Игорь Росоховатский
КТО УМЕЕТ СЧИТАТЬ БОЛЬШЕ ТРЁХ — РАБ
Я изнемог гораздо раньше, чем предполагал. Трещины плясали и кружились перед глазами, сердце замирало, нога повисала в воздухе, не зная, куда опуститься, чтобы не попасть в ловушку. И тут я услышал хриплый смех одного из вождей:
— Ходить нет. Умел. Раньше. Теперь — нет. Задерживает нас. Возьми на руки. Неси.
Кто-то из «приближённых» поднял меня на спину. Я закрыл глаза. Сразу стало легче, тошнота немного отлегла.
Я трясся на широкой спине «приближённого». По мере того как проходила тошнота, возвращалось осознание позора.
Когда нас провожали с далёкой Земли, у людей были не только надежды на контакт с разумными существами, но и опасения. Боялись зоны метеоритов и мощного магнитного поля Планеты Трёх Солнц, боялись огненных смерчей, бушующих в её атмосфере. Но никто не боялся, что мы станем рабами этих примитивных низколобых существ, умеющих считать только до трёх.
Меня резко тряхнуло. Я чувствовал, как подо мной ходят мышцы могучей спины.
— Устал. Раб тяжёлый. Опущу. Не сможет идти — съедим.
В ответ послышалось глухое ворчание. Я раскрыл глаза — облака кружились, раздваивались, падали на меня клочьями грязной ваты. Невыносимая тошнота заполнила всё тело, мутила сознание. Откуда-то издали донёсся ответ вождя:
— Неси ещё. Передашь другому. Мясо есть. На два дня. Убьём птицу сурибу. Раб нужен. Нападут — он метать луч.
«Как бы не так! — подумал я. — Вы сумели превратить нас в рабов, в вычислительные машины, вы заставите нас делать проекты ваших хижин и судов. Но убивать? Ради вас? Чёрта с два!»
Я помню одну из первых встреч. Вождь вышел тогда навстречу Аркадию. Лицо нашего командира сияло в радостной улыбке. Впрочем, все мы радовались не меньше. Хотя аборигены были весьма непривлекательны — одноглазые, заросшие шерстью, приземистые, с длинными руками, низким лбом и массивной нижней челюстью, — но всё же это были разумные существа. Пусть они только начинали свой путь по восходящей — это не меняло дела. Верховный вождь невозмутимо выслушал приветствие Аркадия, которое переводил автомат-космолингвист, и предложил, указывая на пять колышков, только что вбитых в почву существами из касты «приближённых»:
— Посчитай.
Аркадий, улыбаясь, хмыкнул и стал считать:
— Один, два, три, четыре…
Как только он произнёс «четыре», выражение косматой вождиной рожи резко изменилось. Тогда мы не придали этому значения.
— Пять…
Аркадий обернулся, весело подмигнул мне и сказал вождю:
— Пожалуйста, мне не трудно. Если вам угодно, я могу считать и другие предметы, например деревья или твоих приближённых. И пусть это явится первой переписью…
— Хватит! — грубо и пренебрежительно оборвал его вождь. — Не годишься в касту вождей. Не годишься в касту приближённых. Кто умеет считать больше трёх — раб.
Сначала мы восприняли его слова как шутку. Однако нам пришлось отнестись к ним серьёзнее, когда низколобые попытались копьями загнать нас в пещеру. Пришлось показать, что с нами следует обращаться повежливее. По сигналу верховного вождя низколобые отступили. Вождь несколько раз оглядывался, пока не убедился, что мы не думаем его преследовать. Тогда он остановился и грозно затопал ногой. Это было юмористично. А он заговорил, и его слова были обращены к тому, кого он считал нашим вождём — к Аркадию.
— Ничего. Наступят сумерки. Скоро. Тогда поймёшь. Кто умеет считать больше трёх — раб.
Низколобые ушли, а мы начали строить станцию. Аборигены нас больше не навещали, ни один из них не показывался поблизости.
Мы возвели корпус со спальными комнатами, где можно было укрыться от лучей трёх солнц. Теперь мы спали нормально при зашторенных окнах — ведь ночи здесь не было.
Наступали сумерки. Солнца уже не жгли так немилосердно. Белое небо всё больше затягивалось тёмными облаками. Многие из них были снизу как зеркала: в них отражались деревья и кусты, рассечённая глубокими трещинами почва.
Трещины сильно мешали исследовать планету. Они появлялись тут и там самым неожиданным образом. Некоторые достигали в ширину полутора метров, и дно их нельзя было рассмотреть — они уходили в глубину если не на километры, то на десятки, а может, и сотни метров. Вездеход стал совершенно бесполезен.
Вторым бичом планеты были движущиеся плотоядные кусты. Однажды я видел, как гибкие ветви поймали птицу, опутали её отростками. Зашевелились тёмно-красные треугольные листья. Птица билась и кричала, а затем всё было кончено. Примерно через час ветви разошлись и уронили на почву лёгкий серый комочек — шкурку с перьями.
Для нас кусты не представляли большой опасности, так как двигались они очень медленно и только по краю трещин. Но первое знакомство с ними было довольно неприятным и стоило двоим из нас большой потери крови. С тех пор мы исследовали только отдельные кусты и не рисковали приближаться к зарослям.
Облака покрывали небо всё гуще и гуще. Они отбрасывали на почву длинные, неясные, причудливо переплетённые тени. Тени всё время двигались, сгущались, принимали самую разнообразную форму, напоминающую птиц и пауков, мотыльков и змей.
Наступила пора сумерек. Вычисления орбиты показали, что они длятся здесь около семи земных месяцев.
Резко увеличилось число трещин и кустов. Иногда занесёшь ногу, чтобы перешагнуть узенькую трещину, а она тут же разольётся целой паутиной таких же трещин. Они закружатся внизу, и ты замираешь с поднятой ногой, не зная, куда шагнуть. Скоро мы догадались, что большинство трещин — иллюзия, создаваемая облаками. Оставалось лишь определить, какие из преград — настоящие. Однако сделать это было не так просто. Среди трещин и кустов выделялись более тёмные. Мы думали, что они и есть настоящие. Но ошиблись. Выявить какую-либо закономерность в образовании иллюзий не удавалось. Мы вооружились палками-щупами. Но передвигаться с их помощью можно было лишь очень медленно.
Каждая встреча с летучими гадами типа ящеров, которых мы прежде легко убивали из пистолетов, теперь стала смертельной опасностью: хищники удесятерялись на наших глазах, и мы не знали, какой из них реальный, а какие — иллюзия. Начались нервные расстройства, сопровождаемые тошнотой. Болезнь словно растворяла силу воли. Хотелось лишь одного — закрыть глаза и ничего не видеть: ни кустов, ни трещин, ни зеркального неба.
Тогда-то дикари появились снова. Мы не знали, сколько их. Они заполонили всё вокруг, и оружие стало бесполезным. Один за другим погибали под ударами дубин и копий те из нас, в ком болезнь не подавила до конца силу воли. А мне и ещё четверым уцелевшим досталась участь рабов. Сейчас дикари несут нас в свои южные селения, чтобы использовать в войне против другого племени.
Несущий меня дикарь заворчал, и я почувствовал, что падаю. Тошнота выворачивала внутренности. Мне было всё равно, что со мной случится, и только боль от удара о жёсткую землю на миг прояснила сознание.
Прозвучал голос верховного вождя:
— Сам иди.
Он обращался ко мне. Но я лежал неподвижно. Пусть убивают, лишь бы не раскрывать глаз и не видеть разбегающихся под ногами трещин и полчищ волосатых одноглазых дикарей, из которых одни реальные, а другие — марево.
Между дикарями завязалась перебранка. Они проголодались, устали. А тут ещё начался дождь. Изрядно пошумев и обменявшись тумаками, от которых любой боксёр Земли незамедлительно отправился бы в вечный нокаут, низколобые решили отдохнуть в ближайших пещерах.
Настали часы блаженства. Каменные своды спрятали нас от неба и облаков. Головокружение и тошнота прошли. Я мог спокойно раскрыть глаза.
В пещере густой смрад от грязных волосатых тел. Я насчитал восемнадцать дикарей. В дальнем углу темнела ещё одна неподвижная фигура. Она чем-то отличалась от остальных. Вот она шевельнулась — и от неожиданной радости у меня встрепенулось сердце: это был Донат, второй штурман.
— Дон! — позвал я его и шагнул навстречу.
Мы обнялись, но тотчас послышалось недовольное ворчание. К нам направился вождь. Он подошёл вплотную и в упор посмотрел сначала на Дона, потом на меня.
— Один — сюда. Второй — туда. Вместе два — нет.
— А он усвоил начала тирании: разделяй и властвуй, — проговорил Донат.
Мы не спешили расходиться, а вождь не торопил. Он стоял рядом, ворочая головой то в одну сторону, то в другую, разглядывая нас своим одним глазом.
— А ведь в твоём замечании, старина, содержится примечательная истина, пожалуй, даже открытие, — сказал я Донату. — Его логика такая же, как у нас, у землян. Она устремляется по тому же руслу. И его зрение в принципе ничем не отличается от нашего. Присмотрись, как он ворочает головой, чтобы лучше нас разглядеть…
Несколько секунд Донат молчал, наблюдая за вождём.
— Погоди… — сказал Донат. — Похоже, он действительно видит, как мы. Почему же…
— Да — почему же он свободно ориентируется там, где мы не можем двигаться? — закончил я.
Вождю, видимо, надоел наш разговор. Он зарычал и оттолкнул меня от Доната. Этого лёгкого толчка было достаточно, чтобы я отлетел к противоположному краю пещеры. Вождь засмеялся:
— Говоришь быстро. Силы нет. Говорить умеешь. Зверя бить можешь? Без луча? Птицу бить можешь? Руками? Шкуру ободрать? Сделать дубину?
Я молчал.
Вождь торжествовал.
— Ты. Говорить быстро. Ты. Считать много. Больше трёх считать — раб.
И внезапно эта его постоянная фраза показалась мне ключом к пониманию. Ведь разгадка, кажется, так близко! Только бы не упустить нить! «Больше трёх считать… Больше трёх считать…»
Зрение дикаря в принципе не отличается от нашего. Его логика похожа на нашу. А это говорит и о другом подобии… Но в то же время он свободно ориентируется в таких условиях, где мы абсолютно беспомощны, а наша психика нарушена. Причём нарушена именно из-за зрительных ощущений. А что если…
Пять колышков стояли перед моими глазами. Пять колышков, которые вбил «приближённый» перед Аркадием. Значит, низколобые хорошо знали, что число предметов бывает больше трёх, и что есть существа, которые могут их сосчитать…
Я спросил у верховного вождя как можно почтительнее:
— А ваши прежние рабы, те, что были до нас, тоже умели считать больше трёх?
Однако даже такая фраза оказалась слишком сложной для верховного. Он рассерженно зарычал, и я поспешил упростить её:
— Рабы. Все. Считать больше трёх?
Вождь кивнул в ответ. И я задал следующий вопрос:
— Сумерки. Прежние рабы. Мы. Похожи?
Он зарычал, видно, не понимая. Донат делал предостерегающие жесты, но я не унимался. Ведь от ответов вождя зависело так много.
— Ты. Вождь. Жены. Три?
Этот вопрос верховный понял. Он гордо взглянул на соплеменников и ответил очень громко, словно опасался, что они не расслышат как следует:
— Три. И две.
Значит, пять. Верховный считал именно таким способом, который подтверждал мою догадку…
Мы очень хорошо усвоили, что сложный мозг — преимущество в борьбе за существование. Примитивизм — слабость, ведущая к поражению. Мы видели сотни, тысячи примеров этому. Но конечно же были ещё тысячи примеров, которых мы не видели. И они могли быть вовсе не такими…
Верховный вождь издал несколько восклицаний. Это была команда собираться в путь. Ко мне подошёл «приближённый» с явным намерением забросить меня за спину. Я отступил от него и сказал вождю:
— Пойду сам.
— Иди, — разрешил верховный.
Он одобрительно кивнул мне и повернулся к Дону, ожидая, что тот скажет. А Донат вопросительно смотрел на меня, ожидая разъяснений. И хоть мои предположения ещё полностью не подтвердились, я сказал ему на земном языке:
— Делай то же самое и будь рядом со мной.
— Пойду. Сам, — сказал вождю Донат. — Я. Он. Помогать.
Вождь взмахнул рукой, и низколобые стали выходить из пещеры. Я выбрал здоровенного дикаря, высокого и широкоплечего, и старался держаться поближе к нему. Он был для меня как бы маяком. И хоть рядом с ним, как только мы вышли из пещеры, появилось несколько двойников-миражей, я мог кое-как ориентироваться среди трещин. Держась за моё плечо, шагал Донат. Иногда он пытался острить насчёт двух слепых, один из которых ведёт другого, но в его голосе не было привычного веселья. Трещины по-прежнему умножались под нашими ногами, и всякий раз, когда надо было ступить в зияющую бездну, сердце замирало.
Достаточно было нескольких минут такого пути — снова головокружение и тошнота. Каждый шаг давался с трудом. А ведь надо было ни на миг не отставать от «маяка» — иначе я бы вовсе потерял ориентировку среди трещин.
Дикари знали, что мы не отстанем, что мы побоимся отстать.
Всё-таки я попытался сделать то, что наметил в пещере: наблюдал и считал. То, что может дикарь, могу и я! Но пока не умею. Мешает воображение? Два глаза? Но мы уже тысячу раз пробовали закрывать один — ничего не менялось, миражи по-прежнему толпились, сбивая с толку.
Глаза слезились, тошнота выворачивала внутренности. Но я старательно наблюдал, куда шагает «маяк», как он выбирает путь среди трещин — настоящих и миражей. Один, два, три… Повернул. Каждая третья трещина — настоящая? Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь… Повернул. Каждая седьмая? Нет, не может быть, тогда бы они считали до семи. Один, два, три, четыре. Повернул. Что за чёрт? Где же логика? Один, два, три, четыре — на этот раз я досчитал до одиннадцати!
Не получается. И всё же какой-то смысл был в том, что самое выгодное для дикарей — уметь считать до трёх, и не больше.
Огромная тёмная трещина легла под ноги «маяку». Он шёл по ней спокойно, раскачиваясь и загребая длинными руками. Затем трещина посветлее. Тоже прошёл. Ещё светлая. Прошёл. И ещё. А перед четвёртой повернул! А дальше целая лестница светлых трещин, и лишь вдалеке — тёмная. Вот прошёл тёмную, первую светлую, вторую, третью — перед четвёртой повернул!
О господи! Неужели — вот оно, решение?
Оказалось, Донат занят подобными же наблюдениями, потому что внезапно он сказал мне почти в самое ухо:
— Один, два, три. Как в песенке. Один, два, три!
— Молодец, Дон! — ободрённый его словами, я обретал уверенность в себе. — Один, два, три! Дружище, всё, что больше трёх, — чепуха! Три солнца — три тени. И три сотни миражей!
— Главное — знать, от чего считать!
— Да здравствуют тёмные трещины!
— А всё что после трёх — пусть проваливается!
Мы ликовали. Мы словно захмелели. Мы научились считать до трёх! Не просто считать, а с пониманием!
Последняя проверка. Где она, тёмная трещина! Вот она, легка на помине. В самую середину «маяк» ставит ногу, ничуть не усомнившись, что это мираж. Так, теперь пойдут светлые. Да. Первая — мираж. И вторая. И по третьей верзила протопал, как по тверди. Собственно, там и была твердь. А четвёртую, узкую, — перепрыгнул! И мы перепрыгнули. А потом повернулись, присели на корточки и потрогали край трещины рукой. Нет, не мираж: руку тянуло в пустоту, вглубь.
Мы переглянулись.
Пора!
Пока мы проверяли трещину, «маяк» ушёл на несколько шагов вперёд. Между нами легло хаотическое переплетение трещин, среди которых выделялась более тёмная. Я собрал всю волю и шагнул прямо на неё, затем на ту, что рядом. Отпустив моё плечо, Донат шёл за мной.
Конечно, этот эксперимент мог стоить нам жизни, если бы догадка всё-таки оказалась ложной. Но мы уже уверовали в неё. Мы не будем считать больше трёх! Четыре — это смерть. После тёмной трещины только первые три — мираж. Четвёртая — пропасть.
Истина оказалась примитивной, как эти одноглазые дикари. Куда бы ты ни шёл — не забывай считать до трёх. Остальное несущественно. И самое главное — не давай воли воображению, чтобы сузить поле зрения и видеть в окружающем не всё, что кажется реальностью, а только то, что нужно для движения. Как на войне: из окопа — весь мир в прорези прицела.
Я внимательно осматривал низколобых, пока не увидел, кто несёт наши сумки. В каждой из них, среди прочих вещей, был пистолет. Я выбрал ближайшего тёмного дикаря с сумкой, отсчитал: один, два, три, — и, догнав четвёртого, расстегнул карман сумки. Пальцы почувствовали холод рукоятки.
Дикарь даже не оглянулся.
Я включил пистолет. Элемент работал. Тонкий луч черкнул по очередной трещине — миражу, и почва задымилась.
Низколобые остановились. Вождь, угрожающе рыча, направился ко мне.
— Стой! — приказал я ему. — Не остановишься — убью.
В ответ он зашёлся хриплым смехом.
— Раб, — говорил он сквозь смех. — Раб. Я — один! Я — много! Как попадёшь?
— Я умею. Я считать до трёх, — сказал я.
Он не поверил.
От тёмной фигуры я посчитал до трёх. Луч выжег почву за два шага перед ним. Вождь испуганно отскочил. Смех замер.
— Власть переменилась, — сказал Донат. — Где живёт то племя, которое умеет считать больше трёх?
Они не поняли.
— Племя, — повторил Донат. — Рабы. Уметь считать. Три, четыре, пять. Где?
Вождь, озадаченный нашим выходом из рабского состояния, махнул рукой:
— Там. Далеко. Горы. Потом пустыня. В пустыне. Песок. Там.
Вот оно что! Там, очевидно, не образуются трещины — песчаная поверхность не трескается. Только в пустыне, только на песке на этой планете можно было научиться считать больше трёх.
Путь был долгий, и мы пошли.
Оглавление
Игорь Росоховатский
КТО УМЕЕТ СЧИТАТЬ БОЛЬШЕ ТРЁХ — РАБ
