Последний свидетель [Светлана Васильевна Кекова] (fb2) читать онлайн

Мы таинственным даром владеем —

И Орфей не спускается в ад.

Но растениям, как лицедеям,

Дан приказ начинать маскарад.

В этом райском преддверии ада

Раздевается клёнов толпа,

Ты под льющийся вальс листопада

Повторяешь нехитрые па.

Всё невидимым солнцем согрето,

Еле движется рыба в реке,

Мир бредёт, как безумная Грета,

С котелком и корзинкой в руке.

А зима ухмыляется нагло,

Приподняв подведённую бровь:

«Воля к власти над словом ослабла

И покинула душу любовь».

И художник с кричащей палитрой,

Тайно любящий краску одну,

Как Орфей, не сумеет молитвой

Усмирить ледяную волну.

Но, небесному пению вторя,

Где-то в жизни и в смерти иной,

Лик блаженства с морщинами горя,

Как светило, взойдёт надо мной.

Мать в лесу ребёнка нянчит,

у неё цыганка клянчит:

«Дай копейку, дай пелёнку,

погадаю я ребёнку!».

Червь в лесу деревья точит,

птица мелкая поёт.

Кто нам голову морочит,

жить спокойно не даёт?

Путник в греческом хитоне

в лес собрался по грибы,

на его видны ладони

иероглифы судьбы.

Каждый символ что-то значит:

вот — земля, а вот — огонь…

Но в глубоких складках прячет

человек свою ладонь.

Плащ надев с двойной подкладкой,

он не хочет в мир иной,

он доволен кисло-сладкой,

горькой участью земной.

Крепнет капель перебранка,

гриб под деревом торчит,

спит ребёнок, а цыганка

то хохочет, то молчит.

Тишина сродни безлюдью,

дождь подобен молоку,

чёрный ворон кормит грудью

воронёнка на суку.

И, имея смерть в резерве,

что же в жизни видит он?

В небе — крести, в сердце — черви,

тёмный лес со всех сторон.

Осень приготовит нам коктейли:

солнце, ветер, листьев вороха…

Но уже сказал Владимир Вейдле:

«Наступают сумерки стиха».

Это значит, что цветок и птица

дарят нам напрасные труды,

что уже не может воплотиться

солнце в капле дождевой воды.

Только мы с тобою, как ни странно,

спим без снов до самого утра,

и летят созревшие каштаны

в воды Иордана и Днепра.

Спит осень на ложе Прокруста,

просторно и пусто вдали,

и грузные розы капусты

торчат из холодной земли.

Берёзы промокли до нитки,

стоят, не подняв головы,

и бедные две маргаритки

видны среди жёлтой травы.

Они ни о чём нас не просят

и нас понимают с трудом…

А жёлтые листья заносят

хозяином брошенный дом.

Всё в природе приходит в движение,

и выходит в лесу на амвон

иерей, запрещённый в служении —

потерявший величие клён.

Где восторг его, трепет, свечение?

Где священной листвы ремесло?

Золотое его облачение

потемневшей водой унесло.

Мы бы тоже заплакали, только ведь

заключённая в теле душа

всё твердит, что последняя проповедь

несказанно была хороша.

Шьёт покровы зима белоснежные

тем, кто осенью честь не сберёг.

Снятся мне осторожные, нежные

похитители женских серёг.

К чёрным воронам в классы коррекции

попадают зимой воробьи.

Замечаю я в странной коллекции

золотые серёжки свои.

Ты, владеющий даром пророчества,

бедный друг до скончания дней,

угадай моё имя и отчество

по фальшивому блеску камней.

Боль в душе, бузина в огороде,

Шкалик белого под выходной…

Визг колёс на крутом повороте,

Причитанье гармошки губной.

Медный шквал духового оркестра,

Неизменный призыв «Будь готов!»,

На плохом фотоснимке невеста

В белом платье с букетом цветов.

У невесты загар деревенский.

А жених — как стреноженный конь.

За спиною невесты геенский

Неподвижно пылает огонь.

Рядом две белоствольных берёзы,

Красный флаг, пионеры в строю…

Что ж над этими снимками слёзы

Я светло и мучительно лью?

Смотрю в окно — выходит он,

живущий в нашем околотке,

горбун и ангел, фараон,

гребец на похоронной лодке.

Идёт по улице к реке.

Вдали горы дымится кратер.

Как губы в женском молоке,

испачкан белой краской катер.

Понятный, как немой укор,

ты, рыцарь, не привыкший к латам,

прилежно заведя мотор,

поводишь вдруг плечом крылатым.

Тут издаёт протяжный вой

Анубис, раненный навылет…

А над моею головой

строгают, рубят, режут, пилят.

Любовь, как муха в янтаре,

сказавшись мёртвой и невинной,

на Лысой прячется горе,

на Соколовой, на Алтынной.

И выступает кровь из пор,

покуда, надвое расколот,

спит у подножий мёртвых гор,

с рекой обнявшись, вечный город.

Пролегают овраги морщинами резкими

по крестьянскому лику родной стороны,

здесь легко нам поля рифмовать с перелесками

и с холмами зелёными — гребень волны.

Нужно было тебе, словно дереву вырасти,

зашуметь на пригорке листвой молодой,

чтоб услышать молитву о чуде и милости

и увидеть родник со святою водой.

Чтоб понять, как мы жизнь разменяли, растратили,

как отвергли родителей наших труды,

нужно только вглядеться нам в Лик Богоматери,

отражённый в стекле родниковой воды.

И тогда ты не хлебом, а слезною пищею

будешь молча питаться и ночью, и днём,

будешь душу свою, обнажённую, нищую,

очищать по ночам покаянным огнём…

Ночью из можжевельника

выточены кресты,

Чистого понедельника

выбелены холсты.

Молча обходит странница

веси и города —

вестница и посланница,

Пепельная среда.

Только кичится брашнами

мир с четырёх сторон

и громоздится башнями

каменный Вавилон.

Но не даётся право нам

в недрах земли уснуть —

шёлковым белым саваном

снег заметает путь.

Ты ли была крупицею

соли на дне глазниц,

ты ль облетала птицею

круг мировых столиц,

ты ли равняла жалостью

умного и глупца,

трогала самой малостью

каменные сердца?

Ты ли — восторг, сумятица,

льющаяся вода,

или — Страстная пятница,

Пепельная среда?

Без тайных мыслей, слёз и упований,

без страхов и бессмысленных надежд,

на лестнице чужих существований

среди младенцев, гениев, невежд,

средь ассирийцев, греков и этрусков,

в пространстве ночи бесконечной — там,

где в царственные хижины моллюсков

вошли, как в рай, Ламарк и Мандельштам,

где грех горит огнём неугасимым

в пространстве смерти, на верху горы,

где Ной с детьми — Яфетом, Хамом, Симом

раскинул в поле пёстрые шатры,

там, где дрожат светил туманных пятна

и где звучит негромко лития,

вдруг очутиться — и понять внезапно

весь ужас и блаженство бытия.

Не станешь ни овном, ни фавном.

Не скажешь — ты враг или друг.

Становится тайное явным,

свидетелей ширится круг.

И всё, что с собою принёс ты,

тебя обличает, пока

клянутся на Библии звёзды,

туманы, дожди, облака.

Клянётся пронзительный ветер,

и перед падением в ад

приходит последний свидетель —

любви исцеляющий взгляд.

Светлана Кекова ПОСЛЕДНИЙ СВИДЕТЕЛЬ

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

1.

2.

3.

* * *

Оглавление