Муравьи [Иосиф Аронович Халифман] (fb2) читать онлайн

Нет человека, который не останавливался бы в раздумье перед кишащим тысячами насекомых куполом муравьиного гнезда. Как же вырастает муравейник, в котором многие и сейчас ещё видят государство насекомых? На чём основана поражающая нас разносторонняя слаженность жизни муравейника? Как изучаются нравы рабочих муравьёв, муравьёв-солдат, крылатых муравьёв? Как из разрозненных и словно случайных действий отдельных обитателей гнезда с необходимостью вырастают повадки всей семьи в целом.

О древнейших муравьях — «бульдогах», о «бешеных» кочевых муравьях, о муравьях-листорезах, грибоводах, «ткачах», «охотниках» и «пастухах», о важнейших открытиях биологии в связи с изучением муравьёв, о том, как исследование семьи насекомых смыкается с проблемами автоматики и моделирования, а также о многих других проблемах современной науки говорится в этой книге, увлекательной и для самых широких кругов читателей и для натуралистов-любителей.

«Анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны. Наоборот, намёки на высшее у низших видов животных могут быть поняты только в том случае, если это высшее уже известно».

К.Маркс

«Наука была для Маркса исторически движущей, революционной силой. Какую бы живую радость ни доставляло ему каждое новое открытие в любой теоретической науке, практическое применение которого подчас нельзя было даже и предвидеть, — его радость была совсем иной, когда дело шло об открытии, немедленно оказывающем революционное воздействие на промышленность, на историческое развитие вообще».

Ф.Энгельс

«Для материалиста мир богаче, живее, разнообразнее, чем он кажется, ибо каждый шаг развития науки открывает в нём новые стороны».

В.И.Ленин

СОДЕРЖАНИЕВведениеНекто в чёрном

^{Старые и современные жанровые картинки на муравьиные темы. Встречи — незамечаемые и незабываемые. Первые наблюдения и первые вопросы. Дискуссия на Бернском конгрессе зоологов.}

Муравьиная история и география

^{Краткая летопись мирмекологии. Виды, приуроченные к узким географическим областям, и виды-космополиты. Муравьиное население пустыни. Обитатели болот и муравейники «на сваях». Обязательны ли миллионы лет для формирования новых свойств живого? Что помогло муравьям «завоевать землю»?}

Их гнёзда

^{Гнездо и муравейник, чем они различаются. Муравейники в земле. Гнёзда из растительных материалов. Гнёзда тканые. Гнёзда простые и сложные. О строительных инстинктах насекомых. Технологические особенности купола муравейника. Пирамиды Хеопса и теремок в грибе-поганке.}

Эффект группы

^{Гнёзда лесных древесных пород и опыты в саду Золотой Рыбки. Как профессор Чи За-чен заставил муравьёв раскрыть их индивидуальные особенности. Когда дурные примеры не заразительны. Эффект группы у водных и наземных животных. О чём говорят превращения саранчи. Смерти подобное одиночество. Эффект группы и семья насекомых.}

Одушевлённый атом

^{Издержки расчленения предмета. Муравей в профиль и фас. Зрение муравьёв вообще и восприятие цвета в частности. Глаза - лупа времени. Может ли запах быть гладким или шершавым? Жвалы - основа «муравьиной цивилизации». Четыре назначения язычка и два назначения зобика.}

Три рождения одного муравья

^{Сценки в стеклянном и гипсовом муравейниках. Яйцо, питаемое слюной. Пакеты личинок. Куколки в шёлковых коконах и голые. Муравьи и радиоактивные изотопы. Что такое трофалаксис? Тридцать три камеры искусственного гнезда. Ножки и жвалы как орудие ухода.}

Питание и воспитание

^{Инкубатор уродов на островке близ Ирландии. Терпение и логика на службе исследования. Физиологические касты - стазы. Чем отличаются муравьи-рабочие от муравьёв-солдат. О чистых - типичных и смешанных - промежуточных формах. Когда и как определяется будущее зародыша. Ещё о погоне за нужными условиями. Форма и функция.}

Колония и семья

^{Всюду жизнь. О различии приспособлений, направленных к сохранению жизни вида. Орудия самозащиты насекомых. Сладкие дожди и мучнистая роса. Рекорды плодовитости и рекордные темпы умножения численности. Чередование поколений и полиморфизм семьи насекомых.}

Миниатюрная пастораль

^{Происшествие с переодетыми мушками. Откуда появляются на деревьях перезимовавшие самки тлей? Самки тлей на корнях растений. Сооружения муравьёв на веточках и травинках. Взаимопомощь муравьёв и тлей.}

Совершенство и изъяны

^{Живые хранилища углеводного корма. Временные и постоянные склады муравьиного мёда. Почему первые медовые муравьи появляются ещё зимой. Один кормит десятерых. Зобик семьи. Стрекоза и муравей; кузнечик и муравей; комар и муравей. Первое знакомство с активной мимикрией.}

У истоков муравьиной семьи

^{Австралийские Понернны - муравьи-бульдоги. Мёртвая хватка Понерин. Песни муравьёв. Муравьиные купания. Живой реликт мезозоя. Оса, именуемая «бархатным муравьём». На чём основаны доказательства родства между муравьями и пчёлами.}

На тропах джунглей и гилен

^{Чёрный поток смерти. Сомнения агностика. Два типа колонн и привалов муравьёв-кочевников. Когда клуб бывает гнездом. Ритм кочёвок. Что может сделать лавина бешеных волков. Стратегические таланты африканских Дорилин. О чём рассказал самоубийственный марш кочевых муравьёв по кругу}

Когда летают рождённые ползать

^{Как заглянуть в муравейник! Размеры, возраст и наклонности особи. Поведение самых старых муравьёв. Опыты с разделением гнёзд. Появление крылатых. Наблюдение, сделаное Рене де Реомюром по дороге в Пуату в сентябре 1731 года. Роение муравьёв. Почему семьи одного вида роятся одновременно.}

Начало новой жизни

^{Молодая сбрасывает свадебный наряд. Об инстинктах, вступающих в действие один раз в жизни. Самоизоляция матки и закладка нового гнезда. Семя, из которого вырастает семья. Кадры неснятых кинофильмов. О матках, поедающих расплод, о видимости явлений и об их действительной сущности. Гнездовой «самосев» муравьёв.}

Продление рода

^{Естественные отводки муравьиной семьи. Зависимый и независимый способы размножения. О чём говорит существование многоматочных муравейников. Столетие одной биологической дискуссии. Как старая семья встречает молодую самку. Муравьиные паразиты и муравьиные сапрофиты. Величие и падение семьи Анергатес атратулус. Пародия на дворцовый переворот.}

Охотники за. куколками

^{Кровавые и чёрные в одном: гнезде. Амазонки, и их походы. Откуда, взялись в мирмекологии термины «господа» и «рабы». О том, как человек нашёл способ выводить поликтена из «рабства». Почему «рабы», не перевоспитывают «рабовладельцев». Как выглядят в мире муравьёв паразитизм и симбиоз.}

В катакомбах листорезов и над ними

^{Муравьиные тропы. Зелёный дождь. Почему листорезов зовут зонтичными муравьями? Секреты возделывания грибов. Картины, подсмотренные в стеклянных гнёздах. Захваченные на новоселье дрожжи. Возраст гнезда и число ходов. Загадочные переселения. Ещё о симбиозе.}

В подземельях жнецов и на дорогах к ним.

^{Присеменные, причерешковые, прилистньге образования и внецветковые нектарники. Зерновые склады муравьиных подземелий. Сеятели или полольщики? Открытия в лесах Калининской области и на склонах Кузнецкого Алатау. Как возникают зелёные насаждения вдоль муравьиных дорог и вокруг муравейников. Муравьи и растения третьего яруса. Понятия о вещах и их сущность.}

Свита муравейника

^{Семьи, живущие в одном гнезде, но врозь. Сложные и смешанные гнёзда. Находка под камнем-плитняком. Статистика мирмекофильных видов. Хозяева и гости. Различные категории гостей. Что делает гостей похожими на хозяев? Корни мирмекофилии.}

Обратная связь

^{И.В.Мичурин о муравьях. Дорога, вымощенная муравьиным запахом. Муравей и небесные светила. Роль световых сигналов и зрительных вех. Отрывки из рассказа В.Шишкова и стихи А.Данте. Жвалы, язычок, усики - три орудия, крепящие целостность семьи. Ч.Дарвин о мозге муравья.}

Лесные были

^{Пробел в лекции профессора Ивана Вихрова. Лесные пожары и насекомые-вредители. Лекарство, которое опаснее болезни. Что сообщает о муравьях сборник «Куриные рёбра». Какую площадь и какой объём леса контролирует одно гнездо лесных Формика. Пернатые и четвероногие враги муравейника.}

Операция «Формика»

^{Марциали Тамерлан о муравьях. Управление полом крылатых. Полёты под марлевым пологом. Первые теоретические шаги формикологов, первые практические успехи формиководства. Чему учит опыт Павии. Несколько слов о работе Б.А.Смирнова в Воронежском заповеднике и А.Р.Кауциса в Латвии, или что может сделать настойчивый человек, воодушевлённый большой целью. Муравьи и пчёлы.}

Океан зовёт

^{Спектр природных чудес и мирмекологический вариант истории Гулливера. Первые плоды науки. Иридомирмецин, что это такое? Приключения церкария двуустки, проглоченного муравьём. К чему приводят на практике теоретические рассуждения о стирании граней между живыми неживым. Муравейник как биологический реактор. Заключение.}

ВВЕДЕНИЕ

«Описание нравов и умственных способностей муравья заслуживает большой книги». Эта мысль была верной уже сто лет назад, когда Чарлз Дарвин впервые высказал её в «Происхождении человека». Сейчас она тем более справедлива, что муравьи изучены несравненно лучше, чем во времена Дарвина.

…Давно сказано: «Немало надо узнать, чтобы осознать, как мало знаешь». Шутка не лишена язвительности, но её частенько приходится вспоминать тем, кто, знакомясь с данными современной науки о муравьях, пробует не запутаться в клубке загадок их биологии и не потеряться в лабиринте родов и видов этого причудливого мира.

Так называемая семья так называемых общественных насекомых известна больше по одомашненным медоносным пчёлам, которые распространены ныне на всех континентах. Под всеми параллелями, на всех меридианах, на разных высотах над уровнем моря — всюду, где пчёлы летают, они неизменно питаются нектаром и пыльцой цветов. Не удивительно поэтому, что семьи медоносных пчёл везде более или менее однотипно в самых существенных своих чертах сохраняются и воспроизводятся.

Иное дело муравьи. Не только в разных странах света, под разными широтами и долготами, но нередко и на одном и том же месте, можно сказать бок о бок, обитают совершенно несхожие, невероятно разноликие виды. Одни находят, а отчасти и создают здесь для себя необходимые микроусловия, другие в одинаковых, казалось бы, условиях по-разному устраиваются, иначе питаются.

Если книга «Пчёлы» посвящена одному-единственному биологическому виду Апис мелифера, то эта — «Муравьи» — рассказывает о семействе, состоящем из многих тысяч видов.

Теперь известно столько разных муравьёв, что, даже полностью посвятив себя их изучению, можно непосредственно познакомиться лишь с ничтожной частью зарегистрированных систематиками видов. И сколько бы их ни изучить самому, о большинстве неизбежно доводится узнавать только из печатных трудов, причём и этих случаях умение читать неисчерпаемую книгу природы приходится восполнять не менее обязательным умением разбираться в природе читаемых книг.

Настоящая повесть о муравьях имеет целью ввести читателя в один из удивительных уголков органического мира и одновременно в творческую лабораторию учёных, исследующих биологические законы. Главными задачами всего комплекса биологических наук признаны в настоящее время «выяснение сущности явлений жизни, вскрытие биологических закономерностей развития органического мира, изучение физики, химии живого, разработка различных способов управления жизненными процессами, в частности обменом веществ, наследственностью и направленными изменениями организмов». Именно так сформулированы эти задачи в Постановлении партии и правительства о мерах по дальнейшему развитию биологической науки и укреплению её связи с практикой.

Книга «Муравьи» призвана показать, что биологические особенности общественных насекомых, в нашем случае — муравьёв, делают их в высшей степени интересным и перспективным объектом для исследования множества новых вопросов, встающих перед современной наукой; одновременно в книге ведётся речь о том, что раскрытие закономерностей, действующих в семье общественных насекомых, должно стать делом не только натуралистов-биологов, которые до сих пор одни, да и то, по правде говоря, крайне недостаточно, удостаивали муравьёв своим вниманием.

***

При написании этой книги наряду с собственными материалами использованы факты и данные, сообщённые советскими натуралистами, занимающимися изучением нравов и повадок муравьёв. Автор считает своим долгом поблагодарить всех, кто помог ему в работе.

Он сердечно благодарит также зарубежных учёных, которые на протяжении многих лет систематически присылали ему оттиски своих публикаций о муравьях, а в ряде случаев давали письменные консультации о биологии видов, водящихся за пределами СССР.

НЕКТО В ЧЁРНОМ

^{Старые и современные жанровые картинки на муравьиные темы. — Встречи — незамечаемые и незабываемые. — Первые наблюдения и первые вопросы. — Дискуссия па Бернском конгрессе зоологов.}

Неутомимые… Хлопотливые… Сонные… Шустрые… Энергичные… Немые… Деловитые… Бесстрашные… Осторожные… Предусмотрительные… Мудрые… Бестолковые… Трудолюбивые… Запасливые… Скупые… Жалкие… Безжалостные… Ничтожные… Надоедливые… Свирепые… Коварные… Кровожадные… Ненасытные… Дружные… Что и говорить, эпитеты, сопровождающие упоминания о муравьях, довольно противоречивы! Оно и не удивительно.

Во-первых, не всякое создание живой природы в стольких планах оценено людьми. Среди бессчётного множества мушек и мотыльков, жучков и козявок, из которых иные ещё и настоящего имени не получили, немного найдётся насекомых, которые привлекали бы к себе такой пристальный и неугасающий интерес, как муравьи.

Кроме того, для нас, обитателей средних широт, часть приведённых определений непонятна и неожиданна — ведь они относятся к почти неизвестным нам муравьям, водящимся в тропических заморских и заокеанских странах.

Вот, к примеру, залитый солнцем тихий уголок на берегу Средиземного моря. Старик крестьянин, отставив тяжёлую мотыгу, наклонился, рассматривает случайно отрытый им у самой межи глубоко запрятанный в земле муравейник со складом зерна, собранного муравьями-жнецами…

Вот цитрусовая плантация во Вьетнаме. Плетёными жгутиками рисовой соломы подвязывает садовник к ветвям апельсиновых деревьев лёгкие бамбуковые жерди. Скоро по ним с кроны на крону станут перебираться хищные муравьи. Бегая по веткам, они в клочья раздирают, поедают насекомых-вредителей и охраняют таким образом сад…

Вот сумеречная даже в полдень чаща леса в Центральной Африке. Охотник напряжённо прислушивается к тревожным крикам птиц, к неясным звукам, доносящимся из глубины. Этот шум говорит о том, что где-то неподалёку движется колонна кочевых муравьёв. Такая встреча не сулит ничего весёлого, иногда она просто опасна…

Вот утонувший в зелени домик на окраине крохотного селения в Южной Америке. Дверь раскрыта, и человек, перешагнув порог, тревожно всматривается в ночную темень. Он почти ничего не видит и больше догадывается, чем слышит, как облетает листва с дерева и шуршит, струясь по земле, живой поток муравьёв-листорезов…

Вот лесостепной пейзаж Австралии. Женщина древнего племени складывает в бурдюк из дублёной кожи кенгуру или в лубяной короб — тарнука пригоршни съедобных медовых муравьёв, только что найденных в подземных камерах муравейника, развороченного крепким деревянным сучком…

Бесконечно стара любая из набросанных здесь жанровых сценок. Но и сегодня, как тысячи лет назад, их можно наблюдать всюду, где люди так или иначе сталкиваются с подлинно вездесущими муравьями.

Зачем далеко ходить за примерами? Разве не вы ребёнком, гуляя с матерью, остановились у берёзы и стали допытываться, что это за черняшки на тонких ножках бегут вверх и вниз по стволу? Разве через какое-то время после того, успев только чуть-чуть подрасти, не вы с изумлением стали открывать муравьиные гнёзда и под плоскими камнями, и в поросших редкой зелёной щетинкой бугорках на лугу, и в бурых островерхих кучах слежавшейся хвои в лесу?

Разве не вы, обнаружив бегающего по крышке парты муравья, захотели его сбросить и вдруг заметили, что едва рука приближается к насекомому, оно приподнимается на ножках, протягивает под собой вперёд конец брюшка и высоко выбрызгивает прохладную остро пахнущую капельку?…

Вы этого не видели раньше; и как же обидно было узнать, что ваше открытие никого не удивляет, что все знают: именно так всегда и происходит. И разве не вы сидели однажды на скамье в пустынной аллее и, ожидая, стирали и вновь писали на песке всё ту же букву, когда вам на глаза попалось крохотное сухонькое шестиногое создание, которое спешило по исчерчённой прутиком земле, оступаясь и скатываясь с глубоких песчаных борозд, но не выпускало из челюстей громоздкую ношу?… Не надо утверждать, что вы когда-то читали обо всём этом не то в рассказе, не то в романе.

Нет, нет, это не одни лишь книжные воспоминания!… Но вместе с тем не будет ошибки в утверждении, что встречи с муравьями нередко происходят не только в тихих заводях жизни, но и на её бурлящем переднем крае. Напомним для примера одну такую встречу. Она нарисована поэтом:

…На земле, снарядами изрытой,

на пригорке, тонущем в крови,

в этот миг

семьёю хлопотливой,

строя дом, сновали муравьи…

Это баллада «Двое и смерть».

Другая встреча заснята кинооператором. Увековечивая будни героев, он во весь экран показал руку врача, осторожно сметающего муравьёв с пропитанной кровью повязки раненого…

Это кадры из фильма «Рассказы о кубинской революции».

Перенесёмся из Латинской Америки в Африку. Отряд партизан залёг и ждёт… «Муравей взобрался на автомат Саида. Что тебе надо, муравей? Здесь нечем поживиться — на автомате ничего не растёт. Муравей дополз до конца ствола и, перегнувшись, заглянул в чёрную дыру. Он колеблется. Он уползает. И правильно делает, что уползает. До чего странно видеть муравья на автомате. Ему там не место…».

Это строки из заключительной главы написанного алжирским писателем романа «Последний отпечаток», кадр из истории борьбы за свободу Алжира.

И вот совсем другая встреча. О ней рассказывает советский строитель: в кабине своего крана — а это тридцать пять метров над землёй! — он обнаружил заблудившегося и ошалевшего от гула моторов муравьишку, которого, закончив смену, вернул наземь и отпустил, напутствуя: «Топай, дружище, к своим!».

Это повесть «Мы из седьмой бригады».

Всё здесь занятно. Однако ни одна из описанных сцен не объясняет, почему едва вступившие в жизнь дети и взрослые мужи, простодушные наблюдатели, готовые удовлетвориться созерцанием занимательного, и учёные, доискивающиеся сокровенного смысла явлений, так часто в раздумье останавливаются перед муравейником, над муравьиной тропой, разглядывая отдельного мураша…

…По серому полотну дороги, огибающей сад, бесшумно скользит тёмный ручеёк. Это муравьи. Трудно понять, сколько их. Они бегут местами кружевной полосой, местами почти сплошным, хотя и неровным строем. В нём нет, правда, особого порядка, но, совершенно очевидно, нет также и хаоса. Полоса покрывает чуть ли не несколько метров в длину, а в ширину — с десяток сантиметров.

Движутся все в одном направлении, на бегу поводя усиками, то и дело касаясь ими соседей справа и слева, а то и бегущего впереди. Многие несут в челюстях хвоинки, пластинки коры, обломки веточек. Некоторые прижимают к себе снизу, как бы укрывая их своими телами, белесых личинок и серые коконы куколок. Похоже, что в середине потока таких побольше, чем по краям. Здесь множество муравьёв с сухими зёрнышками, обломками семянок, крупными песчинками, обгрызенными надкрыльями каких-то жуков. Кое-где заметны муравьи, несущие перед собой скрючившиеся чёрные тельца своих собратьев, поджавших под себя ножки.

Трещины и крупные камни на дороге разделяют ручей на рукава. Обогнув препятствие, они вновь сливаются. Плывущая по дороге масса не извивается подобно змее или ящерице, но скользит, перемещаясь вперёд. Это действительно поток, и он в самом деле катится, льётся.

Но вот муравьи головной шеренги взяли в сторону, хлынули в кювет, поднялись на откос и просочились под живую ограду из густого колючего кустарника, отороченного понизу подорожником, чертополохом, лопухом, пыреем. Постепенно исчезая из виду, сюда втягиваются и остальные.

Всё.

Несколько человек, работающих в саду, обмениваются замечаниями.

— Видал, как они на новые квартиры переселяются?

— Сколько ж их тут было?

— Должно, старый муравейник прохудился.

— Что, они уговариваются так вот, скопом подняться?

А уже вечером, когда все в бригадном стане улеглись на отдых, кто-то, не скрывая удивления, произносит в темноте:

— И бегут-то как прямо, не ищут, вроде дорогу знают…

…Прошёл дождь, досиня промывший небо и вызеленивший листву. Светлые капли ещё клонят к земле острые концы травинок, переливаются по самому краю листьев, дрожат и искрятся, постепенно разрастаются, тяжелеют и, отрываясь, падают на землю. Песок на садовой дорожке светлеет, но шаги ещё оставляют на нём тёмный след.

И вдруг взгляд, скользнув по обочине, замечает муравьёв, спешащих укрыться под распластанным над землёй широким листом подорожника. Интересно посмотреть, что там… Оказывается, под листом среди переполошившихся и бешено забегавших на свету чёрных муравьёв недвижимыми бесформенными кучками сложены личинки, похожие на ещё мягкие, белесые, не успевшие отвердеть семена. Если осторожно снова прикрыть их листом и дождаться, когда всё придёт в норму, откуда-то вновь появляются муравьи с живым грузом в челюстях. Они оставляют свою ношу под листками и исчезают, а вскоре из другого места прибегают другие и уносят личинки. Они уносят их на хорошо спрятанный от солнца, но уже подсохший участок.

Должно быть, муравейник затопило дождём, и сейчас его приводят в порядок, а личинки отогревают.

«Любопытно!» — рассеянно думаете вы, шагая своей дорогой, но вдруг вас осеняет неясная догадка:

«Как же так? Одни выносят расплод из гнезда, доставляют его в укрытие, а другие несут груз дальше? Чем не разделение труда?».

…Жаркий июльский полдень. Запах хвои так плотен, что кажется осязаемым. До блеска утоптанная тропинка ведёт в глубь леса. Уже приходится глядеть под ноги, чтобы не споткнуться о вытянувшуюся поперёк дороги узловатую корневую лапу. В стороне, у подножья сосны, высится купол муравейника. Два шага — и перед вами предстаёт сооружение, от вершины до основания подёрнутое дымкой движения. Среди этого буро-рыжего марева белеет начисто обглоданный скелет лягушки. Поддетый палочкой или веткой, он сразу осыпается грудой лёгких косточек. И в то же мгновение вы обнаруживаете, что по веточке вверх, к держащей её руке, стремительно поднимается десятка два — да нет, уже больше! — муравьёв, грозно раскрывших челюсти. У них столь решительный вид, что, прежде чем в голове успевает мелькнуть какая-либо мысль, веточка отлетает, отброшенная в сторону.

Теперь остаётся поразмыслить не столько на тему о скорости ваших собственных реакций, сколько о том, как быстро способен реагировать на опасность муравейник.

Но может ли быть вообще, чтобы муравейник способен был как-то реагировать?

…Поздно вечером вы отдыхаете с книгой в руке и помешиваете ложечкой остывший чай, в который забыли, кажется, положить сахар. А когда упущение обнаружено и рука тянется к сахарнице, взгляд замечает настойчиво бегающего вокруг крышки муравья.

«Странно! Разве они и поздно вечером бегают? Но до чего шустры! И сахарницу нашёл… Или этот рейс ему знаком? Значит, у них так развита память на место?…».

Однако хватит вопросов! Пора сказать о том, есть ли на них ответы.

С тех пор как исследователи муравьиной жизни (их называют мирмекологами) стали всё больше переходить от описания наблюдений к непосредственным опытам, раскрыто немало тайн муравейника. Дразнящие мысль слаженность и согласованность муравьиного поведения, дружность муравьиных действий и их целесообразность перестают быть необъяснимой загадкой.

Сейчас уже просто невероятным кажется, что на авторитетном научном съезде — Бернском конгрессе зоологов (он проходил не в средние века, не в XVII веке, а в начале нашего столетия, в 1904 году) — вполне серьёзно дискутировался вопрос о том, как рассматривать семью насекомых, чем её считать: обществом или государством?

В то время, да и двадцать-тридцать лет спустя, очень модными были сочинения, авторы которых глубокомысленно рассуждали о том, возможно ли с анатомической и физиологической точек зрения, чтоб эгоцентризм насекомого — одной особи — сочетался с социоцентризмом массы насекомых?

Тогда ещё выходили книги вроде французского романа Жана Рейнера «Человек-муравей» или американской повести Бернарда Сексгона «Человек, пленённый муравьями». В них поднималась тема злоключений индивидуалиста-человека, который, превратившись в муравья, на каждом шагу оступается в организованном мире муравейника, и трагедия коллективиста-муравья, который превращён в человека и задыхается в эгоистическом обществе людей, воспитанных капитализмом. Либералы философы ломали головы над тем, как с помощью разумных законов возместить отсутствие у людей «общественного желудка» муравьёв. Откровенные реакционеры вроде графа Кайзерлинга пугали мир кошмарами индустриализации, угрожающей искусству и прогрессу. Она неизбежно, утверждал Кайзерлинг, превратит людей в муравьёв и сделает это куда быстрее, чем в мрачной фантазии Герберта Уэллса, рисовавшего Землю 802 701 года населённой муравьеподобными выродками — морлоками.

Ещё в начале XX века многие натуралисты, пытаясь объяснить чудеса муравьиной жизни, легко и охотно откликались на зов обманчивых миражей, уводящих в тупики и топи.

«Муравьи подобно людям или, может быть, люди подобно муравьям переходят от дикарского сбора даров природы к охоте, от охоты — к приручению животных, к пастушеству, от пастушества — к возделыванию растений, к земледелию…

Одни и те же пути проложены историей для живых существ». Так думал и писал в своей книге «Жизнь муравьёв», не скрывавший своей склонности к мистике поэт Морис Метерлинк. Однако и вполне серьёзный естествоиспытатель, мы говорим сейчас об Эрнсте Геккеле, тоже не устоял перед искушением заявить, что муравьи, живущие преимущественно охотой, находятся на низшей ступени государственной жизни, тогда как Лазиусы, например, с их стадами тлей уподобились пастушеским племенам кочевников, а на ещё более высокую ступень поднялись оседлые муравьи, которых в пору приравнять к земледельческим народам и среди которых встречаются уже и возделыватели нив.

Но подобные аналогии, чем бы они ни были подсказаны, не столько помогают разобраться в законах жизни муравьёв, сколько мешают разобраться в законах жизни людей.

Сейчас с каждым днём новые и новые массы людей на всех континентах всё более отчётливо осознают, какие опасности действительно угрожают человечеству, и убеждаются, что не в муравейнике и не в муравьином образе жизни следует искать для себя образец и урок, пример и призыв.

Изучение муравьёв вступило теперь в новую полосу.

МУРАВЬИНАЯ ИСТОРИЯ И ГЕОГРАФИЯ

^{Краткая летопись мирмекологии. — Виды, приуроченные к узким географическим областям, и виды-космополиты. — Муравьиное население пустыни. — Обитатели болот и муравейники «на сваях». — Обязательны ли миллионы лет для формирования новых свойств живого? — Что помогло муравьям «завоевать землю»?}

В своих миниатюрных «Естественных историях» французский писатель Жюль Ренар дал уложившийся в полтора десятка слов портрет:

Каждый из них похож на цифру «3».

А сколько их, сколько их!…

333333333333333… до бесконечности.

Набросок, что и говорить, остроумен. В нём живо схвачено и точно передано ощущение, вызываемое зрелищем кишащих в гнезде муравьёв. Мирмекологов, однако, мало занимают впечатления, эмоциональная сторона дела. Им важно выяснить, что это за род муравьёв, о каком именно виде идёт речь. Они посвящают годы изучению отличий в строении и свойствах разных форм, чтобы вписать в естественную историю семейства муравьёв новые страницы.

Упоминания о муравьях встречаются в древнейших памятниках устной и письменной литературы. Уже у Геродота мы находим индийскую сказку о гигантских муравьях, собирающих крупицы золотого песка. И тем не менее, когда в 1758 году Карл Линней выделил семейство муравьиных или, как он назвал его, Формицид, ему удалось насчитать всего 17 видов. Строго говоря, с этого и начинается систематика муравьёв. Французский натуралист П.Латрейль опубликовал в 1802 году труд, в котором интересующее нас семейство значится состоящим уже из 110 видов. В 1858 году, через 100 лет после Линнея и 50 после Латрейля, английский энтомолог Фр.Смит зарегистрировал в том же семействе 701 вид. Вскоре немец Густав Майр совершил на фрегате «Наварра» кругосветное путешествие специально для изучения муравьёв и, вернувшись домой, издал в 1861 году монографию, в которой числится уже 1300 видов. Всего лет тридцать спустя Эрнст Андре выпустил весьма капитальный труд — книгу, содержавшую список из 2650 видов, а ещё через десяток лет наш соотечественник М.Д.Рузский пришёл к выводу, что можно вести речь о 3500 видах.

На этом закончился для мирмекологии XIX век. В новом, двадцатом столетии — чем выше, тем быстрее идёт дело — число признанных видов растёт чуть не с каждым выпуском многочисленных энтомологических «Вестников», «Обозрений», «Записок», «Архивов», «Бюллетеней», «Трудов», «Отчётов», «Протоколов». Во всех странах, на всех языках печаталась и печатается информация об очередных усилиях и успехах мирмекологии, в том числе описания новых и новых видов.

Швейцарский исследователь Август Форель, впервые предприняв в 1910 году опыт классификации муравьёв построению желудка и жалоносного аппарата, насчитал в семействе 6254 вида и подвида. Через десять лет после него другой классик муравьеведения, американец В.Вилер, назвал, предвидя неизбежные будущие открытия, круглую цифру — 10 тысяч. Молодой английский специалист Дерек Морлей в своей книжечке, вышедшей в 1952 году, говорил, тоже с учётом перспективы, о 15 тысячах видов. Позже, через два столетия после Линнея и примерно 100 лет спустя после благополучно закончившегося плавания «Наварры», число зарегистрированных видов приблизилось уже к 20 тысячам!

Все виды муравьёв, составляющих, надо сказать, лишь незначительную часть подотряда жалоносных перепончатокрылых, сгруппированы систематиками в подсемейства, каждое из которых носит крайне громоздкое, чаще всего, как это принято в классической науке, греческое или латинское название: Лептаниллины, Одонтомахины, Криптоцерины…

Имена родов и видов, как правило, не многим более благозвучны, в чём читатель не раз будет иметь случай убедиться.

Тут, перефразируя знаменитую шутку польского поэта Юлиана Тувима, уместно признаться: «Не то удивительно, что мирмекологи пооткрывали столько разных видов, а то, что они каким-то образом узнали все их совершенно неудобовыговариваемые названия».

Примерно полтысячи лет назад нашёлся натуралист, который объявил, что, постарайся он вспомнить всё известное ему о муравьях, рассказ о них оказался бы длиннее «Илиады». Можно добавить, что в этом рассказе было бы не меньше и поэтических вымыслов. Сегодня повесть длиннее «Илиады» может быть написана о многих родах муравьёв, а пожалуй, и о многих видах, причём физики и химии в ней будет куда больше, чем лирики.

Это закономерно. В прошлом, чтоб выделить новую форму, требовалось только скрупулёзно изучить и суметь описать подробности строения насекомого. Густав Майр, закончив путешествие на «Наварре», много лет работал в Венском музее, где, не выпуская лупы из рук, исследовал присланных ему среднеазиатских муравьёв. Среди них-то Майр открыл семь новых видов, и эта новость, изложенная на классической латыни, была обнародована в музейном ежегоднике. Вот как звучал — здесь приведён, разумеется, только отрывок из перевода — текст публикации:

«…По отсутствию шипиков на заднеспинке близко подходит к виду Крематогастер инермис Майра, водящемуся на Синайской горе, но отличается от него формою заднеспинки, которая у нового вида образует угол, так как основная часть горизонтальная, а наклонная довольно полога, а также заметно отстоящими волосками на усиках и ножках, тогда как у Крематогастер инермис основная плоскость заднеспинки постепенно переходит в наклонную и ножки покрыты более редкими, почти прилегающими волосками. Очень близко также новый вид подходит к одному, ещё не описанному виду, открытому г.Марио в Судане, так как имеет с ним одинаковую форму заднеспинки, но отличается от него цветом, скульптурой, волосками и несколько иною формою первого сегмента брюшного стебелька…».

Навсегда ушли времена, когда изучение живого вида сводилось к подобному нанизыванию педантичнейше перечисляемых деталей внешних и внутренних примет. Сейчас ни один учёный не согласится так сужать поле зрения. Даже морфология и анатомия перестали быть дисциплинами чисто описательными. И они поднялись на новую ступень, став науками сравнительными. Больше того: они исследуют физиологические функции органов и назначения свойств, они математически уточняют размах изменчивости каждого выявленного отличия, они привлекают к исследованию живого биофизику и биохимию. Естественная история вида включает сегодня и цитологию — исследование клеток, и экологию — анализ среды обитания, и этологию — изучение образа жизни. Биология сделала уже следующий, во всех отношениях наиболее важный, шаг вперёд: мичуринское учение помогает искать, находить и воссоздавать условия живой или неживой природы, поддерживающие, а при определённых обстоятельствах и формирующие, воспитывающие конкретные особенности, отличия, свойства живого.

Ещё не родилась дисциплина, которую можно бы назвать «муравьиной географией», но материал для неё накапливается давно и особенно успешно с тех пор, как стало понятно, что в «муравьиной географии» по-своему отражена география жизненных условий, ибо зона и место обитания могут отчётливо накладывать печать на состав муравьиной фауны.

По мере приближения к полюсам муравьи всюду встречаются реже, их становится меньше. Это объясняется не только снижением средней летней температуры: ведь она ещё ничего не говорит о продолжительности холодной части года, о влажности почвы и воздуха, о материнских породах грунта, о степени ясности неба.

В посвящённом муравьям разделе сочинения А.П.Федченко «Путешествие в Туркестан» многие эти вопросы детально рассмотрены.

В горных районах разные виды живут на разной высоте над уровнем моря, на разно направленных склонах. Вместе с тем одну и ту же зону могут населять разные муравьи, отчего ареалы сплошь и рядом заходят друг за друга, накладываются один на другой. Так что область обитания каждого вида в конечном счёте лишь примерно может быть ограничена с севера и юга, с востока и запада.

В конце концов, однако, в любом уголке муравьиная фауна при всём своём разнообразии прямо или косвенно отображает главные особенности флоры и условий гнездования.

Всего беднее муравьями Крайний Север с его долгими зимами, холодными, сырыми почвами, чахлой и скудной растительностью. Чем дальше на юг — зимы короче, раньше отогреваются весной и глубже прогреваются почвы, больше солнечной энергии усваивают растения за год, богаче и разнообразнее растительность. Здесь муравьиное население гуще и пестрее.

Всего населённее муравьями влажные тропические районы, где растительность наиболее пышна. «Здешние края просто рай для муравьёв», — пишет о джунглях тропической Африки такой наблюдательный путешественник, как Грэм Грин. Он утверждает даже, будто «порой кажется, что они-то, муравьи, а не жители деревушек, и есть подлинные хозяева и властители лесов».

Конечно, сильно сказано, но такое впечатление можно объяснить тем, что именно здесь, в избыточно влажных жарких районах, где почвы часто затопляются, многие муравьи поднялись на деревья, заселили кроны, приспособились к надземной жизни и потому особенно заметны.

В тропической зоне Бразилии, например (напомним, что это южное полушарие), мирмекологи насчитали свыше 200 наиболее распространённых видов, южнее, в умеренных широтах, — около 60, а на самой южной окраине материка, на Огненной Земле, — не больше двух-трёх.

Не только богатство и разнообразие растительности, а и самый её состав и характер сказываются на населяющих местность муравьях. Это заметно и в наших широтах. Среди лесных, скажем, муравьёв есть приуроченные к лесу хвойному, лиственному или смешанному. Больше того, среди муравьёв лиственного леса одни живут в дубовых рощах, другие связаны с берёзовыми лесами независимо от их высоты над уровнем моря. Наряду с муравьями, привязанными к опушкам или к лесным полянам, к просекам, мелколесью, гарям, известны муравьи, обитающие только в глухой тайге и после вырубки участка сразу исчезающие.

И в степной полосе чернозёмные, солончаковые, каменистые районы тоже различаются по составу муравьиной фауны.

Так что всюду зелёное одеяние местности и лесные, степные, горные, долинные, пустынные особенности климата и почвы оставляют отпечаток, отражаются и на характере муравьиного населения.

Тёмный, не всегда замечаемый мир непрерывно снующих и не знающих покоя муравьёв органически связан с зелёным миром тянущихся к свету и везде бросающихся в глаза растений, неизменно прикреплённых корнями к почве. Конечно, среди 20 тысяч видов муравьёв есть и исключения из правила, встречающиеся в, казалось бы, весьма различных и несхожих между собой районах. Если говорить о конкретных примерах, то первым приходит на ум один из самых мелких, так называемый Фараонов муравей, Мономориум фараонис.

У американского писателя Уильяма Сарояна, который так хорошо знает горемычную жизнь бедноты и злоключения обитателей трущоб, есть рассказ «Муравьи». В нём описана история семьи, попавшей в очередной переплёт: когда аренда дома на Персиковой улице стала для неё непосильной, все переехали в новое жильё. Вот как нарисовано новоселье:

«Дом был замечательный, если бы не муравьи. Они там кишели повсюду и в первое же утро нашей жизни в новом доме оказались и на нас самих, и на нашей пище, и везде…

Они сновали под нашей одеждой, путались в волосах, ползали по рукам, лезли в глаза. Сначала мы всё время пытались их ловить, даже топить в воде, топтать ногами, но вскоре уверились, что всё бесполезно, и тогда дали им волю: пускай себе бегают взад и вперёд, как им нравится. Больше ничего не оставалось делать, разве что брыкаться, подпрыгивать, ёжиться, смахивать их с рук и с кончика носа…».

Не в память ли легендарных библейских казней египетских муравей и назван Фараоновым?

Родина его — жаркие страны, где Мономориум гнездится в земле под открытым небом. Примерно в середине XIX века этот крошечный желтоватый или красноватый проныра на морских парусниках, а там и на паровых судах не раз пробирался в Англию. Здесь шестиногий иммигрант из тропиков нашёл замечательно удобные места для жилья: например, под тёплыми даже в холодную пору года каменными плитами знаменитых английских каминов или в стенах обогреваемых калориферами портовых складов. Отсюда Фараонов муравей снова с товарами проник в разные страны и где с караванами и обозами, а где на поездах и автомашинах распространился чуть не по всему миру. Теперь он, что называется, по пятам преследует человека и уже на всех пяти континентах заслуженно получил признание как одно из самых неуязвимых и трудноистребимых домашних насекомых. Этот муравей приживается в фундаментах отапливаемых зданий, в пустотах кирпича и блоков, в щелях полов, стен, под подоконниками, внутри мебели. Он так и льнёт к кухням, котельным, столовым, пекарням: здесь нет никаких вредителей, угрожающих его жизни на родине, в тропиках, а лакомого корма — мяса, жиров, масличных семян, сахара, фруктов — хоть отбавляй! Если придётся трудно, муравей успешно добывает себе в пищу и насекомых, атакует гнёзда ос, ульи с пчёлами и тут с одинаковым аппетитом пожирает мёд, личинок, куколок. На худой конец он может очень долго и вовсе не есть: в опытах Мономориум оставались живы по шесть, по восемь месяцев, не получая никакого корма.

Не удивительно, что эта докучливая тварь так часто образует на своей второй родине, в жилье человека, процветающие колонии совершенно чудовищных размеров. Если добавить, что Мономориум взят на подозрение как загрязнитель пищи и разносчик бактерий и вирусов, возбуждающих многие болезни, в частности грозный полиомиелит, то понятно станет, почему санитарные службы многих стран встревожились и усиленно ищут средства борьбы с этим насекомым.

Но как же могло получиться, что выходец из субтропической зоны так широко акклиматизировался повсюду? Создание, ещё недавно вышедшее из недр дикой природы, стало подлинным горожанином. Не свидетельствует ли этот домашний муравей-космополит против концепции о связи ареалов с природными условиями? Мы думаем, нет. Мономориум потому и преуспел, расселяясь во всём мире, что в тёплых и круглый год укрытых от ненастья домах, где всегда есть для него корм, он нашёл настоящий концентрат условий, отвечающих его потребностям, воспитанным благодатной природой южных краёв.

Так что пример Мономориум фараонис никак не может ниспровергнуть основной закон размещения муравьиных видов. Не может поколебать его и тот факт, что в последние годы домовыми вредителями становятся в разных странах также муравьи Тапинома или Лазиус бруннеус; причём последние ведут себя на новом месте жительства весьма осторожно: они не трогают отравленной приманки даже с мясом и мёдом, на которые вообще очень падки.

Но продолжим обзор общих основ муравьиной географии.

Как это на первый взгляд ни неожиданно, довольно много муравьёв, почти столько же видов, сколько в степи,встречается в пустынях и полупустынях. А ведь здесь большую часть года остро не хватает влаги, часты сильные ветры, долго тянется сухое, жаркое лето, когда почва накаляется так, что даже ящерица, если её лишить возможности убежать с открытого места, уже через несколько минут погибнет от перегрева.

И всё же… Взять хотя бы Кара-Кумы. Посетите днём какой-нибудь участок — в эти жгучие часы пески совершенно безжизненны. Зато если на том же месте ночью разжечь костёр, на его свет и тепло слетится, сбежится, сползётся уйма разной живности, особенно насекомых, а в их числе и муравьёв.

Чем же объяснить это обилие и разнообразие? Для муравьёв, очевидно, прежде всего превосходными условиями гнездования в тёплых и хорошо проветриваемых почвах.

Правда, растительность здесь скудна, живёт в течение года недолго, но это только закалило муравьёв, вооружило их способностью совершать дальние походы и энергично запасать корм.

В начале пятидесятых годов сотрудник Института зоологии Академии наук СССР О.Л.Крыжановский обследовал насекомых в зоне Большого Каракумского канала. Повторив своей экспедицией часть знаменитого федченковского путешествия в Туркестан, О.Л.Крыжановский зарегистрировал здесь десятки видов муравьёв.

Среди дневных видов были найдены известные на юге большеголовые длинноногие охотники-бегунки — из тех, что держат туловище высоко над землёй, а брюшко поднимают почти под прямым углом к груди, с чем связано их второе прозвище — фаэтончики. Первым среди этих бегунков-фаэтончиков в трофеях экспедиции записан Мирмекоцистус виатикус дезерторум, что по-русски значит примерно «пустынно-дорожный» (его сейчас называют и по-другому: Катаглифис туркомапикум). Знаменитый энтомолог Фабриций, чьё имя значится в развёрнутых названиях множества перепончатокрылых, написал об этом фаэтончике: «In viis velocissime cursitans», то есть: «Быстрее всех по дорогам бегущий».

Быстрейший из бегунков охотится на термитов, на кузнечиков, на саранчуков, лакомится жучками, пауками, не брезгает и муравьями других видов. Быстро разрывая своими зубчатыми челюстями добычу, охотники уносят её в гнездо…

Эти муравьи нисколько не боятся солнца и свободно бегают по добела накалённому песку, в самый адский зной, когда даже осы, роя себе норку, вынуждены то и дело взлетать и отдыхать в воздухе, пока не докопаются, наконец, до более прохладного слоя, где можно спастись от жары.

Экспедицией зарегистрирован далее другой обитатель почти голых такыров — Катаглифис йомуд, впервые описанный русским исследователем К.В.Арнольди и пока, похоже, нигде, кроме юго-западной Туркмении, не обнаруженный.

В барханных песках найден обладающий драгоценными в пустыне талантами бледный бегунок Катаглифис паллида: он умеет в одно мгновение зарыться в песок, где исчезает бесследно. Защитная окраска этого муравья столь совершенна, что его можно обнаружить на песке только по тени.

Из других муравьёв выявлены избегающие солнца ночные охотники — горбатый тёмно-бурый Ксерксов и жёлтый Федченковский Кампонотусы и тёмно-красный с чёрным брюшком Кампонотус туркестаникус, селящийся в мёртвых корнях, реже — в стволах саксаула, поближе к воде.

В списке находок значатся также мелкие, но живущие сильными семьями вислобрюхие хищники Крематогастер (они обитают в зарослях саксаула в эфемеровой пустыне); типично среднеазиатский муравей Акантолепис мелас; всеядные Тетрамориум; сородичи уже знакомого нам Фараонова муравья Мономориум, обнаруженные и на песках, и на солончаках, и на каменистых участках; известные своими на редкость большеголовыми солдатами Феидоле паллидула.

Среди населяющих эти места муравьёв много растительноядных. Эти вегетарианцы питаются главным образом семенами и живут такими сильными колониями, что их ночные набеги на дикие, а нередко и культурные растения оазисов причиняют заметный ущерб.

Интересно сопоставить трофеи Каракумской экспедиции с уловом мирмекологов, обшаривших в своё время пески алжирской Сахары. Здесь тоже найдено немало муравьёв.

На пустынных каменистых, глинистых и отчасти песчаных почвах зарегистрированы непоседливые, часто меняющие место гнездования Тапинома, знакомые нам по Кара-Кумам быстрейшие из бегунков — Мирмекоцистус виатикус дезерторум, а также светлые, иногда и светло-каштановые с крупноголовыми солдатами Феидоле паллидула. Здесь водятся не то что не боящиеся солнца, но, похоже, даже избегающие тени крошки Плагиолепис пигмеа, всевозможные бегунки и серебристый Катаглифис бомбицинус с солдатами, чьи длинные узкие жвалы пригодны только, чтобы переносить тяжёлых куколок в коконах.

На глинистых почвах вокруг оазисов, как и в Кара-Кумах, полно жнецов из рода Мессор, а также того самого Тетрамориум цеспитум, которому один знаток дал такую характеристику: «Деятелен, энергичен, умеет постоять за себя и найти корм; движется медленно, спокойно, но уверенно; в драках упорен и настойчив; что схватил, того не выпустит…».

Стоит сказать несколько слов и об одном из пустынных муравьёв Америки — юрком чёрно-красном Доримирмекс Гетчи. Немецкий учёный Вильгельм Гетч, назвавший этого Доримирмекса своим именем, привязывая к ножке муравья тончайшую шёлковую нить, пробовал измерить глубину ходов гнезда. Двадцатипятиметровая нить вся исчезла в земле.

Многочисленные входы, ведущие вниз, в жильё, окружены выброшенными на-гора щепотками грунта. В горах Флориды и Мексики именно в таких отвалах были обнаружены марганцевые руды. В других местах Доримирмексы навели на след зелёных медных руд, серебра, даже на золотые россыпи, показав, что Геродот со своими индийскими сказкамибыл не так уж наивен…

Как видим, опыт изучения Кара-Кумов, Сахары и американской пустыни определённо позволяет заключить, что на мирмекологических картах нет оснований рассматривать пустыню как необитаемую.

Если уж искать непригодную для муравьёв область, то можно думать, что она находится в зоне вечной мерзлоты, на болотах, на холодных и мокрых торфяниках. Растительный мир здесь, правда, много богаче, чем флора сыпучих песков, но муравьи не могут селиться в захлебнувшейся влагой почве, не говоря уж о том, что зимой эти почвы сплошь промерзают. Впрочем, оказалось, что даже болота не всех муравьёв отпугивают.

Ведь живут же муравьи в затопляемых весной речных поймах. Вода сойдёт, и следом сквозь слой осевшего песка и ила поднимутся, выйдут на поверхность загадочным образом уцелевшие муравьи.

Не случайно многие из муравьёв, явно утонувших, — их тела могут пролежать на дне сосуда с водой сутки, 50, 100 часов — будучи извлечены оттуда, на сухом тёплом месте скоро оживают и ведут себя дальше как ни в чём не бывало.

Эта выносливость, терпимость, способность пассивно применяться к трудностям, конечно, поразительны. Но что говорить о способности живого активно перестраивать своё поведение, изменять типичные действия, когда преодолеваются или обходятся препятствия к существованию в новых условиях? И ведь, забегая вперёд, скажем: такие перестройки происходят не у одного какого-нибудь муравья, а обнимают семью из тысяч насекомых.

Много шума и волнений вызвали в маленьком мире мирмекологов первые муравьиные гнёзда, обнаруженные на болоте. Это была большущая колония на площади около полутора гектаров, среди бочажин, на высоких кочках, поросших осокой и круглолистной росянкой. Каждое гнездо аккуратнейше сложено из срезанных и просушенных на солнце, а затем склеенных листьев и прядей мха и прикрыто сверху серебристо-седым куполом из сухого сфагнума. Крепкие стебли злаков, насквозь пронизывающие сооружение и продолжающие расти, служат ему надёжной опорой, а главное — позволяют, словно на сваях, поднимать основание гнезда довольно высоко над водой. Ни у одного из известных до того видов муравьёв таких гнёзд не существовало, не было даже похожих. Откуда же взялись эти?

Перепутавшиеся в основании и кое-где соприкасающиеся верхушками широкие листовые пластинки осоки — это здесь кормовое угодье, операционный плацдарм. Муравьи охотятся и промышляют не только на ближних к гнезду участках, но и дальше, ловко пробираясь, как по висячим мостам, вдоль плетей и побегов болотной клюквы.

— Насколько я понимаю, у них всегда мокрые ноги, — заметил натуралист, описывая образ жизни открытой им формы.

И вдруг вторая, ещё большая неожиданность: ни на кого своим поведением не похожих болотных муравьёв нельзя рассматривать ни как новое подсемейство, ни как новый род, ни как новый вид! Строителями свайных поселений оказались давно известные Формика пицеа. Прежде считалось, что они обитают лишь в горно-степных каменистых районах да изредка встречаются под камнями на холмах, в дубовых лесах.

Несколько виднейших знатоков — классиков муравьеведения специально выехали в Данию, в район Копенгагена, на место происшествия. Один из опубликованных отчётов о поездке начинается так: «Это совершенно невероятно, но я сам всё видел…».

Впрочем, взбудоражившее мирмекологов событие не было беспрецедентным. Приходится заметить, что в науке, как и в обыденной жизни, новые факты и явления не всегда обращают на себя внимание с первого раза. За много лет до открытия свайных поселений муравьёв в Дании русский исследователь В.А.Караваев специальной статьей отметил опубликованное в русской печати сообщение о муравейниках, обнаруженных на болоте близ Обдорска в Тобольской губернии. Позднее болотные гнездования того же, что в Дании, вида Формика пицеа были зарегистрированы в Эстонии, в Подмосковье, на Дальнем Востоке.

Итак, вид, приуроченный к сухим горно-степным местам, оказался в разных районах планеты обитателем болот. Но как появились на болотах муравьи, которые сушат на солнце подрезанные листья, а затем прикрывают ими основания стеблей осоки, заготовляют высохшие плети сфагнума, чтобы сплетать и склеивать купола? Откуда взялись у них сборщики корма, которые, держа добычу жвалами, поднимаются и опускаются по стеблям трав, бегут вдоль плетей над болотной водой? Видимо, в достаточно различных условиях живое способно бывает развиваться поразительно неодинаково, образуя до неузнаваемости различные формы. Пример многих муравьёв особенно отчётливо и убедительно подтверждает это.

Семьи одного и того же вида, свезённые из нескольких зон в одно место, отчётливо сохраняют в течение какого-то времени в потомстве отличия географических рас. И в то же время именно на муравьях проведены опыты, в которых родные сёстры, различно содержавшиеся в одной и той же лаборатории, дали вскоре потомство, о котором исследователь, не колеблясь, сказал: «Серьёзный систематик обязательно отнёс бы их к разным видам!».

В природе такие сходства и различия наблюдаются иной раз чаще, чем в лаборатории. Они могут возникать и в результате особых причин Приведём один классический пример из растениеводческой практики. Выдающийся создатель новых растительных форм И.В.Мичурин в своё время обнаружил в потомстве от скрещивания двух видов лилии форму, отличавшуюся свойствами, которых не было ни у одного из родителей и вообще ни у каких лилий никогда не существовало. Цветок гибрида имел крупные пёстрые лепестки невиданного у лилии колера и небывалый у лилии фиалковый запах; широкие полоски, выросшие на стебле, прикрывая луковицу, защищали её от сбегающей сверху во время дождя воды. Об этом случае И.В.Мичурин сделал в своём дневнике наблюдений специальную запись, подчеркнув «замечательное явление в приспособлении растения к условиям существования, в борьбе с условиями отрицательного свойства в отношении более здорового развития». Именно по поводу фиалковой лилии И.В.Мичурин писал, что здесь «явление приспособления вырабатывалось не постепенно, путём естественного подбора, как это трактуется в теории Дарвина, а сразу в одном поколении».

Такая многогранность приспособления, такие разносторонние новые черты могут появляться не только в мире растений и возникать не только в устройстве, но и в типичных реакциях на внешние воздействия. В частности, муравьи Формика пицеа, обнаруженные на болотах Дальнего Востока — в Амурской области, в сердце Сибири — вблизи Обдорска и в районе Копенгагена — в Дании, как удостоверили всесторонне изучившие их специалисты, сами по себе, с внешней стороны нисколько не изменились. И только в поведении особей и семьи как целого проявлялись неизвестные дотоле свойства и отличия. Они тоже дают право считать, что видовые признаки и свойства меняются не обязательно в результате длительно накапливаемых воздействий.

Разумеется, не всё способно жить где попало, но уж если живёт, не трудно заметить, что внешние условия неизбежно накладывают печать на разные стороны его жизнедеятельности.

Новые свойства какого-нибудь Фараонова муравья, обитающего ныне в человеческом жилье, несоизмеримо моложе любого из свойств, присущих потомкам тех ископаемых муравьёв, муравьёв из янтаря, чей возраст определяется сейчас в 30-50 миллионов лет. И всё же в поведении всех особей раскрывается такая многогранная слаженность действий, такая отшлифованная целесообразность реакций, в какой до сих пор привыкли видеть только конечное произведение многомиллионолетнего естественного отбора, венец бесконечно медленного и постепенного накопления счастливых случайностей. Но почему думать, что особенности строения и поведения муравьёв в туркменских Кара-Кумах или в алжирской Сахаре сложились в принципе иначе, чем отличия болотных Формика? Обязательно ли требовались целые геологические эпохи, чтобы приучить муравьёв не покидать гнездо в часы, когда песок пустыни слишком накалён?

И обязательно ли миллионы лет должны были формироваться такие свойства пустынных муравьёв, как умение взбираться в жаркую пору на стволы деревьев, или закрывать вход в гнездо на день, или уходить глубже в почву? Но, может быть, миллионы лет не потребовались и для того, чтобы пустынный фаэтончик стал быстрее всех бегущим по дорогам, или для того, чтобы на голени пустынных муравьёв появились описанные В.Вилером длинные щетинки, действительно неоценимые для обитателей пыльных песков как аппарат для чистки усиков и ног?

Если бы естественный отбор был не больше, чем сито, то им отбирались и сохранялись бы лишь крупицы наиболее приспособленного из массы уже появившегося, существующего. Тогда самое возникновение и даже совершенствование новых отличий строения или поведения оставались бы необъяснимой загадкой. Но, может быть, действительно новое, качественно новое никогда вовсе и не появляется? Может быть, все изменения укладываются в рамки количественных: больший или меньший прирост, большая или меньшая утрата чего-то, относительное его смещение в ту или иную сторону — и только?

Нет, это не так. И лучшим тому свидетельством служит муравьиная семья, семейный образ жизни муравьёв. Ни в каком из родов всех подразделений семейства — ни в самых простых, ни в наиболее совершенных — по сей день не известен ни единый вид, который жил бы иначе, чем семьёй, семейной общиной. У одних семьи насчитывают десятки и сотни тысяч особей, у других семьи совсем небольшие, всего из одной-двух дюжин муравьёв; но одиночно живущего муравья на всей нашей планете не только сейчас нет, но, насколько можно судить, основываясь на данных палеоэнтомологии, и не было. Во всяком случае, даже ископаемые муравьи были уже общественными. Но раз среди муравьёв нет и не было одиночно живущих видов, то, разумеется, никак не могло иметь места такое постепенное усложнение материнского инстинкта, которое привело к возникновению семьи.

Здесь при всех условиях неизбежен был более или менее отчётливый перерыв постепенности, знаменующий начало муравьиной семьи, рождение первых чудес той её слаженности, которая так восхищает и поражает каждого. А ведь теперь мы знаем, что именно благодаря своей семье смогли муравьи покрыть чуть не всю Землю, проникнуть в леса, степи, пустыни, взобраться на горы и спуститься в долины, распространиться как в безлюдных топях, так и в самых многолюдных городах, всюду выделяясь среди других насекомых богатством видов, их численностью, долговечностью жизни особей, неописуемым многообразием форм приспособленности и межвидовых взаимоотношений.

ИХ ГНЁЗДА

^{Гнездо и муравейник, чем они различаются. — Муравейники в земле. — Гнёзда из растительных материалов. — Гнёзда тканые. — Гнёзда простые и сложные. — О строительных инстинктах насекомых. — Технологические особенности купола муравейника. — Пирамиды Хеопса и теремок в грибе-поганке.}

Муравьиные гнёзда едва ли не популярнее, чем сами их строители. Справедливости ради отметим, впрочем, что в наших широтах это утверждение справедливо больше в отношении бурых муравьиных куч — неотъемлемой детали лесного пейзажа средней полосы.

Патриарх русской мирмекологии М.Д.Рузский свидетельствует, что в тайге и сосновых борах, в лесах лиственных и смешанных в Европейской части России рыжий или красно-бурый Формика с его гнёздами составляет необходимое явление. Он столь же обычен, как дятлы, тетерева, дрозды, серая ящерица, заяц или бурундук. К этому перечню С.Я.Маршак в великолепном стихотворении «Бор» прибавил ещё одного характерного лесного обитателя — белку:

Полумрак и зной стоят в бору,

Смолы проступают сквозь кору.

А зайдёшь в лесную даль и глушь, Муравьиным спиртом пахнет сушь.

В чаще муравейники не спят —

Шевелятся, зыблются, кипят.

Да мелькают белки в вышине,

Словно стрелки, от сосны к сосне…

Каким надо, однако, быть сухарём и педантом, чтоб к мастерски нарисованной картине делать ещё какие-то дополнения. Но что же попишешь, у научной повести свои законы…

Итак, видимое над землёй сооружение, муравьиная куча, — это ещё не всё гнездо, а только купол его. Куполом покрыта примерно такая же по объёму, но только спрятанная в земле, невидимая половина.

К тому же муравейник и муравьиное гнездо — это не одно и то же. В муравейнике живёт вся семья, а гнездом называют любое место, где нашли себе приют эти насекомые, безотносительно от того, один ли здесь обитает вид или больше, вся ли семья здесь полностью или только часть её. Муравейник может быть разбросан в нескольких скрыто связанных между собой гнёздах, что часто бывает и у муравьёв, о которых говорится в стихотворении «Бор».

Добавим в заключение, что муравейники иногда расположены так тесно, что образуют целую колонию, федерацию. Строительные таланты зверей, птиц и насекомых издавна привлекают к себе внимание натуралистов. Целые фолианты посвящены описаниям всевозможных гнёзд и техники их сооружения. Не кто другой, как Чарлз Дарвин, исследуя инстинкты животных, птиц, рыб, членистоногих, особо выделил явление гнездостроительства: «Мало найдётся других инстинктов, которые могут быть, так сказать, сохранены в музее», — писал он. Здесь есть действительно на редкость впечатляющие примеры.

Стриж с Ост-Индских островов и рыбы-самцы видов Лямиус и Гурами строят гнёзда из своей слюны. Мышь-малютка аккуратно разрезает листок на тонкие полоски и, подобрав их под себя, чрезвычайно ловко плетёт кошелёк, составляющий основу висячего гнезда, набитого мягким материалом. Славки-портнихи сшивают для гнезда мешочек из листьев, скрепляя их растительными волокнами. Австралийский тавон — сравнительно небольшая птица — собирает в кучу растительные остатки (Дарвин писал: «от двух до четырёх возов») и в центре её откладывает яйца; птенцы выводятся под действием теплоты гниения; выклюнувшись, они сами прокладывают дорогу из горячего гнезда на волю. Один южноевропейский паук делает в своих норках крышечки из паутины и клея; держатся они на петле, прикреплённой к стенкам норы; в случае опасности паук может крепко удерживать крышку изнутри. Другой — венесуэльский паук-крестовик — строит норку из трёх отделений, сообщающихся узкими отверстиями, каждое из которых закрывается крышечкой на шарнире. Вспомним, наконец, обычные тенета наших пауков, подводный колокол паука-серебрянки, коконы шелкопрядов, домики личинок ручейника, шары жуков-навозников, картонные и бумажные сооружения ос, пчелиные соты.

В гнёздах разных муравьёв обнаруживается и собранная из листьев основа гнезда, и склеенные, сцементированные слюной земляные перекрытия, и обогрев теплом гниющей растительной массы, и шёлк для внутренней отделки; есть гнезда, сшитые из листьев, есть картонные и бумажные.

Само собой разумеется, здесь нет речи о тех совсем немногих видах муравьёв, которые вообще обходятся без крова и живут на марше, удовлетворяясь лишь временными привалами. Не говорим мы и о муравьях, обитающих в так называемых камерных гнёздах: в пустых раковинах моллюсков, трещинах скал, заборов, стен, в покинутых другими земляными животными норках. Напомним только, что, когда муравьи используют готовые полости, они чаще всего оплетают их изнутри подобием паутины и кладут, таким образом, в гнезде начало нужным для жизни условиям.

В муравейниках смешанных, занятых двумя, а то и тремя видами, характерные черты строения также смешаны, слиты. Кроме того, муравьи нередко сами или под давлением превосходящих сил покидают свои гнёзда, и их занимают или захватывают другие, причём каждый новый жилец в какой-то мере перестраивает обживаемое строение по-своему.

Совершенно очевидно, что в выборе места гнездования и строительного материала, а также в самих типах сооружения у муравьёв проявляется несравненно большая, чем у других насекомых, гибкость, приспособляемость к условиям.

В этом отношении муравейник представляет, можно сказать, полную противоположность гнёздам пчёл и ос. Там — в одном случае вертикальные, в другом горизонтальные пласты сотов, геометрически строгое плетение стандартных ячей, монотонный порядок хрупкого воскового или склеенного из бумаги узора, точность, строгость, чистота и изящество отделки. Здесь — никакой стройности, никакого шаблона: ямы, валы и кучи, запутанная паутина ходов, земляная губка, катакомбы, сырость, тропинки, пронизывающие грунт и то спутанные в клубок, то разбегающиеся в разные стороны.

Тот же, разве только ещё более живописный, беспорядок скрывает муравьиное гнездо в гниющем пне или в дереве.

Земляные гнёзда муравьёв могут быть скрыты довольно глубоко в грунте, увенчаны сверху земляной насыпью; иногда же такая крыша отсутствует.

В чисто земляных гнёздах обитают, к примеру, знаменитые тропические листорезы Атта. Сильная их семья зарывается в землю иной раз на три-пять метров, вынося на поверхность и наращивая вокруг входов в гнездо сплошным слоем не меньше 50-75 кубометров грунта. Косые ходы от центральной части к периферии тянутся нередко на сотни метров.

Наиболее известные в средних широтах обитатели катакомб — степные жёлтые Лазиусы почти не покидают грунта и сооружают в поросших мхом или реденькой травкой луговых кочках громадное количество гнёзд, связанных подземными ходами — иногда на площади во много гектаров.

Муравьи обосновываются и под плоскими камнями, старыми досками, брёвнами, под кирпичом, куском черепицы.

Готовые укрытия защищают их сверху от дождя и ветра, сберегают тепло и вместе с тем предохраняют гнездо от иссушения. Гнездо под большим камнем или в пне постепенно покрывается землёй, выбрасываемой строителями на-гора.

Пень обрастает насыпью и в конце концов оказывается полностью закрыт куполом, валиками-насыпями вокруг входов.

Камни, под которыми поселяются муравьи, мало-помалу оседают, утопают в почве, и каменистое поле спустя какой-то срок становится ровным и гладким, тогда как ровный поначалу луг, если только здесь живут муравьи-землекопы, со временем покрывается несчётным числом бугров и холмиков.

Гнёзда древоточцев в пнях чаще всего сохраняют внешнюю оболочку, но внутри сплошь источены клинописью ходов. Одну полость от другой отделяют тонкие вертикальные стенки и лёгкие колонны из тёмной, как бы насквозь прокопчённой массы, похожей на картон.

В достигающем метра в высоту гнезде красногрудого древоточца Кампонотус геркулеанус полости расположены концентрически, а дно засыпано опилками. Большой знаток и любитель леса Михаил Пришвин, описывая старый, «весь покрытый, как швейцарский сыр, дырочками» пень, не советовал садиться на него, так как он легко разрушается, и тогда «из каждой дырочки этого пня под тобой выползает множество муравьёв, и ноздреватый пень окажется весь сплошным муравейником, сохранившим обличие пня…».

Блестящий чёрный Лазиус фулигинозус часто поселяется в основании дерева, где выстраивает полости с тонкими, плотными стенками и перегородками из пережёванной древесной массы, сдобренной слюной и засеянной грибом Септоспориум. Этот гриб только здесь и живёт и образует у одних видов картон потемнее, пожёстче, у других — более рыхлый.

Если наступить на большое гнездо, устроенное в земле, нога проваливается в полную муравьёв яму.

Большая часть обитателей муравейника постоянно занята рытьём земли, выброской её под купол, заготовкой и перемещением строительного материала. Когда гнездо повреждено, строительство ведётся с особым рвением.

И для строительства и для ремонта применяются одни и те же орудия: шесть ножек и жвала. Жвалами, как зубчатыми щипцами, муравьи схватывают и переносят крупицы земли, дробят и месят грунт. Если муравьи отделывают внутренние ходы в гнезде латексом, то упругие крошки этого сухого растительного молочка сносятся в гнездо тоже с помощью жвал. Закрытыми жвалами, как совком, скоблится земля, ими же она прессуется в комочки, представляющие облицовочный материал для отделки камер и мощения дорог.

Значение каждой пары ног прослежено в опытах с муравьями, у которых ампутировалась передняя, средняя или задняя пара конечностей. Так, в частности, выяснено, что передняя больше всего применяется для рытья или трамбовки грунта. Когда почва при этом слишком суха и крошится, муравьи могут увлажнять её, принося в зобике воду.

Картонные муравейники средней полосы дают лишь слабое представление о гнёздах тех тропических муравьёв, что селятся высоко на стволах или в кроне деревьев. Чаще это бывает в местах, затопляемых ливнями. Упоминавшийся в прошлой главе В.Караваев подробно описал воздушные муравейники, найденные им на Молуккских островах и на островах Малайского архипелага. Гнёзда муравьёв Ацтека конструктор свешиваются с деревьев, подобно наплывам или сталактитам. Иногда гнёзда скрыты в дуплах или припаяны к крупным камням. Ацтека часто селятся также в захваченных ими термитниках. Эти муравьи, похоже, вовсе не выносят присутствия человека, и, как отмечают многие натуралисты и путешественники, дым первых же костров, звон пил и удары топора снимают этих шестиногих дикарей с места и гонят их в глубь джунглей.

^{Среди других насекомых в балтийском янтаре можно видеть иногда и прекрасно сохранившихся муравьёв. Возраст обломка янтаря с крылатым муравьём (см. нижнюю фотографию) составляет, по определению специалистов, не менее 30 миллионов лет.}

^{Простого стеклянного гнезда, от которого на арену с двойным бортиком (канавка между бортиками заполнена водой) проложена трубка, достаточно для первого знакомства с героем этой книги. — Чем совершеннее лабораторные гнёзда, тем содержательнее опыты, которые здесь можно ставить.}

^{Купол гнезда лесных муравьёв Формика. Это о них писал С.Маршак: «В чаще муравейники не спят, шевелятся, зыблются, кипят…»}

^{Если сверху донизу пополам разрезать муравьиное гнездо, то под плотной кровлей купола открывается сплошь пористая земляная губка — масса ниш и камер, соединённых ходами. Вверху — солнечные ванны на поганке…}

^{Этот самый крупный в мире муравей — Динопонепа гигантеа - водится в Америке. — Голова Динопонера с жвалами, схватившими куколку жука, выглядит при достаточном увеличении устрашающе. — Стража у входов в гнездо всегда готова отразить нападение.}

^{Ткачи Экофилла смарагдина сшивают свои гнёзда из листьев тропических деревьев, на которых обитают. Крупные рабочие соединёнными усилиями сближают края листьев, и тогда меньшие приносят в жвалах личинки. Выжимая из них липкую шелковистую нить, рабочие швом из этой нитки скрепляют листья.}

^{Вот как выглядит горстка медовых муравьёв Мелофорус, которыми лакомятся коренные жители центральных областей Австралии. Медовые муравьи здесь размером со смородину. - Американские медовые муравьи Мирмекоцистус ещё крупнее.}

^{Плотники Кампонотусы гнездятся в старых пнях, которые они истачивают и превращают в лабиринт камер, разгороженных сталактитами из пережёванной древесины. — Отверстие, которое когда-то прогрыз в стволе жук, сейчас служит ходом в гнездо.}

^{Самка Кампонотуса, откладывающая яйца, всегда окружена свитой рабочих.}

^{Именно самые маленькие Кампонотусы, негодные ни для строительных работ, ни для заготовки корма, подхватывают откладываемые самкой яйца и в жвалах уносят их, чтобы уложить в пакет.}

^{Пиколок переносят только самые крупные рабочие Кампонотусы.Чёрные блестящие Лазиус фулигинозус, известные своим сильным запахом, гнездятся в старых деревьях и пнях, устраивая себе в загнивающей древесине камеры из картонообразной массы.}

^{«Его можно наблюдать чаще всего на дуплистых деревьях, внутри которых он живёт, прогуливающимся значительными компаниями; причём медленные и бесстрастные движения этого муравья резко контрастируют с быстрой и хлопотливой походкой большинства его сородичей», — пишут о Лазиус фулигинозус специалисты.}

^{В таких поросших реденькими травинками пористых изнутри кочках, не покидая своего подземелья, обитают жёлтые Лазиусы.}

^{Самка жёлтого Лазиуса с личинками: внизу — крылатый самец и самка, а также рабочий обыкновенного садового мураша Лазиус нигер.}

Продолжая перечисление разных типов гнёзд, вспомним поселения плоскоголовых муравьёв, которые прячутся под корой, в полостях стебельчатых растений, в ноздреватых галлах (так называются растительные желваки на листьях), в полых шипах и иглах колючих кустарников, в дуплах, а то и в стволах живых деревьев. Или других муравьёв, которые прокладывают, выгрызают себе в трубках сосудов ходы, соединяющие ветви, стволы, корни. Муравей Крематогастер скутелларис гнездится в коре живого дерева, в строевой, деловой и даже больной древесине, в нишах известняка, выстланных растительными остатками.

Но все эти гнёзда не так удивительны, как свалянные или склеенные — вернее, сшитые из листьев. Описаны муравьи — они водятся на острове Тринидад, — которые, сближая и склеивая края соседних листьев, превращают почти всю крону дерева в сплошной воздушный муравейник. В подробностях строительные повадки этих тринидадских листоклеев ещё не известны. Зато возникновение тканого гнезда муравьёев Экофилла смарагдина прослежено и описано достаточно подробно многими вполне надёжными исследователями, не без оснований объявившими их самым выдающимся достижением муравьиного гнездостроительства и одним из подлинных чудес в биологии насекомых.

В гнезде Экофилла листья скреплены прочными швами из тонкой шёлковой нити. Откуда здесь шёлк? Нет ни одного вида муравьёв, у которых рабочие были бы, так сказать, шелкопрядами. Как же тогда Экофилла всё-таки сшивают листья?

Какое-то количество крупных коричнево-красных длинноногих Экофилла одновременно появляется на двух соседних листьях и рассыпается по самому их краю. Каждый муравей впился в лист лапками задних ножек, а лапками передних ножек и сильными челюстями ищет, старается схватить край второго листа. Эти длинноногие великаны выполняют обязанности крепильщиков: они сближают края листьев.

Порыв ветра может прервать работу, крепильщики начнут её сызнова. Иногда они выгрызают мешающую им часть листа, подносят, держа в челюстях, к краю и, будто по команде, выбрасывают. Когда дело, наконец, сделано и листья надёжно притянуты длинноногими Экофилла один к другому, прибегают новые, на этот раз самые маленькие зеленоватые рабочие из того же гнезда. Этих лилипутов назовём сшивальщиками. Каждый несёт в челюстях головой вперёд личинку примерно семидневного возраста.

Половину объёма личинки Экофилла составляют прядильные железы. Обычно эти железы сильнее развиты у тех видов, которые окукливаются в коконе. Однако у личинок Экофилла они непревзойдённо мощны, хотя куколки этих муравьёв голые, без кокона: личинки окукливаются здесь уже после того, как полностью израсходовали продукцию своих желез.

Итак, зеленоватые крошки-сшивальщики рассыпаются среди придерживающих листья красно-бурых гигантов-крепильщиков, взбираются, если надо, на их спины, и каждый сшивальщик, сжимая в челюстях личинку, быстро водит её головой взад и вперёд — так, чтоб она коснулась ротовым отверстием то одного листа, то другого. Личинка выделяет при этом тонкую липкую нить, которая, сразу же застывая, надёжным швом схватывает края листьев.

Если листья небольшие, их может быть сотня и более: они накладываются один на другой в несколько слоёв. Гнезда размером с кулак боксёра, а то и с футбольный мяч, великолепно замаскированы на дереве: они сшиты из листьев, которые долго остаются живыми и зелёными.

— Думайте обо мне, что хотите, но если строительство такого гнезда — инстинкт, то изобретение паровой машины — тоже инстинкт! — в запальчивости воскликнул натуралист, тщательно проследивший процесс сооружения гнезда Экофилла.

Оставив это явное, но вполне объяснимое заблуждение на совести автора, познакомимся поближе с опытами французского учёного Реми Шовена, изучавшего Экофилла на берегу лагуны Эбриэ в Западной Африке. Для муравьёв-ткачей, густо заселяющих здесь кофейные плантации, места эти — просто рай. По этой же причине они представляют ад для сборщиков кофе. Не успеет сборщик прикоснуться к ветке, как на него проливается дождь свирепых Экофилла. Глубоко вонзая зубчатые челюсти, они прокусывают кожу и сразу же из кончика брюшка обрызгивают ранку жгучим ядом.

Осторожно разделив два внешних листа гнезда, Шовен стал смотреть, что будет дальше. Первыми выбежали крупные ржаво-красные муравьи, укрепились ножками на краю листа и стали изо всех сил вытягиваться, чтобы ухватить челюстями второй лист. Вслед за ними появился рабочий, размером поменьше и зеленоватый, с белой личинкой в жвалах. Касаясь личинкой листьев, он соединил их края шёлковым швом. Пока шов застывал, крепильщики оставались на посту; когда же дело было закончено, они ушли, и тут Шовен опять раздвинул листья. И опять всё началось сызнова.

Поставив метку там, где стоял на листе какой-нибудь муравей, Шовен убирал его пинцетом. Немедленно из глубины гнезда выбегал другой и занимал освободившееся место — так точно, словно здесь оставался какой-то ароматический след.

Двенадцать раз уничтожал Шовен шёлковые связки, подряд одного за другим снимал с листьев то крепильщиков, то сшивальщиков с личинками в жвалах, и каждый раз из гнезда появлялась смена.

«В конце концов истощилось моё терпение», — записал Шовен в отчёте.

Тогда он ссыпал в плоскую стеклянную чашку муравьёв Экофилла, а над ними подвесил листики кофейного дерева.

Обнаружив и обследовав листья, муравьи принялись собирать рассыпанные по чашке яйца и личинок, снесли их в одно место и затем именно над этим местом начали с двух сторон стягивать листья, чтобы прикрыть расплод сверху.

Муравьям Экофилла предложили для сооружения гнезда натуральный лист кофейного дерева, такой же формы листок бумаги и ещё один бумажный листок, натёртый соком кофейных листьев. Они выбрали наиболее знакомые, привычные. В другом опыте их заставили сшивать уже не округло-овальные листья кофейного дерева, а вовсе непохожие на них длинные узкие пальмовые. И только когда им вместе с бумажными дали обычные листки кофейного дерева, но перегнутые пополам, вдоль или поперёк — безразлично, вскрылась ограниченность строительных талантов муравья: Экофилла не обращали внимания на сложенный вдвое кофейный лист, а выбирали подходящий по форме бумажный.

Множество новых подробностей сообщает о гнёздах Экофилла англичанин Ф.Уондерпланк, изучавший этих муравьёв в Занзибаре. Он проследил, как создаёт новое гнездо сильная семья, когда ей становится тесно. Из десятков старых гнёзд выбегают сотни строителей и собираются на облюбованной ветке. Держа друг друга ножками, они могут связываться в длинные цепочки, чтобы схватить края листьев и сблизить их. Сооружаются гнёзда преимущественно на солнечной стороне.

Когда муравейник Экофилла находится в расцвете сил, на одном дереве может быть чуть не сотня отдельных гнёзд.

Во всех «единым импульсом» живут десятки тысяч рабочих, тысячи личинок и куколок разного возраста. Заметим, что длительность жизни рабочего муравья у этого вида примерно три месяца, а всё население муравейника представляет потомство одной-единственной матки. Можно себе представить, сколько генераций Экофилла осваивают дерево, сооружая гнёзда! Для уточнения расчётов полезно добавить, что основывающая семью молодая самка Экофилла в первые недели жизни откладывает не больше двух-четырёх яиц за день, зато через год-два — уже и по 10 тысяч в сутки.

Муравьи Экофилла, о которых всё это рассказывается, водятся во многих тропических странах. Разные формы Экофилла были обнаружены в Южном Китае Китайско-советской энтомологической экспедицией под руководством Лю Пун-ло и В.В.Попова. Здесь найдены и другие муравьи ткачи — Полирахис: одни выстилают гнездо из листьев шёлком, вторые в несколько слоёв окантовывают листья по краям, а выход из гнезда оставляют у черенка.

Но вернёмся из тропиков в среднюю полосу, от гнёзд Экофилла к гнёздам Формика.

В Европейской части нашей страны широко распространён волосистый луговой Формика нигриканс. Очень обстоятельно описаны М.Д.Рузским найденные на Южном Урале «среди берёзовых лесов сложные постройки этого муравья с двумя или тремя насыпными конусами, окружёнными одним общим валом. Одна из таких построек имела довольно высокую,- гладко вычищенную площадку из земли, неправильной овальной (грушевидной) формы, продольный диаметр которой равнялся 2,25 метра, а поперечный в наиболее расширенной части — 1,95 метра. На этой площадке возвышались три конуса, широкие, с плоскими сильно закруглёнными вершинами… Площадка окружалась небольшим возвышенным валом…».

Правду говоря, описание напоминает не то протокол раскопки древнего поселения, не то рассказ о фортификациях, увековеченных в «Капитанской дочке». Конечно, величина насыпного конуса и его подземного основания измеряется немногими кубическими метрами, но надо же принять во внимание размеры строителя.

Ещё объёмистее — в них иногда до 1,2-2 метров в высоту, до 3 метров в диаметре — муравейники хвойных лесов.

Размышляя над тем, как могут возникать такие крупные гнёзда, натуралисты учитывают и необычайно густую их населённость, и вошедшее в поговорку рвение муравьёв в работе, и несравненно большую, чем у других насекомых, продолжительность рабочего дня, и выдающуюся способность муравьёв переносить тяжести. Муравей действительно тащит, толкает, поднимает груз, намного превышающий вес его собственного тела. Этим отличаются многие насекомые. И всё же здесь остаётся немало необъясненного.

Во-первых: общий план…

По форме купол гнёзд чаще всего правильный одновершинный конус. Он покрыт гладким слоем мелкой хвои, под которой лежит более толстый слой из мелких веточек, щепочек и прочего растительного мусора. На одно гнездо идёт в среднем 4-5 миллионов хвоинок и щепочек. Сердцевиной гнезда Формика часто служит насквозь источенный пень, где находят приют самки-родительницы и наиболее молодые их отпрыски. А вокруг — во все стороны и вверх — лежит огромная пористая губка из почвы, тысячи мелких камер, связанных между собой разветвлёнными ходами. Обширная подземная часть тоже источена ходами и полостями. Каждое гнездо окружено, кроме всего, скрытой в грунте системой водоотводных каналов; иногда на много метров в стороны тянутся муравьиные дорожки и тропинки.

Во-вторых, прочность…

Хвоинки на куполе как бы причёсаны, лежат, подобно соломе на крыше, параллельно одна другой и плотно, в несколько слоёв. Эта хвойная кровля определённо устойчива против разных невзгод. И ветер и дождь здесь почти бессильны. В каштановых рощах купола собраны из одних только черешков листьев, однако обладают теми же свойствами.

В северной части Байкала, на Ушканьих островах, которые по плотности муравьиного населения, похоже, не имеют себе равных у нас, среди тысяч гнёзд близ уреза воды встречаются муравейники, сложенные не из растительных остатков, а сплошь из мелкого гравия — подлинно каменные пирамиды! И они не рассыпаются.

Видимо, муравьи не просто сваливают свой строительный материал в кучу, а как-то скрепляют его. Во всяком случае, часто похоже, что какой-нибудь холмик из земляной трухи и растительного хлама только и ждал ливня, который бы его ещё надёжнее спаял. После дождя сооружение приобретает новый запас прочности, а внутри сохраняет присущий гнезду режим влажности.

Зимой муравьи уходят от холодов поглубже в непромерзающие слои почвы, и кровля гнезда, а также скрывающаяся под ним земляная губка отчасти теряют форму, оседают, сминаются. Но как только солнце начнёт подниматься повыше,растапливая снег на тёмных куполах, муравьи выходят из подземного морозоубежища к прогреваемой солнцем макушке, образуя поначалу совсем узкий, но высокий столб вновь обживаемого гнезда. Отсюда, изнутри, ведутся его восстановление и ремонт: муравьи убирают труху, которой забиты камеры губки; приводят в порядок свод, собранный из более крупных частиц; перекрывают самый купол.

За лето молодые небольшие гнёзда заметно вырастают. Но и в крупных, достигших уже предельного объёма сооружениях строительные работы не прекращаются. В чём они состоят?

Первый ответ на этот вопрос был получен, когда исследователи догадались пометить хвоинки самого верхнего слоя кровли хорошо сохраняющимся красным лаком. Уже назавтра число красных хвоинок на поверхности купола сократилось, на третий день их было совсем мало, — куда они только могли исчезать? — на четвёртый не осталось ни одной. Купол, как до начала опыта, покрывала обычная сухая бурая хвоя, по-прежнему ровно и аккуратно уложенная, причёсанная.

Примерно через 100 часов — на пятый день после начала исследования — хвоинки самого верхнего слоя снова были покрашены, на этот раз зелёным лаком. Картина повторилась: на четвёртый день все они пропали, и купол опять оказался покрыт бурой хвоей.

Тогда в ход пошёл синий лак, а ещё через четыре дня — блестящий чёрный лак, потом — белила, потом лак ярко-жёлтый… Тут, однако, обнаружилось нечто новое. Со второго дня на меченой жёлтым кровле стали появляться — и чем дальше, тем больше — красные хвоинки, а на четвёртый день весь купол покрылся хвоей, меченной лаком, который был применён в опыте первым. Теперь кровлю купола ничем не красили, но она каждые четыре дня менялась, делаясь то зелёной, то синей, то чёрной, то белой, то жёлтой.

Тогда на одном из участков купола аккуратно разобрали верхний слой гнездового укрытия и обнаружили там лежащие один на другом в уже известном нам порядке слои — синий, чёрный, белый, жёлтый, красный.

Так стало известно, что муравьи постоянно перебирают, перекладывают хвоинки кровли, разбавляют их новыми, доставленными извне, и в то же время постепенно уносят сверху вглубь, слой за слоем открывая солнцу и ветру нижележащие.

Понятно, почему весь пласт хвои на куполе устойчив против гнили и не плесневеет, понятно также, почему слабые семьи не остаются в больших гнёздах, покидают их: им не под силу поддерживать здесь порядок.

А ведь от кровли купола зависит многое и в недрах гнезда — в первую очередь его тепловые свойства. Всего нагляднее это можно видеть в смоляных гнёздах. Такие гнёзда не редкость в хвойных лесах, а на Ушканьих островах лиственничная смола комками, иной раз даже с ноготь величиной, постоянно встречается в муравейниках среди строительного материала. Летом смола плавится, скрепляя массу купола, которая становится как бы цельной, литой. Термопары, установленные в муравейниках, показали, что под куполом внутри любого гнезда температура может быть и на 5 и на 10 градусов выше наружной.

Но откуда в таком случае берётся тепло? Гнёзда Формика не обогреваются изнутри гниющими в земле сырыми растительными остатками, как гнёзда листорезов. В муравейники Формика тепло доставляется… самими муравьями.

Как мы знаем, семья на время холодов спускается иногда довольно глубоко, в непромерзающие горизонты. Здесь она зимует, сбившись в гроздья клуба, облегающего не червящих в эти месяцы самок. Сверху над клубом копошится небольшая часть особо чутких к температурным колебаниям муравьёв. Это, так сказать, тепловые разведчики, щупальца семьи. С похолоданием они отступают последними и не растворяются в общей массе дремлющего клуба, а продолжают бодрствовать. Возможно, эти муравьи накопили в себе за лето особенно большой запас жирового тела.

Едва холода спадают, разведчики устремляются вверх, в прогреваемую солнцем зону. Проникнув в успевшую подсохнуть макушку купола — с неё снег стаивает в первую очередь, — разведчики будят муравьёв клуба. Внутри охолодевшего, осевшего, за зиму гнезда быстро возникает живой воскресший столб. По восстановленным ходам внутри него масса проснувшихся муравьёв раньше или позже поднимается из клуба до самого верха, выходит на тёмные, прогретые склоны и здесь в несколько слоёв кишит в жарком тепле солнечных лучей.

Когда родились первые догадки о смысле и содержании этого массового муравьиного ныряния в тепло, купания в лучах, они показались неправдоподобными, невероятными, смехотворными. И всё же новые и новые наблюдения и измерения подтверждали их справедливость. Температура тёмной кровли на солнечном склоне в солнечный весенний день уже с утра близка к 30 градусам, в полдень она доходит нередко и до 40. Каждый из тысяч шевелящихся здесь муравьёв быстро — за 10-20 минут — нагревается и, едва температура тела поднимется до некоего уровня, спешит укрыться в глубь гнезда, где так же быстро охлаждается. Остыв, муравей возвращается на кровлю, под неиссякающий солнечный поток.

Температура муравья, выходящего из глубины на купол, на 10-15 градусов ниже температуры тех, которые убегают в гнездо. Теперь остаётся определить, каков объём воздуха внутри гнезда, какова масса гнездового материала, каков объём тела одного муравья, сколько раз в течение светового дня успеет он выйти на поверхность. и, разогревшись, нырнуть в холод внутренней части гнезда, и мы сможем сказать, сколько тепла внесёт в гнездо каждая сотня тысяч муравьёв-теплоносов.

Попробуем подставить под перечисленные условия такие показатели: самый крупный муравей весит не более полутора десятков миллиграммов; вся живая масса купающихся в солнце теплоносов, учитывая многократность их возвращения в гнездо, может составить и 60 килограммов; ныряя под купол при температуре тела в 30 градусов, эти муравьи способны приносить с собой сотни калорий, ощутимо повышая температуру двух кубических метров воздуха и двух килограммов пористого земляного материала гнезда.

Набежавшее облачко не прогонит муравьёв с купола, не всякий дождь спугнёт их. Теплоносы стойко несут свою службу. Это неожиданное и вместе простое приспособление позволяет муравьиному гнезду так рано просыпаться весной и быстро возвращаться к жизни.

К сказанному следует добавить, что, конечно, гнездо нагревается и непосредственно падающими на купол лучами. Недаром скат гнездовой кровли, обращённый к солнцу, как правило, более пологий, длинный.

Если гнездо — обиталище многочисленной семьи лесных муравьёв — поместить под обширный светонепроницаемый короб-укрытие, а внутри этого короба подвесить на подвижных шнурах несколько инфракрасных ламп, то в зависимости от количества включённых источников инфракрасного света, в зависимости от того, насколько низко они и с какой стороны опущены, или, наоборот, насколько высоко подняты, как долго в течение суток включены, муравьи перестраивают форму купола: делают его более плоским или более крутым, укорачивают один склон, удлиняют и делают более пологим другой. Всё определяется количеством тепла, падающим на разные участки поверхности гнездовой кровли.

Пока муравейник ещё не прогрет, он накапливает тепло сквозь плотную кровлю; если же он начинает перегреваться, обитатели гнезда изнутри открывают имеющиеся в куполе вентиляционные отверстия. Число таких отверстий, их размещение, диаметр и глубина вентиляционных галерей — всё имеет здесь значение. Как только теплоотдача становится чрезмерной и гнездо остывает, строители заделывают часть отверстий, укорачивают вентиляционные ходы, и воздухообмен с наружной средой сокращается. В гнезде восстанавливается определённый температурный оптимум.

Скажем здесь и о тех муравьях, что обосновываются под камнями. Отдавая гнезду тепло солнечных лучей, камень играет роль термостата в инкубаторе. Листья и камешки, которыми замаскированы и закрыты входы, земляные валики, воронки вокруг них также сберегают тепло в гнезде.

Заслуживают внимания ещё два открытия, связанные с тепловым пульсом муравейника.

Оказывается, усики муравья отчётливо воспринимают разницу всего в четверть градуса. И хотя это показатель свойств отдельного муравья, он многое объясняет в механизме тепловой чувствительности, чуткости муравьиной семьи как целого.

Второе открытие касается свойств самок у некоторых видов. Они возобновляют откладку яиц после зимнего перерыва, как следует прогревшись в жарких участках кровли, А когда появляется новый расплод (он развивается лишь при определённых температурах), жизнь гнезда вступает в новую фазу, о которой придётся сказать отдельно.

Если летом, когда муравьиная семья сильнее всего, прикинуть объём всех ниш, камер и ходов гнезда и определить живую массу его обитателей, то станет ясно, что в муравейнике мог бы разместиться чуть не десяток таких же семей.

Муравейники растут вместе с семьёй, но фактически занятая часть гнёзд всегда много меньше годной для жилья. И не в том дело, что семья строит муравейник с запасом, на вырост. Он вообще никогда не бывает скроен по мерке, как кокон шелкопряда, панцирь черепахи, улитка слизня, раковина устрицы, ни даже как висячий кошелёк мыши-малютки, шитое гнездо славки-портнихи или бумажный шар ос. Муравейник — гнездо особого рода.

Исследователи физиологии разных насекомых определяют предпочитаемую ими температуру, их так называемый термопреферендум, с помощью градуированной металлической пластины, нагреваемой с одного конца. Помещённые на такую пластину насекомые собираются именно в той зоне, температура которой больше всего их устраивает. Когда термопреферендум измеряют на металлическом диске, прогретом в центре, насекомые располагаются в избранной зоне отчётливым кольцом.

Муравьиные гнёзда в какой-то мере походят на устройство для выявления термопреферендума, однако не плоское, а трёхмерное. Действительно, в летнюю пору макушка — вершина купола или прикрывающий гнездо камень накалены солнцем, а пятка, дно гнезда, скрыта в глубине, опирается на холодную почву. Между сухой горячей вершиной и прохладным, сырым основанием размещается вся — в трёх измерениях — просторная жилая часть гнезда. Она предоставляет своим обитателям возможность скрываться от избытка тепла или от холода, уходить в зону наиболее привлекательной для них температуры.

Муравьи проявляют в гнезде избирательность не только к температуре, но и к степени влажности, к силе движения воздуха, то есть и термо-, и гигро-, и анемо-, и все прочие преферендумы. Понятно теперь, почему муравьи сооружают такое ёмкое гнездо и почему всё время его перестраивают.

Уже один из первых мирмекологов — Пьер Гюбер, сын слепого Франсуа Гюбера, прославившегося открытиями в биологии пчёл, — восторгался «порядком, соблюдаемым муравьями во всех строительных операциях, согласием, господствующим между ними, усердием, с которыми они используют всякую возможность, чтобы укрепить строение».

Несчётное число раз описаны цепи Формика, спешащих к гнезду с зажатыми в жвалах хвоинками, обломками черешков и веточек. Взбираясь на купол, каждый строитель стремится достичь вершины, однако добираются к ней далеко не все: многие рассеивают груз по пути к цели. Именно так купол постепенно растёт, поднимаясь более или менее правильным одновершинным холмиком, в котором с первого взгляда опознаётся конус гнезда лесных Формика.

В романе Ильи Эренбурга «День второй» один из героев, иронизируя, говорит о том, что хотя «муравьиная куча — образец разумности и логики», хотя «существуют муравьи-рабочие, муравьи-спецы, муравьи-начальники, нет и не было на свете муравья-героя». «Шекспир писал не о муравьях, — продолжает он, — Акрополь построен не муравьями. Закон тяготения понял не муравей. У муравьёв нет ни Сенек, ни Рафаэлей, ни Пушкиных. У них есть куча, они работают».

Всё это неоспоримо, и всё это ещё раз говорит о том, как нужны в биологии свои Сенеки, Рафаэли, Пушкины, которые до конца расшифруют и опишут тайны возникновения куч, представляющих образец разумности и логики, хотя среди строителей этих куч не только нет спецов и начальников, не только никогда не было гения, но нет и не было ни одного, познавшего закон тяготения.

Выслушав рассказ о возникновении типичной муравьиной кучи Формика, аккуратно покрытой слоями радиально уложенных хвоинок и неизменно представляющей одновершинный конический купол, академик В.А.Трапезников, известный наш специалист по автоматике и телемеханике, искренне изумился.

— Ах, шельмы! — смеялся он. — Выходит, это они Алексея Ковшова и шофёра Махова (смотри: Ажаев, «Далеко от Москвы») научили трубы на участках возить не «от себя», всё время удаляясь от базы, а «на себя» — так, чтоб при любой вынужденной разгрузке труба оказывалась там, куда её полагалось бы завезти последующими рейсами.

Да, спору нет, муравьи сооружают свою кучу, не подозревая о законе тяготения, однако каждое их движение обусловлено этим и прочими законами, продиктовано и определено ими. В результате типичность внешнего вида и внутреннего строения разных муравейников возникает из особенностей типичного поведения отдельного муравья.

Однако самое поучительное заключается не в технических или конструктивных деталях муравьиного обиталища.

Гнездо не просто прячет семью. Мёртвое, оно вместе с ней, живой, растёт, одевает её, служит ей оболочкой и основой, кровом и защитой, внутренней опорой и внешним панцирем. Это и условие её жизнеспособности и в то же время продукт её жизнедеятельности.

Муравьиное гнездо сооружается не одним каким-нибудь строителем, не парочкой их, а всеми ныне живущими и прошлыми, жившими здесь когда-то поколениями рабочих муравьёв. Каждая особь в отдельности только продолжает начатое другими, вырывает несколько крупинок земли, приносит считанное число хвоинок, делает несколько стежков.

Если меняется обстановка, то и поведение строителей перестраивается соответственно новым условиям. Из действий особи рождается поведение всей общины. Это можно видеть и на примере больших сильных семей из десятков и сотен тысяч насекомых и на примере, будто взятых напрокат в детской сказке, крохотных муравейников. Так возводятся Хеопсовы пирамиды — бурые кучи Формика, и так же возникают гнёзда чёрных Лазиусов в яблоке-падалице, или теремки, устроенные щепоткой светло-бурых Лазиусов в грибе, или селения в сосновых шишках, в сухих стручках бобов, в брошенных белкой ореховых скорлупках, в потерянном в саду напёрстке.

ЭФФЕКТ ГРУППЫ

^{Гнёзда лесных древесных пород и опыты в саду Золотой Рыбки. — Как профессор Чи За-чен заставил муравьёв раскрыть их индивидуальные особенности. — Когда дурные примеры не заразительны. — Эффект группы у водных и наземных животных. — О чём говорят превращения саранчи. — Смерти подобное одиночество. — Эффект группы и семья насекомых.}

Чтобы ближе познакомиться с некоторыми весьма важными сторонами и следствиями общественной жизни у насекомых, отправимся прежде всего в лес.

Вот большая поляна, густо покрытая всходами молодых дубков, подставляющих солнцу свои первые блестящие резные листочки. Здесь могут расти в пересчёте на гектар десятки тысяч всходов, но дальше с каждым годом число деревцов сокращается. Уже через полсотни лет их останется не больше нескольких сотен, а ещё лет пятьдесят спустя всего десяток другой могучих дубов будет покрывать поляну тенью своих широких крон.

«До чего же наглядная и поучительная картина!» — восторгается один из тех биологов, кому всюду в живой природе мерещится одна только конкуренция, один разбой, война всех против всех, особенно жестокая именно среди себе подобных. «Представляете ли вы, — продолжает он, — эту безмолвную, бескровную, но смертельную схватку, которая кипит и клокочет здесь, пока перед нашим физическим взором предстаёт тот же буколический пейзаж — мирная зелёная поляна молодого дубняка? В тени её деревцов — десятки тысяч пришедших в мир, но так и не выросших дубков.

Они устранены из жизни более сильными и потому более счастливыми соперниками, которые, в свою очередь, почти все будут так же закономерно подавлены ещё более сильными, ещё более совершенными и полнее приспособленными. Здесь останутся в конце концов только немногие избранники, победившие в жизненной борьбе, образно именуемой естественным отбором. Это и есть ведущий закон природы.

А уж какие деревца и где, на каком именно участке поляны окажутся сильнейшими и сохранятся, доживут до преклонного возраста, и какие и где падут их жертвой как слабейшие, это, разумеется, дело слепого случая».

Хотя перебивать собеседника невежливо, полезно всё же напомнить известное замечание Ф.Энгельса: «Где на поверхности происходит игра случайности, там сама эта случайность всегда оказывается подчинённой внутренним законам. Всё дело лишь в том, чтоб открыть эти законы».

Когда биологи-мичуринцы стали ближе присматриваться ко всему, что происходит на поляне молодого дубняка, то между прочим выяснили, что деревья сохранились на площади заповедного леса совсем не подальше друг от друга, не врассыпную, но и не беспорядочно, не как попало, а, наоборот, очажками, гнёздами. Чем старше участок леса, тем легче обычно заметить на плане, что со временем деревья словно «стягиваются», «собираются» в группы, «обегаются» друг к другу.

В естественно образующихся гнёздах лесных древесных пород отражается действие важнейшего закона жизни видов. Этот закон и положен в основу предложенного академиком Т.Д.Лысенко метода гнездовых посевов леса, вызвавшего в своё время столько страстных, кое-где по сей день не утихших споров.

Зачем сеять дуб гнёздами? Оказывается, всходы желудей в гнёздах пробиваются дружнее, летом дубки притеняют друг друга в гнезде, а осенью слой опавшей листвы плотнее и надёжнее укрывает, мульчирует почву. Корневая система дубков здесь гуще — значит и почва, начиная с весны, лучше проветривается, а это тоже улучшает условия роста.

Кроме всего — и, может быть, в конечном счёте важнее всего, — корни дубков, разрастаясь в тесноте, встречаются в почве, переплетаются, смыкаются и срастаются так, что в гнезде образуется единый очажок дубков, живущий как некая целостность. Проходят годы, десятилетия. Отдельные дубки в гнёздах да и целые гнёзда выпадают, но сохранившиеся стоят, как правило, группами.

И это объяснимо. В группе деревья устойчивее против ветра, их переплетающиеся кроны образуют более густую тень, а густая тень надёжнее глушит на земле под ними опасные сорные травы. Сросшиеся и закольцованные в почве мощные корневые системы успешнее добывают питание деревьям, а если какое-нибудь из них погибло, корни могут остаться живыми и продолжают нести свою службу, отдавая сохранившимся и влагу и питательные соли земли. Это, кстати сказать, происходит в гнезде не одного только дуба.

Итак, факты из жизни растений никак не подтверждают теорий о том, будто в органической природе идёт постоянная война, будто только всеобщий «закон джунглей» двигает прогресс в мире живого.

Лесоводы приходят к этому выводу, обработав статистическими методами накопленные чуть не за 100 лет данные о постепенном изменении средних расстояний между лесными деревьями на заповедных участках. Английский мирмеколог Л.Брайан с замечательным изяществом демонстрирует подобный процесс, протекающий за несколько минут на глазах у наблюдателя в обычном садке с красными муравьями Мирмика рубра.

Л.Брайан высыпает под стекло какое-то количество личинок и рабочих муравьёв, и они не расползаются кто куда, а, наоборот, сосредоточиваются в одном месте. Он разделяет обитателей садка на отдельные кучки, но они всё равно вновь стягиваются друг к другу. Он берёт садок с ячеистым дном, и тогда Мирмики складывают расплод в одну, а если не умещается, то в несколько соседних ячеек, вновь создавая, таким образом, гнездо: в центре — личинки, вокруг — няньки.

То же получается в сходных опытах с муравьями других видов: они собираются в клуб, в кучку, в гнездо.

Какие же силы сплачивают муравьёв, что им даёт жизнь в тесноте?

Известно, что у муравьёв весьма развит инстинкт заботы о потомстве. В полушутливой повести Эразма Маевского «Доктор Мухолапский» (она пользовалась в начале нашего века определённым успехом), пожалуй, даже чересчур натуралистично описаны опыты, в которых муравей с отстриженным брюшком — по сути, уже не муравей, а одна только голова и грудь на ножках — бросается при первом же сигнале тревоги к пакету с личинками или к складу куколок и уносит молодь в более укромное место.

Вот эту-то реакцию и использовал в своих исследованиях уже знакомый нам В.Караваев. Он направлял луч света в те камеры искусственного гнезда, где были личинки, и побуждал таким образом муравьёв перетаскивать расплод в затемнённые отсеки. Однажды начав, муравьи, как заведённые, продолжают уносить личинок, даже когда свет уже выключен, и не успокаиваются, пока не унесены все личинки до последней.

Но так бывает, оказывается, только при определённых условиях.

В.Караваев взял 13 одинаковых гнёзд: в 10-ти — по десятку муравьёв, в 2-х — по 50, в последнем — 100. В каждое гнездо положено по 25 личинок одного возраста. На следующий день, когда беспокойство, вызванное переселением, улеглось, в «детские камеры» на целые пять минут направлялся луч света. Он приводил в движение настоящую цепь живых токов. Спустя час исследователь ещё раз осматривал камеры с личинками. В гнезде с сотней муравьёв она была совершенно пуста; в гнёздах с полусотней насекомых по нескольку личинок всё же осталось; в гнёздах же с десятком муравьёв почти все личинки лежали нетронутыми, муравьи бросили их на произвол судьбы. Почему же такой могучий инстинкт, как забота о потомстве, не проявился в малочисленных группах и отчётливо сработал в группах более или менее многочисленных?

Это было загадкой до тех пор, пока в начале тридцатых годов нашего века в саду Золотой Рыбки, давно существующем под этим поэтическим названием при Пекинском университете, профессор Чи За-чен не заложил свои ставшие знаменитыми опыты.

Профессор решил проследить «характер воздействия физического скопления особей на физиологические свойства скопившихся». Расшифровывая эту замысловатую формулировку самого Чи За-чена, скажем, может быть, и грубее, но проще: учёный задумал выяснить, нет ли объективного различия между свойствами и способностями живых существ, когда они находятся в одиночестве и когда собраны по два, по три или более многочисленными группами?

Подобная затея могла показаться, на первый взгляд, весьма странной, однако вот что получилось в опытах, поставленных с распространённым в Китае муравьём Кампонотус японикус. Надо сказать, это вид, у которого рабочие особи не все одинаковы: размер самых мелких — примерно 9, средних — 11, а крупных — 15 миллиметров. В любой семье все три группы различаются довольно отчётливо.

Чи За-чен взял для первого опыта крупных пятнадцатимиллиметровых муравьёв. Само собой разумеется, насекомые для исследования отбирались каждый раз из одного гнезда, даже из числа одновременно появившихся на свет. Таким образом, в опыт поступили одинаковые по происхождению и наследственным задаткам родные сёстры, ровесницы, не только полностью похожие друг на друга, но и по существу, казалось, одинаковые, как могут быть одинаковы разве что капли воды. Мало того: чтобы избежать влияния посторонних условий, отобранных муравьёв до начала опыта какое-то время содержали в искусственном гнезде и на одинаковом корме.

Пока всё это готовилось, помощники Чи За-чена, хорошо вымыв и просушив 70 одинаковых прозрачных бутылей, насыпали в каждую по 130 кубических сантиметров песку, тоже хорошо просушенного и просеянного через сита, на которых отсеяли сначала слишком крупные, а затем и слишком мелкие песчинки, оставив лишь песчинки среднего размера. Потом в каждый из 70 сосудов налили по 35 кубических сантиметров дистиллированной воды и тщательно выровняли поверхность сырого песка.

Когда описанная процедура была закончена, Чи За-чен поселил в каждую бутыль по одному муравью из числа отобранных для испытания.

Итак, одинаковых насекомых поместили в одинаковые условия. Естественно было ожидать, что все эти обстоятельства должны одинаково побуждать муравьёв к одинаковой деятельности. А что получилось?

Попав на сыроватый песок, муравей начинает — здесь действует строительный инстинкт — рыть норку. Так оно и было, но муравьи Чи За-чена принимались за дело отнюдь не сразу и совсем неодинаково.

Одни стали рыть песок тотчас, другие почему-то медлили. Да и торопился и медлил тоже каждый по-своему. Прошло четыре часа, но работали ещё только 47 муравьёв. За сутки число роющих поднялось до 52. Лишь примерно через 70 часов все 70 муравьёв рыли песок во всех 70 бутылях.

Обнаружилось также, что и места для работы муравьи выбирали разные. Большинство начинало рыть песок с наиболее освещённой стороны, у самой стеклянной стенки, а были и такие, что предпочитали тень.

Мало того, большинство Кампонотусов сосредоточенно и неотступно рыли норку в одной точке, но некоторые разбрасывались, принимались ковырять песок в двух-трёх местах.

Многие орудовали ножками и жвалами без перерыва, без отдыха, пока полностью не скрывались в хорошо заметных углублениях, обрамлённых валиком из выброшенных наверх песчинок, иные беспорядочно суетились, кое-как, вкривь и вкось бороздя песок.

Выходило, что в одинаковых условиях одинаковые по размеру, возрасту и происхождению насекомые ведут себя отнюдь не одинаково. Почему?

Для следующего опыта Чи За-чен отобрал 36 здоровых, полных сил Кампонотусов всех трёх калибров. Каждому насекомому был присвоен номер, для каждого отведена отдельная, так сказать, персональная бутыль с песком для постоянного проживания. В таком стандартном гнезде жилец проводил 18 часов в сутки, а на остальные 6 часов его вселяли в другую бутыль. Сначала — три дня подряд — всех просто перемещали в другие 36 бутылей, где муравей оставался по-прежнему в одиночестве. Следующие три дня в качестве временных обиталищ использовали только 18 бутылей, в них помещали по два Кампонотуса. На третью трёхдневку временно вселяли уже по три муравья в бутыль.

Наконец последние три дня — с девятого по двенадцатый — повторялись условия первого варианта: в 36 бутылей расселяли на 6 часов по одному муравью, а остальную часть суток — 18 часов — они по-прежнему проводили в своих персональных бутылях. Наблюдатели регистрировали по выверенным хронометрам время, проходящее с момента переселения в бутыли до начала рытья. Учитывалось также количество песка, выброшенного за эти 6 часов на поверхность.

В протоколах опытов описаны удивительные вещи: муравью было явно «не по себе», пока он один. Избавившись от одиночества, очутившись «в обществе», тот же муравей становился совсем иным.

И то сказать: муравьи, посаженные в бутыли по одному, начинали рыть песок через 160-192 минуты, а собранные по два или по три, принимались за дело уже через 28—33 минуты. Одиночка муравей за 6 часов выбрасывал на поверхность самое большее несколько песчинок, а вдвоём или втроём они невообразимо увеличивали производительность: в неоторых случаях даже в 3500 раз!

Продолжая исследование, профессор Чи За-чен выделил из числа взятых под наблюдение насекомых шесть муравьев: трёх наиболее быстрых и усердных и трёх наиболее медлительных и вялых. Через сколько же времени приступали к работе муравьи в разных парах и тройках, составлявшихся из отобранных шести насекомых? И сколько в каждом случае успевали они сделать? Показания стрелок хронометра и результаты педантичного подсчёта песчинок свидетельствовали: известное правило «с кем поведёшься, от того и наберёшься». Подтверждалось здесь лишь в одном смысле: заразительны были только положительные примеры, отрицательные подражания не вызывали.

Так, муравей М6 выказал себя наиболее прилежным из всех подопытных. В одиночестве, в роли отшельника поневоле, он через три-пять минут принимался за работу. И в паре или втроём с гораздо менее ревностными пескокопами он оставался верен себе и через три-пять минут принимался ножками и жвалами усердно разгребать песок в бутыли.

Л3 был, напротив, отъявленным лодырем и в одиночестве все шесть часов слонялся по бутыли, ничего не делая. В компании же с другим муравьём он в среднем через 30 минут принимался рыть песок, а в группе из трёх приступал к делу всего 13 минут спустя.

Вялый становится в группе более энергичным, медлительный — более быстрым, ленивый — более прилежным. Вот о чём говорили исследования в бутылях.

Французские энтомологи академик Пьер Грассе и профессор Реми Шовен углубили содержание открытия В.Караваева и Чи За-чена и подтвердили их выводы в новых опытах с муравьями Лептоторакс туберум и Формика руфа.

105 рабочих муравьёв Лептоторакс были по одному, по два, по три, по пять и по десять размещены в 25 устроенных в плитке белого гипса и прикрытых сверху стеклом клетках ёмкостью по 500 кубических миллиметров каждая. Не составляло особого труда поддерживать в этих маленьких гнёздах необходимую влажность и наблюдать за муравьями, которых щедро кормили древесной пудрой с сахаром и мукой из сухих кузнечиков.

Кормили щедро и обильно, но уже к двенадцатому дню все Лептотораксы, содержавшиеся поодиночке, погибли, к восемнадцатому дню погибли почти все рабочие из 15 клеток, где содержалось по два, по три и по пять муравьёв; и только там, где их было по десятку, подавляющее большинство оставалось живы даже на двадцатый день.

Примерно так же кончились испытания и для 120 лесных муравьёв Формика руфа. К десятому дню почти все муравьи в 20 пробирках с одним, двумя, тремя и пятью рабочими погибли; там же, где их содержали десятками, большинство сохранилось в живых.

Сходные опыты с пчёлами показали, как напечатано в отчёте, что «защитное действие группы сказывается, если содержать пчёл уже хотя бы по две вместе; при содержании десятками оно проявляется ещё отчётливее, чем в пятёрках». Примерно то же получилось и в аналогичных опытах с термитами, которых содержали в группах разной численности.

Общественные насекомые живут в группах значительно дольше, чем изолированные, — таков окончательный итог серии описанных здесь работ французских энтомологов. Вывод был очень неожиданным, он не укладывался в старые представления, дразнил мысль множеством новых вопросов, один смелее другого.

Крупный английский знаток биологии семейства Бомбид, шмелевед — есть в энтомологии и такая специальность — Д.Фри находит, что и шмелям тоже вредно полное одиночество. Шмелиные самки в группах не только живут дольше, но и более плодовиты. Одним словом, на шмелях тоже подтвердился закон, открытый в биологии более высокоразвитых видов общественных насекомых.

Явление, о котором в этой главе идёт речь, прослежено также на комнатных и плодовых мухах, на тараканах, долгоносиках, чернотелках, на саранче.

Стадная и одиночная саранча различаются не только повадками, но и внешне, даже окраска у них разная. Личинки одиночной формы — травянисто-зелёные, а стадные — ярко-жёлтые или оранжевые с чёрным. Взрослые насекомые тоже неодинаковы. Нет необходимости перечислять все условия, определяющие в каждом отдельном случае тип саранчи. Достаточно, что зависит он также и от того, содержались личинки поодиночке или группами. Когда личинок стадной саранчи помещали после первой линьки в клеточки по одной, то они вырастали одиночными. Молодые же личинки одиночной саранчи, если их собирали по нескольку штук, становились типично стадными. Здесь имеет значение, иногда решающее, и то, как долго содержалась личинка в одиночестве, в каком возрасте попала в группу, могли ли личинки в группе соприкасаться, в темноте они содержались или на свету.

Чем глубже исследовалось действие и последействие одиночного и группового выращивания личинок и взрослых насекомых, тем разнообразнее становились факты, открываемые научной разведкой. Влияние количества совместно развивающихся особей отчётливо сказывается у разных видов. Для каждого существуют своя норма, свои пределы наиболее благоприятной плотности. И это не только у насекомых.

Невероятные вещи обнаруживаются, например, в аквариумах, где долго содержались какие-нибудь рыбы. Казалось бы, возможности для их развития здесь если не совсем исчерпаны, то уж наверняка обеднены, ухудшились. Так оно часто и бывает. Но некоторые рыбы растут в воде, где до них жили такие же, как они, несравненно быстрее и лучше, чем в свежей. Похоже, будто рост ускоряется воздействием оставленного их предшественниками какого-то вещества. В одиночестве же эти рыбы и тугорослы и маложизнеспособны.

К сходным выводам приводят опыты с животными и птицами. Белые крысы, если содержать их по 20 штук, поедают корма каждая в среднем значительно больше, чем в клетках, где они рассажены по пяти штук. У домашних кур в изоляции аппетит также ухудшается. Это можно наблюдать уже в первые минуты после того, как цыплёнок выклюнулся из яйца, и дальше в стае куры всех возрастов поедают корма больше, чем поодиночке. А курица, съедающая больше корма, откладывает, естественно, больше яиц, быстрее наращивает мясо. Это не всё: в стае, хотя бы небольшой, цыплёнок сообразительнее.

Можно ли такое доказать? Цыплёнка запирали в клетку и, подержав его здесь без еды, выпускали в коридорчик, ведущий к кормушке. Дверца клетки, открываясь, включала секундомер. Как только цыплёнок добирался до цели и начинал клевать, хронометр выключался. Наблюдения над сотнями цыплят, содержавшихся в одиночку и парами, помогли измерить, сколько времени каждому требуется, чтобы, выйдя из клетки, добраться до корма. И вот уже в парах цыплята оказались, как правило, проворнее и сметливее.

В мире птиц открыты и вовсе фантастические примеры влияния группы на особь. Голубь-самец кормит птенцов, как известно, отрыжкой из зобной железы; когда самец выращен в одиночестве, эта железа у него не развивается. У самки, выращенной в одиночестве, не созревают яичники, она не способна нестись… Достаточно присутствия второй птицы, не обязательно другого пола — в конце концов это может быть даже одна только видимость присутствия, только отражение того же голубя в зеркале, поставленном в клетку, — и самец и самка вновь обретают свойства, признаки и способности, угашенные выращиванием в противоестественном одиночестве. А уж если одиночество так действует на голубя, то что сказать об общественных насекомых, живущих биологическими семьями?

Приведённые факты до основания сокрушают все хитросплетения теорий о биологических последствиях перенаселённости и внутривидовой конкуренции как основе, залоге и главном двигателе прогресса и эволюции в живой природе. Ведь мы видели, что один в поле (какая уж тут перенаселённость!) не только не воин, а часто и не жилец на свете, тогда как совместное существование в группах или просто благотворно, или, у других видов, жизненно необходимо.

Новое установленное биологами явление — оно названо эффектом группы — помогает понять, насколько прав был Фридрих Энгельс, заметив, что «организмы в природе имеют свои законы населения, ещё почти совершенно не исследованные; установление их, несомненно, будет иметь решающее значение для теории развития видов…».

В общем особь среди большего или меньшего числа себе подобных приобретает физиологические свойства и отличия, черты строения и особенности повадок, которых лишена в одиночестве. Как тут не вспомнить о новых, совсем не так давно открытых физических свойствах радиоактивных элементов, которые в определённой критической массе порождают новый вид энергии? Эффект биологической группы открыт и исследуется на таком, казалось бы, академическом объекте, как муравьи. Практическая польза открытия поначалу была совсем неясной. Но теперь нет сомнений, что овладение действующими здесь закономерностями обещает ввести биологов-натуралистов, а за ними агрономов и зоотехников в целый мир новых явлений. Разгадка больших и малых тайн, связанных с эффектом группы, вооружит человека новой властью над многими скованными пока силами органической природы и, между прочим, видимо, также над теми, которые питают и поддерживают связи, сплачивающие тысячи особей в целостную семью общественных насекомых, в частности в семью муравьёв.

ОДУШЕВЛЁННЫЙ АТОМ

^{Издержки расчленения предмета. — Муравей в профиль и фас. — Зрение муравьёв вообще и восприятие цвета в частости. — Глаза — лупа времени. — Может ли запах быть гладким или шершавым? — Жвалы — основа «муравьиной цивилизации». — Четыре назначения язычка и два назначения зобика.}

В этой книге речь идёт о муравьиной семье, о муравейнике, который представляет собой ансамбль взаимно друг друга дополняющих особей, физически независимых, но физиологически связанных. Это слаженное органическое единство, развивающееся по своим законам.

Мы уже познакомились с гнездом — средоточием жизненных центров и процессов, идущих в этом ансамбле, и нам ещё предстоит разобраться в том, что делает щепотку, пригоршню или массу насекомых муравейника «индивидом в известном смысле», как определял сходные образования Ф.Энгельс.

Прежде всего рассмотрим поближе отдельно взятых членов семьи, разложим единство на составляющие его части, которые, свершая свой жизненный путь, тем самым приводят в действие жизненный процесс, протекающий в семье.

Слабые стороны подобного метода очевидны. Именно об этом говорит вложенное Гёте в уста Мефистофеля язвительное замечание:

Живой предмет желая изучить,

Чтоб ясное о нём познанье получить, —

Учёный прежде душу изгоняет,

Затем предмет на части расчленяет

И видит их, да жаль, духовная их связь

Тем временем исчезла, унеслась…

Мефистофель называет «живыми предметами» организмы.

Семья же насекомых, в том числе и муравьиная, представляет живое, самой природой расчленённое и в то же время состоящее из отдельностей, соединённых связями, которые Гёте именует «духовными». В семье общественных насекомых такие связи крайне тонки и хрупки, их бывает трудно выявить, но и здесь они вполне реальны и действенны не менее, чем в целостных «живых предметах».

В иных сочинениях о муравьиной общине не вполне точно, в отличие от «крылатого государства пчёл», пишут как о чисто «пехотной державе». В самом же деле на разных фазах развития семья муравьёв состоит из большего или меньшего числа рабочих и солдат (это разные формы практически бесплодных и от роду бескрылых самок), а также из разного числа — от одной до многих, иногда до нескольких тысяч — сбросивших крылья плодовитых самок и, наконец, из молодых крылатых самок и самцов. Количество их в семье зависит от сезона; временами их здесь очень много. Самцы остаются крылатыми до последнего дня своей сравнительно короткой жизни. Самки же впоследствии сгрызают или обламывают свои крылья, и после этого брюшко их заметно разрастается.

Самцы и самки каждого вида более или менее стандартны по размеру; длина тела рабочих или солдат даже в одной и той же семье часто бывает различной. Дело здесь не в возрасте. Выйдя из стадии куколки, муравьи, как и многие другие насекомые, больше не растут. Маленькие муравьи (самые меньшие из них — всего в миллиметр) так до старости и остаются крошками, а самые крупные (некоторые до 5 сантиметров) уже из кокона выходят великанами. Разномерные и разноформенные муравьи выполняют в семье разные обязанности, но с возрастом они обычно меняются.

Для жителя средних широт, видевшего только обычных чёрных, чёрно-красных, рыжих или жёлтых муравьёв, чаще всего полная неожиданность, что муравьи бывают также иссиня-чёрными, цвета воронёной стали, землистыми, кроваво-красными, ярко-зелёными, светло-серыми или совсем бледными, как уже известные нам пустынные Катаглифис паллида. Голова, грудь, брюшко, ноги не обязательно одного цвета.

Хитин — этот внешний скелет насекомого — с поверхности блестит или, наоборот, матовый, гладкий или скульптурный — морщинистый, пунктированный, — голый или опушенный, а волоски могут быть короткими или длинными, прилегающими или отстающими.

Не удивительно, что ржавчинно-красные гиганты Формика сангвинеа или ещё более крупные чёрные, красногрудые и красноногие Кампонотус геркулеанус с первого взгляда отличимы от тёмно-бурых лилипутов Лазиус нигер или ещё более мелких бледно-жёлтых Лазиус флавус. Но вместе с тем все между собой так сходны, строение их тела так типично и характерно, что, увидев их, сразу опознаешь, не спутаешь.

Муравей — это голова и овальное брюшко, соединённые хотя иной раз и весьма причудливо, однако всегда по-муравьиному: с помощью грудки и одночленного или двучленного стебелька, представляющего часть брюшка.

Головы могут быть круглые, квадратные, конические, пирамидальные, трапециевидные, сердцевидные, плоско-выпуклые. Какова бы ни была голова, она неизменно оснащена парой усиков.

Строение, форма усиков, место прикрепления их на голове обычно различны, но у всех они расположены в особых ямках между глазами и иногда поставлены так, что насекомое производит впечатление восьминожки-паучка. В каждом усике, их ещё называют антеннами, или сяжками, есть более или менее длинная рукоять, несущая членистые жгутики. У одних в усике всего 4 членика, у других — 12-13.

Чтобы разобраться в назначении всего органа и отдельных его частей, проведено большое число опытов, в которых отстригалось разное число члеников в правом или левом усике и в обоих. Способ, что и говорить, грубоват, но благодаря такой разведывательной ампутации удалось дознаться, что правый и левый усики действуют одинаково, друг друга дополняют, а разные членики имеют, видимо, разное назначение: у одного вида, например, двенадцатый членик специализирован на различении духа родного гнезда, десятый воспринимает следы на муравьиных тропах, шестой и седьмой — запахи врагов.

Специалисты выделяют на голове муравья лоб, темя, даже щёки разной конфигурации, иногда и глаза. Иногда потому, что многие муравьи совершенно слепы.

Простые глаза — глазки, — если они есть, расположены на темени тремя точками. Сложные глаза состоят из разного числа одинаковых фасеток; у одних — каких-нибудь две-три, у других — тысячи. Каждая фасетка — это микроскопическая светочувствительная трубочка; она воспринимает только одну-единственную точку, все вместе дают общее, полное изображение.

Часть муравьёв избегает даже рассеянного света и выходит из гнезда только в сумерки, а то и по ночам; другие, мы знаем это уже по некоторым нашим знакомым из числа пустынных муравьёв, не боятся даже ярких, прямых солнечных лучей.

В самом простом случае глаза рабочих муравьёв отличают только свет оттьмы и воспринимают местоположение источника света. Впрочем, как может быть иначе, если насекомое крохотное, передвигается по способу пешего хождения и кругозор его физически настолько ограничен, что не всегда оно видит дальше конца собственного усика? Другое дело крылатые. У них число фасеток в глазах во много раз больше, чем у рабочих, зрение сильнее, глаз совершеннее.

О способности муравьёв различать краски следует сказать два слова. Как бы те или иные муравьи ни относились к свету под открытым небом, они — об этом уже мельком шла речь — совершенно не терпят его в гнезде. Здесь все уносят, прячут яйца, личинок, сами стремятся убежать в тень, во мрак. Как раз на этой особенности основаны приёмы, с помощью которых самым детальным образом изучено цветовое зрение муравьёв.

Исследователи убирают со стеклянных муравейников тёмные ставни и, заменяя их полосками цветного стекла, следят, куда перейдут, какой цвет предпочтут обитатели муравейника.

В одном из опытов под красными пластинками собралось около 900 муравьёв; под зелёными — чуть больше 500; под жёлтыми — без малого 500; под фиолетовыми — лишь пяток. Больше всего личинок уносили муравьи из-под синих и фиолетовых стёкол и не под зелёные и жёлтые, а именно под красные.

Красный цвет муравьи не видят; он для них не отличается от чёрного — от мрака. Если пропустить луч света через призму, разложить его на составные части спектра, то не воспринимаемые зрением человека инфракрасная и ультрафиолетовая зоны определяются с помощью специальной бумаги, окрашиваемой этими невидимыми лучами. Расплод, помещённый в зону ультрафиолетовых лучей, муравьи уносят под красное стекло — во мрак.

Но, может быть, ультрафиолетовые лучи не воспринимаются зрением муравьёв? Может, на них действует только тепло, которое несут эти лучи?

Опыты с ослеплёнными муравьями — глаза их были покрыты непрозрачным лаком — ясно ответили: муравьи видят, именно видят ультрафиолетовый, причём он, вероятно, окрашен для них в некий цвет, о котором человек не имеет представления. Впрочем, и другие цвета выглядят для муравьев иначе, чем для человека. Ведь обычно краски в природе смешанные, и из этих цветовых смесей для муравьёв исчезает красный. Но к ним зато приплюсовывается ультрафиолетовый.

Именно в этой связи и сделал Ф.Энгельс в «Диалектике природы» известное замечание о глазах муравьёв, которые видят химические световые лучи, и о том, что в познании этих невидимых для нас лучей мы ушли значительно дальше, чем муравьи. Действительно, мы можем считать, что муравьи видят невидимые нами вещи, и доказано это одними только восприятиями нашего глаза. Отсюда Ф.Энгельс и заключил, что «специальное устройство человеческого глаза не является абсолютной границей для человеческого познания».

Несчётное число новых иллюстраций к этому важному философскому выводу получено с тех пор, как органы чувств насекомых стали изучаться с применением сверхточных приборов вроде катодного осциллографа, улавливающего самые мимолётные световые воздействия. Фантастически тонкие электроды, введённые в глаз насекомого, связываются с осциллографом, а он благодаря лампам-усилителям успевает фиксировать реакцию глазных нервов на световые вспышки разной продолжительности. Перенеся опыты в быстро вращающиеся, покрытые полосками разной ширины цилиндры, удалось точно определять самые короткие световые воздействия, воспринимаемые насекомыми. Так было установлено, что глаза их представляют своеобразную лупу времени, которая как бы увеличивает по сравнению с глазами человека число мгновений в единице времени и повышает разрешающую способность зрения. Поэтому-то во многих случаях, когда человек способен уловить лишь мимолётную тень, насекомое даже в полёте успевает отчётливо различить и контуры и окраску предмета.

Изучение других чувств муравья, в частности их обоняния и осязания, значительно расширило представления об амплитуде восприимчивости органов чувств живого. Когда корма достаточно и рацион разнообразен, обоняние муравьёв притупляется, а у голодных оно не уступает по точности спектральному анализу. Это настоящая лупа запахов. Впрочем, одно дело — природные условия, другое — лабораторные опыты, когда на муравья воздействуют лишь строго вычлененные обонятельные сигналы.

У человека обоняние и вкус, как известно, родственны, даже однородны, воспринимают близко связанные раздражения. Ф.Энгельс заметил, кроме того, что у человека «осязание и зрение до такой степени взаимно дополняют друг друга, что мы часто на основании зрительного облика какой-нибудь вещи можем предсказать её тактильные свойства». Что касается обоняния и осязания, то эти столь разные для человека области чувств у муравьёв воспринимаются, по сути дела, одним органом и потому слиты воедино. Вполне вероятно поэтому, что для муравьёв раздельно существуют гладкий и шершавый или ребристый и круглый запахи по-разному пахнущих предметов. Мы могли бы получить представление о таких свойствах вещей и предметов, если б у нас обонятельными нервами были оснащены самые концы пальцев. Неизвестная людям и обнаруженная у муравьёв способность воспринимать предметы с помощью двухгранного — точнее, двухкачественного — обонятельно-осязательного раздражения ещё раз подтверждает справедливость вывода о том, что специальное устройство органов чувств человека не может создавать предела познанию.

Осязательно-обонятельные раздражения воспринимаются у муравьёв усиками, особенно чуткими и совершенными у слепых. Чрезвычайная подвижность усиков позволяет муравью получать представление не только о запахе и форме окружающих предметов, но также и об их расположении. Кроме того, антенны служат отчасти и органом вкуса.

Но почему речь идёт только о зрении, осязании, обонянии и вкусе? А как обстоит дело с пятым чувством — со слухом? Вопрос этот до сих пор остаётся неясным. Во всяком случае бесспорно, что Стендаль заблуждался, приписывая муравьям человеческую способность слышать.

«Охотник в лесу стреляет из ружья, добыча его падает; он бросается за ней, попадает сапогом в муравьиную кучу, разрушает жилище муравьёв, и муравьи и их яйца летят во все стороны… И мудрейшие философы из муравьиного рода никогда не смогут понять, что это было за огромное, чёрное, страшное тело, этот сапог охотника, который так внезапно ворвался в их жилище вслед за ужасающим грохотом и снопом рыжего пламени». Это отрывок из романа «Красное и чёрное».

На самом деле звук выстрела не доходит до муравьёв. Известный энтомолог Джон Леббок проделал в прошлом веке несчётное число опытов, комическая серьёзность которых вызывает сегодня невольную улыбку.

«Я снова и снова, — писал Леббок, — испытывал муравьёв самыми громкими и резкими шумами, какие только мог производить, употребляя копеечную дудку, собачий свисток, скрипку, равно как и издавая самые пронзительные и ошеломляющие звуки, на какие способен мой голос; но всё это не оказывало на них никакого влияния… Я производил разнообразные громкие звуки, включая и получаемые от полной коллекции камертонов…, но никогда не мог заметить, чтоб они обратили хоть какое-нибудь внимание на любой из этих звуков».

Это заключение вполне согласовывалось с анатомическими данными: ни у одного вида в семействе муравьиных специальные органы слуха не удавалось обнаружить.

И всё же позднейшие, лучше оснащённые исследования позволили допустить, что муравьи, действительно не имея специального тимпанального органа слуха, способны по-своему воспринимать звуки. Раздражителем здесь служит, правда, не звуковая волна, не изменяющееся давление, а движение молекул в центре волн (у млекопитающих, включая и человека, воспринимается вершина звуковой волны). После того как насекомых стали помещать в центре волны с амплитудой до двух микрон, некоторые волоски антенн муравья начинали колебаться. Так был открыт путь, по которому звуковые воздействия могут доходить до нервных центров, так родилось предположение, что усики служат муравьям и органом слуха.

Вообще воспринимающие звук устройства насекомых, очень мало похожие на человеческие, бывают фантастически чутки. Кузнечик, например, слышит колебания предмета, на котором находится, даже если их амплитуда не превышает половины диаметра атома водорода. С помощью органов слуха, скрытых в двух передних ножках, кузнечики-самцы способны запеленговать и найти самку, как бы далеко она ни находилась.

И муравьи, видимо, ощущают колебания субстрата. Мир звуков этих насекомых может оказаться довольно разнообразным; похоже, они воспринимают также колебания низких частот и ультразвук.

До сих пор почти ничего не было сказано относительно ротового устройства муравьёв. Совершенно незаметные у одних нижнечелюстные щупики — органы вкуса — бывают у других достаточно велики.

У некоторых муравьёв существует и так называемая подротовая сумка, куда эти чистюли складывают при уборке гнезда мусор и пыль. Они их сносят потом в специальные камеры. В той же сумке молодые крылатые некоторых видов приносят во вновь закладываемое гнездо кусочек гриба для разведения здесь грибницы. Кроме широкой верхней и нижней губы, у муравьёв — две пары челюстей: верхняя и нижняя.

С помощью верхней пары, это и есть известные нам по главе о гнёздах жвалы, создаётся, в сущности, вся «муравьиная цивилизация». Жвалами муравьи собирают материал для строительства гнезда, выгрызают древесину, роют грунт; жвалы — оружие, применяемое для защиты от врагов и для захвата добычи, для заготовки и доставки пищи; в то же время это орудие ухода за расплодом; с их помощью очищаются и переносятся с места на место яйца, личинки, куколки, выполняется множество других жизненно важных операций.

Ссылаясь, в частности, и на пример муравьёв, Ф.Энгельс писал, что животные имеют орудия, в узком смысле слова, «лишь в виде членов своего тела». Он писал об «органах-орудиях», а К.Маркс указывал, что некоторым животным свойственны в зародышевой форме «средства труда». Примером «органа-орудия», примером зародышевых «средств труда» и служат муравьиные жвалы.

Они необычайно разнообразны — крохотные, средние, большие, огромные; тупые и острые; гладкие и зубчатые; прямые и изогнутые; смыкающиеся и перекрещивающиеся самым причудливым образом; похожие на щипцы, или на кусачки, или на клещи, или на ножницы, или на серпы, или на штыки. В деталях строения этого органа, в форме, числе и расположении зубчатых насечек своеобразно отражается его назначение. И подобно тому, как анатомы по одной кости способны восстановить скелет, специалисты могут многое сказать о биологии вида, судя только по жвалам рабочих муравьёв.

Ротовое устройство не приспособлено к поглощению твёрдой пищи, муравей может только всасывать растворы. В нижней губе самой важной частью приходится признать язычок с его придаточными частями. Этот орган вкуса служит и для чистки тела.

Не щадя сил и времени, наводят муравьи чистоту внутри гнёзд и вокруг, а также сами себя и друг друга причёсывают, скребут, вылизывают, моют не только дома, но и во время коротких вылазок, не говоря уже о дальних странствиях. Особенно часто прочёсываются и прочищаются щётками ножек дыхальца, протираются глаза. Голени передних ног оснащены специальными гребнями, между щетинками которых протаскивают усики. После сухой чистки хитин моют язычком.

С помощью язычка взрослые муравьи постоянно обмениваются кормом, облизывают или кормят личинок, связываясь таким образом между собой и с подрастающими новыми поколениями.

Если жвалы служат как бы механическим орудием создания муравьиной общины, то язычок сплачивает её физиологически. Разумеется, другие органы и части тела муравья каждый по своему прямо или косвенно служат той же цели. К состоящей из трёх слитых члеников груди муравья прикреплено три пары ножек. Каждая ножка оканчивается пятичлениковой лапкой. Наиболее длинноногие муравьи бегают очень быстро: если бы с пересчётом на соответствующие масштабы с такой скоростью двигался человек, то получилось бы не менее 250 километров в час.

Остаётся сказать несколько слов о брюшке. Мы уже знаем, что первый или первые два менее развитых членика его образуют стебелёк — подвижное и гибкое соединение с грудью. Само же брюшко — несколько соединённых между собой спинных и брюшных полуколец — способно сильно растягиваться. От ротового отверстия сквозь грудь и стебелёк тянется пищевод, в брюшке он сразу расширяется в зобик.

У муравья, вышедшего из кокона, зобик пуст, размеры его ничтожны. Стоит досыта накормить муравья мёдом — зобик раздувается, оттесняя к стенкам все прочие органы и увеличивая объём брюшка. В зобике пища не усваивается, а сохраняется, пока не будет отрыгнута и передана другим муравьям.

Одновременно в зобике пища частично подготовляется к усвоению, почему его можно рассматривать и как общественный склад корма и как частицу семейного желудка. Здесь проходит первый этап усвоения, здесь начало обмена веществ, который каждого муравья с первого и до последнего мгновения жизни связывает с остальными обитателями гнезда. Сам же муравей кормится, как правило, не пищей, которую добыл, а той, которой его снабжают сёстры. Пройдя зобик и мышечный желудок, пища поступает в, так сказать, персональный отрезок кишечного тракта, где и усваивается.

Мышечные устройства глотки и желудка дополняют друг-друга, составляют как бы сдвоенный орган, регулирующий и направляющий использование собранного корма. Когда просвет мышечного желудка наглухо закрыт, а волокна глотки расслаблены, пища отрыгивается из зобика и передаётся другому муравью. Если же мускулы глотки сжаты, а мышечный желудок действует подобно насосу, то корм из зобика перекачивается в пищеварительный отдел кишечника. Усвоенный, он расходуется на поддержание жизнедеятельности муравья и выработку некоторых выделений, строго говоря, непосредственно данной особи не нужных и необходимых только для жизни всей семьи в целом.

С пищеварительным трактом связана система желез. Если перечислять их от головы к брюшку в том порядке, в каком расположены выводные протоки, то первыми надо назвать железы жвали нижних челюстей. Они выделяют клейкое вещество, используемое непосредственно как строительный материал или для его приготовления. Следующая — губная железа производит часть смазки или самую питательную смазку, которой рабочие муравьи облизывают яйца, а иногда и кормят личинок. Через протоки желез глотки в пищеварительный тракт поступает секрет, подготовляющий к усвоению пищу, собираемую в зобике. Грудные железы выделяют на поверхность тела ароматическое вещество, по запаху которого обитатели муравейника опознают друг друга, отличают «своих» от «чужих».

Ядовитые железы, находящиеся в брюшке, часто связаны с жалом. Если муравей лишён жала, он обдаёт противника кислотой или далее наносит ему комбинированный удар, кусая жвалами и сразу обрызгивая ранку ядом.

Скажем в заключение о проходящей вдоль всего тела нити нервного ствола и особо отметим головной ганглий, который называют иногда органом разумности, мозгом муравья. Это мощный узел нервных клеток. Масса таких клеток сосредоточена в головном ганглии многих насекомых; у общественных перепончатокрылых они особенно развиты. Мозг жука-плавунца, например, составляет около 1/4200 объёма тела, у наездника Ихнеумона — 1/400, а у муравьёв — 1/280; мозг пчелы несколько крупнее (1/175 объёма тела), но в нём больше чувствительных клеток, а ассоциативные занимают лишь одну пятую. У муравья же они составляют почти половину массы мозга. Лучше всего головной ганглий муравья развит у рабочих форм, несколько слабее у самок, ещё слабее у самцов. Соотношение размеров мозга у этих трёх форм муравьёв Кампонотус, например, 8:4:1.

Таким образом, рабочий муравей Кампонотус в восемь раз мозговитее самца. У самца в ганглии более всего развиты зрительные лопасти, у рабочего — обонятельные.

Попутно, раз уж речь зашла о нервной системе, сообщим, что муравьи относятся к числу организмов, особенно чутко реагирующих на радиоактивность среды. Подобно улитке, которая сразу втягивает рожки, подобно перламутреннице, смыкающей створки раковины, подобно морским анемонам, которые спешат закрыться, муравьи, попавшие в зону хотя бы и самой слабой радиоактивности, начинают суетиться, мечутся, убегают. Какие органические системы выполняют у них роль счётчика Гейгера, пока не выяснено.

В нашем беглом очерке ничего не сказано об органах размножения, и это естественно. У рабочих муравьёв они чаще всего в зачаточном состоянии. То же и у солдат с их крупной головой и особо развитыми жвалами, применяемыми при защите своего гнезда и набеге на чужие. Солдаты в основном только для этого и пригодны. Рабочий же муравей, хотя он, как правило, обречён на бесплодие и сам не оставляет потомства, выкармливает крылатых, питает самку и её потомство и этим поддерживает в подрастающих поколениях исконные свойства вида.

Подлинное воспроизведение у муравьёв, как и у других общественных насекомых, осуществляют лишь половые особи — самцы и самки. Почти вся полость брюшка самок заполнена яичниками, состоящими из большого числа яйцевых трубочек, в которых развиваются яйца — зародыши новых членов общины.

Таковы в общих чертах портреты отдельных членов муравьиной семьи, о которых не зря сказано: «Этот одушевлённый атом стоит того, чтоб к нему присмотреться повнимательнее».

ТРИ РОЖДЕНИЯ ОДНОГО МУРАВЬЯ

^{Сценки в стеклянном и гипсовом муравейниках. — Яйцо, питаемое слюной. — Пакеты личинок. — Куколки в шёлковых коконах и голые. — Муравьи и радиоактивные изотопы. — Что такое трофаллаксис? — Тридцать три камеры искусственного гнезда. — Ножки и жвалы как орудие ухода.}

Как же рождается, как появляется на свет такой одушевлённый атом? Узнать об этом нам помогут искусственные стеклянные и гипсовые гнёзда, в которых муравьи содержатся под наблюдением.

Два листа стекла на расстоянии менее сантиметра один от другого заделаны в пазы узких деревянных реек. Рейки утоплены основаниями в продолговатую гипсовую пластинку, а вдоль всех её четырёх краёв проточена канавка, заполненная водой. Ни один муравей такой преграды не преодолеет, здесь они как бы на запоре и вместе с тем почти полностью предоставлены себе. Заселить такой садок очень просто: в открываемое сверху пространство между стёклами насыпают труху из муравьиной кучи и выпускают сюда муравьёв, собранных частью на поверхности, частью в глубине того же гнезда.

А вот как собрать этих муравьёв? Ни ложкой, ни вилкой их, как говорится, не ухватишь. И пинцет тут мало поможет: пинцетом муравьёв не столько наловишь, сколько покалечишь. Тут требуется усовершенствованная ловушка, вроде банки, сквозь крышку которой пропущены две трубки. Одна стеклянная, открытая с обеих сторон, вторая — резиновая; конец её внутри банки зарешёчен. Наружный — с наконечником — охотник берёт в рот. Стоит слегка втянуть воздух из наконечника — в банке образуется вакуум, у наружного конца открытой стеклянной трубки рождается воздушный ток, увлекающий в ловушку муравья, к которому поднесена трубка. Таким способом можно, но только понемногу, чтобы они друг друга не потравили кислотой, набрать сколько угодно целёхоньких и ничуть не помятых муравьёв, а затем высыпать всех в садок через обычную воронку.

Если заселение гнезда проведено не слишком неуклюже, то вертикальная прозрачная пластина-садок представляет собою нечто вроде вертикального среза через весь муравейник. Здесь можно обычно наблюдать муравьёв с обеих сторон. Местами садок просматривается насквозь. Следует только, закончив наблюдения, прикрывать стеклянные стенки гнёзда светонепроницаемыми тёплыми или даже чуть-чуть обогреваемыми электричеством ставнями. По стеклянной трубке, ведущей из гнезда, муравьи могут, когда им нужно, выбегать на арену, тоже обрамлённую широкой, полной воды канавкой.

Конечно, такой, в сущности двухмерный, плоскостной муравейник с ареной существенно отличается от природного объёмного гнезда и окружающей его площади, но в какой-то мере и он устраивает переселенцев. Муравьи быстро привыкают к новоселью и начинают усердно благоустраивать его, носятся во всех направлениях, перекладывают с места на место обломки хвоинок и растительные волокна, пластинки коры и частицы сухих травинок, песчинки и комочки земли, какие-то едва видные крупицы древесины и нечто совсем уже неопознаваемое, однако тоже служащее здесь строительным материалом. Расположение камер и ходов в искусственном гнезде всё время меняется. Ниши, пустоты, вчера ясно различавшиеся, сегодня наглухо забиты. В тех участках, где сегодня и намёка нет на просвет, назавтра обнаруживаются полые камеры.

Кроме чисто стеклянных гнёзд, в лабораториях используют и прикрываемые стеклом гипсовые полые плитки, Лишь слабо напоминающие плоский вертикальный срез через муравейник. Однако там, где у муравьёв есть строительный материал, даже просто учесть население гнезда невозможно. Никакое терпение, никакая логика не помогут провести такую совсем нехитрую операцию. Не удивительно, что в исследованиях часто применяется третий тип гнёзд — без всякого строительного материала и каких бы то ни было его заменителей. Здесь все муравьи на виду.

Гипсовое гнездо для молодой самки может быть не крупнее спичечной коробки: плитки размером с пачку сигарет достаточно для матки с несколькими десятками рабочих. В плитке сделаны ниши-полости, где и живут насекомые.

Наиболее простое гипсовое гнездо состоит из двух сообщающихся камер: в одной — влажная губка, во второй — муравьи; сверху смотровое стекло, которым прикрыты полости.

Гипс для пластинок не обязательно белый: в зависимости от окраски самих муравьёв их удобнее наблюдать и фотографировать на фоне контрастного цвета. Когда заселённая часть гнезда загрязнится, а этого долго ждать не приходится, губку из первой камеры удаляют, стекло над ней затемняют крышкой, снятой с жилой камеры. Муравьи сразу уходят от света, перекочёвывают в тёмную половину, освобождая своё прежнее жильё для уборки и дезинфекции.

Когда муравьи разных форм и возрастов содержатся, так сказать, навалом — в одной камере в одинаковых условиях, они недолговечны. Во много раз дольше живут они в гипсовом гнезде, которое вдоль края плитки прорезано водным каналом, а внутри всё источено лабиринтом разновеликих, вернее разномалых, камер.

Чем выше, чем дальше от водовода расположена камера, тем она суше. Когда муравьи имеют возможность выбирать подходящие для них условия влажности — разные в разных камерах, — продолжительность их жизни заметно возрастает. Однако чистить ниши плитки трудновато, и потому рано или поздно сюда проникает губительная для муравьёв плесень. Чтоб избавиться от этого наказания, над каждой камерой в отдельности вырезают неглубокие пазы для покровных стёклышек. Здесь стёкла свободно снимаются, так что камеры легче убирать и чистить, и муравьи живут дольше.

Ещё лучше приживаются муравьи в вертикальных гипсовых блоках, если в них, кроме пронизывающей основание водной трубки, проложены с двух сторон вентиляционные каналы с зарешёченными люками. Особый ход ведёт в пристраиваемую сбоку съёмную стеклянную кормушку.

Муравьи-вегетарианцы (например, Тетрамориум цеспитум) получают в корм ячменное зерно, подсолнечные семена; плотоядные (скажем, Тапинома) — мёртвых насекомых или мясную стружку; хищники-охотники вроде Формика — гусениц, личинок. Мёд, сахарный сироп, сахар включаются в любой рацион: от них ни один муравей не откажется. Обитатели гнёзд быстро приучаются приходить за кормом и безошибочно пользуются «туалетной» камерой. В гнезде с вентиляцией, со съёмными кормовыми камерами и уборными, где поддерживается чистота и нет плесени, муравьи могут жить годами.

Но исследователю недостаточно просто наблюдать течение жизни в гнёздах, у него есть свои вопросы к муравьям. Чтоб получить на них ответ, он ставит в лаборатории специальные опыты, для которых особенно удобны стеклянные конструкции из сосудов, колб и пробирок, по-разному соединённых между собой стеклянными трубками. Один поворот стеклянного же крана связывает или, если требуется, отключает разные части гнезда. Торфяные контейнеры, куда извне подаётся вода, поддерживают в системе заданный уровень влажности. Кроме того, здесь пристроены всевозможные кормушки, а в стороне от жилой части — камеры-уборные. Применяются, конечно, разные устройства для затемнения и, наоборот, освещения отдельных участков и прочие новшества лабораторной техники.

Последнее слово представляют сооружения с ареной мирмекодромом. На арену проложены выходы из искусственных гнёзд с муравьями одного или, если надо, разных видов. Тут и растения, поставляющие корм самим муравьям или насекомым, которыми муравьи питаются. Таким образом, каждое гнездо в отдельности служит для изучения самих муравьёв, а всё устройство в целом позволяет наблюдать отношения между разными их семьями, между разными видами, между муравьями и растениями, муравьями и питающими их насекомыми.

Существенным дополнением к этим гипсово-стеклянно-торфяным конструкциям со стадионом служит метка насекомых. Правда, муравьи для такой операции малопригодны, однако и их клеймят цветным тавром, применяя клеевую краску. Размеры насекомого не позволяют ставить на грудь и на брюшко больше чем по одной цветной точке, но если воспользоваться четырьмя красками, удаётся перенумеровать изрядное число муравьёв.

Самыми броскими красками оказались белая, жёлтая, красная, серебряная; синяя и зелёная скоро выцветают, становятся неразличимы. Краска в капле клея и тоненько подстриженная на конус кисточка — вот как будто всё, что требуется. Да, но муравья приходится помечать дважды — грудь и брюшко, а он не дожидается, пока кисточка дотронется до него вторично. Проще всего усыплять насекомых для этой операции углекислым газом — самым безвредным из наркозов, применяемых энтомологами. Надо только помнить, что неудачно нанесённая краска, просыхая, сковывает брюшко муравья, не даёт ему дышать. Бодрствующих тоже удаётся помечать, но не в жаркую пору, когда насекомые особо подвижны и суетливы, а по утрам и к вечеру, особенно в прохладные дни. Тогда они движутся медленнее, а если к тому же увлечены едой, то и вовсе кажутся временами застывшими на месте, чуть ли не бесчувственными.

Метку, нанесённую на молодого муравья, следует время от времени подновлять, так как она сама стирается, да и старые муравьи её слизывают, смывают, сгрызают. Но даже когда краска нанесена на насекомое удачно, многие выразительно проявляют неудовольствие: извиваются всем тельцем, приподнимаются на передних ножках, принимают угрожающую позу, иногда выбрызгивают заряд яда, даже покидают кормушку, уходят и подолгу не успокаиваются.

Остаётся добавить, что в исследованиях применяется и групповая метка (группа может быть довольно многочисленной) и нумерация персональная, индивидуальная.

Конечно, в этом, поневоле сжатом рассказе об азах мирмекологической техники всё звучит просто и выглядит легче лёгкого. На деле каждая малость требует бесконечных упражнений, тренировок, терпения, настойчивости. Особенно необходимы эти качества в длительных наблюдениях за муравьями и не только с момента появления его на свет в виде взрослого, совершенного насекомого — имаго, а начиная с той поры, когда имаго, по-русски образ, ещё только предсуществует в виде своих ранних фаз: яйца, личинки, куколки.

Снимем с заселённого и обжитого стеклянного гнезда утепляющие его ставни, выждем, пока уляжется суматоха.

Здесь в одном из нижних участков среди источенной ходами хвойной трухи и слежавшегося смолистого мусора спряталась маленькая, почти незаметная камера. Вот, кажется, мелькнуло тут особо сочное, необычно блестящее, словно лакированное, округлое брюшко. Со временем удаётся рассмотреть и всё насекомое, заметно более крупное, чем остальные муравьи гнезда. Это самка, матка семьи, царица. Последим за ней повнимательнее. Терпение наблюдателя вознаграждено, если ему удаётся увидеть, как насекомое, приподнявшись на длинных ножках, изгибается и, выпростав вперёд брюшко, напряжённо поводит им, выжимает из себя что-то маленькое, еле заметно белеющее. Через мгновение вокруг уже суетятся забежавшие в камеру рабочие муравьи, они быстро поглаживают усиками самку, облизывают её язычком, а один жвалами снимает с конца брюшка белую, тускло поблёскивающую точку. Муравей на какую-то долю секунды замирает, и тогда удаётся рассмотреть, что в жвалах у него яйцо.

Не будем теперь упускать его из виду. Если он всё же потерян, подождём следующего, последим за третьим, понаблюдаем, наконец, за двадцатым, пока не увидим, как снесеёное яйцо доставляется в другую камеру. Здесь оно кладётся на комочек белой крупицы, которая именуется пакетом.

У большинства муравьёв яйца характерной продолговатой формы, у высокоразвитых листорезов они округлые, а у некоторых примитивных видов — почти палочковидные.

Размеры яиц, отложенных даже одной и той же маткой, не всегда одинаковы, однако и самые крупные не более полумиллиметра в длину, обычно же яйцо гораздо меньше. При всех условиях пылинка эта в сотни, в тысячи раз крохотнее тех сравнительно крупных светлых овальных телец, которые многие, конечно, видели и которые упорно именуются в общежитии муравьиными яйцами, хотя это куколки в коконах.

Итак, на свет появился ещё один зародыш муравьиной жизни. Через какой-то срок — разный у разных видов и в разных обстоятельствах — он развивается во взрослое насекомое. А пока пакет склеенных яиц лежит в углу, среди мусора, словно бы без призора. Это не то что в улье, где каждая особь развивается в отдельной ячейке, капитально отремонтированной, вычищенной и до блеска вылизанной язычками рабочих пчёл, без чего матка просто не удостоит её своим посещением: заглянуть внутрь — заглянет, но брюшко не введёт и яйца не отложит. В муравейнике ничего похожего на такие боксы нет.

В момент появления на свет яйцо подхватил находившийся поблизости муравей и унёс в соседнюю камеру или подальше. Здесь влажно мерцают и, сдаётся, даже светятся склеенные в пакеты десятки других яиц. То и дело к ним подбегают рабочие. Кто быстро облизывает пакет, кто подолгу перекладывает его, собирая по-новому, а кто, взяв из кучки яйцо, носит его, потом опять возвращает на место.

Движенье, движенье… Эта классическая музыкальная фраза слышалась уже и в суете перестройки гнезда, а здесь в ритме посещений пакета муравьями-няньками звучит в полную силу. Чем старше яйцо, тем меньше ему покоя, тем чаще и бесцеремоннее его тревожат.

Как только яйцо отложено, его сразу начинают кормить. Пусть это не покажется оговоркой. Муравьи-няньки действительно не просто перебирают и перекладывают яйца, они их лижут, и дело здесь не в особой чистоплотности муравьиного рода. Слюна муравьёв содержит питательные вещества. Всасываясь, они проникают сквозь оболочку, и яйцо постепенно увеличивается в объёме. Выходит, в отличие от яиц многих насекомых, муравьиное яйцо в том виде, как оно подхвачено рабочим-повитухой, ещё не содержит всего количества питательных веществ, потребного для созревания личинки. Благодаря питающему облизыванию яйца разрастаются, а одновременно слюна, обладающая бактерицидными свойствами, убивает на их оболочке споры губительной плесени и склеивает их в пакеты. Похоже, высокая плодовитость муравьиных самок в какой-то мере зависит от того, что сами яйца сравнительно невелики. Необходимость поддерживать скрытую в яйце искру жизни наложила, как мы уже видели и не раз ещё увидим, печать на весь уклад муравьиной семьи.

Из созревшего яйца вылупляется личинка. Она настолько мала, что её движения для невооружённого глаза незаметны. Впрочем, муравьи-няньки обнаружат её и унесут из пакета яиц в пакет молодых личинок. С помощью увеличительного стекла удаётся рассмотреть, что жёлто-белый червячок-личинка состоит из 12 колец, что она безглаза, безнога, что у неё только намёк на усики, но зато рот выразительно говорит о прожорливости.

Тело личинки покрыто — это хорошо видно под лупой — как бы щетинкой из разнообразно изогнутых, закрученных, хорошо пружинящих волосков. Эти микроскопические рессоры предохраняют личинку от повреждений, когда муравей берёт её в жвалы. К тому же мохнатые личинки в пакетах не склеиваются, не соприкасаются самими телами, а как бы сваливаются, переплетаясь волосками так, что дыхальца, через которые проходит воздух, остаются открытыми, дыхание не нарушается.

Личинки одного вида муравьёв имеют на спине петельки, и няньки подвешивают их к потолку камер, у других — личинок волосками-крючочками прикрепляют к стенкам гнездовых ниш. Всего же чаще они содержатся в пакетах.

Кормятся личинки обычным способом и, поглощая уйму пищи, растут во много раз быстрее, чем яйца. Рабочие-няньки кормят личинок, отрыгивая выделения желез — богатую витаминами жидкую пищу. Если в опыте к искусственному корму добавлять дрожжей, то личинки начинают расти действительно как на дрожжах.

У наиболее примитивных муравьёв личинки питаются той же пищей, что и взрослые. Ещё беспомощные, почти недвижимые, они уже в первые часы жизни успешно справляются с сухим кормом, будь то частицы тела насекомых или крупинки зёрен. Взрослые рабочие бросают питательные крохи в камеры гнёзда, а личинки растворяют их сильным, быстродействующим ферментом и затем всасывают.

Поглощённая личинкой пища усваивается далеко не полностью. Но в пакетах личинки не пачкают друг друга. Отбросы скапливаются в теле и извергаются только перед окукливанием в виде фекального шарика — мекония, который рабочие муравьи уносят в склад нечистот или сразу удаляют из гнезда.

Уже лет двести известно, что взрослые муравьи выкармливают яйца и личинок, но лишь сравнительно недавно открыто, что и личинки кормят взрослых муравьёв выделениями, сочащимися сквозь хитиновые покровы тела. Эти выделения и слизывают муравьи. Нет числа наблюдателям, писавшим о хлопотливости и нежности муравьёв-нянек, которые по сто раз на день облизывают и переносят с места на место своих воспитанниц. Теперь доказано, что в основе этой заботы лежит личная потребность.

«Эти насекомые, ничуть не робкие, сами часто не обращают внимания на капризы непогоды, но проявляют исключительную заботу о личинках. Они прячут эти деликатные создания от малейших колебаний атмосферы, приходят в тревогу от любой могущей угрожать им опасности; кажется, они ревниво оберегают их даже от наших взглядов», — писал Пьер Губер.

Мы уже знаем, что муравьи не без повода и основания перебрасывают расплод из камеры в камеру, из сухих или светлых мест в сырость и тень. Похоже, личинки многих муравьёв в сухих условиях и на свету перестают производить столь привлекающие взрослых выделения, и няньки именно поэтому уносят молодь из освещённых камер. Когда в опытах кормилицы отдают личинкам специально подкрашенную пищу, то вскоре другие рабочие слизывают с их телец окрашенный выпот. Зобики многих муравьёв бывают заполнены этим кормом. Таким образом, личинки служат как бы частью желудка семьи, в них подготовляется, становится усвояемой пища для взрослых сестёр.

Такое встречное питание, обмен пищей или выделениями кормовых желез, взаимное кормление разновозрастных членов общины — особей разных поколений или разных форм — именуется в науке трофаллаксисом. Это важное слагаемое сплачивающего семью обмена веществ.

Разительные вещи были открыты, когда внутрисемейный обмен стали изучать с помощью радиоактивных изотопов. Метод позволил детально проследить путь пищи в семье. Рабочий-фуражир рыжего лесного муравья, до отвала нагрузившийся кормом с примесью активного фосфора, возвращался в гнездо и тут же отдавал добычу примерно десятку муравьёв, а те, в свою очередь, делились полученным с другими. В конечном счёте корм, принесённый одним фуражиром, распределялся за короткий, срок среди доброй сотни муравьёв, в том числе и среди молодых крылатых. То же наблюдалось, когда подопытным муравьям иглой впрыскивали меченый фосфор в брюшко: пища не оставалась здесь, а кругами расходилась в недрах семьи… С разной скоростью в семьях разных муравьёв расходился и корм с радиоактивным йодом. Чем совершеннее вид муравьёв, тем быстрее идёт в семье обмен веществ, тем равномернее распределяется добыча.

Но вот личинка, получившая некий минимум пищи, завершает рост и начинает окукливаться. Она выпрямляется, становится жёсткой и у большинства муравьёв заматывается в серо-жёлтый кокон из плотного шёлка. Иногда няньки заблаговременно перетаскивают выросших и созревших личинок в глубь гнезда, где поспокойнее. Когда кокон готов, те же няньки отрезают шёлковые нити, которыми он прикреплён к комочкам земли, и, очистив от песчинок и пылинок, уносят в коконохранилища.

Существуют муравьи, у которых куколки голые. Таковы не только Экофилла смарагдина, о которых уже шла речь. Есть и муравьи, только частично окукливающиеся в коконах. Совершенно белые и почти прозрачные, словно вылитые из тонких плёнок стеарина, куколки со временем мутнеют, становятся рыжеватыми, а потом и совсем темнеют.

Коконы с созревающими куколками рабочие муравьи поднимают ближе к выходу или даже на поверхность, а то и выносят за пределы муравейника. Через какое-то время их возвращают снова в гнездо. Перетаскивание расплода может показаться и суетливым и беспорядочным, однако неоспоримо доказано, что молодь в муравейнике размещена отнюдь не произвольно. В застеклённом гипсовом блоке, пронизанном ходами и полостями, содержалась небольшая семья Соленопсис фугакс. В гнезде было 33 камеры. В день обследования 14 из них занимали куколки, 1 — дозревающие куколки и личинки, 7 — личинки рабочих среднего возраста, 5 — взрослые личинки крылатых, в одной обитала матка, 4 оставались незанятыми; итого 32. Последняя по счёту — 33-я камера находилась в самом сухом районе гнезда, далеко от камер с расплодом. Она оставалась необжитой: муравьи заходили сюда только ненадолго. Гипс здесь так быстро потемнел и загрязнился, что не приходилось сомневаться относительно назначения камеры. Сюда муравьи сносили и фекальные шарики, выброшенные окукливающимися личинками, и пустые коконы, и прочий мусор из всех углов гнезда.

Сквозь основание гнезда, заселённого Соленопсисами, проходила трубка с водой, и в разных камерах на разных расстояниях от водовода влажность была разной. Личинки разного возраста и куколки испытывают неодинаковую потребность во влаге, и всё же температура ещё важнее для развивающихся насекомых. Таким образом, когда няньки с места на место, из ниши в нишу, из камеры в камеру переносят молодь — куколок, пакеты яиц или личинок, они как бы кормят их теплом и прячут от вредного холода, снабжают влажностью, уберегают от вредной сухости.

Дело здесь не только в погоне за потребными физическими условиями. Если автоматически поддерживать, казалось бы, наилучшую для развития постоянную температуру и устойчивую влажность, то муравьиный расплод будет очень туго инкубироваться. Само перемещение и, главное, связанная с ним смена условий стали, видимо, обязательными для развития.

Итак, ни яйца, ни личинки, ни куколки не предоставлены самим себе. Каждый муравей как бы трижды появляется на свет, и всякий раз, как правило, с помощью старших сестёр-рабочих, выполняющих роль повивальных бабок. Рабочий муравей принимает только что снесённое самкой яйцо. Ещё какой-то переносит вылупившуюся из яйца крохотную личинку и присоединяет её к живому пакету. И, наконец, ещё какие-то муравьи вскрывают кокон — ведь когда созревшему насекомому приходит пора освободиться от шёлковой рубашки, челюсти его обычно слишком мягки. Даже старшие муравьи не без труда извне разрывают прочную оболочку кокона, помогая своей сестре покинуть колыбель. Они делают это хоть и без особых церемоний, но и не причиняя никакого ущерба, что очень важно: муравей ещё нежен и хрупок.

Если из кокона выходит самец или самка (их коконы крупнее), муравьи-повитухи расправляют новорожденным слежавшиеся перепончатые крылья.

Рассказанное может убедить, что судьбу расплода определяют лапки и жвалы рабочих муравьёв. Однако в ещё большей мере будущее молоди зависит от язычка тех же рабочих…

ПИТАНИЕ И ВОСПИТАНИЕ

^{Инкубатор уродов на островке близ Ирландии. — Терпение и логика на службе исследования. — Физиологические касты — стазы. — Чем отличаются муравьи-рабочие от муравьёв-солдат. — О чистых — типичных и смешанных — промежуточных формах. — Когда и как определяется будущее зародыша. — Ещё о погоне за нужными условиями. — Форма и функция.}

Hикогда не бывает спокойным море в узком, всего полуторакилометровом проливе, отделяющем от берега Ирландии крохотный пустынный островок, к которому следует на время привлечь внимание читателя. По поводу этого островка в своё время разгорелась жаркая дискуссия, и прекратилась она, можно думать, всё же преждевременно: что ни говори, а удивительная находка, обнаруженная на островке и породившая споры, так и осталась необъяснённой.

В прошлом, видимо ещё в средние века, островок, о котором идёт речь, долго служил местом, куда со всей Ирландии ссылали больных проказой. Мрачная страница истории оставила в людской памяти свой след. Во всяком случае, когда произошло интересующее нас событие, лепрозорий был уже необитаем, а самые непоседливые и наиболее дотошные искатели интересных уголков да и любители тихих местечек избегали без особой нужды совать сюда нос. Но вот после окончания второй мировой войны один английский мирмеколог решил ближе познакомиться с этим заброшенным клочком каменистой суши. И что же? Получилась история почище открытия болотных муравьёв.

Любители спокойной жизни в науке с радостью отнесли бы информацию о находках на острове к категории охотничьих рассказов или снисходительно объявили бы некоторые подробности отчёта плодом добросовестного, но печального заблуждения. Однако тут были предъявлены вещественные доказательства; и каждый мог, вооружившись средней силы лупой, воочию убедиться в достоверности информации: на предметном стекле лежали муравьи, причём не обычные, а особые: не самки и не самцы. Вообще говоря, подобные уроды обнаруживаются не впервые. Для них придуман даже специальный термин, составленный из греческих корней. Это так называемые гинандроморфы — самце-самки, или, точнее, самко-самцы. Известно немало мирмекологов, в своё время нашедших кто одно, а кто и несколько таких созданий с головой и грудью самца ибрюшком самки, или с правой стороны тела как бы самцов, с левой — самок, или, наконец, таких, у которых признаки самца и самки смешаны и соединены как-нибудь иначе. За последние 100 лет в разных странах зарегистрированы десятки таких находок. Но здесь, в расщелинах скал бывшего лепрозория, один исследователь в течение нескольких дней обнаружил сразу сотни муравьиных гинандроморфов.

И что же это были за существа?

Они не походили ни на какую из прежде описанных форм: два пола, совмещённые в одной особи, не были здесь разграничены по средней линии, вдоль, поперёк или сбоку. Внешний облик каждого насекомого представлял собой совершенно фантастическую мозаику из различных частей тела самки и самца.

Больше того, муравьи-гинандроморфы обнаружились не только в одной семье или в гнёздах одного вида, а в разных муравейниках Мирмика рубра и Формика фуска.

Мрачный островок оказался настоящим естественным инкубатором редчайших уродцев.

В заметках, посвящённых находке, промелькнули туманные намёки о возможном влиянии каких-то особых руд, расположенных недалеко от поверхности, и ещё более глухие подозрения, не вывозились ли на остров отходы от переработки расщепляющихся материалов… Но разговоры об островке вскоре прекратились.

…Мы уже знаем, что особи в муравьиной семье различаются не только полом. Здесь есть молодые, крылатые самцы, обычно схожие величиной, строением, повадками; есть старые, сбросившие крылья, яйцекладущие самки, а в иные месяцы также и молодые, ещё неплодные крылатые самки.

Основная же масса — это рабочие, как правило, неспособные к продлению рода, нередко разных форм и размеров, и крупноголовые, острожвалые и тоже бесплодные солдаты.

Каждая из этих форм, по-учёному — стаз, несёт в семье свою особую функцию.

В муравейнике ход развития зародыша, как вообще в живом, ограничен рамками наследственности, но возможные варианты развития несравненно разнообразнее, чем, скажем, у пчёл. У них особи тоже бывают разными. Но почти безошибочно можно предсказать, когда и какое именно насекомое выйдет из снесённого маткой яйца: самец-трутень или самка; если самка — то матка это будет или рабочая пчела.

Всё каждый раз решается по простейшей двоичной формуле: или — или. Можно даже по дням наперёд расписать гороскоп создания, которому суждено развиться из яйца, личинки, куколки.

У простейших видов муравьёв в семье также чаще всего бывает одна плодовитая самка и большее или меньшее число вполне одинаковых рабочих. Колонны — семьи — кочевых муравьёв на редкость велики и образуют уже довольно сложную систему: плодовитая самка, несколько форм бесплодных рабочих, а сверх того ещё и солдаты.

Известны муравьи, у которых, кроме большеголовых, с могучими челюстями воинов-солдат, существуют солдаты помельче, да и рабочие представлены двумя (гиганты и лилипуты) или даже тремя (большие, средние и малые) формами. Не редкость и переходные типы между разнокалиберными рабочими и солдатами.

У многих муравьёв встречается не одна плодовитая самка, а несколько и, кроме того, сверх «действующих» — запасные: бескрылые «царицы в рабочем одеянии», способные откладывать яйца.

Чтоб проиллюстрировать возможное разнообразие особен в муравьиной семье, приведём в качестве примера Мирмика бревинодис. У них на тысячу осмотренных муравьёв было 111 самцов, 52 самки (в том числе 10 карликовых и 16 похожих на рабочих), 276 рабочих, имеющих по три глазка, 17 рабочих, имеющих по два глазка, 8 рабочих с одним глазком, наконец 429 рабочих-исполинов и 107 карликов.

Герберт Уэллс не скрывал, что в его романе «Первые люди на Луне» коренные селениты, подобно муравьям, принадлежат к одному виду, «различаются телосложением, характером, силой и назначением». Но Г.Уэллс полагал, что у муравьёв существует «всего четыре или пять типов», тогда как уже в начале нашего века мирмекологи знали около 30: 7 форм самок и самцов, 11 — солдат и рабочих да ещё переходные.

С внешними различиями всегда связано различие внутренних органов самцов и самок, а у самок — количество и устройство яйцевых трубочек у плодущих и у практически бесплодных форм — рабочих или солдат.

Наиболее простые муравьи, например так называемые бульдоги — Понерины, все в общем более или менее одинаковы. Если родоначальница семьи — кладущая яйца самка — почему-либо погибает, её быстро замещает, претерпевая необходимые изменения, одна из рабочих. У более сложных видов различия между самками и рабочими глубже, эти формы взаимозаменяются далеко не так просто.

В семье листорезов — Аттии одна лишь самка по-настоящему плодовита, кладёт яйца, а сотни тысяч её дочерей — рабочих муравьёв, существующие в нескольких формах, совершенно бесплодны. Наиболее крупные — гиганты и самые крохотные — карлики отчётливо различаются и по особенностям строения: они несут в семье разные функции, живут в разных зонах гнезда, даже продолжительность их жизни разнится.

У самки кочевых муравьёв яичник состоит из нескольких сотен хорошо развитых яйцевых трубочек, у рабочих их нет ни одной. У самки плотников-древоточцев Кампонотус эмаргинатус полтора десятка яйцевых трубочек, по шесть-восемь яиц в каждой, а у рабочих — не больше двух с одним-тремя яйцами.

Ещё недавно считалось, что рабочие муравьи всегда полностью бесплодны; теперь известно, что и они откладывают яйца, и не так уж редко; причём из отложенных ими яиц выводятся не обязательно самцы, как принято было думать.

10 рабочих Лазиус нигер, содержавшихся в строгой изоляции и получавших обильное и сытное питание, произвели на свет 100 с лишним штук потомства, среди которых были и самцы и самки — рабочие особи. И у Экофилла из яиц, откладываемых рабочими, могут выводиться все три формы — самцы, рабочие и даже крылатые самки, точно так же, как и у лесных Формика.

Но у всех муравьёв настоящие самки несравненно плодовитее, чем рабочие, и плодовитость их, так сказать, более упорядочена.

Как, однако, возникают в семье все эти стазы и формы — чистые или смешанные, типичные или промежуточные?

Из откладываемых молодыми самками первых яиц (они, как правило, мелкие) выводятся сплошь рабочие, причём малого размера. Дело здесь, видимо, в том, что количество питательных веществ в яйце недостаточно для образования муравьёв другого типа. Но когда яйца Кампонотус с весны до осени сортировали на центрифуге и затем из каждой фракции выводили личинок и куколок, стало известно, что не одним размером яиц определяется стаза муравьёв.

Имеет значение и время года, и сила семьи, и количество рабочих, кормящих самку, даже её возраст. Наиболее крупные рабочие и особенно солдаты с их большими головами и мощными челюстями появляются в потомстве относительно взрослых самок, если к тому же личинки выкармливались достаточно сытной пищей.

В особо сильных семьях появляются на редкость крупные, большеголовые формы, предназначенные как бы специально для заклания, для принесения в жертву. «Крупные, жирные, видные собой, они во время битвы невольно обращают на себя внимание неприятелей, а в мирное время прежде других попадают в клювы крылатых хищников, питающихся муравьями…» — пишет о них автор одной вполне серьёзной монографии.

Солдаты — первые защитники гнёзд. У многих муравьёв они участвуют во всех оборонительных и наступательных действиях семьи. Они же во время фуражировки разрывают добычу на части. У кочевников солдаты движутся во время походов с обеих сторон колонны, как бы прикрывая фланги цепями охранения. У американского Колобопсис пилартес и европейского Колобопсис трунката, который водится и на Кавказе и в Крыму на широколиственных породах, большеголовые выполняют обязанности не то привратника, не то живой двери, живой заслонки на пороге гнезда. Муравьи Колобопсис обитают в древесине, и входы в их гнездо всегда перекрыты изнутри плоскими головами того же цвета, что и кора деревьев. Подойдёт муравей, дотронется до усиков стража; тот отступит в глубь хода и, пропустив пришедшего, вновь занимает свой пост.

У муравьёв-жнецов большеголовые чаще всего дробят зерно и размалывают ростки растений. Меньшим по размеру и более слабым рабочим такое занятие не по зубам. Где нет солдат, защиту гнёзд несут крупные и среднего размера рабочие. Они же заняты строительством и ремонтом, доставкой строительных материалов, заготовкой продовольствия, то есть фуражировкой и провиантированием.

На второй-третий год жизни, а бывает и позже, в подросшей и окрепшей муравьиной семье появляются молодые крылатые. Брюшко их, особенно самок, крупнее, чем у рабочих. Прозрачные, иногда желтоватые, а то и голубоватые перепончатые крылья самок и самцов прикреплены со спинной стороны к груди, которая сильно развита. К ней прикреплены не одни лишь ножки, а также и крылья, приводимые в движение сильными мышцами. Грудь — это моторная часть тела.

Самки вообще крупнее рабочих в два-три, а нередко в пять-десять раз. У техасского клубневого муравья Эребомирмекс лонгии, например, самка больше рабочего всего в полтора раза, а у Каребара — в тысячу с лишним раз!

Самцы тоже крупнее рабочих, но несколько мельче самок и всегда гораздо менее долговечны, чем они. Жвалы у самцов слабые и узкие — ведь им почти ничего не приходится делать.

Разноликость особей, составляющих муравьиную семью, определённо связана с относительным разнообразием условий в недрах муравейника. Мы уже отчасти касались этого вопроса, но к нему стоит вернуться.

Вспомним ещё раз медоносных пчёл. Обычно у них в гнезде неукоснительно поддерживаются — кондиционированы, как сказали бы инженеры, — физические режимы: температурный, влажности, газообмена, а также и физиологические. Здесь строжайше соблюдаются, в частности, условия питания; причём кормовые рационы для всех этапов развития от яйца до окончания роста личинки, а далее и для взрослых насекомых в полном смысле слова стандартизованы. В пчелином гнезде сосредоточено все необходимое для развития каждого насекомого в отдельности и семьи в целом.

В муравейнике условия существования разнообразнее, пестрее, режим свободнее, мягче. Поэтому здесь только очень приблизительно можно предсказать, как долго будет развиваться яйцо и когда из него выйдет личинка, сколько продлится её созревание и когда наступит последняя линька. Равным образом неясно, какой срок потребуется куколке, чтоб превратиться в совершенное насекомое. Все эти сроки у муравьёв весьма растяжимы. Пока необходимых условий нет, яйца, личинки, куколки как бы консервируются, выжидают. Только дождавшись их, насекомое продолжает развитие.

Вместе с тем одна и та же температура, например, неодинаково воспринимается разными муравьями. У некоторых она ускоряет созревание яйца или действует только на личинку, на куколку, у других, наоборот, на тех же фазах замедляет развитие.

При 15 градусах из яйца Лазиус нигер совершенное насекомое выходит через два с лишним месяца, а при 30 — уже через 40 дней. Лазиус эмаргинатус при 30 градусах проделывает путь от яйца до имаго за 20 дней, а при 15 ему не хватает для того же и четырёх месяцев. Яйца многих Кампонотусов при 30 градусах превращаются в муравьёв всего за один месяц, а при 15 — требуется второе больший срок.

Снова и снова приходится повторять, что няньки снабжают молодь — яйца, личинок, куколок — не только кормом, но также и теплом, сыростью, темнотой в определённых, нужных каждому возрасту сочетаниях. По капелькам, по крупицам, выбирая всё необходимое из наличных условий, постепенно насыщаясь тем, что положено для жизни, насекомое растёт, созревает, переходит в следующую фазу, приобретает новые потребности.

С первого же часа жизни муравьиный зародыш зависит от семьи гораздо больше, чем можно было думать: едва появившись на свет, он требует питания и ухода; причём на будущее особи определённо влияет то, как обращаются взрослые муравьи с яйцом или личинкой.

Из дневного засева самки листорезов отобрали 402 личинки-ровесницы и распределили их среди 300 одновозрастных рабочих, разбив на четыре одинаковые группы, по 75 муравьёв в каждой: двум группам дали на выкормку всего по 1 личинке, третья группа получила 150 личинок, а на последнюю, четвёртую, возложили кормление 250 личинок.

Щедро выкормленные иждивенцы первых двух групп быстро окуклились, и куколки превратились в рабочих-гигантов; в третьей группе, где на каждого воспитанника приходилось гораздо меньше пищи, и в четвёртой, где кормили совсем впроголодь, выжили далеко не все: из тех, что сохранились, вывелись сплошь рабочие-крошки.

Количество пищи, скормленной личинке, определило судьбу зародыша не только в том смысле, выживет ли он вообще и вырастет жирным или тощим, крупным или мелким. И облик, в котором муравей выходит из кокона, функции его и самый образ жизни зависят, как выяснилось, от количества пищи, усвоенной личинкой, пока она росла. Не сказывается ли, между прочим, и здесь эффект группы?

Повторим теперь снова, что молодая самка, основывая гнездо, какое-то время воспитывает личинок одна и потомство её состоит поначалу лишь из карликов, крошек рабочих. Выйдя из коконов, они берут на себя часть работ, выполнявшихся маткой, принимаются кормить её и подрастающих сестёр, после чего состав потомства меняется: в гнезде, населённом лилипутами, появляются первые гиганты. И возраст родоначальницы, как это ни неожиданно, тоже сказывается на природе зародыша. Из яиц, отложенных молодой самкой и для опыта переданных в сильную старую семью, выводились по-прежнему рабочие-крошки, а из яиц старой самки, переданных в небольшое гнездо с самкой молодой, вывелись рабочие-гиганты.

Создаётся впечатление, что, с одной стороны, существуют свойства, определяемые прямым воздействием корма, трофогенные, как их называют в науке, и, с другой стороны, свойства бластогенные, не подверженные кормовым влияниям, связанные с особенностями, с природой яйца. Такое разграничение многие находят постоянным, абсолютным, нерушимым, находят, что структура зародышевой клетки и особенно её ядра недоступна воздействию внешних факторов. На эти особенности структуры ядра ещё можно-де как-нибудь повлиять специальным облучением, некоторыми сильно действующими химическими веществами, но кормом, пищей — никогда!

В случае с яйцами, отложенными молодой и старой самками, так оно, по видимости, и получалось. Но ведь в то же время судьба зародышей здесь определена оказалась возрастом самки. А её состояние со временем меняется от количества и качества пищи, которую она успела ассимилировать после появления на свет.

Проявлением чисто бластогенных свойств зародыша считались отличия крупноголовых и крупножвалых солдат; они неизменно развивались из части яиц, откладываемых самкой на второй год её жизни, всё равно и при хороших и при плохих условиях питания.

Но вот немецкий специалист Вильгельм Гетч проделал опыты с Феидоле — одним из немногих в Европе муравьёв, имеющих стазу солдат. Десяток муравейников равной силы (значит, примерно одинаковых по численности и по составу населения) был разделён на две группы. Первые пять семей содержались на обильном углеводном питании (сахарный сироп и мёд); вторые получали богатый белковый рацион из мух и мучных червецов, а также особый гормон «Т». Этот «Т» не удалось заменить никакими другими биокатализаторами, никакой смесью витаминов и аминокислот. И что же? Через некоторое время из куколок второй группы стало выходить значительно больше солдат, чем в первой. Мало того: здесь обнаруживались и куколки таких форм, каких в природе не находили: с признаками рабочих и солдат одновременно.

Бреши между представлениями о трофогенных и бластогенных факторах наметились уже и в определении пола. Рабочие муравьи, как правило, бесплодны, а если в некоторых условиях и откладывают небольшое количество яиц, то яйца эти неоплодотворённые, из них могут развиться лишь самцы. Другое дело настоящие самки: из их яиц, если они не оплодотворены, выводятся самцы, а оплодотворённые дают и крылатых самок, предназначенных для продолжения рода, и бескрылых рабочих и солдат, несущих в семье функции строительства и охраны гнезда, фуражировки, воспитания расплода, кормления плодовитых самок. Всё просто и ясно, всё логично. Единственный недостаток схемы в том, что она не охватывает так называемые нетипичные факты вроде случая с гинандроморфами да и немало других.

Так наблюдения и опыты в природе и лаборатории свидетельствуют, что из яиц, отложенных неоплодотворёнными самками, могут выводиться не только самцы, но — вопреки классической схеме — и самки, в том числе и крылатые, предназначенные для продолжения рода. Крылатые самцы и самки развиваются иногда также из яиц, отложенных рабочими муравьями — правда, это наблюдается только в определённую пору года. И в воспитании расплода рабочими может отчётливо сказываться влияние внешних условий, в том числе влияние такого, например, условия, как состав кормилиц. Во многих случаях именно в связи со временем своего появления на свет кормилицы воспитывают из личинок в основном только рабочих или, сверх того, также и крылатых — самцов и самок. И это ещё не всё.

Рабочие муравьи, однажды выкормившие поколение крылатых, с возрастом это качество утрачивают. Способность рабочих формировать весеннее поколение крылатых определённо зависит от условий зимовки, но здесь имеет, по-видимому, значение также степень упитанности самок перед зимовкой.

Кроме всего, процессы, о которых идёт речь, по-разному протекают в семьях с плодовитыми самками и в семьях безматочных: хитиновые покровы плодовитых самок выделяют особое вещество, к слову сказать, легко растворимое в петролейном эфире, этиловом эфире, этаноле и других химикатах. Это вещество, систематически слизываемое рабочими муравьями и быстро передающееся от особи к особи, служит в семье как бы информацией: «Матка — на месте, всё в порядке!». Лишь только этот биохимический сигнал перестаёт поступать, ход обмена веществ в семье перестраивается. Присутствие самки чаще всего отчётливо подавляет откладку яиц рабочими: стоит удалить самку, и через короткое время рабочие муравьи начинают червить сами, причём из их яиц выводятся нередко крылатые обоих полов.

Ещё и сегодня нет всеобъемлющей теории, которая охватывала бы и удовлетворительно объясняла все наблюдаемые здесь явления, однако каждый новый успех познания неизменно подтверждает, что интересующий нас процесс связан в конечном счёте с питанием и воспитанием новых членов семьи.

Для отдельных случаев теперь выяснено даже, когда и какая именно пища оказывает своё формообразующее воздействие на зародыш. Если личинки уже известных, нам Феидоле получают богатую белком пищу с четвёртого-пятого дня после выхода из яйца, из них получается в пять-семь раз больше солдат, чем из выкормленных на постном пайке. Стоит богатую белком пищу скармливать личинкам чуть позднее — с шестого-восьмого дня, — и из большинства их вырастают рабочие.

Если личинка смолоду кормилась «по-солдатски», то питание её после критического четвёртого-пятого дня определяет уже не стазу — личинка разовьётся в солдата, — а только размер особи: сытный был корм — солдат выйдет крупный; меньше съела личинка — солдат получится средний; голодала личинка — солдат окажется недомерком.

У лесных Формика поликтена солдат нет, есть только рабочие и крылатые. Оказалось: весной при 27 градусах судьба личинки решается через 70 часов после выхода её из яйца. Но только весной: весенние и осенние яйца развиваются по-разному.

Такие критические, решающие фазы бывают иногда продолжительны, растягиваются на неделю и больше. Чем медленнее развивается особь, чем разнообразнее, следовательно, условия, воздействующие на неё за это время, тем шире размах изменчивости, тем чаще возникают формы переходные.

Итак, не только будущее личинки, вышедшей из яйца, зависит от того, обильно ли и чем именно она кормится. Самый характер яйца, многие свойства скрытого в нём зародыша тоже зависят от силы семьи и количества нянек, от поры года, от возраста самки и её питания, а также от многих других обстоятельств. Значит, в одних случаях семья в целом выступает как внешнее, как средоточие воспитующих условий по отношению к отдельной личинке, а в других случаях это внешнее, эти формирующие условия оказывают своё воздействие на более ранних этапах, влияют не прямо, а через плодовитую самку и ещё в процессе образования и созревания яйца предопределяют путь развития зародыша.

Каждая особь представляет собой, следовательно, и производное состояния семьи, но вместе с тем и её орган, имеющий определённое назначение. Вспомним ещё раз о крупных и жирных большеголовых длинножвалых особях, как бы только привлекающих внимание хищников и существующих, как считалось, чуть ли не специально на заклание. Появляются они в наиболее сильных и благоденствующих семьях и ни на что, по сути дела, не пригодны, не способны даже брать себе пищу. Они живут до тех пор, пока их кормят нормальные муравьи. А кормят их лишь там, где всё благополучно. Едва возникают перебои, затруднения, рабочие снимают нахлебников с довольствия, и те постепенно отмирают, причём для семьи потеря их вполне безболезненна.

Как известно, дарвиновская теория естественного отбора отрицает возможность появления органов, ненужных организму и виду. Каков же тогда биологический смысл существования длинножвалых уродов? В рассматриваемом примере всего интереснее как раз то, что он говорит о функции, исчерпываемой самим возникновением формы.

Появляясь в переразвитой, как бы жирующей семье и не участвуя активно в её жизнедеятельности, длинножвалые всё же действенно влияют на её состояние. Они что-то вроде предохранительного клапана, канала, по которому сбрасывается всё излишнее.

…Колеблющиеся условия изменяют ход обмена веществ в семье, и соответственно число тех или иных форм то умножается, то сокращается. Семья быстро и чутко реагирует на изменение условий, благодаря чему в конечном счёте и сохраняется устойчивость, консервативность её наследственности.

Теперь ещё раз проследим историю трёх рождений каждого муравья. Мы различаем в ней переломные этапы, узловые рубежи, критические моменты, когда определяется будущее особи, её облик, её физиологическое назначение. В любом из этих моментов сказывается влияние общественного обмена веществ, постоянно протекающего в семье и сплачивающего её. Звенья этого обмена можно обнаружить и в том, как рабочие муравьи кормят кладущих яйца самок, и в питающем облизывании яиц, которое производят муравьи-няньки, и в кормлении личинок, и в переборке, перекладке яиц и личинок из маленьких пакетов в большие, из слишком объёмистых в - меньшие, и, наконец, в переноске пакетов и куколок из одних камер в другие: из чрезмерно сухих в менее сухие, из избыточно сырых в нормально влажные, из жарких в более прохладные, из остывших в менее холодные, из глухих в более оживлённые, из тесных и перенаселённых в просторные.

Но вот, наконец, новый член семьи окончил глубокий сон куколки, вышел — вернее, выпущен собратьями — из кокона, обрёл способность двигаться, потемнел и, став настоящим муравьём, начинает приобщаться к жизни породившей его семьи.

Колония и семья

^{Всюду жизнь. — О различии приспособлений, направленных к сохранению жизни вида. — Орудия самозащиты насекомых. — Сладкие дожди и мучнистая роса. — Рекорды плодовитости и рекордные темпы умножения численности. — Чередование поколений и полиморфизм семьи насекомых.}

По правде говоря, опасная штука эти так называемые интересные опыты. Каждый из них вынуждает природу давать какое-нибудь ответное показание. И до чего же легко совершенно произвольно истолковать всякий насильственно полученный факт!… Давно уже раздаются голоса, предупреждающие против опасностей, которыми чревато увлечение голым экспериментированием.

Опыт искусствен, нетерпелив, суетлив, склонен разбрасываться, страстен, ненадёжен. Наблюдение просто, спокойно, прилежно, честно, лишено предвзятого мнения. Хотя такое противопоставление неправильно, оно помогает всё же понять, почему так важно, чтобы данные опыта и наблюдений на всех этапах взаимно подтверждались.

Покинем же искусственную обстановку лаборатории и попробуем соединить опыт с прилежным наблюдением, перенеся работу в тихий угол сонной полянки. Она непроходимо поросла злющей пепельно-серой крапивой и остролистыми бодяками, желтоглавой мелюзгой лютиков, тонкими голубыми колокольчиками, зеленью крестовника и лапчатки. Сквозь заслон этих зелёных дикарей не пробиться, сдаётся, ничему живому.

Однако на лежащую с краю и покрытую седым лишайником каменную глыбу всё же проскользнула откуда-то ящерица. Она замерла, окунувшись в поток жгучих солнечных лучей, прильнув прохладным тельцем к тёплому камню. И мохнатый, иссиня-чёрный, с жёлтым лампасом поперёк брюшка большой и тяжёлый шмель гулко разжужжался над цветком бодяка. Стрекоза опустилась на нераскрывшийся, ещё зелёный бутон лютика и несколько секунд отдыхала, складывая и разводя четыре своих прозрачных и блестящих крыла.

Но стрекоза сразу же поднялась в воздух и исчезла, чуть слышно прошелестев крыльями. И шмель, как подхваченный ветром, отгудел и скрылся. А ящерица привстала на коротких ножках, подняла острую головку с бусинами чёрных глаз и, извиваясь своим ловко обтянутым тиснёной кожей телом, ускользнула так же бесшумно, как появилась.

И снова кажется: всё здесь заполнено одними растениями, дремлющими в знойном свете летнего полдня. Такое впечатление, как мы видели, обманчиво. Об этом говорят итоги одной переписи, проведённой на лужайке и выявившей уйму любопытных фактов.

Натуралисты с весны пронумеровали здесь 10 растений бодяка болотного и время от времени стали скрупулёзно осматривать их от основания до верхушки. Каждый квадратный сантиметр поверхности стебля, каждый листик, каждое углубление в пазухе обследовали и проверяли с лупой в руках. И учитывали не только каждую улитку или гусеницу, но и каждую тлю, листоблошку, каждую кладку яиц. На жгучей крапиве это не так просто сделать. Её кусты осторожно разрезали и по частям складывали, каждый куст отдельно, в плотно закрываемые стеклянные чашки, из которых ничто не могло ускользнуть. Потом их уносили в лабораторию и спокойно исследовали. Так же изучали цветки едкого лютика, поповника, кульбабы, одуванчика, бодяка, лапчатки.

Мало того: с деревьев, растущих вблизи участка, срезали в разных частях кроны листья и осматривали их, также беря на учёт всех их обитателей. Результаты осмотров сличали и сопоставляли с прошлыми, и таким образом постепенно вырисовывалась картина изменения населённости растений.

В мае на бодяке обнаружили одиночных тлей, а через месяц их было столько, что от точного подсчёта пришлось отказаться. Ввившись хоботками в нижнюю, тыльную сторону листьев, они, не двигаясь с места, сосали живые соки растения, росли и размножались с невообразимой быстротой.

Далее на том же бодяке появились личинки мухи сирфиды, а затем и божьей коровки, которые заметно поубавили число тлей и чуть ли не полностью очистили от них растения. Часть крылатых тлей уничтожили паучки.

Когда при учёте были обнаружены моллюски, их крохотные раковины пометили цветным карандашом и убедились, что моллюски оставались на растении несколько дней подряд. Медленно ползли они по листьям, оставляя на них блестящий влажный след.

Всего на одном растении бодяка было зарегистрировано 862 различных создания, в том числе около 700 тлей, около 60 паучков и сирфид. Примерно то же обнаружилось и на крапиве. На каждые два квадратных сантиметра зелёной поверхности здесь приходилось по одному жильцу. На обыкновенной крапиве четыре пятых обитателей составляли тли и листоблошки, на глухой — больше было клещей и трипсов.

В венчиках цветков господствовали те же трипсы и тли. И на клёне, липе, дубе нередко один какой-нибудь лист (а их на дереве тысячи!) кормил своей зеленью и соками много десятков тлей.

Наряду с постоянным, оседлым населением взятого под наблюдение уголка здесь учитывали и временных посетителей — захожих и залётных — вроде ящерицы, шмелей, стрекоз. Получилось, что первое место по числу визитов заняли, намного обогнав прочих, муравьи. Почему именно они усерднее других посещали участок, мы узнаем дальше. Но сначала следует выяснить, как получилось, что крохотные создания из семейства так называемых Афидид, в общежитии именуемые тлями, а ещё проще — растительными, древесными, травяными, листовыми вшами, превосходят в численности остальных шестиногих, обитающих на растениях.

Мелкие бусинки салатного цвета усыпают тыльную сторону листьев, молодые побеги, чашелистики цветков яблони, груши, айвы. Зеленоватыми удлинёнными тлями покрыты листья сливы, побеги роз, тёмно-серые и коричневые тли живут на берёзе, чёрные — на клёне. На маке, на лебеде, на свекле, на бобах водятся одни, на травах — другие. На соснах питаются длинноногие толстые Лахнусы. Некоторые тли образуют на листьях или на хвое пузыревидные наросты — ложные галлы. Крупная продолговатая тля из рода Трам обитает на корнях цикория, тли из рода Стомахис — под корой деревьев.

Завезённая когда-то из Америки и с тех пор успевшая печально прославиться в странах Старого Света кровяная, или мохнатая (она покрыта беловатым пушком), тля Шизоневра живёт на стволах и на корнях деревьев, вызывая вздутия, опухоли, язвы, трещины, нередко губящие растение. Другие тли того же рода или близкие им Немфигус обитают в галлах на листьях вяза, тополя, берёзы. Жёлтые, красные, бурые, тёмно-фиолетовые, чёрные Хермесы образуют на ели и пихте многокамерные галлы. К числу тлей относится завезённая тоже из США Филоксера опустошительная — грозный бич виноградников.

И вместе с тем тли — это сама идея непротивления злу насилием, представленная в образе насекомого. Немного существует в мире насекомых созданий, более нежных и беззащитных, чем тля. Достаточно неосторожного прикосновения, и округлая живая капелька, одетая в полупрозрачную хитиновую оболочку, исчезает, оставляя на пальцах и на листочке или стебельке еле заметный мокрый след. Их невозбранно уничтожают самые различные хищники. Крылатых, запутавшихся в паутине, выпивают паучки и пауки. Молодых и старых, крылатых и бескрылых поедают жуки, хищные личинки мух, прожорливые личинки и взрослые божьи коровки, прозванные даже тлиными львами, личинки золотоглазок — Хризопы и Хемеробиус, которые иногда носят на себе шкурки высосанных ими жертв. Наездники паразитируют внутри тела тлей.

Масштабы истребления, производимого всеми этими и множеством других хищных и паразитирующих насекомых, чудовищны. Однако крошечные непротивленцы продолжают оставаться вездесущими: в изобилии покрывают лесные и садовые породы, деревья и кустарники, многолетние и однолетние злаки и травы.

Другие шестиногие одеты в плотный хитиновый панцирь или вооружены сильными челюстями, способны прогрызать даже плотные покровы противника. В сочетании с сосущими, колющими, сверлящими ротовыми устройствами такие челюсти служат и для защиты и для нападения. Передние ноги богомола образуют щипцы — капкан, насмерть сжимающий даже крупную добычу. Многие насекомые оснащены жалом, которое соединено с ядовитыми железами, а некоторые покрыты ядовитыми волосками, тонкие концы их вонзаются в тело противника, причём сами волоски (они полые), обламываясь, изливают яд в ранку. Жук-плавунец, почуяв опасность, отравляет вокруг себя воду. Немало насекомых использует для самозащиты отпугивающие преследователей выделения. Термиты из числа носачей опутывают усики врагов клеем и, лишив их таким образом возможности ориентироваться, выводят из строя. Жук-бомбардир выстреливает жидкую капельку, которая на воздухе взрывается, образуя плотное белое облачко.

Бесконечно разнообразен у насекомых арсенал защитных приспособлений*.

*Книга была уже написана, когда на специальном симпозиумеXI Международного конгресса энтомологов, проходившего в Вене, среди других вопросов были особо обсуждены доклады о химических средствах самозащиты насекомых. Судя по отчётам, изучение «химического оружия насекомых» в последние годы особенно усердно ведётся в США, ФРГ, Англии, Японии.

Ни одного из них мы не встречаем, однако, у тлей. Рот их совершенно не способен нанести какой-либо ущерб исконным врагам этого семейства. Начать с того, что у них нет даже челюстей, которые прокусывали бы покровы или оболочки тела противника. Ротовое устройство тли в совершенстве соответствует его единственному и абсолютно мирному назначению: оно безукоризненно сосёт пищу из растений.

Брюшко тли заканчивается концевым срединным сосочком, получившим название хвостика, но жала в нём нет. Правда, через расположенные на спинной стороне подвижные трубочки — сифоны многие тли выделяют капли, которые быстро твердеют на воздухе, заклеивая рот врагу. Но сифоны видов, которые нас интересуют, не выделяют ни капель, содержащих воск, ни капель, содержащих жир, и потому на воздухе не застывают.

Хоботок некоторых тлей необычайно длинный — во много раз длиннее тела. Даже когда такая тля кажется подвижной, она в самом деле сосёт корм как бы на привязи.

Наш видный зоолог профессор М.С.Гиляров находит, что через тонкий и нежный хитин тлей испаряется бОльшая часть выпитой влаги, отчего обуревающая их в сухую погоду жажда буквально неутолима. Потому-то тли прячутся от ветра, держатся теневой, оборотной стороны листа, избегают прямого света. Если же тля остаётся на освещённом месте, то длинная ось её тела располагается параллельно солнечным лучам, чтоб солнцу подставлялась минимальная площадь.

Сплошной, слитной сыпью покрывают тли не только концы молодых веточек, побегов, вершинки стебельков, нижнюю сторону листьев, но часто и корни. Длинными буравами колющих ротовых щетинок и хоботков эти крохотные (от полумиллиметра до пяти-шести миллиметров) создания впиваются в растительную ткань, в сосуды проводящей системы и, не сходя с места, постепенно раздуваются от распирающего их сока.

Задние ножки сосущей корм тли обычно подняты, и опирается она только на передние две пары. Путь растительных соков, всасываемых тлей, прослежен: в поливаемом подкрашенной водой растении появляется окрашенный сок; сквозь полупрозрачный хитин тли можно видеть, как этот сок поступает в брюшко тли. Через определённое время на конце брюшка выделяется маленькая, в нашем опыте окрашенная, в обычных условиях бесцветная, прозрачная капелька. Резким движением задних ног, похожим на ляганье, тля отбрасывает эту каплю подальше. Такое движение не имеет целью нанести ущерб противнику: капля, за которой мы следим, не яд, не обжигающая или взрывающаяся на воздухе жидкость, не источник отпугивающего запаха. Это просто отходы, и отбрасываются они потому, что иначе тля, подолгу оставаясь на одном месте, просто утонула бы в них.

Капли, выбрызгиваемые мириадами тлей, моросят мельчайшим дождиком. Выделяемые насекомым за день отбросы весят во много раз больше, чем сама тля. Именно из этих крохотных брызг рождаются обильные медвяные росы, которыми иной раз сплошь умыта листва деревьев, кустарников, трав. Тяжёлые капли, вырастая, свисают по краям листьев, то и дело срываются на листья нижнего яруса, на траву, на землю. Это — падь.

Сладкий дождь из отбрасываемых тлями капель моросит в лесах иногда очень долго. Листья покрываются не только липкой влагой, содержащей расщеплённый сахар, но и сбрасываемыми при линьке «рубашками» молодых тлей. Их бывает так много, что падь может представляться чем-то вроде атмосферных осадков.

К слову сказать, библейская «манна небесная» и есть именно медвяная роса, выделяемая живущим на тамариске полужёсткокрылым синайским червецом Госсипария маннифера, или Трабутина маннипара. Эту медвяную росу арабы называют мая. В сухих районах, где водится Трабутина, её обильные выделения быстро высыхают, и их действительно используют в пищу. Этот «дар небес» состоит примерно наполовину из тростникового сахара, на четверть — из инвертированного сахара, примерно пятую часть составляет декстрин.

Среди тлей есть немало вредных, некоторые уличены в распространении болезнетворных вирусов. На зелени, умытой медвяной росой, может поселяться чёрная плесень, наносящая серьёзный ущерб растениям.

Иной раз галлы, вызываемые действием тлей, которые могут в них жить, как и густо засеянные тлями, свернувшиеся молодые побеги и листья, дают повод подозревать, что растения не только кормят тлей, предоставляют им не только стол, но и дом, причём даже дом с удобствами, воплощёнными в особенностях специфического микроклимата. Заселённые тлями побеги и листья часто скрючиваются, скорёживаются, изгибаются, свёртываются. Здесь, на затененных гофрированных листовых пластинках и в полумраке листовых трубочек на молодом приросте, тли продолжают бесперебойно сосать живую влагу растения.

Тли — древнейшая группа насекомых, значительно более древняя, чем муравьи. Распространены они необычайно и регулярно, каждый год бурно размножаются. Как же в процессе эволюции у растений не выработалось приспособление, отваживающее тлей, какой-нибудь репеллент, этакие биохимические колючки наподобие подлинных, защищающих многие растения от травоядных животных? Не странно ли, что растения, повреждаемые — объедаемые и опиваемые — тлями, как бы поощряют своих паразитов, как бы привечают их, способствуют им?

Подумать только, какую массу питательных соков отбирают тли у деревьев или злаков! И тем не менее полностью очищенные от этих сосальщиков растения развиваются подчас ничуть не лучше. Вот первая загадка, с какой сталкивается мысль на перекрёстке жизненных отношений и связей между растениями и тлями. К этому вопросу ещё предстоит дальше вернуться. Но здесь существует и вторая загадка. Она заключается в неоспоримом процветании, в сущности, совершенно беззащитных тлей.

Как же в самом деле процветает ничем не защищённое?

Отвечая на этот вопрос, приходится раньше всего напомнить, что тли развиваются ускоренно, по сокращённой программе. Они не знают широко распространённого в мире насекомых последовательного превращения форм: яйцо — личинка — предкуколка — куколка — имаго. Вполне взрослое насекомое выклёвывается у них прямо из яйца. Цикл бывает даже ещё более сжат: происходит живорождение. За лето вырастают до полутора десятков поколений, каждое из которых живёт в среднем не больше месяца; одна особь оставляет по нескольку десятков, а то и сотен дочерей. Каждая из этих дочерей тоже скоро становится матерью, производя потомство без участия самцов; таким образом, у тли, которая к концу жизни успевает стать прапрабабушкой, не бывает ни отца, ни деда, ни прадеда. Но когда всё потомство лишено самцов и состоит из одних живородящих девственниц-самок, то скорость размножения, конечно, возрастает по крайней мере вдвое, если сравнивать со случаями, когда в каждом поколении оба пола представлены поровну.

Воспроизведение без участия самцов, размножение без оплодотворения распространено и в растительном и в животном мире гораздо шире, чем принято думать. В частности, у тлей самцы и самки появляются, как правило, лишь в последней за сезон генерации.

Миновала весна. Наступило лето. Листья деревьев и трав, на которых росли первые тли, выросли, огрубели. Изменившиеся погодные и кормовые условия приводят к появлению крылатых тлей — правда, это пока всё ещё одни самки. Крылатые самки слетают с растений, на которых жили, и поселяются на других, где продолжают выводить поколения бескрылых самок, пока одно из них — опять в связи с погодными и кормовыми условиями — не окажется крылатым. На сей раз насекомые вернутся на растение того вида, в которое когда-то впилась своим длинным хоботком самка-основательница.

Вот это второе в году крылатое поколение и производит на свет тлей обоих полов. Теперь самки отложат в укромном месте оплодотворённые яйца, они перезимуют; весной из них выйдут новые бескрылые, с укороченными усиками и ножками, самки-основательницы. Эти-то тли и начинают откладывать яйца или производят на свет новых тлей, которые в свою очередь, тем же беспорочным образом дают жизнь следующим поколениям бескрылых самок.

Хотя здесь описан, правду говоря, далеко не самый сложный из прослеженных цикл развития тлей, прогрессия их размножения, основанная на плодовитости в сочетании с быстротой созревания молоди, поражает воображение.

Не один учёный пробовал подсчитать, сколько тлей могло бы развиться к осени из перезимовавших яиц, отложенных самкой, если б всё её потомство оставалось в живых и могло быть обеспечено пищей. И все расчёты показали, что потомство одной-единственной тли, весом всего в миллиграмм, теоретически способно в короткий срок подавить собой все другие биологические виды на планете. Практически, конечно, это невозможно уже потому, что, чересчур размножившись, тли буквально утонули бы в собственных отбросах, причём этого не пришлось бы долго ждать.

Назовём две другие причины, делающие невозможным беспрепятственное размножение потомства основательницы: масса тлей гибнет от поздних утренников, от дождей и других неблагоприятных условий, главное — сами тли при любой погоде представляют лакомую пищу для множества других живых существ. Они-то и не дают разлиться зелёному океану потомков шестиногой капли с колющими щетинками при хоботке, выпивают его задолго до того, как он успел образоваться.

Вернёмся теперь снова к одному уже отчасти рассмотренному вопросу. Итак, у тлей самцы появляются лишь в одном из женских поколений, возникающих бесполым путём. Не противоречит ли процветание вездесущих тлей известному дарвиновскому закону о пользе перекрёстного оплодотворения и вреде беспрерывного длительного близкокровного разведения?

Нет, ведь у тлей ряд бесполым путём возникающих поколений обязательно прерывается поколениями, состоящими из обоих полов, и именно с оплодотворением связана повышенная жизненность новой, зимующей генерации. В то же время пример тлей подтверждает, что жизненность потомства может в определённой мере усиливаться и обновляться, как показал для растений академик Т.Д.Лысенко, также и вегетативным, неполовым путём. Переселения, миграции крылатых поколений — это не только переход на более богатое пастбище, но и перемена условий, поддерживающая и восстанавливающая жизненность форм с бесполым размножением.

Подведём итог всему, о чём говорилось в этой главе. Конечно, тли многим отличаются от общественных насекомых. И, однако, если вдуматься, у колонии тлей есть нечто общее с семьёй хотя бы тех же муравьёв. В самом деле, семьи муравьёв, как и колонии тлей, представляютпотомство самок-основательниц. У муравьёв, как и у тлей, две формы самок — крылатые и бескрылые. Из них только одна форма откладывает оплодотворённые яйца. И у тлей и у муравьёв генерация продолжающих род самцов и самок появляется лишь в определённые периоды. У тлей, однако, связь между особями в чередующихся поколениях линейная, историческая.

Сменяющие друг друга генерации ровесников не становятся той органической целостностью, какая в семье общественных насекомых возникает из разновозрастного потомства самки-основательницы, сплочённого общим семейным обменом веществ. Возьмём на заметку эти любопытные сходства и различия и напомним читателю, что муравьи не зря усерднее других посещали растения в тихом углу описанной выше сонной лужайки. Их привлекали сюда тли — точнее, сладкие выделения тлей.

МИНИАТЮРНАЯ ПАСТОРАЛЬ

^{Происшествие с переодетыми мушками. — Откуда появляются на деревьях перезимовавшие самки тлей? — Самки тлей на корнях растений. — Сооружения муравьёв на веточках и травинках. — Взаимопомощь муравьёв и тлей.}

Это было на острове Капри в Италии. В искусственное гнездо с водящимися в приморской зоне муравьями Акантолепис поместили тлей, собранных на соснах горных склонов, где таких муравьёв нет. И вот Акантолепис, выросшие в тени пальм и лавра благородного, познакомились с сосновыми тлями.

Надо сказать, Акантолепис вообще весьма воинственны, однако, встретившись с тлями, трусливо отступили. Между тем тли вели себя как ни в чём не бывало: приподнимая брюшко, выделяли каплю и отбрасывали её, лягаясь. Потом один из наиболее предприимчивых Акантолеписов всё же подбежал к тле. Наспех коснувшись усиками, он схватил её жвалами, видимо, не слишком бережно. Испуганная необычным обращением, тля попыталась уйти. Муравей убил её, а вскоре такая же участь постигла и остальных.

Иначе кончился другой опыт. В два гнезда — одно с муравьями из высокогорных лесов, другое с муравьями из приморской зоны — впустили несколько небольших мушек в натуральном виде и вместе с ними мушек, так сказать, переодетых. Маскарад заключался в том, что крылья были коротко острижены, а на конец брюшка нанесена или капелька мёда (это был как бы костюм тли), или капелька масла алоэ, запах которого отпугивает муравьёв. Приморские муравьи, незнакомые с тлями, и горные, которым тли известны, совершенно по-разному отнеслись к мушкам натуральным и переодетым.

Приморские сначала переловили и поели всех непереодетых, затем принялись за меченных мёдом. Горные тоже не тронули мушек, обрызганных алоэ, а лжетлей, обмазанных мёдом, облизывали, но не обижали. Из опыта можно было заключить, что муравьи не ко всем тлям относятся одинаково.

Действительно, муравьёв не привлекают тли на растениях с липкой или скользкой корой: по такой коре трудно подниматься. Мало интересуются муравьи и тлями, которые не образуют больших колоний, не выделяют сладких капель или выделения которых слишком быстро застывают на воздухе или содержат неприемлемые примеси. На одном и том же дереве, например на ели, вокруг каких-то тлей муравьи постоянно суетятся, других просто не замечают.

И хотя не всем муравьям открыты секреты дружбы с тлями, они довольно быстро устанавливают её. Когда в прибрежной зоне того же Капри были высажены сосны, Акантолепис уже на второй год стали посещать их и собирали с тлей сладкую дань не хуже своих лесных собратьев. На чём же основаны такие муравьино-тлиные связи?

В прошлой главе, прослеживая путь окрашенных для опытов соков, высасываемых тлями, мы говорили, что тли выделяют на конце брюшка каплю. Эти-то капли — сок растений, прошедший через пищеварительный тракт тлей, — и слизывают муравьи. Можно обломать веточку, на листьях или на хвое которорой пасутся тли; и как только на месте облома начнёт выделяться растительный сок, муравьи примутся сосать его тут же из самой раны.

Если тли почему-либо перестают выделять сладкие капли или мало их выделяют, муравьи обращаются с ними (повторим здесь сравнение профессора Вильгельма Гетча) «уже не как с молочным, а как с мясным скотом». Как видим, таланты тлей продолжают совершенствоваться в естественном отборе и через муравьёв.

Много лет назад секретарь Л.Н.Толстого В.Булгаков опубликовал дневник последнего года жизни писателя. Здесь приведена одна короткая запись, относящаяся к теме нашей книги:

«Лев Николаевич рассказывал за обедом:

— Я наблюдал муравьёв. Они ползли по дереву — вверх и вниз. Я не знаю, что они могли там брать? Но только у тех, которые ползут вверх, брюшко маленькое, обыкновенное, а у тех, которые спускаются, толстое, тяжёлое. Видимо, они набирали что-то внутрь себя…».

Явление, поразившее Л.Н.Толстого, было в то время уже хорошо известно. Непревзойдённый знаток — можно сказать, первооткрыватель мира тлей — русский учёный В.К.Мордвилко, терпеливо распутывая клубок загадок естественной истории этих своеобразных созданий, проделал в числе других простенькое исследование.

Снимая со ствола деревьев и взвешивая муравьёв, возвращающихся вниз, в гнездо, и бегущих вверх, В.К.Мордвилко убедился, что первые в среднем почти на миллиграмм тяжелее вторых.

Другие натуралисты, применив мечение муравьёв, выяснили примерную продолжительность рейсов из гнезда на дерево и обратно. Сопоставив результаты обоих определений, учёные подсчитали, что каждые 10 тысяч особей могут добыть за лето от тлей до 10 килограммов сахара, а значит, достаточно большая семья способна заготовить около центнера сухого сахара!

После этого можно ли считать неожиданным всё, о чём идёт речь ниже?

Солнечные весенние дни устанавливаются в Крыму в конце марта — начале апреля. Тлей на растениях в это время ещё нет, но они встречаются во многих муравейниках. Конечно, далее намётанный глаз не сразу обнаружит среди лихорадочного метания муравьёв медленное шевеление неуклюжей тли. Как попала она под землю? И как она здесь существует? Не удивительно найти в почве червя или вооружённую мощными роющими конечностями медведку, но тля с её беззащитным прозрачным, голым тельцем? Откуда и для чего она здесь?

Если с первых дней весны следить за участком, где прошлой осенью были ходы в гнездо Лазиусов, то рано или поздно можно увидеть, как здесь возникают первые совсем крошечные отверстия. Кто-то невидимый выбрасывает через них тёмные влажные крупинки, хорошо заметные на сухой сероватой почве.

И вот на поверхности появляется первый муравей, за ним другой, третий… Завтра здесь видны будут новые ходы, и муравьев уже не сосчитать. А ещё через день-два они проложат отсюда дорогу к ближайшей берёзе. Шестиногие разведчики заспешат по белокорому стволу, по веткам, переходя от почки к почке, потрагивая их усиками, заберутся совсем высоко, потом спустятся по стволу, уйдут в гнездо.

Тем временем в безветренный послеполуденный час из подземелья выходит крупная тля, сопровождаемая муравьём. Они вскоре вернутся в гнездо, но несколько погодя обязательно выйдут вновь, а ещё через два-три дня на тыльной стороне первых молодых листиков и по концам веток появляются бескрылые тли, охраняемые муравьями.

Муравьи не оставляют тлей ни в то время, пока на каждую почку приходится одна взрослая самка, ни позже, когда верхушки побегов уже осыпаны тлиной молодью. В трещинах старой коры на ивах, тополях, клёнах, дубах тоже появляются колонии тлей. Тёплыми ночами муравьи не покидают своих подопечных, а те, впившись в растения, не переставая накачивают в себя их соки.

Одного из муравьёв при колонии больших зелёных тлей пометили жёлтой краской, так же пометили и ветку. После этого в течение недели с утра до ночи через каждый час педантично регистрировали происходящее. И вот что установили: тли не бродят по дереву без толку, а остаются на месте. Меченный жёлтым муравей почти постоянно был здесь же. Если он и отлучался в муравейник, то ненадолго.

Каждый из муравьёв, время от времени подбегая к какой-нибудь тле, усиками щекотал её спинку, или конец брюшка — хвостик, или спинные трубочки. Существует мнение, что всё это устройство у тли не случайно походит, хотя и грубо, на ротовое устройство самого муравья. В самом деле: приподнятые задние ножки тли — как бы усики муравья, спинные трубочки — как бы раскрытые жвалы. В ответ на прикосновение муравья тля медленно выделяет, просачивает из себя каплю жидкости, которая собирается между щетинок на конце брюшка. И это тоже походит, хотя и грубо, на отрыгивание корма. Муравей выпивает эти капельки, а набив зобик до отказа, уносит сладкий груз в гнездо.

Навстречу ему бегут другие из того же муравейника. Они усиками щекочут спинку или голову фуражира, и в ответ тот отрыгивает каплю жидкости, она видна между его раскрытых жвал. Выпив каплю, муравей-приёмщик поворачивает и бежит домой, а первый возвращается на дерево к своим тлям.

Если проверить по секундомеру время между двумя выделениями капель у тлей, посещаемых муравьями, и у других — без муравьёв, можно убедиться, что там, где регулярно бывают фуражиры, тли определённо их поджидают. Как видим, Карл Линней не без основания назвал тлей Формикарум вакка — Муравьиными коровами.

Заглянем теперь под землю. Чтоб можно было и здесь следить за интересующими нас связями, полезно заранее набить стеклянные трубки землёй и посадить в них несколько растеньиц полыни. Когда всходы разовьются и корни оплетут землю в трубках, их надо пристроить невдалеке от гнёзд Лазиусов. Сметая на время наблюдений прикрывающий трубки грунт, можно видеть, что происходит под стеклом. Оказывается, муравьи вырывают в нескольких местах возле корней небольшие полости, в них появляются тли, впивающиеся хоботками в корни, и тогда муравьи принимаются отсасывать сладкие капельки. На корнях многих растений вырастают целые колонии крупных тлей. Но как попадают в землю эти деликатные создания?

Покинув растение, на котором жила с весны, крылатая тля приземляется возле какого-нибудь щетинника зелёного и бродит вокруг облюбованного кустика, пока её не окружат как из-под земли выросшие муравьи. Они обгрызают ей крылья, роют для неё ход, доставляют к корням. Здесь, в подземной теплице, она и живёт, а когда в её потомстве снова появляются крылатые, которым предстоит вернуться на основное питающее их растение, муравьи больше не обгрызают им крылья, перестают удерживать своих пленниц, даже прокладывают для них выходы из подземелья.

Завершим характеристику взаимоотношений муравьёв с тлями ещё одной деталью. Вот как она описана в сочинении П.Гюбера о муравьях Швейцарии: «Однажды мне бросился в глаза молочайник, у которого на середине стебля имелся какой-то небольшой шарообразный нарост. Стебель служил осью для этого шара. При ближайшем рассмотрении шар оказался полым. Это была землянка, которую выстроили муравьи. Через узкое, сделанное внизу отверстие муравьи выходили из своей землянки. Спускаясь вдоль стебля на землю, они пробирались к своему муравейнику поблизости…

Чтобы лучше рассмотреть землянку, пришлось разрушить часть этого, построенного, в сущности, в воздухе, павильона. Здесь взору представились гладкие стены маленького сводчатого помещения, в котором ютилась многочисленная колония тлей (Афис эуфорбиа), укрытых от дождя, от солнца, от чужих муравьёв. Что касается муравьёв из ближнего муравейника, они исправно приходили сюда собирать корм со своих данников».

Так поступают муравьи не только в Швейцарии. У М.Д.Рузского можно, к примеру, вычитать, что широко распространённый и у нас Лазиус фулигинозус также «живёт в сообществе тлей, сидящих в щелях коры и при помощи хоботков сосущих сок дерева (дуб, берёза); обыкновенно тли на дереве располагаются небольшими партиями, и вот Лазиус, чтобы защитить их, устраивает над ними род покрышки или навеса из плотно склеенных частиц земли, песчинок и очень мелких сухих растительных остатков».

Кому не доводилось видеть подобные постройки муравьёв, тот может посчитать рассказ о них, мягко говоря, преувеличением. Но это одно из тех будничных чудес, которые трудно обнаружить лишь в первый раз. Стоит увидеть его собственными глазами, и вскоре выяснится, что явление, по поверхности которого взгляд прежде скользил, ничего не замечая, вовсе не такая уж редкость. Но, быть может, это только случайные совпадения? Мало ли почему покрыт песчинками кусочек стебля или травинки.

Мало ли как может попасть на развилок веточки комочек земли. Он почти бесформенный, какое уж у него особое назначение… И всё-таки эти песчаные чехлы, земляные трубочки, навесы действительно сооружаются муравьями. Они ловко прячут под навес даже сохнущие крошки мармелада, приклеенные для опыта к ветке. Правда, если мармелад постоянно увлажнять, никаких защитных сооружений муравьи над ним строить не будут.

Землянки для тлей возводятся на растениях главным образом в сухую погоду, причём как придётся. На стеблях молочайника, проросших сквозь купол муравьиного гнезда, может быть несколько укрытий, и все — разные.

На подорожнике тля живёт с весны у колосоносной части стебля, затем переходит под укрытие широких нижних листьев, превращаемых муравьями в естественный свод. Они присыпают снаружи края листьев землёй, а под листовыми пластинами выбирают грунт и прокладывают туда ходы извне. На ветке тополя, довольно высоко над землёй, склеивается окружающее её полое колечко из гнилой древесины с отверстием в основании. Через это отверстие муравьи проникают в находящееся под колечком тесное укрытие для тлей. Муравьиные землянки на чертополохе достигают пяти и больше сантиметров в высоту. На цикории муравьи строят из песчинок трубки, охватывающие стебель и основание ветвей.

Для тлей Стомахис — они обитают в щелях коры деревьев — муравьи строят своды из растительной трухи и древесной пыли. Если разрушить укрытие, застигнутые врасплох тли пробуют скрыться, но они не в силах сразу извлечь свой длинный хоботок, глубоко вбуравившийся в ткань растения.

Муравьи бросаются на помощь, тащат тлей, и хоботок натягивается как струна. Однако сооружения для тлей не всегда грубы и примитивны. В южных странах на цветках мангового дерева сердцевина бывает перекрыта тонкой плёнкой. Этот тент из пережёванной земли и древесины натянули муравьи Техномирмекс, чтоб спрятать от солнца тлей, пьющих сок из лепестков у их основания и с внутренней стороны чашелистиков. Сквозь плёнку высовывается наружу только высокий пестик, так что цветок, хотя и надёжно закрыт, вполне может быть опылён, может завязать плод.

Экофилла, муравьи-ткачи, сшивающие свои гнёзда из живых листьев, поселяют на внутренней их стороне щитовок и пользуются их сладкими выделениями. Червецы Эумирмококки, обитающие на корнях растений, теснейшим образом связаны с муравьями Ризомирма. Как показал американский исследователь Стенли Фляндерс, рабочие Ризомирма полностью загружены уходом за червецами и не покидают своего гнезда. Основывая молодую семью, самки забирают с собой на развод червецов в стадии покоя. Немецкий специалист Пауль Бухнер установил, что некоторые яванские щитовки вырастают на кормовых растениях, но созревают, становятся плодовитыми лишь после того, как перенесены в муравейники. Кокциды, живущие в Индии на чайном кусте, полностью зависят от муравьёв Крематогастер и Экофилла: стоит ликвидировать муравьёв, кокциды исчезают.

Раскладывая на муравьиных дорогах яйца тлей разных видов, удалось проследить, что муравьи собирают и уносят в гнездо в первую очередь яйца нужных им тлей. И надо сказать, что эти яйца сохраняют здесь свою жизнеспособность.

«Значит, муравьи собирают в гнёзда не запасы корма, а только яйца, из которых выводятся их кормилицы! Случай предусмотрительности — беспримерный в царстве животных!» — написал в конце прошлого века уже знакомый нам по опытам со свистульками сэр Джон Леббок.

За последние годы открыто немало подобных связей между муравьями и питающими их тлями, щитовками, личинками жуков, гусеницами чешуекрылых. Весьма интересна история одной австралийской огнёвки — Пиралиды, дальнего родича известного у нас лугового мотылька.

В начале лета самка мотылька обследует основания листовых черешков акации и у каждого откладывает десятка полтора крошечных белых яиц. Едва отложены первые партии яиц, к ним подбегают муравьи, ощупывают их, убегают и приводят сотни других. Все принимаются возводить над кладками закрытые своды из песчинок. В стенах оставляется небольшое отверстие. Закрывая ход головой, в нём занимает пост муравей-страж.

Проходит положенный срок, и в песчаных укрытиях из яиц выходят гусенички. Муравьи выпускают их на прогулку по черешкам листьев, и гусенички грызут богатые жиром прилистники. К вечеру они возвращаются с пастбища в землянку, и стражи вновь закрывают головами ход.

Прежде чем гусеницы вырастут в лакомую приманку для насекомоядных, ход в укрытие становится для них тесен, и они не могут более выходить на волю. Теперь муравьи сами кормят гусениц: выгрызают нежные клетки с нижней стороны листьев акации и доставляют их в темницы. Те же муравьи слизывают с тела узниц сладкие выделения. Скоро по веткам акации снуют целые вереницы фуражиров. Наконец обитатели песчаных укрытий окукливаются и, одевшись в коконы, засыпают. Дальнейшее уже не должно бы, казалось, заботить муравьёв, но они не снимают охраны куколок, пока из коконов не выведутся бабочки, отправляющиеся отсюда в брачный полёт.

Истинная основа связей, объединяющих муравьёв с питающими их насекомыми, заключается в том, что связи эти полезны для обоих участников союза.

Сейчас уместно напомнить замечание Ч.Дарвина о том, что никакое приспособление, никакой, добавим здесь, инстинкт не развивается у живого вследствие пользы, происходящей от него только для других. Именно в этой связи Дарвин рассматривает пример тлей, добровольно отдающих муравьям свои сладкие выделения. Поначалу такой факт может показаться скорее исключением из правила. Однако сам Дарвин заметил, что выделения тлей чрезвычайно липки, и уже одно удаление их, бесспорно, представляет для тлей выгоду.

Теперь обоюдная польза отношений между муравьями и тлями разведана ещё более подробно, выяснены и многие существенные детали этих отношений.

В своем сочинении «Принципы и методы работы» И.В.Мичурин писал: «Иногда при отборе плодовых сеянцев гибридов одним из верных признаков лучшего вкусового качества плодов сеянца служит сравнительно большее поражение листвы сеянца тлей, разносимой муравьём; последние не ошибутся в качествах пастбищ для тлей».

Итак, муравьи защищают тлей не только от хищников и паразитов, но также от непогоды. Они и расселяют тлей, перенося их с одного дерева на другое. В то же время выше, правда, мимоходом говорилось, что существует вредный для растений сажистый грибок, который поселяется на листьях деревьев и кустарников, умытых сладкой медвяной росой.

Мягкие щупальца чёрной плесени быстро проникают в молодые ткани, регулирующие испарение влаги. А когда листья или хвоя поражены грибком очень сильно, давление питательных растворов в ситовидных трубках настолько понижается, что сосательные устройства насекомых уже не в силах извлекать корм, растения перестают служить для тлей пастбищем. Муравьи же, собирая выделения тлей и предотвращая выпадение медвяной росы, делают невозможным появление чёрной плесени.

Но это ещё не всё: растительные соки, пасока, падь, как и нектар, привлекают не только муравьёв, но и множество хищных и паразитических насекомых, истребляющих насеко>мых — вредителей растений. Для этих хищников, для насекомых, паразитирующих на вредителях, сладкая составная часть корма очень важна. Горьковский профессор А.Н.Мельниченко и продолжившая его работу М.И.Матвеева доказали, что взрослые наездники, к примеру, без сладкого корма маложизнеспособны и почти полностью бесплодны. Стоит дополнить их рацион сахаром, и наездники живут в десять-двадцать раз дольше, откладывают несоизмеримо больше яиц. То же и с тахинами, паразитирующими на многих вредных насекомых.

— Дорога в жизнь для них вымощена сахаром, — объясняют учёные. Вот эта-то животворная роль сладкого корма для насекомых, являющихся врагами вредителей, и представляет ответ на первую загадку, с какой мы столкнулись на перекрёстке жизненных отношений между растениями и некоторыми сосущими насекомыми. Не потому ли так снисходительна, а иногда и откровенно благожелательна, образно говоря, реакция растений на массовые нападения тлей? Ведь когда эти насекомые уничтожены похолоданием или ливнями, то наездники, тахины, хищные осы и прочие перестают получать необходимый им сладкий корм. А такое изменение рациона настолько резко задерживает их размножение, что широкий простор для развития получают сонмы вредоносных насекомых, наносящих растениям ущерб неизмеримо больший, чем самые крупные колонии самых ненасытных тлей.

Вот ещё один наглядный урок диалектики природы, яркая иллюстрация к положению о том, что, кроме очевидных, лежащих на поверхности причинных связей, в органическом мире существуют связи скрытые, замаскированные, подспудные, опосредствованные так, что они приводятся в движение именно уничтожением первых.

Сама природа учит нас глубже вглядываться в явления, видеть в одном и том же и полезное и вредное, предугадывать не только прямые и первоочередные, но и более отдалённые и косвенные последствия каждого процесса. В данном случае — последствия расселения тлей муравьями и результаты сбора муравьями отбросов корма, прошедших пищеварительный тракт тлей.

Что сказал бы Джон Леббок о «предусмотрительности» насекомых, знай он, как муравьи не только опекают свой дойный скот, но и мелиорируют его пастбища?

Симбиотические связи соединяют муравьёв и с другими насекомыми и с растениями. Об одном из таких примеров пойдёт речь в следующей главе.

СОВЕРШЕНСТВО И ИЗЪЯНЫ

^{Живые хранилища углеводного корма. — Временные и постоянные склады, муравьиного мёда. — Почему первые медовые муравьи появляются ещё зимой. — Один кормит десятерых. — Зобик семьи. — Стрекоза и муравей; кузнечик и муравей; комар и муравей. — Первое знакомство с активной мимикрией.}

Некоторые муравьи добывают сладкий корм не от тлей или червецов-кокцид, а непосредственно с растений. Вот, в частности, муравьи, опекающие гусениц бабочки Псекадиа: гусеницы грызут листья воробейника, а муравьи на месте погрызов слизывают сок. Муравьи могут пробираться к нектару в цветочных и внецветковых нектарниках, пьют выделения, сочащиеся сквозь покровы всевозможных листовых и стеблевых наростов. Фуражиры муравьиных семей с утра до, ночи, а иногда и по ночам сносят в гнёзда сладкую жидкость. Она поступает к муравью-приёмщику, переходит из зобика в зобик, растворяется в добыче остальных. Как и всякая пища, капля, принесённая особью, в общем обороте пищи распределяется среди всех, физиологически перерабатывается, изменяется, превращается в конце концов в питательную слюну, которой обмываются яйца, в пищу для личинок и для молодых муравьёв, ещё состоящих на иждивении семьи, в секрет плодоносящих самок, в энергию муравьёв-строителей, нянек, стражей, самих фуражиров.

Поступление корма, а значит и питание семьи, во многом определяется погодой, а она, как известно, редко бывает ровной и устойчивой. Перебои в снабжении предотвращаются разными способами. Мы уже знаем, что «у тех муравьёв, которые, спускаются с дерева, брюшко толстое, тяжёлое. Видимо, они набирают что-то внутрь себя». Не все, разумеется, одинаково нагружены: у некоторых фуражиров брюшко крупнее, округлее.

У нас на Кавказе и в Закавказье водятся маленькие тёмные Пренолепис импарис, у которых фуражиры иногда так набивают брюшко, что оно увеличивается чуть не вдвое против нормы. Таким разбухшим насекомым трудно передвигаться; но едва собранный запас роздан, они вновь становятся маленькими и юркими Пренолеписами и отправляются в очередной рейс. Это и есть черновик решения задачи.

Некоторые же муравьи, главным образом из засушливых районов, не только способны собирать запасы медового корма впрок, но и держат их в гнезде про чёрный день, расходуя по потребности. Правда, и у них нет для этого ничего даже отдалённо похожего на ячеи медоносных пчёл, или на горшки пчёл мелипон, или на восковые посудины шмелей.

Никаких ячеек, горшков, посудин такие муравьи не сооружают, они превращаются в них сами. Такие специализированные формы обнаружены, например, у Проформика назута и Кампонотус латералис в южных областях нашей страны.

Над Проформиками проведено много наблюдений и опытов в природе и под стеклом. Присмотримся и мы к событиям, регистрируемым в гипсовых гнёздах, заселённых этим муравьём.

Середина мая… Сотня одинаковых по внешним признакам рабочих, содержащихся без самки, получает на воспитание 12 личинок. Рабочим скормлена щедрая порция медового сиропа, и они оживлённо обмениваются друг с другом сладким кормом. Уже назавтра, однако, видно, что брюшко у некоторых из них заметно округлилось, у других оно такое же, как было. Через два дня кормление повторяется, после чего примерно девять десятых населения продолжают легко шмыгать по стенкам гнезда, а остальные превратились в неповоротливых толстяков и дремлют на одном месте.

Если муравьёв больше не кормить, то видно, как они подбегают к крупнобрюхим и, прикоснувшись к ним усиками, дожидаются безотказно отрыгиваемой в ответ капли корма и тут же её слизывают.

В начале июля в гипсовом гнезде насчитывалось два десятка таких пузанов, в начале августа — десяток; в сентябре, октябре, ноябре все рабочие были одинакового размера, но уже в декабре снова появились особи, выделяющиеся чуть более крупным брюшком и меньшей подвижностью.

К началу января один из муравьёв стал настоящей медовой бочкой, а к концу марта их опять было не меньше пятнадцати. Похоже, к осени запасы корма полностью перераспределяются среди всех обитателей гнезда — таким образом, они лучше подготовлены к трудностям зимовки и застрахованы на случай гибели «бочки». Но, видимо, излишки корма, поровну распределённые среди всех муравьёв, затрудняют нормальное течение процессов семейного обмена веществ, завершающихся весной или летом откладкой яиц. И как бы готовясь к этому, ещё когда зима только поворачивает на мороз, но солнце уже — на лето, семья Проформика вновь начинает концентрировать корм в своих живых хранилищах.

Наблюдения показывают, что запаса, собранного в одном большебрюхом, хватает в течение лета и осени примерно на 10 рабочих муравьёв. А ведь у Проформика назута хранители корма крупнее своих рядовых собратьев всего в полтора-два раза. У степных Кампонотус латералис они и вдвое и втрое объёмистее.

Встаёт вопрос: всякий ли рабочий муравей способен превратиться в бочку, в цистерну, или в семье есть особи, предрасположенные к выполнению таких функций? Опыты — с ними пришлось немало повозиться — показали, что под хранение корма приспосабливаются в первую очередь наиболее крупные, а те, что помельче, обычно добывают и доставляют пищу.

У так называемых настоящих медовых муравьёв повинность кормохранения пожизненная. Особь готовится к своему будущему смолоду — возможно, даже с личиночного возраста, постепенно превращаясь в урода с изменившимися лапками, с брюшком-бурдюком, или, кому по душе более поэтические сравнения, амфорой, вазой. Плёнка между полукольцами брюшка растягивается, и только небольшие тёмные пряжки перехватывают местами вздувшуюся сумку. Плёнка между хитиновыми полукольцами совсем прозрачна.

Если скормить семье подкрашенный сахарный сироп — розовый, голубой, жёлтый, брюшко становится такого же цвета, а если добавить к корму парочку мух, содержимое живых «бидонов» замутится. Похоже, рецепты изготовления муравьиного мёда не слишком строги.

Хранители корма не только не работают, но даже не двигаются. Держась за потолки подземных камер и не касаясь брюшком стенок, эти хитиновые «бурдюки» висят здесь до конца жизни и даже какое-то время после смерти, так как лапки ножек буквально мёртвой хваткой впиваются в опору. Бывает, такой муравей обрывается, плюхается на пол, разбивается, и корм из него вытекает. Тогда рабочие муравьи собирают пролившийся, разбрызгавшийся запас и сливают его в висящих. Упавший же погибает, не сдвинувшись с места. Его разгрызают, разрывают на части, а остатки удаляют из гнезда.

«Бочки» мексиканского медового муравья Мирмекоцистус хортидеорум имеют шаровидное брюшко сантиметра в полтора диаметром. Это уже не ягода смородины, а добрая виноградина, полная сладкого сока. Среди многочисленных коридоров гнезда, уходящего в землю на метр и глубже, разбросано несколько овальных камер, где с потолка свисают грозди таких виноградин. Камеры эти расположены в сухой и твёрдой почве, своды не крошатся, и медовые бочки подвешены надёжно. Входы в гнёзда достаточно широки, так что камеры хорошо проветриваются и никогда не плесневеют.

В семье может быть и 200 и 300 хранителей корма. Мексиканцы, да и жители юго-западных штатов Северной Америки, охотно лакомятся медовыми муравьями. Мёд чуть-чуть кисловат, как если бы в нём была небольшая примесь муравьиной кислоты. Собирают медовых муравьёв и во многих районах Африки. А в Австралии, где в прошлом совсем не было медоносных пчёл, муравьиный мёд в особом почёте. Впрочем, коренное население Центральной Африки, Австралии, Америки и обычных муравьиных личинок считает лакомством. В книгах о быте аборигенов австралийской Виктории блюдо из личинок, смешанных с истолчённой корой дерева, описывается как исключительно вкусное («напоминает смесь масла с сахаром») и притом питательное. А уж варёные муравьи и вовсе царская пища: их подавали при дворе Монтецумы в Мексике. Так читателю незаметно внушается мысль, будто аборигены не пользуются фабричным сахаром лишь потому, что предпочитают мёд какого-нибудь Мелофоруса инфлатуса и именно по этой только причине соблюдают обряды, смысл которых сводится к охране медовых муравьёв от истребления.

В связи с историей живых муравьиных бочек, полных сладкого корма, уместно сделать небольшое отступление на, казалось бы, чисто литературоведческую тему. Эзоп был, видимо, первым, кто написал, как к муравьям — они «в ясный зимний день просушивали зёрна, собранные летом» — явилась, прося о помощи, цикада. Басня Лафонтена, повторяя сюжет, говорит о полевом сверчке. У А.Сумарокова вместо цикады и сверчка фигурирует уже стрекоза: «В зимне время подаянья просит жалко стрекоза…» Ю.Нелединский-Мелецкий повторил сумароковский вариант: «Лето целое жужжала стрекоза, не знав забот». В знаменитой басне И.А.Крылова, её все знают с детства, речь идёт по-прежнему о стрекозе, хотя она и названа попрыгуньей, которая лето красное всё пела…

Ещё профессор Московского университета Карл Францевич Рулье, знаменитый натуралист и зоолог, статьями и лекциями которого восхищались А.И.Герцен и Н.Г.Чернышевский, отметил ошибку «любимого баснописца, заставляющего муравья наказывать стрекозу за то, что она пела, хотя достоверно известно, что ещё ни одна стрекоза никогда не пела». Правда, баснописец и муравью приписал не свойственные ему черты, поскольку муравьи на зиму не собирают кормовых запасов. «Басня о стрекозе и муравье решительно ни на чём не основана», — писал в середине прошлого века Карл Фогт, разъясняя в своих «Чтениях о мнимовредных и мнимополезных животных», что «всё, что муравей тащит в своё гнездо, служит или для постройки, или для кормления личинок и неработающих самцов и самок».

Медовые же муравьи действительно накопляют сладкий корм, от которого ни стрекоза, ни кузнечик не отказываются. Но в муравейниках никогда не бывает столько мёда, чтоб его хватило хотя бы и «до вешних только дней». Мы уже знаем, что запасы мёда в живых муравьях сохраняются летом, а к осени исчезают.

Если придерживаться фактов, то надо обвинять муравьёв не в скопидомстве, не в чёрствости, не в скупости, а скорее в легкомыслии и мотовстве.

В самом деле, вот яванский муравей Крематогастер дифформис и яванский же комар Гарпагомия спленденс. Когда фуражиры Крематогастер с зобиками, полными корма, возвращаются в муравейник, их сопровождают стайки комаров. Комары перехватывают на дороге муравьёв и поглаживают их усиками и ножками, как это делают приёмщики корма. И фуражиры, нёсшие корм семье, раскрывают челюсти и ни за что ни про что отдают отрыгиваемую из зобика каплю попрошайке-сладкоежке, непонятным путём овладевшему секретами активной мимикрии.

Что же теперь думать о муравье? Рачителен он или расточителен, жмот или мот, выжига или размазня? Оставим решение этого вопроса баснописцам, а сами отметим, что при всех условиях сюжет ещё никем пока не написанной басни «Комар и муравей» также говорит о диалектике природы.

Спору нет, совершенством выглядят лапки муравья Мирмекоцистус, выдерживающие груз чудовищно разбухшего брюшка — живой бочки, подвешенной к песчаной потолочине камеры. Но, сорвавшись, такое насекомое погибнет, его некому поднять.

Совершенство в своём роде и та чуткость, с какой тля отвечает на прикосновение муравьиных усиков, побуждающих её выделить сладкую каплю. Но вот деталь, на которую пока не было случая обратить внимание: прилетает муха Фанния маниката и, улучив минуту, прикасается усиками к тле. Тлям нет от Фаннии никакого проку, и всё же они отдают корм так же охотно, как муравьям, которым столь многим обязаны.

А разве не воплощение совершенства бесконечная цепь муравьёв-фуражиров, которая доставляет в гнездо сладкую ношу, скрытую в зобиках? Но вот фуражира останавливает на бегу вибрирующий крыльями комар Гарпагомия и обирает его…

Здесь перечислены лишь разрозненные факты, но и они наглядно подтверждают, насколько относительны самые совершенные достижения естественного отбора, сколько изъянов скрывается в законченном, сколько случайного в обязательном и необходимом.

У ИСТОКОВ МУРАВЬИНОЙ СЕМЬИ

^{Австралийские Понерины — муравьи-бульдоги. — Мёртвая хватка Понерин. — Песни муравьёв. — Муравьиные купания. — Живой реликт мезозоя. — Оса, именуемая «бархатным муравьём». — На чём основаны доказательства родства между муравьями и пчёлами.}

Муравьеви пчёл считают родичами. Теория эта выглядит поначалу надуманной и особого доверия не вызывает. Другое дело, скажем, медоносные пчёлы и пчёлы индийские, пчёлы и осы, шелкопряд тутовый и дубовый, даже жук-олень и жук-носорог, кузнечик и саранча. Тут сходство и в строении, и в типе развития, и в образе жизни более или менее очевидно. Но что общего у копошащихся в земле или в трухлявых пнях сухоньких, голых, чёрных или рыжих муравьёв с золотистыми мохнатыми четырёхкрылыми сборщицами нектара?

Ответ на этот вопрос можно получить, изучая Понерин или Мирмеций, в которых чётко, хотя и примитивно воплощены основные свойства муравьиного племени и вместе с тем черты, роднящие их с совсем другим семейством перепончатокрылых.

Вид Понера коарктата водится у нас в Крыму, на Кавказе, встречался в Ставрополье. Возле Гадяча на Полтавщине Н.М.Книпович обнаружил гнездо этих муравьёв в песке под низким зелёным мхом в бору. На Нижнем Дону, в парке Мухиной Балки, К.В.Арнольди нашёл родственных им жёлтых почти слепых Сисфинкта — вид, который до того считался чисто американским. Однако в общем примитивные муравьи больше распространены в тропических странах, Понеринами, в частности, особенно богата Австралия — точнее, приморские её области.

Внешность разных Понерин весьма различна. Воспроизведём отрывок из красочного описания двух австралийских видов:

«Понерина апендикулята: грудь его образована двумя плоскими микрогайками, схваченными чёрной пряжкой, к которой примыкает тяжёлая янтарная ампула; Одонтомахус сексиспинозус: голова лошади на шиповатом пояске, в который втиснута длинная горловина прозрачной груши… Эти виды так же различны, как бегемот и кузнечик…».

Что касается характера, то муравьи эти крайне раздражительны и злобны. Они, если верить описаниям наблюдателей, «как бешеные черти» набрасываются на всё, что приближается к гнезду. Встречая пришельца уже за 10-15 метров от муравейника, Понерины норовят вцепиться в него мёртвой хваткой, почему их даже в академических сочинениях именуют бульдогами.

Правда, бульдожьей, мёртвой хваткой челюстей отличаются в мире муравьёв не одни только Понерины. Русский врач М.Н.Паргамин в книге «Сознательность, любовь и семейная жизнь у животных» — это забавное сочинение опубликовано в Санкт-Петербурге в 1899 году, — насобирав кучу сведений и анекдотов о разных животных, в том числе и о муравьях, пишет в главке «Врачебная помощь»: «Муравьи, факт почти невероятный, но тем не менее несомненно доказанный, имеют собственных хирургов и правильно организованный приёмный покой, где раны перевязываются, а затем покрываются прозрачной жидкостью, имеющейся у них во рту».

В сноске к этому утверждению М.Н.Паргамин сообщает, ссылаясь на статью К.М.Мидльтона в английском журнале «Энтомологист», что муравьи не только сами отличные хирурги, но могут с успехом употребляться для подачи хирургической помощи раненым. Для этого к сближенным краям раны подносят муравья; приготовившись к защите, он раскрывает челюсти, а затем сжимает их, захватив оба края. Потом туловище насекомого отрывают, на ране остаётся голова. Так, прикладывая муравья за муравьём, рану сшивают, причём челюсти насекомых играют роль зажимов.

Как видим, одни утверждают, будто муравьиная личинка, смешанная с истолчённой корой дерева, по вкусу напоминает чуть ли не масло с сахаром, здесь же говорится, что зажим из сомкнутых муравьиных челюстей на ране вполне заменяет настоящие антисептические скрепки. И не разобрать сразу, чего больше в этом умилении изобретательностью так называемой народной кухни и медицины — глуповатой близорукости или ханжеского лицемерия.

Возвращаясь к теме главы, отметим, что использование Понерин в хирургических операциях, подобных описанной Мидльтоном, удаётся ещё и потому, что природа не обидела их размерами. Многие имеют по 2-2,5 сантиметра в длину.

«Это муравьиные бегемоты, а может быть даже и муравьиные слоны», — пишет Пауль Цаль. Одна из южноафриканских Понерин называется по имени динозавра — Динопонера гигантеа. Кроме особо острых зазубренных челюстей, у всех видов Понерин есть ядовитые железы. Одни обрызгивают раны врага мелкими отравляющими каплями, другие наносят быстро парализующий жертву клей.

Понера клавата, по-местному Токандира, в Южной Америке называют «муравьём-лихорадкой» или «четырёхжальным», что в этом случае означает: убивающий четырьмя ужалениями.

Многие Понерины обладают звуковым, стридуляционным органом. Инструмент этот, как остроумно заметил русский учёный, профессор Б.Н.Шванвич, построен на принципе «ногтя и гребня». Вооружившись лупой, нетрудно рассмотреть на спинной поверхности между первым и вторым сегментом брюшка полоску тонких чёрточек, по которой ходит скребок. Когда второй сегмент движется, а задний край первого сегмента опущен, скребок-ноготь проходит по насечкам полоски, производя звук.

В отличие от других муравьёв подобные органы развиты у австралийских Понерин так сильно, что обладатели их прозваны «поющими муравьями». Звуковой аппарат их может иметь даже два типа насечек и соответственно производит два рода стрекотаний. Вообще же подобные приспособления широко распространены в мире насекомых и у всех в общем сходны, а различаются больше местоположением.

У жука-могильщика гребень-полоска с насечками находится на тергите брюшка, ноготь — на конце надкрылий; у одного из растительных клопов конец хоботка царапает гребешок в основании передних ног. Похожие устройства существуют даже у личинок, например навозника. Музыкальные инструменты сверчков и кузнечиков размещены па крыльях и снабжены резонирующей плёнкой, поэтому стрекотание слышно чуть не за километр. Саранча «поёт», двигая бедро по бугоркам переднего крыла. Задние ноги у некоторых насекомых полностью утратили свою роль как орган движения и только производят звук. Наиболее голосистыми считаются цикады: в их брюшке спрятаны мембраны с сильными хитиновыми рёбрами и мышцами.

Напомним здесь, что и у муравьёв Плагиолепис, Лептоторакс, Соленопсис и других сейчас обнаружен совершенно неизвестный в прошлом орган. Он находится на задней поверхности груди и состоит из эластических связок и тонких — толщиной в один микрон — мембран, образующих так называемые звуковые окна. Через них-то и идут во внешний мир сигналы. Орган этот работает по принципу фонографа и передаёт на расстояние ультразвуковую сигнализацию.

Все эти голоса — муравьёв, кузнечиков, цикад, сверчков и других наземных и водных шестиногих — с некоторых пор изучаются с новой точки зрения. Видный американский физик из Гарвардского университета выпустил солидное исследование под буколическим названием «Песни насекомых». В этой книге прямо говорится, что звучащими и воспринимающими звук устройствами живо интересуется военное ведомство, которое ищет здесь заслуживающие внимания модели средств беспроволочной связи.

Пение Понерин характеризует любопытная подробность: даже когда муравьи разделены на несколько групп и не могут видеть друг друга, трескотня их начинается и заканчивается одновременно; проходит несколько секунд, и концерт снова начинается разом. Интервалы почти одинаковы. Каждая группа разыгрывает свою песнь, отбивает собственную музыку, начало же и конец музыкальных пьес совпадают весьма точно.

Открытие у муравьёв звучащих устройств воскресило уже знакомую нам по главе «Одушевлённый атом» дискуссию о том, слышат ли муравьи, или звук, производимый ими, также лишён физиологического значения, как скрип песка под ногами человека.

«Можно ли поверить в существование народа музыкантов в стране глухих?» — спрашивают физиологи. Впрочем, биологическое назначение звучащих устройств муравья ещё ждёт своих исследователей.

Муравьи Мирмеции в отличие от других бойко плавают. Их не трудно заставить преодолеть пятнадцати-двадцатисантиметровую лабораторную ванночку с водой. Некоторые из Мирмеций славятся своей способностью совершать на ходу большие скачки. И делают они это отнюдь не с помощью ног: их прыгательное устройство — в челюстях. Мирмеция бежит нормально, пока на пути не встретится какой-нибудь твёрдый предмет: камешек, узел корня, палка. Тогда челюсти мгновенно срабатывают, ударяя о препятствие с такой силой, что муравей перелетает чуть не на полметра вперёд. Когда что-нибудь живое приближается к гнезду Мирмеции нигроцинта, из хорошозамаскированных узких боковых ходов выскакивают десятки разъярённых муравьёв и, пользуясь своим редкостным прыгательным устройством, одним броском достигают нарушителя. Атакуя в лоб, с флангов, с тыла, они впиваются в ноги, голову, брюшко несчастного существа.

Семьи большинства Понерин, как и Мирмеций, сравнительно невелики, в гнёздах их может быть несколько сот рабочих. По размеру и внешним признакам самцы и самки отличаются от рабочих меньше, чем у любых других муравьёв. И по положению в семье, то есть по отношению к ней рабочих, самка Понерин не очень выделяется. «Недостаточно внушительная внешность Королевы определённо вредит её господству: ей даже не услужают в гнезде», — заметил один из исследователей, подчёркивая этим, что самка не имеет свиты. Если самка погибла, то семья сохраняется, так как место погибшей занимает один из рабочих муравьёв. Яйцевых трубочек у него не меньше, чем у самки, но только теперь он начинает червить. Существует даже мнение, будто все рабочие Понерины постоянно откладывают яйца, только самка более плодовита, чем остальные.

Муравьи-бульдоги относятся по большей части к насекомоядным хищникам, лишь немногие собирают пищу из внецветковых нектарников. К.Уэскинс и Р.Уэльден в опытах с подкрашенным мёдом показали, что Понерины и Мирмеции обмениваются кормом, отрыгивая его из зобика, как и прочие муравьи, но делают это относительно реже. Яйца и личинки выкармливаются у них тоже проще. Взрослые бросают личинкам сырые кусочки принесённой с охоты добычи. Изредка личинки получают в пищу кормовые яйца, откладываемые самкой или рабочими. Иногда воспитанницы сами подползают к доставленной в гнездо пище и с головой въедаются в неё. Обильно политая слюной, она размягчается и становится готовой к усвоению. Частично её поглощают и взрослые муравьи, отправляющиеся на охоту.

Неверно, таким образом, что бульдоги вовсе лишены потребности кормить и опекать расплод, прятать его от опасности. Это ошибочное представление основывалось, правда, на данных опыта: из внезапно раскрытого гнезда взрослые Понерины разбегаются, действительно оставляя и личинок и куколок. Однако такова только первая реакция. Придя в себя, Понерины выбираются из щелей, в которые попрятались, возвращаются к брошенным личинкам и куколкам, поднимают их и уносят, спасая от разорения гнездо. В конечном счёте и Понеринам, следовательно, ничто муравьиное не чуждо. Если же поместить хотя бы несколько десятков Понерин в гипсовое гнездо, они вскоре собираются в кружок головами внутрь, а в центре этого плоского клубка склады>вают пакеты яиц и личинок.

Большинство Понерин не слишком капризно или привередливо, но по сравнению с другими муравьями вкусы их всё же менее широки, а есть виды и с крайне узко специализированным питанием. Среди западноавстралийских Понерин известны такие, которые охотятся главным образом за другими муравьями, некоторые африканские предпочитают жуков и разных мягкотелых насекомых, населяющих гниющую древесину; один техасский вид ест, в основном, многоножек.

Чаще всего пищей Понерин служат термиты. Бульдоги совершают настоящие набеги на термитники. У одного южноафриканского вида во главе атакующей колонны бежит разведчик. Если его убрать, колонна придёт в смятение, и муравьи, рассыпавшись, потеряв строй, возвратятся домой с пустыми жвалами. Однако спустя какое-то время они вновь отправляются в поход. Добравшись до термитника, врываются вглубь — и скоро возвращаются с трофеями.

Выросшая личинка принимается прясть грубый плотный кокон. У других муравьёв созревшие куколки и не пробуют вспороть, изнутри разрезать шёлк кокона, чтоб открыть себе выход: им, когда придёт время, помогают повивальные бабки. У Понерин иначе: если оставить в пробирках одних куколок без нянек, то через какое-то время здесь можно обнаружить молодых муравьёв, копошащихся среди покинутых ими пустых коконов. Значит, и в этом отношении Понерины проще, примитивнеё других муравьёв, ближе к одиночным формам насекомых. Недаром говорится, что австралийские Понерины — живой реликт мезозоя — занимают в муравьиной фауне такое же место, как однопроходные или сумчатые среди млекопитающих. Это, так сказать, прамуравьи, древнейший из сохранившихся образцов муравьиной семьи, как бы предок, предшественник более совершенных, более развитых типов муравьиного общежития.

Подведём теперь кратко итог сделанному обзору. Понерины — сплошь жалоносные виды, в массе — хищные, насекомоядные; личинки их питаются насекомыми, окукливаются в коконе; взрослые насекомые выходят из кокона самостоятельно; самки мало плодовиты; колонии малочисленны. Эти особенности и самый вид длинного тела Понерин, их подвижная голова, оснащённая хорошо развитыми простыми и сложными фасеточными глазами, — всё напоминает некоторых роющих ос, например Тиннид («неопытный наблюдатель, вне всякого сомнения, сочтёт самку этого вида за муравья», — замечает о Тиннидах Д.Шарп). Осы Мутиллиды, обладающие устроенным, как у Понерин, стридуляционным аппаратом, за сходство с ними даже прозваны «бархатными муравьями».

Находясь у истоков муравьиной семьи и сравнивая Понерин по строению и повадкам с простейшими осовидными, а они, в свою очередь, находятся в родстве с пчелиными, можно обнаружить, что эти формы действительно во многом сходны. Дальше мы познакомимся с тем, как развиваются и совершенствуются муравьиные свойства, представленные у простейших муравьёв иногда лишь в зародыше.

НА ТРОПАХ ДЖУНГЛЕЙ И ГИЛЕЙ

^{Чёрный поток смерти. — Сомнения агностика. — Два типа колонн и привалов муравьёв-кочевников, — Когда клуб бывает гнездом. — Ритм кочёвок. — Что может сделать лавина бешеных волков. — Стратегические таланты африканских Дорилин. — О чём рассказал самоубийственный марш кочевых муравьёв по кругу.}

«Чёрный поток смерти» — так назвал муравьёв-кочевников польский писатель и путешественник Аркадий Фидлер. «Как-то раз, охотясь в джунглях недалеко от реки Куморин, — вспоминает он в книге «Рыбы поют в Укаяли», — я вдруг заметил, что все живые существа, встречающиеся мне, как-то странно, неестественно возбуждены. Птицы, будто сойдя с ума, с громкими криками прыгают с ветки на ветку. Броненосец, видимо только что разбуженный, со страшным треском пробирается через кустарник. Множество жуков, кузнечиков и других насекомых летает, громко жужжит. Некоторые, обессилев, садятся на листья, но недолго отдыхают и вновь взлетают…».

Так рисует очевидец приближение муравьёв-кочевников в джунглях. Приметы его можно наблюдать и в человеческом поселении, лежащем на пути муравьиной колонны. Сошлёмся в этом случае на свидетельство Энн Патнем. В её книге «Восемь лет, среди пигмеев» педантично запротоколированы симптомы, предвестники появления кочевых муравьёв: сначала забеспокоилась и заскулила собака; шимпанзе в клетке начала нервничать, метаться, залязгала зубами, упал с потолка и, побежав по полу, быстро скрылся скорпион; сочно шлёпнулась и улизнула сороконожка; мелькнула мышь; дождём попадали с крыши разные насекомые. Слуги из местных жителей, не теряя времени, стали отвязывать собаку, увели обезьяну, уносили продукты, спешно обматывали палки тряпками, смоченными керосином, чтобы в случае чего отбиваться ими.

Человеку ещё долго не слышен ни глухой непрерывный шелест, производимый массой бегущих муравьёв, ни исходящий от колонны тяжёлый запах, а всё живое вокруг — как, однако, доходит до него сигнал тревоги? — уже объято страхом и разбегается, расползается, разлетается, спешит избежать встречи с чёрным потоком смерти. Текущие сквозь лесную чащу колонны уничтожают на своём пути всякую живность. «Вы представляете себе, что сделали бы в мире четвероногих полтораста тысяч бешеных волков, идущих лавиной?» — спрашивает один из путешественников, рисующий поход муравьёв-кочевников. Другой рассказывает: «Толкаемые неумолимым и всепожирающим голодом, подгоняемые миллионами своих прожорливых отпрысков, муравьи движутся в поисках пищи, непреодолимые, подобно глетчеру, сползающему с гор, бесчувственные и ужасные…».

Мексиканские кочевые муравьи, чьи повадки изучал Ф.Семикрест, отправляют своих фуражиров в походы обязательно по ночам, но множество видов охотится и днём. Самка зрячая, избегает света и никогда не участвует в дневных набегах.

Кочевые муравьи водятся не только в тропических странах и областях. Исследователь американских видов Т.Шнейрл а описал встречающийся в юго-восточной Аризоне (США) вид Дорилин, начинающий кочевки весной и продолжающий их до сентября, когда самка прекращает яйцекладку.

Когда муравьиная орда проходит через хутора, деревни, большие селения, жители покидают дома, как это сделала и Энн Патнем, и муравьи очищают жилища от домашних насекомых — мух, клопов, тараканов, от мышей и крыс, а огороды — от вредителей. Кочевники иной раз насмерть защипывают собак, свиней. От коз остаются только рожки да ножки, а от нелетающих домашних птиц разве что пух и перья.

Описаны и не такие случаи: леопард в клетке был за ночь уничтожен кочевыми муравьями; другой раз они уничтожили питона, который незадолго до того проглотил двух кроликов и был очень неповоротлив после этого пиршества.

Если в доме есть больной и его нельзя увести, ножки кровати рекомендуется ставить в лохани с крепким уксусом и принять меры, чтобы муравьи не могли падать на кровать сверху.

В путевых заметках о Восточной Африке Генрих Сенкевич не раз упоминает «войска муравьёв», которые «повсюду проникают, грызут людей, поедают зверей, воюют с каждым живым существом».

Действительно, аппетит и образ действий знакомых нам муравьёв средней зоны, оседло обитающих в своих гнёздах, ни в какое сравнение не идут с прожорливостью и повадками кочевых муравьёв Южной и Северной Америки, Африки и тропической Азии.

Семьи этих муравьёв насчитывают обычно по 100-150 тысяч особей. Колонна на марше может быть фантастически большой. Описана одна, имевшая километр в длину. Известен случай — Л.Мишле подробно о нём рассказывает, — когда на острове Барбадос на город двигались муравьи и их не удавалось задержать никакими средствами. Пришлось рассыпать и поджечь порох на пути колонны. В отличие от описанных в прошлой главе Понерин семьи кочевников состоят отнюдь не из одинаковых форм. Здесь плодовитые самки значительно крупнее рабочих и ничуть на них не похожи; здесь и рабочие чаще всего резко различаются по размеру и устройству тела. У кочевых Дорилин аномма рабочие-крошки имеют 3 миллиметра в длину, а гиганты — 13, форма тела у них разная. У самцов так мало общего с рабочими, что их долго относили к разным видам. Почти все кочевники имеют изрядное количество большеголовых солдат с крупными и сильными челюстями.

У кочевников Эцитонов рабочие муравьи и самки даже пахнут различно: запах самки если не приятен, то терпим, а рабочие муравьи, как заметил один автор, «пахнут, чтобы не приводить неделикатных сравнений, подобно цветку картофеля». Другие прямо пишут об отвратительном запахе гниющего мяса. Чаще всего кочевые муравьи совершенно слепы или видят очень слабо. Мрачный профиль этих слепых созданий — в прямом смысле слова — с головой выдаёт их разбойничий образ жизни. Он чувствуется и в абрисе коротких массивных, или, наоборот, длинных кривых, как косы, челюстей, и в острых пиках, которыми у многих снабжён челюстной аппарат (одним ударом такой пики пронзается голова или грудь врага), и в мелконасечённых зубчатых челюстных ножах, которыми в мгновение ока перепиливается стебелёк противника, как бы он ни был прочен, в каждой особенности строения гипертрофированной головы, непригодной ни для какой созидательной функции, виден хищник.

Лучше не давать этим муравьям возможности демонстрировать, насколько совершенны их челюсти: голова со сжатыми жвалами продолжает держать добычу, даже если брюшко оторвано. Недаром головы эцитонов тоже используют в качестве щипчиков для скрепления ран.

Кочевые муравьи, как правило, — хищники. Эцитоны, к примеру, не трогают даже мёртвых насекомых. Американский муравьевед В.Вилер рассказывает, что ему не раз приходилось отступать перед мексиканскими «солдадос», бросая свои коллекции, но ни разу муравьи не нанесли им никакого вреда. Впрочем, есть виды, которые не брезгают и мертвечиной.

Описывая чудеса и загадки тропического леса, один из натуралистов заключил главу о кочевых муравьях весьма поучительными строчками: «Появляясь из неведомой лесной глуши, бесконечный поток этих свирепых муравьёв внезапно исчезает в столь же неизвестном направлении… Что привело их сюда? Почему они здесь задержались? Чем объясняется их исчезновение? Всё это покрыто тайной, и трудно себе представить, чтоб она могла быть когда-нибудь разгадана…».

«Почему, — спросит читатель, — эти меланхолические размышления названы поучительными?». Иронический урок состоит здесь в том, что не успела выйти в свет книга, отрывок из которой процитирован, как в энтомологических журналах появились отчёты об исследованиях, раскрывших тайны жизни муравьёв-кочевников.

Кочевники не строят гнёзд, не живут оседло, отдыхают во временных лагерях — бивуаках. Что же гонит этих муравьёв с места на место, почему, едва успев, казалось, обосноваться на привале, они вновь уходят в кочёвку? Это была первая и, пожалуй, наиболее трудная загадка, которую здесь предстояло решить. Профессор Карл Эшерих полагал, что колонна трогается после того, как исчерпаны кормовые ресурсы зоны вокруг стоянки. Это казалось логичным, но факты опровергали предположение профессора. Сплошь и рядом к месту, откуда только что ушли кочевники, через несколько часов приходила другая, иной раз даже ещё большая колонна. Оставаясь здесь в течение нескольких суток подряд, она не испытывала недостатка в пище. И потом вдруг она, тоже вроде бы без всякой видимой причины, снималась с места и уходила всё дальше, после каждого марша отдыхая на новой стоянке.

Уже однажды упоминавшийся здесь исследователь нравов мексиканских муравьиных орд Ф.Семикрест первым показал, что не все походы муравьёв одинаковы и что надо различать охотничьи марши-вылазки для заготовки пропитания от кочёвок, совершаемых при переселении. Соответственно и привалы мексиканских Эцитонов бывают двух типов: на одних местах семья-колонна остаётся всего несколько часов, другие служат лагерем несколько суток. Такие стоянки спрятаны в особо укромных прохладных и сырых местах и имеют ходы, иногда на полметра в глубину. Исследовать подобное скопление муравьёв вдвойне трудно: ходы, ведущие к центру, беспорядочно запутаны, а первая же попытка добраться до него поднимает в атаку легионы злющих тварей с острыми челюстями.

Но если всё-таки рассеять клуб Эцитонов, можно обнаружить внутри него белый ком личинок. Личинки кочевников, как и взрослые муравьи, бывают мелкие, средние и крупные. Из разных по размеру личинок и особи развиваются неодинаковые.

Описывая гнездо Эцитонов, случайно с одной стороны открытое, А.Белт, автор книги «Натуралист в Никарагуа», расс казывает:

«Муравьи внутри него были собраны в плотную массу, свисавшую с потолка занятой ими полости подобно громадному рою сцепившихся пчёл и достававшую своим нижним конусом до поверхности почвы; бесчисленное количество длинных ног было похоже на сеть бурых ниток, связывающих эту массу, которая в общем достигала, наверное, объёма не менее чем в кубический ярд и заключала, конечно, сотни тысяч индивидов; но не всё ещё муравьиное войско скопилось в этом клубке: много колонн расхаживало и вне его; причём некоторые тащили в этот клуб куколок, другие — отдельные части тела разных насекомых. Я был в высшей степени поражён, заметив внутри этой живой массы трубчатые ходы, ведущие книзу, в самый центр массы и оставшиеся свободными и открытыми совершенно так, как если б они были проделаны в каком-то неорганическом материале. Через эти отверстия проходили муравьи с ношей и сталкивали вниз свою добычу.

Я всунул длинную палочку в одно из таких отверстий книзу, по направлению к центру клубка, и вытащил его обратно со множеством прицепившихся к ней муравьёв, которые держали личинок…».

Когда жарко, муравьи размещаются в клубе более рыхло, вентиляция усиливается; в часы похолоданий масса, облегающая сердцевину с пакетами яиц и личинок, сбивается поплотнее. Если спугнуть муравьёв дымом, они снимаются с места и уходят, унося в челюстях иногда даже по две-три личинки. Пока в колонне есть такие личинки, она отдыхает лишь днём на привалах, а по ночам продолжает кочевать; ничто не в силах удержать её на месте.

Т.Шнейрла обнаружил у американских Эцитонов строгий календарь кочёвок, ритм чередования походов и отдыхов. У Эцитон хаматум, например, вся колонна с самкой в течение 19-20 суток живёт на одном месте, сбившись в клуб. Это её гнездо. Потом колонна снимается с привала и в течение 18-19 суток движется по ночам. Свита из энергичных маленьких рабочих окружает самку, охраняя и на бегу кормя её. Вместе с рабочими её охраняют и длинножвалые солдаты-гиганты. В колонне Эцитонов лишь одна плодовитая самка — единственная родительница всей семьи. Муравьи тем ревностнее её оберегают, что она здесь незаменима.

У Понерин, как мы знаем, в случае гибели старой самки любой рабочий может начать откладывать яйца. У других видов муравьи принимаются выводить из личинок вместо погибшей матки новую. У кочевников колонна, потерявшая самку, не выводит себе никаких заменительниц и не принимает самок чужих. Наоборот, она в таком случае отыскивает исправную семью своего вида и вливается в неё.

Получается, что у муравьёв-кочевников с жизнью самки связана жизнь семьи, как живой отдельности.

Основную массу колонны составляют рабочие муравьи. Почти все они несут в жвалах личинок, но только старшего или среднего возраста. Муравьи заботятся о них, берегут, жадно облизывают. А где же пакеты с яйцами, где самые молодые личинки? Почему не видно муравьёв с куколками?

Оказывается, их здесь нет.

Как же так?

В этом вопросе и спрятан кончик нити, за которую ухватился Т.Шнейрла и которая в конце концов вывела его из лабиринта загадок биологии кочевых муравьёв.

Во время походов в жвалах у рабочих можно видеть только личинок. Пока продолжаются еженощные походы, личинки постепенно созревают для окукливания. Созревают, но не окукливаются. Куколке нужен покой, а какой уж покой в кочёвках!.

Выросших в походе и готовых окуклиться личинок рабочие муравьи перестают облизывать, так как хитин взрослых личинок уже не выделяет привлекательных для носильщиков соков. А по мере того как в семье-колонне становится больше созревших и необлизываемых личинок, состояние колонны, её потребности изменяются. И вот после 18-19 смененных привалов семья к утру залегает на отдых, образуя клуб. Но к вечеру муравьи не снимаются с места, как это происходило до сих пор. Рассветает, солнце всходит всё выше, множество рабочих муравьёв и солдат покидают лагерь, однако клуб сгрудившихея муравьиных тел не рассыпается. От него отходят, выстраиваясь и отправляясь на промысел, фуражиры, о марше которых писали когда-то и Бэте, и Белт, и Догель, и Сенкевич, а теперь пишут Аркадий Фидлер, Энн Патнем и многие другие.

Охотничий поход возглавляют разведчики, первыми выбегающие утром из гнезда. Они беспорядочно мечутся или собираются в хорошо заметную группу. К ней подтягиваются новые отделившиеся от клуба муравьи, образуя сплошной строй. Всё увеличивающееся скопище выделяет цепи большеголовых, с крупными челюстями солдат. Плотным конвоем окаймляют они тело колонны, образованное тесно построившимися рабочими.

И вот муравьи трогаются в путь… На протяжении многих метров почва покрывается медленно плывущей тёмной лентой. Над колонной летят птицы, склёвывающие вспугнутых насекомых.

Муравьи бегут сплошной массой, как нечто цельное. По временам от колонны отделяются большие или меньшие группы со своими разведчиками в авангарде, со своими большеголовыми в конвое по бокам. Отбегая в стороны — вправо или влево, — они облепляют и обследуют каждый пенёк, каждый клочок земли. Больше всего достаётся при этом разным бескрылым созданиям; тяжелотелым паукам, муравьям оседлых видов, земляным червям, гусеницам, личинкам, куколкам — словом, всему, что живёт под опавшими листьями или в гнилой древесине. Если неподалёку лежит какое-нибудь особенно богатое добычей место — например, большой гниющий ствол, — можно думать, колонна узнает о нём по запаху, то сюда отходит сильный отряд. Фуражиры, разгорячившись, обыскивают каждую щелку, извлекают отовсюду и разрывают на куски во много раз более крупных личинок и куколок. Слишком высоко на деревья они обычно не заползают, но низко расположенные птичьи гнёзда в покое не оставляют.

Некоторые пауки, почуяв неладное, убегают на концы веточек и отсюда спускаются на тонкой паутинке, повисая в воздухе. Муравей мог бы, ясное дело, легко разорвать паутину и сбросить паука в массу кишащих на земле фуражиров, но перекусить нить он не догадывается, а спуститься по ней до паука не может, так как она слишком тонка и непрочна. Вот почему паук благополучно отсиживается на паутине, пока не схлынет набег, пока орды не уйдут дальше. Но и пауки не все успевают спастись, а уж осы…

Драматическое зрелище представляет подвергшееся атаке осиное гнездо: муравьи молниеносно разгрызают его тонкую оболочку, прорываются к сотам, хватают личинок, куколок, только что вылупившихся ос, рвут всё в клочья, словно не замечая разорённых и разъярённых хозяев, летающих вокруг.

Грабители уносят добычу, разбирая ношу по силам; те, что поменьше, берут маленькие кусочки, сильные волокут более тяжёлые. Они догоняют колонну, на ходу подстраиваются к хвосту, вливаются в общее движение, в то время как другие отделяются, отклоняясь от трассы, чтоб обследовать новую зону. И они через какое-то время возвращаются, гружённые добычей, и отдают её в гнезде-лагере сёстрам, остававшимся здесь с самкой и расплодом.

На завтра, на третий и четвёртый день повторяется то же… Фуражиры обшаривают всю округу, а колонна-семья не трогается с места. Выросшие в походе и давно нуждающиеся в покое личинки ещё в первые часы стоянки окуклились и теперь крепко спят, созревая в своих коконах, которые они здесь быстро свили. Освободившиеся от переноски личинок рабочие с сильными жвалами влились в ряды фуражиров и энергично добывают пропитание. За десять дней стоянки Дорилин — африканцы называют их «королями джунглей», «зиафу» — фуражиры снесли к лагерю более полутора миллионов насекомых.

^{Прозванный огненным аргентинский муравей Иридомирмекс вооружён жалом, ядовитыми железами и острыми жвалами. — За последнюю четверть века этот вреднейший муравей быстро распространился в южных штатах США и появился уже и в некоторых южных странах Западной Европы.}

^{Пустынный бегунок Катаглифис из района Кара-Кумов в Туркменской ССР. Слева — муравей гинандроморф, или, по-русски, самко-самец; левая его сторона — мужская, правая — рабочей формы, то есть бесплодной самки. Бирманские муравьи Опистопис — родичи наших лесных Формика.}

^{Живущий в гнёздах Формика крошка муравей Формикоксенус нитидулус. Слева — муравьи-жнецы Мессор. Внизу — Мирмикарубра — муравей, который встречается в изобилии и во время появления крылатых часто образует громадные рои.}

^{Муравей Тетрамориум цеспитум}

^{Муравьиные личинки. Подвижная личинка Понерины Лобопельта (А); малоподвижная личинка жнецов Погономирмекс (Б); неподвижная личинка Тапинома (В). Внизу справа — яйца (Г).}

^{Муравьи, живущие в симбиозе с тлями, собирают их сладкие выделения и защищают от всевозможных насекомых-хищников.}

^{Молодые ветки ивы бывают густо покрыты чешуйками червецов, которые выделяют сладких отбросов меньше, чем тли, но всё же ревниво опекаются муравьями.}

^{Картонное гнездо — укрытие для кокцид, построенное на ветке сосны муравьями Крематогастер пилоза.}

^{В самом тихом и надёжном уголке гнезда прячется самка с пакетом яиц. — Подросшие личинки обычно лежат в отдельных камерах.}

^{Если осветить склад куколок в гнезде, муравьи сразу начинают уносить и прятать коконы.}

^{Обмену кормом предшествует взаимное поглаживание антеннами. В конце концов между раскрытыми жвалами кормящего появляется прозрачная капля отрыгнутого корма, быстро поглощаемая вторым муравьём.}

^{На этой фотографии, сделанной А.В.Степановым., и на схемах, воспроизводимых по рисункам профессора К.Гэсвальда, изображён момент, когда муравьи делятся кормом. Стрелками на схемах показано, как содержимое зобика отрыгивается и переливается в другого муравья.}

^{Любопытные «жанровые сценки» выхватывает взор в суматохе на поверхности гнезда. Здесь можно увидеть муравьёв, которые ощупывают усиками и облизывают язычком раненого собрата (верхний снимок), или — группку муравьёв, которые оживлённо поглаживают друг друга антеннами…}

^{…Или муравьи волокут по склону купола щепочку, щётками передних ног прочищают усики, или, всеми шестью ножками опираясь оземь и раскрыв жвалы, вытягиваются в угрожающей позе.}

^{Муравьи часто переносят своих собратьев по гнезду. При этом несущий охватывает голову несомого жвалами, а несомый поджимает тельце под голову несущего.}

Отдыхающая после утомительных маршей и усиленно раскармливаемая самка с фантастической быстротой поправляется, разбухает. За первую же неделю её брюшко увеличивается в пять раз. Проходит ещё день-другой, и самка, которая в пору еженощных переходов не сносит ни одного яйца, принимается червить и становится с каждым часом всё более плодовитой. Наконец наступают дни, когда самка откладывает по 3-4 яйца в минуту, по 200 яиц в час, по 4-5 тысяч яиц в сутки!

На пятый-шестой день после того, как самка начала червить, Т.Шнейрла насчитал в клубе-стоянке свыше 25 тысяч яиц. Огромная свита водоворотом кипит вокруг самки, через каждые 15-20 секунд няньки уносят новое яйцо, укладывают его в пакет, облизывают. Но как только из яиц начинают вылупляться личинки, рабочие муравьи переключаются на воспитание растущего потомства. Личинки неописуемо прожорливы, поэтому муравьи кормят самку всё реже, и яйценосная оргия утихает. Самка быстро худеет, а вскоре и вовсе перестаёт откладывать яйца. Личинок тем временем появляется всё больше, и муравьи постоянно их облизывают, поедая питательные выделения.

Это изменение пищи снова меняет течение жизни в семье. К тому же за прошедшие дни масса молодых муравьёв вышла из коконов, ещё резче усилив перемены в состоянии и потребностях семьи. Наступает день, когда опустели последние коконы, удерживавшие семью на привале. Самка, совсем забытая муравьями, вовсе спала с тела и вновь приобрела походную форму. Личинок же подросло столько, что теперь все заняты их кормёжкой и облизыванием, а оно действует на рабочих муравьёв, как зовущий сигнал горниста, как походная дробь барабанов.

Муравьиный клуб рассыпается, рабочие выстраиваются в колонну. И вот только груда пустых коконов остаётся на месте, где под охраной семьи созревали куколки и выводились из яиц молодые личинки.

Окончилась полоса временной оседлости, вновь настала пора еженощных переходов и маршей с короткими отдыхами на дневных стоянках. Не отсутствие корма в районе лагеря сняло семью с места, а опустевшие коконы и подрастающие личинки. Теперь кочевки будут продолжаться из ночи в ночь до тех пор, пока личинки, закончив развитие и поспев для окукливания, не перестанут кормить своих носильщиков выделениями, поддерживающими в муравьях потребность в перемене мест.

Таким оказался жизненный цикл кочевников с органически присущей их ордам аритмичностью поведения, скрывающей глубоко замаскированный ритм. Здесь неукоснительные законы природы предстали перед исследователями, словно некая странная прихоть, словно каприз случая, сохраняемые и поддерживаемые целым строем гармонически взаимосвязанных, согласованных инстинктов и реакций.

Вопреки опасениям агностика, о котором речь шла в начале этой главы, натуралисты дознались, что именно толкает колонны кочевников вперёд (биохимики вот-вот объявят уже и формулу вещества, сочащегося сквозь покровы личинок!), дознались, почему кочевники задерживаются временами на своих бивуаках (уже математически вычислена зависимость между продолжительностью привалов и температурной кривой воздуха), натуралисты уже поняли, чем направляется движение колонн (путь их удастся, видимо, расшифровать с помощью метеорологических карт, составляемых для микрорайонов).

Но теперь, когда многое проясняется, встаёт ещё один и, должно быть, наиболее существенный и содержательный вопрос: какое стечение обстоятельств, какое совпадение условий породило этот прихотливый закон развития? Как стало постоянным непостоянство кочевников, как сделалась устойчивой и стабильной их подвижность и непоседливость? Чем воспитаны, как включились в наследственность и превратились в необходимость поразительные повадки южноамериканских легионеров, «солдадос» или африканских гонителей — «зиафу»?

Вплотную подходя к разгадке тайн рождения видов, современная биология всё чаще сталкивается с подобными вопросами, которые, может быть, лишь теперь впервые не только отчётливо осознаны, но даже по-настоящему решаются. Если говорить о кочевых муравьях, здесь требуется, очевидно, принять во внимание прежде всего, что подавляющее большинство их приурочено к тропической зоне. Нельзя забывать и того, что отдельные черты кочевого поведения и ряд свойств, за которые эти муравьи получили общее название воинственных, встречаются у других муравьёв, не связанных систематическим родством с настоящими кочевниками. Сходные условия существования закономерно воспитывают у живого сходные особенности и черты. А способность совершать кочёвки или скопом нападать на жертву, представляя своеобразное порождение эффекта группы, биологически важна в разных планах: частая смена пастбищ, расширение территории питания и обогащение пищевого ассортимента придают видам особую силу и жизненность, которой так отличаются наиболее развитые кочевники.

Выше мы рассказали о стратегических талантах кочевых муравьёв при наземных операциях, здесь скажем о том, как некоторые виды охотятся на деревьях. Муравьи рассыпаются по веткам и, сцепляясь челюстями и ножками, образуют тонкие цепочки, которые, быстро удлиняясь, свисают с кроны до самой земли. По этим живым цепочкам на разные участки кроны взбегают новые фуражиры. Ветер раскачивает цепочки, забрасывает их с одного дерева на другое, и муравьи перебираются туда по своему воздушному мосту. Таким способом кочующие муравьи могут форсировать и небольшие реки.

Если колонне преграждает путь широкая река, то все муравьи свиваются в клуб, образуя огромный шар, облегающий спрятанных внутри личинок. Эти шары плывут, не рассыпаясь, хотя муравьи в них всё время перемещаются: те, что попали под воду, вскоре выбираются наверх, оказавшиеся на их месте другие муравьи тоже недолго здесь остаются.

А прибьют волны шар к берегу, клуб рассыпается, орда шестиногих кочевников выбирается на сушу и выстраивается в колонну. И снова всё, что своевременно не ушло с её пути, обречено. Из нелетающих спасаются одни уже известные нам паучки да кузнечики, и то не все, а лишь тех видов, которые лучше прыгают и способны вовремя унести ноги от опасности. Речь идёт о задних ногах: схватывая кузнечика, хищники первым делом отгрызают именно задние ноги, а потом без труда расправляются с беспомощным насекомым.

Некоторые североамериканские Эцитоны не образуют больших колонн, а охотятся на личинок и куколок других муравьёв, разоряя муравейники. Один вид необычайно падок на жирные грецкие орехи и арахис. Эти муравьи почти не появляются на поверхности земли, всё время прикрывают свои тропы навесами или сооружают неглубокие, но растягивающиеся иногда на сотни метров тоннели. Сводчатая дорога строится по мере продвижения колонны из кусочков земли с необычайной быстротой. Секреты её сооружения пока ещё не раскрыты. Есть и другие виды кочевых муравьёв, живущих преимущественно под землёй. Немало ходит о них легенд, но и правда здесь похожа на вымысел.

Слепые муравьи, идущие в задних рядах колонны, ориентируются по запаху, который оставляют передние. Если часть отряда отрезать от оставляемых авангардом ароматических вех, порядок движения нарушается. Описаны случаи, когда муравьиная колонна, обманутая собственным запахом, начинает двигаться по кругу и продолжает это до тех пор, пока не выбьется из сил.

Широко известен лабораторный опыт В.Вилера с Эцитонами, которых он заставил маршировать вокруг большой тарелки, наполненной водой. Они двигались, соблюдая все правила похода, с разведчиками во главе, с конвоем по бокам, с рабочими в середине. Они шли чуть не в ногу по ровному краю тарелки, причём задние повторяли все углы поворотов передних, а правые двигались, определённо равняясь на левых. Так продолжалось час, 2 часа, 10 часов, 40…

Бессмысленный бег кочевников вокруг миски с водой проливает на поведение муравьёв свет, позволяющий лучше увидеть одновременно и тупую и мудрую основу инстинкта.

Чтобы закончить главу о муравьях-кочевниках, осталось сказать, как размножаются их семьи. Это происходит в лагере после того, как матка отложила среди обычных яиц такие, из которых выведутся не рабочие муравьи и солдаты, а самки и самцы. Молодая самка ещё не успеет выйти из кокона, а старая с частью колонны снимается с места и уходит в очередной поход. Молодая же матка с оставленной ей частью семьи отправится отсюда своим путём. Из одной семьи-колонны образовались две. Однако далеко не все муравьиные семьи размножаются так просто.

КОГДА ЛЕТАЮТ РОЖДЁННЫЕ ПОЛЗАТЬ

^{Как заглянуть в муравейник. — Размеры, возраст и наклонности особи. — Поведение самых старых муравьёв. — Опыты с разделением гнёзд. — Появление крылатых. — Наблюдение, сделанное Рене де Реомюром по дороге в Пуату в сентябре 1731 года. — Роение муравьёв. — Почему семьи одного вида роятся одновременно.}

Всякий раз, стоит только быстро развалить купол муравейника, или отбросить прикрывающий его камень, или сбить боковину источенного пня, взору представляется картина судорожной суматохи и беспорядочного бега, кишения, снования массы сухоньких созданьиц. В гнёздах сильных семей из глубинных камер враз выплёскиваются сотни и тысячи муравьёв. Наиболее крупные, большеголовые особи вытягиваются, приподнявшись на передних ножках, и таким образом изготовляются к обороне. В этой угрожающей позе они замирают, полураскрыв челюсти. Муравьи поменьше убегают или лихорадочно мечутся с личинками и куколками в жвалах; другие сосредоточиваются по краю повреждённых частков или у дальних ходов.

Кое-где в таком разбитом гнезде удаётся заметить камеры, полные насекомых, спинка и брюшко которых прикрыты сверху длинными, плотно уложенными крыльями, которые то матово поблёскивают, то жемчужно светятся. Это молодые самцы и самки, о которых уже не раз шла речь. Пока они замерли, тесно прижавшись друг к другу, поверхность их крыльев сливается в сплошное перепончатое зеркало. Торопитесь посмотреть на него! Зеркало быстро крошится, крылатые начинают разбегаться, исчезая из поля зрения. Можно даже заметить, что они просачиваются в щели, ведущие вниз, в непотревоженные отсеки.

Крылатые бегут от света. Им не место здесь, в открытой и, значит, ставшей уязвимой части гнезда: оборона муравейника — не их обязанность, и ремонт повреждений — не их забота. Крылатым предстоит иное будущее. В сущности говоря, они составляют живой зародыш, начало новой муравьиной семьи, в них олицетворён и воплощён инстинкт воспроизведения. Они ни на миг не покидают гнезда в ожидании часа, когда, невзирая ни на какие помехи и преодолевая всевозможные препятствия, вырвутся на волю, чтоб выполнить своё физиологическое назначение. Не всем благоприятствует фортуна, но каждое творение живой природы, покуда живёт, постоянно всем существом нацелено совершить в пределе земном всё земное. Именно поэтому сейчас, когда гнездо насильственно вскрыто, крылатые, почуяв неладное, прячутся до поры, оберегая себя.

В самозащитном бегстве крылатых, как и в возбуждении острожвалых солдат или в оборонительной активности рабочих, по-своему раскрывается действие единого закона жизни живого. В естественной природе, разъяснил академик Т.Д.Лысенко, всё бесконечное разнообразие особенностей форм и функций организма, все его органы, все свойства, все процессы прямо или косвенно содействуют одному — увеличению численности индивидуумов данного вида, даже если это в иных случаях и укорачивает жизнь отдельных особей или приводит к их гибели.

Очень своеобразно, но всегда наглядно сказывается действие этого закона в семье общественных насекомых, в частности также и в порядке чередования занятий, выполняемых отдельным муравьём на протяжении его жизни. Не просто заселить искусственное гнездо одними молодыми или, наоборот, одними только старыми муравьями, с тем чтобы потом вынуждать их строиться, или воспитывать расплод, или обороняться от нападения. Такие опыты редко удаются с первого раза, а полученные результаты, пусть даже всё поначалу идёт как нельзя лучше, приходится проверять, и неоднократно. Зато каждая проба постепенно прибавляет крупицу знаний и понимания законов, управляющих отдельной особью на её жизненном пути.

Пятикамерное гипсовое гнездо заселено Мирмика рубра. Здесь одна самка, примерно четыре десятка рабочих — все они нумерованы — и три десятка личинок и куколок. Гнездо на протяжении 10 дней трижды в сутки осматривали в определённые часы, выясняя, чем именно занято каждое насекомое. Если не затягивать наблюдений, осмотр не слишком тревожит муравьёв. В протоколах учётов условными значками регистрировались уборка гнезда, строительство, добыча пищи, обмен ею, уход за расплодом; в том числе особо — кормление, облизывание, чистка, перенос, даже просто пребывание вблизи пакетов с яйцами или личинками или вблизи склада куколок.

Итоги наблюдений показали, что примерно каждый второй Мирмика поглощён заботами о расплоде. Но если муравей №10, когда бы ни заглянуть в гнездо, кормил расплод или облизывал, чистил его, то муравей №8 занимался чем угодно, но никакое из его занятий не имело прямого отношения к расплоду. Мирмики №10 и №8 представляют два крайних типа, остальные же демонстрируют разные степени перехода от муравья-няньки к рабочему, который избегает возни с молодью.

У многих муравьёв одни и те же особи подолгу, иногда месяцами, выполняют одну и ту же определённую повинность.

Такие узкоспециализированные рабочие служат в семье как бы ментором. Они подают пример массе своих сестёр, обладающих менее выраженными способностями и склонностями. Из их числа и черпаются резервы, удовлетворяющие разносторонние потребности семьи. Это касается добычи и доставки корма, его укладки на хранение, подготовки, приготовления, а также разных форм ухода за расплодом, строительства и ремонта, обороны.

Мы убедились на примере ткачей Экофилла, что если муравей, участвовавший в сооружении гнезда и этим служивший семье как целому, почему-либо исчез, на его место тотчас вставал другой.

Это — важное наблюдение. Благодаря групповой метке нетрудно убедиться, что в семье Формика состав фуражиров, к примеру, подолгу не меняется, но стоит убрать одного или нескольких, и на их место тотчас выходят новые. Если положить в гнездо побольше личинок, взятых из другого муравейника, то вскоре на добычу корма отправятся и рабочие, раньше этим не занимавшиеся. Если, наоборот, убрать часть личинок, число фуражиров сократится.

Потребности целостной семьи так же реальны, как потребности отдельной особи, но воспринимаются насекомыми, разумеется, с разной степенью остроты. И всё же поразительны быстрота и согласованность, с какой производится замена выбывших, пополнение рядов ослабевших, усиление ставших недостаточными групп.

Специализация, склонность к конкретной функции проявляется у муравья не сразу. В первые часы послекуколочного существования, пока хитиновое одеяние не стало более прочным, муравей вообще ничем не занят. Да и когда хитин потемнел и окреп, новый член семьи, случается, неделями не покидает камеры с куколками, где он вышел из кокона и увидел свет. Выражение это здесь звучит только иносказательно, фактически никакого света даже зрячий не увидел: склады с куколками темны, как и другие камеры муравейника.

Выйдя из кокона, муравей незлобив и вполне мирно настроен. Способность оборонять гнездо просыпается в нём значительно позже, когда он настолько повзрослел, что уже переступает порог муравейника. Зато строительством, если есть необходимость, молодой член семьи способен заниматься с самого раннего возраста. Всё это рассказывается о муравьях сравнительно простых видов, у которых рабочие более или менее одинаковы.

Не то в огромных семьях жнецов или листорезов, где наряду с почти полуторасантиметровыми особями существуют целые серии форм всё более и более мелких — вплоть дотрёхмиллиметровых. Впрочем, эта многоликость почти никогда не бросается в глаза — особей этих форм трудно увидеть вместе. Если собирать для изучения только муравьёв, бегающих по поверхности или в окрестностях гнезда листорезов, то среди них не будет ни особо крупных, ни слишком маленьких. Их можно наблюдать, проникнув внутрь муравейника. Здесь в верхнем слое, в зоне, примыкающей к входам, сосредоточены полуторасантиметровые, а в самых укромных камерах в глубине, куда не сразу и докопаешься, — трёхмиллиметровые.

Измеряя муравьёв, выловленных в разных зонах гнезда и вокруг него за разными занятиями, специалисты убедились, что род занятий у листорезов определённо связан с размерами муравьёв. Так была выделена группа «первых защитников гнезда», которые действительно выбегают раньше всех, едва что-нибудь потревожит муравейник. Это больше-головые караульные, постоянно несущие службу вблизи входов в гнездо. Следующие группы — меньших по размеру строителей и уборщиков, фуражиров, носильщиков и тягачей. Мельче всех няньки — воспитатели расплода и, так называемые грибоводы, о которых подробнее пойдёт речь в специальной главе, посвящённой катакомбам листорезов.

П.А.Новиков исследовал сходным образом наших лесных муравьёв. У них фуражиры тоже уступают в размерах защитникам гнезда. Когда на дорогах вокруг муравейника были собраны фуражиры с полным зобиком и грузчики со строительным материалом, оказалось, что грузчики крупнее и более выравнены по размеру. Больше того, переносчики тяжёлых грузов заведомо отличаются от переносчиков лёгких грузов величиной головы.

Разными метками помечая обнаруживаемых на муравьиных дорогах фуражиров (у одних в жвалах были зёрнышки, у других мёртвые насекомые), носильщиков, гружённых строительным материалом, наконец рабочих, несущих других рабочих (в этом случае несущий и несомый получали разные метки), П.А.Новиков не нашёл особых различий в строении тела всех этих муравьёв.

Так, применяя биометрический анализ, учёные-морфологи раскрывали тайны муравейника. На каждом шагу они, однако, сталкивались с фактами, говорящими о закономерностях, отнюдь не обязательных в каждом отдельном случае, а проявляющихся лишь в конечном счёте. Длительные наблюдения за мечеными муравьями в стеклянных гнёздах помогли понять, что в муравейнике существует, хотя и гораздо менее выраженное, чем в улье, чередование обязанностей, преемственная цепь функций, последовательно выполняемых рабочими особями в зависимости от возраста.

У жнецов Мессор муравьи-крошки по многу месяцев выхаживают расплод, затем всё ещё в глубинных камерах в течение месяцев продолжают размалывать зерно, заняты рытьём земли и лишь уже в солидном возрасте, побыв стражем у входов, принимаются за внегнездовые работы, переключаются на фуражировку и провиантирование, то есть начинают добывать, доставлять и запасать корм. У средних по размеру жнецов порядок чередования звеньев в цепи жизни такой же, как у крох, но величина звеньев иная. Нянькой и зерномолом средний жнец бывает недолго. Не успеешь оглянуться, он уже отслужил свой срок на охране входов и стал фуражиром.

То же у листорезов Аттин. Рабочие-карлики так медленно сменяют работы, что чаще всего завершают свой жизненный путь, не успев добраться даже к порогу выходов из гнезда. У листорезов среднего размера повинности первой очереди чередуются значительно быстрее. И, проведя часть жизни на уборке и строительстве, они иногда успевают принять участие и в некоторых операциях за пределами гнезда. А наиболее крупные рабочие минуют первые этапы совсем быстро — можно сказать, мимоходом — и сразу вовлекаются в движение колонн, отправляющихся на заготовку корма.

В группе большегрузных тягачей крупные листорезы и оканчивают свой жизненный путь. Старые, потрёпанные жизнью, иногда колченогие, они совершают свои последние рейсы вперемежку с молодыми. В жвалах этих стариков может не быть никакого груза, а если вскрыть их — окажется, что и зобики пусты. Но этими холостыми пробегами выходящие из строя листорезы продолжают служить семье. Ветераны, бегущие по многократно исхоженной ими трассе, как бы направляют движение более молодых, гружёных фуражиров.

У жнецов престарелые рабочие не отлучаются от родного дома, однако и не прячутся в подземелье, а бродят вокруг входов и, похоже, усиливают коротковолновые сигналы семьи, помогающие ориентироваться тем членам общины, что находятся в отлучке.

Итак, хотя крупные муравьи тяготеют больше к внешней сфере, а маломерные крошки держатся ближе к центру муравейника, великаны, пока они молоды, какое-то время прячутся в гнезде, а лилипуты, постарев, выходят на поверхность. (В скобках заметим, что не все муравьи таковы). Мы уже знаем, что на место отстраняемого от выполнения какой бы то ни было работы муравья тотчас встаёт другой. Но что будет, если убрать из гнезда всех муравьёв одного типа? В опытах не раз заставляли молодых лилипутов выходить на внешний промысел, заниматься добычей корма, а старых, крупных, наоборот, понуждали выполнять обязанности нянек, кормилиц. Лилипуты, хоть и хуже, справлялись с новым для них делом, а старые гиганты старательно выхаживали расплод, но выкормленная ими молодь не окукливалась. Видимо, как ни гибки способности разных типов и форм, они относительно ограничены. Тем не менее, если муравейник разделить надвое, то в каждой половине жизнь через какое-то время наладится, обе они восстановятся до нормы.

К сказанному стоит добавить, что состояние муравьиной семьи определяется числом и состоянием её членов и при этом тесно связано с сезонными условиями. Если много корма — в муравейнике больше расплода, больше кормилиц; после дождей, когда расширяются или ремонтируются гнёзда, — больше строителей. С сезоном связано и появление крылатых.

Зарождение воспроизводящих клеток или органов в индивидууме, особей или генераций в семье или колонии насекомых — резкий переломный момент в развитии. Вчера ещё обмен веществ во всей системе, приводя к росту, к увеличению массы, лишь исподволь и скрыто подготовлял необходимые качественные изменения; сейчас достигнут некий предел, степень зрелости — и одностороннее прежде накопление массы прерывается. Происходит глубокая перестройка всех процессов, обмен теперь не приводит к одному лишь росту, к увеличению размеров организма или семьи, но в большей или меньшей мере направляется и на прямое воспроизведение, на увеличение численности вида.

«Думаю, что не ошибусь, если скажу, — заметил академик Т.Д.Лысенко, — что как в животном, так и в растительном мире, а также в мире микробов взаимоотношения индивидуумов внутри вида — того же порядка, что и взаимоотношения органов в организме. Наглядно это можно продемонстрировать на ряде видов насекомых (например, пчёл или муравьёв). Этот, так сказать, сверхорганизменный аспект жизненного процесса семьи отчётливо прослеживается в соотношении её роста и развития: одним из решающих условий появления, а далее и увеличения количества крылатых служит возрастание числа рабочих особей».

И вот наступает минута, когда рождённые ползать готовы отправиться в полёт.

Уже натуралисты древности пытались проследить встречу муравьиных самок и самцов, но до начала XVIII века никому не удалось увидеть, объяснить и описать вылет крылатых. Это произошло только в 1731 году. В начале сентября знаменитый учёный, известный больше как физик и изобретатель термометра, хотя он был — мы говорим о Рене де Реомюре — и выдающимся исследователем в области энтомологии, автором многотомного труда о насекомых, выехал в Пуату. Во второй половине дня, выйдя из кареты, он увидел на муравьиных кучах, мимо которых шла тропинка по обочине дороги, среди обычных муравьёв и крылатых, причём двух несколько различных, как ему бросилось в глаза, размеров. И ещё он заметил множество летающих над муравейником насекомых. Маленькие облачка их, быстро расплываясь в одном месте, тут же собирались в другом. Отдельные стайки сильно снижались; достаточно было протянуть руку, чтоб поймать насекомых. Сколько ни изловил их в тот раз Реомюр, всё это были парочки крылатых.

Такова история маленького открытия, добросовестно запротоколированного в сочинении Реомюра о муравьях. Но рукопись затерялась. И почти два столетия о ней никто не знал. Когда же, наконец, мемуар о муравьях нашли и прочитали, тайна брачного полёта этих насекомых была уже давно разгадана. Сочинение показало только, как много увидел Реомюр и как точно описал свои наблюдения.

У пчёл роящаяся семья делится надвое. Рой — это примерно половина семьи, улетающая на новоселье, где будет заложено дочернее гнездо. Роение пчёл отчасти подобно делению водоросли, обе половины которой продолжают расти и развиваться. В другом плане — роение пчёл сходно с живорождением: отделяющийся рой созревает в недрах материнской семьи и выходит вполне развитым, совершенным, готовым возобновлять рост и развитие.

У большинства муравьёв роение и по форме и по сути отличается от пчелиного. Это обычно только вылет самцов или самок, пора их бракосочетания. Роящаяся семья муравьёв не делится, она лишь выбрасывает, отправляет в полёт множество крылатых самцов и самок, дающих начало зародышу новой семьи.

Условия для вылета крылатых, мы уже знаем, исподволь созревают в каждой семье по мере того, как в ней растёт число рабочих и накапливаются молодые самцы и самки. Существуют, однако, и внешние воздействия, служащие как бы сигналом к выходу. Если, скажем, прогреть почву под гнездом или увлажнить в нём воздух, вылет заметно ускоряется.

Кроме температуры и влажности воздуха и почвы, важна также сила ветра. Наилучшее сочетание всех условий действует на семью подобно монете, брошенной в музыкальный автомат: раздаются первые такты мелодии, и одна нота следует за другой. Это действительно цепная реакция. Едва движение началось, оно с каждой минутой становится более бурным, подчиняет своему влиянию все уголки гнезда. Даже постоянно живущие под землёй слепые бескрылые рабочие муравьи и те пытаются сопровождать крылатых, следуют за ними так далеко, как это только удаётся, тоже взбираются на камни, травинки, веточки.

Разные муравьи роятся в разное время. Гнёзда Мессор структор просыпаются в Крыму ранней весной. В это время в камерах уже полно крылатых: они вывелись в конце минувшего лета. Не успел сойти снег, а в первые ясные дни рабочие-фуражиры отправляются на промысел. Они усердно сносят добычу, а крылатые всё ещё спокойны. Но вот после первого обильного и тёплого дождя хорошо пригрело солнце, и крылатые приходят в движение, причём одновременно во всех гнёздах в округе.

Первые поднявшиеся на поверхность насекомые толпятся у входов. Они как бы испуганы непривычной обстановкой и поначалу, едва выйдя, сразу возвращаются. Один резкий порыв ветра может испугать и погнать их обратно. Но проходит немного времени, они смелеют, появляются, расправляя крылья, снуют взад и вперёд, ненадолго взлетают, снова опускаются у входов. Вокруг них массами мечутся другие муравьи, до предела возбуждённые сами и возбуждающие своим бегом других. Солнечный свет ещё недавно заставлял крылатых сразу скрываться, сейчас же, когда они созрели для полёта, кажется, даже приманивает их. Прочищая усики, расправляя крылья, они стремятся достичь верхушки какой-нибудь травинки, стебелька, взобраться повыше на камень и взлететь.

В связи с этим отличающим роящихся муравьёв стремлением взобраться повыше для полёта стоит напомнить, что наблюдательные пункты в горных местах не только юга, но и средней полосы давно зафиксировали скопища крылатых, покрывающих часто самые высокие вершины. Возможно, их приносят сюда из долин какие-нибудь сильные восходящие воздушные течения… Всё это — самцы. Что собирает их в сплошную массу? Почему не происходит того же с другими летающими насекомыми? В этом, на первый взгляд уже бессмысленном, стремлении ввысь скрыта, должно быть, ещё одна ожидающая расшифровки биологическая загадка.

Итак, на купол выплёскивается множество крылатых и бескрылых насекомых. Вечерняя темнота прерывает роение, но утром суматоха возобновляется: вылет молодых может продолжаться и неделю и 10 дней, с перерывами в ненастную пору. За это время из муравейника уходят почти все крылатые, однако какое-то небольшое число их рабочие муравьи задерживают, повисая у них на ножках, иногда даже отгрызая им крылья и насильственно уводя в глубь гнезда. Здесь их сохраняют как бы про запас, на случай, если они потребуются.

У муравьёв-древоточцев многие не знают определённого времени роения; крылатые в течение всего лета выходят небольшими группами, постепенно просачиваются из гнезда и днём разлетаются в поисках пары, а ночью все собираются, оседают на близлежащих деревьях, покрывают гнездо. Если осветить деревья карманным фонарём, можно увидеть, как много их здесь собралось.

Лазиус нигер в нашей средней полосе роятся обычно в июле-августе. Часть крылатых созревает раньше, но не улетает: если какое-нибудь насекомое пробует уйти, рабочие муравьи удержат его, не выпустят из гнезда. Зато, когда настанет время вылета, те же рабочие сами изнутри открывают новые ходы.

У Лазиус нигер или Мирмика рубра отправляется в полёт столько крылатых, что сплошные потоки их, выходящие из земли, напоминают столбы дыма над костром. Самцы сравнительно с самками и рабочими совсем недолговечны. В этом отношении они отчасти похожи на пчелиных трутней. Самцы муравьёв, осуществившие своё назначение, погибают, а остальные, если им удалось уйти от многочисленных опасностей, связанных с полётом, продолжают летать в поисках невест, но в конце концов угасают.

Гибель муравьиных, как и пчелиных, самцов после брачного полёта не раз давала повод для рассуждений на тему о неравноправии полов. Впрочем, напомним, что у муравьёв и пчёл самки куда великодушнее и милосерднее, чем у скорпиона, тарантула или богомола: эти после свадьбы без лишних церемоний разрывают своего избранника на части и съедают. Воспроизведение вида довольно часто сопровождается гибелью родителей, и не обязательно одних только самцов. Бывает, и самки, отложив яйца, сразу же погибают. Тли, например, в большинстве генераций, произведя на свет молодых, именно на этом заканчивают свой жизненный путь. Таковы новые иллюстрации к закону жизни биологического вида, о котором выше говорилось.

Муравьиные самцы и самки, покинувшие гнездо, не все доживают до брачного полёта: многих склёвывают птицы, других, запутавшихся в паутине, высасывают пауки. Из десятков тысяч крылатых, устремившихся при роении в небо, в живых остаются только тысячи. Но и их ожидает немало испытаний и смертельных опасностей. Зато сохранившиеся невероятно живучи. У некоторых видов муравьёв даже рабочие живут пять-шесть лет, матки же пятнадцати-двадцатилетнего возраста совсем не редкость. Что касается цельных семей, то они способны существовать неопределённо долго. Ч.Дарвин писал А.Форелю, что один восьмидесятилетний старик показал ему муравьиное гнездо, которое знал ещё мальчиком.

Большие муравьиные семьи отправляют в брачный полёт по 3-4 тысячи самок и нередко по 10 самцов на одну самку. У нашего лесного Формика встречаются семьи в 100, 250, даже в 500 тысяч особей. А уж у каких-нибудь бразильских листорезов семья из миллиона муравьёв вовсе не редкость и ничуть не предел. Сколько же крылатых вылетает ежегодно из таких семей-гигантов?

Крылатые одного вида в одной местности вылетают из своих гнёзд одновременно. Благодаря этому и возможны встречи самок и самцов разных семей и неродственное оплодотворение. Иногда самцы и самки из одного гнезда поднимаются в воздух не одновременно, а врозь, так что в воздухе встречаются самцы и самки из разных гнёзд. Нередко в некоторых семьях в одни годы вырастают только самцы или самки, отчего такие муравейники становятся на сезон как бы полностью мужскими или чисто женскими, а в другие годы пол их крылатого потомства может меняться. Существуют муравьи, у которых крылаты особи лишь одного пола, но, как свидетельствует В.Вилер, «до сих пор не известен ни один вид муравьёв, у которого были бы бескрылыми и самцы и самки».

Итак, крылья молодых муравьиных самок и самцов служат им для встречи с особями другого пола, часто из других семей. Пример муравьёв, мы это видим, тоже подтверждает, что природа, как писал Ч.Дарвин, питает отвращение к длительному близкокровному воспроизведению. Повторим здесь также, что масса самцов и самок вылетает из различных гнёзд одновременно, не только в один день, в одни часы, но и, как правило, вскоре после дождя: в сырой земле легче отрывать новые выходы из гнёзда, дать дорогу вылетающим. Однако значение прошедшего дождя не исчерпывается этим, он имеет значение и для расселения вида.

НАЧАЛО НОВОЙ ЖИЗНИ

^{Молодая сбрасывает свадебный наряд. — Об инстинктах, вступающих в действие один раз в жизни. — Самоизоляция матки и закладка нового гнезда. — Семя, из которого вырастает семья. — Кадры неснятых кинофильмов. — О матках, поедающих расплод, о видимости явлений и об их действительной сущности. — Гнездовой «самосев» муравьёв.}

Считанные минуты длится брачный полёт муравьиных самок, окружённых прозрачными облачками самцов. Они поднимаются весьма высоко. На крыше самого большого в США 102-этажного небоскрёба Эмпайр стейт билдинг обитают муравьи, о которых неизменно сообщают все путеводители по нью-йоркским достопримечательностям. Это потомство когда-то залетевших сюда и обосновавшихся здесь крылатых. Молодые самки, завершив полёт и спустившись с небес на землю, сразу же принимаются за дело.

Движения, кажущиеся поначалу неопределёнными, на самом деле не беспорядочны и не бесцельны: молодая самка одно за другим обламывает все четыре своих крыла, будто сбрасывает свадебный наряд. Блестящими прозрачными чешуями ложатся крылья на землю. Невольно вспоминается дождь белоснежных или розовых лепестков в весеннем саду. Беззвучно опадают они, покрывая площадки и дорожки между деревьями, а в цветках, опылённых насекомыми, набухает, разрастаясь, завязь.

Сходство между сбрасывающим лепестки опылённым цветком и обламывающей крылья облетевшейся самкой в принципе глубже, чем может показаться. Только у муравьёв этот переход в новое состояние как бы драматизирован и одухотворён. Достаточно, однако, несколько продлить наблюдения, и можно увидеть, как самка, освободившись от крыльев и побегав вокруг, возвращается и принимается их поедать.

Отправляющаяся в брачный полёт или обламывающая крылья молодая муравьиная самка даёт повод задуматься над природой инстинктов, вступающих в действие лишь один раз в жизни животного. Здесь — об этом писал Ч.Дарвин — не может быть речи о действии привычки, как и в случае с органами, служащими живому тоже только раз в жизни. Таких примеров немало: у цыплёнка твёрдый кончик клюва, пробивающий яичную скорлупу, временные челюсти у личинки мошек, отпадающие, когда они применены, чтоб вскрыть шёлковый мешок. Перед лицом таких фактов, признавался Дарвин, «трудно не ощущать беспредельное удивление».

Такое удивление вызывают и крылья муравьиной самки, которые, кстати, не сами по себе опадают. Если пойманных во время брачного полёта самок продержать под стеклянным колпаком, то можно увидеть, как насекомое спиливает ножками одно крыло за другим или обламывает их, упираясь концом крыла во что-нибудь твёрдое. Крылья отделяются поврождённой ровной линии. Сбросившая крылья самка чувтвует себя, по выражению Реомюра, настолько хорошо, насколько муравей может себя хорошо чувствовать. Между тем сбрасывание крыльев сопряжено с коренным поворотом в физиологическом состоянии насекомого и во всём его поведении.

Молодая самка только что оторвалась от семьи, где была одушевлённым атомом, частицей целого, состоявшего из сотен, или тысяч, или даже многих десятков тысяч особей, — сейчас она на время превращается как бы в дообщественное насекомое, в одиночку. Только что она, пренебрегая опасностями полёта, рвалась вверх, к небу, к свету. Сейчас, побуждаемая новыми потребностями, стремится укрыться подальше, поглубже, туда, где потемнее и потише. Правда, здесь речь идёт лишь о простейших способах основания новых муравьиных семей, о более сложных случаях придётся сказать дальше.

Долго бродит одинокая, сбросившая крылья самка, выбирая под камнем, в старом пне, между комочками земли подходящее место. Готовая норка есть не всегда, часто её приходится рыть. Разумеется, сырую землю рыть легче, чем сухую. Не потому ли брачные полёты муравьёв обычно происходят в первые же тёплые часы после сильных дождей?

Несколько изловленных после брачного полёта молодых самок жнецов Мессор поселили в маленькие, размером со спичечную коробку, с двух сторон остеклённые клеточки, через основание которых проложены трубки для воды. Пока земля в гнёздах была сухой, самки и не пытались строить зародышевые камеры, но стоило заполнить трубки водой и земля увлажнилась, все начали поспешно рыть ходы вглубь. Когда с клеточки убирали ставни, видно было, как Мессор отгрызает и формует челюстями землю, как спрессовывает её ударами головы и брюшка и как потом выносит наверх комочки. Первые ходы сечением в 4-5 миллиметров и глубиной в 3-5 сантиметров вели в верхнюю камеру размером примерно в 2 кубических сантиметра, отсюда — во вторую, а часто и ниже, в третью. На это уходило от пяти до девяти дней. Некоторые самки без видимой причины принимались полностью переделывать выстроенные камеры, причём работа затягивалась на две, а то и на три недели.

Самка чаще обосновывалась в нижней — третьей камере, выдавая этим своё тяготение к влаге. Как только воды в трубку добавляли, повышая таким образом влажность почвы в гнезде, самка переселялась выше, во вторую, менее сырую камеру. Сходным образом и самки других муравьёв, действуя челюстями и ножками, роют штольню книзу, на дне её расширяют камеру, а отсюда обычно прокладывают ходы ещё ниже — к следующим камерам. Покончив с ними, самка возвращается к первому входу и наглухо запечатывает его изнутри.

Строительство надёжного убежища нелегко даётся насекомому: зубцы по краям челюстей выкрашиваются, волоски, которыми покрыто тело, стираются, блестящий хитин груди и брюшка покрывается царапинами, а наплывы на стебельке тускнеют и теряют форму. Об этих подробностях не стоило бы напоминать, если бы в связи с ними вновь не разгорелся спор на старую тему.

Из поколения в поколение десятки миллионов лет повторяется изнашивание покровов молодой матки, и, однако же, все подобные изменения не воспроизводятся у её потомства, говорили биологи, увидевшие в этом факте доказательство того, что признаки, приобретаемые живым в течение жизни, не наследуются, не могут наследоваться. Даже такой крупный специалист, как В.Вилер, поддался мнимой убедительности этого аргумента и, приводя его в своей знаменитой монографии о муравьях, пишет: «Самки и сейчас рождаются с зубчатыми челюстями. Тело их при рождении покрыто волосками, хитин блестит…».

Но возможно ли, чтобы трудности, сопряженные с закладкой нового гнезда, привели к появлению муравьиных самок не с зазубренными, а со стёршимися, гладкими челюстями?

Насекомые с гладкими челюстями вообще не способны рыть землю. Не вернее ли ожидать, если уж вид существует, что всё происходит как раз наоборот? Зубцы челюстей самки стираются при строительстве зародышевой камеры. Тем более острыми и крепкими должны быть эти зубцы у самок последующих поколений. Изнашивается хитин головы, груди и брюшка? Значит, он обязательно будет прочным у дочерей, внучек, правнучек, праправнучек. Самка после брачного полёта теряет крылья? Что же здесь даёт основания думать, что последующие поколения самок окажутся бескрылыми? В потомстве воспроизводится ведь не результат, а сызнова повторяется весь процесс формирования и развития.

Одиноко бродит в темноте своего естественного заточения молодая самка. В родном гнезде ей были обеспечены постоянный уход, обильное питание. Она не участвовала в строительстве, не заготовляла корм, не воспитывала молодь. Зарывшейся в зародышевой камере муравьиной самке и видеть не приходилось, чтоб какая-нибудь другая самка выполняла то, что её ожидает сейчас. Да, собственно, кому на свете, кроме, разумеется, специалистов, изучающих поведение изолированных самок, придёт в голову искать способ подсмотреть всё это? И, однако же, теперь она уверенно совершает положенное, выполняет своё назначение, в ней сейчас сосредоточен опыт миллионов лет развития, и эта вслепую передаваемая из поколения в поколение эстафета вновь являет собой пример инстинктов, что вступают в действие раз в жизни и тем не менее с необходимостью заложены в потомстве.

Период, когда самка закладывает после брачного полёта новое гнездо, давно привлекает внимание натуралистов, жадно наблюдающих этот концентрат чудес. Он и в самом деле занимает особое место в потоке жизни муравьёв, существующих только семьями из большего или меньшего числа насекомых, кучно сосредоточенных в гнезде или в колонии. Одно-единственное насекомое служит связующим звеном между кишащей в неустанной толчее материнской и зарождающейся дочерней семьями. Правда, самка-основательница оснащена всеми органами и инстинктами, необходимыми для закладки нового гнезда. И всё же в течение какого-то времени, оставаясь одиночкой, она представляет собой наиболее уязвимое звено во всём жизненном цикле вида. Не удивительно, что совершенствование муравьиной природы сопровождается сокращением опасного периода, когда самка-основательница остаётся одна.

В том же направлении действует и установленное Г.Куттером, специально исследовавшим процесс продолжения рода у муравьёв, «отсутствие в поведении одиночных особей резко выраженной стандартности, характеризующей типичную вообще для насекомых инстинктивность, автоматизм действий». Говоря яснее, Г.Куттер не уверен, всегда ли молодые самки руководятся инстинктом и не решают ли они в это время чаще, чем когда бы то ни было, жизненные задачи главным образом в зависимости от складывающейся обстановки.

Но вернёмся к молодой самке, закладывающей основы будущей семьи пока только за счёт тканей своего тела. Подобно легендарному пеликану, основательница самое себя скармливает потомству. Это обстоятельство может показаться весьма трогательным, однако его уместно рассмотреть, отрешаясь от эмоций. И хорошо развитое жировое тело — так именуется это образование, — и не имеющие более приложения и потому постепенно атрофирующиеся мышцы крылового аппарата (на их месте разрастаются воздушные мешки) преобразуются в теле самки в яйца. Далее из них выводятся первые члены семьи — рабочие муравьи. Они живут с самкой в её зародышевой камере, со временем берут на себя уход за ней, принимаются её кормить. Что же удивляться, если в потомстве с необходимостью воспроизводятся самки, у которых хорошо развиты мышцы, крылья. Эти органы претерпевают в течение жизни муравьиной самки полную смену функции: крылья — эфемерны и, отслужив службу, отбрасываются, а мышцы, приводившие их в движение, становятся резервом питательных веществ. Но как ни различны обе — первая и вторая — функции всего аппарата, они одинаково направлены на осуществление основного закона жизни биологического вида — на сохранение и увеличение численности потомства.

Теперь уже никто не отрицает, что насекомые несут на себе более или менее явный отпечаток особенностей природы видов, которыми питаются. Такой след, такое отражение сказываются обычно в подробностях химического состава тела, в сходстве окраски. Но не может ли это влияние быть и более глубоко замаскированным?

Подобно начавшему развиваться в почве зародышу растения, который из собственных запасов черпает энергию для первых этапов роста, муравьиная самка в зародышевой камере поддерживает себя только запасами тех питательных веществ, что содержались в её теле ко времени брачного полёта. В слепую её темницу, как и к лежавшему в почве семени, не проникает извне ничто, кроме тепла и влажности. При этом не тепло, а именно влага представляет собой решающее условие: когда почва искусственных гнёзд специально подсушивалась, самки погибали, так и не начав откладывать яйца. Если же самкам не хватает одного только тепла, они подолгу выжидают его.

Разумеется, не всем муравьям нужны зародышевые камеры. Молодая самка Экофилла смарагдина откладывает первые яйца в кроне дерева, где-нибудь на открытом месте; и только после того, как появятся несколько первых рабочих, формирующаяся семья приступает к сооружению склеиваемого с помощью личинок гнезда из листьев, о котором уже рассказывалось. Когда в гнезде достаточно и тепла и влаги, самки-основательницы начинают откладывать яйца. У муравьёв-жнецов яйца в камере появляются недели через две после того, как она построена, а ещё недель через шесть из них выводятся личинки. Месяц спустя первые личинки уже окуклились, а через две недели, то есть через 15-16 недель после брачного полёта, в зародышевых камерах появляются крохотные рабочие.

У муравьёв Лазиус нигер в южных районах (в более северной зоне лишь в особо жаркие годы), а также у Акромирмекс, Соленопсис, Феидоле самки в своих камерах начинают откладывать яйца весьма скоро после брачного полёта. Незамедлительно выводятся личинки, довольно быстро превращающиеся в куколок и далее в совершенных насекомых. В первый же год новые семьи успевают оформиться и разрастись.

У Лазиус нигер в северных районах (на юге в сравнительно холодные годы), а также у Кампонотусов и некоторых других самка тоже более или менее скоро начинает откладывать яйца, и личинки из них выводятся довольно быстро, однако и личинки, а затем и куколки развиваются так медленно, что взрослые насекомые появляются в гнезде лишь на следующую весну. Профессор Карл Гэсвальд, воздействуя на расплод определённой дозой холода, добился, что «яровизированные» им личинки продолжали развитие бесперебойно и в тот же год превращались в имаго. Самки Лазиус флавус откладывают яйца только весной следующего года, перезимовав в камере.

Процесс выкормки первых членов муравьиной общины прослежен ещё Реомюром. Подробно описано появление в гнезде яиц, рассказывается, как склеивает их самка (пакет яиц — меньше булавочной головки) и как быстро растёт яйцо, когда смка обмывает его питательной слюной. Если помешать закладке гнезда и воспитанию первых муравьёв, то самка в конце концов перестанет выделять эту слюну и, оставаясь плодовитой, продолжая откладывать яйца, уже не способна воспитывать потомство, выводить муравьёв.

Первые личинки в молодом гнезде растут довольно туго. И сами они и мать-кормилица переживают этот период на пределе сил. Не случайно гнёзда основываются иногда не одной, а сразу несколькими самками совместно. Приземляясь после брачного полёта, они соединяются по трое, пятеро, десятеро и даже больше, обламывают друг другу крылья, роют ходы и камеры, откладывают яйца в общий пакет, иногда даже и зимуют вместе.

Большие семьи жёлтых Лазиусов, к примеру, живут с одной-единственной самкой, но новые семьи самки закладывают сообща. Опыты показали, что когда в зародышевых камерах несколько самок, то первые рабочие появляются гораздо раньше, чем в гнёздах у одиночек.

Поселенные в искусственное гнездо, где каждая могла бы иметь отдельную камеру, самки всё равно на какое-то время собираются вместе и гуртом выхаживают личинок, доводят до зрелости куколок. После этого мирные отношения в гнезде прерываются, лишние основательницы погибают, а зародыши семей развиваются дальше с единственной самкой.

В устранении и отсеве из естественного гнезда «сверхкомплектных» самок также нет внутривидовой борьбы, как в образовании гнезда несколькими основательницами нет внутривидовой взаимопомощи. И там и здесь действует основной закон жизни — закон, направляющий все признаки и свойства особей, все черты и в частности их поведения в конечном счёте на сохранение вида и умножение его численности.

Стоит сказать ещё несколько слов о том, как многопланово проявляется действие этого закона.

Изловленные после брачного полёта и уже сбросившие крылья самки Мессор структор поселены по одной в искусственные гнёзда. На 9-13-й день все начали откладывать яйца, а на 93-101-й день на свет стали появляться полностью сформировавшиеся рабочие муравьи. Точный учёт обитателей каждого гнезда — яиц, личинок, куколок, взрослых насекомых — поставил наблюдателей в тупик: в каждом гнезде обнаружилась нехватка от 14 до 20 яиц. Куда же могли они деваться из запечатанных камер?

Оказалось — и это не умозрительная догадка, не предположение, — что их поедают самки, которые в то же время продолжают выхаживать расплод. Это было бы достаточно неправдоподобно, даже если б речь шла о каких-нибудь воинственных муравьях-кочевниках или о свирепых охотниках, а то ведь муравьи-жнецы. О них же давно известно: «Муравей этот нрава тихого, миролюбивого, питается сухими плодами и семенами разных растений, главным образом зёрнами злаков (Агропирум, Фестука и др.), собиранием коих заняты бывают обыкновенно большие рабочие, неутомимо таскающие их в гнездо своей медленной походкой; малые же рабочие занимаются по преимуществу воспитанием личинок…».

Самки этих миролюбивых вегетарианцев вовсю уписывали часть отложенных ими яиц. И так ведут себя в зарождающемся муравейнике не только самки жнецов, но и многих других муравьёв. Нередко поедается даже большая часть — у листорезов, например, девять десятых! — всех отложенных яиц.

«Это фантастическая трагедия ужасов!» — воскликнул драматург, просматривая кадры киноленты, запечатлевшей описываемые события.

…Тело поднято, брюшко подогнуто вперёд, голова склонилась к брюшку, из которого очень медленно выходит яйцо. Процесс длится больше минуты.

…Подхватив яйцо челюстями и передними ножками, самка поворачивает его из стороны в сторону и при этом старательно облизывается.

…Подходит к пакету яиц, долго ощупывает его усиками и кладёт новое яйцо на кучку ранее сложенных.

…Поднимает весь пакет и носит его по камере минуты четыре. Потом останавливается, кладёт пакет на дно камеры, подгибает брюшко и откладывает ещё яйцо, чистит его, сама чистится, обегает камеру, облизывает яйца в пакете.

…Ещё одно яйцо снесено очень быстро. На этот раз оно не положено в пакет, как предыдущие. Матка долго носит его по камере, ни разу не облизав. Бросив его, самка занялась пакетом, в котором начала облизывать яйца.

…Оставив пакет, возвращается к брошенному яйцу, схватывает его и принимается высасывать, а выпив, съедает оболочку, поддерживая её ножками.

…Прошло не больше минуты, яйцо выпито, и его оболочка доедена.

Последующие кадры кинопротоколов свидетельствуют, что самки не только поедают яйца, но могут кормить ими и личинок.

…Самка отложила яйцо, ощупывает его усиками, несёт, держа в жвалах, к личинке, которую поглаживает и тормошит усиками до тех пор, пока та не начнёт шевелиться. После этого самка подносит яйцо ко рту личинки, и та присасывается к нему…

…Яйцо, выпиваемое личинкой, постепенно сморщивается, тает. Время от времени самка ножкой наступает на яйцо, придавливает его, может случайно, а может для того, чтобы содержимое его вернее перелилось в личинку? И вдруг, отобрав у личинки наполовину выпитое яйцо, самка передаёт его другой, соседней.

…Взяв из пакета яйцо, самка подносит его к личинкам, прокусывает и, сжимая ножками, подаёт одной из личинок, опять ощупывает её усиками и тормошит до тех пор, пока та не подтянется к корму. Едва первая личинка накормлена, та же операция повторяется со второй, третьей. Минут через десять от яйца и следа не остаётся, оболочку съедает самка.

Специальные анализы показали, что скармливаются и поедаются отнюдь не все яйца, а лишь наиболее крупные. Это так называемые кормовые яйца, из них ничего вывестись не может. С возрастом самки откладывают таких яиц всё меньше и несут больше расплодных.

Самый момент откладки яйца не раз заснят в остеклённых гнёздах. На фотографиях хорошо видно, как самка ощупывает яйцо, как несёт его, как укладывает в пакет. Чтоб всё это проследить, достаточно небольшого, средней силы увеличительного стекла.

Четыре самки Мессор структор, уже основавшие в садках четыре семьи, были изъяты из них и перенесены в новые пустые. Они сразу принялись прокладывать в земле ходы, вырыли себе по камере, начали откладывать яйца, однако на этот раз постепенно всё поедали, так и не успев довести расплод даже до возраста личинки.

Примерно то же получалось, когда молодых крылатых брали из родительского гнезда накануне брачного полёта. Самкам пинцетом обламывали крылья, после чего они начинали вести себя, как облетевшиеся: вырывали камеру и откладывали яйца. Из них, однако, ничего не выводилось: если и вылуплялись личинки, они быстро замирали.

Слов нет, испытания, которые выпадают на долю самки-основательницы, суровы. В опытах Г.Эйдмана самка-основательница Лазиус флавус прожила после брачного полёта, не получая ниоткуда пищи, более 250 дней. Самка Кампонотус в опытах А.Фореля прожила без пищи 270 дней, в опытах В.Вилера даже 373 дня. Самка Лазиус нигер в опытах Э.Вассмана оставалась живой, не получая пищи, 382 дня, а Мессор структор в опытах Э.Мейера — 396 дней — тоже больше года!

Напомним, что всё это сообщается о крохотных, сухоньких насекомых, которые содержались в строго изолированных, только что не стерильных гипсовых гнёздах, где существование их могло поддерживаться извне разве только воздухом да теплом и сыростью гнезда. Обнаруженная в этих испытаниях жизнеспособность самок, их живучесть говорит об удивительной пластичности и, если так можно сказать, остойчивости жизненного процесса.

Но что же вынесли из описанных опытов биологи-мальтузианцы? Они не увидели здесь ничего обнадёживающего и воодушевляющего, но сосредоточили внимание на фактах пожирания яиц, трактуя их как детоубийство и каннибализм. Они увидели здесь ещё одно проявление «войны всех против всех» и «внутривидовой конкуренции». Так же объясняют последователи этой школы и порядок выкармливания расплода, когда пища предоставляется в первую очередь наиболее крупным личинкам, а, пока они не окуклятся, мелкие как бы консервируются, сохраняются в резерве.

«Вот видите? Слабое попирается, преимущество отдано сильному. Сама природа учит нас, в чём первооснова, в чём залог биологического прогресса».

Не трудно, однако, понять, что в действительности здесь нет никакой внутривидовой войны, никакой борьбы за существование, обращённой против слабых. Ведь здесь крупные личинки не силой отбирают себе корм у хилых, здесь кормящие и тех и других муравьи отдают предпочтение первым, которые скорее закончат развитие, скорее станут способны принять участие в жизни семьи. Какая уж это война или конкуренция, если кормовые яйца нежизнеспособны? Самка, сносящая такие яйца и поддерживающая ими личинок, — это всё тот же легендарный пеликан, скармливающий себя потомству и демонстрирующий своим примером всё тот же основной закон жизни вида.

Из массы маток, поодиночке или гнездами замуровавшихся в камерах как зародыши новых семей, выживают лишь немногие. Доказано, что большинство погибает от голода и холода, от сырости, от хищников, от грибков. И, уж конечно, сохраняются, при прочих равных условиях, наиболее стойкие, выносливые. Следовательно, менее приспособленное отсеивается без всякой внутривидовой борьбы, без всякого мальтузианства, то есть без гибели из-за перенаселённости.

Впрочем, не все муравьи поедают расплод. Как раз у наиболее свирепых австралийских бульдогов — Понерин молодые самки не замуровываются в камерах, а воспитывают потомство, совершая регулярные фуражировочные вылазки. У них и яйца и тем более личинки остаются нетронутыми даже во время голодовок.

Самки из рода Мирмеций, прежде чем основать новую колонию, тоже могут по многу месяцев совершать вылазки за кормом для себя и потомства. Однако гораздо чаще основательницы, мы это уже знаем, живут скрыто, замкнуто и, заново построив или как-нибудь оборудовав себе норку, полностью отрезают новое жильё от внешнего мира. Медленно и осторожно, отступая и оступаясь, растят они новую семью, настоящее рождение которой знаменуется выходом первых рабочих особей. Эти особи — поколение голода и лишений — заметно мельче по размеру и менее жизнеспособны, чем их будущие сёстры, воспитанные этой же семьёй позже, когда она разрастется.

В первое время после рождения молодые муравьи ограничиваются работами по расширению зародышевой камеры. Постепенно темнея, эти крохотные создания начинают переносить пакеты яиц и личинок, облизывать их.

Может пройти 100, 200, 300, 400 дней после того, как вернувшаяся из брачного полёта самка замуровала себя в подземной темнице, прежде чем в гнездо новой семьи впервые будет доставлен корм извне. К этому времени самка до предела изнурена. Однако едва начав получать корм от первых своих питомцев, она сразу оживает, а в повадках её происходит коренная перемена. Она становится невероятно пугливой и при малейшей тревоге спешит укрыться подальше, поглубже. Совсем недавно в одиночку, без чьей-либо помощи строившая ходы и камеры зародышевого гнезда, она совершенно разучается рыть землю, облицовывать ниши. Пусть вокруг кипят строительные работы, она не обращает на них никакого внимания. Совсем недавно без чьей-либо помощи воспитывавшая и выхаживавшая расплод, она совершенно теряет эти способности и превращается в живой орган яйцекладки.

Вернёмся теперь к уже вскользь упоминавшимся случаям, когда муравьиные семьи размножаются делением, отводками. Таковы некоторые описанные выше кочевники, таковы и знакомые нам домовые Мономориум, и аргентинские Иридомирмекс гумилис. У них не самка берёт с собой рабочих, а, наоборот, уходящие на новоселье рабочие уводят с собой самок. У домового муравья самки вообще не разлетаются, у них нет брачного полёта. Когда разросшейся колонии стало тесно в перенаселённом гнезде и она созрела для деления, Мономориум высылают разведку на поиск жилья. Как только подходящее место найдено, часть муравьёв откочёвывает, уводя с собой несколько молодых самок, а их здесь всегда достаточно. Какое-то время эти отводки, развиваясь, поддерживают через рабочих связь с родительским гнездом, а затем отделяются от него, становятся самостоятельной семьёй.

Любопытна переходная форма размножения у малайских муравьёв Каребара. Крупная, почти двадцатимиллиметровая самка, отправляясь в брачный полёт, уносит на себе несколько крохотных рабочих. Пигмеи цепко держатся за волоски, покрывающие тело их крылатой сестры-великанши. Сней они улетают в небо, с ней зарываются в землю. Они помогут молодой Каребара обосноваться в зародышевой камере, помогут вывести яйца. Вскоре в гнезде появляются мелкие волосатые личинки, позже — куколки, а там и первый рабочий муравей-крошка — дитя гиганта. «Это столь же неожиданно, как если бы в гнезде страуса вывелся цыплёнок колибри», — заключает описание автор естественной истории Каребара.

Через несколько дней молодые рабочие-пигмеи отправляются на охоту и, доставив в гнездо первую добычу, принимают на своё иждивение громадину основательницу. Но здесь мы уже подошли к более сложным случаям размножения муравьиных семей, к более запутанным, неожиданным и сложным процессам основания муравейников.

ПРОДЛЕНИЕ РОДА

^{Естественные отводки муравьиной семьи. — Зависимый и независимый способы размножения. — О чём говорит существование многоматочных муравейников. — Столетие одной биологической дискуссии. — Как старая семья встречает молодую самку. — Муравьиные паразиты и муравьиные сапрофиты. — Величие и падение семьи Анергатес атратулус. — Пародия на дворцовый переворот.}

Итак, самка малайских Каребара улетает из родного гнезда и основывает молодую семью не одна, а с каким-то количеством своих сестёр. Подобная форма размножения, разумеется, существенно отлична от рассмотренного в прошлой главе и широко распространённого в муравьином мире самостоятельного, или, как он ещё именуется, независимого, основания гнёзд.

Другой, пожалуй, не менее распространённый вариант — зависимое размножение — представляет, строго говоря, бесконечно различные в деталях способы продления рода, при которых молодые самки ни в одиночку, ни вдвоём, ни вдесятером не способны положить начало новому муравейнику, если в его закладке так или иначе не участвует целая семья. В подобных случаях самке для продления рода требуются те или иные муравьи и определённые условия, подготовленные их жизнедеятельностью. Здесь достаточно бывает немногих рабочих, или, наоборот, нужна большая, сильная семья; может быть, необходимо гнездо с одной лишь молодой самкой или обязательны ещё и другие — старые; одних устраивают муравьи своего же вида, другие ищут гнездо обязательно другого вида — и не любого, а определённого.

В этой пёстрой гамме потребностей чётко отражена всепроникающая избирательность живого к условиям существования и развития.

Рассмотрение примеров зависимого размножения начнём с относительно простого случая, когда молодые самки внедряются в старые семьи своего вида. Если самкам, взятым из гнёзд накануне вылета, пинцетом обломать крылья, эта грубая операция даёт как бы первый толчок, приводит в движение всю цепь последующих действий основательницы. Мы уже видели, что в таком случае подопытные самки ведут себя словно они счастливо облетелись: вырывают, как водится, ходы и норки, исправно замуровываются в них, даже начинают откладывать яйца, разумеется, неоплодотворённые.

В этом опыте вся песня исполняется, иносказательно говоря, без первого куплета. В описываемых далее случаях сразу после первого куплета той же песни следует последний. Молодая самка приземлилась после брачного полёта, однако, для того чтобы начать кладку яиц, она ищет не уединения, не возможности наглухо отрезать себя от мира, а, наоборот, бурлящего жизнью гнезда, готового потока, чтоб с головой в него окунуться. Здесь, окружённая массой взрослых рабочих, молодая самка освобождена от необходимости строить себе первое обиталище, ей не приходится теперь выращивать первых дочерей-помощниц только за счёт своего жирового тела, только за счёт своих крыловых мышц. Сейчас она не постепенно обрастает потомством, которое лишь исподволь освобождает родительницу для одной откладки яиц, а сразу, с ходу включается в жизнь до неё и без неё сложившейся, разросшейся семьи. В лоне чужого готового гнезда, среди множества строителей, фуражиров, кормилиц, сторожей самка, как бы минуя ряд этапов роста и развития молодой семьи, сразу принимается откладывать яйца.

Если молодая самка попадает в муравейник, по какой-либо причине потерявший свою родоначальницу, она заменяет погибшую старую самку и, таким образом, продлевает существование семьи. Потомство старой самки постепенно отмирает, а его место заступает потомство молодой, внедрившейся. В конце концов семья полностью обновляется, омолаживается, набирается свежих сил.

Так выглядит в схеме зависимое продление рода в одноматочных муравейниках, то же по сути происходит и у муравьёв, живущих полигинной — многоматочной семьей. В лоне её молодая самка-приёмыш становится лишь одной из сородительниц и обновляет не всё гнездо, а только какую-то его часть, полностью растворяющуюся в целостной семье.

В многоматочных семьях червят сотни, даже тысячи самок. Совсем не обязательно, чтоб все они были родными или двоюродными сёстрами: как видим, яйца могут откладывать здесь также приёмыши, воспитанницы чужих семей. Червящие, или, по-учёному, овулирующие, самки-приёмыши оплодотворены скорее всего неродственными им самцами.

Запомним этот случай скрещивания, которое назовём условно «дважды неродственным», поскольку самка, участвующая в продлении рода одной семьи, воспитана в другой семье, а облетелась с самцом из третьей семьи.

Эти молодые самки проникают в чужие гнёзда, внедряясь в сложившиеся семьи, как бы прививаются к ним. Если бы приёмыши не становились здесь матерями, можно было бы сказать, что семьи удочеряют их. Иногда рабочие муравьи, будто им в семье не хватает ещё одной родительницы, разыскивают вне гнезда приземлившуюся после брачного полёта самку и насильственно доставляют её в муравейник.

У красно-бурых лесных муравьёв поликтена молодая самка, совершив брачный полёт, опускается чаще всего вблизи чужого гнезда поликтена, и рабочие муравьи обнаруживают и подхватывают её, как если б ожидали. Авторы старых описаний с жаром утверждают даже, будто муравьи с почётом вводят или вносят новую самку в гнездо.

У заокеанского вида Кампонотус чилиензис самка после брачного полёта подолгу бродит вокруг облюбованного ею гнезда по ведущим к нему дорогам, среди фуражиров. Таким образом, она, как считают, постепенно приобретает запах семьи, в которую при первом удобном случае внедряется.

Не следует торопиться перелистывать эту страницу естественной истории муравьёв. Она заслуживает того, чтобы к ней пристальнее присмотреться.

Пример общественных насекомых не случайно на протяжении ста с лишним лет служит для биологов предметом самых страстных и пристрастных споров. Повторяя слова К.А.Тимирязева, можно сказать, что копья ломаются здесь за главные устои биологии, а ареной турнира служит без малого весь земной шар.

Проследим же основные этапы этого векового научного турнира, участниками которого были ведущие исследователи живой природы, предоставив слово им самим.

Суть явления, скрытого в семье общественных насекомых, была ясна уже Чарлзу Дарвину. Ознакомивший русских читателей с идеями Дарвина Д.И.Писарев целую главу своей знаменитой статьи «Прогресс в мире животных и растений» посвятил именно улью и муравейнику, то есть полиморфным образованиям, в которых основную массу населения составляют бесплодные самки, значительно отличающиеся от своих родителей по устройству тела, инстинктам и образу жизни.

Родители, то есть самцы и плодовитые самки, в семье пчёл и муравьёв не работают, а бесплодные самки постоянно трудятся, причём, как писал Д.И.Писарев, «далеко превосходят самцов и плодовитых самок своей породы развитием умственных способностей и специальной технической ловкостью». Каким же, спрашивается, образом могли выработаться известные таланты рабочих пчёл и рабочих муравьёв, если ни одна из рабочих особей не оставляет потомства и, следовательно, не способна передать по наследству особенности своего телосложения и своего инстинкта? Допустим, рассуждал Д.И.Писарев, какие-то рабочие особи под воздействием неизвестных нам пока причин изменились, но ведь все перемены, все счастливые индивидуальные отклонения, все результаты упражнения и развития всё равно не могут обратиться в постоянное качество породы и заранее обречены умереть вместе с субъектом, у которого они появились.

«Каждый рабочий муравей, отличающийся от своих сверстников особенной ловкостью, или силой, или догадливостью, имеет, конечно, преимущество над другими субъектами, — продолжал Д.И.Писарев. — В силу этого преимущества он может их пережить; над его личностью обнаружится, таким образом, действие естественного выбора. Но во всяком случае дальше его личности его действие не пойдёт, потому что этот муравей всё-таки умрёт без потомства, хотя бы он прожил сто лет и хотя бы он был гением первой величины. На породу муравьёв это долголетие и эта гениальность не могут иметь никакого влияния, потому что муравьи следующего поколения родятся не от этих деятельных и даровитых субъектов, а от обыкновенных и постоянно праздных самцов и самок. По-видимому, тут представляется для теории естественного выбора непреодолимое затруднение; по-видимому, тут не может быть постепенного улучшения или очищения породы, потому что отдельные поколения этой породы разобщены между собой, то есть не происходят друг от друга; а между тем только постоянное накопление мелких усовершенствований, передаваемых из одного поколения в другое, могло бы объяснить нам то громадное и своеобразное развитие умственных способностей, до которого дошли в настоящее время рабочие пчёлы и рабочие муравьи. Если же нам придётся допустить, что эти способности возникли мгновенно, безо всякого подготовления и исторического развития, то теория Дарвина может считать своё дело окончательно проигранным, потому что здесь, по-видимому, живой факт возмущается против теории и самым своим существованием уличает её в несостоятельности».

Итак, разбираемый пример — ничтожная капля в безграничном океане живой жизни — ставит под угрозу величайшее творение обобщающей мысли Дарвина. Он сам не отрицал, что с точки зрения разрабатываемой им теории естественного отбора весьма трудно объяснить, как могли возникнуть в семьях общественных насекомых — муравьёв и пчёл — бесплодные рабочие особи, отличные как от самцов, так и от способных плодиться самок. Будь бесплодное насекомое обыкновенным животным, можно бы без колебания признать, писал Дарвин в «Происхождении видов», что все особенности этого насекомого «приобретены под влиянием естественного отбора. Именно сначала могли родиться особи с полезными в слабой степени особенностями, которые они передали своим потомкам, эти изменялись и отбирались в свою очередь и т.д.». Но ведь рабочая особь весьма сильно отличается от родителей и в то же время совершенно бесплодна, следовательно она «никак не может передать последовательно приобретённых изменений строения или инстинкта своему потомству».

Спрашивая, «возможно ли согласовать такой случай с теорией естественного отбора», Дарвин сам находил, что «эти случаи представляют собой одно из величайших затруднений» для его теории. «Меня удивляет, — писал он в другом месте, — что до сих пор никто не воспользовался этим демонстративным примером бесполых насекомых против хорошо известного учения об унаследованных привычках, защищаемого Ламарком». И через много лет, уже в «Происхождении человека», Дарвин вновь и вновь возвращается к размышлениям по поводу того, как могли сложиться «чудесные инстинкты бесплодных рабочих-муравьёв и пчёл, не оставляющих потомства, которое могло бы унаследовать действие их опыта и видоизменившихся привычек».

Разобраться в биологии полиморфных видов, в нашем примере видов с самками двух морф (форм) — плодовитыми и бесплодными, — Дарвину отчасти помогла история одной породы крупного рогатого скота, представленной короткорогими быками и коровами. Когда бычков этой породы искусственно кастрировали, они вырастали длиннорогими волами, заметно отличными от обоих короткорогих родителей. Другой сходный пример — это две разновидности левкоев: из их семян развивается небольшое число невзрачных плодоносов и масса растений с пышными махровыми, но бесплодными цветками. И порода скота и сорта левкоев созданы с помощью отбора, применённого к породе в целом, к сорту в целом.

Отсюда Дарвин и заключил, что, видимо, и у «общественных насекомых отбор, стремящийся к достижению известной цели, применялся к семье, а не к особи», — точнее говоря, воздействовал на семью как на отдельность.

Но разъяснение снимало только часть трудностей. Вопрос, как всё-таки накапливались изменения, оставался неразрешённым. Именно этот пример бесплодных рабочих особей подхватили биологи-идеалисты и попытались обратить его против учения об унаследуемых привычках и шире — против выдвинутого ещё Ламарком учения о наследуемости приобретаемых признаков и свойств, учения, ставшего одной из материалистических основ теории Дарвина. Не удивительно поэтому, что немецкий профессор Август Вейсман в своей метафизической концепции о независимой от внешних условий зародышевой плазме, о независимых от условий жизни факторах наследственности отвёл видное место пчёлам и муравьям.

«Если б удалось, — писал А.Вейсман, — доказать, что изменение одной части тела, имевшей сложное строение и связанной со многими другими частями, могло произойти так, что при этом, очевидно, не могла играть роли наследственность приобретённых свойств, если б удалось доказать это, то последняя твердыня сторонников Ламарка была б разрушена…». И дальше: «По счастью, существуют животные формы, неспособные к размножению, но постоянно вновь производимые родителями, на них непохожими, и эти животные, неспособные ничего передать потомству, однако изменялись в течение истории Земли. Они теряли лишние части, увеличивали и изменяли полезные придатки, и эти перемены были весьма значительны, требуя изменения многих частей тела, которые должны оставаться с ними в гармонии. Речь идёт о «бесполых» особях у общественных насекомых».

Этот довод А.Вейсмаи с торжеством объявил непреодолимым для своих противников. В своей брошюре, направленной против «знаменитейшего англичанина» — философа и биолога Герберта Спенсера, подводя итог рассмотрению биологии общественных насекомых, Вейсман вновь провозгласил: не более чем «предрассудком является допущение наследования приобретённых свойств». А в труде «Лекции по эволюционной теории» он настаивал, что «такая форма наследственности не только не доказана, но немыслима и теоретически». Отрицанием возможности наследования приобретаемых свойств была «объявлена война принципу Ламарка о прямом изменяющем действии употребления и неупотребления», — писал Вейсман, указывая, что именно с этого началась «борьба между неоламаркистами и неодарвинистами, как были названы спорящие партии».

Неодарвинисты подхватили гипотезу Вейсмана, согласно которой существование у общественных насекомых, кроме самцов и самок, ещё и рабочих, «может зависеть только от особого сорта «идов», первоначально бывших настоящими женскими, потом подвергавшихся выгодным для сохранения вида изменениям многих их детерминант и в конце концов превратившихся в «иды» рабочих», тоже независимые от каких бы то ни было внешних условий.

Это ничем не подтверждённое умозрение насторожило многих биологов. «Те многочисленные случайности, которые приходится допускать при этом предположении, могут, пожалуй, покоробить», — вежливо заметил по поводу вейсмановской гипотезы известный натуралист Вильгельм Бельше, подробно пересказывая, как неодарвинисты объясняют происхождение различий между разными типами самок у пчёл и муравьёв. Вместе с тем В.Бельше признавал, что вопрос крайне тёмен и что действительно «дело должно было происходить как-нибудь иначе, а не путём совершенно невозможного здесь непосредственного унаследования приобретённых последствий упражнения и неупражнения тех или иных органов».

Больше того, если Вейсману и его последователям не удалось, ссылаясь на пример пчёл и муравьёв, подтвердить правильность учения о наследственности, независимой от внешних воздействий, то, по мнению Бельше, с помощью этого примера оказались всё же подорваны самые опоры противоположного учения — о наследовании приобретаемых свойств.

«Не все увидели в этом примере, — писал Бельше, — положительное доказательство, но отрицательные выводы, вытекающие из него, постоянно, с тех пор как на него было указано впервые, ставили в тупик даже самых ярых защитников такой наследственности».

«Вопрос этот вообще чрезвычайно запутан… — подтверждал выдающийся русский биолог профессор Н.А.Холодковский. — …С одной стороны, теория Вейсмана так головокружительно сложна и требует такого множества вспомогательных гипотез, что невольно страшно делается строить научные выводы на таком фантастическом основании; с другой стороны, ламаркисты не выставили ни одного факта, который бы вполне выдержал критику противной стороны».

Всё это писалось и говорилось в конце прошлого столетия, но, несмотря на перемены, происшедшие в биологии за последовавшую половину века, не потеряло злободневности. Дискуссия вокруг вопроса о путях наследственности и о наследуемости приобретаемых свойств не прекратилась. Сегодня, как и полвека назад, неодарвинисты, отстаивая положение о независимой от внешних условий зародышевой плазме, в качестве самого веского аргумента выдвигают всё тот же пример общественных насекомых.

«Ламаркизм терпит полное фиаско, когда перед его сторонниками ставится вопрос об эволюции неразмножающихся пчёл, муравьёв и термитов. Как могли путём прямого приспособления возникнуть у них многочисленные и, очень сложные приспособления, если они не могут вообще размножаться и передавать, таким образом, свои приобретённые признаки потомству?» — восклицал уже в 1957 году один ленинградский профессор, называя ламаркистами мичуринцев, а в остальном, как видим, слово в слово повторяя Вейсмана.

Отметая все не согласные с вейсманистским учением попытки объяснить эволюцию общественных насекомых, тот же ленинградский профессор объявил «совершенно чудовищным по своей нелепости предположение о передаче рабочим особям наследственных свойств и признаков через… пищу!».

Однако стоящие на позициях мичуринского направления биологи вместе с академиком Т.Д.Лысенко считают: в какой степени строится сызнова тело организма, в такой же степени развиваются и все его свойства, в том числе и наследственность. Особенности наследственности, как свойства живого, создаются под влиянием того же, из чего создаётся и само тело организма.

Вспомним теперь, что нам известно об особенностях семейного обмена веществ у муравьёв. В процессе многократной передачи от особи к особи корм, заготовленный и снесённый в гнездо муравьями-фуражирами, в конце концов, после многократных превращений образует в теле муравьёв-кормилиц выделения желез, то есть питание для яиц и личинок, для червящих самок. В теле самок корм преобразуется, превращается в яйца, из которых развиваются все члены семьи.

Кормя самок, кладущих яйца, а также облизывая яйца, воспитывая личинок всех форм, рабочие особи воздействуют, таким образом, и непосредственно на самок и на новые генерации крылатых и рабочих. Таким-то образом счастливые индивидуальные уклонения, результаты упражнения и развития отдельных особей, не умирают бесследно вместе с каждым отдельным субъектом и не пропадают для качества породы, а, наоборот, сохраняются, сосредоточиваются, накопляются, воспроизводятся.

Теперь известно, каким путём рабочие особи, отличающиеся ловкостью, силой или догадливостью и имеющие в этом отношении преимущество перед другими, даже прожив не 100 лет и не являясь гениями первой величины (мы повторяем здесь выражения Писарева), всё же оказывают влияние на породу. Следующее поколение родится действительно не от этих деятельных и даровитых субъектов, а от обыкновенных праздных самцов и самок. Но ведь все муравьи (и рабочие, и самцы, и самки) следующих поколений выращиваются, выкармливаются и выпаиваются рабочими особями. Благодаря им разобщённые между собой, непосредственно друг от друга не происходящие отдельные поколения перестают быть разобщёнными, и, таким образом, открывается возможность незаметного накопления передаваемых по наследству мелких скрытых изменений, подготовляющих и качественные изменения породы.

Давно уже нельзя сетовать, как некогда Н.А.Холодковский, что против концепций неодарвинизма не выставлено ни одного факта, который бы вполне выдержал критику. А теперь новая теория, приложенная и к биологии общественных насекомых, вновь показала, что слова, которые когда-то А.Вейсман бросил в лицо своим оппонентам, могут быть с полным основанием обращены именно в адрес неодарвинизма-вейсманизма:

«Эта теория имеет величайший недостаток, какой только может иметь теория: она не объясняет фактов! Не объясняет не только в том смысле, что она в данную минуту не может уяснить то или иное второстепенное явление: нет, она прямо оставляет без всякого объяснения подавляющую массу фактов».

Да, масса фактов остаётся совершенно необъяснимой с позиции лжетеорий, которые прогресс в органическом мире выводят в конечном счёте из счастливого стечения случайностей, дополненных действием отбора на мальтузианской плахе. В то же время все загадки органической эволюции чем дальше, тем полнее и глубже объясняются материалистической биологией, исходящей из того, что живое строится из неживого, что наследственность есть концентрированное выражение исторического воздействия на живое условий внешней среды и что человек может направленно изменять наследственность: ослаблять её, расшатывать, ликвидировать отдельные свойства и черты, а в дальнейших поколениях, подбирая соответствующие условия, воспитывать у организмов измененные потребности и, следовательно, создавать новые породы, новые сорта.

Важным средством управления наследственностью показала себя вегетативная гибридизация. Здесь и прививка растений, и пересадка зародышей семян на чужой эндосперм, и переливание чужого белка в птичьи яйца, и переливание крови животных разных пород. Особенно интересно проследить действие и последействие изменённого питания зародыша, в частности, ещё и потому, что вопрос этот тесно связан с нашей темой.

Формообразующая и породообразующая роль рабочих особей в семье общественных насекомых, в частности у муравьёв, очень наглядно и на естественном примере демонстрирует процесс, прослеживаемый в опытах по вегетативной гибридизации. Рабочие формы общественных насекомых упражняют одни, но вовсе не упражняют другие свойства и органы, они непосредственно не производят потомства, а только выкармливают расплод, выращивают крылатых, питают овулирующих самок. Тем не менее через рабочих осуществляется у муравьёв постоянное воздействие на наследственность новых генераций и поколений. Именно этот пример, которым, кстати, Вейсман и его последователи пытались поколебать материалистическую теорию развития, может служить новым доказательством наследуемости приобретаемых свойств. Именно этим примером веско подтверждается правильность понимания наследственности как типа обмена веществ. Именно этот пример открывает возможность проследить воспитующее действие корма, условий внешней среды. Тем, у кого ещё остаются какие-нибудь сомнения в обоснованности подобного вывода, полезно присмотреться к муравейнику и, в частности, к семьям, где живут и червят дважды неродственные, как они были названы, самки-приёмыши.

Если известная по медоносным пчёлам и одноматочным (моногинным) муравейникам семья общественных насекомых с её слаженностью, с её отшлифованностью коллективных приспособлений кажется иногда просто чудом, то разве не ещё более поразительны полигинные семьи муравьёв? Здесь производят потомство десятки, сотни, нередко тысячи самок, оплодотворённых разными самцами, а тем не менее масса особей растёт и развивается единой слитною семьёй. Что её сплачивает? Благодаря чему огромная колония — потомство многих родительских пар — превращается в подобную индивиду целостность, способную даже при многодомном, разбросанном поселении жить централизованным импульсом? Что связывает эту столь разнородную генетически массу в органическое единство? Что сглаживает и стирает неизбежные различия отдельных потомств?

В качестве такой выравнивающей и объединяющей, интегрирующей силы здесь выступает поток жизни, внутрисемейный обмен веществ. Давно сложившаяся семья питает новую — молодую — самку и её потомство, оказывая на них своё воздействие, подобно тому, как старое дерево — ментор — воспитывает привитой к нему молодой податливый глазок.

Это и происходит, когда самки после брачного полёта возвращаются не в родное гнездо, а в чужой муравейник своего же вида, заселённый вполне нормальной, исправной семьёй с червящими самками. Иногда же избирательность у муравьёв приобретает столь изощрённые формы, что самки поселяются после брачного полёта в гнезда не своего, а обязательно других видов.

Во-первых, существуют муравьи, у которых вообще нет рабочих особей. Сами они гнёзд не строят, пищи не собирают, а пользуются чужим жильём и пищей, которая добыта рабочими других видов. Здесь новые семьи тоже вырастают вокруг молодых самок после брачного полёта, причём приключения самок так мрачны и фантастичны, словно их сочиняли Эдгар По или Эрнст Теодор Амедей Гофман.

Распространённый в Европе Анергатес атратулус, не имея своих рабочих, живёт в гнезде Тетрамориум цеспитум. Молодая самка Анергатес ещё в муравейнике сочетается браком с одним из своих братьев. Затем покидает дом и в одиночестве отправляется в свадебное путешествие. Она не пытается строить своё гнездо, но разыскивает чужое и не своего, а того же вида, в котором выросла и из которого ушла. Проникнув в гнездо Тетрамориум, она здесь полностью переходит на иждивение рабочих.

Вскоре в камерах муравейника Тетрамориум появляются первые потомки Анергатес. Хозяева выкармливают их наряду со своими. Затем самка Тетрамориум погибает при обстоятельствах, которые до сих пор не удалось с достаточной ясностью проследить, но, видимо, всё же её губит самка Анергатес. Теперь она одна червит в муравейнике. Её брюшко разбухает, округляется, она усердно производит яйца, из которых выводятся — напомним это — одни только самцы и самки. Их безотказно воспитывают хозяева гнезда рабочие Тетрамориум — потомки таинственно погибшей матки. Созревшие самки Анергатес отправляются тем временем в свадебное путешествие, находят новые муравейники Тетрамориум, в которых поселяются. В старом же гнезде все Тетрамориум стареют, изнашиваются, но смены им, конечно, нет.

И вот последние рабочие Тетрамориум в захваченном гнезде вымирают, обрекая на гибель и захватчиц.

Судьба муравейника Тетрамориум и связанная с ней история величия и падения семьи Анергатес представляет чуть ли не точную копию сюжета, заключающегося в биологии другого, на этот раз тунисского, муравья Вилерия Санчии, не имеющего рабочей формы и постоянно обитающего в гнёздах Мономориум саломонис.

Крылатая самка Вилерия Санчии, будем для краткости называть её дальше просто Вилерия, подобно молодой Анергатес не покидает дом для полёта, а сочетается браком в верхних галереях родного гнезда. Покинув его, она обламывает себе на воле крылья и принимается искать пристанище. Но ищет не норку, не место, где бы её можно вырыть, а готовое поселение муравьёв, и не каких попало, а именно Мономориум саломонис. К слову сказать, эти муравьи встречаются и у нас в Закавказье и за Каспием.

Едва только сбросившая крылья Вилерия приближается к найденному муравейнику, её облепляют фуражиры Мономориум. Секрет, выделяемый покровами молодой Вилерия, непреодолимо притягивает рабочих Мономориум, и они увлекают чужую, но, по всему видно, желанную гостью в своё гнездо. Хозяева кормят её не менее щедро, чем свою собственную самку, и Вилерия вскоре начинает откладывать яйца, а Мономориум исправно за ними ухаживают; в гнезде выводятся личинки, затем куколки и, наконец, первые муравьи.

Всё это одни лишь крылатые самцы и самки Вилерия. Их родительница — обескрыленная самка Вилерия неплохо чувствует себя в чужом гнезде, она спокойна и миролюбива, ничем не выказывает неприязни к живущей рядом самке хозяев. И всё же самка Мономориум погибает. Кое-кто утверждает, будто её убивают свои же Мономориум… Теперь Вилерия остаётся единственной самкой в муравейнике. Ход дальнейших событий известен: из яиц, которые откладывает питаемая муравьями Мономориум чужая самка, выводятся молодые самцы и самки — будущие продолжатели вида Вилерия. Потомство же самки Мономориум постепенно изнашивается и отмирает, отчего гнездо их постепенно слабеет и, наконец, погибает, а вместе с последними Мономориум гибнут и Вилерия.

Обе истории — сказания о Вилерии и Анергатес — звучат весьма назидательно, напоминают басни, поучающие не рыть другому яму, не радоваться чужой беде, не пилить сук, на котором сидишь. Но в мире муравьёв обнаруживается — для этого не требуется особенно долгих поисков — множество примеров, из которых никакой нравоучительной морали не извлечь.

Вот, к примеру, виды, где самки, основав зародышевую камеру, принимаются похищать куколок, унося их из окрестных гнёзд других видов. Награбленные куколки созревают, из них выводятся муравьи, составляющие первую свиту молодой чужой самки. Эти рабочие достраивают гнездо, кормят расплод. Несколько таких самок-грабительниц были перехвачены после брачного полёта и заключены в искусственные гнёзда. Они могли когда угодно выходить из этих гнёзд, но им негде было добыть себе куколок нужного вида. Как же они бились! Пробовали рыться в земле, иногда даже запечатывали камеру и откладывали яйца, но потом разбрасывали их без толку, переносили с места на место и в конце концов губили. Ни одна так и не смогла обзавестись семьёй.

Вот другой пример: подросшее потомство молодой самки, вторгшейся в чужой безматочный муравейник, совершает набеги на другие гнёзда, доставляет оттуда куколок, но только рабочих! Таким образом, число муравьёв, питающих захватчиков, увеличивается, а это, конечно, продлевает срок жизни их муравейника.

Подробно описаны и ещё более изощрённые формы продления жизни семьи за счёт других видов. Ни сама вторгшаяся молодая самка, ни её выкармливаемое хозяевами потомство не причиняют старой чужой самке никакого вреда. Её продолжают кормить, ей не мешают откладывать яйца, из них выводятся личинки, далее куколки. Однако всё потомство старой самки-хозяйки состоит теперь из одних рабочих муравьёв — потому ли, что более крупные, потребляющие больше корма личинки хозяйских самцов и самок смолоду уничтожаются, потому ли, что в присутствии захватчиков семья более не способна выкармливать своих крылатых? Хозяева выводят одних рабочих муравьёв, отчего продолжительность жизни семьи удлиняется, но она уже не способна продолжать род, по сути дела, обеспложена, стерилизована.

Так, к примеру, всё это происходит у знакомых нам Тетрамориум цеспитум, когда в их гнездо вторгается не Анергатес, а Стронгилогнатус тестацеус; Тетрамориум перестают выращивать крылатые формы, а в потомстве самки Стронгилогнатус нет ни рабочих, ни солдат. Получается как бы сборная семья из самки и рабочих Тетрамориум, самки и крылатых Стронгилогнатус. И такая семья живёт.

Не во всякое гнездо может проникнуть чужая самка, не всякие муравьи принимают самку вторгающегося вида. Здесь действует всё та же биологическая избирательность. Почему, однако, если вернуться к рассмотренным выше случаям, муравьи Тетрамориум или Мономориум оказывают предпочтение самкам и далее потомству Анергатес или Вилерия Санчии? Почему так легко расправляются вторгающиеся со старыми самками?

Такой знаток муравьёв, как швейцарский учёный А.Форель, считает, что самки и личинки вторгающихся видов мельче, потребляют меньше пищи, их просто легче выкармливать, отчего им и оказывается предпочтение при выкормке. В поражённых гнёздах погибают весьма плодовитые и потому более прожорливые самки, тогда как замещающие их самки паразитических видов производят сравнительно немногочисленное потомство. Эти, естественно, не нуждаются в таком количестве пищи.

Кормление самок — врождённая потребность, закон для рабочих муравьёв. А когда появляется возможность выбора между ненасытной собственной и сравнительно гораздо менее требовательной приёмной самкой — раз уж она проникла в чужое гнездо, освоилась здесь, — то вторая и получает предпочтение. Значит, закон жизни вида может давать осечку? Нет, это, с одной стороны, иллюстрация относительного характера всякой целесообразности, а с другой стороны, иллюстрация и модель зарождения и развития патологического процесса. Ведь все случаи, где паразит губит питающую его форму, и есть настоящая патология.

И у Анергатес и у Вилерия мы встретились с так называемой адельфогамией: у них систематически, из поколения в поколение повторяются браки родных братьев и сестёр, воспитанных к тому же в одинаковых условиях. И если здесь всё же не наблюдается, казалось бы, неизбежного в подобных случаях снижения жизненности, если виды с постоянным близкородственным разведением не вырождаются, то причиной этого исключения из всеобщего закона служит именно самый образ жизни паразитических видов. Их жизненность восстанавливается не в процессе чужеродного скрещивания, а под воздействием чужого обмена веществ благодаря тому, что потомство их воспитывается другим видом. Близкородственное разведение перестаёт быть вредным, когда в процесс включается участие чужеродного.

Описанные выше примеры представляют собой крайние формы явления. Есть также немало муравьёв, у которых самки, вторгающиеся в семьи других видов, производят не только крылатых, но и рабочих.

Из числа этих видов особенно любопытен ещё один тунисский (подобно Вилерия) муравей Ботриомирмекс атлантис. Он отлично уживается, к слову сказать, в стеклянных садках и искусственных гнёздах, и потому его биология изучена довольно подробно.

…Слепые муравьи Тапинома нигерриум приносят в своё гнездо найденную ими вблизи от входа молодую Ботриомирмекс. Уходя от обступающих её хозяев, пленница пробирается всё дальше и глубже к центру гнезда и в конце концов попадает в камеру самки Тапинома. Здесь пленница прячется, нередко взбираясь на спину старой самке хозяев, и тогда молодую Ботриомирмекс оставляют в покое, ей даже перепадает корм, который Тапинома доставляют своей самке. Однако далее всё напоминает дурную выдумку: в присутствии многочисленных хозяев гостья принимается своими сильными челюстями отпиливать голову самке Тапинома. Иногда она сразу прокусывает её. Рабочие Тапинома не реагируют на происходящее. Может, пленница, пробыв здесь долго, приобрела в какой-то мере запах своей жертвы и сейчас хозяева просто не распознают волка в овечьей шкуре?

После этого всё, конечно, меняется в семье, по-прежнему состоящей из рабочих куколок, личинок Тапинома, но не имеющей более своей самки. Её место заняла самка-убийца Ботриомирмекс. Рабочие Тапинома кормят её, она набирается сил и вскоре начинает откладывать яйца, из которых выходят личинки, выкармливаемые теми же Тапинома.

Казалось бы, ясно, чем кончится эта муравьиная пародия на дворцовый переворот, если всё и дальше пойдёт, как у Анергатес и Тетрамориум. Однако на этот раз события разворачиваются несколько по-иному.

Потомство новой самки растёт, зреет, из куколок выходят сначала рабочие, а далее также самцы и самки Ботриомирмекс. В недрах семьи одного вида начинает формироваться семья другого вида. Стареющие Тапинома постепенно вымирают, зато со всё возрастающей скоростью растёт число Ботриомирмекс. В конце концов гнездо становится чистым поселением Ботриомирмекс.

Нет нужды так же подробно описывать здесь другие примеры, когда молодая самка проникает в небольшое гнездо процветающей колонии, убивает здесь самку, а иногда и сопротивляющихся рабочих и, выкармливая подрастающий расплод, даёт личинкам окуклиться, а куколкам созреть, с тем чтобы они приняли на себя заботу о воспитании её собственного потомства. Проходит время, гнездо заселяется особями нового вида, а колония-хозяйка изреживается и погибает.

Итак, во всех случаях чужие молодые самки обязательно дотла уничтожают питавшую их семью. При этом существует, однако, как мы видели, два варианта. В одном — семья, питающая чужую самку и её потомство, пропадая, губит и захватчиков, которые успевают, однако, воспитать своих крылатых. Во втором — чужая самка и её потомство губят питавшую их семью, но до того успевают почерпнуть в ней достаточно силы, чтобы стать на ноги и далее расти самостоятельно.

Муравьи Ботриомирмекс, потеряв способность закладывать новые гнёзда, восполняют это за счёт Тапинома, в гнезде которых вырастают их новые поколения. С другой стороны, Анергатес, утратившие многие необходимые для нормального существования свойства, восполняют их за счёт Тетрамориум и живут не дольше, чем их жертва, гибель которой губит их самих.

От внимания читателя не ускользнуло, конечно, что в рассказе о зависимом основании гнёзд муравей Тетрамориум цеспитум упоминался дважды. В его муравейник проникают самки Анергатес атратулус, в его гнездо внедряются самки Стронгилогнатус тестацеус, оставляющие ему возможность расти, но таинственным образом стерилизующие семью хозяев, так что она перестаёт производить своих самцов и самок. Гнёзда Тетрамориум привлекают к себе немало и других видов. И, однако же, из этого не следует, что муравьи Тетрамориум цеспитум слабы и беззащитны. В самом деле: они распространены во всех странах Европы, в Азии, Африке, Америке. У нас они встречаются буквально повсеместно. Весьма неприхотливые к месту обитания, они процветают в хвойных и на опушках лиственных лесов, в речных долинах и в горах, почти у подножья ледников, на холмах и склонах, в степях и на лугах, в садах и на огородных грядках. Они гнездятся в земле, под камнями, в пнях. В городах они поселяются не только в парках и на цветочных клумбах, но и под булыжником, даже под асфальтом, в щелях стен и фундаментов, вдоль тротуаров, наконец в жилищах человека. Такая широкая распространённость Тетрамориум, видимо, в какой-то мере связана с его многоядностью, с его неразборчивостью в пище. Эти муравьи используют выделения тлей и потребляют растительные соки, питаются семенами и плодами.

Пожалуй, нет исследователя, который не был бы согласен с М.Д.Рузским в том, что «это муравей весьма деятельный, энергичный, умеющий и пищу себе найти и постоять за себя. Движения его медленные, спокойные, но уверенные. В драках он упорен и настойчив: раз ему удаётся кого-либо и что-либо схватить своими сильными, широкими зубчатыми челюстями, то уже разжать их нет никакой возможности; в этом случае легче оторвать голову Тетрамориума, чем разжать его челюсти. Вот почему я иногда встречал различных муравьёв (Кампонотус, Формика, Мессор барбарус, Мирмекоцистус каспиус, Лазиус), носивших на своих усиках и ножках головы Тетрамориумов с плотно сомкнутыми челюстями, оставшиеся в качестве залогов их борьбы с этим маленьким, но упорным противником».

Таков атакуемый. В то же время муравьи, насмерть поражающие семьи Тетрамориумов, вне сомнений представляют собой виды вырождающиеся. Анергатес атратулус встречается лишь в некоторых областях Средней и Северной Европы; Стронгилогнатус тестацеус обитает только в Средней и Южной Европе. Оба вида сравнительно редки. Здесь хилое, беспомощное неожиданно одолевает более сильное, более крупное.

Запомним сопоставляемые здесь данные. Они важны для правильного понимания явлений, о которых речь пойдёт в следующей главе.

ОХОТНИКИ ЗА КУКОЛКАМИ

^{Кровавые и чёрные в одном гнезде. — Амазонки и их походы. — Откуда взялись в мирмекологии термины «господа» и «рабы». — О том, как человек нашёл способ выводить поликтена из «рабства». — Почему «рабы» не перевоспитывают «рабовладельцев». — Как выглядят в мире муравьёв паразитизм и симбиоз.}

У А.М.Горького в «Пожарах» описан горящий лес: в кронах прячется огонь, за ним ползут золотые и багровые муравьи — искры. Такими багровыми искрами кажутся и муравьи Формика сангвинеа — кровавые.

Необыкновенно быстрый в движениях этот ярко окрашенный муравей ржавчинно-красный или кроваво-красный с чёрно-коричневым брюшком и в большинстве случаев с коричневым пятном на лбу и на темени. Жгутик усиков и лапки, иногда также голени у него тёмно-коричневые, бёдра и основания ножек — красноватые, челюсти тёмно-красные, даже глаза коричневатые.

Сангвинеа распространены от Финляндии до Гималаев, от Сицилии до Японии. Гнёзда их встречаются высоко в горах и на равнине, в тайге и в степной полосе. Хотя молодые самки сангвинеа одни, своими силами новую семью, новое гнездо заложить совершенно не способны, этот вид никак не назовёшь редким.

Быстрых крупных красных сангвинеа с первого взгляда отличишь от вдвое меньших и к тому же медлительных чёрно-бурых фуска, сплошь и рядом обитающих в одних гнёздах с ними. Однако самок и самцов фуска в гнёздах сангвинеа никогда не находили. Здесь встречаются только рабочие. И ведут они себя в гнёздах сангвинеа как дома: строят ходы и камеры, ухаживают за расплодом, делятся кормом со взрослыми. Сангвинеа же держатся при них, будто в гостях: позволяют за собой ухаживать, принимают угощение.

Немало муравейников пришлось раскопать, чтобы узнать: в гнёздах сангвинеа Формика фуска «начинаются» только с куколок рабочих. Но если ни самок, ни самцов, ни яиц, ни личинок фуска в гнёздах сангвинеа не бывает, то откуда же берутся здесь куколки рабочих?

С другой стороны, хорошо известны муравейники, заселённые одними чёрными фуска. Тут есть и рабочие, и крылатые самцы и самки, и расплод всех возрастов — от яйца до куколок, но сангвинеа нет и духу.

То же и с другими Формика: краснощёкими руфибарбис, чёрными блестящими гагатес, серыми цинереа. В их гнёздах сангвинеа не бывает, а в муравейниках сангвинеа рабочие руфибарбис, цинереа, гагатес и куколки их — не редкость. Распутать этот клубок противоречий и несуразностей помогли наблюдения за событиями, которые берут начало в муравейниках сангвинеа.

Днём из гнезда выбегают красные муравьи. Они постепенно отдаляются от своего обиталища. И вдруг, ещё не успели последние оторваться от гнезда, как головные, потоптавшись в нерешительности,рассыпались, повернули домой и вновь влились в своё подземелье. Это пробная, учебно-ориентировочная вылазка. После двух-трёх таких репетиций сангвинеа окончательно созревают для похода за куколками.

Как зарождается и вырастает в недрах муравейника потребность выступить? Об этом известно пока очень мало; но если внимательно регистрировать хотя бы только происходящее вне гнезда, и то можно наблюдать содержательные картины.

Не следует, однако, скользить взглядом по поверхности явлений, которые могут ввести в заблуждение самого добросовестного наблюдателя. У общественных насекомых реакция отдельной особи на внешнее воздействие или внутреннее побуждение представляет только микрослагаемое. Состояние целостной семьи возникает в конечном счёте из слияния, соединения, сплетения, превращения тысяч этих слагаемых.

Понятие о живом неизменно совмещается для нас с привычными представлениями об организме, о неделимой особи, которая свершает свой жизненный путь в ходе постоянного обмена веществ с окружающим миром. Между тем пример общественных насекомых наглядно показывает, что жить может не только отдельная особь.

Постоянный и закономерный обмен веществ возможен не только в пределах целостного организма, находящегося в единстве с условиями существования, но также и в пределах ансамбля организмов — между составляющими его особями — и, наконец, между всем ансамблем организмов, как чем-то единым, и окружающей средой.

В семье общественных насекомых жизнь протекает поэтому неизменно в двух планах, двуедино: как существование отдельных особей и как существование всей растущей и развивающейся, питающейся и воспроизводящейся органической системы.

В такой системе действие даже наиболее скрытых в живом физиологических законов раскрывается с обезоруживающей ясностью. Исследователь может воочию видеть, как разнообразные случайности, каждая из которых сама по себе, используя терминологию философов, опричинена, переплетаются, взаимно перекрываются, образуя равнодействующую.

Только помня об этом, только учитывая закономерности соотношения части и целого, необходимость возникновения качественных различий, подготовляемых количественными изменениями, и так далее, можно правильно рассмотреть в семье общественных насекомых, в частности в муравейнике, сверхорганизменный аспект жизненного процесса. А именно в нём и скрыт ключ ко всем загадкам явления.

В колонне охотников, которые отправляются в поход, насчитывают сотни и даже тысячи рабочих. Скорость их движения зависит от условий местности и от температуры: чемжарче, тем быстрее бег. Муравьи могут пройти за день несколько сот метров. Совершая свои походы иногда чуть ли не ежедневно, сангвинеа прочёсывают за лето весьма значительную площадь.

В походе муравьи часто и быстро чистят тело, особенно усердно протирая глаза, усики, ноги. Так они поддерживают подвижность членов, остроту зрения и обоняния.

Сангвинеа движутся не по прямой, у них нет заранее намеченного курса, нет готовой лоции. У них есть только цель, и поход — это одновременно и разведка и поиск. Найти нужное гнездо удаётся не сразу: добыча разбросана на обширной территории и искусно замаскирована. Защитный камуфляж сказывается уже и в архитектуре гнёзд фуска, спрятанных под камнями или в траве и лишённых каких бы то ни было воронок, куполов, валов; даже отбросы уносятся обитателями этих гнёзд подальше: ничто не должно выдавать их.

И всё же рано или поздно нужное гнездо опознаётся. Колонна рассыпается, и группы сангвинеа, устремившись к найденному гнезду, врываются в его ходы.

И рыжий о чёрный

Ударился щит,

Ни вздоха, ни стона, —

Война шелестит.

И чёрное войско,

И рыжая рать,

И рыжие чёрных

Спешат доконать…

В стихотворении Николая Ушакова «Муравьи» речь идёт именно о битве рыжих сангвинеа и чёрных фуска.

Бывает, что фуска выбегают из гнезда и, уклоняясь от столкновения, уносят в жвалах расплод — пакеты яиц, личинок; иные тащат куколок. Но множество их, а иногда даже и молодых муравьёв забирают грабители. Если в один приём всех куколок не унести, сангвинеа возвращаются, и расхищение идёт несколько дней подряд. Сангвинеа оставляют разоряемое гнездо в покое только после того, как обшарены самые потаённые закоулки и добычи в нём больше нет. И вот, нагруженные трофеями — куколками, бегут, возвращаясь, кровавые…

Кровавые, как и все разбойничьи виды Формика, обычно совершают набеги на гнёзда муравьёв своего же рода. Впрочем, иногда, за неимением подходящих объектов, правило нарушается. Так, Формика субинтегра, по сообщению В.Брауна из штата Индиана (США), начисто ограбили гнездо Афеногастер, но не оставили себе ничего на выплод, а просто сожрали всю добычу: личинок, куколок, рабочих.

В гнезде сангвинеа часть трофейных куколок дозревает, и из них выходят рабочие. Только рабочие, потому что куколок крылатых — они крупнее — захватчики не берут.

Таким-то образом в их гнезде и появляются муравьи других видов. Едва эти чужие муравьи вылупились из кокона, они принимаются выхаживать расплод хозяев, благоустраивают их гнездо, добывают корм, который отдают самке, расплоду, взрослым сангвинеа.

Английский исследователь Д.Уоллис, тщательно и терпеливо проследив подробности кормления муравьёв сангвинеа муравьями фуска и обмена корма между ними, убедился, что сытые, предлагая корм, и голодные, требуя пищи, выполняют при этом каждый свой обряд.

Ослеплённые в опытах слоем тёмного лака, наносимым на глаза, муравьи обоих видов не теряли способности обмениваться кормом; и с остриженными усиками кормящие всё равно продолжали — правда, реже — предлагать корм, а питаемые просили его. Первое действие в ритуале, считает Д.Уоллис, — это взаимное поглаживание передними ножками. С него начинается кормление и обмен пищей между чёрными и рыжими.

Количество куколок и рабочих чужого вида в гнёздах сангвинеа, как правило, обратно пропорционально числу хозяев гнезда. В молодых, ещё слабеньких семьях на одного сангвинеа приходится несколько куколок и рабочих других видов. В семьях средней силы уже на несколько кровавых — всего один муравей чужого вида. В наиболее сильных колониях может вовсе не быть ни чужих куколок, ни чужих рабочих: набеги кровавых на другие муравейники продолжаются лишь до тех пор, пока семья не войдёт в силу.

Самки сангвинеа закладывают новую семью обязательно с помощью другого вида; причём они, правду сказать, не особенно переборчивы. Другим видом могут быть не только Формика фуска, но и Формика руфибарбис, вполне устраивают сангвинеа также Формика гагатес и Формика цинереа.

Состояние гнезда, в которое вторгается самка сангвинеа, тоже может быть разным, У сангвинеа зарегистрировано ни много, ни мало полтора десятка в том или ином отношении различающихся способов основания муравейников. И образ жизни разросшихся семей тоже бывает весьма различным.

Как тут не вспомнить ещё раз Г.Куттера с его выводом об отсутствии у муравьёв типичного для насекомых слепого автоматизма строго стандартных реакций! Но если говорить о сангвинеа, то можно думать, что в многовариантности их поведения отразились и географические особенности местообитания и различия в составе корма, получаемого личинками крылатых от нянек разных видов.

Интересен и другой охотящийся на куколок муравей — Россомирмекс. Он найден в Сальских степях, вблизи Маныча советским мирмекологом К.В.Арнольди. Россомирмекс славится своими особо большеголовыми солдатами. Отправляясь в поход, они первыми выбегают из гнезда, причём многие держат в жвалах по муравью. Несомый прячет под голову несущего брюшко, поджимает оба усика и все шесть ножек. Кавалькада из таких пар отправляется к заранее облюбованному гнезду Проформика назута.

Если след, оставленный разведчиками, потерян, Россомирмекс спешиваются, рассыпаются по сторонам в поисках верного направления, обшаривают все щели. В случае удачи захватчики атакуют гнездо и, подавив сопротивление хозяев, уходят, унося коконы Проформика. Нагруженные добычей, все Россомирмекс движутся пешим строем. Захваченные коконы доставлены в подземные камеры, здесь они долеживают свой срок.

Появляющиеся на свет рабочие муравьи через положенное время принимаются за дело, как если бы они были у себя дома.

Впрочем, здесь снова приходится сделать оговорку, которую не раз следовало бы повторить в этой книге: так бывает не всегда и не у всех. Подобно Россомирмексу, муравьи Полиергус руфесценс рабочих не имеют вовсе. Кроме червящей самки-родоначальницы и выводимых в определённую пору крылатых, семья Полиергус состоит из муравьёв, лишённых жвал, однако вооружённых мощными кривыми челюстями. Внутренний их край в два ряда усеян мелкими зазубринами. Эти серпообразные с насечками челюсти не пригодны ни для рытья грунта, ни для строительства, ни для добычи корма, ни для воспитания или переноски нежных личинок, у них другое назначение. Не зря описываемых здесь муравьёв именуют воинственными девами-амазонками. Воины, солдаты этого вида промышляют грабежом куколок других муравьёв и более ни на что не пригодны.

Во время грабительских походов за куколками амазонки удаляются почти на четверть километра от гнезда. За минуту они проходят от 25 до 30 сантиметров. Для насекомого в 5-6 миллиметров это немалая скорость.

А.Форель считал, что будущие объекты нападения заранее разведаны теми Полиергус, что бродят вокруг гнезда. Однако польские учёные Я. и Я.Добржанские, специально занимавшиеся этим вопросом, не подтвердили мнения Фореля и нарисовали в своих исследованиях другую схему событий.

В послеполуденный летний час из хорошо освещённого, прогретого гнезда Полиергус выбегает несколько групп амазонок. Их становится всё больше, они подстраиваются без особого порядка, но плотно; и вскоре пятнадцати-двадцатисантиметровые в ширину и иной раз даже полутораметровые в длину колонны отправляются на поиски добычи.

Добржанские помечали разными красками муравьёв, в разное время появлявшихся на поверхности гнезда, метили авангард, середину, хвост уходящих и возвращающихся колонн, прослеживали их путь, проделали ещё множество других опытов и примерно разобрались в походном поведении Полиергус. Оказалось, у них нет специальных разведчиц, выявляющих добычу, но существуют, иносказательно говоря, горнисты, зовущие амазонок в поход. Они-то и обегают местность вокруг гнезда; и возвращение каждого такого горниста приводит всю семью в неописуемое волнение.

Очень ясно это видно в стеклянных садках, подключенных к арене-мирмекодрому. Однако оповещая гнездо о своих находках, горнисты не дают даже приблизительно их адреса.

Опыты с мечеными группами подтвердили, что движущейся колонне никто не указывает и не прокладывает дорогу: всех идущих в авангарде муравьёв можно изъять, их место займут другие, и поход будет продолжаться. Горнисты лишь будят охотничье настроение, потребность отправиться за куколками.

Если в один прекрасный день перехватить и изолировать всех возвращающихся в гнездо горнистов, то и это не помешает очередному выступлению. Однако, повторяя перехват регулярно несколько дней подряд (в опыте было задержано около сотни одиночек), можно добиться, что походное настроение угаснет, колонны перестанут формироваться.

На пути колонны амазонок было положено искусственное гнездо с Формика фуска, которых амазонки обычно разоряют дотла. И что же? Колонна охотников расстроилась. Лишь немногие проникли в гнездо, захватили по куколке и унесли добычу домой; другие, никуда не заходя, повернули обратно; и лишь часть муравьёв, с двух сторон обойдя приманку, продолжала марш.

Казалось, колонна пришла в замешательство от того, что добыча обнаружена не там, где ей следовало быть по данным разведки. В самом же деле замешательство объяснялось другим: лабораторная посудина, заселённая Формика фуска, была слишком замаскирована необычностью вида и запаха. Отсутствие стандартных, типичных примет естественного гнезда Фуска сбило амазонок с толку, лишило их возможности правильно ориентироваться и типично реагировать наобнаруженную добычу.

Вообще же мобилизованные горнистами амазонки движутся, пока не попадётся нужный муравейник. Его с ходу атакуют. Кривожвалые воины врываются вглубь и уже через несколько секунд выбегают с куколками фуска. Воины доставляют их к себе домой, но не вносят, а складывают возле входов, в тени, и возвращаются к атакованному поселению. Когда кокон попадается амазонке вне гнезда, на дороге, она переползает через него и бежит своим путём, ничего не замечая.

Повторим, что амазонки уносят только куколок рабочих. Своими зазубренными жвалами они берут кокон так, что большая его часть оказывается под головой и он не мешает амазонке двигаться. Другое дело — куколки крылатых.

У Полиергус ножки короткие и посадка тела недостаточно высокая, чтоб нести в жвалах крупные коконы крылатых; они не умещаются под головогрудью. Если какой-нибудь и потащит кокон крылатого, то всё равно бросит его в пути. Зато коконы рабочих амазонки перетаскивают настолько ловко, будто эта ноша специально для того и создана. Так добывают себе амазонки Полиергус рабочих фуска.

Несколько по-другому проходит охота за коконами краснощёких — Формика руфибарбис.

Начало операции похоже: колонна амазонок бежит довольно быстро, пока первые не натолкнутся на гнездо краснощёких. Авангард замирает, основные силы колонны подтягиваются с каждым мгновением, и вот вся масса, ринувшись к входам, прорывается внутрь гнезда. Здесь-то и обнаруживаются различия с фуска. Навстречу амазонкам выбегают краснощёкие с коконами и личинками в жвалах. Они отбиваются от нападающих и уносят драгоценный груз. Вне гнезда куколки в безопасности, и руфибарбис бросают их как попало. Отсюда их унесут и спрячут от солнца те краснощёкие, что выскочили из родного гнезда без груза или уронили его, отражая атаку. Многие из руфибарбис держатся поближе к входам и нападают на амазонок, уносящих коконы.

Как видим, краснощёкие защищаются много решительнее, чем фуска. Ухватив челюстями кокон, руфибарбис уже не отдадут его по доброй воле. Тогда, бросив на мгновение добычу, амазонка ударом челюстей перекусывает в стебельке тело краснощёкого и уносит трофей вместе с головой погибшего защитника гнезда. Но если хозяева отбиваются от амазонки вдвоём или втроём, ей приходится туго; она роняет кокон, который на бегу подхватывают и уносят краснощёкие.

Руфибарбис весьма энергично встречают захватчиков внутри и на поверхности муравейника, даже преследуют их, так что и на пути к гнезду амазонок «война шелестит», продолжается битва. Вокруг ограбленного гнезда схватка разгорается в это время с новой силой: масса амазонок ушла, а арьергарду всё труднее отбиваться от наседающих краснощёких. «Тут, — заметил автор одного из описаний, — амазонки могут быть довольны, если вернутся домой хотя бы и без трофеев».

Проходит ещё несколько минут после начала атаки, и всё утихает.

На следующий день колонна пойдёт той же дорогой, снова обшарит поселение краснощёких и, убедившись, что здесь больше нет поживы, проследует дальше, пока не встретит на пути новое подходящее гнездо. Через день она пройдёт ещё дальше. Охотники забираются так и метров за сто от гнезда. Если несколько рейсов подряд безуспешны, направление поисков меняется.

В отчёте «О муравьях Гадячского уезда Полтавской губернии» Н.М.Книпович живо описал серию прослеженных им походов. Он сообшил между прочим, что амазонки, нагруженные трофеями, движутся в два раза скорее, чем идущие на охоту. По его же данным, после первой атаки лишь немногие Полиергус возвращаются без добычи (в одном наблюдении из 612 всего 8), а после повторной значительно чаще (из 157, например, больше 30).

Итак, сами амазонки не способны ни строить гнездо, ни добывать пищу, ни выкармливать расплод, и делают всё это у них рабочие муравьи других видов. Но каким же тогда образом воины, годные только для захватнических походов, закладывают новые гнёзда? Что предшествует появлению первых амазонок, которые отправляются на охоту за куколками?

Молодая самка Полиергус, совершив брачный полёт и сбросив крылья, проникает в муравейник какого-нибудь Формика, тотчас находит и убивает здесь самку. Таким образом, она сразу становится центром и средоточием всех живых сил захваченного гнезда. Осиротевшие рабочие принимаются кормить захватчицу; и весной следующего года она уже откладывает яйца. Рабочие Формика выращивают из них муравьёв-амазонок, которые вскоре отправляются в первый поход за куколками к близлежащим муравейникам Формика фуска, или руфибарбис, или Кампонотус вагус. Грабителей нередко сопровождают и даже помогают им в набегах рабочие захваченного гнезда.

В колоннах рыжих видывали и чёрных, которые вместе с хозяевами гнезда совершают походы за куколками, чего в родных семьях им никогда не пришлось бы делать. Значит, в новых условиях у чёрных развиваются новые способности. По некоторым данным, чёрные фуска даже возвращаются домой с куколками своего же вида.

Рабочие фуска обычно довольно миролюбивы и уравновешенны, но фуска, вышедшие из коконов в гнезде Полиергус, злобны и набрасываются даже на муравьёв сангвинеа.

Так мы опять обнаруживаем в фуска черты, несвойственные им в родном гнезде, порождённые новыми условиями, жизнью в чужой семье. Запомним оба факта, они скоро пригодятся нам. А пока кончим знакомиться с муравьями-амазонками, которые проявляют столько силы и умения в охоте за куколками чужих видов и так бездеятельны и, можно сказать, бесполезны в домашних делах. Сонные и вялые, бродят эти большеголовые создания внутри гнезда и вокруг него, выпрашивая, чуть ли не униженно, пищу у рабочих. «Они не способны устроить для себя муравейник или выкормить своих личинок. Когда старое гнездо найдено неудовлетворительным и они вынуждены переселяться, переселение производится рабами, которые переносят своих господ в челюстях», — рассказывает Дарвин.

Много раз приводился в сочинениях, посвящённых муравьям, рассказ Пьера Губера, который отсадил в стеклянное гнездо три десятка амазонок без рабочих фуска. Он в изобилии снабдил пленниц кормом и оставил с ними несколько личинок и куколок, чтобы побуждать их к деятельности. Амазонки ничего не делали, не могли даже брать пищу; многие погибли. Тогда Губер пустил к ним одного фуска, и тот сразу принялся за работу: накормил и спас уцелевших, выстроил несколько камер, позаботился о личинках — в общем привёл всё в порядок.

Напоминая об этом случае, А.Форель заметил, что в картину, нарисованную Губером, следует внести только небольшую поправку: в достаточно влажной атмосфере амазонки, как и другие муравьи, способны удивительно долго, иногда месяцами, жить без еды; предоставленные же себе, они часто погибают не столько от голода, сколько из-за нехватки влаги.

Таким образом, без рабочих чужого вида амазонки не то что питаться, а и жажду утолять не способны. Не случайно в колонии Полиергус на каждую амазонку приходится временами шесть-семь чужих рабочих.

Амазонки Полиергус — не единственные в своём роде. На севере Европы — в Дании, Швеции, Финляндии да и у нас на Урале и в других областях — встречается крупноголовый и широкожвалый Харпагоксенус сублевис, тоже полностью зависящий от рабочих муравьёв чужих видов. Зарождается гнездо Харпагоксенусов примерно так же, как у амазонок.

Бескрылую самку находит крылатый самец, после чего самка внедряется в маленькое гнездо Михоторакс ацерворум и убивает здесь всех взрослых рабочих. Это ей не слишком трудно: ведь она и активнее и сильнее. Через какое-то время из сохранившихся в захваченном муравейнике куколок выходят рабочие Михоторакс, которые начинают кормить разбойницу самку, а далее и её потомство. А как только в гнезде соберётся достаточно Харпагоксенусов, они принимаются обшаривать ближайшие гнёзда Михотораксов и отбирать куколок.

Знакомясь по старым, да и по иным современным зарубежным книгам с описанием явления, о котором идёт речь, сразу обнаруживаешь, что здесь говорится о «войнах» муравьёв, о «муравьях-господах», о «муравьях-слугах». Термины «муравьи-рабовладельцы», «муравьи-рабы» официально приняты в науке. Ими и поныне пользуются без оговорок. Это даже не столько антропо-, сколько социоморфические термины. Уже Карл Фогт в знакомых нам «Чтениях о мнимо вредных и мнимо полезных животных» полушутя удивлялся, почему «между доводами в пользу рабства в Северной Америке не упоминают также о рабстве у муравьёв», а Эрнст Геккель в одной из статей ещё более иронически писал, что «муравьи-рабовладельцы с их республиканским строем весьма сильно напоминают Соединённые Штаты Северной Америки до уничтожения в них невольничества». Любопытно, что версия о смелых, воинственных и властных муравьях-«рабовладельцах» и муравьях-«рабах», до гроба преданных своим господам, специальное применение получила во времена войны Севера с Югом в Америке. Версия эта, по сути дела, и сегодня живёт в специальной литературе.

Счёта нет мирмекологам, которые не ограничиваются безоговорочным использованием старых терминов, но по разным поводам и без повода подчёркивают, что муравьи-«рабы» жизненно необходимы для существования рабовладельцев, что «рабы» содержатся в строгости, что выводящиеся в чужом гнезде из доставленных «рабовладельцами» куколок муравьи, «возможно, даже не сознают, что находятся не в естественных условиях, и счастливы не меньше, чем на свободе…». В одной книге по поводу североамериканских Полиергус можно прочитать, что эти рабовладельцы «быстро подавляют малейшее сопротивление, искусно орудуя жвалами, с помощью которых держат несчастных чёрных рабочих в покорности». В другой широко известной за рубежом и переведённой на множество языков книге находим рассуждение о том, будто у некоторых муравьёв «сама более совершенная форма цивилизации почти неотвратимо толкает более развитые расы на войну против менее воинственных и более покладистых, соединение с которыми понадобилось… как если б мораль самой земли, природы, провидения, разум вселенной захотели, чтоб в ожидании лучшего было именно так…». Облечённый многими пышными учёными титулами автор третьей книги — это уже наш современник, французский социолог — в исследовании о второй мировой войне нашёл повод заявить, будто у муравьёв «перекачка добра от побеждённых приобретает методический и организованный характер, обнаруживая все черты, с которыми нас познакомила оккупация Европы с 1940 по 1944 год, включая вывоз продовольствия, скота, угон рабочих и даже похищение детей». Что уж говорить о тех, с позволения сказать, трудах, в которых естественная история муравьёв выдаётся за биологическое обоснование учения о «жизненном пространстве», о праве господствующей расы путём стерилизации ограничивать размножаемость рабов.

Читаешь всё это — и снова убеждаешься, как глубоко могут проникать в науку, как цепко держатся в ней иллюзорные представления, в которых домысел и вымысел если и не поставлены на службу замыслу, то в самом невинном случае вскормлены слепой предвзятостью, неспособностью видеть в природе только то, что в ней есть, неспособностью не видеть того, чего в ней в самом деле нет.

В течение многих десятилетий считалось естественным и самой природой установленным разделение муравьёв на высшие расы «господ» и низшие расы «рабов». Теперь доказано, что это совсем не так. Перенесёмся мысленно в лабораторию вюрцбургского профессора Карла Гэсвальда. Он поставил перед собой задачу — вывести муравьёв поликтена из естественного «рабства» и, больше того, сделать их господами, придать им «рабов», которых они от природы не имеют.

Когда-то небезызвестный противник учения Дарвина Данилевский утверждал, что муравьям-«рабам» вовсе не трудно освободиться от своей позорной участи. «Ведь могли бы они, — писал Данилевский, — только на годик умерить свою рабскую угодливость, чтоб притеснители их погибли и чтоб возвратить себе полную свободу». «Совет недурен», — заметил по этому поводу К.А.Тимирязев в статье «Опровергнут ли дарвинизм» и далее добавил: «И не муравьям бы впору, но так ли он легко исполним, как полагает Данилевский?».

К.Гэсвальду довелось на собственном опыте убедиться, что опасения Тимирязева были вполне основательны. Обитающие в средних широтах малые красные лесные муравьи Формика поликтена никогда не бывают «рабовладельцами», и если встречаются в чужих гнёздах, то не иначе как «рабы». Когда в гнёздах муравьёв некоторых других видов оказались куколки поликтена, то из них выводятся рабочие, которые могут вполне успешно обслуживать эти чужие виды. Несмотря на это, Карл Гэсвальд решил передать на иждивение рабочим поликтена муравьёв фуска или руфибарбис, которые так часто выполняют в гнёздах амазонок или сангвинеа роль «рабов». Больше того, К.Гэсвальд попытался воспитывать поликтена в гнёздах самих сангвинеа, являющихся, так сказать, прирождёнными муравьиными «господами» и «рабовладельцами».

Вюрцбургский мирмеколог начал свои исследования с самок поликтена. Он проверял все возможные варианты: молодые, необлетевшиеся крылатые самки; самки, необлетевшиеся, но с обломанными пинцетом крыльями; самки, возвращающиеся после брачного полёта в своё гнездо (напомним, что поликтена живут огромными семьями, содержащими иной раз несколько тысяч плодовитых самок); наконец старые, изъятые из гнёзд, так сказать оторванные от дела родоначальницы.

Здесь нет возможности изложить все опыты. Расскажем только об одной серии с муравьями фуска и молодыми вернувшимися из брачного полёта самками поликтена.

В искусственное гнездо — это остеклённая гипсовая пластинка — к самке поликтена по одному подсаживают рабочих муравьёв фуска. Самка злобно набрасывается на подкидыша и, поскольку она крупнее и сильнее, убивает. То же происходит, если подсадить не одного рабочего фуска, а сразу нескольких. Когда же, наоборот, самку поликтена впускают в гнездо, полное рабочих фуска, то они дружно набрасываются на гостью.

В общем всё получается не так, как в старой притче, где камень ли падает на кувшин, кувшин ли на камень — всё равно разбивается кувшин. Здесь в одном случае рассыпался в черепки кувшин, в другом — в прах разбивался камень. И уж никак не выходило, чтобы оба остались целы. А Карл Гэсвальд хотел именно этого. И вот он заготовил целую серию искусственных гнёзд с фуска. В одном — пяток рабочих, в другом — десяток, в третьем — полтора десятка, в четвёртом — два, в пятом — четыре, и так всё больше и больше: 80, 150, 300, 1000, даже 10 тысяч одних рабочих, а далее гнёзда с разным числом таких же рабочих, но уже не одних, а с самкой фуска.

В каждое из гнёзд впускают по одной или по нескольку самок поликтена. Итоги опыта позволили сформулировать первые два вывода: там, где в гнезде есть самка фуска из того же муравейника, что и рабочие, или из другого, никакой иной самки муравьи не терпят; если же самок своего вида в гнезде нет, то принимается и чужая, было бы только рабочих не слишком много. Последнее обстоятельство приходится подчеркнуть особо.

Когда в гнезде мало фуска, самки поликтена в конце концов расправляются с ними; когда в гнёздах число фуска велико, они расправляются с самками поликтена.

Так и получилось в большинстве гнёзд, в большинстве, однако не во всех: в нескольких уцелели и рабочие фуска и самки поликтена. Наконец-то и камень и кувшин оставались целыми. Снова со всей очевидностью проявил себя эффект группы: количество фуска в гнёздах, где уцелели поликтена, оказалось более или менее одинаково и как бы определяло верхнюю и нижнюю границы обоюдной терпимости подопытных видов. Правда, и в этих случаях, едва оба вида входили в соприкосновение, поначалу тоже проявлялась неприязнь, враждебность, даже вспыхивали схватки, но подобная реакция постепенно утихала. Рабочие фуска начинали кормить самку поликтена, а через какое-то время воспитывали откладываемые ею яйца, ухаживали за личинками, вылупившимися из этих яиц, дозаривали куколок, в которые превращались личинки, помогали выходить из коконов молодым муравьям, просыпающимся к жизни в виде крохотных рабочих поликтена.

Двигаясь шаг за шагом, терпеливо выверяя всю гамму необходимых условий, К.Гэсвальд подобрал фон, на котором запланированное явление, наконец, родилось.

Искусственно составленные гнёзда из рабочих фуска с самкой поликтена удавалось дальше постепенно подсиливать новыми рабочими хоть из того же, хоть из другого муравейника фуска, однако не одиночками, а группами. Их лучше до этого выдерживать сколько-то времени вне родного муравейника.

Позже стало известно, что нащупанные в опыте границы взаимной приемлемости самок поликтена и рабочих фуска не раз навсегда заданы, не постоянны, но, напротив, подвижны и смещаются под воздействием, например, температуры, освещённости.

Раскрывая всё новые стороны явления, исследователю удалось окончательно выяснить, когда между рабочими фуска и самкой поликтена возникает та степень взаимотерпимости и уравновешенности, которая, свидетельствует о внутрисемейной гармонии. Здесь в искусственно составленных разновидовых муравейниках фуска даже начинали носить поликтена, подхватывая их жвалами, как это водится у муравьёв в отношении сестёр из родного гнезда. Несомый сразу же подбирал под голову несущего брюшко, поджимал оба усика и все шесть ножек, и, подобно некоему двухголовому созданию, эта пара передвигалась по арене, добиралась в гнездо; и здесь члены двухвидовой семьи спокойно её принимали.

Мало того: в опыте с кормом, содержавшим меченые атомы, было показано, что некоторые чужие кормилицы воспитывают расплод поликтена даже лучше, чем они сами. Яйца, из которых в гнезде поликтена развиваются одни только рабочие, попадая на воспитание кормилицам фуска, давали не просто более крупных рабочих, но и настоящих самок, а кроме того, и невиданных у поликтена рабочих в царском облачении и цариц в рабочем наряде.

Было над чем задуматься, было чему удивиться и порадоваться: на глазах у исследователя в созданных им искусственных условиях возникала форма, которой нет в природе. И насекомые эти, двигались, питались, участвовали в жизни подопытной семьи — одним словом, реально существовали как живое свидетельство того, что, умело опираясь на законы природы, человек способен создавать даже небывалое.

Сходные в какой-то мере опыты — с изъятием муравьиных личинок из родных гнёзд и воспитанием их инопородными кормилицами — поставил французский биолог Люк Плято. Уже давно проверяет он и в роли подкидышей и в роли воспитательниц муравьёв множества родов, в том числе Лептоторакс, Соленопсис, создавая пары, которые сама природа не удосужилась, да — кто знает? — и собралась ли бы сочетать. Здесь научный поиск вступил в совершенно неизведанную область. Работы продемонстрировали полную или частичную физиологическую несовместимость многих видов, выявили условия, способствующие или препятствующие их совместимости, а также разную степень совместимости разных стаз одного вида.

На этом месте, однако, наш рассказ прерывается откровенно сардонической тирадой:

«Позвольте, позвольте!… Как же это? Вдумайтесь-ка получше, что вы сами проповедуете! Молодые личинки поступают на иждивение к муравьям другого вида, даже самки переходят в чужие гнёзда. И чужой вид кормит их и их потомство… Так? Оставим в стороне опыты Люка Плято, они только начаты. А что происходит в природе?

…Самку Анергатес и яйца, откладываемые ею, выкармливают муравьи Тетрамориум цеспитум. Они выхаживают личинок, начиная с момента их появления на свет, а из куколок выводятся тем не менее чистые самцы и самки Анергатес? Интересно!…

…Самку Вилерия Санчии и яйца, откладываемые ею, выкармливают муравьи Мономориум саломонис, они же выхаживают личинок, однако из куколок выводятся чистопородные самцы и самки Вилерия?

…Самку Ботриомирмекс атлантис и яйца, откладываемые ею, выкармливают муравьи Тапинома нигерриум, они же выхаживают личинок, однако из куколок выводятся только муравьи Ботриомирмекс? Замечательно!

…Семья Формика сангвинеа начинает жизнь с того, что самку и первых муравьёв от неё выкармливают рабочие другого вида, а в семье амазонок Полиергус всех муравьёв, едва яйцо снесено, до последнего дня жизни постоянно и обязательно выкармливают только рабочие других видов. И тем не менее сангвинеа и амазонки остаются сами собой?

…А что произошло в опытах Карла Гэсвальда? Молодая самка поликтена сразу же после брачного полёта поступает на иждивение к муравьям фуска, получает корм только от них; яйца, откладываемые ею, тоже выхаживают фуска; но потомство получается тем не менее настоящим поликтена? Так? Всё верно?

…Но где же в таком случае и в чём сказывается столь превозносившееся до сих пор влияние кормового фактора, трофогенное воздействие? Почему муравьи, содержащие самку и выкармливающие яйца и личинок, не оказывают на них того изменяющего влияния, о котором столько говорят и пишут во всём мире последователи Мичурина, Даниэля, Бербанка, Лысенко и о котором, кстати, столько говорится в этой книге?

…Впору, перефразировав приводившееся в прошлой главе замечание Дарвина, заметить: удивительно, что до сих пор никто не воспользовался этим демонстративным примером муравьёв «рабов» и «рабовладельцев» против защищаемого мичуринцами учения о вегетативной гибридизации, о возможности передачи свойств и признаков через пищу, о породообразующем влиянии внешних условий!…».

Такая тирада может показаться вполне убедительной… Но прежде всего повторим, что семьи муравьёв-охотников за куколками состоят из двух, а иногда и большего числа биологических видов. А виды, как мы знаем, разделены естественной, не только не стирающейся, но как бы в каждом новом поколении восстанавливающейся границей.

Соединение в одной биологической системе разных видов принципиально отличается от соединения разновидностей одного вида. Две разновидности одного вида могут образовать форму слитную, способную воспроизводиться в поколениях и при этом сохранять свой промежуточный характер. Разные же биологические виды, эти качественно особые состояния живой материи, как их характеризует академик Т.Д.Лысенко, не только живя бок о бок, соприкасаясь, но даже объединяясь, взаимопроникая, всё-таки не образуют стойкой промежуточной системы, сохраняющейся в поколениях.

Сколько веков, сколько тысячелетий прививают плодоводы культурную яблоню на дикие подвои, парадизку или дусены, а культурную грушу на дикую грушу, на айву! Культурная яблоня и культурная груша не становятся от этого ни дичком, ни айвой. Эти подвои хорошо подобраны. Они питают культурные породы, лучше срастаются с ними, на них меньше изменяется качество плодов. Разумеется, не любая порода может быть использована в качестве подвоя. Немало их просто не срастается. А если яблоня и приживается на сосне, то плоды даёт крохотные, несъедобные, пахнущие смолой. На вербе плоды яблони тверды как камень и горьки. Естественно, что практика садоводства остановила свой выбор на лучших подвоях. К тому же, заметим, яблони или груши, привитые даже на лучшие подвои, размножаются только прививкой — черенками, глазками, а не семенами.

Вспомнив это, обратимся опять к муравьям, самки которых обосновываются не в любом муравейнике, а лишь в гнёздах одного, двух, трёх, — редко больше видов. Почему молодые самки Анергатес, Вилерия, Полиергус, сангвинеа подолгу бродят в поисках нужного гнезда, преодолевая трудности, невзирая на опасности, проникают в облюбованный муравейник, всячески добиваются, чтоб их начали кормить муравьи не какие-нибудь, а определённого вида? Почему самки Анергатес так настойчиво ищут гнёзда обязательно Тетрамориум, почему Вилерия так упорно добиваются возможности попасть в гнездо именно Мономориум саломонис, почему Ботриомирмекс нужен только муравейник Тапинома?

Во всех этих и многих других не упоминаемых здесь случаях зависимого основания гнёзд проявляется, как видим, узкая избирательность. Можно думать, эта избирательность, связанная с взаимной совместимостью, поддерживается из поколения в поколение чужепородным воспитанием. Вот почему пример Полиергус, сангвинеа и других оказывается при более внимательном рассмотрении ещё одной иллюстрацией действенности всё того же закона о влиянии условий, о влиянии корма на наследственность.

Итак, мы неожиданно открываем в биологии муравьёв явления, родственные в одних случаях вегетативной гибридизации, в других — межвидовым прививкам с присущими обоим процессам симптомами — взаимовлиянием привоя (хозяев гнезда) и подвоя (чужепородных кормилиц). Уже говорилось, как меняются рабочие фуска в чужих гнёздах, говорилось также, что эти факты нам ещё понадобятся. Здесь как раз и пришла их очередь. Фуска попадают в гнёзда кровавых или амазонок в виде куколок. Значит, они полностью воспитаны в родных гнёздах своими же кормилицами. Однако в чужих гнёздах их нрав, как выясняется, обнаруживает некоторые новые черты. Что это — влияние нервного ментора, подражание хозяевам или, может быть, следствие ухода за их личинками, выделяющими сквозь хитин специфические вещества — феромоны, как называют биологи гормоны общественных насекомых, которые передаются в семье от особи к особи?

Вместе с тем такие авторитетные мирмекологи, как А.Форель или Ч.Митченер, сообщают, что «амазонки частично перенимают нрав своих рабочих» или что «темперамент и повадки амазонок как бы поддаются влиянию темперамента рабочих». В зависимости от видового состава кормилиц заметно изменяется, например, время утреннего выхода муравьёв из гнезда, время их возвращения, количество муравьёв на куполе, плотность сосредоточения их в колоннах, быстрота движения. М.Рузский отмечает также, что внешний вид и устройство гнезда сангвинеа частично зависят от видового состава рабочих: гнездо с рабочими фуска помещается в старом дереве, с руфибарбис или цинереа — представляет нору, а с гагатес — спрятано под камнями. Следовательно, мы находим в рассматриваемых фактах очевидный эффект прививки — точнее, даже самопрививки.

Одновременно те же явления обнаруживают, и не только внешнее, сходство с другим природным процессом.

«Мы видим чудесные приспособления везде и в любой части органического мира», — писал Ч.Дарвин о таких связях в живой природе и приводил в качестве примера омелу, селящуюся на ветвях яблони и питающуюся её живыми соками. Подобные отношения — правда, в преображённом и замаскированном виде, одушевлённые, как бы разыгрываемые в лицах, — скрыты и в биологии тех муравьёв, чей жизненный уклад одним дал обманчивый повод говорить о рабовладельчестве в этом мире, а другим — столь же обманчивый повод ставить под сомнение формообразующее воздействие на живое условий существования, и в частности корма.

Муравьи Полиергус, по сути дела, паразитируют на муравьях фуска. Конечно, это не тот банальный случай, когда паразит, так или иначе связавшись с питающим его организмом, остаётся жить в нём или на нём. Кроме того, здесь в роли паразита («рабовладельца») и в роли организмов, питающих паразита («рабов»), выступают не отдельные особи, здесь складываются целые живые системы, семьи из ансамблей этих организмов. В одних случаях семья живёт за счёт других видов только временно и частично, в других её развитие постоянно нуждается в подкреплении силами питающих видов.

Муравьи-амазонки ищут и находят муравейник фуска, сами доставляют в своё гнездо куколок рабочих. Они делают это регулярно, так как полностью зависят от добываемых таким путём рабочих особей, без них им невозможно ни расти, ни развиваться. Это закономерно: в связи с паразитическим образом жизни обязательно отмирают неупотребляемые органы, угасают их функции и одновременно усиленно развиваются, вновь формируются органы и функции, прямо или косвенно порождаемые паразитизмом.

«Каждый прогресс в органическом развитии является вместе с тем регрессом, ибо он закрепляет одностороннее развитие и исключает возможность развития во многих других направлениях», — заметил Ф.Энгельс. Он указал также: «Приспособление к паразитической жизни всегда регресс». Именно это и наблюдается у амазонок Полиергус, у кровавых сангвинеа и других муравьёв, повадки, а часто и строение которых свидетельствуют, как сильно они вырождены, скольких важных свойств и способностей лишил их паразитической образ жизни.

И вот снова мы видим, как пример общественных насекомых приоткрывает перед нами некоторые основные законы развития органического мира. В той биологической целостности, в том организме организмов, которые представляет семья пчёл или муравьёв, все жизненные процессы протекают будто под фантастической лупой пространства и времени. Здесь можно воочию наблюдать в других случаях невидимое, расчленять слитное, обнаруживать движение в том, что выглядит обычно неподвижным. Изложенная в этой книге история открытия эффекта группы (он был впервые прослежен, как мы уже знаем, именно на муравьях) достаточно говорит о том, какие возможности для глубокого видения природных закономерностей открывает изучение семьи общественных насекомых. Тот же пример проливает, как мы убедились, свет и на многие загадки наследственности.

Сейчас перед лицом таких фактов, как биологические образования, вырастающие из соединения разных видов, пожалуй, можно ещё больше укрепиться в мысли, что не столько кровное родство особей, сколько связывающий их обмен сплачивает массу насекомых в реальное единство, в особого рода органическую целостность.

Сходную целостность можно обнаружить и в так называемых смешанных гнёздах, где никакого паразитизма нет, где самки двух видов и их потомство вопреки видовым различиям мирно сосуществуют, не губя, не вытесняя, но, наоборот, поддерживая и дополняя, даже в разных планах взаимообслуживая друг друга. Семьи в подобных муравейниках могут сливаться, согласованно расти и развиваться, но воспроизводятся и размножаются раздельно и в чистоте.

Мы уже отчасти знакомы с аналогичными явлениями по историям муравьёв и тлей, муравьёв и кокцид и прочих. Это «симбиоз — мирная ассоциация, основанная на взаимной пользе», — как разъяснял К.А.Тимирязев в лекции «Растение сфинкс». И он добавлял: «Нам так прожужжали уши словом борьба, к тому же понимаемом совершенно превратно, в самом грубом, узком смысле, что как-то особенно приятно остановиться мыслью на этом мирном уголке природы, где два бессознательных существа подают пример разумного союза, направленного к обоюдной пользе».

В КАТАКОМБАХ ЛИСТОРЕЗОВ И НАД НИМИ

^{Муравьиные тропы. — Зелёный дождь. — Почему листорезовзовут зонтичными муравьями? — Секреты возделывания грибов. — Картины, подсмотренные в стеклянных гнёздах. — Захваченные на новоселье дрожжи. — Возраст гнезда и число ходов. — Загадочные переселения. — Ещё о симбиозе.}

В рассказе о гнёздах муравьёв мельком упоминались катакомбы, сооружаемые листорезами. В Старом Свете — в Европе, Азии, Африке — листорезов нет. Американские же листорезы, живущие на юге Северной и на севере Южной Америки, представлены двумя большими родами: Атта и Акромирмекс. Они образуют огромные семьи со множеством форм от самых крохотных (так называемые «минимы») до сантиметровых у Акромирмекс и даже полуторасантиметровых у Атта. В семьях листорезов функции разных особей весьма дробно специализированы, система фуражировки совершенна, оборона гнезда образцова. На листорезах особенно отчётливо прослеживается действие эффекта группы, изоляцию они переносят хуже, чем любые другие муравьи. Это легко объяснимо: обмен кормом в их семьях протекает весьма бурно.

Общий план и детали устройства подземных лабиринтов, сооружаемых листорезами, долго оставались неизвестными. Но вот под большим давлением несколько гнёзд залили быстросхватывающим цементом и выяснили, что все камеры и полости связаны между собой образующими трёхмерную паутину коридорами и ходами: по форме — круглыми или овальными, по направлению — вертикальными или косыми. Сетями ходов и камер, расположенных в 20, 30, 40 этажей на глубину до 5-б метров, охвачены десятки кубометров грунта. Внешние контуры всего сооружения напоминают неправильный овал, яйцо, поставленное тупым концом кверху. Примерно в центре спрятаны и, значит, надёжнее всего защищены камеры с самкой. Отсюда тянутся ходы к другим, размещённым более тесно камерам с пакетами яиц и личинок, а также к складам с куколками. Эта часть гнезда, заполненная подрастающими поколениями, сравнительно невелика. От неё разбегаются ходы к многочисленным, но разбросанным реже и более объёмистым — они достигают 30 сантиметров в ширину и 20 в высоту — нишам, в которых зреет пища листорезов. Внешняя кормовая сфера облегает сердцевину с расплодом, подобно белку, окружающему в яйце желток с зародышем.

Наземная часть гнезда производит на первый взгляд совершенно хаотическое впечатление. К нему ведёт множество тропинок, они тянутся иной раз на сотни метров и нередко так широки, что способны сбить с толку заблудившегося в лесу человека. На этих дочиста вытоптанных в траве дорожках видны два потока. Из гнезда выбегают муравьи с мусором, они сбрасывают его подальше, в стороне и возвращаются порожнем. Мусор удаляется из муравейника беспрерывно.

Дождь может прервать работу, но только погода улучшится, и вновь появятся цепи носильщиков. Очисткой гнезда заняты не какие-то определённые муравьи, а любые: сейчас они волокут мусор, а через какое-то время их можно увидеть среди тех, что бегут из гнезда налегке; это — фуражиры. Они отправляются в походы, подчиняясь чувству времени и, однажды выйдя, действуют дальше, как заведённые.

Чувство времени, сезонный и суточный ритм у этих муравьёв необычайно развиты. Когда профессор Вильгельм Гетч привёз из Аргентины несколько семей листорезов, те долго ещё жили в искусственных гнёздах его лаборатории в Европе по южноамериканскому календарю и часам, путая осень с весной, зиму с летом, утро с вечером.

От зари до зари тянется по тропинкам к гнезду то редкий, то частый зелёный пунктир, который кое-где уплотняется в колеблющиеся живые шнуры. Чем ближе к дому, тем заметнее сливаются и свиваются эти шнуры в сплошные зелёные ручейки, бегущие к горловинам входов в муравьиные подземелья. Входы имеют сантиметров десять в ширину. Мышь свободно вошла бы сюда, и диаметр хода позволил бы ей проникнуть вглубь хоть на пять метров. Этого, однако, не бывает: у листорезов челюсти острые, охрана в сильных семьях свирепа.

Навстречу зелёному потоку из ходов гнезда беспрерывно выбегают и быстро удаляются цепи голенастых муравьёв, уже оставивших свои ноши в подземелье. Старое гнездо постоянно связано с кронами питающих деревьев, растущих в нескольких десятках, а то и в сотнях метров от него. Ближайшими к их дому деревьями листорезы не пользуются. Дерево, с которого срезана листва, может погибнуть, и почва вокруг станет сухой, а листорезам нужна для жизни влага.

Если ещё раз мысленно охватить всю зону вокруг гнезда, включая теперь и тропы к деревьям и сами деревья, то в этой измеряемой уже сотнями кубических метров сфере вырисовываются новые черты генеральной схемы. Здесь видится уже что-то вроде огромного фантастического растения; к тому же оно опрокинуто, как бы отражено в причудливом зеркале. Острым концом книзу спрятан в земле сплетённый из ходов и камер яйцевидный плод. От него поднимаются полые трубки, ведущие на поверхность почвы. Дальше, будто корни, разбросаны во все стороны проторенные многими поколениями тропы, связывающие гнездо с деревьями. По тропам бегут, по стволам поднимаются к ветвям, к веточкам, к листьям фуражиры листорезов.

Добравшись до цели, крупные, с сильными челюстями фуражиры вцепляются задними ножками в край пластинки, постепенно описывая круг. Кусачками челюстей они, как ножницами, выстригают частицу листовой пластинки и, зажав добычу в челюстях, спешат с грузом по черешку листа на веточку, с веточки на ветку и по стволу вниз, на дорогу к гнезду, по которой отовсюду бегут с обрезками зелени тысячи других фуражиров.

Английский ботаник Николас Гэппи в своей книге «Ваи-Ваи» рассказывает, в частности, и о некоторых листорезах Британской Гвианы. Гэппи сообщает, что, вырезав кружок листовой пластинки и продолжая зажимать его в жвалах, муравьи отрываются от дерева и, как с парашютом, медленно кружа, спускаются на землю. Если парашют снесёт воздушным течением в воду, он может привлечь к себе внимание рыбы, но, схватив муравья, рыба сразу его выплюнет: листорезы резко пахнут.

Иногда на деревья поднимаются рабочие с самыми большими челюстями, они перепиливают черешок за черешком, и зелёный дождь падает с ветвей. Листья сплошным слоем устилают почву под кронами. Здесь, на земле, другие фуражиры кромсают каждую листовую пластинку. Дальше — третьи, уступающие в размере и тем, что орудуют на дереве, и тем, что трудятся под ними, подбирают зелёные обрезки и, зажав груз в челюстях, подтягивают его к дороге и здесь включаются в вереницу грузчиков. Кусок листа бывает тяжелее самого носильщика. Но по проторенному руслу тропки, очищенному, выровненному и утоптанному ножками легионов листорезов, этот груз, дрожа и колеблясь, плывёт к цели. Сами носильщики почти невидимы, так как обрезок зонтиком прикрывает муравья сверху. Этих муравьёв называют иногда «зонтичными».

Есть старая восточная поговорка: «Муравьи захотели раскачать большое дерево, только людей рассмешили». Листорезы не смешат людей, они не пробуют раскачивать деревья — они их раздевают.

Эти муравьи нападают не только на мимозы, но и на плодовые — манговые, цитрусовые — сады. Только самые чуткие сторожевые псы слышат неладное и скулят, когда мимо них беззвучно бегут в темноте цепи фуражиров, уносящих сброшенное с дерева зелёное одеяние. Большие деревья с густыми кронами превращаются за ночь в догола раздетые, ограбленные скелеты.

Не без основания все пишущие об Аттинах повторяют, что только буйная растительность тропиков способна выдержать истребительную деятельность листорезов. Вместе с тем жизнь их ничуть не похожа на пресловутое дольче-фарниенте — на райское блаженство. Немного есть на свете насекомых, кроме, может быть, термитов, которые были бы так постоянно заняты трудоёмкой и монотонной фуражировкой — добычей кормового сырья и приготовлением пищи. К тому же муравьям приходится, беспрерывно пристраивая камеры, расширять гнездо для хранения и переработки зелёной массы.

Эти муравьи лишены жала, а от хищников защищены не только запахом, но ещё и жёстким хитином, покрытым колючками и острыми, спирально закрученными волосками. Хитин, в который одеты листорезы, действительно очень прочен. Зажатые килограммовой гирей между двух стёкол, они неподвижны, как мёртвые. Но стоит убрать груз, и насекомые как ни в чём не бывало отправляются по своим делам. Острые челюсти Аттины применяют только для перерезки черешков и пластинок листьев, ну и, конечно, как мы знаем, против неосторожно забежавшей в гнездо мыши или другой мелкой твари. Если покой листорезов нарушат какие-нибудь муравьи, то при всём своём аттическом или, может быть правильнее, аттиновом добродушии они проявляют редкостную воинственность. «Наполовину разорванные, эти муравьи продолжают сражаться», — сообщают очевидцы и добавляют: «Жертвы с обеих сторон могут лежать слоями».

Зелёные листья и цветочные лепестки, срезанные муравьями и снесённые в гнездо, как бы всасываемые муравейником, представляют — и это надо ещё раз подчеркнуть — не пищу колонии, и даже не сырьё для её изготовления, а только массу, на которой может быть выращен корм — грибы.

Не просто было установить, куда поступают в подземном лабиринте листорезов свежие листья, ещё труднее было проследить за дальнейшими превращениями зелёной массы под землёй. Теперь всё это разведано до деталей.

Обрезки листьев, доставленные носильщиками в гнездо, здесь ещё сильнее измельчаются. Муравьи Акромирмекс, например, раздирают обрезки зелёных пластинок на узкие полоски, а потом челюстями и всеми шестью ножками с поразительной сноровкой скребут, царапают, укладывают, взбивают получающуюся массу. У листорезов Атта дно глубоких подземных камер-складов сплошь покрыто губкообразным слоем пережёванных обрезков листвы, пронизанных переплетением тонких блестящих грибковых нитей. В пористой массе грибных садов копошатся тысячи крошечных минима, занятых уходом за растительностью.

Один из секретов грибной культуры листорезов заключается в том, что муравьи пересаживают частицы грибкового мицелия на свежие комочки зелени и, кроме того, удобряют их. Теперь уже не только из рассказов и зарисовок наблюдателей известно, но и многочисленными фотографиями (они сделаны в искусственных гнездах) удостоверено, что муравей, держа передними ножками кусочек зелени или комочек мицелия, прежде чем уложить его на дно камеры, подносит к концу брюшка, изгибаемого вперёд, и при этом выделяет капельку. Удобренная и рыхло сложенная в подземной теплице масса уже через несколько часов густо оплетается сетью грибных гиф. Влага, испаряющаяся из зелёной массы, и тепло, выделяемое ещё продолжающей жить зеленью, способствуют быстрому росту грибка.

Среди муравьёв-грибоводов (их не так уж много — всего коло 100 видов) некоторые удобряют грибницу экскрементами других насекомых. В гнёздах тропического муравья Цифомирмекс римозус во влажной глинистой почве вырастают жёлтые дрожжи, удобряемые погадками гусениц. Цифомирмекс — один из самых мелких в мире муравьёв (от 1,5 до 3 миллиметров) — удовлетворяется единственной и к тому же совсем крохотной грибной грядкой. Сами муравьи гнездятся в пустых раковинах, во вздутиях листьев растений, где у них размещен и расплод, грибная же плантация устроена глубоко в почве.

Другие Цифомирмекс, обитающие в гнилой древесине, сооружают более крупные гнёзда, и их грибной сад в одной из центральных камер муравейника разбит на компосте из древесной пыли и экскрементов жуков-древоточцев. Здесь грибница вырастает уже до значительных размеров.

Муравьи Трахимирмекс септентрионалис собирают экскременты гусениц и вносят их под голубовато-белый мицелий гриба, покрывающий не только дно, но и своды небольших камер. Так же разрастается и плёнка кормового гриба в гнезде Аптеростигма, живущих небольшой семьёй в полтора-два десятка рабочих.

Листорезы не всегда принимают гриб из других гнёзд, хотя бы и того же вида. А уж если это гриб из муравейника чужого вида, его скорее всего просто выбросят. Возможно, он пропитан неприемлемым чужим запахом…

В гнёздах листорезов Атта произрастают Гипомицес да еще дальний родич мухоморов — мельчайший шляпный гриб Розитес гонгилофлора. Нигде, кроме как в гнёздах Атта, он и не водится. Точно так же и другие грибы встречаются только в муравейниках разных видов. Широко распространённый у нас чёрный блестящий Лазиус фулигинозус тоже связан с растущим в его гнёздах грибом Септоспориум, вне муравейников его никто не находил. Когда в лаборатории удалось поддерживать культуру гриба Лейкоспориум, водящегося в гнёздах Цифомирмекс костатус, об этом сразу появились статьи в разных научных журналах.

Подобные факты и дали повод высказать мысль, что в слепых парниках муравейников естественным отбором созданы особые виды муравьиных грибов. Как же они здесь возделываются и используются?

В густых зарослях грибницы, заполняющих подземные камеры, орудуют муравьи самого маленького размера, во много раз меньшие, чем мать. Эти минима так малы, что свободно движутся в микроскопических джунглях грибницы и производят прищипку не только по краю её, как это делает крупная самка в молодом гнезде, но и в центре грядки. Благодаря этому гриб быстрее разрастается и не образует плодовых тел. Ведь пищей служит здесь не сам мицелий, его сгрызают и обращают на удобрение, а те прозрачные капли, что выступают на погрызах и сразу слизываются муравьями.

Или те же капли, но со временем затвердевающие, отчего грядка покрывается густой щёткой прозрачных булавообразных, похожих на крохотные ампулы телец. Они богаты белком и особенно ценным для питания личинок гликогеном. Тельца эти называют муравьиными кольраби, или амброзией, или бромациями. Это главная пища листорезов и как бы конечная цель культуры гриба. Так листовая зелень, ещё недавно поглощавшая энергию солнечных лучей, преображается во мраке муравейника и, сливаясь с сыростью и теплом подземных ниш, порождает питательную массу, на которой вырастают новые поколения муравьёв.

Когда в семье мало лилипутов-минима, она теряет возможность направлять развитие грибницы, и гнездо быстро зарастает несъедобными для муравьёв образованиями, а грибоводы, не в силах справиться с духами, которых сами вызвали к жизни, отступают, бросая свои гнёзда и парники. Покрытые спороносцами и конидиеносцами цветущие грибные сады говорят о заброшенности, об упадке, о неблагополучии в гнезде. Наоборот, в сильных, процветающих муравейниках всегда достаточно лилипутов, и подземные грибницы, регулярно прищипываемые, покрыты щётками богатых белком кольраби.

Наблюдения в остеклённых гнёздах помогли лучше познакомиться с листорезами. Самки этих муравьёв на редкость легко возбудимы и раздражительны. Помещённые в пробирку, они готовы грызть стекло. Если через пробирку пропустить тонкий луч света, самки пробуют перекусить его жвалами и определённо злятся, обнаружив, что он неуязвим. Именно в гнёздах с молодыми самками Атта, вернувшимися из брачного полёта, сделаны были наблюдения, объяснившие, откуда появляется грибковая закваска в этой антисептической гипсовой норке.

Оказывается, закваску, дрожжи, в новое гнездо приносит самка. Уходя из родительского дома, она захватывает крошечный комочек грибных нитей, прячет его в защёчном мешке, как именуется иногда подротовая сумка. А когда, приземлившись после полёта и сбросив крылья, самка устраивается в зародышевой камере, то вскоре выплёвывает грибок и, окропив его экскрементами (эта подробность тоже впервые, была прослежена в лабораторных гнёздах), начинает выхаживать на новоселье грибницу. И всё же секрет, видимо, не только в этом. Те же самки выкармливают первых рабочих и без грибка: если закваска, принесённая на новоселье, погибла, семья всё равно возникает, но только растёт медленнее, а гриб со временем так или иначе появляется в муравейнике.

Уединившаяся после брачного полёта в зародышевой камере самка начинает откладывать яйца, большинство которых сама же поедает и скармливает личинкам. Грибница в камере, удобряемая всё это время, успевает разрастись, но пока ещё слишком мала, чтобы стать источником корма.

В более поздних поколениях миллионы муравьёв будут воспитаны на грибковом кольраби, первые же вскормлены силами самой основательницы. Она, единственный обитатель гнезда, ухаживает и за грибницей и за подрастающим потомством.

Минует примерно 100 дней, прежде чем из нового гнезда выйдут на поверхность земли первые рабочие-лилипуты. Им приходится немало потрудиться, сбивая в комочки землю, сквозь которую они прокладывают себе путь на волю. Эти комочки в конце концов будут выброшены на поверхность и лягут вокруг первого входа валиком или кольцом.

Забегая вперёд, скажем, что не меньше 150 дней проходит до появления средних по размеру листорезов, наиболее крупные выводятся лишь года через два, а крылатые самцы и самки — даже через три. К этому времени кольцо вокруг гнезда разрастается, увеличивается ввысь и вширь.

Уже первые рабочие начинают освобождать самку от всех забот, как бы постепенно разгружают её для одной лишь откладки яиц. Правда, и теперь большая часть их поедается или скармливается всё ещё немногим личинкам, но теперь самка откладывает отнюдь не по десятку яиц за сутки. Примерно через месяц — это новый, переломный, поворотный момент в жизни гнезда и семьи — в пакетах насчитывается уже свыше сотни яиц и личинок.

Теперь, как только в гнезде появились первые рабочие, личинки выкормлены уже значительно лучше, они вырастают более крупными, с более совершенным, более сильным ротовым аппаратом. Первым фуражирам, вышедшим из нового гнезда, подбросили в опыте лепестки белой и жёлтой розы. Светлая окраска лепестков помогла проследить за тем, как муравьи разрезали и уносили их в глубь подземного лабиринта, как продолжали измельчать их и в конце концов уложили и утрамбовали в компост под грибницу. Так выяснилось, что фуражиры в первых рейсах отнюдь не заготовляют пищу, что было бы вполне естественно для обитателей гнезда, всё ещё живущего в основном за счёт внутренних резервов тела одной-единственной самки. Нет, даже первая добыча фуражиров предназначена не для того, чтоб набить кормом зобик и утолить голод; это свежая порция зелёной массы, которая, как органическое удобрение, кладётся в компост под грибницу и поддерживает идущий здесь процесс.

Муравьи непрерывно измельчают и пережёвывают обрезки зелени, скатывают массу в комочки и наносят на грядки. Здесь совсем нет плесневых грибов, а только питательные — Гипомицес или Розитес. Но если не дать грибнице нужного удобрения, зелень сразу станет добычей плесени. Существует мнение, что Атта постоянно выпалывают все сорные грибы, прорастающие в грибных садах, а оставляют один возделываемый. Но чистота грибных садов может объясняться и другим: листорезы-фуражиры довольно строги в выборе вида заготовляемых листьев, а от состава листовой массы в немалой мере зависит и состав растущих на них грибов.

Постоянно прищипываемый рабочими гриб, разрастаясь, производит всё больше кольраби и самых тонких гифов, которыми муравьи тоже кормятся. Камеры и полости, ниши и галереи, занятые грибом, увеличиваются в числе и размере. В конце концов получается, что гнездо буквально начинено целыми гирляндами грибных камер величиной иногда с добрый мяч.

Первые фуражиры сносят в гнездо лишь небольшие обрезки листвы. Ведь они сами совсем крошки. Когда в гнезде выводятся, наконец, более крупные и более колючие рабочие, малютки всё реже покидают подземелье, всё дольше возятся в грибных садах и с молодью. Впоследствии наиболее крупные зрячие муравьи несут охрану гнезда, крупные рабочие заготовляют зелень для парниковых камер, рабочие среднего размера ведут строительство внутри гнезда, прокладывают дороги, разделывают зелёную массу, самые же мелкие, почти слепые лилипуты поглощены прищипыванием, прополкой грибницы и кормлением молодых личинок.

В старых гнёздах Атта бывает по нескольку сотен тысяч муравьёв, самка-основательница живёт около двух лет, но листорезы легко принимают в семью чужих самок, так что муравейник может существовать значительно дольше, чем отдельная, хотя бы самая долгоживущая самка, почему поселения листорезов и разрастаются до огромных размеров. Выше говорилось, что первый выход из нового гнезда открывается через три месяца, дней через 100 после того, как самка запечаталась в зародышевой камере. К концу первого года проложен второй выход, года через полтора — их уже около десяти, а через два — от 50 до 100. Возраст гнезда можно определить по количеству ходов, хотя и не столь точно, как возраст дерева по числу колец на пне.

Чарльз Митченер исследовал в Бразилии много поселений

Атта сексденс и в трёх двухлетних гнёздах насчитал 53, 63, 113 выходов; ещё через год в этих уже, следовательно трёхлетних, гнёздах было 1071, 853, 984 выхода. Часть ходов ведёт в относительно широкие подземные дороги, используемые иногда лишь в течение тех нескольких дней, пока муравьи срезают листья с деревьев. Потом эти тоннели забрасываются, видимо, до тех пор, пока деревья не зазеленеют снова.

Описаны ходы длиной в сотни метров, устроенные, как подчёркивают натуралисты, «лишь с весьма слабым уклонением от прямой, соединяющей точку отправления с местом, которое муравьи домогались достигнуть».

Тот факт, что тоннели выходят на поверхность на разных расстояниях от гнезда и в разных направлениях, очень важен. Легко себе представить, какая была бы без этого сутолока уже на подступах к самому гнезду. У некоторых Атта грузовые тоннели бывают выстланы бумагоподобной массой из пережёванных листьев.

Кроме удалённых от поселения входов, которыми пользуются фуражиры, всегда есть несколько отверстий над самым центром гнезда. Это вентиляционные люки. Их, смотря по обстоятельствам, то открывают, то закрывают. Вентиляция — регулирование воздушного режима, — как и регулирование температуры, влажности, подбор удобрения или прищипка — всё служит одной цели: обеспечить высокий урожай кольраби, снабдить обитателей гнезда белковым кормом. Муравьям требуются, однако, и углеводы. Листорезы добывают их в соке плодов, в пасоке, вытекающей из прокусываемых стеблей, из разрезываемых листьев, наконец, в нектаре, на который падки все муравьи. Собирая нектар, Атта срезают и сносят в гнездо не только лепестки с нектарниками, но и мелкие цветки целиком. Самые бывалые путешественники признаются, что плывущий по земле в челюстях невидимых муравьёв поток цветков выглядит фантастически даже на фантастическом фоне тропического пейзажа.

Старые гнёезда листорезов насчитывают сотни камер с грибными садами разного размера. Грунт, удаляемый при их сооружении, а также при прокладке тоннелей и ходов, вся выброшенная на-гора земля разбросана ровным слоем, так что в конце концов над гнездом образуется сплошная насыпь. Высота её может достигать полуметра, даже больше. Но иногда, после того как на сооружение гнезда затрачено столько энергии, столько живой силы многих поколений, вся семья внезапно снимается с места и переселяется. Почему? Никаких внешних причин для этого как будто нет: в старом гнезде определённо ничто не обрушилось, ничто не затоплено, да и кормовые условия нисколько не ухудшились. В гнездо, только что покинутое одной семьей, может вселиться другая, и она здесь не голодает.

В этих переселениях листорезов есть что-то напоминающее уже разгаданную ныне загадку кочевок Эцитонов и Дорилин, о которых речь шла в главе «На тропах джунглей и гилеи», но здесь, у листорезов, тайна ещё ожидает раскрытия. В биологии листорезов есть немало и других заслуживающих внимания черт. Некоторые из них мы рассмотрим в главе о сигнальных системах в семье, другие, выразительно характеризующие муравьиную семью, как целостность, приведём сейчас.

Если блокировать — для удобства проведения опыта возьмём не слишком большое — гнездо Атта и перехватывать всех муравьёв, возвращающихся домой, то через некоторое время выходы из гнезда обрушатся, живые следы сотрутся, гнездо будет выглядеть мёртвым. Не стоит, однако, торопиться вычёркивать его из списков: пройдёт несколько дней, и из погибшего, казалось, муравейника выйдут крошки и примутся восстанавливать выходы, а дальше на промысел потянутся реденькие ещё, но уже действующие цепи новых фуражиров-малюток.

Окуренное в одном опыте ядовитым газом гнездо потеряло всех взрослых муравьёв. Однако более устойчивые к яду куколки остались живы, и вскоре из глубины гнезда поднялись и приступили к ремонту входов только что вышедшие из коконов, ещё не успевшие потемнеть муравьи.

«Эти муравейники ведут себя как организм, обладающий огромной силой регенерации!» — воскликнул В.Гетч, описавший приведённые факты. Огромная сила регенерации в немалой мере основана на взаимоотношениях семьи с питающим её грибом. В связях между муравьями и тлями, муравьями и щитовками, муравьями и бабочками симбиоз, взаимопомощь объединяет насекомых разных видов. Листорезы же объединены взаимопомощью не с насекомыми, а с простейшими растениями, с грибами.

Межвидовая взаимопомощь способна, как мы знаем, насквозь пронизав жизненный уклад двух видов, слить их как бы в один, так что двойственная природа такого образования не сразу обнаруживается. Вспомним, с какими трудами удалось дознаться, что лишайники, например, — целый мир растений, распространённых чуть не от полюсов до экватора, — это не единый организм, как всегда считали, а сожительство двух растительных созданий — гриба и водоросли.

Грибо-водорослевое сожительство обоюдно полезно: зелёная водоросль питает гриб углекислотой, усвоенной при содействии солнечного света, а гриб доставляет водоросли минеральные соли, которые добывает, разрушая древесину или минеральные горные породы. Если сухо, водоросль обречена на гибель, но её поддерживает гриб. Когда гриб страдает от отсутствия органической пищи, его кормит водоросль.

В хороших условиях гриб и водоросль прекрасно могут жить и размножаться раздельно. Но где-нибудь на коре дерева или на гладкой каменной скале ни грибу, ни водоросли в отдельности не прожить, и они благоденствуют в виде лишайника, растут, развиваются и размножаются как двуединое живое образование.

Оба участника симбиоза, оба, как их называют, симбионта, выигрывают от союза, становятся необходимыми друг другу. Существует ли такая взаимная выгода и здесь, в отношениях муравьёв с грибом?

Муравьям гриб — это уже очевидно — необходим: они получают через гриб пищу. Благодаря грибу они могут расти и размножаться. Всё их будущее. — в грибе, через гриб, благодаря грибу. Но есть ли польза грибу от муравьев? Ещё бы! Не случайно эти грибы не встречаются нигде, кроме как в гнёздах листорезов, только здесь они и находят необходимые условия для жизни. Выходит, муравьи для гриба то же, что грибы для муравьёв. Муравьи скармливают грибу сочную зелень, удобряют почву под ним, укрывают его от холода, снабжают влагой. И то, что муравьи сгрызают спороносцы, не давая грибу размножаться спорами, не меняет существа дела, потому что молодые самки листорезов, улетая из родного гнезда в брачный полёт, уносят с собой несколько нитей, грибницы. Так что даже процессы расселения и размножения листорезов и их грибов как бы слились воедино.

Обычно, едва речь заходит о явлении симбиоза, тотчас в голову приходит со школьной скамьи навязший в зубах пример актинии Адамса и рака-отшельника. Этот пример повторяется так, как если б он был единственным. Но частое употребление настолько затёрло его, что теперь он лишь крайне тускло и упрощённо иллюстрирует природу симбиоза, мешая распознавать это замечательное явление, распространённое в природе гораздо шире, чем принято было думать.

На этом месте снова и снова ловишь себя на мысли о том, как глубоко проникают в науку представления, извращающие природную действительность. Почему, в самом деле, до сих пор так мало исследован симбиоз в живой природе? Почему так недостаточно изучены связи, объединяющие корневые грибы и высшие растения, растения и почвенные бактерии, связи инфузорий и морских червей с одноклеточными водорослями или простейших и жвачных?

«Наряду с межвидовой борьбой и конкуренцией можно и нужно нам, биологам, — пишет академик Т.Д.Лысенко, — наблюдать и разную степень объединения особей разных видов для общей борьбы за жизнь; причём эти объединения бывают как против особей других видов, их врагов и конкурентов, так и против невзгод мёртвой природы».

Семья муравьёв в роли симбионта представляет особопримечательный случай. Здесь в гармоническом по самой своей природе процессе симбиоза совокупные действия семьи как единства приобретают новую выразительность. Явление предстаёт перед нами как бы ещё в одной личине и учит открытыми глазами видеть и правильно понимать живую природу, игру её сил, действие её законов.

В ПОДЗЕМЕЛЬЯХ ЖНЕЦОВ И НА ДОРОГАХ К НИМ

^{Присеменные, причерешковые, прилистные образования и внецветковые нектарники. — Зерновые склады муравьиных подземелий. — Сеятели или полольщики? — Открытия в лесах Калининской области и на склонах Кузнецкого Алатау. — Как возникают зелёные насаждения вдоль муравьиных дорог и вокруг муравейников. — Муравьи и растения третьего яруса. — Понятия о вещах и их сущность.}

Множество растений выделяет внутри цветковых венчиков нектар, но существуют древесные породы, кустарники и травы с внецветковыми нектарниками — на листьях, прилистниках, прицветниках, цветоножках, наконец, на внешней стороне чашечек. Сладкие, иногда и душистые капли привлекают к себе в числе других насекомых также и муравьёв.

Ч.Дарвин, ссылаясь на Дельпино, писал, что способность выделять нектар вне цветка возникла лишь ради привлечения муравьёв. Правда, не все ботаники и экологи признают пользу муравьёв для растительности; некоторые находят, что муравьи нужны растениям «не больше, чем блохи собакам». Нельзя всё же отрицать, что привлекать муравьёв к растениям может не один только нектар. На тропах вокруг гнезда разложили разные семена и части семян и стали следить, как быстро и в какой очерёдности находят и уносят муравьи эти приманки. Под наблюдения были взяты муравейники двенадцати видов и семена сотен растений. И сразу сделалось ясно, что многие семена неотразимо привлекательны для муравьёв, а особенно привлекательны в них наросты, получившие в ботанике латинское название карункулов, по-гречески — элайосом, по-русски — присемянников. Эти сочные и жирные, богатые белком и сахарами образования хорошо видны, в частности, на семенах душистой фиалки, чистотела, марьянника, ожики.

Если говорить об ожике, то цельные её семена, отделённые от них присемннные наросты и те же семена без наростов по-разному привлекают муравьёв. Во всяком случае, в опытах они подбирали сначала присемянники, минут через пять после того уносили семена с наростами, семена же без присемянников ещё долго оставались незамеченными.

Присемянники бывают разные. У птицемлечника поникшего и лука медвежьего — это вся семенная оболочка, пропитанная жиром. У бурачниковых — отпадающая вместе с плодом часть цветоножки, богатая маслом. Голубой василёк производит семена, снабжённые чахлой летучкой, благодаря которой семя падает не рядом с материнским растением, а относится ветром на какое-то расстояние, откуда его понесёт дальше муравей, привлечённый наростом у основания плода. У татарника на семенах сохраняется питательный остаток столбика. На семенах большого чистотела — это просто припухлый рубчик, у ветрениц, на перелеске благородной — пластинки у основания плода. Присемянники осоки или глухой крапивы одеты в толстостенную оболочку, а у вероники спрятаны в особые углубления.

Описаны, заметим кстати, присемянники, привлекающие муравьёв особенностями строения: они имеют форму муравьиных личинок или покрыты густым волосяным покровом, подобно многим гусеницам, на которых охотятся муравьи. Случаи, когда растение как бы подражает насекомому, представляют малоизвестную и пока ещё менее исследованную разновидность явления, именуемого мимикрией.

Совершенно бесспорно, что существуют растения с семенами, приманивающими муравьёв, однако особой избирательности у них в этом отношении, видимо, не существует. М.Рузский и А.Гордягин подчёркивают, что семена одного какого-нибудь растения собирают разные муравьи, а один вид муравьёв может собирать семена многих растений.

Муравьи подбирают и несут к гнезду семена с расстояния от 10 до 30, в некоторых случаях даже до 70 метров. Если носильщик обронит семя, оно останется неподобранным, а бегущие с другим грузом муравьи до тех пор натыкаются на него и толкают в разные стороны, пока оно в конце концов не окажется сдвинутым к самому краю тропы. Здесь такие семена и остаются лежать и впоследствии обязательно прорастают. В результате вдоль муравьиных дорог образуются, а со временем всё больше густеют рядки зелёных растений. Иногда они совсем скрывают от взора тропу, лежащую между ними.

Съедобные присемянники, несомненно, способствуют расселению и размножению некоторых растений, то есть в принципе действуют аналогично хохолку летучек, плоскостям крылаток, зубцам и крючочкам околоплодников, клею семенных оболочек, пробковому или воздушному поплавкам на зерновках и семенах, наконец, ярко окрашенным околоплодникам с обращающими на себя внимание птиц и животных плодами, внутри которых спрятаны семена, одетые в прочную оболочку, препятствующую их перевариванию в желудках живых существ.

К.Маркс как-то заметил, что зубы хищника представляют, в сущности, орган межвидовой связи. Органы межвидовой связи есть и у растений. Нектар цветков — сладкая приманка для насекомых-опылителей, питательная пыльца растений-энтомофилов, съедобные присемянники мирмекохоров, как названы учёными растения, расселяющиеся при содействии муравьёв, — всё это явления одного ряда. Однако связи между растениями и муравьями не всегда лежат на поверхности. Профессор П.И.Мариковский, много лет занимавшийся биологией некоторых мирмекохоров, показал, что муравьи Формика руфа усердно собирают, в частности, семена Кандыка сибирского. Едва созревшие семена высыпались из раскрывшихся коробочек, фуражиры подбирают их и уносят в гнездо. С каждым днём всё больше муравьёв включается в сбор семян, но одновременно некоторые муравьи начинают удалять из гнезда те же семена, многие даже с присемянниками. И вот что любопытно: всевозможные отбросы — остатки пищи, хитиновые части тела насекомых, рубашки личинок, — систематически удаляемые из гнезда, муравьи складывают в одно-два определённых места, а семена кандыка уносят в разных направлениях и на разные расстояния. Похоже, будто эти семена, поначалу привлекавшие муравьёв, через какое-то время, уже в муравейнике, стали их чем-то отталкивать. В результате Формика выносят их из гнезда, разбрасывают и, таким образом, способствуют расселению растений.

Примерно то же происходит и с семенами ириса-касатика, аконита, первоцвета. В них, после того как они полежат, образуются, как установил профессор П.И.Мариковский, разные алкалоиды; они-то и меняют отношение муравьёв к семенам. Нечто вроде присемянников — богатые белком и жиром «муравьиные хлебцы», или «белтовы тельца», — собирают муравьи Псевдомирма белти с черешков листьев акации.

Гнездятся эти Псевдомирма в больших полых, шипах, акаций и, поедая одни лишь причерешковые тельца, оберегают деревья не только от насекомых-вредителей, но, как выяснилось, также от травоядных, которые определённо избегают ощипывать деревья, заселённые муравьями.

Исследователи южной флоры и фауны описали уже немало акаций с полыми шипами и не меньше муравьёв, поселяющихся на них. Правду говоря, здесь даже не вполне ясно, кто к кому приспособлен: акация ли — мирмекофил, или, наоборот, муравьи — акациефилы… Муравьи не всегда находят на акации готовый кров. Натуральный гуммиарабик — это сгущённый клейкий сок акаций, растущих в долине Верхнего Нила, от Нубии до Абиссинии; сок вытекает из коры деревьев, когда муравьи выгрызают себе в древесине гнездовые камеры.

Подобные «муравьиным хлебцам» образования встречаются и у растений наших широт: таковы, например, поверхностные слои клеток на нижней стороне прилистников бобов или вики. Муравьи начисто выгрызают их, и это, видимо, не причиняет растениям вреда.

Листья дерева, торжественно именуемого Гумбольдтия лаврифолия (оно растёт на Цейлоне), буквально покрыты внецветковыми нектарниками, и на побегах его есть множество участков с тонкими стенками. Без труда прогрызая их, муравьи открывают себе путь в полые междоузлия, где и поселяются. Следовательно, как и на шиповатой акации, они находят здесь для себя и корм и кров. Но союз с растениями может заключаться и ради одного только крова.

Вот Цекропиа имбауба… Их светлая кора, их крупные, лапчатые, белые снизу листья запоминаются всем, кто бывал в тропических лесах южного полушария. В описаниях Цекропиа не всегда упоминается, однако, маленькая анатомическая подробность: междоузлие молодого полого стебля растения недалеко от края верхней части имеет вмятину, под которой стенки утоньшены. Как раз в этом месте прогрызают себе ход в полость стебля муравьи.

Получается, что молодые, сочные и, следовательно, всего более привлекательные для вредителей побеги и верхушки заселяют муравьи, отпугивающие других насекомых. Ту же службу несут по совместительству плоскоголовые муравьи, живущие под корой или под листьями лазящих растений, обитатели стеблевых или листовых вздутий, обитатели клубней. Но возвратимся к мирмекохорам.

Способ, каким распространяются семена растения, определённо зависит от его высоты. Наиболее высокоствольные древесные породы и наиболее высокостебельные бросают свои семена в прямом смысле слова на ветер (это анемохоры). Среди деревьев среднего яруса и кустарников много таких, чьи плоды поедаются птицами или животными и разносятся в их желудках или просто приклеиваются, прицепляются к их телу. Самый нижний ярус, особенно в теневой зоне, где насекомых меньше, — это часто зона растений, которые расселяются при посредстве муравьёв. Они рассеивают семена вдоль дорог, ведущих к муравейникам, и вокруг самих гнёзд. Последнее не обязательно связано с такими особенностями семян, какие открыты у Кандыка сибирского.

В мусоре, выкинутом муравьями из гнёзд, сплошь и рядом можно видеть семена. В радиусе около метра вокруг сравнительно небольшого гнезда чёрных Лазиусов были подобраны 20 семян чистотела, около 300 семян фиалки, свыше 600 семян вероники — все с объеденными присемянниками. После посева эти семена нормально взошли, а всходы нормально развивались, лишний раз подтверждая, что присемянник в этих случаях и есть червяк, на которого клюют муравьи, и приманка, служащая распространению мирмекохоров.

Немало есть, впрочем, растений, привлекающих муравьёв и без присемянников или причерешковых, или прилистниковых телец. Муравьи могут потреблять не только особые наросты, но и самые зерновки и семянки. Недаром говорится, что муравейники бывают полны горохом пополам с чертополохом.

Склады зерна в гнёздах муравьев-жнецов становились, как известно из истории, предметом судебной тяжбы! На заре цивилизации своды законов некоторых восточных стран содержали даже специальные разъяснения, кому принадлежит зерно: владельцу участка, где расположен муравейник, или хозяину поля, с которого муравьи собирали жатву. Обитателям средних широт трудно себе представить, сколько зерна могут стаскивать в свои гнёзда эти муравьи-южане. Но и в умеренном поясе такая деятельность муравьёв весьма ощутительна. В начале XX века молодой агроном Н.А.Димо, (впоследствии один из заслуженных деятелей русской агрономии, действительный член Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина, обнаружил, что в районах левобережного Заволжья муравьи Мессор структор сносили в свои склады иногда до 55 килограммов зерна с гектара, то есть чуть не десятую часть урожая, который собирали тогда крестьяне.

Всё, что Н.А.Димо сообщил о жнецах Заволжья, сегодня подтверждают Д.Эйкинс и другие видные агрономы Ганы; здесь, в глубине Африки, муравьи-жнецы приносят ещё больший ущерб. Они не только собирают спелое зерно с растений, но и систематически выкапывают из почвы семена. Впрочем, время от времени такое случается и у нас. Когда вблизи Еревана начато было строительство агробиологической экспериментальной базы, всё, что растениеводы высевали на своих опытных делянках за день, муравьи уносили в течение ночи. Они действовали с методичностью, способной привести в отчаяние. На опустошённом поле оставались лишь столбики с этикетками, где были выписаны номер делянки, наименование сорта, дата посева. Чтоб покончить с этим наказанием, пришлось уничтожить не только ближние, но и дальние муравейники.

Жнецы весьма ловко и умело выбирают невзошедшие семена. В пустынных и вообще засушливых районах даже растения-эфемеры плодоносят нерегулярно. В неурожайные годы жнецы и поддерживают своё существование, собирая лежащие в почве невзошедшие семена. Ллойд Тевис-младший установил, что в Сонорской пустыне в долине Кочелла (штат Калифорния, США) муравьи-жнецы Веромессор в благополучные годы забивают гнездовые закрома зерном эфемеров Энотера, Мальваструм, Ментцелия и не обращают внимания на семена растущих здесь же Плантаго или Пектокария, Но вот в долине наступила засуха: 12 лет подряд здесь ничего не вызревало и даже не всходило. И те же Веромессор прекрасно собирали семена Плантаго и Пектокария, которые подолгу лежат в сухой почве и которых здесь всегда достаточно.

Как видим, в одном и том же месте одни и те же муравьи ведут себя в зависимости от условий неодинаково. Ещё более отчётливо изменяются повадки в разных местностях. Обитатели глинистых оазисов пустынные Афеногастер забивают свои гнёзда зерном, а на благодатных приморских лимонных террасах те же Афеногастер запасают совсем немного семян — диких льнянок, вероники, дымянки. В умеренно тёплых и относительно сырых местностях муравьи Соленопсис не столь рачительны, как в сухих и жарких.

Гнёзда жнецов окружены кратерообразными валами, каких другие муравьи не строят. Кроме земли и песка, выброшенных при сооружении гнезда, в этих валах много шелухи семян, зерновых оболочек. Вход прорыт обычно в центре чисто выполотой площадки.

К вечеру, перед заходом солнца, многие жнецы закрывают входы, заваливая их сверху мелкими камешками, а затем передними ножками забрасывают слоем песка или пыли. Утром пыль разгребают, а камешки, закрывавшие ход, уносят. Делают это запоздавшие, которые вернулись, когда входы были уже закрыты. Разумеется, ночуют они под открытым небом, вне гнезда, отчего многие становятся жертвойхищников, гибнут от холода. Зато семья почивает спокойно.

В особенно жарких районах гнездо закрывают не на ночь, а, наоборот, днём. И здесь оставшиеся за порогом обречены. Когда температура почвы превышает 55 градусов, муравей, задержанный на такой почве, гибнет через полминуты. Естественно, на промысел жнецы выходят лишь когда спадёт жара.

Муравьи-жнецы вооружены относительно слабым жалом, которым они, однако, тоже пользуются. Солдат у них, как правило, нет. Некоторые, похожие на воинов Феидоле, своими сильными челюстями размалывают принесённые с поля твёрдые зёрна. Эти живые жернова живут только до осени, новые выводятся с весны.

Кормовые вылазки жнецов прослежены не хуже, чем походы листорезов или марши кочевников. Сначала масса насекомых всё более оживлённо снуёт по поверхности гнезда. Изнутри вскрывают новые ходы. Фуражиры растекаются в нескольких направлениях и исчезают. Затем в поле зрения в разных местах обнаруживается то муравей, несущий в челюстях зерновку падалицы, то муравей, взбирающийся по стеблю к колосу, ещё дальше — муравей уже на колосе спиливает челюстями колосок. Колосок падает, его подбирает внизу один из свободных носильщиков: они снуют здесь во всех направлениях. И вот уже стягиваются, сбегаются на дорогу грузчики, возвращающиеся к гнезду.

Собирая в пустынных районах семена саксаула, жнецы на месте сгрызают с них крылатку и оставляют её, а зерно уносят. Теперь ветер не помешает им доставить груз к цели. Чем ближе к гнезду, тем больше носильщиков на дорогах — число их с каждой минутой возрастает, они несут в челюстях кто обломок зерна, кто колосок, семянку или только плёнку шелухи, а кто и просто комочек земли.

Совсем немного времени проходит после того, как первые группы сборщиков покинули муравейник, а авангарды нагруженных фуражиров уже стягиваются к входам в гнездо. Здесь на подступах к дому суетится множество муравьёв, которые на первый взгляд просто путаются под ногами, мешают грузчикам. На деле они представляют что-то вроде живого сита, сквозь которое процеживается поток сносимого корма. Каждый приближающийся к гнезду муравей, как и его ноша, многократно ощупывается усиками сначала на дальних рубежах, а там и привратниками. Всё сомнительное задерживается, всё неприемлемое отсевается. Иные из стражей выбегают навстречу носильщикам и, то ли помогая им, то ли на ходу проверяя их и ношу, вместе с потоком возвращающихся подходят к гнезду.

Описываемые здесь сценки исполнены физиологического смысла: они наглядно представляют в действии одно, из слагаемых присущей живому избирательности — его защитные барьеры и фильтры.

Итак, носильщики сносят в гнёзда спелое зерно. Сносят они его, можно думать, для пропитания, какой иной в нём прок? Для точности следует, однако, проверить, куда именно это зерно используется. Фантазия и в науке полезна. Надо только помнить, что самый маленький домысел, каким бы вероятным он ни казался, как бы правдоподобно ни выглядел, требует самой пристальной проверки.

Проследить путь зерна в муравейнике не просто. При раскопке удаётся вскрыть только верхние галереи, а всё, что глубже, ускользает от наблюдения. Жнецы гнездятся глубоко, нижние камеры лежат немногим выше уровня грунтовых вод, штреки, ведущие к этим камерам, имеют иногда метров по 20-25, а то и больше. В верхних галереях семена лежат как попало, вперемешку с крохотными пустыми ракушками, которые тоже почему-то доставляются сюда муравьями. Похоже, в верхних галереях идёт сортировка семян; возможно, тут их и обрушивают, отделяют от шелухи и оболочек. Если бы после этого семена сразу поедались, не о чем было бы и говорить. Но они поступают теперь в глубокие отсеки, ссыпаются в подземные закрома.

Во многих лабораториях делали попытки воспроизвести процесс в обычном остеклённом муравейнике, но безуспешно: в искусственные гнёзда жнецы не сносят зерно. Возможно, инстинкт провиантирования просыпается у них, лишь когда построены глубокие штреки к камерам, где в обычных гнёздах хранится зерно.

Естественно ожидать, что в глубоко расположенных и, значит, сырых горизонтах почвы семена прорастут. Так оно и получается, если несколько дней подряд перехватывать уходящих из гнезда фуражиров и не давать им вернуться. Семья слабеет, в ней не остаётся сил управляться с семенами. Когда же муравьёв достаточно, семена в сырых камерах гнезда не прорастают.

«Уж не знают ли муравьи какого-то заклинания, которым усыпляют живую зерновку?» — отчаявшись, восклицал Эжен Маре, пытавшийся раскрыть тайну жнецов. Высказывались предположения, что всхожесть семян подавляется действием муравьиной кислоты, что муравьи механически убивают зародыши. Другие исследователи склонялись к мысли, что муравьи не тормозят прорастание, а, наоборот, способствуют ему: не случайно в гнездо доставляют также и прорастающие семена, а вокруг часто разбросаны обгрызенные ростки. Но сейчас множество предположений отсеялось, в загадке, приведшей в отчаяние Эжена Маре, кое-что прояснилось.

В сухую, солнечную пору жнецы извлекают из гнезда отсыревшие семена, раскладывают их на прогретом склоне кратера. Отсюда и взял Эзоп свою строчку о муравьях, сушивших ясным днём зёрна. По рассыпанным тонким слоем зерновкам в разных направлениях шмыгают юркие муравьи, переворачивая зерновки с бока на бок. Часть отсыревших семян набухла и прорастает, однако это, так сказать, на руку (на жвалы) муравьям, и не только потому, что с наклюнувшихся семян легче снимается несъедобная плёнка.

У пробудившихся к жизни семян крахмал эндосперма переходит в растворимые сахара, пробуждая к развитию зародыш. Но когда семя выгоняет росток и зачаток корешка, который мог бы впиться в землю, муравьи сразу сгрызают их. Прорастание идёт, таким образом, без роста, и весь крахмал семени постепенно переходит в сахар. В общем муравьи осолаживают зерно, причём, и осоложенное, оно съедается не сразу. Дальнейшие его приключения долго оставались непрослеженными, потому что зерно разгрызают и измельчают. Методическая работа муравьиных челюстей превращает содержимое подземных закромов в розовато-коричневую массу, которую иногда можно видеть рассыпанной вокруг муравейников. Эту массу — она кажется выброшенной из гнезда песчаной пылью — муравьи при первой возможности снова и снова просушивают.

Стоит вблизи от гнезда высыпать горсть свежераздробленного зерна или крошки свежего хлебного мякиша, и муравьи сразу перетащат эту сыроватую массу в муравейник. Однако завтра же они вынесут перепавший им корм на поверхность и разложат на солнечной стороне. Только сухие запасы устойчивы к плесени. Стоит ненадолго оставить муку сырой, и плесень быстро охватит её мягкими щупальцами. Отсырев, кормовая крупа портится, начинает горчить, что легко проверить на вкус.

Муравьиная мука — тончайшего помола, она измельчена до крупинок размером в две-пять клеток. Даже под микроскопом не всегда удаётся опознать, из каких семян она получена. Кроме крахмальных зёрен, в муке попадаются обломки цветковых тычинок, пушок растений. Но этот порошок всё ещё не готов к усвоению. В съедобное состояние он переходит лишь под воздействием ферментов, когда крахмал превращается в хорошо усвояемые сахара.

Жнецы кормят своих личинок и жидким содержимым прорастающих зёрен и крупой; они подносят пищу поближе ко рту личинок или кладут их на муку, и те присасываются к облизанным рабочими крупицам и выпивают их по мере того, как масса растворяется. Так процесс, начатый летом на полях отрядами жнецов, заканчивается осенью в глубине гнезда.

Но до осени жнецам не раз — особенно после дождей — приходится вытаскивать наверх кормовые запасы, и не только, чтобы просушить их. Жнецы, как и прочие муравьи, предпочитают расширять гнездо, пока земля влажна. А уж когда прокладывают новые и ремонтируют старые ходы и камеры, из гнезда вместе с отрытой землёй выбрасывают и содержимое камер. Впоследствии вынесенное — и семена и ракушки улиток, о которых всё ещё не известно, для чего они здесь, — будет вновь возвращено в подземелье. Однако часть зёрен, здоровых и загнивших, неизбежно останется неподобранной. В результате вблизи от гнёзд возникают плантации растений, поставляющих муравьям корм. Они могут занимать иной раз заметную площадь.

Вокруг гнёзд техасского бородатого муравья Погономирмекс барбатус десятки квадратных метров покрыты зарослями так называемого муравьиного риса — Аристида олиганти, иначе игольчатой травы. Существует даже мнение, будто муравьи подсевают свой рис, когда плантация изреживается. Большинство исследователей находит, правда, что Аристида самообсевается здесь зерном-падалицей, а муравьи ограничиваются прополкой, под корень удаляя всё, кроме риса. Техасский бородатый муравей даже именуется полольщиком. Подробно описаны встречающиеся в глухих уголках Аризоны муравейники, заросшие злаком Мунроа скварроза.

Почему гнёзда Погономирмекс в Техасе связаны с Аристида, а в Аризоне с Мунроа? Отчего в разных местах одни и те же муравьи «возделывают» или «выпалывают» разные растения? Чем объясняются эти «фантазии природы»?…

Обнаружив в своё время вокруг муравейников куртины растений, лишь с недавних пор возделываемых в этих местностях, американский мирмеколог Мак Кук заключил, что связи муравьёв с растительными видами могут возникать сравнительно быстро. Определённые растения приурочены к муравейникам не только у жнецов. А.А.Лебедев встретил в лесах Калининской области вокруг гнёзд Формика великолепные «костяниковые сады». Профессор К.В.Кострин нашёл в лесах Коми АССР муравейники, обрамлённые зарослями шиповника или малины; причём кусты были заметно лучше развиты и более урожайны, чем любые экземпляры вдали от муравьиных куч.

В Сибири, в районе Кузнецкого Алатау, на Арчекасской гряде, у вершины обнаружили муравейник, хорошо замаскированный подмаренником северным — Галиум бореа. Стебли цветущих растений поднимались выше купола и, прикрывая гнездо извне, служили как бы оградой, через просветы которой в разных направлениях разбегались муравьиные дороги. И второй муравейник был скрыт подмаренником, и третий, и четвёртый… Под каждой куртиной цветущего Галиум было гнездо муравьев.

Казалось бы, всё ясно: цветки подмаренника богаты нектаром, который муравьям так по вкусу; высокие плотные заросли зелёным кольцом защищают в этих суровых условиях гнездо от ветра; а зимой сухие стебли задерживают снег и этим утепляют почву. Естественно, что близость этого растения полезна для муравьёв. Однако не это было главным в маленьком открытии, которое сделали биологи местной средней школы: обойдя всю гряду вдоль и поперёк, они, к великому изумлению, установили, что ни отдельных растений, ни тем более куртин Галиум бореа вне муравейников нет. Как же тут было не задуматься?!

Острые вопросы рождает не только находка подмаренника в Кузнецком Алатау. В смешанных лесах купола муравейников тоже часто покрыты травами, да не просто так. Где много звездчатки, снабжающей муравьёв зерновым кормом, на муравейниках растут травы, обжитые тлями; среди зарослей какой-нибудь заселённой тлями костяники муравейники покрыты звездчаткой.

Геоботаники давно подметили эту, как и они признают, «поразительную закономерность»: около муравейников часто водятся растения, которых нет вокруг, и, наоборот, вблизи от муравейников может не быть растений, которых вокруг сколько угодно, хотя в других местах муравьи того же вида прекрасно живут бок о бок с этими же растениями. Подобные факты объясняли всеспасительной случайностью или, как это выспренне сформулировано одним видным ботаником, ссылками на то, что муравьи производят «флористические отборы растительных зачатков, попадающих на муравейник, и делают это весьма целесообразно».

Это звучит, спору нет, учёно, но объясняет ли что-нибудь по существу? А ведь земля вокруг муравейников изрыта многочисленными ходами, разрыхлена, увлажняется и аэрируется — дышит совсем не так, как слежавшийся плотный грунт подальше.

Земля удобрена отбросами жизнедеятельности муравьёв, она значительно менее кислая. Разве всё это не должно влиять на состав растений муравьиной плантации? Не потому ли и на Арчекасской гряде муравейники обросли подмаренником, который вне муравейников здесь не водится? И не по этой ли причине гнёзда черноголового Формика уралензис окружены таволгой-спиреей, а холмики Формика иигриканс покрыты полынью или злаками, которые скрепляют постройку, защищают её от ветра и ливней?

Пора, однако, сделать важное дополнение ко всем рассказам о муравьиной жизни, пора напомнить, что на каждый процесс, протекающий в муравейнике, действуют одновременно другие; в каждое явление вплетаются перекрещивающиеся, встречные, касательные или сторонние для него, в каждом необходимое так или иначе сплетается со случайным. Вот почему среди стягивающихся к гнезду жнецов с зерном всегда можно видеть фуражиров, крепко зажавших жвалами несъедобные щепки, комочки почвы, пустые ракушки.

Среди тех, что доставляют строительные материалы, обязательно попадается сколько-то бегущих порожняком. Да и всё, о чём выше рассказывалось: и шитые гнёзда Экофилла, и грибные сады листорезов, и начиняемые теплом кучи Формика, и подземные зерновые склады жнецов — во всём этом норма и правило пробиваются в конечном счёте вопреки отклонениям. На каждом шагу вновь и вновь настойчиво напоминает природа о том, как относительна всегда целесообразность органических устройств и приспособлений, о том, что закономерность с необходимостью рождается как производное органической целостности и единства живой, развивающейся муравьиной семьи.

СВИТА МУРАВЕЙНИКА

^{Семьи, живущие в одном гнезде, но врозь. — Сложные и смешанные гнёзда. — Находка под камнем-плитняком. — Статистика мирмекофильных видов. — Хозяева и гости. — Различные категории гостей. — Что делает гостей похожими на хозяев? — Корни мирмекофилии.}

Одна за другой прошли перед нами картины жизненного уклада различных муравьёв. И каждая по-своему подтверждала реальность семьи, многообразно проявляющуюся то тугим связующим узлом, то лишь неясно ограниченным полем центростремительных и центробежных сил, рождаемых контактами, нервными импульсами, обменом веществ. Семья бывает ничтожно жалкой или огромной, её составляют всего десяток-другой насекомых или многие сотни тысяч особей; часть их систематически отделяется от целого и уходит иной раз за сотни метров и всё же обязательно возвращается к незримо сдерживающему всех центру, вокруг которого кишмя кишит живое муравьиное месиво.

Муравьи в таком месиве не обязательно одного вида: мы знаем это уже из рассказа об охоте на куколок. Но, кроме случаев временного или постоянного, частичного или полного паразитизма, когда разные виды объединены общим обменом веществ, муравьи разных видов могут обитать в одном гнезде и тем не менее врозь, бок о бок, но каждый сам по себе.

Пример такого сожительства являет гнездо, оно называется сложным, в котором два разных муравейника, переплетаясь ходами и камерами, дают кров двум разным семьям. Они друг от друга независимы: каждая сама для себя собирает корм, отдельно воспитывает потомство. Потребности обоих видов настолько несхожи, что они друг другу не мешают. Совместно обитая и постоянно встречаясь, они в то же время как бы не соприкасаются; физически связанные, они физиологически обособлены. Но есть ещё и смешанные гнёзда, где живут виды муравьёв, которым сходные повадки дают возможность сообща воспитывать яйца, личинок, куколок или вести строительные операции, или заготовлять корм, или обороняться от врагов, или переселяться.

Подлинный характер отношений определяет мера активности соседей: стоит одному действовать с прохладцей, и взаимопомощь на поверку оказывается паразитизмом. Вблизи крупного муравейника жнецов поселяется, например, Доримирмекс пирамикус. Их маленьким семейкам здесь спокойно: жнецы просто не замечают чужаков, уютно устроившихся на готовом, хорошо прогреваемом и чистом месте. Это ещё не всё. Подобно сопровождающей акул мелкой рыбёшке, кормящейся остатками с акульего стола, или подобно пичужкам, которые добывают себе пропитание в разверстой пасти крокодила, муравьи Доримирмекс извлекают из соседства и другую пользу: они подбирают части тела насекомых, стаскиваемые жнецами наряду с обычным зерновым кормом и брошенные вблизи гнезда.

Мелкие муравьи Лептоторакс свободно разгуливают по ходам и камерам гнезда чуть не вдвое больших по размеру Мирмика, а встречаясь с хозяевами, усердно поглаживают и облизывают их спины и головы, в ответ на что получают капельки отрыгиваемой для них пищи. Точно так же блестящий и — подчеркнём это — тоже малютка муравей Формикоксенус нитидулус обитает не возле, а внутри гнёзд Формика — в стенках и перегородках ходов и камер. Расплод Формикоксенусов помещается в гладко выточенных нишах, а ведущие к нишам коридоры настолько тесны и узки, что ими никак не могут пользоваться в несколько раз более крупные Формика. Муравьи-малютки сами по себе, отдельно от Формика, не живут, и если те покидают старое гнездо и переселяются, то за ними следуют и слепые Формикоксенусы. Сходным образом и крошка муравей Соленопсис фугакс живёт в гнёздах Формика фуска. Тоже и махонькие Кидрис, гнездящиеся в муравейниках тропических Струмигенис. Подробно изучивший в Новой Гвинее эту пару Уильям Броун утверждает, что Кидрис отдельно от Струмигенис и не встречаются, а сообща они живут слитно, самки — вместе, количество рабочих в гнезде примерно одинаковое.

Феидоле, обитающие в муравейнике жнецов, кормятся не отходами с хозяйской кухни, а зерном, которое не устают таскать из подземных закромов. Воришки действуют безнаказанно; они так юрки, что жнецам за ними не угнаться, и так малы, что их узкие ходы неприступны для хозяев. Не удовлетворяясь зерном жнецов, Феидоле похищают также их яйца и личинок и время от времени подкрепляют ими свои силы.

Чем мельче рабочие муравьи таких видов, тем удачливее грабят они хозяев и тем чаще кормят и сильнее раскармливают уворованным своих самок.

Не следует думать, что муравьиное гнездо, как кишащая жизнью экологическая ниша, представляет собою некое из ряда вон выходящее явление. В норе любого зверя, в гнезде любой птицы зоолог, ботаник без труда обнаруживают характерную флору и фауну, свою свиту членистоногих, простейших, грибов. Живое, в сущности, всюду, но в гнёздах настой его, как правило, плотнее и гуще. Наглядно убедиться в этом помогает пример бесчисленных немуравьиных обитателей муравейника.

В погожий летний день приподнимем в саду или на пустыре плашмя лежащий камень-плитняк, под которым устроено гнездо каких-нибудь муравьёв. Земля под камнем тёплая, сырая. Не дольше мгновения длится замешательство, овладевшее всем, что есть живого под камнем. Вспугнутые светом солнечных лучей и жаром сухого воздуха муравьи исчезают, скрываясь в щелях и трещинах почвы. Следом уползают слизнячки и неуклюжие серые мокрицы, скользят гибкие уховёртки и многоножки, бегут разномастные жучки.

Какие-то букашки замирают на месте, втянув голову и поджав под себя все шесть ножек и усики. При этом они сразу теряют облик насекомого и, превратившись в бесформенный комочек, сливаются с землёй, на которой лежат. Могут пройти часы, прежде чем комочек проявит признаки жизни: боязливо отогнёт усики, осторожно вытянет головку. Иногда только наступление сумерек оживляет этих притворяшек, под покровом ночи они бесследно исчезают. Всех членистоногих, обитающих в муравейниках или возле них, называют мирмекофилами — любителями муравьёв.

В 1844 году было зарегистрировано около 300 таких любителей, к 1874 году — около 600, в 1894 году — примерно 1200, в начале нынешнего века — больше 2 тысяч. Теперь их, кажется, даже перестали учитывать.

Невероятные головоломки поставляет натуралистам оравамирмекофилов: мелкие личинки, солидные жуки, гусеницы бабочек, плоскотелые клопы, клещи. Одни находят приют в камерах или ходах хозяйского гнезда, другие прячутся в глухих, заброшенных штольнях и галереях и, выбегая, при удобном случае подкладывают в пакет муравьиных яиц своё или, наоборот, утаскивают для прокорма пару муравьиных личинок. Одни довольствуются теплом и влагой чужого жилья, другие подбирают объедки, третьи, как шакалы, поедают муравьиные трупы, а то и на живых муравьёв нападают. Во многих случаях отношения муравьёв с их сожителями по муравейнику непонятно даже как числить; вражда здесь или гармония, конкуренция или помощь? Тут неприложимы схемы готовых представлений: симбиоз, хищничество, паразитизм. Старая двоичная система «или — или» тут сплошь и рядом отказывает, тут приходится отбрасывать привычные мерки, чтобы видеть в явлении то, что в нём на самом деле есть — без ретуши, без домысла, без приписок. И даже если на первый взгляд характер отношений между муравьями и мирмекофилами ясен, нельзя торопиться с заключениями до тех пор, пока разноплановые связи не прослежены во времени, в развитии. Видимость здесь часто заслоняет подлинную суть: смертельно вредное может производить поначалу впечатление весьма нужного, а полезное иной раз скрывается в личине никчемного.

Начнём обзор с насекомых, которых муравьи не терпят, преследуют и от которых всё же не способны начисто избавиться. Подобные случаи составляют, как считается, начало, прародительскую форму мирмекофилии.

Непрошеными и гонимыми часто бывают хищные жучки из числа Стафилинид. Они обычно скрываются в тёмных закоулках и избегают встреч с хозяевами гнезда. Таковы и жучки Мирмедония, истребляющие трупы муравьёв, но способные также приканчивать больных и увечных в гнёздах Лазиус фулигинозус или Формика руфа, В стеклянном садке можно наблюдать, как жучок исподтишка приближается к муравью, а тот внезапно поворачивается и с раскрытыми челюстями переходит в атаку. Жук, не приняв боя, удаляется.

При муравьях Тапинома эрратикум ютится жучок Мирмеция фусси. Ночью или когда муравьи сбились от холода в клуб, жучок орудует безнаказанно. Зато в жаркую пору, днём, муравей, встречая жучка, складывается вдвое и, забросив на спину брюшко, сверху обдаёт обращающегося в бегство противника зарядом яда. В искусственных гнёздах муравьи быстро, иногда за несколько часов, изничтожают всех жучков, а в природных условиях Мирмеция как-то ускользают от хозяев и не переводятся в их гнёздах.

Но муравьи не обязательно гонят всех непрошеных жильцов; к тем, от кого нет вреда и ущерба, они относятся терпимо, без неприязни, как бы не замечая их. Одна бразильская бабочка откладывает яйца на листьях дерева вблизи муравейника Долиходерус и на том кончает заботу о потомстве. Вышедшие из яиц личинки сами пробираются к картонному гнезду муравьёв и здесь между стенками находят для себя изолированное укрытие, где и окукливаются. Некоторое время спустя из укрытия появляются молодые бабочки. Их тело, ножки, даже крылья в первые часы жизни покрыты золотистыми волосками — защитой от муравьёв. Когда бабочка покинет гнездо и отправится в полёт, волоски опадут.

Муравьи вполне терпимо относятся к гостям, даже если это вульгарные приживалы. Клещ Антеннофорус определённо старается поменьше досаждать Лазиусам, на которых поселяется. Примостившись под головой Лазиуса, клещ время от времени поглаживает его передними ногами, будто воспроизводя прикосновение усиков и таким образом заставляя муравья отрыгивать содержимое зобика, тотчас слизывает его. Когда на муравье поселяются два клеща, они устраиваются уже по одному с каждой стороны брюшка. Третий живёт снова под головой, вдоль средней линии тела. Если клещей четыре, они держатся справа и слева по два — под головой и на брюшке. Пятый находит себе место опять вдоль средней линии — передним концом тела вперёд, а шестой на конце брюшка передним концом тела назад. В общем эти вежливые попрошайки размещаются на муравьях, не нарушая равновесия кормильца, не мешая ему двигаться. Биологи, занимающиеся происхождением симметрии в органической природе, не случайно обратили внимание на этот наглядный и динамичный прообраз явления.

В муравейниках тех же Лазиусов наряду с клещами Антеннофорус часто живут также и пожирающие их сверчки. Активно охотясь на муравьиных паразитов, они не прочь покормиться за счёт хозяина и проявляют здесь не меньше сноровки, чем уничтожаемый ими клещ. Пристраиваясь к паре муравьёв, обменивающихся кормом, сверчок отталкивает одного из них, занимает его место и поглощает отрыгиваемую вторым пищу. Кто же он? Кем приходится муравью сверчок — истребитель паразита и одновременно сам паразит?

Мы уже знаем, что в муравейниках находят приют тли, щитовки и цикадки, которые летом на растениях отдают свои сахаристые отбросы фуражирам муравьиных семей. Но полуслепые мелкие жучки-ощупники снабжают муравьёв сладким тут же в гнезде. На разных участках тела ощупников разбросаны пучки сочащихся выделениями железистых волосков, с большой жадностью обсасываемые муравьями. Таких примеров, когда муравьи получают от сожителей даже не корм, не пищу, в строгом смысле слова, а лишь «приятные секреты», как о них писали старые авторы, известно множество. Одних поставщиков съедобных выделений привлекает в муравьиные гнезда температура, других — влажность, аэрация, третьих — всевозможные отбросы.

Гнёзда Лазиусов облюбовал для жизни почти треугольный жучок Клявигер тестацеус — один из почти 3 тысяч видов Пселафид, большинство которых и не водится нигде, кроме муравейников. Как ощупники, Клявигер выделяет из волосистых пучков жадно поглощаемую муравьями жидкость, но в то же время сам добивается от них корма, делая это совершенно так же, как муравьи. Казалось бы, гости систематически приносят хозяевам подарки и, в свою очередь, постоянно получают угощение. Но какое уж тут угощение, какие подарки, если Клявигер заодно пожирает муравьиных личинок? Получается, что жучок-хищник подкармливает муравьёв, а муравьи не только мирятся с гибелью части своих личинок, но сами кормят хищника и питаются его выделениями. Что это — симбиоз или, наоборот, взаимный паразитизм, или какая-то неожиданная биологическая эмульсия казавшихся совсем несовместимыми явлений?

Характер связей между мирмекофилами и муравьями сплошь и рядом ожидает ещё исследования и раскрытия. Светляк Пеляния мауританика определённо тяготеет к гнёздам жнецов. Но какой прок жнецам от светляка, какая выгода светляку от жнецов? Что связывает со множеством разных муравьёв жучков Пауссид? Этих жучков ловят двумя способами: на лету или в муравейниках; «по-видимому, они живут только в муравьиных колониях и на их счёт», — говорится в справочниках.

Подробнее об этих жучках мало что известно, кроме разве того, что Пауссид отличает весьма необычная форма двухчленистых усиков и не менее необычная способность в случае опасности выбрасывать из заднего отверстия летучую едкую взрывающуюся жидкость, содержащую свободный йод. Муравьи пугаются и сломя голову бегут от выстрелившего бомбардира. Прослежен также манёвр, с помощью которого этой живой самоходной пушечке удаётся проникнуть в гнездо.

^{Эцитоны, как и другие кочевые муравьи, не имеют постоянного гнезда. На временных привалах они раскармливают самку так, что её брюшко необычайно разрастается (верхний снимок), а когда приходит пора еженощных походов, она вновь принимает обычные размеры.}

^{На стоянках легионы муравьёв-кочевников сбиваются в сплошной клуб, внутри которого скрыты самка-родоначальница семьи-колонны и весь расплод. — Лабораторные опыты, в которых кочевых муравьёв заставляют двигаться хотя бы вокруг миски, могут растягиваться на много часов и тогда кончаются гибелью насекомых от истощения. — Кочевники на марше. — Солдат Эцитон отличается не только мощными серповидными жвалами, но также и длинными ногами, приспособленными для быстрого движения.}

^{Здесь показано нападение шайки кочевых муравьёв нагнездо ос Полист, висящее на ветке в кроне дерева.}

^{Тропических муравьёв-листорезов Атта называют также зонтичными.}

^{Догола раздевают листорезы кроны деревьев… — Отчётливо виден живой зелёный поток зонтичных муравьёв, когда они пересекают голый участок почвы. — В раздвоенной голове листореза скрыты мощные мышцы жвал, сжимающих листовые обрезки.}

^{Самка листорезов Акромирмекс, заснятая в искусственном гнезде, где она закладывает грибницу (см. А, Б, В, Г) и сносит первые яйца, основывая молодую семью. Вверху — один из старых грибных садов в гнезде листорезов. Внизу — разрастающаяся грибница в зародышевой камере.}

^{Неисчислимы враги рода муравьиного… Крошечная личинка муравьиного льва Мирмелеон по голову зарывается в дно сооружаемой ею песчаной воронки-ловушки; а когда в неё попадается муравей, она схватывает жвалами брюшко и, не размыкая их, выпивает жертву. Огромный тропический муравьед разрывает сильными лапами гнездо и длинным липким языком вылизывает добычу.}

^{Мирмекофилы — немуравьиные обитатели муравейников. — Жучок. Мирмецитон, живущий среди кочевых муравьёв, на которых он весьма похож. — Жучок Атемелес выпрашивает корм у Мирмики, передними ногами поглаживая её усики. — Щетинохвостка Ателюра, о которой Э.Вассман сообщает: «Она ловко, воровским способом пользуется частью отрыгиваемой муравьями пищи, когда они обмениваются кормом». — Клещи Антеннофорус пристраиваются на муравьях Лазиусах иногда сразу по нескольку на одном. — Жучок Оксизома на медовом муравье. Внизу — сфотографированный В.Танасийчуком сверчок среди муравьёв Кампонотус.}

^{Муравьи-амаюнки. Полиергус руфесценс целой ордой набрасываются на разоряемое гнездо. Из-за каждой куколки может разгореться настоящая схватка. Слева — муравьи-амазонки. Хорошо видны их серпообразные, непригодные ни для каких работ жвалы.}

^{Безжалостно расправляются с жертвами муравьи-амазонки и убегают, неся в жвалах трофейную куколку. Справа — охотящийся за куколками кровавый сангвинеа и объект его нападений — чёрный Формика фуска.}

^{Крылатые лесные Формика. Внизу — коконы. Созревший муравей выходит из вскрытых рабочими коконов. В центре — рисунок профессора К.Гэсвальда: показанные сверху и в профиль крылатый самец, самка и рабочий Формика — истребитель лесных насекомых-вредителей.}

^{Самка Формика сбрасывает после брачного полёта крылья, которые только мешают ей теперь, когда она навсегда возвращается к жизни под землёй.}

^{Личинки множества вредящих лесным породам жуков гусеницы многих вредных бабочек представляют самую лакомую добычу для муравьёв Формика.}

^{Гнёзда лесных муравьёв следует охранять и беречь.}

Жук находит муравьиную трассу и во весь рост вытягивается над ней, выпрямив сколько можно ноги и опустив книзу концы своих пластинчатых усов, Он замирает, не шевелится и подаёт признаки жизни, лишь если пробегающий по дороге фуражир коснётся усика. Муравей деятельно обследует неожиданно ожившее создание и, становясь всё более настойчивым, схватывает, наконец, жучка за ногу и изо всех сил тащит в гнездо. Здесь жучка буквально обсыпают муравьи, они стремятся к участкам переднеспинки с волосками, выделяющими питательный секрет.

Всем известный жук-бронзовка не ждёт, чтобы муравьи приволокли его к себе. Не вполне ясно, ради каких заслуг предоставляется ему кров в муравейнике, где он поедает не только разные растительные корма, но и хозяйских личинок.

Если подежурить летом возле достаточно большого гнезда Формика, не так уж трудно дождаться, когда бронзовка, возвращаясь из полёта, падает на сухую хвою купола. Жук быстро закапывается, уходит вглубь, как к себе домой. Муравьи никак не реагируют на вторжение. Но они определённо проявляют беспокойство, когда другая бронзовка, изнутри разгребая хвою, выныривает на поверхность со всех сторон облепленная муравьями. Особым, только ему свойственным способом, почти не поднимая зелёный капот, жук расправляет сильные крылья и, гудя, на месте короткими очередями проверяет их, отчего муравьи разбегаются, а он, блестя спинкой, отправляется в полёт.

На чём основано сожительство муравьёв со светляком или бронзовкой, ради чего жуков Кремастохилус насильственно удерживают в муравейниках? Придёт время, эти загадки будут раскрыты так же, как раскрыта теперь тайна жуков Ломехуза и Атемелес. Эти крошечные, ловко бегающие жуки относятся к уже упоминавшимся Стафилинидам. Их отличает весьма подвижное брюшко и то, что крылья складываются не только как веер вдоль, но и поперёк. Получается в конце концов тугой пакетик. Благодаря прикрывающим спину гладким надкрыльям и прочным кольцам брюшка Стафилиниды быстро передвигаются в лабиринтах муравейников. Вне их или в отдалении они и не встречаются.

Муравьи жадно облизывают на теле жучков участки, где скапливаются выделения. Но вместе с тем жуки кормят муравьёв, отрыгивая капли, и муравьи тоже кормят жуков своей отрыжкой.

Распространены эти жуки довольно широко, так, что для нового варианта басни «Стрекоза и муравей» пригодились бы примеры не только из яванской энтомофауны. (См. в главе «Совершенство и изъяны» историю о комаре Гарпагомия). Конечно, если б написать басню о муравье и жуке Ломехуза, то сюжет несколько отклонился бы от старого эзоповского шаблона…

Впрочем, в том, что до сих пор рассказано о жучках Ломехуза и Атемелес, с одной стороны, и муравьях — с другой, нет ничего принципиально нового: это всё тот же симбиоз.

Ничего нового нет, по сути, и в том, что муравьи, кормя жука, способны выкармливать и его личинок. Однако тут открывается что-то несообразное: пристрастившись к выделениям, которыми их кормит жук, муравьи, ухаживая за его личинками, проявляют столько рвения, что это сказывается на состоянии муравьиного расплода.

Хозяева гнезда в своём гостеприимстве определённо теряют меру. Переселяясь, они уносят на новоселье жуков. Если возникает опасность, они спасают личинок жука, бросая своих. Они скармливают жукам муравьиные яйца, они отдают им корм, обделяя собственных голодных личинок. В конце концов в гнёздах, куда проникли жучки Атемелес и Ломехуза, муравьи лишаются сил, теряют способность продолжать свой род. Доходит до того, что из личинок, которым полагалось развиться в самок, выводятся хилые и бледные «ложносамки», полурабочие, «царицы в рабочем одеянии», чего в нормальных, здоровых семьях этих видов, как правило, не бывает.

Мохноногая Ломехуза струмоза обитает в гнёздах Формика сангвинеа. Родич жука Ломехуза — Атемелес пубиколлис живёт с другими Формика — руфа и нигриканс. В гнёздах Формика и Кампонотусов в Америке открыт ещё один нахлебник и мародёр (здесь более подошло бы по-русски переиначенное — миродёр), Ксенодуза кава. Он тоже так влияет на хозяев, что в их семьях вместо нормальных крылатых самок выводятся одни бесплодные формы. Как здесь не вспомнить опыты К.Гэсвальда с выведенными из рабского состояния муравьями поликтена?

Вот и в природных условиях изменение обмена веществ, вызванное на этот раз жучком, внедрившимся в семью муравьёв, приводит к появлению нового типа особи, живой формы, которой без жучков не бывает. Действие кормового фактора, условий питания, изменение обмена веществ и здесь порождает, как видим, изменение формы и функции. А разве не ту же закономерность демонстрирует сходство повадок муравьёв и мирмекофилов, а часто даже и внешнее их сходство?

Нельзя не напомнить, что обитающие в муравейнике жуки, как писал Давид Шарп, «многими своими движениями и манерами чрезвычайно напоминают муравьёв, а способ, например, которым они просят пищи, ударяя муравьёв определённым образом, совершенно тот же, к которому прибегают и сами муравьи». Сказанное верно не только в отношении жуков, а сходство бывает таким сильным, что подводит самых искушённых знатоков.

Известный зоолог Ф.ёБоденгеймер, попав на Цейлон, первым делом направился в джунгли, чтоб добыть здесь парочку-другую паучков Мирмарахне плоталоидес. Он давно мечтал пополнить свою коллекцию мирмекофилов этим паучком, который живёт с муравьями Крематогастер. Вместе с профессором поехал главный энтомолог музея естественной истории в Коломбо доктор Генри. На правах местного жителя и как гостеприимный хозяин он взялся помочь приезжей знаменитости. Выехали утром, рассчитывали к обеду вернуться, но вот уже скоро вечер, а охотники просто глаза просмотрели, выискивая в несчётном числе муравейников своего Мирмарахне. Чтобы не возвращаться с пустыми руками, незадачливые пауколовы набрали в пробирки несколько сот муравьёв Крематогастер — тех самых, среди которых рассчитывали найти паучка. Немало удивились оба на следующее утро, когда обнаружили в пробирках с трофеями даже не одного, а целых трёх паучков. У мёртвых Мирмарахне передняя пара ножек не вытягивается, как у живых, подобно антеннам муравьёв, так что мёртвые паучки сразу бросались в глаза. А ведь пока они были живы, их ничто не выдавало.

Такая находка — сюрприз, но это был сюрприз, буквально начинённый вопросами. Какова природа сходства паучков с муравьями и, в частности, в окраске? Это было бы понятно, не будь муравьи слепы, а то ведь они опознают пауков лишь по запаху. Не защитная ли тогда это окраска? Нет, муравьи Крематогастер довольно беспомощны, их склёвывают птицы, слизывают жабы, ящерицы. Паукам определённо мало выгоды от подражания живым муравьям, но сходство неоспоримо. Откуда же оно? Случайность? Но вот другой паучок Мирмарахне, похожий цветом, размером, поведением на муравьев-ткачей Экофилла смарагдина. Нет, ссылкой на случайность здесь не отделаться.

Сходство мирмекофилов с муравьями давно занимает учёных. Знаменитый Эрих Вассман, к слову, — монах ордена иезуитов, 40 лет изучал близ Люксембурга муравьёв, занимаясь не столько их анатомией и систематикой, сколько поведением, особенно межвидовыми связями и мирмекофилией. В своих книгах и статьях — почти все 300 его трудов посвящены муравьям и их сожителям — Э.Вассман, строгий и требовательный к себе наблюдатель, не раз свидетельствует, что насекомые, живущие совместно с муравьями, подражают им.

Объясняя это сходство порождением «всемогущего естественного отбора», трактуемого в чисто неодарвинистском духе, Э.Вассман не скрывал, почему он придерживается такой точки зрения. Как истолкователь он был менее строг, менее взыскателен: «в высших вопросах решать должен богослов», — заклинал он. Не зря критики Вассмана остроумно заметили, что если пропустить его труды через призму научного анализа, то в спектре чётко обнаружатся тёмные линии.

Одна из таких тёмных линий представлена рассуждениями Вассмана о причинах сходства муравьёв с мирмекофилами, его попыткой исключить уподобляющее «хозяев» и «гостей», влияние единых условий, влияние сходного питания в широком смысле слова.

О чём говорит тот факт, что многие мирмекофилы, подобно жукам Атемелес и Ломехуза, вне муравейников не встречаются? Что дало основание многим натуралистам считать недавнее открытие родственных Ломехуза жуков из рода Динарда доказательством продолжающегося возникновения новых видов? Случайно ли сплошная перепись населения гнёзд бразильских листорезов, выявив здесь около 100 видов немуравьиных, обнаружила среди них свыше 30 новых видов, а 5 из них относились к новым родам? Таких открытий за последние годы сделано слишком много, чтоб считать их случайными. Недра муравейника стали признанными золотыми россыпями для искателей новых видов. Находки эти напоминают и о грибах, не живущих нигде, кроме как в муравьиных гнёздах, и о злаках и травах, которые растут в этой местности только вокруг муравейников. Всё это — явления одного порядка, явления, дающие основание видеть в муравьиной семье и муравейнике некую биоалхимическую реторту, котёл бурного формообразования, постоянно действующий биологический реактор.

Но вернёмся к оставшейся недосказанной истории жучков Атемелес и Ломехуза. Выхоженные и выкормленные рабочими, личинки этих жуков вместе с муравьиными окукливаются в глубоких подземных камерах. Отсюда муравьи время от времени выносят их на поверхность, выносят без разбора, всех подряд. Однако то, что муравьиной куколке здорово, куколкам жуков — смерть! Вынесенные из муравейника, они сразу погибают. Таким образом, муравьи уничтожают жильцов, которых сами выкормили. Если б не это, жук размножался бы чересчур быстро и, полностью обессиливая поражённые гнёзда, заодно погибал бы и сам. Род Ломехуза потому и не угасает, что муравьи не выносят на поверхность всех его куколок; часть их остаётся в подземных складах и здесь заканчивает развитие. Они-то и превращаются во взрослых жуков с теми пучками золотых волосков, к которым льнутмуравьи.

Как охарактеризовать подобные отношения, в которых мы снова сталкиваемся с живой моделью патологического процесса и в которых есть всего понемногу: и хищничества, и полупаразитизма, и законченного паразитизма, и односторонней выгоды, и симбиоза?

«То, что здесь происходит, — писал один модный английский философ, — выглядит, как если б в человеческом жилье, только для забавы, ни для чего другого, содержались, например, попугаи, которые время от времени подлетают к своему господину, чтобы изодрать его когтями и хорошенько клюнуть в темечко… Или если б у людей благоденствовали в качестве комнатных баловней огромные коты. По усам котов течёт хмельная жидкость; и люди эту жидкость жадно слизывают, не обращая внимания на то, что коты уносят из детских кроваток младенцев и живьём поедают их…

Никакой Алисе ни в какой Стране Чудес не привидится такое: осьминоги, дикобразы, крокодилы сидят за одним столом с человеком и объедают его, а из-за этого детей уродует рахит. Бред? И тем не менее это мы находим в муравейнике».

«Можно ли себе представить, — писал по тому же поводу другой, бельгийский автор, — такой кошмарный сон, такую насыщенную ужасами феерию с подземельями, в которых кишат толпы видений и призраков, выступающие из всех щелей, караулящие на всех перекрёстках, ждущие в глубине всех тупиков, затопляющие все камеры и ходы ненасытными тунеядцами и блюдолизами, вкрадчивыми прожорами, расточающими дурманные ароматы или соки… Можно ли представить, что, возвращаясь к себе, мы находили свой дом захваченным двумя тысячами омерзительных чудовищ, которые питаются за наш счёт?».

Авторам нельзя отказать в остроумии, однако здесь, как и в сказках о муравьиных войнах, о муравьях-«рабах» и «рабовладельцах», маленькая правда смешана с большой ложью, природе приписано несуществующее, она населена ужасами, питающими болезненную фантазию. Это не биология, а биологические комиксы. Если, отбросив затуманивающие, искажающие действительность аллегории, трезвыми глазами наблюдать происходящее, ничего загадочного не окажется в том, что гнёзда муравьёв окружены многочисленной муравьиной и немуравьиной свитой, живыми цепями разнообразных спутников.

Мы уже установили, что муравейник — это готовое укромное и хорошо защищённое, тёплое, тёмное, сырое и вместе с тем исправно проветриваемое убежище. Каждый день сюда поступает много корма. И отбросы муравьиной пищи для многих съедобны. Кормом могут быть также пакеты яиц и личинок, спящие куколки, наконец, сами хозяева гнезда.

Подавляющая масса членистоногих нахлебников и полупаразитов, кормящихся в муравьиных гнёздах, приурочена к зонам, более обеспеченным кормом: здесь и муравьи как бы хлебосольнее и гостеприимнее. Там же, где корм достается труднее, меньше и муравьёв, дающих кров чужакам. Но географический аспект явления ещё не вскрывает его первопричин. Они — в строении муравьиного зобика, в особенностях способа питания муравьёв. Отдавая другому отрыгиваемый из зобика корм, муравей выполняет эту операцию в прямом смысле слова самозабвенно, или, как остроумно замечено, «будто бы другой — это он сам». Нормальное питание семьи невозможно без обмена кормом между особями. Вот это-то и привлекает в муравейник прожорливую свиту: именно за каплей отрыгиваемого корма она и охотится; именно корм и пытается перехватить масса немуравьиных обитателей муравейника — дармоедов и блюдолизов, мелких воришек и разбойников.

То же, что сплачивает массу муравьёв в единство, представляющее одно из наиболее совершенных творений живой природы, даёт тысячам чужеродных видов возможность проникать, внедряться в семью, жить за её счет. То же, что сделало муравьёв столь сильными, превратилось в источник их слабости. То же, что позволило муравьям завоевать почти всю сушу, лишило их возможности поддерживать порядок в собственном доме.

ОБРАТНАЯ СВЯЗЬ

^{И.В.Мичурин о муравьях. — Дорога, вымощенная муравьиным запахом. — Муравей и небесные светила. — Роль световых сигналов и зрительных вех. — Отрывки из рассказа В.Шишкова и стихи А.Данте. — Жвалы, язычок, усики — три орудия, крепящие целостность семьи. — Ч.Дарвин о мозге муравья.}

Отвечая одному из многочисленных своих корреспондентов, И.В.Мичурин предупреждал: «Муравей — насекомое очень развитое, смышлёное и чрезвычайно хитрое». Это написано в сердцах, причём написано человеком, который знает, как нелегко защитить плодовые деревья и кустарники от некоторых садовых муравьёв. Чего стоит не раз упоминавшийся садовый мураш Лазиус нигер со своими тлями! Справочники единодушно признают: «В садах и огородах он царит безраздельно, и если ему не мешать, то он в короткое время завладевает значительной площадью». Здесь полезно вспомнить несколько самых простых опытов, дающих представление о «развитии смышлёности и хитрости» садовых мурашей.

Фуражира Лазиус нигер перенесли на чашечку, в которой лежали две муравьиные личинки. Он немедля взял одну, отнёс в гнездо и вскоре вернулся. За это время в чашечку подложили ещё личинку, так что когда муравей добрался к цели, он снова нашёл двух личинок. Как и в первый раз, он взял одну и унёс её в гнездо, откуда опять быстро явился за второй. Но пока он бежал, в чашку положили ещё одну. Короче, муравей, поставленный в условия, о которых сказано: «Таскать вам, не перетаскать!», за два часа перенёс в гнездо более 20 личинок, демонстрируя, таким образом, незаурядные терпение и старательность.

Назавтра опыт повторили, причём теперь муравей уже целый день без отдыха таскал личинок в гнездо. Послезавтра Лазиус сам пришёл к чашечке и вновь принялся за дело. После нескольких рейсов его задержали в гнезде, закрыв выход. Через три часа, когда выход открыли, муравей опять поспешил к чашечке с личинками. Теперь здесь лежали не две, как раньше, а целый пакет личинок. Муравей потоптался вокруг, затем, не захватив ни одной, опрометью понёсся домой, и вскоре из гнезда к чашке двинулась целая экспедиция.

Итак, даже после перерыва Лазиус может вновь находить однажды открытое им место, а в случае необходимости способен вызывать из гнезда подмогу.

Когда в сходном опыте на чашечку с пакетом личинок перенесли трёх снятых с арены меченых муравьёв, каждый взял по личинке и унёс в гнездо. Один, правда, больше не показывался на чашке, но другие два стали регулярно возвращаться и по одной относили личинок. Первый сделал ещё 78 рейсов, второй — 186! Стоит добавить, что первый четырежды, а второй пять раз приводил с собой других, немеченых муравьёв, которых, однако, задерживали, не давали им вернуться в гнездо.

Попробуем чуть усложнить опыт с нашими двумя муравьями. Доставим первого на поставленную справа от арены стеклянную плошку всего только с тремя-четырьмя муравьиными личинками, а второго — на плошку слева, где уже 300-400 личинок. Сами плошки, разумеется, одинаковы, находятся на одинаковом отдалении от гнезда, одинаково освещены и т.д. Побегав вокруг плошки, каждый муравей берёт в жвалы по личинке и семенит в гнездо, а через некоторое время оба выбегают обратно. Поскольку фуражиры заранее помечены, можно убедиться, что возвращаются они к «своим» плошкам, где однажды побывали. И опять оба уносят по личинке, после чего в плошки подкладывают новых, так что запас их не уменьшается.

Наблюдения продолжаются в общей сложности 111 часов, в течение которых меченые муравьи возвращаются к своим чашкам: первый более 500, второй около 700 раз. При этом второй привёл с собой на подмогу в общей сложности в пять раз больше муравьёв, чем первый. И этих завербованных убирали с плошек, не давали им вернуться в гнездо. Ведь, если б этого не делать, они навербовали бы здесь столько муравьёв, что учёт посещаемости приманок стал бы невозможен.

Опыт был повторен десятки раз и неизменно подтверждал: хотя фуражир приносит за один приём в гнездо, как правило, только одну личинку, реакция семьи на полученную каким-то образом от фуражира информацию всё же соразмерена с объёмом обнаруженной добычи. Таков был первый существенный вывод.

Но вот опыт, на этот раз с муравьями-жнецами, осложнили: давно освоенный путь к приманке перегорожен препятствием. Небольшое остродонное корытце, вдавливают в землю поперёк муравьиной тропы и заполняют водой. Движение на трассе сразу прерывается, и на широких сторонах корытца начинают собираться муравьи: тут — бегущие порожняком из дому, там — груженые, возвращающиеся в гнездо. Муравьи с обоих берегов канавки принимаются искать обходный путь и в зависимости от ширины преграды раньше или позже встречаются на узких торцовых стенках канавы. Движение, наконец, восстанавливается, муравьи обходят, обтекают помеху; причём гружённые кормом, возвращающиеся домой, всегда более инициативны, более настойчивы, более быстры и находчивы.

Хотите убедиться в этом? Едва движение на трассе прервано и муравьи начинают накапливаться на берегах канавки, перебросьте через неё мостик — травинку; и станет ясно, что фуражиры с правого и левого берега ведут себя по-разному. Те, что шли с грузом, первыми находят мостик, перебегают и, расталкивая муравьёв на другом берегу, спешат домой. А порожние, ещё только вышедшие на промысел, ощупывают стебелёк усиками и ножками, но ни один им не воспользуется. Может быть, они «уступают дорогу» гружёным: неизвестно, мол, добудем ли мы что-нибудь, а эти уже с кормом для семьи? Мысль стоит того, чтоб её проверить. Перебросим рядом с первым стебельком ещё один. Теперь здесь уже два моста, и оба захватываются гружёными, бегущими домой; порожние и не вступают на них.

Остаётся проверить ещё одну догадку. Не может ли быть, что гружёные потому и покинули гнездо раньше, что они вообще активнее, расторопнее, смышлёнее, как писал И.В.Мичурин, а вышедшие позже, всё ещё порожние, муравьи как на подбор флегматики, увальни, ленивцы? Это, конечно, явная натяжка, но для порядка проделаем ещё один опыт: пометив краской сотню порожних фуражиров, перенесём их на второй берег и здесь выпустим. Как они пускаются в бег! Словно спешат наверстать потерянное. Но дело объясняется, конечно, проще: движение здесь слабее, они и гонят. А через несколько времени фуражиры, перенесённые на второй берег канавки, уже толкутся в толпе с грузом и один за другим перебегают мостки, на которые ещё недавно не решались вступить.

Видимо, именно добыча, заготовленная для семьи, делает тугодумов находчивыми, флегматиков — расторопными, робких — смелыми. Это тем любопытнее, что жнецы доставляют корм в гнездо не за один рейс, не прямым маршрутом, а в несколько приёмов, через перевалочные базы. Груз добыт, заготовлен одним муравьём, домой его приносит другой. Даже если это корм жидкий, жнец опорожняет зобик, отдаёт содержимое встреченному на дороге и налегке возвращается за новой порцией. Приёмщик же с полным зобиком спешит к гнезду.

Такая система провиантирования удобна уже тем, что сводит к минимуму поиск мест взятка: муравьи сюда добираются по знакомой дороге, по своим следам. И чем чаще это делают, тем успешнее. Способность возвращаться по собственному следу бывает у фуражиров необычайно развита. Лучшее тому доказательство — душистые муравьи Лазиус фулигинозус.

Не так уж трудно найти в саду или на опушке лиственного леса почти прямую тропу этого муравья. Цепь блестящих смоляно-чёрных фуражиров тянется за кормом, рядом навстречу им движется вторая цепь — гружёных, с добычей. Цепи бегут безостановочно. Стоит, однако, два-три раза перечеркнуть линию трассы пальцем, и муравьёв, которые только что так уверенно семенили в обоих направлениях, охватывает необычное смятение. Похоже, как в опыте с корытцем, что нить, связывавшая гнездо с местом, откуда фуражиры черпали корм, явно разорвана, разведён мост, по которому шло движение.

С каждой минутой на их дороге собирается всё больше фуражиров, бежавших из гнезда и возвращавшихся с грузом. Они накапливаются перед невидимым препятствием, не в силах ни преодолеть, ни обойти его. Некоторые, дойдя до какой-то черты, встают на задние ножки и угрожающе раскрывают челюсти. Другие простирают вперёд усики, как бы проверяя, насколько высока преграда на их пути. В конце концов муравьи с правого и левого отрезка дороги полностью восстановят движение, однако это произойдёт не скоро.

После того как Д.Леббок и А.Форель впервые описали реакцию фулигинозусов на перечёркнутую пальцем линию трассы, это явление наблюдали многие, в числе других и А.Бете. Но теперь опыт несколько усложнили.

Отрезок муравьиной дороги, давно освоенной обитателями подопытного гнезда, прикрыт тремя одинаковыми дощечками. Движение на дороге сразу прерывается, а переполошившиеся муравьи скапливаются на внешних концах настила, облепляя их, подобно металлическим опилкам на магнитных полюсах. Но только здесь опилки живые — мечутся, снуют. Когда движение восстановилось и цепи сборщиков потянулись по настилу, в его устройство вносят небольшое изменение: первую и третью дощечки меняют местами. Перемена опять вызывает переполох — правда, уже не столь длительный. Теперь движение вторично восстанавливается, и настил снова перемащивают. На этот раз изменение касается одной средней дощечки: её оставляют на старом месте, но только переворачивают.

Вновь движение прерывается, и масса муравьёв скапливается по краям невидимой преграды. И опять настил похож на пластинку магнита с железными опилками; но только собираются эти живые опилки не как в первых двух пробах, а у границ средней дощечки.

Основываясь на результатах опытов с дощечками, А.Бете делает смелый вывод: он предполагает, что муравьи, двигаясь по дорогам вне гнезда, различают правый и левый след своих фуражиров и по запаху тропы распознают, куда ведёт дорога: к гнезду или от него. Так многие специалисты и считали. Но знакомый нам по этой книге профессор Реми Шовен не согласился с тем, что запах следов содержит информацию о направлении.

«Если, — доказывал Р.Шовен, — взять с тропы муравья, бегущего в гнездо, и выпустить его на той же дороге, но дальше — всё равно где, можно увидеть, что он продолжает путь в том именно направлении, какое ему придано. Фуражира с грузом можно заставить удаляться от гнезда, таким же образом вышедшего за кормом преждевременно вернуть домой». Одного этого достаточно, чтоб развенчать старую теорию. Но как тогда объяснить наблюдения Бете?

Исследователю пришлось не раз повторить его опыты. Вопрос значительно прояснился, когда среднюю дощечку заменили диском, свободно вращающимся над концами первой и третьей дощечек. Поворачивая диск, можно легко перемещать муравьиный след, разрывая его, а если повернуть диск на 180°, то след, полностью изменив направление, останется всё же сплошным. Именно при повороте на 180° движение муравьёв совсем не приостанавливалось. «Трудно устроить, — писал Шовен впоследствии, — чтобы перемещаемые по схеме Бете дощечки лежали достаточно плотно.

Край одной дощечки почти всегда немного отставал от края другой. А это-то, видимо, и завораживало муравьёв. Они неизменно останавливаются и оживлённо ощупывают усиками ту часть дощечки, на которой нет пахучего следа. Зато как только препятствие преодолено, муравьи легко бегут по дощечке, независимо от того, в обычном или необычном положении она находится».

Значит, не само по себе перемещение дощечки, а только нарушение непрерывности ароматного следа вызывает беспокойство муравьёв. Так была похоронена гипотеза об ориентирующем запахе следов на муравьиной тропе и родилась другая: тропа, как рельсы, несут на себе вагоны, но не влияют на направление движения. Если рельсовый путь разрушен, движение прерывается, а когда он в порядке, муравьи бесперебойно добираются до источника корма и отсюда, гружёные, тем же путём спешат домой.

Действительно, фуражиры, перехваченные в дороге и снова выпущенные на свою тропу, бегут в направлении, которое им придано, сохраняя взятый курс, пока за ними удаётся следить, то есть по крайней мере на протяжении метра-полутора. Но что, если попытаться продлить наблюдение за насекомыми?

Вот муравейник. От него расходится несколько троп, в том числе одна — на восток, вторая — на запад. По восточной спешит, возвращаясь домой, нагруженный кормом фуражир. Его перехватывают и в том же положении выпускают на другом участке восточной тропы; он продолжает путь как ни в чём не бывало. Он точно так же побежит, если перенести его с восточной тропы на западную, хотя теперь будет не приближаться к гнезду, а удаляться от него. Ну, а если выпускать муравья не в старом направлении, а в обратном, повернув головой на 180°? Метра полтора-два он действительно бежит заданным курсом, но потом, будто спохватившись, сам поворачивает и решительно возвращается. Выпущенный на восточную тропу, он в конце концов повернёт к гнезду, а перенесённый на западную и повернутый к тому же на 180°, будет сначала приближаться к дому, но затем изменит курс и станет отдаляться от цели. Таким образом, поведение Лазиус фулигинозус, в свою очередь, поставило целую серию вопросов. В них помогли разобраться опыты с хорошо видящими Формика, на которых душистые вехи действуют много слабее, чем зрительные.

Доктора Рудольфа Яндера занимала роль зрения в ориентировке красных лесных муравьёв вне гнезда. Он обнаружил здесь невообразимые вещи. Под наблюдением Р.Яндера заснят документальный фильм, показавший на широком экране арену-мирмекодром и целую «труппу» меченых рабочих муравьёв. У них совсем маленькая, как сказали бы актёры, проходная роль: каждый должен выйти на арену и, взяв из плошки в центре куколку, унести её в гнездо. Действие, казалось, лишено волнующих эпизодов, а вот смотрят картину не переводя дыхания, зрительный зал то и дело взрывается аплодисментами.

В первом действии, кроме муравьёв Формика, участвует электролампа, в прямом смысле слова блестяще, ослепительно исполняющая роль самого солнца. Арена со всех сторон окружена чёрной светопоглощающей восьмиугольной ширмой, дно её усыпано мельчайшим ровно укатанным светлым песком. Никаких заметных наземных вех нигде нет. Так лабораторная обстановка с подчёркнутой условностью воспроизводит яркий солнечный день, когда ни одно облачко не скрывает от муравьёв их главную путеводную звезду.

И вот из хода, связывающего мирмекодром с гнездом, выбегают фуражиры. Они рыщут по арене, обнаруживают плошку с куколками, берут в жвалы по одной и устремляются обратно, к лазу в гнездо, скрытому под стенкой восьмиугольника, чуть слева от лампы-солнца. Этот световой ориентир, как маяк, указывает путь муравьям, и они начинают довольно быстро находить крошечный, не многим шире рабочего, ход в гнездо. Безошибочно подбегая к нему, фуражир с куколкой исчезает. Через мгновение тот же муравей — все они похожи как бусинки, но каждого нетрудно опознать по личной метке — вновь выбегает на арену, спешит к плошке, хватает жвалами куколку, несётся с ней к лазу. Но тут лампа-солнце гаснет, и одновременно с противоположной стороны вспыхивает другая — как бы её дублер. Только что бежавший сломя голову муравей с куколкой в жвалах останавливается, не дольше мгновения топчется на месте, круто поворачивает, устремляясь на обманчивый теперь зов света.

Именно тут, когда на экране показан муравей, мечущийся в поисках хода в гнездо совсем не там, где он скрыт, именно тут и раздаются первые аплодисменты.

Наконец фальшивое солнце гаснет и вновь вспыхивает настоящее. Вся масса сбитых было с толку муравьёв устремляется опять в верном направлении и кучкой собирается у лаза. Толкаясь, они спешат со своим драгоценным грузом к входу, торопятся проникнуть в гнездо. Тут аплодисменты вспыхивают с новой силой.

На этом первое действие кончается. К слову сказать, оно прошло благополучно только благодаря охладительному заграждению, которым оборудованы лампы, играющие роль солнца. Без таких прозрачных щитов жар, излучаемый ими, за несколько секунд убивает муравьёв, и они погибают на арене, так и не успев открыть свою тайну — свою способность использовать источник света как сигнал маяка.

Во втором акте главным действующим лицом оказывается уже не само солнце, а только его свет, разлитый и отражённый на небосводе. Можно поэтому считать, что ведущую роль теперь исполняет голубой небесный купол. Забегая вперёд, скажем, что это купол в том виде, как он воспринимается фасетчатыми глазами зрячего муравья. И вот лампа-солнце над восьмиугольной песчаной площадью мирмекодрома заслоняется теплонепроницаемой прозрачной плитой специального стекла, а поверх стекла ещё безупречно отшлифованным листом поляроида. При малейшем его повороте вокруг центра узор, образуемый поляризованным светом, меняется как орнамент в калейдоскопе, разве что с одной разницей: каждой позиции поляроида соответствует свой узор, а совершив полный оборот, поляроид начинает последовательно повторять цикл световых инкрустаций.

Приготовления закончены, на арене создана обстановка, воспроизводящая облачный день, когда, впрочем, между тучами проглядывает небесная синь. Теперь вся серия событий повторяется. Из лаза, связывающего мирмекодром с гнездом, выбегают муравьи, рыщут по арене, находят плошку с куколками, берут в жвалы по одной и сразу устремляются обратно. Лампа-солнце освещает арену сквозь лист поляроида, укреплённый в определённой позиции; это и есть муравьиный небосвод в миниатюре. Сообразуясь с показаниями узора на листе, играющем роль купола, муравьи с куколками в жвалах бегут к лазу в гнездо и безошибочно находят его. Тут экспериментатор на 90° поворачивает лист поляроида, отчётливо меняя световой узор. Только что бежавшие сломя голову муравьи останавливаются, независимо от того, где их застала перемена, мгновение топчутся на месте, неуверенно поворачивают и устремляются в путь, подчиняясь обманчивым указаниям поляроида.

Новые повороты листа опять изменяют направление бега муравьёв. Лишь когда поляроид будет возвращён в исходную позицию, муравьи доберутся к лазу, который они так долго не находили. Аплодисменты в зрительном зале раздаются вновь и вновь, и под их гул заканчивается вторая часть фильма.

В третьей, последней части декорации опять меняются: сейчас воспроизводятся вычлененные для опыта условия хмурого, беспросветно серого дня, когда солнце даже не угадывается за плотной, многослойной пеленой туч, покрывающих небосвод. Теперь у муравьёв нет ни солнечного маяка, ни поляроидного компаса. Как они выйдут из положения сейчас, как будут теперь находить лаз, спрятанный где-то под одной из восьми неразличимо одинаковых чёрных стенок ширмы, в углу ровно усыпанной песком и гладко укатанной арены?

Не может ли быть, чтобы в те дни, когда ни положение самого солнца, ни связанная с ним игра света на небе не дают наводящих указаний, муравьи ориентировались по одним только наземным приметам: деревьям, купам кустов, строениям?

На знакомом нам, но теперь освещённом рассеянным светом мирмекодроме на фоне тёмной восьмигранной ширмы появляется декорация, изображающая дерево. Лаз в гнездо находится слева от этой единственной и потому сразу бросающейся в глаза приметы. Муравьи в общем быстро осваиваются с обстановкой и уже через час-другой безошибочно бегут с куколками из плошки в центре арены к ходу слева от дерева. Но как только движение налаживается, постановщик с помощью проволоки начинает тихонько перемещать бутафорию вправо и увозит её от лаза. Муравьи, как заворожённые, поворачивают и, где бы ни находились, бегут со своим грузом к левому краю декорации, которая зовёт их к ненужному им углу арены. Декорация перемещается, и муравьи продолжают менять направление бега, пока, наконец, оборот не завершён. Примета возвращена в исходное положение, и все муравьи опять движутся, куда надо, — туда, где они находят заветный лаз.

Зрители взволнованы увиденным и рукоплещут, словно тонкой игре лучших актеров. Но перед ними одни шестиногие Формика, никакой игры нет, заснята всего лишь живая натура, подлинная природа вещей, извлечённая, отъединённая, вычлененная из естественного хода событий и аналитическим умом учёных и мастерством режиссёра и операторов спроектированная на экран как доказательство реальности существования небесных и земных маяков и вех для Формика, странствующих вне гнезда.

Здесь опущены некоторые, не лишённые интереса детали. Режиссёр и оператор показали и доказали, например, что муравьи, заключённые в тёмные изоляторы, в продолжение 120 часов сохраняют способность руководствоваться однажды полученным световым сигналом; показали и доказали, что муравьи, задержавшиеся на арене, вносят в азимут движения поправки, связанные с перемещением солнца по небосводу. Из всего фильма можно увидеть, как взаимодействуют и соотносятся между собой влияния различных небесных и наземных ориентиров в обычных природных условиях, где они сочетаются, сплетаются и сливаются воедино. В таких случаях достаточно бывает посыпать часть хорошо известной муравьям дороги хотя бы мелкими клочками бумаги, чтоб сбить их с толку этими невиданными вехами.

Последний опыт хорошо удаётся с кровавыми сангвинеа или с Формика цинереа. А стоит ослепить их, залив глаза тёмным лаком, и они теряют способность ориентироваться на дорогах, тогда как на фулигинозус или Тапинома эта операция вроде никак и не действует. Муравьи-жнецы, те ориентируются вне гнезда по зрительным и обонятельным приметам: лишившись одних, они обходятся другими.

Итак, Формика, Мессор, Лазиус фулигинозус — все ориентируются в путешествиях по-своему. 20 тысяч других муравьиных видов ведут себя в этом смысле, если и не 20 тысячами способов, то весьма разнообразно.

Однако почти у всех муравьёв есть разбегающиеся во все стороны от муравейника тропы, которые облегчают ориентировку фуражирам, добытчикам корма и строительных материалов, охотникам за куколками. Чем старше гнездо, тем чётче проторены, тем дальше расходятся от него дороги, тем гуще они разветвлены. Муравьи следуют по ним вполне уверенно. Достаточно, однако, снять с тропки и отсадить в сторону любого из бегущих, уверенность его движений сразу пропадает; долго и беспорядочно мечется он, пока опять не нападёт на какую-нибудь ветку дорожной сети.

В общем любая муравьиная тропа вымощена более или менее стойким запахом, который и определяет путь фуражиров, бегущих из гнезда за кормом. Когда цель достигнута и зобик, наполненный кормом, побуждает муравья повернуть домой, сдать добычу, он возвращается по той же душистой тропе. Теперь свет падает на него с противоположной стороны, а дорожные вехи следуют в обратном порядке. Ориентируясь по свету и вехам, фуражир и добирается домой. Сама тропа приводит его сюда.

Муравьям, которые хорошо видят и к тому же сильно пахнут, служат и зрение и обоняние. Не совсем слепые и обладающие менее выраженным запахом муравьи не реагируют на перечёркивание дороги пальцем, но приходят в смятение, если её поскрести щёткой. Что касается, например, Тапинома, совершающих свои рейсы по ночам в темноте, то можно сколько угодно перечёркивать их дорогу хоть пальцем, хоть щёткой, они продолжают бежать своим курсом.

Душистые вехи, оставляемые этими муравьями, воспринимаются даже на расстоянии. Можно наполнить живыми Тапинома шприц, а затем иглой наметить по земле линию от гнезда или расставить, и не обязательно густой, пунктир: фуражиры Тапинома будут покорно двигаться по этому следу.

Когда муравьи не имеют постоянных дорог, то, уходя от гнезда в разных направлениях, они какое-то время бегут почти по прямой, как если бы опыт научил их, что так скорее можно выбраться из бесперспективной для фуражировки зоны наиболее оживлённого движения. Дальше добытчики корма тщательно обследуют некую площадь, заползают здесь во все щели и норки, взбираются на травинки и стебли. Едва корм обнаружен, муравей заполняет зобик или несёт добычу домой в жвалах. Сначала он движется по прямой, параллельной дороге, которая его сюда привела (солнце светит ему теперь с противоположной стороны), а дальше начинает кружить и петлять, пока не попадёт в зону муравейника. Здесь, ближе к выходу, сеть следов гуще, здесь разведчик — дома.

У иных муравьёв на промысел уходят группы: как бы пачками следуют они по неопределённым маршрутам, а возвращаются так уверенно, будто беззвучные сигналы, приходящие от гнезда, помогают им на обратном пути.

В зоне пустынь и степей больше распространены зрячие муравьи, но здесь ориентиров мало, и маяками для них служат звёзды. Тунисский мирмеколог Ф.Санчи написал целую философскую поэму о крохотном муравье, заставляющем человека поднять глаза от земли к великим мирам, проплывающим в небе; о ничтожном муравье, что в яркий полдень находит для себя в глубине небосвода дальнюю звезду, оказывающуюся его проводником; о слабом муравье, что подобно мудрецам Земли путешествует с надёжным компасом; о скромном муравье, что всегда привязан ниткой света к золотой звезде и идёт к своей цели.

В своё время Н.В.Гоголь заметил, что для наблюдений над звёздами и для исследования насекомых требуется различная оптика. Вряд ли мог думать писатель, что его иносказание может быть прочитано в ином смысле. Между тем опыты с пустынным муравьём Катаглифис биколор, который после ампутации усиков уверенно возвращался в темноте к гнезду за десятки метров, и другие опыты с ночными насекомыми, чьи способности ориентироваться проверялись в планетарии под искусственным небом, подтвердили: звёзды, и скорее всего даже не весь их «хоровод», а только отдельные, наиболее яркие светила, могут быть путеводными и для насекомых.

Многим муравьям помогает ориентироваться также их способность реагировать на обонятелыю-осязательные раздражения, на «формо-запах», или способность воспринимать количество израсходованной на передвижение пищи как сигнал о расстоянии, пройденном от гнезда. Мы уже видели, что фуражиры вызывают иногда на подмогу своих собратьев. Как бы далеко от дома ни находился муравей, стоит ему обнаружить добычу, которую одному не унести, он спешит в гнездо и возвращается к находке в сопровождении других. В рассказе «Таёжный волк» Вячеслав Шишков говорит об истории, которую здесь стоит привести.

«Я пристально взглянул на ближайшую сосну, удивился: ствол этой сосны, от земли аршина на два, блестел на солнце огненно-алыми рубинами. — Это комарьё, — сказал Бакланов. — Насосались лошадиной кровушки, пока ехали мы, а вот теперь от дыму и тово… Ужо-ка я камедь устрою. — Он улыбнулся, вскочил и пошёл шнырять по тайге. Я приблизился к дереву. Как спелой брусникой, ствол унизан набухшими кровью, готовыми лопнуть комарами. Я шевельнул одного-другого комара: ни с места, не летит — пьян или сладко дремлет.

Бакланов посадил в комариное алое стадо двух головастых муравьёв. Те осмотрелись, подбежали к соседним комарам, тщательно ощупали вздувшиеся их брюшки, деловито ознакомились с топографией населённого поживой места, произвели приблизительный учёт скоту, сбежались вместе, лоб в лоб, посоветовались усиками и пустились вниз головами в бег к земле.

— Сейчас начнётся, — сказал Бакланов, щуря на солнце свои весёлые глаза.

Через четверть часа к комариному стаду пробирались организованные отряды муравьёв. Немедленно началась горячая работа. Муравьи попарно подползали к пьяной комариной туше, ловко подхватывали её передними лапками и клали на загорбок третьего муравья. Тот, пыхтя и придерживая комара за лапки, пёр его, как пьяного мужика в участок. Упарившись — это уже на земле, — муравей сбрасывал с себя кровопийцу и, покачиваясь, стоял на месте. Двое других муравьёв клали ношу на загорбок третьему, свежему своему товарищу, — и дальше. Вскоре сосна была чиста».

Что и говорить, происшествие описано не слишком строго. Но в описании есть момент, на котором стоит задержать внимание: парочка муравьёв, принесённых к богатому поживой месту, приводит за собой фуражиров, и те продолжают собирать корм, пока не доставят всё в гнездо. Эту особенность муравьиного рода и подметила африканская поговорка о том, что «муравьи могут и жирафу съесть».

Однако как оповещает муравей своих сестёр о добыче? Как становится известно семье то, что разведал один? Попробуем проверить, что происходит в муравейнике, куда доставлена информация о запасах поживы.

Выставим на арене, связанной со стеклянным гнездом, плошку сладкого корма. Пока первый нашедший её сборщик упивается мёдом, нанесём на него цветную метку. В увлечении муравей ничего не заметит и, насосавшись до отвала, убежит. Пусть его! К плошке подбегает другой, его пометим новой краской, третьего — третьей… Вскоре плошка окружена массой муравьёв; и среди них можно видеть того, который был первым. Потом появляются новые, а с ними — второй…

В опытах применялись разные порции чистого мёда и водные растворы разной концентрации, а также червячки, или жучки, такие крохотные, что добычу может унести один муравей, и покрупнее, чтобы для одного ноша была непосильна. Муравьи, обнаружившие поживу, возвращаются в гнездо и здесь не забираются в глубинные камеры, а остаются в верхних этажах. С возбуждением, тем бОльшим и тем более продолжительным, чем обильнее запас обнаруженного корма, скрещивают они усики со всеми встречными и вместе с ними устремляются к выходу. Здесь, как и при тревоге, которая в минуту опасности охватывает гнездо, ещё раз наглядно проступают целостность и единство семьи.

Запах приблизившейся колонны охотников за куколками или других врагов заставляет муравьёв метаться, ударять брюшком оземь. Замирая на мгновение, они снова кидаются в бег, бьют встречных усиками. В момент опасности железы выделяют пахучий секрет — химический набат муравейника. При повышенной температуре он звучит сильнее, скорость действия увеличивается; и хотя радиус его может составлять всего несколько сантиметров, тревога быстро передаётся дальше, расходится, как цепная реакция. Оповещение о добыче распространяется не столь бурно. Сигнал передаётся, как видим, прикосновением усиков.

В рассказе Вячеслава Шишкова то же свидетельствует парочка муравьёв, которые, обнаружив богатую поживу, «сбежались вместе лоб в лоб, посоветовались усиками». Это, впрочем, не составляло тайны уже в XIV веке. Во всяком случае, в 34-й строфе 26-й песни «Божественной комедии» А.Данте писал:

Так муравьи, столкнувшись где-нибудь,

Потрутся рыльцами, чтобы дознаться,

Быть может, про добычу и про путь…

После того как в опыте разомкнутую электрическую цепь воссоединил положенный на месте разрыва муравьиный усик, стало можно говорить, что усик — это проводник, а муравей с ампутированными усиками как бы отключен от своей семьи, от вида. Он не реагирует даже на муравьёв чужого, враждебного вида. Но отключение односторонне: другие члены семьи продолжают по-родственному относиться к оперированному и без ошибки отличают его от чужаков.

Теперь мы подошли, наконец, к вопросу о том, как опознаются муравьями собратья по гнезду.

Жёлтые Лазиусы, те не всегда разбираются — своей семьи муравей или чужой. Достаточно, чтоб был жёлтым Лазиусом, его примут в гнездо. Но если Формика фуска, к примеру, выкупан в семидесятиградусном спирте (после такой ванны, просохнув на солнце, он чувствует себя как ни в чём не бывало) и затем посажен обратно в родное гнездо, семья встретит его сдержанно, подозрительно. Отдельные муравьи проявят к нему враждебность. А стоит того же фуска выкупать в соке раздавленных муравьёв другой семьи, не говоря уж о другом виде, его разнесут в родном гнезде в клочья. Точно так же и Формика руфа, особенно когда это муравьи из моногинных, одноматочных, гнёзд, неприязненно относятся к муравьям из чужих муравейников. Вопреки поговорке, утверждающей, будто мурашка мурашке всегда рада, Формика рады друг другу, только когда это члены одной семьи, окутанные, следовательно, общим семейным запахом. Спиртовая ванна как бы снимает этот запах. Сок муравьёв из других гнёзд облачает насекомое в чуждое ему душистое одеяние; такой мурашке и своя семья становится враждебной. Вышедшие из кокона муравьи, пока они ещё не успели приобрести запах семьи, принимаются всеми. Чем старше подкидыш, тем меньше шансов, что он не будет опознан.

Как возникает запах семьи? Жнецы из одного муравейника были поселены в разные садки: в одном они получали вегетарианскую пищу, зерно, в другом — мясо. Через два месяца обитатели садков, несмотря на присущую жнецам кротость, воевали между собой насмерть. Примерно то же и у Формика: пока муравьи материнского муравейника поддерживают связь с дочерними колониями, они живут мирно, а если разделить гнёзда и кормить их разной пищей — становятся врагами.

Остаётся теперь посмотреть, как завербованные разведчиком муравьи добираются к месту, где их ждёт корм.

Вблизи от хорошо изолированной арены, куда выходит искусственный муравейник чёрных Лазиусов, стоит противень с водой, а в нём на двух одинаковых подставках два одинаковые плошки — одна с мёдом или, ещё лучше, с живыми личинками, вторая — пустая. От плошек к арене переброшены над водой мостики — лёгкие картонные полоски. К плошке с личинками доставлен помеченный муравей. Воодушевлённый находкой, он суетливо выискивает обратную дорогу, попадает сначала на картонный мост, затем на арену, а там и в гнездо. Побегав здесь с личинкой в жвалах и скрестив при этом усики с другими муравьями, он оставляет находку в гнезде и устремляется к выходу. За ним тянется цепочка рабочих. Они бегут, чуть отставая от меченого, может быть, потому, что на бегу то и дело касаются усиками дороги, как бы проверяют её.

Меченый уже добежал к месту, от которого расходятся картонные полоски: вправо — к плошке с личинками, влево — к пустой. Он без промедления поворачивает по своим следам направо — к личинкам. Но теперь, пока остальные не успели добежать до мостиков, поменяем полоски картона местами и сделаем это пинцетом, чтобы не оставить на картоне ароматических следов, которые могут спугнуть муравьёв.

Цепочка муравьёв добегает до развилка перед двумя картонными мостами: правый по-прежнему ведёт к личинкам, левый — к пустой плошке. Касаясь усиками картона, муравьи один за другим поворачивают влево и по перемещённому следу первого фуражира уходят к пустой плошке.

Право, если б показать всё это в фильме, здесь раздались бы аплодисменты!

Муравьи, у которых есть разведчики, добираются к цели действительно по следу, и этот «след» можно проложить искусственно и даже не иглой шприца, наполненного живыми Тапинома. Для Формика достаточно пунктира мельчайших капель и не чистой, а разведённой муравьиной кислоты, купленной в аптеке. По капельной трассе через песчаную арену покорно тянется цепь муравьёв. У кочевников, о которых шла речь в начале книги, разведчиков нет, они движутся по следу авангарда.

В природных условиях Формика поликтена оставляют направляющий след веществами, которые вырабатываются особыми железистыми клетками. Тут есть муравьиная кислота, какие-то минеральные соединения, а также пахучий жироподобный терпеноид, прозванный формицеином. Он-то и служит главным маркировочным средством.

След, о котором идёт речь, можно не только обонять или химически определить, но и увидеть. Курсирующие на синей лакмусовой бумаге фуражиры оставляют розовые строчки, которые вскоре краснеют. Это и есть следы муравьёв — отпечатки маркировочных прикосновений, богатых кислотой.

А что, если провести опыт по-другому: меченый муравей, оповестив гнездо о находке, вышел во главе бегущей за ним цепочки из гнезда и спешит по арене, но не успевает добраться к цели: его убирают с полдороги. Остальные приходят в сильное замешательство, шмыгают там, где обрывается след вожака, некоторые сразу возвращаются, другие делают то же позднее, бесплодно побродив вокруг.

У жнецов фуражиры, выйдя из гнезда, цепью добираются по проторенной тропе до её конца, а дальше рассеиваются как заряд дроби. Как только найдено новое место, богатое добычей, дорога быстро налаживается по прямой, а затем вновь разветвляется в разных направлениях…

Если на пути лежит труп муравья Иридомирмекс или Мономориум фараонис, пусть даже из другого гнезда, то собратья обходят это место стороной, а нередко и спешат вернуться домой. Трупы же муравьёв чужих видов служат для них пищей. Зато жнецы подбирают с дороги и относят на определённое место («хоронят») не только трупы муравьёв своего вида, но даже бумажные обрезки, пропитанные ацетоновой вытяжкой из трупов. И в этом отношении, как видим, разные муравьи ведут себя по-разному.

На арене может быть приколот для опыта паук, которого муравью и с места не сдвинуть. Разведчик возвращается домой c пустым зобиком, с пустыми жвалами; никакой пробы, никакого образца он на этот раз не принёс, и всё же за ним устремляются завербованные охотники. Вскоре паук, разорванный в клочья, доставлен в гнездо, а на арене торчит голая энтомологическая булавка.

Судя по рассказанному в прошлых главах, основным орудием строительства, обороны, нападения, добычи корма, воспитания расплода служат у муравьёв жвалы. Главные орудия взаимного питания воплощены у них в язычке и зобике, при их посредстве возникает общественный обмен веществ, сплачивающий массу особей в единую семью. Теперь мы убедились, какое важное орудие взаимного сплочения представляют собой прикосновения антенн, химические сигналы, восприятие ароматических вех. Они также объединяют действия отдельных особей, и семья воспринимает информацию и реагирует на неё, как нечто целостное.

Семья способна, как мы уже знаем, объединять сигналы, координирование реагировать на внешние воздействия, даже когда состоит из особей разных видов. После всего этого не стоит ли ещё раз вдуматься в замечание Ч.Дарвина, писавшего:

«Всем известны удивительно разнообразные инстинкты, умственные способности и страсти муравьёв, и, однако, их нервные узлы не составляют и четверти маленькой булавочной головки. С последней точки зрения, мозг муравья есть один из самых удивительных комплексов вещественных атомов, может быть, удивительнее, чем мозг человека».

Сегодня, когда наука ставит перед собой задачи моделирования процессов, протекающих в мыслящем мозге, эти слова Дарвина заслуживают особого внимания.

ЛЕСНЫЕ БЫЛИ

^{Пробел в лекции профессора Ивана Вихрова. — Лесные пожары и насекомые-вредители. — Лекарство, которое опаснее болезни. — Что сообщает о муравьях сборник «Куриные рёбра». — Какую площадь и какой объём леса контролирует одно гнездо лесных Формика. — Пернатые и четвероногие враги муравейника.}

Профессор Иван Матвеевич Вихров, герой леоновского романа «Русский лес», излагая в своей знаменитой вступительной лекции факты, характеризующие выдающуюся рольдерева в истории цивилизации вообще и в истории народов нашей Родины в частности, осветил попутно избранные страницы истории самого леса. Он особо выделил одну эпоху, когда небывалые масштабы приобрела вредоносная деятельность тех, как говорил профессор, двуногих мошек из притонов Европы и разъездных пестроногих жуков из западных губерний, которые учинили настоящий лесной погром в хвойных и лиственных дебрях России.

Недобрую память оставила тут по себе владетельная знать: столбовые дворяне и именитые магнаты, с лёгким сердцем без огня прожигавшие бесценные лесные богатства страны. Немало нашкодили и увековеченные Глебом Успенским в «Книжке чеков» Иваны Кузьмичи, наделённые непомерною силою денег и буквально двигающие горами: «Прикоснётся он со своими капиталами к дремучему тёмному бору, грозно шумевшему тучам и грозам… и — глядишь — в две-три недели после появления в этом лесу Ивана Кузьмича лес исчез, и уж больше нет этого дремучего богатыря! Разбежался зверь; с шумом, карканьем и плачем разлетелись птицы, и остались одни брёвна, кое-где придавившие зайца, спасавшегося бегством, поленницы дров, брусья…».

С тревогой и болью рассказывал Иван Матвеевич Вихров в своей лекции, что начатое при столбовых дворянах и продолженное владельцами «Книжки чеков» бесшабашное лесное расточительство не везде прекращено, что слишком много неполадок и бедствий продолжают губить леса. Он говорил о разном, однако даже он, вспомнивший о двуногой мошкаре и разъездных жуках, по существу ничего не сказал о подлинных жуках, мотыльках и гусеницах, о сонме шестиногих вредителей-насекомых, которые наносят рощам, борам, дубравам, колкам, тайге неизменный ущерб.

Не сотни, нет, тысячи видов насекомых беззвучно высасывают из растений соки, уродуют их галлами, наростами, опухолями, свёртывают листья трубочкой, оплетают паутиной, повреждают мякоть с поверхности, скелетируют листья, оставляя от них только сеть жилок, или целиком уничтожают, так что один черешок напоминает: здесь был лист! Они выгрызают хвою, проникают под кору, прячутся в корни, в почки будущих цветов и, прокладывая свои убийственные червоточины, выпивают семена и сердцевину плодов, сверлят, минируют кору, луб, древесину стволов, веток, побегов, корней, Откройте «Лесную энтомологию». О ком здесь идёт речь?

Плодожорки, минеры, цветоеды, листоеды, семееды, моли, точильщики, пилильщики, трухляки, ореховёртки, поперечно и продольноходные стригуны, древогрызы, древоточцы, побеговьюны, листовёртки, трубковёрты, хвоевёртки, дупляки, червецы, древесница въедливая, заболотник-разрушитель, сверлило, пяденица-обдирало, как официально именуется бабочка Эраннис дефолиария… Не имена, а обвинения, сформулированные в самих названиях! Тучи разноцветных и разноформенных, подчас совсем незаметных тварей — личинки и закончившие развитие насекомые — точат, стригут, оголяют, обдирают, ослабляют деревья, прокладывая дорогу следующим за ними короедам и лубоедам, усачам, слоникам. Эти поселяются на ослабленных деревьях и окончательно губят их. А ведь чем старше и ценнее лес, тем большими опасностями угрожают ему совки, пилильщики, пяденицы.

Взять хотя бы непарного шелкопряда, который повреждает чуть ли не 300 разных растений — от клюквы и полыни до хвойных и множества других лесных пород, не говоря уже о плодовых деревьях. Самки этой бабочки не летают, но гусеницы первого возраста — совсем крохотные, лёгкие и покрыты такими длинными волосками, что даже не очень сильный ветер поднимает их в воздух на высоту до 500 метров и уносит на десятки километров. Лес, повреждённый гусеницами, теряет годичный прирост, лишается листьев, не цветёт, не завязывает семян. Если вредитель нападает повторно, деревья, подвергшиеся атакам новых поколений шелкопряда, гибнут.

Несколько крохотных личинок зловредного шелкопряда случайно, по глупому недосмотру попало в середине прошлого века на территорию Северной Америки. На борьбу с их потомством тут истрачено уже более миллиарда долларов — гора золота! — и всё-таки полчища мохнатой гусеницы, обманывая бдительность специалистов и неизвестно откуда появляясь то здесь, то там, быстро — за один год! — оголяют огромные площади, иной раз в самом сердце лесной зоны США.

А кедровый шелкопряд? Фантастически прожорливые гусеницы этих крупных серых бабочек питаются зеленью не только кедра, но и пихты, ели, лиственницы, сосны. Они начисто съедают и хвоинки и молодые побеги. Обглоданные деревья погибают иногда в тот же год. После двух-трёх следующих одно за другим нападений лес остаётся голым и мёртвым, как после пожара, а из старых кладок всё ещё продолжают выводиться гусеницы… Массами погибая от нехватки пищи, они разлагаются, отравляя воздух зловонием.

Всё живое бежит от голого леса: белки, лишившиеся корма, переселяются подальше, откочёвывают соболя, улетают птицы…

В двадцатых годах кедровый шелкопряд погубил в одной только Восточной Сибири около миллиона гектаров леса. А шелкопряд-монашенка? Этот вредитель тоже предпочитает хвойные породы, но не брезгает и лиственными. Хвоя ели, сосны, кедра, пихты, но также листья и почки дуба, граба, берёзы, осины, ивы, липы, ильма, клена, рябины — всё годится гусеницам монашенки. В середине прошлого столетия, когда в Германии объявилось невиданное количество монашенки, на борьбу с ней были поставлены стар и млад. За одно лето удалось собрать полтораста миллионов яиц этого вредителя и два миллиона взрослых бабочек-самок!

И тем не менее монашенка нанесла лесу ущерб на многих тысячах квадратных миль. Испражнения гусениц местами лежали пластом толщиной до 15 сантиметров. Губя миллионы кубометров древесины, монашенка распространилась в Австрии, Польше, в Прибалтике. Море и то не смогло остановить бабочку: она пробралась даже на остров Эзель! Считается, что для леса враг «номер один» — это пожары. Но экономисты с цифрами в руках доказывают, что в иные годы насекомые опаснее пламени пожаров.

Это можно сказать не только о лесных вредителях. «Насекомые угрожают» — так назвал свой труд виднейший американский энтомолог Л.О.Говард. Сколько бы ни было в этой книге спорных практических рекомендаций и ошибочных положений, с автором нельзя не согласиться, когда он, подводя итог шестидесяти годам своих научных исследований и бесчисленным, тянувшимся полвека войнам со всевозможными шестиногими, прямо или косвенно вредящими человеку, обращался к мыслящим людям всего мира, предупреждая: «Силу насекомых нельзя недооценивать! Это коварный и грозный противник!».

Если так называемый разумный человек — Гомо сапиенс — появился на Земле примерно 400 тысяч лет назад, то за это время сменилось не больше 20-25 тысяч человеческих поколений. Но даже у сравнительно молодых насекомых, которые существуют на нашей планете всего 50 миллионов лет, сменились уже десятки миллионов генераций.

Биологически насекомые в тысячи раз старше человека! Естественный отбор совершенствует насекомых несравненно дольше, он сделал их в высшей степени приспособленными. Многие размножаются с ужасающей быстротой. Две пары цикад за год теоретически способны породить миллиард особей. Самка тли, весящая миллиграмм, может произвести столько потомства, что оно, беспрепятственно размножаясь в течение двух лет, покрыло бы собой, затопило бы сушу.

Не одни только затмевающие солнце тучи всепожирающей саранчи несут с собой голод. Из той массы продуктов, которую в поте лица своего добывает человек, различные насекомые ежегодно отчуждают и уничтожают шестую, если не пятую, долю. Почему же это терпят те, кто столько раз поднимался, чтобы избавиться от гораздо меньших, как ни сравнивать, соляного, десятинного или подобных им оброков, податей и налогов, — вот что поражает Л.О.Говарда, вот что можно прочесть у него между строк!

Вдуматься только: миллионы людей всех цветов кожи трудятся, чтобы прокормить насекомых!… Как же об этом забывать, как закрывать на это глаза в мире, где человек ещё терпит столько нужды и голода? — спрашивает учёный и повторяет: мы не вправе ослаблять истребление вредителей, так или иначе уничтожающих плоды наших трудов. И борьба должна быть всеобщей: один, уклоняющийся от выполнения долга, может свести на нет усилия остальных; один ленивый, нерадивый или близорукий может навлечь беду на всех, как бы они ни были прилежны, старательны и дальновидны.

Л.О.Говард не видел подлинных причин того, почему насекомые могут превращаться в грозную силу. Ему не дано было увидеть, что именно старое устройство общества мешает народам объединиться для борьбы против общих врагов. Но и не подозревая об этом, он никогда не вставал в один ряд с теми, кто кричал о «чёрной», или «жёлтой», или «красной» опасностях. Отчётливо понимая, что люди не осознали по-настоящему всю серьёзность угрозы «насекомой опасности», он призывал к международному единению для общей борьбы против насекомых. С благожелательным интересом следил Говард за начинаниями Советского государства в научной организации защиты растений и, ссылаясь, между прочим, также и на открытия советской энтомологии, на достижения советских специалистов, чей вклад в биологию он высоко ценил, призывал доверять, помогать науке о насекомых, расширять поиск средств обуздания вредной энтомофауны.

Не так уж много лет прошло с тех пор, как ударил в набат старый Л.О.Говард, а вопросы, поднятые им, стали ещё острее и неотложнее. Всюду бурно растёт потребность в средствах борьбы против насекомых, вредящих полям и огородам, садам и лесам, продовольственным запасам и складским товарам, распространяющих заболевания человека и домашних и диких животных. Люди вынуждены усиливать охрану необходимых им ресурсов, защищать себя от болезней. Именно поэтому важно вскрыть самые глубокие корни проблемы, охватить её полнее, понять, в частности, что особая вредоносность насекомых, бактерий, грибов, как установлено, всегда так или иначе связана с явлением, которое на языке биологов именуется «экологическим взрывом».

Примерами подобных взрывов может служить и внезапное возрастание численности шелкопрядов, или бабочки-монашенки, или молниеносно разразившаяся свыше ста лет назад в Ирландии эпидемия заболевания картофеля, вызываемого грибком фитофтора. До сих пор не ясно, какие именно причины вызывают сумасшедшее, бешеное размножение одного какого-нибудь нового или даже не нового для той или иной местности вида. Пока установлено одно: и в Европе и в Америке «за последние сто лет массовые повреждения лесов стали повторяться чаще, число их увеличилось».

К этому невесёлому выводу пришёл большой знаток проблемы — профессор Карл Фридрикс. Посвятивший себя изучению того же вопроса английский биолог профессор X.С.Элтон пишет: «Мы не имеем права ошибаться. На наших глазах происходит одно из величайших исторических потрясений в мировой флоре и фауне. Мы вправе повторить слова конандойлевского профессора Челенджера, произнесённые им на плато «Затерянного мира»:

«На нашу долю выпало счастье присутствовать при одной из тех битв, которые определяют дальнейший ход истории».

Здесь имеется в виду история органического развития. Именно это подчёркивает профессор Элтон, говоря, что «мы живём в такой период мировой истории, когда смешение многих тысяч организмов из разных частей земного шара приводит к потрясающим сдвигам в природе. Мы наблюдаем огромные изменения в устойчивости естественных популяций…».

С чем же в конце концов связано, задаются вопросом специалисты, что то или иное из насекомых вдруг становится страшным вредителем? Отчего колорадский картофельный жук начал беспокоить нас только сейчас, спустя более чем триста лет после введения в культуру самого картофеля? Отчего пяденица именно в 1956 году стала так бурно размножаться в Англии в посадках сосны, хотя на континенте подобные вспышки случались и раньше, уже на протяжении более чем полутора столетий? Почему тот или иной вид подобно огненной лаве, извергаемой из недр планеты, внезапно вырывается из обычных ареалов и, превышая все уровни численности, безудержно насыщает отдельные зоны? Все это настоящие протуберанцы живой материи, вздымающейся, чтоб через какое-то время вновь опасть и вернуться в рамки нормы. Чем они питаются, что ими движет, что можно противопоставить этим живым потокам прожорливой массы, этим обжигающим миллионы гектаров вторжениям, порождённым загадочными бесшумными взрывами жизни?

Разобравшись в подобных явлениях и овладев процессом, люди сумеют, может быть, предотвращать опасное размножение вредных форм и, наоборот, вызывать распространение нужных, полезных. Всё это, однако, в перспективе. Сегодня речь идёт пока только об организации самых первых линий обороны. Защита растений давно уже ведётся различными путями. Селекционеры создают сорта, всё более стойкие против разнообразных вредителей и болезней. Агрономы изобретают приёмы возделывания и выращивания культур, помогающие ограждать урожай от вредителей. Всё в новых и новых странах создаются карантинные службы; и они приобретают особое значение в связи с возрастанием скоростей транспорта.

Спору нет, конечно, важно не допускать проникновения из-за рубежа живых насекомых-вредителей, завозимых в товарах, в продуктах, иногда даже в личных вещах: например, в букете цветов, преподнесённых путешественнику провожавшими его друзьями. Но это только профилактика. А если беда уже стряслась? Здесь главная ставка сделана на прямые средства борьбы, на истребительную химию, чья мощь действительно безгранична.

Непрерывно совершенствуются приборы, с помощью которых из походных ранцевых сумок, с запряжек, с автомобилей распыляются сухие и разбрызгиваются жидкие яды. С самолётов через опрыскиватели рассеиваются ядовитые туманы — аэрозоли, медленно оседающие на поля и окутывающие в садах и лесах всю крону до нижних ветвей. Роторы вертолётов, создавая нисходящие токи, насыщают аэрозолями приземный слой воздуха, и отравляющее вещество добирается до короедов. Не успев подняться в небо, не успев стать грозной тучей, на местах отрождения гибнет саранча.

Всё злее становятся распыляемые и разбрызгиваемые над растениями яды. От пыли сушёной далматской ромашки истребители насекомых перешли к синтетическим препаратам. Не так уж давно появились первые инсектисидные соединения — ДДТ и гексахлоран, а уже нескончаемыми сериями последовали за ними другие, в самих названиях которых слышен лязг и скрежет химического наступления, все эти систоксы, паратионы, тиодифениламины, - гексахлорциклогексаны, ортометилтетраамидпирофосфаты, диэтокситиофосфандисульфиды, нитрофенилбензолтиофосфонаты и им подобные.

Казалось, химия совсем близка к разрешению насущнейшей проблемы защиты растений; казалось, она вот-вот разделается со всеми насекомыми-вредителями, начисто искоренит их. «Новое светило взошло над горизонтом, и с надеждою обратились к нему взоры всего человечества», — писал итальянский маляриолог Джилио, и, отвечая ему, советский учёный профессор В.Н.Беклемишев с горечью заметил, что «новое светило, как и наше старое Солнце, оказалось не без пятен».

Для этой невесёлой реплики были серьёзные основания. Волна увлечения первыми успехами схлынула, и ряды оптимистов, считавших, что все трудности позади, стали таять. По мере того как сильнее и безотказнее действовали изобретаемые химиками яды, последствия их применения распространялись дальше и глубже. Препараты тотального действия бьют наповал всех без разбора — летающих, прыгающих, ползающих, бегающих, землероющих насекомых, уничтожают не только вредных, но заодно с ними и полезных шестиногих, в данном случае энтомофагов, то есть хищных насекомых, насекомых-насекомопожирателей, вредителей, вредящих вредителям, иногда даже почвенную микрофлору, питающую растения.

«Ежегодное массовое применение ДДТ, технического гексахлорциклогексана и, вероятно, других стойких хлорированных углеводов создаёт определённую опасность того, что за сравнительно небольшое число лет снизится плодородие почв на обрабатываемых этими веществами участках», — сигнализирует американский специалист А.К.Фостер. Группа учёных Вашингтонского университета опубликовала результаты большого опыта, из которого можно заключить, что урожаи четырёх культур: ржи, люцерны, фасоли, земляники — цитируем отчёт — «не представляли никакой хозяйственной ценности даже в тех случаях, когда дозы… ДДТ были внесены в почву десять лет тому назад».

«Мы не можем сомневаться, — говорится в отчёте о другом исследовании, — что остатки ядохимикатов способны изменить метаболическую активность почвенного биоценоза и тем самым повлиять на урожайность культур».

Но яды могут влиять не только на урожайность, а и на качество урожая. В специальной прессе, посвящённой вопросам защиты растений и агрохимической промышленности, всё чаще появляются сообщения о том, что остатки и следы ядовитых, убивающих насекомых (инсектисиды) и клещей (акарисиды) препаратов в чрезмерных количествах накапливаются в разных сельскохозяйственных продуктах и зачастую оказываются вредными для здоровья людей и животных. Конгрессу США пришлось выделить дополнительные средства и расширить исследования на этом новом угрожаемом участке.

Созданы специальные лаборатории, и данные первых проведённых ими исследований отражены в наделавшей немало шума в США книге, недвусмысленно озаглавленной: «Яды в нашей пище». Сеть таких же лабораторий в странах Европы разрабатывает химические, хроматографические, биологические методы определения остатков паратиона, малатиона, диазинона, тиметона, альдрина, токсафена и других инсектисидных ядов в плодах, ягодах и овощах. В «Международном сельскохозяйственном журнале» Р.Лэнски прямо написал в 1962 году, что «потребитель постепенно отравляется обработанными фруктами и овощами, не подозревая о наличии кумулируемых в них ядохимикатов. Типичный кумулирующийся яд — ДДТ. При 0,005% ДДТ в пище концентрация его в жировых тканях человека может быть в 57 раз выше».

…Похоже, что на месте отрубленной головы у гидры выросла новая, и, пожалуй, не менее зубастая. И это ещё не всё. В борьбе против сельскохозяйственных вредителей, в частности против вредителей плодовых, широко применяются хлорорганические препараты. Но один из самых авторитетных советских специалистов по защите растений, профессор И.Я.Поляков, пришёл к выводу, что систематическое применение этих препаратов против одних вредителей вызывает на той же культуре или на другой культуре в той же местности массовое размножение других вредных видов.

Он пишет: «При борьбе с яблонной плодожоркой отмечается массовое размножение кокцид, австралийского желобчатого червеца, мучнистого приморского червеца, жёлтой померанцевой щитовки, акациевой ложнощитовки, ряда видов тлей, в частности кровяной тли, клещей, в том числе бурого плодового клеща, красного плодового клеща, паутинного клеща и других. При проведении истребительных мероприятий в Польской Народной Республике против колорадского жука на картофельных полях в 1956-1957 годах отмечалось массовое размножение и большая вредоносность свекловичной тли на посевах сахарной свеклы. Массовые химические обработки посевов хлопчатника против совок зачастую способствуют размножению паутинного клеща и тли…».

В безрадостном перечне, составленном профессором И.Я.Поляковым, названа среди других и кровяная тля — Шизоневра лянигера. Эту великолепно защищённую плотным восковым покровом тлю в прошлом исправно уничтожал крохотный наездник Афелинус мали, которого специалисты по защите растений давно уже расселяли, и на его родине в Северной Америке, и в Южной Америке, и в Австралии, и в Новой Зеландии, и в Южной Африке, и в странах Южной Европы. Но всюду, где против вредных насекомых стали применять яды, Афелинус оказался чуть не начисто уничтожен, а избавленная, таким образом, от своего в сущности единственного серьёзного врага кровяная тля воспрянула и процветает.

«Хризомфалус аонидум — второй по значимости вредитель цитрусовых во Флориде. Однако вредитель становится опасным лишь в насаждениях, подвергшихся обработке инсектисидами или акарисидами», — признаёт американский специалист Мартин Мыома. В Швейцарии зарегистрировано больше полусотни видов серьёзных вредителей, которые в прошлом не имели значения, так как им не давали размножаться энтомофаги, и которые с небывалой силой стали плодиться и распространяться, когда хлорные и фосфорорганические препараты уничтожили естественных врагов этих вредителей. Таких примеров стало известно больше, чем требуется, чтоб насторожиться.

Что же это? Яды убивают энтомофагов, в том числе наездников, паразитирующих на вредителях, хищных божьих коровок, пожирающих массу вредителей, а ядоустойчивые виды, иногда даже совсем безобидные в прошлом, становятся в результате резкого возрастания численности новым бичом растений? Выходит, оружие, направленное против одних врагов, неожиданно порождает новых? Выходит, у гидры на месте отрубленной головы вырастает не одна новая, а сразу несколько?

Когда ядами уничтожаются осы, пчёлы, шмели, мухи-сирфиды и другие насекомые, опыляемые ими растения не могут завязывать плоды и семена. Со временем это настолько меняет состав растительности, что в конце концов обрекает на голодную смерть всё живое, питающееся плодами этих растений. Одновременно исчезают условия для жизни многих птиц и разных насекомоядных, если они не отравились, поедая отравленных насекомых, и не послужили причиной гибели питающихся падалью пернатых и четвероногих. В обработанной смертоносным дождём ядов зоне возникает настоящая цепная реакция, биологические границы и последствия которой ещё не прослежены до конца.

Как видим, лекарство может быть иногда коварнее болезни, против которой направлено. Уже одно это вновь отодвигает долгожданную победу на дальние рубежи, а между тем успехи, добытые применением химии, чреваты ещё более серьёзным усложнением задачи.

Многолетний опыт борьбы против насекомых-вредителей всё чаще даёт основание заключить, что там, где систематически применяются яды, насекомые приобретают устойчивость не только к определённым химическим веществам, но иногда сразу к целым группам родственных веществ. Со временем такие опасные звёзды и чемпионы вредителей, как хлопковая тля, яблонная плодожорка или червецы, повреждающие плодовые деревья, теряют чувствительность к применяемым против них препаратам. Кое-где уже появились не отравляемые новыми ядами малярийный комар, комнатная муха, а в садах и огородах размножились устойчивые к самым сильным ядам репная блошка, цикадка, яблонная плодожорка, капустная моль, клопы лигус, томатный бражник.

Цитрусовая щитовка — главная порча, чума и язва цитрусовых плантаций, чуть ли не во всём мире стала настолько устойчива к окуриванию и газации посадок, что вредитель часто вновь заселяет обработанные деревья в течение первого же года. Даже пары такой безусловной отравы, как синильная кислота, стали здесь бессильны. У одного вредного клеща на южноафриканском побережье сначала выработалась высокая устойчивость к жидкостям, содержащим мышьяк, а когда против него стали применять гаммагексахлорциклогексан (гаммаксан), выяснилось — для чего не потребовалось слишком много времени, — что клещ становится устойчивым уже и к этому соединению.

В докладе Исполнительного комитета Всемирной организации здравоохранения прямо сказано, что «неуклонное увеличение числа ядоустойчивых насекомых представляет несомненную опасность, и мы не выполнили бы свой долг, если б игнорировали эту весьма реальную угрозу». В другом докладе сопоставлены два показателя: в 1946 году существовало всего два вида насекомых, устойчивых к ДДТ, спустя лишь десять лет число устойчивых видов возросло в двадцать раз!

«Способность приобретать устойчивость к ядам представляет общебиологическое свойство», — заключают учёные.

«Прогресс химии может задержать возникновение устойчивости, но не устранить его», — вздыхают иные, и кто скажет, чего больше в этом утверждении — знания или растерянности?

«Исследование физиологических основ токсикологии насекомых и механизма устойчивости должно быть усилено в четыре-пять раз, если мы не хотим в один прекрасный день остаться безоружными против вредных членистоногих!» — предупреждает такой серьёзный авторитет, как Чедуик.

«Мы присутствуем при самом начале процесса, который по силе своей станет подобен лавине», — сигнализируют вслед за Чедуиком многие специалисты, и кто скажет — паникёры они или провидцы?! Ни один серьёзный биолог не оспаривает более того, что формы, наследственно устойчивые к разным ядам, могут возникать сравнительно быстро. Если ещё и сохранились разногласия, то они касаются лишь трактовки, объяснения этих неожиданных и тревожных явлений.

Согласно формально-генетической теории в любой популяции всегда и обязательно существует какое-то до поры до времени скрытое число особей, от природы устойчивых к тому или иному яду. Их может быть очень мало, это неважно. Стоит популяцию несколько раз подряд обработать каким-нибудь ядом, и все наследственно неустойчивые особи отсеются, погибнут, а уцелеют и размножатся одни лишь наследственно устойчивые, и тогда возникает устойчивая раса.

Биологи противоположной — мичуринской — школы справедливо находят, мягко говоря, не только предвзятым и необоснованным, но и принципиально неверным мнение, будто любая популяция обязательно содержит формы с наперёд предуготованной, заранее существовавшей устойчивостью ко всем, в том числе и к новым, только что изобретённым, никогда в прошлом не применявшимся и не существовавшим ядам. Мичуринцы видят в возникновении наследственной устойчивости к новым препаратам ещё один наглядный и убедительный пример формирования наследственности, наследования свойств, приобретаемых живым в процессе его развития.

Нет нужды говорить о том, насколько важно для практики правильно решить теоретический вопрос о причинах возникновения, а одновременно также о путях и средствах к преодолению отсутствовавшей в прошлом устойчивости. Но здесь достаточно подчеркнуть, что, как бы ни объяснялись рассматриваемые факты, достоверность их не вызывает сомнений: оружие, направленное против врага, порой укрепляет его, делает менее уязвимым. Что удивляться, если всё настойчивее становятся голоса, призывающие не только к строже обдуманному и точнее нацеленному применению истребительной химии, но и к поискам более надёжных, избирательных методов защиты растений.

«Развитие устойчивости вредителей к новым инсектисцидам показывает, что нельзя полагаться лишь на одни химические меры борьбы. Необходимо также использовать природное регулирование численности вредителей энтомофагами. Необходим интегрированный способ защиты растений, то есть сочетание применения ядохимикатов с использованием энтомофагов», — пишут голландские специалисты А.Воут и Г.Флюйтер.

Конечно, применение химических средств борьбы при настоящем положении вещей совершенно необходимо для защиты наших лесов, садов, виноградников или хлопковых плантаций. На этот счёт двух мнений быть не может.

Вполне вероятно, что химический метод ещё долго — на протяжении десятилетий — будет оставаться ведущим в защите растений. Однако нельзя не прислушаться к встревоженным голосам специалистов, которые спрашивают в своих трудах, переведённых на множество языков, в том числе и на русский, у нас в СССР: «Не кроется ли какой-нибудь коренной ошибки в том, что, защищая наши культуры, подвергающиеся массовым повреждениям вредителями, мы вынуждены прибегать к средствам, которые даже не дают длительной помощи и действуют лишь в течение короткого периода времени? Мы должны себе поставить вопрос: …нет ли более простых, но в то же время достаточно эффективных средств?… Ответ нам может дать лишь сама природа».

Известны выступления ещё более определённые и решительные. «Необходима полная перестройка методов борьбы против вредных насекомых», — считает руководитель знаменитого Пастеровского института профессор А.Балашовски. Эти слова выделены курсивом в его вводной статье к первой книге капитального французского восьмитомника «Энтомология в приложении к сельскому хозяйству».

Специальные журналы, так или иначе зависимые от мощных концернов, вроде «Дюпон де Немур» (США), «Глиги-Баль» (Швейцария), «Байер» (ФРГ) и других крупных капиталистических фирм, занятых массовым производством и продажей ядов для уничтожения насекомых, без конца публикуют статьи, заполненные статистическими данными, формулами, рекомендациями дозировок, описанием способов применения препаратов.

Однако, по признанию профессора А.Балашовски, теперь уже прошло опьянение (он пишет — эйфория), которым сопровождалось породившее необоснованные надежды открытие синтетических ядов. Химия не решила больших проблем энтомологии. На мощные наступательные средства, создаваемые человеком, — замечает А.Балашовски, — «насекомые ответили перестройкой внутреннего метаболизма».

Едва создаётся новый яд — возникает и новый цикл трудностей. Можно ли себе представить плодовые сады, которые содержались бы лучше, чем в Швейцарии? — спрашивает автор вводной статьи к восьмитомнику и, ссылаясь на справку цюрихского профессора П.Бовея, сообщает, что сейчас сады Швейцарии страдают от вредителей больше, чем в буколические времена, когда для защиты садовых деревьев применялся один только табачный настой. А. Балашовски, как и уже знакомый нам французский академик П.Грассе, находит, что сторонники чисто химических способов уничтожения вредных насекомых грешат «недооценкой почти безграничных возможностей живой материи». Можно думать, замечание это касается, иносказательно говоря, и «оборонительных» и «наступательных» возможностей.

Всё, о чём шла речь в этой главе, помогает понять, каким событием стало, в частности, для советских специалистов и учёных, работающих на фронте защиты растений, постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР о дальнейшем развитии биологии. В числе основных проблем, поставленных перед биологической наукой этим постановлением, значится, с одной стороны, создание новых препаратов и средств борьбы с болезнями и вредителями сельскохозяйственных растений, с другой стороны — разработка методов селекции растительных культур на устойчивость к болезням и вредителям, и, наконец, также изыскание биологических способов борьбы с вредителями сельскохозяйственных растений.

Всё чаще возвращается наука к давно выдвинутой энтомологами мысли о том, что надо в арсенале самой живой природы выявлять естественных союзников для борьбы с вредителями. В частности, если говорить о защите леса, таким союзником могут стать муравьи. Вообще говоря, идея эта не нова.

В китайском сборнике, носящем вполне модернистское название «Куриные рёбра», — а издан он, ни много, ни мало, тысячу лет назад! — подробно рассказывается среди прочего и о том, как садоводы провинции Кантон защищают цитрусовые деревья от вредных насекомых с помощью муравьёв. Оказывается, уже тысячу лет назад в садовых местностях Южного Китая люди охотились на муравьёв, брали их живьём, продавали садовникам. «Чтобы наловить живых муравьёв, — рассказывает китайский летописец, — возле их гнезда пристраивается открытый бычий пузырь, густо смазанный изнутри маслом. Проходит время, и в пузыре полным-полно муравьёв, польстившихся на приманку, а теперь не могущих выбраться из ловушки. Как только их собралось достаточно, пузырь завязывают…». Начинённые муравьями пузыри продают на базаре. Отсюда они попадают в сады, здесь их подвязывают к веткам в кроне. Когда пузырь развязывают, пленники получают выход из заточения, расползаются, обследуют дерево и попутно уничтожают гусениц и личинок разных бабочек, клопов, мух.

Теперь этот способ истребления насекомых-вредителей значительно усовершенствован. В провинции Фуцзян охрана садов возложена на уже знакомых нам муравьёв-ткачей. Если семьи Экофилла в нужное время подкормить (подкармливают их рыбьими потрохами и другими белковыми кормами подешевле), они становятся сильны, богаты насекомыми и — главное — ненасытно жадны. По шнуркам и бамбуковым тростям, протянутым между деревьями, эти муравьи уходят в поисках корма далеко от гнезда и делают своё дело. Одно плохо: Экофилла живут в тесной дружбе с кокцидами, которые сильно ослабляют деревья.

Выше в этой книге уже называлось имя доктора Стенли Фляндерса с Калифорнийской цитрусовой опытной станции. Именно здесь он и установил, что, улетая из старого гнезда, чтоб заложить новое, молодая матка Экофилла уносит с собой в жвалах одну кокциду в покоящемся состоянии. Значит, они их не только оберегают, но даже размножают! По этой-то причине муравьями Экофилла можно пользоваться для защиты плодовых лишь там, где не водятся вредные кокциды. В Индонезии Экофилла охраняют плантации какаового и мангового деревьев. В Восточной Африке Экофилла лонгинода патрулируют на кокосовых пальмах, которые в таком случае меньше болеют и приносят высокий урожай более крупных орехов.

В северных субтропиках Китая муравьёв Экофилла нет, но есть другие хищные муравьи. Когда их с весны подкармливают отходами из червоводен тутового шелкопряда, то на этом корме муравьиные семьи растут как на дрожжах. В скором времени здесь появляется столько энергичных и прожорливых фуражиров, что садовым вредителям приходится круто.

В Италии садоводы пользуются услугами хищных муравьёв для очистки плодовых и ягодных растений от листовёрток и плодожорок. В Америке завезённые в Техас гватемальские муравьи Эктотомма туберкулозум применялись уже не в садах, а против хлопкового долгоносика. В лесах средних широт наиболее усердными защитниками растений от вредных насекомых показали себя лесные муравьи. Островки здоровых зелёных деревьев вокруг муравьиных гнёзд, разбросанные в море умирающего после нашествия вредителей леса, давно привлекли внимание и лесников и специалистов по борьбе с вредителями.

Ещё в 1838 году ученый лесничий Пётр Перелыгин в книге «Лесоохранение или правила сбережения растущих лесов» писал, что «первые истребители личинок насекомых есть муравьи. Они неустанно преследуют всякого рода личинок. Личинка бьётся, мечется, дабы избежать своих неприятелей, но они держат её крепко. Она покрывается множеством своих неприятелей, которые, наконец, совершенно её умерщвляют. На дерево, у корня коего находится муравьиная куча, ни одна личинка… взлезть не посмеет». Муравьи, разъяснял далее лесовод, «даже препятствуют вылуплению личинок из яиц».

Очень живо описал случай ликвидации большого очага пядениц в нескольких кварталах знаменитой Шиповой рощи энтомолог А.Циолковский. Это было в мае 1882 года. Гусеницы пядениц наполовину объели молодую листву дуба в лесу. Они уничтожили бы её полностью, если б не муравьи.

«Муравьи двигались дышлом: один держал гусеницу за голову, другой за противоположную часть тела. По прибытии в муравейник добыча сдавалась подоспевшим сподручным, а лихая пара порожняком стремилась опять на вершину дерева. Такое насилие происходило по крайней мере на площади 20-30 десятин». Через несколько дней, заключает А.Циолковский, лес был очищен от вредителя: «Пядениц как метлой вымело».

Но так ведут себя, конечно, не все лесные муравьи, а главным образом Формика руфа — «рыжий или красно-бурый лесной муравей, лесной мураш», как определял его в «Муравьях России» М.Д.Рузский. Образ жизни этих муравьёв, их кормодобывательные повадки представляют немалый интерес для лесоводов, а может быть даже и для растениеводов широкого профиля. Но сейчас речь идёт только о лесе.

«Нет никакого сомнения, — признаёт один из основоположников лесной энтомологии профессор Карл Эшерих, — что красный лесной муравей, благодаря его непрерывной охоте на насекомых, способен сдерживать активность вредителей леса».

Действительно, фуражиры красного лесного муравья с весны до осени волокут в гнездо личинок, жучков, мушек, бабочек, гусениц разных видов. И если в среднее по силе гнездо ежеминутно сносится всего два-три десятка насекомых, то за час их поступает уже тысячи полторы, за день — около 20 тысяч, а за пять-шесть месяцев, пока муравьи в средних широтах активны — пусть за это время будет даже только сто нехолодных дней — муравейник очистит лес от 2 миллионов насекомых. Здесь нет никакой приписки. Скорее наоборот: по данным многих натуралистов, в сильное гнездо лесных муравьёв сносится иной раз и более 100 насекомых за минуту.

Можно сослаться на расчёты, согласно которым в муравейник доставляется за сезон три - пять - восемь миллионов насекомых!

Но разве в гнездо «поступают», «доставляются», «сносятся» только насекомые, пойманные и уничтоженные самими муравьями? Ведь фуражиры могут просто подбирать трупы насекомых, погибших, как говорится, своей смертью или от причин, к которым муравьи не имеют никакого касательства. Именно это, правду сказать, и представлялось на первый взгляд более всего вероятным: трудно ожидать, чтобы хрупкие и сухонькие крошки муравьи одолевали огромных по сравнению с ними личинок или гусениц.

«Семьёю бойкою тащи находки», — поёт у Гёте в «Фаусте» хор муравьёв. Так, во всяком случае, перевёл эти строки Борис Пастернак, скорее всего совсем не подозревая, насколько не ясно, что именно тащат семьёю бойкою муравьи — находки или в ратных трудах завоёванную добычу. Чтоб получить правильный ответ на этот вопрос, потребовались специальные опыты.

Отряды хорошо проинструктированных наблюдателей вышли на посты, прихватив с собой мерные линейки и шнуры, термометры и секундомеры, крохотные лупы и достаточный запас рассчитанного на долгие часы терпения, совершенно необходимого в описываемых исследованиях. Теперь наблюдатели не просто регистрировали количество насекомых, доставляемых муравьями, но учитывали также разные второстепенные подробности, на которые прежде не обращали внимания.

Так, между прочим, выяснилось, что в любом месте существует связь между радиусом действия и активностью муравьев-фуражиров, причём на оба показателя заметно влияет погода. В Эберсвальде (ГДР) во время дождя и при похолодании ниже 4 градусов муравьи вообще не покидают своих подземелий; требуется не меньше 9 градусов, чтоб начался поиск насекомых и то лишь на поверхности почвы; зато при 18 градусах муравьи-фуражиры начинают взбираться и на деревья. Теперь известно, что в разных местностях и для разных Формика эти температурные показатели меняются.

В тёплую пору и на ровном месте нагруженные добычей муравьи движутся со средней скоростью один метр в минуту. При двухсотпятидесятиметровом радиусе действия вокруг муравейника площадь, на которой ведётся охота, превышает 200 тысяч квадратных метров, а при пятиметровой высоте подъёма на деревья пастбищное пространство составляет — это не просто себе представить, и ещё труднее этому поверить! — миллион кубометров. Следует учесть, что миллионы насекомых с этого миллиона кубометров лесного пастбища по большей части убиты самими муравьями-фуражирами, отправившимися за кормом.

Никаких сомнений в этом не оставили наблюдения и прямые опыты с положенными на разных расстояниях от муравейников мёртвыми и живыми гусеницами, личинками, куколками.

В научных протоколах подробно, секунда за секундой, прослежены судьбы жертв муравейника. Здесь идёт речь не только о десятках беспомощных и недвижимых куколок или ничем не защищённых кладках яиц, но также и о личинках, чаще всего застигнутых при линьке, о гусеницах, даже очень крупных и, наконец, о взрослых насекомых, обычно молодых, только что вышедших из кокона и ещё не окрепших или не успевших отогреться после ночной прохлады и, следовательно, подвергающихся нападению в состоянии, когда они не могут ни оказать сопротивления, ни уклониться от схватки.

Рыщущие в поисках добычи Формика часто нападают на жертву сообща, мешают ей уходить от преследования, грызут своими острыми жвалами, обрызгивают кислотой, а если дело происходит на дереве, сбрасывают на землю, где за неё принимаются другие охотники. Отогнанные судорожно извивающимися крупными гусеницами, муравьи отступают, но позже, когда жертва, обрызганная кислотой, слабеет, возвращаются и возобновляют нападение. Первыми подвергаются атаке наиболее заметные, особо подвижные насекомые, позже очередь доходит до менее заметных, вялых. Совсем неподвижные чаще остаются незамеченными.

«Да, но ведь не все насекомые, уничтожаемые муравьями, — это вредители лесных пород», — справедливо заметила критика. Серию новых наблюдений пришлось провести с учётом этого замечания. У многих тысяч фуражиров, спешащих в муравейник с добычей, всю её методически отбирали, а трофеи передавали специалистам по систематике, и те определяли вид, к какому относится отобранное у муравьёв насекомое.

Вот итог одного из многих протоколов: 4500 ложногусенип соснового пилильщика, 3500 гусениц сосновой совки, 500 куколок и 7200 гусениц дубовой листовёртки. Это — улов за день! Правда, Формика не всегда одинаково активны.

В нескольких искусственных муравейниках, заселённых одноматочными семьями руфа или многоматочными поликтена, обитателей без каких бы то ни было ограничений кормили личинками комнатной мухи, которых Формика могут сожрать невероятно много. Однако аппетит у муравьёв оказался неровным: то они изо дня в день неустанно штурмовали на мирмекодроме плошку, успевай только подкладывать в неё личинок, то вдруг начинали проявлять к добыче полное безразличие. Всё зависело от количества муравьиных личинок в гнёздах. Чем больше своих личинок выкармливали Формика, тем с большей жадностью выбирали они мушиных личинок из кормушки. Зато когда кормить в гнёздах было некого, фуражиры действовали крайне вяло, почти не замечая плошек, полных корма.

В меняющейся активности фуражиров, в ритмах их охоты по-своему отражена кривая активности муравьиной семьи, отчасти нам уже знакомая по биологии кочевников. У Формика, как и у кочевников, этот ритм проявляется не у всех семей одновременно, а у каждого муравейника по-разному.

В лесах Северной Италии — их площадь превышает полмиллиона гектаров — зарегистрировали около миллиона муравейников. В следующей главе подробнее говорится о том, как и для чего была проведена эта крупная операция. Здесь скажем, что общий живой вес муравьёв в зарегистрированных гнёздах составил по определению специалистов примерно 2400 тонн, а средний вес поедаемого муравьями ежедневно корма — 120 тонн. За 200 дней, пока длится в этой полосе активная жизнь муравейников, их обитатели уничтожают 24 тысячи тонннасекомых, в том числе не менее 15 тысяч тонн живых вредителей — вот что показали расчёты. Это около 30 килограммов, в основном, личинок и гусениц на гектар. А надо сказать, личинки и гусеницы — именно та фаза, когда насекомые потребляют больше всего корма и, следовательно, наносят максимум ущерба.

Теперь примем во внимание, что обитатели одного муравейника охотятся на площади примерно от 0,2 до 0,5 гектара. Сколько здесь деревьев, подсчитать нетрудно. Итог всех определений сводится к весьма выразительной цифре: гнездо муравьёв на лето избавляет каждое дерево своей зоны примерно от пятисот с лишним вредных насекомых!

Нападение орды из 500-600 вредителей не для всякого дерева может пройти бесследно. К тому же каждая уцелевшая личинка и гусеница со временем превратилась бы в совершенное насекомое, а самки жуков и бабочек отложили бы яйца, из которых вывелись бы новые поколения прожорливых личинок и гусениц.

Следует сказать, что муравьи-охотники уничтожают больше всего именно тех вредителей, которые особенно размножились и потому представляют, естественно, особую опасность для леса. Бесконечно ценна такая способность — обуздывать, сдерживать, а значит и предотвращать, вспышки размножения самых опасных вредителей. Поэтому-то разорить муравейник — всё равно, что оставить в лесу мину замедленного действия! Рано или поздно мина срабатывает, и остатки замершего муравейника окружаются догола раздетыми тёмными скелетами гибнущих деревьев. Зато каждый квартал, где всегда «муравьиным спиртом пахнет сушь», где достаточно живых, полных сил муравейников из тех, что, по С.Маршаку, «не спят, шевелятся, зыблются, кипят», представляет обычно крепость, неприступную для насекомых-вредителей. Здесь их всюду достанут фуражиры муравьиных семей, истребители вредной энтомологической фауны.

Иван Матвеевич Вихров в своей упоминавшейся выше лекции лишь вскользь сказал о непозволительности разорения лесных муравейников. Эту мысль стоило развить. Ведь в рощах, дубравах и лесах остается всё меньше муравьиных куч. С каждым годом дальше врезаются в чащу широкие просеки. Тягачи волокут спиленные под корень стволы деревьев и стальными гусеницами и древесными комлями размётывают купола муравьиных гнёзд. Конечно, при более осмотрительной работе муравейники можно было бы сохранить.

А сколько муравьиных гнёзд разоряют бездельники, охочие просто без смысла, без цели и нужды поротозейничать, наблюдая великую муравьиную суматоху на развороченном куполе!

Заметный вред наносят муравейникам также пернатые и четвероногие. Дятлы, например, прорывают глубокие ходы под купола и, забравшись внутрь гнезда, буквально набивают зобы различными насекомыми, ютящимися в муравейнике, а нередко и муравьями. В том же уличены недавно лесные желтогорлые мыши. Для оголодавших ежей, кабанов, барсуков, лис приманкой служат не сами муравьи, а зимующие в их гнёздах жирные личинки бронзовки или других жуков из тех, что покрупнее. Немало разных лесных тварей не столько поедают муравьёв, сколько губят: развороченные гнёзда чаще промерзают насквозь, чаще затопляются талыми водами.

И летом муравьи, случается, покидают даже не разорённое, а только потревоженное гнездо и переселяются на новое место: под повреждённым куполом им трудно поддерживать необходимые для развития новых поколений тепло и влажность. Но раз так, вывод о непозволительности разорения муравейников недостаточен, — видимо, есть все основания признать необходимой охрану, защиту гнёзд Формика. Действительно, эти муравьи могут стать верным другом и благодетелем лесов, помощником и союзником лесника, безотказным защитником лесных пород против множества насекомых вредителей.

Здесь уместно напомнить, что те же виды муравьёв — это мало известно, — в определённой мере способствуют образованию почв. Ч.Дарвин, доказывая роль («гораздо более важную роль, нежели может казаться большинству с первого взгляда») дождевых червей в образовании почвы, напоминал, что в этом процессе участвуют все вообще «копающиеся животные различных видов», и, как он подчёркивал, «главным образом муравьи». Именно они деятельно истачивают и разрушают древесину пней и корней. В процессе превращения сухой древесины в почву учёными выделена даже особая «формикоидная», то есть муравьиная, фаза. Кроме того, муравьи измельчают грунт и открывают в него доступ воздуха, а прокладывая ходы и удобряя землю своими отбросами, втаскивая листья и другие растительные остатки, они, подобно дождевым червям, обогащают верхний слой органическим веществом. По данным агрохимиков, всё это существенно снижает кислотность почвы. Почвообразующее влияние муравьиного гнезда отчётливо распространяется по горизонтали в радиусе около метра, а в глубину более чем на полметра, создавая очаг почвенной жизни.

Мирмекология, как специальная наука о муравьях, выделилась из общей науки о насекомых уже в конце XIX — начале XX века, во времена швейцарского исследователя муравьёв Августа Фореля, немцев Карла Эшериха, Эриха Вассмана и Вильгельма Гетча, американцев Вильяма Вилера и исследователя кочевых видов Шнейрла, итальянца С.Эмери, англичанина Г.Донисторпа, французов Бондруа и Альбера Ренье, русских В.Караваева и М.Рузского. В середине XX века от общей мирмекологии отделилась новая ветвь, положено начало специальной науке о Формика.

Уже знакомый нам по многим опытам вюрцбургский профессор Карл Гэсвальд всю свою жизнь посвятил формикологии. На протяжении десятилетий изучает он жизнь отдельных гнёзд, наблюдает их зарождение, рост и развитие, овладевает тончайшими секретами определения и различения видов, совершенно неразличимых для непосвящённых, раскрывает законы существования и развития отдельных особей и целостных семей, прослеживает влияние на них условий окружающей среды и, наоборот, их влияние на среду.

Педантично подсчитывает вюрцбургский формиколог всё до пфеннига возможные доходы, доставляемые жадным браконьерам сбором муравьиных куколок для кормления певчих птиц или рыб в любительских аквариумах, или сбором живых мурашек для изготовления из них — томлением в печи — муравьиного спирта, которым при ревматизме натирают суставы. А ведь разорители муравьиных гнёзд не останавливаются и перед тем, чтоб хвою с куполов собирать на топливо: хвоя здесь сухая. Сопоставляя грошовые доходы от этих варварских промыслов с ущербом, причиняемым лесу разорением муравейников, профессор Гэсвальд убеждает сограждан, взывает к их расчётливости, уму и совести, уговаривает взрослых и детей, упрашивает, умоляет не губить муравьёв, беречь муравейники. Больше того, он доказывает, что необходимо не только защищать и охранять старые гнёзда, но также искусственно закладывать новые, ускоренно размножая и расселяя Формика.

ОПЕРАЦИЯ «ФОРМИКА»

^{Марциал и Тамерлан о муравьях. — Управление полом крылатых. — Полёты под марлевым пологом. — Первые теоретические шаги формикологов, первые практические успехи формиководства. — Чему учит опыт Павии. — Несколько слов о работе Б.А.Смирнова в Воронежском заповеднике и А.Р.Кауциса в Латвии, или что может сделать настойчивый человек, воодушевлённый большой целью. — Муравьи и пчёлы.}

Под параграфом 141 в знаменитой «Риторике» М.В.Ломоносова приводится четверостишие Мардиала, самим Михайло Васильевичем переведённое:

В тополовой тени, гуляя, муравей

В прилипчивой смоле увяз ногой своей.

Хотя он у людей был в жизнь свою презренный,

По смерти в янтаре у них стал драгоценный.

Эта миниатюрная старая басня могла бы стать точным эпиграфом к излагаемой далее истории, которая представляет современную иллюстрацию к старому положению о случаях, «когда предыдущее с последующим противны». Здесь вполне подошла бы, впрочем, в качестве запевки или флага также и притча о полководце и муравье. Для тех, кто успел забыть этот, читанный ещё в школьных хрестоматиях, поучительный рассказ, напомним коротко его содержание.

Говорят, будто Тамерлан, проиграв как-то важное сражение, в отчаянии скрылся от приближённых в своей походной палатке, вокруг которой несла караул стража. Ужасным представлялось будущее полководцу. Как жить дальше? Рассеянный взгляд Тамерлана заметил крохотного муравья, ползущего вверх по шёлковой стенке палатки, и полководец, не думая, одним движением пальца сбросил насекомое вниз. Через какое-то время муравей опять полз вверх по той же стенке, и полководец вновь сбросил насекомое, а спустя несколько минут опять увидел его на том же месте, как и раньше, спешащим вверх, и опять сбросил его, и снова увидел, и снова сбросил, и опять увидел, и опять, и снова, пока не понял, что ничтожное насекомое, жалкий муравьишка подсказывает ему решение, освещает путь. Раздвинув шёлк, Тамерлан вышел из палатки и отдал приказ готовиться к новому сражению.

Впрочем, напоминая об истории с Тамерланом, мы имеем в виду не столько самих муравьёв, сколько тех, кто занят их изучением, причём изучением именно лесных Формика руфа.

Искусство исследовать строение и описывать насекомых давно доведено до совершенства. И всё же, пока систематика ограничивалась регистрацией и описанием примет, группа Формика руфа включала весьма различных муравьёв. Известно было, что Формика бывают и покрупнее, и средних размеров, и помельче, а уж остальные различия тонули в деталях, оказавшихся впоследствии малосодержательными.

Едва, однако, те же Формика понадобились для практического дела, исследователи увидели их стократ яснее, полнее и глубже, чем под линзами лучших бинокуляров. Наиболее крупные Формика — Формика руфа водятся в лиственных или смешанных лесах, и их гнездо-муравейник чаще представляет семью с одной-единственной плодовитой самкой. Эта самка покинула в своё время гнездо, где вывелась и откуда отправилась в брачный полёт, затем сбросила крылья и, найдя гнездо муравьёв совершенно другого вида — фуска, проникла в него, убила самку фуска и заняла её место. Рабочие муравьи фуска стали кормить вторгшуюся в их дом молодую самку руфа, воспитывали её расплод. Постепенно все рабочие фуска отжили своё, но к тому времени в их гнезде уже сложился новый муравейник — Формика руфа.

Живёт он, как правило, не дольше чем его родоначальница — лет 20-25. Если самка погибла раньше срока, муравейник приходит в упадок, вымирает. Что касается обитающих главным образом в тёмных ельниках, но нередко и в чистом сосновом лесу самых мелких Формика — им-то и присвоено название Формика поликтена, — они живут обычно разветвлёнными колониями: семья раскинута в нескольких гнёздах, связанных между собой надземными и подземными ходами и дорогами. В такой семье не одна, а сотни, нередко даже тысячи плодовитых, откладывающих яйца самок. Муравейники поликтена разрастаются поэтому гораздо быстрее, чем руфа, и образуют поселения со многими сотнями тысяч обитателей. Каждая такая семья охотно принимает вернувшихся после брачного полёта молодых самок, и своих и чужих, лишь бы того же вида. Сменяя каждый год старых, самки частично омолаживают семью, так что она как бы и не стареет. Муравейники поликтена долговечны: могут жить чуть не по 100 лет и больше, оставаясь сильными и жизнеспособными, а размножаются (об этом уже шла речь), расселяясь вокруг материнского гнезда, образуя естественные отводки.

Не станем говорить здесь о других выделенных к настоящему времени видах Формика. Они занимают место во многих отношениях промежуточное между руфа и поликтена. Последние как охотники более эффективны. Уже из рассказа об этом виде более или менее ясны становятся контуры плана использования Формика для борьбы с вредителями леса.

Во-первых, охрана существующих муравейников. Над куполами гнёзд с осени устанавливают двухскатные кровли или четырёхгранные пирамиды из рам, затянутых мелкоячеистой проволочной или капроновой сеткой. Когда ничего лучшего нет, поверх купола набрасывают сухой колючий хворост. Укрытия держатся надёжнее, если их прикреплять к земле колышками или деревянными скобами. Хищные звери и птицы обычно не узнают муравейник, замаскированный таким нехитрым способом, и гнёзда благополучно перезимовывают.

Весной укрытия аккуратно снимают, и теперь остаётся сберечь муравейник ещё в течение лета. Когда он достаточно силён, из него можно взять иной раз даже два жизнеспособных отводка. Это лучше проделать с весны, как только гнёзда проснулись и перезимовавшие самки поднялись кверху в слой, прогреваемый живительными лучами солнца. Позже самки вернутся в глубокие отсеки и возобновят здесь откладку яиц. Поэтому, пока самки не ушли из верхних галерей, гнездо разделяют на две, даже на три части. И старый муравейник и поселенные на новое место отводки через год-два успевают разрастись, набирают силу.

Но чтобы защищать лесные массивы с помощью муравьёв, нужна густая сеть муравейников, а наиболее ценный в Центральной и Южной Европе истребитель насекомых (Формика поликтена) встречается здесь реже других, да и молодые самки этих муравьёв не основывают семью самостоятельно, а могут лишь подсиливать старые семьи, поселяясь в муравейниках своего вида. Молодые самки усиленно червят, ускоряют рост старых гнёзд, подготовляют формирование естественных отводков.

Значит, если искусственно выводить молодых самок, способных подсиливать старые семьи, можно ускорить размножение? Но как получать молодых самок? Как отправлять их в брачный полёт? И ведь к тому же времени нужны и самцы… А самцы и самки Формика созревают в одном гнезде в разное время, могут вообще развиваться в разных гнёздах. Надо, видимо, как-то добывать и тех и других? А если собрать и отправить их в полёт, то как потом заполучить оплодотворённых самок, как помешать им разлететься?

И всё это ещё начало, первая половина дела, хотя уже и её достаточно, чтоб привести начинающего в отчаяние. Впрочем, в подобных случаях полезно, как показывает опыт, не только продумывать вопрос, но и прощупывать его. Хоть иной раз глаза и страшатся, а руки пусть всё-таки пробуют. С каждым новым шагом само дело начинает вести к цели.

Самцы и самки Формика вообще вылетают из каждого гнезда врозь. Благодаря этому в брачных полётах и встречаются особи из разных гнёзд, из разных семей, неродственные друг другу. Потомство от таких встреч отличается более высокой жизненностью. Это обстоятельство отчасти осложняет решение задачи, но в то же время кое-что подсказывает.

Когда начинается роение, молодые крылатые выбегают из гнёзд, мечутся по куполу, взбираются на ближайшие камни, травинки, стебельки, поднимаются по ним на самый верх и здесь расправляют крылья, снимаются в воздух, отправляются в полёт. Всё это важно учесть при устройстве ловушек. Что, если заблаговременно укрепить над куполом гнезда остов достаточно ёмкого конуса или пирамиды и обтянуть остов материей или мелкой сеткой? Из-под зарешёченного купола крылатым не выбраться. Это не всё. В купол воткнуто в разных местах несколько прутиков, и каждый вершинкой заправлен в горловину большой стеклянной воронки. Прутики, как спицы зонтика; сходятся в воронке, а вся она ловко пристроена в вершину пирамиды и через протёртую изнутри тальком резиновую трубку соединена с расположенной ниже, надёжно затенённой стеклянной банкой-ловушкой. На дне ловушки лежит обильно политая и хорошо сохраняющая влажность гипсовая плитка.

Теперь, когда начнётся роение, из одних муравейников станут выбегать крылатые самцы, из других — крылатые самки. Те и другие стремятся вверх и поднимаются по прутикам прямо в воронку. Отсюда они попадают в ловушки — скатываются, падают или сами туда устремляются: из банок-ловушек заманчиво тянет влагой.

К концу первого дня роения ловушки полны. Теперь надо только регулярно объезжать муравейники и, собирая банки с крылатыми, ставить на их место пустые. Впрочем, незачем упрощать рассказ. На деле, особенно вначале, всё шло далеко не так легко и гладко. Очередное поколение крылатых поликтена может состоять из одних только самок или одних только самцов. И это происходит даже в тех семьях, где червит множество самок.

(Вот, заметим про себя, наглядное проявление воздействия внешних условий, их роли в процессе формирования пола). Но если даже в муравейнике созревают крылатые обоих полов, то соотношение их редко бывает оптимальным: или часть самок остаётся неоплодотворённой, или множество самцов погибают, не оставив потомства. Как же получить наибольшее число самок, способных принять участие в продолжении рода? Регулировать состав потомства?

Управлению полом организмов посвящены тысячи исследований, проводимых во всем мире с тех пор, как существуют биология, агрономия, зоотехния. И, однако же, эта задача практически не решена ни в животноводстве, ни даже для раздельнополых растений. Тем не менее К.Гэсвальд стал искать пути и средства решения вопроса для Формика. Он проанализировал сведения о силе семей и о местоположении гнёзд, из которых при роении вылетают только самцы или только самки, он сопоставил эти данные с погодными обстоятельствами тех лет, когда наблюдалось преимущественное развитие крылатых какого-нибудь одного пола. Получалось, что в слабых, малочисленных семьях и соответственно в гнёздах, на сильно затенённых участках крылатые вырастают, как правило, самцами и, наоборот, в сильных, густо населённых семьях, в гнёздах, хорошо прогреваемых солнцем, крылатые оказываются в массе самками.

Если заблаговременно подсилить слабое гнездо или проредить, высветлить лес на участке, где расположен муравейник, дававший одних лишь самцов, то состав крылатых в муравейнике изменится, резко возрастёт количество самок. Наоборот, стоит хотя бы сырым зелёным лапником погуще затенить купол муравейника, который давал только крылатых самок, и отсюда при следующем роении станут вылетать в основном самцы.

Всё выглядело так, как если бы ключ к загадке составляла температура внутри гнёзд, скорость прогревания массы муравейника ранней весной. Проверив в лаборатории основанные на этой догадке предположения, К.Гэсвальд заключил, что пол крылатых действительно обусловливается в конечном счёте температурой, под воздействие которой личинка попадает на определённом этапе развития. Критический порог находится, по Гэсвальду, где-то около 19 градусов выше нуля. При более низкой температуре остаются парализованными мышечные устройства, регулирующие у самок оплодотворение откладываемых яиц; они откладывают поэтому неоплодотворённые яйца, из которых развиваются, как правило, это нам уже известно, самцы. Не исключено, впрочем, что имеет значение также качество весеннего света, какие-то не выявленные пока его особенности.

Как бы то ни было, вюрцбургские формикологи подобрали условия получения крылатых. Мы опускаем для краткости рассказ о том, как была определена в опытах нужная пропорция самцов и самок — наиболее выгодное для продления рода соотношение полов у этих муравьёв, определённо склоняющихся к многожёнству, хотя гарем самца существует не долее нескольких часов, так как супруг вскоре погибает, оставляя сразу несколько вдов.

Формирование пола очередного поколения крылатых в семье Формика — ещё один пример, ещё одна иллюстрация того, что может дать анализ процессов, идущих в семье общественных насекомых, представляющей живую модель живого. Здесь удалось, в частности, проследить такой тонкий биологический процесс, решить такую сложную физиологическую задачу, к которым на обычных, целостных объектах наука ещё только ищет первые подходы.

Но вот нужное число крылатых получено.

…Из ловушек, снимаемых с колпаков над гнёздами, нужное количество крылатых самок и самцов ссыпают в сплошь обтянутые марлей клетки-террариумы. Станут ли ещё поликтена совершать здесь брачные полёты? Да! Стали! Однако не сразу, а лишь после сотен неудачных проб, подсказавших, что воздух в террариуме должен быть влажен: сухости в нагретых солнцем клетках крылатые не переносят. Ведь и в природе брачные полёты муравьёв совершаются обычно вскоре после дождей. Сухость воздуха в террариумах устраняется проще простого: достаточно обильно полить дно клетки, выстланное плитками торфа и присыпанное мульчой из хвои.

Это выстрел сразу по двум мишеням, и выстрел с двумя попаданиями. При температуре 27 градусов освещаемые специальными лампами тысячи Формика совершают в террариуме полёты. Тела самцов, погибших после спаривания, сплошным слоем покрывают дно клетки. Самок же собирать не приходится: оплодотворённые, они сбрасывают крылья, приобретают резко выраженное отвращение к свету, начинают настойчиво искать темноты и пробираются в пристроенные к основанию террариума тёмные колбы. Время от времени молодых самок из колб высыпают в специальные ванночки. Отсюда с помощью простеньких наконечников, надетых на шланги электрососов, самок собирают в патрон и закрывают его пропускающей воздух сетчатой пробкой.

Каждый такой патрон с 200 оплодотворённых самок — это живой, всхожий зародыш семьи. Однако не семя, а только зародыш; и если его бросить куда и как попало, он погибнет. Подобно кедровому ореху, который прорастает на месте сгнившего кедрового пня, молодым самкам поликтена, чтобы начать откладывать яйца, требуется живое гнездо, живой муравейник поликтена с обитающими в нём рабочими и молодью. И сколько же их нужно, чтоб самки могли начать откладывать яйца? Щепотка? Пригоршня? Ведро?

Прямые опыты звено за звеном проверяют разные предположения. Оказывается, самый высокий коэффициент размножения муравейников поликтена достигается, если содержимое патрона с 200 самок соединить сначала примерно с 500 рабочих, взятых из одной семьи, назавтра добавить к ним оттуда ещё с 1000 рабочих, через день ещё 1000, а на четвёртый день всю массу насекомых высыпать на купол отводка. Такой отводок скорее и вернее всего превратится в полноценное гнездо.

Скорее всего — это не значит через месяц или через год. Требуется по крайней мере лет пять, чтоб муравейник хорошо разросся. Когда он увеличится в объёме и в численности населения в семь-восемь раз, его, в свою очередь, можно будет использовать для создания новых отводков.

Здесь всё пересказывается предельно коротко и сухо, почти как в инструкции; и такая скороговорка не даёт никакого представления о том, сколько проб и ошибок, сколько работы мысли и рук скрывает каждая строка рекомендаций, почему она сформулирована именно так, а не иначе.

Наконец опытам придали более широкий размах, и в первый же год количество муравьиных гнёзд на участке было увеличено в пятнадцать раз. Затем искусственные муравейники стали исчисляться уже многими тысячами, а число подсаженных в отводки оплодотворённых самок давно выражается семизначными цифрами.

Новые муравейники закладываются на лесных участках в шахматном порядке, гнездо от гнезда на расстоянии 50 метров. Так вся площадь полнее охватывается охотничьей деятельностью фуражиров. Если к тому же места для будущих муравейников выбраны удачно, отводки образуют на участке сплошную сеть, надёжно предотвращающую опасные взрывы размножения лесных вредителей.

Зеленеющие кварталы могучих лесов и горы деловой древесины, самым безвредным и самым дешёвым способом отвоёванной у природы, несёт с собой эта маленькая и, право же, изящная победа науки. Карл Гэсвальд, а также его давний ученик Дитер Отто — руководитель Опытной лесной станции в Эберсвальде, в Германской Демократической Республике, развернули дело биологической защиты леса с помощью муравьёв. Их начинание с каждым годом совершенствуется и шире осваивается во многих странах Европы. В Италии эту работу давно ведёт коллектив сотрудников кафедры сельскохозяйственной энтомологии при старинном университете города Павия. Руководитель кафедры профессор Марио Павап и его сотрудники с помощью лесников и лесоводов 500 лесничеств провели сплошную перепись и картирование муравейников государственных лесов Северной Италии.

Взяв на учёт почти миллион гнёзд, они зарегистрировали их расположение, силу каждой семьи, её состояние, видовую принадлежность, время роения.

В назначенный день и час подготовленные во время специальных учений отряды лесников приступили к делу. Сотни рабочих, вооружённых треугольными лопатами и лёгкими надёжно закрывающимися столитровыми бидонами, отправляются в сотнях лесничеств к намеченным муравейникам, быстро, но не торопясь, наполняют содержимым живых гнёзд бидоны. Потом рабочие по двое подносят груз к дорогам. Отсюда автомашины свозят бидоны на базу. Здесь их в тот же час перегружают на широкие автоплатформы и отправляют в заранее намеченные районы, где их встречают новые сотни лесников. Эти развозят бидоны с муравьями по лесным дорогам, разносят к намеченным точкам и через каждые полсотни метров высыпают содержимое двух бидонов, то есть 200 литров массы гнезда.

В опытах энтомологов Павийского университета отводки семей наиболее ценных здесь видов — поликтена, люгубрис, аквилония — перевозились из лесов на склонах Альп в совершенно новые условия среды и климата, в леса другого состава, других пород на склонах Апеннин, в заповедник Сассо Фратино, 600 километрами южнее места их естественного происхождения. И, несмотря на это, муравьи-новосёлы успели ликвидировать угрозу размножения очень опасного вредителя — походного шелкопряда!

Здесь стоило бы, конечно, подробнее описать, как были налажены наблюдения за переселёнными муравьями и как подсиливались слабые поначалу отводки. Следовало бы сравнить, как вели себя новосёлы в лесах того же состава и в новых для них лесах. Надо бы рассказать, как муравьи хвойных лесов, поселённые в лесу лиственном, пробовали сооружать купола муравейников из черешков листьев или из лузги почек бука и как этот строительный материал после первых же дождей начинал разрушаться, гнить; и муравьи покидали гнездо, уходили в поисках нового места поселения… Полагалось бы проследить, как родилась, созрела и отшлифовалась мысль о переселении муравьёв и их акклиматизации в два приёма: сначала отводок доставляется в лес того же состава, что и на месте, откуда он взят, а уж отсюда прижившийся отводок переносят спустя какое-то время в том же районе в лес другого состава.

Павийские формиководы скорее всего только мельком слышали, а вполне возможно, и понятия не имели о мичуринском опыте осеверения абрикоса. Тем не менее в работе по переселению Формика отчётливо просматриваются приметы мичуринской идеи ступенчатой акклиматизации, впервые применённой при создании абрикоса Северный для Тамбовской области.

Сто с лишним лесоводов и энтомологов разных стран съехались в 1960 году по приглашению Павийского университета на первую международную встречу, посвящённую Формика. После торжественных речей, докладов и дискуссий участники встречи посетили специальную выставку и просмотрели кинофильм о жизни и нравах лесных муравьёв, а в заключение совершили несколько выездов в леса, в том числе в заповедник Сассо Фратино, где в натуре ознакомились с состоянием искусственно расселённых муравейников.

— Собравшиеся здесь учёные всех стран и разных направлений утверждают своей работой пример неоценимого значения, — говорил, прощаясь с участниками встречи, ректор университета профессор Л.де Каро. — Сильнее чем когда бы то ни было, — добавил он, — ощущаем мы в нашу эпоху великое счастье и потребность мирного сотрудничества, абсолютно необходимого, чтоб обеспечить прогресс человечества. Дело, которое вы делаете, бесконечно увлекательно, — заключил он. — Перед вами двойная цель: и научное познание и практическое применение открытий на благо человечества!

Действительно, в этой эпопее есть что-то очень знакомое и милое нашему сердцу. Ну, конечно же, мы давно читали записанные Юрием Буряковским воспоминания Е.О.Патова о прославленном киевском электросварочном комитете, где впервые в стенах Украинской академии наук рядом с учёными и инженерами работали, спорили, решали научные проблемы люди из цехов, мастерских, депо. «Я сам удивляюсь тому, как широко раздвинулись стены нашего института, — с законной гордостью говорил Е.О.Патов. — Мы прокладываем дорогу заводам, они подпирают, поправляют нас своим опытом. А общее движение от этого ускоряется. Только такими объединёнными усилиями можно достичь настоящего успеха в науке и технике…».

На том же пути добиваются советские учёные успеха и в агрономической науке. По истории о теленомусе и вредной черепашке, которую в своё время так увлекательно рассказал Геннадий Фиш, и по его же повести «Народная академия», по волнующему описанию опытов, проводившихся в колхозах и совхозах юга и юго-востока на «делянке» площадью в миллионы гектаров, мы в деталях знакомы с выдающимися образцами по-новому организованного массового научного исследования — эксперимента, слившегося с производственным процессом.

И сейчас в сложном деле освоения интенсивных севооборотов с массовым возделыванием пропашных и зерновых бобовых культур, во введении новых систем содержания скота мы видим уже целые комплексы начинаний, в которых учёными творчески сотрудничают звеньевые, полеводы, животноводы.

Но в операции «Формика» знакомые черты и приметы неожиданно обнаруживаются в работе, развёрнутой далеко за рубежами СССР, в стране, где ещё господствуют частно-собственнические отношения. Здесь поле деятельности учёных поневоле ограничено, возможности скованы, всё притушено, обужено, сжато; и тем не менее, право же, операция павийских энтомологов очень симпатична, привлекательна, вызывает уважение. Это действенная проба демократических сил науки, благородная попытка покончить с тем (приведём здесь слова К.А.Тимирязева) «безнадёжным состоянием науки, когда она находится среди безграничной пустыни всеобщего равнодушия».

Описываемой здесь работой итальянские специалисты подтвердили, насколько прав был, как далеко вперёд заглядывал К.А.Тимирязев, призывая учёных делать всё общество участником своих интересов, делить с ним радость и горе, превращать его в союзника и опору развития культуры.

Но оставим кафедру Павийского университета, заповедники на Апеннинах и Альпах, леса Центральной Европы и хотя бы коротко ознакомимся с неожиданными находками советских натуралистов, сделанными уже после 1960 года на Нижней Волге. Здесь вдоль обоих берегов, примерно от Волгограда до Астрахани, ко всеобщему удивлению, обнаружены довольно крупные гнездовья типично лесных муравьёв, совершенно необычных для этих сухих и жарких районов. Похоже, муравьи эти пробрались сюда с верховьев, из бассейнов Камы, Белой, Чусовой.

Но как они сюда прибыли? Не в плотах ли или белянах с лесом, который сплавляется в районы Нижней Волги для нужд строек? Очень обнадёживают выводы этих, самой жизнью поставленных, случайных опытов переселения муравьёв с лесного севера на степной юго-восток.

Содержательны и важны также результаты уже не случайных завозов, а плановой переброски Формика на Черноморское побережье Кавказа, в зону северных субтропиков СССР. Восемь дней провели в пути отводки, выписанные из Волгоградской области и из Германской Демократической Республики Лазаревским инсектарием Всесоюзного института защиты растений. Умудрённые первыми уроками лазаревские специалисты А.Т.Сысоев и И.В.Паньшии продолжают размножать наиболее полезные для растений виды муравьёв, с тем чтобы заселить ими леса, сады и виноградники Причерноморья. Они работают не только с Формика. А.Т.Сысоев показал, что виноградного мучнистого червеца, например, хорошо уничтожают Кампонотусы.

В насаждениях зелёного кольца и лесных полос Волгоградской области успешно изучает муравьёв молодой научный сотрудник Института агролесомелиорации В.Ю.Щебланов. С тех пор как он увидел, что Формика уничтожают и вредного клопа-черепашку, план его работы расширяется. Сильные отводки завезены В.Ю.Щеблановым из лесов Воронежского государственного заповедника, где муравьи уже давно проверяются и вполне оправдывают себя. Здесь, в заповеднике, в кварталах 435 и 436, как ни считай, больше 100 гнёзд Формика не найдёшь — не так уж много, а, оказывается, достаточно, чтобы ни разу за последние 25 лет не смог размножиться ни один вредитель.

Вокруг заповедника в лесных хозяйствах области регулярно проводятся дорогостоящие истребительные работы, включая опрыскивания с самолётов, и всё же не удаётся предотвратить размножение дубовой хохлатки, листовёртки, зимней пяденицы, непарного шелкопряда. В лесах же заповедника, где на протяжении 30 лет почти не применяются средства химической борьбы, всех этих вредителей или совсем нет, или их несравненно меньше, или они позже и реже появляются.

Конечно же, энтомолог заповедника Б.А.Смирнов мало похож на былинного богатыря, но уже сколько лет его работа противостоит окружающему заповедник прибою вредителей, обуздывает порхающую и ползающую стихию мотыльков и гусениц! Главное оружие Б.А.Смирнова — это, во-первых, садки и инсектарии, в которых он содержит и разводит множество регулярно выпускаемых на волю полезных насекомых — наездников, паразитирующих на вредителях. И второе его оружие — умело охраняемые гнёзда лесных муравьёв.

Размножением Формика Б.А.Смирнов занялся после того, как самолично удостоверился в правильности сообщения П.А.Положенцева, наблюдавшего на каждом муравейнике в очаге сосновой пяденицы площадью около 300 гектаров целые пласты убитых муравьями гусениц. То было в 1933 году в Ставропольском бору Куйбышевской области, а вскоре Б.А.Смирнов столкнулся с тем же у себя в лесах вокруг Графской. И здесь купола муравейников были зелёными от сплошного слоя гусениц зимней пяденицы. Муравьиные фуражиры не успевали поедать гусениц. Они только оглушали их, обрызгав кислотой, и бросали на поверхности, а сами отправлялись в новый поход за добычей*.

*На проходившей в Киеве в 1962 году экологической конференции профессор Д.М.Штейнберг доложил об опыте канадских энтомологов

Кто не знает, что птицы — друг леса, что разорять птичьи гнёзда — значит вредить лесу? Но Б.А.Смирнов показал, что одна муравьиная семья за день уничтожает насекомых в 30-60 раз больше, чем самые заслуженные враги вредителей из мира пернатых: например, такие, как дятел или синица.

Алма-атинский профессор П.И.Мариковский, много лет наблюдая, как развиваются переселённые им отводки Формика, заключил, что лес всюду имеет своих муравьёв-хозяев и, словно поделённый ими, не принимает переселенцев: на них нападают чёрные Лазиусы, лесные Мирмики, древоточцы, а чаще всего кроваво-красные сангвинеа. П.И.Мариковский стал завозить на намеченные к заселению места сначала отводки лесного бурого муравья, а после того, как местные виды их разоряли, доставлял на те же места отводки ценных муравейников. Насытившиеся набегом на гнёзда бурого муравья разорители уже не тревожили новосёлов. А когда переселенцы укоренятся, они сами за себя постоят!

На Правобережной Украине технику разведения Формика совершенствует В.И.Гримальский, убедившийся в том, что отводки успешнее приживаются рядом с трёх-пятилетним пнём, уже источенным жуками и рогохвостами. На участке может не быть таких пней, но их стоит выкорчевать пусть за тридевять земель, а затем привезти куда надо и, прикопать. Муравьи используют пень как основу гнезда, и оно в таких случаях разрастается гораздо быстрее.

Немало других молодых и старых советских лесоводов и муравьеведов изучают Формика, уточняют их пищевые потребности, их повадки в истреблении насекомых, улучшают способы создания отводков.

Под руководством ведущего советского специалиста по муравьям доктора К.В.Арнольди молодой учёный Г.М.Длусский готовит первое в СССР капитальное описание и систематику рода Формика. Разными вопросами использования этих муравьёв для защиты леса заняты профессор А.И.Воронцов в Лесном институте, М.С.Малышева в лаборатории биологического метода Всесоюзного института защиты растений в Ленинграде, В.В.Строков в Тамбовской области, А.Вериньш и А.Кауцис в Латвии.

в Кэнтвиле, — это изолированная долина, представляющая сплошной яблоневый сад. С 1949 года в этих садах почти полностью прекращено применение ядов и поддерживается высокая численность энтомофагов.

В 1948 году яблоневой плодожоркой здесь было поражено свыше 31 процента яблонь, в 1950-1953 годах 13 процентов, в 1954-1958 — 5 процентов, в 1959-1961 годах — 2,2 процента, в том числе в 1961 году 1,7 процента. Около 95 процентов яблок, собираемых в садах Кэнтвиля, идёт сортом экстра!

Что касается А.Р.Кауциса, то о нём необходимо сказать подробнее.

Наверное, счёта нет людям, которые никогда не видели ничего достойного внимания в том, что концы нижних ветвей ели в лесу часто как бы врастают в купол ближнего муравейника. А.Р.Кауцис заинтересовался этими случаями и стал к ним присматриваться. Поскольку он не работник исследовательского института, а лесопатолог, к его услугам только небольшая лаборатория, главная же его экспериментальная база — сам лес. И он уже много лет назад начал здесь свои опыты с целью проверить, как быстро застраивают Формика положенный на кровлю гнёзд еловый лапник. Оказалось, хвоя со срубленных веток уже через несколько дней высыхает и полностью осыпается. Проходит ещё несколько дней, и оголившиеся чёрные прутики на кровле гнезда скрываются под хвоей, нанесённой муравьями. Если повторить такую операцию дважды за лето, купол вырастает куда скорее, чем обычно. И это естественно: ведь часть работ по сооружению гнезда — и немалая часть — выполнена здесь не муравьями. Семьи в таких гнёздах набирают силу, как нетрудно понять, быстрее.

А.Р.Кауцис научился даже делать из сухих прутьев остов, что-то вроде хворостяного скелета гнезда: нижние концы прутьев он втыкает в земляной вал, окружающий кучу, а верхушки сплетает на вершине купола. Такие гнёзда устойчивее, их меньше тревожат не только дятлы, но, как выяснилось, и жадные браконьеры, сгребающие хвою с куполов. По крайней мере в десяти лесхозах Латвии муравейники ограждаются и поддерживаются по описанному здесь нехитрому способу.

Карл Гэсвальд, Марио Паван, Дитер Отто, о которых выше шла речь, во всех своих начинаниях продолжают уточнять детали биологии Формика, углублённо изучают муравьиную семью с точки зрения её требований к условиям роста и развития.

А.Р.Кауцис широко использует открытия биологов и, стремясь как можно лучше распорядиться природными ресурсами, каждый раз наносит задачу, если так можно сказать, на конкретную лесную карту, привязывает план к местности. Во главу угла, в центр внимания он ставит лес, вернее — лесхоз с его нуждами, возможностями и порядками. Многолетняя работа в лесхозах и помогла А.Р.Кауцису увидеть, что почти всюду и всегда имеются большие или меньшие участки, которые из-за нехватки муравейников могут стать очагом опасного размножения насекомых-вредителей.

Вместе с тем тут же рядом, в зоне сплошных рубок, все муравейники, как правило, бесполезно погибают: даже если гнездо уцелело при рубке и вывозке леса, обитателям его редко удается сменить место гнездования, где для них не осталось условий жизни. Отсюда и родилось правильное стратегическое решение: вывозить гнёзда Формика со всех участков, намечаемых под сплошную рубку. Надо сказать, что до рубки с деревьев на лесосеках собирается живица, которую вязнущие в ней без счёта муравьи сильно засоряют. Очевидно, если уж эвакуировать муравейники, то это лучше делать до начала сбора живицы, которая получится тогда чистой, хлопот с ней будет меньше.

Куда вывозить гнёзда?

Ещё в 1960 году А.Р.Кауцис помог лесотехнику Роберту Зейпу вывезти 25 гнёзд на шестигектаровый участок, где появился очаг рыжего соснового пилильщика. С тех пор сделано немало и, между прочим, выявлено много новых условий, которые требуется соблюдать, чтоб переселение муравейника оказалось успешным.

Выбирая точку для нового отводка, А.Р.Кауцис педантично соблюдает, разумеется, общепринятые правила, но, кроме всего, следит, чтоб основу будущего гнезда устроить поближе к дереву, заселённому сильными колониями тлей. Первой приметой при выборе такого места служит для лесника «чернь на листьях подлеска», то есть сажистый грибок. Здесь большинство отводков обычно хорошо приживаются, особенно если сразу дать им ещё граммов по 30-50 сахаристой подкормки. В белковой муравьи-новосёлы не нуждаются: они в это время заняты уборкой гнёзд и поедают трупы собратьев, погибших при перевозке.

Если места расселения выбраны с соблюдением главных правил, то 80% отводков приживаются, хотя примерно две трети сами переселяются на новые места. Полезно в заключение отметить, что одно прижившееся гнездо обходится лесхозу с учётом всех расходов не дороже двугривенного.

Где гнёзда слабы, медленно развиваются, их подсиливают. Сильные муравейники, откуда берётся материал для отводков, всё на учёте. Это гнезда поликтена: семьи у них многоматочные, и муравьи даже из разных колоний объединяются без потерь.

Здесь тоже придумано кое-что новое для облегчения дела. Весной, когда муравейники начинают обогреваться, первые Формика поднимаются ближе к поверхности и выходят на купол. Тут их черпаками собирают в мешки из плотной ткани. Чтоб муравьи не помялись и в тесноте не потравили друг друга кислотой, в мешки заранее положен хвойный лапник. Пружиня, тугие ветки распирают стенки мешков, так что переселенцы чувствуют себя здесь вполне сносно. И при подсиливании отводков молодыми самками А.Р.Кауцис стремится обойтись подручными средствами.

В купола сильных муравейников, из которых при роении в последние годы вылетали одни только самцы или одни только самки (такие гнёзда заранее разведаны), неглубоко закапываются специально подготовленные чурбаны. Каждый толщиной и высотой сантиметров по 30 и с одной стороны обтёсан. Именно с этой обтёсанной стороны в нём в несколько рядов просверлены глубокие, однако не сквозные, круглые ячейки. Такие деревянные соты закапываются в купола открытой стороной ячеек к югу.

Когда спустя определённый срок соты извлекаются из муравейников, верхние ячейки их сплошь забиты коконами крылатых на выходе, в нижних — полным-полно личинок. Оставляя личинок на месте и аккуратно высыпав куколок в ванночки, А.Р.Кауцис возвращает сотовые чурбаны на старое место: они могут здесь служить годами. Собранные куколки по возможности скорее, во всяком случае без напрасных потерь времени, доставляют к племенным гнёздам. Здесь куколок инкубируют, и молодые крылатые успешно совершают под марлевыми пологами брачные полёты. После этого остаётся развезти по гнёздам самок, готовых начать откладку яиц.

Голова А.Р.Кауциса не устаёт изобретать новые планы получения и наиболее правильного размещения отводков, а также инкубации дешёвых самок.Каждое звено в этих планах самобытно по идее и продиктовано неустанной заботой о конечном успехе дела.

Делом чести наших учёных названо в Программе Коммунистической партии Советского Союза закрепление за советской наукой завоёванных ею передовых позиций в важнейших отраслях знания. Перед советскими учёными поставлена задача — занять ведущее положение в мировой науке по всем основным направлениям.

Многое требуется, чтобы добиться этой высокой цели. Многое, и, между прочим, также способность подавлять головокружение на больших высотах. Многое, и, между прочим, также постоянное внимание к так называемым мелочам, трезвая оценка их значения. Многое, и, между прочим, также умение сочетать великое с малым, исключительное с повседневным.

Мы справедливо гордимся совершаемыми народами нашей Родины грандиозными преобразовательскими начинаниями, меняющими лицо целых областей страны: до основания срываются горы, поворачиваются вспять реки, создаются моря, вводятся на полях новые, более прогрессивные системы земледелия. Спутники Земли и космические ракеты поднимаются в небеса…

Каждое из этих деяний составляет историческую, переломную веху в науке и технике. Но наряду и одновременно с ними следует терпеливо и неуклонно вводить в жизнь такие маленькие и нехитрые новшества, как, например, охрана лесных муравейников и расселение наиболее полезных видов Формика. Это тоже открытие, и оно особенно важно для лесов, наиболее уязвимых и требующих наиболее надёжной защиты, в частности для однопородных хвойных насаждений.

Заселение таких лесов муравьями Формика может в ряде мест иметь ещё одну цепь важных последствий, о которых сейчас пойдёт речь.

Вернёмся к рассказу о связях между муравьями и линнеевскими Формикарумвакка и напомним, что не всё в этой миниатюрной пасторали просто. В этом не остаётся никаких сомнений после того, как на листьях деревьев и кустарников, умытых сладкой падевой росой, поселяется сажистый грибок.

Полезно коротко напомнить действие грибка.

Чёрная плесень быстро проникает в молодые зелёные ткани, разрушает хлорофилловые зерна, выводит из строя устьица, регулирующие у растений испарение влаги. Если листья или хвоя сильно поражены грибком, то это влечёт ряд неприятных последствий. Выделим здесь одно: давление питательных растворов в ситовидных трубках настолько снижается, что сосательные устройства хоботков полностью отказывают, насекомые не в силах извлекать корм из растений, и вся пастораль расстраивается.

Выходит, известные нам замечания Ч.Дарвина и И.Мичурина о том, что муравьи оказывают тлям существенную услугу, предоставляя им лучшее пастбище и собирая их липкие выделения, открывали лишь одну, так сказать, муравьино-тлиную грань явления. А здесь существуют связи также между тлями и растением, и, значит, между растением и муравьями. Муравьи, опекающие тлей, служат для растений живой падеотводной системой, важной потому, что уносимая муравьями липкая масса, в которой могли бы вязнуть и тонуть тли, при определённых условиях становится питательной средой для сажистых грибков, угрожающих если и не существованию, то, во всяком случае, здоровью растений.

Но раз обитатели муравейников оберегают не только тлей, а также их кормовую базу, они как бы мелиорируют их пастбище, не дают ему засоряться, поддерживают продуктивность! Что бы сказал об этом достопочтенный сэр Джон Леббок, которого так изумляла «дальновидность» и «предусмотрительность» муравьёв?…

И ведь чем глубже познаёт человеческая мысль природу, тем больше новых и новых связей и приспособлений открывают разведчики науки. Вот и здесь мы видим, что естественный отбор, действуя непосредственно через муравьёв, совершенствует мирные сосательные таланты тлей и параллельно, через сажистые грибки, усиливает и развивает кормозаготовительные способности муравьёв: поторапливает фуражиров, пьющих липкие выделения, вынуждает их собирать сладкий корм без потерь, сохраняя в чистоте листья и хвою. Это не умозрительные догадки: здесь в самом деле обнаруживается своё силовое поле. Египетский энтомолог Эль-Зиади считает, что растения, к которым муравьи не имеют доступа, страдают не только от насекомых-вредителей, но и от тлей гораздо больше, чем растения, регулярно посещаемые муравьями.

Продолжим, однако, рассмотрение фактов, о которых начали рассказывать. Сладкие выделения тлей, а нередко и кокцид и червецов, по той или другой причине не подобранные муравьями в момент выделения этих сладких капель, падают на листья, на хвою, стекают на траву. С листьев, с хвои, с трав эту сладкую влагу пьют мухи, наездники, дикие, а если нет другого взятка, то и медоносные, пчёлы. Если пасека близко, именно медоносные пчёлы и составляют большинство насекомых, собирающих падь.

Кому доводилось видеть множество домашних пчёл не в венчиках цветков, а на листьях дуба или липы, акации, берёзы, граба, клёна, ивы, каштана, ольхи, орешника, или тех же пчёл между хвоинками сосны, пихты, лиственницы, ели, можжевельника, тот может быть уверен, что наблюдал сбор пади. Качество мёда из пади с разных растительных пород неодинаково. Падь от некоторых тлей, живущих на дубе, для пчёл ядовита, личинки от неё гибнут. Другие сорта падевого мёда безопасны для пчёл летом, но негодны как зимний корм.

Но в то же время один из лучших сортов лесного мёда производится пчёлами именно из пади еловых червецов — леканид. И если лесники на ежегодном опыте убеждаются, что рядом с муравейниками деревья обычно гуще заселены тлями и дольше остаются здоровыми и зелёными, пусть всё вокруг кишит вредителями, то пасечники, вывозящие пчёл в лес сплошь и рядом сталкиваются с тем, что невдалеке от участков, богатых муравейниками, падевый взяток, если только погода благоприятствует размножению тлей, всегда выше, устойчивее и продолжительнее, чем в лесах, где муравьиных гнёзд нет.

Впрочем, пчеловоды знают, как опасно ставить ульи слишком близко к муравейникам Формика. Здесь существует какая-то невидимая, но вполне реальная граница, переступить которую рискованно, иначе целые отряды муравьёв направляются к ульям, цепями поднимаются по колышкам или подставкам, по прилётным доскам и нападают на стоящую у летков стражу. Сняв посты караульных, муравьи прокладывают дорогу в глубь гнезда. Теперь одни шайки атакуют матку, иногда даже убивают её, другие, пользуясь суматохой, растаскивают расплод, а главная масса набрасывается на медовые склады, фуражиры волна за волной уносят запас корма, досуха опустошая ячеи. Ничего этого не происходит, когда точки с ульями расположены достаточно далеко от муравьиных гнёзд или если приняты меры к охране ульев.

Состоялось уже несколько международных совещаний об использовании лесного взятка. Здесь подведены итоги, намечена и уточнена программа дальнейших исследований, связанных с разведением лесных муравьёв и одновременно с организацией сбора пади пчёлами. Приручение муравьёв не может ограничиться одними Формика, которые успешно ликвидируют, как выясняется, не только насекомых-вредителей леса, но и некоторых вредителей полевых культур, гусениц капустной белянки на огородах, вредителей плодовых в садах. Но Формика не годятся, к примеру, для уничтожения других муравьёв, среди которых немало докучливейших и просто вредных видов. Их, похоже, удастся уничтожать с помощью мельчайших муравьёв-паразитов Соленопсис фугакс, обитающих в гнёздах крупных муравьёв. Неуязвимые именно вследствие своих малых размеров и необычайной быстроты движений, Соленопсисы объедают хозяев гнезда, пожирают личинок. Опыты показали, что Соленопсисы, подсаженные в гнёзда многих муравьёв, быстро приводят хозяев к гибели.

Так, используя одних муравьёв против вредных насекомых вообще, а других против вредных муравьёв, в частности, учёные обогащают арсенал средств биологической защиты растений. Первые опыты заселения муравьями молодых лесных полос позволяют предвидеть, что Формика сослужат службу и в полезащитном лесоразведении, прямо и косвенно помогая и борьбе за лес и борьбе за урожай.

Правду говоря, всё, о чём рассказано выше, по сути дела, лишь один-единственный узелок сети агробиологических работ и исследований. И в этой точке иной раз совсем неожиданно переплетаются и свиваются, как мы убедились, различные науки — теоретические и прикладные. Впрочем, если поближе присмотреться, разве не то же открывается на любом участке, в любом уголке живой и неживой природы, как только человек начинает осматриваться здесь по-деловому.

Выше совсем не пришлось касаться ни вопросов физики и биофизики, ни вопросов химии и биохимии, ни вопросов биометрии и чистой математики в приложении к рассматриваемым проблемам, хотя, разумеется, их участие в проведении операции обязательно, чтоб она успешнее развернулась и скорее достигла намеченных целей. Можно напомнить о том, как математика ищет подходов к предсказанию экологических взрывов, как начато применение с этой целью счётно-решающих устройств, можно напомнить, что биометрия стала обязательным участником морфологических исследований, работ по установлению видовой принадлежности.

В том же плане используются новейшие методы биофизики и биохимии, в частности хроматография, микроанализ. Но обо всём этом не довелось сказать, так как приходилось подчёркивать только основное и не оставалось времени и места воздать должное прочим факторам, участвующим во взаимодействии.

Впрочем, уже и рассказанное даёт первое, приближённое представление о том, чем может быть, что обещает наука, когда она, вопреки старой поговорке, ходит в лес. Что говорить, здесь порой потребуются незаурядная настойчивость и терпение, готовность вновь и вновь проверять предположения, уточнять результаты! Здесь и самым молодым солдатам не раз придётся вспоминать притчу о старом полководце и муравье.

Но если учёные будут работать рука об руку с практиками, если теория будет освещать дорогу производству, а производство проверять теорию, поправлять и обогащать её своим опытом, ускоряя общее движение, то тогда… Тогда новой иллюстрацией к положению Ломоносова о случаях, где предшествующее с последующим противны, окажется пример муравья, того самого Формика, который «у людей был в жизнь свою презренный». Теперь он станет по-настоящему необходимым и драгоценным, причём не в янтаре, а именно в муравейниках, сохраняющих жизнь зелёного леса.

ОКЕАН ЗОВЁТ

^{Спектр природных чудес и мирмекологический вариант истории Гулливера. — Первые плоды науки. — Иридомирмецин, что это такое? — Приключения церкария двуустки, проглоченного муравьём. — К чему приводят на практике теоретические рассуждения о стирании граней между живым и неживым. — Муравейник как биологический реактор. — Заключение.}

Наша повесть о муравьях, об их семьях и видах подошла к концу. Мы успели за это время побывать в разных странах света, познакомиться и с широко распространёнными и с наиболее редкими муравьиными породами. Одна за другой прошли перед нами впечатляющие картины, целый спектр маленьких природных чудес. И вот ещё одно — самое последнее по времени и самое замечательное чудо: бесконечные вереницы Формика, бегущих в свои гнёзда с охотничьими трофеями, первые искусственно размноженные, искусственно расселённые, можно сказать, одомашниваемые муравьи.

Впрочем, в начале книги упоминалась сказка о человеке, пленённом муравьями, — мирмекологический вариант истории Гулливера. Что если на одну чашу весов положить силы науки, потраченные на исследование муравьёв, а на другую — искусственный отводок гнезда Формика? Не приобретает ли новая научная гулливериада в таком сопоставлении иной, иронический смысл? Неужели воплощаемая в жизнь лесоводами и формикологами сказка о запряженных в работу мурашках в самом деле представляет цель и венец всех трудов, чёрный жемчуг, который муравьи из старой притчи возвратили своему господину? Не слишком ли дорого обходится такой жемчуг людям? Ведь он оплачен — как об этом забыть? — бесконечной цепью подвигов ума и терпения, несчётными, если все их сложить, годами труда, множества людей, посвятивших себя науке о живой природе.

Нет, ошибкой было бы недооценить значение победы над шелкопрядами, листовёртками, пяденицами, пилильщиками и сонмом других вредителей. Почётным и достойным памятником труду натуралистов станут сохранённые живые леса, валы и штабеля древесины, отвоёванной у насекомых благодаря одной только капельке полезного, зачерпнутой из моря знаний, добытых биологами. В каждой победе над лесными вредителями разум человека средствами самой природы обуздал или предотвратил экологический взрыв и при всех условиях сделал важный шаг на пути к этой большой цели.

Будь это даже единственный плод на ветвях мирмекологии, никто больше не вправе считать её бесплодной. Но, конечно же, муравьи на службе биологической защиты леса — это только начало. Подобно тому как люди, используя пчёл — неутомимых сборщиц нектара и пыльцы, превратили пасеку в опылительный цех растениеводства, они же с помощью муравьёв — охотников за насекомыми сделают муравьеводческие питомники цехом охраны здоровья садовых, огородных, полевых растений.

Но мирмекология давно уже питает идеями и фактами самые разнообразные отрасли естественных наук. Крохотный аргентинский муравей Иридомирмекс гумилис был завезён с американскими грузами в порты Италии и Южной Франции, отлично прижился в новых для него областях и начал успешно теснить даже самых крупных муравьёв, испокон века обитающих здесь. Муравьиные лилипуты из заокеанских краёв каким-то загадочным образом одолевали туземных муравьиных Голиафов. Похоже было, что полчища великанов отступают перед иммигрантской мелюзгой. Исследования показали, однако, что великаны даже не отступают, встречаясь с лилипутами, а теряют способность двигаться, замирают, как околдованные, погибают. От чего? Секрет успехов муравья-переселенца был скрыт действительно в секрете — в ядовитых выделениях муравьиных самок. Эти выделения удалось искусственно синтезировать, создав препарат иридомирмецин. Позже биохимики, химики выделили уже из других муравьёв иридодиал и нзоиридомирмецин.

И какие же неожиданные свойства обнаружились в этих доселе неизвестных соединениях! Даже после многолетнего хранения они действуют на многих насекомых как сильнейший яд, они подавляют развитие таких опасных бактерий, как тифозные, холерные, туберкулёзные. Мало того: они приостанавливают в опытах патологическое разрастание тканей, образование опухолей. Цитологи, физиологи, биофизики включились в опыты с новыми веществами. Кто предскажет, какие новые горизонты откроют эти исследования?

Микробиологи, вирусологи, эпидемиологи, эпизоотологи занимаются муравьями по многим поводам и в разных планах. В степях юго-востока специальные отряды с помощью зерновых приманок, отравленных фосфатом цинка, истребляют сусликов, песчанок и других мелких полевых грызунов, на которых паразитируют возбудители весьма опасных и для человека заболеваний. Однако во многих местах муравьи-жнецы и бегунки первыми находят сдобренное маслами зерно и растаскивают приманку задолго до того, как до неё успели добраться мыши или суслики, для которых предназначена отрава. Здесь муравьи определённо мешают борьбе против носителей инфекции. Но они и сами способны, видимо, распространять болезнетворные бактерии и вирусы, в частности возбудителей полиомиелита или особого вида оспы, как это установлено для стран Северной Африки.

Муравьи причастны, что уже вовсе мало известно, к распространению и размножению также и некоторых паразитических червей. Не только дикие куропатки, но и все виды одомашненной птицы, склёвывая муравьёв, могут заражаться через них болезнетворными червями — цестодами. Кролики и овцы, поедая с травой на пастбище муравьёв, проглатывают вместе с ними и ланцетовидного сосальщика, от которого в конце концов, грубо говоря, протягивают ноги. Таким же образом — через носителей зародыша другого сосальщика — цестодоз смертельно поражает и губит в разных странах Европы и Америки целые стада крупного рогатого скота.

Часть личиночной стадии многие цестоды проходят в теле муравьёв, дальше птица, которая склюёт, или животное, которое съест такого муравья, заболевают цестодозом.

Что касается цестоды-двуустки, носящей пышное название Дикроцелиум дендритикум, то её личинка проходит первый этап развития в крохотном моллюске, ползающем по растениям. Второй этап начинается в момент, когда муравей-фуражир, обследуя растение в поисках корма, беззаботно и, как поётся в старой песенке, «не предвидя от сего никаких последствий», выпивает с травинки выделения моллюска, содержащие зародышей двуустки. Попав в пищеварительный тракт муравья, церкарии проникают из зобика в брюшную полость. Здесь они насквозь просверливают и одновременно наглухо запечатывают стенки зобика, что весьма важно, иначе зобик, пропустивший десятки, а иногда и сотни церкариев, превратился бы в дырявое решето и перестал исполнять своё назначение. А тут проточенный паразитом и им же залатанный зобик продолжает исправно функционировать, и муравей с церкариями в брюшке живёт по прежнему, можно сказать, и в усик не дует.

Церкарии зреют в муравье по нескольку месяцев, по году и даже больше, как бы дожидаясь условий, необходимых для перехода в следующую фазу развития. А тем временем несколько из поселившихся в муравье церкариев обязательно проникают в подглоточный нервный узел насекомого и здесь — как раз в той зоне, где нервы проходят к ротовым частям насекомого, один из них образует особого типа спящий зародыш — цисту с крайне тонкой оболочкой. Это и есть так называемый «мозговой червь» муравья.

Конечно, люди уже научились управляться с веществами и существами в мире малых измерений. Давно вышли из пелёнок не только микробиология и цитология, но и микрохимия, микрофизика. На всех континентах ведутся исследования клеток, молекул, атомов, вирусов, их строения, их частиц. Но с церкарием двуустки это даже и вовсе не тот случай: ни для микроанализа, ни для электронного микроскопа здесь пока работы не найдётся. Тем не менее полезно попытаться представить себе весь сюжет реально, в натуре: вот муравей, он немногим крупнее любой буквы на этой странице, а вот — зобик муравья, он куда мельче самого мелкого макового зерна, это — стенка зобика, для толщины которой уже и сравнения не подберёшь, и она источена, может быть, даже сотнями церкариев. По тёмным точкам на внешней стенке зобика (чтоб рассмотреть их, нужна, разумеется, соответствующая оптика) можно подсчитать, сколько церкариев проникло в область брюшка. Но один из церкариев не здесь. Неведомая сила направила его в голову муравья, в зону подглоточного ганглия. И он обосновался в области, где проходят нервы ротового устройства муравья. Почему он тут? И для чего так детально прослежена вся эта гельминтологическая фантасмагория, вплетённая в цепь микрособытий, происходящих в брюшке и голове фуражира, на свою погибель выпившего с поверхности травинки выделения заражённого моллюска?

Можно добавить, что, когда животным, подверженным вообще заболеваниям цестодозами, скармливали одних только мозговых червей, животные продолжали жить и здравствовать, из чего ясно, что мозговой червь представляет форму, ещё не созревшую для дальнейшего развития. Это обстоятельство стоит выделить и рассмотреть: какой, спрашивается, прок двуустке от одиночек церкариев, проникших в зону нервов, проходящих к ротовым частям насекомого?

Оказывается, пока остальные церкарии спокойно созревают в брюшке муравья, дожидаясь событий, которые приведут каждого к исполнению предназначенного им природой, заблудившийся отщепенец тоже делает своё дело. Он, иносказательно говоря, нарушает в муравьиной душе равновесие, сводит насекомое с ума. И вот муравей внезапно отрешается от всех своих муравьиных дел и занятий, забывает все свои обычные повадки и реакции. Он вползает на самую верхушку растущей поблизости от гнезда травинки и целыми днями висит здесь, впившись жвалами в стебель или в листовую пластинку, в черешок или в цветоножку. Он может тут быть один, нередко их набираются на одном стебельке десятки, сотни — целые гроздья. И все висят, почти не двигаясь.

Если небо безоблачно, а солнце слишком припекает, то муравьи спускаются со своих травинок и возвращаются в лоно гнезда, как если б им было известно, что в эти особо жаркие часы животные уходят в тень, избегая открытых мест, где их донимают оводы. Но едва жара начала спадать, муравьи снова поднялись на верхушки травинок и замерли, впившись в них жвалами. Они остаются здесь до тех пор, пока к травинке не приблизится некий четвероногий гигант.

Пригнув голову и раскрыв пасть, он двумя рядами встречно движущихся в стороны жёлтых резцов перепиливает под корень травинку с муравьями, потом подхватывает её шершавыми губами и языком и, обильно полив слюной, перемалывает плоскими жерновами коренных зубов в бесформенное месиво, а оно, подталкиваемое глотательными сокращениями мышц, попадает в конце концов в желудок четвероногого.

И вот церкарии в теле своего окончательного хозяина. Здесь замыкается один цикл жизни двуустки и начинается новый. Но что могло заставить одного из церкариев уйти от общей судьбы, превратиться в мозгового червя? Именно он ценой своего бесплодного личного существования, помог остальным собратьям попасть к окончательному хозяину, в чьём организме только и открывается для двуустки возможность продолжения рода. Какие же условия выписали кривую столь замысловатой биологической орбиты?

А вот другие, вполне здоровые на вид Формика покидают гнездо в неурочный час, к ночи, и тоже взбираются на травинки. Здесь жвалы судорожно сжимаются, ножки цепко схватывают стебелёк, брюшная сторона тела, на которой проступают липкие капли выделений, приклеивается к стеблю. Утро застаёт беглецов уже мёртвыми, а их отволгшие за ночь тела сплошь проросли грибковыми нитями. Ещё через сутки останки Формика покрываются густой щёткой конидиеносцев.

П.И.Мариковский особо подчёркивает: рабочие, поражённые грибом Альтернария, никогда не погибают в гнезде, что неизбежно прервало бы цикл размножения гриба. Ведь в гнезде трупы поедаются сразу, значит до образования в них конидиеносцев и спор. А на макушке травинки, хотя и вблизи от муравейника, фуражиры не скоро найдут тела погибших, и ветер успеет рассеять с конидий споры.

Но как же это всё-таки получается: химически ли, через выделяемый в теле муравьёв секрет спор, или механически, воздействуя на нервные узлы проростками, или как-нибудь ещё гриб-паразит управляет поведением рабочих, заставляет их служить себе?

Ещё нет даже приблизительного ответа на все вопросы, поставленные открытиями, о которых здесь рассказано. Но ведь никто и не подозревал о существовании этих головоломных и головокружительных загадок, пока биологи не нашли первого объяснения странным повадкам муравьёв, смертельной хваткой впивающихся в травинку.

Но разве один такой пример не опрокидывает доводы тех, кто полагает — вот оно, головокружение на больших высотах! — будто успехи химии или физики или рождение космической биологии знаменуют собой конец якобы исчерпавшей себя эры «дарвиновского натурализма» или самоизживание «традиционных», как их нередко именуют, областей биологии, противопоставляемых новым, быстро прогрессирующим и окружённым романтическим ореолом областям, связанным с физикой и химией.

Конечно, неправильно закрывать глаза на то, что химия и физика приносят существенную пользу многим разделам науки о живом. Вместе с тем глубоким заблуждением была и остаётся близорукая идея, что к биологии относятся сегодня те явления, которые ещё не объяснены химией и физикой. Считающий себя специалистом в области биологии известный американский учёный и писатель И.Азимов в своей последней книге заносчиво провозгласил, будто «современная наука почти уничтожила границу между живым и неживым».

Биологи-материалисты всегда выступали против такого упрощенчества. Что касается советских биологов-мичуринцев, сознательно руководствующихся в своих исследованиях идеями диалектического материализма, то они в повседневной практике убеждаются, что основные положения о сущности жизненного процесса, высказанные в своё время классиками марксизма, сохранили свою силу. Разумеется, физику и химию живого надо изучать как можно глубже, но из этого никак не вытекает, что биология есть наука «временная».

Жизнь, живое не могут быть полностью сведены к физике и химии, и потому несостоятельны претензии некоторых физиков и химиков, математиков или специалистов по кибернетике понятиями своих дисциплин исчерпать раскрытие законов роста, размножения, наследственности… Ещё в 1933 году один из основоположников новой физики, Макс Планк, заметил: «У математиков, физиков и химиков часто встречается склонность применять их точные методы для объяснения биологических, психологических или социологических вопросов». Планк предупреждал об опасностях, с какими связана переоценка значения своей области, применение одних и тех же методов «к тем случаям, где господствуют совсем другие отношения».

И вот четверть века спустя физиолог растений профессор Б.Коммонер, к слову сказать, председатель Комитета по молекулярной биологии Вашингтонского университета, выступил на годичном собрании американской Ассоциации содействия развитию науки с большой речью «В защиту биологии». В этой речи излагаются не только собственные мысли, но и доводы других учёных, в частности одного из величайших физиков XX века, Нильса Бора, крупнейшего биофизика, специально занимающегося вопросами истории информации У.Эльзассера, известного микробиолога и биохимика С.Хинвельвуда. Общий вывод оратор сформулировал так: «Анализ живых систем, основанный на современных физических и химических теориях, убеждает, что жизнь — это единственное в своём роде явление, не сводимое к свойствам одного какого-нибудь вещества или системы менее сложной, чем живая клетка».

Текст выступления Б.Коммонера, напечатанный в журнале «Сайнс», опубликован и в теоретическом органе биологов-мичуринцев — журнале «Агробиология». Стоит привести заключительные строки статьи, в которых высказаны мысли, перекликающиеся со многим, о чём шла речь в этой книге, в частности, в главах «Лесные были» и «Операция «Формика».

«Мне представляется, что в науке растёт тенденция игнорировать явления жизни. Мы слишком часто с готовностью подвергаем обширные пространства воздействию веществ, известных главным образом своей способностью уничтожать живое. Рассевая инсектисиды, гербисиды, фунгисиды, нематосиды, пестисиды и другие аналогичные вещества, мы рискуем роковым образом сократить экологическую среду, благоприятную для процветания растений, животных и человека.

Я иногда думаю, что трудности, с которыми сталкивается борьба против загрязнения воды, воздуха и почвы, как и чрезмерного распространения радиоактивных веществ, представляют порождение идеи, будто «границы между живым и неживым почти исчезли…». Пришло, думается, время восстановить в правах науку о жизни! Мы обязаны сделать это в интересах науки и в интересах того, что представляет цель всякой науки — благоденствия человечества».

Нет сомнений, что дальнейшая разработка «традиционных» областей биологии, дальнейшее развитие «дарвиновского натурализма» будет с каждым годом повышать успешность научной разведки, способствуя открытию и решению новых проблем, помогая глубже их понимать, дальше и выше нацеливать.

Вернёмся теперь к нашему муравейнику.

Сегодня разноплановые исследования муравьиной семьи дают новую пищу для ума, ставят новые вопросы, раздвигают горизонт, освещают невообразимое многообразие биологических систем, помогают увидеть, что калейдоскоп условий в недрах муравейника создаёт биологическое поле, в каждой точке которого пульсирует жизнь. Подобно тому как в фокусе под линзой собираются и воедино сливаются лучи, способные зажечь физическое пламя, так здесь перекрещиваются, расслаиваются, делятся и воедино сливаются физические, химические, биофизические, биохимические воздействия. Все они, вместе взятые, поддерживают в этом реакторе жизнь, способны разжечь её новое пламя.

Здесь необходимо ещё раз вспомнить уже знакомую нам выписку из дневника последнего года жизни Л.Н.Толстого, но теперь её следует привести полностью:

«Я наблюдал муравьёв. Они ползли по дереву — вверх и вниз. Я не знаю, что они могли там брать? Но только у тех, которые ползут вверх, брюшко маленькое, обыкновенное, а у тех, которые спускаются, толстое, тяжёлое. Видимо, они набирают что-то внутрь себя. И так он ползёт, свою дорожку знает. По дереву — неровности, наросты, он их обходит и ползёт дальше… На старости мне как-то особенно удивительно, когда я так смотрю на муравьёв, на деревья. И что перед этим значат все аэропланы! Так это всё грубо, аляповато!…».

В приведённом признании писателя отчётливо слышен отзвук взглядов, система которых и составляет так называемое толстовство. Столь пренебрежительно отозваться об аэроплане в то время, когда он знаменовал собою самое бесспорное достижение технического гения! Но если в 1909 году мысль, высказанная Л.Н.Толстым по поводу последнего успеха техники, звучала вызывающе, в лучшем случае странно и парадоксально, то полвека спустя не осталось сомнений в том, что в замечании писателя открылось неожиданное зерно истины. Кому сегодня не ясно, что старые, времён Блерио и Уточкина, летательные аппараты тяжелее воздуха были неуклюжими, аляповатыми, грубыми? Поставить их рядом с современными дюралевыми реактивными птицами, какое тут может быть сравнение!

Конечно, намёки на высшее становятся понятны лишь после того, как это высшее уже стало известно. Может быть, потому замечание о муравьях и аэропланах действительно приобрело сейчас новый смысл: в признании Л.Н.Толстого обнажилась трезвость и прозорливость гениального ума, бесстрашная готовность, ни перед чем не останавливаясь, называть вещи собственными именами. Но разве не в том же заключается и долг науки?

Уже после того как началась новая эпоха великих открытий, охватившая все разделы естествознания и подготовившая раскрытие многих тайн живой и мёртвой природы, в том числе и в области биофизики, биохимии, кибернетики, в Париже вышла в свет книга видного биолога, в которой, между прочим, говорилось и о том, что «если б удалось создать устройство, могущее воспроизвести все действия, на какие способен самый крохотный муравей, то разместить его можно было бы в сооружении большем, чем величайшее здание мира — нью-йоркский Эмпайр стейтс билдинг».

Разумеется, здесь речь может идти только о рабочем муравье, никак не о крылатом. И ведь это один муравей, а не муравьиная семья. Не вправе ли мы, исходя из всего, задуматься над тем, насколько ещё несовершенны первые действующие в наше время кибернетические модели, которыми мы справедливо гордимся? Не вправе ли мы задуматься и над тем, какой содержательный пример и урок даёт нам здесь природа, какие пласты пока ещё не добытых знаний таит живое вообще и, в частности, тот «некто в чёрном» хитине, которому посвящена эта книга?

Пусть секрет золотых волосков Ломехуза, ради которого мирмекологи так неотступно продолжают свой научный поиск, до сих пор ещё не раскрыт с необходимой полнотой. Исследователи семьи насекомых всё ближе подходят к переднему краю науки, всё чаще встречаются здесь уже не только с другими исследователями живого, но и с теми, например, кто, работая над моделированием автоматических устройств и их миниатюризацией, находит в природе общественных насекомых и, в частности, в муравейнике естественные варианты моделирования живого, богатейший кибернетический реквизит, созданный органической эволюцией.

Биологическая наука ещё, в сущности, молода. Конечно, современные биологи уже не похожи на тех скромных и робких обитателей глухого побережья, которые подбирают лишь случайно прибитые волнами дары прибоя. Но всё, кто не боится смотреть правде в глаза, знают, что пока освоены больше ближние воды. И как же часто упускается из виду, что это лишь частица безбрежно великого и совсем не тихого океана, что сети всё ещё забрасываются лишь поверху, что многие глубины даже не измерены, что впереди, за горизонтом, материки новых знаний, ждущие своих открывателей.

Мы знаем: штурманы морских и воздушных кораблей, плавающих сегодня в океанах и уверенно идущих в свои порты, нередко ориентируются по звёздам, среди которых продолжают светить и огни давно погасших миров. Сколько же новых маяков зажжёт, сколько наводящих пеленгов доставит ищущей мысли познание живых миров, существующих рядом с нами, но ещё не донесших до нас весь свой свет?

Халифман Иосиф Аронович

МУРАВЬИ, М., «Молодая гвардия», 1963

304с., 25л. илл.

Редактор Л.Антонюк

Художественный редактор А.Степанова Технический редактор И.Егорова

Типография «Красное знамя» изд-ва «Молодая гвардия», Москва, А-30, Сущевская, 21,