КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Прозрачные картины [Светлана Васильевна Кекова] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Светлана Кекова ПРОЗРАЧНЫЕ КАРТИНЫ

* * *

Когда я растерянно шла по дороге
вдоль маленькой речки, текущей из ада,
какие мне были открыты чертоги,
дворцы и палаты небесного града!
Берёза слыла королевой испанской,
казалась ольха разночинкой типичной,
когда я жила на Тверской, на Мещанской,
на новой Дворянской, на старой Кирпичной.
Когда я блуждала по илистым тропам
вдоль длинных долин плодоносного Нила,
Изида мне лоб украшала укропом,
а я позабыла, ушла, изменила.
В романе готическом кисти Шагала
Раскольников прятал блестящий топорик,
египетский бог с головою шакала
разглядывал сонно саратовский дворик.
Я видела это под лупою быта,
когда покупала в аптеке лекарство.
Ещё я скажу, что была мне открыта
любая из книг насекомого царства.
А бедный мой друг, как библейский Уитмен,
менял очертанья одной из Америк.
И вот, по подземным пройдя лабиринтам,
мы выбрались молча на каменный берег.
Да, волны — свинцовые волосы Леты —
сияли и льнули к неопытным душам.
Теперь мы глядим на иные предметы,
сидим на обрыве и волосы сушим.

* * *

О чём ещё нам говорить с тобою?
О чём молчать, прощаясь на бегу?
Ведь только небо бледно-голубое
да голуби на мартовском снегу
так безмятежны, так красноречивы,
что лишними становятся слова…
Но скоро, скоро ветви старой ивы
надумают — и сменят кружева.
Зашевелятся лиственные тени,
своей игрой скрывая некий клад,
и белым, влажным пламенем сирени
однажды днём зелёный вспыхнет сад.
И мы, томясь своим порывом странным,
друг к другу безбоязненно прильнём…
Как можно жечь таким благоуханным,
таким безгрешным неземным огнём?
Но тянется совсем другая повесть,
где сердца стук — как поступь каблуков…
И только солнце, как больная совесть,
выглядывает из-за облаков.

* * *

На Судище Страшнем святые стоят и грешники,
гордецы, юроды,
            молчальники, пересмешники,
а одна из плакальщиц в юбке простой и кофточке
у реки сидит,
            чьи-то белые моет косточки.
Обрастают косточки плотью живою, жилами,
реют, словно аисты,
            ангелы над могилами,
восстают из праха лжецы, чернецы и ратники,
правдолюбцы-нищие
и богачи-развратники,
и обретший заново чресла свои и лядвии
человек
      увидел,
            что мир раскололся надвое.
Новый день берёзы встречают распевом знаменным…
Что же делать мне
            с нераскаянным сердцем каменным?
Лишь взывать к Создателю в холоде или в зное:
дай мне, Господи,
            сердце новое,
                        плотяное!

* * *

Созревает дикая олива…
Я листаю летний каталог:
лютики, калужница, крапива,
красный клевер, синий василёк.
Я листаю старенький помянник,
где моя записана родня,
и кузнечик, музыкант и странник,
с удивленьем смотрит на меня.
О поминовении сугубом
то стрекозы, то сверчки твердят,
а за рощей, под Мамврийским дубом,
три усталых путника сидят.

* * *

1.
Пауков сачки и стрекоз очки,
светлячков проблесковые маячки —
это целый мир, что един в борьбе
для-себя-вещей и вещей-в-себе.
Мексиканский жук в боевой броне,
осьминог верхом на морском коне,
богомол, стеклянница, шмель, оса —
имена, и числа, и голоса.
Подают они человеку знак:
умирает зверь, увядает злак,
исправляет карму свою индус,
отправляясь в море кормить медуз.
Но когда поднимется в море шторм,
то индус и сам превратится в корм.
Так какое место в его судьбе
занимает рыба как вещь-в-себе?
2.
Открывают рты под землёй кроты,
не снимая чёрных своих рубах…
Я давно уже перешла на «ты»
с теми, кто в словесных лежит гробах.
Вот волна встаёт, как в степи курган,
как в степи курган — погребальный холм,
а на том холме — голубой тюрбан,
а за тем холмом — мириады волн.
Фаталист опасней, чем дилетант:
он своей судьбой, как волной, влеком.
На большую рыбу похожий Кант
еле движет сломанным плавником.
А рыбак несёт на своём хребте
целый мир, что с детства ему знаком.
Только в небе звёзды горят не те,
да и в сердце нравственный спит закон.

Pomme de terre[1]

Волнистый берег, голубая галька,
большие чайки, волны и песок…
Базар, похожий на полотна Фалька, —
там пьют вино, как виноградный сок.
Спешат хозяйки в овощные лавки,
где продаётся всяческая снедь,
они роняют шпильки и булавки,
перебирают серебро и медь.
Разглядывая их, как Мефистофель,
художник остаётся на мели,
но покупает в лавке не картофель,
а глиняные яблоки земли.
Пусть служат матерьялом для закуски!
Он выбирает самый лучший сорт.
Картофель в переводе на французский
сам по себе — словесный натюрморт.
А зрители взирают беспристрастно
на чаек, камни, волны и плоды…
И всё же наше ремесло прекрасно,
как голубое яблоко воды!

* * *

Наташе Леонтьевой

Отцвели георгины и циннии.
Жизнь зимою груба и проста…
Но какие-то пятна и линии
на поверхность ложатся холста.
То враждуют они, то сплетаются,
как потоки, бегущие с гор,
и небесные птицы слетаются
слушать красок согласье и спор.
Облака, словно горы уральские,
украшают пространство небес,
и цветы распускаются райские
там, где рай отблистал и исчез.
На холсте совершается таинство,
мёртвый стебель рождается вновь,
потому что художник пытается
даже в смерти увидеть любовь.

* * *

Здесь речь не о любви, а о тщете,
о слабости её и нищете.
Однажды мне приснился инородец,
словами он зарос, как бородой.
Он был похож на куст или колодец,
заполненный сияющей водой.
Последний кмет из воинства любви
(кмет в переводе означает «воин»),
он был с самой любовью визави,
а, стало быть, горяч и беспокоен.
Луна магометанская плыла
там, в небесах, с медлительностью бальной,
а воин спал. Душа его была,
как и вода в колодце, вертикальной.
Он говорил (он говорил во сне):
«Да, я могу поклясться на Коране —
когда зима приблизится к весне,
она сама покинет поле брани.
А с кем любовь сражается? Воздам
я должное и пылу, и усердью,
с каким любовь, умна не по годам,
всегда воюет с собственною смертью.
Её поля засеет рожью смерд
(по-русски это значит земледелец),
и каталог её бессмертных черт,
её причуд и маленьких безделиц
пополнится, как житница зерном,
какой-нибудь чертой недостоверной…
Луна — богиня. В ракурсе ином
она, быть может, кажется каверной
на теле ночи. Отмирает ткань,
в усталом лёгком образуя полость…
Любовь жива, и, как её ни рань,
она мечтает сохранить весёлость».
И он умолк, потоком сна влеком,
он долго спал, был сон его несносен.
Уже оцепеневшим языком
не трогал он ни альвеол, ни дёсен.
А я сидела рядом, как в черте
оседлости. В Казани ли, в Чите,
в сиятельном и пышном Петербурге
речь шла о страсти, о её тщете,
о том, что страсть гнездится в пустоте,
где скачет смерть, как всадник в чёрной бурке.

* * *

Р.

Небо ранним утром звездой проколото.
Клён стоит вдали, как гора из золота.
Клён стоит вдали… У его подножия
расправляет крылья коровка Божия.
У неё подкрылки кирпично-красные.
Я вопросы ей задаю напрасные:
Если к небу синему путь твой тянется,
кто со мною здесь, на земле, останется?
Как мне мир восславить, грехом погубленный?
Как узнать, где муж мой живёт возлюбленный?
Я смотрю на мир и дрожу от холода,
но вокруг меня — синева и золото,
и в одежде ветхой к Завету Новому
Божья тварь ползёт по листу кленовому.
Саратов

Примечания

1

Pomme de terre (фр.) — картофель. Дословно — «земляное яблоко».

(обратно)

Оглавление

  • * * *
  • * * *
  • * * *
  • * * *
  • * * *
  • Pomme de terre[1]
  • * * *
  • * * *
  • * * *
  • *** Примечания ***