Язык птиц [Алишер Навои] (fb2) читать онлайн

[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]

Алишер Навои Язык птиц

1 ВО ИМЯ АЛЛАХА, МИЛОСТИВОГО, МИЛОСЕРДНОГО

Пой, о птица души, сокровенное слово,

Речь веди в прославленье творца всеблагого.

Он — создатель всех тварей, их плоти и тела,

Он и в тленном и в вечном — везде без предела.

Он пером созиданья начала начал

Сотворению мира чертеж начертал.

Девяти небесам дал он силу вращенья.

Недоступными сделал их для постиженья.

5 Цветом ночи и дня небосвод он украсил,

Светом солнца и звезд даль высот он украсил.

На небесном персте, словно ноготь, луна,

А на нем полумесяца лунка видна.

Он движеньем планет наделил поднебесье

И в просторах небес дал земле равновесье.

Повелел — лик земной струи ливня омыли,

И очистил он землю от грязи и пыли.

Сушу, словно суда, поместил он в моря, —

Горы держат их, будто суда — якоря.

10 Он одел океаны тяжелою тучей,

Чтоб не вспенило солнце их лавой кипучей.

Мир добра он явил в своем благостном даре,

И в тоске захлебнулись подводные твари.

Дал он ливням весенним чудесную мощь,

И в жемчужницах перлы взлелеял тот дождь.^[1]

Жемчугам дал он блеск, лишь сиянию равный,

Чтоб им быть украшеньем в короне державной.

Цвесть весне он велел под созвездием Овна,

Ночь и день на Весах были взвешены ровно.

15 Дал дыханье Исы он рассветным ветрам,

Мертвый дол оживил, зелень вырастил там.^[2]

Дивный блеск даровал он расцветшим полянам,

И сады засверкали в цветенье багряном.

Напоил он ветра благовонной струею,

И вскормил он деревья сопревшей землею.

Он рассветы камфарной одел белизной,

В черный мускус украсил он сумрак ночной.^[3]

Солнцу в полдень светить в вышине повелел он,

Быть светильником ночи луне повелел он.

20 Сколько дива явил он в степях и долинах,

А еще, верно, больше — в подводных глубинах.

Он в степях быстроногих зверей сотворил,

А плавучих — стократ для морей сотворил.

Дал в степях он разбег ураганам летучим,

Дал бурление волнам он в море кипучем.

И навеки поссорил он пламень с водою,

Твердь земную и воздух сопряг он враждою.^[4]

Те четыре стихии зиждитель всех сил,

Сотворив человека, в единстве явил.^[5]

25 Сделал он человека вершиной творенья,

Нет в созданьях земных человеку сравненья.

Кладезь мудрости в сердце его заключил он,

И в тайник тот свое существо заключил он.

Чудной тайны хранилище эта казна, .

Талисманом творенья ей сила дана.

Талисман ты хранишь, тайну чтишь величаво, —

О душа! Твоему сотворению слава!

Рассказать о сокровище тайн человека

Ни земле недоступно, ни небу от века.

30 Но явлен был и тот, кто, прияв сей тайник,

Тьмою злобы сгубил человечий свой лик.^[6]

Был и он среди тварей признаньем отмечен,

Тайников «Сокровенного» знаньем отмечен.^[7]

Был увенчан от бога он высшим почетом,

Вознесен он судьбою был к горним высотам.

Создан избранным быть, он в величье таком

В сонме ангелов признанным стал вожаком.

В сонме ангелов чтимый, он люб был собратьям,

А отвергший его был покаран проклятьем.

35 Было так: среди джиннов и ангелов главный,

Над вселенной он властвовал волей державной.^[8]

Долго — тысячи лет — он радетельным был,

Перед волей творца благодетельным был.

Ни единого места в природе не сыщешь,

И на всем голубом небосводе не сыщешь,

Где бы он преклоненья пред богом не ведал,

Где бы счастья в смиренье убогом не ведал.

И, познавши добра благодатную суть,

Он без думы о боге не мог и вздохнуть.8

40 Но, познав единение с высшей святыней,

Преисполнил он душу и сердце гордыней.

Взор от дива того отрешив дерзновенно,

Он с собратьями уж не склонялся смиренно.

Не склонив головы, и с корыстью в уме,

Он увяз головою в позорном ярме.

Он связал себе шею повязкой собачьей,

Он сдавил себе сердце острасткой собачьей.

Стал он людям злодеем заклятым навеки,

Стал для веры врагом-супостатом навеки.

45 И до судного дня лишь беду ему знать,

И жестокую кару в аду ему знать.

Так вот доблестный муж, знавший высшую славу,

От гордыни поддался строптивому нраву.

И навеки проклятым презренный пребудет,

Грех его назиданьем вселенной пребудет.

Бог из горсточки праха создал существо,

Чудо чуд человеческий образ его!

И, явив себя людям сокрытою тайной,

Среди всех наделил он их властью бескрайной.

50 Но один за строптивость покаран был богом,

А покорный вознесся в величии строгом.

Одному — быть избранником бог повелел,

Быть другому изгнанником бог повелел.

Одному — жить навеки с поклятьем судил он,

А другому — быть другом собратьям судил он.

Кто бы что ни свершил — он все видит и знает,

Все, что есть, чего нет — это он совершает.

Людям мудрость его понимать не дано,

Человеку постичь ее не суждено.

55 То деяньем зовут, что создатель содеет,

Только то — разуменье, что он разумеет.

Он один — падишах, не найти ему равных,

И сподвижников нет у него равноправных.

И всему, что создал, ты, творец, — сто. похвал:

Кто бы что ни хвалил — он тебя восхвалял!

Ты один вездесущ, ты — живого услада,

Ты — единство и сила, и мощь, и отрада.

И единство, и суть — все в тебе воплотилось,

Ты — могущество, жизнь, милосердие, милость.

60 Океан твоего милосердья широк,

Как бы волны грехов ни бурлили поток.

2 МОЛЕНИЕ ПЕРЕД СВЯТЕЙШИМ ЗИЖДИТЕЛЕМ БЛАГ О ПОСРАМЛЕНИИ ЕГО ПРОМЫСЛОМ (НЕДОСТОЙНОГО РАБА] И О ПОВЕРЖЕНИИ [ЕГО] ВО ПРАХ УНИЖЕНИЯ ЗА СТЫД СЕЙ

О господь, я собою смущен беспредельно,

Изумлен и растерян, смятен беспредельно.^[9]

Своеволием сломлен, гордыней отравлен,

От добра отрешен и злонравьем подавлен.

Опьянило мне душу роптанья вино,

И на сердце от власти пороков темно.

Сотни помыслов гордых мне злоба внушила,

И напала шайтанов несметная сила.^[10]

65 Сколько есть их — накинулись стаей большою,

Разорили набегом мне сердце с душою.

Ах, я злую одну несравнимою звал,

Сам влюбленный, ее я любимою звал.^[11]

Как от мук той жестокой бывало мне жутко:

Я от гнета стонал и лишался рассудка.

От огня ее уст жгло мне душу и тело,

От кудрей и от родинок — жизнь почернела.

От ее сладкоречья умолк мой язык,

Пред ее красотою мой разум поник.

70 Счастье встреч, боль измен — это жизнь и могила,

Счастье дарит покой, боль меня погубила.

Но от боли измен я вином утешаюсь,

А от чаши свиданий я жизни лишаюсь.

Понял я: хуже смерти томленье разлук,

Губят душу стократ стоны бедствий и мук.

Только вспомню ее — жизнь засветит мне снова,

Все мечты — лишь о ней, нету в сердце иного.

В дни разлуки не дружен я с мыслью другою,

Ты ведь знаешь: я правду сказал пред тобою.

75 Как жестоко в разлуке томленье мое!

Лишь о ней пред тобою моленье мое.

О аллах! Пусть я буду покаран презреньем,

Если разум мой предан столь низким моленьям.

Тьмою ум мой окутан такою густою,

Что в глазах мне затмило весь мир чернотою.

Весь мой век все мольбы мои были чужды

Истым нуждам, о ты, сам не знавший нужды!

И ни разу не пал я во прах со смиреньем,

Чтобы пасть на меня не пристало каменьям.

80 Я даянием нищего не удостою,

Не взгордившись тщеславно своей добротою.

И твои имена я в себе не берег:

Только с помощью четок припомнить их мог.

Все деянья вершил я с корыстным расчетом,

Об утробе был суетным предан заботам.

Пусть ни в ком столько злобы вовеки не будет,

Даже в дьяволе — не в человеке — не будет!

За мои прегрешенья гнетет меня стыд,

Сердце мука терзает и скорбь леденит.

85 От раскаянья нет мне в сей жизни отрады,

Совесть лютая губит меня без пощады.

И от всех этих язв и пороков постылых

Отыскать исцеление сам я не в силах.

Не от умысла сих прегрешений вина,

Но и смертью карать тебе воля дана!

Если края-конца моим бедам не будет,

А тебе дар прощенья неведом не будет,

Милость бедам моим, исцеленье пошли мне,

Покаянье, слова наставленья пошли мне,

90 Милосердьем ко мне снизойди, добротой

И прощеньем греха моего удостой.

Доброты твоей светоч в душе ты зажги мне,

Все, что чуждо тебе, в сердце сжечь помоги мне,

Дух мой, скованный путами бренного тела,

Отреши от любого злонравного дела,

Ибо птице души дальний путь предстоит,

Ей над садом мирским вдаль взглянуть предстоит.

Ведь и птица, взлетая в парении смелом,

Свой полет устремляет к наземным пределам.

95 Я молю: будь мне в каждом деянье советом!

Если ж я не сумею быть верен обетам,

Пусть меня осенил бы, от бед уберег

Тот, кого ты заступником грешных нарек!^[12]

3 БЛАГОСЛОВЕНИЕ ЭТОЙ КНИГЕ ВОСХВАЛЕНИЕМ ГЛАВЫ ВСЕХ ПРОРОКОВ И УКРАШЕНИЕ ЕЕ ПОХВАЛОЮ ЗАСТУПНИКУ ГРЕШНЫХ^[13]

Он — глава всех пророков, посланник благого,

Он большому и малому — суть и основа.

Даже прежде Адама он был уже сущим,

Был пророком, великие тайны несущим.

До творенья еще оставалось шесть дней,

А сиянье его рдело солнца сильней.

100 И за свет свой обрел он сторицею славу,

Возлюбил его бог, словно чадо, по праву.

Бог велел быть векам, беспредельно грядущим,

До того, как отец человеков стал сущим.^[14]

А когда он был создан, его красота

Дивным светом пророка была залита.

С Евой быть ему богом даровано было,

И краса его солнце собою затмила.

А когда всеблагой Сифа в чада судил им,

Свет челу его послан был тем же светилом.

105 От него и на чадо их свет снизошел,

Был и к сыну их милостив света посол.

Стал союз их сокрытым величием дорог, —

Так жемчужница перлы таит между створок.

И они укрепляли друг друга в той силе,

А потом Абдуллаху то благо вручили.^[15]

Он хранил на него снизошедший обет,

И в жилище его воссиял этот свет.

Из жилища его показалось светило

И сиянье пророчества миру явило.

110 То—не свет, это — тень от всевышней десницы,

Ярче солнца пределы ее и границы.

Знамя веры полуденным светом взвилось,

Мрак безверья пронзен был лучами насквозь.

Это солнце явила обитель святыни,

Чье величье превыше подоблачной сини.

И когда засияла звезда эта в Мекке,

Пали идолы ниц перед нею навеки.^[16]

Кто не верил, разбужены были навек,

И они поклонились той силе навек.

115 Знамя веры взвилось выше облачных граней,

Меч закона взострился добром предписаний.

И благого пророчества твердая сила .

Все народы в единый народ превратила.

Чудный промысел свет небывалый возжег,

Всю вселенную ярким сверканьем облек.

Нечисть идолов сразу во прах сокрушилась,

И неверным величие бога открылось.

Сделал внятной он веру в единого бога,

Возвестив ее людям достойно и строго.^[17]

120 И, прославивши единобожьем себя,

Возгласил он посланником божьим себя.

Став в сокровищах мира жемчужиной ценной,

Был он данным от господа благом вселенной.

Чада все, все супруги его непорочны,

И потомство, и слуги его непорочны.

Сто похвал и стократ восхваленья чиня,

Да пречтут его люди до судного дня!

Всем приверженцам верным его—восхваленье,

Чадам, слугам примерным его—восхваленье!

4 О ГОРНЕМ ПАРЕНИИ ПТИЦЫ АНКО В КАФОПОДОБНЫХ ВЫСОТАХ ПОСЛАННИЧЕСТВА И СОКРОВЕННОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ РЕЧАМИ ПТИЦ О ЕДИНЕНИИ С ИСТИННЫМ ВОЗЛЮБЛЕННЫМ^[18]

125 В ночь, когда тот приближенный к небу властитель

Был создателем в горнюю призван обитель,

Он покоился в келье своей потаенной,

От заботы о мире земном отрешенный.

И дошел к нему духа всевышнего зов,

И прорек ему весть сотворитель миров.

Длань господня наполнилась молнийным блеском,

И его не сжигало в сверкании резком.

Дух воззвал: «Ты к всевышнему близок душою,

Люб ему ты — так будь с ним и плотью земною!

130 Оседлай этот свет, что сияние льет,

И да будет стезею тебе небосвод!»

Он воссел на коня по велению зова, —

Было внятно, откуда исходит то слово.

И скакун благодатный вознес его в выси,

И шаги его звоном небес отдалися.^[19]

И вознесся до месяца бег скакуна,

И от солнца того стала полной луна.

Стяг подняв до второй поднебесной лазури,

Он, летя, осыпал жемчугами Меркурий.

135 Конь его и до третьего взвился предела,

И Венера ему песнопения пела.^[20]

И пригнал скакуна он в четвертый чертог,

И сверкание звезд он сияньем облек, ,

И пустил он коня прямо к пятому слою —

Марс промчался, Юпитер прошел стороною.

И когда он пронесся с Юпитером рядом,

Блеск светила сиял ему благостным взглядом.

А к седьмому пределу направил он шаг —

И в сиянье господнем рассеялся мрак.

140 И еще миновал он два неба сверх мрака,

И предстал ему купол высот зодиака.

И предстал ему Овен в том горнем полете,

И настиг он Тельца, словно лев на охоте.

И склонились пред ним Близнецы для услуг,

Даже Рак распрямился и двинулся в круг.

Лег к ногам его Лев, как собака, покорно,

И Колосья, как жемчуг, рассыпали зерна.^[21]

И Весы равновесье душе его дали,

И отраву убил Скорпион в своем жале.

145 Полумесяцем лук свой поставил Стрелок,

Золотою газелью предстал Козерог.

Водолей взял в речах его влагу живую,

И для Рыб в них журчали живящие струи.

И, почтивши созвездия этою славой,

Выше он устремил бег коня величавый.

И к небесному трону вознес он свой стяг,

На скрижали небес лился свет его благ.

И в бескрайнем пространстве небесном витал он,

Небеса полня ладом чудесным, витал он.

150 И утихли возвестник и конь присмиревший,

Словно крылья у птицы, в пристанище севшей.

Радость сердца послали стихии ему

И разбили оковы мирские ему.

И с себя совлачил он одежды гордыни,

И огонь человечности рдел в нем отныне.

И с себя он совлек своелюбья тенета,

О других ему стала привычна забота.^[22]

Ветер, землю и пламя с водой он забыл,

Где мое, где твое — мир мирской он забыл.

155 И обрел он прибежище в вечном чертоге,

И вели его к вечным пределам дороги.

Пало семьдесят тысяч завес — не осталось,

Покрывал и преград для чудес не осталось.

И когда сонм препятствий погубленным стал,

Сей избранник в тех высях возлюбленным стал.

И, взывая к аллаху, он пал у порога,

И в двух луках пространства увидел он бога.^[23]

Вопль к аллаху исторг он всей жаркостью пыла,

И чему суждено было стать, то и было.

160 Взор его ослепило сияньем слепящим,

Мысль исчезла в сверканье, навстречу светящем.

Сан обрел он, неведомый людям от века,

Недоступный вовек естеству человека.

Тленной сути земной в нем тогда не осталось,

Своелюбия даже следа не осталось.

Тленной сути начало земное ушло,

Все, для благостной сути чужое, ушло.

И красу всеблагого узрел он очами,

В единенье проникся благими речами.

165 Девять на десять тысяч речений постиг он,

Славен в тысячи крат, стал сторицей велик он.

И за падших, за все их грехи он просил,

За деянья их, злы и лихи, он просил.

Что просил он — в предвечном чертоге обрел он,

И у бога искомое в боге обрел он.

И, сподобившись зреть упований свершенье,

Тих и благ, он вернулся с пути вознесенья.

Воссиял единеньем предвечный чертог,

И веленьем его мир устроиться смог.

170 В восхожденье он был, словно перл, просветленным,

А вернувшись на землю, стал морем бездонным.

Все постиг и узнал он в мгновение ока,

И мгновенно вернулся, вознесшись высоко.

И, вернувшись из горнего мира вершин,

Дал он этому миру порядок и чин.

Сколько нас — и заблудших, и грешных, и хилых, —

Страха нет в нас, доколе'понять будем в силах,

Что такой вот заступник, высокий раденьем,—

И опора и щит нашим всем прегрешеньям!

175 О творец! В день, когда защитит нас пророк,

Всех, кого призовет он, прими в свой чертог.

Сто несчитанных тысяч заблудших и грешных

Да найдут его милость в щедротах нездешних.

И Фани да пребудет в их сонмище бренном,

Да не сделай его в милосердье забвенным!^[24]

5 ВОЗВЕЩЕНИЕ ОБ ИСТИННОМ ПОВЕЛИТЕЛЕ ПРАВОВЕРНЫХ АБУ БАКРЕ, ДА БУДЕТ ДОВОЛЕН ИМ АЛЛАХ^[25]

Друг султана пророков в благой его вере,

Он — второй из двоих, обитавших в пещере.^[26]

Быть наперсником тайн удостоенный чести,

Был с пророком он в горе и в радости вместе.

180 Он народам вселенной — глава и вожак,

Был он первым из первых радетелем благ.

Средь поборников правды радетелем был он,

Людям веры всегда благодетелем был он.

Был в пещере он другу опорою верной,

И за это тот дал ему имя «Пещерный».^[27]

Он в пещере сокровище строго стерег —

Как дракон, что лежит у порога, стерег.

Он во мраке пещеры томим был страдою,

Но обрел там источник с живою водою.^[28]

185 Словно клад, он с божественным кладом в соседстве

Был сокрыт под развалом обители бедствий.

Пусть тогда ключ живой не забился пред ним, —

Ведь пока мир живет, он пребудет живым!

Если ж ногу змея поражает отравой,

Лишь живая вода полнит силою здравой.

Он преемником блага был сделан пророком,—

Вместо солнца луна встала в небе высоком.

И когда светоч солнца пошел на закат,

Лунным светом стал дом правой веры объят.

190 О творец! Пусть до судного дня это пламя

Не иссякнет сияньем, горящим в исламе!

ПРИТЧА

После смерти пророка отступники сворой

Полагая, что власти лишь он был опорой,

На пути правой веры затеяли козни,

Совершали набеги в пылу своей розни,

И опору ислама — подушный побор

Порешили навек отменить с этих пор.

И во гневе избранник изрек свою волю:

«Мы в законах пророка и малую долю ^[29]

195 Изменить почитаем немыслимым делом, —

Да предать посягнувших и саблям, и стрелам!»

Кто о благе закона душою радел,

Да найдет он в делах своих вечный удел!

Кто же мог совершить подвиг благости верной?

Только он — Абу Бакр, по прозванью «Пещерный»!

6 ПОВЕСТВОВАНИЕ О СПРАВЕДЛИВОМ ПОВЕЛИТЕЛЕ ПРАВОВЕРНЫХ ОМАРЕ, ДА БУДЕТ ДОВОЛЕН ИМ АЛЛАХ^[30]

Был пророку он другом в раденье примерном,

В справедливости — мужем, достойным и верным.

Зло с добром различающий праведным оком,

Свет он лил и над западом, и над востоком.

200 Равных благостью не было в мире вовек,

Не бывало в подоблачной шири вовек.

Блюл законы он — шаху пророков подмога,

Справедливость и веру он пестовал строго.^[31]

От щедрот его все получали досыта,

А себе растирал он кирпич вместо жита.

Благу мира всего тех высот не достичь:

Клал на место, как зодчий, он каждый кирпич.

Плоть смирял он в молитвах благого почина,

Ради истины мог он убить даже сына.

205 И михраб, и минбар верой правою рдели,

Его правды лучи над державою рдели.^[32]

Меч его в кущи сада закон превратил,

Стан неверных в развалины он превратил.

Снял венец с побежденных во гневе он скором,

А владык нечестивцев обрек он поборам.

Пал Иран усмиренный, покорен победам,

Городам тех земель стяг арабов стал ведом.^[33]

Дал сподвижникам он все добро тех владык, —

Дом безверия гнев правоверных настиг!

ПРИТЧА

210 Как-то войско его Мадаин захватило,

И казну как добычу дружин захватило.^[34]

Сколько лет и веков и в труде, и в печали

Клад сокровищ султаны в казну собирали!

Все богатства забрав, их сложили пред ним,

Обозреть их — рассудок бессильем томим!

Не взглянув на добычу и краешком ока,

Повелел он в казне сохранять все до срока.

Мол, воителям это не будет в подмогу,

Если каждому в руки раздать понемногу!

215 Кем поступок сей праведный мог быть свершен?

Лишь Омаром, такой утвердившим закон!

7 ПОХВАЛА СВЕТОЧУ И ПОВЕЛИТЕЛЮ ПРАВОВЕРНЫХ ОСМАНУ, ДА БУДЕТ ДОВОЛЕН ИМ АЛЛАХ^[35]

Был он кладезем скромности, светочем взгляда,

И в очах его рдела для света услада.

Кладезь верности, клад с драгоценной добычей,

Море кротости, скопище высших отличий!

Был как шейх, как имам он Мединою чтим

И, преемник двух шейхов, наследовал им.^[36] ^[37]

Был он божьим веленьем сбиратель Корана,

Людом прозван Османом он, сыном Уффана.^[38]

220 Дух святой в откровенье послал божье слово —

Дар пророчеств заступника грешных благого.

И от срока того до Османовых дней

Было скрыто то слово в темнице скорбей.

Все стихи, что хранили арабы в достатке,

Он собрал, повелев их устроить в порядке.

Суры вписывать правильным чином велел он,

Быть всей книге диваном единым велел он.^[39]

То свершенье прославить сумело его,

Благ народ, что наследует дело его!

225 И кому ж бог судил долю выше и чище —

Дважды свет его зрило Османа жилище! ^[40]

ПРИТЧА

Говорят, что однажды пророк справедливый,

Воссиявший народу звездою счастливой,^[41]

Удалился от ждавших его на пороге

И сидел, отдыхая и вытянув ноги.

И входило к нему много знатных друзей —

И почтенных, и славой высоких людей,

Но в покое благого ничто не менялось,

И блаженная нега его продолжалась.

235 Но едва показался Осман на пороге,

Он втянул под себя отдыхавшие ноги.

Кто стыдливость и совесть в себе сохранит

И в ответ получает и совесть, и стыд.

Кто бывал у пророка в таком вот почете,

Тот достоин хвалы, что о нем ни речете!

8 О БЛАГОСЛОВЕННОМ ПОВЕЛИТЕЛЕ ПРАВОВЕРНЫХ АЛИ, ДА БУДЕТ ДОВОЛЕН ИМ АЛЛАХ ^[42]

Жемчуг святости в море премудрых познаний

Средь людей он алмазом был редкостных граней.

Был пророку пророков он преданным чадом,

Из людей никого не поставить с ним рядом.

235В Мекке идолов руша со сводов, пророк,

Встав на плечи Али, их на гибель обрек.

А когда провозвестник бежал от злодеев,

Он приял его место, защиту содеяв.^[43]

Его слава равна славе целой вселенной,

Он, учил: «Лишь в законности — смысл сокровенный

Он — эмир правоверных, их веры обет,

Он — имам достославных, хранящих завет.^[44]

Он — вершина пророков в твердыне познанья,

«Драгоценный Али» ему дали прозванье.

240 Конь его, словно молния, пламенем тронут,

И в крови от меча его недруги тонут.^[45]

Был он светоч пророчества в правой борьбе,

Говорил он: «Мы братья, ты — мне, я — тебе».

Плоть его удостоилась чести по праву,

Кровь его обрела неизбывную славу.^[46]

Лев предвечных лесов был грозой всей округи,

Львы другие пред ним трепетали в испуге.^[47]

И когда нечестивцы давали отпор,

Клич его звал в поход против вражеских свор.

245 Был он сыном и ветвью из сада пророка,

И его сыновья — тоже чада пророка.^[48]

ПРИТЧА

Говорят, как-то в битве сей шах справедливый,

Был негаданно ранен стрелой нечестивой.

И стрела та в кости преглубоко засела,

И извлечь ее было нелегкое дело.

И когда сообщили пророку ту весть,

Благодатнейший благоволил произнесть:

«Постарайтесь извлечь ее, вытащив сразу,

В час, когда он предастся святому намазу.^[49]

250 Наконечник застрял в этой ране, наверно, —

Много вам нужно будет стараний, наверно.

Он во время молитв от всего отрешен,

Даже боли тогда не почувствует он».

Как велел им тот светоч служения богу,

Так и вышло— послал им создатель подмогу.

Шах, кончая молитву, взывал к божьей воле,

Видит — нету стрелы и не чувствует боли.

И когда он спросить о случившемся смог,

Он узнал, что друзьям шах пророков предрек.

255 Лев господень вознес восхваления снова,

И сказал он, в чем этого дела основа:^[50]

«Упастись от стрелы — кары смертного срока —

Невозможно иначе, как волей пророка.^[51]

От печалей спасение нам — от него,

Даже жизни свершение нам — от него!»

9 ХВАЛА И ВОСХВАЛЕНИЯ ШЕЙХУ ФАРИД-АД-ДИНУ АТТАРУ— ВЛАСТИТЕЛЮ БЛАГОРОДНЫХ И ДОСТОЙНЕЙШЕМУ ИЗ СВЯТЫХ, ДА ОСВЯТИТ ГОСПОДЬ ДУХ ЕГО, И МОЕ СМИРЕННОЕ МОЛЕНИЕ О НЕМ^[52]

Все, что в небе и в море на дне сохранялось,

У Аттара сторицей в казне сохранялось.

В море мыслей его от небесных сияний

Рдели звезды-алмазы сверканием граней.

260 Там рубины и яхонты, ночь озарив,

Зажигали рассвета багряный разлив.

Перлы слов его — камни, что посланы роком:

Сокрушало бессильных их грозным потоком.

Там рубины — пластом, землю кроющим кровью,

Как пролитой всесветным побоищем кровью!

Ту казну описать силы я соберу,

Эта цель не по силам простому перу.

Зло невежества — вот в чем беда человечья,

От него — и злонравье, и в душах увечья.

265 Чтобы сгинула скверна погибелью черной,

Есть в запасах Аттара шербет животворный.^[53]

Амбра есть там и мускус, сандал и шафран,

Чтобы гибли невежества смрад и дурман.

Там в садах изобилья цветут ароматы —

Все стократною пользою людям богаты.

Там от сладких речей, полных медом с халвою,

Сердце мертвое полнится жизнью живою.

Там в деяньях и помыслах — сахар и мед,

Потерявшим надежду — надежный исход.

270 И стихами и прозою много писал он, —

Все о тайнах единого бога писал он.

Сахар с розами слил он в нектаре медовом

И народу служил своим сладостным словом.

Сколько он описал человеческих бед!

Сотням мук и терзаний души дал совет.

Речь его мукам сердца защитою стала,

Радость жизни для сердца открытою стала.

Все писанья указаны волей всевышней,

Чтоб перо не спозналось с натугой излишней.

275 Он сокрытым божественным тайнам учил,

Он народ их значеньям потайным учил.

А когда возвестил он свой «Сказ о верблюдах»,

Караван его слов засверкал там в причудах.

Сколько тысяч верблюдов — не видно им края! —

С ценной ношею шли, еле-еле ступая.

До бездонных глубин в море он доставал,

Жемчуга там для шахских корон доставал.

И из созданных им для корон украшений

Было каждое многих богатств драгоценней.

280 В степь касыд гнал он быстрый табун лошадиный

Каждый бейт там ложился цветущей долиной.^[54]

Было в каждой долине сто редкостных стран,

И в любой — многих тысяч чудес океан.

А когда, как сады, расстилал он газели,

На сто тысяч ладов соловьи там свистели.^[55]

Но светлей и торжественней каждого лада

Пела тайн всеединого бога услада!

А четыре строки рубаи — чудеса,

Обитаемой четверти мира краса!^[56]

285 В море мыслей их, словно деленном на звенья,

Скрыты разных земель и пространств отраженья.

А когда «Тазкира» сотворенным он сделал,

Дух почивших святых просветленным он сделал.^[57]

Просветленье их душ сотни сгубленных тьмою

Воскрешало как будто водою живою.

Всем твореньям его да воздастся по чести,

Но меж них «Речи птиц» — на особенном месте.^[58]

Он включил туда разные притчи о птицах —

Разных речью и словом, в судьбе разнолицых.

290 Лишь великий знаток языков их поймет, —

Кто, под стать Сулейману, толков — их поймет.^[59]

Речи ста тысяч птиц описать было трудно,

Каждой дать свой язык — вот поистине чудно!

Всех отметил он голосом птичьим чудесным,

И в уме и в безумстве отличьем чудесным.

Я — смиренный твой раб, помоги мне, господь,

Шейху следуя, робость в себе побороть.^[60]

Мне, сказанье о птичьих реченьях слагая,

Взять бы лад соловья, сладость слов попугая.

295 У людей тоже принято в пении сладком

Языком своим следовать птичьим повадкам.

Если ж речь повести, как ведет попугай,

Это будет во благо, но, как ни гадай, —

Ведь душа попугая лишь сладостям рада,

И судить если здраво, то эта услада —

Только в милостях благ из господнего дара,

Сохраненных бесценной казною Аттара

10 СБОРИЩЕ ПТИЦ И ССОРЫ ИХ О ГЛАВЕНСТВЕ И ПОДЧИНЕНИИ

Как-то птицы лесов и садов послетелись,

Из пустынь и с морей и прудов послетелись.

300 Вместе все собрались на просторной лужайке,

Пестрым сборищем сели, разбившись на стайки,

Чтобы в играх на разные петь голоса,

Порезвиться на воле и взмыть в небеса.

Но порядка и чина не ведали птицы,

Как рассесться им чинно — не ведали птицы.

Попугаев теснили сорочьи оравы,

Соловьям угрожали вороньи забавы.

Птичий сброд, стаю соколов вбок отодвинув,

Всех отталкивал дальше, тесня и павлинов.

305 Оказался достойный обижен несносным,

И простые расселись в ущерб венценосным.

Благородные сами предались раздорам,—

Где уж слушать их сброду, привычному к ссорам!

Небывалая тут суматоха пошла,

И сумятица переполоха пошла!

За раздором раздор, землю криками кроя,

Сеял смуту вражды среди птичьего роя.

И когда разыгрались и злоба и страсти,

Стало ясно, что надо подумать о власти.

310 Нужен птицам правитель, разумный в делах,

Справедливый и добрый властительный шах,

Чтобы не был достойный зловредным обижен,

Добродетельный не был бы подлым унижен.

В каждой стае сошлись на решенье согласном,

Чтобы шах был разумным, и мудрым, и властным.

Нет таких! В птичьем сборище — боль и печаль,

В каждой стае о собственной доле печаль.

Птичье пенье исполнилось скорби и страха,—

Все отчаялись выбрать достойного шаха.

315 Горе в птичьи сердца свои крылья простерло,

Словно каждой из птиц перерезали горло.

11 О ТОМ, КАК УДОД ПОВЕДАЛ О СИМУРГЕ, КОГДА ПТИЦЫ, НЕ НАЙДЯ СЕБЕ ШАХА, БЫЛИ ОБЪЯТЫ СМЯТЕНИЕМ^[61]

Был Удод удостоен премудрости светом

И увенчан венцом, как корона надетым,

Был отмечен почетом, высоким и славным,

И венцом, словно нимбом высокодержавным.

Горних тайн удостоенный, как Джебраил,

Он в высотах господня престола парил.^[62]

Он явился средь сборища, как одержимый, —

Мотылек, в жаре правды и света палимый.

320 «К-эй, невежды, — сказал он, — безумное стадо!

Ваше сердце суетам невежества радо.

Шах ведь есть, но не мог его разум ничей

Описать даже сотнею тысяч речей.

Он — властитель пернатых всего мирозданья,

Все он знает про вас — вашу жизнь и деянья.

Он всегда рядом с вами, незрим и неведом,

Вы не с ним — он при вас вездесущим соседом.

В его перьях — ста тысяч цветов перелив,

Сто узоров, и каждый чудесно красив.

325 Разум сникнет пред тем изобильем узорным,

Но неведенье это не будет позорным.

Пред его совершенством бессилен и разум:

Ведь рассудок не может постичь его разом.

А владенья его Каф-горою зовут,

А его птицей Анко порою зовут.

А Симург — его имя, известное всюду,

На земле и под ширью небесною — всюду!

Быть вдали от него — так судьба вам сулила,

Он же тут, возле вас, будто шейная жила.^[63]

330 Что за жизнь, если нет его рядом с собой?

Лучше смерть, чем мириться с такою судьбой:

12 О ТОМ, КАК ПТИЦЫ ВОЗРАДОВАЛИСЬ, КОГДА УДОД РАССКАЗАЛ ИМ О СИМУРГЕ, И КАК ОНИ ВЫСКАЗАЛИ СВОЕ ОДОБРЕНИЕ

Взбаламутились в то же мгновение птицы,

Вкруг Удода столпились в смятении птицы:

«К-эй, уста! твои сладки, и речь твоя складна,

И душе стало легче, и сердцу отрадно.

Гостем принял тебя Сулейман в свой чертог,

Дар пророка тебе ниспослал сам пророк.^[64]

Он тебя отличил и к служенью призвал он,

Быть в пути с ним под высшею сенью призвал он.

335 Дал тебе он напутствие к горним высотам —

Ты достиг поднебесья высоким полетом.

Сулейману во всем ты сподвижником был,

Как избраннику божьему сам Джебраил.

И, допущен к беседам и высшим послугам,

Ты ему был в торжественных бдениях другом.

А когда о Билькис он испрашивал вести,

Быть гонцом он тебя удостаивал чести.^[65]

Ты любви ее благовестителем был,

А в печалях ему утешителем был.

340 Вот с каким провозвестником дружбу водил ты,

Вот кому утешеньями службу служил ты!

Где бы ни был он — в граде, в безводной степи ли, —

Твои крылья ему сенью верною были.

Сотни тысяч пернатых парили над ним, —

Этой сенью с ним вместе и ты был храним.

И тебе на пирах быть соседом велел он,

Другом быть его тайным беседам велел он.

Бог возвысил тебя над породою птичьей,

Дал расцветку и перья особых отличий.

345 Мы ж — заблудшие, мог бы совет ты нам дать,

Как нам тайн того шаха постичь благодать?

И про сущность его нам рассказ ты повел бы,

Как вожатый под сень его нас ты повел бы!

В тьме неведенья гибнуть не дай ты нам, грешным,

Ты не дай нам погибнуть во мраке кромешном.

Если ж ты нас о тайнах его просветишь

И даруешь сердцам нашим благость „и тишь,

Если всем нам, невежества мраком объятым,

В наших поисках шаха ты будешь вожатым,

350 Если наши мечты не погибнут напрасно,

Мы тебе благодарными будем всечасно».

13 О ТОМ, КАК УДОД РАССКАЗАЛ О СВОЙСТВАХ СИМУРГА В ОТВЕТ НА ПОЧТИТЕЛЬНЫЕ ПРОСЬБЫ ПТИЦ

Речь Удода как будто нектар источала,

А дыхание — сладость, как дар, источало.

Видит он: сонм пернатых тревогою полон,

И тогда речь такую пред ними повел он:

«Все, что знаю о нем, слово в слово скажу,

Что из тайн я постиг дорогого, — скажу.

Но сказать — лишь полдела, от вас я не скрою:

Суесловье — не путь единёнья с мечтою.

355 Шах и сущность его велики беспредельно,

Ваша цель и пути далеки беспредельно.

«Расскажи нам о шахе», — я слышу от вас,

Мне жив тысячу лет не закончить рассказ!

Суть его недоступна Познанью земному,

А вот имя его нужно помнить любому.

Если влаги живящей касаешься с жаждой,

Счет ведешь не глотками, а капелькой каждой.

Каждый раз, как язык увлажняет уста,

Да вспомянут то имя, чья суть не проста!

360 Шах велик, и чертог его полон величья: .

То величье вовеки не в силахпостичь я,

Как же выразить высшую суть я посмею,

Как же немощным словом дерзнуть я посмею?

Но уж если у птиц есть желанье сейчас,

Чтобы я о том шахе повел свой рассказ,

Я о сути его, хоть и в тысячной доле,

Разных мыслей вам выскажу тысячи боле.

Он ведь наш повелитель, над шахами шах он,

Все доподлинно знает о наших делах он.

365 Суть едина и образ один у него,

Больше тысячи свойств и личин у него. »

Все они, где природа жива, проявились,

Все в единстве его существа проявились.

Никому не вздохнуть ни единого раза,

Если нет на то воли его и приказа.

То вздымаясь над вами, то падая вмиг,

Он в деяньях бывает и мал и велик.

Пестр он перьями — тысячи пестрых пушинок,

В каждом перышке — тысячи тысяч ворсинок.

370 С трудной думой он встретится или с простою,

Его мудрость и ум — в океан широтою.

Он вам жизнь буйной силой своею открыл,

В поднебесье вспарили вы взмахами крыл.

Алой крови поток в ваших венах — он, знайте.

И душа в вашем теле и членах — он, знайте.

Даже ближе души он для вашего тела,

Близок так, что уж ближе и нету предела.

От него вы на тысячу лет далеки,

Даже так, что уж дальше и нет, далеки!

375 И душа для того, кто не с ним, бесполезна,

Жить тому, кто душой не храним, бесполезно!

Если ж будет желанное познано вами,

Это — лучше владения всеми мирами.

А разлука — что смерть. Восемь райских садов

Будут хуже, чем ад и его семь кругов.^[66]

Но найти его запросто, вдруг — невозможно,

Без труда, без терпенья, без мук — невозможно.

К цели двинешься — тысячи бедствий приспели.

А ведь цель не познаешь, не ведая цели.

380 Бесконечная даль — в ту долину идти,

И лихие опасности будут в пути.

Жить без отдыха надо в парении смелом,

Даже- если бессмертие будет уделом.

На пути будут реки с водою кровавой,

Да не с кровью, а с ядом, со жгучей отравой!

Там хребты вознесли к небесам острия,

И по каждому крови стекает струя.

И повсюду пустыни — бескрайнее пламя,

И огонь прямо в небо взвился языками.

385 Там леса угрожают пришельцу враждою,

Ветви злобой чреваты, а листья — бедою.

Там по небу тяжелые тучи кружат,

И не ливень из них, а каменьями град.

Сонмы молний в падении огненно-яром

Опаляют весь мир и сжигают пожаром.

Там скиталец ночлег в непогоду не сыщет,

И вовеки ни пищу, ни воду не сыщет.

Сотни тысяч пернатых, покинув свой кров,

Бились крыльями в небо десятки веков.

390 Но никто не бывал в том пределе доныне,

И никто не достиг этой цели доныне!

Но отдавшему жизнь в этой доле исканий

Смерть — ста жизней прекрасней, бессмертья желанней.

Сколько птиц в цветнике всего мира — везде,

Сколько их ни найдется — в полете, в гнезде, —

Звать их в сад отрешенья проворнее надо,

Указать им дороги их горние надо.^[67]

А погибнут в дороге к долине забвенья

За того, кто не ведал доныне забвенья, —

395 Это лучше, чем ста тысяч жизней тщета,

Этой смерти — бессмертье и то не чета!

Если счастье в судьбе им радетелем будет,

Если рок их вести к добродетелям будет,

Если путь их проляжет в бескрайной пустыне,

Где ни счастья, ни радостей нет и в помине,

Но дано им обресть процветающий дол,

Где бы сонм их навек единенье обрел, —

Да пребудут при шахе под благостной сенью,

Да сподобятся вечному с ним единенью,

400 Да найдут свой приют на небесном престоле

И да вступят под сень Гумаюновой воли!»^[68]

14 О ТОМ, КАК ПТИЦЫ СПРОСИЛИ УДОДА ПРО ЯВЛЕНИЕ МИРУ СИМУРГА

«К-эй, вожак наш! — все птицы согласно вскричали, —

Расскажи все по чину, что было вначале?

Кто султан тот — властитель над войском пернатым,

Как явился он миру, как стал он вожатым?

Кто видал его облик, деянья его?

Кто познал его суть и названья его?

Где пути его странствий? Поведай об этом!

Что подвластно приказам его и запретам?

405 Ты поверг нас в смятенье чудесным рассказом,

Тут и сто мудрецов потерять могут разум!»

15 ОПИСАНИЕ ГОРОДА КИТАЯ И РАССКАЗ О ТОМ, КАК ТУДА УПАЛО ПЕРО СИМУРГА^[69]

«В дни иные, — поведал Удод птичьим стаям, —

На востоке был город, он звался Китаем.

Нет, не город! То был целый мир без предела,

Словно десять миров, там народу пестрело!

А страна там прекраснее райских садов,

А вода там чудеснее райских прудов!

Как-то ночью властитель всех гнезд в этом мире

Пролетал над вселенной в подоблачной шири,

410 И полет его горний пролег над Китаем —

Над страною, что схожа по прелести с раем.

Вдруг сияньем залило полночную тьму,

И народ беспредельно дивился тому.

Это шах тот перо обронил, пролетая,

И оделись в сиянье пределы Китая.

То перо было пестрым, с чудесным узором, —

Если все описать, слово будет нескорым.

И наутро народ вновь обрел свой покой,

Но дивился перу и расцветке такой.

415 То перо разожгло любопытство к узорам,

Каждый стал в рисованье умелым и спорым.^[70]

И от этого всем им — и детям, и взрослым —

Дар был послан к художествам, к дивным ремеслам.

Был один человек там уменьем высок —

В живописном искусстве великий знаток.^[71]

Его имя — Мани, а пером — чудодей он,

Дар его был великою славой овеян.

Правду пишут мужи разуменья, считая

Манихейскую мудрость твореньем Китая.^[72]

420 То перо и сейчас озаряет Китай,

Словно гурия светлым сиянием — рай.

Вот как было. И стало перо благодатью,

Недоступной вовеки людскому понятью.

Лишь увидят его — и утратят дар речи,

И ни слова не могут промолвить о встрече.

И никто не поведал о нем до сих пор: .

Становился невидящим видевший взор.

Все перо — из ворсинок, и нет в нем иного,

В этом свойстве, пойми, — его суть и основа.

425 Потому и несметны его проявленья,

А владельца пера неизбывны свершенья.

Пестрым краскам пера беспредельность дана,

И ведущий нас всем им нарек имена.

О путях его странствий неведомы вести,

Но повсюду он сущ — каждый миг в каждом месте.

Наша воля его повеленьям подвластна,

Ослушанье — стократною карой опасно.

Для покорных надежда — свидание с ним,

А строптивый и страхом, и мукой томим.

430 Нет страны, где такой же властитель у власти,

Жить с ним розно — сто тысяч невзгод и несчастий».

Он умолк, и, с тревогой и криком летая,

Всполошилась в волненье пернатая стая.

16 О ТОМ, КАК РАССКАЗ УДОДА О СИМУРГЕ И ОГОНЬ РВЕНИЯ ВОСПЛАМЕНИЛИ СЕРДЦА ПТИЦ

«Эй, вожак наш, — вся стая Удоду сказала, —

В разлучении с шахом нам жить не пристало.

Пусть он будет и нами как шах почитаем, —

Мы теперь ведь о нем уже многое знаем.

Но в неведенье мы, как в оковах, живем,

Мы в разлуке с ним в муках суровых живем.

435 Лучше смерть, чем в невежестве гибнуть всечасно,

Кто разумен, тому наше бедствие ясно.

Раз уж ты между нами назвался вожатым,

Нашей просьбе внемли, помоги ты пернатым.

Благосклонен к смиренным просителям будь,

В наших странствиях нам предводителем будь.

Мы на поиски шаха пуститься готовы, —

Со слезами восторга все птицы готовы.

Мы увидеть его одержимы желаньем,

Не отступим от поисков и не устанем.

440 Будем крыльями бить и сильней, и быстрей,

Одолеем просторы пустынь и морей.

Или путь проложить мы к желанному сможем,

Или души.и жизни за это положим!»

17 О ТОМ, КАК УДОД ОДОБРИЛ РВЕНИЕ ПТИЦ И ВЫСКАЗАЛ ИМ СВОЕ ПООЩРЕНИЕ

И сказал им Удод, радость в сердце питая:

«Ваша речь мне по сердцу, о падшая стая!

Если нам небосвод обещает подмогу,

Если все вы готовы в такую дорогу,

Я готов, сколько рвения есть у меня,

Сколько сил и умения есть у меня,

445 Быть всегда вместе с вами в великом и в малом

И вести вас по всем перепутьям-привалам.

Будет трудно в пути — я подмогой вам буду,

И утехой в печалях дорогой вам буду.

Если вы на пути попадете в беду,

Вас избавить от горя я средство найду.

Что ни встретите — радость ли, злую судьбину,

На мгновение даже я вас не покину.

В перелетах беречь вас надежно я буду,

На ночлегах вам стражей надежною буду».

450 И когда он у птиц их решенье узнал,

Много высказал им он великих похвал.

И на сборище, к высшим свершеньям готовом,

Обратился ко всем он с восторженным словом:

«Вы взыскуете тайны познанья вселенной!

Сам ваш облик глаголет о тайне бесценной.

Где началом природы был рай осиян,

Не об этом ли вечность слагала дастан? ^[73]

К тайнам шаха отныне причастны вы стали,

Меж собою в той тайне согласны вы стали.

455 Ваши песни поются в его прославленье,

И дастаны — величья его восхваленье.

Речь его—ваша пища, и мысль — ваша снедь,

А без речи и мысли его вам не петь!

Он внушил вам все сущее, дал все, что надо,

Но сокрыл этот светоч от вашего взгляда».

И когда в птичьем сборище вспыхнула смута,

Каждый был словно странник, лишенный приюта.

К сокровенному саду был путь им закрыт,

И заветный их помысел был позабыт.

460 В сад вселенной дорогу им сделал открытой

Тот, кто бренную землю им сделал защитой.

«В этой бренной обители так уж случилось,

Что не тешат сердец ваших благость и милость,

Если ж бог доведет, вам помочь я смогу,

И с желанным свести вас воочью смогу.

Это странствие бедами будет чревато,

Но за них вам сердец очищенье — отплата.

Одолеете путь — и победа приспела.

Будут чистыми души, а с ними и тело.

465 Светоч счастья возблещет, куда ни взгляни,

И настанут для вас единения дни.

А познаете шаха дерзанием смелым —

И для душ ваших вечность да будет уделом.

Вы спознаетесь в странствиях с трудной судьбою,

Но увидите шаха в единстве с собою».^[74]

ОБРАЩЕНИЕ УДОДА К ПОПУГАЮ

«Попугай сладкогласный, ты песню пропой нам

Рассудительной речью, напевом достойным.

О взыскующий шаха! В зеленом халате

Будь ты Хызром в пути для заблудших собратий.^[75]

470 Поначалу о родине нам расскажи,

Нас порадуй, потешься и сам, — расскажи!

Ты сроднился с отчизной своей — Индустаном, —

С шахским садом, прекрасным в цветенье багряном.^[76]

Любо жить тебе баловнем в сладостных кущах,

Сладок звук твоих песен, о неге поющих.

Удостоен сидеть ты на шахской руке,

Отзвук шахских речей — на твоем языке.

Ты с чужбины к далекому саду сбирайся,

В дальнем доле изведать усладу сбирайся».

ОБРАЩЕНИЕ УДОДА К ПАВЛИНУ

475 «Покажи нам, Павлин, свой цветник сокровенный,

Ты яви нам свой блеск— изумленье вселенной!

Над твоей головою — корона главенства,

Красота твоих перьев — само совершенство.

Ты великой красы в оперенье достиг,

Описать твою прелесть — немеет язык.

Твоему существу подобает величье,

Твоему естеству — совершенство в обличье.

Но забыл ты приют свой в отчизне далекой,

Блещет шахский цветник в красоте одинокой.

480 Но смотри, тот прекрасный цветник не забудь,

Прутья гнусной темницы сумей разомкнуть.

И о пиршествах шахских напевы слагая,

Воспари к цветникам сокровенного края!»

ОБРАЩЕНИЕ УДОДА К СОЛОВЬЮ

«Соловей! О певец, вдохновляемый страстью!

Звонкой песней залейся, внушаемой страстью.

О любви запоешь ты заливистым ладом —

Все безгласные внемлют звучащим усладам.

Шахский сад опьяняет тебя красотой,

И вкушаешь ты страсти пьянящий настой.

485 Лишь оденутся розы пылающим цветом,

В твоих перьях то пламя зардеет отсветом.

А вдали от садов твоя песнь онемела,

Стало пеплом от жара разлуки все тело.

В голубых небесах к дальним странам лети,

В даль к возлюбленным розам багряным лети.

Сотни роз в цветнике рдеют пламенем ярым,

Рдеют тысячи искр в твоем сердце пожаром».

ОБРАЩЕНИЕ УДОДА К ГОРЛИЦЕ

«Спой нам песню, о Горлица сада вселенной,

Дай услышать в ней отзвуки лада вселенной!

490 Пусть пернатые стаи в смущении смолкнут,

И в бессилье, услышав то пение, смолкнут.

Пестрый венчик на шейке твоей — амулет,

Рассказать о нем — слов восхищения нет.

Ты в любом цветнике — удивление птахам,

Твои перья окрашены кровью и прахом.

Запоешь ты — и стоном тоскливым застонешь,

И безумно влюбленным призывом застонешь.

А припомнишь любви очарованный сад, —

Голос твой словно трепетной негой объят.

495 Не зачахни в печалях, порадуй нас вестью,

Что летишь к дальним кущам, вспарив к поднебесью».

ОБРАЩЕНИЕ УДОДА К КУРОПАТКЕ

«Куропатка из дальней нагорной долины!

От печали глаза твои — будто рубины.

Как Фархад среди гор, ты в труде неустанна,

Ты, не зная покоя, спешишь непрестанно.^[77]

Красный клюв твой — пылающий жаром тюльпан,

Он от крови страданий, наверно, багрян.

Каф-горою близ горних высот ты бродила,

Не о ней ли в сей дали ты стонешь уныло?

500 То не хохотом взвились высокие звуки,—

Это крик твоей ядом напитанной муки.

К Каф-горе ты спешишь, путь далекий открыт,

Пусть наДежда свиданья тебя веселит.

Близок час единения, — ввысь, на свободу!

Через скалы разлуки стремись на свободу».

ОБРАЩЕНИЕ УДОДА К ФАЗАНУ

«О Фазан пестроперый, изяществом славный,

Кипарис — твой слуга в своей доле неравной!

Весь цветник — это дар твоего совершенства,

Розы меркнут от чар твоего совершенства.

505 Блеск твой видели горы и в долах сады,

Красотой твоей горы и долы горды.

Люб ты живности всякой в полянах веселых,

Мил ты тварям, живущим в заброшенных долах.

И хотя совершенство твое несравненно,

А краса — несравнимо ни с чем совершенна,

Ты красою своей никогда не гордись,

Красотой, как она ни горда, не гордись.

Вспомни ту красоту, что не знает порока,

В край пылающих роз устремляйся высоко».

ОБРАЩЕНИЕ УДОДА К ТУРАЧУ

510 «Эй, послушай, Турач, ты изящен и строен,

Словно птица души, ты любви удостоен.

Лес в наряд свой одет красотою твоею.

Дан лугам яркий цвет красотою твоею.

Твой пьянящий напев так чарующе мил,

Что у внемлющих сердце лишается сил.

Вид твой — чудо чудес, оперенье красиво,

Облик дивно прекрасен, а речь — словно диво.

И с таким совершенством, с повадкой такою,

Да и с речью пленительно-сладкой такою

515 Ты по вольному должен обычаю жить

Или шаху достойной добычею быть.

Мчится шах на охоту — добычею падай,

И за жертву твою будет вечность наградой».

ОБРАЩЕНИЕ УДОДА К ГОЛУБЮ

«Взмой, о Голубь, биением крыл в поднебесье,

Спой нам песню о том, как парил в поднебесье.

Разве в темном жилище томиться приятней?

Ты ослепнешь навеки, томясь в голубятне.

Вспомни небо над шахским чертогом, вспари,

В горнем небе летай от зари до зари.

520 Иль забыл ты, как сердце в паренье пологом

Замирает и бьется над шахским чертогом?

Видно, ты поотвык быть с султанами рядом,

Ворковать разучился торжественным ладом?

Полетай в те края и над крышей пари,

И над высью времен, даже выше, пари.

Пусть изловят тебя — это жребий приметный:

Ты дорогу найдешь к голубятне заветной».

ОБРАЩЕНИЕ УДОДА К СОКОЛУ

«Добрый путь тебе, Сокол, на шаха похожий,

Бесподобна краса твоей стати пригожей.

525 Бог возвысил тебя над крылатою ратью,

Наделил красотой и изысканной статью.

Ты от века на шахской деснице сидел,

Есть с державной руки — твой высокий удел.

Шах ласкал тебя, гладил по крыльям и перьям,

Трогал клюв и к когтям прикасался с доверьем.

Небосвод обернулся судьбой вероломной, —

Ты от шахской руки вдалеке — как бездомный.

Ты попался, измена накинула сеть,

И привык ты разлуку в неволе терпеть.

530 Стань же пленником шаха, будь снова с ним вместе, —

Руку шаха лобзать удостоишься чести».

ОБРАЩЕНИЕ УДОДА К КРЕЧЕТУ

«Здравствуй, Кречет могучий, подоблачный житель,

Волей шаха в высокую взят ты обитель.

Венценосец, ты сам — словно шах красотою:

Шах короной тебя одарил золотою.

Ты меж птиц венценосных владыкою стал,

Шах дарить тебе дружбу великую стал.

И на пиршествах шаха ты принят с почетом,

Нет и счета к тебе обращенным заботам.

535 Не сравнится с тобой птиц и целый десяток —

В десять раз больше всех дан тебе и достаток,

Шах свое уваженье тебе подарил,

Жемчуга и каменья тебе подарил.

Ты далек от него, но забудь про чужбину,

Прямо в руки лети к своему властелину».

18 О ТОМ, КАК ПТИЦЫ ОТПРАВИЛИСЬ В ПУТЬ И КАК НЕКОТОРЫЕ ИЗ НИХ, ИСПУГАВШИСЬ ИСПЫТАНИЙ, ОТКАЗАЛИСЬ ОТ СТРАНСТВИЙ

Так Удод тайн любви им значенье поведал,

Всем пернатым любви откровенья поведал.

Птичьей речью слагал он созвучия слова,

О разлуке и счастье певучее слово.

540 Песнь разлуки для них была горше утрат,

Песнь о счастье надежду давала стократ.

И припомнили птицы былые печали,

Как они от разлуки жестоко страдали,

Как забыли они про счастливое время,

Как постигли разлуки тяжелое бремя.

И когда чудных тайн приоткрылся покров,

Стал понятен им смысл удивительных слов.

От блаженства они далеки беспредельно,

Заблуждения их велики беспредельно.

545 Стали внятны их разуму речи Удода:

В заблужденье неведенья птичья порода.

В прегрешеньях суровых погрязли они,

У разлуки в оковах завязли они.

И зажглись они жаром, бедою палимым,

И из каждой душа исходить стала дымом.

Пламя жизни погаснуть уж было готово, —

Так смутило стыдом их Удодово слово.

И смутились они от сознанья вины,

И раскаяньем души их были полны.

550 Захлестнуло им гОрло потоком кровавым,

Птицы кары просили делам их неправым:

«Будь что будет! Смиримся с любым испытаньем,

Днем и ночью мы крыльями бить не устанем.

Пусть на головы наши сто бедствий падет,

Пусть нам будет уделом сто тысяч невзгод, —

Не покинем дороги в долину исканий,

Не отступим с пути мы, — нет цели желанней!»

И тогда птичья стая в согласье великом

Огласила пространство ликующим криком.

555 Все явили Удоду покорности знак,

И повел их в полет венценосный вожак.

Полетели, в веселье игривом помчались,

И с надеждой на счастье порывом помчались.

Вот прошло много дней. Где они ни летели —

Над просторами жгучей пустыни летели.

Много бед и невзгод претерпели они,

Много мук и забот претерпели они.

Долог путь, цепененье им крылья объяло,

И тела их усталость бессилья объяла.

560 А когда-то ведь в розовых кущах резвились,

И под сенью деревьев цветущих резвились!

А теперь им от тягот и мочи уж нет,

Каждой птице пришло сто негаданных бед.

Стосковались по гнездам родным, по покою,

По садам, цветникам, по деревьям с листвою,

По сердечным забавам, по благостным долам,

По лугам многотравым, по играм веселым.

Вот уж многие птицы, устав от пути,

Видят: тяготы странствия им не снести.

565 Птицы стонут, послышались возгласы жалоб:

Та устала, другая лететь не желала б.

«Нам лететь недосуг», — порешили согласно,

И отстать от подруг порешили согласно.

И Удоду те птицы промолвили так:

«Отдохнуть бы немного, послушай, вожак!

Есть такие меж нас, что устали изрядно,

Утомились лететь в эти дали изрядно,

А другие спознались с лихою напастью

И взывают к тебе не неволить их властью.

570 Ну а третьим такая беда подошла,

И от бед им такая страда подошла,

Что о ней рассказать — и пытаться напрасно,

Дальше путь продолжать птицам было б опасно!

И вожак, лишь увидел он немощь их ныне,

Дал им знак опуститься в широкой долине.

И, окинув глазами галдящую рать,

«Стойте, — молвил он, — первым кто хочет сказать?»

И вожак опустился меж братьев крылатых,

Приготовился слушать он речи пернатых.

ОТГОВОРКА ПОПУГАЯ

575 Первым был Попугай — он речения начал,

И такую он речь отречения начал:

«Я ведь птица, к нездешним привыкшая странам,

Мне привычно летать над родным Индустаном.^[78]

Красноречием славу снискал мой язык,

Сладкоречием зло врачевать я привык.

Повелители в клетках меня содержали,

Утешаясь беседой со мною в печали.

Сколько дивных красавиц меня угощало,

И от лакомств индийских вкусил я немало.

580 То — зерцало стоит напрямик предо мной,

То — зеркальной красы дивный лик предо мной.^[79]

Был на свете я самой счастливою птицей,

И за то болтовнею платил я сторицей.

Сколько знаю себя — я несчастий не ведал,

И отравленных ядом напастей не ведал.

Где орел так унижен, что мухой слывет,

Те, что мухи слабее, — и вовсе не в счет.

Как с другими лететь мне к неведомым странам,

Вместе с птицами в странствии быть неустанном?

585 Взять меня в этот путь — что тебе за отрада?

Вот что знать про меня тебе было бы надо!»

ОТВЕТ УДОДА

И промолвил Удод: «Говоришь ты не споро,

Много ты наболтал измышлений и вздора.

Твой убогий язык красноречья не знает,

А нелепая речь сладкоречья не знает.

В измышленьях твоих — несуразицы след,

Все слова твои — чушь, словоблудье и бред.

Себялюбец, наполненный вздором чванливым,

Ты достоин презренья в зазнайстве кичливом.

590 Хоть зерцалом и речью кичишься ты вздорно,

А на деле вся речь твоя сплошь смехотворна.^[80]

Вот зажег бы в душе яркий свет вместо зла,

То душа бы и впрямь как зерцало была!

Ну а то, что тебе быть при шахах уместно,

Все слова эти — ложь, их нелепость известна!

То не шахский закон — пренебречь своей целью

И в блудливых речах предаваться безделью.

Недостойный позор — измышленья твои,

Отговорки и вздор — все реченья твои! ,

595 Заблужденья и грех — вот в чем суть и основа,

До тебя не доходит разумное слово.

Если ты и очнешься, поняв заблужденье,

Не поможет тебе покаянное рвенье.

За грехи ты претерпишь стократный позор

И за речи — беды необъятной позор.

Твое злато поддельно, и речь твоя лжива,

Ну а чванство твое — для шайтана пожива.

ПРИТЧА

Жил невежда один, он бродил по базарам,

Притворяясь подвижником немощно-старым.

600 Брел он Хызром под ветхим зеленым покровом,

Ну а сам был, как вешняя зелень, здоровым.^[81]

Но умея личину смиренья надеть,

Добывал себе в лавках он блага и снедь.

Прибегал он к коварным и подлым уловкам

И скрывал лицемерие в нищенстве ловком.

То словами униженной лести он клянчил,

То слезами обиженной чести он клянчил.

То он россказни плел о степенстве своем,

То морочил людей, похваляясь умом.

605 Ловко действуя сказкой, стократно пропетой,

Разживался он пищею или монетой.

Сам хитрил ли, терпел ли чужие нападки,

Все, что нужно, всегда собирал он в достатке.

Ежечасно он бангом бывал охмурен,

И мечты его были — что путаный сон.^[82]

Как-то раз ему встретился старец-подвижник,

Много странствий свершивший — и дальних и ближних.

Так уж вышло: увидев, что старцу подвластно,

Понял он, сколь его злая доля несчастна.

610 Старец молвил: «А ну, покажи свой мешок,

Погляжу я, чем за день разжиться ты смог!»

Тот завязки мешка отпустил посвободней,

Глядь, а там—лишь отрава, дары преисподней,

Смотрит — там лишь дерьмо, нечистоты навалом, —

Как былинка, он вспыхнул огнем небывалым.

А старик взял в ладони земли из-под ног,

Бросил в торбу: возьми, мол, — тебе приберег.

Нищий смотрит: не прах там, а золото в слитках,

Драгоценные камни и жемчуг на нитках.

615 Нечестивец дивится — мол, что за причина?

Ну а старец исчез уже — нет и помина!

Что за польза — губить себя делом срамным,

А потом волю дать покаяньям дурным!

Ты, крича о своем благородстве хваленом,

Помни, что приключилось с бродягой «зеленым»!

ОТГОВОРКА ПАВЛИНА

А потом речь была начата и Павлином:

«К-эй, ты признан меж нас вожаком-властелином.

Дан в садах и дворцах мне удел несравненный,

Яркость перьев моих — изумленье вселенной.

620 Облик мой цветникам украшенье дает,

Пышный вид мой усладу для зренья дает.

Там, где я, сад и осенью радостен взглядам,

А леса и зимою покажутся садом.

Красота моя блеском красна небывалым,

С Искандеровым только сравнится зерцалом.^[83]

Ярче всех оперение дал мне господь,

Да и блеска — не менее дал мне гбсподь.

Кто моею красою хоть раз восхитится,

Совершенством творенья тотчас восхитится.

625 Всех творец наделил разной долей по праву:

Одному дал он мед, а другому — отраву.

И в той доле, что дал тебе в милость творец,

Все послал, что бы в ней ни случилось, творец.

Одному бог судил быть от века любимым,

А другому — шайтаном быть, злым нелюдимом.

И пытаться уйти от дарованной доли, —

Значит, тешиться небылью, мучась в неволе».

ОТВЕТ УДОДА ПАВЛИНУ

И Удод, отвечая на выкрик павлиний,

Молвил: «Слушай, невежда, объятый гордыней,

630 О себе говорил ты немало пред нами, —

Целый сказ о Меджнуне, побитом камнями.^[84]

Даже людям красою хвалиться не след:

Кто кичится — в том свойств человеческих нет.

Красота — в добром деле, в деянии смелом,

Мужу дарится слава страдою и делом.

Живописца тогда лишь в умельцах мы числим,

Если, глядя на облик, он следует мыслям.

Ты вот обликом хвалишься, спесью надут,

Только крикни об этом — тебя засмеют.

635 Красоваться смешно, в этом мало почета,

От гордыни еще не бывало почета».

ПРИТЧА

Жил индус, и не ведал он большей отрады,

Чем придумывать платья себе и наряды.

Раз напялил венец тот забавник проворный,

А венец был украшен резьбою узорной.

По венцу и наряды надел он, и сплошь

Было все позолотой отделано сплошь.

Рядом с ним барабан грохотал одичало,

Плясуны плыли в танце, и песня звучала.

640 Был он только своими ужимками занят:

То тряхнет головою, то руку протянет.

Цветнику был он пестрой расцветкой сродни,

И павлину цветистостью редкой сродни.

И к нему — поглазеть на такие затеи —

В тот же миг прибежали толпой ротозеи.

Тут на шум — надзиратель с приспевшею стражей,

И весь люд врассыпную пустился бродяжий.

Схвачен был злополучный хвастун-пустослов,

Каковых не видали во веки веков.

645 Барабаном венец ему сшибли, раздели

И избили кнутами до струпьев на теле.

Вот какой в этом смысл: как одежду ни красьте,

А венец подобает лишь сану и власти.

ОТГОВОРКА СОЛОВЬЯ

Речь повел Соловей: «К-эй, над птицами властный!

Я привык возле розы жить с мукою страстной.

А без розы — один — я измучен кручиной,

И теряю я разум и лад соловьиный.

А без розы нет силы и воли во мне,

И в разлуке терпенья нет боле во мне.

650 Сад едва расцветет, красотою чудесен,

Тайны сердца вверяю я тысячам песен.

От любви каждый миг я пою все сильнее,

От красы каждый миг распаляюсь, пьянея,

А увянет цветник — я беззвучен и нем,

Песни петь поутру мочи нету совсем.

Я, тоскуя по розе, в саду изнываю,

Мне в разлуке сто бед: розу жду, изнываю.

И в душе и на сердце — одна только роза,

Перед взором во все времена — только роза.

655 Смысл искания шаха, конечно, высок,

Да влюбленному в розу какой в этом прок?»

ОТВЕТ УДОДА СОЛОВЬЮ

Все прослушал Удод, и на выкрик последний

Он сказал: «О любви не рассказывай бредней!

Разве это любовь? Это все лишь причуда,

Помолчать бы тебе, безрассудный, не худо!

Свет подобных тебе неразумных не знал,

И безвольных таких и бездумных не знал.

Ты нарочно придумал всю эту влюбленность,

А потом возвестил всему свету влюбленность.

660 И влюблен-то в цветок, ненадежный и тленный!

Вечной жизни в садах ему нет во вселенной.

Он в году расцветает лишь на пять деньков,

Десять дней не пройдет — и уж нет лепестков.

И пленяться такой недотрогой негоже,

Млеть от страсти такой вот убогой негоже!

Настоящий влюбленный в мучениях тела

И погибнет, а в страсти не знает предела.

Безрассудство в любви — это стыдное зло,

И покаран ты будешь постыдно и зло!»

ПРИТЧА

665 Ехал шах на коне в красоте лучезарной,

И влюбился в него попрошайка базарный.

И стонать, и стенать пред народом он начал,

Горевать, слать проклятья невзгодам он начал.

Он стенанья сдержать был не в силах, как ты,

Пел он тысячи песен унылых, — как ты.

«Мне не жить на земле!» — оголтело вопил он.

«Лучше сжечь на костре свое тело!» — вопил он.

Шах услышал о том, как любовь его рьяна, .

И решил испытать крикуна и смутьяна.

670 В тот же миг он помчался, как молния скор,

И велел запалить он для пытки костер.

«Эй, — велел он, — свяжите-ка шею ворюге,

Волочите бродягу ко мне на послуги!»

Привели его к месту, где тлели поленья, —

Вот, мол, то, что просил ты в пылу исступленья!

И велел его шах на костер поволочь,

И бродяга от ужаса вырвался прочь.

Дико стал он метаться, охваченный бредом,

Стража стала ловить его, бегая следом.

675 И к костру подбежал он в беспамятстве яром,

И в минуту сгорел он, охваченный жаром.

Ну а если бы нищий тот преданным был,

Если истинный пыл бы изведан им был,

Если он воле шаха внимал бы покорно, —

Шах с коня перед пленником слез бы проворно,

Отпустил бы его, все желанья исполнив,

Расспросил бы, обычай вниманья исполнив,

Шах роднёй своим слугам бы сделал его,

Собеседником, другом бы сделал его!

680 А бродяга тот действовал хитрым обманом,

И позор стал наградой поступкам поганым.

Роза выпустит шип — будешь схож с этим плутом:

Не цветник, а костер тебе станет приютом!

ОТГОВОРКА ГОРЛИЦЫ

Говорить стала Горлица: «Слушай, вожатый,

Властелин над заблудшею стаей пернатой!

Я ведь птица, привычная к зелени сада,

Мне летать над пустыней — какая отрада?

Очень нежное тело даровано мне,

Жизнь в зеленой листве уготована мне.

685 Непривычна я в жизни ни к стуже, ни к зною,

И ни тягот, ни зла не случалось со мною.

Лишь из сада да в сад — вот мои перелеты,

И в зеленой листве я не знаю заботы.

Не снести мне в дороге напасти такой,

Не посеять мне семени страсти такой!

Если я этим злом отягчу свою душу,

Волю жизни моей я неволей разрушу!»

ОТВЕТ УДОДА ГОРЛИЦЕ

И сказал ей Удод: «Хилой немощи чадо!

Тешить сердце печалью — твоя вся отрада.

690 Пусть и тысячу лет сад жильем тебе будет,

Ну а что от листвы проку в нем тебе будет?

Даже если шипы и колючки — не в счет,

Ведь того и гляди — тебя слопает кот!

И подбить тебя могут случайной стрелою,

Иль от камня погибнешь погибелью злою.

И в ином тебе есть ли какая отрада?

Разве любят тебя обитатели сада?

Чем терзать и губить смертной мукой себя,

Чем сжигать безысходной разлукой себя,

695 Лучше храбро к заветнейшей сути стремиться,

Ради счастья с возлюбленным в путь устремиться!

В испытаньях высокого дела погибнуть,

В муках сердца, в страданиях тела погибнуть —

Это лучше стократ, чем погибнуть с тоски,

Это лучше, чем жалких подачек куски!»

ПРИТЧА

Жил-был глупый садовник. Несведущий в деле,

Он в своем ремесле понимал еле-еле.

Не умел он в прививках наладить порядок,

Чтобы вкус у плодов был и сочен и сладок.

700 О деревьях он тоже не ведал забот,

И не знал, сколько высохло, сколько растет.

Он давно позабыл, как высеивать зерна,

Как на всходах краса лепестков животворна.

Ну а тот, кому ближе навоз, а не роза,

Тот уже не садовник, а возчик навоза!

Увидали его небреженье друзья,

Стали делать ему наставленья друзья.

Дескать, бросил возиться бы с делом постылым

И нашел бы другое занятье — по силам.

705 А невежда повадок своих не оставил

И ленился, в работе не ведая правил.

Как-то раз обрезал он деревья свои

И погиб невзначай от укуса змеи.

ОТГОВОРКА ГОЛУБЯ

А затем начал Голубь такие реченья:

«К-эй, вожак наш, всеведущий в тайнах правленья!

Я — особая птица меж птиц всех отличий:

Люди с рук меня кормят — таков их обычай.

Люди мне и приют и жилище дают,

Носят воду, зерно мне для пищи дают.

710 Я из узников узник, к почету привычен,

Принимать я людскую заботу привычен.

Это бог воздаянье достойное дал мне,

Он еду и питанье достойное дал мне.

А противиться доле, что дал тебе бог,—

Разве умным назвать это кто-либо мог?

Восхваленье творцу! Он пригрел меня, к счастью,

И не знаться мне лучше с лихою напастью!»

ОТВЕТ УДОДА ГОЛУБЮ

И промолвил Удод: «Это все отговорки!

Твой удел — жить обманом и ложью в каморке!

715 Птицам слушать чудно твое глупое слово,

Нет другого, как ты, нерадивца такого!

Бог затем тебе крылья назначил в удел,

Чтобы ты все просторы земли облетел.

Ты ж угодником людям назвался покорно

И продался служить им за воду и зерна!

А они ваши стаи гоняют нещадно,

Метят пестрым тряпьем — будто это нарядно!

А вспугнут простаков — вот и вся кутерьма,

Только с крыш поочистят остатки дерьма!

720 Не дано вам вспарить к испытаниям высшим,

Вы хотите весь век свой кормиться по крышам!»

ПРИТЧА

Это было с лентяем одним нерадивым,

Для народа он был удивленьем и дивом.

К тумакам и пощечинам был он привычен:

Получал он подачки ценой зуботычин.

Его гонят, бывало, а он словно нем —

И с издевками подлыми сжился совсем.

Хоть порой выпадала ему и кормежка,

Ну а пнут — поскулит да поплачет немножко.

725 В общем, он разживался какой-либо мздою

И не знался, бездельник, с голодной нуждою.

Так и было, пока за какой-то кусок

Не ударили так, что и встать он не смог.

Хоть и был за побои частенько он сытым,

А потом оказался изрядно побитым!

ОТГОВОРКА ГОРНОЙ КУРОПАТКИ

А еще Куропатка прикинулась хилой:

«К-эй, глава всех пернатых, уволь и помилуй!

Я ведь птица, привычная к странам нагорным,

Там я господа славлю в смиренье покорном.

730 От мирской суеты отряхнув свой подол,

Я в горах обрела себедолю и дол.

Я обласкана счастьем — щедротами рока:

Любо мне на вершинах бродить одиноко.

Дивный край диких гор стал мне милым приютом,

И зачем мне страдать в этом странствии лютом?

Путь мой к тайнам заветного клада лежит,

В этих копях и сердцу отрада лежит.

Если суть сокровенного познана мною,

Нет и смысла прельщаться дорогой иною».

ОТВЕТ УДОДА КУРОПАТКЕ

735 И сказал ей Удод: «К-эй, мечты твои скверны,

В голове твоей нет ничего, кроме скверны!

Говоришь, ты в горах жизнь отшельника знала,—

На отшельника ты не похожа нимало!

Все занятье твое — лишь одна суета:

По горам да по склонам, к кусту от куста.

Ну а то, что хохочешь ты смехом бездумным, —

Сумасшедшим то свойственно или безумным.

А сокровища мысли, что ты помянула, —

Это ты ради глупой тщеты помянула.

740 Кто сама ты, и в мыслях твоих есть ли прок?

Самомненье невежества — худший порок!

Не болтай о сокровищах мысли напрасно,

Не позорь себя ложью такою опасной.

Это все — болтовня и пустое бахвальство

Или это — бессмысленный бред и нахальство!

Ото лжи тебе будет печальный исход:

От нее на тебя сто несчастий падет!»

ПРИТЧА

Жил в какой-то стране лоботряс и проныра,

Всем налгавший про редкий свой дар ювелира.

745 Мог он спутать рубин с самой худшей из бусин,

Но зато в надувательстве был он искусен.

И когда он искусство обмана постиг,

Он от нищенской доли уже поотвык.

Потеревши немного — чтоб долго не блекло! —

Выдавал за рубины он красные стекла.

Мог такое наплесть неумелей тот сходу,

Что казался умелым простому народу.

Но однажды всучил тот любитель безделья

Одному богачу вот такое изделье:

750 За бесценную плату — осколок стекла,

На котором лишь сверху окраска была!

Богатей тот лелеял и гладил безделку,

А как глянец-то стер — тут и понял подделку.

Этой красной стекляшке цена-то — алтун,

А за тысячу продал бессовестный лгун! ^[85]

Сделку ту отменили, и вора — к ответу,

Только что с него взять, если денег уж нету!

Видят — он просто жулик, и мерзкого плута

Прямо тут и убили, измучивши люто.

ОТГОВОРКА ФАЗАНА

755 А еще речь повел и Фазан розоликий:

«К-эй, в законах главенства искусник великий!

Я ведь птица, известная статью чудесной,

В цветнике всех пленяет мой облик прелестный.

Дивный дар красоты дал мне в долю творец,

И чудесной красы дал мне вволю творец.

И поскольку краса моя так прихотлива,

Потому и пленителен я, словно диво.

Счастье неги присуще красе благородной,

А мучений и бедствий достоин негодный».

ОТВЕТ УДОДА ФАЗАНУ

760 «Твои бредни, — промолвил Удод, — неразумны,

И замашки, и мысли вразброд — неразумны.

Не встречался я с речью такою пустою,

Чтобы в ней похвалялись своей красотою!

Слов таких и безумный чудак не болтал,

Ни ребенок, ни просто дурак не болтал.

И распутницам даже, пестро разодетым,

Был бы стыд и позор в словоблудии этом!

Эту чушь и пустой словоплет не сказал бы,

Даже выродок гнусный — и тот не сказал бы.

765 Недотепу, поведшего глупую речь,

Лучше было б совсем от пути остеречь!

Ты заносчив по-бабьему — до неприличья,

И, наверно, лишишься мужского обличья!

Званье мужа дается трудом и раденьем,

Тот не муж, кто кичится своим облаченьем.

Мужа красят поступки— деянья добра,

Даже если одежда на нем и стара».

ПРИТЧА

Вышли в путь два приятеля, связаны словом,

Был один из них мудрым, другой — непутевым.

770 Этот звался Мудбир, был в делах он злонравен,

А Мукбиль, его друг, был во всем благонравен.

Были все их привычки их кличкам под стать,

Ну а клички их были привычкам под стать.^[86]

Речь ведя о подвижниках, вере и боге,

О высоком Мукбиль рассуждал по дороге.

А Мудбир шел, про мерзких людей рассуждая,

О дурном, как безбожник-злодей, рассуждая.

О страданьях один, о грехе говорил,

А другой о пустой чепухе говорил.

775 Так и шли, друг от друга не ведая прока,

Вдруг вдали дивный город вознесся высоко.

И расстались они, миновавши заставу:

Каждый чаял найти себе дело по нраву.

Первый — прямо к отшельникам здешних сторон,

А другой стал разыскивать гнусный притон.

Первый шахом был принят с великим почетом,

И не ведал он счета дарам и щедротам.

В скором времени к шаху два стража здоровых

Притащили Мудбира — в цепях и оковах.

780 Притащили и все рассказали о нем:

Дескать, ночью негодник упился вином,

Вышло так, что Мудбира назвали уродом,

И затеялась драка — с кровавым исходом.

Негодяй за обиду в бреду одичалом

Оскорбителя тут же ударил кинжалом.

В гневе шах возвестил справедливую весть:

«Да постигнет Мудбира кровавая месть!»

Так достойный спознался с высокою честью,

А негодник покаран был страшною местью.

785 Искра к небу взвивается смелым полетом,

А ничтожную муху влечет к нечистотам.

ОТГОВОРКА ЯСТРЕБА

Ястреб речи повел перед стаею пестрой,

Когти выпустил он, клюв свой выказал острый.

«Я ведь птицам не ровня, сравниться ль со мною? —

Я над всеми пернатыми признан главою.

Знай: все птицы, что речь тут вели пред тобой,

Для меня только лакомой служат едой.

Мне на шахской руке — и приют, и жилище,

Шах мне сам подает все, что надо для пищи.

790 А когда над добычей расправлю я крылья,

Даже коршун — и тот поникает в бессилье.

Я У шахов такого почета достиг,

Что и сам, как Симург, и силен, и велик.

Шахский перст — мой престол, я увенчан короной,

И совсем мне не нужен Симург твой хваленый!»

ОТВЕТ УДОДА ЯСТРЕБУ

И промолвил Удод: «К-эй, ты в лапах гордыни

И в оковах невежества маешься ныне.

Свяжет шах тебе лапы, узлами опутав,

Да и только ли шах, — каждый ловчий из плутов!

795 Заморит тебя голодом тот лиходей —

Так, что мясо твое послезает с костей.

А пока будешь клянчить ты мясо, голодный,

Всех доймут твои вопли тоской безысходной.

Бог пошлет — ты и ешь. Душу дурью измаяв,

Стал забавою ты для лихих негодяев.

Ну и ловля! Запустят добычу настичь

И под дробь барабанов гоняют на дичь.

Ты находишь таких, что тебя послабее,

Настигаешь в полете и рвешь, не жалея.

800 Вот изловит тебя человек, приневолит,

И подачкой кормиться навек приневолит.

И когда ты городишь свою ерунду,

Твои речи бессмысленны, словно в бреду.

Будь в тебе хоть немного стыда или чести,

От позора ты сдох бы на этом же месте!

Но бездонная дурость тебя одолела,

Потому и болтаешь ты так очумело».

ПРИТЧА

Как-то горец медведя поймал на досуге

И пока приручал — чуть не умер с натуги.

905 И пока зверь не свыкся с судьбой своей жалкой,

Дважды в день горец до смерти бил его палкой.

Зверь такие побои и голод сносил,

Что совсем присмирел и остался без сил.

Горец палку возьмет — только раз и поддаст он,

Глядь — у ног его зверь ждет побоев, распластан.

Танцевать у дверей он сперва научился,

А потом и ходить по дрова научился.

Он вязанки таскал от зари допоздна,

И облезла до кожи медвежья спина.

810 Но любая беда, что сносил он, бывало, —

Видно сдуру, лишь спеси ему придавала.

То мечтал он, что схватится с тигром громадным

И снесет ему череп в бою беспощадном.

То казалось ему, будто в битве со львом

Он врага растерзал да и съел целиком.

О еде он мечтал — с вожделеньем и смаком,

Ну а вышло, что сам стал добычей собакам.

Ты вот так же, как он, несуразен и злобен,

И в мечтах своих глупых медведю подобен!

ОТГОВОРКА СОКОЛА

815 Сокол молвил: «Вожак, полюбившийся стаям,

Все идут за тобой, всеми ты почитаем.

Бог меня несказанным величьем отметил,

Силой, редкою в скопище птичьем, отметил.

Другом я и сподвижником шахам зовусь,

Потому я меж птиц падишахом зовусь.

Мне дано украшенье — венец золоченый,

Бог меня одарил золотою короной.

Да ведь знаешь ты все про меня расчудесно:

Моя суть тебе ведома, имя известно.

820 Да и должен ли шах, что венцом наделен,

Тосковать по другому — из дальних сторон?

Я привык, словно шах, жить в почете немалом,

И зачем мне у шаха служить под началом?»

ОТВЕТ УДОДА СОКОЛУ

«К-эй, — промолвил Удод, — что за глупые крики?

Сколь темны твои мысли и помыслы дики!

Шахом хочешь ты быть — ишь, ведь как распалился!

Это ты от немыслимых врак распалился!

Ты — и темный и черный невежда и плут,

Ведь таких нечестивцами люди зовут.

825 Зваться лишь на словах шахом или султаном —

Это свойственно только бахвалам поганым!

Разве всякий, кто хвалится славою, славен?

Разве муж похвальбою неправою славен?

И зовущий тебя повелителем сброд,

Видно, идолам гнусным поклоны кладет.^[87]

Ты ведь шах — словно в шахматах: внешность красива,

Да величье твое только пешкам на диво!

Что за шах, если лапа любого нахала

То взметнет его ввысь, то швырнет как попало?

830 От тебя шах, что ищем мы, — дальше мечты,

Лучше быть уж бродягой, чем шахом, как ты!»

ПРИТЧА

Был правитель один, основал он державу,

Счастье подданных там расцветало на славу.

Красота совершенства там зрела обильно,

Без конца, без границ, без. предела обильно.

Благоденствие там и порядок кругом,

Горожане там в пышных нарядах кругом.

Там умельцы воздвигли, куда ни взгляните,

Сотни башен, и каждая — солнце в зените.

835 Там искусники труд приложили немалый,

Чтобы край их сверкал красотой небывалой.

Там чудесным диковинам нет и числа:

В них природа себя в колдовстве превзошла.

Люди жизнь там проводят в забавах и смехе,

И печали там гибнут в веселой утехе.

Был бесстыдник один там — сродни вертопрахам,

Камышовым прозвал он себя падишахом.

Все на нем камышовое было — кафтан,

Даже знамя в руках, даже щит и колчан.

840 По себе и друзей подобрал тот бродяга, —

Да какие друзья — шутовская ватага!

На пирах красовались повадкою бойкой,

А кончалось все дело срамною попойкой.

Чуть не шахом себя тот бродяга считал,

Все бесстыдства свои он за благо считал.

Да недолго он прожил в безделии сладком,

И пришлось тому дурню поплакать порядком.

Самозванца его же доспехами били,

Весь камыш с него сняли да тут же спалили.

845 Посрамлен был молвой он. Не можешь — не лезь:

Обернулась посмешищем шахская спесь.

ОТГОВОРКА БЕРКУТА

Тут вмешался и Беркут с величьем орлиным:

«Ты, достойный, меж птиц наречен властелином.

Мне ли чином равняться со сбродом пернатым?

Соловьям или горлицам быть ли мне братом?

Моя слава известна, и гнев мой суров,

Я владычу над странами горных хребтов.

Сколько в день куропаток порву на куски я,

Не поем — так и спать не смогу от тоски я!

850 С поднебесья, голодный, я на землю пряну, —

Ни косуле спасения нет, ни кулану.

Для того, кто могуч да и глоткой хорош,

На дороге готовой еды не найдешь.

Я в. дороге устал, утомил свои крылья,

Истомил меня голод — валюсь от бессилья».

ОТВЕТ УДОДА

И промолвил Удод: «К-эй, властитель преславный,

Есть ли в мире тебе по величию равный?

Молодецкая стать твоей сути прилична,

С богатырством дружить твоей славе привычно.

855 Только мне твои крылья могучие жаль,

Жалко клюв твой и когти колючие жаль!

Недостойный! К заветной стремился бы цели!

А тебя, видишь, немощи вдруг одолели.

Ты бесцельно летишь по небесным просторам,

Мощь когтей, силу крыльев ты губишь с позором.

А расписывал здесь ты хвастливо себя,

И расхваливал здесь ты на диво себя!

Только тот может зваться могучим и смелым,

Кто за цель свою бьется душою и телом».

ПРИТЧА

860 Жил на свете силач — и здоров, и громаден,

Среди жадных до лени — первейший из жадин.

Завтрак в десять батманов лентяю был нужен,

Да такую же долю съедал он на ужин.^[88]

Да еще в промежутке бесстыжий нахал

Приблизительно столько же пищи сжирал.

Захмелевшим слоном бушевала в нем сила,

Он резвился, пока его в сон не валило.

Вдруг нежданно, веленьем сурового рока,

Вся страна разоренью подверглась жестоко.

865 И такой неожиданный мор подоспел,

Что народу покинуть пришлось тот предел.

Люди стали сбираться в далекие страны,

Все бежали, боязнью за жизнь обуяны.

И силач — тоже в путь, не раздумывал много,

Он не знал, сколько бедствий готовит дорога.

Путь далекий им выпал в пустыне идти,

Как прокормишь такого облома в пути?

А детина, лишь сутки без пищи промучась,

Горько сетовать стал на злосчастную участь.

870 А еще через день силача одолело:

Стали сила и мощь покидать его тело.

Третий день подошел — он совсем ослабел,

И в пустыне настиг его смертный удел.

Люди шли. Дети пешей толпою шагали,

Те, кто старостью согнуты вдвое, шагали.

Два-три дня еще мучились люди в пустыне,

А потом обрели себе отдых в долине.

А силач этих трудностей не превозмог,

И в пустыне настиг его гибельный рок.

ОТГОВОРКА ФИЛИНА

875 Тут на слабость свою начал сетовать Филин:

«Эй, вожак, я ослаб и совсем обессилен.

Мне привычно гнездиться во мраке развалин,

Где, того и гляди, будешь насмерть завален.^[89]

И кричу я, тоскою объятый, навзрыд,

Словно сломленный тяжкой утратой, — навзрыд.

Возношу я стенанья, тоскуя по кладу,

Распаляю надеждою в сердце досаду.

Не страшны мне и тягостной доли лишенья:

Глядь, и клад будет послан судьбой в утешенье.

880 Одержимый мечтой о сокровище том,

Стерегу я развалины ночью и днем.

Дальний путь мне не нужен, уволь! Я не скрою:

Что Симург мне со всею его Каф-горою?»

ОТВЕТ УДОДА

«К-эй, — промолвил Удод, — нет обмана опасней,

Губишь душу ты этой нелепою басней.

Твое сердце томится надеждою ложной,

Ей свершиться — ведь это исход невозможный.

Ну, допустим, отыщешь желанный свой клад,

Ты подумай-ка, плакальщик скорбных утрат, —

885 Что за прок тебе будет, помимо напастей?

Каждый миг будешь пленником новых несчастий!

Ты от этих напастей погибнешь с позором,

А сокровище станет добычею ворам».

ПРИТЧА

Жил в одном государстве безумный отшельник,

День и ночь средь развалин томился, бездельник.

Вырыть клад одержим был он мыслью упрямой

И упорно выкапывал яму за ямой.

И когда он изведал немало уж бед,

Случай вывел его на желаемый след.

890 Дверь видна ему стала в проеме разъятом,

А за нею — проход к богатейшим палатам.

Видит: сорок сосудов — казна Феридуна,

Да какое! — несметные клады Каруна ^[90]

Был несчастный беспамятством сразу объят,

И туда вдруг пришел некий мерзостный гад.

И узрел он пришельца в том логове жутком,

И казну, от которой простишься с рассудком.

И блеснул над безумцем кинжал изувера,

И окрасились кровью и клад, и пещера.

895 Был мечтой его жизни запрятанный клад,

Только все обернулось ему невпопад.

ОТГОВОРКА ГУМАЮНА

Речь повел Гумаюн — блеском лучший из лучших.

«Эй, — сказал он, — великий наставник заблудших!

Сан высокий мой столько обрел благодати,

Что под сенью моею — престол благодати.

Сени крыльев моих столько счастья дал бог,

Что под нею стать шахом и нищий бы смог.^[91]

Знать, где шах ваш неведомый, мне ли пристало?

Изнурять себя бедами мне ли пристало?

900 Лучше в небо взлечу я сверкающим взмахом,

Пусть дают мои крылья пристанище шахам!»

ОТВЕТ УДОДА

«К-эй, — промолвил Удод, — что за глупые бредни,

Будто все это плел здесь безумец последний.

Твоему неразумию нет и предела,

Прикрываешься ложью ты очень умело.

То, что крылья твои дарят шахам приют, —

Эту веру тебе заблужденья дают.

И в историях шахов, что ныне известны,

Есть ли вести об этом? — Они неизвестны!

905 Разве шахская доля дана им тобою,

Хоть подобный почет и желаем тобою?!

Небылицею ложной ты тешишь себя,

Мыслью самой ничтожной ты тешишь себя.

Даже если бы правдой твой бред оказался

И в тебе хоть бы знак тех примет оказался,

Шахской властью людей награждает всесущий,

А тебе эта милость не стала присущей!

Как и псам, тебе служит поживою кость,

Эко диво — мусолить паршивую кость!

910 Знай, о пленник, погрязший у вздора в неволе,

Ты достоин такой отвратительной доли!»

ПРИТЧА

На Персидском заливе добытчики сворой,

Жаждя в море разжиться добычею скорой,

Платят пять или десять дирхемов — по чину,

Чтобы бедный ныряльщик кидался в пучину^[92]

И, стократ погибая, с зари допоздна

Доставал бы им жемчуг бесценный со дна.

А в жемчужнице — тысячной россыпью зерна

Или только одно, но, размером отборно,

915 Блещет, словно корона, — таков уж обычай:

Нанимателю все это будет добычей.

Все купец отберет, отбирать он горазд,

А пловцу только пару монеток и даст.

Тот хоть что-то берет, а тебе :— что досталось?

Только костью, как пес, и насытишься малость.

А умен — что ж тянуться к пустым разговорам,

Все слова твои сплошь переполнены вздором.

ОТГОВОРКА СЕЛЕЗНЯ

«К-эй, избранник, — явил тут и Селезень норов, —

Мне дарована жизнь среди водных просторов.

920 А без них я страдаю, печалюсь и трушу,

Словно рыба, что брошена силой на сушу.

Ну а раз жизнь в воде уготована мне,

Непорочности благо даровано мне.

Чистота и безгрешность даны мне водою,

И великих похвал я поэтому стою.

Миг единый пробуду с водою в разлуке —

Сотни раз претерплю несказанные муки.

На волнах и молитву творить я привык,

В водном зеркале виден желанный мне лик.

925 Лишь в воде мне дорога к заветным стремленьям

Путь иной для меня был бы злым заблужденьем».

ОТВЕТ УДОДА

«Тешишь ты себя, — молвил Удод, — ерундою,

Будто дочиста ум твой промыло водою.

Ты твердишь, что свой коврик ты стелешь на воду, —

Даже сыч не грешил этой глупостью сроду.^[93]

И о том, что безгрешен ты, вслух не болтай,

Что из грязной воды выйдешь сух, — не болтай.

Если чист ты, зачем же нырять то и дело,

День-деньской на реке полоскать свое тело?

930 Если сеешь в душе своей зерна порока,

Как ни мойся, а все пропадает без прока.

Не достоинство это, а стыд и позор,

Много мылся, а чистым не стал до сих пор.

Если муж ты, то вот тебе море свершений,

Окунись в него смело и стань совершенней».

ПРИТЧА

Жил купец в Индустане с завидной сноровкой —

На морях промышлял он торговлею ловкой.

Вкус торговли познав и деньгу заработав,

Погрузился он в море корыстных расчетов.

935 И ни разу не мешкал он долго нигде,

Лишь закончит торговлю и — в путь по воде.

Он годами ходил вот в такие походы

И считал, что на море не страшны невзгоды.

Близко к Мекке бывало им судно водимо,

Но не ведал он долга: хоть близко, да мимо.

Люди ропщут: мол, путь-то к священным местам,

Он не внемлет им, в жадной корысти упрям.^[94]

Как-то раз море вспенилось волнами в шквале,

И суда то ныряли, то к небу взлетали.

940 В бездне алчности сгинул несчастный купчина,

А корабль поглотила морская пучина.

Из-за страсти к воде он для веры погиб:

Стал в гордыне своей он поживой для рыб.

ОТГОВОРКА ПЕТУХА

Речь повел и Петух с нерадивостью злостной:

«К-эй, ниспосланный птицам вожак венценосный!

Мы венцами похожи по милости бога,

Только наши дела разграничены строго.

Бог тебя наградил даром власти живой,

Сделал птицам тебя вожаком и главой.

945 Мне он дал дивный голос, чтоб сладостным пеньем

День и ночь я людей призывал бы к моленьям.

Тот, кто создал всех птиц и зверей — все живое,

Дал тебе долю странствий, а мне — жить в покое.

А за то, что петух молодечеству друг,

Дал творец ему много красивых подруг.

Кто не может летать, для того, я не скрою,

Вряд ли нужен Симург да еще с Каф-горою!»

ОТВЕТ УДОДА

И промолвил Удод: «Что за глупое слово!

Славный муж о себе не расскажет такого.

950 Птица есть— как и ты, силой крыльев не спора,

Но гнезду ее — лотос предвечный опора.^[95]

Ей навеки прибежищем стал этот дом,

Ей вовек не расстаться с родимым гнездом.

Так она и парит на престоле высоком,

Никому не дано увидать ее оком.

Без Симурга не жить ей — отдельно и сиро,

Вне слияния с ним нет иного ей мира.

Ей неведомы беды и горе разлук,

Лик Симурга пред нею повсюду вокруг.

955 Это он увенчал ее дивной короной,

В знак слияния с горним пределом дареной.

Ее жизнь единеньем с собой охранил он,

От других ее мир и покой охранил он.

В единенье душа — словно жемчуг чиста,

Словно створки жемчужниц безмолвны уста.

Ты — той птице не ровня, певец незавидный,

И срамишь ты себя болтовнею бесстыдной.

Лишь грешить день-деньской — твой нелепый обычай,

Да орать непрестанно, не зная приличий.

960 Сто грехов совершаешь ты, душу губя,

А к достойным созданьям относишь себя.

И с такой-то повадкой, ничтожной и слабой,

Ты уже не петух, стал ты курицей-бабой!»

19 ПТИЦЫ СПРАШИВАЮТ УДОДА О ТОМ, КАК ОНИ СВЯЗАНЫ С СИМУРГОМ

И когда отговорки различного рода

Получили достойный отпор от Удода,

Тут пернатая стая от слов поустала,

Продолжать разговоры ей мочи не стало.

Все в смятении были, куда ни взгляни,

И к Удоду вопрос обратили они:

965 «К-эй, вожак и глава наш, ты — перл совершенства,

И тебе подобает корона главенства.

Много в жизни пустынь и степей одолел ты,

Путь, которого нету верней, одолел ты.

Испытал ты надежды и муки в пути,

Знаешь, как исцеленье от горя найти.

Мы — несчастная стая, поникшая хило,

Униженьем нас горе-злосчастье сломило.

Тайна тайн нашим душам еще не блистала,

В нас невежества много, а знания мало.

970 Нас ничтожной пылинкой в низинах влечет,

Ну а шах — это солнце, что светит с высот.

Высотой он превыше небесного свода,

Широтою он шире всего небосвода.

Он парит над девятым надоблачным слоем,

Мы и жалкой былинки все вместе не стоим.^[96]

Как мы связаны с ним и его существом?

Что за смыслы таимы его существом?

Перед тем падишахом померкнут все шахи,

Мы ж беднее всех нищих, простертых во прахе.

975 Объясни нам, постичь его — разум бессилен,

И рассудок объять его разом бессилен.

Он величьем высок, мы — ничтожны пред ним,

Капля связана с морем законом — каким?»

20 ОТВЕТ УДОДА ПТИЦАМ И РАССКАЗ ЕГО О ЯВЛЕНИИ СИМУРГА

И ответил Удод расшумевшимся стаям:

«Шахиншахом великим его мы считаем.^[97]

Как сокровище, скрыт он, и суть его тайна,

Блещет в зеркале мира красы его тайна.

И когда он явить себя миру решил,

Он затмил своим блеском сиянье светил.

980 И в лучах его солнцеподобного блеска

Сотни тысяч теней обзначились резко.

К этим птицам, сверкавшим по дальним просторам,

Вездесущим своим обратился он взором.

Образ птиц всего мира, все их существо —

Это тень многомудрой природы его.

Кто познал мудрость этих свершений и понял,

Тот к Симургу свое отношение понял.

Но, провидец, кому этот смысл будет ведом, —

Не вверяй эту тайну речам и беседам.

985 Знаешь правду ты, глубь этой сути познав,

Поручи ее богу — и будешь ты прав.

Смысл познавший над смыслом не властным зовется,

А лишь к истине смысла причастным зовется.

Если ведаешь ты, чьей являешься тенью,

Мощь и сила даны твоему разуменью.

Тот, кто тень эту ищет, а света лишен,

Знай: Симурговой тени не ведает он.

А желал бы Симург быть неведомой тайной,

Тень его не была бы такою бескрайной.

990 Знай, что сущ отражение тени дающий,

Если тень его сути является сущей.

Если взор твой не видит Симурга черты,

То и сердцу зеркальной не знать чистоты.

Кто не в силах узреть этот лик, для такого

Благодатен рассказ о нем — каждое слово!

И чье сердце любовью к красе воспылало,

Тот и сам — как подобное солнцу зерцало.

Он себя в нем красой просветленной явил,

Светлой сути той отклик влюбленный явил.

995 Это сердце восприняло свойства зерцала,

Чтобы истина светочем в нем заблистала.

Так что вот: он являет красы просветленье,

Ты же с сердцем твоим — лишь его отраженье».

ПРИТЧА

Жил-был шах, красотою — как месяц в зените,

Словно шах среди лун был он в войске и свите.

Кипарису по статности с ним не сравниться,

Солнце быть рядом с ликом его устыдится.

Был смятением мира чудесный тот лик,

Кто смотрел на него, погибал в тот же миг.

1000 В мир краса его бедственной смутой запала,

В души страсть к нему гибелью лютой запала.

Кто красой всему миру на диво отмечен,

Сотней тысяч примет он счастливо отмечен.

И когда он на площадь верхом выезжал,

И в толпу, бойко правя конем, выезжал,

Кто ему по пути ни встречался, бывало, —

Всех краса его сразу же насмерть сражала.

Вся, как есть, в горах трупов, бывало, дорога,

Погулял — да назад: не проедешь тут много.

1005 А молва о красе его всюду была,

И беда от него всему люду была.

И когда все измучились в горе и плаче,

Он задумал являть лик свой людям иначе.

Повелел он — и сделали слуги зерцало,

И поставили так, чтоб у трона стояло.

У дворца приказал он построить чертог,

И светильник в нем яркий, как звезды, зажег.

Он и сам на свое естество любовался,

И народ отраженьем его любовался.

1010 А пока он не сделал такого зерцала,

Красота его людям добра не давала.

А теперь от красы сам изведал он прок,

И смотревших красою он радовать мог.

Поразмысли и ты: сердце — это зерцало,

Чтобы в нем красота отраженьем мерцала.

Сердце — как бы зерцало в обители тела,

Чтобы зренье твое шахский облик узрело.

Только ежели зеркалу блеск не придать,

Падишах тот не явит свою благодать.

1015 Лишь тогда красоту ты увидишь в зерцале,

Если дух свой к тому подготовишь вначале.

Сколько в зеркале будет сверканья и блеска —

Столько в нем отражений проявится резко.

ПРИТЧА

Как-то раз Искандер ввел обычай забавный —

Самому быть послом своей воли державной.^[98]

Так Симурга, привыкшего к славе и высям,

Сделал он как бы голубем — носчиком писем.

Вот в какое-то царство приехал он сам,

А повел себя, как подобает гонцам.

1020 Искандеров указ возвестил он исправно,

А ведь сам Искандером и был он, — забавно!

Речь свою по повадкам послов возгласил он,

Сам указ свой — из собственных слов — возгласил он.

Кто же знал, что вот он-то и есть Искандер?

Что гонцом сам принес свою весть Искандер?

Дал он ход повеленьям своим и указам

И поведал все то, что таил его разум.

И средь тысяч людей не постиг ни единый,

Что за образ таится под этой личиной!

1025 Кто о шахе болтать небылицы готов,

Внял бы лучше потайным значениям слов.

И когда птицы поняли вещее слово,

Стал им внятен смысл тайны под сенью покрова.

Стали птицы посланцами цели высокой,

Как бы слиться с судьбою сумели высокой.

Теплой дружеской речью согрел их вожак,

Неприкаянных — дружбой с собою сопряг.

Но вопросом опять зазвучали их крики:

«К-эй, в законах вожденья искусник великий!

1030 Мы — несчастная стая, и нет у нас силы,

Наши души ослабли, тела наши хилы.

Долг велик, путь далек, бедам — нет и числа,

Как же сделать, чтоб цель наша верной была?»

21 ПТИЦЫ СПРАШИВАЮТ УДОДА О ПРЕДСТОЯЩЕМ ПУТИ, И ОН ОТВЕЧАЕТ ИМ

И сказал им Удод, приступая к ответу:

«Вот что должно вам ведать про истину эту.

Вам в дороге любовь — всем основам основа.,

Для влюбленных невнятны ни разум, ни слово.

Тот, кто верен в любви, смерть того не страшит,

И бесчестие веру его не страшит.

1035 Если нужно, то верный во имя кумира

Может с жизнью расстаться, отречься от мира.

И для преданных жизнь — лишь преграда для блага,

Словно путь пресекли им глубины оврага.

Тот един лишь, кто душу и тело забыл,

Ум, безверье и веру всецело забыл.^[99]

Пламень верности жизнь и вселенную губит,

И бесчестье, и веру — все тленное губит.^[100]

Тот, кто верен, не знает ни славы, ни срама,

Отрешен от людей, отрешен от ислама.^[101]

1040 Верность издавна страсти и тяготы жгли,

Словно молнии, жгущие тело земли.

Кто был верен и в страсти был предан мученьям,

Смертный час ему будет от мук избавленьем.

Кто к кумиру любви устремленье имеет,

Для него разве горе значенье имеет?

Верность в мраке ночей рдеет пламенем бед,

Скорби мира дают ей немеркнущий свет.

Скорбь и горе — то пламенной страсти примета,

А без них сердце радостью мук не согрето!»

1045 О слагающий песнь! Спой нам горестным ладом!

Кравчий! Счастье мне будет губительным ядом!^[102]

Чашу горя мне дай и недуг подари,

И душе участь горестных мук подари!

Выпью чашу — и жизнь свою разом забуду,

Веру в бога, рассудок и разум забуду.^[103]

Дом неверия лучшим из мест я признаю,

Повяжу я зуннар, даже крест я признаю.^[104]

Захмелев в кабачке, позабуду я честь

И, спаливши Коран, стану идолов честь.^[105]

1050 Я в чертоге любви свою веру порушу,

От стыда и от чести избавлю я душу.^[106]

Буду в колокол бить непотребным я звоном,^[107]

Перед идолом ниц, дам я волю поклонам.

К пояснице своей повяжу я зуннар,

Изойду болтовнею, веселием яр.

ПРИТЧА

Шейх Санан был в чести у благого порога,

Тайн невидимой сущности ведал он много.^[108]

Средь святых и святейших он жил у Каабы,^[109]

Его святость с пророками спорить могла бы.

1055 Он в народе столпом благочестия слыл,

Шейхом шейхов священной Каабы он был.

У дверей его — шахи, как нищие — кругом,

Было лестно им, если он звал их к послугам.

Все молитвы его за скорбящих в печали

Сонмы ангелов, руки воздев, привечали.

Лик желанный — мечтаний и дум существо —

Рдел сиянием в зеркале сердца его.

С ним мюридов — четыреста, сутью и с виду

Джунаиду под стать и сродни Баязиду.^[110]

1060 По величью он выше высот небосклона,

Милосердьем — превыше предвечного трона.

Если мир почернел бы от дыма и бед,

От молитв его вмиг возгорелся бы свет.

А для тех, кто спознался с лихою напастью,

Он молитву прочтет — и не быть их несчастью.

Все реченья его — дар пророчеств небесных,

А свершения — плод откровений чудесных.

Лишь помыслит о чем-нибудь — сбудется враз,

Небывалое в быль превратится тотчас.

1065 Как-то раз ночь за ночью ему сновиденье, —

Потерял он покой и лишился терпенья.

Он проснется и молит защиты и крова,

А закроет глаза —тот же сон ему снова:

Будто в чуждой стране он бредет наобум,

А потом узнает, что страна эта — Рум.^[111]

Там забрел в монастырь он и вдребезги пьяным

Стал молиться под стать бывшим там христианам.^[112]

Сон маячил пред ним неотвязною тайной,

И решил он: беда эта — знак не случайный.

1070 Всякий жребий — притон ли, святыня святынь —

Предначертан судьбой, как ни брось, как ни кинь.

Значит, надо в те страны скорее сбираться,

Если рок повлечет — не робея, сбираться.

Раз уж мне этот край предуказан судьбою,

Что со мной ни случится — я связан судьбою.

Поразмыслил о деле он: как ни верти,

Видит — выхода нету и надо идти.

Вот пошел он, как путник, к священным оградам,

Сотню раз обошел их прощальным обрядом.

1075 Обходя, предавался он горестным думам,

И пошел он в предел, называемый Румом.

И узнали сподвижники шейхов обет,

И пошли они в странствие шейху вослед.

Так и шли они — праведник подвигов славных

И четыреста присных — мужей достославных.

В сердце шейха запали тревога и смута

И губить его стали жестоко и люто.

Каждый миг приносил ему тяготы дум,

И от них непрестанно бывал он угрюм.

1080 И друзья перемену в нем ту распознали,

И печаль, и его маету распознали.

И решили вопрос обратить к нему чинно, —

Им неведомо было, в чем грусти причина.

На вопрос их — от шейха ни слова в ответ,

И от этого было немало им бед.

Прямо к цели за ним они следом шагали,

Да не к цели — к бесчисленным бедам шагали!

И пока они шли в ту страну вереницей,

В сердце шейха тревоги вздымались сторицей.

1085 Миновали они много мест и дорог

И увидели вдруг необычный чертог.

Купола его — ровня небесному своду,

Много башенок странных, невиданных сроду.

Его камни — из скал неудач и несчастий,

А кирпичная кладка — из глины напастей.

В красоте его скрыто сто грозных примет,

Сто узоров на нем —1 удивительней нет.

Там с причудливых башенок смотрится смута,

И скитальцу ни крова там нет, ни приюта.

1090 Ярче страстных очей там оконные щели,

Но пристанища зла в них укрыться сумели.

Истой вере чертог этот — гибель и вред,

И повсюду там страсти погибельной след.

Там в проемах — как горы камней для защиты —

Саблей страсти ссеченные головы скрыты.

Правоверных побить они градом готовы,

Целый мир погубить камнепадом готовы.

Скрыты полчища гнуси за створой ворот,

Гнусный купол дворца — шириной в небосвод.

1095 Там сто тысяч коварств слиты в цепь, словно звенья,

Страсть безумьем сковала их в цепь исступленья.

Жаром страсти горят там сто огнемолелен,

В них — ста тысяч безумств хоровод беспределен.^[113]

В том чертоге— кружение дыма, и чад

Черным мраком безверья и злобой чреват.

И доныне притон, столь же преданный сквернам,

И неверным неведом был и правоверным.

И покинули силы тут шейхово тело,

Душу немощью горя и мук одолело.

class="stanza">

1100 Цепенением слабости скован он был,

Блеском мира чудес очарован он был.

Зачарованным взором скользя по громадам,

Вдруг с одним из чудес повстречался он взглядом.

Видит — будто завеса окошко прикрыла,

Широтой — словно небо, а в центре — светило.

Ветер полог надует и чуть отвернет —

И лучи того солнца сверкают с высот.

Да какое там солнце — сто солнц бесноватых

Мотыльками порхают в горящих закатах.

1105 Воплощенье чудесного духа то диво,

Его трепет в душе отражается живо.

А за ним — дивный лик, душу жгущий красой —

Кипарису и розе присущей красой.

И душа зачарована блещущим ликом, —

Каждый миг предстает он в виденье столиком.

Чудный лик красотою — прекраснее гурий,

Он сияет, как солнце, в рассветной лазури.^[114]

Лик ее — яркий свет, кудри — темень и мрак,

Признак веры — тот свет, тьма — безверия знак.

1110 А завесой кудрей лик свой томный закроет —

Будто солнце завесою темной закроет.

Темный мир ее кос — словно стоны влюбленных,

Чадный дым их сердец, жаром страсти спаленных.

А бровей-полумесяцев тонкий изгиб!

Тут и толпы влюбленных смутиться могли б!

А под сводом бровей — взор, грозящий бедою, —

Ведь и своды чертога там смотрят с враждою!

А ресницы у глаз — что войска: ряд за рядом,

Все мятежной толпою готовы к осадам.

1115 Под очами — по крошечной родинке. Да!

Это точка под буквою в слове «беда»!^[115]

Эти точки — под оком, и в точках — уста,

У единой беды точек — словно у ста!

А уста — как тайник, тайны страсти таящий

Под незримой завесою, к тайнам манящей.

Те уста исцелят даже тяжкий недуг,

В них дыханьем Исы вдохновлен каждый звук.

Их рубины исток вдохновениям дали,

Для ослабших они исцелением стали.

1120 Ямки щек! Там сто тысяч невольников скрыто —

Ханаанских Юсуфов столикая свита! ^[116]

А кудрей своих кольца арканом метнет,—

И без счета в извивах их гибнет народ.

Буквой «нун» точка ямки в округлом окладе,

Словно рябь пузырьков на мерцающей глади.^[117]

Стан трепещущий —• с веткою схож молодою,

Ну а поступь — с журчащей живою водою.

А глаза и уста, как на диво, — в разлад:

Убивают одни, а другие живят.

1125 А наряд ее — словно бы роз изобилье:

Сотни тысяч сердец повергает в бессилье.

А на платье — накидка, пестра и нарядна, —

Потрудились тут френги-умельцы изрядно! ^[118]

Хоть и насмерть сражает тот пестрый наряд,

Благовонье его — оживляет стократ.

Гнев безбожных очей ее в лютости ярой

Правоверным грозит неминучею карой.

Ее косы — зуннары: поддавшись их чарам,

Правоверный погрязнет в безверии яром!

1130 Прямо в душу краса ее льется волной,

Как холодная влага, испитая в зной.

Свет красы ее губит вселенную жаром,

Пламя уст ее жжет душу тленную жаром.

Здесь разумные станут огню поклоняться

И святые на святость свою покусятся!

Эта дочь христиан — небывалой красы —

В блеске солнца предстала, как чадо Исы.

Сердце шейха, как молнией, искрой пронзилось,

И душа его в море огня погрузилась.

1135 Но себя охранил он, к прощенью взывая,

«Бог велик!» — под молитвенной сенью взывая.

Приоткрыла красавица пламень лица

И сожгла всю молитву его до конца.

Стал на землю он падать, ослабший и хворый, •

Но обители тела стал посох опорой. .

Прислонился спиной он к высокой ограде,

Изумление чудом застыло во взгляде.

Но и телу и посоху был свой предел,

Обессилев вконец, он на землю осел.

1140 Вдруг безгрешную душу согрело любовью,

Кровь вступила, исполнилось тело любовью.

Мощь и немощь терзали и душу и тело,

В изумленье застыли друзья онемело.

Друг на друга они удивленно глядят

И разводят руками, потупивши взгляд.

Все до ночи в великом смятении были,

Да и горем убиты не менее были.

Ночь покрыла весь свет темнотою обложной,

Словно темень безверия — замок безбожный.

1145 Мрак за теменью пал, и слепой и немой,

И пришельцев окутало черною тьмой.

И остались пришельцы в земле нечестивых,

Не земля — горы бед там зияют в извивах.

И для шейха настал день великой печали, —

Люди ночи столь темной вовек не видали.

Небо скрылось под пологом бедствий и мук,

Словно гвозди на нем — точки-звезды вокруг.

. Слезы неба текли, едким дымом пролиты,

Чадным облаком, в выси гонимым, пролиты.

1150 И тогда небеса без движенья застыли,

Словно горы — в могучей и скованной силе.

Небо пленникам бедствий страду принесло,

И большую, как горы, беду принесло.

И сокрылась вселенная в гибельных кручах,

Пали вниз миллионы каменьев горючих.

Очи неба слезинками звезды роняли,

Словно плача о шейхе в жестокой печали.

Этот плач — поминанье о людях земных,

Темень черных одежд — это траур о них.

1155 Шейх повержен, и попран, и сломлен бедою,

Изнемог он, измученный долей худою.

Гнетом страсти давим, в униженье убогом

На земле он лежал перед мрачным чертогом.

Страсть сожгла ему душу и тело огнем,

Вера в бога в неверье горела огнем.

В море слез он тонул, в муках жажды тяжелых:

Пламень сердца из уст вырывался, как всполох.

Страсть любви ему все пеленою затмила,

Мраком ночи ему все земное затмило.

1160 Сто негаданных бедствий послал ему рок,

И несчастный сквозь слезы рыданий изрек:

«Что ни миг, то несчастье и новая кара,

И за что мне, о небо, суровая кара?

Ты сгубило покой мой и страстью смутило,

Сотня огненных бедствий меня поглотила.

Светом солнца сначала ты грело мой взор,

А потом плен и мрак мне послало в позор.

Да и только ли мрак овладел небесами?

Самый лик естества измарало ты в сраме.

1165 Ад сокрыл всю вселенную клубами дыма,

Пламя ада — души моей жаром палимо.

О аллах! Это что за ненастная ночь?

Где бывала такая несчастная ночь?

Я изведал немало несчастий ночами,

Но не видел таких я напастей ночами.

То не ночь — это сумрак, извергнутый адом,

Или — стоны небес мир окутали чадом.

Да не ведает ночь эту боле никто,

Да не знает подобной неволи никто.

1170 Начинать ли про муку ночную рассказы,

Иль о днях моих бедствий начну я рассказы, —

Чувства в теле, желанья, рассудок и разум

За завесою страсти сокроются разом!

Всех желаний, что жгли меня ранее, нет,

Только в муках любви им скончания нет!

Я и сил не найду в моем немощном теле,

Чтобы эти рыданья они претерпели.

Голове моей как притерпеться к ударам,

Не поддаться каменьям печали и карам?

1175 Где глаза —лунный лик созерцать без конца,

Не ослепнув от солнца такого лица?

Где мой лик — рухнуть ниц перед светлым порогом

И припасть, словно к шаху, в смиренье убогом?

Руки где, чтобы в грудь мне вонзили каменья,

И посыпали голову прахом смиренья?

Где мой разум, способный себя соблюсти

И угрозам безумия встать на пути?

Где мой ум — объяснить бы все сущее толком

И разбитое сердце собрать по осколкам?

1180 Где терпенье, чтоб немощи мог побороть я,

Вновь срастить мою печень — куски и лохмотья?

Муку несть — где во мне хоть в помине душа?

Нет ее, ведь мертва и поныне душа!

Где же сердце мое — кровь проталкивать в жилах?

Как и душу, его отыскать я не в силах.

Этот путь мне бедою из бед обернулся,

Да такой, что уж хуже и нет, обернулся.

Лучше б я не родился и не был бы жив,

Чем познать эту жизнь, столько мук пережив!

1185 Лучше б молния с неба бедою слетела,

И следа не оставив от бренного тела!

Помогите, внемлите души моей крику,

Не щадите, убейте меня — горемыку.

Да не ведает мир стыд деяний моих,

Да не слышит никто стон рыданий моих.

О друзья, разрубите мне тело и кости,

И сожгите, и пепел мой по ветру бросьте!

И не знал бы я в мире стыда посрамленья,

Лучше раз умереть, чем стократ за мгновенье».

1190 Изумясь его бедам, рыдали друзья,

Стали кровью рыдать от печали друзья.

И они, состраданием к горю согреты,

Стали шейху наказы давать и советы.

Шейх не слушает слов их, не внемлет советам,

Смысл речей до него не доходит, — да где там!

На вопрос по законам разумных примет

По обычаям страсти дает он ответ.

Вот один говорит: «Мудрый муж благодатей!

Прах с пути твоего — как сурьма для собратий.

1195 Кто спознался в дороге с тяжелой судьбою,

Оживет, если он овладеет собою».

Шейх ответил: «О сын мой, владеть-то мне чем?

Потерял и себя самого я совсем».

А другой говорит: «Это дело шайтана,

Лишь в раденье предел наважденьям обмана».

Шейх промолвил: «Лишь собранность делу подмога,

Я ж растерян душою, в том пользы не много».

Третий молвил: «Наставник хранящих завет,

Лишь молитва спасет от нагрянувших бед».

1200 Шейх сказал: «Ты таких не растрачивай кличей, —

Я — безумен, безумцам неведом обычай».

Кто-то вымолвил: «Сам омовение сделай,

Да и спутникам знак позволения сделай».

Шейх сказал: «Кроме слез, где найдется вода?

Кровью печени в очи мне льется вода».

Пятый молвил: «Купанием сердце очисти, —

Верный путь отряхнуться от зла и корысти».

Шейх сказал: «Отрешеньем, как морем, объятый,

Я тону. Так чего ж еще ждешь от меня ты?»

1205 А один произнес: «Четки есть у тебя, —

От невзгод ты избавишься, их теребя».

Шейх ответил: «У четок порвалась бечевка,

И меня, как зуннаром, опутала ловко».

А другой дал совет: «Подзаймись зубочисткой, —

Все исполнишь обет, — меж зубов ее тискай!»

Шейх сказал: «Зубочистка — одна суета,

Перст смущенья мои закусили уста!»

И еще было слово: «Гнетут тебя страхи —

Головой преклонись для молитвы во прахе».

1210 Шейх сказал, кровью слез обливаясь, как потом:

«Головою прикован я к этим воротам».

, Кто-то молвил: «Хоть к Руму лежали пути,

Нам не впору ли ныне к Каабе идти?»

Шейх сказал: «У Каабы искомое мною

Здесь нашел я. Что делать мне с долей иною?»

А еще один молвил: «Мы вышли к пустыне,

В самый раз нам бы к Мекке направиться ныне».

Шейх ответствовал: «Здесь я и Мекку обрел,

В Рум пришел я, — зачем мне неведомый дол?»

1215 А один говорит: «Раз дошли мы до цели,

Не пора ль о родном нам подумать пределе?»

Шейх ответил: «Дарующий блага зиждитель

Вместо родины дал нам вот эту обитель».

Кто-то молвил: «Узнали бы шейхи сей срам —

И воздалось бы карой суровою нам».

Шейх сказал: «Дружба с ними нужна мне едва ли,

Я друзей обрету и в питейном подвале».

Кто-то молвил: «Где святость твоя затерялась?

Где ж забвение благ бытия затерялось?»

1220 Шейх сказал: «Здесь и святость блаженней найдется,

И в обители сей сто забвений найдется».

И в ту ночь все стократ претерпели печали,

И несчастиям шейха друзья сострадали.

Шейх укоры встречал с равнодушьем усталым,

А давали советы — совсем не внимал им.

На заре нечестивцы галдеть принялись,

На дела правоверных глазеть принялись,

Правоверных покрыли глумливой хулою,

Расхвалив свою веру безмерной хвалою.

1225 Издевались жестоко над верною верой

И своей похвалялись прескверною верой.

И равняли они, погрязая в грехах,

Мерзость идолов с верой, что дал нам аллах.

Ведь и так было множество бед для пришельцев,

Стал еще от безбожников вред для пришельцев.

Люди шейха и те, что пришли из чертога,

Речь вели то добром, то сурово и строго.

Нечестивцам при споре и шейх помогал, —

Правоверным от этого стыд был немал.

1230 И пока мрак сменился рассветом багряным,

Скорбь лихая послала беду мусульманам.

И когда яркий свет пересилил потемки,

Нечестивцы ударили в колокол громкий.

И явил небосвод солнца блещущий блик,

Словно дочь христиан показала свой лик.

Нечестивцы совсем распоясались в споре,

Как увидели шейховы страсти и горе.

Пыл неверья вовсю овладел их оравой,

Нечестивцы расхвастались силой неправой.

1235 Правоверным позорище стало невмочь,

Бросив шейха, в стыде побрели они прочь.

Шейх посмешищем стал даже детям неверных,

Им потеха была в его муках безмерных.

Он — несчастный, восторженный, старый, убогий, —

Зачарован виденьем, лежал на дороге.

Шедший люд издевался отвратно и зло,

Он же смог бы стерпеть и стократное зло.

Быль и небыль, наверно, его пожалели б,

И неверный, и верный его пожалели б,

1240 Только та христианка погибельным жаром

Обрекла участь шейха несчастьям и карам.

И с пути правоверного сбила его,

И позором безверья покрыла его,

На страдальца, откинув свой полог смотрела,

Как на жертву потайно из щелок смотрела.

Но, небрежно смотря на простертое тело,

Она мук его взять себе в толк не умела. .

Жизнь и веру надеялась разом отнять,

А смогла лишь рассудок и разум отнять.

1245 Душу шейха томленьем кручина палила,

Тайны с явью смешав воедино, палила.

Днем до вечера грудь разрывалась на части,

Ночь сменялась зарей — погибал он от страсти.

Как за месяц, росли его муки за миг,

А за месяц он сколько мучений постиг!

И росли без конца и предела страданья,

В черный прах превратили все тело страданья.

И однажды та дева, безбожница злая,

Вновь явила себя, красотою пылая,

1250 Опаляя весь мир блеском злой красоты,

Вопросила о тайне его срамоты.

«О питомцев ислама глава и вожатый,

Их наставник и веры исламской глашатай!

Если Мекка тебе — смысла жизни основа,

Почему в сей обители ищешь ты крова?

Если ты правоверных главой наречен,

Что же сдался ты в плен в нечестивый притон?

Ведь свернув отдохнуть на ночную стоянку,

Утром странники снова бредут спозаранку.

1255 Ну а шейх, целый месяц здесь крова искавший,

И покой у чертога чужого искавший, —

Разве в доме бесчестья покой обретет?

Да и прок от неверных какой обретет?»

Шейх смотрел на красу — изумленье вселенной,

Слушал звук ее слов, в глубь души впечатленный.

И все члены его истомила усталость,

И все тело его в корчах мук извивалось.

Разум сник и умолк, от бессилия нем,

В теле признаки жизни исчезли совсем. .

1260 Людям мнилось, — обрел уже смертный предел он,

Словно тысячу жизней прожив, одряхлел он.

. Словно труп он лежал —днем и в сумраке ночи,

Лишь за девой вослед поворачивал очи.

Нечестивцы дивились немало ему,

Та злодейка — и то сострадала ему.

Подошли нечестивцы к его изголовью,

Восхищаясь такой небывалой любовью.

Приподняв его голову, люди узрели,

Что жива еще жизнь в этом немощном теле.

1265 И любовь его людям сердца проняла,

И красавица та отвратилась от зла.

И когда она тронула жертву ногою,

Вздох страдальца исполнился силой благою.

Перед той розоликой очнулся он снова, —

Ни кровинки в лице, на устах — ни полслова.

Долго-долго безгласен и нем он лежал,

Дара речи лишенный совсем, он лежал.

И когда от надежд поокрепла в нем сила,

Нечестивица злобная снова спросила:

1270 «Мы уже вопрошали о шейховой доле,

Чтобы знать, что за беды его побороли.

Только шейх не сумел ум сберечь — потерял,

И от радости он даже речь потерял!

А теперь он в уме, — пусть почтит нас ответом,

.Скажет нам о себе — как просили об этом».

Шейх вздохнул, и слезами облился в минуту,

И сказал: «Заронила ты в сердце мне смуту,

На вопрос твой не скрыть мне кручину мою,

И какие ж слова я теперь утаю!

1275 И про горе, что выше всех таинств заветных,

Я скажу, — пусть вся грудь будет в ранах несметных.

Да! Когда я в страданиях лютых влачился,

У любви своей в горестных путах влачился,

Всех несчастий основа едина была:

Лик твой видел я — в этом причина была!

Красота твоя, дивным сияньем объята,

Мне явилась, как солнце в сверканье заката.

Сил не стало, терпения враз я лишился,

И ума, и рассудка тотчас я лишился.

1280 Вот — о бедах мученья сказал я тебе,

Про свои злоключенья сказал я тебе.

Помоги мне — беды тебе в этом не будет,

А погубишь — блаженством и это мне будет!

Вот каков мой рассказ, — знай мой жребий унылый,

А узнала — теперь погуби или милуй».

«О достойный, — та дева ему говорит, —

Видно, люди ислама утратили стыд!

Почему ж это ты, непростой мусульманин,

В изреченьях своих несуразен и странен?

1285 Что за суть у тебя — ни ума, ни стыда в ней,

Сам забавен, а речи — еще позабавней!

Тот, кто предан любви, — знай, достойнейший муж,

Он — как кладезь добра, да и чести к тому ж.

А порок суесловья и малым ребятам

Ведь неведом, о ты, нареченный вожатым!

Разве слава у шейхов бывала худою?

И не стыдно тебе пред твоей бородою?

Вот кому девяносто иль сотня годков,

Тот и молод, и стар, — этот возраст таков.

1290 Молодой прегрешает незрелым бездумьем,

Старый может сболтнуть, одержим слабоумьем.

Ты — не малый, не дряхлый, а разумом вял ты,

И рассудок, и ум свой уже растерял ты.

Что за речи ты вел здесь? Такого вовек

Здравомыслящий не говорил человек.

Неразумный! Сомнения нет никакого,

Что в речах твоих сердцу не следует слово.

Тайны знающий муж и в любви верен тайнам

И не выдаст ее даже знаком случайным.

1295 Про любовь — пред любимою нужно сказать,

А болтать о любви — только глупым под стать.

У приверженцев страсти обычай таков ли?

У затворников признак отличий таков ли?»

Луноликая столько упреков сказала,

Что несчастного вовсе стыдом разобрало.

И, смущеньем подавленный, шейх говорит:

«Дева рая, земной перенявшая вид!

Это страсть меня в немощь стенанья повергла,

И в безумье, отнявши сознанье, повергла.

1300 Ум, обычай! Что может быть в мире запретней

Для безумца, за страсть осужденного сплетней?

А за бред, что в безумье сказал я тебе,

Я прошу, — извини: я ведь был не в себе.

Все, что я рассказал, сущей правдою было, —

Так отвечу тебе, сколько б раз ни спросила.

Что ответить мне, чтобы понять ты сумела?

Ведь изранено сердце и сломлено тело.

Все сказал я тебе, — лишь спросила едва,

Если ж что утаил — все о том же слова.

1305 Я скажу: уж не я ли — любовью томимый,

Уж не я ли хочу единенья с любимой?»

Шейх от сказанных слов не отрекся нимало

Речь его оправданья плести продолжала.

И строптивая дева сказала: «Чудак!

Как ни тужься, а все предуказано так:

Кто помыслит достигнуть со мною свиданья,

Тот обязан исполнить четыре деянья:

Пусть повяжет зуннар да напьется он пьяным,

Пусть он идолов чтит да простится с Кораном.^[119]

1310 Это — лишь за любовь воздаянья залог,

А еще есть два дела — расплата в зарок.

Те четыре деянья — залог отреченья,

Эти два будут тем четырем — искупленье.

Целый год нужно будет пробыть свинопасом,

Да в молельне огонь сторожить час за часом.^[120]

Будет шейх в сей обители верным в любви,

Будет верен обетам примерным в любви,

Что ж, добро! А не то испытаний есть много

Сверх зарока того и превыше залога!

1315 И уж если со мной единения хочешь

И со мной говорить откровеннее хочешь, —

С тем, что сказано было, смириться изволь,

У порога любви опуститься изволь.

Ну а если в душе твоей страсть охладела,

Уходи, до утра не откладывай дела».

Шейх ответил: «О горе души моей хилой!

Страсть мне сердце сжигает с неведомой силой!

Искры страсти к тебе мне все тело сожгли,

Стрелы молний всю плоть до предела сожгли.

1320 Я — безумец влюбленный, больной и несчастный,

Потерял я рассудок от муки всечасной.

Что на ум ни взбредет чаровнице прелестной,

Как перечить ей может безумец безвестный!

Все, что хочешь, вели, о владычица душ!

Не исполню — меч бедствий на шею обрушь!»

И едва шейх промолвил последнее слово,

Нечестивцы и дева сказали: «Толково!»

В том чертоге по-райски палаты убрали,

Так, чтоб были убранством богаты, убрали.

1325 Там поставили небу подобный престол,

Все, что мыслимо, он красотой превзошел.

Там злодейка уселась и негою манит,

Что ни миг — шейху гибель, едва только взглянет.

Шейха вывели прямо к собравшимся сворам,

Чтобы лик его веры измазать позором.

Много было питомцев безбожия там, —

И свои собрались, и прихожие там.

Там вина поналито в сосудах немало,

Разной снеди насыпано в грудах немало.

1330 Гулкий колокол, трубы органа рыдали,

С верой шейха прощаясь в великой печали.

Там стояли священники плотно, подряд,—

Ведь впервые свершался подобный обряд!

Из молельни огонь притащили вначале

И от шейха коран получить пожелали.

И когда принесли туда крест да с зуннаром, —

Та прелестница волю дала своим чарам.

Соскочила с престола, истомой полна,

С сотней почестей к шейху ступила она.

1335 Дева чашу взяла, осушив ее разом,

Лишь узрел это шейх — позабыл ум и разум.

И, вином возбужденная, дерзко взирая,

Она снова наполнила чашу до края:

«Залпом пей, о достойный, теперь твой черед,

Хоть немного останется — будет не в счет!»

Шейху волей-неволей пришлось согласиться

Пить вино, что ему подала чаровница.

А едва только выпил — и слезы потоком,

Честь и веру забыл он в безверье жестоком.

1340 Выпил столько, что дымом душа изошла,

В винном пламени тело спалилось дотла..

Подносили вина шейху чару за чарой,

Ум стеснился от гнета любви его ярой.

И когда шейху разум вином одолело,

Стал он деву просить о свидании смело.

И коварная дева сказала в ответ:

«Ты ведь знаешь, какой ты давал мне обет». —

«Чаровница, — ответил ей шейх, — молви разом, —

Все потребуй, — твоим я послушен приказам».

1345 И старшинам неверных та дева велела

Перед шейхом безверье прославить умело.

Те бесчестье без меры хвалить принялись,

Чудеса своей веры хвалить принялись.

Платье веры с него догола ободрали,

Все, кто видели срам этот, горько рыдали.

И к купели с вином подтащили беднягу,

И бесстрашно нырнул он в холодную влагу.

В тот же миг принесли нечестивый наряд,

Облекли в него шейха с макушки до пят.

1350 Стан его обвязали зуннаром красивым,

Правоверный в мгновение стал нечестивым.

И в молельне его подвели к истуканам,

И пред ними он пал в исступлении пьяном.^[121]

Там сожгли все одежды, что были на нем,

Даже «Слово господне» спалили огнем.^[122]

Так вот пил он и пил, и все время был пьяным,

И спьяна поклоняться он стал истуканам.

Не осталось такого срамного занятья,

Коим небо его не карало в проклятье.

1355 От Каабы спасла его мигом любовь,

Предала на позор забулдыгам любовь.

Над несчастным глумились юнцы и гуляки,

Над подвижником веры — любители драки.

Он не помнил себя от дурмана хмельного,

А едва лишь очнется — нальют ему снова.

День и ночь он дурмана не мог превозмочь,

И не ведал он даже, где день и где ночь.

Как-то раз в помрачении диком под утро

Дал он волю стенаньям и крикам под утро:

1360 «О повергшая сердце мое в испытанья!

Моего существа сокрушила ты зданье.

Страсть к тебе все, что было и есть, отняла,

Веру в бога разбила и честь отняла.

У людей вашей веры обычай таков ли?

Честь и веру блюсти свод приличий таков ли?

Разве так исполнять свой обет подобает,

Рушить верность доверью во вред — подобает?

Любо было тебе — ты терзала меня,

Тучей молний твоих обжигало меня.

1365 Сколько просьб я исполнил — уж нету суровей,

Сколько выполнил разных жестоких условий, —

Вместо верности ты небрежение даришь,

Не свиданье, а зло унижения даришь.

Я ж, несчастный и старый, в недугах зачах

И оковы безверья влачу на ногах.

Ты меня — что ни день — ядом пьяным терзала,

В обещаньях коварным обманом терзала.

Так вот мучить, ни разу с участьем не глянув, —

Не боишься ты кары своих истуканов?»

1370 Дева молвила: «Ты придержи свой укор

И изволь до конца выполнять уговор.

Для меня совершил ты четыре деянья,

Два осталось еще — за любовь воздаянье.

Ты ведь клялся, о муж достославного рода,

Что вот здесь, в этих землях, в течение года

Ты в молельне, ночами терпенье храня,

Будешь зорко стеречь полыханье огня.

Днем без устали будешь ты делать иное —

Гнать по долам и пастбищам стадо свиное.

1375 И до ночи при свиньях и в смраде их будешь,

Пастухом в отвратительном стаде их будешь.

Год пройдет—ты в любви обретешь торжество,

Я сама подготовлю кутеж — торжество.

По законам безверья тебя я потешу,

В душу радость свиданья вселяя, потешу.

Если ж ты не сумеешь пойти той дорогой,

Если страсть твоя будет тщедушно-убогой,

Да безверье презришь ради веры своей,

Убирайся, к Каабе спеши поскорей!

1380 А за то, что ты пил столько дней без просвета

Да кутил здесь, — тебя я прощаю за это.

Ну и ты не серчай, что сожгли твое платье,

И об этом тебя попрошу не кричать я.

Если хочешь отплаты — возьми, удружи,

Для расходов в пути при себе придержи.

И считай: все, что видел, — тебе не знакомо,

Конь страстей твоих не был у этого дома».

Шейх, услышав такие слова луноликой,

Возопил в исступленье любви своей дикой:

1385 «О любовь моя! Сердце мое не круши,

Ты— мне жизни отрада и сила души.

Все, что хочешь, вели мне, я раб твой покорный,

Не исполню — казни меня смертью позорной.

Но молчи, о разлуке — ни слова, не надо!

Счастья нег не лишай так сурово, — не надо!»

И еще он воскликнул: «Ведите свиней,

К пастуху его стадо гоните скорей!

Помогите мне, грешному, милость явите

И в молельню, что пышет огнем, отведите».

1390 И пригнали к подвижнику стадо кабанье,

И исполнили также второе желанье.

День за днем шейх свиней как пастух сторожил,

А ночами — огонь, чтоб не тух, сторожил.

Утром колокол грянет в притоне проклятом

И расколет тьму ночи зловещим раскатом,

Шейх бежит, как шальной, весь в золе и дыму,

Сам огонь по безумью — не ровня ему!

1395 И под колокол тянет напев он гнусавый

Заодно с нечестивцами — всей их оравой.

И всей сворою — к свиньям, считают их рыла,

А свиней с ним бессчетное множество было!

Так и жил он невольником мрака и зла,

Ну а те, с кем судьба его вместе вела,

Все пытались спасти его, брались за дело,

Но ни на волос это его не задело.

И ушли они, шейха спасти не сумели,

И остался в неволе он в чуждом пределе.

1400 У Каабы они свой приют обрели,

Со стыдом удалившись от этой земли.

А у шейха мюрид был, надежный и верный,

Вдоволь пивший из чаши любви беспримерной.^[123]

Шейх, бывало, в дорогу к неведомым странам,

Вместе с ним и слуга — за его караваном.

А когда шейх отправиться в Рум порешил,

Вышло так, что мюрид его в странствиях был.

А вернувшись из странствий, подвижник смиренный

В тот же час устремился к Каабе священной.

1405 Вот с дороги идет он в святую обитель,

Где сейчас должен быть и его покровитель.

А обитель пуста, и наставника нет,

Он ушел и четыреста присных — вослед.

Стал расспрашивать всех он в великой печали,

И ему о случившемся все рассказали —

Как отправился шейх прямо к румским пределам,

И с каким он в дороге спознался уделом.

А поскольку помощник у шейха — он сам,

Без него все, кто был, разбрелись по домам.

1410 Всех собрать приложил он стараний немало,

И о шейхе он выведал все от начала:

Как, узрев сновидение, к Руму пошел он,

Как в притоне от девы терпел произвол он,

Как, измучен любовью, «несчастным он стал,

Как в смиренье безволья безгласным он стал,

Как, напившись вина, стал гулякой он пьяным,

Как он, веру поправ, предан стал истуканам,

Как в молельне огню поклонялся он рьяно,

Как он в пламени сжег божье слово корана,

1415 Как зуннар он навертывал, веру губя,

Как в четыре кольца обернул им себя,

Как огонь сторожит он в молельне ночами,

Как за свиньями смотрит он целыми днями,

И ответил он горько, узнав эти вести:

«Вы похуже свиней, нет совсем у вас чести!

Шейх — глава ваш, мюридами вас он зовет,

Быть у шейха под властью — любому почет.

На стезе отрешенья закон есть известный:

Что ни сделал наставник — муж доблести честной,

1420 Долг сподвижников — жить в послушании строгом,

Не теряя, однако, смиренья пред богом,

И при нем, и в разлуке — ему подражать,

В каждом деле главе своему подражать.

Мне за вашу неверность презренную стыдно,

Видеть вашу одежду смиренную стыдно.

В благоденствии вы поболтать-то охочи,

А в безвременье — прочь, спрятав в сторону очи!

Совершив это зло, вы и шейха с тех пор

Обрекли на чужбине на тяжкий позор.

1425 Вам не боязно бога, стыда в вас не стало,

Зло содеяв, пришли как ни в чем не бывало!

Вы пришли, бросив шейха в далекой чужбине,

Служба шейху и сам он противны вам ныне.

Хоть и числите в праведной свите себя,

И дервишами даже вы мните себя,

Благочестие, четки, свой сан вы срамите,

Посох, святость одежд и тюрбан вы срамите.^[124]

Если б шейх был псарем при собачьей ораве

И воспитывал псов, целой сворой их правя,

1430 И притом гнев небес был бы так же суров, —

Разве он обманулся бы в верности псов?

Те удрали б, другие бы рядом остались,

Вместе с ним, вопреки всем преградам, остались

И со злобой терзали б его лиходеев

Иль рыдали б по нем, вой печальный затеяв.

Человеку со псом не сравнится никак:

Там, где верность нужна, — люди хуже собак.

Ну а будь у вас храбрость и к делу раденье,

Были б совесть и малое хоть разуменье,

1435 Раз уж срок подошел быть такому несчастью,

Чтобы шейха та дева опутала страстью,

Каждый раз, как мученье ему подошло,

Вместе с ним вам терпеть нужно было бы зло.

Вы ж, в оплошности вашей свершив небреженье,

Сто бесчестий явили взамен отрешенья.

Разве жалкий хвастун зваться мужем достоин?

Кто ж хвалы в своем чванстве досужем достоин?»

Каждым словом, которым он стал отвечать,

К их устам прилагал он молчанья печать.

1440 И когда он укоров им высказал много,

Он добавил: «Безделье — делам не подмога».

И отправился в Рум он с намереньем смелым,

И пошел он к безбожным и гнусным пределам.

И мюриды решили с ним вместе идти,

Будь что будет — делить с ним невзгоды пути.

Вот уж долго бредут они чуждой страною,

Видят: шейх среди поля с оравой свиною.

И следа не осталось в нем веры — нимало,

Даже признаков разума — как не бывало.

1445 Как Меджнун, он в смятенье, оборван и пьян,

И сдружился с ним, видно, безумья дурман.

Смотрит — будто не знает, и — в сторону взглядом,

Отвернулся и взором блуждает за стадом.

Как увидел глава ходоков это дело,

Застонал он, и сердце его онемело.

И в тоске он облился потоками слез,

И, взглянувши на спутников, он произнес:

«Восхваленье воздайте творцу всеблагому,

Здесь не место теперь вам, ступайте-ка к дому.

1450 Шейх, достойный и мудрый, наставник искусный, —

Что с ним сделали козни любви его гнусной!»

И пошел он обратно и прямо—во храм,

В дом, где верный приют сокрушенным сердцам.

И в господней обители в праведном рвенье

День и ночь возносил он пред богом моленья.

Только он вознести мог молитвы и просьбы,

Чтобы шейху от скверны спастись довелось бы,

Потому что в тех помыслах верным он был,

Среди преданных мужем примерным он был.

1455 Он молился так долго— с тоской и терпеньем, —

Что господь снизошел к его горьким моленьям.

Как-то ночью, предавшись рыданьям обильным,

Стал от горестных слез он больным и бессильным.

А под утро совсем стал от немощи хвор:

Лишь откроет глаза — и смежается взор.

Видит: благостным светом окрестность залило

И из блеска сиянья явилось светило.

Да не солнце, а сто перед ним их явилось —

Сотня светочей, жаром палимых, явилось.

1460 То пророк всех пророков как вестник сошел,

Свет добра, Хашимидского рода посол.^[125]

На лице его — светлой улыбки сиянье,

На устах его — речи живящей журчанье.

И увидел тот муж кладезь тайн пред собою,

И простерся он ниц со смиренной мольбою:

«Ты в высотах пророчеств всех сильных сильней,

Не лишай ты заблудших подмоги своей!

Мне несчастья мои объяснять нету нужды:

Ведь известны они тебе все и не чужды!»

1465 И сказал шах пророков стоблагостным ладом:

«Да цветут упованья твои вертоградом!

Верным помыслам, добрым стремленьям — хвала!

И высоким твоим побужденьям — хвала!

Ты такую покорность явил и смиренье,

Что творец милосерден к тебе за терпенье.

И мольбам и смиренным рыданиям внял он,

И стенаньям твоим с состраданием внял он.

Тайнам божьего промысла в яви цвести,

И в степи отрешенья, на верном пути

1470 Всем взыскующим доля назначена строго:

От нее не спасет никакая подмога.

С шейхом вашим судьба поступила сурово,

Ведь никто не видал еще в жизни такого.

Бог спасенье послал от напастей твоих,

Славь творца, ты спасен от несчастий твоих!

Много мук претерпел ты — за эти лишенья

Бог тебе милосердие шлет в избавленье».

И от тайны, открытой посланником бога,

Пролил радостных слез тот проситель премного.

1475 Застонал он, и разум оставил его,

Ум от немощи разом оставил его.

Ветер утра, насыщенный мускусом пряным,

Мускус ночи овеял камфарным туманом.^[126]

У простертого ниц вдруг сознанье блеснуло,

И вскочил он, очнувшись от шума и гула.

И за то, что дала божья воля ему,

Он вознес восхваленья творцу своему.

Тут поспели друзья, расспросили, узнали

И — за ним, в путь-дорогу, в далекие дали.

1480 Вот спешат они шагом стремительно скорым,

Словно ветер по травам и водным просторам.

По горам да по долам, со склона на склон

Шли туда, где глава их был страстью сражен.

И пришли. И прозрел помраченный бедняга,

И открылось ему сокровенное благо.

Ветер сада господня вдохнул он душою,

И исполнился дух его силой большою.

И рыданья стыда снова вспыхнули в нем,

И пылал его стон покаянным огнем.

1485 И одежды безверия скинул он яро,

И порвал он узлы и тенета зуннара.

От неверья душа была мраком одета,

Светоч истины дал ей сияние света.

И узрели те люди свое торжество:

Твердость их утвердилась и в сердце его.

И, увидевши чудо того превращенья,

Вознесли они богу стократ восхваленья.

И сказали: «Глава наш в служенье высоком,

Знай, дана тебе помощь в спасенье пророком!»

1490 И когда шейх услышал об этом рассказ,

Все, что думал, друзьям он поведал тотчас.

Мужу верности мудрой открыл он объятья —

За бесстрашье и верность во всем без изъятья.

И сказал он: «О чадо, любимое мною,

Нить души моей, всердце хранимая мною!

Был ты верен, иных устремлений не знал,

В верной дружбе вовеки сомнений не знал.

Как у бога мне вымолить — речью какою,

Чтобы он одарил тебя щедрой рукою?»

1495 И не смог удержать он счастливого плача,

В ноги шейха повинную голову пряча.

Много выпало им и тревог и невзгод,

Прежде чем наступил для покоя черед.

А затем все сказали: «Послушай, вожатый!

Раз воздал нам всевышний столь щедрой отплатой,

Уходить из опасного края нам надо

И к Каабе идти, поспешая, нам надо».

Шейх омылся, в хырку облачился опять,

И друзья были радость не в силах сдержать.^[127]

1500 С твердой верой пошли они к дальним святыням,

Быстрым шагом пошли по степям и пустыням.

Шейх шагает к мекканским святыням покуда,

Взор на ту луноликую кинем покуда.

В полудреме красавице видится сон,

Что светило, померкнув, пошло под уклон,

Будто голос Исы вдруг доходит до слуха:

«Видно, сердце твое к зову верности глухо.

Шейх Санан, достославных мужей предводитель,

Что приютом себе выбрал вашу обитель,

1505 Из-за гнета ему причиненного зла

И обидясь, что ты с ним сурова была,

Кров обители вашей навеки покинул,

Ради крова родной ему Мекки покинул.

Поспеши и, проникнувшись шейховой верой,

Повинись перед ним, в их обычай уверуй!»

И красавица вмиг пробудилась от сна,

И за шейхом решила пуститься она.

И когда она вспомнила все, что свершила,

Ее душу стыдом, как огнем, опалило,

1510 Застонала она и— в дорогу скорее,

И к святыням Каабы пошла не робея.

Слезы звездами с неба роняла она,

Как Лейли по Меджнуну, рыдала она.

И пошла вслед ушедшим, и мчалась резвее,

Чем летит лепесток, завихрясь в суховее.

Шаг за шагом идя, чуть жива была дева,

Грех отмщала ей кара небесного гнева.

А в пустыне совсем она стала худа,

Одолел ее ужас, приспела беда.

1515 Извела ее немощь, сковала усталость,

А пред нею бескрайняя даль простиралась.

Говорит она: «Боже, слаба я и хила,

Кровь сожгла мое сердце и взор мой затмила.

Я больная, несчастная, — милостив будь,

Одинока ужасно я, — милостив будь.

Хоть иного я, кроме позора, не знаю,

Где ж, помимо тебя, мне опора? — Не знаю!»

Так она о судьбе одинокой рыдала,

О беде безысходно глубокой рыдала.

1520 Скорбь несчастной была так горька и сильна,

Что бессильно на землю упала она.

И простерлась во прахе, лишившись рассудка,

И страданье ее было страшно и жутко.

И прозрели неладное шейх достославный

И шагавший с ним рядом мюрид его главный.

Распознали они луноликой беду,

Ее муки и скорби великой беду.

Шейх и верный мюрид его вспять повернулись,

И другие, чтоб с ними шагать, повернулись.

1525 И у каждого сотни догадок роятся:

«О создатель, зачем же назад возвращаться?»

И они вместе с шейхом пришли в те места,

Где лежала та дева — сама красота.

И хоть шейх безучастен был к прежним желаньям,

Совладать он не смог с подступившим рыданьем.

Он прижал к себе деву, склонившись с ней рядом,

И с ресниц его слезы посыпались градом.

Лепесткам была сладость нектара дана,

И нарциссы-глаза пробудились от сна.

1530 И, увидев, что шейх ее держит в объятьях,

Дева слезы лила, не умея сдержать их.

И она застонала в бессилье жестоком,

И лились ее слезы кровавым потоком.

И сказала она: «Муж святого пути!

Где, скажи, мне слова покаянья найти?

Даже злое дитя, что бросает каменья,

В зной под сенью дерев обретает спасенье.

Даже ветви, что тысячью терний колючи,

По весне расцветают от благостной тучи,

1535 Грех деяний моих необъятно велик,

Свет добра в твоем сердце стократно велик.

Все мои злодеяния знаю я точно, .

Пред твоим милосердьем я зла и порочна.

Все дела мои злы и без меры ужасны,

Я сама и грехи моей веры ужасны.

Я сказала бы, как ты величьем высок,

Только жизнь мне недолгий оставила срок». -

И усердье к исламу она возвестила,

И пророка Исы имена возвестила.

1540 И сказала еще: «Все! Конец моим бредням,

Веру мне объяви перед вздохом последним».

И омыл ее лик шейх потоками слез,

И до девы величие веры донес.

И она, с тяжким вздохом приняв эту милость,

Перед шейхом навеки с душою простилась.

Правоверных объяло волнение снова,

Вознесли они вопли смятения снова.

И безверью, и вере понятье дано,—

Ох, чудно это дело, взаправду чудно!

1545 Да, в любви столь чудесных свершений немало,

И чудес, что всех тайн сокровенней, немало.

Ведь любовь — океан с бездной вод беспредельной,

В каждой капле его — небосвод беспредельный.

Да, любовь — целый мир необъятных широт,

И любовь — это небо бездонных высот.

Но и небо затмить может тучей ненастной,

Муха может взлететь выше птицы прекрасной.

Лишь единая искра любви загорится,

Сотням молний сверкающих с ней не сравниться!

1550 В море страсти и капле способность дана

Мир потоками бедствий разрушить сполна.

Меч любви — сотен тысяч побоищ свершенье, —

Ни возмездия им, ни отплаты, ни мщенья!

Испытавший в любви сто напастей и бедствий

Не спасется вовек от несчастий и бедствий.

Сад любви небывалою мукой объят,

В кровь безвинно погибших окрашен тот сад.

Там пушинки ресниц—как смертельные жала,

Ими сонмы страдающих насмерть сражало.

1655 От единой лишь родинки гибнет в увечьях

Все бессчетное войско очей человечьих.

Во владеньях любви шах и нищий равны,

В мире праведность с долею низшей равны.

Нет в любви, кроме гнета и тягот, иного,

Кроме бедствий, что на сердце лягут, иного!

Вот и шейх, возгоревшись великой любовью,

Посрамлен был всесветно столь дикой любовью.

А потом, как и я, присмирившись навек,

На чужие сердца не ходил он в набег.

1560 Говорят, у меня бед не больше бывало, —

Да, не больше, а все же их было немало!

Эй, постой, Навои, прекращай эти речи,

О любви не суди — забредешь ты далече! ^[128]

Если срок, хоть и малый, а будет мне дан,

О любви моей тоже сложу я дастан.

И судящий всегда обо всем справедливо

Сам увидит, верна моя речь или лжива.

Шейх утешился в горе своем понемногу

И собрался к священной Каабе в дорогу.

1565 Он ту деву в чертоге любви схоронил,

Средь священных гробниц и святейших могил.

От Каабы пустился бродить он по свету,

И к Каабе вернулся он, верный обету.

И пока рок не свел его снова с любимой,

Он молитвы творил, покаяньем томимый.

22 О ТОМ, КАК ПТИЦЫ КИНУЛИ ЖРЕБИЙ, КОМУ БЫТЬ ВОЖАТЫМ, И О ТОМ, КАК ЖРЕБИЙ ВЫПАЛ УДОДУ

И, услышав столь дивные речи, вся стая

Взволновалась, смущение в сердце питая.

Все иные желанья любовь отобрала,

Им от пламени страсти покоя не стало.

1570 Словно молния, стал их высокий полет:

Запад скроется — тут же восток промелькнет.

Сколько было в них мочи — спешили к надежде,

Что ни миг — новый дол и страшнее, чем прежде.

И одни смело мчались с мечтою о цели,

А другие в дороге совсем ослабели.

И от стаи своей отставали они,

Отделялись на каждом привале они.

Долг любого, кто признан главою народа,

Ведать трудности жизни живой у народа.

1575 Если ж подданным жизнь их опалою будет,

Посрамленье главе их немалое будет.

Если пастырь не знает, где корм, где вода,

Значит — паства погибнет, погибнут стада.

И толпе, что себе вожака не избрала,

Отправляться в дорогу совсем не пристало.

Дальний путь предстоял птичьим стаям, опасный,

И все вместе пришли они к думе согласной.

И сказали: «Нам нужен надежный вожак,

Осмотрительный и осторожный вожак,

1580 Чтобы стал он всем птицам главою на деле,

Путь наш труден, а мы уже все ослабели.

Пусть он будет нам в тяготах зорким вожатым,

Пусть он будет всей стае главой и собратом».

Все, что были там птицы — простые и знать,—

Попросили Удода главенство принять.

Но когда птичьи крики обрушились разом,

Нрав его воспротивился властным наказам.

«Если я, — молвил он, — поведу вашу стаю,

Если путь укажу, как умею и знаю,

1585 Вы мне скажете что-нибудь наперекор,

Я боюсь—между нами случится раздор!»

И Удод отказался исполнить надежды,

А другие, хоть были средь них и невежды,

Видят — время тяжелых забот наступает,

Видят — жребий им кинуть черед наступает.

Жребий кинули всем, кто там был, — круговой,

И Удоду досталось быть в стае главой.

Говорить ему долго— причины не стало,

Отрекаться от долга — причины не стало.

1590 И за то, что премудр больше всех был он сроду,

Присягнула вся стая на верность Удоду.

И когда стал главою всей стае Удод,

Все согласно решили продолжить полет.

И сказали они: «Ты — вожак, мы—подвластны,

Все веленья твои исполнять мы согласны.

Ты над нашею ратью поставлен главою,

Строй в поход нас, веди на пути за собою».

23 О ТОМ, КАК ПТИЦЫ ПРИЛЕТАЮТ К КАКОЙ-ТО ДОЛИНЕ И ИХ ОХВАТЫВАЕТ ОЦЕПЕНЕНИЕ, И О ТОМ, КАК ОДНА ПТИЦА ЗАДАЕТ УДОДУ ВОПРОС

Стал главой им Удод в дальнем странствии к цели,

И, отправившись в путь, птицы в небо взлетели.

1595 Долго крыльями били в подоблачной сини

И примчались к какой-то широкой долине.

И предстала пред ними бескрайняя гладь,

Видят птицы — спасения им не видать.

Там страданий не счесть — без числа, без предела,

Безысходная ночь там и мгла без предела.

Это зрелище — гибель и смерть для живого,

А ведь надо лететь — нет исхода иного!

Страх и ужас объяли пернатую рать,

Нет и слов о смятении птиц рассказать.

1600 В этот дол не ступала нога человека,

В эту ширь не летали и птицы от века.

Птицы слабли, их крылья оставила сила,

И тогда одна птица Удода спросила:

«Почему этот путь над пустыней идет?»

И, подумав немного, ответил Удод:

«Здесь народ предавался раздорам бесплодным,

Шах забыл о величье своем благородном».

ПРИТЧА

Как-то раз Баязид—старец чести высокой —

Вышел ночью из кельи своей одинокой.

1605 Ночь разливами лунного света блистала,

Небо россыпью звезд свой цветник расстилало.

Словно синее море— небесная высь,

Из глубин его звезды, как жемчуг, лились.

Купол неба вознесся предвечным чертогом,

Ширь вселенной простерлась в величии строгом.

Ум бессилен постичь их покой и движенье,

Разум немощен вникнуть в их суть и строенье.

И во всем этом мире, простертом в тиши,

Мудрый старец не встретил нигде ни души.

1610 Как ни тщился искать он, забыв про усталость,

Сколько стран ему, гор и пустынь ни попалось, —

Ни единого следа окрест не сыскал он,

И таких же, как сам он, существ не сыскал он.

«Почему же так пуст, о творец, сей приют?

Где же горем и страстью терзаемый люд?»

И достиг его духа неведомый голос,

И донесся до слуха неведомый голос:

«Свет и слава присущи благому порогу,

И не каждый к нему обретает дорогу.

1615 Беспределен величием шахский чертог,

Но не каждый найти в нем пристанище мог.

Тьма взыскующих жизнью за это платилась,

Благо, если хоть избранным выпала милость».

24 О ТОМ, КАК ПТИЦЫ СПРОСИЛИ УДОДА ОБ ИСПЫТАНИЯХ, СУЛИМЫХ ЭТОЙ ДОЛИНОЙ, И О ТОМ, КАК он ОТВЕТИЛ ИМ

Те слова, что вожак молвил птицам и птахам,

Души путников лютым наполнили страхом.

Их сердца беспредельной бедою объяло,

Души их безысходной страдою объяло.

Виден путь перед ними — конца не найти,

Чем избавить от горя сердца — не найти!

1620 Пламень скорби на небо взлетал языками,

Трон престола небесного сгубит то пламя!

Взвился ветер враждебный, вихря непогоду, —

Он хребет переломит небесному своду!

И такой-то вот путь стая немощных птиц,

И душою и телом простертая ниц,

Одолеть разве сможет? — Возможное ль дело?

Кто об этом помыслит, тот судит незрело!

Но когда души птиц совладали с испугом,

Уповая стократ, собрались они кругом,

1625 И явили Удоду смирения знак,

И сказали: «Внемли нам, глава и вожак!

Если бог тебя сделал главою над нами,

Укрепи нас, не дай нам погибнуть во сраме.

Ты на этом пути наш вожак-предводитель,

Нам, заблудшим и грешным, глава-покровитель.

Нас сомненья и тяготы губят в пути,

Как бы нам себя ссорами не извести!

Пусть все птицы подряд тебе выскажут слово,

Пусть избавят себя от терзанья лихого.

1630 Облегчи бремя тягот всем птицам по чину,

Объясни наши беды, их суть и причину.

Речь достойно веди, обо всем расскажи,

Правду слова спросившему в душу вложи!

Изгони из ума и души все сомненья,

В наших темных сердцах заглуши все сомненья.

Ты сердца успокой нам, спаси от несчастий,

Ты избавь нас от всех наших бед и напастей,

Чтобы не было ссор — ни на волос, ничуть,

С твердым сердцем должны мы отправиться в путь.

1635 Сесть бы нам ненадолго в каком-нибудь логе,

В птичьих душах тогда бы утихли тревоги.

Что тревожит кого — рассказали б об этом,

Ты бы всех успокоил разумным ответом.

И когда нам сердца не гнела бы беда,

И от мук и невзгод не осталось следа,

С твердой думой лететь нам пора бы приспела,

И к великой бы цели взлетели мы смело.

Ведь не день и не два нам осталось до цели,

Кто сказал, что уже мы в заветном пределе?

1640 И в какие-то дали в смятенье нестись

Да с сомненьем в душе — нелегко, согласись».

И уважил он просьбу, и внял птичьей воле,

И пристанище выбрал, и сел в этом доле.

Вместе с ним опустилась пернатая рать,

И премудрый наставник стал речи держать.

ВОПРОС

«Вопрошайте, — он молвил, — чья мука сурова?»

И сказал вопрошавший такое вот слово:

1645 «О, послушай, ты — птица особых отличий,

А ведь род у нас всех — одинаковый, птичий.

В равной мере нам крылья и перья даны,

Почему же ты сведущ, а мы все — темны?

О различии этом скажи нам по чину,

Почему это так — объясни нам причину».

ОТВЕТ

И ответил Удод: «Отличен я высоко,

На меня пала сень Сулейманова ока.

А всевышний его осенил своим оком,

Удостоил короны и сделал пророком.

1650 Джиннам, людям, животным и птицам он — шах,

Этот сан даровал ему в милость аллах.

А властитель державный, отмеченный богом,

Порадел мне в моем худородстве убогом.

И меня высшей почестью он и отметил,

И величием этой короны отметил.

От сияния взора, что славой велик,

Даже прах может золотом сделаться вмиг».

ПРИТЧА

Шейх Кубра Наджмиддин был вершиной вселенной,

На кого обращал он свой взор просветленный,^[129]

1655 Проникался в тот миг благодатью святою,

Позабыв своелюбье, сиял чистотою.^[130]

Небывалое было достигнуто им:

Тот, чей облик он зрил, становился святым.

Как-то раз от его просветленного зрака

Благодатью святою прониклась собака.

От степенства стал вид ее гладок и сладок,

И отвыкла она от собачьих повадок,

Перед шейхом явила покорности знак,

Стала самою главною в своре собак.

1660 И куда бы ни шла она с целью любою,

Вслед за нею собаки бежали гурьбою.

Только где-нибудь ляжет— вокруг властелина

Собирается свита — собачья дружина.

И когда ей судьба смертный вынесла суд,

Был ей вырыт у шейховой двери приют.

И собачью могилу красиво убрали,

Как надгробье святого— на диво убрали.

И собаки, печалясь, рыдали и выли,

Целой сворой сбираясь на скорбной могиле.

1665 Правоверным поныне прибежище там —

Их благим упованьям и тайным мечтам.

Та могила в Хорезме доселе известна —

В том благом и счастливом пределе известна.^[131]

Нет чудеснее слов во вселенском просторе,

Чем рассказ о собаке и благостном взоре,

И о том, как собаку настиг этот взор,

И как стала с людьми она схожа с тех пор.

Если пса преблагое возвысило око,

То и птице доступен почет у пророка.

1670 Разве людям одним уготована милость,

Чтоб сияние святости в них проявилось?

Если птицам дарует величье пророк,

Им великий в смиренье откроется прок.

Ведь и прежде бывали такие примеры,

Подтвержденье— рассказ о друзьях из пещеры.^[132]

Если милостив будет господь справедливый,

У собак и у птиц доля станет счастливой.

ВОПРОС

И сказал вопрошавший, в отчаянье воя:

«К-эй, властитель! У птиц наречен ты главою!

1675 Путь суров, я — во власти у немощей плоти,

Муха с птицею Анко сравнится ль в полете? ^[133]

Каждый миг на пути нам сто бед и невзгод,

Каждый миг нас сто тысяч несчастий гнетет!

Мы летим среди гор, нам грозящих бедою,

Пыльный вихрь угрожает нам смертной страдою.

Ураган нас взметает к подоблачным скалам,

Словно пыль, кружит камни и рушит обвалом.

То, что льву не по силам, — уж сам разумей,

Разве сделает слабый, больной муравей?»

ОТВЕТ

1680 И ответил Удод: «К-эй, печальник унылый,

Нерадив ты в стараниях, глупый и хилый!

Сколь бы тело ни грызли страдания плоти,

Все — не горе тому, кто усерден в заботе.

Та забота — великое дело любви,

Кто не знал ее.— мужем того не зови!

Ну а если любовь суть всего и основа,

Разве может быть рвение к ней у дурного?

Всем влюбленным страдания страсти присущи,

Им — не быть у соблазнов во власти присуще.

1685 Для влюбленных страданья и муки — закон,

Им боязнь за утробу чужда испокон.

Им презрение к бренным суетам привычно,

Им любить только вечным обетом привычно.

Если сердце согрето любовью и пылом,

Что за важность — здоровым ли быть или хилым?

И влюбленный пожертвовать жизнью готов:

Ведь свободна любовь от житейских оков.

За любовь умереть — цель его и желанье,

Для него и погибнуть — благое желанье!

1690 Кто к соблазнам, как цепью, прикован тщетою,

Тот и сердце погубит тревогой пустою!

Никому немощь духа не будет в почет,

И влюбленный ту немощь добром не зовет.

Если ж немощь любовным терзаньем дается,

За нее исполненье желаньям дается.

Если смерть— это цель,.что таима любовью,

Тот к ней близок, чья немощь — угроза здоровью.

Если немощи смерть за собою ведут,

Опасаться их — было бы верхом причуд.

1695 Смерть в любви — это всех устремлений вершина,

Для нее благодатна любая причина.

Если смерть будет немощи этой пределом,

То не бойся расстаться и с миром, и с телом.

В мире тысячи лет миновали, — пойми,

И всегда были боль и печали, — пойми.

Смерть найдет и тебя в скорый час ненароком,

И достойная смерть — в устремленье высоком.

Ради цели пожертвовать бренною жизнью,

Значит — с вечной спознаться, нетленною жизнью!»

ПРИТЧА

1700 Жил один славный шейх в сей обители бренной,

В единенье с желанным муж доли блаженной.

В постиженье любви был он слабым вначале —

Ста несчастий мечи его тело пронзали.

Муки немощи тяжко бороли его,

Стон и вопль были знаком юдоли его.

В душу пламя любви залетело пожаром,

Искры молний сожгли его тело пожаром.

Ночью — сна, днем — минуты покоя не знал он,

Есть ли, кроме любви, что иное— не знал он.

1705 Днем лишь мысли о друге терзали его,

Выли стоном разлуки печали его.^[134]

По ночам в городские сады не ходил он,

А к далеким предгорьям в пустыне ходил он.

Там, в пустынных, заброшенных людом долинах,

Место было — подобье гнездовий совиных.

Был колодец один там — бездонно глубок,

Пьяных в жиже его смертный жребий стерег.

В тот колодец влезал он и вниз головою,

Обессилен любовью, висел там совою.

1710 До рассвета стенал он — нет стонов жесточе,

И слезами кровавыми жгло ему очи.

Ждал он смерти, но смерть все щадила его,

И с надеждой он жаждал конца своего.

У него от страданий все тело иссохло,

И от стонов душа до предела иссохла.

И годами терпел он в разлуке страданья,

И достигли уста его чаши свиданья.

Так любить только зрелым мужам суждено,

Но без смерти то счастье познать не дано.

ВОПРОС

1715 И один из пернатых промолвил: «Я грешен,

От стыда я сгораю, в беде безутешен!

Погубили меня и. грехи, и пороки,

Не пускают грехи меня в путь сей высокий.

Кто испачкал чело чернотой нечистот,

Для того свет Симурга вовек не блеснет.

Единенья с безгрешным достоин безгрешный,

А не грешник, погрязший в пучине кромешной.

Он ведь чист, а во мне только нечисть гнездится,

Стыд претит мне к слиянью с Симургом стремиться!»

ОТВЕТ

1720 И ответил Удод: «Ты признался здесь прямо,

Что деянья твои преисполнены срама.

Мир — не вечный приют в безмятежной долине, —

Всем единый исход предуказан в кончине.

Ждать достойной кончины, неся этот грех? —

Ты негожее место избрал для потех!

Знай: невеждой невежд, простаком прослывешь ты,

У разумных мужей дураком прослывешь ты!

Если духу от скверны избавиться надо,

Это просто, о ты, неразумное чадо!

1725 В покаянье — тебе избавленье от бед,

Среди мрака терзаний — немеркнущий свет.

Грязь греха никому ведь чужда не бывает,

Чистоты без греха никогда не бывает!

И сынам человеческим, созданным богом,

Не дано вековать в целомудрии строгом.

О глупец! Если ты не содеял бы зла,

Для кого бы спасением милость была?

Даже тот, чье чело от грехов пожелтело,

Покаянием сможет очиститься смело.

1730 Вступишь в море, бурлящее помыслом божьим, —

Станешь с тысячью праведных благостью схожим!»

ПРИТЧА ОБ АДАМЕ НЕПОРОЧНОМ

Сей отец человеков и рода людского

Сотворен был веленьем творца всеблагого.

В знак пророчества был он увенчан короной,

В знак главенства на нем был венец золоченый.

И когда он спознался с величьем таким,

Сонмы ангелов пали во прах перед ним.

И ему выси неба подножием стали,

Кущи рая — даянием божиим стали.

1735 За безгрешность и преданность верности прочной

Дал создатель прозванье ему «Непорочный».

Но зиждитель-творец всемогущий предрек,

Чтоб его одолели и грех и порок.

И былое блаженство в величье высоком

Обернулось паденьем ему и пороком.

И сражен был он лапой греха многопалой,

И из райских садов был он изгнан опалой.

Сотни черных несчастий судил ему рок,

И в индийских пределах скитаться обрек.^[135]

1740 Отрешенный от ближних, рыдал он в разлуке,

Вознося и стенанья и стоны от муки.

И когда, как былинка, душа опалилась,

Покаянье ему было послано в милость.

Из садов милосердья подул ветерок,

Сотни тысяч несчастий и бед превозмог.

Покаяньем вернуло его к провиденью,

Вновь обрел он почет под священною сенью.

Если было прощение этаким бедам,

Что ж тебе, слабоверный, сей жребий неведом?

1745 Кайся, грешник, забвенье в покое найдешь,

Правый путь избери и благое найдешь!

ВОПРОС

«Венценосец! — вопрос был, — подумай-ка здраво:

Мне ниспослана в дар переменчивость нрава.

Каждый миг мне грозит переменой крутою:

То порочен я, то заблещу чистотою,

То мне любы повадки развратных друзей,

То мне любы дела благодатных друзей,

То склонюсь я пред богом в усердии рьяном,

То в притоне поклоны кладу истуканам.^[136]

1750 Нет во мне постоянства и твердого нрава,

Потому существо мое как бы вертляво.

И с такой-то повадкой, и злой и лихой,

Да имея в привычках обычай плохой,

Я в дороге, ведущей к единственной цели,

Не сумею быть праведным в праведном деле!»

ОТВЕТ

«В этих криках, — промолвил Удод, — нет приличий:

У любого в природе таков уж обычай,

Что и нрав и душа — хуже всякой обузы,

Ведь от крыльев — свобода, от них же — и узы.

1755 Смелый тот, кто упрямство свое превозмог,

Кто осилил в себе своеволья порок.

И кому это доброе дело привычно,

Для того чистота без предела привычна.

Ну а в ком настроенье меняется скоро,

Кто, подобно тебе, весь во власти позора,

Хворь его в испытаниях средство найдет,

. В постоянстве — спасенье ему от невзгод.

А тому, кто пред собственным нравом в испуге,

Верный путь — при муршиде лечить все недуги.

1760 Всем подобным болезням муршид — врачеватель,

Мудрым старцем зовут его люди, приятель.

Даже праведных хворь и напасти гнетут,

Даже их недостойные страсти гнетут.

И зовется та хворь злонамеренным нравом,

Ей подвластны и те, кто в служении правом.

Лишь наставник такому недугу поможет, —

Он лекарство найдет и болезнь уничтожит.

И тебя одолел вот такой же недуг,

Исцеленье его — в претерпении мук.

1765 Если ты устремишься к такому почину,

Если ты эти тяготы взвалишь на спину,

Есть надежда: тебе будет послана милость,

Чтобы бремя греха от тебя отступилось.

Ты тогда бы счастливым поистине стал,

И в безгрешности путником к истине стал!»

ПРИТЧА

Был радетелем истины в благостных свитах

Бу Тураб Нахшаби, светоч истин сокрытых.^[137]

Был мюрид у него. Испытав его взглядом,

Он узрел в нем пристрастие к пестрым нарядам.

1770 Вся хырка у него—в ярких пятнах заплат —

Красных, желтых, зеленых, — все краски подряд.

Его сердцу любезны цветы и узоры,

На одежде смиренья пустые узоры!

Старец ждал, назначал испытаний немало, —

Не созрели плоды тех стараний нимало!

Видит, тот не оставил неправедных дел,

И тогда достославный муршид повелел

Одолением спеси покорней заняться —

Покаянием на живодерне заняться, —

1775 Потрохами баранов наполнив корзину,

Положивши туда требуху и дранину,

Взять, на голову ношу, и крепко держать,

И в мученьях нести эту мерзкую кладь.

Пропиталась чалма его грязною жижей,

На потеху базарной толкучке бесстыжей.

Хоть и был он строптив в своеволье упрямом,

Много дней он терпел испытание срамом,

На хырке не осталось былой пестроты,

Дурь ушла, и мозги его стали чисты.

1780 Как погибель пришла его дури злонравной —

Разрешил омовенье муршид достославный.

Он мюрида от тягостной хвори избавил,

От угрозы погрязнуть в позоре избавил.

И несчастный обрел единенья чертог,

Сокровенных желаний достигнуть он смог.

Ты вот тоже смиреньем дурных своеволий

Смог бы сделать сокровище собственной долей!

А иначе — считай, что неправо погибнешь,

В преисподней зловредного нрава погибнешь!

ВОПРОС

1785 «К-эй, — сказал вопрошавший, — муж доли счастливой!

Беспредельно враждебен мне нрав мой строптивый!

Что ему ни велят — не подвластен приказам,

От любого наказа отступит он разом.

Если он в сей дороге мне будет врагом,

Что же делать мне в странствии тяжком таком?»

ОТВЕТ

И ответил Удод: «Что за бредни бахвала!

Злобность нрава все сердце тебе изорвала!

Кто и ночью и днем у злонравия в путах,

Тот обрек себя жить в испытаниях лютых.

1790 Кто велениям нрава послушен, как раб,

Будет тот и в великом ничтожен и слаб.

Кто без прихоти нрава не молвит и слова,

Все свершит он, что нрав пожелает дурного.

Тот, чьей воле запрет своенравью неведом,

Будет всюду за прихотью шествовать следом.

Ты, подобно ослу, взнуздан силою уз —

Свой же собственный нрав волочишь, словно груз!

И куда устремит он свой путь, ты — туда же,

Где он место найдет отдохнуть, ты — туда же.

1795 Еще в детстве своим же осиленный нравом,

Был ты предан нелепым и глупым забавам.

Ты и взрослым от этих забав не отвык,

О себе не задумался ты ни на миг.

А состарился — вызрели нрав твой и норов,

Весь опутан ты злобою смут и раздоров.

Жизнь твоя в заблуждениях зла пролетела,

Смерть пришла — и раскаяньям нет и предела.

Жизнь прошла, а велений ты божьих не знал,

Дел иных, кроме злых и негожих, не знал.

1800 В целом мире нелепых, как ты, и не сыщешь,

И проживших года столь пустые не сыщешь.

Был ты жив — таковы твои были деянья,

А умрешь — берегись: что придет в воздаянье?»

ПРИТЧА

Жил один падишах, был он злобным и пьяным,

Кровожадным, жестоким и гнусным смутьяном.

Все дела по свирепому нраву свершал он,

А считал, что все это по праву свершал он.

Как-то раз, опорожнив немалый сосуд,

Он увидел, как два оборванца идут:

1805 Как друзья, как приятели — дружно и ровно,

Помогая друг другу, бредут полюбовно.

" Шах призвал их, и без околичностей пущих

Он спросил напрямик одного из идущих:

«Кто тебе этот странник, бредущий с тобою?

Объясни, как ты связан с ним — связью какою?»

Тот ответил: «Мы связаны общей судьбиной,

Мы друзья и радетели цели единой».

И спросил его пьяница: «Праведный странник,

Я достойнее или твой верный избранник»?

1810 И промолвил тот первый из путников сих:

Я скажу, что все знаю про вас, про двоих.

А узнаешь всю правду — по верным приметам

Сам суди, венценосец, о том и об этом.

Хоть и шах ты, и правишь обширной страною,

Но на божьей стезе ты свершаешь дурное.

Что господь ни велит — ты во власти грехов,

И обычай твой денно и нощно таков.

Ну а он, хоть и нищ, и одет он убого,

А покорно свершает веления бога.

1815 Не по божьей стезе не свершит он и шага,

Не свершит он и вздоха творцу не во благо.

Ты вот шах, а гнетешь себя, нравом поправ,

Он и нищ, а себе подчиняет свой нрав!

А пока вы с ним вместе живете на свете,

Шах и нищий — в различной заботе на свете.

А умрете, он — шах, ты же сделался нищим, .

Ты ведь пьянству был предан, он — помыслам высшим».

Суть ответа подвижника стала ясна, —

Вздрогнув, шах пробудился от крепкого сна.

1820 Был он пьяным — постигло его озаренье,

Словно сон, отошло и его помраченье.

Устыдился он шахских одежд и сорвал их,

И решил раздобыть он одежд обветшалых.

И душою он истину божью обрел,

И познал он: в дервишестве шахский престол.^[138]

ВОПРОС

И сказал вопрошающий: «Дьявол злосчастный

Точит разум мой злобой-враждой ежечасной,

Ни на миг не дает жить по собственной воле,

Каждый миг опаляет мне сердце до боли.

1825 Что ни миг —; он вбивает мне в голову бред,

И спастись от него мне возможности нет.

Ну а если нет сил мне оставить неволю,

Мне придется терпеть до конца ведь неволю!

Я устал подчиняться зловредным проказам,

И от дьявольских козней смутился мой разум».

ОТВЕТ

И ответил Удод: «Если нрав твой не вздорен,

То и дьявол пред ним будет тих и покорен.

В твоем сердце от прихотей столько гордыни,

И такое бессилье вошло в тебя ныне,

1830 Что, увидев все это, поник бы шайтан

И в пустыню побрел бы, тоской обуян.

Ведь во всяком деянье, что прихотям любо,

Будет польза для дьявола, для душегуба.

Лишь свершишь ты деянье по прихоти нрава,

Дьявол зубы от радости щерит слюняво.

Не болтай, что шайтан тебя мучит, поправ, —

Он посланцем своим сделал глупый твой нрав.

Что ни хочет шайтан, ты свершаешь покорно,

И во всем за шайтаном ты следуешь вздорно.

1835 Сколько есть разных дел и свершений на свете —

Все они у шайтана всегда на примете.

Дикий нрав твой он сделал державой своей:

Сотни бесов юлят и бесчинствуют в ней.

Своевольем свершаешь ты столько обманов,

Что они посрамят даже сотню шайтанов!

Если другом ты стал для подобного нрава,

То зачем же шайтана порочить неправо!»

ПРИТЧА

Как-то шейх Хыркани вел с мюридом ленивым

Разговор о служенье его нерадивом.^[139]

1840 Тот сказал: «Дьявол меры не знает проказам,

В каждом деле порочит мне душу наказом,

На молитве и то посылает мне грех,

В руки четки возьму — от него сто помех».

И муршид достославный ответил: «Несчастный!

Сам изранил ты дьявола злобой ужасной.

Он и сам на твои негодует проказы,

Лишь о злобе твоей у него и рассказы!

«Бог от века, — твердит он, — послал мне в удел

Сеять зло меж людей тьмою мерзостных дел,

1845 Наставлять их ко смутам — жестоко, всечасно,

Направлять их в пустыню порока всечасно.

Ты ж мюрида взрастил — при своей-то особе! —

Что и мне не тягаться с ним в злости и злобе.

Сколько раз подступался к смутьяну я сам —

Дай, мол, сердце твое шайтаненку отдам! .

Сколько грешников в жертву себе я ни скличу,

Глядь — забрал мой соперник их души в добычу.

Каждый помысел, что для меня и немыслим,

Без препятствий его подчиняется мыслям».

1850 Но— не хватит ли этих словес, говорю,

Нас с тобою одобрил сам бес, говорю!

Благодарствуй, о чадо коварств и обмана,

Твой наставник добился хвалы от шайтана!»

Тот сказал: «Ты поверил клеветам шайтана!

Что ни сделаю, происки в этом — шайтана».

Шейх сказал: «Твоему поведенью хвала!

Значит, вместе с шайтаном творишь ты дела!

Я задумал назначить тебе наказанье —

В виде кары лишить тебя благ послушанья.

1855 И тебе от шайтана стократ посрамленье,

И шайтану твой гнусный разврат — посрамленье!»

ВОПРОС

«Лучезарный, послушай-ка слово собрата!

Беспредельно люблю я сверкание злата.

Прикасаться к нему — для меня наслажденье,

Даже звон его в душу вселяет волненье.

Серебра или злата лишусь хоть на миг,

И тотчас же страх смерти мне в душу проник».

ОТВЕТ

И воскликнул Удод: «Сколь далек ты от истин!

Жжешь клеймом свою душу ты, скуп и корыстен.

1860 Чаша алчности сердце твое опьянила,

И с лихого похмелья поникнул ты хило.

Речь такую услышишь подчас наяву,

Что разумному вряд ли под стать существу.

Людям стыд и позор от подобных отличий,

Только мыши присущ столь нелепый обычай!

Только мыши пристало в заботах и страхе

Землю рыть день за днем, пресмыкаясь во прахе.

Кто в корыстном упрямстве рыть клады горазд,

Тот и жизнь свою алчности в жертву отдаст.

1865 Мышь крадется в дома, прогрызает там дыры,

Ну а выскочит кот— и не стало проныры!

Он изловит ее, насладясь ее страхом,

В жадном рвенье единым сожрет ее махом.

Всю сожрет без остатка — до самых ушей;

И собаки ведь тоже гоняют мышей!

Или будешь змеею томиться по кладам,

Год за годом травя себя тленом и смрадом.

Только небо змею страшной карою губит:

Лишь покажется — голову сразу отрубят!

1870 Будь змеей или мышью, негодный пачкун!

Много грязи в тебе, недостойный ползун!

Если судьбы сих тварей бесславны и гадки,

И тебе не в добро будут эти ухватки!

class="stanza">

И удел сребролюбца — в оковах томиться, —

Пьян корыстью, он в муках суровых томится!

Будет он, как невежда, упившийся всласть,

Тьму поклонов серебряным идолам класть.^[140]

И от дури забудет ислам напоследок,

В преисподней окажется сам напоследок.

1875 А пока во вселенском саду он влачится,

Будет доля его тяжкой мукою длиться.

Сребролюбие сто испытаний пошлет,

А позору вовек не наступит исход!

Нет, не мышью — тебя я Каруном считаю,

Не змеею — самим Афридуном считаю! ^[141]

Все равно все оставишь, направясь к могиле, —

Что свершишь ты, и что эти люди свершили?

Ты от этаких бредней очисти мозги,

От камней тяжкой кары себя береги!

1880 Если муж ты, стремись к постиженью благого,

Что ни скажешь — о нем пусть звучит твое слово.

Брось пустое! Оно тебе карой чревато,

И для жизни опасностью ярой чревато!»

Язык птиц [Алишер Навои] (fb2) читать онлайн

Алишер Навои Язык птиц

1 ВО ИМЯ АЛЛАХА, МИЛОСТИВОГО, МИЛОСЕРДНОГО

2 МОЛЕНИЕ ПЕРЕД СВЯТЕЙШИМ ЗИЖДИТЕЛЕМ БЛАГ О ПОСРАМЛЕНИИ ЕГО ПРОМЫСЛОМ (НЕДОСТОЙНОГО РАБА] И О ПОВЕРЖЕНИИ [ЕГО] ВО ПРАХ УНИЖЕНИЯ ЗА СТЫД СЕЙ

3 БЛАГОСЛОВЕНИЕ ЭТОЙ КНИГЕ ВОСХВАЛЕНИЕМ ГЛАВЫ ВСЕХ ПРОРОКОВ И УКРАШЕНИЕ ЕЕ ПОХВАЛОЮ ЗАСТУПНИКУ ГРЕШНЫХ[13]

4 О ГОРНЕМ ПАРЕНИИ ПТИЦЫ АНКО В КАФОПОДОБНЫХ ВЫСОТАХ ПОСЛАННИЧЕСТВА И СОКРОВЕННОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ РЕЧАМИ ПТИЦ О ЕДИНЕНИИ С ИСТИННЫМ ВОЗЛЮБЛЕННЫМ[18]

5 ВОЗВЕЩЕНИЕ ОБ ИСТИННОМ ПОВЕЛИТЕЛЕ ПРАВОВЕРНЫХ АБУ БАКРЕ, ДА БУДЕТ ДОВОЛЕН ИМ АЛЛАХ[25]

ПРИТЧА

6 ПОВЕСТВОВАНИЕ О СПРАВЕДЛИВОМ ПОВЕЛИТЕЛЕ ПРАВОВЕРНЫХ ОМАРЕ, ДА БУДЕТ ДОВОЛЕН ИМ АЛЛАХ[30]

ПРИТЧА

7 ПОХВАЛА СВЕТОЧУ И ПОВЕЛИТЕЛЮ ПРАВОВЕРНЫХ ОСМАНУ, ДА БУДЕТ ДОВОЛЕН ИМ АЛЛАХ[35]

ПРИТЧА

8 О БЛАГОСЛОВЕННОМ ПОВЕЛИТЕЛЕ ПРАВОВЕРНЫХ АЛИ, ДА БУДЕТ ДОВОЛЕН ИМ АЛЛАХ [42]

ПРИТЧА

9 ХВАЛА И ВОСХВАЛЕНИЯ ШЕЙХУ ФАРИД-АД-ДИНУ АТТАРУ— ВЛАСТИТЕЛЮ БЛАГОРОДНЫХ И ДОСТОЙНЕЙШЕМУ ИЗ СВЯТЫХ, ДА ОСВЯТИТ ГОСПОДЬ ДУХ ЕГО, И МОЕ СМИРЕННОЕ МОЛЕНИЕ О НЕМ[52]

10 СБОРИЩЕ ПТИЦ И ССОРЫ ИХ О ГЛАВЕНСТВЕ И ПОДЧИНЕНИИ

11 О ТОМ, КАК УДОД ПОВЕДАЛ О СИМУРГЕ, КОГДА ПТИЦЫ, НЕ НАЙДЯ СЕБЕ ШАХА, БЫЛИ ОБЪЯТЫ СМЯТЕНИЕМ[61]

12 О ТОМ, КАК ПТИЦЫ ВОЗРАДОВАЛИСЬ, КОГДА УДОД РАССКАЗАЛ ИМ О СИМУРГЕ, И КАК ОНИ ВЫСКАЗАЛИ СВОЕ ОДОБРЕНИЕ

13 О ТОМ, КАК УДОД РАССКАЗАЛ О СВОЙСТВАХ СИМУРГА В ОТВЕТ НА ПОЧТИТЕЛЬНЫЕ ПРОСЬБЫ ПТИЦ

14 О ТОМ, КАК ПТИЦЫ СПРОСИЛИ УДОДА ПРО ЯВЛЕНИЕ МИРУ СИМУРГА

15 ОПИСАНИЕ ГОРОДА КИТАЯ И РАССКАЗ О ТОМ, КАК ТУДА УПАЛО ПЕРО СИМУРГА[69]

16 О ТОМ, КАК РАССКАЗ УДОДА О СИМУРГЕ И ОГОНЬ РВЕНИЯ ВОСПЛАМЕНИЛИ СЕРДЦА ПТИЦ

17 О ТОМ, КАК УДОД ОДОБРИЛ РВЕНИЕ ПТИЦ И ВЫСКАЗАЛ ИМ СВОЕ ПООЩРЕНИЕ

ОБРАЩЕНИЕ УДОДА К ПОПУГАЮ

ОБРАЩЕНИЕ УДОДА К ПАВЛИНУ

ОБРАЩЕНИЕ УДОДА К СОЛОВЬЮ

ОБРАЩЕНИЕ УДОДА К ГОРЛИЦЕ

ОБРАЩЕНИЕ УДОДА К КУРОПАТКЕ

ОБРАЩЕНИЕ УДОДА К ФАЗАНУ

ОБРАЩЕНИЕ УДОДА К ТУРАЧУ

ОБРАЩЕНИЕ УДОДА К ГОЛУБЮ

ОБРАЩЕНИЕ УДОДА К СОКОЛУ

ОБРАЩЕНИЕ УДОДА К КРЕЧЕТУ

18 О ТОМ, КАК ПТИЦЫ ОТПРАВИЛИСЬ В ПУТЬ И КАК НЕКОТОРЫЕ ИЗ НИХ, ИСПУГАВШИСЬ ИСПЫТАНИЙ, ОТКАЗАЛИСЬ ОТ СТРАНСТВИЙ

ОТГОВОРКА ПОПУГАЯ

ОТВЕТ УДОДА

ПРИТЧА

ОТГОВОРКА ПАВЛИНА

ОТВЕТ УДОДА ПАВЛИНУ

ПРИТЧА

ОТГОВОРКА СОЛОВЬЯ

ОТВЕТ УДОДА СОЛОВЬЮ

ПРИТЧА

ОТГОВОРКА ГОРЛИЦЫ

ОТВЕТ УДОДА ГОРЛИЦЕ

ПРИТЧА

ОТГОВОРКА ГОЛУБЯ

ОТВЕТ УДОДА ГОЛУБЮ

ПРИТЧА

ОТГОВОРКА ГОРНОЙ КУРОПАТКИ

ОТВЕТ УДОДА КУРОПАТКЕ

ПРИТЧА

ОТГОВОРКА ФАЗАНА

ОТВЕТ УДОДА ФАЗАНУ

ПРИТЧА

ОТГОВОРКА ЯСТРЕБА

ОТВЕТ УДОДА ЯСТРЕБУ

ПРИТЧА

ОТГОВОРКА СОКОЛА

ОТВЕТ УДОДА СОКОЛУ

ПРИТЧА

ОТГОВОРКА БЕРКУТА

ОТВЕТ УДОДА

ПРИТЧА

ОТГОВОРКА ФИЛИНА

ОТВЕТ УДОДА

ПРИТЧА

ОТГОВОРКА ГУМАЮНА

ОТВЕТ УДОДА

ПРИТЧА

ОТГОВОРКА СЕЛЕЗНЯ

ОТВЕТ УДОДА

ПРИТЧА

ОТГОВОРКА ПЕТУХА

ОТВЕТ УДОДА

19 ПТИЦЫ СПРАШИВАЮТ УДОДА О ТОМ, КАК ОНИ СВЯЗАНЫ С СИМУРГОМ

20 ОТВЕТ УДОДА ПТИЦАМ И РАССКАЗ ЕГО О ЯВЛЕНИИ СИМУРГА

ПРИТЧА

ПРИТЧА

21 ПТИЦЫ СПРАШИВАЮТ УДОДА О ПРЕДСТОЯЩЕМ ПУТИ, И ОН ОТВЕЧАЕТ ИМ

3 БЛАГОСЛОВЕНИЕ ЭТОЙ КНИГЕ ВОСХВАЛЕНИЕМ ГЛАВЫ ВСЕХ ПРОРОКОВ И УКРАШЕНИЕ ЕЕ ПОХВАЛОЮ ЗАСТУПНИКУ ГРЕШНЫХ^[13]

4 О ГОРНЕМ ПАРЕНИИ ПТИЦЫ АНКО В КАФОПОДОБНЫХ ВЫСОТАХ ПОСЛАННИЧЕСТВА И СОКРОВЕННОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ РЕЧАМИ ПТИЦ О ЕДИНЕНИИ С ИСТИННЫМ ВОЗЛЮБЛЕННЫМ^[18]

5 ВОЗВЕЩЕНИЕ ОБ ИСТИННОМ ПОВЕЛИТЕЛЕ ПРАВОВЕРНЫХ АБУ БАКРЕ, ДА БУДЕТ ДОВОЛЕН ИМ АЛЛАХ^[25]

6 ПОВЕСТВОВАНИЕ О СПРАВЕДЛИВОМ ПОВЕЛИТЕЛЕ ПРАВОВЕРНЫХ ОМАРЕ, ДА БУДЕТ ДОВОЛЕН ИМ АЛЛАХ^[30]

7 ПОХВАЛА СВЕТОЧУ И ПОВЕЛИТЕЛЮ ПРАВОВЕРНЫХ ОСМАНУ, ДА БУДЕТ ДОВОЛЕН ИМ АЛЛАХ^[35]

8 О БЛАГОСЛОВЕННОМ ПОВЕЛИТЕЛЕ ПРАВОВЕРНЫХ АЛИ, ДА БУДЕТ ДОВОЛЕН ИМ АЛЛАХ ^[42]

9 ХВАЛА И ВОСХВАЛЕНИЯ ШЕЙХУ ФАРИД-АД-ДИНУ АТТАРУ— ВЛАСТИТЕЛЮ БЛАГОРОДНЫХ И ДОСТОЙНЕЙШЕМУ ИЗ СВЯТЫХ, ДА ОСВЯТИТ ГОСПОДЬ ДУХ ЕГО, И МОЕ СМИРЕННОЕ МОЛЕНИЕ О НЕМ^[52]

11 О ТОМ, КАК УДОД ПОВЕДАЛ О СИМУРГЕ, КОГДА ПТИЦЫ, НЕ НАЙДЯ СЕБЕ ШАХА, БЫЛИ ОБЪЯТЫ СМЯТЕНИЕМ^[61]

15 ОПИСАНИЕ ГОРОДА КИТАЯ И РАССКАЗ О ТОМ, КАК ТУДА УПАЛО ПЕРО СИМУРГА^[69]