Земля. Том 1 [Пак Кённи] (fb2) читать онлайн

Земля

Мир страстей, отчаяний и надежд

Литературная критика на страницах журналов и различных интернет сайтов с удивительным постоянством не устаёт твердить о том, что современная корейская литература почти неизвестна русскоязычному читателю. По мнению специалистов по корейской литературе, драматичность ситуации усугубляется ещё и тем, что достаточно редкие издания прозы и поэзии корейских авторов, иногда появляющиеся на русском языке, страдают от чрезвычайно некачественного перевода. При этом все отмечают, что у издателей и составителей сборников рассказов и повестей не проглядывается системность в подборе литературных произведений и выборе авторов. Предлагаемая читателю первая книга романа-эпопеи «Земля», классика корейской литературы Пак Кён Ри в переводе известного русского писателя и живописца Михаила Пака, на мой взгляд, обратит на себя внимание и критиков, и специалистов по корейской литературе и, самое главное, читателей. Это объясняется тем, что на страницах двадцатитомного исторического полотна всемирно известной писательницы художественно воссоздаётся драматическая история корейского народа в наиболее переломные эпохи в жизни страны — с конца XIX почти до середины XX столетия.

Исторические события в романе высвечиваются непосредственно через судьбы героев и эпизодических персонажей, причем все исторические события преломляются и осмысляются в сознании людей разных сословий, возрастов и политических взглядов: это и жители маленькой деревушки, притулившейся на берегу небольшой речки, и высокопоставленные столичные чиновники, продажные деляги и настоящие патриоты своей родины, участвующие в антияпонском сопротивлении. В произведении представлен многогранный и многоликий мир людей, мечтающих о свободе и счастье для себя, своей родины, семьи и близких. Роман «Земля» переведен на многие иностранные языки, включая английский, японский и французский. Теперь же и русскоязычный читатель имеет возможность познакомиться с бытом и жизненным укладом корейцев, с историческими реалиями их страны конца XIX века. Прочитав книгу, я воочию убедился, что роман Пак Кён Ри — произведение, достойное пера переводчика, и уверен — у него будет своя широкая читательская аудитория в России.

Характеры и судьбы многих героев романа получат, без сомнения, интересное и неординарное художественное развитие в следующих частях эпопеи. Конечно, мне было непросто запоминать их имена, приходилось для этого возвращаться к предыдущему тексту. Удивительно, что чем глубже погружаешься в текст романа, тем больше улавливаешь ту генетическую связь корейцев, родившихся и живущих за пределами своей исторической родины, с корейцами, никогда не покидавшими Страну утренней свежести. Михаил Пак, не разрушая повествовательную вязь романа, иногда использует внутритекстовые разъяснения, которые помогают читателю глубже понять инонациональные традиции и реалии, полноценно ощутить, «дух» произведения. Приведу лишь один из многочисленных примеров, где переводчик дал великолепное, на мой взгляд, пояснение корейской традиции называть замужних женщин, используя имена их дочерей. Я вспомнил, что матерей моих одноклассниц-кореянок часто называли так: Иры мама или Искры мама… Мне казалось, что это результат плохого владения русским языком тогдашними корейцами, а оказалось — традиция. Русский же вариант в том случае был всего лишь калькой с корейского. Думаю, это показатель несомненного мастерства и добросовестности переводчика.

Не мне судить об адекватности перевода, это сделают двуязычные литературные критики. Правда, иногда в пылу полемического задора, некоторые коллеги забывают, что перевод предназначен не для знатоков и носителей языка оригинала, а читателей, в нашем случае — русскоязычных. Здесь же замечу, что атмосфера, аура корейской действительности, особенности национального характера и быта корейцев того времени в переводе воссозданы мастерски. Не хочу сейчас останавливаться на тех или иных образах, сюжетных линиях, это предмет специального прочтения, отмечу лишь, что роман очень ненавязчиво в диалогах и ретроспективе высвечивает довольно напряженную политическую ситуацию в стране, и в переводе это передается с большой убедительностью.

В книге, зазвучавшей на русском языке, немало пронзительных сцен, которые у меня вызвали слёзы, не думаю, что виноват старческий сентиментализм, скорее — это художественное мастерство Михаила Пака.

Но не буду задерживать внимание читателя, переворачивайте страницу и пусть предстанет перед вами целый мир человеческих страстей, отчаяний и надежд…

Профессор кафедры русской и зарубежной

литературы Ташкентского государственного

педагогического университета имени Низами

Н. Миркурбанов

ПРОЛОГ. 1897 год. Чхусок^[1]

Взошло солнце, его теплые лучи осветили горы, поросшие лесом, холмы, поля, реку, дома, крытые рисовой соломой…

Застрекотали сороки, приветствуя утро нового дня, закружили в воздухе над огородами, запестрели чернобелыми крыльями, рассевшись дружно на ветки хурмы. Деревенские дети, разодетые в нарядные одежды, ели праздничное лакомство — сонгпхён^[2], после чего, радостно галдя, помчались по улице, при этом на груди у девочек развевались разноцветные ленточки. Взрослые, тем временем, совершили обряд поминовения на могилах предков. Когда они вернулись домой и разделили с соседями трапезу, незаметно наступил полдень.

А вскоре на большой площади у гумна зашумели, засуетились люди. Начались приготовления к гулянью. В то время, как мужчины и старики предавались праздным разговорам, женщины, как водится, запаздывали, поскольку им необходимо еще много дел переделать, после чего и себя следует привести в порядок.

А в поле, где отяжелевшие злаки перекатывались золотыми волнами, стаи воробьев устроили себе пиршество.

«Шу! Шу! Прочь, негодные!» — Старуха неистово махала руками, она уже переоделась в хрустящее накрахмаленное платье, и ее внимание теперь всё больше притягивало скопление народа на гумне, где разгоралось веселье.

Чхусок — настоящий праздник чревоугодия не только для деревенского люда: мужчин, женщин, стариков, детей, но и для живности: коров, свиней, лошадей, кур, а также мышей, юрко шныряющих туда-сюда в канаве.

Дом чхампана, заместителя начальника приказа, стоял вдалеке от гумна, и звуки музыкальных инструментов: ритмического перестука барабана-квенгари и звонкого перезвона медного бубна-чангу, доносились сюда в виде печального всхлипывания.

Крестьяне плясали, размахивая конусообразными соломенными шляпами, украшенными цветами, в приподнятом настроении отчаянно и самозабвенно предавались веселью, забыв на время все тяготы будней. Деньги и хлеба были великодушно розданы им от семейства янбана^[3] Чхве Чи Су, несмотря на то, что год был неурожайным. Пусть в этот день каждая семья наестся досыта и веселится, забыв о заботах и тревогах.

Сегодня останутся без внимания шалости детей, их не накажут, даже если они сломают стебли гаоляна.

Старики, набившие себе животы мясом после длительного перерыва, кряхтели от удовольствия. А крепкие молодые парни подались в уездный город, чтобы попытать счастья в борцовских состязаниях, и если кому-то повезет, тот вернется домой, ведя на поводке главную награду — молодого бычка.

Дом господина Чхве Чи Су казался пустым. Солнечные лучи ярко освещали большой двор с хозяйственными пристройками, прудом, фруктовыми деревьями. Свежая рисовая бумага, наклеенная на решетчатые двери и окна, выглядела весело. Но куда подевались домочадцы?

А на площади продолжалось празднество, временами веселье умолкало, но затем вновь возобновлялось, при этом квенгари звучало с отчаянной силой, а следом и чангу устремлялось вперед во всю прыть.

«Кенг! Ке-е-енг! До-о-о-нг! Кенг! Ке-е-енг! До-о-о-нг!» — гремело в воздухе. Казалось, вместе со звуками музыкальных инструментов, в неудержимом вихре кружится само небо, высокое, блекло-голубое. И кроны осенних деревьев вертятся в ритме танца.

Глаза Со Кым Доля в форме полумесяца, отчего мужчина выглядел улыбающимся даже когда он не улыбался, — задорно отплясывая, он вел толпу танцующих за собой. Ему было около пятидесяти, но, несмотря на морщины, он сейчас чувствовал себя совершенно молодым. Конечно, тело его потеряло былую упругость, но голос оставался прежним — звонким, волшебным. Голос, напоминающий чистую горную реку, заставлял людей плакать. По своей незаурядной натуре артиста-комедианта, Со Кым Доль притягивал людей. Странно, что до сих пор не отыскалась какая-нибудь вдовушка, которая обратила бы на него свой взор, пленившись замечательной мелодией его голоса.

«Этот необыкновенный голос тоже когда-нибудь исчезнет».

«Когда господин Со умрет, будет жалко, что больше не услышу его трепетных поминальных песен».

«Хочешь, чтобы наверху тебя услышала его старуха? Она ведь взбеленится».

«Когда вокруг столько женщин, он ничего не хочет знать, кроме своей ушедшей жены. Разве это не странно?»

«Он видит только поминальную дощечку. Эта связь предопределена небесами».

«Очень странно для такого мужчины. Может быть, с ним что-то не так?»

Женщины судачили, отпуская в адрес Со Кым Доля колкости. Плотник Юн Бо, тоже вдовец, нынче пробивавшийся ловлей минтая на реке Сомчин, бросил им:

«Эй, вы, балаболки! Разве любовь угасает с уходом человека? Разве память о прошлой любви не приходит ему в трудную минуту?»

«Чего, чего? Что ты мелешь?»

«А давайте-ка, пойдем к реке и там продолжим веселье?!»

«Для чего?»

«А не думаешь ли ты оказать почтение королю драконов? С тем, чтобы год выдался богатым на улов рыбы?!»

«Пресноводная рыба не годится даже для подношений, какой с нее толк!.. Пошли на гору Данг!»

Бабы стали шумно спорить, как им поступить. Между тем седовласый мужчина, отец мальчика Ду Мана, неторопливо бил в гонг. А Бон Ги размахивал своей шляпой, смутившись того, как женщины рассматривают танцующих молодых мужчин. Те были в расцвете сил, тридцати с небольшим крепкие, сильные, уже заработавшие все необходимое для семейной жизни. Среди них выделялся улыбчивый И Енг, бьющий в барабан, который был закреплен перекинутым через плечо полотенцем из конопляного холста. Он с достоинством нес свое стройное высокое тело, двигаясь по кругу. Что бы там ни говорили, а в деревне И Енг был самым видным: и статный, и пригожий, и характером хорош. А какие ритмы он выделывал на барабане, танцуя и лучезарно улыбаясь. Своей улыбкой он снимал тяжесть с души.

Тем временем Чиль Сон ударял по буку: донг-донг-донг! Под этот размеренный стук ладный Енг Пиль уж слишком старательно показывал свои телодвижения. Бабы шмыгали носами, испытывая при этом смешанные чувства смущения и гордости за своих разошедшихся в веселье мужей.

Празднество набирало силу.

Часть крестьян, проголодавшись, смекнула и направилась не на реку и не на холм, а прямиком к дому с большими плетеными воротами, прошла внутрь, во двор, сделала подношения духам земли, после чего принялась есть и пить.

Празднование Чхусок восьмого лунного месяца. Не сродни ли оно печали? Той печали, что вызывает хрупкая ткань рами, расцвеченная вечерней зарей? Не напоминает ли оно творца смерти с давних времен? Можно ли назвать сей праздник луною, пересекающей Реку Ночи?

В то время, когда холодная луна повисает над горным хребтом, и ветви деревьев отбрасывают кружевные тени, молодая вдова, облаченная в белые траурные одежды, бредет по ночной дороге. Не является ли Чхусок восьмого лунного месяца празднеством, отмечающим конец горестной жизни, обернутой мягкой тканью рами? Не отречение ли это ото всего сущего в окружающем мире?

Осенняя земля усеяна упавшими с деревьев перезрелыми плодами. Они кучами лежали тут и там. Холодный ветер, круживший над листьями и останками поверженных плодов, в какой-то момент проник в людские души, тронул в них струны горестных воспоминаний. Люди думали о прожитой жизни, полной невосполнимых утрат. Они вспоминали родителей, живших в лишениях, питавшихся лишь корой деревьев и кореньями растений в неурожайные годы; детей, умерших от болезней и нищеты и похороненных на холме в соломенных саванах… Вдовы вспоминали мужей, мыкавших горе, пытавшихся восстать против бесправия и забитых до смерти в уездных околотках… И некуда пойти людям, рассказать, пожаловаться… Воспоминания… Ветер воспоминаний летел над землей.

«Как им там, в мире ином?»

А живым приходится утешиться надеждой на хороший будущий урожай. Но созревающие на полях злаки тоже печалят душу. Ведь от голода и лишений ушли в мир иной близкие…

«Разве так много нужно, чтобы быть сытым…»

Шумное, изобильное, и в то же время больно бередящее душу празднество. Потом, когда День благодарения останется позади, можно окинуть взглядом опустошенные поля, пролегающие от подножья гор до самого горизонта: грустная картина под белым небосводом. Смешанный лес на бугре за деревней и трава на холмиках могил вскоре пожелтеют и завянут. Холодный ветер будет обдувать памятники, возведенные по тому или иному случаю, памятники, поставленные в честь целомудренных вдов, покрытые мхом, деревья циннии, стоящие вблизи джансынов — этих устрашающих деревянных идолов, призванных отпугивать злых духов. После чего можно услышать поступь грядущих длинных зимних ночей.

Когда солнце опустилось за холмы, из дальнего конца деревни все еще доносились звуки квенгари, похожие на женские причитания и всхлипывания. Наверное, это могло продолжаться всю ночь. Хотя, по правде говоря, только сейчас начиналось настоящее веселье для девушек и незамужних женщин, когда в ожидании восхода луны они собрались на песчаном берегу реки и слушали плеск воды.

* * *

Накрыть вам стол? — спрашивала уже во второй раз горничная Кви Нё, стоя у дверей террасы. — Ужинать будете?

Из комнаты не последовало ответа.

— Нужно зажечь лампу, — сказала тогда Кви Нё и вошла внутрь помещения. Чхампан Чхве Чи Су сидел за низким столиком, уткнувшись в раскрытую книгу. Сумеречный вечерний свет, напоминающий цвет выцветшей бумаги ханди^[4], проникал в комнату. Действительно ли господин читал в полумраке? Луч света тусклой золотой полоской заскользил по переносице Чхве Чи Су. Сбоку резкий профиль его носа как нельзя лучше передавал состояние душевной тревоги, словно человек был опечален несовершенством мира. Оттого и вся комната была наполнена флюидами тревоги и беспокойства. Казалось, что мужчина в следующую минуту вскочит с места и закричит, выпучив глаза. Но он только произнес:

— Приготовь постель.

— Хорошо, — отозвалась горничная. Хозяин даже не взглянул на нее, он выглядел утомленным событиями, связанными с сегодняшним праздником.

Расстелив постель на теплом ондоле^[5], Кви Нё вновь спросила янбана, не будет ли тот ужинать, но не услышав ответа, удалилась. Она прошла мимо столовой и прихожей, вошла в прилегающую комнатку, достала из-под кофточки на груди крохотное зеркальце, стала изучать себя, пригладила волосы, поморгала большими черными глазами и вернула зеркальце на место.

Тусклый свет проникал сквозь бумагу раздвижной двери, выходящей на задний двор и окруженный живой изгородью из трехлистного понцируса. Неподалеку зеленела бамбуковая роща, у края ее стоял дом, крытый черепицей, в нем жил управляющий Ким Пхан Суль с женой, они оба служили у Чхве Чи Су.

Горничная вышла, и только собралась было сунуть ноги в соломенные сандалии, как ее внимание привлек человек за изгородью. То был батрак Ку Чхон, шедший в задумчивости. Женщина проводила его глазами и хитро улыбнулась. Надев обувь и приподняв подол юбки, она направилась к хозяйственным пристройкам.

Деревня погружалась в сумерки.

Небрежно одетая миссис Ким суетилась на кухне. В огород, где росли редька и китайская капуста, пробрались куры. Им в это время пора было уже удалиться в сарай, но куры всё что-то выискивали, разгребая землю лапками. А Ку Чхон, глядя себе под ноги, неспешно поднялся на холм к беседке с изогнутой кровлей крыши, там уселся на верхние ступеньки, положил руку на балюстраду. Намеревался ли он ждать восхода луны? В деревне окна домов пока еще были темны, только одна зажженная шестиугольная лампа, висящая на колонне террасы господина Чхве, излучала матовый свет.

Скоро взойдет луна. Она осенит своим светом окрестности, пруд с плавающими листьями ряски и кувшинки, соломенные крыши хибар, на которых лежат тыквы-горлянки, тропинку в сосновом лесу, очень похожую на узенький пробор в волосах женщин. Всё окружающее уподобится целомудренной небесной деве, призванной для ласки, но она, не обретшая земное тепло, бесплодна. Луна — одинокая странница потустороннего мира, блуждающая по темной Реке Времени.

Слегка прикрыв глаза, Ку Чхон смотрел на деревню. В прошлый месяц там был построен Дом Луны.

«Ю-у-у-у! Луна появилась! Луна! Луна!..» — донеслись отдаленные крики детворы, им вторили собаки своим дружным лаем.

Деревенские жители окружили Дом Луны и зажгли неподалеку костер. Огонь разгорался. Женщины, сложив руки у груди, клали поклоны. У мужчин лица, освещенные пламенем костра, раскраснелись, а глаза блестели точно угольки.

Завершив молитву, люди принялись шуметь, как торговцы в базарный день. Мужчины задымили трубками, а женщины сморкались, утирались подолами юбок, расспрашивали друг дружку о делах. Это были извечные разговоры о здоровье близких, о хлебе, о приплоде живности, о надобности приготовления погребальной одежды для стариков и прочее, прочее. Они делились и беспокойством по поводу Лунного Дома, что, мол, неровен час, он может загореться от разгорающегося костра. И если Дом охватит огонь, он обрушится, и на месте руин будут бродить лишь тени духов.

Луна медленно поднималась на небо, освещая своим неверным светом горный хребет. Листва на деревьях, сплошная черная масса покачивалась. А стройные и длинные ветви — словно коричневатый оттиск. Издалека доносились, точно рыдания, звуки музыкальных инструментов, квенгари и гонга. А песни девушек на берегу слышались всё ближе и ближе.

Вот луна повисла над горными вершинами, она почти красная, но очень скоро станет мертвенно белой. Река Сомчжин брала начало от земель провинции Чолладо и тянулась до самой провинции Кенсангдо, петляя меж горных кряжей, темными силуэтами виднеющимися в пространстве.

Ку Чхон сидел в беседке и наблюдал за восходом луны. Глаза его поблескивали, свет луны ли в них отражался или то были слезы?

ГЛАВА 1. Со Хи

Управляющий Ким Пхан Суль громко возмущался:

— Что за люди! Каждый год приносят одни неприятности!

— Правда? Неужто они делают это по собственной воле? — не замечая его гнева, мрачно возразил собеседник.

— Замолчи! Если бы было не так, и у меня дела пошли бы иначе. Наш бык сдох. И я не мог работать, потому что сломал ногу. Из-за свадьбы я залез в долги, которые надо отдать частью урожая. В общем, одни проблемы.

— Пусть пронзит меня молния, если я в чем-то виноват. Уж лучше бы не говорили таких обидных слов.

— Так больше нельзя, мы — точно деревца, сдавленные стенами. Как нам дальше быть?.. Взять хотя бы земельных арендаторов. Они горазды лишь жаловаться и вымаливать скидки для собственной выгоды.

Несколько дней кряду в хозяйстве чхампана Чхве Чи Су царило оживление, кипела работа, люди копошились, как муравьи. Просторные кладовые и амбары заполнялись мешками с зерном. Измотались не только люди, но и животные: лошади и быки.

Слуги сновали туда-сюда, в больших котлах варилась еда для собравшихся гостей: управляющих из окрестных и дальних деревень. Они сидели допоздна, изрядно набрались и, перебивая друг друга, загалдели:

«Послушайте! Только послушайте меня!»

«Чего слушать, и так все ясно. Тут явно недостача».

«Я это и собирался сказать».

«Хоть тысячу раз говори. А факт налицо».

«Безнадежное дело! Чтобы разглядеть всё, надо широко раскрыть глаза, как сова».

«Раскрывай, не раскрывай, а глаза должны видеть суть, вот в чем вопрос».

«Не хочешь ли ты сказать, что мы наполнили мешки отрубями? Нет причин беспокоиться о недостаче».

* * *

«Бон Сун!.. Я тут!» — Маленькая девочка, лет пяти, пряталась за фигурой батрака Ку Чхона, несущего мешок риса. Она показала свое симпатичное, румяное личико. Ее звали Со Хи. Она была единственной кровинкой янбана Чхве Чи Су. Поговаривали, что Со Хи очень похожа на свою мать, хозяйку флигеля, примыкавшего к Большому дому. Несмотря на малый возраст и озорство, в девочке ощущался сильный характер, каким обладала ее бабушка. Бон Сун была постарше Со Хи, они всегда играли вместе, и задачей Бон Сун было присматривать за дочерью хозяев, поскольку та, со своими шалостями, заходила порой далеко. Вот и сейчас Со Хи, весело смеясь, ловко вывернулась из рук Бон Сун и побежала впереди батрака Ку Чхона.

— Госпожа! Будет беда, если вы упадете! — закричала Бон Сун. Она была готова расплакаться, а Со Хи, не дававшаяся ей в руки, бегала точно какая-нибудь пташка, почувствовавшая свободу, и готовая вот-вот расправить крылышки и улететь. Ее маленькие ножки в темно-зеленых туфельках, украшенные цветами, проворно так и мелькали.

— Госпожа!.. — Бон Сун испугалась, как бы чего не случилось с девочкой. Если бы за происходящим наблюдала хозяйка дома, ей, Бон Сун, было бы не сдобровать. А девочка, между тем, вновь спряталась за спиной батрака. Тот, в свою очередь, решил её пожурить:

— Так не годится, милая барышня!

— Я не упаду! — Со Хи задорно рассмеялась и потянула за полы его потной рубашки. Ку Чхон приостановился и повторил: — Так нельзя. — Он поправил на своем плече мешок, повернулся к Бон Сун, сказал ей:

— Идите играть во флигель…

Со Хи упрямилась, она теперь ухватилась за штанину батрака, доходящую тому до колена, мешала ему идти.

— Госпожа! Ну идемте же в дом, там много игрушек! — уговаривала Бон Сун, беря девочку за руку. Но шалунишка опять вырвалась.

— Не хочу! Не пойду никуда!

— Если вас увидит бабушка, она будет браниться.

— Я ее не боюсь!

Девочка внимательно посмотрела на батрака, затем побежала прочь, выкрикивая на ходу:

— Ку Чхон — дурак! Дуралей, дурашка!

Бон Сун бросилась за ней. Красные ленты на ее блузке развевались шлейфом. Когда обе девочки скрылись из виду, Ку Чхон рассеянно поморгал глазами и двинулся дальше, в сторону склада.

«Бу-у-ух!» — с тяжелым глухим стуком упал на землю мешок с рисом.

— Отчего человек, с виду, крепкий, еле-еле приволок этот мешок? — вопрошал Сам Су, работавший с напарником До Ри в хозяйском амбаре.

— Вытри пот, — До Ри с жалостью посмотрел на Ку Чхона. Тот утерся рукавом рубахи, к который прилипли соломинки. Выглядел он бледным, глаза его глубоко ввалились. До Ри высморкался и вытер руки о штаны, проговорил:

— Так ты можешь довести себя до болезни.

Ку Чхон не ответил.

— Мы бы хотели знать, куда ты по ночам ходишь? — спросил Сам Су. Ку Чхон, словно не слыша вопроса, растерянно смотрел в пространство.

Рабочие подняли с земли мешок, что принес Ку Чхон и сложили в ряд к остальным. Они теперь стали разговаривать о погоде. До Ри старался выглядеть беспечным в сравнении с напарником. А Сам Су краем глаза наблюдал за Ку Чхоном, затем бросил ему:

— Ну, ступай, принеси еще мешок, пока солнце не зашло.

Ку Чхон подобрал с пола дерюгу, которую используют при переноске тяжестей, накинул на плечо и вышел, опустив свои длинные руки.

— Не пойду! Не хочу! Не люблю, не люблю я папу! — капризничала Со Хи, топая ножками. А домашняя портниха Бон Сун Не^[6] уговаривала ее завязать на платье ленточку. В это время мимо них по двору, опустив глаза, проходил Ку Чхон.

— Ваша матушка велела, чтобы вы засвидетельствовали господину свое почтение, — сказала девочке Бон Сун Не. Это была женщина средних лет, полноватая, с белой кожей лица.

Со Хи ухватила подол ее юбки и возразила:

— Я хочу пойти к Ду Ману и посмотреть на щенка.

— Если госпожа узнает, она будет ругаться, — сказала портниха и позвала свою дочь. — Бон Сун! Отведи юную леди в покои господина! — И она легонько похлопала Со Хи ладонью по спине.

— Я же сказала, что не люблю его! Он делает — кхэ-кхэ! — девочка вытянула шею, подражая кашляющему отцу.

— Ужасно говорить такое, — с улыбкой пожурила женщина.

— Ну, идемте, госпожа, — сказала подошедшая Бон Сун, своим покорным видом показывая, что ей тоже не очень хочется делать то, что велят.

— Тогда проводи меня до дверей Большого дома, — проговорила Со Хи.

— Пора уже… — Женщина вывела девочек из помещения, подгоняя их точно цыплят. Те двинулись неохотно.

Маленькая дочка хозяина подняла на Бон Сун глаза, полные страха.

* * *

Двор у входа в покои чхампана заливали яркие лучи солнца. Рядом с каменной оградой росли деревца, — карликовая слива, магнолия с мягкими серыми ветвями, гранат и гардения — они выглядели томными, будто изнеженными весенним солнцем, но теперь, когда природный круговорот притормозил на осени, листьев на них почти не осталось. А банановые деревья с аккуратно подрезанными кронами, были желтые и увядшие.

Дети, волнуясь, сжали в кулачки запотевшие ручки, смотрели в нерешительности друг на дружку, затем они осмелились приблизиться к дверям, за которыми вел свою обыденную жизнь господин Чхве Чи Су.

Бон Сун откашлялась и произнесла фразу, будто заранее заучивала:

— Господин! Ваша дочь пришла засвидетельствовать вам свое почтение!

Из комнаты донесся надсадный кашель, затем он прекратился и мрачный голос разрешил: «Входи!»

Со Хи разулась на каменном порожке и ступила на деревянный пол террасы. Лицо девочки было бледным. Она последовала дальше, дверь услужливо открыла Бон Сун. Мужчина сидел в помещении за письменным столом, неподалеку на циновке виднелась наполовину свернутая постель. И повсюду, — на шкатулке с письменными принадлежностями: тушечнице, свитке, лежала тонкая матовая пыль. Пыль покрывала и селадоновую курильницу, и книги, нагроможденные на бюро.

— На дворе прохладно? — спросил Чхве Чи Су, пристально взглянув на дочь прищуром раскосых глаз. Девочка поправила подол широкой юбки, вежливо поклонилась, и, словно не слыша вопроса, произнесла:

— Я пришла справиться, как Ваше здоровье?

— Терпимо. Тебе, Со Хи, следует хорошо питаться… не простывай, — голос отца теперь выглядел металлическим. Он, казалось, знал, что внушает дочери страх, его холодные глаза сверлили ее. Со Хи не отводила взгляда, опасаясь, что в противном случае может разразиться гром, она даже слегка улыбнулась, качнув головкой. В ответ Чхве Чи Су тоже улыбнулся, отчего у девочки всё внутри похолодело. Янбан перевернул страницу книги, лежащей на столе. Чхве обладал широкой костью, но его тело было истощено болезнью: худая рука сжимала закладку, взгляд усталых глаз блуждал по тексту. Вся его согбенная фигура напоминала дерево магнолии, иссохшее из-за отсутствия влаги. Однако, он вызывал не жалость и сострадание, а чувство непреодолимого страха. А потухшие холодные глаза не могли разжалобить окружающих.

Со Хи знала, что ей не будет позволено уйти из покоев отца, пока он сам того не захочет. Девочка едва дышала, сердечко ее учащенно билось, тело затекло. Казалось, еще немного и она упадет в обморок. Такое состояние было сущим мучением для ребенка.

Время от времени мрачную тишину нарушало перелистывание страниц книги. И вдруг хозяин дома поднял голову и закричал:

— Киль Сан!

От неожиданности Со Хи вздрогнула.

— Киль Сан!

Снаружи донесся топот бегущих ног. Загорелый мальчишка появился в дверях террасы.

— Да, господин! Вы меня звали?!

— Почему комната такая холодная?! — бросил резко мужчина.

— Сейчас разведу огонь!

— Я разве не велел это сделать давеча?! — Лицо хозяина побагровело, на лбу вздулись вены. Вид озлобленного отца поверг девочку в ужас.

— Я мигом, господин… прямо сейчас…

— Дурак! Я задал вопрос: почему в доме холодно?!

— Мне очень жаль, господин… — напуганный мальчик попятился, кинулся прочь, и вскоре, точно охотничья собака, он уже бежал назад с охапкой дров.

Вспышка раздражения вызвала у хозяина новый приступ кашля. Чхве Чи Су прикрыл рот платком, согнулся, его глаза широко раскрылись, белки покраснели. Кашель не унимался, приступ не давал ему передохнуть. В этот момент он выглядел очень одиноким и беспомощным. И пытался что-то сказать, но в кашле едва не задохнулся и затрясся всем телом. Наконец приступ отступил, и Чхве надсадно, хрипло сказал дочери:

— Иди уже…

Со Хи задвинула за собой створки двери, вышла на террасу и ощутила тошноту. Бон Сун, ожидавшая ее, обняла девочку:

— Госпожа… — Она подобрала полы своей юбки и вытерла ею выступившие слезы на лице Со Хи.

ГЛАВА 2. Погоня

Солнце клонилось к западу. День, выдавшийся на редкость трудным, хлопотным, медленно таял.

Большая часть гостей, то бишь, управляющих из провинций, отбыла верхом на ослах обратно еще до сумерек. Столовая в поместье Чхве Чи Су, такая большая и просторная, какую встретишь только в храмах, тотчас опустела. И весь дом сделался словно необитаем, как берег после отлива. А ведь еще недавно здесь было полно народу.

Из-за сурового нрава хозяина, все его семейство казалось строгим, оттого и слуги вели себя соответственно тихо. Но хотя гости давно уехали, всюду царил беспорядок, поэтому работа не прекращалась до поздней ночи. В завершении всех хлопот, двери подсобных помещений и кладовых плотно задвинули, заперли на замок, а ключи надежно спрятали в дальней половине дома.

Притомившаяся повариха закончила мыть посуду, потушила на кухне свет и ушла к себе. Спустя некоторое время, погасли окна и в комнатах слуг. Погас свет в покоях матери чхампана, госпожи Юн, и почти одновременно и в комнате Бон Сун Не. Весь дом погрузился в темень и тишину. Потом взошла на небе луна, — круглое светило десятого лунного месяца, — с небольшим изъяном, будто надкушенная с одного боку. Густая тень и пугающий холод затаились по всем углам большой усадьбы. Время от времени доносился стон старого слуги Ба У, прикованного болезнью к постели, ожидающего каждый день своего конца. Рядом с ним скрючилась его жена, старуха Каннан, жалобно о чем-то причитая.

В батрацкой комнате кто-то зажег лучину.

— Зачем зажгли свет? — недовольно проворчал До Ри.

— Курить хочется, — откликнулся Сам Су.

— А этот… опять ушел?

— Ага, ушел.

Сам Су сидел, будто раздумывая, куда задевался табак. Потом он обернулся к приятелю:

— Послушай. А что, если нам с тобой выследить Ку Чхона, и выяснить, куда он постоянно ходит?

— Да с женщиной он встречается. Мы не дурачки — следить за ним.

— Вот думаю… Он, правда, говорил, что ходит в горы… только зачем? Давай, все-таки разок выследим…

— А что делать будем, если встретим тигра?

— Если суждено тебе умереть от тигра, то не избежать такой участи и здесь, лежа в этой каморке.

— Когда настанет час быть сьеденым, тогда и настанет. А лезть в пасть тигру раньше времени не хочу.

— Что ж, не хочешь — не надо. Я один пойду.

— Брось! Уже поздно. Где ты его сейчас найдешь?

Сам Су отворил дверь, отыскал в темноте свои соломенные чипсины. До Ри приподнялся на локте, бросил:

— Упрямец! Я тебе сказал — не ходи! Ку Чхон уже далеко и неизвестно, где… — Он откинул одеяло. — Коль уходишь — потуши лампу! — С этими словами До Ри сам дотянулся до лампы и задул огонь.

— Этот старик, — пробурчал сердито Сам Су, плюясь, — стонет да стонет. Никак не умрет. Хоть бы засунул кто камень ему в рот.

— Разве человек в силах определить свой жизненный срок? — возразил ему До Ри. — А ты сам, что, собираешься жить вечно?

Они шли мимо высокой стены флигеля, — на деревянной двери выделялся темным металлический орнамент в виде завитка, — стараясь не шуметь, ступали осторожно, миновали кладовые и сараи, вышли к заднему двору хозяйского дома. Калитка возле росшего понцируса была открытой.

* * *

Что за причина заставляла Ку Чхона уходить ночами на гору Данг? А уходил он каждый раз, вероятно, по известному ему маршруту, — сначала добирался до крепости Кососонг, затем преодолев хребет Синсонбон, углублялся дальше, поднимался к самой вершине. И потом возвращался назад. Разумеется, весь его путь туда и обратно, был нелегок. Лес и все окрестности вокруг содрогались от рева диких зверей, спустившихся с горы Чирисан. Ку Чхон бродил по опасным тропам, оврагам, долинам, возвращался в село лишь под утро, точно безумец, и никто в доме чхампана Чхве, — ни хозяева, ни слуги, — не догадывался, где он был ночью. Поскольку им самим никогда в голову бы не пришло бродить в темном лесу, кишащим зверьми. Слуги же объясняли эти ночные отлучения Ку Чхона его связью с женщиной. Они рисовали и видели в своих предположениях то одинокую вдову из соседней деревни, то служанку дворянского дома из близлежащего уездного городка, — вот куда тот бегал на свиданье. Бывало, его пытали из любопытства: «Куда это ты, братец, ходил ночью?» И получали всегда короткий ответ: «В горы». Конечно, такое объяснение слуг не устраивало, их так и подмывало возразить, обличить его во лжи, но они сдерживали себя, качали головами и только остерегали его: «Неровен час, так и в пасть зверю недолго попасть».

Ответа на это не было.

— Да что тут говорить? Ку Чхон сам натуральный зверь и есть.

— Вот, беда! Вот, беда! Пропадет же парень!

Слуги перемывали ему косточки, но никто не отваживался его спросить напрямую, ходит ли он к женщине?

А накануне, ночью, когда слуги уступили свои комнаты прибывшим гостям, а сами спали в закутках, свернувшись, точно креветки, Ку Чхону было не до сна. Он долго ворочался, боролся с самим собой и метался, точно зверь в клетке, затем уселся на пороге, пробормотал под нос:

«Не могу уснуть…»

«Что за страсть мешает тебе спать?» — подал голос из темноты Су Донг.

«Что ты имеешь ввиду?» — холодно отозвался Ку Чхон.

«Нет смысла думать о пустом…»

«?!..»

«В нашем положении остается только одно — работать до упаду».

«?!..»

«Не думай… Человек должен смириться со своей долей. Так или иначе, другого нам не дано. Поэтому ложись и спи».

Старый Су Донг убеждал, полагаясь на свою прожитую жизнь.

Ку Чхон был крепок духом, несмотря на тщедушность, выглядел всегда спокойным, с ясным взглядом больших карих глаз. Но порой, когда оставался наедине с собой, работая в кладовой или у колодца, то улыбался своим мыслям какой-то кривой, страдальческой улыбкой.

Три года назад это было. Однажды, зимним холодным вечером, в хозяйстве чхампхана Чхве Чи Су появился бедно одетый молодой человек с узлом в руке, выглядевший лет на двадцать-двадцать два. Обессиленный и голодный. Хотя одежда на нем была убога, он отличался хорошим телосложением, а черты лица выдавали развитый интеллект и ум. Его, трясущегося от холода и голода, накормили. Он съел ужин в задумчивости и не спеша, а потом, вместо просьбы о ночлеге, неожиданно попросился в батраки.

«Ты вроде не приучен к черной работе», — сказал ему тогда участливо управляющий Ким Пхан Суль.

«У меня крепкое тело», — ответил коротко молодой человек. Ким Пхан Суль хотел тотчас отказать ему, потому что хозяйка, госпожа Юн, не брала на работу людей пришлых, но решил повременить, поскольку молодой человек ему чем-то приглянулся. Движимый большим, нежели просто состраданием к незнакомцу, у которого несомненно душа страдала, управляющий замолвил словечко госпоже Юн, и та, к его удивлению, не отказала сразу, а велела привести к ней путника, чтобы взглянуть на него. Когда молодой человек явился, она молча изучала его, потом закрыла глаза. Парень, стоявший с гордой осанкой, опустил голову. Спустя некоторое время, госпожа Юн сказала ему, что он может остаться и попробовать поработать, как того желает. И даже не спросила, откуда он родом и чем занимался прежде. Этим молодым человеком был ни кто иной, как Ку Чхон.

У Ку Чхона не было никаких бумаг и документов, удостоверяющих его личность. Но если бы он захотел, то мог бы свободно уехать когда угодно и куда угодно.

Четыре года назад король Коджон^[7] отменил в стране крепостное право, люди освободились от рабства, но укоренившаяся за долгие годы система не исчезла в один день, и в действительности все осталось по-старому, особенно в отдаленных от Сеула провинциях.

Ку Чхон никогда не распространялся по поводу своей образованности, о том, что умеет и писать, и читать. Но скрыть это от окружающих было невозможно, поскольку он обучал грамоте мальчишку Киль Сана, служку в хозяйстве чиновника Чхве Чи Су. Поэтому почти все слуги, за исключением Сам Су, принимали Ку Чхона как человека чрезвычайно образованного и соответственно за это его уважали. Ку Чхон не отличался физической силой, зато любую работу выполнял с умом, не получал нареканий, ясно осознавал свое положение батрака и никогда не выходил за пределы своих обязанностей. Он был немногословен: единственным выражением его чувств была редкая улыбка, теплая и приветливая, которая казалась людям по детски наивной. Вся женская половина прислуги в хозяйстве Чхве, равно как и другая, работяг-мужчин, испытывала к парню чувство дружеского расположения. Слуги втайне гордились, что человек одного с ними сословия и живущий с ними рядом, очень умен и образован.

Ходили слухи, что Ку Чхон прибыл из местности под названием Кучхондонг, отчего и прозвали его Ку Чхоном, и что в родных краях он работал в буддийском монастыре и там же обучился грамоте. Но сам Ку Чхон всё это отрицал, сказав лишь, что его фамилия — Ким. И всё. Не поведал больше ничего, ни о родителях, ни о братьях с сестрами. А когда жена управляющего Кима бесцеремонно его спросила: «Так откуда ты родом?» Он лишь молча улыбнулся. Но женщина стала допытываться дальше: «Каждый человек должен знать место, где ему отрезали пуповину. Так где же ты родился?» И на этот раз последовало молчание. «Очень странно… Ты же не убийца, чтобы скрывать прошлое. Должны быть причины, так скажи».

Мимолетная улыбка скользнула по лицу Ку Чхона, а в глазах блеснуло что-то холодное, точно лезвие ножа. Женщине бы впору замолчать, но она упрямо наседала на него:

«Даже у птиц есть место, где они появились на свет. Разве не так? Здесь, на чужбине, ты, наверное, рад сороке с родной земли, верно? Ну и где же твоя родина?»

«Я должен отвечать?» — Ку Чхон свирепо взглянул на женщину, затем порывисто подошел к колодцу, набрал воды и плеснул себе в лицо, которое побагровело до самой шеи.

* * *

Мужчины миновали огороды и вышли на дорожку, ведущую к беседке. Было прохладно, и холодный ветер дул им прямо в спину. В темноте раскачиваемые ветром кустарники издавали странные звуки. Казалось, что за ними кто-то прячется, зверь или человек.

— Разве в такой темени найдешь его? — проговорил До Ри. — Лучше вернуться нам назад.

— Мы уже прошли приличное расстояние, давай уж поднимемся на гору Данг, — ответил Сам Су и ускорил шаги.

— Холодная нынче осень, — пробормотал шедший позади До Ри.

— Осень почти прошла, — заметил Сам Су.

— Да уж, время летит…

— Тихо! — понизил голос Сам Су. — Кажись, он…

Впереди что-то замаячило, нечто светлое, похожее на одежду, развевалось на ветру. Силуэт направлялся по тропе в сторону беседки.

— Ну и ну! Значит, Ку и правда ходит в горы. Но чего там делать в такую холодрыгу? Просто зуб на зуб не попадает.

Сам Су не обращал внимания на слова приятеля, и, пригнувшись, прибавил шаг, чтобы не потерять из виду Ку Чхона. А тот, между тем, уже дошел до беседки, поднялся на каменные ступени, и, кажется, обратил свой взор на флигель, стоявший неподалеку на возвышении. Во флигеле горела лучина.

— Давай, сюда, за кусты… — прошептал Сам Су, — как бы он нас не заметил.

До Ри послушно схоронился за другом, сказал:

— Кажется, во флигеле наш хозяин.

— Ты думаешь?

— Он еще не оправился от болезни. Зачем пришел во флигель?

— Вздумалось ему прийти, вот и пришел. Разве кто ему запретит?

Сам Су внимательно следил за Ку Чхоном. Профиль по-прежнему был обращен в сторону флигеля. Он стоял в неподвижности, точно статуя каменной Будды, подол халата трепал ветер.

— Чего он там делает? Следит за хозяином, что ли? Не могу взять в толк.

— Потише ты, — Сам Су пихнул локтем приятеля. В это время Ку Чхон обернулся в их сторону.

— Что, заметил нас?

— Закрой рот!

Ку Чхон, маячивший у балюстрады беседки, сделал несколько шагов вниз по ступенькам и остановился.

Хотя их разделяло достаточно большое расстояние, можно было различить лицо Ку Чхона, освещенное слабым светом луны, суровое и холодное, — не лицо, а маска. Застывшая в просвете беседки его фигура создавала иллюзию колонны, поддерживающей крышу. Но в следующее мгновение два приятеля потеряли из виду Ку Чхона. Тот пропал.

— Давай, за ним! — Сам Су вскочил с места и ринулся вперед, к лесу. Белеющие фигуры мужчин устремились в гору. Ветер усилился, тем самым обострил до предела чувства До Ри, его трясло. Слышалась поступь быстрых шагов впереди и шуршание одежды. А срывающиеся с ветвей и уносящиеся прочь сосновые иглы издавали жалобные звуки, казалось — они хранили в себе некую тайну этих ночных гор. К ним примешивался глухой крик совы.

— Если так двигаться вслепую, к чему мы придем? — проворчал До Ри, с трудом переводя дыхание. Сам Су вышел на опушку и остановился. Здесь лес поредел. Доносилось журчанье ручья. Впереди силуэт человека в белом перепрыгнул через ручей и взобрался на небольшую скалу. Сам Су молча пихнул приятеля за толстый ствол дуба. Отсюда из-за кустарников был ясно виден сидящий на скале Ку Чхон. Его лицо, как недавно в беседке, обращено к ним, будто тот высматривал преследователей. Но он вряд ли мог их видеть среди густой растительности в такой темени. Хотя он был далеко, на его лице можно было различить глубоко посаженные глаза под хмурыми бровями.

Вновь послышался крик совы, повторяясь раз за разом всё ближе, напоминая в безмолвном уединении Ку Чхона плач. А ветер не унимался, все кружил по лесу. Между тем парень поник, опустил голову, вытянул руки и оперся о скалу. И неожиданно, в голос — заплакал. «А-а-а-ааа…» — звуки рыдания разнеслись окрест. Они потрясли до глубины души двоих мужчин, прятавшихся за деревом. Их бросило в дрожь. А вокруг в безмолвии простиралось холодное пространство, — молчали черные вершины гор и словно кусок льда, молчала луна на небе.

Сколько времени это продолжалось?.. Но вскоре плач прекратился, и белая одежда человека промелькнула пред самым носом у тех двоих. И только тогда они пришли в себя. И увидели Ку Чхона, несущегося как сумасшедший, вниз по горной тропе. Сам Су и До Ри инстиктивно бросились вслед за ним.

«Не происки ли это черта? А, может, всё мне снится?» — подумалосьДо Ри. А Ку Чхон мчался, словно на крыльях, ломая ветки, — у него, казалось, было одержимости и энергии столько, чтобы перемахнуть и пропасть, шириною в тысячу ри^[8]. И вскоре тот исчез из виду. Преследователи опешили, заметались, потеряв ориентир.

— Вот черт!

— У-у-ух!.. Нечем дышать, сейчас помру…

— Ну и дела! Он просто демон какой-то! Не бежал, а летел! — До Ри, тяжело дыша, сел на землю.

— Идиот! — бросил сердито Сам Су. — Из-за тебя мы его упустили!

— Откуда только берутся силы у него?! А на вид не скажешь, что богатырь, — не обращая внимания на гнев приятеля, проговорил До Ри.

Послышался отдаленный крик лисы или какого другого зверя.

— Делать нечего, спускаемся, — сказал Сам Су.

— Дай отдышаться, — взмолился До Ри.

— Это все ты… путаешься под ногами. Толстый и жирный, как свинья! Почему бы тебе не похудеть, черт возьми! — с этими словами Сам Су заковылял дальше.

— Вы только посмотрите, как он бесится… Стой, подожди меня! — До Ри отряхнулся и поспешил за другом.

Они дошли до беседки. Сам Су проговорил многозначительно:

— Что бы там ни было… что бы там ни было…

— У него, видно, большая скорбь…

— Скорбь?

— Не может мужчина так убиваться без скорби?

— Этот негодник Ку Чхон, должно быть, состоит в каком-нибудь бунтарском движении, — предположил Сам Су.

— Не обвиняй зазря человека! — возразил До Ри.

— Неспроста он так проворно бегает по горам.

— Так он служил в монастыре, а там все хорошо лазают по горам. Молва доходит за тысячу ри, и она может погубить человека.

— Даже если он и бунтарь, что с того? Юн Бо тоже к таким относится. У меня есть одна идея…

— О чем ты?

— Разве не странно, что он скрывает свое прошлое…

ГЛАВА 3. Фонарь в ущелье

Чхве Чи Су получил весть о том, что господин Чанг Ам, живущий в местечке Хвасимри, тяжело болен, и решил навестить его. Будучи сам хворый, он выехал после полудня, взяв с собой Су Донга. За последние полгода чиновник впервые покидал стены своего родного дома. Господин Чанг Ам был его наставником, которого Чхве очень уважал, поэтому поездка оказалась делом более важным, чем забота о собственном здоровье.

Погода испортилась, сильно похолодало. Ветер, дувший со стороны реки Сомчин, с шумом раскачивал лесную чащу. Дорога из Пхёнсари до города тянулась вдоль реки более чем на 30 ри, — по ней двигался разный люд с повозками и со скарбом, крестьяне и лесорубы. Заслышав топот копыт, люди тотчас отступали на обочину дороги, молчаливым поклоном приветствовали ехавшего верхом на лошади заместителя начальника приказа Чхве Чи Су, и боялись поднять головы, чтобы не наткнуться на пронзительный взгляд его глаз.

Шумела темно-синяя река, а неуклюжие серые тучи на небе закрыли и без того холодный диск солнца. Длинные полы белой одежды всадника и концы завязок от широкополой шляпы на его голове развевались на ветру. Деревня осталась далеко позади.

А в это время в усадьбе Чхве Чи Су госпожа Юн послала слуг за портнихой. Бон Сун Не явилась немедленно, воткнув иголку в полу своей блузки. Появилась в дверях, склонила голову:

— Вы меня звали, госпожа?

— Где Со Хи?

— Я думаю, — она рядом со своей матерью, во флигеле.

Наступило долгое молчание.

— Было бы хорошо, если бы ты пошла куда-нибудь с Со Хи.

— Да, госпожа.

— Я хочу, чтобы ты забрала ее из флигеля.

Портниха изменилась в лице. Осторожно заметила:

— На улице ветрено.

— Ну и что?

— Холодно. Не дай Бог, юная леди простудится. — Бон Сун Не повела руками по волосам на макушке, поправила шпильку. Ее руки сильно дрожали.

— Простудится… Тогда вели своей дочери, чтобы она отвела Со Хи в Большой дом. Ни в коем случае не давайте ей ходить во флигель.

— Слушаюсь, — Бон Сун Не отступила назад, взволнованная, никак не могла попасть ногою в сандалию. Наконец ей это удалось, она подобрала полы широкой юбки и удалилась. «Вот беда! — бормотала портниха себе под нос. — Рано или поздно это должно было случиться… Но какой стыд для уважаемого семейства… Жалость какая. Всё вверх дном, вверх дном…»

— Что это с тобой? — окликнула ее Сам Воль, несшая в руке чашку с рисовым отваром. — Сама с собой разговариваешь?

— А?..

— Спрашиваю — сама с собой болтаешь?

— Разве я?.. Что там бабушка Каннан, как она чувствует себя?

«Она ничего. А вот со стариком Ба У просто беда. Он теперь никого не узнает и не ест.

— Да, совсем старый стал. А ты не видела мою дочь Бон Сун?»

— Нет, не видела. А что с тобой? Ты выглядишь ужасно.

— Ничего особенного… — женщина резко развернулась и пошла в сторону сарая. Там она заметила Бок И, рубящего дрова. Спросила его:

— Ты не знаешь, где Бон Сун?

— Нет, — ответил мужчина, и с громким выдохом ударил топором по полену.

— А куда делся Ку Чхон?

Бок И поднял с земли две половинки полена, выпрямился, внимательно уставился на портниху. Из сарая выглянул До Ри и тоже безмолвно взглянул на женщину. У всех троих лица выражали беспомощность и смирение.

— Понятия не имею, где он, — сказал Бок И, плюнул на ладони, взялся за топор.

— Черт возьми! Чего это сегодня вороны всполошились? — недовольно пробурчал До Ри.

— Погода портится, — заключил Бок И.

В небе на фоне серых туч кружили стаи ворон. А со стороны скотного двора слышалось, как быки жуют сено.

— Куда запропастилась эта девчонка? — портниха хотела было направиться к флигелю, как в это время за ее спиной возникла дочь — Бон Сун.

— Мама! Ты искала меня?

— Где же ты ходишь?

— Была на заднем дворе.

— Бон Сун… — Женщина взяла девочку за руку, отвела в сторону.

— Что случилось? — волнение матери передалось дочери, на ее лице появилось жалостливое выражение.

— Где сейчас юная госпожа? — спросила озабоченно портниха.

— Наверное, во флигеле… с матерью.

— Пойди и приведи ее сюда.

— Зачем?

— Вы должны с ней пойти в Большой дом и играть там.

— А что, если хозяин появится?

— Он вернется не скоро. Так иди же… Отправляйтесь в дальнюю комнату.

— Хорошо.

— Еще вот что… Не выходите из дома, пока я вам не скажу.

— Но почему?

— Просто делай так, как я тебе говорю.

— А если Со Хи захочет уйти и будет капризничать?

— Даже тогда нельзя, — женщина замолчала, затем продолжила раздумчиво. — Во дворе флигеля, в пруду большая змея, и они попытаются ее поймать… — Она осеклась, и вдруг разозлилась: — Ты все поняла?

Вернувшись к себе, Бон Сун Не присела и опустила руки на колени, проговорила: «Ничего не могу делать, тело не слушается…» Затем она стала ворошить кочергой огонь в жаровне.

Это случилось в детстве. Бон Сун Не хорошо помнила тот день. Была пора созревания ячменя. Деревенские жители, чем-то встревоженные, бежали к холму. Бон Сун Не последовала за ними. Говорили, что убили какого-то слугу из поместья Ёмчинса. Дзуп был накрыт соломенной циновкой. И циновка, и земля были в пятнах крови. Бон Сун Не протиснулась между взрослыми, и ее взгляду предстала нога человека, выступающая из-под циновки, большая посиневшая нога в соломенном лапте. Люди шептали, что человек был убит за какой-то проступок.

Даже по прошествии лет Бон Сун Не иногда вспоминала ту жуткую картину и ей становилось не по себе.

Портниха прислушивалась к звукам снаружи. Доносились неясные голоса людей. Позже, уже близко, женщина услышала, как управляющий Ким Пхан Суль ответил: «Да, госпожа, понял вас». И прошел мимо ее окна. Во дворе поднялась какая-то суета. Топали шаги, хлопали и скрипели двери сараев и кладовых. Затем все стихло. И воцарилась пугающая тишина.

Со Хи вышла из флигеля, но дальше заупрямилась, никак не хотела идти в большой хозяйский дом.

— Господина Чхве там нет, — говорила Бон Сун. — Слышите, там нет вашего папы.

— Неправда!

— Правда. Моя мама сказала. Она не будет обманывать.

Со Хи и Бон Сун держали корзину с игрушками и пререкались друг с другом.

— Что тут происходит?

Девочки повернулись на окрик и увидели госпожу Юн. С высоты своего роста она строго смотрела на детей глубоко посаженными глазами. Ей было пятьдесят пять, но выглядела она гораздо старше. Её облик, с прямыми плечами и красивым разрезом глаз, больше подчеркивал ученость, нежели женственность.

— Ступайте в дом! — приказала она.

— Да, — одновременно произнесли девочки и послушно поплелись через двор к дому.

Мальчишка Киль Сан, возившийся у печи, увидел, как девочки вошли в террасу, и крикнул:

— Бон Сун! Взгляни — тепло ли в доме?!

— Тепло! — откликнулась Бон Сун. И стала выкладывать из корзины игрушечную посуду, вырезанную Киль Саном из адамова дерева.

Тем временем мальчик подкинул дров в печь и принес девочкам плошку с каштанами, не подозревая, что на сердце у Со Хи и Бон Сун, лицо его, как обычно, было радостным.

— Запеки их на огне, — велела Бон Сун хозяйским тоном.

— Будет сделано, — отозвался мальчик и удалился.

Бон Сун расставила на столике чашки с кедровыми орешками, красными плодами жожоба, высыпала из тыквы-горлянки сушенную хурму, нарезала их мелко. Со Хи с отсутствующим видом наблюдала за действиями старшей подруги.

— Я хочу к маме, — сказала она.

— Нельзя. В пруду вот такая змея… — Бон Сун развела руки в стороны, показывая, какой устрашающей длины может быть змея.

Со Хи притихла. Она не любила своего отца, он внушал страх, к бабушке не питала неприязни, но тоже боялась её. А змеи, похоже, она страшилась больше всего.

Киль Сан работал за дверью, оклеенной бумагой, сидя на корточках перед печью, пёк на углях каштаны, затем, проверив их готовность, разрезал перочинным ножом плоды, доставал сердцевину. Он слышал разговор девочек и посоветовал им громкими причитаниями разгонять злых духов: «Лягте и кричите: О-о-о-у-у-у!»

Бон Сун уложила Со Хи на циновку, а сама взяла ковш, сделанный из тыквы-горлянки, размахивая им, начала распевать:

— Эй, ты — не добрый дух хранителя дома! Не стражник душ далеких предков! Ты есть дух странника, умершего от холода! Прочь от пятилетней дочери Чхве Чи Су! Возьми корытце с соленой юдой да ковшик риса и убирайся прочь! О-о-о-у-у-у! Если ты осмелишься ослушаться меня, я упрячу тебя в чугунный котел и спущу в реку Дэдонг! Там ты напрочь забудешь запах соевого супа!…

А в это время в комнате для слуг между двумя женщинами завязался разговор.

Кви Нё, которая всегда отличалась спокойствием, сказала взволнованно:

— Новость-то какая!..

— А что случилось? — спросила Сам Воль.

— Ку Чхона заперли на складе.

— А?..

— Что ты чувствуешь, Сам Воль? Радость, облегчение?

— Что за дикость?! Чему мне радоваться?!

— Я просто спросила.

— Спасибо, удружила… Не зря про тебя говорят, что ты как та муха, которая на хвосте лошади норовишь проскочить тысячу ри…

— Не поняла… Что ты имеешь ввиду?

— Грех радоваться чужой беде. Твой рот — что корыто! Гляди — разобьют однажды.

— Чего, чего?..

— Заставляя плакать других, пора бы подумать, что когда-нибудь тебе придется плакать самой. Ты подстроила так, чтобы Ку Чхона заперли в сарае?

— Разрази меня гром, если это так!

— Замолчи! Ты донесла всё хозяйке! Мерзкая женщина!

— Не наговаривай! — Кви Нё сложила руки на груди. — Чего мне было докладывать? Хозяйка итак была обо всём осведомлена. Это ты Сам Су пытай! Не он ли ходил тут и там по всей деревне, распространяя слухи?.. Ты мне вот что скажи. У тебя есть характер?

— Не беспокойся, — ответила Воль Сон. — Одалживать его у тебя не стану.

— Не дух ли ты умершей сосны? Выходит, из-за Ку Чхона ты лила слезы, как из ковша? А теперь норовишь обвинить во всем меня?

— Уймись. Я вижу насквозь твою стервозную натуру! По твоей спине давно не гуляла крепкая палка.

— Не знаю, не знаю… Я всего лишь свидетель, поедающий рисовый хлебец. По природе я соня. С заходом солнца засыпаю, и сплю так крепко, что не замечу, если даже меня унесут.

— Ну, конечно. Твои глазища как у совы, они видят только ночью.

Киль Сан переворачивал кочергой каштаны в печи, чтобы они как следует запеклись.

Бон Сун теперь собирала с пола кедровые орехи и плоды жожоба, которые она разбросала, прогоняя злого духа.

— Ну что, госпожа, уже не болит голова? — спросила она. — Злой дух убежал и больше не вернется.

Со Хи зевнула и опять заныла, что хочет во флигель, к матери. Бон Сун ничего не оставалось, как вновь напомнить ей о змее, обитающей в пруду. Затем она стала совершать нечто вроде обряда, произнося изменившимся голосом: «Дух умершего от голода! Дух умершего от черной оспы! Дух умершего от тифа! Дух околевшего от лихорадки! Дух погибшего от ножа убийцы! Дух умершего от удушья! Дух сгинувшего в странствиях!…Прочь! Прочь! Прочь!» Бон Сун ходила между расставленными на полу чашками с едой и неистово призывала духов покинуть сей дом. Голос ее звенел, глаза сверкали, руки взмывали вверх и в стороны, — всё это отнюдь не было просто детской шалостью. Наблюдая за ней, Со Хи испытывала страх и трепет.

Надо сказать, что такие ее игры волновали и мать — портниху. В то же время женщина восхищалась тем, как дочь удивительным образом могла перевоплощаться и в шамана, и в клоуна.

Бон Сун была на два года старше Со Хи. Однажды, глядя на дочь, убедительно и оригинально представлявшую шаманку, а затем и клоуна, пародируя точно подмеченными словами простых людей, женщина постукала костяшками пальцев по лбу девочки, сказала назидательно:

— Что, чертовка! Хочешь стать актрисой?! Или шаманкой?! Гляди у меня!

А жена управляющего Кима возразила:

— Зачем ты так? Может, у ребенка талант?!

Бон Сун Не, правда, порой и сама поощряла действия дочери и просила ее спеть что-нибудь. Девочка не заставляла себя долго ждать и тут же выдавала целую сценку: «О, судьба порочной женщины! В шестнадцать лет быть разлученной с любимым!..»

А ведь поначалу Бон Сун Не даже лупила дочь за ее увлечение. А девочка позже придумала на мать импровизацию: «Старая баба ведет себя как дитя! Прекрати же своё самодурство!»

Со Хи стала широко зевать. Бон Сун продолжала игру, словно наслаждалась действом: «Огунима! Мы хотим стать как ты!.. Огунима! Мы кланяемся тебе!.. Огунима! Мы радуемся твоему величию!..»

Вошел Киль Сан, принес жареные каштаны в миске.

— Опять ты за свое?.. — сказал он Бон Сун. — Так ты и впрямь станешь шаманкой!

— Если ты скажешь моей матери, я тебя убью! — грозно и театрально выпалила Бон Сун.

— Скажу! Почему нет?

— Зачем ты почистил все каштаны? — Бонг Сун взяла миску.

— Чтобы вам удобней было кушать, — ответил Киль Сан.

— Я не хочу чищеные каштаны! — заявила, в свою очередь, Со Хи.

— Отчего же, госпожа? — спросил оторопело мальчик.

— Зачем ты убрал кожуру?

— Чтобы вы не запачкали свои ручки.

— Не буду их есть! Они грязные! Ты почистил каштаны своими грязными руками!

Киль Сан с досадой посмотрел на девочек. Сказал:

— Если будете так себя вести, то больше не буду катать вас на спине.

— Тогда я выпорю тебя, негодяй! — глаза Со Хи уже не отражали злобы, в них была сонливость.

— Простите, барышня! Я напеку новых каштанов.

Когда мальчик ушел, девочки улеглись на теплой циновке и сразу уснули.

Снаружи стемнело. Детей никто не искал. Не явился ни Киль Сан, обещавший принести каштаны, и никто более.

Среди ночи зашла в дом портниха Бон Сун Не, осторожно ступая, чтобы не разбудить детей, укрыла их одеялом, осталась сидеть подле.

В полночь в усадьбу чхампана Чхве пришла смерть. Умер старик Ба У.

Во всем доме зажгли свечи.

Слуга Сам Су с горечью проговорил: «Проклятье!»

А в этот час в горном ущелье, у крепости Госо, прошел человек, держа в руке тусклый фонарь.

ГЛАВА 4. Загадка

В ночь, когда густая темнота и свирепый ветер, прилетевший со стороны реки Сомчин, вступили между собой в схватку, сквозь лесную чащу, утопая по лодыжку в опавшей листве, продирались двое — Ку Чхон и хозяйка флигеля, молодая жена янбана Чхве Чи Су. Вскоре они исчезли в неизвестном направлении.

Несколькими днями позже состоялись похороны старика Ба У, без особых почестей, без присутствия распорядителя траурной церемонии. И пока тело усопшего находилось в помещении заднего двора, перед поминальной дощечкой причитала лишь бабушка Каннан, — её охрипший голос напоминал звук кузнечного меха. Когда старуха, обессилев, умолкла, не оказалось никого, кто бы мог продолжить скорбный плач.

Слуги безмолвно и бесшумно передвигались в угрюмой тишине.

Не понять было, что творилось на душе у госпожи Юн, лицо которой ничего не выражало, и у хозяина дома Чхве Чи Су, скорчившегося в своей обычной позе за столом. В воздухе витала тайна: что случилось в усадьбе? Что крылось за наказанием батрака Ку Чхона и последующим его исчезновением? Все ли действия были согласованы между чхампаном Чхве Чи Су и его матерью, госпожой Юн? А слугам оставалось только перешептываться между собой о том, о сём, да гадать происходящее на свой лад. К примеру, они говорили, что госпожа Юн отправила людей на поиски распутной пары, затоптавшей репутацию семьи в грязь. Выяснить, так ли это на самом деле, было невозможно. Но с другой стороны, на фоне мрачной тишины, во флигеле и днем, и ночью царило беспокойство. Юная госпожа Со Хи терзала окружающих — Бон Сун, её мать-портниху, Киль Сана и Сам Воль — одним требованием: позвать к ней маму. Смотреть на то, как в ярости и неистовстве бьется девочка, было невозможно. Портниха же совсем пала духом, она даже заметно похудела. «Бедняжка Со Хи! Если бы она смогла понять, я бы ей объяснила… За что мне такое наказание?!..» — твердила она, утирая слезы.

Со Хи что ни день спрашивала: «Куда уехала мама?»

Ей всегда отвечали одно и то же: «В Сеул».

«Зачем уехала?»

«Чтобы навестить дедушку».

«Почему она не взяла меня с собой?»

«Сеул далеко. Вы бы устали идти пешком».

«А паланкин на что? Я бы в нем сидела».

«Дорога нелегкая. Надо перейти через несколько гор и несколько рек».

«Через реку меня бы перенес на спине Киль Сан».

«Так-то оно так, но в горах живут свирепые тигры. У них глаза горят как огонь в жаровне. Особенно они злы, когда видят детей. Просто ужас!»

Девочка, испугавшись, замолкала на некоторое время, но затем принималась за старое:

«Когда мама вернется?»

«Скоро», — отвечала портниха.

«Когда — скоро? Сколько ночей мне спать до ее приезда?»

Со Хи колотила кулачками по груди женщины. А та ответила:

«Ваша мама приедет, когда вы станете взрослой».

«Сколько ночей пройдет, пока я стану взрослой? Сколько?» — на красивом и гладком лбу ее выступала вздувшаяся вена. Бон Сун Не стоило больших усилий успокоить девочку, чтобы та, в порыве ярости, не упала в обморок.

В этих местах, несмотря на приближение зимы и близкие заморозки, — при безветрии и чистом небе, — дни стояли теплые, точно весной. Солнечный свет с утра наполнял задний двор флигеля, и тепло здесь сохранялось даже с наступлением сумерек. А ночью был слышен шорох падающих листьев на поверхность пруда, где днем всплывали на свету карпы. А затем наступала долгая тихая ночь.

Намучившись за день с Со Хи, Бон Сун крепко спала в женской половине дома. Её мать, портниха, лежала подле и безучастно смотрела на мерцающий огонь лампы. Окна были закрыты, и свет колебался от зажженного фитиля. Со Хи, тоже измотаная, спала как голубь, дыша ровно и тихо.

«Надо встать и работать», — подумала женщина, но не смогла пошевельнуть отяжелевшим телом. И сон не шел. В ее затуманенном усталостью сознании появлялись разрозненные картины, которые уходили и появлялись вновь, и мысли в голове путались будто паутина. Все прошедшие события то удалялись прочь, то явственно возникали вновь пред ее глазами, — видение похоронной процессии с носилками, уносящими старика Ба У за дальний холм, и ветер, поднявший дорожную пыль, заполнил сейчас все пространство комнаты… Видение, вызванное слабым колебанием света лампы и отражением теней…

«Надо бы сходить к бабушке Каннан… Жива ли она еще, дышит ли?..» Она никак не могла совладать своим телом, чтобы подняться. Бон Сун Не казалось, что старик Ба У, опираясь на свою палку, вот-вот появится в дверях и посмотрит на нее своими добрыми, мудрыми глазами. «Спасибо тебе, Бон Сун Не! Зачем ты побеспокоилась о похоронных одеждах для старика? Право, не стоило…» Женщина почти слышала его голос. И в ответ проговорила: «Дедушка Ба У, вы так грустны и печальны… Обстоятельства сложились так, что нельзя было тревожить госпожу. А в моем положении я не могла позволить себе привести доктора Муна. И теперь мне бы хотелось что-то сделать для бабушки Каннан… Давеча, кажется, Ду Ман Не принесла ей какое-то лекарство. Но у нее самой на руках больная свекровь, и средств никаких…»

Бон Сун Не вдруг вспомнила Кви Нё, ее язвительную улыбку, отчего портниха испытывала странное чувство, как если бы только что оправилась от несварения желудка, но при этом неприятный осадок все еще оставался. На душе ее было тревожно и в то же время гадко, словно имела дело со змеей. «Коварная девка!.. Не уймется же никак! Только и делает, что вредит!» Как бы ни старалась Бон Сун Не относиться к Кви Нё лучше, ничего не получалось. И не будет у нее к негоднице никакого сочувствия и расположения! Никогда!

А в доме чхампана Чхве разыгралась нешуточная буря, и никто не ведал, чем все закончится, и слугам приходилось лишь молча наблюдать за происходящим. Хотя они, в известной мере, негодовали. Преданность хозяину требовала от них проявления чувства ненависти и гнева к аморальной парочке, навлекшей тень позора на доброе имя янбана. И они, конечно, переживали, испытывая и ярость, и отвращение, но в большей степени их охватывало недоумение. Эти двое, Ку Чхон и жена чхампана, оказались, безусловно, грешниками, поправшими все моральные устои, они не заслуживали никакого прощения, хотя, возможно, сами не ведали, что творят. И к чему, к какой судьбе вел их поступок? Отчего не сработал инстинкт самосохранения? То, ради чего они переступили, разве можно это назвать любовью? Красивая, молодая женщина, сама добродетель, одним своим существованием могущая стать счастьем для доброй половины мужчин, разве она рождена только для одного лишь страстного желания?

Люди в усадьбе Чхве продолжали пребывать в унынии из-за случившегося. За исключением Кви Нё. Она всем своим видом, и поведением, и ядовитыми словами, словно подливала масло в огонь. Её никто не любил, если не сказать — ненавидел. Это обстоятельство даже подзадоривало женщину. Кви Нё становилась еще более дерзкой и высокомерной по отношению к окружающим. Она была как мяч: чем больше бьешь по нему, тем сильней отскакивает. Скорей всего, это было ее ответной реакцией. В ее присутствии слуги не смели судачить о ней. Лишь один Су Донг ничего не боялся и мог возмущаться, когда ему вздумается, пусть даже Кви Нё находилась в это время рядом:

«Эта девка, что ядовитая змея! Тянет свою поганую голову всё выше и выше!..»

Сам Воль, будучи неравнодушной к Ку Чхону, сочувствовала беглецам. Она даже испытывала некоторую гордость от того, что мужчина, по которому она тайно вздыхала, увел из господского дома красавицу-жену самого хозяина.

— Конечно, они поступили неправильно, — говорила она слугам. — Это большой грех. Но если чувства идут наперекор разуму?.. А эта девка Кви Нё… Как можно быть такой черствой? Гляжу, что она вытворяет, меня просто с души воротит. Ходит тут, посмеивается, точно за театральным представлением наблюдает… А ведь она прислуживала за молодой госпожой. И сейчас всем своим видом показывает, да это на лице ее написано, — как же ей нелегко приходится, какой же тяжелый груз ответственности и заботы лежит на ней!..

— Да она просто гадюка! — вторила ей кухарка, мать Ёни — Ёни Не. — Таковой была с детства. В ней много яда. И все эти сплетни её рук дело…

— Не может этого быть, — сказала портниха Бон Сун Не. — Кто видел, что именно она это сделала?

— Ты просто не знаешь.

— Ну-ка, потише, — встрял в разговор кто-то из слуг. — Лучше не лезьте никуда… Конечно, Кви Нё та еще стерва… Но и госпожа не так проста, как оказалось…

Надо заметить, Бон Сун Не не очень доверяла слухам, считала их бездоказательными и даже укоряла слуг. Но что касается Кви Нё, она испытывала к той большую неприязнь, нежели к беглецам. Портниха еще больше невзлюбила ее после одного случая, происшедшего на днях. Дело было так. Дочь Бон Сун обратилась к ней с вопросом:

— Мама, что такое таверна?

— Что, что?

— Кви Нё сказала, что мне следовало бы работать в таверне. Что это — таверна?

У портнихи не нашлось что ответить. В другой раз она бы даже отругала дочь, считая ее выходки баловством. Взять хотя бы лицедейство, которым девочка забавляла в хозяйском доме Со Хи, когда та капризничала. Хотя портнихе нынче было не до того, шаманит ли ее дочь или актерствует. Ей хотелось лишь одного — пережить день. Справедливости ради, надо сказать, что Бон Сун Не порой нуждалась в помощи дочери.

Она родила ее уже будучи немолодой. Отца своего девочка никогда не видела, поскольку тот умер до ее рождения. И теперь, наблюдая, как дочь мучается рядом с Со Хи, женщина испытывала большую грусть. «По крайней мере, у нее есть мать», — думала портниха.

То, что Бон Сун играла втайне в шамана, знали все. А Кви Нё однажды решила поддеть девочку: «Хм!.. Одержима духом… Это у тебя с рождения. Взываешь к богам охранять дом, но успокоит ли это души предков? Мала ты еще, чтобы вести себя так… И пение твоё выглядит жалким. На пути своем прольешь ты немало крови на великих горах и реках, прежде чем станешь знаменитой исполнительницей… Ты одна у матери, но зятьев у нее будет много. Хотя ты дочь бедной портнихи и плотника, но мать твоя, благодаря тебе, будет жить хорошо».

Однажды Бон Сун Не решила вызвать Кви Нё на разговор:

— Что ты имеешь против меня?

— А? — Кви Нё сделала вид, что не понимает.

— Я спрашиваю, есть ли у тебя обида на меня? Если да, то ты должна это сказать мне, а не обижать малого ребенка.

— Ради бога, о чем ты говоришь?

— Не притворяйся…

— Я притворяюсь?..

— Злобное твое нутро!.. Чего привязалась к моей дочери?! Что ты за человек?! Зачем говоришь гадости ребенку?!

— Чего только не услышишь… Не везет мне с людьми. Стою — мешаю, сижу — тоже мешаю. Все готовы наброситься на меня с палками. Чего вы все от меня хотите? Человек, если он только не немой, должен говорить. Мне, что, воды в рот набрать? Разве это дело — нападать на человека за то, что он имеет свое мнение? — выговаривала Кви Нё нарочито театрально. Казалось, она говорила правильно, под ее хладнокровным взглядом Бон Сун Не выглядела смущенной.

— На всё у тебя есть ответ, — сказала портниха. У нее от бессилия нервно задергались губы. Её охватила досада за свою слабость, что не смогла дать достойный отпор мерзавке. Это был случай, про который говорят: «Вор бьет обворованного». Само собой разумеется: будучи не искушенной в подобных словесных перепалках, Бон Сун Не не ожидала такого исхода событий. Помнится, в разговор их неожиданно вмешалась жена управляющего Кима:

— Что за шум? Не подобает ссориться людям, едящим из одной посуды! Из-за жалобы ребенка вы готовы распотрошить друг друга… Бон Сун Не, я не думала, что ты такая глупая.

— В самом деле?

— Разве я не права? Только не думай, что я на стороне Кви Нё. Дело в другом… Дети растут, получая побои и слыша порицания и брань от взрослых. На то они и дети. Спору нет, твоя дочь дорога тебе. Но чем больше ты любишь дитя, тем в большей покорности окружающей жизни обязана ты растить его. Так ребенок будет более живучим.

Кви Нё многозначительно усмехнулась и поспешила удалиться.

Следует сказать, что в доме чампхана Чхве портниха имела более высокий статус, нежели обычные слуги, поскольку Бон Сун Не не была крепостной. Сама госпожа Юн очень тепло относилась к ней. Портниху уважали за хорошие манеры и прежде всего за то, что она была по натуре справедливой. Перед ней склоняли головы даже самые грубые мужики. Только одна Кви Нё стояла особняком. Бон Сун Не платила ей тем же, хотя каких-либо явных причин для ненависти не было.

Однажды Кви Нё всё-таки досталось от Со Хи. Дети играли у пруда. Киль Сан, сидя на пеньке, плел из рисовой соломы корзинку. А портниха Бон Сун Не штопала платье, усевшись в комнате перед раскрытой дверью и могла наблюдать за играющими детьми. И в это время во дворе появилась Сам Воль, она прошла к флигелю и, нахмурив брови, уселась на пороге веранды.

— Что за погода стоит на дворе? — проговорила она недовольно. — Не зима вовсе, а будто весна пришла.

— Всё ли так серьезно? — спросила ее Бон Сун Не.

— Что, что?

— Я о бабушке Каннан… Она даже не ест жидкую кашу. Неужели никаких улучшений?

— Да. Жаль старую бездетную женщину.. Тяжелая участь.

Стояла ясная погода. Небо было чистое, как стекло. Солнечные блики дрожали на поверхности пруда.

Бон Сун подобрала камешек и бросила в пруд. Со Хи подбежала к Сам Воль:

— Покатай меня на спине, Сам Воль! Покатай, пожалуйста!

— Конечно, юная леди! Прошу! — Женщина с готовностью присела, подставила девочке спину. Наблюдая за Сам Воль, расхаживающую по двору с Со Хи на спине, Бон Сун затянула знакомую песню «Вскармливание младенца молоком»:

— Бон Сун, не заставляй меня плакать, — сказала, утирая слезы, Сам Воль. — Как же грустно ты поешь, девочка.

Портниха, слушая дочь, тоже едва не заплакала. И в это время послышался громкий смех Кви Нё, та приблизилась, раскачивая бедрами, и, поведя плечами, заговорила громко:

— Дети, разбуженные среди ночи, плачут… Тебе, что, приснилось, как побывала в Западном раю и добыла там эликсир вечной молодости?

— Оставь свои ласковые словечки, — ответила Сам Воль и в глазах ее остро блеснуло. — Я знаю, что тебе надо?

Эти две женщины явно недолюбливали друг дружку, и при встрече почти всегда обменивались любезностями.

— Скорбь овдовевшей может знать только вдова, — сказала Кви Нё и посмотрела в сторону Бон Сун Не, словно пытаясь скрытым намеком поддеть портниху.

— Тоже мне открытие сделала… — усмехнулась Сам Воль. — Я не желаю с тобой разговаривать. Иди куда шла.

— Конечно, конечно! — парировала Кви Нё. — Я не грущу и не расстраиваюсь по всякому поводу. Но что касается щепетильного вопроса… Я понимаю юную барышню, переживающую разлуку с матерью, и тебе, потерявшую любимого человека, сочувствую… Малышка катается на спине служанки… жалкое зрелище. Я знаю, что ты чувствуешь, Сам Воль…

— Я бы с удовольствием набила тебе рожу, но боюсь, не хватит воды, чтобы потом отмыть руки. Убирайся-ка ты отсюда подальше.

— Да ты мне завидуешь! От зависти у тебя живот разболелся, да?

— Ага, точно, разболелся. Иди, потрогай! — Сам Воль двинулась к Кви Нё, и когда они оказались близко лицом к лицу, случилось непредвиденное. Со Хи, сидящая на спине у Сам Воль, плюнула в лицо Кви Нё. Та, никак не ожидавшая этого, отшатнулась. Сам Воль рассмеялась, Бон Сун тоже прыснула со смеху. Мальчишка Киль Сан, пораженный, встал.

— Юная госпожа! — окликнула девочку удивленная портниха.

— Это тебе кунжут с солью, — сказала Бон Сун. — Будешь знать, как язвить! Всегда получишь сдачу! Ха-ха-ха…

— Что тут смешного? — с красным, от ярости, лицом, закричала Кви Нё. — Что смешного? — она дала затрещину Бон Сун, и, бросив на Со Хи взгляд, полный ненависти, поспешила прочь.

— Юная леди! — Бон Сун Не отложила свое занятие и ступила во двор, строго взглянула на Со Хи. — Негоже так поступать вам. Нельзя плеваться даже в животных. Если бы бабушка, госпожа Юн узнала обо всём, она бы отчитала за ваши манеры и вас, и меня.

— Я больше так не буду, — пообещала Со Хи. — Но я ненавижу эту Кви Нё.

* * *

Утомившаяся за день, Со Хи спала рядом с Бон Сун Не.

«У людей много недостатков и разные характеры. Что же такое в натуре Кви Нё, чтобы так относиться к окружающим… к ребенку?» — думала портниха. Со Хи пошевелилась и во сне потянулась к женщине, припала к её груди. Затем открыла глаза, медленно поднялась и села. Она увидела, что рядом не мать и разразилась плачем.

— Перестаньте, юная леди, вы всех разбудите, — женщина взяла девочку на руки. А та не унималась и, суча ногами, продолжала плакать пуще прежнего. В это время снаружи раздался окрик:

— Бон Сун Не!

— Да, госпожа! — испуганная портниха положила девочку на постель и открыла дверь. У порога стояла пожилая госпожа Юн. Свет, падавший с комнаты, освещал ее широкий лоб и глубоко посаженные глаза. Фигура ее на фоне густой темени, выглядела точно привидение.

— Госпожа… — пробормотала портниха и посторонилась. «Неужели плач девочки был слышен и в Большом доме? — подумала она. — Нет. Скорей всего, госпожа, страдая от бессонницы, бродила вблизи флигеля.»

— Прекрати сейчас же плакать! — велела внучке спокойным голосом госпожа Юн. Со Хи, хотя и боялась бабушку, но сейчас ее присутствие ничуть не страшило девочку. Она запричитала:

— Хочу к маме! К маме!..

Госпожа Юн вышла во двор и подошла к растущей у пруда иве, стала шарить. В темноте ее белый рукав блузки напоминал крыло журавля. Наконец, она обломала ветку, вернулась в комнату.

— Прекрати плакать!

Бон Сун Не со страхом наблюдали за хозяйкой.

— Не престанешь?!. — Старуха ударила прутом по ноге девочки, затем еще ударила, и еще.

— Пожалуйста, госпожа! Не надо! — умоляюще запричитала портниха.

На нежных икрах девочки появились красные полосы. Со Хи вскочила и стала кидаться предметами, что попадались под руку: мотками ниток, игрушками… Госпожа Юн опустила руки, тонкие губы на ее неподвижном лице скривились в судорожной улыбке.

— Упрямая девчонка! — пробормотала она, и, выйдя во двор, бросила прут, затем отправилась к себе, растворилась в темноте.

Бон Сун Не взяла девочку на руки, которая была почти без чувств. А прибежавшая Сам Воль побрызгала водой в лицо ей. Со Хи пришла в себя, но уже не заплакала, а только издала полный отчаяния крик:

— Позовите мою маму!

ГЛАВА 5. Базарный день

«Чертова курица!» — выругалась Кан Чхон Дэк и топнула ногой. Птица, разгребавшая землю, бросилась наутек от греха подальше, вытянув свою пушистую шею, и, оказавшись в безопасном месте, недовольно закудахтала. Женщина уже не обращала на нее внимания и продолжала мести двор обтрепанной метлой. Затем горестно проворчала: «Проклятая жизнь!.. Извела, просто мочи нет… Податься бы куда подальше, хоть в монастырь…»

Смуглая и коренастая Кан Чхон Дэк была сердита, ей хотелось, чтобы кто-нибудь внимал сейчас ее словам. Но вряд ли слышал ворчание жены Ён И, работавший на заднем дворе. Он только что задал корма животным и теперь пытался избавиться от соломинки, попавшей ему за ворот рубашки. Голодные коровы в хлеву, почуяв запах еды, устремились к корытам, гремя колокольчиками, висевшими у них на шеях. «Тенг-тенг-тенг!..» — дружный звон колокольчиков летел над головами жующих сено животных.

В это раннее утро деревня выглядела спокойной. Словно куча нарядно одетых детей, сгрудились вместе дома с соломенными крышами, образовав форму ракушки: тихая, мирная деревня встречала неторопливую, долгую зиму.

А на отшибе, у самой реки, стояли убогая лачуга Юн Бо, и чуть поодаль — такая же неприглядная хижина Ким Пхён Сана, из года в год всё больше напоминающие грязное тряпье. Ким был любитель азартных игр.

Крыша дома Ён И сверкала в лучах солнца точно новая. Солома на ней была добротно уложена и перевязана веревкой, она выдержала бы любой ветер. К дому были пристроены сарай и хлев, теперь уже изрядно покосившиеся. А каменная ограда, должно быть, не ремонтировалась ни в прошлом, ни в позапрошлом годах, почти обвалилась: на ней свешивались рассыпавшийся соломенный козырек, спутанные ветви и высохшие листья тыквы-горлянки. Вероятно, из-за своей лени хозяин запустил свой дом. Его энтузиазма, стало быть, хватило лишь на укладку крыши, а дальше — дело застопорилось. А ведь недостающую солому он мог попросить у соседей, чтобы замесить её с глиной и залатать все проплешины в стенах дома. И не торчали бы сейчас отовсюду кукурузные кочерыжки и пучки сухой полыни. Похоже, Ён И махнул на всё рукой.

— Ён И, ты идешь на рынок?! — окликнул его кто-то, входящий в калитку. Это был Чиль Сон.

— Проходи! — отозвался Ён И, помешивая деревянной шумовкой в корыте.

— Всё трудишься, не покладая рук? — поинтересовалась у гостя Кан Чхон Дэк. — И ночами не спишь, наверное?

— И не говори… Теперь ночи тянутся длинные, как дни в середине лета. — Чиль Сон положил на землю стопку соломенных лаптей, перевязанных конопляной веревкой. И добавил, прищелкнув языком: Только будет ли толк от этих лаптей, черт возьми? Получу ли я за них хоть какие-то гроши?

— Можно и яму выкопать, глубиной в десять футов, и за это ничего не получить, — заметила женщина. — Всякая работа стоит усилий.

Чиль Сон молча достал закрепленную на поясе свою длинную курительную трубку.

— Подожди чуть-чуть, — кивнул приятелю Ён И. — Я мигом.

— Время близится к вечеру, — напомнил Чиль Сон. — Надо поторапливаться, пока народ на рынке не разошелся.

— И то верно, — ступая по шатающемуся полу веранды, Ён И открыл низкую дверь, сделанную из тонких стволов бамбука и склонился, прежде чем ступить внутрь дома. Там, на бревенчатых колоннах, удерживающих потолок и крышу, висели продолговатые куски материи, на которых виднелись почти выцветшие слова: «…Пусть родители наши живут тысячу лет… Пусть потомки наши процветают в бесчисленных поколениях… Пусть на земле воцарится мир… Да будет благополучие людям во все времена…» Эти реликвии приготовила мать Ён И, когда еще была жива, она, перед тем, как встретить в доме невестку, пошла с полосками материи к деревенскому учителю, чтобы тот написал на них символические строки. Это было более десяти лет назад.

Кан Чхон Дэк продолжала мести двор и громко сказала гостю:

— Ты такой работящий, да умелый… Твоя жена, наверное, очень счастливая?

— Ага, как собака в начале лета, — бросил Чиль Сон, и, привычно, со знанием дела, вынул из-за пазухи кремень и зажег трубку, у него на правой руке вместо среднего пальца торчал короткий обрубок, и — затянулся.

— А чего ей тужить с таким расторопным мужем? Немудрено, что она так растолстела.

— Это верно. В последнее время жена с трудом поднимается.

— Всё зависит от того, с кем живешь. Рядом с умным мужем и жена умнеет.

— Гм… Что касается моей… Наверное, духи плодородия дали маху. Что жена произвела на свет столько детей?

— Это потому, что у вас в доме много счастья… Что вам до тех, у кого его совсем нет?.. — женщина, едва сдерживая чувства, усиленно стала работать метлой.

— Вот бы кто-нибудь забрал у нас немного этого дурацкого счастья, — сказал со смешком Чиль Сон.

— Там, где светит солнце — светло, а где идет дождь — пасмурно. Почему мир так несправедлив? — Кан Чхон Дэк с силой выдернула сорную траву и бросила ее в кучу мусора, собранную во дворе.

— Надо, чтобы и солнце светило, и дождь лил, — заметил Чиль Сон. — Потомством следует обзаводиться согласно достатку. Но когда в каждом углу дома орут детишки, то спину разогнуть некогда.

Женщина пропустила слова гостя мимо ушей, думая о своем, и со злостью выговорила:

— Есть ли на свете еще больший лентяй, чем хозяин этого дома?! В семье всего двое, а он даже не замечает, что у жены обувь совсем прохудилась…

— Тут уж ничего не поделаешь… Мужик твой видный. Ты платишь за это цену. Отнесись к нему, как к миске, начисто вылизанной собакой… Терпи.

Дым от трубки гостя, извиваясь, поднимался вверх.

— Я не ощущаю, что живу, вот в чем дело, — продолжала жаловаться Кан Чхон Дэк.

— Здесь и твоя вина, — мягко возразил Чиль Сон. — Надо быть хитрой, где надо…

— Я не умею вертеться как игрушка… Хлопок получается только двумя ладонями.

В это время показался из дома Ён И, уже переодетый и с повязкой на голове.

— О чем болтаете? — поинтересовался он.

— Возносим тебе хвалебные речи, — съязвила жена.

— Значит, жизнь пойдет на лад, — рассмеялся Ён И. — Раз ты меня хвалишь — солнце взойдет на западе. Хо-хо-хо!

— Гляди, коль глаза на месте! — женщина сняла с ноги лапоть, подняла вверх.

Муж замялся на мгновение, но тут же нашелся с ответом:

— Если бы ты была такая же покладистая и разумная, как жена Чиль Сона, то я тебе не то что соломенные чипсины, а настоящие кожаные туфельки бы справил!

— Как же, дождешься от тебя! О, небо!.. Не хотела бы я иметь таких сватов! Мясников, как ты! — От гнева у женщины раскраснелось всё лицо.

— Чтобы были сваты, надо хотя бы иметь детей.

— А ты, что, уже жизнь прожил?! — парировала женщина. — У тебя спина не гнется от старости?

— Не хочешь иметь дело с мясниками? Тогда как насчет свата из шаманов? — полюбопытствовал Ён И, словно пытаясь еще больше разозлить жену.

— Ах, вот ты о чем!.. Раз на то пошло, разве я мешала тебе жениться на этой шаманке? — Рассерженная женщина вновь принялась работать метлой, да так рьяно, что пыль полетела прямо на гостя и вмиг покрыла его ноги, обутые в стеганные носки — посони.

— Не принимай всё близко к сердцу, — сказал ей Чиль Сон, отстраняясь от пыли.

Между тем, хозяин дома поймал в сарае две курицы и запихнул их в веревочную клеть, закинул себе на плечо. Чиль Сон спрятал курительную трубку за пояс и поднял связку лаптей.

— Тронулись!

— Проклятье! Что за жизнь такая?! Только попробуй спустить вырученные деньги! — закричала вслед мужу Кан Чхон Дэк. — Только попробуй! Я тебе покажу!

— Чего, чего? — буркнул в ответ Ён И. — Не смеши коров. Когда это я без толку тратил деньги? — И добавил громко. — Базар есть базар, там всякое случается…

Они шли тропинкой вдоль рисового поля, направлялись к реке. А Кан Чхон Дэк побежала следом и прокричала:

— Постой! Купи мне бамбуковый гребень! И еще челнок для ткацкого станка купи! Гляди, не забудь!..

— Я исходил все восемь провинций, — сказал приятелю Чиль Сон. — Но такую женщину, как твоя жена, не встречал. Она у тебя особенная.

Ён И на это лишь усмехнулся.

Светило теплое солнце. Рисовые поля после сбора урожая выглядели теперь пустынными, и кое-где в низине блестели лужи воды, еще не подернутые заморозками. Высохшая трава отбрасывала на лужи темные тени. Еще совсем недавно неподалеку можно было наблюдать следующую картину. Вороватая ворона, хорошо знавшая вкус сладких плодов, сидела на ветке хурмы и чистила свой клюв, потирая его о кору дерева. Стая воробьев облюбовала стог на крестьянском дворе и грелась на солнце. И в это самое время детвора на гумне играла в волчок. А по дороге шла вдова Мак Даль Не, вся сгорбленная, точно старуха.

Двое мужчин уже шли берегом реки, они смекнули,что опаздывают и прибавили шагу. К ним наперерез со стороны дамбы спешил Юн Во, держа в руках удочку и плетеную корзину. Он окликнул путников зычным голосом:

— Эй, мужики! Вы на рынок? Купите мне немного морских водорослей. Деньги дам, как воротитесь.

Когда он подошел ближе, Ён И поинтересовался:

— А на что тебе водоросли?

— Они помогают от болячек, — ответил Юн Во, одетый в стеганку, всю пестревшую заплатами. На багровом лице его, обдаваемое ветром, виднелись несколько волдырей, величиной с горошину. Толстая шея была открытой. Внешне он казался еще достаточно крепким. В молодости Юн Во слыл силачом, его никто не мог одолеть в борьбе. На состязаниях он всегда выигрывал бычка.

Глядя на Юн Во, Чиль Сон заметил:

— Так ты ведь рябой не с рождения, верно?

Юн Во пропустил его слова мимо ушей и обратился к Ён И:

— Хорошо, что встретил тебя… Будь добр, купи водорослей.

— Хочешь сварить из них суп? — с сарказмом спросил Чиль Сон. — И будешь есть один?

— Я разве говорил это? — вспыхнул Юн Во. — В день рождения матери… Ты должен оказать ей должное внимание… Мать вынашивала тебя в утробе долгих девять месяцев и дала тебе жизнь. Не знающий почтения к родителям, думающий лишь о том, как набить собственное брюхо, разве не есть мерзавец!

Казалось, еще немного, и Юн Бо накинулся бы на Чиль Сона с кулаками, но он сдержался, а только добавил:

— Если не хватит денег, то не надо.

— Я возьму, — сказал Ён И. — А ты пока лови рыбу.

Двое двинулись дальше, а Юн Бо пошел в обратную сторону, что-то бормоча себе под нос.

— Ну и мужлан! — Чиль Сон сплюнул и утерся рукавом рубахи. — И как такого произвела на свет мать? А суп из морских водорослей станет ей поперек горла.

— Зачем ты так? — возразил Ён И. — То, что он сказал — правильно.

— И с таким видом ходит всюду, как не знаю, кто… — рассуждал, не обращая внимания на слова приятеля, Чиль Сон. — Смотреть на это не могу… Хотя, жаль его… Ни денег у человека, ни способностей. Не мудрено, что дошел до такого состояния. Жизнь его — водоем, затянутый ряской.

— Каждый живет по своему разумению, — сказал Ён И. — Если бы Юн Бо захотел, то, наверное, мог бы построить дом с черепичной крышей или приобрести землю. Он не настолько пропащий человек, как ты о нём думаешь.

Неудовлетворенный ответом приятеля, Чиль Сон замолчал.

Ветер усилился, поднимая в воздух пыль и песок. Поля закончились, путники шли теперь вдоль холмов по изгибу реки Сомчинган, то приближаясь к ней, то отдаляясь, двигались в сторону гор.

— Повсюду лишь угодья господина Чхве, — проговорил себе под нос Чиль Сон. — И кому же они в будущем достанутся?.. М-да… То ли земля крутится слишком быстро, то ли еще отчего… Люди изменились. Даже янбаны не могут нынче уберечь свою репутацию. Они первыми обрезают санто^[9]. А некоторые мужики, говорят, начали носить в Сеуле облегающие штаны. Я считаю, что их власть заканчивается. Разве не так, Ён И?

— Что? — не понял Ён И, думавший о своем.

— Я говорю о рангах в обществе… Высокое сословие, янбаны и прочее. Скоро всё это уйдет в прошлое… Возьмем для примера семью чхампана Чхве…

Ён И слушал приятеля вполуха, он поправил у себя на плече ношу, в клети сидели приунывшие птицы, покачивая красными гребешками.

— После такого позора, ему бы тихо сидеть в углу, — продолжал Чиль Сон. — И не показываться на глаза людям. А он, как ничуть не бывало, носится по Дансану. Теперь понятно, почему его жена завела любовника.

— Что у тебя за натура, так говорить о людях? — упрекнул приятеля Ён И.

— Есть пословица: «Когда король ничего не видит и молчит, чего только не скажешь о нём»… Мы простолюдины, черная кость, не обучены хорошим манерам, потому и обвинять нас нельзя в отсутствии культуры.

— Черная кость тоже человек. Для всех нормы поведения одинаковы, что для янбана, что для черни.

— Одинаковы, говоришь? Как же это одинаковы, если один ест мясо в тепле, а другой хлебает ячменную кашу в лачуге?

— Я просто хочу сказать, раз ты упомянул янбана Чхве… что нельзя порочить его имя, живя за счет его милости.

— Ха-ха! Я сейчас лопну со смеху! — Чиль Сон скорчил рожу и приблизился вплотную к Ён И. — Какой это милости?

Ён И спокойно сказал:

— Твои предки жили и ели на земле янбана Чхве, и ты живешь и ешь на его земле. Разве можно оскорблять этого человека?

— Ай-ай… тоже мне святоша. Весь рис, который гниет в его амбаре, кто выращивал, кто собрал?.. Что, молчишь?.. Ничего, недолго осталось… Когда слуга сможет забрать женщину хозяина… Когда и королеву подвергнут наказанию и даже могут убить, как собаку, не говоря уже о высокопоставленных чиновников… Всё больше нарастает народное возмущение. И грядет восстание…

— Глупости всё.

— Глупости, говоришь?!. Тогда скажи, где справедливость? Мы все приходим в этот мир одинаково, с одной головой, двумя руками и двумя ногами. Отчего одни жируют, а другие всю жизнь горе мыкают?

— Спроси это у духов. Семена, засеянные в плохую почву, дадут плохие плоды… — сказав это, Ён И повернулся, посмотрел в сторону реки. Чиль Сон некоторое время молчал, затем со вздохом молвил:

— Сколько тут земли… Дали бы нам хоть маленький клочочек, мы бы жили и не тужили.

— Не зарься на чужое. Большой достаток не означает душевное спокойствие.

— Складно говоришь… Имея состояние, можно и государственным чиновником стать… Как мы с тобой выглядим со стороны? В такой холод тащатся два мужика на рынок. Один со связкой лаптей, другой — с парой захудалых куриц…

Тут Чиль Сон неожиданно вознес свободную руку к небу и закричал:

— Погоди! Настанет и мой день!.. Думаешь, всё богатство досталось янбану Чхве по наследству от предков?! Да он сколотил состояние на людской крови! Путем махинации и ростовщичества в неурожайные годы, путем обмена ячменя на угодья. Куда ж было деваться голодным людям?.. А еще не так давно ученые мужи, проезжая эту деревню, прикрывали лица веерами и отворачивались, чтобы не видеть бесстыжего чхампана Чхве… С деньгами и вор станет аристократом, и простой слуга может нанять кучера… Богатства Чхве пахнут кровью, не с неба они к нему упали! — Тут он обернулся к Ён И. — Может, ты скажешь, что он предан человеческому долгу? А становятся ли люди состоятельными за счет преданности человеческому долгу? Нет! Люди богатеют оттого, что поедают печень другого. Взгляни на Ким Пхён Сана. Он янбан? Да, янбан. Но найдется ли хоть один в деревне, кто бы мог утверждать, что Ким — янбан? Никто. А как ты думаешь, почему? Да потому, что у Кима нет денег.

— Чушь ты городишь. Не в деньгах тут дело. Ким Пхён Сана не считают янбаном, потому что как человек он никуда не годится.

— Ну, ему просто не повезло, — сказал Чиль Сон, и вернулся к прежней теме. — Беда не ходит стороной. Вот и хозяйство чхампана Чхве она коснулась. И янбана ждет погибель. Я говорю это не потому, что получил оплеуху от его слуги. Факт налицо… Семья Чхве четыре поколения рождала по одному сыну, а нынче у неё нет наследника, если не считать эту хилую девчонку. Теперь хоть сколько ни ходили бы они в храм, сколько бы ни молились духам деторождения, ничего не поможет.

— А что, господин Чхве уже настолько дряхл и вот-вот умрет?

— Я не веду пустых разговоров. На всё имеются основания.

— Ты, дружище, вероятно, знаешь того, чего не знаю я.

— Знаю, не знаю…

Чиль Сон был не логичен в своих действиях, его слова не сходились друг с другом. С одной стороны, он как будто говорил всё верно, но с другой — тут же опровергал сказанное ранее. Только что он утверждал, что для накопления богатства могут быть допустимы некоторые преступления, а затем сразу же принялся обличать эти злодеяния.

— Черт возьми! Какое мне дело до того, что станет с тем янбаном и его потомками! — в сердцах выпалил Чиль Сон. — Да хоть вывернусь я наизнанку, кто меня услышит? Разве позволено мне хоть раз в жизни заговорить во весь голос? — Он замолчал на секунду, затем продолжил невпопад. — Вот не повезло!.. Надо же такому случиться? Если бы только проклятая вдова не околела внезапно…

Ён И непонимающе взглянул на приятеля, но промолчал.

— Если бы только вдова осталась жива… — думая о своем, сокрушался Чиль Сон.

Эта пикантная история была известна в округе. Чиль Сон покинул родные места, когда ему едва исполнилось двадцать лет. Он ушел с горячим желанием изменить жизнь, уверовав в свою мечту, что выбьется в люди и никогда не станет простолюдином, одетым в рванье и питающимся одной ячменной похлебкой. Но, спустя несколько лет, Чиль Сон вернулся в деревню ни с чем. Женился, наплодил детей, стал тем, кем всегда боялся стать: обычным крестьянином. За его спиной злые языки судачили разное, а кое-кто особенно уверенно называл одну причину того, как он потерял палец. Говорили, что Чиль Сон перебивался в городе мелкой торговлей, что однажды попытался он там овладеть одной богатой вдовой, да неудачно: вдова, сопротивляясь, взяла и откусила ему палец на руке. Сам Чиль Сон не распространялся об обстоятельствах, при которых лишился пальца. Но охотно рассказывал, что в городе он имел любовную связь с одной женщиной, богатой вдовой, но та внезапно умерла, разбив тем самым его заветную мечту о безбедной жизни.

На этот счет люди были разного мнения. Юн Бо, к примеру, сказал брезгливо: «Упущенная рыба была величиной с соломенный матрас. Юнец, у которого еще не обсохло молоко на губах, решил присвоить чужой женский кошелек! Каков мерзавец!»

Юн Бо, надо заметить, открыто недолюбливал Чиль Сона, просто не выносил того на дух. Даже при упоминании его имени, он сжимал кулаки и скалил свои желтые зубы, готовый вот-вот разразиться бранью.

Они продолжали шагать своей дорогой.

Ён И, по сравнению с приятелем, был высок ростом, одет в полотняные штаны и халат — турумаги, на голове — мангон — повязка из конского волоса, призванная сохранять прическу. А Чиль Сон повязал себе на голову конопляное полотенце вместо мангона, одет в теплые штаны и блузку-чогори. Двое, один с веревочной клетью на плече, другой — со связкой соломенной обуви — чипсинами, вошли в ворота уездного рынка и тотчас оказались среди шума и сутолоки. Их сразу заприметил знакомый, Бон Ги, пожилой мужчина, который неподалеку ел жидкую кашу, сидя прямо на земле, махал приветливо вошедшим:

— Ну, вы даете! Явились в аккурат к закрытию базара! Небось, решили навестить ветреных девчонок? Или надеетесь отыскать здесь клад с серебряными монетами?

— Может, и так! — ответил Чиль Сон. Он никогда не скрывал своего пренебрежения к этому человеку. — А тебе-то что? Прибежал сюда ни свет, ни заря, и дрожишь теперь, как паршивый пес!

— Эй, негодник! — парировал тотчас Бон Ги. — Да как ты разговариваешь с дядей?!. Никакой учтивости. Только похвали малыша, а тот сразу тебя за бороду хватает. Вот и терпи теперь все его выходки… Присоединяйтесь лучше ко мне. Не хотите заморить червячка? Каша превосходная, сладкая. — Лицо мужчины, всё усыпанное старческими пигментными пятнами, расплылось в угодливой улыбке.

— И ты заплатишь за еду? — осведомился Чиль Сон. Улыбка тотчас слетела с лица Бон Ги. Он развел руками:

— Откуда же у меня деньги?

— Хорошо. Раз у тебя их нет, то поговорим о моих, которых ты мне задолжал. — Чиль Сон вплотную приблизился к Бон Ги. — Не думай, что меня можно так легко надуть. Тебе не отвертеться. Долг красен платежом. Мне ничего не остается, как забрать у тебя дома сундук для одежды или какую-нибудь другую вещь.

Бон Ги поставил пред собой плошку с кашей и вскочил, как ужаленный. И поскакал вприпрыжку прочь, выкрикивая:

— По какому праву!.. Я еще посмотрю, кто из нас помрет, а кто будет жить!

Между тем, не обращая внимания на спорщиков, Ён И в сторонке беседовал с одним человеком в шляпе, родственником со стороны жены, жившим в Чхоннаме, которого встретил здесь случайно. Родственник рассказывал:

— Она собиралась замуж еще прошлым летом. Но тогда этому помешала болезнь матери. Семейная жизнь полна забот и волнений…

Мимо них проходил молодой носильщик, согнувшись под тяжестью ящика с морепродуктами на плече, тыча палкой пред собой, расчищая таким образом себе путь в толпе, при этом зычно кричал:

— Посторонись! Зашибу! Прочь с дороги!

— Эй, осторожно палкой-то! — сделал замечание грузчику мужчина в шляпе.

— Ты хоть смотри, кто перед тобой, — вторил тому Ён И.

— У меня нет времени разбираться, — бросил грузчик на ходу. — Солнце садится, а еще куча дел!

— Только посмотри, какой наглец! — возмутился мужчина в шляпе. Но носильщик уже скрылся в толпе. А вокруг нарастала суета, и в воздухе усиливался гомон и крики людей, как это бывает обычно перед закрытием рынка:

«Покупайте хлебец! Вкусный хлебец! Хлебец, начиненный красной фасолью десятого месяца свежего урожая!»

«Берите мой товар! Он задобрит даже самую несносную свекровь!»

«Эй, налетай! Кончается рыба и сушеный кальмар!..»

Крики торговцев смешивались с говором товарок, никак не могущих наговориться друг с другом, зычными голосами рыночных зазывал и печальными песнями нищих попрошаек.

В этой толпе куда-то запропастился Чиль Сон. Ён И, рассеянно поглазев по сторонам, опустил на землю клеть с птицами.

«Распродажа остатков! Таких дешевых вещей вы отродясь не видели! Отдаю всё по дешевке, потому что недосуг мне тут торчать! Еду в Сеул, искать непутевого сына! Берите на удачу! Почти даром отдаю! За гроши!» — Это выкрикивал тщедушный старик, которого туг все знали. Он сидел под стрехами постоялого двора, разложив на циновки запылившиеся галантерейные товары. Летом он ходил босой по каменистым дорогам от деревни к деревне, неся на плече свой нехитрый скарб. А осенью и зимой сидел на рынке. Его еда состояла всегда из скудного риса и плошки супа. Из года в год старик только тем и занимался, что торговал, и, казалось, обрел эти навыки с незапамятных времен. Следовательно, ему ничего другого не оставалось, как заниматься привычным делом до скончания века. Все дни казались старику одинаковыми, как были одинаковы его громкие зазывания в попытках сбыть товар и слова о пропавшем сыне, на поиски которого он намеревался отправиться каждый раз.

Тем временем, по торговым рядам ходил базарный работник, мужик с красной шеей и соколиными глазами, собирал дань с торгующих — плату за место. А спустя еще какое-то время, суетливая и галдящая толпа вокруг стала потихоньку редеть. В аккурат к самому закрытию, Ён И повезло продать своих куриц. После чего он купил связку сушенных морских водорослей для Юн Бо и бамбуковый гребень с челноком для ткацкого станка, заказанные женой. И в это время, откуда ни возьмись, появился Чиль Сон, который гаркнул:

— Ну, как успехи?! Продал кур?!

— Да. А ты сбыл лапти?

— Давно уже, — Чиль Сон держал в одной руке, связанные вместе веревкой, орудия труда — мотыгу и серп без рукояти, поблескивающие синевой, будто только что сделанные в кузнице. Он словно собирался будущей весной разделывать поле на склоне горы. В другой руке у него была пара крупной скумбрии, вдетые на палку.

Покинув рынок, друзья заглянули в постоялый двор, стоявший у перекрестка дорог. Перед раскрытой дверью их встретила женщина, хозяйка заведения, по имени Воль Сон. Ее большие миндалевидные глаза с голубоватым отливом белков смотрели куда-то мимо плеч Ён И, хотя слова адресовались именно ему:

— Как поживает госпожа Юн из поместья Чхве?

— По-старому, — нехотя ответил Ён И, снимая с усталых ног соломенные чипсины. Женщина качнула головой и принялась вытирать тряпкой столик. Путники сложили вещи у порога и уселись на циновки. За соседним столом сидел бородатый мужчина средних лет, похожий на торговца, пил рисовую водку и косо поглядывал на хозяйку.

— Как поживает Бон Сун Не? Все ли у нее хорошо? — осведомилась Воль Сан, ставя на столик чашки с закуской.

— Каждый раз ты спрашиваешь нас об одном и том же, — упрекнул женщину Чиль Сон.

— Хорошо она поживает, — ответил спокойно Ён И. — Только немного озабочена из-за юной барышни.

Воль Сон потупила взор и пошла к себе. Люди говорили, что ей следовало бы стать шаманкой, как мать. Но этого не случилось. Временами Воль Сон, без особых на то причин, становилось не по себе, словно душа покидала ее. Она объясняла это коварством злых духов, пытающихся досадить ей. Как бы там ни было, молодую женщину зачастую посетители заставали весьма удрученной и рассеянной.

Между тем, бородатый сосед опустошил свою тарелку, потер свой раскрасневшийся нос и медленно поднялся.

— Я рассчитаюсь в другой раз, — оповестил он хозяйку, медленно ворочая языком. — Это недостойно… но, что я могу сделать… Хе-хе-хе…

— Вы уже много задолжали. Каждый раз обещаете, но не платите, — сказала Воль Сон. Бородач рассмеялся беззвучно, и, пошатываясь, глядел себе под ноги, будто что-то уронил. И проговорил:

— В следующий раз — непременно… Как только выручу за товар…

Ён И обернулся и смерил пронзительным взглядом бородача. А тот поплелся к двери, что-то бормоча, затем вышел наружу.

— Как вы ведете дело? — укорил хозяйку Ён И. — Вы, что, роете землю и там находите клад? Гоните всех прохиндеев в шею.

— Что же я возьму, коли у них ничего нет?

Чиль Сон тоже счел нужным вставить слово:

— Это называется пожертвования храму, которого нет. Тебе следует характер показать. А то по миру пойдешь.

— Когда будете старой, кто будет за вами… — Ён И не договорил, некоторое время разглядывал еду на столе, к которой едва дотронулся, затем достал из кармана несколько монет, положил на стол и стремительно поднялся.

— Пошли!

— Как быстро стемнело, — проговорила Воль Сон, и, видя, что гости собираются уходить, поинтересовалась: — А как поживает хозяин поместья, янбан Чхве?

— Ничего, — ответил Ён И. — Как всегда. — И не оборачиваясь, покинул помещение.

Они вышли к реке и сели в лодку, чтобы переправиться на противоположный берег. Лодка с шорохом рассекала воду, плывя против течения. Со всех сторон подступала темнота, и, спустя некоторое время, над рекой всплыла круглая желтая луна.

ГЛАВА 6. Деревенские женщины

Бледное зимнее солнце незаметно исчезло на западе. А Кан Чхон Дэк то и дело выходила к плетню и высматривала в полумраке вечера своего мужа Ён И, ушедшего со своим приятелем на рынок. Они ушли поздно, следовательно, и вернуться должны не так скоро. Теперь Кан Чхон Дэк вовсе не отходила от калитки, уставившись в сторону реки. Её ничуть не заботило, что надо приготовить ужин. «Наверняка, застрял он в таверне той девицы, — думала Кан Чхон Дэк. — У дочери шаманки… Ненавижу!»

Как и говорил Чиль Сон, жена Ён И была очень ревнивой. Не мудрено было такому случиться: быть несчастной, имея такого привлекательного муженька, который всегда был на виду у деревенских женщин. А особенно на него засматривались вдовы, давно забывшие мужские ласки. И эта ревность жгла огнем всё нутро Кан Чхон Дэк. Она считала всех женщин деревни хитрыми и коварными, так и жаждущих заполучить в руки Ён И. И эта всеобъемлющая ревность больше походила на глубоко укоренившуюся болезнь. Она все больше ощущала себя одинокой. Ах, если бы у них был ребенок! Тогда бы привязанность к родному существу сделала бы мужа надежным семьянином. А так… он как ветер в поле…

«Негодная девица, без роду, без племени!» — продолжала сердиться Кан Чхон Дэк, думая о хозяйке таверны. Она даже не допускала мысли, что между ее мужем и той девкой Воль Сон могла быть физическая близость. А предположение, что Ён И заходил в постоялый двор, пусть и на короткое время, выводило ее из равновесия. Подливали масла в огонь и ходившие сплетни, что Ён И, до того, как жениться на ней, Кан Чхон Дэк, жил с Воль Сон. Так ли это было на самом деле, неизвестно. Но дыма без огня не бывает. Поэтому Кан Чхон Дэк не любила базарных дней. Как только наступало воскресенье, так муж будто с ума сходил. Чего он так рвется на рынок?! Чтобы спустить последние деньги?! Но он всегда уходил, и с этим ей приходилось мириться.

«Что он в ней нашел?! У девицы глаза сучки?!» — женщина, наконец, заставила себя вернуться в дом к очагу и приниматься за готовку пищи. Она сварила ячменную кашу, разогрела соевый суп, оставшийся с обеда, положила в миску острую закуску — кимчи. И ушла в спальню. Оттуда она бросила свирепый взгляд на накрытый столик, будто представила там сидящего мужа, с жадностью уплетающего ужин.

«У меня все внутри горит от злости!.. Не могу так больше! Мне плевать, голоден он или нет!.. Он выведет меня из себя, подлец, он дождется! Я спалю все его хозяйство, а сама постригусь в монахини!» — Не в силах обуздать в себе ярость, Кан Чхон Дэк оделась и вышла на улицу, направилась мимо опустевшего огорода к дому Ду Ман Не.

«У всех мужчин черное нутро! Они одинаково падки на женщин! Кидаются за каждой юбкой, просто с ума сходят!» — Шагая в темноте, она вспомнила слова мужа, сказанные им давеча: «Если бы ты была такой, как жена Чиль Сона, красивой, да рассудительной, то я непременно справил бы тебе новую обувь, купил бы настоящие кожаные туфельки!»

«Будь он неладен…» — Кан Чхон Дэк не успела выругаться вслух в адрес мужа, как одной ногой угодила в небольшую яму с водой, а со второй слетел соломенный лапоть. Расстроенная женщина отыскала лапоть и зашагала дальше, продолжая ворчать себе под нос: «У всех мужиков сущность вора. А бабы… Что с того, что она красивая и умная? Будет ли распутная девка почтительна к памяти умерших родителей? Сможет ли она как следует приготовить в честь них поминальный стол?»

Неожиданно на пути женщины возникло «каменное дерево» — конусообразное нагромождение камней. Это место считалось священным. Уж неизвестно, кто возложил здесь первый камень, но вслед за тем человеком появился другой, который тоже положил камень, а за тем — третий… Таким образом, здесь выросла целая гора, получившая название — «Каменное дерево». И люди, проходящие мимо, непременно останавливались, и, прежде чем возносить молитвы, добавляли свой камень.

Кан Чхон Дэк не раз здесь молилась, и сейчас она нашла камень и осторожно положила его на груду как можно повыше, и сложив вместе ладони, стала делать поклоны и шептать: «О, великий и мудрый дух Дерева! Исполни мое заветное желание, пошли мне долгожданное дитя!» Она молилась с благоговением. Затем продолжила путь, благо, дом Ду Ман Не уже был близок. Женщина вошла в ворота. Услышав ее шаги, захрюкали в загоне свиньи, и выбежал из конуры пёс.

«Боксиль, это я… Пошел прочь!» — Отогнав собаку, Кан Чхон Дэк, поднялась на веранду со словами: «Вечер добрый! Как прошел день?»

Дверь раздвинулась, под светом лампы сидели деревенские женщины. Ду Ман Не обрадовалась гостье:

— Ну, входи же, сестрица!

— Я припозднилась, всё чего-то возилась, да возилась, а чего делала — неизвестно…

— Ты пришла рано, — заметила одна из женщин.

— Скоро рассвет. Ты, должно быть, спешила? — вторила другая.

— Чтобы любоваться утренней зарей, не ждут вечера, — добавила третья. Каждая норовила уколоть гостью. На лицах женщин дрожал отсвет от лампы. Они шили погребальную одежду для свекрови Ду Ман Не. Похоже, дело шло к завершению, собравшиеся дали волю языкам, засудачили о том, о сем, перебивая друг дружку.

Кан Чхон Дэк, подобрав подол юбки, втиснулась между женщинами.

— Тепло у вас, — заметила она.

— Я готовила ужин, оттого комната нагрелась, — сказала одна из товарок.

— Извините, что не могла прийти раньше.

— Сегодня был базарный день. А муженек твой на рынок подался, не так ли? — съязвила вдовая Мак Даль Не. — Изводила себя, ожидая его, верно? Скажи, сколько тыкв-горлянок ты разбила в отчаянии?

— Вы думаете, что я ревную мужа к этой чертовой шаманке? — осерчав, заговорила Кан Чхон Дэк Ею обуревала злоба, она еле сдержалась, чтобы не выпалить лишнее: «Проклятая баба! Лицо ее как медный бубен, в который стучат в праздник с утра до ночи! От нее все мужики шарахаются!» Но вслух она сказала: — Её мать тоже была шаманкой. Яблоко от яблони недалеко падает.

— Утята вслед за уткой идут к воде, — многозначительно заметил кто-то. А Ду Ман Не, желая сменить тему разговора, предложила:

— Послушай, Кан Чхон Дэк, не хочешь отведать лапши?

— Не откажусь, — согласилась гостья. — У вас, что, поздняя трапеза?

— Она даже не знает, где иголка и где нитка, — загадочно проговорила Ими Не, жена Чиль Сона, с кем Ён И ушел на рынок. Ён И называл ее красивой и умной. Такова ли она на самом деле?

— А что тебя так раздражает? — поинтересовалась Кан Чхан Дэк — Или у тебя живот болит? А может, ты не в духе оттого, что хранишь запасы у Сон Ним и боишься, как бы они не исчезли? Или Думай Не задолжала тебе много риса?

— Я вижу, ты готова мне язык выдернуть. А что такого я сказала? — Ими Не была спокойна.

Самая старшая среди женщин — Хам Ан Дэк вставила свое слово:

— Не следует ссориться после удачного дня.

Все знали, что эти две женщины недолюбливали друг дружку. Ими Не было двадцать пять, а Кан Чхон Дэк — двадцать восемь. И хотя первая была моложе второй, она ничуть не проявляла к той ни учтивости, ни вежливости. Что ни говори, а Ими Не, действительно, была красивая, недаром её считали в деревне самой привлекательной. Даже беременность ничуть не портила ее: белая, нежная кожа, изящные руки, черные густые волосы… Ими Не знала себе цену и гордилась собой. Вот и сейчас, она, прислонясь к стене, улыбалась, поглаживая свой округлый живот.

Между тем, Кан Чхон Дэк с жадностью поедала лапшу, предложенную хозяйкой дома, громко чавкая, отчего выглядела весьма жалкой.

— Сестрица, ты наладила свой ткацкий станок? — обратилась Ду Ман Не к Хам Ан Дэк и тотчас сконфузилась оттого, что этот вопрос она должна была адресовать Мак Даль Не.

— Я кручу свой станок двенадцать месяцев в году, — ответила Хам Ан Дэк. — Но мне сейчас предстоит перебрать хлопок, очистить его от семян.

— И сколько хлопка ты собрала?

— Не так много, как хотелось бы…

— А я даже в холод предпочла бы носить конопляную одежду, лишь бы не слышать этот нудный шум станка, — проговорила Яму Не.

Хам Ан Дэк предстояло этой ночью, как и другим женщинам, вернуться домой и ткать до самого рассвета, до первых петухов. Видно, самой судьбой уготовано — гнуть спину за станком всю жизнь. И не случится никакого чуда, которое бы изменило такую участь.

Муж ее, Ким Пхён Сан, дворянского происхождения, о котором в округе мало кто вспоминал, поскольку он опустился донельзя, деградировал окончательно до состояния базарного торговца. Оттого зачастую над ним открыто потешались. Сама же Хам Ан Дэк происходила из среднего сословия, была по характеру спокойной, и, хотя зачастую носила поношенную одежду с заплатами, считалась среди подруг очень опрятной. Она стойко и упорно переносила бедность семьи и жестокость мужа. Оттого и выглядела старше своих лет. На узком бледном лице ее лежала печать болезненности.

Вытерев тыльной стороной ладони пот на лбу, Хам Ан Дэк спросила Ду Май Не:

— Так, значит, ты не смогла сегодня утром пойти?..

— Не смогла, — ответила Ду Ман Не.

— И я тоже…

— О чем это вы? — поинтересовалась Мак Даль Не. — Не о дедушке ли Ба У?.. Там же есть бабушка Каннан. Она, хотя и старая, но вполне справится, чтобы утром и вечером на поминальном алтаре была пища.

— Старик Ба У, вроде бы, приходился тебе родственником, Ду Ман Не, верно? — спросила Хам Ан Дэк.

— Очень дальним… Он был четвероюродным братом моего усопшего свекра, — ответила Ду Ман Не.

— Гм… Так, значит, у старика кроме вас никого?

— Есть еще родственники, но они все далеко.

— Вот беда. И детей-то у него нет…

— В прошлый поминальный день ходил мой отец, — сказала Ду Ман Не. — Но сегодня у меня не получилось пойти.

— Не стоит беспокоиться. Разве всё предусмотришь, когда работы невпроворот?.. Твоей свекрови еще повезло с тобой, не все родные дети делают то, что обязаны…

— Для тетушки, что жила в поместье, мы тоже шили погребальные одежды. Она была крепостной. Хозяйка доверяла ей. Да только не вовремя скончалась…

— Да уж, такой был переполох.

— Живешь себе, живешь и чего только не насмотришься… — протянула Мак Даль Не. — В то время как я, без мужа, изо дня в день перебиваюсь одной ячменной кашей, невестка уважаемой семьи теряет голову и убегает со слугой.

Ду Ман Не поправила фитиль на лампе и сказала:

— Порой земные дела не подвластны воле человеческой. Все это карма его предыдущей жизни.

— А между госпожой и господином изначально сложились плохие отношения?

— Говорят, что у них не было супружеской гармонии.

— А с первой женой, что померла, тоже не было гармонии?

— Что ты?! Они жили душа в душу, как два голубка. Ведь оба были молоды, когда поженились. Госпоже было четырнадцать, а господину — тринадцать.

— А она была красивая?

— Ну как сказать… Есть пословица, что все неприятности достаются красивой жене, нежели некрасивой. Госпожа была доброжелательной, симпатичной, но не красавица. Её никак не сравнить с нынешней хозяйкой Большого дома. Жаль, за двенадцать лет супружеской жизни, она так и не родила… Если бы она была жива, ей было бы столько же лет, как и мне.

— Значит, между господином и нынешней его женой большая разница в возрасте?

— Верно. Ему тридцать три, а ей двадцать два.

— Вон оно что… — проговорила Ими Не. — Так она еще совсем зеленая… Как бы там ни было, очень жаль Ку Чхона. Говорят, его избили до полусмерти.

При упоминании имени батрака, Кан Чхон Дэк всю передернуло:

— Какой смысл жалеть этого мужчину? Ты, Ими Не, слишком чувствительна. Чувствительные женщины, как известно, склонны вилять задом перед мужчинами, оттого и подвергаются позору.

— Впервые слышу такую чепуху! — парировала сердито Ими Не. — Если я слишком чувствительна, значит, я готова с любым мужиком вступить в прелюбодеяние? Так?

— Именно, — ответила товарка. — Это логично.

— В самом деле?! — Ими Не вся побагровела, сжала кулаки, готовая ринуться в драку.

— Я имела ввиду сбежавшую жену янбана, — поправилась Кан Чхон Дэк — Чего ты так вспыхнула? Когда женщина красива, это тоже своего рода грех. Красивая — погибель для мужчины.

И тут собравшихся как прорвало, они стали наперебой, перебивая друг дружку, рассказывать свои версии того, что случилось с Ку Чхоном. Одна говорила, что батрака забили насмерть камнями, вторая утверждала, что нет, не убили, а отрезали ему только нос, третья — что отрезали и нос, и ухо, а вдобавок остригли бедного наголо, четвертая — с ними не соглашалась и провозгласила свою версию: Ку Чхон, верно, был избит, но ему удалось убежать и забрать с собой любимую женщину, а на такое способны лишь люди, в которых вселилась нечистая сила. После их исчезнования-то и начались всякие напасти в усадьбе чхампана Чхве.

В горячий спор не встревала лишь Ду Ман Не, молча наблюдавшая за товарками. В отличие от них, уж она-то наверняка знала больше и ей было что рассказать о происходящем в Большом доме. Но она не проронила ни слова. Испокон веку ее предки служили семейству Чхве, а когда отменили крепостное право, дедушка Ду Ман Не стал крестьянином-арендатором у прежнего хозяина. Это означало, что несмотря на перемены, вековые традиции не могли исчезнуть в одночасье и незримая связь хозяина и слуги все еще существовала. Вероятно, молчание Ду Ман Не служило некой данью уважения тех давних традиций.

Шум потихоньку стал утихать. Ими Не, хотя еще ощущала себя уязвленной Кан Чхон Дэк, сказала:

— А Ку Чхон-то не совсем из простолюдин. Он, говорят, обучался грамоте в буддийском монастыре в Муджу.

Кан Чхон Дэк восприняла слова подруги как новый вызов, и, резко отодвинув от себя опустошенную миску, насупилась:

— Грамоте, говоришь, обучался? Да он всю жизнь только батрачил! А в монастыре был на побегушках. Вот и всё!

— Ладно, ладно, не кипятитесь, — заметил кто-то из женщин, пытаясь примирить спорящих.

— Этот Ку Чхон не так прост, как кажется, — обронила Му Не. — Не случайно о нем столько разговоров. Еще, слышала я, он был связан с движением Донхак^[10]

Разговор вновь вернулся в своё русло и спор о батраке разгорелся с новой силой. Теперь женщины делились самыми разнообразными слухами о рождении Ку Чхона: к примеру, что он незаконнорожденный в семействе одного знатного сеульского дворянина или что он единственный ребенок обыкновенной кисен^[11], предоставлявшей любовные утехи провинциальному чиновнику и так далее, и тому подобное…

Наконец, все сошлись на том, что Ку Чхон, без сомнения, мужчина видный и образованный. А то, что с ним сбежала молодая хозяйка из знатного семейства, — случай, конечно, достойный презрения. Но, с другой стороны, разве такое не могло произойти и с состоятельной богатой семьей, где привлекательная женщина, если только она не наделена исключительной добродетелью, в порыве чувств, могла бы увлечься молодым мужчиной, готовым пойти ради нее на все. Кто знает, как она жила все это время? Ведь она вышла замуж в юном возрасте, родила дочь, а чего она натерпелась, находясь в Большом доме? Не был ли этот дом крепостной стеной? А ее господин, что в нем привлекательного? Ходит согбенный, пошатываясь, точно богомол. А посмотрит при встрече — как ледяным холодом окатит: до того глаза его ядовитые, змеиные. Можно представить, как рядом с таким человеком уживалась молодая цветущая женщина. Не завидная у нее была доля, не завидная. Неудивительно, что она так поступила…

— Когда для женщины наступает пора родить ребенка, она становится слепа, — заключила Му Не. От этих ее слов широколицая Мак Даль Не часто-часто заморгала глазами.

Теперь, когда темой разговора для собравшихся стало сочувствие к молодой хозяйке флигеля, Ими Не и Кан Чхон Дэк, еще недавно готовые сцепиться друг в дружку в смертельной схватке, сошлись в желании поносить сбежавшую супругу чампана Чхве. У обоих была своя причина ненавидеть её. Первая считала, что молодая госпожа заслуживает смерти, потому что она, подобно лисице, намеренно виляла хвостом перед батраком, и он пострадал невинно. А вторая утверждала, что супружеские узы не должны нарушаться ни при каких обстоятельствах, пусть даже небеса обрушатся на землю. Так или иначе, доводы двух товарок выдавали их неприкрытую зависть к красоте молодой женщины.

— Это всё карма предыдущей жизни, — вновь повторила Ду Ман Не, желая, чтобы разговор ушел в сторону. — Нельзя пытаться обмануть судьбу.

— Расскажу я вам одну историю, — подала голос Хам Ан Дэк, жестикулируя руками. — Однажды у одного знатного вельможи остановился на ночь некий торговец посуды. Наутро, когда торговец ушел, исчезла и жена вельможи. Она сбежала с гостем. Вельможа почувствовал себя опозоренным. Но он, кроме чувства уязвленного самолюбия, ощутил необъяснимую досаду: ведь жена не знала нужды, отчего она ушла? Вельможа перестал есть и пить. Вскоре он оставил государственную службу и отправился странствовать по восьми провинциям в надежде разыскать жену. Бродил он бродил, и как-то ночью наткнулся в горах на ветхую хижину, заночевал, а наутро хозяйка подала гостю скромный завтрак. И тут вельможа обнаружил, что это его сбежавшая жена. «Взгляните на меня, — попросил он женщину. — Разве вы не узнаете? Я ваш муж». «Это уже не имеет никакого значения, — ответила женщина. — Всё предопределено судьбой. Не нужно ничего говорить. Возвращайтесь к себе».

— Неужели он оставил безнаказанными распутницу и того мерзавца-торговца? — перебила рассказчицу Кан Чхон Дэк.

— Слушайте дальше, — кивнула Хам Ан Дэк — Покинув хижину, наш вельможа сел на землю и горько заплакал. Выглядел он, прямо скажем, неважно. За время скитаний он потерял былую стать, лицо и руки его огрубели, одежда на нем вся обтрепалась, а питаться ему приходилось такой едой, которой побрезговала бы и собака. Одним словом — бродяга. Возвратившись домой, вельможа открыл книгу «Записей предыдущей жизни» и понял многое. Согласно книге, вельможа в прошлом был буддийским монахом, торговец посудой — медведем, а жена — вошью.

— Боже мой! — воскликнула Кан Чхон Дэк.

— Так вот, монах, шагая горной тропой, поймал вошь, которая ползала по его телу. Он, в раздумьях о том, как ему поступить, не мог убить живое существо, но тут увидел неподалеку мертвого медведя и бросил на него вошь. И пошел своей дорогой. Так что, милые подружки, надеюсь, вы согласитесь с тем, — богатые мы или бедные, всё предопределено нашей предыдущей жизнью?

Потрясенные женщины молча уставились на Хам Ан Дэк, их глаза будто вопрошали: «Кем же мы были в прошлой жизни?» Ответа не последовало, Хам Ан Дэк улыбалась в раздумье и кивала своим мыслям. Ду Ман Не, опомнившись, поправила фитиль на лампе. Снаружи донесся собачий лай, и голос ребенка позвал: «Мама, мама! Папа пришел!» Ими Не узнала по голосу свою дочь, и, поддерживая округлый живот, встала и выглянула за дверь:

— Иду, дочка!

— Папа принес печенье, — сказала девочка.

— Идем, идем… Извините, подруги, я вынуждена вас покинуть…

— Кан Чхон Дэк, а ты разве не идешь? — поинтересовалась Мак Даль Не, в ее голосе слышалась ирония.

— Ты о моем муже печешься? — бросила Чхон Дэк. — Он не ребенок, вернется с работы — поест. Я ему ужин на столе оставила.

— Надо же… — многозначительно произнесла Хам Ан Дэк и даже прищелкнула языком.

— Я не собираюсь баловать мужа, — продолжила Чхон Дэк. — И я ему не кисен. Неужели надо постоянно мелькать пред его носом?

— Не мешало бы тебе усмирить свою гордыню, — пожурила Ду Ман Не. Кан Чхон Дэк промолчала, на лице ее появился румянец. Она ощущала себя словно труженик после ратного труда, как тот пастух, весь день пасший овец, а теперь со спокойной совестью наслаждающийся минутой отдыха.

Женщины еще долго беседовали о том, о сем, поедая горячий батат, и разошлись поздно ночью.

Когда Кан Чхон Дэк явилась домой, то обнаружила отдыхающего мужа, — тот лежал на циновке, подложив под голову деревянный чурбак и безучастно смотрел в потолок.

— Не спишь? — спросила женщина.

— Нет, — отозвался муж Он поднялся и стал искать вокруг себя трубку.

— Я была у Ду Ман Не, она шьет погребальные одежды.

— Вот как?

— Шьёт для выжившей из ума свекрови.

— Гм…

— А отец Ду Ман Не очень бережливый и старательный…

— ?!.

— Они делают все, как надо…

— Все верно, — Ён И набил трубку табаком, закурил. — Кто, как не родные, должны позаботиться о погребальной одежде для близких?

— А ты, наверное, с нетерпением ждешь того дня, когда я помру, — съязвила жена. — Вот тогда ты приведешь сюда девку и купишь ей кожаную обувь. Не так ли?

— Ты прилежно делай своё дело, — ответил спокойным голосом муж — А когда помрешь, похороню тебя, как надо, можешь не сомневаться.

— Не смейся!.. Ты думаешь, Ду Ман Не шьет одежду из собственноручно сотканного материала? Ничего подобного! Я слышала, что она на рынке купила конопляный холст. А стоит он по цене золота!

Пуская клубы дыма, Ён И смотрел на жену, но, похоже, был поглощен другими мыслями.

ГЛАВА 7. Юн Бо и доктор Мун

Юн Бо, бормоча что-то себе под нос, выбирал для топки длинные сосновые ветки, ломал их и кидал на землю. Он увидел Ён И, вошедшего во двор, в руке у него была бутылка рисовой бражки — макколи.

— Ён И! Что тебя занесло сюда! — окликнул он зычным голосом нежданного гостя. — Неужели ты принес спиртное в честь моего дня рождения?!

— Так и есть, — отозвался Ён И, глядя окрест.

— А я проголодался, и уж было собрался идти на постоялый двор.

— А что ты сделал с морскими водорослями?

— Сварил суп. Поклонился предкам.

Юн Бо находился в хорошем расположении духа, глаза его сузились в улыбке, резко обозначились морщины у висков. Он был умелым плотником, его мастерство было известно не только в округе, но и за его пределами. При этом жилище самого Юн Бо выглядело более чем скромным, в его доме не было даже веранды, и входная дверь из комнаты вела прямо во двор. А об изгороди, опоясывающей двор, нечего было и говорить. Одним словом — сапожник без сапог. Причиной была бедность. Он, как перелетная птица, мотался по чужбинам, а возвращался к себе только для того, чтобы помянуть родителей, ибо он хорошо помнил дату их ухода в мир иной. Благо, что для проведения должного обряда, у него имелось пристанище, пусть и в виде такой жалкой хибары. Он был гол как сокол, и в пути его не сопровождало ни одно живое существо, даже собака. Зачастую деревенские старики поругивали его за холостяцкую жизнь, что пора бы ему завести потомство. На что Юн Бо всегда отвечал вопросом: «Разве сам я этого не хочу? Даже звезды на небе не рождаются в одиночку… Но какая женщина пойдет за бедняка?»

Иной раз Юн Бо, смеясь, рассуждал: «Человек завершает земные дела и всё. А где же духи?.. Подносить пищу в день поминовения и вспоминать добрые дела родителей — сыновний долг… Но зачем мне потомство в этом суетном мире? В мире ветра и пыли…»

Юн Бо вывалил сосновые ветки на кухне у печи и некоторое время смотрел в окно на горы вдали, при этом лицо его в оспинах потемнело, а толстые ноздри раздулись. «Похоже, день хмурится, — проговорил он. Затем окликнул гостя. — Чего ты там застрял?! Входи!»

Ён И пригнулся и вошел в низкую дверь. И сразу на него дохнуло затхлостью и сыростью. Даже в полумраке комнаты была заметна повсюду пыль. У стены стоял деревянный сундук, на нем сложена свернутая постель. В углу — плетеная корзина с инструментами.

— Прошлой ночью во дворе у меня хозяйничал дикий кабан, — поведал Юн Бо, держа в руке миску с острой соевой пастой. — Он разворошил всю яму, куда я закопал немного батата. Черт бы его побрал!

— Если бы у тебя был забор, этого бы не случилось, — сказал Ён И.

Юн Бо достал вяленого минтая из-за сундука, уселся на пол и принялся за рыбу: отделил сначала голову, а мясо рвал узкими полосками.

— На что бедному человеку забор? — проговорил он. — Хорошо, что в этой захудалой деревушке найдется для меня и еда, и питьё. Жаль, конечно, что не уберег батат. Но дикие звери тоже должны кушать.

Ён И налил в глиняную чарку бражки и подал хозяину дома:

— Держи.

Тот выпил одним глотком, обмакнул кусок минтая в соевом соусе, отправил в рот, затем придвинул пустую чарку гостю, наполнил до краев:

— Угощайся и ты.

— Похоже, нынче ты здесь остаешься, — заметил Ён И, опрокинув в себя чарку. — Сможешь пережить зиму?

— Думаешь, мне нечего будет есть?.. После нового года отправлюсь куда-нибудь подальше. С годами я становлюсь непоседливым.

— Сейчас всюду становится беспокойно, — понизил голос Ён И. — В Сеуле, говорят, был тайный заговор в верхах. Слышал?

— Чепуха! — выговорил Юн Бо, желваки на лице выдавали его недовольство. — Что с того, что там воду мутят?.. Великий Китай оказался под пятой японцев. Это признак упадка. Скоро и сюда они явятся, здесь будет кишеть японцами как в муравейнике. Во многих портах, говорят, японские торговцы уже обосновались и вовсю хозяйничают. А что толку от нашего короля? Он больше похож на пугало. А его окружение — куча прохвостов. Власть у тех, кто держит в руках оружие.

— Я слышал от странников, что в этом году уже было две попытки свергнуть правительство, — сказал Ён И. — Первый заговор потерпел неудачу,верховодил его бывший секретарь консультативного Совета Хан Сон Хве. Ему помогал начальник правительственной охраны И Кын ён. Затем в июле был раскрыт другой заговор, которым руководили полицейский офицер Сон Чин Ён и наставник при наследном принце Хон Хён Чхоль. Оба были казнены.

— В любом деле нужно умение, — сказал Юн Бо. — Не знаешь, с какого боку подойти к доске, так и дверь у тебя получится скособоченная. Не знаешь, как вести людей — не берись! Все началось с глупого восстания 1884 года, которое возглавили самоуверенные Ким Ок Кюн и Пак Ён Хё. Потом последовали волнения, как в булькающем котле. Японцы убили королеву Мин в ее дворце. Группа конфуцианских ученых подняла восстание в знак протеста убийства матери народа. Отряды повстанцев атаковали японцев и продажных местных правителей. Народные волнения вспыхивали то тут, то там, искры возгорались в пламя и разносились ветром… Движение Донгхак потеряло многих людей, но еще держалось… А что же Китай? Великий Китай ослаб и оробел как только рухнула династия Цин. И всё. Японскому императору осталось только рукой махнуть, чтобы завладеть Китаем, но ему вначале надо отхватить лакомый кусок — Чосон^[12]. Наверное, и русскому царю этого хотелось. А в это время сами корейцы, как свора голодных волков, устроили между собой драку, чтобы отхватить кость пожирней. Одни копошились, имея поддержку иностранцев, другие — при помощи королевской семьи. А какой результат? Страна всё глубже и глубже погружалась в болото. А наверху казнокрады создавали одни законы за другим, не приносящие никакой пользы людям. Продажные ублюдки! Твари в человечьем обличье ходили средь бела дня повсюду, сея страх и неуверенность в завтрашнем дне. Разве при таком бардаке народ будет поддерживать власть? Разве будет народ поддерживать недоумков, носящих национальные шляпы из конского волоса или надевающих европейские костюмы, при этом возомнивших себя патриотами? Никакие они не патриоты, а натуральные болваны! А эти янбане тут же кинулсь распускать санто на своих макушках и коротко стричься. Их поступки и есть знак просвещенности? — Юн Бо уставился на собеседника, словно ожидая ответа на свой вопрос. Но гость молчал.

— К черту их всех, мерзавцев! — продолжал Юн Бо. — Их настоящая цель — отбирать у слабых последнее. А слабый не может ответить сильному. Я человек неграмотный, многого не знаю. Но не нужно быть шибко образованным, чтобы не понять происходящее. Мудрецы в старину говорили: «Если путь, который ты выбрал, неверный — не иди по нему». Я не понимаю, как можно отдавать родную землю, на которой ты родился и вырос, чужакам? В этом мире к таким, как я, отношение плевое… Жалкие мы… Что же мы можем сделать?.. Поэтому у меня нет никакого желания что-либо делать. Хочу одного — сидеть на берегу речки и ловить рыбу. Вот так, дружище.

Они выпили еще. Ён И не всё понимал из сказанного Юн Бо, он лишь догадывался, что мысли странника гораздо глубже и шире, нежели его, собственные.

— Тебе бы следовало куда-то приткнуться, — сказал Ён И. — Нельзя жить, надеясь лишь на свои силы.

— Ну, до сих пор ведь не помер, — молвил хозяин дома.

— Тебе надо найти дело. И осесть.

— Не желаю и думать об этом. Хочу быть свободным, как вольная птица!

— Не понимаю я.

— Жизнь человека, что роса на стебле травы… Ему только кажется, что он проживет вечность, он строит далеко идущие планы, обзаводится хозяйством, а проходит самое большее — семьдесят лет, и всё… Старение, хворь и смерть приходят одинаково, и к императору, сидящему на троне, и к таким, как я, ведущим безалаберный образ жизни. И хотя я ни во что не верю, я чувствую, что человек жив до тех пор, пока жива его душа.

— Но тебе самому нравится, как ты живешь?

— Если бы я осел на одном месте, чем бы я отличался от других? Выглядел бы как миска, вылизанная собакой. Имел бы жену и детей, радовался бы семейству, заботился и страдал… А с другой стороны, какая женщина посмотрит на меня? Я живу легко и свободно… Ты посмотри на Ли Пхенга! Бедняга, выглядит, как сушеный минтай. Впору сойти с ума от такой жизни?

— У него большая семья.

— Вот, вот… Тужится человек, из последних сил выбивается, а разве его усилия идут на пользу, разве он сможет оставить своим детям клочок собственной земли?

— Тебе нравится твоя беззаботная жизнь, а простому крестьянину в радость работать ради семьи.

— Ты прав, нельзя всем уподобляться мне, кто-то должен сеять семя. Но у меня другая дорога. Я не одинок Мы с охотником Кан Пхо Су чем-то похожи.

— Значит, ты доволен собой?

— Ну да, — с этими словами Юн Бо рассмеялся.

Следует заметить, что Юн Бо, и правда, имел вид беззаботного человека. Будучи большим мастером в своем деле, искусным плотником, он никогда не брался за работу только ради денег. Работа обязательно должна была доставлять ему удовольствие. Всякий раз, когда он отправлялся в путешествие, деревенские надеялись, что теперь-то Юн Бо точно вернется с большими деньгами, купит приличный кусок земли, приведет в дом какую-нибудь женщину и заживет в уюте семьи, как все люди. Но он всегда возвращался с пустыми карманами, и, чтобы не умереть с голоду, шел с удочкой на реку. Деревенские недоумевали: куда девает плотник все заработанное? Не похоже, чтобы тот тратил все деньги на женщин, водку и азартные игры. Ну, пил, конечно, но не меньше и не больше других. В дальних краях он строил людям коровники, сараи, ремонтировал дома, настилал крыши, мастерил двери, окна, заборы и прочее, прочее. Но ведь трудился он не за одну похлебку? Ходили слухи, что плотник состоит в конфуцианском движении Донхак, но на деле это было не так.

Был случай, в году 1894‑м, когда уездный начальник местечка Гобу Чо Бён Гап, алчный по натуре, решил перестроить оросительный резервуар и использовал для этого труд крестьян. После чего возложил на тех же крестьян непосильный налог на воду. Разумеется, люди возмутились. Активисты Донхак во главе с Чон Бон Чуном воспользовались случаем и подняли в Гобу восстание. Юн Бо, оказавшийся в то время там, повязал белое полотнище к бамбуковому шесту и примкнул к толпе восставших, которая выступила на рассвете с первыми криками петухов. В итоге повстанцы изгнали Чо Бён Гапа. Но в правительстве неверно оценили ситуацию в провинции и послали туда чрезвычайного ревизора, который спровоцировал новый социальный взрыв. Начались опять репрессии. Чон Бон Чун вновь поднял восстание, но теперь ему удалось сплотить вокруг себя больше людей. Отовсюду поспешили ему на помощь группы ополченцев, возглавляемые такими известными командирами как Ким Ге Нам, Ким Док Мён, Сон Хва Чунг и другие. Большой лагерь повстанцев расположился на горе Пексан, откуда Гобу был виден как на ладони. Целью восставших было не только наказать коррумпированных чиновников, но и защитить интересы своего народа, противостоять японцам и западникам в стране. Таким образом, первоначальная форма народного бунта переросла в революционный порыв. На этой волне повстанцы захватили крепость в Чон Чу. Юн Бо был в первых рядах ополчения, его умение плотника пригодились и здесь: он словом и делом поддерживал боевой дух людей, вселял в их сердца волю к победе. Разумеется, он не был столь сведущим в новом деле, но его способность сплачивать людей шла от его природной хватки и интуиции. Со стороны могло показаться, что Юн Бо очень глубоко проникся революционным движением. Несомненно, он был на стороне благих идей, являлся рядовым на самом острие ополчения, ничуть не приближался к лидерам, хотя и обладал большим авторитетом среди товарищей. Но Юн Бо был против крайностей, когда, как говорится, цель оправдывала средства, он не принимал лозунга «Лес рубят — щепки летят». Одним словом, он чурался разрушений, поджогов и убийств. Он верил, что можно обойтись без всего этого, разумно, как если бы хороший портной, который может скроить из материала одежду, не оставляя после себя кучу обрезков. Из вышесказанного следовало, что Юн Бо не был приверженцем движения Донхак, хотя мог бы стать по своему социальному положению. В плотнике напрочь отсутствовали какие либо притязания на собственную исключительность, он был свободен и чист в своих поступках. А его пребывание в рядах ополчения являлось скорей проявлением рыцарского духа и отваги. Но вскоре, поняв, что он не способен разрушать, Юн Бо тихо удалился.

Впоследствии, на девятом месяце того же года, произошло сражение ополченцев с японцами, где силы оказались явно неравны, когда всё завершилось поражением народа, а лидеры Донхак были убиты. Все окрестные холмы и поля обагрились кровью и дымом пожарищ. Юн Бо не принимал участия в той битве. Преследуемый шпионами, он прятался, где смог, а прошлой весной вернулся из скитаний в свою деревню, где намеревался до поры до времени затаиться. И как бы там ни было, по деревне бродили слухи, что Юн Бо сторонник движения Донхак, хотя никто при этом не мог предъявить доказательств. А еще поговаривали, что госпожа Юн из семейства янбана Чхве, сочувствовала движению Донхак и даже помогала его активистам деньгами. Такие слухи, вероятно, объяснялись тем, что во время народного волнения, когда разгневанные люди подвергли казни провинциальную аристократию и местных богачей на том берегу реки, а их имущества сожгли, семья Чхве избежала беды, если не принимать в расчет побои розгами нескольких слуг. Слухи так и оставались слухами. Следует сказать, что Юн Бо не был отмечен покровительством госпожи Юн, да и он сам никогда не выказывал особого почтения семейству чхампана Чхве.

Между тем, двое за разговорами допили бутылку браги и вышли на улицу, прихватив удочки. Пошли к реке. Они увидели неподалеку удаляющиеся фигуры: доктора Муна, сидящего верхом на осле и До Ри, шагающего впереди с вожжами в руке.

— Вот те на — доктор Мун из города, — заметил Юн Бо.

— Хозяину, поди, опять плохо, — сказал Ён И. — А, может, он прибыл из-за старушки Каннан?

— Не гадай! — бросил Юн Бо и пошел вдоль берега реки. Ён И придержал шаг, словно раздумывая, идти ему тоже на реку или повернуть назад.

Между тем, дойдя до ворот усадьбы господина Чхве, доктор Мун слез с осла и вошел во двор. А До Ри, заведя осла в конюшню, стал искать Киль Сана. Громко позвал его два раза.

— Куда он, черт возьми, подевался?

— И я его не видел, хи-хи-хи… — отозвался подросток, лет семнадцати, сын управляющего Кима, которого звали Кэ Донг. С уголков его раскрытого рта стекали слюни. Слабоумный Кэ Донг был на четыре года старше Киль Сана.

— Исполни мою просьбу, — сказал До Ри и подал мальчику сверток. — Отнеси это тетушке Бон Сун Не, скажи — от Воль Сон. Понял?

Продолжая хихикать, мальчик кинулся выполнять поручение.

А Киль Сан в это время находился в отдаленном сарае среди глиняных чанов, садовых инструментов и прочего хлама и что-то усердно мастерил. Воздух здесь стоял влажный, кисловатый. Мальчик резал небольшим ножом маску надменного аристократа. Движения его руки с зажатым инструментом были неспешные и уверенные. Вторая маска, уже готовая, но еще не покрашенная, лежала подле — она представляла собой женщину-озорницу. В полумраке сарая маски выглядели загадочными.

Обычно для изготовления маски применяли дерево, тыкву-горлянку, сосновую кору, бумагу. Но Киль Сан решил сделать свои маски по-другому. Он сначала соорудил основу из тонких бамбуковых палочек, выложил ими форму, потом закрепил бумагой, пропитанной клеем. Дал просохнуть. Нарастил еще слоем бумаги, придал объем. Проделал это несколько раз. После чего уже затвердевшую заготовку обрабатывал ножом. Всем этим премудростям Киль Сан обучился, когда жил в монастыре Ёнгокса в местечке Куре, что провинции Чолланамдо. Искусству рисования его научил монах Хе Гван, который с помощью акварели создавал на бумаге в основном образы Будды. А как делают маски, Киль Сан наблюдал у бродячих артистов, которые останавливались неподалеку от монастыря. Один из служителей храма выразился о Киль Сане примерно так: «Из этого юноши вряд ли получится монах. Но кем бы он ни стал, его труд пойдет на благо людей».

Помнится, как однажды в монастырь прибыла в паланкине одна дама: госпожа Юн из семейства янбана Чхве. Ее визит предопределил дальнейшую судьбу мальчика: после беседы госпожи Юн с главным монахом, Киль Сану было велено собирать вещи. И вот, на следующее утро, когда юноше предстояло проститься с монастырем и тронуться в путь вслед за паланкином госпожи Юн, главный монах прогремел своим зычным голосом: «Ну и повезло же тебе, шельмец! Из грязи, да в князи!» Киль Сан не понимал, почему его отправляют в чужую семью. Но постепенно успокоился, свыкся с мыслью, что всё в руках провидения. Никогда не выходивший за пределы монастыря, мальчик восхитился открывшимся его взору миром. За каждым поворотом он видел картины, одна краше другой: долины, реки, озера… Вот люди плывут на плоту, облака отражаются на зеркальной глади озера. Где же заканчивается вода и начинается небо?! Сердце юноши радостно билось. Вскоре шествующая процессия вошла в ворота незнакомой усадьбы, и первое, что увидел Киль Сан — ярко цветущие ликорисы во дворе. А затем он увидел хозяина, чхампана Чхве, его хмурые глаза на неподвижном сером лице. Мальчик робко оглядывался вокруг. В это время к нему подошли старушка Каннан и старик Ба У.

Каннан спросила:

«Это правда, что ты из монастыря?»

«Да».

«Все ли благополучно у достопочтенного монаха?»

«Да».

«Здесь тебе будет лучше, чем в монастыре, — вставил свое слово Ба У. — Если хозяин станет браниться, не принимай близко к сердцу».

Киль Сан хорошо помнил ту сценку, как старушка Каннан, ласково приняв его в чужом месте, прослезилась и высморкалась в подол своего платья.

Позже прибыл к чампхану Чхве какой-то ученый человек, солидного вида, в шляпе, который понаблюдав за Киль Саном, заметил громко:

«Этот мальчишка хорош. Из него выйдет великолепный посыльный».

Киль Сан, не знавший, что означает слово «посыльный», обратился за разъяснением к старушке Каннан. Та сказала:

«Ты должен радоваться. Гость отметил твою расторопность и благонравие. Посыльный — это человек, который исполняет поручения хозяина. Он должен для этого, если понадобится, отправиться и в город, и в отдаленные провинции».

Киль Сан хорошо помнил тот зимний день, когда впервые увидел Ку Чхона, пришедшего на работу в усадьбу господина Чхве. Батрак оставил в душе парня жалость: он выглядел как оборванец. Будучи сам одиноким, Киль Сан сразу отнесся к незнакомцу с теплотой. Он часто замечал, как тот после рабочего дня уединялся и тоскливо смотрел на закат, при этом мальчик тоже ощущал на сердце невыразимую боль одиночества.

Однажды, когда хозяин был в отъезде, Киль Сан взял бумагу и уголь, стал рисовать божество — бодхисатву Авалокитешвару, держащего в левой руке бутыль, а в правой — ветку ивы. Увлекшись рисованием, юноша не заметил подошедшего человека, вначале он увидел пред собой ноги мужчины в соломенных чипсинах, а подняв глаза, наткнулся на лицо удивленного Ку Чхона.

«Ты изобразил божество сострадания?» — спросил батрак.

«Да», — обрадовано ответил Киль Сан.

«А где ты научился рисовать?»

«В храме Ёнгокса, у монаха Хегвана».

«Вон оно что…»

«Монах Хегван сказал, что в будущем я тоже смогу стать буддийским художником, как он сам».

«Стало быть, и письмо ты знаешь?»

«Совсем немного, господин».

«Не говори мне «господин», я такой же, как ты».

«Да…»

«Тебе надо чаще практиваться, а то забудешь то, что умеешь».

«Да. Монах Хегван тоже это говорил».

«Верно».

«А еще он говорил, что мир скоро изменится».

Ку Чхон молча кивнул, темные карие глаза его стали задумчивыми.

Потом они встречались снова, но на тех тайных встречах Ку Чхон обучал Киль Сана, восполнял его пробелы в грамоте. Юноша старался запоминать каждое слово Ку Чхона. Монах Хегван, в отличие от батрака, был вспыльчивого и крутого нрава: мальчику случалось получать от него подзатыльники. Даже в том, что не касалось обучения. Ку Чхон же много не говорил, никоим образом не выказывал недовольства по поводу оплошностей ученика, но его суровый вид повергал парня в замешательство.

Между тем Киль Сан отложил в сторону нож и принялся за приготовление красок, чтобы расписать маски, но в это время его позвала Кви Нё, велела идти к госпоже. Юноша, отбросив свое занятие, тотчас поспешил к Большому дому, и увидел выходящего из террасы знакомого доктора Муна, которого раньше встречал в храме Ёнгокса. Они были с главным монахом друзьями детства. Киль Сан отвесил доктору поклон. Гость в ответ кивнул, его худощавое лицо утопало в густой белой бороде и светилось добротой. Госпожа Юн вышла проводить гостя, сложив руки пред собой, всем своим видом показывая учтивость и одновременно строгость.

— Проводи доктора в покои господина, — велела она Киль Сану суровым голосом. И посмотрела ему вслед, пока мальчик и доктор не скрылись за углом.

Киль Сан, семенивший впереди, запрыгнул на ступеньки у крыльца террасы, и, открыв дверь, громко известил:

— Господин, к вам пришел доктор из города!

— Пусть войдет! — отозвался чхампан Чхве голосом скорее мрачным, нежели приветливым. Похоже, он был не рад визиту доктора, но заставил себя подняться, и когда гость вошел, поклонился ему.

— Как поживаете? — осведомился доктор Мун, тоже кланяясь.

— Садитесь, — ответил коротко хозяин дома, и, откинув полы своей длинной одежды, опустился на циновки. Доктор уселся напротив. Служанка Кви Нё поставила столик пред гостем, принесла чашку чая.

На этот раз доктор не собирался осматривать пациента, а господин Чхве не чувствовал себя больным. Киль Сан задержался в комнате некоторое время, затем, видя, что он тут больше не нужен, тихо удалился. Придя к себе, юноша принялся за прерванное дело — разукрашивание масок. День клонился к закату, когда он, наконец, завершил работу. Маски ожили яркими красками, мальчик остался доволен образами молодой озорницы и надменного аристократа. Взяв их в руки, он поспешил наружу. Его окликнула из кухни тетушка Бон Сун Не:

— Киль Сан! Ты видел доктора Муна? Он еще не ушел?

— Нет, — отозвался Киль Сан. — Они с хозяином беседуют в Большом доме.

— Бабушке Каннан совсем плохо. Надо бы известить госпожу Юн.

— Хорошо, я ей скажу.

— А что у тебя в руках?

— Маски. Несу показать их Бон Сун.

— Ну-ка, подойди ко мне!

Юноша повиновался, приблизился к портнихе, стоящей в дверях кухни.

— Ба! И правда, маски, — сказала Бон Сун Не. — Где ты их взял?

— Сам сделал, — признался Киль Сан.

— Неужели?! Эй, женщины, взгляните-ка на это чудо!

Ан И Не пекла блины и Ё Чхи Не чистила имбирь, но обе отложили работу, подбежали.

— Эти чудесные маски сделал Киль Сан!

— В самом деле?! — поразилась Ё Чхи Не. — Да ты, парень, талант!

— Постой, кто же это будет? — всматривалась в маски Ан И Не. — Вот эта маска — какая-то девица, жалкий у нее вид, а эта… мужик с заячьей губой… Но, говорят — большому дарованию сопутствует нищета и бродяжничество… Не занимайся этим больше.

— А ты не сбивай парня с пути, — осадила повариху Бон Сун Не, угадывая зарождение благодатной искры в душе мальчишки. Она сама обучилась ремеслу портнихи, благодаря упорству и усидчивости. Обернувшись к Киль Сану, она сказала, словно напутствовала:

— Продолжай делать то, что тебе по душе. Моей дочери твои маски непременно понравятся. А за твою целеустремленность я отправлю тебя в город на праздничное представление Оквандэ.

— Ах! — только и выдохнул радостно Киль Сан.

— Вам, детям, нет особых радостей… Пойдете вместе с Бон Сун.

— Вот, здорово! Вы правду говорите?!

— Можешь не сомневаться. Я сдержу свое слово.

Бон Сун Не сама удивилась своему неожиданному, спонтанному обещанию.

ГЛАВА 8. Представление с масками Оквандэ

Прислонившись к дверному косяку, Кан Чхон Дэк штопала носок. Она бросила свирепый взгляд на мужа, завязывающего зеленым шнурком нижнюю часть штанин.

— Оставляешь дом без единой вязанки дров, — проворчала женщина, накладывая заплатку на пятке. — Он идет смотреть в город представление с масками, — продолжала она выговаривать мужу в третьем лице. — Думает, что я не знаю, что у него на уме. Меня это бесит. Почему бы мне не бросить этого негодяя и не уйти в монастырь!

Ён И поднялся и надел турумаги — национальный мужской верхний халат. Подпоясался. Турумаги, сшитый из хлопковой ткани, был далеко не нов, но статный владелец в нем выглядел еще довольно сносным. Он снял с вешалки шляпу из конского волоса, и прежде чем надеть, сдул с нее пыль.

— Какая у меня радость в жизни? — все продолжала Кан Чхон Дэк. — Ребенка, который бы возился рядом, нет. А муж разве заботится о семейном очаге, раз за разом приумножая хозяйство, как это происходит в других семьях? У них, стоит только отворить калитку, пахнет уютом и теплом. А в этом проклятом доме, как в сарае, только холодный сквозняк гуляет. Забор прогнил и свалился, а он даже ухом не повел. Нормальные люди заготавливают на зиму дрова, любо-дорого смотреть. А у этого нет и ветки, которой можно отогнать собаку. Несусветный ленивец!.

Солнечный луч, просочившийся сквозь дверную щель, осветил столик с чашкой и край платья женщины. То, что выговаривала жена насчет дров, было правдой. Ён И отодвинул от себя чашку с суннюн — отваром рисовой шкварки, подобрал полы турумаги и принялся набивать трубку.

— Если бы я знала только, что будет так, разве бы я вышла за него? А все вокруг так завидовали, что попался мне муж видный, душевный, и прочее, и прочее… Да что толку от того, что видный?!. Даже таким бедным, как мы, можно жить душа в душу. Разве у меня в запасе десять жизней?

Ён И молча курил. Дым от трубки, клубясь в полосе солнечного света, улетучивался наружу через дверную щель.

— Всякий раз, когда я вижу отца Ду Ман, как он днем и ночью заботится о семье, детях, я завидую его жене: какая она счастливая! Слезы, выступившие на ее глазах, скатились по щеке и упали на носок, который она штопала. Мужчина бросил взгляд на жену, как та зашмыгала носом, — по его лицу пробежала тень смущения.

— Разве я иду в город оттого, что мне очень этого хочется? — подал он наконец свой голос. — Тетушка Бон Сун Не попросила меня пойти с детьми на представление с масками. Я не мог отказать.

— Почему именно тебя она попросила?

— Откуда мне знать?

— Эта Бон Сун Не… Что она себе возомнила? Кто она в доме господина Чхве? За какие заслуги там держат ее?.. — Недовольство Кан Чхон Дэк набирало обороты, она поносила портниху и так, и этак. Досталось и владелице таверны Воль Сон. — А она-то чего выкаблучивается?! Ну и жила бы себе на чужбине с мужиком, с которым снюхалась… Мы как не знали о ней, так и до сих пор бы не ведали, что с ней, жива ли, мертва ли… А она возьми да и вернись в деревню осенью позапрошлого года, да такая исхудавшая, точно сухой лист. Бон Сун Не застала ее в пустом доме, среди заросшего бурьяна, плачущую, с одной котомкой. Она оплакивала, конечно, горькую судьбу и свою мать-шаманку, сгинувшую двумя годами раньше. Жалко стало Бон Сун Не девицу, обняла ее, приголубив: «Бедная девочка, что же ты столько времени не подавала весточки?.. Неразумная ты… И почему ты оказалась в таком положении?» А Воль Сон только лила слезы и лила. Но потом в ее темном окошке появился свет: бабушка Каннан обмолвилась о несчастной госпоже Юн, и та, вероятно, припомнив старые времена, когда шаманка захаживала в их дом с маленькой дочерью, помогла, ссудила блудной девице некоторую сумму денег, которой хватило, чтобы открыть ей забегаловку на окраине города, на развилке дорог, она выбрала, конечно, удачное место, людное… Если бы не покровительство семейства Чхве, она бы сейчас побиралась…

— Всё, о чем ты говоришь, не имеет отношения ко мне, — сказал муж, затягиваясь трубкой. — Тетушка Бон Сун Не попросила меня ради детей…

— Пресная женщина! — перебила его Кан Чон Дэк. — Ей на голову мешок соли надо посыпать! Ни рыба, ни мясо! Зачем ее дочке представление с масками? Она, что, хочет из девочки бродячую артистку сделать? И что это за представление Оквандэ? Это спектакль о прелюбодеянии! Каким примером она послужит ребенку?.. Если ей так хочется, пусть сама ведет детей! Сама!.. Она — никто без семейства Чхве!.. — Женщина опять всплакнула. Она хорошо знала своего мужа: слезами его не проймешь. И как бы она его ни пилила и не поносила, с него, как с гуся вода. Не отменит своего решения пойти в город. Упрется в своё, Ён И всегда молча переносил все ее нападки, или всё переводил в шутку. Не зря деревенские дали ему прозвище «Смирный». Но если он что-то задумал, то всегда делал это. Взять хотя бы базарный день. Несмотря ни на погоду, в дождь ли, снег ли, в жару или холод, он отправлялся в город, заглядывал в постоялый двор, выпивал там стопку-другую водки, беседовал с хозяйкой, с этой девицей Воль Сон, после чего возвращался домой. Но на этот раз ее беспокойство было сильней прежнего. Её одолевала тревога: муж заночует в городе. Ведь представление начнется вечером, а закончится поздно, — возвращаться впотьмах с детьми Ён И не захочет. Следовательно, заночует с ними в постоялом дворе, а там эта девица Воль Сон…

Кан Чхон Дэк сейчас хотелось разорвать в клочья турумаги мужа, чтобы удержать его, да только она знала, что это не поможет.

Справедливости ради, надо заметить, что деревенские никогда не сплетничали о Ён И, как о гулящем на стороне мужчине, несмотря на то, что жена его не была ни привлекательной, ни хорошей хозяйкой. Но Кан Чхон Дэк смутно понимала, что муж продолжает с ней жить под одной крышей из-за своего упрямого характера и сыновней любви к своей усопшей матери, которая благословила их брак. Она понимала и то, что однажды мужу всё надоест, он уйдет в город и больше не вернется. Поэтому ей следовало быть внимательной и контролировать свои действия.

Солнечные лучи, сочившиеся в дверную щель, незаметно переместились от пола к стене, что означало, что день клонится к закату. А Кан Чхон Дэк продолжала штопать заплату, на ее руке, держащей иглу, у края ладони между большим и указательным пальцами, виднелась бородавка.

— Яблоко от яблони недалеко падает. Эта Бон Сун, дочь портнихи… — женщина не смогла договорить фразу, муж с силой ударил курительной трубкой по массивной деревянной пепельнице. Кан Чхон Дэк вздрогнула. Лицо Ён И налилось кровью, но он не проронил ни слова, молча вытряхнул из трубки золу. В это время снаружи послышались шаги. По замерзшей земле шаги звучали гулко. Это были дети — Бон Сун и Киль Сан.

— Дядя Ён И! — позвал Киль Сан. — Это мы!

— А, пришли, — отозвался Ён И, открывая дверь.

— Ух! Как мы бежали! — выпалила Бон Сун своим звонким голоском. — За нами собачка увязалась, еле оторвались!

Кан Чхон Дэк с недовольным видом уставилась на детей, одетых в нарядные одежды. На девочке была шелковая стеганая курточка желтого цвета, синяя юбка, подпоясанная шнурком с веселыми кисточками. В руке она держала узелок. На мальчике — салатного цвета куртка и штаны. В волосы его вплетена черная шелковая лента.

— Идемте же, скорей! — радостно и с нетерпением подпрыгивала на месте Бон Сун.

— Что ж, — сказал мужчина, обуваясь. — А вы не замерзнете?

— Нет, совсем не холодно, — заверил его Киль Сан.

— Ну, я пошел, — сказал Ён И жене. Та посмотрела мужу вслед и сердито пробурчала: «Ему бы только смыться из дома… Если бы могла, то еще на дорогу тебе подула бы в дудку».

Ён И шагал в сторону реки. Дети спешили за ним, удаляясь все дальше от дома и неприветливой хозяйки, с которой забыли попрощаться. Яркие пятна детской одежды еще долго пестрели вдалеке, а вскоре исчезли из виду.

«Пусть у него сломается нога на обратном пути! — закричала Кан Чхон Дэк и с силой бросила на землю свое шитье. — Став калекой, он больше не подумает ходить в город!»

Между тем, путники шли своей дорогой.

— Дядя Ён И, а мы останемся ночевать в городе? — спросила Бон Сун.

— Наверное, — ответил мужчина, меряя дорогу большими шагами. Дети, чтобы не отстать от него, почти бежали.

Морозец прихватил коркой льда лужицы на дороге. Небо было чистым, без единого облака.

— Дядя Ён И, а мы переправимся через реку на пароме? — спросила девочка.

— Верно, на пароме, — ответил Ён И.

Навстречу путникам встретилась Ими Не, которая несла в руке бутылку рисовой водки. Живот женщины заметно выдавался своей округлостью, отчего стеганная курточка — чогори, из белого хлопка не застегивалась на пуговицы, а черная юбка выглядела широкой. На лицо она, как всегда, казалась полной жизненной энергии.

— Вы в город? — окликнула она.

— Да, тетушка, — отозвался Киль Сан. — Мы идем смотреть представление Оквандэ!

— Как вам повезло! — заулыбалась Ими Не, обратя свой взор на Ён И. — А я вот несу водку для мужа. Прошла неделя после нового года, ни у кого не осталось спиртного. Муж просто места себе не находит… Вот, нашла.

— А что он сам не пошел, послал тебя? — спросил Ён И.

— Что поделаешь, он — не ты, — женщина кокетливо взглянула ему в лицо. Казалось бы, что она, готовящаяся стать матерью, не должна вести себя так, но поведение ее было продиктовано природой, но никак не вульгарностью. — А ты выглядишь как новоиспеченный жених.

— Поспешила бы ты домой! — бросил Ён И, и сам прибавил шагу. Дети вприпрыжку следовали за ним. Киль Сан обернулся и увидел, как женщина остановилась, чтобы передохнуть, — она выглядела одинокой.

Путешественникам встретился крестьянин в стороне от дороги, на меже, несший на спине небольшой бочонок.

— Ён Пхаль, это ты, что ли?! — окликнул его Ён И. — Удобряешь навозом поле?!

— Ага! — отозвался Ён Пхаль. Лицо его было худощавое, вытянутое, при дыхании из рта шел пар. — А ты, вижу, в город направляешься?! Знал бы раньше, тоже присоединился!

— А чего ты спешишь?! Впереди целых полгода!

— Как же крестьянин без дела будет! Сейчас самое время разбрасывать навоз! Вот только спина ноет!

— Работа не волк, в лес не убежит!

— Легко сказать! В жизни всё не так!.. Идите быстрей, там лодка подходит!

Путники спустились к реке. У причала стоял какой-то человек, похожий на странника. Обычно здесь всегда бывало много деревенской молодежи, вероятно, они все дружно отправилась в город пешком. Вскоре лодка, приплывшая со стороны Хваге, коснулась берега, ломая белую кромку наледи. Спустили деревянный трап. Ён И подхватил девочку на руки и поднялся на борт. Лодочник подождал, пока остальные пассажиры не уселись в суденышко и оттолкнулся от берега веслом. Лодка сдала назад, развернулась и уверенно двинулась вперед в заданном направлении. Позади остались на морозном воздухе заиндевевшие бамбуковая роща и верхняя часть черепичной крыши дома семейства Чхве. Освещенные вечерней зарей, покачиваясь, они удалялись все дальше и дальше.

Бон Сун достала из узелка очищенные каштаны и полоски сушенного кальмара, угостила Ён И и Киль Сана, и сама стала есть.

Падающая тень от горы окрасила реку темно-зеленым цветом сочного малахита. Берег изгибался круто влево, деревня уже стала невидимой, в наступающих сумерках слышался размеренный шум гребущих весел.

Когда Ён И добрался с детьми до постоялого двора, в небе за их спинами далеко-далеко догорали всполохи зари. Воль Сон, одетая в шелковую блузку и платье цвета яшмы, встречала путников на пороге дома. Она обхватила ладонями холодные ручонки девочки:

— Замерзла, бедная моя!.. Ну, входите же скорей в дом!

Ён И, ступив в помещение последним, притворил за собой дверь. На путешественников тотчас дохнуло теплом и уютом.

— У вас нынче нет посетителей? — заметил мужчина, присев на ондоль и снимая с ног конопляные лапти.

— Я вывесила табличку, что таверна сегодня не работает.

— Почему?

— Потому, что у меня гостят дети.

— Гм…

Воль Сон постлала на циновки одеяло, усадила на него девочку.

— Киль Сан, иди и ты сюда! — позвала женщина. Бон Сун польстило, что им оказали такие знаки внимания, она даже почувствовала себя на мгновение маленькой госпожой, которой позволены некоторые капризы. «Киль Сан, негодник, я тебя высеку! Ну-ка, обнажи голень!» — хотелось ей произнести в шутку, но она не сказала этого, а просто подвинулась, давая мальчику место на теплой циновке.

— Дети — детьми, а бизнес есть бизнес, — возразил мужчина.

— Заработок одного вечера ничего не решит, — улыбнулась Воль Сон и обернулась к детям:

— Как поживает госпожа Юн?

— Хорошо, — ответила девочка.

— А маленькая мисс?

— Тоже хорошо. Но в последнее время часто плачет.

— Плачет?..

— Ага.

— М-м-м… Я приготовила суп с рисовыми клецками. Сейчас… — Воль Сон поднялась.

— Не стоит беспокоиться, — сказал Ён И. Со стороны могло показаться, что мужчина относится к хозяйке дома как к одинокой вдове своего ближайшего родственника. Их глаза на мгновение встретились. Женщина пошла на кухню и вернулась уже в переднике, неся чашки с дымящимся супом. Поставив чашки на низкий столик, она взялась за лампу. Но Ён И перехватил ее, сказав:

— Дайте — я…

Он зажег фитиль, и в комнате стало совсем светло.

Снаружи со стороны рынка послышался нарастающий шум гудящей толпы. Там шло приготовление к празднику. Дети с беспокойством переглянулись.

— Не волнуйтесь, — сказала Воль Сон. — У меня есть друзья среди артистов, я попросила их занять для вас места.

Она принесла чашку супа и для Ён И.

— А не получится ли так, что мы будем позади всех и не увидим представления? — выразил беспокойство Киль Сан.

— Всё будет хорошо, — заверила женщина. Девочка с укором посмотрела на мальчика, сказала:

— Тётя Воль Сон — близкая подруга моей мамы. Ей надо верить.

Ён И быстро разделался с супом и кивком головы поблагодарил хозяйку. С улицы теперь слышались отчетливые звуки музыкальных инструментов — чангу и квенгари. Киль Сан и Бон Сун вновь переглянулись.

— До представления еще далеко, — сказала Воль Сон. — Пока там идут приготовления, устанавливают тенты. А музыканты на холоде разогреваются. Незачем идти туда раньше времени и мерзнуть.

— Тетя Воль Сон, а вы тоже с нами пойдете?

— Нет. Я уже не раз видела это представление.

Воль Сон опять встретилась взглядом с Ён И. Ее глаза словно бы говорили ему: «Ты хочешь мне что-то сказать, так отчего же молчишь?»

Ён И хорошо помнил, как в канун нового года, когда все деревенские собирались в своих семьях, чтобы приготовить для себя всякие вкусности, Воль Сон в это время ходила одна в храм и молилась там за упокой матери. Ее неизбывную печаль разделял в тот час лишь холод монастырских стен.

Будучи ребенком Воль Сон была очень пугливой, она могла заплакать даже от громкого голоса незнакомого человека, не говоря уже о направленных в ее адрес брани или резкого окрика.

Глядя на то, как дети с нетерпением ерзают на месте, прислушиваясь к звукам с улицы, Воль Сон, наконец, поднялась:

— Ну, что ж, пошли! — Она надела на голову шелковый платок и накинула на плечи стеганую куртку.

Дети выбежали первыми. Воздух был ядреным. В сумерках люди шли нескончаемой вереницей к базарной площади. Из толпы веселых и задорных парней кто-то дружески окликнул Ён И:

— Привет, дядя Ён И! Рады видеть вас!

— А вы что, уже пропустили по стаканчику? — заметил Ён И.

— А то как же, дядя Ён И! Когда же еще пить, если не в такой вечер?!

Заметив Воль Сон, молодежь стала шептаться, кто-то из них рассмеялся. Ён И нахмурился, а Воль Сон низко опустила голову и надвинула на лицо шелковый платок.

— Никакой учтивости у молодых, — молвил Ён И, досадуя больше на себя, нежели на парней. Затем он обернулся к идущей рядом женщине: — Воль Сон, ты усади детей, а обо мне не беспокойся… — с этими словами он растворился в толпе. Женщина удивилась тому, что Ён И обратился к ней на «ты», но не придала тому значение и просто кивнула:

— Хорошо.

Вскоре завиднелась рыночная площадь. Воль Сон с детьми прошла в угол, огороженный материей, служивший грим-уборной для артистов и разыскала там старика Хвана.

— А, пришли! — обрадовался тот и в улыбке раскрыл свой беззубый рот. — Вот для кого я держу места!.. Чья же эта милая дочка?.. И добрый молодец?.. Какие замечательные ребята!

В молодости покойная мать Воль Сон и старик Хван были друзьями. Хван тогда славился своей виртуозной игрой на чангу. А играл он на барабане с детства. Достигнув зрелого возраста, он снискал славу непревзойденного аккомпаниатора певцов горлового пения — пхансори. Прославляя себя, он одновременно прославлял и певцов. Каким бы отменным голосом не обладал певец, его пение оставалось блеклым, если барабанщик плохо играл. То было золотое время для Хвана. Он был молод и честолюбив. Его самоуверенность в собственном превосходстве вредило его профессионализму. Порой он позволял себе бестактность по отношению к партнеру. Доходило до того, что он прерывал концерт, чем-то раздраженный, швырял палочки и уходил. Надо ли говорить, что в пылу высокого самомнения, его собственное мастерство исчезало? Постепенно Хван пристрастился к спиртному и женщинам. Это только ускорило его падение. С приходом старости, его дурной нрав переменился, он сделался смиренным и теперь довольствовался тем, что играл простым барабанщиком в труппе бродячих артистов.

Пламя от костров и факелов освещало грустное лицо старого человека, все в морщинах, не нажившего ни детей, ни дома.

— Дядюшка, вы не заболеете? На вас такая тонкая одежда, — посочувствовала старику Воль Сон.

— Не беспокойся, я привык, — ответил старый барабанщик.

— Вы уже не в том возрасте…

— Воль Сон… — лицо старика сделалось серьезным. — Ты так похожа на свою мать. Особенно сейчас. Будто я вижу пред собой ее…

— Ну, дядюшка… На кого же я должна походить, если не на мать?

— Всё верно… Как быстро летит время… Еще вчера я был юнцом, а сегодня — седой старик… Интересно, совершает ли твоя мать там, в путостороннем мире, шаманские обряды?

— Не говорите так, — молвила Воль Сон с грустной ноткой в голосе, на глазах ее навернулись слезы. — Неужели все страдания, что пережила она в этом мире, продолжатся для нее и на небесах?

— И правда что… Не сердись, — старый артист виновато поморгал глазами. — Не огорчайся. Между прочим, я хотел на завтрашнее утро заказать у тебя суп с соевым творогом.

— Да, конечно, приходите — приготовлю, — сказала Воль Сон.

Между тем, дети во все глаза наблюдали за происходящим, как идут приготовления к спектаклю, как беседуют и спорят друг с другом красочно разодетые артисты, как они репетируют сценки, примеряют маски. Масок было много, и деревянных, и из тыкв-горлянок. Киль Сан с Бон Сун и дальше продолжали бы глазеть вокруг, но Воль Сон повела их к зрительским рядам и усадила их в удобном месте на толстые соломенные подстилки. А затем еще раздобыла им керамический сосуд, своеобразную жаровню-печку, в которой горел древесный уголь.

— Как закончится представление или если захотите спать, возвращайтесь ко мне домой, — сказала им женщина. Она сунула детям в руки какое-то угощение, похожее на ломти домашней лепешки, сняла с себя платок, обмотала Бон Сун шею и удалилась.

А площадь уже гудела, полная народу: люди с нетерпением направили свои взоры на площадку- сцену, освещенную горящими факелами. А в стороне от зрителей тоже горели костры, там, где устроились любители азартных игр, возбужденные праздничной суматохой, не забывающие то и дело подкрепляться горячительными напитками.

Вскоре заиграла музыка, вступили барабаны и запели флейты. Появился артист в синей маске, олицетворяющей божество весны. А за ним — другие, в белой маске — божество осени, в черной — зимы, и в красной — лета. Божества пустились в пляс по кругу, их воинствующий вид подчеркивали развевающие одежды. Когда они сделали несколько кругов, к ним присоединился артист в желтой маске — главный предводитель над всеми четырьмя божествами. Музыка становилась все громче, рисунок танца поменялся, — теперь их действо походило на некий ритуал, шаманский обряд. Музыканты в синих, желтых, красных одеяниях самозабвенно делали свое дело — били в барабаны бук, чангу, дули в дудки, свирели, водили смычками по струнам хэгым. Артисты стремительно меняя позиции друг с дружкой, кружили по площади, — танец приближался к своему пику, торжеству могущества духов. Толпа зрителей неистово шумела.

Киль Сан с Бон Сун смотрели на происходящее затаив дыхание.

Вскоре фигуры пяти божеств одна за другой удалились, их сменили другие действующие лица — увечные люди — артисты в масках показывали танец невзгод и болезней, какие выпадали на долю простого народа. Несмотря на трагичность ситуации, танец больше выглядел комичным и забавным. Толпа, освещенная пламенем факелов и костров, то и дело взрывалась хохотом.

Тем временем, Ён И вышел из ворот рынка. Густая темень тотчас поглотила его. Он дошел до ближайшей забегаловки. Пожилая хозяйка спала при свете зажженной лампы, заслышав шум, поднялась. Спросила:

— Спектакль уже кончился?

— Нет, — сказал Ён И. — Началось второе действие.

Женщина пригладила голову, сложила постель. Как и в соседних постоялых дворах, у нее по случаю были приготовлены суп из свиной колбасы и достаточно рисовой бражки — макколи. Ведь после таких праздничных представлений ожидался больший наплыв посетителей, нежели в обычные дни.

— Налейте мне что-нибудь, — попросил мужчина. Хозяйка накрыла столик с несколькими видами закусок, принесла бутылку, Ён И выпил чарку залпом — одну, вторую, третью…

— Вы бы закусывали, — сказала хозяйка, глядя на привлекательного и грустного гостя.

Рассчитавшись с хозяйкой, Ён И вышел на холодный воздух и качающейся походкой пошел прочь. Он шагал по безлюдной дороге, по обеим сторонам едва заметно проглядывались редкие дома. Позади доносились отдаленные звуки музыки. «Хотя я и передвигаюсь с трудом, но все еще остаюсь человеком, — рассуждал Ён И, кутаясь в чогори. — Даже прекрасный цветок мака остается до конца маком, пока не облетит с него последний лепесток… а шаман остается шаманом, пока он в силах держать в руках бубен…» Он дошел до развилки, огляделся, затем нетвердой походкой двинулся к таверне Воль Сон.

— Воль Сон! — позвал он громко. И ударил кулаком в дверь. Женщина в это время находилась во дворе неподалеку, она с тревогой приблизилась к нему. Обнаружив мужчину в таком состоянии, хотела было спросить его, где он так напился, но не могла произнести ни слова. Ён И обернулся к ней:

— Разве бедный крестьянин не может выпить? Или ему нельзя увлечься женщиной?.. — Он приблизился к ней вплотную и ударил пятерней себе в грудь. — Ты у меня вот где… Отчего ты не осталась там? Зачем вернулась?.. — Склонил голову и неожиданно заплакал. Женщина опешила, Ён И схватил ее за руку и втащил в дом. Там он усадил Воль Сон на циновки, снял с головы шляпу, отбросил в сторону, задул лампу. И обнял женщину.

— Нет дня, чтобы я не думал о тебе, — проговорил он. — Ты должна меня ненавидеть… — Ён И, плача, ткнулся лицом в ее мокрое от слез лицо. Их слезы, соединившись в один ручей, капали на пол. И тела их тоже соединились в единое целое. Они, обнявшись, в безудержномпорыве, уносились все выше и выше. И не было в мире сил, которые разъеденили бы их печальную любовь.

ГЛАВА 9. Известие

Еще совсем недавно река по всему краю берега была закована толстой наледью. Но с потеплением лед стал откалываться кусками, и, блестя на солнце, уноситься течением вниз. А затем деревенские жители и глазом не успели моргнуть, как река, пенясь, весело заплескала волнами у берегов.

Но по утрам морозец еще пощипывал щеки детворы, трогал верхушки желтых ячменных побегов в делянках, воцарялся на вспаханной красной борозде земли под рис, где свалена куча удобрения и навоза.

Голое тутовое дерево с растопыренными ветвями наводило на мысль, что до весны еще далеко, но налившиеся бутоны сливы во внутреннем дворе усадьбы янбана Чхве говорили о необратимых переменах. И совсем скоро можно будет наблюдать, как покроется зеленой травкой дамба, а на ивах вдоль реки появится задорная листва.

Двор поместья был пуст. Старушка Каннан появилась в дверях дома для слуг, опираясь на палку, дергающимися губами напевая что-то себе под нос, неуверенными шажками отмеряя пространство. Обойдя колодец, она вернулась и с тяжелым вздохом опустилась на край веранды. Флигель тоже пребывал в тишине: вчера госпожа Юн, взяв с собой внучку Со Хи, отправилась в храм Ёнгокса. Отправилась в паланкине в сопровождении Сам Воль и Бон Сун Не. Остальные слуги работали в поле.

Слонялась без дела жена управляющего, а сам Ким Пхан Суль, с выражением беспокойства на лице, наблюдал за своим полоумным сыном Кэ Донгом: он собирал камни у изгороди и швырял их в сторону кладовых. Учуяв отсутствие людей, пара мышей перебежала двор наискосок и безбоязненно остановилась возле старушки.

«Эх, мыши, мыши… — пробормотала бабушка Каннан. — Я старая и больная… И вы смотрите на меня с презрением…»

Она выглядела как иссохшее тутовое дерево: кожа да кости, редкие неухоженные волосы сбились в космы и свисали на лицо и плечи. В свои семьдесят лет, Каннан выглядела старше вследствии болезней, преследовавших все последние годы. У нее не было детей, на которых могла бы опереться.

А Каннан — было прозвищем. Раньше ее звали собандэк — жена управляющего. Муж, действительно, работал управляющим. Но они состарились, на смену мужу пришел молодой Ким. Теперь старика стали звать Ба У, а ее — бабушка Каннан. В прошлом году слуги опасались, что им придется похоронить обоих, но по странной случайности старушка Каннан пережила холодную зиму и потихоньку оправилась.

«Времена года неизменно сменяют друг друга. Зима уходит, приходит весна, и деревья распускают почки. Но есть ли в природе более быстротечное, чем человеческая жизнь?.. — размышляла старушка Каннан. — Противный старик!.. Ушел первым, а не подумал, что будет со мной. А ведь говорил же, что переживет меня… Семьдесят лет пронеслись как один миг… Прошлое вспоминается, как если бы это было вчера. Кажется, еще недавно я сопровождала молодую госпожу Юн в храм Пекрён… А теперь и госпожа постарела. Но для меня она всегда останется молодой и красивой как цветок вишни…»

Мальчик Кэ Донг перелез через забор, и, не заметив старушки, побежал в сторону заднего двора, поддерживая руками спадающие штаны. Каннан рассеяно посмотрела ему вслед, встала, опираясь на палку, заковыляла по двору. Она вышла за ворота, огляделась и двинулась вниз по склону, но потеряв равновесие, уронила палку и плюхнулась на землю. «Догораю, точно рисовая солома… — досадовала она на себя. — Ох, как не хватает воздуха…»

Вдалеке, в поле цветущего омежника виднелись фигуры деревенских женщин. Старушка представила себя вместе с ними, и почти явственно ощущала, как листья омежника щекотали ее голые икры. Ах, как нежны и ароматны листья омежника! Каннан взгрустнула, вспомнив, что ее муж очень любил суп из листьев весеннего омежника. Она нащупала палку и с усилием поднялась. И продолжила путь. Позади послышался шум копыт и звон колокольчика — это был вол, тащивший перевернутый плуг. Вола за поводья держал Чиль Сон. Он истошно заорал:

— Посторонись! А-ну, остерегись!

Старушке еле хватило сил переместиться на обочину.

— Эй, осторожно!.. Так это вы, бабушка Каннан?!

— Я… — неслышно прошамкала Каннан.

— А я думаю, кто это… Сидели бы дома… Вам же приносят еду. Что вы здесь делаете?

— Соскучилась по людям, вот и вышла, — произнесла она с трудом. — А ты, значит, пахать собрался?

— Ага, — парень придержал вола.

Рассмотрев поближе Чиль Сона, старушка спросила:

— Так это твой вол?

— Если бы так, — ответил парень. — Если бы моя мать работала в хозяйстве господина Чхве, то, возможно, у нас был бы такой вол. Этот вол Ён И.

— Ён И, говоришь?..

— Как вы чувствуете себя, бабушка Каннан?

— Как чувствую?.. Было бы проще уйти на небо.

— Ну, скажете тоже…

— Когда живешь слишком долго, это грех.

Чиль Сон ударил вола по крупу, трогая его с места. Животное промычало и покосилось на человека, будто говоря, что тот не является хозяином, чтобы им понукать, но поспешило дальше. Чиль Сон вспомнил, как мальчишкой залез в огород чхампана и своровал дыню, за что был наказан дедушкой Ба У. Еще он вспомнил слова подвыпитого Ён И, сказанные однажды, что, мол, старикам следует умирать до того, как их настигнет немощь. Будто он сам никогда не постареет.

А вокруг всё казалось безмятежным: крестьяне, работающие в поле, лодки, плывущие по реке, корова с теленком на лугу и даже облака в небе, похожие на взбитый хлопок… И был великий смысл в том, что люди и природа жили в мире и гармонии.

Старушка Каннан, наконец, дошла до дома Ду Ман Не, и прежде чем войти в калитку, прислонилась к плетню, чтобы перевести дух. Выбежала с лаем собака, но увидев безобидную старушку, ретировалась. Двор огораживали деревья и густые лианы хмеля, за ними слышался звук крутящихся жерновов.

Старушка, покашливая, вошла во двор. Ду Ман Не стояла за кустами леспедецы, где вдоль забора толпились разных размеров горшки с соевой пастой и соусом, и крутила ручку жерновов. Завидя нежданную гостью, она всплеснула руками:

— Тетушка?!. О, небо! Что вас сюда привело?!

Женщина подхватила старушку под локоть, помогла ей дойти до веранды и усадила там.

— Я намеревалась на днях навестить вас. Что с вами произошло?

— Голова кружится… Дай отдышаться… Что поделываешь?

— Перемалываю горсть риса, чтобы приготовить отвар маме.

— Тяжелая работа.

— Да нет, тетушка.

— А где твой муж?

— В поле. Сейчас там самый разгар работ.

— А дети?

— Пошли за дровами.

— Сон И тоже?

— Нет, она понесла обед отцу.

— Дети, что и родители — толковые. В этом доме всегда всё будет хорошо.

— Как же вы решились идти сюда? — сокрушалась всё Ду Ман Не.

— Когда лежишь, и ночи, и дни становятся длиннее,

— сказала старушка.

— Но то, что вы встали, это хорошо.

— Моя жизнь, что сгоревшая соломинка. А как чувствует себя моя сестра?

— По-старому, — сказала Ду Ман Не, и, открыв дверь веранды, позвала громко: — Мама! Мама! К нам пришла тетушка!

— Что-что?! — донеслось из комнаты. — Дождь идет?

— Свекровь Ду Ман Не была туга на ухо.

— Да нет! Я говорю: тетушка пришла!

Ду Ман Не помогла Каннан пройти в дом. В полумраке помещения в постели лежала старая женщина, сестра старушки Каннан. Усадив гостью подле, Ду Ман Не поспешила наружу, сказав:

— Я сейчас приготовлю отвар.

— Девочка моя, не стоит беспокоиться обо мне, — сказала Каннан. И взглянула на лежащую. Но та не узнавала ее, моргая подслеповатыми глазами.

— Сестра! — попыталась позвать как можно громче гостья. — Это я — Каннан!

— А?..

— У тебя такая заботливая невестка и внуки… Ты знаешь это?..

— Лю-ю-ди ж-ждут дождя… Пр-р-ошлое лето б-было зас-с-сушливое… В с-с-соседней д-деревне ПхЁн И п-повредил с-с-спину…

— О чем ты говоришь, сестра?! Когда это было?! Разве не прошло с той поры больше тридцати лет?!. Но у тебя хорошая память… поневоле вспомнишь о днях минувших. Даже потеряв рассудок, ты не забыла своего старика. О, Будда! Будь милостив ко всем нам!.. — старушка Каннан закрыла глаза, перешла на молитву. Причитала до тех пор, пока не появилась Ду Ман Не, внесшая в комнату обеденный низкий столик с двумя мисками каши.

— Ну, что же ты, милая, не стоило беспокоиться, — сказала Каннан.

— Ешьте, пока горячая, — сказала Ду Ман Не. На лбу ее выступили капельки пота, а в волосах застряли серые хлопья пепла.

От плошек шел вкусный запах, рисовый отвар был приправлен семенами кунжута и зеленью. Каннан невольно потянулась за угощением. А Ду Ман Не, обняв свекровь, приподняла, усадила, затем, точно ребенка, стала кормить ее ложкой. У старой женщины, выжившей из ума, был на удивление отменный аппетит, она начисто опустошила миску, после чего улеглась на место.

А Каннан сьела каши лишь несколько ложек.

— Вы такую малость не одолели, тетушка? Чтобы были силы, надо есть…

— Не волнуйся, дома я не ем и этого.

— Мне бы хотелось почаще приходить к вам, тетушка, но не получается. Сам Воль и Бон Сун Не так заботятся о вас.

— Не беспокойся. Разве можешь ты поспевать везде? У тебя своих дел хватает. Что касается Сам Воль и Бон Сун Не, они так хвалили тебя.

— Ну, что вы, тетушка… — застенчиво улыбнулась Ду Ман Не и платочком вытерла со рта свекрови прилипшую кашу. Затем она вынесла столик. В это время во дворе опять залаяла собака. Ду Ман Не отчитывала кого-то: «Ненормальная девка! Зачем же ты бьешь собаку?!» Спустя минуту-другую шум стих, и она вошла в комнату.

— Что случилось? — спросила ее Каннан.

— Это До Чхуль, — ответила женщина. — Долго ее не было. А тут появилась и на собаку с палкой накинулась.

— Чего это с ней?

— У таких, говорят, с наступлением весны болезнь обостряется.

— Так и есть.

— Да ну ее, сумасшедшую… Кстати, тетушка, — хозяйка дома нахмурилась. — Не так давно Кан Чхон Дэк уехала к родителям.

— Да? — удивилась старушка Каннан. — Отчего же?

— Из-за Воль Сон.

— Из-за той девочки, что открыла в городе таверну? — Да.

— Что, Ён И с ней связался?.. Бедная Чхон Дэк… Она унаследовала все материнские качества, я думала — она будет жить хорошо. Какая же несчастная…

— Ей бы смириться с судьбой, — сказала Ду Ман Не.

— Мать Ён И не хотела их свадьбы, — сказала старушка Каннан. — Она даже отказывалась от еды и питья… Так, значит, Кан Чхон Дэк оставила Ён И?

— Она сказала ему, что жить с ним не будет, собрала узел и хлопнула дверью. Несносный у нее характер, надо сказать… А родители взяли, да отправили ее обратно. Велели терпеть, раз уж вышла замуж.

— Выходит, вернулась?

— Ага… Что самое интересное… Кан Чхон Дэк, возращаясь, на перевале встретила случайно, кого вы думаете… Ку Чхона.

— Ба!.. — от удивления Каннан едва не подпрыгнула на месте, ее мутные глаза широко раскрылись.

— Это было в Канчхоне, что на землях Хамян. Недалеко от горы Чирисан. Вот где она его встретила.

— Как он выглядел? — Каннан оживилась, подсела к Ду Ман Не ближе, сцепила вместе руки, костлявые точно грабли, во все глаза уставилась на женщину, как если бы это Ду Ман Не самолично встретила батрака Ку Чхона.

— Он нес молодую госпожу на спине, вероятно, она была больна. Оба выглядели, как последние нищие.

— Надо же!..

— Кан Чхон Дэк лица госпожи не видела, оно было прикрыто одеждой. Да они раньше никогда не встречались. А вот с Ку Чхоном они знакомы, но тот сделал вид, что не узнал ее и прошел мимо.

— Вот же… а что он мог сделать? — на глазах старушки выступили слезы.

— При виде Ку Чхона, несущего на спине молодую госпожу, Кан Чхон Дэк плакала.

— Воистину непредсказуемы пути человека…

— Кто бы мог подумать, что госпожа, молодая женщина из знатного семейства, родившая ребенка, закончит нищей…

— У меня закружилась голова. Мне бы прилечь…

— Ложитесь… — Ду Ман Не уложила старушку рядом со своей свекровью.

— Последние нищие… — бормотала Каннан. — А от родителей молодой госпожи не было известий?

— Да им, наверное, ничего не сообщали. Но даже если такая новость дошла до Сеула, что они могут сделать?

— Но они ведь из знатных, верно?

— Вроде бы да… Интеллигентные, со строгими семейными традициями. Но озаботятся ли они в нынешней ситуации о судьбе своей дочери?

— Правда ли, что между молодой госпожой и покойной женой господина Чхве была родственная связь?

— Это не так.

— Но почему оба брака были с женщинами из сеульских семей?

— Потому что родная бабушка господина Чхве была из столицы. Она с самого начала готовила невестку для внука из своего ближайшего окружения.

— Как бы там ни было, а господину следует поторопиться со следующей женитьбой. Ему нужен наследник.

— Гм…

— Большое хозяйство требует больших усилий… Кому янбан передаст владения?.. Как бы не было поздно… Если бы Чхве женился заново сейчас, то он мог бы родить сына. Но что поделаешь, их семью преследует какая-то кара…

Со двора послышался шум, появилась Сон И, выглядевшая вполне зрелой в свои тринадцать лет. Она положила на пол веранды узелок, заглянула в комнату:

— Мама, я вернулась! — Она заметила Каннан и широко улыбнулась, обнажив белые зубки. — Ах, бабушка, вы пришли!

— Да, моя хорошая, — отозвалась старушка, лежа на подушках. — А ты, я вижу, все больше на свою мать похожей становишься.

— Как ваше здоровье, бабушка?

— Терпимо… Вот, пришла вас повидать, да только притомилась.

— Как папа? — спросила Ду Ман Не дочь. — Обед ему понравился?

— Да, почти все съел.

— Каша, наверное, остыла, пока дошла?

— Нет, не совсем.

— Ну, пойди на кухню, приберись. Я там замочила ячмень, посмотри.

— Хорошо, мама, — ответила девочка и удалилась.

Ду Ман Не помогла свекрови помочиться в горшок, затем вынесла горшок, вернулась. А старушка Каннан присела, проговорила тихо, будто невпопад:

— Если помещик собрал осенью десять тысяч мешков зерна, значит, он имеет десять тысяч беспокойств, а если вырастил всего тысячу мешков, следовательно, у него только тысяча беспокойств… А у меня было беспокойство — дойду ли я нынче до тебя?.. Девочка моя, я хотела обсудить с тобой кое-что…

— Да, тетушка, — отозвалась Ду Ман Не, усаживаясь подле.

— Я о твоем втором сыне…

Ду Ман Не встревожено уставилась в глаза старушки. Та, подслеповато поморгав, продолжила:

— Мы люди простые и недостойны затрагивать больную тему о приемных детях… Мой покойный муж наказывал никогда не говорить об этом… Но я должна.

— Вы имеете ввиду Ён Мана? — спросила Ду Ман Не.

— Да. Я бы хотела, чтобы он позаботился о моем имени, когда я уйду… Неправильно, когда обряды в дни поминовения предкам делаются лишь потомками по материнской линии… Но разве мы с тобой, девочка, не из одной родственной семьи Кимов?

— Да, это так, тетушка.

— До сих пор я могла хотя бы чашку с водой поставить на могиле ушедших родных. Но когда мои глаза закроются, душа моя захочет испить водички, кто же мне поможет?.. Молодая госпожа, помню, говорила, что поручится за нас с мужем в монастыре, если не будет у нас никаких родственников… Вот я и хотела об этом поговорить с тобой.

— Да, конечно, тетушка.

— Дед твоего мужа и мой свёкор были троюродными братьями, следовательно, мы не такие уж дальние родственники.

— Вы правы.

— Поэтому я не вижу ничего предосудительного, если твой приемный сын поставит чашку с водой на моей могиле.

Ду Ман Не молчала, ее одолевали противоречивые чувства. Сказанное старушкой не было пустяком, который мог решаться одной лишь искренностью и заботой о близких. В каждой семье почтение к усопшим было делом святым. Но как можно обязать приемного сына к исполнению долга, если ему, по существующему закону, ничего не достанется по наследству? Если бы он однажды вступил в свои права, то поклонение предкам стало бы железным правилом, в противном случае, семью в дальнейшем постигли бы одни неудачи.

Ду Ман Не была в затруднительном положении.

— Моя просьба не пуста, — сказала Каннан слабым хрипящим голосом. — Я обращусь с просьбой к госпоже Юн, чтобы она выделила вам клочок земли для возделывания риса.

Ду Ман Не от неожиданности тотчас раскраснелась: о таком они с мужем не могли мечтать даже во сне.

— Это для меня не просто… Но я попрошу госпожу. Думаю, она отнесется к моей просьбе с пониманием.

— Тетушка…

— Надеюсь, скоро все решится…

— Тетушка, я не нахожу слов… Я непременно расскажу обо всём мужу.

— Поделись… Я потратила столько сил, чтобы придти сюда… Как грустно, когда нет детей…

— Тетушка, я вам очень благодарна… — смущенная и одновременно возбужденная Ду Ман Не застыла в одном положении, сложив на груди руки.

— А теперь мне пора. Только не знаю, дойду ли…

— Не беспокойтесь, тетушка, я отнесу вас на спине.

— Сможешь?

— Конечно.

Во дворе девочка толкла ячмень в ступе, зажав в руке пестик. Полы ее короткой черной юбки шевелил ветерок. Когда Сон И поднимала руку с пестиком вверх, то невольно вставала на цыпочки, при этом казалось, что она сама словно отрывается от земли и поднимается к небу.

— Бабушка, вы уходите?! — окликнула она, заметив, как мать со старушкой на спине выходит из веранды.

— Пора, моя деточка, засиделась у вас, — отозвалась Каннан.

— Я скоро, — сказала дочери Ду Ман Не, направляясь к калитке.

— До свиданья, бабушка!

— До свиданья, милая!

Ду Ман Не шла неспешно по дороге, нести старушку ей было совсем легко, она почти не ощущала тяжести: шагая, думала о своём, а еще о том, как было бы замечательно иметь собственный участок земли.

ГЛАВА 10. Охотник Кан Пхо Су

Юн Бо, навестивший могилу родителей, шагал домой по проселочной дороге. Вскоре он настиг человека, который был явно не в духе, недовольно бурчал что-то себе под нос и размахивал рукой с зажатой курительной трубкой. Юн Бо узнал в нем школьного учителя Ким Хун Чана и крикнул тому в спину:

— Что произошло, учитель?! В такой погожий день нельзя ни на кого сердиться!

Ким обернулся и сердито проговорил:

— Мир рушится, вот что!

— Ну и что с того?

— Этот негодник Со Кым Доль… — учитель не договорил и со злостью сплюнул.

— А чем он провинился перед вами? — Юн Бо поровнялся с учителем, широко улыбался, обнажая редкие зубы. Они проходили мимо дома Со Кым Доля, на плетне сидел петух с красным гребешком, грозным взором осматривающий всё вокруг.

— Кем бы человек ни был, он должен уважать других. Иначе чем он отличается от дикаря?.. У этого Со ведь есть невестка, ему подобает вести себя более прилично.

— Не знаю, что он вам сделал, только скажу, что Со — человек жизнерадостный и веселый. Вы бы, наверное, тоже были таким же, будь ваша супруга жива.

— Вот, мерзавец! — вырвалось вдруг у учителя Кима и брови над его глазами приняли форму треугольника. — Ты следи за своим языком, а то я его вырву!

— Хе-хе-хе… Не стоит вам так сердиться.

Некоторое время они изучающее разглядывали друг друга, затем Ким Хун Чан, не удержавшись, съязвил:

— Какой ты негодяй, все-таки… Как рыба-пеленгас выпрыгиваешь из воды, дразнишь… Насмехаться над янбаном вздумал?..

Юн Бо молча шел рядом, уже сетуя на себя, что зря так разгневал учителя.

Ким Хун Чана в деревне почитали, как очень пожилого человека. Его лицо, испещренное сетью морщин, напоминало сушеную тыкву. Внешне он выглядел на семьдесят с лишним лет, хотя истинный его возраст никому не был известен. Волосы его были редки и наполовину седы, а брови и борода походили на пряжу из рами. Но когда он работал на поле, деревенские, глядя на его широкую спину и бугрящиеся мускулы рук, говорили: «Да ему нет и шестидясяти! Он же фору даст молодым!»

Морщины на лице Кима были результатом бед и несчастий, выпавших на его долю. В течении нескольких лет он похоронил троих сыновей, одного за другим. А затем и жену, сердце которой не выдержало всех тяжелых утрат. В живых осталась только самая младшая дочь, — она только давала ему сил жить дальше. А жили они бедно. Хотя, надо сказать, что в роду Кима все мужчины, начиная с прадеда, занимали небольшую чиновничью должность, но что касается самого Кима, то он никогда не пытался сдать экзамен на государственную службу, потому и довольствовался ничего не значившим положением провинциального янбана. А чем же для него была его единственная дочь? Неизвестно, что по-настоящему чувствовал Ким к родному дитя, но внешне он относился к ней, как к щенку, от которого нет никакой пользы. Он часто вздыхал, глядя на дочь: «Если двери моей никчемной судьбы захлопнутся, то с каким лицом я приду к своим предкам?» Он мечтал усыновить какого-нибудь мальчика-сироту, которому впоследствии мог бы поручить могилы предков. Как будто не было у него других забот, и это желание являлось главным смыслом его существования.

Ким Хун Чан, успокоившись, взглянул на собеседника, на его ноги, обутые в изношенные лапти и на мешок с инструментами, который тот нес за плечами. Спросил:

— Так ты на работу?

— Да, — ответил Юн Бо.

— Это хорошо… Гляди, как крестьяне работают в поле.

— Угу.

— Обрабатывают землю под посев риса.

— Земля здесь благодатная, что и говорить… Слава Богу!

Вдалеке, за полем, пронизанный солнечными лучами, тянулся шлейф тумана. Учитель Ким, пыхтя своей трубкой, процитировал длинное китайское изречение, затем продолжил:

— В любое время года земля неизменна, но ее плодородие зависит от воли небес и душевных качеств человека.

— Что вы этим хотите сказать?

— Когда ты голоден, то заискиваешь пред дающим пищу. А насытившись, забываешь о том, что заискивал. Идешь в теплое место, а холодное — покидаешь. Вот и вся человеческая природа.

Юн Бо молчал.

— И далеко ты направляешься? — спросил Ким.

— В Чинчжу.

— Значит, идешь ремонтировать дома?.. Ты бы починил себя, свою душу. Вот с чего тебе надо начинать! — Ким разошелся с новой силой, он кричал на Юн Бо, поносил его всякими словами, затем, вдруг затих и бессильно махнул рукой.

— Что вам до меня? — сказал плотник — Успокойтесь уж.

— Я мог бы выгнать тебя из деревни.

— Выгнать?

— Да, можешь мне поверить. Но твоя почтительность к предкам заслуживает похвалы… поэтому поступай, как знаешь. Мудрецы прошлого говорили: «Подумай перед тем, как действовать». А что ты знаешь?

— Ничего я не знаю, учитель… Но скажите мне… — Юн Бо остановился, опустил на землю мешок с инструментами, подошел вплотную к Киму. — Хочу спросить вас об одной вещи… Что вы думаете об «Армии справедливости?»

— Гм… Сложный вопрос. Судя по всему, это движение призвано собрать под свои знамена справедливых мужей — цвет нации, — голос Ким Хун Чана взволновано дрожал.

— Насколько я понимаю, одни хотят прогнать японцев, а другие — наказать разворовавшихся чиновников. По-моему, у всех общая задача. Тогда почему о движении Донхак говорят плохо, а об «Армии справедливости» — хорошо?

— Верность королю и неверность — это не одно и тоже.

— Если крестьянин выступает за свои права — это неверность, а если янбан разворовывает казну и унижает простых людей, то это верность?

— Ба, куда ты завернул! Не хочу слушать! Убирайся прочь! — Ким Хун Чан сошел с дороги, подошел к канаве и опустил ногу в воду.

Юн Бо, наблюдавший за ним, решил изменить тему разговора, его голос даже стал более мягким:

— Учитель, так куда же вы направляетесь по утренней росе?

Такое происходило с ними почти всегда. Несмотря на разницу в возрасте, социальное положение и отличие в образе мыслей, у них двоих за эти годы сложилась взаимная симпатия друг к другу. Хула, ругань и подначивание в их отношениях не сделали их врагами, а наоборот, только укрепляли дружбу, что было странно.

— Я был в соседней деревне, — заявил Ким. — Навестил Чин Са, он оказался в весьма затруднительном положении.

— Слухи ходят, что Ок Све сбежал, это правда? — поинтересовался Юн Бо.

— Негодник, оставил семью хозяина, теперь им не накого положиться. Воистину мир перевернулся. Поймать бы мерзавца и забить до смерти батогами.

— Не стоит осуждать человека. Кто знает, что ему приходилось терпеть? Я слышал, что он голодал и при этом служил двум вдовам. Должно быть, припёрло, что сбежал…

Со стороны оба, Юн Бо и Ким Хун Чан, выглядели людьми беспечными, как если бы первый не собрался вовсе в дальнюю дорогу, а второй — не спешил за снадобием для дочери, которая всю прошлую ночь мучилась рвотой и поносом.

— Каждый должен исполнять свой долг. Слуги обязаны делать свою работу, а хозяева — свою.

В это время они увидели неподалеку идущего со стороны соседней деревни мужчину, который вскоре поровнялся с ними. Это был Ким Пхён Сан, с непокрытой головой, он держал руки в карманах штанов, должно быть, опять провел ночь за игрой в карты. Он прошел между двумя путниками, взглянул молча на их лица и фыркнул, точно какое-то животное. В ответ на это Ким Хун Чан сердито сплюнул. А Юн Бо, не зная, как на все это реагировать, молвил:

— Пожалуй, мне надо бы поторопиться, — и закинув на плечо мешок, пошел вперед быстрыми шагами.

— На работу отправляешься? — грубо поинтересовался, обернувшись, Пхён Сан.

— На работу ли, или куда еще, тебе, что за дело? — парировал Юн Бо.

— Черт возьми, я не спал всю ночь!

— Что, сорвал куш?

— Если бы…

— Ну, ну.. — Юн Бо, не желая больше разговаривать с Пхён Саном, прибавил шагу. А упитанный картежник не отставал от него.

— Я спустил всё…

— Чтобы выигрывать, надо и проигрывать.

— А ты, что же, работаешь, работаешь, а капитал на ветер бросаешь?

— Это уж не твое дело, янбан. Ты сам по себе, я сам по себе, — с этими словами Юн Бо резко повернул влево к реке, направляясь к переправе.

— Хи-хи-хи, — Пхён Сан был бы не прочь называться янбаном, но он простой крестьянин, хотя и упитанный: с жесткими волосами на голове, широким лоснящимся лицом. Узкий его лоб рассекала одна глубокая морщина. Поглаживая выпирающий живот, он вошел к себе во двор с криком: «Есть хочу!»

Дети, два малых сына, услышав угрожающий крик отца, тотчас попрятались кто куда. А их мать, работавшая за ткацким станком в крохотной комнате, разогнула спину и вышла встречать мужа:

— Сейчас накрою столик

— Погоди, Ан Дэк.. я, пожалуй, сначала вздремну… — Пхён Сан зашел в комнату, примыкающую к кухне, оставил дверь открытой, растянулся на циновке и вскоре захрапел на весь дом.

Хам Ан Дэк закрыла дверь, позвала детей завтракать, положила им в плошки вареного риса, сама сьела отвар из остатков рисовой шкварки — суннюн.

— Потом отнесите столик на кухню и идите играть на улицу, — велела она сыновьям, и, выйдя в сарай, нашла мотыгу.

Старшему сыну Ко Боку исполнилось двенадцать, младшему Хан Боку — семь. Ко Бок был похож на отца, а Хан Бок — на мать.

Поля вокруг зеленели веселыми рисовыми всходами. Но Хам Ан Дэк это не радовало. Был у них хороший надел земли, да пропал, — муж проиграл его в карты, а теперь они довольствовались лишь кусочком земли среди скал, совсем не плодородным, который они каждый год засевали ячмень. Пользы от ячменя не было никакой, поэтому, чтобы свести концы с концами, Ан Дэк приходилось день и ночь работать на ткацком станке, и у нее почти не оставалось времени пропалывать ячменное поле.

Дойдя до своего участка, женщина обнаружила, что он весь зарос лисохвостом. «Разве может здесь вырасти ячмень?» — проговорила она со вздохом. Опустилась на корточки и вонзила мотыгу в землю. Ей казалось, что травы нынче стало намного больше по сравнению с прошлым годом. Она надеялась прополоть хотя бы две грядки. Вскоре на раскрасневшемся лице Хам Ан Дэк выступил пот. Она почувствовала головную боль и слабость. «Почему так гудит в ушах?» — спрашивала она себя, но не останавливалась, продолжая работать мотыгой. Время приближалось к полудню. Ан Дэк выпрямилась, заметив проходящую мимо Сон И с корзиной на голове.

— Деточка, ты несешь отцу обед?

— Да, — отозвалась девочка.

— А нет ли у тебя водички? Что-то в горле совсем пересохло.

— Сейчас… — Сон И опустила корзину на траву, достала бутыль, налила в кружку.

— Ух, хорошо… — женщина вытерла рот тыльной стороной ладони. — Словно небесной влаги испила…

— Вы вспотели, — сказала девочка. — Почему бы вам не передохнуть?

— Пожалуй… Ну ты иди… Спасибо!

Хам Ан Дэк отрешенно смотрела вслед девочке с весело торчащимися косичками и на душе у нее сделалось грустно. Куда она докатилась, что у неё за жизнь, если сочувствие ей оказывает только посторонний ребенок?

Когда женщина возвратилась домой, муж ее все еще спал, громко храпя. И детей не было видно. Положив мотыгу, Ан Дэк сняла с головы обмотанное полотенце, умылась. Затем в кладовке открыла крышку керамического кувшина, нащупала два яйца, — а ведь оставалось четыре. «Этот негодник Ко Бок! Будь он неладен!» В прошлую неделю Хам Ан Дэк сшила шелковую блузку для одной молодой женщины из соседней деревни, и та, вместе с платой в подарок преподнесла и четыре яйца. Она их спрятала втайне от домашних в этот кувшин. И теперь два яйца пропали. Ах, мерзавец, сын! Что ей делать с ним?.. Ведь она старается для их отца!

А муж с ней не церемонился, чуть что не так — свирепел, опрокидывал обеденный столик, пинал дверь… «Тварь! Темная баба! За кого ты держишь меня — главу семейства?!. Я тебе, что — портянка?! Забыла свое происхождение?!» — кричал он обыкновенно. Теперь дрых без задних ног. Его не было несколько дней. Играл в карты, конечно, и, как всегда — все денежки просадил. Проснется, захочет есть. А эти яйца для него приготовила… Какой мерзавец этот Ко Бок! Не выйдет из него человека! Вся надежда — на Хан Бока, младшего сына!

— Принеси поесть! — раздался громогласный крик проснувшегося мужа.

— Я сейчас! — отозвалась жена. Она хлопотала на кухне, в котле варился луковый суп, — туда она разбила яйцо.

За столом Ким Пхён Сан по своей привычке проявлял недовольство, — то ему суп недосолен, то закуски пресны и мало в них перца, — однако, всё съел. Нынче мужа посетило хорошее расположение духа. Он поведал, что прошедшей ночью ему не везло в карты, но все же выиграл какие-то гроши. Затем он встал и вышел из дома. Куда идет, не сказал.

А пошел он, разумеется, в забегаловку. Ввалившись в дверь, он заметил в помещении своего давнего приятеля и заорал:

— О! Кан Пхо Су! Давненько мы с тобой не виделись!

Сидевший за столом усатый мужчина поднял в ответ чарку:

— Я рад приветствовать вас!

— Как поживаешь? — Ким Пхён Сан присел рядом.

— У меня что ни день, всё едино, — ответил Кан Пхо Су. — А вы, уважаемый Ким, как всегда выглядите хорошо.

Пхён Сан благодушно качнул головой. Его никто не называл «уважаемый», кроме Пхо Су, и тот говорил это искренне, без заискивания и лести.

— В последнее время я тебя нигде не видел, охотник Кан. Уж было заволновался, не случилось ли что с тобой?

— Чему быть, того не миновать. Зверь не ждет смиренно, когда я его поймаю. Так что ни для кого не будет новостью, если я стану пищей тигру или медведю.

— Да ты еще силен и крепок, дружище!

— Ну, как сказать…

— Был на рынке, что ли?

— Нет.

— Гм…

— У меня тут дело есть.

— Что за дело?

— Так…

— Видимо, хорошее дело?

— Неплохое, — Кан Пхо Су вытер с усов влагу крупной ладонью.

— Ясно… — Ким Пхён Сан кивнул, затем обернулся к хозяйке заведения, крикнул. — Неси сюда водку! Сегодня я плачу!

Женщина косо взглянула на гостя. Сказала:

— И не подумаю.

— Что?! Я говорю — неси!

— А я говорю — не дождешься!.. Даже у блохи есть стыд.

— Думаешь, у меня нет денег? — Пхён Сан достал из кармана несколько монет.

— Вот незадача… — пробурчала хозяйка, но принесла бутылку. Пхён Сан молча принялся разливать водку в чарки. Будучи завсегдатаем таверны, и частенько выпивая здесь в долг, он уже привык, что на его грубость хозяйка отвечала тем же, и зла на нее не держал. Сейчас он был в хорошем настроении. Он встретил приятеля, от которого уже не однажды имел навар, и чутье его подсказывало, что и теперь ему что-то перепадет. Он несколько раз затаскивал охотника в игорный дом, где за чужой счет ему удавалось кое-чем разжиться. А разок даже крупно надул Кана, купив у него за бесценок медвежью желчь и перепродав за хорошие деньги. Надо сказать, что Кан Пхо Су был большим профессионалом в своем деле, охотником непревзойденным, отважным и смелым, но в обычной жизни был весьма недальновидным, а в больших случаях — натуральным профаном. Для таких, как Ким Пхён Сан, охотник являлся настоящей находкой. Вот почему Ким нынче так возрадовался встрече с Пхо Су.

Выпив очередную рюмку, он стал осторожно допытываться:

— Так что у тебя здесь за дело?

— Гм… Одна женщина… — Кан Пхо Су не договорил, смутился.

— Говоришь, женщина?.. — глаза Кима тотчас заблестели.

— Видишь ли… Одному человеку срочно понадобилась…

— Медвежья желчь?

— Ага, — кивнул охотник.

— Договорился о цене? Тебе хорошо заплатят?

— Пока конкретно не говорили о сумме. Но им очень нужна желчь.

— Когда ты уходишь в горы?

— Завтра утром.

— Ясно… Ну, ты, давай, выпей.

— Хватит мне уже, спать хочется, — Кан Пхо Су зевнул, но всё же поднял налитую чарку.

— Но признайся… — заговорщицки молвил Ким Пхён Сан, придвигаясь ближе к охотнику. — Тебе же не только желчь заказали, верно?

— А что еще?

— Шкуру тигра.

— Ба!.. Ты думаешь, так легко завалить тигра?

— Но ведь заказали, а?

— Знаешь ли… — Кан Пхо Су, не желая дальше продолжать эту тему, вновь зевнул. — Прошлую ночь я плохо спал.

— Тогда иди в заднюю комнату и поспи, — вмешалась тут же хозяйка заведения.

— Пожалуй, — охотник встал. Глядя, как он поплелся в смежную комнату, Ким решил незаметно улизнуть. Но хозяйка была начеку, наблюдая за ним, как тот обувается и не замедлила бросить:

— А кто платить будет?

— Ах, да… — спохватился нарочито Ким и достал деньги.

— И это всё? А остальной должок?

— Гм…

— За все время ты выпил на изрядную сумму. У меня всё записано.

— Вот разжужжалась, оса… Я что, собираюсь помирать сегодня?

— А кто тебя знает?..

— Накаркаешь еще…

Ким Пхён Сан, кашляя, вышел на дорогу. Подошел к дереву, присел на корточки, посмотрел на простирающееся поле. Он намеревался после посещения забегаловки пойти в город. Но все карты спутала беседа с охотником. Он обмолвился о какой-то женщине, но не договорил, кто она и какова ее роль? Но ясно одно — для нее охотник должен добыть желчь. Черт бы меня побрал! Надо утром выманить его в город!

В поле трудились крестьяне, мужчины и женщины. А их дети, оставшиеся дома, тоже старались быть полезными: выполняли какие-то мелкие дела по хозяйству, собирали хворост, сушили злаки на соломенных подстилках, отгоняли воробьев, мели вениками сор во дворе и прочее, прочее. Только сыновья Ким Пхён Сана слонялись без дела на гумне. Они, ничем не занятые, маялись, и даже, чего-то не поделив, повздорили: Ко Бок ударил Хан Бока и тот заревел.

Происшедший разговор с охотником не вылезал из головы Ким Пхён Сана, он взглянул на солнце и встал. А на поле люди уже заметили Кима, и один из них обронил:

— Чего это картежник там околачивается?

— А тушу-то наел, гляди, — добавил второй.

— Нечего болтать, работайте! — осадил товарищей третий.

Кима в деревне не любили, считая его бездельником, особенную неприязнь питали к нему женщины, они даже сворачивали с дороги, если тот шел им навстречу.

— Глядите, кто это там едет?

— Где?

— Да вон же, у холма…

Ким Пхён Сан тоже посмотрел туда. Верхом на лошади скакал незнакомый человек в европейской одежде, нахлобучив на голову шляпу. При виде незнакомца даже дети, игравшие у дороги, разбежались.

— Кого только не увидишь в этом мире, — сказал Ён Пхаль, выйдя с поля к обочине дороги и обратился к Ким Пхён Сану. — Уж не японец ли это?

— Нет, не японец, — сказал картежник.

Крестьяне в поле тоже заинтересовались всадником и с тревогой на лице провожали его.

— Похоже, он направляется в усадьбу янбана Чхве, — предположил Ён Пхаль.

— Это родственник чхампана Чхве из Сеула, — знающим тоном проговорил Ким Пхён Сан и громко фыркнул.

— Неужели? — Ён Пхаля разбирало неподдельное любопытство. Но Ким Пхён Сан зашагал обратно к таверне, не сказав больше ни слова. Хозяйка харчевни убирала грязную посуду со столов. Она глянула на вошедшего Кима и скривила рот:

— Чего опять явился?

— Кан Пхо Су уже ушел? — спросил Ким.

— Наверное.

Ким Пхён Сан прислушался, и, уловив ухом храп в соседней комнате, заулыбался, кивнул хозяйке:

— Это твой мужчина? Оберегаешь его сон?

— Да разразит тебя гром за такие слова!.. Мой муж еще живой.

— Хэ-хэ-хэ…

— Скверная же у тебя душа!

— А что тебе в моей душе не нравится?

— Если ты так будешь продолжать, то кончишь очень плохо… Пользуешься слабостью Кан Пхо Су, неужели тебе не жаль его?

— Я, что, собираюсь его съесть?

— Не уйти тебе от наказания за свои грехи.

— Охо, хо, хо…

Ким Пхён Сан ретировался, уверенный, что охотник еще долго будет отсыпаться, и отправился домой. Придя к себе, он решил тоже вздремнуть, но сон не шел. Его беспокоили мысли, что хозяйка забегаловки сможет испортить Всё дело. Дождусь первых петухов, решил он. Но неожиданно среди ночи охотник сам явился к нему. Открыл дверь и, просунув голову в комнату, шепотом позвал:

— Пхён Сан, ты дома?

— Здесь я, — отозвался удивленный Ким.

— Выйди на минуту!

— Иду!

Ким Пхён Сан наскоро оделся и поспешил на залитый слабым лунным светом двор. Охотник взял его за руку и увел к абрикосовому дереву, подальше от светящегося окна, за которым слышался звук ткацкого станка.

— Что случилось-то?

— Видишь ли, какое дело…

— Сбыл товар, никак?

— Сбыл, — прошептал ночной гость. — Но плату я получил не деньгами… А двумя золотыми кольцами.

— Что, что? — поразился Ким Пхён Сан и шумно сглотнул слюну.

— Только не говори никому.

— Конечно…

— Я никогда прежде не видел золотых вещей.

— Гм…

— Для меня это так неожиданно… Вот думаю продать эти кольца…

— Предоставь это мне. Я помогу.

— Потому я и пришел к тебе.

— Но прежде я должен знать предысторию… Что ты продал? За что ты получил кольца?

— Ну, это… немного как бы…

— Говори. Ты еще днем мялся… Ну же, не томи!

— Видишь ли… тут дело щекотливое… Эти кольца для соблазнения… Если эти вещи будут у женщины, то она сможет завладеть любым мужчиной, который ей понравится. Кольца особой лисьей ворожбы.

— Чего, чего?.. — Ким уставился на собеседника, раскрыв рот. Затем неудержимо расхохотался. И даже хлопнул в ладоши. — Ну и ну!.. Надо же… И ты веришь этим глупостям? Кто тебе такое сказал?.. Хо-хо-хо… — Наконец, он успокоился, кивнул. — Ладно. Так кто же эта особа?

— Я обещал никому не говорить, — охотник помотал головой. Но, под натиском приятеля, сдался и назвал имя — Кви Нё. Служанка в усадьбе чхампана Чхве.

ГЛАВА 11. Просвещенный янбан

Гостем в европейской одежде, прибывшим из Сеула верхом на лошади, оказался Чо Джун Ку — троюродный брат янбана Чхве Чи Су. Пять лет назад он приезжал в усадьбу по случаю рождения Со Хи. Чо Джун Ку был внуком старшего брата госпожи Чо, бабушки чхампана Чхве.

Когда гость, в сопровождении Киль Сана, направился к Большому дому, слуги тотчас начали шептаться: «Господин Чо изменился. Шесть лет назад он был очень солидный…»

«Точно… он тогда приезжал в атласном халате».

«А теперь что за вид у него? Выглядит как побитый ворон…»

«Нет, не ворон, а воробей…»

Слуги хихикали. Для них необычно видеть корейца в европейской одежде, хотя слухи о том, что в Сеуле многие рядятся в европейское, ходили в деревне давно. Но одно дело слышать, а совсем другое — видеть всё собственными глазами. Горожанин Чо Джун Ку был в черном костюме — брюках и пиджаке, на голове модная фетровая шляпа, на ногах черные лакированные ботинки. Вероятно, причиной этому был костюм: гость выглядел несколько нелепым, если не сказать, уродливым — туловище длинное, а ноги совсем короткие. Но возможно, всё дело в наследственности, ведь госпожа Чо тоже была коротконогая.

«Такие как у него штаны я видела у японских солдат».

«Ты путаешь. У тех мерзавцев военная униформа».

«Нет разницы. Что у этого Чо, что у японцев — те же узкие штаны».

«Верно, при этом японцы выглядели более подтянутыми».

«Это потому, что у них большие сабли, а ты от страха едва не наложил в штаны. Ха-ха-ха!..»

«У этого столичного гостя шляпа без подвязок».

Судя по тому, как слуги бесцеремонно обсуждали прибывшего господина, можно было сделать вывод, что Чо Джун Ку не столь уж долгожданный гость в самом семействе Чхве.

Между тем Чо Джун Ку, войдя во внутренний двор, спросил Киль Сана:

— Так где же сейчас твой господин?

— Вероятно, во флигеле, — ответил мальчик

— Так пойди и доложи ему обо мне, — сердитым тоном велел гость.

— Хорошо, — Киль Сан поклонился и убежал. Глянув ему вслед, Чо Джун Ку не стал подниматься на веранду, а отошел под тень платана, снял шляпу, вытер платком лицо. Строгое слегка бледное лицо не было лишено мужского достоинства и оттенка аристократизма. «Хм, здесь всё еще витает дух спокойствия и процветания!» — проговорил он вслух. Сложил платок, засунул его в карман, затем подался назад, разогнув спину, посмотрел на небо. Серый коршун высоко кружа в вышине, сделал несколько кругов и улетел в сторону горы Данг. А с полей сухой ветер доносил приглушенное пение деревенских женщин.

Прибежал Киль Сан, запыхавшись, доложил:

— Хозяин велел мне сопроводить вас во флигель.

— Во флигель?.. Что ж, веди, — Чо Джун Ку внешне никак не выражал неудовольствия, только повел плечами, как если бы они затекли.

Когда они дошли до флигеля, мальчик повел гостя через террасу и, приоткрыв раздвижную дверь в помещение, известил громко:

— Господин! Я привел гостя!

Чхве Чи Су сидел на ондоле, даже не соизволив встать, а просто обернулся и бросил:

— Пусть войдет.

Кроме хозяина, в комнате находился незнакомый мужчина, примерно одного возраста с Чхве, похожий на чиновника. Чо Джун Ку вошел, в знак приветствия поклонился, снял шляпу и сел, предварительно подобрав штанины брюк.

— Должно быть, вам пришлось нелегко проделать столь долгий и нелегкий путь, — проговорил Чхве Чи Су. Его голос был лишен всякого почтения к прибывшему, как если бы разговаривал он с обычным жителем деревни. Затем он обернулся к чиновнику:

— Разрешите представить вам гостя из Сеула, о котором я ранее упоминал… — не назвав имя, посмотрел в сторону Чо Джун Ку, кивнул:

— Это господин Ли Дон Чжин из Хадонга.

Чо Джун Ку и чиновник поклонились друг другу. В воздухе повисла неловкая пауза: трое мужчин молчали, словно набрав в рот воды. В открытое окно влетал ветерок, доносил запах сосен.

— Что вас привело к нам? — наконец удосужился спросить дальнего родственника господин Чхве.

— Ничего особенного, — ответил Чо Джун Ку. — Просто решил навестить вас, да и самому развеяться.

— Всё ли хорошо в семье?

— Да, более менее. А цвет вашего лица, отмечу я, не так здоров, как прежде.

Возможно, ему не следовало так говорить хозяину дома в присутствии чиновника из Хадонга. Но его столь прямолинейные слова означали, что он прекрасно знал характер и нрав Чхве. Вот и сейчас хозяин дома плотно сжал свои тонкие губы, помрачнел, как зимний ветер на реке Сомчин. Чо Джун Ку же, по природе, всегда отличался спокойствием ипрямотой суждений. Статный, с правильными чертами лица, он выглядел сейчас более выигрышно, нежели два других ученых мужа, сидящие подле него. Будучи на два года старше чхампана, Чо Джун Ку казался гораздо моложе Чхве.

— А у вас всё ли благополучно в семье? — осведомился Чо Джун Ку.

— Как же — всё благополучно?!. — неожиданно повысил голос янбан Чхве. — Когда жена сбегает из дома с батраком, благополучным это не назовешь!..

Чо Джун Ку знал, что Чхве часто посещали приступы раздражительности, но не ожидал, что тот заговорит о семейных делах так открыто и яростно.

— Да, я немного слышал об этом, — сказал Чо, запоздало сообразив, что лучше было бы помолчать.

— Не знаю, чему больше радоваться… Если бы эта недостойная женщина осталась… даже тогда нашему роду наступил бы конец. Имею ввиду, что я стал совсем бесполезным, — произнеся это, Чхве Чи Су разразился громким смехом. Это был смех отчаяния.

Ли Дон Джин посмотрел на собеседника, дождался пока пройдет у того приступ смеха, затем сказал:

— Есть причины для волнения… У вас нет наследника. Кто будет после вас совершать ритуальные подношения на могиле предков?

— Всё бесполезно, — проговорил Чхве. — В скором времени люди, ратующие за европейскую культуру, сметут начисто все родовые молельни.

— Этого никогда не случится, — возразил Ли Дон Джин, и добавил более язвительно. — Возвращаясь к вашей семье… Надеюсь, у вас не будет доминировать линия по материнской родне? — сказав это, он почему-то скользнул злым взглядом по сидящему Чо Джун Ку.

— Если покопаться, то в нашем родовом древе фамилию Чхве почти не встретишь, разве только Чо и Юн, — сказал с усмешкой Чхве.

— Я только хотел сказать, что вам надо свыкнуться с мыслью, что поклоняться предкам будут потомки по линии вашей дочери.

— Вам не о чем беспокоиться, — сказал хозяин дома. — Так уж повелось, что издавна новый день в нашем семействе начинался не с криками петухов, а с кудахтанья куриц. Хе-хе… Кстати, вы виделись с моей матушкой?

— Да, виделся. Мне показалось, что она не в духе.

— Никто не знает, что творится у нее на душе.

— Я подумал, что, возможно, она винит меня за происшедшее с вами…

— Нет, нет, какое отношение имеете вы ко всему этому.. За исключением того, что вы однажды посоветовали мне почаще навещать куртизанок. Последуй я тогда вашему совету, возможно, сейчас дело обстояло совсем по-другому, — сказав это, янбан Чхве вновь разразился смехом.

Следует заметить, что Чхве, будучи младше Чо, никогда не обращался к тому с вежливым «хённим» — брат. Всё это намекало на то, что Чхве ни во что не ставил своего кузена.

Выждав паузу, вставил своё слово в беседе и Чо Джон Ку:

— И все-таки, меня не покидает чувство, что ваша матушка, моя тетя, винит меня в чем-то… например, в том, что я вам указал неверный путь во время вашего пребывания у меня дома в Сеуле.

— Вы так считаете? — язвительно спросил Ли Дон Джин. — А может быть, ей просто не понравился ваш внешний вид? Она сердилась за то, что вы отрезали на голове санто и нарядились в европейскую одежду?

На это Чо Джун Ку лишь усмехнулся.

— Но, возможно, матушка подумала, что вы прибыли, как и в прошлый раз, с непростой просьбой, — добавил Чхве Чи Су.

— Я корю себя за тот случай, — сказал Чо Джун Ку. — И счел бы себя совершенно бестактным беспокоить тетю таким же образом и нынче. Всё дело в том, что в Сеуле в последнее время стало очень тревожно, и я решил от всего этого отвлечься и развеяться.

— Так вы, значит, прямо из Сеула и прибыли? — поинтересовался Ли Дон Джин.

— Да.

— Тогда просветите, что там происходит? А то мы тут в глуши в совершенном неведении.

— Зачем тебе знать? — вмешался тут янбан Чхве резким, жестким голосом. — Что, собираешься туда поехать? И бить в барабан, созывать на сеульской площади народ?

— А почему бы и нет? — возразил Ли Дон Джин и посмотрел на Чо Джун Ку. — Так скажите, как далеко зашли сеульчане в деле попрания устоявшихся нравов.

— Людей, следующих западной моде, крайне мало, — сказал Чо. — Но просвещенные мужчины охотно расстаются с длинными волосами. Хотя, быть может, указ о ношении короткой стрижки преждевременен.

— А что простые люди? Они недовольны?

— Конечно. Даже носильщики паланкина прячутся, испугавшись стрижки. К тому же люди встревожены недавним политическим убийством королевы Мин.

— Я слышал, что солдаты Армии Справедливости появились в окрестностях Сеула, — сказал Ли Дон Джин, поглаживая жилистой рукой носок своей ноги.

— И не только в окрестностях. Много солдат в городе, они провоцируют волнение. Этот пустячный указ грозит перевернуть страну вверх дном. Полный абсурд.

— Но мы тут, в деревне, ничего не знаем, поэтому нам следует сидеть и ждать…

— Разве вы можете оставаться в стороне только потому, что живете в деревне?

— Нельзя сказать, что здесь всё так безмятежно.

— Когда я ехал сюда, то заметил, что деревенские смотрели на меня как на зверя. Это говорит о том, что мы еще долго не будем свободными от предрассудков. — Чо Джун Ку с сарказмом коротко рассмеялся и продолжил. — Очень досадно видеть людей такими ограниченными. Они не имеют представления, что окружающий мир меняется. Они сопротивляются пустяковому указу и тем самым расшатывают дом. Здесь совершенно невозможно проводить реформы. Я не прав?

— Может, и правы. Но не надо смотреть на сложившуюся ситуацию упрощенно. Нельзя всё сводить к пресловутому указу о короткой стрижке. Людей главным образом волнует то, как идут дела в государстве.

— У корейцев принято считать, что все дороги ведут в Сеул, — подал голос, молчавший все это время, янбан Чхве. — Но разве существуют границы? И вообще… Чего там в столице затеяли возню с модой и стрижкой голов? Представляю шум, как одни ругают, а другие одобряют. Когда как третьи — десятками, сотнями тысяч, — вырвались далеко вперед… — с этими словами он неожиданно встал и вышел из комнаты.

— Но идущие впереди тоже связаны неразрывными узами с традицией, — возразил ему вслед Ли Дон Джин и взглянул на Чо Джун Ку. — Копируя лишь внешний лоск, при этом не зная сути вещей, нельзя называться культурным человеком. Только не подумайте, что я говорю это в ваш адрес, господин Чо.

Чо Джун Ку никак не показывал, что уязвлен:

— Люди так созданы, что стремятся к удобствам. Жизнь эволюционирует. Электрическая лампа приходит на смену керосиновой.

— Может быть, непривычно видеть в дворцовом саду рядом с прудом, где плавают кувшинки, эти самые электрические лампы… Но люди положительно воспринимают все новшества. Тут я с вами согласен.

— Мы можем считать европейскую культуру варварской, но и западные люди могут принимать нас за варваров.

— Варвары… Всё непонятное, что не укладывается в рамки этикета, считается варварским. Все правила выдуманы людьми. Следовательно, вся мораль и этика, как и наша одежда, обременительны.

Чо не нашелся чем возразить. Он понял, что его собеседник — личность непростая. А тот продолжал:

— Ваши слова заставили меня задуматься. Человек тем и отличается от зверя, что лучше умрет, чем потеряет достоинство. Но согласитесь, человек не должен терять животный инстинкт, побуждающий его схватить добычу, дабы не умереть с голоду. Таков закон природы. И ничего особенного в том, что люди меняют одежду и отрезают волосы, нет. Ведь это не мешает им соблюдать традиции и отбивать поклоны на могиле предков. Не так ли?

— Вы правы. Но чтобы достичь задуманной цели, человеку необходима выдержка и смелость. Ведь он сталкивается с массой препятствий со стороны окружающих.

В это время стукнула дверь, вернулся Чхве Чи Су. Желая сменить тему разговора, Чо адресовал ему следующие слова:

— Когда я въезжал в вашу деревню, мне показалось, что здесь царит мир и покой.

— Это ложное впечатление, — ответил Чхве, усаживаясь. — Народ только и ждет случая, чтобы схватиться за вилы и потребовать своё.

— Неужели такое возможно? — спросил Ли Дон Джин. — Народ должен направить свою ярость в другое русло. А что касается движения Донхак, где оно теперь?.. Оно распалось, и его члены разлетелись, точно осенние листья на ветру. Нужны не опрометчивые решения. А японцы только наращивают силы.

— Все народные волнения японцы подавят, — сказал Чо Джун Ку. — По правде говоря, японцы должны бы, наверное, быть благодарны движению Донхак, и в память о нем отбить поклоны. Ведь поражение Донхак позволило японцам ударить по Китаю. Разве вам это неизвестно?

— Отчего же? — возразил Ли Дон Джин. — Ситуацию я знаю. Кроме того, я регулярно читаю иностранную литературу. И растолковываю это людям. Можно сказать, что я являюсь переводчиком.

— Достойное дело, — сказал Чо. — В разные времена переводчики даже влияли на государственные дела. А многие из них поступали мудро и своим сподвижничеством пополняли государственную казну.

— Должен признать, что в ваших словах есть некое зерно, — заметил янбан Чхве и добавил не к месту: — Этот мир наполнен толпами мужичья, которые носятся как безумные в соломенных лаптях и с бамбуковыми пиками.

Ли Дон Джин взглянул на него с горькой усмешкой, будто хотел сказать следующее: «Ну, опять разводит бурю в стакане!»

— Всё пошло наперекосяк с 1894 года, когда отменили крепостное право, — продолжал сердито Чхве Чи Су. — Все чиновники погрязли в грязных делишках! Мерзавцы и подлецы! Они горазды заигрывать с низами, с чернью!

— Говорить такое… Вы хоть понимаете, в каком мире живете? — спросил его Чо Джун Ку.

— В каком мире живу? — осклабился янбан Чхве. — Вы считаете, что мир изменился? Ничего подобного! Всё осталось на своих местах. Только сознание янбанов насквозь прогнило.

— Вы говорите, исходя из собственного опыта? Самокритично, надо заметить.

Чхве Чи Су нервно рассмеялся:

— Что бы там вы ни говорили, я лично не собираюсь прогибаться перед простолюдинами. Не буду пресмыкаться перед ними даже под страхом потерять нажитое и саму жизнь. Но все идет к тому, что этот нищий сброд скоро будет таскать янбанов за волосы, считая их источником всех бед.

— В нынешней ситуации это можно принять за досадные неприятности, — сказал Чо. А Чхве Чи Су продолжал:

— Если открыть загон со стаей голодных шакалов, они сметут всё на своем пути. Бежать некуда. Стая разорвет янбанов в клочья. Вы думаете, что все народные восстания случаются из-за голода, нищеты и гнета чиновников? Когда простые люди хорошо питались и одевались? Если от голода живот прилипает к спине — это следует воспринимать как судьбу. Но в любом случае, я найду место, где можно укрыться, прежде чем они начнут размахивать вилами. Надо ли быть смиренным, видя пренебрежительное отношение к тебе? — Чхве сверлил глазами своего родственника. — Если им уготована судьба ползать на коленях, надо смириться. Если они перебиваются одной похлебкой, то все равно — жизнь бесценна. Многие чиновники считают, что чернь можно задобрить леденцами. Глупцы! Отдав малость, можно потерять всё.

— Не все так просто, как вы думаете, — возразил Чо Джун Ку.

— Взять хотя бы пресловутое движение Донхак, — продолжал янбан Чхве. — Нельзя утверждать, что эти невежественные люди восстали ради плошки риса. Они были движимы несокрушимой верой в правду. Хотя я считаю это ересью. Возьмем пример западной цивилизации, где всегда была велика роль идеи. Ради идеи люди готовы отдать жизнь. Кто их остановит? Когда человек долго голодает, дайте ему немного еды, и он успокоится. А если ему внушить мысль, что на том свете он заживет более благополучной жизнью, то ситуация круто изменится. Таким же образом можно управлять государством. Если там упустили момент и обстановка в стране стала напоминать разворошенный улей, то наверху должны проявить смекалку и изворотливость. Нужно уметь умиротворять народ. — Он замолчал, обвел взглядом сидящих и продолжил. — В общем, как ни смотри, все едино… А что касается моей земли и моей жизни… теперь это меня мало заботит. А народ — глупая и невежественная толпа, если она не видит своей выгоды, то будет стоять в стороне и молчать в тряпочку. Нет у людей никаких принципов, нет достоинства. Хотя были среди них такие личности, как Чон Бон Чжун и Ким Кэ Нам. Они страдали честолюбием, но знали, как использовать толпу. Сотня нынешних привелигированных чиновников из Сеула не стоят и одного из них. У меня создалось впечатление, что одни янбане, как собаки, заискивают перед чернью, а другие оказывает ей же волчью услугу, разве они не из одной стаи? Только чтобы спасти собственные шкуры, они готовы сжечь святые книги со своим родословным генеологическим древом.

— Оставьте ваши идеи, — сказал Чо Джун Ку. — Они ничего не меняют. Ваше семейство недалеко ушло от тех, кого вы сейчас критикуете.

Ли Дон Джин громко рассмеялся, будто желая помирить спорящих и поднялся:

— Мне пора, однако.

Чхве Чи Су не стал останавливать его и тоже встал. Покрасневший и возбужденный, он кивнул сидящему Чо:

— Что ж, пойдем и мы.

Они вышли из флигеля и направились к каштану, к стоявшему на привязу ослу. Чо Джун Ку был почти на голову ниже Ли Дон Джина и Чхве Чи Су, выглядел совсем неказистым. Слуга Ли Дон Джина сидел неподалеку от осла прямо на земле и наблюдал, как у павильона ненормальная До Чуль Не громко приговаривала: «О-о-о, молю тебя, покровитель, дух земли! Молю, приблизь тот день, когда мой сын, став чиновником, явится сюда! Я приготовлю его любимые рисовые оладьи…» — Сложив вместе ладони, женщина отбивала поклоны, обратя свои взоры в сторону павильона.

Мужчины подошли к ослу. Ли Дон Джин взялся за седло, сказав:

— Надеюсь, еще увидимся.

Слуга двинулся вперед, ведя за поводья осла с сидящим хозяином. Фигура восседающего на осле Ли Дон Джина с его черной как смоль шляпой очень живописно выделялась на фоне зари.

Двое мужчин некоторое время провожали взглядом удаляющегося в сторону холма Ли Дон Джина, затем пошли к дому. Но в это время к ним подлетела До Нуль Не, стремительно закружила вокруг них, затем рухнула ниц пред янбаном Чхве Чи Су и запричитала:

— Молю тебя, священный дух, предводитель воинства!… — она подняла руки кверху, словно пыталась обнять не только янбана, но и всё вокруг, и землю, и небо. Сквозь дыры разорванной одежды проглядывало грязное тело. А над лицом ее, в ссадинах, кружила пчела. — О, всемогущий дух! Благослови и освети путь моего сына! Дай ему достичь королевского трона! Пусть желание матери, окрашенное кровью, исполнится!..

Лицо Чхве Чи Су сделалось багровым. Вне себя от гнева, он закричал:

— Мерзавка! Пошла вон отсюда! Вон!

Он был готов ударить ее и даже поднял руку.

— О, могущественный дух!.. — До Чуль Не в экстазе била в ладоши и продолжала бессвязным речитативом:

Чо Джун Ку нахмурился, обронив:

— Какой ужас!.. Безумная женщина!

На бледном лице Чхве Чи Су блуждала холодная улыбка. Они спускались вниз по холму. Вслед им доносилось исступленное воззвание вышедшей из ума женщины:

Чо Джун Ку, оглянувшись назад, сказал:

— Она хоть и сумасшедшая, но ее слова не совсем безумны.

— Эту женщину вполне можно причислить к «Партии просвещения», — сказал Чхве Чи Су. — Её сын был довольно известной личностью в движении Донхак. Его убили.

— Вы сказали «Партия просвещения», что вы имели ввиду?

— Некоторые слои общества, в угоду новым веяниям, попирают устоявшиеся законы, они считают себя свободными от предрассудков, то есть, — просвещенными. Если следовать их логике, то движение Донхак, которое провозгласило лозунг «Равенство для всех», еще более просвещенное. Эта безумная женщина мечтала увидеть своего сына вельможей, среди высших чинов. И подобных матерей, наверное, наберется немало. Согласны?

Чо Джун Ку промолчал, вновь посмотрел назад. Там, под каштаном, продолжала куражиться До Нуль Не, кружась в диком танце, и кричала:

Внешний вид Чо Джун Ку приводил деревенских людей в замешательство, они, завидя его, сторонились, особенно женщины: те принимали чужака за японца. Да и присутствие янбана Чхве, к которому приехал незнакомый господин, не прибавляло им доверия. Поскольку самого чхампана они не особо жаловали. Не зря тот был прозван ими богомолом.

Проделав своеобразный моцион, прогулявшись по деревенским задворкам, чхампан и его гость вернулись в усадьбу. Им подали ужин. Обслуживала мужчин Кви Нё. Она поставила пред каждым накрытый столик, и, пятясь, подняла на гостя свои большие сливовые глаза, в них не было кокетства, а было неподдельное любопытство. Женщина наткнулась на встречный взгляд, но не отвела глаз: ее поведение было смелым и дерзким. Своим видом она как бы спрашивала: «А чего ради вы сюда явились?»

Они молча поглощали еду. Хозяин дома, безмолвный, как море во время штиля, двигал желваками, поглощая пищу. И было не понятно, что у него на душе.

По завершении трапезы, вновь появилась Кви Нё, унесла вначале столик хозяина, а затем столик гостя, при этом опять взглянула на мужчину тем же открытым любопытствущим взглядом. Странная девица, подумал Чо Джун Ку.

ГЛАВА 12. Воображаемая гора Сумисан

Весну бабушка Каннан прожила более не менее сносно, а наступление лета она восприняла даже с большим подъемом и чаще вставала с постели. Она твердила, что без ходьбы ее колени совсем окостенеют. Вот и сейчас старушка меряла двор семенящимися шагами. Неподалеку, на пороге сарая сидел До Ри, чинил деревянную рукоять серпа. Он, улыбаясь, бросил старушке:

— Бабушка, хорошо, что ты зиму пережила! А то знаешь, как тяжело в холод копать могилу. Я точно сломал бы пару мотыг и лопату. Так, что, живи долго, пока я не женюсь, и у меня не родится сын!

— Вот негодник! Смеяться надо мной вздумал?! — Каннан незлобиво растянула свой старческий рот в улыбке.

— Хочешь помереть раньше времени? Тогда мне до седых волос не жениться, что ли?

— Успокойся! — крикнул ему, проходящий мимо Бок И, выпрямил сутулые плечи и спину, и сказал старушке: Бывайте в здравии сколько вам заблагорассудится. А этот балабол До Ри все равно никогда не женится. Просто представить не могу, что у него родится первенец.

— Ты что такое говоришь? — по-настоящему рассердилась старушка. — К чему мне долго жить? Зачем мне доживать до маразма?

— И то правда, бабушка, — заметил батрак Сам Су, появившийся позади Бок И. — Если соберетесь уходить, то сделайте это на третьем или девятом лунном месяце. А то, знаете, зимой холодно, а летом — жарко.

— Не беспокойся, я поступлю как надо, — сказала Каннан. — Я заранее позабочусь, чтобы тебя, мерзавца, не было на моих похоронах. Я ему сопли утирала, растила, как собственного сына, а он, негодник, такое говорит! Неблагодарный! Не зря говорят, не делай добра и не получишь зла.

Между тем, До Ри, приладив рукоять, рассматривал лезвие серпа и ворчал:

— Должно быть, этот мальчишка Киль Сан опять брал серп и затупил его.

Бок И придержал шаг, усмехнулся, глядя на До Ри и сказал старушке:

— Не слушайте никого, бабушка, живите долго. Ещё погуляете на моей свадьбе и увидите рождение моих детей. А я уже решил, что их будет пятеро.

— Вы поглядите на этого нахала! — прокричал До Ри. — Ты думаешь, что госпожа женит тебя раньше, чем меня? Ничего подобного!

— Прекратите болтовню! — бросила незлобиво Каннан. — Что у вас, дел нет? Обо мне не беспокойтесь, моё время — уже прошло. А вы — молоды. Каждый из вас женится в свой черед. Вы отправитесь в родительский дом своих суженных и, как положено, на спинах вынесете невест.

— Ваша правда, бабушка, — согласился Бок И, закидывая на плечо корзину. — Да только девушек в нашей деревне что-то не видать.

До Ри уже закончил чинить серп и вышел из сарая, водрузив на спину чигэ — специальные носилки для переноски груза с ремнями, надевающимися на плечи. Он крикнул старушке:

— Бабушка, а что означает пословица «Мертвый министр не так хорош как живая собака»?

Каннан пропустила его слова мимо ушей, проворчала:

— Молодежь не ведает, что творит, разбрасывает драгоценное зерно… Не боится небес?.. О-о-ох, моя спина… — старушка поднялась, держа в руке деревянный черпак, поплелась к сараю, там положила черпак на край каменой ступы. — Ночи длинные и дни тоже длинные… О-о-ох… — Она уже забыла обидные слова Сам Су, а помнила лишь доброе к ней отношение молодых батраков До Ри и Бок И. — О, великий Будда Амитабхе! Дай мне погрузиться в сон, в нирвану!

Старуха чувствовала дыхание наступающего лета. С радостью и тревожным трепетом она ощущала, как расцветает окружающий мир, как лучи солнца с каждым днем становятся всё горячей. В воздухе носились рои пчел, пробудившиеся ото сна, пели птицы, на полях зеленели всходы. А дикая конопля доходила уже до колена. Совсем скоро начнется сбор тутовых листьев для шелкопряда. Хотя женщины и сейчас не сидят без дела, ткут на станках полотна. И не за горами обмолот молодого ячменя. Как весело зреет на солнце ячмень! До чего же сладок вкус первого ячменя!.. Вот только бы еще дождь пошел! Он так нужен сейчас полям!..

Бабушка Каннан направилась в сторону флигеля. Весь двор был усеян опавшими лепестками роз. На полу террасы сидела госпожа Юн, одетая в юбку и шелковую блузку, и с безучастным видом смотрела пред собой. У нее был уставший, нездоровый цвет лица. Каннан, не замечая госпожу, прошла к пруду, там уселась на корточки, стала выдирать траву, бормоча под нос: «Без хозяина хорошо растет лишь сорная трава…» — Она взглянула на разросшийся куст шиповника, кивнула одобрительно. И, передвигаясь на корточках, продолжала полоть траву узловатыми руками. — До чего красивы пышные цветы, они расцветают один за другим, им неведомо… что хозяева скоро совсем обнищают… Можно пренебречь гороскопом, но нельзя обмануть судьбу.. Вот же, проклятый муравей… — Ухватила пальцами муравья на дряблой шее, поднесла к глазам, кинула в сторону. — Что же ты меня кусаешь? У меня ведь никаких соков не осталось, иссохла я точно минтай на солнце… Ох, травы-то сколько…

Госпожа Юн молча наблюдала за старушкой с веранды. Затем она открыла окно и окликнула её:

— Бабушка! Я вижу, ты чувствуешь себя получше?

— А? — Каннан, услышав знакомый голос, встрепенулась и поспешила подняться. — Да, госпожа, благодаря вашей милости… Хотя, разумней было бы уйти.

— Да что ты? Живи долго.

— Я свое прожила.

— Кто знает. Может, еще меня переживешь.

— Не говорите так.

— Разве смерть выбирает только старых?..

— Да уж… — старуха вздохнула, блеклые глаза ее повлажнели. Ведь хозяйка дома впервые за все время заговорила с ней с такой теплотой. И даже ей показалось — она немного приоткрыла свою душу. — Вы так добры, госпожа… Не понимаю поступок молодой госпожи, жены господина… Она теперь сделалась совсем нищей…

Госпожа Юн посмотрела на небо, сказала:

— Опять пошли засушливые дни.

— Хорошо бы — хлынул дождь, — согласилась старушка.

— На всё воля Божья.

— И то, правда, госпожа.

— Я вот беседовала с Кимом, управляющим… И подумала, что твое имя не нужно включать в тот монастырский список… А что касается жены Ли Пхён И, хорошего ли она поведения?

— Да, госпожа. Она прилежна и опрятна. А еще очень почтительна к родителям мужа.

— Сколько у них детей?

— Трое. Два мальчика и девочка.

— Не много.

— Мне стыдно за себя. Я состарилась бездетной, и теперь вынуждена опираться на вас. Это большой грех.

— Что ты, не бери в голову, — госпожа Юн спустилась с террасы во двор и направилась к воротам. От ее статной высокой фигуры веяло величием. А Каннан, проводив ее взглядом, вновь продолжила полоть траву у пруда. И приговаривала, обратя лицо к небу: «О, мой супруг, внемли моим словам! Госпожа не отвергла мою просьбу, она не внесет мое имя в монастырский список… Хотя мы с тобой не произвели на свет детей, будет кому поставить на наш алтарь плошку воды и совершить обряд поминовения… Госпожа позаботится. Это будет, наверное, Ён Ман… Слышишь, муж?… Теперь я могу спокойно закрыть глаза и уйти…» — Старуха привстала. Пред ее взором внезапно открылась светлая картина — широкое зеленое рисовое поле волнами колыхалось на ветру.

В это время её позвали:

— Бабушка! — Это появилась во дворе Со Хи, она сидела на спине Сам Воль и была не в духе.

— Почему ты полешь траву? — спросила девочка. — Пусть это делает До Ри!

— Дитя моё, что толку в праздности? — возразила старушка с улыбкой. — Да и какой от меня прок? Я лишь траву подергать хочу в такую хорошую погоду.

— Опусти меня, — заерзала на спине Сам Воль девочка.

— Слушаюсь, юная леди.

Очутившись на земле, Со Хи подбежала к старушке, села подле нее на корточки.

— А тебе не тяжело дергать траву? — спросила она.

— Нет, деточка, — ответила Каннан и обернулась к Сам Воль. — А где Бон Сун?

— Она пошла к матери.

— Я слышала, что её дядя умер.

— Да. Из-за похорон они вернутся только спустя несколько дней, поэтому мне всё это время надо быть рядом с юной госпожой.

— Бабушка, ты пыхтишь, потому что ты старая? — спросила Со Хи.

— Да, дитя моё, потому что старая.

— И волосы твои белые тоже от старости?

— Да, они поседели. А были раньше черные.

— Бон Сун называет тебя сгорбленной старухой.

— Верно. Я и есть сгорбленная старуха.

Каннан и Сам Воль рассмеялись. А Со Хи заскучала, отошла к шиповнику и стала собирать опавшие листья в подол платья.

— Кажется, что в последнее время она немного забылась, — сказала старушка.

— Ага, — согласилась Сам Воль. — Но когда остается одна — всегда грустит.

— Бедная девочка. Сейчас у неё тот самый возраст, когда сильно нуждаешься в матери… Скажи-ка, Сам Воль, сезон чистоуста уже прошел?

— Да. Но, наверное, в горах его еще можно встретить. А что?

— Просто представила жареные молодые побеги чистоуста. И очень захотелось попробовать. Как почувствую себя лучше, так хочется поесть что-то особенное.

— На днях я собиралась пойти за побегами бамбука. Заодно поищу и чистоуст.

— Мне пойти с тобой?

— Вы хотите? А может, сейчас и пойдем?

— А что? До холмов рукой подать. Если не двигаться, то ноги совсем одеревенеют.

— Ну, что ж… Мы возьмем с собой юную госпожу и с передышками дойдем до места. Барышня! Пойдемте с нами на гору собирать чистоуст!

Сам Воль утерла нос Со Хи подолом свего платья и взяла ее за руку.

Они шли мимо дома управляющего Ким Пхан Суля, где у плетня Киль Сан и Кэ Донг играли в чегичхаги — подбрасывали ногами взлохмаченную тряпицу, в которую были завернуты пара монет. Неподалеку в огороде возилась младшая сестра Кэ Донга На Ми. Старушка Каннан взглянула на мальчишек, заметила ворчливо:

— Какие глупые у них игры… Вроде уже не дети.

— Ва-ва-ва-у-у-у-у! — подразнил старушку слабоумный Кэ Донг, с уголков его рта стекала слюна.

— Я тебе подразню!.. — старуха нарочито пригрозила тому палкой. А проходя к огородам, спросила у На Ми: — Как поживает твоя сестра? У неё достаточно ли молока, чтобы кормить младенца?

— Да, бабушка, всё хорошо, — ответила На Ми, пропалывая грядку с зеленой редькой.

— Вот и славно, — кивнула старушка, следуя за Сам Воль и Со Хи.

Они миновали огороды и стали подниматься на холм. Сам Воль обернулась к старушке, сказала:

— Теперь, когда управляющий и его жена дождались первого внука, они, наконец, остепенятся. Верней, она.

— Есть пословица «Нельзя отдать свои привычки собаке», — сказала Каннан. — Человека переделать невозможно.

— И как же такой благовоспитанный управляющий Ким встретил столь несносную сварливую жену? Не зря говорят, что если женщина встретит не того мужчину, то это недоразумение, а если мужчина встретил не ту женщину, то это — беда.

Каннан на это промолчала, думала свою думу, неспешно передвигая свои негнущиеся ноги.

— Кстати, бабушка, хотела спросить вас о госте из Сеула.

— Да?

— Он, правда, такой смешной, как рассказывает Кви Нё?

— Гм… что ты имеешь ввиду?

— Что такой чистоплотный, просто ужас… Заставил Киль Сана вычистить свою одежду и шляпу, чтобы ни пылинки на них не было, будто они царские сокровища какие… Это правда?

— Этот родственник хозяина, должно быть, аккуратен и щепетилен, как женщина.

— Тетушка Бон Сун Не дала ему одежду переодеться, так он попросил у неё ещё один комплект. Видно, собрался гостить у янбана Чхве долго.

Вскоре путники оказались в лесу, воздух сразу переменился, сделался прохладным и влажным. Сверху, сквозь зеленую листву, сочились лучи солнца. Из-за густых зарослей дикого винограда доносилось журчанье ручья. Взлетела с ветви, встревоженная появлением людей, какая-то птица, шумно взмахивая крыльями, вспугнув тем самым Со Хи.

— Возьми девочку на спину, здесь могут быть змеи, — сказала Каннан. Сам Воль тотчас повиновалась. Устроившись на спине женщины и ухватив ее за шею, Со Хи спросила:

— Я помню, как Бон Сун приносила мне ягоды… Она собирала их здесь?

— Дикая малина, — ответила Сам Воль. — Она поспеет чуть позже.

— Сколько ночей должно пройти, чтобы малина поспела?

— Около месяца. Не раньше, чем начнут убирать ячмень. Тридцать дней.

— Это меньше, чем возраст моей бабушки, да?

— Конечно.

— Малина была такая вкусная…

— Скорей кислая и не сладкая. По сравнению с малиной, тянучка из патоки вкусней, а еще лучше — мёд.

— Нет, малина лучше, малина лучше! — приговаривала капризно Со Хи и стучала кулачками по спине Сам Воль.

— Ну, хорошо, пусть будет по-вашему, юная леди. Малина — вкусная ягода.

— Так то…

Сам Воль с девочкой на спине шла, чуть поотстав, а старушка Каннан, ковылявшая впереди, вдруг остановилась, — но не ради передышки — подслеповатые глаза её разглядели впереди зайца! Такого ещё не бывало в её жизни, чтобы заяц подошел так близко! Живой серый заяц сидел в каких-то пяти шагах под сосной и что-то ел. Для животного, могло статься, тоже было неожиданностью встретиться воочию с человеком, он не убежал, а лишь сидел и хлопал огромными глазами. Каннан тихонько присела, и положив палку подле себя, вытянула вперед обе руки и позвала:

«Зайчик, зайчик, подойди ко мне… Ну, подойди, не бойся…»

Заяц, услышав человеческую речь, насторожился, прыгнул в кусты и скрылся.

«Ну, вот, убежал…»

— Ох, бабушка!.. О-о-ох… — Сам Воль рассмеялась, согнувшись, с трудом придерживая на спине девочку. — Ты разговаривала с зайцем!.. О-о-ох!.. Как ты ему говорила? — Подойди ко мне — И он бы послушался, подошел, да?.. О-о-о, бабушка…

— Я, знаешь ли, растерялась. Что тут смешного? — Каннан тоже рассмеялась от души, и чтобы не свалиться набок, оперлась руками о землю.

— Вы видели зайчика? Куда он убежал? — Со Хи пыталась слезть со спины женщины.

— Да, юная леди, заяц. Он был тут и убежал.

— Я хочу его видеть!

— Он убежал далеко в горы. Его нам не поймать.

В это время позади послышался шум и появился запыхавшийся мальчик Киль Сан. Он пришел очень кстати, потому что дальше углубляться в лес путникам было незачем.

— Киль Сан! Здесь был заяц! Но бабушка вспугнула его и он убежал! Убежал! А я так хотела его увидеть!.. — Со Хи от досады всхлипнула.

Киль Сан не знал, в чем дело, но услышав приключившуюся историю от Сам Воль, заверил девочку:

— Я поймаю вам зайца, госпожа. Поставлю ловушку и поймаю.

— Ну, вот и хорошо, — сказала Сам Воль.

— Плохая старуха, из-за тебя убежал заяц! — всё не унималась Со Хи.

— Как же быть? Вот беда… — Каннан совсем растерялась.

— Из-за тебя, из-за тебя!..

— Перестаньте, юная леди, а то прибежит лиса.

— Не боюсь я вашу лису! Нехорошие вы!.. Хочу домой! Я всё расскажу Бон Сун Не!.. — девочка перестала капризничать и кулачками утерла глаза. Действительно, Со Хи была по-настоящему привязана именно к Бон Сун Не, только портниха могла успокоить её в тяжелую минуту, девочка прижималась к груди женщины, ей становилось сразу тепло и уютно, она тотчас успокаивалась, ведь от портнихи пахло как от матери.

— Правильно, госпожа! Давайте-ка, отправимся домой, — Киль Сан присел, подставляя спину девочке.

— Не люблю я тебя, бабушка! И тебя не люблю, Сам Воль!.. — сердито выговаривая, Со Хи влезла на спину мальчика.

Когда они исчезли из виду, старушка подобрала палку, поднялась.

— Бедная девочка, так скучает по матери.

— Хорошо, что есть Бон Сун Не, — сказала Сам Воль.

— Да, она очень душевный человек.

Между тем Киль Сан с девочкой на спине спускался по лесной тропинке.

— Ты, правда, поймаешь зайчика? — спросила Со Хи.

— Ага, с помощью силков, — ответил Киль Сан.

— А чем питается заяц?

— Разным. Травой, корой деревьев, ягодами.

— А вареный рис он ест?

— Нет.

— А рисовый хлебец?

— Тоже.

— Однажды я видела, как мама дает птицам пшеницу.

— Птицам, говорите?

— Ага, они залетали к нам во двор.

Мальчик с девочкой на спине вышел из леса к павильону Дансан.

— Скажите, госпожа, на что сейчас похожи те облака?

— Облака?

— Ну да, вон, клубятся в небе.

— Гм…

— Вон, прямо над нами облако… Разве оно не похоже на человека, скачущего на лошади?

— Гм… не знаю.

— Как было бы здорово подняться высоко-высоко верхом на воздушном змее… И еще выше, до самой верхушки неба.

— А зачем тебе подниматься так высоко?

— Когда я жил в монастыре, мне монах говорил, что если подняться высоко в небо, то можно добраться до священной горы Сумисан. Там все дома сделаны из драгоценных камней.

— А что такое драгоценные камни?

— Ты же видела, как женщины в праздники надевают на себя всякие бусы, ожерелья, подвески, украшают пальцы кольцами… Всё это и есть драгоценные камни.

— А вон оно что. Знаю. У моей мамы тоже есть разные кольца… с зеленым камнем, желтым камнем, красным… А еще много шпилек для волос… Мама сказала, что всё это она когда-нибудь отдаст мне.

Киль Сан не нашел, что сказать в ответ.

Надо отметить, что в последнее время Со Хи стала вести себя иначе, нежели раньше. Она уже не закатывала прежних сцен, не капризничала, а тосковала по матери сдержанно тихо, уйдя в себя. Глядя на обстановку в доме, на поведение взрослых, она своим детским сознанием стала понимать, что вокруг происходит что-то не то, и что тема матери стала до предела болезненной в семье, и оттого ей, Со Хи, следует вести себя по-другому. Хотя, всё же, её часто охватывала волна неудержимой тоски, и тогда она забивалась в угол и тихо лила слезы. В такие минуты ей очень хотелось, чтобы кто-нибудь оказался рядом, поговорил о матери и утешил её. Печаль сделала Со Хи мудрей остальных детей. Она чуть повзрослела.

— Киль Сан, — позвала девочка.

— А? — отозвался мальчик.

Со Хи ничего не ответила, ей просто хотелось услышать его голос. Она прижалась щекой к плечу Киль Сана и закрыла глаза. Затем она посмотрела на облака. Облака-кони мчались за реку к горным вершинам.

ГЛАВА 13. Шаманка

На переправе Хадонга, вместе с Воль Сон на паром поднялись двое незнакомых мужчин. Обоим было около тридцати. Выглядели они как зажиточные крестьяне, владеющие небольшими участками земли.

Алый закат незаметно потух, и всё небо стало сплошным темным. С реки потянуло холодом. Воль Сон, устроившись на палубе парома, поежилась. Слышался плеск волн, ударящихся о бока лодки, — этот звук вместе с шумом гребущих весел, был похож на музыку потустороннего мира. Мерцали редкие огоньки домов на берегу. Вскоре в небе появились звезды, их неверный свет едва заметно отражался в реке. Ночной холодный ветер раннего лета пробирал насквозь. Совсем рядом с лодкой из воды выпрыгнула рыба.

Мужчины неподалеку от Воль Сон угрюмо молчали. Один из них достал трубку, набил табаком и закурил. После чего заговорил:

— Я вот подумал о докторе Муне. Он хороший врач, сочувствует крестьянам и в общении прост.

Когда мужчина затягивался, табак в его трубке ярко разгорался, освещая красное лицо с темной бородкой. — Хороший врач, говоришь? — возразил его товарищ. — Какой же он хороший врач, если не может спасти умирающего человека?

— Конечно, доктор может не всё… Вот, послушай… Жил в Китае великий император Шихуанди, который велел своим лекарям создать эликсир вечной молодости, но те такого лекарства сделать не смогли. Есть вещи, перед которыми человек бессилен. Я только хотел сказать, что доктор Мун хорошо знает своё дело, и может облегчить страдания больного.

— Разные предсказатели и шаманы тоже знатоки своего дела. И что с того?

— Знахари — это совсем другое. Вот доктор Мун… он только послушал пульс у Сан Гу и сказал его родным, что не может прописать никакого лекарства и велел дать больному всё, что тот попросит. То есть, доктор знал, что уже поздно и что больной обречен. Вот и всё.

— Ты же сам видел… Люди не могли осознать… как можно сказать такое о молодом человеке? Они стиснули зубы: «Мы еще поглядим! Он не умрет!» Семья перепробовала сотни лекарств, но всё тщетно. Напрасная трата денег. Болезнь была в костном мозге.

— Что толку теперь говорить. Я просто не мог смотреть на рыдающую женщину на последнем месяце беременности. — Мужчина вновь затянулся трубкой и с горечью выдохнул. — Теперь ребенок родится без отца… Положение молодой вдовы печально.

Слушая разговор мужчин, Воль Сон невольно вспомнила Бон Сун Не, судьба которой была незавидной, та тоже очень рано потеряла мужа и осталась одна с малой дочерью.

— Очень плохо, когда смерть настигает молодых, — подал голос старый лодочник, работавший веслом.

— Двадцать три года ему было, — сказал краснолицый и вытряс золу из трубки, постучав ею о бок лодки. — Самый расцвет сил.

— Доктор Мун — отличный лекарь, — сказал лодочник.

— Если бы люди послушались его, то сэкономили бы много денег.

— Как-то раз в молодости я заболел сильно, — продолжал лодочник. — Какие только лекарства не пил… и даже шаманов приводили. Всё было без толку. И вот однажды кто-то заговорил о докторе Муне. Разыскали его. Это был молодой человек, примерно одного со мной возраста. Он дал мне всего десять пакетиков с какими-то лекарствами. Совсем недорогие лекарства. И я выздоровел. Я хочу сказать, что очень важную роль в лечении больного играет знание врача, его опыт. Безусловно, доктор Мун — отличный лекарь. И не только. Он преданный своему делу, человек. Бессребренник. Он не отказывает никому и едет к больному даже посреди ночи. А сколько по миру ходит шарлатанов, выдающих себя за врачей, богатеющих за счет несчастных больных? Они дают людям дрянь вместо лекарств, отраву! Нет. Таких, как доктор Мун нигде больше не найти! Даже в дороге он оказывает помощь заболевшим, будь то взрослый или ребенок. Достает из сумы пилюлю, и за это не берет денег.

— Он слишком честен, — сказал краснолицый. — А честным в наше время жить нелегко.

Воль Сон тоже припомнила случай, когда будучи маленькой, увидела доктора Муна: тот сунул ей в рот какую-то таблетку, и она ощутила свежесть и запах мятной травы.

Тем временем, паром достиг причала и Воль Сон, подхватив узелок, сошла по мосткам на берег.

— Будь осторожна, Воль Сон! Совсем темно! — предостерег её лодочник.

— Хорошо, спасибо! До свиданья! — отозвалась Воль Сон.

Паром отчалил, и женщина пошла по вязкому песчаному берегу. Вокруг была темень, а всё небо над головой усеяно звёздами. Воль Сон подумала о своей матери, вспомнила, как много лет назад в этих местах она совершала обряд поклонения Королю Дракона. Тогда тоже была похожая на нынешнюю ночь, светились в небе звезды, горели свечи на алтаре с жертвенной пищей. Мать подожгла тонкую бумагу от пламени свечи, подбросила в небо и стала исполнять танец. Движения ее тела были изящными, ноги медленно описывали круги, руки плавно вскидывались вверх, — белая юбка плыла следом, подобная яркому пламени огромной сказочной свечи. Когда мать застывала на месте, то очень походила на бодхисатву милосердия — Авалокитешвару. «Матушка, моя бедная матушка, — проговорила Воль Сон. — Ты так хотела, чтобы я хорошо устроилась в жизни… Но не вышло у меня… я вернулась… Отчего? Не знаю. Ён И тоже спрашивал, почему я не осталась на чужбине и вернулась?.. На это у меня нет ответа. Такая уж моя судьба. Моя жизнь так похожа на твою, матушка. На кого же мне быть похожей, если не на тебя? У тебя не было мужа, как нет его у меня. А приехала я назад из-за него, из-за Ён И, чтобы видеть его, чтобы посмотреть хоть на изгородь его дома, где он живет. Ты назвала бы меня, матушка сумасшедшей. Наверное, так и есть, я сумасшедшая. Я так хочу его видеть, что схожу с ума… Мне теперь всё равно…»

Вслед ей тускло отсвечивала в ночи река, шептались в небе звезды. И силуэт горы, еле выделяющийся в темени, шагал с ней в ногу.

Был случай давным-давно, когда юная Воль Сон говорила матери, что никогда не выйдет замуж. На что мать, постукивая ладонью по спине дочери, говорила: «Бедное дитя… Шальная девка… Не повезло тебе с матерью. Родиться бы тебе в хорошей семье… Не трави же мне душу, не трави… Поезжай туда, где люди не знают, кто твоя мать. И живи. И не испытывай судьбу. Иди к тому, кому ты будешь люба. Пусть старый, пусть хромой, любой хорош, коль будет беречь тебя. Родишь детей и обретешь спокойствие. А обо мне забудь. Даже не думай искать свою мать. У меня своя дорога. Я — шаманка. Буду делать, что умею, пока не помру. А помру — неужто в доме янбана Чхве не позаботятся о моей душе?» Воль Сон спросила: «Ты думаешь, они возьмут на себя хлопоты по твоему погребению?» А мать ответила загадочно: «Всем надлежит держать ответ за грехи прошлой жизни».

В темноте доносился плеск воды, бьющейся о берег. Воль Сон решила дождаться здесь глубокой ночи и только потом подняться на дорогу, когда там не окажется прохожих. Она присела на корточки и обняла узелок. Прошло более месяца с того дня, когда Ён И приходил на представление с масками. Больше она его не видела. Наверное, он был занят полевыми работами. А возможно, жена его, Кан Чхон Дэк, обо всём догадалась и всячески препятствует их встрече. А может, Ён И остыл к ней? Не сделался ли он черствым? Ах, как ждала она его в ту ночь! Как ждала, свернувшись калачиком на циновке таверны, и с замиранием сердца прислушивалась к звукам снаружи! Стоит ли корить себя за это? А позже она пошла на базар и выискивала знакомых из деревни, чтобы спросить о Ён И. Она таки нашла одного крестьянина, Ён Пхаля, спросила, неболен ли Ён И? А Ён Пхаль удивился: «Болен? А чего ему болеть-то? Видел я его давеча, — выгонял со двора быка». Значит, здоров. Ну и славно. Ах, как давно я его не видела… Больше месяца с тех пор… Да нет, было… После той ночи праздника масок Оквандэ, Ён И еще несколько раз заглядывал к ней в таверну. Но это были мимолетные, как порывистый ветер, встречи. Жаркие объятия и скорые расставания, приносящие боль. Будто их и не было этих встреч…

Наконец Воль Сон решилась выйти на дорогу, и пошла в сторону деревни. Вдалеке блекло светились окна домов. Вскоре она подошла к плетеной калитке дома Ён И — ноги сами привели её сюда — женщина увидела фонарь, подвешенный на столбе крыльца, слабый свет освещал двор и человека, возившегося у печи. То была Кан Чхон Дэк, мывшая посуду. Вероятно, у хозяев был поздний ужин. Воль Сон не спешила уходить, она попятилась и схоронилась в зарослях гаоляна, откуда продолжала наблюдать за двором. «Почему я сюда пришла? — спрашивала себя Воль Сон. — И чего я добиваюсь?.. Ему здесь хорошо…» На глаза нахлынули слезы. «Я схожу к Ду Ман Не. А ты ложись спать», — услышала она голос Кан Чхон Дэк. Женский силуэт приблизился к плетню, Кан Чхон Дэк закрыла за собой калитку, пробормотала: «Проклятая баба! Я задам ей трепку! Пусть знает, как болтать!» И исчезла в темноте.

Воль Сон выпрямилась, вышла из зарослей гаоляна. Над головой её светилась россыпь звёзд, кружила в синем пространстве, и в этом диком танце пребывала сама Воль Сон, ощущая, как нарастает биение её сердца. Сколько времени это длилось? Преодолевая головокружение, она подошла к калитке, Ён И курил, усевшись на ступеньках крыльца.

— Ён И! — позвала Воль Сон, но она почти не услышала собственного голоса.

— Кто там? — откликнулся мужчина и приблизился к забору. — Кто это?

— Я.

— Воль Сон?! Ты?!

— Я проходила мимо.

— Вот же… — Ён И был растерян.

— Я шла в дом матери… Пойду я… До свиданья!

— Постой!.. Как же так… Я приду… Слышишь? Я приду.

Она уходила вдоль забора и бормотала себе под нос:

— Не приходи… Не приходи… На рассвете я сяду на паром и уеду..

Она не различала пред собой дороги, и только звезды в небе продолжали кружиться. На окраине деревни Воль Сон нашла свою одинокую покосившуюся хижину. Открыла дверь, вошла внутрь. Порывшись в узелке, достала свечу, зажгла её. Тень от женщины заплясала на голых стенах. Она подошла к алтарю, установила свечу в подсвечнике, потом зажгла еще пару свечей. От обилия света обнажилась вся убогость жилища. После смерти матери, Воль Сон никогда не появлялась здесь, и, похоже, сюда не заглядывали даже воры, чтобы чем-нибудь поживиться, ибо в доме не было и ложки. Правда, находились в комнате кое-какие предметы: керамический кувшин с засохшими цветами, старый деревянный сундук, алтарь с поминальными дощечками и глиняная курильница. Возможно, здесь и останавливались одинокие странники, но никто из них не позарился на старые вещи, боясь раздражить духов. В сундуке лежали лишь ритуальное платье и шляпа.

Воль Сон зажгла ароматические палочки в курильнице, открыла настежь окна. Сходила с ведром за водой к реке, вымыла пол и вытерла везде пыль. Потом она привела себя в порядок, умылась, причесалась, достала из узелка бутылку с рисовой водкой, печенье из пшеничной муки, прядь конопляной нити, пять злаков — рис, ячмень, просо, бобы, чумизу — всё разложила на ялтаре. Налила в стопку водки. Достала из сундука шаманское платье, облачилась в него. Повязала на голову платок и сверху надела шляпу. В левую руку взяла медные колокольчики, в правую — веер. И начала действо — шаманский танец. Чуть присела, повела руками. В тишине комнаты раздался звон колокольчиков. И тотчас Воль Сон ощутила рядом присутствие матери.

«Матушка!..»

Воль Сон медленно кружила по комнате и услышала, как к звону колокольчиков примешиваются стук барабана чангу и трель бамбуковой флейты, а в следующую секунду возникло видение: появилась разнообразная жертвенная еда в чашках перед алтарем, бумажные цветы — пионы и лотосы — белые, желтые, розовые, голубые… И видение матери, её лицо с задумчивыми глазами. Дочь слышала её глубокое шумное дыхание. Воль Сон продолжала кружить в танце, потрясая колокольчиками и с резким хлопком раскрывая и закрывая веер:

«О-о-о-хо!.. Э-э-хэй-а-а-а!..

Вот идет Пиридэги,

великий воин с горы Чонбёльсан.

И леди Кымталь вот идёт…

Если женится воин великий

на леди Кымталь,

то у них родится девять сыновей…» — Воль Сон неистово танцевала перед видением матери. «О, мама, если бы ты позволила мне стать одержимой духами!.. Я бы забыла все свои печали… Разве не говорила ты, мама, что между нами и другими людьми всегда будет стоять преграда?.. А еще ты говорила, что для моего блага мне не стоит становиться шаманкой. Что я должна родить детишек и жить нормальной жизнью. Так где же эти дети, мама? Мне уже скоро тридцать, и где дети, которых мне следовало растить?.. Я одна-одинёшенька на всём белом свете. Меня гложет тоска… Дай же мне быть вместе с духами… Иначе конец мне… Мама, мама…»

А в это время Ён И у себя дома не находил места. Без конца курил трубку и метался по двору. Наконец, он улегся на полу веранды, подложив под голову деревянный валик вместо подушки. Слабый свет фонаря блуждал по бледному его лицу, по закрытым векам, выпирающим скулам, резко очерченным линиям рта. Слышно было, как в хлеву вол жует жвачку и далеко в поле квакают лягушки. А еще из-под полы веранды доносился стрекот цикад. Нет, невозможно так просто лежать и ничего не делать! Ён И резко поднялся. Обул соломенные чипсины, сходил в сарай за вязанкой дров, задул фонарь и вышел на дорогу. Он шел мимо дома Ду Ман Не, в окнах которого горел свет. Где-то залаяла собака. И вот он уже на окраине деревни… Приблизился к хижине шаманки. Миновал калитку. Нащупал дверь и тотчас оказался в прихожей, — слева кухонька с печью, от печи веяло холодом. Ён И развязал вязанку дров, кинул в печь сначала мелкие ветки, затем покрупней, поджёг. Огонь весело заплясал в чреве топки, а затем и загудел. «Бедняжка… — пробормотал Ён И. — Ей нужна моя поддержка… На кого же ещё ей надеяться?..» Он подбросил еще дров. Неожиданно он увидел шаманку, мать Воль Сон сидела поодаль, уставившись на него блеклыми глазами. «Слышишь меня, Ён И, невозможный ты человек?!. Оставь мою дочь в покое! Не преследуй её!.. Бесполезно всё… Вырви мне глаз, если я не права…» — сказав это, она рассмеялась. И от её смеха пламя в печи исчезло, остались лишь тлеющие угли.

Ён И дернул дверь, но она не поддавалась. Сквозь дыры бумажной перегородки виднелись тени.

— Воль Сон, открой дверь! — велел он.

— Нет, нет, уходи! — отозвалась женщина.

— Я тебе должен кое-что сказать. Ну, открой же!

— На рассвете я уйду тихо, даже мышь не услышит. Прошу, уходи!

Ён И просунул руку в дыру и открыл щеколду. Он увидел Воль Сон в странном наряде и не узнавал её, но через мгновение, он вдруг схватил женщину, сорвал с её головы шляпу, бросил на пол, стал топтать.

— Что ты делаешь?!.

Ён И, вне себя, сорвал с неё и платье, разорвал на мелкие клочья, ринулся к алтарю. Воль Сон обхватила его за талию обеими руками, закричала истошно:

— Не делай этого! Опомнись!.. Ты будешь наказан!

— К черту! Пусть я ослепну и лишусь дара речи! Я подожгу всё! Я уничтожу этих проклятых духов!

— Умоляю тебя! Умоляю тебя!

— Отчего мы не можем встречаться?! Отчего?! Разве есть тому причины?!

— О, не надо, не надо!.. — Воль Сон продолжала держать его и дрожала, точно осиновый лист.

— К чему весь этот балаган?! — Ён И крепко обнял женщину. — Давай, прекратим всё это… Скажи, что мы можем сделать… Воль Сон…

— Да…

— Давай сбежим куда-нибудь.

— Если бы только возможно было, то мы с тобой это сделали бы давно, — сказала, чуть успокоившись, Воль Сон. — А я так хотела тебя увидеть, потому и пришла…

— Воль Сон… — Он задул свечу и крепко обнял женщину. Он страстно хотел слиться воедино с хрупким телом родного существа. Воль Сон устремилась к нему навстречу, поникла, бормоча бессвязные слова:

— Уходи, уходи… Так не должно быть… Я очень хотела тебя видеть… хотя бы забор твоего дома, хотя бы тень в окне…

— Выход всегда есть, — шептал он в ответ. — Не может такого быть, чего мы не сможем преодолеть…

Горячие слова, горячие тела слились воедино в неудержимом вселенском восторге и в тишине ночи раздался крик, вобравший в себя всю человеческую боль и страдание. Потом наступила полная тишина. Её голова покоилась на его груди. И не было вокруг никого и ничего, — ни матери-шаманки, ни Кан Чхон Дэк, ни завывающего пения, ни алтаря, ни деревни, ни таверны, ни рынка с торговцами… Было слышно только отдаленное кваканье лягушек с рисовых полей.

— Воль Сон.

— Да, мой милый?

— Будь всегда рядом со мной.

— ?..

— Почему же ты хочешь стать шаманкой?

— Теперь не буду…

— Правильно, не надо… — Он нежно гладил её волосы. — А я негодяй… Заставлял тебя страдать… И сам страдал… Я думал об этом сотни раз, тысячу… Бросить всё и бежать туда, где мы с тобой спокойно могли бы жить… И всякий раз меня останавливали эти горы, поля, река… останавливал мой сыновний долг перед памятью родителей…

Воль Сон молчала, прижавшись к груди Ён И, потом сказала:

— Как жалобно кричит в лесу птица…

Ён И, гладя её плечи, сказал:

— День будет, как и вчера, без дождя.

— Когда я плыла на пароме, вся продрогла от холода.

— Ночью на реке всегда холодно и ветрено.

— Мне не надо было сюда приходить.

— Нет. Хорошо, что пришла. Это как сон…

— Утром, с первыми лучами солнца, я уйду. Даже не увижусь с Бон Сун Не. Если обо мне узнает госпожа Юн, она очень рассердится.

— Гм…

— Будет же ругаться, да?

— Пусть себе ругается. Тебе не о чем беспокоиться.

— Ён И, милый… Теперь тебе нужно уходить… Пожалуйста, оставь меня. — Она попыталась отстраниться, но руки её еще крепче обнимали его. — Уходи… Моя душа уже спокойна… — Наконец разжала руки, освободилась из объятий. — Я зажгу лампу.

— Не надо. Давай, побудем так еще немного. Ты должна поспать. Когда уснешь, я уйду.

Но уснуть она не могла, просто лежала с закрытыми глазами, Ён И некоторое время прислушивался к ровному дыханию женщины, затем укрыл её курточкой и тихо вышел наружу. Воль Сон осталась одна на циновке, смотрела в темноту, прислушиваясь к отдаленному крику птицы в лесу. А когда едва забрезжил рассвет, она прибралась в комнате, затем, прихватив узелок, вышла на дорогу. Она шагала по тихой улице спящей деревни, намереваясь выйти к реке и там дождаться парома. От росы намокли её ноги в чипсинах. В фиолетовом небе мерцали звёзды. Закукарекал первый петух. Этот петушиный крик заставил женщину ускорить шаги. За углом дома она неожиданно столкнулась с каким-то человеком. Воль Сон отшатнулась, и, склонив голову, продолжила путь.

А это была Ими Не. Она несла в подоле платья тыкву, которую заприметила еще днём, она висела на плетне у дома Мак Даль Не, такая аппетитная тыква, что Ими Не решила спозаранку сорвать её. Но только вот совсем некстати попалась ей на пути эта шаманка. Это была, конечно, она, хотя в сумерках её лицо было не совсем отчетливое. Что эта Воль Сон делала тут в такую рань?

Придя к себе Ими Не положила тыкву на пол кухни и сверху накрыла корзиной. «Неспроста здесь появилась шаманка, — продолжала размышлять женщина. — Уже давно ходят разговоры о её связях с Ён И… Значит, Кан Чхон Дэк изменяют… И чего нашел мужик в этой девке?.. Не к добру эта связь с шаманкой… Хотя, с её стороны поступок решительный и дерзкий… Бедовая девка…»

В комнате заплакал ребенок, Ими Не взяла его на руки, дала грудь.

«И что теперь будет делать несчастная Кан Чхон Дэк?..»

ГЛАВА 14. Вор и колдунья

К вечеру Мак Даль Не собирала во дворе ячмень с соломенной циновки, сгребала в кучу, она недавно обнаружила пропажу своей тыквы на плетне, негодование клокотало в её груди и она выговаривала со злостью:

«И какой мерзавец утащил нашу тыкву?!. Он, что, думал — у нас своих ртов нет?.. Я берегла тыкву, ждала, пока хорошенько не созреет… Да чтобы руки отсохли у того вора!.. Будь он неладен!.. Дочка! Слышишь меня?! Чего там сидишь перед печью как приклееная? Иди, помоги мне! Подержи мешок!»

Девочка повиновалась. Ей было около пятнадцати, но физически недоразвитая, она своим малым росточком выглядела точно карлик.

— Мама, хватит уже! — сказала она. — Ворчаньем ты не вернешь пропавшую тыкву.

— Она была мне дороже золота, — сказала мать, сгребая черпаком ячмень и ссыпая в мешок.

— Надо смириться с тем, что ее нет.

— За что такая напасть… В доме нет мужчины, оттого меня, вдову, можно презирать, и некому за нас заступиться… Эх, проклятая судьба…

— Не кляни судьбу, мама. Вор есть вор, он у всех ворует.

— От этого не легче… — женщина увидела идущего по улице Ким Пхён Сана, бросила черпак и поспешила к плетню. Запричитала громко, чтобы прохожий слышал: «До каких же пор будет продолжаться это безобразие?!. Куда катится деревня?!. Пора этому положить конец!.. Я знаю, чей оборванец это сделал! Мне все известно!.. Не он ли давеча украл яйца из курятника и ободрал все бобы в огороде?! А баклажаны?! Они исчезают даже недозревшими!.. Теперь и тыкву стащили! Это его рук дело!.. Позор деревне, где невозможно жить спокойно!»

Мак Даль Не намеренно громко причитала, адресуя слова именно к Ким Пхён Сану, поскольку это его старший сынишка Ко Бок был давеча пойман на краже яиц и бобов. Хотя, конечно, в нынешнем воровстве тыквы тот уличен не был.

Самого Пхён Сана за глаза называли «собачьим отродьем» за его недостойное для мужчины времяпровождение лодыря и картежника. Но как бы там ни было, тот считался янбаном. Это обстоятельство не позволило Мак Даль Не прямо в лицо тому высказать накипевшее.

— Чего так расшумелась? — спросил, не поведя и бровью, Ким Пхён Сан. — Неужели прибывает новый уездный правитель? — Он открыл веер, и, обмахиваясь, придержал шаг, глядя на женщину. Конечно, он сразу сообразил, что его сын опять нашкодил, — умыкнул злосчастную тыкву у этой женщины, но не подал виду и даже надменно улыбнулся, после чего продолжил путь. А Мак Даль Не ему в спину заорала:

— Как же, как же!.. Он спокоен!.. Его отпрыск гадит в деревне, а мы ничего не можем сделать!.. От мерзавца мерзавец и родится! Если поверху реки вода чистая, то и внизу она будет чистой… Да чтобы у вора того руки и ноги отсохли!.. Разве мы для того растили тыкву, чтобы другие её сожрали?!. Да чтобы у них все зубы отвалились!..

Ким Пхён Сан бодро шагал вперед, размахивая руками. Он шел к холму, по направлению к усадьбе чхампана Чхве. Вскоре его фигура исчезла из виду. А Мак Даль Не вовсе не думала успокаиваться и продолжала кричать:

— Засранец! Грязный вор! Не зря говорят, укравший иголку, украдет и корову!.. По саженцу можно понять, каким вырастет дерево! Так кем же станет этот отпрыск?!. Даром, что янбанских корней!.. Да какой он янбан, этот картежник?!. Гнилой человек!.. Такой и родину продаст, не моргнет и глазом!

— Что произошло? — спросила Яму Не, возвращающаяся с поля, держа в руке мотыгу.

— Не спрашивай, даже слов не нахожу! — ответила Мак Даль Не.

— Что же все-таки случилось?

— Грязный ублюдок, стащил с моего забора тыкву!

— Стащил тыкву? Ты знаешь, кто это сделал?

— Как не знать? Сыночек этого… как его… собачьего янбана.

— Этот мальчишка нечист на руку. Но зачем ему понадобилась тыква?

— Чтобы сварить и сожрать. Для чего же еще?

— Как он мог пронести тыкву в дом, и за это не получить палкой от матери?

— Его мать-то? Да разве она знает, что у нее дома происходит, если целыми днями сидит за ткацким станком?

— Пожалуй, ты права… Этот сорванец доведет её до болезни… Я уже давно наказала своих детей, чтобы они не водили с ним дружбу.. Ах, как досадно, что такие происшествия губят нашу деревню.

— И не говори. Если этот сорванец смолоду такой, то каким он станет, когда вырастет? Он же отца родного из дому выгонит… Конечно, нельзя такое говорить, когда у тебя самой есть дети… Но, как же этот говнюк похож на своего отца. А мать — совсем другая. На всём свете не найти более добропорядочной женщины! И руки у неё умелые. Уж если она посадит фасоль, то фасоль и вырастет, бобы посадит — бобы вырастут. Только с мужем ей не повезло. И с детьми — головная боль… Я ведь шума не поднимаю только ради неё. А мать не все видит… В конце концов старейшинам деревни необходимо принять решение — выгнать вора из Пхёнсари!

— Постой, мы не можем поступить с ним так, поскольку он еще мал, — возразила Яму Не. — А вот когда подрастет и станет осознавать свои поступки по-настоящему, тогда и спрос с него другой… О, Боже! Я совсем забыла! Мне же еду надо готовить, солнце уже садится!

— Погоди! — задержала подругу Мак Даль Не. — Знаешь, какие слухи ходят? Ты слышала?

— Ты о происходящем в семействе янбана Чхве?

— Это давние разговоры… О том, что Кан Пхо Су отправился на поиски Ку Чхона. Я о другом. Ты слышала, что случилось прошлой ночью в доме шаманки?

— В доме шаманки? — округлила глаза Яму Не. — Не знаю. А что произошло?

— Туда приходила Воль Сон.

— Да? Ну и что?

— А то… Её видели рано поутру. Она шла от заброшенного дома своей матушки так, словно за ней гнались… Убегала, точно бродячая кошка от стаи собак.

— Гм… С чего бы это?

— Вот глупышка, не понимает, — пожурила подругу Мак Даль Не. — Воль Сон давно положила глаз на Ён И. У них там была тайная встреча. Всю ночь они миловались, а утречком спозаранку девица решила скрыться незамеченной. Да не вышло, её засекли.

— Вон оно как… Значит, Кан Чхон Дэк ничего не знает?

— Знать-то, наверное, знает… догадывается… Но прошлую ночь она как та ворона: прошляпила муженька.

— Гм… Откуда такие слухи?.. Неужели кому-то понадобилось ночью следить за чужой любовной интрижкой? Ему, что, делать нечего?

— Не знаю, следила ли она… Ими Не, говорят, видела её на рассвете, когда вышла в уборную.

— Если видела, то и держала бы язык за зубами. Зачем трезвонить на весь свет? Та еще стерва, эта Ими Не. Противная баба! Это же не её муж миловался с чужой женщиной… Какое её дело?.. Из-за своего скверного характера она со всеми не ладит. И с Кан Чхон Дэк постоянно ссорится…

— Такой она человек, не может без этого… Но кое-кто видел, как в доме шаманки всю ночь горел свет… Что касается глупышки Ими Не, как считаешь, ходила она к Кан Чхон Дэк, чтобы всё у неё выведать?

— Если ходила, то она и впрямь дура.

— Говорят, она спросила у неё, как часто в последнее время ходит её муж в город? На что Кан Чхон Дэк прямо заявила, что Ён И давно покончил с этой девицей и теперь шагу не ступит из дому. Она хотела быстрей спровадить Ими Не, поскольку терпеть её не может. Но та, говорят, была бесцеремонна, спросив: где был её муж прошлой ночью? «Дома, — ответила Кан Чхон Дэк, — где же еще ему быть? Когда я вернулась от Ду Ман Не, он спал». После чего, говорят, она разгневалась на гостью и выпроводила ее со словами: «Что ты тут разнюхиваешь о моем муже?! Пошла вон!» Так что дыма без огня не бывает. Ён И и Воль Сон тайно встречаются — это факт. Жена всегда будет отрицать измену мужа, даже если об этом все соседи знают. Воль Сон — девица не простая.

— Чтобы знать истину, надо выслушать обе стороны. Что касается Кан Чхон Дэк, она чересчур ревнивая. Ей уже за тридцать, а детей нету. Как женщина, я её понимаю… Но считаю, ей надо умерить пыл, пока не родит ребенка.

— Как бы не услышала она это, — сказала Мак Даль Не.

— Говорю, что думаю… О, Боже! Что я тут делаю?!. Мне же ужин надо готовить! — Яму Не замахала руками и побежала домой. А Мак Даль Не осталась стоять у своего плетня в расстроенных чувствах, она достаточно излила душу, и по поводу потерянной тыквы, и по поводу чужих любовных связей, но с чувством неудовлетворенности пробурчала себе под нос: «Чего так убиваться с ужином? Положи на стол, что есть, да и всё! Вот бабы, из кожи лезут вон, чтобы угодить своим мужьям!.. А я вот ни о чем не пекусь… Одна я на свете с такой печальной судьбой…» — Женщина покачала головой, и, хотела было уже удалиться, как увидела вновь Ким Пхён Сана, который возвращался домой. Тот прошел мимо так близко, что едва не ткнул её в лицо своим раскрытым веером. Она отшатнулась от неожиданности, и при этом её лицо с шелушившейся кожей на носу, побагровело. На неё опять накатило. Она, с ненавистью глядя в спину уходящего мужчины, с новой силой принялась ругать вора, укравшего тыкву:

«Мерзкий подонок! Да чтобы подавился он куском тыквы! Будь прокляты его потомки в десятитысячном колене! Да пусть отсохнут у него все конечности! Пусть закончит он дни прокаженным!..»

На крик сбежалась деревенская детвора. А мужчины, идущие с полевых работ, качали головами и посмеивались. Чиль Сон, муж Ими Не, который утром отведал пареной тыквы, вышел на улицу после ужина и сочувственно спросил у разошедшей женщины:

— Соседка, какой же негодяй осмелился совершить такое подлое воровство?

— Ясно — кто! — парировала Мак Даль Не. — Кто в деревне постоянно ворует?!. Этот негодяй вырастет и разорит всю страну! И даже до Китая доберется! Надо изгнать его, пока не поздно! Изгнать из деревни!

Чиль Сон ухмыльнулся, и, повернувшись к детям, замахал руками, чтобы те расходились по домам.

Между тем, сумерки сгустились, с ближайших гор наполз туман, накрыв холмы, леса, поля и реку. В воздухе плыли дымки от домашних очагов, призывающие к себе проголодавшихся домочадцев.

Старая собака во дворе Ду Ман Не, по кличке Боксиль, усталыми глазами следила за пробегающим по улице мальчуганом Хан Боком, и на всякий случай подала голос.

Ким Пхён Сан, вдоволь наслушавшийся оскорблений от Мак Даль Не, придя домой, первым долгом гаркнул, что хочет есть. Его жена Хам Ан Дэк тотчас поспешила на кухню. А сынишка Ко Бок, украдкой заглянув в комнату, по выражению лица отца сообразил, что лучше ему на глаза не попадаться, и тотчас ретировался. Конечно, за ним водился грешок — он воровал иногда, но к нынешней пропаже тыквы у тетушки Мак Даль Не он не имел отношения, да разве отец будет разбираться? Но если тому вздумается сечь его розгой, он, Ко Бок, станет решительно всё отрицать: свою причастность не только к пропаже злосчастной соседской тыквы, но и остальные свои проступки, к которым приложил в действительности руки.

Ким Пхён Сан заметил улизнувшего за ворота сына, усмехнулся и пробормотал: «Он ли, мерзавец, сделал это или другой — какая разница?.. Бери смело у других, только так выживешь».

Ничего не ведавшая Хам Ан Дэк накрыла мужу столик, как обычно — учтиво и предупредительно. Такое её безропотное поведение порой раздражало Кима. Закончив трапезу, он улегся тут же на циновки, предвкушая сонливую безмятежность, подложив под голову деревянный валик. Чтобы не беспокоить мужа, жена не стала крутить ткацкий станок, а взялась штопать старое платье, при этом что-то говорила сыну Хан Боку, который читал рядом книгу. А книга была очень старой, с выцветшимися, обтрепанными страницами, похожими на сушенные табачные листья.

Ким Пхён Сан, вытянувшись на циновке, тяжело дышал, блуждая взглядом по стропилам на потолке.

«Явится ли эта баба?.. Что она может сделать?.. — размышлял он, шевеля губами. — Нельзя предугадать судьбу… Неужто такая жизнь уготована мне до скончания века?.. Я бестолочь, во мне нет духу?.. Порох потух…Проклятая чернь… Если бы только воротились прежние времена, когда мир был другим… А что я сейчас имею?.. Разве такого положения желал?.. Ладно, поглядим… Только дурак отказываться от того, что само плывет ему в руки… Я выиграю по-крупному…»

Вчера ночью все небо усыпали звезды. А нынешняя ночь была темной, густой, беззвездной, с теплым ветром. Такие ночи зачастую предвещали дождь. Запоздало в лесной чаще прокуковала кукушка, будто из последних сил извещая о своей нелегкой птичей доле.

Ким Пхён Сан вышел из дому и пересек двор, оглянулся на светящееся окошко, откуда слышался мерный стук ткацкого станка. «Вот баба, работает и работает… до последнего издыхания, пока не встретит жалкую смерть…» — Мысль о жене, без всякого сожаленья, мелькнула в его мозгу. Он обогнул холм с усадьбой янбана Чхве и вышел на тропинку, ведущую к павильону трёх духов плодородия Самсиндан. Полы его одежды с шорохом задевали траву, росшую по краям тропинки. «Прекрасная ночь! Замечательная ночь, чтобы совершать преступления! Прирежут тебя и никто не узнает!.. Но рано или поздно погибель наступит… А удача переменчива, как женщина… Женщины… Если бы не они, то он уже давно стал бы горьким пьяницей…» Пхён Сан перешел ручей по каменному мосту, дошел до павильона и уселся там на ступеньки, переведя дух. В темноте доносились шелест ручья и шум листвы, раскачиваемой ветром. «Разве нажитое состояние не является, как и всё в природе, преходящим?.. Что может быть постоянного в этом мире?.. Разве может храниться сто лет зерно в амбарах проклятого Чхве Чи Су? Разве не сгниет оно за это время, не доставшись голодающим?.. Кому выгода от этого убытка?.. Нет, не собирается Ким Пхён Сан жить до конца дней своих на подачки с игральных притонов!.. И почему не идет эта баба? Отчего задерживается?.. Она придет, потому что у неё нет выбора!.. Я ухватил её за хвост! Так, что птичке не улететь…» Ким, прервав свои размышления, насторожился: его уши уловили шаги, ступающие по опавшим листьям, а глаза, уже привыкшие к темноте, разглядели впереди мелькающий между деревьями силует человека. «Ну, вот… ты не могла не прийти…» Женщина замедлила шаги, прошла в двух шагах от него, подобрала полы длинной юбки и уселась на край террасы павильона, лицо её повернулось к алтарю, а затем — в его сторону. Глаза её, казалось, излучали свет.

— Зачем ты хотел со мной встретиться? — голос, прозвучавший в тишине, он не спутал бы ни с каким другим. Голос Кви Нё.

— Коль пришла, значит, знаешь, зачем? ответствовал он холодно.

— Из любопытства, — сказала Кви Нё. — Ты намекал на какие-то кольца… Говори конкретней, что ты имел ввиду?

— О паре колец, которая не стоит и пары лапок воробья. Пустячный разговор.

— Коль пустячный разговор, мне до тебя нет никакого дела… Я думала, что тебе интересно знать, откуда кольца взялись… Тогда я пойду.

— Ты не уйдешь.

— Почему это?.. — повысила голос Кви Нё.

— Потому что ты — служанка, — ответил спокойно Ким Пхён Сан. — Наглая и гнусная. Ты забыла, что над ползающим всегда находится тот, кто летает.

— Не гоюри загадками… Вероятно, тебе что-то нашептал обо мне Кан Пхо Су… Так знай, воровку из меня сделать вам не получится!.. Вы всё переврали… А дело было прошлой осенью. Молодая госпожа попросила меня присмотреть за ее дочерью Со Хи, и сняла с пальцев два кольца, чтобы я занесла их во флигель. Что я и сделала.

— Разговор не стоит и выеденного яйца.

Кви Нё насупилась в темноте, замолчала. Она явно переиначила историю. А на самом деле, всё происходило по-другому. Молодая госпожа оставила кольца на туалетном столике, перед тем, как уйти. А Кви Нё взяла кольца и втайне от всех спрятала.

— Почему бы тебе, Кви Нё, не открыться… Ведь по сути для такого богатого янбана, как Чхве, эти кольца ничто…

— Что ты имеешь ввиду, говоря «открыться»?

Ким Пхён Сан рассмеялся, затем сказал, отчеканивая каждое слово:

— Как бы ты ни пыталась своими подношениями вымолить снисхождение у духов плодородия, ничего не выйдет. Это не поможет тебе родить дитя.

Кви Нё молчала, а Ким продолжал:

— Не хочу скрывать, мне было интересно наблюдать за тобой… Если мы с тобой объединим усилия, то возможно, твоё давнее желание исполнится… Такое дело выполнить одному не под силу.. Как говорится, руки и ноги должны работать друг с другом в гармонии. И тогда всем будет хорошо, и сестрам, и братьям, и женам, и мужьям… — Выждав паузу, мужчина продолжил. — Я много анализировал… У чхампана Чхве нет до сих пор наследника по причине слабости в семени янбана мужской силы. Говоря проще — у него отсутствует половая потенция.

На это Кви Нё с усмешкой фыркнула:

— Кто знает… Посмотрев на небо, собираешь звезды. Но ни одну не разглядишь толком.

— Так вот… Даже если ты целеустремленная, ничего не выйдет. Тебе нужен достойный мужчина… Я вовсе не хочу сказать, что это — я. У меня есть гордость, я должен сохранять лицо. Но могу уверенно заявить — в моём семени есть мужская сила.

Кви Нё опять фыркнула, бросила:

— Не знаю, в самом деле, что у янбана с потенцией… Но он никогда не интересуется женщинами.

Ким Пхён Сан не был удивлен и смущен таким ответом.

— Вот, вот… Мне тебя очень жаль, Кви Нё, правда, — с этими словами он подошел к ней, взял её руки в свои.

Кви Нё показалось, что она вдруг перестала ощущать почву под ногами. Она ощутила себя невесомой, будто невидимые облака с ночного неба опустились к ногам, обхватили её и стали поднимать ввысь. Это было похоже на восхитительный сон, очищающий душу от тоски и безнадежности. Только бы сон длился еще… Кви Нё прижалась к нему сильней. Ким крепко обнимал женщину и шептал:

— Всё будет хорошо… Верь мне… Надо твердо идти до конца…

Их еще недавно холодные сердца стали заполняться теплом, пустота отступила, взамен явились вера и свет.

Прошло несколько дней.

После завтрака, Ён И взвалил на спину носилки-чиге, взял серп и отправился косить траву. Выйдя на дорогу, он увидел двоих детей, шедших навстречу. У одного на голове была плетеная корзина. Казалось, корзина плывет в белом тумане. Два мальчугана приблизились. То были Ду Ман и Ён Ман. Оба, видно, только встали с постели и шли, зевая. А младший, вероятно, ночью обмочился, потому что был совсем не в духе.

— Куда это вы спозаранку? — спросил Ён И.

— За солью, — ответил Ду Ман.

— Ну, ну…

Мальчишки вошли в калитку Яму Не. Ён И взглянул им вслед и с грустью улыбнулся: он подумал о своем бездетном положении.

В огороде перед домом Ким Чин Са сорняки вымахали по самое колено. В доме жили две вдовы, у них, видно, не доходили руки до того, чтобы прополоть траву.

Ён И вышел к дамбе, взглянул на реку, по которой кто-то плыл на плоту, затем скинул с плеч чиге и принялся косить траву. Сочная трава, срезаемая лезвием серпа, брызгала соком. «А какой сегодня день, не базарный ли?» — задался вопросом Ён И и вновь посмотрел на реку. А по дороге в сторону холма шли, беседуя, двое мужчин — Ким Пхён Сан и Чиль Сон. Чиль Сон почему то опустил голову, сделал вид, что не заметил его, Ён И. «Эти двое идут на рынок. Не рановато ли?» — подумал Ён И, затем нагнулся и продолжил косить траву.

ГЛАВА 15. Беседа

Лет шесть назад, когда Чо Джун Ку пришел одалживать деньги у госпожи Юн, он почти ничего не знал о её сыне Чхве Чи Су, кроме того, что тот страдал слабым здоровьем. Но позже он сошелся с ним ближе в Сеуле, куда Чхве Чи Су прибыл в сопровождении своего управляющего Кима. Он показался Чо самоуверенным молодым человеком, с острым взглядом черных глаз, воспитанным вдовой в духе старых провинциальных традиций, он мог позволить себе разные вольности, но мало понимал в окружающей действительности. Но те первые впечатления были ошибочными. Что касается самого Чо Джун Ку, то он намеревался использовать Чхве Чи Су, а точней, его состояние, для собственного процветания. Но всё испортили его неуемная жадность и чрезмерная спешка, которые выдали истинную сущность человека. Хотя, он надеялся, что дело поправимое. И однажды сказал ему следующее:

«Ты только подумай. Все твои предки жили в достатке, но не проявляли особого рвения в службе, кроме прадеда, получившего должность чиновника 4‑го ранга — чхампана. Нынче стать чиновником, в отличие от прежних времен, не так уж сложно. Прозябать на одном месте — удел бедных ученых мужей. Я много общался с иностранными посланниками и кое-чему от них научился. Я умею дергать за нужные нити и достигать цели». Эти его слова молодой янбан Чхве тогда пропустил мимо ушей. И как ни старался впоследствии втянуть его в свою игру, у Чо Джун Ку ничего не выходило. Хотя Чхве Чи Су мог бы ему помочь по-настоящему, поскольку тесно общался с детьми высокопоставленных чиновников, и сам бы достиг желаемой цели, но был равнодушен ко всему. А Чо Джун Ку погряз в невежестве, продолжал выставлять себя в лучшем свете, напускал на себя важность, тешился пустыми разговорами, пил и развлекался в увеселительных заведениях с кисен и прочее, и прочее. Не теряя надежды сблизиться с Чхве, он пытался зазвать его в гости к себе, но всякий раз под разным предлогом тот отказывался. Приезжая в Сеул, Чхве всегда останавливался в гостинице.

Однажды они встретились в столице среди оживленной толпы, и на предложение поговорить, Чхве вдруг сам проявил инициативу и повел родственника в глухой район увеселительных забегаловок и публичных домов, где женщины продавали своё тело без всякой философии и чувства прекрасного.

— Хорошая идея. Похоже, ты здесь чувствуешь себя уверенно. — Сказав это, Чо Джун Ку заразительно рассмеялся. Но позже, брезгливо поморщившись, спросил:

— А куда мы, собственно говоря, пришли?

— А что?

— Разве в такие места должна ступать нога ученого мужа?

— Если хочешь судить о делах государства, ты должен опуститься на самое его дно.

— Давай выбираться отсюда. Отыщем более достойное место для просвещенных бесед.

— Ха! А чем плохо здесь? — Чхве ухватил крепко Чо за руку, втащил в неказистый низкий дом. — Эти мерзавцы, столичные аристократы! Что выдают себя за праведников! Они должны бывать здесь и вдыхать запах плоти проституток, который послаще мускуса.

Чо Джун Ку уставился на Чхве Чи Су со смешанным чувством испуга и удивления. Он, наконец, понял, что глубоко ошибался, считая Чхве самодовольным и гордым отпрыском аристократической вдовы, не понимающим жизни. Чхве предстал пред ним совершенно другим человеком. Из чего следовало, что все его планы рухнули. Весь в расстроенных чувствах, Чо Джун Ку провел ночь в комнате проститутки. Хотя он частенько посещал злачные места, но Чо не был падким до женщин и заботился о чистоте своего тела. И сейчас он бодрствовал, опасаясь, что к нему дотронется лежащая рядом проститутка.

Это не было случайностью. В следующий раз Чхве Чи Су потащил приятеля в портовый городок Инчхон — в самый что ни наесть грязный бордель, где женщины обслуживали китайских торговцев и моряков. Там Чхве повел себя несколько странно, показал приятелю другую сторону своего характера — упрямство — словно этим он пытался сильно досадить Чо Джун Ку. В какой-то мере Чхве добился своего: на душе Чо остался неприятный осадок. Сам же Чхве Чи Су охотно предавался веселью с женщинами, хотя, возможно, в глубине души питал к ним отвращение. Эти плотские удовольствия вряд ли приносили ему удовлетворение. Казалось, что Чхве поступал так помимо своей воли, движимый тайной внутренней борьбой. Его психология поведения с женщинами строилась на глубоком их неприятии, даже ненависти. Вероятно, он подспудно получал удовольствие от их унижения. Со временем Чо Джун Ку начал понимать, что Чхве никогда не любил свою жену, и к своей матери не питал сыновней теплоты.

После полугодового пребывания в Сеуле, здоровье Чхве Чи Су сильно пошатнулось. Он воротился к себе в деревню весь больной, исхудалый, с расшатанной психикой, и только стараниями доктора Муна оставался еще живой. Матери своей, госпоже Юн, Чхве заявил, что потомков у него уже никогда не будет. Эту новость, кроме госпожи Юн, знал еще управляющий Ким Пхан Суль.

Между тем, Чо Джун Ку жил в доме чхампана Чхве уже более двух недель, и, похоже, уезжать не собирался. Правда, по разу он съездил в Сеул и Пусан. Из Пусана он вернулся с белой летней шляпой на аккуратно постриженной голове.

Прошло еще полмесяца.

Чо Джун Ку ожидал смены настроения у хозяина дома, и в такие благоприятные минуты он садился играть с ним в бадук — корейские многоклеточные шашки — или вел беседы о происходящем в стране. Угождая Чхве, Чо Джун Ку отдавал себе отчет в том, что так долго продолжаться не может. Всякий раз, подбивая того на разговоры о политике и прочих текучих делах страны, он, Чо Джун Ку, пытался смести преграды, стоящие между ними. Но всё было напрасно. Чхве всё больше уходил в себя, отмалчивался, что невыносимо угнетало Джун Ку. А когда Чхве молчал, лучше было к нему не подходить: бледное лицо того становилось каменным, а на лбу вздувались синие вены. И тогда Чо Джун Ку, предоставленный самому себе, шел на площадку, чтобы упражняться в стрельбе из лука или отправлялся в деревню, гуляя по деревне, Джун Ку думал о том, что планам его не суждено сбыться из-за слабости необдуманных шагов, неумелом подходе к Чхве Чи Су. С деревенскими Чо Джун Ку старался быть великодушным, первым всегда заговаривал с крестьянами, рассказывал им городские новости, отвечал на интересующие вопросы, охотно принимал от них чарку домашнего вина, пренебрегая заведенной чистоплотностью. Деревенские жители, которых поначалу смущала европейская одежда заезжего гостя, теперь относились к нему более доверчиво, главным образом из-за его спокойных и не заносчивых речей. А еще потому, что Чо Джун Ку стал появляться на людях исключительно в корейском платье — халате с широкими рукавами и шароварах, сшитых портнихой Бон Сун Не. Когда же янбане были так любезны с простыми крестьянами? Без сомнения, Чо производил на деревенских впечатление городского аристократа, чрезвычайно воспитанного, который не кичится своим происхождением. А людям свойственно почитать знатность. Чего нельзя было сказать в отношении Ким Пхён Сана. Тот явно имел в деревне дурную репутацию, не только за пристрастия к картам, но и за свой нескромный характер и заносчивость. Еще пример — Ким Хун Чан — простой люд относился к нему хорошо, но не сказать, чтобы уважал. Хун Чан, будучи янбаном, жил наравне с крестьянами, работал в поле, обитал в обычном доме, питался скромно. И не имел ни одного слуги.

Совсем другое дело — Чхве Чи Су. Деревенские почитали его как небожителя. В их понимании Чхве был недосягаем, и являл собой кормильца и милостивого помещика.

Что касается Чо Джун Ку, он продолжал общаться с крестьянами. Его манеры и внешний вид настоящего аристократа притягивали внимание простых людей. Он много и интересно рассказывал им о происходящем в мире, доходчиво, понятно объяснял о положении дел в стране, о своих связях с высокопоставленными чиновниками. Всего этого было достаточно, чтобы пробудить в крестьянах уважение. Дошло до того, что Чо Джун Ку принялся критиковать себе подобных же янбанов за беспечную жизнь. Всё это стало поводом для обсуждения.

«Такое и представить нельзя, чтобы приближенный янбана Чхве относился к нам по-простому», — говорил один.

«Неужели мир меняется? Значит, и простолюдин, если он умен и образован, может получить высокий чин от властей?» — вторил другой.

«Есть пословица: чем больше зреет рис, тем больше он склоняет голову. Этот приезжий янбан знает, как обращаться и с детьми, и со взрослыми», — добавлял третий.

«Наличие состояния не гарантирует человеку успех и продвижение по службе. Что толку от твоего богатства, если ты сам — никто. Этот янбан хоть ростом невелик, но выглядит достойно» — соглашался четвертый. Таким образом, мнения крестьян о Чо Джун Ку сложились вполне положительные. Иначе обстояло дело в усадьбе чхампана. Сам Чхве Чи Су и его мать, госпожа Юн, не очень жаловали дальнего родственника, хотя и не показывали виду. А большая часть слуг относилась к столичному гостю плохо.

«Этот родственник хозяина приехал в одном европейском костюме, — заметила однажды портниха Бон Сун Не. — Мне пришлось сшить для него несколько пар сменной одежды… Очень привередлив, в отличие от нашего хозяина… Меняет платье чуть ли не каждый день. А за тканью рами не так просто ухаживать…»

«Он мне с самого начала не понравился, — сказала Сам Воль. — Как увидела его гладкое, точно вылизанная миска, лицо».

«А что тебе его лицо?» — спросила Кви Нё.

«У мужчины лицо должно быть выразительным, грубым и даже суровым, — сказала Сам Воль. — А у него лицо гладкое и белое, как у женщины. И руки нежные».

Тут к разговору присоединились и другие женщины, каждая из них считала долгом сказать свое:

«Похоже, это у него наследственное. А наш господин, хотя он отличается крутым нравом, высок и строен, — в халате с широкими рукавами и в шляпе из конского волоса — любо-дорого смотреть».

«Что бы он ни надел — всё ему к лицу. Так же и госпожа Юн».

«Только жаль: у них в семье нынче не простая обстановка».

«А почему этот Чо не уезжает? Чем он занимался в Сеуле?»

«Похоже, он не может вернуться в столицу, вот и скрывается тут».

«Чужая душа — потемки. Каким бы хорошим ни был человек, он не может всем нравиться».

«Но ведь нашел же он подход к людям… и деревенские дети его любят. И к старикам учтив. А когда говорит, словно бальзам на душу льет. Послушать его, так скоро наступит время, когда люди освободятся от старых предрассудков и в обществе исчезнут понятия «простолюдинов» и «аристократов», все будут равны… Если такое рано или поздно случится, то янбан Чо на редкость проницателен».

Тут в разговор вмешались мужчины.

«Он просто относится к нам как к людям, вот и всё», — подчеркнул Сам Су.

«А чего вы так гостя расхваливаете? — возмутился Бок И. — Он, что, наш хозяин?»

«Ты, придурок, помолчал бы! — напустился на него Сам Су. — С твоими мозгами век тебе быть рабом!»

«А что я такое сказал?»

«Надо радоваться тому обстоятельству, что среди дворян есть люди, которые не заносятся со своим происхождением и богатством, и относятся к простолюдинам как к себе равным. Это надо понимать всем нам, хотя мы — слуги.

«Из-за чего шум? — вмешался в разговор До Ри, проходивший мимо. — Перестаньте ссориться. Вас за километр слышно».

«Я просто пытался объяснить кое-кому, — сказал Сам Су. — Что необходимо различать людей, добрых и злых. Если касаться конкретно приезжего родственника нашего хозяина, то он, несомненно, своим поведением показывает нам, простым людям, своё дружелюбие. Не понимать этого может только тупица. Значит, умом мы слабы. Значит, такое наше наследие мы передадим потомкам… И быть всем нам неудачниками».

«Говоришь — неудачниками?..» — Пак Су Дон сердито посмотрел на Сам Су. Он был старше него лет на десять.

«Я не тебя конкретно имел ввиду, а всех», — с этими словами Сам Су удалился.

* * *

Чхампан Чхве Чи Су отправился в Хвасимри накануне вечером проведать больного учителя Чан Ама и, вероятно, заночевал там. Он не возвратился и на следующий день.

Время клонилось к полудню. Небо заволокло тучами. Казалось, вот-вот пойдет дождь.

Чо Джун Ку скучал в гостиной. На самом деле он не намеревался задерживаться здесь так долго. Его приезд не был продиктован личными мотивами, которые, как полагал хозяин дома, рано или поздно, заставили бы Чо обратиться к госпоже Юн. Нет, он никогда не нарушил бы её покой своими просьбами, даже если ему пришлось бы жить под открытым небом. Просто Чо Джун Ку бежал от досаждающих его кредиторов. И теперь, сидя в одиночестве, он задавался вопросом «Что делать? Куда идти?» Он не ощущал никакой раскованности от отсутствия Чхве Чи Су, наоборот: одиночествотяготило его.

Мысль о Ким Хун Чане появилась неожиданно. Он встречал его несколько раз во время своих прогулок по деревне. Конечно, тот отнесся к его остриженной голове несколько холодно, но беседовали они вполне дружелюбно. «Пойду-ка я к старику», — решил он.

Распросив на улице прохожих, Чо Джун Ку отыскал нужный дом и постучал в ворота. Вышел сам хозяин, Ким Хун Чан. Увидев нежданного гостя, он удивился:

— Чем обязан вашему визиту?

— Было скучно, — ответил Чо. — Вот, пришел поболтать.

Старик смутился, и отворил ворота:

— Я живу небогато, но проходите.

Он провел нежданного гостя в комнату, весьма скромную и чистую, и с неловкостью добавил:

— У меня нет слуги, так что не взыщите.

Они уселись на циновки. Хозяин дома, несколько растерянный от неожиданного визита, и гадая, что бы это значило, предложил гостю табаку.

— Спасибо, я не курю, — вежливо отказался Чо Джун Ку.

В это время по крышкам чанов во дворе забарабанили частые капли дождя. Комната вмиг потемнела. Ким Хун Чан открыл окна, посмотрел на небо, затянутое тучами.

— Вот и дождь пошел, — сказал Чо Джун Ку.

— Да, долгожданный, — согласился Ким Хун Чан.

— Хорошо бы выдался удачный урожай. И в деревне жизнь веселей станет.

— Верно говорите, — кивнул старик и окликнул дочь, велев принести сливовой водки.

— Извините, что побеспокоил вас.

— Нет, что вы, всё хорошо. Я благодарен вам, что пришли в мой скромный дом.

— Знаете, находясь здесь некоторое время, я, кажется, начал понимать тех ученых людей, которые предпочли городским удобствам провинциальную жизнь. Красивая природа, горы, реки, поля, душевность местных крестьян… что может быть лучше?

— А по-моему, человеку везде не уютно. Нет места на земле, где бы он чувствовал себя комфортно. Все мы слабы.

— Да, мир пребывает в смятении. Как людям укрепить дух?..

Помолчали. Прислушиваясь к шуму дождя, старик произнес:

— Что касается меня, то я со своими скромными знаниями никогда не помышлял о высокой должности. Но один из наших родственников имел все основания стать государственным мужем, и по таланту, и по своим устремлениям. Мы все возлагали на него большие надежды, но увы, он ушел совсем молодым. Звали его Ким Чин Са. Он приходился мне троюродным братом. — В голосе Ким Хун Чана слышались грустные и вместе с тем горделивые нотки. — Он был хорош собой, обладал незаурядным умом, выдержкой и спокойствием, взвешенной и проникновенной речью… Чин Са выдержал государственный экзамен в двадцать лет. Он должен был прославить наш род, но судьба рапорядилась иначе… — На глазах его навернулись слезы. — Если бы он был жив, то ему было бы сорок три… Его сын, рожденный после смерти отца, тоже умер совсем молодым… Какой-то злой рок… Остались две вдовы…

— Грустная история, — молвил Чо Джун Ку.

В это время появилась дочь хозяина дома, внесла столик с угощениями.

Ким Хун Чан, недовольный собой, что наговорил лишнего, налил водки в чарку, подал гостю:

— Эта водка настояна на цветках сливы. Не знаю, понравится ли вам. Прошу…

Они выпили. Водка подействовала, кровь заиграла в жилах, — беседа дальше потекла более расковано и свободно. Старик прямо высказал Чо свое неодобрение по поводу того, что мужчины повсеместно уж очень охотно расстаются с санто и стригутся на манер европейцев. На что Чо Джун Ку молча кивал, а затем принялся объяснять положение дел в стране, как говорится, «сел на своего конька», но здесь он мог позволить себе больше, нежели в беседе с янбаном Чхве:

— Ситуация в стране очень плачевная. О чем думают королевская знать, государственные мужи?.. В то время, как чиновники озабочены лишь дележом власти, иностранцы спокойно расправляют крылья. Они теперь владеют правами на эксплуатацию шахт, железных дорог, и даже вырубку леса. Всё в их руках! Отчего такое происходит? Кто виноват? А виноваты консерваторы, приверженцы былых устоев. Партия консерваторов развалила государство. Если бы эти люди открыто приняли всё то новое и прогрессивное, ничего бы не произошло. Я много читал о состоянии дел в других странах. Нужно было нам перенимать всё полезное у них. Нужно было, в первую очередь, укреплять свою армию. Приглашать иностранных специалистов и инструкторов. Время упущено. Теперь всё поздно, мы опоздали. — Чо Джун Ку на мгновение замолчал, силясь сохранить нить разговора, сделался серьезным, затем иронично продолжил. — Говорить сейчас об укреплении армии, всё равно, что выписать рецепт больному, который уже умер. Ха-ха-ха! Страна обречена!..

Ким Хун Чан сидел в замешательстве. Он чувствовал, что должен выразить свое мнение к сказанному гостем, но не находил слов. Он боялся выглядеть полным профаном в обсуждаемом вопросе, что его знаний будет недостаточно даже для того, чтобы поддержать разговор, не говоря уже о том, чтобы достойно и аргументировано спорить.

А за окном всё продолжался ливень, — к его монотонному шуму Чо Джун Ку прислушивался некоторое время, потеряв интерес к собственной говорильне, затем с меньшим уже энтузиазмом продолжил:

— Как бы там ни было, но в будущем людям придется ездить за границу, чтобы иметь ясное представление о происходящем в мире, — о политике, экономике, культуре… Всё это даст огромную пользу в понимании процессов, происходящих в стране и того, куда движется цивилизация. В отличие от нас, Япония быстро сообразила и открыла двери к переменам. Она переняла опыт других стран, обогатилась знаниями, и все силы направила к усилению собственной армии, чтобы встать на путь милитаризма. Эта маленькая островная страна первой нанесла удар и по нам, и по такому большому государству, как Китай. И теперь подбирается к России. Японская верхушка продемонстрировала миру свою силу и привила своему народу чувство превосходства над другими людьми. Мы, конечно, можем называть японцев варварами и прочими другими словами, но это сути не меняет. Крики начальников, так называемой, Армии справедливости, — не более, чем детский лепет. И теперь нам ничего не остается, как подстраиваться под японцев, идти на уступки, спасти то, что еще можно спасти. Что толку в чувстве собственного достоинства?.. Я вам скажу, что будет дальше. Япония захватит Россию. Россия, как и Китай, прежде была великой страной, но сейчас она в упадке. А Япония — молодая нация, обретшая силу. — Чо Джун Ку продолжал говорить в этом духе еще некоторое время и замолчал, увидев, что дождь прекратился.

— Что-то я разговорился, — сказал он и поднялся с места.

— Прошу извинить за скромное угощение, — сказал хозяин дома.

— Нет, что вы, всё было хорошо. Это вы меня извините за беспокойство.

Старик проводил гостя к воротам. Чо Джун Ку, раскланявшись, торопливо засеменил по дороге. Несмотря на прошедший дождь, Чо дошел до усадьбы чхампана ничуть не замарав грязью обувь. У входа в дом он обнаружил туфли янбана Чхве. Должно быть, тот вернулся из Хвасимри до того, как начался дождь. Переведя дух, Чо ступил в комнату со словами:

— С возвращением!

Чхве Чи Су сидел на циновке с отсутствующим видом, как статуя.

— Как чувствует себя учитель Чан Ам? — поинтересовался Чо Джун Ку, усаживаясь напротив Чхве. Тот продолжал молчать как рыба. А Чо, вероятно, уже привыкший к подобному поведению хозяина дома, продолжил. — А я, вот, скуки ради, ходил к старику Ким Хун Чану.

Опять последовало молчание.

— Я что подумал в твое отсутствие… Тебе бы стоило обратить серьезное внимание на свое здоровье… Лекарство лекарством, но надо закаливать организм. Что, если тебе заняться охотой?

— Охотой? — наконец обронил слово Чхве Чи Су.

— Именно. Ты когда-нибудь охотился?

— Да. Давно это было.

— Раньше люди ходили на охоту с фитильными ружьями. Что очень скучно и утомительно. Но если приобрести хорошее охотничье ружьё, то от охоты получаешь громадное удовольствие.

— Охотничье ружьё, говоришь?

— Да. В Сеуле я часто ходил с иностранцами на охоту, и брали мы всегда охотничьи ружья. Далеко забирались. А тут — горы Чирисан под боком, просто идеальное место.

— Гм… — Чхве Чи Су уставился в пространство, в глазах его появился блеск. — Что ж… Цена такого ружья, вероятно, не маленькая… Но одно ружьё можно приобрести.

ГЛАВА 16. Молва

Бон Сун Не прекрасно помнила ту давнюю историю… Это было еще до рождения её дочери Бон Сун. А муж скитался неизвестно где, разыскиваемый властями за участие в народном восстании. Слухи доходили до портнихи, что он завел себе на чужбине другую женщину. Принятая на работу в усадьбу янбана Чхве Чи Су в качестве портнихи, Бон Сун Не коротала зимние вечера вместе с другими служанками.

Однажды они сидели вдвоём со старушкой Каннан. За окном в ночи падал редкий снег. Каннан крутила прялку, а Бон Сун Не штопала носки. Старушка начала свой длинный разговор с сожаления, что отец янбана Чхве ушел в мир иной будучи совсем еще молодым, в двадцать один год:

— Это было поздней осенью, в самый разгар сбора каштанов, — сказала Каннан, стуча прялкой. — Моего мужа не было дома, он вместе с тогдашним управляющим Паком отлучился по делам в Куре. Погода в тот день была очень морозная и ветреная, какая обычно бывает в феврале, когда духи ветра спускаются с горных вершин в долину. Нашему господину Чи Су тогда едва исполнился год. С самого рождения он не отличался хорошим здоровьем и постоянно болел. Он был в семье вторым ребенком. Первый тоже был сын, но он умер, едва появившись на свет. Так что, можно представить, как семья лелеяла и берегла Чхве Чи Су. Вечером того дня малыш закапризничал, мы с молодой в ту пору госпожой Юн вспотели, сменяя друг друга, пытаясь успокоить ребенка. Вскоре он уснул. Я пошла к себе и прилегла. Проснулась я от лая собак, который доносился со стороны бамбуковой рощи. Лай приближался всё ближе и ближе. Меня обуял страх. Я представила этих собак большими и свирепыми, как тигры. И подумала, как должно быть, испугал собачий лай госпожу Юн. Я решила взглянуть на неё, но не в силах была подняться, и вся дрожала. Наконец, собравшись с силами, я встала и пошла в хозяйские покои. Моя госпожа, при свете лампы, спокойно шила что-то подле спящего ребенка. Еще тогда я убедилась, насколько она сильна духом и никогда не показывала и вида, что боится. Я спросила ее:

«Отчего так беснуются собаки?»

На что она помолчала, а затем тихо проговорила: «Вероятно, мы скоро потеряем наших преданных собак».

«Не горный ли дух всполошил их так?»

«Может быть… Дух сердится на нас, потому что мы недостаточно искренни…»

Слова госпожи меня взволновали и встревожили. Накануне она ходила в храм, где молила Будду дать её сыну здоровья и долголетия. Я сказала госпоже, что всё будет хорошо, что горные духи, точно бездомные животные, бродят, где им вздумается. Сказала я это, успокаивая госпожу, но в душу мою вселилась тревога и предчувствие беды. Я пошла к себе и просидела без сна до утра. Наверное, и госпожа не сомкнула глаз, читая молитвы.

— Значит, и вправду, то был горный дух? — спросила старушку Бон Сун Не.

— Да, — кивнула Каннан. — Уж лучше бы он утащил собак…

— А что?.. — встревожилась Бон Сун Не.

— Когда наступило утро, я вышла наружу, — продолжила рассказ бабушка Каннан. — И что же я увидела?.. Две наши собаки, невредимые, спокойно спали, улегшись во дворе. И я закричала: «Барышня! Госпожа! Горный дух не тронул наших собак! Они, целёхонькие, спят здесь. Повезло же им!..» И пнула я их ногами. Собаки подняли головы, — о, Боже! — впервые в жизни я увидела, какими страшными бывают глаза у собак! Багрово-красные, с вываливающимися белками! Ужас! Я тотчас отошла от греха подальше. Наступил полдень. Вдруг я услышала шум из задней половины дома, где жили слуги. Оказалось, что кто-то нашел в бамбуковой роще мертвую косулю. Это собаки её загрызли минувшей ночью, вот почему они лаяли. Так вот, слуги притащили косулю к себе — чтобы добро не пропадало — сняли шкуру, а мясо сварили. Негодники, они пренебрегли буддийским поверьем, что мясо животного, убитого другим животным, людям употреблять в пищу нельзя. В доме не было управляющего Пака и его жены, которые могли бы помешать им. Наш господин тоже, как несколько дней, был в отъезде в Чинчжу. Но никто не знал, что утром он уже вернулся домой. Думая, что господ нет, слуги затеяли шумное пиршество… О, небо! Судьба ли это… Но всё случилось так, как случилось… Хозяин вышел взглянуть, что там за шум… Надо сказать, что он был благородный и мужественный для своих лет человек. Совсем не такой, как его сын, нынешний наш господин. Он был хорош собой и крепок телом. Любил читать и получал удовольствие от охоты. Еще до совершеннолетия, он познал женщин и захаживал к кисен в Чинчжу. Умный от природы, он прекрасно разбирался в людях. Я никогда не видела, чтобы он кричал на слуг. Если, бывало, те провинились, то он всегда шутил над их промахами. Деревенские старейшины прочили ему хорошую государственную службу, не хуже, чем у его прадеда — должность чхампана. А старая госпожа, бабушка господина, каждый день молилась, чтобы дожить ей до того дня, когда внук сделается большим чиновником.

Так вот… Пошел господин узнать, что за шум затеяли слуги. А те, так и обомлели, увидев его, и на вопрос, что здесь происходит, они, конечно, сознались, что варят мясо косули. «Кто поймал косулю?» — спросил янбан. Самым старшим из слуг был Си Дори, ему в то время было больше тридцати. Си Дори приходилось прежде часто присматривать за маленьким господином и носить того на спине. В общем, Дори ответил, что косулю минувшей ночью задрали собаки. На что господин весело пожурил слуг, мол, недостойно здоровым и крепким мужчинам поедать то, что не ими поймано. Слуги смущенно рассмеялись. А Дори возьми, да и предложи господину отведать мясо косули. Что было, конечно, очень глупо. А хозяину зачем есть это мясо? Но он съел кусок, чтобы не обижать Дори.

— О, Боже! Зачем он это сделал? — ужаснулась Ду Ман Не. — Ведь накануне его мать ходила в храм, чтобы сделать жертвоприношение Будде!

— Да уж, такое случилось, — сказала бабушка Каннан. — Этим безмозглым тупицам следовало бы провалиться сквозь землю. Они хуже собак. Конечно, господин тоже поступил неосторожно. Но, как знать, где ожидать опасности? Беда зачастую появляется там, откуда её не ждешь… Большинство мужчин не любит ходить в храм. Они воспринимают монахов как нечто несерьёзное… Случившееся впоследствии… ничем другим, как Божьей карой, не назовешь. Той же ночью произошла беда. Господин наш занемог, тяжело дышал, бессвязно говорил, его лихорадило. Весь дом был поднят на ноги. Привели доктора. То был не Мун, а его предшественник. Он осмотрел больного, дал какие-то лекарства, но всё было бесполезно. Домашние стали вспоминать, что господин ел в течении дня, и тут открылась правда о косуле. Услышав это, старая госпожа упала в обморок… Вот такая история… Как же не верить в существование духов?.. Если бы я не видела всё это собственными глазами… Что было дальше… Наутро, чуть свет, я пошла на кухню готовить жидкую рисовую кашу для господина. Помешивая ложкой в котелке, я вдруг увидела там огромную сороконожку! Как она туда попала, ума не приложу. Я вся похолодела, тотчас вывалила всё в помойное ведро и приготовила другую кашу. Но господин не съел и ложки, он вообще не мог кушать. А в полдень он умер. Бабушка господина заголосила, стуча кулаками по полу, и упала без чувств. А все домашние сидели без движения с лицами бледными, словно у них вынули душу. На другой день слуга Си Дори повесился. Он был добрым человеком. Кто знал, что такое может случиться… Он посчитал себя виновным. Как увижу внука его, Сам Су, так сразу вспоминаю Дори, и утираю проказнику сопливый нос.

— А что стало с отцом Сам Су? — спросила Бон Сун Не.

— Шатается где-то… и мать сгинула… Бедный Сам Су, несчастный ребенок.. Чем старше он становится, тем больше походит на отца. — Каннан остановила прялку, чтобы поправить нить. И вернулась к прежней теме разговора. — А собак тех, что задрали косулю, отвели в горы и убили. С тех пор в доме Чхве собак больше не заводили. После смерти внука, старушку-госпожу ударил инсульт, промучившись год, она скончалась. — Каннан помолчала. Затем поведала коротко о том, как дальше складывалась жизнь семейства янбана Чхве. — Оставшись одна, вдовая госпожа первое время опустила руки, и словно со стороны наблюдала, как приходит в упадок всё домашнее хозяйство. А затем взялась за работу. Она сделала то, что другим сделать было бы не под силу. Ей потребовались невероятные усилия воли и духа, чтобы привести всё в надлежащий вид. Разумеется, госпоже пришлось испытать много лишений, но она знала, что не может позволить дать себе пощады, и что за ней наблюдает небесный страж… Поэтому процветанием своего дома нынешний господин обязан матери. Безусловно, она величайшая женщина. Надо сказать, что из поколения в поколение, только благодаря женщинам держался род Чхве. Старушка, что умерла от инсульта, будучи вдовой рано ушедшего чхампана, поднимала хозяйство, потом мать чхампана делала то же самое, а теперь и нынешняя госпожа последовала их примеру, хотя она пришла не с пустыми руками, а с большим приданным. Все три женщины обладали талантом ладить с людьми. Но только они, волею судьбы, родили лишь по одному сыну. Не дало им Небо больше наследников. Как ни ходила в храм старая госпожа, как ни просила она Будду, более внуков не дождалась. Что касается прадеда господина, то я о нём ничего не знаю.

— А его дедушка тоже ушел рано? — спросила Бон Сун Не.

— Да, ему не было и тридцати. Он упал с лошади, когда возвращался из Сеула… Его жена была из семьи Чо, проживавшей в столице.

На этом старушка завершила свой рассказ о семействе Чхве Чи Су. Бон Сун Не с тех пор многое забыла из того, что услышала от Каннан, но почему-то в ее памяти ясно отложились слова о том, как бабушка чхампана совершила в храме шесть жертвоприношений Будде. А позже от других уже людей портниха слышала о семье Чхве другие подробности, — в результате история обрастала всё новыми и новыми деталями, порой даже причудливыми и невероятными. В конечном итоге семейная история янбана Чхве превратилась в легенду. Она возвращалась людям с той периодичностью и постоянством, с каким следуют друг за другом четыре времени года в круговороте природы. История деревни была неразрывно связана с историей дома янбана Чхве. Одно нельзя было отделить от другого. Деревня и дом янбана были одним целым, как яблоко.

Если подумать, человек — странное существо. Чего только от него не услышишь?.. Деревенским лишь бы почесать языками. Стали почти анекдотом некоторые россказни о матери янбана Чхве, как о женщине чрезвычайно скаредной и своенравной. Говорили, например, что она будила слуг посреди ночи и отправляла их на реку ловить рыбу неводом, или заставляла заготавливать дрова в лесу, а затем и рыбу, и дрова приказывала сбывать на базаре. И что слуг держала в черном теле, экономила на всём и прочее, и прочее. А один старик по имени Бон Ги рассказал такую историю. Однажды он увидел, как монахи воздают пищу духам воды и земли, — а год был засушливым и неурожайным, — мимо проходили двое голодных бродяг и они попросили у монахов еды. Те дали им по плошке вареного риса. И в это время откуда ни возьмись, появилась бабушка чхампана Чхве, вырвала у слуг чашки, сама съела всю кашу, после чего стала укорять монахов: «В такой трудный год рис на вес золота! А вы раздаете его кому попало!» Монахи покорно согласились: «Грешников ждет три пути — путь в ад, в страну скотов и в мир голодных духов. В нашем же мире нет места справедливости». Неизвестно, как воспринимали такие рассказы жители деревни, но им больше по душе были такие глупые байки, вроде этой: «Одна служанка, почувствовав голод, зашла на кухню и съела немного вареного риса. Старая госпожа, увидев это, ударила женщину скалкой по голове. Служанка тут же упала замертво. А дух несправедливо отнятой жизни метался по всему дому и вдруг опустился к изголовью спящего единственного внука хозяйки. Внезапно малыш почувствовал себя плохо, его стало рвать и поносить. Позвали слепого медиума, который стал совершать спиритический ритуал, призывающий стражников пяти добродетелей охранять здоровье ребенка. Но дух служанки вновь закружил по дому. Медиум громко закричал: «Кто ты?! И что тебе здесь надобно?!» «Я — дух женщины, загубленной деревянной дубинкой! — был ответ. — Я беснуюсь от несправедливости!» Тогда медиум ударил в бубен и призвал домашних отнести дары и пищу на алтарь погибшей служанки и тем самым проводить ее мятущуюся душу в царство Будды Амитабхи. Когда обряд был совершен, всё успокоилось, и ребенок остался жив».

А еще был такой рассказ: «Прабабушка чхампана после смерти сделалась змеей. Это обнаружилось, когда одна из служанок набирала к обеду рис из ящика. Загребла черпаком раз-другой и вдруг, слышит голос из-под ящика: «Бери чуть-чуть, бери чуть-чуть! Экономь рис, негодная!» Взглянула служанка вниз, а там — змея. Догадалась служанка, что это старая хозяйка обернулась змеей. Рассердилась: «Ах, ты, старая карга! Как ты при жизни была прижимистой, так и теперь, после смерти, осталась такой же!» И плеснула служанка на змею ковш кипятка. Змея тотчас облезла и уползла в нору. С тех пор облезлая змея сторожит покой дома».

Люди поговаривали, что когда сей рассказ дошел до ушей бабушки янбана Чхве, она разгневалась, отыскала служанку, пустившую такой слух и высекла её розгами до полусмерти.

Но из всех россказней, так или иначе принимаемых людьми на веру, самый сильный удар по репутации семьи Чхве нанесла эта молва: «В год страшной засухи, когда повсюду в стране обмелели реки и выгорели поля, а власти ничем не могли помочь обездоленному и страждущему народу, когда на улицах городов валялись трупы людей, умерших от голода, мешки злаков, набитые зерном в амбарах семейства Чхве, уходили крестьянам в обмен на их земли. Торг происходил явно неравный, но крестьяне вынужденно шли на это ради спасения своих семей, принося в жертву участки земли, доставшиеся им от предков.

Однажды вдова, на плечах которой было семеро голодных детей, отчаявшись, постучалась в ворота усадьбы Чхве, в надежде выпросить хоть горсть риса, но хозяева остались равнодушны к чужой беде. Бедная женщина вернулась домой ни с чем, и в сердцах заголосила: «Вот как они с нами поступают, проклятые богачи!.. Они видят, как наши дети голодают! И не протянут руку помощи! Что ж, наслаждайтесь нашей бедой! Будь ты проклят, Чхве, со всем твоим богатством! С той поры, дух женщины, сгинувшей голодной смертью вместе с детьми, сопровождал семью янбана Чхве».

Насколько достоверной была эта история, никто не знал. Но поговаривали, что простые и честные ученые мужи, оказавшись в деревне, плевались при виде большого янбанского дома.

Как бы там ни было, слухи жили своей жизнью, будто подтверждая, что не бывает дыма без огня… и что источником любого богатства человека является неправедность и злодеяния…

* * *

Чхве Чи Су и Чо Джун Ку, усевшись на полу терассы, играли в бадук. В душный полдень всё вокруг замерло, лишь слышался стук передвигаемых камешков на доске.

А под стрехой сарая на заднем дворе мальчик Киль Сан задумчиво смотрел на медленно плывущие в небе облака. «Куда они держат путь? Если бы только у меня были крылья, я бы поднялся и полетел вместе с ними. И увидел бы новые края… И, конечно, я бы еще взглянул на монастырь, где жил, непременно встретился бы со старым монахом. Он, хотя и был очень суров, говорил умные слова, давал мудрые наставления. «Негодники! Знайте, как трудно добывается хлеб! Берегите каждое зернышко! Иначе в будущем станете страдать от голода!» — кричал он часто на своих подопечных».

Киль Сан грустил, вспоминая монастырь. Потом он вышел за каменную ограду к гранатовому дереву, усыпанному ярко алыми цветами, — его взгляд вновь обратился к облакам. «Зачем старый монах Хе Гван отправил меня сюда? И почему он сказал, что я скоро стану расписывать стены монастырей и изображать лики Будды?»

Когда монах Хе Гван сердился, его густые брови изгибались треугольником. А когда он смотрел на дальние горы, окутанные туманом, его старческая фигура с посохом в руке вызывала в душе мальчика печаль.

Показалась Кви Нё, она пробежала по тропинке между огородами, за спиной её развевались, вплетенные в косу, темно-бордовые ленты. Чхве Чи Су увидел женщину из окна террасы, заметил, как на её тонких красных губах блуждала загадочная улыбка.

Они закончили играть.

— Ну и духотища! — произнес Чхве Чи Су, собирая камешки в ящик.

— Очень жарко, — согласился Чо Джун Ку. Он дастал из кармана носовой платок и стал утирать вспотевший лоб.

— Не желаешь сходить в горы?

— В горы?

— Ну да, там, возможно, встретим нечто интересное.

— Гм… — Джун Ку замешкался. Значение слова «Интересное» имело разную подоплеку, в зависимости от того, где оно произносилось. Помнится, в Сеуле, когда Чхве Чи Су потащил его, Джун Ку, в район красных фонарей, то он тоже сказал: «Пошли, покажу кое-что интересное». Но в горах не могло быть ничего подобного, ни питейных забегаловок, ни публичных домов. Хотя, зная характер Чхве, от него можно было ожидать какой-то подвох, из ряда вон выходящую выходку.

Чхве Чи Су внимательно смотрел на родственника с хитроватой улыбкой на лице. Точно с такой улыбкой, какая была у героя поэмы китайской династии Тан Чжао-Чжоу.

Они вышли наружу, высокий и долговязый Чхве Чи Су и низкорослый Чо Джун Ку, превозмогая зной, поднялись к павильону на холме, где в тени каштана сидела убогая До Чхуль Не. Женщина сидела в рваной одежде, верхняя часть тела была почти оголена. При виде нее, Чо Джун Ку отвернулся, чего не сделал идущий рядом Чхве Чи Су. Янбан холодно взглянул на нищенку и окликнул её:

— Как поживаете? Что-то вас в последнее время не видно в деревне!

— Спасибо, неплохо поживаю. В деревню я наведываюсь, когда скучно… А ваш гость, говорят, пьет вино с простолюдинами. Это правда?

— Пью вино? — опешил Чо Джун Ку. — Я полагаю, что знатные люди должны общаться с простыми крестьянами, в том числе вкушать их еду и питьё.

— Но не все это одобряют, — сказала женщина.

Путники зашли в лес. Чо Джун Ку обернулся и увидел, как До Чхуль Не, маленькая и жалкая, скорчилась под каштаном.

— Эта тропинка скоро свернёт вправо, — сказал идущий впереди Чхве Чи Су. — Она ведёт к небольшому храму, где стоит алтарь трём духам деторождения.

— Вот как?!. — удивился Джун Ку, шагая следом.

Вскоре путники вышли к ручью, через который был

переброшен каменный мост.

— Значит, в тот храм люди ходят молиться о потомстве? — спросил Чо Джун Ку.

— Верно, — ответил Чхве Чи Су. — Разве ты не узнал про это в свой прошлый приезд?

— Нет. У меня тогда было мало времени… Но разве подобные храмы не встречаются повсюду?

— Нет, конечно. Храмы трёх духов деторождения очень редки.

— Что до меня, — храм ли духов деторождения или храм духов-хранителей деревни, — всё едино.

— Этот храм, куда мы идём, построила моя прабабушка.

— Правда?!

— Только нашему роду он не помог.

— Всё это предрассудки и суеверие.

— Скоро мы будем на месте… Вот тропа разветвляется: левая ведет к задней части храма, а правая — к фасаду, там будет ручей, побольше того, что нам встретился. В нём часто купаются женщины.

— Женщины, подумал, улыбнувшись Чо Джун Ку, — не хочешь ли ты тайком взглянуть, как они купаются?

Вскоре между деревьями показался храм, стоявший одиноко в тишине. Чхве Чи Су прошептал: «Тихо!». И подтолкнул вперед Джун Ку.

Вблизи храм выглядел небольшим и очень старым, краски на стрехах почти выцвели.

— Что мы тут, черт возьми, делаем? — выпалил негромко Джун Ку.

Чхве поднёс палец к губам, его глаза озорно блестели и всем своим видом он походил на мальчишку, намеревающего нашкодить. И в следующую минуту они увидели у фасада женщину. Кви Нё. Она поднималась по ступенькам крыльца с полотенцем в руке. Скрипнули раскрываемые двери, послышались легкие шаги, ступающие внутри храма. Наступила тишина. Затем донесся голос, произносящий молитву: «О, три духа деторождения! Дух дерева! Дух горы! О, божество Чончоран! Божество Ынчоран! Я, девятнадцатилетняя дочь семьи Ким, молю вас дать мне сына, продолжателя рода!.. Молю вас о сыне, продолжателе рода семьи Чхве!..»

Чо Джун Ку удивленно округлил глаза. А Чхве Чи Су расплылся в улыбке. Голос не умолкал долго, молодая женщина, вероятно, сложив вместе ладони, без конца кланялась в мольбе. Потом голос замолк, протопали шаги к выходу, и всё стихло. Донесся крик совы из глубины леса, там птица, словно выпущенный из катапульты камень, летела между деревьями, плача.

— Ну и дела! — проговорил изумленный Джун Ку. — Признайся, братец, ты тронул эту девицу, не так ли? — И рассмеялся.

Засмеялся и Чи Су:

— Разве ты не находишь это интересным?

— Мда… Девица не промах, надо полагать… Богатство янбана, вероятно, не давало ей покоя.

Чхве Чи Су нахмурился:

— Спрашиваешь, тронул ли я эту девицу? Зачем трогать, если интересней просто наблюдать.

— Что, что?

— Бывают же люди с навязчивыми идеями… Они полны корысти, недовольства, обиды, ненависти… оттого готовы на преступления.

— О чём это ты?

— Она молилась о продолжателе рода моей семьи… Разве не навязчивая идея преследует эту девицу Кви Нё?.. Пошли отсюда…

До самого каменного моста Чхве Чи Су молчал, затем сказал, обернувшись к Чо:

— А не съездить ли тебе в Сеул?

— В Сеул? — не понял Джун Ку.

— Я попрошу тебя достать для меня охотничье ружье.

— Да, да, конечно.

ГЛАВА 17. Ревность

Влажный вечерний воздух был напоен тишиной, нарушаемой легким потрескиванием горящих веток и травы. Ён И жег костер во дворе дома, чтобы дымом разогнать комаров. Он сидел на корточках и покашливал от дыма, во рту у него была трубка. Одетый в изношенную льняную рубашку, мужчина выглядел усталым: весь день он провел на поле. Опустив плечи, он смотрел на огонь. Но физический труд и лишения не шли ни в какое сравнение с его душевными переживаниями, которые доставляли сущие мучения. Ежеминутно и ежесекундно он думал только о Воль Сон. Ему стоило больших усилий, чтобы удержаться и не побежать за реку, на развилку трех дорог, к таверне.

Он вытряхнул из трубки золу, набил свежего табаку. Думая о любимой, Ён И невольно вспоминал давние события, когда молоденькую девчушку Воль Сон уводил неизвестный мужчина, Ён И с тяжелым сердцем наблюдал за ней, уходящей из деревни, сам схоронившись за скирдой ячменя. Тогда он, со слезами на глазах, шептал: «Воль Сон! Пусть у тебя на чужбине всё будет хорошо!..» И когда она вернулась спустя десять лет, одна, и открыла в городе забегаловку неподалеку от рынка, в сердце Ён И вновь вспыхнули прежние чувства. В выходные он непременно отправлялся на рынок, чтобы хоть мельком видеть её, а свою тоскующую душу утешить водкой. Но после той ночи, когда бродячие музыканты устроили на площади рынка спектакль с масками, всё изменилось. Воль Сон стала его плотью и кровью. А потом они вновь встретились на окраине деревни, в доме матери Воль Сон. Воспоминания о её жарких объятиях, прикосновениях упругой, нежной кожи, запахе её тела сводили его с ума. Была потом еще встреча, он уходил в город и не ночевал дома. Жена закатила ему скандал. А что ему эти ссоры? Как бы ни бесновалась Кан Чхон Дэк, Ён И не обращал на это внимания. Крики и шум проходили стороной, как если бы совместная жизнь с женой его вовсе не касалась. Ведь он впервые ощутил грусть и любовь. Прежде ленивый и бездеятельный, Ён И теперь стал прилежным труженником, делал всё по дому, чинил, поправлял. Он словно шагал по известной только ему одному дороге жизни, где существовали любовь, самоотверженность, сострадание…

— Ён И! — позвал чей-то голос за изгородью, усыпанной белыми цветами тыквы-горлянки. Затем показалось лицо Чиль Сона. — Ты не пойдешь к Ён Пхари?

— Он, что, подстрелил зайца? — спросил Ён И.

— Точно. Айда, отведаем, наконец, мяса.

Ён И вытряхнул золу из трубки, засунул за пояс, встал.

— Моей жены нет дома.

— И моей тоже.

— Наверняка, они сидят у кого-то и чешут языками.

— Что им еще делать?.. А твоя всё ревнует?

Ён И не ответил.

— Мужчине свойственно ходить на сторону, но твоя слишком уж бурно реагирует на это. — Чиль Сону несколько дней назад приходилось их мирить, когда Кан Чхон Дэк яростно кинулась на Ён И со словами: убей меня! — Ты слишком мягок, дружище. На твоём месте я бы крепко побил её, отучив от дурной привычки скандалить.

— Чего её бить, такую пигалицу? Ударю — рассыплется… Ладно, пошли. Коли есть мясо, то и выпивка найдется.

Они вышли к плотине, со стороны рисового поля доносилось дружное кваканье лягушек, а высоко в небе ярко сияла луна, обнаруживая на траве тени двух мужчин.

В доме Ду Ман Не собрались женщины. Они недавно поужинали ячменной кашей, острым супом из соевого творога и салатом с молодой редькой. После чего уселись во дворе на соломенные циновки. Целый день они провели на берегу реки, чистили коноплю, выбирали из стеблей волокна, отбеливали их и сушили. А с наступлением вечера, накормив домочадцев, они пришли к Ду Ман Не, чтобы сообща приготовить себе еду, поболтать, обсудить новости. Конечно, они пришли не с пустыми руками, а как водится, прихватив из дома всякие вкусности.

— Это случилось перед каким-то праздником, — без всякого вступления начала свой рассказ Хам Ан Дэк, сидя на ступеньках веранды. — В господском доме не спали, до утра шили одежды. Одна служанка возьми, да и сожги утюгом край рубашки хозяйского сына. То ли насыпала много угля в утюг, то ли уснула на ходу… Хозяйка рассвирепела и ударила девицу по голове тем самым утюгом. Не подумала, старая дура, о последствиях. Служанка умерла на месте. Весь дом всполошился, в панике служанку снесли в хлев, спрятали в сене… Всё это происходит с людьми из-за кармы прошлой их жизни… — Повествование это не имело продолжения, потому что Яму Не перевела разговор на другую тему:

— Вы видели эту Ими Не, в чём она принесла ячмень? В тарелке. Не в чаше и ни в какой другой глубокой посуде, а в плоской тарелке, где ячменя — кот наплакал. А аппетит у неё, ой какой! Съела больше всех и убежала домой. Такую жадину еще поискать!.. А видели бы вы, какую скудную пищу она ставит на алтарь предков… Как так можно?.. Даже я, незамужняя, делюсь тем, что имею. Есть же пословица: если хочешь получить много, то и отдавай щедро.

— Муж у Ими Не такой же, — добавила Мак Даль Не. — Управляющий Ким однажды пошел к нему по делам. Они как раз ужинали. При виде нежданного гостя, хозяин дома спрятал под стол тарелку с мясом. Каково вам это? Не зря говорят: муж и жена — одна сатана…

— А что там дальше случилось с домом, где хозяйка убила служанку? — поинтересовалась у Хам Ан Дэк Яму Не.

— После того злосчастного происшествия прошел месяц, — продолжила рассказ Хам Ан Дэк. — Однажды к воротам дома подошли двое, парень и девушка. Парень держал в руке моток соломенной веревки, а девушка — деревянную дубинку. Они незаметно прокрались в комнату, где хозяйский сын обедал, набросились на него, связали и ударили дубинкой. Он упал без чувств. В это время в комнату вошел гость, мужчина, прибывший из города. Он увидел, как парень обернулся птицей и упорхнул в окно, а девушка побежала к черному ходу. Гость бросился догонять её. Девушка забежала в хлев и нырнула в солому. Гость приказал слугам разобрать солому. Когда слуги выполнили его приказание, то обнаружили лежащую на земле убиенную служанку, словно спящую. Гость понял, что проникшие в дом парень и девушка были духами несправедливо умерших людей. Тогда он отправился к хозяйке дома и потребовал, чтобы та всё рассказала. Хозяйке ничего не оставалось, как поведать всю историю, как это было на самом деле. После чего домашние, по совету гостя, возложили пищу на алтаре и провели обряд соединения душ служанки и того парня, её возлюбленного, проживавшего в соседней деревне и погибшего при трагических обстоятельствах. Таким образом, гость сберёг покой в господском доме.

— Дух ушедшего не может в одиночку справиться с задуманным, — сказала Хам Ан Дэк, — поэтому духу служанки вызвался помочь дух её суженного… А не напоминает ли всё это историю семьи господина Чхве Чи Су? Между прочим, прошло уже полгода, как молодая жена янбана сбежала со своим слугой… Не могу поверить, чтобы знатная и богатая семья смирилась с таким позором… Они должны предпринять какие-то меры…

— Довольно! — перебила ее Ду Ман Не. — Не начинай. Там и без тебя разберутся.

— Всё — судьба, — изрекла осторожным тихим голосом Яму Не. — Кто знает, может, то, что случилось, так и должно было случиться?.. Чему быть, того не миновать. Если бы один из них умер, то его душа металась бы в разлуке и не давала бы покоя живым…

— Помнится, в детстве я наблюдала, как совершали ритуал умиротворения душ умерших влюбленных. Это происходило на «Скале тоскующих», — вставила Ими Не, смахивая пот со лба.

— Шаман, как безумный, бьет в бубен, призывая духов убраться вон, — сказала Мак Даль Не. — Если всё заканчивается безрезультатно, то люди сбрасывают шамана вниз, не так ли?

— Что толку от такой жизни? — вздохнула Ими Не. — Лучше умереть… Есть такая легенда. Юноша, не выдержав разлуки, умирает, и его дух, переселившись в змею, обвивает тело возлюбленной девушки. И чтобы змея оставила её в покое и уползла, девушке необходимо расчесать гребенкой свои длинные волосы.

Услышав про змею, женщины оглянулись в темноту и тесней придвинулись в круг.

— Я слышала, что когда человек умирает от любовной тоски, он, прежде чем сделать последний вздох, должен надеть белье, испачканное кровью, — сказала Яму Не. — И тогда его душа не переселится в змею.

— Говорят, что персиковое дерево притягивает души ушедших, — сказала Кан Чхон Дэк. — В одном уезде жил человек по имени Ан Бом Сик…

— Знаем, знаем эту шаманскую историю! — перебила её Ими Не. — Всем известно, что не следует сажать персиковое дерево вблизи жилья.

Пора было расходиться. Но разговор перешел на другую тему, которая требовала своего развития.

— Никто не совершал таких захватывающих и интересных шаманских обрядов, как это делала Воль Сон Не, — подчеркнула Ду Ман Не. — После её смерти уже не на что смотреть. Подмастерья, а не шаманы. Чтобы взглянуть на заупокойный ритуал, я ездила аж в Хваге. Но и тамошние шаманы в подметки не годятся Воль Сон Не.

Эти слова были сказаны Ду Ман Не не намеренно, но они испортили настроение Кан Чхон Дэк и оттого, не совладав с собой, она сердито бросила:

— Эти сучки зарабатывают, продавая свои души! Они даже не могут умереть нормально. А Воль Сон Не, пьяная вздрызг, околела зимой на дороге. Разве нет?

— Может быть… — сказала, усмехнувшись, Ду Ман Не.

— Послушай, Чхон Дэк, тебе не стоит так переживать, — сказала с улыбкой Хам Ан Дэк. — Все мужчины погуливают на стороне, уж так они устроены. Мой тоже изменяет мне. Что теперь, кричать на весь мир?

— Сестрица, ваша душа широка, как небо, — сказала Кан Чхон Дэк. — Вы даже даете мужу денег на водку и на азартные игры. И ухаживаете за ним, как за божеством. Но я так не могу.

— Вот ты нервничаешь… Но взгляни на это иначе, — посоветовала Ду Ман Не. — Твой муж лупит тебя, притесняет? Нет, ведь?.. Я даже вижу, что он, в последнее время, работает более усердно, нежели раньше. Потому не волнуйся понапрасну, милая.

— Как бы не так, — возразила Кан Чхон Дэк. — С виду он работящий, а придет домой — вроде и не хозяин… А что у него за душой? Ничего, кроме штуковины, которая между ног болтается… Завел себе любовницу из низов. И не стыдно?

— Угомонись! — сказала Яму Не. — Если один из них умрет, то дух тоскующей любви будет постоянно донимать тебя. Сама не рада будешь. Так что смирись.

— Желания сердца требуют удовлетворения, — сказала Мак Даль Не. — Если этого не происходит, человек заболевает.

— К чему это говорить? — чуть ли не закричала сердитая Кан Чхон Дэк. — У моего мерзавца и той сучки совсем нет никакой совести! Если кто и страдает, то это я… Я — первая умру! И стану духом разбитой любви на тысячу лет! — На глазах её выступили слезы.

— Ты еще не повзрослела, Кан Чхон Дэк, — сказала Ду Ман Не. — Надо думать шире. Мужик перебесится и успокоится. И оставь дурные мысли, что помрешь раньше времени. Займись лучше домашними делами, и времени не будет думать о другом. Твой огород весь зарос бурьяном… А натуру твоего мужа мы знаем. Он не будет относиться к тебе бесчеловечно.

— Я ухожу, — сказала Кан Чхон Дэк, поднимаясь, и стала искать свою обувь. В это время Ими Не совсем некстати заметила:

— Ты уж следи за домом шаманки, не горит ли там окошко.

Яму Не запоздало ткнула рукой в бок Ими Не. Кан Чхон Дэк нахмурилась:

— Что ты сказала? Повтори!

— И скажу! — распетушилась Ими Не. — Тебе невдомек, что не так давно Воль Сон ночевала в доме своей матери.

— Что ты этим хочешь сказать? Что эта девица спала с моим мужем?

— Пойди и спроси её.

Кан Чхон Дэк пристально взглянув на Ими Не, поспешно вышла за плетень. Она почти бежала краем рисового поля, луна по воде в канаве следовала за женщиной. У неё внутри всё кипело. «Подлая девка! Подлая девка!» Придя домой, мужа она не обнаружила. Тогда Кан Чхон Дэк метнулась в сарай, схватила серп. «Пора покончить со всем этим! Поглядим, кто из нас умрет!..» Прежде, чем выйти на улицу, она подтянула вверх широкие полы юбки, подвязала их бечевкой. Затем, подумав секунду, бросила серп. Путь до города был не близкий, через поле, лес, вдоль извивающей реки, — женщину в ночи сопровождали звуки цикад и кваканье лягушек, которые в тишине походили на боевой клич.

Вскоре Кан Чхон Дэк подошла к калитке постоялого двора. Вокруг стояла мертвая тишина, никаких звуков, никакого лая собак. В глубине двора маячил силует таверны с покатой крышей и темными окнами. Миновав двор, женщина подошла к двери. Постучала.

— Откройте! — закричала она и забарабанила кулаками. — Откройте же!

— Кто там? — донесся изнутри испуганный голос Воль Сон.

— Открывай дверь, сучка!

— О, Боже!

В дверной щели показался свет зажженной лампы.

— Что вам нужно?

— Открывай! Или я разнесу дверь!

Послышался звук раздвигаемой щеколды и дверь отворилась. Кан Чхон Дэк ворвалась внутрь, закричав вне себя:

— Мы умрем вместе, Ён И!

Но в помещении больше никого не было. Кан Чхон Дэк обошла все комнаты.

— Где он?!

— Кого вы ищете?

— Знаешь — кого! Моего мужа!

— Почему он должен быть здесь?

— Не притворяйся, гнусная девка! Ведь он был здесь?!

— Нет.

Кан Чхон Дэк плюхнулась на пол, сердце её бешено колотилось. Она растеряно посмотрела по сторонам, взгляд остановился на испуганном бледном лице Воль Сон, освещенном светом лампы. В следующую секунду Кан Чхон Дэк вскочила, набросилась на хозяйку дома, разорвала на ней рубашку, схватила за волосы.

— Сучка! Сучка проклятая!..

— Что вы делаете?

— Я тебя так просто не оставлю!

— Прекратите!.. Давайте поговорим спокойно!..

Две женщины, вцепившишь друг в дружку, катались по полу.

— Я не успокоюсь, даже если выну из тебя печень!.. Ну-ка, покажи своё тело! Чем ты берешьмужиков?!. Давай, показывай!..

Кан Чхон Дэк разорвала на Воль Сон одежду и била её кулаками куда попало: по лицу, голове, плечам…

— Пожалуйста, не надо! Успокойтесь! Мы с ним друзья с давних пор, еще до того, как он вас встретил… — причитала Воль Сон.

— Вот ты как заговорила! Как ты смеешь, шаманское отродье, разрушать чужую семью?!.

Не находя отпора со стороны Воль Сон, Кан Чхон Дэк опустила руки. Присела, обессиленная. «Похоже, его здесь действительно не было», — подумала она. И вдруг испугалась, что своей выходкой может всё испортить, что обо всём узнав, муж может задать ей нешуточную трёпку. — «Надо поскорей вернуться домой». — Она стала лихорадочно поправлять растрепанные волосы. Воль Сон лежала, уткнувшись лицом в циновки и всхлипывала.

— Если ты вздумаешь снова прийти в деревню, пеняй на себя! — бросила Кан Чхон Дэк, направляясь к двери, но в её ослабшем голосе уже не было той прежней злобы. — Заруби это у себя на носу…

Темень и тишина тотчас поглотили женщину. Она спешила домой. Спину её обвевала прохлада, идущая со стороны полей, успевших уже поостыть от дневного зноя. Выпустив гнев, Кан Чхон Дэк не ощущала чувства удовлетворения, напротив, ей казалось, что она проиграла битву и теперь спасается бегством. Страх заставил её ускорить шаги, иначе бы она просто поплелась бы на берег реки, улеглась бы на песок, вытянула ноги и заплакала.

«Проклятая судьба!.. Если бы только у меня был ребенок… С каким воодушевлением, с какой светлой надеждой на счастье я шла под венец!.. Тогда все называли меня «Прекрасным цветком дикого абрикоса!» Как гласит пословица: Не суди по внешнему виду, наружность обманчива. Все верно… А что муж… его душа принадлежит той… а мне достаются одни ошметки. Какая радость мне от работы в поле, зачем ночами просиживаю за ткацким станком? Я — несчастная женщина! Жалкая тварь! О, Небо!..» Летя, сломя голову, вперед, она разразилась рыданиями. Летняя темная ночь, темная дорога, темный лес внушали ей страх, страх примешивался к чувству безысходности на душе. Но летняя ночь — коротка. Вскоре Кан Чхон Дэк заметила впереди, как над родной деревней небо окрасилось нефритовым блеклым цветом. Она проделала большой путь за эту короткую ночь. Приближаясь к дому, женщина обнаружила, что ноги, обутые в соломеные чипсины, мокры от росы, роса лежала повсюду, на листьях тыквы-горлянки, опутавших плетни, на траве вдоль дороги… Просто росу она, в гневе, не замечала.

Мужа она дома не застала. И не было никаких признаков, что он приходил в её отсутствие. Что это значило?.. Кан Чхон Дэк чувствовала себя опустошенной. На ее состояние сказались и дневная тяжелая работа в поле, и эта бессонная ночь со всеми сопутствующими обстоятельствами. Левая рука сильно ныла. Не расстелив постель, она улеглась на циновки. И задремала. Проснулась от шагов мужа. За окном занимался рассвет.

— Ты, что, еще не выпустила птиц из курятника? — сказал Ён И жене и посмотрел на неё недоуменно. Кан Чхон Дэк вдруг кинулась к нему, обхватила его ноги, вскричала негромко, её крик был похож на мольбу:

— Прошу, убей меня! И живи спокойно с ней!

— Что, опять?! С раннего утра?!. Обострилась болезнь?! Ты сумасшедшая?! — Ён И сердито оттолкнул жену. Та застонала, схватилась за локоть.

— Что случилось? Что с твоей рукой?

— А что тебе до моей руки? — закричала женщина.

— Дай взглянуть… — он присел, взял её руку, оглядел, стал осторожно прощупывать. — Похоже, вывих… Что на тебя нашло с утра?

«Он всё знает, но не подает виду», — подумала она, вскипая с новой силой.

— Где ты был? Отвечай, где был?!.

— Прекрати истерику! — помрачнел лицом Ён И и встал.

— Ты хочешь моей смерти?!.

— Я ходил к Ён Пхалю, а что?.. Он подстрелил на охоте зайца, мы посидели, выпили по стопочке. Было жарко, мы с Чиль Соном отправились в павильон и завалились там спать… На холме прохладно, не то что внизу.. Что вообще с тобой происходит?

Кан Чхон Дэк молчала, словно в рот воды набрала.

ГЛАВА 18. Искушение

Солнечные лучи обильно струились на землю. Старики сидели под раскидистым деревом и курили трубки. Дети плескались в воде у самого берега. Женщины, склонившись, работали мотыгами, окучивали на меже хлопок. Хлопок бурно рос на месте убранного ячменя, — его сгнивший корень служил удобрением для хлопка.

«В провинции Чолладо, на горе камелии цветут.

Моя мать беззаветно любила мужчину,

И клубком нитки к нему укатилась…

Но где же любовь к родному дитя?

Отчего меня бросила, как половинку луны?

И за любимым умчалась…

Теперь её не найти…» — пела Ду Ман Не. Никто из деревенских женщин не обладал таким звонким и чистым голосом, какой был у портнихи. Старая песенка, дошедшая до нынешних времен. Её сочинила сама жизнь. Разве содержание песни не перекликается с историей семьи янбана Чхве Чи Су? Как страдает и тоскует маленькая девочка Со Хи по своей матери, ушедшей за возлюбленным. Разве её любовь к чужому мужчине сильней любви к собственному ребенку? Времена меняются, но не отношения между людьми…

В горле у Ду Ман Не пересохло, она подошла к кувшину, оставленному на меже, налила воды в ковшик из тыквы-горлянки, выпила, затем крикнула:

— Эй, люди! Не желаете ли передохнуть?!

Женщины тотчас побросали мотыги и тяпки, и гуськом побрели под тень огромной раскидистой сосны.

— Больше всего не люблю прополку летом, — заявила Ими Не, стянув с головы платок и утирая лицо.

— Кто же любит работу в жару? — подхватила ее слова Мак Даль Не, стряхивая с соломенных башмаков налипшую грязь. — Если бы я была кисен, то непременно охмурила бы какого-нибудь богача. И жила припеваючи в большом доме. Я бы украсила стены, на окна повесила шелковые занавески.

Женщины прыснули со смеху.

— Вот безумная! — сказала Ими Не. — Если тебе, с лицом лодочника с острова Демадо, выпадет хоть небольшой кусочек земли, я зажгу огонь на алтаре и вознесу твое имя до небес.

— Это от солнца моё лицо стало таким, — сказала Мак Даль Не. — Когда я была молодой, много парней засматривалось на меня.

Подруги вновь рассмеялись.

— Что-то не видно сегодня Хам Ан Дэк, — сказала Яму Не.

— Бедняжка, лежит дома и шевельнуться не может, — сказала Ду Ман Не.

— Что, опять её муж побил? — вспыхнула Мак Даль Не, негодуя. — Будь моя воля, я бы ему, мерзавцу, все руки пообрубила! Гад такой, лодырь и картежник!

— Потише! — предостерегла Яму Не. — Как заговоришь о тигре, тигр и появится. Вон, идет янбан, лёгок на помине… может услышать.

— Пусть слышит. Я, что, говорю неправду?

Пхён Сан, заложив руки за спину, прошел неподалеку по дороге.

— В последнее время он в город совсем не выбирается, только слоняется без конца по деревне, — сердито выговорила Ими Не, глядя в спину мужчине. — С ним что-то не так… Если картежник не играет, то он всё зло вымещает на слабой жене.

— Вот беда, — встревожилась Ду Ман Не. — А как же её хозяйство.., и дети, поди, голодны.

— Раньше ей надо было думать, — сказала Мак Даль Не. — Что толку, что вышла она замуж за янбана, если ей приходится затянуть пояс? Еды у нее полно и рису немерено? Какой прок, что муж — янбан? Он же бездельник! Ходит, засунув руки в карманы! В то время, как жена пашет днем и ночью, чтобы прокормить детей… Сомневаюсь я что-то в его янбанстве. По мне, так лучше быть вдовой.

— Надо выбирать себе ровню и довольствоваться тем, что имеешь, — сказала Ими Не.

— Ты о чём? — спросила Мак Даль Не.

— Да так… размышляю. К примеру, муж мой из простой семьи. Но он трудолюбивый, сильный и добросовестный семьянин. — Ими Не прищурила глаза, лицо её покрывал загар, который подчеркивал своеобразную красоту восточной женщины. В феврале она родила ребенка, но сравнительно быстро восстановила силы и теперь вся светилась, полная жизни.

— Но нельзя быть до конца уверенным, — сказала Мак Даль Не. — Есть же пословица: «Топор, которому ты чересчур доверяешь, однажды может отхватить тебе ногу…» Что ты будешь делать, если у твоего мужа появится на стороне женщина?

— А ничего, — заявила Ими Не. — Я не стану ревновать?! Меня беспокоит другое… В последнее время что-то зачастил к нам этот Пхён Сан. Наверняка, хочет подбить моего мужа на грязные делишки… У нас, что, завелись лишние деньги, чтобы спустить их на карты? Мужу тоже всё это не по душе, он стал избегать Пхён Сана, просит меня сказать, что его нет дома, когда картежник приходит. Зачем мужу водиться с ним? Правда, пару раз муж вернулся домой под утро и отсыпался до самого вечера. Я вся извелась… Если это будет повторяться, я подожгу дом и положу всему конец. Я не буду терпеть, как Хам Ан Дэк.

В это время на дороге показался Ён И. Подвернув штанины брюк, босой, он шагал в сторону плотины. Вероятно, шел обедать после полива.

— Ему, что, жена не носит обед? — спросила подруг Ими Не.

— Конечно, — сказала Яму Не. — То ли сил у нее нет, то ли всё еще гневается… Как подралась с Воль Сон…

— Пора за работу! — Ими Не поднялась, заковыляла в поле. Остальные женщины последовали за ней. И вскоре Ду Ман Не вновь затянула песню своим чистым и звонким голосом.

* * *

Ими Не никогда не жаловалась, трудилась наравне с другими, не привередничала в еде. Муж Чиль Сон был доволен ею, она здорова, аккуратно ведет хозяйство, но иногда его посещало беспричинное раздражение, — тогда он мог нагрубить жене, — в таких случаях Ими Не молча косилась на него и по-детски обиженно выпячивала губы. Со стороны казалось, что они совершенно чужие друг другу, их соединяла не теплая привязанность, не любовь, а нечто другое…

Однажды, после полудня, ближе к вечеру, Ими Не молола в ступе горсть ячменя. А Чиль Сон работал во дворе, с помощью соломенной веревки готовил связки молодой редьки для продажи на рынке. И в это время за плетнем возникла фигура Пхён Сана. Он позвал хозяина дома. Чиль Сон, поколебавшись, вышел.

— Пошли со мной в город, — предложил Пхён Сан без всяких вступлений.

— Что, прямо сейчас? — удивился Чиль Сон. — Я собирался завтра идти на рынок.

— Брось! Следуй за мной, — Пхён Сан развернулся и сердито обронил то, что повторял уже не раз. — Есть другой способ заработать на жизнь…

Чиль Сон, не желая привлекать внимание жены, пошел вслед за ним, проворчав:

— Черт возьми, всякий раз я иду за вами, не зная, зачем…

— Так и должно быть…

Глаза у Пхён Сана были маленькие, хитрые, глядя в которые Чиль Сон всегда гадал: что у этого человека на уме? Они были почти одного возраста, но Чиль Сон обращался к Киму всегда на «вы» в знак уважения к его аристократизму. Когда они вместе отправлялись в забегаловку, Пхён Сан всегда сам платил за еду и выпивку, бывало даже, отдалживал Чиль Сону деньги на игру в карты. «Кто же откажется от того, что предлагают? Но, что же ему нужно от меня? Не скажет ли он однажды, чтобы я вернул всё, что принял от него и съел?»

Они вышли на дорогу. Над полем в хмуром вечереющем небе появился серп луны. Со стороны леса послышался крик какого-то зверя.

— Чьи эти широкие поля? — с иронией в голосе спросил Пхён Сан.

— Разумеется, янбана Чхве Чи Су, — ответил Чиль Сон.

— Что скажешь, если бы половина земель досталась тебе?

— Гм…

— Что замолчал?

— Я был бы не против.

— Ха!.. Человеческие желания безмерны… — Пхён Сан хрипло рассмеялся.

Они добрались до города затемно. И провели ночь в игорном доме.

Конечно же, деньгами снабдил приятеля опять Пхён Сан, у него была немалая сумма, вырученная за кольцо, которое он выманил у Кана Пхо Со. Стоит сказать, что Пхён Сан был аккуратен и расчетлив в своих поступках, он обладал нюхом на «добычу», и, в скором времени рассчитывал прибрать к рукам очередную дорогую вещичку — золотое колечко Кви Нё.

На этот раз им обоим подфартило, карты сами шли в руки: Чиль Сон выиграл побольше своего дружка, он вернул тому долг, а оставшиеся монеты нанизал на бечевку и привязал к поясу.

Они закончили играть на рассвете и проспали до полудня в постоялом дворе. Широко зевнув, Пхён Сан сказал:

— Не мешало бы нам пропустить по стопочке.

— Пойдемте в таверну Воль Сон, — предложил Чиль Сон.

Мужчин встретила молодая женщина, явно нездоровая, с припухшим лицом, извинившись, сказала, что сегодня заведение не работает.

— Как так? — удивился Чиль Сон. — Если клиент приходит даже ночью, хозяйка должна его обслужить.

— Извините, у меня кончился весь запас продуктов, — сказала Воль Сон. — Идите в другую таверну.

— Что, и выпивки нет?

— Немного водки есть… но мне нездоровится.

— Это видно, — усмехнулся Чиль Сон. — Судя по всему, здесь недавно пронеслась буря…

— Что? — Воль Сон вся побледнела, её огромные глаза пронзительно взглянули на Чиль Сона, отчего тому немного стало не по себе. И словно извиняясь за свои слова, тот сказал:

— Работая в таком заведении, ты обрекаешь себя на разные грубости.

— Раз уж мы пришли, налей нам чего-нибудь, — подал голос молчавший всё это время Ким Пхён Сан.

Лицо женщины тронула улыбка, эта улыбка говорила о сильном характере, а еще в ней было нечто необъяснимое, отчего Ким внутренне содрогнулся.

Воль Сон поставила на столик два стаканчика, наполнила их из бутылки. Жидкость перелилась через край.

— Такое впечатление, словно ты работаешь последний день, — уколол хозяйку Чиль Сон, и, чокнувшись с приятелем, выпил.

Незваные гости опрокинули по несколько чарок, и каждый раз Воль Сон наливала им через край.

— А закуски не подашь? — спросил её Ким Пхён Сан и вытер платком свою толстую шею, которая сзади бугрилась от жира. — Невиданное дело!.. Разве мы пришли сюда за бесплатной выпивкой? Почему эта женщина смотрит на нас свысока? — Под действием спиртного, он разошелся, начал размахивать кулаками.

— Не обращайте на неё внимания, — сказал Чиль Сон. — Пейте, разгоним тоску.

— Вот, девка… Мы пришли выпить к шаманке, а она как себя ведет?.. Что за отношение к гостям?

— Я же вам с самого начала сказала, что не работаю. Вам бы пойти в другое заведение.

— Вот, нахалка! — раскрасневшийся Ким Пхён Сан протянул руки, намереваясь через стол схватить женщину за грудки.

— Оставьте её, она и впрямь не здорова, — сказал приятелю Чиль Сон, и обернулся к женщине. — Послушай, Воль Сон. Надо быть осторожным, когда разговариваешь с людьми. Я‑то человек простой, мне нечего обижаться. А вот господин Ким Пхён Сан — достопочтенный янбан. К нему другое обращение надобно. — Тон, каким он произнес последние слова, содержал насмешку, если не сказать, издевку, над Пхён Саном. Ведь Кима в деревне никто не принимал всерьез как аристократа, а тем более никто не называл его янбаном.

— Да, я — дочь шаманки, — сказала Воль Сон. — Что же вы пришли к дочери шаманки?.. А не боитесь, что я вызову темных духов на ваши головы?

— Замолчи! — прикрикнул на неё Ким Пхён Сан, распетушившись от того, что его назвали «достопочтенным янбаном». — Не то худо тебе придется! У меня очень вспыльчивый нрав! Понятно?! — Он громко расхохотался, показывая редкие зубы. Схватил женщину за руку. — Ну-ка, налей нам еще!

Воль Сон выдернула руку и ушла в другую комнату. В дверном проеме были видны два узла с вещами.

— Лучше её не трогать, — сказал Чиль Сон.

— Так она даже больше нравится, — напустил на себя важность Ким. — Надо было мне прошлой ночью наведаться сюда и пощупать её хорошенько.

В это время из соседней комнаты донесся голос Воль Сон, плачущий и причитающий:

— Тебя настигнет гром, пострашней удара ножа! Ты никогда не переродишься в другой жизни! Ты обернешься злым духом жалкого шакала, блуждающего в степи!..

Чиль Сон весь похолодел и съежился от ужаса: Воль Сон насылала проклятья. Ким Пхён Сан тоже заподозрил неладное и насторожился.

— Пойдемте отсюда! — Чиль Сон потянул приятеля за рукав. — Пошли подальше от греха!..

Они вышли на улицу. Оба мужика не были настолько пьяны, чтобы забыть расплатиться за выпивку. Но они, не сговариваясь, не оставили на столе ни гроша. Делая вид, что изрядно наклюкались, приятели, пошатываясь, покинули перекресток.

Бодрыми шагами, они достигли окраины своей деревни еще до захода солнца. Остановились у приземистой забегаловки.

— Что, собираетесь выпить еще? — спросил друга Чиль Сон. Ким Пхён Сан, в раздумье, побрел под сень сосны и сел на камень.

— Здесь прохладно, передохнем малость.

Чиль Сон уселся рядом, потрогал монеты, висящие на поясе, будто желая удостовериться, что они целы. Достал трубку.

— Гляди, как люди копошатся в поле, точно муравьи, — сказал Ким.

— Я тоже обязан быть там, — сказал Чиль Сон. — Жена будет сердиться на меня.

— Ты всю жизнь собираешься ковыряться в земле?

— А что еще остается мне делать? Что делать крестьянину, как не вспахивать землю?

— Чепуха.

— Что?.. Вы можете говорить что угодно. Я — крестьянин. Не торговлей вразнос же мне заниматься?

— От тебя всё зависит, — проговорил после некоторого молчанья Ким Пхён Сан. — Если постараешься — схватишь удачу за хвост… Предлагаю тебе продать свой дом, а на вырученные деньги испытать свою судьбу.

— Что вы имеете ввиду? — спросил недоуменно Чиль Сон.

— Об этом я думал давно. Если дело выгорит, то ты заживешь богато. Но для этого надо потрудиться. Удача не приходит так легко.

— Поясните.

— Задача не решится за день или два. Вероятно, потребуется какое-то время… Ты хоть десятки лет паши землю, а будешь носить те же лохмотья…

— Ничего не понимаю!

— Тише ты… Всему свое время… У тебя трое детей и все мальчики, верно?

— Нет. Дочь и два сына.

— Вот, вот… Ты мастер строгать сыновей. А что касается дочери… Ты много странствовал по чужбинам…

— К чему вы клоните?

Ким Пхён Сан тотчас помрачнел и перевел разговор на другую тему:

— Хоть я и называюсь янбаном, но на этот счет не обольщаюсь… Говорят, что Цинь Шихуанди, китайский правитель, не был сыном короля. Его отцом был простой торговец.

— Это тот, что отправил своих людей по свету раздобыть вечный эликсир молодости? — спросил Чиль Сон.

— Торговец, родной отец Шихуанди, был очень хитрым и коварным. Он сделал всё, чтобы девушка, которая забеременела от него, стала любимой наложницей принца династии Цин, который в то время был изгоем.

— Да?! — удивился Чиль Сон. — И что же?..

— Принц, вернувшись в родную страну, стал королем. И, поскольку он был уверен, что сын, рожденный наложницей, его собственный ребенок, впоследствии сделал его императором.

— Значит, в этой истории замешано мошенничество? — вскричал пораженный Чиль Сон.

— Именно.

— А что торговец, отец правителя? Он жил в достатке?

— Как же… По нынешним меркам, он был в должности премьер-министра.

— Вот же… — удивленный Чиль Сон уставился на Кима, пытаясь услышать от него нечто большее, выходящее за рамки исторического события, как разгадку некой большой тайны, но лицо приятеля было непроницаемым, как воск.

— Пойдем уже, — Ким Пхён Сан поднялся.

Они миновали сосновый лес, дорога здесь пролегала мимо поля. Чиль Сон, с лицом грустным, покорно следовал за приятелем.

— Вот людишки, — Пхён Сан кивнул в сторону поля. — Пашут из последних сил. Их натруженные спины горят. Не помешал бы им хороший дождь. В изношенных одеждах, они спешат на работу по утренней росе, а возвращаются вечерней зарей, чтобы утолить голод миской ячменной каши и растянуться на полу своих хибар, похожих на хлев. И так — изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год… пока не загнешься. Чем же отличается их жизнь от жизни животных?.. Для того, чтобы положить горбушку хлеба на жертвенный алтарь, надо не разгибая спины трудиться круглые сутки: прясть, ткать, плести обувь… Что толку называться янбаном, если ты гол как сокол… Только на плодородной земле взойдет семя.

— Вы правы, — сказал Чиль Сон. Ему вдруг показалось, что человек, шагающий впереди него, вовсе не такой, каким он до сих пор казался — мужлан и картежник. Теперь он видел в Пхён Сане неординарную личность, готовую на великие дела.

— Послушай, дружище, ты ведь поздно женился? — спросил Ким Пхён Сан.

— Да, шесть лет назад, — ответил Чиль Сон.

— На здоровье не жалуешься, верно?

— Да, я здоров.

На краю деревни путники нагнали И Пхёна, отца девочки Ду Ман, который возвращался с поля, погоняя вола. Лицо у И Пхёна было маленькое, как у подростка, и маленькими были глаза, рот, нос, уши.

— Эй, И Пхён! — окликнул его Ким Пхён Сан. — Куда ты дел свои уши?

И Пхён оглянулся и в ответ на издевку, бросил:

— Ты бы держал рот закрытым! Не то — муха залетит!

И Пхён и Ким Пхён Сан знали друг друга с детства, вместе росли и играли, но их отношения нельзя было назвать дружескими.

— Эх, маленький ты человек… — сказал Ким Пхён Сан и рассмеялся.

— А ты, что, большой? — парировал И Пхён. — Янбан, что ли? Какой же ты янбан? Унижаешь жену, бьешь, круглые сутки за картами просиживаешь… Не мужик, а черт знает, кто. Тьфу! — с этими словами он сплюнул и стеганул вола плеткой. Животное, мыча, ускорило шаги, — зазвенели колокольчики, висящие у него на шее.

— Черт побери! Я разве враг тебе? Ты злишься, что я тебе не ровня? Что тебе век горбиться на поле и наживать мозоли на заднице?

И Пхён пропустил слова Кима мимо ушей, обернулся к Чиль Сону:

— Слушай! Если ты будешь продолжать водить дружбу с этим человеком, то погубишь себя и свою семью! Опомнись, пока не поздно! — И он вновь хлестнул вола плетью.

ГЛАВА 19. Посланник

Чо Джун Ку покидал деревню верхом на муле. На лице мужчины блуждала улыбка. В кармане у него лежала полученная от Чхве Чи Су приличная сумма денег, которой должно было хватить на то, чтобы приобрести охотничье ружьё и на долгое безбедное существование.

А янбан Чхве, проводив гостя, возился в библиотеке, взяв себе в помощники Киль Сана. Он несколько дней искал руководство по огнестрельному оружию, но ничего не нашел, кроме справочника о порохе. А что касается его матери, старой госпожи Юн, то она ощущала недомогание, мигрень, и лежала в своей комнате.

Кви Нё обуревало любопытство: отчего гостивший родственник господина вдруг уехал в Сеул, и что искал в библиотеке янбан Чхве? Пытаясь найти ответ, она кругами ходила по дому точно какая-нибудь дикая кошка.

В доме был гость, только что прибывший из столицы, Ли Дон Джин. Хозяин сидел напротив него с неподвижным бледным лицом.

— Ваш уважаемый родственник уже отбыл домой? — поинтересовался Ли.

— Да, — ответил Чхве Чи Су. — Но он скоро вернется. — Правда?

— Он должен привезти мне ружьё.

— Ружьё? Зачем вам оно?

— Буду охотиться.

— Гм… Я не думаю, что это хорошая идея.

— А что от моих действий? Оттого, что сделаю так или этак — изменится мир?

— Вы ошибаетесь. Вы видите только то, что внутри огороженного забора, но не видите того, что за ним.

— Неужели? Мир существует и внутри забора, как существует и снаружи. Для кого как… Кто-то видит больше внутри забора, нежели снаружи.

— Вы упрямый.

— Я не вырвал бы и волоска, чтобы принести пользу Поднебесной, — процитировал Чхве Чи Су древнего китайского философа Ян Чжу. И улыбнулся. — Я не вырвал бы и волоска, чтобы вкусить все прелести мира. Понял, ты, черт? Ян Чжу говорил о бессмысленности мелких жертв, которые не изменят положения дел. «И красотой женщин, и вкусом пищи нельзя наслаждаться постоянно: приедаются; звуками и красками нельзя любоваться постоянно: пресыщаешься. Бесполезна жажда славы, поскольку «истинное не обладает славой, а обладающее славой не обладает истиной».

— Я не приверженец учений Ян Чжу, — сказал Ли Дон Джин, насупившись, и больше не произнес ни слова.

А жизнь в хозяйстве Чхве Чи Су шла своим чередом. Часть слуг работала в поле, другая — дома. Бон Сун Не и Сам Воль пошли к ручью купаться. Ан Ли Не хлопотала на кухне, варила кашу с кедровыми орехами.

Ён И и Нам И собирали баклажаны и огурцы в делянке у плотины. Жена управляющего Кима прореживала в огороде редьку, между делом беседуя с бабушкой Каннан, сидевшей неподалеку на меже.

— Тяжелей всего работать на поле, засеянном чумизой, — сказала жена управляющего. — Когда я там его пропалываю, нервничаю ужасно.

— Для многих чумиза — основная еда, — сказала старушка Каннан. — Когда в доме много ртов, в котелок добавляют побольше воды, отчего чумизная каша разбухает, её становится много.

— Если случится неурожайный год, на нас это не отразится, верно?

— Крестьянам тяжело придется. Неужели тебе кусок в горло полезет, если рядом будет умирать с голоду человек?

— Если наступит голодный год, то земли нашего хозяина будут только расширяться. Беспокоиться нам нечего.

— Не говори так, — рассердилась Каннан. — Грех наживаться на беде. Твой язык когда-нибудь тебя погубит.

— Можно помереть и без острого языка, — возразила жена управляющего. — Пойди взгляни как растет перец в поле Ким Джин Са… В доме две вдовые женщины, одна свекровь, другая — невестка, неприкаянные и безропотные. Как несмышленые цыплята. Их поле заросло травой, впору впускать туда коров. Они могли бы отдать поле. Я бы на их месте отдала. Вчера Ким Хун Чан попытался вспахать их поле, хотя ничерта не смыслит в земледелии.

Приближался полдень.

На берегу пруда под тенью ивы сидели две девочки, одетые в яркие шелковые платы. Две маленькие головки, в волосы вплетены ленточки. На хрупких плечах играли солнечные зайчики. В пруду плавали кувшинки. Зеленая пятнистая лягушка оседлала широкий зеленый лист. В сторонке по глади воды скользила водомерка, работая четырьмя длинными лапками. У берега раскачивались маленькие желтые цветочки маньчжурской фиалки.

— Скажи, Бон Сун, на что похожа водомерка? — спросила Со Хи.

— Не знаю, госпожа, — ответила Бон Сун.

— А я знаю! — Со Хи резко поднялась. — Водомерка похожа на Ку Чона… Проклятый торговец соли!.. Когда-то давным-давно торговец солью убежал из дворца, взяв с собой красивую принцессу… Это мне рассказывала мама Кэ Донга.

К туфелькам девочки налипла грязь, и Бон Сун вытерла её руками.

— Но, госпожа… — проговорила она. — Ку Чон не был торговцем соли.

— Нет! Он торговец соли! — Со Хи, в порыве гнева, стала бить ногами по чему попало, — камни и комья грязи полетели в пруд. Лягушка, сидевшая на листе кувшинки, нырнула в воду, водомерка тоже исчезла.

— Госпожа, госпожа!.. — Бон Сун растеряно бегала вокруг девочки. Вдруг она остановилась и присела на корточки. — Идите сюда, госпожа! Тут муравьи собираются убить раненую пчелу!

— Где, где? — Со Хи, еще не успокоившись от приступа гнева, тяжело дыша, подошла к Бон Сун.

— Вот! Видите, как эти муравьи наседают на пчелу?!

У пчелы, похоже, было повреждено крылышко, она лежала на боку, едва шевелила лапками, пытаясь отбиться от врагов. Пять или шесть муравьев напали на пчелу с разных сторон. Сущие демоны, безжалостные и жестокие! Дети, боясь шелохнуться, следили за схваткой насекомых.

— Госпожа, давайте убьем этих негодных муравьев! — предложила Бон Сун.

— Нет, — сказала Со Хи.

— Жалко же пчелу.

— Посмотрим, кто победит.

Появился Киль Сан, он окликнул девочек:

— Эй! Что здесь происходит?

— Муравьи, — сказала Бон Сун. — Они хотят съесть раненую пчелу!

Киль Сан, не раздумывая, взял двумя пальцами пчелу, отряхнул с нее муравьев, и, отойдя к цветущему дереву лагерстремии, бережно положил пчелу на цветок.

— Пей сок и поправляйся, — сказал мальчик.

Со Хи затопала ногами и заплакала. Киль Сан смерил равнодушным взглядом ревущую девочку.

— Негодяй! Зачем ты это сделал?! — кричала Со Хи. — Монах проклятый! Ты тоже торговец солью! Ты тоже! Придурок, который не может поймать даже зайца!

Сам Воль и Бон Сун Не, возвращающиеся с купанья, услышали плач Со Хи и ускорили шаги.

— Киль Сан! — донесся голос из глубины двора. — Быстро к господину!

Мальчик стремглав побежал к Большому дому, — там, у веранды, его поджидал хозяин, Чхве Чи Су, который велел срочно найти управляющего Ким Пхан Суля. И когда тот явился, янбан сказал:

— Я слышал, в деревне есть охотник по имени Кан Пхо Су? Это так?

— Да, господин, — ответил управляющий.

— Он, действительно, хороший охотник?

— Сущая правда, господин. В горах он настоящий демон, хотя на вид очень прост.

— Ты сможешь его разыскать?

— В деревне он бывает редко, больше пропадает в горах… — замялся озадаченный Ким Пхан Суль.

— Значит, отыскать ты его не сможешь?

— Я могу попробовать… Есть один человек, который точно знает местонахождение охотника… Это господин Ким.

— Ты имеешь ввиду Ким Пхён Сана?

— Да, господин.

— Гм… Хорошо. Иди и скажи этому Пхён Сану, что я хочу его видеть.

— Господин, вы желаете, чтобы я привел его сюда?

— Именно так.

Управляющий стоял в замешательстве.

— В чем дело?

— Нет, всё хорошо, господин.

Выйдя во двор, Ким Пхан Суль задумался. Для чего господину понадобился охотник Кан? И зачем ему связываться с этим жуликом Ким Пхён Саном? Тот, наверняка, будет корчить из себя тоже янбана, а Чхве Чи Су, со свойственной ему манерой, отнесется к нему как к слуге. Тогда, неровен час, встреча их обернется скандалом.

Но делать нечего, управляющий направился прямиком к картежнику. Но дома Кима не оказалось, не было и его жены с детьми. Усевшись на пороге дома и оглядывая пустой двор, но так и не дождавшись никого, управляющий ушел восвояси. Хам Ан Дэк стирала белье на берегу ручья.

— Извините, я управляющий дома чхампана Чхве, — обратился к ней мужчина. Женщина перестала стирать, но не повернула лица.

— Видите ли, в чем дело… Мой господин хотел бы увидеться с вашим мужем, господином Ким Пхён Саном.

Тут Хам Ан Дэк обернулась, на ее лбу блестели капли пота, а все лицо было сплошь в синяках.

— Поищите его в таверне, — бросила она и продолжила стирку.

«Вот, подлец, избил жену», — догадался Ким Пхан Суль. Надо заметить, что управляющий немного побаивался Ким Пхён Сана, считая его неуравновешенным и непредсказуемым. Когда-то давным-давно, в молодости, управляющий был свидетелем одной полицейской облавы на питейное заведение. Тогда он запомнил одного очень агрессивного и злого полицейского, который был похож на Ким Пхён Сана. С тех пор он обходил Кима стороной. А тот, при каждой встрече с управляющим, всегда норовил его поддеть каким-нибудь хлестким словом, а зачастую просто называл «католиком».

Приблизившись к забегаловке, Ким Пхан Суль услышал доносящийся оттуда гомон посетителей, в котором выделялся знакомый зычный голос Ким Пхён Сана. Заглянув внутрь, управляющий увидел в облаке табачного дыма картежника, который громко разговаривал с человеком, похожим на бродягу.

— Прошу меня извинить, — сказал управляющий, подобравшись к Пхён Сану. — Могу я с вами поговорить?

— Что? — Пхён Сан поднял голову. — А, это ты, католик?

— Есть дело…

— Так проходи, садись.

— Я на минутку…

— Хочешь, чтобы я вышел?.. Вот засранец! Ты, что, ногу сломал?

— Просто я не пью… — управляющий натянуто улыбнулся.

— Это мне известно, — сказал Ким Пхён Сан и громко рассмеялся. — Тогда ты за километр должен обходить подобные заведения. Ха-ха-ха!.. Но, бывает, и щенок не страшится тигра…

— Чего только от вас не услышишь, — проговорил Ким Пхан Суль, садясь за столик. — Но не говорите того, за что вас может разразить гром. Времена гонений на католиков миновали. Вы, вероятно, слышали, что в Сеуле на холме Чонхён строится большой католический храм?

Ким Пхан Суль попал в дом родителей Чхве Чи Су юношей и там прислуживал госпоже Юн. Он хорошо помнил тот год, когда ему исполнилось семнадцать лет: именно тогда по всей стране начались гонения на католиков. Спустя десять месяцев семью госпожи Юн постигло горе. Отец госпожи Юн был единственным католиком, чудом выживший в той заварухе. Преданный юноша Пхан Суль отыскал в городе схоронившегося старого хозяина и, взвалив того на спину, притащил домой к госпоже Юн. Сам же Пхан Суль не был католиком, но в последующие тридцать лет его постоянно тревожило, что однажды наступит день, когда вновь вспыхнут беспорядки и начнется кровавая резня.

— Мне всё равно, кто ты, католик или член движения Донхак, — бросил Ким Пхён Сан. — Так зачем ты меня искал?

— Мой господин хотел бы увидеться с вами.

— Чхве Чи Су?! — удивился картежник и переглянулся со своим собутыльником. — А что за дело у него ко мне?

— Не могу знать.

— Для начала я должен иметь представление о сути разговора. Не так ли? Мне, что, сон дурной приснился прошлой ночью? — Ким Пхён Сан пытался выглядеть заносчивым, хотя глаза его выдавали озабоченность.

— Похоже, у моего господина есть к вам какое-то дело, — вкрадчиво проговорил управляющий.

— Дело?.. Не хочет ли он, чтобы я обучил его игре в карты? Хе-хе-хе!

— В народе про мужланов говорят, что у них разбухла печень, — сердито заметил раздраженный бестактностью картежника Ким Пхан Суль.

— Это ты обо мне? Хе-хе…

— Что за пренебрежение к уважаемому человеку? Что вы себе позволяете?.. — высказав это, управляющий почувствовал облегчение. Теперь ему было всё равно, согласится Пхён Сан встретиться с янбаном Чхве или не согласится.

— Это он тебе господин, а я свободный человек, — другим уже тоном сказал Ким Пхён Сан. — Гм… Что ж, надо идти, раз просит… Принять его у себя я не могу, потому что мой дом скромный. — Он поднялся и вышел. Во дворе он повернулся к вышедшему следом управляющему:

— Послушай, Пхан Суль, о чем янбан Чхве хочет поговорить со мной?

— Встретитесь — узнаете, — бросил коротко совсем уже осмелевший Ким Пхан Суль.

— Мы ведь с ним едва знакомы.

— Неужто боитесь, что он привяжет вас к дереву и выпорет розгами?

— Ну, скажешь тоже…

— Надеюсь, вы знаете характер моего господина. Советую при встрече быть учтивым, если не хотите, чтобы вас прогнали взашей.

— И что, он может это сделать?

— Может. Не сомневайтесь.

Они шагали в сторону холма, где среди деревьев виднелась черепичная крыша Большого дома. По дороге им встретился Чиль Сон, несший на плече кадку с товарами на продажу. Он, удивленный, посмотрел на управляющего и на Ким Пхён Сана, будто спрашивая: «Куда это вы, братцы?» Пхён Сан в ответ тому усмехнулся, мол, всё в порядке. Озадаченный Чиль Сон еще долго смотрел им вслед.

Вскоре мужчины вошли в ворота усадьбы Чхве Чи Су.

Управляющий поднялся на террасу и доложил янбану, что исполнил его приказ. Чхве Чи Су кивнул и поднял на окнах бамбуковые шторы. Стоявший на крыльце Ким Пхён Сан раздумывал, стоит ли ему держаться с хозяином дома с подобающим достоинством, как равный с равным, или надо вести себя как челядь? Так и не определившись, он вошел в дом и поклонился.

— Прошу, присаживайтесь, — сказал вежливо Чхве Чи Су.

— Спасибо!

Они уселись на циновки друг против друга.

— Как поживаете? — счел нужным спросить Ким Пхен Сан.

— Неплохо, спасибо! — ответил Чхве и обратился к управляющему. — Вы можете идти.

— Да, господин, — сказал Ким Пхан Суль, и, поклонившись, удалился. Выйдя во двор, он почему-то с тревогой оглянулся.

— Извините за беспокойство, — начал Чхве Чи Су. — Я хотел вас спросить, знаете ли вы Кан Пхо Су?

— Кан Пхо Су?.. — в голове картежника вихрем пронеслись недавние события: сделка с кольцом охотника и сговор с Кви Нё. Неужели чхампан обо всём прознал?

— Я имею ввиду человека, о котором ходит молва непревзойденного охотника, — добавил Чхве Чи Су. — Знаете, где он сейчас?

— Гм… должно быть, в горах. А могу я спросить, зачем он вам?

— Если я отправлю людей, они смогут его найти? — янбан не счел нужным отвечать на его вопрос.

— Да, наверное… — Ким Пхён Сан немного успокоился, хотя не совсем понимал, к чему клонит собеседник, и предложил. — Хотите, я пойду с вашими людьми?

— Вы мне окажете большую услугу.

— Думаю, что отыскать его несложно. Мы обойдем в лесу все хижины резчиков деревянной утвари и землянки травников, через них выйдем на охотника. Я однажды уже так и сделал.

— Хорошо, — кивнул янбан. — На самом деле я хотел бы поохотиться.

— Поохотиться?! — воскликнул Ким Пхён Сан с удивлением и одновременно с чувством облегчения.

— Да, я хотел бы поучиться у Кан Пхо Су ремеслу охотника.

— Конечно, господин Чхве. Что касается охоты, этот парень — то, что вам нужно! Замечательный охотник! В лесу и горах он чувствует себя как рыба в воде! — Ким Пхён Сан улыбался, обнажая зубы. — Скажу вам больше, достопочтенный Чхве. Этот Пхо Су просто помешан на охоте. У него нет ни жены, ни детей, ни дома. Он спит там, где приткнет голову, питается, чем придется и ни о чем не тужит.

— Как ему, должно быть, легко.

— Он бы, наверное, не прочь завести хозяйство и женщину. Но женщина, всё равно, что кошка. Если её не ласкать — сбежит. — Говоря это, Пхён Сан жестикулировал руками. На него вдруг нахлынуло чувство обиды: отчего я не образован и не богат, как Чхве Чи Су? Чего я добился в жизни? Почему перед этим человеком я ощущаю себя полным ничтожеством?.. Ох, не будет никогда мне покоя…

— Когда вы отправитесь на поиски охотника? — вопрос янбана прервал его размышления. Пхён Сан встрепенулся:

— Если хотите — хоть завтра.

— Я дам вам в подмогу несколько человек?

— Хорошо.

— Что ж, тогда собирайтесь в путь.

Покинув дом чхампана, Ким Пхён Сан вышел на дорогу. Его одолевали грустные мысли. «Черт бы меня побрал!» — выругался он и сплюнул. Так повелось, что он, Пхён Сан, повсюду сталкивался с унижением. Он постоянно терпел оскорбления хозяйки таверны, грубость обнаглевших игроков в карты. А в ответ на пренебрежительные взгляды деревенских он только и делал, что фыркал, как ёж. И еще вот эта встреча с Чхве Чи Су, от которой он почувствовал себя совсем скверно. Он пнул жабу, скачущую у ног, и направился прямиком к Кви Нё.

Кви Нё стояла под гранатовым деревом и изучала выражение лица Пхён Сана.

— Зачем вы пришли ко мне? — спросила она.

— Не спеши, — посоветовал мужчина.

— Вы говорите слишком громко.

— Громко?.. Мне бы хотелось сейчас кричать во всё горло.

— У вас такой вид, будто вас здорово поколотили.

— Что? — Пхён Сан натянуто улыбнулся и понизил голос. — Чхампан Чхве попросил меня разыскать охотника Кана.

— В самом деле? — Кви Нё переменилась в лице.

— Не беспокойся. Сбежавшая супруга Чхве никогда не объявится, и, скорей всего, она умерла.

— ?!

— Так что, не бойся. Про историю с кольцами никто не узнает.

— Не говорите ерунды! — вспыхнула Кви Нё. — Те кольца мне дала молодая госпожа.

— Тогда чего тебе волноваться?.. А на меня не обращай внимания, сегодня я немного не в себе.

— Но зачем янбану Чхве понадобился Кан Пхо Су? — женщина уставилась на Кима своими огромными глазами.

— Он хочет, чтобы Пхо Су научил его мастерству охоты, — сказал Пхён Сан и добавил. — Только неизвестно, на кого Чхве собирается охотиться, на зверя или человека?

— Вот же…

— Такие дела…

— Кан Пхо Су может ему взболтнуть лишнее.

— Мы с тобой связаны одной нитью… Но не переживай. Я позабучусь о том, чтобы Кан держал рот на замке.

— Янбан собирается на охоту.. — Кви Нё погрузилась в свои мысли.

— Интересное дело, — лицо Пхён Сана стало серьезным. — Кто знает, может, это хороший знак…

конец первого тома

Примечания

1

Народный праздник благодарения и поминовения предков. Наступает в 15‑й день 8‑го месяца по лунному календарю (в сентябре-октябре).

(обратно)

2

Рисовый хлебец в виде пельменя, со сладкой фасолевой, бататовой и др. начинкой, пареный на сосновых иглах.

(обратно)

3

Янбан — дворянин.

(обратно)

4

Ханди — корейская бумага, изготавливаемая из специальных сортов тутового дерева.

(обратно)

5

Ондоль — теплый пол. У корейцев дома обогреваются специальными лабиринтами в полу, по которым движется горячий дым от печи.

(обратно)

6

Женщин в Корее зачастую называют по имени их детей. В данном случае Бон Сун — это имя девочки, а приставка Не означает — мама девочки Бон Сун.

(обратно)

7

Коджон (1852-1919 гг.). 26‑й король династии Чосон (с 1863 по 1897 гг.) и 1‑й император Корейской Империи (с 1897 по 1907 гг.)

(обратно)

8

Мера длины, равная 4000 метрам.

(обратно)

9

Санто — пучок волос на макушке головы в виде шишки. Корейские мужчины издревле отращивали волосы, собирали в пучок на голове, и надевали специальный головной убор или шляпу. В 19 веке с новыми веяниями многие расставались с санто, что вызывало у некоторых слоев общества порицание.

(обратно)

10

Академическое движение в корейском нео-конфуцианстве, появившееся в 1860 году.

(обратно)

11

Куртизанка, обученная пению, танцам, музыке, поэзии.

(обратно)

12

Название Кореи с 1392 по 1897 годы, когда страной правила династия Ли.

(обратно)

Оглавление

Мир страстей, отчаяний и надежд

ПРОЛОГ. 1897 год. Чхусок[1]

ГЛАВА 1. Со Хи

ГЛАВА 2. Погоня

ГЛАВА 3. Фонарь в ущелье

ГЛАВА 4. Загадка

ГЛАВА 5. Базарный день

ГЛАВА 6. Деревенские женщины

ГЛАВА 7. Юн Бо и доктор Мун

ГЛАВА 8. Представление с масками Оквандэ

ГЛАВА 9. Известие

ГЛАВА 10. Охотник Кан Пхо Су

ГЛАВА 11. Просвещенный янбан

ГЛАВА 12. Воображаемая гора Сумисан

ГЛАВА 13. Шаманка

ГЛАВА 14. Вор и колдунья

ГЛАВА 15. Беседа

ГЛАВА 16. Молва

ГЛАВА 17. Ревность

ГЛАВА 18. Искушение

ГЛАВА 19. Посланник

*** Примечания ***