КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Дело Сен-Фиакра [Жорж Сименон] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Жорж Сименон «Дело Сен-Фиакра»

Глава 1 Косоглазая девчонка

В дверь робко поскреблись, затем послышался какой-то стук — видимо, на пол поставили что-то тяжелое, — и, наконец, еле слышный голос произнес:

— Половина шестого. Только что зазвонили к заутрене.

Мегрэ приподнялся на локтях, и пружины под ним заскрипели. Комиссар недоуменно воззрился на оконце, пробитое в скате крыши. Тот же голос прошелестел:

— Вы пойдете к причастию?

Тем временем комиссар Мегрэ вылез из постели и теперь стоял босиком на ледяном полу. Он двинулся к Двери, единственным запором которой служила бечевка, намотанная на два гвоздя. Послышался топоток бегущих ног, и, выглянув за дверь, Мегрэ успел заметить мелькнувшую в дальнем конце коридора женскую фигурку в белой ночной блузке и юбке.

Тогда он взял принесенный Мари Татен кувшин горячей воды, притворил дверь и огляделся в поисках какого-нибудь зеркальца, перед которым мог бы побриться.

Догоравшей свечи вряд ли хватило бы даже минут на пять. С улицы в оконце лился ночной мрак — такие вот темные и холодные ночи нередки в начале зимы. Лишь несколько сухих листочков сиротливо болталось на тополях, которыми была обсажена деревенская площадь.

Потолок мансарды повторял форму двускатной крыши, и Мегрэ мог распрямиться лишь посреди комнаты, под самым коньком. Он озяб. Всю ночь затылок ему леденил какой-то сквознячок, но сколько он ни искал, так и не обнаружил, откуда тянет холодом.

Но именно этот леденящий холод будоражил его, воскрешая в памяти, казалось бы, давно забытые ощущения.

Вот первый звон к заутрене. Благовест плывет над спящей деревней. В детстве Мегрэ не нужно было вставать так рано. Он дожидался, когда без четверти шесть зазвонят во второй раз — в те времена ему не приходилось тратить время на бритье. Он не помнил, успевал ли он в те времена хотя бы умыться?

К тому же никто не приносил ему горячей воды. Случалось, за ночь вода в кувшине подергивалась ледком. А чуть погодя промерзшая дорога так и звенела под его ногами.

Теперь же, одеваясь, он слышал, как Мари Татен шмыгает внизу, в зале маленькой деревенской гостиницы: загремела каминная решетка, послышался звон посуды, а теперь кофейная мельница заскрипела под рукой хозяйки.

Он надел пиджак, потом пальто. Перед тем, как уйти, достал из бумажника бумагу, к которой был приколот отрывной казенный бланк с пометкой:

Муниципальная полиция гор. Мулена.

Передано на рассмотрение в Парижскую уголовную полицию.

Под бланком — листок бумаги, на котором аккуратным почерком выведено:

«Довожу до вашего сведения, что во время заутрени в День поминовения[1] в церкви Сен-Фиакр будет совершено преступление».

Бумага не один день странствовала по отделам уголовной полиции. Мегрэ увидел ее совершенно случайно и изумился:

— Деревня Сен-Фиакр под Матиньоном?

— Вероятно, раз нам переслали эту бумагу из Мулена.

И Мегрэ сунул бумагу в карман. Сен-Фиакр, Матиньон, Мулен! Привычные, родные названия!

Он родился в Сен-Фиакре, где отец его тридцать лет прослужил управляющим замка. Последний раз он был в тех краях как раз на отпевании отца, когда его хоронили на маленьком кладбище за церковью.

«…Во время заутрени… будет совершено преступление…»

В Сен-Фиакр комиссар приехал накануне и остановился в единственной в деревне гостинице, которую держала Мари Татен.

Она его не признала, а он сразу ее вспомнил — из-за глаз. Прежде ее так и называли — косоглазая девчонка.

Теперь тщедушная девчушка превратилась в изможденную старую деву, и глаза ее косили еще сильней. Она без конца сновала из зала в кухню, из кухни — на двор, где Держала кур и кроликов.

Когда комиссар спустился в зал гостиницы, там уже горели керосиновые лампы. В уголке был накрыт завтрак. На тарелке лежали ломти серого деревенского хлеба. Пахло кофе с цикорием и кипящим молоком.

— В такой день, как сегодня, непременно следует причаститься. Тем более раз вы идете к заутрене. Господи Боже! Второй раз звонят!

Звук колоколов был слабый, дребезжащий. Слышно было, как кто-то прошел по дороге. Мари Татен кинулась в кухню, надела свое черное платье и натянула нитяные перчатки. Из-за шиньона ей приходилось сдвигать шляпку чуть-чуть набок.

— Я пойду, а вы доедайте… Запрете потом дверь на ключ.

— Нет, нет, я уже готов.

Ей было неловко идти рядом с мужчиной. Тем более — с приезжим из Парижа. Худенькая, маленькая, сгорбленная Мари мелко семенила рядом с комиссаром. Утро выдалось холодное. Шуршали, кружась над дорогой, прихваченные за ночь морозом сухие листья.

К слабо освещенным вратам церкви стекались смутные неясные тени. Колокола все звонили. Кое-где в окнах низеньких домов горел свет: хозяева торопливо одевались, чтобы не опоздать к заутрене.

А в памяти Мегрэ всплывали прежние ощущения: холод такой, что стынут пальцы и покалывает глаза. Привкус кофе во рту. А войдешь в залитую неярким светом церковь — и тебя охватывает тепло. Пахнет воском и ладаном.

— Извините, моя скамья — здесь, — проговорила Мари Татен.

Мегрэ узнал черный стул с подлокотниками, обтянутыми красным бархатом, принадлежавший еще старухе Татен, матери косоглазой девочки.

Звонарь отпустил веревку колокола, и видно было, как она подрагивает в глубине церкви. Ризничий кончал зажигать свечи.

Сколько же полусонных людей явилось на это фантастическое, призрачное сборище? Десятка полтора, не больше. Мужчин всего трое: церковный сторож, звонарь и Мегрэ.

«…совершено преступление будет…»

В муниципальной полиции Мулена решили, что это глупая шутка, и ничуть не встревожились. Да и в Париже все удивились, когда комиссар отправился в Сен-Фиакр.

А Мегрэ тем временем прислушивался к шорохам, доносившимся из-за двери справа от алтаря: он мог по секундам расписать все, что происходит в ризнице, куда вела эта дверь. Вот примчался припозднившийся мальчишка-служка, вот кюре молча надевает нарамник и, молитвенно сложив руки, направляется в неф, а за ним, путаясь в облачении, спешит мальчуган.

Рыжеволосый мальчик-служка зазвонил в колокольчик. Прихожане принялись вполголоса читать литургические молитвы.

«…во время заутрени…»

Мегрэ внимательно оглядел прихожан. Пять старушек, три из которых сидели на собственных стульях.

Толстуха фермерша. Несколько крестьянок помоложе и мальчик…

С улицы послышался шум подъехавшей машины. Со скрежетом распахнулась дверца. Прошелестели легкие шаги: через всю церковь прошла дама в трауре.

На хорах для семьи владельцев замка была отведена специальная скамья, жесткие деревянные сиденья которой за долгие годы приобрели естественную полировку.

Там и уселась тихонько женщина в черном, провожаемая взглядами крестьянок.

Похоже, Мегрэ и сейчас мог бы вторить священнику. Он улыбнулся, вспомнив, что раньше всегда любил заупокойные службы, потому что тогда читались самые короткие молитвы. На его памяти иные мессы отправлялись всего за шестнадцать минут!

На женщину, сидевшую теперь на готической скамье с высокой спинкой, Мегрэ больше не глядел. Но краем глаза все же видел ее профиль. И никак не мог поверить: неужели это действительно графиня де Сен-Фиакр?

И все же это была она. Но когда он видел ее в последний раз, ей было лет двадцать пять — двадцать шесть. Когда эта высокая тоненькая женщина, отмеченная печатью какой-то неизбывной грусти, бродила по парку, ее было видно издалека.

Теперь ей, наверное, уже за шестьдесят. Графиня тем временем горячо молилась. Лицо у нее было изможденное, руки, сжимавшие молитвенник, казались слишком худыми и длинными.

Мегрэ по-прежнему сидел в последнем ряду плетеных стульев — в дни церковных праздников за пользование ими взимается плата в пять сантимов, но во время обычной службы ими можно пользоваться бесплатно.

«…будет совершено преступление…»

Когда стали читать первый отрывок из Евангелия, Мегрэ поднялся вместе со всеми. Со всех сторон, будоража нежданные воспоминания, его обступали забытые звуки, блики, шорохи, детали. Вдруг ему припомнилось, что в День поминовения священник должен отслужить целых три мессы.

В те времена юный Мегрэ завтракал у кюре между второй и третьей службой. Обычно ему давали яйцо всмятку и несколько ломтиков козьего сыра.

Видно, муленские полицейские были правы. Что еще за преступление может здесь произойти? Ризничий уселся в заднем ряду, неподалеку от графини: их разделяло теперь всего четыре кресла. Громко топая, ушел звонарь, словно директор театра, для которого сегодняшний спектакль не представляет особого интереса.

В церкви оставалось лишь двое мужчин: Мегрэ и священник, совсем еще молодой человек, глаза которого пылали страстной мистической верой. В отличие от старого кюре, которого знавал комиссар, новый священник не спешил. Читал молитвы внятно, членораздельно, не проглатывая по полстиха.

Тем временем витражи посветлели: занималась заря.

На соседней ферме замычала корова.

Теперь, к возношению святых даров, все встали и согнулись в поклоне. Тоненько тренькал колокольчик служки.

Из всех, кто был в церкви, лишь один Мегрэ не подошел к причастию. Женщины, как одна, двинулись к дарохранительнице — руки молитвенно сложены, лица непроницаемы. Священник подавал им облатки, тоненькие, светлые, они казались чем-то ирреальным.

Служба продолжалась. Графиня сидела, закрыв лицо руками.

Графиня отвела руки, открыв измученное страдальческое лицо, раскрыла молитвенник.

Еще четыре минуты. Сначала будут читать молитвы.

Потом последний отрывок из Евангелия. И все. И никакого преступления не будет.

Ведь в бумаге ясно говорилось, во время заутрени…

Вот уже церковный сторож встал и направился в ризницу. Значит, и в самом деле, служба вот-вот закончится.

Графиня де Сен-Фиакр вновь закрыла лицо руками и замерла. Остальные старухи тоже сидели не шевелясь.

Только теперь Мегрэ почувствовал, как сильно он волновался. До этой минуты он сам не отдавал себе в этом отчета. У него невольно вырвался вздох облегчения. Он с нетерпением дожидался, когда кюре дочитает последний отрывок из Евангелия, предвкушая, как выйдет сейчас на улицу, окунется в привычную людскую суету, услышит обычные человеческие разговоры.

Разом, точно очнувшись от оцепенения, встрепенулись старушки, зашаркали ногами по холодным голубым плиткам, которыми был выложен пол церкви, и одна за другой двинулись к выходу. Ризничий принес гасильник и принялся тушить свечи, над которыми заклубились голубые дымки.

На улице было уже совсем светло. Казалось, серый тусклый день вливается в храм вместе с потоками холодного воздуха.

В церкви оставалось три прихожанки. Чуть погодя — две. Кто-то отодвинул стул. Лишь графиня по-прежнему не двигалась с места. Мегрэ весь напрягся, с трудом сдерживая нетерпение.

Ризничий тем временем закончил гасить свечи и выжидательно посмотрел в сторону графини. Тень недоумения мелькнула у него на лице — он явно не знал, как быть.

В ту же минуту комиссар двинулся к хозяйке замка.

Они подошли к ней одновременно, недоумевая, почему она не встает, почему замерла, словно в оцепенении.

Тщетно старались они заглянуть ей в лицо: она сидела, уткнувшись лицом в ладони.

Мегрэ с тревогой тронул женщину за плечо: та осела под его рукой, словно до этого сохраняла равновесие лишь чудом, и в ту же секунду безжизненное тело рухнуло на пол.

Графиня де Сен-Фиакр была мертва.



Тело перенесли в ризницу и уложили на трех сдвинутых стульях. Ризничий кинулся за местным врачом.

От волнения Мегрэ совершенно упустил из виду, насколько необычным было его появление в ризнице. И далеко не сразу сообразил, почему священник смотрит на него так пристально, так подозрительно и вопрошающе.

— Кто вы такой? — спросил наконец кюре. — Каким образом вы…

— Комиссар Мегрэ из уголовной полиции.

Комиссар внимательно оглядел священника. На вид ему было лет тридцать пять. Но его правильное, точеное лицо дышало такой суровостью, что он походил на неистовых монахов средневековья.

Он явно был потрясен до глубины души и срывающимся голосом спросил:

— Вы хотите сказать, что…

Графиню не решались раздеть. Поднесли зеркальце к губам — дыхания не было. Пытались прослушать биение сердца — оно не билось.

— По-моему, ран на ней нет, — только и сказал Мегрэ.

Он огляделся: убранство ризницы ничуть не изменилось за тридцать лет. Все было как прежде: там же стояли сосуды для вина и святой воды, которыми пользуются во время литургии; на прежних местах висели приготовленные к следующей службе риза священника, сутана и стихарь служки.

В тусклом утреннем свете, лившемся в стрельчатое окно, огонек керосиновой лампы совсем померк.

В ризнице было холодно и в то же время нестерпимо душно. Священник терзался страшными предчувствиями.

Ситуация выглядела поистине драматичной. Мегрэ не сразу сообразил, в чем дело. Но воспоминания детства по-прежнему всплывали из глубин его памяти, подобно пузырькам воздуха, пробивающимся сквозь толщу воды.

«…Церковь, в которой совершено преступление, должна быть заново освящена епископом…»

Но как же могло совершиться преступление? Никто не стрелял. Никто не подходил к графине. Пока длилась служба, Мегрэ буквально не спускал с нее глаз.

Ни капли крови, никаких ран.

— Вторая месса начинается в семь, не так ли?

Заслышав тяжелую поступь врача, эдакого здоровяка сангвинической комплекции, и Мегрэ и священник почувствовали некоторое облегчение. А тот, поддавшись царившей в ризнице тревожной атмосфере, взволнованно переводил глаза с комиссара на кюре.

— Она мертва? — спросил он.

Он не колеблясь расстегнул корсаж. Кюре отвернулся. По церкви кто-то протопал. Потом послышался звук колокола. Звон призывал прихожан ко второй мессе.

— По-моему, это классический случай эмболии… Но я не был лечащим врачом графини: обычно она обращалась к моему коллеге из Мулена. Меня всего раза два вызывали в замок. Сердце у нее было — хуже некуда.

В крохотной ризнице едва помещались трое мужчин и покойница. Меж тем пришли еще двое служек — в семь часов начиналась торжественная месса.

— Ее машина должна стоять возле церкви, — сказал Мегрэ. — Нужно перевезти ее домой.

Он по-прежнему чувствовал на себе тревожный взгляд священника. Может, кюре что-то заподозрил? Во всяком случае, пока ризничий вдвоем с шофером переносили тело в машину, он подошел к комиссару.

— Вы уверены, что… Мне нужно отслужить еще две мессы. Ведь сегодня День поминовения. Мои прихожане…

Раз графиня умерла от эмболии, почему бы не успокоить кюре?

— Вы сами слышали, что сказал врач.

— Однако вы явились именно сегодня и на эту заутреню.

Мегрэ пришлось собраться с духом, чтобы не выдать охватившего его смущения.

— По чистой случайности, господин кюре. Здесь на кладбище покоится мой отец.

И он поспешил к машине. Шофер уже вращал пусковую рукоятку допотопной колымаги. А врач явно не знал, как теперь быть. Зеваки, уже появившиеся на деревенской площади, явно не понимали, что происходит.

— Едемте с нами.

Но труп занимал весь салон машины. Мегрэ и врач с трудом примостились рядом с сиденьем.

— Мне показалось, вы были удивлены моим заключением, — вполголоса проговорил врач, который никак не мог опомниться. — Если бы вы были в курсе событий, вам было бы ясно, что… графиня…

Он замолчал, глянув на шофера в черной ливрее, который с отсутствующим видом вел машину. Они проехали вниз по деревенской площади, мимо высившейся на косогоре церкви с низким невысоким фундаментом, мимо пруда Богородицы, видневшегося по другую сторону дороги.

В это пасмурное утро воды его казались свинцово-серыми.

Миновали гостиницу Мари Татен — первый дом при въезде в деревню. Слева открылась дубовая аллея, в конце которой высилась темная громада замка.

Небо, сплошь затянутое серыми тучами, напоминало ледяную гладь катка.

— Знаете, эта смерть еще наделает дел. Недаром кюре аж в лице переменился.

Доктор Бушардон был из крестьянской семьи, и по сути так и остался крестьянином. На нем был коричневый охотничий костюм и высокие резиновые сапоги.

— Я собирался пострелять уток на прудах…

— Вы не ходите в церковь?

Врач с заговорщическим видом подмигнул:

— Это не мешало мне приятельствовать с прежним кюре. Зато новый…

Машина тем временем въехала в парк, и контуры замка проступили явственней: показались наглухо закрытые ставнями окна первого этажа и угловые башни — единственные строения замка, сохранившие свой первозданный облик.

Машина остановилась у крыльца, и Мегрэ первым делом заглянул в зарешеченные окна полуподвала: там, в клубах пара, наполнявших огромную кухню, какая-то толстуха ощипывала куропаток.

Шофер совсем растерялся и даже не решался открыть дверцы машины.

— Господин Жан вряд ли уже проснулся…

— Да позовите же кого-нибудь. Разве в доме нет других слуг?

От пронизывающего холода у комиссара заложило нос. Но он не стал входить в замок, а остался во дворе вместе с врачом, который тем временем принялся набивать трубку.

— Кто такой этот самый господин Жан?

Вместо ответа Бушардон многозначительно ухмыльнулся и пожал плечами.

— Сами увидите.

— Да кто он такой, в конце концов?

— Юноша. Очаровательный юноша.

— Родственник графини?

— Если угодно. В некотором роде, да. Ладно, лучше сказать сразу, это любовник графини. Официально он служит у нее секретарем.

Мегрэ не сводил с врача глаз: он вспомнил, что когда-то они вместе учились в школе. Только вот никто его не узнавал. Ему было уже сорок два, и он изрядно раздобрел.

Что же до замка, то он знал его как никто другой.

Особенно службы. Дом управляющего, тот самый дом, где родился Мегрэ, находился всего в нескольких шагах.

Вполне вероятно, что комиссар был так взволнован из-за нахлынувших воспоминаний. Особенно тревожил его образ графини де Сен-Фиакр, запечатлевшийся в его памяти: когда-то она олицетворяла для юного Мегрэ женственность, грацию, изящество и благородство.

Теперь эта женщина была мертва. Ее затолкали в машину как вещь — даже ноги пришлось подогнуть.

Никто не позаботился застегнуть на груди ее черное, траурное платье, и теперь из выреза торчала белоснежная сорочка.

«…будет совершено преступление…»

Да, но врач заверил, что она умерла от эмболии. Какой демиург мог предвидеть такое? И зачем ему понадобилось обращаться в полицию?

В замке поднялась беготня. Захлопали двери. В дверях парадного подъезда показался полуодетый дворецкий и застыл, словно не зная, что теперь делать. Позади него вырос всклокоченный мужчина в пижаме. Глаза у него были красные, усталые.

— Что случилось? — воскликнул он.

— Это и есть старухин котяра, — с нескрываемым цинизмом процедил Бушардон на ухо комиссару.

Кухарка молча приникла к низенькому окошку: как видно, ей уже сообщили о несчастье. Одно за другим распахивались расположенные под самой крышей окна — там жила прислуга.

— В чем дело? Чего вы дожидаетесь? Несите ее в спальню! — возмущенно загремел Мегрэ.

Вся эта бестолковая возня казалась ему кощунственной, более того — постыдной: как-никак он помнил, какой порядок царил здесь во времена его детства.

«…будет совершено преступление…»

Колокол вновь зазвонил к мессе. Наверное, прихожане спешили к церкви. Многие фермеры из тех, кто жил далеко, приезжали на двуколках, прихватив с собой цветы, чтобы украсить могилы близких.

Жан не решался подойти к машине. А дворецкий, распахнув дверцу машины, так и застыл, растерянный, потрясенный, не в силах стронуться с места.

— Госпожа графиня, госпожа графи… — лепетал он.

— Ну что, вы так и оставите ее здесь лежать?

Почему врач вдруг ухмыльнулся?

Мегрэ принялся распоряжаться.

— Ну-ка! Нужно двое мужчин. Вы и вы, — он указал на шофера и одного из слуг. — Несите ее в спальню.

Мужчины собрались было вытаскивать тело из машины, как вдруг из вестибюля послышался телефонный звонок.

— Телефон? Что за чудеса в такую рань? — буркнул Бушардон.

Жан не решался подойти к телефону. Казалось, он не осознавал, что происходит. Тогда Мегрэ кинулся в дом и схватил трубку.

— Алло!.. Да, замок слушает.

Голос в трубке звучал громко и отчетливо, словно говоривший находился совсем близко:

— Позовите, пожалуйста, матушку. Она должна была уже вернуться из церкви.

— Кто ее спрашивает?

— Граф де Сен-Фиакр. Но вас это не касается. Позовите матушку.

— Минуточку. Откуда вы звоните?

— Из Мулена. Но, черт подери, кому я говорю, позовите…

— Приезжайте. Так будет лучше, — отрезал Мегрэ и повесил трубку.

Ему пришлось прижаться к стене, чтобы пропустить слуг, несших покойницу.

Глава 2 Молитвенник

— Вы тоже сюда? — спросил врач, едва покойницу уложили на кровать. — Не поможете ли? Одному мне ее не раздеть.

— Сейчас разыщем горничную, — отозвался Мегрэ.

И действительно, Жан поднялся наверх и вскоре привел женщину лет тридцати, которая, едва переступив порог спальни, принялась испуганно озираться.

— Убирайтесь! — рявкнул Мегрэ слугам, которые только того и ждали.

Внимательно оглядев Жана с головы до ног, он за рукав потянул его к амбразуре окна.

— Какие у вас отношения с сыном графини?

— Но… Я…

Юноша выглядел на редкость тщедушным, и полосатая пижама сомнительной свежести отнюдь не прибавляла ему импозантности. Он старательно отводил глаза.

При этом руки его ни секунды не оставались в покое: он то и дело хрустел суставами пальцев, нещадно выламывая и выкручивая их.

— Погодите, — перебил его комиссар. — Поговорим начистоту, незачем попусту терять время.

Тем временем за тяжелой дубовой дверью спальни раздевали покойницу — слышались шаги, скрип пружинного матраса, негромкие распоряжения Бушардона.

— Какое положение вы занимали в замке на самом деле? Как давно вы здесь живете?

— Уже четыре года.

— А до этого вы были знакомы с графиней де Сен-Фиакр?

— Я… То есть меня представили ей общие друзья. После банкротства небольшого лионского банка мои родители разорились. Вот я и поступил на службу к графине личным секретарем. Был кем-то вроде доверенного лица…

— Погодите, а чем вы занимались раньше?

— Путешествовал, писал статьи по искусству.

Мегрэ даже не улыбнулся: атмосфера этого дома совершенно не располагала не то что к веселью, но даже к иронии.

Громадное здание замка выглядело снаружи довольно внушительно, но стоило войти внутрь, и вы попадали в атмосферу запустения. Все было таким же жалким и замызганным, как пижама этого секретаришки. Уродливая, допотопная мебель, покрытая толстым слоем пыли; множество дурацких, никому не нужных безделушек. Обои, драпировки, обивка мебели — все выглядело выцветшим и полинялым.

Местами обои выгорели не так сильно: видно, раньше там стояли какие-то вещи, которых теперь не было и в помине. И, разумеется, исчезло все самое ценное.

— Вы сделались любовником графини.

— Каждый человек волен любить того, кого…

— Болван! — буркнул Мегрэ, повернувшись спиной к собеседнику.

И без того все было ясно. Достаточно было увидеть этого господина, на мгновение окунуться в атмосферу старого замка: взгляды слуг были красноречивей всяких слов!

— Известно ли вам, что сын графини сейчас приедет?

— Нет. Какое мне дело до этого?

Он по-прежнему отводил взгляд. И все так же выламывал себе пальцы.

— Мне нужно одеться. Здесь холодно. Но почему полиция вмешивается в эту историю?

— В самом деле, пойдите оденьтесь.

Мегрэ толкнул дверь в спальню графини, стараясь не смотреть в сторону кровати, где лежало нагое тело покойной.

Спальня была под стать замку — слишком большая и холодная, заставленная случайными старыми вещами.

Мегрэ хотел было облокотиться на мраморную доску камина, но заметил, что она разбита.

— Вы что-нибудь обнаружили? — обратился комиссар к Бушардону. — Погодите. Оставьте нас на минутку, мадемуазель.

Он закрыл дверь за горничной, подошел к окну и прижался лбом к стеклу, рассеянно глядя на засыпанный сухими листьями парк, утопавший в серой дымке.

— Ничего нового не могу вам сообщить. Смерть произошла от внезапной остановки сердца.

— А от чего это могло случиться?

Неопределенно махнув рукой, врач накинул на покойницу одеяло, подошел к Мегрэ и принялся раскуривать трубку.

— Возможно, от волнения. А может, она сильно озябла. В церкви было холодно?

— Напротив! Вы, разумеется, не обнаружили никаких следов ранения?

— Ни единого!

— И следов от инъекции нет?

— Мне тоже пришло это в голову. Но я ничего не нашел. Яд тоже следует исключить. Сами видите, трудно предположить, что…

Комиссар отличался редкой твердолобостью. Слева под деревьями он видел красную крышу дома управляющего: дома, где он родился.

— В двух словах… Что вы можете сказать о жизни в замке? — вполголоса спросил он.

— Вы уже знаете не меньше моего. Графиня была из тех женщин, которых лет до сорока — сорока пяти не в чем упрекнуть. Но муж умер, сын уехал учиться в Париж…

— А что происходило здесь?

— Стали появляться секретари. Одни исчезали быстро, другие задерживались на какое-то время. Последнего вы видели сами.

— Она была богата?

— Замок заложен. Из четырех ферм — три проданы.

Антиквары то и дело увозят последние ценные вещи.

— А что же сын?

— Я мало его знаю. Говорят, тот еще тип!

— Благодарю вас.

Мегрэ пошел к двери. Бушардон двинулся за ним.

— Между нами, я не прочь узнать, каким образом вы оказались в церкви как раз сегодня утром.

— В самом деле, это странно.

— По-моему, я где-то вас видел.

— Вполне возможно.

И Мегрэ торопливо зашагал по коридору. Он не выспался, и в голове у него слегка гудело. А может, его и в самом деле продуло в гостинице у Мари Татен. Тут он заметил, что по лестнице спускается Жан: юноша сменил пижаму на серый костюм, но на ногах у него по-прежнему красовались шлепанцы. Внезапно послышался рев автомобильного мотора без глушителя: к дому кто-то подъехал.

Это оказался небольшой зеленовато-желтый гоночный автомобиль, тесный и неудобный. Через несколько минут в вестибюле появился мужчина в кожаном пальто. Сняв гоночный шлем, он воскликнул:

— Эй, кто-нибудь! Спите вы все, что ли?

Тут он заметил Мегрэ и окинул его недоуменным взглядом.

— Что здесь такое…

— Тс-с! Мне нужно с вами поговорить.

Жан, бледный и встревоженный, стоял рядом с комиссаром. Проходя мимо него, граф де Сен-Фиакр легонько ткнул его кулаком в плечо и шутливо бросил:

— Ты все еще здесь, гаденыш!

Казалось, он не питает к Жану особой вражды: в голосе его звучало одно лишь глубокое презрение.

— Надеюсь, ничего страшного здесь не случилось?

— Сегодня утром в церкви скончалась ваша матушка.

Морису де Сен-Фиакру было тридцать лет — ровно столько же, сколько и Жану. Они были одного роста, но граф был крупнее, к тому же склонен к полноте. Все его существо излучало бодрость, радость, какое-то удальство.

Одежда, особенно кожаное пальто, лишь подчеркивала это впечатление. Светлые глаза его глядели весело и задорно.

Тем не менее слова Мегрэ заставили его нахмуриться.

— Что такое?

— Идите сюда.

— Ничего себе! Да я…

— Что «да я»?

— Ничего. Где она?

Теперь он выглядел ошеломленным, сбитым с толку.

Войдя в спальню, он чуть приподнял край одеяла и поглядел на бескровное лицо покойницы. Никаких проявлений скорби не последовало. Он не пролил ни слезинки, не позволил себе ни единого драматического жеста.

Лишь прошептал:

— Бедная старушенция.

Жан решил было, что ему тоже следует войти в спальню, но, едва завидев его, молодой граф вскричал:

— Эй, ты, вон отсюда!

Он занервничал. Забегал по спальне. Наткнулся на доктора.

— От чего она умерла, Бушардон?

— Сердце остановилось, господин Морис. Но, возможно, комиссар знает об этом побольше моего.

Граф живо обернулся к Мегрэ.

— Так вы из полиции? Что здесь такое…

— Не могли бы вы уделить мне несколько минут?

Мне хотелось бы немного пройтись. Вы будете здесь, Доктор?

— Я как раз собирался на охоту и…

— Значит, вам придется поохотиться как-нибудь в Другой раз.

Морис де Сен-Фиакр шел за Мегрэ, задумчиво глядя себе под ноги. Когда они добрались до главной аллеи парка, как раз закончилась семичасовая месса, и прихожане, которых было теперь гораздо больше, чем на ранней мессе, выходили из церкви и собирались небольшими группками на паперти. Иные уже отправились на кладбище, и над кладбищенской оградой виднелись их головы.

По мере того, как светало, становилось все холоднее: студеный северо-восточный ветер кружил сухие листья над деревенской площадью, над прудом Богородицы.

Мегрэ принялся набивать трубку. Как знать, быть может, ради этого он и выманил молодого графа на улицу. Но ведь врач-то курил прямо в спальне покойной.

Да и сам Мегрэ привык курить где угодно.

Но только не в замке. Это было совершенно особое место, в юности олицетворявшее для него все самое недостижимое.

— Сегодня граф вызвал меня в библиотеку. Мы работали вместе, — бывало, с гордостью сообщал его отец.

В те времена совсем еще юный Жюль Мегрэ не раз почтительно провожал глазами детскую коляску, которую кормилица возила по парку. Тогдашний младенец и был нынешний граф Морис де Сен-Фиакр.

— Кому выгодна смерть вашей матушки?

— Не понимаю. Доктор ведь сказал…

Морис заволновался. Жесты его сделались резкими, порывистыми. Он поспешно схватил протянутую комиссаром бумагу, в которой сообщалось о готовящемся преступлении.

— Что это значит? Бушардон говорит, что у нее остановилось сердце и что…

— Но эту остановку сердца кто-то предвидел за две недели.

Издали на них с любопытством поглядывали крестьяне. Потихоньку, словно следуя за ходом своих мыслей, собеседники подошли к церкви.

— Что привело вас в замок сегодня утром?

— Об этом я и думаю, — с трудом выговорил Морис де Сен-Фиакр. — Вы спросили меня, кому выгодна… Так вот. Один человек, несомненно, заинтересован в смерти моей матери. Я сам.

Он вовсе не шутил и выглядел крайне озабоченным, что не помешало ему окликнуть по имени проезжавшего мимо велосипедиста и поздороваться с ним.

— Раз вы из полиции, значит, уже сообразили, что к чему. Да и каналья Бушардон уж конечно не преминул рассказать вам… Мать была несчастной старой женщиной. Отец умер. Я уехал. По-моему, она слегка свихнулась, когда осталась совсем одна. Сначала не вылезала из церкви. Потом…

— Молодые секретари?

— Мне кажется, это совсем не то, что вы думаете и на что намекал Бушардон. Ни в коей мере не порок.

Просто потребность в нежности. Потребность о ком-то заботиться. Чтобы эти молодые люди могли воспользоваться ее помощью и заботой, могли выйти в люди. Представьте, это не мешало ей оставаться крайне набожной. Наверняка у нее бывали тяжелейшие моменты раскаяния, когда она терзалась, разрываемая верой в Бога и этой… этим…

— Так вы говорите, вам выгодно…

— Знаете, от нашего семейного состояния мало что осталось. А у таких людей, как этот парень, руки загребущие, сами видели. Думаю, года через три-четыре и вовсе ничего не осталось бы.

Морис де Сен-Фиакр вышел из дому без шляпы.

Проведя рукой по волосам, он заглянул в глаза Мегрэ, чуть помолчал и добавил:

— Остается сказать, что я приехал, чтобы попросить У матери сорок тысяч франков. Я должен оплатить один чек, иначе он окажется без обеспечения. Видите, как все складывается.

Граф сорвал ветку с живой изгороди, вдоль которой они шли. Казалось, он изо всех сил старается овладеть собой.

— Мало того, я еще привез с собой Мари Васильефф.

— Мари Васильефф?

— Это моя любовница. Когда я выезжал из Мулена, она еще спала. С нее вполне станется нанять машину и явиться сюда прямо сейчас. Да, что и говорить — полный букет!

В гостинице у Мари Татен, где попивали ром несколько мужчин, уже потушили керосиновые лампы. Пофыркивал перед отправлением полупустой автобус на Мулен.

— Не заслужила она такого! — задумчиво произнес Морис.

— Кто?

— Мама.

В эту минуту, несмотря на весьма солидные габариты, он походил на обиженного ребенка. Кто знает, может быть, теперь он с трудом сдерживал слезы.

Меж тем собеседники кружили вокруг церкви, то сворачивая к пруду, то вновь возвращаясь к храму.

— Послушайте, комиссар. Но ведь это невозможно.

Не может быть, чтобы ее действительно убили. У меня просто в голове не укладывается.

Мегрэ и сам столь напряженно размышлял об этом, что временами забывал о своем спутнике. Он тщательно воскрешал в памяти малейшие детали заутрени.

Графиня сидела на своей фамильной скамье. Никто к ней не подходил. Она причастилась. Затем опустилась на колени, закрыв лицо руками. Потом открыла молитвенник. Чуть погодя вновь закрыла лицо руками…

— Погодите минутку.

Мегрэ по ступенькам поднялся на крыльцо и вошел в церковь, где ризничий уже готовил алтарь к обедне.

Звонарь, грубоватого вида крестьянин в тяжелых подбитых гвоздями башмаках, выравнивал ряды стульев.

Комиссар прошел прямо к скамьям для именитых прихожан и окликнул сторожа, который обернулся на его голос.

— Кто взял молитвенник?

— Какой молитвенник?

— Молитвенник графини. Он остался здесь.

— Вы уверены?

— Ну-ка, поди сюда! — велел Мегрэ звонарю. — Ты не видел, тут не было молитвенника?

— Я?

То ли он в самом деле был туп до идиотизма, то ли притворялся. Мегрэ нервничал. В глубине нефа он заметил Мориса де Сен-Фиакра.

— Кто подходил к этой скамье?

— Жена врача сидела во время второй мессы.

— Я думал, доктор не ходит в церковь.

— Он-то, может, и не ходит. А вот его жена…

— Ладно. Объявите всей деревне, что того, кто принесет мне этот молитвенник, ждет солидное вознаграждение.

— В замке?

— Нет. У Мари Татен.

Когда комиссар вышел на улицу, оказалось, что Морис де Сен-Фиакр дожидается его.

— Я ничего не понял в этой истории с молитвенником.

— У нее остановилось сердце, не так ли? Вполне вероятно, что причиной тому было сильное волнение. И произошло это сразу после причастия, то есть тогда, когда графиня раскрыла молитвенник. Представьте себе, а вдруг в молитвеннике…

Но молодой граф обескураженно покачал головой.

— Не представляю, чтобы какая-нибудь новость до такой степени потрясла мою мать. К тому же это было бы так… так омерзительно…

Тяжело вздохнув, он мрачно поглядел в сторону замка.

— Пойдемте чего-нибудь выпьем.

Но направились они не к замку, а в гостиницу, где их появление вызвало некоторое замешательство. Четверо крестьян, до этого спокойно попивавших себе вино, вдруг почувствовали себя явно не в своей тарелке. Они поздоровались с новыми гостями почтительно, даже слегка боязливо.

Из кухни, на ходу вытирая руки о фартук, примчалась Мари Татен и запричитала:

— Господин Морис, я никак не могу опомниться, такая горестная новость! Бедная наша графиня!

Кто-кто, а она плакала, не скрывая слез. Наверное, всякий раз, когда в деревне кто-нибудь умирал, она обливалась горючими слезами.

— Вы ведь тоже были у мессы, правда? — обратилась она к Мегрэ, словно призывая его в свидетели. — Подумать только — никто ничего не заметил! Мне рассказали, когда я уже вернулась сюда…

Человек всегда чувствует себя неловко, если в подобных ситуациях ведет себя более сдержанно, чем посторонние, которым вроде бы не с чего так уж убиваться.

Морис выслушивал соболезнования, стараясь сдержать раздражение, и, чтобы скрыть замешательство, направился к этажерке, взял оттуда бутылку рома и наполнил две стопки.

Плечи у него затряслись, он залпом выпил стопку и обратился к Мегрэ:

— По-моему, я простыл; видно, утром продуло в машине.

— В наших краях всегда все простужены, господин Морис… — отозвалась Мари Татен. И, обращаясь к Мегрэ, заметила: — Вам бы тоже не мешало поберечься: я слышала, как вы кашляли ночью.

Крестьяне собрались уходить. Печка раскалилась докрасна.

— И ведь в такой день! — причитала Мари Татен.

Из-за ее косоглазия было непонятно, к кому она обращается — к Мегрэ или к молодому графу.

— Не хотите ли перекусить? Надо же, я была так потрясена, когда мне сообщили о несчастье, что даже забыла переодеться.

Однако она ограничилась тем, что надела фартук поверх своего черного платья, которое надевала только в церковь. Шляпка ее осталась сиротливо лежать на столе.

После второй стопки рома Морис де Сен-Фиакр вопросительно поглядел на Мегрэ, словно ожидая его дальнейших распоряжений.

— Идемте, — сказал комиссар.

— Вы придете обедать? Я зарезала курочку и…

Но мужчины уже вышли на улицу. Перед церковью стояло несколько двуколок, хозяева которых, не выпрягая лошадей, привязали их к тополям, росшим у храма.

Над кладбищенской оградой там и сям виднелись головы прихожан. Единственным ярким пятном во дворе замка была желтая спортивная машина графа.

— Чек кроссирован?[2]

— Да, но завтра же он будет представлен к оплате.

— Вы много работаете?

Ответом ему было молчание. Тишину нарушал лишь звук их шагов по подмерзшей дороге, шелест гонимых ветром сухих листьев да пофыркивание лошадей.

— Видите ли, я, что называется, шалопай, человек никчемный. За что только я не брался! Да вот — эти самые сорок тысяч франков! На эти деньги я хотел основать киностудию. А до этого был вкладчиком одной радиокомпании.

Справа, со стороны пруда Богородицы, донесся приглушенный звук выстрела. Показался охотник, размашисто шагавший к добыче, над которой заливалась лаем его собака.

— Это Готье, наш управляющий, — пояснил Морис. — Видимо, отправился на охоту еще до того, как…

И тут граф вдруг потерял контроль над собой: лицо его исказилось, он яростно топнул ногой и, казалось, вот-вот разрыдается.

— Бедная старушенция! — выдавил он сквозь зубы, стараясь унять дрожь губ. — Это… это так мерзко! А этот гаденыш Жан, он…

И тут, словно по волшебству, они заметили двух мужчин, прохаживавшихся по двору замка: это были Бушардон и Жан Метейе. Похоже, секретарь яростно доказывал что-то — так неистово размахивал он худыми руками.

Временами ветер приносил аромат хризантем.

Глава 3 Церковный служка

Солнце так и не выглянуло из-за туч, но дымка рассеялась, и потому все предметы казались особенно четкими и выпуклыми. Каждая деталь проступала с беспощадной объемностью и ясностью: стволы деревьев, сухие ветки, булыжники, а главное — черные силуэты пришедших на кладбище людей. По контрасту белые надгробия, белоснежные накрахмаленные воротнички посетителей и чепцы старух казались чем-то нереальным и резали глаз своей белизной.

Не будь студеного северного ветра, обжигавшего лицо, могло показаться, что весь пейзаж накрыт чуть запыленным стеклянным колпаком.

— Мы еще вернемся к нашему разговору.

Мегрэ покинул графа де Сен-Фиакра у кладбищенской ограды. Какая-то старуха, сидевшая на принесенной с собой скамеечке, настойчиво предлагала прохожим апельсины и шоколад.

Крупные, кисловатые, недозрелые апельсины. Да еще глазированные! При одном взгляде на них слюнки текли, и, хотя потом от них изрядно драло горло, Мегрэ, когда ему было лет десять, всякий раз накидывался на них — ведь это были апельсины!

Подняв бархатный воротник пальто, комиссар шел, не глядя по сторонам. Он и без того прекрасно помнил, где находится могила отца: налево, третья за кипарисом.

Кладбище украсилось цветами. Накануне иные прихожанки с мылом отмывали надгробия. Решетки могильных оград сияли свежей краской.

«ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ЭВАРИСТ МЕГРЭ».

— Извините, здесь не курят.

Комиссар не сразу сообразил, что слова эти обращены к нему. Наконец он увидел стоящего перед ним звонаря, который был заодно и кладбищенским сторожем, и, не погасив трубки, сунул ее прямо в карман.

Ему никак не удавалось сосредоточиться на какой-нибудь одной мысли. На него нахлынули воспоминания — об отце, о мальчике, утонувшем в пруду Богородицы, о младенце, которого в нарядной коляске катали по парку замка.

Люди с любопытством таращились на него. Оглядевшись, он обнаружил, что их лица ему знакомы. Но в былые времена тот, например, мужчина, который нес сейчас малыша вслед за женщиной на сносях, был пятилетним ребенком.

Цветов Мегрэ не захватил. Да и вообще отцовская могила выглядела заброшенной. Насупившись, он двинулся к выходу, бормоча себе под нос, но так, что несколько человек обернулись на эти слова:

— Прежде всего нужно отыскать молитвенник.

Возвращаться в замок не хотелось. Нечто в тамошней атмосфере было ему глубоко отвратительно и вызывало негодование.

Разумеется, он давно не питал никаких иллюзий относительно человеческой природы. Тем не менее он так и кипел: эти люди умудрились испоганить его воспоминание о детстве. Особенно графиня: ведь в памяти его она запечатлелась благородной и прекрасной, точь-в-точь героиня детской волшебной сказки из книжки с картинками.

И вдруг она превратилась в выжившую из ума старуху, за деньги покупавшую любовь молодых подонков.

Мало того! Ей даже не хватало духу делать это в открытую, не таясь! Этот самый Жан прикидывался ее секретарем! К тому же был не так уж молод, да и красотой не отличался.

А бедная старушенция, как называл ее сын, разрывалась меж благочестием и той греховной жизнью, которую вела в замке.

В довершение всего последнему отпрыску графского рода де Сен-Фиакров грозит арест, если выданный им чек будет опротестован.



Впереди шел какой-то мужчина с охотничьим ружьем за плечами, и комиссар сообразил, что он направляется к дому управляющего. Похоже, это был тот самый охотник, за которым они давеча наблюдали.

Мегрэ шел за ним буквально по пятам, и они почти одновременно добрались до двора, где взъерошенные куры жались к стене, пытаясь укрыться от ветра.

— Эй!

Охотник обернулся.

— Вы управляющий Сен-Фиакров?

— А вы кто такой?

— Комиссар Мегрэ из уголовной полиции.

— Мегрэ?

Управляющий изумился, услышав это имя, но никак не мог вспомнить, где он его слышал.

— Вам уже сообщили?

— Только что. Я был на охоте. Но при чем здесь полиция?

Управляющий был невысок ростом, коренаст, седоволос. На сморщенном, как печеное яблоко, лице под кустистыми бровями прятались глаза.

— Мне сказали, сердце у нее отказало.

— Куда вы теперь направляетесь?

— Не могу же явиться в замок в залепленных грязью сапогах да еще с ружьем!

Из его охотничьей сумки свешивалась голова зайца.

Мегрэ поглядел на домик, к которому они направлялись.

— Ага, кухню переделали.

— Да уж лет пятнадцать назад, — буркнул управляющий.

— Как ваше имя?

— Готье… Правда ли, что господин граф приехал?

Хотя…

Управляющий мялся и, по всей видимости, чего-то недоговаривал. И уже толкнул дверь, явно не собираясь приглашать в дом Мегрэ.

Однако комиссар вошел вслед за ним и повернул направо — к столовой, где пахло хорошим коньяком и чем-то сдобным.

— Погодите минутку, господин Готье. В замке покаобойдутся без вас. А мне нужно задать вам несколько вопросов.

— Иди скорее! — донесся из кухни женский голос. — Говорят, это ужас что такое…

А Мегрэ время от времени поглаживал дубовый стол, украшенный по углам резьбой, изображавшей львиные головы. Этот стол был памятен ему с детства, уже после смерти отца его продали новому управляющему.

Между тем Готье загремел бутылками в буфете, выбирая, какую подать на стол. Не исключено, впрочем, что он просто тянул время.

— Что вы можете сказать о господине Жане? Кстати, как его фамилия?

— Метейе… Он из довольно приличной семьи. Уроженец Буржа.

— Дорого он обходился графине?

Готье промолчал и наполнил рюмки виноградной водкой.

— Какие обязанности он выполнял в замке? Думаю, вся работа была на вас, раз вы управляющий.

— Разумеется.

— Так что же?

— Ничего он не делал. Так, напишет несколько личных писем. Поначалу бахвалился, что поможет госпоже графине подзаработать — он якобы прекрасно разбирается в финансовых операциях. Накупил каких-то акций, которые через несколько месяцев прогорели. Тогда он стал уверять, что возместит все убытки и даже заработает сверх того благодаря новой технике фотографии, придуманной каким-то его дружком. Госпоже графине это обошлось в добрую сотню тысяч франков, а потом пресловутый дружок как в воду канул. И вот в последний раз он занялся печатаньем каких-то клише. Я ровно ничего в этом не смыслю. Что-то вроде фотогравюры или гелиогравюры, но дешевле…

— Так, значит, Метейе очень занятой человек?

— Шуму много, а толку — чуть. Строчил статейки в «Журналь де Мулен», и редакции приходилось их опубликовать — из-за госпожи графини. Мало того, у них в типографии он и возился со своими клише, и директор не решался выставить его вон. Ваше здоровье!

Тут управляющий встревожился:

— Они, часом, не схлестнулись с господином графом?

— Нет, все в порядке.

— Полагаю, вы здесь не просто так. Зря — она уже умерла от сердечного приступа.

Хуже всего было то, что управляющий упорно отводил взгляд. Утерев усы, Готье направился в соседнюю комнату.

— Извините, мне нужно переодеться. Я собирался к вечерне, но теперь…

— Мы еще с вами увидимся, — бросил ему Мегрэ на прощанье.

Не успел он затворить за собой дверь, как невидимая женщина поинтересовалась:

— Кто это был?

Двор, где Мегрэ мальчиком играл в шарики прямо на земле, теперь был выложен плитками песчаника.



На деревенской площади собирались кучки принарядившихся крестьян. Из церкви лились звуки органа.

Дети, выряженные в новые праздничные одежки, не смели сегодня шалить и резвиться. Там и сям мелькали торчавшие из карманов носовые платки. У многих покраснели носы. То и дело кто-нибудь громко сморкался.

До Мегрэ доносились обрывки фраз:

— Это полицейский из Парижа.

— Говорят, он приехал из-за коровы Матье, которая околела на той неделе…

Чистенький, набриолиненный молодой человек фатоватого вида, одетый в темно-синий диагоналевый пиджак с красным цветком в петлице, набравшись духу, обратился к комиссару:

— Вас ждут у Татен. Вроде кто-то что-то украл…

Изо всех сил сдерживая смех, он принялся пихать приятелей локтями, но не выдержал и, отвернувшись, так и прыснул.

Как оказалось, он сказал правду. В гостинице Мари Татен стало заметно теплее, но теперь в воздухе плавали клубы табачного дыма. Похоже, посетители дымили трубками, как заправские паровозы. За столик, где расположилась большая крестьянская семья, Мари Татен принесла большие кружки кофе. Крестьяне подкреплялись домашней провизией — глава семьи перочинным ножом нарезал сухую колбасу. Молодежь пила лимонад, старики — виноградную водку. Мари Татен без конца суетилась вокруг посетителей.

При появлении комиссара нерешительно поднялась какая-то женщина, сидевшая в углу: облизнув пересохшие от волнения губы, она двинулась к Мегрэ. Комиссар сразу узнал рыжеволосого мальчишку, которого она тащила за рукав.

— Вы и есть господин комиссар?

Все разом оглянулись на Мегрэ.

— Прежде всего, должна сказать, господин комиссар, что в нашей семье никогда не было жуликов, хоть мы люди бедные. Понимаете? И вот когда я увидела, что Эрнест…

Бледный как полотно мальчишка уставился в пол: он изо всех сил крепился, чтобы не расплакаться.

— Так, значит, это ты взял молитвенник? — спросил Мегрэ, склонившись к мальчику.

Ответом ему был лишь яростный колючий взгляд.

— Отвечай же господину комиссару.

Но парнишка упорно хранил молчание. Недолго думая, мать влепила ему затрещину — на левой щеке мальчугана остался багровый след материнской пятерни. Голова бедняги мотнулась в сторону, глаза налились слезами, губы задрожали, но он не шелохнулся.

— Горе мое, будешь ты отвечать или нет?

И, обращаясь к Мегрэ:

— Вот они каковы, теперешние детки! Уже какой месяц он слезно клянчит у меня молитвенник! И чтобы непременно такой же толстый, как у господина кюре! Представляете себе! Так что когда мне сказали про молитвенник госпожи графини, я сразу подумала…

И потом я удивилась, чего это он вернулся домой в перерыве между второй и третьей мессой? Обычно в это время он перекусывает в доме у кюре. Я тут же пошла в комнату и под матрасом нашла вот это…

Тут мать вновь влепила мальчугану оплеуху, а малыш даже не пытался уклониться или защититься от удара.

— В его возрасте я и читать-то не умела! Но у меня и без того хватало совести не красть книги!

В гостинице воцарилось почтительное молчание. Мегрэ взял молитвенник:

— Благодарю вас, сударыня.

Ему не терпелось посмотреть книгу, и он направился было в дальний конец зала.

— Господин комиссар… — вновь окликнула его крестьянка.

Теперь она вновь выглядела растерянной, сбитой с толку.

— Мне сказали, что будет вознаграждение… Хоть Эрнест и…

Она аккуратно спрятала в ридикюль протянутые комиссаром двадцать франков, после чего потащила сына к двери, приговаривая:

— Уж я тебе задам, ворюга ты эдакий!

Мальчуган метнул взгляд на Мегрэ. Глаза их встретились лишь на несколько мгновений, но этого было вполне достаточно, чтобы понять: они друзья.

Наверное, потому, что когда-то Мегрэ тоже тщетно мечтал о молитвеннике с золотым обрезом, и чтобы там были не только обычные молитвы, а все литургические тексты, напечатанные в две колонки — по-французски и по-латыни.



— Когда вы собираетесь обедать?

— Не знаю.

Мегрэ собрался было подняться к себе в комнату, чтобы там осмотреть молитвенник, но вспомнил о тысяче крошечных сквознячков, тянувших из-под крыши, и передумал, решив пройтись по дороге.

Неспешно шагая по направлению к замку, он раскрыл молитвенник, на переплете которого красовался герб де Сен-Фиакров. Вернее, ему даже не понадобилось его раскрывать: книга сама раскрылась на том месте, где между страниц была заложена какая-то бумага.

Страница 221. Молитва после причастия.

На самом деле там лежала небрежно вырезанная газетная заметка, которая на первый взгляд показалась комиссару какой-то странной, словно бы плохо пропечатанной.

«Париж, 1 ноября. Трагическое самоубийство произошло сегодня утром в квартире на улице Миромениль, занимаемой вот уже на протяжении многих лет графом де Сен-Фиакром и его подругой, русской эмигранткой Мари С.

Заявив подруге, что он стыдится скандального поведения некоторых членов своей семьи, граф прострелил себе голову из браунинга и через несколько минут, не приходя в сознание, скончался.

Как нам известно, речь идет о крайне тягостной семейной драме, а вышеупомянутый член семьи несчастного самоубийцы — не кто иной, как его мать».

Гусыня, вперевалку шествовавшая по дороге, вытянула шею и яростно зашипела на комиссара. Громко зазвонили колокола, и из церкви медленно потекла толпа людей. Слышалось шарканье сотен ног. Из распахнутых дверей храма тянуло ладаном и паленым воском.

Мегрэ сунул молитвенник в карман пальто, но книга была слишком толстой, и карман у него оттопырился. Он приостановился, чтобы повнимательнее осмотреть роковой клочок бумаги.

Вот оно, орудие преступления! Клочок газеты размером семь на пять сантиметров!

Графиня де Сен-Фиакр явилась к заутрене, опустилась на колени возле скамьи, где уже двести лет молились ее родичи. Она собиралась причаститься. Об этом кто-то знал. Вот она раскрыла молитвенник, собираясь прочесть «Молитву после причастия».

И тут орудие преступления сработало. Мегрэ крутил в руках вырезку. Что-то здесь было не так. Особенно его заинтересовало качество печати: ему показалось, что отпечаток изготовлен не на обычном типографском станке.

Это был обыкновенный оттиск, изготовленный вручную, плоской печатью. Иначе и быть не могло — ведь текст пропечатался на обратной стороне листка!

Злодей даже не потрудился сделать фальшивку как следует, а может, он просто не успел. Но графине и в голову не пришло перевернуть бумажку. Она мгновенно умерла — от потрясения, от негодования, от стыда и тоски.



На Мегрэ страшно было смотреть: ему еще не доводилось сталкиваться с таким подлым, трусливым, но в то же время таким хитроумным преступлением.

Мало того, убийца додумался предупредить полицию!

Предположим, молитвенник так бы и не нашелся…

Да, именно так! Молитвенник должен был исчезнуть.

Тогда не было бы и речи о преступлении и обвинять было бы некого. У графини внезапно отказало сердце, и она умерла. Вот и все.

Неожиданно Мегрэ повернул обратно. Когда он вернулся в гостиницу, там только и речи было, что о нем и о молитвеннике.

— Не скажете, где живет малыш Эрнест?

— Третий дом за бакалейной лавкой, на главной улице.

Мегрэ поспешил туда. Одноэтажная хибара. В комнате рядом с буфетом — увеличенные фотографии отца и матери. Женщина уже успела снять пальто и толклась на кухне, откуда доносился запах жареной говядины.

— Вашего сынишки нет дома?

— Он пошел раздеться. Нечего пачкать праздничную одежду. Сами видели, как ему досталось! У нас в семье никогда ничего такого не было; а он…

Распахнув дверь, она заорала:

— Поди сюда, негодник!

Мегрэ увидел мальчугана — он был в одних трусиках и старался куда-нибудь спрятаться.

— Пусть он оденется, — проговорил Мегрэ. — Мне нужно с ним поговорить.

Женщина вновь занялась обедом. Муж ее, по всей видимости, зашел пропустить рюмку-другую в заведение Мари Татен.

Наконец дверь отворилась и появился Эрнест, весь вид которого выражал настороженность. На нем была будничная одежда, брюки были явно длинноваты.

— Пойдем-ка пройдемся.

— Вы собираетесь на улицу? — воскликнула женщина. — Тогда, Эрнест, поди надень свой воскресный костюм, да побыстрее.

— Не стоит, сударыня. Ну, идем, приятель.

На улице было пустынно. Сегодня жизнь бурлила лишь на деревенской площади, на кладбище, да и в заведении Мари Татен.

Завтра я подарю тебе молитвенник даже толще этого: с красными заставками в начале каждого стиха.

Мальчуган буквально остолбенел. Значит, комиссар знает, что бывают молитвенники с красными заглавными буквами — как раз такой лежит обычно в церкви на алтаре.

— Только ты должен честно сказать, где нашел молитвенник графини. Я не буду тебя ругать.

Забавно было наблюдать, как в мальчугане просыпается древняя крестьянская осторожность. Он молчал. Даже весь подобрался.

— Ты нашел его там, где сидела графиня?

Молчание. Веснушчатая мордашка словно окаменела: малыш судорожно стиснул зубы.

— Разве ты не понял, что я тебе друг?

— Да, вы дали маме двадцать франков.

— Ну так что?

Вот теперь малыш мог отыграться.

— Когда мы шли домой, мама сказала, что лишь для вида отхлестала меня по щекам, и потом даже дала мне двадцать сантимов.

Так-так… А парень-то, оказывается, своего не упустит. Интересно, что за мысли бродят в этой головенке, кажущейся непомерно крупной для такого заморыша.

— А ризничий?

— Он ничего мне не сказал.

— Кто же забрал молитвенник со скамьи?

— Не знаю.

— А где же ты его нашел?

— В ризнице, под моим стихарем… Я собирался идти завтракать к кюре. Но забыл захватить носовой платок, полез в карман стихаря — чувствую, там что-то твердое.

— А ризничий тоже был там?

— Он был в нефе, гасил свечи… Знаете, свечи с красными буквицами, они очень дорогие.

Иначе говоря, кто-то взял молитвенник со скамьи и До поры до времени спрятал под стихарем служки, чтобы потом его забрать.

— Ты раскрывал книгу?

— Не успел. Я не хотел остаться без завтрака — тем более что по воскресеньям дают яйцо всмятку и еще…

— Знаю, знаю.

Тут Эрнест окончательно растерялся: откуда известно этому горожанину, что по воскресеньям на завтрак у священника подают яйца и варенье?

— Можешь идти домой.

— Вы в самом деле подарите мне…

— Молитвенник? Да. Завтра. До свиданья, мой мальчик.

Мегрэ протянул мальчугану руку, и тот, чуть поколебавшись, пожал ее.

— Знаю, знаю, это вы понарошку, — тем не менее хмыкнул он перед тем, как уйти.

Итак, преступление совершено в три этапа: статью кто-то набрал или велел набрать на линотипе. А линотипами, как известно, оборудованы только типографии газет или очень крупные издательства.

Кто-то заложил вырезку в молитвенник на конкретную страницу.

А потом кто-то забрал молитвенник со скамьи и до времени спрятал его под стихарем в ризнице.

Возможно, все это дело рук одного человека. Однако не исключено, что для каждого этапа был свой исполнитель. Хотя вполне возможно, что текст набирал один, а все остальное проделал другой.

Проходя мимо церкви, Мегрэ увидел, что оттуда вышел кюре и направляется к нему. Комиссар подождал его у тополей — возле старухи, торговавшей шоколадом и апельсинами.

— Я иду в замок, — сообщил кюре, подходя к Мегрэ. — Мне впервые в жизни довелось служить в таком состоянии: я сам толком не понимал, что делаю. Как подумаю, что это могло быть преступление…

— Речь идет именно о преступлении, — отозвался Мегрэ.

Некоторое время они шагали молча. Комиссар протянул священнику газетную вырезку. Тот на ходу прочел ее и вернул комиссару.

Спутники упорно хранили молчание.

— Зло порождает зло. Но то было несчастное существо, — проговорил наконец кюре.

Ветер задувал с удвоенной силой, так что приходилось придерживать шляпу.

— Я действовал недостаточно энергично, — мрачно добавил кюре.

— Вы?

— Она приходила ко мне каждый Божий день. Готова была вернуться на путь праведный. Но едва она возвращалась в замок…

Он произнес эти слова с невыразимой горечью.

— Я не хотел там появляться. Но в конце концов это был мой долг.

При виде двух мужчин, идущих им навстречу по главной аллее парка, Мегрэ и священник приостановились.

Приглядевшись, они узнали темную бородку Бушардона, а худосочный верзила рядом с ним был не кто иной, как Жан Метейе. Яростно размахивая руками, он вновь что-то доказывал доктору. Желтая машина по-прежнему стояла во дворе замка. Судя по всему, Метейе боялся туда возвращаться, пока не уехал граф де Сен-Фиакр.

Над деревней брезжил таинственный, обманчивый свет. И во всем случившемся было что-то обманчивое, двусмысленное. Какая-то невразумительная канитель.

— Идемте, — проговорил Мегрэ.

Похоже, врач тоже сказал секретарю что-то в этом Роде и потащил его к священнику.

— Здравствуйте, господин кюре. Представьте, я вполне могу вас обнадежить. Даже такому закоренелому нечестивцу, как я, понятна ваша тревога при мысли, что в вашей церкви совершено преступление. Однако это вовсе не так. Опираясь на научные факты, со всей определенностью заявляю, наша графиня умерла от сердечного приступа.

Мегрэ подошел к Жану Метейе.

— У меня к вам один вопрос.

Чувствовалось, что молодой человек нервничает, прямо обмирает от страха.

— Когда вы в последний раз были в редакции газеты «Журналь де Мулен»?

— Я… Погодите…

Он собирался уже что-то сказать, но спохватился и подозрительно уставился на комиссара.

— Почему вы спрашиваете меня об этом?

— Не важно.

— Я обязан вам отвечать?

— Не хотите — не надо.

Выглядел Метейе не то чтобы опустившимся, а скорее измученным глубоким внутренним разладом. Нервозность его переходила все пределы и могла бы стать предметом внимания доктора Бушардона, который в эту самую минуту беседовал с кюре.

— Я прекрасно знаю: теперь все будут валить на меня.

Но я готов защищаться.

— Договорились. Вы будете защищаться.

— Прежде всего, я хочу повидаться с адвокатом. Это мое право. И вообще, кто вы такой?

— Минуточку. Вы изучали право?

— Два года.

Секретарь графини попытался взять себя в руки, даже выдавил подобие улыбки.

— В полицию никто не обращался. Состава преступления — нет. Значит, у вас нет ни малейших оснований…

— Прекрасно! В самую точку.

— Доктор утверждает, что…

— А я полагаю, что графиня была убита. И убийца — самый что ни на есть отъявленный мерзавец. Прочтите-ка вот это.

Мегрэ протянул ему газетную вырезку. Метейе весь сжался, словно одеревенел, и так зыркнул на комиссара, словно собирался плюнуть ему в лицо.

— Мерзавец? Вы говорите, мерзавец? Я не позволю…

Комиссар мягко тронул его за плечо:

— Милый юноша, но ведь вам-то я еще ничего не говорил. Кстати, вы не знаете, где сейчас граф? А теперь прочтите и верните мне эту бумагу.

Глаза Метейе торжествующе блеснули.

— Граф обсуждает с управляющим какую-то историю с чеками. Вы найдете их в библиотеке.

Доктор Бушардон и священник слегка обогнали комиссара, и он расслышал, как врач произнес:

— Нет, нет, господин кюре, это вполне соответствует природе человека. Более, чем соответствует! Если бы вы немножко занялись физиологией, вместо того чтобы без конца мусолить писания Святого Августина!

Гравий шуршал под их шагами. Все четверо медленно поднялись по ступеням крыльца, каменные плиты которого побелели от стужи.

Глава 4 Мари Васильефф

Мегрэ не мог поспеть всюду одновременно. Замок был слишком велик. Поэтому он лишь приблизительно представлял себе, что именно происходило там в это утро.

Обычно в праздничные или воскресные дни принарядившиеся крестьяне не спешили расходиться по домам после торжественной службы, радуясь возможности потолкаться среди друзей-приятелей на деревенской площади или в кафе. Вот и сейчас кое-кто из них был уже под хмельком. А малыши в торчащих колом праздничных костюмах восторженно таращились на своих папаш.



Войдя в замок, заметно позеленевший Жан Метейе отделился от спутников и направился на второй этаж: слышно было, как он забегал, заметался по своей комнате.

— Может быть, вы пойдете со мной? — сказал тем временем Бушардон священнику.

И повлек его к спальне, где лежала покойница.

На первом этаже по всему фасаду был пробит широкий коридор, по одну сторону которого выстроилась шеренга дверей. До Мегрэ донесся звук голосов. Ну да, ему ведь сказали, что граф де Сен-Фиакр и управляющий в библиотеке.

Он пошел было туда, но ошибся дверью и очутился в гостиной, соединявшейся с библиотекой проходной дверью. Дверь эта была распахнута, и в висевшем напротив двери прямоугольном зеркале в золоченой раме Мегрэ увидел молодого графа, с удрученным видом примостившегося на краешке стола, и рядом с ним — набычившегося коротышку управляющего.

— Ну как вы не понимаете — настаивать бесполезно, — проговорил Готье. — Тем более когда речь идет о сорока тысячах франков!

— Кто разговаривал со мной по телефону?

— Само собой — господин Жан.

— Он наверняка даже не передал матери, что я звонил.

Покашляв для приличия, Мегрэ вошел в библиотеку.

— О каком телефонном разговоре идет речь?

Морис де Сен-Фиакр нехотя ответил:

— Позавчера я звонил в замок. Как я вам говорил, мне были нужны деньги. Я хотел попросить у матери нужную сумму. Но трубку снял этот… ну, в общем, господин Жан, как его тут называют.

— И он ответил вам, что ничего не выйдет? Но вы все же приехали.

Управляющий поглядывал то на Мегрэ, то на графа.

Морис слез со стола.

— Я вызвал Готье вовсе не для того, чтобы говорить о деньгах, — заволновался он. — Но вы же знаете, комиссар, в каком положении я теперь оказался. Завтра же на меня подадут в суд. Однако после смерти матери я являюсь единственным законным наследником. Вот я и попросил Готье раздобыть мне эти злосчастные сорок тысяч франков к завтрашнему утру. Но выходит, что это невозможно.

— Совершенно невозможно, — подтвердил управляющий.

— Иначе говоря, до прибытия нотариуса — делать нечего. А он соберет всех заинтересованных лиц лишь после похорон. Однако, по словам Готье, даже под залог всего оставшегося имущества занять сорок тысяч франков будет сложно.

Молодой граф заметался по комнате.

— Все совершенно ясно, не так ли? Яснее некуда. Быть может, мне даже не удастся проводить в последний путь собственную мать! Только вот… Еще один вопрос. Вы говорили о преступлении. Так что же теперь?

— Уголовное дело не возбуждено и, по всей видимости, возбуждено не будет, — ответил Мегрэ. — Значит, и расследования не будет.

— Оставьте нас, Готье.

И едва управляющий вышел за дверь, граф воскликнул:

— Значит, ее действительно убили?

— Да, но официальная полиция в данном случае бессильна.

— Объяснитесь. Я начинаю…

Но тут из вестибюля послышался женский голос, которому вторил басок управляющего. Морис вздрогнул, направился к двери и резко распахнул ее.

— Мари? В чем дело?

— Морис, почему меня не впускают? Это безобразие!

Я битый час дожидалась в гостинице…

Незнакомка говорила с сильным иностранным акцентом. То была Мари Васильефф, прикатившая на стареньком такси, видневшемся во дворе замка.

Молодая женщина была на редкость хороша собой — высокая, статная, с роскошными белокурыми волосами, правда, не исключено, что цветом волос она была обязана искусству парикмахера. Заметив, что Мегрэ внимательно ее разглядывает, она затараторила по-английски, и Морис перешел на тот же язык.

Она спрашивала, достал ли он деньги. Он ответил, что об этом теперь не может быть и речи, что мать его умерла и Мари должна вернуться в Париж, куда он тоже скоро приедет.

В ответ она хмыкнула:

— На какие шиши! Мне даже нечем расплатиться с таксистом.

Морис де Сен-Фиакр занервничал. Пронзительно визгливый голос его любовницы эхом разносился по замку, внося в происходящее скандальную нотку.

Управляющий все еще стоял в коридоре.

— Раз ты остаешься, я тоже никуда не поеду, — заявила Мари Васильефф.

Тогда комиссар распорядился:

— Готье, заплатите шоферу и отошлите машину.

Казалось, весь уклад жизни в замке летит в тартарары.

Но не только уклад жизни материальной — с этим еще можно было бы как-то справиться. Рушился духовный уклад. И этот развал казался особенно заразительным.

Даже Готье выглядел растерянным и сбитым с толку.

— Все же нам нужно поговорить, комиссар, — наконец выдавил граф.

— Не теперь.

И Мегрэ указал ему на нарядную женщину, расхаживавшую по гостиной и библиотеке с таким видом, словно она делала опись имущества.

— Кто изображен на этом дурацком портрете, Морис? — смеясь, воскликнула она.

На лестнице послышались шаги. Мегрэ увидел одетого в широченное пальто Жана Метейе, который спускался вниз с дорожной сумкой в руках. Похоже, Метейе не сомневался, что его отпустят восвояси: он даже приостановился у дверей библиотеки, словно чего-то выжидая.

— Куда вы направляетесь?

— В местную гостиницу. Мне кажется, так будет приличнее.

Стремясь избавиться от присутствия любовницы, Морис де Сен-Фиакр повел ее в правое крыло замка. Молодые люди по-прежнему переговаривались по-английски, явно что-то обсуждая.

— Неужели действительно невозможно занять сорок тысяч франков под залог замка? — спросил Мегрэ управляющего.

— Не так-то это просто.

— Ну что же, завтра прямо с утра займитесь этим делом и постарайтесь сделать невозможное.

Мегрэ намеревался задержаться в библиотеке, но в последний момент решил подняться на второй этаж, где его ожидал сюрприз. Пока внизу люди предавались бесцельной суете, наверху, в спальне графини де Сен-Фиакр, воцарился идеальный порядок.

Врач и помогавшая ему горничная обмыли, переодели и причесали покойницу.

Не осталось и следа от царившей здесь утром атмосферы запустения и развала. Даже покойница выглядела совсем иначе: строго и торжественно возлежала она в белой ночной рубашке на своей постели с балдахином, скрещенными руками прижимая к груди распятие.

В спальне горели свечи, в сосуд со святой водой была опущена веточка самшита.

Бушардон вопросительно поглядел на вошедшего комиссара, словно спрашивая: «Ну как? Славно мы поработали?»

Священник молился, беззвучно шевеля губами. Он остался в комнате покойной, а врач и Мегрэ вышли за дверь.

Народ на площади поредел. Кое-где сквозь неплотно задернутые занавески на окнах видно было, как крестьянская семья сидит за праздничным обедом.

На несколько секунд солнце попыталось прорваться сквозь пелену облаков, но через минуту небо вновь сделалось свинцово-серым, и деревья еще сильнее затрепетали на ветру.



Жан Метейе сидел в углу зала неподалеку от окна и машинально жевал, поглядывая на пустынную дорогу. Мегрэ уселся в противоположном углу. Меж ним и секретарем расположилась семья, приехавшая из соседней деревни на грузовичке. Они прихватили с собой собственную провизию, и Мари Татен подавала им одну лишь выпивку.

Бедняжка Татен совсем потеряла голову. Она перестала что-либо понимать в происходящем. Чаще всего комнаты в ее гостинице пустовали: лишь изредка она сдавала комнатенку в мансарде какому-нибудь рабочему, подрядившемуся делать ремонт в замке или где-нибудь на ферме.

И вдруг теперь — мало того что у нее остановился Мегрэ, — появился еще один постоялец — секретарь графини.

Она не осмеливалась пуститься в расспросы. За утро она и без того наслушалась от клиентов всяких чудовищных россказней. Ко всему прочему речь шла даже о полиции!

— Боюсь, курица пережарена, — заметила она, обслуживая Мегрэ.

Но сказано это было таким тоном, словно она собиралась запричитать: «Мне до смерти страшно. Я совершенно не понимаю, что тут творится. Пресвятая Дева Мария, спаси и сохрани!»

Комиссар глядел на нее с умилением. Она так и осталась такой же тщедушной и боязливой, как в детстве.

— А помнишь, Мари, что за история вышла тогда…

Тут она вытаращила глаза и всплеснула руками, словно пытаясь защититься.

— Что за история вышла тогда с лягушками?

— Но… Кто же…

— Мать послала тебя за шампиньонами на тот луг, что позади пруда Богородицы. Неподалеку играли трое мальчишек. Они улучили минутку, когда ты о чем-то задумалась, и вместо грибов насовали тебе в корзину лягушек.

Вот уж натерпелась ты страху, пока шла домой — в корзинке-то все время что-то копошилось.

Несколько мгновений она пристально глядела на него и наконец пролепетала:

— Мегрэ?

— Не зевай! Господин Жан уже доел свою курицу и дожидается остального.

Настроение у Мари Татен совершенно переменилось: несмотря на владевшие ею смущение и растерянность, в ней пробудилось теплое чувство доверия.

Странная штука жизнь! Год за годом проходят, не принося ни малейшего происшествия, ни единого пустяка, способного разорвать монотонное течение дней. И вдруг на вас обрушиваются немыслимые события, драмы и вообще такие вещи, о которых и в газетах-то не прочтешь!

Суетясь вокруг крестьян и Мегрэ, она время от времени заговорщически поглядывала на комиссара. И когда он покончил с едой, робко предложила:

— Не хотите ли рюмочку виноградной водки?

— Мы ведь раньше были на «ты», Мари.

Она рассмеялась. Нет, у нее не хватит духу!

— А сама-то ты так и не пообедала.

— Пообедала. Я ведь все время кручусь на кухне…

Там пожуешь, тут перекусишь.

За окном мелькнул промчавшийся по улице мотоцикл. Как успел заметить Мегрэ, сидевший за рулем юноша выглядел несколько элегантнее, чем большинство местных жителей.

— Кто это?

— Разве вы не видели его сегодня утром? Это Эмиль Готье, сын управляющего.

— Куда это он собрался?

— Наверное, в Мулен. Он почти горожанин. Служит в каком-то банке.

На улице вновь показались люди: одни прогуливались по дороге, другие направлялись к кладбищу.

Странное дело, Мегрэ клонило в сон. Он чувствовал себя таким измотанным, словно провернул колоссальную работу. И вовсе не потому, что поднялся в половине шестого утра, и даже не из-за простуды.

Нет, его подавляла царившая здесь атмосфера. Ему казалось, что эта драма касается лично его, и комиссара трясло от омерзения и досады.

Да, именно от омерзения. Ему и в голову никогда не приходило, что он вернется в родную деревню при таких обстоятельствах. Дошло до того, что могила отца совсем заброшена! А ему самому запретили курить на кладбище!

Сидевший напротив него Метейе явно работал на публику. Он понимал, что оказался в центре внимания. И, доедая обед, изо всех сил пыжился, старался выглядеть невозмутимым, даже презрительную ухмылку изобразил.

— Рюмочку водки? — предложила ему Мари Татен.

— Спасибо, нет. Я вообще не пью водки.

Он получил хорошее воспитание. И стремился при любых обстоятельствах продемонстрировать это. Здесь, в деревенской гостинице, он ел столь же церемонно и манерно, как в замке.

Покончив с едой, он осведомился:

— Есть у вас телефон?

— Нет, но в лавке через дорогу…

Перейдя через дорогу, он вошел в бакалейную лавку, которую держал местный ризничий. Там и помещалась телефонная будка. Как видно, звонил Метейе отнюдь не в соседний город: ему пришлось изрядно подождать, пока его соединят, и он топтался на месте, куря сигарету за сигаретой.

К тому времени, когда он вернулся в гостиницу, крестьяне уже уехали, а Мари Татен мыла рюмки в ожидании нового наплыва клиентов после вечерней службы в церкви.

— Кому вы звонили? Имейте в виду, я все равно узнаю — мне стоит только дойти до телефона.

— В Бурж, отцу.

Голос его звучал сухо, враждебно.

— Я попросил немедленно прислать мне адвоката.

Всем своим видом он походил на потешную, но злобную шавку, скалящую зубы еще до того, как к ней протянешь руку.

— Вы так уверены, что вам грозят неприятности?

— До прибытия моего адвоката попрошу больше не обращаться ко мне с вопросами. Поверьте, я крайне сожалею, что здесь нет другой гостиницы.

Расслышал ли он, что пробормотал ему вслед комиссар?

— Дурак! Вот дурак-то!

А Мари Татен ни с того ни с сего стало страшно оставаться с ним наедине.



Видимо, этому дню так и суждено было пройти под знаком беспорядка, развала и нерешительности — наверное, потому, что никто не чувствовал себя вправе Даже пытаться как-то управлять событиями.

Кутаясь в свое тяжелое толстое пальто, Мегрэ все бродил и бродил по деревне. То его видели на площади у церкви, то неподалеку от замка, где в окнах уже зажигался свет.

На улице быстро темнело. Могучие звуки органа, гремевшего в ярко освещенной церкви, казалось, сотрясали ее стены. Звонарь запер кладбищенскую ограду.

Стало совсем темно. Крестьяне толпились у церкви, собирались кучками, обсуждая, нужно ли идти прощаться с покойной графиней. Первыми отправились в замок двое мужчин и были встречены растерянным дворецким, который тоже не знал, что делать и как поступать. Никто не позаботился даже приготовить поднос для визитных карточек. Стали искать Мориса де Сен-Фиакра, чтобы спросить распоряжений, но его русская подруга ответила, что он пошел прогуляться.

Мари Васильефф лежала на кровати прямо в одежде и смолила папиросу за папиросой.

Тогда дворецкий, равнодушно махнув рукой, впустил крестьян.

Это послужило сигналом. Когда вечерня окончилась, крестьяне зашушукались, загомонили.

— Конечно, пошли! Папаша Мартен и молодой Бонне уже ходили туда.

И тогда, выстроившись вереницей, крестьяне повалили в замок, окутанный ночной мглой. Они шли по коридору, и фигуры их высвечивались у каждого окна.

Родители вели детей за руку и без конца одергивали их, наказывая им не шуметь. Вот и лестница. Коридор второго этажа. И наконец, спальня графини, куда впервые в жизни попали все эти люди.

Когда крестьяне ринулись в спальню, там оказалась лишь насмерть перепуганная служанка. Окунув веточку самшита в сосуд со святой водой, крестьяне осеняли покойную крестным знамением. Расхрабрившись, кто-то прошептал:

— Она словно спит.

Приглушенный голос отозвался:

— Совсем не мучилась.

И вновь рассохшийся паркет трещал под их шагами. Скрипели ступеньки лестницы. То и дело слышалось:

— Тс-с! Держись за перила.

Из окон полуподвальной кухни кухарка с недоумением взирала на странную процессию: ей были видны лишь ноги проходивших мимо окон крестьян.

Когда Морис де Сен-Фиакр вернулся, дом был уже заполонен людьми. При виде толпы крестьян он так и вытаращил глаза. А посетители судорожно соображали, что следует говорить в подобных случаях. Но граф лишь кивнул им и прошел в комнату, где его дожидалась Мари Васильефф.

Через мгновение оттуда донеслась английская речь.

А Мегрэ в это время был в церкви. Сторож с гасильником в руках обходил лампады. В ризнице священник снимал облачение.

Слева и справа были устроены исповедальни, зеленые шторки которых должны были скрывать лица кающихся от посторонних взглядов. Комиссару припомнились те времена, когда он был столь мал ростом, что едва доставал макушкой да края шторки.

Позади него звонарь, не обнаруживший пока его присутствия в церкви, закрывал церковные врата на засов.

Тогда комиссар пересек неф и вошел в ризницу, где священник весьма удивился его появлению.

— Извините, господин кюре! Прежде всего, я хотел бы задать вам один вопрос.

Точеное лицо священника, взиравшего на него с некоторым недоумением, было спокойным и серьезным, но глаза, как показалось комиссару, горели лихорадочным блеском.

— Сегодня утром случилось странное происшествие.

Молитвенник графини, оставшийся на скамье, где она сидела, внезапно исчез и был обнаружен здесь в ризнице, под стихарем служки.

В ответ — ни звука. Лишь из нефа доносились приглушенные ковром шаги ризничего, да где-то у боковой Двери протопал звонарь.

— Лишь четыре человека могли… Заранее прошу прощения, но… Это служка, ризничий, звонарь и…

— Это сделал я.

Голос священника звучал бесстрастно. Одна половина его лица оставалась в тени, другая была освещена колеблющимся пламенем свечи. К потолку колечками поднималась тоненькая струйка дыма из кадильницы.

— Так это…

— Да, я сам взял молитвенник и положил его здесь, пока…

Ларец с облатками, сосуды для вина и святой воды, связка колокольчиков — все стояло на прежних местах, как в те времена, когда Мегрэ сам прислуживал в церкви.

— Вы знали, что именно было спрятано в молитвеннике?

— Нет.

— В таком случае…

— Я вынужден просить вас не задавать мне больше вопросов, господин Мегрэ. Речь идет о тайне исповеди…

При этих словах Мегрэ неожиданно для себя вспомнил, как на уроках закона Божьего старенький кюре рассказывал об одном средневековом священнике, который дал вырвать себе язык, лишь бы не нарушать тайну исповеди. В воображении юного Мегрэ возникло тогда что-то вроде лубочной картинки, и вот теперь, тридцать пять лет спустя, эта картинка снова встала перед его мысленным взором.

— Вы знаете, кто убийца, — все же прошептал он.

— Богу известно, кто он… Извините, мне нужно навестить больного.

Они вышли в сад, разбитый возле приходского дома и огороженный со стороны дороги низенькой решеткой.

Меж тем незваные посетители выходили из замка и кучками собирались чуть поодаль, обмениваясь впечатлениями.

— Господин кюре, вам следовало бы сейчас быть там.

Тут они наткнулись на врача, который проворчал себе под нос:

— Послушайте, кюре! По-моему, это все больше смахивает на балаган. Пора навести хоть какой-то порядок, чтобы, по крайней мере, не смущать крестьян.

А, вы тоже здесь, комиссар. Что и говорить, наделали вы дел! Теперь чуть ли не полдеревни обвиняет графа в том, что он… Особенно с тех пор, как сюда заявилась эта женщина. Управляющий обходит арендаторов, пытается собрать сорок тысяч франков, иначе графа, как говорят, могут…

— А, черт!

Мегрэ ринулся прочь. У него и без того было слишком тяжело на душе. А теперь его же во всем и винили.

В чем он допустил оплошность? В чем, собственно, его вина? Да он дорого бы дал, лишь бы события развивались более пристойно!

Он размашисто зашагал к гостинице, где все еще было полным-полно народу. До него донесся обрывок какого-то разговора:

— Вроде, если деньги не соберут, он может угодить за решетку…

Мари Татен казалась воплощением скорби. Она по-старушечьи суетливо семенила по залу, хотя на самом деле ей было не более сорока.

— Вы ведь заказывали лимонад?.. Кто заказывал две кружки пива?..

Жан Метейе что-то писал в своем углу, лишь изредка поднимая голову и прислушиваясь к разговорам.

Остановившись чуть поодаль, Мегрэ никак не мог разобрать его каракулей, он видел лишь, что текст написан почти без помарок, разбит на параграфы, а сами параграфы — тщательно пронумерованы.

1. …

2. …

3. …

Как видно, пока не приехал адвокат, секретарь сам готовил аргументы в свою защиту.

А в двух шагах от него какая-то женщина говорила:

— Даже чистых простыней не нашлось, пришлось посылать к жене управляющего.

Тем временем бледный, осунувшийся, но исполненный, решимости Жан Метейе вывел:

4. …

Глава 5 День второй

Мегрэ спал беспокойно, но сладко, как спится лишь в холодной деревенской комнате, где пахнет хлевом, зимними яблоками и сеном. Со всех сторон тянуло сквозняком. Простыни были ледяные, и лишь в самом укромном уголке постели, там, где их согревало его тело, было тепло.

И, свернувшись калачиком, он старался не шевелиться.

Несколько раз из соседней мансарды доносился сухой кашель Жана Метейе. Потом послышались легкие, крадущиеся шаги Мари Татен, начинавшей свой новый день.

Мегрэ еще несколько минут понежился в постели.

Когда же он наконец зажег свечу, у него не хватило духу умываться ледяной водой из кувшина, и, решив отложить эту процедуру на потом, он спустился вниз в шлепанцах, даже не пристегнув воротничок.

Внизу, в зале, Мари Татен плеснула керосину в очаг, где никак не разгорался огонь. Она была в папильотках и при виде комиссара так и залилась краской.

— Еще семи нет. Я не успела приготовить кофе.

Что-то тревожило Мегрэ. Сквозь дремоту примерно с полчаса назад он явственно слышал звук проехавшей мимо машины. А ведь Сен-Фиакр стоит отнюдь не на оживленной магистрали. И кроме рейсового автобуса, раз в сутки проезжающего через деревню, здесь почти не бывает машин.

— Автобус еще не ушел, Мари?

— Он никогда не отходит раньше половины девятого. А то и девяти.

— Как, уже звонят к заутрене?

— Да, зимой служба начинается в семь, летом — в шесть. Если вы хотите согреться…

Она указала ему на печку, где наконец-то разгорелся огонь.

— Никак не решишься говорить мне «ты»?

Заметив кокетливую улыбку на лице бледной замухрышки, Мегрэ даже рассердился на себя.

— Минут через пять кофе будет готов.

Раньше восьми не рассветет. На улице было еще холоднее, чем накануне. Подняв воротник пальто и нахлобучив шляпу до самых глаз, комиссар медленно направился к церкви, маячившей во тьме светлым пятном.

День был будний, но в церкви уже сидели три женщины. Заутреня шла как-то скомканно, наспех: священник торопливо расхаживал по алтарю. Слишком резко оборачивался к прихожанам, простирая руки и невразумительно бормоча:

— Господь с вами.

Служка едва поспевал за ним, невпопад отвечая «Аминь» и принимаясь звонить в колокольчик.

Неужели вновь начнется паника? Священник тем временем читал литургические молитвы, время от времени приостанавливаясь, чтобы перевести дух:

— Месса окончена.

Интересно, сколько времени длилась заутреня? Похоже, не более двенадцати минут. Прихожанки уже поднялись со скамей. Кюре читал последний отрывок из Евангелия. В этот момент у церкви остановилась какая-то машина, и вскоре со стороны паперти послышались неуверенные шаги.

Мегрэ остался в глубине нефа, у двери. И когда дверь отворилась, новый посетитель столкнулся с комиссаром буквально нос к носу.

Это был Морис де Сен-Фиакр. Он был так изумлен, что чуть было не кинулся прочь, пробормотав:

— Простите, я…

Но потом все же шагнул вперед, стараясь овладеть собой.

— Месса кончилась?

Молодой граф был взвинчен до крайности. Вокруг глаз залегли тени, словно он всю ночь не сомкнул глаз.

В отворенную дверь вырвался поток холодного воздуха.

— Вы возвращаетесь из Мулена?

Они вполголоса переговаривались, а священник читал тем временем заключительную молитву. Закрыв молитвенник, женщины закопошились, собирая со скамей свои сумочки и зонты.

— Откуда вы знаете? Да, я…

— Давайте выйдем.

Священник и мальчишка-служка направились в ризницу, а сторож погасил две свечи, зажженные к ежедневной службе.

Мегрэ и молодой граф вышли из церкви. Небо на горизонте слегка посветлело. Белыми пятнами проступали во тьме стены ближайших к церкви домов. Тут же, под деревьями, обступившими площадь, стояла желтая машина.

Видно было, что де Сен-Фиакр не в своей тарелке.

Он смотрел на Мегрэ с недоумением: возможно, его поразил затрапезный вид комиссара, его небритые щеки, видневшаяся из-под ворота пальто рубашка без пристежного воротничка.

— Вы поднялись в такую рань! — тихонько проговорил комиссар.

— Первый скорый поезд отбывает из Мулена в половине восьмого.

— Не понимаю. Но вы же никуда не поехали, раз вы…

— Вы забыли о Мари Васильефф.

Все было проще простого. И совершенно естественно.

Присутствие в замке любовницы Мориса создавало одни только лишние хлопоты. Так, значит, он сам отвез ее в Мулен, посадил в парижский поезд и на обратном пути завернул в церковь, заметив, что окна там освещены.

Но на этом комиссар не успокоился. Он старался понять, куда устремлен тревожный взгляд графа, горевший то ли ожиданием, то ли опасением.

— Похоже, с ней нелегко ладить, — вкрадчиво сказал Мегрэ.

— Она знавала лучшие времена. И потому очень обидчива. При одной лишь мысли, что я скрываю нашу связь…

— А как давно она длится?

— Чуть меньше года. Мари живет со мной не из корысти. Нам пришлось пережить немало трудных моментов.

Граф наконец перестал озираться. Мегрэ проследил за его взглядом и обнаружил, что тот прикован к священнику, который к тому времени успел выйти из церкви и стоял теперь за спиной комиссара. Ему показалось, что кюре и молодой граф многозначительно переглянулись и кюре чувствует себя так же неловко, как и молодой граф.

Комиссар хотел было окликнуть священника, но тот вдруг смущенно и торопливо поздоровался с ними и поспешно, словно спасаясь бегством, скрылся в приходском доме.

— Не очень-то он похож на обычного деревенского священника, — заметил Мегрэ.

Морис не отозвался. В освещенном окне показался священник: он уселся зазавтрак, и служанка подала ему дымящийся кофейник.

Мальчишки с ранцами за плечами высыпали на улицу и потянулись к школе. Гладь пруда Богородицы вдруг засияла молочно-зеркальным светом.

— Какие распоряжения вы отдали относительно… — начал было Мегрэ.

Его собеседник с излишней торопливостью перебил его:

— Относительно чего?

— Относительно похорон. Скажите, сегодня ночью кто-нибудь молился над телом покойной?

— Нет. Пока об этом и речи не было. Готье вообще говорит, что теперь так не делается.

Послышался рокот двухтактного мотора. Звук этот доносился со двора замка. Через минуту по дороге к Мулену промчался мотоцикл. В мотоциклисте комиссар узнал сына управляющего, которого он мельком видел накануне. На парне был бежевый макинтош и клетчатая кепка.

Морис де Сен-Фиакр не знал, как теперь быть. Просто сесть в машину и уехать он не решался. В то же время говорить было вроде бы и не о чем.



— Готье собрал сорок тысяч франков?

— Нет… Да… То есть…

Мегрэ пристально поглядел на него, недоумевая, почему он так смутился.

— Так собрал он их или нет? Вчера мне показалось, что он занимался этим без особой охоты. Но хотя замок заложен, даже несмотря на долги, за него можно получить гораздо больше…

Опять впустую! Морис хранил молчание. И без всякой видимой причины вдруг явно перепугался. Следующие его слова на первый взгляд не имели ни малейшего отношения к разговору.

— Скажите честно, комиссар. Вы подозреваете меня?

— В чем?

— Вы сами прекрасно знаете. Мне нужно знать.

— У меня не больше причин подозревать вас, чем любого другого, — уклончиво ответил Мегрэ.

Собеседник его так и ухватился за эту отговорку.

— Спасибо! Именно это и нужно сказать всем этим людям! Понимаете? Иначе мое положение станет невыносимым.

— На какой банк выписан чек?

— На Дисконтный банк.[3]

Какая-то женщина направлялась к общественной прачечной, толкая перед собой тачку с двумя корзинами белья. Священник расхаживал по комнате с молитвенником в руках, но комиссару показалось, что он тревожно поглядывает в окно на него и графа.

— Я приду к вам в замок.

— Прямо сейчас?

— Чуть попозже.

Было совершенно ясно, что Морису де Сен-Фиакру явно этого не хотелось. В машину он сел с видом приговоренного. И видно было, как священник смотрит ему вслед из окна.

Мегрэ решил, по крайней мере, пойти пристегнуть воротничок. В ту самую минуту, когда он подошел к гостинице, из бакалеи напротив вышел Жан Метейе в пальто, наброшенном поверх пижамы. Секретаришка торжествующе поглядел на комиссара.

— Вы снова звонили?

Метейе ехидно отозвался.

— Мой адвокат прибывает в Мулен без десяти девять.

Теперь он чувствовал себя гораздо увереннее. Вернул на кухню яйца всмятку, которые показались ему недоваренными, и бодро забарабанил пальцами по столу.

Мегрэ поднялся к себе в комнату и, кинув взгляд в окошко, обнаружил, что граф нерешительно топчется возле своей желтой машины, которая вновь очутилась во дворе замка. А может, он опять собрался в деревню, только на этот раз пешком?

Комиссар заторопился. Чуть погодя он уже шагал к замку и, не доходя метров ста до церкви, столкнулся с графом.

— Куда вы направляетесь? — осведомился Мегрэ.

— Никуда. Сам не знаю.

— Может быть, хотели зайти в церковь?

Этих обычных слов оказалось достаточно, чтобы согнать все краски с лица графа, словно слова эти содержали некий таинственный и жуткий смысл. Да, ничего не скажешь. Морис де Сен-Фиакр оказался, что называется, слаб в коленках. С виду здоровяк, крепыш, настоящий спортсмен, пышущий здоровьем и энергией. А приглядишься поближе — и видишь все пороки благородного происхождения. В мышцах его, уже слегка затянутых жирком, не было ни капли энергии. Вот и теперь после бессонной ночи он утратил не только апломб, но и вообще веру в себя.

— Вы уже заказали карточки-уведомления о похоронах?

— Нет.

— А как же ваши родственники, соседи, местная знать?

Молодой граф вспылил:

— Они не придут. Разве вы сами не понимаете?

Раньше — да! Когда был жив отец… Во время охотничьего сезона у нас в замке неделями гостило до тридцати человек.

Мегрэ знал это лучше, чем кто-либо другой: когда-то и он сам, натянув белую куртку загонщика, любил участвовать в таких охотах, правда, без ведома родителей.

— А с тех пор…

И Морис махнул рукой, словно заключив:

— Мерзость и запустение…

Наверняка по всему Берри шли пересуды о полоумной старухе, на старости лет позорившей себя с молодыми секретарями. А тут еще фермы распродаются одна за другой. И сынок валяет дурака в Париже.

— Как вы думаете, могут ли похороны состояться прямо завтра? Понимаете? Лучше, если эта история утрясется как можно быстрее.

Медленно проехала тележка, груженная навозом, ее широкие колеса, казалось, перемалывали булыжники мостовой. День уже занялся, но оказался еще пасмурнее, чем накануне, правда, ветер слегка утих.

Мегрэ заметил шедшего через двор замка Готье: управляющий явно направлялся к ним.

И тут случилось нечто странное.

— Вы позволите? — сказал комиссар графу и заторопился к замку.

Пройдя метров сто, он обернулся. Морис де Сен-Фиакр стоял на пороге приходского дома. Похоже, он уже позвонил в дверь. Но едва он заметил, что за ним наблюдают, как поспешил прочь, не дожидаясь, пока ему откроют.

Теперь он явно не знал, куда податься. Вся его повадка говорила о крайней растерянности. Комиссар тем временем поравнялся с управляющим, который заметил, что Мегрэ спешит ему навстречу, и приостановился с вызывающим видом.

— Что вам угодно?

— Кое-что уточнить. Вы собрали сорок тысяч для графа?

— Нет. Пусть кто угодно пытается раздобыть для него эти деньги. Здесь у нас все знают, чего стоит его подпись.

— Так что же ему…

— Пусть выпутывается, как хочет. Меня это не касается.

Тем временем Сен-Фиакр повернул назад. Судя по всему, ему безумно хотелось что-то сделать, но по какой-то причине это было невозможно. В конце концов, приняв, видимо, решение, он зашагал к замку и на мгновение замедлил шаг, когда поравнялся с Мегрэ и управляющим.

— Готье! Мне нужно дать вам кое-какие распоряжения, так что зайдите в библиотеку.

И граф повернулся, чтобы уйти.

— До встречи, комиссар, — нехотя бросил он на прощанье.

Проходя мимо приходского дома, комиссар почувствовал, что за ним из-за занавесок вроде бы наблюдают. Но полной уверенности у него не было: уже совсем рассвело и свет в доме погасили.

У гостиницы Мари Татен стояло такси. В зале за столиком рядом с Жаном Метейе сидел щеголеватый мужчина лет пятидесяти, одетый в шикарный черный пиджак с атласными лацканами и полосатые брюки.

При появлении Мегрэ он с живостью вскочил и бросился к нему, протягивая руку для рукопожатия.

— Мне сказали, что вы офицер уголовной полиции.

Позвольте представиться: мэтр Талье из буржской коллегии адвокатов. Не хотите ли составить нам компанию?

Метейе тоже поднялся, всем своим видом показывая, что он не одобряет излишней любезности адвоката.

— Хозяин! Обслужите нас, — воскликнул адвокат.

И радушно осведомился:

— Что вам заказать? В такой холод нам всем не мешало бы выпить по стаканчику. Три грога, дитя мое.

Дитя — это была бедняжка Мари Татен, остолбеневшая от подобного обращения.

— Надеюсь, комиссар, вы не в обиде на моего клиента. Как я понимаю, он относится к вам с известным недоверием. Но не забывайте: это юноша из хорошей семьи, которому не в чем себя упрекнуть. Поэтому он с возмущением воспринял все подозрения на свой счет. Если можно так выразиться, его вчерашнее дурное настроение является лучшим доказательством полной его невиновности.

Не было нужды поддерживать разговор: адвокат сам задавал вопросы, сам же на них и отвечал, плавно и округло поводя руками.

— Разумеется, я еще не успел ознакомиться со всеми деталями. Если не ошибаюсь, графиня де Сен-Фиакр умерла от сердечного приступа вчера утром, во время заутрени. С другой стороны, в ее молитвеннике обнаружена бумага, позволяющая предположить, что смерть была вызвана сильным потрясением. Но разве сын покойной, который в силу какой-то странной случайности оказался в этих краях, обратился в полицию? Нет! К тому же, я думаю, что его заявление было бы отклонено. Преступные действия, если таковые действительно имели место, недостаточно очевидны, чтобы это могло служить основанием для возбуждения уголовного дела.

Вы согласны со мной, не так ли? Раз в полицию не обращались, значит, не может быть и расследования.

Тем не менее я прекрасно понимаю, почему вы ведете расследование в частном порядке, но в то же время в качестве официального лица.

Однако мой клиент не может довольствоваться тем, что его не преследуют по закону. Он хочет, чтобы с него сняли все подозрения.

Слушайте меня внимательно. Какое, в сущности, положение занимал он в замке? Он был своего рода приемным сыном графини. Оставшись одна, графиня, видевшая от родного сына одни лишь огорчения, черпала силы в преданности и порядочности своего секретаря.

Мой клиент отнюдь не бездельник и не шалопай. Он мог удовлетвориться той беззаботной жизнью, которую ему предоставили в замке. Но он стал работать. Старался повыгоднее разместить капитал графини. Даже интересовался новейшими изобретениями.

Разве мог он быть заинтересован в смерти своей благодетельницы? Да что говорить? Конечно нет. Не правда ли?

И единственное, чего я хочу, комиссар, — это помочь вам установить…

Кроме того, мне придется выполнить некоторые необходимые формальности вместе с нотариусом. Жан Метейе — юноша доверчивый. Ему и в голову никогда не приходило, что здесь может произойти подобная история.

Его личные вещи находятся в замке среди вещей графини.

Но теперь там появились люди, которые, по всей видимости, собираются заграбастать…

— Несколько пижам и старые шлепанцы, — буркнул Мегрэ, поднимаясь со стула.

— Простите, не понял?

Все это время Жан Метейе что-то строчил в своем блокноте. Он-то и успокоил адвоката, который тоже вскочил было с места.

— Оставьте. Я с первой же минуты почувствовал в комиссаре врага. С тех пор я узнал, что он имеет косвенное отношение ко всей этой публике из замка: он же здесь свой — его отец служил управляющим у Сен-Фиакров. Я вас предупреждал, мэтр. Но вы все же захотели…

На часах было уже десять. Мегрэ прикинул, что поезд, которым уехала Мари Васильефф, полчаса назад должен был прибыть на Лионский вокзал.

— Прошу меня извинить. Мы еще увидимся в более удобное время.

— Но…

Теперь комиссар направился в бакалею напротив. Когда он вошел, в лавке зазвонил дверной колокольчик. Ему пришлось прождать минут пятнадцать, пока его соединили с Парижем.

— Вы в самом деле сын бывшего управляющего?

Мегрэ чувствовал себя настолько усталым, словно провел десять расследований кряду. Он был по-настоящему разбит — и морально, и физически.

— Париж на проводе…

— Алло! Это Дисконтный банк?.. С вами говорят из уголовной полиции. Не могли бы вы уточнить одну деталь?.. Был ли сегодня утром предъявлен к оплате чек, подписанный Морисом де Сен-Фиакром?.. Ах так, прямо в девять? А обеспечения, значит, нет?.. Мадемуазель, не разъединяйте… Вы предложили предъявителю чека зайти еще раз?.. Прекрасно! Это мне и нужно было знать… Это была молодая женщина, не так ли?

Четверть часа назад?.. И внесла сорок тысяч франков?..

Благодарю вас. Конечно. Платите по чеку… Нет, нет.

Ничего особенного. Раз деньги были внесены…

Устало вздохнув, Мегрэ вышел из кабинки.

За ночь Морису де Сен-Фиакру удалось раздобыть сорок тысяч франков, и он отправил любовницу в Париж, поручив внести деньги в банк.

Выходя из бакалейной лавки, Мегрэ заметил священника, который вышел из дому с молитвенником в руках и направился в сторону замка.

Тогда Мегрэ заторопился, прибавил шагу, почти пустился бегом; ему нужно было догнать кюре прежде, чем тот войдет в замок.

Он влетел во двор замка, но кюре уже звонил в дверь.

Мегрэ подскочил к дверям — они только что захлопнулись за священником. Комиссар нетерпеливо позвонил, а из коридора доносились шаги, удаляющиеся в сторону библиотеки.

Глава 6 Два лагеря

— Пойду узнаю, может ли граф…

Но комиссар не дал дворецкому договорить. Он зашагал по коридору в сторону библиотеки, а слуга за его спиной лишь покорно вздохнул. Какие уж теперь приличия! Люди входят и выходят, как на проходном дворе. Прямо, конец всему!

Мегрэ чуть постоял, прежде чем распахнуть дверь библиотеки, но из-за дверей не доносилось ни звука.

Поэтому его появление в комнате получилось весьма впечатляющим.

Он постучал, полагая, что в комнате нет никого, кроме графа. И тут же послышался четкий ответ, прозвучавший особенно решительно и твердо в гробовой тишине библиотеки:

— Войдите!

Мегрэ толкнул дверь и по чистой случайности остановился прямо возле отдушины, из которой тянуло теплым воздухом. Прямо перед ним, слегка опираясь рукой на готический стол, стоял граф де Сен-Фиакр и смотрел на комиссара.

Рядом с ним, не отрывая глаз от ковра на полу, в напряженной неподвижности застыл священник. Казалось, он боится шелохнуться, чтобы не выдать себя.

Что делали здесь эти двое оцепеневших в молчании людей? Появись комиссар в разгар патетической сцены, ему не было бы так неуютно, как теперь: в комнате вновь воцарилась мертвая тишина, и каждый шорох, казалось, отдается многократным громовым эхом.

И вновь Мегрэ отметил, насколько утомлен граф де Сен-Фиакр. А вот священник был совершенно ошеломлен и лишь нервно теребил свой молитвенник.

— Простите, если помешал…

Помимо его воли слова эти прозвучали достаточно иронично. Но как можно помешать людям, если они безжизненны и неподвижны, как неодушевленные предметы?

— У меня есть новости из банка.

Граф перевел глаза на священника, и во взгляде его читалось негодование, почти ярость.

Дальнейшие события разворачивались в том же ритме. Собеседники походили на шахматистов, которые молча, прикрыв глаза рукой, подолгу обдумывая очередной ход, а потом, передвинув пешку, вновь застывают в полной неподвижности.

Однако эти двое застыли в оцепенении вовсе не потому, что напряженно обдумывали свои ходы. Мегрэ был убежден, что они мучительно боятся сделать ложный шаг, промахнуться. В поведении игроков было что-то двусмысленное, недоговоренное. Каждый двигал свои фигуры словно бы нехотя, с готовностью в любую минуту взять ход обратно.

— Я пришел узнать, каковы будут распоряжения насчет похорон, — счел должным сообщить священник.

Неправда! Неверный ход! Настолько неверный, что граф де Сен-Фиакр невольно улыбнулся.

— Я так и думал, что вы позвоните в банк, — проговорил он. — И теперь готов сознаться, зачем затеял все это: мне нужно было отделаться от Мари Васильефф, а она никак не хотела уезжать. Тогда я внушил ей, что это дело первостепенной важности.

Теперь Мегрэ прочел тревогу и неодобрение в глазах священника.



«Несчастный, — по-видимому, думал кюре, — он совсем заврался. И попался в ловушку. Все, проиграл».

И снова тишина. Слышно было, как чиркнула спичка, и вот уже комиссар спрашивает, попыхивая трубкой:

— Значит, Готье раздобыл деньги?

Секундное замешательство.

— Нет, комиссар. Я вам сейчас объясню…

Граф казался совершенно спокойным, а вот священник был настолько потрясен, что на лице его отразилась мучительная внутренняя борьба. Он побледнел. У губ его залегла горькая складка. Видно было, что он с трудом сдерживается, чтобы не вмешаться.

— Послушайте, сударь…

Он больше не мог молчать.

— Давайте прервем этот разговор. Сначала нам нужно переговорить.

И вновь улыбка мелькнула на губах Мориса. В библиотеке, поражавшей своими размерами, было холодно.

На полках, там, где стояли некогда самые ценные книги, теперь зияли пустоты. В камине были сложены дрова — чтобы затопить, хватило бы одной спички.

— Есть у вас зажигалка или что-нибудь в этом роде?

Поверх спины графа, склонившегося над камином, священник бросил на Мегрэ умоляющий, горестный взгляд.

— Теперь, — проговорил Морис де Сен-Фиакр, возвращаясь к собеседникам, — я хочу в двух словах прояснить ситуацию. Господин кюре преисполнен самых благих побуждений, но по неизвестным мне причинам он убежден, что именно я и… Давайте называть вещи своими именами. Что именно я убил свою мать. Ведь это самое настоящее преступление, не так ли? Пусть даже оно не подпадает под действие закона…

Священник так и замер, но в неподвижности его был тот трепет, с которым загнанный зверь встречает обрушившуюся на него опасность, противостоять которой он не в силах.

— По-видимому, господин кюре был очень предан моей матери. И наверняка хотел избежать скандала, который мог бы разразиться в замке. Вчера вечером он прислал мне с ризничим сорок тысяч франков и записку.

В глазах священника явственно читалось: «Несчастный, вы губите себя!»

— Вот эта записка, — продолжал Сен-Фиакр.

Мегрэ вполголоса прочел:

«Будьте осторожны. Я молюсь за вас».

Уфф! Словно глоток свежего воздуха! Морис де Сен-Фиакр как-то сразу воспрянул, расправил плечи. С него мигом слетела столь неестественная его темпераменту серьезность.

Он принялся расхаживать по комнате, и даже голос его звучал теперь гораздо естественней и спокойней.

— Вот поэтому, комиссар, я и крутился сегодня утром возле церкви и приходского дома. А эти сорок тысяч франков, которые следует расценивать как заем, я принял, во-первых, чтобы, как я уже говорил, удалить отсюда свою любовницу — извините, господин кюре, а во-вторых, потому что мне было бы крайне неприятно оказаться под арестом в такой момент. Но что же мы стоим? Садитесь, прошу вас.

Он приоткрыл дверь и прислушался к шуму, доносившемуся со второго этажа.

— Снова пошел народ, — прошептал он. — Видимо, нужно будет позвонить в Мулен, чтобы прислали гроб и катафалк…

Потом, без всякой видимой связи, продолжал:

— Думаю, теперь вам все понятно? После того, как я принял эти деньги, мне оставалось лишь клятвенно заверить господина кюре, что я невиновен. Мне было бы трудно проделать это в вашем присутствии, господин комиссар: это лишь укрепило бы ваши подозрения. Вот и все. Но вы словно прочли мои мысли, и все утро, пока я крутился возле церкви, ни на минуту не выпускали меня из виду. Теперь господин кюре пришел сюда — и вновь мне остается лишь гадать о том, что его привело, потому что вплоть до вашего появления он так и не решился начать разговор.

Тут взгляд его затуманился. Чтобы скрыть охватившую его досаду, Морис де Сен-Фиакр деланно рассмеялся.

— Все это проще простого, не так ли? Если человек живет, как последний шалопай, да еще подписывает чеки без обеспечения… Старина Готье меня избегает.

Наверняка он тоже убежден, что это дело моих рук.

Вдруг он удивленно уставился на священника.

— Господин кюре, что с вами?

В самом деле, священник был мрачнее тучи и старался не встречаться взглядом ни с графом, ни даже с Мегрэ.

Сообразив, в чем дело, Морис де Сен-Фиакр с горечью воскликнул:

— Вот! Мне опять не верят! И как раз тот человек, который хочет меня спасти, убежден, что я виновен.

Он вновь распахнул дверь и, забыв, что в доме покойница, громко позвал:

— Альбер! Альбер! Да скорее же, черт возьми! Принесите нам чего-нибудь выпить.

На зов явился дворецкий и направился к стенному шкафу, откуда достал бутылку виски и стаканы. Все молча наблюдали, как он разливает виски. Многозначительно улыбнувшись, граф заметил:

— В мое время виски в замке не держали.

— Это господин Жан…

— А!

Отпив добрый глоток, граф проводил дворецкого до двери и запер ее на ключ.

— Здесь многое переменилось, — пробормотал он словно про себя.

А сам по-прежнему не спускал глаз с кюре, и тот, чувствуя себя все неуютнее, сбивчиво заговорил:

— Извините, мне пора идти на урок катехизиса.

— Минуточку. Вы по-прежнему уверены в моей виновности, господин кюре. Да нет же, не отпирайтесь. Священники врать не умеют. Однако я хотел бы кое-что прояснить.

Ведь вы меня не знаете. В мое время вас в Сен-Фиакре не было. Вы обо мне только слышали. Вещественных доказательств никаких нет. Комиссар сам присутствовал при несчастье и знает это лучше, чем кто-либо другой.

— Прошу вас… — лепетал священник.

— Нет! Что же вы не пьете? Ваше здоровье, комиссар.

Глаза графа горели мрачным огнем. Он с каким-то ожесточением стремился довести дело до конца.

— Множество людей могли бы оказаться под подозрением. Но подозреваете вы меня, и только меня. И я никак не пойму, отчего это? Даже не спал сегодня всю ночь.

Я пытался продумать все возможные причины и в конце концов, кажется, нашел. Что сказала вам моя мать?

На этот раз священник прямо-таки побелел.

— Я ничего такого не знаю, — запинаясь, вымолвил он.

— Не надо, господин кюре. Вы мне помогли, пусть так. Вы передали мне эти злосчастные сорок тысяч франков, теперь я могу перевести дух и достойно похоронить мать. Благодарю вас от всего сердца. Но в то же время вы обрушиваете на меня весь гнет ваших подозрений. Вы молитесь за меня. Это либо чересчур, либо недостаточно…

В голосе его зазвенел гнев, даже скрытая угроза.

— Поначалу я хотел объясниться с вами без комиссара. Но сейчас искренне радуюсь, что он здесь. Чем больше я думаю обо всем этом, тем больше мне кажется, что тут есть что-то неясное, какое-то недоразумение.

— Господин граф, умоляю, не мучьте меня…

— А я предупреждаю вас, господин кюре: вы не выйдете отсюда, пока не скажете мне всю правду.

Граф изменился до неузнаваемости. Он дошел до предела. И, как все мягкие и слабые люди, после чрезмерной податливости ударился в излишнюю крутость.

Наверное, раскаты голоса были слышны даже на втором этаже, в комнате покойной, расположенной как раз над библиотекой.

— Вы поддерживали достаточно тесные и постоянные отношения с моей матерью. Думаю, Жан Метейе тоже был вашим прихожанином. Так кто же из них что-то такое сказал вам? Мать, не правда ли?

Мегрэ вспомнил, как накануне священник ответил ему:

— Это тайна исповеди…

Он понял, почему такая мука застыла в глазах молодого кюре, почему он так терзается под градом обвинений Сен-Фиакра.

— Что же такое она вам сказала? Уж кто-кто, а я ее знаю! Я, можно сказать, лично присутствовал при начале ее падения… Ведь мы с вами прекрасно знаем жизнь со всеми ее темными сторонами.

Сдерживая гнев, он огляделся по сторонам:

— В былые времена в эту комнату люди входили затаив дыхание, потому что здесь работал мой отец, хозяин.

И никакого виски в шкафах здесь не было. И полки были полны книг, как соты полны меду.

Мегрэ тоже помнил, как все это было.

«Граф работает».

Этих слов было довольно, чтобы фермеры по два часа безропотно дожидались в передней.

«Граф велел мне прийти в библиотеку…»

И отец Мегрэ казался до крайности возбужденным, потому что это считалось важным событием.

— И он не разбазаривал лес на дрова, а довольствовался примусом — ставил его рядом с собой, когда калорифер не прогревал комнату, — с жаром продолжал Морис де Сен-Фиакр и, обращаясь к окончательно перепуганному священнику, добавил: — Вы этого не застали. Когда вы появились здесь, замок уже пришел в запустение. Мать потеряла мужа. А ее единственный сын валял дурака в Париже и если наезжал сюда, то лишь за деньгами. И вот тогда появились секретари…

Глаза его подозрительно заблестели, и Мегрэ показалось — вот-вот хлынут слезы.

— Что же она вам сказала? Она боялась, что я приеду, не так ли? Она знала, что придется опять добывать деньги, опять что-нибудь продавать, чтобы в очередной раз вызволить меня из какой-нибудь передряги.

— Будет лучше, если вы возьмете себя в руки, — глухо сказал кюре.

— Не раньше, чем мы все выясним. Если уж вы сразу, с первых мгновений, заподозрили меня, совершенно при этом меня не зная…

Мегрэ счел необходимым вмешаться.

— Господин кюре спрятал молитвенник, — медленно проговорил он.

Сам он уже все понял, и теперь, как мог, пытался помочь Сен-Фиакру, наводя его на правильную мысль. Комиссар явственно представил себе, как графиня разрывалась между угрызениями совести и грехом. Разве не боялась она возмездия, разве не было ей стыдно перед сыном?

Она была болезненно мнительна, просто больна, наконец. Что стоило ей сказать как-нибудь на исповеди:

— Я боюсь своего сына…

Она же наверняка боялась. Те деньги, которые уплывали сейчас в карман Жанна Метейе и иже с ним, были достоянием Сен-Фиакров и по праву принадлежали Морису. Разве не спросит он с нее отчета? А что, если?..

Мегрэ чувствовал, что подобные мысли смутно зарождаются в сознании молодого графа. Он постарался привести их в порядок.

— Господин кюре ничего не может сказать вам, если графиня говорила на исповеди…

Все стало ясно. Морис де Сен-Фиакр резко оборвал разговор:

— Извините, господин кюре. Я совсем забыл о вашем уроке катехизиса. Не сердитесь, что я…

Повернув ключ, он открыл дверь.

— Благодарю вас. При первой же возможности я верну вам сорок тысяч франков. Думаю, они принадлежат не вам…

— Я попросил их у госпожи Рюинар, вдовы прежнего нотариуса.

— Спасибо. До свидания.

Граф едва удержался, чтобы изо всех сил не грохнуть дверью, но овладел собой и лишь отчеканил, глядя прямо в глаза Мегрэ:

— Мерзость!

— Он хотел…

— Знаю, он хотел меня спасти. Он пытался избежать скандала, хоть как-то склеить обломки былого величия Сен-Фиакров. Дело не в этом!

И граф налил себе виски.

— Я ведь думаю об этой несчастной женщине. Да вот, вы же видели Мари Васильефф. И ей подобных — там, в Париже. У этих дам нет никаких угрызений совести. Но она! И заметьте, прежде всего она искала в таких вот секретаришках человека, на которого можно было бы излить свои душевные силы. А потом кидалась в исповедальню. Она наверняка считала себя чудовищем. Потому и боялась, что я буду мстить… Ха-ха!

Смех его звучал жутко.

— Вы только представьте: в порыве негодования я набрасываюсь на мать, чтобы… А кюре так и не понял. Он воспринимает жизнь сквозь призму Священного писания. Пока мать была жива, он, видимо, пытался спасти ее от себя самой. А когда она умерла, счел своим долгом спасти меня. Но я уверен: он и сейчас убежден, что именно я…

Пристально глянув в глаза комиссару, он четко и раздельно проговорил:

— А вы?

Мегрэ не отвечал, и он продолжал:

— Ведь совершено преступление. Причем такое, на которое может решиться лишь последняя гадина. Мерзкий трус! Закон и в самом деле ничего не может против него? Я слышал об этом сегодня утром. Но я скажу вам одну вещь, комиссар, и можете использовать это против меня. Когда я доберусь до этой гадины, я сам с ней расправлюсь. И револьвер мне не потребуется. Нет уж, никакого оружия! Голыми руками!

Алкоголь, по-видимому, усиливал его экзальтацию.

Он почувствовал это, потер лоб, глянул на себя в зеркало и сам себе язвительно ухмыльнулся.

— Однако не вмешайся кюре — и меня сгребли бы еще до похорон. Я не очень-то любезно с ним обошелся. Жена прежнего нотариуса платит за меня долги! Кто она такая? Я не помню ее.

— Она всегда одевается в белое. Живет в доме с вызолоченными стрелами на ограде, это по дороге в Матиньон.

Меж тем Морис де Сен-Фиакр успокоился. Все его возбуждение как рукой сняло. Он хотел было подлить себе виски, но заколебался и, в конце концов, с гримасой отвращения залпом допил то, что оставалось в стакане.

— Слышите?

— Что именно?

— Там наверху прощаются с матерью все местные.

Мне бы тоже полагалось быть там — в глубоком трауре, с красными глазами, с сокрушенным видом пожимая им руки. Они наверняка начинают точить лясы, едва выйдя за дверь.

Вдруг он подозрительно спросил:

— Но если это дело не входит в компетенцию правосудия, почему же вы все еще здесь?

— Может, выяснится что-нибудь новое.

— А если я найду виновного, вы помешаете мне…

Его судорожно сжатые пальцы были красноречивее любых слов.

— Я вынужден вас покинуть, — коротко ответил Мегрэ. — Нужно наведаться во вражеский стан.

— Во вражеский стан?

— Да, в гостиницу. Они теперь оба там — и Жан Метейе, и его адвокат, прибывший сегодня утром.

— Он пригласил адвоката?

— Ну, в предусмотрительности ему не откажешь. На сегодняшний день роли распределяются следующим образом: в замке — вы и священник; в гостинице — наш милейший секретарь и его советчик.

— Вы думаете, он мог…

— Простите, но мне пора.

Мегрэ допил свое виски, вытер губы и, прежде чем Уйти, набил трубку.

— Разумеется, пользоваться линотипом вы не умеете?

В ответ граф лишь пожал плечами.

— Я вообще ничем не умею пользоваться. В этом все несчастье.

— Вы ни в коем случае не уедете из деревни, не предупредив меня, договорились?

Морис де Сен-Фиакр пристально и серьезно поглядел на комиссара и отчеканил:

— Обещаю вам.



Мегрэ собрался уходить. Он хотел было спуститься с крыльца, как вдруг возле него невесть откуда вырос какой-то человек.

— Извините, господин комиссар. Не могли бы вы уделить мне несколько минут. Я слышал…

— Что именно?

— Что вы, можно сказать, местный. Что ваш отец тоже служил здесь управляющим. Окажите мне честь, позвольте чем-нибудь вас угостить…

И седобородый управляющий повел гостя через хозяйственные дворы. Дома у него все было готово для приема гостей: бутылка выдержанной виноградной водки, дата на этикетке которой свидетельствовала о весьма почтенном ее возрасте. На закуску — сухое печенье. Из кухни пахло жареной на свиных шкварках капустой.

— Как я слышал, вы знавали замок в те времена, когда здесь все было совсем по-другому. Когда я сюда приехал, развал еще только начинался. Но уже тогда в замке жил один молодой парижанин, так он… Знаете, эта водка сделана еще при старом графе. Вам, конечно, без сахара?

Мегрэ, не отрываясь, рассматривал стол, по углам которого красовались львиные морды с медными кольцами в зубах. И тут на него вновь накатила неимоверная усталость, причем не только физическая, но и моральная. В былые времена ему было строго-настрого велено не входить в эту комнату иначе, как переобувшись в тапочки, чтобы не наследить на навощенном паркете.

— Я оказался в крайне затруднительном положении.

И совета хочу попросить именно у вас. Мы люди небогатые. Сами знаете — управляя чужим замком, особенно не разбогатеешь.

Иной раз в конце недели в кассе просто не было денег, чтобы заплатить поденщикам, и я платил из собственного кармана.

И не раз ссужал деньги на закупку скота для арендаторов.

— Иначе говоря, графиня изрядно вам задолжала.

— Госпожа графиня совершенно не разбиралась в деньгах. Деньги буквально уходили в песок. И только на действительно нужные вещи их не было.

— И тогда вы…

— Ваш батюшка поступил бы точно так же. Разве нет?

Иногда лучше скрыть от крестьян, что касса пуста. Вот я и тратил свои сбережения.

— Сколько?

— Еще рюмочку? Я не считал. Тысяч семьдесят. Да и теперь вот дал денег на похороны…

А перед мысленным взором Мегрэ вдруг возникла картина: суббота, пять часов вечера, крошечный кабинет отца. И все, кто работает в замке, от кастелянши до поденщиков, дожидаются за дверью. Старый Мегрэ, сидя за крытым зеленым коленкором столом, раскладывает на небольшие стопочки серебряные монеты.

Потом все по очереди расписываются в ведомости, а то и просто ставят крестик против своей фамилии.

— Вот я и думаю, как же теперь вернуть эти деньги?

Для таких, как мы…

— Да, понимаю. А вы, значит, сделали новый камин.

— Ну да, раньше-то он был из дерева. Мрамор смотрится намного лучше.

— Куда уж лучше! — буркнул Мегрэ.

— Понимаете, теперь на нас так и кинутся все кредиторы. Придется распродавать все, что только можно.

Но ведь и без того все перезаложено.

Похоже, что и камин, и новехонькое кресло, в котором сидел Мегрэ, были куплены в одном и том же магазине на бульваре Барбес. На буфете стоял фонограф.

— Будь я один, мне было бы все равно. Но моему Эмилю нужно пробивать себе дорогу в жизни. Не хочется торопить события, но…

Какая-то девчонка быстро прошла по коридору.

— У вас еще и дочь есть?

— Нет, это местная девушка. Она ходит к нам помогать по хозяйству — знаете, уборка, стирка, мытье посуды.

— Ладно, мы еще вернемся к этому разговору, господин Готье. Извините, у меня столько дел…

— Может, выпьете еще рюмочку?

— Спасибо, нет. Так вы говорите, тысяч семьдесят?

И комиссар зашагал прочь. Засунув руки в карманы, он прошел через двор, распугав стаю уток, потом прошел берегом уже подернутого ледком пруда Богородицы. Часы на церкви пробили полдень.

В гостинице у Мари Татен сидели за накрытым столом Жан Метейе и его адвокат. На закуску они взяли сардины, филе сельди и колбасу. На соседнем столике стояли рюмки из-под выпитого ими аперитива.

Сотрапезники пребывали в прекрасном расположении духа и встретили появление Мегрэ насмешливым переглядыванием и даже перемигиванием. Портфельчик адвоката вновь был закрыт.

— Вы хоть раздобыли трюфелей к курице? — осведомился у Мари Татен бравый законник.

Бедняжка Мари Татен! В бакалейной лавке нашлась небольшая баночка консервированных трюфелей, но Мари никак не удавалось ее открыть. А признаться в этом гостям духу не хватало.

— Да, раздобыла, сударь.

— Тогда поторопитесь. От местного воздуха прямо под ложечкой сосет.

Пришлось Мегрэ отправиться на кухню и собственным ножом вскрывать жестянку, а косоглазая хозяйка все причитала:

— Мне так неудобно. Я…

— Заткнись, Мари! — проворчал комиссар.

Один лагерь. Второй. А может, есть и третий?

Чтобы как-то отвлечься от всех этих событий, ему захотелось перекинуться шуткой.

— Кстати, кюре велел передать, что даруется отпущение аж на триста дней, старая ты греховодница.

Но Мари Татен шуток не понимала и лишь почтительно и боязливо взирала на своего верзилу постояльца.

Глава 7 Встречи в Мулене

Мегрэ позвонил в Мулен и заказал такси. Минут через десять он с изумлением обнаружил, что к гостинице уже подъезжает машина. Комиссар направился было к двери, но его остановил адвокат, который как раз допил свой кофе:

— Извините, это мы вызывали машину. Но если вы не прочь, мы могли бы…

— Спасибо.

Словом, Жан Метейе и адвокат первыми укатили в громадной машине, на которой еще красовался герб бывшего владельца. Мегрэ отбыл четверть часа спустя. Дорогой он болтал с шофером и глядел по сторонам.

Местность выглядела довольно грустно: обсаженная тополями дорога бежала среди унылых вспаханных полей, и лишь кое-где мелькали рощицы или блестела тусклая гладь пруда.

Казалось, все в этих краях ютятся в каких-то хибарах и лачугах. Оно и понятно: небольших хозяйств в этих краях почти не было.

Одни только крупные усадьбы. Вот, например, владения герцога де Т. — уже целых три деревни.

Сен-Фиакрам принадлежало две тысячи гектаров, пока они не начали распродавать землю.

И никакого транспорта, кроме старого парижского автобуса, перекупленного одним крестьянином, который раз в день ездил из Мулена в Сен-Фиакр и обратно.

— Вот уж глухомань так глухомань, — говорил тем временем шофер такси. — Сейчас еще ничего, а вот зимой…

Машина ехала вниз по главной улице Мулена. Часы собора Святого Петра показывали половину третьего.

Мегрэ велел остановить машину напротив местного отделения Дисконтного банка и расплатился. Однако, когда он уже повернулся, чтобы идти к банку, оттуда вышла какая-то женщина, тащившая за собой мальчугана.

Опасаясь быть узнанным, комиссар поспешно метнулся к витрине. Затянутая в корсет женщина в ровнехонько надетой шляпке выглядела типичной принаряженной крестьянкой. Она горделиво вышагивала, волоча за собой мальчонку, которому, казалось, уделяла внимания не больше, чем какому-нибудь чемоданчику.

Это была мать Эрнеста, рыжего мальчишки, прислуживавшего в церкви Сен-Фиакра.

На улице было довольно оживленно. Эрнесту ужасно хотелось поглазеть на витрины, но он был вынужден безропотно тащиться за черной материнской юбкой. Но вот мать, слегка наклонившись, что-то сказала ему. И, словно это было решено заранее, повела его в магазин игрушек.

Мегрэ не осмеливался слишком к ним приближаться.

Но вскоре из лавки донеслись заливистые трели свистка, и ему все стало понятно. Перепробовав уйму всевозможных свистков, юный служка выбрал двухзвучный скаутский свисток.

Когда парнишка вышел из лавки, свисток висел у него на шее, но мать по-прежнему тащила его за собой, не давая посвистеть на улице.

Местное отделение банка ничем не отличалось от любого другого провинциального филиала. Длинная дубовая стойка. Над конторками склонились пятеро служащих.

Мегрэ направился к окошечку, над которым красовалась надпись «Текущие счета», и тут же один из служащих поднялся навстречу ему.

Мегрэ хотел получить точные сведения о финансовом положении семьи де Сен-Фиакр и, главное, обо всех банковских операциях, произведенных в последние несколько недель и даже дней. Такая информация могла дать полезную ниточку.

Однако он немного помолчал, рассматривая молодого служащего, который в свою очередь держался корректно, не проявляя нетерпения.

— Если не ошибаюсь, вы — Эмиль Готье?

Комиссар дважды видел, как юноша проносился мимо на мотоцикле, но лица разглядеть не мог. Он узнал парня благодаря его поразительному сходству с управляющим замка.

Отец и сын походили друг на друга не столько отдельными чертами, сколько общим обликом, принадлежностью к одной породе. Сказывалось крестьянское происхождение: четкие, резкие черты лица, крепкий костяк.

Оба они выглядели несколько ухоженнее, чем простые крестьяне: лица были не так обветрены, глаза глядели осмысленней, да и вообще в их поведении чувствовалась уверенность в себе, присущая «образованным».

И все же Эмиль еще не сделался настоящим горожанином. Хоть он и бриолинил волосы, они никак не хотели лежать гладко и торчали хохолком на макушке. На Щеках его играл румянец, и всем своим видом он напоминал деревенского щеголя, намытого и принаряженного ради воскресного дня.

— Да, это я.

Он ничуть не смутился и не растерялся. Мегрэ заранее был уверен, что парень слывет здесь образцовым служащим, по праву пользуется доверием директора и может рассчитывать на быстрое продвижение по службе.

Черный костюм Готье-младшего из «неснашиваемой» шерстяной диагонали был сшит на заказ, но у местного портного. Готье-старший носил пристежные целлулоидные воротнички. Сын его от них уже отказался, но галстук у него был старомодный, на специальной «штучке».

— Вы знаете, кто я?

— Нет. Наверное, полицейский.

— Да, и мне нужны кое-какие сведения о финансовом положении де Сен-Фиакров.

— Нет ничего проще. Этим счетом занимаюсь как раз я.

Парень был вежлив, воспитан. В школе он наверняка ходил в любимчиках у учителей.

— Передайте мне счет де Сен-Фиакров, — обратился он к сидящей позади него служащей.

И, получив большой желтый лист, принялся его просматривать.

— Вас интересуют сведения о всех статьях прихода и расхода, сальдо или же общее положение клиента?

Он-то, по крайней мере, говорил конкретно.

— А насколько хорошо общее положение?

— Не могли бы вы пройти вон туда? Нас могут услышать.

Они отошли в угол комнаты, но их по-прежнему разделяла дубовая стойка.

— Отец, наверное, говорил вам, что графиня отличалась крайней безалаберностью. Мне не раз приходилось придерживать необеспеченные чеки. Причем она об этом даже не подозревала. Она выписывала кучу чеков, даже не интересуясь, есть ли деньги на счете. А когда я звонил ей, чтобы предупредить, она буквально теряла голову. Уже сегодня утром было представлено три чека, и мне пришлось завернуть их. Мне велено не производить никаких выплат до тех пор, пока…

— Значит, это полный крах?

— Не совсем так. Продано три фермы из пяти. Две оставшиеся — заложены, равно как и замок. В Париже у графини был небольшой доходный дом, и какие-то деньги она постоянно получала. Но когда она разом переводила на счет сына по сорок — пятьдесят тысяч, все шло наперекосяк. Я делал что только мог. Оттягивал выплаты по чекам, так что людям приходилось по два-три раза представлять чеки к оплате. Отец…

— Знаю, он платил из своих денег.

— Вот и все, что я могу вам сказать. В настоящее время на счете всего семьсот семьдесят пять франков.

Ко всему прочему, не уплачен поземельный налог за прошлый год, и на прошлой неделе судебный исполнитель уже направил первое предупреждение.

— А Жан Метейе в курсе всего этого?

— Ему известно все. И даже более, чем просто известно…

— Что вы хотите этим сказать?

— Ничего.

— По-вашему, он не из тех, кто витает в облаках?

Эмиль Готье промолчал, он был не из болтливых.

— Это все, что вы хотели выяснить?

— Имеет ли счет в вашем банке кто-либо еще из обитателей Сен-Фиакра?

— Нет.

— Никто не проводил здесь сегодня никаких банковских операций? Не получал денег по чеку?

— Никто.

— И вы неотлучно были на месте?

— Ни на миг не отходил.

В нем не чувствовалось ни малейшего смущения, он по-прежнему вел себя, как подобает образцовому служащему, когда тот отвечает на вопросы официального лица.

— Может быть, вы хотите поговорить с директором?

Хотя вряд ли он скажет вам что-нибудь новое.

Тем временем стемнело, зажглись фонари. На центральной улице царило почти такое же оживление, как в большом городе, а у дверей кафе и баров выстроились длинные вереницы машин.

Показался любопытный кортеж: два верблюда и слоненок несли полотнища рекламных афиш цирка, разбившего шатер-шапито на площади Победы.

В одной из бакалейных лавок Мегрэ заметил уже знакомую ему крестьянку: она покупала какие-то консервы, по-прежнему не выпуская руки своего рыжеволосого отпрыска.

А через несколько шагов комиссар чуть не налетел на Метейе и адвоката, которые с озабоченным видом что-то на ходу обсуждали. Адвокат говорил:

— …они обязаны его блокировать…

Комиссара они не заметили и продолжали путь к Дисконтному банку.

Если вся деловая и светская жизнь города сосредоточена на улице длиной в пятьсот метров, волей-неволей будешь по десять раз на дню натыкаться на одних и тех же людей.

Мегрэ отправился в типографию газеты «Журналь де Мулен». Административные службы и редакции размещались по фасаду здания: современные аквариумы из стекла и бетона, щедро украшенные фотоснимками из последних газет и журналов и сводками новостей, переписанными синим карандашом на длинных листах белой бумаги.

Маньчжурия. Как сообщает агентство Гавас…

Сама типография находилась в глубине темного тупика. Заблудиться было невозможно — достаточно было идти на грохот типографских машин. В полупустом цехе люди в халатах работали у высоких мраморных столов.

Подальше, в застекленной выгородке, стояли два линотипа, тарахтевшие не хуже пулемета.

— Я хотел бы поговорить с начальником цеха.

Из-за грохота машин здесьприходилось кричать что есть мочи. От запаха типографской краски першило в горле. Какой-то коротышка в синем халате, собиравший в форму набранные строки, приложил руку к уху:

— Вы начальник цеха?

— Я метранпаж.

Мегрэ достал из бумажника листочек, убивший графиню де Сен-Фиакр. Человечек поправил на носу очки в металлической оправе и вгляделся в текст, гадая, что бы это могло значить.

— Это было напечатано у вас?

— Что?

Вокруг сновали рабочие со стопками газет в руках.

— Я спрашиваю: это было напечатано здесь?

— Идемте!

Во дворе дело пошло на лад. Там было холодно, но, по крайней мере, почти не приходилось напрягать голос.

— Так о чем вы спрашивали?

— Вам знаком этот шрифт?

— Это челтенхем, девятый кегль…

— Это напечатано у вас?

— Почти все линотипы оборудованы таким шрифтом…

— А в Мулене есть еще линотипы?

— В Мулене — нет, но есть в Бурже, в Невере, в Шатору, в Отене…

— В этом документе есть какие-нибудь особенности?

— Он напечатан на выколотке, знаете, такая равняльная дощечка? Видимо, кто-то хотел придать этой бумажке вид газетной вырезки, не так ли? Однажды меня Уже просили сделать такую штуку — для какого-то там розыгрыша.

— Ага!

— Лет пятнадцать назад, никак не меньше. В те времена мы еще набирали газету вручную.

— А бумага ни о чем вам не говорит?

— Почти все провинциальные газеты закупают бумагу у одного и того же поставщика… Это немецкая бумага… Извините, мне нужно закончить форму… Понимаете, это для ньеврского выпуска.

— Вы знаете Жана Метейе?

Мужчина пожал плечами.

— Что вы о нем думаете?

— Послушать его, так он разбирается в нашем деле лучше всех нас, вместе взятых. Он немножко с приветом… Мы позволяем ему крутиться в цехе из-за графини: она, знаете ли, приятельница хозяина…

— А он умеет пользоваться линотипом?

— Гм… Говорит, что умеет.

— То есть он мог бы набрать эту заметку?

— Пожалуй, мог бы — часа за два… И то ему пришлось бы по десять раз перенабирать каждую строку.

— Случалось ли ему за последнее время сидеть за линотипом?

— Да откуда же мне знать? Приходит, уходит… Надоедает нам со своими новыми способами изготовления клише. Извините, но… Поезд ждать не будет, а мне еще нужно закончить полосу.

Настаивать было бесполезно. Мегрэ решил было вновь пойти в цех, но царившая там суета остановила его. У этих людей каждая минута была на счету. Они не ходили, а бегали. Спешившие к выходу разносчики без конца толкали его.

Наконец ему удалось переговорить с каким-то учеником линотиписта, вышедшим покурить.

— Что делают с использованными строчками?

— Их переплавляют: они ведь из свинца.

— Как часто?

— Через день. Вон, видите, плавильня находится в том углу. Но поосторожней, там жарковато.

Мегрэ отправился восвояси. Он несколько устал, а может, просто чувствовал себя слегка обескураженным.

Уже совсем стемнело. Мостовая поблекла от стужи.

Возле магазина готового платья, притопывая ногами, крутился продавец и гнусавым, простуженным голосом зазывал клиентов.

— Зимние мужские пальто из прекрасного английского сукна от двухсот франков и выше! Заходите! Вам ничего не стоит посмотреть…

Чуть дальше, у «Кафе де Пари», откуда доносился треск бильярдных шаров, Мегрэ заметил желтую машину, принадлежавшую графу де Сен-Фиакру.

Войдя в кафе, комиссар огляделся по сторонам в поисках графа, но не обнаружив его, уселся на банкетку.

Кафе было из шикарных. Трое музыкантов на эстраде настраивали инструменты, объявляя порядковый номер музыкальной пьесы с помощью трех картонок с цифрами.

Из телефонной будки доносились обрывки разговора.

— Кружку пива! — скомандовал Мегрэ официанту.

— Вам светлого или темного?

Комиссар прислушивался к доносившемуся из кабинки голосу. Однако не мог разобрать ни слова. Тут де Сен-Фиакр вышел, и кассирша спросила его:

— Сколько раз вы звонили?

— Три.

— В Париж, не так ли? Трижды восемь — двадцать четыре.

Заметив комиссара, граф, как ни в чем не бывало, направился к нему и уселся рядом.

— А вы не говорили, что собираетесь в Мулен. Я мог бы вас подвезти. Правда, машина у меня открытая, а при такой погоде…

— Вы звонили Мари Васильефф?

— Нет. Не вижу необходимости вас обманывать…

Официант, кружку светлого. Впрочем, нет. Чего-нибудь горячего, скажем, грогу. Так вот, я звонил одному человеку по фамилии Вольф. Возможно, это имя вам неизвестно, но среди ваших коллег с набережной Орфевр наверняка найдется немало таких, кому он прекрасно знаком.

В некотором роде он ростовщик. Мне и раньше доводилось прибегать к его помощи. Вот и сейчас я попытался…

Мегрэ как-то странно глядел на него.

— Вы просили у него денег?

— Под любые проценты! К тому же он мне отказал.

Не смотрите на меня так. Сегодня днем я зашел в банк…

— В котором часу?

— Около трех. Оттуда как раз выходили известный вам молодой человек и его адвокат.

— Вы хотели снять деньги со счета?

— Решил попытаться. Но, главное, не думайте, что я пробую вас разжалобить. Некоторые люди начинают мямлить, стесняться, едва разговор зайдет о деньгах. Я не из таких. Суть в том, что, отослав в Париж сорок тысяч франков и оплатив билет на поезд Мари Васильефф, я остался с тремя сотнями франков в кармане. Когда я сюда собирался, мне в голову не могло прийти ничего подобного, так что мне даже не во что переодеться. А в Париже я задолжал несколько тысяч квартирной хозяйке, и теперь она ни за что не позволит забрать хоть что-нибудь из квартиры.

Он говорил, а сам следил за бильярдными шарами, которые игроки гоняли по зеленому сукну. Игроки, невзрачные местные юнцы, время от времени завистливо поглядывали на элегантного, вальяжного посетителя.

— Только и всего. Все-таки мне хотелось бы явиться на похороны матери в черном костюме. А в здешних краях ни один портной не станет шить мне в кредит, даже если я пообещаю заплатить ему через несколько дней. В банке мне сообщили, что счет матери блокирован, да и на счете всего семьсот с чем-то франков. А знаете, кто мне сообщил все эти радостные вести?

— Сын вашего управляющего.

— Вот именно.

Граф глотнул обжигающего грога и примолк, по-прежнему не сводя глаз с бильярдного стола. Оркестр тем временем заиграл Венский вальс, и по странной случайности бильярдные шары стучали точно в такт музыке.

В жарко натопленном кафе царил полумрак, хотя электрические лампы уже зажгли. Здесь сохранилась подлинная атмосфера старинного провинциального кафе, и единственной уступкой современности был плакатик, гласивший: «Коктейли по шесть франков».

Мегрэ неторопливо покуривал. И тоже не сводил глаз с бильярдного стола, над которым висела лампа в зеленом картонном абажуре. Время от времени распахивалась входная дверь и на мгновение в кафе врывался поток ледяного воздуха.

— Давайте сядем подальше от двери.

Голос, произнесший эти слова, принадлежал буржскому толстяку адвокату. Он прошел мимо столика, где сидели граф и Мегрэ; следом за ним — Жан Метейе в белых шерстяных перчатках. Они пробирались к столику, не глядя по сторонам, и заметили Мегрэ и графа, лишь когда уселись.

Они оказались почти напротив друг друга. На щеках Метейе проступил легкий румянец, и, когда он обратился к официанту, голос его прозвучал несколько нетвердо:

— Порцию шоколада.

А Сен-Фиакр вполголоса съязвил:

— Давай, давай, дорогуша.

Какая-то женщина уселась за стол, стоявший как раз посредине между столами обеих пар. Она по-приятельски улыбнулась официанту и негромко проговорила:

— Мне как обычно.

Ей принесли шерри. Она принялась пудриться и красить губы, а сама, хлопая ресницами, никак не могла Решить — на чей стол обратить призывный взгляд.

На кого стоит повести атаку — на широкого и уютного Мегрэ или на адвоката: тот выглядел куда элегантней и Уже с эдакой улыбочкой разглядывал ее.

— Вот так! Придется мне возглавить траурный кортеж, будучи в сером костюме, — тихонько проговорил граф де Сен-Фиакр. — Не могу же я одолжить черный костюм у дворецкого или надеть визитку покойного отца!

За исключением адвоката, явно проявлявшего интерес к новой посетительнице, все следили за партией на ближайшем бильярде.

Всего в кафе было три бильярдных стола, и на двух шла игра. Как раз в ту минуту, когда музыканты кончили играть, раздались крики браво. И вновь зал наполнился звоном бокалов и звяканьем посуды.

— Три портвейна!

Дверь то и дело распахивалась. Волны холодного воздуха постепенно растворялись в жаркой атмосфере кафе.

Кассирша щелкнула выключателем у себя над спиной, и над третьим бильярдным столом зажглись лампы.

— Тридцать очков, — произнес чей-то голос.

И, обращаясь к официанту:

— Стакан виши… Нет, лучше виттель-фрез[4].

Голос принадлежал Эмилю Готье — он старательно натирал мелом рукоятку кия. Затем поставил маркер на нулевую отметку. Партнером его был заместитель директора банка — мужчина с черными, подкрученными кверху усами, лет на десять старше Эмиля.

Лишь после третьего шара, который он влепил в стенку, Эмиль заметил Мегрэ. Чуть смутившись, он кивнул комиссару. Но потом настолько увлекся игрой, что совершенно перестал замечать что-либо вокруг.

— Если вас не пугает холод, то в моей машине, разумеется, найдется для вас место, — сказал меж тем Морис де Сен-Фиакр. — Позвольте угостить вас чем-нибудь? Знаете, я все же в состоянии заплатить за аперитив.

— Официант, — громко окликнул Жан Метейе, — закажите для меня телефонный разговор с Буржем, номер семнадцать.

Это был номер его отца. Через несколько минут он вошел в кабинку и закрыл за собой дверь.

А комиссар все курил свою трубку. Заказал вторую кружку пива. И, вероятно, из-за того, что он был подородней, чем адвокат, женщина остановила свой выбор на нем. Всякий раз, когда комиссар поворачивался в ее сторону, она улыбалась ему, как старому знакомому.

Ей и в голову не приходило, что он думал в эту минуту о старушенции, как называл покойную графиню ее собственный сын, об этой пожилой женщине, бездыханное тело которой лежало сейчас в комнате на втором этаже замка, а мимо шли и шли крестьяне, толкая друг друга локтями.

Он помнил ее совсем иной. Помнил, какой она была в те времена, когда вереницы машин еще не выстраивались перед «Кафе де Пари», а в самом кафе еще и в помине не было никаких коктейлей.

Мегрэ видел ее как сейчас: вот прогуливается по парку высокая грациозная молодая аристократка, точь-в-точь героиня народного романа, а рядом кормилица катит детскую коляску.

В те годы Мегрэ был еще ребенком, и волосы его торчали хохолком на затылке, как у рыжего служки и Эмиля Готье.

Как завидовал он графу в то утро, когда супруги отправлялись в Экс-ле-Бен в собственном автомобиле (одном из первых, появившихся в этих краях), заваленном меховыми пледами, шубами, от которых вся машина благоухала духами! Лицо графини было скрыто вуалеткой. Граф надевал автомобильные очки-консервы. Вся сцена походила на героическое похищение. А кормилица трясла ручонкой младенца, словно и он прощался с Родителями.

И вот теперь покойницу кропили святой водой, и от горящих свеч в комнате пахло паленым воском.

Эмиль Готье, деловито расхаживавший вокруг стола, с упоением предавался игре, время от времени с важным видом негромко объявляя счет:

— Семь…

И вновь примерялся ударить по шару. Он выигрывал.

Его черноусый начальник кисло проговорил:

— Потрясающе!

А поверх зеленого сукна глядели друг на друга двое мужчин: Жан Метейе, которому все что-то нашептывал улыбчивый адвокат, и граф де Сен-Фиакр, вялым жестом подозвавший вдруг официанта.

— Еще порцию грога!

Мысли Мегрэ обратились теперь на скаутский свисток. Замечательный бронзовый двухзвучный свисток, какого никогда не было у комиссара.

Глава 8 Приглашение на ужин

— Опять он собрался звонить, — вздохнул комиссар, увидав, что Метейе вновь поднялся с места.

Он проводил его взглядом, и оказалось, что секретарь направляется отнюдь не к телефонной будке и не в уборную. Между тем толстячок адвокат весь изъерзался, словно ему не сиделось на месте. При этом он то и дело поглядывал на графа. И даже как будто пытался изобразить подобие улыбки.

Быть может, Мегрэ был здесь лишним? Как бы то ни было, эта сцена напомнила комиссару некоторые эпизоды юности: компания приятелей сидит в какой-нибудь пивной вроде этого кафе, а где-нибудь в другой конце зала — две женщины. И вот начинаются споры, обсуждения, сомнения и колебания, в конце концов зовут официанта и просят передать записочку…

Адвокат пребывал в таком же возбуждении. И женщина, сидевшая за два столика от Мегрэ, ошибочно приняв это волнение на свой счет, заулыбалась, открыла сумочку и, вынув пудреницу, припудрила нос.

— Я сейчас вернусь, — обратился комиссар к Морису де Сен-Фиакру. Пройдя через зал вслед за Жаном Метейе, он обнаружил не замеченную им ранее дверь, за которой начинался широкий коридор, застланный красным ковром. В конце коридора у стойки, на которой лежала толстенная книга, сидела за телефонным коммутатором какая-то женщина. Здесь же, у стойки, торчал теперь Метейе, беседовавший с женщиной. Как видно, разговор их подходил к концу — секретарь собрался уходить как раз в ту минуту, когда комиссар двинулся по коридору.

— Спасибо, мадемуазель. Значит, первая улица налево?

Казалось, появление комиссара ничуть его не смутило и не напугало. Скорее, напротив. Глаза его весело поблескивали.

— А я и не знал, что здесь у вас есть гостиница, — проговорил комиссар, обращаясь к девушке.

— Вы остановились где-то в другом месте? Зря. Это лучшая гостиница в Мулене.

— Скажите, у вас не останавливался граф де Сен-Фиакр?

Девушка чуть было не расхохоталась. Потом вдруг посерьезнела.

— Что он натворил? — поинтересовалась она чуть встревоженно. — За пять минут уже второй раз…

— Куда вы отослали моего предшественника?

— Он хотел знать, здесь ли граф провел ночь с субботы на воскресенье. Пока что я ничего не могу сказать — ночной портье еще не пришел. Тогда этот господин поинтересовался, есть ли у нас гараж, и отправился прямо туда.

Черт подери! Комиссару не оставалось ничего другого, как последовать за Метейе.

— А гараж находится на первой улице налево, — раздосадованно проговорил он.

— Именно так. И работает всю ночь.

Жан Метейе не терял времени даром: Мегрэ еще только свернул на указанную улицу, а он уже возвращался, насвистывая на ходу. В углу гаража присел перекусить сторож.

— Я к вам по тому же делу, что и предыдущий посетитель. Меня интересует желтый автомобиль. Кто-нибудь брал его в ночь с субботы на воскресенье?

На столе красовалась десятифранковая купюра. Мегрэ положил туда еще столько же.

— Да, брали — около полуночи.

— А потом вернули?

— Часа в три ночи.

— Машина была грязная?

— Да не очень. Погода, знаете ли, сухая.

— Они пришли вдвоем, не так ли? Мужчина и женщина.

— Нет, только мужчина.

— Такой низенький и худой?

— Да нет, наоборот, очень высокий и вообще здоровенный.

Несомненно, речь шла о графе де Сен-Фиакре.



В кафе, куда вернулся Мегрэ, вновь надрывался оркестр, и первое, что заметил комиссар, войдя в зал, был пустой столик в углу, где сидели Метейе и его адвокат.

Правда, через мгновение он обнаружил адвоката: тот сидел на его собственном месте рядом с графом де Сен-Фиакром.

При виде комиссара законник поднялся с банкетки.

— Прошу меня извинить… Ну что вы! Садитесь, прошу вас…

Но сам он вовсе не собирался уходить. Наоборот, уселся напротив. Выглядел он очень оживленным, даже щеки порозовели. Похоже, он старался поскорее закончить щекотливое дело. Адвокат без конца озирался, ища глазами Метейе, но того нигде не было видно.

— Сейчас вам все станет ясно, господин комиссар. Сам бы я не решился явиться в замок, что совершенно естественно. Но раз случаю угодно было столкнуть нас, если можно так выразиться, на нейтральной территории…

Он через силу заулыбался. И после каждой фразы кивал собеседникам, словно раскланиваясь в знак признательности за одобрение.

— Как я уже говорил своему клиенту, при такой тягостной ситуации совершенно незачем еще более усугублять положение излишней обидчивостью. Господин Жан Метейе прекрасно это понял. И как раз перед вашим приходом, господин комиссар, я говорил графу, что мы не прочь договориться полюбовно.

Мегрэ проворчал:

— Черт подери!

А сам подумал:

«Ну, любезный, если через пять минут ты не получишь по физиономии от этого самого господина, которого так сладко улещиваешь, считай, что тебе крупно повезло».

Бильярдисты по-прежнему кружили вокруг стола, крытого зеленым сукном. А женщина тем временем положила на стол сумочку и отправилась в дальний конец зала.

— Вот еще одна дурища, которая никак не возьмет в толк, в чем тут дело. Ее, по всей видимости, осенила блестящая мысль — Метейе вышел, чтобы переговорить с ней без свидетелей. Теперь она примется его разыскивать.

Мегрэ не ошибся: слегка подбоченясь, женщина расхаживала по кафе, стараясь отыскать Метейе.

А адвокат все не умолкал.

— Налицо весьма сложное сплетение интересов и прав, и со своей стороны мы готовы…

— К чему? — в упор спросил Сен-Фиакр.

— Ну… Вообще…

Адвокат забыл, что сидит за чужим столиком, и, чтобы перевести дух, машинально отхлебнул из кружки комиссара.

— Я понимаю — здесь не самое подходящее место.

Да и время тоже. Но не забывайте: мы лучше, чем кто-либо, знаем финансовое положение…

— Моей матери. Что дальше?

— Из деликатности, что делает ему честь, мой клиент перебрался в гостиницу.

Бедняга адвокат! Теперь, когда на него в упор уставился Морис де Сен-Фиакр, он с трудом ворочал языком и каждое слово стоило ему огромного усилия.

— Вы понимаете меня, господин комиссар, не так ли? Как известно, завещание хранится у нотариуса. Успокойтесь. Права господина графа ничуть не нарушены. Но, однако, в завещании фигурирует и Жан Метейе. Дела графини крайне запутаны. Лишь мой клиент знает, что к чему.

Мегрэ восхитился самообладанием графа, которому удавалось хранить прямо-таки ангельское спокойствие.

Он даже слегка улыбался.

— О да, он был образцовым секретарем, — совершенно серьезно проговорил он.

— Заметьте, сам он из прекрасной семьи и получил великолепное образование. Я знаю его родителей. Отец…

— Вернемся к наследству, хорошо?

Совершенно невероятное везение! Адвокат едва мог поверить собственным ушам.

— Позвольте что-нибудь для вас заказать. Официант!

Господам то же самое, что раньше, не так ли? И один рафаэль-ситрон для меня.

А через два столика от них женщина с мрачным видом уселась на свое место, не найдя Метейе, она решила, на худой конец, попытать счастья с кем-нибудь из бильярдистов.

— Как я уже говорил, мой клиент готов вам помочь.

Он не питает доверия к некоторым личностям и сам расскажет вам, какие темные махинации проворачивали здесь эти людишки, отнюдь не страдающие от избытка совести. Наконец…

Теперь он подошел к самому трудному. Несмотря на весь свой апломб, адвокат судорожно сглотнул и лишь потом продолжил:

— Вы сами убедились — касса замка пуста. Но ведь совершенно необходимо, чтобы госпожа ваша матушка…

— Госпожа ваша матушка! — восхищенно подхватил Мегрэ.

— Госпожа ваша матушка… — повторил адвокат, и бровью не поведя. — О чем бишь я? Ах да! Необходимо, чтобы похороны были достойны семьи де Сен-Фиакров. И пока дела будут улаживаться ко всеобщему удовлетворению, мой клиент готов приложить все усилия, чтобы…

— Иначе говоря, он одолжит денег на похороны? Вы это имели в виду?

Мегрэ не осмеливался взглянуть на графа. Не сводя глаз с Эмиля Готье, который вновь провел серию блистательных ударов, комиссар, весь напружинившись, ждал, что за их столиком вот-вот разразится жуткий скандал.

Но нет. Граф де Сен-Фиакр поднялся с места и обратился к новому посетителю:

— Садитесь же за наш столик, сударь.

Он обращался к успевшему вернуться в кафе Жану Метейе, которому адвокат, по всей видимости, знаком Дал понять, что все идет хорошо.

— Вам тоже рафаэль-ситрон? Официант!

В зале раздались аплодисменты, оркестр закончил очередную пьесу. Но шум стих, и говорить стало еще более неловко — голоса зазвучали четче и громче. В наступившей тишине только и было слышно, как стучат, сталкиваясь, бильярдные шары.

— Я сказал господину графу, и он прекрасно все понял…

— Кому коктейль?

— Вы приехали сюда на такси, господа? В таком случае, если вы собираетесь ехать обратно в Сен-Фиакр, моя машина — в вашем распоряжении. Правда, нам придется слегка потесниться, я уже предложил комиссару захватить его с собой. Сколько с меня, официант? Да нет же, я сам за все заплачу.

Но адвокат уже поднялся и сунул стофранковую ассигнацию в руку официанта, осведомившегося:

— За все?

— Ну конечно!

А граф, изобразив самую что ни на есть очаровательную улыбку, проговорил:

— Право, вы слишком любезны.

Эмиль Готье, наблюдавший, как они, уходя, расшаркивались друг перед другом у дверей, даже забыл, что ему пора наконец бить по шару.



В машине адвокат оказался рядом с сидевшим за рулем графом. А на заднем сиденье, куда уселся Мегрэ, едва хватило места для Жана Метейе.

Было холодно. Фары едва освещали дорогу. В машине без глушителя говорить было трудно.

Интересно, всегда ли Морис де Сен-Фиакр ездит на такой бешеной скорости? Или это маленькая месть? Как бы то ни было, двадцать пять километров от Мулена до замка они проделали меньше чем за четверть часа — не сбрасывая газа на виражах, стрелой мчась во мраке, так что в какой-то момент машина только чудом не врезалась в телегу, стоявшую посреди дороги, и то лишь потому, что граф объехал ее по насыпи.

Студеный ветер обжигал лицо. Мегрэ пришлось обеими руками придерживать воротник пальто. По деревне они промчались, не сбавляя скорости. Лишь на мгновение показались освещенные окна гостиницы, мелькнула островерхая колокольня церкви.

От внезапной остановки пассажиры повалились друг на друга. Оказалось, что машина уже стоит у крыльца замка. Видно было, как в полуподвальной кухне ужинают слуги. Кто-то хохотал во весь голос.

— Господа, позвольте предложить вам поужинать.

Метейе и адвокат неуверенно переглянулись. Граф дружески подтолкнул их к дверям замка.

— Прошу вас, теперь моя очередь, не правда ли?

И, когда они вошли в вестибюль, добавил:

— К несчастью, это будет не слишком весело.

Мегрэ хотел было сказать ему кое-что без свидетелей, но граф, не дав ему и слова молвить, отворил дверь в курительную.

— Я вынужден оставить вас на несколько минут, а вы тем временем выпейте чего-нибудь. Мне нужно отдать кое-какие распоряжения. Господин Метейе, вы ведь знаете, где стоят бутылки. Там еще осталось что-нибудь приличное?

И граф нажал на кнопку электрического звонка. Однако дворецкого не было довольно долго, и появился он, дожевывая на ходу, с салфеткой в руках.

Резким движением граф выхватил у него салфетку.

— Вызовите ко мне управляющего. Потом соедините меня по телефону с приходским домом, а затем с доктором.

И, обращаясь к гостям, проговорил:

— Вы позволите?

Телефонный аппарат находился в вестибюле. Как и во всем замке, здесь царил полумрак. В это захолустье еще не подвели электричество, и замок получал ток от собственного, довольно-таки маломощного движка. Поэтому нити накаливания в лампах светились тусклым, красноватым светом, как в трамваях во время какой-нибудь поломки.

Словом, вестибюль почти утопал в тени — в дальних углах едва проступали контуры мебели.

— Алло! Да, я категорически настаиваю… Спасибо, доктор.

Мегрэ и адвокат нервничали, но старались не подавать виду. Молчание прервал Жан Метейе:

— Что вы будете пить, комиссар? По-моему, портвейна больше не осталось. Но есть кое-что покрепче.

Комнаты первого этажа располагались анфиладой.

Сейчас все проходные двери были распахнуты. Сначала шла столовая. Потом гостиная. Затем курительная, где находились теперь трое гостей. И наконец, библиотека, куда и отправился за выпивкой юный секретарь.

— Алло!.. Да… Так, значит, я могу рассчитывать?.. В таком случае, до встречи.

Граф все звонил и звонил по телефону. Потом прошелся по коридору, пробитому по всей длине первого этажа, поднялся на второй, и в комнате покойной шаги его смолкли.

Между тем кто-то протопал по вестибюлю. Затем в дверь постучали, и створки ее распахнулись. На пороге стоял управляющий.

— Вы меня вызывали?

Но обнаружив, что графа в комнате нет, Готье замер, обескураженно уставился на троих мужчин, шагнул назад и принялся о чем-то расспрашивать подоспевшего дворецкого.

— Может быть, принести сельтерской? — суетился меж тем Жан Метейе.

А адвокат, воодушевившись, откашлялся и заговорил:

— У нас обоих довольно-таки странные профессии, комиссар. Вы давно в полиции? Я-то практикую уже пятнадцать лет. Иначе говоря, мне довелось участвовать в самых что ни есть волнующих историях… Ваше здоровье. И ваше, господин Метейе… Рад, что дело принимает для вас такой оборот…

Из коридора донесся голос графа:

— Ну так раздобудьте! Позвоните сыну, он как раз играет сейчас в бильярд в Мулене, в «Кафе де Пари».

Пусть привезет все, что нужно.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел граф.

— Вы нашли, что выпить? А сигар здесь нет?

Он вопросительно глянул на Метейе.

— Только сигареты. Я курю только…

Недоговорив, секретарь в смущении отвернулся.

— Сейчас принесу сигары.

— Господа, прошу извинить меня за скудный ужин, который я вынужден вам предложить. Мы живем вдали от города, и…

— Ну-ну! — вмешался слегка захмелевший адвокат. — Не сомневаюсь: все будет прекрасно. А на этом портрете изображен кто-то из ваших родственников?

И он указал на висевший в большой гостиной портрет мужчины в облегающем рединготе, из-под которого белел туго накрахмаленный пристежной воротничок.

— Это мой отец.

— В самом деле, вы на него похожи.

Вслед за слугой вошел доктор Бушардон и настороженно огляделся по сторонам, словно в предчувствии Драматических событий. Но молодой граф встретил его приветливо и оживленно:

— Проходите, доктор. Полагаю, вы знакомы с Жаном Метейе. А это его адвокат, очаровательный человек — сами увидите. Ну а что до комиссара…

Мегрэ и Бушардон обменялись рукопожатием, и через несколько минут Бушардон пробурчал на ухо комиссару:

Что вы тут подстроили?

— Это не я. Это он.

Чтобы приободриться и вообще прийти в себя, адвокат без конца подходил к круглому столику и пил бокал за бокалом. Судя по всему, он даже не замечал, что чрезмерно налегает на спиртное.

— Что за чудо этот старинный замок! Какая была бы декорация для фильма! Совсем недавно я говорил об этом буржскому прокурору — он на дух не переносит кинематограф. Пока фильмы будут сниматься в таких декорациях, которые…

Возбуждение его нарастало прямо на глазах, он без конца приставал с разговорами то к Мегрэ, то к секретарю, то к управляющему.

А граф тем временем подошел к Метейе и пугающе любезно заговорил с ним:

— Не правда ли, в этих краях самое грустное время — это долгие зимние вечера. Помнится, в мое время отец тоже зачастую коротал время в обществе местного врача и священника. С тех пор здесь сменился и священник, и врач. Наш прежний доктор тоже был совершеннейший нехристь, так что любой разговор рано или поздно превращался в философскую дискуссию. А вот и…

В дверях появился кюре: подобравшись, лихорадочно поблескивая ввалившимися глазами, он замер на пороге, словно не решаясь войти.

— Извините за опоздание, но я…

В распахнутые двери было видно, как двое слуг накрывают в столовой на стол.

— Предложите же господину кюре чего-нибудь выпить.

Граф обращался к Жану Метейе. Мегрэ заметил, что секретарь ничего не пьет, зато адвокат хмелеет прямо на глазах. Закусив удила, он яростно доказывал комиссару:

— Немного дипломатии — только и всего. Или, если хотите, знание человеческой природы. Они ведь почти ровесники, оба — из хороших семей. Скажите на милость, почему же они должны глядеть друг на друга волком? Самое любопытное…

Рассмеявшись, он опять приложился к рюмке.

— Заключается в том, что все произошло совершенно случайно, в захудалом провинциальном кафе. Чем и хороши подобные заведения: каждый чувствует себя там как дома.

На улице послышался рокот мотора. Чуть погодя граф на мгновение заглянул в столовую, где по-прежнему суетился дворецкий, и о чем-то распорядился:

— Да, оба… Если угодно… Это приказ!

В эту минуту зазвонил телефон, и граф вернулся к гостям. В курительную вошел дворецкий:

— Звонит агент похоронного бюро. Спрашивает, в котором часу привезти гроб.

— Когда ему будет угодно.

— Слушаюсь, господин граф.

И с деланным оживлением Морис де Сен-Фиакр воскликнул:

— Прошу к столу. Я приказал принести из погреба последние бутылки. Прошу вас, господин кюре, проходите первым. Нам будет слегка недоставать женского общества, но…

Мегрэ хотел было что-то сказать графу наедине и тронул его за рукав. Но тот, порывисто заглянув ему в глаза, резко высвободил руку и прошел в столовую.

— Кроме того, я пригласил в нашу компанию управляющего, господина Готье, и его сына — весьма многообещающего юношу.

Взглянув на юного клерка, Мегрэ, несмотря на терзавшую его тревогу, не мог удержать улыбки. Волосы юноши были совсем мокрые, перед тем как явиться в замок, он тщательно причесался, выровнял пробор, старательно вымыл лицо и руки и даже переменил галстук.

— Прошу за стол, господа.

Мегрэ явственно уловил сдавленное рыдание, прозвучавшее в голосе графа. Но, кроме него, никто этого не заметил: всеобщее внимание отвлек доктор, схватив запыленную бутылку и восхищенно пробормотав:

— Так, значит, у вас еще осталось это замечательное вино? Это же Оспис де Бом девяносто шестого года! Я думал, все уже закуплено рестораном Ларю и…

Конец фразы потонул в шуме отодвигаемых стульев.

Священник, сложив руки на скатерти, потупив глаза и беззвучно шевеля губами, читал молитву.

Мегрэ заметил устремленный на него пристальный взгляд де Сен-Фиакра.

Глава 9 Под знаком Вальтера Скотта

Благодаря резным деревянным панелям, сплошь покрывавшим стены до потолка, из всех комнат замка столовая в наибольшей степени сохранила былой облик. К тому же она была относительно небольшой и в сочетании с высоченным потолком выглядела не столько торжественно, сколько мрачно, — так и казалось, что ты сидишь на дне глубокого колодца.

На каждой резной панели — по два электрических светильника, в точности, вплоть до потеков воска, имитирующих восковые свечи.

Посреди стола самый что ни на есть настоящий канделябр — семисвечник с зажженными свечами.

Граф де Сен-Фиакр и Мегрэ сидели друг напротив друга, но из-за канделябра не могли видеть один другого иначе, как вытянув шеи и взглянув поверх язычков пламени.

Справа от графа — священник. Слева — доктор Бушардон. Как-то само собой получилось, что Жан Метейе и его адвокат оказались на разных концах стола. По правую руку от комиссара сидел управляющий, по левую — Эмиль Готье.

Время от времени дворецкий появлялся из полумрака, подавал что-либо сотрапезникам или наливал им вина, но стоило ему отойти на несколько шагов, и он полностью растворялся во тьме — виднелись лишь белые перчатки.

— Вы не находите, что атмосфера здесь прямо как в романе Вальтера Скотта?

Граф уронил замечание как бы походя, небрежно. Однако Мегрэ навострил уши: нечто особенное в интонации де Сен-Фиакра подсказало ему, что сейчас-то и начнется необычное.

Гости занялись закусками. На столе в беспорядке стояло штук двадцать бутылок красного и белого вина — бордоского и бургундского, — и каждый пил в свое удовольствие.

— Лишь одна деталь подкачала, — продолжал меж тем Морис де Сен-Фиакр. — В романе Вальтера Скотта бедная старушенция, которая лежит теперь наверху, наверняка принялась бы истошно вопить.

На несколько мгновений все так и замерли, даже жевать перестали: по комнате пронесся словно порыв ледяного ветра.

— В самом деле, Готье, она там сейчас совсем одна?

Судорожно проглотив пищу, управляющий, запинаясь, отвечал:

— Она… Да… В комнате госпожи графини никого нет.

— Вот уж невесело там!

В это мгновение Мегрэ почувствовал, как кто-то настойчиво толкает его ногой, но кто — непонятно. Стол был круглый, и каждый мог легко дотянуться до середины. Весь вечер комиссар пребывал в замешательстве — этот кто-то постоянно толкал его ногой, причем все чаще и чаще.

— Она приняла сегодня много народу?

Всем сделалось неловко: граф говорил о покойной Матери, словно о живом человеке. А Метейе, как заметил комиссар, был настолько этим потрясен, что даже перестал есть и уставился в пространство. Под глазами У него вдруг обозначились темные круги.

— С ней попрощались почти все местные фермеры, — звучно и серьезно отозвался управляющий.

Стоило дворецкому заметить, что кто-нибудь из гостей тянется к бутылке, как он тут же бесшумно возникал из темноты. Над столом появлялся черный рукав, торчащая из него рука в белой перчатке наливала вино в бокал и проделывала это так бесшумно, так ловко, что окончательно захмелевший адвокат раза три-четыре повторил свой маневр, чтобы полюбоваться искусством дворецкого.

Он зачарованно следил за движениями этой руки, даже мимоходом не задевавшей его плеча, и в конце концов не мог сдержать восхищения.

— Потрясающе! Дворецкий, вы настоящий ас, и будь у меня собственный замок, я непременно взял бы вас на службу.

— Ба! Да ведь замок скоро пойдет с молотка, и совсем недорого.

На этот раз Мегрэ не сдержался и хмуро взглянул на Сен-Фиакра, который по-прежнему говорил небрежно, как бы мимоходом, но в то же время словно в каком-то угаре. В его выходках было что-то издевательское, язвительное. Может быть, у него стали сдавать нервы? Или он всегда шутит так мрачно?

— Цыплята в полутрауре, — объявил граф, словно заправский дворецкий, когда настоящий дворецкий принес цыплят с трюфелями. — И, безо всякого перехода, тем же беззаботно-легким тоном добавил: — Убийца будет есть цыпленка в полутрауре, как и все остальные.

Руки дворецкого мелькали над столом. Послышался голос управляющего, с комическим огорчением запротестовавшего:

— Помилуйте, господин граф…

— Ну и что? Что в этом необычного? Убийца сидит среди нас, это несомненно. Пусть, однако, это не лишает вас аппетита, господин кюре. Покойница тоже лежит в доме, но это не мешает нам ужинать. Альбер, подлейте вина господину кюре.

Кто-то вновь толкнул Мегрэ под столом. Комиссар уронил салфетку, наклонился — но было уже поздно.

Когда он выпрямился, граф, не отрываясь от еды, принялся разглагольствовать:

— Я давеча упомянул о Вальтере Скотте. Разумеется, в этой комнате особая атмосфера, но, главное, среди нас находится убийца. В сущности, это настоящие поминки, не так ли? Похороны состоятся завтра утром, и вполне возможно, что мы так и просидим здесь до самого утра. Следует отдать должное господину Метейе: он хотя бы позаботился заставить погребец прекрасным виски.

Мегрэ все прикидывал, сколько же выпил к этому времени молодой граф. Наверное, поменьше, чем адвокат, который возбужденно подхватил:

— Великолепным! Это уж точно. Как-никак мой клиент происходит из семьи потомственных виноделов, и…

— Я и говорю… О чем бишь я говорил… Ах да! Альбер, налейте вина господину кюре.

— Так вот, я и говорю: раз убийца находится здесь, среди нас, то остальные оказываются как бы в роли судей. Вот этим наше сборище и напоминает сцену из романа Вальтера Скотта.

Обратите внимание, в действительности убийца ничем не рискует. Не правда ли, комиссар? Подложить в молитвенник какую-то там бумажку — это еще не преступление.

Кстати, доктор, когда у матери был последний приступ?

Утерев губы, доктор хмуро обвел взглядом гостей и ворчливо ответил:

Три месяца назад, после вашей телеграммы из Берлина, когда вы сообщили, что лежите совсем больной в гостинице и что…

— Мне нужны деньги. Именно так.

— В тот раз я объявил, что стоит графине еще разок поволноваться, и последствия могут оказаться самыми пагубными.

— Так что… Погодите, а кто знал об этом? Разумеется, Жан Метейе. Само собой, я сам. И папаша Готье — он ведь почти член семьи. Наконец вы, доктор, и вы, господин кюре.

Граф залпом осушил бокал вина и, скривившись, проговорил:

— Иначе говоря, по логике вещей, почти каждого из нас можно считать потенциальным убийцей. Если это доставит вам удовольствие, господа… — Он словно нарочно подбирал самые неуместные, самые шокирующие выражения! — Если это доставит вам удовольствие, мы рассмотрим каждый конкретный случай. Начнем с господина кюре. Была ли ему какая-либо корысть убивать мою мать? Как вы убедитесь сами, на этот вопрос не так легко дать ответ, как кажется. Денежные вопросы я оставляю в стороне…

Судорожно хватая воздух ртом, священник, казалось, порывался встать.

— Господину кюре не на что было надеяться. Но по натуре он мистик, апостол, почти святой. И вот у него есть странная прихожанка, на редкость скандального поведения. То она не выходит из церкви как самая истая христианка, то навлекает позор на весь Сен-Фиакр.

Да нет же! Не делайте такого лица, Метейе. У нас здесь мальчишник. Считайте, что мы занимаемся теперь высокой психологией.

Вера господина кюре столь горяча, что вполне могла бы толкнуть его на некоторые крайности. Недаром в былые времена грешников сжигали на кострах, дабы очистить от греха. Мать пришла к заутрене. Причастилась. На нее снизошла благодать. Но не пройдет и часу, как она вновь погрязнет во грехе и навлечет на себя позор.

Однако если она умрет прямо здесь, на церковной скамье, в святости…

— Но… — начал было священник, у которого даже слезы навернулись на глаза. Стараясь справиться с волнением, он изо всех сил вцепился в спинку стула.

— Ну что вы, господин кюре. Мы ведь упражняемся в психологии. Я просто хочу вам доказать, что даже самых суровых аскетов можно заподозрить в способности к величайшим зверствам. Однако перейдем к доктору: тут дело посложнее. Бушардон отнюдь не святой. Но спасительным для него является тот факт, что его никак нельзя причислить к истинным ученым. Будь он исследователем, ему вполне можно было бы приписать этот трюк с газетной вырезкой, вложенной в молитвенник, хотя бы ради того, чтобы выяснить способность больного сердца сопротивляться недугу…

Позвякивание вилок о тарелки слышалось все реже и наконец совсем смолкло. На лицах гостей читались тревога, настороженность, растерянность. Лишь дворецкий бесшумно, с точностью метронома, наполнял бокалы.

— Что-то вы помрачнели, господа. Мы с вами вполне разумные люди, неужели мы не можем попросту поговорить о некоторых вещах?

Альбер, подавайте следующую перемену. Итак, оставим доктора в покое, коли уж он не ученый и не исследователь. Заурядность оказалась для него спасительной.

Хмыкнув, граф повернулся к Готье-старшему.

— Теперь ваш черед. Тут дело посложнее. Но мы по-прежнему рассуждаем совершенно отвлеченно, не так ли? В вашем случае возможны два варианта. Представим себе, что вы — образцовый управляющий, честный, порядочный человек, посвятивший всю свою жизнь служению хозяевам, процветанию замка, где вы живете с колыбели. Положим, вы живете здесь отнюдь не с колыбели, но это неважно… В таком случае ваша позиция не совсем ясна. У Сен-Фиакров лишь один-единственный наследник мужского пола. И вот прямо из-под носа этого наследника его достояние по кусочкам растаскивают. Графиня ведет себя безрассудно. Не пора ли спасти хотя бы то, что осталось?

Вы ведете себя столь же благородно, как заправский герой Вальтера Скотта, и это напоминает ситуацию с господином кюре.

Но есть и другая вероятность. Вы отнюдь не образцовый управляющий, с колыбели живущий при замке. Вы — мерзавец и уже много лет пользуетесь и злоупотребляете слабостью своих хозяев. Втихую скупаете все фермы, которые они вынуждены продавать. И заклады выкупаете тоже вы. Да не злитесь же, Готье.

Разве господин священник сердился? Но это не все.

Еще немного — и вы станете полноправным владельцем замка.

— Господин граф!

— Разве вы не знаете правил игры? Говорю вам, это игра! Если угодно, мы играем в полицейских. Представьте, что мы все, подобно вашему соседу по столу, служим в полиции. Итак, наступает момент, когда графиня вот-вот дойдет до роковой черты и ей придется распродать последнее. А уж тогда непременно станет известно, что именно вы воспользовались ситуацией.

Так не лучше ли графине без лишнего шума умереть, тем паче что в таком случае ей не доведется познать нужду? — И, повернувшись к дворецкому, походившему на призрачную тень из царства теней, на демона с мертвенно-белыми руками, граф распорядился: — Альбер, принесите батюшкин револьвер. Раз он все еще здесь…

Он налил вина себе и двум своим соседям, затем протянул бутылку комиссару.

— Пожалуйста, налейте всем вина по вашей стороне стола. Уф! Вот мы и сыграли полтура нашей игры. Однако следует подождать Альбера. Господин Метейе, вы ничего не пьете…

Ответом ему было сдавленное «спасибо».

— А вы, мэтр?

И тот с набитым ртом, чуть ли не давясь, ответил:

— Спасибо, спасибо! У меня есть все, что нужно. Ну знаете! Из вас мог бы получиться великолепный прокурор!

Посмеиваясь, он один уплетал ужин с прямо-таки неприличным аппетитом, то и дело вливая в себя то бокал бургундского, то бокал бордоского и уже не ощущая разницы.

Часы на колокольне тоненько прозвонили десять.

Альбер протянул графу внушительных размеров револьвер, и Морис де Сен-Фиакр проверил, заряжен ли он.

— Прекрасно! Я кладу его здесь, прямо посреди стола. Обратите внимание, господа: стол круглый, и револьвер находится на равном расстоянии от каждого.

Три случая мы уже рассмотрели. Теперь разберем три оставшихся. Но прежде позвольте мне сделать одно предсказание. Дабы не изменять традициям Вальтера Скотта, должен вам сообщить, что еще до полуночи убийца моей матери будет мертв.

Мегрэ пристально посмотрел на него через стол и заметил, что глаза графа горят лихорадочным огнем, словно он изрядно пьян. В ту же секунду комиссар почувствовал, что кто-то опять толкает его ногой под столом.

— Итак, я продолжаю… Отведайте салату, господа…

Теперь перейдем к вашему соседу слева, комиссар, то есть к Эмилю Готье. Серьезный юноша, труженик, как говорят обычно при раздаче школьных наград, он выбился в люди благодаря собственному усердию и упорству.

Мог ли он совершить убийство?

Допустим, он работал на своего папашу, был с ним в сговоре.

Он каждый день ездит в Мулен. Лучше, чем кто-либо Другой, разбирается в финансовых делах семьи. Для него проще простого повидаться с издателем или типографским рабочим.

Ладно. Перейдем ко второй гипотезе. Извините, Метейе, мнепридется сказать, если это вам еще неизвестно, что у вас был соперник. Эмиль Готье, конечно, не красавец, что не помешало ему быть вашим предшественником на том месте, которое вы заняли с таким тактом.

Случилось все это несколько лет назад. Возможно, он таил некие надежды, а может быть, ему и впоследствии доводилось растрогать слишком нежное сердце моей матери?

Словом, он был ее официальным протеже и мог лелеять любые смелые надежды.

Потом появились вы. И взяли над ним верх.

А что, если убить графиню и в то же время обратить все подозрения на вас?

Мегрэ чувствовал себя до крайности неуютно. Все это выглядело омерзительно, кощунственно. Сен-Фиакр говорил с неизменным пафосом. А каждый из гостей спрашивал себя, выдержит ли он до конца это безобразие. И вообще, что делать? Сидеть и молча все сносить или встать и уйти?

— Как видите, мы по уши увязли в поэзии. Обратите внимание, даже графиня, которая лежит сейчас там, наверху, имей она возможность заговорить, не могла бы сообщить нам разгадку этой тайны. Лишь убийце известны все подробности преступления. Ешьте, Эмиль Готье. Главное, не уподобляйтесь своему отцу он вот-вот грохнется в обморок.

Альбер! В шкафу наверняка еще есть несколько бутылок вина. Ваше здоровье, молодой человек.

И граф, улыбаясь, повернулся к Метейе, а тот вскочил как ошпаренный:

— Сударь, мой адвокат…

— Да сядьте вы! Какого черта! И не старайтесь нас убедить, что в ваши лета вы не понимаете шуток.

Пока граф произносил эту тираду, Мегрэ не сводил с него глаз и отметил, что лоб его покрылся крупными каплями пота.

— Никто из нас не стремится выглядеть лучше, чем он есть на самом деле, не так ли? Хорошо. Как я вижу, вы начинаете соображать, что к чему. Прошу вас, отведайте фруктов. Это так полезно для пищеварения…

В комнате было невыносимо жарко, и Мегрэ на мгновение задумался, припоминая, кто же погасил электрические лампы? Ведь теперь горели лишь свечи на столе.

— Ваш случай настолько прост, что даже неинтересно. Вы играли на редкость скучную роль — такую долго не выдержишь. В конце концов, вас внесли в завещание. Но точно так же в любой момент могли вычеркнуть. Однако случись внезапная смерть — и все было бы кончено. Вы обретете свободу. И сможете насладиться плодами своего… своей жертвы… Могу поспорить: вы собирались жениться на какой-нибудь девушке из ваших краев, которую давно держали на примете.

— Позвольте! — попытался вмешаться адвокат, но это выглядело настолько комично, что Мегрэ не мог сдержать улыбки.

— Заткнитесь! И пейте себе.

Голос Сен-Фиакра звучал категорично. Несомненно, он был пьян. Он и говорил с тем красноречием пьяниц, в котором грубость соседствует с тонкостью и остроумием, а плавная и четкая речь то и дело сменяется несвязной скороговоркой.

— А теперь мой черед.

Граф подозвал Альбера.

— Слушайте, старина, поднимитесь-ка наверх. Матери, наверное, не сладко там совсем одной.

Мегрэ заметил, как слуга вопросительно глянул на старого Готье, и тот глазами сделал ему знак повиноваться.

— Минуточку! Сначала подайте на стол бутылки. И виски тоже… Надеюсь, никто не стремится соблюдать этикет.

Граф поглядел на часы.

— Десять минут двенадцатого. Я так много говорю, господин кюре, что даже не слышал, как звонили церковные колокола.

Но тут, заметив, что дворецкий, расставляя на столе новую партию бутылок, слегка передвинул револьвер, граф на мгновение отвлекся:

— Осторожно, Альбер! Он должен лежать на равном расстоянии от каждого.

Морис де Сен-Фиакр подождал, пока за слугой закроется дверь.

— Ну вот, — как бы подводя итог, заметил он. — Теперь мой черед. Я не сообщу вам ничего нового, если скажу, что оказался совершенно никчемным человеком. Разве что за исключением тех лет, пока был жив отец. Но когда он умер, мне было всего семнадцать.

К тому же у меня нет ни гроша. Это известно всем.

Газеты пишут об этом почти в открытую.

Необеспеченные чеки… Приходится регулярно обирать собственную мать… Я придумываю берлинскую историю с болезнью, чтобы вытянуть из нее несколько тысяч франков…

Обратите внимание, в своем роде это тот же фокус с газетной вырезкой, только чуть помягче.

Так как же обстоит дело? Деньги, которые должны достаться мне, расходуются на всяких подонков типа Метейе… Прошу прощения, старина… Мы по-прежнему упражняемся в трансцендентной психологии.

А скоро и вовсе ничего не останется. И вот я звоню матери, когда очередной необеспеченный чек может обернуться для меня тюрьмой. Она отказывается платить. Это можно установить на основе свидетельских показаний.

В конце концов если и дальше так пойдет, то через несколько недель от отцовского наследства не останется ни гроша.

И здесь возможны два варианта, как в случае с Эмилем Готье. Во-первых…

Ни разу за все годы службы комиссару не было настолько не по себе. Не говоря уже о том, что он впервые так отчетливо сознавал: ситуация вышла из-под его контроля. Он просто не в силах с ней совладать. Порой ему казалось, что он уже начинает что-то понимать. Но в следующую секунду очередная тирада де Сен-Фиакра вновь сбивала его с толку.

А под столом кто-то неустанно толкал его ногой.

— Поговорим лучше о чем-нибудь другом, — осмелился предложить вдребезги пьяный адвокат.

— Господа… — начал было священник.

— Извините, вам придется потерпеть, по крайней мере, до полуночи. Так я говорил, что первая гипотеза…

Ну вот, вы сбили меня с мысли…

И, словно это могло прочистить ему мозги, граф налил себе полный стакан виски.

— Кому-кому, а мне прекрасно известно, что мать — женщина весьма чувствительная. Вот я и вкладываю газетную вырезку в молитвенник, чтобы напугать ее и тем самым разжалобить. И собираюсь прямо на следующий день явиться за деньгами, полагая, что она станет гораздо сговорчивее.

Но есть и вторая гипотеза. Разве не могло у меня возникнуть желание убить ее?

Еще не все деньги де Сен-Фиакров вылетели в трубу. Сколько-то все же осталось. А при моем положении даже самая малая толика деньжат может оказаться спасительной.

Я смутно слышал, что Метейе включен в завещание.

Но ведь убийца не может наследовать от своей жертвы.

И разве не на него падут все подозрения? Ведь он частенько бывает в муленской типографии. К тому же он живет в замке и может в любой момент подложить вырезку в молитвенник.

Недаром я примчался в Мулен в субботу вечером, да еще прихватил с собой любовницу. Почему бы мне не подождать результатов демарша прямо на месте?

Он поднялся с бокалом в руках.

— Ваше здоровье, господа. Что-то вы совсем помрачнели. Жаль! Жизнь моей бедной матери все эти годы тоже была беспросветно мрачной. Разве не так, господин кюре? Было бы только справедливо, если бы ее последняя ночь оказалась хоть чуточку веселей.

Он поглядел прямо в глаза комиссару:

— Ваше здоровье, господин Мегрэ.

Над кем он издевался? Над ним? Над собой? Надо всеми?

Мегрэ ощущал присутствие какой-то неведомой силы, против которой бессмысленно бороться. Для некоторых людей в определенные минуты их жизни наступает звездный час, когда они как бы воспаряют и над остальными людьми, и над самими собой.

Так иные игроки в Монте-Карло начинают вдруг бешено выигрывать, на что бы они ни ставили. Так речь, произнесенная никому дотоле не известным представителем парламентской оппозиции, подрывает доверие к правительству, сметая правящий кабинет. И оратор первым же изумляется содеянному: он-то мечтал лишь об упоминании в «Журналь Офисьель».

Такой звездный час выпал теперь на долю Мориса де Сен-Фиакра. В нем пробудилась некая сила, о существовании которой он даже не подозревал, и остальным оставалось лишь смириться.

Но как знать, возможно, его окрыляло всего-навсего алкогольное опьянение?

— Однако, господа, раз у нас есть время до полуночи, вернемся к началу нашей беседы. Я объявил, что убийца моей матери находится среди нас. Доказал, что им мог оказаться любой из присутствующих, за исключением разве что комиссара и доктора, да и то я не вполне уверен…

Кроме того, я сказал, что убийца должен умереть.

Позвольте вновь рассмотреть несколько гипотез. Я знаю, что закон бессилен против убийцы. Но сам он понимает, что, по крайней мере, шестерым людям будет известно о его преступлении.

И вот перед нами вновь открывается несколько возможных вариантов.

Первое более романтично и вполне соответствует духу Вальтера Скотта.

Но мне приходится вновь делать небольшое отступление. В чем особенности данного преступления? Суть в том, что близкое окружение графини составляли пять человек. Пятеро мужчин, в той или иной мере заинтересованных в ее смерти. И вполне вероятно, каждый из них так или иначе прикидывал, каким способом можно было бы лишить ее жизни.

Но осмелился кто-то один. Один из нас — убийца.

Так вот, я с легкостью могу представить себе, как этот человек пытается воспользоваться сегодняшним ужином, чтобы подложить бомбу и отправить к праотцам всю компанию разом. Он-то все равно проиграл.

И Морис де Сен-Фиакр с обезоруживающей улыбкой оглядел всех присутствующих.

— Разве это не увлекательно? Старинная столовая Древнего замка, свечи, заставленный бутылками стол. А потом, в полночь, — смерть. Заметьте, при таком повороте событий и скандала бы не было. Завтра сюда сбегутся люди, но они ровно ничего не поймут. Пойдут разговоры о роковом стечении обстоятельств или об очередном террористическом акте анархистов.

Адвокат заерзал, тревожно огляделся по сторонам, пытаясь хоть что-то разглядеть в подступившем к столу сумраке.

— Позволю себе напомнить, что я как-никак медик, — проворчал Бушардон. — И как врач настоятельно рекомендую всем присутствующим по чашке крепкого черного кофе.

— А я хочу напомнить, что в доме покойница, — медленно проговорил священник.

Граф чуть помедлил. И вновь Мегрэ почувствовал, как чья-то нога толкает его под столом. Комиссар резко наклонился, но опять не успел ничего разглядеть.

— Я же просил вас потерпеть до полуночи. Мы рассмотрели лишь первую гипотезу. Но есть и вторая.

Убийца понимает, что его загнали в угол, он теряет голову от страха и пытается покончить с собой.

Но я не думаю, что он на это решится.

— Умоляю, давайте перейдем в курительную, — заскулил адвокат, поднимаясь. Чтобы удержаться на ногах, ему пришлось опереться на спинку стула.

— И наконец, существует третья гипотеза. Тот из нас, кому дорога честь семьи, приходит на помощь убийце.

Погодите! Это не так просто, как кажется на первый взгляд. Скандала следует избежать. Так почему бы не помочь виновному покончить счеты с жизнью?

Вот он, револьвер на равном расстоянии от каждого из нас. До полуночи остается десять минут. А в полночь, говорю вам еще раз, убийца будет мертв.

На этот раз граф произнес эти слова с такой интонацией, что все буквально остолбенели. У присутствующих захватило дух.

— Жертва лежит наверху, этажом выше. Сейчас с ней никого нет, кроме слуги. А убийца сидит среди нас.

Сен-Фиакр залпом осушил свой бокал. Под столом кто-то неустанно толкал Мегрэ ногой.

— Без шести минут двенадцать. Как по-вашему, это вполне в духе Вальтера Скотта? Трепещите, господин убийца!

Он был пьян. И продолжал накачиваться виски.

— По меньшей мере, пять человек могли обобрать старую женщину, лишившуюся мужа, заботы и защиты.

Но осмелился лишь один. Так что; господа, либо бомба, либо револьвер. Или бомба — и мы все взлетим на воздух, или револьвер — он поразит лишь убийцу… Без четырех минут полночь.

И холодным тоном:

— Имейте в виду, никто ничего не знает.

Он схватил бутылку виски и по кругу наполнил бокалы, начав с Мегрэ и закончив Эмилем Готье.

Но себе он ничего не налил, наверное, и без того выпил достаточно. Одна свеча погасла. Остальные тоже догорали.

— Повторяю — в полночь. Сейчас без трех минут двенадцать.

Он парировал повадки аукциониста.

— Без трех минут полночь. Без двух минут… Убийца сейчас умрет… Читайте молитву, господин кюре… А вы, доктор, неужели не сообразили прихватить с собой медицинский саквояж? Без двух минут… Остается полторы минуты…

Кто-то неустанно толкал Мегрэ ногой. Но теперь комиссар не решался наклоняться, боясь пропустить что-либо из происходящего.

— Вы как хотите, а я ухожу, — вскочив со стула, вскричал адвокат.

Все взоры обратились на него. Адвокат застыл, вцепившись в спинку стула. От двери его отделяло лишь несколько шагов, но как знать, какие опасности подстерегают его на пути. Неожиданно он громко икнул.

И в ту же секунду раздался выстрел. Все остолбенели.

Погасла вторая свеча, и в тот же миг Морис де Сен-Фиакр зашатался, откинулся на высокую спинку готического стула, накренился влево, дернулся вправо и наконец замер, уткнувшись головой в плечо священника.

Глава 10 Ночное бдение у смертного ложа

И тут началась полная неразбериха. События разворачивались одновременно, и впоследствии каждый мог рассказать лишь о том, что наблюдал лично.

Теперь в столовой горело всего пять свечей. Углы комнаты совсем утонули во тьме, и люди то выходили на свет, то ныряли в темноту, как за театральный занавес.

Стрелял Эмиль Готье, сидевший рядом с комиссаром. Едва прогремел выстрел, как он слегка театральным жестом протянул обе руки комиссару, словно предлагал надеть наручники.

Мегрэ встал. Вслед за ним поднялся Готье-младший.

Затем старик управляющий. Втроем они образовали небольшую группу по одну сторону стола, а по другую сбились вокруг поверженного графа все остальные.

Морис де Сен-Фиакр по-прежнему сидел, уткнувшись головой в плечо кюре. Склонившийся над ним врач с мрачным видом огляделся по сторонам.

— Мертв? — спросил толстячок адвокат.

Ответа не последовало. Казалось, в этом лагере события развивались как-то вяло, словно сцена, разыгранная дурными актерами.

Один лишь Жан Метейе не примкнул ни к той, ни к другой группе. Он так и замер, стоя возле своего стула: его трясло и он не решался даже оглядеться по сторонам.

Видимо, перед тем, как стрелять, Эмиль Готье успел продумать, как вести себя дальше: едва положив оружие на стол, он в самом прямом смысле слова стал давать показания, глядя прямо в глаза комиссару.

— Он ведь сам объявил, правда? Убийца должен был умереть. И раз у него не хватало смелости сделать это самому…

Самообладание у него было совершенно невероятное!

— Я сделал то, что считал своим долгом.

Интересно, слышали его остальные? В коридоре раздался топот — это сбегались слуги. Тогда доктор ринулся к двери, чтобы помешать им войти. Мегрэ не разобрал, что он им говорил, но слуги ушли.

— Я сам видел, как Сен-Фиакр бродил вокруг замка ночью накануне преступления. Потом я понял…

Готье-младший ломал комедию. Но актер из него был никудышный, и реплика его прозвучала насквозь фальшиво:

— Суд решит, насколько…

Тут раздался голос доктора Бушардона:

— Значит, вы уверены, что де Сен-Фиакр убил собственную мать?

— Совершенно уверен! Иначе разве бы я решился?

— Значит, вы видели его возле замка в ночь накануне преступления?

— Так же ясно, как вижу теперь вас. Он оставил машину на въезде в деревню.

— А других доказательств у вас нет?

— Есть. Сегодня утром ко мне в банк приходил мальчик-служка вместе с матерью. Мать и заставила его рассказать. Вскоре после мессы граф попросил ребенка передать ему молитвенник и обещал некоторую сумму денег.

Мегрэ терял всякое терпение: ему казалось, что эти люди намеренно не дают ему сыграть свою роль в этой комедии!

Да, именно комедии. Почему доктор вдруг заухмылялся себе в бородку? И почему священник тихонько отстранил от себя голову де Сен-Фиакра?

Да, этой комедии суждено было получить продолжение, в котором драма тесно соседствовала с фарсом.

И правда, граф де Сен-Фиакр поднялся на ноги, точно пробудившись ото сна. Глаза его потемнели, на губах играла зловещая усмешка.

— Ну-ка повтори! Повтори мне в лицо! — воскликнул он.

И тут раздался совершенно душераздирающий вопль.

То вырвался наружу животный ужас, охвативший Эмиля Готье, который, словно ища защиты, судорожно вцепился в руку Мегрэ.

Но комиссар отступил назад, оставив двух мужчин лицом к лицу.

Лишь один человек ровным счетом ничего не понимал: Жан Метейе. Он выглядел почти столь же перепуганным, как молодой клерк. В довершение всего кто-то опрокинул один из канделябров, и от загоревшейся скатерти потянуло гарью.

Но адвокат потушил начавшийся было пожар, вылив на стол бутылку вина.

— Поди сюда!

Это был приказ. И отдан он был таким тоном, что ослушаться было немыслимо.

Мегрэ схватил револьвер и с первого же взгляда определил, что патроны в нем холостые.

Он уже обо всем догадался. Морис де Сен-Фиакр привалился головой к священнику, шепотом велел ему молчать — пусть остальные думают, что он действительно убит наповал.

Теперь это был совершенно иной человек. Граф казался выше ростом, крупнее. Он не сводил глаз с Готье-младшего, и управляющий наконец не выдержал, кинулся к окну, распахнул его и закричал сыну:

— Сюда!

Это было неплохо задумано. Все были настолько взволнованы и растеряны, что в ту минуту у Эмиля были все шансы ускользнуть.

Трудно сказать, насколько сознательно действовал толстячок адвокат. Скорее всего, у него это получилось нечаянно. Или же опьянение пробудило в нем нечто вроде героизма.

Как бы то ни было, когда беглец уже подскочил к окну, адвокат выставил вперед ногу, и Готье со всего маху растянулся на полу.

Так он и лежал, пока чья-то рука не сгребла его за шиворот и не поставила на ноги.

Обнаружив, что держит его не кто иной, как граф де Сен-Фиакр, клерк вновь истошно завизжал.

— Ни с места! Пусть кто-нибудь закроет окно.

Граф обрушил на него первый удар — кулаком по лицу. Эмиль побагровел. Сен-Фиакр холодно взирал на него.

— Теперь говори. Рассказывай.

Никто не вмешивался. Да это и в голову никому не приходило, настолько было очевидно, что лишь один человек вправе здесь распоряжаться.

И лишь папаша Готье прохныкал на ухо Мегрэ:

— И вы ему позволите?

Еще бы! Истинным хозяином положения был Морис де Сен-Фиакр, и он был явно на высоте.

— Ты и впрямь видел меня той ночью. Что правда, то правда.

И, обращаясь к остальным, пояснил:

— И знаете где? На крыльце замка. Я собирался войти. А он как раз выходил. Я-то хотел забрать кое-какие фамильные ценности и продать. Вот мы и столкнулись среди ночи нос к носу. Было страшно холодно. И этот гаденыш заявил, что только что вылез…

Словом, вы понимаете. Да, именно так, из спальни моей матери.

Чуть сбавив тон, граф небрежно бросил:

— Тогда я отказался от своих планов. И вернулся в Мулен.

Жан Метейе выпучил глаза. Адвокат, чтобы как-то справиться с волнением, все потирал подбородок и косил глазом в сторону своего бокала, взять который он теперь не осмеливался.

— Но для доказательства его вины это был довольно слабый аргумент. Ведь в доме их было двое, и Готье вполне мог сказать правду. Как я вам говорил, Готье был первым, кто воспользовался неприкаянностью и смятением старой женщины. Метейе появился уже потом. Но как знать, а вдруг это Метейе решился отомстить, чувствуя, что его положение под угрозой?

Я должен был разобраться. Но и тот, и другой — оба были начеку. И словно бросали мне вызов.

Не так ли, Готье? Я ведь то и дело выдаю необеспеченные чеки, брожу по ночам вокруг замка, так что вряд ли у меня хватит решимости кого-либо обвинять, а то как бы мне самому не загреметь в тюрьму.

Граф размашисто зашагал по комнате, то скрываясь во тьме, то появляясь на освещенном пространстве.

Казалось, он изо всех сил сдерживается, лишь ценой гигантского усилия сохраняя спокойствие. Порой он почти вплотную подходил к Готье.

— Какое искушение — взять револьвер и выстрелить!

К тому же я сам сказал: виновный умрет в полночь. А ты станешь поборником чести де Сен-Фиакров.

На этот раз его кулак с такой силой обрушился на физиономию Эмиля, что у того из носа фонтаном брызнула кровь.

Клерк походил на издыхающее животное.

Получив удар, он зашатался и чуть было не расплакался — от боли, страха и смятения.

Адвокат хотел было вмешаться, но Сен-Фиакр оттолкнул его.

— А уж вас я попрошу не лезть не в свое дело.

И в этом чувствовалась вся разделявшая их пропасть.

Морис де Сен-Фиакр был хозяином положения.

— Извините, господа, мне еще нужно выполнить кое-какие формальности.

Он настежь распахнул дверь и повернулся к Эмилю Готье.

— Иди!

Ноги у парня словно приросли к полу. В коридоре было совсем темно. Он боялся оказаться там наедине со своим мучителем.

Все произошло очень быстро. Сен-Фиакр метнулся к Эмилю; и вновь двинул ему, да так, что тот кубарем вылетел в вестибюль.

— Пошел!

И он указал ему на лестницу, ведущую на второй этаж.

— Комиссар! Предупреждаю вас, я… — лепетал управляющий.

Священник отвернулся. Он страшно мучился, но у него не было сил вмешаться. Все были на пределе, и Метейе не глядя плеснул себе в бокал какого-то вина — у него так пересохло в горле, что было совершенно безразлично, что пить.

— Куда они пошли? — спросил адвокат.

Граф тащил Эмиля к лестнице, и шаги их гулко разносились по выложенному каменными плитками коридору. Слышалось тяжелое, надсадное дыхание Эмиля.

— Вы знали все! — тихо и раздельно сказал Мегрэ управляющему. — Вы сговорились — вы и ваш сын. Вы уже заграбастали и фермы, и заклады. Но Жан Метейе все еще представлял для вас определенную опасность.

Следовало убрать графиню и заодно отделаться от ее молодого любовника, тем более что он первым будет у всех на подозрении.

Из коридора донесся крик боли. Доктор выскочил за дверь посмотреть, что там происходит.

— Ничего страшного, — сообщил он. — Мерзавец не хочет идти, приходится ему помогать.

— Это ужасно! Отвратительно! Это преступление! Что он собирается делать! — вскричал старый Готье, устремляясь вон из комнаты.

Мегрэ и врач последовали за ним. Они подошли к подножию лестницы как раз в ту минуту, когда граф и его пленник добрались до комнаты, где лежала покойная.

И тут раздался голос де Сен-Фиакра:

— Входи!

— Я не могу… Я…

— Входи!

Глухой звук удара.

Папаша Готье несся вверх по лестнице, Мегрэ и Бушардон следовали за ним. Все трое влетели наверх как раз в ту минуту, когда дверь затворилась и все стихло.

Поначалу из-за тяжелой дубовой двери не доносилось ни звука. В коридоре было совсем темно. Управляющий страдальчески прислушивался к каждому шороху.

Из-под двери пробивалась узкая полоска света.

— На колени!

Пауза. Хриплое дыхание.

— Живо! На колени! А теперь проси прощения!

И снова длинная пауза. Потом крик боли. На этот раз убийца получил по лицу не кулаком, а ногой: граф пнул его каблуком.

— Прос… Простите…

— И это все? Все, что ты можешь сказать? Ты забыл, что она платила за твое ученье?

— Простите!

— Ты забыл, что еще три дня назад она была жива?

— Простите!

— Разве ты забыл, мерзавец, как влез к ней в постель?

— Простите! Простите!

— Теперь поднатужься и скажи ей, что ты — мерзкая гнида. Повтори!

— Я…

— На колени, говорю тебе! Тебе что, ковер сюда подать?

— Аи! Я…

— Проси прощения!

Реплики, и без того перемежавшиеся долгими паузами, внезапно оборвались: послышались глухие удары.

Как видно, граф дал волю гневу. Слышно было, как он колотит чем-то об пол.

Мегрэ приоткрыл дверь. Морис де Сен-Фиакр, схватив Готье за горло, бил его головой об пол.

При виде комиссара он выпустил клерка, вытер лоб и выпрямился во весь рост.

— Дело сделано, — проговорил он, едва переводя дух.

Заметив управляющего, граф нахмурился.

— А у тебя не возникло желания попросить прощения?

Старик был так напуган, что тут же бросился на колени.

В слабом дрожащем свете двух свечей покойницы совсем не было видно: над смертным одром торчал лишь нос, казавшийся непомерно большим, да виднелись сложенные на груди руки, из которых свисали четки.

— Убирайся!

Граф вытолкал Эмиля Готье за дверь и запер дверь.

Один за другим мужчины стали спускаться по лестнице.

Эмиль Готье был весь в крови. Он никак не мог отыскать свой носовой платок. Доктор дал ему свой.

Выглядел парень просто ужасно: измученное, перепуганное лицо в пятнах запекшейся крови, нос превратился в бесформенную лепешку, губа порвана.

Но самое омерзительное, самое гнусное — были его бегающие глаза.

Расправив плечи, с высоко поднятой головой Морис Де Сен-Фиакр шагал размашисто и уверенно, как настоящий хозяин дома, который знает, что и когда ему делать. Пройдя по длинному коридору первого этажа, он Распахнул входную дверь. Порыв ледяного ветра ворвался в замок.

— Убирайтесь! — рявкнул он, повернувшись к папаше и сыну.

Но когда Эмиль уже собирался выйти вон, граф инстинктивно ухватил его на ходу.

Мегрэ мог поклясться: из груди графа вырвалось рыдание. Он вновь принялся лупить клерка, восклицая:

— Гаденыш! Гаденыш!

Но едва комиссар тронул его за плечо, как он полностью овладел собой, спустил Эмиля с лестницы и закрыл дверь.

И тут же из-за двери донесся голос старика:

— Эмиль! Где ты?

Священник молился, опершись о столешницу буфета. В углу, не сводя глаз с двери, застыли в оцепенении Метейе и адвокат.

Морис де Сен-Фиакр появился в дверях с гордо поднятой головой.

— Господа, — начал было он.

Но нет, говорить у него не было сил — душило волнение. Он дошел до предела.

Он пожал руку врачу, затем комиссару в знак того, что теперь пора уходить. Потом чуть помедлил, повернувшись к Метейе и адвокату.

А те двое словно не понимали, а может быть, их парализовал страх.

Тогда он махнул рукой, указывая им на выход, и щелкнул пальцами. И все.

Этим, однако, дело не кончилось. Адвокат стал разыскивать свою шляпу, и Сен-Фиакр простонал:

— Да шевелитесь же…

Из-за двери доносился приглушенный гомон. Мегрэ сообразил, что это сбежавшиеся слуги гадают, что происходит в замке.

Комиссар натянул свое тяжелое пальто. Ему хотелось еще раз пожать руку де Сен-Фиакру.

Дверь на улицу была распахнута. Была ясная холодная ночь. На небе — ни облачка. В заливавшем округу лунном свете четко проступали темные контуры тополей. Откуда-то совсем издалека доносился звук шагов, а в доме управляющего горел свет.

— А вы, господин кюре, останьтесь…

В гулком коридоре вновь послышался голос Мориса де Сен-Фиакра:

— Теперь, если вы не очень устали, пойдемте помолимся над телом матушки…

Глава 11 Двойной свисток

— Не обижайтесь, что я так плохо за вами ухаживаю, господин Мегрэ. Но с этими похоронами…

Бедняжка Мари Татен суетилась, готовила целые ящики пива и лимонада.

— Многие приедут издалека и уж наверняка зайдут перекусить.

Поля совершенно побелели от инея, трава ломалась под ногами. Каждые четверть часа колокола маленькой церкви принимались звонить отходную.

Траурный катафалк прибыл еще на рассвете, и служащие похоронного бюро сидели теперь в деревенской гостинице, расположившись полукругом у очага.

— Вот странное дело — управляющего нет дома, — проговорила Мари Татен. — Наверное, он в замке вместе с господином Морисом.

Понемногу стали собираться принаряженные крестьяне.

Мегрэ доедал завтрак, когда заметил в окно, что к гостинице в сопровождении матери идет мальчик-служка. Но в гостиницу парнишка вошел один. Мать остановилась у поворота дороги, думая, что из гостиницы ее не видят, и лишь пихнула Эрнеста в спину, словно стремясь одним махом втолкнуть его прямо в двери Мари Татен.

Входя в зал, он выглядел вполне уверенным в себе, словно ученик, которому на раздаче школьных наград досталось читать ту самую басню, которую они всем классом долбили три месяца.

— Господин комиссар здесь? — обратился он к Мари Татен.

В тот же миг он заметил комиссара и направился прямо к нему, даже не потрудившись вынуть руку из кармана. Видно было, как он теребит что-то в глубине кармана.

— Я пришел, чтобы…

— Покажи-ка свисток.

Эрнест моментально попятился, отвел глаза, но потом, поразмыслив, пробормотал:

— Какой свисток?

— Тот, что лежит у тебя в кармане. Ты ведь давно мечтал о бойскаутском свистке?

Мальчик машинально вытащил свисток из кармана и положил его на стол.

— А теперь валяй рассказывай свою небылицу.

Парнишка подозрительно глянул на комиссара, потом слегка пожал плечами. Эрнест был, ох, не простак!

Глаза его, казалось, говорили:

«Ну и пусть. Да, теперь у меня есть свисток. Но я все равно скажу то, что велено».

И он затараторил, как по писаному:

— Это касается молитвенника. В тот раз я не все рассказал, потому что боялся. Но мама велела, чтобы я сказал всю правду. Один человек приходил ко мне за молитвенником прямо перед торжественной мессой…

Вдруг, залившись краской, мальчуган схватил лежавший на столе свисток, словно боясь, что его отберут за такое вранье.

— Кто же к тебе пришел?

— Господин Метейе. Секретарь из замка.

— Садись-ка рядом со мной. Хочешь гренадину?

— Да, с такой щекотной водой…

— Мари, принесите нам порцию гренадина с сельтерской. Ты доволен новым свистком? Ну-ка, свистни.

На свист обернулись служащие похоронной конторы.

— Тебе его купила мать, и не далее как вчера днем.

Не так ли?

— Откуда вы знаете?

— Сколько же денег ей дали в банке?

Рыжий мальчишка поглядел прямо в глаза комиссару. Краска стыда отхлынула от его лица, и он побелел как полотно. Потом покосился на дверь, словно оценивая расстояние до нее.

— Пей гренадин. В банке вас принял Эмиль Готье.

Он-то и научил тебя, что говорить.

— Да!

— Он действительно велел тебе указать на Жана Метейе?

— Да.

И, поразмыслив, спросил:

— Что мне теперь будет?

В задумчивости Мегрэ ничего не ответил. Он размышлял. Размышлял о том, что в этом деле роль его была невелика: он лишь нашел последнее крохотное звено, благодаря которому все встало на свои места.

Готье действительно хотел подставить Жана Метейе под удар. Но события вчерашнего вечера перевернули все его планы. Он понял, что по-настоящему опасен был не секретарь, а граф де Сен-Фиакр.

Если бы все шло как нужно, ему пришлось бы с утра пораньше бежать к рыжему парнишке с новыми инструкциями.

«Ты скажешь, что о молитвеннике тебя спрашивал господин граф».

А мальчонка все твердил:

— Что мне теперь будет?

На этот раз Мегрэ не успел ему ответить. По лестнице спускался адвокат. Войдя в зал, он подошел к Мегрэ и неуверенно протянул руку.

— Как вам спалось, господин комиссар? Извините, я хочу попросить совета от имени своего клиента. У меня безумно болит голова…

И он сел, а вернее сказать, плюхнулся на лавку.

— Похороны начнутся ровно в десять, не так ли?

Он окинул взглядом служащих похоронной конторы, потом поглядел в окно — на погребение уже собралась целая толпа.

— Между нами говоря, как вы считаете, должен ли Метейе… Поймите меня правильно. Мы прекрасно отдаем себе отчет, и как раз из деликатности…

— Я могу идти, сударь?

Мегрэ не слыхал вопроса. Он отвечал адвокату.

— Разве вы еще не поняли?

— Иными словами, если рассмотреть эту…

— Вот вам добрый совет: не нужно ничего рассматривать.

— Так, по-вашему, лучше будет уехать даже не…

Слишком поздно. Схватив свой свисток, Эрнест распахнул дверь и теперь улепетывал со всех ног.

— С точки зрения закона у нас прекрасное поло…

— Именно, прекрасное!

— Не правда ли? Так я и сказал Жану.

— Он выспался?

— Даже не раздевался. Это очень нервный юноша, очень тонкий и чувствительный, как многие дети из хороших семей.

Но тут гробовщики прислушались к чему-то, встали и расплатились с Мари Татен. Мегрэ тоже поднялся, снял с вешалки свое пальто с бархатным воротником, обмахнул рукавом шляпу-котелок.

— У вас обоих есть прекрасная возможность убраться отсюда по-английски, прежде…

— Прежде, чем кончатся похороны? В таком случае нужно вызвать такси.

— Вот именно.



Священник в полном облачении. Эрнест и еще двое мальчиков-служек в черных балахонах. Подгоняемый холодом, священник из соседней деревни торопливо несет крест. Над заледеневшей дорогой разносятся литургические песнопения: распевая на ходу, священники спешат к замку.

Крестьяне сгрудились у крыльца. Что делается в замке — не видно. Наконец двери распахиваются, и четверо мужчин выносят гроб.

Позади — высокий мужчина с покрасневшими глазами. Это Морис де Сен-Фиакр. Держится он очень прямо, напряженно.

Его серый костюм особенно заметен среди толпы облаченных в траур людей.

И, однако, когда с верхней ступеньки крыльца он окидывает толпу невидящим взглядом, все невольно испытывают смущение.

Рядом с ним — никого. Он выходит из замка и все так же в одиночестве идет за гробом.

Мегрэ стоял в толпе прихожан. Неподалеку виднелся дом управляющего. Когда-то он был комиссару родным.

Ставни на окнах замка были закрыты. Лишь у окон кухни, прижимаясь носами к стеклу, сгрудились слуги.

Шорох гравия под ногами сотен людей заглушал звуки священных песнопений.

Во всю мочь звонили колокола.

И тут Мегрэ встретился глазами с графом.

Быть может, комиссару просто почудилось? Ему показалось, что по губам графа скользнула едва заметная улыбка, ничуть не похожая на циничную ухмылку пресыщенного парижанина, последнего отпрыска разорившейся аристократической семьи.

Теперь Морис де Сен-Фиакр улыбался безмятежно и доверчиво.

Во время отпевания вдруг послышался дребезжащий гудок такси: это гаденыш удирал вместе со своим ошалевшим от похмелья адвокатом.

1

Католический поминальный день (2 ноября)

(обратно)

2

Кроссировать чек — нанести на чек две параллельные черты по диагонали в знак того, что указанную сумму может получить лишь банковское учреждение.

(обратно)

3

Банк, занимающийся учетом выданных векселей.

(обратно)

4

Сорт минеральной воды.

(обратно)

Оглавление

  • Глава 1 Косоглазая девчонка
  • Глава 2 Молитвенник
  • Глава 3 Церковный служка
  • Глава 4 Мари Васильефф
  • Глава 5 День второй
  • Глава 6 Два лагеря
  • Глава 7 Встречи в Мулене
  • Глава 8 Приглашение на ужин
  • Глава 9 Под знаком Вальтера Скотта
  • Глава 10 Ночное бдение у смертного ложа
  • Глава 11 Двойной свисток
  • *** Примечания ***