной сети, созданной немецкими властями, и показывает, насколько необходимо агентам разведки работать по возможности в одиночку, полагаясь только на самих себя. А если они зависят от помощи извне, если вздумают получать сведения и документы от того, кто находится рядом с ними, то они обязаны быть совершенно уверены в своих помощниках еще до того, как начнут с ними какие-либо переговоры.

История дела Стюарта была так четко сформулирована в решении суда, что мы позволим себе просто процитировать некоторые места из него:

«Первый вопрос, который нас заинтересовал, состоит в том, что обвиняемый достал точный адрес в маленьком городке человека, услугами которого он воспользовался в качестве агента в шпионских целях. Он обещал этому человеку сто фунтов, если он согласится поставлять ему информацию, и выбрал, на всякий случай, фальшивый адрес, куда он должен была отправлять для него корреспонденцию.

Вечером 29 июля 1914 года обвиняемый прибыл из Лондона и отправился искать этого агента в Германии. Он провел с ним долгую беседу, в ходе которой передал агенту первый гонорар — ровно пять фунтов. В следующий раз он дал ему уже десять фунтов…

После того, как агент вернулся в Бремен, 31 июля, в пять часов утра, обвиняемый долго беседовал с ним в зале ожидания, где агент передал ему свое полное донесение.

На следующий день обвиняемый выехал из Гамбурга и посетил Куксхафен, он также был на Гельголанде и вернулся в Бремен через Вильгельмсхафен и Бремерхафен.

В Бремене, в ночь на 1 августа, он снова встретился с агентом в зале ожидания вокзала. Агент, который, судя по всему, занимался в промежутке между встречами сбором сведений, передал обвиняемому документ с важными сведениями о подготовительных мероприятиях немецкого флота в Северном море.

Несколько позже обвиняемый остановился в Бремене.

В ходе процесса не было найдено никаких иных фактов, свидетельствовавших против обвиняемого. В частности, в ходе процесса не нашли однозначного подтверждения слухи, согласно которым обвиняемый, действуя в соответствии с приказами английской разведки, получал в Германии секретную информацию с использованием подкупа. Путешествие обвиняемого и его сделки происходили, как он сам заявил, исключительно по его собственной инициативе.

Что касается самого вердикта, то остался открытым вопрос, действительно ли обвиняемый или его агент смогли определить месторасположение кораблей в Северном море летом 1911 года. Точно так же не был найден ответ и на другой вопрос — каково было настоящее содержание рапорта агента, которое обвиняемый порвал».

Стюарт был призван виновным в попытке проникновения в военные секреты, но его чисто патриотические мотивы послужили смягчающим обстоятельством, и его приговорили к трем с половиной годам тюрьмы, зачтя, как и в случае с Брэндоном и Тренчем, срок предварительного заключения, которое он уже провел в тюрьме до суда — 4 месяца.

Приговор вызвал волну крайнего возмущения в Великобритании. Неоспоримо, что обвинение базировалось на очень шаткой основе, оставив без ответа множество серьезных вопросов. Этот процесс, в отличие от дела Брэндона и Тренча, проходил полностью за закрытыми дверьми, только вынесение приговора было открытым. Тем не менее, просочившиеся из разных источников сведения неопровержимо доказали, что все обвинение основывалось на свидетельствах агента-провокатора.

Кем же был этот человек?

Он был бельгийцем и представлялся как Фредерик Рю. На самом деле его звали Арсен Мари Веррю. Он родился в Куртрэ (Котртрейке) 14 февраля 1861 года.

Английские исследователи быстро вышли на его след и узнали, что в прошлом он несколько раз сидел в тюрьме за воровство и вооруженное нападение. Какое-то время он держал небольшой мыловаренный завод, но обанкротился, как было сказано в официальном решении суда, по «непростительным» причинам. Позже он стал бельгийским представителем одной английской пивоваренной компании, которая обвинила его в 1905 году в присвоении чеков, переданных ему для оплаты кредиторам и в подделке передаточных подписей на векселях.

Ему тогда удалось скрыться, но за прочие преступления он был приговорен к четырем срокам по шесть месяцев каждый.

Публикация этих фактов не смягчила враждебности и озлобленности в Великобритании. Свидетельство такого нечистоплотного человека никак не могло бы считаться приемлемым. Новые расследования вскоре показали, что Веррю в определенной степени состоял на жаловании у одного частного шпионского бюро в Брюсселе, на что он уже и так намекал, и что главой этого бюро был человек, представлявшийся под именем Р.Х. Петерссен. Среди прочих его имен были Мюллер, Питерс, Шмидт и Тэлбот.

В то время это бюро было с одной стороны своеобразной международной биржей, торговавшей военными и морскими секретами всех стран, но с другой стороны, немецкие власти использовали его в контрразведывательных целях. В бюро была установлена градация гонораров, и за донос на агента разведки, действовавшего в Германии, выплачивалось 4 фунта 5 шиллингов. Хотя так никогда и не было окончательно доказано, что заговор с целью ареста Стюарта был проведен немецкими властями, нет никаких сомнений, что ловушку для него поставил Петерссен.

Британской разведке давно был известен господин Петерссен. Он вербовал шпионов в Великобритании для работы на Германию. Совсем незадолго до дела Стюарта, его имя упоминалось на суде в ходе процесса в Винчестере, на котором был признан виновным в шпионаже Хайнрих Гроссе.

По нашим сведениям, Петерссен регулярно получал от немцев месячное жалование примерно в 50 фунтов плюс возмещение всех его расходов, и дополнительно ему выплачивались 4 фунта 5 шиллингов за каждого шпиона, разоблаченного в Германии при помощи его организации.

Петерссен не был особенно везучим. Его методы были слишком топорные или слишком бросающиеся в глаза, так что, в конце концов, слишком многим стало известно об его деятельности. Тогда он вполне свободно стал помещать в бельгийских газетах объявления с предложением покупки информации. Он мог это делать в полной безопасности: в Бельгии в те времена еще не было никакого закона против шпионажа.

Первым на его объявление ответил один сержант бельгийской армии, испытывавший финансовые трудности. Петерссен попросил у него сведения о некоторых бельгийских крепостях. Сержант не мог их достать, зато предложил документы, касающиеся мобилизации французской армии.

Господин Петерссен потирал руки. Это был прекрасный «улов». Он договорился с сержантом, что тот достанет бумаги, потом подъедет на маленькую загородную станцию под Брюсселем на встречу с кем-то, кто приедет из Экс-ла-Шапелль. Но Экс находится слишком близко к границе и, сержант, выйдя из офиса Петерссена, начал испытывать отвращение ко всей этой затее. Еще раз почувствовав приступ страха, он отправился к господину Виктору Дарсаку, редактору крупной брюссельской вечерней газеты «Le Soir», и рассказал ему всю историю.

ГосподинДарсак действовал без промедлений. Он тут же предупредил власти и, с их согласия, послал целую армию репортеров и фотографов на эту пригородную станцию к усложненному времени встречи.

Немецкий агент действительно прибыл в указанный срок на встречу с сержантом. Он его встретил. Но не только его, а и представителей местных властей, полицейских, тут же предложивших ему теплый прием, а также фотографов, заснявших эту сцену для истории, и репортеров, на ходу составлявших подробные заметки.

И вдруг на вокзале бельгийский военный оркестр с иронией исполнил «Стражу на Рейне» — для его опознания?

Это была превосходная комедия — и без трагических результатов для кого-либо, потому что, как уже говорилось, тогда не было в Бельгии закона, наказывавшего за шпионаж. Но немецкий агент вернулся в Экс-ла-Шапелль в очень плохом настроении, чувствуя, несомненно, что его карьера как агента немецкой секретной службы закончена навсегда.

Шум, который поднялся в Великобритании против ареста Стюарта, вызвал, естественно, такое же громкое эхо в Германии.

В одном интервью, опубликованном в гамбургской газете «Hamburger Nachrichten», Веррю от начала до конца отрицал выдвинутые против него обвинения.

По его словам, ему платили два правительства, и он посчитал, что британское правительство платит скупо, а немецкое щедро, потому пришел к выводу, «что его долг состоит в том, чтобы спасти Германию от воздействия британского шпионажа».

Какое жалование получал Веррю, так и не стало в точности известно. После освобождения господин Стюарт высказал мнение, что от начала до конца немецкое правительство заплатило Веррю тысячу фунтов за свидетельство, на основании которого Стюарт был осужден.

Дело Бертрана Стюарта, пожалуй, самый драматичный пример, известный специалистам, из всех, в которых агенты-провокаторы были использованы против Секретной службы. С точки зрения закона, о невиновности Стюарта даже не могло быть и речи. Больше того, он был недопустимо беспечен и неблагоразумно рисковал в тех местах, от которых каждому иностранцу, приезжавшему в Германию в 1911 году, следовало бы держаться подальше, если он, по крайней мере, не мог доказать, что приехал туда по делам.

По словам Стюарта, его история развивалась следующим образом: он в течение двадцати минут гулял в Куксхафене по дороге, открытой для всех, которая шла в направлении порта, после того, как спросил двух немецких офицеров, разрешено ли это, и получил от них положительный ответ. На Гельголанде он прогуливался восемнадцать минут, никого не спрашивая, и ни с кем не разговаривая. В Вильгельмсхафене он в одиночку, не спеша и не останавливаясь, ходил по улице, идущей от дебаркадера для торговых пароходов до железнодорожного вокзала.

Негодование британцев, однако, не стихало, еще больше омрачая те напряженные отношения, сложившиеся между двумя странами. Даже помилование, на которое пошел Кайзер, оказав любезность в связи с визитом Короля и Королевы, не избавило англичан от неприятного впечатления, сложившегося у них от всех обстоятельств этого дела.

Стюарт, который был храбрым офицером «иоменри» — территориальной добровольческой кавалерии, через несколько недель после возвращения в Англию получил звание капитана «иоменри» Западного Кента. После начала войны он был прикомандирован к штабу генерал-майора Эдмунда Алленби и немедленно отправился во Францию вместе с Экспедиционным корпусом. Это подтвердило пророчество (оно было больше, чем обещанием), которое он сделал в своем последнем слове на процессе в Лейпциге:

«Если ваша уважаемая страна когда-либо нападет на мою, я надеюсь быть среди тех, кто сражается. Если мой полк не будет отправлен на фронт, я постараюсь перевестись в другой кавалерийский полк».

Он служил в разведывательном отделе кавалерийской дивизии и погиб в сентябре 1914 года во время разведки боем.

За три последних предвоенных года в Германии состоялись десятки других шпионских процессов, но они не вызвали такого драматичного интереса, как два вышеописанных. Многие из них были просто придирками, другие основывались лишь на неблагоразумии и неумении скрывать тайну некоторых авантюрных умов.

Но одно дело из них лишь чуть-чуть не «дозрело» до того, чтобы превратиться в инцидент международного масштаба.

Это была весельная прогулка, почти невероятная по своей безрассудности, которую совершил покойный лорд Томас Брэсси в акватории Кильского порта.

Во время Кильской недели в 1914 году, когда Вторая линейная эскадра британского флота под командованием сэра Джорджа Уоррендера, и приданные ей крейсера и малые боевые корабли, находились в Киле с официальным визитом, лорд Брэсси прибыл туда на своей яхте «Санбим». Дальнейшую историю, как она представлялась с точки зрения немцев, мы передадим словами капитана фон Хазе, офицера связи при британском штабе:

«Во время весельной прогулки на одной из маленьких шлюпок со своей яхты лорд Брэсси проник во внутреннюю гавань, где базировались подлодки, на Имперский Арсенал, куда закрыт доступ всем гражданским лицам, и где находятся наши новейшие подводные лодки. Он был задержан патрулем и несколько часов содержался в патрульном помещении, пока не была установлена его личность с помощью его знакомого немецкого офицера, приглашенного для опознания комендантом Арсенала. В Киле с большим возмущением восприняли этот бестактный поступок лорда Брэсси, и даже сам Кайзер высказался довольно резко по этому вопросу».

Чтобы полностью понять «бестактность поступка», о которой говорил капитан фон Хазе, напомним, что лорд Томас Брэсси был основателем и редактором военно-морского ежегодника, возможно, самого уважаемого в мире. Среди гражданских лиц он был, пожалуй, самым крупным в мире знатоком в военно-морской области и занимал первое место среди горячих сторонников усиления британской военно-морской мощи.

Учитывая все это, маловероятно, что он действовал как агент Секретной службы, но этот случай достоин упоминания как пример той глупости, которая способствовала поддержанию ядовитой атмосферы шпиономании в Германии.

Если взглянуть на протоколы всех шпионских процессов, которые проходили в Германии с 1911 по 1914 годы, то выявится очень интересный факт, хотя о нем и не говорилось на процессе открыто, но он был известен тем, кто находился за кулисами.

Немцы, как уже часто упоминалось, не поймали ни одного человека, который на регулярной основе собирал разведанные для военно-морской разведки Великобритании.

Это, возможно, самое лучшее доказательство высокого мастерства этих людей. Вся страна была в тревоге и бдительно искала повсюду «шпионов». Большая и хорошо организованная служба контрразведки с опытными сыщиками постоянно старалась изо всех сил. Западню за западней ставили они людям, вызывавшим хоть малейшее подозрение своей деятельностью. Военно-морские базы тоже разбрасывали для них порой дурацкие ловушки.

Но им удалось их избежать и вернуться с разведывательной информацией. Их имена никогда не будут известны. В наши дни те из них, кто выжил, находят единственное возбуждение в жизни в спорах в узком кругу, в гольф-клубе, наблюдая за скачками, или при посещении судебных разбирательств под председательством местного мирового судьи. Существует так немного других экстравагантных сумасбродств, которые они могли бы себе позволить со своими «сбережениями».

Работа в Секретной службе не приносит денег — взяли бы вас или нет.

Глава 12. Шпионя за Флотом открытого моря

В глубинах огромного тома «Синей книги» (опубликована в 1920 году), содержащей радиограммы, донесения, рапорты и сигналы, связанные с Ютландской битвой, спрятано смелое откровение, которое вполне можно было бы рассматривать как правительственный секрет первостепенной важности.

В «Синей книге» во вступлении к длинному списку сигналов и приказов, отданных за шестнадцать часов операции, начиная с момента выхода «Гранд-флита» из своих баз и до возвращения его на базу в Скапа-Флоу есть следующее замечание:

«30 мая 1916 года, Адмиралтейство получило сведения, подтверждавшие переход Флота открытого моря к активным действиям в самое ближайшее время. Телеграмма Адмиралтейства за номером 4343 от 30 мая 1916 года, отправленная в 17.40 Командующему Флотом и повторенная вице-адмиралу, командующему Крейсерским Флотом содержала следующие инструкции: «Выдвигайтесь на восток в сороковые широты в полной готовности к любым неожиданностям».»

Здесь очень важно запомнить точное время, когда это сообщение было отправлено адмиралу Джону Джеллико: 5 часов 40 минут пополудни. Немецкий Флот открытого моря снимется с якоря только в 3 часа ночи, то есть десятью часами позже. Это значит, что за двенадцать часов до начала выдвижения противника наша разведка уже знала об этом. И после войны Адмиралтейство даже не нашло нужным скрывать этот секрет от общественности.

Это был только один из многих примеров, доказывающих, что наша разведка заранее знала о передвижениях флота противника.

Битва у Доггер-Банки 24 января 1915 года, не была просто случайной стычкой. Накануне операции линейные крейсера, только что вернувшиеся из рейда в направлении Гельголандской бухты, стояли на якоре в Фёрт-оф-Форте. Они не пробыли в порту и 48 часов, как военно-морская разведка получила сообщение, то линейные крейсера адмирала Франца фон Хиппера собираются выйти из своих баз и совершить рейд против восточного побережья Англии. Если бы эта информация не поступила бы за двенадцать часов до выхода кораблей противника из баз, наши линейные крейсера не успели бы вовремя прибыть к месту боя.

Наша военно-морская разведка могла бдительно следить за Флотом открытого моря благодаря нескольким факторам. Очень полезным элементом этой системы была радиопеленгация, подкрепленная тем, что в наших руках были немецкие коды и шифры, «выловленные» русскими с немецкого крейсера «Магдебург» и переданные нам.

Радиопеленгация позволяла нам достаточно точно день за днем и час за часом определять местоположение Главнокомандующего немецким флотом и всех его соединений, так как он связывался по радио с различными эскадрами флотилиями, а знание кодов давало нам возможность читать его шифрограммы. Длилось это довольно долго — пока немцы продолжали использовать старый код, что, к нашему удивлению, продолжалось больше года. Правда, перед Ютландской битвой код уже был сменен.

С другой стороны, хорошо известно, что полагаться исключительно на радиопеленгацию чревато риском. Во время Ютландской битвы мы в очередной раз поняли это, когда по нашим расчетам флот адмирала Шеера должен был оставаться еще на рейде в Вильгельмсхафене, когда на самом деле он уже находился в море, поддерживая крейсера Хиппера. Немецкий Главнокомандующий явно обманул нас в этом случае: вероятно, он уже заподозрил, что мы используем радиоперехват. В любом случае, точно известно, что они сами уже достигли определенного прогресса в использовании этого метода, хотя их достижения оставались еще на примитивном уровне. Адмирал Шеер принял меры предосторожности: сменил длину волны и перенес передатчик со своими позывными со своего флагманского корабля на плавучий склад, стоящий в гавани Вильгельмсхафена. И мы продолжали перехватывать сигнал из одного и того же направления и по-прежнему с одинаковой мощностью, потому, естественно, предположили, что Шеер все еще находится в порту. Впрочем, это не принесло нам никакого особого вреда, потому что наш линейный флот уже находился в море для поддержки линейных крейсеров адмирала Дэвида Битти, и мы могли не опасаться, что Битти в одиночку столкнется с подавляющей силой военно-морского флота противника. Наши подлодки, действующие у немецких берегов Северного моря, тоже оказались великолепными разведчиками. С полночи 4 августа 1914 год а и до полдня 11 ноября 1918 года, немецкие порты Вильгельмсхафен, Куксхафен и Эмден ни на один час не оставались без английского подводного дозора. Организация этого патрулирования касалась, большей частью, военно-морской разведки, так как по ее просьбе собирались сведения о присутствии немецких кораблей в своих гаванях и об их выходе оттуда. И задача по сбору сведений была для них даже важнее, чем осуществление подводных атак.

Из-за того, что вначале радиостанции, стоявшие на наших подводных лодках обладали очень малым радиусом действия, любую информацию, посланную ими, необходимо было ретранслировать дальше. Молодое поколение, возможно, с трудом отдает себе отчет, с какой быстротой развивалась радиосвязь с 1914 года. В этом году был установлен рекорд на дальность для радиопередачи с подводной лодки, немецкой U-27, которая передала послание на свою базу с расстояния 140 миль; и этот рекорд был достигнут при особо благоприятных условиях.

К 1916 году, между тем, наши подводные лодки были оснащены мощными радиопередатчиками, вследствие чего их командиры получали точный приказ, находясь на патрулировании у немецкого побережья, не атаковать немецкий Флот открытого моря, увидев его корабли на выходе из портов. Они должны были отметить состав эскадр, их маршрут, другие подробности, и как только корабли удалились, немедленно всплыть и передать эти сведения по радио.

Потом подводные лодки могли проводить любые атаки по своему желанию, если, услышав радиопередачи, противник принимал решение вернуться на базу. В таком случае нельзя было надеяться на то, что немецкие корабли попадут в руки «Гранд-флита», потому и не стоило беспокоить его корабли, выводя их в открытое море.

Этот метод оказался успешным, однако, иногда его результаты разочаровывали, как показывает следующий пример. Линейный флот немцев вышел в море 23 апреля 1918 года и двинулся на север в сторону рифов Хорн, как раз к границе их минных заграждений. Поблизости находилась на патрулировании наша подлодка J-6. Ее командир пронаблюдал за проходящими кораблями, но по ошибке принял их за британские, и не отправил никакой информации в штаб Главнокомандующего. На следующий день, та же подводная лодка увидела возвращающийся Флот открытого моря и, на этот раз, опознала его правильно. Пронаблюдав за их проходом в течение нескольких часов, она отправила сообщение адмиралу Битти. Через некоторое время другая подлодка, E-42, тоже увидела немецкие корабли. Так как те возвращались в порт, ее командир подумал, что атака разрешена и выпустил четыре торпеды. Одна из них поразила крейсер «Мольтке». Ущерб был столь серьезен, что только после тяжелой буксировки большой линейный крейсер смог добраться до порта.

Кроме слежения за действиями Флота открытого моря, которое они обеспечивали постоянно, английские подводные лодки, патрулирующие у немецких берегов, были очень полезны также, чтобы сообщать нам о появлении новых вражеских минных полей.

Когда немецкие минные заградители выходили на постановку новых заграждений в чистой пока зоне, их почти всегда замечали, за всеми их операциями следили, и местоположение и границы новых полей сообщались Адмиралтейству через час иди два после их постановки. На секретных картах появлялось новое красное пятно, и все корабли в море были предупреждены, чтобы ни один из них не приближался к новому опасному району.

Когда после перемирия союзники установили свой контроль над портами противника, немецкого адмирала Хуго Мойрера, который вел переговоры о капитуляции и передаче флота с адмиралом Битти на борту «Куин Элизабет», попросили предоставить карты всех немецких минных заграждений, чтобы наши корабли могли осуществлять плавание в полной безопасности. Сравнив эти карты с нашими, мы обнаружили, что мы точно знали о местоположении каждого немецкого минного заграждения.

Немцы, со своей стороны, сами знали об этом хуже, и о нашей информированности и не подозревали.

Когда адмирал Мойрер направился в Фёрт-оф-Форт на начавшиеся переговоры, мы ему указали маршрут, которым он должен был следовать, и назначили место встречи с нашим эскортным крейсером. Он прибыл на встречу с опозданием и объяснил, что ему пришлось сделать большой крюк, чтобы обойти немецкое минное поле, расположенное точно на маршруте, который мы ему предложили. Офицеры штаба «Гранд-флита» смеялись в душе. Это минное поле было давно протралено, но немцы не подозревали, что оно исчезло.

В другом случае комедия смешалась с трагедией. Немецкое минное поле было поставлено в проливе Па-де-Кале. Мы решили незамедлительно приступить к ложному тралению — иначе говоря, пройти по нему, сделав вид, что тралим, но в реальности оставив мины на месте. Хитрость удалась. Одна из немецких подводных лодок, собираясь пройти по «чистому» фарватеру в проходе Дувра, пошла в кильватере тральщиков — и взорвалась на немецкой мине! Командиру подлодки удалось спастись, и он потом с тевтонским негодованием возмущался тем, как его обыграли!

Постоянное слежение за Флотом открытого моря осуществлялось, однако, не только в море, но и на суше. На немецких военно-морских базах были наши агенты, и мы получали от них бесценную информацию. Люди, занимавшиеся этой достойной уважения работой, хорошо послужили своей стране, и интересно знать что ни один из них не получил никакой правительственной награды.

Излишне говорить, что такая деятельность была намного опасней в годы войны, чем в мирное время. Кроме всего прочего, она требовала еще большего доверия.

Во время войны ошибочные либо специально сфальсифицированные сведения могли привести к катастрофе, и тогда не было ни времени, ни возможности их перепроверить, как это порой удавалось в мирное время. Во время войны один или два раза случались ложные тревоги, которые вызвали серьезную обеспокоенность в штабе военно-морской разведки.

Одной злосчастной зимней ночью наши силы поспешно вышли в Северное море, по установленному маршруту, чтобы нанести удар по движущейся эскадре противника, которая, по полученным нами сведениям, должна была через двенадцать часов атаковать наши линии коммуникаций. На самом деле, как мы узнали намного позже, эта эскадра действительно была в море и двигалась по указанному пути, но, из-за тумана, наши корабли разминулись с ней примерно на три мили, и противник вернулся в порт, причем мы не могли с уверенностью знать, ушел ли он на самом деле.

Дни, последовавшие за этой неудавшейся погоней, были, пожалуй, самыми тяжелыми и неприятными для разведывательной службы.

Была ли вся эта акция западней для наших агентов в Германии?

Не была ли специально устроена утечка информации, чтобы, проследив за ее следами, немецкая контрразведка могла выявить и ликвидировать наших агентов?

Это была смертельная и бесконечная неделя. Мы приняли решение прекратить контакты со всеми нашими людьми, даже по самым надежным линиям связи, из страха, что кто-то из них уже под подозрением. Если они были бы под подозрением, что то бы ми ни делали, мы подвергли б их опасности, предоставив контрразведке, следившей за ними, последний лоскуток доказательств. У нас не было другого выхода, кроме как терпеливо ждать, пока кто-то из них не выйдет сам снова на связь с нами, если, конечно, они смогли бы. Те, кто возглавляли тогда разведывательную службу, пережили настоящую моральную пытку за эту неделю. Их угнетало не только тягостное чувство жалости к своим испытанным и преданным сотрудникам, которых в случае разоблачения ожидала смертная казнь, перед ними встала и проблема, как их заменить, если оправдаются самые худшие ожидания.

Напряжение ослабло только в воскресенье утром, когда поступили новые сведения от источника, который тогда предупреждал нас о немецком выходе.

Не было никакого намека на возможные неприятности или подозрения в адрес источника. Руководители разведки вздохнули с облегчением.

Агенты, действующие на земле, не всегда должны работать со скоростью молнии. Одним из примечательных моментов, касавшихся методов управления немецкого военно-морского командования, который нам пришлось узнать со временем, была медлительность, с которой оно готовилось к любому выходу.

Например, за девять дней до сражения у Доггер-Банки, мы получили точные сведения, исходя из которых, нам следовало готовиться к «оживлению» противника. По какой-то причине, как Киль на Балтийском море, так и Вильгельмсхафен в Северном море были в состоянии необычайной активности; сообщение говорило нам, что два линейных крейсера оставили устье реки Яде.

(Примечание автора. Сэр Джулиан Корбетт в своей «Официальной истории военно-морского флота» («Морские операции, том 2, стр. 83) сообщает, что этими кораблями были «Зайдлиц» и «Дерффлингер».)

Но затем последовал период спокойствия и создавалось впечатление, что это была ложная тревога. Затем, утром 23 января, обстановка накалилась снова. В это время поступили многочисленные сведения, самые срочные сведения. Все немецкое побережье Северного моря было в возбужденном состоянии.

Сэр Уинстон Черчилль, который, в качестве Первого лорда Адмиралтейства, занимал уникальное положение чтобы следить за работой морской разведки «за сценой», рассказывал об этой истории в книге "Мировой кризис":

«Около полудня я вернулся в свой кабинет в Адмиралтействе. Только я успел сесть, как внезапно открылась дверь, и вошел сэр Артур Уилсон, не предупредив о своем приходе заранее. Он пристально посмотрел на меня, молния промелькнула в его глазах. За ним прибыл Оливер с картами и компасом.

— Первый лорд, они собираются снова выйти.

— Когда?

— Этой ночью. У нас едва есть время, чтобы направить туда Битти».

Черчилль вспоминает затем различные телеграммы с инструкциями, посланные коммодору Тируайту, адмиралам Битти и Джеллико, и продолжает:

Это верно. Сэр Артур быстро сообщил резюме, которое он сделал на основе перехваченных немецких радиограмм, которые расшифровали наши специалисты по криптографии, и сведений из других источников, которыми он обладал».

(Примечания автора. Сэр Артур Уилсон был уже в отставке, но, когда началась война, его призвали на службу в Адмиралтейство как консультанта без выплаты жалования. Он служил с октября 1914 по июнь 1918 года. Сэр Генри Оливер был тогда начальником военно-морского штаба.)

Разведывательное и оперативное управления на основе анализа различных источников сведений сделали вывод, что действительно готовится новый рейд против берега, хотя все наши донесения сообщали, что планируется разведывательный поход по направлению к Доггер-Банке. В результате, Главнокомандующий и Вице-адмирал, командовавший силами линейных крейсеров, были проинформированы, что четыре немецких линейных крейсера, шесть легких крейсеров и двадцать два миноносца снимутся с якоря в эту ночь, чтобы выйти на патрулирование к Доггер-Банке и, вероятно, вернутся на следующий день вечером. Английские силы получили приказ встретить их в квадрате 55 градусов 13 минут северной широты и 3 градуса 12 минут восточной долготы в 7 часов утра 24 января.

Это может показаться колдовством для непосвященных, что наши агенты могли сообщать нам с такой точностью состав немецких сил. Они, возможно, даже предположили бы, что английский агент пробрался на должность доверенного секретаря в штаб-квартире немецкого Главнокомандующего.

Но не нужно было прибегать к таким крайностям, чтобы обнаружить то, что витало в воздухе. Активность в арсеналах и в акваториях вокруг определенных кораблей, заказы и контрприказы некоторым поставщикам продовольствия, отмена «пивного вечера» офицерами полуфлотилии, отмена увольнительных во флотских казармах — такими были пустяки, которые подсказывали внимательному агенту разведки, за чем следовало следить.

Агент на основе нескольких фактов, которые он мог извлечь, с уверенностью делал некоторые заключения. Совпадения, которые для простого немецкого лавочника и посетителя кабачка не имели никакого значения, были полны смысла для человека, занимавшегося наблюдением за морем.

А вот пример из нашего собственного опыта: ночью, предшествовавшей сражению у Доггер-Банки, весь Эдинбург знал, что линейные крейсеры собирались выходить в море. Во-первых, офицеры, находившиеся на берегу, во второй половине дня возвращались на свои корабли, и целые колонны такси подвозили их к пирсу Хоуэр. Во-вторых, снабженцы флота закупили дополнительную провизию для кораблей. Разница в том, что в нашем случае, похоже, ни один немецкий агент не получил об этом информацию, а если и получил, то не смог вовремя передать ее в Германию.

Очень похожее положение было и накануне Ютландского сражения.

Адмирал Шеер начал составлять план «северной операции», который привел к сражению, по крайней мере, за три недели, до самой битвы. Его собственный рапорт (о котором мы, естественно, узнали только много позже) показывает, что рассматривалось два плана: первый — бомбардировка Сандерленда, второй — демонстрация в проливе Скагеррак. Он действительно начал осуществление своей операции за две недели до сражения, когда послал подводные лодки по направлению к Фёрт-оф-Форту, Кромерти и Скапа-Флоу. Их миссия частично состояла в том, чтобы устроить засаду «Гранд-флиту», но, кроме того, они должны были играть роль разведчиков, точно как наши подводные лодки, наблюдавшие за немцами у их побережья на Северном море.

Эти передвижения подводных лодок не прошли мимо нашего внимания и через некоторое время мы определили местонахождение каждой их группы. Тот факт, что они группировались вдали от зон активного торгового судоходства, полных привлекательных целей, имел большое значение и полностью подтверждал предположения наших агентов в немецких портах.

Воздушная разведка с дирижаблей была важной частью спланированного Шером похода к Сандерленду, но погодные условия сделали ее невозможной 15 мая и в последующие дни. И немецкий адмирал переносил свою операцию со дня на день. Наконец, он был вынужден сделать хоть что-то, потому что приближался срок окончания действия приказов, полученных подводными лодками, на них подходили к концу и заготовленные на этот срок приказы, а погодные условия все еще заставляли «цеппелины» оставаться в ангарах. Потому ему не оставалось ничего иного, как выйти на север ради обычной демонстрации. Так как мы, со своей стороны, как и Шеер, тоже следили за погодой, нам было нетрудно, уже узнав, что он собирается пошевелиться, определить направление, в котором он направится.

А что касается погоды, то немцы по этому поводу записали на свой счет довольно красивый успех разведки. 31 мая, около полудня, радиотелеграфная станция в Ноймюнстере информировала Шеера, что она перехватила радиограмму из Скапа-Флоу о состоянии погоды в Северном море. (Эта радиограмма была отправлена из Скапа-Флоу в 1.14 по Гринвичу.) Сотрудники центра радиоперехвата в Ноймюнстере добавили, что, как им было известно по опыту, подобные радиограммы всегда отправлялись только когда корабли Джеллико или Битти находились в море. Хотя ценность такой информации для немецкого Главнокомандующего была невелика, сам факт достоин упоминания как типичный пример того, как мелкие детали приводят к появлению полной картины. Он показывает также, что неразумно во время войны слишком регулярно придерживаться постоянных привычек!

Другие информационные источники Шеера его очень разочаровали. Сообщения подводных лодок, находившихся в дозоре, были недостаточны, содержа только немного деталей или вообще никаких о замеченных кораблях, и штаб немецкого адмирала на основе получаемых им сообщений никак не мог сформировать для себя себе какую-то идею, относительно намерений и поступков адмиралов Битти и Джеллико.

И это уже было слишком для немецкой стороны.

У нас уже был поднят флаг тревоги, но Флот открытого моря оставался в бездействии так долго, что казалось, что картина, сформированная на основе различных сообщений и их анализа, вызвала преувеличенную тревогу и намерения противника так и не будут осуществлены в действительности.

Однако утро 30 мая принесло важные сведения. В 10.48 утра (по немецкому времени) Шеер отправил радиограмму, приказав всем немецким кораблям сконцентрироваться на внешних рейдах Вильгельмсхафена в тот же вечер в восемь часов, Этот сигнал был перехвачен. Он, естественно, был зашифрован. Потом рассказывали, с более или менее ясно выраженной официальной санкции, что нам якобы не удалось его расшифровать, и рассказывали, ссылаясь в той или иной мере на официальные источники, что мы были неспособны его переводить. Возможно, более справедливо по отношению к замечательным людям, которые, разгадывая головоломки, читали для нас вражеские шифрограммы, было бы сказать, что версия этого сигнала, которую они дают, может рассматриваться только как предположение, которое не могло быть принято «официально».

В любом случаяе, когда появилась немецкая официальная история («Северное море», том 1) с приложением, содержащим главные сигналы, переданные Шеером в ходе операции, те, кто, этим майским утром 1916 года, сконцентрировали все усилия своих умов, чтобы распутать головоломку из букв обнаружили, что они добились успеха. Перевод, данный выше, был основан на официальной редакции приказа на немецком языке, а не на его расшифровке.

Быстрота, с которой работала наша криптографическая служба, может быть проиллюстрирована тем, что уже в 11 часов 58 мин. по Гринвичу, то есть, через два часа, после того, как Шеер передал свой приказ, Адмиралтейство отослало предупреждение об этом силам, находящимся под его непосредственным командованием (патрульным флотилиям Дувра, восточного побережья и устья Темзы).

Совершенно ясно также, что адмирала Джеллико о чем-то предупредили еще до 5. 40 вечера, потому что в то время, которым датирована телеграмма, он уже поднял сигнал готовиться к отплытию, и одновременно с ним это же сделал в Кромерти командующий Второй линейной эскадрой.

Читая между строк официальные отчеты, можно найти серьезные основания, чтобы предположить (подтверждалось ли это официально, или нет), что командование флота с полной уверенностью полагалось на данные дешифровки, которые передавались в распоряжение Главнокомандующего для его информирования.

В своем отчете о Ютландской битве, опубликованном во время войны, адмирал Джеллико заявил — несомненно, чтобы дезинформировать противника — что «Гранд-флит», «следуя традиционной методике проведения патрульных операций в Северном море, вышел из своих баз накануне сражения». В результате в общественном мнении сложилось представление, что столкновение с немецким Флотом открытого моря, которое мы называем Ютландской битвой, произошло совершено случайно, другими словами, что мы на самом деле «натолкнулись на них», проводя традиционную, совершенно рутинную, разведывательно-патрульную операцию.

Это предположение крайне несправедливо по отношению к сотрудникам нашей разведки. Потому важно отметить, что преднамеренно вводящая в заблуждение фраза, процитированная выше, была пропущена в окончательной официальной версии, той, которая была опубликована в 1920 году в сборнике документов, касающихся Ютландской битвы («Jutland Papers»). В ней полностью признается, что «Гранд-флит» вышел в море, своевременно получив соответствующую информацию от разведки.

Очень многое, что касается методов, которыми наша разведка добывала эти сведения, никогда не будет опубликовано. Но справедливость по отношению к храбрым агентам, трудившимся для нас в немецких портах, и к талантливым людям, использовавших свой ум и знания для сбора и анализа фрагментов информации, требует публичного признания их заслуг, потому что это благодаря им мы узнали, что Шеер выводит свой флот в море, и в каком направлении он движется.

Глава 13. Подслушивая переговоры подлодок

Определенная часть той очень трудной работы, которую выполняла разведка во время войны, не была сопряжена ни с каким риском для жизни, но, с другой стороны, она была очень плодотворной и захватывающе интересной.

Проводимая разведотделами на базах, в определенных местах на побережье, она стала краеугольным камнем всей комплексной системы борьбы с немецкой подводной угрозой. Эффективное использование пяти тысяч патрульных и эскортных кораблей, занимавшихся борьбой с подводными лодками, в значительной степени зависело от сотрудников разведки. Благодаря этой тяжелой кропотливой умственной работе разведотделов на береговых базах флота удавалось удачно спланировать действия этих сил противолодочной обороны.

Главным преимуществом подводной лодки, как известно, является скрытность, с которой она перемещается из одного места в другое. Задачей разведотделов на базах было вычислять этот секретный маршрут, определять каждый день, с точностью до одной или двух миль положение каждой немецкой подлодки, причем не только тех пятидесяти или шестидесяти кораблей, которые находились в данный момент в море: в Северном море, на Балтике ли, в Ла-Манше, в Атлантике или в Средиземном море, но и тех, которые сейчас находились в порту, проходили ремонт на верфях или готовились к новому выходу в море.

На первый взгляд эта задача кажется невыполнимой. Действительно, каким образом наша разведка могла бы узнать, что происходит на верфях вражеских арсеналов в Вильгельмсхафене, Киле и Данциге во время войны? Даже в мирное время собрать какую-то точную информацию о подводных лодках было очень трудным делом.

Тем не менее, невыполнимой эта задача не была. На самом деле, в 1918 году решать ее стало почти так же просто, как несложную математическую задачу. В сентябре 1918 года наша разведка постоянно обладала самыми актуальными данными о каждой немецкой подлодке, как на верфях, так и в море, и эти сведения уточнялись каждые сутки.

Такая работа разведки большей частью является делом хорошего чутья и здравого смысла, используемых натренированным умом, умеющим оценивать истинное значение самого незначительного, на первый взгляд, признака: от него зависит точность выводов. Представьте себе Шерлока Холмса, распутывающего загадку, не выходя из своей квартиры на Бейкер-стрит, и действующего только путем точного сопоставления и синтеза крошечных фрагментов информации, полученных здесь или там, и вы, в принципе, получите представление о том, как разведывательные отделы на базах справлялись с трудной задачей слежения за немецкими субмаринами.

Источники сведений были многочисленны и разнообразны. Самыми ценными из них были те, которые добывались методом радиопеленгации. Радиопеленгация с того времени, как известно, достигла большого прогресса, но уже в годы войны она была достаточно развита, чтобы день за днем снабжать нас сведениями, полученными путем отслеживания вражеских радиосигналов.

Если объяснить самыми простыми словами, то суть метода состояла в следующем.

Одна подводная лодка в море где-то к северу от Ирландии вызывала другую, с которой должна была встретиться. Одна из наших радиопеленгационных станций на берегу Шотландии перехватила ее радиограмму. Назовем эту станцию Х.

Другая станция, назовем ее Y, на северо-восточном побережье Ирландии, тоже слышала этот сигнал, и слышала его также и третья станция, станция Z, на северо-западном побережье Ирландии.

Каждая из этих станций сообщала в разведотдел на базе не только то, что они слышали, но и направление, откуда исходил сигнал, силу сигнала, возраставшую или убывавшую в зависимости от расстояния между передатчиком и пеленгатором: точка, где сила сигнала была наибольшей, определяла пеленг или направление к источнику сигнала.

В разведотделе базы полученные сведения наносились на крупномасштабную карту: три прямые, выходившие из Х, Y и Z, каждая из которых обозначала направление сигнала, определенное каждой радиопеленгационной станцией. В определенной точке эти прямые пересекались. И подлодка находилась примерно в одной или двух милях от места пересечения этих трех линий.

Решение этой проблемы было и самым простым, и самым легким для офицера разведки: правда, только если радиосигналы посылала только одна подлодка, тогда шансы ошибиться были невелики. Зато если одновременно поступало много сигналов, проблема оказывалась куда сложнее. Случалось так, что три или четыре сигнала поступали почти одновременно: одни перехватывались нашими тремя станциями X, Y, Z, другие — другими пеленгаторами. Тогда могло произойти множество ошибок. Можно было провести неверные прямые, можно было спутать сообщения о перехвате сигнала станцией Х с сообщением другой станции на юге Ирландии, и тогда прямые на карте пересеклись бы в какой-то точке где-то в Атлантике, отстоящей на сто миль от реальной — в точке, где и близко не было ни одной подлодки.

Потому было необходимо найти метод определять и отделять сигналы, то есть узнавать, какой именно корабль ведет переговоры с каким именно другим кораблем, чьи сигналы перехватывала любая из наших станций.

Британская военно-морская разведка должна бы быть очень признательна немцам за их лояльное сотрудничество. Если уж у них был план, то они его придерживались. Без обсуждений и без перемен. Без внезапных или частых изменений системы.

Все подлодки всегда начинали свои переговоры с сообщения своего секретного позывного. Это было неизменным правилом, и мы уже сумели узнать, что первые буквы радиограммы обозначают позывной передающей подлодки. Это избавляло нас от множества хлопот.

Когда офицер разведки на одной из береговых баз получал одновременно шесть сообщений с разных радиопеленгационных станций, он сначала смотрел на первые буквы каждой радиограммы. Предположим, что три из них начинались буквами MON, а три другие — буквами LRT. Он наносил их на карту группами по три и незамедлительно узнавал — всегда с допуском в две мили — точное положение этих двух подлодок.

Эти сведения, конечно, не предназначались для простого развлечения береговых штабов или для наполнения толстых папок досье, хранившихся в разведотделах на базах.

Они немедленно передавались вышестоящему командованию, чтобы оно могло принять необходимые меры и направить корабли противолодочной обороны на поиск вражеской подлодки и предупредить конвои, находящиеся близ нее.

В это время офицер разведки занимался крупномасштабной картой, повешенной на стене, прикалывая на нее маленький цветной флажок, обозначающий место, где предположительно находилась субмарина противника.

Эти маленькие флажки не просто обозначали подводные лодки, о местоположении которых офицеру разведки на береговой базе стало известно из данных собственных станций радиопеленгации (и из других источников). Карта захватывала большой участок моря и отображала не только сектор, который контролировала его база, но и участки, находившиеся в сфере ответственности соседних баз. Те тоже использовали флажки. Эта работа не намного отличалась от работы железной дороги, где одна станция сообщает соседней о прохождении поезда. За немецкими подлодками осуществлялась невидимая слежка все время, пока они были в море, и об их перемещении из одного сектора в другой одна база незамедлительно сообщала соседней.

Иногда карта была вся усеяна флажками, иногда там их было очень мало: интенсивность подводной войны сильно менялась во времени: немцы не всегда могли поддерживать свои усилия на одинаково высоком уровне.

Месяцем самой большой активности был июнь 1917 года. Именно тогда впервые в море вышли большие (крейсерские) немецкие подлодки. 27 кораблей такого типа находились в Северном море и в Атлантике, 30 в проливе Ла-Манш, 15 в Средиземном море, 3 в Балтийском и 2 в Черном море. В ноябре того же года количество подлодок этого класса в море упало до 30, тогда как 35 кораблей находились на различных верфях, где проходили ремонт или технический осмотр.

Борьба разведки с подводными лодками не ограничивалась только получением материальных фактов, таких, как местоположение противника. Очень важно было знать и личные качества их командиров. Среди них не нашлось бы и двоих, которые обладали бы одинаковым мастерством, одинаковым мужеством, и использовали бы одинаковую тактику. Потому мы, зная о них, об их способах ведения боя, могли бы соответственно варьировать наши методы.

За одним командиром, известным нам как умелый и опасный противник, нужно было все время пристально следить, начиная с той точки, где он был замечен. Другому, которого мы знали как хвастуна, выпустившего как-то шесть торпед в пустоту, а по возвращении на базу трезвонившего о том, что он потопил корабль водоизмещением в десятки тысяч тонн, хотя в реальности его достижения исчерпывались небольшим парусником, в который он попал. но не потопил, можно было позволить спокойно двигаться своей дорогой, лишь бы поблизости не было путей оживленного торгового судоходства. Довольно любопытно, что помимо тех, кто непосредственно занимался борьбой с подводными лодками, очень мало людей знают, что из двадцати лучших немецких подводников только двое погибли во время войны. И эти два командира субмарин погибли не в бою, а подорвались на мине.

Капитан третьего ранга Лотар фон Арнольд де ла Перьер, самый успешный командир-подводник, потопил корабли общим тоннажем 400 000 тонн, капитан третьего ранга Вальтер Форстманн мог похвастаться «всего» двадцатью тысячами тонн. Стоило лишь выйти на след одного из подводных «асов», как тут же сигнал тревоги передавался нашим кораблям-ловушкам («Q-Ships»).

Различия между командирами подводных лодок считались очень важными, потому каждый из них обозначался на карте флажком другого цвета.

Например, вернемся к нашим воображаемым подлодкам, сигналы с которых были перехвачены нашими радиопеленгаторами. Подлодка с позывным MON обозначалась бы на карте, предположим, белым флажком с черной стрелкой, а черный флажок с белой диагональной полоской обозначал бы подлодку LRT. Тогда все в разведывательном отделе на базе, кто имел доступ в кабинет, где занимались сбором сведений о подлодках, сразу получали бы представление о ситуации на море, день за днем. Когда приходили новые сведения о передвижениях этих двух подлодок, второй флажок того же цвета появлялся на карте, показывая новое положение субмарин, и мы могли определить путь, по которому движутся эти корабли, и догадаться, в чем состоит цель их похода — Ирландское море, чтобы атаковать пароходы, идущие из Ливерпуля, Атлантический океан или сектор Куинстауна.

Точно таким же образом в Куинстауне следовало определить, пойдут ли подлодки ко входу в Ла-Манш илипопробуют двинуться дальше на юг, в Бискайский залив. В последнем случае нужно было предупредить базы союзников на берегу залива, чтобы те продолжали вести наблюдение, пока подлодка не повернет на обратный путь, тогда наблюдение за ней снова осуществлялось бы сначала в секторе Куинстауна, затем вдоль побережья Ирландии, вдоль берегов Шотландии и вплоть до самой крайней ее точки.

Важно подчеркнуть, что хотя мы и научились поднимать занавес, скрывавший перемещения подлодок, наши знания об их местоположении все равно всегда были только приблизительными. Конечно, несколько раз удавалось очень быстро отправить сторожевики в определенное место и неотступно преследовать вражескую субмарину, но Атлантика — слишком большой океан, и гораздо чаще немецкая подлодка на многие мили была удалена даже от самых близких к ней наших кораблей.

Давайте представим себе типичную сцену в разведывательном отделе на одной важной береговой базе.

Воскресное утро. Все тихо. Точное местоположение всех подлодок по состоянию на полночь обозначено на настенной карте. Их положение по состоянию на восемь часов утра тоже отмечено, кроме одной: с полуночи никаких радиограмм с этой подлодки не отправлялось.

Разные флажки на карте, обозначающие ее местоположение, показывают, что она движется на юг и скоро достигнет того места, когда нам будет жизненно важно знать, пойдет ли она дальше на юг к Бискайскому заливу и испанскому берегу или повернет на восток и будет доставлять нам беспокойство у входа в Ла-Манш. На пути подлодки у нас есть миноносцы на боевом патрулировании. Если им улыбнется удача, возможно, что они ее заметят. Но вероятнее, что первыми новостями о ней будут сообщения о потоплении нескольких торговых пароходов, возможно, всего в двадцати милях от того места на берегу, где мы находимся.

Некоторые командиры подлодок очень умелые и коварные, и нередко мы полностью теряем контакт с ними на два или три дня. Флажок, обозначающий на карте одного такого «лиса» не передвигался уже довольно долго, потому что подлодка давно не выходила на связь. Возможно, у нее какие-то проблемы, а возможно она сама готовит проблемы другим. Слежка за субмаринами, как читатель догадывается, всегда включает в себя множество предположений и изрядную долю терпения.

В бюро все спокойно. Маленький стол в углу, за ним сидит секретарь, разбирающий и сортирующий поступающую информацию. Офицер разведотдела базы, откинувшись в кресле-качалке, курит трубку с тем невозмутимым терпением, которое вырабатывает в людях служба в разведке. Посетитель стоит у настенной карты, внимательно изучая общую ситуацию. Она для него совершенно новая, этот офицер прибыл на базу только прошлой ночью, потому он молча взвешивает факты, переваривая в уме данные, которые ему тут сообщили.

Стрелки на часах с маятником приблизились к одиннадцати, когда портьера из зеленой саржи внезапно сдвинулась внутрь кабинета, пропуская дежурного.

Он протянул офицеру разведки официальный бланк.

В кабинете слышен только один звук — тиканье часов, пока офицер медленно читает депешу.

— 47–20, 10–10, — произносит он, наконец.

Посетитель снова поворачивается к карте.

— Значит, он где-то у берегов Испании, верно? — предполагает он, поняв, что названные цифры обозначаю широту и долготу.

Офицер разведки нахмурил брови, выражая сомнение.

— Может быть, — проворчал он. — Он в этот момент он выпускает снаряды по нашему кораблю-ловушке, и беднягам на борту сейчас не позавидуешь.

Это действительно драматический момент! Для двух людей, находящихся в безопасности и комфорте, приятным воскресным утром — церковные колокола только что отзвонили — это муки переживаний за сорок или пятьдесят храбрых парней, которые вызвали на себя смертельный огонь, чтобы этой хитростью принести смерть врагу. Эти люди находятся в сотнях миль от бюро, но бюро знает, что происходит с ними, и на том участке войны, которым занимается бюро, даже смерть этих людей не будет простой случайностью.

Задачей этого бюро является получение сведений для противолодочной обороны. К этой деятельности относится и помощь кораблям-ловушкам (Q-Ships).

Офицер разведки подошел к карте на стене и остановился возле гостя, погруженного в свои мысли.

— Это, должно быть, он — сказал он вполголоса сам себе, глядя на маленькие флажки, выстроившиеся один за другим.

— Никого другого в этой точке мы не ожидали.

Он протянул руку и взял с подноса черный флажок с белым черепом и костями в центре. Он воткнул его в карту в точке 47 градусов 20 минут северной широты и 10 градусов 10 минут западной долготы, а телеграмму наколол на гвоздик на своем столе.

Это все, что он мог сделать в данный момент, и, пока не придут новые сведения, ему оставалось только ждать.

Через четверть часа поступило новое сообщение:

«Q-Ship» сбросил свой камуфляж примерно через двадцать минут, когда подлодка приблизилась к нему на 350 метров, находясь в надводном положении. Артиллеристы корабля-ловушки выпустили по ней с полдюжины снарядов, пока подлодка не скрылась под водой. Командир «ловушки» считает, что она утонула.

Офицер разведки громко прочитал эту депешу.

— Оптимист! — таков был его комментарий. — ни слова о спасшихся, ни слова об обломках. во всяком случае, возможно, что они их немного напугали. Мы зарегистрируем этот случай, как «вероятную небольшую аварию». Я предпочел бы, чтобы они сообщили номер подлодки.

Это типичный комментарий.

Основную пищу для ума офицера разведки составляют мельчайшие факты: ему не нужны ни версии, ни предположения, точность которых он не может оценить. И он много времени проводит, отвергая теории, для подтверждения которых у него нет фактов.

А его желание узнать номер подлодки преследует две цели. Во-первых, эта информация могла бы подтвердить или опровергнуть точность расшифровки прошлой ночью секретных позывных, переданных в начале радиограммы. Во-вторых, она позволила бы базе точно знать, какая из немецких субмарин находится в ее секторе. Ситуация выглядела так, что, вполне возможно, атаку проводила подлодка, идущая с юга, то есть, находящаяся на обратном пути. Другими словами — новая, заходящая в зону, в которой за ней придется следить все время, пока она перемещается в нашем секторе.

Первая из целей, конечно, намного важнее для офицера разведки. Если он точно расшифровал позывные лодки, значит, и все прочие его сведения верны.

Как происходит такая расшифровка?

Существует около дюжины разных методов, некоторые их которых, очевидно, настолько конфиденциальные, что их нельзя раскрывать даже через много лет после войны. Другие, напротив, более простые, и их вполне можно объяснить.

Как было сказано выше, наши радиопеленгационные станции перехватывали тексты радиограмм, и мы знали, по опыту, что три или четыре первые буквы радиограммы обозначают секретный позывной подлодки.

Для упрощения продолжим использовать два уже приводимых нами примера: позывной одной подлодки MON, а другой — LRT.

С помощью данных радиоперехвата мы отметили на карте позицию этих двух кораблей. Но наш разведывательный отдел на базе находится очень далеко от этих позиций. Нам нужно, чтобы кто-то, находящийся как можно ближе к опасной зоне, разузнал для нас важные детали. Кто мог бы нам в этом помочь? Только время подскажет. Нам нужно дождаться поступления важных данных, касающихся действий каждой из двух субмарин.

MON на рассвете увидела маленький «трамп», экипаж которого заставили спуститься в шлюпки. Субмарина оттянула их, чтобы провести досмотр судна, и, возможно, сделать его трофеем командира.

Острые глаза капитана «трампа» заметили на рубке, под свежим слоем серой краски, буквы и цифры, обозначающие номер подлодки, например, U-99. Он запомнил их, и когда через несколько часов отнесенные течением шлюпки подобрал миноносец или сторожевик, он рассказал о них командиру.

Сторожевик немедленно отослал радиограмму о том, что пароход «Уор Бэйби» (вымышленное имя) был потоплен на такой-то широте и долготе подводной лодкой, предположительно, под номером U-99.

Информация об этом дошла до офицера разведывательного отдела на базе.

Эти сведения согласовывались с местоположением подлодки с позывным MON, определенным методом радиопеленгации.

В результате можно было сделать вывод, что MON = U-99.

Спустя пять часов, подлодка MON, действующая сейчас у южного берега Ирландии, потопила другой пароход, и один из членов ее экипажа воскликнул, насмехаясь над оставшимися в живых моряками: Великобритания трепещет, слыша имя U-99!»

Подобранные моряки сообщили об этой угрозе хвастуна.

Таким образом, кусочек за кусочком, проверенные сведения, дополняя и уточняя друг друга, подтверждали точность нашего предположения.

Не думайте, что дела всегда обстоят так просто, как в данном случае. Прежде всего, не всегда остаются спасенные моряки с потопленных пароходов. Бывает, что в момент, когда нам срочно требуются сведения, чтобы определить номер одной из двух подлодок, одна из двух как раз отправляет на дно корабль. Пятеро моряков с потонувшего судна спасаются на плоту. Несколько часов спустя двоих из них, но без сознания, подбирает британская подлодка, совершенно случайно обнаружившая плот. Но никто из этих людей не в состоянии еще долгое время рассказать хоть что-то интересное. И пока они смогут, клубок уже будет распутан другими средствами.

Рассмотрим теперь случай с идентификацией подлодки LRT. Он несколько отличается от случая с MON.

Капитан LRT — хитрый лис, и никогда не обнаруживает себя. Он использует торпеды. Мы знаем лишь то, что его секретный позывной LRT, который нам удалось расшифровать.

Спустя какое-то время однажды мы получили сообщение от одного агента разведки в нейтральном порту. Он узнал, что маленький парусник выйдет ночью в море, и что немецкие эмиссары в этом порту попросили его капитана взять свежие продукты и другие нужные вещи для передачи в определенной точке в море командиру подлодки U-100.

Мы подходим к карте и изучаем море, на берегу которого стоит нейтральный порт.

Какие подлодки, как нам известно, могут находиться сейчас в этих широтах? В 150 милях от этого места идет подлодка с позывным ADF, но мы точно знаем, что ее номер UB-80.

В двухстах милях от порта, о котором идет речь, мы находим последнее определенное нами положение подлодки с позывным LRT. Ее не было слышно больше пятнадцати часов: свежая провизия ей как раз бы пригодилась.

Мы начинаем подозревать, что LRT = U-100.

Именно так и осуществлялась эта работа во время войны — медленно, терпеливо, тщательно, распутывая пятьдесят нитей порой из пяти разных стран, чтобы точно установить один единственный факт.

Понятно, что она не имела ничего общего с мелодраматическим «шпионажем», и нужно обладать действительно сильным воображением (то, что американские бизнесмены назвали бы «визуализацией»), чтобы представить себе драматизм этого вида деятельности. Это разведка в чистом виде — труд ума, используемого для анализа, дедуктивного метода, позволяющего делать выводы на основе малозначительных фактов, в которых отсутствуют, возможно, самые важные элементы. Очень мало людей поймут причины столь жесткой цензуры в прессе во время войны. Но те, кто служил в разведке, понимали: иногда хватало крошечной заметки в провинциальной немецкой газете, проливающей свет на незначительное событие, чтобы свести все известные доселе факты воедино и распутать неразрешимую головоломку.

Так происходило порой даже с вопросами, касающимися преследования субмарин в Атлантическом океане, как бы невероятно это не показалось тем, кто никогда не принимался за решение какого-то дела, располагая только разрозненными фрагментами информации.

Пришло время, когда мы смогли расшифровать позывные всех немецких подводных лодок. Эти позывные расположили по нарастающей, начиная с U-5 — мы никогда так и не смогли во время войны найти в море следы подлодок с номерами от 1 до 4 — и продолжая через UB до UC, заканчивая номером последнего корабля этого класса, вышедшего в море.

Теперь никто из них не мог отправить радиограмму, чтобы мы при этом не узнали, какая именно подлодка ведет радиопереговоры.

— Это все, конечно, очень хорошо! — воскликнет тут умный читатель, — но ведь коды не остаются неизменными, они же меняются.

Вначале мы, в разведывательной службе говорили то же самое. Мы знали, что в британском флоте устанавливаются коды пароля и отзыва на каждый день, и что они меняются часто. Мы были уверены, что и немцы поступают аналогично.

Мы были настороже, ожидая изменений. Если MON обозначал U-99 во время ее первого выхода в море, то нам и в голову не приходило, что и шестью неделями позже MON останется позывным U-99. Мы ждали новых доказательств.

И, к нашему большому удивлению, мы постепенно установили, что позывные подлодок не меняются. Они оставались прежними, месяц за месяцем. Возможно, немецкая система с ее чрезвычайной организованностью и формализмом не могла вынести частых изменений. Мы у себя могли ежедневно менять коды радиопозывных, если того хотели, и у нас не возникало никакой неразберихи. Немцы, по какой-то причине, не могли или не хотели проводить у себя каких-либо изменений.

Много позже, через несколько месяцев и уже почти в последней фазе войны, мы внезапно заметили противоречия в свидетельствах, касающихся подлодки с позывным MON. Ее видели в открытом море, в Атлантике. Она находилась в надводном положении, и ее совсем с близкого расстояния заметил наш миноносец. Сквозь просвет в облаках яркая луна осветила на ее рубке номер UB-17.

В то же самое время другие позывные, которых мы раньше не знали, начали доходить до наших радиопеленгационных станций.

Немцы, наконец, сменили свои коды.

Это немедленно поставило большой жирный крест на всех наших списках позывных и номеров немецких субмарин: нам ничего не оставалось, как снова все начать с нуля. За этим последовали дни самой лихорадочной активности в береговых разведотделах на базах флота и в Секретной службе в Уайтхолле. С необычайно спешкой пришлось составлять новый полный список, в котором не должно было быть пропущено ни одного номера, и ни один номер не должен был вызывать сомнения.

Для этого использовались те же способы, что и прежде, правда, усовершенствованные благодаря практическому опыту.

Через три недели после того, как мы узнали о смене кодов, вся работа была сделана. Каждый новый код был расшифрован и надежно «привязан» к конкретной подводной лодке!

Глава 14. Приключения контрразведки

Единственный известный широкой публике «факт», касающийся методов британской контрразведки, использованных в ее противоборстве с немецкими агентами в нашей стране — то, что за двадцать четыре часа после объявления войны, все немецкие эмиссары в Великобритании оказались за решеткой.

Все это, в принципе, верно, но это лишь один фрагмент истории. Контрразведка функционировала всю войну, не только в Великобритании, но и во всех нейтральных странах. Немецкая секретная служба, столкнувшись с огромными трудностями при засылке своих агентов в нашу страну, во многом полагалась на услуги «нейтралов». Больше того, после того, как моря были заблокированы для немецкого торгового судоходства и стали почти недоступны и для немецких военных кораблей, военно-морскому командованию в Берлине пришлось создавать базы в нейтральных портах для снабжения и срочного ремонта своих субмарин, действовавших в океанах.

Наблюдение за этими базами и их деятельностью тоже стало задачей нашей военно-морской разведки. И из всех ее задач на войне эта была одной из самых сложных. Она была сопряжена с множеством опасностей, как для жизни, так как и для свободы тех, кто ею занимался. Многие люди, занятые ею, «исчезли», не оставив следов и те, кто избежал ножа или пули убийцы, продолжали жить в постоянном страхе. Стоило лишь им переступить границы, поставленные для них каждым нейтральным правительством, как их ждало заключение в иностранной тюрьме, где они не могли надеяться на помощь британского консула или посла.

Поимка в самом начале войны немецких агентов, действовавших в Великобритании, оказалась довольно простым делом, потому что все они были известны некоему учреждению еще за три года до войны и находились под его постоянным наблюдением.

Об этом было официально сообщено в коммюнике Министерства внутренних дел, опубликованном 8 октября 1914 года. В нем говорилось:

«По причине естественного беспокойства, проявляемого общественностью, в связи со шпионской системой, на которую в значительной степени рассчитывала Германия, мы считаем целесообразным кратко сообщить о согласованных мерах, принятых Министерством внутренних дел вместе с Адмиралтейством и Военным министерством в этой области. Больше нет необходимости сохранять в секрете от общественности этот факт, который должен был храниться в тайне до сего момента.

Пять или шесть лет назад (т. е. в 1909–1911 годах) стало ясно, что немцы прилагают большие усилия для создания в нашей стране разветвленной шпионской сети. С целью наблюдения и противостояния ей была создана специальная разведывательная служба при участии Адмиралтейства и Военного министерства. Эта Специальная служба всегда действовала в тесном сотрудничестве с Министерством внутренних дел, Полицией Метрополии и местными полицейскими учреждениями. В 1911 году, когда парламент принял «Official Secrets Act», закон против шпионажа, путанная и недостаточно современная законодательная база приобрела необходимую четкость, что позволило во всяком случае создать барьер для противодействия противнику в получении и пересылке сведений, которые могли бы быть использованы им во время войны.

Специальная разведывательная служба, при всевозможной помощи со стороны министра внутренних дел за три года, с 1911 по 1914 годы, смогла раскрыть ячейки разведывательной сети немецкой секретной службы в Англии. Несмотря на огромные усилия и значительные средства, которые выделял противник, очень мало ценных сведений попало ему в руки. Агенты, идентифицированные Специальной разведывательной службой, находились под постоянным наблюдением, хотя обычно против них не принимались никакие меры, и им было позволено действовать, однако, под постоянным контролем с нашей стороны.

Тем не менее, каждый раз, когда немецкий агент пытался отправить важные документы или планы в Германию, он тут же подвергался аресту, и в этом случае, были достаточные основания для признания его виновным в судебном порядке, поскольку компрометирующие его улики были найдены при нем. Затем в соответствии с законом «Official Secrets Act» в действие вступала прокуратура, и в шести случаях шпионы были приговорены к тюремному заключению сроком от 18 месяцев до 6 лет.

В то же время были приняты меры по идентификации и установлению наблюдения за всеми агентами, которые, как стало известно, были замешаны в действия такого рода, и в случае необходимости, полиция могла прибегнуть к их безотлагательному аресту. В результате 4 августа перед объявлением войны Министр внутренних дел издал приказ об аресте двадцати выявленных шпионов, и все они были арестованы. Эта цифра — двадцать — не включает гораздо большее количество (превышающее две сотни) лиц, которые были объявлены подозрительными и подверглись специальному наблюдению. Большая часть этих людей были интернированы одновременно с объявлением войны или немного позже».

С большой уверенностью можно сказать, что почти все из известных нам агентов разведки были немцами. Объявление войны застало многих из них уже в Центральной Европе, и хотя большая их часть с помощью шифрованных объявлений получила инструкции, согласно которым им следовало уехать в нейтральные государства, было несколько исключений, среди которых один или два примечательных человека ничего не узнали, и возможно, ничего не знают даже сегодня.

Британской Службе безопасности перед войной удалось два раза выйти на след людей, работавших в нашей стране на Германию.

В 1911 году один агент британской разведки, находившийся в отпуске дома, совершал со своим другом велосипедную прогулку и остановился на ночь или две в одной гостинице в порту на восточном побережье. Так как этот порт был одновременно и военно-морской базой и торговым портом, и в то же время любимым местом воскресного отдыха, то место это великолепно подходило для сбора секретных сведений. Но наш разведчик, приехав туда, и в мыслях не имел заниматься контрразведкой. Эту возможность ему просто предоставил случай.

Управляющий отеля, если судить по внешнему виду, англичанин по рождению, оказался одним из тех милых людей, которые всегда полны разных историй. Однажды вечером, по какой-то непонятной причине, он решил что-то отпраздновать в компании двух велосипедистов и пригласил их в свою квартиру, после того как все дела с путешествием были улажены.

Вино развязало ему язык, и, не теряя чисто английского произношения, он немного разгорячился.

Агент разведки позднее реконструировал его рассказ в своем рапорте так:

«Довольно забавно, что я, бывший немецкий солдат и бывший пехотинец британской армии, и неплохо разбирающийся в морских вопросах, уже потому, что два мои брата служат палубными офицерами в немецком флоте, оказался вот в этом положении.

Я знаю все, что можно узнать о силах и составе британских военно-морских сил в этой части мира, и, благодаря моим многочисленным связям среди солдат и унтер-офицеров гарнизона, я прекрасно знаком со всеми портовыми укреплениями и всеми батареями береговой артиллерии в районе. И неужели я не смогу быть полезным немцам, если начнется война?

Под впечатлением этого неожиданного откровения и с большим интересом оба слушателя задали управляющему несколько существенных вопросов, и его природное тщеславие, усугубленное опьянением, не могло оставить их без ответа.

Он даже признался, что поддерживал контакты с определенными немецкими структурами и получал от них инструкции на случай обострения отношений между Германией и Великобританией».

Другими словами, управляющий гостиницей, прекрасно говоривший по-английски, по собственному признанию был немецким агентом самого опасного рода, обосновавшимся в важном для обороны страны месте на британском побережье. И он практически хвастался этим перед нашими агентами разведки! Не стоит говорить, что после этого случая за ним установили строжайшее наблюдение, хотя и скрытно, так чтобы он ничего не заподозрил. И в начале войны он оказался одним из тех двадцати агентов, которые сразу же отправились в тюрьму.

До этого его переписка тщательно проверялась целых три года, и одно из его писем, содержавшее достаточно важные сведения, было, как обычно, так «исправлено» перед тем, как покинуть Англию, чтобы совершенно сбить с толку тех, кому довелось читать его в Берлине.

Его условный адрес в Ньюкастле-на-Тайне был раскрыт меньше, чем за неделю после его столь блистательного приступа болтливости.

А нить, которая привела в самое сердце немецкой секретной службы в Великобритании, была обнаружена благодаря другому проявлению неумения хранить тайну, причем в данном случае этот проступок нельзя извинить даже неумеренным употреблением спиртных напитков. Под каким углом его ни рассматривать, это была просто непростительная глупость.

Среди членов свиты Кайзера во время одного из его визитов в Англию, находился офицер, занимавший важную должность в немецком Адмиралтействе. Британской Службе безопасности было хорошо известно, что он проявлял слишком живой интерес к работе немецкой разведывательной службы. Но было трудно предположить, что он активно займется этой деятельностью во время этого официального посещения Англии. Потому это было скорее рутинной процедурой, но, тем не менее, за его перемещениями все же было установлено скрытое наблюдение.

Однажды вечером, довольно поздно, он в гражданской одежде вышел из дома, в котором поселился в Лондоне. Машина ждала его у дома, и все указывало на то, что он просто был приглашен на какой-то прием или официальный бал.

К удивлению контрразведчиков, машина направилась в один из пригородов на севере Лондона, причем, в самый бедный.

Она остановилась у небольшой лавки, уже закрытой на ночь, но его тут очевидно ждали, потому что боковая дверь открылась, стоило лишь машине остановиться, и посетитель вошел в дом без стука.

Он пробыл в лавке достаточно долго и, как только вышел, машина тут же отвезла его к себе.

Лавка на улице Каледониан-Роуд, 402-А, никогда не вызывала у местной полиции каких-либо подозрений в незаконной деятельности, но Служба безопасности взяла дело в свои руки.

Господином, содержавшим лавку, был некий Карл Густав Эрнст. Вскоре стало известно, что эта лавка служила «почтовым ящиком» для более чем половины немецких агентов, работавших в Англии. (На судебном следствии, кстати, выяснилось, что за свои труды господин Эрнст получал от немецкой секретной службы месячное жалование всего в 1 фунт!)

После этого вся его корреспонденция проверялась вплоть до самого начала войны, когда он был немедленно арестован.

Любопытно, что до войны, во всех странах агенты пользовались обычной почтой с большой свободой, не испытывая по поводу своей переписки никаких подозрений. У них не возникало необходимости создать какую-либо вспомогательную организацию или выделить дополнительные деньги, чтобы организовать курьерскую службу для доставки таких писем. Ведь в нейтральных странах за перепиской не было никакого контроля. И когда началась война, немцы попытались создать подобную службу в Англии и в Голландии. Сегодня очень много голландских деловых людей, совершенно честных и невиновных, могут вспомнить, как жестко их проверяли при прибытии и отплытии из порта Харидж (Харвич).

Курьеры, служившие в немецкой разведке, умели мастерски прятать компрометирующие документы. Один человек, которого мы долго пытались взять с поличным, даже развил привычку издеваться над теми, кто неоднократно и безрезультатно обыскивал его в Харидже, и в насмешку начинал автоматически раздеваться, как только поезд замедлял ход у перрона, еще перед тем, как выйти из своего купе!

Способ, который мы избрали, в конце концов, чтобы поймать его на горячем, оказался довольно элегантным. Разведывательная служба была уверена, что у него есть компрометирующие бумаги, поскольку те сведения, которые он получил, невозможно было хранить в памяти, следовательно, они должны были быть где-то записаны. Из этого был сделан вывод, что бумаги должны быть им спрятаны где-то на теле.

Он вошел в помещение для личного досмотра в Харидже со своей обычной улыбкой. За столом сидел посторонний офицер высокого звания, наблюдавший за обыском, но не принимавший никакого участия. Были проведены все обычные проверки: каблуки с тайниками, двойные подошвы, тайники под подкладкой шляпы. Все пусто. За это время офицер не сказал ни слова. Он просто наблюдал.

Сыщики были обескуражены. Их начальник кивнул головой и взглянул на офицера с забавным удивлением.

Тот тут же отдал приказ.

— Снимите ваши фальшивые зубы!

Курьер протестующе замахал руками.

— Снимите, снимите!

Начальник группы досмотра приступил к проверке. — Хватайте его за руку, — крикнул он, когда курьер попытался засунуть руку в рот. После этого сотрудники нежно раскрыли ему рот и вытащили верхнюю челюсть. Крохотный пакетик из покрытого воском полотна, меньше по размеру, чем почтовая марка, был спрятан на небе мужчины, над языком. В этом пакетике и содержалась информация, написанная микроскопическим почерком.

Те, кому приходилось путешествовать за рубеж во время войны, часто спрашивали, почему, как правило, запрещалось вывозить из страны какую-либо газету или книгу. Хотя это правило применялось французами гораздо строже, чем нами, мы его тоже использовали. Причина была в том, что ни печатники ни редактор не знали, что можно было передавать с помощью напечатанных страниц. Крошечный прокол иголкой рядом с определенным словом, мог быть «прочитан» теми, кто из отмеченных таким образом слов смог бы сложить целое послание, содержащее секреты.

Симпатические чернила и прочие трюки были, естественно, детскими играми для Службы безопасности. Все они нам были известны, уже давно, задолго до войны, и на самом деле, ни один компетентный агент ни одной разведки в мире не полагался на эти изобретения в полной мере. Коды и шифры — совсем другое дело.

Сегодня хорошо известно, что определенное количество талантливых людей сумели расшифровывать и вскрывать криптограммы. Сэр Альфред Юинг, «начальник управления военно-морского образования» обладал подобным талантом и публично рассказал историю о «Комнате 40», где он со штатом не менее одаренных коллег справлялись с проблемами шифров в течение всей войны.

Он раскрыл этот секрет на конференции «Эдинбургского философского общества» в декабре 1927 года.

Юинг рассказал что в 1914 году он был «начальником управления военно-морского образования» в Адмиралтействе. В день объявления войны его попросили заняться работой, связанной с «взломом» вражеских шифров. Так началось то, что в будущем превратилось в важнейшую структуру, занятую сбором и дешифровкой вражеских сообщений.

Юинг собрал нескольких друзей себе на помощь. Их напряженная работа по дешифровке привела к созданию в Адмиралтействе отдельной службы под его управлением. Для этого было создано много станций радиоперехвата.

«Таким образом, — рассказывал сэр Альфред, можно было осуществлять постоянное и тщательное наблюдение за немецким флотом.

Служба Адмиралтейства, занятая этой работой, обозначалась как «Комната 40». За этим названием не скрывалось ничего, что могло бы выдать тайну или вызвать любопытство. Не был даже известен сам факт, что такая деятельность осуществляется, и об этом знало лишь очень немного людей из тысяч офицеров, служивших на флоте.

До самого конца войны эта тайна хранилась в самом строгом секрете».

Сэр Альфред Юинг намекал также на то, что нам удалось перехватить триумфальное сообщение с подлодки U-20, в котором ее командир капитан-лейтенант Вальтер Швигер хвастался, что отправил на дно лайнер «Лузитания».

«Помимо военно-морских сигналов, — продолжал он, — криптоаналитики успешно занимались чтением шифрограмм, отправляемых немецким агентам из Германии в Мадрид, Северную и в Южную Америку, в Константинополь, Афины, Софию и т. д. Из одного сообщения, к примеру, мы заранее узнали о Пасхальном восстании в Ирландии, из другого — о немецких интригах в Персии.

Среди многочисленных политических сообщений, которые мы прочли, была и знаменитая телеграмма Циммермана, в которой Германия предлагала Мексике союз против Соединенных Штатов. Президента Томаса Вудро Вильсона эта телеграмма весьма взволновала. Он до этого времени колебался, потому что не был склонен вступать в войну, но теперь уже у него не оставалось другого выхода, кроме как отказаться от нейтралитета, который он рассматривал чуть ли не как часть своей религии. Текст расшифрованной телеграммы был передан, в полнейшей конфиденциальности лордом Бальфуром господину Уолтеру Пейджу, послу США в Лондоне, а через посла Пейджа Вильсону, тот же передал его американской прессе».

Во время войны наши усилия по дешифровке кодов противника значительно облегчались после захвата немецких кораблей. Первой удачей на нашем пути был крейсер «Магдебург», севший на мель в тумане близ острова Оденхольм на Балтике. Экипаж должен был оставить корабль, но сначала необходимо было его взорвать. Но, по непонятной причине, секретные книги, среди которых были и книги с кодами и шифрами, не были уничтожены. Однако, это определенно случилось не по причине спешки во время оставления корабля, потому что командир «Магдебурга» капитан второго ранга Хабенихт отказался покинуть корабль и попал в плен к русским.

Как бы то ни было, но коды тоже попали в руки русских, а те незамедлительно передали их британскому Адмиралтейству, что позволило нам, по крайней мере, довольно долгое время легко читать сообщения, передаваемые немцами по радио.

Немецкие подводные лодки, случалось, были потоплены на небольшой глубине, что позволяло водолазам спуститься на них для обследования. В таких случаях, секретные книги редко бывали уничтожены, и нам время от времени удавалось поднимать с подлодок ценные бумаги. Так произошло в случае с подлодкой UC-44.

С точки зрения военно-морской разведки, три последних года войны она почти полностью занималась слежением за подводными лодками. Определение маршрутов немецких субмарин стало задачей разведывательных отделов на базах, но этим занимались также и люди, работавшие менее официально, в нейтральных странах, которые поддерживали контакты с немецкими агентами, занимавшимися в нейтральных портах оказанием помощи своим подлодкам.

Можно надеяться, что почтенная легенда о секретных складах топлива для немецких подлодок уже отжила свое, но если она еще раз оживет, то тут стоит вспомнить, что все немецкие подводные лодки, начиная с U-19, были оснащены дизельными двигателями. Немецкое Адмиралтейство с 1911 года закупало для своих подлодок на заводе в Аугсбурге двигатель, по своим качествам полностью удовлетворявший нужды моряков.

Совершенно верно, что первые немецкие подводные лодки были оснащены двигателями «Кёртинг», работавшими на керосине, но они всегда составляли меньшинство в немецком подводном флоте, и их боевую ценность значительно снижал дым, выдававший их местонахождение. Шписс в своей книге «Шесть лет на подводной лодке» рассказывал, что на подлодке U-9 из выпускных коллекторов вырывались икры и даже пламя, демаскировавшие ее ночью. С другой стороны с точки зрения радиуса их действия эти корабли, работавшие на керосине, могли находиться в море в течение одиннадцати дней, в частности, зимой 1912–1913 года, без помощи кораблей, снабжавших их горючим (об этом пишет Тирпиц в своих мемуарах). Таким образом, не было ни малейшей нужды в создании складов горючего, в бидонах по два галлона, на секретных островах или в изолированных бухтах для использования их командирами субмарин. А так как подводная лодка среднего тоннажа может взять на борт от 50 до 75 тонн дизельного топлива, очевидно, что полдюжины баррелей никак не смогли бы ей помочь. Можно подчеркнуть тот факт, что никаких крупных секретных складов горючего для немецких подводных лодок не существовало, вот почему офицерам нашей разведки не пришлось пройти через множество приключений, чтобы их обнаружить.

Похоже, что сам Тирпиц пребыл под впечатлением, что такие секретные базы существуют, а его агент на Сардинии был интернирован якобы потому, что его подозревали в том, что он заведовал одной из них. Но причины для интернирования этого джентльмена не имели ничего общего с горючим.

(В полной махинаций среде вокруг Эгейского моря и в гуще авантюр тех «диких котов», которые сами себя почему-то называли «агентами Секретной службы» и попадали в этот злосчастный регион, тоже циркулировали (или вернее, раздувались) какие-то истории о немецких секретных хранилищах горючего для подводных лодок. Они не достойны даже воображения писателей и свидетельствуют лишь о плохой профессиональной компетентности офицера иностранного флота, занимавшегося ими.)

С другой стороны, снабжение запасными частями для замены пришедших в негодность на подводных лодках, было необходимым, когда радиус действия подлодок увеличился. Одна подводная лодка потерпела аварию в южной части Бискайского залива и в результате не могла погружаться, потому нельзя было надеяться, что в таком состоянии она доберется до своей базы в Гельголандской бухте. Необходим был ремонт любым способом. По международным законам, военный корабль, которому необходим ремонт, чтобы продолжать плавание в открытом море, может войти для ремонта в нейтральный порт на двадцать четыре часа, но не больше. Потому необходим очень компетентный наземный персонал, который мог бы выполнить необходимые работы и достаточно большой склад запчастей на все случаи возможных поломок.

Мы не хуже командиров подводных лодок знали, где располагаются такие склады и мастерские, и у нас тоже был достаточно компетентный наземный персонал…, чтобы помешать ремонту подлодок.

Вот типичный случай.

На одной подводной лодке, действовавшей далеко в Атлантическом океане, произошла поломка двигателя. Авария не была фатальной, но мешала действиям корабля, особенно когда лодке требовалось уходить от погони патрульных сил противника и долго скрываться под водой. И командир подлодки и экипаж по опыту знали, что им предстоит проделать долгий путь, чтобы вернуться на базу, причем они не могут позволить себе идти окольным путем, потому что не хватит горючего: его запас был точно рассчитан.

В результате было ясно, что без ремонта перспективы у подлодки будут печальны. Тогда подводная лодка направилась к нейтральному берегу и отправила телеграмму о своих проблемах местному немецкому агенту. Эксперт по подводным лодкам, находившийся на месте, точно знал, что следовало бы сделать, но у него не было необходимых запчастей, и он ничего не смог бы купить в порту. Было необходимо, чтобы их прислали с другого склада в другом конце страны.

Подводной лодке не было смысла заходить в порт, ссылаясь на форс-мажорные обстоятельства, поскольку ремонт там все равно нельзя было бы осуществить за двадцать четыре часа, тем более, что запчастей еще не было. Потому, после долгих радиопереговоров, было принято решение, что подлодка останется у побережья на несколько дней, пока не привезут нужные запчасти.

Все это время наши разведчики в этом порту были настороже. Они точно знали кое-что, а об остальном вполне смогли догадаться. Их основной задачей было поддержание контакта с немецким экспертом по подлодкам. Теперь им нужно было подождать, что он будет делать. С помощью методов, которые нет смысла уточнять, им удалось это узнать точно. Но теперь оставался главный вопрос — как захватить субмарину?

Десять часов спустя немецкая подлодка вошла в порт, и ее командир попросил по всей форме разрешения остановиться в порту на сутки для необходимого ремонта, чтобы снова выйти в море. Командира ошарашил холод, с каким его приняли: у местных властей была репутация прогермански настроенных, по крайней мере, так всегда заявляли немецкие агенты. Но командир не знал, что капитан порта получил настоятельные инструкции от своего правительства, запрещавшие в этом случае любое отклонение от строгого правила. Эти инструкции были следствием дипломатического давления со стороны Великобритании.

Когда дело приняло такой оборот, в немецком штабе воцарилось смятение, потому что командир подлодки вошел в порт на двенадцать часов раньше, чем ожидалось. На самом деле его экипаж слишком нервничал из-за того, что подлодка так долго оставалось в одном и том же месте, опасаясь атаки патрульных сил противника или, возможно, блокирования в нейтральном порту.

Немецкая ремонтная бригада рассчитывала, что необходимые запчасти привезут по железной дороге после полудня, и не ожидала, что подлодка придет раньше следующего дня. Было и так трудно закончить работу вовремя, даже если бы поезд с запчастями пришел своевременно.

Но поезд опоздал на двенадцать часов. Большое беспокойство царило среди немецких агентов, занятых разгрузкой. Сначала нужно было разгрузить большое количество горючего, чтобы облегчить работу. Но вагонов с необходимыми для ремонта запчастями не было в этом поезде!

Воздух был полон жутких ругательств, пока немцы в ужасе носились взад и вперед вдоль поезда и пытались о чем-то расспросить служащих железой дороги. Шеф британской резидентуры, находившийся в тот момент в порту — конечно, случайно — и наблюдавший за этим, улыбаясь при виде этого зрелища, вернулся в свое бюро очень удовлетворенным своей послеобеденной прогулкой.

Этот день был очень горячим для немцев. Они по телефону созванивались со всеми станциями на линии, но никто не знал, куда подевались отсутствующие вагоны. Было похоже, что они растворились в воздухе.

Группа, собравшаяся на совещание в этот вечер на борту подлодки, выглядела очень удрученной. За оставшиеся пятнадцать часов никак нельзя было заменить отсутствующие части. Экипажу предстоял обратный путь без возможности погружения и передвижения в подводном положении в случае необходимости.

Наконец, командир подлодки отправился к капитану порта и заявил ему, что так как необходимые запчасти не могут быть доставлены в течение двадцати четырех часов, он просит об интернировании своего корабля. Командир, экипаж и подлодка оставались интернированными до конца войны.

Ну, а как же исчезли вагоны?

Все было очень просто. Зная, как и мы сейчас знаем, о содержимом вагонов, нужно было попытаться сделать так, чтобы они не доехали до места назначения. Таким образом, когда поезд формировался на товарной станции того города, откуда отправлялись запчасти, два британских агента, хорошо знавшие порядки и привычки на этой железной дороге, принялись за работу. Они нашли те два вагона и сняли с них таблички с обозначением места назначения. Вместо них они мелом написали на вагонах другое место назначения, и это место находилось как раз на противоположном побережье страны.

Начальник вокзала в этом удаленном порту удивился, когда к нему прибыли два вагона, о которых никто ничего не знал. Он загнал их на запасной путь и начал переписку по их поводу, которая, возможно, продолжается и по сей день.

В той же стране — но не в том же порту — произошла другая комедия на железной дороге.

В башенке одного дома прямо на побережье немецкая разведка устроила пункт радиосвязи, используя его для связи с подлодками. Мы неоднократно отправляли протесты по этому поводу местным властям, но без толку. На этом побережье было много людей, симпатизировавших немцам. Чиновники очень вежливо выслушивали наши претензии, но заявляли, что ничего не могут сделать. В конце концов, однако нам удалось заставить центральные власти пошевелиться.

Местные чиновники получили из столицы распоряжение ликвидировать немецкую радиостанцию, в случае, что будут предоставлены доказательства ее существования и целей ее использования.

Но немцев никак не смутило это решение. У них был свой план для подобных случаев. Все, чтоим требовалось сделать — погрузить все оборудование на поезд и отправить на небольшое расстояние вглубь берега, в другую провинцию, где правили другие чиновники, и там продолжить игру снова.

Но они не приняли в расчет британскую разведывательную службу.

Радиостанцию разобрали и ее компоненты отправили по железной дороге в соответствии с планом. И после этого эту немецкую радиостанцию больше никто никогда не видел.

Пока поезд с грохотом мчался сквозь ночь, два агента британской разведки. спрятавшиеся на нем, разбили висячие замки и выбросили из вагона все компоненты радиостанции по всей длине маршрута.

Как бы то ни было, они поступили без церемоний с немецкими сотрудниками, сопровождавшими «материал». Если действительно необходимо, секретная служба любой страны работает без белых перчаток.

Это доказывает и другая история, произошедшая, на этот раз, в США.

Перед тем как Америка вступила в войну, само собой разумеется, делом ее властей было не позволить сбежать какому-либо из интернированных немецких судов, поскольку тот вполне мог бы стать рейдером. Но и мы нашли способ помочь им справиться с этой задачей благодаря нашим знаниям о специально подготовленном немцами персонале и о методах организации ими войны «в тылу» в Соединенных Штатах.

Среди двадцати или больше немецких торговых пароходов, добровольно интернированных в гавани Нью-Йорка в начале войны, как минимум шести было предложено сбежать, как только бы они смогли. Немецкие агенты передали на эти пароходы планы, согласно которым улизнувшие суда должны были встретиться на большом удалении от берегов Вирджинии с замаскированным немецким кораблем, который снабдил бы их пушками, боеприпасами и прочим оборудованием, необходимым, чтобы превратить их в рейдеры для выполнения их военной миссии.

На самом деле ни один из этих пароходов не покинул устье Гудзона, пока они все не были конфискованы правительством Соединенных Штатов в 1917 году.

Обычно полагают, что причиной такого тихого поведения этого большого флота немецких торговых судов в американских портах в течение более двух с половиной лет было присутствие британских крейсеров у побережья Северной Америки. Что эти «далекие корабли, побитые бурями» из состава флота Его Величества действительно во многом ответственны за «демобилизацию» немецкого флота потенциальных рейдеров, несомненно, верно. Но хотя большая заслуга по праву принадлежит нашим крейсерам, существовала также и внутренняя стража, невидимая, но бдительная, постоянно следящая за интернированными пароходами.

Любой из этих пароходов мог бы очень легко подготовиться к уходу ночью или во время тумана, если бы не несколько факторов, препятствовавших им сделать это.

Прежде всего, британская Секретная служба точно знала, сколько топлива находится на каждом из этих судов, и если бы какой-то из кораблей начал бы пополнять свои запасы, эта информация уже через несколько часов была бы известна нашему штабу.

Сегодня уже можно сказать, что агенты нашей военно-морской разведки действовали во всех портах на Атлантическом побережье США от Портленда до Мексиканского залива, и в результате ни одно немецкое судно не могло незаметно для нас подготовиться к выходу в море.

Многие из тех, кто осуществлял наблюдение и контроль в этих портах были по природе очень скромными людьми, выполнявшими эту достаточно рискованную работу исключительно по патриотическим мотивам. Одним из тех, кто наблюдал за торговыми пароходами немцев в порту, расположенном в менее, чем ста милях от Нью-Йорка, был рабочий. Его донесения и рапорты, отправленные в штаб, были составлены на самом изысканном английском языке и обнаруживали его великолепную наблюдательность. Два с половиной года он превосходно выполнял свою задачу в условиях постоянной опасности, исходящей от агентов Центральных держав, занимавшихся своими махинациями в Восточных штатах.

Потом, одним утром в бухте на поверхности воды нашли его тело, изрешеченное пулями.

Глава 15. Забавная сторона профессии

В полной опасностей и несчастий среде, окружающей работу разведки, проскальзывает порой, в качестве компенсации, и элемент комедии.

Во время войны самым главным источником развлечений для персонала разведывательной службы были, пожалуй, безнадежные попытки любителей-охотников за шпионами добиться триумфального успеха. Каждый из них и все вместе были убеждены в своей невероятной полезности. И они действительно полагали, что наша Служба безопасности некомпетентна во всех отношениях. Иногда некоторые из них даже заявляли, что в Службу безопасности пробрались вражеские шпионы, раз она не хочет реагировать на «сведения», которые поставляют ей истинные британские патриоты.

Это было хоть и забавно, но надоедливо, потому что в первые дни и месяцы войны приходилось каждый раз тщательно проверять любые сведения, даже если они оказывались абсолютно бесполезны. Количество «конюшен», которые приходилось проверять и вычищать сотрудникам Службы безопасности, нельзя себе даже представить. Вот типичный случай такой проверки, в результате которой ни одно слово из «информации» не подтвердилось.

Некий человек имел странную склонность к расшифровке маленьких частных объявлений в ежедневных газетах. (Кстати, тут следовало бы отдать должное патриотизму газет, которые уделяли огромное внимание тому, чтобы объявления, принимаемые ими к публикации, были достоверны и не вызывающие подозрений. Они часто отказывали в публикации тем объявлениям, которые их не удовлетворяли или вызывали сомнения.)

Однако, вышеупомянутый человек приобрел привычку бомбить военно-морскую разведку вырезками газетных объявлений, сопровождая их своей личной интерпретацией их «расшифровки», причем содержание их, как и следовало ожидать, всегда касалось военных или морских секретов.

Бесполезно было писать или объяснять ему, что мы уже десятки раз проводили проверку и выясняли, что содержание объявлений не имеет ничего общего с выдуманной им интерпретацией, и что объявления эти совершенно невинны. Он по-прежнему нам не верил и бомбардировал нас снова и снова.

В конце концов, один офицер Секретной службы решил сам лично встретиться с этим типом, написал ему письмо и назначил встречу.

Когда гость вошел, он был в состоянии такого возбуждения, что, не успев представиться, сразу поспешил поделиться своим последним открытием.

— Видели вы вот это вчерашнее объявление? — спросил он и ткнул под нос офицеру номер вчерашней газеты с объявлением, обведенным красным мелом. Его палец уткнулся в это объявление из двух строчек, которое мы тут приведем по памяти, но дословно:

«Этель. Очень сожалею, что не смогла встретиться с вами под липами в пять часов. Салли».

Шеф в торжественном стиле прочел это объявление.

— Ну, вот, я прочел его, что дальше? — сказал он.

— А я его расшифровал! — воскликнул гость, дрожа от возбуждения. — Несомненно, это связь с врагом. Слушайте, вот настоящий смысл объявления. И он дал офицеру в руки листочек бумаги.

На нем было написано:

«Всем подлодкам в Ла-Манше… Два транспорта с войсками покинут Саутгемптон сегодня в восемь часов вечера».

Офицер прочел дешифровку с абсолютно серьезным видом.

— Это очень интересно, — важно заявил он официальным тоном.

— Я это знал! Я знал! — кричал посетитель, почти прыгая от радости. — Разве не я все время вам это говорил? Эти объявления дают немецкие шпионы.

Офицер подозрительно посмотрел на него, стараясь спрятать улыбку.

— А вы знаете, — начал он и сделал театральную паузу, — я ведь сам дал это объявление, только для того, чтобы посмотреть, как оно на вас подействует.

Это было именно так, но незадачливый криптоаналитик отказывался в это поверить и, вероятно, полагал, что шеф Секретной службы пытается «сохранить лицо».

Однако нескольких минут размышлений хватило, чтобы показать абсурдность теории, изобретенной посетителем. Давайте предположим, что это объявление действительно было дано немецким агентом, и что в нем действительно скрывалось то значение, которое «разгадал» энтузиаст криптографии. Но даже в таком случае, какая от него могла бы быть польза?

Газету продали в Лондоне, скажем, в понедельник утром, потому во враждебную страну она не попала бы раньше, чем через несколько дней, а в нейтральную — не раньше вторника или даже позже. В этом случае, пока сведения дойдут до командования немецкого флота, а оно передаст его своим подлодкам, действующим в Ла-Манше, то ведь за это время транспорты не только пересекут пролив, но и доберутся до французских портов в Бискайском заливе.

Во всяком случае, «частное объявление» настолько вызвало бы подозрения, что ни один осторожный вражеский агент не рискнул бы воспользоваться этим способом.

Послание на условном языке могло быть, с большей долей вероятности, скрыто среди объявлений о сдаче квартир или о поиске гувернанток и т. д.

Мы с нашей стороны положили бы вскоре этому конец. И действительно мы как-то посадили за решетку единственного вражеского агента, о котором было известно, что он воспользовался этим способом для поддержания контактов со своими соратниками. Он так хотел связаться с одним жителем Глазго, поскольку не мог ему писать, опасаясь (с полным на то основанием), что его переписка контролируется.

Превосходным источников сведений для разведки во время войны являются вражеские военнопленные, если их удастся разговорить. Впрочем, все офицеры и солдаты предупреждены властями своей страны, что они не должны отвечать ни на один вопрос, если их возьмут в плен, только повторять, что они ничего не знают.

Большая часть военнопленных немецких моряков, которых мы допрашивали, молчала. Но порой некоторые из них оказывались более разговорчивыми и при случае, нам удавалось получать ценные сведения от немецкого офицера, если мы использовали хитрые методы.

Эта история вряд ли известна за пределами Разведывательной службы, но она заслуживает более широкой известности.

Речь идет о некоем капитане третьего ранга бароне Шпигеле фон унд цу Пекельсхайме — и это его настоящее имя, а не выдуманное, чтобы сделать историю более красочной.

Время от времени наша разведывательная служба изобретала различные средства, способные послужить нашим целям. Такое случалось каждый раз, когда мы сталкивались с таким вражеским агентом, с которым трудно было разобраться.

Барону Шпигелю, однако, не повезло. Его ложь заставила нас искать его повсюду.

Он командовал подлодкой, которая в первые дни войны совершила несколько неудачных походов на северных маршрутах в Атлантике и в проливах Ла-Манш и Па-де-Кале. Потом он написал книгу о своих деяниях под названием «U-202».

В общем, это была отличная книга и достаточно точная, учитывая, что автор старался не выдавать секретов. Однако в одной главе автор, к сожалению, свернул с пути правды.

Заголовок этой главы «Как англичане уважают Красный Крест». Она описывает с почти благородным негодованием, как Шпигель увидел одно из наших госпитальных судов, с пушками на баке и на юте, набитое солдатами и лошадьми, а также полевыми пушками с лафетами». Как и он, так и его старший помощник, заявляет Шпигель, видели все это через перископ, и он даже ударил ногой по крепежам, по металлическим листам рубки, в приступе ярости, потому что дистанция и скорость судна не позволили ему отправить его на дно в качестве наказания за «явное и подлое лицемерие».

Книга появилась еще до того, как Соединенные Штаты вступили в войну, и выдержки из нее печатались в переводе на английский язык во многих американских газетах. Утверждения такого рода не могли не нанести нам вреда. Мы знали, что в этом месте автор врет. Мы ни разу не использовали наши госпитальные суда в иных целях, кроме единственно законной — перевозки больных и раненых. Но нейтрал мог бы по своему желанию всегда заявить, что он предпочитает поверить словам немца, нежели словам англичанина.

Задачей военно-морской разведки было разоблачить ложь барона Шпигеля.

Но с одной стороны были сотрудники разведки в своих кабинетах, с другой барон, все еще продолжавший воевать на морях, или, возможно, переведенный в качестве инструктора на какую-то береговую базу. Во всяком случае, он был там, где мы не могли надеяться его встретить.

И, тем не менее, мы страшно хотели с ним встретиться. Беседа с ним могла бы привести к совсем другой версии. в корне отличающейся от той, которую он привел в своей книге.

В общем, было необходимо тем или иным путем войти с ним в контакт.

Нам требовалось хотя бы одно звено цепи, а так как чтобы выковать это звено, необходимы, как и в большей части работы разведки, три четверти терпения и одна четверть везения, то сотрудники разведки решили не суетиться.

Они запомнили имя барона Шпигеля фон унд цу Пекельсхайма и занялись другими делами, в ожидании, пока удача снова не вытолкнет барона на авансцену.

И, как раз в это время, тихо и спокойно звено цепи выковалось само собой. Оно приняло форму маленькой шхуны, водоизмещением всего в 800 тонн, безобидной и скромной. Нашим людям, занимающимся борьбой против подводных лодок, при виде ее взбрела в голову одна фантазия. Шхуна выглядела так безобидно и так легко могла таить в себе угрозу! Внешне она ничем не отличалась от двадцати с лишним других шхун, которые немецкие подводники рассматривали в качестве легкой добычи для своих 105-мм пушек, когда встречали их в Атлантике, преимущественно у берегов Ирландии.

Итак, эта маленькая шхуна, под названием «Прайз», на две или три недели отправилась на верфи Арсенала. Покинула она их внешне такой же, но на самом деле, совершенно другой. Обычная шхуна снаружи, но на ней теперь стояла закамуфлированная 100-мм пушка, а ее экипаж состоял из моряков военного флота. Капитаном ее стал моряк из колоний, капитан-лейтенант Эдвард Сандерс из Военно-морского резерва, родом из Новой Зеландии, и уже потому человек весьма гордый.

«Прайз», одним словом, стал одним из кораблей-ловушек, так называемых «Q-Ships», которые надолго омрачили жизнь немецким подводникам во время войны.

Шхуна вышла в Атлантику по вполне обычному для судов такого класса маршруту.

Утром 30 апреля 1917 года ее атаковала огнем из пушки большая немецкая субмарина. Двадцать минут шхуна под обстрелом ждала, пока наступит момент, чтобы скинуть с себя маскировку и дать сдачи. Специальная группа, изображавшая панику, поспешила спустить шлюпки, чтобы еще больше укрепить в глазах немцев впечатление. что экипаж покидает судно. Те, кто остался на борту, чтобы подготовить к стрельбе замаскированную пушку, спокойно ждали, пока субмарина, находящаяся в надводном положении, подойдет поближе и превратится в удобную цель. И вот маскировка сброшена, и орудие открыло огонь.

Одним снарядом была снесена пушка подлодки и оторван хороший кусок на ее носу. Другим снарядом сбило рубку, и три человека оказались в воде.

Через четыре минуты подлодка, со сбитой рубкой и пробитой снарядами палубой исчезла под водой.

«Группа паники» с «Прайза» подошла на шлюпках к месту боя и подобрала трех человек, смытых за борт.

Давайте, начиная с этого места, воспользуемся методом, знакомым нам из кино. Представьте себе кадр на экране — бюро в Адмиралтействе, в нем высокопоставленный офицер занимается за столом своей работой. Входит другой офицер и передает ему телеграмму. На экране видны слова: «Корабль Его Величества «Прайз» вступил в бой и потопил подлодку U-93, широта…, долгота…., вчера. Трое спасенных».

Оба офицера глядят друг на друга и в один голос произносят: — Шпигель фон Пекельсхайм!

Как вы уже знаете из главы 13, им были известны имена практически всех командиров подводных лодок.

Есть ли барон среди этих трех выживших?

Тут фильм снова переносит нас в тот момент, когда капитан-лейтенант Сандерс встречает своих пленников.

Один из них матрос.

Второй — унтер-офицер.

А третий, судя по его мундиру, офицер в звании капитана третьего ранга. Он сам представляется и называет свое имя. Но Сандерс не лингвист и гортанная немецкая речь мало что для него означает. Он просто просит своих пленников дать ему слово, что они не будут мешать деятельности его корабля.

Немецкий офицер пошел даже дальше. Он видел, что «Прайз» в таком состоянии, что может затонуть. Его пушка проявила себя достаточно эффективно за эти двадцать смертельных минут.

Он предлагает свою помощь, чтобы заткнуть пробоину и наладить работу помп.

Таким образом, победители и побежденные, оказавшись буквально в одной лодке, в 120 милях от берега и без единого судна поблизости, вместе принялись за работу, чтобы добраться до земли.

Вот так этот кораблик, превращенный в решето, черпая воду, понемногу прошел 115 миль, пока его не встретил патрульный сторожевик и не вызвал буксир, чтобы притащить шхуну в порт.

Все это время военно-морская разведка терпеливо ждала полной информации. Наконец, на базу поступил телеграмма с именами всех спасенных немецких моряков. Первым в списке значился капитан третьего ранга барон Шпигель фон унд цу Пекельсхайм.

Потому офицер, который особенно интересовался бароном, положил в ящик своего письменного стола книгу «U-202» и обвел красным карандашом то место в ней, где описывался плавучий госпиталь. Потом он отдал несколько необходимых приказов по поводу размещения пленных и спокойно вернулся к другим делам. Двумя часами позже он приступил к допросу барона.

Большой кабинет, на стенах морские карты и таблицы. Большой камин с решеткой, на камине стоит коробка с сигарами. В углу большой рабочий стол, за ним два больших сейфа, хранящих половину секретов морской войны.

Под столом большой черный чау-чау, любимый пес и неразлучный спутник офицера. В другом углу, не попавшем в кадр, стоит мопед: неутомимому офицеру он необходим, чтобы быстро добираться ночью с работы домой. А почему прямо в кабинете? Да потому, что если держать мопед в гараже, то на это понадобится на пять минут больше времени.

Два больших высоких окна открывают вид на широкий плац, где проводит свои парады Конная гвардия. Несколько удобных кресел и глубокий диван дополняют обстановку кабинета.

Вот какую картину увидел барон, когда вошел в кабинет.

Его хозяин — и одновременно взявший его в плен — стоял у камина.

Немецкий офицер щелкнул каблуками и отдал честь, встав навытяжку. Хозяин кабинета пододвинул кресло поближе к камину.

— Не угодно ли вам присесть? — спросил он очень любезно. Он был мягок, как лайковая перчатка.

Барон подчинился. Он даже взял сигару, которую ему предложили. Несомненно, на все эти любезности он смотрел как на прелюдию к жесткому допросу с целью выведать у него секреты немецкого флота и, разумеется, он решил про себя быть максимально осторожным. На самом деле произошло совсем не то, чего он ожидал.

Британский офицер быстро вынул из ящика и показал ему экземпляр книги «U-202».

— Вы узнаете эту книгу, я полагаю, — сказал он.

Немец что-то пробормотал в знак согласия. Было видно, что он удивлен.

— Меня она очень заинтересовала, — спокойно продолжал британский офицер. — Хорошо, вы были очень осторожны, когда ее писали. Мы не узнали из нее ничего такого, о чем бы не знали раньше. Кроме одной лишь главы, и это как раз та глава, на которую я хотел бы обратить ваше внимание.

Добродушно улыбаясь своей жертве, он казался внешне беззащитным и ничего не подозревающим пожилым джентльменом. Немец немного расслабился.

Англичанин переворачивал страницы, надев очки в роговой оправе.

— Ах, вот она! — сказал он, наконец. — Вот эта глава про госпитальное судно, с войсками и пушками на борту. Мы, знаете ли, так и не смогли найти след этой истории. Могу я вас попросить помочь мне?

Немец молчал.

— Вы пишете, что видели это происшествие собственными глазами?

Немец согласился.

— А когда вы это видели? В голосе его послышалось больше властности.

Молчание.

— Когда и где вы это видели? В какой день?

В голосе послышались безжалостные нотки. Чеканные вопросы выдавали железную решительность. Добрый пожилой джентльмен превратился в сурового судью.

— То, что здесь напечатано, написано вашим родным языком и опубликовано под вашим именем? Вы это писали?

— Да.

— Но это правда или ложь?

Пауза. Немец тяжело вздохнул.

— Я не видел этого своими глазами.

— Ах! Допрашивающий снова перешел к делу. — Тогда, возможно, ваш старший помощник, господин Грёнинг, видел то, что вы описали?

— Нет. Ответ прозвучал явно через силу.

— Но тогда зачем вы это написали?

— Рассказывали, что такое действительно происходило.

— Именно в тот день?

— Нет, в нескольких других случаях.

— Но вы, лично вы же никогда не видели этого своими глазами, вы никогда не видели что британские госпитальные суда перевозят войска и пушки?

Последовала долгая и тяжела пауза. Потом немец встал.

— Я никогда этого не видел, — сказал он. — Мне об этом рассказывали.

— Это ваше Управление пропаганды сказало вам, чтобы вы включили эту ложь в свою книгу?

Но барон не ответил на этот вопрос.

Но этого на самом деле уже и не требовалось. Мы знали точно, то вся эта история сфабрикована. Беседу записала, слово в слово, спрятавшаяся стенографистка, так же спрятаны были еще два свидетеля, которые могли бы подтвердить достоверность слов барона. Другие проверки нам были уже не нужны.

Эти факты были немедленно переданы прессе по всему миру.

Но и это еще не вся история.

Подлодка U-93 не пошла на дно. Несмотря на серьезную аварию, ей удалось погрузиться и медленно добраться до базы. Так стало известно о том, что командир подлодки и еще два моряка упали за борт. Для их розыска были предприняты большие усилия, в том числе с помощью Красного Креста, и через несколько недель мы узнали. что отважные усилия шхуны «Прайз» не поставили точку в карьере субмарины. Но они не были бесплодными, потому что благодаря им нам удалось восстановить наше доброе имя с помощью свидетеля, который пытался очернить нашу репутацию своей ложью.

Казалось бы, что сплетня о госпитальных судах, используемых в военных целях, давным-давно умерла. Но нет, даже десятилетия спустя после перемирия в книгах немецких авторов, пишущих о войне, она порой всплывает снова.

Британский офицер, занимавшийся этим вопросом, был настоящим мастером своего дела. Он умел разговорить любого подозреваемого и любого немецкого военнопленного. Его можно даже назвать талантливым и очень разноплановым актером. Он мог играть роль человека из высшего света, культурного, любезного, даже жеманного. Он мог быть благосклонным, щедрым, добросердечным, дружелюбным, открытым, одним словом, человеком, который никому не смог бы причинить зла. Но когда требовалось, он становился таким жестким, что до него далеко было бы любому прусскому унтеру. Одним из его триумфов было разоблачение одного подозреваемого, который с успехом обвел вокруг пальца четырех других наших следователей.

Этот человек жил в одной нейтральной стране, будучи гражданином другой нейтральной страны. Мы давно за ним следили. Мы были более, чем уверены, хотя и не имели четких доказательств, что он не только был немецким агентом, но вдобавок, еще и был немцем по рождению. Но ничего не выдавало его происхождения ни в его акценте, ни в его манерах поведения.

Некоторое время мы держали его под плотным наблюдением в этой нейтральной стране, где он занимался легальной и совершенно невинной деятельностью, которая, как мы были убеждены, была всего лишь его «прикрытием». Потом, следуя полученным инструкциям, мы предоставили ему большую свободу действий. Но даже теперь, ему, похоже, было трудно получать какие-либо действительно ценные сведения — или, возможно, его целью было сначала попасть в Англию.

Во всяком случае, он, наконец, купил билет до Англии.

Его паспорт был в порядке, и наше консульство спокойно дало ему визу.

Когда он прибыл на наши берега, он с успехом прошел контроль проверяющих офицеров. Он сел на поезд и поехал в Лондон. Все это время военно-морская разведка бдительно следила за его действиями.

За полчаса до прибытия поезда офицер разведки, о котором мы рассказали выше, взял свою шинель и форменную фуражку с витым золотом козырьком, которую англичане называют «медной шапкой» («brass hat»), и которую носят только генералы и старшие офицеры, и поехал на вокзал. Все необходимые мероприятия уже были согласованы с властями. Перед тем, как выйти с вокзала, все пассажиры поезда должны были пройти через кабинет, где сидел этот офицер и просил либо показать свои документы либо заявить о своем британском подданстве.

Проверка была очень поверхностной — пока не появился наш «нейтральный» друг. Никто не знал, что задумал этот офицер разведки — он никого не посвящал в свой план заранее. Во всяком случае, если у него был план, то «нейтрал» надлежщим образом попал прямо ему в руки, а если плана не было, в таком случае то, что произошло, свидетельствует об его недюжинном уме, быстрой реакции и присутствии духа.

«Нейтрал» вынул свой паспорт и передал его британскому офицеру. Пока офицер его рассматривал, человек небрежно засунул руки в карманы и переминался с ноги на ногу.

Британский офицер быстро, как ударом шпаги, ошеломил его возгласом на чистейшем немецком языке:

— Как вы стоите в присутствии старшего по званию!

«Нейтрал» автоматически щелкнул каблуками и встал по стойке «смирно». Но ту же расслабился и попытался сделать вид, что не понял смысла обращенных к нему слов.

— Вы, похоже, хотите убедить меня, что не поняли моего немецкого, господин капитан, — сказал британский офицер и спокойно положил его паспорт в карман своей шинели. — Там снаружи стоит машина. Не хотели бы вы со мной совершить небольшую прогулку?

Немецкий капитан вышел, его игра была окончена.

Наметанный глаз и быстрый ум одного офицера, занимавшегося разоблачением немецких агентов среди сходивших в наших портах пассажиров, направлявшихся из Америки на континент, сослужили нам хорошую службу в другом случае.

Некий господин Бём выехал в Америку через Голландию осенью 1914 года. О нем было известно. что он стал активным членом возглавлявшейся германским послом в Вашингтоне графом Иоханном Хайнрихом Бернсторффом группы агентов немецкой секретной службы. Мы довольно тщательно следили за ним в США, но он казался нам персонажем почти бесполезным, из тех, кто много говорит, но мало делает. Он рассматривал себя как человека, интересующегося только Высокой Политикой (а значение этих слов заслуживало только прописных букв), и не принимал никакого участия в кампании диверсий и саботажа.

Потом внезапно мы потеряли его из виду.

Вполне возможно, что он строил какие-то козни где-то в Соединенных Штатах. Возможно, что он возвратился в свою страну. На всякий случай, наши порты были предупреждены о нем.

Однажды один нейтральный пароход прибыл в наш порт, чтобы высадить пассажиров, направлявшихся в Великобританию. Началась проверка паспортов пассажиров, как тех, кто въезжал в нашу страну, так и всех прочих, следовавших транзитом.

Среди тех, кто направлялся в один из портов на континенте, был некий господин Трэшер. Его акцент был чисто американским. Его одежда была американской. Его паспорт был американским. Он полностью соответствовал своему словесному портрету, указанному в документах, включая очки.

Офицеры, проверявшие высаживавшихся пассажиров, приступили к его допросу в обычной манере, но не смогли найти противоречий в его объяснениях или бумагах. Но тут один из офицеров обратил внимание, что очки, похоже, мешали господину Трэшеру. Создавалось впечатление, что он не привык носить очки.

В спокойном тоне и с симпатией офицер спросил господина Трэшера об его зрении — кем был его окулист, близорукий господин Трэшер или дальнозоркий и так далее…

Господину Трэшеру эти вопросы похоже, показались затруднительными. Его ответы были скованные и противоречивые. Казалось, что он сам не очень-то осведомлен о своих проблемах со зрением. Потому его вежливо, но твердо провели в помещение для дальнейших допросов, и там выяснилось, что господин Трэшер это потерянный господин Бём собственной персоной. Остаток войны он провел в британском концентрационном лагере, потому что он не занимался шпионажем в нашей стране, и не было доказательств, что он хоть раз пересылал какие-то сведения в Германию.

У истории с задержанием господина Бёма было забавное продолжение. Несколько месяцев спустя в наши руки попали некоторые бумаги графа Бернсторффа, среди которых был доклад немецкой военной разведки, датированный мартом 1916 года. В нем рассказывалось о действиях господина Бёма и предлагалось, в связи с тем, что у него слишком длинный язык, отказаться от его услуг и отозвать из США. Предложение, увы, запоздало.

В общем, похоже, что именно по этой причине он и покинул Америку с такой секретностью.

Глава 16. Борьба против немецких диверсантов в Америке

Покойный президент Томас Вудро Вильсон в обращении к Конгрессу США в 1915 году посвятил все свои предварительные рассуждения изобличению некоторых «граждан Соединенных Штатов, я краснею, когда думаю об этом, родившихся под другими знаменами», которые всем своим сердцем были на стороне Германии и вели своими собственными силами партизанскую войну на ее стороне в самой Америке.

«Они подстрекали к заговору, чтобы разрушить собственность, заявил Президент. Они составили заговор против политики нейтралитета, которую проводит правительство. Они пытались шпионить за конфиденциальными соглашениями и сделками правительства».

Обвинение Президента было полностью обоснованным. Поведение разбойников с Дикого Запада кажется мягким и нежным в сравнении с тем царством террора, которое устроили на американской земле банды противников Антанты, как только началась война.

В первые месяцы войны, как позднее признавали сами американские власти, реакция на эту организованную волну диверсий, саботажа и террора была довольно вялой. В этот период именно британская разведывательная служба взяла на себя защиту британских интересов. Эта задача была трудной и деликатной, но проводилась она настолько дипломатично, собранные доказательства, которые передавались американским властям, были настолько убедительны, что четыре или пять американских ведомств, включая полицию, не могли не взяться за работу.

Нередко только одно подозрение, о котором сообщали агенты Секретной службы Великобритании было достаточным для того, чтобы одновременно четыре департамента в США сразу принимались за дело!

Бывало, что случай получал огласку и заканчивался законным наказанием виновных, но даже если невозможно было осуществить арест, «тихого давления», осуществлявшегося при слежке, обычно хватало, чтобы принудить преступника к раскаянию.

Имена капитана Франца фон Папена и капитана Карла Бой-Эда, Пауля Кёнига, доктора Хайнриха Альберта и доктора Дернбурга сегодня известны во всем мире. Главная заслуга в этом, возможно, принадлежит разведывательной сети Великобритании, действовавшей в США, сумевшей выявить этих немецких диверсантов и сообщить о них американским властям. Но ни одно имя наших агентов никогда не всплыло ни в одной газете, ни в хорошем, ни в плохом контексте. Даже в 1915 год у, когда американские газеты написали, что в США действуют более двухсот британских агентов для противодействия махинациям пособников фон Папена, ни одно имя не было упомянуто.

Нашей разведке приходилось следить за совершенно различными преступлениями. Начиная от подделки паспортов, которые, стоило нам только не узнать об этом заранее, превращались в неиссякаемый источник наших проблем в Европе. Работой, связанной с этими подделками, лично руководил капитан Бой-Эд, как было об этом сказано в обвинительном заключении Большого Федерального Жюри в 1916 году, и эти поддельные документы были сделаны на высоком профессиональном уровне. К счастью, у нас был свой агент, работающий на «фабрике паспортов», как были у нас агенты и «в сердце» многих других немецких затей. И потому мы смогли проследить за большей частью этих подделок, пущенных в оборот.

Нам удалось также получить список немецких офицеров резерва, проживающих в Америке, которые были обязаны любым возможным путем вернуться в «Фатерланд», и именно для них «фабрика фальшивок» и готовила поддельные паспорта.

Попытки подкупить лидеров социалистов и устроить стачки на заводах, выпускающих боеприпасы и другое военное снаряжение для союзников, тоже не прекращались с первого года войны. Но эти забастовки обычно были внутренним делом американского правительства. Потому кроме сбора сведений, которые мы потом передавали компетентным органам США, мы не принимали ни малейшего участия в решении этих проблем, за которыми скрывалась рука немецких агентов.

Гораздо более сложной задачей была слежка за интернированными немецкими судами. О том, что эта слежка проводилась нами весьма эффективно, свидетельствует тот факт, что очень немногим пароходам из числа огромного интернированного флота удалось сбежать из портов, где они находились. Среди «беглецов» был пароход «Сакраменто», сбежавший из Сан-Франциско осенью 1914 года, и служивший кораблем снабжения эскадры графа Максимилиана фон Шпее, пока его не потопили англичане в битве у Фолклендских островов. Но даже в этом случае мы взяли реванш, потому что собрали достаточно доказательств, чтобы вывести на чистую воду и наказать тех, кто помог этому побегу.

В другом случае, мы собрали необходимые доказательства для судебного преследования американского директора пароходной компании «Гамбург-Америка Лайн», ее начальника отдела закупок и суперинтенданта, которые в 1914 году пытались снабдить фальшивыми документами немецкие суда с целью дать им возможность покинуть порыт и стать судами снабжения немецких боевых кораблей, действовавших в открытом море. Это была одна из махинаций Бой-Эда, и она проводилась из его секретного бюро в Нью-Йорке в доме № 11 на Бродвее.

В разных частях США были созданы секретные склады оружия, которое должно было послужить Германии. Несомненно, оружие на некоторых из них предназначалось для отправки в Европу для снабжения немецкой армии. Но так как возможность осуществления такой отправки со временем становилась все менее вероятной, заговорщики обратили свое внимание на снабжение оружием недовольных и бунтовщиков, существовавших в Британской Империи.

Например, на улице Вест-Хьюстон-Стрит в Нью-Йорке размещался склад с оружием и боеприпасами, которых хватило бы для того, чтобы вооружить десять тысяч человек. Одних винтовочных патронов там хранилось два с половиной миллиона. Осенью 1915 года оружие потребовалось отправить, и в большой тайне был разработан детальный план по его погрузке.

Наши разведчики узнали все об этой афере. Они с самого начала установили слежку за складом, на самом деле, даже раньше, чем этот склад вообще был создан. И потому ровно за день до того, когда немцы планировали опустошить свой склад, у выхода из гавани Нью-Йорка внезапно появилось несколько британских крейсеров. Их было видно с берега, и появление это вызвало вопросы в американских газетах — какого черта, мол, их сюда занесло.

Немцы тоже, разумеется, узнали об этом, и погрузка оружия так никогда и не состоялась. Примерно четыре месяца спустя их арестовали американские власти.

Позже среди бумаг фон Папена, попавших в руки англичан в Фалмуте и расшифрованных в знаменитой «Комнате 40» Адмиралтейства, отыскалось одно письмо графа Бернсторффа, в котором упоминалось о «складировании оружия в Нью-Йорке и в штате Вашингтон, которое предназначалось для Индии».

Чиновники посольства Германии в Вашингтоне продолжали энергично заниматься подстрекательством к восстаниям в Индии, Ирландии и в других частях Империи. На это ими выделялись большие суммы денег — и совершенно впустую. Мы же со своей стороны продолжали осуществлять постоянную слежку за их действиями. Их связь с сэром Роджером Кейзментом и Пасхальным восстанием в Дублине сегодня уже вошла в историю, потому не требует особого рассказа.

Самое большое негодование среди американцев вызвал, пожалуй, ставший известным факт, что дипломаты из посольства Германии были непосредственно связаны с диверсиями на пароходах, находящихся в открытом море, для чего использовались специальные зажигательные бомбы. В 1917 году Комитет общественной информации правительства США опубликовал небольшую книгу с фотографиями документов, обвиняющих в этих актах саботажа капитана Кёнига и капитана фон Папена. Но перед тем, как американцы начали действовать, они получили от британской Секретной службы собранные ею доказательства.

Всего список, включенный в обвинительное заключение Большого Федерального Жюри, насчитывал сорок один случай диверсий на борту пароходов, вышедших из гавани Нью-Йорка.

Двух человек, занимавшихся наиболее активно этой отвратительной деятельностью, звали фон Кляйст (настоящее имя Франц фон Ринтелен) и доктор Шееле. Их имена, возможно уже забыты сегодня, но тогда они постоянно фигурировали в газетах.

Подоплека истории разоблачения фабрики зажигательных бомб не была раскрыта на процессе, но заслуживает, чтобы ее рассказали.

Однажды руководителя британской Секретной службы в Нью-Йорке попросили к телефону, и он услышал в трубке очень нервный голос с явным немецким акцентом.

— Вы, капитан…., хотели бы получить информацию, жизненно важную для Великобритании? — спросил голос. — Если да, пришлите кого-нибудь, кто хорошо говорит по-немецки, в Хобокен, по определенному адресу.

Англичанин пригласил своего собеседника приехать в Нью-Йорк, но тот категорически отказывался от любых приглашений. Или Хобокен или нигде — таков был его ультиматум.

Один из наших агентов, говоривший по-немецки не хуже немца, отправился на рандеву, но его предупредили, чтобы он был очень осторожен, потому что все это дело сильно походило на ловушку. Подручные графа Бернсторффа были очень активны в это время.

На Хобокене, рядом с пирсами компании «Гамбург-Америка Лайн», наш агент нашел указанный адрес. Это оказалось маленькое немецкое кафе. Ему открыл дверь некий тип, в котором сразу можно было узнать американского немца, и провел его на второй этаж. Все это время агент Секретной службы не вынимал руку из кармана. где лежал его револьвер. Ситуация казалась все более опасной.

Он не почувствовал себя лучше и когда увидел своего информатора — печального молодого человека, внешне очень испуганного. Такой парень вполне мог играть роль «козы», которую используют как приманку при охоте на тигра. Молодой человек представился, назвав то же имя, что и по телефону, и предложил пройти в отдельный кабинет.

Наш разведчик не захотел попасть в такую западню. Вместо этого он предложил посидеть в углу в кафе. Там было меньше вероятности, что с ним произойдет «несчастный случай» и во всяком случае, там он специально сел спиной к стене.

Информатор рассказал часть своей истории. Его, одаренного химика, наняла на работу некая банда, занимавшаяся изготовлением зажигательных бомб, которые размещались на торговых пароходах, выходивших из американских портов. За выдачу имен заговорщиков молодой человек просил две тысячи долларов.

Наш разведчик был не настолько глуп, чтобы притащить такую сумму денег с собой в Хобокен, кроме того, перед тем, как заплатить, он хотел бы увидеть доказательства, подтверждающие эту историю. Он протянул юноше двадцатидолларовую банкноту как знак своей добросовестности и пообещал заплатить больше, если молодой человек сможет на следующий день принести одно из этих зажигательных устройств.

Юноша принес бомбу. Это был свинцовый сосуд длиной десять и диаметром два с половиной сантиметра. Внутри него находился маленький цинковый цилиндр. Кислота, находящаяся во втором цилиндре должна была воспламенить субстанции, спрятанные в свинцовом сосуде, стоило лишь ей «проесть» стенку внутреннего цилиндра. Время, которое требовалось кислоте на то, чтобы «проесть» стенку и привести к возгоранию, зависело от толщины стенок цинкового цилиндра.

Молодой человек ничего не хотел больше говорить, пока ему не заплатят обещанную сумму. Он получил ее, но как раз в этот момент в игру вступил специальный полицейский отряд по борьбе с бомбами, возглавлявшийся знаменитым инспектором Танни. Парня арестовали вместе с деньгами и забрали для допросов.

Господин Танни умел так ставить свои вопросы, что отвертеться от ответов было никак невозможно. Потому молодой человек рассказал и ему всю свою историю. Химика звали доктор Вальтер Шееле, его главным помощником был Кляйст, а фабрика по производству бомб находилась на борту большого интернированного немецкого парохода «Фридрих дер Гроссе».

Еще важней было то, что этот след предоставил нам еще и много дополнительной информации о Вольфе фон Игеле, так называемом «рекламном агенте» Уолл-Стрита и одновременно одном из руководителей немецкой диверсионной сети.

Вся наша борьба против немецких действий в США осуществлялась исключительно с помощью хитрости. Мы не могли там использовать силу и, по крайней мере, в первые месяцы, не могли апеллировать к закону и рассчитывать на помощь местных правоохранительных органов. Но хитрость служила нам великолепно, о чем, похоже, хорошо знает доктор Хайнрих Альберт.

У него, торгового атташе и видного финансового эксперта посольства Германии, занимавшегося также финансированием гангстеров, скопилось много важных документов, которые он хотел отправить в Германию. Но сделать это было не так просто. Финансист подозревал, и не безосновательно, что правительство Великобритании интересуется этими документами. А так как военно-морской флот Великобритании строго следил за торговым судоходством, господин доктор изобрел одну хитрость, которая помогла бы ему оправить документы, «прорвав» блокаду.

Он решил отправить их на шведском пароходе на имя одной шведской фирмы, которая потом переправила бы их в Берлин из Стокгольма.

Доктор Альберт готовил свой план в большой тайне и очень тщательно. Всего три человека в его бюро знали о бумагах: — он сам, капитан фон Папен и его машинистка.

Эта молодая женщина, симпатичная и ловкая американка, с явными прогерманскими симпатиями, была оченьстарательной. Накануне дня, когда ящик с бумагами должен был быть отправлен, она не хотела выходить из бюро, даже на обед. Она приносила еду с собой и ела, не сводя глаз с драгоценного ящика.

Капитан Франц фон Папен относился к этому не менее серьезно. Ни он, ни доктор Альберт не спускали глаз с ящика. И всегда, когда машинистка обедала, капитан фон Папен оставался в кабинете.

Не стоило бы и предполагать, что он мог бы стать добычей «женщины-вамп». На самом деле, он не испытывал нужды в женских ухищрениях. Капитан воображал себя любимцем женщин и позволял себе немного развлечься, флиртуя с машинисткой.

Они бок о бок проводили время рядом с драгоценным ящиком, и молодая женщина строила из себя недотрогу. С отсутствующим видом она взяла красный мел и без всякой задней мысли нарисовала на деревянной стенке ящика два больших сердца.

Великолепная идея! Капитан взял мел и сам нарисовал стрелу, пронзавшую оба сердца.

Идиллическая простота!

Теперь, как только пароход причалил бы в британском порту, нужно было всего-навсего отправить на него пару человек, которые отыскали бы среди грузов деревянный ящик с двумя сердцами и стрелой, нарисованными на его стенке.

Они его нашли.

Но доктор Альберт так никогда и не узнал, что человек, который был его правой рукой, выдал, хотя и ненамеренно, тайну ящика. Документы из него попали в распоряжение правительства США и в качестве улик привели, в конечном счете, к высылке из Америки фон Папена и Бой-Эда.

Нужно сказать, что фон Папен, пожалуй, замечательно умудрялся запутать и поставить с ног на голову все, за что бы он ни взялся в Америке. Среди бумаг, отправленных из бюро доктора Альберта, был отчет о героических усилиях немецких шпионов в Америке, а к отчету был приложен длинный список гонораров, выплаченных фон Папеном агентам со всех концов Америки. Понятно, что этот список сослужил хорошую службу британской контрразведке.

Другой его промах, или, во всяком случае, промах, за который ответственно его бюро, позволил нам расшифровать один из самых опасных кодов, используемых немецкой разведкой.

Это был шифр из четырех листков. Если бы один листок попал в нежелательные руки, то расшифровать его было бы невозможно, не имея трех других частей.

Основу системы составляли четыре письма. Каждое письмо содержало определенные слова, и каждое отправлялось на определенный адрес.

Первая фраза первого письма содержала первое, пятое, девятое, тринадцатое слово полного документа, и так далее — в общем, с интервалом в четыре слова. Второе письмо содержало второе, шестое, десятое, четырнадцатое слово и так далее.

Вот пример, объясняющий эту систему.

Письмо № 1 начиналось, к примеру, словами: «You letter other are» («вы, письмо, другое, есть»)

Письмо № 2 — «Know is direction coming» («знаете, есть, направление, прибывают»)

Письмо № 3 — «Whence coming other I» («откуда, прибывают, другой, я»)

Письмо № 4 — «This from letters ask» (это, из, письма, прошу»)

Читая колонки сверху вниз, слова становятся на свое место, и послание приобретает смысл: «Вы знаете, откуда прибывает это письмо, с других направлений приходят другие письма. Я прошу…» (Пунктуация и падежи тут добавлены для облегчения чтения.)

Бюро фон Папена получало много писем, написанных таким кодом, адресованных изначально, естественно, разным лицам, проживающим в Нью-Йорке, являвшимся членами этой шайки. Полученные письма в полном комплекте, подколотые вместе, хранились в досье. Один элегантный служащий бюро, у которого, чисто случайно, была целая куча друзей в британской разведке, однажды собрал их и смог сделать несколько очень интересных открытий.

Не возвеличивая их мастерство, можно по праву сказать, что сотрудники британской разведки в США всегда превосходили своих немецких противников и, как только немцы задумывали какие-то козни, наши всегда были настороже и видели их насквозь.

Причем это утверждение касается не только высокопоставленных ее сотрудников. Был один примечательный случай с ординарцем — морским пехотинцем. Разве что Киплинг мог бы рассказать эту историю так, как она этого заслуживает. Мы здесь просто перескажем ее так, как услышали после войны в вечернем сумраке на базе Скапа-Флоу, где мы были на борту одного из кораблей эскадры, охранявшей захваченные корабли из остатков немецкого флота.

Это история о том, как капитана Пауля Кёнига дважды обвел вокруг пальца один из наших людей.

У агента нашей разведки была скромная квартира в одном из небогатых районов Нью-Йорка. Он был в Америке вовсе не на официальной должности, но с ним был его ординарец, морской пехотинец, исполнявший работу денщика, секретаря, водителя и помощника. Этот морской пехотинец был молчаливым здоровяком, но за этой грубоватой внешностью скрывался тонкий ум.

Под квартирой нашего разведчика жил один молодой немец, и этот разведчик поселился именно там, потому что подозревал, что этот молодой немец является активным участником немецкой диверсионной группы. А вот насколько активным, это-то и предстояло ему выяснить.

Этот молодой человек подружился с морским пехотинцем. В своей тугодумной манере, денщик проронил как-то, что его хозяин тут по «каким-то делам». Он также однажды дал понять, что он сам человек довольно жадный и не прочь подзаработать. Деньги — это то, ради чего стоит работать, желательно, конечно, заработать их честно, но если нет, то в конце концов…

Молодой немец осторожно нащупывал подход к морскому пехотинцу. Со своей стороны он даже огорчался от любопытства — уж очень ему хотелось бы узнать, со всей естественной невинностью, правду о поставках в Великобританию боеприпасов, изготовленных на американских заводах, и о том, какие меры предпримут англичане, чтобы защитить эти морские поставки. Но больше всего, ему хотелось бы узнать, кто на самом деле работает в США на Великобританию.

И когда зернышко было брошено, он принялся «орошать» его, намекая на возможность оплаты за информацию.

Морской пехотинец согласился попробовать дружеским способом выведать все это для него, тут в Нью-Йорке, но упорно настаивал на том, чтобы сначала встретиться с настоящим руководителем немецкой разведки, дабы тот лично пообещал ему подходящий гонорар за труды.

Молодой друг провел этого человека сквозь туман в бюро пароходства «Гамбург-Америка Лайн», во внутреннем квартале на Бродвее. Там, после тщательного ритуала, с паролями, закрытыми дверьми, долгими переходами, и с револьверами на столе, полностью в духе Короля шпионов из кинофильмов, морского пехотинца, наконец, представили капитану Паулю Кёнигу.

Первый успех для нашей разведывательной службы! Раскрыт глава целого отделения, то есть, практически шеф всей местной шпионской сети!

Господин Кёниг очень желал бы узнать побольше о своих противниках. Как британская Секретная служба составляет свои отчеты? Смог бы морской пехотинец достать ему полный список всех, кто работает на британскую Секретную службу?

Морской пехотинец долго думал, переваривая эту идею, а потом сказал, что он попытается.

И он сделал это, с помощью своего хозяина.

В Соединенных Штатах было много молодых людей британского происхождения, не спешивших попасть домой, чтобы отправиться на фронт, которые всегда на вопрос, что они делают для своей страны, напуская на себя таинственность, шептали с заговорщическим видом: — Секретная служба.

Морской пехотинец и его хозяин внесли их всех в этот список.

У них был также список с именами сотрудников немецкого и австрийского консульств. Многие из них, совершенно случайно, тоже попали в список для капитана Кёнига.

Морского пехотинца снова привели в «цитадель» капитана. И за список ему действительно заплатили!

Второй успех для нашей разведывательной службы. Несколько тыловых крыс, самозваных британских агентов, пережили немалый стресс, когда за ними несколько недель подряд следили агенты немецкой разведки, не успевая заниматься другой работой! А что касается сотрудников немецкого и австрийского консульств, то жизнь их стала достаточно тяжелой, пока капитан Кёниг не понял, что его обманули.

Комедия с портфелем доктора Альберта достаточно известна, хотя не всегда вспоминают, что найденные в этом случае бумаги определенным образом помогли раскрыть связь немцев с делом Кейзмента и с Пасхальным восстанием в Ирландии.

Эту историю опубликовала газета «Providence Journal» в штате Род-Айленд. Именно эта газета вела достаточно эффективную кампанию за повышение бдительности в борьбе с немецкими шпионами, причем, весьма вероятно, за этим стояли американские власти. Но основная заслуга в этом разоблачении принадлежала человеку, работавшему на британскую Секретную службу. Именно он был героем, выполнившим эту работу.

Филер проследил за доктором Альбертом до магазина изделий из кожи и заметил, что доктор заказал там себе новый портфель. Тут же ему в голову пришла блестящая идея купить точно такой же портфель и даже нанести на него ту же монограмму, какую попросил нанести на свое приобретение доктор Альберт. Итак, купив портфель, он оставил свою покупку в магазине до следующего дня, чтобы посмотреть на портфель, приготовленный для доктора Альберта.

Когда он его увидел, то решил, что инициалы не улучшают внешний вид его собственного портфеля, и попросил снять их. А потом отнес портфель в другой магазин, где попросил поставить на него инициалы доктора Альберта, выполненные точно в такой же манере, что и у этого почтенного джентльмена.

Через пару дней он со своим портфелем в руке следил за доктором Альбертом (а у того был свой портфель, внешне точно такой же) в поезде нью-йоркского метро. Спровоцировав сумятицу в переполненном вагоне, он смог в неразберихе подменить портфель доктора Альберта своим. Доктор Альберт вышел из вагона с пустым портфелем, а наследующей остановке вышел и наш агент, с хорошей добычей.

Самое смешное в этом приключении, что доктор Альберт, похоже, не догадался, что его обвели вокруг пальца преднамеренно, и обратился в полицию с просьбой найти его портфель, который он случайно перепутал с чужим.

Но портфель его так и не нашли.

Постепенно за несколько месяцев британская Секретная служба собрала и передала американским органам правопорядка массу доказательств самой разнообразной деятельности саботажников, от подстрекательства докеров к забастовкам с целью отсрочить выход в море судов с материалами для Великобритании, до закладывания взрывчатки на заводах, выпускающих боеприпасы, и попыток диверсий в канале Уэлленд, в канале Су и на железной дороге Ли-Вэлли Рэйлвэй. Были попытки диверсий на телеграфных кабелях из Европы, особенно на принадлежащих компании «Вестерн Юнион» и огромное количество похищений, которые никак нельзя было приписать руке обычных профессиональных воров. Были испорчены грузовики и автомобили, ожидавшие погрузки на суда, пробиты их шины, и виновные в этом, судя по полицейским описаниям, выглядели людьми с более чем средним уровнем культуры и образования, а вовсе не как заурядные уголовники.

Одно довольно курьезное дело было раскрыто почти случайно. Один из знакомых нашего разведчика (не подозревавший об его реальной работе в Соединенных Штатах) спросил его, не видал ли тот когда-нибудь дорожный сундук с секретными выдвигающимися ящичками.

Наш агент сначала не заинтересовался этим вопросом и просто сказал, что даже из чистого любопытства, он не связывался бы с такими вещами, если они действительно существуют. Но, когда этот знакомый сказал, что может показать ему образец, то это было уже серьезно.

Через некоторое время и благодаря тщательным расспросам наш агент раскрыл существование фабрики, выпускавшей эти интересные вещи. За этим местом было организовано наблюдение, чтобы идентифицировать людей, которые их покупают. Следы двух сундучков привели к некоему джентльмену, который собирался отправиться на пароходе в норвежский город Берген.

Но с джентльменом случилось любопытное происшествие. Он сел на пароход, но без сундуков!

Мы проследили за ними и выяснили, что сундуки должны были быть отправлены следующим пароходом той же линии.

Тогда мы подумали, что настало время поработать американской таможне и проинформировали ее о двух сундуках, путешествующих без хозяина. Два человека поднялись на пирс и приготовились к загрузке багажа, тут таможня вмешалась и конфисковала сундуки. Их опустошили и досконально проверили. Потайные ящички были обнаружены, и в них лежали конфиденциальные бумаги и, кроме того, довольно много каучука для стоматологического использования.

Бумаги не касались деятельности немецкой разведки, зато каучук оказался интересным открытием. Он мог послужить хорошим примером того, как необходимый материал в небольших количествах может незаметно проскользнуть через британскую блокаду и таможенный контроль.

Глава 17. «День Д» и азартная игра

Читатель, уже прочитавший предыдущие страницы этой книги, вряд ли будет склонен преуменьшать вклад военно-морской разведки в нашу победу на море. Она действительно была одним из немаловажных факторов, которые в комплексе смогли сковать активность военно-морского флота Германии — включая и его подлодки, что, в конечном счете, привело к его деморализации и к поражению.

Мы уже видели, как наша разведывательная сеть действовала до войны, как она помогла нам избежать сюрпризов на море, которые, не будь мы предупреждены, могли бы нанести нам удар с гораздо более серьезными последствиями, чем те, с которыми мы столкнулись в реальности. Мы также видели, как та же самая сеть, развитая и усиленная, чтобы суметь справиться с новыми многочисленными и сложными вопросами, поставленными войной, функционировала с такой эффективностью, которая превосходила границы возможного. По крайней мере, так казалось тем, кто наблюдал за событиями со стороны, не будучи знакомым с секретами ее механизма.

Именно работе военно-морской разведки мы должны быть в большой степени благодарны за успехи в нашей кампании борьбы с подводными лодками, а также, во многом, и в сражениях против Флота открытого моря, поскольку постоянно осуществлявшееся наблюдение за ним позволяло нам заранее парировать любые его действия. Больше того, без военно-морской разведки была бы невозможна подлинно эффективная и длительная морская блокада Центральных держав.

Теперь осталось рассказать о роли, которую разведка Адмиралтейства сыграла в срыве последней и самой амбициозной операции военно-морского флота, готовящейся немцами, пока революционный обвал не смел одним махом немецких военных вождей со сцены, по которой они так долго и так важно расхаживали.

История этого успеха, оказавшегося венцом всех наших усилий, начинается, вероятно, в мае 1918 года. К концу этого месяца Верховное Главнокомандование Германии больше не могло скрывать ни от народа, ни тем более от самого себя, проигрыш в азартной игре, которую вели их подлодки на морских коммуникациях, и на которую возлагались такие большие надежды с начала 1917 года. Немецкие субмарины пустили на дно суда с общим водоизмещением в миллионы тонн, это верно, и они продолжали взимать свои поборы в Ла-Манше, в Атлантике и в Средиземном море. Но, опровергая радужные прогнозы немцев, у союзников не разразился голод через полгода. Даже после пятнадцати месяцев варварской подводной войны морские коммуникации союзников функционировали вполне удовлетворительно, они сражались со все большей силой, и на помощь им прибыли американцы — новый и очень сильный союзник с почти неограниченным техническим и людским потенциалом. Можно даже сказать, что вступление США в войну было вызвано именно этой подводной войной, таким образом, оружие обратилось против тех, кто его использовал. Во всяком случае, даже оптимисты в немецком Генеральном штабе уже видели, что войну нельзя выиграть одними подлодками.

Ситуация на земле тоже не приносила ничего, кроме жестоких разочарований. Большое наступление, начавшееся в марте, не принесло ожидаемых результатов, которые обещал Эрих Людендорф: линия фронта союзников, несущих огромные потери, выгибалась, но держалась — прорвать фронт немцам так и не удалось. Благодаря свежим американским войскам, пересекавшим Атлантику таким мощным потоком, который никак невозможно было ограничить, потоком, возраставшим ежедневно, людские ресурсы союзников быстро увеличивались, тогда как силы немцев постоянно таяли.

Именно генерал Людендорф затеял новое наступление, но надежды на то, что в этот раз удастся прорвать фронт и нанести войскам Антанты решительное поражение, были очень слабыми. В общем и целом, с точки зрения немцев ситуация все больше становилась безысходной. И в этих обстоятельствах в умах немецких военных руководителей родилась трагическая идея бросить на чашу весов Флот открытого моря.

Адмирал Райнхард фон Шеер несколько раз предлагал эту идею, но до последнего момента, безуспешно. Кайзер все еще не хотел рисковать своими драгоценными броненосцами, тогда как политики тоже по-прежнему хотели сохранить флот в качестве козырной карты (или «обменного фонда») на случай мирных переговоров. Но, по мере приближения к трагическому финалу, эта оппозиция все более ослабевала. Наконец, Кайзер дал свое одобрение при определенных условиях, на то, чтобы в мае начать приготовления к большому морскому наступлению. Как мы, однако, увидим, военно-морское командование на самом деле решило не посчитаться с Кайзером и проигнорировать поставленные им условия.

В немецком Генеральном штабе, кажется, были совершено уверены, что Флот открытого моря находится в прекрасной форме и готов к победоносным сражениям. Но у британского Адмиралтейства были причины с этим не соглашаться. Уже почти год агенты нашей разведки в Германии сообщали о признаках деморализации среди личного состава немецкого флота. Летом 1917 года эти сообщения уже упоминали о мятежах, еще слабых и разрозненных, в Киле и в Вильгельмсхафене. Их подавили железной рукой, но по сведениям, продолжавшим поступать от наших агентов, было ясно, что болезнь загнали вовнутрь, но не вылечили.

Было много причин, подрывавших боевой дух немецких моряков. В первую очередь, очевидное отвращение Верховного Главнокомандования, к самой идее выйти на новую решительную битву с британским флотом не ускользнуло от моряков, которые, естественно и обоснованно, делали вывод, что их командование не верит в счастливый исход такого сражения. Хотя пропаганда официально раздувала Ютландскую битву как «победу», но моряки всех званий на Флоте открытого моря прекрасно понимали, что это сражение не просто окончилось с неопределенным результатом, но что немцы в нем сами едва избежали катастрофы. За время той короткой фазы, когда они вошли в непосредственный огневой контакт с основной силой британского флота, им пришлось испытать на своей шкуре такой безжалостный обстрел, что в их умах с новой силой укрепилось почтение к бортовым орудиям «Гранд-флита». «Никогда больше» — таков был общий вердикт, и, если верить капитану первого ранга Персиусу, этот вердикт был правильно понят Верховным Главнокомандованием, принявшим решение вступать в бой только при очень благоприятных условиях и в тесном боевом взаимодействии с подводными лодками и с дирижаблями.

Однажды такая попытка была сделана, в августе 1916 года, но безрезультатно. В этом случае адмирал Шеер сделал полуоборот, повернув назад на базу со всеми предосторожностями, получив с дирижабля сообщение, оказавшееся, как потом выяснилось, совершено ошибочным, о близости основных сил британского флота. При виде такой нерешительности, самый простой матрос не мог не сделать очевидного вывода. Таким образом, мы могли предположить, что уже тогда проросли первые зародыши пораженчества, которым через два года предстояло превратиться в густой лес.

Другой фактор, который без сомнений во многом был причиной падения боевого духа — минные операции британского флота в Северном море у немецкого побережья. После двух лет войны нам, наконец, удалось создать очень эффективные и надежные мины, и как только заводы обеспечили нас достаточным их количеством, мы начали систематические операции по постановке минных заграждении в каждом проходе, используемым Флотом открытого моря и его вспомогательными силами. Корабли всех классов, от броненосцев до подлодок, и даже переоборудованные торговые пароходы, выполняли эту задачу. Сколько всего было выставлено мин, не знает никто, но одна только 20-я флотилия эсминцев, «элитное соединение флота», как по праву назвал ее сэр Эрик Геддес, поставила больше двадцати двух тысяч мин.

Хотя немцы начали страдать от наших мин еще в 1917 году, но как раз с весны 1918 года они в полной мере ощутили последствия их применения. Все чаще они несли тяжелые потери. Тральщики разлетались на куски целыми флотилиями, сторожевики, патрулировавшие выход в море подлодок, взрывались и при выходе из баз, и на обратном пути, та же судьба подстерегала их «подзащитных». За шесть первых месяцев 1918 года более сотни немецких кораблей были уничтожены у немецких берегов Северного моря. В среднем подрывалось по четыре корабля в неделю. Ни одна эскадра или флотилия не могла чувствовать себя в безопасности, выходя в море.

Достаточно полную картину того, что пережили немцы в этот период, оставил нам покойный адмирал Шеер в своем военном дневнике. Процитируем несколько выдержек из него:

«Количество морских мин, выставленных в Северном море, бесконечно возрастало. Наши тральщики несли потери почти ежедневно, тогда как среди сторожевиков, эскортирующих подводные лодки во время их перехода через минные заграждения, потери были так велики, что к марту 1918 года у нас осталось всего четыре корабля такого класса. 29 марта сторожевой корабль «Бисмарк» столкнулся с миной и затонул, из экипажа спаслось всего трое моряков.

11 мая. Траление мин согласно установленному плану. Обнаружены новые мины, и головной корабль 5-й полуфлотилии столкнулся с одной из них и затонул. Потери — 4 человека, включая командира полуфлотилии.

14 мая. «Орион» из 3-й полуфлотилии тральщиков, сообщил, что подводная лодка U-59, выход которой он обеспечивал, и тральщик «Фульда» попали на мины и взорвались.

15 мая. Во время попытки установить связь с U-59, сторожевой корабль «Хайнрих Ратьен» подорвался на мине и затонул.

16 мая. Флотилия вспомогательных тральщиков вышла на траление в место, где подорвалась U-59, и попыталась установить связь с подлодкой. В ходе этой операции тральщик № 14 задел мину, и то же произошло с миноносцем № 78, направившимся ему на помощь. Оба корабля затонули. В результате попытки наладить связь с подлодкой U-59 были прекращены.

В ту же ночь миноносец S-27 из состава сторожевой флотилии Эмса задел мину и затонул во время сопровождения выходящей в море подлодки U-86. И так происходило день за днем».

Вот достаточно убедительное подтверждение того, как действовали эти постоянные потери от британских мин на нервы немецких моряков. Добровольцев, желавших служить на тральщиках («Himmelfahrtsdienst», «Служба смертников». как ее с пугающим удовольствием называли немцы), всегда не хватало и моряков на эти корабли приходилось назначать. После войны один немецкий морской офицер сделал следующее небезынтересное признание:

«После блокады, интенсивные минные постановки, проводимые британцами, были первостепенной причиной нашего ослабления и краха на море. Два первых года войны мы смеялись над вашими минами, которые обычно не взрывались, а если взрывались, то не приносили нам никакого вреда. Но потом у нас отбило охоту смеяться. Мины стали появляться просто тысячами, и каждый ее взрыв разносил корабль на куски. С начала 1917 года наши соединения тральщиков получили прозвище «Клуб самоубийц».

Мы теряли корабли почти ежедневно, иногда по два или три в день. Часто случалось, что в наших проходах, полностью протраленных нами, которые мы еще ночью считали совершенно чистыми, на рассвете уже было полно мин, и первым вестником их появления был взрывающийся тральщик или миноносец, а иногда и два или три одновременно».

Третьей причиной и, возможно, самой непосредственной, падения боевого духа в немецком флоте, была та манера, с которой офицеры обращались со своими матросами. С самого начала войны кадровые морские офицеры старого режима проводили в Германии мощную пропагандистскую кампанию. Это движение, которое более или менее явно поддерживалось военно-морским отделом Военного министерства, преследовало двоякую цель. Во-первых, оживить национальный энтузиазм вокруг мощного флота, во-вторых, восстановить престиж офицерского корпуса на флоте. Благодаря этому массивному пропагандистскому внушению, почти повсюду в Германии, даже сегодня, многие верят, что большое матросское восстание на флоте в 1918 году было следствием не давления со стороны противника, а предательства «политиканов». Иными словами, легенда об «ударе в спину» действительно многими воспринимается как историческая правда.

Но доклады нашей разведки, с начала 1917 года, рассказывают совсем другую историю. Если расположить их в хронологическом порядке, то выстраивается подробная и достаточно точная картина тех процессов в среде Флота открытого моря, которые привели в своей кульминации к открытому бунту. По очевидным причинам мы не можем позволить себе цитировать эти донесения, но содержащиеся в них сведения были еще более подробно повторены и подтверждены в рассказе одного весьма авторитетного немца, господина Эмиля Альбольдта, который прослужил в немецком флоте более двадцати лет, на последнем месте службы он был мичманом. Его откровения будут новинкой для британской публики.

Его глубокие знания условий службы и жизни на флоте до и во время войны сделали господина Альбольдта одним из важнейших свидетелей, которых заслушивала в Рейхстаге парламентская комиссия, занимавшаяся расследованием немецкого поражения на море. Не из антипатриотических чувств, а из-за горького сожаления по поводу своей старой службы на флоте он написал пугающе откровенную книгу против тех, которых он считает виновными в его бесславном конце. («Die Tragödie der alten Deutschen Marine» — «Трагедия старого немецкого флота»)

Согласно его рассказу, хорошо документированному и подтвержденному другими свидетельствами, личный состав военно-морского флота Германии встретил войну с чувством веры в свои силы, умеренной здоровым уважением к британскому флоту. Но когда сонно проходили месяц за месяцем, а Флот открытого моря оставался в своих забаррикадированных портах, боевой дух моряков постепенно начал падать. Два серьезных поражения (в Гельголандской бухте и у Доггер-Банки), которые потерпели эскадры немецких крейсеров, не получившие помощи от броненосного флота, заставили моряков с огорчением задуматься о состоянии духа и о способностях своих командиров.

Частичный успех, достигнутый в Ютландской битве против британских линейных крейсеров, отнюдь не смог укрепить уверенности моряков, хорошо запомнивших, как досталось немецким броненосцам от огня кораблей «Гранд-флита». Господин Альбольдт категорически и с полной ясностью утверждает, что только пасмурная погода спасла немцев в Ютландском сражении, «от огня британцев, пушки которых разнесли бы на клочки весь наш флот, корабль за кораблем, благодаря их преимуществу в дальности стрельбы и в скорости». Профессиональная некомпетентность бывших офицеров старого флота, по его мнению, была причиной отставания немецких кораблей в вооружении и в скорости.

Но самое сенсационное откровение Альбольдта касается образа жизни немецких морских офицеров, то есть, как раз того момента, который постоянно подчеркивали в своих донесениях сотрудники нашей разведки. Именно этот фактор, больше, чем какой-либо другой, привел к катастрофическому финалу. Альбольдт рисует красочную картину жестокости и презрения, которые вынуждены были терпеть «нижние чины». В тот момент, когда рацион матросов был сокращен до минимума и сама еда, которую они получали, была неудовлетворительного качества, офицеры, утверждает он, продолжали наслаждаться благами жизни. Поставки вина в госпитали для больных и раненых были давно отменены, а почти ежедневные попойки офицеров спокойно продолжались.

Разумеется, полуголодных матросов раздражали их офицеры, проводящие время в пирушках и попойках с выбором наилучших вин. И уже тогда происходили первые инциденты, ставшие предвестниками плохого конца. Например, в июле 1917 года офицеры броненосца «Тюринген» как раз ужинали, когда внезапно струя из съемного палубного шланга ударила в потолок кают-компании, окатив водой всех сидящих в ней. «Виновных так и не нашли». В том же месяце офицерам Флота было приказано носить с собой заряженные автоматические пистолеты для личной самозащиты. На самом деле, об этом упоминалось и в одном из докладов нашей разведки того времени.

Недовольству экипажей еще больше способствовали невероятно жесткая дисциплина, принимавшая порой самые бесчеловечные формы, тираническая, даже жестокая манера обращения офицеров, самоуправные лишения матросов увольнений на берег. Летом 1917 года — примерно через год после «победы» в Ютландской битве — произошло несколько серьезных бунтов на некоторых кораблях, в том числе и на флагмане Адмирала флота, броненосце «Фридрих дер Гроссе». В одном случае на утренней церемонии поднятия флага на мачте вместо военного флага была поднята швабра, части такелажа и талей были порезаны, и бунтовщики угрожали выбросить за борт прицелы пушек.

Бесчисленные примеры эгоистического, высокомерного и излишне жесткого поведения офицеров, большей частью, цитировались из официальных документов. Господин Альбольдт описывает разительный контраст между этим положением вещей и ситуацией в британском флоте. С начал войны, говорит он, британские офицеры практически забыли о самих себе и завоевали этим уважение и признательность своих матросов.

Тогда как немецкие матросы в полуголодном состоянии и часто лишенные увольнений, были заперты в кубриках своих кораблей или в казармах, скованные железной дисциплиной, и не могли позволить себе хоть как-то развлечься, британские матросы получали обильное питание, ни по качеству, ни по количеству, не отличавшееся от еды их офицеров. Они могли заниматься любым спортом, и их командиры обращались с ними обычно как с достойными товарищами, а не как с презираемыми подчиненными. В результате мораль и дисциплина британских моряков оставалась на высоком уровне всю войну.

Комментарии господина Альбольдта по поводу последнего проекта выхода Флота открытого моря на генеральное сражение почти непосредственно перед перемирием, особенно интересны. Многие офицеры, как ему казалось, готовы были хвастаться тем, что Флот был взорван или хотя бы затонул в битве, лишь бы не видеть, что корабли оказались в руках британцев. Но немецкие матросы совершенно не разделяли этих мыслей и вовсе не хотели ввязываться в самоубийственное сражение только ради спасения престижа унижавших их офицеров. Они между собой часто обсуждали шансы на успех в том случае, если Флот открытого моря выйдет на открытый бой с британским «Гранд-флитом», и все единогласно приходили к выводу, что исходом такой битвы может стать только катастрофическое поражение.

Господин Альбольдт приводит длинный список серьезных доводов, из-за которых моряки утратили веру в свои силы. В 1918 году, пишет он, британцы приняли на вооружение очень мощный бронебойный снаряд, способный пробивать броню самых сильных немецких кораблей и, учитывая преимущество англичан в дальности стрельбы, немцы уже не могли надеяться на то, что им удастся ускользнуть. Кроме того, новые «секретные» минные поля, которыми немцы надеялись прикрыть свои фланги, уже были раскрыты англичанами. Кстати, частично благодаря постоянному наблюдению за немецкими минными заграждениями, которое вели наши сторожевики, а частично благодаря сведениям, получаемым нашей разведкой с немецких баз, расположение каждого минного заграждения становилось известным нам почти сразу же после его постановки.

Рассуждая о «легенде об ударе в спину», которая все еще имеет хождение в среде бывших морских офицеров, господин Альбольдт заявляет, что если кто и нанес этот смертельный удар, то в первую очередь, сам флот. Он цитирует по этому поводу профессора Бирка, видного гражданина Киля, который написал:

«Я с беспримерным негодованием и отвращением вспоминаю о поведении военно-морского флота, который в самый сложный час для нашей Родины ударил Армии в спину и заставил нас согласиться на те условия мира, в которых мы живем сейчас. Никогда еще мир не знал такой измены, как та, которую совершил немецкий флот в ноябре 1918 года. Масштаб этого преступления и его ужасные последствия, увы, заставили нас забыть о всех прежних заслугах флота».

Тут следует добавить, что слова господина Альбольдта, как хорошо информированного и правдивого свидетеля были подкреплены выводами профессора Вальтера Шюклинга, председателя комиссии Рейхстага, изучавшей причины немецкого разгрома, и написавшего предисловие к замечательной книге Альбольдта.

Если не считать сообщений разведки, поступавших к нам из Германии, первое полученное нами предупреждение о намерениях военно-морского командования осуществить какие-то важные действия, было, любопытным образом, скорее отрицательным. Весной 1918 года мы узнали, что немецкие операции по постановке мин в секторе «Дуврского патруля» и в проливе Ла-Манш постепенно становятся все менее обширными. На самом деле, они вскоре почти прекратились в секторе «Дуврского патруля». Многие из этих операций проводились маленькими подлодками — подводными минными заградителями типа UC, базировавшимися в бельгийском Брюгге. Всего было построено семьдесят девять этих маленьких подлодок, и, по сообщениям нашей разведки, около сорока из них еще были в строю в начале 1918 года. Однако со временем становилось все труднее раскрыть их местоположение, и, кроме того факта, что они, очевидно, покинули Брюгге, мы не обладали больше никакой информацией о них — временно.

Но военно-морская разведка быстро раскрыла этот секрет. Выяснилось, что все подлодки UC передислоцированы в Вильгельмсхафен и в Куксхафен, и периодически выходят оттуда в Северное море, загруженные минами. Но какая же их задача? Как бы не случилось так, что они создают большое заграждение перед Фёерт-оф-Тей, в 45 милях к востоку от скалы Белл-Рок? Как только одна UС сбросила свой смертоносный груз в указанном месте, закрыв очередную брешь в дуге, которая постоянно расширялась, она возвращалась на одну из своих баз на немецком побережье Северного моря, чтобы взять новую партию мин. Все лето они выходили и возвращались с точностью часового механизма. Минное поле беспрерывно увеличивалось в длину и в глубину, и немецкое военно-морское командование было убеждено, что эта операция останется в тайне.

Оно ошиблось. В июне 1918 года мы уже знали об его расчетах. Стоило один раз засечь местоположение флотилии подлодок UC, как можно было сравнительно легко следить за передвижениями ее кораблей. Теперь создание гигантского минного барьера в определенном районе не оставляло сомнений в их цели: загнать в ловушку «Гранд-флит», как только он выйдет из своих баз. Было ясно, что немцы рассчитывают на то, что линейный флот Великобритании в своем полном составе двинется на юг. А какая могла быть причина для этого направления движения нашего флота? Только одна — выход всего Флота открытого моря из своих баз. Теперь мы знали, и это подтверждалось и другими косвенными доказательствами, что противник задумал большое морское наступление. Зная об этом, мы довольно просто смогли принять необходимые упреждающие меры.

Нам не трудно было определить местоположение «секретного» минного заграждения. Большие части его были вычищены нашими тральщиками, но некоторые минные поля оставались нетронутыми, после того, как на наших секретных картах точно были отмечены их границы. Теперь они могли служить дополнительной защитой подходов к нашим собственным базам и, возможно, защищать от рейдов вражеских подлодок. Вплоть до самого окончания войны немцы пребывали в неведении относительно того, что их «секрет» раскрыт, и были уверены, что огромный минный барьер, выставленный их UC, англичанам неизвестен и потому ими не протрален.

В продолжение лета доказательства подобного рода поступали беспрерывно, большей частью, от наших агентов. Броненосцы, линейные крейсера и легкие крейсера Флота открытого моря по очереди направлялись на верфи Имперских Арсеналов, где их проверяли и готовили к сражению. Почти постоянно проводились учебные артиллерийские и торпедные стрельбы, в основном на Балтике, где им мало угрожали бы английские подлодки. Из армии демобилизовали рабочих-специалистов для пополнения персонала арсеналов в Киле и Вильгельмсхафене, чтобы ускорить подготовку флота и провести необходимый ремонт или модернизацию не только кораблей, но и баз, куда должны были для ремонта вернуться корабли после новой великой битвы в Северном море. Важным признаком было увеличение числа коек в госпиталях во всех главных портах.

Как невероятно это ни могло бы показаться, но британское Адмиралтейство гораздо больше знало о плане большого морского наступления немцев, чем даже сам германский флот. Это объясняется строгой секретностью, которой были окутаны планы, разработанные немецким военно-морским командованием, которые полностью отдавало себе отчет, что даже простой слух мог бы поставить под угрозу всю операцию. Тогдашний начальник главного штаба ВМФ адмирал Адольф фон Трота объяснял, что были предприняты все меры, чтобы предотвратить утечку информации. В своих показаниях перед комиссией Рейхстага, расследовавшей в 1925–1926 годах причины поражения флота, заявил, что в связи с относительной близостью к нейтральной Голландии и большим числом людей, ежедневно приезжавших в Вильгельмсхафен из близлежащих мест, следовало все время опасаться, что каждое необычное движение флота уже через несколько часов станет известным по другую сторону границы. (Тут следовало бы добавить, что, действительно, та отфильтрованная информация, которая поступала в Лондон через Голландию, неизменно была еще очень свежей.)

Учитывая это, главный морской штаб прилагал все усилия, чтобы максимально ограничить круг лиц, которые бы знали о тайне готовившегося морского наступления. Из двадцати офицеров, составлявших сам штаб, только каждый третий был в курсе плана. Ни один касающийся этих планов документ не направлялся в Главную штаб-квартиру в Спа, и было предложено вообще ничего не отправлять туда, пока флот на самом деле не вышел бы в море на достаточное удаление от баз. И, кроме того, как сообщил адмирал фон Трота, «нам было необходимо предпринять особые меры предосторожности при передаче сообщений по радио, потому что британские радиопеленгационные станции умели перехватывать немецкие шифрованные радиограммы, и всякий раз, когда хоть один корабль покидал рейд Вильгельмсхафена, англичане об этом знали».

Когда адмирала спросили, почему экипажи кораблей Флота открытого моря не были извещены о принятых решениях, он снова объяснил это требованиями секретности. Но из других свидетельств известно, что были серьезные опасения относительно того, как воспримут матросы эту новость, другими словами, личный состав в плане своей дисциплины и боевого духа больше не рассматривался как безупречно надежный.

При внимательном изучении свидетельств, рассмотренных комиссией Рейхстага через семь лет после окончания войны, всплыла история, которая показалась бы невероятной, если бы она не подкреплялась соответствующими документами. Это история о заговоре военно-морского командования с целью сорвать переговоры о перемирии, которые уже велись, выступить против Кайзера и правительства и одним отчаянным ударом поставить под угрозу будущее родины. Ведь если морское наступление и увенчалось бы успехом, пусть даже самой блестящей победой, это никак не изменило бы ход истории и не спасло бы немцев от поражения в войне. И даже если бы британский «Гранд-флит» потерял бы половину своих кораблей, то объединенные морские силы союзников все равно намного бы превосходили морские силы немцев. Потому и в таком случае возобновление морской блокады было бы только вопросом времени, и на поток направлявшихся в Европу американских войск эта гипотетическая морская победа немцев тоже вряд ли бы серьезно повлияла. Потому даже если бы Германия и одержала победу на море в октябре 1918 года, это только продлило бы ее агонию.

Но на самом деле перспективы такой победы были очень невелики. И если бы Флот открытого моря действительно согласно этому прожекту вышел в море, то этот поход закончился бы его сокрушительным поражением. В таком случае Германия оказалась бы в значительно худшем положении, чем это случилось на самом деле. Она бы рассматривалась странами Антанты как государство, нарушившее свое слово и воспользовавшееся мирными переговорами просто в качестве прикрытия военной операции. И за таким «проступком» последовало бы беспощадное наказание. Если сейчас немцы жалуются на слишком суровые условия Версальского договора, то им следовало бы знать о той страшной цене, которую пришлось бы им заплатить, если бы этот зловещий заговор в верхах немецкого флота не был бы своевременно сорван.

Глава 18. Обманчивый рассвет

Перед тем, как детально рассказать о немецком морском плане «Дня Д» и о том, как он был сорван, стоило бы подчеркнуть полное совпадение свидетельств из немецких источников с информацией, содержавшейся в донесениях нашей разведки. Мы благодарны комиссии Рейхстага, заседавшей в 1925–1926 годах, за многочисленные откровения, всплывшие в результате проводимых ею опросов, касавшихся событий, предшествовавших капитуляции немецкого флота. Если то, что выяснила комиссия, стало новостью для широкой общественности, то британское Адмиралтейство в полной мере знало обо всем этом еще в 1918 году. Среди тех, кто, выступая перед комиссией в качестве свидетелей, рассказывал о плане запланированного на октябрь 1918 год морского наступления были вице-адмирал Адольф фон Трота, контр-адмирал Хайнрих (командующий миноносными силами), контр-адмирал Магнус фон Леветцов, генерал Вильгельм Грёнер, генерал Герман Йозеф фон Куль, профессор Ганс Дельбрюк. а также докторОйген Фишер, господин Филипп Шайдеманн и господин Отто Вельс, лидеры социалистов.

Наступление Флота открытого моря планировалось на 28 октября 1918 года — другими словами, уже через некоторое время после того, как генерал Людендорф попросил о заключении немедленного перемирия, которое было единственным средством спасения его армий от полного разгрома, вследствие чего немецкое правительство начало переговоры с американским президентом Томасом Вудро Вильсоном. И вот, как раз во время этих переговоров. адмирал Шеер, который к тому времени уже оставил должность Главнокомандующего флотом и стал начальником главного морского штаба, прибыл на аудиенцию к Кайзеру в Потсдам. На этой аудиенции он настойчиво добивался, чтобы ему развязали руки в вопросе использования флота. Он объяснял, что, так как в ближайшем будущем сопровождение подводных лодок не понадобится, флот может полностью посвятить себя своей основной миссии: выйти на открытое сражение с противником.

Нет никакого сомнения, что Кайзер в принципе принял такую точку зрения. Однако он не дал своего согласия на осуществление какого-либо конкретного плана операции, по той все объясняющей причине, что ему этот план на рассмотрение не представляли. Адмирал Шеер, прекрасно знавший о нежелании Его Величества рисковать своими любимыми броненосцами, просто рассудил, что не стоит посвящать своего Верховного Главнокомандующего в суть задуманного им предприятия. И он продолжал подготовку к операции, не спрашивая санкции Кайзера, опасаясь, как он признал впоследствии, что не сможет ему подчиниться.

В неведении оставили не только Кайзера. Рейхсканцлер, Принц Макс Баденский, который уже вел переговоры о перемирии и отдал приказ о прекращении подводной войны, тоже ничего не знал. В своем повествовании об этих событиях Принц заявил, что впервые услышал разговоры о военно-морском плане 2 ноября, хотя решающая битва была назначена на 28 октября, и отменена из-за восстания матросов 31 октября. Впервые о том, что готовилось за его спиной, он узнал из просьбы адмирала Шеера подписать манифест к личному составу с заверениями, что никто не собирается посылать флот в «смертельный поход», и с призывом к соблюдению дисциплины.

Официальный добровольный отказ от запланированного «смертельного похода», который любезно попросили подписать Канцлера, был, несомненно, правдив в строгом смысле слова, так как военно-морское командование рассчитывало на победу. а не на разгром. Но он был надувательством в том смысле, как его прочли, как его услышали и как его осмыслили. Ведь создавалось впечатление, что целью выхода в море якобы было не стремление к решительной битве с британским флотом, а просто обычное учебное плавание.

Из этого можно сделать однозначный вывод, что адмиралы обманывали как правительство, так и своих матросов, и намеревались выйти на битву с британским флотом на свой страх и риск, а если бы удача им не улыбнулась, то они сделали бы вид, что бой, на который они рассчитывали, произошел якобы совершенно случайно.

Они готовились к этой отчаянной авантюре без согласия Верховного Главнокомандующего, являвшегося также и их главнокомандующим, открыто не доверяя правительству. В то же время, они прекрасно знали, что честь Германии уже зависит от начавшихся мирных переговоров, и им также было хорошо известно, что их матросы им не подчинятся, если узнают правду о цели выхода в море! Можно напрасно листать страницы исторических трудов в поисках аналогичных примеров такой упрямой глупости и бессовестности нескольких адмиралов, готовых не согласиться с любой государственной властью и одним махом поставить под угрозу будущее своей страны.

Что касается самой авантюры, то ее нельзя назвать иначе, чем глупостью. В наше время, когда все известные нам факты позволяют взвесить шансы, можно с абсолютной уверенностью сказать, что шансы на успех немцев равнялись одному к ста. Эта общеизвестная точка зрения разделяется множеством немецких экспертов, по крайней мере, большинством среди них, и именно об этом свидетельствовали многие в Рейхстаге, давая показания парламентской комиссии.

Расчеты адмиралов, готовивших это предприятие, основывались на ошибочных предпосылках. По их собственному признанию, абсолютная секретность была основным условием успеха, но секрет этот был давно раскрыт британцами. Если адмирал Шеер и его товарищи полагали, что возможно скрыть от глаз противника такие широкомасштабные приготовления, длящиеся несколько месяцев и включающие постановку минных заграждений в протяженном и отдаленном от своего побережья секторе, то это говорит только об их недостаточной прозорливости.

В соответствии с основными директивами, о которых мы узнали из удивительно точных прогнозов нашей разведки, план предусматривал использование всех кораблей Флота открытого моря, способных вести бой, всех подлодок и всех «цеппелинов», которые были в распоряжении флота. Армада должна была выйти в море на рассвете 28 октября. Две мощные группы крейсеров и миноносцев должны были одновременно двинуться к побережью Фландрии и к устью Темзы, обстреливая береговые цели и отправляя на дно все, что встретится на их пути. За ними последовала бы основная часть флота, защищенная от атак британских субмарин плотными завесами миноносцев.

Немедленно после того, как новость о выходе флота стала бы известна англичанам, «Гранд-флит», как рассчитывали немецкие адмиралы, вышел бы из своих баз в Шотландии и на всех парах помчался бы на юг, чтобы не дать немецкому флоту вернуться на свои базы. Но его маршрут был бы усеян невидимыми ловушками. Тут в засаде его поджидали бы целые стаи немецких подлодок. Те корабли, которым удалось бы пройти через эти заслоны, напоролись бы на огромное минное заграждение, поставленное подводными минными заградителями UC, перед Фёрт-оф-Тей, а дальше на юг еще на пять других минных заграждений, состоящих из 1500 мин, поставленных, пятью немецкими быстроходными крейсерами непосредственно перед самим выходом Флота открытого моря.

Подводные лодки должны были действовать по уже проверенному методу, применение которого однажды заставило адмирала Джеллико, по его словам, пройти «через ад подлодок». (Это случилось в августе 1916 года во время робкого выхода немецкого флота. «Гранд-флит» тогда встретился с многочисленными немецкими подлодками и потерял от их торпед легкие крейсера «Фалмут» и «Ноттингем».) Как дополнительная гарантия от сюрпризов, «цеппелины» должны были вести воздушную разведку в интересах флота. Эти дирижабли специально берегли для этого случая и запретили их использование в зоне Северного моря.

И наконец, все силы немецких миноносцев ночью должны были быть брошены против приближающегося «Гранд-флита»: командиры миноносцев получили бы приказ пожертвовать своими кораблями и любой ценой выпустить торпеды. Потом, когда «Гранд-флит» понес бы потери и был бы деморализован этими постоянными атаками, перед Тершеллингом его ожидали бы все объединенные линейные эскадры немецкого флота.

Важной частью плана были рейды крейсеров и миноносцев против торговых пароходов, выходящих из Дюнкерка и устья Темзы. Немцы полагали, что мы готовим высадку десанта в Голландии с целью атаковать в тыл группу армий Кронпринца Рупрехта и отрезать ей путь к отступлению. Исходя из этого, они надеялись потопить собранные с этой целью транспорты и корабли сопровождения.

Секретные инструкции главного морского штаба предписывали втолковать командиру каждого немецкого корабля абсолютную необходимость самых решительных и отважных действий. От принципа «безопасность превыше всего», определявшего все предыдущие операции флота, следовало решительно отказаться. Людьми и кораблями нужно было без колебаний жертвовать, чтобы использовать каждую благоприятную ситуацию, и в любом случае, открывать огонь, не дожидаясь получения каких-либо опознавательных сигналов. Выход флота был организован так, что любой корабль, попавшийся на его пути, мог быть, практически, только кораблем противника. Если это бы оказалось не так, то тогда нейтральному или дружескому судну просто бы не повезло.

Как мы видели, этот план, такой внушительный на бумаге, основывался на многих ошибочных предположениях. В первую очередь, гигантское минное поле в открытом море перед Фёрт-оф-Тей, где, по расчетам немцев, должны были погибнуть или пострадать многие британские броненосцы, на самом деле тихо было вычищено нашими тральщиками. Во-вторых, угроза засады подводных лодок на пути приближения «Гранд-флита» учитывалась нами, и были приняты соответствующие меры, чтобы избежать ее. В-третьих, мы заранее знали, что пять немецких крейсеров должны выскользнуть в Северное море, чтобы поставить дополнительные мины как раз перед «большим выходом». Потому мы позаботились о том, чтобы наши превосходящие силы встретили и уничтожили их, не позволив им сбросить свой смертоносный груз в море. В-четвертых, патрульные силы «Харидж Форс» и «Дуврский патруль» были предупреждены заранее, и сюрпризы со стороны противника не застали бы их врасплох. Со своей стороны, мы сами подготовили немцам несколько сюрпризов. В-пятых, были приняты специальные меры по защите торговых судов из Дюнкерка и всех, пересекавших Ла-Манш, и все транспорты оставались бы в портах при первых признаках того, что противник «зашевелился».

На кораблях «Гранд-флита» все было готово ко «Дню Д». После Ютландской битвы флот был значительно усилен новыми кораблями всех типов. В подкрепление ему прибыли шесть американских броненосцев под командованием адмирала Хью Родмэна. Все линейные корабли были оснащены различными системами, снижавшими до минимума опасность взрыва. Их бронирование тоже было дополнительно усилено. Улучшилась артиллерия, были приняты на вооружение новые бронебойные снаряды, каждое попадание которых нанесло бы врагу серьезный ущерб. Все корабли были оснащены параванными тралами, позволявшими относительно уверенно преодолевать минные поля. А специальные флотилии миноносцев, буксируя параваны на большой скорости, должны были пройти перед основными силами и прочистить для них безопасные проходы.

«Гранд-флит» должна была поддерживать авиация, оснащенная специальными средствами для борьбы с миноносцами. Одни самолеты, несомненно, смогли бы приготовить разведывательным дирижаблям немцев теплый прием, а другие были бы брошены против линейного флота противника, как только бы тот оказался в радиусе их действия.

В своих показаниях перед комиссией Рейхстага адмирал Адольф фон Трота, рассказывая о достоинствах плана, заявил:

«Нашим преимуществом была бы близость немецкого побережья, потому что Флоту открытого моря пришлось бы пройти всего 150 миль из своих баз, столько же потребовалось бы пройти крейсерам, чтобы атаковать противника в Ла-Манше, в то время как британский «Гранд-флит» должен был проделать путь в 400 миль, выйдя из Скапа-Флоу».

(Примечание автора. Это пояснение показывает некомпетентность немецкого штаба, потому что в 1918 году главной базой «Гранд-флита» была не Скапа-Флоу, а Росайт.)

Это было бы верно, если бы выход застал нас врасплох, но на самом деле мы знали о нем заранее. «Гранд-флит» вышел бы из своих баз намного раньше, чем рассчитывали немцы, и потому место и время сражения было бы выбрано адмиралом Битти, а не немецким штабом.

Не подлежит обсуждению и то, что флотилии легких сил немцев, брошенные в рейд в Ла-Манш, были бы встречены и уничтожены нашими кораблями, стоит лишь подумать о мерах, подготовленных для их встречи. Очень маловероятно и то, что «цеппелины» успели бы вовремя предупредить немецкого Главнокомандующего о приближении «Гранд-флита», если учесть, сколько самолетов было подготовлено нами для наблюдения и уничтожения вражеских дирижаблей. Кроме того, «Гранд-флит» знал о засадах подлодок, о минных полях, и был оснащен эффективными параванными тралами, потому мины и торпеды противника не нанесли бы ему большого вреда. Наконец, мы были в курсе запланированной ночной массированной атаки миноносцев и могли не бояться ее, потому что наши возможности по ведению ночного боя значительно увеличились со времени Ютландской битвы. Добавим еще, что по всей вероятности немцы полагали, что наш флот находится в двухстах милях севернее, чем это было на самом деле, потому их миноносцы вряд ли смогли бы его найти.

Все это дает нам возможность спрогнозировать, что в случае, если бы немцы начали осуществление своего плана, «Гранд-флит» встретил бы Флот открытого моря намного раньше, чем они ожидали, и с двойным перевесом в силах. И сюрприз бы подстерегал противника, а не нас. На британском флоте каждый матрос жаждал бы битвы, потому что во флоте никогда не было серьезного падения дисциплины и упадка боевого духа. У немцев экипажи, годами запертые в портах, с которыми жестоко и пренебрежительно обращались, порой находившиеся в открытом конфликте со своими офицерами, быстро бы разгадали, что их ведут в смертельную ловушку, прикрываясь лживыми намерениями. Никто не может сказать, что произошло бы в подобных обстоятельствах, но разумно предположить, что немцы воевали бы с куда меньшей охотой, чем это было в Ютландской битве. И, во всяком случае, результат операции, проводимой в таких условиях, был бы печальным. При самом лучшем исходе, остатки Флота открытого моря после полного поражения могли бы добраться до своего порта. Но с самой большой вероятностью следовало бы ожидать абсолютного уничтожения всех сил немецкого флота, на что и рассчитывали британские и американские адмиралы, прекрасно знавшие о состоянии не только своих сил, но и о каждой детали «секретного» плана немцев. За эти знания нужно в большой степени благодарить британскую военно-морскую разведку.

Но «большой выход» таки не состоялся. Несмотря на все предосторожности, тайна просочилась наружу. По многим свидетельствам, первые подозрения возникли у матросов, услышавших, как молодые офицеры часто (и неблагоразумно) провозглашают тосты за «День» в своих кают-компаниях. Через какое-то время дата выхода была перенесена на 30 октября. Потому вечером 29 октября все корабли получили приказ развести пары. Было объявлено, что флот выйдет в короткий прибрежный поход, и ни слова не было сказано о возможной встрече с противником.

Но экипажи были убеждены, что их жизнями с легким сердцем собираются пожертвовать ради личной славы их офицеров. Листовки такого содержания секретно распространялись по всему флоту, заклиная матросов не позволить отправить себя на бойню. Как рассказал Принц Макс Баденский в своих мемуарах, «командующие флотом, которым следовало бы точно знать как свои моральные, так и свои материальные силы перед тем, как решиться на такую отчаянную акцию, задумали осуществить свое предприятие в наихудшее время, когда уже шли мирные переговоры, и когда в народной среде возникло множество обманчивых ожиданий. Их план, несомненно, был обречен на неудачу, учитывая чувства моряков, которые, предвидя скорое заключение мира, не видели никакого смысла в этом самоубийственном походе».

Приказ развести пары был выполнен на большинстве кораблей, почти на всех. Но в тот же вечер на броненосцах «Тюринген» и «Маркграф» большинство матросов отказались выйти в ночную вахту и остались лежать в своих гамаках, не выйдя из кубриков даже утром. Это несоблюдение субординации перекинулось и на другие корабли, и в этих условиях Главнокомандующий флотом адмирал фон Хиппер отменил приказ сниматься с якоря.

Днем 30 октября атмосфера на флоте накалилась. Вечером разразилась гроза. Сцену, произошедшую на броненосце «Тюринген» так описал один из его офицеров:

«Как будто заранее сговорившись, матросы заполнили весь корабль — обслуга орудий, машинисты, кочегары, собравшись у носовой башни, где они приготовились к сопротивлению. Перлини были разрезаны, подъем якорей стал невозможен, и провода электрического освещения тоже были перерезаны, так что приказ никак не мог быть выполнен. Дикая орда матросов закрылась в носовой части, впрочем, изолированной от прочих отсеков корабля. Офицеры вооружились и установили караулы сзади, чтобы защитить отсеки или жизненно важные механизмы от атаки бунтовщиков».

Бунт на «Тюринген» через некоторое время утих, после того как миноносец и подлодка встали на его траверзе, получив приказ выпустить торпеды в корабль, если матросы не вернуться к исполнению своего долга до объявленного времени. Они подчинились, после чего некоторые из них были арестованы и выведены на землю. Но там, на земле, конвоиры отказались вести их на гауптвахту и начали братание с арестованными, которые разбежались по улицам Киля, размахивая красными флагами и распевая революционные пенсии. В это время восстание перекинулось на другие корабли. Довольно странно, что офицеры почти не оказывали никакого сопротивления и спокойно оставались в стороне, когда их матросы спускали боевые флаги «Кригсмарине» и подымали красные флаги. Только на броненосце «Кёниг» группа офицеров попыталась сопротивляться: командир, капитан первого ранга Венигер был тяжело ранен, пытаясь защитить честь флага, а два офицера, бывших рядом с ним, были убиты.

Тот факт, что восстание началось именно на больших кораблях, доказывает большое деморализующее воздействие, оказываемое на моряков долгим бездеятельным стоянием в портах. В то же время на миноносцах, которые часто выходили в море и вели бои, бунт начался с очень большим опозданием, и то не на всех, а личный состав подлодок, где, к тому же, отношения между офицерами и матросами всегда были более приязненными, вообще оставался верным до конца. Но 3 ноября Флот открытого моря перестал существовать как боевая сила. Дисциплина полностью развалилась, корабли управлялись «советами» и офицеры либо сбежали, либо были заперты в своих каютах. Даже публикация условий перемирия, требовавших безоговорочной капитуляции Флота и передачи его кораблей союзникам не смогла поднять боевой дух матросов. Правда, иногда поговаривали о «сопротивлении до смерти», но экипажи, в общей массе, с равнодушием взирали на унижение, ожидавшее флот.

Двумя неделями позже немецкий линейный флот под эскортом «Гранд-флита» вошел в бухту Фёрт-оф-Форт и, наконец, был «арестован» в Скапа-Флоу, ожидая, пока союзники решат его участь. Не стоит повторять здесь хорошо известные детали этого исторического события, как и историю кораблей, затопленных своими экипажами. Комментарии в мировой печати в то время были весьма жесткими, что было вполне естественно. Но сейчас, по прошествии многих лет, трудно без сожаления вспоминать этот «арест» с целью унизить поверженного противника, который почти во всех морских сражениях дрался с отвагой и упорством. На офицеров и матросов, сражавшиеся на немецких кораблях, в Ютландской битве, у Коронеля и у Фолклендских островов, английские моряки всегда смотрели с уважением.

В конце войны штат военно-морской разведки достиг почти невероятных размеров, что можно увидеть в списках личного состава флота (Navy List) за 1918 год. Он включал специалистов всех отраслей: лингвистов, знавших все «живые» европейские и азиатские языки, а также, порой, и некоторые «мертвые»; криптографы, читавшие как книгу любые шифры; химики, умевшие не только разгадать секрет любых невидимых чернил, но и реконструировать сожженный документ, пепел которого вытащили из камина. На самом деле военно-морскую разведку того времени вполне можно назвать блистательным созвездием талантов во всех областях знаний. Многие из них имели звание в Королевском флоте, Королевской морской пехоте, Королевском военно-морском добровольческом резерве или в Королевском военно-морском резерве, но меньшинство из них, по той или иной причине, предпочли остаться гражданскими лицами, и именно они были самыми блестящими знатоками и в любом случае одними из самых полезных сотрудников большой организации.

Полная история деятельности военно-морской разведки и ее результатов во время войны заняла бы множество толстых томов и была бы, как мы думаем, самой волнующей и эмоциональной из всех когда либо опубликованных историй, описывающих эту грандиозную борьбу. Но такую историю не опубликуют никогда ни в одном государстве, слишком много хранится в ней важных секретов. И не в интересах общества раскрывать всю правду об операциях разведывательной службы даже в тот период, когда их проведение было в полной мере оправдано. Вечный мир все еще не достигнут, и еще не раз может случиться, что защита Королевства потребует сбора информации о намерениях его противников, реальных или потенциальных, и тогда разведывательная машина, так восхитительно функционировавшая в прошлом, будет запущена снова. Вот по этой причине и нежелательно слишком подробно раскрывать детали методов разведывательной службы. Именно поэтому мы предпочли написать этот рассказ кратко, оставив редким посвященным право поставить точки на «i» и черточки над ««т» для их личного удовлетворения.

Но мы рассказали об этом достаточно, чтобы дать достаточно ясную картину того, что сделала военно-морская разведка, и, как мы надеялись, в достаточной степени, чтобы отдать должное памяти тех, кто отважно служил Англии, хотя это была служба в молчании и в сумерках, из которых они сами предпочитают не выходить. Они были людьми, которые по призыву долга, бросились в опасные предприятия, чтобы «разыскивать, искать, раскрывать», которые непрерывно работали, чтобы обнаруживать и раскрывать заговоры, направленные на разрушение их страны. Их задача выполнена, и их самое горячее желание — чтобы никому никогда не пришлось заняться этой работой снова, ни при их жизни, ни при жизни будущих поколений.

Приложение. Пророчество Гектора Байуотера

Автор Том Донелсон (http://fruitedplains.blogspot.com/)

Опубликовано 12 декабря 2005 года

Кем был Гектор Байуотер? Гектор Байуотер (1884–1940) был английским публицистом, в начале ХХ столетия ставшим специалистом по флотским делам. В своем романе "Большая Тихоокеанская Война" (1925) Гектор Байуотер в деталях описал будущую Тихоокеанскую войну между Японией и Соединенными Штатами.

Байуотер переехал из Великобритании в США еще подростком. Первым журналистским опытом молодого репортера была русско-японская война 1904–1905 годов, о которой он отправлял репортажи в одну нью-йоркскую газету. Война началась с внезапной японской атаки на русский Военно-морской флот, базирующийся в Корее; молодой японский военно-морской флот победил Россию быстротой и натиском (предвестив стратегию, которую японцы используют против американских ВМС почти 40 лет спустя). Позже Байуотер занялся вопросами развития европейских флотов и даже стал британским агентом перед Первой мировой войной, используя журналистику как прикрытие. Его цель состояла в том, чтобы сообщать для британского верховного командования сведения о прогрессе, достигнутом Германией в военно-морской области. (Все это время Германская империя изо всех сил стремилась укрепить флот, чтобы оспорить британское господство на море в случае любого конфликта.)

Хотя и Япония, и США в Первой мировой войне сражались на одной стороне, позже отношения между двумя странами сильно обострились. И США и Япония основали свои базы в западной части Тихого океана. США завоевали Филиппины в результате испано-американской войны и установили опорную базу на Гуаме. Тем временем, японцы укрепились на Каролинских и Маршалловых островах. Для некоторых американских планировщиков, встала проблема не только как защитить Гавайи, но и как снабжать Филиппины в любой будущей войне.

Байуотер как репортер освещал большую Военно-морскую конференцию 1921 года в Вашингтоне. Используя накопившиеся у него за многие годы источники информации, он смог описывать американские стратегии и возможные условия, согласованные Великими Державами даже прежде, чем окончательное соглашение стало известным. В то же самое время, Байуотер издал свою первую книгу,«Морская мощь в Tихом океане», посвященную японско-американскому военно-морскому противостоянию, где он размышлял о будущей конкуренции между этими нациями. Его работа широко читалась экспертами в этих вопросах, включая Франклина Рузвельта, тогда еще министра ВМС. Рузвельт, подобно большинству экспертов его времени, считал, что положение в Тихом океане подобно тупику, и США и Япония, обладая примерным паритетом в случае конфликта между собой, не смогут добиться большого успеха — мысль, с который Байуотер не согласился.

Конференция установила окончательное соотношение между флотами Японии, Великобритании и Соединенными Штатами: тоннаж линейных кораблей 5-5-3, при котором США и Великобритании обладали стратегическими преимуществами перед любыми другими нациями. Соотношение отражало потребность Западных наций сохранить за собой два океана; это гарантировало, что тихоокеанское могущество Японии «перекрывалось» бы мощью британского и американского флотов. Байуотер приветствовал окончательное флотское отношение, полагая, что оно может уменьшить напряжение между двумя тихоокеанскими великими державами. Он также предупредил, что нельзя успокаиваться в вопросах, связанных с Гуамом и Филиппинами. Байуотер предсказывал, что японцы будут против укрепления американцами этих островов, поскольку это дало бы США стратегическое превосходство над Японией в Тихом океане.

Байуотер чувствовал, что многие в американском флоте недооценивают Японию. В 1920-е годы его взгляды противоречили мнению большинства специалистов. Они не верили в большую войну между Японией и США, полагая, что Первая мировая война была последним большим конфликтом. Первоначальная американская флотская стратегия рассчитывала на оказание помощи Филиппинам путем снабжения через широкое пространство Тихого океана. Теперь эта схема стала невозможной, потому что, по мнению Байуотера, японцы с ключевых тихоокеанских островов блокируют любое морское снабжение или переброску войск, направленные на помощь Филиппинам. Он сделал вывод, что окончательная победа могла бы быть достигнута только с использованием стратегии «прыжков с острова на остров», которую в реальности 20 лет спустя столь удачно применил генерал Дуглас Макартур. (Некоторые в Корпусе морской пехоты предлагали эту стратегию в ходе военного планирования еще в 1920-ых; но схема была отвергнута в пользу преобладающей стратегии нанесения прямого удара через всю акваторию Тихого океана.)

Байуотер никогда не утверждал, что японцы смогут победить, но верил, что война неизбежна и потому США должны готовиться к ней. Он написал«Большую Тихоокеанскую Войну» как роман, чтобы расширить свою аудиторию и лучше распространить свои идеи. Но его настоящим намерением было предупредить американское военно-морское командование относительно реальной возможности войны с Японией. Один весьма незаурядный человек действительно очень заинтересовался романом и другими произведениями Байуотера. Это был Ямамото, японский адмирал, который спланировал и провел атаку на Перл-Харбор. (Байуотер познакомился с Ямамото на Военно-морской конференции 1934 года, и они долго беседовали, но содержание разговора осталось неизвестным.)

Ямамото понял, что США обладают некоторыми преимуществами перед Японией. Он хорошо знал, что традиционная оборонительная война против Соединенных Штатов закончится поражением японцев. Потому его стратегия началась с наступательных перемещений, чтобы нанести вред американскому военно-морскому потенциалу. Его привлекало создание глубокой обороны, заключавшейся в переносе рубежей обороны вглубь океана, с захватом управляемых США тихоокеанских островов. Ямамото не верил, что японцы фактически завоюют Гавайи или Западное побережье США, но он действительно видел, что Япония сможет перенести линию своей обороны дальше на восток. Эти стены предохранили бы с запада Тихоокеанскую Империю Японии и оградили бы метрополию.

Япония потребовала военно-морского паритета на военно-морской конференции в Лондоне в 1930 году, но последовал отказ со стороны США и Великобритании. Байуотер предсказал японские удары в Китае и полагал, что любое наступление Японии в Китае вызовет всемирное осуждение, что объединило бы мир против Японии. Правда, Байуотер не предвидел создание и укрепление союза Японии и Германии, который вынудит Соединенные Штаты и Великобританию вести войну на два фронта по всему глобусу.

Байуотер оказался прав: Спустя год после этого отказа на конференции 1930 года Большая Тихоокеанская Война началась всерьез, когда Япония вторглась в Маньчжурию, а затем в Китай. Президент Рузвельт ответил на эти шаги своим эмбарго, которое ограничивало доступ Японии к необходимым ресурсам и, таким образом, угрожало тихоокеанскому могуществу Японии и ее военной машине. Японцы знали, также как и Рузвельт, что любое серьезное эмбарго помешает Японии выиграть войну в Тихом океане. В конце 1930-ых, Япония поняла, что ее главным противником стали Соединенные Штаты. С японской точки зрения, внезапная коварная атака, использованная в Перл-Харборе, была логической стратегией защитить военные цели Японии. Для многих американцев война с Японией представлялась далекой, и Рузвельт боялся Гитлера больше, чем японцев.

Байуотер недооценил использование ВВС в будущей войне с Японией. Подобно многим из его поколения он еще не понял, что авиация сделала линейный корабль устаревшим. Японская стратегия состояла в том, чтобы стереть американский флотский флот, что сделает невозможным любое использование стратегии прыжков с острова на остров; эта стратегия оказалась недостаточной, так как во время атаки авианосцев не было в Перл-Харборе.

Байуотер умер в 1940 году от остановки сердца. Его смерть произошла за год до того, как началась предсказанная им война. (Некоторые полагали, что Байуотер фактически был убит.)

Байуотер не хотел войны, но понимал, что собственные амбиции Японии неизбежно приведут к конфликту. Сегодня мир находится в подобной же непонятной ситуации, когда внешнюю политику будоражат амбиции Китая и агрессивность радикальных исламистов, создавших террористическую сеть по всему миру. У истории бывают необычные повороты, но она же часто дает знаки, которые поймет тот, кто хочет видеть.

Гектор Байуотер хотел видеть. Его система предвидения живет в людях типа Джеймса К. Беннетта, президента Института «Англосферы» или историка Ральфа Питерса, которые также предполагали новый мировой порядок с Англосаксонским миром в центре. Но все это началось с одного англичанина и написанного им романа: Байуотер, подобно немногим перед ним, понял новую роль Америки в мире и мудро предвидел роль США как Тихоокеанской сверхдержавы, превосходящей других. Он понял, что мир в будущем не будет вращаться исключительно вокруг Европы.

Оглавление

Об авторе

Введение

Глава 1. Скрытая угроза

Глава 2. Те, кто выполнил работу

Глава 3. Пока Германия готовила войну

Глава 4. «Торговля фальшивками»

Глава 5. «Песнь меча» и мортиры

Глава 6. С шумом и гамом!

Глава 7. Почему Ютландская битва закончилась «вничью»

Глава 8. Несколько удачных «уловов»

Глава 9. В поисках секретов верфей

Глава 10. «Раскрывая загадку песков»

Глава 11. Знаменитые шпионские процессы

Глава 12. Шпионя за Флотом открытого моря

Глава 13. Подслушивая переговоры подлодок

Глава 14. Приключения контрразведки

Глава 15. Забавная сторона профессии

Глава 16. Борьба против немецких диверсантов в Америке

Глава 17. «День Д» и азартная игра

Глава 18. Обманчивый рассвет

Приложение. Пророчество Гектора Байуотера