КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

По ту сторону Войны (СИ) [Kathleen Blackmoon] (fb2) читать онлайн

Возрастное ограничение: 18+

ВНИМАНИЕ!

Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!

Да, мне есть 18 лет

Нет, мне нет 18 лет


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== Окропленный кровью снег ==========


Войны начинают неудачники. Те, кто не умеет ценить жизнь. Те, кто, не задумываясь, бросают в котел смерти сотни тысяч человеческих жизней ради власти, денег и политических выгод. Все это Франц понял слишком поздно. Когда его полгода назад вместе с товарищами по университету в Мюнхене отправили на призывной пункт, он думал, что поступает верно. Он сражается ради своей страны, своей семьи, где он после смерти отца остался единственным мужчиной и теперь нужно было помогать сестрам и матери. Он был уверен, что скоро вернется домой героем, как им обещала красочная пропаганда, что у них будут деньги, он сможет восстановиться в университете, где изучал историю древнего мира. Будущее виделось ему светлым до того момента, когда их, неопытных юнцов бросили в первый бой.

Никто не говорил, что война — это так страшно, что убить человека — так сложно. Никто не говорил, как пережить, что рядом с тобой взорвался снаряд, и от твоего друга, с которым ты с детства был не разлей вода, с кем ты пережил столько радостей и горя, останется только кровавое месиво, а тебя, оглушенного, оттащат санитары на носилках в окоп, а оттуда — в лазарет, где кричат и стонут еще сотни обреченных на смерть. Тот первый бой он будет помнить всегда. Именно тогда в нем умер прежний человек. Да, он оправился после контузии через несколько дней, руки и ноги были целы, он исправно нес службу, исполнял приказания командира, но это был уже другой Франц. Война уже пометила его своей кровавой пятерней и навсегда засела в каждой клеточке его тела. Дни шли за днями, каждый из них приносил новые невзгоды, но их полк упрямо шел вперед, трясся в поездах, шел пешком по размокшим грязным дорогам, где вязли машины и орудия. Ночами они дрожали от холода в наспех натянутых палатках, бережно разделяя остатки скудного ужина, а утром все повторялось. Но сегодня что-то должно было измениться… Он не знал, почему, просто чувствовал.

— Эй, Франц…скоро в атаку. На…покури, — Йозеф, начальник его отделения, протянул ему затянуться. Парень на автомате вдохнул и выдохнул горький дым вместе с облаком пара. Утро было чертовски холодным. Они стояли лагерем в местности при Вердене, был получен приказ о наступлении в 4 утра. Солдаты были измотаны вчерашним марш-броском, и боевой дух был как никогда низок. Все молча ждали, когда отдадут приказ.

— Кер, ты умеешь толковать сны? — тихо спросил Франц, запахивая шинель поплотнее, и присел рядом с рыжим солдатом, который сосредоточенно растирал замерзшие ноги.

— Сны? Мамка моя умела, к ней все в нашей деревне ходили… А я так, кое-чего знаю. А что, снилось что-то любопытное? — поинтересовался он, положив на колени винтовку.

— Да…я видел женщину, в красном длинном платье… Очень красивую… Она шла босиком по снегу и пела… У нее были очень красивые длинные волосы цвета воронового крыла, сплетенные в косу…и глаза, я помню ее глаза… Зеленые, как два изумруда… Она подошла ко мне, протянув руку, и…

— И ты едва не залил себе одеяло от радости, — расхохотался рядом тощий Пауль, сплевывая кровь в тряпицу.

— Пошел ты… — буркнул Франц, не став связываться с идиотом, которому доставляло изощренное удовольствие цепляться ко всем ради драки.

— Ну… — тем временем затянул Кер, почесав в кучерявом затылке. — Думаю, как только мы сегодня разобьем врага, тебе надо поискать себе в деревеньке какую-нибудь молоденькую мамзельку и как следует ее…

— Подъем! Строиться! Первый взвод!

Раздались крики, и прозвучал сигнал к атаке. Началась обычная дежурная суета, и все разговоры были забыты. Короткая речь командира — и пехота, сомкнув ряды, бросилась вперед. Они схлестнулись на поле возле небольшого лесочка, и схватка была ожесточенной, но короткой. Остатки французов спешно удирали в лес, а подгоняемые командирами Франц с товарищами устремились следом. Было слишком легко, но это стало понятно лишь когда из-за холма показалось подкрепление в виде еще двух свежих полков французов. Грохнули выстрелы, и те, кто бежал впереди, повалились в снег, тут же напитав белое покрывало алой кровью.

Последовал приказ отступать, но было слишком поздно. Кер с простреленным коленом упал в двух шагах от Франца. Подскочив к нему, немец подхватил товарища под рукой, взваливая на себя. Нужно было уходить. Шанс на спасение был близок… Но тут что-то просвистело и больно ужалило в спину под правой лопаткой. Кер пошатнулся. Медленно, как будто во сне, Франц завел руку назад, прикладывая пальцы к дыре на шинели и затем удивленно смотря, как на них осталась кровь. Теплая, красная…

Он хотел помочь другу, но ноги вдруг ослабели. Франц упал на колени, успев поднять голову, видя, как серое небо неожиданно раскидывается над головой, и чувствуя, как тело утопает в снегу. Постепенно перестают греметь выстрелы, наступает тишина, и только с неба медленно падают снежинки, щекоча лицо. Хотелось спать, и, после упорной борьбы, он сдался, закрывая глаза и позволяя тишине забрать себя. Снег шел всю ночь, укрывая саваном несколько десятков тел, а в штабе уже подсчитывали убитых, вычеркнув из списка довольствия рядового Франца Майера.


Беатрис де Валуа. 22 года. Замужем. Родители — остались жить в пригороде Парижа. Муж — призван на войну. Ее дом — небольшой городок на востоке Франции. Ее жизнь до войны — спокойная размеренная юность. Ее жизнь после начала войны — непрекращающийся кошмар ожидания, тревог, молитв.

Это краткое досье стало для Беатрис своеобразной утренней молитвой, напоминающей ей о том, кто она, что она, где она и зачем. Мадам де Валуа вышла замуж уже во время войны, за капитана французской армии, и покинула куда более безопасный Париж и родителей, чтобы быть поближе к мужу, который почти не покидал фронт. Она не стала слушать никого, даже любимого, настояв на своем. Слишком юная и глупая, она не понимала, какой опасности подвергается. Капитан де Валуа поддался напору молодой жены и перевез ее в район Вердена, поселив в доме на краю брошенной людьми деревни. Беатрис не роптала — она получила, что хотела. Она оказалась недалеко от мужа, но и не на месте военных действий. Ее никто не осуждал и не упрекал, а тишина природы вокруг создавала иллюзию, что войны нет. Вплоть до того дня, когда эту тишину разрезал ужасный звук — звук боя. Артиллеристские выстрелы не дали девушке в ту ночь сомкнуть глаз. Ужас приковал ее к постели. И лишь утром, повторяя привычную досье-молитву, француженка встала с постели и, дрожа, оделась. Звуки боя стихли несколько часов назад, но де Валуа решилась покинуть дом только сейчас. Страшная мысль, что там, в том бою, мог оказаться ее муж, гнала Беатрис, толкала в спину.

Всего четыре месяца назад ее муж был в увольнении. Они провели вместе несколько чудесных недель. И теперь, зная, что она уже не одна, Беатрис не могла потерять мужа. Ее тревоги за него росли, казалось, день ото дня…а писем от любимого не было. Страшные мысли перестали покидать сознание девушки. Война перестала казаться чем-то эфемерным. А страх за жизни мужа, ее собственную и еще одну маленькую внутри нее укреплялся с каждым закатом. И вот сегодня…сегодня война приблизилась к ее дому.

Беатрис де Валуа. 22 года. Замужем. Родители — в относительно безопасном Париже. Муж — на фронте. Ее дом — область Вердена, где проходят кровопролитные бои. Ее жизнь до войны — забытый сон. Ее жизнь во время войны — страх, бессонные ночи, молитвы, холод и голод. Беременна.

В доме было холодно. На улице — еще холоднее. Беатрис оделась максимально тепло, собрала свои длинные черные волосы в привычную прическу, заколов шпильками, чтобы они не мешались и не болтались на спине. Теплым платком она укрыла голову, на плечи легла шерстяная шаль. Ей в любом случае надо было идти в лес — дерево для розжига огня в печи было на исходе, а дом прогревать было просто жизненно необходимо. Из-за беременности де Валуа старалась не надрываться и ходить в лес каждый день, принося в дом понемногу толстых веток. Но сейчас…сейчас в лес идти было страшно. Так и разрываемая ужасом и необходимостью, француженка покинула дом и потянула за собой сани, на которых обычно и привозила дрова.

Путь, разумеется, не занял много времени. Теплая юбка мела снег, ноги погружались в него по щиколотку, благо теплые сапожки спасали от холода. Но то, что открылось взору Беатрис, едва она достигла опушки леса, заставило ее вскрикнуть, испуганно выпустив санки и прижав руки в рукавицах к лицу. Люди…мужчины…солдаты и их командование… Опушка была завалена телами, которые укрывал белый снег, ставший багровым от крови. Беатрис уже пережила период слабости и болезненности первых месяцев беременности, но сейчас не выдержала — зеленые, словно листва поздним летом, глаза заслезились, а еще через мгновение француженку скрутило. То немногое, чем она успела позавтракать, покинуло ее желудок без всякой возможности остаться там.

Придя в себя через несколько минут, де Валуа, тяжело опустившись на санки, вновь оглядела поле боя. Живых она не видела. Тяжелое дыхание срывалось с побледневших губ облачком пара. Сколько она так провела времени, Беатрис не знала, но голод и слабость, а так же холод, сковали ее тело, что стало самым главным сигналом — хочешь жить, значит, иди и собирай хворост, возвращайся в дом, жди вестей. Французов среди мертвых почти не было, видимо, с их стороны потерь оказалось меньше. Немцы же не должны были интересовать де Валуа.

Медленно девушка поднялась на ноги и осторожно, боясь потревожить саму смерть, двинулась через опушку. Куда, куда она идет…интуиция требовала повернуть назад. Но что-то и тянуло вперед. Она наклонилась за веткой на земле, и в следующий миг вскрикнула, резко разворачиваясь. Что-то, а точнее кто-то, ухватил ее за край юбки и дернул. И без того напуганная девушка была на грани потери сознания…но вид умирающего немецкого солдата, посмотревшего на нее снизу и почти сразу потерявшего сознание, отрезвил.

Беатрис не знала, что Франц Майер, увидев бледное как снег лицо, обрамленное выбившимися из-под платка черными прядями, на котором жили только яркие зеленые глаза, принял ее за лик смерти. Ее мысли были заняты другим. Перед ней был человек — человек, которого тяжело ранили и оставили умирать. И никакие нюансы были в тот момент не важны.

Через час Беатрис де Валуа привезла к своему дому на санях раненного немецкого солдата. Как ей удалось дотащить его до жесткого ковра к самой печи и не надорваться — осталось загадкой даже для самой француженки.

Молодая женщина развела огонь предпоследним запасом дров и хвороста и, вымыв руки, принялась за оказание помощи мужчине. В тот момент, когда тело Франца было обнажено сверху, Беатрис порадовалась, что ее стошнило тогда, в лесу. Она смогла без обмороков и прочей женской чепухи спасти немцу жизнь. Застрявшую под лопаткой пулю пришлось вытаскивать жестко и неаккуратно, так как у француженки не было медицинского образования и нужных инструментов под рукой. По сути, Францу повезло — попади пуля в легкое или сердце, его было бы не спасти.

Де Валуа провозилась с немцем почти весь день. Она молилась, молилась и радовалась, что тот без сознания. О том, что она спасала жизнь тому, кто, встав на ноги, может запросто прирезать ее, Беатрис не думала. Она молилась о его выздоровлении и своем спасении. Под вечер, когда мужчина был перевязан припасенными бинтами, умыт и укрыт ее шалью, оставлен лежать у печи с мокрым холодным полотенцем на лбу, француженка осознала, как измотана.

Она посидела какое-то время за столом, глядя на того, кому в ее доме не место. Ее тонкие руки дрожали, голова кружилась от усталости и голода. Беатрис отломила себе немного хлеба и запила его укрепляющим отваром трав, что приготовила в основном для раненого, но и ей он пригодился. Через каких-то полчаса после такого ужина, уставшая донельзя, Беатрис заснула на укрытой скамье в той же комнате, где был немец, чтобы быть рядом на случай, если тот очнется. Одна ее рука свесилась со скамьи, пальцы касались пола, волосы растрепались, а одна шпилька и вовсе выпала и осталась на полу. На бледном изможденном личике плясали отсветы плохо прикрытой печи и сумерек за окном. Молитву-досье Беатрис де Валуа перед сном напомнить себе не успела.


========== Пациент ==========


Холод не всегда приносит страдание. Иногда он мягко обволакивает тебя, позволяя уснуть навечно в своих мягких лапах. Франц не чувствовал больше ни боли, ни усталости — все заслонила собой белая пелена. Он не думал о том, что умирает. Может быть, он втайне хотел этого, и уже был готов принять свою судьбу, если бы не чудное явление. Из белой мглы возник силуэт женщины… Она шла неспешно, утопая по щиколотку в снегу, вокруг нее струился мягкий теплый свет…и вдруг все естество парня вздыбилось, цепляясь за ускользающее видение, как утопающий цепляется за соломинку. Окоченевшие пальцы схватили край ткани и тут же выпустили его. На миг он заглянул в глаза цвета изумруда, а потом его снова поглотила темнота.

Сознание возвращалась к нему на краткие миги еще несколько раз, тело горело в лихорадке, а сознание мучили кошмары. Он видел мертвых товарищей, тянувших к нему свои руки, пытаясь ухватить и утянуть за собой, он видел дом, мать, рыдающую над телами, пожар, бушующий в их квартале, жадно пожирающий дома и людей. Он хотел броситься на помощь, но понял, что его ноги по колено вкопаны в землю. От бессилия и ужаса он вскрикнул, открывая глаза и просыпаясь. Мокрый компресс соскользнул на пол. Грудь была туго стянута бинтом, и легкое движение отдалось болью, заставив тихо застонать.

Франц чувствовал ужасную слабость и жажду. Второе было еще хуже первого. Обветренные губы растрескались и ныли. Кое-как сориентировавшись, Франц попытался понять, что произошло и как он тут очутился. Помещение было явно чьим-то домом, а не обычной больничной палаткой их полевого врача. Тут было тепло и пахло травами. Судя по царящей тишине, больше тут никого не было, однако это утверждение почти сразу развеялось, когда солдат склонил голову и увидел молодую женщину, которую, видимо, разбудил его вскрик. Перед глазами еще слегка все расплывалось, а жар мешал связно соображать, но этого хватило, чтобы понять, что перед ним не медсестра. На ней не было формы, а настороженно-испуганный взгляд изумрудных глаз говорил о том, что она не представляет, чего от него ждать. Она была очень красива и почему-то казалась ему знакомой, но Франц не мог припомнить, где они встречались.

— Воды… пожалуйста, — едва слышно прошептал парень просьбу на немецком, и, видя, что она не понимает, повторил слово «вода» по-французски. Благодаря учебе на первом курсе и скудному общению с местными, которых они встречали на своем пути, у него имелся небольшой словарный запас.

Франц медленно прикрыл глаза, с трудом выдыхая воздух. Голова была тяжелой, но все же он заставлял себя думать. Если он угодил в плен, надо было дать понять, что он ничего полезного не знает и, что еще важнее, он не опасен. Впрочем, если именно эта девушка занималась им, она могла понять, что он сейчас самостоятельно подняться не может, не говоря уже о более серьезной угрозе.


Краткий мужской крик ворвался в чуткий сон француженки, пробуждая ее. Беатрис открыла глаза, устремляя взгляд на мужчину, и плавно и медленно села. Голова слегка кружилась от усталости — беременность отнимала много сил, и де Валуа не привыкла за эти несколько месяцев, что надо пересиливать себя и перенапрягаться. До сих пор она успешно уберегала себя от чрезмерных нагрузок. Но простонавший немец, лежащий на жестком ковре у печи, жизнь которому ей все-таки удалось спасти, нуждался в уходе и заботе.

Потревоженная беспокойством «пациента», Беатрис настороженно следила за каждым движением солдата, закутавшись в шаль, что соскользнула с ее плеч, когда она проснулась. Самого Франца явно мучила жажда, судя по тому, как он пытался заговорить с ней сухими губами. Это предположение подтвердилось, когда он произнес:

— Wasser…bitte, — Беатрис слегка улыбнулась мужчине и осторожно покачала отрицательно головой, показывая, что не знает немецкого языка. К ее удивлению, чужак повторил по-французски, — Eau…

Француженка кивнула, а ее неожиданный гость снова закрыл глаза, тяжело дыша. Беатрис подошла к столу и налила из кувшина в чашку немного воды. Отваром поить мужчину пока было нельзя — реакция организма была бы непредсказуемой. Девушка решила сначала проверить, как отреагирует тело солдата на простую питьевую воду. Де Валуа приблизилась к Францу и, мягко опустившись на колени подле него, приподняла его голову, поднося к губам чашку. Боялась ли девушка его? Да, несомненно. Но сейчас мужчина мог едва шевелиться, жар отнимал у него силы. Француженка предполагала, что это ненадолго, но на данный момент бояться было нечего.

Пока солдат пил из ее рук, Беатрис смотрела на его лицо. Когда она обрабатывала его рану — ей было не до того, а после она была слишком уставшей. И только вот сейчас она хорошо разглядела черты его покрытого светлой щетиной лица, цвет волос — почти совершенный блонд, очертание губ, которые за время войны явно разучились улыбаться. То, что она увидела, не отталкивало и не пугало, даже немного успокаивало. Франц утолил свою жажду и почти сразу снова провалился в забытье, но Беатрис успела стянуть с себя шаль и, свернув ее, подложить мужчине под голову. Теперь она была уверена, что он выживет. А когда сможет встать на ноги, она положит его в спальне. Сейчас ей мужчину просто не поднять…

Беатрис смотрела на снова заснувшего немца, укрытого одной ее шалью и лежащего на другой вместо подушки, и слегка улыбалась. Она радовалась тому, что он будет жить. И какая разница, что он с вражеского фронта? Он человек. А человеческая жизнь дороже нации.

Француженка подбросила в печь последний запас древесины и, еще раз проверив солдата и положив на его лоб заново смоченное в холодной воде полотенце, покинула комнату. Усталость никуда не делась, спина болезненно ныла, а утром надо будет идти за хворостом и дровами, если они не хотят околеть в доме. Беатрис легла в свою постель, не раздеваясь, и укрылась тонким одеялом. Последней ее мыслью была привычная «молитва-досье», к которой сегодня добавилось «Приютила немецкого солдата, спасла ему жизнь», и молитва за жизнь мужа, где бы он ни был.


Медленно и осторожно девушка приблизилась к солдату. На бледном лице ярко сияли живые, добрые глаза. Такие глаза не могли принадлежать худому человеку. Голова была тяжелой, но Франц понял, что обязан ей жизнью. Судя по всему, это она принесла его сюда и перевязала, не дав истечь кровью. Интересно, кто она? Как ее зовут, и почему она помогла ему? На его вопросы она только покачала головой и окончательно убедила его в том, что он на вражеской территории и судьба его довольно туманна. Однако все это было не важно, особенно, когда девушка осторожно приподняла ему голову, давая напиться. Холодная вода показалась очень вкусной, и немец жадно проглотил живительную влагу, выдохнув. Он чувствовал прохладные пальцы француженки на своей коже, чувствовал исходящий от нее запах — теплый, сладкий, родной. Он хотел еще что-то ей сказать, но слабость снова навалилась на него, и он едва слышно выдохнул, снова теряя сознание:

— Danke…[1]

Надо сказать, организм Майера, несмотря на испытания, был крепкий. Жар, мучавший его всю ночь, к утру отступил, оставив лишь испарину на лбу. Когда мужчина в следующий раз открыл глаза, на дворе уже был день. Полежав немного, он понял, что чувствует себя лучше. Дышать еще было больно, но возможно. Его слегка знобило, но, в целом, кризис миновал.

Оглядевшись, он понял, что в доме снова один. Его хозяйка и спасительница куда-то ушла и, судя по остывшей печи, за хворостом. Собравшись с силами, Франц оперся о пол и медленно потянулся, после нескольких неуклюжих попыток все же сев. Голова резко закружилась, и тошнота подступила к горлу. Пришлось пару раз сделать глубокий вдох. Это помогло. Он еще раз оглядел себя, отмечая тугие бинты на груди, успевшие пропитаться кровью, пока он ерзал, пытаясь сесть. Франц поискал взглядом свою форму и шинель, но не нашел их.

Комната, где он лежал, была небольшой, и, судя по обстановке, жила здесь одна женщина. Цветы в вазе на столе, аккуратная стопка полотенец, цветные домотканые ковры, на одном из которых он лежал. Как его хрупкая спасительница его сюда дотащила из лесу, было для Франца настоящей загадкой.

За дверью, ведущей на улицу, послышался скрип снега. Франц напрягся, впившись взглядом в дверь. Он не знал, кто это мог быть. Возможно, девушка поняла, с кем имеет дело, и вызвала солдат, которые явно были неподалеку, чтобы они взяли его в плен или допросили… А, может, просто без лишнего шума добили — сейчас он не оказал бы никакого сопротивления. Несколько минут, что он ждал, показались ему вечностью, поэтому вошедшая в дом Беатрис смогла узреть всю гамму ярких эмоций на бледном лице мужчины, на котором за секунду проскользнули страх, радость, облегчение и легкое смущение собственным видом. Увидев у нее в руках охапку хвороста, он попытался встать, чтобы помочь, но согнулся от кольнувшей в груди боли, вовремя упираясь рукой в пол, чтобы не упасть. Похоже, свои силы он все-таки переоценил.


Беатрис проснулась сразу после рассвета. Нет, она не была такой уж ранней пташкой, просто…стало холодно. На проверку оказалось, что дерево окончательно выгорело. Надо было идти за хворостом, а еще лучше — хорошими дровами, но с последними ей придется слишком долго возиться. Солдат же явно шел на поправку очень быстро, значит, он скоро очнется. А она даже завтрак без огня приготовить не может. В Париже, у родителей, была плита. Здесь же, казалось, жизнь отстала на полвека — готовить приходилось в печи.

Француженка, как и вчера, закуталась в теплые одежды и, проверив последний раз состояние немца, снова ушла в лес. В этот раз де Валуа пошла другим путем. Снова смотреть на мертвых или нарваться на проверяющих солдат девушке совершенно не хотелось. Беатрис думала о муже и незнакомце дома все то время, что собирала хворост. Вчерашняя нагрузка дала о себе знать — живот болезненно тянуло, девушка то и дело останавливалась и опиралась о стволы деревьев, переводя дух, а в глазах темнело. Но вскоре морозный воздух привел француженку в чувства, и домой она вернулась во вполне здоровом виде. К сожалению, отсутствовала она так долго, что солдат все-таки очнулся и…перестарался.

Напряженный взгляд мужчины сначала заставил Беатрис испугаться, но его окровавленные бинты и белое как полотно лицо свели испуг на нет. Порыв Франца в ее сторону, чтобы помочь, заставил де Валуа вздрогнуть, а затем тут же забеспокоиться — мужчины никогда не умеют вовремя понять, что слабы. Первый порыв броситься на помощь обуздало недоверие к немцу. Беатрис спокойно и медленно положила охапку привезенного на все тех же санках хвороста на пол, прикрыла дверь и приблизилась к мужчине, все это время говоря. Она впервые заговорила с незнакомцем, и речь ее была словно журчание ручейка:

— À vous encore tôt se lever… La blessure nʼa pas eu le temps de se serer… Vous pouvez perdre connaissance, — движения Беатрис, несмотря на отсутствие суеты, были довольно быстрыми. Француженка мягко придержала мужчину под руку, помогая вновь сесть. — Sʼassoyez, avec précaution…[2]

От девушки веяло прохладой улицы. Из-под укрывающего голову платка выбились черные прядки. Усадив мужчину, Беатрис тут же подала ему остывшего отвара, помогая выпить. После, мягко улыбнувшись Францу, де Валуа снова занялась хворостом. И лишь тогда, когда огонь начал пожирать дерево, Беатрис присела напротив мужчины и сняла с себя лишние теплые шали. Волосы ее были собраны шпильками, так что невозможно было предположить, какой они длины. Плавность же движений девушка приобрела после того, как забеременела — раньше она была куда более порывистой и резкой, но раненому солдату об этом было не узнать. Француженка посмотрела на Франца и показала на себя, произнося отчетливо и медленно:

— Беатрис. Беатрис де Валуа, — когда она увидела, что мужчина понял ее, Беатрис снова улыбнулась. А потом указала на бинты и, сопровождая французские слова жестами, попыталась объяснить, что она вытащила пулю и, как могла, подлечила Франца, но что теперь, после его «подвигов», придется менять бинты.


По встревоженному взгляду Франц понял, что его жизнь волновала девушку куда больше, чем то, что он солдат враждебной державы. Его спасительница положила хворост на пол и неспеша приблизилась к нему, что-то говоря по-французски. Он, увы, не понял ни слова, но замер, весь обратившись в слух. У нее был такой красивый голос. Мягкий, нежный, волшебный. Как-то он слышал, будто французы хвастают на весь мир, что их язык — это язык любви и красоты. Тогда он с друзьями, как и все, смеялся над такой наглостью лягушатников, но сейчас… Он был словно околдован звучанием этого голоса, и в реальности, видимо, выглядел довольно глупо, слегка приоткрыв рот и смотря на девушку во все глаза.

Очевидно, она посчитала, что его или контузило или он просто дурак, поэтому умолкла, осторожно помогая ему сесть, стараясь не тревожить рану. Затем, двигаясь все также плавно и грациозно, она управилась с хворостом, растопив печь, и приготовила какой-то травяной настой, напоив Франца, который все также неотрывно смотрел на нее, безропотно подчиняясь. Сейчас, когда голова была ясной, он смог рассмотреть ее. Судя по всему, ей не было еще и двадцати пяти, хрупкая, миниатюрная, с тонкими, изящными запястьями, которые больше не скрывала теплая мешковатая одежда, в которой она пришла с улицы. На ней было простое свободное платье, но оно удивительно шло ей. Она была очень худенькой, что не удивительно, учитывая военное время и тот факт, что она живет тут совсем одна. Взгляд немца задержался на ее губах, словно ждал, когда она вновь что-нибудь скажет. Удивительно, но она словно поняла его и сев рядом, коснулась своей груди рукой и тихо произнесла:

— Beatrix… Beatrix de Valois.

«Беатрис…ее так зовут… Беатрис… Какое красивое имя».

Солдат вслушался в повисшую тишину, жалея, что француженка умолкла, и усилием воли заставил себя сосредоточиться. Девушка показала на бинты на его груди, затем на миску, где валялась смятая пуля. Выходит, она сама вытащила ее и ухаживала за ним все это время. Но почему? Между ними повисло неловкое молчание, и Майер, наконец, сообразил, что неплохо бы тоже представится. Он коснулся бинтов рукой, смотря на девушку:

— Franz…Maier… Sie haben mein Leben gerettet… Ich weiß nicht wie ich mich bei Euch bedanken kann. [3]

Немецкий язык, в отличие от французского, не звучал так красиво. Да и по растерянному виду девушки, Франц понял, что она не разобрала ни слова из того, что он сказал, поэтому снова пришлось напрягать память. Подумав, парень все же пояснил:

— Vous sauver….moi…merci… [4]

На этом красноречие его покинуло, и он просто слегка кивнул в знак благодарности. В доме стало ощутимо теплее, но солдат все равно поежился от легкого озноба. Он не хотел быть обузой и пообещал себе, что, как только ему станет лучше, он непременно как-нибудь отблагодарит Беатрис. Франц снова оглядел комнату и осторожно поинтересовался:

— Wessen Haus ist das? [5] — он обвел комнату здоровой рукой, которой мог шевелить, и указал на девушку, давая понять, что хочет знать, она ли хозяйка этого дома.


В молчании Беатрис с улыбкой смотрела на немца. Он реагировал как-то медленно, но, наконец, он представился ей. Франц Майер…если до этого и могли оставаться хоть какие-то сомнения в происхождении мужчины, несмотря на полевую форму и арийскую внешность, то имя окончательно расставило все по местам. Хоть бы муж не вернулся до того, как этот Франц уйдет… Адриан убьет его на месте…

От мыслей француженку отвлекла французская речь. Солдат благодарил ее за спасение. Беатрис улыбнулась и ответила мягко, надеясь, что он поймет ее:

— De rien, [6] — де Валуа вновь посмотрела на мужчину с улыбкой. Страх отступил, солдат больше не казался угрозой. А от присутствия мужчины в доме вообще становилось как-то спокойнее. Пока Франц оглядывал дом, девушка вновь встала и занялась готовкой еды. Когда горшочек с кашей и небольшим количеством мяса, которое Беатрис берегла, но сейчас добавила, потому что солдату надо было набираться сил, оказался в печи, прозвучал новый вопрос от немца. Обернувшись с вопросительным взглядом, девушка увидела, как мужчина обвел комнату здоровой рукой и указал на нее, давая понять, что хочет знать, кто живет в этом доме.

Беатрис кивнула и снова улыбнулась, словно отвечая, что она здесь хозяйка. Странно, но, несмотря на языковой барьер, ей удавалось довольно легко понять мужчину. Де Валуа подняла руку в жесте «минуту», вышла в другую комнату (в открывшейся двери Франц заметил край кровати) и вернулась со свернутыми чистыми бинтами и недорогим мужским одеколоном на спирте. Положив свою ношу на стол, Беатрис жестом показала раненому, что намерена поменять бинты и что он должен не мешать. Не принимая возражений, француженка встала за спиной Франца и начала разматывать пропитанную кровью ткань. Она была очень осторожна, ее пальцы едва касались кожи солдата. Использованные бинты скомканной массой упали в миску к пуле, запахло одеколоном. Француженка уже не в первый раз обрабатывала рану мужчины, но впервые делала это, когда он был в сознании. Спирт безжалостно прижег медленно затягивающиеся ткани организма, а Беатрис сразу же принялась туго перебинтовывать Франца свежими бинтами.

Как только с этим было закончено, девушка удовлетворенно кивнула самой себе и улыбнулась, обходя стол и снова глядя на Франца, словно проверяя, как он себя чувствует. Удовлетворенная его состоянием, Беатрис убрала со стола все лишнее и, пока он что-то снова говорил ей, де Валуа вернулась к еде. Через пару минут перед немцем стоял хороший завтрак и новая чашка с травяным укрепляющим отваром. Сама Беатрис поставила напротив порцию без мяса, тоже собираясь поесть, но пока не сев за стол. Она предполагала, что следующие ее слова Франц поймет легко:

— Bon appétit! [7]

Де Валуа улыбнулась Майеру и ненадолго вышла из дома. Ее не было минуту, но вернулась девушка с новой охапкой хвороста, который, видимо, оставила до того у дома. А еще у нее были чуть красные и влажные руки — видимо, девушка «помыла» их в снегу, чтобы не задерживаться надолго и при этом оттереть кровь с пальцев. Оставив хворост у печи, чтобы он слегка просушился, Беатрис, наконец, села напротив Франца и тоже принялась за еду. Она была голодна, выглядела слегка уставшей, но глаза ее светились — ее радовало, что все хорошо, что беды обошли стороной. По крайней мере, на время.


Видимо, его жалкие попытки объясниться с Беатрис увенчались успехом. Девушка улыбнулась и, видимо, ответила, что особой благодарности не нужно. Да и отблагодарить ее пока Франц ничем не мог…он даже встать сейчас, наверное, мог с трудом. Его хозяйка, несмотря на видимую усталость, бодро засуетилась у печи, и вскоре в доме запахло едой. Только вдохнув запах каши с мясом, солдат понял, что он безумно голоден. Фарнц ничего не ел почти двое суток, и сейчас живот предательски громко заурчал, выдавая его с головой. Благо, девушка, отвлеченная его вопросом, кажется, не заметила этого.

Беатрис вышла ненадолго и вскоре вернулась с чистыми бинтами и одеколоном, оценивающе глядя на парня. Затем подошла ближе, присев рядом и аккуратно начала разматывать ткань, пропитанную кровью. Франц стоически терпел, но, когда кожи коснулся, бинт, смоченный одеколоном, он все же не выдержал и тихо зашил, жмурясь. Выглядела рана противно, но уже не так жутко, как когда девушке пришлось вчера с ним мучиться, отдирая куски замерзшей ткани от кожи, и возиться с застрявшей пулей. Интересно, что она чувствовала в тот момент? Почему-то Франц сомневался, что Беатрис каждый день приходилось иметь дело с пулевыми ранениями. Он был наблюдательный малый и сразу отметил, что мадемуазель де Валуа не походила на деревенскую жительницу. Ее выдавали и движения, и манера говорить и держаться.

Пока девушка заканчивала накладывать бинты, он позволил себе посмотреть на ее руки. Тонкие, аристократические пальчики уверенно справлялись с перевязкой, едва касаясь его кожи. Конечно, такие руки не могли принадлежать крестьянке с хутора. Сам Франц родился и вырос в пригороде Мюнхена, у родителей была большая ферма, где отец умело распоряжался землей и скотом, а мать вела домашнее хозяйство и воспитывала детей. Гюнтер Майер был здоровым и сильным мужчиной, поэтому никто не мог предположить, что обычная простуда сведет его в могилу. Имение пришлось продать и перебраться к сестре его матери в Мюнхен. Там Франц со второго раза поступил в университет, но успел проучиться только год. Вспоминая о своем прошлом, парень не заметил, как с перевязкой было покончено, а девушка внимательно изучает его лицо, видимо оценивая, как он перенес экзекуцию.

— Merci… [8] — снова повторил немец, с ее небольшой помощью поднимаясь на ноги, и присел за стол. Вид горячей пищи, видимо, отразился на него лице столь красноречиво, что француженка тихо рассмеялась, пожелав ему приятного аппетита, и ненадолго вышла. Первым желанием было наброситься на угощение, но Франц заставил себя потерпеть, дожидаясь, пока она вернется, бросит хворост и присядет напротив него, осторожно принимаясь за еду. Есть левой рукой, которой он мог безболезненно шевелить, было неудобно, но он приноровился. Съев половину своей порции, Франц вдруг покосился на пустую кашу в тарелке своей спасительницы и поинтересовался:

— Warum haben Sie kein Fleisch auf ihrem Teller? Sie haben viel gearbeitet. Sie müssen Fleisch essen um zu Kräften zu kommen. [9]

Сказать то же самое по-французски он явно бы не смог, поэтому просто указал на ее миску и на кусок мяса в своей тарелке. Заметив ее смущение, он догадался, что она банально пожертвовала ему свои запасы, которых, как видно, было не много.

Его кольнула совесть, и Франц поспешил отпить отвара из чашки. Посмотрев куда-то за спину девушки, он заметил свою шинель, свернутую у входа в дом, и вдруг вспомнил. Накануне решающей атаки они резались в карты с однополчанами за баночку настоящего фруктового джема, который достался им благодаря продовольственному складу в окрестностях Этена. Францу в тот вечер несказанно везло, так что трофей перекочевал к нему в карман, а он благополучно о нем забыл. Немец широко улыбнулся девушке, повторив ее жест, прося подождать. Кое-как он дотянулся до шинели и выудил оттуда жестяную баночку, протягивая ее девушке.

— С`est pour vous… [10]


Мясо… Беатрис поняла жесты Франца и, мягко улыбнувшись, отрицательно покачала головой. Она всем своим видом старалась показать, что просто не хочет, но ощутила, как бледные обычно щеки наливаются румянцем. Француженка опустила взгляд в свою тарелку и просто продолжила есть, не поднимая глаз на солдата.

А затем солдат вышел из своей задумчивости, и Беатрис заметила его странное поведение, вскинув зеленый взгляд. Она напряженно следила за его движениями, больше переживая о том, чтобы не открылась снова рана. Обошлось…

— С`est pour vous… [10]

Де Валуа потрясенно смотрела на протянутую ей баночку. Фруктовый джем…настоящий, французский. Дрожащей рукой Беатрис приняла подарок, стараясь не думать о том, как этот небольшой трофей попал в руки немецкого солдата.

— Merci…

Беатрис поставила баночку перед собой, и ее взгляд то и дело обращался к ней. Торопливо доев кашу, девушка поднялась из-за стола. Первое, что она сделала, это убрала в шкафчик с крупами и оставшимся вяленым мясом подарок Франца. Ей было легче не видеть столь драгоценный по меркам войны продукт.

Француженка, обернувшись к Майеру с улыбкой, показала жестом, что, если он может встать, то она проводит его в комнату. Пришлось оказать некоторую помощь, но через несколько минут осторожных передвижений Беатрис все же довела мужчину до второй комнаты, которая пустовала до сих пор. Там она усадила его на кровать и, снова улыбнувшись, произнесла:

— Vous devez reprendre des forces, vous n’êtes pas encore sains, — де Валуа указала рукой на постель, надеясь, что он поймет ее. На стуле у окна лежала сложенная верхняя часть немецкой формы. Не стиранная, так как у девушки не хватило сил и времени на это, но очищенная от грязи в сухую, высушенная от снега и зашитая. Беатрис вновь улыбнулась немцу, — Sʼinstallez… Si je suis nécessaire, appelez, jʼentendrai… [11]

Жестами она показала, что уйдет, но, если что, услышит его. Де Валуа, убедившись, что ее поняли, вышла из комнаты, на всякий случай не закрыв двери. Франц мог видеть, как девушка собирает посуду и выходит на улицу, не утепляясь одеждой. В окно он мог также видеть двор, ту часть дома, что была скрыта от чужых глаз с улицы. Беатрис перешла пристройку к дому, где, по всей видимости, была вода. Француженка не появлялась минут десять, а, выйдя из пристройки, держала в руках чистую посуду. Впрочем, эта посуда через мгновение упала в снег, когда Беатрис одной рукой ухватилась за дверь, а другую приложила к животу, едва устояв на ногах. До Франца не донеслось ни звука.

Де Валуа думала о том, что зима рано или поздно кончится, что станет тепло и солнечно. Она не думала ни о чем плохом. И в тот момент, когда низ живота свело как будто в судороге, Беатрис не успела даже вскрикнуть — она лишь выдохнула от боли, хватаясь за ближайшую опору и роняя тарелки. Снег смягчил удар, и посуда не разбилась, но об этом француженка подумала отстраненно и словно сквозь туман. Ноги подкашивались от боли, но Беатрис устояла. Постепенно перед глазами прояснялось, боль отступала. Она советовала Францу отдохнуть? Да ей самой отдых нужен не меньше. Судя по повторившейся схватке, она перенапряглась. Ей нужно беречь себя…

Приступ прошел, и Беатрис, двигаясь осторожно и неспешно, наклонилась за посудой. На улице было холодно, но девушке стало жарко. Когда она снова входила в дом, ее дыхание было чуточку более частым, чем обычно, но ничто не выдавало пережитого неприятного момента. На щеках алел румянец, взгляд не поменялся, а на губах при виде Франца вновь появилась дружелюбная улыбка.


Франц не смог по лицу девушки понять, обрадовал или насторожил ее этот подарок, но больше у него ничего не было, поэтому он лишь кивнул на ее благодарность и прикончил свою порцию с большим удовольствием, запив все остатками отвара. После почти двух суток без еды это был просто праздник.

В доме было тепло и уютно. Он уже и забыл, как это, есть за столом из настоящих тарелок, а не сидеть на корточках с жестяными кружками и мисками, хлебая однообразное варево без вкуса, приготовленное наспех из того, что осталось на походной кухне. Он с удовольствием бы попросил добавки, но прекрасно понимал, что и так является лишним ртом, да и желудок после голодного пайка и ранения мог не принять столько еды.

Между тем, Беатрис указала ему на комнату, снова заговорив, и, видимо, предлагая ему лечь, поскольку рана еще тяготила его, и на ее восстановление нужны были силы. Мужчина подумал и кивнул, ухватившись за край стола и встав с ее помощью, затем, поддерживаемый ею, медленно направился в комнату. Франц старался перенести большую часть своего веса, чтобы не утомлять и без того уставшую девушку. Ее лицо было сейчас так близко, давая ему возможность разглядеть ее получше, пока она этого не замечает. Беатрис была удивительно хороша, несмотря на бледность, и снова Майеру показалось, что он знал ее давно, словно они уже когда-то разговаривали, понимая друг друга без слов…но это был лишь бред и нелепая фантазия. Видимо, жар у него не прошел до конца. Именно за его признаки Беатрис могла принять вдруг проступивший румянец на его щеках, благо, заросших щетиной.

Уложив раненого, девушка вновь занялась уборкой, и через окно он мог видеть, что она унесла тарелки в небольшую пристройку, откуда вскоре вышла. Но тут что-то произошло, заставив ее согнуться и выронить свою ношу. Франц тут же заерзал, морщась от боли и пытаясь сесть, грозя опять испортить всю работу девушки по его перевязке. Непонятный приступ прошел спустя несколько минут, и девушка, касаясь живота, поспешила вернуться в дом, ставя посуду и обращая к нему мягкий взгляд, давая понять, что с ней все хорошо. Немец все же умудрился сесть, подсунув под спину подушку, и слегка кивнул ей.

— Sind Sie krank? [12] — поинтересовался немец, соображая, как объяснить, и кивнул ей, коснувшись живота и указывая на нее. Франц не мог похвастаться большими познаниями в области женского здоровья, а уж тем более на ранней стадии выявить признаки беременности, а потому списывал бледность и слабость Беатрис на полуголодное существование и тяжелые условия — еще бы, ведь ей одной приходилось тут со всем управляться. Он в тайне восхищался смелостью француженки. Она спасла жизнь врагу и дала ему кров и пищу. Не нужно быть гением, чтобы понять, что в условиях войны это могли расценить как предательство. Почему-то от мысли, что ей причинят вред, ему стало невыносимо, и он пообещал себе, что не допустит этого, пусть даже его нашпигуют пулями. Когда девушка подошла ближе, он кивнул ей на комнату, склонив голову к подушке, тем самым предлагая ей тоже отдохнуть. Запомнив то, что она сказала, с дичайшим акцентом Франц повторил по-французски, смотря девушке в глаза и ощущая странный жар, поднимающийся по телу:

— Reprendre des forces. [13]

— Non…pas de souci, [14] — Беатрис улыбнулась Францу. Разумеется, он заметил, что что-то не так…но немцу совсем не обязательно знать, что она беременна. Выздоровеет — и вернется к своим. Де Валуа решила не гнать солдата взашей, но и постараться при этом не допустить его стычки с мужем. Все это значит, Франц рано или поздно уйдет, и ему незачем знать подробности жизни Беатрис.

Француженка кивнула мужчине с улыбкой. Он прав. Им обоим нужен был отдых. Де Валуа еще раз проверила печь, прикрыла дверь в комнату Франца,оставив щель на всякий случай, и ушла к себе. В тот день она проспала долго и много. Именно тогда, после пробуждения, поняв, как долго Франц провел в одиночестве, Беатрис решила отдать ему несколько своих книг. А всю последующую неделю де Валуа занималась привычным хозяйством, следила за тем, как заживает рана Франца и обучала его французскому языку по книгам. В свою очередь, девушка и сама выучила несколько немецких слов.


___________________

1. Спасибо… (нем.)

2. Вам еще рано вставать… Рана не успела затянуться… Вы можете потерять сознание… Сядьте, аккуратнее… (фр.)

3. Франц… Майер… Вы спасли мне жизнь, я не знаю как Вас благодарить. (нем.)

4. Вы спасать меня…спасибо (фр.)

5. Чей это дом? (нем.)

6. Не стоит благодарности (фр.)

7. Приятного аппетита! (фр.)

8. Спасибо… (фр.)

9. Почему у вас в тарелке нет мяса? Вы много работали. Вам нужно есть мясо, чтобы восстановить силы. (нем.)

10. Это вам… (фр.)

11.Вам надо восстановить силы, Вы еще не здоровы… Располагайтесь… Если я Вам буду нужна, позовите, я услышу… (фр.)

12. Вы больны? (нем.)

13. Восстановить силы (фр.)

14. Нет…все в порядке (фр.)


========== Ave Maria ==========


Всю следующую неделю Беатрис посвятила заботе о нем и всеми силами старалась помочь ему немного адаптироваться к спокойной жизни. Она мягко что-то нашептывала ему, если он кричал во сне, когда ему снился очередной кошмар из прошлого, и даже решила слегка натаскать его во французском. За последнее он был ей очень благодарен, усердно изучая слова и давая аналог для нее на немецком. За неделю их языковой барьер слегка уменьшился, но некоторые вещи все еще приходилось объяснять жестами.

Франц и сам не заметил, как прошло целых семь дней под крышей дома Беатрис. Все это время девушка ухаживала за ним, промывала рану и бинтовала. С каждым днем силы возвращались к нему, и на восьмой день он проснулся, когда еще не рассвело. Судя по всему, его хозяйка еще не встала. В доме было прохладно — дрова в печи давно прогорели. Осторожно поднявшись, мужчина неспеша оделся, чувствуя тянущую боль в груди, но теперь она не мешала движениям. Тихо ступая, Франц дошел до печи, кинул туда остатки хвороста с пола и прикрыл заслонку. Сняв свою шинель с крючка, немец также тихо выскользнул за дверь на улицу.

Утро было тихим и морозным. Натянув заботливо залатанную девушкой шинель, Франц осмотрелся. Хутор стоял на краю того самого редкого пролеска, где их ждала засада. Значит, в полумиле отсюда была небольшая деревенька, где они пополняли запасы провианта. Учитывая, что гарнизон наверняка сильно поредел после атаки, склад не могли так быстро опустошить, а это значило, что у него есть шанс устроить для Беатрис сытный ужин — Майер прекрасно понял, что девушка скормила ему все свои запасы, за исключением круп, и не собирался оставаться неблагодарным. Хорошо бы, если бы тут еще водилась дичь… Впрочем, судя по местам, тут вполне могли быть зайцы. Подумав так, мужчина взял с собой бечевку, которую еще вчера заприметил под лавкой. Он спустился с пригорка и пошел через поле к пролеску. Пройдя немного вглубь, обходя стороной место бойни, он довольно улыбнулся: на свежем снегу петляла цепочка мелких следов. Присев возле дерева, Франц быстро смастерил простенькие силки и пошел дальше — может, что и подвернется.

Спустя полчаса неторопливого шага он вышел к деревеньке, где расположились остатки гарнизона, с севера. Тихо прокравшись вдоль заборов, он перебрался на другую сторону улицы и прижался спиной к дверям старого покосившегося амбара — именно там он и Кер устроили небольшой тайник с провизией, если бы повезло пережить наступление. На его счастье, никто не обратил внимания на сломанную доску в стене. Отодвинув ее, Франц, пыхтя, пролез внутрь и очутился в полумраке. Он прислушался, но все было тихо. Стараясь не переломать ноги о старый хлам на полу, немец пробрался к дальней стене, где под старой сломанной телегой было углубление в полу. Сунув туда здоровую руку, Франц вытянул пару походных мешков — сперва свой, потом друга. Тихо вздохнув, он переложит из запасов приятеля к себе банки тушенки и сардин. Кер навсегда остался там, в лесу, а эти продукты сейчас были девушке нужнее.

Прибавив к гостинцам еще пачку мыла и спички, мужчина повесил рюкзак на спину и направился к дверям, как вдруг услышал голоса. Скрывшись в тени, он через разбитое окно заметил, как по пустынной улице идут двое солдат. Лица их были ему незнакомы. Это могло значить только одно — к ним прибыло пополнение. Про себя отметив, что неплохо бы ночью сходить на разведку, Франц переждал, пока оба скроются из виду, и вернулся в лес тем же путем, радуясь, что с неба повалил снег: он успешно спрячет его следы за несколько часов. Проверив свою ловушку на дичь и ничего не обнаружив, Франц решил пока ничего не трогать и вернулся к дому девушки.

Остановившись у дверей, немец вдруг почувствовал непонятное смущение. Он не знал, как отреагирует девушка на его уход. Быть может, она обрадовалась, что он ушел. Или, может, огорчилась. А может ей вообще все равно. Обругав себя мысленно мокрой трусливой курицей, Франц все же решительно выпрямился и шагнул в дом, но так и замер на пороге, увидев бледное лицо девушки, которая едва не собиралась падать в обморок. Хотя на голове и плечах немца было столько снега, что его в пору можно было принять за снеговика, он, не раздеваясь, подошел ближе, поставил на стол мешок и быстро развязал его, так что на пол выкатилось несколько банок мясных консервов, пачка масла, соль, сахар и, кажется, что-то еще.

— Tout est bien, — с немецким акцентом выдохнул запыхавшийся от долгого перехода солдат. — Souper tardif, [1] — добавил он, смущенно улыбнувшись, не зная наверняка, правильно ли он употребил слово.


Болезненные приступы девушку больше не беспокоили, так что Франц и вовсе забыл, что Беатрис плохо себя чувствовала однажды. Волосы француженка постоянно держала собранными, платья оставались неизменным атрибутом ее одежды, шаль почти всегда была накинута на плечи, как бы тепло ни было в доме. К исходу недели де Валуа отдала Майеру практически весь запас вяленого мяса, но круп оставалось вдоволь. Впрочем, и сам мужчина активно шел на поправку. Беатрис с радостью думала о том, что ранение оказалось в итоге легким, заражения не произошло, сама рана затягивалась на глазах, а дееспособность Франца с каждым днем и движением возрастала.

Девушка искренне радовалась выздоровлению своего «подопечного», но не могла не изумиться и не испугаться в тот момент, когда, проснувшись утром восьмого дня, не обнаружила Франца в доме. Заправленная постель, чистый дом, никаких следов… Мужчины словно и не было всю эту неделю здесь. Единственное, что выдавало, что это все Беатрис не привиделось — сложенные стопкой книги в комнате Франца. Де Валуа старалась успокаивать себя словами и различными доводами, но не могла не выглядывать в окно или выходить из дома чуть ли не каждые пять минут. Она так изволновалась, что даже не смогла нормально поесть. Когда же к вечеру стало темнеть, а снаружи дома послышались шаги, Беатрис подняла замерший испуганно-выжидающий взгляд на дверь. Гамма эмоций, отразившаяся на французском личике девушки в тот момент, когда на пороге появился Франц, не поддавалась описанию. Де Валуа, не сводя взгляда с мужчины, осторожно поднялась из-за стола, за которым вышивала весь вечер.

Беатрис была, мягко говоря, шокирована. Поступком Франца, его словами… Он едва оправился, а уже успел сходить за едой. Для…нее? Нет. Для них. И пусть Франц еще не догадывался, что в этом доме их трое. На невысказанный вслух испуг в зеленых глазах Беатрис о том, узнал ли кто-либо о ней, мужчина вновь зачастил уже что-то по-немецки, успокаивая ее. А в голове и де Валуа все билось это глупое «Поздний ужин»…

Беатрис де Валуа. Возраст. Положение. За месяц привычная молитва-досье начала забываться. Потому что в доме был мужчина. Девушка перестала таскать дрова и хворост, стала хорошо питаться — и все благодаря немцу, который не желал уходить и оставлять ее одну. Теперь француженка молилась о том, чтобы муж, если он вернется до того, как ее покинет Франц, был благоразумен и не убил того, кто помог ей.

Время шло, шла война. С каждой неделей она была все ближе. А Беатрис, не получавшая писем от мужа уже больше месяца, стала подозревать, что немецкое наступление идет все глубже в страну. Она начала бояться, что уже оказалась в тылу врага. Что муж, зная, что она здесь одна, попытается прорваться к ней. Что в этом рывке он может погибнуть. А еще эти отлучки Франца и его молчание… Он возвращался целым и невредимым. И, радуясь его возвращениям, Беатрис все больше боялась, что его молчание о ходе войны не простое желание уберечь ее нервы. Де Валуа начали сниться кошмары. И чем быстрее таял снег, тем дольше и мучительнее были ее ночи.

В середине марта, когда сквозь снег показалась черная плодородная земля, Беатрис проснулась в холодном поту. Черные волосы, заплетенные на ночь в простую косу, растрепались и прядками прилипли к лицу. Было еще засветло, но девушка знала, что Франц уже ушел проверять свои ловушки. Он всегда так делал…а к его возвращению де Валуа успевала приготовить завтрак. Но в это утро…в это утро что-то погнало девушку прочь из дома в холод. Она даже не накинула на плечи шали. Плотная сорочка до пят, закрывающая ее тело, не могла согреть, но страх заставлял кровь бежать быстрее, согревая взбудораженное сознание.

Беатрис выскочила на улицу, вглядываясь в светлеющее небо. На горизонте она увидела мелькающие фигуры людей. Солдаты! Адриан!.. Беатрис, беззвучно шепча имя мужа, протянула руку в сторону далеких силуэтов. Но почти сразу тонкая рука упала — Беатрис поняла, что это не французская армия. Французы так не двигаются…совсем не так, как эти фигурки… Нет…не может быть…

Пугающая мысль, что ее опасения оправдались, оказалась последней каплей для измученного и впечатлительного сознания беременной женщины. Беатрис покачнулась, попыталась ухватиться за распахнутую дверь рукой, но пальцы поймали лишь воздух, перед взором изумрудных глаз потемнело, и Беатрис потеряла сознание. Бледная кожа, побледневшие от холода утра губы, белоснежная сорочка, очертившая беременный живот, и длинная черная коса, змеей вьющаяся по тонкому слою снега возле головы — именно такой Франц, вернувшийся этим утром из леса, увидел свою спасительницу.


Как измерить ценность жизни, и кто может дать ответ на то, насколько она ценна? Пожалуй, тот, кто почти потерял ее, кто стоял на краю гибели и вернулся назад. За что человек сражается с оружием в руках, за свою семью, за страну, за свой дом и свою честь? И если придет час выбирать — вернуться ли к прошлому или шагнуть в непонятное, туманное будущее, что он выберет?

Миллион подобных вопросов терзал ум Франца с тех пор, как Беатрис нашла его в лесу, брошенного своими товарищами и вычеркнутого из списков своего батальона, как погибший. Каждый вечер он твердил себе, что пора уже что-то решать. Дойти до ближайшего города, узнать, куда откомандировали его батальон… Только вот, что потом? В лучшем случае его восстановят в числе такого же пушечного мяса, и он снова пойдет в атаку в первых рядах, чтобы убивать и быть убитым такими же солдатами, как он, у которых тоже наверняка есть дома и семьи, есть те, о ком они должны позаботиться. Но, просыпаясь каждое утро, он первым делом топил печь, таскал воду, ходил в лес за дровами и иногда возвращался с добычей в виде куропатки или зайца. И знал, что Беатрис обязательно будет встречать его на пороге, закутавшись в теплую шаль, знал, что она улыбнется и помашет рукой, когда заметит его, поднимающегося на холм. После завтрака она займется уборкой или шитьем, а он возьмется починить что-нибудь в доме, где не хватало мужской руки. Вечером они будут сидеть у печи с книгами, а он огрызком карандаша на бумаге будет старательно выписывать новые слова, переспрашивая на смеси немецкого и французского. Она будет смеяться, морщась от его произношения и терпеливо поправлять его, а потом тихо поднимется, шепнув своим волшебным голосом «Bonne nuit»[2]. И снова и снова он не сможет уснуть полночи, ворочаясь и думая о том, что не в силах оставить ее тут совсем одну.

Это утро не было исключением. Франц, как обычно, отправился в лес и, побродив немного и обойдя все свои силки, которых смастерил уже довольно, довольно улыбнулся. Ночью в один из них попался довольно жирный заяц. Связав добычу, немец взял его за лапы и, поправив мешок на плече, собрался было повернуть назад, но тут вдруг слышал шум за деревьями и крики на родном языке. Внутри все сжалось от колючего страха. Стараясь держаться в тени деревьев, он пошел на звук и, обойдя холм с другой стороны, заметил, как по дороге мимо хутора марширует рота солдат, рядом с ними на повозках с лошадьми везли пушки. Командир, здоровый широкоплечий детина, громко лаял приказ пошевелиться и грозил всех сгноить в окопах. Поток солдат тянулся и тянулся, судя по всему, на этом участке фронта готовился прорыв. Все тело парня затекло, но он продолжал наблюдать. Он лег прямо на землю под укрытием корней дерева всего в нескольких метрах от дороги. Последними мимо него проехали двое офицеров на лошадях, переговариваясь довольно громко.

— Эй, Гутер, как думаешь, тут бабы то есть красивые? — сплюнул под копыта лошади тот, что ехал справа.

— Какие тебе бабы, Ганс, тут на милю вокруг одни брошенные лачуги…

— А тот хутор, что мы проезжали только что?

— Вряд ли, кто бы тут выжил в такой глуши…

Сердце в груди Франца застучало так часто, что, казалось, сейчас сломает ребра и вырвется наружу.

— Беатрис… — прошептал он, едва дождавшись, когда колонна скрылась из вида, и поспешил к дому, на последних метрах переходя на бег, борясь с желанием позвать девушку в голос. Картина, которую он увидел, заставила его на миг оцепенеть. Однако уже через секунду он склонился над девушкой, осторожно подхватывая на руки и внося в дом, опуская на постель в ее комнате. Не раздеваясь, он осмотрел ее, но не нашел следов крови или других повреждений — значит, просто обморок. От взгляда мужчины не укрылось то, что раньше скрывали просторное платье и платок — округлый животик, в котором уже давно зародилась еще одна жизнь, о которой он до сих пор не подозревал.

И вот теперь бравому немецкому солдату действительно стало страшно. А что, если случилось что-то серьезное и ей нужна медицинская помощь… Да, он знал, как лечить простуду, пищевое отравление, мог перевязать рану…но что делать с беременной женщиной? Пару раз глубоко вздохнув, Франц решительно поднялся, вскипятил воды и заварил отвар из трав, которыми пользовалась Беатрис. Прежде всего, девушке нужны были тепло и покой, поэтому он укрыл ее двумя одеялами. Солдаты, что он видел, наверняка шли в Одэнвиль. Там, по информации, был расположен штаб наступления, так что он не боялся, что кто-то заметит дым из печи. Не зная, чем себя занять, и не находя себе места от беспокойства, Франц сел рядом с постелью девушки, подперев подбородок кулаками, и начал гипнотизировать ее взглядом, отмечая, как бледность медленно покидает ее лицо. Он сам не знал, почему вспомнил молитву, которую когда-то слышал в их деревенской церкви, но, склонившись над девушкой, он провел рукой по ее волосам, тихо прошептав:

Ave Maria! Jungfrau mild,

Erhöre einer Jungfrau Flehen,

Aus diesem Felsen starr und wild

Soll mein Gebet zu dir hinwehen.

Wir schlafen sicher bis zum Morgen,

Ob Menschen noch so grausam sind.

O Jungfrau, sieh der Jungfrau Sorgen,

O Mutter, hör ein bittend Kind!

Ave Maria! [3]


Темнота была…долгой. И спокойной. Тихо, темно, спокойно. Но осознание, как было там, в этой пустоте и темноте, приходит лишь тогда, когда это состояние уже покинуто. В обмороке Беатрис не знала, что обрела покой. Но, очнувшись, поняла сразу же, как спокойно было в той тихой темноте. Никаких тревог… Вообще, де Валуа крайне редко падала в обмороки, даже, можно сказать, почти никогда. Она этим даже немного гордилась. Но, видимо, в этот раз она слишком перенервничала.

Очнуться ее заставило несколько вещей. По своей сути — прекрасных, и потому заставляющих хотеть прийти в себя. Хотеть жить.

Первым был аромат. Аромат трав, что так полюбились девушке в ее отшельнической жизни. Аромат, который был привычным, ежедневным, уютным и придающим сил. Именно поэтому первым признаком, что девушка очнулась, оказался глубокий вздох. И в этот вздох примешался другой запах — запах мужчины, который был рядом. Рядом несколько месяцев. Его голос, тихо шептавший молитву, заставил сознание встрепенуться и стряхнуть вязкое наваждение покоя. И еще…еще прикосновение, ласка, такая непривычная и такая заботливая, дарящая покой реальный, не искусственный. Теплая мужская рука, мягко касающаяся ее головы. Рука все того же мужчины. Которого здесь быть не должно. Прикосновение заставило девушку слегка улыбнуться. Но самым главным было не это…

Главным фактором, пробудившим Беатрис, заставившим ее полностью прийти в себя, стал толчок внутри нее. Первый толчок ее ребенка, которого она носила под сердцем. Девушка тихо охнула и распахнула свои изумительно зеленые глаза, устремив взгляд прямо перед собой.

Весь процесс «возвращения» Беатрис из временного забвения занял не больше двадцати секунд. Но лишь в момент затишья, после первого толчка, де Валуа осознала, что лежит в постели, в своей комнате, ей тепло, а рядом, действительно, Франц — ей не померещилось, и в воздухе витает аромат трав. Второй толчок ребенка заставил девушку окончательно поверить, что все происходит на самом деле. Тонкие руки француженки метнулись к животу, счастливая улыбка на миг появилась на ее губах. И лишь после она подняла взгляд на Франца…внезапно осознав, поняв, что он до сих пор ничего не знал…и что это он принес ее в дом, больше некому…

— Милый Франц…прошу, прости меня…что не сказала, — Беатрис говорила медленно, чтобы мужчина понял ее, но сияние ее глаз и радость затмили ее собственное беспокойство, — Прости, пожалуйста. Спасибо, что… — француженка запнулась, понимая, что такого сложного набора слов Франц не поймет, и максимально упростила свою речь, надеясь, что он поймет, что она хотела бы сказать куда больше, — Спасибо, что нашел и принес меня в дом.

Девушка повернулась немного на бок и, глядя в глаза немцу, отчетливо и мягко произнесла, находя его руку своей и прижимая к своему животу поверх одеял, благо ребенок затих.

— Франц, я замужем…ребенок от мужа. Мой муж является капитаном французской армии, — Беатрис была предельно честна. Раньше они об этом не говорили, но сейчас молчать было бы глупо и неправильно, неуважительно. Зеленые глаза просили прощения. И одновременно сияли, совершенно удивительно, так, как могут сиять только глаза женщины, которая готовится стать матерью.


Минуты тянулись медленно, мучительно медленно. Все, чего сейчас хотел Франц, это чтобы Беатрис очнулась, посмотрела на него своими изумрудными глазами и улыбнулась. Он боялся, что случилось что-то страшное. Однако одновременно с ее вздохом и резким жестом, которым она обхватила живот, он сам ощутил, как воздух хлынул в сдавленные легкие. Она была в порядке, она улыбалась, что-то быстро говорила ему, взяв его за руку и приложив ее к собственному животу. Удивительно, но даже сквозь плотную ткань одеял мужчина отчетливо ощутил легкий толчок. Хотя сейчас он не особо понимал, что это означало, просто опьяненный тем, что все снова в порядке. Спустя пару секунд, он все же заставил себя переварить смысл сказанных ею слов, но тут и так все было ясно. Она ждала ребенка от мужа, от француза, который, как и большинство мужчин, служил в армии. Удивительно, если бы это было не так. Наверное, ей было очень трудно решиться на то, чтобы выхаживать его и разрешить ему жить тут с ней, понимая, что ее муж может вернуться в любую минуту. Немец, наконец, сбросил шинель с плеч и, взяв стакан с отваром, осторожно передал его девушке, помогая ей сесть и придерживая чашку. Пока Беатрис утоляла жажду, он смотрел на нее, смотрел иначе. Он уже давно хотел сказать ей нечто очень важное, не дававшее ему покоя, но теперь понимал, что не имеет на это права. Поэтому только чуть улыбнулся, кивая, и, стараясь говорить правильно, ответил:

— Я рад, что с тобой все хорошо… сегодня ты будешь лежать в постели, я буду делать все, что делала ты по дому, сам…тебе нужно отдыхать, — он медленно провел рукой по ее животу и убрал руку, показав на себя. — Тебе не нужно волноваться…тебя и твоего ребенка никто не обидит. Пока не вернется твой муж, я буду вас защищать… — голубые глаза немца вспыхнули решительностью, но, видя ее взволнованный взгляд, Франц потупился.

Остаток дня прошел в покое. Франц, притворно-сердито хмурясь, пресекал все попытки Беатрис подняться с постели в тот день. Разделав тушку зайца и использовав остатки овощей, добытых на соседнем хуторе, он приготовил рагу по рецепту своей матушки, и заставил девушку съесть всю порцию, несмотря на ее красноречивые протесты и жесты, что она боится лопнуть.

С того дня жизнь Беатрис стала еще проще. Франц взвалил на себя все обязанности хозяина дома, причем делал это охотно, насвистывая какой-то веселенький мотивчик, когда колол дрова, таскал воду или мыл полы в доме. На долю девушки он любезно согласился оставить только готовку. Теперь он молчал меньше, стараясь больше времени проводить с ней.


____________________

1. Все хорошо… Поздний ужин (фр.)

2. Спокойной ночи (фр.)

3. Ave Maria! Пред тобой

Чело с молитвой преклоняю…

К тебе, заступнице святой,

С утеса мрачного взываю…

Людской гонимые враждою,

Мы здесь приют себе нашли…

О, тронься скорбною мольбою

И мирный сон нам ниспошли!

Ave Maria! (нем.)


========== Je t’aime ==========


Так прошел еще месяц, весна и тепло в этом году пришли рано. Жизнь Беатрис стала…легче. И спокойнее. Сказав Францу правду, девушка словно сбросила с плеч груз. Теперь она часто улыбалась, легче шла на контакт. Обмороков и ночных кошмаров в этот месяц больше не было. Майер, занимавший соседнюю комнату, стал для девушки необходимым, нужным. Она очень быстро привыкла к тому, что на него можно положиться. А дающий о себе знать малыш и ранняя весна, тепло заставляли радоваться каждому мигу. И за этой радостью Беатрис забыла о страхе, забыла о войне.

Теперь у Беатрис было больше времени для прогулок, которые были ей полезны. В один такой солнечный день, когда Франц был вновь занят делами по дому, а именно стиркой, которую француженка отдала с трудом и чуть ли не боем (всему виной ставший большим живот, который было уже ничем не скрыть и который не позволял нагибаться и, тем более, стирать), де Валуа вышла подышать воздухом. Она не уходила от дома, просто вышла погреться на солнышке.

Сначала она услышала, и лишь только потом увидела, что к деревеньке приближаются четверо мужчин. На них была французская форма. Кто знает, это ведь могли быть раненные, возвращающиеся из своих частей домой, или гонцы — откуда неосведомленной девушке было знать, что военное время порождает не только героев и жертв. На плодородной почве всеобщей нищеты и разрухи процветает дезертирство и растет число мародеров, которые ищут, чем бы поживится на брошенных территориях.

Мужчины тоже заметили девушку, и шедший впереди сделал знак остальным. Франц, взяв таз с бельем, как раз ушел в пристройку возле дома, так что ничего о нежданных гостях пока не знал. Именно это заставило сердце Беатрис ухнуть в пятки. Будь это немцы — де Валуа кинулась бы к Францу незамедлительно. Но то были французы. Муж? Посланцы от Адриана? Раненые? Де Валуа вскинула руку к лицу, прикрывая его от солнца, и поняла, что ее заметили. Вот что за сила дернула ее сегодня накинуть на плечи нарядную зеленую шаль… Девушка оглянулась на пристройку и взмолилась мысленно, чтобы немец не делал глупостей и не вышел ненароком раньше времени. Повезло ли ей? Французские солдаты подошли раньше, чем Майер вышел из «укрытия». Беатрис нарочно громко и на чистом беглом французском поприветствовала незваных гостей. С Францем она говорила медленнее и надеялась, что он услышит и поймет, не высунется.

— Виват Франция! Добро пожаловать добрым бойцам французской армии, — Беатрис дружелюбно улыбнулась, оглядывая мужчин, — Что привело доблестных офицеров к моему дому?

— Хозяйка, — видимо, «лидер» этой компании белозубо улыбнулся, но взгляд его был хищным. Де Валуа стало не по себе, но отступать ей было попросту некуда, — Не найдется ли у тебя, чем накормить гонцов? Приютишь ли четырех солдат в своем доме?

«Рыцари» врали в глаза, не пытаясь выдумывать чего-то залихватского. Беатрис, на свое несчастье в данной ситуации, оказалась слишком проницательна и умна, хотя и не догадлива.

— Деревня заброшена, потому французским воинам нет нужды тесниться в одной комнате одного дома, — девушка, говоря это, открывала дверь в дом и делала мягкий приглашающий жест, словно показывая этим, что в остальном не откажет. Мужчины, ухмыляясь и переглядываясь, вошли в дом.

— Возможно, господа желают умыться? И где же ваши лошади? — невинные вопросы оказали на «гостей» совершенно неожиданный эффект. Беатрис даже не успела понять, кто первым взвился. Наверное, самый нервный… Так или иначе, врать дальше французы не стали. Точно так же, как не остановило их и то, что Беатрис — откровенно беременна. Один из мужчин кинулся к ней, хватая за бедра, но де Валуа, вскрикнув, рефлекторно извернулась и залепила нахалу пощечину, заставив ошалело отскочить. К сожалению, подобный поступок привел лишь к волне ярости. Но француженка успела бросить в лицо мужчинам:

— Разве так отвечают на гостеприимство и разве так ведут себя с беременной женщиной?! Да будет вам известно, что я жена капитана французской армии Адриана де Валуа… — и откуда только в этой девочке столько решительного блеска в глазах? Впрочем, ее воспитание, вежливость и нравы мужчины бросили ей в лицо злым смехом. К удивлению самой де Валуа, она не растерялась, а, наоборот, разозлилась. Другой подошедший к ней вальяжным шагом мужчина навис над Беатрис и с хищной ухмылкой произнес:

— Что жена французского капитана делает на практически немецкой территории? Врешь, шлюшка, — сильные руки ухватили девушку за талию, а в следующий миг о крепкую мужскую голову с оглушительным грохотом разбилась тяжелая ваза. На пол посыпались осколки и первые весенние цветы. Француз медленно осел следом, а Беатрис разъяренной кошкой, готовая защищать в первую очередь своего ребенка, вперила ярко-зеленый взгляд в оставшихся трех негодяев. Но сделать она больше ничего не успела.


Этим утром ничего не предвещало беды, все шло своим чередом, и, когда Беатрис отправилась прогуляться, Франц с чистой совестью ушел в пристройку, прихватив с собой белье. Он не знал, сколько точно прошло времени, но вдруг услышал шарканье ног и взволнованный голос девушки, которая намеренно заговорила громче, чем было нужно. Деревянная дверь пристройки была сколочена наспех, и между досками имелись щели, так что Майер замер, видя, как вместе с девушкой в дом вошли четверо солдат французской армии. Последний задержался на крыльце, докуривая папиросу и давая себя рассмотреть. Если сперва немец думал просто отсидеться, теперь он понимал, что все гораздо серьезнее. В доме с Беатрис были отнюдь не солдаты — мародеров выдавала и манера держаться, и видавшая виды одежда, кое-какие детали которой заменила чужая форма, — в частности, на ногах мужчины Франц с легкостью узнал немецкие сапоги. Мужчина скрылся в доме, а через несколько минут раздался крик Беатрис, а следом что-то грохнуло. Сердце заколотилось у Майера как бешенное, и, оглядев в пристройку в поисках чего-нибудь полезного, он схватил стоящие у стены деревянные грабли. В два прыжка оказавшись у двери в переднюю, мужчина замер, понимая, что сразу с четырьмя противниками просто не справится. Пришлось соображать очень быстро.

Оглушенный Беатрис солдат лежал на полу без движения, а трое его друзей явно готовились наказать девушку за ее выходку. Один из них подскочил к ней сбоку, заломив ее руку за спиной, другой хватая за волосы, второй мужчина отвесил девушке звонкую пощечину, так что левая щека француженки тут же вспыхнула, словно обожженная.

— Сейчас мы тебе покажем, дрянь, — третий принялся было расстегивать брюки, но тут в дверь раздался стук. Все трое замерли.

— А говорила, тут в округе нет никого…эй, Поль, иди проверь, — кивнул темноволосый мужчина со шрамом на левом глазу тому, что ударил девушку. Тот ругнулся, выхватив из-за пояса нож, и ушел в сени. Толкнув дверь, он остановился на пороге, никого не увидев, а в следующую секунду получил сильный удар в живот граблями. Франц тут же зажал ему рот рукой, чтобы противник не успел издать лишних звуков, и оттащил его от двери. Прихватив нож, он шагнул в дом, громко крикнув на немецком:

-Hände hoch! [1]

Как он и рассчитывал, это ввело противников в ступор и дало ему несколько драгоценных секунд. Первым, на кого был нацелен удар, оказался державший Беатрис светловолосый парень, примерно одного с Францем возраста. Немец ударил его ножом, ранив в плечо и заставляя выпустить девушку.

— Cachez! Vite! [2] — успел крикнуть Франц, ставя подножку второму противнику, который потянулся к револьверу на поясе. Оружие вылетело из пальцев и отлетело в сторону к печке. Блондин, между тем, отошел от первого шока и прыгнул на немца сзади. Франц перебросил его через себя и ударил каблуком ботинка в кадык. Противник захрипел, начиная дергаться, но обученный технике боя Майер знал, что он уже не поднимется. Последний из нападавших оказался самым опытным. Выхватив кинжал из-за пояса, он начал кружить по комнате, нанося удары в жизненно важные точки. Безоружному Маейру пока оставалось только уворачиваться без возможности атаковать самому. Он успел краем глаза заметить, что Беатрис не ранена. Сейчас он не думал о том, что в этой схватке может не выжить. Но в это время в себя пришел тот француз, кого девушка оглушила вазой и, оценив обстановку, улучил момент, хватая немца за ногу. Франц, не ожидавший этого, ударил его носком сапога в лицо, но не удержал равновесие и упал на спину. Этим тут же воспользовался противник, выбивая у него ногой кинжал.

Подняться ему уже не дали. Тип со шрамом навалился сверху, ударив его ножом, и если бы немец вовремя не увернулся, нож вонзился бы ему в горло. Франц обеими руками сжал чужое запястье, но с каждой секундой лезвие опускалось все ниже, упираясь ему в шею. Немец начал терять силы, чувствуя, как пот струится по лицу.

— Cours…Beatrix, [3] — прохрипел он, понимая, что, закончив с ним, негодяи примутся за нее.


От удара по лицу Беатрис вновь вскрикнула. От былой строптивой ярости в миг не осталось и следа, глаза наполнились слезами. Наверное, новая волна сопротивления поднялась бы в девушке через минуту, но она ничего не успела — появившийся Франц заставил де Валуа воспрянуть духом. Только боль в руке и горящая щека удержали француженку от выкрика имени Майера. А, оказавшись на свободе, Беатрис и вовсе возликовала: она поверила в абсолютную безоговорочную победу Франца. Казалось, она совершенно не услышала призыва спрятаться. К сожалению, жизнь — не сказка. Здесь не все и далеко не всегда бывает так, как представляется людям. Каким бы опытным ни был Франц, справиться одному с четырьмя противниками ему было, мягко говоря, трудно.

Беатрис с ужасом и разлетающейся вдребезги наивной жаждой прекрасной победы наблюдала за тем, как оставшиеся два из четырех противника берут верх над ее защитником. Беглый взгляд по комнате — и девушка, ведомая инстинктом, кинулась к револьверу у печи. Будучи женой капитана и в принципе отнюдь не глупой девушкой, она умела стрелять не только в теории. Адриан, оставляя жену в глуши, на всякий случай обучил ее обращению с оружием и стрельбе. Более того, де Валуа хранила под подушкой подарок мужа — небольшой «женский» револьвер на всякий случай. Оружие, которое подобрала француженка, оказалось чуть ли не в три раза тяжелее, но Беатрис этого ожидала. Ее скорее пугала собственная медлительность из-за тяжести беременного живота, нежели то, что она не сможет спустить курок.

«Бежать? Серьезно, Франц? Как же мало ты еще знаешь меня…» — зеленый взгляд, полный решимости и стали, впился в светловолосый затылок. Она не позволит никому хозяйничать в ее доме. Бить ее и калечить ее защитника, кем бы он ни был. Беатрис взвела курок. Тихий щелчок заставил измениться в лице мародера, что пытался проткнуть ножом Франца, но более он никак не успел среагировать. Оглушительно грохнул выстрел. Беатрис, стреляя, зажмурилась, но предварительно успела прицелиться. Ей повезло — она не видела, в отличии от Франца, как разносит голову мародера, как кровью и серым веществом покрывает лицо немца и обрызгивает последнего живого француза.

Беатрис открыла глаза и охнула, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу от открывшейся картины, а руки трясутся от тяжести револьвера и отдачи после выстрела. И, несмотря на ужас, побелевшее лицо и слабость, решительности в зеленых глазах не поубавилось. Де Валуа подняла взгляд на последнего мародера, которому до этого уже досталось от нее вазой, и медленно подняла дрожащие руки с револьвером, снова взводя курок.

— Франц! — голос Беатрис сорвался, когда она позвала, не сводя взгляда со своего врага. Девушка была напугана всем, но более всего — совершенно притихшим ребенком у себя под сердцем. Она не хотела убивать снова и очень надеялась, что не придется…но что-то подсказывало ей, что, если будет необходимость — она выстрелит. И мужчина, на которого было нацелено дрожащее оружие, видел это так же хорошо, как она осознавала. Пожалуй, не так страшно, когда на тебя смотрит мужчина, уверенно нацелив дуло в определенную точку, как тогда, когда на этом месте взволнованная и испуганная женщина, руки которой с трудом удерживают опасную «игрушку», готовая выстрелить при малейшем шорохе.


Лезвие ножа опустилось еще ниже, проколов кожу около ключиц, так что на воротнике серой рубашки появилось бурое пятно. Франц крепко стиснул зубы, собираясь с силами, и тут внезапно раздался выстрел, а его противник разом ослабил хватку. На лицо брызнула кровь, смешанная с мозгом из пробитого с левой стороны черепа, и немец, обретя свободу, с отвращением спихнул тело с себя, вскакивая на ноги. Беатрис, бледная как смерть, трясущимися руками сжимала револьвер, направленный на последнего из четверки, но Майер понимал, как и она сама, на еще один выстрел сил у нее хватит.

— Ne tirez pas! Sʼil vous plaît! Ne tirez pas! [4] — мужчина, зажимал рукой сломанный Францем нос, но кровь все равно текла между пальцами, превращая сказанное в какое-то комичное кваканье. Он не пытался напасть или бежать, понимая, что его жизнь сейчас в хрупких руках беременной женщины и немецкого солдата, неизвестно почему вставшего на ее сторону.

А Маейр уже был рядом с девушкой, одной рукой мягко забирая у нее оружие и наводя его на противника, другой осторожно обнял девушку за талию, поддерживая и доводя до лавки, давая сесть и чувствуя, что она вся дрожит. На левой щеке алел след от пощечины, но больше никаких повреждений он не заметил, крепко сжимая ее пальцы в своей ладони, словно в попытке успокоить.

— Все хорошо, Беатрис… Тебя никто не обидит больше… Будь здесь… Я вернусь, — тихо сказал он девушке по-французски и выпустил ее руку. Подойдя к мужчине, Франц дернул оружием вверх, приказывая мародеру подняться. Тот подчинился, подняв обе руки вверх и беспрестанно хлюпая носом. Франц указал ему на труп товарища с пробитой головой, давая понять, что хочет, чтобы тот взял его с собой и шел вперед. Мародер поколебался, но как только палец Майера лег на курок, снова подчинился, подхватил тело под руки и поволок спиной вперед на улицу. Затем он вернулся и вынес второго мертвеца. В доме теперь ничего не напоминало о случившемся, не считая кровавого следа на полу и осколков вазы.

Продолжая держать француза на мушке, Франц заставил его погрузить тела на телегу, которая нашлась за пристройкой. Все это время француз продолжал лепетать о том, чтобы его пощадили. Велев ему впрячься вместо лошади и захватив лопату, Майер вместе с ним спустился с хутора к лесу, где, пройдя немного, вручил ему лопату и приказал выкопать яму. Когда все было исполнено, они вдвоем скинули трупы вниз. Занятый работой, немец не заметил, что его пленник успел вытащить у одного из трупов охотничий нож.

— Non, ne me tuez pas je vous en supplie! [5] — в очередной раз пробормотал пленник и, стоило Францу слегка отвернуться, выкинул вперед руку с ножом. Лезвие рассекло бровь немца, и правый глаз залила кровь, но Франц успел выстрелить. Пуля пробила гортань врага, и последний из обидчиков Беатрис повалился в яму на тела своих приятелей.

Выругавшись, Франц оторвал ткань от рукава, чтобы остановить кровь, и, сплюнув в яму, взялся за лопату, спустя несколько минут успешно зарыв неизвестных. Ему повезло, что земля уже была мягкой, иначе бы провозился он долго. Он вернулся на хутор, кое-как смыв в пристройке с лица кровь и грязь, и вошел в дом, с порога позвав:

— Беатрис! Я здесь, все хорошо…


Стоило Францу приблизиться, как сильнейшая волна слабости накрыла Беатрис. Каким чудом она не потеряла сознание — остается неясным, но руки ее ослабли, ноги словно стали ватными. Поэтому револьвер де Валуа выпустила сразу, позволяя Францу забрать инициативу. Несмотря на совершенно жуткий внешний вид, француженка прильнула к немцу, когда он ее поддержал и усадил на лавку, а всю ее била дрожь. Успокаивающие слова мужчины заставили Беатрис выдохнуть и несколько расслабиться. Тут же не замедлил отозваться легким толчком ребенок, что заставило девушку и вовсе отвлечься от происходящего. Тонкие ладошки медленно поглаживали живот, словно успокаивали дитя, а сама девушка глубоко дышала, стараясь остановить головокружение.

Все действия мужчин Беатрис словно пропускала мимо себя, ее взгляд замер, устремленный на осколки вазы. И лишь когда дом окутала тишина, де Валуа словно очнулась. Испуганный взгляд заскользил по стенам и полу, по сдвинутой в борьбе мебели. Если бы не осколки, кровь и беспорядок, девушка поклялась бы, что ей это все лишь привиделось. Медленно поднявшись, опираясь рукой о стену, Беатрис взялась за уборку. Она прибиралась в тишине, не напевая, как делала это обычно. В итоге не осталось следов крови нигде, осколки де Валуа собрала и выбросила в овраг, заодно чуть прогулявшись и подышав воздухом. Единственное, что Беатрис не стала делать, это возвращать мебель на свои места, справедливо рассудив, что еще больше напрягаться не стоит. Франца все не было, и Беатрис, ощущая, что уборка успокоила ее и дрожь отступила, ушла в свою спальню, чтобы переодеться. Шаль и испачканное платье полетели на пол. Однако одеться как следует в чистое Беатрис не успела, услышав открывающуюся дверь и окутывающий теплом голос Франца. Набросив на себя свободное светлое платье, которое больше было пригодно для носки летом (сейчас для него было бы слишком холодно), де Валуа почти выбежала к своему защитнику. Вид окровавленной и мокрой рубашки, все еще слегка кровоточащей рассеченной брови и усталого, но чистого, лица заставил слишком впечатлительную в последнее время Беатрис испуганно и радостно выдохнуть:

— Франц!

Пожалуй, Беатрис плохо понимала в тот момент, что делает. Или понимала и не хотела себя остановить. Так или иначе, девушка, едва не споткнувшись о коврик на полу, бросилась к Францу на шею, так что только длинная черная коса успела взметнуться. Тонкие руки с неожиданной силой обвили мужскую шею, раздался тихий всхлип. Француженка, до сих пор не пролившая ни единой слезинки на памяти Майера, спрятала лицо на его груди и расплакалась. Тихо, почти беззвучно, но женские плечи отчаянно задрожали, пальчики вцепились во Франца так, словно он был единственным смыслом в ее жизни. Она снова прошептала:

— Франц… Франц, я так испугалась… Я…я убила человека…ведь я его убила? — сбивчивая речь смешалась с судорожными вздохами, но немцу интуитивно удавалось все же понять, что бормочет Беатрис. Вновь тихий всхлип сорвался с ее губ, а затем девушка подняла лицо и посмотрела в глаза Франца снизу вверх. Ее лицо было мокрым от слез, кончик носа стал красным, а кажущиеся бездонными из-за влаги глаза смотрели с внезапным беспокойством:

— Тебя ранили? Что-нибудь болит? У тебя кровь…это твоя, я знаю, — дрожащие и отчего-то ледяные пальчики коснулись сначала ключицы немца, а затем рассеченной брови. Беатрис всхлипнула снова, на этот раз уже беззвучно, и, как будто пытаясь взять себя в руки, заговорила снова:

— Надо промыть…и посмотреть, сильно ли тебя задело на груди, — де Валуа опустила взгляд, и с ресниц вниз на платье сорвалась крупная слезинка, а девушка сделала полшага назад, чтобы, наверное, сходить за треклятым одеколоном и бинтами, но замерла, когда почувствовала, что ее не отпускают. Сильные удержавшие ее руки заставили Беатрис вновь поднять взгляд на мужчину и прошептать, — Франц…


Увидев девушку, Франц был готов к тому к чему угодно, но только не к этому. Беатрис, несмотря на свое положение, в мгновение ока оказалась рядом и прижалась к нему крепко и по-детски доверчиво, словно ища защиты, хотя самое страшное уже миновало. Ее тонкие руки обвили его шею, и она вся задрожала от тихих рыданий.

— Тише, все уже кончилось, больше не будет ничего страшного, Беатрис… Ты спасла мне жизнь, снова, — он старался говорить спокойно, правильно выговаривая слова на чужом языке. Она продолжала что-то тихобормотать, а он просто обнял ее узкие плечи, осторожно поглаживая по спине, уткнувшись носом в темные волосы и ощущая их аромат. От девушки всегда пахло теплом, домом, уютом и чем-то еще. Раньше Майер невольно ощущал этот аромат, когда она сидела рядом с ним вечерами, починяя одежду или читая ему, или когда накрывала на стол и ставила рядом с ним миску, так что он видел тонкую венку на ее запястье. Сейчас же все вокруг как будто затихло, словно переживая вместе с ними чуть не случившуюся тут трагедию.

Немец хотел спросить у девушки, как она себя чувствует, не нужно ли ей чего-нибудь, но все слова застряли у него в глотке, когда она подняла на него заплаканные глаза, сейчас оказавшиеся двумя темными омутами, которые затягивали в себя. И немецкий солдат утонул без единого шанса на спасение. Ее пальчики коснулись его ключицы, затем потянулись к ране на брови, но он легко перехватил ее ладонь, смотря Беатрис прямо в глаза. Она слегка отстранилась, но не могла уйти дальше, ведь одна его рука по-прежнему лежала на ее талии, а вторая мягко удерживала тонкие пальчики.

Францу показалось, что тишина вокруг них натянута как тетива, и, спустя пару мгновений, ему почудилось, что он слышит тонкий звон. Это подействовало словно тычок в спину, минуя ребра и вонзаясь прямо в сердце, отметая все запреты между ними двумя. Губы немца осторожно коснулись ладони француженки, скользнули к запястью, оставляя на нем осторожный поцелуй. Вторая рука потянула девушку ближе, и Беатрис уже спустя мгновение ощутила его губы на своем лице, щеках и, наконец, любую попытку остановить его словами прервал настойчивый поцелуй в губы.

Нельзя было сказать, что думал в этот момент Майер. Он и сам не знал. В этот миг все смешалось в какой-то невообразимый клубок, распутать который он уже был не в силах. Свои, чужие, война, смерть, одиночество и предательство, кровь и огонь…и посреди всего этого ада она, чистая и светлая, как сама жизнь, как ее родительница, как символ всего, за что стоит сражаться, ради чего стоит жить и дышать. Ради одной ее улыбки, ради этих прекрасных глаз Франц Майер был готов на все. Рядом с ней он вдруг ощутил себя сильным, почти неуязвимым и непобедимым. Он не знал, что это за чувство, но оно окрыляло, оно давало ему силы и ощущение ее теплых губ сейчас не могло сравниться ни с чем в целом свете. Между тем девушка в его руках перестала дрожать, но стояла, боясь даже дышать. Это слегка отрезвило потерявшего голову парня, и он мягко прервал поцелуй, сжимая ее ладонь в своих руках и смотря на ее лицо, отмечая, что бледные щеки налились румянцем.

— Pardonne moi, [6] — тихо выдохнул мужчина, в последний раз касаясь губами ее руки и всем своим видом давая понять, что не сделает ничего более, если она не захочет.


Снова спасла его жизнь… Да, пожалуй, так и есть. А она и не заметила, не поняла. Была слишком напугана и слишком…на инстинктах, чтобы понять. Только вот сейчас, когда Франц сказал, Беатрис поняла. И ничего не могла с собой поделать, продолжая беспокоиться и заботиться о мужчине. Наверное, это все материнские инстинкты…

Де Валуа смотрела в глаза Франца в ответ, но так и не смогла прочитать его взгляд. Она была слишком слепа все это время…или же Франц слишком хорошо скрывал свое отношение к ней. Но миг — и мягкие, трепетные, непостижимо любящие прикосновения губ к ее ладони, запястью, щекам заставили Беатрис замереть и забыть о том, что надо дышать. Ее тело вновь пробила мелкая дрожь, но на этот раз — от неожиданного удовольствия. Как давно никто не целовал ее…никто не касался так.

Собственно, именно это осознание и воспоминание о муже и заставило де Валуа вовремя попытаться остановить немца. Она едва начала произносить его имя, как его губы накрыли ее поцелуем. Настойчивым, неотвратимым, полным невысказанной еще любви, трепетным. Беатрис застыла, в одно мгновение забыв обо всем, потрясенная тем, что Франц все-таки поцеловал ее в губы, и тем, каким оказался его поцелуй. Широко раскрытые зеленые глаза быстро высохли, о слезах француженка забыла напрочь. И самое страшное, что потрясло Беатрис до глубины души, было то, что она…не сопротивлялась. Да, она не ответила на поцелуй так, как следовало бы, но и не оттолкнула, не запротестовала, не ударила Франца по лицу. Она даже губы не сомкнула. А отсутствие отказа — это то же согласие.

Пока де Валуа лихорадочно соображала, едва дыша, мужчина словно пришел в себя. Он немного отстранился и снова посмотрел на нее, а на девушку в ту же секунду обрушились все мысли о реальности произошедшего, о всей драматичности и катастрофичности ситуации. Зеленые глаза блеснули, но уже не слезами, а чем-то новым, странным, скрытым. Первая тайна от мужа? Похоже на то… Щеки вспыхнули, Беатрис чувствовала это. Нужно было что-то делать…оттолкнуть Франца, уйти, выгнать его в конце концов… А она продолжала стоять в его руках, потрясенная и оглушенная произошедшим.

— Прости, — тихий выдох заставил девушку вздрогнуть и отпрянуть назад, полностью выскальзывая из крепких мужских рук, которые, впрочем, не стали больше удерживать.

— Так нельзя… Франц, я замужем, я беременна, я… — отчаянные нотки в голосе сорвались, Бестрис тряхнула головой и, обхватив себя за плечи, сделала еще шаг назад. В этот момент она казалась еще более хрупкой, чем обычно, совсем одинокой и беззащитной. Но Францу удалось побороть себя и не сделать к ней шага, за что де Валуа была ему очень благодарна. Она тихо прошептала, не глядя мужчине в глаза, скулы ее продолжали алеть:

— Давай…забудем. Ничего не было…весь этот день…просто дурной сон…я… — девушка снова осеклась. На памяти Франца Беатрис еще никогда так не переживала и никогда так не лишалась дара речи. Ее потрясение было очевидно. Француженка снова чуть тряхнула головой и быстро ушла в свою комнату, чтобы больше из нее не выходить. Она даже не пожелала Францу спокойной ночи. Она не знала, как переживает все произошедшее Майер, но сама почти весь вечер молилась и просила у отсутствующего мужа прощения. Она пыталась примириться с собой, со своим положением.

Засыпала девушка в ту ночь тяжело. А когда, утомленная переживаниями, уснула, то увидела совершенно жуткий сон. В ее дом вломились четыре мародера, ее чуть не изнасиловали, но внезапно появился Адриан и спас ее, но, стоило ему отвернуться, как Беатрис сама выстрелила ему в спину, а Франц, возникший совершенно непонятно как рядом, забрал у нее оружие и поцеловал так, словно она все сделала правильно. Беатрис проснулась в ночи с громким вскриком на губах, снова в слезах, отчаянно дрожа.

Де Валуа не поняла, как в темноте спальни появился Франц. Она едва не спутала сон с реальностью и, всхлипнув по осознании, протянула к мужчине руки, словно ребенок:

— Франц…мне…приснилось… — что именно приснилось Беатрис, Франц так и не узнал. Стоило ему обнять хрупкое женское тело, как француженка потянулась к его губам, зарываясь тонкими пальчиками в светлые волосы. А как только он ответил на ее поцелуй, дрожь утихла, горячее дыхание обоих слилось в одно. Любой бы мужчина на месте Франца понял, как он нужен. Нужен до боли в легких, до отчаянного крика. Когда и как Беатрис потеряла почву под ногами? Когда перестала чувствовать себя спокойно и уверенно в одиночестве? Как ей стали необходимы поцелуи Франца? Как, во имя Всевышнего, он стал…незаменимым? Беатрис просто потерялась, запуталась и испугалась…или это ее осознанный выбор? В этот момент, когда она во второй раз за сутки прильнула к Францу всем телом и впервые сама его поцеловала, на эти вопросы ответов было не найти…


Когда девушка отстранилась от него, видимо, шокированная его поступком, на Франца словно вылили ушат холодной воды. То, что Беатрис была так сдержана, могло значить что угодно, а что именно — он и предположить не мог. Лучше бы она накричала на него, отвесила бы пощечину и приказала убираться на все четыре стороны. Тогда это было бы верно, тогда это было бы понятно, но вместо этого она лишь тихо предложила обо всем забыть. Немец кивнул, но скорее просто на автомате. Она ведь сама понимала, что забыть не получится. И их отношения уже никогда не станут прежними. И еще Франц понял, что не может оставаться тут. В основном потому, что знал, это может повториться. И он хотел, чтобы это повторилось.

День и правда выдался кошмарный, поэтому он не винил девушку в том, что она ушла к себе и не вышла до вечера. Он не настаивал на общении, скорее, наоборот, сам не хотел попадаться ей на глаза. Ведь тогда бы снова пришлось начать извиняться и врать о том, что он все забудет. От мыслей помогла отвлечься работа. Он расставил скудную мебель по местам, принес дров и затопил погасшую печь. Отнеся воды в пристройку, он как следует вымылся и протер одеколоном ссадины. Окровавленную рубашку он оставил до утра в тазу с водой и, натянув на голое тело темную рубашку, которую ему недавно пожертвовала девушка, вернулся в дом.

Кусок не лез в горло, поэтому, выпив пустой воды, он завалился на свою кровать, пытаясь уснуть и одновременно прислушиваясь к тишине в доме. Где-то в подвале скреблась мышь, да и только. Прошел час, затем другой, а сон все не шел к нему. Промаявшись еще с полчаса, он сел, зажег свечу и, выудив из стола карандаш и бумагу, принялся старательно писать письмо, которое собирался оставить утром на столе. Он понимал, что уйти, не попрощавшись, будет подло. Однако он успел написать лишь «Дорогая Беатрис…», когда услышал вскрик в соседней комнате.

Спружинив с постели как по боевой тревоге, Франц не успел даже застегнуть рубаху как положено, оказываясь на пороге комнаты девушки со свечой в руках и тут же опуская ее на полку. Увидев заплаканную девушку, немец облегченно вздохнул, подходя, и, не спрашивая разрешения, притянул ее к себе, касаясь губами ее виска, чувствуя, как она сама обнимает его, гася свою дрожь в его руках. Он хотел спросить, что напугало ее во сне, но не успел. Легкое дыхание коснулось его шеи, а стоило ему склониться, как губы девушки сами нашли его и уже не отпустили.

«Пусть утро никогда не наступит, пусть не наступает,» — подумал отстраненно Франц, крепче обнимая Беатрис, углубляя поцелуй и чувствуя ответную реакцию. Стараясь не задеть ее ненароком, немец вытянулся на постели, ложась на бок и устраивая ее в своих руках. Не прерывая поцелуй, одной рукой он осторожно поглаживал ее по щеке, затем спускаясь по шее вниз, мягко касаясь вздымающейся груди, и остановился на округлом животике, словно проверяя, не тревожат ли они своим сумасбродством чей-то мирный сон.

В тусклом свете свечи их лица были очень близко друг к другу, и когда немец лишь слегка отстранился, давая обоим глотнуть воздуха, Беатрис могла видеть свое отражение в его темных глазах. Франц ничего не сказал вслух, но она легко смогла разобрать беззвучное движение губ, произносящих:

— Je tʼaime… [7]


Мужчина мягко перехватил инициативу в поцелуе, углубляя его. Беатрис так же мягко поддалась, давая целовать себя и отвечая, и позволила лечь рядом. Бережное прикосновение руки едва не заставило девушку задохнуться от переполнившей ее благодарности. Тонкая хлопковая сорочка скрывала ее тело, но не могла не передать тепло прикосновения. И стоило руке Франца мягко замереть на ее животе, как де Валуа едва ощутимо вздрогнула.

«Что ты творишь, Беатрис? Как ты можешь… Ты не просто замужем, ты беременна… Остановись. Останови его… Остановись, пока не стало слишком поздно, Беатрис!.. Ты будешь проклинать себя за каждый миг. Прекрати это…»

Франц разорвал поцелуй, но не расстояние между ними, и француженка замерла, едва взглянув в его глаза. Сердце колотилось, словно бешеное, а сама Беатрис чувствовала себя так, будто очень-очень медленно наклоняется над пропастью и начинает падать. Его губы прошептали «Люблю» — и Беатрис сорвалась вниз. Слишком поздно… Тонкие пальчики вновь притянули Франца ближе, девушка мягко коснулась губами его губ, только что произнесших приговор им обоим.

«Он мне нужен… Нужен, необходим, как воздух… Я не смогу без него… Я не могу больше быть одна, больше не могу… Прости меня, Адриан, молю, прости… Где бы ты ни был… Но без Франца я не буду счастлива…»

На этот раз поцелуй прервала Беатрис. Зеленые глаза, в свете свечи ставшие почти черными, посмотрели в глаза немца с обреченностью и решимостью. Как она будет жить с этим чувством вины и предательства — ей только предстоит узнать. Майеру вся степень отчаяния будет не ясна, хотя страх никуда не денется… Но де Валуа уже решила. Поцеловав его — сделала выбор. И сейчас собиралась идти до конца.

Дрогнувшей рукой Беатрис мягко подтолкнула Франца в плечо, заставляя лечь на спину. И если в первое мгновение мужчина и мог подумать, что она устроится на его груди для сна, то эффект произведенный ее следующим действием де Валуа сохранит в своей памяти на всю жизнь. Француженка с удивительной для ее положения ловкостью приподнялась на локте и через мгновение уже сидела на бедрах Майера, глядя ему в глаза.

Беатрис молчала, ее глаза сияли все тем же решительно-обреченным блеском, длинная черная коса оказалась на плече спереди, белая сорочка в таком положении казалась полупрозрачной, очерчивая сквозь ткань линии ее тела и округлый животик. Руки девушки уперлись Францу в плечи, она вновь склонилась, целуя его губы и тем самым лишая любых протестов. Она так решила.

Не прерывая поцелуя, Беатрис скользнула почти невесомыми прикосновениями по груди Франца, расстегивая рубашку и опускаясь еще ниже. Колени девушки уверенно и крепко сжимали бедра мужчины, словно протестуя против любых возможных попыток вырваться. Пальчики девушки скользнули под ее же рубашку, но подцепили штаны Майера, приспуская вниз. Все это время Беатрис не разрывала поцелуя, чувствуя, как к горлу подкатывает очередная волна слез, но отступать девушка не собиралась.

«Он нас не обидит… Он нам нужен, малыш… Он не причинит нам вреда… Он любит твою маму… А значит, любит нас обоих… Ты же веришь маме? Он будет нам опорой, защитником, он будет рядом, он будет нас любить… Я обещаю никогда не давать тебя никому в обиду. Я всегда буду рядом, всегда буду защищать тебя… Но твоя мама больше не может быть одна… Малыш, все будет хорошо… Он нас не обидит…»

Первый вздох Беатрис, когда Франц стал с ней единым целым, был скорее испуганным, чем довольным — пути назад нет. Следующий вздох и еле уловимый стон оказались горько-сладкими, а губы девушки, выпрямившейся на Франце, шептали слово «Прости» беззвучно и безвозвратно.

Неясно было, у кого просит прощения Беатрис, у Франца, Адриана, своего пока еще не рожденного ребенка или себя…скорее всего, у каждого. Но девушка не дала мужчине ни шанса спросить — ее пальчики впились в его запястья, а глаза долгое время оставались закрытыми в противоположность губам.


Многие говорят, что иногда, в момент опасности, время замедляется, и ты видишь все окружающее как в замедленной съемке, на какие-то мгновения выпадая из реального мира. Раньше Франц не верил этим рассказам, пока это не произошло с ним. В ту самую минуту, когда Беатрис настойчиво оборвала ей же инициированный поцелуй, и тонкая рука несильно, но требовательно уперлась ему в плечо, вынуждая вытянуться на кровати. Немец облизал пересохшие вмиг губы, уступая ее желанию и лишь гадая, что она собирается делать. Все ее движения, потерявшие вдруг размеренную плавность и осторожность, говорили о том, что она не собирается спокойно уснуть.

Из груди Майера вырвался лишь короткий вздох, когда Беатрис оказалась сидящей на нем сверху, а тонкие пальчики скользнули по его груди, расстегивая единственную застегнутую пуговицу, и прошлись по коже сверху вниз, также ловко расстегивая пояс брюк и сдергивая ткань, через которую и так прекрасно ощущалось его возбуждение. Франц хотел было приподняться, но девушка с неожиданной силой сжала его запястья, выпуская лишь на миг, чтобы помочь себе, а затем он уже ничего не мог поделать со своим телом, по венам которого будто пустили раскаленную лаву вместо крови. Немец не был новичком в делах любовных, но все же с тех пор, как год назад покинул дом, больше не прикасался к женщине. И уж тем более, никогда бы подумал, что Беатрис так уверенно и настойчиво перехватит инициативу.

Как только она сжала его, двинувшись, и едва слышно вздохнула, время снова потекло в привычном ритме, и Франц лишь осторожно опустил руки на бедра девушки, приподняв ткань ночной рубашки, поддерживая Беатрис и одновременно помогая двигаться. Собственное дыхание начало учащаться, а взгляд неотрывно следил за выражением лица француженки в полумраке комнаты. Тонкие губы тихо повторяли что-то, что он не мог разобрать.

Постепенно движения их стали ускоряться, несмотря на то, что Франц старался быть осторожным. Улучив момент, он позволил девушке замереть, полностью приняв его в себя, и сел на постели, давая ей обхватить себя за плечи, чтобы дать дополнительную опору. Снова положив руки на ее бедра, он начал опускать ее на себя, теперь вновь ловя ее губы своими и глуша начинающие прорываться стоны и собственное тяжелое дыхание. Постепенно низ живота налился приятной тяжестью, и Майер, прижав к себе Беатрис, понял, что не выдержит дольше. До уха долетело ее едва слышное «Прости», а, может, ему почудилось, но ее голос, звук которого свел его с ума в первую их встречу, словно подхлестнул все внутренние ощущения. И перед глазами вдруг встала давно, казалось бы, позабытая картина из сна. Девушка с темными волосами, заплетенными в косу, шла и пела, а потом остановилась, протягивая ему руку…

— Беатрис… — выдохнул Майер, вздрагивая и бережно поглаживая девушку по спине, чувствуя и ее дрожь. Снова медленно опустившись, Франц уложил девушку на бок рядом с собой, касаясь ее лица губами, словно таким образом и приводя в чувство, и отгоняя дурные мысли. По телу растекалась сладкая усталость, отдающаяся легкой дрожью, а в воздухе еще висел сладкий запах, который невозможно было описать, лишь ощутить. Опираясь на локоть, мужчина убрал прилипшую ко лбу девушки темную прядь и, опустив руку на округлый животик, вдруг совершенно четко ощутил толчок, а затем еще один. Немец немного подумал, а затем чуть переместился вниз, наклоняясь и касаясь губами живота Беатрис, тихо шепнув по-немецки:

— Привет, малыш, прости, что потревожили…

Как ни странно, звук мужского голоса вызвал отклик.


____________________

1. Руки вверх! (нем.)

2. Спрячься! Скорее! (фр.)

3. Беги, Беатрис (фр.)

4. Не стреляйте! Пожалуйста, не стреляйте! (фр.)

5. Нет, не убивайте меня, прошу вас! (фр.)

6. Прости меня. (фр.)

7. Я люблю тебя. (фр.)


========== Мы все потеряли что-то на этой безумной войне… ==========


Единственным мужчиной в жизни Беатрис был Адриан, ее муж. Но сейчас, сливвшись в единое целое с Францем, девушка постепенно перестала об этом думать. Физические ощущения, любовь Франца и тяжесть движений из-за беременности отнимали у Беатрис силы. Затем с губ Франца сорвалось ее имя, и француженка невольно протрезвела, хотя этого и не хотелось.

Это был не ее муж, это был чужой мужчина, в ее постели, чужие руки обнимали ее, чужие губы целовали. Все было неправильно, все это — ошибка. Так было нельзя… И по-другому было невозможно. Потому что, каким бы чужим ни был мужчина, полюбивший ее, Беатрис сама выбрала его. Она знала, чувствовала, что у немца хватило бы сил и выдержки оставить ее, не навязываться, обезопасить от самого себя…но она сама не оставила им обоим выбора. Точнее, у нее-то выбор был, и она его сделала. И, как и предполагала, в следующий же миг в этом раскаялась. Тяжелым прерывистым дыханием отзывалось раздираемое виной и отчаянием сердце, мысли одна отвратительнее другой накрывали сознание, глуша миг счастья в объятиях Франца.

Он опустил ее на постель рядом, пока она восстанавливала дыхание, и убрал прядку растрепавшихся за время близости волос с лица. Его бережные и любящие поцелуи старались окутать безопасностью и теплом, но от этого пробирающиеся мысли были лишь еще более горькими. Но то, что не смогли сделать поцелуи, сделало следующее действие Франца. Его теплая рука на животе заставила Беатрис замереть, затаив дыхание. Пальчики, побелев, скомкали простынь, зеленый взгляд неотрывно следил за каждым жестом мужчины. Слова…такие простые и такие ошеломительно обезоруживающие. Толчок ее ребенка прямо в мужскую ладонь в ответ на немецкую речь и уже ставший привычным голос Франца заставили плотину рухнуть окончательно.

— Франц… — раздался негромкий всхлип. Стоило немцу поднять взгляд на девушку, как она закусила губу и снова расплакалась, закрывая лицо тонкими ладошками. Она много, слишком много плачет сегодня. Для той, кто несколько месяцев ни разу не проронила ни слезы, это было чересчур. Голова, и без того слишком заполненная бесконечным тяжелым потоком мыслей, эмоций и событий, разболелась, от чего тоже хотелось плакать. Беатрис не смогла сдержать нового всхлипа и спрятала лицо на груди Франца, в его руках забывая обо всем остальном мире вокруг.

Она плакала, вздрагивая, в то время как дитя под сердцем затихло, наверное, потрясенное эмоциями матери, но сама Беатрис уже знала, что обратного пути нет. Ее ребенок принял Франца и простил слабость мамы. Де Валуа кинулась к все тому же Францу в момент беды и отчаяния, ни разу не вспомнив о муже до того момента, как оказывалась в немецких руках. И, сверх всего этого, Франц полюбил ее. Плача, позволяя всем жутким мыслям и эмоциям выливаться через слезы, Беатрис с горьким чувством вины осознала, что уже никогда не вернется к своему мужу. Никогда.

Измученная девушка не заметила, как заснула. В объятиях Франца, прижавшись щекой к так и не снятой промокшей от ее слез рубашке. В его руках сны ее больше не тревожили, ребенок, если и толкался слегка, то не разбудил француженку. А тонкие белые пальчики до самого утра не выпускали край мужской рубашки.


Слезы Беатрис немало озадачили Франца, как, наверное, любого мужчину, который не понимает, что он сделал не так и чем огорчил ее. Но иногда многие женщины плачут без причины, просто потому, что они женщины и совсем не похожи на мужчин, и это хорошо, за это они и любят их. А он любил ее всем сердцем, хотя и не мог в полной мере осознать. Он просто знал, что с этой минуты не оставит ее даже под угрозой расстрела.

Бережно обняв ее и укрыв одеялом, он не двинулся с места до самого рассвета, чувствуя, что ее дыхание больше не сбивается от плача, что она дышит тихо и спокойно, доверчиво прижавшись к нему. А его самого наполняла такая бешеная радость, что хотелось выбежать на улицу и заорать во все горло. И дело было не в том, что произошло между ними этой ночью, тут все было гораздо глубже и сложнее, и Франц не хотел искать причину и портить этим момент. Просто он был счастлив, он наконец-то избавился от ощущения, что он делает что-то не так, что сражается не за то дело, что тратит свою жизнь на что-то ненужное. Если Беатрис раздирали противоречия, ему, напротив, все стало четко и ясно, как будто кто-то снял с его глаз шоры, и он смог ясно видеть мир вокруг, а не только указанную впереди призрачную цель. Вот все, ради чего это все было нужно, — здесь, рядом, спит в его руках.

Он разглядывал черты спящей женщины с мальчишеским любопытством, стараясь запомнить каждый изгиб ее тела, каждую мелкую деталь, каждую родинку на коже. До утра он так и не сомкнул глаз, а, когда рассвело, легко выбрался из постели, укрыв Беатрис потеплее, и занялся готовкой еды для них троих. Чужой ребенок, толкнувший его ладонь сквозь преграду материнского живота, почему-то сразу стал для него также важен, как и сама девушка. И почему-то Франц подумал, что это будет мальчик, но делиться своими мыслями с девушкой благоразумно не стал.

С этого дня их совместная жизнь вернулась в спокойное русло, стало только больше внимания, разговоров и прогулок уже вдвоем. Франц продолжал прилежно изучать чужой для себя язык и уже почти сносно изъяснялся, не используя обрывочные слова. Весна все больше согревала землю, и в лесу вокруг хутора стало гораздо больше дичи для охоты. А учитывая положение Беатрис, сытная еда каждый день помогла ей окрепнуть перед грядущим важным в ее жизни событием. В небольшой деревеньке в нескольких милях от их дома Майер раздобыл семена и собирался посадить их, как только придет время. Как сын фермера он уже успел отметить, что почва тут была весьма мягкой и плодородной, а это значит, если повезет, урожай будет богатым.

Однако их мирную жизнь стало накрывать эхо завязшей, но все еще идущей войны. Иногда в ночи в наступающей тишине издали долетал звук орудий. Где-то на востоке продолжались вялые стычки между противниками. Франц, время от времени, ночью выбирался на разведку, возвращаясь лишь под утро, но пока никакой опасности не было.

В это утро он возвращался позже обычного, без спешки шагая в расстегнутой куртке мужа Беатрис, которая смотрелась куда лучше потрепанной шинели. Выйдя из леса, он вдруг замер, смотря в сторону дороги. Сперва он решил, что ему показалось. Но нет. Мужчина на велосипеде в военной форме проехал мимо и стал подниматься к дому. Есть ли у него оружие, Франц не смог разглядеть, но на несколько секунд все же замер, решая, как поступить. Судя по сумке, перекинутой через плечо, — мужчина был военным гонцом, доставляющим корреспонденцию, а учитывая, что муж Беатрис был капитаном, он мог отправить подчиненного лично с письмом к супруге. Впервые за все это время Майер осознал, что у его любимой женщины есть законный супруг, и, скорее всего, он вернется… Ядовитый червячок ревности первый раз ощутимо куснул его, проверяя реакцию. Ведомый желанием знать правду, немец осторожно обошел хутор с другой стороны и прокрался к дому, замирая у приоткрытого окошка и прислушиваясь, стараясь, чтобы его не заметили.


Новая, а на самом деле уже привычная, жизнь вошла в свое русло. Беатрис видела, что Франц счастлив. Ее собственное здоровье выправилось, беременность протекала хорошо. Но ничто не могло заглушить вины в душе и отчаянного ожидания неизбежного — возвращения мужа и разговора. Война, лениво расположившаяся в окрестностях Вердена, гулкими выстрелами орудий отзывалась в душе де Валуа. Беатрис не сомневалась, что Франц знает больше, чем говорит, чтобы не тревожить ее, но она верила ему. Если он спокоен и продолжает развивать хозяйство вокруг дома, значит, опасность ей и ребенку не угрожает. Насколько это было понятно ему, немцу и военному. То, что творилось в душе женщины, ему было неведомо, и отчасти это не могло не радовать француженку.

Позднее утро третьего дня апреля не было омрачено никакими негативными мыслями. Беатрис пребывала в удивительно легком настроении, заканчивая готовить завтрак и ожидая Франца. Она не слышала, как зашуршали шины велосипеда, но услышала мужские шаги. Вытирая руки о полотенце, француженка с улыбкой на лице вышла из дома…и тут же замерла. С ее языка едва не сорвалось заветное «Франц», но французская форма и французское лицо офицера для особых поручений было Беатрис знакомо.

— Марсель…здравствуйте, — замершая на лице улыбка готова была разлететься вдребезги. Все внутри девушки натянулось, словно струна. Гонец, тем временем, прислонил велосипед к забору и коротко поклонился, мягко обратившись к Беатрис на беглом французском:

— Госпожа де Валуа, рад видеть вас в добром здравии, — мужчина поднял взгляд, и Беатрис вздрогнула от грусти, мелькнувшей во взгляде француза, — Позвольте поздравить с будущим пополнением.

— Благодарю вас… Проходите в дом, — Беатрис, радуясь, что Франц отчего-то задержался в пути, вернулась в дом и осторожно опустилась на лавку, поднимая пронзительный взгляд на вошедшего следом офицера.

— У вас письмо от моего мужа? — одна тонкая рука легла на ставший уже совсем большим живот, другая была протянута ладонью вверх в ожидании конверта. Однако Марсель замялся:

— Мадам, капитан де Валуа…он… — мужчина осекся и девушка опустила руку, глядя на француза теперь с полуулыбкой на губах.

— Если муж не присылал мне писем, почему вы здесь? — видимо, вопрос застал бедного гонца врасплох, потому как он не смог больше ничего ответить. Молча мужчина протянул девушке желтый конверт и отвернулся. На его лице была написана горечь и явное нежелание передавать беременной женщине те вести, которые уже отдал. Однако Беатрис не видела лица Марселя. Ее тонкие пальчики уже вскрыли конверт, который был адресован ей не мужем, а генералом.

Долгая минута звенящей тишины, пока Беатрис, не веря своим глазам, смотрела на несколько коротких строк на желтом листе, заставила французского офицера обернуться — и как раз вовремя. Побелевшая девушка издала лишь один вздох и потеряла сознание, роняя письмо, сообщавшее о героической гибели капитана французской армии Адриана де Валуа, приставлении его к наградам и выражении соболезнований.

Сильные руки офицера подхватили бесчувственную Беатрис. Марсель поспешно перенес хрупкую фигурку на постель и вышел обратно, чтобы взять воды. Однако, когда он вернулся в спальню, чтобы привести вдову в чувство, Беатрис уже смотрела на гонца осмысленными, но широко распахнутыми зелеными глазами, в которых стояли слезы, выворачивавшие душу мужчины на изнанку.

— Госпожа де Валуа…молю, простите меня… Я не переношу приносить дурные вести…а вам в вашем положении вообще не следовало бы сообщать, но вы понимаете… Мадам…

— Все…я…это пройдет, Марсель, благодарю вас… — Беатрис прервала речь офицера, смотрящего на нее взглядом побитой собаки, и медленно села, приняв его помощь и глотнув воды. По белым щекам струились слезы, о которых девушка успела за прошедший месяц забыть.

«Адриан…прости, прости…прости…я никогда не забуду тебя…и своего предательства…ты всегда, всегда будешь со мной, в моем сердце…слышишь, родной? Прости меня… Я оказалась тебя не достойна…и так и не сказала тебе, как раскаиваюсь в этом… Я отпускаю тебя…и никогда не забуду…»

— Марсель, — пальчики девушки сжали запястье офицера, она перевела дыхание.

— Да, мадам? — волнение в голосе гонца было искренним и дружелюбным, но цвет лица Беатрис не изменился, а слезы остановить она не могла.

— Я хочу написать…письмо родителям… Вы же сможете…сможете отвезти или как-то передать его в Париж? — зеленые глаза посмотрели с надеждой, и Марсель тут же заверил Беатрис в готовности выполнить ее просьбу. Через полчаса, когда беззвучно плачущая де Валуа закончила и отдала французу письмо, а он за это время поел и немного отдохнул, ей казалось, что она прошла через ад и снова вернулась на землю. Провожая Марселя к выходу, девушка думала только о том, что ни за что не хочет оставаться во Франции посреди войны.

— Мадам… Беатрис, — Марсель остановился на пороге на улице и посмотрел на девушку с глубоким сочувствием, явно не желая оставлять ее одну. — Я очень прошу вас пока не возвращаться к родителям. Вокруг хутора идет война. Здесь безопаснее всего для вас. Я пришлю к вам охрану и лекаря или медсестру, чтобы…чтобы помочь…с родами.

— Благодарю вас, Марсель, — Беатрис попыталась улыбнуться, думая о том, что офицер невольно прочитал ее мысли, и надеясь, что «охрана и медики» не успеют к ней.

— Берегите себя, мадам, — вздохнул француз и сел на велосипед. Беатрис смотрела на удаляющуюся фигуру Марселя, впившись пальцами в дверной косяк, одной рукой поддерживая живот, в котором то и дело толкался ее ребенок. Ветер слегка коснулся лица девушки, и Беатрис, словно очнувшись, сделала шаг спиной вперед, в дом. Перед глазами возник словно из ниоткуда Франц — и снова вовремя. Француженка, слегка оступившись, снова лишилась чувств, падая единственному оставшемуся рядом с ней мужчине на руки. Тяжелая прическа не выдержала повторной встряски, и черные, словно вороное крыло, волосы водопадом рухнули вниз вместе со всеми шпильками. А на столе так и осталось лежать распечатанное роковое письмо.


Стекло глушило голоса, а боязнь выдать себя и скомпрометировать Беатрис мешали Францу нормально следить за происходящим, но, судя по врученному конверту и всему тому, что произошло следом, все и так не требовало пояснений. Муж Беатрис, ее законный муж не избежал смерти, ему просто повезло чуть меньше, чем немцу, который был бы мертв, если бы не девушка.

Видя, как Беатрис падает, Майер с трудом заставил себя стоять на месте, вцепившись рукой в перекладину на окне. Впрочем, гонец оказался проворен, унося девушку вглубь дома и лишая немца возможности наблюдать. Он отошел от окна, привалился спиной к стене и задумчиво посмотрел перед собой. Сейчас он понимал, что должен быть с ней рядом, ведь больше у нее не осталось никого. Франц подумал о муже Беатрис, об Адриане, которого он никогда не видел, о котором ничего не знал. Сейчас почему-то стало совестно за то, что он остался жив, в то время как этот неизвестный ему французский солдат сложил голову на войне, оставив жену и еще не рожденного ребенка совсем одних. Теперь Майер ответственен за них перед ним, и если уж судьбе было угодно сохранить ему жизнь, он посвятит ее заботе о той, кто была так добра, и воспитает ее ребенка как своего.

За этими размышлениями он едва не пропустил момент, когда скрипнула входная дверь, и военный гонец попрощался с француженкой, садясь на велосипед и отправляясь в обратный путь. Едва он спустился с хутора, Франц поспешил в дом, успев лишь заметить, гаснущий взгляд Беатрис, которая была бледна как смерть. Осторожно перехватив ее на руки, он отнес ее в постель, нашептывая что-то ласковое.

Потрясение было сильным, поэтому следующие несколько дней девушке пришлось провести в постели, а Франц, тем временем, выяснив положение дел, понял, что оставаться тут им больше нельзя. Вернуться в Германию, где его вполне могли арестовать как дезертира, они тоже не могли. Оставалось лишь нырять в неизвестность и пытаться добраться до Бельгии. Риск был велик, учитывая, что любой военный патруль взял был Майера в оборот, едва услышав его произношение. Но ждать было нельзя: срок появления малыша на свет неумолимо приближался.

Как только Беатрис стало лучше, они собрали нехитрые пожитки и отправились в путь. В окрестностях не было лошадей, так что первые пару дней пришлось идти пешком, делая частые остановки на отдых. К концу второго дня они вышли к небольшой деревушке, где Францу на медальон, подаренный сестрой перед уходом на войну, удалось купить у старого кузнеца лошадь и телегу. С ними дело пошло веселее. Погода в мае радовала сухим теплом и отсутствием дождей. Но близ коммуны Монмеди их ждало испытание. Дорогу им преградил полк солдат, которых командировали на фронт с севера. Франц, шедший рядом с телегой, благоразумно молчал, давая возможность говорить девушке.

— Добрый день…мсье, мадам. Куда вы направляетесь совсем одни? — задал им вопрос молодой офицер, глядя на внушительный живот Беатрис. Потом он вопросительно уставился на Франца, придерживая винтовку рукой и готовый в любую минуту ее применить. Немец, надвинув шляпу посильнее на глаза, лишь сделал руками жест, показывая на уши и рот.

— Мадам, ваш муж не понимает или не слышит меня? — решил сперва уточнить солдат, не спуская с немца заинтересованного взгляда.


Несколько дней Беатрис переживала потрясение. Казалось бы, все в порядке, но стоило ей подняться, как ноги подгибались, отказываясь нести хозяйку. В итоге, де Валуа провела в постели пять дней. Все это время, стоило Францу оказаться подле нее, девушка сразу просила забрать ее, увезти, как можно скорее и дальше. От людей, войны, жестокости и излишней заботы. Беатрис не знала, сдался ли Франц на ее уговоры или сам хотел уехать, но через неделю они уже были в пути. Девушка до сих пор не могла поверить счастью, что они успели до того, как Марсель прислал ей охрану и врача. Впрочем, последнего можно было и вовсе не ждать — врачей не отпускали с поля боя.

Пешком пришлось идти долго — путь, который Франц в одиночку проделал бы за день, беременная Беатрис проделала за почти три. Но дальше, с лошадью и телегой, стало легче. Француженка, почти все время проводящая на сене, часто напевала французские песенки. В день, когда на пути встретился полк солдат, Беатрис так же сидела на телеге, свесив ноги и улыбаясь теплу и солнцу. Конечно, испуг отразился на красивом лице, но девушке удалось с собой справиться, по большей части. Молодой офицер, обратившийся к ним, был не намного старше самой Беатрис. Девушка положила одну руку на свой живот и, слегка улыбнувшись, посмотрела в серо-голубые глаза француза.

— Здравствуйте, офицер. Мой муж — глухонемой, к счастью. То есть… — де Валуа опустила взгляд, щеки ее зарумянились. При взгляде на смущенную беременную девушку нельзя было не улыбнуться. — К счастью для меня… Вместо войны он рядом. В моем положении и учитывая обстановку вокруг…

Беатрис подняла взгляд пронзительно зеленых глаз и мягко улыбнулась солдатам.

— Вы идете на Верден? Мы уехали оттуда… Деревню разорили немцы, в живых, кажется, никого не осталось… Мы были в соседней деревне в это время. Вестимо, Господь бережет наше не рожденное еще дитя…

Де Валуа замолчала и, погладив живот, снова посмотрела на офицера. Франц, стоявший предусмотрительно рядом, никак и ничем не выказывал, что слышит разговор, блуждая взглядом из-под шляпы в стороне и не вызывая лишних подозрений.

— Скажите, офицер… А вы очень спешите? — голос Беатрис дрогнул, она снова смущенно потупилась, теребя пальчиками край шали. — Может…может вы могли бы…могли бы проводить нас? Я знаю, что вы не можете тратить время на каждых прохожих на вашем пути, но сейчас так страшно… Мы с мужем думали, думали, что в Бельгии должно быть спокойнее… Хотим попытаться до нее добраться.

Хочешь, чтобы в твою ложь поверили? Добавь в нее правды. Полный надежды смущенный взгляд хрупкой беременной женщины растрогал если не командующих полком, то их первых помощников. Ребенок, словно только что проснувшийся и потребовавший внимания, толкнулся в животе, и Беатрис негромко охнула. Надо отдать должное выдержке Франца, не шелохнувшегося в ее сторону.


Спектакль для военных был разыгран мастерски, да и грех было не поверить беременной женщине, которая спасалась бегством. Единственные выжившие в приграничной с немцами территории…все выглядело как нельзя логично. Услышав просьбу девушки, офицер кашлянул, смущенно отводя взгляд. Естественно, он должен был ей отказать, они спешили на передовую.

— Простите, мадам, мы бы рады, но мы торопимся… — словно желая хоть что-то сделать, он достал из рюкзака сверток и протянул девушке. — Вот, возьмите, тут немного свежего хлеба и сыра… Недалеко есть деревенька, там будете затемно и сможете отдохнуть. Там безопасно, — поспешил заверить их офицер и, поклонившись, возглавил шествие. Франц подождал, пока люди скрылись за поворотом, и сжал руку девушки.

— Обошлось… Ты была на высоте… Слава богу, он не решил выделить нам сопровождение. Притворяться глухонемым очень нелегкая задача, — он тихо рассмеялся, почесав отросшую за время пути светлую бороду.

Как и обещал офицер, остаток пути они проделали без приключений, и уже ночью въехали в маленькую деревушку. Тут из местных жителей осталось всего несколько старух, так что одна из них с радостью пустила путников на ночлег и приготовила лукового супа — больше в военное время хвастаться перед гостями было нечем. Однако для Франца, которому снова пришлось играть роль немного, старуха припасла где-то бутылочку бургунского, которой тот был искренне рад, и наградил хозяйку широкой улыбкой. Укладываясь спать в комнате на втором этаже старенького дома и обнимая Беатрис, чтобы та не замерзла, сзади, немец тихо шепнул:

— Осталось совсем немного…через неделю мы пересечем границу, а там найдем тихое место, где тебе будет хорошо. Не волнуйся ни о чем, — Майер не говорил девушке, которая впервые за все время стала весела и спокойна, о том, что очень переживает, как им придется на новом месте. О бельгийцах и их не особой любви к чужакам он слышал, но надеялся, что положение Беатрис даст им шанс найти себе уголок. Работы и трудностей он не боялся, ради Беатрис он был готов терпеть все, что угодно. Но он шепнул ей на ухо лишь то, что повторял каждую ночь:

— Je tʼaime.

Следующее утро встретило их проливным дождем, который шел двое суток, и пришлось забыть о том, чтобы двинуться вперед. Проведя еще три дня у радушной хозяйки, которая хлопотала над Беатрис как мать, они, укрепив свою повозку, все-таки на заре четвертого дня собрались в путь. Старушка по имени Матильда вручила Беатрис узелок с теплой одеждой и кое-какие мелочи, лукаво подмигнув. Обняв девушку на прощанье, она тихо шепнула:

— Не знаю, как тебя судьба связала с этим немецким красавцем, но парень он хороший, видно сразу… — проследив испуганный взгляд девушки, она только покачала головой. — Когда я была помоложе тебя и жила далеко отсюда, за мной ухаживал Ганс, сын профессора в университете. Уж кого-кого, а меня не проведешь… Но будьте осторожны, на границе можете встретить патруль. Да хранит тебя пресвятая Дева Мария, — она поцеловала девушку в лоб и кивнула Францу, проводив их до окраины. На счастье обоих, обещанный патруль не встретился им, и на пятый день пути они увидели верстовой столб, а следом черно-белый, пограничный, с надписью «Бельгия».


Все происходящее походило на сон. Отряд, отпустивший их и поверивший Беатрис, старушка, приютившая и понявшая, благословившая…дорога и страх, который оказался напрасным. Бельгия… Как много надежд было возложено на эту страну. Никто не мог знать, что ждет там, но Беатрис была уверена: ее дитя и она сама с Францем смогут скрыться отвойны.

Погода не могла не радовать. Уже совсем летнее, но еще не слишком жаркое солнце поднималось к зениту, когда они пересекли границу. Де Валуа вновь начала напевать, улыбаясь, чувствуя легкую радость от того, что им удалось бежать. Пока что она гнала от себя мысли о том, где им жить…да что там жить, хотя бы переночевать. В тот момент она была рада, впервые по-настоящему рада после того злосчастного письма о смерти мужа.

Впрочем, пела Беатрис не долго. Через каких-то полчаса пение оборвалось, девушка инстинктивно приложила руки к животу, где толкнулся и тут же затих ее ребенок, а затем последовало легкое тянущее ощущение. Француженка погладила свой живот и огляделась по сторонам.

— Франц, — оклик был таким же неожиданным, как и оборвавшееся до этого пение. Беатрис улыбнулась мужчине и показала взглядом на лесок вдоль дороги. Неподалеку слышалось журчание речного потока, — Я бы хотела прогуляться немного. Тут так красиво…

Девушка приняла помощь Майера…хотя, скорее, позволила ему взять себя, снять с телеги и поставить на землю. Тянущее ощущение повторилась и Беатрис чуть нахмурилась, подозревая, что это неспроста.

— Франц… — голос девушки стал чуть тише, одна рука обняла живот, зеленые глаза превратились в два огромных омута. — Нам надо…то есть… Отведи лошадь с телегой с дороги… Я думаю, я захочу задержаться здесь. Не очень хорошо, если нас обнаружат так глупо…

Получив ответ своего мужчины, де Валуа ступила с дороги в высокую траву. Вновь тянущее ощущение — и Беатрис убедилась окончательно, что это схватка. Первые, слабые, они давали понять, что времени добраться до врача или хотя бы дома просто нет. Идя тяжелым и медленным шагом на звук воды, француженка лихорадочно решала, как быть. Она одна, без помощи, без крова, у нее нет никакого опыта, так как это первые ее роды, а сама она — единственный ребенок у своей матери… Франц…ну разве мужчина и военный может помочь…нет, разве что перепугаться и помешать.

Новая, более сильная схватка оборвала все мысли и сорвала с губ Беатрис стон боли. Она как раз успела добраться до деревьев, и тут же привалилась плечом к крепкому стволу. До реки оставалось не больше десяти шагов, под ногами — мягкие иголки и листья, над головой — высокое небо и солнце, а где-то за плечом единственный, кто может помочь. Перед глазами слегка закружилась земля, а затем у Беатрис отошли воды, и тут же случилась первая сильная схватка.

— Франц… — стоном вырвалось у девушки имя любимого, она сделала еще несколько шагов вперед к другому дереву и медленно сползла вниз по нему на землю, ноги перестали держать ее во время новой схватки. Дыхание стало частым и более тяжелым, горячие пальцы на долгую минуту с силой сжали пальцы оказавшегося рядом немца, а сама Беатрис одними глазами и своим поведением сказала Францу: началось.

…Беатрис не могла даже предположить, сколько прошло времени. Ей было не до наблюдений за ходом солнца по небу. Ее крики, дыхание, схватки, боль, Франц рядом, прохладная речная вода, рассыпавшиеся из прически тяжелые черные локоны, скинутое прочь верхнее платье и промокшая от воды, пота и крови нижняя сорочка…все смешалось, все стало не важно, когда в опустившихся сумерках воздух прорезал крик младенца.

Пожалуй, лишь в самый последний момент перед активными родами и потугами, Беатрис осознала, что эти самые роды отчего-то принимает Франц. И стало страшно, что что-то может пойти не так, и одновременно радостно, потому что ему она доверяла…

Обошлось. С ребенком — обошлось. Это Беатрис поняла, когда Франц передал ей сына, и она смогла впервые по-настоящему коснуться своего ребенка. Счастливые и обессиленные слезы потекли по щекам матери, она не могла оторвать взгляда, полного безграничной бездной любви, от своего чада.

— Как думаешь… Адриан Майер… слишком дико звучит? — бездонный зеленый взгляд одарил любовью и благодарностью пережившего невероятное действо Франца, а после Беатрис тихо рассмеялась, лучась, искрясь счастьем и такой любовью, что становилось непонятно, как в этом мире вообще могут существовать войны, боль, жестокость и все плохое. И как такая Жизнь могла оказаться такой близкой и невероятно потрясающей. Беатрис взяла на руки свое новорожденное дитя, не переставая плакать и смеяться от счастья и любви, взглядом впитывая каждую частичку того чуда, что произошло посреди леса на берегу реки у границы Бельгии, которая сулила им троим новое будущее.


Франц никогда не мог назвать себя оптимистом. Он всегда предельно четко рассчитывал все и мог предугадать исход событий. Хоть он всячески успокаивал Беатрис, внутри он ожидал, что их дорога не окажется столь легкой, и был несказанно удивлен, когда они оказались на бельгийской земле. Девушка сразу повеселела, вновь начиная напевать, да и он сам впервые за все время мог позволить себе порадоваться, что их путь близится к концу.

Они ехали по проселочной дороге около получаса, слева возник небольшой лесок, который огибала речка. Беатрис замолкла, окликнув его и попросив сделать привал. Такое уже случалось, девушке нужно было время от времени разминать спину и ноги, и сперва немец не заметил ничего необычного в ее просьбе. Тут действительно было очень красиво. Кругом уже вовсю чувствовалось приближающееся лето, зеленела трава и трещали стрекозы, а в воздухе плыл свежий цветочный аромат. Он снял девушку с телеги, чувствуя дрожь в ее руках, но пока не придал этому значения.

— Давай отдохнем, я понимаю, что ты устала. Думаю, к вечеру доберемся до какой-нибудь деревни, — улыбнулся он ей, наблюдая, как она медленно пошла в сторону речки, придерживая живот рукой. Почти сразу последовала просьба увести лошадь с дороги. Первые нотки беспокойства ее голоса передались Майеру, но он не стал спорить, занявшись выполнением просьбы Беатрис, и на несколько минут потерял ее из виду, спуская повозку вблизи кустов липы и стреноживая лошадь.

Обернувшись, он увидел ее недалеко от воды, и вся ее поза дала понять, что происходит что-то неладное. Он бросился к ней и едва успел подхватить ее, помогая опуститься на землю в тени дерева. Он поймал испуганный и неожиданно глубокий взгляд ее глаз, который говорил только об одном. Все планы Франца полетели к чертям. То, чего мы больше всего боимся, всегда находит нас. Каждый вечер, засыпая, Майер молился, чтобы роды не застали Беатрис в дороге.

Сейчас он буквально оцепенел, смотря на вздрагивающую девушку рядом. Страх в первые секунды настолько крепко схватил его за горло, что он просто вытаращился на Беатрис, чувствуя, как тонкие пальчики с неожиданной силой сжимают его руку. Взгляд ее, обращенный к нему, подернулся пеленой, бледные губы снова прошептали его имя, и это подействовало на него как электрический разряд. Он не был врачом, он не имел ни малейшего представления о процессе родов, но одно он понимал четко: если он что-нибудь не сделает, Беатрис может не выжить. Собрав всю волю в кулак, он осторожно уложил ее поудобнее, свернув и подложив ей под голову свою куртку. Затем сбегал к повозке, принес бутылку спирта, кружку и одеяло. Освободив Беатрис от лишней одежды, он смочил в воде платок, опустив на горячий лоб девушки. Все собственные эмоции словно отсекло. Он понимал, что Беатрис не должна даже на миг ощутить его страх и неуверенность. Так прошло несколько мучительных часов, пока он разговаривал с ней, успокаивая ее и прося потерпеть еще немножко. Удивительно, но в какой-то момент из глубин его сознания память сама выудила моменты, когда он мальчишкой забрел в амбар, где отец возился с лошадью, которая собиралась рожать. Вспомнились его спокойствие и плавность движений, никакой суеты и паники.

Когда на землю опустились сумерки, все было кончено. Франц бережно перехватил плачущий комок, перерезал пуповину перочинным ножом и укутал ребенка в одеяло. Беатрис затихла, но по вздымающейся груди Майер понял, что с ней все хорошо. Не решаясь пока тревожить ее, он укрыл ее своей курткой и осторожно присел рядом, давая ей увидеть своего сына. Тонкие руки девушки почти сразу бережно обхватили теплый комочек, который тут же перестал плакать.

Беатрис тихо заплакала, а Францу почему-то захотелось рассмеяться. Его распирало от сумасшедшей радости. Вот здесь, в его руках появилась новая жизнь, и плевать, что, это не его ребенок, хотя, по сути, теперь — его, как и его мать. Он помог этой жизни появится на свет, и теперь будет отвечать за нее пока его собственные глаза не закроются. И в этом и есть простое человеческое счастье, и оно не имеет цены.

Убедившись, что мать с ребенком чувствуют себя хорошо, Франц, ополоснув лицо, принялся за обустройство лагеря и разведение костра. Ночи уже были достаточно теплы, но рисковать он не хотел. Пока он, сидя возле своего семейства, колдовал над хворостом, Беатрис тихо поинтересовалась насчет имени новорожденного.

— Мне нравится это имя. Думаю, это будет честно, — он улыбнулся, наклонившись и поцеловав Беатрис. Адриан Карл Майер уже сладко сопел у материнской груди, весьма довольный этой жизнью, которая для него была далека от войны и боли. Огонь потрескивал, пожирая ветки и время от времени подкидывая в ночное небо столпы искр. Устроив мать и ребенка в теплой телеге, Франц сидел на козлах, охраняя их сон и думая о том, какая же все-таки причудливая штука — жизнь, и случилось бы с ним все это, если бы в то морозное утро жена французского капитана оставила умирать в лесу раненного немецкого солдата.


Вместо эпилога


— Франц…

Мужчина, лежа в высокой траве, сделал знак светловолосому мальчишке трех лет, лежащему рядом, чтобы он не отзывался, и подмигнул.

— Адриан! Ты где, малыш?

Беатрис, в легкой белой блузке и плюшевой юбке, шла через пшеничное поле и настороженно вертела головой. На руке у нее висела корзина, в которой были крынка с молоком и свежий хлеб. Она прошла мимо них, продолжая звать.

— Попалась! Держи маму! — мальчонка вскочил с земли, не утерпев, и кинулся к ней, обхватив колени руками.

— Сдавайся, мы берем тебя в плен, — Франц легко забрал у нее корзинку и обнял за талию.

— Сдаюсь, у меня никаких шансов, — рассмеялась девушка, убирая выбившуюся из косы черную прядь за ушко. — Но я надеюсь на снисхождение к пленным… Тем более, что вы взяли в плен уже двоих, — добавила она уже тише, счастливо кивая и не сдерживая улыбки, наблюдая, как выражение на лице мужа сменяется от удивления до дикого восторга. А дальше земля исчезла у нее из-под ног, а голова закружилась в такт движениям Франца, кружащего ее среди золотых колосьев под заливистый смех ее старшего сына.