КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Дело Гэлтона (сборник) [Росс Макдональд] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Дело Гэлтона

Уолтер Уэйджер. Операция «Молот»

1

Двадцать первого мая, благоуханным поздним вечером — время уже близилось к полуночи — Эдвард Р. Барринджер, худощавый седой мужчина невысокого роста, чье хитроумие и мужество были официально засвидетельствованы в нескольких досье, хранящихся в секретных архивах правительства Соединенных Штатов Америки, появился на крыльце своего коттеджа на Кресент-драйв в Парадайз-сити. Неуклюже переваливаясь, он медленно зашагал к припаркованному у тротуара автомобилю. Мистер Барринджер сильно хромал, у него был один глаз стеклянный и двадцать шесть искусственных зубов. В одной руке он держал потрепанный атташе-кейс коричневого цвета, в другой — ключи от зеленого «форда» с откидным верхом. Во исполнение запроса местной Торговой палаты, полная луна ярко сияла над Парадайз-сити, и мистер Барринджер, садясь за руль, удовлетворенно кивнул ей. Он положил атташе-кейс на кожаное сиденье.

«Ну, все будет путём», — весело подумал наемный убийца, притаившийся в темном подъезде дома на противоположной стороне улицы. Он понятия не имел, что мистер Барринджер и сам был большим специалистом по части убийств: не успев даже закончить третьего курса Гарвардского университета, он уже весьма искусно отправил на тот свет троих полицейских — с помощью ножа и гарроты. Мистер Барринджер не любил рассказывать о своем лихом прошлом, ибо как профессиональный журналист предпочитал писать о настоящем.

Итак, седой хромоногий человек откинул брезентовый верх своего «форда», вдохнул жасминный аромат вечера и вставил ключ в замок зажигания. Он повернул ключ и нажал на акселератор. В следующее мгновение он был мертв. Рваная вспышка и грохот взрыва распороли ночь, пламя и дым вырвались из-под обломков «форда» с откидным верхом, развороченного бомбой. Мистер Барринджер погиб мгновенно, смятый в лепешку смертоносной силой, которая отшвырнула его труп футов на тридцать по Кресент-драйв. Наконец он был избавлен от жутких ночных кошмаров, преследовавших его долгие годы.

Но этим не исчерпывалось то, что удалось наделать четырем динамитным шашкам., Случилось еще вот что. В ближайших домах выбило стекла и раздались изумленные возгласы, потом во всех квартирах этого респектабельного квартала зажегся свет, и перепуганные налогоплательщики гневно возроптали, протестуя против чьей-то возмутительной выходки, помешавшей им насладиться «Последним киносеансом» по местному телеканалу — а показывали одну из тех старых картин с Бетт Дэвис, где у всех персонажей обнаруживают рак мозга и все ужасно много курят. В четырех кварталах от места происшествия мистер и миссис Арнольд Феллоуз вступили в яростный спор, доказывая друг другу, что на Парадайз-сити упал советский спутник, а тем временем в доме напротив бывший сотрудник местной санитарной комиссии Уилли Эд Роулинс засел сочинять пресс-релиз о разгуле подросткового хулиганства на улицах. На Стоунуолл Джексон-бульваре четыре старых девы, проводящих спиритический сеанс, сочли, что скорее всего наступил конец света, и благоразумно решили позвонить на телестудию преподобному Билли Грэму. Шестнадцатилетняя блондинка, которую оставили присматривать за ребенком в доме на Магнолиа-драйв, упала в обморок, но по меньшей мере девять трезвых граждан сохранили достаточное хладнокровие, чтобы позвонить в полицию, в пожарную охрану и местному командиру «Американского легиона». Кто-то даже позвонил в редакцию газеты «Дейли трампет».

Не прошло и пяти минут, как завыли сирены, съехались полицейские машины, тьму прорезали фотовспышки репортеров, и Кресент-драйв окончательно лишилась покоя. К этому времени толстощекий убийца Эдварда Р. Барринджера находился уже в двух милях от города. Он сидел в шумной таверне и, набрав номер телефона, пытался перекричать рев «Джефферсон эйрплейн» и гомон заядлых любителей бурбона. Не так-то легко было вести телефонный разговор в этом американском бедламе, ибо один только музыкальный автомат испускал звуковые волны зубодробительной силы.

— Дело сделано, — лаконично изрек человек, подложивший бомбу в автомобиль Эдварда Р. Барринджера.

Он не назвал ни имени, ни места и не уточнил, что же было сделано.

Ему, профессионалу, хорошо было известно, что телефоны можно прослушивать.

— Нет, я же сказал, — настойчиво повторил он. — Больше проблем не будет, потому что теперь всему конец.

Он ошибся.

Это был вовсе не конец.

Мистер Эдвард Р. Барринджер, конечно, умер — но оставался еще профессор Эндрю Ф. Уиллистон. Профессора Уиллистона в Парадайз-сити не знали, но он был чрезвычайно опасен и мстителен. Да будет вам известно, что однажды до завтрака он уложил из пулемета семерых, а потом, чуть позже, ограбил бронемашину, в которой перевозилось жалованье на общую сумму в сто десять тысяч долларов.

Так что, пока профессор Уиллистон оставался жив, до конца было еще очень далеко.

2

Письмо пришло в Нью-Йорк утром 28 мая, но профессор Эндрю Ф. Уиллистон распечатал его только в четыре часа дня, после того, как выставил последние оценки в регистрационный журнал. Стоял чудесный весенний день на Морнингсайд-хайтс. Вокруг стайками сновали розовощекие девушки в желтеньких мини-юбках, похожие на упитанных голубей, что парили над куполом библиотеки Лoy в лучах жаркого майского солнца. Симпатичные, стройные, аккуратненькие, с открытыми улыбающимися личиками, эти девушки ничуть не сомневались в неизбежной победе фолькрока и образовательного телевидения над сгущающимися в мире силами зла. Беспокойные и немного неуверенные в себе четверокурсники небольшими одинокими группками оккупировали каменные ступеньки общежития, отпускали шуточки, курили и предавались приятным воспоминаниям. Они уже думали о будущей «взрослой жизни» и не могли дождаться, когда же пролетят эти суматошные весенние деньки перед выпускными экзаменами. Закончился последний семестр.

И Эндрю Уиллистон, талантливый педагог, профессор-полставочник психологического факультета, которому через год светило получить полную ставку, тоже радовался окончанию занятий. Высокий, худощавый, с армейской короткой стрижкой, ученый ощущал усталость: его утомила манхэттенская зима и осточертел хотя и комфортный, но тягостно-неизменный ритуал академической жизни. Шагая по университетскому городку, он размышлял о причинах своей хандры: то ли это и впрямь усталость, накопившаяся после монотонных лекций и контрольных работ, ученых советов и проверки курсовых, то ли предвестие очередного приступа сумасбродства. Может, в нем опять вскипает старая любовь к опасностям и прежний азарт… Да какая разница, пытался он себя успокоить, все равно ведь завтра предстоит отправиться в Вермонт, в бревенчатую хижину на открытой всем ветрам вершине горы, которую местные жители называли Ужасной. Он там родился, и поскольку он был последним из рода Уиллистонов, эта хижина принадлежала ему. Он знал, что там-то обретет полный покой. Вспомнив о домике на Ужасной горе, профессор Уиллистон улыбнулся, поднял глаза от земли — как раз вовремя, чтобы избежать столкновения с двумя студентками-японками, и быстрым шагом направился к себе в кабинет в Шермер-хорн-холле, чтобы в последний раз проверить почтовую ячейку. В ячейке он обнаружил письмо — квадратный кремового цвета конверт без обратного адреса. Выйдя из здания, он повертел его в руках, а потом присел на ступеньки, чтобы закурить, и распечатал письмо.

Но письма не было: в конверте лежали три вырезки из газеты «Дейли трампет», выходящей в Парадайз-сити.

В первой заметке сообщалось, что обозреватель «Дейли трампет» Эдвард Ф. Барринджер погиб при взрыве бомбы, кем-то подложенной в его автомобиль и соединенной со стартером.

Во второй заметке говорилось, что капитан Бенджамин Мартон, начальник полицейского управления Парадайз-сити, лично произвел осмотр места происшествия и дома Барринджера по адресу Кресент-драйв, 54, в попытке обнаружить ключ к тайне этого ужасного убийства. В ходе семичасового тщательного обыска, проведенного по всем правилам криминальной науки, полиции так и не удалось найти хотя бы крошечную зацепку или улику, способную дать ответ на вопрос, кому понадобилось убивать журналиста и — почему. Городские власти понятия не имеют, кто мог подложить динамит, однако следствие продолжается.

Третья вырезка представляла собой редакционную статью, в которой Эду Барринджеру воздавалось должное как преданному своей профессии журналисту и замечательному гражданину и человеку.

Уиллистон встал и, хотя вовсю светило солнце, ощутил озноб, вспомнив ту ночь, когда они прорывались в полицейский участок вызволять Барринджера. Он закрыл глаза и снова увидел эту сцену: заснеженные улицы, освещенная луной площадь — и четверо угрюмых парней, притаившихся в санитарном фургоне. Все, что произошло тогда, в его воспоминаниях вновь обрело предельную осязаемость: он даже ощутил на языке медный привкус ярости, порожденной страхом. Теперь же страх сменился ненавистью — но не праведным гневом возмущенного профессора, а спокойной пьянящей злостью профессионального стрелка.

Теперь он знал, что делать.

Коротышка убит.

Коротышку убили — и кое-кому придется платить по счету.

И вдруг словно вернулось старое доброе время, когда он не расставался с автоматом и его переполняла ярость.

Уиллистон затянулся несколько раз сигаретой и заглянул в конверт — но не обнаружил там ни записки, ничего, что могло бы навести на след отправителя. Тем не менее смысл этого послания был предельно ясен. Собери остальных. Приезжайте сюда со своими стволами, ножами и прочим снаряжением. Приезжайте, да побыстрее, с гранатами, патронами и лезвиями, чтобы отомстить за смерть хромого коротышки. Приезжайте в этот чудной город, где вы найдете их и убьете.

Ясно, что в одиночку тут не справиться. Ему придется вызвать остальных. Сейчас они разбросаны по всей стране — у всех своя жизнь, и, возможно, они даже не захотят срываться с места. Нет, надо верить, что они согласятся, и свой план ему надо вырабатывать, исходя из этой уверенности.

Не успел он опустить конверт в карман пиджака, как план действий уже начал вырисовываться у него в голове. Прежде всего, спокойно размышлял он, понадобятся оружие и деньги, а это значит: улыбчивый охотник.

Это значит: П. Т. Карстерс.

3

Паркер Теренс Карстерс — притча во языцех, вроде Мухаммеда Али и Элизабет Тейлор — известен всем как чрезвычайно богатый и необычайно красивый охотник, кочующий от Эрла Уилсона к Леонарду Лайонсу[1] и обратно с остановками в мужском туалете бара гостиницы «Георг V» в Париже. «Охотник» — это невинный эвфемизм, обозначающий особ мужского пола, либо слишком богатых, либо слишком ленивых, и даже слишком blase[2], чтобы с излишней страстью играть привычную для себя роль блистательной знаменитости. И тем не менее, поскольку у него несметное состояние, волнистые светлые волосы, изумительные зубы, изысканный вкус и практически полное отсутствие моральных принципов, он до сих пор остается главной сенсацией светской хроники и вторым наиболее выгодным женихом Соединенных Штатов. В действительности же он первый наиболее выгодный жених, ибо предполагаемый «чемпион» в данном виде спорта уже трижды подвергался аресту переодетым в платье собственной матери, так что, разумеется, шансов жениться у него теперь никаких, хотя распространители газетных сплетен предпочитают умалчивать об этой его удручающей наклонности.

П. Т. Карстерс — несомненно, знаменитость в самом точном значении этого слова. Всякий патриотично настроенный американец — и немалое число британцев, французов, японцев, итальянцев и прочих латинян — знает, что мистер Карстерс унаследовал свыше 26 миллионов долларов 45 центов от своего покойного отца и что П. Т. коллекционирует редкие экземпляры огнестрельного оружия старинной работы, красивых женщин и изящные гоночные автомобили итальянского производства. Он коллекционер взыскательный и с размахом, о чем подробно писали в разное время журналы «Лайф», «Эсквайр» и «Пари-матч».

Он выдающийся коллекционер.

Некоторые из его гоночных автомобилей очень красивы, некоторые из его женщин были итальянками, но все без исключения артикулы его оружейной коллекции уникальны.

Он держит свою коллекцию в длинной галерее городского особняка на Манхэттене, расположенного на Семьдесят первой улице близ Пятой авеню, и обыкновенно демонстрирует ее миловидным женщинам перед ужином. Это его коронный номер. Коронным номером иных мужчин является шампанское и цветы, или длинные патлы и сандалии — с бубенчиками! — или пара-тройка приемов бытового карате на заднем сиденье «форда» во время последнего сеанса в придорожном кинотеатрике. Что касается П. Т. Карстерса, то новой знакомой он обычно предлагает: «А хочешь, загляни ко мне как-нибудь на чашку чая, посмотрим заодно мою коллекцию старых ружей», — и та обычно заходит. Еще, как можно догадаться, он большой дока по части вкусных завтраков.

Мистер Карстерс, чья леденящая душу ловкость в обращении с не- и автоматическим огнестрельным оружием однажды принесла ему кличку «Мочила», был весьма культурным человеком. В двадцатом веке вполне возможно быть одновременно первоклассным убийцей и все же считаться культурным человеком… Мистер Карстерс имел блестящее воспитание и утонченный вкус. Он ежедневно принимал душ, дважды в год посещал дантиста и никогда не зазывал к себе девушек моложе двадцати одного года, вне зависимости от степени их красоты, голода или похотливости. Он никогда не обращался со своими предложениями к чужим женам или к слишком болтливым женщинам, а также и к тем, кто имел предрасположенность к спиртному или к истерикам, и сии правила исключали из его круга общения примерно девяносто один процент женского населения в местах его обитания.

Все это упрощало и облегчало ему жизнь. Вечером двадцать восьмого мая ему нанесла визит прекрасная леди, блондинка-балерина шведского происхождения — гордая, богатая дама с огромными голубыми глазами и упруго-стальным телом профессиональной танцовщицы. Она познакомилась с Карстерсом на роскошном банкете в Рио-де-Жанейро в феврале и сразу же решила, что ей необходимо взглянуть на его коллекцию старинного оружия. И вот теперь, по прошествии трех месяцев, ощущая в своем желудке приятное тепло от двух бокалов восхитительного мартини, она предвкушала ночь, полную очарования и надежд.

Было пять минут девятого. Она уже осмотрела двадцать шесть редчайших старинных пистолетов филигранной работы, один из шести существующих в мире «куксонов» — кремневое ружье, сделанное Глассом в Лондоне в 1775 году, «баттанзани» 1700 года с серебряной инкрустацией и даже германский мушкет 1500 года, каждый из которых представлял музейную ценность. Был у него и испанский кремневый мигелет с коротким стволом дудочкой, и шарлевильская модель 1777 года французского армейского пистолета, и даже длинноствольный «харпер ферри» 1806 года калибра 0,54. Было также несколько непотребных на вид маленьких «дерринджеров» и обрезов, которыми пользовались в прошлом веке промышлявшие на Миссисипи шулера. Он знал историю каждою экспоната своей коллекции и увлеченно рассказывал все эти истории, уснащая свой рассказ любопытными подробностями, прибаутками и жестикуляцией, которой позавидовал бы любой сенатор с Юга.

— А вот это — гордость моей коллекции, — заявил миллионер с неотразимой улыбкой, указывая на видавший виды старенький шестизарядник калибра 0,44 в застекленной витрине.

— Прошу прощения, мистер Карстерс. — В дверях появился высокий лысеющий дворецкий. Второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов Америки лучезарно улыбнулся, полагая, что в любом случае ничто не сможет нарушить его заманчивых планов на этот вечер.

— Прошу прощения, сэр, за вторжение, — в замешательстве продолжал обычно хладнокровный прислужник, — но вам только что передали весьма необычное сообщение по телефону. Звонивший уверял, что речь идет о жизни и смерти.

Карстерс, точно добродушный тигр, довольно ухмыльнулся и в один присест осушил свой бокал. Шведская танцовщица поняла, что хозяин дома заинтригован.

— И в чем же суть сообщения, Родмен? — спросил коллекционер оружия.

Ливрейный лакей вздохнул, покачав головой, вытащил из кармана клочок бумаги и вперил в него взгляд.

— Может быть, это розыгрыш, сэр, в таком случае я прошу прощения. Если я правильно понял, то вот что вам передали. Цитирую: «Дядя Чарльз потерял авторучку. Приезжай на ферму. Четверг. В девятнадцать ноль-ноль. Условия: черное». Конец цитаты. Я спросил, кто звонит, — предваряя вопрос хозяина, поспешил добавить слуга, — и вам просили передать, что звонила Мария Антуанетта.

— Но звонил мужчина, — заявил Карстерс.

Он не спрашивал. Он и так знал.

— Да, мужчина. Это что, какая-то игра, сэр? — спросил озадаченный дворецкий.

— Ну, в общем, да, — задумчиво произнес коллекционер оружия. — Хотя вряд ли многие согласились бы со мной. Причем многие из тех, кто согласился бы, уже мертвы.

Балерина заморгала, не понимая, что это все значит. Карстерс подошел к бару и смешал еще две порции великолепного мартини. Он поставил серебряный шейкер, замер на мгновение, о чем-то размышляя, и улыбнулся:

— Дядя Чарльз потерял свою авторучку. Так, так, так, — произнес он, не обращаясь ни к кому конкретно, и, взяв бокалы, направился к красивой блондинке.

— Пи-Ти, Пи-Ти, что это такое? — спросила она.

Коллекционер, обнажив великолепные зубы, одарил ее своей знаменитой улыбкой, которая не раз появлялась на обложке журналов «Лайф», «Эсквайр» и «Пари-матч», и потом обезоруживающе пожал своими изумительными плечами.

— Как было сказано, речь идет о жизни и смерти, дорогая, — ответил он. — Вот и все — и ничего более.

Он сделал три шага к стене и остановился.

Миллионер произнес: «Спасибо, Родмен». Дворецкий в ту же секунду удалился, а Карстерс подумал, что стоит достать металлический зеленый чемодан. Она все равно не догадается, что там, рассудил он, и поэтому нажал на деревянную панель обшивки стены. И вдруг — как в старых боевиках — стена отъехала вглубь. Он запустил руку в образовавшийся проем и достал запыленный металлический чемодан зеленого цвета. Гостья не спускала с него глаз.

— Позвольте вам объяснить, — сказал Карстерс, глядя на нее тем странным своим взглядом, в котором соединялись угрюмость и озорство. — У меня нет никакого дяди Чарльза, но меня весьма беспокоит судьба его авторучки. Я-то думал, что она давно потеряна, и безвозвратно, но вот старушка Мария Антуанетта нашла ее. Поэтому мне необходимо завтра же уехать.

— Но вы дали мне обещание прийти завтра на мое вечернее выступление, — запротестовала гостья.

Теперь требовалось срочно уладить возникшую неувязочку, но это ему не составит труда, ибо если и были на свете три вещи, с которыми у П. Т. Карстерса никогда не возникало затруднений, то две из них имели самое непосредственное отношение к женщинам. И сейчас он точно знал, что надо делать.

— Мне очень жаль, дорогая, — очень убедительно сказал он, наклонился к ней и поцеловал. Потом взглянул в ее сияющие глаза и покачал головой в знак нескрываемого огорчения. Эта добрая душевная женщина не играла с ним, в ней не было ни грана фальши, но была какая-то неукротимая звериная страстность, столь же безошибочно угадываемая в ней, сколь и манящая. Он снова ее поцеловал, теперь продолжительнее, потом крепче обнял ее и нежно приласкал. Она подалась к нему и стала медленно тереться о его бедро. Глаза у нее были широко раскрыты и оставались такими на протяжении последующих восьмидесяти минут, в течение которых они занимались любовью. Они покинули постель лишь в десять вечера и, покончив с бренди, в первом часу ночи вновь возлегли на ложе любви. Когда она пробудилась на следующее утро в одиннадцать, на ее заспанном лице все еще сияла улыбка, и она увидела, что он сидит на краю кровати и наблюдает за ней нежным взором.

Поцелуи, объятия, пожелания доброго утра.

— Тебе правда надо ехать? — спросила она.

— Дело чести. У меня нет выбора, — заявил он будничным тоном, не терпящим возражений.

— Ты удивительный человек, — произнесла она, но в ее голосе не было ни тени мольбы.

— Возможно, но когда-то я был много хуже. Это так, между прочим, — признался он грустно, разглядывая ее соблазнительные формы. — В молодости я, знаешь ли, не без успеха грабил банки, я был вором и преступником.

Она рассмеялась. У этих американцев такое восхитительно мрачное чувство юмора.

— Я не шучу, — настаивал ее красивый любовник. Он потрепал ее по плечу: ее глаза раскрылись шире, и она шумно вздохнула. — Я ни капельки не шучу, три года я был членом лихой банды — в нашем деле мы не знали себе равных.

Сквозь отворенную дверь спальни он увидел зеленый металлический чемодан и подумал о Сэмми. Мария Антуанетта, конечно же, не дурак, без колебаний заключил про себя Карстерс, но если дело и впрямь столь трудное и важное, как он о том интуитивно догадывался, тогда им не обойтись без Сэмми Гилмана. Нелишним будет также вызвать и неугомонного итальянца.

4

Сэмюэль Мордекай Гилман, невысокий коренастый человек с серыми глазами и неукротимой страстью к вычислениям, выглянул из окна своего кабинета на гирлянду светящихся неоновых огоньков и машинально начал подсчитывать затраты на освещение высящегося перед ним большого отеля. От этой привычки не было никакого спасения, ибо мозг Гилмана, помимо его воли, проявлял свой математический талант, и к тому же этот мозг был наделен памятью, в которой застревало множество разнообразнейших фактов и фактиков, включая и стоимость киловатт-часа электроэнергии в Лас-Вегасе. Запоминание подобных данных не имело никакой иной цели, кроме как отвлекать его ум от суматошной круговерти лас-вегасской жизни. Даже будучи храмом удовольствия, воздвигнутым посреди пустыни и призванным развлекать и ублажать, сей град предлагал слишком много искушений, которые выстраивались в бесконечную иррациональную последовательность. Хотя, размышлял он, по существу никакой последовательностью тут и не пахло.

Гилман при этом имел в виду цифры на рокочущих колесах рулетки, и горки разноцветных фишек, и круглосуточно работающих дантистов, и «мгновенную регистрацию брака в часовне с орхидеей для новобрачной» всего за тридцать девять долларов и девяносто пять центов, и эскадроны малорослых телохранителей, и взводы крупных блондинок из кордебалета, и нескончаемый двадцатичетырехчасовой световой день, когда люди завтракают в три пополудни и никого это не удивляет. Жизнь здесь текла размеренно и спокойно, все шло как по маслу, на протяжении всех трехсот шестидесяти пяти дней в году, так что никогда нельзя было сказать, в какое время следует чистить зубы, а в какое — снять девочку на улице или разводиться. Как бы там ни было, климат тут райский, жалованье отличное, а пироги с сыром не хуже, чем в Нью-Йорке. Ни загрязненности воздуха, ни уличной преступности, проблем с паркингом никаких, а вокруг масса симпатичных женщин, у которых — как выражается Фрэнк Лессер — ослепительные зубы и отсутствуют фамилии.

Мистер Гилман обратился к своему арифмометру и не смог сдержать улыбки при виде итоговой суммы. Конечно, он был прав. Он мог бы обнаружить этот чертов прибор, если бы удосужился хорошенько поискать, ибо сам был почти что экспертом по электронике. Но ему доставляла особое удовольствие мысль, что можно доказать наличие скрытого «балующего» устройства лишь с помощью математических расчетов. Ему нравилось не ошибаться.

Он никогда не ошибался — ну, или почти никогда. Он не ошибся, когда они грабанули броневик, не ошибся при подготовке дела с поездом и с ювелирной точностью вычислил график ездок инкассатора — до секунды. Он лишь однажды ошибся — в ту ночь, когда все полетело к черту и сцапали Барринджера. И то его ошибка вряд ли на что-то могла повлиять, потому что их сдал осведомитель, который очень скоро тоже очень мало на что мог повлиять. Об этом позаботился Мочила с помощью своего «смит-энд-вессона» К-38. Карстерс всегда предпочитал револьверы автоматическим пистолетам, рассеянно вспомнил Гилман.

В этот самый момент в кабинет на четвертом этаже вошел Гарольд Дорелли и нарушил раздумья Гилмана. Дорелли, чье смуглое бесстрастное лицо напоминало лицо сорокапятилетнего Джорджа Рафта, был дюймов на шесть выше голливудской звезды. Дорелли не был ни киноактером, ни гангстером — последнее обстоятельство было особенно важным в праведном штате Невада, где людям с криминальным прошлым не выдают лицензии на содержание игорных заведений. Среди работодателей Дорелли было несколько человек с впечатляющей в преступном мире репутацией и с кучей денег — это были «Кливлендские ребята». Менеджер казино Дорелли работал на «Кливлендских ребят», а Гилман работал на Дорелли.

— Ну и что ты обнаружил? Сходится? — спросил Дорелли.

— Почти до последнего пенни, — ответил Гилман. — Как я тебе и сказал на прошлой неделе, кто-то использует электронного «баловника», чтобы манипулировать рулеткой номер три. На этом колесе уже в течение десяти дней каждый вечер выплачивается выигрышей на семь пятьсот — девять пятьсот больше, чем обычно. И это не случайность.

Дорелли кивнул.

— Ты же не веришь в случайности, Сэмми?

— Нет, в особенности когда речь идет об игорном бизнесе. Я верю в арифметику, в теорию вероятности, в научную предсказуемость результатов — как и ты сам. Если бы дело обстояло иначе, — напомнил он своему хозяину, — ты бы был в другом бизнесе.

Сэмюэль Морд екай Гилман был, конечно, как всегда, прав.

Он не выказал неудовольствия по этому поводу — ведь он опять, с неизбежностью, оказался прав!

— Смог бы это в одиночку провернуть кто-нибудь из пришлых — или тут не обошлось без кого-то из наших служащих? — раздумчиво произнес менеджер казино «Дезерт делайт».

— Гарольд, наши машины оборудованы новейшими и надежнейшими защитными системами — ты же сам знаешь.

Коренастый калифорниец и на этот раз опять был прав. Тут должен быть какой-то «подсадной» — сообщник среди служащих казино. Это означало, что обоих с их электронным «баловником» необходимо ликвидировать, но Дорелли не собирался обсуждать с Гилманом такие мелочи. Они без слов понимали друг друга в таких делах: убийства и всякие иные нарушения закона не подлежат обсуждению. С амбициозными авантюристами, посмевшими стырить порядка восьмидесяти девяти шестисот тысяч долларов, принадлежащих «Кливлендским ребятам», должно было произойти нечто очень кровавое и противозаконное, но Гилман предпочел об этом не думать.

— Ты мне должен сто долларов, Гарольд, — напомнил он своему работодателю.

Воспитанный в строгих традициях лас-вегасского этикета, в котором уклонение от расплаты за проигранное пари почитается худшим грехом, чем убийство собственной матери или ночное недержание мочи, менеджер «Дезерт делайт» тут же отдал свой проигрыш. «И как это я запамятовал?» — сердито подумал он, доставая две пятидесятидолларовых купюры. Положив бумажник в карман, он нащупал сложенную телеграмму.

— Да, тут для тебя телеграммка, — сказал Дорелли и выложил желтый конверт телеграфной компании «Вестерн юнион» на стол рядом с арифмометром.

Гилман разорвал конверт, прочитал, а потом перечитал послание от Марии Антуанетты. Он не смог скрыть удивления — этого он никак не ожидал. Ведь с этим было покончено много лет назад. Он взглянул на свои водонепроницаемые противоударные швейцарские часы: у него оставался только двадцать один час, чтобы успеть туда. Не ехать нельзя, коль скоро речь идет об авторучке дяди Чарльза.

— Плохие новости, Сэмми?

— Сам не знаю — но мне необходимо немедленно отправиться на Восток.

— Ты надолго?

Калифорниец неуверенно пожал плечами.

— Думаю, что недельку или что-нибудь около того Арти сможет присмотреть тут за всеми делами, — прикинул Дорелли. — Скажи, дело плохо? Что в телеграмме?

Гилман промолчал, раскуривая короткую карибскую сигару, и затем, прежде чем ответить, выпустил два клуба дыма.

— Надо думать, — ответил он. — По моим расчетам — а я всегда все точно рассчитываю, — этот человек не стал бы посылать такую телеграмму, если бы не случилось большой беды.

— Тебе нужны деньги? — великодушно поинтересовался менеджер казино, будучи истинным лас-вегасским аристократом, который был уверен, что любую в мире проблему можно решить с помощью женщины или денег.

Человек, который никогда не ошибался, поблагодарил его и отрицательно помотал головой.

— Не деньги — ствол. Не удивляйся, Гарольд, — посоветовал Гилман с печально-лукавой усмешкой. — То, что я столь расчетлив и уповаю на статистику, вовсе не означает, что в своей разгульной молодости я не был первостатейным уголовником — знаешь, я стрелял, не целясь, с обеих рук. У нас была та еще банда — крутые ребята, которым любое дело по плечу — теперь таких только в кино показывают. Однажды мы даже умудрились совершить налет на полицейский участок.

Менеджер «Дезерт делайт» вытаращил глаза.

— В свое время мы были лучшими в своем бизнесе, — вспоминал сероглазый калифорниец. — Быстрые, ловкие, отчаянные — и немного чокнутые. У нас в группе был даже акробат, громила из Бостона по имени Тони Арболино.

«Если Арболино жив и на свободе, — подумал Гилман, попыхивая сигарой, — он тоже получит телеграмму. По этому поводу нет нужды делать расчеты. Это и так ясно».

5

Тони Арболино, балансируя на узкой металлической перекладине, взглянул вниз на рой полицейских, сгрудившихся у лестницы, и рассмеялся.

Он поднял автомат и, выпустив еще две очереди, прислушался к эху выстрелов. И снова рассмеялся — в духе лучших ролей Джимми Кэгни. Он понимал, что в его положении ничего смешного нет, но таким уж странным способом он зарабатывал себе на жизнь. Полицейские ответили ему градом пуль. «Э, нет, — думал он, пригнувшись за массивной балкой, — это совсем не так смешно, как в старые добрые времена с Уиллистоном, П. Т. и другими ребятами. Ставки тогда были куда выше, противостояние куда опаснее. Тогда было Большое Дело. Большущее».

Из разных углов склада, где залегли полицейские, по нему были пять или шесть прожекторов: его пытались поймать в перекрестье лучей и непрестанно вели огонь. Времени у него оставалось в обрез — они быстро сжимали кольцо. Автоматные очереди и одиночные пистолетные выстрелы слились в оглушительную канонаду, и похожий на большого кота Тони Арболино стал вспоминать, куда же теперь бежать. Раздумывая о своем отходе, он выпустил подряд три очереди. Путь к отступлению ему продумали тщательно и во всех деталях — план был хорош, хотя и не слишком оригинален. Арболино поймал себя на мысли, что ребята в голубых мундирах разыгрывают прямо-таки целое представление — особенно белокурый красавчик «герой», который вел группу захвата вверх по лестнице.

В то время, когда они в паре с Уиллистоном мочили легавых, этот симпатяшка, наверное, был первым артистом в школьном драмкружке, а сейчас он, смотрите-ка, какая «звезда»! Арболино присел на корточки, прячась от слепящих лучей прожекторов.

Вдруг прямо перед ним разорвалась граната со слезоточивым газом.

Пора! И Арболино с проклятием разрядил магазин. Задыхаясь и обливаясь слезами в удушливых парах, он добрался до пожарного выхода под потолком, рванул дверь — и его лицо обвеял свежий ночной воздух.

Ну вот и свобода.

В этот момент симпатичный светловолосый полицейский добрался до верхней ступеньки и выстрелил. Распятый лучами прожекторов, Тони Арболино содрогнулся всем телом, устремил немигающий взгляд назад, все еще силясь выбраться наружу, но в конце концов потерял равновесие и рухнул с крыши вниз. Стрельба прекратилась…

— Снято! — заорал режиссер, и съемочная площадка снова наполнилась гулом полусотни голосов. Гримеры устремились к истекающему потом блондину, ассистентки сценариста стали листать сценарий, а две начинающие кинозвездочки, принципиально не носившие бюстгальтеров, точно бойцовые голуби, выпятили вперед груди, увидев приближающегося к ним фотокорреспондента журнала «Лайф» в окружении свиты пресс-агентов. Никто, кроме ассистента режиссера, который и был здесь по сути никто, не обращал внимания на Арболино, беспомощно барахтавшегося в растянутой над землей страховочной сетке.

Ассистент режиссера помахал ему в знак одобрения и удовлетворенно поднял вверх большой палец. Улыбаясь, каскадер оттолкнулся от сетки, выпрыгнул и приземлился с ловкостью профессионального атлета. Да он и был им — сильным и гибким профессионалом с чемпионскими медалями, завоеванными в беге на длинные дистанции, в гимнастике и в борьбе дзюдо. Когда-то ему пришлось участвовать в куда как более опасных состязаниях, но здесь, в Голливуде, он и не заикался о тех мрачных играх. В этом городе его знали просто как одного из лучших каскадеров.

Вынув из кармана телеграмму, он откашлялся, выталкивая из легких остатки псевдо-слезоточивого газа, и отер лоб полотенцем, которое предусмотрительный ассистент режиссера оставил для него на сетке. Он получил телеграмму от Марии Антуанетты три часа назад, как раз перед тем, как отправиться на съемки, и теперь подозревал, что ему долго не придется ночевать в собственной постели. Хорошо хоть съемки закончились, потому что надо поскорее возвращаться домой и собираться в дорогу. Он радовался, что на его банковском счету есть какие-никакие деньжата, что Мария верная жена, которая поймет, почему это ему вдруг приспичило срываться с места, толком ничего не объяснив. Да Арболино и не мог бы ей ничего объяснить, даже если бы он того очень хотел.

Нет, он даже понятия не имел, зачем его вызвали такой телеграммой — но завтра вечером ему надо быть на ферме и встретиться с ними. Они все там будут. Это так же точно, как и то, что солнце сияет в небе, что летом идут дожди и что Мария улыбается ему каждое утро. Все там соберутся.

И очень может быть, что снова начнется череда убийств. Он не мог предугадать, как к этому отнесутся остальные, но сам, конечно, не шибко-то радовался. Он уже давно утратил вкус к этой их другой жизни: теперь у него жена, две дочурки. Ну, впрочем, он сам по крайней мере в отличной форме. Может, никого убивать и не понадобится, размышлял он, открывая платяной шкаф.

Может, на этот раз все будет иначе.

6

— Еще посмотри, — сказал спокойным безжалостным тоном большеголовый человек, которого все называли «Малыш Джонни».

Этому крепкому смуглому мужчине с плечами, как у портового грузчика, кем он и начал свою карьеру в семнадцать лет, совсем не подходило прозвище «Малыш Джонни», но оно было не более бессмысленно, чем широко распространенная у американских таможенников привычка называть мужчин среднего роста «коротышками» или обращаться к самым отъявленным, самым продажным стервам «детка».

— Посмотри еще, — повторил он.

Была полночь. В казино «Фан парлор» весело стрекотали колеса рулеток и кассовые аппараты, но не все было так же хорошо в самом Парадайз-сити. Мистеру Джону Пикелису, владельцу казино «Фан парлор», а также и остального Парадайз-сити, сегодня было не по себе. Хотя на нем красовался трехсотдолларовый костюм, а на его губах застыла улыбка — такая же шикарная, как и шелковый галстук от Диора, в его черных пронзительных глазах затаилось глубокое раздражение.

— Говорю тебе, я обшарил весь дом раз десять, Джонни, все перевернул вверх дном. Мы распотрошили все, что можно, — нервно повторял мордатый Бен Мартон. Пятидесятилетний капитан полиции стоял в неловкой позе по стойке смирно на ворсистом ковре, слушая низкое гудение мощного кондиционера и истекая потом, точно батрак на плантации в жаркий солнечный день. Начальник полиции Мартон очень боялся Джонни Пикелиса, и это эмоциональное состояние не просто было вызвано волнениями из-за первых признаков возрастной импотенции, но имело под собой более реальные основания. В Парадайз-сити только последний идиот или невежда взирал бы на Пикелиса без страха.

— Ищите, ищите, и еще раз ищите — пока не найдете! — приказал вождь местного преступного мира. Пресса — не местные газеты, само собой — частенько называли Пикелиса «рэкетиром», но это было такое же преуменьшение его истинного ранга, как если бы Адольфа Гитлера назвали «задиристым», а знаменитую феноменально пышногрудую актрису-немку с киностудии «XX век — Фокс» — «дружелюбной». Он был безусловно и несомненно «папой», главой преступной организации, в чьей власти находился весь округ Джефферсон. Он локтями, кулаками и кастетами расчистил себе путь наверх: начав свою карьеру разнорабочим в порту, он шел, сметая все и вся на своем пути, и давно привык, чтобы все делалось по его прихоти. Хотя сейчас Пикелис занимал фешенебельный пентхаус и у него была внешность, которую возможно  приобрести лишь после нескольких сеансов зубопротезирования стоимостью в четыре с половиной тысячи долларов, он по-прежнему рассуждал как простой портовый рабочий.

— Проверь еще десять раз, Бен, и не прекращай поиски, пока не найдешь все, что этот сукин сын у себя припрятал, — заявил он Мартону тоном почти императорским. Город, распростертый у подножия здания, по большому счету и был его империей, причем власть даровать жизнь или смерть была лишь одним из проявлений безграничного могущества этого человека. — Мы заткнули Барринджеру пасть, но нам надо найти теперь эти улики!

— Но, Джонни…

— Он же был не пустое трепло, Бен, — сурово возгласил главарь гангстеров. — Если он намекнул, что у него против нас есть улики, они, безусловно, у него есть.

Бесчестный полицейский вздохнул.

— Может, все сгорело в машине? — предположил он.

Пикелис устремил на него изучающий взгляд, не понимая, как такое возможно, чтобы взрослый мужчина, настолько коррумпированный и безжалостный, был в то же время настолько наивным и беспомощным. И вдруг он понял, каким образом погибли его кумиры — Муссолини и Батиста, — оба пали жертвами предательства таких же вот неумех. Гитлеру и Наполеону повезло больше, ибо они набрали себе в ближайшее окружение лучшие умы, но, пожалуй, было бы нереалистично надеяться найти столь же блестящих служак в небольшом южном городке на границе между Флоридой и Джорджией.

— Я сформулирую это еще раз, Бен, простыми доходчивыми словами, а ты слушай во все уши, — пророкотал Пикелис. — Я прибрал к рукам этот город двадцать лет назад, создал организацию. Моя организация управляет этим городом, и мы все на этом неплохо разбогатели. И вот, чтобы оставаться богатыми и на свободе, мы нарушаем законы, мы проламываем черепа, а время от времени нам приходится убивать людей. И, невзирая на полицию штата, невзирая на федеральную полицию, невзирая на правительственные расследования, несмотря на разоблачительные публикации в крупных журналах и порочащие нас телерепортажи, мы все еще в этом бизнесе. Но если улики, собранные Барринджером, не попадут нам в руки, мы все окажемся в большой беде. Может, вообще всему крышка. А это значит, Бен, что ты не только лишишься своей никелевой бляхи. Это может также означать электрический стул.

Начальник полиции хрюкнул, быстро соображая, чем тут пахнет. Потея и дрожа от страха, он все же уловил, что кто бы ни завладел этими пропавшими уликами против Пикелиса, сразу же получал власть над Парадайз-сити.

— Я снова все осмотрю. Дюйм за дюймом. Я все стены расковыряю, — неубедительно пообещал он.

Пикелис встал и прошел к окну во всю стену, из которого открывался восхитительный вид на город.

— Когда найдешь, не забудь принести мне, — посоветовал он. — Парня, у которого в голове зародились дурные намерения на этот счет, разорвало в клочья на Кресент-драйв.

— Я это помню.

— Запиши это себе в настольный календарь, капитан.

Мартон послушно кивнул и направился к двери. Он уже взялся за дверную ручку, когда император преступного мира заговорил снова.

— Давай-ка, Бен, поработай хорошенько. Пока мы это не нашли, никому из нас нельзя расслабляться. Мы все в опасности. Ты понимаешь это? Все до единого!

Когда начальник полиции ушел, Пикелис закурил длинную ямайскую сигару и стал размышлять, не следует ли через какое-то время организовать «несчастный случай» и для самого Бена Мартона. Властелин, будь он самый могущественный человек, не может позволить себе полностью доверять кому-либо. Такова цена власти. «Руководитель концерна „Юнайтед стейтс стил“ и хозяин Белого дома, вероятно, сталкиваются с той же проблемой», — печально рассудил он, выпуская изо рта серо-голубое колечко дыма, которое повисло в воздухе, точно недолговечное произведение поп-арта. Через несколько секунд холодный поток воздуха, текущий из кондиционера, развеял дымное кольцо.

Нимало не огорчившись, Малыш Джонни выдул еще одно.

7

Было ровно семнадцать ноль-ноль, когда П. Т. Карстерс покинул борт самолета авиакомпании «Истерн эрлайнз», совершившего посадку в Национальном аэропорту в Вашингтоне, и через каких-то сорок минут мистер Питер Коллинз дал полдоллара на чай коридорному, проводившему его в номер 515 отеля «Хэй-Адамс». Есть немало отелей, чьи служащие проводят вас в номер и за меньшую сумму, но «Хэй-Адамс» — это солидное заведение, где все еще дорожат высокими стандартами обслуживания. Когда человек, называющий себя Питер Томас Коллинз, распаковал вещи, было уже почти восемнадцать ноль-ноль. Он привык думать о времени в таких понятиях. Шесть вечера для него всегда восемнадцать ноль-ноль. А простые инициалы вымышленного имени должны всегда совпадать с инициалами настоящего имени на багажных квитанциях. На небольшом зеленом чемодане, который возник рядом с опустевшим кожаным кофром, не было никаких отметок. Перемещение через границы штатов содержимого металлического зеленого чемодана было противозаконным актом, но это не беспокоило П. Т. Карстерса, который в своей жизни нарушил так много разных законов, что уже давно сбился со счета.

В комнате было прохладно — что приятно контрастировало с миазматическим зноем душного города, раскинувшегося за окном гостиничного номера. Июнь в округе Колумбия — испытание не из приятных. Это не то, что апрель вПариже или осень в Нью-Йорке, или весна в Скалистых горах — или как там поется в других шлягерах. Да, песня под названием «Июнь в Вашингтоне» никогда бы не попала в хит-парад. Она слишком знойная и томная, чтобы быть по-настоящему романтичной, и к тому же с невразумительной мелодией. По хорошему говоря, этот мотив настолько уныл, что не годится даже для старомодного вальса, и лишь те, кто обладает достаточным зарядом жизнелюбия и постоянной должностью в правительственном учреждении, способны его вытерпеть.

Имеющий переизбыток жизнелюбия Карстерс вымыл руки и лицо, потом заказал по телефону в номер бутылку замороженного пива «Карлсберг» и сел обмозговывать ситуацию. Несмотря на все свои плейбойские замашки, он обладал недюжинными мыслительными способностями — по этой, в частности, причине он до сих пор был жив и имел при себе полный комплект конечностей и внутренних органов.

Другая причина заключалась в том, что он мог невероятно ловко управляться с полицейскими и стрелковым оружием, производимым на территории одиннадцати стран мира. В 70-е годы XX века сие искусство выживания столь же важно, как и умение лгать перед телекамерой, рассказывать похабные анекдоты или управлять автомобилем в час пик.

Когда прибыла бутылка пива, Карстерс отдал мзду другому служащему отеля «Хэй-Адамс» и, оставшись в приятном одиночестве, стал потягивать божественный напиток, произведенный датскими пивоварами. Это пиво, хотя и не могло возыметь такого же действия, как «18 В» — им фирма «Карлсберг» торгует в Европе, — но было отменно и помогало убить время. В восемнадцать четырнадцать он проверил наличное оружие — его металлические друзья служили лишним подтверждением того, что все начинается сызнова. Оба пистолета — тяжелый «магнум» 0,357 калибра в поясной кобуре и малютка «тридцать второй» с глушителем, помещавшийся под мышкой левой руки — были заряжены. В обоих патронниках лежали, дожидаясь своего часа, патроны — так что можно было отправляться на ферму. Миллионер вышел из отеля в восемнадцать двадцать одну, точно по расписанию.

Взятый напрокат автомобиль уже стоял у дверей. Мчась во влажном мареве города к мосту, по которому ему предстояло перенестись в Вирджинию, он размышлял о том, что же могло случиться. Он не сомневался, что произошла беда — в противном случае Мария Антуанетта не упомянул бы об авторучке. Он включил радиоприемник, и его «рэмблер» пересек Конститьюшн-авеню, вдоль которой до самого горизонта возвышались «временные постройки» — принадлежащие министерству военно-морского флота жилые дома. Он надеялся, что приключение будет интересным. Гонки «Гран-при» и шведские балерины незаменимы в качестве регулярной диеты, но после всех этих лет ему требовалась все-таки пусть и небольшая, но настоящая встряска — о, это представлялось ужасно заманчивым!

«Будет опасно, — радостно убеждал он себя. — Должно быть опасно».

В восемнадцать пятьдесят его «рэмблер» свернул с главного шоссе. Он улыбнулся, вспоминая дорогу. Он все еще помнил этот маршрут и эту местность — каждый кустик. Через четыре минуты он опять улыбнулся при виде знакомых каменных столбов у въезда на ферму. Уже и тогда это была давно заброшенная ферма — здесь располагалась средняя школа для девочек — с конюшней и большим сараем позади главного жилого дома. Он притормозил перед проселком, решив, что местом встречи должен быть сарай. Им часто приходилось обсуждать планы очередных рейдов в сараях, но этот был их первым штабом. Карстерс вышел из «рэмблера» и, прислушиваясь, двинулся вперед.

Смеркалось, и плотная стена густых деревьев преграждала путь лучам заходящего солнца. Карстерс прошел ярдов двести в сереющих сумерках. Его хлопчатобумажная куртка была расстегнута, и правая ладонь покоилась на рукоятке «тридцать второго». Он услышал свист. Узнав этот звук, он среагировал мгновенно.

«На Авиньонском мосту». Он даже вздрогнул.

Вот как подействовал нехитрый мотивчик французской народной песенки на пресыщенного плейбоя — сердце у него забилось от волнения. Карстерс инстинктивно пригнулся к земле, точно в его нервной системе возник некий условный рефлекс, как у собаки Павлова, и тихо просвистел в ответ следующие два такта знакомой мелодии.

Он снова оказался на поле боя.

Присев на корточки в сгустившейся тьме, он увидел, как от темной стены деревьев и кустов отделилась высокая фигура, сама похожая на тень. Незнакомец поманил его рукой, и Карстерс без слов последовал за ним. Они шли, прячась в тени деревьев, и вскоре оказались вблизи сарая, — он был все такой же: огромный, насквозь пропахший сеном и давно нуждающийся в свежей покраске. И вот тогда-то второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов впервые ясно разглядел лицо своего проводника. Это был Эндрю Ф. Уиллистон, который иногда называл себя Марией Антуанеттой.

Все еще храня молчание, они вошли в сарай, и Уиллистон закрыл за собой дверь. Потом он включил прямоугольный электрический фонарь и поставил его на цементный пол. Несколько секунд с нескрываемым любопытством они разглядывали друг друга, вспоминая себя тогдашних и дивясь переменам, вызванным временем. Наконец они со вздохом обменялись рукопожатием. Вдруг профессор резким движением руки распахнул куртку Карстерса и увидел два пистолета.

— Как всегда, при стволах, — пробормотал Уиллистон.

— И оба заряжены, сынок.

Профессор психологии покачал головой.

— Тебя бы надо посадить под замок, — сказал он. — У тебя хоть есть лицензия на эти железки?

Богатый коллекционер оружия удивленно поднял брови.

— Энди, ты же знаешь, что есть. У меня есть лицензии, о которых ты и мечтать не можешь, — я имею право хранить полевые гаубицы, пилотировать реактивные самолеты, совершать обряды, связанные с достижением подростками совершеннолетия, а также вести курсы современных танцев в Калифорнии. У меня имеются лицензии, позволяющие мне держать дома собак и заниматься рыболовством, есть международные водительские права и даже лицензия, выданная в Либерии, которая дозволяет мне носить лук и стрелы в дни религиозных праздников.

Видя, что все это не произвело никакого впечатления на Уиллистона, миллионер достал бумажник, чтобы продемонстрировать выписанное нью-йоркским управлением полиции разрешение на ношение «магнума». Профессор перевел взгляд на маленький револьвер 0,32-го калибра, который Карстерс на всякий случай наполовину вытащил из подмышечной кобуры.

— Но это ведь оружие наемного убийцы, — мрачно прокомментировал Уиллистон. Наличие глушителя на «тридцать втором» не оставляло в этом сомнений.

— Тебе не могли выдать лицензию на ношение такого пистолета, даже при том, что ты богат, знаменит и учился в Йельском университете с мэром Нью-Йорка.

Карстерс пожал плечами, и мальчишеская улыбка обнажила его великолепные зубы.

— Ты прав. На этот ствол лицензии нет, и это инструмент, которым пользуются убийцы, — признался он без видимого раскаяния. — Я прихватил его с собой на тот случай, если нам придется кого-то прикончить.

Чувство юмора у этого «охотника» ничуть не изменилось.

Кровопролитие, преступление, убийства — все это для него до сих пор служило предметом зубоскальства.

— А не прихватил ли ты несколько пулеметов? — саркастически поинтересовался Уиллистон.

— Парочка есть. Но я оставил их в отеле. Да не нервничай ты так, Энди, — успокоил его бывший товарищ по оружию. — Я прихватил пулеметы просто потому, что подумал: а вдруг они нам понадобятся. Я же не знал, что у тебя на уме.

Об этом человеке можно было написать целый учебник, сделал вывод профессор психологии.

— Если следовать твоей логике, — продолжал вслух Уиллистон, — ты прихватил пулеметы, решив, что, может быть, нам придется кого-то расстрелять из пулемета. Для этого и пистолет с глушителем?

Карстерс кивнул. Ему это все казалось очень логичным, — и чего этот худой моложавый вермонтец так кипятится? В старые добрые — времена вид огнестрельного оружия не вызывал у Энди Уиллистона такого отвращения. Второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов уже собрался было поделиться с приятелем этим соображением, как вдруг оба услышали шум.

Кто-то приближался к сараю.

— Девятнадцать ноль-ноль — секунда в секунду, — объявил профессор, взглянув на циферблат своих часов. Карстерс не ответил и вытащил «магнум» калибра 0,357; тяжелый пистолет блеснул в его руке, точно появившийся из рукава фокусника бокал с шампанским.

Это, должно быть, Сэмми Гилман. Он всегда был предельно пунктуальным, всегда действовал строго по графику — с точностью до секунды. На него всегда можно было положиться там, где требовались логика и математически точный расчет.

— Возьми на прицел дверь, только не стреляй, — тихо приказал Уиллистон, гася фонарь. — Если это не Сэмми и не Тони, вышиби из него дух. Дай ему по мозгам. И все.

Миллионер улыбнулся во тьме тому, как быстро Уиллистон снова обрел себя в роли командира — словно растаял груз прошедших лет, и он стал таким же, как в доброе старое время, когда они впятером днем и ночью ускользали от погони. А все дело было просто в том, что в любой критической ситуации этот вермонтец инстинктивно становился лидером, благодаря своей природной сообразительности, уверенности и хитрости. Это был истинный дар — такой же, как умение Карстерса обращаться со стрелковым оружием и женщинами.

С легким скрипом дверь открылась, впуская в сарай сноп догорающих сумерек и — Сэмюэля Мордекая Гилмана. Уиллистон плотно затворил дверь, зажег фонарь — и трое торжественно пожали друг другу руки. Было похоже, что каждого из троих одинаково удивил тот очевидный факт, что другие двое еще живы. Если верить статистике, основанной на данных страховых компаний, они должны были умереть очень давно и отдавали себе в этом отчет. Никто из них не знал, чем занимались все эти годы остальные, так что несколько минут они уделили коротким интервью. Профессор психологии выжидательно смотрел на обоих, гадая, кто же станет первым задавать вопросы.

Конечно, не невозмутимый П. Т. Карстерс.

— Эта… телеграмма… Что случилось? — спросил наконец Гилман.

— Я бы не хотел повторять дважды, — сказал Уиллистон, — так что давайте дождемся Тони.

— Долго ждать не придется! — раздался громкий возглас из мрака со стороны сеновала за их спинами.

Все трое резко обернулись и увидели каскадера, спрыгнувшего на пол с изяществом акробата.

— Я тут торчу уже час, — признался Арболино. — Залез сзади через крышу, чтобы проверить, все ли чисто… На всякий случай. На тот случай, если телеграмму послал не Энди.

Улыбки, рукопожатия, восхищенные взгляды, теплые приветствия — все по новой.

— Ну, теперь, когда и наш партизан здесь, остается подождать коротышку, — сказал Гилман, но Уиллистон покачал головой.

— Эдди не приедет. Он мертв. — И профессор добавил печальным голосом: — Кто-то подложил в его машину бомбу на прошлой неделе.

Глаза коллекционера оружия засверкали.

Так, ну точно, все начинается опять.

— Кто это сделал? — тихо спросил Карстерс.

— Не знаю — пока.

— Где? — спросил Гилман.

— В Парадайз-сити, на границе между Джорджией и Флоридой.

— Почему?

— Мне не сообщили.

— Может, надо спросить? — предложил Арболино. В его голосе лязгнула закаленная сталь.

Профессор кивнул.

— Именно об этом я и подумал, — ответил он. — Вот почему я вас сюда вызвал. — Он закурил очередную сигарету, не зная еще, что же ему делать, если они вдруг откажутся.

— Никто из нас не дожил бы до сегодняшнего дня, если бы не Эдди Барринджер, — мрачно начал Уиллистон. — Мы были отчаянными ребятами в 1943 году. «Джеды» Управления стратегических операций, которых забрасывали в оккупированную Францию для организации групп «маки» и ведения партизанской войны. Мы взрывали мосты, подкладывали мины под броневики, пускали под откос военные составы — нам даже удалось однажды грабануть бронемашину, в которой везли денежное довольствие солдатам вермахта. Задолго до высадки в Нормандии мы навели во Франции большой шухер, но вдруг случился прокол, и нацисты схватили Эдди. Сорок семь часов он держался. Его били, загоняли иголки под ногти, рвали клещами мясо, пытали электротоком и водой. Сорок семь часов нескончаемых пыток. Но он не сломался. Он не сказал, где мы прячемся.

Уиллистону не надо был досказывать до конца эту ужасную повесть. Они еще не забыли, как проскочили немецкий контрольно-пропускной пункт, спрятавшись в санитарном фургоне, как ворвались в полицейский участок, уложили восьмерых — или их было девять? — гестаповцев и вынесли изувеченного Эдди Барринджера. Через месяц Карстерс убил информатора, который выдал Барринджера, а два месяца спустя войска союзников высадились в Нормандии. Только в сентябре Эдди Барринджера доставили на родину, но лучшие армейские врачи не смогли вернуть ему левый глаз, зубы и пальцы ног. А потом война кончилась и они перестали быть «джедбургами» — это было кодовое название группы Управления стратегических операций, забрасываемых в оккупированную гитлеровцами Европу. Вскоре и само Управление стратегических операций было поглощено армейской разведкой и государственным департаментом — и «джеды» разбрелись по всей стране, вернувшись к своим гражданским профессиям. Но эти «джеды» остались живы только потому, что один из них выдержал сорок семь часов нечеловеческих страданий.

Они все были в долгу перед Эдом Барринджером, в долгу, который невозможно даже выразить простыми словами. Но четверо мужчин, собравшихся в этом заброшенном сарае, в словах не нуждались.

Их долг должен быть оплачен.

Профессор молча изучал выражение лиц товарищей и ждал.

— Парадайз-сити — мафиозный город, — громко объявил человек из Лас-Вегаса.

— Верно… Верно. Сенатский комитет по борьбе с организованной преступностью пару лет назад устроил там большой шмон, — вспомнил каскадер. — Газеты тогда много об этом писали.

Уиллистон кивнул.

— Эдди работал в утренней газете Парадайз-сити, — сказал он. — И, возможно, ребятам из местной мафии не нравились его статьи.

Карстерс уже улыбался. Он понял, как будут развиваться события дальше.

Но как к этому отнесутся остальные?

— Мы ведь не члены сенатской комиссии, не сотрудники ФБР и не газетные магнаты, — продолжал сурово профессор. — Впрочем, если бы даже мы и были ими, большого проку от этого ждать бы не пришлось, потому что язвы Парадайз-сити выставлялись на всеобщее обозрение чаще, чем бюст Урсулы Андрес — и с куда меньшим успехом.

Непомерный долг коротышке тяжким камнем лежал у него на душе уже долгие годы, и теперь этот камень превратился в острозубого грызуна, питающегося его чувством вины и жаждой мести. Он говорил, нервно шагая взад-вперед, но все еще не отваживаясь им сказать самое главное.

— Не тяни, Энди, к чему ты клонишь? — спросил Гилман.

— Мы можем сделать только то, что умеем, — ответил Уиллистон, и светловолосый миллионер поднял вверх два разведенных пальца левой руки — символ победы.

— Да говори уж прямо, как есть, профессор, — посоветовал ему Карстерс.

— Ну ладно. Нас обучили проникать на оккупированную противником территорию, организовывать группы бойцов сопротивления, вести тайную войну, совершать диверсии, осуществлять подрывную пропаганду.

Сэмюэль Мордекай Гилман нахмурился и заморгал.

— Если у тебя на уме то, что, как я думаю, у тебя на уме, то я думаю, что ты foux[3] — чокнулся, — перебил его математик. Впрочем, это он сказал наполовину всерьез, наполовину в шутку.

— Мы умеем вскрывать сейфы, прослушивать телефоны, подделывать документы и красть секретные бумаги, — настаивал Уиллистон мрачно. — И мы должны сделать все, что в наших силах.

— То есть ты хочешь сказать, что…

— Я хочу сказать, Тони, что мы должны отныне считать Парадайз-сити территорией, оккупированной неприятелем. И мы должны под вымышленными именами проникнуть туда, найти или выкрасть компрометирующие неприятеля материалы, организовать движение сопротивления, чтобы стереть с лица земли этот город и банду, которая там всем заправляет.

— То есть предполагается проведение особой операции по полной программе Управления стратегических операций? — поинтересовался каскадер.

— Абсолютно. От начала и до конца. Мы будем действовать как самостоятельная боевая группа, как мы это делали в оккупированной нацистами Франции.

Тут вряд ли стоит делать расчеты, подумал человек из Лас-Вегаса. Любые расчеты могут оказаться ошибочными.

— Безумие… Это просто безумие. Неужели ты думаешь, что тебе удастся провернуть такую операцию сегодня в Штатах? — недоверчиво спросил Гилман. — Четверо сердитых мужиков, практически голыми руками, без всякого спецоборудования, без денег, без оружия, без какой-либо подстраховки — вроде «маки» или подполья? Не имея за своей спиной ни мощной организации, ни поддержки правительства? Ты забываешь, что Управление стратегических операций обеспечивало всю программу заброски десанта, снабжало нас оружием, деньгами, подкреплением. Но теперь-то дело совсем другого рода. Я думаю, даже Эролл Флинн или Ли Марвин[4] не купились бы на это.

Уиллистон швырнул догорающий окурок на цементный пол и затоптал огонек каблуком. Гилман, конечно, прав, но иного выхода нет. И профессор не мог с ним согласиться.

— Тут просто ничего не складывается, Энди, — заключил математик.

— Нам надо платить по счетам. И я не знаю иного способа. Ты со мной, Сэмми?

— Нам никогда не удастся это провернуть без шума и пыли, Энди. Это гиблая затея!

— Так ты со мной? — повторил Уиллистон.

Гилман пожал плечами.

— Да с тобой, с тобой… маньяк ты эдакий.

Арболино подумал о своей жене, о двух черноглазых дочурках и о доме. Потом он вспомнил, как выглядел Барринджер, когда они выволокли его бездыханное тело из здания гестапо.

— Я с Сэмом, — медленно проговорил каскадер.

Все трое повернулись к Карстерсу, который опять улыбнулся, но ничего не сказал.

— Ну говори же, Пи-Ти, — нетерпеливо потребовал Арболино.

— Зачем? Спроси у профессора. Ему известна моя позиция.

— Он с нами, — подтвердил Уиллистон сурово. — А что ему остается делать? Он обожает такие игры.

Итак, они заключили договор. Они не стали обмениваться рукопожатиями, не стали произносить клятв, но теперь договор вступил в силу.

— Полагаю, мне не надо особо’ подчеркивать, что мы должны избегать ненужных актов насилия, — сказал Уиллистон после паузы, устремив взгляд на коллекционера оружия. — Как верно заметил Сэмми, мы в Соединенных Штатах, и это требует от нас действовать по законам мирного времени. Это всем ясно?

— Абсолютно, профессор, — ответил Карстерс тоном настолько искренним, что он, вероятнее всего, шутил.

Настала пора расходиться по одному, чтобы вскоре собраться в другом месте и начать разработку плана операции и тренировочные занятия, а также раздобыть всю необходимую экипировку. Все нужно было сделать тщательно, умно, профессионально. У них не будет возможности второй попытки, не будет подстраховки У СО или отрядов «маки», чтобы спасти их в случае провала.

— Меры предосторожности начинаем принимать немедленно, — заявил профессор. — Здесь не должно остаться ничего, что могло бы выдать наше присутствие. Соберите окурки, спички, подчистите все.

Они собрали все, что могло бы обнаружить их тайную сходку в этом сарае, в котором началась их жизнь бойцов У СО — в ту пору, когда эта ферма много лет назад служила тренировочной базой. Но теперь тут опять располагалась школа для девочек, однако каким-то образом прошедшие годы словно испарились.

Они снова были на войне.

Война началась.

Двинувшись к двери, Арболино резко остановился и повернулся к человеку из Лас-Вегаса.

— И как мы все это назовем, Сэм? — спросил он.

— Что?

— Эту затею. Операция должна иметь кодовое название, уж коли мы решили провернуть ее по всем правилам УСО.

Гилман задумался на мгновение и кивнул в сторону профессора. Тот ведь снова был их командиром. Так что пусть он и придумывает название.

— Пусть это будет простое название, — предложил Уиллистон. — Мы собираемся разгромить большую, хорошо организованную и крепко сбитую мафиозную структуру. Нам надо сокрушить ее вдребезги. Так что давайте назовем эту операцию «Молот».

Один за другим, с тридцатисекундным интервалом, они вышли из сарая в теплую лунную ночь, и профессор Эндрю Ф. Уиллистон плотно закрыл за собой дверь.

8

Без фейерверков и фанфар, без барабанного боя и развевающихся знамен, без патриотических маршей и даже без студенческих демонстраций протеста, их тайная война началась. Все четверо поодиночке тихо разъехались по своим отелям, стараясь не превышать ограничения скорости, чтобы избежать нежелательных контактов с полицией. Все четверо переночевали в своих номерах, ибо в противном случае их отсутствие не могло остаться незамеченным. И когда Арболино собрался позвонить жене и сообщить, что какое-то время не появится дома, он вышел из отеля и отправился в аптеку за два квартала, где был телефон-автомат. Ему вовсе не хотелось, чтобы к нему в отель пришел счет за междугородный телефонный разговор даже при том, что он зарегистрировался под вымышленным именем. Во всех отелях ведется учет постояльцев, а эти четверо были слишком большими профессионалами, чтобы оставлять после себя даже крохотный след. Говоря языком советских шпионов, они уже жили как «нелегалы».

На следующее утро все четверо расплатились по счету — наличными — и покинули Вашингтон. Все было заранее обговорено, каждый запомнил время и место следующей встречи. Они должны были встретиться снова в уединенном охотничьем домике миллионера в лесной глухомани Адирондакских гор в штате Нью-Йорк. Там, на безлюдной территории в двести девяносто акров, где ближайшее жилье располагалось по меньшей мере в трех милях от охотничьего домика, безопасность осуществления первого этапа операции «Молот» была полностью гарантирована. Заговорщики прибыли туда порознь: каскадер на автобусе, Уиллистон в своем «форде» с откидным верхом, Гилман на поезде, а Карстерс рейсом авиакомпании «Moхавк», с посадкой в Олбани. Коллекционер оружия приехал на место первым, взял напрокат автофургон «шевроле» и стал дожидаться остальных. Пока проблем не предвиделось, ибо все действовали по плану и графику, тщательно составленному профессором совместно с Гилманом.

В четыре десять пополудни второй наиболее выгодный жених Америки увидел, как человек из Лас-Вегаса вышел из здания железнодорожного вокзала в Олбани и направился в западном направлении. Некоторое время спустя, удостоверившись, что за Гилманом нет хвоста, Карстерс нагнал его в фургоне и поприветствовал как ни в чем не бывало.

— Эй, подвезти тебя, Морт? — предложил водитель.

— Спасибо. Видать, жена моя опять запамятовала. — В ответе человека, который никогда не ошибался, звучало обычное раздражение мужа на бестолковую жену.

Гилман не был женат — в настоящее время по крайней мере. У него была когда-то жена — в течение шести лет — довольно интеллигентная и талантливая художница по имени Джудит, добрая, ласковая женщина, которая могла предложить сочувствие и понимание всякому, но только не мужчине, который был всегда прав. Этому ее не научили в Беннингтонском колледже, так что она ушла от него, забрав трехлетнего сынишку, и потом снова вышла замуж — за простецкого фермера, который вечно ошибался и уверял ее, что жить без нее не может. Гилман скучал и по ней, и по сыну и иногда вечером, валясь от усталости, понимал, как же он все-таки не прав, что никогда не ошибается.

Но он не думал об этом, пока «шевроле» уносил их прочь от города к «Преисподней». Они назвали уединенный охотничий домик «Преисподней», зная, что лишь тяжким трудом и страданием им удастся добраться до Рая[5]. Час спустя после того, как автофургон приехал к домику, в трех кварталах от автовокзала Олбани Уиллистон посадил к себе в «форд» Арболино и направился по маршруту, указанному ему коллекционером оружия. Было семь ноль-пять, когда худощавый профессор свернул на частную дорогу Карстерса. Путешествие было приятным и умиротворяющим, особенно под аккомпанемент радиоприемника, из которого неслись старые песни Лины Хорн, и болтовни каскадера о его милой жене, дочках и расчудесной голливудской житухе. Примерно в двухстах ярдах от шоссе Уиллистон заметил забор из колючей проволоки и тяжелые стальные ворота и притормозил.

Не говоря ни слова, он передал Арболино ключ, который ему вручил Карстерс. Каскадер отпер замок, распахнул ворота и последовал за «фордом» на территорию участка. Потом закрыл ворота и защелкнул замок, как и было предусмотрено. Все шло по плану, и через десять минут все четверо сидели друг против друга в большой обшитой досками гостиной охотничьего домика. Оба автомобиля стояли под навесом за домом, подальше от чужих глаз, а зеленый металлический чемодан покоился на огнеупорной плите перед камином. В руках у участников операции было по стакану, а в голове роились сотни вопросов.

Карстерс заговорил первым.

— Добро пожаловать в мою скромную хижину, — лукаво объявил он тоном радушного хозяина, закрывая глаза на недавнюю статью в «Нью-Йорк таймс», где роскошный семикомнатный дом был назван «архитектурным шедевром стоимостью в двести восемьдесят тысяч долларов, который изысканно прост и роскошен одновременно». Попивая ледяной коктейль, он продолжал: — Этот дом построил мой отец в 1927 году, чтобы скрыться здесь от мирской суеты. Он придумал этот изящный эвфемизм для сокрытия того факта, что моя мама была хоть и милая женщина, но алкоголичка.

Он поглядел на Уиллистона, гадая, как отреагирует профессор психологии на подобную исповедь.

— Я и не знал, что у тебя была мать, Пи-Ти, — кольнул его профессор.

Уиллистону и не надо было выслушивать рассказ о семейных неурядицах Карстерса и о душевных травмах его детства, Все это и так проявлялось во всем его поведении, в его привычках и увлечениях, во всем стиле его жизни.

— Итак, мы находимся на участке площадью в двести девяносто акров, восемьдесят из которых приходится на лес и великолепное стрельбище, которое я оборудовал здесь четыре года назад. Для тренировочной стрельбы из автоматического и крупнокалиберного оружия, — добавил миллионер как бы невзначай.

— Автоматического оружия? — переспросил могучий каскадер.

— Да он свихнулся на пушках, ты же знаешь, — тихим ехидным голосом произнес Уиллистон.

П. Т. Карстерс нащупал цепочку, пристегнутую к поту, выбрал нужный ключик в связке и нагнулся к зеленому металлическому чемодану.

— Автоматическое стрелковое оружие! — тоном аукциониста произнес коллекционер.

Три немецких девятимиллиметровых автомата «МП 40» образца 1944 года.

Два современных английских автомата «Л-2 А-3», видоизмененных в соответствии со стандартами НАТО.

Два автомата «М-3» калибра 0,45 с глушителями — продукция «Дженерал — моторе», которой пользовались в У СО во время второй мировой войны.

Три новеньких израильских девятимиллиметровых автомата «узи» — короткоствольных с деревянными прикладами.

Автоматический девятимиллиметровый пистолет Стечкина, используемый в Советской Армии.

Шведский автомат «Карл Густав» — модель 45, со складным стальным прикладом.

— Это же совершенно незаконно, — веско объявил Гилман, — и ФБР это не понравится.

— А давайте мы им не скажем! — предложил Карстерс.

Арболино и Уиллистон воззрились на удивительную экспозицию оружия и обменялись одинаково красноречивыми взглядами. Это все ненормально. Их владелец — ненормальный! Конечно, операция «Молот» — не для нормальных людей, но этот частный арсенал свидетельствовал о некоем умственном или эмоциональном расстройстве, которое ставило под угрозу всю операцию.

— Я полагаю, это еще не все? — задумчиво спросил профессор.

— Да, имеется несколько более простых образцов. Револьверы, карабины, пара снайперских винтовок с отличными прицелами. Мне удалось достать бушнеловский прицел «Фантом», который тютелька в тютельку подходит к моему «смит-энд-вессону» К-38. И еще кое-какая мелочишка.

Каковы же пределы его безумия? Вот в чем вопрос.

— И ни одной базуки? — удивился Уиллистон.

— Никто из моих знакомых, Энди, не водит танк. Но я занесу базуку в свой список для очередной закупки.

А может, он и не сумасшедший. В эпоху, когда подростки сосут сахар, пропитанный ЛСД, чтобы «свернуть себе мозги» — возможно, на всю жизнь, — а директора средних школ в Калифорнии курят марихуану, а полиция использует дубинки с электрошоком для разгона демонстраций, что же такого безумного в коллекционировании автоматического оружия? Если студентки колледжа Вассар носят цепочки на щиколотках, а конгресс урезает фонды помощи бедным, а Че Гевара стал, как Джимми Дин, кумиром фанатов партизанской войны, то хобби Карстерса, может быть, не столь уж и странно.

— О’кей, о’кей, у нас полно оружия, и нам оно может понадобиться, — согласился худощавый профессор. — Но нам надо тренироваться — много тренироваться. Физически и морально мы еще не готовы для взятия Парадайз-сити.

Здоровяк каскадер кивнул в знак согласия.

— Нам нужно подготовить трассу для преодоления препятствий — вроде той, что была у нас на ферме, — предложил он.

— У нас есть стрельбище и полным-полно боеприпасов, так что мы можем пристреляться, — подхватил второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов.

— Нам придется там часто прослушивать телефоны, ставить «жучки» и пользоваться радиопередатчиками, Сэмми, — предупредил Уиллистон. — Ты можешь все это раздобыть? И ты еще помнишь, как обращаться с этими штуками?

Человек из Лас-Вегаса кивнул и объяснил, что сравнительно проще купить миниатюрную электронную аппаратуру на Манхэттене, если, конечно, у них достаточно средств для этого.

Арболино расхохотался.

— У Пи-Ти есть! — напомнил он Гилману. — У него полные сундуки — если верить журналу «Тайм».

Математик вздохнул.

— Я, знаешь ли, не читаю эти левацкие журнальчики, — признался он. — А что ты скажешь, Энди? Чем ты займешься в операции?

— Я займусь АИ, что вполне соответствует моим академическим склонностям. Кто-то ведь должен проводить анализ и исследования, чтобы знать, во что мы ввязываемся. Мы будем последними дураками, если полезем на вражескую территорию, не имея предварительного доклада о мощи противника, диспозиции его сил, организации и командном составе. То есть у нас должна быть подробнейшая стратегическая сводка об этой мафии, которая засела в Парадайз-сити.

Гилман улыбнулся. Если коллекционеру оружия не терпелось поскорее затеять стрельбу, то этот худощавый профессор с такой же страстью был готов заняться сбором разведывательной информации для подготовки операции.

Взгляд, интонация, собранность Уиллистона — все выдавало в нем только ему свойственный азарт. Коренастый человек из Лас-Вегаса научился «читать» людские души в казино, и теперь ему было проще простого прочитать то, что творилось в душе у этого по-мальчишески возбужденного профессора.

Операцию «Молот», однако, было не так-то просто осуществить. Об этом и сказал Гилман.

— Сколько бы у нас ни было стволов, технических средств и денег и как бы блестяще мы ни были подготовлены физически, — глубокомысленно предупредил он, — все равно операция предстоит нелегкая. Учтите: в зоне выброски у нас не будет ни группы размещения, ни группы поддержки. Так что нам придется десантироваться «вслепую» на, как теперь говорят в спецназе, «запретную территорию».

Уиллистон отрицательно помотал головой.

— Впрочем… да, пожалуй, тут я ошибаюсь, — признался человек, который гордился тем, что никогда не ошибался. — Энди прав. У нас есть контакт в Парадайз-сити — неизвестный нам горожанин, который выслал Энди газетные вырезки.

— Так что у нас там есть агент, — сделал вывод Карстерс, — и нам только остается найти его. Если он еще жив.

Один человек из ста десяти тысяч населения, запуганный до смерти и, бесспорно, знавший об участии Эдди Барринджера в диверсионных операциях У СО много лет назад. Об этом размышлял Уиллистон, когда раздался страшный удар грома и небо разрезала ослепительная вспышка молнии. В ту же секунду мощный ливень грозно обрушился на крышу охотничьего дома. Начался ураган.

Дождь лил несколько часов не переставая.

9

Наложение кадра.

Так в кино называется мгновенная смена места действия — переход, скажем, с циферблата часов в кабинете начальника полиции на циферблат часов в спальне сенатора.

Итак: наложение кадра на Парадайз-сити.

Всю ночь в Парадайз-сити лило как из ведра. Шел тихий, нескончаемый ливень; дождевые капли стекали с листвы и превращались на тротуарах и мостовых в клубящиеся валы теплого тумана. Местная телестанция закончила работу, ночные бары опустели и закрылись, последние сонные посетители покидали публичные дома, ибо было уже четыре двадцать утра и почти весь город спал. Два бармена в круглосуточной забегаловке «Арниз» слушали похабные анекдоты, которые травил водитель контейнеровоза — этот анекдот за последнюю неделю они слышали уже четыре раза от других водителей контейнеровозов и приготовились вежливо рассмеяться из чувства жалости и в знак оплаченного дружелюбия.

Пять полицейских автомобилей, точно желтоглазые призраки, выписывали вдоль пустынных улиц правильные геометрические фигуры, медленно рассекая потоки дождя и механически следуя привычным маршрутом патрулирования. Пешие полицейские патрули, позевывая и вздыхая, бродили под дождем, сонно и беспечно неся свою ночную вахту. Они знали, что очень немногие вооруженные грабители или отчаянные алкаши — если таковые вообще найдутся — отважатся напасть на них в тумане. Это был дисциплинированный город: Малыш Джонни не терпел самодеятельных конкурентов. В Парадайз-сити не было места для мелких воришек и вообще для мелких правонарушителей, ибо мелкая преступность была невыгодна и раздражала налогоплательщиков, которые готовы были оставаться обитателями зоопарка Пикелиса, коль скоро их никто там не тревожил. И все бандиты штата знали, что от этого городка им лучше держаться подальше.

Цена была слишком высока. Попавшись здесь в первый раз, вы могли отделаться сломанной челюстью и парой тычков по почкам, либо переломом запястья — это в том случае, если вы оказались угонщиком автомобилей. Карманным воришкам обыкновенно сокрушали лодыжки дубинками, предоставляя им возможность продолжать свое ремесло в другом месте. Таких отпускали, строго предупреждая о необходимости соблюдать общественный порядок в Парадайз-сити. У капитана Бена Мартона было своеобразное чувство юмора — не такое, как у Морта Сала[6], но ведь у того аудитория была совершенно другая. Что же касается торговцев наркотиками, их попросту здесь не было, ибо Пикелис не мог потерпеть ничего, что могло бы привлечь к городу внимание федеральных властей. После того, как в 1966 году здесь обнаружили сгоревшую заживо троицу гастролеров из Майами, никто даже и не помышлял толкать наркоту в Парадайз-сити.

Что же до прочих видов противозаконной деятельности, то приблудный бизнесмен, возможно, и мог бы унести отсюда ноги — будучи впервые замеченным в Парадайз-сити. Но уж если местным копам удавалось засечь его вторично, ему обычно простреливали брюхо в двух-трех местах и потом вставали в кружок, чтобы понаблюдать, как он издыхает. Такие инциденты в рапортах обычно фигурировали как «сопротивление полиции», но иногда — чтобы местная статистика соответствовала средним данным по стране — эти смерти проходили по графе «жертвы автомобильных катастроф», или, ради разнообразия, как «самоубийства». Сговорчивый коронер[7] был свояком мэра. Сколь бы невероятная небылица ни сочинялась им для свидетельства о смерти, все городские обыватели сходились на том, что «быть застреленным» — довольно-таки болезненный способ кончины, и мало кто был готов подвергнуть себя такому испытанию — а в этом и состояла, по большому счету, суть задумки. Ларри Льюис, здоровенный бандюга, которого в 1962 году вышибли из правления профсоюзного объединения АФТ-КПП за рэкет, любил шутить, что Парадайз-сити — это город, где нечем поживиться.

Когда в то дождливое утро забрезжил рассвет, Льюис спал, обняв блондинку — «модель» из Нового Орлеана, не так давно ставшую «экзотической танцовщицей», а мэр города Роджер Стюарт Эшли валялся без сознания, нокаутированный пятой бутылкой виски «Джек Дэниэлс», а Малыш Джонни Пикелис видел сны в своем роскошном пентхаусе. Ему снилась пышная многолюдная свадьба его двадцатитрехлетней дочери, которая скоро должна вернуться домой после годичного пребывания в Париже. На ее свадьбе будет море самых разнообразных цветов, импортное шампанское и бигбенд Майера Дэвиса. Тот факт, что симпатичная Кэти Пикелис не была пока что даже обручена, никоим образом не нарушал гармоничной красоты этого сна.

В то мгновение, когда стрелки курантов на башне муниципалитета показывали пять утра, из всех горожан только девяносто — ну, от силы сто — человек бодрствовали. Из этих немногих некое лицо сидело у окна на шестом этаже, курило сигарету и вглядывалось в колеблющуюся стену влажного тумана, навалившегося на гавань. В комнате было темно и тихо, потом проигрыватель издал щелчок, и игла опустилась на пластинку Джорджа Ширинга. Музыка была очень, хотя и не вполне, расслабляющей.

Итак, газетные вырезки отосланы.

Теперь остается только ждать.

Только ждать, ненавидеть, гадать и молиться.

Приедут ли они?

Скоро ли?

10

После того, как четверо участников операции пробудились на следующее утро в лесном доме, каждый из них занялся своим делом, о чем они договорились накануне вечером. Приготовить обильный завтрак — это была обязанность Арболино. Другим членам группы вменялось готовить обед и ужин в течение всего времени их нахождения на тренировочной базе, ибо Карстерс отпустил своего повара в месячный отпуск, чтобы шестидесятилетний «чужак» не стал свидетелем приготовлений четырех взрослых мужчин к их тайной войне. «Максимальные меры предосторожности», — предупредил Уиллистон строго, и это означало присутствие в доме только тех, кто был задействован в операции «Молот».

После завтрака Гилман и Арболино занялись сооружением простейших тренажеров и обустройством учебной трассы преодоления препятствий. Они вязали канаты, сбивали барьеры, прокладывали в лесу тропинки для кросса — словом, готовили все необходимое для занятий по укреплению органов дыхания и мускулатуры. Пока они выполняли свое задание, профессор и второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов отправились в Олбани — на разных автомобилях — закупить инвентарь. Закупки они делали небольшими партиями в разных местах. Уиллистон поехал в армейский магазин неподалеку от негритянского гетто, где приобрел комбинезоны, сапоги, рубахи, плащи и прочую одежду для себя и Гилмана. Карстерс купил себе и Арболино обмундирование в другой «интендантской» лавке — в тридцати кварталах от армейского магазина. Они приобрели месячный запас провизии в пяти разных супермаркетах, двух закусочных и четырех бакалейных лавках.

— Если человек заходит в магазин и накупает на триста долларов еды, то его в этом магазине непременно запомнят, — предупредил их Гилман.

И он был, как обычно, прав. Они должны были действовать неприметно, спокойно, не вызывая любопытство у продавцов. Эту мысль человек из Лас-Вегаса без устали любил повторять, напоминая им о товарищах и союзниках, погибших из-за забвения этого простейшего правила. Никаких больших закупок, никаких оплат чеком, оплачивать все наличными, в мелких купюрах. Забирать покупки с собой. Было бы очень неразумно оформлять доставку покупок в лесной дом, когда в двух шагах от него, на стрельбище, палят по мишеням из автоматов. Заранее тщательно продумывать каждый свой шаг. Всегда иметь наготове достоверную «легенду» для прикрытия. Отправляя своего повара в отпуск, Карстерс намекнул, что ему необходимо полное одиночество, ибо его приезжает навестить некая красивая — возможно, известная в обществе и замужняя — дама. Это было абсолютно правдоподобно, и преданному слуге можно было доверить такой секрет — как то уже не раз случалось на протяжении многих лет.

И все же к каким бы хитростям и предосторожностям они ни прибегали, все равно опасность существует, думал второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов, вертя баранку автофургона. Здесь были его родные места, здесь он чувствовал себя дома: ведь это страна свободных, колыбель демократии, расположенная за тысячи миль от кровавых диктаторских режимов и тайной полиции — а он сейчас был на поле боя. И ему не придется прибегнуть к помощи полиции или властей, он должен ежесекундно быть начеку.

Согласно правилам безопасности, установленным Уиллистоном, выходя за забор из колючей проволоки, ограждающий территорию «Преисподней», они не должны были иметь при себе оружия. Все это было удивительно — и здорово!

Добравшись до лесного дома, миллионер увидел, что Уиллистон вместе с остальными уже раскладывает продукты по холодильникам и в кухонную кладовку. Моложавый профессор вернулся первым — он всегда был первым. Когда все пакеты и коробки были опустошены, люди, которые никак не могли забыть Эдварда Р. Барринджера, переоделись в свободные комбинезоны. Теперь они были готовы приняться за работу: закончить обустройство трассы для бега с препятствиями и доделать тренажеры. Им пришлось изрядно попотеть под палящим солнцем: они валили деревья, выкапывали траншеи и связывали шершавые терпко пахнувшие смолой сосновые бревна для «стенки». К заходу солнца они окончательно поняли, насколько непригодными для операций в боевых условиях стали их тела, и осознали, сколь много им предстоит потрудиться, чтобы в свои сорок с лишним обрести опять нужную физическую форму и снова превратиться в быстрых ловких «джедов», какими они некогда были. Каскадер и миллионер-охотник оказались в наилучшей форме, от них не отставал Уиллистон, а лас-вегасский математик был менее прочих подготовлен для боевыхдействий. За ужином заговорщики сошлись на том, что им предстоит сделать немало, прежде чем они смогут ввязаться в бой с противником.

Они уже употребляли армейскую терминологию — опять. Дом был «штабом». Парадайз-сити — «зоной выброски», и обсуждали они «маршруты проникновения», «обеспечение безопасности» и «боевой порядок» неприятеля. Не прошло и сорока восьми часов, как повар Карстерса покинул лесной дом, а они уже выработали плотный график занятий. После этих занятий они встречали каждый заход солнца обессилевшими, но с чувством выполненного долга. Их трудовой день был долгим: подъем в шесть утра, до семи — зарядка, потом завтрак, потом они проводили шестьдесят минут на трассе преодоления препятствий, после чего наступала пора кросса по пересеченной местности. Добежав до озера, где им предстояло проплыть милю в холодной воде, они задыхались и истекали соленым потом. Но времени для отдыха у них не было, так как предстояло прыгать в ледяную воду. На другой день дистанция плавания увеличивалась до двух миль. А во время вечерних стрельб им надо было поупражняться сначала с пистолетами, потом с винтовками и, наконец, с автоматами. Они ели за десятерых, ругались на чем свет стоит, редко смеялись и, едва приложив голову к подушке, проваливались в долгий глубокий сон.

И вот их тела начали потихоньку оттаивать, вспоминать, оживать. Через неделю их походки стали другими, дыхание изменилось: теперь они и двигались как встарь — с настороженной проворностью диких зверей. Теперь Арболино мог добавить к их графику ежедневные занятия дзюдо и карате, курс владения холодным оружием и пол у забытую уже, хотя все еще знакомую, тактику ведения  «грязного» боя без оружия. Коварные приемчики всплывали к памяти, и ими быстро, день за днем, час за часом, снова овладевали руки и ноги. Четверо мужчин, давно от этого отвыкшие, теперь опять вспоминали, как причинять боль, как наносить оглушающие удары, как калечить и убивать. Арболино поражался — хотя и не говорил об этом вслух — необузданной, почти дикарской, энергии и азарту профессора психологии: точно сидящий внутри Энди Уиллистона голодный хищник вдруг вырвался на свободу — так явно угадывалось в нем нечто жестокое, опасное и свирепое. Было ясно, что его тело мало что забыло из боевого прошлого, невзирая на долгие мирные годы тихого профессорства, ибо уже через пару дней он обрел рефлекторную — почти инстинктивную — ловкость и сноровку.

К третьей неделе боеприпасы начали иссякать, и было решено, что Карстерс закупит необходимое количество в Ньюарке, где местные правоохранительные органы не столь жестко, как в соседнем Нью-Йорке, следят за соблюдением законов. Уиллистон поехал вместе с ним, чтобы приступить к исследованию «запретной зоны». Само по себе это было делом непростым и могло бы потребовать многих месяцев, но программу АИ можно было бы осуществить куда быстрее, с помощью трех башковитых студентов, нуждавшихся, насколько ему было известно, в деньгах. Штат Нью-Йорк в середине июня являет собой приятный вид, и хотя мысли обоих бывших бойцов У СО были заняты планированием предстоящей операции, они не смогли остаться равнодушными к чарующей прелести зеленых холмов и бескрайних полей, купающихся в живительных лучах летнего солнца. Двое неприметных мужчин в легких ветровках ехали к югу по шестиполосному шоссе во взятом напрокат автофургоне. Глазея на восхитительный пейзаж, друзья болтали о предстоящих событиях и думали про себя, смогут ли они положиться друг на друга в самый критический момент.

А этот момент непременно наступит.

Карстерс свернул с манхэттенского вест-сайдского шоссе у Сто двадцать пятой улицы, высадил профессора на углу близ Колумбийского университета и продолжал свой путь по Бродвею к туннелю Линкольна, который протянулся под Гудзоном и выходил на поверхность уже в штате Нью-Джерси. Уиллистон принес свой брезентовый саквояж к себе в квартирку на Риверсайд-драйв, мельком поглядел на корабли — он любил корабли и море — и отправился в университет отыскать адреса трех своих студентов. В университетском городке стояла тишина — приятная перемена после крикливых демонстраций и вспышек насилия в весеннем семестре. Долго ли продлится эта безмятежность — другой вопрос, думал он, набирая номер парня, которому решил дать задание в первую очередь.

Марвин Ашер.

Ашер, Бейкер, Винер — легко запоминаемые, как алфавит, фамилии.

Деньги, выделенные для аналитическо-исследовательской программы вторым наиболее выгодным женихом Соединенных Штатов, еще более упрощали задачу. Марвин Ашер, Томас Бейкер и Эрик Винер с радостью согласились за семьсот пятьдесят долларов (каждому) подготовить информацию. Ни один из трех студентов даже не удивился, отчего это он получает деньги непосредственно от профессора Уиллистона, а не от директора «новой программы Фонда Форда по изучению расовых проблем и преступности на Юге», на которую сослался Уиллистон. Перспектива семисот пятидесяти «зеленых» за две недели напряженной библиотечной работы была куда более заманчивой, чем за те же самые деньги месяцами заниматься какой-нибудь нуднятиной, вроде изучения способов мастурбации у индейцев апачи, или анализа влияния аграрного лобби на законодательный процесс в штате Массачусетс, или вычислением уровня разводов среди победительниц конкурса красоты «Мисс Америка» за период после смерти Вудро Вильсона. Очаровательная рыжеволосая девушка, которая на протяжении нескольких месяцев была подружкой Энди Уиллистона после смерти его жены в 1960 году, сейчас работала в отделе анализа и исследований журнала «Тайм». Она легко согласилась просмотреть архив журнала, чтобы предоставить ему дополнительную информацию о печально известном городе, где был убит Барринджер. Уиллистон все еще нравился ей. Ведь он, как она помнила, был сильным и честным мужчиной, да еще и великолепным любовником — был, а может, еще и опять будет…

Совсем иными мотивами руководствовался Барри Корман, согласившись прислать ему из Вашингтона копии стенограмм (с приложением фотографий вещественных доказательств) слушаний сенатского комитета по организованной преступности в 1962 и 1965 годах по Парадайз-сити. Корман, лучший из всей когорты строго одетых и коротко стриженных помощников амбициозного Мичиганского сенатора, учился в Колумбийском университете в группе Уиллистона и получил стипендию Фулбрайта во многом благодаря настойчивым рекомендациям своего научного руководителя. Не то чтобы Корман теперь отплачивал ему старый долг — хотя так оно по сути и было, а он сам был достаточно опытным политиком, чтобы интуитивно понимать, что долг платежом красен, — но просто Корман любил и уважал Энди Уиллистона. Что оказалось весьма кстати. Обыкновенно запрос о предоставлении копий стенограмм сенатских слушаний приносит свои плоды через восемь, а то и десять дней, Уиллистону же пакет был доставлен экспресс-курьером через девятнадцать часов после его звонка в Вашингтон.

Второго наиболее выгодного жениха Соединенных Штатов также ожидала удача, хотя в поездке в Нью-Джерси его постигло небольшое разочарование. Покупка патронов для пистолетов и винтовок прошла без приключений, но лысый владелец оружейной лавки, который раньше имел право торговать боеприпасами для автоматического оружия, пожаловался, что «после этой заварушки с Кеннеди местное начальство держит ухо востро, так что даже у ребят теперь случаются перебои с этим делом». Ну, уж если даже «ребята» — группа затейников, которых объединила искренняя убежденность, что Аль Капоне оказался куда более талантливым бизнесменом, чем Генри Форд, — не всегда могли восполнить магазины своих автоматов, то дело и впрямь дрянь. Однако у предусмотрительного П. Т. Карстерса был в резерве запасной источник — бармен ночного клуба «Боллз оф файэр» в Гринвич-виллидж, где порция любого спиртного стоила полтора доллара, «экзотические танцовщицы» шли по пятьдесят, а жаркое на ребрышках готовили из рук вон плохо. Но у бармена был дружок, который водил дружбу с парнем, чей шурин работал в порту; тот, в свою очередь, имел обширные и разнообразные социальные контакты, которые могли бы поразить воображение Маргарет Мид или Кеннета Кларка[8] и которые в конце концов помогли раздобыть девять тысяч автоматных патронов для английских «Л-2A-3» плюс шесть тысяч патронов для всех типов американского стрелкового оружия калибра 0,45.

Все было краденое, и всем это было известно, о чем, впрочем, никто даже словом ни разу не обмолвился. Все необходимые переговоры велись с помощью сорока двадцатидолларовых банкнот, выложенных П. Т. Карстерсом. В остальном же вся беседа состояла из хмыканья, бессодержательных любезностей и разъяснений, куда, когда и как доставить груз. Груз был тяжелым и объемистым.

Красавец охотник знал также, что этот груз представляет опасность. Через час после того, как боеприпасы были загружены в грузовой отсек автофургона, он мчался на север, законопослушно оставаясь в пределах пятидесятимильного лимита скорости. Путь его лежал в «Преисподнюю».

Три дня спустя автофургон вернулся на Манхэттен. За рулем теперь сидел Сэмюэль Мордекай Гилман. Он был загорелым, похудевшим, окрепшим и даже еще более целеустремленным, чем обычно.

— Пожалуй, можно было бы заказать все по почте, — говорил он Уиллистону за обедом в отличном китайском ресторане на углу сто двадцать пятой улицы и Бродвея, — но я предпочитаю в таких делах действовать осмотрительно и придирчиво. Так что лучше уж я сам закуплю все эти приборы. Я лично хочу проверить все, что мне продают.

— Передай креветки, — попросил профессор.

— Ты считаешь, что я придира, не так ли, Энди?

Уиллистон пожал плечами.

— Ты считаешь, что я придира, — настаивал Гилман.

— Нет, не совсем так. Я считаю, что ты сейчас слопаешь всех креветок.

Человек, который никогда не ошибался, вздохнул и подтолкнул блюдо к приятелю.

— Ну ладно, пусть я придира — особенно в мелочах, — согласился человек из Лас-Вегаса.

— Это не так уж страшно, Сэмми.

— Да нет, ты не понимаешь. Просто меня так воспитали, я так привык.

Профессор психологии выложил себе в тарелку порцию креветок и кивнул.

— Только, пожалуйста, не рассказывай мне душещипательные истории о своем тяжелом детстве, — взмолился он. — Не здесь, во всяком случае. Я смертельно устал от своих пациентов.

— Мне нельзя ошибаться, я всегда должен поступать правильно, во всем. Мои родители — они же оба были учителями — так меня воспитали. Вот почему я все должен делать сам, а иначе я не смогу быть уверенным, что все делается правильно.

Уиллистон понимающе улыбнулся.

— Что касается твоей придирчивости, то это очень полезное качество, — уверил он друга. — Уж лучше быть таким придирой, чем открывать стрельбу в магазине или задираться в метро. Ты отличный работник, а это нынче редкость. Ты честен, трудолюбив и знаешь наизусть слова всех песен Коула Портера — так что нечего тебе терзаться из-за своей придирчивости.

— Мой отец…

Но худощавый вермонтец перебил Гилмана, нацелив на него вилку, точно учительскую указку:

— … был тяжелым человеком. А ты нет — просто немного беспокойный. Но мне это нравится. Нам всем это нравится, — убеждал его Уиллистон. — Без твоих недюжинных талантов, без твоей щепетильности и — да, временами раздражающей придирчивости у нас не было шансов на успех.

Теперь настал черед Гилмана улыбаться — на его лице расцвела благодарная, но почему-то невеселая улыбка.

Пока они расправлялись с обедом, человек из Лас-Вегаса объяснял, где именно он намеревается раздобыть радиопередатчики и прочее электронное оборудование — в лавчонке на Сорок шестой улице и в двух магазинах радиоаппаратуры в центре города неподалеку от Чеймберс-стрит. Все закупки они произведут, как и те, в Олбани, в трех разных магазинах, чтобы огромное количество приобретенных товаров не привлекло к ним внимания продавцов. Девять радиопереговорников новейшей конструкции — четыре для использования и пять для замены. Каждый радиопереговорник весил всего три фунта и имел радиус действия в одну милю. Это были отличные радиопередатчики — компактные и дорогие — лучшее, что они могли позволить себе приобрести на деньги П. Т. Карстерса. Эти «уоки-токи» значились под номером первым в списке Гилмана. Прочие покупки оказались еще более дорогостоящими.

Номер два: радиопередатчик средневолновый, состоящий из двух небольших компонентов, легко укладывающихся в небольшой чемоданчик; микрофона и передающего устройства для шифрованных посланий с радиусом действия в пятьсот миль.

Номер три: телескопическая антенна для использования с вышеуказанным радиопередатчиком.

Номер четыре: три глушилки типа «Джей-эР-11», используемые для подавления определенных коротковолновых частот, в том числе и тех, которые используются полицейскими радиостанциями.

Номер пять: восемь разного рода «жучков», приспособленных для подключения к телефонным проводам и для ведения внешнего электронного наблюдения, различных размеров и конфигураций — от крохотного ультракоротковолнового передатчика размером не более долларовой монеты до «ствола» дальнего действия, способного «засекать» человеческий голос на расстоянии двухсот ярдов.

Номер шесть: четыре магнитофона современной модификации с дистанционным включением режима записи по команде голосом, в том числе швейцарская «Награ» стоимостью тысяча девятьсот долларов, «Ухер-400» и миниатюрная «нательная» модель, которую можно было носить под пиджаком.

Номер семь: пять «антижучков» размером не более сигаретной пачки — японские штучки для создания помех на частотах, обычно используемых «жучками».

А еще батарейки, запасные части и чемоданчик с набором инструментов инженера-электронщика — Гилман покупал все это с придирчивостью начальника отдела снабжения антропологической экспедиции в отдаленные районы джунглей Новой Гвинеи. Покупки полностью заняли весь грузовой отсек фургона, не оставив места для еще не приобретенных приборов ночного видения с инфракрасными излучателями, ацетиленовых горелок для вскрытия сейфов и здоровенных баллонов с ацетиленом.

— Когда Тони приобретет трейлер, ему придется докупить остальное, — заключил Уиллистон, закрыв на ключ грузовой отсек.

Было пять сорок пополудни. Кипящий манхэттенский зной, рев автомобилей, выхлопные газы и влажный воздух — образовали смесь настолько взрывоопасную, что, казалось, это было сделано кем-то неспроста. Любой приспособившийся к безумию городской жизни нью-йоркский параноик мог бы счесть, что это и впрямь кто-то так подстроил специально, возможно, с преступными намерениями, размышлял Уиллистон, выруливая на Восьмую авеню. А вокруг и впрямь было немало параноиков. Большинство из них, похоже, сидели за рулем автомобилей, обгонявших задействованный в операции «Молот» фургон, заметил он Гилману, остановившись перед красным глазом светофора на углу тридцать второй улицы.

— Э, да у тебя мания преследования, — предупредил его человек из Лас-Вегаса, отирая пыль и пот со лба. — Запомни, ты же врач, а не пациент. Это они все параноики.

Даже у параноиков находятся настоящие враги, — отпарировал профессор.

Светофор мигнул, и они проехали без остановки целый квартал, прежде чем опять пришлось притормозить. Обливаясь потом и изнемогая от тяжкой влажной духоты, они изменялись усталыми взглядами.

— Даже параноик не может быть настолько безумным, чтобы торчать в этих пробках, Сэмми, — рассудил Уиллистон. — Давай-ка остановимся около моего дома, примем душ, перекусим, и ты сможешь отправиться в Преисподнюю часов в десять, когда спадет жара.

— Трудно представить, что такой яйцеголовый профессор, как ты, обладает столь практичным умом — а ведь ни ни разу не брал броневик с деньгами, — ехидно произнес Гилман замысловатый комплимент.

Профессор Колумбийского университета хмыкнул.

— Для человека, который никогда не ошибается, у тебя слишком короткая память, — поправил его Уиллистон. — Я взял по крайней мере один броневик с деньгами — вместе со мной тогда были ты и мое ружьишко. Помнишь?

Жалованье солдатам вермахта!

Их нападение было стремительным, неожиданным, дерзким.

В той операции Уиллистон действовал как опытный хирург — спокойно, умело, с профессиональным безразличием отнесясь к потокам крови. Насилие для них было привычным делом — в старые добрые времена. Нацисты олицетворяли собой зло, поэтому все, что им, молодым коммандос У СО, приходилось делать, выглядело простым и правильным.

Давно это было.

— Да я помню этот налет на инкассатора, — сказал сероглазый математик. — Нам, молодым да бесшабашным, тогда сам черт был не брат.

— Да, молодым — у нас тогда еще молоко на губах не обсохло!

Гилман задумчиво поглядел на друга, сжимающего руль автофургона.

— Теперь все будет по-другому, — сказал человек из Лас-Вегаса тоном, в котором слышался больше вопрос, нежели обещание.

— Очень надеюсь, что так.

На площади Колабумс-сёркл бил фонтан, фонтан бил также перед Линкольновским центром, который они миновали, мчась на север по Бродвею. Но ни тот ни другой не ощутили свежести до тех пор, пока не очутились в прохладной квартире Уиллистона на Риверсайд-драйв. Душ, холодное пиво, простенький ужин — холодный цыпленок и яблоки — помогли им немного снять усталость. В одиннадцатом часу оба переоделись и спустились в переулок, где оставили свой «шевроле».

Худой смуглый парень лет двадцати пяти-шести сидел на ступеньках многоэтажного жилого дома в нескольких ярдах от их фургона. Уиллистон и Гилман уже почти поравнялись с ним, когда до них дошло, что он тут делает.

Стоит на «атасе».

Он стоял на «атасе», а двое других парней пытались фомкой вскрыть замок грузового отсека фургона.

— Бери этого! — крикнул вермонтец, рванувшись к фургону.

Воры обернулись, увидели приближающегося Уиллистона и выругались.

— Поберегись, чмыш! — предупредил его здоровенный парень с фомкой.

— Будет бо-бо! — добавил второй.

Он помахал левой рукой: сверкнуло лезвие ножа.

В этот момент парень, стоявший на «атасе», пустился наутек, и Гилман повернулся как раз в тот момент, когда Уиллистон перехватил руку с зажатой в кулаке фомкой, которой ему намеревались раскроить череп. Профессор сделал обманное движение, потом ложный замах левой и низко пригнулся под взметнувшейся над его головой во второй раз стальной фомкой. Потом произошло несколько событий, которые развивались стремительно и в ошеломительной, но строго логической последовательности — логической для любого слушателя спецкурса У СО по рукопашному бою или спецсеминара по «бесшумному убийству».

Все было выполнено без усилий, классически правильно, словно по учебнику.

Через тридцать секунд — ну, может, двадцать — парень с фомкой лежал на тротуаре. Запястье руки, которая только что сжимала инструмент взломщика, было сломано, ключица — в аналогичном состоянии, голова кровоточила в двух местах, а сокрушительный удар в солнечное сплетение заставил его беспомощно скорчиться. Его сообщник, все эти тридцать — или двадцать — секунд пытался выбрать удачную позицию для атаки, но, увидев поверженного приятеля, запаниковал.

Он рванулся вперед, высоко вздернув над головой нож.

— Энди! — крикнул Гилман.

Худощавый профессор развернулся на каблуках, изящно переломился пополам — и ударил. Нож отлетел в сторону. Еще удар. Человек вскрикнул — его рука онемела от страшного удара. Еще удар. Что-то сломалось. Удар, теперь хрустнула челюсть и зашатались выбитые зубы. Еще удар. Уиллистон пользовался кулаками как молотами, но с безошибочной точностью хирурга-убийцы. Он точно шал, куда бить, или, во всяком случае, он бил так, как его учили. Создавалось такое впечатление, что это было не избиение, а хорошо отрепетированный танец.

И вдруг Гилман понял, что дальше последует серия приемов карате.

— Энди! Не убивай его! Не надо!

Уиллистон замер в раздумье, и его жертва рухнула в восточную канаву. Профессор, тяжело дыша, огляделся по сторонам.

— Да я и не собирался его убивать, — стал он убеждать приятеля. — Согласен, я бил его чисто рефлекторно, все так — кстати, не так уж плохо, после столь долгого перерыва! — но я точно не собирался его убивать. Я же не совсем с ума сошел.

Гилман осмотрел оба тела, присел над громилой и, обшарив его пиджак, нашел то, что искал.

— Так я и думал, — заявил человек, который никогда не ошибался, и поднял шприц. — Наркаши — «иглотерапевты», вышли на дело: чистят автомобили в поисках чего-нибудь, что можно загнать, а на вырученные бабки купить себе наркоты.

Уиллистон кивнул.

— Идиоты, — сказал он мягко. — Какие же мы идиоты, что поставили фургон здесь — тут же полным-полно наркашей. Впрочем, напрасно я этих двоих так отдубасил. Пожалуй, надо за собой следить. Это Пи-Ти должен занимать у нас должность почетного маньяка-убийцы, а не я.

После этих слов он внимательно огляделся по сторонам.

— Пора нам сматываться, Сэмми, — сказал он. — Вряд ли нам стоит разбираться с полицией по поводу этих двух ублюдков.

Они обменялись рукопожатием, и вскоре Гилман уже мчался по направлению к лесному убежищу. Поездка по главному шоссе штата Нью-Йорк прошла без происшествий. При скорости шестьдесят миль в час ветерок, врывавшийся в открытое окно, освежал водителя и делал его путешествие приятным. Гилман добрался до «Преисподней» около трех утра, приблизительно за полчаса до того мгновения, когда беспокойного и глубокомысленного профессора Эндрю Уиллистона наконец-то сморил сон в душном городе Нью-Йорке.

11

В пятницу перед полуднем в «Преисподней» зазвонил телефон — этот номер не был зарегистрирован ни в одном телефонном справочнике, — и Карстерс снял трубку.

— Это говорят из издательства «Даблдей», — произнес мужской голос. — Вы просили связаться с вами по поводу иллюстрированных альбомов о Гражданской войне, который вы у нас заказывали.

— У вас полный комплект? — спросил коллекционер оружия.

— Да, сэр, и мы вышлем вам их экспресс-авиапочтой, как вы и просили. Посылка будет доставлена в аэропорт Олбани рейсом «Аллеганы», который прибывает сегодня в шесть десять вечера.

— Позвольте узнать регистрационные номера бандеролей.

— Разумеется. 322–9199–7755.

— Благодарю вас за отличное обслуживание, — церемонно заявил второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов и положил трубку.

Потом он обернулся к Арболино.

— Энди скоро будет. Прилетает вечером. Нам надо встретить его в аэропорту в шесть-десять, — объявил Карстерс.

— Какие успехи?

Миллионер широко улыбнулся и помахал в воздухе двумя разведенными пальцами, символизирующими «победу».

— В десятку. Говорит, полный комплект. Все идет как по маслу.

Выражение лица Уиллистона, когда он вошел в дом, похоже, подтверждало оценку Карстерса. Его поприветствовали загорелые, крепкие парни; в его глазах сияла нескрываемая гордость.

— Моя троица аналитиков выполнила свое задание с блеском, — сказал он, поставил на стол пухлый саквояж и довольно похлопал по нему ладонью. — Плод любви.

— А я-то думал, плод денег — моих денег! — поддразнил его Карстерс.

— Нет, тут все дело в любви. Возвышенной любви. Все дело в любовной интриге между голодными студентами и перспективой получить наличные, — объяснил профессор. — Это, знаете ли, неодолимая страсть, всесжигающая страсть. Ромео и Джульетта, Цезарь и Клеопатра, Ричард Никсон и его песик Чекере — ничто в сравнении с этой страстью. Сами увидите — вот только я поужинаю.

Он переоделся в комбинезон — это была их полевая форма, — быстро поел и стал расспрашивать остальных об их достижениях. В восемь ноль пять он допил кофе и раскрыл саквояж, набитый Зелеными папками сенатских слушаний, пластиковыми папками с ксерокопиями докладных записок, пухлыми скоросшивателями с газетными вырезками и фотографиями. Кроме того, содержимое саквояжа дополняла серо-голубая тетрадка.

— Предварительный рапорт об условиях осуществления операции «Молот», — важно объявил он и раскрыл тетрадку. — Краткое описание и анализ данных о «зоне выброски» и о силах неприятеля в «запретной зоне».

Его товарищи развалились в креслах, Гилман и Карстерс попыхивали сигарами, каскадер просто слушал.

— Парадайз-сити — город, где согласно последней переписи живут сто десять тысяч человек. Он является крупнейшим населенным пунктом округа Джефферсон. Городское население составляют семьдесят пять тысяч белых, тридцать одна тысяча черных, причем ни движение за гражданские права чернокожих, ни десегрегация в школах в сфере найма или расселения не имели сколько-нибудь значительных успехов. Были сделаны только чисто символические жесты, но мы об этом поговорим позже. В городе имеется небольшой, но оживленный порт, главным образом обслуживающий сухогрузы и рыболовецкие траулеры. Основные промышленные предприятия — завод «Дженерал электрик» по производству электронного оборудования, фабрика синтетических тканей — филиал крупной текстильной корпорации, расположенной в Нью-Йорке, и консервный завод. Злачные места и игорные заведения процветают в основном благодаря динамичному и эффективному руководству управляющих, расставленных на этих предприятиях преступной организацией, которая контролирует весь город.

Он остановился, чтобы перевести дыхание.

— Эта организация также контролирует муниципальную власть, которую номинально возглавляет мэр Роджер Стюарт Эшли. Вот взгляните, — предложил Уиллистон, извлекая из скоросшивателя фотографию и передавая ее Гилману. — Он утверждает, что является потомком Джеба Стюарта, генерала армии конфедератов, и если это правда, то их род находится на грани полной деградации.

— Пьяница? — предположил человек из Лас-Вегаса.

— Завтракает стаканом бурбона. Возраст: пятьдесят девять. Одевается в стиле принстонского выпускника тридцатых годов — каковым он и был. Демагог и трус. Хотя в минуту опасности может превратиться в разъяренного тигра.

— Как и подобает истинному джентльмену-южанину, — прокомментировал миллионер.

Уиллистон пронзил его испепеляющим взглядом.

— Позволь уж мне изложить суть дела и будь внимателен! — приказал он, — ибо в конце я буду задавать вопросы… Более того, эта преступная группировка контролирует также местное полицейское управление — во главе которого стоит купленный с потрохами капитан Бен Мартон. У него внешность борова, и ведет он себя соответственно… Им принадлежат контрольный пакет акций местной газеты, радиостанции и телевидение. Нам следует особо учесть, что средства массовой информации находятся в руках неприятеля и используются им для ведения пропаганды с целью подавить всякое сопротивление.

— Профсоюзы? — поинтересовался каскадер.

— В эту мафию — то есть синдикат — входят и головорезы, которые последние пятнадцать — двадцать лет заставляют местные профсоюзы плясать под свою дудку. Восемь лет назад столичные рэкетиры и их провинциальные сообщники были изгнаны из АФТ-КПП — но там они все еще при деле. Заработная плата в Парадайз-сити на восемнадцать процентов ниже, чем в других городах штата, — продолжал докладывать Уиллистон, — но любой, кто вздумает протестовать, может оказаться на койке окружной больницы — это в случае, если ему очень повезет.

Арболино закивал.

— Неплохие там условия для воспитания детей, — торжественно заявил он.

— Рад, что вы быстро прониклись духом этого места, — подхватил Уиллистон. В течение следующих семидесяти минут долговязый профессор знакомил слушателей со структурой преступного синдиката, поведал им о Малыше Джонни Пикелисе, его ближайших соратниках и о разработанных ими разнообразных способах доения многотысячного оцепеневшего города, который в их руках и под их неусыпным взглядом вел себя как беспомощная корова.

— Здесь у меня масса другой информации, — сказал Уиллистон, обводя рукой гору бумаг, — но прежде чем мы вникнем во все детали, я бы хотел предложить вашему вниманию свой первый рапорт с общей оценкой стоящей перед нами задачи. Итак, в двух словах.

Первое. Постольку поскольку принципы демократии и местного самоуправления являются основополагающими для государственного устройства Соединенных Штатов, а Парадайз-сити расположен на территории страны, представляется, что в названный город проникли агенты иностранной организации. Морально и политически преступная группа, захватившая Парадайз-сити, должна быть расценена как целиком и полностью враждебная Америке. Эти иностранные агрессоры подчинили своему влиянию все три ветви местной власти, частично при равнодушном попустительстве местного населения, а частично вследствие того, что агрессоры умело и цинично используют как силу, так и подкуп…

Сходство было слишком разительным, чтобы его можно было не заметить.

— Да это же Франция в тысяча девятьсот сороковом году! — пробормотал Гилман.

— Точно! И это сходство должно вас немного взбодрить. Но я продолжаю. Второе. В связи с вышеизложенным, и коль скоро нам следует оставаться на почве реальности, мы должны рассматривать Парадайз-сити как город, оккупированный врагом, как город, находящийся в руках полувоенной фашистской организации преступников и коррумпированной полиции. Особо следует отметить, что местную полицию следует воспринимать как аналог французской милиции коллаборационистского правительства Франции, которое сотрудничало с нацистскими оккупационными властями в период с тысяча девятьсот сорокового года по тысяча девятьсот сорок четвертый.

В глазах коллекционера оружия зажегся недобрый огонек.

Он очень отчетливо вспомнил французскую милицию.

— Подонки. Какие же это были подонки! — выпалил он.

— Да, верно. Третье. Что касается преступного синдиката Пикелиса как такового, то по силе, методам и положению в городе его можно сравнить с гестапо. Как гестапо заправляло всеми делами во Французской милиции, — продолжал профессор, — так и группа Пикелиса вертит как хочет полицией Парадайз-сити. С этой точки зрения мы можем сделать вывод, что Пикелис действует как истинный гауляйтер, то есть как глава фашистского аппарата управления в этом регионе, и обладает такой же властью, которой обладали гитлеровские гауляйтеры на оккупированных территориях.

Невероятно!

Хотя все изложенное казалось совсем не лишенным смысла, это просто невероятно, думал Арболино, слушая доклад профессора психологии. Не менее странно было слушать Уиллистона, спокойно и рассудительно излагавшего этот в высшей степени необычный материал — так, словно он читал лекцию по курсу «Основные начала психологии».

— Четвертое. Фашистские оккупационные силы в настоящее время контролируют обе политические партии, и сегодня эти политические организации в округе Джефферсон фактически являются ширмами. В самом Парадайз-сити мэр Эшли и прочие высокопоставленные чиновники могут рассматриваться как коллаборационисты — либо подкупленные, либо запуганные. Как отмечалось выше, средства массовой информации города также находятся в руках врага, и Парадайз-сити, как и любой другой город, занятый силами неприятеля, не имеет выхода к общественности страны. Невозможно ожидать никакой помощи ни от федерального правительства, ни от полиции штата, ибо группа Пикелиса достигла полюбовного соглашения с ключевыми политическими фигурами округа Джефферсон на основе регулярных поставок нужного количества «голосов» избирателей.

Человек из Лас-Вегаса уныло покачал головой.

Дело, оказывается, совсем плохо — хуже, чем он предполагал.

— Есть еще кое-что, и это «кое-что» не лучше, — предупредил Уиллистон.

Гилман передернул плечами.

— Да такое и в страшном сне не придумаешь. Это форменный кошмар! Нет, лучше уж я проснусь в своей холостяцкой кровати в Лас-Вегасе, пойму, что это все мне только приснилось, а ночной кошмар был вызван тем, что я накануне объелся лососиной.

— Продолжай, Энди, — нетерпеливо бросил Арболино.

— Пятое: вооруженные силы неприятеля, захватившего Парадайз-сити, как кадровые военные, так и волонтеры, насчитывают от ста двадцати до ста шестидесяти человек, а поддерживающая их организация насчитывает, вероятно, пятьсот или шестьсот оплачиваемых коллаборационистов. Местный гарнизон хорошо укомплектован самым современным вооружением, в его распоряжении флот из четырнадцати полицейских машин, оборудованных радиопередатчиками, плюс лаборатория судмедэкспертизы. Следует предположить, что в отсутствие какого бы то ни было движения сопротивления оккупационные силы имеют навыки, оборудование и организацию для эффективного ведения контрразведывательных и карательных операций. Насколько нам известно, есть лишь единственный человек, готовый к активной борьбе, — анонимный некто, пославший нам газетные вырезки… А теперь переходим к собственно нашей задаче.

Он поднял взгляд и заметил, что П. Т. Карстерс все еще улыбается.

Коллекционер оружия не был ни в малейшей степени испуган или обескуражен услышанным.

— Шестое. Наша задача: тайно проникнуть на занятую врагом территорию Парадайз-сити, в настоящее время полностью оккупированного фашистской организацией, обнаружить и активизировать слабые звенья и уязвимые точки в этой полувоенной организации; создать, обучить и экипировать разветвленное движение сопротивления, которое будет сотрудничать с нами в ходе разведывательных операций и операций саботажа и психологической войны; расколоть и уничтожить фашистскую организацию; установить и наказать лицо или лиц, ответственных за смерть Эдди Барринджера.

Полуприкрыв глаза и попыхивая великолепной карибской сигарой, предложенной ему П. Т. Карстерсом, Гилман кивал — а тем временем его мозговой компьютер заносил все данные в соответствующие файлы.

— В докладе дана честная и реалистическая оценка ситуации, — произнес он.

— Этого мало сказать, — с воодушевлением вставил здоровяк каскадер. — Это блестящий доклад, но беда в том, что ситуация-то паршивая. Они могут дать нам сто очков вперед, Энди.

Уиллистон молча выслушал отклики друзей на его тщательно подготовленный доклад, отдавая себе отчет, что отныне их жизнь целиком зависит от верности его оценки ситуации и подстерегающих их опасностей. Он взглянул на второго наиболее выгодного жениха Соединенных Штатов.

— Они нас превосходят числом, — согласился миллионер. — Но у нас в запасе есть первоклассное оружие и электроника. Кроме того, нам же не придется столкнуться со всей их военной мощью в открытом поле. Мы имеем преимущество в партизанской войне, а не в полевых сражениях. Мы знаем их, но они нас — нет, так что все это еще может оказаться веселым приключением.

— У тебя странное чувство юмора, — сказал человек из Лас-Вегаса, стряхивая пепел с сигары. — Сигары у тебя замечательные, но вот представление о веселых приключениях что-то не очень. Надеюсь, ты не воспримешь это как личное оскорбление, если я выскажу предположение, что при любой удобной возможности они вскроют тебе череп и, глядишь, найдут внутри пару желтков — а то и целый омлет с грибами.

Карстерс улыбнулся.

— Трусишь, Сэмми?

— Можешь поспорить со мной на свои шелковые трусы, что — да!

— Франклин Делано Рузвельт говорил, что нам нечего страшиться, кроме собственного страха, — назидательно сказал коллекционер оружия, — и я с ним согласен.

— Но он-то давно умер. А я не хочу умирать. Не в этом году по крайней мере.

— Ну ладно! — громко возгласил Уиллистон.

Три пары глаз воззрились на него.

— Давайте спустим пары. Теперь поздно что-либо обсуждать — мы уже в деле, — напомнил он им. — Лучше приступим к чтению — нам надо запомнить все эти досье и доклады. У вас, ребята, большое домашнее задание.

Они подошли к столу и взяли каждый по большому скоросшивателю.

— В пятницу пишем контрольную, профессор? — пошутил Карстерс.

— Читай повнимательнее, Пи-Ти, — посоветовал ему профессор. — Не пропускай ни слова. Перефразируя старый лозунг времен «холодной войны», лучше быть любознательным, чем мертвым[9], а именно последним ты и станешь, если допустишь в Парадайз-сити хотя бы один прокол.

Четверо мужчин разбрелись по комнате и погрузились в чтение. Второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов начал с биографического очерка о Пикелисе, изучил фотографию «гауляйтера» и заулыбался, увидев фото симпатичной блондинки — дочки главного рэкетира. Кэтрин Энн Пикелис была необычайно хороша собой.

Ей было двадцать три, если верить докладу, а жила она в Париже.

Доклад был исчерпывающим, в нем был даже указан адрес, по которому она проживала во французской столице.

В нем была упущена лишь одна деталь — факт, который ни один сторонний аналитик не мог бы раскопать.

Кэти Пикелис вылетала завтра утром рейсом «Эр Франс» в Нью-Йорк.

12

Новый курс тренировок в «Преисподней» начался на следующее утро. Они покончили с преодолением препятствий и перешли к занятиям по взламыванию замков, выставлению оконных стекол, подключению к телефонному кабелю, обращению с рацией и использованию миниатюрных электронных приспособлений для подслушивания. Они сократили на час продолжительность зарядки и стрельб, чтобы высвободить время для детального изучения обстановки в Парадайз-сити.

Они развесили большие карты города в гостиной, столовой, библиотеке и кухне. Они тщательно запомнили месторасположение здания муниципалитета, полицейского управления, городской пожарной охраны, электростанции, контрольной службы местной газовой компании, городской станции переработки отходов, железнодорожного и автобусного вокзалов, отделения береговой полиции, телевизионной башни и радиопередатчиков, теле- и радиостанций, коммерческого аэропорта и расположенного неподалеку с ним авиаотряда национальной гвардии, редакции газеты «Дейли трампет», завода «Дженерал электрик», текстильной фабрики «Лоэб», консервного завода «Блу стар» и трех самых приличных отелей. Предприимчивая Торговая палата Парадайз-сити горделиво указала на городской карте все, что только можно. И это оказалось очень кстати.

Были и другие карты, рисунки, чертежи. Все это им удалось раздобыть, купить, выкрасть.

Копии архитектурных чертежей здания полицейского управления, телефонной станции, телевизионной и радиостанций. Подробные схемы муниципальной канализации и водопровода и подземной прокладки телефонных кабелей и линий электропередач.

Рисунки городской электростанции и основных мест расположения электрогенераторов. Фотографии полицейских машин, банков и казино «Фан парлор» — крупнейшего игорного заведения, принадлежащего Пикелису.

Четверо мужчин устраивали друг другу проверки, помогая запомнить массу различной информации. Они читали и перечитывали досье на мэра, капитана Бена Мартона, Пикелиса и ближайших помощников главаря преступного мира. Совместными усилиями эти люди управляли городом, населенным ста десятью тысячами вроде бы свободных американских граждан, подобно тому, как домохозяйка управляется с пылесосом — методично засасывая все, что попадается на глаза.

Бывшим коммандос У СО предстояло также выяснить — причем досконально — всю подноготную еще нескольких человек, весьма необычных людей, которых пока даже еще не существовало в природе. Этих новых людей надо было изобрести, придумать им внешность и произвести на свет Божий — они должны были стать оригинальными творениями, схожими с теми, кого пресс-агенты киноиндустрии вынуждены штамповать в тех случаях, когда матушка-природа, исторические обстоятельства и Господь отказываются предоставить крупнейшим голливудским киностудиям. Людям, которым предстояло тайком проникнуть в Парадайз-сити, потребуются звучные имена и дорогостоящие зубы. Им необходимы новые, но обыкновенные фамилии, новые «биографии» и документы для прикрытия обмана. И каждому, кроме того, требовался по-своему веский повод для прибытия в Парадайз-сити. Надо было продумать все до мельчайших деталей — этих деталей должно быть великое множество, и каждая из них должна выглядеть правдоподобно, не вызывая подозрений. Место рождения, имя отца, имя матери, место учебы, послужной список в армии, место работы подружки, друзья, жены и дети, истории болезни, банковские счета, привычки и увлечения, стиль одежды, индивидуальный стиль жизни — ничего не следовало упускать из виду или недооценивать.

Но они обладали богатым воображением и любили поупражняться в нем — этот вид спорта широко распространен во второй половине двадцатого века, хотя редко кто сейчас соглашается играть в эту игру, когда речь идет о жизни и смерти. Обсудив и отшлифовав свои биографические «легенды», они принялись добывать документы, требующиеся для подтверждения сконструированных ими саг. Им готовить карточки социального страхования было делом простым — при участии стекольной компании, которой владел Карстерс; за ними последовали фальшивые водительские права, на что потребовалось сделать несколько междугородных звонков и истратить несколько сотен долларов. Во многих штатах процветает целый подпольный бизнес изготовления фальшивых водительских прав — развернутый на широкую ногу и ставший едва ли не легальным. Далее были открыты банковские счета в ряде городов на разные имена, что сделало их обладателями чековых книжек — так они получили авторитетное благословение на свою аферу от великих американских финансовых институтов.

И еще фальшивые документы.

И еще новейшее электронное оборудование, оснащенное инфракрасными излучателями.

И еще тренировки.

И вот настала пора двигаться в путь.

На четырнадцатое июня пришелся День Флага, пятнадцатого июня был День Отца, а двадцать первого июня первый день лета. Шестого июля было выбрано в качестве дня начала операции «Молот» — днем высадки на неприятельскую территорию. Без армад серых десантных катеров, без эскадрилий острокрылых бомбардировщиков и тяжелых транспортных самолетов, забитых парашютистами, тщательно спланированная операция началась — без шума. Она разворачивалась столь тихо, что ни «Голос Америки», ни дошлые ребята из службы новостей Эй-би-си этого не заметили и не упомянули об этом в своих передачах,так что нечего нам упрекать Уолтера Кронкайта за то, что он не сообщил своим телезрителям о начале операции. Событие просто свершилось. 6 июля было понедельником, а каждый понедельник, среду и пятницу самолет авиакомпании «Нэшнл эйрлайнз» прибывал в Парадайз-сити из Атланты в пять вечера и отправлялся в пять двадцать в Джэксонвилль. 6 июля было обычным летним днем в Парадайз-сити, жарким, солнечным, влажным, почти безоблачным. Рейс «Нэшнл» опоздал на одну минуту.

В итоге час «эйч» — как говорят в Пентагоне — выпал на пять ноль шесть, когда умеренно симпатичная стюардесса одарила своей умеренно приветливой улыбкой шестерых пассажиров, покинувших борт самолета, выполнявшего рейс 911 до Парадайз-сити. Одним из этих пассажиров был лазутчик, первый солдат тайного десанта.

Это был невысокий коренастый мужчина в итальянских темных очках, с солидной внешностью, одетый в отлично пошитый серый костюм, стоивший по меньшей мере сто восемьдесят, а то и все двести «зеленых». В руке он держал парусиновую сумку, которая гармонировала по цвету с его голубой рубашкой и элегантным шелковым галстуком. Он прошел по летному полю ярдов пятьдесят к современному белому зданию аэровокзала, а в это время, скрытые за темными стеклами очков, его глаза пристально вглядывались в окружающие лица, в проезжающие автомобили, ничего не оставляя без внимания.

В кармане у него лежали документы на имя Стэнли Гордона. Это имя фигурировало на выданном в Калифорнии водительском удостоверении, на карточке социального страхования, на кредитной карточке «Мобил ойл» и на двух покоящихся на дне его чемодана письмах — одном от артистки лас-вегасского кордебалета по имени Тони, а другом — от его брата из Финикса.

Все это была неправда.

Никакой он был не калифорниец, и не было у него братьев, как не было никогда подружки по имени Тони — ни в Лас-Вегасе, ни где бы то еще ни было. По документам он проходил как член научного клуба «Фи-Бетта-Каппа» Чикагского университета, но он не носил фирменного значка. Вместо значка в его кармане лежала серебряная зажигалка с вмонтированным в нее фотоаппаратом и «самописка», стрелявшая пулями 0,22 калибра — уникальный вклад западной цивилизации в историю человечества, сделанный еще в 1942 году талантливыми сотрудниками британского Управления специальных операций, — а также пистолет калибра 0,38, спрятанный в футляре портативной рации.

И звали его не Стэнли Гордон.

Его полное имя было Сэмюэль Мордекай Гилман, и, подобно своим библейским пращурам, он прибыл на разведку в неведомую землю.

Стоя у багажного конвейера в секторе выдачи багажа с пятью другими сошедшими с того же самолета пассажирами, он взглянул на часы — и другие сделали то же самое, — с наигранным нетерпением вздохнул — и остальные сделали то же самое — и тут заметил, что на него с балкона устремлены три пары мужских глаз. Он решил, что это переодетые детективы, отслеживающие прибывающих в город новых лиц — такие же работали в аэропорту Доминиканской республики в период успешного правления диктатора Трухильо, — и не ошибся. Ну еще бы! После итого он заметил парочку полицейских, заигрывающих с грудастой официанткой у стойки бара, и оценил по достоинству тщательность, с коей Малыш Джонни Пикелис охранял свои владения. Потом он подхватил свой чемодан, поежился под холодной струей из кондиционера и подсел к трем путешественникам в лимузин транспортной службы аэропорта, который должен был доставить их в Парадайз-сити.

Дорога в город представляла собой четырехполосное шоссе, окаймленное субтропическими, деревьями, комфортабельными скромными коттеджами и изредка попадавшимися фруктовыми киосками. Эти десять миль от аэропорта до городской черты не поражали глаз ни бедностью, ни убожеством, ибо путь пролегал через стандартный спальный район пригорода, населенный респектабельными налогоплательщиками, типичными представителями американского среднего класса — две машины на семью и членство в клубе любителей книги. Тем не менее кое-кто из них почитывал такие сомнительные издания, как журнал «Тайм», и почти все они язвительно соглашались, что городские власти здорово придумали разместить деревянные хижины с ютящимися в них черномазыми на противоположном конце города, ибо их жилища были несколько неприглядны и могли произвести неблагоприятное впечатление на гостей. В Парадайз-сити внешняя сторона вещей вообще имела огромное значение: городская санитарная комиссия работала на славу.

На улицах чистота, правила дорожного движения строго соблюдаются — делал свои наблюдения разведчик по мере того, как лимузин приближался к центру города. Витрины магазинов радовали глаз, припаркованные у обочины автомобили оказывались сплошь самыми последними моделями, а загорелые ляжки девчонок в мини-юбках мало чем отличались от таких же в Майами или Лос-Анджелесе. Опровергая клише телевизионных сериалов и кинобоевиков, местные полицейские — «милиция», по терминологии разведчика — не производили впечатления неотесанных грубых мужланов: они расточали широкие улыбки, точно были добрыми ребятами, а не прислужниками негодяев.

Они проехали мимо здания из бетона и стекла, где размещалась корпорация по торговле недвижимостью «Джейлэнд» — фирма, используемая Пикелисом в качестве легальной базы. В годовых отчетах, проходивших по бухгалтерии «Джейлэнд», Пикелис показывал такую сумму дохода, которая в тот момент приходила ему в голову. Команда аналитиков Уиллистона выискала данные, что магнат Парадайз-сити родился в 1912 году, недоучившись, бросил школу и нанялся грузчиком в порт; четыре раза его арестовывали, но срок дали только однажды; он коллекционировал пистолеты и неплохо играл в покер — но о величине его годового дохода можно было только догадываться: он составлял минимум шестьсот тысяч в год, максимум — девятьсот тысяч. И та и другая цифра впечатляла не меньше, чем архитектура городского делового центра.

Длинный лимузин плавно притормозил у дверей отеля «Парадайз-хаус», восьмиэтажного здания, фасад которого был выдержан в духе старинного южного особняка. Аляповатая конструкция из колонн и портика скрывала три нижних этажа этой постройки десятилетней давности. Мэр Эшли, который в глубине души терпеть не мог мятные джулепы[10] и считал Гражданскую войну — войну между Севером и Югом — скучнейшим эпизодом национальной истории, хотя и признавал ее политическое значение, настаивал, чтобы гостиница имела вид более современный, дабы «выразить прогрессивный дух нашего растущего города». Он внес это предложение однажды утром в среду, оказавшись почему-то трезвым, но на Пикелиса его доводы не произвели впечатления. Мэру Эшли, понятное дело, было куда как просто отказаться от традиций старого южного зодчества, — Эшли, чей прадед потерял руку в битве при Чанселлорвилле и чья сестра, старая дева, возглавляла местное отделение союза «Дочерей Конфедерации», но у Джонни Пикелиса в роду не было южных аристократов. У него не было корней, не было достойных предков, причастных к этой неведомой ему славной традиции. Он был сыном пьянчуги-иммигранта из Восточной Европы, который и на своем-то родном языке изъяснялся кое-как, словом, он был в полном смысле человек ниоткуда. Пикелис мечтал о — нет, остро нуждался в — классическом южном особняке с белыми колоннами у входа, чтобы тот напоминал ему о родительской хлопковой плантации, которой никогда не было; в этом красивом доме он мог бы обитать, забыв о детстве, проведенном в кишащей тараканами трущобе близ городского дока. А теперь он жил в пентхаусе отеля, наслаждаясь плодами отличного сервиса, который ему обеспечивали затянутые в униформу чернокожие слуги, официанты, горничные, при виде которых он и впрямь ощущал себя старым южным полковником — вроде тех, кто в коммерческих роликах рекламирует холодные пироги с индейкой.

Словом, «Парадайз-хаус» отдаленно напоминал особняк довоенной эпохи — отдаленно и незаслуженно, размышлял Сэмюэль Стенли Гордон Гилман, оказавшись в прохладном вестибюле. По просьбе портье он великодушно проставил на карточке гостя свой автограф и уплатил вперед за одноместный номер с ванной из расчета шестнадцать долларов в сутки, а несколько минут спустя уже принимал душ в вышеупомянутом отсеке номера 411. Ну и смех, подумал он, потянувшись за простыней. Ибо он был достаточно матерым и многомудрым, чтобы выполнять такую дурацкую бойскаутскую миссию.

— Может, я с ума сошел, — сказал он вслух, завернувшись в простыню.

Невероятная миссия, замысленная маниакально одержимым профессором.

— С ума сошел, с ума сошел, — напевал он.

Эти слова вернули ему доброе расположение духа, и напомнили, что предстоит сделать. Прежде всего надеть банный халат, взять стул и подпереть спинкой ручку входной двери. Потом он проверил оба зеркала, чтобы удостовериться, что ни то ни другое не таит под собой глазок или скрытую телевизионную камеру внешнего наблюдения. Убедившись, что они его не видят, он начал обыскивать комнату, чтобы проверить, не могут ли они его слышать. Ведь, по данным Уиллистона, это был их отель, и они, вероятно, не собирались оставлять без присмотра незнакомцев с Севера. Вашингтон был на Севере. Директор ФБР Дж. Эдгар Гувер, коварные агенты министерства финансов и следователи по особым делам сенатского комитета по борьбе с организованной преступностью тоже были на Севере. Крикливые газетенки и съемочные группы телекомпаний были на Севере, как и безжалостные «семьи» нью-йоркской и чикагской мафии.

Север был ловким, крутым и опасным.

Пикелис, сам ловкий, крутой и опасный, знал это лучше, чем кто-либо.

Ему надо быть всегда начеку, готовым к любой неожиданности.

Человек из Лас-Вегаса продолжал осматривать комнату: стены, электрические розетки, мебель. По его расчетам, можно было поставить три против одного, что эта комната так или иначе стоит на «прослушке». Лампы, сиденья стульев, телевизор и кондиционер, спинка кровати — везде пусто. Разведчик остановился в раздумье, вспомнил, что Уиллистон отзывался о Пикелисе как о «незамысловатом и логически мыслящем человеке, предпочитающем простые решения» — и тут его осенила догадка. Он щелкнул пальцами. Да, скорее всего там! Человек, который никогда не ошибался, достал швейцарский армейский нож, открыл отвертку, вывинтил нижнюю панель телефонного аппарата и улыбнулся.

Вот оно.

Опять он не ошибся.

В наши дни это уже весьма старомодно, если не сказать глупо, — прятать подслушивающее устройство в телефон. Вот почему только редкие ценители или упрямые приверженцы классических методов работы стали вообще заглядывать внутрь телефонного аппарата. Этот крошечный «жучок», по-видимому, был подключен к расположенному где-то рядом магнитофону, а возможно, и к центральному пульту прослушивания всего здания. Так же осторожно и по возможности бесшумно Гилман поставил панель на место и запел.

— «Никогда не скажу „никогда“ опять…» — напевал он, сняв голубой шелковый костюм с вешалки в шкафу. Мурлыкая себе под нос, он оделся. Продолжая насвистывать тот же мотивчик, он вытащил тупорылый пистолет 0,38 калибра из футляра с рацией и опустил его в плоскую кобуру под мышкой. Остановившись перед зеркалом, он в последний раз поправил узел галстука.

— Вполне! — оценил он себя беспристрастно.

Затем он спустился в вестибюль, нашел коктейль-холл — длинный тускло освещенный зал с дюжиной столиков и стойкой бара, обтянутой черным пластиком «под кожу». Стена за стойкой представляла собой огромное зеркало, и, взгромоздившись на вертящийся табурет у стойки, Гилман заметил в этом зеркале отражение двух великолепных пар ног и привлекательных фигур, которые принадлежали девицам за столиком в углу. Ухоженные лица, сияющие глаза, ослепительные улыбки — казалось, у них на лбу, и на щеках, и на подбородке, и где только можно были оттиснуты свежие штампы: «девочки по вызову». Гилман мгновенно распознавал такого рода девиц: этому он научился в Лас-Вегасе, где полным-полно симпатичных профессионалок с шикарными ногами и неувядающими улыбками. Стоит ли удивляться, что в Парадайз-сити есть свои «Сэнди», «Терри» и «Бобби», подумал разведчик беззлобно.

— Сэр? — обратился к нему одетый в белую куртку худощавый бармен.

— Водка-гибсон со льдом, друг мой.

Худощавый бармен с хитроватым лицом вежливо кивнул. Он смешал коктейль, наполнил стакан до краев и поставил его перед гостем на сверкающий черный пластик.

— Их зовут Джерри и Бобби, — сообщил он, — и они легко сходятся с людьми. Вы же понимаете, что я не их антрепренер, — добавил он после паузы, — но я подумал, раз вы их заметили…

— Эге, да вы глазастый парень! — похвалил разведчик между глотками. — И классный бармен.

Гилман отпил еще глоток и вздохнул.

— Джерри и Бобби, значит. Возможно, с ними интересно будет поболтать.

— На любую тему. Обе регулярно читают «Лайф» и «Ридерс дайджест». Не пропускают ни одного номера.

— Тогда, бьюсь об заклад, они все знают и про поп-арт, и про современные проблемы семьи и брака, — заметил разведчик.

— В этом им равных нет, а послушали бы вы их лекцию на тему «Как Спиро Агню обрел Господа».

Гилман допил и, поразмышляв в течение семидесяти секунд, пришел к двум решениям.

— Повторите, — попросил он, отталкивая пустой стакан.

Человек в белой куртке — на приколотом к левому лацкану значке было написано: «Гарри» — немедленно смешал еще одну порцию коктейля водка-гибсон. Через мгновение он подал полный стакан, а себе налил в бокал чинзано.

— Ведь любимый напиток местных жителей — бурбон, не так ли, Гарри? — спросил разведчик.

— Я паршивая овца в стаде.

— И не местный?

Бармен покачал головой.

— Отнюдь — это мой родной город, я коренной житель Парадайз-сити, — уточнил он. — Несколько лет я прожил в Майами, но тамошний рецепт приготовления мясных котлет показался мне слишком сложным — так что я с радостью вернулся в тихий мирный Парадайз-сити.

Гилман полез во внутренний карман пиджака, надеясь найти там одну, а то и пару отличных сигар Карстерса. Увы.

— Приятный город, а? — рассеянно обронил он.

Бармен пожал плечами.

— Обитель весельчаков и мошенников. Это же Парадайз-сити, дядя, — жемчужина у моря с девочками, рулеткой, шальными бабками и старым южным шармом. Нас уже пропесочили даже в комиксах, — подчеркнул он. — Ставлю восемьдесят пять центов, что вам это и так известно.

— Я как-то слышал передачу по радио, — соблаговолил признаться Гилман.

В этот момент тучная женщина в красном платье села — или почти упала — на табурет у другого конца стойки и многозначительно помахала в воздухе указательным пальцем. Она, как это было вполне очевидно, уже потребила изрядное количество алкоголя в другом месте; было также совершенно ясно, что если ей поднесут еще и здесь, то через час она огласит коктейль-холл капризными требованиями вперемешку с истерическими пьяными рыданиями. Человек из Лас-Вегаса удивился, когда словоохотливый бармен услужливо налил ей полстакана виски «Сазерн камфорт».

— Она что-то не очень похожа на Джэнис Джоплин, — задумчиво произнес Гилман, когда бармен вернулся.

— Нет. Это жена нашего сурового, но справедливого капитана полиции, и он бы счел себя оскорбленным, если бы я не обслужил его возлюбленную супругу.

— А разве это не противозаконно — обслуживать посетителя в такой степени поддатости?

Гарри Бесфамильный хмыкнул.

— Мне бы самому хорошенько наподдали — а может, и дух вышибли, если бы я рассердил капитана Бена Мартона. Я и так плаваю как топор — в особенности когда с перебитыми-то руками, — так что я вступил в секту Любителей-не-гнать-волну и обрел там душевное успокоение. Усек?

— Усек, — ответил разведчик и пригубил гибсон.

Бармен допил свое чинзано.

— Я не хочу совать свой нос в чужие дела, сэр, — начал он, — но вы тут проездом или собираетесь остаться на ежегодный бал по случаю дня рождения Бенедикта Арнольда[11]?

Все складывалось как нельзя удачно.

Этот любопытный и языкастый бармен быстро распустит сплетню.

— Наверное, и останусь, если деньжата позволят. А почему бы и не остаться.

Бармен поразмышлял над этими словами секунд десять.

— Для переодетого копа вы слишком сечете фишку, а для приодетого бандюги слишком интеллигентный, — заявил он наконец. — Но и на разъездного торговца бюстгальтерами тоже не похожи.

— Крупье. Я крупье, — солгал разведчик.

— То есть… из Beracа?.

Гилман кивнул.

— А, ну тогда все ясно. Я же по разговору вижу, что вы не простой штатский. Ищете работу?

— Возможно.

Для него придумали очень удачную легенду. Опытного крупье, работавшего за знаменитыми столами в Лас-Вегасе, конечно же, с руками и ногами оторвут в Парадайз-сити. А Гилман и впрямь как-то целую неделю стоял за рулеткой — замещая штатного крупье, оказавшегося временно нетрудоспособным после неудачного приема «кислоты».

— Вегас? — размышлял бармен. — Ну, если ты знаешь свое дело и не жулик — а иначе ты труп, — то сходи сегодня же вечером в «Фан парлор» и поговори с Вилли Деннисоном. Он там менеджер, при президенте Батисте работал в гаванском казино.

— «Фан парлор»?

— Злачнейшее из наших злачных мест — на Оушен-роуд. На такси по счетчику бьет два доллара. Ставишь фишку — выигрываешь две. Делайте ваши ставки, господа!

— Мне можно на тебя сослаться? — поинтересовался Сэмюэль Стенли Гордон Гилман.

— Да, меня там знают. Конечно, скажи Вилли Деннисону, что Гарри Бут посоветовал тебе поговорить с ним. Красавчик Гарри, Богатенький Барменчик.

И он отправился обслужить двух здоровяков среднего возраста в дорогих блейзерах с серебряными пуговицами, подсевших к «девочкам по вызову». Джерри и Бобби — разведчик так и не узнал, кто из этих куртизанок кто — широко им улыбались, болтали без умолку и выставляли вперед объемистые бюсты, зная, что они нравятся клиентам. Проститутки, похоже, ужасно оживились, радуясь, что наконец-то томительно-долгое ожидание кончилось: перед ними открылась радужная перспектива получить по пятьдесят долларов на нос.

Гилман допил свой коктейль, положил четыре однодолларовых купюры на пластиковый прилавок и направился к лифтам. Пора. Теперь пора. Он предоставил им двадцать минут, которые им и требовались, если они и впрямь стояли на стреме. Войдя в номер, он исследовал содержимое каждого ящика в комоде и увидел, что его ожидания оправдались. Один галстук был примят чуточку больше, чем раньше, а оба письма были на четверть дюйма сдвинуты с места. Как он и рассчитывал, в его номере устроили обыск. Все шло по плану — пока. Теперь ему нужно спуститься в ресторан, заказать на ужин филе-миньон, а затем совершить путешествие в «Фан парлор».

В семь двадцать вечера шестого июля первый десантник заказал свой первый ужин на вражеской территории. В одиннадцать ноль четыре 8 июля в номере 311 «Парк-отеля» в Чарльстоне, штат Южная Каролина, раздался телефонный звонок, и высокий худой мужчина с усталыми глазами быстро снял трубку.

— Нет-нет, вы, должно быть, ошиблись номером, — сказал он спокойно. — Здесь нет никакой Сары Эллен Фостер.

Он положил трубку и повернулся к светловолосому мужчине, сидящему на кровати.

— Ну и? — спросил Карстерс.

— Все отлично, — подтвердил профессор Эндрю Уиллистон. — Сэм получил работу. Они звонили в Лас-Вегас — проверять, и его «крыша» оказалась крепка, как танковая броня.

— Очень остроумно, если не сказать пошло.

— А ты бы предпочел, чтобы его «крыша» была крепка, как каррарский мрамор?

Второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов милостиво кивнул, встал и начал складывать вещи. Они только и ждали этого кодированного телефонного сообщения. Час спустя оба выехали из «Парк-отеля». Теперь, когда первый лазутчик успешно проник в оккупированный нацистами город, настало время выдвигать на позицию второго.

13

Душным днем 10 июля, в шестом часу, запыленный автофургон «форд» выпуска 1964 года с прицепленным к нему побитым трейлером въехал в кемпинг «Кроуденз кэмикэл», расположенный на шоссе номер 121 в девяти милях i Парадайз-сити. Смуглый парень, который отзывался на ими Фила Антонелли — он работал под разными именами, — вылез из кабины на солнцепек. Его лицо лоснилось и было покрыто слоем пыли, а на голубой джинсовой рубашке виднелись темные пятна пота. Он облизнул пересохшие губы, и сразу стало ясно, что он долгонько гнал свою колымагу по девяностоградусной жаре[12].

— Мне нужны стоянка, душ и бутылка холодного пива, — сообщил он мистеру Кроудену.

Фред Кроуден был бойкий противный старикан шестидесяти четырех лет, седоволосый и голубоглазый, втайне радовавшийся тому, что его скрипучеголосая жена три года назад покинула сей мир. «Покинула сей мир» было одним из его многочисленных лицемерно-набожных эвфемизмов — обычно он произносил эти слова с устрашающе потусторонним выражением печали, которому могла бы позавидовать сама Ким Новак. Он был столь же бездарным актером, сколь и большим ублюдком. Грубый, самодовольный, бесчестный, эгоистичный, он мог бы с успехом служить прототипом стопроцентного американца для политического фельетона в газете «Правда».

— Стоянка для трейлера, душ, пиво — все это есть в наличии, незнакомец, — ответил Кроуден тоном, который выдавал его семнадцатилетнее увлечение телевизионными вестернами.

Войдя в щитовой домик, служивший ему конторой, владелец кемпинга обменял две бутылки замороженного пива «Миллер» на два четвертака Антонелли, пока тот сидел и заполнял регистрационную карточку постояльца. В кемпинге сейчас стояли лишь два «дома на колесах», так что мистер Кроуден порадовался этому смуглому клиенту, олицетворявшему дополнительные шесть долларов в сутки. Это уж точно: «форд» с флоридскими номерами обещал прибыль в размере стоимости четырнадцати-пятнадцати бутылок пива в день. Кроуден всегда делал в уме вычисления, исходя из оптовых цен. Он не сомневался, что представляет собой хитрого, проницательного и удачливого бизнесмена, который мог бы стать финансовым титаном, догадайся он в 1926 году купить акции «Кока-колы», как предлагал ему тогда тесть. Впрочем, эта единственная досадная промашка отнюдь не снижала высокой самооценки Кроудена.

Он бросил взгляд на регистрационную карточку.

— Антонелли — да это же итальянское имя! — каркнул Кроуден коварно-торжествующе.

— Итало-американское, — поправил его пропотевший путешественник.

— Не из «черноруких»[13], надеюсь? — осторожно провентилировал ситуацию старик.

Новый постоялец помотал головой и выставил вперед обе ладони.

— Мою руки дважды в день! — успокоил он хозяина. — Да я рыбак из Тарпон-спрингс, еду на север провести лето.

— Уж я-то все про них знаю, про этих «черноруких», — самодовольно продолжал Кроуден. — Это вроде тех мерзких ребят, что пытались замочить Эллиота Несса в «Неприкасаемых». Я смотрел все серии каждую неделю, а потом и повтор. «Чернорукие», «Мафия» — все это одна банда чесночников поганых.

Мистер Кроуден начал действовать на нервы человеку, зарегистрировавшемуся в кемпинге под именем Фила Антонелли.

— А ты знаешь Лаки Лучано или Аль Капоне и прочих мафиози? — допытывался седоволосый вдовец.

— Нет. Но у меня есть троюродный брат, который знаком с личным дантистом Фрэнка Синатры. Это устроит?

Злобный владелец кемпинга внимательно смотрел на него в течение нескольких секунд, потом хмыкнул и указал на автостоянку в открытом поле. Он наблюдал, как смуглый атлет — по его внушительной мускулатуре можно было определить, что он и вправду рыбак из Тарпон-спрингс — влез в кабину своего потрепанного «форда». Да нет, конечно, богатые гангстеры-мафиози не будут разъезжать в таких колымагах и, конечно же, они не живут в побитых пропыленных трейлерах. У них огромные кремовые «кадиллаки», и останавливаются они в роскошных апартаментах дорогих отелей, где в компании голых девок попивают шампанское. Кроуден частенько думал о пышнотелых смеющихся девицах, которых и у него могло быть хоть пруд пруди, купи он тогда эти чертовы «кока-кольные» акции. Отвлекшись от своих грез о восхитительных сиськах и попках, старик пришел к выводу, что Антонелли вполне обычный и вполне безвредный парень.

И в одиннадцатый раз на этой неделе старый Фред О. Кроуден допустил ошибку. Ну, начать с того, что он и впрямь был не шибкого ума, да к тому же с обеда уже успел засосать семь бутылок пива; все же, находясь в своей лучшей форме, он не смог бы так непростительно ошибиться и в новом постояльце, и в его трейлере. Едва ли можно считать самым обычным человеком, который взрывал мосты и с автоматом в руках расчищал себе дорогу в полицейский участок, который убил немалое количество вооруженных до зубов солдат — иных из них голыми руками. Что же касается трейлера, то груз, спрятанный в потайном отсеке: радиопередатчик, приборы ночного видения с инфракрасным излучателем, снайперские винтовки, револьверы, автоматы, подслушивающие устройства и электронные «глушилки», инструменты для взламывания сейфов, боеприпасы и взрывчатка, — был отнюдь не обычным и далеко не безвредным.

Любой агент ФБР или ЦРУ мог бы убедить в этом мистера Кроудена, но, к несчастью, ни одного из них поблизости не оказалось, и весь этот внушительный арсенал был тщательно и умело спрятан. Старик смотрел, как Ф. Антонелли подъехал к стоянке, вылез из кабины, подсоединил резиновый шланг с краном к водопроводной трубе. Тони Фил Арболино Антонелли был рад оказаться в своем трейлере, ибо его глаза сильно болели после, семичасовой езды под палящими лучами солнца. Он также был доволен, что добрался до округа Джефферсон и нашел себе место базирования. Он уловил в дыхании Кроудена пивные пары и обрел утешение в мысли, что владелец кемпинга будет большую часть суток находиться в состоянии алкогольного опьянения.

Итак, второй десантник столь же успешно проник на «запретную территорию».

Остальные двое тоже были на пути к цели.

14

— Прошел уже месяц — больше месяца, Бен, — подчеркнул Пикелис, отпивая из высокого стакана томатный сок.

— Да уж почти шесть недель, ей-богу, — добавил он, глядя на свой город, распростершийся у его ног восемью этажами ниже.

— О чем я тебе и говорил, Джонни, — подтвердил толстощекий капитан полиции. — Если собранные Барринджером улики попали кому-то в руки, уж будь уверен, мы бы об этом давно узнали. Уж уверяю тебя, кто-нибудь давно пришел бы к тебе и стал клянчить выкуп.

— Кто-то вроде тебя, а, Бен?

Глаза Мартона сузились больше обычного.

— Совсем не смешно, — пробормотал он.

— Я и не шучу, — ответил Пикелис. Он улыбнулся чуть погодя, допив сок. — Просто чудо, Бен — натуральный сок из помидоров, выращенных в нашем округе! — напомнил он полицейскому не без ехидства.

— Угу.

— Тебе бы следовало почаще пить томатный сок, чтобы демонстрировать свое чувство патриотизма, — дразнил его властелин округа Джефферсон.

— Я всегда встаю, когда играют марш «Дикси» и «Звездно-полосатое знамя», и никогда не забываю поздравить тебя с днем рождения. По-моему, этого вполне достаточно, Джон.

Мартон замолчал и стал наблюдать, как Пикелис начинает атаку на омлет с сыром.

— Как я и говорил, — продолжал он, — мы ни черта не обнаружили, и, похоже, никто ничего не обнаружил. Если только тут не действовал какой-нибудь хитроумный агент Федерального бюро или следователь сенатской комиссии…

— Ну вот, отличная пища для размышления в погожее солнечное субботнее утро, — взорвался Пикелис. — Сегодня одиннадцатое июля, я мирно поглощаю свой завтрак, а мой добрый друг Бен пытается испортить мне выходные разговорами о хитроумных ребятах из Вашингтона. Слушай, капитан, у меня ведь и в Вашингтоне есть друзья.

Мартон молча кивнул, понимая, что лучше ему держать язык за зубами. Если, конечно, он не хочет спровоцировать новую вспышку гнева.

— У меня там есть ручной конгрессмен и еще кое-кто — кто, знаешь ли, держит ушки на макушке и сразу почует что-нибудь неладное.

Капитан снова кивнул.

— Я, знаешь ли, не полный идиот, — кипятился Пикелис.

Мартон кивнул в третий раз.

— Я трачу кучу денег в Вашингтоне — денег, благодаря которым мы все еще остаемся в деле, Бен, и неужели ты думаешь, я бы не узнал, что эти сучьи ублюдки опять катят на нас баллон?

Красный от ярости, он оттолкнул тарелку с омлетом.

— Джон, я ведь этого и не говорил, — тихо ответил Мартон, — я просто пытаюсь тебя убедить, что никто не завладел этими уликами, что либо они сгорели в машине, либо их вообще не существует. Я говорю, что нам нечего бояться, что мы только понапрасну себя накручиваем.

Пикелис допил кофе, закурил сигару и взглянул через перила террасы на море. Взгляд его больших черных глаз скользил по загородному клубу «Парадайз», по площадке для гольфа, вдоль пальм на побережье. Зрелище было умиротворяющим, и раздражение постепенно проходило по мере того, как пейзаж усмирял бурю в его душе.

— Может, ты и прав, Бен, — согласился он, и его губы разъехались в слабой улыбке, продемонстрировавшей плоды зубоврачебных стараний стоимостью не меньше нескольких тысяч долларов. — Может, я просто понапрасну заставляю тебя терять время. Может, лучше тебе заняться выполнением своих прямых обязанностей по охране спокойствия наших граждан. Закон и порядок — вот наш лозунг. Нашим женщинам никто не угрожает, наши улицы безопасны, не так ли?

— Более безопасны, чем в любом другом американском городе. Конечно, и у нас случаются время от времени неприятности. Вот прошлой ночью, например, на Лараби-авеню прирезали цветную девчонку, и я собираюсь разобраться с этим. Да, сэр, уж я постараюсь разобраться! — пообещал Мартон.

— Насмерть?

— Да, исполосовали так, что живого места не осталось.

Пикелис, прежде чем заговорить, выпустил колечко дыма.

— Я хочу, чтобы ты раскрыл это чудовищное преступление, Бен. Ты знаешь, я не намерен сюсюкать с цветными, но все же я хочу доказать нашим темнокожим соседям, что мы блюдем и их безопасность. Мы же не хотим, чтобы эти вонючие агитаторы опять понабежали к нам в город и начали будоражить наших мирных чернокожих граждан, не так ли, Бен?

— Верно, хотя я не боюсь этих чертовых агитаторов. Помню, мы здорово им впарили тогда в шестьдесят втором, а потом и в шестьдесят шестом. Мы у этих крикунов отбили охоту наведываться к нам, — уверенно сказал капитан.

Он был прав. Здесь еще не забыли те зверские побоища.

— И все же, Бен, — рассудительно заметил Пикелис, — было бы неплохо, если бы полиция Парадайз-сити выказала определенную заинтересованность в обеспечении безопасности цветных жителей. Это же все равно что годовая премия за страховой полис. Ведь если нам слегка задобрить черных, то и агитаторам тут ловить будет нечего — если эти вонючие идиоты все-таки у нас появятся.

Мартон вздохнул и встал со стула.

— Я немедленно займусь этим делом, Бен, — поклялся он.

— Хорошо. Да, и не забудь о сегодняшнем банкете в девять. Быть в черном галстуке, — напомнил главный гангстер.

— Да, уж ради Кэти я надену черный галстук, — доложил толстый полицейский.

Быстрая смена кадра: общим планом дать автовокзал на углу Двенадцатой и Конант-стрит, потом быстренько средним планом рейсовый автобус, прибывающий в десять пятьдесят шесть из Джексонвилля.

Вот так поступил бы всякий опытный и обладающий небогатым воображением голливудский режиссер, если бы он снимал этот эпизод. Ингмар Бергман или Антониони сняли бы все это иначе, но они-то иностранцы, и их картины в любом случае трудны для восприятия. Камера направлена на дверь, из которой выходят пассажиры. Сначала розовощекий матрос, приехавший в увольнительную, потом две девчонки, вернувшиеся домой от бабушек, худощавый короткостриженный мужчина с «дипломатом» и, наконец, пара чернокожих с девятилетним сынишкой. Камера отъезжает и дает общим планом пассажиров: они оглядываются по сторонам, вздыхают, разбирают чемоданы и разбредаются по разным сторонам.

Перебивка кадра — очень быстро! — на мужчину с «дипломатом», который, подхватив свой чемодан, голосует проезжающему такси. Уиллистон проходит здесь как Артур Уоррен, социолог, специалист по опросам общественного мнения, нанятый Южной корпорацией по изучению общественного мнения для подготовки подробного доклада об отношении жителей округа Джефферсон к телевидению и кинематографу. Южная корпорация по изучению общественного мнения существует на самом деле вот уже шесть лет, с тех пор как бывший социолог-инструктор Колумбийского университета создал эту фирму в Майами. Это известная и преуспевающая фирма, действующая в полном соответствии с законами и аккуратно уплачивающая налоги — словом, великолепная «крыша» для Артура Уоррена. Артур Уоррен — человек серьезный, трезвомыслящий и респектабельный. В кармане у него лежат квитанции компании «Херц: автомобили напрокат» и «Тексако», кредитная карточка «Дайнерс клаб», выданные во Флориде водительские права, карточка «Голубого креста» и чековая книжка, удостоверяющая его счет в Первом федеральном банке Майами. В его «дипломате» лежит четырехстраничный меморандум от президента ТОКОМ, где подробно излагаются цели и задачи командировки Артура Уоррена. Текст меморандума изобилует достаточным количеством социологических терминов, чтобы заставить любого читателя заскучать уже на второй странице — при всем при том текст производит весьма убедительное впечатление.

Отнюдь не в знак неуважения к Торговой палате Парадайз-сити жара была нестерпима, влажность невыносима, отчего неминуемо страдало первое впечатление новоприбывшего от города. Артур Уоррен с удовольствием принял предложение таксиста снять номер в отеле «Джефферсон» на Джефферсон-авеню. Отель располагался в центре города, номера были недорогие, с кондиционерами и невзрачными обоями — словом, здесь не зазорно было бы разместиться заезжему коммивояжеру или иногородней баскетбольной команде.

В киоске вестибюля лучшим образцом табачной промышленности были сигары «Беринг» по двадцати пяти центов за штуку, а на книжной витрине красовались дешевые издания научных опусов о нимфомании и непотребных оргиях подростков, о бандах мотоциклистов-садистов и о содомии в провинции, а также о коммунистическом проникновении в Организацию Объединенных Наций.

Что ж, типичный третьеразрядный отельчик, подумал Уиллистон, распаковывая чемодан в номере 407. Покончив с этим делом, он вознамерился прогуляться по центру города. В кинотеатре «Джефферсон» шел дурацкий итальянский вестерн и еще какой-то диснеевский фильм о мальчике и его дрессированном осьминоге, а «Сентрал», в двух кварталах от его отеля, предлагал зрителям картину о разочаровавшемся в жизни рок-певце плюс японский научно-фантастический фильм о гигантском таракане, сожравшем половину Осаки. Похоже, ту половину, что была сделана из папье-маше. Школьницы таращили глаза на новые купальники в витринах универмага «Херманз бразерс», мамаши в джинсах тащили упирающихся детишек в магазин игрушек «Вайнере тайни тотс», а перед входом в супермаркет «Эй-энд-Пи» на Карвер-стрит одетые в спортивные рубашки отцы семейства загружали коробки с продуктами в багажники своих «универсалов».

Эксперт по опросам общественного мнения миновал секретарш, увлеченно обсуждавших фасоны вечерних платьев перед витриной «Пэрис фэшонз», свернул у винного магазина «Ларриз ликорз» налево и огляделся в поисках какого-нибудь прохладного местечка, где бы можно было скрыться от зноя. Через секунду он юркнул в аптеку «Хаммерз драг-стор» — современное сооружение из алюминия и стекла, где посетителям предлагали электронные часы, сандвичи с жареным мясом, алюминиевые пляжные шезлонги, романы Агаты Кристи и Эллери Квина, четыре вида противозачаточных таблеток, витаминизированную зубную пасту, косметику фирмы «Ревлон», широкий ассортимент слабительных средств, разнообразнейшие шампуни против перхоти, одиннадцать сортов транквилизаторов и фирменный солод Хаммера повышенной вязкости девятнадцати вкусовых разновидностей. Мало того — солод еще был в замороженном виде!

Не зная, на чем остановить свой выбор — то ли на большом сандвиче с тунцом под томатным соусом, то ли на пузырьке снотворных пилюль «Соминекс», Уиллистон заметил лысого мужчину в очках в стандартном аптекарском халате: он давал какие-то указания мальчишке-клерку. Разведчик решил, что мужчина в очках — это и есть мистер Хаммер, и не ошибся. Уиллистон присел на табурет у прилавка, поежился в прохладной струе воздуха из кондиционера и решил, что уж лучше подвергнет риску свою систему пищеварения, нежели вернется в полуденную духоту улицы.

— Пожалуйста, сандвич с тунцом под томатным соусом, — попросил он блондинку-продавщицу, одетую в обтягивающее зеленое платье.

Она вдруг улыбнулась и потом вроде бы подмигнула, дав понять Уиллистону, что ее мимика не была лишь простым знаком традиционного южного гостеприимства.

Ухмыляющийся клерк, проходя у продавщицы за спиной, игриво похлопал ее по обильному заду, и когда Уиллистон понял истинную причину ее веселья, он и сам ей машинально улыбнулся в ответ. Потом он заказал холодный кофе, и девушка нараспев повторила его заказ невидимому повару за стеной.

Уиллистон перевел взгляд на мистера Дэвида Хаммера, который передавал какой-то конверт упитанному мужчине в полосатой куртке. Это был убийца Барринджера. Профессор психологии этого знать не мог, но во многих тюрьмах он видел достаточное количество осужденных, чтобы почти безошибочно распознать в этом мужчине с детским лицом и прищуренными глазками психопата с преступными наклонностями.

Лютер Хайетт и был преступником — психопатом, обожавшим всяческое насилие и кровопролитие и мороженое с кленовым сиропом, а в данный момент он взимал с мистера Хаммера еженедельный взнос в «Службу безопасности торговых работников Парадайз-сити». Этого Уиллистон тоже знать не мог, как не знал он, что каждый торговец в городе вступал в эту организацию, чтобы обезопасить себя от разбитых витрин и сломанных рук. Безмолвная отдача денег аптекарем свидетельствовала не о недостатке мужества, но скорее о его убежденности в том, что местные хирурги-ортопеды оставляют желать лучшего. В докладах студентов-аналитиков не упоминалось о таких малоизвестных деталях муниципальной жизни, так что Уиллистон просто отметил про себя, что мистер Хаммер отдал кому-то — возможно, психопату с преступными наклонностями — белый конверт. Через минуту прибыл сандвич с тунцом под томатным соусом, и все внимание Уиллистона некоторое время было приковано к этому сооружению исполинских размеров под толстым-толстым слоем майонеза, представлявшего грозную опасность для пищеварительного тракта.

Отправив в пищевод первый кусок, он едва смог отрешиться от вопроса, отчего этот бутерброд с тунцом осквернен таким обилием соленых огурцов и кетчупа с перцем. Возможно, сделал он вывод, это некий местный рецепт — и заставил себя поедать сандвич, ибо даже если его вывод оказался неверен, только очень безмозглый разведчик стал бы в первый же день появления в Парадайз-сити привлекать к себе внимание жалобами на местную кулинарию. Уиллистон терпеливо покончил с сандвичем, выпил ледяной кофе и оставил щедрые чаевые продавщице. Мистер Хаммер стоял у кассового аппарата у входной двери, и Уиллистон пошел к нему платить по счету, раздумывая, скажет ли ему что-нибудь аптекарь.

И с добродушным укором Хаммер произнес традиционное южное прощание:

— Заходите к нам, не стесняйтесь.

Уиллистон вежливо кивнул, и его взгляд скользнул по фирменной наклейке «Службы безопасности торговых работников» на кассовом аппарате. Он вышел на душную улицу вовремя — в тот момент, когда наемный убийца забирал белый конверт у владельца магазина по соседству. Когда жирнорожий психопат запустил руку в окно серого «понтиака» и выудил оттуда пачку «Кул», Уиллистон автоматически отметил аббревиатуру «СБТР» на дверце «понтика» и догадался, что это означает: «Служба безопасности торговых работников». Вот как все просто, оказывается.

Разведчик зашагал к западу по Черри-стрит и дошел до публичной библиотеки, ничуть не подозревая, что за ним следят. Окинув взглядом бронзовую статую кавалериста армии конфедератов в скверике перед библиотекой, Уиллистон вошел в трехэтажное кирпичное здание. Как указывалось в одном из отчетов его студентов, в фондах библиотеки хранилось 29 тысяч томов, разнообразные периодические издания, подшивка местной газеты, а директор библиотеки приходилась сестрой мэру Эшли. В отличие от своего брата она не была ни алкоголичкой, ни коррупционершей и не водила дружбы с убийцами. Но ведь за всеми — за возможным исключением Дорис Дэй и Джона Леннона — водится какой-нибудь недостаток, а таковыми у мисс Джеральдин Эшли были: первое — девственность, то есть нетронутая девственная плева, в возрасте пятидесяти одного года, и второе — не покидавшее ее чувство, что целая свора накурившихся «травы» боевиков партии «Черные пантеры» — диких, немытых и вооруженных автоматами АК-47, доставленными из коммунистического Китая, возможно, уже направляется сюда из Гарлема, чтобы снасильничать всех добропорядочных девственниц Парадайз-сити.

Будучи довольно чопорной дамой, мисс Эшли делилась этими опасениями с весьма ограниченным кругом лиц, и, разумеется, она ничего не сказала Эндрю Уиллистону, когда он попросил завести на него читательский абонемент. Вдобавок к своей девственности и чопорности она была еще и страшно любопытна, но всегда проявляла свое любопытство в весьма неназойливой форме.

— Я вижу, вы собираетесь пожить у нас в округе, мистер Уоррен, — заметила она, кивнув на заполненную им читательскую анкету. — Это отель для людей, занимающихся бизнесом, не так ли?

— Ну, я не вполне бизнесмен — больше ученый-обществовед, работающий по заказу промышленных фирм, — ответил он.

Затем он рассказал ей об исследовании предпочтений городских жителей в области кино и телевидения, которое им по заданию Южной корпорации по изучению общественного мнения должен осуществить в Парадайз-сити, а потом, чуть позже, в четырех других городах — двух больших и двух поменьше. Он пересыпал свою речь терминами вроде «коэффициентнаселения», «интегрированная случайная выборка», «аудиовизуальный синтез» и  «развитие рынка досуга в обществе всеобщей автоматизации», словно не сомневался, что мисс Эшли понимала их значение.

— Нашим клиентом является крупный конгломерат с капиталовложениями свыше девяноста миллионов долларов в индустрии досуга и развлечений, — доверительно сообщил он ей, — и мои исследования ставят своей целью проверить прогноз Маклюэна[14] относительно возможностей развития электронных средств массовой коммуникации в Америке до 1979 года, когда валовой национальный продукт увеличится по крайней мере на тридцать процентов и сравнении с нынешним уровнем.

Библиотекарша заинтересованно кивала.

— Ну вот, я же знал, что вы сможете оценить всю важность этих исследований, — продолжал Уиллистон.

— И вы выбрали Парадайз-сити потому, что…

— Потому что научное обследование результатов последней всеобщей переписи населения убеждает нас, что этот город является идеальным — то есть поразительно типичным — примером американского города с численностью населения от ста до полутораста тысяч человек, — искренне лгал разведчик. — Мы уверены, что в этом замечательном городе мы сможем добыть интереснейшие результаты, мэм, — добавил он со свойственным ему мальчишеским задором.

Мисс Эшли просияла. На лице у нее показались восхитительные веснушки, и Уиллистону даже почудилось, что еще мгновение и она замурлыкает.

— Это будет большая работа, — важно предсказал он, — и я собираюсь приступить к делу сразу же. Я хотел бы начать со знакомства с программами телевещания и репертуаром местных кинотеатров за последний год.

— Вы все это сможете найти в подшивке нашей газеты, — любезно посоветовала она, — у нас в библиотеке полный комплект.

Как и было задумано, Уиллистон скоро сидел в читальном зале, держа номера ежедневной газеты Парадайз-сити за предыдущие двенадцать месяцев. В газете публиковалось много рекламы, светской хроники, спортивных репортажей, фельетонов, статей, прославляющих местную коммерцию и промышленность, а также сообщения агентств о вспышках насилия и углубляющихся социальных проблемах в городах Севера. В местных кинотеатрах большею частью показывали барахло, но почти каждая премьера сопровождалась трескуче-благожелательной рецензией, сочиненной услужливым местным критиком. Еженедельные телевизионные программы указывали на то, что единственная станция — которой, как выяснили аналитики Уиллистона, безраздельно владела группа лиц, включая и Пикелиса, — добилась почти невозможного, ухитряясь показывать худшие передачи трех американских телесетей. Если не считать вечерних новостей Си-би-эс, взрослым жителям города по местному телевидению было практически нечего смотреть.

Но это, в общем, мало волновало Уиллистона, которого интересовала главным образом колонка Барринджера. Возможно, в его написанных за несколько недель до убийства статьях мог — должен — быть некий ключ, некий намек, указывавший на причину его гибели. Уиллистон внимательно прочитал все его колонки, опубликованные за месяц до убийства их автора, но не обнаружил в них ничего такого, что могло бы спровоцировать организацию Пикелиса на столь жестокую месть.

— Мне придется зайти к вам еще раз в понедельник и кое-что выписать, — сказал он мисс Эшли, перед тем как покинуть библиотеку в четыре двадцать.

— По понедельникам мы открываемся в полдень, — ответила она.

Жара еще не спала: когда он вновь оказался на Черри-стрит, было, пожалуй, не меньше девяноста градусов — и незамеченный наблюдатель, поджидавший Уиллистона неподалеку от библиотеки, вспотел и тихо проклинал все на свете. Но он обладал невозмутимостью и хладнокровием профессионала, которое и выказал, следуя по пятам за профессором-разведчиком до отеля «Джефферсон». Спустя пять минут после того, как Уиллистон вошел в свой номер, наблюдатель юркнул в телефон-автомат, расположенный в табачном магазине «Сентрал» напротив отеля. Через тридцать секунд в номере 407 зазвонил телефон.

— Вам звонят из Майами, — сообщила Уиллистону гостиничная телефонистка.

— О’кей. Артур Гордон у телефона. Кто это?

— Артур! Это Сэм Клиэруотер. Я пытаюсь тебе дозвониться целый день! — загудел знакомый голос Арболино. — Я просто хотел сообщить, что бланки анкет высланы тебе до востребования в отдел доставки почтамта Парадайз-сити.

— Отлично! Спасибо.

— Как там у вас погода? — спросил его человек из телефонной будки, находившейся, в двухстах ярдах от отеля.

— Как ты и предсказывал. Жарища, духота, но, думаю, не хуже, чем в Майами.

Арболино расхохотался, предложил выпить холодного лимонада и попросил самозваного эксперта по общественному мнению связываться с главным управлением Южной корпорации по изучению общественного мнения хотя бы раз в неделю.

Клиэруотер — это здорово, подумал Уиллистон, повесив трубку.

Значит, все чисто — и целый день.

Каскадер внимательно «пас» его целый день, чтобы удостовериться, что ни одна душа больше не следит за его перемещениями по Парадайз-сити. Арболино не заметил признаков внешнего наблюдения. Это была обычная тактика коммандос УСО, которая была ими позаимствована у бойцов французского Сопротивления, — старая, но проверенная тактика. У Арболино был исключительный талант незаметно преследовать любого, вспомнил худощавый вермонтец, развешивая сушить свою насквозь пропотевшую рубашку. Но все-таки его огорчило, что он сам не заметил своего преследователя. Это плохо, он утерял бдительность.

Гилман уж точно бы заметил за собой слежку.

Вечно всего опасающийся, всегда сосредоточенный Гилман уж наверняка бы заметил!

— Мне надо быть таким же осторожным и придирчивым, как Гилман, — буркнул себе под нос Уиллистон, включая телевизор.

Он, конечно же, не мог надеяться на то, что люди Пикелиса окажутся менее искусными филерами, чем Арболино.

Картинка и звук внезапно прорвались из пластикового ящика, и на целых девяносто минут профессор посвятил себя третьесортному вестерну 1949 года выпуска, который показывал местный канал в рубрике «Ранний киносеанс». Уиллистон почувствовал себя чуть лучше, когда осознал, что в Парадайз-сити есть несколько вещей, на которые ему можно положиться.

Он мог положиться на неизменно ужасный репертуар местного телевидения.

Немного, конечно, но для начала неплохо, на таком фундаменте можно начинать строить.

15

Он был похож на Гиндлера.

У портье «Парадайз-хауса» было такое же ласковое лицо и пронзительные глаза, как и у оберштурмбаннфюрера Эгона Гиндлера из «Зихерхайтсполицай» Третьего рейха, подумал Карстерс, подойдя к его стойке. Звание «оберштурмбаннфюрер» в СС соответствовало подполковнику, «зихерхайтсполицай» — или сокращенно ЗИПО — была тайной полицией безопасности Гиммлера, а Эгон Гиндлер был первым ублюдком в этой банде ублюдков. Конечно, он давно перестал им быть. Уиллистон перерезал его почти надвое автоматной очередью, устроив на него засаду сразу же после выброса их десанта.

— Ваше имя случайно не Гиндлер? — любезно поинтересовался миллионер.

— Нет, сэр. Хокинс. Чем могу вам помочь, сэр?

Сходство было поразительным.

У него даже такие же тонкие губы и лицо маслянисто лоснится, как у покойного оберштурмбаннфюрера.

— Да, мистер Хокинс, вы, безусловно, можете мне помочь. Мое имя П. Т. Карстерс, — ответил второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов, — и я со свойственной мне беспечностью оставил свой маленький бордовый «бентли» у входа в отель. В багажнике три чемодана.

Он замолчал и улыбнулся своей знаменитой улыбкой.

— Слушаю, мистер Карстерс?

— В моей левой руке связка ключей от машины, мистер Хокинс. Пожалуйста, смотрите внимательно, ибо я вовсе не собираюсь повторять этот трюк до следующего моего участия в шоу Эда Салливана.

— Да, мистер Карстерс.

Этот куда менее башковитый, чем Гиндлер.

— Теперь я кладу эту связку ключей перед вами, достаю свою замечательную шариковую ручку «Кросс» и собираюсь оставить автограф на регистрационной карточке нашего отеля. А знаете почему, мистер Хокинс?

— Потому что вы хотите снять у нас номер? — предположил тугодум-портье.

Карстерс кивнул одобрительно.

— А вы хитрец! — заявил миллионер, расписываясь в бланке. Потом он убрал свою ручку с серебряным колпачком, раскрыл бумажник и извлек оттуда десятидолларовую бумажку. — У меня нет сомнений, мистер Хокинс, что я могу доверить вам передать сию банкноту молодому прыткому человеку, который — отгонит мой, автомобиль на стоянку и принесет мне в номер мой багаж, — продолжал он, — но я также уверен, что и вы уделите себе малую толику из этой суммы в качестве вознаграждения за отличное обслуживание.

— Отличное обслуживание, мистер Карстерс, — предмет нашей гордости. Я полагаю, что вы предпочтете занять апартаменты «люкс», сэр? Апартаменты «Брекенридж» — спальня, гостиная и ванная — стоит сорок два доллара за…

— Не будем говорить о презренном металле, — оборвал его миллионер сухо. — Это так пошло. Выполняйте свой служебный долг, мистер Хокинс, а я и так уверен, что предложенный вами номер — просто фантастика! Мне страшно понравятся эти апартаменты. Я знаю это!

Портье позвонил в колокольчик и послал негра в ливрее к машине. Потом он обернулся к Карстерсу и внимательно посмотрел на него.

— А вы тот человек из Нью-Йорка, чей портрет был как-то помещен на обложке журнала «Тайм», — осуждающе произнес он.

Коллекционер оружия вздохнул.

— Вы меня узнали. Все верно. Обо мне даже писал в своей колонке Леонард Лайонс, хотя он допустил ошибку в написании моей фамилии, — признался Карстерс. — «Любезнейший сексуальный маньяк, обожающий реактивные самолеты! Парень с двенадцатью банковскими счетами прибыл из космоса! Прячьте своих жен и детей!»

Не вполне отдавая себе отчет, очарован он или оскорблен, портье выдавил слабую улыбочку. Видали мы в «Парадайз-хаусе» этих умников из Нью-Йорка — хотя и не таких богатеньких, как этот!

— А я-то думал, у вас голубой «мазерати», — удивился Марвин Хокинс, вспомнив ту статью в «Таймс».

— Увы, нам пришлось расстаться, я обменял его на пару редчайших пистолетов семнадцатого века и оцинкованные латы, — бросил Карстерс через плечо, направляясь к бару.

В его репликах и поведении не было никакой импровизации. Они все отрепетировали еще в «Преисподней». Поскольку было очень маловероятно, что известный миллионер-плейбой останется неузнанным, Уиллистон убедил товарищей, что всеамериканская известность Карстерса может стать для них не помехой, а козырем. В конце концов П. Т. Карстерс был: а) видной общественной фигурой, б) богатым, в) красивым и неженатым, г) знаменитым обладателем потрясающей коллекции старинного оружия. Любое из этих качеств могло пробудить интерес Пикелиса, который: а) имел весьма шаткую общественную репутацию известного рэкетира, б) был богат и жаден, в) являлся отцом незамужней дочери, которую обожал, а также г) был заядлым коллекционером оружия — уж он вне всякого сомнения наслышан о собранном Карстерсом потрясающем арсенале старинных ружей и пистолетов.

Было бы совсем не в характере «блистательного» миллионера искать встречи с главарем гангстеров, так что Карстерсу предстояло вынудить самого Малыша Джонни Пикелиса выйти с ним на контакт. Вот почему второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов и упомянул в беседе с портье о двух пистолетах семнадцатого века — в надежде, что об этом будет рано или поздно доложено коллеге-коллекционеру, правившему в Парадайз-сити. Лелея эту надежду, он сидел в баре, пил перно с водой и вспоминал шведскую балерину.

— У нас не так уж часто заказывают перно, мистер Карстерс, — заметил бармен, ставя перед ним вазочку с солеными орешками.

— О Боже, неужели я опять нарушил священные обычаи вашего города? — воскликнул с деланным ужасом вальяжный охотник. — Неужели я вновь оскорбил в лучших чувствах добропорядочных, милых, простых обитателей сего города своими мерзкими привычками и развращенным вкусом? Если так, то я приношу свои искренние извинения.

Во взгляде Гарри Бута на мгновение вспыхнула веселая искорка.

— Если бы я не понимал, мистер Карстерс, что вы надо мной подтруниваете, — ответил он небрежно, — я бы сказал, что вы надо мной подтруниваете.

Миллионер-блондин пожал плечами.

— Ну вот, еще один непростительный gaffe[15], — плаксиво произнес он, глотая желтоватую жидкость. — Знаете, по правде сказать, я пью эту гадость только потому, что мне нравится вкус лакрицы с тех самых пор, как я был веснушчатым Геком Финном с Парк-авеню.

Пахнущий анисом алкоголь был крепким, освежающим и умиротворяющим настолько, что, казалось, сглаживал все острые углы жизни. Что бы там ни говорили об антиамериканских настроениях генерала де Голля и о дурном запахе у него изо рта, размышлял Карстерс, долг перед французским пародом за поставки в Америку перно никогда не будет оплачен сполна. Карстерс оглядел коктейль-холл, где полдюжины парочек шептались по углам, готовясь к традиционному субботнему конкурсу «кто кого обворожит», и печально понял, что эти простодушные любители виски даже и не пытаются воздать должное французам.

Гарри Бут удалился обслуживать только что появившегося в зале низкорослого коренастого мужчину с серыми глазами.

— Ну, на посошок, — сказал Гилман, не замечая своего товарища по оружию.

Бут мгновенно смешал ему коктейль водка-гибсон.

— Замечательно, — похвалил человек из Лас-Вегаса после первого глотка. Его взгляд заскользил по залу, и глаза сузились, когда он заметил миллионера.

— У нас знаменитый постоялец, — тихо произнес Бут.

— Где-то я видел эту рожу, Гарри… Это кто, Сонни Тафте[16]?

— Паркер Теренс Карстерс, богат, вальяжен — знаменитый владелец коллекции спортивных автомобилей, молоденьких девочек и старых пистолетов.

Гилман долго рассматривал своего приятеля, сидящего у дальнего конца стойки.

— Как думаешь, Гарри, он красит волосы?

Бармен хохотнул. Гилман расплатился и отправился в «Фан парлор», а Карстерс знаком приказал повторить ему перно.

— Этот парень спрашивал, не красите ли вы волосы, — доложил Бут с едва уловимой ноткой злорадства.

— Нет, не дожидаясь приема у дантиста, я иногда листаю «Вог», а это что-то да и значит, — автоматически отпарировал плейбой.

— А кто этот клоун? — добавил он, когда Гарри принес ему вторую порцию перно с водой.

— Крупье, работает в «Фан парлор» — это наш городской аттракцион, куда приходят мужчины, которые готовы поиграть с судьбой, и девочки, которые в себе не сомневаются. Это, конечно, не Антиб и даже не Вегас, но для Парадайз-сити крутое местечко.

Карстерс отпил свой напиток, поставил стакан и извлек темную сигару из нагрудного кармана пиджака. Потом достал золотые ноженки, подаренные ему какой-то дамой — не той ли страстной римской герцогиней? — аккуратно отрезал кончик сигары и закурил. Выпустив два клуба дыма, он извлек еще одну дорогую сигару.

— Это тебе от меня, Гарри, — сказал он ласково, — в знак нашей дружбы, а ты расскажи мне еще что-нибудь о вашем сказочном городе. Ведь не может же быть, что вся жизнь кипит только в… как его… «Фан парлор»? Это, пожалуй, подходящее место для свихнувшихся миллионеров, но остальные-то взрослые жители города где веселятся?

Бармен ткнул подаренной сигарой в потолок.

— Сегодня вечером всеобщее веселье состоится здесь, на самой верхотуре — в пентхаусе, — доверительно сообщил Бут. — Мистер Джон Пикелис устраивает гулянку с икрой и шампанским по случаю приезда его прекрасной и единственной дочери — соберутся все городские тузы. Никто в этом городе не смеет манкировать такими приемами, не имея заключения лечащего врача, — так говорят.

— Как-как? Что ты сказал, Гарри?

— О нем? Ничего. Я застрахован на очень небольшую сумму, как и все прочие в округе Джефферсон. Могу только сказать, что он щедро дает на чай и коллекционирует старые ружья вроде вас и еще он — любящий отец очень миленькой брюнетки, которая только что вернулась домой из Парижа. Ах да, я слышал, он еще и филантроп.

Карстерс кивнул, допивая второй стакан.

— Судя по твоему описанию, это недюжинный талант, — сказал миллионер, вставая. — Если бы только он был цветным, я бы смог сделать ему карьеру, блестящую карьеру! Может быть, организовал бы для него телевизионное шоу в лучшее время!

Бармен помотал головой.

— Пожалуйста, мистер Карстерс, не надо так шутить здесь, — посоветовал он. — Это же не Истхэмпотон и не Голливуд, а обычный провинциальный южный город, у жителей которого весьма ограниченное чувство юмора и еще меньший интерес к перемене устоявшихся межрасовых отношений. Вы можете рассказывать вслух любые похабные анекдоты, но никогда даже не намекайте на то, что есть хотя бы отдаленная вероятность превращения наших молочно-белых в черных. Пожалуйста, никогда!

— Еще одно страшное оскорбление местной общественности?

— Мистер Карстерс, во имя вашего здоровья и моих чаевых не надо!

Миллионер подмигнул, выпустил дымное кольцо, уплатил по счету и поинтересовался о качестве пищи и вина и гостиничном ресторане.

— Если вы желаете турнедо под беарнезом и шамбертин шестьдесят второго года, я не могу вам гарантировать ни того ни другого, — честно признался Гарри Бут, — но креветки здесь подают отменные, а шабли шестьдесят четвертого года — просто отпад. Так говорят, — осторожно поправился он.

— Но сам-то ты не рискуешь там питаться, а?

— Мистер Карстерс, требуется двое мужчин в белых халатах, чтобы заставить меня рискнуть.

Когда Карстерс в семь пятьдесят пять вечера сел за столик в зале ресторана, он обнаружил, что обслуживание на высоте, креветки большие, свежие и хорошо потушены в чесночном соусе, а шабли шестьдесят четвертого года более чем приемлемое. Конечно, тут было куда приятнее, чем скрываться в заснеженных лесах всю зиму вместе с «маки», то и дело меняя места стоянки, чтобы избежать встречи с карательными отрядами нацистов. За соседним столиком официант поджигал вишню в коньяке, поданную на десерт пожилой паре, и коллекционер оружия тотчас вспомнил — нет, увидел — атаку на немецкий конвой бензовозов близ Дижона. Он увидел эту сцену так отчетливо, что разглядел мотоциклистов и машины сопровождения впереди конвоя и даже эмблемы 14-й бронетанковой дивизии СС на дверцах грузовиков.

Первый бензовоз взлетел на воздух, когда Барринджер рванул ручку взрывателя мины.

Град зажигательных гранат.

Ураганный огонь из удачно размещенных и тщательно замаскированных пулеметов.

Взрывы, крики, вопли.

Горящие грузовики и люди.

Дым и смрад. Потом молниеносный отход в лес.

— Не желаете ли клубники, сэр? — вежливо спросил выросший за его спиной официант.

Карстерс немедленно отвел свой мысленный взор от лесного пейзажа, точно невидимый режиссер знаком приказал переместить камеру.

— Было бы неплохо, — ответил он.

Клубника оказалась великолепной, как и крепчайший кофе-эспрессо, но ни то ни другое не могло отвлечь его от стоящей перед ним головоломки: как же завязать контакт с Пикелисом. Гилман предупреждал, что торопиться не следует, и человек из Лас-Вегаса был прав. Утешившись этой мыслью, Паркер Теренс Карстерс закурил сигару и знаком приказал принести счет. Мгновением позже к нему приблизился лысеющий метрдотель с обычной метрдотелевской полиэтиленовой улыбкой.

— Полагаю, вам понравился наш ужин, мистер Карстерс?

— О да, настолько, что мне наверняка понравится и счет.

— Ваш счет оплачен… мистером Джоном Пикелисом, сэр, — объявил он.

Легкое остолбенение.

— А я-то думал, что старинное южное гостеприимство давно в прошлом, — воскликнул Карстерс. — Как мило с его стороны. Я бы хотел выразить ему признательность.

— Вам это не составит труда. Мистер Пикелис приглашает вас почтить своим вниманием скромный прием, который он устраивает здесь в пентхаусе — в нашем отеле — в любое время после девяти вечера.

— Так, сейчас уже десятый час, если мои маленькие золотые часики не врут, — заметил миллионер и встал.

— Конечно, черный галстук, — добавил метрдотель.

— Разумеется, я незамедлительно поднимусь к себе в номер и накину свой походный смокинг. Отличная кухня. И ваш бармен оказался прав насчет шабли шестьдесят четвертого года.

Метрдотель был явно озадачен.

— А что насчет шабли шестьдесят четвертого года, мистер Карстерс?

— Великолепно! Верно, сэр, если вы что-то понимаете в винах, то шабли шестьдесят четвертого года — просто отпад.

Глядя вслед удаляющемуся Карстерсу, метрдотель торжествовал, как и второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов. Удовольствие не покинуло Карстерса и мосле того, как он отворил дверь апартаментов «Брекен-Пидж» на седьмом этаже, ибо некие предупредительные ребята распаковали его чемоданы и даже отгладили его смокинг. Бреясь, он вынес решение, тщательно все рассчитав, как поступил бы на его месте Гилман.

Все должно быть чисто.

Никакого оружия.

Он не возьмет с собой оружия — сегодня не надо.

В девять пятьдесят вечера негр-дворецкий в ливрее, замерший у дверей в огромную гостиную пентхауса на восьмом этаже, громко возгласил:

— Мистер П. Т. Карстерс!

Гостиную переполнял гул десятков голосов в разных углах, но Пикелис услышал. Он прислушивался, ждал. Он прервал свою беседу с Беном Мартоном и мэром Эшли и поспешил поприветствовать знаменитого красавца.

— Я Джон Пикелис, мистер Карстерс, — представился седеющий главарь гангстеров.

— А! Тот самый, кто приобрел второй экземпляр кремневого «куксона».

Пикелис ухмыльнулся, довольный и несколько удивленный.

— Вы не в обиде, надеюсь?

На лице Карстерса расцвела знаменитая миллионодолларовая улыбка.

— Я, быть может, несколько испорчен, но я, безусловно, не злопамятен, — ответил он добродушно. — Нет, конечно, не в обиде. Я отдаю должное вашему вкусу, как и вашему южному гостеприимству. Благодарю вас за прекрасный ужин.

Пикелис с радостью сделал открытие, что П. Т. Карстерс не только не испорчен, но и не помпезен, и даже не утомлен жизнью.

— И благодарю вас за приглашение на банкет, мистер Пикелис, — добавил светловолосый лазутчик.

— Я не мог отказать себе в удовольствии доставить удовольствие коллеге-коллекционеру, — ответил рэкетир.

Потом он подвел его к Мартону и Эшли, которые во все глаза за ними наблюдали.

— Мистер Карстерс, хочу вам представить двух наших весьма высокопоставленных и весьма исполнительных служащих — нет, скорее всего самых высокопоставленных и самых исполнительных в Парадайз-сити. Это капитан Мартон, начальник полиции, и наш выдающийся мэр Роджер Стюарт Эшли.

Словно в каком-нибудь кинобоевике про ФБР, аккуратно отпечатанные досье Уиллистона на обоих коррумпированных чиновников появились в кадре и предстали крупным планом перед мысленным взором Карстерса. Кадр был смонтирован так, что оба досье оказались рядом, а затем растаяли, когда миллионер протянул руку Эшли.

— Большая для меня честь, мистер мэр, познакомиться с вами.

— Добро пожаловать в Парадайз-сити. Надеюсь, ваше пребывание у нас будет для вас приятным, — ответил Эшли.

Это был мужчина с приятной внешностью, аристократическими манерами и чуть затуманенными остекленевшими глазами, которые указывали на то, что их обладатель любит предаваться обильным возлияниям. Крошечные морщинки, несколько лопнувших на носу кровяных сосудов и слегка одутловатое лицо — все подтверждало верность оценок, содержащихся в досье Уиллистона.

— Если гостеприимство мистера Пикелиса есть типичное проявление благорасположения Парадайз-сити к своим гостям, то мое пребывание, конечно же, будет приятным, — уверил мэра Карстерс.

Ливрейные официанты осторожно рассекали толпу гостей, заполнивших просторный зал, и прежде чем ответить, мистер Эшли принял из рук официанта бокал шампанского.

— Не преуменьшая дружелюбия наших достойных граждан, боюсь, в поведении мистера Пикелиса ничего нет типичного. В своей щедрости, как и во всем прочем, наш радушный хозяин — личность совершенно исключительная. В том, что касается решительности, воображения, могущества — особенно могущества — мистер Пикелис человек уникальный, — говорил Эшли. — Он природою сотворенный лидер и руководитель.

Трудно было сказать, то ли он и в самом деле восхищался, то ли просто констатировал факт, то ли лукаво иронизировал над бесстрашным правителем округа Джефферсон.

Пикелис усмехнулся, явно довольный этой репликой.

— Мне лестно слышать комплименты мэра, — признался он, — поскольку мне пришлось самому всего добиваться в жизни, а семья Роджера — одна из древнейших и наиболее уважаемых во всем штате. Его прадедушка был майором в армии конфедератов, майором кавалерии, потерявшим руку в битве при Чанселлорвилле.

Тонкая работа. Тон, каким Пикелис произнес «Роджер», сразу давал понять, кто тут главный.

Карстерс кивнул и обратил все свое внимание на Мартона.

— Я не хотел бы показаться бестактным, капитан. Я рад и с вами познакомиться — в особенности будучи уверенным, что я не нарушил правила парковки.

На мясистом лице начальника полиции показалась бледная улыбка. Он протянул тяжелую толстопалую ладонь, которая оказалась одновременно пухлой и мускулистой. Рукопожатие было малоприятный.

— Даже гостям мистера Пикелиса не удается безнаказанно нарушать правила парковки в этом городе, во всяком случае, если мы замечаем эти нарушения, — твердо заявил Мартон. — Вы у нас надолго?

Лазутчик взял с подноса бокал шампанского, отпил глоточек.

— Трудно сказать. У меня, знаете ли, нет определенных планов. Я навещал старинных друзей-охотников — у них имение в Южной Каролине, и теперь направляюсь в Дайтону, чтобы переговорить с приятелем-гонщиком по поводу его участия в ралли в будущем году.

Мартон передернул плечами, выказывая едва ли не откровенное равнодушие к этому богатому незнакомцу, в ком он видел всего лишь дешевого дилетанта.

— Конечно, я рассчитываю оставаться здесь до тех пор, пока мне не удастся уговорить мистера Пикелиса показать мне свою коллекцию, — продолжал Карстерс.

— Вам не придется уговаривать меня слишком долго, — пообещал главарь гангстеров. — У нас тут редко когда появляются серьезные коллекционеры вроде вас, и я с удовольствием покажу вам свои пушечки. Конечно, моя коллекция не столь велика, как ваша…

— У него есть несколько совершенно потрясающих старинных пистолетов, — перебил его Мартон. — Я-то сам равнодушен к этому хламу. Мне больше нравятся современные, полезные штучки вроде моей «тридцать восьмерки».

Карстерс заметил со вздохом:

— Ну, это рабочий инструмент, а не коллекционный экспонат.

— А капитан Мартон у нас — работяга! Трудолюбивый работяга! — подтвердил, усмехнувшись, Пикелис. — А это наш почетный гость — мистер Карстерс! — объявил он секунду спустя.

Она была необычайно хороша.

Красота Кэти Пикелис не имела ничего общего с красотой обольстительной киноактрисы или роскошной светской дамы — дочь главного рэкетира Парадайз-сити была просто очень хорошенькая. Она куда симпатичнее и обаятельнее, чем ей полагается быть, подумал Карстерс, маскируя свои мысли маской деревянной улыбки.

Дочь мерзкого гангстера не должна быть настолько миленькой, настолько непорочной и к тому же иметь настолько ясный взгляд. Сильно декольтированное вечернее платье от Ива Сен-Лорана могло смотреться сексуально на другой женщине, но на этой фигурке оно сидело просто элегантно. У нее была смуглая кожа, как и у ее покойной матушки, а большие глаза смотрели прямо на собеседника, а в голосе слышались приятные интонации, мягко сдобренные южным говорком.

Они познакомились и стали болтать о Париже и Риме, о винах и радости возвращения домой, а когда расположившееся в углу гостиной трио заиграло какую-то мелодию, пошли танцевать. Она танцевала изящно, ловко, и, сжимая ее в своих объятиях, он ощущал тепло ее гибкого тела. Впридачу ко всему на ночном небе безумствовала яркая луна, и от тела Кэти Пикелис исходил тонкий аромат жасмина.

Все это было смехотворно-романтично.

Сцена в подвале здания полицейского участка на Семнадцатой улице была куда менее романтичной. Трое патрульных и сержант методично истязали Сэма Клейтона, двадцативосьмилетнего негра, который работал водителем автофургона-холодильника. У них уже несколько лет руки чесались отдубасить его по первое число — с тех самых пор, как активист движения за гражданские права, приехавший сюда из Нью-Йорка, целую неделю жил у него в маленькой деревянной хижине на окраине города. Теперь полицейские слепили ему глаза фонариками, осыпали ударами, поливали голову ледяной водой и проделывали множество иных жестоких вещей, которые могли причинить боль, но не оставляли следов. Клейтон, широкоплечий и круглолицый парень, который ни капельки не напоминал Сиднея Пуатье, не был ни красивым, ни слишком-то красноречивым. Он стонал, он ругался, он иногда вскрикивал, потому что истязали его уже довольно долго, и конца этим истязаниям не было видно.

А они твердо вознамерились, как ему было объяснено, склонить его к признанию в убийстве «той цветной девчонки, которую исполосовали на Лараби-авеню». В равной степени твердо вознамерившись ни за что не сознаваться и преступлении, за которое полагалась смертная казнь, и рассвирепев от всей нелепицы происходящего и от бессмысленных побоев, Сэм Клейтон ужасно страдал. Они и слушать не хотели его заверений, что в указанный период времени, когда было совершено убийство девушки, ом находился в церкви на танцах, и продолжали его истязать.

— С ним придется еще повозиться, — сказал один из полицейских, когда время уже близилось к полуночи, а Клейтон в четвертый раз потерял сознание, так и не сделав признания.

— У тебя что, есть вариант более приятно провести сегодняшний вечер? — с вызовом спросил его сержант.

Вопрос вызвал целую серию непристойных и лживых заявлений, после чего зверское и противозаконное истязание Сэма Клейтона возобновилось. В номере 407 отеля «Джефферсон» мужчина, называвший себя Артуром Уорреном, составлял список «укромных углов», которые он выбрал для использования в ходе операции «Молот». «Укромные углы» — тайники, где агент оставлял сообщения для других агентов, вряд ли были идеальным способом связи между членами подпольной сети. Цепочка связников-курьеров, в которой были «зияния», чтобы обезопасить всю группу от провала, обеспечивала, конечно, куда более эффективную и быструю связь. Но когда небольшой группе десантников, внедрившихся на вражескую территорию, вменялось действовать там, не имея поддержки местных союзников, а контрразведка противника была необычайно сильна, «укромные углы», как то: дупло в стволе дерева или щель между плитками кафеля в общественном туалете, часто оставались единственным способом. Полковник советского КГБ Абель держал связь со своим нью-йоркским аппаратом через «укромные углы», а сотрудники ЦРУ использовали их же для сбора микрофильмов Пеньковского в Москве. Участники операции «Молот» воспользуются тем же приемом.

В казино «Фан парлор» на Оушен-роуд Гилман трудился у рулетки, одновременно продолжая неприметно изучать организацию работы, персонал и систему сигнализации этого со вкусом оформленного игорного заведения. Несколько со вкусом оформленных молодых женщин появлялись и исчезали в дальнем конце зала, часто в сопровождении клиентов мужского пола. Его никто не ставил в известность, но теперь человек из Лас-Вегаса и сам понял, что там находятся уединенные комнаты. А под аркой в противоположном конце игорного зала маячила белокурая голова солистки оркестра казино. Квинтет Арта Филлипса играл неназойливо и вполне сносно, а голос Джуди Эллис звучал и вовсе замечательно, и Гилман бессознательно потрясывал головой, наслаждаясь ее исполнением шлягера «Что нужно сегодня миру». Бахараху и Дэвиду понравилась бы ее интерпретация их песни, подумал крупье.

В семнадцати милях отсюда, в кемпинге «Кроуденз кэрэвэн» на шоссе номер 121, каскадер сидел в своем трейлере и следил, как «Ухер-400» записывает радиопереговор полиции Парадайз-сити. Он сегодня установил месторасположение радиопередатчика и сфотографировал его в инфракрасных лучах, а теперь составлял фонотеку голосов, стандартных фраз и номеров, используемых в качестве шифрованных позывных для разных «вызовов». Он уже понял, что означают некоторые из этих сигналов. В свое время он расшифрует их все.

Все шло хорошо. На верхнем этаже лучшего в Парадайз-сити отеля наиболее уважаемые представители местной общественности беседовали, смеялись, пили по случаю возвращения в отчий дом дочери печально знаменитого рэкетира, а Джон Пикелис собственной персоной с сияющим видом наблюдал, как она кружится в вихре танца со вторым наиболее выгодным женихом Америки — Северной Америки, разумеется. Паркер Теренс Карстерс тоже улыбался, ибо операция «Молот» развивалась точно по схеме. Четвертый десантник, неопознанный, проник сквозь передовую линию обороны противника и уже действовал в штабе оккупационных сил.

Тайная битва развернулась по всему фронту.

16

Воскресенье.

Назавтра наступило воскресенье двенадцатое июля, как все того и ожидали.

Немного сюрпризов случалось в Парадайз-сити, городе с размеренной жизнью, где о существовании правых и левых сил люди узнавали только из журналов и где самодовольное «молчаливое большинство» пребывало в безмятежном спокойствии.

Воскресенье — традиционный день отдыха во всем христианском мире.

Страховые агенты, преподаватели физкультуры, зубные техники, владельцы бакалейных лавок, телефонистки, телевизионные мастера, книготорговцы, мелкие служащие, фабричные рабочие, работники социальной сферы, бармены, лидеры «Ассоциации взаимодействия родителей и школьных учителей», шлюхи всех рангов и мастей, офтальмологи, проктологи и наемные убийцы вроде свиномордого Лютера Хайетта, — все вкушали отдохновение. Полицейские, которые накануне противозаконно и безнравственно истязали Сэма Клейтона, также отдыхали, в итоге нее же заставив его сделать признание, и их безнадежно измученная жертва спала тяжким сном.

Двенадцатое июля, день, когда появились на свет Гай Юлий Цезарь и Генри Дэвид Торо — с разницей в 1917 лет. Это был славный день для отдыха, выходной, но четыре лазутчика работали. Уиллистон делал рекогносцировку местности вокруг полицейского управления, электростанции и здания корпорации недвижимости «Джейленд», а Гилман завершал вычерчивать подробную схему служебных помещений и системы охранной сигнализации казино «Фан парлор». Каскадер проявил и изучал сделанные им фотографии полицейского радиопередатчика, а Паркер Теренс Карстерс пробудился в полдень и стал собираться на встречу с Пикелисом с целью осмотра его коллекции старинного оружия. В итальянском фильме он проснулся бы подле юной нимфоманки с личиком ребенка и, закуривая, произнес бы что-нибудь стремное. Но это же был не итальянский фильм — это был даже не канадский мультфильм, — поэтому он проснулся в одиночестве, почистил зубы, оделся и легко позавтракал, после чего в два пятнадцать отправился в пентхаус. Дочь главаря гангстеров как раз собиралась пойти поиграть в теннис с друзьями в загородном клубе, и Карстерс понял, что дал ей верную оценку вчера вечером. Она была куда более привлекательной и сексапильной и куда более умной, чем ей полагалось быть.

— А вы играете в теннис, мистер Карстерс? — спросила она.

— Немного — в основном, чтобы иметь возможность полюбоваться ножками теннисисток.

Вот тогда-то отец девушки подвел миллионера-блондина к окну террасы, обратил его внимание на здание клуба далеко у горизонта и заметил, что там отличные теннисные корты. Поняв намек, Карстерс заметил, что мог бы чуть попозже заглянуть в тамошний бар, но только после того, как осмотрит коллекцию оружия. Коллекция оказалась неплохой, но не выдающейся, и обоим доставило немалое удовольствие со знанием дела обсуждать достоинства редких экземпляров старинного оружия. В четыре часа Карстерс прибыл в клуб, где Кэти Пикелис доигрывала первый матч с Вандой Энн Рагглз против двух адвокатов. Ванда Энн, крупная рыжеволосая девица в коротенькой теннисной юбочке, была дочерью президента Национального банка Парадайз-сити и много смеялась. Кто-то однажды сказал ей, что у нее потрясающие зубы, и она часто смеялась, чтобы продемонстрировать свое сокровище.

Оба молодых адвоката были менее смешливыми, ибо их зубы были скорее ничем не примечательными, и они враждебно отнеслись к вторжению незнакомца не первой молодости, да к тому же еще и знаменитого. Один из адвокатов, парень с короткой армейской стрижкой, предложил Карстерсу сыграть один сет — это было не просто приглашение, это был вызов. Второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов вначале сослался на усталость, потом на отсутствие практики, потом на возраст, после чего разделал бедного стряпчего под ноль. Он разгромил его не только в одном гейме, но и в целом сете.

— Как же нехорошо вы поступили с Джорджем, — мягко укоряла его Кэти Пикелис десятью минутами позже в баре.

— А я очень нехороший и коварный. И не отрицаю этого, — признался Карстерс.

— Я привыкла иметь дело с коварными мужчинами.

— Хорошенькая девушка вынуждена — должна — с этим мириться. Разумеется, я куда коварнее всех прочих, — предупредил он. — Я без устали вынашиваю коварные мысли и совершаю коварные поступки — тут мне нет равных.

Она достала сигарету из пачки, и он проворно поднес зажигалку.

— Знаете, Джордж вообще-то хорошо играет в теннис, — продолжала она укорять его.

— В моей далекой юности — еще в те времена, когда крытые фургоны пионеров и старенькие бипланы пересекали великие равнины, — мне посчастливилось стать победителем межуниверситетского чемпионата по теннису, — признался Карстерс. — О да, я был молод, полон энергии, бесшабашен и пользовался повсеместной известностью — нет, славой лучшего теннисиста среди всех студентов страны.

Она покачала головой и сказала со вздохом:

— Бедный Джордж.

— Я до сих пор выкраиваю время дважды или трижды i педелю вспомнить о своих детских достижениях, — продолжал спортсмен-любитель.

— Но вы же не сказали, что были чемпионом.

— Но я же сказал, что коварен, а этот нелюбезный молодой человек получил по заслугам, — ответил Картере. Потом он рассказал ей еще множество занимательных баек — непринужденно, почти механически, после чего они заказали еще по бокалу, и он отвез ее в папин пентхаус. Тем же вечером он тщательно прочесал апартаменты «Брекенридж» и обнаружил два подслушивающих устройства — одно в телефонном аппарате, второе в ночнике у кровати. Приятно думать, что кому-то совсем не безразлично твое пребывание в этом городе, заметил он про себя и стал раздумывать, когда же и каким образом Уиллистон передаст ему список «укромных углов». Прежде чем покинуть «Преисподнюю», они обговорили и запомнили график выхода на связь и радиочастоты, договорившись и о лимите продолжительности работы в эфире — пятьдесят секунд. В одиннадцать пятьдесят одну второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов набросил одеяло на телефонный аппарат, отключил от сети ночник, потом отнес свой радиоприемник в ванную и плотно закрыл дверь. Затем открыл на полную мощность холодный и горячий краны.

В одиннадцать пятьдесят две он включил приемник и настроил его на первую из пяти заранее обговоренных волн. Он посмотрел на циферблат золотых часов «Ролекс» и стал наблюдать за бегом секундной стрелки: она миновала цифру «четыре» и побежала к «пятерке». Добежав до «шестерки» — ровно в одиннадцать пятьдесят две с половиной, или в двадцать три пятьдесят две тридцать, если уж выражаться армейским языком, — он услышал голос каскадера.

— Диспетчерская Тампы, диспетчерская Тампы… Пожалуйста, повторите номер полосы и команду на посадку. Полоса номер четыре свободна, верно?

Ага.

Арболино докладывал, что он, Гилман и Уиллистон прибыли в зону боевых действий и что, по его предположениям, четвертый агент — П. Т. Карстерс — также выдвинулся на огневую позицию.

— Говорит диспетчерская Тампы, — услышал миллионер ответ Гилмана. — Да, полоса номер четыре свободна. Снижайтесь на высоту две тысячи по направлению ветра.

Время работы в эфире: восемнадцать секунд.

Слишком краткие переговоры, чтобы кто-нибудь смог записать или запеленговать с Помощью радиолокатора.

Гилман подтвердил, что коллекционер оружия разместился в отеле и вошел в контакт с Пикелисом. Находясь в том же отеле, человек из Лас-Вегаса мог работать связником между Карстерсом и остальными членами команды. Они договорились использовать радиотелефон в «бентли» лишь в исключительных случаях. Они также решили нанести свой первый удар после тщательного визуального изучения расположения обороны противника.

В понедельник Уиллистон отправился играть роль социолога-эксперта по общественному мнению и брать первое интервью. Он решил начать с доброжелательного всеядного критика, который рецензировал для «Дейли трампет» новинки телевидения, кино, а также постановки местного театра и классического балета. Артур Эндрю Гордон Уиллистон нашел, что упитанному и претенциозному Фредерику У. Кимберли, чей пахучий лосьон для бритья выдавал в нем закадычного друга отставных вожатых бойскаутских отрядов, было совершенно наплевать на фильмы и телепередачи, которые он регулярно хвалил на страницах местной газеты. Но он не усматривал греха в своей лжи. Поставляя редактору и заведующему отделом культуры то, что им требуется, чопорно заявил критик, сам он получал то, что требовалось ему — еженедельный чек и ежегодную командировку в Нью-Йорк, написать серию репортажей о тамошней театральной и музыкальной сцене и покутить в ихних шикарных французских ресторанах.

— Конечно, много времени у меня отнимают и собственные рукописи — мое творчество, — заявил он в заключение.

— Вы, не сомневаюсь, пишете пьесу?

Фредерик У. Кимберли с благодарностью осклабился.

— Но вы же понимаете, это будет отнюдь некоммерческая поделка, — сурово заявил он. — Одноактная вещица — публика оценила бы ее как авангардистское произведение. Действие разворачивается в туалетной комнате королевы в Букингемском дворце накануне мировой атомной войны. Надеюсь, что это не покажется слишком претенциозным, но в ней есть нечто ионесковское — в интонации.

Уиллистону удалось вернуть разговор в русло обсуждения вкусов и склонностей жителей Парадайз-сити в области индустрии развлечения. «Социолог» тщательно все записал и, покинув критика, отправился брать напрокат автомобиль. Он поехал на голубом «дарте» к почтамту, отправил два письма и получил бандероль с бланками анкет, присланную ему Южной корпорацией по изучению общественного мнения. Потом он позвонил директору программ местной телевизионной станции, который так обрадовался звонку социолога, уважающего современное телевидение, что пригласил разведчика пообедать с ним в загородном клубе. Уиллистон уже приступил к десерту, когда в клуб приехал П. Т. Карстерс, назначивший здесь свидание с Кэти Пикелис. А тем временем в кемпинге Арболино потягивал холодное пиво и прослушивал переговоры местной полиции с целью определения стандартных маршрутов и расписания движения полицейских патрульных машин. Ближе к вечеру каскадер запер трейлер, отцепил его от автофургона и выехал исследовать местность на предмет нахождения возможных мест для встречи.

Той же ночью, используя простейший шифр, он отправил радиограмму с указанием координат трех явок, обозначенных им как «Боб», «Морт» и «Джо-Джо». Это был самый элементарный двоичный код, а указанные им точки были расположены в квадрате В-3 на стандартной туристической карте округа, которая обозначалась в шифровке как Д-5. Во второй радиопередаче, состоявшейся в тот же вечер — во время одиннадцатичасовых новостей по местному радио, — было сообщено об аресте и признании Сэма Клейтона. Сообщение было кратким и традиционным, отражающим мнение директора отдела новостей о том, что к «очередному случаю поножовщины, устроенной чернокожими», едва ли следует относиться как к чему-то экстраординарному. В сущности, эта новость не представляла интереса ни для кого, за исключением преподобного Эзры Снелла, в чьей церкви Клейтон танцевал во время убийства, родственников Сэма Клейтона и девушки по имени Ширлироуз, в чьем обществе в день убийства обвиняемый неотлучно находился с девяти вечера до утра следующего дня. Ни священник, ни Ширлироуз не знали в точности, как же им поступить, ибо оба прекрасно знали, как поступает местная полиция с людьми, от которых «одно беспокойство».

Почти все обитатели Парадайз-сити, каждый в разной степени, боялись чем-то вызвать недовольство у людей Пикелиса. Горожане боятся не только полиции, сделали вывод Арболино, Гилман и Уиллистон, встретившись поздно вечером в среду на явке «Джо-Джо» — укромном местечке близ песчаного карьера на шоссе номер 99. Головорезы, нанятые в качестве сборщиков взносов для «Службы безопасности торговых работников», и прочие взаимосвязанные организации вызывали еще пущий страх — это Гилману и Уиллистону удалось лично выяснить из подслушанных обрывков разговоров. Они выработали план первой операции, и спустя час — около четырех утра — Гилман изложил этот план П. Т. Карстерсу. Используя инфракрасный излучатель, чей луч был невидим для невооруженного глаза, он начертил свое послание на стене административного здания, расположенного как раз напротив отеля «Парадайз-хаус». Надев специальные очки, которые со стороны можно было принять за обычные очки автогонщика, богатый коллекционер без труда «прочитал» точки и тире азбуки Морзе.

Четверг: рекогносцировка.

Пятница: репетиция.

Суббота, день: первый удар по оккупационным силам.

В пять двадцать вечера в субботу Лютер Хайетт вошел в вестибюль административного здания по адресу Флетчер-авеню, 129, и поднялся на лифте на четвертый этаж. Он был последним из трех сборщиков взносов, которые ему надо было доставить в офис, занимаемый «Службой безопасности торговых работников». Это был точно установленный факт: его зафиксировали опытные наблюдатели, и он вписывался в ритуал аналогичных действий объекта наблюдения в предшествующие дни. В считанные минуты бухгалтер «СБТР» опустит жалюзи. В ушах каскадера, который вел внешнее наблюдение из кабины своего автофургона, вновь зазвучали напутствия Уиллистона: «Почти сразу же после того, как он закрывает жалюзи, он пересчитывает деньги и передает их толстяку… На это уходит две, от силы три минуты. Затем толстяк опускается на лифте в вестибюль, идет в городской Коммерческий банк напротив и самолично кладет конверт в сейф на хранение. У нас времени будет немного, так что, как только жалюзи опустятся, дай двойной гудок — один длинный и один короткий. Потом выдвигайся на позицию к месту загрузки в переулок».

Арболино взглянул вверх, затянулся сигаретой и посмотрел в витрину ближайшего обувного магазина, словно у него внутри была назначена с кем-то встреча. По улицам бродили толпы субботних покупателей, движение было оживленное, если не сказать интенсивное. Всю операцию надо провернуть очень четко, потому что в таком потоке транспорта не удастся быстро уйти.

Жалюзи опустились.

Он дважды нажал на клаксон и через секунду тронулся с места.

В офисе номер 402 маленький нервный человек в бифокальных очках тщательно выполнял обряд пересчета банкнот. Слушая его торжественный голос, можно было подумать, что он возносит молитву Всевышнему:

— Пять тысяч двести десять… Пять тысяч двести тридцать… Пять тысяч двести пятьдесят… Пять тысяч двести шестьдесят… Двести семьдесят. Отлично, все точно до цента.

— У нас всегда все точно до цента, — заметил наемный убийца, возбужденно тряся головой.

Не обратив внимания на его неуместные телодвижения, бухгалтер приступил к заполнению квитанций банковского депозита, потом положил их в два заранее приготовленных конверта с деньгами и отдал конверты и ключ от сейфа толстяку.

— Спасибо, Бизли, — саркастически сказал наемный убийца.

— Всегда к твоим услугам, Лютер.

Хайетт вышел в коридор и, шагая к лифту, на ходу стал рассовывать конверты по карманам своей полосатой куртки. В лифте его уже поджидал профессор психологии Эндрю Ф. Уиллистон. Двумя минутами раньше Гилман занял «позицию прикрытия» в служебном коридоре четвертого этажа, и профессор остановил лифт на четвертом этаже, просто нажав аварийную кнопку. Человек из Лас-Вегаса должен был просматривать коридор и держать дверь запасного выхода на лестницу чуть приоткрытой.

Хайетт нажал на кнопку вызова, и дверь лифта мгновенно отъехала в сторону. Уиллистон тут же отжал кнопку «стоп» и нажал на «ход».

Когда дверь раскрылась, Лютер Хайетт мельком заметил кого-то в комбинезоне и то ли шляпе, то ли кепке.

Потом он получил удар в лицо.

Уиллистон поднял баллон с аэрозолем и прыснул ядовитой жидкостью в противника, метя в нос и глаза.

Атака длилась четыре секунды, потом еще три секунды ушло на то, чтобы оглядеться по сторонам.

Результаты атаки подтвердили обещание производителей: все произошло именно так, как и говорилось в сопроводительной инструкции. Ладони Хайетта непроизвольно метнулись к глазам — их точно огнем выжгло. А потом, силясь закричать от боли, убийца почувствовал, как его горло зажали мертвой хваткой, грудь пронзила боль, и он едва не задохнулся. Это было ужасно. Он беспомощно сучил руками и ногами, ловя губами воздух. Он ослеп.

Он привалился к стене, едва не теряя сознание. За его спиной уже вырос Гилман, держа в руке шприц, и не успел Уиллистон закрыть за ними дверь запасного выхода, как человек из Лас-Вегаса вонзил иглу в левое запястье Хайетта и впрыснул ему наркотик.

— Bien fait[17], — услышал толстомясый убийца голос, прозвучавший издалека, точно за сотню миль.

Он был уже без сознания, когда его грузили в фургон. Арболино подогнал «форд» задом, вплотную к двери черного хода здания, так что ни один прохожий даже с близкого расстояния не смог бы заметить тело. В пять двадцать восемь Арболино вырулил на Флетчер-авеню, и автофургон слился с потоком транспорта. Гилман — он сидел в грузовом отсеке вместе с Уиллистоном и их пленником — машинально поглядел на фосфоресцирующий циферблат наручных часов.

Опоздали на одну минуту.

Не так уж плохо.

Не так уж хорошо, но и совсем неплохо для первой акции после столь длительного перерыва.

В десять пятьдесят в тот же вечер мистер Джон Пикелис, его дочь и второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов торжественно следовали по Сентрал-авеню в принадлежащем Пикелису «кадиллаке» 1970 года с шофером и стереомагнитофоном в направлении «Фан парлор». Гость изъявил желание попытать счастья и рискнуть «парой дукатов», и хозяину было любопытно понаблюдать за поведением П. Т. Карстерса в игорном доме. Иногда можно узнать прелюбопытнейшие вещи о людях — особенно о тех, у кого такое самообладание, как у этого Карстерса, — по их поведению в казино.

«Кадиллак» притормозил и остановился.

Огромная толпа людей — явно зрители, только что посмотревшие последний сеанс в кинотеатре «Сентрал» неподалеку, — собралась у витрины универмага «Херманз бразерс». Народу было так много, что люди не уместились на тротуаре и вышли на проезжую часть. В толпе раздавались смешки и хихиканье. Кое-кто просто стоял, вытаращив глаза и качая головой, но все-таки большинство посмеивались и похихикивали.

— Что там такое, Том? — спросил Пикелис.

Прежде чем шофер ответил, завыла сирена приближающейся полицейской машины, и толпа тотчас начала рассеиваться. К тому моменту, когда патрульная машина с визгом затормозила перед универмагом, половина зевак уже разбежались, словно из опасения быть заподозренными в причастности к тому, что было выставлено в витрине.

Ночь прорезал еще один вой сирены. Когда «кадиллак» остановился в каких-нибудь двенадцати ярдах от витрины, Пикелис устремил взгляд на стекло и заморгал.

— Ближе!

Лимузин подъехал вплотную к витрине и встал как раз напротив предмета, привлекшего столь живое внимание прохожих.

Это был, по правде сказать, весьма необычный предмет, который, будь он выставлен в любой другой витрине магазина любого другого города, привлек бы внимание прохожих. Даже самые замысловатые сооружения, которыми к Рождеству декорируют витрины фешенебельных столичных магазинов, не могли сравниться с этим по новаторству, простоте и откровенности. Посреди витрины в кресле-качалке восседал Лютер Хайетт. Он был без одежды и без сознания. Его руки и ноги были связаны, а какой-то шутник водрузил на его огромную голову — немного набекрень — рыжий парик. Его срамное место было прикрыто горкой измятых американских банкнот, и несколько случайных купюр торчали между пальцами ног и из-под забавного парика. На тот случай, если бы смысл сего символа оказался не вполне ясен зрителям, кто-то расшифровал его значение в сделанной губной помадой надписи на голой груди Хайетта.

Такую идею по достоинству оценило бы агентство «Дойл, Дейн, Бернбах»: ведь эта нью-йоркская дизайнерская фирма сделала себе громкое имя на оригинальных рекламных плакатах, отличающихся строгостью композиции и лапидарностью словесного решения.

А эта конструкция, безусловно, производила весьма яркий визуальный эффект, что же касается ее словесного решения, то трудно было придумать что-либо более лапидарное.

Обращенный к потребителю призыв, в сущности, состоял лишь из двух слов.

Простых, ясных, звучных.

Два слова — большими буквами.

НЕ ПЛАТИТЕ.

17

Граффити — вот как это называется.

Надпись не была сделана на стене общественного туалета и не содержала в себе тех исторических англосаксонских обозначений сексоэротических понятий, которые ныне столь браво используются нашими молодыми революционерами, бунтующими против меркантилизма, бездушного конформизма, расизма, империализма, против во все сующих свой нос фашистов среди тех, кому за тридцать, и против садистов, засевших во всех ученых заведениях и аптеках.

В Чикаго, Лос-Анджелесе или Лондоне эти два слова вряд ли сочли бы оскорбительными, но в Парадайз-сити они были сущей похабщиной. Пусть и не нецензурной бранью, но все равно эти два слова были, безусловно, непристойными и их намеренно использовали, чтобы взорвать общественное спокойствие и порядок. Вот почему было очень удивительно, что этот подрывной лозунг не возымел ожидаемого воздействия ни на полицейских, ни на пассажиров лимузина. Полицейские, вышедшие из патрульной машины, выглядели скорее слегка озадаченными и немного виноватыми, словно они пропустили «пенку», лишив тем родную команду малейшего шанса на выигрыш. Личный шофер Пикелиса только взглянул на витрину и тут же отвернулся. Дочь рэкетира взирала на поразительную мизансцену внимательно и спокойно, по всей видимости даже не подозревая, что это имеет некое отношение к ее отцу и косвенным образом к ней самой. Что же касается Джона Пикелиса, то его глаза раскрылись чуть шире и взгляд стал чуть пристальнее и чуть свирепее, чем обычно, но на его большом лице не отразилось ни тени эмоции. Он не выказал ни озабоченности, ни ярости — вообще никак не отреагировал.

«Осторожный, бестия, — подумал Карстерс. — Какой же ты невозмутимый и осторожный — что ж, и мне надо придерживаться той же линии».

— Что это значит? — однако вслух изумился красавец лазутчик.

Пикелис пожал плечами.

— Трудно сказать, — ответил он.

— Невинная шутка? Проделки молодых шалопаев? — предположил гость города.

— Сомневаюсь.

Подкатила вторая полицейская машина, и из нее показался Бен Мартон, прибывший обследовать место происшествия. Мельком посмотрев на витрину, он что-то сказал полицейским из первой патрульной машины, и те пошли в разные стороны. Один поспешил за угол — по-видимому, к черному ходу магазина, где мог стоять «на атасе» преступник, а второй патрульный решительно двинулся к дверям универмага и нашарил датчик охранной сигнализации.

Мартон узнал лимузин и подошел.

Пикелис нажал кнопку, и стекло задней двери «кадиллака» опустилось. Он заговорил первым:

— Мистер Карстерс, — ах, прошу прощения, Пи-Ти — только что спросил у меня, что это значит, — простодушно сообщил главный гангстер. — У вас есть какие-нибудь идеи, капитан?

— Пока ничего определенного, но я сил не пожалею, чтобы это поскорее выяснить, — пообещал Мартон.

— Если это своеобразный протест потребителей против непомерно высоких цен в этом универмаге, — задумчиво пробормотал разведчик, — то это и впрямь жест отчаяния.

— Это очень странно, — согласилась сидящая с ним рядом девушка. — Точно кадр из авангардистского фильма.

Мартон покачал головой.

— Наши потребители еще пока в своем уме, — рассудил он. — Это ужасно, просто ужасно. Похоже на выходку хиппи, но вряд ли кто-нибудь из этих желторотых негодяев мог бы так поступить с Лютером.

— Лютер? — переспросил Карстерс.

— Человек в витрине. Он же отставной полицейский. Его голыми руками не возьмешь. Ума не приложу, что могло произойти.

В этот момент полицейский из первой патрульной машины вошел в витрину из торгового зала и начал развязывать безжизненного Лютера Хайетта.

— Мне любопытно узнать, Бен, что же это такое, — заявил Пикелис, — так что поставь меня в известность, когда узнаешь, кто это сделал и почему.

Потом он нажал на кнопку, и стекло «кадиллака» закрылось, резко оборвав беседу. Полицейские получили приказ, и Джон Пикелис не намеревался больше тратить на это недоразумение ни минуты из драгоценного субботнего времени. Не менее важно и то, что он не намеревался даже намеком обнаружить свою причастность к «Службе безопасности торговых работников». Имея в виду оба эти намерения, рэкетир, контролировавший округ Джефферсон, перевел разговор на «Фан пралор» и занимал пассажиров «кадиллака» беседой на эту тему до самого конца поездки.

Когда лимузин свернул с шоссе на подъездную аллею к казино, светловолосый разведчик машинально стал отмечать про себя оборонительные рубежи. Здание было огорожено высокой — восемь-десять футов — каменной стеной, по верху стены в три слоя лежала колючая проволока, сквозь которую, возможно, был пропущен электрический ток. В сторожке у ворот сидел один охранник — толстое стекло в единственном окне было, похоже, пуленепробиваемым. Охранник открывал и закрывал массивные металлические ворота. Само здание «Фан парлор» располагалось в ста пятидесяти ярдах от ворот. Казино стояло посреди аккуратно подстриженной зеленой лужайки, окаймленной густым кустарником; часть лужайки использовалась как автостоянка. Двухэтажная, без единого окна, постройка походила на модерновое здание боулинга.

Так казалось снаружи.

Внутри же все предстало в ином виде.

Изящные хрустальные люстры, красная бархатная драпировка на стенах, пушистые паласы цвета королевской лазури. Глаза девушки-гардеробщицы были также лазурными, а ее потрясающий шиньон имел почти тот же багровый оттенок, что и драпировка на стенах. Ее тело было цвета слоновой кости и гостеприимно выглядывало из рискованно декольтированного лазурного платья. На лице у нее играла милая улыбка, и по всему было видно, что она обожает бездомных котят и щедрых джентльменов. Она никогда не задавала лишних вопросов и пользовалась у завсегдатаев огромной популярностью.

Вилли Деннисон, менеджер «Фан парлор», мог бы рассказать все это Карстерсу, но он был слишком поглощен процедурой встречи мистера Пикелиса. Владелец «Фан парлор» нечасто заглядывал сюда на огонек. Худощавый усач Вилли Деннисон испытывал глубокое уважение к мистеру Пикелису не только зато, что Пикелис устроил его на место, приносившее сорок тысяч в год, но также и за то, с каким умением и тактом — нет, лучше сказать шиком — он управлял округом. Подобно бывшим нацистским конструкторам ракетной техники, ныне работающим в американских секретных лабораториях, или рекламным агентствам, способным с одинаковым рвением обслуживать предвыборные кампании кандидатов от обеих политических партий, мистер Пикелис был профессионалом до мозга костей, и посему Вилли Деннисон — другой профессионал до мозга костей — восхищался его компетентностью.

И его портным.

Как он сам часто говорил.

— Добрый вечер, мистер Пикелис, — искренне поприветствовал он высокого гостя. — Мисс Кэти, мне очень приятно вас видеть. Добро пожаловать домой.

Она очень мило улыбнулась ему и поблагодарила за добрые слова.

— Вы чудесно выглядите, мисс Кэти, — продолжал Деннисон. — Такая румяная, такая симпатичная — вам, должно быть, понравилось в Европе.

— Ну, я неплохо провела время и после возвращения в Парадайз-сити, — ответила она.

В ее взгляде поблескивали огоньки — ох уж это женское кокетство! — и менеджер казино интуитивно догадался, что этот блеск как-то связан со светловолосым незнакомцем, стоявшим подле нее. Деннисон на мгновение перевел взгляд на знакомое лицо, и тут Пикелис его представил.

— Это мистер Пи-Ти Карстерс, гость Парадайз-сити и, как я надеюсь, друг. Я бы просил тебя, Вилли, отнестись к мистеру Карстерсу как к моему личному гостю.

— Разумеется. Рады вас приветствовать, мистер Карстерс. Прошу, проходите в зал.

Деннисон узнал Карстерса и понял, что означает взгляд, брошенный на него Кэти, когда он взял ее под руку. Пикелис чуть кивнул в знак отеческого одобрения, довольный тем, что его дочь и знаменитый холостяк так хорошо поладили. Не будучи членом сицилианско-неаполитанской подпольной федерации, господствовавшей в мире организованной преступности, он никоим образом не мог рассчитывать выдать дочь замуж за какого-нибудь «капо мафиози», держащего в кулаке «семьи» Детройта или Бостона. Даже если бы он очень захотел — ничего бы у него не вышло, но он и не хотел. Э нет, дочь Джона Пикелиса должна сочетаться браком с уважаемой, незапятнанной сомнительными связями персоной непременно в кафедральном соборе — и об этом должно быть сообщено во всех газетах страны.

Конечно же, преждевременно пока строить серьезные планы относительно П. Т. Карстерса. И было бы, конечно, вовсе наивно с кем-либо обсуждать подобную возможность, так что Пикелис быстренько обезопасил себя от возможных неудачных намеков на этот счет, начав спрашивать у менеджера игорного заведения о том, как идут дела. Зная, что Малыш Джон Пикелис каждую неделю получает исчерпывающую информацию — с точностью до цента — об обороте и прибыли «Фан парлор», Деннисон просто известил хозяина, что «все идет нормально», и поздравил мистера Пикелиса с отлично сшитым новым костюмом.

— Спасибо, Вилли, — поблагодарил главарь гангстеров. — Напомни, чтобы я дал тебе адрес моего нью-йоркского портного.

Деннисон ответил благодарной улыбкой, зная, что Пикелис никогда ничего подобного не сделает просто потому, что негоже служащему — пусть даже высокопоставленному и хорошо оплачиваемому служащему — ходить в таких же костюмах, которые носит властелин округа Джефферсон. Зная свое место, Деннисон продолжал эту игру и провел почетнейших гостей в «холл», где порядка тридцати пар кружились в танце.

— Хороша! — заметил Карстерс, послушав, как блондинка на эстраде исполняет блюз Гарольда Арлена.

— Как певица, конечно, — добавил он, словно успокаивая Кэти Пикелис.

— Конечно, — согласилась она и, закусив губку, стала изучать симпатичную эмоциональную женщину, которая так хорошо пела.

— Большой талант, — поддразнил ее Карстерс.

— Все при ней, — отпарировала Кэти.

Блондинка-певица была крупной, ширококостной девицей с могучим голосом и столь же могучей грудью, насколько можно было судить по ее обнаженным плечам. Она не была полной — ни даже упитанной, — но излучала энергию и мощь, сквозящую в ее сильном уверенном голосе. Джуди Эллис лет двадцать семь, может быть, двадцать восемь, быстренько прикинул в уме знающий холостяк. Каждое движение ее тела — изящное, чувственное, без малейшего намека на вульгарность — служило красноречивым свидетельством того, что она женщина и гордится этим.

Когда Деннисон усадил Пикелиса и его гостей за свободный столик, блюз кончился. Лидер рок-музыкального ансамбля улыбнулся и, не дав секстету и солистке передохнуть, заставил их исполнять развеселую песенку «Битлз» «У нас это получится». Подобно лучшим профессиональным футболистам эта певица мастерски меняла скорость и ритм движения. Она была слишком хороша для того, чтобы прозябать в игорном заведении Парадайз-сити.

— Она давно у вас, мистер Деннисон? — спросила Кэти Пикелис.

— Около пяти месяцев. Она приехала вместе с этим ансамблем. Они пользуются популярностью.

— Могу понять, почему, — заметил Джон Пикелис.

Они заказали аперитив, а потом Карстерс пригласил Кэти Пикелис на танец и на время перестал думать о Джуди Эллис и о всех иных женщинах. Когда они через десять минут вернулись к столику, главарь гангстеров все еще беседовал с Деннисоном, но менеджер казино тут же извинился и собрался уходить, а Пикелис предложил всем пройти в игорный зал.

— Вы, вероятно, уже наслышаны о главном грехе нашего города, — сказал он с довольной улыбкой, когда они проходили мимо двух юных здоровяков — явно охранников, — дежуривших у вращающихся дверей игорного зала. — Теперь вам представился случай своими глазами удостовериться, насколько погряз в грехе Парадайз-сити на самом деле.

— Грешить — всегда было одним из моих любимейших занятий в жизни, — ответил Карстерс. — Грешить и знакомиться с хорошенькими девушками.

— Не сомневаюсь, — отозвалась сопровождающая его хорошенькая девушка.

— Вы меня осуждаете, Кэти?

— Я не осуждаю подобных вещей с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать, — шаловливо прошептала она, пропуская отца вперед.

— Знаете, вы самая привлекательная девушка в этом казино!

— А вы самый мерзкий мужчина из всех, кого я знаю, — ответила она, довольно просияв.

— Вы от меня без ума, верно?

— Безнадежно. Ваша робость — вот что меня сводит с ума, — пошутила она.

— Не забудьте и о моей честности.

— О нет, я никогда не забуду о вашей невероятной честности. Вот что в вас самое коварное — вы никогда не лжете, — пояснила она. — Девушки к такому обращению не привыкли. Это не справедливо с вашей стороны, Пи-Ти.

Он сжал ее левую руку и ладонь и поднял вверх для краткого соприкосновения со своими губами.

— Я ведь и не говорил, что справедлив, просто честен, — ответил он. — Я честнейший и мерзейший старик во всем мире. И самый молодой.

Они вошли в игорный зал, ничем не отличавшийся от игорных залов во многих странах мира, в которых побывал миллионер-охотник. Интерьер здесь оказался более приятным, чем в казино отеля «Хилтон» в Сан-Хуане, но куда менее элегантным, чем в игорном клубе в Биарицце.

Алые бархатные драпировки придавали интерьеру величественную роскошь сродни европейской, но официантки в мини-юбках, сновавшие по залу с коктейлями, напоминали больше Вегас, нежели Версаль. В просторном зале стояли две рулетки, три стола для игры в кости и еще три, за которыми мужчины играли в карты. Карстерс внимательно оглядел представший его взору пейзаж, скользнув на мгновение глазами по стенам и потолку, и вновь обратился к столам.

В потолке не было пулеметных амбразур, по крайней мере он не заметил ни одной.

Но Гилман, разумеется, должен знать точно.

А вот и он — Сэмюэль Стэнли Гордон Гилман, — самый невозмутимый и самый хладнокровный из всех присутствующих в этом казино. Он работал у рулетки номер два — спокойно, уверенно, ловко и с видимым удовольствием управляясь со своим делом. Он-то уж точно должен знать все тонкости системы охранной сигнализации, распорядка дня и графика работы служащих казино; он должен знать, какой сорт шотландского виски тут был фирменным, где установлены рубильники кондиционеров и какая из пятидесятидолларовых девок тут предлагает первоклассное обслуживание. К настоящему моменту все эти и множество прочих деталей, отпечатавшихся в его никогда не ошибающемся мозгу, уже проанализированы, классифицированы и отправлены по различным ячейкам мысленной картотеки, откуда их можно мгновенно востребовать. «Он так же виртуозно обращается с фактами и цифрами, как некий П. Т. Карстерс с ружьями и женщинами», — подумал именитый спортсмен-охотник.

Кэти Пикелис заметила, что ее сопровождающий смотрит на крупье, и спросила:

— Вы с ним знакомы, Пи-Ти?

— Нет, но мне кажется, это тот самый шутник, который спрашивал у бармена в моем отеле, не крашу ли я волосы.

— А вы красите?

— Я даже не брею подмышки, — честно заявил Карстерс, направляясь к одному из карточных столов.

— В рулетку не хотите? — поинтересовался Пикелис.

— Сплошное надувательство, сэр! ’ Слишком сложное математическое упражнение для такого азартного любителя простых забав, как я, — объяснил холостяк. — Рулетка — забава для ученых мужей и биржевиков.

— Отсутствует дух приключения?

— Вот именно, Джон. Ни духа приключений, ни романтики.

— А вы романтик, мистер Карстерс? — улыбаясь, сделала выпад дочь рэкетира.

— А как же? Мне-то казалось, что вы это давно поняли. Только не надо меня уверять, что вы и впрямь поверили, будто я всего-навсего очередной искатель сокровищ, который надеется завладеть знаменитыми жемчугами Пикелиса!

На мгновение рэкетир обомлел от столь неожиданного упоминания о его несуществующих жемчугах, но затем кивнул.

— Нет-нет, Кэти, — продолжал Карстерс, — только вы и ваша чистая девичья кр-р-расота увлекает меня, заставляет трепетать и пылать мое сердце.

— Я бы сказала, что вы скорее всего опьянены собственным шармом.

— О жестокая! — возопил он, когда они приблизились к столу для игр в кости.

— Вот ваша любимая игра, — предположил Пикелис.

Его дочь тут же отрицательно замотала головой.

— Нет, папа, это не подходит Пи-Ти. Слишком вульгарно, ведь так?

Разведчик усмехнулся.

— Да, слишком низкопробная забава.

— Она не может вызвать сильных ощущений в душе человека, привыкшего в приключениях оттачивать свою сноровку и ум. А тут слишком многое зависит от слепого случая, так?

Карстерс вновь поднес ее ладонь к губам и запечатлел на ней благоговейный поцелуй.

— Так, моя дорогая. Как же вы меня понимаете! — признался он.

— А вы ведь совсем не игрок, Пи-Ти, — осуждающе заметила она.

Он вздохнул.

— У меня нет дурацкой привычки швырять деньги на ветер, если вы это имеете в виду, Кэти. Я с большим удовольствием делаю деньги. Ваш отец сможет меня понять, я полагаю.

Пикелис кивнул.

— Значит, карты?

— Да, Джон. Я попытаю счастья в нескольких партиях. Вы присоединитесь ко мне?

Они уселись за ближайший столик для игры в «двадцать одно», и банкомет, замешкавшись на мгновение, смущенно напомнил им, что у них нет фишек. Карстерс извлек из кармана десять пятидесятидолларовых купюр и взглянул на главного гангстера. Пикелис невозмутимо добавил пять стодолларовых бумажек, и через каких-нибудь полторы минуты перед ними уже лежали горки фишек, и игра началась. Пикелис внимательно наблюдал за движением рук противника. Карстерс играл рискованно. Рискованно, но умно, подумал про себя рэкетир. Через сорок минут богатый холостяк стал богаче на триста семьдесят долларов.

— Итак, «двадцать одно» — это ваша любимая игра? — предположил Пикелис, когда симпатичная официантка — около пятнадцати фунтов лишнего веса, но все излишки размещены очень компактно, — поставила перед ними наполненные стаканы.

— Не совсем. Я предпочитаю покер.

— Конечно, покер, — произнесла за его спиной Кэти. Она стояла, почти прислонившись к нему своим теплым, источавшим аромат обещания телом. — Конечно же, покер. Покер куда более боевая игра, а, Пи-Ти?

— У меня от вас нет секретов, радость моя, — ответил второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов.

У нее были сногсшибательные духи, и жар ее тела, казалось, усиливал пьянящий эффект их букета.

— Я и сам люблю покер, — произнес седеющий рэкетир, тщательно интонируя каждое слово.

Он допил виски и вопросительно посмотрел на гостя.

— Почему бы и нет? — с готовностью ответил Карстерс.

Оба встали, собрали свои фишки и двинулись к соседнему столу, где сражение в покер было в самом разгаре. К концу третьей сдачи Пикелис осознал всю глубину оценки, данной гостю его дочерью. Карстерс играл в покер так, словно охотился на тигров в бирманских джунглях — напористо и беспощадно. Это была и впрямь настоящая война, и блондин-миллионер явно вел ее с удовольствием. Это была особого рода война, очень личного свойства — дуэль. Не то что бы Карстерс хотел прикончить именно Пикелиса, он был готов разгромить, их всех — каждого игрока, оказавшегося за столом. Он намеревался выйти из игры победителем. В каждой из четырех сдач он выигрывал три — иногда рискуя, иногда коварно блефуя, но неизменно красиво и с хладнокровным изяществом.

Пикелис изучал его, пытаясь понять, что же за человек сидит перед ним и в какую игру он играет.

Этот человек был искусным, жестким, восхитительным и непостижимым, как и его игра.

— Вы играете как профессионал, Пи-Ти, — заметил рэкетир с нескрываемым уважением.

— Мне нравится думать, что я самый профессиональный из всех любителей, Джон, — ответил Карстерс.

— Во всем, — вставила Кэти Пикелис.

— Это предложение или укор?

Она ответила не сразу.

— Это просто интуитивное суждение женщины. Я ведь только говорю то, что сказал папа. Вы играете, чтобы выигрывать.

Второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов умудрился кивнуть, передернуть плечами и улыбнуться одновременно.

— Мне нужны деньги, — сделал он ответный выпад, — и я обожаю сам процесс игры.

Джон Пикелис покачал головой.

— Всем в этом зале нравится процесс игры, и риск, и то ощущение собственного превосходства, которое возникает всякий раз, когда ты даешь окружающим понять, что тебе по карману азартные игры, — возразил практичный главарь гангстеров. — Я как-то пару лет назад видел по телевизору выступление врача, который утверждал, что многие из тех, кто увлекается азартными играми, настолько неустойчивы психически, что иногда стремятся к проигрышу. Но вы похожи на меня, Пи-Ти. Вы стремитесь только к выигрышу, а это нормальное человеческое желание.

Он нравился главарю гангстеров.

Что открывало неплохие перспективы.

— Вот видите, я же говорил вам, что я самый нормальный человек, — съехидничал Карстерс, обращаясь к девушке. — Вы правы, Джон, — продолжал он, обернувшись к ее отцу, — я играю только в те игры, которые мне нравятся, игры, в которых я силен, и я играю, чтобы выигрывать. А вы тоже очень и очень неплохо играете в покер.

Это было правдой. Карстерс выиграл уже порядка трех тысяч ста долларов, но и у Пикелиса фишек было больше — может быть, на пятьсот или шестьсот долларов — по сравнению с их количеством перед игрой. Вдобавок у рэкетира в голове возникли некоторые идеи относительно этого светловолосого незнакомца, который так галантно ухлестывал за его дочерью. Этот Пи-Ти не привереда, не размазня, не самодовольный гусь и не простачок, да и вообще он совсем не то, что о нем понаписано в колонках светской хроники. Хорошо воспитанный, обходительный, решительный. Блестящий, несгибаемый, точно лезвие из нержавейки, — вот что такое этот П. Т. Карстерс.

У кого-то — кого-то из отцов — подобные качества могут вызвать беспокойство.

Но только не у Джона Пикелиса.

Он нашел их восхитительными, возможно, даже интересными.

Он еще не решил.

И было в этом П. Т. Карстерсе еще что-то, что выдавало в нем — нет, не преступника, разумеется, но человека, явно выходящего за обычные рамки норм общественного поведения. Не просто снисходительная спесь, свойственная богатым и влиятельным людям, но нечто большее — что было труднее определить.

— Еще партийку? — предложил рэкетир.

Все игроки кивнули. И знаменитый блондин опять пожал плечами, и опять на протяжении всей партии улыбка не сползала с его лица, и он опять выиграл. Теперь его выигрыш составил четыре тысячи триста долларов, и игра ему наскучила. Он взглянул на часы и понял, что Арболино и Уиллистон, пожалуй, еще не закончили все дела в отеле.

— Мне кажется, было бы бестактно выйти из игры именно в тот момент, когда я отнял у вас столько денег, джентльмены, — великодушно заметил беспощадный улыбчивый холостяк, — так что, пожалуй, я дам вам, картежникам, еще шанс меня догнать.

Проигравшие просияли.

Карстерс обладает тактом, изысканными манерами и деньгами, одобрительно размышлял Пикелис, подав банкомету сигнал, что можно продолжать игру. Кэти Пикелис вздернула бровки и отправилась к рулеточному столу понаблюдать за происходящими там событиями. Она не могла не обратить внимания на хладнокровное проворство крупье и его слегка высокомерную болтовню с клиентами. Гилман одарил ее любезной улыбкой — оценивающей и далеко не равнодушной. Он был и впрямь большой профессионал, ибо позволил ей встать почти вплотную к рулетке, как поступил бы всякий опытный крупье с ангелом-хранителем, в особенности явившемся в обличье хорошенькой женщины. Она догадалась, что он здесь человек новый, прибывший откуда-то издалека, но большего ей не сообщили ни его манеры, ни его выговор. Он же о ней знал куда как много — из досье, подготовленного командой молодых аналитиков профессора Уиллистона, но он в данный момент целиком отдался своей роли опытного крупье и играл эту свою роль весьма умело. Лишь временами он позволял отвлечься от рулетки и мысленно представить себе Арболино и Уиллистона. И, думая о них, он не особенно беспокоился. В конце концов и к рекогносцировке, и к разработке плана предстоящей операции, и к закупке инвентаря они отнеслись с предельной тщательностью.

Предстояла не такая уж опасная и сложная операция — она не шла ни в какое сравнение ни с той давнишней атакой на конвой бензовозов пятой бронетанковой армии, ни с убийством полковника Децлера, когда они вставили в его настольную лампу бомбу, точь-в-точь похожую на обычную электрическую лампочку. В игорном зале прохладно — даже чересчур, подумал Гилман, подгребая к себе лопаткой горку фишек, но он был слишком занят, чтобы попросить кого-нибудь сходить и уменьшить тягу кондиционера.

В переулке за «Парадайз-хаусом» было куда теплее. Точнее говоря, и Уиллистон, и Арболино истекали потом в своих белых комбинезонах. Оба держали по чемоданчику с надписью «РЕМОНТ ЛИФТОВ» в правой руке, а под мышкой левой руки в легкой кобуре у обоих висели «тридцать вторые» с глушителями. Подойдя к черному ходу отеля, они увидели в дверях чернокожего в форменном сюртуке официанта — тот явно вышел сюда из коктейль-холла покурить. Он взглянул на них и приветливо улыбнулся.

— Где тут у вас грузовой лифт? — произнес профессор, изо всех сил стараясь изобразить южный говорок.

— Вон туда. В конце коридора налево.

Чернокожий не спросил, сломан ли грузовой лифт. Негры в этом городе не осмеливались задавать вопросы, да и в конце концов не его это собачье дело. Лазутчики пошли по указанному им маршруту, нашли грузовой лифт и поднялись на последний этаж. Там они отыскали лестницу, ведущую на крышу — не туда, где располагались апартаменты Пикелиса, а на площадку, где были установлены огромные кондиционеры отеля с устремленной в небо вентиляционной трубой. Властелин Джефферсон округа, конечно, предпочел бы разместить свое обиталище на самой верхней точке здания, но Пикелис ворчливо смирился с экономической необходимостью того, чтобы его жилье находилось подальше от сквозняков и гула вентиляционной системы. Десятки растений в кадках и кусты образовывали плотную стену листвы высотой в семь футов, отгораживающую пентхаус и террасу от мощных генераторов.

Уиллистону и Арболино это было известно, ибо они тщательно изучили копии архитектурного проекта здания и все газетные вырезки с фотографиями церемонии открытия отеля, а также аэрофотоснимки, сделанные на деньги П. Т. Карстерса неким пилотом из Джэксонвилля, который согласился снять с высоты птичьего полета несколько кадров для туристического путеводителя, якобы готовящегося к печати неким несуществующим рекламным агентством.

Профессор Колумбийского университета и каскадер также прослушали устный рапорт Гилмана о некоторых особенностях нежилых помещений здания, так что они уверенно двинулись прямиком к двери с табличкой «КОНДИЦИОНЕР — КРЫША».

— Сигнализация, — напомнил Уиллистон.

Арболино кивнул и нашел датчик системы сигнализации именно в том месте, о котором говорил Гилман, и осторожно отключил. Дверь легко поддалась. Оказавшись на крыше, Уиллистон еще раз взглянул на светящийся циферблат часов. Человек из Лас-Вегаса высчитал, что вся операция должна занять от четырех с половиной до шести минут, ну, самое большее — семь. Если же они задержатся на крыше восемь минут или дольше, то у них были все шансы на обратном пути вступить в рукопашную, а то и в перестрелку с охраной. Конечно же, пентхаус имел внешнюю охрану в вестибюле: охрана была выставлена у дверей личного лифта Пикелиса. Но и в помещении также могли находиться вооруженные люди.

Каскадер молча указал на металлические ступеньки, бегущие вверх по вентиляционной трубе. Он раскрыл свой чемоданчик с инструментами и достал оттуда нейлоновую лесенку с крюками на обоих концах. Он взобрался до половины трубы, прочно приладил крюк к металлической ступеньке и, уцепившись за нейлоновую лесенку, перелетел через зеленую стену кустов. Мягко приземлился на террасе Пикелиса и — машинально, точно опытный цирковой акробат, бросил свободный конец нейлоновой лесенки к ногам оставшегося у трубы профессора Колумбийского университета Эндрю Ф. Уиллистона.

Уиллистон, повторив его маневр, стал внимательно осматривать зеленые заросли, пока не обнаружил спрятанную в листве колючую проволоку. Он зацепил крюк нейлоновой лесенки за ветку, не соприкасающуюся с проволокой.

Итак, они на объекте.

Пока все шло удачно.

С момента их выхода из лифта прошла одна минута и пятьдесят секунд.

Оба нарушителя надели специальные очки, включили инфракрасные «авторучки» и бесшумно двинулись к большим застекленным дверям, ведущим во внутренние покои пентхауса. Краткий осмотр дверей выявил отсутствие сигнализации, поэтому Уиллистон повернул дверную ручку, и оба вошли внутрь. Они оказались в гостиной — просторной и роскошной, — в точности соответствующей описанию Карстерса. Вся мебель была расставлена именно так, как он и рассказал: три диванчика, рояль и исполинских размеров кофейный столик из мрамора. Уиллистон думал, что Джон Пикелис должен был непременно приобрести новомодный стол — стекло в хромированной оправе, — и на секунду замер в недоумении.

Потом он услышал какой-то звук.

Оба разведчика припали на пол: один спрятался за диванчиком, другой юркнул в складки портьер на окне. Дверь раскрылась. Вошел слуга-негр в ливрее, воровато огляделся вокруг, потом подошел к бару и щедро налил себе лучшего коньяка Джона Пикелиса.

В бумажный стаканчик.

Он специально принес с собой бумажный стаканчик, чтобы не оставлять следов.

Он с явным удовольствием, врастяжечку, выпил «Реми мартэн» двадцатилетней выдержки, скомкал стаканчик и сунул его себе в карман. Улыбнулся. Это была улыбка не вора, не пройдохи-лакея и даже не хитренького дяди Тома, а истинного ценителя дорогих коньяков, чья совесть была столь же чиста, сколь тонок был его вкус. У дверей он замер, подошел к мраморному столику и чуть подвинул пепельницу — видимо, она стояла не на своем обычном месте, — после чего удалился.

Вероятно, сцена, которую они только что наблюдали, имела огромную социальную и психологическую значимость, подумал, усмехнувшись, профессор, но она отняла у них целых две минуты. Минуту и сорок пять секунд, если уж быть совсем точным, и это потерянное время было куда важнее, чем возможный скрытый смысл поступка чернокожего слуги. Теперь только одно имело значение — их миссия. Как в старые добрые времена.

Миссия была проста. Оборудование, используемое ими для выполнения миссии, было сложным и дорогостоящим, а вот сама по себе миссия чрезвычайно проста. Они собирались установить два миниатюрных электронных приборчика в пентхаусе, чтобы подслушивать разговоры Пикелиса с его компаньонами.Обычные «жучки» — крошечные УКВ-передатчики — здесь не годились. Если рэкетир периодически дает своим инженерам задание «прочесывать» жилое помещение для выявления потайных УКВ-передатчиков, подобные «слухачи» будут непременно обнаружены. Нет — Гилману удалось добыть нечто более современное и более замысловатое: прибор, который фиксировал и передавал звуковые сигналы по команде извне и не нуждался в радиопередатчике. Прибор назывался «инфинити»-передатчик. Это просто фантастика — он был практически невидим!

Уиллистон указал на кабинет Пикелиса, и когда Арболино двинулся в том направлении, профессор развернулся в сторону спальни рэкетира. Они знали, что в пентхаусе есть два телефонных аппарата, чьи номера не указаны ни в одном телефонном справочнике. В оба аппарата они и должны установить свои невидимые звукоулавливающие устройства. Бесшумно двигаясь в туфлях на резиновом ходу, профессор вошел в спальню и стал шарить вокруг «черным лучом», пока не наткнулся на телефон.

Он снял трубку, вывинтил крышку микрофона, вставил крошечную маковку под микрофон и завинтил крышку.

Вернувшись в гостиную, он увидел, как у противоположной стены Арболино торжествующе поднял вверх растопыренные два пальца и жестом указал на часы. Итак, оба «инфинити»-передатчика установлены, и теперь, судя по графику Гилмана, у обоих диверсантов оставалось в запасе чуть больше минуты для ухода.

Конечно, график операции не учитывал — да и не мог учесть — все случайности. График основывался на известных фактах, на логичных и предсказуемых событиях. В действительности же у обоих лазутчиков было всего тридцать четыре секунды на то, чтобы скрыться незамеченными. Несмотря на все попытки Карстерса оттянуть отъезд из «Фан парлор», Кэти Пикелис настойчиво тянула его прочь от игорных столов и нежно — с многообещающим взором — уговаривала проводить ее домой. И вот они появились из подкатившего к «Парадайз-хаусу» лимузина и пошли рука об руку к личному лифту Пикелиса в дальний конец вестибюля. Конечно же, ни Уиллистон, ни Арболино не могли об этом догадываться.

До тех пор, пока не услышали звук открывающейся двери лифта и смех Карстерса.

Громкий, заразительный, заливистый смех, служивший им предупреждением.

Они поняли.

Разведчики поспешили на террасу, осторожно закрыли за собой дверь и пулей помчались к нейлоновой лесенке. Времени у них было в обрез — считанные секунды. Им надо было поторапливаться, и теперь все зависело от Карстерса, он мог выиграть для них дополнительные мгновения. Как только входная дверь в пентхаус за ними закрылась, Карстерс положил ладони на голые плечи девушки. Она не сопротивлялась, а просто вопросительно смотрела на него.

— Вы очень привлекательный мужчина, Пи-Ти, — сказала она тихо, — но вы совсем не такой, как о вас пишут в прессе.

— Хуже? Вы разочарованы?

Она прижалась к нему: ее тело оказывало на него почти магнетическое действие.

— Не хуже. Лучше. Вы более…

Тем временем Арболино уцепился за нейлоновую лесенку и, оттолкнувшись, перемахнул через живую изгородь к вентиляционной трубе. Правой рукой он схватился за металлическую ступеньку, не выпуская нейлоновый шнурок из левой.

С трудом переведя дыхание, он размахнулся и перекинул конец лесенки назад — туда, где Уиллистон присел на корточках.

— Более что? — настаивал Карстерс, нежно проводя пальцами по ее шее.

— Более сложный человек и, боюсь, более опасный.

Он склонился к ней и поцеловал.

— Не играйте со мной, Пи-Ти, — предупредила она несколько секунд спустя. — Я уже большая девочка и очень не люблю быть игрушкой в чужих руках.

Он снова ее поцеловал, ощутил, как она подобралась в его объятиях и потом крепче прижалась к нему, по-женски откликаясь на его призыв.

— Я и не играю с вами, Кэти.

Она обвила его обеими руками и взглянула ему прямо в глаза — ее взгляд был едва ли не скорбным.

— Я же знаю, что вы любите играть, и играете, чтобы выигрывать, — строго сказала она. — Но я неподходящая девочка для подобных игр. Я не невинная девственница, но было бы большой ошибкой с вашей стороны попытаться играть в привычную для вас игру.

Теперь его руки скользнули чуть ниже вдоль ее позвоночника, и она содрогнулась от нахлынувшей волны желания.

— Вы же, кажется, у нас просто проездом, не правда ли? — прошептала она, начав тереться бедрами о его пах.

— Кажется.

Они поцеловались в третий раз, теперь с большей страстью и жадностью.

В восемнадцати ярдах от них профессор Эндрю Ф. Уиллистон отбежал к дальнему краю террасы и, оттолкнувшись, перелетел на нейлоновой лесенке к ожидающему его каскадеру. Они собрали свой инвентарь, отцепили лесенку, скатали и положили в один из чемоданчиков, после чего вернулись к грузовому лифту. Когда лифт дополз до второго этажа, Уиллистон взглянул на часы.

Пять минут и двадцать одна секунда.

Совсем неплохо.

Не совсем хорошо, но совсем неплохо после стольких-то лет.

— Мы бы управились за четыре минуты, если бы этот любитель коньяка нам не помешал, — стал оправдываться Уиллистон.

— Может быть.

Арболино внимательно смерил взглядом напарника и буквально нюхом почуял охватившее его ученого друга возбуждение.

— Я уверен, Тони. Четырех минут хватило бы за глаза!

— Расскажи это Гилману. На него это произведет впечатление. А я еще весь дрожу и в поту, и к тому же мы еще не вернулись с задания.

Лифт остановился на первом. Они вышли и быстро осмотрели коридор. Из дальнего конца к ним приближался бармен в белой куртке, неся под мышкой левой руки три бутылки виски «Хейг» и связку ключей в правой руке. Он явно собирался пополнить запасы спиртного в коктейль-баре.

— Что-то у меня сегодня все очень быстро убывает, — объявил он.

Уиллистон прикинул, что склад спиртного должен быть в том конце коридора.

— Не дашь продегустировать? — поинтересовался профессор.

— Извините, ребята, но гостиничная администрация с меня шкуру спустит, узнай они об этом.

Он заметил их комбинезоны и надпись на чемоданчиках.

— Лифт барахлит?

— Да нет, — простодушно ответил Арболино. — Распределительный щиток слегка перегревается. Там небольшой дефект, который любой школьник смог бы устранить перочинным ножом.

Не дожидаясь ответной реплики, он повел Уиллистона к выходу. Они вышли в переулок, к припаркованному в тени деревьев автофургону. Каскадер скользнул за руль и, проехав два квартала, остановился перед красным светом на углу Брэден-авеню. Мимо них проплыла полицейская машина, и оба сидящих в ней полицейских привычно скосили на них глаза. Светофор мигнул, и фургон рванул в западном направлении. В следующее мгновение Уиллистон заметил телефон-автомат у бензозаправки «Тексако», улыбнулся и подтолкнул товарища в бок.

Пора проверить аппаратуру в действии.

Арболино поставил грузовик позади телефонной будки и вытащил крошечный металлический цилиндр из кармана комбинезона. Это был свисточек, особый свисточек. Свисток, издававший тончайший звук, не воспринимаемый человеческим ухом, и именно этот неслышный звук должен был включить в пентхаусе Пикелиса невидимое «ухо».

— Ну давай, свисти, Тони, — предложил профессор.

— Нет, сам свисти. У меня нет слуха.

— Да это не важно, Тони. Все равно ведь никто не услышит.

И тогда Тони Арболино поднес свисток к губам и два раза в него дунул, а Эндрю Уиллистон зашел в телефонную будку и набрал не фигурирующий в справочниках номер телефона, установленный в спальне Пикелиса. В спальне никого не было, но дверь в соседнюю с ней комнату Кэти Пикелис была раскрыта. Там находились двое. Они занимались любовью. Ее стоны и вздохи очень отчетливо передавались сверхчувствительным подслушивающим устройством. Теперь участники операции «Молот» могли набрать любой из двух личных телефонов главаря гангстеров из телефона-автомата и слушать, что происходит в пентхаусе. Телефонный аппарат в пентхаусе не звонил, но начинал работать в режиме микрофона и передатчика, передавая по телефонным проводам любое сказанное там слово.

— Ах ты, кобель, смазливый кобель! — рычала девушка, пока П. Т. Карстерс проделывал одну из тех четырех или пяти вещей, которые он всегда проделывал с блеском.

Уиллистону не захотелось слушать дальше.

Он вернулся к автофургону, залез в кабину и захлопнул дверцу.

— Ну что там, Энди? — спросил его водитель.

Профессор психологии удовлетворенно кивнул.

— Все работает, Тони.

Арболино ухмыльнулся.

— Ну и замечательно. Просто замечательно, — радостно воскликнул он и нажал на газ.

Уиллистон, не зная, что сказать, еще раз молча кивнул.

А в пентхаусе одна очень честная девушка, блестяще говорившая по-французски и твердо знавшая, что П. Т. Карстерсу нельзя доверяться безоглядно, лежала в кровати голая, тяжело дышала и беспомощно изгибалась под тяжестью своего удивительного нового любовника.

18

Воскресенье — святой день отдыха в Парадайз-сити — городе, где никто никогда не осмеливался заявить, что «Бог умер», но где многие это подозревали и испытывали облегчение. Сей град не был ни Пейтон-плейс[18], ни Содом на море, но значительная часть мужского населения обманывала своих жен, мухлевала с налогами за игорными столами, а многие иные привычно нарушали прочие из десяти заповедей с таким мастерством, которое могло появиться лишь в результате длительной практики. Тем не менее всяк надевал выходное платье в воскресный день Господен и отправлялся в Божий храм в надежде, что Всевышний смилостивится над ними, ибо их прегрешения были «всего лишь человеческими». У церковных дверей прогуливались полицейские — во всяком случае, в районах проживания белых граждан — и регулировали движение транспорта, так что можно было с уверенностью сказать: если вас минует карающий меч Господа в храме, то по выходе из храма вам удастся избежать и печальной гибели под колесами проезжающих мимо транспортных средств.

Некоторое число людей — иные из них уважаемые горожане, кого можно было бы назвать фигурами общественного значения, — не присутствовали на воскресных службах. Покойная Дороти Паркер — или так звали психоаналитика Че Гевары? — как-то сказала, что в Калифорнии любая девица, окончившая среднюю школу, становится «членом общества». Ну, почти все, кто манкировал церковными службами в Парадайз-сити в то утро, закончили среднюю школу, а многие из них вдобавок даже покончили с обильным завтраком. Миссис Бен Мартон и мэр Эшли не принадлежали к оной группе, ибо оба еще не проспались, но капитан Мартон уже успел набить брюхо и получить изрядное количество информации. Оба эти факта говорили сами за себя, когда он появился для доклада в пентхаусе мистера Пикелиса.

— «Мейс». Я полагаю, это был «мейс», — заявил начальник полиции.

Пикелис попивал утренний кофе. По недолгом размышлении он отверг это предположение.

— Похоже, ты сбрендил, Бен. Либо ты сбрендил, либо пытаешься крутить мне мозги этой небылицей, чтобы выйти сухим из воды. Не надо молоть мне эту чепуху про «мейс».

— Это был «мейс», Джон, — настаивал Мартон.

Рэкетир покачал помотал головой.

— «Мейс» использует полиция. Копы применяют слезоточивый газ при разгоне демонстраций, против черномазых.

Мистер Пикелис, который не собирался баллотироваться на выборную государственную должность или давать интервью телепрограмме вечерних новостей, мог позволить себе употреблять подобные старомодные выражения в любое время. Мэр Эшли в таких случаях говорил о наших «согражданах-неграх», а Мартон именовал их «цветными», но иногда им приходилось делиться своими рассуждениями с публикой, и посему они инстинктивно старались быть более тактичными в своем словоупотреблении. Но в подобных дипломатических уловках не нуждался властелин округа Джефферсон, который держал под своим контролем все местные средства массовой информации. Он никогда не делал публичных заявлений и не имел дела с корреспондентами.

— Ты прав, Джон. Конечно, ты прав: «мейс» действительно используется полицией, — согласился Мартон, — но кто-то мог обработать Лютера «мейсом».

— И где же они его достали?

— Не знаю. Эти баллончики можно достать где угодно.

— Но ведь их не продают в универмагах «Сирс» или «Джей Си Пенни»? — недовольно буркнул Пикелис.

— Не продают. Но где-то они это достали.

Пикелис на пятнадцать секунд погрузился в раздумья.

— А деньги? Что с деньгами?

— Не взяли ни доллара. Я этого не могу понять. Нет, сэр, я этого просто не понимаю.

Главарь гангстеров взглянул на часы. Дочь скоро должна встать с постели.

— Бен, — медленно произнес он. — Мне все это очень не нравится. Они знали точно, где и когда взять Лютера, и у них был «мейс», и они учинили эту комедию в витрине, и не взяли ни доллара. Кто же они?

— Понятия не имею, — признался Мартон.

— И почему они это сделали?

Свиноподобный полицейский пожал плечами.

— Джон, если бы мы знали кто они, мы бы, пожалуй, смогли установить, почему, — осторожно рассудил он.

Мартон не обладал исключительным воображением, но он более, чем кто бы то ни было в этом городе, был практичным и беспощадным. Соединение этих двух качеств души, которое, найди оно иное применение, позволило бы ему занять место вице-президента любой крупнейшей кинокомпании или вице-губернатора в любом не очень крупном штате страны, обеспечило ему возможность стать надежной «шестеркой» в организации Пикелиса. Но Мартон, полагал главный рэкетир, мечтает стать полноправным ее членом, что совершенно невозможно. Пикелис готов был платить ему больше, но он никогда бы не согласился разделить с ним свою власть. Власть и авторитет власти — вот что имело значение.

— А не думаешь ли ты, что это мог сделать какой-нибудь коп — может, один из твоих, — который и применил против Лютера «мейс»? — размышлял вслух Пикелис.

— Нет. Нет, это вряд ли был кто-то, связанный с полицией или правоохранительными органами. Это же нелогично.

Пикелис кивнул. Правильно. Это было бы нелогично.

— Может, банда гастролеров? Ты об этом не думал, Джон?

— Вряд ли. Это, конечно, возможно, но я не вижу и тут логики. Я отлично лажу с ребятами из синдиката, и это происшествие совсем не в духе мафии. Они бы прикончили Лютера — застрелили бы его на месте.

Пикелис заметил, что начальник полиции глазеет на стоящую на письменном столе сигарницу красного дерева, и жестом предложил взять одну сигару. Рэкетир с легким сердцем делился контрабандными кубинскими сигарами, ибо каждую неделю ему доставляли новую коробку «партагас», и его забавляло то, с каким удовольствием принимал Мартон в подарок это незаконно ввезенное в страну табачное изделие. Начальник полиции взял одну сигару, откусил кончик и со счастливым видом закурил.

— Джон… — начал он. — Да, спасибо за сигару, Джон. Я не хочу с тобой спорить, но не кажется ли тебе, что нам не повредило бы связаться с Нью-Йорком и Чикаго, просто чтобы удостовериться, что тут не замешана мафия?

— Не повредило бы. Между прочим, смотри, чтобы по городу не поползли сплетни, — приказал Пикелис. — Я уже позаботился, чтобы наша газета, радиостанция и ребята с телевидения держали язык за зубами. Официально ничего не произошло!

— Но ведь люди видели, Джон. Сплетни, разговоры обязательно поползут.

— О чем? О том, чего не было? Я же сказал: ничего не произошло. А людям подбрось другую тему для сплетен и для мыслей. Как насчет той черномазой девчонки, которую зарезали? Жестокое кровавое убийство вызовет всеобщий интерес.

Начальник полиции затянулся сигарой.

— Может быть. Мы поймали негодяя, который это сделал. Один из наших цветных умников. В свое время он гостеприимно приютил у себя агитаторов движения за гражданские права. Водитель автофургона по имени Сэм Клейтон. Изворотливый, сволочь, но он все-таки признался, гад, во всем.

Пикелис улыбнулся.

— Я правильно поступил, Бен, что целиком положился на тебя в этом деле, — иронически похвалил он капитана. — Твои люди быстро находят преступников и заставляют их раскалываться — это просто первоклассная следственная работа. Я полагаю, он ее также и изнасиловал?

Мартон вытаращил глаза, явно не понимая, о чем это говорит шеф.

— Я об этом ничего не знаю. Очень может быть, — предположил он.

— Ну конечно, он ее изнасиловал, Бен. Я не сомневаюсь, что наш блистательный коронер установит факт изнасилования. Да, чудненькое дело об изнасиловании с убийством, — громко заключил Пикелис. — Вот что нам сейчас нужно. Нечто ужасное, отвратительное, мерзкое, что может привлечь внимание общественности. Быстрый и сенсационный процесс — вот наш лозунг сегодня. Я надеюсь, никаких проблем тут не возникнет.

— Никаких. А между тем мои ребята будут раскручивать эту вчерашнюю идиотскую историю, — пообещал начальник полиции.

— Это не идиотская история, Бен, — поправил его шеф. — Это была тщательно спланированная и очень тщательно осуществленная акция. Осуществленная какими-то ловкачами, которые имели для этого свои не ясные нам пока причины. Ты имей это в виду и ни на секунду не забывай — если собираешься их остановить.

— Остановить их? Ты думаешь, они что-то еще замышляют?

Властелин округа Джефферсон кивнул.

— Я в этом уверен и готов поклясться на твоей бляхе, Бен, — сурово произнес он.

Мартону не понравилась эта угроза, но прежде чем он открыл рот для ответа, дверь распахнулась, и в комнату впорхнула улыбающаяся Кэти Пикелис. Элегантный халатик смотрелся на ней очень миленько, но та, чье тело он облегал, была еще милее. Ее сияющее лицо давало понять, что она либо только что видела чудесный сон, либо провела восхитительную ночь любви, или то и другое вместе. Поняв, что ни то ни другое его не касается, толстощекий начальник полиции задержался лишь на минутку для любезного приветствия, а затем удалился.

Джон Пикелис также верно оценил значение сияющего вида дочери и задумался.

— Неплохой вечер! — как ни в чем ни бывало заметил он, после обмена поцелуями.

— Мне так понравилось, папа! — ответила она ему тоном, который не сообщил ему ничего нового.

— У вас с Пи-Ти, похоже, все идет как по маслу.

Она взглянула на него задумчиво, обрадованная его замечанием, но не совсем уверенная в смысле этих слов.

— Да, Пит Карстерс необычайно привлекательный и интересный мужчина — настоящий мужчина и настоящий джентльмен, — ответила она, потянувшись к кофейнику на журнальном столике.

— Он чертовски силен в покере. Вот что я тебе скажу, милая.

Она налила себе чашечку кофе, положила сахар.

— Могу спорить, что он так же хорош и в других играх, — сказала она загадочно.

— Ты считаешь, что он шалопай, один из тех пустых прощелыг, который соврет не дорого возьмет? — с беспокойством спросил Пикелис.

— Он не шалопай. Он настоящий кавалер, папа. Без претензий, без напускного шарма — и настолько откровенен и честен, что меня это даже немножко пугает… Нет, тебе не о чем беспокоиться. Он истинный джентльмен. Истинный! — повторила она с плотоядной гримаской.

— Он тебе нравится? — отечески-заботливо вопросил Пикелис.

Она рассмеялась — это был смех взрослой опытной женщины.

— Я бы могла в него влюбиться, — заметила она, отпивая кофе, — мне было бы куда труднее, если бы он мне просто нравился.

— Да? А в чем проблема?

— Мне мог бы понравиться человек, которому я нужна, — объяснила она мягко, — а я не уверена, что такому человеку, как Пи-Ти — человеку, у которого есть все, — вообще кто-то нужен.

Она быстро сменила тему разговора и спросила, что доложил ему начальник полиции о том странном вчерашнем происшествии. Она слушала его ответ с куда меньшим интересом, чем профессор Эндрю Уиллистон, который в этот самый момент подслушивал их беседу с помощью микроскопического передатчика, вмонтированного в телефонный аппарат Пикелиса, и записывал ее на магнитофон. Эта пленка — как и прочие, которые за ней последуют, — будут переправлены в абонентский ящик в Майами, где их получит сотрудник Южной компании по изучению общественного мнения и положит на хранение в депозитный ящик, арендованный другой компанией. Уиллистон прослушивал телефон Пикелиса до полудня, а потом отправился на явку «Боб» для встречи с Гилманом и Арболино.

Там они обсудили план следующей акции.

Малыш Джонни Пикелис был абсолютно прав.

Они опять замышляли кое-что, что должно было произойти очень скоро.

Некий житель Парадайз-сити тоже пришел к такому же выводу. В то время как три десантника отшлифовывали план операции, этот некто опускал четвертаки в телефон-автомат, стоящий неподалеку от придорожного кафе в девяти милях от явки «Боб». По номеру, не фигурировавшему ни в одном телефонном справочнике, он звонил в Атланту человеку, у которого было немало вооруженных сообщников и который живо интересовался происходящими в Парадайз-сити событиями.

— Бад, это Фредди, — сказал человек, которого звали вовсе не Фредди, человеку в Атланте, которого в жизни никто не называл Бадом. — Тут кое-что происходит. Кое-что, о чем мы и предположить не могли… Нет, это не телефонный разговор. Я пошлю тебе открытку с видом… Я пока могу тебе сказать, что все это просто ужасно… Слушай, если бы я сам понимал, что происходит, неужели бы я тебе не сказал?.. Нет, я даже и не пытаюсь сделать вид, будто понимаю, в чьи ворота… Мне пока неясно, что это за игра и кто игроки, так как же я тебе скажу, в чьи ворота… Да, да… Похоже, тут скоро будет очень жарко, и охотничий сезон в этом году может начаться на тринадцать недель раньше обычного… Ты меня слышишь, Бадди-мальчик?.. Меня очень трогает твоя забота о моем здоровье и благополучии, очень трогает… Что тут происходит? Ну, вчера, например, «угнали» одного бывшего полицейского, раздели и выставили с голой задницей в витрине местного универмага. Ну если уж это не верный признак падения нравственности в современном обществе, Бадди-мальчик, то я и не знаю тогда, что это. Как что — это же нарушение общественного порядка!.. Нет… нет, но я себя здесь начинаю чувствовать немного одиноко и мечтаю поскорее устроить здесь наш традиционный семейный сбор… Я сообщу тебе, когда тут установится погода. Сейчас довольно тепло, и мне кажется, нам не стоит дожидаться наступления жары… Бадди, я точно знаю, что тут будет жарко и очень скоро… Люди будут изнывать от жары и на взводе, и я не удивлюсь, если в городе произойдет несколько серьезных происшествий, семейных ссор и шумных ночных скандалов. Ты передай это нашим… Прочитай мое письмо, которое я отправил дяде Джеду. Ты все поймешь. Он с такой теплотой относится к людям, в точности, как Вито когда-то… Ну, думаю, тебя это позабавит…

Он повесил трубку, вышел из душной будки и платком отер вспотевший лоб. Телефон-автомат затренькал, и он понял, что это звонит телефонистка попросить его опустить еще тридцать-сорок центов за лишние минуты разговора. Телефон тренькал и тренькал, а он слушал и улыбался. Это было нечестно и незаконно с его стороны проигнорировать требование о доплате — вот почему он улыбался. Ему всегда доставляло извращенное удовольствие думать о том, что он незаконно нагревает столь могущественную организацию на столь смехотворную сумму. Он уже начал уставать и от этой конспирации, и от этой могущественной организации, и от насилия.

Направляясь в своем желтом «мустанге» шестьдесят седьмого года выпуска к Парадайз-сити, он слушал по радио двухчасовые новости и не удивился, что ни слова не было сказано об удивительном похищении, случившемся вчера. Пикелис контролирует газету, радио и телевещание в городе, размышлял человек, звонивший в Атланту почти каждое воскресенье, но это не может остановить неизвестных, подстроивших ему такую подлянку. Они придумали и провернули это дело как боевую операцию, точно были группой отлично обученных коммандос. Но они это сделали не ради денег.

Ради слухов.

Они хотели, чтобы по городу поползли слухи. Только ради этого.

Они хотели, чтобы все горожане знали, что они здесь и не боятся организации Пикелиса.

Но не только.

Они выказали свое презрение, публично унизили известного прихвостня Пикелиса, бросив последнему открытый вызов.

— Господи, — пробормотал водитель «мустанга», когда до него дошел весь истинный смысл происшествии, — да это же объявление войны.

Людям в Атланте и людям, контролировавшим людей в Атланте, все это не могло понравиться. Их план не предусматривал никакой войны, и если происшествие прошлой ночью служило артподготовкой, то, значит, это и впрямь будет жестокая и страшная война. Неизвестные агрессоры могли делать теперь все что угодно, могли в любой момент нанести свой коварный удар из-за угла, применяя любую тактику и любое оружие. Причем нет пока никакой возможности предугадать, что они собираются сделать, или понять, зачем они сюда пришли. Однако если их непосредственной целью сейчас было просто заявить о себе и о своем неповиновении хозяину города, то их следующая атака произойдет очень скоро и будет неожиданной и очень впечатляющей.

— В среду вечером, — объявил Уиллистон. Они стояли в тени деревьев на явке «Боб» и изучали рисунки и фотографии. Деревья источали сильный аромат, но трое десантников были целиком поглощены мыслями о предстоящей операции.

— Мы выступаем в среду вечером, — объяснял профессор психологии, — потому что нам нельзя терять темпа атаки, нам надо внести в ряды их организации смятение и продемонстрировать им, что это была не просто хулиганская выходка и мы не намерены отсиживаться. Нам надо захватить инициативу в свои руки, и мы будем ее удерживать, уж раз мы надеемся создать здесь подпольное движение сопротивления.

— Если мы будем продолжать наносить им удары из засады, Энди, — предупредил Гилман, — все равно нам будет очень непросто сколотить здесь движение сопротивления. Это же сонный городишко. Никого не мутузят на Мейнстрит по вечерам. «Ридерс дайджест» исправно доставляется подписчикам каждый месяц. Так что я очень сомневаюсь, что местные жители станут рисковать своей шеей.

Уиллистон кивнул.

— Нам нужно найти стимул. Это ясно. Нам требуется найти такую политическую идею, ради которой люди захотят объединиться, — согласился он. — А пока что нам надо продолжать свои рейды и не оставлять в покое организацию Пикелиса, пока его люди вконец не будут сбиты с толку и не почувствуют себя, как на пороховой бочке, и пока весь город не поймет, что эти бандюги не так уж неуязвимы.

— Есть какие-нибудь мысли относительно возможной идеи? — спросил каскадер.

Профессор пожал плечами.

— Может, нас надоумит сам Джон Пикелис, — пошутил он с надеждой.

Уиллистон не мог знать, что эта в высшей степени невероятная возможность уже замаячила на горизонте и быстро превращалась в реальность.

19

Поздно вечером того же дня Кэти Пикелис получила пятидесятидолларовый букет роз — огромных, на высокой ножке — в корзине, доставленной лично владельцем «Бартонз блумз», самого дорогого в Парадайз-сити цветочного магазина. У большинства клиентов возникли бы немалые трудности сделать такой заказ в воскресенье, когда у магазина был выходной, но пять двадцатидолларовых банкнот, переданных в руки портье — даже такому, кто как две капли воды был похож на мертвого нациста по имени Гиндлер, — оказали чудотворный эффект, сравнимый разве что с действием аспирина «Байер» или трехчасовой молитвы. Не то что бы П. Т. Карстерс не полагался на силу молитвы или повсеместно разрекламированного жаропонижающего лекарства, но у него просто сложились свои приемы обращения с людьми — особенно с женщинами, — и он не видел причин отказываться от своих методов после их многолетнего успешного применения.

К букету роз прилагалась записка.

Она гласила: «С приветом от друга — П. Т. К.»

Кэти Пикелис взглянула на записку, ее губы тронула мимолетная улыбка, и девушка вздохнула.

Ох уж этот кобель! Истинный джентльмен, великолепный любовник и настоящий кобель. Она не понимала, какие же у нее намерения относительно него или какие у него намерения относительно нее. Ей было невдомек, что второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов — блистательный во многих отношениях — и сам этого толком не знал. И был этим недоволен. Он-то понимал, что ему следует делать и что ему необходимо сделать, и что он это непременно сделает. Но он все равно был недоволен — и девушкой, и собой. Гилман и Уиллистон провернули всю подготовительную работу с великим мастерством и тщанием, но они же не предупредили его, что девушка окажется столь хрупким созданием. Он мог с ней справиться, конечно, и справлялся. Ему следовало вести себя с ней очень осторожно, чтобы не поранить, и это ему удалось.

Он был само очарование — с нужной толикой душевной теплоты и с тенью многообещающей нежной улыбки на устах, — когда на следующее утро они вдвоем отправились кататься на водных лыжах. Он и в водных лыжах знал толк, демонстрируя силу мышц и ловкость безо всякого дешевого выпендрежа. Исполненные им воднолыжные упражнения оживили в ее памяти картины их любовных занятий прошлой ночью. Эта активация мозговых клеток послала тончайшие сигналы к нервным окончаниям кожи и заставила ее ощутить озноб, который не было никакой возможности подавить. Ей не помогло и жаркое июльское солнце — ничего не помогло. На ней был купальник — бикини самого маленького размера, но когда этот мужчина бросал на нее свой взгляд, ей чудилось, что она абсолютно голая. А ей было все равно. Нет, не все равно, совсем не все равно — просто ей было наплевать.

Она хотела, и желание делало ее еще более привлекательной.

Когда они вернулись в «Парадайз-хаус», Карстерс сообщил ей, как соблазнительно она выглядит, и она знала, что он не лжет. Но в то же время он явно что-то от нее скрывал. Даже после коктейля с водкой в его апартаментах и после его поцелуя, и после нескольких минут в жаркой постели, даже после ее страстных объятий и слез, чуть охладивших пылающий огонь в ее глазах, и после его ласк она все же чувствовала — как может чувствовать женщина, — что между ними возведена невидимая преграда, что остается еще что-то невысказанное, ибо он не может или не хочет ей что-то сказать.

— Было бы, наверное, лучше, если бы ты мне лгал, — сказала она, положив ему голову на плечо.

Он посмотрел на нее и нежно погладил по волосам.

— Не стоит. Я подозреваю, ты уже в своей жизни нарушалась достаточно лжи, так что с тебя хватит. Ты замечательная девушка, Кэти, и готов поспорить, что многие мужчины наговорили тебе кучу басен, но ни одному из них не удалось тебя одурачить. Это не в моих правилах к тому же. Не забыла? Я же честнейший и мерзейший старик во всем мире.

— Я знаю, что ты не мерзейший старик, кобель ты этакий, — прошептала она.

— Смешно. Нет правда, я мерзейший старик!

Внезапно посетившая ее мысль, что он вовсе не мерзейший старик, снизошла на нее как успокоение и облегчение. Она улыбнулась и поцеловала его в порыве радости. Он обязательно ей все расскажет — если есть что рассказать, — когда наступит подходящее время. И она опять его поцеловала.

— Ты что — сексуальная маньячка? — пошутил Карстерс.

— Ну, если у тебя нет никаких иных планов на ближайшие полчаса, то…

— Я говорю не о ближайшем получасе, — возразил красавец миллионер. — Я говорю о перспективе… скажем, о ближайшей неделе или месяце. А вдруг мы несовместимы. Я же много старше тебя. Меня мучают мысли о конфликте поколений.

— Я просто обожаю мужчин, которые говорят гадости и мерзости, — сказала она, притягивая его к себе.

Менее чем в ста ярдах от их постели ее отец разговаривал по телефону — открытым текстом, но с опаской — с человеком в Майами по имени Ирвинг. По правде говоря, он везде фигурировал как Ирвинг — даже в досье трех федеральных агентств, где хранилась исчерпывающая информация об игральных автоматах и прочем «игорном оборудовании», которым торговала компания Ирвинга. Основную массу продукции фирмы приобретали казино и игорные заведения, которыми владели компаньоны ну очень неразговорчивого партнера Ирвинга — седовласого государственного мужа по имени Майер, у кого было шестимиллионное состояние, тьма приятелей в мафии и малоприятное криминальное прошлое, — оно-то и вынудило его иметь компанию Ирвинга в качестве «крыши» для его, Майера, гешефтов. Если кому-то из мафии, или из «Коза ностра», или из Американской зубоврачебной ассоциации, или из Союза герлскаутов Монреаля — сегодня очень трудно уследить за всеми псевдонимами, за которыми скрывается синдикат организованной преступности Соединенных Штатов, — случилось бы попасть в Парадайз-сити, об этом Ирвинг тотчас бы узнал от Майера, потому что Майер знал всех и обладал феноменальной памятью. Майер к тому же был из тех рассудительных граждан, которые терпеть не могут неприятностей и кровопусканий, размышлял Пикелис, и поэтому он всегда выступал посредником в переговорах по мирному и взаимоприемлемому улаживанию любых разногласий.

Но ни одно из этих соображений вслух произнесено по телефону не было, хотя Пикелис сослался на «определенные неприятности», возникшие у него с «людьми, насколько я могу судить, чужими в нашем городе», на что Ирвинг уверил своего доброго клиента, что «завтра я порасспрошу кого надо» и постараюсь «узнать, может, кто что и слыхал». Майер не любил, когда era беспокоили дома по воскресеньям, ибо в выходные у него пуще обычного пошаливал желчный пузырь, но Ирвинг не сказал об этом в телефонном разговоре, потому что любой агент правоохранительных органов, подключившийся к телефонному кабелю в данный момент, разумеется, и так все досконально знал о желчном пузыре Майера, так что Ирвингу не хотелось лишний раз доставлять этим гнидам удовольствие. Ирвинг был преданным и предусмотрительным малым, он к тому же приходился Майеру племянником со стороны жены. Ирвинг мог сделать для своего дяди практически все что угодно. Можете себе представить, он даже заставил себя полюбить телячьи котлетки с пармезаном, лишь бы умилостивить северных друзей дяди Майера, когда те приезжали погостить в Майами. Трудно не любить этого добрейшего Ирвинга, подумал Пикелис, кладя трубку, хотя никто его почему-то не любил.

Вышедшая в понедельник утренняя газета Парадайз-сити известила читателей, что, как установил коронер Перси Фарнсуорт, покойная Перл Делайла Таббс была зверски изнасилована до и после нанесения ей ножевых ранений, оказавшихся смертельными, и объявила, что судебный процесс по обвинению Сэма Клейтона в изнасиловании и убийстве начнется в четверг. Судья Ральф Гиллис заявил, что он готов назначить адвоката для обвиняемого, если Клейтон не сумеет обеспечить себе защиту. Окружной прокурор Рис Эверетт благочестиво отказался комментировать дело во избежание давления на присяжных, по его слонам, «руководствуясь духом недавних постановлений Верховного суда Соединенных Штатов», но доверительно сообщил «не для печати», что сексуальные подробности предстоящих слушаний дела произведут шокирующее впечатление на общественность. Криминальный репортер, автор заметки в «Дейли трампет», не стал цитировать этих слов, но весьма прозрачно намекнул, что следует ожидать сенсационных свидетельских показаний.

Дело явно вызвало незначительный интерес среди белых представителей среднего класса. Это установил Уиллистон, проводя в то утро свои интервью, — ритуал, позволявший ему определить общественные настроения в городе и наметить потенциальных кандидатов для участия в будущем движении сопротивления. Ни один из опрошенных в беседе с ним ни словом не обмолвился о неслыханном преступлении и о готовящемся уголовном процессе, и никто не выказал ни малейшей озабоченности по поводу методов административного управления и действий правоохранительных органов в Парадайз-сити. Только одна домохозяйка, блондинка тридцати одного года, выразила некоторое беспокойство по поводу исполнения ее мужем своих супружеских обязанностей и намекнула, что Уиллистону не стоит торопиться, но никто не заговорил о безнравственности и порочности организации Пикелиса. Горожане даже и не подозревали, что оказались во власти оккупационных сил, размышлял Уиллистон, так чего ж удивляться, что они не поднимаются на борьбу против нацистских оккупантов!

Он получил приглашение мэра пообедать в городском клубе. Пресс-секретарь Эшли решил устроить официальный обед, вычислив, что это событие может стать материалом для газетного репортажа. О Роджере Стюарте Эшли не так уж часто писали в газетах, потому что ему это, прямо сказать, и не особенно-то было нужно — ведь у него не было политических противников. Но у него все же сохранились еще крупицы самолюбия, а пресс-секретарь хотел изо всех сил доказать, что выполняет какую-никакую полезную работу. Обед с жареными цыплятами проходил под аккомпанемент коктейлей с бурбоном и хорошо замаринованных банальностей о грядущем экономическом и культурном буме, который вот-вот должен разразиться на Новом Юге. Мэр также сделал несколько весьма тонких замечаний об общественных вкусах и политической власти, доказав, что под маской фотогеничного лица скрываются остатки ума и проницательности невзирая на долгие годы пристрастия его обладателя к спиртному и деньгам. Деградировавший, но все же не вконец уничтоженный политический деятель местного масштаба, Эшли показался Уиллистону слабовольным хитрецом, чья преданность собственному комфортному житью не позволяла ему в какой бы то ни было степени встать в оппозицию к Джону Пикелису.

Двух собеседников сфотографировали и вместе с заранее подготовленным заявлением мэра о светлом будущем города разослали во все средства массовой информации округа. После обеда разведчик возобновил «полевые» исследования, направив свои стопы в район Лоуэлл-сквер, где селились зажиточные представители черной общины города. Они были не так уж многочисленны: несколько адвокатов, врачей, страховых агентов, гробовщиков, торговцев и владельцев ресторанов и баров. Неподалеку от Лоуэлл-сквер он приметил Первую баптистскую церковь и вспомнил, что мэр Эшли отрекомендовал ее настоятеля как «ответственного священнослужителя, который является рупором настроений негритянского населения города». Это была не очень большая церковь, и офис настоятеля в задней части здания также был не очень велик, однако сам преподобный Эзра Снелл оказался весьма внушительных размеров. Он был высокий, широкий, с кожей цвета эбенового дерева, говорил густым голосом и держался почтительно.

— Не хотелось бы показаться негостеприимным, — заявил он торжественным тоном, — но я очень сомневаюсь, что смогу дать вам удовлетворительный ответ относительно будущего индустрии развлечений в этом городе.

Еще учась в колледже много лет назад, он, вероятно, брал уроки ораторского искусства — может, и актерского мастерства, — и теперь трубный глас этого импозантного мужчины с огромной, как барабан, грудью, звучал непринужденно и мощно.

У него был голос одаренного оратора старой школы и манеры прирожденного общественного лидера.

— Меня заботят некоторые иные проблемы, имеющие отношение скорее к сегодняшней ситуации, — добавил священник с тревогой. Он помолчал, в течение нескольких секунд изучая взглядом разведчика. — Вы работаете в исследовательской фирме Майами, не так ли? — спросил он.

— Да, вот уже три года.

— Но вы же не южанин, мистер Уоррен?

— Нет, я уроженец Вермонта. Полагаю, вы это сразу определили по моему выговору, — признался профессор психологии. — Я долгое время жил также в Нью-Йорке. Но почему вы спрашиваете?

Чернокожий священник заколебался, пытаясь облечь свой ответ в более точные слова.

— Я не хотел бы смущать вас, мистер Уоррен, но насколько я себя знаю, я склонен — возможно, по причине того, что мы сейчас переживаем трудные времена, — говорить несколько иначе с южанами. И насколько я понимаю, большинство из них — особенно белые — и со мной говорят иначе. Я не стремлюсь никого критиковать или жаловаться, вы же понимаете.

— Пожалуй, да, сэр. Разумеется, есть масса северян и жителей Запада — множество людей во всех уголках страны, — которые могут говорить «иначе» с чернокожими. Наша компания работает во многих штатах, и я встречаюсь с подобными людьми довольно часто.

Снелл кивнул.

— У меня сейчас у самого есть проблема, связанная с общественным мнением, — сказал он скорбно. — Один из прихожан моей церкви должен предстать перед судом по обвинению в убийстве, которого он не совершал, и наш народ будет настроен очень враждебно и исполнится злобой и ненавистью, когда его казнят.

— Вы имеете в виду дело Клейтона?

— Да, Сэмюэль Клейтон не убивал Перли Таббс и, конечно же, не насиловал ее.

— Почему вы так уверенно об этом говорите?

— Потому что ее никто бы не стал насиловать. Она была проституткой уже много лет. Мать выгнала эту несчастную блудницу из дома, когда ей было только пятнадцать, — это произошло восемь лет назад. Любой мог сговориться с Перли Таббс за пинту джина или за пару долларов в любое время в любой день недели. Перли Таббс была блудной овцой и падшей девушкой, и с каждым годом она падала все ниже и ниже, пока не стала совсем подзаборной…

— Может быть, у Клейтона не оказалось при себе пары долларов или пинты джина? — возразил Уиллистон.

Старик покачал головой.

— Нет, это невозможно. У него свое дело — собственный автофургон, к тому же у него есть девушка. В тот день он был в церкви на танцах — я сам его видел — со своей девушкой, пробыл здесь неотлучно и ушел отсюда далеко за полночь, уже после совершения убийства. Многие видели его здесь на танцах.

— Но он же признался?

Священник нетерпеливо передернул плечами.

— Его под пытками заставили сделать признание. У нас это обычное дело, и всем это известно.

— А свидетели? Ведь люди видели его на танцах — они же могут дать показания! — резонно заметил Уиллистон.

— Я сомневаюсь, что у кого-нибудь из них хватит мужества дать показания. Это будет означать, что они «мутят воду», как выражается капитан Мартон, а чернокожие, которые «мутят воду» в этом городе, рискуют подвергнуться аресту, получить увечья или просто исчезнуть. Меня самого можно обвинить в том, что я «мучу воду», уже только потому, что обсуждаю это с вами. Так что, пожалуйста, никому не говорите о нашем разговоре.

— Не буду. Может быть, я могу чем-то вампомочь, преподобный отец?

— Если бы вы оказались вдруг лучшим в Америке адвокатом по уголовным делам, вы могли бы помочь, но вы не адвокат. И я тоже нет. Они осудят Сэма Клейтона, — печально предсказал старик, — и вот тогда-то и разразится большая беда. Есть у нас люди — молодые чернокожие, — которые не позволят осуществить этот обставленный по всем законам суд Линча. Они добудут оружие и попытаются силой его вырвать у них из лап, и их убьют. Вот в чем заключается моя социологическая проблема, мистер Уоррен.

Идея, замерцавшая в мозгу Уиллистона, внезапно приобрела вполне осязаемый вид, и он мгновенно оценил ее огромный потенциал.

Вот что может стать общественно значимой проблемой.

Вот что может стать политической идеей-стимулом, способным сплотить мощное движение сопротивления чернокожих граждан, которые как никто другой в Парадайз-сити будут готовы пойти на риск и понести возможные потери.

— Возможно, мне удастся получить для Сэма Клейтона лучшего адвоката в Америке — Эдварда Беннета Уильямса или Джошуа Дэвида Дэвидсона, — медленно произнес Уиллистон.

— Но их услуги обойдутся не меньше чем в пятьдесят тысяч долларов, мистер Уоррен.

— Я это знаю. Я, возможно, сумею помочь вам, если вы поможете мне. Мне надо поговорить об этом деле кое с кем, и, кроме того, у меня есть к вам просьба аналогичная вашей: пусть наш разговор останется между нами. Никто, ни одна живая душа не должна узнать о том, что меня интересует это дело, ибо это может стоить мне жизни, как, впрочем, и вам тоже.

Седовласый священник подумал и согласился.

— Я не имею ни малейшего понятия, мистер Уоррен, чего вы хотите, но если здесь нет ничего аморального или противозаконного, то…

— Давайте скажем, что эта затея не вписывается в привычные рамки, но имеет общественно полезное значение.

— Вы говорите загадками, мистер Уоррен, — заметил Снелл.

— Намеренно, но только в данный момент. Я ознакомлю вас со всеми фактами, прежде чем вы окончательно решите, пообещал худощавый разведчик, — и мне кажется, это честное предложение.

— Достаточно честное, — согласился священник.

Они не обменялись рукопожатием, ибо пока не пришли ни к чему, что можно было бы скрепить рукопожатием. Уиллистон уже был у двери, когда Снелл остановил его последним вопросом.

— Вы случайно не коммунисты или что-то в этом роде? Коммунисты и раньше использовали чернокожих в своих целях, и я бы не хотел иметь дело с чем-то подобным — нас слишком долго использовали, мистер Уоррен.

Бывший боец У СО покачал головой.

— Нет, мы не коммунисты, не фашисты и вообще не имеем отношения к такого рода злодеям, сэр. Мы хорошие ребята. Я уверен, вы сами увидите, что мы хорошие ребята, когда мы встретимся в следующий раз. До тех пор будет лучше для нас всех, если никто не узнает, что мы в городе.

Незадолго до семи вечера, однако, об этом узнал еще один человек. Вечерняя газета на второй странице опубликовала фотоснимок Уиллистона и мэра, и один читатель, видевший ранее фотографии Эндрю Уиллистона, узнал человека, который в газете фигурировал под именем Артур Уоррен. Отлично!

Гилман здесь.

Еще раньше появился Карстерс.

А теперь вот и Уиллистон — самый отчаянный, злой и беспощадный — присоединился к ним.

И четвертый — Арболино — скорее всего тоже в городе.

Они откликнулись на зов, содержавшийся в конверте с газетными вырезками, и уже нанесли свой первый удар. Публичное унижение Лютера Хайетта — это, конечно, их работа.

И это только начало, если верить тому, что рассказывал о них Барринджер.

Отправитель газетных вырезок некоторое время размышлял, не пора ли выйти с ними на контакт, чтобы сообщить о себе. Это было сложное решение, грозящее непредсказуемыми опасностями. Тут, безусловно, спешка неуместна. Все значительно бы облегчалось в случае, если бы десантникам понадобилась помощь, если бы люди Пикелиса знали об их прибытии в город или если бы установили личность хотя бы одного из них. Читатель газеты вновь обратился к фотографии и стал с живейшим интересом рассматривать лицо профессора. Профессор выглядел много моложе своих лет и куда более невинным, чем его прошлое. Странно: как мало можно сказать о человеке по его лицу.

Прошло еще несколько секунд, и читатель газеты принял решение.

Нет.

Не сейчас.

20

Обещанное письмо прибыло в Атланту утром во вторник приблизительно за полтора часа до того, как мистер Милберн Пемброк, совладелец престижной адвокатской конторы «Экли, Пемброк, Трэвис, Кэбот энд Гувен» (отделения в Нью-Йорке, Вашингтоне и Париже) связался по телефону с мистером Джошуа Дэвидом Дэвидсоном. Мистер Пемброк, член Гарвардского клуба и клуба «Лотос» и весь из себя настолько витающий в облаках, что его требовалось по крайней мере два раза в год спускать на землю, был одним из партнеров весьма уважаемой и весьма процветающей корпорации талантливых юристов и обслуживал многие богатейшие американские фирмы и частных лиц. Он был бывшим президентом Нью-Йоркской коллегии адвокатов и непревзойденным виртуозом игры в крокет. Многие президенты банков и председатели советов директоров буквально трепетали, когда им приходилось беседовать лично с Милберном Пемброком, настолько он был красноречив, уважаем, величествен. Ему, как и его фирме (а это тридцать два партнера и девяносто девять сотрудников), ни разу в жизни не приходилось заниматься уголовными делами. Он считал подобную работу чудачеством, но знал, что Джошуа Дэвид Дэвидсон, чья речь и манера держаться отличались мелодраматичностью и эксцентричностью, был юристом в высшей степени достойным уважения. Совладелец уолл-стритской конторы также знал, что Дэвидсон — весьма даровитый адвокат, блестящий оратор, гениально ведущий дела по обвинению в убийстве.

Милберн Пемброк, человек безгранично осторожный, если не сказать скрытный, ничего этого не сказал Дэвидсону по телефону. Он просто сообщил, что водитель автофургона-холодильника, негр по имени Сэмюэль Р. Клейтон — Р. сокращение от «Рузвельт», — должен предстать на судебном процессе в Парадайз-сити по обвинению в убийстве и изнасиловании и что Клейтона осудят за преступление, которое он не совершал, только потому, что свидетели защиты боятся давать показания.

— Откуда вам известно, что он не совершал этого преступления? — поинтересовался длинноволосый Дэвидсон.

— Я не могу сказать, что мне это лично известно, — осторожно ответил Пемброк, — но мне так сказал и уверил меня мой клиент.

— Сэмюэль Рузвельт Клейтон, чернокожий водитель автофургона-холодильника, является клиентом фирмы «Экли, Пемброк, Трэвис, Кэбот энд Гувер»? — спросил Дэвидсон тоном, в котором сквозило недоверие и ирония.

— Нет, конечно, — отрезал адвокат, обслуживающий только крупные корпорации. — И он, кроме того, не является служащим ни одного из наших клиентов.

— Ну и?

— Прошу прощения?

— Мистер Пемброк, мне очень приятно с вами беседовать, но чего же вы от меня хотите?

— Один из наших клиентов заинтересован в том, чтобы мистера Клейтона в суде представлял крупнейший специалист в области уголовного права, и поскольку наша фирма не имеет достаточного опыта в ведении уголовных дел, я бы хотел просить вас заняться этим делом.

— Я полагаю, Эд Уильямс сейчас занят, и поэтому вы решили обратиться ко мне, — усмехнулся Дэвидсон.

— Вы угадали.

Как видим, у Пемброка был довольно крутой нрав, глубоко похороненный под покровом всей этой напускной холодности.

Дэвидсон посмеялся над прямодушием коллеги-адвоката.

— Я не хотел преуменьшить ваши способности и репутацию, мистер Дэвидсон.

Дэвидсон опять рассмеялся.

— Вам это не удалось. У меня самомнение, как Кордильеры, огромное и неприступное. Я хорошо знаю свое дело и беру дорого.

— Наш клиент оплатит ваши услуги по обычной вашей ставке или даже больше. У вас сейчас есть время?

— Но кто ваш клиент и почему это он, черт возьми, так заботится о Сэмюэле Рузвельте Клейтоне? — серьезно спросил специалист по делам об убийствах.

— Я не уполномочен этого говорить, но его это заботит настолько, что он готов заплатить пятьдесят тысяч. Так вы свободны в ближайшее время?

Пемброка не смутишь и с места не сдвинешь, заметил про себя Дэвидсон. Но и сам он был не менее крут и упрям.

— Сейчас? То есть вы хотите сказать, мистер Пемброк, немедленно?

— Насколько мне известно, через три дня начнется отбор присяжных, и суд по возможности начнется уже в конце этой недели.

— Когда ему было предъявлено обвинение?

— Вчера.

— Что-то там у них слишком быстро вершится правосудие! — взорвался Дэвидсон. — Это же смешно!

— Правосудием на этом процессе и не пахнет, мистер Дэвидсон. Мне казалось, я достаточно ясно дал вам это понять в самом начале нашего разговора.

Наступило молчание.

— Так вы возьмете это дело? — не унимался Пемброк.

— Я собираюсь уехать в отпуск — завтра. Это мой первый отпуск за последние два с половиной года.

— Значит, вы не сможете защищать Сэма Клейтона?

Молчание.

— Говорите, водитель автофургона-холодильника? — спросил Дэвидсон внезапно опечаленным голосом.

— Да, хотя я не понимаю, что от этого меняется.

— И ему грозит быть отправленным на виселицу?

— Я полагаю, в этом и состоит план, мистер Дэвидсон.

— Но я к этому плану не имею отношения, мистер Пемброк! Нет, никакого отношения! Этот несчастный получит самого что ни на есть дотошного и беспощадно агрессивного адвоката, мистер Пемброк, а сам процесс может затянуться на месяцы и месяцы! Никому не удастся поволочь Сэмюэля Рузвельта Клейтона на эшафот! — заявил адвокат по уголовным делам, в котором клокотали гневные потки. — Тут уж вы можете положиться на слово Джошуа Дэвида Дэвидсона. Я также даю вам слово Натана Луиса Дэвидсона.

— А это кто?

— Мой отец, выдающаяся личность — человек высоких моральных принципов.

Мистер Пемброк не понял, какое отношение к этому делу может иметь отец адвоката, но ему было все равно. У него пока была одна забота.

— Значит, вы берете это дело?

— Я буду в Парадайз-сити завтра. Да, я отменю свой отпуск — причем моя жена устроит мне по этому поводу истерику, тут ей нет равных — и вступлю в бой за правое дело Сэма Клейтона. И не нужен мне никакой отпуск! Мне вот что нужно: пятикомнатный номер — апартаменты в лучшем отеле города, где я смогу разместиться со своими ассистентами.

— Мне говорили, что «Парадайз-хаус»… Мой клиент уполномочил меня выдать вам на расходы аванс в размере пятнадцати тысяч. Я попрошу своего секретаря перевести вам эти деньги. А как насчет вашего гонорара? Будет ли достаточно суммы пятьдесят тысяч долларов — это помимо текущих расходов?

— Вполне. Я оставляю вам все заботы о финансовой стороне дела.

Пемброк едва ли мог ожидать такого поворота событий.

Дэвидсон обыкновенно получал за ведение каждого дела шестьдесят, а то и восемьдесят тысяч, и, как было известно, он отнюдь не был равнодушен к деньгам. Что же такого особенного он усмотрел в предложенном деле? Почему он за него взялся?

— Мистер Дэвидсон, я рад, что вы согласились защищать мистера Клейтона, о чем я тут же проинформирую нашего клиента. Он, в свою очередь, проинформирует преподобного Эзру Снелла, настоятеля Первой баптистской церкви Парадайз-сити. Как мне сказали, преподобный Снелл, возможно, сумеет вам помочь… Мистер Дэвидсон, позвольте задать вам один вопрос?

— Безусловно.

— Что заставило вас все же согласиться взять это дело?

Адвокат по уголовным делам рассмеялся.

— Я отвечу вам, если вы признаетесь мне, кто ваш клиент, — предложил он сделку. — Нет? Хорошо, тогда я сам найду его или ее. Тайны! Я обожаю тайны не меньше, чем поединок в зале суда. Я же воин, мистер Пемброк, как ветхозаветный царь Давид. Я воспитан на Ветхом Завете. «Стезя праведников как светило лучезарное». Это четвертая глава книги Притч Соломоновых. «Горе тем, которые зло называют добром, а добро злом». Это пророк Исайя.

В этом человеке уживались вместе вития, проповедник, коммерсант и адвокат. В оторопении и некотором смущении мистер Пемброк из юридической конторы «Экли, Пемброк, Трэвис, Кэбот энд Гувер» постарался закруглить беседу и, положив трубку, откинулся на спинку кресла перевести дыхание. А в нескольких милях к северу в своей конторе на углу Пятьдесят седьмой улицы и Парк-авеню адвокат по уголовным делам, названный в честь двух великих библейских воинов — Джошуа[19] и Давида, — деловито отдавал указания, предвкушая битву с филистимлянами.

В тот же вечер, когда он сообщил своей жене, что отпуск отменяется, она, как и ожидалось, закатила ему отменную истерику. Но, как и ожидалось, она сразу же оную истерику прекратила, как только он объяснил ей, почему согласился поехать в Парадайз-сити и защищать Сэма Клейтона.

— Ты сошел с ума, Джошуа, — нежно упрекнула она его.

— Я не вижу иного выхода, а ты? — спросил он.

— Для тебя нет, Джошуа. Для тебя нет… Знаешь, если бы я кому-нибудь рассказала, мне бы просто не поверили.

— Так и не говори никому до тех пор, пока все не закончится, во всяком случае. А когда это закончится, — пообещал он, — мы отправимся отдыхать.

В этот самый момент миссис Джошуа Дэвид Дэвидсон возобновила свои крики.

А в Парадайз-сити Эндрю Уиллистон и Тони Арболино слушали голос другой женщины — куда более приятный. Они прибыли порознь в «Фан парлор» для последней рекогносцировки объекта. Они сидели у стойки бара — их разделяли четыре табурета, — наслаждаясь внешностью и голосовыми данными певицы-блондинки, а потом отправились порознь в игорный зал. Расположение помещений и постов охраны казино оказались в точности такими, как их изобразил на плане и описал на словах Гилман. Они немного поиграли и проиграли, после чего покинули казино с разрывом в двадцать минут. Уиллистон вернулся в свой номер в отеле «Джефферсон» в половине первого и снова изучил схему Гилмана.

— Да, все точно — операция вполне осуществима.

Все должно получиться, если, конечно, не произойдет чего-то непредвиденного.

И если человек, который никогда не ошибался, не ошибся и на этот раз, они сумеют все провернуть, не пролив ни капли чужой крови — никого не убив, за исключением вооруженной охраны.

Уиллистон зевнул и посмотрел на часы.

Через двадцать три часа и одиннадцать минут они нанесут свой удар. После этого у Пикелиса не останется сомнений, что в его логово пробрались неприятельские силы, и он, как в свое время и оберштурмбаннфюрер Эгон Гиндлер, мобилизует все силы и средства и объявит тотальную охоту на невидимых противников.

Вот тут-то война пойдет в открытую, как в старые добрые времена.

Не на жизнь, а на смерть.

21

С какой точки зрения ни посмотреть — марксизма ли, или неевклидовой геометрии, или экзистенциалистской философии, или фанатов фольк-рока, — следующий день, среда, 23 июля, стал великой вехой в скучной и мрачной истории Парадайз-сити, города на Юге Соединенных Штатов. Вообще-то говоря, в эту среду наблюдалось то же количество часов в сутках, то же количество дорожных происшествий, мигреней и поломок кондиционеров, что и во вторник 22 июля; равным образом, ни в этот день, ни накануне не проводились ядерные испытания, не было объявлено о снижении налогов и не сообщалось о том, что ученицам городских средних школ было видение Девы Марии. Днем 23-го, однако, человек по имени Дж. Д. Дэвидсон в сопровождении двух молодых людей и одной весьма фигуристой брюнетки, которую все трое называли «Долл», въехали в пятикомнатные апартаменты в «Парадайз-хаусе». Портье отметил, что по документам женщину зовут Ширли Доллберг и что все члены команды Дэвидсона указали в регистрационных карточках нью-йоркские домашние адреса. Это была вне всякого сомнения команда Дэвидсона: пожилой мужчина с длинными седеющими локонами излучал власть и авторитет.

Через полчаса после того, как они зарегистрировались в отеле, Дэвидсон и один из сопровождающих его молодых людей — субъект с песочного цвета шевелюрой и с могучим телосложением бывшего крайнего полузащитника футбольной команды университета Нотр-Дам (как оно и было в действительности) — спустились в вестибюль и укатили в такси. К удивлению таксиста, они попросили доставить их на Лоуэлл-сквер к Первой баптистской церкви.

— Это же негритянская церковь, — заметил водитель, трогаясь с места.

— Очень хорошо, — ответил Дэвидсон с добродушной беззаботностью. — Мы к тому же и не баптисты.

— Вы, ребята, правительственные служащие? — поинтересовался водитель, решив, что они представляют Федеральное агентство по изучению движения за гражданские права или Управление по борьбе с бедностью.

— Мистер Келлехер, будьте любезны, сообщите нашему шоферу, — попросил адвокат по уголовным делам, — работаем ли мы на правительство или против?

— Мистер Дэвидсон, — честно ответил могучий телохранитель-ассистент, — в течение всех тех блистательных девяти лет, что я имел честь и удовольствие работать с вами, я постоянно был свидетелем вашей неутомимой борьбы с правительством. Вы выступали против федеральных органов власти, против властей отдельных штатов, против муниципальных властей и всякий раз с неизменной преданностью своему делу и с той благородной страстью, которая всегда ласкала мое ирландское сердце. Да здравствует мятеж!

— Э, поосторожнее с этими опереточными выходками, Джек, — посоветовал Дэвидсон сурово. — Еще минута — и ты затянешь свои мерзкие гимны Ирландской республиканской армии, а меня стошнит… Но все, что сказал мой коллега, истинная правда, — обратился адвокат к шоферу. — Мы не работаем на правительство, даже не симпатизируем ему.

— А что это значит «да здравствует мятеж»? — с беспокойством спросил таксист.

— Это он имел в виду статую генерала Роберта Ли, которую мы только что проехали, — непринужденно солгал Дэвидсон. — Мой друг большой поклонник генерала Ли и армии конфедератов. Он, видите ли, искренне восхищается Югом и его славными традициями.

Успокоенный, таксист улыбнулся.

— Рад слышать. Хотя надо вам сказать одну вещь, — свернув к западу на улицу, ведущую к Лоуэлл-сквер, он перешел на доверительный шепот. — Мы не считаем, что конфедераты были мятежниками — здесь так не принято. Здешние жители смотрят на это дело таким образом, что не было никакого мятежа, а была война между Штатами.

— Я запомню, — пообещал Келлехер. — Очень мило с вашей стороны сообщить об этом, спасибо.

Возможно, Рэндольфу Скотту или Джоэлу Маккрею этот обмен любезностями и понравился бы, но он не произвел никакого впечатления на Джошуа Дэвида Дэвидсона, который терпеливо поддерживал разговор, лишь бы отвлечь любопытного таксиста от потенциально опасных вопросов относительно цели их приезда в Парадайз-сити. Понимая, что Келлехер сознательно порет всякую чушь, пожилой адвокат отвернулся и стал глазеть на проносящиеся мимо симпатичные зеленые улочки этого малоприятного города. Они подъехали к церкви и расплатились с водителем.

— Вы что-то нервничаете, Джош, — заметил Келлехер, когда они двинулись по мощеной дорожке к зданию церкви.

— Я беспокоился, как бы не иссякло ваше красноречие.

— Еще чего! У меня в запасе оставалась имитация птичьих криков и пригоршня польских анекдотов, не говоря уж о моем коронном выходе, когда я пародирую Пэта О’Брайена.

— Ради Бога, не надо!.. Ну, мы пришли. Теперь у тебя есть шанс посмотреть мое выступление, сынок!

— Не сомневаюсь: вы будете неподражаемы, Джош!

Так оно и вышло. Джошуа Давид Дэвидсон держался непринужденно, почтительно, галантно и внушительно. Чернокожий священнослужитель прекрасно знал, кто к нему пожаловал, и был чрезвычайно польщен, что знаменитый юрист приехал предложить свою помощь. Кроме того, преподобного Снелла очень порадовало блестящее знание Дэвидсоном Ветхого Завета. Они обменивались цитатами из Писания, пока Дэвидсон выяснял у него подробности предстоящего процесса и обстановки вокруг него, и к концу беседы между ними установилось полнейшее взаимопонимание и взаимоуважение.

— Честно говоря, я и не ожидал, что вы или какой-то другой именитый адвокат согласятся взяться за это дело, — признался священник, когда им пришла пора прощаться. — Мне-то казалось: подумаешь, Сэм Клейтон — кому какая забота!

— Кто-то решил позаботиться о Сэме Клейтоне на сумму в шестьдесят пять тысяч долларов! Вы бы страшно удивились, узнав, насколько богат и влиятелен человек, который оплачивает услугу защиты в этом деле… По правде сказать, я бы тоже удивился.

Снелл задумчиво воззрился на него.

— Вы хотите сказать, что вам неизвестно, кто оплачивает ваши услуги, мистер Дэвидсон?

— Пока нет, но мистер Келлехер и я — мы обязательно это выясним, не так ли? А пока что пусть это остается незначительной, но, возможно, не столь уж немаловажной тайной. Я полагаю, что за всем этим стоят хорошие ребята.

— Он именно так и сказал, — размышлял вслух священник.

— Он? — вставил балагур Келлехер. — Готов поспорить, что это был высокий парень в черной маске и на белом коне, а с ним индеец по имени Тонто, так?

Преподобный Снелл покачал головой.

— Нет, это был не Одинокий Рейнджер и вообще не персонаж приключенческих романов. Это был обычно одетый мужчина, белый, с приятным лицом, на вид ему что-то между тридцатью пятью и сорока пятью. Он сказал, что может раздобыть для нас первоклассного юриста.

— И? — нетерпеливо поторопил его Дэвидсон.

— И он попросил меня никому об этом не говорить, потому что это может стоить ему жизни… Мы в общих чертах обсуждали некоторые возможности сотрудничества… И вот теперь оказывается, он выполнил свою половину нашего уговора, выплатив вам аванс, а я так и не знаю, что же ему нужно.

Адвокат хмыкнул.

— Не беспокойтесь, преподобный отец. Можете быть уверены, что уж он-то знает, что ему нужно. При такой цене он точно знает, что ему нужно, и он вам все расскажет, когда придет время. Подозреваю, он придет к вам с вот таким списком просьб… А пока что передайте мистеру Клейтону, что я собираюсь представлять его интересы в суде, эта информация может быть полезной для него.

— Я постараюсь.

— Есть и еще одна вещь, о которой я хочу вас попросить, — заявил Джошуа Дэвид Дэвидсон и объяснил, что же это такое. — Если им понадобятся деньги на транспортные или на текущие расходы, я могу сразу же отложить тысячу долларов. Пусть они будут моим стратегическим резервом в этой шахматной партии — так что мне надо их оберегать.

— Что-нибудь еще?

— Сидите и наслаждайтесь, — посоветовал Келлехер. — Когда вы увидите Джошуа Дэвида Дэвидсона за работой в зале суда, то, гарантирую вам, вы будете изумлены, поражены и немножечко восхищены. Как это всегда происходит со мной — даже после девяти-то лет!

— Перестань молоть чепуху, Джек, — отрезал адвокат, сердясь и смущаясь. — С таким непомерным, как у меня, самолюбием, я не нуждаюсь в низкой лести своих помощников.

— Мой шеф переплюнет Перри Мейсона, хотя он и такой красавчик! — настаивал бывший крайний полузащитник команды университета Нотр-Дам.

Понимая, что Келлехер ничуть не кривит душой, адвокат еще более смутился, ибо в глубине души весьма гордился преданностью и уважением своих помощников.

— Все равно, Джек, это не принесет тебе прибавки к жалованью, — ответил Дэвидсон с притворным презрением. — Так что придется тебе свыкнуться с необходимостью сводить концы с концами, имея нынешнее жалованье. Итак, до встречи в зале суда завтра в десять утра, преподобный отец.

Крупный план: рука Дэвидсона на дверной ручке.

— Смена кадра: оба нью-йоркца выходят из церкви.

Кадр дается средним планом: они медленно бредут душным вечером по направлению к Лоуэлл-сквер, ища глазами такси.

— Нам понадобится машина. Возьми напрокат лимузин с кондиционером, как только мы вернемся в отель.

— Есть, сэр.

— За рулем будешь сидеть сам. Я не желаю, чтобы кто-нибудь из местных шоферов растопыривал уши, подслушивая наши разговоры.

— Есть, сэр.

Камера наезжает: лица обоих даются крупным планом.

— И брось ты эти свои «есть, сэр». У меня и так голова пухнет от забот, чтобы терпеть твою клоунаду или дурацкие комплименты.

— Лесть — пища дураков, верно?

— Джонатан Свифт, — мгновенно узнал пожилой адвокат. — Да, похоже, так. Давай-ка просто приступим к своим обязанностям и будем выполнять их аккуратно и спокойно… А вот и такси.

На другом конце города в «Парадайз-хаусе» Пикелис разговаривал по телефону с Ирвингом. В Майами ужасная жара, докладывал Ирвинг, а его мучает летний насморк. Эти летние насморки — просто беда, канючил Ирвинг. Когда надо поканючить, подумал Пикелис, Ирвингу нет равных, но когда же он подойдет к сути дела? Терпеливо выслушав еще несколько жалоб, рэкетир, установивший свое владычество в округе Джефферсон, решил поставить вопрос впрямую.

— Ирвинг, ты узнал что-нибудь о деле, о котором я тебя в прошлый раз спрашивал?

— Да, узнал.

— И что же?

— Я спросил кое у кого, у кого много друзей, — начал он.

Должно быть, этого проныру Майера.

— И он, в свою очередь, порасспрашивал среди своих знакомых. Больших людей у нас в городе, в Вегасе и Чикаго, в Лос-Анджелесе и Кливленде, в Новом Орлеане и Нью-Йорке. Очень больших людей — ты понимаешь, что я имею в виду?

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, Ирвинг. Так что же они, черт побери, сказали?

Человек из Майами заколебался, лихорадочно раздумывая, как бы это ему повежливее и поточнее сформулировать свой ответ. Он высморкался, извинился.

— Короче, ответ отрицательный, — наконец проговорил он. — Абсолютно отрицательный. Никто ничего не слышал о том, что кому-то вздумалось тебя побеспокоить, Джон, и все они испытывают исключительно дружеские чувства и к тебе, и к твоим коллегам. Да, пожалуй, я точно передаю суть их ответа.

— Понятно, — буркнул Пикелис, размышляя, правду ли сказал Ирвинг.

Не соврал ли Майер Ирвингу, и были ли искренни с Майером боссы мафии? Скорее всего, принимая во внимание положение и репутацию Майера, это похоже на правду.

— Кстати сказать, вроде как кое у кого из этих людей возникли проблемы, — продолжал Ирвинг. — Одного очень милого парня обложили со всех сторон и грозят ему депортацией, у другого жуткие неприятности с налоговой инспекцией, и, я думаю, ты слыхал о заварушке в Бруклине?

— Да, там за последние полтора месяца произошло пять ужасных убийств в ходе кровавой разборки между двумя враждующими семьями «Коза ностры».

— Это просто не укладывается в голове, и как это в наше время взрослые люди могут быть такими неблагоразумными, такими тяжелыми в обращении и примитивными в поступках, — бубнил Ирвинг. — Разумные люди пытались их урезонить — люди куда более зрелые и с большим опытом в делах, — но это же звери какие-то!

— Увы, мы являемся свидетелями печального отступления от закона и порядка в наши дни, — подхватил Пикелис. — Нет уважения к традициям. Ну, у нас это невозможно. Я не потерплю здесь ничего подобного, так и передай всем мои слова. У нас тут тихий, приличный чистый город — таковым и останется впредь.

— Я во всем виню этих безмозглых студентишек и хиппарей, Джон. Они же такие разболтанные, такие грязные, такие кровожадные — воюют с полицией, устраивают крикливые демонстрации в университетах и на улицах, они же подают дурной пример всей стране. Насчет отсутствия уважения ты прав, Джон. Это просто позорище!

Пикелис еще раз заверил его в том, что такое в Парадайз-сити невозможно, и спросил, когда прибудут восемнадцать новых игровых автоматов. Ирвинг сверился по своему гроссбуху и пообещал доставить товар «самое позднее» ко второму августа. Он лично позвонит менеджеру завода игральных автоматов в Индиане и будет держать это дело на контроле.

— Спасибо и передай привет своим! — завершил разговор рэкетир.

— Сегодня же им и передам.

В тот же вечер Гилман, как обычно, подкатил к воротам «Фан парлор» в семь пятьдесят пять и помахал охраннику, который узнал его и открыл ворота, впуская машину крупье на территорию. Лицо охранника за толстым пуленепробиваемым стеклом окошка выглядело бесстрастным и спокойным; его овевала прохладная струя воздуха из кондиционера, вмонтированного в крышу сторожки. Человек из Лас-Вегаса знал, что в этот самый момент Арболино собирает свой инвентарь, по давней привычке проверяя его напоследок. Гилман был, конечно, прав. В тот момент, когда он, поставив машину на стоянке, вышел и захлопнул дверцу, в тринадцати милях от «Фан парлор» каскадер завершил контрольную проверку оружия и инструментов и застегнул второй чемодан.

В номере 407 отеля «Джефферсон» Уиллистон не отрывал взгляда от циферблата часов и ждал телефонного звонка. Звонок раздался в девять десять, и звонивший поблагодарил «мистера Уоррена» за отсылку «данных» точно в срок. Если кто-то и подслушивал их разговор, то могло показаться, что это звонит сотрудник Южной корпорации по изучению общественного мнения. На самом же деле голос в трубке принадлежал П. Т. Карстерсу, который докладывал о своем возвращении и готовности взять, как и было договорено, машину через девяносто минут.

В девять двадцать пять Карстерс вошел в вестибюль «Парадайз-хауса» и объявил, что вернулся из Дайтоны. Он взял у портье ключи от номера и отправился в бар пропустить стаканчик перно. Когда бармен по имени Гарри поздравил его с возвращением, охотник-миллионер, поблагодарив его, рассказал, что повидался со своим приятелем-гонщиком в Дайтоне и обсудил планы его участия в предстоящих гонках «Гран при», после чего заявил, что смертельно устал и мечтает залечь в постель.

— В одиночестве, — добавил он скорбно.

— Ну, не можете же вы поиметь их всех, мистер Карстерс, — посочувствовал ему Гарри Бут.

— Конечно, могу, молодой человек, — возразил второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов с притворным гневом, — да только у меня сейчас сил нет играть в эти игры. Доброй ночи, сэр.

В девять тридцать при Паркер Теренс Карстерс вошел в апартаменты «Брекенридж», а в десять тридцать девять бесшумно покинул номер, выскользнув через служебный выход. Четыре минуты спустя в номере 218 — небольшом однокомнатном номере в дальнем конце коридора на втором этаже — зазвонил телефон. Там личный шофер Пикелиса лежал в трусах на кровати и смотрел телевизор.

— Мистер Пикелис просит немедленно подать машину к «Фан парлор», — сказал кто-то.

— Сию минуту, — повиновался шофер и, не задавая лишних вопросов, положил трубку. Мистер Пикелис не поощрял любопытства, но ценил верность и преданность, так что шофер быстро оделся и поспешил в подземный гараж, где стоял сверкающий «кадиллак». Огромный лимузин выехал из гаража приблизительно через шестьдесят пять минут после того, как мистер Артур Уоррен въехал в ворота придорожного кинотеатра «Старлайт» на шоссе номер 121.

— Я еще успею к началу сеанса? — спросил водитель голубого «дарта».

Толстушка кассирша кивнула и, не переставая жевать резинку, улыбнулась.

— Наш последний сеанс начнется через две минуты. Первый фильм называется «Изнасилованные зомби», а затем гвоздь программы: «Буллит» со Стивом Мак Куином в главной роли, — равнодушно продекламировала она.

— Я слышал, что «Буллит» очень даже ничего! — бросил лазутчик, дожидаясь сдачи со своей пятидолларовой купюры.

— Высший класс, говорят… Три, четыре, пять. Спасибо.

Он въехал на территорию кинотеатра и поставил машину в заднем секторе. На огромной стоянке перед киноэкраном скопилось восемьдесят, если не сто автомобилей, отметил он про себя с удовлетворением. В основном зрителями были подростки, что тоже его устраивало. Они будут весь вечер, не глазея по сторонам, пыхтеть над своими проблемами, и его присутствие в «Старлайт», возможно, запомнит жующая жвачку кассирша. В десять ноль-ноль прожекторы погасили и начались «Изнасилованные зомби» сразу же после трех слайдов, рекламирующих местные придорожные мотели и магазины. Он в оторопении смотрел на экран: этот фильм был если не худшей кинолентой всех времен и народов, то, во всяком случае, главным претендентом на это звание. Только благодаря тому, что Уиллистон в 1943 году прошел полный курс искусства выживания на тренировочной базе УСО, а недавно стал свидетелем студенческих бесчинств в Колумбийском университете, он сумел безропотно досмотреть до конца «Изнасилованных зомби». Даже два эпизода с демонстрацией грудей двух полуголых туземок не спасли положения. Когда он догадался выключить звук, ему стало лучше, хотя и не намного.

В одиннадцать ноль пять безумный изобретатель был разрублен на куски собственными зомби, фильм кончился, а те из подростков, которые уже успели натянуть штаны, вышли из машин купить кока-колы, пиццу и техасские хот-доги. В одиннадцать двадцать пять прожекторы опять погасли, и на гигантском белом полотнище вспыхнули первые кадры «Буллита». В одиннадцать тридцать одну профессор Эндрю Уиллистон опасливо огляделся по сторонам и заключил, что никто в ближайших к нему автомобилях им не интересуется. Он припал к полу у заднего сиденья, нащупал там манекен, который они накануне стащили из универмага, и осторожно водрузил его на переднее сидение. После чего он тихонько приоткрыл хорошо смазанную маслом заднюю левую дверцу, выскользнул наружу и переместил манекен за руль. Стараясь не шуметь, он закрыл дверцу и снова осмотрелся по сторонам. Никто его не заметил. Низко пригибаясь к земле, Уиллистон шмыгнул в тень и проскочил между деревьями к задам автостоянки. Через две минуты он уже сидел рядом с Арболино в кабине фургона.

Первые пятьдесят ярдов они проехали малым ходом, а потом каскадер увеличил скорость до тридцати миль и включил фары. Через мгновение фургон выскочил на перекресток Оушен-роуд — теперь от «Фан парлор» их отделяли четыре и три восьмых мили. Они точно определили расстояние во время «генеральной репетиции» вчера вечером, когда изучали маршрут, движение транспорта на шоссе и замеряли время, необходимое для ухода.

— Мне бы надо рассказать тебе в двух словах про фильм — вдруг кто-то будет спрашивать, — сказал Уиллистон.

— Я видел «Буллит» в Калифорнии пару месяцев назад, Энди.

— Я говорю о первом — «Изнасилованные зомби». Барахло, полная или, точнее сказать, пустая чушь. Ну слушай, в чем там дело.

Арболино слушал и похохатывал.

— Похоже на те дешевые поделки, что у нас снимаются за десять дней, — сделал он вывод, дослушав рассказ Уиллистона до конца.

— Очень дешевая поделка. Я даже думаю, что и зомби-то были бэ-у. Представляешь: сиськи у туземок болтались, как у старух, — жаловался профессор. — Ну, вот мы и приехали. Здесь нам надо съехать на обочину и подождать. Вряд ли это займет у нас много времени, если только он не опоздает.

— Он не опоздает.

В миле от них огромный «кадиллак» мягко катил по асфальту, и водитель наслаждался лившейся из стереоколонок мелодией, тихо напевая вместе с Бобби Джентри ритмично-жалобную «Оду Билли-Джо». Перед последним куплетом этого хита 1968 года он вдруг резко перестал наслаждаться музыкой.

А все из-за холодного ствола пистолета, приставленного к его шее.

— Держи руки, обе руки, Том, на руле и не оглядывайся, — прошептал голос.

Он инстинктивно бросил взгляд в зеркало заднего вида и увидел, что сидящий позади него человек не имеет лица. В маске, догадался он.

Пистолет больно вонзился в кожу.

— Не делай этого, Том, или я тебя прикончу. Следи за дорогой.

— Ты офигел, парень, — предупредил шофер незнакомца. — Это же личный лимузин Джона Пикелиса. Ты, видать, совсем сбрендил, коли решил угнать эту машину.

— Я-то сбрендил, а ты все еще жив — пока… Здесь прямо… вон туда между тех двух деревьев… съезжай на обочину, остановись и три раза мигни фарами. Потом выруби свет. Ты меня понял, Том?

— Ага.

Сага о Билли-Джо кончилась, и теперь веселый диктор расхваливал достоинства пива «Миллер». В горле у Тома Во все пересохло, язык одеревенел — от страха, смущения, недоумения и гнева. Он был очень разъярен, но не слепо, поэтому он в точности выполнил все указания Карстерса.

— Хороший мальчик. А теперь смотри — без шуток, или я расплескаю твои мозги по ветровому стеклу… Медленно повернись направо… Нет, только голову! Так.

Позади водителя хлопнула дверца, и Во услышал, как из замка зажигания вынули ключ. Второй! Пистолет все еще был плотно прижат к нижней части его черепа — значит появился еще и второй. Несколько секунд спустя водитель услышал звук шагов и лязг открывшегося багажника. Второй человек — или их больше? — что-то загрузил в багажник, закрыл его и вернулся, чтобы снова вставить ключ в замок зажигания. Потом дверца за спиной водителя захлопнулась, открылась одна из задних дверей и захлопнулась. Машина чуть просела под увеличившимся весом, что указывало на появление еще одного или, может быть, двух новых пассажиров.

— Ну, поехали, Том, — прошептал голос.

— Куда, сэр?

Слово «сэр» он произнес с понятным раздражением.

— В «Фан парлор».

— Это еще зачем? — недовольно удивился водитель.

— Чтобы немного повеселиться, идиот! Ну, заводи!

Лимузин выехал на шоссе.

— Зажги фары, Том. И чтоб без глупостей. Нам сейчас недосуг разбираться с полицейскими, понял?

Водитель повиновался, и лимузин помчался по Оушен-роул, делая добрые сорок миль в час.

— Когда подъедем к воротам, помаши охраннику и улыбнись своей широкой добродушной улыбкой. Я скроюсь в тени, но твой затылок будет у меня на прицеле.

Ощущение холодной тяжести на затылке прошло, а потом водитель услышал, как металл лязгнул о металл.

— Это глушитель, Том, — объяснил шепотом его невидимый собеседник. — Я просто привинтил глушитель. Теперь я могу раскурочить тебе башку почти без шума, если ты вдруг вздумаешь учинить какую-нибудь глупость.

— Я не настолько глуп, — отрезал шофер Пикелиса.

Все происходило точно во сне. Другой пассажир или пассажиры не проронили ни звука. Их дисциплинированность только усилила страх водителя и подтвердила его подозрения, что он оказался в лапах хладнокровных профессионалов, которые и впрямь ухлопают его, если он начнет сопротивляться. По радио тем временем передавали одну из лучших записей Чета Аткинса в стиле «кантри», но даже знакомый шлягер не улучшил настроения Тома Во.

На заднем сиденье Уиллистон поглядел на фосфоресцирующий циферблат часов и отметил про себя, что сейчас Гилман возьмет свой обычный «десятиминутный перерыв». Он должен попросить «сменщика» присмотреть за рулеткой и отправиться в служебный туалет, чтобы потом установить взрыватель в виде карандаша в распределительную коробку системы охранной сигнализации, спрятанную позади картины на стене в коридоре рядом с кабинетом Деннисона. «Карандаш» должен произвести огромной температуры взрыв, который сожжет контакты и разомкнет цепь системы охранной сигнализации ровно в одиннадцать пятьдесят одну. А может, и в одиннадцать пятьдесят или в одиннадцать пятьдесят две, если часовой механизм взрывателя-«карандаша» не вполне точно выверен — нельзя, в самом деле, бездумно целиком полагаться на это.

Вот почему они и решили начать акцию в одиннадцать сорок девять.

— Вон и ворота, Том. Притормози и веди себя хорошо, — прошептал Карстерс.

Как и было запланировано, привратник пропустил лимузин Пикелиса беспрепятственно. Водитель, следуя отдававшимся шепотом инструкциям, направил автомобиль за «Фан парлор» — там была автостоянка персонала. Там-то его и оглушили умелым ударом по шее. Чтобы он оставался в бессознательном состоянии по крайней мере еще час, Уиллистон впрыснул ему небольшую дозу того же наркотика, который оказал столь благотворное воздействие на Лютера Хайетта. Участники операции «Молот» привалили тело шофера к рулевому колесу так, чтобы со стороны можно было принять его за спящего, после чего все три диверсанта отправились каждый по своему маршруту.

Уиллистон проник в заросли кустарника, чтобы подсунуть небольшой металлический цилиндр под кондиционер сторожки привратника, а Арболино отыскал главный телефонный кабель, соединявший казино с ближайшей магистральной телефонной линией. Ему пришлось изрядно попыхтеть, орудуя металлорежущими ножницами, но с пятой попытки он сумел перекусить кабель. Это произошло в одиннадцать сорок семь. А в двадцати ярдах от него Карстерс заряжал оружие, которое должно было помочь им расчистить себе дорогу при отходе. Руки не слушались. Он уже многие годы не имел дела с этой штукой — ни разу с того самого дня, когда они руководили атакой «маки» на колонну вермахтовских броневиков — за неделю до высадки сил союзников в Нормандии. Или это был их рейд в канун дня рождения фюрера?

Он положил оружие около радиопередатчика на пол под заднее сиденье лимузина и увидел возвращающихся Уиллистона и каскадера. Все трое сверили часы. Было почти одиннадцать сорок девять — время начала операции.

— В нашем распоряжении три минуты. Нам предстоит действовать, как настоящим громилам-гангстерам, — предупредил профессор.

— Машина вас будет ждать, сэр. Хотя мне бы надо было пойти туда вместе с вами, — сказал Карстерс.

Уиллистон покачал головой.

— Нам это не впервой. А ты лучший шофер и лучший снайпер на открытой местности, — напомнил он охотнику, — так что тебе самое место прикрывать нас тут, Пи-Ти.

Арболино и Уиллистон взяли инвентарь, который Карстерс достал из чемоданов.

— Лучше бы ты взял девятимиллиметровый «узи», чем «М-3», — проворчал Карстерс. — У «узи» более высокая скорострельность — шестьсот пятьдесят выстрелов в минуту, а не четыреста — и в магазине у него сорок патронов, а не тридцать.

— Мы же собираемся устроить простой налет, а не кровавую бойню, — заметил Арболино, — и «М-3» с глушителем производят меньше шума.

— Ну, пора, — скомандовал профессор.

Они двинулись к зданию.

— Merde[20], — тихо произнес Карстерс традиционное напутствие, которым пользовались секретные агенты сил союзников перед высадкой во Франции.

— Merde, — отозвался шепотом Уиллистон из темноты.

Оба налетчика добрались до служебного входа, и профессор аккуратно вставил добытый Гилманом ключ в замочную скважину. За дверью в брезентовом шезлонге сидел охранник — он курил и слушал музыку, доносившуюся из танцевального зала. Оркестр играл«Вверх, вверх и прочь» Джима Уэбба. Мелодия была заводная, приятная и такая родная: ведь она давно уже стала использоваться в рекламе авиакомпаний. Вдруг дверь служебного входа распахнулась, и изумленный охранник вытаращил глаза.

Двое.

Двое в черном, оба — в масках Деда Мороза.

Двое людей в черном и в масках, у обоих на плечах болтались армейские вещмешки и оба целились в него из автоматов. Оружие не совсем походило на обычные автоматы, но эта незначительная разница вряд ли способствовала бы уменьшению расходов на его похороны.

Охранник замер.

— Одно легкое движение, приятель, и ты покойник, — прошептал один из гостей.

— Весь в красненьких кляксочках, — добавил второй.

Охраннику прекрасно было известно, что именно таким и бывает эффект стрельбы из автомата калибра 0,45 с близкого расстояния: его отделяло от стволов каких-то пять ярдов. В отличие от Карстерса, он не знал, что автомат «М-3» весит 8,15 фунта и имеет в длину (с прикладом) 29,8 дюйма, а начальная скорость пули составляет 920 футов в секунду. Но ему было наплевать на такие тонкости, он лишь знал тот несомненный факт, что кусочки свинца с такого близкого расстояния могли в буквальном смысле его расчленить.

— Что вам надо? — проквакал перепуганный прихвостень Пикелиса.

— Телефон-автомат, кретин! — ответил Уиллистон.

Он стремительно шагнул вперед, размахнулся автоматом и коротким ударом повалил охранника на пол. Арболино выхватил из своего вещмешка баллон с «мейсом» и щедро опрыскал нервнопаралитиком лицо поверженного стража.

Уиллистон посмотрел на часы.

Одиннадцать пятьдесят одна. Они опаздывают, но не фатально.

В ту же секунду взрыватель в коробке охранной сигнализации воспламенился и вырубил все контакты. Из потайной распределительной коробки заструился тонкой струйкой дымок, хотя внутри коробки температура достигла почти тысячи градусов[21].

Вторгшиеся боевики тихо стали красться по коридору, нашли проем в стене, о котором им говорил Гилман, и осторожно заглянули в узкую щель между пологами бархатных драпировок. Они смотрели в игорный зал, где дюжина мужчин и женщин беспечно и наивно ловили свою «удачу». Гилман обменивался прибаутками с блондинкой-певицей, которая наблюдала за игрой в рулетку и попивала виски со льдом, а франтоватый Вилли Деннисон стоял у стола для игры в кости, где семь или восемь взрослых мужчин были полностью поглощены пируэтами и кульбитами костяных кубиков с точками. Один из них, прежде чем метнуть кубики, похлопал по заду свою рыжеволосую спутницу, словно пухлые формы этой девочки по вызову могли оказать некое магическое влияние на предстоящий бросок.

Самый обычный вечер в среду в «Фан парлор».

— Четыре… три… два… один… пошли! — нараспев скандировал профессор Колумбийского университета Эндрю Уиллистон.

Налетчики ворвались в зал. Арболино навел на посетителей свой скорострельный ствол, прикрывая входную дверь в зал, за которой находилось по крайней мере двое охранников. Мгновение спустя он описал стволом крутую арку в воздухе и прицелился в вооруженного человека у будки кассира. Уиллистон повернулся на каблуках и направил свой автомат на другого охранника, стоявшего у дверей кабинета менеджера. Некоторое время они оставались незамеченными. Но вот один из играющих оторвал взгляд от покерной колоды, взглянул на них и оторопел.

Пышнотелая женщина в шелковом брючном костюме, ничуть не улучшавшем ее фигуру, взвизгнула.

Короткий, но довольно пронзительный женский визг.

И тишина.

— Всем стоять, — громогласно приказал Арболино. — Вы двое — ты около кассира и ты у задней двери, — руки за голову! Ну — а не то из обоих сделаю фарш!

Один из охранников заколебался, и Уиллистон всадил одну за другой четыре пули в стену в полуфуте от его головы.

— Следующей очередью он тебя прошьет насквозь, — предупредил каскадер.

И тогда оба охранника повиновались.

— А теперь вы оба ложитесь на пол лицом вниз! Вон там в середине зала, чтобы мы вас видели, — приказал он.

Они повиновались.

— Чем вы тут, черт побери, занимаетесь? — прошипел Деннисон.

— Хи-хи-хи! В этом году Рождество наступило чуть раньше обычного, папа! — ответил Арболино.

Они условились, что во время налета говорить будет один Арболино, потому что голос Уиллистона после всех его интервью некоторым горожанам был знаком.

— Только сейчас Дедушка Мороз уносит, а не приносит подарки! — продолжал Арболино. — Леди и джентльмены, прошу вас, вам не надо волноваться, нам не нужны ваши жемчуга и кошельки. Только деньжата казино, только деньжата банка, только деньжата Малыша Джонни Пикелиса.

Деннисон осторожно пятился назад, и Уиллистон догадался, что менеджер казино собирается нажать на кнопку тревоги, спрятанную в ножке стола для игры в кости. Ну и пусть его. Под маской он улыбнулся при мысли, что система сигнализации все равно уже нейтрализована.

— Бери деньги! — прошептал он.

Арболино быстро приблизился к будке кассира, сунул за прутья решетки ствол своего «М-3» и ткнул им кассиру под ребра.

— Только бумажки от «двадцатки» и больше, да побыстрее, — скомандовал каскадер, подставляя свой вещмешок.

Кассир нервно заерзал на стуле.

— Или ты кладешь деньги в этот мешок, или тебя вынесут отсюда в другом мешке, — пообещал Арболино.

Угроза подействовала, и через тридцать секунд армейский вещмешок распух от многих — может, семидесяти или восьмидесяти — тысяч долларов наличными.

— Пора сваливать, — произнес каскадер. — Наши пристяжные уже в нетерпении бьют копытами, — объяснил он онемевшим посетителям «Фан парлор», — поэтому нам придется вас покинуть. Если в течение ближайших трех минут никто из вас не пустится за нами вдогонку, никто и не пострадает… Пошли!

Арболино попятился к проему в стене, сквозь который они сюда попали. Уиллистон проделал такой же маневр, вращая глазами и стволом автомата, точно антенной радара. Все шло пока замечательно, просто замечательно.

— Деннисо-он! — прошептал откуда-то слева хриплый голос.

В точности как его учили много лет назад, Уиллистон направил свой автомат и одновременно выпустил очередь по своей мишени. Менеджер казино неизвестно откуда выудил автоматический пистолет 0,32 калибра и поспешно поднимал его. Короткая очередь из «М-3» прошила ему правую руку и плечо, оставив три дырочки в смокинге. Деннисона отбросило на игорный стол, точно в него попала бейсбольная бита. Менеджер казино рухнул на стол, испещряя зеленое сукно красновато-коричневыми каплями, выплеснувшимися из его ран.

— В следующий раз, Вилли, я снесу тебе башку! — прошептал стрелок, некогда известный под именем Мария Антуанетта.

— Ах ты, гад… ах ты, гад, — простонал менеджер казино.

Уиллистон дважды обвел автоматом зал, но никто не шелохнулся.

— Оставайтесь на своих местах, леди и джентльмены. Это же не ваши деньги, и разборка вас не касается, — объяснил Арболино присутствующим. — Вилли, передай наш горячий привет Пикелису.

Деннисон снова выругался. Боль была невыносима.

Внезапно они исчезли. Они помчались по коридору, остановившись лишь на мгновение, чтобы бросить две гранаты со слезоточивым газом, наполнившим узкое пространство за ними густыми клубами удушливого дыма. У выхода они сорвали маски и выбежали в ночь. Карстерс ждал их в «кадиллаке», держа в высунутой из окна руке намагниченный металлический ящик. Уиллистон прикрыл дверь служебного входа своим автоматом, а каскадер затолкал вещмешок с деньгами в металлический ящик, закрыл его и рванул к машине Гилмана, стоявшей среди тридцати автомобилей сотрудников казино. Арболино припал к земле, приложил намагниченный ящик ко дну машины между передними и задними колесами и бросился обратно к «кадиллаку».

— Поехали, поехали, черт побери, — торопил их второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов.

Они открыли переднюю правую дверцу, выволокли из машины недвижного водителя и бросили на асфальт. Когда Арболино и Уиллистон запрыгнули на заднее сиденье и захлопнули дверцу, Карстерс нажал на акселератор. Профессор запустил руку под сиденье, нащупал пенал дистанционного управления и положил небольшой радиопередатчик себе на колени. ДУ должно сработать — иначе им никогда не вырваться за ворота.

Он нажал на кнопку и при свете луны стал всматриваться в окно сторожки у ворот — от сторожки их отделяло ярдов сто двадцать. Через мгновение из оставленного под кондиционером металлического цилиндра пошел тошнотворный желтый газ, который через вентиляционные трубки стал поступать в сторожку. Газ должен оказать одурманивающее воздействие на охранника. Теперь пришел черед Арболино одолеть тяжелые железные ворота.

Ворота перегораживали им путь к отступлению. До ворот оставалось сто ярдов.

— Готов, Тони? — спросил Карстерс через плечо.

— Готов… стой.

Миллионер остановил машину. Арболино поднял тяжелое оружие, тщательно прицелился и выстрелил. Вспыхнув ярким шлейфом пламени, «базука» разорвала ночь, попала в ворота и снесла их с петель.

— Па-атрясающе! — воскликнул Карстерс. Это была его идея — применить противотанковую ракету в качестве отмычки.

«Кадиллак» с ревом выехал из растерзанных ворот со скоростью пятьдесят миль в час, сделал крутой поворот и минуты две со свистом мчался по виражу на Оушен-роуд, после чего богатый любитель гоночных автомобилей сбавил скорость до разумных сорока миль.

— Через одну минуту и пятьдесят пять секунд мы будем у автофургона — можете проверить по часам, — предложил он. — Его напарники на заднем сиденье тем временем снимали с себя черные куртки и, скатав их, запихивали вместе с автоматами в чемодан, куда отправились также маски и прибор дистанционного управления. Уиллистон надел голубой в белую полоску пиджак и серый галстук, а Арболино стащил с себя серую рубаху, под которой оказалась желто-зеленая футболка.

— Минута пятьдесят три, на две секунды опережаем график, — похвастался Карстерс, съехав с шоссе и выключив фары. Он выскочил из «кадиллака», поднял капот и вставил в двигатель другой взрыватель-«карандаш», после чего захлопнул капот. Потом он стянул перчатки, которые надел, чтобы не оставлять отпечатков пальцев, и вздохнул. Арболино и Уиллистон забросили оба чемодана в грузовой отсек автофургона.

— Все чудненько прошло, что скажете? — спросил Карстерс.

— Я тебе скажу, что я обо всем этом думаю, когда Тони сядет за руль.

Уиллистон и Карстерс скрылись в фургоне, и каскадер, не теряя времени, вырулил на шоссе. Через три с половиной минуты он затормозил и постучал по панели, разделяющей кабину и грузовой отсек. Уиллистон выпрыгнул из фургона и пустился наутек в придорожные заросли. Через мгновение фургон уже бежал дальше по шоссе к Парадайз-сити. Арболино выпустил Карстерса неподалеку от переулка, ведущего к гаражу «Парадайз-хауса», и миллионер вернулся в свои апартаменты через служебный ход с лестницы. После этого Арболино предстояло вернуться на «базу» — в кемпинг на шоссе номер 121. Маловероятно, что он наткнется на полицейский патруль, ибо, во-первых, они вырубили телефонную линию казино, а во-вторых, кемпинг «Кроуденз кэрэвэн» находится слишком далеко от «Фан парлор» — на дальнем подъезде к Парадайз-сити.

Уиллистон стоял, скрываясь за придорожными деревьями.

Он сразу узнал эпизод на экране: оставалось еще по крайней мере минут двадцать до конца «Буллита». Низко пригибаясь к земле, он поспешил к своему автомобилю, и проскользнув внутрь, отбросил манекен на пол. Потом он откинулся на спинку сиденья и вперился в экран, точно завороженный происходящими там событиями. Все прошло очень удачно, необычайно удачно. План Гилмана сработал. Вот только чуть было с Деннисоном не вышел прокол… Слава Богу, его спасло произнесенное кем-то шепотом предупреждение. Он попытался вспомнить, кто в тот момент стоял рядом с ним, кто мог предупредить его об опасности.

Он все еще раз размышлял над этим, когда на экране появились титры, и он выехал с территории кинотеатра вслед за вереницей других машин. Направив свой голубой «дарт» на шоссе, он в зеркале заднего вида увидел далекую вспышку пламени. Это взорвался второй «карандаш»: теперь «кадиллак» Пикелиса — со всеми уликами и отпечатками пальцев — сгорел дотла. Он услышал вой сирены двух полицейских машин — и через некоторое время они промчались по направлению к «Фан парлор». Полиция не обратила внимания на поток машин, тянущийся от придорожного кинотеатра «Старлайт», полагая, что ни одна из этих машин не может быть как-то связана с налетом на казино. Да, все пока шло по плану. Человек из Лас-Вегаса, который сыграл ключевую роль в разработке операции, и на этот раз не ошибся.

Уиллистон ехал в потоке машин, послушно придерживаясь той же скорости, что и прочие слушатели спецкурса по сексу и насилию, преподанного им в кинотеатре «Старлайт». Если смотреть на вещи шире, то здесь сегодня был самый обычный вечер. Толстая девица по имени Беверли вступила в интимную связь с тремя подростками на заднем сиденье зеленого «форда», что было для Беверли делом привычным, а сестры Арден «духарились» с парнями, блиставшими на футбольном поле, играя за школьную команду Джефферсоновской средней школы. И в этом тоже не было ничего необычайного, ибо всем в городе было известно, как обе сестры любят «подухариться» с этими двумя парнями. Кассирша кинотеатра в своей ежедневной сводке отметит, что количество проданных билетов соответствует обычной норме среды, а продажа пиццы и хот-догов также не сильно отклонилась от средней нормы.

На дорожной развязке при въезде в город поток машин расщепился по разным направлениям, и Уиллистон теперь мог немного прибавить скорость. Мимо проехали еще две полицейские машины, и в тот же момент вдали раздался мощный раскат грома, известивший профессора о том, что бензобак «кадиллака» взлетел на воздух. Да, с удовлетворением подумал бывший боевик У СО, теперь от лимузина остались рожки да ножки, что еще больше усугубляет унижение, уготованное ими Пикелису. Теперь-то он уж поймет, что они здесь, что их несколько человек и что они готовы вступить с ним в бой. Около городской черты профессор стал оглядываться по сторонам в поисках подходящего места, куда бы можно было выбросить манекен. Он доехал до Ланден-бульвара, где заметил пару мусорных контейнеров на тротуаре. Он остановил машину и бросил манекен в пустой бак.

— Прошлись по злачным местам? — пошутил болезненно бледный портье, когда через десять минут Уиллистон вошел в вестибюль отеля «Джефферсон».

— Ах, если бы!

— Если вам нужна маленькая певчая птичка… — предложил портье.

Уиллистон, зевнув, покачал головой.

— Как-нибудь в другой раз. А сейчас мне надо отоспаться после двух крутых фильмов в вашем придорожном кинотеатре.

— Я слыхал, «Буллит» — потрясный фильм, — заметил портье.

— Это верно, но другой, «Изнасилованные зомби», порядочная чушь!

— «Изнасилованные зомби», — усмехнулся лысеющий портье. — Ну надо же: «Изнасилованные зомби»! Звучит заманчиво!

Диверсант устало передернул плечами и поднялся на лифте к себе на четвертый этаж. Чуть позже — уже раздевшись, вымывшись и послушав радио — он понял, что уже два тринадцать, и Арболино, должно быть, выйдет на связь через полминуты. Он настроил радиоприемник на нужную волну и стал ждать.

— Пожалуйста, повтори, Чарли. Пожалуйста, повтори сообщение, Чарли, — услышал он голос Арболино.

Ключевым словом было «Чарли». Значит, все в порядке. Каскадер добросил Карстерса до места и без приключений вернулся в кемпинг. Это все замечательно, но Уиллистона все еще заботил вопрос, кто же был тот неизвестный помощник, который спас ему жизнь в «Фан парлор». Кто же захотел — осмелился — помочь недругам жестокого Джона Пикелиса? Он выключил радио, лег в кровать и закрыл глаза. В десятый раз он мысленно представил себе лица людей, которые стояли около него в тот момент, когда Деннисон вытащил пистолет.

И вдруг он вспомнил и сразу догадался, кто бы это мог быть.

Да, теперь он узнал и голос.

Этот голос принадлежал эффектной горластой блондинке — солистке оркестра.

Джуди… Джуди как ее… Джуди Эллис.

Да, это была Джуди Эллис.

Но почему Джуди Эллис это сделала? Что заставило ее так рисковать ради вооруженных грабителей?

Все это было необъяснимо — если только для Джуди Эллис они не были незнакомыми грабителями. Эта догадка привела Уиллистона в еще большее замешательство, ибо он не помнил, чтобы когда-либо встречал ее или слышал ее имя раньше. Надо спросить у остальных, а потом уж решать, что с ней делать.

На нее нельзя просто махнуть рукой — ведь если она их знает, она представляет опасность.

Это, во всяком случае, уж точно.

Кто она, на кого она работает — эти вопросы оставались тревожной тайной, которая мучила профессора Эндрю Уиллистона до тех пор, пока его наконец не одолел сон.

22

— Я понимаю, что в рабочие дни плата за междугородный выше, чем по выходным, но мне показалось, дело не терпит до воскресенья, Бад, — говорил человек, звонивший каждую неделю в Атланту. — В конце концов, я же плачу, а не ты… Нет-нет, я звоню вовсе не потому, что мне тут одиноко или потому что я скучаю по моей лапочке. Я звоню рассказать, что у нас вчера произошло. Говоря коротко и даже с афористическим изяществом, старый сквалыга подавился… Это старая шутка, Бад. Но, если ты ее не знаешь, я не буду тебе сейчас ее рассказывать — это мне обойдется слишком дорого. Я же не штампую эти четвертаки, сам понимаешь.

Он выглянул из телефонной будки на желтый «мустанг», едва не плавящийся под лучами утреннего солнца.

— Бад, люди, о которых я тебе писал, оказывается, такие энергичные и такие затейники — у них армейские автоматы! — продолжал он. — И зажигательные мины. Нет, я тебе лапшу не вешаю. Я не кручу тебе мозги и не шуткую, идиот ты несчастный! Бад, тут все слишком круто, чтобы изъясняться с тобой на этом дурацком сюсюкающем жаргоне. Все это уже похоже на настоящую войну в чикагском духе, и если ты слишком юн, чтобы помнить, что это такое, вспомни о вендетте между Галло и Профаччи пару лет назад… Да, в Бруклине. Слушай, вчера вечером эти ковбои ворвались в «Фан парлор» с автоматами и целым арсеналом офигительных «железок». Гранаты со слезоточивым газом — и все в таком духе. Я тут слышал, что у них на автоматах были глушители — представляешь! Даже у нас нет автоматов с глушителями!

Было еще только без десяти десять утра, но солнце уже палило нещадно, и, потея в телефонной будке, он то и дело отирал пот со лба.

— Это очень крупная рыба, Бад, — продолжал он, — а у Пикелиса тоже организация дай Боже! И мне очень не улыбается перспектива быть взятым за задницу в самый разгар событий — да еще когда я тут один… Конечно, я боюсь! Я же не Джон Уэйн, и не Ричард Бартон, и не Жан-Поль Бельмондо! И к тому же я еще не видел окончательного варианта сценария. Все, что мне известно, это то, что меня, может быть, «уложат» в следующем эпизоде, а я еще слишком молод, чтобы умирать… Спокойствие? Тебе-то легко убеждать меня сохранять спокойствие, ты же сидишь в паре сотен миль от этого пекла. Может, и нет. Может, у этих пришлых ребят есть радиоуправляемые ракеты, откуда я знаю? Меня теперь уже это не удивит… Нет, правда. Все, что они делают, меня очень удивляет — и пугает… Терпеть не могу сюрпризов… Нет, я не знаю, сколько их, но я-то один, и шансы у меня хреновые. Мне было бы спокойнее, если бы рядом оказались девять членов нашей семьи — с пушками, мортирами и гаубицами. Четырнадцать — это было бы еще приятнее — и поддержка с воздуха… ага, расскажи это боссу. Скажи ему, что мне нужно подкрепление… Послушай, Бад, проблема вовсе не в этом! С этим у меня все в порядке. Снять девку здесь совсем не проблема. Я пользуюсь успехом, я нравлюсь, и к тому же мне известно по меньшей мере семь веселых домов в городе.

Он помолчал и снова поглядел на стоящий рядом с будкой желтый «мустанг». Кожа сиденья, верно, перегрелась и потрескается.

— Нет, трупов пока нет, но это дело ближайших дней, — предупредил он. — Бад, эти ребята собираются разгрохать всю организацию Пикелиса, и он не сможет им… А ты лучше поверь! Слушай, пришли-ка сюда еще подмоги, или я буду очень сильно плакать. Повторяю по буквам. П-о-д-м-о-г-а — все заглавными буквами, с восклицательным знаком в конце… Очч-чень смешно, ты хочешь разбить мне сердце… Слушай, ты, Чарли Чаплин, ты бы не стал так гнусно шутить, окажись ты тут один…

В этот момент разговор прервали.

— Доплатите семьдесят пять центов, пожалуйста, — проворковала телефонистка.

— Я еще позвоню в воскресенье, если останусь жив, — пообещал человек в телефонной будке и повесил трубку.

Он вышел на улицу и услышал, как церковные куранты пробили десять.

А в восьми милях от телефонной будки в самом центре Парадайз-сити секретарь суда Арнольд Тиббет нараспев объявил:

— Внимание! Высокий суд округа Джефферсон открывает свое заседание. Председательствующий — его честь судья Ральф М. Гиллис. Прошу встать!

— Суд идет! — предсказал Келлехер.

В огромный зал судебных заседаний набилась толпа официальных лиц, полицейских, репортеров и зевак, пришедших на сенсационный процесс. Если верить городским сплетням, процесс обещал быть гнуснее шведской порнухи. Никто из ста шестидесяти присутствующих не обратил особого внимания на трех белых мужчин, сидящих рядом с преподобным Эзрой Снеллом в восьмом ряду. Судья Гиллис, с тройным подбородком и торжественным взглядом, в бифокальных очках в золотой оправе и в развевающейся мантии, показался в зале и прошествовал к своему креслу с высокой спинкой, и весь зал стоя почтительно его приветствовал.

По залу прошелестел ропот — зрители предвкушали занятное зрелище.

Судья Гиллис махнул рукой секретарю, и тот по привычке зычно потребовал «тишины в зале».

Гиллис кивнул и взглянул на стол обвинителя, за которым восседал окружной прокурор округа Джефферсон Рис Эверетт — очень импозантно выглядящий в своем новом сером костюме, — в окружении двух короткостриженных ассистентов. Судья с первого взгляда понял, что «старик Рис» уже под парами и готов ринуться в бой, исполненный клокочущей энергии и риторического дара, всегда посещавшего его перед всякой возможностью заявить о себе в прессе и в людской молве.

Гиллис вряд ли мог его осуждать за это, он ведь и сам был окружным прокурором перед тем, как восемь с половиной лет назад был удостоен чести занять судейское кресло. Судья откинулся на спинку, обвел взглядом зал суда и моргнул, приметив около Снелла белого мужчину.

О Боже.

О Боже, Боже, Боже!

Да, это точно он собственной персоной. Судья Гиллис сразу узнал длинные седоватые локоны, знаменитую крупной лепки голову, которую неоднократно видел на телеэкране в передачах новостей.

Это был он, и ясное дело, он приехал сюда не просто поглазеть. Он бы не стал приезжать просто так. Это был тигр, жестоко и кровожадно растерзавший не один десяток прокуроров, попавшихся у него на пути и пожранных им с аппетитом. Это был людоед, этот адвокат. Ну, это будет тот еще процесс! И на какое-то мгновение судья захотел было даже подозвать к себе «старика Риса» и упредить его. Нет, «старик Рис» уже вон как копытом бьет — и Гиллис решил дать тому возможность самому все испытать на собственной шкуре. Это будет мучительный урок, подумал Гиллис, но должен же «старик Рис» когда-нибудь столкнуться с реалиями настоящей жизни после всех долгих лет сладкого житья-бытья в оранжерейной атмосфере исправно функционирующей империи Пикелиса. Пусть «старик Рис» набьет себе наконец шишек — может, он немного и повзрослеет, злорадно решил судья.

Эверетт, мэр, Мартон и лично Джон Пикелис не ведали, какой их ожидает сюрприз. Судья Гиллис приложит все старания, чтобы вести процесс в нужном русле, как они от него и ожидали, но трезво мыслящий человек в судейском кресле понимал, что с его участием в деле этот процесс может растянуться на многие недели, а если — нет, когда этот негр будет осужден, он подаст апелляцию в Верховный суд Соединенных Штатов. Такая перспектива его даже возбуждала: ни одно из дел, рассматривавшихся судьей Ральфом Гиллисом, никогда не передавалось на рассмотрение Верховного суда страны. Верховный суд Соединенных Штатов — это что-то! Говорят, он не проиграл в Верховном суде ни одной своей апелляции по делам об убийстве — потрясающий послужной список!

О Боже, Боже, Боже…

Судья Гиллис едва ли не мурлыкал, с трудом подавляя заигравшую у него на губах улыбку.

Он кивнул секретарю суда.

— Народ против Клейтона, — пропел секретарь.

— Прошу, введите подсудимого, — резко приказал судья. — Мы же не можем начинать процесс без подсудимого.

Секретарь дал знак охраннику у боковой двери, и через десять секунд четыре полицейских препроводили Сэма Клейтона в зал. Новая волна ропота прокатилась по залу, рука судьи снова взметнулась вверх, и раздалась новая просьба сохранять тишину.

— Мистер Клейтон, — начал судья. Кое-кого в зале удивили эти слова, ибо к чернокожим жителям округа Джефферсон обыкновенно обращались просто по имени. Никто не догадывался, что судья Гиллис просто старается строго соблюдать букву процедуры, чтобы стенограмма процесса, когда она ляжет на стол Верховным судьям Соединенных Штатов, была бы без сучка и без задоринки. — Мистер Клейтон, представляет ли ваши интересы на настоящем процессе адвокат? — спросил смиренно Гиллис. — Я что-то не вижу никого за столом адвоката защиты. Если у вас нет своего адвоката, то в соответствии с федеральными законами и законами штата, я обязан назначить вам адвоката.

Окружной прокурор благосклонно все это выслушал. Все было заранее обговорено. Судья назначит Нортона Вудхауса, а Вудхаус знал, что от него требуется.

— Если высокий суд позволит… — произнес кто-то из зала.

«Так, началось», — подумал Гиллис и сказал:

— Да?

Несколько человек — в том числе и подсудимый — повернулись на голос незнакомца. Это был хорошо одетый импозантный седеющий мужчина, с большой головой и зычным голосом.

— Позвольте мне подойти к судейскому столу, ваша честь! — попросил он.

— Это имеет отношение к вопросу об адвокате подсудимого? Если да, то можете, — сурово заявил судья. — Если нет, то прошу вас сесть. Я не могу позволить отвлекать суд по пустякам и не позволю превращать его в балаган.

Эверетт просиял. Уж можно положиться на старого доброго Гиллиса — он не допустит превращения суда в балаган. Окружной прокурор не заметил, каким взглядом смотрел Клейтон на чернокожего священника, сидевшего рядом с незнакомцем, и как преподобный Снелл многозначительно кивнул подсудимому. Северянин — ибо его выговор выдавал в нем приезжего с Севера — зашагал по проходу и остановился в десяти футах перед подиумом.

— Я вас слушаю! — сказал Гиллис.

— Суду нет необходимости назначать адвоката для подсудимого, ваша честь, — сказал незнакомец. — Я являюсь адвокатом мистера Клейтона.

Рис Эверетт нахмурился, услышав эту неожиданную новость, а Шелби Салмон — корреспондент местной телестанции, освещающий процесс, — дважды сглотнул слюну, узнав самозванного адвоката.

— Имеете ли вы адвокатскую лицензию, позволяющую вам практиковать в нашем штате? — спросил судья с видом невинного младенца.

— Да, ваша честь. Я член коллегии адвокатов Нью-Йорка и ряда других штатов и — в порядке обмена и в силу соответствующего постановления Верховного суда этого штата — имею право практиковать здесь.

— Позвольте узнать ваше имя, адвокат?

О Боже, Боже, у «старика Риса» сейчас будет удар.

— Мое имя Джошуа Дэвид Дэвидсон, — ответил он голосом, который прозвучал в тишине зала, как звук боевой трубы.

Эти слова произвели эффект разорвавшейся бомбы.

Тихая истерика — беззвучная, но ясно осязаемая — овладела присутствующими в зале суда. Репортеры перешептывались, зрители вскочили на ноги, чтобы взглянуть на знаменитого адвоката по уголовным делам, а у окружного прокурора округа Джефферсон на физиономии возникло выражение полного недоумения, словно он не знал — то ли ему плакать, то ли наложить в штаны. Джошуа Дэвид Дэвидсон — какого черта ему здесь надо?

— Прошу сохранять тишину или я попрошу очистить зал! — пригрозил судья, тайком вкушая зрелище ужаса и страдания на лице «старика Риса».

— Ваша честь, — выпалил наконец Эверетт, вскочив на ноги. — Ваша честь, мистер Дэвидсон весьма известный, опытный и дорогой адвокат. Я бы хотел знать, по какой причине он участвует в этом деле. Я бы хотел знать, кого он представляет — какую-то группу агитаторов?

— Я представляю Сэмюэля Рузвельта Клейтона, сэр.

Судья обратился к подсудимому.

— Этот человек ваш адвокат? — спросил Гиллис.

— Да, ваша честь.

Эверетт снова побледнел.

— При тех баснословных гонорарах, которые берет этот нью-йоркский адвокат, — съехидничал он, — я не могу поверить, что подсудимый в состоянии был нанять его! Что, этот мальчишка…

— Если высокий суд позволит, я буду настаивать, чтобы суд попросил окружного прокурора не отзываться о моем клиенте в столь презрительной, уничижительной и нетерпимой манере, — быстро отпарировал Дэвидсон. — Мистеру Клейтону двадцать восемь лет, он три года верой и правдой прослужил в вооруженных силах Соединенных Штатов. Он не мальчишка. Он взрослый мужчина, пользующийся всей полнотой прав, уважением и достоинством, которые наше законодательство — как федеральное, так и местное — гарантирует совершеннолетним гражданам страны.

Гиллис глубокомысленно кивнул. Дэвидсон разобьет «старика Риса» в пух и прах еще задолго до конца этой баталии. От Эверетта только перья полетят. Из него потом даже хорошей котлеты не получится.

— Прошу суд обратить на это внимание обвинителя, — невозмутимо настаивал Дэвидсон.

— Ваш клиент обладает всей полнотой законных прав, мистер Эверетт, — заявил Гиллис. — Прошу вас считать, что это официальное заявление суда.

— Но есть еще один вопрос, который, мне кажется, сейчас должен быть прояснен — прежде чем мы приступим к длительному и трудоемкому процессу отбора присяжных, ваша честь, — продолжал знаменитый адвокат по уголовным делам. — Я был бы весьма благодарен, если бы вы официально попросили окружного прокурора не делать более никаких замечаний относительно того факта, что я не являюсь местным жителем или что мои гонорары составляют значительные суммы. Мне представляется, что оба замечания при возможном пересмотре дела апелляционными инстанциями могут быть восприняты как проявление предубеждения обвинителя.

Дэвидсон открыл все свои карты.

Он собирался придираться к каждому пункту, каждому слову, каждой технической мелочи и явно был готов сражаться до самого конца. Ему нечего было предложить «старику Рису» — ничего, кроме обострения язвы желудка и бессонницы.

— Мистер Дэвидсон, будьте добры, подойдите поближе, — попросил судья.

— Конечно, ваша честь.

— Я обратил внимание — с каковым расчетом, полагаю, это и было сделано — на вашу реплику относительно длительного и трудоемкого отбора присяжных, — сухо заметил судья. Дэвидсон улыбнулся. — И ваша реплика о «возможном пересмотре дела апелляционными инстанциями» также не осталась мной незамеченной. Но, как предупредил меня наш уважаемый прокурор, этот процесс обещает быть несложным и недолгим, ибо подсудимый признал свою вину, так что процесс может продлиться не более нескольких дней. Через неделю я планирую отправиться в отпуск. Я бы только приветствовал, если бы вы с пониманием отнеслись к такой перспективе.

— Не вижу причин, почему бы ваш отпуск не смог состояться, ваша честь, — ответил Дэвидсон с изысканнейшим тактом. — В конце концов, этот процесс вряд ли продлится неделю, однако и начнется он никак не раньше. Я собираюсь попросить вас отложить слушание дела на месяц, чтобы дать мне достаточное время для подготовки защиты.

— А если я откажу вам?

— Ваша честь, я не сомневаюсь, что такой мудрый и многоопытный судья, как вы, безусловно понимает, в каком духе выскажется апелляционный суд по поводу того, что вновь назначенного адвоката вынуждают сократить время на подготовку к слушаниям дела, за которое полагается, вероятно, смертная казнь. Апелляционный суд уже по одной этой причине отменит ваше решение.

Что правда, то правда, и Гиллис это прекрасно понимал, и Дэвидсон знал, что Гиллис это понимает.

— Готов поспорить, что у вас еще есть просьбы к суду, — предположил судья.

Дэвидсон усмехнулся.

— Очень рад, что моя оценка вашей мудрости, ваша честь, оказалась верной. Да, у меня есть еще несколько просьб — целый набор. Я собираюсь сослаться на прецедент «дела Миранды»[22], как только процесс начнется, — но это только для затравочки.

Человек в черной мантии кивнул.

— Вы играете в покер, мистер Дэвидсон?

— Да, я обожаю противоборство конкурирующих стратегий, ваша честь.

Судья видел, что Эверетта их частная беседа уже начинает нервировать, и жестом попросил Дэвидсона отойти на шаг назад.

— В соответствии с просьбой защитника подсудимого, — провозгласил Гиллис, — я обращаюсь к прокурору округа с настоятельной просьбой избегать по возможности всяких личных комментариев относительно местожительства мистера Дэвидсона, его происхождения и экономического положения. Если мы сконцентрируем наше внимание не на Джошуа Дэвиде Дэвидсоне, а на Сэме Клейтоне, наш процесс будет развиваться более спешно и более споро.

Обвинитель сделал неопределенный жест в знак согласия.

— Ну, а теперь мы можем начать отбор присяжных? — нетерпеливо спросил он.

— Вы готовы, мистер Дэвидсон?

— Нет, ваша честь. Я только что получил это в высшей степени сложное и непростое дело, которое предполагает, возможно, вынесение смертного приговора, и безусловно мне потребуется достаточное время для подготовки.

— И какой же период времени представляется достаточным досточтимому адвокату защиты? — с вызовом спросил Эверетт.

Дэвидсон почесал подбородок как бы в раздумье.

— Насколько мне известно, по существующим правовым нормам и с точки зрения здравого смысла, я могу просить отсрочки на два месяца, — начал он.

— Два месяца?

О Боже, «старик Рис» уже брызжет слюной от гнева.

— Два месяца — да это же просто смешно! — взорвался прокурор.

— Но я не буду просить два месяца, ваша честь, — спокойно продолжал Дэвидсон. — Мне представляется, что и одного месяца будет вполне достаточно, поэтому я прошу дать месяц отсрочки.

— Вы позволите мне подойти к судейскому столу, ваша честь? — потребовал Эверетт.

— Конечно.

Обвинитель вышел из-за своего стола.

— Ральф, — тихим мрачным голосом заговорил он, — нам надо что-то предпринять, пока это дело полностью не вышло из-под контроля.

Но все и так вышло из-под контроля, и если «старик Рис» не полный идиот, он бы мог это понять.

— Ральф, это же должен был быть простой и быстрый процесс. Так нам говорили. Ты же знаешь, они очень рассердятся, если все пойдет не так, как надо, и кому-то придется за это расплачиваться.

«Расплачиваться придется Эверетту, а не мне», — подумал судья.

Оставалось два месяца до окончания его срока, после чего он собирался выйти на пенсию.

— Есть какие-нибудь соображения, Рис? Я готов сделать все, что в моих силах. Ты же знаешь, я не потерплю никакого балагана в суде, и я, конечно же, с удовольствием прислушаюсь к любому предложению, как вернуть это дело в нормальное русло — причем это должно быть правомерное с юридической точки зрения предложение, чтобы потом не возникло проблем в случае передачи дела в апелляционный суд, как собирается сделать этот парень.

— Не давай ему месяца, Ральф. Прошу тебя, не давай ему месяца!

Ну и болван. Гиллис ведь предупреждал и Эшли, и Пикелиса, что Эверетт — болван, но они не вняли его словам и сделали Эверетта окружным прокурором, потому что тот здорово фотографировал, а приказы исполнял еще лучше. И теперь вот Дэвидсон докажет им — и всем прочим, — какого же они сваляли дурака. В каком бы процессе ни участвовал Джошуа Дэвид Дэвидсон, репортеры всех телеграфных агентств и крупнейших национальных телекомпаний и корреспонденты журнала «Лайф» и газеты «Нью-Йорк Таймс» появлялись в зале суда ровно через двадцать четыре часа. Пускай теперь Эшли и Пикелис попробуют их всех проконтролировать!

— Мистер Дэвидсон, — обратился судья к адвокату защиты и знаком попросил его приблизиться к судейскому месту. — Я хочу предложить вам взять трехнедельную отсрочку, а затем, если вам понадобится еще несколько дополнительных дней, я удовлетворю вашу просьбу. В любом случае, мы начнем слушание дела в самый разгар чудовищной августовской жары.

— Не возражаю, ваш честь, — ответил ньюйоркец. — Как однажды сказал бывший президент Трумен, «если ты плохо переносишь жару, тебе нечего делать на кухне». Я участвовал в процессах в различных уголках нашей страны во все времена года. Что ж, это будет мой первый процесс в августе, ибо большинство судов в августе уходят на каникулы. Но жара меня нимало не смущает — ни в зале суда, ни вне его.

Да он был готов дать ему и месяц, если бы тот стал настаивать, но эти «три недели» должны обрадовать Эверетта. Обрадовать? Нет, просто немного унять его истерику.

— Ну, значит, три недели, — объявил судья. — Какие-нибудь еще просьбы?

— Я прошу немедленно произвести медицинское освидетельствование подсудимого, дабы установить, не подвергали ли его избиениям или иным насильственным действиям, чтобы заставить подписать так называемое признание. Согласно постановлению Верховного суда Соединенных Штатов…

Гиллис жестом прервал его.

— Не надо называть дату и исходящий номер этого постановления, — перебил он резко. — У вас есть на это право. В любое время. И можете пригласить любою врача.

— Спасибо, ваша честь. Мои судмедэксперты прибудут в тюрьму через час. Ими являются доктор Хэлси Трэвис с медицинского факультета Тулейнского университета и доктор Эвери Брайхем с медицинского факультета университета Эмори.

Умно! Он и впрямь умник. Тулейнский университет находится в Новом Орлеане, а университет Эмори — в Атланте. Вместо того, чтобы призвать сюда специалистов из Гарварда или Колумбийского университета, он приведет известных и уважаемых на Юге медэкспертов. Приятно было наблюдать за работой Дэвидсона: он не допускал ни малейшего промаха.

— Мистер Эверетт позаботится, чтобы им обеспечили возможность осмотреть подсудимого, — провозгласил Гиллис.

У мистера Эверетта был такой взгляд, точно он собирался организовать нечто совсем иное — скажем, немедленную депортацию, если не кончину, Джошуа Дэвида Дэвидсона.

— У меня есть еще одна просьба, ваша честь, — заявил адвокат защиты. — С позволении высокочтимого суда, я бы хотел попросить ордер на ознакомление со списком присяжных — тех лиц, которые соответствуют требованиям, предъявляемым присяжным, — в округе Джефферсон.

— Зачем?

— По данным последней переписи, тридцать один и четыре десятых процента населения округа Джефферсон составляют чернокожие, а мой клиент, который также является чернокожим, должен предстать перед представительным жюри присяжных. Согласно постановлению Верховного суда…

— Я выпишу вам ордер, — рявкнул Гиллис с притворным раздражением.

Кажется, все летит к черту, но будет довольно интересно. Из сорока с лишним тысяч цветных, проживающих в округе, менее ста включены в списки кандидатов в присяжные. Ну и что же теперь «старик Рис» будет со всем этим делать? Что же расскажет «старик Рис» федеральным судьям, если они обратят внимание на эту интересную деталь? Более важным, подумал судья, является то, что он скажет Эшли и Пикелису, ибо весьма вероятно, что «старик Рис» измыслит какую-нибудь складную небылицу, чтобы переложить ответственность за грядущую катастрофу на плечи Ральфа Гиллиса. Чтобы предотвратить такое развитие событий, Гиллису лучше всего по телефону изложить собственную версию случившегося — то есть голые факты. В этом он преуспел, умудрившись вызвать интригана прокурора к себе сразу же после закрытия заседания и заставить прождать его в приемной, пока он звонил мэру Эшли из кабинета.

— Я все понимаю, Ральф, — успокоил его Эшли. — Я до сих пор достаточно кумекаю в юриспруденции, чтобы понять, какая заваруха началась и кто в этом виноват. Не сомневайся: я объясню Джону все как есть и очень скоро. Минут через пятнадцать мы с ним должны встретиться и поговорить.

Пикелис как раз разговаривал — и весьма злобно — с толстощеким начальником полиции Парадайз-сити. Не обращая внимания на чудесную панораму под окнами пентхауса, рэкетир свирепо излагал Бену Мартону, так сказать, суть дела.

— Слезоточивый газ, зажигательные мины, автоматы с глушителями — все это, конечно, впечатляет, но тем не менее все это простые железки, а железки можно купить у кого угодно, и это может сделать кто угодно, у кого есть связи и деньги, — доказывал Пикелис. — И я требую, чтобы ты узнал, кто этот негодяй!

— Я бы сказал, эти, Джон. По меньшей мере их трое, судя по показаниям твоего шофера.

— Верно, и мне нужны все трое. Может, их больше. Мне нужна вся группа — и побыстрее.

Мартон кивнул.

— Живыми или мертвыми, Джон?

Он увидел, что лицо Пикелиса вновь исказила гримаса гнева.

— Я неудачно пошутил, Джон, — виновато добавил он. — Но я хочу в точности знать, чего ты хочешь. В конце концов, моя работа в том и заключается, чтобы делать то, что ты хочешь.

Он старался умаслить властелина округа Джефферсон, но с небольшим успехом.

— Ты лучше со мной не шути, Бен. Но ты чертовски прав, что твоя работа в том и заключается, чтобы делать то, что я хочу, и я рад, что ты это понимаешь.

— Я этого никогда не забываю, Джон.

Только так можно было разговаривать с Пикелисом в минуты его праведного гнева.

Главарь гангстеров задумался и буркнул:

— Я хочу, чтобы по крайней мере один остался жив — пока он не скажет нам, кто стоит за этой всей операцией. И тогда мы узнаем, по какому адресу отправить трупы. Это будет моим первым ответом той сволочи, которая замыслила это дело. Сожгли мою машину, а! Да я его сам сожгу — заживо!

Мартон не сомневался, что Пикелис так и поступит. Он уже расправлялся подобным образом со своими врагами раньше, хотя с техпор прошло уже лет восемнадцать или двадцать.

— Я полагаю, ты понимаешь, что кто-то из их компании сидит в «Фан парлор», Джон, — заметил начальник полиции. — Это или тот, кто там работает, или тот, кто там часто бывает.

— Кто-то из сотрудников. А иначе как же еще они могли проникнуть через служебный вход? А иначе как они могли узнать про спрятанный распределитель охранной сигнализации? Я займусь этим вместе с Деннисоном, — пообещал Пикелис, — а ты найдешь остальных гадов. Твоим ребятам не составит труда найти трех-четырех-пять гастролеров, которые приехали в город за последние месяц-два. Они, наверно, залегли в дешевых отельчиках или в мотеле где-нибудь за городом. Если они работают в стиле обычных банд, они где-то сидят общей кучей и, могу поспорить, разъезжают на машине с номерами из другого штата. Словом, они твои, Бен. Это для тебя теперь задание первоочередной важности.

— Мы их возьмем. Это будет нелегко: мы же не знаем, ни как они выглядят, ни какая у них машина. Но мы их возьмем.

Пикелис извлек из сигарницы две контрабандные кубинские сигары, откусил кончик у одной, а другую бросил начальнику полиции.

— Ты получишь хорошую премию, Бен, — пообещал он. — Я дам тебе десять коробок этих сигар и десять тысяч наличными. Десять больших коробок.

— Цена хорошая, — подтвердил Мартон и ушел.

В дверях он, к своему удивлению, столкнулся с Эшли — впрочем, начальник полиции ничем своего удивления не выказал. Если Пикелис никогда не посвящал компаньонов в свои делах другими членами организации, то и толстокожий Бен Мартон никогда не выдавал своих эмоций.

— Надеюсь, ты к нему с хорошими новостями, — сказал Мартон, указывая пальцем в сторону гостиной.

— Могли быть и лучше, Бен. Он что, не в духе?

— Сам увидишь, мистер мэр, — усмехнулся капитан.

Эшли вошел в гостиную и терпеливо ждал пять минут, пока главарь гангстеров разговаривал с госпитализированным Вилли Деннисоном по телефону — эта личная линия Пикелиса дважды в месяц подвергалась проверке на «жучков».

— Так, два официанта — нет, мне нужны их имена немедленно. Продолжай! Ясно… Два официанта… та рыжая шлюха с толстой задницей… Крупье из Вегаса… уборщица. Это все люди, кого ты взял за последние три месяца — так? Хорошо, я этим займусь. Поправляйся, Вилли. Я не забуду того, что ты вчера сделал. Запомни: если тебе что-то нужно, заказывай, не стесняйся, а счет перешлешь в мою компанию.

Он положил трубку и вздохнул.

— Ах, если бы все были такие, как Вилли, — произнес он с восхищением. — Настоящий мужик. У них были автоматы — у обоих! — а Вилли собирался со своим крохотулькой «тридцать вторым» защитить кассу. Молодчина. Кремень этот Вилли. Получил три пули в руку — за мои денежки.

— Хороший он парень, — согласился Эшли.

— Лучший! Знаешь, он же работал на Майера в Гаване. Настоящий профи, преданный до гробовой доски. Такой не продаст… Ну, так с чем ты пришел, Роджер?

Эшли выглядел расстроенным, взвинченным и явно нуждался в выпивке. Это плохой знак, ибо перспектива превращения марионетки мэра в законченного алкаша была еще одной проблемой, которая Пикелису не доставляла радости. На алкашей положиться нельзя, а мужик, которого в одиннадцать утра тянет к стакану, — это уже почти алкаш.

— Вчерашнее происшествие в «Фан парлор», Джон. Не означает ли оно, что мы попали в серьезную беду? — выпалил Эшли. — Я, знаешь ли, не большой любитель стрельбы и кровопролития. Это же подорвет наш туристический бизнес. Все это очень обеспокоило и меня… и весь город.

Этот парень вызывал только смех — и жалость: неужели он и впрямь думает, будто кто-то считает его главой муниципалитета Парадайз-сити? Ну, может быть, и есть несколько болванов, которые воспринимают его серьезно, но все крупные люди — торговцы, управляющие предприятий, юристы, банкиры — знают, в чьих руках власть. И все же невредно пролить бальзам на его ранимое сердце.

— Роджер, я рад, что ты меня об этом спрашиваешь, я, разумеется, прекрасно понимаю, насколько тебя встревожил этот инцидент, — ответил рэкетир. — Как главу муниципального правительства, тебя не могут не заботить такие проблемы. Что же касается беды, то могу сказать тебе сугубо конфиденциально, что да, возникли некоторые сложности, но все не так серьезно. Все должно быть улажено в ближайшие дни.

— Если это война между бандами, то это очень плохо, Джон, — пробормотал Эшли.

— Не могу с тобой не согласиться, но это маловероятно. Что-нибудь еще тебя тревожит?

Мэр взглянул на бар Пикелиса, переборол искушение и рассказал Пикелису о звонке судьи Гиллиса.

— Я не думаю, что затея с этим процессом, Джон, была слишком удачной, — слабым голосом заключил Эшли. Я тебя не виню. Но ведь с самого начала было ясно, какой это большой риск — то, что обвинение готовит окружной прокурор Рис Эверетт. Ты как считаешь?

Главарь гангстеров улыбнулся, точно он и не собирался сровнять с землей эти помпезные человеческие руины.

— Очень может быть, Роджер. Но как я слышал, римские императоры использовали хлеб и зрелища с большой выгодой для себя. Вот почему долгие годы мы тоже прибегали к аналогичному средству. Мне кажется, и на сей раз это средство возымеет свое действие, — объяснил он.

— Но, может быть, времена изменились, Джон.

— Может быть. Я обсужу с Эвереттом и с Беном Мартоном сложившуюся ситуацию, так что тебе останется заниматься другими более важными проблемами нашего славного города. О’кэй? Ну и ладно. Да, вот что, Роджер, боюсь, я сегодня не очень-то гостеприимен, — заявил коварный рэкетир с исключительной сердечностью. — Как насчет одной на посошок?

Эшли виновато нахмурился.

— Вообще-то еще рановато, а? — пробубнил он.

— Да уж почти полдень. Один стаканчик тебе не повредит, — настаивал Пикелис, который точно знал, что к трем мэр уже не будет лыка вязать.

Роджер Стюарт Эшли в один присест заглотнул двойную порцию бурбона, счастливо улыбнулся и ушел без малейшего подозрения, что Пикелис уже подыскивает возможного кандидата на пост мэра к следующим выборам. Разъяренные жители бразильского города Сан-Паулу избрали своим мэром то ли гиппопотама, то ли носорога — в знак протеста против подставных кандидатов от главных политических партий, припомнил Пикелис недавний сюжет из программы теленовостей. Властелин округа Джефферсон в случае необходимости мог заменить этого самодовольного алкоголика крокодилом или даже таким идиотом, как Рис Эверетт. После того, как разрешится недоразумение с непрошеными гостями города, и после того, как будет покончено с Сэмом Клейтоном — а это дело нескольких недель, — Пикелису надо выработать план перегруппировки политических сил. В худшем случае мэра Роджера Стюарта Эшли всегда смогут найти — мертвым или мертвецки пьяным — под обломками его машины близ болота за городом. Развеселившись от этой мысли, Пикелис взял записную книжку и ручку и набросал список недавно взятых на работу служащих «Фан парлор», чтобы Лютер Хайетт с ними разобрался. Две официантки, толстожопая рыжая шлюха, крупье и уборщица — не такой уж и большой список.

В тот же день, в четыре десять пополудни, Тони Арболино вошел в здание публичной библиотеки Парадайз-сити, чтобы вернуть сборник пьес Теннесси Уильямса. После ритуального обмена репликами с мисс Джеральдиной Эшли о том, что в этот самый день — 24 июля — родился «выдающийся французский писатель Александр Дюма-отец», каскадер вышел из библиотеки с «Графом Монте-Кристо» под мышкой и с песней в сердце. Песня из кинофильма «Вестсайдская история» называлась «Мария» — что очень важно отметить, ибо никто бы не смог услышать эту мелодию, кроме опытного кардиолога, вооруженного чувствительной аппаратурой. Арболино, во-первых, скучал по своей жене, во-вторых, ликовал от успешно осуществленного вчера налета на казино, и, в-третьих, он взял «почту». Его «почтовый ящик» находился в одном из их «укромных углов» — в пустоте за кафельным квадратиком в нижней части стены мужского туалета библиотеки. Через полчаса он вновь перечитал послание Уиллистона и позвонил в правление одного профсоюза в Нью-Йорк. Как и попросил его профессор, Арболино представился корреспондентом газеты, потом задал свой вопрос, и, как предсказывал Уиллистон, вскоре получил ответ.

Это было просто удивительно.

Удивительно!

Каскадер взглянул на часы и вспомнил, что по условленной схеме связи Уиллистон должен стоять в телефонной будке — в дальней левой будке — в аптеке Хаммера в пять ноль пять по вторникам, четвергам и субботам. Сегодня был четверг, поэтому в пять ноль пять Арболино набрал номер телефона-автомата аптеки Хаммера.

— Симон слушает, — произнес голос на другом конце провода заранее обговоренный пароль.

— Это Робеспьер, — ответил каскадер, используя кодовое имя, под которым он фигурировал давным-давно во Франции.

— Есть?

— Не то слово! Ого! Я звонил в АГЭИ, и ключевое слово в этом шифре — большое громкое «ого».

— Перевод? — потребовал Уиллистон.

Он выглянул из будки, посмотрел в сторону прилавка, заметил довольную улыбку упитанной продавщицы-блондинки и подумал, что ей кто-то рассказал забавный анекдот или опять потрепал по заду.

— Два слова, mon ami. Сестра Талейрана. Ну и что ты на это скажешь?

Ого!

— Я просто потрясен, — ответил Уиллистон. — Младшая сестра Талейрана — все сходится. Никто из нас, конечно, этого не мог предположить, но все сходится. Я попробую связаться с нашим чудо-математиком. Он сможет узнать ее адрес.

— Только смотри не спугни ее! И держи меня в курсе событий. Если тебе понадобится компания верных…

— Я тебе сообщу, — пообещал профессор.

Младшая сестренка Талейрана.

Он и впрямь был потрясен.

— Наша большая распродажа начинается на той неделе, — объявил мистер Хаммер с довольной улыбкой, поймав Уиллистона у выхода. — Так что не забудьте, вы меня слышите?

— Я запомню.

— Крем для загара, мужской одеколон, жаровни для гриля, складные стульчики, освежители дыхания, средство для борьбы с насекомыми — все по очень низкой цене, — пропел с гордым видом аптекарь.

— Я запомню. Даже землетрясение не сможет мне преградить к вам дорогу.

Выйдя на солнцепек, Уиллистон нацепил темные очки и медленно поплелся к бару, где Гилман должен был появиться ровно в шесть. Профессор двигался к цели кругами, с остановками: изучил рекламу будущих киносеансов в кинотеатрах «Сентрал» и «Джефферсон», потом заскочил в музыкальный магазин «Рейз рекордз», послушал альбом Боба Дилана в стиле «кантри» под названием «Нэшвильский горизонт». Он прослушал одну сторону, потом протиснулся сквозь стайку подростков к прилавку и купил пластинку. Покупка не была слишком практичной на данный момент, — потому что его проигрыватель стоял в нью-йорской квартире, но ему подумалось, что двадцать минут наслаждения музыкой и предвкушение будущего удовольствия делают его трату менее дурацкой. «Ну вот, теперь у меня есть еще один стимул для выживания», — подумал Уиллистон, выходя из магазина с покупкой под мышкой.

Без десяти шесть он увидел вдали бар «Лакиз ден» и внимательно огляделся по сторонам. Он обошел квартал кругом, толкнул дверь бара и под дуновением ветерка из кондиционера чуть сощурился. Бар представлял собой длинный зал с низким потолком, длинной деревянной стойкой, десятком пластиковых столиков и восемью игральными автоматами у дальней стены. Лаки Лену Ласситеру эти однорукие бандиты приносили неплохой доход — приличный настолько, что он с легким сердцем отдавал две трети выигрыша фирме Пикелиса, которая поставляла ему игральные автоматы и обеспечивала услуги по их ремонту. А у ремонтников Пикелиса работа спорилась, так что даже если хозяин какого-нибудь заведения оказывался настолько туп, что пытался припрятать денежки, съеденные однорукими бандитами, они все равно действовали на опережение.

В таких случаях в заведение ежедневно в разное время заявлялись двое или трое и, вытащив свои инструменты, изъявляли желание повозиться не в металлических внутренностях, а в брюхе самого хозяина. Подобные инциденты, впрочем, давно уже стали достоянием истории, ибо в последние годы мало кто в этом городе нуждался в подобном «ремонте». А коль скоро «Геймз инкорпорейтед» имела 2/3 % выручки от игорных автоматов, владельцу этого бара нечего было опасаться — в том числе и полиции. Кстати, когда Уиллистон вошел в «Лакиз ден» и уселся за стойку, здоровенный сержант полиции — в форме — отправлял четвертаки в глотку «бандита».

— Пиво, — сказал Уиллистон человеку в белом фартуке.

— Сию минуту.

Лазутчик пил холодную жидкость и рассеянно прислушивался к беседе трех любителей бейсбола, обсуждавших достоинства питчера балтиморской команды. Время от времени он поглядывал на дверь бара, отраженную в огромном зеркале перед собой. Шесть часов. В бар зашел прохожий, обменялся приветствием с полицейским, выпил джин с тоником и ушел. Уже десять минут седьмою, Гилман опаздывал. Это совсем на него не похоже, подумал Уиллистон. Когда стрелки часов показали шесть двадцать, бывший агент У СО понял, что, видимо, что-то случилось, и собрался уходить. Это был их обычный уговор. Если другой агент не появлялся на явке через двадцать минут после назначенного часа, надо было немедленно уходить — как можно быстрее и незаметнее, в надежде, что гестаповские патрули еще не успели полностью отрезать все пути.

…Они обычно приезжали в крытых грузовиках, блокировали все перекрестки, и из них высыпали солдаты с ужасными автоматами «МП-40». Девятимиллиметровые «парабеллумы», по тридцать два патрона в магазине, пятьсот выстрелов в минуту, полная автоматика — он очень хорошо помнил это оружие. С тех самых пор, как он всадил автоматную очередь в Деннисона, устаревшая и ненужная информация начала всплывать в его памяти в самые неподходящие моменты, вызывая в душе мучительные чувства.

…Так, вот теперь они бросились врассыпную, заблокировав переулки и разместив снайперов на крышах всех прилегающих зданий…

…Еще минута — и немцы ворвутся в бар…

Он зажмурился, отогнал страх и стал уговаривать себя, что это просто старый ночной кошмар, воспоминания из далекого прошлого, и ничего больше.

Выйдя из бара в духоте улицы, он заметил Гилмана на углу неподалеку. Человек из Лас-Вегаса шел в противоположном направлении от «Лакиз ден», во рту у него торчала незажженная сигарета. Он остановился, поднес ко рту зажигалку и три раза ею щелкнул, прежде чем показалось пламя. Опасность! Надо уходить. Этот сигнал опасности тоже был очень знакомым, подумал Уиллистон, отводя взгляд за спину крупье. Да, за ним был хвост — не такой профессионал, каких использовали в вишистской Франции, но все же не менее опасный. Мистер Пикелис с удивительной оперативностью приступил к проверке недавно взятых в штат сотрудников казино «Фан парлор» — быстро, но не неожиданно, ибо Гилман предвидел подобный ход событий. И теперь хитроумному заговорщику придется целую неделю, а то и две, смириться с необходимостью жить под недреманным оком филера — до тех пор, пока банда Пикелиса не потеряет к нему интерес и не вычеркнет из своего черного списка.

А Марии Антуанетте придется добывать адрес сестры Талейрана без его помощи.

Профессор вернулся к себе в отель после ужина, посмотрел телевизор и тщательно осмотрел номер, пытаясь обнаружить следы тайного обыска или подслушивающие устройства. Нет, все чисто — пока что. Они — Пикелис и его люди — не настолько еще перепугались, чтобы устраивать слежку за всеми одинокими и по видимости «чистыми» постояльцами городских отелей, — пока что. Интересно, насколько же сильным должно быть потрясение, которое заставит их прибегнуть к таким отчаянным мерам. В одиннадцать тридцать Уиллистон покинул отель «Джефферсон» и отправился в сомнительный район неподалеку от Первой баптистской церкви. Он старался держаться в тени, осторожно пробираясь к домику за церковью и в течение нескольких минут внимательно осматривался, прежде чем подойти через лужайку к освещенным окнам.

— Я вас ждал, — спокойно сказал преподобный Снелл. Он сидел в кресле-качалке на заднем крыльце — чернокожий мужчина, неприметный во мраке безлунной ночи. — Заходите, выпейте чего-нибудь холодненького.

— Если у вас найдется еще одна качалка, я бы предпочел посидеть на свежем воздухе. К тому же так будет удобнее, если мне вдруг придется спешно уходить.

Он взошел на крыльцо, устроился в стареньком, но удобном кресле-качалке и стал медленно раскачиваться, ни слова не говоря. Прошло секунд тридцать-сорок, прежде чем священник нарушил молчание.

— Вы заплатили аванс, сэр, — заявил он. Он был достаточно хитер, чтобы не называть имен. — Это довольно приличная сумма. Если кто-то и может спасти моего друга, то только человек, которого вы наняли, — как и обещали. По его словам, вы выделили шестьдесят пять тысяч долларов, и он также сказал, что не знает, кто вы… Нет, я ему не проговорился. Я тоже держу свое обещание.

— Я не сомневался, что вы надежный человек, преподобный отец.

— Надеюсь. Хотя не уверен, что разумный человек стал бы заключать такую сделку вслепую да еще и с — уж вы простите мне такое мелодраматическое выражение — таинственным незнакомцем. Думаю, пришла пора рассказать вам о себе и своих намерениях.

Уиллистон некоторое время обдумывал эту просьбу.

— Я не могу вам сказать, кто я… кто мы такие… но могу сказать, что мы группа людей, которые хотят освободить Парадайз-сити от преступной организации Пикелиса и его политических сообщников. Мы намереваемся уничтожить эту организацию любыми средствами. Нам требуется помощь местных жителей, которые хотят очистить свой город. Нам нужна ваша помощь.

— Чтобы вы смогли сами управлять Парадайз-сити? — спросил осторожный священник.

— Нет, мы уйдем из города через двадцать четыре часа после уничтожения Пикелиса. Это вполне возможно. Он не такой уж неуязвимый, не такой уж непобедимый.

Потом лазутчик объяснил Снеллу, как он собирается использовать его прихожан и друзей в качестве разведывательной сети, отметив, что, пользуясь языком негритянского писателя Ральфа Эллисона, негры являются «невидимками», на которых почти не обращают внимания их белые сограждане.

— И это все?

— Я могу попросить о большем позже, — признался Уиллистон — и тогда вы вольны решать, хотите вы или нет помогать нам дальше. Тут возможен еще больший риск, большая опасность.

— Я бы сказал, что опасность и так велика при том, что вы и ваши… ваша группа… собирается здесь сделать… опасность лично для вас… опасность, которая кажется бессмысленной, если вы и впрямь не собираетесь захватить в свои руки власть в нашем городе.

— Мы обучены для такой деятельности. Мы в каком-то смысле профессионалы.

— Вы агенты ФБР?

— Нет… Я не могу вам сказать больше. Подумайте над моими словами. Если вы с нами, поместите в понедельник в городской газете объявление о продаже голубого велосипеда за пятьдесят пять долларов. Если вы решите отказаться, поместите объявление о продаже зеленого велосипеда за шестьдесят пять.

— А что случится с Сэмом Клейтоном, если я откажусь?

Уиллистон встал и хмыкнул.

— Мы гарантируем вам жизнь Сэма Клейтона в любом случае в качестве предварительного предложения о сотрудничестве. Это вроде контракта с клубом любителей книги, — пояснил он. — Если вы оформите контракт, мы дополнительно вышлем вам полное собрание речей Рональда Рейгана и большой глобус с подсветкой. Давайте только прямо договоримся об одном. Мы не обещаем вам освободить черное население Парадайз-сити или десегрегировать здесь школы. Это пусть остается вашей заботой, заботой федерального правительства и ваших соплеменников.

— Наши шансы на успех повысятся, если Пикелис уйдет?

— Безусловно. Эта война — ваша война, и я могу предложить вам только нашу моральную поддержку плюс некоторый неиспользованный инвентарь, который останется здесь после нашего отъезда.

— Благодарю вас за искренность… Доброй ночи, — сказал преподобный Эзра Снелл.

— Доброй ночи… Скажите, до машины меня сопроводят те же люди?

Священник тихо рассмеялся.

— Значит, вы их все же заметили, когда шли сюда?

— Я же сказал, что мы отлично обученные профессионалы.

Не дожидаясь ответа, Уиллистон прошел два квартала к своему «дарту» и направился обратно в отель. «Я сделал все, что мог», — подумал он о своем разговоре с чернокожим священником. Теперь ему предстояло разыскать сестру Талейрана.

23

— Только не кричи! — произнес голос, и когда она открыла глаза, кто-то нежно, но твердо зажал ей рот рукой.

— Не кричи, это я, Уиллистон.

В комнате было темно: безлунная ночь, без десяти три. Обычно в это время Джуди Эллис допевала последнюю песню в «Фан парлор», но казино было закрыто на ремонт и должно было вновь открыться только в субботу вечером. Обнаженная блондинка испуганно натянула на голое тело тонкую простыню.

— Я включу на секунду лампу, чтобы ты сама увидела, что это я, — прошептал непрошеный гость.

Свет вспыхнул и погас, и она узнала лицо, которое до этого видела только на фотографиях. Рука отпустила ее рот, и она с облегчением вздохнула.

— Ты очень привлекательная, — мягко сказал он. — И я не знал, что у Талейрана такая симпатичная сестренка. Конечно, тогда ты была еще совсем крохой.

— Теперь я уже большая, — ответила она и села, обнажив великолепные плечи и краешек груди.

— Достаточно большая, чтобы отправлять по почте газетные вырезки, — предположил он.

— Да, и достаточно большая, чтобы суметь уберечь вас от пули. Пожалуйста, включите на минутку свет… Я хочу на вас посмотреть.

Он повиновался, и она глубоко вздохнула.

— Брат говорил, что отважнее вас нет на всем белом свете, что вы настоящий герой. Я просто хотела посмотреть, как же выглядят герои.

В темноте раздался приглушенный смешок.

— Это ваш брат был героем, Джуди. Он всем нам спас жизнь, но полагаю, вам это и так известно, вот почему вы и решили послать нам те вырезки, — чтобы вызвать нас сюда.

— Ну, в общем, да. Я надеялась, что так оно и произойдет. Он говорил, что вы приедете, даже если другие не смогут. Он говорил, что вы ничего не боитесь.

Снова раздался иронический смешок:

— Ничего? Да я боялся всего! Просто я оказался самый отчаянный сорвиголова из всех боевиков, заброшенных во Францию, сестричка. Животный страх! Меня постоянно снедал животный страх, который я с трудом подавлял. Да я до сих пор всего боюсь — грозы, безработных фанатов Джуди Гарланд, автомобильных выхлопов. Я, пожалуй, был — да все мы, пожалуй, были — чокнутыми. Может, мы до сих пор такими и остались — коли ринулись в это пекло. Сестричка, просто ты разбудила в наших душах давно уснувших чертиков — и страсти, которые мне казались давно умершими.

— Хватит называть меня «сестричкой», черт побери!

— Прости.

— И хватит кормить меня этими психологическими байками и жаловаться на якобы свербящие душевные раны. Вы пришли просто потому, что захотели, точно так же, как стали «Джедбургами» просто потому, что вам так нравилось, — напомнила она ему. — Да, вы в то время были дьяволами во плоти, и судя по тому, что я вчера наблюдала собственными глазами, вы мало изменились с тех пор. Вчера вечером вы провернули блестящую операцию, просто блестящую. Даже Мария Антуанетта должен это признать.

К несчастью, это так.

К несчастью и к счастью.

— Как вы меня нашли? — спросила она, помолчав.

— Я в конце концов узнал твой голос… Тони позвонил в АГЭИ в Нью-Йорк и выяснил, что Джуди Эллис — сценический псевдоним. И, как всегда безупречная, справочная служба Американской гильдии эстрадных исполнителей назвала ему твое настоящее имя — так мы и узнали, что Джуди Эллис — это Джуди Барринджер… А потом я просто стал обзванивать все отели и меблирашки, пока не наткнулся на этот отельчик… Я приехал, поднялся по служебной лестнице — аж на шестой этаж пришлось карабкаться — и тихонько отпер замок.

Теперь рассмеялась она.

— О Боже, немолодой профессор университета тоже, оказывается, взломщик.

— Да, и к тому же я имею дополнительный навар, лазая по карманам гостей на свадьбах и поминках. Это уж точно, нас обучили многим проделкам — например, как отсечь голову мотоциклисту-фельдъегерю с помощью протянутой над шоссе проволоки. Я как-нибудь покажу тебе, как это делается, если ты раздобудешь мне мотоциклиста.

Она потянулась за сигаретой и зажигалкой на тумбочке — ее тело чуть больше обнажилось. В сумерках он не мог разглядеть ее отчетливо, но мысленно отметил, что она и впрямь уже давно перестала быть «сестренкой». Это стало особенно очевидным, когда вспыхнуло пламя зажигалки. Танцующий огонек на мгновение осветил ее всю — она вне всякого сомнения была взрослой, совсем взрослой — женщиной. Уиллистон вдруг почувствовал, что его собственное тело это тоже почуяло, и решил, что реакция оказалась преждевременной. Он быстро подошел к окну и стал смотреть на улицу.

— Что с вами? — спросила она.

— Да просто смотрю… Думаю, как мне отсюда выбираться. Сегодня в городе удвоили количество полицейских патрулей — судя по числу радиофицированных машин на улицах. Похоже, Мартон начинает нервничать.

— Можете остаться здесь, Энди. Можно я буду называть вас Энди?

Он улыбнулся.

— Только в Америке, как сказал бы Гарри Голден. Только в Америке девушка может предложить мужчине провести с ней ночь — и лишь потом спросить разрешения называть его по имени… Да, конечно, ты можешь называть меня Энди, но не на людях. В этом городе я Артур Уоррен. Это мой сценический псевдоним.

Лазутчик сел в большое кресло у окна и стал наблюдать за красным огоньком на кончике ее сигареты.

— Я бы хотел поговорить с тобой о брате, — сказал он. — Тебе не известно, кто его убил и почему?

— Я почти уверена, что Хайетт — обезьяна, которую вы выставили в витрине универмага. Кажется, он имеет некоторый опыт обращения с бомбами.

— Он что тут, вроде почетного убийцы города?

— Похоже на то, Энди.

Оба поняли вдруг, что она как-то по-особенному произнесла его имя, но оба промолчали.

— Наше счастье, что мы этого не знали в тот момент, когда сцапали его, — задумчиво произнес профессор.

— Вы бы его убили?

— Да, могло возникнуть поползновение сделать подобную глупость. Во всяком случае, крови прольется здесь немало, пока все не закончится, — предсказал он. — Более чем достаточно, чтобы дать пищу городским сплетням — и еще останется, чтобы послужить темой для передач теленовостей на ближайшие два года. Ты не знаешь, зачем Пикелису понадобилось убивать твоего брата?

Она ответила не сразу.

— Нет… Наверное, он решил, что Эдди собирал на него какой-то компромат, но это только мое предположение.

Она лгала или по крайней мере чего-то не договаривала. Он почувствовал это, услышав ее ответ.

Не стоит сейчас на нее давить — с женщинами этот номер не проходит. У них врожденный инстинкт самообороны, и они сдаются только, когда сами того хотят. Как же мало в женских особях рода человеческого особенностей, о которых можно судить обобщенно, подумал он, но вот этот инстинкт — одна из них. Это у них атавизм, наследство животной стадии развития.

— У Эдди здесь были еще враги?

— Никогда не слышала… Вряд Ли он крутил тут с чьей-то женой, если вы это имеете в виду.

Она, похоже, разозлилась.

— Да нет, я просто просчитываю вероятности, Джуди. Я рискую жизнью четверых людей — включая и меня самого, — так что мне надо точно планировать все свои действия. Ну, а ты что делаешь в Парадайз-сити? Ты же тут оказалась не случайно.

Дым от ее сигареты рисовал в воздухе причудливо-эротический узор.

— Он попросил меня приехать и помочь ему. Он собирался разоблачить организацию, — заявила она, — и я должна была внедриться к ним… в «Фан парлор». Вот почему я уговорила нашего импресарио — импресарио нашего ансамбля — подписать контракт с администрацией казино.

— Тебе удалось что-нибудь выведать?

— Ничего серьезного, из-за чего кого-то можно было бы отправить за решетку… Слушайте, не хотите чего-нибудь выпить или поесть? У меня есть полбутылки шотландского, а в ванной можно набрать холодной воды. Бутылка вон там — на комоде, видите?

Его глаза уже привыкли к темноте, и он без труда разглядел знакомые очертания подставки для стаканов. Он взял стаканы, бутылку, нашел ванную и зажег свет над раковиной.

— Я тоже буду, — заявила она.

Он разлил немного виски «Джон Бегг» в два стакана, добавил холодной воды из-под крана и вернулся.

— Оставьте там свет, Энди!

Он вернулся в спальню, подал ей стакан и отправился к своему креслу у окна. Они пили и болтали об обстановке в Парадайз-сити и об опасности, грозившей ей и Гилману теперь, когда Пикелис понял, что враг находится среди служащих казино. Поговорили они и о Клейтоне и Дэвидсоне. Потом Уиллистон, по просьбе Джуди, налил по второй — а она рассказывала ему обо всем, что узнала о местных нравах за пять месяцев жизни в округе Джефферсон. В три тридцать пять он выглянул на улицу и увидел, что полицейский патруль остановил «форд» с откидным верхом и допрашивает водителя. Да, в такое время они будут проверять каждую машину.

— Может, мне и впрямь лучше остаться, — устало сказал он. — Я посплю здесь в кресле, если не возражаешь.

— Но там вам будет неудобно.

— Все нормально, — ответил он, снял галстук и бросил его на уже висящий на спинке пиджак. — Спи, Джуди. Обо мне не беспокойся.

Он закрыл глаза, откинулся, погрузился в мягкую спинку и постарался ни о чем не думать. Он постарался не думать ни об Эдди Барринджере, ни об операции «Молот», ни о Джоне Пикелисе, ни о тех людях, которые давно умерли, ни о желанной женщине, лежащей в нескольких шагах от него в постели. Это было непросто, и прошло немало времени, пока ему удалось все-таки уйти от этих тревожных мыслей в сон. Но и во сне ему не было покоя, ибо страшные картины — засада на колонну броневиков, нападение на курьера с денежным довольствием для вермахтовских военнослужащих, сцена смерти Гиндлера — то и дело всплывали из глубин его утомленного мозга. Эти неприятные воспоминания сегодня оказались даже более отчетливыми и яркими, чем всегда.

— Проснись, Энди, проснись! — шептала она.

Он открыл глаза и увидел ее подле себя — белую, похожую на привидение.

— У вас был ночной кошмар, Энди. Это только сон, успокойтесь.

Он кивнул.

— Нет, это просто воспоминания нахлынули. Это не сон. Все так и было в реальности.

Она дотронулась до его лица, взяла за подбородок.

— Лучше вам перебраться в постель, Энди, — настаивала она. — Вы спокойно уснете.

Она была голая, близкая, милая и очень привлекательная.

Более чем просто привлекательная — желанная!

— Нет, — сказал он тихо.

Его остановило проявленное к нему чувство сострадания.

Она пожалела его — почти по-матерински, — а он не мог этого принять.

Даже если она тоже хотела его, то на самом деле она тянулась не к нему — профессору сорока с лишним лет. Она хотела оказаться в одной постели с героем, с юным бесстрашным воином, которого давно уже не существовало. А профессора Эндрю Ф. Уиллистона она недостаточно хорошо знала для этого, и ему не хотелось позволить ей отдаться легенде, романтическим воспоминаниям, позолоченному призраку. Плохо, что ему никак не удается уйти от своего прошлого в мыслях и снах, но уж это было бы слишком!

Господи, какая же она красивая!

«А сам я или полный дурак, или слишком самонадеян, или чересчур идеалистичен — или просто остро нуждаюсь в курсе психотерапии», — печально подумал профессор психологии. Она ласковая, нежная, замечательная — она все, что ему нужно в жизни, — но это окажется очередной фантазией, а он и так уже слишком глубоко потонул в фантазиях в этом Парадайз-сити.

Если бы они лучше знали друг друга, все это могло бы стать реальностью, и очень приятной. Стало бы или могло бы стать — сейчас трудно сказать. Он ведь тоже ее совсем не знает, но тем не менее хотел бы узнать. Надо бы ей об этом сказать, подумал он.

Все эти мысли пронеслись сквозь его сознание в течение каких-то считанных секунд.

— Нет, у меня очень беспокойный сон, я не дам тебе заснуть, — уклончиво сказал он.

Он с трудом сдерживал себя, чтобы не протянуть руку и не дотронуться до ее тела.

— Может, хотите поболтать, — предложила она нежно.

— Завтра.

Джуди вернулась в кровать, не став возражать, но и не обрадовавшись. Несколько минут она лежала молча, размышляя об этом мужчине, таком близком и таком далеком. Она вслушивалась в ровное дыхание, которое должно было служить знаком того, что он опять уснул, хотя она знала, что это не так.

— Джуди! — сказал он неожиданно.

— Да?

— Джуди, я так рад, что мы встретились.

— Почему?

Он помолчал.

— Мне кажется, мы могли бы… да, мы могли бы поладить — вместе. Ты такая милая, добрая, может быть, даже умная.

— Нет, я не умная. У вас достаточно ума на нас обоих, может быть, даже слишком.

Потом она тихо рассмеялась.

— Я тоже рада, что мы встретились — наверное, — произнесла она в темноте. — Вы же серьезный мужчина, а мне нужен серьезный мужчина, Энди. Слушайте, сделайте милость, будьте со мной рядом, останьтесь живым.

Он усмехнулся.

— Выживание — это наука, которую я изучил лучше прочих, — но вот просьба быть рядом звучит очень сладко для моего слуха. Впрочем, мне не нужна заботливая матушка, потому что у меня нет к тебе сыновних чувств.

— Да я тоже не испытываю к вам материнских чувств, Энди. Я просто хочу помочь — но не как мать, или сестра, или сиделка. Я же как-никак перед вами в долгу. Не забывайте, что ведь именно я втянула вас в эту передрягу.

Она услышала его глубокий вздох.

— Ты, должно быть, такая же чокнутая, как и мы, — заметил он.

— Но ведь я же отправила вам вырезки, — упрямо сказала она.

— Верно — и мы тебе за это зададим хорошую трепку, если другие не зададут, то я уж точно задам.

Он дразнил ее, но в его интонации сквозила затаенная нежность.

— Я могу на это рассчитывать? — спросила она с вызовом.

— Конечно! А теперь, живо спать, женщина!

В том, как он сказал ей это «женщина», было что-то ужасно милое, и она успокоилась и начала погружаться в сон.

В кемпинге за городом Арболино не спал — он проснулся уже в третий раз за эту ночь. Он опять думал о своей жене и дочках и гадал — в третий раз за эту ночь, — какого черта он бросил их, пустившись в эту рискованную авантюру. Необходимо было воздать долг достойному человеку, но разве месть может оправдать все это? Сейчас же совсем не так, как было на войне, что бы там ни говорили Карстерс и Уиллистон. Сейчас все иначе. Вещи, которые казались справедливыми и правильными тогда, на войне, теперь уже вовсе такими не кажутся. «Я постарел, — думал Арболино, — может, поэтому все и кажется таким чересчур сложным». Конечно, этот город оказался в лапах фашистской организации, Уиллистон это правильно говорит, и кому-то надо что-то с этим делать, но неужели всю эту кашу должны расхлебывать четверо немолодых добропорядочных граждан, проживающих далеко от этого Парадайз-сити? Что это там цитировал Энди из Джефферсона — или из «Декларации независимости»? — о праве народа на свержение тиранического правительства. Каскадер попытался припомнить эту утешительную гордую формулировку, но так и не сумел. «Когда в течение человеческой истории…»

Нет, не то.

Ну, теперь-то это уж не имеет значения.

Они уже ввязались в эту заваруху и отступать нельзя.

Утром ему надо проехать семнадцать миль до Трэси и отправить оттуда письмишко. Может, его дожидается письмо из дома, посланное до востребования на центральный городской почтамт. «Это меня немножко поддержит, — подумал он засыпая, — ведь теперь надо использовать в качестве поддержки любую малость». Тони Арболино все еще старался припомнить цитату из Джефферсона, когда им окончательно овладел сон.

24

Пятница 25 июля была — в зависимости от того, как посмотреть — отменным деньком или сплошным кошмаром. Это был отменный денек для двух выдумщиков, которые выдавали себя за Джуди Эллис и Артура Уоррена: большую часть дня они провели в уютной прохладе дешевого гостиничного номера, отдавшись нехитрому процессу более близкого знакомства друг с другом. Она заказала еду в номер, а он обнаружил, что ему нравятся пластинки, которые она слушала на своем проигрывателе. Во многом их вкусы оказались похожими. Например, обоим нравился Джордж Ширинг, но ни он, ни она не думали, что из Энди Уорхола или жены Мао Цзэдуна получится хороший президент. Соединенных Штатов Америки, разумеется. А как насчет Диззи Гиллеспи? Ну, у него, конечно, огромный талант, так что его просто со счетов не сбросишь. Да, из Диззи мог бы получиться ненароком очень даже «крутой» президент. У него был свой стиль и немалый опыт, и к тому же он получил проверку на благонадежность и в государственном департаменте, и в ФБР на предмет правительственного финансирования его зарубежных гастролей. Он безусловно играл на трубе куда лучше, чем Спиро Агню, мэр Чикаго или Джон Уэйн.

Для Бена Мартона этот день обернулся сплошным кошмаром. Во-первых, целая свора пришлых репортеров нагрянула к нему в город — взять интервью у этого краснобая Дэвидсона; во-вторых, расследование в «Фан парлор» не выявило сколько-нибудь важных результатов, и его полицейским так и не удалось обнаружить группу чужаков, которые совершили налет на казино. Да тут еще и Пикелис пребывал в мрачном расположении духа из-за того, что слежка за недавно взятыми на службу сотрудниками «Фан парлор» не принесла никаких плодов. Не считая факта кражи уборщицей по имени Инес нескольких полотенец из туалета, в рапортах не о чем было вообще упоминать. В тот же вечер Мартон отправил своих самых надежных людей побеседовать с неграми, которые, как уверял поначалу Клейтон, смогли бы подтвердить факт его присутствия в церкви на танцах во время совершения убийства. Цель этой миссии заключалась в том, чтобы очень твердо и решительно объяснить этим добрым цветным гражданам, что в случае если кто-то из них вздумает прийти в суд и дать показания, это будет пустой тратой времени и только причинит всем массу хлопот, потому что в городе уже давно смастерили отличную железную клетку, чтобы усадить в нее во всем сознавшегося преступника. Подобные увещевания в округе Джефферсон раньше никогда не требовались, но начальник полиции счел, что не будет большой беды, если он проявит исключительную предосторожность в свете недавних событий. В одиннадцатом часу вечера явился последний из его посланцев с докладом. Из семи черных, к которым они отправились на беседу, трое покинули город — почему-то не сообщив, куда направляются. Среди этих трех исчезнувших была рослая девица, которую Клейтон называл своей невестой и с которой, по его утверждениям, он провел всю тогдашнюю ночь. Ширлироуз Вудс до сих пор никогда не отлучалась за пределы округа Джефферсона. Ее брат сообщил, что она вроде то ли устроилась, то ли собиралась устроиться в одном из отельчиков Майами-Бич или еще что-то в этом роде.

— Мне кажется, эти трое, что смылись, просто перетрусили, шеф, — доложил сержант Уоллес. — Просто перетрусили оставаться в городе, не говоря уж о том, чтобы показать свои рожи в суде.

Может, и так. А может, и нет. Очень вероятно, но разве можно сегодня быть в чем-то уверенным на сто процентов?

Мартон, поразмыслив, решил не упоминать об этих своих сомнениях в разговоре с Пикелисом, который и так уже рвал и метал. От Эшли, ударившегося в беспробудное пьянство, помощи ждать не приходится, а Рис Эверетт исходил слюной и вообще смахивал на истеричную школьницу, перепугавшуюся, как бы мамочка не прознала, чем это она занималась после уроков с преподавателем плавания. Вдобавок ко всем этим неприятностям, мисс Мартон опять пристрастилась к «Сазерн камфорт» — а тут уж от нее всего можно ожидать. Когда же ни дополнительные патрули, ни тайные осведомители, ни держатели местных борделей не дали никакой информации о грабителях в масках, Мартон передернул плечами, точно его это ни чуточки не расстроило, и приказал продолжить поиски. Весь его опыт подсказывал ему, что расстраиваться просто нет смысла, ибо враг непременно совершит ошибку, малюсенький промах, который и выдаст чужаков — и тогда он сметет их с лица земли, как уже поступал не раз в прошлом с другими незваными гостями города. Но все же он был расстроен, ибо сноровка, отвага и изобретательность этой банды не шла ни в какое сравнение с прошлыми.

Тут было явно что-то совсем другое.

Эти люди даже не убивали: они наносили хирургически точные и тонкие удары — словно действовали скальпелем.

И не было никакой возможности предсказать, где и как они сделают очередной взрез. Так что коррумпированному капитану оставалось просто сидеть и ждать. Суббота — без происшествий.

Воскресенье — без происшествий.

Не произошло во всяком случае ничего, что могло бы попасть в ежедневный рапорт. Эндрю Уиллистон тайком, но весьма галантно, встретил Джуди Барринджер и повез ее на уединенный пляж. Там они устроили пикник с холодным цыпленком и бутылкой белого «нирштайнера».

Понедельник — без происшествий. Во всяком случае, не произошло ничего такого, что было бы замечено кем-либо из организации Пикелиса. Ничего не случилось такого, что могло бы привлечь их внимание к коротенькому сообщению в утренней газете о том, что продается голубой велосипед по цене пятьдесят пять долларов, — сообщение было помещено во второй колонке раздела частных объявлений, поэтому им и не пришло в голову начать прослушивать телефон преподобного Эзры Снелла или установить за ним слежку, которая могла бы привести шпиков на место его тайной встречи с Уиллистоном, где они обсудили все детали операции по сбору информации в городе. И ничто не говорило о том, что неизвестные агрессоры теперь получили подкрепление в виде пары сотен глаз и ушей и что вся полученная с их помощью информации переправлялась через настоятеля Первой баптистской церкви профессору психологии, вооруженному автоматом «М-3» с глушителем. Чернокожие носильщики, официанты, посыльные, горничные, сапожники, таксисты и бармены — все с примелькавшимися лицами и практически безликие, ибо никто даже не замечал их, снующих по городским улицам, — тоже вступили в тайную войну.

Теперь участниками операции «Молот» была уже не четверка белых мужчин, а целаяармия.

Они были везде, оставаясь вместе с тем незримыми — почти как южновьетнамские партизаны. В соответствии с инструкциями Уиллистона, преподобный Снелл набирал добровольцев придирчиво и осторожно — останавливая свой выбор на самых сообразительных и наиболее надежных своих прихожанах. Никто не знал других членов тайной организации: агентурная сеть была организована в лучших традициях и по всем правилам безопасности, принятым в свое время в У СО при разработке агентурных сетей в оккупированной Франции. К четвергу полезная информация начала поступать нарастающим потоком.

Ее использовали самым эффективным образом. Когда первого августа огромный трейлер доставил в город восемнадцать новых игральных автоматов, экс-командос УСО точно знал, куда и когда прибудет груз, и Арболино сумел заснять выгрузку скрытой камерой с крыши дома напротив склада компании «Геймз инкорпорейтед», что на углу Принс-стрит. И название компании, и вывеску с названием улицы можно было прочитать без труда с этого расстояния, кроме того лица людей и номер тягача были также очень отчетливы на тех снимках, которые двумя днями позже были получены в нью-йоркских штаб-квартирах корпораций «Эй-би-си», «Си-би-эс» и «Эн-би-си», а также в Вашингтонской штаб-квартире ФБР и в канцелярии генерального прокурора штата. На тот случай, если бы фотографии оказались недостаточно красноречивыми сами по себе, анонимные письма, приложенные к снимкам, уточняли некоторые детали.

Перевозка через границы штатов игорного оборудования вызвала ряд вопросов у федеральных властей, и тогда факт нарушения закона штата о запрещении игральных автоматов на его территории стал уже вполне определенным. ФБР по своему обыкновению немедленно возбудило тихое расследование, а генеральный прокурор штата посоветовался с губернатором относительно своих дальнейших шагов. Один из помощников генпрокурора точно знал, какими должны быть дальнейшие шаги: он попросил сенатора от округа Джефферсон предупредить Пикелиса. Это сообщение главарь гангстеров получил в шесть вечера 4 августа, в тот самый вечер, когда на всю страну показали снятый Арболино фильм сразу по двум национальным телесетям — в программе Уолтера Кронкайта по каналу «Си-би-эс» и в передаче Хантли-Бринкли по каналу «Эн-би-си».

Подавляющее большинство взрослого населения округа Джефферсон увидели его в программе Уолтера Кронкайта, которую местное телевидение регулярно показывало гражданам округа, а десятки законодателей штата видели эту же передачу в столице штата. После показа фильма в приемной губернатора и генерального прокурора раздалось множество телефонных звонков, так что оба по прошествии каких-то восьмидесяти минут сразу же отрешились от всех сомнений относительно своих дальнейших шагов в этой ситуации, ибо осознали, чем все это грозит их политической карьере, если они не выкажут своего праведного гнева и рвения в стремлении покарать преступников. Воля народа, — конечно, это святое, но «Си-би-эс», оказывается, еще святее.

— Бедняга Джон, — сочувственно пробормотал генеральный прокурор, снимая трубку, чтобы позвонить начальнику управления полиции штата.

Дюжина людей — в том числе пятеро полицейских и сержант — уже потели в складе, спешно загружая игральные автоматы в два крытых грузовика. Ни Уиллистон, ни Арболино не потели, спокойно лежа на крышах прилегающих домов: профессор со своим автоматом прикрывал каскадера, который фотографировал во тьме. Инфракрасный излучатель позволял ему обойтись без предательской фотовспышки. Все незаконно доставленные в город автоматы были вывезены со склада задолго до того, как в девять двадцать туда прикатила полиция штата, но на следующий день, в полдень, снимки, сделанные в инфракрасных лучах, были доставлены курьером телеграфной компании «Вестерн юнион» в корпункты всех агентств новостей, расквартированных в Майами, и в редакции центральных ежедневных газет Атланты и Нового Орлеана. К каждому снимку был приколот листок с подробным указанием того, кто, где, чем и почему занимается.

В тот же вечер Дэвид Бринкли позволил себе сделать несколько ужасно остроумных — если не сказать ехидных — замечаний относительно деятельности правоохранительных органов в округе Джефферсон, а корреспондент телекомпании «Си-би-эс» по имени Эванс прибыл в Парадайз-сити тем же авиарейсом, на котором приехала команда корреспондентов журнала «Лайф» и корреспондент агентства «Ассошиэйтед пресс». Несколько наиболее прагматичных политиков в столице штата и в Вашингтоне поспешили сделать публичные заявления — для печати, радио и телевидения — о необходимости принятия срочных мер по взятию под контроль этой нетерпимой ситуации. В воскресенье пятьдесят один священник и четырнадцать раввинов в различных уголках страны отложили свои заранее заготовленные заявления о вьетнамской войне и конфликте поколений и прочитали впечатляющие проповеди об упадке морали в стране, иллюстрацией чего может служить скандал в Парадайз-сити.

В воскресенье владелец желтого «мустанга» по своему обыкновению позвонил в Атланту и стал объяснять, что он так и не выяснил, кто же стоит за всеми этими безобразиями и что может произойти дальше. Никто, кроме ближайших соратников Пикелиса не знал, куда же спрятали игральные автоматы, и мэр Эшли ограничился в своих публичных комментариях благочестивыми заверениями, что «все события проходят тщательную проверку нашей доблестной полицией». Запись этого бреда произвела эффект разорвавшейся бомбы, когда попала в редакцию «Си-би-эс ньюз» на Пятьдесят седьмой улице в Нью-Йорке, но, поскольку этот материал показался совершенно бесполезным — «картинки-то нет, черт побери!» — один из высокопоставленных чиновников телекомпании стал подумывать, не отозвать ли команду «Си-би-эс» из Парадайз-сити, чтобы они лучше отправились освещать забастовку в Бирмингеме, которая обещала богатый материал с телегеничными уличными беспорядками. Но в пять утра в понедельник чернокожий лифтер, связанный с агентурной сетью преподобного Снелла, подсунул под дверь гостиничного номера, снятого корреспондентом «Си-би-эс», записку, постучал два раза и скрылся.

Через пятьдесят три минуты вся команда телекомпании — глаза горят, хвост трубой — в предвкушении перспективы сделать «забойный» материал подкатила к дому № 1818 по Гардениа-драйв. Как и было обещано, перед роскошным особняком стоял очень красивый грузовик с крытым кузовом, и когда они, следуя содержащимся в анонимной записке инструкциям, открыли дверцу кузова, их взору предстали игральные автоматы. Они, конечно, не могли знать, что армия «Молот» выкрала игорное оборудование, совершив в три утра налет на эллинг Пикелиса, но они были безмерно рады тому, что узнали.

Первое: получится потрясающий телерепортаж, в Нью-Йорке все уписаются.

Второе: хозяином роскошного особняка по адресу Гардениа-драйв, 1818, был мэр Роджер Стюарт Эшли. Оператор с особой тщательностью навел киноаппарат на табличку с его именем — металлическую пластинку посреди подстриженной лужайки — и пленки не пожалел.

Пусть теперь ребята из «Эн-би-си» вкупе с великолепным Бринкли пережевывают все это! Чистосердечные правдоискатели возликовали, обмозговав все преимущества и поразмыслив о наградах и льготах, которые могут воспоследовать. И чтобы не сглазить возможность потока сиих наград и льгот, благочестивый и богобоязненный корреспондент «Си-би-эс» взял на себя труд — как и должно было поступить ответственному гражданину — позвонить в управление полиции штата. Часы показывали семь десять, было ясное и жаркое августовское утро, в небе ни облачка — отличный день для натурных съемок шестнадцатимиллиметровой камерой «Аурисон» с встроенным микрофоном. Кто сказал, что Бог умер? Около восьми утра два грузовика с вооруженными сотрудниками спецподразделения полиции штата подкатили к дому на Гардениа-драйв и лихо затормозили по обе стороны от грузовика с крытым кузовом, припаркованного у дома № 1818. Заметив группу телевидения, офицеры произвели совершенно бесподобный обыск кузова, в ходе которого были обнаружены и официально конфискованы игральные автоматы. Обыск производился настолько виртуозно и настолько гласно, что дверь дома № 1818 по Гардениа-драйв открылась как раз в тот момент, когда лейтенант Стэнли Грегори давал интервью, и телеоператору «Си-би-эс» удалось сделать потрясающий кадр общим планом, а потом и крупным — мэра.

Эшли в банном халате со следами тяжкого похмелья на лице.

На следующий день в город нагрянули ребята из «Юнайтед пресс» и журнала «Ньюсуик», и в тот же день во время пресс-конференции кто-то задал президенту Соединенных Штатов Америки вопрос о Парадайз-сити. Будучи республиканцем, он без колебаний осудил безобразную ситуацию, сложившуюся в округе Джефферсон — в котором он получил лишь 19 % голосов на выборах 1968 года. «Мы внимательно изучаем ситуацию в округе, заверил он американский народ, и в настоящее время серьезно прорабатывается вопрос о посылке туда федеральных подразделений по борьбе с рэкетом». Это заявление не произвело особого впечатления на главу министерства юстиции Соединенных Штатов, но «Вашингтон пост», «Чикаго трибюн» и «Нью-Йорк таймс» отреагировали на него такими благожелательными редакционными статьями, что генеральный прокурор попросил своего заместителя дать делу ход. А в Майами у Ирвинга внезапно случились кишечные колики и задергался левый глаз, что побудило дядю Майера предложить ему немедленно недельки на три отправиться подлечиться на Арубе[23], где его бывший компаньон занимался игорным бизнесом.

— Это благотворно скажется на твоем ларинксе и фаринксе, — предсказал Майер, вручая смятенному племяннику билеты на самолет, — да и Глории перемена обстановки не повредит.

На его ларинксе и фаринксе еще лучше сказался бы аризонский климат, но Аризона располагалась в пределах границ США, так что и в этом штате сотрудники ФБР выписывали судебные повестки. В Финиксе находилось отделение ФБР, на Арубе же его не было. Майер был ходячей энциклопедией подобной практической информации и, как говорили, мог бы написать целую книгу о всех закавыках пятой поправки к конституции Соединенных Штатов[24]. В том, что касалось способов избежать свидетельских показаний, могущих быть использованными в ущерб свидетелю, он в определенных кругах слыл признанным авторитетом.

В среду вечером корреспондент журнала «Лайф» принимал душ перед ужином — он, впрочем, был чистым, внимательным и глубоко информированным, — когда кто-то проник к нему в номер в «Парадайз-хаусе» и вложил в карман его свежевыглаженного поплинового пиджака конверт. Он обнаружил этот конверт, когда оделся, и с удовольствием констатировал, что является обладателем списка восьми городских борделей, находящихся в радиусе двух миль от места, где он стоит. Его фотограф и ассистентка — американка японского происхождения, красавица, носившая футболку с эмблемой колледжа «Вассар» и лично знакомая с драматургом Гарольдом Пинтером, — были готовы немедленно отправиться на задание, но им оставалось решить проблему, как избавиться от следующего за ними по пятам полицейского. Мартон приставил переодетых полицейских ко всем этим пронырливым журналистам — агенты должны были следить за ними неотлучно и по возможности мешать им совать свой нос куда не следует. Если бы такой шпик видел, как ребята из «Лайфа» фотографируют тайный бордель, он мог бы подойти к ним и «случайно» разбить фотоаппарат или протаранить своим «фордом» их «плимут». Во всяком случае, он бы непременно предупредил и владельцев борделей, и мрачного начальника городской полиции. Впрочем, совершить рейд по борделям все же стоило, даже если троице из «Лайфа» удалось бы только проехать мимо указанных в списке домов и произвести внешнее наблюдение.

После ужина все трое залезли в свой старенький «плимут» и отправились на безобидную экскурсию по городу — так это должно было выглядеть со стороны.

— Этот гад сидит у нас на хвосте, — объявила Лиллиан Дайфуку, свернув к зданию муниципалитета.

Она не только была хорошо знакома с Гарольдом Пинтером, но и отлично водила машину, что неудивительно, коль скоро она также водила тесную дружбу со Стерлингом Моссом, Линдоном Джонсоном и с Саймоном и Гарфанкелем. В свете всего этого, временами случавшиеся с ней припадки невоспитанности едва ли можно было воспринимать слишком серьезно.

Мужчины, сидящие на заднем сиденье, заметили, что их преследует полицейская машина без опознавательных знаков. Но ни тот, ни другой не обратили внимания на голубой двухдверный «дарт», следовавший за обоими автомобилями, как не заметил его и переодетый агент Мартона. Агент не сводил глаз с «плимута», который мчался к западу по Эйкорн-авеню, потом свернул к северу на Магнолиа-драйв, а потом на Ландон-бульвар. Агент сбавил скорость перед поворотом на бульвар.

П. Т. Карстерс выглянул из правого окна «дарта», тщательно прицелился из своего длинноствольного «смит-энд-вессона» и проделал дырки в обеих задних шинах полицейской машины.

— В яблочко, дядя! — горделиво заявил он сидящему за рулем профессору.

— А ты неплохо владеешь этой игрушкой, а? — заметил Уиллистон, резко развернувшись и направляя «дарт» к центру города.

— Неплохо. Я так же хорошо владею пистолетами, как и женщинами.

Миллионер-снайпер сунул свой «смит-энд-вессон» за пазуху и удовлетворенно улыбнулся. Не считая снедавшего его вопроса, что ему делать с Кэти Пикелис, вся ситуация была под контролем и операция осуществлялась в полном соответствии с планом.

Оставшийся где-то позади «плимут» тоже двигался по своему маршруту в полном соответствии с планом. Теперь троица «Лайфа» избавилась от полицейского хвоста, который мог бы воспрепятствовать их экскурсии по местным борделям. Им удалось заснять четыре из восьми борделей, как вдруг еще одна патрульная машина — ее вызвали по рации — преградила им дорогу в районе девятисотых домов по Уэйн-стрит.

— Гиллиан, поворачивай обратно к центру, — приказал корреспондент. — Давай-ка закончим на сегодня, пока местные фараоны не доперли, чего нам надо.

— А как насчет интерьера? Я бы хотел сделать несколько снимков внутри! — взмолился фоторепортер. — Я бы мог это сделать из-под полы.

— Завтра, завтра, Стью. Поумерь прыть, малыш, а не то проснешься завтра на нарах — или на больничной койке — да пробудешь там так долго, что сможешь сфотографировать там все интерьеры своим «миноксом»[25] во всех ракурсах.

«Экскурсия» заняла у них три вечера, в течение которых обоим корреспондентам удалось посетить несколько борделей, и их репортаж, появившийся в номере журнала от четырнадцатого августа, произвел сенсацию. Это был гвоздевой материал номера, и поскольку арабские террористы в ту неделю взяли себе отгул, а в колледжах не произошло ни одного студенческого мятежа и в чемпионате по бейсболу наступило затишье, статья в «Лайфе» и фото привлекли огромное, возможно, незаслуженно чрезмерное внимание общественности. Джонни Карсон отколол по этому поводу пару шуточек, Адам Клейтон Пауэлл раскритиковал этот номер как пример «лицемерия и коррупции Чарли», а Симона де Бовуар осудила его как «зло, аналогичное аморальному вторжению американских войск во Вьетнам». Вице-президент Соединенных Штатов, выступая на съезде любителей серфинга в Вайкики, заверил делегатов: администрация делает решительные шаги, дабы покончить с организованной преступностью в стране, студенческими беспорядками и трагической проблемой ночною недержания мочи у обитателей гетто. Он обнародовал недавнее решение развернуть крупномасштабную программу утренней гимнастики, разведения розовых кустов и обеспечения безопасности на улицах, а также создания кружков органной музыки.

Пятнадцатого августа портье отеля «Парадайз-хаус» объявил всем негодующим журналистам, что на следующий день им надлежит покинуть отель, так как занимаемые ими номера забронированы для вновь прибывающих постояльцев, и когда иногородние представители прессы обратились в другие отели города, они обнаружили, что и там уже нет свободных мест. Во избежание неверного истолкования этого предупреждения, кто-то поджег микроавтобус «Си-би-эс», сотрудника «Нью-Йорк таймс» арестовали за управление автомобилем в нетрезвом виде, а Лиллиан Дайфуку из журнала «Лайф» была арестована после того, как переодетый агент местной полиции под присягой засвидетельствовал, что она пристала к нему на улице и предложила за двадцать долларов совершить с ней половой акт в извращенной форме. Корреспондент «Ассошиэйтед пресс» был оштрафован на сто пятьдесят долларов за то, что ехал в автомобиле с неисправными подфарниками — неисправность, которую было очень легко подстроить. Фотокорреспондент «Юнайтед пресс» упал — или был сброшен — с лестницы и во время падения сломал левую щиколотку и фотокамеру. Вся команда «Эн-би-си» сразу же после ужина в ресторане «Дикси мэншн» слегла с сильным расстройством желудка и провалялась в постели два дня, подозревая, что какой-то сукин сын подсыпал им яду в жареного цыпленка или в тушеных креветок.

Мистер Пикелис перешел в контрнаступление широким фронтом.

Представители прессы дрогнули под натиском скрытого террора — кто-то покинул поле боя, кто-то красочно расписывал все эти надругательства, а кто-то отступил на дальние рубежи, засев в пригородных мотелях за пределами округа Джефферсон. Днем и ночью полицейские патрули подкарауливали их на всех подступах к Парадайз-сити. Каждый вечер разгневанные журналисты обдумывали планы новых вылазок и рейдов на «запретную территорию» — так американский спецназ в Южном Вьетнаме называет джунгли вдоль камбоджийской границы.

А четверка главных бойцов операции «Молот» продолжала свою войну. Девятнадцатого августа — в день, когда судья Гиллис нехотя предоставил Дэвидсону последнюю отсрочку до двадцать пятого — сержант Лерой Беггс из управления полиции Парадайз-сити и два оруженосца Пикелиса отправились собирать недельную дань с вновь открывшихся борделей, которые, с тех пор как спецподразделение полиции штата покинуло город, работали в три смены. Горничная одного из домов терпимости сообщила преподобному Снеллу, что Толстуха Флоренс и ее товарки-банд ерши снова взялись за старое, и что по графику сегодня вечером предстоит сбор взносов. Сержант и оба его провожатых были благоразумно предусмотрительны. Выйдя от Толстухи Флоренс, они хорошенько огляделись по сторонам, прежде чем двинуться к своей машине. Увидев только безногого инвалида в кресле-каталке — он был к тому же еще и слеп, судя по его черным очкам, — которого вез седой слуга, такой же древний, как и его хозяин, Беггс зашагал навстречу двум немощным старикам. Когда он поравнялся с ними, слепой горбун в инвалидном кресле раскрыл рот.

— Я возьму деньги, — заявил он.

В обеих руках инвалида внезапно появились револьверы 0,32 калибра с глушителями.

Сержант окаменел и в полнейшей панике вцепился в свою голубую сумку. Он не собирался отдавать взносы, собранные в семи домах терпимости, но Уиллистон настойчиво посоветовал ему сделать именно это. Диверсант, направив на него револьверы, прострелил сборщику дани обе руки с точностью, которой мог бы позавидовать любой зубной техник. Раздался двойной «хлоп» чуть громче, чем звук вылетевшей из бутылки шампанского пробки, но не намного, потом сразу послышались всхлипывания Беггса, и он выронил сумку.

— Следующую порцию получишь в брюхо! — пообещал переодетый десантник полицейскому-гангстеру.

Тот инстинктивно подхватил сумку с земли и протянул ее вперед. Арболино, толкавший инвалидное кресло, взял предложенное подношение.

— К фургону! — приказал Уиллистон.

Каскадер пробежал двадцать ярдов по Мерилл-авеню, завел угнанный санитарный фургон и подогнал его к тому месту, где троица Пикелиса все еще стояла навытяжку под стволами двух револьверов.

— Вы покойники, — мрачно предупредил раненый сержант, морщась от боли. — Никто в этом городе никогда не стрелял в полицейского. Вы самоубийцы. Считай, вы уже оба покойники. Не может же вам вечно везти, ребята!

— По машинам, малыш! — ответил ему диверсант все тем же неестественным каркающим голосом.

Трое сборщиков дани забрались в фургон, Арболино запер за ними дверь, а Уиллистон выпрыгнул из инвалидного кресла. Через мгновение профессор сорвал черные очки и свой маскарадный костюм и сел в кабину рядом с Арболино. Когда фургон набрал скорость, седой парик медленно съехал с сиденья на пол, но это было уже неважно. Теперь самое главное побыстрее смыться отсюда и добраться до Мерсерлейн, где они бросят фургон и сделают ноги. Через двадцать минут в отделении «скорой помощи» больницы «Мерсерлейн» раздался телефонный звонок и неизвестный мужчина сообщил дежурной сестре, что в двух кварталах от больницы находится раненый полицейский, которому нужна срочная медицинская помощь — он находится в фургоне, принадлежащем компании по производству детских игрушек «Кадли Киди».

Слухи о налете — такие налеты, совершенные ими во время той, давней войны, они называли coups de main[26], — быстро распространились по городу. Правда, об этой новости не были сразу поставлены в известность зубные врачи и бухгалтеры, но она тем не менее к утру стала достоянием всех барменов, проституток, полицейских, таксистов, госслужащих, журналистов как местных, так и «иностранных», — завсегдатаев ресторанов и прочих городских полуночников.

Рано утром следующего дня человеку в Атланте было сообщено об этом происшествии; его также проинформировали о том, что полиция Парадайз-сити обнаружила два отпечатка пальцев на брошенном инвалидном кресле.

— Насколько я понимаю, они отправят их в ФБР для опознания, — докладывал по телефону владелец желтого «мустанга». — Смешно, уписаться можно, как считаешь?… Нет? Ну, у тебя всегда были трудности с чувством юмора… Я готов дать доллар сорок центов плюс три значка с изображением Голдуотера только бы узнать, чьи же это пальчики, Бадди. Джон, возможно, готов заплатить больше… Может, тысяч шестьдесят. Столько, говорят, эти апачи захватили вчера вечером… Ладно, может быть, это команчи, которые чувствуют себя тут очень одиноко. Эти ребята слишком лихо и аккуратно действуют, чтобы быть из «Студентов за демократическое общество», к тому же они после каждой своей выходки не устраивают пресс-конференций… Местные копы озверели вконец. И в штаны наложили — это тоже есть. Вчера вечером — через час после налета — патрульная машина засекла на улице двух весьма респектабельных бизнесменов, которые были весьма под мухой и искали весьма респектабельный «женский клуб» под названием «У Эми», — так полицейские отдубасили этих благонадежных налогоплательщиков по чем зря, полагая, что они-то и есть переодетые гастролеры. Один из избитых оказался высокопоставленным членом Торговой палаты города. Он сейчас в больнице, в полубессознательном состоянии и страшно несчастен… Бадди, это все уже стало похожим на довольно грустный спектакль. Теперь я уж и сомневаюсь, что наши собственные планы все еще осуществимы… Да, это очень плохо… Да, я буду держать ушки на макушке, глазки навыкате, а хвост морковкой, но у меня в одной руке ключи от машины, а в другой — моя пушка… Нет, я не хочу — так что и ты со мной не шути. О’кей, чао!

Двадцать первого августа все президенты местных женских организаций и все священнослужители округа Джефферсон получили конверты с вложенными в них двадцатидолларовыми банкнотами — их «долей доходов от публичных домов в городе». В сопроводительной записке их благодарили за «долгие годы беззаветной поддержки наших местных борделей, которые представляют собой наиболее процветающий бизнес». Аналогичные послания с денежными вложениями получили все семьдесят четыре члена законодательного собрания штата и губернатор, что не вызвало ни у кого из них особо сильного прилива радости. Как и ожидалось, некоторые из адресатов испытали легкие приступы дурноты и стенокардии средней тяжести и даже угрызения совести. Лица многих леди приобрели модные в нынешнем сезоне алые и пурпурные оттенки, что было вовремя замечено их состоятельными мужьями — юристами, банкирами, коммерсантами, врачами, по достоинству оценившими эту психоделическую цветовую гамму. У главы городского отделения союза «Дочери Конфедерации» — мисс Джеральдин Эшли не было мужа, но как только опасность обморока отступила, она обсудила происшествие со своим братом.

Загривки грозно вздыбились, негодование возросло, а в иных душах даже начало пробуждаться давно дремлющее чувство совестливости. Католический кардинал и главный протестантский священник в столице штата подлили масла в огонь своими обличительными инвективами, которые тут же были поддержаны несколькими раввинами и социальными критиками. О воцарившемся в городе бедламе начали поговаривать даже на площадках для игры в гольф, в том числе и в загородном клубе Парадайз-сити. Никто не хотел брать на себя ответственность — или риск — сделать что-нибудь значительное в сложившейся ситуации, но многообещающим был уже тот факт, что люди более не собирались с этой ситуацией мириться.

Джон Пикелис и Бен Мартон тоже никак не могли смириться с этой ситуацией. Начальник полиции все более свирепо требовал от своих людей результатов, и то и дело названивал в Вашингтон, чтобы выяснить, идентифицировали ли в ФБР найденные отпечатки пальцев. И всякий раз его заверяли, что проверка продолжается. Он бы очень удивился и забеспокоился, узнав, что в ФБР ему говорили неправду. Ведь в конце концов Федеральное бюро расследований снискало себе уважение за искренность, честность, открытость и ревностную правоохранительную деятельность, за оперативную работу сотрудников, за научные методы расследования и за надежное взаимодействие с местной полицией. Как и реклама авиакомпании «Сюис-сэр», ФБР никогда не лжет.

Но капитану Бену Мартону они солгали.

Кто-то, сидящий очень высоко в иерархии ФБР — то есть очень высоко, — лично санкционировал эту ложь.

У него были свои резоны не ставить начальника полицейского управления Парадайз-сити в известность, что отпечатки пальцев принадлежат бывшему агенту У СО по имени Эндрю Уиллистон, который в боях был награжден двумя «Серебряными звездами» и «Крестом за особые заслуги». Агенты ФБР получили задание запросить досье и воинский послужной список Уиллистона из архивов У СО — задание, предусматривающее взаимодействие с Центральным разведывательным управлением Соединенных Штатов, в чьем ведении до сих пор находились все еще секретные документы его предтечи. Другим агентам было поручено узнать, как сложилась жизнь лейтенанта Эндрю Уиллистона после того, как он уволился из Управления стратегических операций в 1946 году. Наконец, еще одна группа агентов занялась изучением фактов относительно семьи Уиллистона, его знакомых и бывших армейских сослуживцев, о его сексуальной жизни, политических пристрастиях и личной гигиене.

В результате всех этих разысканий на свет появился весьма исчерпывающий и весьма информативный рапорт.

— Вот что, сделайте конспект и отправьте лично, а не по телетайпу, Макбрайду, — приказал очень высокопоставленный чиновник в Вашингтоне. — Он решит, что с этим делать.

И он решил.

Примерно через двенадцать часов после того, как Макбрайд начал действовать, Эндрю Уиллистон сидел в номере блондинки-певицы и ждал ее возвращения из «Фан парлор». Она вернулась около трех утра и при виде его улыбнулась.

— А я тут пил, — заявил он, отпивая из стакана.

— Мой виски, конечно!

— Я принес тебе новую бутылку, чтобы компенсировать выпитое мною. Знаешь, этот «Джон Бегг» начинает мне нравиться все больше и больше. Налить тебе стаканчик?

Она кивнула и бросила на кровать сумочку.

— Может быть, я захочу два или три, — предупредила она.

— Ты этого заслуживаешь после рабского труда у раскаленного микрофона, — успокоил он ее.

Он налил ей виски, разбавил холодной водой из-под крана и стал смотреть, как она пьет.

— Что, нелегко работается в казино? — спросил он с притворной тревогой.

— Куда труднее, чем до того, как кое-кто устроил на это славное заведение налет столь живописным образом, сэр. Весьма нервная атмосфера с тех самых пор витает в зале.

Уиллистон пожал плечами.

— У этих «кое-кого» есть свои проблемы, — заметил он, допивая свой виски с водой из-под крана, — и могу тебя уверить, они и сами пребывают в нервном напряжении. Но в отличие от некоторых грудастых блондинок, никогда не жалуются. Они стараются овладеть ситуацией.

— Ты просто бесподобен!

— Это правда. Бесподобный, прагматичный, умелый, — согласился он, снова наполняя свой стакан.

— И невероятно красивый — для стареющего мужчины.

— Э, дорогая, похоже, ты на меня взбрыкиваешь!

— А ты, похоже, от меня отбрыкиваешься, профессор! — в сердцах сказала она.

Эта девчонка и впрямь умница.

— Я просто пытаюсь овладеть ситуацией — но с умом, — объяснил он.

— Ничего не получится. Даже если ты засадишь Гилмана проработать весь план операции до мельчайших деталей, тебе не удастся овладеть женщиной таким вот образом — и ты сам это прекрасно понимаешь.

Он кивнул.

— Вот если бы ты перестал забивать себе голову всеми этими особыми подходами да перестал вспоминать, что говорится в сносках мелким шрифтом в учебниках психологии, то смог бы овладеть в две минуты, — предсказала она.

Ее расчет оказался довольно-таки оптимистичным. На самом деле это заняло у него семнадцать минут. За это время каждый из них убедился в верности своих предположений. Уиллистон обнаружил, что она и в самом деле давно уже ничья не «сестренка», а Джуди поняла, что он тот самый герой, о котором она многие годы мечтала. Они заснули сном без сновидений и до утра продержали друг друга в горячих объятиях.

25

К моменту возобновления судебного процесса над Сэмом Клейтоном Парадайз-сити обрел такую же известность в США и во всем мире, как чешская деревня Лидице, Сталинград или Диснейленд. Французские, британские и западногерманские радиокорреспонденты и корреспонденты газет прибывали сюда с набитыми карманами и тем особым энтузиазмом, что неизменно посещал их при мысли о возможности показать истинную глубину морального падения этих богатеев-америкашек. Лондонские журналисты разбили свой штаб в трейлере, расположившись по ту сторону границы округа, а дотошные французы трудились на борту чартерного теплохода, поставленного на якорь неподалеку от бухты Кэллоуэй. Хитроумные западные немцы коварно обвели вокруг пальца администрацию отеля «Джефферсон», сняв три номера для несуществующей рок-группы, якобы гастролирующей по Югу США, и, заняв номера, щедро одарили чаевыми весь гостиничный персонал и намекнули, что если с ними тут обойдутся «несоответственно», они будут вынуждены обратиться к своему послу в Вашингтон.

Когда адвокат Дэвидсон без десяти десять утра 25 августа вошел в здание суда, камеры уже стрекотали, юпитеры сверкали, репортеры гудели, но во всей этой суматохе от его острого глаза не укрылся молодой человек с атташе-кейсом и оловянными глазами. Джошуа Дэвид Дэвидсон сразу же признал в нем одного толкового адвоката из «Фонда правовой защиты Национальной Ассоциации содействия цветным гражданам» и очень обрадовался тому, что Ассоциация наконец-то проявила интерес к этому делу. НАСЦГ не входила в число самых шумливых групп в движении за гражданские права, но у них были отлично подкованные и в теории, и на практике адвокаты. Их главный юрисконсульт, крупный специалист по конституционному праву, был старым приятелем Дэвидсона.

— Передайте мой самый горячий привет Джеку, — сказал адвокат защиты юристу НАСЦГ, дав ему понять, что тот узнан.

— Обязательно… Жарковато сегодня.

— К концу сентября будет еще жарче, — напророчествовал Давидсон с кривой усмешкой.

Адвокат из НАСЦГ внимательно посмотрел на него.

— Думаете, все затянется так надолго?

— Может затянуться еще дольше. У меня в запасе тысяча вопросов к обвинению и просьба к суду, но до этого еще далеко — у нас уйдет не меньше месяца на отбор присяжных. Если, конечно, нам вообще удастся набрать сносный состав присяжных в этом округе.

Молодой адвокат кивнул.

— Так вы собираетесь действовать по полной программе?

— По самой полной. Не собираюсь ни в чем себе отказывать — при таком-то гонораре. Они у меня тут попыхтят как следует, а потом я передам вашей Ассоциации половину гонорара в качестве необлагаемого налогом пожертвования.

— Вы это серьезно?

— Я никогда не шучу, когда речь идет о денежных делах, — бросил Дэвидсон и вместе с Келлехером и другими помощниками прошествовал к залу заседаний.

Они вошли в зал и увидели, что туда уже набилась куча народу — полицейские, репортеры, телеоператоры, журналисты.

— Аншлаг! — прокомментировал Келлехер.

— Люблю выступать при переполненном зале. Это меня вдохновляет, — ответил Дэвидсон, скользя взглядом по рядам. Он узнал Эверетта, обоих его помощников и еще одно лицо, никак им не ожидавшееся в Парадайз-сити. Улыбаясь, он поспешил по проходу к третьему ряду.

— Это же не «Эль Морокко»[27], Пи-Ти! Какого черта ты здесь тогда делаешь? — спросил он.

— Да, в этом городишке небольшой выбор развлечений, Джошуа, ответил миллионер-блондин.

— Это в десять-то утра? Ты или заболел, или и в самом деле испытываешь кровожадный интерес к сенсационному процессу?

Карстерс покачал головой.

— Ни то, ни другое, просто расширяю свой кругозор, как пишут в программах борьбы с бедностью.

— А я и не знал, что ты потерял все свое состояние!

Богатый охотник усмехнулся.

— Я потерял не состояние, а голову. А виной всему любовь одной милой дамы. Пора приниматься за ум и перестать попусту тратить время. Вот эта милая дама, Джошуа.

Рядом с ним сидела миленькая брюнетка невысокого роста с сияющим лицом.

— Кэти, позволь представить тебе моего приятеля, который как-то спас моего не в меру темпераментного кузена от электрического стула.

— От газовой камеры, — поправил его адвокат. — В Калифорнии используют газ.

— Да-да, от газовой камеры. Познакомься с Джошуа Дэвидом Дэвидсоном, поэтом коллегии адвокатов и ревностным почитателем как Ветхого завета, так и уголовного кодекса… Джошуа, это очаровательное создание зовут мисс Кэти Пикелис, она дочь виднейшего в Парадайз-сити бизнесмена.

Она была очень мила, хотя и не столь роскошна, какими обычно были окружающие Карстерса женщины.

— Очень рад с вами познакомиться, мисс Пикелис, — вежливо произнес Дэвидсон.

Он не собирался ни словом упоминать о ее отце.

— Я тоже рада с вами познакомиться, мистер Дэвидсон… Я и не знала, что Пи-Ти с вами знаком.

Адвокат пожал плечами.

— Пи-Ти знаком почти со всеми, хотя я еще ни разу не встречал его в обществе такой красивой девушки. Может быть, он наконец-то повзрослел.

— Вы льстец даже хуже, чем он, — съязвила она.

— Нет, лучше. Это то немногое, что я делаю лучше Паркера Теренса Карстерса.

— Она уже в курсе, — шаловливо подмигнув, отпарировал холостяк.

Кэти Пикелис вся вспыхнула при этих словах.

— Он еще не скоро повзрослеет, — заметила она.

— А мне надо приниматься за работу. Прошу меня простить, но тут есть один шофер, который доверил мне свою жизнь. Ты еще пробудешь какое-то время в городе, Пи-Ти?

Карстерс, поразмыслив, кивнул.

— Какое-то время — да. А ты?

— А я тут застрял надолго. Давай как-нибудь поужинаем? Если ты придешь с этой хорошенькой леди, за ужин плачу я. Где ты остановился?

— В «Парадайз-хаусе».

— Мы тоже. Я тебе позвоню. Был рад с вами познакомиться, мисс Пикелис, — заявил Джошуа Дэвид Дэвидсон, встряхнув своей седеющей гривой.

Стоя у стола обвинителя и беседуя с Эвереттом, Мартон смотрел и недоумевал, о чем это второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов, а может быть, и всей Северной Америки и Кэти Пикелис так мило болтают с врагом. Пусть Джон просветит ее относительно этого еврейчика-адвокатишки, подумал Мартон. Конечно, Малышу Джонни Пикелису следовало многое что еще сделать, того, что Бен Мартон уж обязательно бы сделал, заправляй он всеми делами в округе Джефферсон. Может, Джон малость размяк после долгих лет единоличного правления и бесконтрольных денег, может, нам бы здесь не помешала более твердая рука.

Вошел судья, и заседание началось. Когда без четверти пять вечера Гиллис перенес слушания на завтра, еще не был выбран ни один присяжный. Дэвидсон полностью завладел инициативой, а его компетенция и знание тончайших технических нюансов процедуры действовали на присутствующих завораживающе. Под градом его вопросов и возражений, окружной прокурор выглядел как перепуганный и озлобившийся студент-первокурсник, пытающийся сдать экзамен по основам уголовного права многоопытному профессору. На следующий день повторилась та же история и только к половине четвертого был определен первый присяжный.

— Вы что-то не торопитесь, мистер Дэвидсон, — заметил Гиллис после объявления перерыва.

— Мы же не можем впопыхах вершить правосудие, ваша честь! — ответил адвокат с иронической усмешкой. — Да, кстати, забыл спросить, как ваша рыбалка?

— Замечательно! Жаль, что я сейчас не на озере с удочкой!

Знаменитый адвокат по уголовным делам тяжело вздохнул.

— Я вам сочувствую, ваша честь, и постараюсь компенсировать вам эту утрату, выстроив предельно увлекательную линию защиты.

— Вы уже неплохо начали, адвокат, — сухо ответил Гиллис. — Очень увлекательно наблюдать, как вы вправляете мозги нашему выдающемуся окружному прокурору в свете последних постановлений и решений по процедурным вопросам. Вы сэкономите ему по крайней мере полтораста долларов на курсе повышения квалификации в Институте работников правосудия.

Дэвидсон подавил улыбку.

— Но я с него не возьму ни цента, ваша честь. Я обожаю учить уму-разуму окружных прокуроров. Знаете, мой отец мечтал, чтобы я стал преподавателем колледжа.

— Я этого не знал, мистер Дэвидсон, — сказал судья, — но меня это не удивляет. Очень многие талантливые юристы любят преподавательскую работу.

— И многие из них становятся судьями.

Теперь настал черед Гиллиса скрыть улыбку, ибо такую изящную лесть трудно было не оценить. М-да, у «старика Риса» против этого парня нет шансов. Двадцать седьмого августа был назначен второй присяжный, и в тот же вечер директор программ местного телевидения шепнул мэру Эшли на ушко, что команда «Си-би-эс» готовит часовой специальный репортаж о Парадайз-сити. Это произошло в тот самый вечер, когда одиннадцать специальных агентов ФБР в Майами и семь в Новом Орлеане получили приказ выехать к Макбрайду для подкрепления, причем передвигаться надо было порознь, чтобы столь многочисленная компания мужчин ни у кого в Парадайз-сити не вызвала подозрений.

Утром двадцать восьмого сотни бизнесменов Парадайз-сити нашли в своих почтовых ящиках листовки странного содержания. В листовке перечислялись все противозаконные деяния, скандалы, бесчинства и соучастники преступной организации Пикелиса и содержался призыв ко всем добропорядочным гражданам подняться на борьбу с гнусными рэкетирами. Листовка была подписана «Комитет ста за освобождение Парадайз-сити». На рассвете эти листовки доставили адресатам чернокожие мусорщики и уборщицы.

Вечером двадцать девятого примерно одна пятая часть населения округа Джефферсон как обычно смотрела по телевизору шоу Джэки Глисона, когда Арболино подключился к телевизионному кабелю около передатчика и заглушил звук на одну минуту. В течение этой минуты зрители могли видеть, как синхронно взлетают вверх длинные ноги танцовщиц Джун Тейлор, и с удивлением слушали выступление представителя «Комитета ста», призывавшего организовать крестовый поход для «очищения нашего города». «Если вы с нами, — настойчиво рокотал голос, — объявите об этом всем, напишите число „сто“ на стенах домов, в общественных туалетах, на автомобилях, в магазинах — везде. Будьте осторожны — вас не должны заметить, потому что эти негодяи на грани истерики и они без колебаний станут мстить любыми преступными методами. Пишите число „сто“. Пишите число „сто“. Пишите число „сто“. Ждите дальнейших инструкций».

Голос умолк, и в эфир прорвались бравурные финальные аккорды танцевального номера. Люди не отнеслись к этому серьезно, но на следующее утро в двух тысячах молитвенников в разных церквах города прихожане обнаружили отпечатанные тексты этого анонимного телеобращения. Люди недоуменно переглядывались и помалкивали, но к вечеру вторника кое-где на городских стенах стали появляться единицы с двумя нулями. В среду вечером полиция застукала студента-первокурсника, приехавшего в Парадайз-сити на каникулы: он изобразил эмблему городского движения сопротивления на стене автобусной станции. Полицейский выстрелил в воздух и приказал студенту не двигаться. Когда девятнадцатилетний сын одного из наиболее уважаемых в городе священников-епископалов пустился наутек, полицейский выпустил в него две пули и убил беглеца наповал.

Эту новость никак не удалось скрыть, ибо и жертва и ее отец были слишком заметными фигурами. Никто не мог поверить официальной версии, которую распространил Бен Мартон, ибо все понимали, что Терри Уэст просто не тот парень, который смог бы угнать машину или напасть на представителей правоохранительных органов. Это была ложь, очередная ложь и очередной аргумент в пользу того, что жестокому господству банды Пикелиса нужно положить конец. Теперь у участников операции «Молот» появился истинный мученик, и суровый вопрос «кто убил Терри Уэста?» стал звонким политическим лозунгом. Недовольство росло, ширилось, зрело, набухало.

К пятому сентября, когда последний присяжный был назначен и процесс возобновился, дух недовольства буквально витал в воздухе, и все надежды на то, что суд как-то сможет повлиять на общественное мнение, рухнули: судья Гиллис вызвал Мартона в свой кабинет в пять часов вечера и признался, что, по его мнению, у суда нет ни малейшего шанса добиться вынесения обвинительного приговора.

— Дэвидсон положил Риса наобе лопатки, Бен, и он собирается разбить в пух и прах обвинение, так что даже у самого благожелательно настроенного и сговорчивого жюри присяжных не хватит духу признать Клейтона виновным. Кроме того, он собирается ссылаться на прецедент «дела Миранды» и доказать, что Клейтону было отказано в предоставлении адвоката до суда. Но даже если вы каким-то чудом и выиграете это дело, — предупредил Гиллис, — вы проиграете в апелляционном суде. Он дойдет с этим делом до Верховного суда страны, Бен!

Мартон мрачно покачал головой.

— И что ты предлагаешь, Ральф? Есть какие-нибудь гениальные идеи?

— Я тебя в это дело не втравливал, Бен. Это вообще была не моя затея, так что нечего тебе на меня бочку катить.

— Какие-нибудь гениальные идеи есть? — настаивал начальник полиции.

Гиллис долго думал, пожимал плечами и пообещал придумать какой-нибудь удачный выход. Но когда девятого Эверетт закончил свою речь с обоснованием обвинения, судья был настроен еще более скептически. В тот же вечер Мартон узнал от осведомителя, что трое исчезнувших из города негров-свидетелей, способные подтвердить алиби Клейтона, — тайно привезены в город и спрятаны в надежном месте до того момента, когда Дэвидсон вызовет их в суд для дачи показаний. Весь день десятого и одиннадцатого сентября полиция прочесывала каждый дом в негритянском гетто, но не смогла найти никого из этой троицы.

— Они будут давать показания в понедельник, Джон, — предупредил Мартон Пикелиса, выложив ему плохие новости. — Готов поспорить на что угодно, что Дэвидсон в понедельник предъявит их в качестве свидетелей защиты. Если это произойдет, мы никогда не отправим Клейтона на виселицу.

Главарь гангстеров попыхивал сигарой, размышляя над возможными последствиями такого поворота событий.

— Это будет катастрофа, — объявил он.

— Страшная катастрофа, Джон. Мы будем очень скверно выглядеть во всей этой истории. Ведь помимо этой неприятности у нас есть и другая — эта история с парнишкой Уэста и…

— Тут предъявляй претензии своим болванам, которых хлебом не корми, дай пострелять… — перебил его Пикелис.

— Произошла ошибка. Да, промашка, но не забывай, что мои люди сделали тысячи добрых дел и помогали тебе и твоей организации многие годы. Это нечестно, Джон, снимать стружку с моих ребят за одну-единственную промашку. Мы давно уже себя за все реабилитировали.

Рэкетир вздохнул и жестом приказал Мартону продолжать.

— Нам надо как-то выкарабкиваться из этого дерьма, Джон, — предупредил начальник полиции. — Мы не можем себе позволить проиграть процесс Клейтона.

Глаза Пикелиса сузились, и вдруг на его лице появилось то самое выражение, которое нередко возникало у молодого портового бандюги лет тридцать назад.

— А я и не проиграю, Бен. Малыш Джонни никогда не проигрывает.

— Правильно. Это правильно: Клейтон должен сдохнуть, но Ральф говорит, что у нас почти нет шансов отправить его на виселицу. Ральф все очень хорошенько обмозговал и пришел к выводу, что судебный процесс мы проиграем.

Властелин округа Джефферсон нервно прохаживался по гостиной, взвешивая все «за» и «против», все возможности.

— Бен, коли Клейтона невозможно отправить на виселицу по решению суда, а нам все равно надо от него как-то избавиться, — рассуждал Пикелис, — то Клейтону придется самому повеситься.

— Это именно то, что и я думаю. Тихое аккуратное самоубийство в тюремной камере — и все проблемы решены!

В этом что-то есть.

Этим самоубийством будет положен конец всей заварушке, у них высвободятся руки, и они смогут сконцентрироваться на пришлой банде и на чертовом «комитете ста».

— Завтра вечером. Поздно вечером, лучше после полуночи, — решил Пикелис. — Займись этим сам, Бен. Смотри, не дай маху!

— Это исключено. Считай, что дело в шляпе, — уверил его начальник полиции.

— Отлично. На следующей неделе я бы хотел с тобой переговорить об Эшли. Его увлечение спиртными напитками становится опасным для его здоровья и для нашего тоже.

Мартон засмеялся.

— Может, попросить Лютера дать ему пару уроков автовождения?

— Поговорим об этом на будущей неделе. Я пока еще не решил, но, может, так мы и поступим. Эшли совсем сдал, и если кому-то вздумается поднажать на него хорошенько — если дела пойдут совсем худо и он наложит в штаны, — он продаст нас по бросовой цене, лишь бы спасти свою шкуру. Во всяком случае, я этого опасаюсь.

— Да, он превратился в бабу, это точно. Тебе решать, Джон. У Лютера руки чешутся поработать еще после того, как он позаботился о Барринджере. Но только это должно произойти за пределами округа, а может быть, и в соседнем штате, — посоветовал свиномордый начальник полиции. — Можно отправить Роджера в отпуск — или на съезд мэров, — и его обнаружат в пятистах — шестистах милях от города. И у нас будет меньше вони.

Пикелис кивнул.

— Я еще не окончательно решил, — заметил он, — но об этом стоит подумать.

Профессор Эндрю Уиллистон, который подслушал весь тот разговор с помощью микроскопического приемника-передатчика, уже начал об этом думать. Тут был только один выход. Он позвонил в кемпинг «Кроуденз кэрэвэн» и попросил передать мистеру Арболино, что в четыре его будет ждать Джо-Джо. Арболино получил это сообщение и передал по рации сигнал сбора. Когда квартет боевиков операции «Молот» собрался на явке «Джо-Джо» в четыре часа, Уиллистон изложил им ситуацию и объяснил, что они, по его разумению, должны теперь делать.

— Времени вообще-то остается в обрез, — заметил Гилман. — Такую операцию надо долго и тщательно готовить и неплохо бы прорепетировать. Что-то мне это все не нравится, Энди.

— Да, времени очень мало, но у нас собрана вполне достаточная разведывательная информация об объекте. На прошлой неделе Пи-Ти побывал в логове, когда Мартон пригласил его на стрельбище в подвал полицейского управления, так что Пи-Ти сможет изложить нам все необходимые детали.

П. Т. Карстерс изложил. Когда он замолчал, человек из Лас-Вегаса все еще ворчал, но тем не менее стал предлагать возможные планы операции. В шестом часу они остановились на одном из вариантов, который показался им наиболее реальным — это был сложный план действий с участием всех четверых. Кроме того, им требовалось значительное количество технического инвентаря, немалый профессионализм и изрядная доля удачи.

Итак, в семь вечера в субботу.

— Не хотелось бы быть слишком придирчивым, — сказал Гилман, когда все уже собрались расходиться, — но мне по-прежнему кажется, что это наспех придуманная и недостаточно подготовленная операция. Мы не учли многих неожиданностей. Все это очень рискованно и, с профессиональной точки зрения, попахивает любительщиной. Допусти мы одну ошибку или опоздай на несколько секунд — мы все покойники.

— Ты прав, Сэм, — согласился Уиллистон, — но я не вижу другого выхода.

Подъезжая к Парадайз-сити, Уиллистон размышлял об отрицательной оценке, выставленной предстоящей операции человеком, который никогда не ошибался. Ну, может быть, на этот раз, он ошибается. А может, и нет. Они узнают ответ через четырнадцать часов. Вот что хотя бы обрадует Гилмана — эта непреложная математическая истина.

26

— Ну вот, мы пришли туда, откуда начали — круг замкнулся, — размышлял Уиллистон вслух, обращаясь к лежащей с ним рядом в постели женщине.

Было уже почти три часа дня. Певице-блондинке было спокойно и приятно лежать возле своего отважного любовника.

— О чем вы, профессор? — спросила она.

— Круг замкнулся — нам предстоит новый рейд с целью освобождения заключенного.

— Вы великий и мудрый человек, профессор, но я тем не менее понятия не имею, о чем это вы говорите. Может, это оттого, что я недостаточно начитана?

Она потерлась головой о его плечо, и аромат ее духов принес ему воспоминания о страсти, охватившей их сегодня в половине шестого утра. Он заключил ее в объятия, поцеловал и стал рассказывать, что им предстоит сделать.

— Да вы спятили, профессор! — задохнулась она. — Это безумный план, и всех вас перестреляют. Много мне в жизни приходилось выслушивать бредовых идей, но это же игра со смертью! А мне нужен живой герой, не мертвый!

Он уставился в потолок, обдумывая снова их план и мысленно представляя себе каждую стадию его практического выполнения.

— Я не хочу стать вдовой еще до того момента, как стала невестой, черт побери! — протестовала она.

— А разве кто-то сказал тебе, что собирается на тебе жениться?

— Я сказала, и ты женишься. Мы ведь такая замечательная пара, в особенности в момент спаривания… Ты разве этого не заметил?

Он кивнул.

— Заметил, конечно.

— Я потрясающе готовлю. К тому же мастерски мою пепельницы. Мои зубы в отличном состоянии, я прошла полный курс у психоаналитика. Только подумай, сколько мы сэкономим! Более того, я сама неплохо зарабатываю — триста пятьдесят — четыреста долларов в неделю. У нас не будет проблем с деторождением, — торжествующе воскликнула она. — Мой гинеколог говорит, что у меня очень широкий таз.

— Это я тоже заметил.

Она придвинулась к нему ближе.

— Как ты относишься к мысли о ребенке?

— Очень положительно. Я же сам был когда-то ребенком.

Она отодвинулась, отвела руку и замахнулась, чтобы шлепнуть его по голому бедру, до он схватил на лету ее за запястье и притянул к себе.

— Пожалуйста, Энди, придумай другой план, — попросила она. — А это уж больно смахивает на какой-то телесериал «Невыполнимая миссия» или на проделки клоунов из «Дяди». В жизни так не бывает.

— Так будет, если только в ближайшие девять часов ты не предложишь нам более удачный план операции.

Она села и поежилась.

— Энди, мне надо тебе кое-что сказать. Я знаю, почему они убили Эдди. Я тебе солгала.

— Я это понял.

— Слушай, ты, самодовольный безумец, напыщенный профессор, я же говорю серьезные вещи! Он был точно, как ты. Он все прекрасно понимал. И вечно строил всякие хитроумные планы. Он совершил самоубийство, примерно тем же манером, как вы собираетесь это сделать.

— Ошибаешься: ему в машину подложил бомбу Лютер Хайетт, — поправил ее Уиллистон.

— Этого хотел сам Эдди. Он распустил слух, будто у него есть компромат, способный разоблачить синдикат Пикелиса, — ответила она с горечью.

— Да? Но зачем он это сделал?

Она заплакала.

— У него обнаружили рак. У него не было никакого компромата. Он умирал и не хотел умереть просто так. Он решил вынудить их убить его.

Да, это похоже на Барринджера.

У него для этого и мужество было, и воля.

— Чтобы мы приехали отомстить за него, Джуди?

— Ну конечно, дуралей несчастный! Именно потому, что он сам себя убил, ты не должен делать то же самое, Энди!

Она ошибается.

Теперь уже поздно давать задний ход.

Не могли же они теперь бросить Сэма Клейтона, даже если бы им захотелось убраться из этого города.

— Мы не можем позволить этим фашистам повесить Клейтона, — заявил решительно Уиллистон.

Она перестала плакать и воззрилась на него.

— Каким фашистам? — выкрикнула она. — Это же американский город. После войны прошло двадцать пять лет! А ты все еще воюешь с призраками! Ты участвуешь в войне, которая сегодня существует только на страницах учебников истории и на съездах «Американского легиона». Здесь нет никаких фашистов!

Он помотал головой.

— Это та же свора, только теперь они американцы, а не немцы и не вишистские французы, — сказал он медленно. — Я знаю, где мы находимся и какой нынче год, и чем мы занимаемся. Я даже знаю, что нам не надо было бы этим заниматься. Ибо это противозаконно и неправильно. Я знаю, что это дело правительства и народа Парадайз-сити. Но мы заварили эту кашу, и теперь нам нельзя все бросить — по крайней мере пока мы не освободим Сэма Клейтона.

— Но ты же не сможешь его освободить, дуралей!

Он протянул руку и дотронулся до ее залитой слезами щеки.

— Может быть, не смогу, — согласился он, — но надо же попробовать.

Гилман и Арболино сейчас заряжают автоматы и регулируют радиоуправляемые взрыватели, подумал Уиллистон, одеваясь, и к пяти часам будет готова пленка для «Ухера». Карстерс готовит оружие и напевает в предвкушении опасного боя. Вот уж кто радуется — рот до ушей, — так это он! Уиллистону теперь надо было передать преподобному Снеллу все дальнейшие инструкции, а затем прийти на явку в шесть для окончательного обсуждения деталей и графика налета.

— Не беспокойся, Джуди, — сказал он ей на прощание. — Я вернусь до рассвета, и потом мы сможем обсудить проблемы деторождения и мытья посуды.

Она не ответила.

Без пяти шесть сторож за стеклянными дверями административного здания «Атлас» смотрел на толпу субботних покупателей, текущую по Кларисса-стрит, и снова проверил надежность замков входной двери. В выходные в здание, слава Богу, никто не придет, так что теперь от него требовалось только раз в два часа делать обход первого этажа. А в остальное время он мог вволю полакомиться ореховым маслом и сэндвичами, которые ему приготовила на суточную смену жена, да еще поглазеть на крепкотелых голышек в журнале «Плейбой», который он выудил из мусорной корзины в приемной компании «Френдли кредит».

Эти молодые мексиканочки и впрямь классные телки, думал он радостно, а ребята-фотографы «Плейбоя» большие мастера отыскивать самых классных телок и запечатлевать их на красных капотах спортивных машин, или на зеленых простынях, или на шкурах белых медведей. Нет, братцы, по части фотографий «Плейбой» заткнет за пояс любой иллюстрированный журнал. Даже «Нэшнл джиогрэфик» с ним рядом не лежал.

В шесть десять автофургон с надписью «Эйс элевейтор Ко» на боку — буквы были голубые, аршинной длины — подкатил к задним дверям здания «Атлас». Худой красивый мужчина в комбинезоне выскользнул из-за баранки и, размахивая чемоданчиком с инструментами, зашагал к служебному входу. Он позвонил в звонок и стал ждать. Страдающий артритом сторож чертыхнулся, нехотя отложил журнал и неуклюже проковылял к двери, бурча себе под нос проклятия. Сквозь узкое окно в двери он увидел рабочего. Он остановился, стер с губ остатки масла и приоткрыл дверь.

— Да? — спросил он.

— Я из «Эйс элевейтор». Срочный ремонт лифтов.

Старик покачал головой.

— Да что же это. Ты, парень, видать пришел чинить дверь на втором лифте, — заворчал он. — Разве вам не сообщили, что дверь починили еще вчера.

Уиллистон рассмеялся.

— Может, опять что-то с ней стряслось? Ваш дежурный по зданию позвонил вчера в контору около пяти, — объяснил он.

— И что же, вы целый день к нам ехали? То-то срочный ремонт у вас, парень!

— Да у нас в конторе некомплект. Трое в отпуске.

— Да что же это, — заворчал сторож.

Он открыл дверь шире, и диверсант вошел.

— Вон туда наверх прямо, — сказал сторож, — сел и вознамерился продолжить знакомство с классными телками, взращенными на пастбищах Мексики.

Ремонтник остановился и открыл свой чемоданчик.

— Никто меня не предупреждал о твоем приезде, — ворчал сторож. — Мне вообще ничего не говорят.

Он взял «Плейбой» и раскрыл его на середине.

— Вы уж извините!

Когда он поднял лицо, чтобы ответить, Уиллистон прыснул ему в глаза струей «мейс». Руки старика дернулись к ослепшим глазам, дав диверсанту великолепную возможность быстро защелкнуть у него на запястьях наручники.

— Да что же это, да что же это! — причитал сторож между лихорадочными вздохами и всхлипываниями. В глазах у него потемнело, он еле дышал. Уиллистон вытащил из чемоданчика два заранее заготовленных куска нейлонового шнура, и привязал ноги сторожа к ножкам стула. Потом он дважды подул в крошечный свисточек. Прочие тотчас начали выгружать инвентарь из грузового отделения фургона. Как только инвентарь перенесли в здание и закрыли дверь, Арболино и Гилман отнесли все еще восседающего на стуле полуживого сторожа по коридору и, найдя складское помещение, оставили его там.

— В подвал! — скомандовал Уиллистон.

Зеленый баллон с ацетиленом был ужасно тяжелым, но Арболино без труда доставил его в подвал, где они должны были найти люк. Остальные перенесли прочий инвентарь. Дорогу им указывал Уиллистон, освещая путь фонариком. А вот и оно — на полу в дальнем углу: трехфутовая металлическая пластина с надписью «Сазерн Белл — Не подходить». Мощный замок мог бы отпугнуть любого, кто без ключа попытался бы поднять массивную стальную плиту. Но не тех, кто принес с собой ацетиленовую горелку. Арболино вытащил горелку, подсоединил ее к баллону с ацетиленом и надел защитные очки. Потом он быстро расплавил ушко замка, как его когда-то учили.

Карстерс сдвинул плиту, и профессор направил луч фонарика во тьму. Луч света вырвал из тьмы туннель — высотой не более пяти футов — с тяжелыми кабелями вдоль железобетонной стены. Туннель уходил влево во мрак.

— Да, оно самое, — подтвердил спортсмен.

Уиллистон спустился в темный туннель первым и знаком попросил остальных поторапливаться. Они осторожно спустились вниз по лесенке, подхватив принесенные ими оборудование, и медленно двинулись вперед. В кроссовках они почти бесшумно ступали по подземному проходу. Они продвигались по тайному туннелю телефонной компании молча, ибо малейший шум мог выдать их присутствие. В ходе этой операции они договорились избегать лишних разговоров. Они прошли под тремя металлическими плитами в потолке, но всякий раз, когда Уиллистон сверял номера на крышках люков с номерами на своей карте, он отрицательно качал головой. Остановившись под четвертым люком, он кивнул.

Если составленный ими план верен, этот лаз ведет в полуподвал здания полицейского управления Парадайз-сити. Гилман раскрыл свой саквояж и достал оттуда небольшой ящик.

Он извлек из ящика стетоскоп, вставил в уши концы трубочек и приложил черный диск к крышке люка. Он слушал полторы минуты, пытаясь понять, что происходит по ту сторону крышки.

Ничего.

Он улыбнулся и, обернувшись к остальным, поднял большой палец вверх.

Арболино приступил к привычной для себя работе с ацетиленовой горелкой. На сей раз он провозился куда дольше, потому что замок находился на обратной стороне крышки, и ему пришлось выжечь отверстие в самой плите, чтобы они смогли проникнуть внутрь. Это была не легированная сталь, используемая в банковских сейфах, но тем не менее как и было запланировано, они потратили двадцать одну минуту на преодоление этого препятствия.

Когда каскадер и Карстерс надели асбестовые рукавицы, чтобы снять все еще раскаленный стальной квадрат, Гилман сверился с часами.

Шесть тридцать три — на одну минуту быстрее графика.

Все надели очки ночного видения. Уиллистон с пистолетом в одной руке, с инфракрасным излучателем в другой — первым полез по лестнице. Он высунул голову над краем лаза и обвел инфракрасным лучом помещение. В одном углу он увидел какой-то агрегат, распределительный щиток над ним и кучу ящиков у противоположной стены. Канистра с маслом стояла около агрегата, а на дальней стене он различил дверь.

Он выбрался из лаза и махнул вниз своим товарищам, призывая их последовать за ним. Через пару минут все четверо, тяжело дыша, стояли и изучали агрегат.

— Главный генератор, — определил Гилман.

Все согласно кивнули.

Человек из Лас-Вегаса вытащил из рюкзака три взрывателя с часовым механизмом и снова поглядел на часы. Шесть тридцать восемь. Он поднял два пальца, показывая, что им придется подождать две минуты. Все поняли этот знак, ибо знали, что крошечные взрывные устройства оборудованы часовым механизмом с пятиминутной ценой деления. Ровно в шесть-сорок он установил часовой механизм каждого взрывателя на «боевое положение» с интервалом в двадцать минут, то есть все три должны были сработать ровно в семь. Он сунул три взрывателя в самые важные точки генератора. Взрывать генераторы питания этой четверке было не впервой.

Люди Снелла должны были зайти в телефонные будки через семь минут. Двадцать четыре человека с тридцатью десятицентовыми монетами, чтобы все это сработало. Никому из них не было сообщено, в чем состоит суть операции и в чем заключается их роль, но они понимали, что им предстоит выполнить важную миссию. Они должны были многократно набирать один и тот же номер до семи восемнадцати, причем восемь из них должны были набрать указанные им номера только один раз и не вешать трубку. Они опустят десятицентовики в автомат, чтобы линия была занята. Тогда все сработает.

Полицейские радиопереговорники — это совсем другое дело.

Их тоже предстояло нейтрализовать, но более замысловатым способом.

Уиллистон предупредил, что просто вывести из строя полицейскую радиостанцию было бы опасно, потому что радиофицированные патрульные машины — по крайней мере некоторые из них — в случае отсутствия связи с диспетчерской, тут же вернулись бы в полицейское управление, а это диверсантам совсем было не нужно. Вся штука заключалась в том, чтобы как можно дольше задержать машины на линии.

По расчетам Гилмана, диверсионная операция в здании полицейского управления должна продлиться не более четырех минут, на уход оставалось не более восьми. Был тщательно продуман маршрут отхода. Если два радиоуправляемых взрывателя не подведут, проблем у лазутчиков не возникнет. Возникнет всеобщая паника, но проблем не будет.

Карстерс указал на дверь, потом на потолок. Он по-детски изобразил правой ладонью пистолетик и усмехнулся. Остальные, сидящие рядом с ним на полу, понимающе закивали: прямо над их головами располагалось учебное стрельбище. На втором лестничном пролете, ведущем на первый этаж здания, их могли встретить четыре или пять патрульных и сержант, да еще два детектива в штатском. Клейтон содержался в камере номер четыре на втором этаже, — об этом сообщил Снелл человеку по имени Артур Уоррен, для которого он приготовил подробный план внутренних помещений полицейского управления. Камеры предварительного заключения отделялись от коридоров стальной дверью, за другой такой же дверью сидел узник камеры номер четыре.

Пластиковые бомбы.

Новая версия вонючих С-3.

Взрываются через шесть секунд после броска.

Должно сработать.

Если все будет идти, как задумано, стрелять вообще не придется, в двадцатый раз повторил про себя профессор.

И потом он услышал стрельбу над головой.

Звуки выстрелов были почти неразличимы в густой тишине, но это были выстрелы, и все четыре налетчика сразу поняли, что это значит. Кто-то занимался тренировочной стрельбой на стрельбище этажом выше. Какой-то трудяга-полицейский стоял там с настоящим пистолетом и стрелял боевыми патронами, преграждая им путь на первый этаж и выше. Захватить второй этаж они смогут только если будут действовать неожиданно и стремительно и застанут охранников врасплох. Но как же им застать их врасплох, если придется со стрельбой пробиваться наверх из подвала?

В сорока футах над ними здоровенный детина в коричневой рубахе и серых штанах, прищурившись, смотрел на мишень, аккуратно прицеливался и медленно нажимал на спусковой крючок своего «кольта» 0,38 калибра. Странно, что этот снайпер стрелял из табельного оружия американской полиции: он ведь не был полицейским. Он был преступником, по найму убившим восемь или их было девять человек? Он был профессиональным убийцей. Он снова выстрелил.

— Хорошо стреляешь, Лютер, — похвалил его начальник полиции Парадайз-сити.

— Надо постоянно тренировать глаз — особенно сейчас, — ответил Хайетт.

Он выстрелил еще два раза — оба в «яблочко».

— Ну а теперь моя очередь, — объявил Мартон.

— Нет, у меня осталось еще три.

Спорить с Лютером Хайеттом было бесполезно, поэтому капитан молча смотрел, как он выстреливает последние три из своих обычных восемнадцати, после чего на огневой рубеж встал Мартон. С такой дистанции он стрелял не так точно, как наемный убийца, но он был вполне доволен своим результатом, когда закончил стрельбу в шесть-пятьдесят. Оба перезарядили револьверы и направились к холодильнику с пивом в кабинете Мартона на первом этаже.

На другом конце города Джуди Эллис собиралась пойти поужинать. Уиллистон попросил Джуди придерживаться своего обычного повседневного расписания, чтобы ее не заподозрили в соучастии с диверсантами. Она застегнула на пуговки блузку, причесалась перед зеркалом и потянулась к губной помаде на комоде. Пластмассовый цилиндрик выскользнул из ее неверных пальцев и упал на пол. Вздохнув, она нагнулась под комод, ища взглядом помаду.

Вот тогда она и увидела это.

Не желтый цилиндрик помады, а черненькую головку микрофона.

Ее номер прослушивался!

Кто-то слушал все их разговоры! Невидимый «слухач» слышал, как ее любовник подробно излагал ей план операции, называл время налета.

Пикелис — это точно Пикелис! — поставит своих людей в засаду и налетчики будут хладнокровно расстреляны на месте.

Ей надо их предупредить. Певица схватила сумочку и бросилась на улицу искать такси. Мимо проехали четыре — все четыре были заняты, — пока девушке не удалось поймать свободную машину.

— Здание «Атлас» на Кларисса-стрит, — сказала она, захлопнув дверцу. — Я очень тороплюсь, мне туда надо очень срочно, — добавила она.

— Хорошо, мэм. Постараюсь побыстрее.

Она взглянула на часы. Шесть-пятьдесят четыре. Осталось шесть минут до, как шутливо выразился Уиллистон, «часа Эйч». За шесть минут надо проехать двадцать один квартал. Это вполне возможно. Если ей повезет, это вполне возможно.

В шесть пятьдесят семь Арболино двинулся к двери с отмычкой в руке. Он присел на корточки, осмотрел дверь и кивнул. Без труда. С замком возиться долго не придется, стандартный тип. Он раскрыл свой армейский вещмешок, вытащил оттуда резиновый респиратор и сделал знак остальным. Минутой позже они все оказались в таких же масках. В шесть-пятьдесят девять помощники Снелла начали бросать свои десятицентовики в монетоприемники двух десятков телефонов-автоматов, разбросанных по всему городу, и набрали номер 1–1111. Через пятнадцать секунд на телефонном коммутаторе полицейского управления города случилось что-то странное. Все лампочки на щитке замигали, все телефоны разом затрезвонили, все линии оказались заняты. Безымянные болтуны частью, видно, чокнутые или пьяные, несли какую-то ахинею, задавали идиотские вопросы, сбивчиво рассказывали какие-то непонятные истории о своих затаенных страхах и подозрениях. Телефонные хулиганы в этом городе были не новость, но не в таком же количестве сразу!

— Что-то сегодня все городские сумасшедшие как с цепи сорвались: звонят и звонят, — бурчал дежурный телефонист. — Может, пили весь день… Вот сукин сын… Да, городское управление полиции. Что? Что вы говорите? Как ваше имя? Да о чем вы говорите, леди?

Все линии враз оказались заблокированы: позвонить из управления в город не было никакой возможности.

Так должно было продолжаться до семи восемнадцати.

Стоя в полуподвале, Уиллистон наблюдал за проворной секундной стрелкой своих часов. Он поднял левую руку, дважды сжал ладонь в кулак и дважды разжал.

Через десять секунд атака. Арболино поднял свою рацию и произнес в нее только два слова.

Когда секундная стрелка добежала до «семерки» на циферблате — семь часов ровно, как говорят радиодикторы, — взрыватели с часовым механизмом взорвались в главном генераторе и вырубили электричество во всем здании. Кондиционеры в комнате отдыха патрулей, буфете и в кабинете Мартона тотчас сдохли. Замолк передатчик полицейской радиостанции на пятнадцать секунд, но потом связь возобновилась, и полицейским машинам на линии было приказано срочно выехать на места происшествий у набережной, в загородном клубе, в аэропорту и на дальних городских окраинах. Патрульные машины послушно рванули по указанным адресам, и патрули даже не подозревали, что все эти указания им передавались через небольшой радиопередатчик в грузовом отсеке автофургона, припаркованного позади здания «Атлас» на Кларисса-стрит.

Гилман с выдумкой, хотя и без особых затей, «замкнул» цепь радио- и электроприборов.

Когда Арболино шепнул два слова в свою рацию, настроенную на нужную волну, он автоматически включил передатчик, который, в свою очередь, автоматически запустил с голоса магнитофонную запись ложных приказов, сделанных накануне каскадером. После многонедельного прослушивания полицейских переговоров он знал все кодовые позывные и отправил патрульные машины на выдуманные задании подальше от центра города. Через семь или восемь минут, не обнаружив по указанным адресам никаких происшествий, подвижные полицейские патрули наверняка свяжутся по радио с городским управлением и попросят еще раз проверить адреса. Но до семи ноля девяти они не пробьются в дежурную часть по рации, после чего вторая часть записи опять направит их в погоню за призраками. Как и предвидел Гилман, эта вторая часть должна отвлечь радиофицированные машины до семи тринадцати или семи четырнадцати, после чего самые смекалистые полицейские могут начать названивать в дежурку. Но все линии будут заняты до семи восемнадцати, а к этому времени налетчики должны уже находиться в нескольких милях за чертой города на шоссе номер сто двадцать один.

Это был хороший план, который портили лишь два упущения.

План не учитывал наличие крошечного черного микрофона в спальне Джуди Эллис и не принял во внимание владельца желтого «мустанга». И его вооруженных сообщников — людей, которых он в своих разговорах с Атлантой называл «семьей». План не учел обоих этих факторов, потому что ни участники операции «Молот», ни соглядатаи преподобного Снелла их не обнаружили. Человек, который никогда не ошибался, был совершенно прав, когда предупреждал товарищей, что они уделили недостаточно серьезное внимание разведывательной деятельности.

Уиллистон указал на замок, Арболино вставил отмычку. Он повернул ее в одну и другую сторону четыре раза, прежде чем раздался щелчок, после чего он легко повернул дверную ручку. Он распахнул дверь примерно на полдюйма. Профессор подошел к щели, поглядел за дверь и поднял свой пистолет с глушителем. Остальные последовали за ним.

Двумя этажами выше диспетчер на телефоне проклинал все на свете, а дежурный по управлению в приемной терпеливо объяснял растрепанной старой деве, что космический корабль, упавший к ней в сад и уничтоживший клумбу с гардениями, вряд ли принадлежал Советам. Он даже сомневался в существовании космического корабля как такового, но как объяснишь это сорокадевятилетней девственнице!

— Мисс Девере, я бы посоветовал вам обратиться за разъяснениями в Федеральное агентство по аэронавтике или в министерство военно-воздушного флота, — посоветовал ей сержант Морган. Ему уже приходилось видеть здесь мисс Девере раз десять: она была одной из этих «полнолунников»-психов, чьи неврозы расцветали каждый месяц в момент полнолуния. Эти несчастные — общая беда полицейских управлений в любом городе.

— Это не относится к компетенции полиции, — уверял ее Морган. — Не относится к нашей юрисдикции.

— Чепуха! Вот что я вам скажу, молодой человек: чепуха! — отвечала старая дева, —  Вы просто халатно относитесь к своим обязанностям. Вечно вы меня кормите этой чепухой!

— Почему бы вам не обратиться к русскому послу в Вашингтоне, мэм?

Мисс Девере просияла.

— Я написала ему пять месяцев назад, сержант, и этот комуняка мне так и не ответил. Ну и манеры у этого типа! Нам бы надо выдворить его туда, откуда он к нам пришел — или, может, вы на его стороне?

Ох, уж эти «полнолунники», просто беда с ними!

— Мисс Девере, — начал Морган.

Потом он заметил, что ее странный взгляд приобрел еще более странное выражение.

— Вам меня не запугать! — прокаркала она, указывая пальцем ему за спину. — Эти ваши «красные» штучки мне не страшны!

Сержант обернулся и в то же мгновение а) остолбенел, и б) перепугался. Двое мужчин в белых комбинезонах, белых перчатках и голубых кроссовках стояли в дверях. У одного в руке был автомат, у другого — револьвер с глушителем. Вдобавок ко всему они были безликими, точно в научно-фантастических триллерах. В резиновых респираторах!

— Господи! — прошептал сержант Морган с надеждой.

Сидящие в комнате двое других полицейских оторвались от своих бумаг и заморгали.

Появилась и третья фигура в респираторе, и Морган услышал, как кто-то за дверью — четвертый! — тащит что-то тяжелое.

Ствол автомата угрожающе описал дугу в воздухе, и полицейские не замедлили поднять руки вверх.

— А я вас не боюсь! — упрямо заявила старая дева.

— Заткнись! — прикрикнул на нее сержант, вдруг растеряв всю свою учтивость.

Автомат качнулся в сторону, и один из безликих налетчиков, рванувшись к входной двери, запер ее изнутри. Увидев это, мисс Деверё сразу поняла, что угроза насилия вполне реальна. В этот миг ее женский здравый смысл одержал верх над психосексуальными проблемами, и она совершила нечто в высшей степени благоразумное: издала чуть слышный писк ужаса и упала в обморок.

А в семи кварталах отсюда Джуди Эллис сидела в такси и проклинала субботние пробки на улицах. Она опоздает, опоздает, не успеет их предупредить…

Третий налетчик поднял автомат — двое других тоже были вооружены автоматами — и пошел в комнату отдыха, где два детектива резались в «двадцать одно». Мгновение спустя оба вышли из комнаты отдыха с поднятыми руками и присоединились к пленникам в приемной. Один из налетчиков разоружил всех пятерых, вынул из их пистолетов магазины и выбросил оружие в мусорную корзину.

Прошло уже сорок пять секунд, а налетчики не произнесли ни слова. Под водительством Уиллистона двое диверсантов бросились к лестнице, а Карстерс с автоматом остался караулить обезоруженных пленников. Сверху по лестнице спускался полицейский, уходивший в туалет, и вдруг увидел направленные на себя стволы автомата и револьверы 0,38 калибра. Испытывая весьма малое доверие к системе пенсионного обеспечения в округе Джефферсон и в предвкушении назначенного на этот вечер свидания с очаровательной и безотказной контролершей автостоянки, он благоразумно сглотнул профессиональную гордость и встал по стойке смирно. Когда профессор трижды ударил его рукояткой револьвера по затылку, он рухнул на пол. Как только бездыханный офицер достиг пола, Гилман выхватил у него из кобуры револьвер и опорожнил магазин от патронов. Потом забросил бесполезный револьвер под лестницу.

Они помчались по коридору, на секунду замерев у поворота и дав возможность Уиллистону заглянуть за угол. Он поманил их рукой. Оба охранника у входа в тюремный отсек слишком увлеклись обсуждением размеров бюста и таланта Ракэл Уэлч и Софии Лорен, чтобы вовремя достать оружие, а скоро они — полицейские, а не актрисы — и вовсе потеряли интерес к этой идее, обработанные струей «мейс». Теперь они целиком посвятили себя попыткам восстановить дыхание и зрение, катаясь по полу и визжа.

Ключи!

У одного из них должны быть ключи от стальной двери тюремного отсека, а может быть, дверь открывалась с помощью электронного устройства. Если замок электронный, то дверь должна открыться — ведь они вырубили электрогенератор в подвале. Уиллистон взглянул на двух распростертых на полу охранников и решил, что быстрее будет просто взорвать дверь, чем терять время в поисках ключей.

Держа револьвер в правой руке, он левой изобразил в воздухе букву Б.

«Б» означала бомбу, пластиковую бомбу. Арболино раскрыл саквояж, достал оттуда приготовленный ими пакет и приложил его к замку. Потом достал из кармана комбинезона короткий запал и аккуратно поставил его на место. Махнув всем рукой, он щелкнул зажигалкой.

Один… два… три… четыре… пять… шесть.

Взрывом вырвало замок, и взрывная волна с чудовищным лязгом сотрясла стальную дверь. Гилман посмотрел на часы. Две минуты и пять секунд, истекла половина намеченного на всю операцию срока. Он красноречиво постучал пальцем по циферблату, и налетчики стремглав побежали в тюремный отсек. Вот камера номер четыре. Другие заключенные стояли разинув рот, что-то кричали им, спрашивали, а Сэм Клейтон просто молча с любопытством смотрел на них. Снелл сумел передать ему утром, что его друзья Том и Джерри очень скоро могут навестить его в камере. Это сообщение озадачило Клейтона, у которого сроду не было приятелей по имени Том и Джерри. Уиллистон подошел к решетчатой двери его камеры и просунул сквозь прутья заранее напечатанную записку.

«МЫ ХОТИМ СПАСТИ ТЕБЯ ОТ ИНСЦЕНИРОВАННОГО ПОЛИЦИЕЙ САМОУБИЙСТВА. ОТОЙДИ ПОДАЛЬШЕ ОТ ДВЕРИ».

Внизу стояла подпись: «Том и Джерри».

Водитель автофургона-холодильника кивнул и отошел в дальний угол камеры. Уиллистон опять нарисовал рукой в воздухе букву «Б». Арболино тут же среагировал. Через тридцать шесть секунд вторая пластиковая бомба раскурочила замок, но дверь не открывалась. Чертов замок каким-то образом заклинило. Гилман прикрывал с автоматом лестницу и дверь в тюремный отсек, а профессор и каскадер пытались открыть дверь. Разбежавшись, они одновременно врезались в стальной частокол.

Решетчатая дверь вдруг поддалась и распахнулась. Оба налетчика чуть не кубарем вкатились в камеру, но удержали равновесие и знаком приказали Клейтону поторапливаться. Остальные заключенные подняли страшный гвалт, требуя, чтобы и их тоже освободили. Группа захвата проигнорировала их требования и поволокла водителя автофургона по коридору к лестнице.

А внизу Карстерс отстреливался. Мартон и Хайетт услышали оба взрыва и бросились проверить, что случилось. Паркер Теренс Карстерс двумя очередями заставил их отпрыгнуть назад в кабинет начальника полиции, а потом швырнул им вслед гранату с рвотным газом, чтобы немножко остудить их пыл. Забросив гранату в кабинет, он тотчас отпрянул к стене спиной и навел автомат на обезоруженных полицейских. Через мгновение появились остальные, и Уиллистон увлек за собой налетчиков и спасенного подсудимого вниз по лестнице в подвал. Из кабинета Мартона прогремели три выстрела, потом еще два, на которые второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов ответил другой газовой гранатой. Он взорвал еще две гранаты в приемной, отчего все пятеро полицейских начали корчиться и блевать, а он, пятясь спиной, спокойно наблюдал за их извивающимися телами.

Коридор уже был весь окутан клубами удушливого газа, вырвавшегося из четырех гранат, двадцатью секундами раньше взорванных Гилманом, но Карстерс в респираторе бросился сквозь желтые клубы дыма и стал спускаться по лестнице. Оказавшись в полуподвальном помещении стрельбища, он остановился и, точно аккуратный охранник, закрыл дверь на замок.

Через три минуты и пятнадцать секунд после начала акции они все еще находились в здании полицейского управления. Когда Карстерс добежал до полуподвала, Гилман, Арболино и Клейтон уже находились в подземном туннеле. Уиллистон, припав на одно колено, прикрывал их отход с пистолетом, направленным на дверь в подвал. Он знаком указал появившемуся Карстерсу на открытый люк, но Карстерс галантно предложил ему ползти первым. Это был шутливый жест, но и впрямь смешной. Впрочем, времени на подобные забавы сейчас не было — об этом профессор Эндрю Уиллистон очень красноречиво заявил напарнику, направив на него свой пистолет.

«Ну и темперамент!» — ехидно подумал про себя знаменитый охотник, подчиняясь угрозе приятеля.

Прошло три минуты двадцать секунд — у них в запасе еще двадцать секунд.

Карстерс исчез в темном люке. Уиллистон огляделся по сторонам, увидел горящий генератор и, взорвав последние две газовые гранаты, спустился в телефонный туннель. Остальные уже успели отбежать ярдов на пятьдесят. Сняв душные респираторы, они тяжело дышали. Клейтон шел, чуть покачиваясь: наверное, его накрыла ударная волна при взрыве двери его камеры.

А в квартале от них Джуди Барринджер-Эллис расплачивалась с таксистом перед зданием «Атлас». Улицы были еще запружены покупателями, парочками, спешащими в кино или поужинать, и высыпавшими из ближайшего кинотеатра детишками. Она торопливо пробралась сквозь толпу, дошла до переулка и поспешила к задней двери здания.

Автофургон был там.

А около него стоял полицейский.

Они в ловушке!

Сама не зная почему, она продолжала бежать к автофургону. А что ей оставалось делать? Полицейский обернулся на звук ее шагов, и тем позволил Карстерсу тремя ударами автоматного приклада по голове выбить из него дух. Она стояла и плакала, не веря своим глазам. А полицейскому, который ничего не подозревая, делал в это время обычный обход здания, даже не надо было утруждать себя выбором — верить или не верить. У него было сотрясение мозга, о чем свидетельствовала не отпускавшая его потом дней пять страшная головная боль.

— Какого черта ты здесь делаешь? — спросил Уиллистон певицу.

Она рыдала и не могла остановиться.

— Лучше взять ее с собой, — сказал Гилман. — На расспросы нет времени.

Что правда, то правда. У них в распоряжении оставалось только шесть с половиной минут, чтобы выбраться из города, а может быть, чуть больше, если радиоуправляемые взрыватели сработают.

— Посади его внутрь, — приказал Уиллистон, указывая на чернокожего беглеца.

Клейтон еще был не в себе, наглотавшись удушливого газа в коридорах. Они же забыли принести маску для него. Гилман и Карстерс помогли ему забраться в фургон, Арболино и Уиллистон сорвали со стенок фургона приклеенные надписи «Эйс элевейтор». Когда наклейки, как гигантские куски пластыря, отлепились, автофургон превратился в обычный «форд» 1965 года выпуска — с новым мощным двигателем.

Профессор бросил обе полоски с эмблемами городской ремонтной компании в фургон, затащил свою любовницу туда же, а после этого залез сам. Когда дверца грузового отсека захлопнулась, Арболино повернул ключ зажигания.

На улицах было оживленное движение, им удавалось проезжать беспрепятственно от светофора до светофора только по три квартала, не больше. Считая попадающиеся на пути светофоры, каскадер дождался, когда они отъехали от полицейского управления на восемнадцать кварталов, и два раза ударил кулаком по переборке, отделяющей кабину от грузового отсека. Гилман нажал на кнопочку маленького передатчика, и через пять секунд сирены всех восемнадцати автоматических датчиков пожарной тревоги в Парадайз-сити завыли. На приборной панели центральной станции пожарной охраны, которую «законтачили» налетчики, вспыхнули всеконтрольные лампочки, а через несколько секунд все пожарные машины со всеми имеющимися в наличии пожаротушительными средствами помчались по всему городу, оглашая улицы воем сирен.

Хорошо. Теперь общая суматоха только усилится, что затруднит погоню. Гилман нажал на второй взрыватель дистанционного управления. Радиоуправляемая мина выбила стоящий в подвале муниципалитета компьютер транспортно-дорожной полиции, в мгновение ока выведя из строя все светофоры в городе. На несколько минут они засверкали всеми тремя глазами и погасли. Сотни водителей, которые только что, чертыхаясь, пропускали внезапно наводнившие все улицы пожарные машины, теперь вообще уже перестали понимать, что творится в городе. Они орали и исступленно сигналили: движение на улицах было полностью заблокировано.

Эти пробки тоже оказались преградой на пути полицейских.

Автофургон-«форд» свернул на шоссе номер сто двадцать один и, не превышая сорокамильного лимита скорости, направился к кемпингу, где они должны были переждать в трейлере до темноты. Вечером Гилман отправится на работу в «Фан парлор», Карстерс поспешит на свидание со своей возлюбленной в загородный клуб, а Уиллистону предстоит ехать к заливу, чтобы забрать арендованный им катер. В десять вечера он подгонит катер поближе к берегу — пляж находился всего в четырехстах ярдах от «Кроуденз кэрэвэн», — и Клейтон вплавь доберется до спасительного борта.

Катер высадит его, в форме матроса, на берег в трехстах десяти милях к югу, в бухте близ Форт-Лодердейла, где его будет ждать машина и водитель, нанятый Южной корпорацией по изучению общественного мнения.

В семь семнадцать — за минуту до окончания лавины дурацких звонков в полицейское управление и за шестьдесят восемь минут до заката — Арболино притормозил перед съездом на дорожку к кемпингу. Он подогнал фургон к своему трейлеру, заглушил мотор и пошел к конторе противного мастера Кроудена купить себе пару банок пива. Ему надо было отвлечь внимание старика, чтобы остальные вышли незамеченными из фургона и перебрались в трейлер. Был риск, что обитатели соседних трейлеров могли бы их заприметить, но в отличие от Кроудена, их в основном интересовали собственные дела.

Арболино купил пива, обменялся впечатлениями с вдовцом о ковбойском боевике, который должны были показывать сегодня по местному телевидению, и отправился восвояси. Когда он вошел в трейлер, радиоприемник, настроенный на местную волну, передавал подробности о «самом невероятном за всю историю нашего штата вооруженном налете на тюрьму». Городские полицейские и спецподразделение полиции штата прочесывают все прилегающие к Парадайз-сити шоссе, капитан Мартон не сомневается, что «эти мерзкие преступники и сбежавший убийца» будут найдены уже к утру.

— Настройся теперь на полицейскую волну, — приказал Уиллистон.

Из радиоприемника полился поток переговоров дорожных патрулей с диспетчерской и со скоростью пулемета отдаваемых распоряжений. Ни в одном из этих распоряжений не содержалось даже намека на то, что беглецы укрылись в кемпинге на шоссе номер сто двадцать один.

— Вроде пока все в порядке, — рассудил каскадер.

— Возможно, — ответил Уиллистон. Он напомнил друзьям рассказ певицы об обнаруженном ею у себя «жучке».

Все это было очень странно.

— Если им было известно о нашем налете, что же они нас не подстерегли? — задумчиво произнес Арболино.

Профессор, вслед за другими снявший свой комбинезон, недоуменно покачал головой.

— Не знаю. Даже наш почетный мозговой центр Великий Гилман не знает.

Человек из Лас-Вегаса пожал плечами, прихлебывая пиво:

— Я понимаю и могу предсказать только то, что логично, что можно рассчитать математически, что имеет рациональное объяснение. А это никак не поддается расчету.

Это вообще необъяснимо. Ты же проверял комнату на предмет «жучков», Энди?

— Неделю назад. И неделю назад микрофона не было.

Да, все это очень странно.

Они стали слушать передачи местного радио, потом настроились на волну полицейских передатчиков и слушали переговоры еще минут десять, пока не кончилось пиво, и каскадер согласился сходить купить еще несколько бутылок. Когда он постучал в дверь конторы Кроудена, седовласый хозяин тут же открыл дверь. Словно он кого-то ждал. В такое время по субботам Кроуден обыкновенно смотрел свой цветной телевизор, предаваясь похотливым фантазиям о длинноногих танцовщицах, украшавших шоу Джэки Глисона.

— А, это вы, — пробурчал старик.

Он, похоже, недоверчиво и подозрительно относился к человеку, который глушил пиво целый день, начиная с одиннадцати утра.

— А вы кого ждали — «черноруких»?

Кроуден слабо хихикнул.

— Это смешно. «Черноруких»… ха-ха… Ну, чем могу?

— Да жара меня достала. Я бы хотел еще троечку пива.

Понимающая улыбочка Кроудена оказалась такой же водянистой, как и его голубые глазки, но он безмолвно достал требуемые три бутылки. Он двигался по комнате с необычной поспешностью, быстро отсчитал сдачу и не сказал ничего, что могло бы оттянуть уход Арболино. Обыкновенно старик был очень словоохотлив — даже слишком, — но сегодня, похоже, ему захотелось побыть в одиночестве. Может, он ищет женщину, предположил каскадер, направляясь обратно к своему трейлеру.

Не успел он взяться за ручку двери, как услышал позади себя шум и обернулся. В кемпинг въехал длинный зеленый «шевроле», за ним еще две машины. Из машин высыпала дюжина мужчин, и Арболино с первого взгляда опознал двоих из них. Он рывком распахнул дверь трейлера.

— Они здесь! Банда Пикелиса! На трех машинах, — прошептал он.

Где-то произошла осечка. Человек из Лас-Вегаса и на сей раз не ошибся.

Карстерс, Гилман и Уиллистон рефлекторно схватили свои автоматы.

— Пи-Ти, беги к шоссе. Сэм, прикрой нас с тыла. Тони, ты заходи за фургон, — быстро приказывал человек, некогда называвшийся Марией Антуанеттой. — Джуди и Сэм — Сэм Клейтон — оставайтесь здесь и ложитесь на пол… Ну, пошли.

Они быстро, по-кошачьи, выскользнули из трейлера. Низко пригнувшись к земле, Уиллистон увидел, как один из врагов — да это сволочь Хайатт! — подошел к конторе и тихо постучал в дверь. Несколько секунд спустя он вышел из конторы с Кроуденом, и когда владелец кемпинга указал пальцем на боевую машину операции «Молот», Уиллистон понял, что старик их продал.

Профессор, на мгновение остановившись, дважды проутюжил взглядом поле предстоящего боя.

В пятнадцати ярдах от него Паркер Теренс Карстерс изучал обстановку из-за другого автомобиля. Местность не давала окруженным коммандос никаких преимуществ, тут не было надежного пути к отступлению, и фашисты значительно превосходили их числом: двенадцать или тринадцать против четверых. Гилману подобная расстановка сил очень бы не понравилась и такие шансы тоже пришлись бы не по душе, хладнокровно подумал миллионер.

Гранаты.

Их можно легко положить, применив гранаты, подумал он.

Зажигательные гранаты разнесут машины, а газовые или осколочные гранаты нейтрализуют людей.

Ах, какого же они сваляли дурака, что не взяли с собой гранаты и минометы, сокрушался Карстерс. Потом он увидел, как один из гангстеров забежал между двумя трейлерами. Он вытащил револьвер с глушителем, который оставался у него за пазухой после налета на полицейское управление, и дважды выстрелил. Первая пуля проделала дырку в правом плече гангстера, вторая попала в бедро в четырех дюймах выше колена. Это как стрельба по бегущему кабану, подумал охотник. Человек вскрикивая при каждом попадании, выронил пистолет и упал.

Уиллистон услышал стон поверженного врага и, обернувшись, заметил, как миллионер знаком сообщил ему, что это он уложил нападавшего из своего «тридцать второго» с глушителем. Раненый продолжал кричать, и профессор мысленно выговорил Карстерсу за то, что он не убил того наповал. В той прежней войне он всегда так и поступал с врагами. Может, он теперь стал другим или у него уже не такой верный глаз?

Лютер Хайетт услышал крики и удивился. До него не донеслись звуки выстрелов, а люди в трейлере ничем не выдали своего беспокойства и, кажется, не понимали, что окружены. В недоумении он знаком приказал другому снайперу пойти проверить, отчего их сообщник стонет. Когда гангстер, пригнувшись к земле, побежал вперед, Гилман тихо постучал в дверь трейлера, в котором жила молодая пара с двумя детьми. Он зашептал удивленному отцу семейства, что в кемпинге вооруженные бандиты и скоро начнется стрельба. Им надо срочно бежать с детьми из кемпинга. Увидев в руках Гилмана автомат, парень собрал всех своих и приказал им следовать за ним в полном молчании, потому что от этого зависит их жизнь. Будь это телевизионная комедия, в такой ситуации жена должна была бы просто рассмеяться, а мальчишки — отколоть какую-нибудь незлую шутку в адрес бедного папки. Но заметив автомат, они тотчас вспомнили недавние репортажи из Вьетнама и поняли, что тут не до смеха. Они без колебаний повиновались приказу, не на шутку перепугавшись от внезапно снизошедшего на них осознания того факта, что кровопролитие каким-то непонятным образом отделилось от голубого экрана и вторглось в их личную жизнь.

В то время как Карстерс подстрелил второго гангстера и тот упал рядом с раненым сообщником, Гилман уже стучал в дверь следующего трейлера. «Тридцать второй» бьет не так уж точно, подосадовал стрелок и на мгновение пожалел, что с ним нет его любимого «смит-энд-вессона» К-38, который бьет без промаха. Но только на мгновение, а потом он вновь мобилизовал весь свой опыт и волю. Он прицелился, прищурился и выстрелил.

Чпок!

Раздался тихий приглушенный «чпок», и гангстер завертелся на одном месте, точно танцор, с которым внезапно случился почечный приступ. Он выронил пулемет, треногу, и стал извиваться, держась за пах. Когда он повалился на землю, его короткий страшный вопль эхом отозвался в близком лесу. Карстерс неоднократно слышал подобные вопли, но никогда ему не приходилось быть свидетелем сцены такого звериного страдания. Картина была отвратительная — из-за какой-то невыразимой первобытной дикости. Удивленный собственной реакцией на эту сцену, снайпер обернулся и увидел, как Гилман указывает безопасный маршрут бегства пожилой паре, показавшейся из другого трейлера. Карстерс подивился, зачем он теряет время на такие мелочи — ибо это так было непохоже на всегда сосредоточенного и целеустремленного человека из Лас-Вегаса, который вдруг отвлекся от жестокой реальности боя.

И чем это Сэм занимается?

Стрельба.

Где-то вдали на шоссе номер сто двадцать один послышались выстрелы из автоматического оружия. По меньшей мере два, а то и три, если не четыре ствола, машинально определил Уиллистон. Автоматы где-то очень недалеко. В миле отсюда, может, и ближе. Что же это такое?

Хайетт тоже услышал пальбу и обернулся туда, откуда доносилось стаккато сухих молоточков. Он не видел появившуюся из-за леса позади кемпинга цепь людей, он смотрел совсем в другую сторону. Они были вооружены, по крайней мере десять несли ручные пулеметы — и их было очень много. Двадцать или двадцать пять, подсчитал Уиллистон. С таким пополнением банда Пикелиса настолько превосходила силой диверсантов, что исход сражения был ясен.

Освободить Парадайз-сити все-таки не удастся.

Уиллистон прицелился в бензобак грузовика, позади которого прятался Хайетт, и приготовился продырявить его, как только убийца начнет стрелять. В этот момент один из новоприбывших поднес ко рту какой-то расширяющийся металлический предмет, сверкнувший в последних лучах заходящего солнца.

— Внимание! Это ФБР… Это ФБР, — прогремел усиленный мегафоном голос.

Хайетт и его люди обернулись на громоподобный звук.

— Это ФБР, — продолжал громовой голос. — Всем сложить оружие! Вы окружены. У нас значительное преимущество в численности и в вооружении. Мы агенты Федерального бюро расследований. У вас есть пятнадцать секунд, чтобы сложить оружие. Повторяю: всем сложить оружие. Пятнадцать секунд!

Неплохой трюк, подумал Уиллистон, мрачно глядя, как подкрепление рассыпается в подковообразную цепь, точно хорошо тренированный пехотный взвод. Ловко придумано. Участники операции «Молот» сложат оружие по приказу командира этого якобы спецподразделения ФБР, а потом псевдоагенты перестреляют их как кроликов.

— Всем сложить оружие! У вас осталось меньше десяти секунд!

Уиллистон очень удивился, увидев, как Лютер Хайетт поднял свой пистолет, прицелился в человека с мегафоном, словно собрался выстрелить. Он еще больше удивился, увидев, как «тридцать восьмой» в руках наемного убийцы плюнул огнем и в то же мгновение два пулемета группы подкрепления продырявили Хайетту голову и верхнюю часть туловища.

Отменная реакция у этих стрелков, подумал Карстерс.

— Советую больше не пробовать! — предупредил мегафон. — Игра окончена. У вас остается пять секунд, чтобы стать пай-мальчиками или составить компанию Лютеру. Пять… Четыре… Три… Две… Одна!

Ребята, прибывшие в кемпинг вместе с Лютером, переглянулись, потом мельком посмотрели на труп — и стали бросать оружие и поднимать руки. Вконец озадаченный Гилман смотрел на удивительную сцену, ибо он даже предположить не мог подобного развития событий. Все это вообще не имело никакого рационального объяснения.

— Хорошо. Вот так-то оно лучше. Это очень хорошо, — похвалил громовой голос. — Теперь медленно, по одному идите… медленно и без шуток… идите медленно, руки за голову — к своим машинам… Вот так… Когда дойдете до машин, встаньте лицом к дверцам и положите руки на крышу.

В городе не было ни намека на присутствие ФБР, обеспокоено думал человек из Лас-Вегаса. Ну кто же мог предположить, что они налетят как кавалерийский эскадрон, точно в пародии на ковбойский боевик?

— Руки на крышу… Лицом к машинам… Новоорлеанский взвод, прикройте их.

Хотя мегафон искажал тембр голоса, это был очень знакомый голос…

— Без шуток… без шуток… Так, обыщите их.

Четверо диверсантов смотрели на происходящее и молча ждали.

— Замечательно… Просто замечательно… А теперь пожалуйста, господа затейники, вырвавшие Сэмюэля Рузвельта Клейтона из лап полиции Парадайз-сити, попрошу вас сделать шаг вперед! Я прошу вас! Я обращаюсь к старшему лейтенанту, или, вернее сказать, профессору Колумбийского университета Эндрю Уиллистону, ранее состоявшему в оперативной группе семьдесят три УСО, а в настоящее время находящемуся в летнем отпуске… Я обращаюсь к сержанту Паркеру Теренсу Карстерсу, также бойцу оперативной группы номер семьдесят три. Я не знаю имен остальных, но буду им весьма признателен за сотрудничество… Это приехал ваш дядюшка Сэм, джентльмены, так что выходите встречать его без оружия.

Уиллистон бросил свой «М-3» и пошел навстречу говорящему.

Остальные вышли из своих укрытий и двинулись за ним.

Все четверо подошли к человеку с мегафоном и вытаращили глаза.

— Сюрприз, сюрприз, джентльмены! — усмехнулся федеральный агент.

Это был Гарри Бут, бармен из «Парадайз-хауз», неутомимый говорун, владелец желтого «мустанга».

27

— Я бы выпил двойное перно, — проговорил миллионер, немного оправившись от потрясения.

— Увы! — проговорил извиняющимся тоном Бут. — Часа два назад я уволился с той должности. Она была временной. Неплохая «крыша» для тайного агента ФБР, но, к сожалению, бесперспективная. Местечко в местных профсоюзах куда теплее, так что, если я окажусь честным и у меня будут чистые руки и помыслы, я, может быть, дослужусь до начальника оперативного филиала и стану, как мой друг мистер Макбрайд.

Он усмехнулся, пожимая руку Карстерсу.

— Вы не хотите представить меня профессору?

— Разумеется. Энди, это Гарри Бут, ловчила-бармен из «Парадайз-хауса». Гарри, профессор Эндрю Уиллистон — наш бесстрашный командир.

Они обменялись рукопожатиями.

— А где же Джуди? — спросил Бут.

— В трейлере. А вон и она, вместе с Клейтоном… А откуда вы знаете про Джуди?

Специальный агент подмигнул.

— Приятель, я писал на магнитофон все ваше воркование в постели! — объяснил он. — Я поставил ей в номер прослушку, как только в Вашингтоне идентифицировали ваши пальчики, оставленные на инвалидной коляске. Мерзкое, конечно, занятие… Но когда мы вас вычислили и поняли, что вы предпочитаете ее отель своему, было вполне логично так поступить. Вот как мы и узнали о вашем плане налета на полицейское управление.

— Но вы не стали нам мешать? — удивился Гилман.

— А это кто?

— Сэм Гилман. Он тоже был с нами во Франции. И этот громила тоже. Тони — Тони Арболино, — познакомься с Гарри Бутом, местным специальным агентом ФБР и нашим другом.

Оперативный работник Федерального бюро расследований задумчиво обвел всех взглядом.

— Это вы в полном составе? — спросил он.

— Только оперативные силы, — пояснил Уиллистон. — В нашем распоряжении агентурная сеть в количестве двух сотен агентов.

— Да вы шутите! Вы точно шутите! Не может быть — двести человек?

Профессор кивнул.

— Просто фантастика! — восхищенно проговорил Бут. — Вообще вся эта операция просто фантастика. Но кто же они такие? Как вам удалось внедрить их в город?

— Все местные, чернокожие. Друзья и соседи Сэма Клейтона, люди, согласившиеся помочь нам, когда мы помогли им, наняв Дэвидсона.

Бут быстро соображал.

— Да это же влетело вам в копеечку?

Карстерс мило рассмеялся.

— Шестьдесят пять тысяч. Что упало, то пропало. А мы вот почти пропали, — добавил он, помолчав.

— Да уж точно, дядюшка Сэм спас вам всем шкуру, — согласился агент ФБР. — Вы спрашивали, отчего мы не попытались предотвратить ваш налет на полицейский участок. По правде сказать, мы пытались. Мы пытались — до половины шестого — уговорить федерального судью выписать нам ордер на задержание Клейтона, чтобы они не смогли инсценировать его самоубийство и вам бы не пришлось осуществлять свой план, но у нас не было достаточных доказательств, чтобы убедить судью в том, что кто-то собирается тайком убить Клейтона и тем самым лишить его гражданских прав. И я пытался, и Макбрайд пытался.

Тут Бут указал на грузного мужчину, который что-то говорил в свою походную рацию.

— Это Макбрайд, специальный агент, начальник отделения ФБР в Атланте.

Послышался шум подъезжающей машины.

Обернувшись как по команде, они увидели, как огромный черный «кадиллак» съехал с шоссе номер сто двадцать один и резко, с визгом, остановился в двадцати ярдах от них. С первого взгляда было ясно, что роскошный лимузин оборудован кондиционером, ибо даже в такую августовскую жару все стекла были подняты. Стекла также сообщили им об испытаниях, выпавших на долю этого лимузина. Три дверных стекла были пробиты. Как и лобовое стекло. Кто-то от души пострелял в этот автомобиль. Бензобак был пробит, левый борт «кадиллака» был изуродован дюжиной пулевых отверстий, столько же отверстий виднелось на багажнике.

Пять фэбээровских пулеметов взметнулись вверх, нацеленные на автомобиль и готовые вступить в диалог со всяким, кто бы ни появился изнутри. Но никто не выходил — прошло двадцать, тридцать, сорок секунд. Все это было очень странно, почти как в кино. Наконец левая передняя дверца чуть дернулась, и водитель вышел из машины.

Нет, выпал.

Он был бледен и весь перепачкан кровью — видно, серьезно ранен.

Это был Том Во, личный шофер Пикелиса.

Встав на колени, он тщетно попытался дотянуться рукой до задней дверцы — чтобы открыть ее для пассажира, как и подобает приличному шоферу. Его пальцы на мгновение тронули ручку, но в следующее мгновение Во повалился на бок, потеряв сознание. Он опрокинулся навзничь, и закатное солнце било ему в лицо, освещая открытые глаза и кровавую пену в уголках рта.

— Это машина Пикелиса, — определил Бут. — А это его шофер.

— Верно, та самая машина, что проскочила через наш кордон, — сказал Макбрайд, постучав по рации. — Мне только что доложили, что какой-то большой «кадди» пару минут назад прорвался на «сто двадцать первое».

Молча они подошли ближе и со всех сторон обступили роскошную развалину.

Уиллистон и Арболино заглянули в одно окно, Гилман и Макбрайд — в другое, Бут и Карстерс — в третье. Их взорам предстал одинаковый вид. Джон Пикелис, всемогущий властелин округа Джефферсон, восседал на заднем сиденье. В правой руке он держал тлеющую сигару. Лицо его было бесстрастным. Изучая показавшиеся в окнах лица, он переводил взгляд слева направо и обратно. Осколки битого стекла засыпали его костюм, и две красные струйки текли из порезов на левой щеке и лбу, но он, похоже, не замечал этого или просто не хотел замечать.

У всех присутствующих — и у человека в лимузине, и у тех, кто стоял рядом с ним, — словно языки отнялись.

Потом Макбрайд снова окинул владельца лимузина взглядом — пристальным профессиональным взглядом — и заговорил.

— Орел первый вызывает Орла второго, — произнес он в переговорник. — Орел первый вызывает Орла второго. Это Макбрайд. Мы взяли ваш «кадди». Повторяю, мы взяли ваш «кадди». Вы, ребята, из него решето сделали.

— Орел второй отвечает Орлу первому, — передал начальник группы захвата в миле отсюда. — Это же обычная работа дорожного кордона, а?

Уиллистон, наблюдая за лицом главаря гангстеров, заметил слабую искорку во взгляде Пикелиса и понял, что он все слышит.

— Орел первый вызывает Орла второго. Что верно, то верно. Автомобиль и оба пассажира — водитель и пассажир — задержаны. Оба серьезно ранены. Нам нужны «санитарка» и «похоронка» — срочно.

— Орел второй вызывает Орла первого. Вы сказали «похоронка»?

— Да, «санитарка» и «похоронка». Повторяю, одна санитарная машина и один катафалк. Катафалк может понадобиться водителю, — равнодушно пояснил Макбрайд. — На парне живого места нет, весь в крови. Пока «санитарка» сюда доедет, тут у нас может случиться эс-дэ-пэ[28].

Глаза Пикелиса уставились на Карстерса: в них прочитывался вопрос.

Миллионер молча кивнул, словно извиняясь.

Да, Том Во умирал в придорожной пыли.

— Орел второй, мне нужна машина сопровождения с четырьмя агентами — они поедут с «санитаркой» в больницу. И люди для охраны раненого объекта, — продолжал начальник отделения ФБР в Атланте.

Он чуть было не сказал «арестованный» вместо «объект», но вовремя сдержался. Пикелису пока что не было предъявлено никакого обвинения, он не был арестован. Он был прострелен пулеметной очередью, но не был арестован — пока. Это был тонкий нюанс, но агенты ФБР слишком хорошо выучены и дисциплинированны, чтобы различать такие нюансы.

Теперь глаза рэкетира, сузившись, застыли на Гарри Буте.

— Гарри? — прошептал он, узнав бармена.

— Да, я. Я так понимаю, что вас ранили, когда вы прорывались через наш дорожный кордон… Я же сотрудник ФБР, — добавил он. — На кордоне стояли люди из ФБР. Мы приехали за тобой, Джон.

— Сволочь, — спокойно сказал Пикелис.

Потом он перевел взгляд на Карстерса.

— Пи-Ти? — спросил он неуверенно. — И ты в ФБР?

Отчаянный охотник с недоумением отметил про себя, что ему жаль Пикелиса. Этот жестокий негодяй был его врагом, его смертельным врагом. Это уж никак не укладывалось в голове — внезапный приступ сентиментального сочувствия к убийце-фашисту.

— Нет, Джон. Я один из тех, кто отнимал у тебя деньги и увел твои игральные автоматы, кто выкрал Клейтона из камеры. Мы не федеральные агенты, мы простые граждане. Может, это тебе покажется безумием, Джон, но мы приехали сюда, чтобы отомстить — за Эдди Барринджера. Мы перед ним были в долгу.

Бледный гангстер кивнул.

Чувство мести он мог понять.

Это было дикое, первобытное чувство, инстинкт, который был ему хорошо знаком и, казалось, придал ему сил. Он снова изучающим взглядом обвел лица людей вокруг, смотревших на него так, будто он диковинный зверь в зоопарке. Вот худощавый красавчик рядом с коренастым здоровяком — оба незнакомые, — а с другой стороны он узнал лицо крупье из «Фан парлор». Еще один предатель, еще один подлый гад, вроде Гарри Бута.

Пикелис выпрямился, его лицо теперь было искажено гневом.

Он разжал губы и грязно выругался.

Потом упал вперед, и все увидели два больших темно-бурых пятна, испортивших его шелковый блейзер. Инстинктивным движением Карстерс метнулся к дверце, чтобы помочь раненому.

— Не прикасайтесь к нему, — резко приказал Макбрайд. — Вы ему ничем не поможете — если только не убьете.

— Он прав, — согласился Уиллистон. — Скоро приедет санитарная машина. Они знают, что делать.

Макбрайд открыл заднюю дверцу и влез в салон, чтобы вынуть еще не потухшую сигару из пальцев потерявшего сознание гангстера.

— А то с пробитым бензобаком тут и до взрыва недолго, — заявил он, собираясь уже послюнить палец, чтобы затушить сигару. Но остановился, поднес «паратага» к носу, понюхал и, брезгливо бросив ее на землю, затоптал каблуком.

— Кубинская! — определил он с ходу.

— Это же преступление! — насупившись, заявил Бут без тени иронии. — Импорт кубинских товаров в страну запрещен, и предусмотренное наказание составляет штраф в…

— Не дури, — оборвал его начальник отделения ФБР. — Контрабандой занимается минфин, а не мы… Так, ну вот и Клейтон.

Уиллистон обернулся первым и увидел спасенного чернокожего и певицу.

— Все эти ребята из ФБР, Джуди, — сказал он блондинке. — И «жучка» тебе поставили они.

— Чем спасли вашу жизнь от сил зла, — благонравно добавил Бут.

Паркер Теренс Карстерс не слушал их разговора. Он все еще не сводил глаз с «кадиллака». Гилман тоже отвлекся — он пересчитывал оперативных агентов спецподразделения ФБР.

— Двадцать три агента, — заявил он. — Вы рассчитывали, что тут будет очень жарко?

— Тридцать два, считая кордоны на шоссе, — поправил его Макбрайд. — Да, мы предвидели, что тут будет большая заваруха, но вы, ребята, сами попали в такую заваруху, что не дай Бог… Понадобится по меньшей мере неделя, чтобы определить, какие законы вы нарушили. Вам всем грозит срок по три сотни лет каждому.

Уиллистон мгновенно среагировал на угрозу:

— Только этого не надо!

Он, похоже, совсем не испугался.

— Прежде всего, — отметил профессор Колумбийского университета, — ваша юрисдикция распространяется только на преступления, связанные с нарушением федерального законодательства, а я сомневаюсь, что мы нарушили федеральные законы. Я не допускаю также, что мы нарушили какие-либо законы штата, но это уж пусть решает жюри присяжных. Между прочим, я, мы, собираемся давать показания только в присутствии нашего адвоката.

Бут кивнул.

— У вас есть право консультироваться с адвокатом, и мы уполномочены вас об этом известить. Мы читали об этом в «Нью-Йорк таймс» или в «Вашингтон пост» — не помню точно где.

Уиллистон поглядел на Макбрайда, и тот, соглашаясь, кивнул.

— В соответствии с постановлениями Верховного суда вы имеете право встретиться со своим адвокатом вскоре после вашего задержания, — согласился он. — Но кто сказал вам, что вы сейчас задержаны?

— Вы же хотите сказать не «сейчас», а «пока». Пи-Ти, у тебя осталось еще тридцать, если не сорок тысяч долларов кредита у одного из лучших в Соединенных Штатах адвокатов по уголовным делам. Он сейчас тоже в городе, он твой приятель, почему бы тебе не позвонить старине Джошуа прямо сейчас?

— Ты это серьезно, Энди?

— Этот звонок обойдется тебе всего в десятицентовую монетку, Пи-Ти, — ответил Уиллистон.

Карстерс пожал плечами и протянул Макбрайду ладонь.

— Ваши коллеги могут ссудить мне десятицентовик? — поинтересовался он.

Начальник отделения ФБР в Атланте заколебался, пораженный просьбой мультимиллионера дать ему взаймы десять центов.

— Я могу дать, — встрял Бут.

Он дал Карстерсу монетку и проводил его в контору, где сидел, трепеща от ужаса, Фред Кроуден. Кроме того, он еще и потел, исходил слюной и едва сдерживал слезы. Они не обратили на него ни малейшего внимания, а второй наиболее выгодный жених Северной Америки набирал номер «Парадайз-хауса».

— Пожалуйста, еще пять центов, — попросила телефонистка.

— Еще пятачок, Гарри!

— Слушай, я ведь не должен этого делать! — заявил агент ФБР с притворным протестом. — Верховный суд постановил: десять, а не пятнадцать центов.

— Ну, жучила! — ухмыльнулся миллионер. Он добавил недостающую монету сам.

Через двадцать секунд он уже говорил с Джошуа Дэвидом Дэвидсоном.

— Что случилось, Пи-Ти?

— Невероятное! Я хочу просить тебя представлять мои интересы в суде — мои и моих друзей. Похоже, нас сейчас арестует ФБР, а мистер Милберн Пемброк из конторы «Экли, Пемброк, Трэвис, Кэбот энд Гувер» сказал мне, что ты блестящий адвокат по уголовным делам.

— Твою мать, так это ты?! — определил Дэвидсон. — Значит, он заплатил мне из твоих денег, чтобы я защищал Клейтона?

— Твою мать, да, это были мои деньги. И это я и мои друзья выбили сегодня Клейтона из тюрьмы, чтобы местные фараоны не организовали ему инсценированное самоубийство.

— Твою мать, инсценированное самоубийство?

Карстерс вздохнул.

— Джошуа, у тебя, по-моему, слишком бедный словарный запас для блестящего адвоката, — заметил он. — Я теперь даже и не уверен, что ты сможешь достойно защищать нас.

Дэвидсон заливисто засмеялся.

— Ты опоздал. Я взял это дело тридцать секунд назад, и, кроме того, я уже вступил в шестидесятипятитысячные деловые отношения с тобой. Я люблю богатых клиентов. Как только я покончу с делом Клейтона, следующим в моем календаре будет стоять твое дело, Пи-Ти. Кстати, что вам вменяют?

Карстерс объяснил ему, каковы могут быть возможные обвинения, и на Джошуа Дэвида Дэвидсона они произвели сильное впечатление.

— Потрясающе, просто потрясающе! — заявил он.

— ФБР говорит, каждый из нас может отправиться на пару сотен лет за решетку, Джошуа!

— Нонсенс! Каждый из вас получит по медали. И, прежде чем я отстреляюсь на вашем процессе, избиратели будут умолять всех вас выставить свою кандидатуру на выборах в конгресс. Не обращай внимания на этих людей из ФБР, не давайте им никаких показаний и ничего не подписывайте. Ничего, ты меня слышишь? Сообщите им только свои имена, домашний адрес и назовите меня как своего адвоката. Запомни, что я тебе сказал: вы теперь — национальные герои.

Карстерс повернулся к Буту.

— Мой адвокат говорит, что мы национальные герои и что мы все получим медали, Гарри.

— Позвольте ваш автограф, сэр? — взмолился агент ФБР.

— Пи-Ти! — крикнул в трубку Дэвидсон. — Скажи мне одну только вещь. Зачем вы все это сделали?

Миллионер объяснил в двух словах и добавил:

— А теперь скажи ты мне одну вещь, Джошуа. Что заставило тебя взяться за дело Клейтона?

Он выслушал ответ, недоверчиво качая головой.

— Ты меня не разыгрываешь, а?.. Нет. Хорошо… Ладно, я тебе верю… Обедаем завтра, в час… Хорошо. Пока, дружище!

Карстерс и Бут вернулись к «кадиллаку», где Уиллистон беседовал с Макбрайдом.

— Ну вот, у нас есть адвокат, Энди, — объявил Карстерс. — Он немного со странностями и довольно экспансивный, но страшно надежный. Он сказал, что мы герои и что не пробудем за решеткой ни дня.

— Скажи ему про медали, — напомнил Бут.

— Да! Дэвидсон — это наш адвокат, Джошуа Дэвид Дэвидсон — говорит, что нас за наши подвиги наградят медалями. Он также сказал мне, почему он согласился защищать Клейтона — потому что Клейтон водит фургон-холодильник, развозит лед и мороженое. Папа Дэвидсона сорок лет назад тоже развозил лед на Манхэттене — так он поднакопил деньжат и смог послать Джошуа учиться сначала в колледж, а потом и на юрфак. Совсем чокнутый, а?

— Чокнутый, — согласился Уиллистон. — Со странностями, сентиментальный и непредсказуемый. Наш блистательный адвокат был прав, Пи-Ти, когда говорил, что нам не придется отсидеть ни дня. А вообще-то нам уже и адвокат-то не нужен.

Карстерс вытаращил глаза.

— Ты тоже чокнулся, Энди?

— Пока вы ходили звонить, Энди имел разговор по душам с мистером Макбрайдом, — объяснила певица, — и они достигли взаимопонимания. Мы все будем оказывать помощь ФБР, и в таком случае все обвинения против нас снимаются.

— Что-то я вас не понимаю, Джуди!

— Пи-Ти, — сказал профессор. — Главная цель мистера Макбрайда — организация Пикелиса. Вот почему они и внедрили сюда Бута — он должен был собрать неопровержимые улики, чтобы устроить в городе небольшую чистку. С материалами, которые собрали мы — магнитофонные записи, фотографии, кинопленки и прочее, — Макбрайд теперь может брать Эшли голыми руками. Эшли сдаст ФБР и Пикелиса, и Мартона, и остальных членов банды, а ФБР достанутся все лавры за уничтожение одиозного преступного синдиката, к которому не могли подступиться другие правоохранительные органы.

— А мы-то что получим?

— Благодарность Бюро и мой совет покинуть округ Джефферсон в сорок восемь часов, а лучше — раньше, — ответил Макбрайд. — Исчезните быстро и без шума и поблагодарите судьбу за то, что профессор Уиллистон обладает непревзойденным красноречием первоклассного коммивояжера.

— А со мной что будет? — спросил Сэмюэль Рузвельт Клейтон.

— Мы уладим все ваши проблемы за пару недель, — пообещал начальник отделения ФБР. — А пока вы отправитесь в «одиночку» федеральной колонии в Атланте. До начала процесса вы будете под нашим надзором. При том, что вас защищает Дэвидсон, головой ручаюсь: вас быстро оправдают.

В наручниках и с печальной думой на лице люди Пикелиса загрузились в машины ФБР — по двое в каждую.

— Вам чертовски повезло, что вы никого не прихлопнули в этой перестрелке, — заметил Макбрайд. — Чертовски повезло!

Уиллистон поглядел на Карстерса: это уж точно! Хотя никто не произнес вслух ни слова, оба вдруг похолодели. От страха.

— Мы и не собирались никого убивать, — запротестовал Арболино.

— Да, это не было предусмотрено планом операции, — подтвердил Гилман.

Профессор взглянул на него. Он все такой же, несмотря на все, что случилось. Сэмюэль Мордекай Гилман все еще думает о плане.

Федеральные агенты собрались уезжать.

— Позвольте нам воспользоваться одной из машин Пикелиса, чтобы добраться до города? — спросил Карстерс.

Макбрайд удивленно поднял брови.

— Это же частное имущество, мистер Карстерс. Вы и так уже нарушили много законов, так что не добавляйте к своим прегрешениям еще и угон автомобиля, — предупредил он. — К тому же мы заберем эти автомобили как вещественное доказательство.

— Слушайте, у меня назначено свидание с девушкой — очень непростой предстоит разговор в загородном клубе, — стал объяснять миллионер.

— Вы ей все расскажете, Пи-Ти? — спросила певица.

— У меня нет выбора. Я больше не в силах лгать этой девушке.

Уиллистон испытующе посмотрел на его напряженное лицо.

— Я и не думал, Пи-Ти, что она тебе не безразлична.

— Я и сам не думал — это же не было предусмотрено планом операции… Но, кажется, это так: да, не безразлична. В моем-то возрасте… Я, пожалуй, и впрямь повзрослел.

— А как же пистолеты, Пи-Ти?

Карстерс пожал плечами и вздохнул.

— Взрослому мужчине не нужны эти игрушки — эти ужасные игрушки, мне кажется, — ответил он.

— Я надеюсь, — добавил он после паузы.

Откуда-то со стороны шоссе 121 послышался вой полицейской сирены, и Макбрайд опять вступил в беседу со своим переговорником.

— Но что же я ей скажу? — недоумевал Карстерс. — То есть как ей все это рассказать и как она это воспримет? Как она это воспримет? — Он махнул рукой на простреленный «кадиллак».

— Не мы же стреляли в ее отца, — рассудительно заметил Гилман, — хотя он заслуживает быть застреленным, повешенным и еще многократно казненным за все свои ужасные преступления. Просто расскажи ей правду — что в него стреляли ребята из ФБР.

Пользующийся успехом у женщин миллионер посмотрел на Гилмана с недоумением. Чего же удивляться, что человек из Лас-Вегаса всю жизнь так и остается бобылем: он и впрямь верит, что в человеческих взаимоотношениях все строится на фактах, логике и математических расчетах.

— А ты что думаешь, Тони? — спросил миллионер.

Каскадер тяжело вздохнул, вспомнив о жене.

— Тут нет правил, ты же сам знаешь, Пи-Ти. Поезжай к ней и обними покрепче. Вот что бы я сделал — и сделаю, как только встречусь со своей женой.

«Хороший парень», — подумала Джуди Барринджер.

Сирена завыла ближе. Со стороны шоссе примчались санитарный фургон и набитая агентами ФБР легковушка и остановились около покореженного «кадиллака». Агенты поприветствовали Макбрайда и остались молча сидеть с автоматами на коленях в своем «шевроле», глядя на санитаров в белых халатах.

— Эс-дэ-пэ, — заявил рыжий врач-практикант будничным тоном, быстро осмотрев лежащего на земле шофера.

Он оглядел вооруженных людей и благоговейно покачал головой.

— Вы, ребята, тут вволю постреляли? — восторженно сказал он.

— Там внутри человек, который, должно быть, еще не совсем умер, — грубовато заявил Уиллистон.

Практикант фыркнул, шагнул к «кадиллаку» и заглянул внутрь.

Потом он открыл заднюю левую дверцу, сунул голову в салон и узнал распростертого там человека.

— Да это же Пикелис! — воскликнул он с таким видом, точно только что открыл новый чудодейственный дезодорант. — Малыш Джонни Пикелис! Так его все-таки сцапали!

Затем профессиональный интерес рыжего практиканта возобладал над обывательским любопытством, и он приказал водителю «санитарки» вынести носилки. Водитель побежал исполнять поручение, а врач начал предварительный осмотр. Он озабоченно качал головой.

— Два пулевых ранения. По крайней мере два, — спокойно говорил он. — Неизвестно, что мы там найдем внутри. Большая потеря крови — это несомненно. Да, дело плохо… Скажите, а что случилось, позвольте полюбопытствовать?

— Не позволю, — отрезал Макбрайд.

— Э, перестань, Марти! — строго заметил бывший бармен.

Их стычка со стороны выглядела забавной.

— Он попытался прорвать кордон ФБР на шоссе, — коротко объяснил Уиллистон, — и они открыли по машине огонь из пулеметов. Самое обычное дело, в полном соответствии с инструкциями, в полном соответствии с законом.

Макбрайд передернул плечами.

— Унеси его отсюда, да побыстрее, — приказал специальный агент.

Раненого рэкетира осторожно положили на носилки и понесли к задним дверцам фургона. После некоторых усилий врач-практикант и водитель вставили колесики носилок в пазы и задвинули тело внутрь. Потом они стали колдовать над трупом Во, засунули его в пластиковый мешок и положили на пол фургона под носилками. Врач забрался внутрь, наклонился над Пикелисом, потом высунул голову наружу.

— Он кое-что сказал. Джон кое-что сказал, — заявил он с нелепой улыбочкой.

— Да? — спросил миллионер.

— Он сказал — цитирую — «сволочи»… «Вы все сволочи» — вот что он сказал.

— Может, он и прав, — предположил Уиллистон.

Певица помотала головой.

Нет, он ошибался.

Врач-практикант подождал некоторое время, потом захлопнул дверцы фургона и постучал по стеклу над затылком водителя. Белый фургон тронулся, выехал на шоссе номер сто двадцать один и помчался к городу — в сопровождении эскорта ФБР чуть позади.

— И что вы думаете? — спросил профессор.

Макбрайд, чуть помешкав, ответил:

— Может, сдюжит, а может, и помрет еще в пути в больницу. Это же старый негодяй, знаете, и такой ловкач! Такого разве поймешь?

«Может быть, ему лучше умереть».

Так подумали сразу несколько человек, стоявшие вокруг изуродованного «кадиллака», но никто не сказал об этом вслух. После долгого молчания Макбрайд и Бут пошли потолковать с коллегами, и Уиллистон с нескрываемым облегчением зевнул.

— Ну вот и все, надеюсь. Как же я рад, что все закончилось.

Арболино закивал в знак согласия.

— Я тоже. Нам везло все это время, но ведь не может же везти до бесконечности. А то я уже начал задумываться об этом деле, — признался он.

— Об этом деле?

— Ты понимаешь, что я имею в виду, Энди. Нужно ли нам было вообще в это дело ввязываться. Я все пытался вспомнить эту цитату из Джефферсона, ту, что объясняет нашу правоту.

Уиллистон прикрыл глаза и стал вспоминать тот отрывок, который он часто повторял своим друзьям, чтобы морально оправдать операцию «Молот».

— Я, кажется, и сам ее забыл, — признался он. — Но там говорится что-то о праве и обязанности граждан свергать деспотов и тиранов, если в этом есть необходимость.

— В Декларации независимости говорится примерно то же самое, — напомнил им Гилман. — «Когда целый ряд оскорблений и узурпаций, — стал цитировать человек, обладавший феноменальной памятью, — неизменно направляясь к одной и той же цели, выявляет замысел правительства — подчинить народ абсолютному деспотизму, правом и обязанностью народа становится свергнуть такое правительство и создать новую систему для обеспечения правопорядка в будущем… 4 июля, 1776 года».

Уиллистон вздохнул.

Как давно это было. Эти слова все еще справедливы в философском смысле, но ведь на те же аргументы можно ссылаться и для оправдания актов терроризма наших маоистов в университетах, и чернокожих боевиков, и вооруженных фанатиков-ультраправых. В конституции говорится о праве граждан на ношение оружия, но где и как тут можно установить разумные пределы? Слава Богу, что в ходе операции «Молот» они никого не убили.

— Я обязательно сообщу тебе, Тони, как только вспомню, — пообещал профессор каскадеру.

— Да, черкни пару слов, — сказал каскадер. — А я еду домой.

— А ты, Сэм?

— В Вегас — ближайшим рейсом.

— Пи-Ти?

— А я еще немного тут поболтаюсь. Надо закончить кое-какие дела.

Кэти Пикелис…

Джуди Барринджер улыбнулась и взяла своего любовника за локоть.

— У него такой вид, словно он собирается обсуждать с ней проблемы деторождения и мытья пепельниц, — прошептала она.

— Что она там тебе шепчет?

— Ничего особенного, Пи-Ти, — солгал Уиллистон. — Ну, пошли, мы сможем доехать до города в фургоне и в трейлере. Я сяду за руль.

Через полторы минуты фургон вывез трейлер из кемпинга «Кроуденз кэрэвэн», и профессор Эндрю Ф. Уиллистон направил его к Парадайз-сити. Сидящая с ним рядом женщина тихо напевала себе под нос, но он даже не пытался разобрать мелодию. Он размышлял о том, что сказал ей гинеколог о ее широком тазе и о способности к деторождению. Может быть, очень можетбыть. Если уж Карстерс умудрился повзрослеть, то теперь всякое возможно. Уиллистон размышлял над открывшейся ему в жизни перспективой, пока движение транспорта на шоссе номер сто двадцать один на подступах к Парадайз-сити не усилилось настолько, что заставило его целиком переключить свое внимание на дорогу.

До его слуха по-прежнему доносилось ее тихое пение, и, когда фургон пересек городскую черту и помчался по улицам Парадайз-сити, он и сам незаметно для себя стал ей подпевать.

Во избежание исходящих от возмущенных и сбитых с толку читателей угроз по телефону и попыток подсыпать мне в пищу яд, позвольте со всей определенностью заявить, что эта книга целиком и полностью есть плод художественной фантазии и повествует о вымышленных людях, местах и событиях. Более того, я придумал все имена действующих лиц — так что, пожалуйста, оставьте меня в покое!

У. У.

Росс Макдональд. Дело Гэлтона

Глава 1

Юридическая контора Велесли и Сейбла располагалась над сберегательной кассой на главной улице Санта-Терезы. Я вошел в маленький пустой вестибюль и, поднявшись на лифте, принадлежавшем конторе, очутился в атмосфере элегантной простоты. Создавалось впечатление, что после долгих лет борьбы вы наконец без всяких усилий попали в атмосферу, к которой всегда стремились.

Напротив лифта сидела женщина с тщательно выкрашенными в рыжий цвет волосами и играючи что-то печатала на электрической машинке. Рядом с ней на столе стояла ваза с огромным букетом цветущей бегонии. На стенах висели яркие картинки, в углу стояло кресло.

Я сел на него, чтобы выглядеть получше, и взял экземпляр «Уолл-стрит джорнал». Видимо, я поступил правильно. Рыжеволосая секретарша прекратила печатать и удостоила меня своим вниманием.

— Вы к кому-то пришли?

— У меня назначена встреча с мистером Сейблом.

— Вы, вероятно, мистер Арчер?

— Да.

Она расслабилась. Тон ее утратил свою официальность. Видимо, я не был одним из почетных гостей.

— Меня зовут миссис Хейнс. Мистер Сейбл сегодня не вышел на работу. Но он просил меня передать вам, когда вы придете, чтобы вы встретились с ним у него дома, если вы не простив.

— Не против, — сказал я, вставая с кресла и чувствуя себя так, как будто меня уволили.

— Понимаю, что это не очень удобно, — сказала она участливо. — Вы знаете, где он живет?

— Он все еще живет в своем коттедже на берегу океана?

— Нет, он переехал, когда женился. Они построили дом за городом.

— Я не знал, что он женился.

— Мистер Сейбл женился почти два года назад. Да, около двух лет.

Несколько раздраженный тон ее голоса показывал, что она, видимо, не замужем. Хотя и назвала себя миссис Хейнс, она выглядела как вдова или разведенная, которая ищет замену своему бывшему мужу. Женщина нагнулась вперед и спросила таким тоном, как будто мы были с ней в близких отношениях:

— Ведь вы детектив, не правда ли?

Я ответил утвердительно.

— Мистер Сейбл нанял вас лично для себя? Я спрашиваю потому, что он ничего не сказал мне об этом.

Было ясно, почему он ей ничего не сказал.

— Мне тоже, — ответил я. — Как к нему добраться?

— Он живет в парке Арройо. Я лучше покажу вам на карте, где это. — Мы стали изучать карту. — Вы должны съехать с шоссе перед развилкой, — сказала она, — потом поверните направо у школы графства Арройо. Затем примерно полмили вдоль озера. Справа увидите почтовый ящик Сейблов.

Через двадцать минут я нашел почтовый ящик. Он стоял под дубом в самом начале дороги, ведущей к дому. Дорога поднималась среди деревьев и кончалась у дома с многочисленными окнами и зеленой плоской крышей.

Парадная дверь открылась раньше, чем я подошел. Человек с седеющими волосами и низким лбом пошел навстречу мне через лужайку. На нем был белый сюртук, какие обычно носит прислуга, но даже в этой одежде он не вписывался в атмосферу дорогого пригорода. Он шел развязной походкой, опустив тяжелые плечи, как будто вышел на заслуженную прогулку.

— Ищете кого-нибудь, мистер?

— Мистер Сейбл попросил меня приехать.

— Зачем?

— Если он не сказал вам зачем, — ответил я, — то, вполне возможно, не хочет, чтобы вы знали.

Человек подошел ко мне поближе и улыбнулся. Он улыбался, широко открыв рот. Улыбка была неприветливой, она предвещала неприятности. Лицо его было все в шрамах, показывающих, что неприятности подстерегали его на каждом шагу. Есть люди, которые вызывают добрые чувства, он же вызывал неприязнь. Хотелось ему врезать.

Гордон Сейбл крикнул с порога:

— Все нормально, Питер. Я жду этого парня. — Он подошел к дорожке, выложенной из плиток, и протянул мне руку. Рад видеть вас, Лью. Мы не виделись несколько лет, ведь так?

— Четыре года.

Сейбл совсем не постарел. Его загорелое лицо и белые кудрявые волосы создавали эффект молодости. Он был в рубашке и узких брюках, подчеркивающих его фигуру теннисиста.

— Слышал, вы женились, — сказал я.

— Да. Бросился головой в омут. — Его веселое выражение лица казалось искусственным. Он повернулся к слуге, который стоял рядом с нами и слушал: — Пойдите узнайте, не нужно ли чего-нибудь миссис Сейбл, а потом приходите ко мне в кабинет. Мистер Арчер приехал издалека и, наверное, хочет выпить.

— Дааа, сэээр, — сказал он нараспев.

Сейбл сделал вид, что не заметил. Он провел меня в дом через черно-белый коридор-террасу, через крытый дворик с огромным количеством тропических растений, чьи яркие листья отражались в овальном бассейне, расположенном в центре. Нашей целью была освещенная солнцем комната, находившаяся в стороне от дома и утепленная сотнями книг, стоявших на полках с пола до потолка вдоль всех стен.

Сейбл предложил мне кожаное кресло, стоявшее у письменного стола напротив окна. Он поправил шторы, чтобы солнце не светило в глаза.

— Питер сейчас придет. Должен извиниться за его манеры или за то, что они у него отсутствуют, но сейчас так трудно найти прислугу.

— У меня те же проблемы. Порядочные люди не хотят подвергаться опасности, а шалопаи лезут в драку. И все это за пятьдесят долларов в день. Я на это не могу пойти. Так что почти всю свою работу делаю сам.

— Рад слышать это. — Сейбл сел на угол стола и наклонился ко мне поближе: — Дело, которое я собираюсь поручить вам, довольно деликатное. Очень важно, чтобы все было в тайне. Что бы вы ни узнали, если что-либо узнаете, докладывайте прямо мне. Устно. Никаких записок. Вы меня поняли?

— По-моему, все ясно. Это ваше личное дело или вы работаете на клиента?

— Конечно, на клиента. Разве я не сказал вам этого по телефону? Она поручила мне довольно трудное дело. Откровенно, я не надеюсь, что нам удастся оправдать ее надежды.

— А на что она надеется?

Сейбл поднял глаза к белому потолку.

— Боюсь, она хочет невозможного. Если человек пропал двадцать лет назад, то следует предположить, что он давно умер и похоронен. Или не хочет, чтобы его нашли.

— Значит, кто-то пропал?

— Да, и дело безнадежное. Я пытался объяснить своей клиентке все это. Но, с другой стороны, я не могу не попытаться попробовать. Она старая и больная женщина. И с характером.

— Богатая?

Сейбл нахмурился, не одобряя мое легкомыслие. Он занимался недвижимостью и вращался в таких кругах, где люди имеют много денег, но не говорят о них.

— Муж этой дамы умер и оставил ей большое состояние, — добавил он, чтобы поставить меня на место. — Вам хорошо заплатят за работу, независимо от результатов.

Слуга внезапно появился за моей спиной. Я почувствовал, что он там, по его тени. На нем были старые морские туфли, и передвигался он бесшумно.

— Вы не торопитесь, — сказал ему Сейбл.

— Чтобы сделать «мартини», нужно время.

— Я не заказывал «мартини».

— Миссис заказывала.

— Вы не должны подавать ей «мартини» перед ленчем, да и вообще в любое другое время.

— Вот и скажите ей это.

— Я намерен это сделать. А пока говорю вам.

— Дааа... сэээр...

Сейбл покраснел, и даже загар на его лице не скрыл этого.

— Это ваше произношение вовсе не смешно.

Слуга ничего не ответил. Его зеленые глаза смотрели на нас с вызовом. Он ждал аплодисментов.

— Да, у вас проблемы с прислугой, — сказал я Сейблу, чтобы поддержать его.

— О, Питер хороший парень, ведь так, старина? — И чтобы я ничего больше не сказал, обнял меня, широко улыбаясь: — Что вы будете пить, Лью? Я бы выпил тоник.

— Я тоже.

Слуга удалился.

— Ну так кто же пропал? — спросил я.

— "Пропал" — не совсем правильное слово. Сын моей клиентки ушел из дома. Они не пытались его вернуть, во всяком случае, в течение многих лет.

— Почему?

— Думаю, они были недовольны им в такой же степени, как и он ими. Им не нравилась девушка, на которой он женился. «Недовольны» мягко сказано. Были и другие причины раздора. Насколько это серьезно, вы можете судить по тому, что он даже пожертвовал своим наследством. У нее большое имение.

— А у него есть имя или мы будем называть его мистер Икс?

Сейбл сморщился, как от боли. Он не мог выдавать информацию, ему было это неприятно.

— Их фамилия Гэлтон. Сына зовут или звали Энтони Гэлтон. Он исчез в 1936 году. Ему было тогда двадцать два года. Он только что закончил Сэнфордский университет.

— Да, прошло много времени. — Мне казалось, что это целый век.

— Я же говорил вам, что нет почти никакой надежды. Но миссис Гэлтон хочет, чтобы сына постарались найти. Она может умереть со дня на день и хочет помириться с сыном.

— А кто сказал, что она должна умереть?

— Ее врач. Доктор Хауэл говорит, что она может умереть в любую минуту.

Слуга неуклюже вошел в комнату, держа в руках позванивающий поднос. Он преувеличенно вежливо подал нам джин с тоником. Я заметил, что на руке у него вытатуирован якорь, и подумал, что, возможно, он в прошлом моряк. Но, во всяком случае, никак не слуга — край моего стакана был вымазан помадой.

Когда он ушел, я спросил:

— Молодой Гэлтон женился до того, как ушел из дому?

— Да. Его жена и послужила причиной ссоры в семье. Она ждала ребенка.

— И они все трое исчезли?

— Как будто бы земля разверзлась и поглотила их, — произнес Сейбл с пафосом.

— А с ними не могло случиться какого-нибудь несчастья?

— Насколько мне известно, нет. Я в то время не был связан с семьей Гэлтонов. Нужно будет попросить миссис Гэлтон рассказать вам, при каких обстоятельствах ее сын оставил семью. Не знаю, захочет ли она вдаваться в подробности.

— А что, есть подробности?

— Думаю, да. Ну ладно, повеселимся? — сказал он невесело. И выпил свою порцию стоя. — Прежде чем отвезти вас к ней, я хочу быть уверен, что вы потратите на нас столько времени, сколько потребуется, и не будете заниматься другими делами.

— У меня пока нет других дел. Так на какую же сумму я должен прилагать усилия?

— На любую, которую вы потребуете.

— Так, может быть, лучше было бы обратиться в какое-нибудь крупное агентство?

— Думаю, что нет. Я знаю вас и верю, что вы сможете расследовать это дело довольно аккуратно. Не хочу, чтобы последние дни жизни миссис Гэлтон были омрачены скандалом. Моя главная забота в связи с расследованием — сохранить доброе имя семьи.

Сейбл говорил взволнованно, но я сомневался, что его волнение вызвано глубокими чувствами, которые он испытывает к семье Гэлтон. Он смотрел на меня, вернее — через меня, невидящими обеспокоенными глазами. Его явно волновало не то, что происходило с семьей Гэлтон.

Я понял, что его волновало, когда он провожал меня. Хорошенькая блондинка, наполовину моложе его, вышла из-за бананового дерева. На ней были джинсы и белая рубашка с расстегнутым воротом. Она двигалась осторожно и одновременно неловко. Казалось, она выходит из укрытия и боится нападения со стороны врага.

— Хелло, Гордон, — сказала она неуверенным, как бы ломающимся, словно у юноши, голосом. — Странно видеть тебя здесь.

— Я здесь живу, не так ли?

— Теоретически, да.

Сейбл разговаривал с ней осторожно. Казалось, она сначала обдумывает фразы, а потом произносит их.

— Элис, сейчас не время опять возвращаться к этому. Почему, ты думаешь, я остался сегодня дома?

— Ну и что хорошего в этом для меня? Что я имею от этого? А сейчас куда ты направляешься?

— Ухожу.

— Куда?

— Почему ты меня допрашиваешь, ты не имеешь на это права.

— Нет, имею.

Она встала перед ним в угрожающей позе: бедро вперед, грудь под белой рубашкой напряглась. Она вроде бы не была пьяна, но ее большие фиолетовые глаза блестели. Они были бы красивыми, если бы не темные круги под ними и яркие тени на верхних веках, делавшие их похожими на два больших синяка.

— Куда вы уводите моего мужа? — спросила она у меня.

— Это ваш муж меня уводит. У нас дела.

— Какие дела? Чьи дела?

— Конечно, не твои, дорогая. — Сейбл обнял ее. — Пойдем в твою комнату. Мистер Арчер — частный детектив, работающий по одному моему делу. Это не имеет к тебе никакого отношения.

— Могу поспорить, что это не так. — Она повернулась ко мне. — Что вы от меня хотите? Вы ничего не узнаете обо мне. Нечего узнавать. Я сижу в этом доме, как в морге, мне не с кем поговорить и нечего делать. Мечтаю вернуться в Чикаго. Там меня любили.

— Здесь тоже любят. — Сейбл терпеливо ждал, пока она успокоится.

— Здесь меня ненавидят. Я даже не могу попросить, чтобы мне сделали коктейль в этом доме.

— Но не утром же, дорогая.

— Ты не любишь меня. — Ее злость постепенно растворялась в чувстве жалости к самой себе. На глазах у нее появились слезы. — Я тебе безразлична.

— Неправда. Поэтому я и не хочу, чтобы ты болталась неизвестно где. Пойдем, дорогая, в дом.

Он обнял ее за талию, и на этот раз она не сопротивлялась, затем провел вокруг бассейна к двери, ведущей в дом. Когда он закрывал ее, женщина почти не стояла на ногах.

Я сам разобрался, как выйти из дома.

Глава 2

Сейбла не было полчаса. С того места, где я сидел в машине, можно видеть Санта-Терезу, похожую на контурную карту, очень подробную при полуденном свете.

Это был старый обустроенный город, каких много в Калифорнии. Дома здесь как бы срослись с холмами, на которых стояли, и чувствовали себя в безопасности, опираясь на свою историю. В противоположность им дом Сейбла казался домом на колесах. Он был таким новым, как будто только что народился.

Когда Сейбл вышел, на нем был коричневый костюм в тоненькую красную полоску, в руках дипломат. Манеры изменились, чтобы не противоречить костюму. Он выглядел деловым, оживленным и одновременно задумчивым.

Следуя его инструкциям, я въехал в город за его черным «империалом» и через некоторое время оказался в старом жилом районе. Массивные традиционные дома стояли далеко от дороги за высокими кирпичными стенами или живой изгородью.

Парк Арройо был своего рода экономическим полигоном, где менеджеры и люди умственных профессий соревновались по воображению и богатству. Жители улицы, на которой стоял дом миссис Гэлтон, не знали, что такое война. Их дедушки и прадедушки выиграли ее для них: их беспокоили только смерть и налоги.

Сейбл включил сигнал левого поворота. Я поехал за ним между каменными столбами ворот, на которых было вырублено «ГЭЛТОН». Величественный железные ворота напоминали крепостные. Садовник, подстригавший траву на лужайке перед домом с помощью бензиновой газонокосилки, остановился, чтобы убрать со лба прядь волос. Лужайка была цвета чернил, которые используют для печатания денег, и она простиралась, гладкая и одноцветная, на пару сотен ярдов. Белый фасад испанской усадьбы выделялся где-то вдали на зеленом фоне.

Мы проехали по заасфальтированной дороге вокруг дома, и я остановил свою машину рядом с автомобилем марки «шевроле», на котором была табличка, указывающая, что он принадлежит врачу. Чуть подальше, в тени большого дуба, две девушки в шортах играли в бадминтон. Волан летал между ними с быстротой молнии. Черноволосая девушка, стоявшая к нам спиной, промахнулась и воскликнула: «О, черт!»

— Темперамент, — заметил Сейбл.

Она повернулась к нам, сделав пируэт, как балерина, и я увидел, что это не девочка, а взрослая женщина с девичьей фигурой. Лицо ее медленно стало краснеть. Свое смущение она попыталась скрыть преувеличенной гримасой, что сделало ее еще больше похожей на девочку.

— Я не в форме сегодня. Шейла никогда меня не обыгрывает.

— Нет, обыгрываю, — закричала девочка, стоявшая по другую сторону сетки. — На прошлой неделе я выиграла три раза. Сегодня четвертый.

— Но игра не кончилась.

— Нет, но я выиграю. — В голосе Шейлы была настойчивость, которая не соответствовала ее наружности. Она была очень молоденькой, не больше восемнадцати. Цвет лица — персик со сливками и глаза нежные, как у серны.

Женщина подцепила ракеткой волан и перебросила его через сетку. Они продолжили игру так самозабвенно, как будто от этого многое зависело в их жизни.

Служанка-негритянка с белой наколкой на голове впустила нас в холл. Черные чугунные люстры свисали с высокого потолка, как гигантские черные гроздья увядшего винограда. Старинная черная мебель, как в музее, стояла вдоль стен, увешанных темными картинами. Окна узкие, в толстых стенах они напоминали ниши средневекового замка.

— Доктор Хауэл у нее? — спросил Сейбл у горничной.

— Да, сэр. Но он с минуты на минуту уйдет. Он уже давно здесь.

— У нее не было приступа?

— Нет, сэр. Это регулярный визит.

— Не скажете ли вы доктору, что я хочу поговорить с ним, прежде чем он уйдет?

— Да, сэр.

Она вышла. Сейбл сказал ровным тоном, не глядя на меня:

— Я не буду извиняться за свою жену. Вы же знаете, какие бывают женщины.

— Угу, — я не хотел выслушивать его откровений. А если бы и захотел, он не стал бы со мной делиться.

— Некоторые южноамериканские племена сегрегируют женщин раз в месяц. Запирают их в хижине и не общаются с ними. Прекрасная система, я считаю.

— Понимаю.

— Вы женаты, Арчер?

— Был.

— Значит, вы понимаете, что это такое. Они хотят, чтобы вы постоянно были с ними. Я бросил заниматься яхтой. Перестал играть в гольф. Практически перестал жить. А ей все мало. Как быть с такими женщинами?

Я уже давно не давал советов. Даже если люди просят советов, они никогда им не следуют и даже злятся.

— Это вы адвокат, а не я.

Я прошелся по комнате, рассматривая картины на стенах. В основном это были портреты предков: испанские доны, леди в огромных юбках с голыми плечами, офицер периода Гражданской войны в синей форме и несколько джентльменов в костюмах девятнадцатого века с кислым выражением лица и бакенбардами, модными в этом веке. Больше всего мне понравилась картина, на которой была изображена группа дельцов в цилиндрах, смотрящая на другого дельца с физиономией бульдога, который вбивал золотой костыль в железнодорожную шпалу. На заднем плане был нарисован грозный буйвол.

Горничная возвратилась с мужчиной в твидовом пиджаке. Сейбл представил мне его как доктора Хауэла. Это был крупный мужчина лет пятидесяти. Держался он очень уверенно.

— Мистер Арчер — частный детектив. Миссис Гэлтон говорила вам о своих намерениях?

— Говорила, — доктор провел пальцами по своим седым, коротко остриженным волосам. Морщины на его лбу углубились. — Я думал, что все это дело с Тони закончено и забыто много лет назад. Кто убедил ее опять им заняться?

— Никто, насколько мне известно. Это была ее идея. Как она себя чувствует, доктор?

— Нормально для ее состояния. Марии уже восьмой десяток. У нее больное сердце, астма. При такой комбинации ничего нельзя предсказать заранее.

— Но непосредственной опасности нет?

— Не думаю. Я не могу сказать, что может произойти, если она очень расстроится или огорчится. Астма — это такая вещь, что все может быть.

— Вы имеете в виду психосоматический эффект?

— Соматопсихический, как хотите называйте. Но это такая болезнь, которая связана с эмоциями. Поэтому мне и не хочется, чтобы Мария опять разволновалась из-за этого ее никудышного сына. Что она думает этим достичь?

— Эмоциональное удовлетворение, я полагаю. Она считает, что плохо обошлась с ним, и хочет как-то это сгладить.

— А разве он не умер? Я думал, что по закону он считается умершим.

— Возможно, и умер. Мы его разыскивали официальным путем. Несколько лет назад. Тогда прошло уже четырнадцать лет с тех пор, как он исчез. Это в два раза больше того времени, которое необходимо для того, чтобы считать человека погибшим. Но миссис Гэлтон не разрешила мне подавать петицию, чтобы его признали мертвым. Я думаю, она всегда мечтала, что Энтони вернется и получит наследство и все прочее. Последние несколько недель она просто помешалась на этом.

— Я так не считаю. Я все же думаю, что кто-то ее подталкивает, и не могу не задать вопрос: почему?

— Кого вы имеете в виду?

— Кэсси Хилдрет, может быть? Мария ее слушает. Кстати, о мечтах. У нее были определенные мечты еще в юности. Она ходила за Тони по пятам, он был для нее свет в окошке. Что, в общем-то, не так. Ведь вы знаете это. — Хауэл улыбнулся. Улыбка была косой и мрачной.

— Это для меня новость. Я поговорю с мисс Хилдрет.

— Это чистое предположение с моей стороны. Поймите меня правильно. Но я считаю, что с этим делом нужно постепенно кончать.

— Я пытался ее уговорить. Но я же не могу просто отказать ей в помощи.

— Совершенно верно. Но особенно не старайтесь. Для нее будет лучше, если ваши старания не увенчаются успехом и она заинтересуется чем-то другим. — Доктор посмотрел на нас обоих. — Вы меня понимаете?

— Прекрасно понимаю, — ответил я. — Делайте вид, что вы занимаетесь поисками, а на самом деле ничего не делайте. Не слишком ли дорогой способ лечения, доктор?

— Она может себе позволить, если это вас волнует. Мария ежемесячно получает столько, сколько она тратит за год. — Он некоторое время смотрел на меня молча, потирая свой крупный нос. — Я не говорю, что вы не должны выполнять свою работу. Никогда не буду просить человека, чтобы он не работал, если он получает за это деньги. Но если вы узнаете что-то такое, что может расстроить миссис Гэлтон...

Сейбл быстро вставил:

— Я уже говорил это Арчеру. Он будет связываться со мной. Думаю, вы знаете, что можно полагаться, на меня.

— Знаю.

Лицо Сейбла несколько изменилось. Глаза заморгали, как будто он ожидал удара. Для человека его возраста и с его достатком он был слишком обидчивым.

Я спросил у доктора:

— А вы знали Энтони Гэлтона?

— Немного.

— Что он был за человек?

Хауэл посмотрел на горничную, которая все еще ждала у дверей. Она поймала его взгляд и вышла. Хауэл понизил голос:

— Тони был шалопаем. С точки зрения биологии и социологии, он ничего не унаследовал от своих родителей. В нем не было черт Гэлтонов. Он презирал любое дело. Говорил, что хочет стать писателем, но таланта не замечалось. Что он делал хорошо, так это пьянствовал и прелюбодействовал. Кажется, он связался с очень плохой компанией в Сан-Франциско. Я всегда считал, что кто-то из его дружков убил его, чтобы обокрасть, и бросил в залив.

— А были какие-нибудь признаки того, что случилось именно так?

— О таких признаках ничего не знаю. Но Сан-Франциско в тридцатые годы был опасным местом для мальчишеских развлечений. А он, видимо, действовал там очень активно, если женился на такой девице.

— Вы знали ее, доктор? — спросил Сейбл.

— Я смотрел ее. Его мать прислала ее ко мне, чтобы проверить ее здоровье.

— Она жила в этом городе?

— Короткое время. Тони привез ее домой, когда женился. Не думаю, что он полагал, что семья примет ее. Но он просто сделал ей вызов. И, если он этого хотел, ему это прекрасно удалось.

— А что это была за девушка?

— У нее была семимесячная беременность.

— Вы сказали, что они только что поженились.

— Вот именно. Он подцепил ее где-то. Я разговаривал с ней немного. Думаю, подцепил на улице. Она была довольно хорошенькой, несмотря на большой живот. Но жизнь у нее была тяжелой. На бедрах и ягодицах шрамы. Вероятно, ее не раз били. — Эти воспоминания вызвали краску на щеках доктора.

Девушка с глазами серны, игравшая в бадминтон, появилась в дверях за его спиной. Ее тело было как наливающаяся соком ягода. Майка без рукавов и подвернутые шорты только частично прикрывали его. Она блистала красотой и здоровьем, но на лице было видно нетерпение.

— Папа! Долго еще?

Щеки доктора покраснели еще больше, когда он ее увидел.

— Опусти штаны, Шейла.

— Это не штаны.

— Опусти их, не знаю, как они называются.

— Зачем?

— Потому что я говорю тебе.

— Ты мог бы не говорить этого при людях. Сколько еще ждать?

— Я думал, что ты почитаешь книжку твоей тете Марии...

— Не хочу.

— Но ты обещала.

— Это ты обещал. Я поиграла в бадминтон с Кэсси. Этого на сегодня достаточно.

Она вышла, специально покачивая бедрами. Хауэл посмотрел на хронометр на своем запястье так, как будто бы он был причиной всех неприятностей.

— Я должен идти. У меня еще есть больные.

— Вы не можете описать мне внешность его жены или, если помните, сказать ее имя?

— Имени ее не помню. А что касается внешности, то это маленькая синеглазая брюнетка, довольно худенькая, несмотря на ее состояние. Миссис Гэлтон... Нет, я не могу спрашивать у нее о девушке, если она сама не поднимет эту тему.

Доктор повернулся, чтобы уйти, но Сейбл остановил его.

— Мистер Арчер может поговорить с ней? Я имею в виду, это не вызовет сердечного приступа или приступа астмы?

— Ничего не могу гарантировать. Если Мария захочет, чтобы у нее был приступ, я не смогу его предотвратить. А если серьезно, то, если она все время думает о Тони, разговор о нем ей не помешает. Это лучше, чем сидеть и предаваться своим мыслям. До свиданья, Сейбл.

Глава 3

Горничная провела нас с Сейблом в гостиную на втором этаже, где миссис Гэлтон уже ждала нас. В комнате пахло лекарством, ее атмосфера напоминала больницу. Тяжелые портьеры наполовину закрывали окна. Миссис Гэлтон отдыхала в полутьме на шезлонге.

Она была полностью одета. Белое жабо прикрывало ее увядшую шею. Она держала свою седую голову прямо. Голос ее был резким и на удивление громким. В нем, казалось, была сконцентрирована вся оставшаяся сила ее личности.

— Вы заставили меня ждать вас, Гордон. Мне уже пора на ленч. Я ждала вас перед визитом доктора.

— Извините, пожалуйста, миссис Гэлтон, но меня задержали домашние дела.

— Не извиняйтесь. Ненавижу, когда извиняются. Извинения — это скорее просьба проявить еще больше терпения. — Она скосила в его сторону один блестящий глаз. — Опять неприятности с этой вашей женой?

— О, нет. Ничего подобного.

— Хорошо. Вы знаете, что я думаю о разводе. Однако вы должны были прислушаться к моему совету и не жениться на ней. Мужчина, который не женился до пятидесяти, не должен жениться вообще. Мистеру Гэлтону было под пятьдесят, когда мы поженились. И вот результат — я вдова уже почти двадцать лет.

— Я знаю, это тяжело, — заметил он с подчеркнутой уверенностью.

Горничная собиралась выйти, когда миссис Гэлтон остановила ее.

— Подождите минутку. Скажите мисс Хилдрет, чтобы она сама принесла мне ленч. Она может сделать себе сандвич и поесть вместе со мной. Скажите это ей.

— Да, миссис Гэлтон.

Пожилая леди предложила нам сесть в кресла, стоявшие по обе стороны ее шезлонга, и повернулась ко мне. Ее глаза оказались блестящими и живыми, но в них было что-то нечеловеческое — они напоминали глаза птицы. Она смотрела на меня одним глазом, как будто я был каким-то чудищем. Потом спросила:

— Это тот человек, который собирается найти мне моего блудного сына?

— Да, это мистер Арчер.

— Попытаюсь это сделать, — сказал я, помня совет доктора. — Ничего заранее не обещаю. Ваш сын пропал очень давно.

— Прекрасно все понимаю. Лучше, чем вы, молодой человек. В последний раз я видела Энтони 11 октября 1936 года. Мы ужасно разозлились, просто ненавидели друг друга. С тех пор эта злость и ненависть разъедали мое сердце. Но я не могу умереть, не избавившись от этих чувств. Хочу простить его и хочу, чтобы он простил меня.

По ее голосу чувствовалось, что она глубоко переживает. Я не сомневался, что ее чувства, во всяком случае наполовину, были истинными. И все же что-то было в них наигранным. Я полагал, что она играет своими эмоциями. И уже очень давно. Поэтому они и утратили свою естественность.

— Простить вас? — спросил я.

— За то, что я так к нему относилась. Он был молодым и глупым, совершил много ужасных ошибок, но ни одна из них не оправдывает поведения мистера Гэлтона и мое тоже, мы не должны были отказываться от него. Мне стыдно за наше поведение. И если еще не поздно, хочу все исправить. Если его жена все еще жива, я согласна признать ее. Хочу, чтобы вы сказали ему об этом. Хочу увидеть своего внука или внучку перед смертью.

Я посмотрел на Сейбла. Он неодобрительно качнул головой. Его клиентка вела себя не совсем так, как должна была бы вести себя представительница общества, к которому она принадлежала.

— Я знаю, о чем вы оба думаете. Вы думаете, что Энтони мертв. Если бы он умер, я бы почувствовала. — Она приложила руку к сердцу. — Он мой единственный сын, и он должен быть жив. Он живет где-то, и его можно найти. Ничто не исчезает бесследно во Вселенной.

«За исключением людей», — подумал я.

— Я сделаю все, что смогу, миссис Гэлтон. Но вы можете мне помочь. Дайте мне список людей, с которыми он дружил в момент своего исчезновения.

— Я никогда не знала его друзей.

— Но у него должны были быть друзья в колледже. Разве он не учился в Сэнфорде?

— Он ушел из колледжа весной. Даже не получил диплома. Во всяком случае, никто из его соучеников не знал, что с ним произошло. Его отец опросил их всех в свое время.

— А где жил ваш сын после того, как бросил колледж?

— В квартире в районе трущоб Сан-Франциско. Вместе с этой женщиной.

— У вас есть адрес?

— Думаю, где-то есть. Я попрошу мисс Хилдрет поискать.

— С этого можно будет начать поиски. Когда он ушел отсюда со своей женой, они собирались вернуться в Сан-Франциско?

— Не имею понятия. Я не видела их перед тем, как они ушли.

— Как я понял, они приехали, чтобы повидаться с вами?

— Да. Но они даже не остались ночевать.

— Мне бы очень помогло, — сказал я осторожно, — если бы вы подробно рассказали мне об обстоятельствах их визита и отъезда. Все, что говорил ваш сын о своих планах, все, что говорила девушка, все, что вы помните о ней. Вы помните, как ее звали?

— Он называл ее Тедди. Не знаю, было это ее имя или прозвище. Мы очень мало разговаривали. Не помню о чем. Атмосфера была ужасная, у меня остались очень неприятные воспоминания. Она мне очень не понравилась. Сразу было видно, что это дешевая искательница денег.

— Почему вы так думаете?

— У меня есть глаза. — Она стала злиться, и это отразилось на тоне ее голоса. — Она была одета и накрашена, как уличная девка. А когда открывала рот, то тоже было ясно, что она с улицы. Она грубо шутила о ребенке, которого носила в своем чреве, и о том, — голос ее стал совсем тихим, — как он туда попал. Она не уважала себя как женщину, ничего не знала о морали. Эта девушка уничтожила моего сына.

Миссис Гэлтон совершенно забыла о своей надежде на примирение. Она тяжело дышала. Сейбл смотрел на нее с беспокойством, но молчал.

— Вы сказали — уничтожила?

— Уничтожила морально. Она сглазила его, вселилась в него, как злой дух. Мой сын никогда бы не взял чужих денег, если бы она его не околдовала. Я в этом совершенно уверена.

Сейбл нагнулся вперед.

— О каких деньгах вы говорите?

— О деньгах, которые Энтони взял у отца. Разве я не рассказывала об этом, Гордон? Нет, не рассказывала. Я никому не говорила об этом. Мне было стыдно. — Она подняла руки и вновь опустила их на свои закрытые халатом колени. — Но теперь я ему и это прощаю.

— А сколько денег он взял? — спросил я.

— Не могу назвать точную сумму. Несколько тысяч долларов, во всяком случае. Как только банки стали закрываться, мистер Гэлтон стал держать дома на всякий случай некоторую сумму.

— А где он держал эти деньги?

— В своем личном сейфе, в кабинете. Комбинация цифр, чтобы открыть сейф, была написана на бумажке и приклеена внутри ящика письменного стола. Энтони, вероятно, нашел эту бумажку и открыл сейф. Он взял все, что там было, и даже часть моих драгоценностей, которые я там держала.

— А вы уверены, что это он взял?

— К сожалению, да. Все это пропало в тот же день, когда пропал он сам.

Хмурое выражение на лице Сейбла стало еще более хмурым. Возможно, он подумал то же самое, что и я: несколько тысяч долларов наличными в трущобах Сан-Франциско в период депрессии вели прямым путем к смерти.

Но ведь не мог же он рассказывать об этом всем и каждому. Со своими деньгами, больным сердцем, астмой миссис Гэлтон была далека от реальности. Конечно, так оно и было.

— У вас нет фотографии сына, сделанной незадолго до его исчезновения?

— Кажется, есть. Нужно попросить Кэсси поискать. Она сейчас придет.

— А тем временем, не могли бы вы сообщить мне еще что-нибудь? В частности куда мог отправиться ваш сын, с кем и где он мог видеться?

— Я ничего не знаю о его жизни после того, как он оставил университет. Он перестал вращаться в приличном обществе. Мне кажется, моего сына просто тянуло в грязь, тянуло к подонкам. Он пытался прикрыть это свое стремление разговорами о том, что нужно быть ближе к земле, стать народным поэтом, и прочей чушью. А интересовался он только грязью. Я прививала ему любовь к чистоте мыслей и желаний, но он почему-то был поглощен грязью, которая развращает человека. И эта грязь развратила его. — Дыхание ее стало тяжелым. Она задрожала и стала царапать своими восковыми пальцами халат, лежавший на коленях.

Сейбл участливо наклонился к ней:

— Вы не должны волноваться, миссис Гэлтон. Все это было давно и уже в прошлом.

— Нет, не в прошлом. Я хочу, чтобы Энтони вернулся. У меня никого и ничего нет. Его у меня украли.

— Мы вернем его вам, если это возможно.

— Да, я знаю, вы сделаете это, Гордон. — Ее настроение изменялось, как неустойчивый ветер. Она наклонила голову в сторону Сейбла, как бы пытаясь положить ее ему на плечо. Она говорила, как маленькая девочка, хотя прожила долгую жизнь, многое потеряла, хотя волосы ее стали седыми, лицо морщинистым, и чувствовалось, что она боится смерти. — Я глупая и злая женщина. Вы всегда так добры ко мне. И Энтони тоже будет добр ко мне, ведь правда? Когда приедет. Хоть я и говорила о нем плохо, он прекрасный мальчик. Он всегда хорошо относился к своей бедной матери. И сейчас будет так же, как раньше.

Миссис Гэлтон как бы читала молитву, надеясь, что она исполнится. Если часто молиться, то все может наладиться.

— Вы совершенно правы, я уверен в этом. — Сейбл встал с кресла и пожал ей руку. Я всегда подозрительно относился к мужчинам, которые были слишком любезны со старыми богатыми леди или даже с бедными. Но у него была такая работа.

— Я голодна, — сказала она. — Где мой ленч? Что там происходит внизу?

Она наполовину поднялась со своего кресла и взяла в руки электрический звонок, лежавший рядом с ней на столике, нажала кнопку и держала ее до тех пор, пока не принесли еду. Это длилось минут пять, не меньше.

Глава 4

Еду принесла на подносе, закрытом салфеткой, женщина, которую я видел играющей в бадминтон. Она сменила шорты на гладкое льняное платье, скрывавшее фигуру, но не красивые загорелые ноги. Ее синие глаза внимательно смотрели на нас.

— Я заждалась тебя, Кэсси. Чем ты занималась?

— Готовила вам еду. А до этого играла в бадминтон с Шейлой Хауэл.

— Конечно, что и следовало ожидать. Вы двое развлекались, а я умирала здесь с голоду.

— Бросьте, зачем преувеличивать.

— Не тебе говорить это. Ты не мой доктор. Спроси Августа Хауэла, и он тебе скажет, как важно, чтобы я хорошо питалась.

— Извините, тетя Мария. Я не хотела вас беспокоить, пока вы беседуете.

Кэсси стояла в дверях, держа перед собой поднос, как щит. Она не была молода. Около сорока, судя по морщинам на ее лице и выражению глаз. Но держалась она, как неловкий подросток, охваченный чувствами, которые не может выразить.

— Ну, ладно. Не стой, как манекен.

Кэсси пришла в движение. Она быстро поставила поднос на стол и сняла салфетку. Миссис Гэлтон стала отправлять в свой рот салат с помощью вилки. Еды на подносе было много. Она ела быстро и как бы механически, без удовольствия, видя, что все мы наблюдаем за ней.

Мы с Сейблом вышли в коридор, а оттуда к лестнице, которая вела в прихожую. Сейбл облокотился о витые перила и зажег сигарету.

— Что вы думаете обо всем этом, Лью?

Я тоже закурил, прежде чем ответить ему.

— Думаю, это потеря времени и денег.

— Я говорил вам то же самое.

— Но вы, тем не менее, хотите, чтобы я этим занялся?

— У меня нет другого выхода. Я не могу с ней справиться. У миссис Гэлтон твердый характер, она любит командовать.

— А ее памяти можно доверять? Создается впечатление, что она переживает все заново. Иногда старики смешивают воображаемое с действительным. Эта история с деньгами, например, вы ей верите?

— Она никогда не лгала мне. И сомневаюсь, что она что-то путает, как это может казаться. Может быть, излишне драматизирует... Это единственное развлечение, которое у нее осталось.

— А сколько ей лет?

— Семьдесят три, кажется.

— Не так уж много. А ее сыну?

— Ему должно быть сорок четыре, если он жив, конечно.

— Кажется, она этого не понимает. Она говорит о нем, как о ребенке. Сколько времени она сидит в этой комнате?

— Сколько я ее знаю. Десять лет. Иногда, когда у нее бывает хорошее настроение, она разрешает мисс Хилдрет покатать ее на машине. Но это не способствует возвращению из прошлого в настоящее. Обычно они едут на кладбище, где похоронен ее муж, который умер вскоре после того, как Энтони исчез. Миссис Гэлтон считает, что исчезновение сына убило ее мужа, а мисс Хилдрет говорит, что он умер от сердечной недостаточности.

— Мисс Хилдрет их родственница?

— Далекая. Троюродная или четвероюродная племянница. Кэсси знает эту семью всю свою жизнь. Она еще до войны стала жить с миссис Гэлтон и, думаю, сможет рассказать кое-что, что вам поможет.

— Хорошо бы.

Где-то резко зазвонил телефон. Он звонил и звонил, как сверчок за стеной. Кэсси Хилдрет быстро вышла из комнаты миссис Гэлтон и направилась к нам.

— Вас к телефону, мистер Сейбл. Это миссис Сейбл.

— Что ей нужно?

— Ничего не сказала. Но она чем-то расстроена.

— Она всегда расстроена.

— Вы можете поговорить с ней внизу, если хотите. Телефон под лестницей.

— Знаю. Я так и сделаю, пожалуй. — Сейбл говорил с ней сухо, как со служанкой. — Это мистер Арчер, кстати. Он хочет задать вам несколько вопросов.

— Прямо сейчас?

— Если у вас есть несколько минут, — вмешался я. — Миссис Гэлтон сказала, что вы можете дать мне несколько фотографий и кое-что рассказать.

— Фотографий Тони?

— Если они у вас есть.

— Я храню их для миссис Гэлтон. Она иногда любит их рассматривать. Когда у нее бывает настроение.

— Вы у нее работаете?

— Если это можно назвать работой. Я ее компаньонка и получаю за это деньги.

— Я считаю это работой.

Наши глаза встретились. У нее были темно-синие, как вода в океане. Кэсси серьезно сказала:

— Миссис Гэлтон неплохая женщина. Просто сегодня у нее неважное настроение. Ей тяжело вспоминать прошлое.

— Зачем же тогда она это делает?

— Миссис Гэлтон очень испугалась недавно. Сердце чуть не отказало. Ее поместили в кислородную камеру. Она хочет помириться с Тони перед смертью. Хочет, чтобы он простил ее. Она плохо к нему относилась.

— Как плохо?

— Она не хотела, чтобы у него была своя личная жизнь, старалась держать его у своей юбки, как будто он вещь. Лучше не будем об этом.

Кэсси Хилдрет прикусила нижнюю губу. Я вспомнил, что говорил доктор о ее чувствах к Тони. Все жители этого дома, казалось, вращались вокруг пропавшего человека, словно он исчез только вчера.

Кто-то быстро прошел по холлу под лестницей. Я наклонился и увидел, как Сейбл быстро открыл и захлопнул за собой дверь на улицу.

— Куда это он?

— Вероятно, домой. Эта его жена... — Она заколебалась, думая, каким образом лучше закончить предложение. — С ней всегда что-то случается. Она живет этим. Если вы хотите посмотреть фотографии, они у меня в комнате.

Дверь в ее комнату была рядом с гостиной миссис Гэлтон. Она была заперта на английский замок. Кроме ее размера, формы и высокого потолка, комната ничем не напоминала остальные помещения в доме. Она была обставлена современной мебелью. На стенах висели репродукции картин Пауля Клее[29]. На книжных полках стояли книги современных авторов. Безобразные окна скрывались занавесками. Кровать стояла в углу за деревянной резной ширмой.

Кэсси Хилдрет подошла к стенному шкафу и вынула оттуда пачку фотографий.

— Покажите вначале те, где он больше всего похож на себя.

Она порылась в фотографиях и протянула мне портрет, сделанный в фотоателье. Энтони Гэлтон был красивым парнем. Я смотрел на фотографию и старался запомнить его черты: широко расставленные светлые глаза, умный лоб, короткий прямой нос, маленький рот с довольно пухлыми губами, круглый девичий подбородок. В нем не видно было характера, личности, чего-то, что объединяло бы все эти его черты. Единственной чертой, указывающей на его характер, была косая улыбка. Она, казалось, говорила: пошли вы все к черту. А может быть, и черт со мной тоже.

— Это он сфотографировался для получения диплома.

— Я думал, что он не окончил университет.

— Вы правы. Он не окончил колледж. Но сфотографировался до того, как бросил учиться.

— А почему он не окончил колледж?

— Назло отцу. Или матери. Они заставили его поступить на факультет инженеров-механиков, а Тони это не интересовало. Он учился этому четыре года, но под конец не выдержал и бросил.

— Его выгнали?

— Нет. Тони был очень способным. Некоторые преподаватели даже считали его талантливым.

— Но не как инженера-механика?

— Он все мог делать прекрасно, если хотел, конечно. Но интересовался только литературой. Хотел стать писателем.

— Я вижу, вы хорошо его знали?

— Конечно. Я тогда не жила с Гэлтонами, но часто приезжала ктете, когда у Тони были каникулы. Мы с ним много разговаривали. С ним было очень интересно говорить.

— Опишите мне его.

— Но вы же видели его фотографию. И здесь есть другие фото.

— Я потом посмотрю их. А пока хочу, чтобы вы рассказали о нем.

— Постараюсь, если вы так настаиваете. — Она закрыла глаза. Лицо ее стало гладким. Казалось, она опять стала юной. — Он был прекрасен. Очень пропорциональный, стройный и сильный. Голову держал гордо. Волосы светлые и вьющиеся. — Она открыла глаза. — Вы когда-нибудь видели Гермеса работы Праксителя[30]?

Я чувствовал себя немного неудобно. Ее описание Тони было равносильно страстному признанию в любви. Такого я не ожидал. Волнение Кэсси было как внезапная вспышка огня в давно погасшем костре надежды.

— Нет, — ответил я. — Какого цвета были у него глаза?

— Серые. Прекрасного мягкого серого цвета. Глаза поэта.

— Понимаю. Вы были в него влюблены?

Она удивленно на меня посмотрела.

— Вы, надеюсь, не рассчитываете, что я отвечу на этот вопрос?

— Вы уже ответили. Вы сказали, что он беседовал с вами. Вы когда-нибудь обсуждали с ним планы на будущее?

— Только в общем. Он хотел уехать и писать.

— Уехать куда?

— Куда-нибудь, где спокойно и тихо.

— Покинуть страну?

— Не думаю. Тони не одобрял тех, кто уезжал из страны. Он всегда говорил, что хочет быть ближе к Америке. Тогда была депрессия, как вы знаете. Он всегда выступал за права рабочего класса.

— Он был радикалом?

— Думаю, его можно так назвать. Но не был коммунистом, если вы это имеете в виду. Он считал, что богатство мешает ему жить настоящей жизнью. Тони презирал социальных снобов — вот одна из причин, почему ему не нравилось в колледже. Он часто говорил, что хочет жить, как все простые люди, смешаться с массами.

— Кажется, ему это в конце концов удалось. А он когда-нибудь говорил что-либо о своей жене?

— Никогда. Я даже не знала, что он женат или собирается жениться. — Она очень стеснялась. Не зная, какое выражение придать своему лицу, Кэсси улыбнулась. Ее зубы казались белыми костями, проглядывающими сквозь красную рану губ.

Чтобы отвлечь от себя мое внимание, она протянула мне другие фотографии. Большинство из них — любительские снимки Тони, занимавшегося разными делами: он верхом на лошади, сидящий на камне у бассейна, с теннисной ракетной и улыбкой победителя на лице. Судя по этим фотографиям и по тому, что мне рассказывали, у меня создалось впечатление, что это был мальчик, делавший то, что нужно было делать. Иногда Тони улыбался, но чувствовалось, что он был очень скрытным. Это было видно даже по фотографиям. Я начал немного понимать, почему ему захотелось уйти.

— А чем он любил заниматься?

— Писать. Читать и писать.

— А кроме этого? Он любил теннис или плавание?

— Нет. Тони презирал спорт. Он смеялся надо мной, зная, что я обожаю спорт.

— А как насчет выпивки и женщин? Доктор Хауэл сказал, что он был шалопаем.

— Доктор Хауэл никогда его не понимал, — сказала она. — У него были связи с женщинами, и он выпивал. Но делал это из принципа.

— Он вам так объяснял это?

— Да. Но это так и было. Он пытался проверить на практике теорию Рембо о насилии над чувствами. Он считал, что ему, как поэту, необходимо испытать в жизни все. Именно так поступал Рембо. — Она увидела по моим глазам, что я ее не понимаю, и добавила: — Артюр Рембо — французский поэт. Он и Шарль Бодлер были любимыми поэтами Тони.

— Ясно. — Мы начали уходить от практики в теорию, где я не чувствовал себя уверенно.

— А вы когда-либо встречались с его женщинами?

— Что вы! Никогда. — Такая мысль ее шокировала. — Он никогда не приводил их сюда.

— Но он привел свою жену.

— Да, я знаю. Когда это произошло, меня здесь не было. Я была в школе.

— Когда это произошло?

— Этот скандал? Мистер Гэлтон сказал ему, чтобы он никогда больше не появлялся в этом доме. Все это было так несовременно, по-домостроевски. И Тони больше здесь не появлялся.

— Давайте посмотрим. Это было в октябре 1936 года. Вы видели Тони после этого?

— Никогда. Я была в школе на востоке страны.

— И ничего о нем не слышали?

Она собиралась сказать «нет», потом передумала:

— Я получила от него маленькую записку где-то в середине зимы. Кажется, перед Рождеством. Я получила ее, когда еще была в школе. А после Рождества уже не вернулась в школу. Это должно было быть в начале декабря.

— Что он вам писал?

— Ничего особенного. Просто, что у него все в порядке. Что его начали печатать. Журнал в Сан-Франциско напечатал его стихотворение. Он прислал мне, и я его сохранила. Если хотите, дам прочитать.

Она держала журнал в конверте на верхней книжной полке. Он был тонким, печать размазана, бумага плохая. Назывался «Зубило». Она открыла его где-то посередине и протянула мне. Я прочел:

ЛУНА

Джон Браун

Ее груди белы, как прибрежная

Пена волны.

Чайки видят в ней отдых,

Но вовсе не дом свой.

Зелень глаз ее,

Как зеленая тень глубины.

Дом рождения тихих приливов,

Но вовсе не штормов.

Но когда надвигается шторм

И небо сливается с морем,

Я, моряк,

Начинаю дрожать за судьбу.

Потому что я твердо уверен:

Она может уйти

И оставить меня,

Пока сплю.

— Это написал Тони? Но здесь подписано: Джон Браун.

— Это его псевдоним. Он не хотел подписываться своей фамилией. Имя Джон Браун имело для него особое значение. Он считал, что в нашей стране будет еще одна гражданская война — между богатыми и бедными. Он считал, что бедные люди — это белые негры. И хотел сделать для них то, что сделал Джон Браун для рабов. Освободить их от бремени — в духовном смысле, конечно. Тони был против насилия.

— Ясно, — сказал я, хотя все это казалось мне очень странным. — А откуда он прислал вам этот стих?

— Журнал издавался в Сан-Франциско, и Тони прислал его оттуда.

— Он вам писал всего один раз?

— Всего один раз.

— Можно, я возьму эти фотографии и журнал? Постараюсь все это вам вернуть.

— Если это поможет найти Тони, возьмите.

— Как я понимаю, он уехал жить в Сан-Франциско. У вас есть его последний адрес?

— Он был у меня. Но ехать туда не стоит.

— Почему?

— Потому что я туда ездила. Через год после того, как он исчез. Это был старый, разрушенный дом. Его тогда как раз ломали.

— А вы делали дальнейшие попытки найти его?

— Я хотела, но боялась. Мне было тогда всего семнадцать лет.

— А почему вы не вернулись в школу, Кэсси?

— Мне не очень хотелось. Потом мистер Гэлтон заболел, и тетя Мария попросила меня пожить у нее. Это она отправила меня в школу, поэтому я не могла ей отказать.

— И с тех пор вы здесь?

— Да, — сказала она напряженно.

Как бы подтверждая ее слова, за стеной послышался громкий голос миссис Гэлтон: «Кэсси! Кэсси! Где ты? Что ты там делаешь?»

— Пожалуй, я лучше пойду.

Она заперла дверь в свое убежище и ушла, опустив голову.

Если бы мне пришлось прожить двадцать с лишним лет такой жизни, я бы, наверное, уже только ползал.

Глава 5

Я встретился на лестнице с дочерью доктора. Она улыбнулась мне:

— Вы детектив?

— Да, я детектив. Моя фамилия Арчер.

— А меня зовут Шейла Хауэл. Как вы думаете, сможете его найти?

— Постараюсь, мисс Хауэл.

— В вашем ответе не чувствуется уверенности.

— Я и не хотел, чтобы ответ мой звучал уверенно.

— Но ведь вы действительно сделаете все возможное?

— А для вас это очень важно? Вы слишком молоды для того, чтобы знать Энтони Гэлтона.

— Это важно для тети Марии. — И она с чувством добавила: — Нужно, чтобы у нее был кто-то, кто бы любил ее. Я пытаюсь ее любить. Честно. Но у меня не получается.

— Она ваша родственница?

— Не совсем. Она моя крестная. Я называю ее тетя, потому что она так хочет. Но я никогда не смогу себя чувствовать ее племянницей.

— Думаю, с ее характером это действительно трудно.

— Она неплохой человек, но просто не знает, как обращаться с людьми. Она так долго всеми командовала. — Девушка покраснела и поджала губы. — Я вовсе не хочу ее критиковать. Вы, наверно, считаете меня ужасной, потому что я разговариваю о ней в таком тоне с незнакомцем. Я действительно хочу, чтобы она была счастлива, хотя папа и не верит мне. И, если ей так хочется, я могу почитать ей вслух.

— Вы молодец. Я шел позвонить по телефону. Здесь поблизости есть телефон?

Она показала мне телефон под лестницей. Это был старинный стенной телефон. Никто в этом доме и не подумал сменить его на новую модель. На столике под телефоном лежала телефонная книга Санта-Терезы. Я нашел там телефон Сейбла.

Он долго не отвечал. Наконец я услышал его голос. Я едва узнал его. Он говорил так, как будто перед этим долго плакал:

— Гордон Сейбл у телефона.

— Арчер. Вы убежали, окончательно не договорившись со мной. Берясь за такое дело, я должен получить аванс и представительские. По крайней мере, сотни три.

В трубке послышался щелчок, и кто-то стал набирать телефон. Женский голос сказал:

— Оператор! Соедините меня с полицией.

— Положи трубку, — сказал Сейбл.

— Я звоню в полицию, — это был голос его жены, она была в истерике.

— Я уже позвонил в полицию. А теперь положи трубку. Я разговариваю.

Когда она повесила трубку, я спросил:

— Сейбл, вы меня слышите?

— Да. Здесь произошел несчастный случай, как вы могли догадаться. — Он замолчал.

Я слышал его дыхание.

— С миссис Сейбл?

— Нет. Хотя она очень расстроена. Моего слугу, Питера, зарезали. Боюсь, он уже мертв.

— Кто его зарезал?

— Пока не знаю. Я ничего не могу понять у моей жены. Кажется, какой-то бродяга постучал в дверь. Когда Питер открыл ее, тот пырнул его ножом.

— Хотите, чтобы я приехал?

— Если вы считаете нужным. Питеру уже не поможешь.

— Буду у вас через несколько минут.

Но у меня ушло на дорогу больше времени. Парк Арройо был незнакомым для меня местом. Я не там свернул и запутался в системе его вьющихся дорог. Они все были похожи одна на другую с белыми, серыми и кирпичного цвета домами с плоскими крышами, стоявшими у обочин и на склонах холмов. Я какое-то время ехал кругами и оказался не на том холме, который был мне нужен. Дорога привела меня к полю, где ничего не было, кроме водонапорной башни. Я развернулся и остановился, чтобы разобраться, куда ехать.

На холме слева, с милю или больше от меня, я увидел светло-зеленую плоскую крышу, похожую на крышу дома Сейбла. Справа, далеко внизу, узкая заасфальтированная дорога бежала вниз, как черный поток, устремившийся в долину. Между дорогой и группой маленьких дубков то появлялось, то исчезало оранжевое пламя. Черный дым поднимался из пламени в еще голубое небо. Когда я пошевелился, то увидел луч солнца, осветивший металл. Это была машина, въехавшая носом в канаву. Она горела.

Я спустился с крутого склона и повернул направо по асфальтовой дороге. Вдалеке слышался звук пожарной сирены. Дым над горящей машиной поднимался все выше и выше, медленно превращаясь в облако, нависавшее над деревьями. Пока я смотрел на дым, чуть не наехал на человека. Он шел в мою сторону, опустив голову, как бы задумавшись. Это был крепкий молодой парень с плечами атлета. Я дал сигнал и нажал на тормоз. Он продолжал идти. Одна его рука безжизненно болталась, с пальцев капала кровь. Другая была засунута между полами его фланелевой куртки.

Он подошел и прислонился к машине.

— Вы не можете меня подвезти?

Черные маслянистые кудри падали ему на глаза. Яркая кровь на губах придавала ему ужасный вид, он выглядел как раскрашенная девка.

— Разбили машину?

Он хмыкнул.

— Подойдите с другой стороны, если можете.

— Нет. Только с этой.

Я увидел по его глазам, что он хочет украсть мою машину, если не хуже, и потянулся за ключами. Он опередил меня. Маленький синий револьвер, который он держал в правой руке, смотрел на меня своим дулом через открытое окно машины.

— Не трогайте ключи. Открывайте дверь и выходите из машины. — Кудрявый парень говорил и действовал как профессионал или же как одаренный любитель, знающий свое призвание. Я открыл дверь и выше из машины. Он махнул мне рукой, чтобы я отошел подальше: — Проваливай.

Я заколебался, взвешивая свои шансы на победу.

Он показал дулом револьвера в сторону города:

— Иди, приятель. Ведь ты не будешь со мной связываться?

Я пошел. Мотор моей машины шумел сзади. Я сошел с дороги. Но кудряш развернулся и поехал в другую сторону, подальше от сирен.

Когда я подошел к машине, огонь уже был потушен. Пожарные свертывали свои шланги и укладывали их в длинную красную машину. Я подошел к кабине и спросил сидящего там человека:

— У вас есть радиосвязь?

— А вам зачем это знать?

— У меня угнали машину. И парень, который угнал ее, кажется, был водителем машины, которая сейчас в кювете. Нужно сообщить об этом дорожному патрулю.

— Расскажите, как это случилось, и я передам им.

Я сообщил ему номер машины и описал ее, а заодно и внешность кудряша. Он передал все это по радио. Я спустился с обочины, чтобы посмотреть на машину, которую парень сменял на мою. Это был черный «ягуар» пятилетней давности. Он соскользнул с дороги, оставив глубокие следы в земле, и уткнулся носом в большой камень. Одно переднее колесо спустило. Ветровое стекло разбилось, краска от огня полопалась. Обе двери были открыты.

Я записал номер машины и подошел поближе, чтобы посмотреть на рулевую колонку. Номера регистрации на ней не было. Я открыл бардачок. Он был пуст.

На дороге послышался скрип тормозов. Машина остановилась. Из нее вышли два помощника шерифа, каждый через свою дверь, и стали спускаться по склону, взметая клубы пыли. В руках они держали по револьверу и выглядели очень решительными.

— Это ваша машина? — спросил у меня тот, кто спустился первым.

Я стал ему рассказывать, что случилось с моей машиной, но он не стал слушать.

— Отойдите отсюда. Руки держите на виду.

Я отошел. У меня было такое чувство, что все это я уже переживал. Первый помощник шерифа держал меня под прицелом своего револьвера, пока второй обыскивал. Делал он это тщательно. Даже проверил швы карманов. Я прокомментировал его действия, и он сказал:

— Это не шутка. Как вас зовут?

Пожарники стали собираться вокруг нас. Я был зол и вспотел, поэтому сказал.

— Я — капитан Немо. Только что сошел с вражеской подлодки. Странно, но наши подлодки работают на морских водорослях. Даже корпус ее сделан из спрессованных водорослей. Отведите меня к самому большому начальству. Мы не можем терять времени.

— Он чеканутый, — сказал первый помощник шерифа. — Я так и думал. Я же говорил тебе, Барни. Помнишь?

— Да... — Барни читал содержимое моего бумажника. — У него права на имя какого-то Арчера из Западного Голливуда. И лицензия частного детектива на то же имя. Но, возможно, все это фальшивки.

— Это не фальшивки. — Мне надоел водевиль. К тому же, он грозил новыми неприятностями. — Моя фамилия Арчер. Я частный детектив. В настоящее время работаю на мистера Сейбла, адвоката.

— На Сейбла? — помощники шерифа переглянулись. — Отдай ему его бумажник, Барни.

Барни протянул мне бумажник. Я потянулся за ним, и наручники защелкнулись на моей руке.

— Другую руку, пожалуйста, — сказал он мне вежливо. Ведь я был ненормальным. — Давайте другую руку.

Я заколебался. Но сопротивление было не только бесполезным. Я буду виноват. А я хотел, чтобы виноваты были они. Чтобы их глупость вышла наружу.

Без сопротивления протянул им другую руку. Глядя на свое запястье, когда они надевали на него наручники, я увидел, что один палец у меня в крови.

— Пошли, — сказал первый помощник шерифа и положил мой бумажник к себе в карман.

Они потащили меня вверх по склону и посадили на заднее сиденье своей машины. Водитель пожарной машины высунулся из окна и закричал им:

— Не упускайте его из виду, ребята! Он крепкий орешек. Он тут наговорил мне целую историю о том, что у него украли машину, и я ему поверил.

— Ну, нас-то он не проведет, — сказал первый помощник шерифа. — Мы натренированы и можем запросто узнавать, кто преступник, а кто нет. Как вы можете запросто тушить пожары. Не позволяйте никому подходить к «ягуару». Поставьте здесь человека. А я пришлю ему замену, как только представится возможность.

— А что он сделал?

— Зарезал человека.

— Господи Иисусе, а я думал, что он честный гражданин.

Первый помощник шерифа сел на заднее сиденье рядом со мной.

— Предупреждаю, все ваши слова могут быть использованы против вас. Зачем вы это сделали?

— Сделал что?

— Зарезали Питера Каллигана.

— Я этого не делал.

— У вас рука в крови. Откуда кровь?

— Возможно, я измазался, когда осматривал «ягуар».

— Вы имеете в виду вашу машину?

— Это не моя машина.

— Так я вам и поверил! У меня есть свидетель, который видел, как вы уезжали с места преступления.

— В этой машине был не я. В ней был человек, который только что украл мою машину.

— Давайте не будем. Вы можете обмануть пожарника, но не полицейского.

— Это произошло из-за женщины? — спросил Барни, обернувшись к нам. — Если здесь замешана женщина, мы можем это понять. Преступление совершено в состоянии аффекта и все прочее. — И он добавил: — За это вам могут дать два-три года. Ведь так, Конгер?

— Конечно, — подтвердил Конгер. — Расскажите нам всю правду и облегчите свою душу.

Мне они надоели.

— Это была не женщина, а морские водоросли. Я всегда любил морские водоросли. Мне нравится добавлять их в пищу.

— А какое это имеет отношение к Каллигану?

Барни сказал с переднего сиденья:

— Мне все же кажется, что он ненормальный.

Конгер нагнулся ко мне:

— Он прав?

— Прав в чем?

— Что вы ненормальный?

— Да. Я жую водоросли, когда нахожусь на орбите. Это помогает найти ближайшую посадочную площадку.

Конгер жалостливо посмотрел на меня. Ведь я был сумасшедшим. Потом жалость сменило недоверие. Он стал понимать, что я смеюсь над ним. Вдруг лицо его стало темно-красным, несмотря на загар. Он сжал в кулак руку, которую держал на коленях. Мускулы его напряглись. Я нагнул подбородок, собираясь уклониться от удара, но он меня не ударил.

Нужно сказать, что он вел себя неплохо при данных обстоятельствах. Он даже начал мне нравиться, и я сказал:

— Как я уже вам говорил, моя фамилия Арчер. Я частный детектив. Сержант в отставке. В уголовном кодексе Калифорнии есть часть, посвященная незаконному аресту. Может быть, вы снимете с меня эти браслеты, как вы думаете?

Барни сказал с переднего сиденья:

— Подпольный адвокат, работающий в бильярдных? Конгер молчал. Он молчал долго. Усилия, которые он прилагал, чтобы немного пошевелить мозгами, исказили его тяжелые черты. Лицо его казалось настороженным, как будто он вдруг услышал громкий шум среди ночи.

Мы съехали с дороги и стали подниматься на холм к дому Сейбла. Вторая полицейская машина стояла у оранжереи. Из нее вышел Сейбл и за ним широкоплечий мужчина в штатском.

Сейбл был бледным и взволнованным.

— Долго же вы добирались, — обратился он ко мне. Увидев наручники, он произнес: — Боже мой!

Широкоплечий мужчина подошел к нашей машине и открыл дверь.

— В чем дело?

Конгер смутился еще больше.

— Все в порядке, шериф. Мы вот захватили подозреваемого. Уверяет, что он частный детектив и работает на мистера Сейбла.

Шериф обратился к Сейблу:

— Это ваш человек?

— Конечно.

Конгер уже незаметно снимал с меня наручники, надеясь, что я не вспомню о них. Затылок Барни покраснел. Он не повернул головы, когда я выходил из машины.

Шериф поздоровался со мной за руку. У него было спокойное обветренное лицо и живые блестящие глаза, замечающие все.

— Меня зовут Трэск. Не буду извиняться перед вами. Все мы ошибаемся. Одни больше, другие меньше, ведь так, Конгер?

Конгер ничего не ответил, а я сказал:

— А теперь, когда мы все хорошо повеселились, может быть, передадим по радио описание моей машины и человека, который ее угнал?

— О каком человеке вы говорите? — спросил Трэск.

Я объяснил ему и добавил:

— Если вы не против, шериф, я бы посоветовал вам связаться самому с дорожным патрулем. Наш приятель отправился в сторону Сан-Франциско, но потом мог и повернуть обратно.

— Я поговорю с патрулем.

Трэск пошел к своей машине. Я остановил его:

— Этим «ягуаром» должен заняться эксперт. Возможно, это угнанная машина.

— Возможно. Но будем надеяться, что нет.

Глава 6

Мертвый человек лежал там, куда он упал, на залитой кровью траве в десяти футах от парадной двери. Нижняя часть его белого пиджака была залита кровью. Лицо серое и непроницаемое, как каменные барельефы на памятниках, стоящих на могилах.

Человек шерифа фотографировал его камерой, установленной на треножнике. Это был беловолосый парень с длинным вездесущим носом. Я подождал, пока он передвинет свою камеру, чтобы снять с другого ракурса.

— Можно, я посмотрю на него?

— Смотрите, только не дотрагивайтесь. Через минуту я закончу.

Когда он закончил, я нагнулся над телом, чтобы лучше его рассмотреть. У него была одна глубокая рана в районе желудка. На ладони правой руки были порезы, на пальцах тоже. Нож с автоматически выскакивающим лезвием длиной в пять дюймов был весь в крови и лежал на траве между телом и вытянутой рукой мертвеца.

Я взял его руку. Она все еще была теплой и мягкой. Я повернул ее ладонью вниз. Кожа на костяшках пальцев, покрытых татуировкой, была сорвана, возможно, зубами.

— Он здорово защищался, — сказал я. Один из людей шерифа опустился рядом со мной. — Да. Будьте осторожны с ногтями на руках: под ними что-то есть. Возможно, человеческая кожа. Вы обратили внимание на татуировку?

— Я ведь не слепой, чтобы не видеть.

— Я имею в виду вот что. — Взяв руку покойника, я показал на четыре точки, вытатуированные в маленьком треугольнике между указательным и средним пальцами. — Это татуировка гангстерской банды. Потом он пытался скрыть ее с помощью другой татуировки. Многие бывшие члены гангстерских банд делают это. Я видел такое у людей, с которыми приходилось сталкиваться.

— А что это за банда?

— Я не знаю. Это банда из Сакраменто или Сан-Франциско. Я не эксперт по знакам различия северо-калифорнийских банд. Интересно, знал ли адвокат Сейбл, что у него работает бывший член банды?

— Мы можем у него спросить.

Парадная дверь была открыта. Я вошел в дом и увидел Сейбла. Он сидел в гостиной. Вяло подняв руку, пригласил меня сесть.

— Садитесь, Арчер. Мне жаль, что все так получилось. Не понимаю, почему эти полицейские так отнеслись к вам?

— Перестарались. Забудьте об этом. Началось все не очень удачно, но местные ребята вроде бы знают, что делают.

— Будем надеяться, — сказал он безнадежным тоном.

— Что вам известно об этом вашем погибшем слуге?

— Боюсь, что очень мало. Он работал у меня всего несколько месяцев. Сначала я его нанял, чтобы он присматривал за моей яхтой. Он и жил на яхте, пока я ее не продал. Тогда он переехал сюда. Ему некуда было деваться. Зарплаты большой он не требовал. Питер не был хорошим слугой, как вы могли заметить. Но здесь очень трудно со слугами, а парень он был услужливый. Поэтому я его оставил.

— А какое у него прошлое?

— Он не работал долго на одном месте. Говорил, что работал коком на корабле, докером, маляром.

— А как вы его наняли? Через агентство?

— Нет. Я встретился с ним в доке. Он только что покинул рыболовное судно, сейнер. Я надраивал медь на своей яхте и все такое прочее, а он предложил мне помочь за доллар в час. За день он сделал очень много, и я его нанял.

Морщинка скорби возникла у Сейбла на переносице, как порез ножа. Мне показалось, что ему нравился его слуга. И я колебался, задать ему мой следующий вопрос или нет. Но все же спросил:

— А вы не знаете, была ли у Каллигана судимость?

Морщинка углубилась:

— Нет, конечно. Я доверил ему свою яхту и дом. А почему вы меня спрашиваете об этом?

— В основном по двум причинам. У него на руке была татуировка — четыре маленьких черных точки рядом с его синей татуировкой. Такие татуировки бывают у гангстеров и наркоманов. Кроме того, представляется, что это убийство — гангстерское убийство. Человек, который взял мою машину, почти точно был убийцей. Он действовал как профессионал.

Сейбл смотрел на покрытый воском пол так, как будто в любую минуту он мог провалиться под его ногами.

— Вы думаете, Питер Каллиган был связан с преступниками?

— Сказать «связан» — это слишком слабо. Его убили.

— Я это понимаю, — ответил Сейбл взволнованно.

— Вы не замечали, что в последнее время он был чем-то обеспокоен, чего-то боялся?

— Возможно, но я не замечал этого. Он никогда ничего о себе не говорил.

— А приходил ли кто-нибудь к нему, не считая этого последнего посетителя?

— Никогда. Во всяком случае, мне об этом неизвестно. Он был одиноким человеком.

— А мог ли он использовать эту работу у вас и ваш дом, чтобы укрыться здесь?

— Не знаю. Трудно сказать.

Перед домом зашумел мотор машины. Сейбл встал, подошел к стеклянной стене и раздвинул занавески. Я тоже выглянул через его плечо на улицу. Большой черный фургон отъехал от дома и стал спускаться с холма.

— Если вспомнить, — продолжал Сейбл, — то он действительно старался не показываться на людях. Он не хотел меня возить на машине, говорил, что ему не везет с машинами. Но на самом деле, наверное, не хотел появляться в городе. Он никогда не ездил в город.

— Теперь он туда едет, — сказал я. — А кто знал, что он у вас работает?

— Только я и моя жена. И вы, конечно. Я больше никого не могу припомнить.

— А к вам кто-нибудь приезжал из города?

— За последние несколько месяцев нет. Элис капризничала. Я еще и поэтому нанял Питера. Экономка ушла от нас, а я не хотел, чтобы Элис оставалась одна дома.

— А как себя чувствует миссис Сейбл?

— Боюсь, что неважно.

— Она видела, как все это произошло?

— Не думаю. Но она слышала, что происходит драка, и видела удалявшуюся машину. Тогда она мне и позвонила. Когда я приехал, она сидела на ступеньках у двери дома в полусознательном состоянии. Не знаю, как все это скажется на ее здоровье.

— Я могу с ней поговорить?

— Не сейчас, пожалуйста. Я разговаривал с доктором Хауэлом, и он сказал, чтобы я дал ей успокоительное. Шериф согласился не допрашивать ее пока. Существуют границы тому, что может вынести человек.

Возможно, он имел в виду себя. Плечи его были опущены, когда он отошел от окна, лицо было серым и вздутым, как вареный рис. Когда происходит убийство, жертвой обычно бывает не только убитый.

Сейбл, видимо, догадался, о чем я думаю.

— Мне все это тоже очень тяжело переживать. Естественно, это не имеет никакого отношения ни ко мне, ни к Элис. И все же я глубоко переживаю случившееся. Питер был членом нашей семьи. Мне кажется, он был к нам привязан и умер на пороге нашей двери. Это действительно заставляет нас думать.

— О чем?

— О смерти.

— Вы говорите, что Каллиган был членом вашей семьи. Он спал в доме?

— Конечно.

— Мне бы хотелось взглянуть на его комнату.

Он провел меня через двор, а потом через кладовую в заднюю комнату, спальню. В комнате стояла односпальная кровать, комод, стул и торшер.

— Пойду посмотрю, как себя чувствует Элис, — сказал Сейбл и оставил меня одного.

Я стал рассматривать веши Каллигана, которых было очень мало. В стенном шкафу висели джинсы, пара рубашек, сапоги и дешевый костюм, купленный в универмаге в Сан-Франциско. В нагрудном кармане пиджака лежал лотерейный билет. Грязная расческа и безопасная бритва лежали на комоде. Ящики комода были практически пусты: пара белых рубашек, грязный серый галстук, майка с короткими рукавами и пара трусов в цветочек, носки, носовые платки и картонная коробка, в которой находилась примерно сотня пуль для автоматического револьвера 38-го калибра. Меньше сотни, потому что коробка была начата. Револьвера не было.

Под кроватью лежал чемодан. Это был старый полотняный чемодан, обвязанный ремнями, который выглядел так, как будто его пинали ногами не в одном автобусе. Я развязал ремни. Он открылся. Содержимое его пахло табаком, морской водой, потом и еще чем-то, чем всегда пахнут вещи одинокого мужчины.

В чемодане была серая фланелевая рубашка, свитер грубой вязки синего цвета и другая зимняя одежда. На рыбачьем ноже с широким лезвием присохла рыбья чешуя. Мятый зеленоватый смокинг хранился здесь в качестве воспоминания о лучших днях.

Профсоюзный билет, выданный в Сан-Франциско в 1941 году, указывал, что Каллиган был активным работником к тому времени уже распущенного профсоюза морских поваров. Было там и письмо, адресованное мистеру Питеру Каллигану: до востребования, Рено, Невада. Каллиган не всегда был одиноким. Письмо было написано на розовой бумаге нетвердым почерком:

"Дорогой Пит.

Хотя «дорогой» это не то слово, которое я должна была бы написать после всего, что я от тебя вынесла. Но теперь все кончено, и пусть это слово остается. Я думаю, ты меня понимаешь. А чтобы ты все же понял, то я тебе скажу, что ты никогда ничего не понимал, пока жизнь не наказывала тебя за это. Так вот знай. Я больше не люблю тебя. Вспоминая прошлое, не могу понять, как я вообще могла тебя любить. Я просто влюбилась в тебя. Вспоминаю все, что пережила с тобой. Ты все время менял работу, пил, дрался и все такое. Поэтому ты, конечно, не любил меня. И не стоит меня сейчас обманывать. Но я ни о чем не жалею. Виню только себя одну за то, что жила с тобой. Ты, кстати, часто доказывал мне, что ты за человек. Как у тебя хватает нахальства писать мне? Я не знаю, где ты узнал мой адрес. Возможно, от одного из твоих друзей, этих продажных полицейских, но они не испугают меня.

Я вышла замуж за прекрасного человека и очень счастлива. Он знает, что я уже была замужем. Но он ничего не знает о нас. Если у тебя есть хоть немного совести, забудь меня и не пиши больше. Предупреждаю тебя, не порть мне жизнь. Я могу тоже доставить тебе неприятности. Гораздо больше, чем ты мне. Вспомни Л.-Бэй.

Желаю тебе удачи в твоей новой жизни. Надеюсь, ты действительно зарабатываешь так много денег, как пишешь.

Мэриан.

Миссис Рональд С. Матесон (запомни это).

Надо же, ты хочешь, чтобы я вернулась к тебе. И не думай об этом. Рональд на прекрасной работе, хорошо зарабатывает. Я бы не стала писать этого, но ты действительно меня довел. Я не желаю тебе ничего плохого. Просто оставь меня, пожалуйста".

Обратного адреса на письме не было. Но на печати удалось прочитать: Сан-Матео, Калифорния. Даты разобрать было нельзя.

Я положил все это обратно в чемодан, закрыл его и запихнул под кровать. Потом вышел во двор. В комнате с другой стороны двора стонала не то женщина, не то какое-то животное. Сейбл, возможно, искал меня. Стоны стали сильнее, когда он открыл раздвигающуюся стеклянную дверь, а потом затихли, когда он закрыл ее. Он подошел ко мне. Лицо его казалось зеленоватым из-за отраженного от растений света.

— Нашли что-нибудь интересное?

— В ящике комода он держал патроны от автоматического револьвера. Револьвера я не нашел.

— Я не знал, что у Питера было оружие.

— Возможно, он продал его. Или же убийца забрал его у него.

— А еще что?

— У меня есть кое-какие данные о его бывшей жене, если вы захотите, чтобы я узнал о его прошлой жизни.

— Может быть, пусть этим займется полиция? Трэск очень компетентный полицейский и к тому же мой старый друг. Мне не хотелось бы отрывать вас от дела Гэлтона.

— Дело Гэлтона не такое уж срочное.

— Возможно, вы и правы. Но все же. Я считаю, что вы сейчас должны заниматься этим делом. Кэсси Хилдрет помогла вам чем-нибудь?

— Немного. Не думаю, что здесь я что-нибудь еще могу узнать. Собираюсь поехать в Сан-Франциско.

— Вы можете полететь туда. Я выписал вам чек на двести долларов. Дам еще сотню наличными. — Он протянул мне чек и деньги. — Если вам еще понадобятся деньги, не стесняйтесь, обращайтесь ко мне.

— Стесняться не буду, но мне кажется, что мы будем бросать деньги на ветер.

Сейбл пожал плечами. У него были более серьезные проблемы. Плач за стеклянной дверью усилился, переходя в визг. Я думал, что у меня лопнут перепонки в ушах.

Глава 7

Я не верю в совпадения. Поэтому бесполезно провел целый час, пытаясь найти связь между тем, что Мария Гэлтон потеряла своего сына, а Питер Каллиган потерял жизнь. Догадка пришла потом, когда я уже перестал об этом думать.

Я листал журнал «Зубило», который дала мне Кэсси Хилдрет. Кто-то по имени Чэд Боллинг был редактором и издателем этого журнала. В журнале было помещено его стихотворение «Элегия на смерть Бикса Бейдербека». В нем говорилось, что неутешные звуки кларнета настолько трогательны, что могут вызволить Эвридику из дымного подвала Плутона. Мне оно понравилось больше, чем «Луна».

Я еще раз прочитал стихотворение Энтони Гэлтона, спрашивая себя, кто была эта Луна, может быть, его жена. И вдруг я догадался. Есть такой город Луна-Бэй на побережье к югу от Сан-Франциско. С того места, где я сидел, в нескольких тысячах футов над полуостровом, я мог бы на него плюнуть. А бывшая жена Каллигана писала о Л.-Бэй в своем письме.

Когда мой самолет приземлился в международном аэропорту, я направился к телефону-автомату. Женщина подписалась миссис Рональд С. Матесон, и письмо было послано из Сан-Матео.

Я вряд ли надеялся, что мне повезет. Ведь прошло столько времени. Но он был в телефонном справочнике: Рональд С. Матесон, Редвуд-Сити, Шервуд-драйв, дом 780. И телефон.

Я не мог понять, кто подошел к телефону, девочка или мальчик. Это был ребенок, довольно маленький:

— Хелло.

— Миссис Матесон дома?

— Минуту, пожалуйста. Мама, тебя к телефону.

Трубку взяла женщина. Голос ее был спокойным, приятным и осторожным.

— Мэриан Матесон у телефона. С кем я разговариваю?

— Моя фамилия Арчер. Вы меня не знаете.

— Совершенно верно, не знаю.

— А вы знали человека по фамилии Каллиган?

Она помолчала.

— Назовите, пожалуйста, имя еще раз. Я не расслышала.

— Каллиган, — сказал я. — Питер Каллиган.

— А что с ним такое?

— А вы знали его?

— Возможно, и знала. Это было очень давно. А может быть, и не знала.

— Давайте не будем зря тратить время. Я могу вам кое-что сообщить о нем, если хотите.

— Нет, не хочу, если это поручил вам сделать Пит Каллиган. — Голос ее стал грубее и решительнее. — Я не хочу о нем ничего знать. Я хочу, чтобы он оставил меня в покое. Передайте ему это.

— Я не могу этого сделать.

— Почему?

— Потому что он умер.

— Умер? — ее голос звучал, как далекое эхо.

— Я расследую его убийство. — Я внезапно решил, что буду этим заниматься. — Хотел бы поговорить с вами в связи с этим.

— Не понимаю почему? Я не имею к этому никакого отношения. Я даже не знала, что его убили.

— Это одна из причин, почему я к вам позвонил.

— А кто его убил?

— Я расскажу вам, когда мы встретимся.

— А кто вам сказал, что мы встретимся?

Я молчал и ждал.

— Где вы сейчас находитесь? — спросила она.

— В аэропорту в Сан-Франциско.

— Думаю, я смогу туда подъехать, если это так нужно. Но не хочу, чтобы вы приезжали ко мне домой. Мой муж...

— Я вас понимаю. Благодарен вам, что согласились со мной встретиться. Я буду в кафе.

— Вы в полицейской форме?

— В данный момент нет. — Вот уже десять лет, как я снял ее, но пусть она думает, что я представитель закона. — На мне серый костюм. Вы меня сразу узнаете. Я буду сидеть у окна, недалеко от выхода.

— Буду через пятнадцать минут. Вы сказали, ваша фамилия Арчер?

— Да, Арчер.

Она приехала через двадцать пять минут. Я провел это время, рассматривая, как большие самолеты кружат над аэропортом, бросая свои длинные тени на взлетные полосы.

Женщина в черном пальто вошла в кафе, остановилась у двери и стала оглядывать огромный зал. Она остановила свой взгляд на мне, подошла к столу, крепко держа свою черную кожаную блестящую сумку, как будто это придавало ей респектабельность. Я встал, чтобы ее приветствовать.

— Миссис Матесон?

Она утвердительно кивнула и быстро села, как бы боясь, что ее увидят. Обычная женщина, прилично одетая. Ей было за сорок. В ее аккуратно причесанных волосах проглядывала седина.

Когда-то она была красивой крупной женщиной. Возможно, она и сейчас была красивой, если бы удачно падал свет и если бы обстоятельства были иными.

— Я не хотела приезжать, но приехала.

— Хотите кофе?

— Спасибо, нет. Сообщайте ваши плохие новости.

Я все рассказал ей, исключая мелочи. Слушая, она крутила на пальце обручальное кольцо.

— Бедный парень, — сказала она, когда я закончил. — А вы не знаете, почему его убили?

— Я надеялся, что вы поможете мне найти ответ на этот вопрос.

— Вы не полицейский?

— Нет, я частный детектив.

— Не понимаю, почему вы приехали ко мне. Мы не живем вместе вот уже пятнадцать лет. Десять лет я его не видела. Он хотел вернуться. Думаю, ему надоело шататься. Но я не согласилась. Я уже была замужем и счастлива в замужестве.

— Когда в последний раз вы что-то о нем слышали?

— Год назад. Он написал мне письмо из Рено, уверял, что разбогател, что сделает для меня все, что захочу, если я вернусь к нему. Пит всегда был мечтателем. Когда мы с ним поженились, я ему верила, верила его мечтам. Но они никогда не осуществлялись. Это было давно, но все это очень грустно.

— А о чем он мечтал?

— О разном. Но все это было пустое. Он мечтал, что откроет сеть ресторанов, где будут подавать блюда всех народов мира. Что он наймет лучших поваров — местных, французских, китайских, армянских. Тогда он был младшим поваром в закусочной на рынке. Потом было время, когда он разработал новую систему, дающую возможность, как он полагал, выиграть на бегах. Он истратил все наши деньги до копейки. Он даже заложил мою мебель. Мне потом пришлось работать всю зиму, чтобы ее выкупить. — В голосе ее чувствовался застарелый гнев, который наконец вышел наружу. — Это была его идея медового месяца: я работала, а он играл на бегах.

— А как вы с ним познакомились?

— Я тоже была мечтательницей. Думала, что смогу поставить его на правильный путь. Что любовь порядочной женщины — это все, что ему нужно. Но я такой не была. Не претендую на это. Но я была лучше его.

— А где вы с ним встретились?

— В Сан-Франциско, в больнице. Я там работала младшей медицинской сестрой, а Пит попал туда со сломанным носом и парой сломанных ребер. Его избили в гангстерской драке.

— Гангстерской драке?

— Это все, что мне известно. Пит сказал, что получился спор в доках. Я сразу должна была понять, кто он такой. Но не поняла. И когда он вышел из больницы, мы продолжали встречаться. Он был молодой, красивый. И, как я уже говорила, я думала, что смогу сделать из него человека. Вышла за него замуж. Это было большой ошибкой.

— А когда это было?

— В 1936 году. Теперь вы знаете мой возраст. Но тогда мне было всего двадцать один год. — Она замолчала и посмотрела мне в лицо. — Не знаю, зачем вам все это рассказываю? Я ни одному человеку не рассказывала о своей жизни. Почему вы меня не остановите?

— Надеюсь, что вы скажете мне что-нибудь такое, что поможет в моем расследовании. А ваш муж был игроком?

— Пожалуйста, не называйте его так. Я вышла замуж за Пита Каллигана, но он не был мне мужем. — Она подняла голову. — Сейчас у меня есть муж. Кстати, я должна торопиться, чтобы приготовить ему обед. — Она стала подниматься со стула.

— Уделите мне еще несколько минут, пожалуйста. Я рассказал вам все, что было мне известно о Питере Каллигане...

— Если бы я стала рассказывать вам все, что мне известно, это заняло бы всю ночь. — Она засмеялась. — Хорошо, еще несколько минут, если вы пообещаете мне, что никто ничего не узнает. Мы с мужем не хотим рекламы. Он на приличной работе, а я занимаюсь общественной работой.

— Никакой рекламы. Он был игрок?

— Насколько мог себе это позволить. Но у него не было денег.

— Эти деньги, которые он получил в Рено, каким образом они ему достались? Он говорил вам?

— Нет, ни слова. Но не думаю, что он их выиграл. Ему никогда не везло.

— Вы храните это его письмо?

— Конечно, нет. Я сожгла его в тот же день, как получила.

— Почему?

— Потому что не хотела, чтобы оно было в доме. Мне казалось, что это грязь, попавшая в мой дом.

— Был Каллиган мошенником или вымогателем?

— Смотря что понимать под этим. — В глазах ее появилась осторожность.

— Он нарушал закон?

— Думаю, все мы иногда нарушаем закон.

— Его когда-нибудь арестовывали?

— Да. В основном за хулиганство в пьяном виде. Ничего серьезного.

— А у него был револьвер?

— Когда я с ним жила, не было. Я бы не позволила ему иметь оружие.

— Но вы обсуждали этот вопрос?

— Я этого не сказала. — Она стала отвечать уклончиво. — Я сказала, что не позволила бы ему иметь револьвер, если бы он этого захотел.

— А вообще, был ли у него когда-нибудь револьвер?

— Не знаю, — ответила она.

Она перестала быть со мной откровенной, у нее не было желания со мной беседовать. И я задал ей вопрос, на который не ждал ответа, надеясь, что по ее реакции мне удастся что-то узнать:

— В своем письме к Каллигану вы упомянули Л.-Бэй. Что там произошло?

Она сжала свои побледневшие губы. Темные глаза её сощурились:

— Не знаю, почему вы спрашиваете об этом. — Она облизала языком верхнюю губу и продолжала: — Что произошло в Л.-Бэй? Я не помню, чтобы я об этом писала.

— Я помню, миссис Матесон. — И процитировал: — «Я могу тоже доставить тебе неприятности. Гораздо большие, чем ты мне. Вспомни Л.-Бэй».

— Если я и писала это, то не помню, что имела в виду.

— Есть такое место, которое называется Луна-Бэй, в двадцати пяти или двадцати милях отсюда.

— Да? — сказала она с глупым выражением лица.

— Вы это знаете. Что там сделал Питер?

— Не помню. Должно быть, какая-нибудь грязная шутка. Он часто шутил со мной таким образом. — Она не умела лгать, как большинство честных людей. — А это важно?

— Мне кажется, что для вас это важно. Вы с Питером жили в Луна-Бэй?

— Если это можно назвать жизнью. Я там работала сиделкой.

— Когда?

— Давно. Не помню, в каком году.

— А у кого выработали?

— У одних людей. Я не помню их фамилии. — Она наклонилась в мою сторону. Глаза ее впились в мое лицо. — Это письмо с вами?

— Нет, я оставил его там, где нашел, в чемодане Каллигана в доме, где он работал. А почему вы спрашиваете?

— Хочу взять это письмо обратно. Я его писала, и оно принадлежит мне.

— Вы можете поговорить с полицией. Возможно, оно уже у полицейских.

— И они приедут сюда? — Она посмотрела через плечо назад, а потом обвела глазами весь ресторан, как будто ждала, что полицейские вот-вот подойдут к ней.

— Это зависит от того, как скоро они найдут убийцу. Может быть, они его уже поймали. В этом случае они не будут вас беспокоить. Вы не можете представить, кто бы это мог быть, миссис Матесон?

— Не могу. Я не видела Питера десять лет. Я уже говорила вам.

— Так что же произошло в Луна-Бэй?

— Смените пластинку. Если что-то и произошло, я не помню. Это произошло между мной и Питером. Никого другого это не касается. Понятно?

Ее голос и внешность изменились. Она как бы перешла в более низкий слой общества и стала жестче. Схватив сумку, прижала ее к груди. Эта была хорошая сумка, красивой формы, из настоящей змеиной кожи. На фоне сумки руки казались грубыми, косточки на пальцах вздулись, кожа была сухой от долголетней работы.

Она подняла глаза. И я увидел в них страх. Она меня боялась. Но уйти она тоже боялась.

— Миссис Матесон, сегодня убили Питера Каллигана...

— И вы считаете, что я должна надеть траурные одежды?

— Считаю, что вы должны сообщить мне все, что может быть связано с его смертью.

— Я вам уже все рассказала. Вы должны оставить меня в покое. Вы не сможете сделать так, что я буду замешана в убийстве. В любом убийстве.

— Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Энтони Гэлтон?

— Нет.

— А о Джоне Брауне?

— Тоже нет.

Горечь отразилась на ее лице. Она собралась с силами и ушла от меня и от своих страхов.

Глава 8

Я пошел к телефону-автомату и стал искать в телефонном справочнике фамилию Чэда Боллинга. Я не надеялся найти его, ведь прошло более двадцати лет. Но мне все еще везло. Я нашел его адрес, телефон и позвонил ему.

Трубку взяла женщина:

— Резиденция Боллинга.

— Мистер Боллинг свободен?

— Свободен для чего? — спросила она резко.

— Речь идет о публикации в журнале стихотворения. Моя фамилия Арчер, — добавил я, стараясь говорить, как богатый издатель.

— Ясно, — голос ее подобрел. — Я не знаю, где находится Чэд в настоящий момент. И боюсь, что он не приедет домой обедать. Но знаю, что вечером он будет в «Слушающем ухе».

— В «Слушающем ухе»?

— Это ночной клуб. Чэд должен читать там лекцию. Если вы интересуетесь поэзией, вам будет интересно послушать.

— А когда это будет?

— Кажется, в десять.

Я взял напрокат машину и поехал по берегу бухты в город. Там запарковал машину на центральной площади под названием Юнион-сквер. Над освещенными башнями отелей небо превратилось из серого в темно-синее. Сырая прохлада стала надвигаться со стороны моря: я это почувствовал, несмотря на одежду. Даже цветные фонари, горящие вокруг площади, казалось, выделяли прохладу.

Купив пинту виски, чтобы согреться, я снял номер в отеле «Солсбери», расположенном на маленькой боковой улочке, где я всегда останавливался, когда бывал в Сан-Франциско. Дежурный в отеле был новым. Они часто меняются. Этот был пожилым, уставшим человеком, движущимся к могиле. Лицо его было бледным, взгляд потухшим. Он неохотно протянул мне ключ от номера:

— У вас нет багажа, сэр?

Я показал ему бутылку виски в бумажном пакете. Он даже не улыбнулся.

— У меня украли машину.

— Это плохо. — Он смотрел на меня недоверчиво, даже подозрительно, сквозь свое старинное пенсне. — Боюсь, вам придется заплатить за номер заранее.

— Хорошо. — Я протянул ему пять долларов и попросил дать мне чек.

Служащий отеля, поднимавший меня вверх на старого типа открытом лифте с железной решеткой, поднимал меня на этом лифте раз двадцать, не меньше. Мы пожали друг другу руки. Его рука была скрюченной артритом.

— Как дела, Кони?

— Прекрасно, мистер Арчер, прекрасно. Я сейчас пью новое лекарство — фенилбута... дальше не помню. Оно мне очень помогает.

Он вышел из лифта и сделал что-то вроде пируэта в подтверждение своих слов. Когда-то он танцевал в балете. Он протанцевал вместе со мной вдоль коридора до моего номера.

— Что привело вас в город? — спросил он, когда мы вошли в номер. Для жителей Сан-Франциско существовал всего один город в мире.

— Прилетел сюда немного поразвлечься.

— Я думал, что мировой центр развлечений — это Голливуд.

— Хочется разнообразия, — ответил я. — Вы что-нибудь слышали о новом клубе под названием «Слушающее ухо»?

— Да, но это не для вас. — Он покачал своей седой головой. — Надеюсь, вы прилетели сюда не для того, чтобы там побывать.

— А что с этим клубом?

— Да ничего. Это какой-то подвальчик для любителей культуры. Что-то вроде бистро, где люди собираются, чтобы послушать, как читают стихи под музыку. Это не в вашем духе.

— Вкусы меняются. Теперь я интересуюсь более высокими материями.

Он широко улыбнулся, показав мне все свои оставшиеся зубы.

— Старика не обманешь, — сказал он.

— Вам знакомо такое имя — Чэд Боллинг?

— Конечно. Он повсюду себя рекламирует. — Кони с беспокойством на меня посмотрел. — Вы действительно заинтересовались поэзией, мистер Арчер? Я имею в виду ту, которую читают под музыку?

— Я всегда мечтал о чем-нибудь высоком. Например, о хорошей французской кухне по доступной цене. Поэтому я взял такси и поехал в ресторан «Риц — собака породы пудель», где готовили французские блюда. Я хорошо пообедал. Когда закончил есть, было около десяти.

«Слушающее ухо» освещалось темно-синими фонарями. Оркестр играл «Синюю рапсодию». Он состоял из пианиста, контрабаса, трубы и множества барабанов. Музыка казалась очень современной. Я не взял с собой логарифмическую линейку, но и на глаз было видно, что музыканты сыгрались. Время от времени они кивали друг другу и улыбались, как менестрели, летающие ночью в безвоздушном пространстве.

Пианист, казалось, был у них главным. Он улыбался чаще других и, когда мелодия заканчивалась, принимал аплодисменты публики более снисходительно, чем другие. Потом он вдруг снова склонялся над клавишами, напоминая сумасшедшего ученого.

Официантка, которая принесла мне виски с водой, покачивая бедрами, могла бы работать в любом ночном клубе. Однако публика, присутствовавшая здесь, отличалась от публики ночных клубов. Большинство составляла молодежь с серьезными лицами. Многие девушки были коротко подстрижены и время от времени проводили пальцами, как расческой, по своим прямым волосам. Волосы большинства юношей были длиннее, чем у девушек, но они реже, чем девушки, расчесывали их своими пальцами. Вместо этого гладили свои бороды.

Еще мелодия, сыгранная оркестром, не имела особого успеха. В зале зажегся свет. Сквозь синюю занавесь в задней части зала вышел худощавый мужчина средних лет. Пианист протянул ему руку и помог разместиться на сцене вместе с оркестром. Аудитория зааплодировала. Худощавый мужчина поклонился, опустив подбородок на черную бабочку, красовавшуюся на его рубашке вместо галстука. Аплодисменты усилились.

— Представляю вам мистера Чэда Боллинга, — произнес пианист, — магистра всех искусств, певца песен, которые стоит петь, художника, рисующего картины, которые стоит рисовать, писателя мистера Чэда Боллинга!

Аплодисменты продолжались еще некоторое время. Поэт поднял руку, как бы благословляя аудиторию, и аплодисменты прекратились.

— Спасибо, друзья, — сказал он. — С помощью моего молодого талантливого друга Фингерса Донато я хочу представить на ваш суд сегодня, если мне позволят голосовые связки, мою последнюю поэму. — Рот его скривился. Он как бы насмехался над собой. — Это не печеночный паштет, а кое-что посложнее.

Он помолчал. Музыкальные инструменты стали издавать какие-то тихие звуки. Боллинг достал из внутреннего кармана пиджака свернутую рукопись и развернул ее.

— "Смерть — это табу", — сказал он и начал напевать хриплым призывным голосом, напомнившим мне зазывал на карнавалах. Боллинг пел, что под утро он сидел в аллее пьяниц, где ангелы пьют консервированное тепло, и слушал музыку. Вдруг он услышал шаги. Кажется, к нему подошла девушка и спросила его, что он делает в этой долине смерти. Девушка сказала ему, что смерть — это последний шанс, и пригласила его к себе домой в свою постель.

Он сказал, что секс — это последний шанс, и оказался не прав. Он услышал, что трубит рог. Девушка исчезла, как призрак. А он остался ни с чем в этой темной аллее.

Пока ударник и контрабасист содрогали крышу помещения, в котором находился ночной клуб, Боллинг тоже усилил свой голос и стал петь во всю мочь. Он пел, как искал эту девушку где только возможно, перечисляя множество улиц и площадей Сан-Франциско, и, наконец, нашел своего сфинкса возле рынка, где она поглощала спиртное. Они напились и стали танцевать до упаду на золотом асфальте.

В конце концов девушка упала на свою кровать, и они стали наслаждаться любовью. «Я уношусь к звездам», — сказала девушка. И он стал пить концентрированный адский нектар, целуя ее в губы. Все это продолжалось довольно долго, пока музыка завывала и подхихикивала. И вот девушке удалось его убедить, что смерть — это последний шанс. Я не знаю, что она имела в виду. Но она знала, потому что, оказывается, была мертвой. «До свиданья, мистер», — сказала она ему. Или он сказал, что она ему так сказала. «До свиданья, сестренка», — ответил он.

Аудитория молчала, не будучи уверенной, закончил он свои излияния или еще нет. Потом послышались бурные аплодисменты, сопровождаемые возгласами «браво». Боллинг стоял, поджав губы, поглощая овации, как малыш, сосущий сладкую воду через соломинку. Нижняя часть его лица показывала, что он получает удовольствие. Но глаза были удивленными. Его рот растянулся в клоунскую улыбку.

— Спасибо, котятки. Я рад, что вы поняли меня. А теперь послушайте следующее.

Он прочел стихотворение о семи бедных заблудших душах, потом о безбородых чудаках из сумасшедшего дома, которые собирались стать гуру и проповедовать новую правду жизни. Тут я уже больше не мог слушать, отключился и стал ждать, когда же все это кончится. Ждать пришлось долго. После чтения поэм наступила раздача автографов, ответы на вопросы, приглашения к столикам, чтобы вместе выпить.

Была уже почти полночь, когда Боллинг распрощался со своими поклонниками и направился к двери. Я встал и пошел за ним. Крупная девица с голодными глазами появилась между нами. Она взяла Боллинга за руку и начала что-то говорить ему в ухо, немного наклонившись, потому что она была выше его.

Он отрицательно покачал головой:

— Извини, детка, я женат. И потом я значительно старше тебя, я мог бы быть твоим отцом.

— Годы ничего не значат, — ответила она. — Женская мудрость не имеет возраста.

— Вот и докажи это, дорогая.

Он освободил руку, которую она держала. Трагически сжимая на груди широкий черный свитер, она спросила:

— Ведь я некрасивая, правда?

— Ты красавица. Греческие моряки с удовольствием пригласили бы тебя разбить бутылку шампанского о корабль, спущенный в воду. Свяжись с ними.

Он погладил ее по голове и вышел. Я нагнал его на тротуаре, когда он останавливал такси.

— Мистер Боллинг, у вас есть минутка времени?

— Это зависит от того, зачем это вам.

— Хочу выпить с вами и задать несколько вопросов.

— Я достаточно выпил. Уже поздно. Я очень устал. Почему бы вам не написать мне письмо? Напишите.

— Я не умею писать.

— Хотите сказать, что вы не непризнанный литературный гений? — обрадовался он. — Я думал, что все люди — литераторы.

— Я детектив. Ищу одного человека. Вы могли его знать.

Такси появилось из-за угла и остановилось у тротуара. Он попросил водителя подождать.

— А как его зовут?

— Джон Браун.

— О, я прекрасно его знал. Это было в Харперс-Ферри. Я старше, чем выгляжу. — Он автоматически продолжал паясничать, оценивая меня.

— В 1936 году вы опубликовали его стихотворение в журнале «Зубило».

— Мне очень жаль, что вы подняли этот вопрос. Это ужасное название для журнала. Поэтому он и закрылся.

— Стихотворение называлось «Луна».

— Боюсь, я все забыл. С тех пор утекло много воды. Я знал Джона Брауна в тридцатых годах. Что с ним произошло?

— Именно это я и пытаюсь узнать.

— Хорошо. Я выпью с вами, но только не в «Ухе», хорошо? Я устал от всего этого.

Боллинг отпустил такси, и мы прошли футов шестьдесят до ближайшего бара. Пара старушек, сидевших на двух высоких стульях в центре бара, уставилась на нас, когда мы вошли. В баре больше никого не было, кроме коматозного бармена. Он долго вставал со своего стула, чтобы налить нам пару стаканов.

Мы сели в одном из кабинетов, и я показал Боллингу фотографии Тони Гэлтона.

— Вы узнаете его?

— Кажется, узнаю. Мы с ним одно время переписывались, но виделись всего раз или два. Два раза. Он приезжал к нам, когда мы жили в Сосалито. А потом в одно воскресенье, когда я проезжал по побережью в районе Луна-Бэй, заехал к ним.

— Они жили в Луна-Бэй?

— В нескольких милях от города, в старом доме на берегу океана. Я потратил много времени, чтобы найти их, несмотря на то, что Браун рассказал мне, как к нему проехать. Я вспомнил, он просил меня никому не говорить, где он живет. Он только мне дал свой адрес. Не знаю, почему он выделил меня. Ему очень хотелось, чтобы я побывал у него и увидел его сына. Возможно, он в какой-то степени относился ко мне как к отцу, хотя я был немногим его старше.

— У него был сын?

— Да, у них был маленький ребенок. Он только что родился. Отец обожал маленького Джона. Они были довольно трогательной семьей.

Боллинг говорил мягко. Вдали от толпы и музыки это был совсем другой человек. Как все актеры, он перед публикой был одним, а в личной жизни совсем другим. Обе стороны его натуры были притворством, но он мне больше нравился в личной беседе.

— Вы видели его жену?

— А как же! Она сидела на крыльце с ребенком на руках, когда я приехал. Она кормила его грудью. У нее были прекрасные белые груди, и она совершенно не стеснялась, что я видел, как она кормит ребенка. Все это прекрасно выглядело на фоне океана. Я попытался написать об этом стихотворение, но у меня ничего не получилось. В общем-то я ее совершенно не знал.

— А как она выглядела?

— Очень привлекательная, я бы сказал, на вид. Она почти не разговаривала. Откровенно говоря, она просто коверкала английский язык. Думаю, она привлекала Брауна своим невежеством. Я знал молодых писателей и художников, которые влюблялись именно в таких женщин. Сам в молодости был таким, когда переживал предфрейдовский период. — Он косо улыбнулся. — Это означает — до того, как научился анализировать.

— А вы помните, как ее звали?

— Миссис Браун? Как ее звали? — Он отрицательно покачал головой. — Извините. В поэме я называл ее Стелла Марис — звезда моря. Но это вам не может помочь, ведь так?

— А вы не можете мне сказать, в какое время вы там были? Должно быть, в конце 1936 года?

— Да, где-то около Рождества. До Рождества. Я привез ребенку погремушки. Браун был очень доволен. — Боллинг взялся за подбородок и потянул его вниз, удлиняя свое лицо. — Странно, но после этого я о нем ничего не слышал.

— А вы пытались с ним еще увидеться?

— Нет, не пытался. Он мог решить, что я не хочу с ним общаться. Возможно, это так и было. Хотя сам я этого не понимал. Кругом полно было молодых писателей, трудно общаться со всеми. Я занимался в то время интересной работой, и многие из них приходили ко мне. Откровенно говоря, я не вспоминал о Брауне до сегодняшнего дня. Он все еще живет на побережье?

— Я не знаю. А чем он занимался в Луна-Бэй, он не говорил вам?

— Пытался написать роман. Он вроде бы не работал, и я не могу себе представить, на что они жили. Но нельзя сказать, что у них совсем не было денег. У них была няня, которая ухаживала за ребенком и за матерью.

— Няня?

— Думаю, это была, скорее, сиделка. Молодая девушка, обслуживающая больных, и все такое прочее, — добавил он неопределенно.

— А вы помните, как она выглядела?

— Я помню ее великолепные глаза. Живые черные глаза, не спускавшие с меня взгляда. Не думаю, что она одобряла литераторов.

— А вы с ней разговаривали?

— Возможно, разговаривал. У меня было впечатление, что она единственный здравомыслящий человек в этом доме. Браун и его жена, казалось, жили в заоблачном мире.

— Что вы имеете в виду?

— Они были далеки от обычной жизни. Я их не критикую за это. Я тоже так когда-то жил. Бог его знает, может быть, я и сейчас так живу. — Он улыбнулся мне своей клоунской улыбкой. — Нельзя стать Гамлетом, не потеряв своего Я. Но не будем обо мне.

— Вернемся к сиделке. Вы не можете вспомнить ее имя?

— Не смогу. Уверен.

— А если я назову вам, вспомните?

— Сомневаюсь. Но давайте попробуем.

— Мэриан Каллиган, — сказал я. — К-а-л-л-и-г-а-н.

— Оно мне ничего не напоминает. Извините. Боллинг допил свой коктейль и осмотрелся вокруг, как будто бы ожидал, что сейчас что-то произойдет. А я подумал: то, что должно было произойти с этим человеком, в основном уже произошло. Выражение его лица менялось, как будто бы он менял маски. Но под этими масками, я видел, он был смущен.

— Давайте еще выпьем, — сказал он. — Теперь плачу я. У меня полно денег. Я сейчас хорошо заработал в «Ухе». — Но даже это его практичное высказывание звучало фальшиво.

Пока я расталкивал бармена, Боллинг рассматривал фотографии, которые я оставил на столе.

— Приятный мальчик, этот Джон. Это действительно он. Возможно, был талантлив. Но не от мира сего, совершенно точно — не от мира сего. Откуда у него деньги на лошадь и на теннис?

— Он из очень богатой семьи.

— Боже праведный, не говорите мне, что он пропавший наследник! Поэтому вы и разыскиваете его?

— Именно поэтому.

— Долго же они ждали!

— Вы правы. А вы не можете мне рассказать, как добраться до дома, где жили Брауны, когда вы были у них в гостях?

— Боюсь, рассказать не смогу. Но проводить могу.

— Когда?

— Завтра утром, если вас это устроит?

— Вы очень любезны. Спасибо.

— Не за что. Мне нравился Джон Браун. И потом, я не был в Луна-Бэй несметное количество лет. Может быть, это посещение вернет мне молодость.

— Может быть, — сказал я, а про себя подумал, что вряд ли.

Он тоже этому не верил.

Глава 9

Утром я заехал за Боллингом в его квартиру на Телеграф-Хилл. Это был один из тех ясных дней, которые заставляют забыть все предыдущие туманы Сан-Франциско. Ветер, дувший с моря, сделал воздух чистым и прозрачным, а море синим-синим. Белый корабль, оставляя за собой белый шлейф пены, направлялся в сторону Золотых ворот. Над ним кружились белые чайки.

Боллинг смотрел на все это мутными глазами. Его знобило, цвет лица был серым. После вчерашней выпивки наступило похмелье. Он забрался на заднее сиденье и прохрапел всю дорогу. Луна-Бэй был захудалым бесформенным городком, расположившимся вдоль широкого шоссе, идущего по берегу моря. Его низкие здания казались домами для карликов на фоне высоких холмов и безбрежного моря.

Я остановился у заправочной станции на перекрестке шоссе и дороги, ведущей в сторону от побережья, и разбудил Боллинга.

— Боллинг, просыпайтесь.

— Зачем? — пробормотал он во сне. — Что случилось?

— Пока ничего. Куда ехать?

Он застонал, сел и осмотрелся. Из-за блеска воды в океане глаза его стали слезиться. Он загородил их рукой от солнца.

— Где мы находимся?

— В Луна-Бэй.

— Что-то все выглядит иначе, — пожаловался он. — Не уверен, смогу ли я найти это место. Во всяком случае, здесь нужно повернуть на север. Езжайте медленно, и я постараюсь узнать дорогу.

Почти в двух милях к северу от Луна-Бэй шоссе у самого основания мыса повернуло в сторону от океана. На дальнем конце мыса новая асфальтированная дорога вела к морю. На перекрестке вывеска: «Комплекс Марвиста. Три спальни и гостиная. Ванные комнаты обложены кафелем. Оборудованные кухни. Все удобства в доме. Осмотрите образец дома».

Боллинг похлопал меня по плечу:

— Кажется, здесь.

Я подал назад и повернул влево. Несколько сот ярдов дорога шла прямо, чуть вниз. Мы проехали мимо прямоугольной кирпичной постройки размером с футбольное поле, где велись какие-то земляные работы. Деревянная табличка у дороги объясняла, чем они занимаются: «Строительство торгового центра Марвисты».

С высоты холма были видны сотня или больше домов. Они стояли у подножия холма на голой земле. Трава только что начала пробиваться. Проезжая по извилистой улице вдоль домов, я мог видеть, что в большей их части уже жили люди. На окнах висели занавески, во дворах играли дети, на веревках сушилось белье. Дома выкрашены в разные цвета, что, кажется, только усиливало их сходство.

У подножия холма улица распрямилась, теперь она шла параллельно обрыву. Я остановил машину и повернулся к Боллингу.

— Извините, — сказал он. — Здесь так все изменилось. Я не могу с уверенностью сказать, что это то же самое место. Здесь стояли деревянные бунгало, пять или шесть, вдоль обрыва. Если память мне не изменяет, в одном из них и жили Брауны.

Мы вышли из машины и подошли к обрыву. В двух сотнях футов под нами море сверкало, как синий металл, время от времени взрываясь белой пеной. В миле к югу, защищенная мысом, синела бухта. Больших волн здесь не было, и поэтому был оборудован пляж.

Боллинг показал в сторону бухты:

— Вот там должен был быть их дом. Я помню, Браун рассказывал мне, что эта бухта во время «сухого закона» использовалась контрабандистами, чтобы провозить в страну ром. На берегу обрыва стоял старый отель. Его было видно с крыльца Браунов. Значит, их бунгало находилось где-то здесь.

Возможно, они все здесь снесли, когда провели дорогу. В общем, поездка сюда мне ничего не дала. Я надеялся, что встречу людей, которые помнят Браунов.

— Вы могли бы поговорить с людьми, занимающимися продажей недвижимости в Луна-Бэй.

— Мог бы.

— Все же прекрасно побывать за городом, что ни говорите.

Боллинг прогуливался по краю обрыва. Вдруг он произнес высоким голосом, напоминавшим крик чайки:

— О! — И начал хлопать в ладоши.

Я подбежал к нему:

— В чем дело?

— О! — воскликнул он снова и засмеялся, как ребенок. — Я представил себе, что превратился в птицу.

— Ну и как, вам понравилось быть птицей?

— Очень. — Он снова захлопал в ладоши. — Я могу летать, — сказал он, замахав руками. — Я грудью пробиваюсь сквозь ветер в небо. Как Икар, лечу к солнцу. Воск, которым прикреплены мои крылья, тает, и я падаю в море. О, мать Таласса!

— Мать кто?

— Таласса, море. Так у Гомера называется море. Мы можем построить новые Афины. Я раньше думал, что их можно построить в Сан-Франциско, построить новый город для человека с гор. Город, где можно забыться. О, ну ладно.

Настроение его опять испортилось. Я оттащил его от края обрыва. Он был непредсказуем. И я испугался: вдруг он захочет полетать? Мне он стал нравиться.

— Кстати, о матерях. Если жена Джона Брауна только что родила тогда, она должна была обращаться к врачу. Они не говорили вам, где родился ребенок?

— Говорили. Она родила его дома. Ближайшая больница находилась в Редвуд-Сити, и Браун не захотел везти туда свою жену. Возможно, они приглашали местного врача.

— Будем надеяться, что он все еще здесь живет.

Я поехал обратно по улице между домами, пока не увидел молодую женщину с ребенком в коляске. Она испугалась, когда я остановил возле нее машину. В дневное время вдоль дороги гуляли только женщины и дети. Неизвестные мужчины в машинах считались бандитами, крадущими чужих детей.

Я вышел из машины и подошел к ней, улыбаясь как можно любезнее.

— Мне нужен врач.

— Кто-то заболел?

— Жена моего друга должна вот-вот родить. Они собираются переехать в Марвисту и просили меня узнать, как здесь обстоят дела с медицинской помощью.

— Доктор Мейерс прекрасный врач, — сказала она. — Я у него лечусь.

— В Луна-Бэй?

— Совершенно верно.

— А давно он здесь практикует?

— Не могу сказать. Мы только недавно сюда переехали из Ричмонда. Два месяца назад.

— А сколько лет доктору Мейерсу?

— Лет тридцать, тридцать пять. Точно не могу сказать.

— Слишком молод, — сказал я.

— Если ваши друзья предпочитают пожилого доктора, такой есть у нас в городе. Я не помню его фамилии. Я лично предпочитаю молодых врачей, они знают все новые методы лечения, новые лекарства, делающие чудеса.

Лекарства, делающие чудеса. Я поблагодарил ее и вернулся в Луна-Бэй, где остановился у аптеки. Ее хозяин рассказал мне о трех местных врачах. Доктор Джордж Динин был единственным из них, кто практиковал здесь в тридцатых годах. Он пожилой человек, вот-вот перестанет работать. Я, вероятно, смогу его найти в его кабинете, если он, конечно, не уехал по вызову. Кабинет находился в двух кварталах от аптеки.

Я оставил Боллинга пить кофе за стойкой аптеки и пошел к врачу пешком. Его кабинет занимал передние комнаты старого здания с зелеными стенами, стоявшего на пыльной боковой улице. Дверь открыла женщина лет шестидесяти. У нее были подсиненные седые волосы и лицо, какие теперь редко встретишь. Оно говорило, что она довольна своей жизнью.

— Да, молодой человек?

— Я хотел бы увидеть доктора.

— Он принимает во второй половине дня. С часу тридцати, не раньше.

— Но я не болен, и он нужен мне по другой причине.

— Если вы продаете лекарства, то приходите после ленча. Доктор Динин не любит, когда его беспокоят по утрам.

— Я уезжаю сегодня днем. Я расследую дело об исчезнувшем человеке. Возможно, он сможет мне помочь найти его.

У нее было очень выразительное лицо, несмотря на морщины старости.

— Это другое дело. Заходите, мистер...

— Арчер. Я частный детектив.

— Мой муж в саду. Сейчас я его позову.

Она оставила меня в приемной. На стенах висело несколько дипломов. Доктор Динин закончил медицинский факультет университета в Огайо в 1914 году. Остальные дипломы он получил позже. Сама комната выглядела как музей, рассказывающий о довоенном времени. Потертая кожаная мебель после долгого использования приняла форму, удобную для человеческого тела. Стоявшие на столике шахматные фигурки напоминали две миниатюрные армии, готовые к бою. Онибыли ярко освещены солнцем, отражавшимся в оконном стекле.

В приемную вошел доктор и подал мне руку. Это был очень высокий старик. Его глаза под мохнатыми седыми бровями ничего не выражали, а брови напоминали птичьи гнезда, свитые над обрывом. Он опустился в кресло у письменного стола. У него была лысина, которую он прикрывал прядями волос, растущих сбоку.

— Вы сказали моей жене, что ищете пропавшего человека, возможно, моего бывшего пациента?

— Возможно. Его звали Джон Браун. В 1936 году они жили на побережье, в нескольких милях отсюда. Теперь там поселение Марвиста.

— Я прекрасно их помню, — сказал доктор. — Их сын недавно был у меня и сидел в кресле, в котором сейчас сидите вы.

— Их сын?

— Джон-младший. Вы, возможно, его знаете? Он тоже ищет своего отца.

— Нет. Я с ним не знаком, но очень хотел бы познакомиться.

— Это я могу вам устроить, — сказал доктор Динин своим приятным баритоном, а потом замолчал. Он внимательно посмотрел на меня, как бы ставя диагноз моей болезни. — Но прежде я хочу узнать, почему вы интересуетесь этой семьей.

— Меня наняли, чтобы отыскать отца, Джона-старшего.

— Ваши поиски увенчались каким-нибудь успехом?

— Пока нет. Вы сказали, что этот юноша, который приходил к вам, ищет своего отца?

— Совершенно верно.

— А почему он пришел к вам?

— Обычные сыновьи чувства. Если его отец жив, он хочет его увидеть. Если же умер, он хочет знать об этом.

— Почему он пришел именно к вам? Вы его знали?

— Я принимал роды у его матери. В моей профессии это кое-что значит.

— А вы уверены, что это именно он, сын Джона Брауна?

— У меня нет оснований сомневаться в этом. — Доктор посмотрел на меня с некоторым осуждением, как будто я подверг критике его работу. — Прежде чем мы продолжим беседу, мистер Арчер, будьте любезны, ответьте мне подробно на вопрос, кто вас нанял.

— Извините, этого я не могу сделать. Меня просили не называть имени моего клиента.

— Понимаю. Последние сорок лет все это держалось в тайне.

— Значит, вы не будете со мной разговаривать, если я не назову своего клиента?

Доктор провел рукой по лицу, как бы стряхивая с него мысли, как надоевшее насекомое.

— Да нет. Я просто хочу знать, с кем имею дело. Все это может быть очень серьезно.

— Вы правы.

— Разъясните это свое замечание.

— Не могу.

Мы молча смотрели друг на друга. Его глаза смотрели на меня, не моргая, в них чувствовалась враждебность гордого старого человека. Я побоялся, что он мне больше ничего не скажет, хотя дело, казалось, начало продвигаться вперед. Хотя я ему полностью доверял, но должен оставаться верным своему слову тоже. Я пообещал Гордону Сейблу и миссис Гэлтон не называть никаких имен.

Мистер Динин достал трубку и стал набивать ее табаком из кожаного кисета:

— Кажется, мы зашли в тупик, мистер Арчер. Вы играете в шахматы?

— Думаю, хуже, чем вы. Я никогда ничего не читал о шахматах.

— А я думал, вы занимались шахматами. — Он набил свою трубку и зажег ее кухонной спичкой. Синий дым закрутился в луче солнца, проникавшего в комнату сквозь окно. — Мы оба попусту тратим время. Думаю, вы должны сделать свой ход.

— Я полагал, что мы зашли в тупик.

— Игра начинается снова. — В глазах его впервые засветился интерес. — Расскажите мне о себе. Почему такой человек, как вы, занимается тем, чем вы занимаетесь? Вы много зарабатываете?

— На жизнь хватает. Но я занимаюсь своим делом не из-за денег. Я занимаюсь им, потому что мне это нравится.

— А разве это не грязная работа?

— Это зависит от того, кто ею занимается. То же самое можно сказать о врачах и других профессиях. Я стараюсь, чтобы моя работа была чистой.

— И вам это удается?

— Не всегда. Несколько раз я делал грубые ошибки в оценке людей. Некоторые считают, что частный сыщик обязательно жулик. И они действуют соответственно с этим своим убеждением, как, например, вы в настоящее время.

Старик крякнул, как тюлень.

— Я не могу действовать слепо в таком серьезном деле.

— Я тоже. Но не знаю, почему вы считаете это дело таким важным...

— Это я вам скажу. Дело идет о жизни людей, о любви мальчика к своим родителям. Я стараюсь очень осторожно обращаться с такими вещами.

— Согласен с вами. Вы, кажется, очень заинтересованы в Джоне Брауне-младшем?

— Вы правы. Мальчик много пережил. И я не хочу, чтобы он зря страдал.

— Я не собираюсь делать так, чтобы он страдал. Если мальчик действительно сын Джона Брауна, вы сделаете ему добро, сведя нас.

— Вы должны мне доказать это. Буду с вами откровенен. Мне пришлось несколько раз сталкиваться с частными детективами. Один из них был связан с шантажированием моего пациента — молодой девушки, у которой был незаконный ребенок. Я не говорю, что это касается вас, но, естественно, заставляет людей быть осторожными.

— Хорошо. Предположим, меня наняли, чтобы найти наследника, которому причитается получить несколько миллионов долларов. Я не говорю, что это так. Это просто предположение.

— Такое я уже слышал раньше. Придумайте что-нибудь поинтереснее.

— Я ничего не придумываю. Это правда.

— Докажите.

— Со временем это будет очень просто сделать. А пока доказывать должен этот парень. Он может доказать, кто он?

— Такого вопроса никогда не вставало. Дело в том, что доказательства его личности на его лице. Я сразу узнал, чей он сын, как только он вошел сюда. Он очень похож на своего отца.

— А когда он здесь появился?

— Примерно месяц назад. С тех пор мы с ним встречаемся.

— Он ваш пациент?

— Он мой друг.

— А зачем он к вам пришел?

— Моя фамилия была на его свидетельстве о рождении. Попридержите лошадей, молодой человек. Дайте мне подумать. Некоторое время доктор молча курил. — Вы серьезно говорите, что этот мальчик — наследник крупного состояния?

— Он будет наследником, если его отец умер. Его бабушка все еще жива. Деньги у нее.

— Но вы не хотите назвать ее имя и фамилию?

— Без ее разрешения — нет. Могу позвонить ей по телефону. Но сначала хочу поговорить с парнем.

Доктор колебался. Он поднял свою правую руку, подержал ее над столом, а потом ударил по столу ладонью.

— Ладно, поверю вам. Хотя, возможно, мне придется пожалеть об этом.

— Вы не пожалеете, если это будет зависеть от меня. Где я могу с ним увидеться?

— Сейчас скажу.

— А что он рассказывал вам о своих родителях?

— Думаю, будет лучше, если он сам вам все расскажет. Могу рассказать вам, что я знаю о его отце и матери и свое мнение о них. А это даст вам больше, чем вы думаете. — Он помолчал. — Для чего точно нанял вас этот ваш анонимный клиент?

— Найти Джона Брауна-старшего, — сказал я.

— Как я понимаю, это его ненастоящее имя?

— Правильно, ненастоящее.

— Не удивлен, — сказал Динин. — Когда я его знал, то часто спрашивал себя, что он собой представляет. Полагал, что он может быть человеком, живущим на деньги, которые ему кто-то дает. Знаете, есть такие неудачники, которым семьи платят деньги за то, чтобы они не жили дома. Помню, когда жена Брауна рожала, он заплатил мне за услуги стодолларовой бумажкой. Такие деньги как-то не соответствовали их образу жизни. Были и другие вещи. Например, драгоценности, которые носила его жена, бриллианты и рубины в прекрасной золотой оправе. Однажды она пришла ко мне вся увешанная драгоценностями — ходячий ювелирный магазин.

Я посоветовал ей не носить такие вещи, потому что они жили за городом рядом со старой гостиницей. Это был довольно опасный район в те времена. Люди здесь жили бедные. Многие платили мне за лечение рыбой. У меня было столько рыбы во времена депрессии, что теперь я ее просто не могу есть. Ну да ладно. Носить напоказ драгоценности значило привлекать жуликов. Я сказал об этом молодой женщине. Она перестала их носить, во всяком случае, когда мы встречались.

— А вы часто встречались?

— Раза четыре или пять. Раз или два перед тем, как родился мальчик, и несколько раз после этого. Она была довольно здоровой девицей. Никаких проблем. Главное, что я для нее сделал, это научил ее, как ухаживать за ребенком. Ее прошлое не подготовило ее к материнству.

— А она рассказывала о своем прошлом?

— Ей не нужно было ничего рассказывать. Прошлое оставило следы на ее теле. Ее били до полусмерти ремнем с железной пряжкой.

— Ее муж?

— Вряд ли. В ее жизни были другие мужчины. Полагаю, что она с раннего возраста сама зарабатывала себе на хлеб. Она была беспризорницей в тридцатые годы. Тогда таких детей было много. У нее совсем другое прошлое, чем у мужа.

— А сколько ей было лет?

— Девятнадцать или двадцать. Может быть, немного больше. Выглядела она старше. Но ее прошлый опыт не сделал ее твердой. Как я уже сказал вам, она не была готова к материнству. Даже когда встала на ноги, ей нужна была медсестра, чтобы помогать с ребенком. Она сама была ребенком, с точки зрения чувств.

— А вы не помните, как звали сестру?

— Дайте подумать. Кажется, миссис Керриган.

— Или Каллиган?

— Каллиган, совершенно верно. Это была хорошая молодая женщина, довольно знающая. Кажется, она уехала отсюда одновременно с Браунами.

— А семья Браунов уехала?

— Да, они уехали, даже не сказав никому до свиданья. Или спасибо.

— А когда это было?

— Через несколько недель после рождения ребенка. В 1936 году, где-то на Рождество. Думаю, через день или два после Рождества. Я хорошо помню это, потому что обсуждал это дело с людьми шерифа.

— Недавно?

— Последние пять месяцев. Короче говоря, когда стали расчищать территорию для строительства поселка Марвиста, были найдены человеческие кости. Местный помощник шерифа попросил меня посмотреть на них и сказать, что я об этом думаю. Я согласился. Это были человеческие кости, принадлежавшие, по всей вероятности, человеку среднего роста лет двадцати.

Я решил, что это могли быть кости Джона Брауна. Они были найдены под домом, где он жил. Дом снесли, чтобы построить там дорогу. К сожалению, у нас нет возможности установить это точно. Там не было черепа, и это не дало возможности установить личность по зубам.

— Это дает основание думать об убийстве.

Динин серьезно кивнул головой.

— Вы совершенно правы. Есть и другие доказательства. Одна из костей позвоночника была разрублена тяжелым инструментом. Я бы сказал, голова Джона Брауна, если это действительно был он, была отрублена топором.

Глава 10

Перед моим уходом доктор Динин дал мне препроводительное письмо к занимавшемуся этим делом заместителю шерифа, которое он написал на бланке для рецепта, и адрес заправочной станции, где работал Джон Браун-младший. Я быстро вернулся в аптеку. Боллинг все еще сидел за стойкой, держа бутерброд с поджаренным сыром в левой руке и карандаш в правой. Он одновременно жевал бутерброд и что-то записывал в своей записной книжке.

— Извините, что заставил вас ждать...

— Извините, я пишу поэму.

Он продолжал писать. Я быстро съел сандвич, а потом вытащил его из аптеки и посадил в машину.

— Хочу вам кое-кого показать. Кто он, объясню позже. — Я включил мотор и повернул по шоссе к югу. — О чем ваша поэма?

— О городе и о людях. Я сделал прорыв в поэзии. К самоутверждению. Это будет прекрасная... первая прекрасная поэма за многие годы моего творчества.

И он начал мне рассказывать об этом в таких выражениях, что я ничего не понял. Я нашел место, которое искал, в южном пригороде. Это была независимая заправочная станция с тремя помпами, которые обслуживал один человек. Это был молодой парень в белом комбинезоне. Он заправлял небольшой грузовик, загруженный коричневыми рыболовными сетями. Я встал за грузовиком и стал за ним наблюдать.

Без сомнения, он был похож на Энтони Гэлтона. У него были такие же светлые, широко расставленные глаза, такой же прямой нос и такие же полные губы. Только волосы другие. Темные и прямые.

Боллинг нагнулся ко мне:

— Боже мой! Это Браун. Это не может быть Браун. Браун почти моего возраста.

— У него был сын, помните?

— Это его сын?

— Я думаю, да. Вы не помните, какого цвета волосы были у ребенка?

— Волос было мало. Но они были темными, как у его матери.

Боллинг собрался вылезать из машины.

— Подождите, — остановил его я. — Не говорите ему, кто вы.

— Я хочу спросить его об отце.

— Он не знает, где отец. Кроме того, нужно установить его личность. Я хочу услышать, что он скажет мне, не будучи предупрежден заранее.

Боллинг с сожалением посмотрел на меня, но остался в машине. Водитель грузовика заплатил за бензин и уехал. Я подъехал к колонке и вышел из машины, чтобы лучше разглядеть парня.

На вид ему было двадцать один или двадцать два года, столько же, сколько было его отцу, когда он исчез. И приятная улыбка.

— Чем вам помочь, сэр?

— Залейте полный бак. Это будет всего два или три галлона. Я остановился, потому что хочу, чтобы вы проверили, достаточно ли у меня масла.

— С удовольствием, сэр.

Он казался услужливым парнем. Заполнил бак бензином, очень чисто протер ветровое стекло. Но когда поднял капот, он не мог найти, где находится масло. Я помог ему.

— Давно здесь работаете?

Он смутился:

— Всего две недели. Еще не все марки машин знаю.

— Да это чепуха. Не думайте об этом. — Я посмотрел через шоссе на широкий берег, омываемый волнами океана. — Прекрасное место. Неплохо бы здесь поселиться.

— Вы из Сан-Франциско?

— Мой друг оттуда, — я показал на Боллинга, все еще сидевшего в машине. — Я приехал сюда прошлой ночью из Санта-Терезы.

Он не прореагировал на название города.

— А кому принадлежит этот пляж через дорогу, вы не знаете?

— Извините, не в курсе. Но мой босс может знать.

— А где он?

— Мистер Тэрнел обедает. Он скоро вернется.

— Как скоро?

Он посмотрел на дешевые часы на руке.

— Минут через пятнадцать-двадцать. Его обеденное время с одиннадцати до двенадцати. А сейчас без двадцати двенадцать.

— Пожалуй, подожду его. Я не тороплюсь.

К этому моменту нетерпение Боллинга достигло апогея. Жестами, которые казались ему незаметными, он подзывал меня к машине.

— Это сын Брауна? — спросил он меня шепотом, как шепчут артисты на сцене.

— Вполне возможно.

— Почему вы у него не спросите?

— Я жду, пока он сам мне это скажет. Не волнуйтесь, мистер Боллинг.

— Можно, я поговорю с ним?

— Лучше не стоит. Это довольно щекотливое дело.

— Не понимаю, почему вы так считаете? Или он его сын, или нет.

Парень подошел ко мне:

— Что-то не так? Может быть, я могу вам помочь, сэр?

— Все в порядке. Вы прекрасно нас обслужили.

— Спасибо.

Он широко улыбнулся, показав свои зубы, которые казались очень белыми на загорелом лице. Но улыбка его была напряженной. Он почувствовал, что здесь что-то не так.

— Вы сами из этих мест? — спросил я его как можно более безразличным тоном.

— Наверное, можно сказать, что да. Я здесь родился, в нескольких милях отсюда.

— Но вы не местный.

— Совершенно верно. Как вы догадались?

— Акцент. Я бы сказал, вы выросли в восточной части страны.

— Правильно. — Он был польщен моим вниманием. — Я недавно приехал сюда из Мичигана.

— У вас высшее образование?

— Имеете в виду колледж? Да, я окончил колледж. А почему вы спрашиваете?

— Я подумал, что вы могли бы себе найти работу получше, чем заливать в машины бензин.

— Надеюсь, — ответил он. — Я рассматриваю эту работу как временную.

— А какой бы работой вы хотели заниматься?

Он заколебался, покраснев под загаром.

— Интересуюсь театром. Понимаю, что это звучит смешно. Половина из тех людей, кто приезжает в Калифорнию, хотят быть актерами.

— Вы поэтому приехали в Калифорнию?

— Это одна из причин.

— Значит, это для вас остановка на пути в Голливуд?

— Можно сказать, что так. — Он замкнулся. Слишком много вопросов. Этопоказалось ему подозрительным.

— Вы были когда-нибудь в Голливуде?

— Нет, не был.

— А играли когда-нибудь в театре?

— Когда был студентом.

— Где?

— В Мичиганском университете.

Я получил, что хотел. Теперь у меня была возможность проверить его прошлое, узнать, лжет он или нет. И если лжет, то доказать это. В университетах есть записи об их студентах.

— Я задаю вам все эти вопросы потому, что у меня есть контора в Голливуде на бульваре Сансет. Интересуюсь молодыми талантами. А ваша внешность меня поразила.

Он обрадовался:

— Вы агент по набору?

— Нет, но я знаю многих агентов. — Мне не хотелось врать. Не люблю этого. Поэтому я решил привлечь к разговору Боллинга. — Мой друг, известный здесь писатель. Мистер Чэд Боллинг. Может быть, вы о нем слышали?

Боллинг смутился. Он был чувствительным человеком, и такой мой подход к парню смутил его. Он высунулся из машины и поздоровался с ним за руку.

— Приятно с вами познакомиться.

— Это мне приятно с вами познакомиться, сэр. Кстати, меня зовут Джон Браун. Вы работаете в кино?

— Нет.

Чувства, которые испытывал Боллинг и хотел выразить, но не должен был, связали его язык. Парень смотрел то на Боллинга, то на меня, не понимая, что он такое сделал, что все испортил. Боллинг сжалился над ним. Вызывающе посмотрев на меня, он спросил:

— Вы сказали, вас зовут Джон Браун? Я знал одного Джона Брауна в Луна-Бэй.

— Так звали моего отца. Должно быть, вы были знакомы с моим отцом.

— Думаю, что был. — Боллинг вылез из машины. — Я видел вас, когда вы были совсем младенцем.

Я смотрел на Джона Брауна. Он покраснел. В его серых глазах светилось удовольствие, а потом они увлажнились. Я заставил себя вспомнить, что парень считал себя актером. Он еще раз пожал руку Боллинга.

— Как интересно! Вы знали моего отца! А вы давно его не видели?

— Двадцать два года. Очень давно.

— Значит, вы не знаете, где он сейчас?

— Боюсь, что нет. Он исчез, знаете, вскоре после вашего рождения.

Лицо парня приняло жесткое выражение.

— А моя мать? — голос его задрожал.

— Та же самая история, — вмешался в разговор я. — А вы помните ваших родителей?

Он неохотно ответил:

— Помню мать. Она оставила меня в детском доме в Огайо, когда мне было четыре года. Обещала приехать за мной, но не приехала. Я провел там около двенадцати лет. Все ждал ее. Лицо его помрачнело от волнения. — А потом понял, что она умерла. И сбежал.

— Где это было? В каком городе?

— Кристал-Спрингс, маленькое местечко недалеко от Кливленда.

— Вы сказали, что убежали оттуда?

— Да, когда исполнилось шестнадцать. Я отправился в Энн-Арбор, в штате Мичиган, чтобы получить образование. Жил у человека по фамилии Линдси. Он не усыновлял меня, но разрешил пользоваться его фамилией — Джон Линдси.

— А почему сменили фамилию?

— Не хотел пользоваться своей фамилией. У меня были на это причины.

— А я думаю, что все было совсем наоборот. Ваша настоящая фамилия Линдси, а фамилию Браун вы взяли позднее...

— А для чего это мне?

— Может быть, кто-нибудь предложил вам это сделать за деньги?

Он очень сильно покраснел:

— Кто вы?

— Частный детектив.

— Если вы детектив, зачем же вы плели всякую чушь о Голливуде и бульваре Сансет?

— У меня офис на бульваре Сансет.

— Но вы рассказывали все это так, чтобы я думал о другом, вы обманули меня.

— Не волнуйтесь обо мне. Мне нужна была информация, и я ее получил.

— Вы могли бы прямо спросить меня. Мне нечего скрывать.

— А это неизвестно.

Боллинг встал между нами, внезапно разозлившись, и крикнул:

— Оставьте мальчика в покое. Ясно, что это действительно он. У него даже голос, как у отца. Ваши подозрения оскорбительны.

Я не стал с ним спорить. Говоря откровенно, я готов , был с ним согласиться. Парень отошел от нас, как будто бы мы угрожали его жизни. Его глаза приобрели цвет стали, ноздри побелели.

— В чем дело, наконец?

— Не волнуйтесь, — сказал я.

— Я не волнуюсь. — Он весь дрожал. — Вы приезжаете сюда, задаете мне кучу вопросов, говорите, что знали моего отца. Естественно, я хочу знать, в чем дело.

Боллинг подошел к нему и взял его за плечо.

— Это может иметь для вас, Джон, очень важное значение. Ваш отец был выходцем из богатой семьи.

Парень вывернулся из-под его руки. В каком-то смысле он был инфантилен для своего возраста.

— Меня это не интересует. Я хочу увидеть своего отца.

— А почему это так важно для вас? — спросил Боллинг.

— У меня никогда не было отца. — Вся горечь этой фразы отразилась на его лице, из глаз потекли слезы. Он мотнул головой, чтобы мы не видели его слез.

Я купил его, если можно так выразиться, и внес первый взнос:

— Джон, я вам задал достаточно вопросов. Кстати, вы были в местной полиции?

— Да, был. И знаю, к чему вы ведете. В полицейском участке есть ящик с костями. Кое-кто уверяет, что это кости моего отца. Но я этому не верю. Помощник шерифа Манган тоже не верит.

— А не поедете ли вы сейчас туда вместе со мной?

— Не могу, — ответил он. — Мне нужно работать. Не могу закрыть заправочную станцию. Мистер Тэрнел не позволит мне уехать.

— А когда вы кончаете работу?

— В семь тридцать в обычные дни недели.

— Где мы сможем с вами встретиться сегодня вечером?

— Я живу в пансионате примерно в миле отсюда. У миссис Коргелло. — Он дал мне свой адрес.

— Вы не хотите ему сказать, кем был его отец? — спросил меня Боллинг.

— Я скажу ему, когда будет доказано, что он действительно его сын. Поехали, Боллинг.

Он неохотно влез в машину.

Глава 11

Полицейский участок располагался в прямоугольном здании напротив деревенского отеля печального вида. Боллинг сказал, что останется в машине, так как боится смотреть на человеческие скелеты:

— Я даже боюсь думать, что во мне находится такой скелет. В противоположность Вебстеру из поэмы Элиота, я не хочу знать, что под моей кожей находится череп.

Я так и не понял, шутит Боллинг или говорит правду.

Помощник шерифа Манган был человеком очень крупным, на полголовы выше меня, с лицом, напоминающим незаконченную скульптуру. Я назвал ему свою фамилию, сказал, чем занимаюсь, и протянул записку доктора Динина. Когда он закончил ее читать, то перегнулся через стойку, разделявшую его маленький кабинет на две части, и чуть не сломал мне кости своим рукопожатием.

— Друг доктора Динина — мой друг. Заходите сюда и расскажите, что у вас за дело.

Я зашел за стойку и сел на стул, который он поставил для меня у своего письменного стола.

— Речь идет о костях, которые вы нашли, когда начали строить дорогу в Марвисту. Насколько мне известно, вы сделали кое-какие выводы относительно того, кому они принадлежат.

— Я не стал бы так утверждать. Доктор Динин полагает, что это кости одного человека, которого он знал — парня по имени Джон Браун. Место, где мы их нашли, дает основание это предполагать. Но точных доказательств нет. Дело в том, что никто никогда не сообщал нам об исчезновении такого человека. У него нет в наших местах родственников. Естественно, мы продолжаем работать над этим делом.

Широкое лицо Мангана было серьезным. Говорил он как полицейский, знающий свое дело. Взгляд его был острым. Я сказал:

— Мы могли бы помочь друг другу разобраться в этом деле.

— С удовольствием приму любую вашу помощь. Это дело тянется уже пять месяцев, даже шесть. — Он спросил меня прямо: — Вы представляете его семью?

— Я представляю семью, это так. Они просили не разглашать их фамилию. Но, возможно, это вовсе не семья мертвого человека. Вы не нашли никаких физических доказательств, кому принадлежат эти кости? Часы, кольцо, туфли, одежда?

— Ничего. Ни кусочка одежды.

— Думаю, за двадцать лет одежда должна была полностью сгнить. А пуговиц там не было?

— Никаких пуговиц. Мы думаем, он был похоронен в чем мать родила, то есть голым.

— Но без головы.

Манган серьезно кивнул.

— Доктор Динин ввел вас в курс дела. Я сам все думаю и думаю об этой голове. Несколько недель назад ко мне приходил молодой парень. Говорит, что он сын Джона Брауна.

— Вы ему поверили?

— Вроде бы да. Он очень расстроился, когда я показал ему эти кости. К сожалению, он знает о своем отце не больше, чем я. Он знает, что его отец, Джон Браун, жил здесь несколько месяцев в 1936 году. Вот и все. Кроме того, парень не верит, что это кости его отца. И он, может быть, прав. Я думал об этом деле, как уже говорил вам.

В частности, это дело с головой. Мы предположили, когда нашли эти кости, что его убили, отрубив голову. — Манган икнул и помахал своей огромной рукой около рта, как бы развевая запах. — Возможно, это так. А может быть, голова была отрублена уже после того, как его убили, чтобы труп невозможно было узнать. Вы ведь знаете, какое значение имеют зубы, пломбы и все такое. В тридцатых годах, когда еще наша техника не была так развита, зубы и пломбы были основой для установления личности трупа. Если мои предположения правильны, убийца был профессионалом. Это подтверждается и несколькими другими фактами. В двадцатых и тридцатых годах в этом месте жили в основном преступники. Так было до недавнего времени, нужно сказать. А в те дни это был настоящий гадюшник. Большая часть спиртного, которое поступало в Сан-Франциско во время «сухого закона», прибывала морем через Луна-Бэй. Сюда везли из Мексики и Панамы. Вы когда-нибудь слышали о гостинице «Красная лошадь»?

— Нет.

— Она находилась на берегу, примерно в миле от того места, где мы нашли эти кости. Пару лет назад ее снесли, когда мы закрыли ее. У этой гостиницы дурная слава. В свое время это был отель, куда приезжали отдыхать богатые люди из города и всего полуострова. В двадцатых годах ее захватили торговцы спиртным. Они использовали ее в трех целях: в подвале находилось спиртное, на первом этаже был бар и казино, а наверху содержались женщины. Я об этом так хорошо все знаю, потому что в тридцатых годах именно там впервые выпил. И там же впервые узнал женщину.

— Вы не выглядите таким старым.

— Мне тогда было шестнадцать лет. И, думаю, именно поэтому стал блюстителем закона. Я хотел, чтобы такие подлецы, как Лемпи, были изолированы от общества. Лемпи был хозяином этого места в двадцатых годах. Я лично его знал. Но закон разделался с ним раньше, чем я вырос и смог с ним бороться. Его взяли в 1932 году за уклонение от налогов, и он вскоре умер в тюрьме. Некоторые его ребята сели вместе с ним.

К чему это говорю? Я знал этих ребят и знал, на что они способны. Они убивали за деньги, убивали, чтобы получить удовольствие. Они хвастались, что никто не может с ними справиться, что все их боятся. Чтобы посадить Лемпи, понадобилось, чтобы обвинение ему было вынесено федеральным судом. А тем временем они убивали людей. И наш мистер «Кости» мог быть одним из этих убитых ими людей.

— Но вы сказали, что Лемпи и его люди были посажены в 32-м году. А этого человека убили в 37-м.

— Мы не знаем этого. Мы пришли к такому выводу на основе того, что рассказал нам доктор Динин. Но у нас нет никаких конкретных доказательств, чтобы идти дальше по этому следу. Доктор сам признает, что, принимая во внимание почву в этом конкретном месте, он не может установить точную дату смерти. Пять лет в ту или другую сторону. Этого человека могли убить и в 1931 году. Я говорю: могли.

— Или в 1941-м? — спросил я.

— Вполне возможно. Вы сами видите, как мало мы знаем об этом деле.

— А можно, я посмотрю на то, что вы нашли?

— Почему бы нет?

Манган пошел в заднюю комнату и вернулся оттуда с железным ящиком. Он поставил его на свой стол, открыл ключом и поднял крышку. Кости в нем лежали как попало. Только позвоночник был скреплен проволокой. Он лежал на куче костей, как скелет змеи. Манган показал мне, как позвоночная кость была разрублена топором. К более крупным костям были прикреплены бирки: левое бедро, левая малая берцовая кость и так далее. Манган взял в руки тяжелую кость примерно в фут длиной с биркой «правое предплечье».

— Это кость правой руки, — сказал он тоном экскурсовода. — Подойдите к окну. Я вам кое-что покажу.

Он поднес кость к свету. Почти у самого места ее соединения с локтем я увидел тонкую линию, заполненную и окруженную кальцием.

— Место перелома?

— Да, это перелом. И его восстанавливали хирургическим путем. Это единственная необычная вещь в этом скелете. Динин утверждает, что руку лечил очень хороший врач. Если мы найдем врача, который сделал это, то найдем ответы на некоторые наши вопросы. Итак, если вы знаете... — Манган замолчал, не окончив фразы, но глаза его не отрывались от моего лица.

— Мне нужно будет позвонить по телефону.

— Можете позвонить отсюда.

— Автомат подойдет мне лучше.

— Как хотите. На той стороне улицы, в отеле, есть автомат.

Я нашел автомат в глубине замшелого вестибюля отеля и позвонил в Санта-Терезу. Секретарша Сейбла соединила меня с ним.

— Говорит Арчер, ловчий-одиночка. Я в Луна-Бэй.

— Вы где?

— В Луна-Бэй. Это маленький городок на побережье к югу от Сан-Франциско. У меня есть кое-что для вас: кости мертвого человека и живой парень. Начнем с костей.

— С костей?

— С костей. Их нашли случайно шесть месяцев назад, и сейчас они в распоряжении шерифа. Кому они принадлежали, не установлено. Но я наполовину уверен, что они принадлежали человеку, которого ищу. Предположительно, он был убит двадцать два года назад.

По ту сторону линии воцарилось молчание.

— Вы слышите меня, Сейбл? Возможно, он был убит.

— Я слышу вас. Но вы сказали, что не было установлено, чьи это останки.

— Вот в этом-то вы и можете мне помочь, если захотите. Запишите, пожалуйста. На правом предплечье, ближе к локтю, перелом, который был залечен врачом. Я хочу, чтобы вы проверили, ломал ли когда-либо Тони правую руку. Если да, то кто был доктор, который его лечил. Возможно, это был Хауэл. Тогда никаких проблем. Я позвоню вам через пятнадцать минут.

— Подождите, вы упомянули какого-то парня. А какое он имеет отношение ко всему этому?

— Это еще нужно проверить. Но он думает, что он сын Тони.

— Сын Тони?

— Да. Но он сам не уверен в этом. Он прибыл сюда из Мичигана, чтобы узнать, кто был его отец.

— Вы думаете, что это сын Тони?

— Я бы не стал спорить на все мои сбережения ни за то, ни за другое. Он очень похож на Тони. С другой стороны, его объяснения не слишком убедительны.

— А что он рассказывает?

— Это слишком сложно и длинно объяснять по телефону. Он воспитывался в детском приюте, под чужим именем закончил колледж, сюда приехал месяц назад узнать, кто он действительно такой. Я не говорю, что эти объяснения неправдоподобны. Но их необходимо проверить.

— А что он собой представляет?

— Образованный, прекрасно говорит, с хорошими манерами. Если он играет эту роль, то слишком хорошо для его возраста.

— А сколько ему лет?

— Двадцать два.

— Вы быстро работаете, — сказал Сейбл.

— Мне повезло. А что у вас? Трэск узнал что-нибудь о моей машине?

— Да. Ее нашли брошенной в Сан-Луис-Обиспо.

— Разбитую?

— Нет, в прекрасном состоянии. Кончился бензин. Я сам видел ее. Она у Трэска в гараже графства.

— А что с человеком, который ее украл?

— Пока не известно ничего определенного. Возможно, он угнал другую машину в Сан-Луисе. Вчера вечером там пропала одна машина. Кстати, Трэск сказал мне, что «ягуар», машина убийцы, как он ее называет, тоже угнанная.

— А кто ее хозяин?

— Понятия не имею. Шериф нашел ее хозяина по номеру мотора.

Повесив трубку, я провел большую часть оставшихся у меня пятнадцати минут в раздумьях о Мэриан Каллиган-Матесон и ее жизни уважаемой женщины в Редвуд-Сити, которую я опять собирался нарушить. Потом снова позвонил Сейблу. Телефон был занят. Я подождал десять минут и позвонил еще раз. Он подошел к телефону.

— Я разговаривал с доктором Хауэлом, — сказал Сейбл. Тони ломал правую руку, когда был в подготовительной школе. Хауэл сам не лечил его, но знает врача, который им занимался. Во всяком случае, рука была сломана как раз в том месте, о котором вы говорите.

— Узнайте, пожалуйста, не осталось ли у врача рентгеновских снимков. Обычно их не держат так долго, но все же попробуйте. Это единственный способ, который приходит мне в голову, из тех, что может помочь установить принадлежность костей.

— А зубы?

— Все, что выше шеи, исчезло.

Некоторое время Сейбл молчал, переваривая это сообщение. Потом он сказал:

— О, Господи! — И после непродолжительного молчания: — Может быть, мне все бросить и приехать к вам? Как думаете?

— Неплохая мысль. Это даст вам возможность поговорить с молодым человеком.

— Я, пожалуй, так и сделаю. Где он сейчас?

— Работает. Он работает на заправочной станции. А сколько вам нужно времени, чтобы приехать сюда?

— Я буду между восемью и девятью вечера.

— Встретимся в полицейском участке в девять. А пока, как вы думаете, могу ли я быть откровенным с помощником шерифа, занимающимся этим делом? Он хороший человек.

— Лучше не надо.

— Но вы не можете раскрыть убийство, если не будете разговаривать с людьми.

— Понимаю, — кисло ответил мне Сейбл. — Но ведь мы точно не знаем, что этот убитый — Тони.

И Сейбл повесил трубку прежде, чем я мог ему что-нибудь возразить.

Глава 12

Я позвонил в здание суда Санта-Терезы. После некоторых объяснений трубку взял сам шериф Трэск. Чувствовалось, что он куда-то торопился:

— В чем дело?

— Гордон Сейбл сказал мне, что вы узнали, кому принадлежит машина, на которой ехал убийца по делу Каллигана.

— Ну и что это нам дало? Она была украдена в Сан-Франциско позапрошлой ночью. Жулик сменил номера.

— А кому принадлежит машина?

— Жителю Сан-Франциско. Хочу послать туда кого-нибудь поговорить с ним. Если удастся, конечно. Хозяин не сообщал о пропаже машины.

— Это нехорошо. Я как раз нахожусь сейчас рядом с Сан-Франциско, в Луна-Бэй. Хотите, я поговорю с ним?

— Буду вам очень обязан. У меня действительно нет свободных людей. Его зовут Рой Лемберг. Он живет в отеле «Сассекс Армз».

Через час я приехал в гараж, расположенный под Юнион-сквер. Боллинг попрощался со мной у входа.

— Желаю вам удачи с вашим делом.

— А я вам с вашей поэмой. И спасибо.

«Сассекс Армз» — отель на боковой улице, напоминавший тот, в котором я провел ночь. Он находился на несколько кварталов ближе к Маркет-стрит и имел несколько более задрипанный вид. У дежурного были очень грустные глаза и податливые манеры, как если бы он пережил все тяготы жизни.

Он сказал, что мистер Лемберг, возможно, на работе.

— А где он работает?

— Он вроде бы продает автомобили.

— Вроде бы?

— Не думаю, что он занимается такой хорошей работой. Он просто работает на человека, который продает старые машины. Почему я это знаю? Он пытался продать мне машину. — Дежурный ухмыльнулся, как будто у него было более современное транспортное средство, чем машина.

— А Лемберг давно здесь живет?

— Несколько недель. А вы, случайно, не из полиции?

— Я хочу поговорить с ним по личному делу.

— Может быть, миссис Лемберг в номере? Обычно она бывает днем дома.

— Позвоните ей, пожалуйста. Моя фамилия Арчер. Я хотел бы купить их машину.

Он позвонил и передал то, что я ему сказал.

— Миссис Лемберг просит вас подняться в номер 311. Можете поехать на лифте.

Лифт со скрипом довез меня до третьего этажа. В конце коридора со стенами цвета пыли, как мираж, стояла блондинка в розовом халате. При ближайшем рассмотрении она оказалась более прозаической. Корни ее волос были темными, а в улыбке — что-то от отчаяния.

Она стояла и молчала, пока я чуть не столкнулся с ней нос к носу. Затем она зевнула и потянулась. От нее пахло вином, но фигура у нее была хорошая, полногрудая, с узкой талией. Я подумал: она что, тоже хочет продать себя или же просто красуется?

— Миссис Лемберг?

— Да. Что там с нашим «ягуаром»? Кто-то позвонил сегодня утром, и Рой сказал им, что машину украли. А сейчас вы говорите, что хотите ее купить.

— Машину действительно украли?

— Это одна из уловок Роя. У него их полно в запасе. Вы действительно хотите купить машину?

— Только если с ней все в порядке, — таким был мой ответ, показывающий, что я очень осторожный покупатель. И он заставил ее быть ко мне более внимательной.

— Заходите, поговорим. Машина на его имя, но решение принимаю я.

Я вошел вслед за ней в маленькую комнату. Сквозь занавески на окнах дневной свет проглядывал в нее, как шпион. Она зажгла свет и неопределенно махнула рукой в сторону стула. На его спинке висела мужская рубашка. Рядом со стулом стояла наполовину опорожненная бутылка «Мускателя».

— Садитесь. Извините за беспорядок. Я много работаю, и у меня нет времени на уборку.

— А кем вы работаете?

— Манекенщицей. Садитесь, не стесняйтесь. Рубаху все равно нужно отдавать в стирку.

Я сел рядом с рубашкой. Она плюхнулась на кровать. Ее тело автоматически приняло позу модели.

— Вы намерены платить наличными?

— Если куплю машину.

— Нам сейчас нужны наличные деньги. И сколько вы за нее дадите? Предупреждаю, дешево не продам. Я в основном отдыхаю, только когда езжу на машине за город. Деревья и все такое. — Эти ее слова, казалось, удивили ее. — Не говорю, что он возит меня за город. Я вообще почти не вижу теперь этой машины. Его брат просто захватил ее. Рой очень мягкий человек. Он не может постоять за свои права. Как, например, прошлой ночью.

— А что было прошлой ночью?

— Все то же самое. Томми пришел со своими всегдашними россказнями. У него наклевывается работа. Но ему нужна машина. Он заработает уйму денег за короткое время. И Рой дал ему машину. Вот и все. Томми может уговорить его отдать свои последние зубы.

— А когда это было?

— Позапрошлой ночью, кажется. Я уже потеряла счет дням и ночам.

— Я не знал, что у Роя есть брат.

— Да, у него есть брат. — Голос ее стал скучным. — Рой связан со своим братом на всю жизнь. Мы бы сейчас все еще были в Неваде и прекрасно жили, если бы не этот подонок.

— Как это?

— Я много говорю. — Но неудачи сделали ее ум негибким, а вино заставило распустить язык. — Власти сказали, что они отпустят его, если кто-то за него поручится. Вот мы и вернулись в Калифорнию, чтобы следить за Томми, чтобы у него был дом.

Я подумал: «Это считается домом?» Она поймала мой взгляд.

— Мы не всегда здесь жили. Мы внесли взнос за хорошенький домик в Дейли-Сити. Но Рой опять начал пить, и все пропало. — Она перевернулась на живот, подперев подбородок руками. Ее голубые глаза казались растрескавшимися при этом свете. — Я его не виню, не думайте, — добавила она мягко. — Этот его брат сделает пьяницу из святого. Рой в жизни никого не обижал. Кроме меня. А это присуще всем мужчинам.

Я был тронут ее полнейшей невинностью. Длинные ноги, прекрасные бедра и грудь были как бы камуфляжем, скрывавшим ее почти юношескую невинность.

— А за что посадили Томми?

— Он избил одного парня и украл его кошелек, в кошельке было три доллара, а Томми просидел за это шесть месяцев.

— Значит, он заработал по пятьдесят центов в месяц. Ну и умница же ваш Томми.

— Да. Особенно когда начинает рассказывать. Он просидел бы дольше. Но его отпустили раньше за хорошее поведение. Он прекрасно себя ведет, когда за решеткой и кто-то следит за ним. А когда выходит, тогда совсем другое дело. — Она склонила голову набок, и ее светлые волосы упали ей на руку. — Не знаю, почему я вам все это рассказываю. Обычно, когда я с мужчинами, разговаривают в основном они. Видимо, у вас такое лицо, что хочется быть откровенной.

— Пожалуйста, откровенничайте.

— Большое спасибо, — сказала она по-испански. — Вы пришли сюда купить машину. Почти забыла об этом. Я так беспокоюсь, что все стала забывать. — Она перевела свои глаза с моего лица на бутылку «Мускателя». — Я бы еще немного выпила, по правде говоря.

Она взяла пальцами прядь своих волос и закрыла ею глаза, сквозь нее глядя на меня. Ее игривое настроение раздражало.

— Когда я могу посмотреть машину?

— Думаю, в любое время. Но, может быть, вам лучше поговорить с Роем?

— А где его найти?

— Не спрашивайте меня. По правде говоря, я даже не знаю, привез ли Томми машину обратно.

— А почему Рой сказал, что машину угнали?

— Не знаю. Я не совсем проснулась, когда он уходил, и не спросила его.

Воспоминание о сне заставило ее зевнуть. Она опустила голову и затихла. По улице ехали машины, как вражеская армия. Затем в коридоре послышались шаги и остановились у двери. Человек у двери тихонько спросил:

— Ты занята, Фрэн?

Она поднялась на локтях, как боксер в нокдауне, услышавший, что отсчет цифр кончается.

— Это ты, дорогой?

— Да. Ты занята?

— Нет. Заходи.

Он распахнул дверь, увидел меня и отступил назад.

— Извините.

Его черные глаза бегали. Он был не уверен в себе. Ему все еще было немногим за тридцать. Но вид такой, какой бывает у человека, который споткнулся и неуклонно скользит вниз. Костюм выглажен, но давно не чищен. Полное лицо было инертным, оно выглядело так, как будто он перестал реагировать на любые события, за исключением критических.

Лицо меня заинтересовало. Если я не ошибался, он был очень похож на парня, который украл у меня машину, но старше и мягче, чем тот. Его темные кудри были не такими густыми, а жесткость молодого парня у него трансформировалась в раздражительность.

— Ты сказала мне, что не занята.

— Я не занята. Просто отдыхаю. — Она повернулась на спину и села. — Этот человек хочет купить у нас «ягуар».

— Он не продается. — Лемберг закрыл за собой дверь. — Кто сказал, что я его продаю?

— Ходят такие слухи.

— А какие еще слухи вы слышали?

Он быстро соображал. У меня не было надежды обмануть его. Поэтому я ударил по больному месту.

— У вашего брата неприятности.

Он посмотрел сначала на мои плечи, потом на руки, рот и уже потом в глаза. Я подумал, что он хотел бы меня ударить. Но я мог сломать его пополам. И он, должно быть, понял это. И все же гнев или отчаяние заставили его сказать глупость.

— Это Шварц послал вас сказать мне это?

— Кто?

— Не стройте из себя дурачка. Отто Шварц. — Он произнес эти слова с ненавистью. — Если это он, то передайте ему: пусть он утопится и избавит нас от себя.

Я поднялся со стула. Инстинктивно Лемберг закрыл лицо рукой. Этот жест многое рассказал о нем и его прошлом.

— У вашего брата большие неприятности. И у вас тоже. Вчера на вашей машине он поехал к югу и совершил там убийство. Вы дали ему свою машину.

— Я не знал зачем. — Он открыл рот, а потом быстро закрыл его. — А вы кто?

— Друг семьи. Скажите мне, где сейчас Томми?

— Не знаю. Здесь его нет. Он так и не вернулся. Женщина спросила:

— Вы представитель закона?

— Нет.

— Кто вы? — повторил Лемберг. — Чего вы хотите?

— Я хочу видеть вашего брата Томми.

— Но я не знаю, где он. Клянусь вам.

— А какое отношение имеет Отто Шварц к вам и Томми?

— Не знаю.

— Вы сами назвали это имя. Шварц нанял Томми, чтобы убить Каллигана?

— Кого? — спросила женщина. — Кто, вы сказали, был убит?

— Питер Каллиган. Вы его знали?

— Нет, — ответил за нее Лемберг. — Мы его не знали.

Я пошел на него:

— Вы лжете, Лемберг. Лучше расскажите мне все, что знаете об этом деле. Неприятности не только у Томми. Вы являетесь соучастником любого преступления, которое он совершил.

Он попятился от меня, пока не уперся в кровать, посмотрел на свою жену, ища в ней единственную защиту, на которую мог рассчитывать. Она смотрела на меня:

— Что, вы сказали, Томми сделал?

— Совершил убийство.

— Боже мой! — Она спустила ноги с кровати и встала перед своим мужем: — И ты дал ему машину?

— Я не мог не дать. Это его машина. Она просто на мое имя, и все.

— Потому что он выпущен под вашу ответственность? — спросил я его.

Он не ответил.

Женщина взяла его за руку и стала ее трясти:

— Скажи человеку, где он.

— Не знаю, — Лемберг повернулся ко мне. — И это чистая правда.

— А что вы можете сказать о Шварце?

— Томми на него раньше работал, когда жил в Рено. Они все время звали его обратно.

— А чем они занимались?

— Всякими незаконными вещами.

— Включая убийства?

— Томми никогда никого не убивал.

— До последнего раза?

— Я поверю вам, когда услышу его подтверждение этому.

Женщина закричала:

— Не будь идиотом, которым ты был всю жизнь! Что он такое тебе сделал, Рой, что ты так о нем заботишься?

— Он мой брат.

— Вы думаете, он с вами свяжется? — спросил я.

— Надеюсь, что да.

— Если вы что-нибудь услышите о нем, сообщите мне.

— Обязательно сообщу, — соврал он.

Я спустился на лифте вниз и положил перед дежурным десять долларов. Он лениво поднял на меня глаза.

— А это за что? Вы хотите снять номер?

— Сегодня нет, спасибо. Это ваш членский билет участника нашего общества. Завтра мы поставим в нем печать.

— Еще десятка?

— Вы быстро соображаете.

— А что я должен для этого сделать?

— Следить, кто приходит к Лембергу. И отмечать все телефонные звонки, особенно из других городов.

— Это можно. — Он быстро спрятал деньги. — А ее посетители?

— А к ней много приходят?

— Приходят и уходят.

— Она платит вам за то, что вы разрешаете ей принимать их?

— Это наше с ней дело. А вы полицейский?

— Только не это, — ответил я, как будто его вопрос был для меня оскорбительным. — В общем, следите за ними. Если это мне что-нибудь даст, вы получите премию.

— Если даст что?

— Даст результаты. А потом я буду с благодарностью вспоминать вас.

— Вот это для меня очень важно.

— Как вас зовут?

— Джерри Фарнсворд.

— Утром вы будете дежурить?

— В какое время утром?

— В любое время.

— Если получу премию, то буду.

— Еще пятерку, — сказал я и вышел.

На противоположном углу был магазин, где продавали периодику. Я перешел через улицу, вошел в магазин, купил «Субботнюю газету», проделал в ней дырку и час или больше следил за тем, что происходит в «Сассекс Армз», надеясь, что Лемберг не догадается о моей литературной маскировке.

Но Лемберг не вышел из отеля.

Глава 13

Я приехал в Редвуд-Сити после пяти. Электрички отправлялись на юг каждые пять минут. Их пассажиры, одинаково одетые — шляпы на голове, дипломаты в руке и газеты под мышкой, — устало направлялись к ожидающим их вагонам. Полицейский, регулирующий движение на углу рядом с вокзалом, сказал мне, как добраться к Шервуд-драйв.

Это был жилой район, где жили в основном молодые руководители. Он находился немного выше дороги, которая вела к комплексу Марвиста. Дома здесь стояли довольно на большом расстоянии друг от друга. По своей архитектуре они были разными. Перед домами ярко цвели цветы.

Перед домом Матесонов на траве лежал велосипед. Я постучал. Дверь открыл маленький мальчик. У него были черные глаза, как у матери, и копна каштановых волос.

— Я сейчас делал отжимания, — сказал он, тяжело дыша. — Вы к папе? Его нет дома, он еще не вернулся из города.

— А мама дома?

— Она поехала на вокзал, чтобы встретить его. Они должны быть через одиннадцать минут. Мне как раз столько лет.

— Одиннадцать минут?

— Одиннадцать лет. На прошлой неделе у меня был день рождения. Хотите посмотреть, как я отжимаюсь от пола?

— Хочу.

— Хорошо, заходите. Я покажу вам.

Я прошел за ним в гостиную, где главное место занимал большой кирпичный камин. Все в комнате было новым и очень чистым. Мебель была расставлена так аккуратно, что, казалось, трогать ее просто нельзя. Мальчик опустился на пол на зеленый ковер.

— Смотрите.

Он стал делать отжимания до тех пор, пока руки у него совсем не ослабли. Тогда он встал, дыша, как собака в жаркий день.

— Теперь, когда тренируюсь, я могу делать отжимания хоть всю ночь напролет.

— Но ведь ты устанешь.

— Чепуха. Я сильный. Мистер Стил говорит, что я очень сильный для своего возраста. Посмотрите, какие у меня мускулы.

Он завернул рукав своей трикотажной рубашки и стал сжимать и разжимать руку в локте, показывая, какие у него мускулы. Я потрогал руку.

— Да, твердые.

— Это оттого, что я занимаюсь отжиманием. Как вы думаете, я крупный для своего возраста или средний?

— Я бы сказал, довольно крупный.

— Вы таким же были, когда вам было одиннадцать?

— Примерно таким.

— А какой у вас рост сейчас?

— Немного больше шести футов.

— А сколько вы весите?

— Около ста девяноста фунтов.

— Вы когда-нибудь играли в регби?

— Играл немного в школе.

— А как вы думаете, смогу я играть в регби? — спросил он меня с надеждой в голосе.

— А почему нет?

— Это моя мечта. Я хочу стать регбистом.

Он стрелой выбежал из комнаты и вернулся с мячом в руках, который бросил мне.

Я поймал мяч, и это почему-то показалось ему очень смешным. Он смеялся до упаду, опустился на пол и сделал заодно несколько отжиманий.

— Прекрати. Я устал от твоих отжиманий.

— А я никогда не устаю, — сказал он хвастливо, хотя сам еле дышал. — Когда закончу с отжиманиями, начну бегать вокруг квартала.

— Прекрати эти разговоры. Я устаю от них.

Во двор завернула машина. Мальчик поднялся на ноги.

— Это мама с папой. Я скажу им, что вы здесь, мистер Стил.

— Моя фамилия Арчер. А кто этот мистер Стил?

— Это мой тренер. Я спутал вас с ним.

Его эта ошибка не беспокоила, но меня она взволновала. Он поверил мне, а я еще не знал, что мои действия принесут его матери.

Она вошла в дом первая. Лицо ее вытянулось и стало жестким, когда она меня увидела.

— Что вам нужно? Что вы делаете с мячом моего сына?

— Я его держу. Он бросил его мне, и я его поймал.

— Мы с ним играли, — сказал мальчик, но смеяться перестал.

— Оставьте моего сына в покое, вы меня слышите? — Она повернулась к мальчику. — Джеймс, папа в гараже. Помоги ему принести в дом продукты. И возьми с собой этот мяч.

— Держи, — я бросил ему мяч. Он нес его, как будто мяч был из железа. Когда дверь за ним закрылась, я сказал: — У вас хороший мальчик.

— Плевали вы на моего мальчика, если приходите сюда и беспокоите меня. Я разговаривала сегодня утром с полицией. Они сказали, что я не обязана с вами разговаривать.

— Но я думаю, что вы сами хотите говорить со мной.

— Нет, не могу. Мой муж ничего не знает.

— Чего он не знает?

— Пожалуйста, — она быстро подошла ко мне, но ноги ее не держали. Казалось, она вот-вот начнет падать и схватит меня за руку. — Рон будет здесь с минуты на минуту. Вы же не заставите меня говорить при нем?

— Отправьте его куда-нибудь.

— Как я могу это сделать? Он должен пообедать.

— Скажите ему, чтобы он купил что-нибудь в магазине.

— Но мы только что из магазина.

— Придумайте что-нибудь.

Глаза ее стали, как две маленькие черные щелки.

— Будьте вы прокляты! Приходите сюда и портите мою жизнь! Что я такого сделала, чтобы все это переживать?

— На этот вопрос вы и должны ответить, миссис Матесон.

— А вы не можете сейчас уйти и прийти обратно позже?

— У меня есть другие дела. Давайте покончим с нашим с вами делом.

— Я бы хотела покончить с этим, если бы могла.

Задняя дверь в дом открылась. Она отскочила от меня. Лицо ее стало гладким, невыразительным, как лицо умирающего.

— Садитесь, — сказала она. — Вы можете сесть.

Я сел на мягкий диван, обитый блестящей зеленой тканью. Послышались шаги на кухне, шелест бумаги. Мужской голос сказал:

— Мэриан, ты где?

— Я здесь, — ответила она напряженным голосом.

Ее муж появился в дверях. Матесон был худым маленьким человеком в сером костюме. Выглядел он лет на пять моложе своей жены. Он посмотрел на меня сквозь очки с воинственностью, присущей маленьким мужчинам, но обратился к своей жене.

— Я не знал, что у тебя гость.

— Мистер Арчер — муж Сэлли Арчер. Я тебе рассказывала о Сэлли Арчер, Рон. — Несмотря на его удивленный взгляд, она продолжала: — Я обещала прислать ей торт для ужина в церкви, но забыла его испечь. Что мне делать?

— Забудь об этом.

— Не могу. Она рассчитывала на меня. Рон, пожалуйста, поезжай в магазин и купи торт.

— Прямо сейчас? — спросил он возмущенно.

— Он нужен сегодня вечером. Сэлли ждет его.

— Ну и пусть ждет.

— Но я не могу так. Ты же не хочешь, чтобы все говорили, будто я ничего не делаю для общины.

Он развел руками, сдаваясь.

— Какого размера торт?

— На два доллара. Шоколадный. Ты знаешь булочную в торговом центре?

— Но это на другом конце города.

— Рон, ты должен купить хороший торт. Ведь ты не хочешь, чтобы я опозорилась перед моими друзьями.

В ее словах проскользнули истинные нотки. Он посмотрел на меня, потом на нее:

— Послушай, Мэриан, что случилось? С тобой все в порядке?

— Конечно, все в порядке. — Она улыбнулась. — А теперь будь умницей, поезжай и купи мне торт. Можешь взять с собой Джимми. Когда вы вернетесь, ужин будет готов.

Матесон вышел, возмущенно захлопнув за собой дверь. Я услышал, что он включил мотор своей машины.

— А он у вас послушный.

— Пожалуйста, оставьте моего мужа в покое. Он не заслуживает неприятностей.

— А он знает, что здесь была полиция?

— Нет, но соседи расскажут ему. И тогда я снова должна буду врать. Ненавижу вранье.

— Тогда прекратите врать.

— Чтобы он узнал, что я замешана в убийстве? Это было бы прекрасно.

— О каком убийстве вы говорите?

Она раскрыла рот и подняла руку, чтобы прикрыть его, но опомнилась и опустила руку. Она стояла не двигаясь, как часовой, охраняя свой семейный очаг.

— Убийство Каллигана? Или убийство Джона Брауна?

Услышав это имя, Мэриан отшатнулась, как от удара в лицо. Она была слишком поражена, чтобы что-то ответить. Потом собралась с силами и сказала:

— Я не знаю никакого Джона Брауна.

— Вы сказали, что ненавидите ложь, а сами лжете. Вы работали у него зимой 1936 года, присматривали за его женой и ребенком.

Она молчала. Я вынул одну из фотографий Энтони Гэлтона и протянул ей.

— Разве вы его не знаете?

Она утвердительно кивнула головой, сдаваясь.

— Я узнаю его. Это мистер Браун.

— И вы работали у него, ведь так?

— Ну и что? Работать у кого-либо — это не преступление.

— Мы говорим об убийстве, а это преступление. Кто убил его, Мэриан? Каллиган?

— А кто сказал, что его убили? Он собрался и уехал. Вся его семья уехала.

— Браун далеко не уехал, всего на фут или два под землю. Прошлой весной его нашли. Все, кроме головы. Кто отрезал ему голову, Мэриан?

Атмосфера в доме стала страшной. Она, как дым, заполнила комнату, затмевая свет, проникавший из окон.

Страх охватил и женщину. Глаза ее помутнели. Губы пытались что-то произнести, но звука не было. Я сказал:

— Давайте с вами договоримся. Я постараюсь никому не говорить об этом. Мне жаль вашего мальчика. Я ничего не имею против вас или вашего мужа. Подозреваю, что вы были свидетельницей убийства. Возможно, по закону вы будете считаться соучастницей...

— Нет, — она замотала головой. — Я не имею к этому никакого отношения.

— Возможно, нет. Не хочу вам что-то пришивать. Если вы расскажете мне всю правду, я постараюсь не вмешивать вас в это дело. Но вы должны рассказать мне всю правду, всю, и сейчас, немедленно. От этого многое зависит.

— Что может от этого зависеть, если это произошло столько лет назад?

— А почему после стольких лет был убит Каллиган? Я считаю, что две эти смерти связаны между собой. И также считаю, что вы можете мне сказать, почему они связаны, каким образом.

Ее истинное лицо, более жесткое, наконец проявилось.

— Вы думаете, я гадалка, могу гадать на кофейной гуще?

— Прекратите, — сказал я резко. — У вас всего несколько минут. Если вы не хотите разговаривать со мной один на один, мы можем поговорить в присутствии вашего мужа.

— А если я вообще откажусь говорить?

— Тогда вам придется иметь дело с полицейскими. Они навестят вас еще раз. Начало будет здесь, а кончится все в суде. И все ваши соседи будут иметь возможность прочитать обо всем этом в газетах. А теперь — говорите.

— Я должна подумать.

— Вы уже подумали. Кто убил Брауна?

— Я не знала, что его убили, не была уверена. Каллиган не позволил мне пойти в этот дом после той ночи. Он сказал, что Брауны уехали, собрали вещи и уехали. Он даже пытался дать мне деньги. Он сказал, что они оставили их для меня.

— А где он взял эти деньги?

После некоторого молчания она тихо сказала:

— Он украл их у Браунов.

— Это он убил Брауна?

— Нет. У него не хватило бы мужества.

— А кто же?

— Там был другой человек. Наверное, это он.

— А как его звали?

— Не знаю.

— Как он выглядел?

— Не помню. Я видела его всего один раз. И это было ночью.

Она начала крутить, и это было подозрительно.

— А вы уверены, что был такой человек?

— Конечно.

— Докажите.

— Это был беглый каторжник. Он бежал из тюрьмы Сан-Квентин. Он принадлежал раньше к той же банде, что и Каллиган.

— А что это за банда?

— Не знаю. Она развалилась задолго до того, как мы поженились. Он никогда не рассказывал о своем участии в этой банде. Меня это не интересовало.

— Давайте вернемся к этому беглому каторжнику. У него должно было быть какое-то имя. Каллиган должен был как-то его называть.

— Не помню.

— Постарайтесь вспомнить.

Она посмотрела в сторону окна. Лицо ее было мрачным.

— Он называл его Плечистый. По-моему, точно, Плечистый.

— А у него была фамилия?

— Не помню. Не думаю, чтобы Каллиган называл мне его фамилию.

— А как он выглядел?

— Это был большой человек с темными волосами. Я, в общем-то, никогда не видела его при дневном свете.

— А почему вы думаете, что это он убил Брауна?

Она ответила тихим голосом, чтобы даже ее дом не мог ее слышать.

— Я слышала, как они спорили той ночью. Они сидели на улице в моей машине и спорили о деньгах. Этот человек сказал, что он убьет Пита тоже, если тот ему не уступит. Я слышала это. Стены в домике, где мы жили, были очень тонкими, как бумага. И у этого Плечистого был резкий голос. Все было слышно. Он хотел взять себе все деньги и большую часть драгоценностей.

Пит же сказал, что это будет несправедливо. Ведь это он рассказал ему о деньгах и драгоценностях, поэтому они должны поделить поровну. Ему тоже нужныбыли деньги.

И это точно. Ему всегда нужны были деньги. Он сказал, что пара краденых рубинов — это ничто. Поэтому я и догадалась, что произошло. У миссис Браун были такие крупные красные серьги. Я всегда думала, что это стекло. Но это были рубины.

— Куда же они делись, эти рубины?

— Их взял этот человек. Он должен был их взять. А Каллиган получил часть денег. Я так думаю. Потому что некоторое время он шиковал.

— А вы спрашивали у него, откуда у него деньги?

— Нет. Я боялась.

— Боялись Каллигана?

— Не столько Каллигана. — Она хотела что-то сказать, но слова застряли у нее в горле. Она схватилась за горло рукой, как бы стараясь освободить их. — Я боялась правды, боялась, что он скажет мне то, о чем я думала. Этот спор, который я слышала ночью. Я пыталась себя убедить, что это был сон. Я тогда любила Каллигана и не хотела верить, что он преступник. И боялась за себя.

— Вы имеете в виду, что боялись потому, что не сообщили в полицию?

— И это тоже. Но я сделала еще хуже. Во всем я виновата. И это у меня на совести уже более двадцати лет. Это моя вина. Я должна была молчать, а я распустила язык. — Она посмотрела на меня снизу вверх. В глазах у нее светилась боль. — Может быть, мне и сейчас следовало молчать?

— А почему вы во всем виноваты?

Она еще ниже опустила голову. Глаз ее не было видно.

— Это я рассказала Каллигану, что у них есть деньги. Мистер Браун хранил их в своей комнате в железной коробке. Я увидела их, когда он платил мне за работу. Там было несколько тысяч. И я рассказала об этом моему мужу... Каллигану. Лучше бы я проглотила свой язык. — Она медленно подняла голову. — Вот и все.

— А Браун говорил вам, откуда у него деньги?

— Нет. Один раз он пошутил, что украл эти деньги. Но такого быть не могло. Он не мог этого сделать, не такой он был человек.

— А какой?

— Мистер Браун был джентльменом, во всяком случае, раньше, пока не женился на этой своей жене. Не знаю, что он в ней нашел, за исключением хорошенького личика. Она набитая дура, если хотите знать. А он был очень образованным. Он все знал и мог долго рассказывать об этом.

Она вздохнула. Наконец-то до нее дошло то, что произошло.

— Они отрезали ему голову? — Она спрашивала не меня, а свои переживания, нахлынувшие на нее из прошлого.

— До смерти или после, мы этого не знаем. Вы сказали, что больше не возвращались в этот дом?

— Не возвращалась. Мы уехали в Сан-Франциско, где жили раньше.

— А не знаете, куда делась остальная семья — жена и сын?

Она покачала головой.

— Я старалась о них не думать. А что с ними произошло?

— Точно не знаю, но думаю, они уехали на восток. Во всяком случае, кажется, они остались живы.

— Слава Богу, — она попыталась улыбнуться и не смогла. Глаза ее все еще были напряженными от тягостных воспоминаний. Она посмотрела на стены своей гостиной, как будто они были сделаны из прозрачного стекла.

— Думаю, вы задаете себе вопрос, что я за женщина? Как я могла таким образом убежать от своей пациентки? Не думайте, что я сама не мучаюсь этим. Чуть не сошла с ума той зимой. Просыпалась среди ночи, слушала дыхание Каллигана и молила Бога, чтобы он умер. Но я еще прожила с ним после этого пять лет. Потом развелась.

— Теперь он умер.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы могли нанять убийцу. Он угрожал вам, хотел нарушить ваше спокойствие. А вам есть что терять.

Я не верил в это, но хотел увидеть, как она прореагирует.

— Я? Вы думаете, я могла бы это сделать?

— Чтобы сохранить мужа и сына. Вы это сделали?

— Нет. Ей-Богу, нет.

— Это хорошо.

— Почему вы так говорите? — Глаза ее были грустными.

— Потому что не хочу, чтобы вы потеряли то, что имеете.

— А я не хочу, чтобы вы делали мне одолжение.

— Однако я сделаю его вам. Не буду вмешивать вас в дело Каллигана. А что касается информации, которую вы мне сообщили, использую ее только в частном порядке. Мне было бы легче, если бы...

— Вы хотите, чтобы я заплатила вам за это?

— Да, но не деньгами. А вашей откровенностью. Хочу, чтобы вы рассказали мне все, что знаете.

— Но я и так все рассказала. Больше ничего не знаю.

— Что произошло с Плечистым?

— Не знаю. Должно быть, он скрылся. Больше ничего о нем не слышала.

— И Каллиган больше никогда не упоминал о нем?

— Никогда. Честно.

— И вы никогда не разговаривали об этом?

— Никогда. Я слишком боялась.

Подъехала машина. Она вздрогнула и подошла к окну. На дворе потемнело. В доме напротив красные розы горели, как уголь. Она потерла глаза кулаками, как бы пытаясь стереть все воспоминания о своей прошлой жизни и после этого жить честно в этом честном мире.

Мальчик первым вбежал в дом. За ним шел Матесон, помахивая коробкой с тортом.

— Смотри, купил этот проклятый торт, — он почти швырнул его мне. — Теперь будет что есть на церковном ужине.

— Спасибо.

— Не за что, — ответил он резко и повернулся к жене. — Ужин готов? Я умираю от голода.

Она стояла в дальнем конце комнаты.

— Я не приготовила ужина.

— Не приготовила? В чем дело? Ты сказала, что он будет готов, когда я вернусь домой.

Скрытые силы вцепились в ее лицо — рот стал шире, под глазами появились морщины. Внезапно глаза ее налились слезами. Они покатились по щекам. Всхлипывая, она села на край камина, как домовой на печку.

— Мэриан, в чем дело? В чем дело, дорогая?

— Я плохая жена, не гожусь для тебя.

Матесон подошел к ней, взял за руки. Она спрятала свое лицо у него на груди.

Мальчик направился к ним, потом остановился и спросил у меня:

— Почему мама плачет?

— Люди иногда плачут.

— Я никогда не плачу, — сказал он.

Глава 14

Я поехал обратно через горы в сторону последнего угасающего луча света в небе. На дороге, которая вела вниз к Луна-Бэй, встретил старика с котомкой за плечами. Это был один из бездомных из прошлого, которые шли за солнцем, как перелетные птицы. Но птицы летают, а люди ходят. Птицы вьют гнезда, высиживают птенцов. А у стариков ничего нет. Они шагают по дороге к смерти.

Я остановился, подал назад и отдал ему торт.

— Большое спасибо. — Рот его зарос волосами. Он положил торт в котомку. Это был дешевый подарок, поэтому я дал ему еще доллар.

— Хотите довезу вас в город?

— Нет, большое спасибо. От меня провоняет ваша машина.

И он пошел от меня медленной, раскачивающейся походкой, не имея никакой цели и мечтая неизвестно о чем. Когда я проехал мимо, он не поднял своей бородатой головы. Он был как движущаяся часть пейзажа, попавшая в свет моей фары.

Я съел рыбу с жареной картошкой в захудалой закусочной и отправился в полицейский участок. Часы, висевшие на стене у письменного стола Мангана, показывали восемь часов. Он оторвался от своих бумаг.

— Где вы были? Сын Брауна искал вас.

— Я хочу с ним увидеться. Вы не знаете, куда он пошел?

— К доктору Динину домой. Они подружились. Он сказал мне, что доктор учит его играть в шахматы. Эта игра всегда была слишком сложна для меня. Покер — пожалуйста, в любое время.

Я зашел к нему за стойку.

— Я тут порасспрашивал людей и узнал кое-что, что может вас заинтересовать. Вы говорили, будто знали некоторых бандитов в этом районе в тридцатые годы. Имя Каллиган вам ничего не говорит?

— Да. Его называли Веселый Каллиган. Он был в банде «Красная лошадь».

— А с кем он дружил?

— Сейчас вспомню. — Манган погладил свой массивный подбородок. — Росси, Плечистый Нелсон, Левша Диарборн — все они были члены банды Лемпи. Каллиган в основном все разузнавал, но не брезговал и оружием.

— А Плечистый Нелсон?

— О, это был самый крепкий орешек. Даже приятели его боялись. — Черты детского восхищения появились на лице Мангана. — Я видел, как он чуть не до полусмерти забил Каллигана. Они оба хотели иметь одну и ту же девушку.

— Какую девушку?

— Да одну из тех, что находились на верхнем этаже отеля «Красная лошадь». Не знаю, как ее звали. Нелсон некоторое время с ней жил.

— А как Нелсон выглядел?

— Он был крупный парень. Почти такой же, как я. Женщинам нравился. Должно быть, они считали его красивым. Я так никогда не считал. Это — злой ублюдок с длинным печальным лицом и злющими глазами. Он, Росси и Диарборн сели вместе с Лемпи.

— Их посадили в Алькатрац?

— Лемпи попал туда, когда им занялось правительство. Остальные же сели за мошенничество и грабеж. Их посадили в Сан-Квентин.

— А что с ними было потом?

— Не следил за ними. В то время я не был полицейским. К чему весь этот разговор?

— Плечистый Нелсон может быть убийцей, которого вы ищете, — сказал я. — У вас в Редвуд-Сити может сохраниться его досье?

— Сомневаюсь. Здесь о нем ничего не слышно больше двадцати пяти лет. И потом этим делом занимался штат.

— Значит, досье должно быть в Сакраменто. Вы можете попросить, чтобы с ними связались по телетайпу из Редвуд-Сити.

Манган уперся руками о свой стол и поднялся со стула, покачивая из стороны в сторону своей большой головой.

— Если это только догадки, вы не имеете права пользоваться официальными каналами для их подтверждения.

— А я думал, что мы сотрудничаем.

— Я-то с вами сотрудничаю, а вы со мной нет. Я разговаривал, а вы слушали. И это длилось довольно долго.

— Я сказал вам, что Нелсон, возможно, убийца. Это довольно интересная информация.

— Сама по себе — да. Но мне она ни к чему.

— Она может оказаться к чему, если захотите. Позвоните в Сакраменто.

— А кто источник информации?

— Этого я не могу вам сказать.

— Вот как?

— Боюсь, что да.

Манган сверху вниз разочарованно посмотрел на меня. Он не был удивлен. Просто разочарован. У нас начинались прекрасные дружеские отношения, но они ни к чему не привели, я оказался недостойным.

— Надеюсь, вы знаете, что делаете, — сказал он.

— Надеюсь, знаю. Подумайте о Нелсоне. В этом стоит разобраться. Вы можете заработать себе на этом авторитет.

— Плевал я на авторитет.

— Вот и прекрасно.

— А вы убирайтесь к черту.

Я не осуждаю его за то, что он разозлился. Тяжело полгода заниматься делом, а потом увидеть, что кто-то его раскрывает.

Но я не мог себе позволить оставить его в плохом настроении. И не хотел. Я вышел из-за стойки и сел на деревянную скамейку у стены. Манган опять сел за стол и старался на меня не смотреть. Я сидел там, как кающийся грешник, а минутная стрелка на часах отсчитывала минуты вечности.

В восемь тридцать пять Манган и разыграл искусную сцену, как будто только что меня заметил.

— Вы все еще здесь?

— Я жду друга, адвоката с юга. Он сказал, что будет здесь к девяти часам.

— Для чего? Чтобы помогать вам меня расспрашивать?

— Не понимаю, почему вы обижаетесь, Манган? Это очень крупное дело, гораздо крупнее, чем думаете. И разобраться в нем могут только много людей.

— Чем же оно так крупное?

— В нем замешано много людей, большие деньги. С этой стороны мы имеем дело с бандой «Красная лошадь» или тем, что от нее осталось. С другой стороны — одна из богатейших и старейших семей Калифорнии. Я как раз жду их адвоката. Его фамилия Сейбл.

— Ну и что я должен делать? Встать на колени? Для меня все люди одинаковы. И я ко всем одинаково отношусь.

— Возможно, мистер Сейбл сможет установить, кому принадлежат эти кости.

Манган не смог скрыть свой интерес к этому моему заявлению.

— Это с ним вы разговаривали по телефону?

— С ним.

— И вы на него работаете?

— Сейбл нанял меня. Возможно, он привезет медицинские доказательства, которые помогут установить, кому принадлежали эти кости.

Манган снова вернулся к своим бумагам. Через несколько минут он сказал обычным тоном, как бы между прочим:

— Вы работаете на адвоката. Это дает вам те же права, что и ему, то есть вы имеете право не разглашать то, что вам было сказано или что вы узнали в частном порядке. Возможно, вы об этом не знаете. Но я внимательно изучал закон.

— Для меня это новость, — соврал я.

Он продолжал нравоучительным тоном:

— Люди вообще, и даже те, чья работа связана с охраной порядка, не знают всех тонкостей закона.

Его гордость и честность получили удовлетворение. Он позвонил в суд графства и попросил связаться с Сакраменто и получить подробности по делу Нелсона.

Гордон Сейбл явился без пяти девять. На нем было коричневое пальто, коричневая шляпа и желтые кожаные перчатки водителя. Веки серых глаз были немного воспалены. Углы рта опущены. От носа ко рту спускались морщины усталости.

— Вы быстро приехали, — сказал я.

— Даже слишком быстро. Освободился только около трех.

Он осмотрел маленькое помещение, как будто сомневался, стоило ли ему сюда приезжать. Манган встал со стула.

— Мистер Сейбл. Помощник шерифа Манган.

Они поздоровались за руку, оценивая друг друга.

— Приятно с вами познакомиться, — сказал Манган. — Мистер Арчер сообщил мне, что у вас есть медицинские доказательства, связанные с этим... с останками, которые мы обнаружили.

— Возможно, — покосился на меня Сейбл. — Какие еще подробности он вам сообщил?

— Только это. И то, что семья пользуется авторитетом. Но мы не сможем держать их имя в тайне.

— Понимаю, — ответил он сухо. — Но давайте сначала установим, если сможем, кому принадлежат эти останки. Перед отъездом я беседовал с врачом, который лечил руку. Он действительно делал рентгеновский снимок, но, к несчастью, снимок не сохранился. Однако сохранилась история болезни, записанная его рукой, и он сообщил мне все подробности в отношении этого перелома. — Сейбл вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный листок бумаги. — Это был ровный перелом, в районе локтя, в двух дюймах от него. Мальчик сломал руку, упав с лошади.

— Понятно, — сказал Манган.

Сейбл обратился к нему:

— Можно посмотреть эти останки?

Манган вышел в заднюю комнату.

— Где этот юноша? — спросил Сейбл шепотом.

— В доме друга. Он играет там в шахматы. Я вас отвезу туда, когда мы закончим наши дела здесь.

— Тони тоже любил играть в шахматы. Вы действительно думаете, что это его сын?

— Не знаю. Пока еще не решил.

— Ваше решение зависит от установления принадлежности этих костей?

— Частично. У меня есть и другие доказательства. Личность Брауна была установлена по фотографии Тони Гэлтона.

— Вы мне не говорили этого раньше.

— Раньше я этого не знал.

— А кто свидетель?

— Женщина по фамилии Матесон, проживающая в Редвуд-Сити. Это бывшая жена Каллигана и бывшая медсестра, которая ухаживала за женой и ребенком Брауна. Я обещал ей, что не буду вмешивать ее в это дело.

— Вы считаете, что поступили разумно? — Голос его был резким и неприятным.

— Разумно или нет, но это так.

Мы были на грани ссоры. Манган вернулся и остановил нас. Кости гремели в ящике. Он поставил ящик на стойку и открыл крышку. Сейбл посмотрел на останки Джона Брауна. Лицо его приняло серьезное выражение.

Манган нашел кость предплечья и положил ее на стойку. Он подошел к своему столу и вернулся с железной линейкой. Перелом был как раз в двух дюймах от локтя.

Сейбл быстро задышал. Он заговорил взволнованным голосом:

— Кажется, мы нашли Тони Гэлтона. А почему исчез череп? Куда он делся?

Манган рассказал ему, что знал. По дороге к дому доктора Динина я рассказал Сейблу остальное.

— Должен поздравить вас, Арчер. Вы действительно добились результатов.

— Мне просто повезло. Но это кажется мне подозрительным. Слишком много совпадений. Убийство Каллигана. Убийство Брауна-Гэлтона. Появление сына Брауна-Гэлтона, если он его сын. Меня не покидает мысль, что все это могло быть заранее запланировано. Ведь вы знаете, что в деле участвовали гангстеры. Эти ребята планируют надолго вперед и готовы ждать, чтобы получить то, что им нужно.

— Получить что им нужно?

— Деньги Гэлтона. Я думаю, что убийство Каллигана было совершено гангстерами. Я думаю, что Каллиган нанялся к вам на работу не случайно три месяца назад. Ваш дом был прекрасным местом, чтобы скрыться, а также следить, как будут развертываться события в доме Гэлтонов.

— С какой целью?

— Об этом я еще не думал. Но почти уверен, что Каллиган не сам решил все это сделать.

— А кто же послал его?

— В этом-то и вопрос. — После некоторого молчания я продолжил: — Кстати, как дела у миссис Сейбл?

— Неважно. Я вынужден был отправить ее в больницу. Не мог оставить ее дома одну.

— Думаете, убийство Каллигана ее так расстроило?

— Врачи считают, что это явилось причиной. Но она и раньше поддавалась эмоциональным срывам.

— Какого рода срывам?

— Мне бы не хотелось сейчас об этом говорить, — ответил он резко.

Глава 15

Дверь нам открыл доктор Динин. Он был одет в старомодный смокинг из красного бархата, напомнившего мне плюш, которым раньше обивали спальные вагоны на железной дороге. Его морщинистое лицо было сосредоточенным. Он недовольно посмотрел на меня.

— В чем дело?

— Думаю, мы установили, кому принадлежал ваш скелет.

— Действительно? Каким образом?

— По перелому в предплечье. Доктор Динин, это мистер Сейбл. Мистер Сейбл — адвокат, представляющий семью погибшего.

— А что это за семья?

Сейбл ответил:

— Его настоящее имя Энтони Гэлтон. Его мать — миссис Генри Гэлтон из Санта-Терезы.

— Что вы говорите? Раньше я часто встречал ее имя в газетах в рубрике светской жизни. В свое время она была известной дамой.

— Думаю, что да, — подтвердил Сейбл. — Но сейчас она старая женщина.

— Мы все постарели, ведь так? Но заходите, джентльмены. — Он отошел, чтобы пропустить нас. Я спросил в прихожей:

— Джон Браун у вас?

— Да, у меня. Он пытался найти вас, но не смог. А сейчас он у меня в офисе изучает шахматную доску. Но это ему не поможет. Я намерен выиграть у него в шесть ходов.

— Вы не можете оставить нас с ним наедине на минутку, доктор?

— Конечно, если это важно. А я думаю, что важно.

Он провел нас в столовую, обставленную прекрасной старинной мебелью красного дерева. Свет от пожелтевшей хрустальной люстры освещал темное дерево и блестящий чистотой чайный сервиз, стоявший на буфете. У меня опять возникло чувство, которое я уже испытал утром. Я почувствовал, что дом доктора — это крепость с солидным прошлым.

Он сел за стол и посадил нас по обе стороны от себя. Сейбл облокотился об угол стола. События сегодняшнего и вчерашнего дня обострили черты его лица.

— Вы можете высказать свое мнение о моральных качествах юноши?

— Я принимаю его у себя дома. Это ответ на ваш вопрос.

— Вы считаете его своим другом?

— Да, считаю. Я не принимаю у себя кого попало. В моем возрасте нельзя себе позволять тратить время на второсортных людей.

— Значит, вы считаете, что он первосортный человек?

— Видимо, так. — Доктор чуть-чуть улыбнулся. — Во всяком случае, в нем есть такие признаки. Нельзя требовать большего от двадцатидвухлетнего юноши.

— Как давно вы его знаете?

— Всю его жизнь, если принять во внимание то, что я принимал роды у его матери. Мистер Арчер, возможно, рассказывал вам об этом.

— А вы уверены, что это именно тот парень?

— У меня нет причин сомневаться.

— Вы поклянетесь, что это так, доктор?

— Если будет такая необходимость.

— Вопрос о его личности — очень важный вопрос. Дело идет об очень большой сумме денег.

Старик улыбнулся или нахмурился, нечто среднее.

— Простите, если на меня это не производит слишком большого впечатления. Деньги — это всего только деньги. Не думаю, что Джон особенно заинтересован в деньгах. Дело в том, что такое развитие событий будет для него большим ударом. Он приехал сюда найти своего отца живым.

— Но если он получит наследство, это принесет ему благополучие. Как вы считаете, его родители оформили свой брак?

— Так случилось, что я могу ответить на этот вопрос положительно. Джон пытался кое-что узнать. И на прошлой неделе он узнал, что Джон Браун и Теодора Гейвин сочетались в Бениции гражданским браком в сентябре 1936 года. Значит, он законный ребенок.

С минуту Сейбл молчал. Он смотрел на Динина, как прокурор, пытаясь решить, говорит ли этот свидетель правду.

— Ладно, — сказал старый доктор. — Вы удовлетворены? Я не хотел бы выглядеть негостеприимным, но мне завтра нужно рано вставать. Я должен лечь спать.

— Еще пару вопросов, доктор, если вы, конечно, не возражаете. Я все думаю, как это произошло, что вы приняли так близко к сердцу дела этого парня?

— Так захотел, — ответил доктор резко.

— Почему?

Доктор посмотрел на Сейбла, и по глазам его было видно, что Сейбл ему не очень нравится.

— Мои решения — это не ваша забота. Месяц назад этот мальчик постучал ко мне в дверь в поисках своей семьи. Я сделал все от меня зависящее, чтобы помочь ему. У него есть моральное право получить защиту и поддержку от своей семьи.

— Если он сможет доказать, что он член этой семьи.

— В этом нет никаких сомнений. Мне кажется, вы слишком подозрительны к нему. И я не вижу никаких причин для такого вашего поведения. Нет никаких оснований для того, чтобы считать его самозванцем. У него есть свидетельство о рождении, доказывающее факт его появления на свет. Под свидетельством стоит моя подпись. Поэтому он и пришел ко мне.

— Свидетельство о рождении получить очень легко, — вступил я в разговор. — Вы можете заплатить деньги и получить такое свидетельство, какое хотите.

— Думаю, это можно сделать, если вы мошенник. Но я не думаю, что этот мальчик мошенник.

— Давайте не будем обижаться, — сказал Сейбл. — Как адвокат миссис Гэлтон, я обязан скептически относиться к такого рода требованиям.

— Но Джон ничего не требует.

— Пока нет. Но будет. И здесь замешаны очень важные факторы, человеческие и денежные. Миссис Гэлтон очень больной человек. И я не хочу, чтобы она излишне волновалась, если окажется, что все это обман.

— Я не думаю, что в данном случае мы имеем дело с обманом. Вы спросили меня о моем мнении? Я ответил. Но предсказать с абсолютной точностью, к чему это приведет, нельзя, ведь так? — Доктор нагнулся, чтобы подняться. Его лысый череп блестел при свете люстры. — Вы хотите поговорить с Джоном? Я скажу ему, что вы здесь.

Он вышел из комнаты и вернулся с Джоном. На нем были фланелевые брюки, свитер, рубашка с открытым воротом. Он выглядел как студент, только что закончивший колледж, каким он, видимо, и был, но чувствовалось, что он не в своей тарелке. Джон смотрел то на меня, то на Сейбла. Динин стоял рядом с ним, как бы пытаясь защитить его.

— Это мистер Сейбл, — сказал он нейтральным тоном. — Мистер Сейбл адвокат из Санта-Терезы, и он интересуется вами.

Сейбл подошел к нему и быстро пожал его руку.

— Рад с вами познакомиться.

— Я тоже рад. — Его серые глаза смотрели на Сейбла очень внимательно. — Как я понимаю, вы знаете моего отца?

— Знал, Джон, — сказал я. — Мы установили, что кости, которые находятся в полиции, принадлежали вашему отцу. Они принадлежали человеку по имени Энтони Гэлтон. И есть основания полагать, что он был вашим отцом.

— Но моего отца звали Джон Браун.

— Он использовал это имя. Это был его псевдоним. Он подписывал им свои стихи. — Я посмотрел на адвоката, стоявшего рядом со мной. — Мы можем считать бесспорным фактом то, что Гэлтон и Браун одно и то же лицо и что он был убит в 1936 году?

— Кажется, да. — Сейбл взял меня за руку, чтобы остановить мои рассуждения. — Мне бы хотелось самому вести это дело. Здесь многое связано с законом.

И он повернулся к молодому человеку, который выглядел так, как будто бы он не мог еще полностью осмыслить тот факт, что отец его умер.

— Мне очень жаль, Джон, что все так получилось. Я знаю, как много для вас значило все это. Как вы хотели найти своего отца?

— Странно, но для меня это ничего не значит. Я никогда не знал своего отца. Это просто слова, касающиеся незнакомого человека.

— Я бы хотел поговорить с вами наедине, — сказал Сейбл. — Где мы можем это сделать?

— Думаю, в моей комнате. А о чем мы будем говорить?

— О вас.

Он жил в пансионате для рабочих на другом конце города. Это был видавший виды панельный дом, стоявший среди других таких же домов. Хозяйка встретила нас у дверей. Это была полногрудая португалка с кольцами в ушах, пахнувшая пряностями. Что-то в выражении лица парня заставило ее спросить:

— В чем дело, Джонни, неприятности?

— Все в порядке, миссис Горгелло, — ответил он, стараясь придать своему голосу беззаботность. — Эти люди — мои друзья. Можно, я проведу их в комнату?

— Это ваша комната. Вы за нее платите. Сегодня я ее убрала, там все в порядке. Заходите, джентльмены, — сказала она, как если бы была королевой.

И совсем не по-королевски она толкнула Джона локтем, когда он проходил мимо нее, и сказала:

— Улыбнись, Джонни, ты выглядишь, как в судный день.

Его комната, пустая и квадратная, находилась в задней части дома. Думаю, что это была комната для прислуги, когда этот дом принадлежал одному хозяину. Обои с выцветшими розами были кое-где порваны.

В комнате стояла железная кровать, покрытая солдатским одеялом, сосновый, весь в пятнах комод, над которым висело мутное зеркало, шкаф для одежды и стол со стулом. Несмотря на то, что на столе лежали книги, что-то в этой комнате напомнило мне комнату покойного Каллигана. Возможно, это был запах — смесь скрытой грязи, сырости и давнего мужского пота.

Я вспомнил грандиозное имение миссис Гэлтон. Это будет большой скачок вверх — отсюда в ее шикарные апартаменты. И я подумал: сможет парень прыгнуть так высоко или нет?

Он стоял у единственного окна в комнате и смотрел на нас с вызовом. Это была его комната, говорила его поза, вот и все. А нравится она нам или нет, это его не касается. Он выдвинул стул, стоявший у стола, и предложил нам:

— Садитесь, если хотите. Кто-нибудь из вас может сесть на кровать.

— Спасибо, я постою, — ответил Сейбл. — Я долго ехал сюда в машине, и мне предстоит еще добираться обратно.

Парень сказал:

— Извините, что я доставил вам такие неприятности.

— Глупости. Это моя работа, я никому не делаю никаких одолжений. Как я понимаю, у вас есть свидетельство о рождении? Можно мне взглянуть на него?

— Конечно.

Он выдвинул верхний ящик комода и достал свидетельство. Сейбл надел очки в роговой оправе и стал читать. Я подошел к нему и стал читать свидетельство через его плечо. В свидетельстве говорилось, что Джон Браун-младший родился на Блаф Роуд, графство Сан-Матео, 2 декабря 1936 года; отец — Джон Браун, мать — Теодора Гейвин Браун; принимал роды врач — доктор Джордж Т. Динин.

Сейбл поднял голову и снял очки. Он выглядел как политический деятель.

— Вы понимаете, что этот документ сам по себе ничего не значит. Любой может потребовать свидетельство о рождении, любое свидетельство о рождении.

— Но это свидетельство о рождении принадлежит мне, сэр.

— Я обратил внимание, что оно выдано в прошлом марте. Где вы были в марте месяце?

— Тогда я еще жил в Энн-Арбор. Я жил там больше пяти лет.

— И все это время учились в университете?

— В основном, да. Полтора года учился в средней школе, потом поступил в университет. Закончил его этой весной. — Он замолчал и прикусил свою полную нижнюю губу. — Думаю, все это вы будете проверять. Поэтому скажу, что я учился не под своим настоящим именем.

— Почему? Вы что, не знали своего настоящего имени?

— Конечно, знал. Всегда знал. Но если хотите, объясню вам, почему все так получилось.

— Было бы желательно, — ответил Сейбл.

Парень взял одну из книг, лежавших на столе, и открыл первую страницу. На ней было написано: Джон Линдси.

— Я учился под этим именем, — сказал он, — Джон Линдси. Имя было мое собственное, а фамилия принадлежала человеку, который принял меня в свой дом.

— Он жил в Энн-Арбор? — спросил Сейбл.

— Да, его адрес — Хилл-стрит, дом 1028. — Парень говорил несколько насмешливым тоном. — Я прожил с ним несколько лет. Его полное имя — мистер Габриэль Р. Линдси. Он был учителем и советником в средней школе.

— А вам не кажется странным, что вы взяли его фамилию?

— Нет, не кажется. Обстоятельства были довольно странными, мягко говоря, они и заставили меня это сделать. Мистер Линдси принял в моем деле большое участие.

— В вашем деле?

Парень криво улыбнулся.

— Да, в моем деле. Я очень изменился за эти пять лет. И все благодаря мистеру Линдси. Когда я появился в этой школе, то был в ужасном состоянии, выглядел ужасно. Два дня был в дороге. Одежда истрепана, весь в грязи. Конечно, они бы не приняли меня. У меня не было никаких документов. И я никогда бы не сказал им своего имени.

— Почему?

— Смертельно боялся, что они опять отправят меня в Огайо и поместят в исправительную школу. Так делали с ребятами, которые бежали из приюта. Кроме того, наш директор меня не любил.

— Директор приюта?

— Да. Его фамилия — мистер Мерривезер.

— А как назывался приют?

— Кристал-Спрингс. Около Кливленда. Они не называют его приютом. Они называют его просто домом. Но это не делает его больше похожим на дом.

— Вы сказали, что вас туда определила мать?

— Да, когда мне было четыре года.

— Вы помните мать?

— Конечно. Особенно хорошо помню ее лицо. Она была очень худенькой и бледной. С голубыми глазами. Думаю, она была больна. Сильно кашляла. Голос у нее был хриплый, очень низкий и мягкий. Я помню ее последние слова: «Имя твоего отца — Джон Браун, а родился ты в Калифорнии». Я тогда не знал, что такое Калифорния и где это находится. Но все запомнил. Поэтому и приехал сюда. — Казалось, в голосе слышались отзвуки всей его прежней жизни.

Но его волнение не произвело впечатления на Сейбла.

— Где она сказала вам все это?

— В кабинете директора, когда меня там оставила. Она обещала вернуться за мной, но не вернулась. Я не знаю, что с ней произошло.

— Но вы помните ее слова, хотя вам было всего четыре года.

— Я был умным для своего возраста, — сказал он уверенно. — Я умный и не стесняюсь этого. И это сослужило мне хорошую службу, когда я пытался поступить в школу в Энн-Арбор.

— А почему вы выбрали Энн-Арбор?

— Я слышал, что там можно получить хорошее образование. Учителя в детском доме были тупыми невеждами. А мне хотелось получить хорошее образование. Мистер Линдси проверял мои способности и решил, что мне нужно учиться, хотя у меня и нет документов. Он здорово боролся, чтобы меня приняли в школу. А потом ему пришлось бороться с работниками социального страхования. Они хотели вернуть меня в детдом или найти мне приемных родителей. Мистер Линдси убедил их, что его дом не хуже, чем любой другой, хотя у него и не было жены. Он был вдовцом.

— Вероятно, он был хороший человек?

— Это был прекрасный человек. Я-то знаю. Прожил с ним четыре года. Я топил печь, подстригал траву на лужайке, все делал по дому, чтобы как-то отплатить ему за то, что живу у него и он меня кормит. Но хлеб и крыша над головой — это не все, что он мне дал. Когда я пришел к нему, я был маленьким бродягой. Он сделал из меня порядочного человека.

Джон замолчал. Он смотрел мимо нас куда-то вдаль, за тысячи миль отсюда. Потом посмотрел на меня.

— Я не имел права говорить вам сегодня, что у меня никогда не было отца. Гейбл Линдси был моим отцом.

— Я бы хотел с ним встретиться.

— Чтобы проверить, правду ли я говорю?

— Не обязательно. Не принимайте все это так близко к сердцу, Джон. Как сказал мистер Сейбл, в этом деле не замешаны никакие личные чувства. Это наша работа — проверять факты.

— Слишком поздно для того, чтобы узнать что-либо от мистера Линдси. Он умер позапрошлой зимой. До самого последнего дня он думал обо мне. И оставил мне достаточно денег, чтобы я мог закончить университет.

— А сколько он вам оставил? — спросил Сейбл.

— Две тысячи долларов. У меня еще немного осталось.

— От чего он умер?

— Воспаление легких. Он умер в университетской больнице в Энн-Арбор. Я был с ним, когда он умирал. Вы можете это проверить. Следующий вопрос?

Он был молод и раним. И его ирония не могла скрыть его истинных чувств. И я подумал, что, если он притворяется, ему не нужны деньги Гэлтонов. Он сможет заработать как актер.

— А почему вы приехали сюда, в Луна-Бэй? — спросил Сейбл. — Это могло быть просто совпадение.

— Кто сказал, что это совпадение? — Под тяжестью допроса молодой человек начал терять уверенность. — Я имел право приехать сюда. Я здесь родился.

— Так ли это?

— Вы только что видели мое свидетельство о рождении.

— А как вы получили его?

— Я написал в Сакраменто, сообщил им дату своего рождения, и они смогли сказать, где я родился.

— А почему такой внезапный интерес к тому, где вы родились?

— Здесь нет ничего внезапного. Спросите любого сироту, и он скажет вам, как это для него важно. Единственно, что было внезапного во всем этом, так это внезапно пришедшая мысль написать в Сакраменто. Раньше это не приходило мне в голову.

— А откуда вы знаете дату своего рождения?

— Моя мать, вероятно, сообщила об этом работникам приюта. Они всегда дарили мне подарки 2 декабря. — Он косо улыбнулся. — Зимнее нижнее белье.

Сейбл тоже улыбнулся. Он помахал рукой перед лицом, как бы стараясь развеять атмосферу, царившую в комнате.

— Вы удовлетворены, Арчер?

— Пока да. У нас у всех сегодня был тяжелый день. Давайте отложим наше решение до завтра.

— Не могу. У меня важная встреча завтра в десять утра. Кроме того, я еще должен поговорить с судьей. — Он повернулся к парню: — Вы водите машину?

— У меня нет машины, но водить умею.

— Вы не отвезли бы меня в Санта-Терезу? Сейчас.

— И там остаться?

— Да, если получится. А я думаю, что получится. Ваша бабушка будет рада вас видеть.

— Но мистер Тэрнел рассчитывает на меня. Я должен работать на заправочной станции.

— Он может найти себе другого парня, — сказал я. — Советую вам поехать, Джон. Предстоят большие перемены в вашей жизни. И это только начало.

— Даю вам десять минут на сборы, — сказал Сейбл.

Примерно минуту парень был в замешательстве. Он посмотрел на стены этой отвратительной комнаты, как будто не хотел ее покидать. Возможно, он боялся сделать большой прыжок.

— Давайте поторопитесь, — сказал Сейбл.

Джон потряс головой, стараясь сбросить охватившую его апатию, и вытащил из шкафа старый кожаный чемодан. Мы стояли и смотрели, как он пакует свои жалкие пожитки: костюм, несколько рубашек, несколько пар носков, бритву и бритвенные принадлежности, с дюжину книг и свидетельство о рождении.

Я спросил себя, действительно ли мы оказываем ему услугу. В хозяйстве Гэлтонов было много денег, добытых честным и нечестным путем. Они текли туда из неистощимого резервуара. Но деньги и свобода несовместимы. Как и всякий другой товар, они требуют, чтобы за них платили.

Глава 16

Было очень поздно. Я сидел в своем номере мотеля и делал заметки в отношении истории, рассказанной нам Джоном Брауном. Это не была правдоподобная история.

Его искренность делала ее правдоподобной. Это и еще то, что все это легко можно было проверить. В какое-то время, когда он отвечал на вопросы, я решил, что Джон Браун, то есть Джон Гэлтон, говорит правду.

Утром я отправил эти свои заметки в мой офис в Голливуд. Затем навестил полицейский участок. За столом Мангана сидел молодой, коротко остриженный помощник шерифа.

— Да, сэр?

— Могу я видеть помощника шерифа Мангана?

— Извините, он сегодня не работает. Если вы мистер Арчер, вам записка.

Он вынул из ящика длинный конверт и передал его мне через стойку. В нем была записка, поспешно написанная на желтой бумаге:

"Мне передали по телефону кое-какие сведения о Нелсоне. Дело его было начато в Сан-Франциско в доках в двадцатых годах. Намеренное нападение. Истец от обвинения отказался. С 1928 года — член банды Лемпи. В 1930 году арестован по подозрению в убийстве, обвинение в суде доказано не было. Осужден за крупную кражу в 1930 году. Срок отбывал в Сан-Квентине. В 1933 году пытался бежать. Срок заключения был продлен. Бежал в декабре 1936 года. Больше арестован не был, исчез.

Манган".

Я перешел через улицу в гостиницу напротив и позвонил в отель Роя Лемберга «Сассекс Армз».

Ответил дежурный:

— "Сассекс Армз". Мистер Фарнсворд у телефона.

— Это Арчер. Лемберг у себя?

— Кто, вы сказали, говорит?

— Арчер. Я дал вам вчера десять долларов. Лемберг в номере?

— Мистер и миссис Лемберг вчера выехали из гостиницы.

— Когда?

— Вчера, сразу же, как вы ушли.

— Почему же я их не видел?

— Возможно, потому, что они ушли через заднюю дверь. Даже не оставили своего будущего адреса. Но Лемберг звонил в другой город перед тем, как уехать. Он звонил в Рено.

— Кому он звонил в Рено?

— Человеку, торгующему машинами, по имени Дженеруз Джо. Кажется, раньше Лемберг на него работал.

— И это все?

— Это все, — сказал Фарнсворд. — Надеюсь, что именно это вас интересует.

Я поехал в международный аэропорт, вернул машину, которую взял напрокат, и успел на самолет, улетавший в Рено. В полдень я припарковал другую взятую напрокат машину у входа в принадлежавшие Джо мастерские.

На огромной вывеске был нарисован улыбающийся тип, напоминающий Деда-Мороза, сорящего серебряными долларами. Это был двор с чем-то вроде киоска в одном углу. Примерно на пол-акра в ряд стояли машины последних моделей. В глубине двора виднелся огромный волнистого железа ангар с вывеской «Окраска машин».

Услужливый молодой человек в плетеном галстуке из сыромятной кожи выскочил из будки еще до того, как я остановил машину. Он похлопал и погладил крыло машины.

— Прекрасная машина, великолепная. Чистая внутри и снаружи. В зависимости от того, что вы хотите, вы, можете поменять эту машину и еще получить за это деньги.

— За это меня посадят в тюрьму. Я взял эту машину в прокат.

Он глотнул, немного подумал и опять оказался в своей тарелке:

— Так зачем платить деньги? Мы можем продать вам машину за меньшие деньги.

— А вы случайно не Дженеруз Джо?

— Мистер Кулотти в сарае. Вы хотите поговорить с ним?

Я ответил утвердительно, он провел меня к сараю и закричал:

— Эй! Мистер Кулотти, покупатель!

Появился седовласый мужчина в кремовом костюме. Лицо его было морщинистым, испорченным оспой и напоминало бронзу. Кроме того, оно было перекошено. Когда я подошел поближе, то увидел, что один его карий глаз искусственный. Это делало лицо удивленным.

— Мистер Кулотти?

— Да, это я. — Он улыбнулся улыбкой продавца, надеющегося продать свой товар. — Что вам угодно? — Небольшой средиземноморский акцент делал его произношение мягким.

— Вчера вам звонил человек по фамилии Лемберг.

— Совершенно верно. Раньше он работал у меня и теперь хотел получить свое старое место. Но у него ничего не вышло. — Он развел руками, как бы сметая Лемберга со своего пути.

— А он сейчас в Рено? Я пытаюсь найти его.

Кулотти поковырял в носу. Лицо его, оставаясь удивленным, приняло хитрое выражение. Он широко улыбнулся и обнял меня по-отечески за плечи.

— Пойдем в сарай. Там поговорим.

Он подтолкнул меня к двери. Из сарая доносился шипящий звук разбрызгивателя и запах краски. Кулотти открыл дверь и отступил назад. Человек в защитных очках с разбрызгивателем в руках повернулся в нашу сторону от синей машины, которую он красил.

Я пытался узнать его, когда Кулотти ударил меня плечом, как буфером грузовика, в поясницу. Я споткнулся и начал падать в сторону человека с разбрызгивателем в руке.

Синее облако застлало мои глаза. В обжигающей синей темноте я вспомнил, что дежурный в отеле не попросил у меня больше денег. Затем я почувствовал мягкий удар по затылку и заскользил по синим склонам боли в дыру, разверзшуюся передо мной. Несколько позже я услышал разговор:

— Вымой ему глаза, — сказал первый могильщик. — Иначе он ослепнет.

— Пусть ослепнет, — ответил второй. — Это будет ему наукой. У меня тоже выбит глаз.

— Ну и что, это тебя чему-нибудь научило? Делай, что я тебе говорю.

Кулотти дышал, как буйвол. Он сплюнул, но спорить не стал. Руки мои были связаны за спиной. Я лежал на цементном полу лицом вниз. Когда попытался моргнуть, то обнаружил, что веки плотно склеились.

Страх ослепнуть — самый ужасный страх. Он охватил меня всего, пополз по лицу и добрался до рта. Я хотел умолять их спасти мои глаза. Но яркое блестящее пятно перед моими глазами упорно смотрело на меня и стыдило, и я продолжал молчать. Потом услышал, как в банке плещется жидкость.

— Не бензином, дурак.

— Не называй меня так.

— Почему? Ты одноглазый дурак, гамбургер, который раньше был быком. — Голос, говоривший это, был легкомысленный и бесцветный, бесчувственный и почти что бессмысленный. — У тебя есть оливковое масло?

— Дома сколько хочешь.

— Сходи и принеси масла. Я подожду тебя здесь.

Вероятно, я опять потерял сознание. Масло текло у меня по лицу, как слезы. Я вспомнил друга по имени Анжело, который делал масло из оливок, росших на его пригорке в долине. Мафия убила его отца.

Я увидел расплывчатое лицо. Это было лицо Кулотти с открытым ртом, наклонившееся надо мной. Я перевернулся с бока на спину и ударил его изо всей силы ногами. Попал ему пяткой в подбородок, и он упал. Что-то подпрыгнуло и покатилось по полу. Он поднялся и нагнулся ко мне, глядя одним глазом. Изо рта у него текла кровь. Он поднял мою голову и стукнул ее об пол. Я опять погрузился в темноту.

Со второй половины дня все складывалось для меня неудачно, а вечер оказался еще хуже. Кто-то разбудил меня своим храпом. Некоторое время я к нему прислушивался. Храп прекратился, когда я перестал дышать, и возобновился опять, когда задышал. Я долго не понимал, в чем дело.

Было много других, более интересных вещей, о которых стоило подумать. Блестящее пятно опять появилось. Оно двигалось, и мои руки двигались вместе с ним. Они дотронулись до моего лица. Мне это не понравилось, стало скучно. Мне всегда бывает скучно, когда сталкиваюсь с чем-то неприятным.

Я лежал в комнате. Комната была окружена стенами. В одной из стен было окно. Горы со снежными вершинами вырисовывались на желтоватом небе, которое вначале позеленело, а потом посинело. В комнате, как синий дым, царила полутьма.

Я сел на кровати, пружины заскрипели. Человек, прислонившийся к стене, которого я сразу не заметил, отошел от стены. Я спустил ноги на пол и повернулся к нему лицом, очень медленно и осторожно, чтобыне потерять равновесия.

Это был широкоплечий молодой человек с блестящими черными кудрями, прикрывавшими лоб. Одна рука его была на перевязи. В другой он держал револьвер. Его горящие глаза и холодный глаз револьвера смотрели мне в грудь.

— Хелло, Томми, — попытался сказать я, но у меня получилось: Хелло, Тауи.

Во рту у меня была запекшаяся кровь. Я попытался ее выплюнуть, но это вызвало цепную реакцию, и я снова повалился на кровать, рыгая и крякая. Томми Лемберг стоял и смотрел на меня.

Когда я успокоился, он сказал:

— Мистер Шварц хотел поговорить с вами. Не хотите немного почиститься?

— А где можно это сделать? — спросил я на своем непонятном жаргоне.

— Здесь по коридору есть ванная. Вы сами ходить-то можете?

— Ходить могу.

Но мне пришлось идти до ванной комнаты по стенке. Томми Лемберг стоял и смотрел, как я умываюсь и отхаркиваюсь. Я же старался не смотреть в зеркало, висевшее над умывальником. В конце концов я все-таки посмотрел в него, когда вытирал полотенцем нос. Один передний зуб сломан. Нос выглядел как вареная картошка.

Все это разозлило меня, и я пошел на Томми. Он отодвинулся, и я, потеряв равновесие, упал на колени. Он стукнул меня рукояткой своего револьвера по затылку. Мне стало так больно, что я испугался. Я встал, держась за раковину.

Томми смотрел на меня, возбужденно улыбаясь.

— Ведите себя прилично. Я не хочу делать вам больно.

— Как не хотел делать больно Каллигану. — Я говорил уже лучше, но глаза мои были не в фокусе.

— Каллиган? А кто это? Никогда не знал никакого Каллигана.

— И никогда не были в Санта-Терезе?

— Никогда. А где это?

Он провел меня по коридору и вниз по лестнице в большую темную комнату. Сквозь ее большие окна виднелись горы. Теперь они казались черными на темном небе. Я узнал эти горы. Они находились к западу от Рено. Томми включил свет, и гор видно не стало. Он прошел по комнате, как будто это был его дом.

Это, вероятно, была гостиная в доме Отто Шварца, но она напоминала скорее вестибюль отеля или комнату отдыха в учреждении. Мебель была расположена странными группами, покрыта пластиком, чтобы не испортилась. В одном углу стоял старинный бар и полки с бутылками. Патефон-автомат и электрическое пианино, стол с рулеткой и несколько игровых автоматов стояли у задней стены.

— Вы можете сесть, — сказал Томми, указав револьвером на одно из кресел.

Я сел и закрыл глаза, которые все еще были не в фокусе. Все, на что я смотрел, двоилось. Я боялся, что у меня сотрясение мозга. Я всего боялся.

Томми включил электрическое пианино. Оно стало играть мелодию песни об одном маленьком испанском городке. Томми сделал несколько па, повернувшись ко мне лицом и держа револьвер наготове. Он не знал, чем ему заняться.

Я стал мечтать, что он отложит свой револьвер и даст мне возможность поквитаться с ним на равных. Однако Томми этого не сделал. Он любил держать в руках оружие. Вертел его и так и сяк, глядя на свое отражение в стекле окна. Я начал составлять в уме черновик моего письма конгрессмену, выступающему за законодательство, запрещающее производство оружия, за исключением оружия для военных целей.

В это время в комнату вошел мистер Дж. Эдгар Гувер. Он, должно быть, умел читать чужие мысли, потому что он сказал, что одобряет мой план и намерен представить его президенту. Я дотронулся до лба. Он был горячий и сухой, как печка. Мистер Гувер исчез. Пианино продолжало играть ту же мелодию: музыку, под которую хорошо бредить.

Человек, который вошел потом, излучал прохладу своими зелеными, холодными, как лед, глазами. У него был орлиный нос и под ним рот, который, улыбаясь, растягивался в прямую линию. Ему, должно быть, около шестидесяти, но у него хороший загар и подтянутая фигура. На нем была светлая шляпа и пальто.

Так же выглядел и человек, который вошел вслед за ним. Только он был на голову выше. У этого человека — невыразительные глаза неопределенного цвета, лицо, выдержавшее не одну драку, и патологическая нервозность, присущая охранникам Дальнего Запада, сейчас совершенно вышедшая из моды. Когда его хозяин остановился около меня, он отошел в сторону и стал смотреть на него с собачьей преданностью. Томми подошел к нему, как ученик.

— Вы ужасно выглядите, — сказал Шварц холодно и одновременно мягко. Так говорят люди, которые уверены, что их слушают. — Я Отто Шварц, если вы этого не знаете. У меня нет времени, чтобы тратить его на каких-то частных детективов. У меня много других дел.

— Каких дел? Убийств?

Он весь напрягся. Вместо того чтобы ударить меня, снял шляпу и бросил ее Томми. Голова его была совершенно лысая. Он положил руки в карманы пальто, качнулся на пятках назад и посмотрел на меня, предварительно взглянув на кончик своего длинного горбатого носа:

— Я думал, что вы оказались здесь, не зная, с кем имеете дело. А вы продолжаете вести себя в том же духе, говорите об убийствах и все такое прочее. — Он осуждающе покачал головой. — Озеро Таху очень глубокое озеро. Вам придется долго нырять, без акваланга и с камнем, привязанным к ногам.

— А вам, возможно, придется сидеть на горячем кресле, без подушек, с электродами на вашей лысой голове.

Высокий охранник сделал шаг в мою сторону, глядя на Шварца собачьими глазами, расправляя свои огромные плечи. Шварц удивил меня. Он засмеялся, и смех его был как колокольчик.

— Вы смелый человек. Вы мне нравитесь. Я не желаю вам плохого. Что вы предлагаете? Немного денег? И покончим со всем этим.

— Немного убийств. А лучше убейте всех. И тогда вы будете самым сильным в мире.

— Я и так очень сильный, не сомневайтесь в этом. — Его рот вдруг сжался бантиком, как маленькая морщинистая рана. — Я никому не позволяю себя оскорблять. И никто у меня ничего не ворует.

— Каллиган обокрал вас? Поэтому вы приказали его убить?

Шварц еще немного посмотрел на меня сверху вниз. Зрачки его были очень темными. Я вспомнил о глубоком озере Таху и представил себе бедного утопленника Арчера с камнем, привязанным к ногам. Я был в чувствительном настроении и старался с этим бороться. Томми Лемберг сказал:

— Могу я вам кое-что сказать, мистер Шварц? Я не убивал этого парня. Полицейские ничего не поняли. Он, возможно, упал на нож и умер.

— Боже мой! Идиот! Расскажи это полицейским. — Шварц обратил свой гнев, который он сдерживал, на Томми. — Не вмешивай меня в это, прошу тебя.

— Они не поверят мне, — сказал он, подвывая. — Они пришьют мне это дело, хотя я только защищался. Он в меня выстрелил.

— Заткнись! Заткнись, я сказал! — Шварц провел рукой по невидимым волосам. — Почему все кругом такие дураки? Что, в мире не осталось умных людей?

— Умные люди не дотронутся до вашего рэкета даже палкой длиной в десять футов.

— Ты тоже заткнись. Я уже достаточно тебя слушал. — Он повернулся к своему охраннику, который начал снимать пальто.

— Поработать с ним, мистер Шварц?

Это был тот же бесцветный, бесчувственный голос, который спорил с Кулотти. Это заставило меня подняться с кресла. Так как Шварц стоял ближе, я ударил его в живот. Он согнулся и упал. Мне не много нужно было для счастья, и я чувствовал себя счастливым первые три или четыре минуты, пока меня били. Потом лицо здорового охранника стало расплываться. Когда же свет в комнате совсем исчез, перед глазами опять возникло яркое пятно. Голос Шварца повторял и повторял свои шуточки:

— Забудьте, что произошло, и все будет в порядке.

— Вы должны дать мне слово. Я человек слова, и вы человек слова.

— Возвращайтесь в Лос-Анджелес, и все. Никаких вопросов.

Блестящее пятно впилось в мой мозг, как гвоздь. Оно не отпускало меня, не давало выйти из комнаты. Я проклял его, но оно не уходило. Оно писало блестящими буквами на красноватой темноте комнаты: «Вот так. Держись».

Потом пятно стало от меня удаляться, как огни парохода. Я поплыл за ним, но оно удалялось и повисло в темноте, как звезда. Я оставил эту душную комнату и понесся вверх к черным горам.

Глава 17

Я пришел в себя на следующее утро в палате скорой помощи одной из больниц Рено. Когда я научился говорить с тампонами в носу и прикрепленной проволокой челюстью, ко мне пришли пара детективов и спросили, кто украл мой кошелек. Я не стал их разочаровывать и убеждать, что на меня напали не из-за денег.

Что бы я ни говорил им о Шварце, все было бы впустую.

И потом Шварц был мне нужен. Первые тяжелые дни в больнице были заняты мыслями о Шварце. Хотя время от времени я думал о том, что буду не очень привлекателен, когда выйду из больницы. Все расплывалось перед моими глазами. Я устал от расплывчатых силуэтов сестер и серьезных молодых расплывчатых докторов, которые все время спрашивали меня: как голова, не болит?

На четвертый день, однако, мое зрение стало настолько ясным, что я смог прочесть вчерашнюю газету, которую добровольцы, помогающие больным, принесли в больницу для пациентов. В воздухе летали самолеты, на земле не было согласия. На последней странице была опубликована заметка о том, как сказка стала былью и очень давно пропавший Джон Гэлтон вернулся, наконец, к своей бабушке, вдове и владелице железных дорог и нефти. Была опубликована фотография Джона Гэлтона в новой спортивной куртке и с улыбкой на лице, говорящей: сам черт мне не брат.

Это меня подбодрило. К концу первой недели я начал вставать с кровати. Однажды утром после манной каши смог пройти мимо сестры, сидящей за столиком, и позвонить в Санта-Терезу. Мне удалось сообщить Гордону Сейблу, где я нахожусь, пока старшая сестра не поймала меня и не отвела обратно в палату.

Сейбл приехал, когда я ел свой обед — детское питание. Он размахивал чековой книжкой. Я не успел оглянуться, как оказался в отдельной палате с бутылкой виски, которую Сейбл привез мне. Мы долго сидели с ним, пили коктейли — я через стеклянную трубочку — и разговаривали. Так как зуба у меня почти не было, я шепелявил, как гангстер.

— Вам придется поставить на зуб коронку, — успокаивал меня Сейбл. — И исправить нос. Вы застрахованы для бесплатного лечения?

— Нет.

— Боюсь, я не смогу попросить миссис Гэлтон оплатить ваше лечение. — Потом он снова посмотрел на меня и смягчился. — Хорошо. Смогу. Думаю, мне удастся уговорить ее включить это в ваши прочие расходы, хотя вы и превысили свои полномочия.

— Буду вам безмерно благодарен, вам и ей, — я хотел, чтобы это звучало саркастически, но у меня не получилось. Эти восемь дней оказались для меня очень тяжелыми. — Значит, ей абсолютно наплевать, кто убил ее сына? А как с Каллиганом?

— Полиция занимается обоими делами, не беспокойтесь.

— Это не два дела, а одно. Полиция просиживает свои задницы, и все. Шварц с ними договорился.

Сейбл покачал головой.

— Лью, вы что-то сочиняете.

— Сочиняю, конечно. Томми Лемберг работает на Шварца. Они его арестовали?

— Он куда-то пропал. Не беспокойтесь об этом. Я знаю, вы ответственный человек, но нельзя же за все брать ответственность на себя. Тем более в таком состоянии, в котором сейчас находитесь.

— Через неделю я встану на ноги. Даже раньше.

Виски в бутылке опускалось, как барометр. Я был полон воинственного оптимизма.

— Дайте мне неделю на выздоровление, и через неделю после этого я раскрою это дело.

— Надеюсь, Лью. Но не берите на себя слишком мною. Вы пострадали, и, естественно, чувства ваши обострены.

Лицо Сейбла вдруг стало расплываться. Я приподнялся на кровати и взял его за плечо.

— Сейбл, я не могу этого доказать, но чувствую это. Я чувствую, что этот парень, Джон Гэлтон, самозванец, что он часть большого заговора, что за ним стоит организация.

— Думаю, вы ошибаетесь. Я потратил много часов на изучение его прошлого. И миссис Гэлтон счастлива. Впервые за многие годы.

— Но я — нет.

Он встал и тихонько пихнул меня, чтобы голова моя снова оказалась на подушке. Я был еще очень слаб, как кошка.

— Вы слишком много сегодня разговаривали. Отдыхайте и не беспокойтесь. Хорошо? Миссис Гэлтон заплатит за все, я заставлю ее. Вы заслужили ее благодарность. Нам очень жаль, что все так получилось.

Он покачал головой и направился к двери.

— Сегодня улетаете обратно? — спросил я его.

— Мне обязательно нужно сегодня вернуться. Моя жена в очень плохом состоянии. Отдыхайте. Я с вами свяжусь. Я тут оставил вам деньги на столе.

Глава 18

Я вышел из госпиталя через три дня и полетел на самолете в Сан-Франциско. В аэропорту сел на автобус и поехал в гостиницу «Сассекс Армз».

Дежурный Фарнсворд сидел за стойкой в конце маленького темного вестибюля и выглядел так, как будто не двигался все эти две недели. Он читал журнал для культуристов и даже не поднял глаз, пока я не подошел к нему совсем близко. Даже тогда он сразу не узнал меня: мое заклеенное бинтами лицо было хорошей маской.

— Вы хотите снять номер, сэр?

— Нет, я пришел повидаться с вами.

— Со мной? — Он поднял брови, потом опустил их, нахмурившись. Он думал.

— Я вам кое-что должен.

Лицо его побледнело.

— Нет. Вы ничего мне не должны. Все в порядке.

— Еще десятку и премию. Таким образом всего пятнадцать долларов. Извините, что не мог сделать этого раньше. Меня задержали.

— Это плохо, очень плохо. — Он повернул голову и посмотрел, есть ли в помещении еще кто-нибудь. Никого не было, только пульт телефонов, который смотрел на нас множеством пустых глаз.

— Не беспокойтесь, Фарнсворд. Вы в этом не виноваты. Или виноваты?

— Нет. — Он несколько раз сглотнул. — Не виноват.

Я стоял и улыбался той частью лица, которая не была забинтована.

— Что произошло? — спросил он после некоторого молчания.

— Это долгая история. Вам будет неинтересно ее слушать.

Вытащив новый бумажник из кармана, я положил на стойку десятку и пятерку. Он сидел и смотрел на деньги.

— Возьмите деньги, — сказал я.

Он не пошевелился.

— Берите, не стесняйтесь. Это ваши деньги.

— Ладно. Спасибо.

Медленно и как бы неохотно он потянулся за деньгами. Я схватил его за запястье левой рукой. Он испуганно отпрянул, сунул руку под стойку и вытащил левой рукой револьвер.

— Оставьте меня в покое.

— Не получится.

— Я буду стрелять. — Но револьвер в его руке дрожал.

Взяв его за руку, в которой был револьвер, я стал ее выкручивать. Револьвер упал на стойку между нами. Это был револьвер 32-го калибра, маленький никелированный револьвер для самоубийц.

Я отпустил руки Фарнсворда, поднял револьвер и нацелил его на узел его галстука. Он не двигался, но казалось, что он удаляется. Глаза его скосились.

— Пожалуйста. Я ничего не мог сделать.

— Чего вы не могли сделать?

— Мне приказали, чтобы я дал вам этот телефон в Рено.

— Кто приказал?

— Рой Лемберг. Я не виноват.

— Рой Лемберг никому ничего не приказывает. Он тот человек, который исполняет приказания.

— Конечно, он передал приказ. Именно это я и имел в виду.

— Чей приказ?

— Какого-то игрока из Невады по фамилии Шварц. — Фарнсворд облизал свои бледные губы. — Послушайте. Ведь вы не хотите меня разорить. Я иногда делаю ставки. Небольшие. Крупной игрой не занимаюсь. Но если я не буду делать то, что приказывают мне те, у кого деньги, я выйду из игры. Пожалейте меня, мистер.

— Если вы будете со мной откровенны. Лемберг работает на Шварца?

— Он — нет. Его брат.

— А где сейчас Лемберги?

— Ничего не знаю о брате. А Лемберг уехал, как я вам и сказал. Он и его жена. Положите револьвер, мистер. Я весь дрожу. У меня больной желудок, мне нельзя волноваться.

— У вас откроется язва, если вы будете молчать. Где сейчас Лемберги?

— Думаю, в Лос-Анджелесе.

— Где в Лос-Анджелесе?

— Не знаю. — Он развел руками. Они дрожали, как сухие листья на ветру. — Честно.

— Вы знаете, Фарнсворд, — сказал я грозно своим новым голосом, который у меня образовался в результате сломанной челюсти. — Даю вам пять секунд.

Старик снова посмотрел на пульт, как будто он был электрическим стулом или гильотиной. Потом громко проглотил слюну.

— Хорошо. Я скажу вам. Они в мотеле для автомобилистов в Бэйшор. Мотель «Трайтон». Так, во всяком случае, они мне сказали. А теперь опустите, пожалуйста, револьвер.

Пока еще страх не отпустил его, я спросил:

— А вы знаете человека по имени Каллиган?

— Да, он жил здесь какое-то время, примерно год назад.

— А чем он занимался?

— Играл на скачках.

— И жил на это?

— Думаю, он выполнял кое-какие поручения. Опустите револьвер, мистер. Я сказал вам все, что вы хотели узнать.

— А куда уехал отсюда Каллиган?

— Я слышал, он нашел работу в Рено.

— У Шварца?

— Возможно. Он как-то говорил мне, что работал в казино.

Я положил револьвер в карман пиджака.

— Эй! Это мой револьвер. Я его купил.

— Вам лучше без него.

Когда я выходил из дверей отеля, то увидел, что Фарнсворд направляется к пульту. Он остановился. Я вернулся в вестибюль:

— Если окажется, что вы соврали или предупредите Лембергов, я вернусь. Понятно?

Он вздрогнул. Его бледное анемичное лицо стало еще бледнее.

— Да. Конечно. Все в порядке.

Больше я не оборачивался и отправился в кассы, где заказал себе билет на ночной самолет в Лос-Анджелес. Потом взял напрокат машину и поехал в Бэйшор мимо аэродрома.

Сквозь смог я увидел ангары — серые левиафаны. Автомотель «Трайтон» располагался среди сараев на пустом участке земли рядом с аэродромом. Его домики были выкрашены в выцветший розовый цвет. Единственным его преимуществом была вывеска, на которой было написано: «3 доллара». Самолеты сновали в небе, как мухи.

Я запарковал машину перед офисом. На женщине, сидевшей в вестибюле, была нитка искусственного жемчуга, засалившаяся от немытой шеи. Она сказала мне, что мистер и миссис Лемберг здесь не живут.

— Она могла зарегистрироваться под своей девичьей фамилией, — сказал я и описал ее внешность.

— Похоже на девушку из седьмого номера. Но она не хочет, чтобы ее беспокоили в дневное время.

— Она не будет иметь ничего против. Я с другими намерениями.

Дежурная возмутилась.

— А кто говорил о намерениях? Вы что думаете, у нас здесь притон?

На этот вопрос мне трудно было ответить, и я спросил:

— А под каким именем она здесь живет?

— Вы полицейский? Я не хочу ссориться с полицейскими.

— Нет. Я попал под машину. И она может помочь мне найти водителя, который меня сшиб.

— Ну, тогда другое дело. — Женщина, возможно, мне не поверила, но решила сделать вид, что поверила. — Они живут здесь под фамилией Гамбург. Мистер и миссис Гамбург.

— А муж сейчас с ней?

— Вот уже неделя как его нет. Но, может быть, это и лучше, — добавила она загадочным тоном.

Я постучал в обшарпанную дверь, на которой был прикреплен заржавевший номер семь. В комнате послышались шаги. Фрэн Лемберг заморгала на свету. Глаза ее были опухшими. Корни волос стали еще темнее. Халат грязный.

Узнав меня, она перестала моргать.

— Уходите!

— Я на минутку. Вы ведь не хотите неприятностей?

Она посмотрела мимо меня, я посмотрел туда же. Женщина в грязных бусах из искусственного жемчуга смотрела на нас из окна.

— Хорошо, заходите.

Она пропустила меня в комнату и захлопнула дверь. В комнате пахло табачным дымом, вином и засохшими апельсиновыми корками, а также духами, которые я не узнал. «Первородный грех», может быть? Когда глаза привыкли к темноте, я увидел, какой здесь был беспорядок. На полу и на мебели валялись: одежда, чулки, туфли, пустые бутылки, окурки, бумага, остатки гамбургера и жареной картошки.

Она села в воинственной позе на край неубранной кровати. Я освободил себе место на стуле.

— Что с вами случилось? — спросила она.

— Я наткнулся на дружков Томми. Это ваш муж подстроил.

— Рой?

— Не притворяйтесь, вы в это время были с ним. Я-то думал, что он честный парень, старается помочь своему брату, А он просто посыльный, работающий на гангстеров.

— Нет. Это не так.

— Это он вам говорит?

— Я прожила с ним почти десять лет. И знаю. Он работал одно время у торговца машинами, жулика, в Неваде. Когда Рой узнал, что он нечестный человек, то ушел от него. Вот какой он человек.

— Если вы имеете в виду Дженеруза Джо, то Роя вряд ли можно назвать бойскаутом.

— Я этого и не говорю. Он просто человек, который как-то старается жить.

— Некоторым из нас приходится больше для этого работать.

— Вы не можете винить Роя за то, что он пытался защититься. Его ищут как соучастника в убийстве. Но это несправедливо. Вы не можете винить его за то, что сделал Томми.

— Вы очень верная жена. Ну и что это вам дает? И где вы оказались?

— А кто сказал вам, что я хочу быть в другом месте?

— Есть места получше, чем это.

— Вы мне рассказываете! Я и жила в лучших местах.

— Давно Рой уехал?

— Около двух недель, Я не слежу за временем. Так оно проходит быстрее.

— Сколько вам лет, Фрэн?

— Не ваше дело. — После некоторой паузы она сказала: — Сто двадцать восемь.

— Рой вернется к вам?

— Сказал, что вернется. Но он всегда выбирает брата, когда приходится выбирать. — По глазам было видно, что она очень волнуется. Они стали влажными, но быстро высохли. — Думаю, я не могу его судить. На этот раз дела действительно плохи.

— Томми сейчас в Неваде, — сказал я, пытаясь найти щелку к ее откровению.

— Томми в Неваде?

— Я видел его там. Он у Шварца. И Рой, возможно, тоже.

— Не верю вам. Рой сказал, что они собираются уехать из страны.

— Из этого штата, возможно. Разве он не сказал вам, что они уезжают из этого штата?

— Он сказал: из страны, — повторила она упрямо. — Поэтому они и не могут взять меня с собой.

— Они обманули вас. Просто не хотят путаться с женщиной. А вы сидите здесь, в этом вонючем отеле, продаваясь за гамбургеры, в то время как мальчики гуляют по Неваде.

— Вы лгун! — крикнула она. — Они в Канаде!

— Не будьте такой доверчивой.

— Рой сказал, что вызовет меня, как только у него появится возможность.

— Значит, вы с ним связывались после отъезда?

— Да, связывалась. — Она сжала губы, но слишком поздно. Слова уже вылетели наружу. — Хорошо. Вы все же выудили из меня правду. Но больше я ничего вам не скажу. — Она скрестила руки на полуголой груди и печально на меня посмотрела: — Почему бы вам не убраться отсюда? Больше вы из меня ничего не выудите. Никогда.

— Я уйду, как только вы покажете мне письмо Роя.

— Не было никакого письма. Мне это передали устно.

— Кто передал?

— Один парень.

— Какой парень?

— Просто парень. Рой поручил ему присматривать за мной.

— Возможно, он приехал сюда из Невады.

— Нет. Этот парень приехал на машине из Детройта. Он виделся с Роем в Детройте.

— Это там Рой и Томми пересекли границу?

— Думаю, да.

— А куда они собирались ехать?

— Не знаю. А если бы знала, то все равно не сказала бы.

Я сел рядом с ней на кровать.

— Послушайте, Фрэн. Вы хотите, чтобы ваш муж вернулся к вам?

— Но не в одежде заключенного и не в гробу.

— Этого и не будет. Мы охотимся за Томми. Если Рой выдаст его нам, с ним будет все в порядке. Вы можете передать это от меня Рою?

— Возможно, если он мне позвонит или же будет другая возможность с ним связаться. Я должна сидеть и ждать.

— Но вы должны все же знать, куда они направились.

— Да. Они говорили что-то о каком-то городе в Онтарио около Виндсора. Томми знает этот город.

— А как он называется?

— Они не сказали.

— А Томми был раньше в Канаде?

— Нет. Но Пит Каллиган...

Она прикрыла свой рот рукой и посмотрела мне в глаза. Страх и отчаяние высушили ее глаза, сделали их жесткими, но ненадолго. Ее чувства были слишком сильными, чтобы она могла их сдерживать.

Я сказал:

— Значит, Томми знал Каллигана?

Она утвердительно кивнула.

— У него были личные мотивы для убийства?

— Я об этом не знаю. Томми и Пит были дружками.

— А когда вы их видели вместе?

— Прошлой зимой в Сан-Франциско. Томми собирался удрать, хотя его выпустили на поруки брата. Пит тогда рассказал ему об этом месте в Канаде. Но Рой уговорил его не делать этого. Это — судьба. А теперь Томми прячется там в Канаде, чтобы не сесть за убийство Пита.

— А Томми признался вам, что он убил Пита?

— Нет. Послушать его, он невинен, как нерожденный младенец. Рой часто ему верит.

— Но вы — нет?

— Я поклялась, что никогда не буду верить Томми, в первый же день нашей встречи. Но не будем об этом.

— Так где же он прячется в Канаде?

— Не знаю. — Она была на грани истерики. — Почему бы вам не убраться и не оставить меня в покое?

— А вы свяжетесь со мной, если узнаете что-нибудь о них?

— Может быть, свяжусь, а может быть, и нет.

— А как у вас с деньгами?

— О! У меня полно денег! А как вы думали? Я поселилась в этой трущобе потому, что здесь очень приятная атмосфера.

Я бросил ей на колени десятку и вышел. До отлета моего самолета еще успел позвонить шерифу Трэску. Я рассказал ему, что мне известно, подчеркнув, что Каллиган, возможно, был связан со Шварцем. Я не хотел сражаться с ним один на один.

Глава 19

Утром, после посещения зубного врача, я открыл дверь в свой офис на Сансет-бульвар. Почтовый ящик был переполнен. В основном это были счета и реклама. Да еще два конверта, присланные из Санта-Терезы пару дней назад.

В первом был чек на тысячу долларов и короткая записка от Сейбла, напечатанная на бланке его фирмы. В ней говорилось, что как ни печален факт смерти Энтони Гэлтона, он и его клиент считают, что все же все закончилось не так уж плохо. Он надеется, что со мной все в порядке, и просит прислать ему квитанции на оплату моих медицинских расходов.

Другое письмо было написано аккуратным почерком. Оно было от Джона Гэлтона.

"Дорогой мистер Арчер,

Хочу поблагодарить вас за то, что вы для меня сделали. Смерть моего отца была тяжелым ударом для всех нас. Все это трагично, но я должен смириться с этим. Все же мне повезло. И я постараюсь доказать, что достоин этой своей судьбы.

Мистер Сейбл рассказал мне, как вы очутились «среди жуликов». Надеюсь, что сейчас с вами все в порядке. Моя бабушка тоже на это надеется. Я убедил бабушку отправить вам дополнительный чек в качестве благодарности. Мы с ней приглашаем вас посетить нас, когда вы будете в наших местах.

Лично мне очень бы хотелось с вами поговорить.

С уважением, Джон Гэлтон".

Сначала я подумал, что он просто хочет выразить мне благодарность за мою работу, что у него нет никаких меркантильных целей, но потом понял. Он хотел сказать, что за чек, который послал мне Сейбл, я должен быть благодарен ему. Это его письмо вновь вызвало у меня подозрения, которые несколько забылись после разговора с Сейблом в больнице. Кто бы ни был этот Джон, он был умным парнем и действовал быстро. И я подумал: чего же он от меня хочет?

Посмотрев остальную почту, я позвонил в службу, которая отвечает на телефонные звонки ко мне в офис. Девушка, которая там в это время работала, удивилась, что я еще жив. Она сказала мне, что доктор Хауэл пытался ко мне дозвониться. Я позвонил в Санта-Терезу по телефону, который он оставил.

Девичий голос сказал в трубку:

— Резиденция доктора Хауэла.

— Это Л у Арчер, мисс Хауэл. — Временный протез, который мне поставили сегодня утром, мешал мне говорить.

— Да, мистер Арчер.

— Ваш отец пытался со мной связаться.

— О! Он как раз собирается в больницу. Я посмотрю, может быть, он еще не ушел.

По истечении некоторого времени я услышал четкий голос доктора:

— Рад слышать вас, Арчер. Возможно, вы помните, что мы встречались с вами в доме миссис Гэлтон. Я бы хотел с вами пообедать.

— Обед — это прекрасно. А где и когда вы думаете это сделать?

— Время вы назначьте сами. Чем скорее, тем лучше. Я приглашаю вас в клуб графства Санта-Тереза. Наиболее подходящее для этого место.

— Это довольно далеко от меня, чтобы ехать туда обедать.

— Но я не только хочу угостить вас обедом. — Он понизил голос. — У меня есть одно дело к вам. Я хотел бы, чтобы вы на меня поработали, если вы сейчас свободны.

— А что я должен делать?

— Я бы хотел поговорить об этом при встрече. Вы бы смогли приехать сегодня?

— Хорошо. Буду в клубе в час дня.

— Но вы не сможете сюда приехать за три часа.

— Я прилечу.

— Это замечательно.

Я услышал, как он положил трубку, а потом это же сделал еще кто-то. Кто-то нас подслушивал по другому аппарату. Я узнал, кто это был, когда вышел из самолета в Санта-Терезе. Девушка с глазами серны ждала меня у барьера.

— Вы меня помните? Я Шейла Хауэл. Я решила встретить вас на машине.

— Это было очень любезно с вашей стороны.

— Не совсем. У меня есть для этого причина.

Она очаровательно улыбнулась. Я пошел за ней через освещенный солнцем аэродром к машине. Это была машина с открывающимся верхом. Но верх был закрыт.

Шейла повернулась ко мне, сев за руль:

— Буду с вами откровенна. Я слышала ваш разговор с отцом. И хочу поговорить с вами о Джоне перед тем, как вы встретитесь с отцом. Отец прекрасный, добрый человек, но уже десять лет он вдовец. И он не все понимает. Он не понимает современную жизнь.

— Но вы ее прекрасно понимаете.

Она немного покраснела, как персик на солнце.

— Я понимаю ее лучше, чем папа. В колледже я изучала социологию. Теперь люди не указывают другим людям, с кем им дружить, чем интересоваться. Это все в прошлом. — В подтверждение она кивнула своей маленькой головкой.

— Социология на первом курсе?

Она еще больше покраснела. Глаза ее были честными. Они были цвета неба:

— Откуда вы знаете? Но теперь я уже на втором курсе. — Как будто бы это доказывало, что она теперь зрелый человек.

— Я читаю чужие мысли. Вам нравится Джон Гэлтон.

Ее ясный взгляд оставался таким же ясным. Она даже не моргнула:

— Я люблю Джона и думаю, что он любит меня.

— Именно это вы и хотели мне сказать?

— Нет, — смутилась она. — Я не хотела этого говорить, но это правда. — Глаза ее потемнели. — Но то, что думает папа, неправда. Он типичный домостроевец, и ему не нравится парень, которого я люблю. Он считает Джона ужасным человеком или делает вид, что считает.

— Так что же он считает, Шейла?

— Я даже не хочу повторять того, что он о нем говорит. Вы все это услышите от него. Я знаю, что папа попросит вас сделать. Вчера он проговорился.

— А что он от меня хочет?

— Пожалуйста, — ответила она, — не разговаривайте со мной, как с ребенком. Я прекрасно чувствую этот тон, и он мне ужасно надоел. Папа всегда разговаривает со мной таким тоном. Он не понимает, что я уже взрослая. Мне уже будет девятнадцать.

— Да что вы?

— Ладно. Продолжайте в том же духе. Возможно, я еще не вполне зрелый человек, но достаточно взрослый для того, чтобы отличить плохих людей от хороших.

— Все мы ошибаемся, независимо от возраста.

— Но в отношении Джона я не ошибаюсь. Он прекраснейший парень, самый лучший из всех, с кем я встречалась когда-либо.

— Мне он тоже нравится.

— Я так рада. — Она дотронулась до моей руки, как будто птичка присела на руку и тут же улетела. — Джону вы тоже нравитесь. Иначе я бы не стала с вами откровенничать.

— Вы, случайно, не собираетесь пожениться?

— Пока нет, — ответила она. — Джон хочет до этого многое сделать. И потом, я не могу пойти против воли своего отца.

— А что же хочет сделать Джон?

Она ответила уклончиво:

— Он хочет совершенствоваться. Он очень честолюбив. И еще одно. Главная цель его жизни — узнать, кто убил его отца. Он только и думает об этом.

— А он что-нибудь предпринял для этого?

— Пока нет. Но у него есть планы. Он не все мне рассказывает. Да я, возможно, и не пойму всего. Он гораздо умнее меня.

— Я рад, что вы это понимаете. И не забывайте об этом.

— Что вы имеете в виду? — спросила она голосом, который вдруг стал звучать обиженно. Но она поняла, что я имел в виду. — Отец не прав, когда утверждает, что Джон — это не настоящий Джон, что он самозванец. Этого не может быть.

— А почему вы так уверены?

— Я это чувствую вот здесь, — и она положила руку на сердце. — Он не может мне лгать. И Кэсси говорит, что он копия отца. И тетя Мария тоже.

— А Джон когда-нибудь говорил вам о своем прошлом?

Она недоверчиво на меня посмотрела.

— Вы сейчас говорите опять точно так же, как папа. Вы не должны спрашивать меня о Джоне. Это было бы несправедливо по отношению к нему.

— А вы сами подумайте обо всем. Я знаю, что это вряд ли возможно, но если он самозванец, вы можете столкнуться с большими неприятностями и много страдать.

— А мне все равно, самозванец он или нет! — воскликнула она и залилась слезами.

Молодой человек в летном комбинезоне вышел из аэровокзала и посмотрел на нас. Хорошенькая молодая девушка плакала из-за меня. Это было противозаконно. Я сделал очень серьезное выражение лица, подобающее людям, соблюдающим законы. Он вернулся обратно в вокзал.

Самолет, на котором я прилетел, с шумом поднялся в воздух. Шум превратился в стрекот кузнечика, когда он поднялся в небо. А слезы Шейлы высохли, как летний дождь. Она включила мотор и повезла меня в город. Машину она водила очень аккуратно, как глухонемой водитель.

Да, Джон действовал очень быстро.

Глава 20

Прежде чем высадить меня перед главным входом клуба, Шейла извинилась за то, что выплеснула на меня, как она выразилась, свои эмоции, а также довольно сбивчиво попросила меня ничего не рассказывать отцу. Я ответил, что извиняться ей не за что и что я ничего не расскажу.

Окна комнаты отдыха клуба выходили на площадку для игры в гольф. Игроки напоминали разноцветные конфетти на зеленом фоне травы. Я смотрел на них, пока в пять минут второго не прибыл Хауэл.

Он крепко пожал мне руку.

— Приятно увидеть вас снова, Арчер. Думаю, вы не будете против, если мы сразу начнем есть. После двух я должен быть на комитете.

Он провел меня в огромную столовую. Большинство столиков были пустыми. Мы выбрали столик у окна, из которого был виден бассейн, где плавала и брызгалась молодежь. Официант обращался с Хауэлом так, как будто бы он был председателем комитета официантов.

Так как я ничего не знал о докторе, то спросил его, на какой комитет он собирается.

— А разве не все комитеты одинаковы? Они собираются и тратят уйму времени на то, что любой их член мог бы сделать в одиночку за половину времени, ушедшего на заседание. Я хочу создать комитет, который бы боролся за роспуск всех комитетов. — Он улыбнулся. — Это комитет Ассоциации сердечников. Мы планируем провести кампанию по сбору средств для создания фонда Ассоциации. Я — председатель этого комитета. Вы будете что-нибудь пить? Я, пожалуй, возьму «Гибсон».

— Я тоже.

Он заказал крутящемуся возле нас официанту два «Гибсона».

— Как врач, я считаю, что лучше перепить, чем переесть. Поэтому не следует совершенно отказываться от маленьких грешков. Что вы будете есть?

Я посмотрел меню.

— Если вы любите морскую пищу, — сказал он наставительно, — то лучше возьмите краба. Его легче жевать. Сейбл рассказал мне о небольшом приключении, случившемся с вами. Как ваша челюсть?

— Спасибо. Заживает.

— А из-за чего все это произошло? Если, конечно, вы не против поговорить об этом.

— Это длинная история, которая сводится к следующему: Энтони Гэлтон был убит из-за денег преступником по имени Нелсон, бежавшим из тюрьмы. Ваше первое предположение относительно убийства было близко к истине. Но на этом дело не кончается. Я считаю, что убийство Тони Гэлтона и убийство Каллигана связаны между собой.

Хауэл нагнулся ко мне через стол. Его короткие седые волосы блестели.

— Каким образом связаны?

— Вот на этот вопрос я и пытался найти ответ, когда мне сломали челюсть. Разрешите мне задать вам вопрос, доктор? Какое у вас впечатление о Джоне Гэлтоне?

— Такой же вопрос я собирался задать вам. Но так как вы задали его первым, я и отвечу первым. Юноша кажется открытым, без сучка и задоринки. Он, конечно, умен и, возможно, может очаровывать людей. Его ба... миссис Гэлтон очарована им.

— У нее не вызывает сомнения, что он ее внук?

— Абсолютно нет. С самого начала она ни в чем не сомневалась. Для Марии этот парень является практически воскресшим Тони, сыном. Ее компаньонка, мисс Хилдрет, чувствует то же самое. Должен признать, что сходство удивительное. Но такое можно сделать, если речь идет о большой сумме денег. Думаю, в мире нет такого человека, у которого бы не было двойника.

— Вы хотите сказать, что такого человека искали и наняли?

— А вам такое не приходило на ум?

— Приходило. Думаю, этим следует заняться.

— Рад, что вы так считаете. Буду с вами откровенен. Когда этот парень здесь появился, я подумал, что вы можете участвовать в этом заговоре. Но Сейбл за вас ручается головой, и я, кроме того, поспрашивал о вас в других местах. — Его серые глаза смотрели на меня серьезно. — И потом: доказательства вашей честности у вас на лице.

— Тяжело таким образом доказывать свою честность. Хауэл чуть улыбнулся, глядя через окно на бассейн.

Его дочь Шейла появилась там в купальном костюме. Она была прекрасно сложена, но это не доставляло ей удовольствия. Она сидела одна, с грустным лицом, переживая свое взросление. Хауэл окинул ее взглядом, и лицо его стало странно деревянным.

Официант принес нам выпивку, и мы заказали ему обед. Когда официант не мог уже нас слышать, Хауэл сказал:

— Меня волнует история этого парня. Как я понимаю, вы первым ее услышали. Что вы о ней думаете?

— Мы с Сейблом долго его допрашивали. Он на нас не обиделся. И все в его рассказе вроде в порядке. В тот же вечер я все записал. После нашего с вами разговора сегодня утром я опять просмотрел свои записи. И не мог найти в них никаких противоречий.

— Все это можно было тщательно подготовить. Не забывайте, что это может дать. Вам, возможно, будет интересно узнать, что Мария собирается изменить свое завещание в его пользу.

— Уже?

— Возможно, она это уже сделала. Гордон не соглашался на это, поэтому она вызвала другого адвоката для составления завещания. Мария просто сошла с ума. Она так долго сдерживала свои чувства, что сейчас просто отравлена ими.

— Она действительно некомпетентна?

— Что вы! — поспешил он опровергнуть это мое заявление. — Я не это имел в виду. Считаю, что она имеет полное право делать со своими деньгами то, что хочет. Но, с другой стороны, мы не можем позволить, чтобы ее обманули.

— А сколько у нее денег?

Он поднял глаза и посмотрел через мою голову куда-то вдаль, как будто там видел горы золота.

— Точно не могу сказать. Но что-то равное национальному долгу средней европейской страны. Я знаю, что Генри оставил ей нефтяные промыслы, которые приносят в неделю несколько тысяч. И у нее есть ценные бумаги на сотни тысяч долларов.

— А кому все это достанется, если не этому парню?

Хауэл невесело улыбнулся.

— Я не должен этого знать, но случилось так, что знаю. И, конечно, не должен об этом рассказывать.

— Вы были со мной откровенны, и я буду откровенен с вами. Мне любопытно, а вы не заинтересованы в этом состоянии?

Он почесал подбородок, но больше никак не проявил своего смущения.

— Да, заинтересован. В некотором смысле. Миссис Гэлтон назначила меня исполнителем ее первого завещания. Но, уверяю вас, мои личные соображения никак не влияют на мои суждения. Я прекрасно знаю, что мною движет, поэтому и утверждаю это.

Счастливые люди те, кто все знает, подумал я. А вслух сказал:

— А кроме денег, что еще вас волнует?

— Меня волнует история этого молодого человека. Как он ее рассказывает, она фактически начинается с того момента, когда ему исполнилось шестнадцать лет. А что было до этого, узнать невозможно. Я пытался и столкнулся с каменной стеной.

— Боюсь, что не понимаю вас. Как Джон рассказывает, он был в приюте до шестнадцати лет, в Кристал-Спрингс, в Огайо.

— Я связался с одним знакомым в Кливленде, мы с ним учились в медицинской школе. Этот приют сгорел дотла три года назад.

— Но это не доказывает, что Джон лгун. Он сказал, что покинул приют пять с половиной лет назад.

— Вы правы. Это не доказывает, что Джон лгун. Но если он действительно лгун, то этот факт не дает нам возможности доказать это. Все документы полностью уничтожены. Те, кто там работал, разъехались по стране.

— Но директора-то можно найти. Как его звали, Мерривезер?

— Мерривезер погиб во время пожара от инфаркта. Все это приводит нас к предположению о возможности, что Джону рассказали эту историю уже после того, как все случилось. Или он сам узнал о случившемся и решил этим воспользоваться. Он сам или те, кто его поддерживает, стали искать возможность, чтобы снабдить его прошлым, не вызывающим никаких подозрений, прошлым, которое нельзя проверить. Такой возможностью стал приют в Кристал-Спрингс — большое учреждение, которого больше нет, архив которого не сохранился. Кто может подтвердить, что Джон Браун провел там хотя бы один день?

— Вы много думали обо всем этом.

— Вы правы. Я еще не все вам рассказал. Например, его произношение. Он говорит, что он американец, родившийся и воспитывавшийся в этой стране.

— Вы хотите сказать, что он иностранец?

— Хочу. Я всегда интересовался произношением людей разной национальности. И случилось так, что мне пришлось немного пожить в Центральной Канаде. Вы когда-нибудь слышали, как канадцы произносят слово «дорога»?

— Если и слышал, то не придавал этому никакого значения.

— Мы говорим «дарога», а канадцы говорят «дорога». И именно так произносит это слово Джон.

— Вы уверены?

— Абсолютно уверен.

— Я имею в виду вашу теорию?

— Это не теория, это факт. Я беседовал об этом со специалистами.

— В последние две недели?

— В последние две недели, — подтвердил он. — Не хотел поднимать этого дела, но моя дочь Шейла... интересуется этим парнем. Если он преступник, как я подозреваю... — Хауэл замолчал, почти подавившись этим последним словом.

Мы оба посмотрели на бассейн. Шейла все еще сидела одна на краю бассейна, опустив ноги в воду. Пока я смотрел на нее, она дважды поворачивалась, чтобы увидеть вход в бассейн. Девушка с нетерпением ждала кого-то.

Официант принес еду, и в течение нескольких минут мы молча пережевывали пищу. Столовая постепенно стала наполняться людьми в спортивной одежде. Спортивные термины, которые они произносили, казалось, служили им паролем.Доктор Хауэл время от времени независимо оглядывался, как бы показывая спортсменам свое недовольство их вторжением.

— И что вы намерены делать, доктор?

— Намерен нанять вас. Как я понимаю, вы уже закончили работать на Гордона.

— Насколько мне известно, закончил. А вы с ним об этом говорили?

— Естественно, говорил. Он так же, как и я, считает, что расследование следует продолжать. К несчастью, Мария не хочет об этом и слышать, а он, как ее адвокат, не имеет права продолжать это расследование по своей воле.

— А вы обсуждали это с самой миссис Гэлтон?

— Пытался, — Хауэл скорчил гримасу. — Но она не хочет слушать ничего плохого о ее прекрасном внуке. Это ужасно, мягко говоря, но я понимаю, почему она ему верит. Смерть Энтони была для нее ударом. Она должна что-то иметь. И вот появляется сын Энтони, такой хороший, воспитанный мальчик. Возможно, на это и рассчитывали. Во всяком случае, она цепляется за этого парня, как будто от этого зависит вся ее жизнь.

— А как будет, если мы докажем, что он самозванец?

— Естественно, посадим его в тюрьму, где он и должен находиться.

— Я имею в виду, как это повлияет на здоровье миссис Гэлтон? Вы сами говорили мне, что любое сильное потрясение может привести ее к смерти.

— Это верно. Я так говорил. — Его лицо начало медленно краснеть пятнами. — Конечно, меня это беспокоит. Но в жизни есть более важные вещи, вещи этического характера. Мы не можем сидеть и смотреть, как преступники приводят в исполнение свои планы только потому, что их жертва больной человек. Чем дольше мы будем сидеть и молчать, тем хуже в конечном итоге будет для Марии.

— Возможно, вы и правы. Во всяком случае, ее здоровье — ваша забота. Я готов вести расследование. Когда я должен начать?

— Прямо сейчас.

— Вероятно, мне придется поехать в Мичиган. Это будет стоить денег.

— Понимаю. Сколько?

— Пятьсот.

Хауэл даже не моргнул. Он достал чековую книжку и самописку. Пока выписывал чек, сказал:

— Было бы неплохо, если бы вы сначала поговорили с парнем. То есть, если бы вы смогли это сделать, не вызывая у него подозрений.

— Думаю, смогу. Сегодня утром он прислал мне приглашение.

— Приглашение?

— Да, письменное приглашение посетить дом Гэлтонов.

— Он довольно свободно распоряжается собственностью миссис Гэлтон. А это приглашение у вас случайно не с собой?

Я протянул ему письмо. Он стал его изучать. Волнение его усилилось.

— О, Господи! Я был прав.

— О чем вы?

— Этот грязный лгунишка — канадец. Посмотрите. — Он положил письмо между нами на стол. — Посмотрите, — его указательный палец коснулся письма, — как он пишет. Он пишет, как англичанин. В Канаде такое написание все еще распространено. Он даже не американец. Он самозванец.

— Но, чтобы доказать это, одного правописания недостаточно.

— Я это понимаю. За работу!

— Если вы ничего не будете иметь против, я сначала закончу мой обед.

Хауэл меня не слышал. Он смотрел на бассейн, наполовину поднявшись со стула.

Темноволосый юноша в бежевой рубашке беседовал с Шейлой Хауэл. Он немного повернул голову, и я узнал его. Это был Джон Гэлтон. Он фамильярно похлопал ее по плечу, скрытому под махровым халатом. Шейла смотрела ему в лицо и широко улыбалась.

Хауэл вскочил, опрокинул стул, на котором сидел, и выскочил из столовой прежде, чем я успел остановить его. Я вышел вслед за ним и остановился у дверей в клуб. Он торжественно проследовал через поляну к бассейну.

Джон и Шейла шли, взявшись за руки, ему навстречу. Они были так заняты друг другом, что не увидели Хауэла, пока он с ними не столкнулся. Он встал между ними и стал трясти парня за руку. Его голос звучал в окружающей тишине очень громко:

— Уходите отсюда, вы не член клуба, слышите меня?

Джон освободил руку. Он встал перед доктором. Лицо его было бледным, он весь напрягся.

— Меня пригласила Шейла.

— А я отменяю это приглашение. — Его затылок напрягся и стал пунцовым.

Шейла взяла отца за руку.

— Папа, пожалуйста, не устраивай сцен. Это тебе не поможет.

Джон несколько приободрился и сказал:

— Моей бабушке это не понравится, доктор.

— Понравится, когда она все узнает. — Но угроза несколько успокоила доктора. Голос его стал тише.

— Пожалуйста, папа. Джон не сделал ничего плохого.

— Как ты не понимаешь, Шейла, я стараюсь тебя защитить.

— От чего?

— От коррупции.

— Это глупо, папа. Послушать тебя, так Джон просто преступник.

Парень вдруг откинул голову, как будто это слово ударило его по затылочному нерву.

— Не спорь с ним, Шейла. Я не должен был сюда приходить.

Он повернулся и пошел, опустив голову, к парковке. Шейла направилась в другую сторону. В махровом халате ее фигура казалась массивной и таинственной. Раньше я этого не замечал. Ее отец стоял и смотрел на нее, пока она не скрылась из виду где-то около бассейна. Она, казалось, тяжело и навсегда уходила из-под его контроля.

Я вернулся в столовую, где Хауэл и нашел меня. Он вошел бледный, с осунувшимся лицом, как будто только что потерял много крови. Дочь его теперь была в бассейне. Она плавала туда и обратно, медленно и мощно разгребая воду руками. За ее ногами тянулась белая пена.

Она все еще плавала, когда мы уходили. Хауэл отвез меня к зданию суда. Он нахмурился, поглядев на зарешеченные окна тюрьмы графства:

— Посадите его за решетку! Это все, что мне от вас нужно.

Глава 21

Шериф Трэск был у себя. Стены его офиса были увешаны благодарностями от различных гражданских организаций и клубов, образцами заявлений о приеме в армию, флот и авиацию, фотографиями самого шерифа с губернатором и другими почтенными гражданами. На фотографиях Трэск выглядел добродушнее, чем в жизни.

— Неприятности? — спросил я.

— Садитесь. Мои неприятности — это вы. Завариваете кашу, а потом исчезаете с горизонта. Ваше несчастье, частные детективы, это ваша безответственность.

— Это сильное слово, шериф, — сказал я, нежно и задумчиво потрогав сломанные кости на моем лице.

— Да, я знаю. Вы пострадали. Но что я могу сделать? Шварц не в моей сфере полномочий.

— Обвинение в убийстве не знает границ. Или вы не слышали об этом, шериф?

— Слышал, слышал. Но одновременно слышал, что нельзя требовать выдачи подозреваемого, не заведя на него дела. Не имея доказательств, я даже не могу поехать и допросить Шварца. А вы знаете, почему у меня нет доказательств?

— Попробую догадаться. Опять я?

— В этом нет ничего смешного, Арчер. Я надеялся, что вы будете молчать. Почему вы встретились с Роем Лембергом и перепугали его до смерти? Вы заставили моего свидетеля покинуть страну.

— Перестарался и сделал ошибку. Но не один я ошибаюсь.

— Что вы этим хотите сказать?

— Вы мне сказали, что машина Лемберга была украдена.

— На это обычно указывают смененные номера. — Трэск сидел и думал об этом примерно минуту. — Хорошо. Мы все ошибаемся. Я сделал ошибку средней величины, а вы сделали крупную. За это вас избили. Что же нам теперь — сидеть и плакать? Как будем действовать дальше?

— Это ваше дело, шериф, вам решать. Я просто ваш послушный помощник.

Он наклонился ко мне, тяжелый в плечах и очень серьезный.

— Вы действительно хотите мне помочь или же вы сами в этом заинтересованы?

— Хочу вам помочь. Я в этом заинтересован.

— Посмотрим. Вы все еще работаете на Сейбла?.. Я имею в виду миссис Гэлтон?

— В настоящее время нет.

— А кто платит вам, Арчер? Доктор Хауэл?

— Слухи расходятся очень быстро.

— Привет! Я знал это раньше вас. Хауэл приходил ко мне и просил, чтобы я проверил ваши данные в Лос-Анджелесе. У вас там хорошие друзья. Если вы обманете старушку, они вас прикроют.

— Я предпочитаю молодых.

Трэск нетерпеливо отмахнулся от моей шутки.

— Как я понимаю, вас наняли для того, чтобы проверить прошлое этого парня. Хауэл вначале просил меня это сделать. Я ответил ему, что не могу шевельнуть и пальцем, пока не будет каких-либо признаков того, что им нарушен закон. У вас есть такие основания?

— Пока нет.

— У меня тоже. Я беседовал с парнем. Он без сучка, без задоринки. Он даже не делает никаких утверждений. Он говорит, что ему сказали, что он сын своего отца. Поэтому верит в это.

— Как вы думаете, шериф, его подготовили?

— Не знаю. Возможно, он играет в свою собственную игру. Когда он пришел ко мне, не было и речи о том, чтобы установить его личность. Он хотел узнать все, что нам известно, об убийстве его отца, если этот Джон Браун был его отцом.

— А это разве не было доказано?

— Доказано, насколько это возможно. Но есть все же место для сомнений. Мне так кажется. Так что же я хотел сказать? Он пришел ко мне, чтобы указывать, что я должен делать. Он хотел, чтобы я действовал более активно в связи с этим старым убийством. Я сказал ему, что это дело полиции Сан-Матео. Так что же он сделал? Он отправился в Сан-Матео и стал теребить тамошнего шерифа.

— Возможно, он просто серьезно занялся этим делом.

— Возможно. Но возможно, что он хорошо знает психологию людей. Такое поведение не может быть у человека, который в чем-то виноват.

— Преступные организации нанимают хороших адвокатов.

Трэск задумался. Глаз его не было видно за пушистыми бровями. Он спросил:

— Вы считаете, что здесь замешана преступная организация? Крупный заговор?

— С большой ставкой в миллионы долларов. Хауэл сказал мне, что миссис Гэлтон переписывает свое завещание. Хочет оставить все внуку. Считаю, что за ее домом нужно следить.

— Вы действительно думаете, что они могут убить ее?

— Они убивают людей просто так. Неужели они остановятся перед убийством, когда речь идет о миллионном наследстве Гэлтонов?

— Сдерживайте свое воображение. Этого не произойдет. В нашем графстве такого не будет.

— Это уже начало происходить две недели назад, когда убили Каллигана. Это убийство — гангстерское убийство. И оно произошло в вашем графстве.

— Это совсем другое дело. И следствие еще не закончено.

— Это то же самое дело. Убийство Брауна, убийство Каллигана, самозванство Гэлтона — все это одно и то же дело.

— Это легко сказать. Но как мы это докажем?

— Через парня. Я отправляюсь в Мичиган сегодня вечером. Хауэл считает, что парень разговаривает с канадским акцентом. Это связывает его с Лембергами. Они вроде бы пересекли в Детройте границу и сейчас находятся в Канаде по адресу, который дал им в свое время Каллиган. Если бы вы могли проследить, где был Каллиган...

— Мы над этим работаем, — скромно улыбнулся шериф. — Ваша поездка в Рено была удачной, Арчер. Я разговаривал прошлой ночью по телефону со своим другом, детективом из Рено. Он недавно позвонил мне. Год назад Каллиган работал на Шварца.

— А что он делал?

— Управлял казино. Еще одна интересная вещь: Каллиган был арестован в Детройте лет пять-шесть назад. ФБР занималось его делом.

— А за что?

— Старое дело о воровстве. Он покинул страну, чтобы не быть арестованным. И как только вернулся обратно, его схватили. Пару лет провел в мичиганской тюрьме.

— А когда его арестовали в Детройте?

— Точно не помню. Лет пять назад. Я могу посмотреть, если это важно.

— Важно.

— Почему?

— Джон Гэлтон появился в Энн-Арбор пять с половиной лет назад. Энн-Арбор — пригород Детройта. У меня возникла мысль, что он мог приехать в нашу страну вместе с Каллиганом.

Трэск свистнул и нажал на кнопку.

— Конгер, — сказал он в переговорное устройство, — принесите мне дело Каллигана. Да, я у себя.

Я вспомнил тяжелое загорелое лицо Конгера. Он сначала не узнал меня, а потом сказал:

— Давно не виделись.

Я довольно неудачно ответил:

— Как ваш бизнес с наручниками, процветает?

— Позвякивает.

Трэск шелестел бумагами, которые принес ему Конгер. Он нетерпеливо хмурился. Когда же поднял глаза, они у него блестели:

— Немногим больше пяти с половиной лет Каллиган был арестован в Детройте 7 января. Это совпадает с вашей датой?

— Пока ничего не знаю. Но постараюсь узнать.

Я встал и собрался уходить. Трэск тепло пожал мне руку.

— Если что-либо узнаете, звоните мне за наш счет в любое время дня и ночи. И держите свой нос подальше от мясорубки.

— Постараюсь.

— Кстати, ваша машина в гараже. Я могу ее выдать вам, если хотите.

— Подержите ее у себя. И оберегайте старушку.

Шериф стал давать на этот счет указания Конгеру, когда я еще не вышел из его кабинета.

Глава 22

Я получил деньги по чеку Хауэла в его банке перед закрытием, в три часа. Кассир сказал мне, где находится бюро путешествий, и я заказал себе там билет на самолет из Лос-Анджелеса до Детройта. Мой самолет из Санта-Терезы вылетал только через три часа.

Я прошел несколько кварталов до конторы Сейбла. Его личный лифт довез меня в приемную.

Миссис Хейнс подняла глаза от своей работы и посмотрела на меня. Она погладила свои крашеные рыжие волосы и сказала с материнской заботливостью:

— О, мистер Арчер, вы сильно поранены. Мистер Сейбл говорил мне, что с вами случилось, но я и представить себе не могла...

— Прекратите, а то я заплачу.

— Ну и что из этого. Я это часто делаю, и помогает, знаете.

— Вы — женщина.

Она опустила свою яркую голову, как будто я сделал ей комплимент:

— Какая разница...

— Я думаю, вы не хотите, чтобы я сейчас объяснял вам разницу между мужчиной и женщиной.

Она хихикнула не без удовольствия и попыталась покраснеть, но это ей не удалось.

— Как-нибудь в другой раз. Чем могу быть полезна?

— Мистер Сейбл у себя?

— Нет, к сожалению. Он еще не вернулся с обеда.

— Но сейчас половина четвертого.

— Я знаю. И не думаю, что он сегодня придет. Очень жаль, что не увидит вас. Все его расписание пошло насмарку после этих домашних неприятностей.

— Вы имеете в виду убийство?

— Да. И другие вещи. Его жена плохо себя чувствует.

— Я знаю. Гордон говорил, что у нее было нервное потрясение.

— Он говорил вам? Он никому об этом не рассказывает. Он очень переживает и не хочет, чтобы об этом знали. — Она поднесла свою руку с ярко накрашенными ногтями ко рту. — Только между нами. Это не впервые с ней случается.

— А когда еще это имело место?

— Не один раз. Однажды в марте месяце она пришла сюда ночью. Мы занимались с ним в это время налогами на прибыль. Она обвинила меня в том, что я хочу увести у нее мужа. Я бы могла ей на это кое-что сказать, но, естественно, промолчала. Не хотела ничего говорить при мистере Сейбле. Нужно вам сказать, что он просто святой. Что с ним делает эта женщина! И он терпит и еще ухаживает за ней.

— А что она делает с ним?

Щеки ее покраснели. Она немного опьянела от злости.

— Да что угодно. В прошлом году уехала из дома и каталась по стране, тратя его трудом заработанные деньги. Она тратила деньги на мужчин, можете себе представить? Наконец он нашел ее в Рено, где она жила с каким-то мужчиной.

— В Рено?

— В Рено. Она, возможно, хотела развестись с ним, но потом передумала. Если бы она с ним развелась, он бы только выиграл от этого. Но он уговорил ее вернуться домой. Он просто околдован ею. — В голосе ее слышалось разочарование. После некоторого молчания она сказала: — Я не должна была рассказывать вам это.

— Я знал, что у Гордона были с ней неприятности. Он сказал мне, что вынужден был поместить ее в больницу.

— Совершенно верно. Возможно, он сейчас там у нее. Он обычно ходит к ней во время обеда, и они обедают вместе. Очень часто он уже не возвращается на работу. И все это — пустая трата времени. Я считаю, что они все равно разведутся. Я смотрела их гороскопы. Они совершенно несовместимы по звездам.

— А где находится эта больница, мисс Хейнс?

— Это больница доктора Транчарда, на Лайт-стрит. Но я бы не посоветовала вам туда ходить, если вы собираетесь. Мистер Сейбл не любит, когда его беспокоят во время визита в больницу.

— Я все-таки попробую. И не скажу ему, что это вы дали мне адрес и что я был здесь, хорошо?

— Хорошо, — сказала она с сомнением в голосе. — Это дом 235 на Лайт-стрит.

Я взял такси и поехал на другой конец города. Водитель посмотрел на меня с любопытством, когда я выходил из машины. Возможно, он хотел понять, пациент я или посетитель.

— Хотите, чтобы я подождал вас?

— Пожалуй, да. Если я не вернусь, то вы поймете, что со мной произошло.

Я оставил его размышлять над этим моим заявлением. Больница размещалась в длинном здании, стоявшем в глубине двора. Ничто не указывало на характер больницы, если не считать высокого железного забора вокруг дворика для прогулок.

За забором на синих качелях сидели мужчина и женщина. Они сидели ко мне спиной, но я узнал белую голову Сейбла. Светловолосая голова женщины покоилась на его плече.

Я сдержался и не позвал их. Вместо этого взобрался на длинную веранду, которой не было видно с того места, где они сидели, и нажал на звонок рядом с дверью. Ключ в двери повернулся. Ее открыла сестра в белой форме, но без шапочки на голове. Неожиданно она оказалась очень молодой и хорошенькой.

— Да, сэр?

— Я хотел бы поговорить с мистером Сейблом.

— А как вас назвать ему?

— Лью Арчер.

Она оставила меня в гостиной или комнате отдыха с мягкой мебелью, обтянутой ярким материалом. Две старушки в шалях смотрели по телевизору бейсбол. Бородатый молодой человек покачивался с пяток на носки в другом углу комнаты, глядя в потолок. Губы его беззвучно двигались.

Одно из полузакрытых занавесками окон выходило в огороженный забором дворик. Я увидел, как молодая сестра подошла к Сейблу. Сейбл как бы проснулся. Он освободился от своей жены. Ее обмякшее тело опустилось. Лицо ее под синим пологом качелей выглядело, как лицо куклы.

Сейбл прошаркал через дворик. Под синим небом он казался странно маленьким. Мне показалось, что он стал меньше ростом. Это впечатление сохранилось, когда он вошел в гостиную. Сейбл сильно постарел. Глаза его были красными, голос хриплым.

— Зачем вы сюда пришли?

— Хотел вас повидать. Я скоро уезжаю из города.

— Ну вот, увидели, — он поднял руки и снова опустил.

Старушки, которые заулыбались и закивали головами при виде его, прореагировали на его горечь, как испуганные дети. Одна закуталась шалью и выбежала из комнаты. Другая протянула к нему руки, пытаясь его подбодрить. Она так и сидела с протянутыми руками перед телевизором. Бородатый мужчина продолжал смотреть в потолок.

— Как миссис Сейбл?

— Неважно. — Он нахмурился и вывел меня в коридор. — Дело в том, что ей угрожает меланхолия. Доктор Транчард говорит, что она уже болела этой болезнью раньше, до моей женитьбы на ней. Шок, который она перенесла две недели назад, стимулировал старую болезнь. Боже мой, неужели это было всего две недели назад?

Я рискнул спросить его:

— А какое у нее было прошлое?

— Элис работала манекенщицей в Чикаго. Она уже была замужем. Потеряла ребенка. Ее бывший муж плохо к ней относился. Я хотел, чтобы она забыла свое прошлое, старался быть с ней поласковее. Но вот результат.

В голосе его слышалось отчаяние.

— Но ее здесь лечат?

— Конечно. Доктор Транчард один из лучших психиатров на побережье. Если ей будет худо, придется прибегнуть к шокотерапии.

Он прислонился к стене, глядя куда-то вдаль. Его красные глаза были напряжены.

— Вы должны поехать домой и поспать.

— В последнее время почти не сплю. Легко сказать — поспать. Не могу заставить себя уснуть. Я нужен Элис. Когда я с ней, она значительно спокойнее. — Он взял себя в руки и выпрямился. — Но вы приехали сюда не для того, чтобы обсуждать мои несчастья.

— Вы правы. Я пришел, чтобы поблагодарить вас за чек и задать пару вопросов.

— Эти деньги вы заработали. А на ваши вопросы я отвечу, если смогу.

— Доктор Хауэл нанял меня, чтобы я проверил прошлое Джона Гэлтона. Так как я занимаюсь этим делом по вашей рекомендации, хочу услышать лично, не против ли вы.

— Конечно. Что касается меня, пожалуйста, занимайтесь этим. За миссис Гэлтон не могу ничего сказать.

— Понимаю. Хауэл сказал, что она совершенно очарована парнем. А сам Хауэл считает, что он самозванец.

— Мы обсуждали с ним это. Кажется, между его дочерью и Джоном любовь?

— А есть ли у Хауэла другие причины?

— Причины для чего?

— Чтобы проверить прошлое Джона. Помешать миссис Гэлтон переписать завещание.

Сейбл посмотрел на меня. Взгляд его стал острым, как прежде.

— Прекрасный вопрос. По теперешнему завещанию Хауэл является его исполнителем и вследствие этого сам получает значительную сумму. Я не должен вам говорить сколько. Его дочь Шейла тоже получает значительную сумму. Очень значительную. И, по выполнении других разных завещаний, оставшаяся сумма поступает на благотворительные цели. Одним из учреждений, которое получает деньги, является Ассоциация сердечных больных. Генри Гэлтон умер от разрыва сердца. Хауэл — член этой Ассоциации. Все это делает его очень заинтересованным человеком.

— Очень интересно. А она изменила завещание?

— Не могу сказать. Я уведомил миссис Гэлтон, что по ряду обстоятельств не смогу составить для нее новое завещание. Она сказала, что попросит кого-нибудь еще. А обращалась она к кому-либо или нет, не могу сказать.

— Значит, вы тоже не верите этому парню?

— Раньше верил. А теперь не знаю, что и думать. Откровенно говоря, мне некогда было об этом поразмыслить. — Он нетерпеливо пошевелился, отодвинулся от стены, а потом прислонился снова. — Если вы не возражаете, я вернусь к своей жене.

Молодая сестра выпустила меня из больницы.

Я оглянулся и посмотрел сквозь железную изгородь на дворик. Миссис Сейбл сидела на качелях в том же положении. Муж подошел к ней и сел рядом. Он поднял ее голову и положил себе на плечо. Они сидели, как двое старичков, ждущих вечерней тени и наступления ночи.

Глава 23

Таксист остановился у ворот имения миссис Гэлтон. Он опустил руку через спинку переднего сиденья и вопросительно посмотрел на меня:

— Не обижайтесь, мистер. Вы хотите, чтобы мы подъехали к парадной двери или к задней?

— К парадной.

— Хорошо. Я просто не хотел ошибиться.

Он высадил меня у парадной двери. Я заплатил ему и сказал, что он свободен. Горничная-негритянка впустила меня в холл и оставила там наслаждаться прохладой вместе с портретами предков.

Я подошел к высокому узкому окну. Оно выходило на поляну перед домом, освещенную послеобеденным солнцем. Здесь царила мирная атмосфера, присущая таким старинным имениям, окруженным каменными заборами. Правда, в современном мире каменные стены скорее напоминают тюрьму или железную решетку вокруг дворика в сумасшедшем доме. Короче говоря, я предпочел бы вход для прислуги. Люди на кухне всегда веселые люди. Кто-то быстро спускался по лестнице. В комнату вошла Кэсси Хилдрет. На ней была юбка и свитер, подчеркивающий фигуру. Она выглядела более женственной и утонченной. Произошло что-то, изменившее ее стиль. Она протянула мне руку:

— Приятно снова видеть вас, мистер Арчер. Садитесь, пожалуйста. Миссис Гэлтон сейчас спустится.

— Сама? Без посторонней помощи?

— Да. Не правда ли, это просто удивительно? Она становится все более и более активной. Джон возит ее кататься на машине почти каждый день.

— Молодец.

— Он сам получает от этого удовольствие. Они сразу полюбили друг друга.

— В общем-то, я пришел сюда, чтобы увидеться с ним. Он дома?

— После ленча его не видела. Возможно, он куда-нибудь уехал на своей машине.

— На своей машине?

— Тетя Мария купила ему хорошенькую маленькую машинку. Марки «тандербёрд». Он от нее без ума. Как ребенок, получивший новую игрушку. Он сказал мне, что раньше у него никогда не было своей машины.

— Я думаю, что теперь у него много вещей, которых раньше не было.

— Да. И я так счастлива за него.

— Вы великодушная женщина.

— На самом деле нет. Но я за многое должна быть благодарна. Теперь, когда Джон с нами, не хочу другой судьбы. Вам это может показаться странным, но жизнь вдруг стала такой же, какой она была раньше, до войны, до того, как умер Тони. Все стало так хорошо, воцарилась гармония.

Она говорила так, как будто ее старая влюбленность в Тони перешла на Джона. Лицо ее было мечтательным. Мне захотелось предупредить ее, чтобы она не слишком предавалась этим чувствам. Все может превратиться в хаос опять.

Миссис Гэлтон осторожно спускалась по лестнице. Кэсси подошла к двери ее встретить. На старой леди был строгий черный костюм и что-то белое на шее. Седые волосы уложены крупными твердыми волнами. Она протянула мне костлявую руку.

— Очень приятно вас видеть. Очень хотела лично поблагодарить вас. Вы сделали мой дом счастливым.

— Вы уже поблагодарили меня, прислав чек.

— Вы заслужили эти деньги. — Возможно, она почувствовала, что нужно еще что то добавить, и сказала: — А вы не попьете с нами чаю? Мой внук будет рад вас видеть. Я как раз жду его к чаю. Наверно, он уже дома.

В голосе все еще слышались недовольные нотки. И я подумал, насколько искренне ее счастье и какую волю нужно иметь, чтобы надеяться, что что-то хорошее может ожидать бедную старую богатую женщину. Она опустилась на кресло, преувеличивая свою немощь. Кэсси начала беспокоиться.

— Я думаю, он в клубе графства, тетя Мария.

— С Шейлой?

— Наверное, да.

— Он продолжает с ней встречаться?

— Практически каждый день.

— Этому нужно положить конец. Он слишком молод, чтобы интересоваться девушками. Шейла прекрасная девушка, спору нет. Но мы не можем позволить, чтобы она отняла у нас Джона. У меня в отношении него другие планы.

— Какие планы? — спросил я. — Если, конечно, вы не против моего любопытства.

— Я думаю послать Джона в Европу осенью. Ему нужно расширить свой кругозор. Он очень интересуется современной драмой. Если он не утратит этого интереса, построю для него театр. Здесь, в Санта-Терезе. Джон очень талантлив. Способности Гэлтонов в каждом поколении принимают разные формы.

Как бы подтверждая это утверждение, красная спортивная машина остановилась у дома. Дверь хлопнула, и Джон вошел в комнату. Лицо его было красным и хмурым. Он стоял около двери, руки в карманах куртки, голова откинута.

— Прекрасно, — сказал он. — Все на месте. Три богини судьбы, и одна из них — мистер Арчер.

— Не смешно, Джон, — сказала Кэсси, как бы предупреждая его, чтобы он не продолжал эту тему.

— А мне кажется, что смешно. Даже очень смешно. — Он подошел к нам, покачиваясь.

Я приветствовал его.

— Хелло, Джон.

— Отойдите от меня. Я знаю, почему вы здесь.

— Почему же?

— Я скажу вам почему.

Он хотел наброситься на меня с кулаками, но споткнулся и потерял равновесие. Я подошел к нему, повернул к себе спиной, взялся за воротник его куртки и спустил ее до локтей, что затруднило движение его рук. Он стал выплевывать в меня слова, которые пахли конюшней. Я почувствовал его смертельную ненависть ко мне.

— Возьмите себя в руки и успокойтесь, — сказал я.

— Я убью тебя.

— Для этого вы должны иметь при себе что-то более существенное, чем полный желудок виски.

Миссис Гэлтон прошептала у моего плеча:

— Он напился?

Джон ответил на этот вопрос сам с вызовом ребенка:

— Да, я напился. Пил и думал. Думал и пил. И должен сказать, что все это ужасно.

— Что ужасно? Что произошло? — спросила миссис Гэлтон.

— Многое произошло. Скажите этому человеку, чтобы он оставил меня в покое.

— Отпустите его, — приказала миссис Гэлтон.

— Вы думаете, он послушается?

— Черт возьми, отпустите его!

Он собрался с силами и разорвал куртку, освободив руки. Потом повернулся ко мне, сжал кулаки и закричал:

— Давайте посмотрим, кто кого! Я не боюсь вас.

— Думаю, сейчас не время и не место.

Я бросил ему куртку. Он поймал и глупо стал ее разглядывать. Кэсси встала между нами, взяла у него куртку и стала помогать ему надеть ее. Он подчинялся, как ребенок.

— Вам нужно выпить черный кофе, Джон. Давайте, я сделаю вам кофе.

— Не хочу кофе. Я не пьян.

— Но ты выпил, — миссис Гэлтон повысила голос на целую октаву. — Твой отец начал пить очень молодым. Ты не должен повторять его ошибок. Не хочу, чтобы все повторилось. Пожалуйста, Джон, обещай мне, что этого не будет.

Она повисла на его руке, всхлипывая. Кэсси пыталась ее успокоить. Джон повернул голову и посмотрел на меня.

— Прогоните этого человека. Это шпион доктора Хауэла.

Миссис Гэлтон повернула ко мне свое худое лицо, обтянутое кожей.

— Думаю, мой внук ошибается. Я знаю, доктор Хауэл не может себе такого позволить, не предупредив меня.

— Не будьте так уверены в этом, — сказал Джон. — Он не хочет, чтобы я встречался с Шейлой. И он пойдет на все, чтобы помешать нам видеться.

— Скажите, мистер Арчер, вы работаете на доктора Хауэла?

— Об этом спросите у доктора Хауэла.

— Значит, это правда?

— Я не могу ответить на ваш вопрос.

— В таком случае, прошу вас, оставьте мой дом. Вы пришли сюда под предлогом поблагодарить меня, а цели у вас были совсем другие. Если вы еще раз здесь покажетесь, я подам на вас в суд. Я даже сейчас позвоню, пожалуй, в полицию.

— Нет, не делайте этого, бабушка, — сказал Джон. — Мы и так с ним справимся.

Он быстро трезвел. Вмешалась Кэсси:

— Не стоит так волноваться из-за пустяков. Вы ведь знаете, что доктор Хауэл...

— Не произносите его имени в моем присутствии. Меня предал мой старый и верный друг. Вот что значит быть богатой. Все думают, что они имеют права на мои деньги только потому, что они у меня есть. Теперь я понимаю, чего хотел Август Хауэл, войдя в мою жизнь и пытаясь, заставить меня полюбить его девчонку. Он не получит ни цента! Я уж постараюсь!

— Пожалуйста, успокойтесь, тетя Мария.

Кэсси попыталась отвести ее обратно к креслу и посадить. Но миссис Гэлтон не сдвинулась с места. Она крикнула мне хриплым голосом:

— Убирайтесь отсюда и скажите Августу Хауэлу, что он превзошел себя. Он не получит моих денег, ни цента. Все достанется моей кровинушке. И скажите ему, чтобы он держал свою дочь подальше от моего внука. У меня для него другие планы.

Она задыхалась от волнения. Потом закрыла глаза, и лицо ее стало посмертной маской. Она пошатнулась и чуть не упала. Джон поддержал ее за плечи.

— Уходите, — сказал он мне. — Моя бабушка — больная женщина. Видите, что с ней происходит. И это вы во всем виноваты.

— Да, кто-то виноват в этом.

— Вы уйдете, или я вызову полицию?

— Лучше уходите, — сказала Кэсси. — У миссис Гэлтон больное сердце.

Миссис Гэлтон привычным жестом поднесла руку к сердцу. Голова ее опустилась Джону на плечо. Он гладил ее седые волосы. Это была очень трогательная сцена.

Когда я уходил, то подумал: сколько таких сцен понадобится, чтобы убить старушку? Этот вопрос не давал мне спать всю дорогу, пока я летел в Чикаго.

Глава 24

Целых два дня я провел на ногах в Энн-Арбор, где действовал как представитель фирмы, поддерживающей контакты с Европой. Все, что Джон рассказывал о своей учебе в школе и колледже, подтвердилось до малейших подробностей. Но я установил одну дополнительную, очень интересную деталь: он поступил в школу под именем Джона Линдси пять с половиной лет назад, 9 января. Питер Каллиган был арестован в Детройте в сорока милях от Энн-Арбор 7 января того же года. Видимо, парню понадобилось всего два дня, чтобы найти себе нового защитника в лице Габриэля Линдси.

Я беседовал с друзьями Линдси, в основном учителями. Они помнили Джона. Он был живым мальчиком. Хотя один из друзей сказал про него, что он был крепким орешком. Они считали, что Линдси подобрал его на улице.

Габриэль Линдси вообще помогал молодежи, попавшей в беду. Он был пожилым человеком, который потерял на войне сына. Вскоре после гибели сына умерла его жена. Он сам умер в университетской больнице в феврале прошлого года от воспаления легких.

Его доктор вспомнил, что Джон часто приходил к нему в больницу. Я посмотрел копию его завещания, которая находилась в суде графства. Линдси завещал две тысячи долларов «моему почти приемному сыну Джону Линдси» для продолжения учебы. Больше в завещании ничего написано не было. Это означало, что все свои деньги он завещал Джону.

Джон закончил университет в июне. Его наставник сказал, что это был хороший студент, без каких-либо явных проблем. Его не очень любили студенты. У него не было близких друзей. С другой стороны, он активно участвовал в работе студенческого театра. Актерские способности у него были средние.

После окончания университета он жил на Кэтрин-стрит. Фамилия хозяйки — миссис Хаскел. Возможно, она может мне кое-что рассказать о нем.

Миссис Хаскел жила на первом этаже трехэтажного пряничного домика из сказки. По количеству писем, которые лежали на столике в вестибюле, я понял, что она продолжает сдавать комнаты жильцам. Она провела меня через холл, паркетный пол которого был натерт до блеска, в маленькую гостиную. Окна в комнате были прикрыты занавесками. Оазис прохлады среди жары июльского Мичигана.

Где-то над нами кто-то печатал на машинке.

Миссис Хаскел говорила с южным акцентом:

— Садитесь, пожалуйста, и расскажите, как у Джона дела. Он успешно работает? — Миссис Хаскел с восторгом скрестила руки на груди. Она была одета в платье в цветочек. Кудряшки на ее лбу покачивались, как беззвучные колокольчики.

— Он еще не начал у нас работать, миссис Хаскел. Моя цель заключается в том, чтобы установить, может ли он работать на секретной работе.

— Это значит, что предыдущее предложение не дало результатов?

— Какое предложение?

— Играть в театре. Вы, возможно, не знаете, но Джон Линдси прекрасный актер. Самый талантливый из всех ребят, которые когда-либо у меня жили. Я никогда не пропускала его игру в театре Лидии Меддельсон. В прошлом году они ставили «Выбор Хобсона». Он прекрасно играл.

— Вполне вам верю. И вы говорите, что у него были предложения на роли в театре?

— Я не знаю о предложениях во множественном числе, но одно предложение у него было. Один известный продюсер хотел подписать с ним контракт и заняться его профессиональной подготовкой. Насколько мне известно, Джон принял это предложение. Но, видимо, передумал, если договорился с вашей фирмой, занимающейся безопасностью.

— Это очень интересно, то, что вы рассказали мне о его игре в театре. Мы не против, чтобы наши работники были всесторонне образованными людьми. А вы не помните имя продюсера?

— Боюсь, что я никогда его не знала.

— А откуда он появился?

— Не знаю. Джон никогда не рассказывал о своих личных делах. Он даже не оставил своего будущего адреса, когда уехал отсюда в июне месяце. Я знаю все это от мисс Рейчлер, она рассказала мне об этом после его отъезда.

— Мисс Рейчлер?

— Его подруга... Я не имею в виду, что она была его девушкой. Она, возможно, так и думала, но он так не считал. Я предупреждала его, чтобы он не связывался с девушкой из богатой семьи, разъезжающей на «кадиллаках». Мальчики, которые живут у меня, приходят и уходят. Но я стараюсь следить за ними, чтобы они не споткнулись и не попали в беду. Мисс Рейчлер на несколько лет старше Джона. — Она произносила его имя с материнской гордостью. Ее южное произношение чувствовалось еще сильнее.

— Мне кажется, что это как раз такой молодой человек, который нам нужен. Общительный, нравится девушкам.

— Да, это верно. Не хочу сказать, что он бегает за каждой юбкой. Он не обращает на них внимания, пока они сами не проявят активность. Ада Рейчлер все время его навещала. Она приезжала сюда на своем «кадиллаке» чуть ли не через день. Ее отец — большой человек в Детройте. Выпускает автомобильные части.

— Прекрасно, — сказал я. — Деловые связи.

Миссис Хаскел фыркнула:

— На это особенно не рассчитывайте. Мисс Рейчлер ужасно расстроилась, когда он уехал и ей ничего не сказал об этом, даже не попрощался. Фактически он ее бросил. Я пыталась ей объяснить, что молодой человек, только начинающий жить, не может таскать за собой по миру лишний груз. Она на меня разозлилась. Хотя не понимаю почему. Хлопнула дверью своей машины и уехала.

— А они долго встречались?

— Столько, сколько он здесь жил. По крайней мере, год. Я думаю, у нее есть свои положительные качества, иначе он бы с ней не встречался так долго. Она довольно хорошенькая, если вам нравятся худышки.

— А у вас нет ее адреса? Я хотел бы с ней поговорить.

— Она может вам наврать с три короба. Нет ничего страшнее, чем обманутая женщина.

— Я смогу разобраться.

— Уж разберитесь, пожалуйста. Джон прекрасный парень, и вы будете довольны, если он согласится у вас работать. Имя ее отца — Бен. Бен Рейчлер. Они живут недалеко от реки.

Я поехал по дороге, вьющейся между деревьями и полями. Наконец, нашел почтовый ящик Рейчлеров. Дорога к их дому шла между кленовыми деревьями. Дом был кирпичным и низким. Издали он казался маленьким, а когда я подъехал ближе, оказался очень большим. Я начал понимать, почему Джон смог прыгнуть из пансионата миссис Коргелло в дом Гэлтонов. У него была практика.

Человек в рабочей одежде со шлангом в руке поднялся по гранитным ступенькам, ведущим в сад, расположенный в низине.

— Хозяев нет дома. Они никогда не бывают дома в июле.

— А где я могу их найти?

— Если вы по делу, то мистер Рейчлер бывает в своем офисе три-четыре раза в неделю.

— Я хотел бы видеть мисс Аду Рейчлер.

— Насколько мне известно, она со своей матерью в Кингсвиле. Это в Канаде. У них там дом. А вы друг мисс Ады?

— Друг друга, — ответил я.

Был уже вечер, когда я приехал в Кингсвил. Тем не менее жара еще не спала. Рубашка моя приклеилась к спине. Озеро лежало у ног города, как голубой туман, в котором белые паруса казались чайками.

Летняя резиденция Рейчлеров находилась на берегу озера. Покрытые зеленой травой газоны спускались к озеру, где находилась их частная пристань и домик для лодок. Домик был большим старым амбаром, обшитым досками и увитым зеленью. Рейчлеров не было видно. На горничной, открывшей мне дверь, был накрахмаленный белый фартук и наколка на голове. Она сказала мне, что миссис Рейчлер отдыхает, а мисс Ада на озере в одной из лодок. Она скоро вернется. Я могу ее подождать.

Я стал ждать ее на пристани, на которой повсюду были вывешены таблички, предупреждающие, что это частная собственность и от нее следует держаться подальше. Поднялся слабый ветерок, и паруса на лодках наклонились в сторону берега. Слабые волны разбивались о берег. Появилась моторная лодка. Образующаяся по ее сторонам пена делала ее похожей на птицу с белыми крыльями. Лодка замедлила ход и подошла к берегу. За рулем сидела девушка с темными волосами и в темных очках. Она показала коричневым пальцем себе на грудь и вопросительно на меня посмотрела.

— Вы ко мне?

Я кивнул, и она причалила к пристани. Я поймал веревку, которую она мне бросила, и помог ей привязать лодку. Это была худенькая, гибкая девушка. Лицо ее, когда она сняла очки, было тоже худеньким ж напряженным.

— Кто вы?

Я уже решил, как представлюсь.

— Фамилия моя — Арчер. Частный детектив из Калифорнии.

— И вы так долго ехали, чтобы встретиться со мной?

— Да.

— Почему?

— Потому что вы знали Джона Линдси.

Лицо ее стало открытым, готовым ко всему — плохому и хорошему.

— Вас прислал Джон?

— Не совсем так.

— С ним что-то случилось?

Я не ответил. Она взяла меня за руку, как ребенок, требующий к себе внимания.

— Скажите, с Джоном что-то случилось? Не бойтесь. Я выдержу. У него неприятности?

— Не знаю, мисс Рейчлер. Почему вы думаете, что у него неприятности?

— Просто так. Я не имела этого в виду. — Она говорила отрывисто. — Просто вы сказали, что вы детектив. И я так подумала.

— Предположим, у него неприятности. Что тогда?

— Я хочу помочь ему. Почему вы говорите загадками?

Мне нравилась ее быстрая и определенная манера разговора. Такие люди всегда бывают честными.

— Я, как и вы, не люблю загадок. Давайте договоримся, мисс Рейчлер, я расскажу вам то, что знаю, а вы мне то, что знаете вы.

— Что происходит? Наступило время для исповеди?

— Я говорю серьезно. Начну первым, если вам интересно, что с Джоном... в каком положении он находится.

— Положение — интересное слово, довольно нейтральное.

— Поэтому я его и использовал. Ну что, договорились?

— Хорошо. — Она подала мне руку для рукопожатия, как сделал бы мужчина. — Но предупреждаю вас заранее, что не буду вам говорить о нем ничего плохого. Просто не знаю о нем ничего плохого, за исключением того, что он меня бросил... Да ладно, я это заслужила. — Она подняла свои худенькие плечики и пожала ими. — Можем поговорить в саду, если хотите.

Мы поднялись по ступенчатому зеленому холму в сад у дома. Он пестрел разноцветными цветами. Она указала мне на шезлонг против себя, и я рассказал ей, где сейчас Джон и что он делает.

Глаза ее были черными, мягкими, светящимися изнутри. В них отражались все подробности моего рассказа. Когда я закончил, она сказала:

— Это похоже на одну из сказок братьев Гримм. Пастух оказывается переодетым принцем. Или на историю Эдипа. У Джона была своя теория в отношении Эдипа. Он считал, что Эдип убил своего отца, потому что тот изгнал его из королевства. Я считаю, что это довольно удачная теория. — Голос ее ломался. Она тянула время.

— Джон умный парень, — сказал я, — а вы умная девушка. И вы хорошо его знали. Вы верите, что он именно тот человек, которым представляется?

— А вы? — И когда я ничего не ответил на ее вопрос, она продолжала: — Значит, у него есть девушка в Калифорнии. Быстро он действует. — Ее руки лежали ладонями вверх на худеньких коленях.

— Меня нанял отец этой девушки. Он считает, что Джон не тот человек, за которого себя выдаст.

— А вы? Вы тоже так считаете?

— Мне бы не хотелось так думать, но боюсь, что да. Есть предположения, что вся его история придумана для данного случая.

— Чтобы он мог получить наследство?

— Примерно так. Я беседовал с хозяйкой его комнаты в Энн-Арбор, миссис Хаскел.

— Я ее знаю, — заметила девушка.

— Вам что-либо известно о предложении, которое ему сделал продюсер?

— Да, он говорил мне об этом. Он должен был заключить контракт, который кинопродюсеры заключают с многообещающими молодыми актерами. Этот человек видел его в пьесе «Выбор Хобсона».

— Когда?

— В прошлом феврале.

— А вы видели этогочеловека?

— Никогда. Джон сказал, что он улетел обратно на побережье. Потом Джон не хотел обсуждать этот вопрос.

— А он называл какие-нибудь имена перед тем, как уехать?

— Не помню. Вы думаете, Джон все это выдумал? Что ему предложили что-то другое?

— Вполне возможно. Или его обманули. Заговорщики предстали как работники кино или агенты по найму, а потом сказали, что он на самом деле должен делать.

— Но почему Джон согласился с их планом? Он не преступник.

— Наследство Гэлтонов стоит миллионы. Он унаследует все. Даже небольшой процент этого наследства может сделать его богатым человеком.

— Но его никогда не интересовали деньги. Во всяком случае, деньги, которые можно получить по наследству. Он мог бы жениться на мне. Он не женился на мне как раз из-за денег моего отца. По крайней мере, он так сказал. Но настоящей причиной было, конечно, то, что он не любил меня. А ее он любит?

— Дочь моего клиента? Не могу сказать. Возможно, он никого не любит.

— Вы очень честный человек, мистер Арчер. Я задала вам вопрос, который вы могли бы использовать в своих личных целях, но не сделали этого. Вы могли бы сказать, что он от нее без ума, и возбудить во мне ревность, — сказала она, как бы насмехаясь над собой.

— Я стараюсь быть честным с честными людьми.

— Вы сказали это, чтобы заставить меня говорить?

— Совершенно верно.

Она посмотрела на озеро и дальше. Казалось, она пыталась увидеть Калифорнию. Последние парусники приближались к берегу, убегая от темноты, которая наступала со стороны горизонта. Свет покидал небо, и его последние отблески поблескивали на воде.

— А что ему будет, если удастся доказать, что он самозванец?

— Посадят в тюрьму.

— На какой срок?

— Трудно сказать. Было бы лучше для него, если бы это дело раскрылось как можно раньше. Он еще ничего не требовал и не получал никаких денег.

— Вы действительно считаете, что я помогла бы ему, если бы разоблачила? Честно?

— Да, я такого мнения. Если все это ложь, рано или поздно мы разоблачим его. Лучше для него, чтобы это было раньше.

Она заколебалась. Ее профиль обострился. На шее вздулась вена.

— Вы говорите, он рассказывал, что вырос в приюте в Огайо?

— Кристал-Спрингс, Огайо. Он когда-нибудь говорил вам об этом месте?

Она отрицательно покачала головой. Я сказал:

— Есть некоторые признаки, указывающие на то, что он вырос здесь, в Канаде.

— Какие признаки?

— Произношение. Правописание.

Она вдруг встала, прошла в конец сада, сорвала львиный зев и бросила его далеко за загородку. Потом вернулась ко мне. Не глядя на меня, отвернув лицо в сторону, она сказала:

— Только не говорите ему, что узнали это от меня. Я не хочу, чтобы он меня ненавидел, даже если никогда его больше не увижу. Этот глупый дурачок родился и вырос здесь, в Онтарио. Его настоящее имя — Теодор Фредерикс, а его мать — управляющая пансионатом в Питте, в шестидесяти милях отсюда.

Я встал и попытался заставить ее посмотреть мне в глаза:

— Откуда вы это знаете, мисс Рейчлер?

— Я разговаривала с миссис Фредерикс. Это была не очень приятная беседа. Она ничего не дала ни мне, ни ей. Я не должна была туда ездить.

— Он возил вас туда, чтобы познакомить со своей матерью?

— Нет, я сама туда поехала две недели назад. Когда он пропал, я решила, что он поехал домой в Питт.

— А откуда вы узнали о его доме в Питте? Он вам рассказал?

— Да. Но мне кажется, это получилось случайно. Он рассказал об этом, когда был у нас здесь в выходные дни. Он был у нас здесь в Кингсвиле всего один раз. Для меня это было ужасно. Мне не хочется вспоминать об этом.

— Почему?

— Если это так обязательно, я скажу. Он сказал, что не любит меня. В воскресенье утром мы с ним поехали покататься на машине. Машину вела я. Он не дотрагивался до руля моей машины. Так он себя вел со мной. Держал себя очень гордо, а я должна была поступиться своей гордостью. Вся эта природа, цветы, бабочки настроили меня сентиментально, и я предложила ему жениться на мне. Он отказался.

Возможно, он увидел, как я расстроилась, и попросил меня отвезти его в Питт. Мы были недалеко от Питта, и он решил мне показать что-то. Когда приехали в город, он сказал, чтобы я поехала по дороге, которая шла рядом с негритянским районом вдоль реки. Это было ужасное место: грязные дети всех цветов возились в мусоре, неопрятные женщины кричали на них. Мы остановились напротив старого кирпичного дома. На ступеньках дома сидели мужчины в майках и распивали вино.

Джон сказал, чтобы я внимательно посмотрела на все это, потому что он вырос здесь, в этом районе и в этом красном кирпичном доме. На крыльцо вышла женщина и позвала мужчин обедать. У нее был голос как труба, и она была толстой и неопрятной. Джон сказал, что это его мать.

Я не поверила ему, решила, что он меня обманывает, проверяет меня. Он действительно проверял меня. Но не так, как я думала. Он хотел, чтобы я поняла его. Он хотел, чтобы я приняла его таким, каков он есть. Но к тому времени, когда я это поняла, было уже поздно. Он ушел в себя. — Она дотронулась тонкими пальцами до своего скорбного рта.

— Когда это было?

— Этой весной. По-моему, в марте.

— А после этого вы встречались с Джоном?

— Всего несколько раз. Но хорошего ничего не было. Думаю, он пожалел, что рассказал мне о себе. Я даже знаю это. В то воскресенье в Питте наши отношения прекратились. Сначала мы стали избегать разговоров об этом и о многом другом. А потом вообще не могли ни о чем разговаривать. Наша последняя встреча была унизительной и для него, и для меня. Он просил меня никому не рассказывать о его происхождении, если кто-либо меня когда-нибудь спросит об этом.

— А кто должен был вас спрашивать? Кого он имел в виду? Полицию?

— Иммиграционные власти. Он, кажется, приехал в США незаконно. И это совпадает с тем, что рассказала мне потом его мать. Он убежал с одним из ее постояльцев, когда ему было шестнадцать лет, и, по всей вероятности, пересек границу США.

— А она назвала вам имя постояльца?

— Нет. Я вообще была поражена, что она мне так много о нем рассказала. Вы ведь знаете, как ведут себя бедные люди. Они очень подозрительны. Но я дала ей немного денег, и она разговорилась. — Тон ее голоса был презрительным. Возможно, она сама поняла это. — Знаю... я как раз тот человек, каким меня считает Джон. Я сноб и люблю деньги. Ладно. Я все поняла. Я бродила по трущобам Питта в это жаркое лето, как сучка, у которой течка. И все напрасно. Я могла бы оставаться дома. Его мать не видела его уже пять лет. Она и не надеялась его увидеть когда-либо. И я поняла, что окончательно его потеряла.

— Потерять его было нетрудно, — сказал я. — Да он и небольшая потеря.

Она посмотрела на меня, как на врага.

— Вы его не знаете. Джон в глубине души прекрасный человек, тонкий и глубокий. Это я виновата, что мы расстались. Если бы я могла понять его в то воскресенье, сказать ему те слова, которых он ждал, обнять его, он не встал бы на преступный путь. Это я одна во всем виновата, это я никуда не гожусь.

Она скорчила рожицу, как обезьянка, растрепала волосы, стараясь выглядеть как можно страшнее.

— Я ведьма.

— Успокойтесь.

Она смотрела на меня недоверчиво, держась одной рукой за висок.

— Как вы думаете, с кем вы разговариваете?

— С Адой Рейчлер. Вы стоите пятерых таких, как он.

— Нет, я никуда не гожусь. Я его предала. Никто не может меня полюбить. Никто.

— Сказал вам, успокойтесь! — Я очень разозлился.

— Не смейте со мной так разговаривать! Не смейте!

Ее глаза блестели мрачным блеском, как ртуть. Она побежала в конец сада, опустилась на колени у клумбы и спрятала лицо в цветах.

Спина девушки была изящной и прекрасной. Я подождал, пока она успокоится, и поднял ее. Она повернулась ко мне лицом.

Последние лучи света погасли на цветах и на озере. Наступила теплая и влажная ночь. Трава тоже стала влажной.

Глава 26

Город Питт был погружен в темноту. Исключение составляли редкие фонари на улицах, а также слабый свет, излучаемый звездами, которых было на небе очень много. Проезжая по улице, которую назвала мне Ада Рейчлер, я мог видеть реку, текущую между домами. Когда вышел из машины, я почувствовал ее запах. Громко пел хор лягушек, нарушая тишину летней ночи.

В окне на втором этаже красного кирпичного дома горел слабый свет. Пол на веранде заскрипел под моей тяжестью. Я постучал. Рядом с дверью в окне была выставлена табличка «Сдаются комнаты».

Над моей головой зажегся свет, и бабочки сразу же потянулись к нему, кружась, как снежинки. Из двери выглянул старик, склонив седую голову.

— Что вам угодно? — спросил он хриплым голосом.

— Я хотел бы поговорить с миссис Фредерикс, хозяйкой.

— Я мистер Фредерикс. Если вы хотите снять комнату, могу вам ее сдать.

— А вы сдаете на одну ночь?

— Конечно. Могу сдать прекрасную комнату, выходящую на улицу. Это будет вам стоить... Сейчас скажу. — Он погладил свой подбородок и засопел. Его голубые хитрые глаза изучали меня. — Два доллара?

— Сначала я хотел бы посмотреть комнату.

— Пожалуйста. Но постарайтесь не шуметь. Старушка, миссис Фредерикс, спит.

Сам он тоже, видимо, собирался спать. Рубаха его была расстегнута, и я мог пересчитать все ребра. Его широкие яркие подтяжки были спущены. Я пошел за ним по лестнице. Он старался подниматься очень тихо. На площадке приложил палец к губам. Из-за света, горящего в холле внизу, тень от его сгорбленной фигуры на стене напоминала орла.

Из глубины дома послышался женский голос:

— Куда это ты крадешься?

— Я не хотел беспокоить жильцов, — ответил он своим хриплым шепотом.

— Жильцы еще не вернулись домой, и ты это знаешь. Ты не один?

— Только я и моя тень.

Он улыбнулся мне, показав свои желтые зубы, надеясь, что я разделю с ним его шутку.

— Тогда иди спать, — позвала она.

— Сейчас приду.

Он на цыпочках пошел по коридору и позвал меня за собой. Мы вошли в дверь, и он тихонько закрыл ее. Какое-то время мы находились одни в темноте, как заговорщики, я даже слышал его взволнованное дыхание.

Старик зажег свет, потянув за веревочку у лампы, висевшей на потолке. Лампа закачалась на шнуре, отбрасывая тень до самого потолка и то освещая, то оставляя в темноте содержимое комнаты. В ней стоял письменный стол, столик с чашкой и кувшином для умывания и кровать с продавленным матрасом. Мебель напомнила мне мебель в комнате Джона Брауна в Луна-Бэй.

Джон Браун? Джон Никто.

Я посмотрел на лицо старика. Трудно было себе представить, что гены этого человека могли произвести на свет Джона. Если Фредерикс и был когда-то красивым мужчиной, то время унесло всю красоту. Его лицо стало пятнистой кожей, натянутой на кости и держащейся на них благодаря черным шляпкам гвоздей — его глазам.

— Ну как комната, годится? — спросил он смущенно.

Я посмотрел на обои в цветочек. Выцветшие вьюнки ползли по стенам вверх к потолку с пятнами от бесконечных протеков. Я подумал, что не смогу спать в комнате с вьюнками, которые всю ночь будут ползти к потолку.

— Если вы боитесь клопов, — сказал он, — не беспокойтесь. Этой весной мы делали дезинфекцию.

— О! Прекрасно!

— Сейчас я немного проветрю помещение. — Он открыл окно и вернулся ко мне. — Заплатите мне заранее, и я возьму с вас всего полтора доллара.

Я не собирался проводить здесь ночь, но решил заплатить ему. Достал бумажник и вытащил две долларовых бумажки. Когда он их брал, руки его дрожали:

— У меня нет сдачи.

— Сдачи не нужно. Мистер Фредерикс, у вас есть сын?

Он подозрительно посмотрел на меня.

— Ну и что из этого?

— Мальчик по имени Теодор.

— Он никакой не мальчик. Сейчас уже взрослый мужчина.

— Как давно вы его не видели?

— Не знаю. Года четыре или пять. А может быть, и дольше. Он убежал от нас, когда ему было шестнадцать. Нехорошо так говорить о своем родном сыне, но я скажу — скатертью дорога.

— Почему вы так говорите?

— Потому что это правда. Вы знакомы с Тео?

— Немного.

— У него опять неприятности? Поэтому вы и явились сюда?

Я не успел ему ответить. Дверь в комнату распахнулась. Невысокая полная женщина в байковой ночной рубашке проскользнула мимо меня и направилась к Фредериксу:

— Что ты здесь делаешь? Тайком от меня сдаешь комнату?

— Нет.

Но деньги старик все еще держал в руке. Он пытался сжать руку в кулак, чтобы спрятать деньги, но она потянулась за ними.

— Отдай мне деньги.

Он прижал свой драгоценный кулак к напоминающей стиральную доску груди.

— Это такие же мои деньги, как и твои.

— О, нет! Я целый день вкалываю в этом доме, стараясь удержаться на поверхности, не утонуть. А что ты делаешь? Пьешь и пропиваешь все, что я могу заработать.

— Я уже неделю ничего не брал в рот.

— Не ври! — Она топнула босой ногой, вся задрожала. Ее седые косы раскачивались за спиной, как электрические провода. — Вчера ночью ты пил вино с ребятами с первого этажа.

— Но я за него не платил. Они меня угостили, — сказал он возмущенно. — И не разговаривай со мной в таком тоне. Мы не одни. Здесь посторонние.

Она как бы впервые меня увидела:

— Извините, мистер, вы ни в чем не виноваты, но он не умеет обращаться с деньгами. — И добавила: — Он пьет.

Пока она от него отвернулась, Фредерикс направился к двери. Но она задержала его. Старик слабо сопротивлялся в ее объятиях. Ее руки были толстые, как свиные окорока. Она разжала его кулак и положила измятые доллары куда-то на грудь. Он смотрел, как от него уходят деньги, такими глазами, как будто от него уходила надежда попасть в рай.

— Дай мне хоть пятьдесят центов. Пятьдесят центов. Ты от этого не обеднеешь.

— Ни одного цента, — ответила она решительно. — Если ты думаешь, что я помогу тебе снова заработать белую горячку, то ошибаешься.

— Я хочу выпить всего одну рюмочку.

— Конечно. А потом другую. А потом еще одну и так далее, пока тебе не покажется, что по тебе бегают крысы, и я должна буду за тобой ухаживать, лечить тебя.

— Крысы бывают разные. Женщина, которая не дает своему законному мужу выпить, чтобы подлечить желудок, самая страшная крыса из всех крыс.

— Извинись. — Она пошла на него, сжав кулаки. Он отступил в коридор.

— Хорошо. Извиняюсь. Но я выпью, не беспокойся. У меня есть друзья в этом городе. Они знают, чего я стою.

— Да, они знают. Они дают тебе выпить какую-то дрянь, а потом приходят ко мне за деньгами. Не смей выходить сегодня из дома!

— Нечего мне приказывать! Я не виноват, что не могу работать с дыркой в животе. Я не виноват, что не могу спать от боли, если не выпью.

— Замолчи, старик. Иди спать.

Он ушел, шаркая, его подтяжки тянулись за ним.

Толстая женщина повернулась ко мне:

— Извините моего мужа. Он стал таким после несчастного случая.

— А что с ним произошло?

— Он сильно пострадал. — Ответ ее был уклончивым. Под складками жира в ее лице проглядывали черты упрямого ума ее сына. Она сменила тему: — Я заметила, что вы заплатили американскими деньгами. Вы из Соединенных Штатов?

— Я только что приехал из Детройта.

— Вы живете в Детройте? Я никогда там не была, но слышала, что это интересный город.

— Возможно, да. Я просто проезжал через него. А еду из Калифорнии.

— Зачем вы приехали сюда из Калифорнии? Ведь это так далеко.

— Человек по имени Пит Каллиган был убит там несколько недель назад. Его зарезали.

— Зарезали?

Я кивнул и заметил, что собеседница почти незаметно тоже кивнула головой. Не сводя глаз с моего лица, она обошла меня и села на край кровати.

— Вы знаете его, миссис Фредерикс, ведь так?

— Он снимал у меня комнату. Это было давно. Жил как раз в этой комнате.

— А что он делал в Канаде?

— Не спрашивайте меня. Я не спрашиваю у моих жильцов, откуда у них деньги. Большую часть времени он сидел в комнате и изучал результаты бегов. — Она хитро посмотрела на меня из-под нахмуренных бровей. — А вы, случайно, не полицейский?

— Я работаю вместе с полицией, А вы точно не знаете, почему Каллиган сюда приехал?

— Думаю, что ему все равно было, где жить. Он был одиноким бродягой. У меня таких бывает немало. Он, возможно, побывал во многих местах за свою жизнь. — Она посмотрела на тени на потолке. Лампочка больше не шаталась и отбрасывала теперь концентрические тени, напоминающие круги на воде от брошенного камня. — Послушайте, мистер, а кто его зарезал?

— Молодой бандит.

— Мой сын? Это мой сын его убил? Поэтому вы и пришли сюда?

— Думаю, ваш сын замешан в этом.

— Я так и знала. — Щеки ее задрожали. — Когда он учился в школе, бросился с ножом на своего отца. Чуть не убил его. А теперь стал настоящим убийцей. — Она сжала кулаки и скрестила на груди руки, так сильно прижав их, что ее полное тело выпирало между ними, как тесто. — Мало мне было в жизни неприятностей. Теперь, оказывается, родила на свет убийцу.

— Я не сказал этого, миссис Фредерикс. Пока что он виновен в мошенничестве. Сомневаюсь, что он совершил убийство. — Когда я сказал это, то подумал, а где, интересно, он находился во время убийства Каллигана, будет ли у него алиби на этот день. — У вас есть фотография сына?

— Есть его фотография школьных лет. Он убежал от нас, не окончив школы.

— Можно мне посмотреть на фотографию, миссис Фредерикс? Вполне возможно, что мы говорим о разных людях.

Но надежда на это рассеялась как дым. На фотографии, которую она принесла, был Джон, только на шесть лет моложе. Он стоял на берегу реки спиной к воде, улыбаясь в камеру чарующей улыбкой.

Я вернул миссис Фредерикс фотографию. Она поднесла ее к свету и стала изучать, как бы пытаясь по этой фотокарточке восстановить прошлое.

— Тео был красивым мальчиком, — сказала она мечтательно. — Он прекрасно учился в школе, пока у него не появились эти его идеи.

— Какие идеи?

— Безумные идеи. Например, что он сын английского лорда и что его в детстве выкрали цыгане. Когда был совсем маленьким, называл себя именами рыцарей из книжек, которые читал. Он всегда думал, что слишком хорош для таких родителей, как мы. Я всегда беспокоилась, куда его могут завести эти мечты.

— Он все еще продолжает мечтать, — сказал я. — Сейчас представляется внуком очень богатой женщины из Южной Калифорнии. Вы что-нибудь об этом знаете?

— Ничего о нем не знаю. И как могу знать? Я давно его не видела.

— Вероятно, Каллиган подтолкнул его на это. Как я понимаю, он бежал отсюда вместе с Каллиганом?

— Да, этот грязный мерзавец уговорил его, восстановил против собственного отца.

— Вы говорите, он ударил ножом отца?

— Да, в день своего побега. — Глаза ее расширились и затуманились. — Он ударил его кухонным ножом в живот. Рана была ужасной. Фредерикс несколько недель лежал на спине, не двигаясь. Он так и не оправился окончательно от этой раны. Впрочем, как и я. Мой собственный сын совершил такой поступок.

— А почему это произошло?

— Дикость и упрямство. — Она помолчала. — Он хотел уйти из дома и жить, как ему нравится. Каллиган настроил его. Он делал вид, что благополучие Тео — это все, о чем он заботился. Я знаю, о чем вы сейчас подумали. Вы считаете, что Тео правильно сделал, покинув дом своего отца — подонка и жильцов, которым я сдаю комнаты. Но что потопаешь, то и полопаешь. А что теперь с ним случилось, разве это лучше?

— Я действительно думал об этом, миссис Фредерикс.

— Я знала, что добром это не кончится, — сказала она. — У него не было любви к своим близким. Он ни разу не написал нам с тех пор, как уехал. Где он был все эти годы?

— В колледже.

— В колледже? Учился в колледже?

— Ваш сын — честолюбивый парень.

— О, да. Честолюбия у него всегда хватало. Это в колледже он научился обманывать людей?

— Думаю, где-то в другом месте.

Возможно, именно в этой комнате, подумал я, когда Каллиган поддерживал его фантазии и сделал ставку на его случайное сходство с человеком, которого убили. Комната до сих пор носила на себе следы Каллигана.

Женщина смущенно поежилась, как будто я обвинял ее в чем-то.

— Не утверждаю, что мы были для него хорошими родителями. Он хотел иметь больше того, что мы могли дать. Он всегда считал, что он какой-то особенный.

Лицо ее стало хмурым, она пыталась добраться до истины в своих чувствах. Опершись руками о кровать, женщина откинулась назад и посмотрела на свое раздувшееся тело, огромные обвисшие груди и большой живот, в котором когда-то носила сына. Над ее опущенной головой вокруг одинокой лампы кружились насекомые, не боясь обжечься.

Ей все же удалось как-то себя успокоить:

— По крайней мере, он никого не убил.

— Да, — ответил я.

— А кто зарезал Каллигана? Вы сказали, что это молодой бандит.

— Его зовут Томми Лемберг. Томми и его брат Рой, возможно, скрываются в Онтарио...

— Вы сказали — Лемберг?

— Возможно, они скрываются под этим именем. Вы знаете Томми и Роя?

— Я вам скажу. Вот уже две недели они снимают у меня комнату на первом этаже. Они сказали мне, что их фамилия Лемберг. Откуда я могла знать, что они скрываются.

Глава 27

Я ждал Лембергов на темном крыльце. Они вернулись после полуночи, немного пошатываясь. Моя машина, запаркованная напротив дома, привлекла их внимание. Они перешли улицу и стали ее рассматривать. Я спустился с крыльца и направился к ним.

Они повернулись ко мне и стояли так близко друг к другу, что казались одним аморфным телом с двумя головами. Лица их были бледными, глаза — удивленными. Томми направился ко мне, двигаясь несколько боком. Рука его все еще висела на перевязи под курткой.

Рой поднял голову и быстро крикнул ему безнадежным голосом:

— Вернись, брат.

— Как же! Этот старик сам нарывается на скандал! — Он подошел ко мне и плюнул в пыль у самых моих ног.

— Успокойся, Томми, — уговаривал его Рой. — Поговори с ним. — Он шел следом за братом.

— Я сейчас с ним поговорю. — А мне он сказал: — Ты что, недостаточно получил от Шварца? Приехал сюда, чтобы тебе добавили?

Не раздумывая особенно, я изо всей силы ударил его в челюсть. Он упал и лежал, не двигаясь. Брат опустился около него на колени, что-то приговаривая тихим голосом, а потом произнес:

— Вы не имели права бить его. Он хотел с вами поговорить.

— Я слышал, что он сказал.

— Он пьян и очень испуган. Он просто хотел немного припугнуть вас.

— Ваша скрипка сладко поет, но ей нечего делать рядом с ножом, которым убивают людей.

— Томми никогда никого не убивал.

— Ну конечно. Его безвинно обвинили в убийстве. Виноват Каллиган, он пригласил его и специально упал на нож, чтобы зарезаться. А Томми был просто невинным свидетелем.

— Я не утверждаю, что он ни в чем не виновен. Его послал туда Шварц, чтобы он немного напугал там кое-кого. Но никто и не думал, что он встретит там Каллигана. Да еще с ножом и револьвером в руках. Он был ранен, когда пытался отнять у Каллигана револьвер. Потом он ударил Каллигана, тот упал. Вот и все, что там было.

— В это время с гор спустилось индейское племя апачей.

— Я думал, вы хотите узнать правду. А вы такой же, как и все остальные, — сказал Рой дрожащим голосом. — Если парень раз оступился, он уже не имеет никаких прав.

— Совершенно верно, я несправедлив к организованной преступности.

Эта моя фраза показалась даже мне неостроумной. Рой немного откашлялся. Томми застонал как бы в ответ ему. Глаза его закатились. Белки с кровяными прожилками проглядывали сквозь полуоткрытые веки. Рой приподнял одной рукой голову брата.

Когда я смотрел сверху вниз на лежащего без сознания Томми, мне показалось, что его лицо действительно выглядит как лицо невинного человека. Сердце мое ёкнуло. Я был возмущен не только Томми Лембергом. Когда ударил его, то думал не только о нем, но и о другом парне тоже, о всех этих мелких жуликах, мешающих порядочным людям спокойно жить на нашей земле и верить в справедливость.

Я собрал всю оставшуюся у меня веру в правду или всю мою наивность, центов на пять, и спросил Роя:

— Вы действительно верите всей этой белиберде, которую рассказал вам ваш брат?

— Да.

— Хотите проверить, правда ли это?

— Я вас не понимаю. — Но его бледное лицо стало еще бледнее от страха. — Если вы хотите, чтобы мы вернулись в Калифорнию, то нет. Они посадят его в газовую камеру.

— Этого не будет, если он говорит правду. Он здорово себе поможет, если добровольно вернется со мной домой.

— Томми не может этого сделать. Он уже раз сидел.

— То, что он уже сидел, для вас очень важно, не так ли? Гораздо важнее, чем для других людей?

— Я вас опять не понимаю.

— Почему вы не перестанете играть эту роль старшего брата? Подумайте о себе, о своем будущем. Подумайте о своей жене, наконец. Она тоже имеет право на ваше внимание. Ей плохо, Лемберг.

Рой ничего не ответил мне. Он заботливо держал на своем плече голову брата. При свете звезд они казались близнецами. Или отражениями в зеркале. Рой удивленно смотрел на Томми, как будто не мог различить, кто настоящий человек, а кто его отражение в зеркале. Или кто из них кого использует.

За моей спиной послышались шаги миссис Фредерикс. Она была в халате, а в руках держала кастрюльку с водой.

— Вот, — сказала она, протянула мне кастрюлю и вернулась в дом, не желая вмешиваться в уличные происшествия. Происшествий было достаточно в ее доме.

Я побрызгал водой в лицо Томми. Он захрапел и сел, моргая.

— Кто меня ударил? — Потом увидел меня и вспомнил. — Это вы меня стукнули. Напали на калеку.

Он попытался встать. Рой обеими руками старался удержать его.

— Ты сам напросился. Я разговаривал с мистером Арчером. Он готов тебя выслушать.

— Готов выслушать правду. Все остальное — пустая трата времени, — сказал я.

С помощью брата Томми поднялся на ноги.

— Говори, скажи ему, — подталкивал его Рой. — И ничего не придумывай.

— Запомните, всю правду, включая отношение Шварца к этому делу, — еще раз повторил я.

— Хорошо, хорошо, — ответил Томми, будучи все еще в полуобморочном состоянии. — Во-первых, это Шварц меня нанял. Он послал одного из своих парней найти меня и обещал сто долларов, чтобы кое-кого напугать.

— Вы имеете в виду убить.

Он отрицательно закачал головой:

— Нет, просто немного напугать.

— А чем Каллиган не угодил Шварцу?

— Каллиган не имел к этому никакого отношения. Он не должен был там находиться. Он случайно вмешался в это дело.

— Вот видите, я говорил вам, — сказал Рой.

— Молчите. Пусть говорит Томми.

— Ладно. Конечно, — сказал Томми. — Речь шла об этой шлюхе. Это ее я должен был поставить на место. Я не должен был ее бить или что-то в этом роде. Просто напугать ее, чтобы она вернула Шварцу, что была ему должна. Я просто должен был получить с нее долг. Понимаете? Все законно.

— А как ее звали?

— Элис Сейбл. Они послали меня, потому что я знал, как она выглядит. Прошлым летом в Рено она путалась с Каллиганом. Но мы не думали, что он находится в ее доме. Ей-богу. Они мне сказали, что она бывает одна в своем доме целый день. Когда из дома вышел Каллиган, вооруженный до зубов, меня как бульдозером сбило.

Я пошел на него, поскольку очень быстро на все реагирую, и все время разговаривал с ним. Вырвал у него револьвер, но он нечаянно выстрелил. Пуля попала мне в руку, когда он выпустил револьвер. Я его поднял. А он в это время достал нож. Что мне оставалось делать? Он бы меня зарезал. Я ударил его револьвером по голове, и он упал, потерял сознание. А я бежал.

— А вы видели Элис Сейбл?

— Да, она выбежала из дома и стала на меня кричать. Я начал заводить машину и не слышал, что она кричала. Не остановился и даже не обернулся. Хотел поскорее убраться.

— А вы, случайно, не подняли нож Каллигана и не пырнули его?

— Нет, сэр. Зачем мне нужно было это делать? Боже, я был ранен. Я хотел удрать.

— А что делал Каллиган, когда вы убегали?

— Он лежал. — Томми посмотрел на брата. — Лежал, не двигаясь.

— Кто посоветовал вам так отвечать?

— Никто.

— Это правда, — подтвердил Рой. — Он и мне так рассказывал. Я ему поверил.

— Он должен убеждать не меня. Он должен убедить шерифа Трэска из Санта-Терезы. А самолеты вылетают отсюда очень часто.

— О, нет. — Глаза Томми забегали. Он смотрел то на меня, то на брата. — Они меня посадят, если я вернусь.

— Рано или поздно вы все равно должны будете вернуться. Сейчас можете вернуться спокойно, по своему желанию. Или же вас потребуют выслать из страны, и вы вернетесь в наручниках. Так какой путь выбираете, легкий или трудный?

Единственный раз за свою недолгую пока жизнь Томми Лемберг выбрал легкий путь.

Глава 28

Я позвонил по междугородному телефону шерифу Трэску. Он телеграфировал мне разрешение на перевозку братьев Лембергов. Я предъявил телеграмму, и мы все трое сели в самолет. Трэск ждал нас на аэродроме в Санта-Терезе.

Еще до полудня мы все оказались в комнате для допросов в суде Санта-Терезы. Томми и Рой дали показания, которые были застенографированы и записаны на пленку. Томми, казалось, был в ужасе от большой комнаты с зарешеченными окнами, в которой его допрашивали, и от спокойной силы шерифа, представляющего закон. В его теперешних показаниях ничего не расходилось с тем, что он рассказывал мне.

Прежде чем Томми закончил давать показания, Трэск кивнул мне, чтобы я вышел. Я пошел за ним по коридору в его офис. Он снял пиджак и расстегнул ворот рубашки.

Потом наполнил бумажный стакан охлажденной водой, выпил ее залпом и смял стаканчик в кулаке.

— Если мы ему поверим, — сказал он, — это вернет нас обратно к самому началу следствия. Вы ему верите, Арчер?

— У меня есть по этому поводу свое мнение. Но, естественно, я считаю, что все это следует проверить. Однако с этим можно подождать. Вы допрашивали Тео Фредерикса по поводу убийства Каллигана?

— Нет.

— А Фредерикс вообще что-либо говорит?

— Нет, со мной нет.

— Но вы арестовали его вчера ночью?

Лицо Трэска было таким багровым, что я вначале подумал, не случится ли вот-вот у него удар. Но потом понял, что шериф смущен. Он повернулся ко мне спиной, подошел к стене и стал рассматривать фотографию, на которой он пожимал руку губернатору.

— Кто-то его предупредил. Он скрылся за пять минут до того, как я туда прибыл. — Он повернулся ко мне лицом. — Но самое плохое в этом то, что он захватил с собой Шейлу Хауэл.

— Насильно?

— Вы шутите? Возможно, это она его предупредила. Я сделал ошибку, позвонив доктору Хауэлу, прежде чем отправиться его арестовывать. Во всяком случае, она ушла с ним по собственному желанию: вышла из дома своего отца и уехала вместе с этим крысенком на машине среди ночи. С тех пор Хауэл не дает мне покоя.

— Хауэл очень любит свою дочь.

— Да, я понимаю, как он переживает. У меня тоже есть дочь. Вначале я боялся, что доктор поедет за ними, прихватив револьвер. Хауэл прекрасный стрелок, один из лучших в графстве. Но я его успокоил. Сейчас он находится в комнате связи, надеясь что-либо услышать о них.

— А они путешествуют на машине?

— Да, на машине, которую подарила ему миссис Гэлтон.

— Она красного цвета, ее легко заметить.

— Вы так думаете? Вот уже восемь часов, как они уехали. И никаких следов. Возможно, они уже в Мексике. Или же спрятались в мотеле в Лос-Анджелесе под чужим именем. — Трэск нахмурился. — Почему хорошие молодые девушки всегда влюбляются в проходимцев?

Он не ждал от меня ответа, просто констатировал факт.

И это было прекрасно. Потому что я не знал, как ответить.

Трэск тяжело опустился на стул у письменного стола.

— Насколько он опасен? Когда вчера ночью мы разговаривали с вами по телефону, вы сказали, что он бросился на кого-то с ножом в Канаде.

— Он пырнул ножом отца. По-видимому, хотел убить его. Старик — тоже не сахар. На самом деле, пансион Фредериксов — воровской притон. Там жил какое-то время Питер Каллиган. Тогда-то Фредерикс и пырнул отца ножом. Он убежал из дома вместе с Каллиганом.

Трэск взял в руки карандаш и сломал его пополам, бросив кусочки на стол.

— Как мы можем быть уверены, что этот парень, Фредерикс, не убивал Каллигана? У него была на это причина: Каллиган мог раскрыть его обман и рассказать, кто он есть в действительности. Все это вполне возможно, принимая во внимание, что он уже однажды чуть не зарезал своего отца.

— Я думал об этом, шериф. Вполне вероятно, что Каллиган был его партнером в этом заговоре. А это серьезная причина для того, чтобы убрать его. Мы предполагаем, что Фредерикс в этот день был в Луна-Бэй. Его алиби проверялось?

— Не было времени.

Трэск снял трубку и попросил телефонистку соединить его с шерифом графства Сан-Матео в Редвуд-Сити.

— Но есть и другая возможность, — сказал я. — В прошлом году Элис Сейбл встречалась с Каллиганом в Рено. Вспомните, как она реагировала на его смерть. Мы думали, что это нервный шок, но это могло быть совсем другое.

— Вы думаете, это она его убила?

— Такая гипотеза имеет право на существование.

Трэск покачал головой:

— Даже как гипотеза это вряд ли может относиться к такой леди, как миссис Сейбл.

— А какая она леди? Вы с ней встречались?

— Я ее видел, и это все. Но дело не в этом. Мистер Сейбл один из известнейших юристов нашего города.

Политик, скрывающийся в каждом избранном официальном лице, вышел наружу и начал влиять на искренность Трэска. Я сказал:

— Это не значит, что его жена должна быть вне подозрений. Вы ее допрашивали?

— Нет. — И Трэск начал объяснять, почему не допрашивал, как будто он что-то упустил. — Я не смог до нее добраться. Сейбл был против. Врачи-психиатры поддержали его. Они сказали, что с ней нельзя разговаривать на тему об убийстве. Она находится на грани сумасшествия после убийства Каллигана, и любое давление в этом направлении может заставить ее перейти эту грань.

— Ее личным врачом является Хауэл, не так ли?

— Верно. Дело в том, что я пытался добраться до нее через Хауэла. Он был решительно против этого, и, так как все в этом деле было предельно ясно, я не стал настаивать.

— Сейчас Хауэл должен изменить свою точку зрения. Вы, кажется, сказали, что он где-то здесь, в здании суда?

— Да, он в комнате связи. Но подождите, Арчер. — Трэск поднялся со стула и вышел из-за письменного стола. — Это очень деликатное дело. И вы не должны слишком доверять тому, что говорят братья Лемберги. Их нельзя назвать незаинтересованными свидетелями.

— Но они слишком мало знают об этом деле, чтобы все придумать.

— Шварц и его адвокаты знают достаточно.

— Мы опять возвращаемся к Шварцу?

— Это вы сами привели меня к нему. Вы были убеждены, что убийство Каллигана — гангстерское убийство.

— Я ошибался.

— Возможно. Но пусть решат факты, когда они выйдут наружу. Если вы ошибались раньше, можете ошибаться и сейчас. — Трэск по-дружески ткнул меня кулаком в живот. — Как, Арчер, такое возможно?

Зазвонил телефон, и он поднял трубку. Я не мог расслышать слов человека, говорившего на другом конце провода, но видел, какое впечатление они произвели на Трэска. Он весь как бы окаменел, лицо нахмурилось.

— Я введу в действие воздушное подразделение, — произнес он наконец. — Буду там через два часа. Но не сидите сложа руки и не ждите меня. — Он бросил трубку и снял пиджак, висевший на спинке стула. — Они нашли машину, — сказал он мне. — Фредерикс бросил ее в Сан-Матео. Все это будет передано по телетайпу, как только я дам указание.

— А где в Сан-Матео?

— Стоянка у вокзала. Фредерикс с девушкой, возможно, сели в поезд, идущий в Сан-Франциско.

— Вы летите туда?

— Да. Пилот-доброволец ждет моих распоряжений с самого утра. Полетели вместе, если хотите. У нас четырехместный самолет.

— Спасибо. Я уже достаточно налетался. Хочу немного отдохнуть. Вы не отдали распоряжения, чтобы проверили алиби Фредерикса.

— Забыл, — ответил мне Трэск. — Я сам спрошу об этом Фредерикса?

Он был рад, что оставляет мне решать проблему Элис Сейбл.

Глава 28

Центром коммуникаций в здании суда была комната без окон в подвале. Там было шумно, работали коротковолновые приемники. Доктор Хауэл, опустив голову, сидел перед телетайпом. Он поднял голову, когда я заговорил с ним. Лицо его казалось серым при свете лампы над головой:

— Наконец-то вы явились. Пока катались по стране на мои деньги, она убежала с ним. Вы понимаете, что это значит?

Он себя не контролировал, говорил очень громко. Два помощника шерифа, сидевшие у радиоприемников, посмотрели на него, потом друг на друга. Один из них сказал:

— Если вы, джентльмены, хотите поговорить о своих личных делах, здесь не место для таких разговоров.

— Давайте выйдем, — предложил я Хауэлу. — Ваше пребывание здесь вам ничего не даст. Их скоро поймают, не беспокойтесь.

Он сидел и молчал. Я хотел увести его от телетайпа, пока еще не передали информацию из Сан-Матео. Хауэл мог сорваться и поехать на поиски дочери, а он был мне нужен здесь.

— Доктор, вы лечите Элис Сейбл?

Он вопросительно посмотрел на меня:

— Да.

— Она все еще в больнице?

— Да. Попытаюсь сегодня ее взять оттуда. — Он потер пальцами лоб. — Я совсем забросил своих пациентов.

— Пойдемте сейчас со мной.

— Куда и зачем?

— Миссис Сейбл, возможно, поможет нам разрешить это дело и добраться до вашей дочери.

Он встал, но остался стоять в нерешительности перед телетайпом. Побег Шейлы лишил его сил. Я взял его за локоть и вывел в коридор. Начав двигаться, он прошел впереди меня к железной лестнице, и мы вышли на улицу в полуденную жару.

Его «шевроле» был запаркован на стоянке графства. Он повернулся ко мне, когда начал заводить машину.

— Как миссис Сейбл может помочь нам найти Шейлу?

— Я не уверен, что она может нам помочь. Но она была связана с Каллиганом, а Фредерикс, возможно, его партнер в заговоре. Она может знать о Тео Фредериксе больше, чем кто-либо.

— Она не говорила мне о нем ни слова.

— А вы говорили с ней об этом деле?

После некоторого колебания он ответил:

— Не будучи практикующим психиатром, я не старался способствовать разговорам на эту тему. Но это дело всплыло. Это неизбежно, так как оно было причиной ее теперешнего состояния.

— А не могли бы вы объяснить все это более подробно?

— Полагаю, что нет. Вопрос этики. Отношения между врачом и пациентом — дело священное.

— Человеческая жизнь тоже. Не забывайте, что убит человек. У нас есть доказательства, что миссис Сейбл знала Каллигана до того, как он появился в Санта-Терезе. Она также является свидетельницей его убийства. И все, что она может сказать об этом, очень важно.

— Только не в том случае, если в мозгу у нее все спуталось, если у нее галлюцинации.

— А что, у нее галлюцинации в связи с этим делом?

— Совершенно верно. Ее рассказ о событиях не совпадает с тем, что известно нам. Мы обсуждали с Трэском этот вопрос, и нет никаких сомнений, что подонок по имени Лемберг зарезал Каллигана.

— Как раз сомнения существуют, и очень большие, — сказал я. — Шериф только что допрашивал Лемберга. Игрок из Рено послал Лемберга получить деньги с Элис Сейбл и припугнуть ее немного. Тут появился Каллиган. Лемберг ударил его, и тот потерял сознание. Во время драки Лемберг был ранен. Он скрылся. Лемберг утверждает, что Каллигана зарезал кто-то другой.

Лицо Хауэла странно изменилось. Глаза его стали жестче и заблестели. Он не смотрел на меня, вообще ни на что не смотрел. Морщины вокруг глаз и у рта стали глубже, как будто его против воли заставили посмотреть на что-то ужасающее.

— Но Трэск уверял, что убийца — бесспорно Лемберг.

— Трэск ошибался. Мы все ошибались.

— Вы действительно полагаете, что Элис Сейбл все это время говорила правду?

— Я не знаю, что она говорила, доктор. Вы знаете.

— Но Транчард и другие психиатры были убеждены, что ее самообвинения — это фантазии. Они и меня убедили в этом.

— А в чем она себя обвиняет? Она обвиняет себя в смерти Каллигана?

Хауэл сидел за рулем и молчал, будучи потрясен и обескуражен. Но это длилось всего несколько минут. Он взял себя в руки:

— Вы не имеете права меня допрашивать о моих отношениях с пациентом.

— Боюсь, что имею, доктор. Если Элис убила Каллигана, вы не сможете этого скрыть. И я удивлен, что вы хотите это сделать. Вы не только нарушаете закон, но идете против этики, которая так для вас важна.

— Я сам буду судить о том, как мне следует поступать с этикой, — сказал он напряженным голосом.

Хауэл сидел и думал о своих проблемах. Он был весь погружен в себя, глаза его слепо смотрели в никуда. На лбу появились капельки пота. Он думал о своей пациентке, забыв даже о дочери.

— Она призналась вам, что убила Каллигана, доктор, ведь так?

Он очень медленно поднял на меня глаза:

— Что вы сказали?

— Миссис Сейбл призналась вам, что убила Каллигана?

— Прошу вас больше меня ни о чем не спрашивать.

Он вдруг снял ручной тормоз. А я всю дорогу в больницу сидел молча, надеясь, что мое терпение даст мне возможность поговорить с самой Элис Сейбл.

Седовласая сестра открыла нам дверь и особо улыбнулась Хауэлу:

— Доброе утро, доктор. Вы сегодня немного припозднились.

— Я сегодня не буду смотреть всех своих больных. Посмотрю только миссис Сейбл.

— Извините, доктор, но она выписалась.

— Выписалась? Когда?

— Мистер Сейбл забрал ее сегодня утром домой. Разве вы не знали? Он сказал, что обговорил это с вами и что все в порядке.

— О каком порядке может быть речь? Нельзя выписывать больных с неустойчивой нервной системой без разрешения доктора. Вы разве не знаете этого, сестра?

Прежде чем она смогла ответить на его вопрос, Хауэл повернулся и направился к машине. Я вынужден был перейти на бег, чтобы догнать его.

— Этот человек просто дурак! — кричал он, перекрывая шум мотора. — Он не может брать на себя ответственность за жизнь своей жены. Она опасна для себя самой и для окружающих.

Когда мы уже ехали по дороге, я спросил:

— А как вы считаете, доктор, она представляла опасность для Каллигана?

В ответ он просто глубоко вздохнул. Мы проехали через пригород Санта-Терезы и очутились за городом. Перед нами возвышались холмы парка Арройо. Глядя на эти зеленые холмы, Хауэл произнес:

— Эта бедная женщина сказала мне, что она убила его. Я не мог в это поверить. Мне почему-то казалось, что она выдумала все это, что-то в ее рассказе было неправдоподобным.

— И поэтому вы неразрешили Трэску допросить ее?

— Да. У нас сейчас по закону врач должен защищать своего пациента, особенно если у него не все в порядке с психикой. Мы не можем обращаться в полицию при любой фантазии, приходящей на ум нашим пациентам. Но в этом случае, — добавил он неохотно, — я, кажется, ошибся.

— Вы не уверены в этом?

— Я теперь уже ни в чем не уверен.

— А что она вам сказала? Вы не можете точно передать ее слова?

— Она услышала, что происходит драка. Двое мужчин дерутся и обзывают друг друга разными словами. Затем раздался выстрел. Она испугалась, конечно, но заставила себя выйти. Каллиган лежал на лужайке. Другой мужчина уезжал на «ягуаре». Когда он скрылся, она подошла к Каллигану. Она хотела ему помочь. Но увидела на траве нож. Она его подняла и... ударила Каллигана ножом.

Мы подъехали к холму, на котором стоял дом Сейбла.

Хауэл повел машину по извивающейся дороге вверх. Шины скрипели и визжали, как грешные души в аду.

Глава 29

Сейбл, должно быть, услышал шум машины, потому что стоял за дверью и ждал, когда Хауэл постучит, чтобы открыть ее. Его красные глаза слезились от яркого солнца. Он чихнул.

— Где ваша жена? — спросил Хауэл.

— В своей комнате, где ей быть? В больнице так шумно, все так неустроенно...

— Я хочу ее видеть.

— Нет, доктор. Как я знаю, вы спрашивали ее о преступлении, которое произошло в нашем доме. Это очень беспокоит Элис. Вы сами сказали мне, что ее не следует заставлять говорить об этом.

— Но она сама начала этот разговор. Я требую, чтобы вы разрешили мне с ней повидаться.

— Требуете, доктор? Какое вы имеете право требовать? Я должен вам разъяснить, думаю, положение вещей. С этой минуты вы уже не ее врач. Я намерен обратиться к другим врачам и найти такое место, где бы Элис могла спокойно поправляться.

Доктор прервал его решительным голосом:

— Вы не нанимаете врачей и не увольняете их.

— Это утверждение незаконно, доктор. Возможно, вам придется нанять адвоката, если вы будете настаивать на своем, врываться в мой дом и указывать мне, что я должен делать. — Сейбл контролировал себя, но голос его звучал страшно спокойно.

— Я должен заботиться о своих пациентах. У вас нет никакого права забирать ее из больницы.

— Ну так вот, доктор. Послушайте, что я вам скажу, если это следует вам напомнить. Все, что сказала вам Элис, это был разговор между врачом и больным. Вы не имеете права разглашать это. Я нанял вас и всех остальных, как ее адвокат, чтобы вы помогли мне выяснить некоторые факты. Это вам ясно? Если же вы сообщите эти факты, вернее предполагаемые факты, кому бы то ни было, я подам на вас в суд. Обвиню вас в преступном оговоре вашего пациента.

— Вы говорите чепуху, — вступил в разговор я, — и ни на кого в суд не подадите.

— Не подам? Ну, это мы посмотрим. Вы находитесь в таком же положении, как и доктор. Я нанял вас для того, чтобы вы кое-что расследовали, и приказал сообщать о результатах расследования мне лично, причем устно. Если же вы сообщаете о своем расследовании кому-либо другому, то нарушаете контракт. Попробуйте это сделать, и, клянусь Богом, я отберу у вас лицензию.

Я не знал, прав он по закону или нет. Мне было наплевать. Когда он попытался закрыть дверь, я вставил ногу и сказал:

— Мы войдем в дом, Сейбл.

— Думаю, что нет, — ответил Сейбл новым, странным голосом.

Он отошел от двери и вернулся с ружьем в руках. Это было длинное тяжелое ружье с оптическим прицелом, с каким охотятся на оленей. Он поднял его и прицелился. Я смотрел прямо в нарезной чистый ствол.

Сейбл положил палец на курок. Лицо его блестело, как фарфор. Я понял, что он действительно убьет меня.

— Опустите ружье, — приказал Хауэл. Он встал передо мной, защитив от возможного выстрела. — Опустите ружье, Сейбл. Вы сам не свой, вы расстроены из-за Элис. Но мы ваши друзья и друзья Элис. Мы хотим помочь вам обоим.

— У меня нет друзей, — ответил ему Сейбл. — Я знаю, зачем вы здесь и почему хотите поговорить с Элис. И я вам не позволю этого.

— Не будьте глупцом, Гордон. Вы не сможете сами ухаживать за больной женщиной. Я понимаю, вам наплевать на себя, но вы должны думать об Элис, о ее здоровье. Ей нужен врач. Так что опустите ружье и дайте мне возможность посмотреть ее.

— Отойдите, или я выстрелю!

Сейбл кричал, голос его переходил в визг. Его жена услышала этот крик и закричала в ответ откуда-то из глубины дома.

— Нет!

Сейбл заморгал от яркого света солнца. Он выглядел как сомнамбула, идущая во сне по краю пропасти. В доме продолжала кричать его жена. Крик ее сопровождался ударами. Потом послышался звон разбиваемого стекла.

Охваченный беспокойством, Сейбл повернулся в сторону шума, исходившего из глубины дома. Ружье качнулось в сторону. Я обошел Хауэла и схватился одной рукой за ствол, а другой за узел галстука на шее у Сейбла, напрягся и потянул за ружье. Оно оказалось у меня в руках, а Сейбл ударился о стену и чуть не упал. Он тяжело дышал, волосы его растрепались и закрыли глаза. Он вдруг стал напоминать старуху, смотрящую на нас сквозь лохматый седой парик.

Пока я разряжал ружье, со стороны внутреннего дворика послышались быстрые шаги. Элис Сейбл появилась в конце холла. Ее светлые волосы спутались, ночная рубашка закрутилась вокруг хрупкого тела. Она была босая, и одна нога в крови.

— Я поранила себя оконным стеклом, — сказала она тихим голосом.

— Зачем ты его разбила? — вдруг набросился на нее Сейбл. Потом вспомнил о нас, и тон его голоса изменился. Он продолжил сладким тоном: — Иди в свою комнату, дорогая. Ты не одета. А у нас гости.

— Доктор Хауэл не гость. Ведь вы пришли, чтобы залечить мою рану?

Она неуверенно направилась к доктору. Он пошел к ней навстречу, протянув вперед руки:

— Конечно. Возвращайтесь со мной в вашу комнату, и мы посмотрим вашу рану.

— Но я не хочу возвращаться туда. Я не могу там находиться. Ненавижу эту комнату. Питер приходил ко мне туда.

— Замолчи! — крикнул Сейбл.

Она спряталась за спину доктора в поисках защиты, как ребенок. Через его плечо она грустно посмотрела на мужа:

— Замолчи — это все, что я от тебя слышу. Но зачем молчать, Гордон? Все знают обо мне и Питере. Доктор Хауэл знает. Я ему все рассказала. — Она положила руку на грудь и стала перебирать пальцами вышивку на ночной рубашке. Потом она увидела меня. — Этот человек тоже все знает обо мне. Я вижу по его глазам.

— Вы убили его, миссис Сейбл?

— Не отвечай ему! — крикнул Сейбл.

— Но я хочу признаться. Я буду себя лучше чувствовать, если сделаю это. — Она широко улыбнулась. Потом улыбка ее померкла, на лице появились морщины, и она сказала: — Да, я убила его. Этот парень в машине ударил его, и он потерял сознание. А я подошла и зарезала его.

Она опустила руку, которую прижимала к груди, и сжала ладонь в кулак. Она посмотрела на руку так, как будто в ней был зажат нож.

Муж смотрел на нее с лицом игрока в покер.

— А зачем вы это сделали? — спросил я.

— Не знаю. Думаю, он мне ужасно надоел. А теперь я должна быть за это наказана. Я убила человека и должна умереть.

Эти трагические слова она произнесла как-то неестественно. Она говорила, как большая марионетка, двигающаяся с помощью веревок и только открывающая рот, в то время как говорил за нее кто-то другой. Только глаза ее были естественными, то есть невинными.

— Я должна умереть, — повторила она. — Ведь так, Гордон?

Сейбл сильно покраснел:

— Не вмешивай меня в это дело.

— Но ты сказал...

— Я ничего такого не говорил.

— Ты врешь, Гордон. — Она стала его стыдить. В голосе чувствовалась злоба. — Ты сказал мне, что после всех моих преступлений я заслуживаю смерти. И ты был прав. Я истратила твои деньги, играя в казино, ушла от тебя к другому мужчине, а теперь еще стала убийцей.

Сейбл обратился к Хауэлу:

— Нельзя ли положить всему этому конец? Моя жена больна. Кроме того, она поранилась. Просто невозможно, чтобы вы разрешили ее допрашивать. Этот человек даже не полицейский...

— Я сам буду отвечать за свои поступки, — сказал я. — Миссис Сейбл, вы помните, что ударили Каллигана ножом?

Она подняла руку ко лбу, откинула назад волосы, как будто они мешали ей думать.

— Точно не помню. Но, должно быть, это так и было.

— Почему вы говорите, что это так и было, если не помните?

— Гордон видел, как я это сделала.

Я посмотрел на Сейбла. Он отвел глаза. Он стоял у стены, стараясь слиться с ней.

— Гордона здесь не было, — сказал я. — Он был в доме миссис Гэлтон, когда вы туда позвонили.

— Но он же приехал. Питер лежал на траве очень долго. Он издавал какие-то странные звуки, как будто хрипел. Я расстегнула ворот его рубашки, чтобы помочь ему дышать свободнее.

— Вы все это помните. Но вы не помните, что всадили в него нож?

— Возможно, у меня произошло затмение. Со мной часто так бывает. Спросите Гордона.

— Я спрашиваю вас, миссис Сейбл.

— Дайте подумать. Я помню, что засунула ему руку под рубашку, чтобы проверить, бьется ли его сердце. Сердце его билось. Казалось, что в теле у него находится маленький зверек и он рвется наружу. Волосы у него на груди были жесткими, как проволока.

Сейбл издал странный звук.

— И что же вы сделали? — спросил я.

— Я? Ничего. Я просто сидела и смотрела на него и его бедное постаревшее избитое лицо. Я обняла его за шею, старалась разбудить, но он продолжал хрипеть. Он все еще хрипел, когда приехал Гордон. Гордон разозлился, когда увидел, что я обнимаю его. Я убежала в дом, но смотрела потом через окно.

Внезапно лицо ее просветлело:

— Я не убивала его. На лужайке была не я. На лужайке был Гордон. И я смотрела на них из окна. Гордон поднял нож Питера и вонзил ему в живот. — Она показала, как он это сделал, ударив себя в живот своей все еще сжатой рукой. — Кровь брызнула фонтаном и окрасила траву в красный цвет. Все стало красным и зеленым.

Сейбл вытянул вперед голову. Остальные части его тела, руки и ноги оставались как бы вдавленными в стену.

— Вы не можете ей верить. У нее опять галлюцинации.

Элис, казалось, не слышала его. Возможно, она была настроена на другую волну, которая звучала в ее голове, как спасение. Слезы покатились у нее из глаз.

— Я его не убивала.

— Замолчите сейчас, ничего не говорите, — старался успокоить ее Хауэл, подставив под ее голову свое плечо.

— Это правда? — спросил я.

— Должно быть, правда. Я уверен в этом. Ее самообвинения все же были фантазией. Это объяснение более правдоподобно. Действительные события память не сразу вернула.

— Напротив. Она сейчас более ненормальная, чем когда бы то ни было, — сказал Сейбл. — Если вы думаете, что сможете использовать эти слова против меня, вы еще более безумны, чем она. Не забывайте, что я юрист...

— Ах, вы юрист, вот вы кто? — Хауэл повернулся к нему спиной и обратился к его жене: — Пойдемте, Элис. Мы перевяжем вам ногу. А потом вернемся в больницу, ко всем этим любезным леди, которых вы знаете.

— Там нет ничего хорошего.

— Вот и молодец, — улыбнулся ей Хауэл. — Если вы и дальше будете говорить то, что вы действительно думаете и знаете, мы возьмем вас из больницы. А пока вы должны там немного побыть.

— Хорошо.

Поддерживая ее одной рукой, Хауэл протянул другую в сторону Сейбла:

— Ключ от комнаты вашей жены. Он вам больше не будет нужен.

Сейбл протянул ему плоский медный ключ. Хауэл взял его, не проронив ни слова. Потом повел Элис Сейбл через холл по направлению к внутреннему дворику.

Глава 30

Гордон Сейбл посмотрел, как они уходят, потом вздохнул с облегчением. Глаза его перестали блестеть блеском ожидания.

— Я не сделал бы этого, — сказал он, — если бы тогда знал то, что знаю теперь. Есть такие веши, которые нельзя предугадать. Например, то, что человек меняется. Кажется, вы сможете вынести все что угодно, что можете держаться вечно. Но под давлением ваша сила ослабевает. Проходит несколько дней или несколько недель, и все выглядит в другом свете. Не из-за чего бороться. Все лопается. — Он издал звук, похожий на хлопок. — Все катится к чертям. Вот так.

— Зачем вы его убили?

— Она же рассказала вам. Когда я вернулся, она сидела около него и причитала, пыталась разбудить его своими поцелуями. Меня чуть не стошнило.

— Только не говорите, что совершили преступление в порыве страсти. Вы должны были давно знать об их связи.

— Я и не отрицаю, что знал. — Он поменял позу и стал рассказывать: — Каллиган подцепил ее летом в Рено. Она поехала туда, чтобы развестись со мной, но все кончилось тем, что она проигралась в рулетку. И Каллиган помог ей в этом. Он, без сомнения, получил за это свои комиссионные. Она проиграла очень много, все свободные деньги, которые у меня были. Когда же деньги кончились, он пустил ее к себе в квартиру пожить немного, и я вынужден был ехать туда и умолять ее вернуться со мной домой. Она отказывалась, и я должен был заплатить ему, чтобы он выгнал ее.

Я не сомневался, что он говорит правду. Ни один мужчина не смог бы придумать о себе такую историю. Но Сейбл, казалось, сам себе не верит. Слова его не имели веса, он говорил так, как будто заучил текст заранее и рассказывал об инциденте, которого он не понимал, который произошел с какими-то людьми в какой-то чужой стране.

— Я так и не пришел в себя после этого. И она тоже. Мы жили в этом доме, который я для нее построил. Нас разделяла стеклянная стена. Мы видели друг друга, но не могли разговаривать. Мы вели себя как клоуны в цирке, разговаривая жестами, или как обезьяны в разных клетках. И Элис стала очень странной. Я тоже, конечно. Наша жизнь становилась все страшнее и страшнее. Она могла упасть на пол и бить себя по лицу кулаками, пока лицо ее не становилось синим и опухшим от ударов. А я мог смеяться над ней и обзывать ее всякими словами.

Так мы жили, и оба были довольны, пока не появился Каллиган. Это случилось зимой. Были найдены кости Энтони Гэлтона, и Каллиган услышал об этом, кажется, прочитал в газете. Он знал, кому они принадлежали, и явился ко мне с этой информацией.

— А почему он выбрал вас?

— Прекрасный вопрос. Я сам часто спрашивал себя об этом. Элис рассказала ему, что я адвокат миссис Гэлтон. Возможно, именно поэтому он и заинтересовался ею. Он знал, что ее любовь к рулетке лишила меня денег, что у меня тяжелое финансовое положение. Ему нужна была помощь эксперта для осуществления его плана. Он не был настолько умен, чтобы все сделать самому. Он был умен лишь настолько, чтобы понять: я значительно умнее его.

Он знал о вас еще и другое, подумал я. Он знал, что вы никого не любите и что вас можно запросто скрутить.

— А какую роль во всем этом деле играет Шварц?

— Отто Шварц? А он здесь ни при чем. — Сейбл даже обиделся на меня за это предположение. — Его единственная связь с этим — деньги, которые задолжала ему Элис. Шестьдесят тысяч долларов. Шварц требовал, чтобы она заплатила ему. Он стал ей угрожать. А потом стал угрожать и мне. Я должен был найти эти деньги и был в отчаянии. Не знал, куда обратиться.

— Не будем говорить о ваших переживаниях, Сейбл. Вы вступили в этот заговор не вдруг. Вы работали над ним не один месяц.

— Не отрицаю этого. Нужно было многое подготовить. Вначале идея Каллигана не казалась разумной. Она возникла у него давно, когда он встретился в Канаде с этим парнем, Фредериксом, пять или шесть лет назад. Он знал Энтони Гэлтона в Луна-Бэй и был поражен его сходством с этим парнем. Он даже привез парня в Соединенные Штаты, чтобы как-то воспользоваться этим сходством. Но нарушил закон, его посадили, и он потерял парня из виду. Каллиган считал, что, если я поддержу его, он сможет найти мальчишку.

И Каллиган нашел его, как вы знаете. Он ходил в школу в Энн-Арбор. Я поехал на восток в феврале и увидел парня, когда он играл в студенческом театре. Он был неплохим актером, выглядел честным. Я поговорил с ним и решил, что если кто-нибудь и сможет выполнить эту задачу, так это он. Я представился ему как продюсер из Голливуда, сказал, что поражен его талантом. Он поймался на этот крючок и взял у меня деньги. Остальное было уже нетрудно.

Конечно, историю его прежней жизни подготовил я. Над этим следовало хорошенько подумать. Самое трудное было сделать так, чтобы никто не узнал о его жизни в Канаде. И тут я вспомнил о приюте в Кристал-Спрингс. Но я понимал, что успех всего этого мероприятия зависит в основном от него самого. Если ему удастся это сделать, то он получит основную часть всех богатств. Мои притязания были скромны. Он просто должен был дать мне возможность купить по номинальной цене некоторое количество собственности, связанной с добычей нефти.

Я смотрел на Сейбла и думал, как мог человек с такой способностью все предвидеть, заранее прийти к тому, к чему пришел. Что-то случилось с его головой. Возможно, причиной была неоправданная вера в свое превосходство, в умение обвести вокруг пальца всех и вся. Он и сейчас так думал.

— Есть такое понятие — преступление века, — продолжал он. — Им должна была стать моя задумка. Получить многомиллионное состояние, не нанеся никому никакого ущерба. Просто нужно было сделать так, чтобы найти этого парня, а там факты говорили бы сами за себя.

— Факты? — спросил я.

— Ну, не совсем факты, а то, что казалось фактами. Я не философ. Мы, юристы, не занимаемся реальными явлениями. Кто знает, что это такое? Мы имеем дело с тем, что видим. А в этом деле искажений фактов было очень мало. Никаких фальсификаций документов. Согласен, парень должен был немного соврать о своем детстве и своих родителях. Но что значит эта незначительная ложь? Она принесла миссис Гэлтон такое же счастье, как если бы этот парень действительно был ее внуком. И если бы она решила завещать ему все свои деньги, то это ее личное дело.

— Она написала новое завещание?

— Думаю, да. Я в этом не участвовал. Посоветовал ей взять другого юриста.

— А вы не думали, что рискуете?

— Не думал. Нужно знать Марию Гэлтон, как знаю ее я. Она настолько противоречива, что на это можно рассчитывать. Я заставил ее написать новое завещание, убеждая, чтобы она этого не делала. Я заставил ее начать искать Тони, убеждая ее, что это ни к чему не приведет. Я убедил ее нанять вас, выступая против детективного расследования.

— А почему меня?

— Шварц не давал мне покоя с моим долгом, и я решил, что нужно действовать быстро. Я не мог пойти на риск и сам занялся так называемыми поисками. Это должен был кто-то сделать, кто-то, кому я мог верить. И я также подумал, что если нам удастся обмануть вас, то мы сможем обмануть кого угодно. А если нам это не удастся, то я подумал, что вы достаточно... как бы это сказать, гибкий, что ли...

— Вы хотели сказать — продажный?

Сейбл сморщился, услышав это слово. Слова для него значили больше, чем их смысл.

В конце коридора открылась дверь, и миссис Сейбл с Хауэлом подошли к нам. Она буквально висела на руке доктора. Лицо ее было накрашено и ничего не выражало. Свободной рукой доктор нес белый кожаный чемодан.

— Сейбл во всем признался, — сказал я Хауэлу. — Позвоните, пожалуйста, шерифу.

— Я уже позвонил. Они скоро будут здесь. Я забираю миссис Сейбл туда, где она получит необходимый уход. — И он добавил уже другим тоном: — Надеюсь, что это явится поворотным пунктом в ее болезни.

— Я тоже надеюсь, — ответил ему Сейбл. — Честно.

Хауэл ничего не сказал на это. И Сейбл сделал еще одну попытку:

— До свиданья, Элис. Я действительно желаю тебе всяческого добра.

Она вся сжалась, но ничего не ответила. Она вышла, опираясь на руку доктора. Ее волосы блестели на солнце как золото. Сусальное золото. И мне стало немного жалко Сейбла. Она была для него слишком тяжелой ношей. Каллигану удалось вбить клин между его слабостью и ее потребностями и тем самым расширить пропасть, существующую между ними. И их союз распался.

Сейбл был наблюдательным человеком, и он заметил, что настроение мое несколько изменилось.

— Вы удивляете меня, Лью. Я не думал, что вы так тяжело все это воспримете. Ведь у вас всегда была репутация человека, не стремящегося осложнять ситуацию, а помогать заблудшей овце.

— Убийство Каллигана вряд ли можно сравнить с поведением заблудшей овцы.

— Я должен был его убить, как вы не понимаете?

— Из-за вашей жены?

— Моя жена — это только начало. Он продолжал жать на меня. Ему было недостаточно, что он делит со мной мою жену и мой дом. Он был очень жаден, хотел получить все больше и больше. И я, наконец, понял, что он хочет получить все. Все. — Голос его дрожал от возмущения. — После всего того, что я сделал, пошел на риск, он хотел лишить меня всего.

— Каким образом?

— Воспользовавшись парнем. Он что-то знал о Тео Фредериксе. Не знаю что. Не мог выведать ни у одного из них. Но Каллиган говорил, что этого достаточно, чтобы разрушить весь мой план. Конечно, это был и его план, но он был достаточно безответствен, чтобы разрушить все, если я не сделаю так, как он хочет.

— И вы его убили.

— Мне представился случай, и я им воспользовался. Это не было преднамеренное убийство.

— Никакие присяжные не поверят этому после того, что вы сделали со своей женой. Это выглядит очень преднамеренным. Вы дождались случая, чтобы убить беззащитного человека, а потом попытались свалить это убийство на свою больную жену.

— Она этого заслуживает, — возразил он холодно. — Она сама верила, что убила его. Наполовину верила. Она понимала, что виновата, потому что путалась с ним. Я сделал только то, что сделал бы любой мужчина в данных обстоятельствах. Она видела, что я зарезал его. Я должен был что-то сделать, чтобы заставить ее забыть это.

— Вы как раз этим и занимались во время ваших длительных посещений больницы? Убеждали ее, что это она во всем виновата?

Он ударил ладонью о стену:

— Это она причина всех неприятностей. Она — причина того, что он вошел в нашу жизнь. И она должна пострадать за это. Почему за все должен отвечать я один?

— Вы не должны. Вы можете разделить вину с этим парнем, Фредериксом. Где я могу его найти?

Он покосился на меня:

— Я хочу получить что-нибудь взамен, так сказать, кви про кво. — Это латинское выражение его, казалось, подбодрило. Он стал говорить быстрее, а потом перешел на скороговорку. — Это верно. Он действительно должен почти полностью отвечать за все это безобразие. Если это поможет разобраться, я готов выступать свидетелем. Элис не может быть свидетельницей против меня. Вы даже не знаете, правда ли то, что она говорила вам. Откуда вы можете это знать? Может быть, я прикрываю ее. — В голосе у него появилась надежда.

— А откуда вы знаете, что вы живой, Сейбл? Я хочу встретиться с вашим сообщником. Он был в Сан-Матео этим утром. Куда он направился?

— Совершенно не в курсе.

— Когда вы его видели в последний раз?

— Не понимаю, почему я должен сотрудничать с вами, если вы не хотите сотрудничать со мной?

Я все еще держал в руках его разряженное ружье. Потом поднял его как дубинку. Я был достаточно зол, чтобы использовать его в этом качестве, если возникнет необходимость.

— Вот почему.

Он так быстро отпрянул, что стукнулся головой о стену.

— Вы не можете использовать против меня такие методы. Это противозаконно.

— Хватит пускать мыльные пузыри, Сейбл. Фредерикс был здесь вчера вечером?

— Да. Он хотел, чтобы я получил для него деньги в банке. Я отдал ему все свои наличные, которые были в доме. Около двухсот долларов.

— Зачем ему были нужны деньги?

— Он не сказал. Вообще, он вел себя непоследовательно. Разговаривал так, как будто сломался, не выдержал напряжения.

— Что он сказал вам?

— Я не могу пересказать дословно, так как сам был ужасно расстроен. Он задал мне огромное количество вопросов, на которые я не был в состоянии ответить. Об Энтони Гэлтоне и о том, что с ним произошло. Все это самозванство вскружило ему голову. Кажется, он считает, что он на самом деле сын Гэлтона.

— А Шейла Хауэл была с ним?

— Да, она присутствовала при этом. Я понимаю, о чем вы думаете. Возможно, он говорил все это для нее. Если он играл, то нужно сказать, что она ему поверила. Но мне кажется, он и сам этому верит. Он был очень взволнован и угрожал мне расправой, если я не скажу ему, кто убил Гэлтона. Я не знал, что отвечать. В конце концов я вспомнил имя этой женщины из Редвуд-Сити — бывшей няни Гэлтонов.

— Миссис Матесон?

— Да. Я должен был ему что-то сказать, чтобы избавиться от него.

Патрульная машина въехала на холм и остановилась перед домом. Из нее вылез Конгер и еще один помощник шерифа. Сейблу предстояла тяжелая задача — оправдаться.

Глава 31

Они подбросили меня в аэропорт, и я сел в самолет. Это был тот же двухмоторный самолет, летевший тем же рейсом, что и три недели назад. Даже стюардесса была та же самая. Но теперь почему-то она выглядела моложе. Казалось, время для нее остановилось, тогда как я постарел и почти приблизился к среднему возрасту.

Она старалась подбодрить меня леденцами и кофе в бумажных стаканчиках. И вот опять появилась бухта и соляные копи.

Дом Матесонов был закрыт, шторы на окнах опущены, как будто в доме кто-то болен. Я попросил таксиста подождать меня и постучал в парадную дверь. Дверь открыла сама Мэриан Матесон.

Она жила по тому же расписанию, что и я, быстро старела. В волосах стало больше седины, лицо осунулось. Но все это каким-то образом сделало ее мягче. Даже голос стал нежнее, когда она сказала:

— Я ждала вас. У меня был еще один гость сегодня утром.

— Джон Гэлтон?

— Да. Джон Гэлтон. Маленький мальчик, за которым я ухаживала в Луна-Бэй. Я очень волновалась, увидев его через столько лет. С ним была его девушка. Он привез ее с собой. — Она заколебалась, а потом шире открыла дверь. — Заходите, если хотите.

Она провела меня в темную гостиную и предложила сесть в кресло.

— Зачем они к вам приезжали, миссис Матесон?

— Затем же, зачем и вы. Получить информацию.

— Какую информацию?

— О той ночи. Я подумала, что он имеет право знать правду. Поэтому рассказала все, что рассказывала вам: о Каллигане и Плечистом. — Ответ ее был туманным. Возможно, она старалась, чтобы и ее память тоже была туманной, не прояснялась.

— И как он это воспринял?

— Он очень заинтересовался. Естественно. Он весь превратился в слух, когда я рассказала ему о рубинах.

— А он объяснил, почему так заинтересовался рубинами?

— Он ничего не объяснял и быстро ушел. Они уехали на своей красной машине, даже не стали пить кофе.

— А они были дружелюбно настроены?

— По отношению ко мне? Очень дружелюбно. Девушка была очень любезна. Она сказала, что они собираются пожениться, как только ее молодой человек все выяснит. Она сказала: выберется из темноты.

— А что она имела в виду под темнотой?

— Не знаю. Она так сказала. Он же очень интересовался обстоятельствами смерти отца.

— А он говорил, что собирается делать дальше, куда они отправляются?

— Нет. Он спросил у меня, как добраться до аэропорта и ходит ли туда автобус. Мне показалось странным, что он спрашивает про автобус, когда у него есть прекрасная спортивная машина, совершенно новая.

— Он уклоняется от ареста, миссис Матесон. Он знает, что его машину сразу же обнаружат в аэропорту.

— А кто хочет его арестовать?

— Я, например. Это не сын Гэлтона. Это самозванец.

— Не может быть. Он копия своего отца.

— Внешность очень часто бывает обманчива. Вы не первая, кого обманула его внешность. На самом деле его имя Тео Фредерикс. Он мелкий мошенник из Канады, где чуть не зарезал человека.

Она закрыла рот рукой:

— Из Канады, говорите?

— Да, его родители — хозяева пансионата в Питте, в Онтарио.

— Но они как раз туда и поехали. В Онтарио. Я слышала, как он говорил ей, когда я была на кухне, что нет прямых самолетов в Онтарио. Как раз перед тем, как они ушли.

— А когда они здесь были?

— Рано утром, вскоре после восьми часов. Они ждали у дома, пока я вернусь со станции, куда отвозила Рона.

Я посмотрел на часы. Было почти пять часов дня. Прошло почти девять часов. При благоприятных обстоятельствах они могли уже быть в Канаде. И если мне повезет, то я буду там еще через восемь или девять часов.

Миссис Матесон проводила меня до двери.

— Эти неприятности никогда не прекратятся? — спросила она.

— Дело идет к концу. Извините, что не смог оградить вас от этого.

— Все в порядке. Я все рассказала мужу. Что бы ни произошло — выступление в суде в качестве свидетеля или еще что-нибудь — мы будем держаться вместе. Мой муж очень хороший человек.

— У него очень хорошая жена.

— Нет. — Она махнула рукой. — Но я люблю его и нашего сына. А это кое-что значит. Я рада, что все рассказала Рону. Это лежало тяжелым камнем у меня на сердце. — Она улыбнулась мне, но глаза оставались серьезными. — Надеюсь, все кончится хорошо для этой девушки. Трудно поверить, что ее парень — преступник. Но я-то знаю, как бывает в жизни. — Она подняла глаза к солнцу.

Дорога в международный аэропорт шла мимо здания суда в Редвуд-Сити. Я подумал, что нужно остановиться и все рассказать шерифу Трэску, а потом решил, что не стоит. Это было мое дело, и я хотел его закончить сам.

Возможно, я уже догадывался, чем все кончится.

Глава 32

Я приехал в Питт на машине, которую взял напрокат, в три часа, в самое темное время ночи. В красном доме на набережной горел свет. Миссис Фредерикс подошла к двери, одетая во все черное. Ее тяжелое лицо приняло упрямое выражение, когда она меня увидела.

— Зачем вы сюда приехали? Вам здесь нечего делать. Я не знала, что этих Лембергов разыскивает полиция.

— Полиция разыскивает не только их. Ваш сын был здесь?

— Тео? — В глазах ее было удивление. — Он не был здесь целую вечность.

За ее спиной послышался хриплый голос:

— Не верьте ей, мистер. — Из темноты показался ее муж. Он держался за стену и, казалось, был совершенно пьян. — Она вывернет для него все свое лживое сердце.

— Попридержи язык, старик.

Черная злость наполнила ее глаза, как фиолетовые чернила. Они выглядели точно так же, как несколько раньше глаза ее сына. Она пошла на Фредерикса, и он попятился назад. Лицо его было пористым и влажным, одежда пыльной.

— Вы его видели, мистер Фредерикс?

— Нет. На его счастье, меня не было дома. А то я показал бы ему. — Его орлиный профиль покачивался вверх и вниз, как бы разрубая воздух. — Но она виделась с ним.

— А где он сейчас, миссис Фредерикс?

За нее ответил муж:

— Она сказала, что они пошли в гостиницу. Он и его девушка.

Какое-то неясное чувство — не то вины, не то неприязни — заставило женщину сказать:

— Они не должны были ехать в гостиницу. Я предложила им остановиться у меня в доме. Но мой дом, наверное, недостаточно хорош для его крали.

— С девушкой все в порядке?

— По-моему, да. Я беспокоюсь за Тео. Зачем он сюда приехал? Прошло столько лет. Не могу его понять.

— Он всегда был чеканутым, — сказал Фредерикс. — Но сейчас он совершенно рехнулся. Вы только вглядитесь в него, когда увидите. И будьте осторожны. Он — настоящая змея, скрывающаяся в траве, хотя разговаривает очень гладко.

— А где находится гостиница?

— Недалеко. Называется «Питт-отель». Вы ее увидите. Только не вмешивайте нас в это дело, хорошо? Он постарается втянуть нас в свои неприятности, но я — уважаемый человек...

Его жена закричала:

— Заткнись! Ты хотел бы, чтобы мы больше не видели его! А я хочу с ним видеться!

Я оставил их ругаться дальше. Это было для них нормальным явлением. Вероятно, они ругались каждую ночь.

Гостиница располагалась в трехэтажном красном кирпичном здании на углу улицы. В одном из окон на втором этаже горел свет. Свет горел и в вестибюле. Я нажал на кнопку звонка, стоявшего на столе. Маленький человек средних лет вышел из двери темной комнаты, рядом с которой стоял стол. Он зевнул.

— Рано встаете, — сказал он мне.

— Поздно ложусь. Можно снять у вас номер?

— Конечно. У меня полно пустых номеров. Вам с ванной или без?

— С ванной.

— Это будет стоить три доллара. — Он открыл тяжелую книгу записей и подвинул ее мне. — Распишитесь.

Я расписался. Чуть выше прочитал: «Мистер и миссис Джон Гэлтон, Детройт, Мичиган».

— Вижу, у вас есть еще американцы?

— Да. Симпатичная молодая пара. Они приехали поздней прошлой ночью. Думаю, у них медовый месяц. Наверно, направляются на Ниагарский водопад. Я их поместил в номер для новобрачных.

— Угловая комната на втором этаже?

Он строго посмотрел на меня:

— Вы не собираетесь их беспокоить, мистер?

— Нет, я хотел бы поприветствовать их утром.

— Лучше, чтобы это не было слишком рано... — Он снял с крючка ключ от моего номера и бросил его на стол. — Я даю вам номер 210 в другом конце коридора. Могу провести вас, если хотите.

— Спасибо. Сам найду.

Я поднялся по лестнице, находившейся в конце вестибюля. Ноги мои отяжелели. В номере я вынул из сумки автоматический пистолет 32-го калибра и вложил в него обойму. Ковер в слабо освещенном коридоре был довольно старый, недостаточно плотный для того, чтобы заглушить мои шаги. В угловой комнате все еще горел свет. Но там кто-то спал. Слышалось тяжелое дыхание спящего, глубокие вздохи прекращались, потом возобновлялись снова. Я попробовал дверь. Она оказалась закрытой. Из глубины комнаты донесся ясный голос Шейлы Хауэл:

— Кто там?

Я промолчал. Она сказала:

— Джон, проснись.

— Что такое?

По голосу можно было судить, что он находится ближе к двери.

— Кто-то пытается войти в номер.

Послышался скрип пружин, потом раздались его шаги. Медная ручка двери стала поворачиваться.

Он резко открыл дверь, вышел из номера. Его правая рука была сжата в кулак. Он увидел меня, хотел ударить, но, заметив револьвер, замер. Парень был по пояс голый. Мышцы на его теле напряглись.

— Потише. Руки вверх.

— Что за глупости. Опустите револьвер.

— Командую здесь я. Поднимите руки, повернитесь ко мне спиной и войдите в номер.

Он неохотно подчинился, как камень, который немного подтолкнули. Когда он повернулся ко мне спиной, я увидел, что вся спина у него в белых шрамах.

Шейла стояла у кровати. На ней была мужская рубашка, большая по размеру. Эта рубашка и помада, размазанная на губах, делали ее не похожей на себя.

— Когда вы успели пожениться?

— Мы не поженились. Пока еще нет. — Краска залила шею и щеки. — Вы неправильно все понимаете. Джон находится в моей комнате, потому что я его попросила. Я боюсь одна. И он спал отдельно.

Тео махнул рукой.

— Ничего ему не говори. Он на стороне твоего отца. Все, что мы ему скажем, он исказит и обернет против нас.

— Я ничего не искажаю, Тео.

Он так внезапно набросился на меня, что я чуть не застрелил его.

— Не называйте меня этим именем!

— Но ведь вас так зовут, не правда ли?

— Я Джон Гэлтон.

— Прекратите. Ваш соучастник, Сейбл, во всем признался мне вчера вечером.

— Сейбл не мой соучастник и никогда им не был.

— Сейбл утверждает совсем другое. Он прекрасно все излагает. Не думайте, что он прикроет вас. Он будет выступать свидетелем по обвинению вас в соучастии в убийстве, которое он совершил.

— Вы что, хотите мне сказать, что Каллигана убил Сейбл?

— Для вас это вряд ли новость, не так ли? Вы прекрасно это знали, пока мы тратили недели, чтобы найти убийцу.

Шейла встала между нами.

— Пожалуйста. Вы ничего не понимаете. Джон подозревал мистера Сейбла, это верно. Но он не мог пойти в полицию. Его самого подозревали. Уберите этот ужасный револьвер, мистер Арчер. Дайте Джону возможность все вам объяснить.

Ее слепая вера разозлила меня.

— Его зовут не Джон. Это Тео Фредерикс, местный парень, который удрал из Питта после того, как пырнул ножом своего отца.

— Фредерикс не его отец.

— Его мать сказала мне об этом.

— Она лжет, — сказал парень.

— Все лгут. Только вы говорите правду. Сейбл говорит, что вы самозванец. А уж он-то должен знать.

— Я не сказал ему правду. Когда Сейбл впервые обратился ко мне, я сам не знал, кто я на самом деле. Я согласился с ним сотрудничать частично потому, что хотел и надеялся узнать, кто же я есть.

— А я думал, что вы польстились на деньги.

— Есть нечто большее, чем деньги, когда речь идет о наследстве. Больше всего я хотел знать, кто же я есть на самом деле.

— И теперь вы знаете?

— Теперь знаю. Я Джон Гэлтон, сын Энтони Гэлтона.

— И когда же вас осенило?

— Вы не хотите получить серьезного ответа на этот вопрос, но я все же отвечу вам. Это приходило ко мне постепенно. Впервые задумался об этом, когда Гейбл Линдси увидел во мне то, чего я раньше не замечал. А потом доктор Динин признал, что я сын моего отца. А когда моя бабушка приняла меня тоже, я подумал, что я, должно быть, действительно ее внук. Я не знал, что это так, до самых последних дней.

— А что произошло в эти последние дни?

— Шейла поверила мне. Я рассказал ей всю свою жизнь, все, что было, и она мне поверила.

Он почти смущенно посмотрел на нее. Она взяла его за руку, и мне начало казаться, что я здесь лишний. Возможно, он это почувствовал, почувствовал, что моральный перевес переходит на его сторону, потому что начал рассказывать о себе более убежденным, спокойным тоном:

— На самом деле все началось значительно раньше. Я стал подозревать правду или часть правды, когда был совсем маленьким мальчиком. Нелсон Фредерикс никогда не относился ко мне как к своему сыну. Он избивал меня ремнем с пряжкой. Никогда не сказал ни одного ласкового слова. И я понимал, что он не может быть моим отцом.

— Многие мальчишки думают так о своих отцах.

Шейла пододвинулась поближе к нему, как бы защищая его, и прижала его руку к своей груди.

— Пожалуйста, позвольте ему рассказать все о себе. Я знаю, это кажется невероятным, но такова жизнь. Джон рассказывает вам чистую правду, все, что он знает и как это понимает.

— Предположим, это так. Но что он знает? Некоторые очень честные люди иногда предаются фантазиям относительно того, кто они есть и что с ними будет дальше.

Я ожидал, что он опять взорвется. Но он удивил меня, сказав:

— Я знаю. Вот этого я и боялся. Я действительно предавался мечтам, когда был ребенком. Представлял себя принцем, ставшим нищим, и все такое прочее. А моя мать поощряла меня в этом. Она одевала меня в бархатные костюмчики и говорила, что я не такой, как другие дети, окружавшие меня.

А еще раньше, задолго до этого, она рассказывала мне одну историю. Она была тогда очень молоденькой. Помню ее лицо, очень худенькое. И волосы у нее не были седыми. Я был совсем малышом и думал, что это сказка. А теперь понимаю, что это не была сказка. Она рассказывала мне обо мне, хотела, чтобы я все знал о себе, но боялась сразу все раскрыть.

Она говорила, что я сын короля. Что она раньше жила во дворце, залитом солнцем. Но король умер, и проходимец украл нас и утащил в пещеры изо льда, где жизнь была ужасной. Она даже напевала мне об этом, когда укладывала спать. И потом показывала мне кольцо, золотое кольцо с маленьким красным камушком, которое король оставил ей на память.

Он вопросительно посмотрел на меня. Мы впервые посмотрели друг другу открыто в глаза, и, полагаю, тогда мы оба заглянули в правду.

— Это был рубин? — спросил я.

— Вероятно, да. Вчера я разговаривал с женщиной по фамилии Матесон. Она живет в Редвуд-Сити. Ведь вы ее знаете и слышали ее историю? Она пролила свет на некоторые вещи, которые меня удивляли, и подтвердила то, о чем очень давно рассказывал мне Каллиган. Он говорил, что мой отчим — это бывший заключенный, которого по-настоящему зовут Фред Нелсон. Он взял мою мать из дома, который назывался отель «Красная лошадь», и сделал ее своей любовницей. Когда Нелсона посадили в тюрьму, моя мать вышла замуж за моего отца. Но Нелсон бежал, нашел их и убил моего отца. — Последние слова он произнес так тихо, что их почти не было слышно.

— А когда Каллиган рассказал вам все это?

— В тот день, когда мы убежали с ним. Он поругался с Фредериксом из-за платы за квартиру и стол. Я слышал их ругань, потому что находился на лестнице, которая вела в подвал. Они всегда ругались и даже дрались. Фредерикс был старше Каллигана, но он здорово избил его, сильнее, чем обычно. Каллиган потерял сознание и лежал на полу в кухне. Я побрызгал его лицо водой, и он пришел в себя. Вот тогда он и рассказал мне, что Фредерикс убил моего отца. Я взял из ящика кухонный нож и спрятался наверху в моей комнате. Когда же Фредерикс попытался запереть меня, я ударил его ножом в живот и решил, что убил. Но когда увидел газету, где было написано, что он жив, я был уже по ту сторону границы. Я проехал через Детройтский туннель среди барахла в крытом грузовике. Полиция меня не увидела, но Каллигана они поймали. Я не видел его до прошлой зимы. Во время нашей встречи зимой он сказал мне, что все тогда наврал, что Фредерикс не имеет никакого отношения к смерти моего отца и что он сказал это потому, что был зол на него.

Теперь вы понимаете, почему я согласился на предложение Каллигана. Я не знал, какая из его историй правда, или правда — это нечто совсем другое. Я даже подозревал, что Каллиган сам убил моего отца. Откуда же он мог знать, что отца убили?

— Он участвовал в убийстве, — сказал я. — Поэтому он и изменил свою историю, когда решил использовать вас. Поэтому он не мог рассказать другим, даже Сейблу, что знает, кто вы есть на самом деле.

— А как он участвовал в убийстве?

Как действительно? Его жизнь протянулась через все это дело грязной красной нитью. Он подставил Энтони Гэлтона под топор, а его убийцу под нож. Он помог полусумасшедшей женщине проиграть деньги, а затем внушил ее мужу полусумасшедшую мечту о возможности получить огромные деньги. И пришел день, когда все эти полумечты-полуреальности превратились в реальность, и Гордон Сейбл убил его, чтобы ложь не смогла раскрыться.

— Я не понимаю, какое отношение имеет Каллиган к смерти моего отца, — повторил Джон.

— Вероятно, он рассказал Фредериксу, то есть Нелсону, о вашем отце, о том, где и с кем он живет. А вы спрашивали у своей матери о том, как произошло убийство? Возможно, она все видела, была свидетельницей.

— Она была больше, чем свидетельница. — Он чуть не задохнулся.

Шейла забеспокоилась и повернулась к нему:

— Джон? — сказала она. — Джонни?

Он не ответил ей. Глаза его потемнели. Он задумался.

— Даже прошлой ночью она врала мне, пытаясь убедить, что я сын Фредерикса, что у меня никогда не было другого отца. Она лишиламеня половины моей жизни. И ей этого мало.

— А вы не видели Фредерикса?

— Он куда-то ушел. Она не сказала мне куда. Но я найду его!

— Он здесь рядом. Час назад он был дома.

— Черт возьми! Почему же вы не сказали мне?

— Я сказал вам сейчас, но боюсь, что зря.

Джон понял меня. Он молчал, пока мы не подъехали к дому его матери. Тогда он повернулся к Шейле и сказал:

— Не беспокойся обо мне. Уже было достаточно смертей и насилия. Я не хочу этого.

На набережной темные крыши домов резко выделялись на посветлевшем небе... Джон вылез из машины. Лицо его было напряженным и бледным, как у привидения. Шейла держала его за руку, сдерживая его резкие движения.

Я постучал в дверь. Через минуту, которая показалась нам очень длинной, дверь открыла сама миссис Фредерикс.

— Да? Что вам еще нужно?

Джон отстранил меня и спросил:

— Где он?

— Он ушел.

— Ты врешь. Ты всю жизнь врала мне. — Голос его сломался, и он продолжал уже другим тоном, на более высоких нотах: — Ты знала, что он убил моего отца и, может быть, помогала ему в этом. Я знаю, что ты помогла ему, чтобы все было шито-крыто. Ты покинула вместе с ним страну и поменяла фамилию.

— Я не отрицаю этого, — ответила она спокойным тоном.

Все тело его сжалось, казалось, его сейчас вытошнит. Он грязно обозвал ее. Несмотря на свои обещания, он чуть не ударил ее. Я крепко взял его за плечо:

— Не слишком вини свою мать. Даже закон учитывает тот факт, что женщина может испугаться угроз со стороны мужчины.

— Но здесь совсем другое. Она все еще защищает его.

— Защищаю? — спросила женщина. — От чего?

— От наказания за убийство.

Она серьезно покачала головой:

— Слишком поздно, сын. Фредерикс получил свое наказание. Он сказал, что пусть лучше его зарежут, чем он вернется в тюрьму. Фредерикс повесился, и я не уговаривала его не делать этого.

Я нашел его в задней комнате на втором этаже. Он лежал на старой кровати с медным изголовьем в полусидячем положении. Толстый электрический шнур был привязан к изголовью кровати и обернут несколько раз вокруг шеи. Свободный конец шнура он держал в руке. Не было никаких сомнений, что он сделал это сам.

— Уведите отсюда Шейлу, — сказал я Джону.

Она стояла с ним рядом.

— Со мной все в порядке. Я не боюсь.

Миссис Фредерикс появилась в дверях, толстая и задыхающаяся женщина. Она снизу вверх посмотрела на сына:

— Это конец. Я сказала ему, что должна выбирать между ним и тобой и что выбираю тебя. Я не могла продолжать лгать ради него и позволить, чтобы арестовали тебя.

Он посмотрел на нее, все еще обвиняя:

— Почему же ты так долго лгала? И продолжала жить с ним после того, как он убил моего отца?

— Ты не имеешь права судить меня за это. Я вышла за него замуж, чтобы спасти тебя. Я видела, как он отрубил голову твоему отцу, как привязал к ней камень и бросил в море. И он сказал: если я когда-либо проговорюсь, он убьет тебя. Ты был совсем малое дитя, но это не остановило бы его. Он стоял с топором у твоей люльки и заставил меня поклясться, что я выйду за него замуж и буду молчать. И я это сделала.

— Но ты не должна была всю свою жизнь жить с ним.

— Я так решила. Шестнадцать лет стояла между ним и тобой. Потом ты убежал и оставил меня с ним одну. У меня никого не было, кроме него. Ты можешь понять, сын, что это такое, когда ты совсем одна?

Он хотел что-то ответить, но не смог, прошлое не позволило ему этого сделать.

— Я всю жизнь мечтала иметь мужа, семью и свой дом.

Шейла импульсивно нагнулась к ней:

— У вас есть мы.

— О нет. Я не нужна вам. Будем честными. Чем меньше вы будете меня видеть, тем будет лучше для вас. Слишком много утекло воды с тех пор. И я не виню своего сына за то, что он меня ненавидит.

— Я не ненавижу тебя, — ответил Джон. — Я жалею тебя, мама. И жалею, что наговорил тебе все это.

— Ты меня жалеешь? — спросила она хрипло. — А кто еще?

Он обнял ее неловко, стараясь подбодрить. Но она не нуждалась ни в поддержке, ни в участии. Возможно, она даже уже и не горевала о своей жизни. Во всяком случае, чувства ее были скрыты под толстыми складками жира на лице. Плотный шелк черного платья облегал грудь, как латы.

— Не беспокойся обо мне. Позаботься о своей девушке.

Где-то на улице вдруг запела птичка, но тут же замолчала. Я подошел к окну. Река казалась белой, деревья и дома на берегу опять начали приобретать свой цвет и форму. В одном из домов зажегся свет. И как бы по его сигналу птичка снова запела.

Шейла сказала:

— Вы слышите?

Джон повернул голову и стал слушать.

И даже мертвец на кровати, казалось, слушает эту песню.

1

Репортеры светской хроники. (Здесь и далее примеч. пер.)

(обратно)

2

Пресыщенный (фр.).

(обратно)

3

Сумасшедший (фр.).

(обратно)

4

Киноактеры, прославившиеся участием в крутых боевиках.

(обратно)

5

Парадайз-сити — дословно: Райский Город (англ.).

(обратно)

6

Комедийный киноактер.

(обратно)

7

Следователь по особым делам, связанным с насильственной смертью, самоубийством и т. п.

(обратно)

8

Известные американские социологи.

(обратно)

9

Имеется в виду лозунг: «Лучше быть мертвым, чем красным».

(обратно)

10

Коктейль из виски, популярный в Новой Англии.

(обратно)

11

Американский генерал эпохи Войны за независимость, печально знаменитый шпион в пользу англичан.

(обратно)

12

Здесь и далее температура указывается по шкале Фаренгейта.

(обратно)

13

«Черная рука» — одна из итало-американских преступных организаций.

(обратно)

14

Канадский социолог, исследователь средств массовой информации.

(обратно)

15

Проступок, оплошность (фр.).

(обратно)

16

Популярный киноактер.

(обратно)

17

Отлично сработано (фр.).

(обратно)

18

Ставшее нарицательным название города, гнезда греха и разврата, изображенного в одноименном романе Г. Металлиус.

(обратно)

19

Иисус Навин (англ).

(обратно)

20

Дерьмо (фр.).

(обратно)

21

По Фаренгейту. 540 °C.

(обратно)

22

Известный в истории американской юриспруденции казус, когда Верховный суд США отменил обвинительный приговор по уголовному делу в связи с тем, что обвиняемому, некоему Миранде, было отказано в услугах адвоката сразу после ареста.

(обратно)

23

Остров в Карибском море.

(обратно)

24

Пятая поправка к американской конституции гарантирует гражданам право воздерживаться от показаний в ходе следствия, которые могут быть затем использованы против них.

(обратно)

25

Миниатюрный фотоаппарат, используемый разведслужбами.

(обратно)

26

Налет, вылазка (фр.).

(обратно)

27

Фешенебельный клуб в Нью-Йорке.

(обратно)

28

На полицейском жаргоне — «смертельный исход до прибытия» (оперативной следственной группы, судмедэксперта и т. п.).

(обратно)

29

Пауль Клее — швейцарский живописец и график, один из лидеров импрессионизма.

(обратно)

30

Пракситель — известный древнегреческий скульптор.

(обратно)

Оглавление

  • Уолтер Уэйджер. Операция «Молот»
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   12
  •   13
  •   14
  •   15
  •   16
  •   17
  •   18
  •   19
  •   20
  •   21
  •   22
  •   23
  •   24
  •   25
  •   26
  •   27
  • Росс Макдональд. Дело Гэлтона
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20
  •   Глава 21
  •   Глава 22
  •   Глава 23
  •   Глава 24
  •   Глава 26
  •   Глава 27
  •   Глава 28
  •   Глава 28
  •   Глава 29
  •   Глава 30
  •   Глава 31
  •   Глава 32
  • *** Примечания ***