В лесной чаще [Тана Френч] (fb2) читать онлайн

Тана Френч В лесной чаще

Посвящается отцу, Дэвиду Френчу, и матери, Елене Хвостофф-Ломбарди

Наверное, это просто был чей-то мерзкий черный пудель. Но меня всегда тревожила одна мысль… А что, если на самом деле это был он — он, который счел меня недостойным?

Тони Кашнер.

В яркой комнате по имени День

ПРОЛОГ

Представьте лето из детского кино, снятого в маленьком городке в конце пятидесятых годов. Не чахлое ирландское лето с водянистыми тучками и мелким дождичком, какое любят ценители местного колорита, а полнокровное, обжигающее горло, с ослепительной синью над головой. Лето, взрывающееся на языке терпкой зеленью травы и соленым потом, свежими бисквитами с брызжущим во все стороны ванильным кремом, теплым лимонадом, который пеной вылетает из взболтанных бутылок. Лето щекочет кожу велосипедным ветерком и божьей коровкой, ползущей по ноге, врывается в грудь ароматом скошенного луга и вывешенного во дворе белья, звенит и рассыпается треском, писком, зудом и звоном певчих птах, шмелей, жуков, густой листвы, шлепками по волейбольному мячу и звонкой считалкой на поляне: «Раз, два, три!» Лето, которое никогда не кончается. Утром оно встречает нас фонтаном из поздравительных открыток и стуком в дверь — за ней стоит твой лучший друг, — а вечером провожает затяжными сумерками, когда в дверном проеме маячит мамин силуэт, зовущий тебя в дом, и в кружевах древесной тени снуют черные нетопыри. Вечное лето в зените своего расцвета.

Вообразите себе сам городок, разбросанный пчелиными сотами на склоне холма в нескольких милях от Дублина. Правительство уверяет, что когда-нибудь здесь появится новый чудо-пригород и мигом разрешит все проблемы перенаселенного мегаполиса, но пока мы видим лишь аляповатые домишки, кое-как раскиданные по лужайкам и похожие друг на друга как две капли воды. Чиновники на все лады расхваливают будущие «Макдоналдсы» и мультиплексы, а тем временем несколько молодых семей, которым осточертели тесные квартирки с удобствами во дворе (незаметно расплодившиеся по всей Ирландии в семидесятых), то ли вознамерившись обзавестись красивым садиком и широким тротуаром, где их дети смогут играть в «классики», то ли просто решив купить хоть что-то похожее на домик (даже если для этого придется выжать все возможное из зарплаты водителя автобуса или школьного учителя), пакуют вещи в мешки для мусора и толпятся у дороги, желая устремиться к будущему, такому же чистому и свежему, как травка и клумбы с маргаритками, разбитые посредине двухполосного шоссе.

Действие происходит много лет назад, когда ни назойливый блеск реклам, ни сияющие вывески супермаркетов, ни прочая «инфраструктура» так и не сумели обосноваться в городке (судя по намекам политиков в местной «Дейл» — из-за закулисных сделок с недвижимостью). Фермеры по-прежнему пасут коров у обочины, и на окрестных холмах по вечерам загорается горстка огоньков, а за окраиной поселка — там, где в будущем, согласно плану, возведут торговый центр и разобьют маленький, но симпатичный парк, — на много миль в глубину и на целые века в прошлое тянется дремучий лес.

Подойдя поближе, можно увидеть, как через кирпичную стену между домиками и лесной чащей перебираются трое детишек. Они двигаются быстро и уверенно, а их тела стремительны и невесомы, как легкие машины. Самодельные «татуировки» — звездочка, молния или буква А — заметны на коже в тех местах, где дети наклеили вырезанные из пластыря фигурки, чтобы потом их оттенил образовавшийся вокруг загар. На мгновение над гребнем стены, точно флаг, вспыхивает белокурая прядь волос, затем локоть, ступня, голое колено — и все исчезает.

В лесу царят молчание, сон и полумрак. Тишина обманчива, но на самом деле она соткана из тысячи легких звуков, шороха, шелеста и писка; так же иллюзорна и пустота, наполненная тайной, скрытой, шевелящейся повсюду жизнью. Держитесь начеку: из поваленного дуба может вылететь рой пчел, а если откинуть камень, в ямке, извиваясь и корчась, появится причудливая гусеница и по лодыжке незаметно поползет отряд рыжих муравьев. В руинах башни, некогда бывшей частью крепости, к лицу липнет густая паутина, а на рассвете крольчихи выводят из подвалов детенышей, чтобы играть на плитах заброшенных могил.

Дети — вот истинные властелины лета. Дикий лес они знают хорошо, как царапины и синяки на собственных коленках: заведите их в любое место, и они с закрытыми глазами отыщут путь домой. В этом зеленом царстве они правят гордо, смело и уверенно, как молодые звери. Весь день напролет — а потом ночью во сне — они носятся среди больших стволов и прячутся в дуплах и траве.

Дети живут в волшебных сказках и страшных мифах, о которых не подозревают их родители. Пробираясь по запутанным и тайным тропам, незаметным для чужого глаза, перелезая через завалы мшистых стен, они звонко перекликаются в лесной глуши, и ленточки шнурков вьются за ними, как хвосты комет. А кто сидит в ветвях ивы над берегом реки, чей смех дрожит над журчанием воды, чье лицо на миг мелькнуло в зарослях и скрылось в зыбкой светотени, испещренной солнечными бликами?

Трое детей уже никогда не станут старше — ни в это лето, ни в какое другое. В конце августа им уже не придется подлаживаться под суровый взрослый мир, чтобы позднее, набравшись опыта и горечи, выходить на борьбу с трудностями жизни. Лето припасло для них иное испытание.

1

Прошу не забывать: я детектив. У таких, как я, отношения с правдой очень своеобразные: крепкие, но какие-то исковерканные, как кривое стекло, где все предметы искажены. Это ради правды мы трудимся денно и нощно, она цель и смысл каждого нашего поступка, за ней мы гоняемся упорно и рьяно, словно цепные псы, не гнушаясь любым обманом и враньем. Правда для нас — самая желанная женщина в мире, а мы ее ревнивые любовники, злобно отталкивающие всякого, кто посмеет бросить на нее дерзкий взгляд. Мы безбожно предаем ее с утра до вечера, с головой уходим в ложь, а потом оборачиваемся к ней и шепчем с радостной улыбкой: «Милая, все это только для тебя».

Поймите меня правильно: у меня всегда была склонность к красивым выражениям, в том числе самым пошлым и избитым. Я не хочу изображать нас благородными рыцарями, которые верным эскортом следуют за Леди Истиной, гарцующей на иноходце. То, что мы делаем, чаще всего грубо, иногда довольно грязно, а порой и мерзко. Вот, например, девушка представляет алиби молодому человеку, его мы подозреваем в том, что он ограбил торговый центр и убил ножом одного из его сотрудников. Сначала я с ней флиртую, уверяю, что прекрасно понимаю, почему в тот вечер парень предпочел остаться с ней дома, хотя на самом деле передо мной неряшливая, выкрашенная пергидролем чахлая девица с изможденной физиономией, так что, если говорить начистоту, на месте того парня я бы с удовольствием променял ее на кого угодно, даже на своего волосатого соседа по камере по кличке Бритва. Я вскользь бросаю, что в спортивном костюме ее парня мы нашли меченые купюры из ограбленной кассы и, по его словам, в тот вечер она уходила из дома, а затем принесла ему банкноты.

Я так искусно исполняю свою роль, ловко взбалтываю коктейль из сочувствия, взаимопонимания и легкой неловкости из-за предательства ее дружка, что четыре года их совместной жизни рассыпаются как песочный замок, и пока ее приятель сидит в соседней комнате и на все вопросы моего напарника бурчит: «Отвалите, я был дома с Джеки», — его подруга, заливаясь слезами, выкладывает мне абсолютно все, от точного времени его исчезновения из дома до пикантных подробностей их сексуальной жизни. Я мягко треплю ее по плечу, приношу платок и чашку чаю и подсовываю листочек с показаниями.

Вот такая у меня работа, и если вы ни черта не разбираетесь в ее тонкостях, сомневаюсь, что вам удастся в ней что-нибудь понять. В общем, прежде чем начать свою историю, хочу предупредить: я обожаю правду. И вру.

Вот что я прочитал в материалах следствия сразу после того, как меня назначили детективом. Позже я буду возвращаться к этой истории, обыгрывая ее с разных сторон. Вероятно, для кого-то она не очень интересна, но это единственная история, которую на всем белом свете не сможет рассказать никто, кроме меня.

Во вторник, 14 августа 1984 года, трое детей: Джермина (Джеми) Элинор Роуэн, Адам Роберт Райан и Питер Джозеф Сэвидж, всем по двенадцать лет, — играли у дороги в городке Нокнари, графство Дублин. День был солнечным и жарким, многие жители сидели у себя в саду и видели, как детишки носятся на велосипедах, раскачиваются на «тарзанке» или, раскинув руки, ходят по гребню каменной стены.

В то время Нокнари был маленьким городком, и с его крайними домами граничил огромный лес, отделенный от жилья пятифутовой стеной. Примерно в три часа дня дети оставили велосипеды в саду миссис Энджелы Сэвидж — она вешала во дворе белье — и сказали, что пойдут поиграть в лес. Они часто делали это и раньше и прекрасно знали ближнюю часть леса, поэтому миссис Сэвидж не встревожилась. У Питера имелись наручные часы, и она напомнила, что он должен вернуться к половине седьмого на вечерний чай. Разговор слышала ее соседка, миссис Мэри Тереза Корри, а еще несколько свидетелей видели, как дети перебрались через забор в конце дороги и исчезли в лесу.

Когда в шесть сорок пять Питер не появился, миссис Сэвидж заглянула к матерям других детей, решив, что он зашел к ним в гости. Но они тоже не вернулись. Обычно Питер всегда приходил вовремя, но его родители не стали особенно тревожиться: подумали, что дети просто заигрались и забыли про время. Без пяти семь миссис Сэвидж двинулась по дороге в сторону леса, углубилась в чащу и стала звать детей. В ответ она не услышала откликов и вообще не заметила никаких признаков того, что дети находились в лесу.

Она вернулась домой и стала пить чай с мужем, мистером Джозефом Сэвиджем, и четырьмя младшими детьми. После чая мистер Сэвидж и мистер Джон Райан, отец Адама Райна, снова отправились в лес и стали звать детей. В восемь двадцать пять, когда уже начало темнеть, родители встревожились, что дети могли заблудиться, и мисс Алисия Роуэн (мать Джермины, жившая без мужа), в доме которой имелся телефон, позвонила в полицию.

Начались поиски. Кому-то пришло в голову, что дети могли сбежать из дому. Мисс Роуэн собиралась отправить дочь в школу-интернат, где она должна была проводить всю неделю и возвращаться в Нокнари только по выходным; отъезд назначили через три недели, и вся троица расстроилась, что их разлучают. Но беглый осмотр комнат показал, что друзья не взяли с собой одежду и личные вещи. Копилка Джермины в форме матрешки была нетронута, и в ней хранилось пять фунтов стерлингов и восемьдесят пять пенсов.

Двадцать минут одиннадцатого один из полицейских с факелом нашел Адама Райана — он стоял в густой чаще почти в центре леса, крепко прижавшись спиной и ладонями к стволу большого дуба. Пальцы с такой силой впились в кору, что на них сломались ногти. Судя по всему, Адам стоял уже долгое время, не откликаясь на голоса людей. Его отвезли в больницу. Полицейские с собаками напали на след двух пропавших детей, но быстро потеряли его и вернулись ни с чем.

Когда меня нашли, на мне были синие джинсы, белая хлопчатобумажная футболка, носки и белые кроссовки. На обуви густо запеклась кровь, чуть меньше ее оказалось на носках. Анализ пятен показал, что кровь проникала сквозь кроссовки изнутри наружу, а на носках, наоборот, просачивалась снаружи внутрь. Предположили, что какое-то время я находился без обуви и тогда в них попала кровь, а когда она начала свертываться, кроссовки снова оказались на ногах и испачкали носки. На футболке заметили четыре параллельные прорехи от трех до пяти футов длиной, пересекавшие по диагонали спину от левой лопатки до правых ребер.

Никаких телесных повреждений на мне не обнаружили, не считая легких царапин на лодыжках, щепок под ногтями (как позднее выяснилось, коры дуба) и глубоких ссадин на коленях, которые успели покрыться корочкой. Происхождение этих царапин осталось под сомнением, потому что пятилетняя девочка, Эйдин Уоткинс, якобы видела, как раньше в тот же день я упал со стены и приземлился на колени. Правда, ее показания каждый раз менялись и их сочли ненадежными. Долгое время я находился в состоянии ступора: первые тридцать шесть часов практически не двигался, а еще две недели молчал. Когда речь вернулась ко мне, я не мог вспомнить ничего, что происходило между моим уходом на прогулку и тем моментом, когда я оказался в больнице.

Кровь на моих кроссовках и носках проверили на группу — в то время анализ ДНК в Ирландии не проводился — и определили, что она относится к типу А. Такая же кровь была и у меня, но того количества, что вытекло из моих ссадин, хотя и довольно глубоких, явно не могло хватить на то, чтобы насквозь пропитать обувь. Два года назад у Джермины Роуэн тоже брали анализ крови перед удалением аппендицита, и в больничной карте записали, что она принадлежит к типу А. Питеру Сэвиджу анализ не делали, зато оба его родителя имели кровь группы О — значит, то же самое относилось и к Питеру, поэтому его сразу исключили из списка вероятных претендентов на кровь в кроссовках. В этом вопросе не удалось достигнуть определенности, и следователи допускали, что кровь принадлежит кому-то еще или даже нескольким людям сразу.

Поиски в лесу продолжались всю ночь и несколько недель; отряды добровольцев прочесывали окрестные равнины и холмы, заглядывали в ямы и овраги; ныряльщики вдоль и поперек обследовали протекавшую по лесу речку — никаких результатов. Четырнадцать месяцев спустя один местный житель, мистер Эндрю Рафтери, выгуливая в лесу собаку, наткнулся на наручные часы, лежавшие в двухстах футах от того дерева, где нашли меня. Часы были примечательные — на циферблате изображен бегущий футболист, а к одной из стрелок приделан футбольный мячик, — и мистер и миссис Сэвидж узнали в них вещицу своего сына Питера. Миссис Сэвидж подтвердила, что в день исчезновения часы были на мальчике. Пластиковый ремешок, прикрепленный к металлическому корпусу, оказался разорван — наверное, Питер задел им за сучок, когда бежал по лесу. Криминалисты обнаружили на часах отпечатки пальцев; они совпали с теми, что сняли с личных вещей Питера Сэвиджа.

Несмотря на призывы полиции о помощи и на широкую кампанию в средствах массовой информации, больше о судьбе Питера Сэвиджа и Джермины Роуэн никто не слышал.

Я стал детективом потому, что хотел расследовать убийства. Пока я набирался опыта: то есть учился в Темплморском колледже, проходил изнурительную физподготовку, патрулировал маленькие городки в дурацкой куртке с люминесцентными полосками, устанавливал, кто из трех местных хулиганов разбил стеклянное панно в саду миссис Максуини, — жизнь вокруг казалась мне зыбкой и слегка абсурдной, точно в пьесе Ионеско. Будто для того, чтобы добраться до нормальной работы, мне, по причуде какого-то свихнувшегося бюрократа, сначала надо было пройти испытание в виде невыносимой скуки. Позже я никогда не только не думал об этих годах, но даже не мог их вспомнить отчетливо. У меня не было друзей, и ко всему происходящему я относился с легким отчуждением. Мне мое поведение казалось понятным и естественным, как побочное действие снотворного, но в глазах сослуживцев оно выглядело наглой спесью и зазнайством, чуть ли не насмешкой над их сельской жизнью с ее провинциальными амбициями. Видимо, они не ошибались. Недавно я нашел отрывок из студенческого дневника, в котором описывал своих товарищей как «стадо сопящих тупоголовых деревенщин, так густо облепленных своими штампами и предрассудками, что от них разит копченой грудинкой, капустой, церковным воском и коровьим дерьмом». Даже если допустить, что у меня выдался неудачный день, фраза звучит не слишком уважительно.

Когда я поступил в отдел по расследованию убийств, в моем шкафу уже висела подходящая одежда: безупречно сшитый костюм из легкой, как бы оживающей на теле ткани, рубашки в тонкую голубую и зеленую полоску и кашемировые шарфы, мягкие и нежные, как кроличий мех. Мне всегда нравилось, как одеваются детективы. Это первое, что привлекло в их профессии. Второе — служебный жаргон, профессиональная скороговорка из всяких «улик», «зацепок» и «отпечатков пальцев». После Темплморского колледжа меня послали в один из маленьких стивенкинговских городков, где произошло убийство: заурядная домашняя ссора с кровавым финалом. Но когда выяснилось, что прежняя девушка парня погибла при странных обстоятельствах, в город направили двух детективов. Всю неделю, пока они вели следствие, я приглядывал из-за своего стола за кофейным автоматом и, как только к нему подходили детективы, сразу оказывался рядом, добавлял в чашку молока и заодно подслушивал их деловито-жесткий разговор, звучавший для меня музыкой: «токсикологическая экспертиза», «директивы из Бюро», «результаты вскрытия». Я даже снова начал курить, чтобы выходить вслед с ними на стоянку для машин и дымить неподалеку, рассеянно поглядывая на небо и держа ушки на макушке. Они косились на меня с мимолетными улыбками, иногда подносили потертую зажигалку, потом отворачивались и продолжали беседовать, обсуждая свою тактику. «Арестуем его мать, — говорили они. — Затем дадим ему пару часов, чтобы посидел дома и подумал о том, что она может разболтать. Потом возьмем его. Надо разложить на столе вещественные доказательства и провести его мимо, но так, чтобы он не успел ничего толком рассмотреть».

Наверное, вы решили, что я стал детективом из благородного желания раскрыть тайну своего детства? Ничего подобного. Материалы дела я прочитал всего раз, в первый день службы, когда все разошлись по домам и в дежурной комнате горела только лампа над моим столом (над моей головой, как летучие мыши, сразу закружились забытые имена, которые оживали в показаниях свидетелей, сообщая мне блеклыми чернилами, что Джеми однажды пнула свою мать, потому что не хотела уезжать в школу, что подростки «с угрожающим видом» целыми днями слонялись возле леса и на лице матери Питера однажды видели синяк), и с тех пор в них больше не заглядывал. На самом деле мне просто хотелось приобщиться к касте избранных, к тем, кто способен разгадывать самые изощренные загадки и читать неясные, почти невидимые знаки, доступные лишь посвященным. Приезжие детективы казались мне существами иного сорта, какими-то благородными принцами среди неотесанных крестьян или цирковыми акробатами, отлитыми в лучах софитов из чистого золота и блеска. К тому же эти парни великолепно знали свое дело и работали без страховки.

Конечно, я знал, что они ведут себя жестоко. Люди вообще злы и безжалостны, а что касается жестокости бесстрастного ума, который ловко нащупывает ваши слабые места и легко манипулирует фактами, желая добить и сломать вас до конца, — это, похоже, самая чистая, утонченная и цивилизованная форма варварства.

О Кэсси мы узнали раньше, чем она успела появиться в отделе. Наше «сарафанное радио» работает не хуже, чем у старых кумушек. Отдел по расследованию убийств — очень тесная и замкнутая группа, всего двадцать постоянных сотрудников, так что когда у нас случаются какие-нибудь пертурбации (кто-то увольняют или зачисляют, заваливают работой или, наоборот, оставляют без дела), компания мигом превращается в кипящий котел, где клубятся всевозможные союзы и альянсы и курсируют самые причудливые слухи. Обычно я стараюсь держаться подальше от служебных склок, но появление Кэсси Мэддокс так сильно возбудило общество, что даже я не мог остаться в стороне.

Начать с того, что она женщина: одного этого уже хватало, чтобы вызвать в нас естественную ярость. Да, мы достаточно вышколены для того, чтобы шарахаться от злостных предрассудков, но нас насквозь пронизывает ностальгия по пятидесятым (даже в людях моего возраста — ведь Ирландия оставалась в пятидесятых вплоть до 1995 года, когда мы вдруг сразу перескочили в «тэтчеризм»), когда можно было легко выбить признание у преступника, пригрозив, что обо всем расскажешь его маме, и единственными иностранцами в стране являлись студенты медицинских колледжей, а работа считалась надежным местом, укрывавшим от придирок и ворчания женщин. Кэсси была четвертой дамой, взятой к нам в отдел, и появление по крайней мере одной из них (по мнению некоторых, отнюдь не случайное) оказалось неудачным: она едва не убила себя и своего напарника, внезапно психанув и швырнув пистолет в голову подозреваемому.

Кроме того, Кэсси было всего двадцать восемь и она недавно закончила колледж. Наш отдел считается элитным, и вы никогда не попадете в него раньше тридцати, если только ваш отец не политикан. Обычно приходится пару лет попотеть «летуном», стажером «на посылках», потрудиться еще в двух-трех других местах, медленно прокладывая себе путь наверх. А за плечами Кэсси был всего лишь год в отделе по борьбе с наркотиками. «Сарафанное радио» считало, что она либо переспала с какой-то шишкой, либо являлась незаконной дочерью другой шишки, либо — самый оригинальный вариант — раскопала компромат на кого-то из боссов и тот заткнул ей рот, подкинув эту должность.

Я ничего не имел против Кэсси Мэддокс. Я проработал в отделе всего несколько месяцев, но мне уже порядком осточертела первобытно-мужская атмосфера в раздевалке, где говорилось лишь о машинах или кремах после бритья, а шутки всегда звучали слишком грубо и при этом выдавались за «иронию» (меня так и подмывало прочесть длинную лекцию насчет того, что на самом деле подразумевается под этим словом). Вообще женщин я люблю больше, чем мужчин. К тому же у меня имелись кое-какие личные причины. Я чувствовал, что почва у меня под ногами не очень крепкая. Хотя мне уже стукнуло тридцать и я два года проторчал в полиции на побегушках и еще два — в отделе по борьбе с бытовым насилием (багаж посолиднее, чем у Кэсси), мне казалось, что хорошим детективом меня считают только по недоразумению, примерно так же, как любая стройная блондинка автоматически кажется красавицей, даже если у нее лицо как у раскормленной индюшки. Начнем с того, что у меня был отличный лондонский акцент, которым я обзавелся во время учебы в интернате. Следы колонизации исчезают не сразу. Несмотря на то что ирландцы болеют за любую команду, если она играет против Англии, и я знаю пару-тройку пабов, где меня могут огреть по голове бутылкой, стоит мне открыть рот и заказать выпивку, все равно англичане с их каменными физиономиями считаются здесь более образованными, умными и в конечном счете более сведущими, чем ирландцы. К тому же я был высок, крепко сложен, а если надеть на меня хорошо скроенный костюм, выглядел стройным и элегантным и вообще производил впечатление. На кастинге в киностудии мне легко могли бы дать роль детектива, этакого героя-одиночки, который без страха бросается в огонь и в воду и в конце фильма всегда ловит преступников.

Сам я не имел ничего общего с тем парнем, но, похоже, никто этого не замечал. Иногда после нескольких рюмок водки меня посещали кошмарные видения: начальство вдруг узнает, что я всего лишь сын гражданского служащего из Нокнари, и мгновенно переводит в отдел по охране прав интеллектуальной собственности. Я рассчитывал, что приход Кэсси Мэддокс отвлечет внимание от моей персоны.

Нельзя сказать, чтобы ее появление получилось особенно эффектным. Необузданное воображение сотрудников рисовало киногеничную блондинку с длинными ногами и пышной шевелюрой, чуть ли не в вечернем платье. Когда О'Келли, наш суперинтендант, представил ее в понедельник утром, Кэсси встала и выдала какую-то расхожую фразу, что для нее честь работать в нашем отделе и она постарается соответствовать его высоким стандартам. Рост у нее был не выше среднего, волосы черные и кудрявые, а тело худое и угловатое, как у мальчишки. Кэсси не в моем вкусе — мне больше нравятся девчонки-малышки, хрупкие и невесомые как птахи, которых я мог поднять одной рукой, — но что-то в ней меня задело: может, то, как она стояла, ровно и прямо словно гимнастка, или в ней было нечто загадочное.

— Я слышал, ее родители масоны и пригрозили расформировать отдел, если мы не возьмем их дочь, — прошептал у меня за спиной Сэм О'Нил.

Сэм — веселый и невозмутимый толстяк из графства Голуэй. Я всегда считал его надежным парнем, которого не собьет с ног даже ураган слухов.

— Господи помилуй, — побормотал я, клюнув на его шутку.

Сэм усмехнулся и покачал головой. Я опять взглянул на Кэсси, которая уже села и, упершись ногой в передний стул, развернула на коленях блокнот.

Одета она была не как детектив. Когда варишься в нашей среде, почти кожей начинаешь ощущать, как надо выглядеть — профессионально, подтянуто, по возможности дорого, с легкой изюминкой в одежде. Не надо обманывать ожидания налогоплательщиков. Чаще всего мы покупаем вещи на распродаже в «Браун Томас», а потом на работе приходим в замешательство, обнаружив у соседа ту же самую «изюминку». Правда, так было до тех пор, пока у нас не появился болван-новичок Квигли. Он говорил как мультяшный герой, да еще с провинциальным акцентом, и носил футболку с надписью поперек груди «Бешеный ублюдок», потому что ему всегда казалось, будто мы хотим на него наехать. Только когда он сообразил, что его вид никого не шокирует и всем наплевать, во что он одет, Квигли позвал на помощь свою мамочку и тоже стал ходить на распродажу в «Браун Томас».

Поначалу я подумал, что Кэсси Мэддокс из той же серии. Она была в свободных штанах-«комбатах» с карманами ниже колен, шерстяном джемпере цвета красного вина — длиннющие рукава почти закрывали пальцы — и грубых тяжелых ботинках. Я решил, что своей одеждой она хочет сказать: «Да плевала я на ваши правила». В ее наряде чувствовалась явная нотка враждебности, поэтому я сразу проникся к ней симпатией. Меня всегда тянуло к женщинам, которые чем-то раздражали.

Следующие две недели я почти не обращал на Кэсси внимания, насколько это вообще возможно в мужском обществе, где появилась мало-мальски привлекательная женщина. Пока Том Костелло, наш седовласый ветеран, вводил ее в курс дела, я занимался бродягой, которого до смерти избили в переулке. Жизнь у него была такая же унылая и мрачная, как смерть. Скоро я понял, что это один из тех безнадежных случаев, когда нет никаких зацепок и свидетелей: никто ничего не слышал и не видел, сам убийца, наверное, был пьян в стельку или наширялся и вряд ли помнит, что произошло, — поэтому мое рвение быстро увяло. В довершение всего у меня не заладились отношения с напарником Квигли. У него было странное чувство юмора: он цитировал из «Уоллиса и Громита», а потом разражался смехом, как дятел Вуди, и отсюда следовало, что это смешно. Наконец меня осенило: его назначили в пару со мной не из-за того, что новички могли легче сработаться вместе, а потому, что от него отказались все остальные. У меня не оставалось ни времени, ни сил, чтобы поближе познакомиться с Кэсси. Иногда я спрашивал себя, как долго это может продолжаться. Бывает, даже в маленьких отделах отношения между людьми сводятся к кивкам и улыбкам в коридоре — ведь больше их пути нигде не пересекаются.

Друзьями мы стали благодаря ее мотороллеру, старой потертой «веспе» 1981 года выпуска, которая, несмотря на классичность, напоминала мне веселого щенка с легкой примесью бордер-колли. Подтрунивая над Кэсси, я назвал ее скутер тележкой для гольфа, а она называла мой белый «лендровер» «скорой помощью». Интересно, что бы сказали об этом мои подружки?

Тележка для гольфа ухитрилась сломаться в самый мокрый и ветреный день на исходе сентября. Я выезжал с парковки и увидел маленькую фигурку Кэсси в красном дождевике, очень похожую на Кенни из «Южного парка». Она стояла с «веспой» под проливным дождем и что-то орала вслед автобусу, окатившему ее водой с ног до головы. Я приблизился и, опустив стекло, спросил:

— Может, лучше поработаешь руками?

Оглянувшись, она крикнула в ответ:

— На что ты намекаешь? — И расхохоталась, глядя на мое изумленное лицо.

За те пять минут, которые ушли на то, чтобы завести «веспу», я едва не влюбился в Кэсси по уши. В просторном дождевике и резиновых сапожках, с огромными карими глазами и мокрыми ресницами, моргавшими на маленьком как у котенка личике под красным капюшоном, она казалась чуть ли не восьмилетней девочкой. Так и хотелось закутать Кэсси в мягкое махровое полотенце где-нибудь у камина. Но тут она сказала:

— Нет, дай я покажу, как дергать эту штуковину.

Я, подняв брови, переспросил:

— Дергать штуковину? Эй, девушка, полегче!

Я сразу пожалел об этом — шутник из меня неважный, и она вполне могла оказаться ярой феминисткой, которая тут же под дождем прочла бы мне нудную лекцию об Амелии Эрхарт.^[1] Но Кэсси лишь посмотрела на меня искоса и, хлопнув мокрыми ладонями, произнесла с придыханием:

— Ух ты, я всегда мечтала о рыцаре в сияющих доспехах, который придет и спасет меня, бедняжку! Только в моих снах он был гораздо симпатичнее.

Картинка в моих глазах изменилась точно в калейдоскопе, если щелкнуть по нему пальцем. Моя скороспелая любовь превратилась просто в горячую симпатию. Я посмотрел на капюшон Кэсси и сострил:

— Боже, они опять хотят убить Кенни.

Потом погрузил ее тележку для гольфа на свой «лендровер» и повез Кэсси домой.

Она снимала «студию», как говорят арендодатели, — однокомнатную квартирку, где хватало места для двоих, — на верхнем этаже полуразвалившегося дома в георгианском стиле, в городке Сэндимаунт. Район был тихий, подъемное окно выходило поверх крыш на пляж. Обстановка состояла из деревянных полок, набитых книжками, низенькой тахты зловеще-бирюзового оттенка, широкого дивана-кровати под пуховым одеялом, голых стен без картин и украшений и большого подоконника, на котором врассыпную лежали раковины, камешки и каштаны.

Ничего особенного в тот вечер я не запомнил, и Кэсси, насколько я знаю, тоже. В голове осталась только пара неестественно ярких картинок и обрывки разговоров — вернее, их темы: сами слова куда-то улетучились. Сейчас это кажется странным, даже загадочным, будто мы попали в «теневую зону», созданную феями или пришельцами, откуда никто не возвращается таким, каким был. Правда, провалы во времени обычно случаются с одиночками; когда я представляю, как подобное могло произойти сразу с двумя, мне почему-то мерещатся близнецы, болтающиеся где-то в беззвучной невесомости, шаря вокруг себя руками.

Точно помню, что остался на ужин, причем довольно экзотичный: свежая паста с соусом в специальном кувшинчике, горячее виски в китайских чашках. Кэсси открыла огромный гардероб, занимавший целую стену, и достала полотенце, чтобы я мог высушить волосы. Кто-то, может, она сама, разместил в шкафу книжные полки. Они торчали на разной высоте, заставленные самыми невероятными вещами: я не успел разглядеть их как следует, но заметил эмалевые блюдца с отбитыми краями, тетрадки в мраморных обложках, мягкие блузки ослепительных расцветок, рулоны исписанной бумаги. Все вместе это напоминало задний фон на старых иллюстрациях к волшебным сказкам.

Под конец я ее спросил:

— А как ты оказалась в нашем отделе?

До этого мы говорили о том, как она устроилась, и я думал, что задал свой вопрос легко и между прочим, но Кэсси ответила мне хитрой улыбочкой, словно мы играли в шашки и она поймала меня за руку, когда я пытался отвлечь ее внимание и сделать жульнический ход.

— Несмотря на то что я девушка?

— Я хотел сказать — такой молодой, — произнес я, хотя имел в виду и то и другое.

— Вчера Костелло назвал меня сынком, — хихикнула Кэсси. — «У нас все по-честному, сынок». Потом смутился и даже начал заикаться. Наверное, испугался, что я подам на него в суд.

— С его стороны это был комплимент, — возразил я.

— Я так и подумала. Вообще он очень милый.

Она сунула в рот сигарету и протянула руку; я дал ей зажигалку.

— Кто-то мне сообщил, что ты работала под прикрытием в качестве проститутки, — заметил я, но Кэсси вернула мне зажигалку и усмехнулась.

— Это был Квигли, верно? А мне он заявил, что ты был «кротом» в МИ-6.

— Что? — возмутился я. — Квигли — идиот.

— Неужели? — отозвалась Кэсси и начала смеяться.

Через мгновение я к ней присоединился. Мысль насчет «крота» меня встревожила — если кто-нибудь в это поверит, все сразу прикусят языки; к тому же я всегда бесился, если меня принимали за англичанина, — но было и что-то приятное в том, что тебя считают кем-то вроде Джеймса Бонда.

— Вообще-то я из Дублина, — пояснил я. — А акцентом обзавелся в английской школе. И моему тупоголовому напарнику это хорошо известно. Когда я пришел в отдел, он несколько недель допытывался, с какой стати англичанин попал в ирландскую полицию, — знаешь, так дети иногда зудят над ухом «почему, почему, почему», — и в конце концов я не выдержал и сказал правду. Видимо, мне надо было выбирать слова.

— А чем ты с ним занимаешься?

— Схожу с ума.

Кэсси вдруг пришла в голову новая идея. Она подалась вбок и, перехватив чашку другой рукой (Кэсси уверяет, что в то время мы пили еще кофе, а не виски, которое появилось гораздо позже, но я отлично помню, как крепкий напиток обжигал мне нёбо), задрала свой топ до самой груди. Я был поражен и не сразу сообразил, что она мне показывает: на ребрах багровел длинный, еще свежий шрам, усеянный сетью поперечных швов.

— Меня ударили ножом, — объяснила она.

Это было настолько очевидно, что я не мог понять, как мы не догадались раньше. Если детектива ранили при исполнении служебных обязанностей, он может сам выбирать, где работать. Наверное, это не пришло нам в голову потому, что подобных случаев у нас раньше не встречалось: мы никогда не слышали про ранения ножом.

— Вот черт, — пробормотал я. — Как это случилось?

— Я работала под прикрытием в Дублинском университете, — ответила Кэсси.

Теперь мне стала ясна и ее манера одеваться, и окутывавшая секретность, которую любят тайные агенты.

— Вот почему я быстро стала детективом. В кампусе торговали наркотой, и в отделе искали человека, который мог сойти за студента. Меня сделали аспирантом-психологом. До колледжа я три года изучала психологию в Тринити, так что предмет мне хорошо известен, а выгляжу я молодо.

Что верно, то верно. Лицо у нее было такое ясное и чистое, каких я раньше не видел. Младенческая кожа без единой поры, высокие скулы, широкий рот, вздернутый нос, крутые брови — рядом с Кэсси другие лица казались какими-то расплывчатыми. Косметикой она почти не пользовалась, лишь подводила губы красным бальзамом с запахом корицы, но это молодило ее еще больше. Мало кто считал Кэсси красавицей, однако я всегда любил не расхожие брэнды, а ручную работу, и смотреть на нее мне было приятнее, чем на грудастых блондинок из журналов, навязчиво предлагающих то, что не нужно.

— И тебя раскрыли?

— Ты что! — возмущенно воскликнула она. — Я нашла главного дилера — богатого паренька из Блэкрока, он изучал бизнес, — и потратила несколько месяцев, втираясь к нему в доверие, смеясь его дурацким шуткам и помогая с курсовыми. Потом я предложила ему свои услуги — продавать товар девушкам, ведь им будет легче купить его у женщины, верно? Идея дилеру понравилась, все шло хорошо, и тогда я подкинула еще одну мыслишку: давай я стану напрямую работать с поставщиком — это лучше, чем использовать тебя как посредника. У него как раз началась запарка с учебой, это было в мае, на носу экзамены. Но мой приятель запаниковал, решив, будто я хочу отобрать у него бизнес, и пырнул меня ножом. — Она глотнула из чашки. — Только не говори об этом Квигли. Операция не закончена, и я должна держать язык за зубами. И вообще не следует разочаровывать беднягу.

Втайне я был потрясен ее рассказом: не столько про ранение ножом (в конце концов это не заслуга Кэсси — она не совершила ничего особо храброго или умного, наоборот, не успела увернуться), сколько мыслью о дьявольски рискованной работе тайного агента и тем беспечным тоном, которым она об этом говорила. Я сам потратил много времени, чтобы научиться сохранять небрежный вид, поэтому сразу уловил бы нотку фальши.

— Вот черт, — пробормотал я. — Представляю, какую взбучку ему устроили в полиции.

Я никогда не бью подозреваемых — главное убедить их в том, что ты на это способен, — но есть такие, кому нравится, и по дороге в участок они могли крепко вздуть парня, ранившего полицейского.

Кэсси насмешливо вскинула брови.

— Ничего подобного. Это разрушило бы всю операцию. Важно найти поставщика наркотиков; они просто послали другого агента.

— Тебе разве не хочется, чтобы его наказали? — усмехнулся я, раздосадованный ее хладнокровием и собственной наивностью. — Он тебя чуть не убил.

Кэсси пожала плечами:

— Если подумать, у него имелись на то основания: я притворялась его другом, а сама хотела надуть. В конце концов, он наркодилер. Чего еще от него ждать?

Дальше у меня в памяти опять пробел. Кажется, я тоже попытался произвести на Кэсси впечатление и, поскольку в меня никогда не стреляли и не били ножом, рассказал ей длинную и почти правдивую историю о том, как мне удалось отговорить от самоубийства одного парня, собиравшегося спрыгнуть с крыши вместе со своим ребенком (это случилось в те дни, когда я работал в отделе по борьбе с бытовым насилием). Похоже, я был немного навеселе: еще одно доказательство, что мы пили виски. Помню оживленную беседу о Дилане Томасе, когда Кэсси стояла на диване и размахивала руками, забыв о сигарете, тихо угасавшей в пепельнице. Мы частенько подкалывали друг друга, но вели себя сдержанно и осторожно, переглядываясь после каждой шутки, как стеснительные дети, чтобы, не дай Бог, не наступить кому-то на больную мозоль. При этом Кэсси напевала себе под нос.

— А наркотики, которые тебе давал тот парень, — спросил я позже, — ты их правда продавала студенткам?

Кэсси потянулась к чайнику.

— Бывало, — ответила она.

— И тебя это не беспокоило?

— В то время меня беспокоило все. Абсолютно все.

На следующий день мы пришли на работу уже друзьями. Все произошло очень просто: вечером бросаешь в землю семена, а наутро глядь — уже пошли всходы. В перерыве я поймал взгляд Кэсси, изобразил жестом сигарету и через минуту сидел вместе с ней на скамеечке в курилке. В конце смены она дождалась меня, отругав за то, что я слишком долго собирался («Это все равно что идти гулять с Сарой Джессикой Паркер. Милочка, не забудь свою косметичку, а то опять придется посылать за ней шофера!»), а потом, оглянувшись на лестнице, спросила: «Ну что, пивка?» Не знаю, как объяснить это чудо, но за вечер мы сблизились больше, чем иные за много лет общения. Видимо, все дело в том, что мы сразу почувствовали друг в друге родственные души.

Как только Кэсси закончили вводить в курс дела, она стала моим напарником. О'Келли пытался этому воспротивится — его не радовала мысль, что два зеленых новичка станут работать вместе, к тому же пришлось бы пристраивать куда-то Квигли. Однако мне удалось найти свидетеля, слышавшего, как один парень хвастался тем, что убил бродягу (это было скорее чистое везение, чем плод моих усилий), поэтому я оказался на хорошем счету у О'Келли и сумел воспользоваться его расположением. Он предупредил, что будет давать нам только самые легкие или совсем безнадежные дела, для которых не нужна «нормальная детективная работа». Мы послушно кивали и рассыпались в благодарностях, зная, что убийцы обычно не настолько деликатны, чтобы стараться не заваливать полицию сразу кучей трудных дел. Кэсси перенесла свои вещи на соседний стол, а Костелло получил в напарники Квигли и несколько недель бросал на нас жалобные взгляды: ни дать ни взять унылый лабрадор.

В течение следующих двух лет нам удалось — по крайней мере мне так кажется — заработать в отделе неплохую репутацию. Мы задержали подозреваемого во время уличной драки, шесть часов допрашивали — хотя если стереть с пленки всякие «чё, блин, за фигня», останется не более сорока минут, — и в конце концов все же выбили признание. Это был наркоман по имени Уэйн («Уэйн, — сказал я Кэсси, когда мы сделали перерыв и наблюдали через зеркальное стекло, как он пьет газировку. — Почему родители просто не написали у него на лбу: „Никто в моей семье не закончил среднюю школу“»?), убивший бездомного бродягу по кличке Бородатый Эдди, потому что тот украл у него одеяло. Подписав признание, Уэйн поинтересовался, вернут ли ему одеяло. Мы передали Уэйна другим полицейским, пообещав, что они об этом позаботятся, и отправились домой к Кэсси с бутылкой шампанского, где проболтали до шести утра. На следующий день явились на работу с опозданием, одуревшие от сна и слегка хмельные.

Первое время Квигли и еще кое-кто из сотрудников постоянно интересовались, не сплю ли я со своей напарницей, и если да, то какова она в постели. Когда до них наконец дошло, что между нами действительно ничего нет, они переключились на версию о лесбиянке. Сам я всегда считал Кэсси очень женственной, но мне было понятно, почему короткая стрижка, отсутствие косметики и мешковатые штаны могут наводить на мысль о специфической любви. Кэсси все это надоело, и она решила заткнуть рот сплетникам, появившись на рождественской вечеринке в черном открытом платье без бретелек и под руку с брутально красивым регбистом Джерри. На самом деле Джерри был ее двоюродным братом и примерным семьянином, но дружески заботился о Кэсси и ничего не имел против того, чтобы весь вечер бросать на нее восхищенные взгляды, если это поможет ее карьере.

Слухи затихли, и каждый занялся своими проблемами, что устраивало нас обоих. Кэсси была не особенно общительной — не больше, чем я, — правда, в компании выглядела оживленной и веселой и могла поддерживать беседу с кем угодно. Но если был выбор, она предпочитала мое общество. Я часто спал на ее диване. Наш послужной список становился все лучше, и О'Келли уже не угрожал разъединить нас каждый раз, когда мы запаздывали с отчетами. Мы присутствовали в суде, где Уэйна признали виновным в убийстве («чё, блин, за фигня!»). Сэм О'Нил сделал на нас дружеский шарж, изобразив в виде Малдера и Скалли (он до сих пор у меня где-то валяется), и Кэсси прилепила его к своему компьютеру рядом с надписью: «Плохой коп? Оставить без сладкого!»

Сейчас,мысленно глядя в прошлое, я думаю, что Кэсси появилась вовремя. Мой бескомпромиссный взгляд на будни нашего отдела не учитывал такие проблемы, как Квигли, сплетни или бесконечные допросы беззубых наркоманов с их словарным запасом в пять-шесть слов. Я представлял работу как иной, более высокий род существования — там все мелкое и недостойное выжигается каленым железом мужества и долга. Реальность вызывала у меня скуку и уныние, как у ребенка, который, открыв блестящую коробку с рождественским подарком, обнаружил там шерстяные носки. Если бы не Кэсси, я бы закончил тем, что превратился в персонажа из «Закона и порядка», страдавшего от язвы и во всем видевшего заговор правительства.

2

Дело Девлина нам подкинули в августе, в среду утром. Согласно моим записям, на часах было 11:48, все еще пили кофе. Кэсси и я играли в «червей» на моем компьютере.

— Ха! — воскликнула Кэсси, когда один из ее червяков шарахнул по моему бейсбольной битой и сбросил его в воду.

Чистильщик Уилли, мой червяк, завопил «мамочки!» и рухнул в океан.

— Я тебе нарочно поддался, — буркнул я.

— Ну да, конечно, — отозвалась Кэсси. — Какой мужчина позволит девчонке побить себя? Даже червяки знают — только последний хлюпик и слабак может…

— Слушай, я достаточно уверен в своей мужественности, чтобы не бояться…

— Тихо! — воскликнула Кэсси, развернув меня лицом к компьютеру. — Будь хорошим мальчиком и продолжай играть. Никто не сделает это за тебя.

— Думаю, мне пора перевестись в какое-нибудь спокойное и уютное местечко вроде спецназа, — усмехнулся я.

— В спецназе нужна хорошая реакция, паренек, — возразила Кэсси. — Если ты полчаса раздумываешь, как поступить с игрушечным червем, вряд ли тебе доверят судьбу заложников.

В этом момент в комнату ввалился О'Келли и прогремел:

— А где все?

Кэсси быстро убрала окно игры; одного из ее червяков звали О'Смелли, и она завела его в безнадежную ситуацию, желая посмотреть, как его разорвет динамитная овца.

— Перерыв, — объяснил я.

— Группа археологов наткнулась на труп. Кто возьмет дело?

— Мы, — ответила Кэсси, оттолкнувшись ногой от моего стула и отъехав к своему столу.

— Почему мы? — удивился я. — Тут скорее нужны патологоанатомы.

По закону археологи должны обращаться в полицию, если найденные ими человеческие останки находятся не глубже девяти футов под землей. Делается это на случай, если какому-нибудь умнику придет в голову замести следы, похоронив жертву в могиле четырнадцатого века, чтобы выдать ее за средневековый труп. Очевидно, тот, кто сумеет закопать тело глубже девяти футов и при этом остаться незамеченным, заслуживает снисхождения за свой энтузиазм. Полиция периодически выезжает на осмотр скелетов, вынесенных на поверхность эрозией или обвалом, но это чистая формальность, поскольку не так уж трудно отличить современные останки от древних. Детективов вызывают лишь в исключительных случаях, когда мертвеца обнаруживают где-нибудь в торфяниках и он сохраняется так хорошо, что его можно принять за свежий труп.

— Только на сей раз, — возразил О'Келли, — труп современный. Молодая женщина, не исключено убийство. Копы обратились к нам. Это недалеко отсюда, в Нокнари. Уезжать с ночевкой не придется.

У меня сдавило в груди. Кэсси перестала закидывать вещи в сумочку, и я почувствовал на себе ее взгляд.

— Прошу прошения, сэр, но сейчас мы вряд ли можем заняться подобным делом. На нас уже висит убийство Маклохлина и…

— Ерунда, вам всего-то придется потратить один вечер, Мэддокс! — перебил О'Келли. У него было множество причин недолюбливать Кэсси (пол, одежда, возраст, блестящий послужной список), но ее саму расстраивало не столько его отношение, сколько предвзятость. — Если у вас находится время для отдыха за городом, то тем более найдется для расследования убийства. Криминалисты уже в пути.

И он вышел.

— Вот черт, — пробормотала Кэсси. — Ублюдок. Райан, извини. Я не подумала…

— Все в порядке, Кэсси.

У Кэсси есть замечательное качество: она знает, когда надо вовремя заткнуться. Мы взяли мой любимый «сааб» 1998 года, и Кэсси бросила мне ключи, хотя была ее очередь вести машину. В салоне Кэсси достала из сумки коробку с дисками и протянула мне — музыку у нас всегда выбирал водитель, но я каждый раз забывал об этом. Вставил первый попавшийся диск, обещавший что-то тяжелое и громкое, и прибавил звук.

В Нокнари я не был давно, с того самого лета. В школу-интернат меня отправили позже, чем туда должна была уехать Джеми (правда, это была другая школа, в Уилтшире), а когда вернулся домой на рождественские каникулы, мы жили уже в Лейкслипе, по другую сторону от Дублина. Как только мы оказались за городом, Кэсси пришлось выудить из сумки карту и найти нужный поворот, и потом она постоянно следила за маршрутом, пролегавшим по проселочным дорогам с густой травой и живыми изгородями, царапавшими на ходу по стеклам.

Очевидно, мне всегда хотелось вспомнить, что же произошло тогда в лесу. Люди, знавшие об этой истории, намекали, что мне стоит обратиться к гипнотизеру, но у меня это вызывало лишь отвращение. Я подозрительно отношусь ко всему, что так или иначе отдает парапсихологией: не только к тому, чем она занимается — хотя и это кажется мне очень сомнительным, — но и к связанным с ней людям. Они напоминают мне неприятных типов, которые на вечеринке ходят за вами по пятам и рассказывают, как им повезло, что они уцелели после катастрофы, и какого счастья они теперь заслуживают. Я боялся, что очнусь от гипноза с нездоровым блеском в глазах, с блаженной эйфорией подростка, впервые открывшего Керуака, а потом начну обращать в свою веру незнакомцев в пабах.

Нокнари оказался полем на склоне невысокого холма. Земля здесь была сплошь изрыта археологическими раскопками, утыкана ямами, траншеями, кучами земли, осколками камней и переносными домиками и напоминала какой-то безумный лабиринт или пейзаж после атомной войны. С одной стороны поле окружал ряд деревьев, с другой — каменная зубчатая стена, тянувшаяся от зелени к дороге. Ближе к вершине холма, возле стены, оперативники огородили один из участков сине-белой полицейской лентой. Я знал всех этих ребят в лицо, но сейчас они выглядели странно и зловеще в своих белых одеяниях и резиновых перчатках, с непонятными инструментами в руках: не то пришельцы, не то спецы из ЦРУ. На этом сюрреалистическом фоне пара-тройка нормальных предметов — стоявший у дороги невысокий коттедж с белой овчаркой у крыльца, каменная башня в густом плюще, по которому волнами ходил ветер, — казались подчеркнуто объемными и радовали глаз. В конце поля темной полоской, усеянной зеркальными бликами, сверкал фрагмент реки.

…Подошвы кроссовок увязают в песке, на красной футболке трепещет тень от листьев, над струной лески звенят комары: «Тише! Спугнешь рыбу!»

Двадцать лет назад на месте этого поля был лес. Теперь от него осталась полоса деревьев. Мы жили в одном из домиков за каменной стеной.

Этого я не ожидал. Я редко смотрю ирландские новости, у меня от них мигрень: на экране мелькают одни и те же политики с замашками социопатов, а в ушах звучит бессмысленная болтовня, будто пустили ускоренную аудиозапись. Заграничные программы все-таки интереснее: когда смотришь на жизнь со стороны, возникает иллюзия разнообразия. Раньше до меня доходили сведения, будто в районе Нокнари ведутся археологические раскопки и с ними связаны какие-то проблемы, но я не знал подробностей.

Я припарковался у обочины дороги возле переносных домиков, где жили археологи, между минивэном полиции и большим черным «мерседесом» Купера, нашего патологоанатома. Мы вышли из машины, и я проверил свой пистолет: чистый, заряженный, на предохранителе. Я всегда носил его в наплечной кобуре, оставлять его на виду казалось мне бестактным, все равно что совать под нос полицейский жетон. Кэсси возражала — к черту бестактность: когда ты молодая женщина и в тебе всего пять с половиной футов роста, немного наглости не помешает, — и носила кобуру на поясе. Часто это сбивало людей с толку. Они не знали, кого надо бояться больше: девчонку с пистолетом или верзилу без него, — и впадали в нерешительность, которая была нам на руку.

Кэсси прислонилась к машине и покопалась в сумочке в поисках сигарет:

— Хочешь одну?

— Нет, спасибо.

Я поправил кобуру и подтянул ремни. Пальцы у меня стали какие-то толстые и неуклюжие, словно не мои. Я не хотел, чтобы Кэсси это заметила; кем бы ни была эта девушка и кто бы ее ни убил, вряд ли убийца до сих пор прятался за переносными домиками, дожидаясь, когда я возьму его на мушку. Кэсси подняла голову и выпустила дым в нависшие над головой ветки. Стоял типичный ирландский летний день, с солнцем и резким ветерком, гнавшим стремительные облака; день, способный в любой момент обдать вас проливным дождем или знойным жаром.

— Пойдем, — произнес я. — Посмотрим, что там.

Кэсси погасила сигарету о подошву ботинка и заснула окурок обратно в пачку, после чего мы перешли дорогу.

Среди домиков с потерянным видом бродил человек средних лет в распахнутой куртке. Увидев нас, он остановился.

— А, детективы, — проговорил он. — Вы детективы, верно? Я доктор Йен Хант. Начальник раскопок. Вы хотите сразу к трупу, в офис или… Я не знаю, как у вас принято. Протоколы и все такое.

Он смахивал на персонажа из мультика: беспокойная птица, чистящая клювом перышки, чик-чирик. Профессор Яффл.^[2]

— Я детектив Мэддокс, это детектив Райан, — сказала Кэсси. — Если вы не возражаете, доктор Хант, пусть кто-нибудь из ваших коллег покажет детективу Райану место преступления, а мы с вами пока взглянем на останки.

Вот сучка, подумал я. Нервы у меня были на пределе, и в то же время я чувствовал себя немного оглушенным, словно попытался взбодриться после пьянки слишком большой дозой кофеина. Солнце, сверкавшее на земле в крупицах кварца, больно резало глаза. Мне вовсе не хотелось, чтобы меня кто-нибудь защищал, но у нас с Кэсси неписаное правило: мы не должны спорить — по крайней мере на людях. Иногда она пользовалась этим, иногда — я.

— Хм… ну да, — промычал Хант, моргая. Вид у него был такой, будто он постоянно что-то роняет: желтые листки в линейку, скомканные бумажки, таблетки от кашля, — хотя ничего не держал в руках. — Конечно. Они все… в общем, экскурсиями обычно занимаются Дэмиен и Марк, но у Дэмиена… Марк!

Он махнул в сторону одного домика, и я увидел в дверном проеме людей, столпившихся вокруг большого стола, армейские куртки, сандвичи, дымящиеся чашки и комья грязи на полу. Один из парней бросил карты и стал подниматься с пластикового стула.

— Я им сказал, чтобы никто туда не совался, — продолжил Хант. — Я же не знаю… Улики там разные… кусочки тканей… отпечатки пальцев.

— Очень хорошо, доктор Хант, — отозвалась Кэсси. — Мы постараемся побыстрее осмотреть место, чтобы вы могли скорее приступить к работе.

— У нас осталось несколько недель, — буркнул выходивший из домика парень.

Это был коротышка с худой жилистой фигурой, казавшейся почти детской под тяжелой курткой; он носил шнурованные сапоги, бурые широкие штаны с карманами ниже колен и футболку, под которой проступали вздутые мышцы боксера-легковеса.

— Тогда вам лучше не тянуть время и показать раскопки моему коллеге, — заметила Кэсси.

— Марк, — произнес Хант, — этому детективу нужна экскурсия. Как обычно, общий обзор участка.

Марк смерил взглядом Кэсси и кивнул, точно она прошла какой-то тест. Потом приблизился ко мне. Ему было лет двадцать, светлые волосы стянуты в узел, лицо длинное и узкое, глаза зеленые, очень яркие и цепкие. Присутствие таких людей — из тех, кого гораздо больше волнует, что они думают о других, чем другие о них, — всегда действовало на меня угнетающе. Рядом с ними, крепкими и устойчивыми, я чувствую себя шатко и неуверенно, словно оказался не совсем в том месте и не в той одежде.

— Вам понадобятся сапоги, — проговорил он, с усмешкой взглянув на мои ботинки: с обувью я просчитался. У Марка был провинциальный акцент. — В сарайчике есть пара запасных.

— Мне и так хорошо.

Я знал, что археологи копаются по уши в грязи, но, черт меня возьми, не стану я таскаться за этим типом, завернув брюки в его дурацкие сапожищи. Вообще я не отказался бы от чашки чаю или сигареты, тихо посидел бы где-нибудь в сторонке и подумал о произошедшем.

Марк поднял брови.

— Ну и отлично. Пойдемте.

Он зашагал между домиков, даже не оглядываясь, иду я за ним или нет. Когда я двинулся следом, Кэсси вдруг ехидно улыбнулась — попался, мол, — и меня это развеселило. Я выразительно посмотрел на нее, почесав пальцем щеку.

Марк повел меня по узкой тропинке, петлявшей среди каких-то загадочных щелей и глыб. Он шел легкой и размашистой походкой, как танцор или мастер боевых искусств.

— Средневековая дренажная канава, — сообщил он, небрежно махнув рукой в сторону.

Мы вспугнули двух ворон, сидевших на набитой землей тачке; покружившись, они решили, что люди безвредны, и снова стали выковыривать что-то из грязи.

— А это поселение эпохи неолита. Люди жили здесь еще в каменном веке. Как, впрочем, и теперь. Смотрите, вот особняк восемнадцатого столетия. Одно из тех мест, где готовилось восстание 1798 года. — Он оглянулся через плечо, и у меня появилось нелепое желание объяснить ему, что я не только ирландец, но и жил тут, буквально за углом. — В нем живут прямые потомки построившего его владельца.

Мы добрались до каменной башни посреди поля. Бойницы смотрели на нас сквозь заросли плюща, сбоку торчал фрагмент разрушенной стены. Все это казалось мне смутно знакомым, но я не понимал, действительно ли я что-то помнил или просто знал, что должен помнить.

Марк вытащил пачку табака и стал скручивать сигарету. Его ладони были обмотаны изоляционной лентой.

— Эту башню построил в четырнадцатом веке клан Уолш, а еще через пару веков вокруг вырос замок, — продолжил он. — Им принадлежала вся эта территория, вон от тех холмов, — кивнул он на горизонт, где зубчатой стеной поднимался лес, — вниз по излучине реки и дальше до фермы. Уолши были повстанцы, партизаны. В восемнадцатом веке они делали набеги на британские казармы в Ратмайнсе, доходили до самого Дублина. Рубили головы попавшимся по пути солдатам, отбирали их оружие и удирали обратно. Пока британцы собирались с силами, Уолши уже были на полпути домой.

Он умел рассказывать истории. Я представил громкий стук копыт, пылающие факелы, грубый смех, гром военных барабанов. Оглянувшись, увидел, что Кэсси стоит у полицейской ленты и беседует с Купером, делая какие-то пометки.

— Простите, что перебиваю, — произнес я, — но, боюсь, у меня нет времени для большой экскурсии. Мне нужны лишь краткие сведения о раскопках.

Марк лизнул бумагу, запечатал самокрутку и достал из кармана зажигалку.

— Ладно, — согласился он и начал тыкать рукой по сторонам. — Поселение эпохи неолита, церемониальный камень бронзового века, постройка железного века, деревня викингов, башня четырнадцатого века, замок шестнадцатого века, особняк восемнадцатого века.

Кэсси и опергруппа находились у церемониального камня.

— Это место охраняется по ночам? — спросил я.

Марк рассмеялся.

— Нет. Мы закрываем сараи, где хранятся вещи, и помещение конторы, а самое ценное отправляем в наш главный офис. Да и замки мы стали вешать только пару месяцев назад, когда у нас пропали кое-какие инструменты, а у фермеров вдруг появились наши шланги для полива. Какой смысл ставить охрану? Через месяц тут ничего не останется, кроме вот этого. — Он хлопнул рукой по каменной стене, и в зарослях плюша что-то зашуршало.

— Почему? — поинтересовался я.

Марк взглянул на меня с пренебрежением.

— Через месяц, — проговорил он четко и раздельно, — наше гребаное правительство пригонит сюда бульдозеры и сровняет это место с землей, чтобы построить свое гребаное шоссе. Правда, они согласились оставить посреди дороги место для башни, и потом на всех перекрестках будут орать о том, как берегут наше культурное наследие.

Теперь я вспомнил, что уже слышат об этом в «Новостях»: какой-то политик вежливо возмущался археологами, которые хотят заставить налогоплательщиков платить миллионы за переделку уже утвержденного плана. Видимо, в этом месте я переключился на другой канал.

— Что ж, мы постараемся вас не задерживать, — пообещал я. — А собака в особняке лает, когда кто-нибудь появляется поблизости?

Марк пожал плечами и затянулся сигаретой.

— Ну, на нас она не тявкает, привыкла. Мы ее иногда подкармливаем. Думаю, она может облаять незнакомца, когда он появится возле особняка, особенно ночью, но если тот останется за стеной, то вряд ли. Это не ее территория.

— Как насчет машин — на них лает?

— А на вас залаяла? Это же овчарка, а не сторожевой пес.

Он выпустил изо рта тонкую струйку дыма.

Значит, убийца мог появиться с любой стороны: с дороги, с поля, даже с реки, — если хотел получше запутать следы.

— Ладно, пока все, — произнес я. — Спасибо, что уделили время. Подождите пока вместе с остальными, мы подойдем к вам через несколько минут.

— Старайтесь ни на что не наступать, — буркнул Марк и зашагал бодрой размашистой походкой обратно к домикам. Я направился по холму в сторону трупа.

Церемониальный камень бронзового века оказался плоской цельной глыбой примерно семи футов в длину, трех в ширину и столько же в высоту. Поле вокруг него грубо перекопали бульдозерами — не так давно, если судить по мягкости почвы, — но «подушку» вокруг камня оставили нетронутой и теперь он словно остров торчал над перепаханной землей. На его вершине посреди крапивы и высокого бурьяна лежало что-то белое и синее.

Это была не Джеми. Я уже догадался об этом раньше — иначе Кэсси подошла бы ко мне и рассказала, — но все равно внутри у меня похолодело. У девочки были длинные темные волосы, одна прядь косо лежала поперек лица. В первый момент я увидел только волосы. Даже не сообразил, что тело Джеми не могло так хорошо сохраниться.

По дороге я разминулся с Купером — он двинулся назад к шоссе и при каждом шаге, как кошка, отряхивал ногу. Криминалисты делали снимки и сыпали на камень порошок, чтобы снять отпечатки пальцев; местные полицейские переговаривались с парнями из морга, уже притащившими носилки. По траве были рассыпаны треугольные маркеры с цифрами. Возле плоской глыбы, присев на корточки и что-то разглядывая на ее кромке, пристроились Кэсси и Софи Миллер. Я сразу узнал Софи: ее прямую осанку ни с чем не перепутаешь, даже под рабочим комбинезоном. Софи — мой любимый криминалист. Стройная, смуглая и сдержанная, в белой шапочке она похожа на сестру милосердия, которая под грохот канонады склоняется над раненым солдатом и шепчет ему что-то ласковое, смачивая губы водой из фляжки. На самом деле это резкая и нетерпеливая особа, способная одним словом поставить на место кого угодно, будь то прокурор или суперинтендант. Мне нравятся подобные контрасты.

— Как дела? — спросил я, остановившись перед лентой. Нельзя заходить на место преступления, пока не разрешат парни из Бюро.

— А, Роб! — откликнулась Софи, выпрямляясь и снимая маску. — Мы сейчас.

Кэсси оказалась рядом первой.

— Ее убили день-два назад, — тихо сообщила она, пока не приблизилась Софи. Вид у нее был бледный — смерть детей всегда действует на нервы.

— Спасибо, Кэсс, — отозвался я. — Привет, Софи!

— Привет, Роб! Вы с Кэсси задолжали мне выпивку, помните?

Месяца два назад мы пообещали угостить ее коктейлем, если она поможет быстро сделать анализ крови. С тех пор мы повторяли: «Надо как-нибудь встретиться», — но дальше слов дело не шло.

— Если поможешь на сей раз, мы заплатим за весь обед, — улыбнулся я. — Что тут у нас?

— Белая девочка, от десяти до тринадцати лет, — сказала Кэсси. — Документов нет. В кармане есть ключ — вероятно, от квартиры, точно неизвестно. Голова у нее разбита, но Купер нашел кровоподтеки на шее, так что причина смерти под вопросом. Она полностью одета, однако есть признаки изнасилования. Вообще случай довольно странный. Купер говорит, что ее убили тридцать шесть часов назад, но тело почти не тронуто насекомыми, да и археологи не могли не заметить ее, если бы она лежала здесь еще вчера.

— Значит, это не место преступления?

— Ни в коем случае, — подтвердила Софи. — На камне никаких следов, даже крови нет. Ее убили в ином месте, потом подержали день-другой и перенесли сюда.

— Нашли что-нибудь?

— Да, — кивнула она. — Даже больше, чем нужно. Похоже, тут тусовалась местная молодежь — окурки, банки из-под пива, жевательная резинка, сигареты с травкой, пара использованных презервативов. После ареста можно проверить находки на связь с подозреваемым — хотя это сущий кошмар, — но, честно говоря, я думаю, что подростки ни при чем. Полно отпечатков пальцев. Заколка для волос. Вряд ли она принадлежала жертве — ее выкопали из земли у основания камня, и, похоже, она пролежала там немало, — взгляните, если хотите. Сомневаюсь, что ее вообще носил кто-то из молодежи: это пластмассовая заколка с красной пластмассовой клубникой на конце — такие обычно надевают детишки помладше.

…светлая волна волос…

Мне показалось, кто-то с силой ударил меня в грудь; я качнулся и чуть не упал, а потом я услышал, как Кэсси быстро говорит Софи:

— Да, наверное, это не ее. У нее в одежде все только синее и белое, даже резинка в волосах. Девочка выдерживала стиль. Но мы все равно проверим.

— С тобой все в порядке? — обратилась ко мне Софи.

— Да, нормально, — ответил я. — Просто мне нужно выпить кофе.

Современная жизнь в быстром, энергичном и заряженном двойным эспрессо Дублине имеет большое преимущество — любую перемену в настроении можно легко оправдать кофейным голоданием. В эпоху чая подобный номер не прошел бы — по крайней мере при нынешнем темпе жизни.

— Я думаю, не подарить ли ему на день рождения хорошую дозу кофеина, — вмешалась Кэсси. Ей тоже нравилась Софи. — Без нее он ни на что не годится. Расскажи ему про камень.

— Да, есть кое-что интересное. Мы обнаружили камень вот такого размера, — она сложила ладони, изобразив предмет приблизительно в восемь дюймов в ширину, — и уверена, что это орудие убийства. Он валялся в траве возле стены. На нем остались волосы, кровь и кусочки кости.

— А отпечатки есть? — спросил я.

— Нет. Лишь пара пятен, но скорее всего это следы перчаток. Самое странное, что камень лежал у стены — вероятно, убийца перебирался через нее со стороны поселка или хотел, чтобы мы так думали, — и что он вообще тащил его с собой. Было бы проще помыть камень и оставить у себя в саду, а не нести вместе с трупом.

— Может, он давно лежал в траве? И преступник уронил на него труп, когда перетаскивал через стену.

— Вряд ли. — покачала головой Софи и слегка двинула ногой, словно толкая меня к каменной глыбе, куда ей хотелось побыстрее вернуться.

Я отвел взгляд. Нет, меня не пугали трупы — видел вещи и похуже. Например, в прошлом году — младенца, которого отец бил до тех пор, пока тот буквально не сломался пополам. Но мне все еще было не по себе, голова кружилась, а предметы расплывались перед глазами. Да, мне и вправду нужен кофе, решил я.

— Кровь была на нижней стороне. А трава под ним совсем свежая, едва примятая; камень там пролежал совсем недолго, — продолжила Софи.

— К тому же в это время рана уже не кровоточила, — добавила Кэсси.

— Да, и еще одно, — сказала Софи. — Взгляни.

Я покорился неизбежности и нырнул под заградительную ленту. Криминалисты отошли в сторону. Это были молодые парни, похоже, стажеры, и я вдруг подумал, какими глазами они смотрят на нас — поживших, сдержанных, опытных людей, поднаторевших в искусстве взрослой жизни. Два невозмутимых детектива, хладнокровно, плечом к плечу, с ничего не выражающими лицами идущие к убитой девочке. — эта картинка меня слегка взбодрила.

Она лежала, свернувшись, на левом боку, будто прикорнула на диване, убаюканная разговором взрослых. Левая рука свисала с камня, правая была на груди, неудобно вывернувшись в локте. Девочка в дымчато-голубых брюках с ремешками и кармашками, белой футболке со стилизованными васильками и белых кроссовках. Кэсси права; жертва выдерживала стиль — даже на косичке, отброшенной на щеку, красовался синий василек. Ее фигурка казалась маленькой и хрупкой, но под задравшейся брючиной виднелась крепкая мускулистая икра. Между десятью и тринадцатью… ну да, наверное: грудь только начала формироваться, едва приподнимая ткань футболки. На носу, на губах, даже на деснах запекшаяся кровь. Ветер играл рассыпавшимися по камню волосами.

— Похоже, она сопротивлялась, — заметила Софи. — Сломаны два ногтя. Сомневаюсь, что под другими нам удастся найти ДНК, на вид они чистые, но в любом случае надо проверить то, что осталось на одежде.

В этот момент мне хотелось заорать: стойте, уберите руки, оставьте ее в покое. Мы и так отобрали у нее все, что могли. Теперь у нее осталась лишь ее смерть, дайте ей по крайней мере полежать спокойно. Я бы бережно завернул девочку в большое полотенце, откинул со лба слипшиеся волосы, накрыл пуховым одеялом из падающих листьев и шороха травы. Пусть она спит, пусть тихо плывет по неведомой ночной реке, где времена года быстро сменяют друг друга и небо вертится над головой, как синий зонтик, разрисованный снежинками, цветами одуванчиков и фазами луны…

— У меня тоже есть такая футболка, — пробормотала Кэсси. — Купила ее в магазине «Пенни кид».

Я видел на ней эту футболку, но сейчас мне было совершенно ясно, что она ее не наденет. Поруганное детство — слишком острый кусок, чтобы переварить его с помощью иронии.

— Вот что я хотела тебе показать! — сухо бросила Софи. На месте преступления она не любила сентиментальности и черного юмора. Объясняла это тем, что эмоции отнимают время, которое нужно для работы, а подразумевала иное: прибегать к подобным средствам могут лишь слабаки. Софи кивнула на кромку камня. — Дать тебе перчатки?

— Я не стану ничего трогать, — ответил я, присев на корточки.

Только теперь я обратил внимание, что у девочки приоткрыт один глаз, будто она притворялась спящей и собиралась вот-вот вскочить и завопить со смехом: «А! Попались, дурачки!» По ее руке медленно полз блестящий черный жук.

Чуть ниже кромки глыбы тянулась выемка примерно в палец толщины. Время и погода сгладили и почти отполировали ее края, но в одном месте долото мастера, вероятно, соскочило в сторону и отщепило кусок скалы, оставив зазубренный след. На камень налипло что-то темное, почти черное.

— Хелен заметила, — произнесла Софи. Одна из криминалистов подняла голову и улыбнулась застенчиво. — Мы взяли мазок — это кровь, хотя не обязательно человеческая. Вряд ли она имеет какое-то отношение к нашей жертве. Когда ее принесли сюда, кровь уже высохла, а пятну, похоже, несколько лет. Вероятно, кровь принадлежит животному или тут когда-то подрались подростки, но во всяком случае деталь интересная.

Я вспоминал худые запястья Джеми, загорелую шею Питера, на которой после стрижки осталась белая кайма. Даже не оглядываясь, я затылком чувствовал, что Кэсси на меня не смотрит.

— Не вижу, какая тут связь, — процедил я.

Я встал — трудно сидеть на каблуках, не касаясь камня, — и ощутил, как земля качнулась под ногами.

Прежде чем уйти, я поднялся на пригорок рядом с глыбой и огляделся по сторонам, стараясь запечатлеть в памяти все детали: котлованы, домики, поля, дорожки, тропинки, впадины и возвышенности. Тонкая полоска зелени у каменной стены осталась нетронутой — наверное, для того чтобы археологи не мозолили глаза местным жителям. С дерева свисал обрывок голубого пластикового троса, закрепленного тугим узлом на одном из верхних сучьев. Заплесневелый и изношенный, он вызывал в воображении жуткие картины — толпа линчевателей, ночной самоубийца, — но я знал, что это всего лишь старая «тарзанка».

Я привык вспоминать о Нокнари так, будто эта история произошла не со мной, а с другим человеком, но мысленно всегда оставалась тут. Пока я корпел над конспектами в колледже или валялся на диване Кэсси, тот мальчишка продолжал раскачиваться на «тарзанке», перемахивал через стену вслед за лохматой головой Питера и исчезал в лесу под смех и топот загорелых ног.

Одно время я верил — вместе с полицией, газетами и моими потрясенными родителями, — что я действительно спасся и страшный поток, унесший Питера и Джеми, оставил меня на берегу. Но это не так. Теперь я знаю, что где-то в мрачных глубинах, там, где решается все, — я так и не вышел из леса.

3

Я никому не рассказывал о случившемся в Нокнари. Зачем? Чтобы услышать жадные расспросы о том, чего я все равно не помню, или выражение глупого сочувствия, или непрошеные советы насчет состояния моей психики? Обойдусь и без этого. Разумеется, родители в курсе, и Кэсси, и Чарли, мой друг из интерната — теперь он работает в банке в Лондоне, мы иногда переписываемся, — и еще та девушка, Джемма; с ней я встречался, когда мне было девятнадцать (мы постоянно пили, к тому же она была помешана на всяких ужасах, и я подумал, что это может поднять меня в ее глазах), а больше никто.

Когда меня отправили в интернат, я перестал быть Адамом. Меня начали звать по-другому. Не помню, чья это была идея, моя или родителей, но мне она понравилась. В телефонном справочнике Дублина целых пять страниц людей по фамилии Райан, зато имя Адам встречается редко, а рекламу мне сделали неслабую (даже в Англии я бегло пролистывал газеты, которые мне давали для растопки камина, и вырывал касавшиеся меня страницы, после чего внимательно прочитывал их в туалете и смывал). Рано или поздно меня бы узнали, но никому и в голову не приходило, что существует связь между детективом Робом с его английским акцентом и мальчишкой Адамом Райаном из Нокнари.

Конечно, я знал, что надо ввести в курс дела О'Келли, особенно сейчас, когда поручили расследование, которое могло быть как-то связано с моим, но не стал. Меня бы сразу отстранили от расследования — считается, что детективу нельзя заниматься работой, затрагивающей его лично, — а потом, чего доброго, начали бы подробно расспрашивать про тот день в лесу, хотя это никак не помогло бы делу или кому-нибудь вообще. Во мне еще жили воспоминания про первый допрос: громкие мужские голоса, доносившиеся до меня смутно, словно издалека, и едва доходившие до сознания, где в тот момент не было ничего, кроме белых облаков, плывших по бескрайнему простору неба, и шума ветра в зарослях травы.

Первые две недели я видел и слышал лишь это. Больше я тогда ничего не чувствовал, но задним числом подобное состояние представлялось мне чем-то жутким — дочиста стертая память, цветная схема в голове, — поэтому каждый раз, когда ко мне являлись детективы и начинали свой допрос, оно возвращалось ко мне, липкий страх обволакивал мозг, и я не мог вымолвить ни слова. А полиция все не унималась, приходила вновь и вновь, сначала каждые три-четыре месяца, в школьные каникулы, затем раз в год, но я молчал, и вскоре от меня отстали. Я очень обрадовался: до сих пор не понимаю, каким образом все эти настойчивые визиты могли пойти кому-нибудь на пользу.

Подозреваю, что теперь ситуация мне чем-то даже нравилась. Занимаясь расследованием, я носил в себе странную и мрачную тайну, о которой никто не подозревал, и это импонировало моему тщеславию и романтическому вкусу. Иногда казалось, что я ничем не хуже тех загадочных героев-одиночек, которых так любят показывать в кино.

Я позвонил в розыск пропавших без вести, и мне сразу выдали информацию о предполагаемой жертве. Кэтлин Девлин, двенадцать лет, четыре фута девять дюймов, худощавого телосложения, темные длинные волосы, глаза карие, проживала по адресу: Нокнари-Гроув, 29 (я вспомнил, что в поселке все улицы назывались «Нокнари» с прибавкой «Гроув», «Клоуз», «Плейс» или «Лейн», и почтальоны вечно путали адреса), пропала накануне в 10:15 утра, когда мать пошла ее будить и обнаружила, что дочери нет в комнате. В таком возрасте девочка могла сбежать из дому — по крайней мере ушла она оттуда по доброй воле, — поэтому полицейские решили выждать сутки, прежде чем начать поиски. Они лишь подготовили сообщение для прессы и собирались опубликовать его на следующий день.

Установив личность жертвы, хотя бы предварительно, я почувствовал большое облегчение. Конечно, я знал, что маленькую девочку (тем более девочку из хорошей семьи, да еще в такой маленькой стране, как Ирландия) наверняка станут искать, но от обстоятельств данного дела у меня бегали мурашки и я опасался, что она окажется безымянный жертвой, свалившейся откуда-то с неба, ее ДНК совпадет с образцом крови на моих кроссовках или еще что-нибудь в духе «Секретных материалов». Прихватив снимок, сделанной Софи на месте преступления — фото «Полароидом», самый щадящий ракурс, — чтобы показать семье, мы вернулись к месту раскопок.

Хант выскочил из маленького домика, будто игрушечный человечек из старых часов.

— Ну как вы?.. Уже ясно, что это убийство? Бедный ребенок! Кошмар!

— Пока только предположение, — сообщил я. — Нам надо сказать несколько слов вашим людям. Потом мы хотим пообщаться с человеком, обнаружившим труп. Остальные могут продолжать работу; просьба только не заходить на место преступления. С ними мы побеседуем позднее.

— А как они… есть какой-то знак, чтобы определить, где они не должны ходить? Граница или что-нибудь подобное?

— Место преступления огорожено специальной лентой, — объяснил я. — Если ее не пересекать, все будет в порядке.

— Еще мы хотим попросить выделить нам местечко, где можно устроить штаб-квартиру, — добавила Кэсси. — Что советуете?

— Лучше всего сарайчик для сбора материалов, — вмешался Марк. — Там довольно чисто, а в других местах сплошной раздрай.

Я в первый раз услышал это словечко, однако то, что открывалось в дверях домиков — мокрая грязь с отпечатками сапог, провисшие матрацы, сваленные в кучу фермерские инструменты вперемежку с велосипедами и желтыми куртками в блестящую полоску (что неприятно напомнило мне о прежнем месте службы), — было само по себе достаточно красноречиво.

— Если там есть стол и стулья, тогда все в порядке, — произнес я.

— Сарайчик там. — Марк указал в сторону домиков.

— А как насчет Дэмиена? — спросила Кэсси у Ханта.

Тот беспомощно заморгал, разинув рот.

— Что… какой Дэмиен?

— Из вашей группы. Раньше вы сказали, что экскурсии обычно устраивают Марк и Дэмиен, но Дэмиен нам не поможет. Почему?

— Это один из тех, кто нашел труп, — пояснил Марк, пока Хант собирался с мыслями. — Он в шоке.

— Дэмиен, а дальше? — спросила Кэсси, записывая.

— Доннели, — ответил Хант, обрадовавшись, что обрел твердую почву под ногами. — Дэмиен Доннели.

— Значит, когда нашли тело, он был не один?

— С Мел Джексон, — сказал Марк. — Мелани.

— Пойдемте к ним, — предложил я.

Археологи сидели за столом в своей импровизированной столовой. Их было человек пятнадцать-двадцать; когда мы вошли, все одновременно повернули головы, будто голодные птенцы. Молодые парни и девчонки чуть старше двадцати, казавшиеся еще моложе в своей мешковатой студенческой одежде, с наивными и свежими обветренными лицами, в первый момент напомнили мне кибуцников — чистая иллюзия, конечно. Девушки без косметики, волосы они закалывали или собирали в «хвост» — больше для практичности, чем ради красоты; парни щеголяли щетиной и шелушащейся от солнца кожей. Один из них, с простодушной физиономией заядлого хулигана (настоящий кошмар учителей), в натянутой на уши шерстяной шапочке, от скуки развлекался тем, что раскладывал на старом компакт-диске всевозможные предметы и плавил с помощью зажигалки. Полученный результат — гнутые ложки, монетки, целлофан от сигаретной пачки, пара чипсов — выходил неожиданно забавным, напоминая не самые скучные образцы современного искусства. В углу стояла грязноватая микроволновка, и я с трудом удержался, чтобы не предложить ваятелю поместить туда диск и посмотреть, что произойдет.

Мы с Кэсси заговорили одновременно, и она сразу замолчала. Вообще-то именно Кэсси полагалось быть ведущим детективом, раз уж она согласилась взять это дело, но обычно мы работали иначе и сотрудники в отделе привыкли видеть, как на стенной доске под словом «ведущий» красуются наши инициалы М и Р, — а тут мне вдруг захотелось доказать, что я не хуже ее могу расследовать это убийство.

— Доброе утро, — произнес я. Большинство что-то пробурчало в ответ. Ваятель громко и весело провозгласил «Добрый день!» — действительно, уже был день, — и я подумал, на кого из девушек он хочет произвести впечатление. — Я детектив Райан, это детектив Мэддокс. Как вам известно, сегодня на месте раскопок было обнаружено тело девочки.

У одного парня вырвался вздох. Он сидел в углу, крепко зажатый между двумя девицами, с дымящейся чашкой в руках; у него были каштановые кудри и открытое лицо в мальчишеских веснушках. Я сразу понял, что это Дэмиен Доннели. Все остальные выглядели подавленными, кроме Ваятеля, но не ошеломленными, и лишь он смертельно побледнел под россыпью веснушек и слишком крепко вцепился в свою чашку.

— Мы хотим поговорить с каждым, — продолжил я. — Пока этого не будет сделано, прошу всех оставаться на месте. Вероятно, кому-нибудь придется задержаться, но мы просим вас немного потерпеть.

— Мы что, типа подозреваемые? — спросил Ваятель.

— Нет, — ответил я, — но нам может понадобиться какая-нибудь срочная информация, и мы должны знать, где вас искать.

— А-а… — разочарованно протянул парень и плюхнулся на стул. Он начал поджаривать на диске плитку шоколада, но поймал взгляд Кэсси и убрал зажигалку.

Меня кольнула зависть: всегда хотелось быть одним из тех людей, которые самые ужасные события принимают как захватывающее приключение.

— Еще одно, — произнес я. — В любую минуту могут появиться репортеры. Не общайтесь с ними. Если сообщите хоть что-нибудь, даже самую незначительную деталь, это повредит следствию. Мы оставим свои визитки, на тот случай, если вам захочется нам что-либо рассказать. Есть вопросы?

— А если нам предложат миллион? — поинтересовался Ваятель.

Хранилище в сарайчике оказалось не таким впечатляющим, как я ожидал. Марк предупреждал, что все ценное оттуда вывезли, но мне представлялись золотые чаши, скелеты и сундуки с пиастрами. Однако я увидел два стула, широкий стол с листами бумаги и невероятное количество битых черепков, расфасованных по пластиковым пакетам и разложенных на перфорированных полках.

— Находки, — объяснил Хант, постучав рукой по полке. — Я думаю… нет, наверное, лучше в другой раз. Неплохие образцы игральных фишек и крючков для вешалок.

— Мы с удовольствием посмотрим на них позже, доктор Хант, — заверил я. — Вы не могли бы оставить нас минут на десять, а потом прислать сюда Дэмиена Доннели?

— Да, — кивнул Хант и вышел.

Кэсси закрыла за ним дверь. Я пробормотал:

— Не понимаю, как ему доверили раскопки, — и стал разглядывать разбросанные на столе рисунки: аккуратные наброски какой-то старинной монеты, сделанные в разных ракурсах. Сама монета, сильно погнутая и в пятнах въевшейся грязи, лежала посреди стола в очередном пакетике. Я переложил ее на картотеку.

— Если он командует такими людьми, как Марк, значит, у него есть организаторские способности, — возразила Кэсси. — Что там насчет заколки?

Я сложил рисунки в стопку.

— Кажется, у Джеми Роуэн была такая же.

— А, понимаю. Ты сам помнишь или вычитал в деле?

— Какая разница?

Мой ответ прозвучал резковато.

— Просто если тут существует какая-нибудь связь, вряд ли мы имеем право ее замалчивать, — рассудительно заметила Кэсси. — Мы можем, например, попросить Софи сравнить кровь с образцами, взятыми в 1984 году, и заодно объяснить, зачем нам это нужно. Все будет гораздо проще, если удастся связать два дела.

— Еще бы, — сказал я. Стол слегка покачивался, и Кэсси сложила бумагу, чтобы подложить под ножку. — Я займусь этим сегодня вечером. Пока ничего не говори Софи, ладно?

— Хорошо, — кивнула Кэсси. — Так или иначе, мы выясним правду. — Она потрогала стол: он уже не качался. — Роб, ты готов вести данное дело?

Я промолчал. В окно увидел, как парни из морга упаковывают труп; Софи стояла рядом, размахивая руками. Им не пришлось даже напрягаться, чтобы поднять носилки; они потащили их в сторону фургона так, будто в них ничего не было. Порыв ветра резко ударил по стеклу, и я обернулся к Кэсси. Мне вдруг захотелось крикнуть «Заткнись!», или «Я ухожу, к черту это дело!», или еще что-нибудь столь же отчаянное, беспомощное и нелепое. Но Кэсси прислонилась к столу и ждала, спокойно глядя на меня своими темными глазами, и тогда я вспомнил, что у меня хорошие тормоза, и я всегда умел вовремя включать систему саморегуляции.

— Все в порядке, — проговорил я. — А если начну ныть, двинь мне как следует.

— С удовольствием! — рассмеялась Кэсси. — Черт, посмотри на все эти вещицы… Надеюсь, потом мы рассмотрим их как следует. Я рассказывала, что в детстве хотела стать археологом?

— Миллион раз.

— Тогда хорошо, что ты сразу все забываешь, верно? Я частенько копалась у себя на заднем дворе, но нашла лишь фарфоровую утку с отбитым клювом.

— Это мне надо было копаться на заднем дворе, — пробормотал я. В другое время я бы сказал что-нибудь насчет того, как много потеряла археология и приобрела полиция, но был слишком напряжен, чтобы говорить любезности: получилось бы ненатурально. — Я бы собрал самую большую коллекцию глиняных черепков.

— Ладно, а теперь пора брать интервью, — вздохнула Кэсси и достала ноутбук.

Дэмиен неловко вошел в комнату, волоча в одной руке пластиковый стул, а другой все еще вцепившись в чашку.

— Я решил принести… — пробормотал он, неуверенно махнув чашкой на свой стул и на те, что заняли мы. — Доктор Хант сообщил, что вы хотели меня видеть?

— Ага, — подтвердила Кэсси. — Я бы сказала «возьмите стул», но вы уже это сделали.

До него не сразу дошло; затем он хихикнул, проверяя по нашим лицам, все ли в порядке. Сел,хотел поставить чашку на стол, но передумал и зажал ее в руках, глядя на нас большими послушными глазами. Паренек как раз для Кэсси, один из тех, кто привык, чтобы о нем заботились женщины; его уже допрашивали и, похоже, довели до такого состояния, что из него трудно что-либо выбить. Я незаметно вынул из кармана авторучку.

— Послушай, — успокаивающе промолвила Кэсси, — я понимаю, ты в шоке. Давай просто посидим немного и побеседуем о том, что ты видел, хорошо? Начнем с того, что ты делал сегодня утром, перед тем как подошел к камню.

Дэмиен перевел дыхание и облизал губы.

— Ну, мы работали над старой дренажной канавой. Марк хотел посмотреть, не тянется ли она дальше, за пределы площадки. Видите ли, мы уже заканчиваем расчистку и решили проверить…

— А давно идут раскопки? — поинтересовалась Кэсси.

— Года два, но я здесь только с июня. Учусь в колледже.

— Я тоже хотела стать археологом, — сообщила Кэсси.

Я толкнул ее коленом под столом; она наступила мне на ногу.

Лицо Дэмиена просветлело.

— Да, потрясающее место. Я рад, что участвовал в раскопках.

— Завидую тебе, — призналась Кэсси. — А у вас не берут добровольцев, например, на неделю?

— Мэддокс, — сухо вставил я, — может, мы обсудим твою новую работу позже?

— Ах, извини. — Она закатила глаза и улыбнулась Дэмиену.

Тот совсем расслабился. Я испытывал к нему смутную неприязнь. Ясно, почему Хант сделал его экскурсоводом — этакого скромного ангелочка, — но мне никогда не нравились беспомощные парни с невинными улыбками. Похоже, Кэсси чувствовала то же самое (смесь отвращения, циничных шуточек и зависти) к сюсюкающим и впечатлительным девицам, которые всем своим видом взывают к мужской защите.

— Ладно, — кивнула она. — А потом ты пошел к камню…

— Мы собирались очистить его от травы и глины, — пояснил Дэмиен. — Землю вокруг на прошлой неделе распахал бульдозер, но площадку рядом с камнем мы не тронули. Боялись повредить его. После второго завтрака Марк велел, чтобы мы с Мел отправились к нему с мотыгами, пока остальные займутся канавой.

— Когда это было?

— Завтрак закончился в четверть двенадцатого.

Он тяжело сглотнул и приложился к чашке. Кэсси с ободряющим видом подалась вперед.

— Ну, мы… На камне что-то лежало. Я сначала подумал, что это куртка — знаете, иногда забывают вещи, — и сказал… я сказал: «Что там?» А затем мы подошли ближе и… — Дэмиен уставился в свою чашку, его руки дрожали. — Это оказался человек. Я предположил, что она без сознания, и слегка ее потряс, взял за руку, а она… она была такая странная. Холодная и… неподвижная. Я приложил ухо посмотреть, не дышит ли она, но ничего не услышал. На ней была кровь. На лице. И тут я понял: она мертва.

— Ты все сделал правильно, — мягко произнесла Кэсси. — А что потом?

— Мел воскликнула «о Боже!», и мы побежали назад рассказать доктору Ханту. А он попросил всех собраться в столовой.

— Ладно, Дэмиен, теперь как следует подумай, — обратилась к нему Кэсси. — Ты не видел ничего странного в тот день или накануне? Каких-нибудь посторонних людей, например, или что-то необычное?

Дэмиен, приоткрыв губы, уставился в пространство, затем отхлебнул чаю.

— Наверное, это не совсем то, что вы имеете в виду…

— Рассказывай все, — попросила Кэсси. — Даже самые незначительные детали.

— Хорошо. Так вот, в понедельник я ждал у ворот автобуса, чтобы ехать домой, и тут увидел того парня, который спускался по дороге в сторону поселка. Даже не знаю, почему я обратил на него внимание, но… Мне просто показалось, что он оглядывается по сторонам, будто проверяет, следит за ним кто-нибудь или нет.

— В котором часу это было? — спросила Кэсси.

— Работу мы закончили в половине шестого. Тут просто некуда ходить пешком, разве что в магазин или в паб, но магазин закрывается в пять. Поэтому я задумался: а куда он идет?

— Как он выглядел?

— Ну, высокий, футов шесть. Лет тридцать, коренастый. Кажется, лысый. В темно-синем спортивном костюме.

— Ты сможешь поработать с нашим художником и составить его портрет?

— Ну… я его не очень хорошо разглядел. Он шел далеко, с другой стороны поселка. Я почти и не смотрел, так что вряд ли…

— Все в порядке! — прервала его Кэсси. — Не волнуйся на этот счет, Дэмиен. Если захочешь еще что-то рассказать, дай мне знать, ладно? А пока береги себя.

Мы взяли у Дэмиена адрес и номер телефона, дали свои визитки (я бы дал ему еще и конфетку за храброе поведение, но в инструкциях отдела это не предусмотрено) и отправили к остальным, попросив прислать Мелани Джексон.

— Милый паренек, — заметил я небрежным тоном.

— Угу, — сухо откликнулась Кэсси. — Если решу завести домашнего питомца, то буду иметь его в виду.

Мел оказалась намного полезнее, чем Дэмиен. Это была высокая худая шотландка с мускулистыми смуглыми руками и рыжеватыми волосами; на стуле она сидела твердо и прямо, расставив ноги, как мальчишка.

— Может, вы уже знаете, но она жила в поселке, — заявила она. — Или где-то рядом.

— Откуда вам известно? — спросил я.

— Местные дети часто захаживают к нам. Летом им тут нечем заняться. Обычно они спрашивают, не нашли ли мы какой-нибудь клад или скелет. Ее я тоже здесь встречала.

— Когда это было в последний раз?

— Недели две или три назад.

— С ней находился кто-то еще?

Девушка пожала плечами:

— Во всяком случае, я никого не помню. Так, какие-то детишки.

Мел мне понравилась. Она была выбита из колеи, но не показывала виду; сидела, небрежно играя с эластичной лентой, растягивая ее между загрубевшими пальцами. Она рассказала нам почти то же самое, что Дэмиен, только без ахов и вздохов.

— После второго завтрака Марк попросил меня расчистить площадку вокруг камня, чтобы осмотреть его нижнюю часть. Дэмиен предложил пойти со мной — мы стараемся не работать в одиночку, это скучно. По дороге мы увидели на камне что-то белое и голубое. Дэмиен спросил: «Это что?» — а я ответила: «Кто-то оставил куртку». Когда мы приблизились, я поняла, что это ребенок. Дэмиен стал трясти ее за руку и проверять дыхание, но было ясно, что девочка мертва. Раньше я не видела мертвецов… — Она прикусила губу и покачала головой. — Когда говорят: «Она лежит как живая», — ведь это чепуха, правда? Сразу все ясно.

В наши дни мы редко думаем о смерти, если не считать тех случаев, когда пытаемся бороться с ней с помощью ультрамодной гимнастики, овсяных хлопьев и никотиновых пластырей. Я вспомнил суровое правило Викторианской эпохи — всегда размышлять о смерти — и отчеканенные на могилах надписи: «Каков ты есть, таким я был; каков я есть, таким ты будешь…» Теперь смерть — это не круто и старомодно. Главным свойством современности является пластичность: все подгоняется под одну мерку, разработанную маркетинговыми службами, кроится по канонам того или иного брэнда. Мы так привыкли превращать предметы в любую нужную нам форму, что встреча со смертью — особой абсолютно негнущейся, неизменной и непластичной — вызывает у нас глубокий шок. Тело девочки поразило Мел Джексон больше, чем любую самую впечатлительную викторианскую девицу.

— Труп мог остаться незамеченным со вчерашнего дня? — спросил я.

Глаза Мел расширились.

— Вот черт… вы хотите сказать, что девочка все это время… — Она покачала головой. — Нет. Вчера днем Марк и доктор Хант ходили по участку и составляли график будущих работ. Они бы это увидели… то есть ее. Утром мы ничего не заметили, потому что находились в нижней части поля, там, где кончается дренажная канава. Камень закрывал холм.

Мел не видела и не слышала ничего необычного, включая странного незнакомца Дэмиена.

— В любом случае я бы его не увидела. Я не пользуюсь автобусом. Кроме дублинцев, все живут в большом доме, который мы снимаем в двух милях отсюда ниже по шоссе. У Марка и доктора Ханта есть машины, они нас отвозят. Мы никогда не ходим и не ездим мимо городка.

Меня заинтересовала ее фраза «в любом случае». Намек на то, что Мел, как и я, сомневалась в существовании зловещего парня в тренировочном костюме. Мне показалось, что Дэмиен из тех людей, которые готовы сказать вам все, что угодно, если это сделает вас счастливыми. Жаль, я не спросил, не носил ли тот тип туфли на высоких каблуках.

Софи и ее юные подручные покончили с церемониальным камнем и продолжили обследование окрестностей. Я передал ей, что Дэмиен прикасался к жертве и наклонялся над телом; следовало взять образцы его волос и отпечатки пальцев, чтобы избежать контаминации.

— Что за идиот, — вздохнула Софи. — Хорошо, что он не накрыл ее своим пальто.

Она обливалась потом под толстым комбинезоном. Один из криминалистов за ее спиной украдкой вырвал листок из блокнота и что-то застрочил.

Мы оставили автомобиль у дороги и направились в городок пешком (мои мышцы еще помнили, как перелезать через стену: нога на выступ, камень под коленом, прыжок на землю). Кэсси решила зайти в магазин: шел уже третий час дня, и мы могли остаться без обеда. Она любила хорошо поесть и никогда не упускала случая перекусить. Обычно я ничего не имел против — женщины, питающиеся гомеопатическими порциями салата, меня раздражают, — но сейчас мне хотелось скорее завершить день.

Я закурил и остался ждать снаружи, но через минуту Кэсси вынесла мне два сандвича в прозрачной упаковке.

— Держи.

— Я не голоден.

— Съешь эти чертовы сандвичи, Райан. Я не собираюсь тащить тебя на себе, если ты упадешь в обморок.

Я ни разу в жизни не падал в обморок, хотя нередко забывал поесть, особенно когда был раздражен или занят.

— Я же сказал, что не голоден, — пробормотал я, чувствуя, что вот-вот сорвусь, но все-таки взял сандвичи.

Кэсси права: день нам предстоял нелегкий. Мы присели на бордюр, и Кэсси достала из сумки колу с лимоном. Сандвичи были с фаршированной курицей, но больше отдавали пластиковой упаковкой, а кола оказалась теплой и очень сладкой. Меня затошнило.

Не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто история в Нокнари исковеркала мою судьбу и я прожил эти двадцать лет как трагический герой, одолеваемый призраками прошлого, с горькой усмешкой созерцая мир сквозь мрачные воспоминания и сигаретный дым. Нокнари не наградил меня ни ночными кошмарами, ни импотенцией, ни страхом перед деревьями, ни прочими милыми вещами, из-за которых в телесериалах люди ходят к психотерапевту, надеясь пройти реабилитацию и наладить контакт с самоотверженной, но измученной женой. Я могу не вспоминать об этом несколько месяцев подряд. Потом в какой-нибудь газете печатают объявления о пропавших без вести, и вот они уже тут как тут — Питер и Джеми, на обложке воскресного приложения, в виде зернистых фото, обращающих мой взор в прошлое, среди списков исчезнувших туристов, сбежавших домохозяек и прочих канувших в небытие ирландских граждан. Я читаю подписи и замечаю, как у меня начинают дрожать руки и прерывается дыхание, но это чисто физический рефлекс, и длится он всего несколько минут.

Разумеется, как-то на меня это подействовало, но определить, как именно, невозможно и, честно говоря, бессмысленно. Не стоит забывать, что мне было всего двенадцать лет: дети в этом возрасте еще зыбки и неопределенны, они меняются каждый день, даже если внешне их жизнь неизменна. А всего через несколько недель я отправился в интернат, напугавший меня больше, чем все, что происходило до сих пор. В общем, глупо и наивно думать, будто можно развязать на моем прошлом узелки, потянуть за ниточки и провозгласить: «Боже мой, смотрите, да он из Нокнари!» Но рано или поздно прошлое всплывает, точно никуда не уходило, и тогда я не знаю, что с этим делать.

— Бедняжка, — донесся издалека голос Кэсси. — Бедная, бедная девочка.

Дом Девлинов выглядел так же, как остальные здания в поселке, — плоское строение с небольшим клочком травы перед крыльцом. Но если их соседи выражали свою индивидуальность с помощью причудливо подстриженных кустов или цветочных клумб, то Девлины ограничивались тем, что просто стригли лужайку и оставляли ее как есть, — тоже своего рода оригинальность. Они жили в верхней части городка, через пять-шесть улиц от места раскопок: достаточно далеко, чтобы не видеть полицейских, криминалистов, фургончика из морга и прочей суматохи, которая раскрывает правду раньше, чем тебе успевают что-либо сообщить.

Кэсси позвонила, и дверь открыл мужчина лет сорока, ниже меня на пару дюймов, с округлившимся животом, аккуратной стрижкой и мешками под глазами. Он был в кардигане и брюках цвета хаки, держал в руках ведерко кукурузных хлопьев, и мне сразу захотелось сказать ему, что все в порядке. Я уже знал то, что ему станет ясно через несколько месяцев: никогда в жизни человеку не забыть, что он ел кукурузные хлопья, когда полиция явилась сообщить ему о смерти дочери. Однажды я видел девушку, которая билась на суде в истерике и рыдала так, что пришлось вызвать «скорую» и сделать укол успокоительного, и все потому, что в момент убийства ее парня она занималась йогой.

— Мистер Девлин? — произнесла Кэсси. — Я детектив Мэддокс, а это детектив Райан.

Он оцепенел.

— Из розыска пропавших без вести?

Его ботинки были в грязи, края брюк намокли. Наверное, пытался найти дочь, бродил по окрестностям и на минуту заскочил домой, чтобы перекусить и отправиться искать снова.

— Не совсем, — мягко промолвила Кэсси. Я почти всегда предоставляю ей вести подобные разговоры: не из трусости, просто мы оба знаем, что она справляется с ними лучше. — Можно войти?

Мужчина уставился на свое ведерко и неловко поставил его на тумбочку. На лежавшие рядом связку ключей и детскую кепку плеснуло немного молока.

— Что это значит? — напряженно спросил он. — Вы нашли Кэти?

Я услышал легкий звук и заглянул за его плечо. У основания лестницы, вцепившись руками в перила, стояла девочка-подросток. В доме было темно, несмотря на летний день, но я рассмотрел ее лицо и на меня накатило чувство, похожее на ужас. На мгновение мне показалось, что я вижу призрака. Это была наша жертва, та девочка, лежавшая на камне. В ушах у меня зазвенело.

Но в следующий момент все стало на свои места, звон затих, и я сообразил, кого мы видим. Опознания уже не требовалось.

Кэсси тоже ее заметила.

— Мы не совсем уверены, — пробормотала она. — Мистер Девлин, это сестра Кэти?

— Джессика, — хрипло проговорил он.

Девочка шагнула вперед, не сводя глаз с лица Кэсси, но Девлин потянулся, взял ее за плечи и вернул назад.

— Они близняшки, — объяснил он. — Точная копия. Значит, вы… вы нашли девочку, похожую на нее?

Джессика смотрела в пространство между мной и Кэсси. Ее руки безвольно висели вдоль тела, пальцы торчали из рукавов большого свитера.

— Прошу вас, мистер Девлин, — произнесла Кэсси. — Нам надо войти и поговорить с вами и вашей женой наедине.

Она покосилась на Джессику. Проследив за ее взглядом, Девлин увидел, что его рука все еще лежит на плече дочери, и торопливо ее отдернул. Она повисла в воздухе, словно он не знал, что с ней делать.

Девлин все понял: если бы дочь нашли живой, мы бы уже сообщили, — но машинально отступил от двери и сделал приглашающий жест рукой. Мы прошли в гостиную. Я услышал, как Девлин буркнул:

— Поднимись наверх к тете Вере. — Потом шагнул за нами и закрыл дверь.

Гостиная была типичной, словно пародия на деревенский дом. Кружевные занавески, подушки в цветочек, набор глиняных чашек на комоде — все аккуратно и начищено до блеска: комната казалась банальной для трагедии. Так часто бывает с домами жертв и даже с местами преступлений. Сидевшая в кресле женщина подходила к обстановке: в меру грузная, солидная, с завитыми волосами и поникшим взглядом синих глаз. От носа к уголкам рта тянулись глубокие складки.

— Маргарет, — обратился к ней Девлин. — Это детективы.

Его голос был натянут как гитарная струна, но он не приблизился к жене, а остался у дивана, стиснув кулаки в карманах кардигана.

— Так в чем дело? — спросил он.

— Мистер и миссис Девлин, — произнесла Кэсси, — мне трудно об этом говорить. На месте археологических раскопок у вашего поселка найдено тело девочки. У нас есть основания полагать, что это ваша дочь Кэтрин. Мне очень жаль.

Маргарет Девлин охнула, будто ее ударили в живот. По щекам потекли слезы, но она не заметила.

— Вы уверены? — выдавил Девлин. Ему не хватало дыхания. — Откуда вы знаете?

— Мистер Девлин, — мягко сказала Кэсси, — я видела девочку. Она как две капли воды похожа на вашу дочь Джессику. Завтра мы пригласим вас на опознание, но у меня нет никаких сомнений. Очень сожалею.

Девлина качнуло в сторону окна, потом обратно; он впился зубами в кулак, глядя на нас безумным взором.

— О Боже, — прошептала Маргарет. — О Боже, Джонатан…

— Что с ней случилось? — хрипло выкрикнул Девлин. — Как она… как…

— Боюсь, все указывает на то, что ее убили, — ответила Кэсси.

Маргарет поднялась с кресла, тяжело и медленно, точно двигалась под водой.

— Где она?

Слезы струились по ее щекам, но голос звучал спокойно, почти сухо.

— Она у наших докторов, — негромко объяснила Кэсси.

Будь Кэти в ином состоянии, мы могли бы привезти ее сюда.

Но так, с раскроенным черепом, залитую кровью… Позднее парни из морга приведут ее в порядок, устранив явные следы убийства.

Маргарет растерянно огляделась по сторонам и похлопала по карманам юбки.

— Джонатан, я не могу найти ключи.

— Миссис Девлин, — вмешалась Кэсси, положив руку на ее плечо. — К сожалению, мы не можем сейчас отвезти вас к Кэти. Врачи должны ее осмотреть.

Маргарет отшатнулась от нее и двинулась к двери, на ходу смахивая с лица слезы. Кэсси покосилась на Джонатана: тот оперся руками на окно и смотрел на улицу, ничего не видя и тяжело дыша.

— Прошу вас, миссис Девлин, — произнес я торопливо, стараясь незаметно встать между ней и дверью. — Обещаю, мы отвезем вас к Кэти, как только сможем, но не теперь. Сейчас нельзя.

Она уставилась на меня красными от слез глазами и открыла рот.

— Моя девочка! — вырвалось у нее. Плечи обвисли, и Маргарет зашлась в громких рыданиях.

Кэсси осторожно взяла ее за плечи и отвела к креслу.

— Как она умерла? — спросил Джонатан, глядя в окно. Слова звучали нечетко, будто у него онемели губы. — Что с ней произошло?

— Мы узнаем об этом, когда врачи закончат осмотр, — ответил я. — Как только появятся какие-нибудь новости, мы вам сообщим.

Я услышал, как кто-то спускается по лестнице; дверь распахнулась настежь, и на пороге появилась девушка. За ее спиной стояла Джессика, она смотрела на нас, покусывая локон.

— Что случилось? — прошептала девушка. — О Боже… Кэти?

Все молчали. Маргарет прижала кулак ко рту, и ее рыдания превратились в судорожные всхлипы. Девушка переводила взгляд с меня на Кэсси. Стройная и высокая, с каштановыми кудрями, ниспадавшими на спину, она выглядела лет на восемнадцать — двадцать: я бы не решился точно определить ее возраст, но видел, что косметикой она пользуется лучше, чем любой подросток. Она была в узких черных брюках, туфлях на высоких каблуках и дорогой белой блузке. Шею обвивал пунцовый шарф. Ее присутствие словно наэлектризовало комнату. Я не мог представить человека, менее подходившего для этой обстановки.

— Прошу вас, — обратилась девушка ко мне. У нее был чистый и высокий голос с четким, почти дикторским акцентом, мало походившим на простоватый говорок ее родителей. — Что случилось?

— Розалинда, — произнес Джонатан. Он закашлялся и прочистил горло. — Они нашли Кэти. Она мертва. Кто-то убил ее.

Джессика издала слабый звук. Розалинда молча смотрела на отца, потом ее веки задрожали, она покачнулась и ухватилась за дверной косяк. Кэсси подхватила девушку за талию и подвела к дивану.

Розалинда откинула голову на подушки и тихо поблагодарила Кэсси. Та улыбнулась в ответ.

— Можно мне воды? — прошептала девушка.

— Сейчас! — откликнулся я.

Я быстро прошел в кухню с обшарпанным линолеумом и лакированным столом в крестьянском стиле, отвернул кран и огляделся по сторонам. Ничего необычного. В кухонном шкафчике стояли пузырьки с витаминами, а за ними виднелся большой флакон валиума с рецептом, выписанным на имя Маргарет Девлин.

Розалинда выпила воды и тяжело перевела дыхание, прижав ладонь к груди.

— Забери Джесс и иди наверх! — велел ей Джонатан.

— Можно я останусь? — подняв голову, попросила Розалинда. — Кэти моя сестра, и что бы с ней ни случилось, я могу… я должна это услышать. Со мной все в порядке. Простите, что я… но мне уже гораздо лучше, правда.

— Будет лучше, если Розалинда и Джессика останутся, — заметил я. — Вероятно, они сумеют нам чем-нибудь помочь.

— Мы с Кэти были очень близки, — добавила Розалинда, глядя на меня. Глаза у нее были как у матери, большие и голубые, слегка опущенные в уголках. Их взгляд устремился куда-то за мое плечо. — Ах, Джессика, — пробормотала она, протянув руки. — Милая, иди ко мне.

Джессика, как маленький зверек, проскользнула мимо нас, юркнула на диван и прижалась к Розалинде.

— Сожалею, что приходится беспокоить вас в такое время, — произнес я, — но в интересах следствия нам необходимо задать вам несколько вопросов. Вы сможете ответить на них сейчас, или лучше зайти к вам через несколько часов?

Джонатан Девлин подтащил к дивану кресло и сел, тяжело сглотнув слюну.

— Сейчас, — вздохнул он. — Спрашивайте.

Мы начали долгую беседу. В последний раз они видели Кэти в понедельник вечером. С пяти до семи она занималась в балетном классе в Стиллоргане, в пяти милях от центра Дублина. Примерно без четверти восемь Розалинда встретила ее на автобусной остановке, и они вместе пошли домой.

— Она говорила, что занятия прошли неплохо, — рассказывала Розалинда, уронив голову на руки; прядь волос закрывала ее лицо. — Кэти чудесно танцевала… Ее пригласили в Королевскую балетную школу. Она должна была уехать через несколько недель.

Маргарет снова зарыдала, ладони Джонатана судорожно впились в подлокотники кресла.

Затем Розалинда и Кэти отправились в дом тети Веры, чтобы провести вечер с двоюродными сестрами.

Кэти выпила апельсиновый сок и съела тосты с вареной фасолью и пошла выгуливать соседскую собаку. Это был ее летний заработок — копила деньги на балетную школу. Домой она вернулась приблизительно без десяти девять, приняла ванну и стала смотреть телевизор с родителями. В десять легла спать — летом это было ее обычное время, — и читала в кровати, пока Маргарет не велела ей выключить свет. Маргарет и Джонатан еще немного посмотрели телевизор и около полуночи отправились в спальню. Перед сном Джонатан, как всегда, проверил, все ли в доме в порядке, потрогал замки на окнах и дверях и повесил изнутри цепочку.

На следующий день в семь тридцать утра Джонатан встал и ушел на работу — он был старшим кассиром в банке, — так и не увидев Кэти. Он заметил, что цепочка на двери снята, но подумал, что Кэти, обычно встававшая раньше всех, побежала в дом к тете, чтобы позавтракать с двоюродными братьями и сестрами.

— Иногда она так делает, — объяснила Розалинда. — Ей нравится жареная картошка, а мама… ну, по утрам она слишком занята, чтобы готовить.

Маргарет издала сдавленный звук. Джонатан объяснил, что у девочек есть ключи от входной двери, на всякий случай. В девять двадцать, когда Маргарет пошла будить Кэти, выяснилось, что в спальне ее нет. Она немного подождала, решив, как и Джонатан, что дочь встала пораньше и убежала к сестрам. Маргарет позвонила Вере, потом всем друзьям Кэти и, наконец, обратилась в полицию.

Мы с Кэсси сидели, неловко приткнувшись на краешках кресел. Маргарет плакала, тихо, но беспрерывно; Джонатан периодически выходил из комнаты и возвращался с пачкой бумажных салфеток. Какая-то маленькая женщина с выпуклыми птичьими глазами, вероятно, тетя Вера, тихо спустилась по лестнице и пару минут неуверенно бродила в коридоре, нервно сжимая руки, после чего медленно удалилась в кухню. Розалинда теребила в руках тонкие пальчики Джессики.

Нам рассказали, что Кэти была хорошим ребенком, живым и умным, не очень любила школу, зато обожала балет. Характер непростой, но в последнее время она не ссорилась ни с родителями, ни с друзьями. Нам назвали фамилии ее лучших друзей, чтобы мы могли проверить сами. Из дому Кэти никогда не сбегала. Вообще в эти дни она выглядела счастливой, радовалась, что ее возьмут в балетную школу. Джонатан добавил, что с парнями дочь не встречалась; как-никак ей всего двенадцать, — но я заметил, что Розалинда покосилась в его сторону, и решил поговорить с ней наедине.

— Мистер Девлин, — спросил я, — а какие у вас были отношения с дочерью?

Джонатан вытаращил глаза и воскликнул:

— В чем вы меня обвиняете, черт возьми?!

У Джессики вдруг вырвался истерический смешок; я чуть не подскочил на месте. Розалинда, прикусив губу и нахмурив брови, покачала головой, дала ей шлепок и сразу успокаивающе улыбнулась. Джессика опустила голову.

— Вас никто ни в чем не обвиняет, — возразила Кэсси, — но мы должны учесть все обстоятельства и рассмотреть варианты. Если мы что-нибудь упустим, то, когда преступника поймают — а его наверняка поймают, — защита использует это против нас. Понимаю, вам трудно отвечать на подобные вопросы, но уверяю вас, мистер Девлин, будет намного хуже, если убийца избежит наказания лишь потому, что мы вам их не задали.

Джонатан с шумом втянул воздух и перевел дух.

— У меня были прекрасные отношения с Кэти, — заявил он. — Она часто со мной разговаривала. Мы ладили. Я… может, слишком балован ее. — Джессика дернулась, но Розалинда бросила на нее строгий взгляд. — Конечно, иногда мы спорили, без этого не обойдешься, но она была чудесной девочкой и замечательной дочерью. Я любил ее.

— А вы, миссис Девлин? — спросила Кэсси.

Маргарет мяла в руках салфетку. Она, как ребенок, послушно подняла голову.

— Они все чудесные, — глухо ответила жена Девлина. — А Кэти, мы… мы обожали ее. Она для нас как свет в окошке. Не знаю, что мы будем без нее делать. — Ее губы искривились.

Мы не стали задавать вопросов ни Розалинде, ни Джессике. Дети не любят откровенно говорить о своих сверстниках в присутствии родителей, а когда начинают лгать, особенно если это совсем юные и сильно смущенные дети, как Джессика, ложь фиксируется у них в голове и превращается в правду. Позже мы могли получить у Джонатана разрешение на частную беседу с Джессикой, а если Розалинде еще не исполнилось восемнадцать, то и с ней тоже.

— Как вы полагаете, кто и по каким причинам мог желать ей вреда?

На минуту воцарилось молчание. Затем Джонатан резко отодвинул кресло и встал.

— Господи, — пробормотал он и задергал головой как загнанный в угол бык. — Эти телефонные звонки.

— Телефонные звонки?

— Проклятие! Я его убью! Вы сказали, ее нашли на раскопках?

— Мистер Девлин! — вмешалась Кэсси. — Пожалуйста, сядьте и расскажите нам все, что вы знаете о телефонных звонках.

Джонатан медленно остановил на ней взгляд. Потом он сел, но я видел, что он все еще раздумывает над тем, как добраться до человека, делавшего эти звонки.

— Вы слышали, что у нас тут будут прокладывать новое шоссе? — произнес он. — Большинство местных жителей против строительства. Правда, кое-кого больше заботит то, насколько вырастут в цене их дома, если дорога пройдет рядом, но остальные… Мы не хотим здесь ничего менять. По-своему это место уникально, и оно принадлежит нам. Правительство не имеет права уничтожать его, даже не спросив нас. В Нокнари развернулась кампания «Долой шоссе!». Я ее председатель и, пожалуй, основатель. Мы пикетируем правительственные учреждения, пишем письма политикам — делаем все, что можем.

— Без особого успеха? — поинтересовался я.

Эта тема действовала на него успокаивающе. Я был заинтригован: мистер Девлин показался мне скорее домоседом, чем крестоносцем, но первое впечатление обманчиво.

— Сначала я думал, что дело в бюрократии, они не хотят ни на что реагировать… но после этих звонков мне пришло в голову… Первый раз звонили поздно вечером, парень сказал что-то вроде: «Эй, жирный ублюдок, ты понятия не имеешь, с кем связался». Я решил, что кто-то перепутал номер, повесил трубку и пошел спать. Только после второго звонка я вспомнил про первый и связал их вместе.

— Когда был первый звонок? — спросил я.

Кэсси записывала в блокнот.

Джонатан взглянул на Маргарет. Она покачала головой, утирая слезы.

— В апреле, кажется, в конце месяца. А второй — третьего июня, в половине второго ночи, я записал. Трубку взяла Кэти — в спальне телефона нет, он в коридоре, а она всегда просыпается первой. По ее словам, человек спросил: «Ты дочка Девлина?» Она ответила: «Я Кэти», и он продолжил: «Кэти, передай отцу, чтобы он оставил в покое это чертовое шоссе, потому что я знаю, где вы живете». Я подошел к телефону, и парень добавил: «У тебя очень милая девчонка, Девлин». Я крикнул ему, чтобы он никогда сюда больше не звонил, и повесил трубку.

— А вы помните, какой был голос? Он показался вам знакомым?

Джонатан тяжело сглотнул. Я видел, что он изо всех сил пытается сосредоточиться, цепляясь за данную тему как за спасательный трос.

— В нем не было ничего особенного. Немолодой, высокий. Легкий провинциальный акцент, но не могу сказать, какой в точности, — может, северный или коркский. Звучал он как-то странно… словно у пьяного.

— Были еще звонки?

— Один, несколько недель назад. Тринадцатого июля, в два часа ночи. Ответил я. Тот же человек сказал: «Ты что…» — Джонатан взглянул на Джессику. Розалинда взяла ее за руку и прошептала что-то успокаивающее на ухо. — «Ты что, совсем тупой, Девлин? Я тебе велел не трогать эту гребаную дорогу. Ты об этом пожалеешь. Я знаю, где живет твоя семья».

— Вы сообщили в полицию?

— Нет. Ждал объяснений, но их не последовало.

— Вас это не встревожило?

— Если честно, — пробормотал он, подняв на меня взгляд, полный отчаяния и вызова, — я даже обрадовался. Подумал, что, значит, наши усилия чего-то стоят. Кем бы ни был тот человек, он не стал бы мне угрожать, если бы наша кампания не имела успеха. Но теперь… — Внезапно Джонатан подался ко мне, глядя в лицо и крепко стиснув кулаки. Я с трудом удержался, чтобы не отпрянуть. — Если вы выясните, кто звонил, сообщите мне. Обещаете?

— Мистер Девлин, обещаю, что мы сделаем все, чтобы найти того человека и узнать, как он связан со смертью Кэти, но я не могу…

— Он напугал Кэти! — раздался хрипловатый голосок Джессики.

Мне показалось, что все вздрогнули от неожиданности, будто в наш разговор вмешался стол или стул. Я уже начал думать, что она умственно отсталая.

— Напугал? — осторожно переспросила Кэсси.

Джессика посмотрела на нее так, словно не слышала вопроса. Ее взгляд скользнул в сторону, и она снова погрузилась в транс.

Кэсси подалась вперед.

— Джессика, — мягко произнесла она, — Кэти напугал кто-то другой?

Голова Джессики слегка качнулась, губы зашевелились. Она протянула руку и ущипнула Кэсси за рукав.

— Это настоящее? — прошептала она.

— Да, Джессика, — ласково отозвалась Розалинда. Она отняла руку сестры и, крепко прижав к себе девочку, погладила по волосам. — Да, настоящее.

Джессика отрешенно смотрела из-под ее ладони.

Доступа к Интернету у них не имелось, что исключало вариант с чокнутым собеседником из чата, живущим где-нибудь на другом краю света. Не было у них и охранной системы, но ведь Кэти не похитили из собственной кровати. Мы нашли ее одетой — Маргарет упоминала, что дочь всегда отличалась аккуратностью, усвоив эту привычку от своей преподавательницы балета, которую обожала. Она выключила свет, подождала, когда родители заснут, а потом глубокой ночью или рано утром потихоньку встала, оделась и выскользнула из дома. В кармане у Кэти лежали ключи — значит, она хотела вернуться.

Мы обыскали ее комнату, надеясь найти хоть какой-нибудь намек на то, куда могла отправиться Кэти. Имелась еще скверная, но все же допустимая возможность, что ее могли убить сами Девлины, а потом обставить все так, будто она ушла из дому живой. У Кэти и Джессики была одна спальня на двоих. Окно показалось мне маленьким, а лампочка тусклой, что усилило неприятное впечатление от дома. На стороне Джессики мрачную стену украшали репродукции идиллических картин: полотна импрессионистов, феи Рэкхэма,^[3] пейзажи из Толкина («Это я ей все дала, — сказала с порога Розалинда. — Верно, котеночек?» Джессика кивнула, глядя на свои туфли).

Стена Кэти, разумеется, была посвящена балету: фото Барышникова и Марго Фонтейн, вырезанные из журналов, плохой снимок Павловой, письмо с приглашением из балетной школы, симпатичный рисунок юной танцовщицы с надписью на листе картона: «Кэти, 21/03/03. С днем рождения! Люблю. Твой папа».

На кровати Кэти валялась скомканная белая пижама, которую она надела в понедельник ночью. На всякий случай мы прихватили ее вместе с постельным бельем и мобильным телефоном, лежавшим выключенным в тумбочке возле кровати. Дневник она не вела. «Начинала, но через пару месяцев он ей надоел, и она его „потеряла“, — объяснила Розалинда, подчеркнув интонацией кавычки и грустно улыбнувшись, — а за новый так и не взялась». Мы забрали ее школьные тетради, ученический дневник и все, что могло пролить хоть слабый свет на эту историю. У каждой девочки имелся свой столик; на том, что принадлежал Кэти, стояла круглая коробочка с лентами для волос. Что-то кольнуло меня в сердце, когда я узнал шелковые васильки.

— Уф! — выдохнула Кэсси, когда мы вышли из поселка на дорогу. Она подняла руку и взлохматила свои волосы.

— Где-то я уже слышал это имя, причем не так давно, — произнес я. — Джонатан Девлин. Когда вернемся, надо поискать в компьютере и проверить, нет ли на него досье.

— Черт, надеюсь, все действительно окажется настолько просто, — пробормотала Кэсси. — У меня от этого дома мурашки бегают.

Ее замечание меня обрадовало, даже успокоило. У Девлинов многое выглядело настораживающим: например, Джонатан и Маргарет не прикасались друг к другу, почти не переглядывались; вместо толпы сердобольных соседей по дому слонялась призрачная тетя Вера; все члены семьи словно свалились с разных планет, — но я чувствовал себя очень взвинченным и не доверял своим эмоциям, поэтому обрадовался, что Кэсси тоже заметила что-то неладное. Нет, я не потерял голову: знал, что, стоит мне добраться до дому и хорошенько поразмыслить, как все придет в норму, — но когда увидел Джессику, у меня едва не разорвалось сердце. То, что она оказалась двойняшкой Кэти, ничего не меняло.

Вообще в данном деле просматривались какие-то странные параллели, и я не мог избавиться от мысли, что происходит это не случайно. Каждое совпадение напоминало запечатанную бутылку, выброшенную на песок к моим ногам, где на стекле стояло мое имя, а внутри лежала записка, написанная таким головоломным кодом, что он не поддавался расшифровке.

Помню, попав в интернат, я рассказал однокашникам, что у меня есть брат-близнец. Мой отец был неплохим фотографом; однажды в воскресенье, когда мы пробовали сделать новый трюк на велосипеде Питера — промчаться на всей скорости по невысокой ограде садового участка и спрыгнуть вниз, — он заставлял нас проделывать этот фокус и полдня валялся на траве, меняя объективы, пока не получил нужный ему кадр, потратив много пленки. Мы неслись прямо в небе — я на багажнике, Питер за рулем, — широко раскинув руки, крепко зажмурившись и разинув рты, истошно вопя на всю округу, с буйно бившимся на ветру кудрями. Я почти уверен, что после этого снимка мы шлепнулись, растянувшись на лужайке, а мама бросилась нас утешать, отругав отца. Он снял нас под таким углом, что земли было не видно, и получалось, будто мы парили в воздухе как в невесомости.

Наклеив снимок на картон, я положил его в свою тумбочку, где нам разрешали хранить семейные фото, и рассказал мальчикам несколько историй, большей частью вымышленных и абсолютно фантастичных, про наши с братом приключения во время каникул. Объяснил, что его отправили в другую школу в Ирландии: родители где-то прочитали, что близнецов лучше разделять, и теперь он учится верховой езде.

Год не успел закончиться, как я уже сообразил, что историей о близнеце нажил себе серьезные проблемы (кто-то из одноклассников встретил моих родителей в День спорта и с невинным видом спросил, почему не приехал Питер), поэтому в следующем году оставил фото дома, стыдливо засунув под матрац, и перестал упоминать о брате, надеясь, что все остальные тоже о нем забудут. Когда один одноклассник по фамилии Халл — из тех, кто от скуки отрывают лапки насекомым, — почувствовал что-то неладное и стал приставать ко мне с расспросами, мне пришлось сказать, что летом мой близнец упал с лошади и умер от сотрясения мозга. Остаток года я провел в ужасе, боясь, что слух о смерти брата Райана дойдет до учителей, а через них и до родителей. Задним числом я понимаю, что правда быстро вышла наружу, но учителя, зная о случае в Нокнари, решили проявить сочувствие и понимание — меня до сих пор корежит, когда я думаю об этом, — и постарались замять дело. Наверное, мне повезло: пару лет спустя меня отправили бы к детскому психологу и заставили делиться своими чувствами с говорящими игрушками.

Но все-таки я немного жалел, что избавился от близнеца. Мне нравилось, что Питер продолжает жить в головах у дюжины моих товарищей и лихо скачет верхом на лошади. Будь на фото Джеми, я бы превратил нас в тройняшек, и тогда выпутаться из истории оказалось бы еще труднее.

Когда мы вернулись на место раскопок, уже прибыли репортеры. Я выдал им нашу обычную скороговорку — эту роль всегда поручали мне, поскольку я выглядел представительнее Кэсси: найден труп девочки, ее имя не разглашается, пока не будут поставлены в известность родственники. Есть подозрение на убийство; все, кто может чем-нибудь помочь, звоните нам; без комментариев, без комментариев, без комментариев…

— Это дело рук сатанистов? — спросила высокая женщина в лыжных брюках, уже известная нам особа.

— У нас нет оснований для подобных предположений, — ответил сухо я.

Сатанисты-убийцы для детективов то же самое, что йети: никто их не видел и не слышал, но стоит где-то появиться отпечатку большой стопы, как пресса начинает биться в истерике. На всякий случай мы делаем вид, будто относимся к этой идее серьезно.

— Но ее обнаружили на алтаре друидов, где совершались человеческие жертвоприношения? — настаивала женщина.

— Без комментариев.

Я вдруг понял, что мне напоминает камень с выдолбленной по кругу каймой: стол для вскрытия трупов, где имеется желобок для стока крови. Просто до сих пор, зациклившись на прошлом, я упускал из виду более свежие ассоциации. Господи помилуй!..

Репортеры скоро сдались и стали расходиться. Кэсси сидела на ступеньках хранилища, держась в сторонке и следя за происходящим. Заметив, что высокая журналистка двинулась к Марку, который вышел из столовой и направился в мобильный туалет, она встала и поспешила в их сторону, стараясь попасться Марку на глаза. Я увидел, как он поймал ее взгляд через плечо репортерши; через минуту Кэсси отошла от них, качая головой.

— Что там такое? — спросил я, достав ключи от сарайчика.

— Он читает ей лекцию о раскопках, — ответила Кэсси, улыбнувшись и стряхивая с джинсов пыль. — Каждый раз, когда она пытается задать вопрос, он говорит «минутку» и начинает возмущаться правительством, готовым уничтожить самое важное открытие после Стонхенджа, а потом описывает поселения викингов. Я бы с удовольствием посмотрела, что произойдет дальше: эта штучка нашла достойного противника.

Допрос остальных археологов не добавил ничего нового; только Ваятель по имени Сэм предположил во всем случившемся происки вампиров. Снимки трупа его немного отрезвили, но ни он, ни его коллеги (хотя все не раз видели на месте раскопок Кэти и, вероятно, Джессику, иногда со сверстницами, порой с девочкой постарше, по описанию походившую на Розалинду) не заметили подозрительных личностей, следивших за Кэти, и вообще ничего необычного. Марк заявил, что самыми зловещими типами здесь были политиканы, они фотографировались на фоне национального достояния, прежде чем его уничтожить. «Хотите, я вам их опишу?» Никто не упомянул про таинственного парня в спортивном костюме, и я еще больше укрепился в мысли, что это был либо обыкновенный житель городка, либо плод воображения Дэмиена. Такие люди встречаются в каждом деле и отнимают уйму времени, говоря все, что вы хотите от них услышать.

Археологи из Дублина — Дэмиен, Шон и другие — в понедельник и вторник ночевали дома, остальные спали в арендованном домике, в паре миль от места раскопок. Помешанный на археологии Хант провел ночь в Лукане с женой. Он подтвердил версию репортерши, что на камне, где обнаружили Кэти, совершались жертвоприношения.

— Мы не знаем точно, кого там приносили в жертву, людей или животных, хотя… хм… форма камня подразумевает, что это были люди. В том смысле, что размеры подходящие. Очень редкий артефакт. Значит, в бронзовом веке этот холм имел огромное религиозное значение, понимаете? Как все-таки ужасно… эта новая дорога…

— У вас есть какие-то доказательства данной гипотезы? — спросил я. Если бы они у него имелись, нам пришлось бы несколько месяцев расхлебывать кашу, заваренную прессой на почве оккультизма.

Хант бросил на меня уязвленный взгляд.

— Отсутствие доказательств еще не есть доказательство обратного, — заявил он.

Его мы допрашивали последним. Когда собирали вещи, в дверь постучали и в комнату просунул голову один из криминалистов.

— Привет, — сказал он. — Софи говорит, что мы уже закончили и вам надо посмотреть еще на кое-что.

Ребята из опергруппы взяли маркеры и оставили камень торчать посреди поля. Кругом было пусто, репортеры давно ушли, археологи разбрелись по домам, и лишь Хант еще забирался в свой грязно-красный «форд-фиесту». Мы миновали переносные домики, и я увидел что-то белое среди деревьев.

Скучная процедура допросов почти привела меня в чувство. Кэсси называла данную стадию расследования словом «ниче»: никто ниче не видел, не слышал и не делал. Но мы вошли в лес, и помоей спине пробежали мурашки. Это был не страх, скорее тревога, когда рядом пролетает летучая мышь. Густой подлесок был почти непроходим, ноги утопали в мягких палых листьях, а лесной полог смыкался над головой так плотно, что внутрь просачивался лишь зеленоватый полумрак.

Софи и Хелен ждали нас на маленькой полянке в ста ярдах от опушки.

— Я все оставила как есть, — произнесла Софи, — но уберу это дерьмо раньше, чем стемнеет. Не хочу тащить сюда прожекторы.

Очевидно, кто-то устраивал на поляне лагерь. В зеленой массе был расчищен просвет размером со спальный мешок, листья в нем выглядели смятыми, чуть дальше виднелись остатки костра, окруженные полосой утоптанной земли. Кэсси присвистнула.

— Место убийства? — спросил я без надежды: будь это так, Софи уже давно бы за нами прислала.

— Ничего подобного, — ответила она. — Мы тут все прочесали: никаких следов борьбы, ни капли крови, только у костра что-то разлито, но тесты негативные, да и по запаху ясно, что это красное вино.

— Состоятельный турист, — заметил я, подняв брови. На простого бродягу он явно не тянул: под «вином» в Ирландии обычно понимают крепкий сидр или дешевую водку. Я подумал о влюбленной парочке, которой захотелось острых впечатлений, а может, им просто некуда было пойти, но просвета в зелени хватало на одну персону. — Нашли что-нибудь еще?

— Мы исследовали золу, предположив, что в костре могли что-нибудь сжечь, например, окровавленную одежду, но там лишь древесные остатки. Есть отпечатки обуви, пять окурков и вот это.

Софи протянула мне прозрачный пакетик для улик. Я посмотрел его на свет, а Кэсси заглянула за мое плечо: внутри просматривался длинный и извилистый светлый волос.

— Мы обнаружили его у костра, — объяснила Софи, ткнув пальцем в торчавший из земли маркер.

— Как по-твоему, когда тут делали привал? — поинтересовалась Кэсси.

— Золу пока не смыло дождем. Я просмотрю график осадков, но там, где я живу, дождь шел в понедельник утром, а это всего в двух милях отсюда. Похоже, кто-то ночевал здесь прошлой или позапрошлой ночью.

— Можно посмотреть окурки?

— Чувствуйте себя как дома, — ответила Софи.

Я нашел в кейсе маску и пинцет и присел на корточки у одного маркера возле костра. Это был окурок самокрутки, довольно тонкой и выкуренной почти до конца; очевидно, кто-то берег табак.

— Марк Хэнли курит самокрутки, — усмехнулся я, выпрямившись. — И у него длинные светлые волосы.

Мы с Кэсси переглянулись. Шел уже седьмой час вечера, в любой момент мог позвонить О'Келли и потребовать отчета, а на разговор с Марком ушло бы много времени. К тому же мы понятия не имели, где стоит домик археологов.

— Ладно, забудь, побеседуем с ним завтра, — махнула рукой Кэсси. — Я хочу на обратном пути заскочить к преподавательнице балета. К тому же умираю с голоду.

— С ней всегда чувствуешь себя как с маленькой собачкой, — заметил я Софи.

Хелен посмотрела на меня с испугом.

— Да, но очень породистой! — весело отозвалась Кэсси.

Когда мы возвращались через холм к машине (мои ботинки, как и предупреждал Марк, превратились в полное дерьмо, ржаво-красная глина забилась во все щели; они обошлись мне недешево, и я утешался мыслью, что обувь преступника находилась в таком же состоянии), я оглянулся на лес и снова увидел белую вспышку: Софи, Хелен и один из криминалистов медленно двигались среди деревьев словно три призрака.

4

Академия танца Симоны Кэмерон находилась в дублинском районе Стиллорган, рядом с магазином видеозаписей. В соседнем переулке трое подростков в обвислых брюках катались на скейтбордах и вопили во все горло. Помощница преподавательницы, Луиза, милая девушка в черных пуантах, черном трико и длинной, по щиколотку, черной юбке (пока мы поднимались вверх по лестнице, Кэсси бросила на меня лукавый взгляд) сообщила, что у мисс Кэмерон вот-вот закончатся занятия, и попросила подождать в приемной.

Кэсси подошла к доске объявлений, а я огляделся по сторонам. На этаже было два танцкласса с маленькими круглыми окошками в дверях. В одном Луиза показывала малышам, как изображать бабочку или птичку — что-то в этом роде, а в другом девочки в белых трико и розовых колготках, разбившись на пары, подпрыгивали и вертелись на полу под звучавший на плохой пластинке «Вальс цветов». Большинство из них выглядели, мягко говоря, не очень впечатляюще. Учительница, женщина с копной седых волос перетянутой лентой, но стройным и поджарым телом молодой спортсменки, была одета так же, как ее помощница, а в руках держала указку и постукивала ей по лодыжкам и плечам учениц.

— Посмотри, — тихо произнесла Кэсси.

Я увидел большое фото Кэти Девлин, хотя узнал ее не сразу. Она была в чем-то белом и воздушном и с невероятной легкостью делала изящное па. Внизу тянулась крупная надпись: «Отправим Кэти Девлин в Королевскую балетную школу! Пусть нами гордятся!» — и подробности благотворительной акции: концертный зал в церкви Святого Албана, 20 июня, 19:00. Вечер с учениками Академии танца, стоимость билетов десять евро, все сборы пойдут на оплату учебы Кэти. Интересно, на что теперь потратят эти деньги?

Под фотографией висела вырезка из газеты, запечатлевшая Кэти у станка. Ее глаза, отраженные в зеркале, с недетской серьезностью смотрели на фотографа. «Айриш таймс» от 23 июня: «Взлет маленькой танцовщицы из Дублина». «Конечно, я буду скучать по своей семье, — говорит Кэти, — но не могу больше ждать. Я хотела танцевать с шести лет. Иногда думаю, что однажды проснусь, и все окажется сном». Статья, конечно, помогла сбору средств для Кэти, зато нам оказала медвежью услугу: педофилы тоже читают утренние газеты, фотография бросалась в глаза, значит, преступник мог жить в любой точке страны. Я взглянул на другие объявления: «Продается балетная пачка, размер 7–8»; «Всем, кто живет в Блэкроке! Хотите вместе арендовать автомобиль для поездок на занятия?»

Дверь класса отворилась, и оттуда выпорхнула стайка девочек, болтавших и толкавшихся друг с другом.

— Чем могу помочь? — спросила появившаяся на пороге Симона Кэмерон.

У нее был красивый голос, глубокий и сильный; однако, взглянув на ее костистое и изрезанное морщинами лицо, я сообразил, что она гораздо старше, чем казалась на первый взгляд. Наверное, Симона приняла нас за родителей, которые собираются устроить на танцы свою дочь. На мгновение мне захотелось подыграть ей: спокойно спросить о плате, о графике занятий, а потом уйти, продлив жизнь ее лучшей ученице.

— Мисс Кэмерон?

— Можно «Симона», — произнесла она. Глаза у нее были потрясающие — огромные, почти золотые, с тяжелыми веками.

— Я детектив Райан, а это детектив Мэддокс. — Сегодня я уже сто раз произносил данную фразу. — Не уделите нам несколько минут?

Симона завела нас в класс и поставила в углу три стула. Одна стена была зеркальной, и вдоль нее тянулось три станка разной высоты; разговаривая, я краем глаза видел все свои движения. Я передвинул стул так, чтобы оказаться спиной к зеркалу.

Я рассказал Симоне о Кэти — настала моя очередь. Подумал, что она заплачет, но ничего подобного: она лишь слегка откинула голову, и морщины на ее лице обозначились немного резче.

— В понедельник Кэти находилась у вас в классе? — спросил я. — Как она вам показалась?

Вообще люди редко умеют выдерживать паузу, но Симона Кэмерон являлась исключением: она сидела, закинув руку через спинку стула, и не шевелилась, спокойно обдумывая ответ. После долгого молчания Симона ответила:

— Такой же, как обычно. Пожалуй, была немного взволнована — не сразу смогла сосредоточиться, — но это и понятно: через несколько недель ей предстояло перейти в Королевскую балетную школу. Вообще этим летом она с каждым днем выглядела все взволнованнее. — Симона повернула голову. — Вчера вечером Кэти пропустила занятия, но я подумала, что она опять заболела. Если бы я позвонила ее родителям…

— Вчера вечером она была уже мертва, — мягко проговорила Кэсси.

— Опять заболела? — переспросил я. — Она болела в последнее время?

— В последнее время — нет. Но Кэти вообще не отличается крепким здоровьем. — Ее веки на мгновение дрогнули. — То есть не отличалась. Я учила ее шесть лет. Примерно с девятилетнего возраста она стала часто болеть. То же самое происходило с Джессикой, ее сестрой, но та просто простужалась или кашляла, так что это скорее вопрос иммунитета. А Кэти мучилась то тошнотой, то диареей. Иногда даже ее клали в больницу. Доктора считали, что у нее хронический гастрит. Кэти должна была поступить в Королевскую балетную школу год назад, но в конце лета у нее случилось обострение и пришлось делать операцию. Когда она пришла в себя, время было упущено.

— Но в последнее время эти приступы исчезли? — спросил я. Надо было срочно найти медицинскую карту Кэти.

Симона задумалась; на ее губах появилась горькая улыбка.

— Я беспокоилась, сумеет ли она продолжать учебу: балеринам нельзя пропускать много занятий по болезни. В этом году, когда Кэти снова стала танцевать, я оставила ее после урока, посоветовала сходить к доктору и выяснить, что не так. Кэти выслушала меня, покачала головой и сказала серьезно, даже торжественно: «Я никогда больше не заболею». Я пыталась объяснить ей, что с подобным нельзя шутить, от здоровья зависит ее карьера, но она лишь повторила свои слова. И с тех пор Кэти действительно не болела. Я решила, что у нее было что-то возрастное. Впрочем, сильная воля творит чудеса, а Кэти была очень волевой.

В коридор вышел второй класс. Я услышал голоса родителей на лестничной площадке, смешки и топот.

— Значит, вы учите и Джессику? — поинтересовалась Кэсси. — Она тоже собирается в Королевскую балетную школу?

В начале расследования, когда нет явных подозреваемых, стараешься больше узнать о жизни жертвы и найти хоть что-нибудь, за что можно зацепиться. Кэсси была абсолютно права, расспрашивая о семье Девлин, тем более что Симона Кэмерон не возражала. Я сталкивался с таким и раньше — люди охотно беседуют с нами, говорят без умолку, словно боясь, что, если остановятся, мы уйдем и оставим их наедине с горем. А мы слушаем, сочувственно киваем и записываем каждое слово.

— В разное время я учила всех трех сестер, — объяснила Симона. — Джесси сначала проявляла хорошие способности и упорно занималась, но вскоре стала болезненно застенчивой и занятия превратились для нее в мучения. Я сказала родителям, что, наверное, не стоит ее к этому принуждать.

— А Розалинда?

— У Розалинды был талант, но она не любила работать и хотела мгновенных результатов. Через нескольких месяцев переключилась на игру на скрипке. Заявила, что так хотят родители, но скорее всего ей стало просто скучно. С детьми это часто случается. Когда им не удается достичь быстрого прогресса и они понимают, что впереди ждет долгий труд, то сдаются и уходят. Если честно, обе сестры совершенно не годились для Королевской балетной школы.

— Но Кэти… — вставила Кэсси, подавшись вперед.

— Кэти была серьезной девочкой.

— Трудолюбивой? — уточнил я.

Симона кивнула:

— Да. Она любила заниматься и работать независимо от результата. В танцах редко встречается истинный талант; подходящий темперамент — еще реже. А найти и то и другое вместе… — Она отвела взгляд. — Когда у нас был занят класс, она спрашивала, можно ли прийти и поупражняться во втором.

На улице сгущались сумерки — дети, катавшиеся на скейтах, превратились в расплывчатые силуэты. Я представил Кэти Девлин в танцевальном классе: как она пристально вглядывается в зеркало, делая повороты и наклоны; свет от фонарей шафрановыми пятнами ложится на пол, а на пластинке, потрескивая под иглой, звучит «Гимнопедия» Сати. Я не мог взять в толк, почему Симона оказалась здесь, в маленькой студии над магазинчиком, где пахло смазкой из соседней мастерской, и обучала детишек, которым матери хотели выправить осанку. Только теперь я понял, что для нее значила Кэти Девлин.

— Как мистер и миссис Девлин отнеслись к тому, что Кэти поедет в Королевскую балетную школу? — спросила Кэсси.

— Они ее сразу поддержали, — без колебаний ответила Симона. — Честно говоря, я обрадовалась, даже удивилась — обычно родители против того, чтобы дети в таком возрасте уезжали из дома. Им не нравится, когда дочери превращаются в профессиональных танцовщиц. А мистер Девлин особенно ратовал за это. Мне кажется, они с Кэти были близки. Он хотел для нее самого лучшего, даже если это грозило им разлукой.

— А мать? — поинтересовалась Кэсси. — Она тоже была близка с дочерью?

Симона пожала плечами:

— Думаю, в меньшей степени. Миссис Девлин… несколько замкнута. Она всегда в восторге от своих дочерей. По-моему, она не очень умна.

— Вы не замечали в последнее время каких-нибудь подозрительных людей? — спросил я. — Или что-нибудь необычное, что вас насторожило?

Балетные школы, клубы плавания и курсы для скаутов притягивают педофилов как магнит. Если кто-то искал жертву, вполне мог прийти сюда.

— Понимаю, о чем вы говорите, но ничего подобного не было. Мы за этим следим. Лет десять назад появился мужчина, который забирался на крышу напротив и смотрел в окна через бинокль. Мы пожаловались в полицию, но она не предпринимала ничего, пока он не попытался уговорить одну девочку сесть в его машину. С тех пор мы всегда начеку.

— Может, кто-нибудь проявлял к Кэти повышенное внимание?

— Нет. Многие восхищались ее талантом, помогали со сбором денег, но никто особенно не выделялся.

— А были те, кто завидовал таланту Кэти?

Симона усмехнулась:

— Родители тут не очень амбициозны. Все, что они хотят от своих дочерей, — это немного танцев; никто не мечтает о настоящей карьере. Конечно, кое-кто из девочек завидовал ей. Но настолько, чтобы убить?.. Сомневаюсь.

Неожиданно я заметил, что Симона очень устала: ее поза не изменилась, но глаза подернулись тусклой дымкой.

— Спасибо, что уделили нам время, — поблагодарил я. — Мы с вами свяжемся, если понадобится задать несколько вопросов.

— Она страдала? — вдруг резко спросила Симона.

Она была первый, кто задал этот вопрос. Я хотел, как обычно, дать уклончивый ответ, сославшись на результаты вскрытия, но Кэсси меня опередила:

— Мы так не думаем. Конечно, ни в чем нельзя быть уверенными, но, похоже, все произошло быстро.

Симона с трудом повернула голову и встретилась взглядом с Кэсси.

— Спасибо, — пробормотала она.

Симона не стала провожать нас. Закрыв дверь, я посмотрел на нее через круглое окошко: она сидела, все так же выпрямившись и сложив руки на коленях, абсолютно неподвижно, словно королева из волшебной сказки, которую оставили оплакивать украденную принцессу.

— «Я никогда больше не заболею», — повторила Кэсси, когда мы сели в машину. — И не заболела.

— Сила воли, как сказала Симона?

— Вероятно.

— Или она нарочно вызывала у себя болезнь, — продолжил я. — Рвоту и понос легко спровоцировать. Может, ей просто не хватало внимания, а когда она поступила в Королевскую балетную школу, в этом уже не было необходимости. Внимания было достаточно — газетные статьи, сбор средств и все такое… Мне нужна сигарета.

— Синдром Мюнхгаузена?^[4] — Кэсси нащупала мою куртку и достала из кармана сигареты.

Я курю «Мальборо рэдс»; Кэсси не привержена к одной марке, но обычно предпочитает легкие «Лаки страйк», которые я считаю дамскими. Она прикурила две сигареты и дала одну мне.

— Мы сможем раздобыть медицинские карты других сестер?

— Вряд ли, — ответил я. — Они живы, а значит, это конфиденциальная информация. Если только получим согласие родителей… — Она покачала головой. — А почему ты спрашиваешь?

Она опустила стекло машины, и ветер начал трепать ей челку.

— Не знаю… Эта близняшка, Джессика… Я понимаю, что ее заторможенность может быть реакцией на смерть сестры, но она страшная худышка. Даже сквозь свитер видно, что фигура в два раза тоньше, чем Кэти, а Кэти сама была как щепка. И вторая сестра… Она тоже какая-то странная.

— Розалинда? — уточнил я.

— Вижу, она тебе понравилась, — усмехнулась Кэсси.

— Почему бы и нет? — буркнул я, пожав плечами. — Очень милая девушка. Заботится о Джессике. А тебе она не понравилась?

— Какая разница? — холодно заметила Кэсси, и, как мне показалось, не совсем искренне. — Не важно, кому она нравится; настораживает, что она странно одевается, перебарщивает с косметикой и…

— Если девушка следит за собой — значит, с ней что-то неладно?

— Послушай, Райан, сделай мне одолжение и включи мозги! Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Она улыбается невпопад и, как ты, разумеется, обратил внимание, не носит лифчик. — Я заметил это, но не предполагал, что и Кэсси тоже. — Может, она и впрямь «очень милая девушка», но с ней что-то не так.

Кэсси выбросила окурок в окно, сунула руки в карманы и развалилась на сиденье, надувшись как подросток. Я включил фары и прибавил скорость. Кэсси раздражала меня; я чувствовал, что она тоже мной недовольна, и не мог понять почему.

У Кэсси зазвонил мобильник.

— О Господи, — пробормотала она, взглянув на экран. — Алло, сэр… Алло?.. Сэр?.. Чертов телефон.

Она нажала кнопку.

— Связь барахлит?

— Со связью все в порядке, — ответила Кэсси. — Просто он стал спрашивать, почему мы так задержались и когда вернемся, а мне не хотелось болтать с ним.

Я не выдержал и рассмеялся.

— Слушай, — воскликнула Кэсси, — я не имею ничего против Розалинды! Скорее беспокоюсь.

— Думаешь, сексуальное насилие? — Я и сам подумывал о том же, но мысль была так неприятна, что я старался ее избегать. Одна сестра очень сексуальна, вторая почти ничего не весит, третья несколько лет симулировала болезни и была убита. Я вспомнил, как Розалинда склонила голову над Джессикой, и мне вдруг нестерпимо захотелось их защитить. — Отец приставал к ним. Кэти ответила на это болезнями — из ненависти к самой себе или чтобы приставаний стало меньше. Поступив в балетную школу, решила быть здоровой, потом, вероятно, поссорилась с отцом, пригрозила все рассказать. И он убил ее.

— Разумно, — кивнула Кэсси. Она смотрела на мелькавшие за окном деревья, и я видел только ее затылок. — Но версия с матерью ничуть не хуже — разумеется, в том случае, если Купер ошибся и ее не изнасиловали. Синдром Мюнхгаузена, но через посредника. Ты заметил, что она постоянно ощущает себя в роли жертвы?

Иногда горе делает всех похожими, как маски в греческой трагедии, но порой обнажает сущность человека (вот реальная и довольно скверная причина, почему мы сами все рассказываем родственникам: чтобы посмотреть на их реакцию). Нам так часто приходилось быть дурными вестниками, что мы стали разбираться в этом. Чаще всего люди теряют дар речи, впадают в шок; они словно оказываются в незнакомом месте, не зная, что делать: горе для них новая территория, и им приходится двигаться вслепую, на ощупь прокладывая путь. Но Маргарет Девлин не казалась удивленной — наоборот, почти спокойной, точно страдание для нее — привычное дело.

— Да, схема примерно та же, — согласился я. — Она травила дочь или всех трех сразу, потом Кэти поступила в балетную школу и попыталась выйти из-под контроля, а мать убила ее.

— Это объясняет, почему Розалинда одевается как сорокалетняя женщина, — добавила Кэсси. — Мечтает быстрее вырасти и избавиться от матери.

У меня зазвонил мобильник.

— О нет! — воскликнули мы хором.

Я проделал обычный фокус с «плохой связью», и остаток пути мы потратили на разработку подробного плана расследования. О'Келли обожает всякие схемы; если подсунуть ему хороший план, вероятно, он не обратит внимания на то, что мы ему не перезвонили.

Наш офис расположен в одном из помещений Дублинского замка, и это один из плюсов моей работы, несмотря на мрачный привкус колониального прошлого.^[5] Внутри он переделан в точном соответствии с корпоративными стандартами — стеклянные кабинки, мягкий свет, синтетические коврики и блеклые тона, — но снаружи все осталось нетронутым: старые стены из красного кирпича, мраморные барельефы, башни с зубцами и бойницами и изваяния святых. Зимним вечером, в туман, когда шагаешь по его брусчатке, возникает ощущение, будто попал в роман Диккенса: от дымчатых фонарей падают причудливые тени, бьет церковный колокол, каждый шаг отдается гулким эхом. Кэсси говорит, что тут запросто можно вообразить себя инспектором Эбберлайном, расследующим дело Потрошителя. Однажды лунной ночью в декабре она прошлась колесом прямо по центральному двору.

В окне О'Келли горел свет, но остальная часть здания погрузилась во мрак: был уже восьмой час, и все разошлись по домам. Мы осторожно проникли внутрь. Кэсси на цыпочках двинулась в дежурку, чтобы проверить Девлинов и Марка на компьютере, а я спустился в подвал, где мы храним подшивки старых дел. Раньше-то тут находился винный погреб, и компания офисных дизайнеров до него еще не добралась, так что тяжелые плиты, колонны и ниши под массивными арками остались. Иногда мы с Кэсси приносили сюда свечи и, бросая вызов противопожарной безопасности, проводили вечера в поисках потайных ходов.

Папка с делом («Роуэн Дж. Сэвидж П., 33791/84») оказалась на том же месте, где я ее оставил. Сомневаюсь, что с тех пор к ней кто-нибудь притронулся. Я достал бумаги, нашел заявление, поданное матерью Джеми в отдел по поиску пропавших без вести, и — да, вот оно: светлые волосы, карие глаза, красная футболка, джинсовые шорты, белые кроссовки, красные заколки с украшением в виде клубничных ягод.

Я сунул документ под куртку, на случай если наткнусь на О'Келли (прятать его не было никакой необходимости, особенно теперь, когда связь с делом Девлинов стала очевидной, но я почему-то чувствовал себя виноватым, словно тайком пытался унести что-то ценное), и отправился в дежурную комнату. Кэсси сидела за своим компьютером; свет она не включила, чтобы ее не засек О'Келли.

— Марк чист, — сообщила она. — И Маргарет Девлин тоже. А вот Джонатана привлекали к суду в феврале.

— Детская порнография?

— Господи, Райан, что за буйное воображение! Нет, нарушение общественного порядка: он протестовал против строительства шоссе и пересек полицейское ограждение. Судья приговорил его к штрафу в сто фунтов и суткам общественных работ, а потом прибавил еще сутки, когда Девлин заявил, что его арестовали для того, чтобы подметать улицы.

Нет, фамилию Девлин я встречал где-то в другом месте: до сих пор шумиха вокруг шоссе до меня почти не долетала. Но это объясняло, почему Девлин не сообщил об угрожающих звонках в полицию. В его глазах мы были отнюдь не союзниками, особенно в том, что касалось строительства дороги.

— В деле есть заколка с клубникой, — произнес я.

— Да, — отозвалась Кэсси. Она выключила компьютер и повернулась ко мне. — Ты доволен?

— Не знаю, — буркнул я.

Конечно, приятно убедиться, что я не выжил из ума и не стал представлять несуществующие вещи, но мне вдруг пришло в голову, что я мог вспомнить не саму вещь, а лишь то, что когда-то прочитал о ней в деле, и какая из этих возможностей была хуже, еще вопрос. Лучше вообще не заикаться на эту тему.

Кэсси ждала. В падавшем из окна вечернем свете ее глаза казались большими и мрачными, как у гипнотизерши. Я знал, что она дает мне шанс предложить: «К черту заколку; давай забудем, что мы ее нашли». Даже сейчас меня иногда посещает праздная и никчемная мысль — а что случилось бы, если бы я это сказал.

Но было уже поздно, день оказался очень длинным, я хотел домой, к тому же любое деликатничание, даже со стороны Кэсси, меня раздражало. Казалось, проще пустить все на самотек, чем прилагать какие-то усилия и избавляться от улики.

— Ты звонила Софи насчет крови? — спросил я. В этой тусклой, плохо освещенной комнате было не так уж зазорно проявить немного слабости.

— Само собой. Но давай это отложим, ладно? Надо поговорить с О'Келли, пока его не хватил удар. Когда ты находился в подвале, он прислал мне эсэмэску. Я думала, он понятия не имеет, как это делать…

Я позвонил О'Келли и сообщил, что мы вернулись.

— Надо же, как скоро! Вы чем там занимались? Заехали в отель перепихнуться? — И приказал немедленно явиться к нему в офис.

Напротив стола О'Келли стояло только одно «эргономическое» кресло из кожзаменителя. Прозрачный намек: «Не стоит тратить мое время, и пространство тоже». Я сел в кресло, Кэсси пристроилась сзади на столе. О'Келли бросил на нее раздраженный взгляд.

— Давайте побыстрее! — буркнул он. — В восемь мне надо быть в одном месте.

Жена бросила его год назад; с тех пор я часто слышал о попытках О'Келли завести новые знакомства, включая на редкость неудачное «свидание вслепую», где приглашенная им женщина оказалась бывшей проституткой, которую он раз двадцать арестовывал на улицах.

— Кэтрин Девлин, двенадцать лет, — произнес я.

— Личность установлена точно?

— На девяносто девять процентов. Разумеется, после вскрытия мы пригласим одного из родителей на опознание, но у Кэти Девлин есть сестра-близнец, как две капли воды похожая на жертву.

— Подозреваемые, улики? — сухо спросил О'Келли. На нем был красивый галстук, в котором он собирался на свидание, и от него разило одеколоном. Я не мог определить марку, но пахло явно чем-то дорогим. — Завтра придется устроить чертову пресс-конференцию.

— Ее ударили по голове и задушили; вероятно, изнасиловали. — От ярких ламп под глазами Кэсси легли серые тени. Она выглядела усталой и слишком молодой, чтобы спокойно сообщать такие подробности. — Что-то более определенное мы скажем завтра утром после вскрытия.

— Завтра? — заорал О'Келли. — Почему завтра? Объясните этому болвану Куперу, что у нас дело первоочередной важности!

— Уже объяснили, — возразила Кэсси. — Он ответил, что сегодня днем должен быть в суде, поэтому раньше, чем завтра утром, не получится. (Купер и О'Келли ненавидели друг друга; на самом деле Купер заявил: «Передайте мистеру О'Келли, что у меня полно других дел».) — Мы разработали план работы из четырех пунктов, и…

— А вот это хорошо, — кивнул О'Келли и начал рыться в ящиках в поисках карандаша.

— Прежде всего семья жертвы, — проговорила Кэсси. — Вам известна статистика, сэр: как правило, детей убивают сами родители.

— К тому же в этой семье есть что-то странное, сэр, — добавил я.

Нам требовалось как можно полнее изложить суть дела, чтобы получить больше свободы во время следствия. Но если бы эту фразу произнесла Кэсси, О'Келли сразу начал бы прохаживаться насчет женской интуиции. В последнее время мы разыгрывали беседы с шефом как по нотам: каждый точно знал, когда взять слово или уйти в тень, выступить в роли хорошего или плохого полицейского, уравновесить мою мужскую сдержанность женственной улыбкой Кэсси. Мы проделывали все это не задумываясь.

— Не могу точно объяснить, в чем дело, — произнес я, — но что-то там неладно.

— Не стоит пренебрегать интуицией, — заметил О'Келли.

Кэсси незаметно толкнула меня ногой.

— А еще, — продолжила она, — на всякий случай необходимо проверить версию религиозной секты.

— Вот черт, Мэддокс! Неужели «Космо» опять написал о сатанистах?

О'Келли любил прибегать к шаблонам, и в этом даже имелся определенный шарм. Иногда меня забавляла его манера, порой раздражала или успокаивала, в зависимости от настроения; в любом случае хорошо было то, что я всегда мог рассчитать свой следующий ход.

— Я тоже думаю, что это полная чушь, — сказал я. — Но девочку нашли на камне для жертвоприношений. Журналисты спрашивали о сатанистах. Надо исключить данную версию.

Доказать то, чего не существует, сложно, а голословные заявления без доказательств больше разжигают страсти, поэтому мы выбрали иную тактику: решили доказать, что убийство Кэти Девлин не вписывается ни в одну из схем, принятых при жертвоприношениях людей (кровопускание, ритуальные одежды, оккультные символы и прочее), а потом О'Келли, у которого начисто отсутствовало чувство абсурда, объяснит это перед камерами.

— Зря потратим уйму времени, — вздохнул О'Келли. — Ну ладно, займитесь. Обратитесь в отдел преступлений на сексуальной почве, к приходскому священнику — ко всем, кто сумеет помочь. Что еще?

— А еще, — подхватила Кэсси, — сексуальное насилие. Педофил, убивший девочку, чтобы заставить ее молчать, или потому, что это доставило ему удовольствие. Если копать в эту сторону, надо вспомнить про исчезновение двух детей из Нокнари в 1984 году. Тот же возраст, место, и буквально рядом с телом жертвы обнаружена старая кровь — в лаборатории уже проверяют ее на соответствие с образцами того года, — и заколка, упомянутая в описании пропавшей девочки. Придется проверить все факты.

Разумеется, эта реплика была от Кэсси. Я уже упоминал, что поднаторел во лжи, но при воспоминании о Нокнари у меня бешено колотилось сердце, а О'Келли часто бывал намного проницательнее, чем казалось на первый взгляд.

— Что? Серийный убийца? Через двадцать лет? Откуда вы узнали про заколку?

— Вы сами говорили, что важно изучать старые дела, сэр, — скромно объяснила Кэсси. Верно, О'Келли это говорил — наверное, услышал где-нибудь на семинаре или в сериале «Место преступления»… — Вероятно, преступник уезжал из страны или сидел в тюрьме, а может, совершает убийства в состоянии большого стресса и…

— Теперь у всех сплошной стресс, — пробурчал О'Келли. — Серийный убийца. Только его нам не хватало. Что дальше?

— Четвертый вариант самый деликатный, сэр, — сказала Кэсси. — Джонатан Девлин, отец убитой, руководит кампанией «Долой шоссе!» в Нокнари. Похоже, кому-то его деятельность не по вкусу. Девлин утверждает, что за последние два месяца ему трижды звонили и угрожали расправиться с семьей, если он не прекратит протесты. Надо разобраться, кто кровно заинтересован в строительстве дороги.

— Значит, придется воевать с застройщиками и окружным советом, — подытожил О'Келли. — Господи помилуй!

— Нам нужно как можно больше людей, — добавил я. — И желательно кого-нибудь еще из детективов.

— Возьмите Костелло. Оставьте ему записку. Он всегда приходит раньше всех.

— Вообще-то, сэр, я бы предпочел О'Нила.

В другое время я бы ничего не имел против Костелло, но не на сей раз. Мало того что он угрюмый тип, а дело Девлин кого угодно вгонит в депрессию, при его дотошности Костелло наверняка перелопатит старую информацию и, чего доброго, начнет искать Адама Райана.

— Я не стану ставить на важное дело трех новичков. Вы и сами попали в него лишь потому, что во время перерыва смотрели порно — или что-то вы там еще делали, — вместо того чтобы пойти подышать свежим воздухом, как все остальные.

— О'Нил не новичок, сэр. Он уже семь лет в отделе.

— И мы все знаем почему, — съязвил О'Келли.

Сэм пришел в отдел в двадцать семь лет. Его дядя, Редмонд О'Нил, был политиком среднего пошиба, из тех, кого назначают вторыми замами министра экологии. Однако в этой щекотливой ситуации Сэм вел себя как нельзя лучше: всегда был спокоен и надежен, помогал тем, кто его просил, и ехидные шуточки быстро стихли. Правда, кое-кто и сейчас прохаживался на его счет, но больше по инерции, как О'Келли.

— Как раз поэтому он нам и нужен, сэр, — возразил я. — Если мы хотим без шума влезть в дела совета округа, нам понадобится человек, у которого есть связи.

О'Келли покосился на часы и поднял руку, чтобы пригладить волосы, но передумал. Было без двадцати восемь. Кэсси поудобнее устроилась на столе.

— Естественно, тут есть свои «за» и «против», — вздохнула она. — Видимо, нам следует обсудить…

— Ладно, черт с вами, берите О'Нила! — раздраженно буркнул О'Келли. — Пусть выполняет свою работу и не действует никому на нервы. Каждое утро отчет должен лежать на моем столе.

Он встал и принялся складывать бумаги в стопки — это означало, что мы свободны.

На меня вдруг накатила волна чистейшей радости, блаженная эйфория; наверное, то же самое испытывают наркоманы, когда вкалывают дозу героина в вену. Я с упоением наблюдал, как Кэсси, опершись ладонями на стол, легко соскользнула на пол и мягко захлопнулся мой блокнот. Шеф торопливо натягивал пиджак, украдкой стряхивая перхоть; ярко горели лампы в кабинете, белели в углу надписанные маркером ярлычки, на конторских стеллажах, и за окном синел густо-синий вечер. Это было острое осознание того, что я существую, все вокруг настоящее и это и есть моя жизнь. Если бы Кэти Девлин удалось выжить, уверен, она чувствовала бы то же самое, глядя на свои пальцы, вдыхая едкий запах пота и начищенных полов в танцевальном классе, слушая, как рано утром по пустому коридору звенит звонок на завтрак. Может, она, как и я, больше любила бы не чудеса, а мелочи и даже неудобства повседневной жизни — ведь они свидетельствуют о том, что ты жив, ты еще здесь.

Вообще-то подобные моменты у меня возникают редко, поэтому я их хорошо запоминаю. Наслаждаться счастьем не в моем характере, разве что задним числом. В чем я действительно силен или, наоборот, слаб — так это в ностальгии. Кое-кто считает, что мне нужно совершенство, будто я отвергаю собственные мечты, как только они выплывают из волшебной дымки и воплощаются в грубую явь, но правда далеко не так проста. Я сознаю, что совершенство складывается из самого серого и обыденного. Мою проблему можно назвать скорее дальнозоркостью: истинную картину я вижу лишь на большом расстоянии, когда уже поздно.

5

На пиво нас сегодня не тянуло. Кэсси позвонила по мобильнику Софи и рассказала о том, как извлекла сведения о заколке из своих обширных знаний архивных дел. Мне показалось, Софи не поверила ей, но значения это не имело. Затем Кэсси отправилась домой, чтобы напечатать отчет для О'Келли, а я пошел к себе, прихватив папку со старым делом.

Я делил квартиру в Монсктауне с ужасной женщиной по имени Хизер; это была работница какого-то госучреждения, с тоненьким детским голоском, всегда звучавшим так, словно она вот-вот расплачется. Сначала меня от этого тошнило, потом немного привык. Я переехал сюда, поскольку мне хотелось жить у моря; аренда была недорогой, и я вообразил приятную соседку (пять футов без одежды, стройная фигурка, огромные синие глаза и волосы по пояс), с которой у меня, как в голливудском фильме, неожиданно завяжется удивительная дружба. Остался же из-за инерции и еще потому, что, когда я познакомился с коллекцией ее неврозов, у меня возникла мысль накопить денег на собственное жилье, а ее квартирка (даже после того как стало ясно, что романтической истории не выйдет и Хизер подняла арендную плату) была единственным, что я мог себе позволить.

Я открыл дверь, крикнул: «Привет!» — и проскользнул в свою комнату. Но Хизер меня опередила: с невероятной скоростью она появилась в дверях кухни и проквакала:

— Привет, Роб, как прошел день?

Иногда мне кажется, будто Хизер целыми днями сидит в кухне, собирает в аккуратные складочки скатерть на столе и вылетает в коридор, как только я вставляю ключ в замок.

— Неплохо! — бросил я, не поворачивая головы и торопливо открывая свою дверь (я вставил в нее замок через несколько месяцев после переезда под тем предлогом, что кто-нибудь может похитить секретные архивы полиции). — А ты как?

— О, у меня все хорошо, — ответила Хизер, потуже затянув поясок розового халата.

Ее мученический тон оставлял мне две возможности: буркнуть «отлично» и исчезнуть за дверью, вызвав приступ хандры и грохот кастрюль, выражающий негодование моей бессердечностью, или спросить: «Что-то не так?» — после чего мне придется выслушать перечень ее проблем, включая наезды со стороны босса, хронический насморк и тысячи других неприятностей, обрушившихся на Хизер в этот день.

К счастью, у меня был вариант, который я приберегал на крайний случай.

— Ты уверена? — спросил я. — У нас на работе гуляет жуткий грипп, и, похоже, я его подхватил. Смотри, как бы тебе самой не заразиться.

— О Господи! — пропищала Хизер, взяв октавой выше и выкатив глаза. — Роб, бедняжка, извини, но мне лучше держаться от тебя подальше. Ты же знаешь, как легко я простужаюсь.

— Ничего страшного, — успокоил я, и Хизер вновь исчезла в кухне — вероятно, чтобы добавить в свою аскетическую диету лошадиную дозу эхинацеи и витамина С.

Я налил себе выпить — за книгами у меня всегда стоят водка и бутылка тоника, чтобы не связываться с Хизер, — и разложил на столе материалы дела. Моя комната не располагает к сосредоточенности. Вообще дом, где я живу, такой же дешевый и унылый, как большинство новых зданий в Дублине, — грязноватое строение, удручающе уродливое и банальное, с плоским фасадом, низкими потолками и оскорбительно тесными спаленками, которые своим видом напоминают, что ты не можешь себе позволить ничего получше. Помимо всего прочего, застройщиков совершенно не волновала звукоизоляция, поэтому шаги наверху или музыка снизу разносились по квартире, а о сексуальных предпочтениях соседей я знал больше, чем хотел. За четыре с лишним года я немного привык, однако считал, что место очень неприятное.

Пока я листал папку, на языке появился привкус пыли, чернильные строчки на бумаге выцвели и расплылись, а кое-где стали неразборчивы. Детективы, занимавшиеся делом в Нокнари, уже вышли в отставку, но я запомнил их фамилии — Кирнан и Маккейб, — на случай если мне или Кэсси понадобится у них что-нибудь спросить.

В очередной раз перечитывая данное дело, я поразился, как много прошло времени, прежде чем родители забили тревогу. В наши дни отец или мать бросаются звонить в полицию, если ребенок просто не ответил по мобильнику. Отдел по поиску пропавших без вести завален отчетами о детях, которые задержались после школы или заигрались на компьютере. Вряд ли в восьмидесятые годы обстановка была более благополучной: можно вспомнить школы для беспризорников, священников-извращенцев и кое-какие семейные истории в глухих уголках страны. Но тогда это были лишь слухи о немыслимых инцидентах, происходивших где-то в других местах, и люди свято верили в свою безопасность, полагая, что уж с ними-то не может случиться ничего подобного. Вот почему мать Питера, позвав нас с опушки леса, спокойно вытерла руки о передник и отправилась домой, чтобы заварить чай, пока мы резвимся на природе.

В середине пачки в одном из свидетельских показаний я наткнулся на имя Джонатана Девлина. Миссис Памела Фицджералд, проживавшая в доме 27 по Нокнари-драйв — судя по почерку, пожилая женщина, — рассказала детективам, что возле леса часто бродила компания сомнительных юнцов. Они пили, курили, выкрикивали оскорбления прохожим и вообще делали жизнь горожан невыносимой, за что, по ее словам, заслуживали хорошей оплеухи. Кирнан и Маккейб записали их имена и фамилии: Кетл Миллз, Шейн Уотерс, Джонатан Девлин.

Я пролистал несколько страниц, чтобы посмотреть, был ли кто-нибудь из них допрошен. Хизер за дверью самозабвенно предавалась вечерним процедурам: ожесточенно умывалась, фыркала, три минуты чистила зубы и деликатно, но настойчиво сморкалась бесчисленное множество раз. Ровно без пяти одиннадцать она постучала ко мне в дверь и проворковала шепотом:

— Спокойной ночи, Роб.

— Спокойной ночи, — ответил я и громко закашлялся.

Все показания были лаконичны и практически одинаковы, не считая пометок на полях: о Миллзе — «оч. нервный», об Уотерсе — «недружелюбен». Девлин отдельного замечания не удостоился. Четырнадцатого августа днем они получили пособие по безработице и отправились в кино в Стиллорган. В Нокнари они вернулись ближе к семи — когда мы уже опоздали к чаю, — и пили в поле до полуночи. Да, они видели поисковые группы, но спрятались подальше за оградой. Нет, они не заметили ничего необычного. Нет, не видели никого, кто мог бы подтвердить их показания, хотя Миллз предложил — наверное, иронически, но полицейские поймали его на слове, — в качестве доказательства проводить их на то место и показать пустые банки из-под сидра.

Молодой человек, работавший в кассе кинотеатра в Стиллоргане, похоже, находился «под действием наркотических веществ» и не сумел внятно объяснить, помнит он тех троих ребят или нет, — даже после того как полицейские обыскали его карманы и прочли строгую лекцию о вреде наркотиков.

Мне не показалось, что юнцы — ненавижу это слово — действительно вызвали серьезные подозрения в полиции. Они не являлись закоренелыми преступниками (их несколько раз задерживали за нахождение в нетрезвом виде, а Шейн Уотерс получил полгода условно за магазинную кражу) и вряд ли стали бы нападать на меня и на моих друзей. Кирнан и Маккейб допросили их лишь потому, что они находились рядом и имели сомнительную репутацию.

В детстве мы называли их байкерами, хотя не уверен, что у кого-то из них действительно был мотоцикл, — они просто одевались в таком стиле: черные кожаные куртки, расстегнутые на запястьях и усеянные металлическими бляхами, длинные волосы и небритая щетина, а у одного неизбежный «рыбий хвост»;^[6] высокие ботинки; футболки с надписями на груди — «Металлика», «Антракс». Я принимал их за фамилии парней, пока Питер меня не просветил, что это названия групп.

Не знаю, кто из них был Джонатаном Девлином: трудно связать печального и сутулого мужчину с маленьким брюшком со смутными образами худых и загорелых ребят, оставшихся в моем прошлом. Я начисто про них забыл. Сомневаюсь, что за последние двадцать лет они хоть раз всплывали в моей памяти, но еще хуже, если все это время они сидели там и ждали своей очереди, чтобы, как чертик из табакерки, выскочить оттуда с громким смехом и напугать меня до полусмерти.

Один из них круглый год носил темные очки, даже в дождливую погоду. Однажды он угостил нас клубничной жевательной резинкой, и мы взяли ее, стоя на расстоянии вытянутой руки, хотя знали, что он украл ее в магазине «Лори». «Не подходите к ним близко, — предупреждала мать, — и не отвечайте, если они с вами заговорят», — но она никогда не объясняла почему. Питер спросил Металлику, можно ли нам затянуться его сигаретой, и он дал нам ее и засмеялся, когда мы закашлялись. Мы стояли под солнцем в двух шагах от них и вытягивали шеи, заглядывая в их журналы. Джеми говорила, что видела там голую девушку. Металлика и Темные Очкищелкали пластмассовыми зажигалками и устраивали соревнования, кто дольше продержит палец над огнем. А вечером, когда они ушли, мы встали на их место и почувствовали, как от брошенных ими банок пахнет чем-то особенным — острым, кислым и взрослым.

Я проснулся от крика под окном. Резко сел в кровати, чувствуя, как бешено колотится сердце. Снился сон, что-то путаное и жестокое: Кэсси и я находились в переполненном баре, и какой-то тип в твидовой кепке орал на нее, поэтому в первый момент показалось, будто я слышу ее крик. В голове у меня все перемешалось, вокруг стояла ночь, кромешный мрак, но снаружи кто-то продолжал кричать — не то женщина, не то ребенок.

Я подошел к окну и осторожно выглянул за штору. Комплекс, в котором я жил, состоял из четырех зданий, обрамлявших маленький квадрат внутренней площадки с травой и парой железных лавок, — то, что торговые агенты называют «зоной отдыха», хотя ей давно никто не пользовался. Пару раз парочка с нижнего этажа устраивала там коктейли на свежем воздухе, но жильцы стали жаловаться на шум и домоуправление повесило в подъезде запрещающий знак. Фонари заливали дворик неестественно ярким светом, словно в приборе ночного видения. Площадка была пуста; в обрезках теней, разбросанных по углам, не мог спрятаться даже ребенок. Потом где-то рядом опять раздался крик, пронзительный и резкий, и по спине у меня пробежал озноб.

Я стоял и ждал, дрожа в струе холодного воздуха от окна. Через несколько минут в углу сдвинулось какое-то черное пятно, отделилось от тени и шагнуло на траву: это был крупный лис, тощий и подвижный, обросший редкой летней шерстью. Он закинул голову и взвыл, и на мгновение мне почудилось, будто я чувствую его звериный запах. Лис побежал по траве и исчез за главными воротами, с кошачьей ловкостью пробравшись среди прутьев. Его вопли затихали, растворясь в темноте.

Полусонный и ошарашенный, с еще бродившим в крови адреналином, я чувствовал мерзкий вкус во рту, и мне захотелось чего-нибудь холодного и сладкого. Я двинулся в кухню, чтобы поискать сок. У Хизер часто возникают проблемы со сном, и в этот момент я почти надеялся, что она тоже встанет и начнет жаловаться на все подряд, но полоска под ее дверью не светилась. Я налил себе ее апельсинового сока и долго стоял перед открытым холодильником, прижав к виску стакан и медленно покачиваясь в тусклом свете лампы.

Утром шел проливной дождь. Я послал Кэсси сообщение, пообещав подкинуть до работы, — ее машина не переносила сырой погоды. Как только я забибикал у ее дома, Кэсси выскочила на улицу в плаще с капюшоном и большим термосом в руках.

— Слава Богу, он начался не вчера, — выдохнула она. — Иначе прощай улики.

— Взгляни, — сказал я, протянув ей документы, касавшиеся Девлина.

Скрестив ноги, Кэсси села на переднее сиденье и стала читать, время от времени передавая мне термос с кофе.

— Ты их помнишь? — спросила она.

— Смутно. Конечно, у нас маленький городок и я не мог их не заметить. Они были для нас теми, кого называют «трудными подростками».

— Ты считал их опасными?

Я раздумывал об этом, пока мы медленно тащились по Нортумберленд-роуд.

— Смотря что ты имеешь в виду. Мы их побаивались, но скорее из-за репутации, чем из-за каких-то поступков. Насколько я помню, на самом деле они относились к нам терпимо: да и что они могли иметь против Питера и Джеми.

— А где были девушки? Их допросили?

— Какие девушки?

Кэсси заглянула в показания миссис Фицджералд.

— Тут написано «миловались». Уверена, дело не обошлось без девушек.

Разумеется, она права. Я не очень ясно представлял смысл данного слова, но если бы Джонатан Девлин и его друзья занимались чем-нибудь таким друг с другом, мы бы наверняка об этом знали.

— В деле их нет, — проговорил я.

— А ты что-нибудь о них помнишь?

Мы все еще ползли по Нортумберленд-роуд. Дождь плотно струился по стеклам, и казалось, что мы плывем под водой. В старину Дублин строился для пешеходов и повозок, а не для машин; в нем полно узкий кривых улочек, где заторы длятся с семи утра до восьми вечера, а когда погода портится, город превращается в одну гигантскую пробку. Надо было оставить записку Сэму.

— Вроде да, — ответил я, помолчав. Это были скорее ощущения, чем воспоминания: лимонные леденцы, запах цветочных духов, ямочки на щеках. Металлика и Сандра сидят по деревом… — Одну из них звали Сандра.

Когда я назвал имя, внутри меня что-то дрогнуло, отозвавшись привкусом не то страха, не то стыда, но я не мог вспомнить почему.

Сандра… Круглое личико и пышная фигурка, вечные смешки и юбки-дудочки, задиравшиеся, когда она перелезала через стену. Ей было лет семнадцать-восемнадцать, и нам она казалась очень опытной и взрослой. Сандра угощала нас конфетами из бумажного пакетика. Иногда рядом с ней была другая девушка, высокая, с большими зубами и огромными сережками, — может, Клэр? Или Кьяра? Сандра показала Джеми, как наносить тушь с помощью маленького зеркальца в форме сердца. Джеми моргала, будто с глазами что-то случилось. «Ты хорошо выглядишь», — сказал Питер. Но Джеми решила, что ей это не нравится. Она умылась в реке и футболкой оттерла вокруг глаз черные круги, придававшие ей сходство с пандой.

— Зеленый свет, — заметила Кэсси.

Я резко тронулся с места.

Мы остановились у киоска с газетами, и Кэсси купила несколько штук. Кэтлин Девлин была на первых полосах, и почти везде речь шла о строительстве шоссе: «Убита дочь лидера группы протестующих в Нокнари» — все в таком роде. Высокая репортерша из таблоида, чья статья вышла под заголовком «Жертва новой автострады», что было уже на грани клеветы, намекала на культ друидов. Наверное, выжидала, куда подует ветер. Я надеялся, что О'Келли справится со своей задачей. Слава Богу, никто не упоминал Питера и Джеми, но я знал, что это лишь вопрос времени.

Мы сдали дело Маклохлана, над которым работали (два богатых сопляка-подростка забили до смерти своего сверстника, когда тот попытался без очереди поймать такси), Квигли и его новому напарнику Маккену и отправились искать свободную комнату. Помещений, где можно устроить оперативный штаб, обычно не хватает, но у нас не возникло проблем: дети всегда на первом месте.

Появился Сэм, тоже застрявший в пробке (у него свой дом в Уэстмите, в двух часах езды от города; все, что ближе, слишком дорого), и мы быстро ввели его в курс дела, посвятив в подробности, включая старую заколку. Потом мы принялись за устройство штаба.

— Боже милостивый, — вздохнул Сэм, когда мы закончили. — Только не говорите мне, что ее убили родители.

У каждого детектива есть свой вид преступления, на котором не срабатывают его обычные меры внутренней защиты. Оно может поставить его на грань срыва. Например мало кто знал, что Кэсси доводили до кошмаров изнасилования; я, не проявляя большой оригинальности, плохо переносил смерть детей; у Сэма, судя по всему, бегали мурашки от семейных убийств. В общем, дело обещало веселенькие перспективы.

— Мы ничего не знаем, — пробормотала Кэсси, зажав во рту колпачок от маркера — она чертила на доске хронологию последнего дня Кэти Девлин. — Когда придут данные от Купера, что-нибудь прояснится, но пока можно думать все, что угодно.

— Тебе не придется заниматься родителями, Сэм, — заметил я, пришпиливая к другой стороне доски фотографии с места преступления. — Мы хотим, чтобы ты проверил версию с шоссе — отследил телефонные звонки Девлинам, выяснил, кто владеет землей на месте стройки и кровно заинтересован в строительстве дороги.

— Это из-за моего дяди? — поинтересовался Сэм. Он отличался любовью к прямоте — свойство, странное для детектива.

Кэсси выплюнула колпачок и обернулась к нему.

— Да. С этим не возникнет проблем?

Мы понимали, что означает ее вопрос. Ирландские политики — крайне замкнутая, тесная, почти кровосмесительная каста, в которой плохо разбираются даже многие ее участники. На посторонний взгляд, между двумя основными партиями нет никакой разницы, по большинству вопросов они занимают абсолютно одинаковые позиции, и все-таки люди являются яростными приверженцами той или иной в зависимости от того, на какой стороне их прадеды сражались во время Гражданской войны, или просто потому, что их отец ведет бизнес с местным кандидатом и считает его хорошим парнем. Коррупция принимается как должное и чуть ли не приветствуется. Партизанская борьба времен колонизации вошла в нашу кровь и плоть, а уклонение от уплаты налогов и закулисные сделки считаются проявлением того же повстанческого духа, что кража лошадей или мешков с картофелем у англичан.

Львиная доля коррупции приходится на то, что ирландцы ценят больше всего: землю. Владельцы недвижимости издавна дружат с политиками, и ни одна сделка не обходится без коричневых конвертов, сложной перекройки земельных участков и банковских операций через офшорные счета. Было бы настоящим чудом, если бы строительство дороги в Нокнари обошлось без некоторых «дружеских услуг». В таком случае Редмонд О'Нил вряд ли мог бы о них не знать и уж тем более не стал бы сообщать полиции.

— Нет, — быстро и твердо ответил Сэм. — Никаких проблем.

Вид у нас с Кэсси был скептический, поэтому он посмотрел на нас и рассмеялся.

— Послушайте, ребята, я знаю его всю жизнь. После приезда в Дублин я два года жил у них дома. Мой дядя — сама честность. Он сделает все, чтобы нам помочь.

— Отлично, — кивнула Кэсси и вернулась к графику. — Ужинаем у меня. Приезжайте к восьми, обменяемся новостями.

Она нашла в уголке доски свободное место и нарисовала Сэму, как к ней проехать.

Когда мы закончили обустраивать оперативный штаб, прибыли помощники. О'Келли выделил нам человек тридцать, и это были лучшие копы: молодые, перспективные, чисто выбритые, одетые с иголочки, одинаково способные работать как группами, так и поодиночке. Они двигали стулья, доставали блокноты и обменивались шутками, хлопая друг друга по плечу и выбирая себе место, словно школьники в первый день учебы. Кэсси, Сэм и я улыбались, пожимали им руки и благодарили за приезд. Двоих я узнал — смуглого неразговорчивого парня из Майро по имени Суини и жителя Корка, О'Коннора, или О'Гормана, или как-то там еще, грузного толстяка без шеи, который компенсировал неприятную необходимость подчиняться дублинцам тем, что туманно, но с явным превосходством прохаживался насчет гэльского футбола. Среди других многие были мне знакомы, но я забывал их фамилии сразу после рукопожатия, а лица сливались в одну смутную, глазастую и пугающую массу.

Я всегда любил тот момент в начале следствия, когда наступает пауза перед первым брифингом. В комнате слышен гул и говор, как в театре перед поднятием занавеса, когда оркестр в «яме» настраивает инструменты, а танцоры напоследок разминаются за сценой, готовые в любой момент сбросить теплые накидки и начать игру. Правда, делом подобного уровня я занимался впервые и немного нервничал. Зал был набит людьми, атмосфера наэлектризована, все разглядывали нас с любопытством. Когда я мальчиком на побегушках молил Бога попасть в дело вроде этого, то смотрел на детективов иначе: жадно, благоговейно, чуть не лопаясь от восторга. А у этих парней — большинство из них были старше меня — вид был спокойный и почти оценивающий. Мне никогда не нравилось находиться в центре внимания.

О'Келли хлопнул дверью, и шум мгновенно стих.

— Привет, ребята, — произнес он среди наступившего молчания. — Мы начинаем операцию «Весталка». Кто-нибудь знает, что это такое?

Начальство всегда придумывает условные названия для новых дел. Они меняются от банальных до мудреных и весьма причудливых. Очевидно, образ мертвой девочки на древнем алтаре вызвал у кого-то исторические ассоциации.

— Принесенная в жертву девственница, — ответил я.

— Жрица, — добавила Кэсси.

— Господи Иисусе! — крикнул О'Келли. — Они что, хотят заставить говорить про секту? Какой умник это придумал?

Кэсси вкратце описала суть дела, вскользь коснувшись событий 1984 года, чтобы проверить эту версию на досуге, и мы объяснили, что нужно нам: обойти и опросить жителей поселка, организовать «горячую линию», составить список сексуальных преступников по соседству с Нокнари, проверить вместе с британскими копами морские порты и аэропорты и выяснить, не было ли в последнее время подозрительных пассажиров, выезжавших из Ирландии, раздобыть медицинскую карту и школьные бумаги Кэти и узнать все о прошлом Девлинов. Помощники с энтузиазмом взялись за дело, а мы с Кэсси и Сэмом отправились за новостями к Куперу.

Обычно мы не присутствуем на вскрытиях. Это обязаны делать те, кто выезжал на место преступления, чтобы подтвердить идентичность трупа. Иногда в морге путают бирки и детектив с изумлением узнает, что жертва умерла от рака печени, но чаще всего мы просто знакомимся с полученными данными и просматриваем фото. Однако по традиции отдела каждый детектив, в первый раз расследуя убийство, должен побывать на аутопсии. Якобы это помогает ему осознать серьезность новой работы, хотя совершенно ясно: речь идет об обряде посвящения, столь же грубом и суровом, как у дикарей. Я знаю одного отличного детектива, которого до сих пор зовут Арклом,^[7] потому что пятнадцать лет назад он с космической скоростью выскочил из морга, когда патологоанатом извлек из черепа мозг.

Свое посвящение я прошел не моргнув глазом (молодая проститутка с тонкими руками сплошь в синяках и отпечатках шин), но у меня не возникло желания повторять данный опыт. Потом присутствовал на вскрытиях еще пару раз — как нарочно, самых ужасных, словно для того чтобы подтвердить свою преданность делу, — но я никогда не забуду тот момент, когда врач разрезал скальп и лицо убитой отвалилось с черепа точно резиновая маска.

Мы немного опоздали: Купер уже выходил из прозекторской в зеленой медицинской форме, зажав свой непромокаемый фартук между большим и указательным паяцами.

— А, детективы, — произнес он, подняв брови. — Какой сюрприз. Жаль, вы не предупредили, что придете: я бы непременно подождал, чтобы вы могли к нам присоединиться.

Купер был раздражен — считал, что мы явились слишком поздно. На самом деле на часах еще не было и одиннадцати, но Купер приступал к работе между шестью и семью, а заканчивал ближе к четырем, и ему хотелось, чтобы мы помнили об этом. Все ассистенты его ненавидели, но патологоанатома это не смущало. Обычно он платил им тем же. Купер чуть ли не гордился своими внезапными и необъяснимыми антипатиями; боюсь ошибиться, но, кажется, он терпеть не мог блондинок, коротышек, всех, кто носил пирсинг или повторял «ты понимаешь», а также множество других людей, которые не входили ни в какие категории. Хорошо еще, что его нелюбовь не распространялась на нас с Кэсси, иначе нам пришлось бы уйти ни с чем и ждать официального отчета. Купер писал отчеты шариковой авторучкой, мне это нравилось, но сам я не решался последовать его примеру. Иногда мне становилось страшно, что однажды я проснусь утром и обнаружу, что превратился в Купера.

— Ух ты, — пробормотал Сэм. — Уже закончили.

Купер бросил на него ледяной взгляд.

— Доктор Купер, мне очень жаль, что мы беспокоим вас в такое время, — произнесла Кэсси. — Суперинтендант О'Келли хотел уточнить кое-какие факты, и мы никак не могли освободиться раньше.

Я устало кивнул и возвел взгляд к потолку.

— Хм. Понятно, — отозвался Купер. Судя по его тону, любое упоминание об О'Келли казалось ему безвкусным.

— Если у вас найдется свободная минутка, — вставил я, — мы были бы признательны за любую информацию о результатах вскрытия.

— Ладно, — вздохнул Купер.

Как и многие талантливые мастера, он любил показывать свою работу. Купер распахнул дверь в прозекторскую, и в ноздри ударил неповторимый коктейль из смерти, холода и медицинского спирта, от которого меня выворачивает наизнанку.

В Дублине трупы доставляют в городской морг, но Нокнари находится за пределами столицы. Жертв с окраин обычно привозили в ближайшую больницу, где и делали вскрытия. Условия бывали разными. Здесь помещение мрачное и без окон, в зеленые плитки пола въелась многолетняя грязь, на старых раковинах темнели бесчисленные пятна. Новее выглядели секционные столы из блестящей нержавейки, с электрическими бликами на бороздчатых краях.

Кэти Девлин, слишком маленькая для большого стола, лежала голая под безжалостным светом люминесцентных ламп. Сегодня она казалась гораздо мертвее, чем вчера. Я вспомнил старое суеверие, что души мертвых несколько дней тоскливо и растерянно бродят возле своих тел. Цвет ее кожи был серовато-белым, как на рисунках Розвелла, с трупными пятнами по левой стороне. К счастью, ассистент Купера уже зашил кожу на голове и теперь работал над большим разрезом туловища, орудуя огромной хирургической иглой.

Меня вдруг пронзило чувство острой вины. Я пришел поздно, бросив Кэти — такую маленькую — на произвол судьбы. В этот момент последнего насилия рядом ней не было никого, кто держал бы ее за руку, пока Купер умело и бесстрастно резал ее вдоль и поперек. Сэм, к моему удивлению, украдкой перекрестился.

— Половозрелая белая женщина, — начал Купер, подойдя к столу и взмахом руки отогнав помощника. — Возраст двенадцать лет, как мне сообщили. Высота и вес близки к минимуму, но в пределах нормы. Шрамы на животе свидетельствуют о хирургической операции — возможно, диагностической лапаротомии. Никаких патологий не обнаружено; можно сказать, что она умерла здоровой.

Мы собрались вокруг стола, как послушные студенты; эхо шагов гулко разлеталось между кафельными плитками. Ассистент прислонился к раковине, скрестив руки на груди, и равнодушно жевал резинку. Один из разрезов на груди остался незашитым и чернел настежь открытой раной с иголкой, небрежно воткнутой в складку кожи.

— Как насчет ДНК? — спросил я.

— Всему свое время! — раздраженно буркнул Купер. — Так, дальше. Имеются два удара по голове, оба антемортем — то есть перед смертью, — любезно пояснил он Сэму. — Оба нанесены тяжелым тупым предметом с выступами, но без резких границ, что соответствует тому камню, который мисс Миллер предоставила в мое распоряжение. Первый удар, более легкий, пришелся по затылку ближе к темени. Он привел к образованию ссадины и небольшому кровотечению, но не повредил череп.

Купер повернул голову Кэти, собираясь показать вздутие. Перед вскрытием с лица девочки стерли кровь, чтобы осмотреть повреждения на коже, но на щеке осталось несколько потеков.

— Значит, во время замаха она уклонилась или пыталась убежать, — заметила Кэсси.

У нас нет судебных психологов. Когда в них появляется нужда, мы приглашаем кого-нибудь из Англии, но чаше всего парни из отдела обращаются к услугам Кэсси, ссылаясь на то, что она три с половиной года изучала психологию в Тринити-колледже. О'Келли мы стараемся об этом не сообщать. Он не видит разницы между судебными психологами и психоаналитиками и ворчит, даже когда мы беседуем с англичанами, но Кэсси, на мой взгляд, отлично справлялась, хотя и не потому, что читала Фрейда и препарировала лабораторных мышей. Просто она умела смотреть на вещи под неожиданным углом и часто оказывалась недалеко от истины.

Купер выдержал длинную паузу, недовольный тем, что его перебили, после чего покачал головой:

— Сомневаюсь. Если бы она двигалась в момент удара, мы бы увидели скользящую ссадину, чего в данный момент не наблюдается. Зато второй удар… — Он повернул голову Кэти и откинул пальцем волосы. Участок кожи на левом виске был выбрит и обнажал глубокую вмятину, из которой торчали осколки кости.

Я услышал, как кто-то, Сэм или Кэсси, громко сглотнул.

— Как видите, — продолжил Купер, — второй удар оказался намного сильнее. Он пришелся на череп чуть выше левого уха, раздробил кость и вызвал обширную субдуральную гематому. Вот здесь и здесь, — он указал пальцем, — мы видим ту самую скользящую ссадину, о которой я упоминал. Судя по ее форме, в момент удара жертва пыталась отвернуться, поэтому предмет скользнул по голове, прежде чем обрушился на нее с полной силой. Вам все понятно?

Мы кивнули. Я искоса взглянул на Сэма и немного утешился тем, что он тоже выглядел не очень бодро.

Этот удар мог стать причиной смерти в течение нескольких часов. Однако гематома не успела распространиться внутрь мозга, из чего следует, что жертва умерла вскоре после полученной травмы и по другой причине.

— Вы можете сказать, куда было повернуто ее лицо — к нему или от него?

— Видимо, в момент второго удара она лежала на боку: крови было много, и она стекала по левой щеке, собираясь у рта и носа.

Условно говоря, это была хорошая новость: если мы найдем место преступления, то обнаружим на нем кровь. Кроме того, вероятно, преступник левша. В отличие от романов Агаты Кристи реальное следствие никогда не держится на одной детали, но сейчас нам пригодилась бы любая помощь.

— Есть следы борьбы, причем происходила она до удара: после него жертва мгновенно потеряла сознание. На плечах и предплечьях остались синяки и царапины, на правой руке сломано три ногтя. Похоже, девочка отбивалась от ударов — отсюда и повреждения. — Купер взял двумя пальцами запястье и приподнял руку, чтобы мы могли взглянут на раны. Ногти Кэти были коротко обрезаны и взяты для анализов; на тыльной стороне ладони еще остался стилизованный цветок с улыбающейся рожицей, нарисованный фломастером. — Кроме того, я нашел припухлости вокруг рта и опечатки зубов на внутренней стороне губ — значит, нападавший зажимал ей рот рукой.

В коридоре послышался раздраженный женский голос, громко хлопнула дверь. Воздух в прозекторской был густым и неподвижным, я с трудом мог дышать. Купер посмотрел на нас, но никто не проронил ни слова. Он знал, что мы хотели услышать. В подобных случаях всегда надеешься на то, что жертва хотя бы не сознавала, что с ней происходит.

— Когда она потеряла сознание, — холодно произнес Купер, — ее шею обмотали каким-то материалом — очевидно, полиэтиленом — и скрутили его в верхней части позвоночника. — Он поднял подбородок девочки: на горле виднелась широкая бледная полоса, прерывавшаяся там, где лента собиралась в складки. — След довольно четкий, из чего можно заключить, что жертва не сопротивлялась и лежала неподвижно. Никаких следов удушения я не обнаружил, да и сам предмет, похоже, не был стянут настолько сильно, чтобы перекрыть доступ воздуха. Однако петехиальное кровоизлияние в глазах и на поверхности легких свидетельствует о том, что она все-таки умерла от удушья. Предполагаю, что на голову жертвы надели пластиковый пакет, а поверх него накинули удавку, которую потом крепко затянули сзади. В результате девочка скончалось от недостатка кислорода, усугубленного сильной травмой черепа.

— Подождите! — вдруг воскликнула Кэсси. — Ее не изнасиловали?

— Терпение, детектив Мэддок, — вздохнул Купер, — я как раз к этому подхожу. Изнасилование произошло после смерти, путем введения какого-то твердого предмета.

Он немного помолчал, словно наслаждаясь произведенным впечатлением.

— После смерти? — переспросил я. — Вы уверены?

Что ж, одним кошмаром меньше, однако факты указывали на то, что мы имеем дело с психопатом. Сэм поморщился.

— У нас есть свежие царапины с внешней стороны влагалища и на три дюйма вглубь; кроме того, порвана девственная плева, но нет ни кровотечения, ни воспалений. Разумеется, посмотрим.

Я почувствовал, как все разом напряглись — нам даже думать об этом не хотелось, не то что смотреть, — но Купер обвел нас быстрым взглядом и не сдвинулся с места.

— Что за предмет? — поинтересовалась Кэсси. Она смотрела на шею девочки.

— Внутри влагалища мы нашли частицы земли и две маленькие древесные щепки; одна из них сильно обуглена, другая покрыта чем-то вроде лака. Вероятно, это был инструмент длиной примерно четыре дюйма и диаметром около двух дюймов, из хорошо обработанной древесины, не новый, частично обожженный и без острых краев: ручка для метлы или что-то похожее. Царапины прерывистые, с четкими очертаниями — видимо, предмет вводили только один раз. Никаких следов проникновения пениса я не обнаружил. В области рта и прямой кишки нет признаков сексуального насилия.

— Значит, нет и спермы, — хмуро заметил я.

— Так же как крови или кожи под ногтями, — добавил Купер с мрачным удовлетворением. — Конечно, анализы еще не закончены, но на вашем месте я бы не слишком рассчитывал на образцы ДНК.

— Но вы все равно проверьте тело на следы спермы, ладно? — попросила Кэсси.

Купер ограничился тем, что бросил на нее жесткий взгляд и промолчал.

— После смерти, — продолжил он, — ее оставили примерно в том же положении, в каком ее нашли: на левом боку. Вторичной синюшности не наблюдается — это показывает, что жертва лежала в данной позе не менее двенадцати часов. Относительно низкая активность насекомых позволяет предположить, что она довольно долго находилась в замкнутом помещении или была плотно завернута в какой-то материал. Все подробности я, естественно, укажу в своем отчете, но пока такова предварительная информация… Есть еще какие-нибудь вопросы?

Намек, что пора прощаться.

— Вам удалось уточнить дату смерти? — спросил я.

— Содержимое желудочно-кишечного тракта — довольно точный показатель, если вы знаете, когда жертва в последний раз принимала пищу. Шоколадный бисквит она съела буквально за несколько минут до смерти, а более основательно перекусила четырьмя-шестью часами ранее — все, кроме фасоли, переварилось почти полностью.

Тосты с вареной фасолью примерно в восемь вечера? Значит, девочка умерла между полуночью и двумя часами ночи. Бисквит она могла прихватить мимоходом на кухне Девлинов или взять у убийцы.

— Через несколько минут мои ребята ее почистят, — сказал Купер. Он легким движением вернул голову девочки на место. — Если хотите, можете известить семью.

Мы стояли за воротами больницы и смотрели друг на друга.

— Давно я не бывал на вскрытии, — тихо промолвил Сэм.

— После смерти, — пробормотала Кэсси, рассеянно глядя на фасад дома. — Что, черт возьми, творил этот парень?

Сэм отправился наводить справки о строительстве дороги, а я позвонил в штаб и попросил двух помощников отвезти Девлинов в больницу. Мы с Кэсси уже видели их первую реакцию на новость и не собирались смотреть снова, к тому же нам надо было срочно побеседовать с Марком Хэнли.

— Может, отвезем его к нам? — спросил я в машине.

Мы вполне могли бы допросить его в сарайчике для археологических находок, но я хотел увезти Марка с его территории на нашу — отчасти для того, чтобы отомстить за испорченные туфли.

— Пожалуй, — согласилась Кэсси. — Он сказал, им осталось всего несколько недель? Оторвать Марка от работы — лучший способ развязать ему язык.

По дороге мы составили для О'Келли длинный список причин, по которым убийство Кэти Девлин не могло быть делом рук сатанинской секты.

— Не забудьте про «отсутствие ритуальной позы», — напомнил я.

Я снова сел за руль; нервы у меня шалили, и необходимо было занять себя чем-нибудь, чтобы не заходиться в нервном кашле всю дорогу до Нокнари.

— И не было… убитых… жертвенных животных, — записывала Кэсси.

— Не думаю, что он заявит подобное на пресс-конференции. «Мы не нашли ни одного мертвого цыпленка!»

— Ставлю пятерку, что заявит. Повторит слово в слово.

Пока мы беседовали с Купером, погода изменилась: дождь закончился, и жаркое солнце стало подсушивать дорогу. Дрожащие капли еще сверкали на деревьях, а когда мы вышли из автомобиля, воздух стал свежим и чистым, пропитанным запахом земли и зелени. Кэсси сняла джемпер и обмотала вокруг талии.

Археологи распределились по нижней половине участка и энергично работали кирками и лопатами. Свои куртки они сбросили на камни, кое-кто из парней разделся по пояс, настроение у всех было возбужденное — вероятно, реакция на вчерашний шок. В магнитофоне на полную громкость орали «Сивсер систерс», почти заглушая удары заступов, и девушки подпевали, используя лопату вместо микрофона. Три практикантки устроили водяную битву и визжали, поливая друг друга из бутылок с распылителями.

Мел подкатила к куче свежей глины доверху нагруженную тележку и, с профессиональной ловкостью подперев ее ногой, опрокинула на землю. На обратном пути она получила в лицо струю воды.

— Мерзавцы! — завопила Мел и помчалась за маленькой рыжей девчушкой с брызгалкой.

Рыжая тоже закричала и бросилась бежать, но запуталась в резиновом шланге. Мел схватила ее в клещи, и они начали бороться, пытаясь отобрать друг у друга брызгалку. Вода хлестала во все стороны.

— Ух ты, круто, — сказал один парень. — Лесбийские игры.

— Где камера?

— Эй, у тебя на шее засос? — крикнула рыжая. — Ребята, у Мел засос!

Послышался смех и шутливые поздравления.

— Иди к черту! — огрызнулась Мел, но покраснела и улыбнулась.

Марк крикнул им что-то резкое, они весело воскликнули: «Ах какой грозный!» — и стали расходиться по своим местам, стряхивая с волос брызги. Меня вдруг охватила зависть к этой беспечной возне и суете, к бодрым взмахам мотыг и мокрой одежде, брошенной сушиться на солнце, к физической легкости и уверенности их молодой жизни.

— А они неплохо проводят время, — улыбнулась Кэсси, запрокинув голову и мечтательно глядя в небо.

Археологи заметили нас, опустили инструменты и стали всматриваться, заслоняясь рукой от солнца. Мы подошли к Марку под их настороженными взглядами. Мел смущенно вылезла из ямы, утирая мокрое лицо и размазывая по нему грязь. Дэмиен, защищенный фалангой девушек, выглядел все так же мрачно и уныло, зато ваятель Шон при виде нас поднял голову и помахал лопатой. Марк оперся на мотыгу с видом старого мудрого земледельца и устремил на нас бесстрастный взор.

— Да?

— Нам надо поговорить, — произнес я.

— Мы работаем. Нельзя подождать до обеда?

— Нет. Соберите вещи — мы поедем в офис.

Он напрягся. Я ждал возражений, но археолог молча положил мотыгу, вытер лицо полой футболки и двинулся вверх по склону.

— Пока, — сказал я остальным, и мы последовали за Марком. Никто мне не ответил, даже Шон.

В машине Марк достал табак.

— Здесь не курят! — бросил я.

— Какого черта? — удивился он. — Вы оба курите. Я вчера видел.

— Служебный автомобиль считается рабочим местом. Закон запрещает курить на работе.

Мне даже не пришлось ничего придумывать: только законодатели могут сочинять подобные нелепости.

— Да ладно тебе, Райан, пусть покурит, — вмешалась Кэсси. — Потом сэкономим время на допросе.

Я поймал в зеркале взгляд Марка.

— Можно и мне самокруточку? — добавила Кэсси, перегнувшись через сиденье.

— Сколько это займет времени? — спросил он.

— Смотря по обстоятельствам, — ответил я.

— По каким еще обстоятельствам? Я вообще не понимаю, о чем речь.

— Скоро все узнаете. Лучше расслабьтесь и покурите, пока я не передумал.

— Как идут раскопки? — любезно проговорила Кэсси.

Марк поджал губы.

— А вы как считаете? Нам дали четыре недели на годовую работу. Пришлось использовать бульдозеры.

— А это плохо?

Он взглянул на меня.

— Мы что, похожи на «Команду времени»?^[8]

Я промолчал, тем более что на «Команду времени» они действительно не походили. Кэсси включила радио. Марк закурил и шумно выдохнул в окно струю дыма. День обещал быть длинным.

На заднем сиденье нашей машины вполне мог находиться убийца Кэти Девлин, и я не понимал, как мне к этому относиться. А почему бы не радоваться, если парень сам попал нам прямо в лапы и позволил завершить это странное и неприятное дело, едва начав? Уже сегодня днем я бы сдал старое досье в архив — в 1984 году Марку было пять лет и он жил далеко от Дублина, так что подозреваемый из него никакой, — потом получить по спине крепкий хлопок от О'Келли, забрать у Куигли двух драчунов-мажоров и забыть про Нокнари.

Но все не так просто. Я чувствовал что-то вроде разочарования наоборот: целые сутки размышлял о новом деле, напрягался, готовился к тому, что оно может принести, и вот на тебе — все закончилось простым допросом и арестом. Я не суеверен, однако если звонок в полицию поступил бы чуть раньше или позже, если бы мы с Кэсси не засели за «червяков» или вышли покурить, расследование наверняка передали бы Костелло или кому-нибудь еще. Слишком уж странное получалось совпадение. Казалось, что в моей жизни что-то сдвинулось с места, будто где-то внутри тронулись и закрутились зубчатые колеса. Наверное, это прозвучит смешно, но в глубине души мне не терпелось узнать, что произойдет дальше.

6

Когда мы вернулись на работу, Кэсси уже выяснила, что бульдозеры у археологов используются в экстренных случаях, поскольку могут уничтожить ценные объекты, и «Команда времени» — кучка жалких непрофессионалов. Кроме того, в ее активе был остаток самокрутки, которую она стрельнула у Марка, а это означало, что мы сравним его ДНК с окурками, найденными на полянке. Так что с ролью хорошего копа мы определились. Я обыскал Марка (он стоял, сжав зубы, и покачивал головой) и повел его в оперативный штаб, а Кэсси понесла О'Келли наш антисатанинский список.

Мы позволили Марку потомиться в одиночестве — он сгорбился на стуле и выстукивал по столу нервную дробь, — и вместе вошли в комнату.

— Здравствуйте еще раз! — весело воскликнула Кэсси. — Желаете чаю или кофе?

— Нет. Я хочу вернуться на работу.

— Детективы Мэддокс и Райан, допрос Марка Коннора Хэнли, — сообщила Кэсси висевшей в углу камере.

Марк вздрогнул, развернулся и поморщился на камеру.

Я пододвинул стул и небрежно бросил на стол фотографии с места преступления.

— Вы не обязаны говорить, но все, что вы скажете, будет записано и может быть использовано против вас. Вам ясно?

— Какого черта… Я что, арестован?

— Нет. Вы пьете красное вино?

Он бросил на меня иронический взгляд.

— А вы хотите предложить?

— Почему вы не отвечаете на вопрос?

— Это и есть ответ. Я пью то, что дают. А что?

Я задумчиво кивнул и записал его слова в блокнот.

— Зачем вам это? — с любопытством спросила Кэсси, перегнувшись через стол и показав на изоленту, которой были обмотаны руки Марка.

— От мозолей. Когда работаешь мотыгой под дождем, пластыри не держатся.

— Может, проще надеть перчатки?

— Некоторые так и делают, — произнес Марк. Судя по его тону, он не очень уважал подобных людей.

— Вы не против, если мы посмотрим, что там? — спросил я.

Он хмуро взглянул на меня, но раскрутил ленту и, помедлив, бросил на стол. Затем насмешливо поднял руки.

— Ну как вам это нравится?

Кэсси перегнулась еще дальше, опершись локтями на стол, внимательно все рассмотрела, кивнула и жестом предложила заклеить ленту. Я не заметил ни шрамов, ни царапин от ногтей, только следы крупных мозолей у основания пальцев.

— Ух ты, — пробормотала Кэсси. — Откуда они у вас?

Марк равнодушно пожал плечами.

— Обычно они твердые, но пару недель меня не было на раскопках — повредил спину и занимался сортировкой находок, — вот кожа и размякла. А когда приступил к работе, появились волдыри.

— Представляю, как вас расстроил этот перерыв, — заметила Кэсси.

— Все в порядке. Просто время поджимает.

Я взял изоленту двумя пальцами и бросил в мусорное ведро.

— Где вы находились в понедельник вечером? — спросил я, прислонившись к стене за спиной Марка.

— В нашем домике. Я вчера вам говорил.

— Вы член движения «Долой шоссе»?!

— Да. Как и большинство из нас. Однажды к нам наведался Девлин и спросил, не хотим ли мы присоединиться. Насколько мне известно, в этом нет ничего противозаконного.

— Вы знаете Джонатана Девлина?

— Ну да, я же только что сказал. Мы не закадычные приятели, но я с ним знаком.

Я перегнулся через его плечо и стал перебирать фотографии с места преступления, на секунду показывая каждую, но не давая разглядеть как следует.

— А нам вы заявили, что не знаете эту девочку.

Марк взял снимок кончиками пальцев и с безразличным видом долго рассматривал.

— Я видел ее на раскопках, но не знаю, как зовут. А что, разве должен?

— Полагаю, да, — подтвердил я. — Это дочь Девлина.

Он резко обернулся и взглянул на меня, сдвинув брови, потом опять уставился на фото. После короткой паузы он покачал головой.

— Нет. Я встречал дочь Девлина во время демонстраций, еще весной, но она гораздо старше. Розмари или Розалин, что-то вроде этого.

— Что вы о ней думаете? — спросила Кэсси.

Марк пожал плечами.

— Симпатичная девушка. Любит поговорить. Она сидела за столиком регистрации, собирала подписи, но мне показалась, что ей больше хотелось флиртовать с парнями, нежели протестовать.

— Значит, она показалась вам красивой, — произнес я, подойдя к зеркальному стеклу и разглядывая свой подбородок.

— Довольно миловидная. Не в моем вкусе.

— Но вы заметили, что она отсутствовала на следующих демонстрациях. Хотели с ней встретиться?

Я увидел в зеркале, как он с подозрением уставился мне в спину. Затем отложил фото и вскинул голову.

— Нет.

— Вы пытались установить с ней какой-нибудь контакт?

— Нет.

— Как вы узнали, что она дочь Девлина?

— Не помню.

Наш разговор нравился мне все меньше. Марк отвечал резко и нетерпеливо — его сбивал с толку град беспорядочных вопросов, — но ни нервным, ни испуганным не выглядел. Допрос вызывал у Марка лишь раздражение, я не замечал в нем ничего похожего на чувство вины.

— Скажите, — обратилась к нему Кэсси, — что вообще за проблема с шоссе?

Марк усмехнулся:

— О, это очень милая история. Правительство объявило о планах строительства в 2000 году. Все знали, что район очень богат в смысле археологии, поэтому туда послали группу ученых. Обследовав место, они сообщили, что оно еще важнее и интереснее, чем они думали, и только идиот может строить там дорогу. Шоссе надо перенести. Правительство ответило — ах как интересно, большое спасибо, и оставило все как есть. Пришлось приложить титанические усилия, чтобы они разрешили раскопки. Наконец нам дали «добро» два года на работу, хотя нужно как минимум пять. С тех пор тысячи людей протестуют против этой дороги разными способами — петиции, демонстрации, судебные иски. Правительство даже ухом не ведет.

— Но почему? — удивилась Кэсси. — Почему они просто не передвинут шоссе?

Марк пожал плечами и раздраженно скривил губы.

— А что вы меня спрашиваете? Лет через десять — пятнадцать все выяснится в каком-нибудь суде. Но будет уже поздно.

— Как насчет вторника? — спросил я. — Где вы находились ночью?

— Все там же — в нашем домике. Теперь я могу идти?

— Пока нет. Когда вы в последний раз провели ночь на месте раскопок?

Марк слегка напрягся.

— Я никогда не был там ночью, — произнес он после паузы.

— Правда? И в соседнем лесу тоже?

— А кто сказал, что я там находился?

— Бросьте, Марк! — резко вмешалась Кэсси. — Вы ночевали там в понедельник или во вторник. Если понадобится, мы представим веские доказательства, но это будет напрасной тратой времени, в том числе для вас. Я не думаю, что вы убивали девочку, но мы хотим знать, что вы делали в лесу и что там видели и слышали. Мы можем потратить остаток дня, вытягивая из вас информацию, а можем покончить с этим прямо сейчас и вернуть вас на работу. Решайте сами.

— Какие еще доказательства? — скептически поинтересовался Марк.

Кэсси заговорщицки улыбнулась, достала из кармана полиэтиленовый пакетик и покачала им перед носом у археолога.

— ДНК. Вы оставили окурки на своем привале.

— Черт, — пробормотал Марк, глядя на пакетик. Казалось, он не знал, надо ему сердиться или нет.

— Я просто выполняла свою работу, — весело пояснила Кэсси и убрала улику.

— Черт, — повторил Марк. Он прикусил губу, но не удержался от хмурой усмешки. — А я попался как дурак. Вы та еще штучка.

— Да уж. Так как насчет ночевки?

Молчание. Наконец Марк шевельнулся, взглянул на часы и вздохнул.

— Да. Я провел там странную ночь.

Я обошел вокруг стола, сел и открыл блокнот.

— В понедельник или во вторник? Или оба раза?

— В понедельник.

— В какое время вы туда явились?

— Примерно в половине девятого. Я развел костер, а когда он догорел, заснул. Это было около двух часов.

— Вы делаете это на всех раскопках? — спросила Кэсси. — Или только в Нокнари?

— Только в Нокнари.

— Почему?

Марк побарабанил по столу, глядя на свои пальцы. Мы с Кэсси ждали.

— Вам известно, что означает «Нокнари»? — спросил археолог, помолчав. — «Холм короля». Мы не знаем точного происхождения названия, но оно явно связано не с политикой, а с языческой религией. Тут не было королевских захоронений и вообще никакого жилья, зато мы повсюду находим культовые предметы бронзового века — алтарные камни, вотивные фигурки, храмовые чаши, остатки жертвоприношений, в том числе, возможно, человеческих. Этот холм был центром религиозного поклонения.

— Поклонения кому?

Он пожал плечами и забарабанил громче. Мне хотелось хлопнуть Марка по пальцам.

— Значит, вы были на страже, — негромко заметила Кэсси. Она небрежно откинулась на стуле, но не спускала с Марка внимательного взгляда.

Тот смущенно проговорил:

— Что-то вроде этого.

— А пролитое вино? — продолжила Кэсси. Марк быстро поднял голову, но сразу потупился. — Возлияние богам?

— Наверное.

— Давайте уточним, правильно ли я вас понял, — произнес я. — Вы решили поспать недалеко от места, где убили девочку, и хотите заставить нас поверить, будто сделали это из религиозных соображений?

Марк вдруг вспыхнул, подался вперед и ткнул в меня пальцем. Я невольно отпрянул.

— Вот что я вам скажу, детектив! Я не верю в Бога, ясно? Ни в какого. Религия существует для того, чтобы держать людей в узде и нести деньги в общую копилку. Когда мне исполнилось восемнадцать, я вычеркнул свою фамилию из церковной метрической книги. И в правительство я тоже не верю. Это та же церковь, только на свой лад. Слова разные, а цель одна:прижать к ногтю бедняков и поддержать богачей. Я верю лишь в то, что находится в той земле, которую мы сейчас копаем. — Его взгляд был острым, почти разъяренным, как у стрелка, засевшего на обреченной баррикаде. — Там куда больше вещей, достойных поклонения, чем в любой церкви. То, что на этом месте собираются проложить дорогу, настоящее кощунство. Если бы кто-нибудь решил снести Вестминстерское аббатство и устроить стоянку для машин, вы бы тоже стали винить людей, вставших на стражу? Так какого черта вы на меня смотрите снисходительно, когда я делаю то же самое?

Он уставился на меня в упор, пока я не заморгал, потом откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

— Видимо, это должно означать, что вы отрицаете свою связь с убийством, — холодно заметил я, придя в себя. Почему-то его маленькая проповедь подействовала на меня сильнее, чем я хотел признать.

— Марк, — сказала Кэсси, — я прекрасно понимаю, о чем вы говорите. Я сама думаю так же. — Он бросил на нее жесткий взгляд и кивнул. — Но детектив Райан прав: большинство людей просто не поймут, о чем вы говорите. Для них все это будет выглядеть чертовски подозрительно. Мы должны очистить вас от обвинений.

— Если вы хотите проверить меня на детекторе лжи — что ж, я не против. Но меня даже не было там во вторник. Я был в понедельник. Какое это может иметь отношение к делу?

Меня охватило отчаяние. Или он просто мастерски валяет дурака, притворяясь, будто не сомневается, что Кэти убили во вторник, перед тем как ее труп появился на камне?

— Ладно, — вздохнула Кэсси. — Сделаем вот что. Кто-нибудь может подтвердить, чем вы занимались, когда ушли с раскопок вечером во вторник и вернулись утром в среду?

Марк сжал зубы и уставился на свои мозоли. Я вдруг заметил, что он очень смущен и его это молодит.

— Разумеется. Я вернулся в домик, принял душ, поужинал с ребятами, потом мы играли в карты и пили пиво в садике. Вы можете их спросить.

— А дальше? Когда вы легли спать?

— Большинство отправились в постель около часа ночи.

— Кто-нибудь видел вас после этого? Вы спите один или делите с кем-то комнату?

— Один. У меня отдельная спальня, потому что я заместитель руководителя экспедиции. Но я задержался в саду намного дольше. Разговаривал с Мел. Мы находились вместе до завтрака.

Марк изо всех сил старался сохранить небрежный тон, но вся его уверенность улетучилась. Он ощетинился и съежился, как пятнадцатилетний мальчишка. Меня распирало от смеха, и я боялся смотреть в сторону Кэсси.

— Всю ночь? — поинтересовался я.

— Да.

— В саду? Вы там не замерзли?

— Мы вернулись в дом около трех. И до восьми были у меня в комнате. Пока все не встали.

— Ясно. — Я мило улыбнулся. — У вас очень приятное алиби.

Он бросил на меня затравленный взгляд.

— Давайте вернемся к той ночи в понедельник, — продолжила Кэсси. — Вы не видели и не слышали в лесу что-нибудь необычное?

— Нет. Там было очень темно — сельская темнота, не то что в городе. Никаких фонарей. Я ничего не видел в десяти шагах. Да и услышать кого-то тоже вряд ли мог — в лесу много разных шумов.

Темнота и звуки леса. По спине побежали мурашки.

— Ну, может, не в лесу, а, например, на месте раскопок или на дороге. Там никто не появлялся после одиннадцати?

— Подождите-ка, — пробормотал Марк. Казалось, ему самому не хотелось это говорить. — Да, недалеко от раскопок. Кто-то там был.

Кэсси и я не шевельнулись, но я почувствовал, как между нами пробежала электрическая искра. Мы уже собирались проверить алиби Марка, дать ему подписать протокол и отправить к своей мотыге, по крайней мере на время — в первые дни расследование идет очень интенсивно, и нет возможности разбрасываться по пустякам, — но теперь насторожились.

— Вы можете его описать?

Он посмотрел на меня так, будто я сморозил чепуху.

— Да. Он здорово смахивал на фонарь. Там было темно.

— Марк, — проговорила Кэсси, — пожалуйста, с самого начала и поподробнее.

— Кто-то шел с фонарем через место раскопок, от поселка в сторону шоссе. Вот и все. Я видел только луч света.

— В какое время это происходило?

— Я не смотрел на часы.

— Вспомните получше. Может, еще какие-нибудь детали, например, рост — судя по наклону луча?

Он прищурился, раздумывая.

— Нет. Фонарь был невысоко над землей, но в темноте чувство перспективы скрадывается, верно? Двигался он медленно, что неудивительно — там на каждом шагу рытвины и ямы.

— Луч был большим или маленьким?

— Скорее маленьким. Нет, это не огромные прожекторы с наплечными ремнями. Обычный фонарь.

— А когда вы в первый раз увидели его, он шел вдоль стены вокруг поселка, в противоположном от шоссе конце?

— Да, где-то там. Наверное, вышел через задние ворота или просто перебрался через стену.

Задние ворота находились в конце той улочки, где жили Девлины, всего в трех домах от них. Он мог видеть Джонатана или Маргарет, они тащили труп и искали, куда бы его спрятать; или Кэти, выскользнувшую из дома на свидание и прихватившую с собой только фонарик и ключ от дома, который ей больше не понадобился.

— И потом он спустился к дороге?

Марк пожал плечами.

— Он направился в ту сторону, пересекая холм по диагонали, но я не видел, чем это закончилось. Все заслонили деревья.

— Как вы думаете, он мог заметить ваш костер?

— Откуда мне знать?

— Ладно, Марк, — кивнула Кэсси. — Очень важный вопрос. Вы видели в ту ночь какую-нибудь машину? Проехавшую мимо или просто стоявшую на дороге?

— Нет. Когда я туда шел, то заметил какую-то парочку, но после одиннадцати больше никто не появлялся. Здесь рано ложатся спать — к полуночи окна в домах уже темные.

Если он сказал правду, то оказал нам огромную услугу. Пешком до обоих мест — там, где убили Кэти, и где она лежала до вторника — можно добраться только из соседнего поселка; значит, нам не придется почесывать в поисках преступника всю Ирландию.

— Вы уверены, что заметили бы автомобиль, если бы он проехал? — спросил я.

— Ну фонарик я заметил, верно?

— Хотя вспомнили об этом только сейчас, — возразил я.

— С памятью у меня все в порядке. Просто не предполагал, что это важно. Ведь тогда был понедельник. Я на фонарик и внимания не обратил. Решил, что кто-нибудь возвращается поздно из гостей или у кого-то из местных детишек свидание — они частенько околачиваются тут по вечерам. Но мне это не мешало.

В дверь постучала Бернадетта, администратор нашего отдела. Когда я открыл, она недовольно буркнула:

— Детектив Райан, вам звонят. Я сказала, что вы заняты, но она заявила — очень важно.

Бернадетта проработала в отделе двадцать четыре года, весь свой трудовой стаж. У нее вечно насупленное лицо, пять рабочих костюмов (на каждый день недели — удобно, если забыл, какой сегодня день), и все уверены, что втайне она по уши влюблена в О'Келли. В отделе делают ставки, когда они наконец сойдутся.

— Ладно, с этим ясно, — произнесла Кэсси. — Осталось оформить ваши показания в письменном виде. А потом мы подбросим вас до работы.

— Я доеду на автобусе.

— Нет, — возразил я. — Мы должны проверить ваше алиби с Мел, а это невозможно, если вы успеете поговорить с ней первым.

— Ради Бога, — выдохнул Марк, в изнеможении откинувшись на стуле. — Я ничего не выдумал. Спросите любого. Когда мы встали, все уже знали.

— Не волнуйтесь, спросим, — бодро ответил я и вышел из комнаты.

Вернувшись в штаб, я подождал, пока Бернадетта переведет на меня звонок: она не сделала это сразу, чтобы подчеркнуть, что вовсе не обязана меня искать.

— Райан, — сказал я в трубку.

— Детектив Райан? — Женский голос прерывался от волнения, но я сразу узнал его. — Это Розалинда. Розалинда Девлин.

— Розалинда, — повторил я, открыв блокнот и шаря в поисках авторучки. — Как поживаете?

— Спасибо, хорошо. — Нервный смешок. — То есть нет, конечно. Я очень подавлена. На самом деле мы все в шоке. Мне до сих пор трудно в это поверить. Никогда не ожидаешь, что может случиться нечто подобное, правда?

— Да. Я понимаю, что вы сейчас чувствуете. Могу чем-нибудь помочь?

— Я подумала… мне можно как-нибудь подойти и побеседовать с вами? Если вас не затруднит. Мне надо кое о чем у вас спросить.

Где-то на заднем плане я услышал шум машины. Розалинда находилась на улице и говорила по мобильнику или из автомата.

— Разумеется. Сегодня?

— Нет, — поспешно ответила она. — Нет… не сегодня. Они могут вернуться в любую минуту, их вызвали, чтобы… посмотреть на… — Ее голос оборвался. — Можно прийти завтра днем?

— Когда хотите, — согласился я. — Я дам вам номер своего мобильника. Вы сумеете связаться со мной в любое время. Просто позвоните, и мы встретимся.

Она записала цифры, бормоча их себе под нос.

— Мне надо идти, — торопливо промолвила Розалинда. — Спасибо, детектив Райан. Большое спасибо. — И прежде чем я успел попрощаться, повесила трубку.

Я заглянул в комнату для допросов: Марк писал, а Кэсси говорила ему что-то смешное. Когда я побарабанил пальцами по стеклу, Марк вздрогнул. Кэсси слегка повернула голову и улыбнулась краешком губ: похоже, за время моего отсутствия они хорошо поладили. Я не возражал. Софи ждала образец крови, который мы ей обещали. Я оставил на двери стикер для Кэсси: «Буду в пять», — и спустился в подвал.

Раньше с материалами обращались запросто, особенно если это были нераскрытые дела. Коробка Питера и Джеми лежала на верхней полке, и, едва подняв папку, я почувствовал, насколько она увесиста: Кирнан и Маккейб со своей командой успели собрать кипы бумаг. Под первой коробкой лежали еще четыре — на каждой красовался ярлычок с аккуратными надписями: «2. Дапросы»; «3. Дапросы»; «4. Свидетельские показания»; «5. Зацепки». Похоже, у Кирнана или Маккейба были проблемы с орфографией. Я снял с полки верхнюю коробку и, подняв столб пыли, бросил на пол.

Внутри лежала стопка прозрачных пакетов для улик, покрытых такой густой пылью, что их содержимое казалось серым и размытым, словно какой-нибудь загадочный предмет, откопанный в древнем хранилище. Я стал осторожно вынимать их один за другим, обдувать и раскладывать на каменных плитах.

Улик для такого большого дела оказалось маловато. Детские часики, стакан из стекла, оранжевый «геймбой» с игрой «Донки конг» — все в каком-то порошке, наверное, для дактилоскопии. Разная мелочь для проведения экспертиз, в основным сухие листья и щепки. Пара белых носков с бурыми пятнами и аккуратно вырезанными квадратиками ткани, взятой для проведения анализов. Грязная белая футболка, выцветшие джинсовые шорты с потертыми швами. И напоследок кроссовки, изношенные чуть ли не до дыр, с грубой покоробленной подкладкой. Несмотря на толстую ткань, кровь пропитала их насквозь: снаружи темные пятна тянулись вдоль всей подошвы, заползали наверх и коричневыми кляксами проступали изнутри.

Конечно, нервы у меня были натянуты. Я знал, что впечатления окажутся не из приятных, хотя и не рассчитывал на то, что хлопнусь в обморок, но на всякий случай выбрал время, когда в подвал вряд ли мог кто-нибудь зайти. Но теперь я почти с облегчением понял, что ни одна из этих вещей мне ни о чем не напоминает, — кроме разве что «Донки конг», попавшая сюда скорее всего для сравнения отпечатков пальцев. Она вырвала из прошлого короткий и ненужный эпизод (я и Питер сидим на залитом солнцем ковре и ожесточенно жмем кнопки, а Джеми за спиной взволнованно что-то кричит), такой яркий и живой, что я словно наяву услышал резкий писк игрушки. А вот одежда — хоть я и знал, что она моя, — оставила равнодушным. Немыслимо, что однажды утром я мог во все это облачиться. Я лишь машинально отметил, что футболка очень маленькая и на кроссовке авторучкой нарисована детская рожица. Надо же, а я в двенадцать лет воображал себя таким взрослым.

Аккуратно взяв пакет с футболкой, я повертел его перед глазами. Читал про дыры на спине, но сам их никогда не видел и сейчас они поразили меня даже больше, чем жуткие кроссовки. В этих ровных параллельных прорезях было что-то неестественное. Я не представлял, откуда они взялись. Напоролся на сучки? Держал пакет и тупо смотрел на ткань. Может, я спрыгнул с дерева или задел за острые ветки, продираясь сквозь кусты? Кожа на спине начала зудеть.

Внезапно мне захотелось уйти. Низкий потолок давил на голову, пыльный воздух застревал в горле; здесь было тихо, мертвенно-тихо, только тонко дрожали стены, когда на улице проезжал автобус. Я запихал все вещи в коробку, забросил ее на полку и прихватил только кроссовки, чтобы отнести их Софи.

И здесь, сейчас, в этом холодном подвале, набитом материалами забытых преступлений, под шуршание пакетов, все еще глухо осыпавшихся в коробке, до меня дошло, какую лавину я сдвинул с места. До сих пор у меня не было времени как следует об этом поразмышлять. Та давняя история казалась просто личным делом, и я забыл, какое значение она может иметь для остального мира. Но теперь — о чем, черт возьми, я только думал? — я собирался отнести эти кроссовки в кишащий людьми штаб и, уложив в большой конверт, отправить с кем-то из помощников к Софи.

Рано или поздно это должно было случиться: дела о пропавших детях закрывают до тех пор, пока кому-нибудь не приходит в голову пройтись по ним с помощью новых технологий. Но если лаборатории удастся сделать анализ крови по образцам кроссовок и тем более связать его с кровью на алтарном камне, это уже станет очередной ниточкой в деле Девлинов, которую мы поручили проверить Софи. Нет, следствие возобновится. И наше начальство, от О'Келли и выше, не упустит возможности отрапортовать о замечательных успехах криминалистики: мол, полиция не сдается, у нас нет нераскрытых дел, мы трудимся денно и нощно, страна может спать спокойно. Пресса ухватится за тему серийного детского убийцы, бродящего среди мирных граждан, а следствие раскрутят на полную катушку, возьмут образцы крови у родителей Питера и Джеми и — господи помилуй — у Адама Райана. Глядя на кроссовки, я представил, как с горы сползает машина без тормозов: сначала медленно и тихо, потом все быстрее и быстрее, пока не превратится в бешено крутящийся железный шар.

7

Мы отвезли Марка на место раскопок и, оставив на заднем сиденье, отправились побеседовать с Мел и ее соседями по дому. Когда я спросил, как она провела ночь вторника, Мел покраснела и отвела глаза, но ответила, что они с Марком допоздна гуляли в саду, затем начали целоваться и, в конце концов, остались до утра в его комнате. За это время он только на минутку выходил в туалет. «Мы всегда нравились друг другу, а остальные над нами посмеивались. Но, как говорится, чему быть, того не миновать». Она подтвердила: накануне Марка не было ночью в доме, и он сказал ей, что провел ночь в лесу: «Правда, я не знаю, известно ли об этом кому-нибудь еще. Он не любит о таком рассказывать».

— А вам не показалось это немного странным?

Мел пожала плечами и потерла затылок ладонью.

— Он очень эмоциональный. Мне это всегда в нем нравилось.

Господи, она совсем девчонка! Мне вдруг захотелось похлопать ее по плечу и напомнить, что следует предохраняться.

Жильцы дома рассказали Кэсси, что во вторник ночью Марк и Мел дольше других оставались в саду, а утром вместе вышли из его комнаты, так что первую половину дня, пока не обнаружили труп Кэти, все только и делали что изощрялись в шутках на этот счет. Они также подтвердили, что Марк иногда не ночевал в доме, но где бывал, неизвестно. По поводу его «эмоциональности» отзывы были разные: от «немного странный» до «безжалостный фанатик».

Мы купили в магазинчики «Лори» пару безвкусных сандвичей и проглотили их, сидя на стене вокруг поселка. Марк уже давал своим подопечным какие-то распоряжения, размахивая руками как дорожный регулировщик. Я услышал, как Шон громко жаловался на что-то и все орали на него, чтобы он заткнулся, перестал бездельничать и взялся за работу.

— Клянусь Богом, если я найду его у тебя, то засуну тебе в задницу.

— Шон, кончай базарить!

— А ты свою задницу проверил?

— Остынь, Шон, может, его копы с собой прихватили.

— Работать, Шон! — крикнул Марк.

— Я не могу работать без моего совка!

— Одолжи у кого-нибудь.

— Вот, у меня есть, держи, — предложил кто-то.

Совок начал перелетать из рук в руки, поблескивая острым металлом, Шон поймал его в воздухе и приступил к работе, все еще ворча под нос.

— Если бы тебе было двенадцать лет, — спросила Кэсси, — что могло бы вытащить сюда из дома посреди ночи?

Я подумал о слабом золотистом круге света, трепещущем среди корней деревьев и древних камней, как блуждающий огонек, о глубоком молчании среди леса.

— Мы проделывали подобное пару раз, — произнес я. — Проводили ночь в нашем лесном домике. Раньше здесь везде был лес, до самой дороги.

Спальные мешки на дощатом настиле, комиксы в лучах фонариков. Потом какой-то шорох, свет фонаря, метнувшись в сторону, отражается в чьих-то золотых глазах, раскачивающихся на соседнем дереве. Мы все вопим; Джеми вскакивает и швыряет в глаза мандарином; нечто, с шумом осыпав листья, исчезает в темноте…

— Да, но ты находился с друзьями. А если бы один?

— Например, чтобы с кем-то встретиться. На спор. Или если забыл что-то важное. Мы поговорим с ее друзьями — может, рассказывала им что-нибудь.

— Все это было неслучайно, — заметила Кэсси. Археологи снова включили музыку. — Даже если дело не в родителях. Этот парень не пошел и не убил первого попавшегося ребенка. Он долго все планировал. Искал не просто девочку, ему была нужна Кэти.

— И он отлично знал эти места, — добавил я, — раз сумел разыскать в темноте алтарный камень, да еще с трупом на руках. Похоже, он из местных.

В солнечном свете лес казался ярким и веселым, в нем звучали птичьи трели и шумели кроны, а за моей спиной ряд за рядом поднимались аккуратные маленькие домики. «Проклятое место», — чуть не вырвалось у меня, но я промолчал.

После сандвичей мы отправились к тете Вере и двоюродным сестрам Кэти. Жаркий день был еще в разгаре, но городок казался вымершим, как «Мария Селеста»:^[9] окна в домах наглухо закрыты, на улице ни одного ребенка. Все дети уныло сидели дома под присмотром родителей и подслушивали разговоры взрослых, пытаясь понять, что происходит.

Семейка Фоль показалась мне сборищем уродцев. Пятнадцатилетняя девица расположилась в кресле, скрестив руки и подпирая бюст, как почтенная матрона. Она вперила в нас тусклый, скучающий и высокомерный взгляд. Ее десятилетняя сестрица, смахивавшая на поросенка из мультяшек, перекатывала во рту жвачку и высовывала ее на языке, потом заглатывала обратно. Даже младшая смотрелась как-то неприятно, больше напоминая крошечного взрослого: лицо жеманное и пухлое, нос клювиком; поморгав на нас с колен тети Веры, она недовольно утопила подбородок в складчатую шею. Я не сомневался, что, открыв рот, малышка издаст что-то вроде пронзительного скрипа. В доме пахло капустой. Непонятно, с какой стати сюда могло занести Розалинду и Джессику, но они здесь бывали, и мне это не нравилось.

Все, кроме малышки, рассказали нам одно и то же. Розалинда и Джессика, а иногда и Кэти, ночевали тут примерно раз в две-три недели.

— Я бы с удовольствием приглашала их почаще, — бормотала Вера, судорожно теребя край покрывала, — но не могу, просто не могу — у меня нервы, понимаете?

Чуть реже к Девлинам ходили Валери и Шэрон. Никто не мог вспомнить, кому пришла в голову идея насчет ночевок; Вера думала, что первой ее предложила Маргарет. В понедельник вечером Розалинда и Джессика пришли примерно в половине восьмого, посмотрели телевизор и поиграли с малышкой. Я с трудом представлял картину: за все время нашего визита крошка почти не шевелилась — с таким же успехом они могли бы играть с большой картофелиной, — а около одиннадцати легли спать, разделив двуспальную кровать в комнате Валери и Шэрон.

Видимо, тогда и начались неприятности: девочки еще полночи болтали и хихикали.

— Нет, они хорошие, никто не спорит, просто иногда молодежь не понимает, как сильно действует на нервы нам, бедным старикам, не так ли? — Вера издала смешок и ткнула локтем среднюю сестру, которая отползла подальше в угол. — Мне пришлось раз двадцать заходить к ним в комнату и просить вести себя потише — я совершенно не выношу шума, поймите меня правильно. Вообразите, они не могли угомониться до половины третьего. Конечно, нервы у меня совсем разошлись, я была как на иголках и, в конце концов, пошла в кухню заваривать чай. Всю ночь не сомкнула глаз, а утром была абсолютно разбита. Потом позвонила Маргарет, и мы начали сходить с ума, верно, девочки? Но я и подумать не могла… сначала все решили, что она просто… — Вера прижала дрожащую ладонь к губам.

— Давайте вернемся к предыдущей ночи, — предложила Кэсси, повернувшись к старшей сестре. — О чем вы беседовали со своими двоюродными сестрами?

Старшая девочка — вероятно, Валери — закатила глаза и надула губы, демонстрируя полную нелепость подобного вопроса.

— Так, обо всем.

— И о Кэти тоже?

— Не помню. Наверное, да. Розалинда сказала — как здорово, что она поступила в Королевскую балетную школу. А по мне, тут нет ничего особенного.

— Как насчет ваших дяди и тети? О них вы говорили?

— Да. Розалинда сказала, что они ужасно к ней относятся. Ничего не разрешают.

Вера возмущенно вскинулась:

— Господи, Валери, что ты несешь! Поверьте, Маргарет и Джонатан делают все для своих детей, просто из кожи вон лезут…

— Ну да, конечно. Может, и Розалинда сбежала из дому потому, что они о ней так заботились?

Мы с Кэсси открыли рты, но Вера нас опередила:

— Валери! Я же тебя просила. Нельзя об этом говорить. Произошло недоразумение, только и всего. Розалинда поступила необдуманно, расстроив бедных родителей, но это уже в прошлом и они ее давно простили…

Мы терпеливо ждали, когда она закончит.

— Почему Розалинда сбежала из дому? — обратился я к Валери.

Она дернула плечом.

— Потому что ей надоело, что отец вечно ею командует. Я думаю, может, он ее ударил.

— Валери! Ничего подобного; не понимаю, откуда она это взяла. Джонатан никогда и пальцем не тронул детей, исключено. Розалинда очень чувствительная девочка; они с отцом поссорились, а он не понял, как она расстроена, и…

Валери откинулась в кресле, а на ее лице сквозь вселенскую скуку проступила ехидная усмешка.

— Когда это произошло? — спросила Кэсси.

— О, я не помню. Давно, очень давно, в прошлом году, если не ошибаюсь, это было…

— В мае, — перебила Валери. — В этом мае.

— И долго она отсутствовала?

— Дня три. Приезжала полиция, и все такое.

— Вы знаете, где Розалинда находилась?

— Удрала куда-то с парнем, — ухмыльнулась Валери.

— Ничего подобного! — взвизгнула Вера. — Она это придумала, чтобы разбить сердце своей бедной матери, да простит ее Бог. На самом деле она была у своей школьной подруги, как ее там… Карен. А после выходных вернулась домой, только и всего.

— Как скажешь, — буркнула Валери.

— Хочу чай! — громко заявила младшая.

Я оказался прав — голос у нее был как у фагота.

Вероятно, это объясняло, почему в отделе так быстро пришли к выводу о бегстве Кэти. Двенадцать лет — возраст детский, поиски в подобных случаях обычно начинают сразу: обращаются в прессу, а не ждут целые сутки. Но в больших семьях попытки к бегству заразительны, младшие дети учатся у старших. Проверив Девлинов по своей базе, отдел розыска обнаружил информацию о Розалинде и решил, что Кэти сделала то же самое, то есть разругалась с родителями и спряталась у подруги. Скоро успокоится и вернется обратно.

Честно говоря, меня обрадовало, что Вера в понедельник провела бессонную ночь. Какой бы жуткой ни была эта мысль, но иногда я испытывал сомнения насчет Джессики и Розалинды. На вид Джессика казалась слабой, но явно страдала психической неуравновешенностью, а то, что сумасшедшие часто обладают невероятной силой, давно известно. Возможно, она ревновала к успеху Кэти. Розалинда выглядела очень взвинченной, яростно опекала младшую сестру, и если ревность Джессики зашла слишком далеко… Я чувствовал, что Кэсси тоже посещают такие мысли, но она молчала, и это меня нервировало.

— Хочу знать, почему Розалинда сбежала из дома, — произнес я, когда мы выходили от Фолей. Средняя сестра, расплющив нос об окно гостиной, строила нам рожи.

— И куда именно, — добавила Кэсси. — Ты можешь с ней поговорить? Думаю, тебе удастся вытянуть из нее больше, чем мне.

— Вообще-то она недавно мне звонила, — пробормотал я. — Мы договорились завтра встретиться. Она заявила, что хочет мне о чем-то рассказать.

Кэсси убрала блокнот в свой рюкзачок и бросила на меня долгий взгляд, смысл которого остался для меня загадкой. На мгновение мне почудилось, будто она уязвлена тем, что Розалинда обратилась ко мне, а не к ней. У семей потерпевших Кэсси всегда вызывала больше доверия, чем я, и тайная мысль, что мне удалось ее обставить, обрадовала меня как мальчишку. У нас с Кэсси отношения брата и сестры, это полностью устраивает обоих, но порой между братом и сестрой возникает соперничество. Помолчав, Кэсси проговорила:

— Отлично. Тем проще будет выяснить вопрос о бегстве.

Она вскинула рюкзачок на спину, и мы направились к дороге. Кэсси смотрела на поля, сунув руки в карманы, и я не мог понять, злится ли она на меня за то, что я не сообщил ей про звонок Розалинды. На всякий случай я подтолкнул ее локтем. Кэсси подняла ногу и стукнула меня коленом под зад.

Остаток дня мы провели, обходя дома соседей. Это скучное и неблагодарное занятие, чаще всего его сваливают на «летунов», но нам хотелось выяснить, что жители поселка думают о Девлинах. Общее впечатление было такое — семья у них приличная, но держится особняком, что не очень хорошо: в маленьком и сплоченном городке вроде Нокнари обособленность почти равносильна высокомерию и воспринимается как оскорбление. Зато к Кэти относились иначе: поступив в Королевскую балетную школу, она стала гордостью Нокнари и оказалась на особом счету — даже бедняки жертвовали деньги в фонд ее поддержки. Все с восторгом описывали, как Кэти танцевала, некоторые плакали. Многие жители поддерживали кампанию Джонатана Девлина против строительства шоссе и, когда мы упоминали о нем, смотрели на нас с возмущением. Кое-кто, наоборот, возмущался, что Девлин желает остановить прогресс и подрывает экономику, — таких я брал на заметку в своем блокноте. Большинство считали, что у Джессики не все в порядке с головой.

Мы спросили, не видели ли они чего-нибудь подозрительного, и нам выдали обычный набор про местных чудаков: какого-то старика, оравшего в пабах, двух подростков, якобы топивших в реке кошек, — дополнив его списком враждующих семей и таинственных ночных историй. Вспомнили про старое дело, не сообщив о нем ничего нового: раньше, до раскопок, борьбы с шоссе и Кэти, лишь оно озаряло Нокнари блеском славы. Мне показалось, что я узнал несколько фамилий и пару лиц. С ними я держался особенно надменно.

Примерно через час мы добрались до дома 27 по Нокнари-драйв и нашли миссис Фицджералд — как ни странно, все еще живую и веселую. В свои восемьдесят восемь она была великолепна. Худущая, полуслепая и согнувшаяся едва ли не пополам, миссис Фицджералд бодро предложила нам чаю, пропустила мимо ушей наш вежливый отказ и отправилась в кухню, стараясь перекричать звон посуды, а потом поинтересовалась, не нашли ли мы ее кошелек, который какой-то юнец украл у нее в городе три месяца назад, и если нет, то почему. После ее выцветших показаний на бумаге было удивительно видеть эту старушку во плоти — слушать, как она жалуется на свои распухшие лодыжки («они делают из меня настоящую мученицу») и возмущенно отвергает мою попытку забрать у нее поднос. Это было похоже на то, как если бы в паб заглянули Тутанхамон или мисс Хэвишем^[10] и потребовали подать им пинту пива.

Она рассказала нам, что родом из Дублина — «дочь Либретиз,^[11] по рождению и духу», — но двадцать лет назад переехала в Нокнари вместе с мужем («да упокоит Господь его душу»), вышедшим на пенсию машинистом поезда. С тех пор этот городок стал ее маленькой вселенной, и я не сомневался, что миссис Фицджералд помнит мельчайшие подробности его истории. Разумеется, она знала Девлинов и отзывалась о них одобрительно:

— О, это очень милая семейка. Маргарет Келли всегда была прекрасной девочкой, ничем не расстраивала свою маму, разве что… — Она покосилась на Кэсси и заговорщицки понизила голос: — Разве что тем, что забеременела не вовремя. Вы, конечно, знаете: Церковь и правительство не в восторге от подростковой беременности, а по мне — в ней нет особого вреда. Вообще-то этот Девлин был довольно беспутным парнем, но когда завел семью, сразу все переменилось. Он нашел работу, купил дом, устроил чудесную свадьбу. Так что супружество пошло ему на пользу. Просто ужасно, что случилось с их бедным ребенком, да упокоится она в мире. — Она перекрестилась и похлопала меня по руке. — И вы приехали из самой Англии, чтобы узнать, кто это сделал? Чудесно! Вы хороший человек, да благословит вас Бог.

— Старая перечница, — пробормотал я, когда мы вышли на улицу. — Хотел бы я сохранить столько пороху, когда мне стукнет восемьдесят восемь.

Мы закончили к шести вечера и зашли в местный паб «У Муни», чтобы послушать новости. Нам удалось обойти лишь небольшую часть поселка, но общая атмосфера была уже ясна, да и день выдался очень длинный: казалось, после встречи с Купером миновало по меньшей мере двое суток. На самом деле я предпочел бы не останавливаться до тех пор, пока не доберусь до своей старой улицы — чтобы увидеть, как откроет дверь мать Джеми, взглянуть на братьев и сестер Питера и посмотреть, кто теперь живет в моей комнате, — но это была скверная идея.

Мы успели вовремя: как только я принес кофе к нашему столику, бармен прибавил громкость в телевизоре, и музыкальная заставка известила о начале новостей. Главной темой дня являлась Кэти. Дикторы в студии сидели с натянутыми лицами и говорили трагичным тоном. В левом нижнем углу мигал логотип «Айриш таймс».

— Двенадцатилетняя девочка, найденная вчера на месте раскопок в Нокнари, опознана как Кэтрин Девлин, — четко отрапортовал мужчина. В телевизоре было что-то не так с настройками или диктор нанес слишком много косметического крема, но его лицо казалось почти оранжевым, а белки глаз сверкали неестественной белизной. Старики у стойки зашевелились и задрали головы к экрану, звякая стаканами. — Во вторник утром Кэтрин исчезла из дому, расположенного неподалеку. Полиция подтвердила, что рассматривает версию убийства, и просит позвонить всех, кому что-либо известно о данном деле. — Внизу появилась строка с номером телефона, белым на синем фоне. — С места событий передает Орла Мэнехен.

В кадре возникла стриженая блондинка с длинным носом; за ее спиной виднелся алтарный камень, выглядевший буднично и серо. Люди уже начали приносить к нему дары — цветы в ярком целлофане и розовых мишек. На заднем плане одиноко трепыхался обрывок заградительной ленты, оставленный командой Софи.

— Именно на этом месте вчера утром нашли тело Кэти Девлин. Несмотря на ее юный возраст, в маленьком Нокнари Кэти знал буквально каждый. Недавно ее приняли в престижную Королевскую балетную школу, и через несколько недель она собиралась приступить к занятиям. Трагическая гибель Кэти потрясла жителей Нокнари, считавших девочку гордостью своего городка.

Слегка подрагивающая камера изобразила старушку в цветастом шарфе, стоявшую на фоне магазина «Лори». «О, это ужасно». После долгой паузы она опустила глаза и покачала головой, непрерывно жуя. Сзади, таращась в камеру, проехал велосипедист. «Просто кошмар. Мне все молимся за бедную семью. Кто-то мог желать зла такой милой девчушке?» Старики за стойкой угрюмо заворчали.

Вновь блондинка.

— Вероятно, это далеко не первая насильственная смерть в Нокнари. Тысячи лет назад на этом камне, — она сделала широкий жест рукой, словно домовладелец, демонстрирующий новую кухню, — располагался алтарь друидов, где, как считают археологи, могли проводиться человеческие жертвоприношения. Однако сегодня днем полиция заявила, что, по ее сведениям, смерть Кэти никак не связана с религиозным культом.

Крупный план О'Келли на фоне логотипа дублинской полиции. На нем был клетчатый пиджак, немилосердно резавший глаза. О'Келли зачитал наш список — отсутствие костей животных и прочее. Кэсси протянула руку, и я отдал проигранные пять фунтов.

Снова оранжевый ведущий.

— Но у Нокнари есть и еще одна загадка. В 1984 году двое детей…

На экране замелькали старые школьные фото: Питер с челкой и улыбкой до ушей; Джеми, не любившая фотографироваться и изобразившая ироническую полуулыбку «как у взрослой».

— Ну, понеслось, — сказал я, стараясь говорить небрежно.

Кэсси отхлебнула кофе:

— Ты собираешься сказать О'Келли?

Я ждал вопроса и понимал, почему она спрашивает, но все равно это оказалось как удар под дых. Я взглянул на посетителей за стойкой: все внимательно смотрели телевизор.

— Нет, — произнес я. — Тогда меня отстранят от дела. А я хочу им заниматься, Кэсси.

Она кивнула.

— Но если он узнает…

Если он узнает, то вполне возможно, нас обоих вышвырнут из отдела или разжалуют в патрульные. Я старался не думать об этом.

— Не узнает, — возразил я. — Откуда? А если узнает, мы заявим, будто ты ничего не знала.

— Так он и поверит… Да и не в этом дело!

На экране зарябила старая хроника — копы с рвущимися с поводка овчарками входят в лес. Водолаз вылезает из реки и качает головой.

— Кэсси, мне нужно это сделать! Я не могу все бросить.

Ее ресницы дрогнули.

— Нам даже неизвестно, есть ли тут какая-нибудь связь, — продолжил я чуть спокойнее. — А если есть, я вполне могу вспомнить что-то полезное для следствия. Пожалуйста, Кэсси. Прошу тебя, прикрой меня.

Минуту она молчала, попивая кофе и задумчиво глядя в телевизор.

— Существует вероятность, что любой настырный репортер…

— Нет! — перебил я. Разумеется, я все это уже обдумал много раз. Даже в деле не были указаны мое новое имя и новая школа, а после переезда отец назвал полиции адрес бабушки. Она умерла, когда мне было двадцать лет, и мы продали ее дом. — Моих родителей вообще нет в справочниках, а я числюсь по адресу…

— И в то время тебя звали Роб. Значит, все в порядке.

«Все в порядке» и рассудительный тон Кэсси, словно мы решили еще одну мелкую проблему вроде сбежавшего подозреваемого или упертого свидетеля, согрели мне душу.

— Если что-нибудь пойдет не так, поможешь мне избавиться от папарацци, — произнес я.

— Хорошо. Я изучу карате.

Хроника по телевизору закончилась, и блондинка перешла к завершению репортажа:

— Теперь жителям Нокнари не остается ничего иного, как ждать и… надеяться.

Камера крупным планом взяла алтарь и снова перенеслась в студию, где оранжевый ведущий стал рассказывать про какой-то бесконечный судебный процесс.

Мы оставили вещи у Кэсси и пошли прогуляться по пляжу. Мне нравится побережье в Сэндимаунте. Летом, в редкие солнечные дни с лазурным небом и загорелыми девушками в бикини, он выглядит неплохо. Но еще больше я люблю его в самую нудную ирландскую погоду, когда моросит дождь и все растворяется в туманной дымке: серо-белые облака, холмы желтоватого песка в осколках раковин, серо-зеленое море с проблесками серебра. Кэсси была в терракотовых брюках и широкой бурой куртке, нос у нее покраснел от ветра. Какая-то долговязая девица в шортах и бейсболке — видимо, американская студентка — шагала перед нами по песку; выше на прогулочной площадке молодая мама толкала перед собой двухместную коляску.

— О чем ты думаешь? — спросил я.

Я имел в виду расследование, но Кэсси была не в духе — энергия всегда била в ней ключом, а тут пришлось большую часть дня проторчать в чужих квартирах.

— Нет, вы только послушайте! Когда женщина спрашивает парня, о чем он думает, от нее шарахаются, как от прилипчивой зануды, а вот если парень…

— Веди себя прилично! — перебил я, натянув ей на лицо капюшон.

— Помогите! Меня дискриминируют! — завопила она. — Вызовите комитет по равноправию полов!

Девушка с коляской бросила на нас хмурый взгляд.

— Ты перевозбудилась, — заявил я Кэсси. — Успокойся, или оставлю дома без мороженого.

Она откинула капюшон и, пробежавшись по песку, сделала серию сальто и кульбитов. Мое первое впечатление о Кэсси оказалось абсолютно точным: она восемь лет занималась гимнастикой и до сих пор находилась в хорошей форме. Спорт она бросила, потому что не любила соревнования: ей нравились сами движения, их стиль, упругость и красота. Память о них хранило се тело. Когда я догнал Кэсси, она сидела запыхавшись и отряхивала руки от песка.

— Ну как, теперь лучше? — улыбнулся я.

— Намного. Так о чем ты?

— О деле. О работе. Об убийстве.

— А, понятно.

Кэсси сразу стала серьезной. Она одернула куртку, и мы двинулись дальше, кроша подошвами кусочки раковин.

— Интересно, — пробормотала Кэсси, — какими были Питер Сэвидж и Джеми Роуэн?

Она смотрела на чистенький маленький паром, похожий на игрушку, который медленно полз по горизонту. Я не мог ничего прочитать на ее лице, усеянном каплями дождя.

— А что? — спросил я.

— Не знаю. Просто любопытно.

Я задумался над ее вопросом. Мои воспоминания о друзьях со временем поизносились и выцвели, как нарисованные на стене картинки: Джеми ловко и уверенно забирается на дерево, а Питер смеется внутри пронизанной солнцем зеленой кроны. В результате какой-то странной трансформации они превратились в детей из страшной сказки, в миф о потерянной цивилизации. Я и сам уже с трудом верил, что когда-то был их другом и видел в реальной жизни.

— Что ты имеешь в виду, — произнес я, — личность, внешность или что-либо другое?

Кэсси пожала плечами:

— Все, что хочешь.

— Они были примерно моего роста. То, что называют средним. Оба хрупкого телосложения. Джеми — блондинка с короткой стрижкой и вздернутым носом. Питер — зеленоглазый, со светло-каштановыми волосами, не очень хорошо подстриженными, потому что его стригла мать. Он был очень симпатичным.

— А как насчет характера?

Кэсси взглянула на меня, ветер прилепил к ее щеке глянцевую прядь волос. Иногда во время прогулки она брала меня под руку, но я знал, что сейчас этого не произойдет.

В первый год учебы в интернате я размышлял о них постоянно. Меня грызла тоска по дому — конечно, на моем месте любой ребенок чувствовал бы то же самое, но мое отчаяние переходило все пределы. Какая-то непрерывная агония, изнуряющая и неотступная, как зубная боль. После каждых каникул меня с воем и криками вытаскивали из машины и держали в школе, пока родители не уезжали домой. В принципе подобное поведение легко могло превратить меня в мишень для издевательств и насмешек, но меня просто оставили в покое, наверное, сообразив, что хуже, чем сейчас, уже не будет. Нет, моя школа не являлась «адом на земле» — теперь мне кажется, что это было довольно неплохое заведение, маленький интернат в сельской местности с традиционным диктатом старшеклассников и хорошо разработанной системой поощрений, — но тогда меня нестерпимо тянуло домой.

Разумеется, как и многие дети на моем месте, я искал выход в воображении. Сидя во время уроков на шатком стуле, я представлял, что рядом со мной вертится Джеми, и в подробностях воссоздавал ее фигуру, от формы коленных чашек до наклона головы. По ночам я не спал, слушая бормотание и сопение учеников, и каждой клеточкой тела верил в то, что вот сейчас, когда я открою глаза, на соседней кровати окажется Питер. Запечатывал послания в бутылки из-под минералки и бросал их в протекавшую за школой речку: «Питеру и Джеми. Пожалуйста, вернитесь. Люблю, Адам». Я понимал, что меня послали в интернат лишь потому, что они исчезли, и думал, что если как-нибудь вечером они вдруг выбегут из леса, нечесаные и исхлестанные ветками, и потребуют свой чай, то меня сразу вернут домой.

— Джеми была сорванцом, — проговорил я. — Сильно дичилась незнакомых, особенно взрослых, но не боялась ничего на свете. Вы бы друг другу понравились.

Кэсси улыбнулась краешком губ.

— В восемьдесят четвертом мне было десять, ты не забыл? Вы бы не стали общаться со мной.

Я привык думать, что восемьдесят четвертый — какой-то замкнутый, изолированный мир, и мысль, что Кэсси тоже там была, причем не так далеко от нас, повергла меня в шок. Когда исчезли Питер и Джеми, она тоже играла с друзьями, каталась на велосипеде или пила чай, понятия не имея ни об этих событиях, ни о тех сложных путях, которые в конце концов приведут ее ко мне и к Нокнари.

— Почему, мы бы с тобой поговорили, — возразил я. — Мы бы сказали: «Эй, малявка, гони деньги на завтрак!»

— Я догадывалась о твоих замашках. Но вернемся к Джеми.

— Мать у нее была кем-то вроде хиппи. Носила длинные волосы и цветастые юбки, давала Джеми йогурт с проростками пшеницы.

— Ух ты, — покачала головой Кэсси. — Я и не знала, что в восьмидесятые ели проростки пшеницы.

— По-моему, Джеми была незаконнорожденной. Отца ее я никогда не видел. Кто-то из детей пытался ее подкалывать на сей счет, но потом она одного поколотила и все примолкли. Однажды я спросил у мамы, где отец Джеми, и она заявила, что не надо лезть не в свои дела. Джеми я тоже об этом спросил. Она пожала плечами и ответила: «Кому какое дело?»

— А Питер?

— Питер был лидером. Всегда, сколько я его помню. Когда у нас возникали проблемы, он мог поговорить с кем угодно и все решить. Не потому, что был изворотливым, просто внушал доверие и любил людей. И вообще он был добрым.

У нас на улице жил один паренек, Крошка Уилли. Одно имя чего стоит — не знаю, о чем думали его родители. Но, кроме того, он носил толстые очки и круглый год ходил в вязаном свитере с мультяшными зверушками, потому что у него болела грудь. Когда он говорил, то всегда начинал с фразы: «Моя мама считает…» Мы над ним долго издевались — рисовали картинки на тетрадях; плевали на макушку, сидя на деревьях; подсовывали кроличий помет,объясняя, что это изюм в шоколаде… Но когда нам стукнуло двенадцать, Питер нас остановил. «Это нечестно, — сказал он. — Он же не виноват».

Мы с Джеми согласились, хотя поспорили насчет того, что Уилли вполне мог бы называть себя Билли и рассказывать всем встречным и поперечным, что думает его мама. Питер так нас пристыдил, что в следующий раз я предложил пареньку половинку «Марса», но он лишь вытаращил глаза и удрал. Что сейчас поделывает этот Уилли? В кино он играл бы какого-нибудь гения и нобелевского лауреата с женой-супермоделью, а в реальной жизни, видимо, работает подопытным кроликом в каком-нибудь исследовательском центре и все еще носит свой свитер.

— Редкий случай, — заметила Кэсси. — Обычно дети очень агрессивны. Я по крайней мере помню себя такой.

— Питер был необычным ребенком.

Она остановилась, подняла ярко-оранжевую раковину и стала разглядывать.

— Есть шанс, что они живы, верно? — Кэсси потерла раковину о рукав куртки и сдула с нее песок. — Где-нибудь.

— Не исключено, — буркнул я. Питер и Джеми, где-то далеко, молча движутся в густой толпе. В двенадцать лет я боялся этого больше всего — что они попросту сбежали, бросив меня одного. Я до сих пор иногда высматриваю их на вокзалах и в аэропортах. Сейчас уже поостыл, но раньше буквально впадал в панику, вертя головой во все стороны, как рисованный персонаж, в страхе, что пропущу хотя бы одно лицо и оно окажется именно тем, нужным. — Хотя сомневаюсь. Было много крови.

Кэсси убрала раковину в карман и взглянула на меня.

— Детали мне неизвестны.

— Я оставлю тебе материалы дела. — Произнести эту фразу было трудно, словно я предлагал ей личный дневник. — Расскажешь потом, что думаешь.

Начинался прилив. Пляж в Сэндимаунте такой пологий, что во время отлива моря почти не видно — это только серая полоска у горизонта. А затем оно вдруг надвигается на людей и застает их врасплох. Через несколько минут вода уже была нам по колено.

— Пора возвращаться, — вздохнула Кэсси. — Ты не забыл, что к ужину приедет Сэм?

— Помню, — кивнул я без энтузиазма. Сэм мне нравился — он нравился всем, кроме Купера, — но я не был уверен, что сейчас меня устроит чье-либо общество. — О чем ты с ним станешь говорить?

— О деле, — усмехнулась она. — О работе. Об убийстве.

Я поморщился.

Малыши в двойной коляске мутузили друг другу погремушками.

— Джастин! Бритни! — орала на них мать. — Заткнитесь, пока я вас не убила!

Я обнял Кэсси и отвел на безопасную дистанцию, после чего мы оба расхохотались.

В общем, я все-таки прижился в интернате. Когда меня привезли на второй учебный год (я рыдал, орал, хватался за дверцу машины, а старший воспитатель с гримасой отвращения на лице отрывал от нее мои пальцы и тащил меня к подъезду), я осознал, что, несмотря на протесты и мольбы, меня все равно оставят в школе. И я перестал мечтать о доме.

Выбора у меня не было. В первый год неутешная тоска почти довела меня до точки (у меня почти постоянно кружилась голова, я забывал фамилии преподавателей и номера корпусов). Выносливость даже у тринадцатилетних подростков небеспредельна, и в конце концов все закончилось бы нервным срывом. Но в последний момент меня спас инстинкт самосохранения. В первый день второго года я проплакал всю ночь, а утром встал с твердым убеждением, что никогда больше не буду скучать по дому.

Вскоре, к своему удивлению, я довольно быстро адаптировался к обстановке. Мне не составило труда усвоить школьный сленг (младшие — «кроты», старшие — «акулы»), и уже через неделю я переделал свой дублинский акцент в классический британский. Подружился с Чарли, сидевшем рядом со мной на уроке географии, пареньком с круглым серьезным лицом и обаятельной улыбкой. Позже, повзрослев, мы часто вместе делали уроки, баловались самокрутками, которыми снабжал нас его старший брат, студент Кембриджа, и вели бесконечные стыдливые и увлекательные разговоры о девчонках. Мои успехи в учебе были средними: интернат представлялся вечным неизбежным злом, за пределами его ничего не существует, и порой я переставал понимать, зачем мне вообще нужно учиться. Но зато я стал неплохо плавать и попал в школьную команду, что повысило мой авторитет в глазах преподавателей и учеников гораздо больше, чем любые успехи на экзаменах. На пятый год меня даже сделали старостой — я приписывал это своему хорошему имиджу, так же как и назначение в отдел по расследованию убийств.

Почти все каникулы я проводил у Чарли в Херефордшире, где учился ездить на старом «мерседесе» его отца (автомобиль подпрыгивает на ухабах, стекла опущены, в колонках ревет Бон Джови, и мы подпеваем во всю силу своих легких) и влюблялся в его сестер. Скоро я обнаружил, что вообще не хочу возвращаться домой. Наше новое жилье в Лейкслипе было мрачным и неуютным, там вечно пахло сыростью. Мама кое-как расставила вещи в моей спальне, и я всегда чувствовал себя там так, будто приехал не домой, а в лагерь для беженцев. Жившие по соседству дети носили короткие стрижки, косо смотрели в мою сторону и отпускали шуточки насчет моего акцента.

Родители заметили, что я изменился, но вместо того чтобы обрадоваться моим успехам в школе, занервничали и стали сокрушаться по поводу того, что я непривычно сдержан и уверен в себе. Мать ходила по дому на цыпочках и робко спрашивала, что я хочу к чаю. Отец, откашливаясь и теребя газету, старался вести со мной «мужские» разговоры, которые чаще всего разбивались о мое пассивное молчание. Умом я понимал: они отослали меня в интернат, желая защитить от назойливости журналистов, визитов полиции и любопытства сверстников, — и даже признавал, что решение было вполне разумным, но в глубине души засело ощущение — наверное, содержавшее в себе крупицу истины, — что родители отправили меня из дому, поскольку начали меня бояться. Словно чудовищный младенец без мозгов или сиамский близнец, у которого отрезали вторую половину, одним фактом своим выживания я превратился в жуткого уродца.

8

Сэм приехал вовремя, одетый с иголочки, как подросток на первое свидание, даже шевелюру пригладил, правда, оставив на затылке хохолок, — и привез бутылку вина.

— Держи! — Он вручил ее Кэсси. — Не знаю, что ты готовишь, но парень в магазине сказал, что оно подойдет к чему угодно.

— Отлично, — кивнула Кэсси, убавив музыку (Рики Мартин на испанском; она часто включала его подборку, когда делала что-нибудь по дому или возилась в кухне), и полезла за бокалами в сервант. — Вообще-то я готовлю пасту. Штопор вон в том ящике. Роб, милый, надо встряхивать сковородку, а не водить по ней ложкой.

— Вот что, Марта Стюарт,^[12] кто этим занимается: я или ты?

— Похоже, никто. Сэм, ты пьешь вино или за рулем?

— Знаешь, Мэддокс, консервированные томаты с базиликом… это не бог весть что.

— Тебе что, при рождении удалили вкусовые рецепторы или ты просто прикидываешься? Сэм, вина?

Сэм выглядел ошарашенным. Порой мы с Кэсси забывали, что производим на людей странное впечатление, особенно когда не заняты делом и находимся в хорошем настроении, как сейчас. Конечно, все это звучало довольно нелепо, учитывая, чем мы занимались целый день, но в отделах с высоким уровнем кошмарных впечатлений — по расследованию убийств, сексуальных преступлений, домашнего насилия — надо уметь переключаться или переводиться в розыск похищенных картин. Если ты позволишь себе много думать о жертвах (что они чувствовали в последнюю минуту, как бы дальше сложилась их жизнь, насколько сильно страдают их близкие), то кончишь нераскрытым делом и нервным срывом. Видимо, то, что я пережил сегодня, требовало больше обычной «переключки», но все равно мне нравилось дурачиться, готовя ужин и поддразнивая Кэсси.

— М-м, в общем, да, — ответил Сэм и огляделся, пытаясь пристроить куда-нибудь пальто. Кэсси взяла его и бросила на диван. — У моего дяди есть дом в Болсбридже… да-да, я знаю, — добавил он, увидев, что мы уставились на него с насмешливой почтительностью, — и я ношу с собой ключи. Иногда я остаюсь там на ночь, если пропущу пару кружек пива. — Он взглянул на нас, ожидая комментариев.

— Хорошо, — произнесла Кэсси, открыв сервант и достав стеклянный фужер с надписью «Нутелла». — Не люблю, когда за столом одни пьют, а другие нет. Разговор становится каким-то нервным. Кстати, чем ты не угодил Куперу?

Сэм рассмеялся и, расслабившись, стал искать штопор.

— Клянусь, я не виноват. Три моих первых дела подоспели аккурат к пяти вечера. Я позвонил ему, когда он уже шел домой.

— Ой-ой, — хмыкнула Кэсси. — Бедный Сэм.

— Тебе повезло, что он вообще ответил, — заметил я.

— Не думаю, — возразил Сэм. — Он до сих пор делает вид, будто не помнит, как меня зовут. Называет меня детективом Нири или детективом О'Ноланом, даже в суде. Однажды несколько раз назвал меня по-разному, и судья так сконфузился, что чуть не закрыл процесс. Слава Богу, вы у него в фаворе.

— Все благодаря пышному бюсту Райана, — вставила Кэсси, бесцеремонно оттолкнув меня с дороги и бросив в сковородку горсть соли.

— Да, — отозвался Сэм. Он легко открыл бутылку, разлил вино и вручил нам по бокалу. — Ваше здоровье, ребята! Спасибо за приглашение. Пусть это расследование завершится быстро и без неприятных сюрпризов.

После ужина мы занялись делами. Я приготовил кофе, Сэм вызвался помыть посуду. Кэсси разложила фотографии и результаты вскрытия на старом, натертом до блеска деревянном столике, села на пол и начала смотреть, покачиваясь взад-вперед и поедая из чашки свежую вишню. Я люблю смотреть на Кэсси, когда она сосредоточена. Погрузившись в себя, она не замечала ничего вокруг и вела себя как ребенок: чесала пальцем в затылке, складывала ноги в невероятных позах, грызла авторучку и вдруг выдергивала ее изо рта, что-то бормоча под нос.

— Пока мы ждем откровений от нашего медиума, — сказал я Сэму (Кэсси не глядя показала мне палец), — расскажи, как прошел твой день.

Сэм мыл тарелки с ловкостью старого холостяка.

— День прошел длинно. Звонок, потом разговор с кем-нибудь из служащих, которые все как один утверждали, что я должен побеседовать с кем-то еще, а затем переключали на голосовую почту. Не так-то просто выяснить, кто владеет землей. Я поинтересовался у своего дяди, имеется ли какой-то смысл в протестах против строительства шоссе.

— И?.. — спросил я, стараясь скрыть в голосе скептические нотки. Против Редмонда О'Нила я ничего не имел — для меня это был толстый красный джентльмен с копной седых волос, — но политики всегда вызывали у меня недоверие.

— Он сказал — нет. Точнее, он назвал их шилом в заднице… — Кэсси подняла брови. — Я только цитирую. Они несколько раз обращались в суд, требуя остановить строительство; я еще не установил точные даты, но Ред говорит, что слушания состоялись в конце апреля, начале июня и середине июля. Это совпадает с телефонными звонками Девлину.

— Очевидно, кто-то решил, что они не просто шило в заднице, — заметил я.

— В последний раз, несколько недель назад, они получили полный отказ. Но Ред не сомневается, что дело подадут на апелляцию. Его это не беспокоит.

— Еще бы, — усмехнулась Кэсси.

— Шоссе принесет много пользы, Кэсси, — мягко произнес Сэм. — Новые дома, новые рабочие места…

— Разумеется. А все-таки интересно, почему нельзя перенести все это «добро» на сотню ярдов в сторону?

Сэм покачал головой:

— Честно говоря, не знаю. Но Ред считает, что это необходимо.

Кэсси хотела что-то сказать, но промолчала.

— Перестань болтать и расскажи, что ты там нарыла, — вмешался я.

— Ладно, — вздохнула она и взяла чашку кофе. — Больше всего меня удивляет, что этот парень действовал словно нехотя.

— Что? — удивился я. — Мэддокс, да он два раза ударил ее по голове и задушил. Если он не хотел причинять ей вред…

— Нет, постой! — перебил Сэм. — Я хочу послушать.

Обычно во время профессиональных обсуждений я выступал в роли адвоката дьявола, и Кэсси легко затыкала мне рот, если я хватал через край. Но в Сэме была какая-то врожденная солидность и степенность, которая меня столько же восхищала, сколько и раздражала. Кэсси лукаво покосилась на меня и улыбнулась Сэму.

— Спасибо, Сэм. Так вот, посмотрим на первый удар: это был скорее толчок, который сбил ее с ног, не более. Она стояла к нему спиной и не двигалась; он вполне мог бы ударить ее по голове, но не сделал этого.

— Видимо, он просто не знал, с какой силой бить, — заметил Сэм. — Неопытный.

Вид у него был невеселый. Странно, но обычно мы предпочитаем замашки серийного убийцы. Тогда проще найти другие случаи, провести сравнение и получить больше доказательств. А если преступник новичок, все надо начинать с нуля.

— Кэсс, — спросил я, — ты думаешь, он «девственник»?

Задавая вопрос, я не знал, какой ответ хочу услышать.

Она рассеяно потянулась к вишне, продолжая смотреть записи, и я заметил, как дрогнули ее ресницы: она поняла, о чем я спрашиваю.

— Не знаю. Ясно, что он делал это нечасто, иначе не действовал бы так неуверенно. Но он мог совершить это давно, много лет назад. Нельзя исключать связи со старым делом.

— Серийные убийцы редко ждут двадцать лет, — произнес я.

— Ну, — пожала плечами Кэсси, — он и на сей раз не особенно старался. Девочка боролась, парень зажал ей рот, потом опять ударил — например, она пыталась вырваться, — и уже как следует. Но вместо того чтобы продолжать колотить ее по голове — после борьбы преступники обычно входят в раж, — убийца бросил булыжник и задушил жертву. И ладно бы задушил, это было бы проще: нет, он использовал полиэтиленовый пакет, причем сзади, чтобы не видеть ее лицо. Будто хотел отстраниться от содеянного, сделать его не столь жестоким.

Сэм поморщился.

— Или не любит пачкаться, — вставил я.

— Тогда зачем он вообще ее бил? Мог бы наброситься сзади и накинуть на голову пакет. Полагаю, он намеревался «отключить» ее, чтобы не видеть страданий девочки.

— И не был уверен, что сумеет подчинить ее себе, если она будет в сознании, — возразил я. — Вероятно, он слаб физически либо это действительно у него впервые и он не знал, как действовать.

— Пусть так. Я согласна, что необходимо искать человека, не склонного к насилию, — из тех, кто никогда не дрался во дворе и не проявлял агрессию, в том числе и сексуальную. Сомневаюсь, что в нашем случае изнасилование было сексуальным преступлением.

— Потому что он использовал предмет? — уточнил я. — Знаешь, некоторые из них вообще не могут возбудиться.

Сэм заморгал и отхлебнул кофе, чтобы скрыть замешательство.

— Да, но тогда он проник бы немного… глубже. Судя по словам Купера, это было скорее символическое действо: ни ран, ни буйства, ни садизма, лишь два дюйма ссадин и порванная плева. Да еще после смерти.

— Может, ему так нравится. Некрофил.

— О Господи, — вздохнул Сэм и оставил кофе.

Кэсси поискала сигарету, не нашла и взяла мою, покрепче. Когда она наклонилась к зажигалке, ее лицо на мгновение стало усталым и беззащитным. Я подумал, что ей приснится сегодня ночью, — может, Кэти Девлин с раскрытым в беззвучном крике ртом.

— Тогда бы он не отпустил ее так быстро. Опять же остались бы более явные следы насилия. Нет, ему не хотелось это делать. Но пришлось.

— Думаешь, убийца инсценировал половое преступление, желая сбить нас с толку?

Кэсси покачала головой:

— Не знаю. Будь это так, он бы сделал это как-то очевиднее: снял одежду, раздвинул ноги, — а он опять натянул на нее джинсы, даже застегнул… Тут больше похоже на психическое расстройство. Шизофреники редко бывают агрессивны, но если оставить их без таблеток в фазе обострения… Может, он считал, что ее надо обязательно убить и изнасиловать. Тогда понятно, почему он не собирался причинять ей боль, зачем использовал предмет и не стал имитировать половое преступление — не желал ее обнажать, не хотел, чтобы его считали насильником. И про алтарь тоже становится ясно.

— Что именно? — Я взял у нее сигареты и предложил Сэму, который, судя по его виду, в этом нуждался, но тот покачал головой.

— То, что убийца мог бы бросить девочку где-нибудь в лесу или в такой глуши, где ее не отыскал бы даже через сто лет, или просто оставить на земле. А он тащил ее до алтаря. Конечно, это мог быть эффектный жест, но я сомневаюсь: преступник не придал ей никакой особой позы, оставил лежать на левом боку, чтобы не была видна рана на голове, — опять же из отвращения к насилию. Думаю, он хотел проявить о ней заботу, уважение — защитить от зверей в лесу, убедиться, что девочку быстро обнаружат. — Кэсси потянулась к пепельнице. — Положительный момент в том, что шизофреника легко найти.

— А как насчет наемного убийцы? — произнес я. — Это тоже многое объясняет. Кто-то, например человек, звонивший по телефону, заплатил парню за работу, которая ему не нравилась.

— Вообще-то наемный убийца подходит нам еще больше. Кэти Девлин была очень благоразумной девочкой, как ты думаешь, Роб?

— Да, самой адекватной во всей семейке.

— Умная, собранная, с сильной волей…

— Такие не ходят по ночам на свидания с незнакомцами.

— Верно. Особенно если это не местный житель. Шизофреник вряд ли сумел бы вести себя достаточно нормально, чтобы выманить ее из дома. Видимо, это был вполне приличный и приятный человек, умевший обращаться с детьми. Кэти знала его и доверяла ему. Она не чувствовала в нем угрозу.

— Или в ней, — добавил я. — Сколько весила Кэти?

Кэсси пролистала записи.

— Семьдесят восемь фунтов. Если ее несли недалеко, это могла сделать и женщина, но очень сильная. Софи не заметила, чтобы тело тащили по земле. Так что, если опираться на статистику, я за парня.

— А родители ни при чем? — с надеждой спросил Сэм.

Кэсси скорчила гримасу.

— При чем. Если кто-нибудь из них надругался над ней, Кэти могла пригрозить, что обо всем расскажет. Тогда сам насильник или второй родитель решил: ее надо убить, чтобы спасти семью. Может, они пытались инсценировать половое преступление, но у них не хватило духу сделать все как надо… В общем, я более или менее уверена лишь в одном — мы ищем не психопата и не садиста. Наш парень не собирался унижать девочку и наслаждаться ее страданиями. Мы ищем того, кому это было неприятно, кто пошел на это по необходимости. Вряд ли он станет еще как-то заявлять о себе, привлекать внимание. И он не повторит что-нибудь подобное в ближайшее время — разве что почувствует какую-то угрозу. Кстати, я полагаю, что преступник местный. Конечно, судебный психолог мог бы составить портрет получше, но…

— Ты изучала психологию в Тринити-колледже? — поинтересовался Сэм.

Кэсси кивнула и взялась за вишню.

— Бросила на четвертом курсе.

— Почему?

Она сплюнула в ладонь вишневую косточку и одарила Сэма улыбкой, которую я хорошо знал: преувеличенно приятная, расплывавшаяся во все лицо, так что становилось не видно глаз.

— А что бы вы тут без меня делали?

Я понимал, что она не скажет правды. Сам я не раз задавал Кэсси этот вопрос и получал самые разные ответы, от «потому что там я не могла прикалываться над тобой» до «меня тошнило от тамошней еды». В Кэсси всегда было что-то загадочное. Отчасти поэтому она мне нравилась, и мое восхищение возрастало от того, что ее загадочность не бросалась в глаза, точно достигла высокой степени, после которой стала практически невидимой. Наоборот, Кэсси всегда выглядела простой и открытой, как ребенок, и в определенной степени так оно и было: что вы видели, то и получали. Но многого вы не видели, даже не догадывались, и данная сторона в жизни Кэсси привлекала меня больше всего. Мы дружили давно, но я знал, что в ней есть какие-то потайные «комнаты», куда она меня не только не пустит, но даже не намекнет на их существование. Были вопросы, на которые она не отвечала, темы, какие Кэсси затрагивала лишь в общих чертах, а когда ее пытались прижать к стенке, она смеялась и ускользала с ловкостью профессиональной фигуристки.

— Хорошая работа, — произнес Сэм. — Не важно, с дипломом или без.

Кэсси подняла брови.

— Сначала посмотрим, окажусь ли я права.

— Почему он держал ее целые сутки? — вздохнул я.

Вопрос мучил меня с самого начала — он невольно наводил на скверные мысли, напрашивался неприятный вывод, что если преступник не отпускал жертву, то мог оставить ее и дольше, она могла просто исчезнуть без следа, так же как Питер и Джеми.

— Если я права насчет того, что убийца старался дистанцироваться от преступления, тогда дело не в том, что он не хотел. Наоборот, он предпочел бы скорее избавиться от девочки. Раз он ее держал, значит, у него не было выбора.

— Он живет не один, и ему пришлось ждать, когда все уйдут?

— Не исключено. Но я вот думаю, а случайно ли преступник выбрал именно раскопки? Вдруг ему надо было оставить ее там? Например, потому что таков был его великий план или у него просто нет машины, а это место самое удобное. Версия совпадает с показаниями Марка, что он не видел ночью автомобилей, — значит, убийство произошло где-то недалеко, скажем, в одном из домов в конце поселка. Может, он собирался избавиться от трупа еще в понедельник, но заметил Марка и его костер. Убийца испугался и спрятал труп на сутки.

— Если только убийца не сам Марк, — заметил я.

— У него есть алиби на ночь вторника.

— От девушки, которая от него без ума.

— Мел не какая-то безвольная дурочка. У нее есть мозги, и она понимает, как все серьезно. Если бы Марк прямо посреди любовных игр выскочил из постели и пошел прогуляться часа на два, она бы нам об этом рассказала.

— У него мог быть сообщник. Та же Мел или кто-нибудь другой.

— И что, они прятали тело за ближайшим холмиком?

— А какой мотив у Марка? — спросил меня Сэм. Он ел вишню и с интересом наблюдал за нами.

— Мотив? У него не все дома, — ответил я. — Ты бы его послушал. С виду нормальный человек — достаточно нормальный, чтобы внушить доверие ребенку, — но стоит ему заговорить о раскопках, и он начинает нести бред про служение и богохульство… Сейчас раскопки под угрозой из-за строительства шоссе; может, Марк решил, что человеческая жертва умилостивит богов и они, как в старину, сойдут небес и все уладят.

— Если это окажется языческим жертвоприношением, — проговорил Сэм, — не хотел бы я быть тем, кто сообщит о нем О'Келли.

— Пусть он лучше сам ему расскажет. А мы возьмем билеты в первый ряд.

— Марк не чокнутый, — заявила Кэсси.

— Неужели?

— Нет. Работа заполняет всю его жизнь.

— Жаль, ты их не видел, — обратился я к Сэму. — Это больше напоминало свидание, чем допрос. Мэддокс постоянно кивала и хлопала ресницами, говорила, что прекрасно понимает его чувства…

— Так оно и есть! — перебила Кэсси. Она бросила записи Купера и вернулась на диван. — И я не хлопала ресницами. Когда это случится, ты сразу заметишь.

— Ты понимаешь его чувства? Тоже молишься богу археологии?

— Нет, дуралей. Замолчи и слушай. Насчет Марка у меня есть версия. — Она сбросила туфли и подобрала под себя ноги.

— О Боже! — воскликнул я. — Сэм, надеюсь, ты не торопишься?

— У меня всегда найдется время для хорошей версии, — улыбнулся Сэм. — Может, я заодно выпью, раз мы уже закончили работу?

— Мудрая мысль, — одобрил я.

Кэсси пихнула меня ногой.

— Найди виски или что-нибудь еще.

— Так вот, — сказала она. — Мы должны во что-то верить…

— Зачем? — усмехнулся я.

Такое вступление показалось мне интригующим и неожиданным. Сам я не религиозен, и Кэсси, насколько мне известно, тоже.

— Потому что должны. В каждом обществе была своя система верований. Но сейчас… много ли ты знаешь настоящих христиан? Не тех, кто просто ходит в церковь, а настоящих — людей, которые пытаются идти по стопам Иисуса? Я уже не говорю про веру в какие-то политические идеалы. У нашего правительства вообще нет идеалов, насколько я могу судить…

— Большие откаты для друзей! — бросил я через плечо. — Чем не идеалы?

— Эй! — с упреком сказал Сэм.

— Извини, — отозвался я. — Я не имел в виду кого-то конкретно.

— И я тоже, Сэм, — добавила Кэсси. — У государства нет никакой идеологии, поэтому каждому приходится создавать свою веру.

Я нашел виски, кока-колу, лед и три стакана и перетащил все это на кофейный столик.

— Ты говоришь о суррогатных религиях? Всех этих яппи, которые увлекаются нью-эйджем, практикуют тантрический секс и «фэншуют» свои внедорожники?

— Их тоже, но я больше думаю о людях, выстраивающих свои религиозные воззрения на иных основаниях. Например на деньгах — чем не идеология для государства? Я не про откаты. Сэм. Сегодня, если ты мало получаешь, это уже не просто твоя личная проблема, а безответственность. Раз у тебя нет большого дома и дорогой машины — значит, ты несостоятельный член общества.

— Зато когда просишь прибавки, — вставил я, вытаскивая лед из холодильника, — ты тоже несостоятельный член общества, поскольку пытаешься урвать часть прибыли у шефа, работающего на благо экономики.

— Верно. Если ты не богат, то сиди и помалкивай, как ничтожество, и нечего рассчитывать, что приличные люди станут за тебя трудиться.

— Ну, — сказал Сэм, — не думаю, что все так уж плохо.

Мы вежливо промолчали. Я собрал со столика рассыпавшиеся льдинки. Сэм от природы был неисправимым оптимистом, и, что еще важнее, его семья владела несколькими домами в Болсбридже. В общем, не стоило ждать от него объективности в социально-экономических вопросах.

— Существует еще одна важная религия в наши дни, — продолжила Кэсси, — культ тела. Вся эта нравоучительная реклама и лавина информации о вреде курения и алкоголя, о фитнесе…

Я стал наливать виски, поглядывая на Сэма, чтобы вовремя остановиться. Он поднял руку, улыбнулся и взял стакан.

— После этого мне всегда хочется проверить, сколько сигарет я смогу выкурить за раз, — заметил я.

Кэсси вытянула ноги на диване; я приподнял их, чтобы усесться рядом, положил себе на колени и стал смешивать ей напиток — много льда и много колы.

— Мне тоже. Но речь идет не только о вреде для здоровья — нам стараются внушить, будто это плохо и с моральной точки зрения. Словно, занимаясь физзарядкой по утрам и потребляя меньше жира, ты становишься совершенной личностью. Я уже не говорю про кошмарную рекламу, где курение не просто глупость, а прямо мировое зло. Людям нужны хоть какие-то правила для принятия решений. А все эти йогуртовые добродетели и финансовое фарисейство лишь заполняют вакуум. Но главная проблема в том, что у нас все шиворот-навыворот. Мы не совершаем правильные поступки, надеясь, что нас за это вознаградят; само по себе вознаграждение и есть правильная штука.

— Не забудь про выпивку, — напомнил я. Кэсси разошлась и размахивала руками, не обращая внимания на свой стакан. — А какое это имеет отношение к нашему чокнутому Марку?

Она вздохнула и отхлебнула виски.

— Вот какое. Марк верит в археологию и в наследие прошлого. Такова его вера. Это не абстрактный набор принципов, не тело и не счет в банке, а вполне конкретная часть его реальной жизни, каждодневный труд, и не важно, оплачивается он или нет. Марк этим живет. Он не чокнутый, а нормальный, и что-то неладно должно быть с обществом, где подобных людей считают странными.

— Этот парень совершал воздаяния какому-то языческому богу! — воскликнул я. — Не думаю, что со мной что-то неладно, если такие вещи кажутся мне немного странными. Поддержи меня, Сэм.

— Кто, я? — Сэм удобно устроился на диване и слушал нашу беседу, трогая рассыпанные на подоконнике камни и ракушки. — Ну, я бы сказал, он очень молод. Вот когда заведет жену и детей… его это образумит.

Мы с Кэсси переглянулись и разразились смехом.

— А что? — спросил Сэм.

— Ничего, — ответил я. — Не обращай внимания.

— Я бы с удовольствием пригласила тебя и Марка на пару кружек пива, — произнесла Кэсси.

— Там бы я его быстро расколол, — заметил Сэм, и мы снова рассмеялись.

Я откинулся на спинку дивана и глотнул виски. Мне нравился разговор. Вообще это был хороший, уютный вечер. По стеклу стучал мелкий дождь, в комнате негромко пела Билли Холидей, и даже присутствие Сэма пришлось мне по душе. Я находил его все более приятным. Общество Сэма, подумал я, в любой компании не будет лишним.

— Ты полагаешь, мы должны исключить Марка? — обратился я к Кэсси.

Она отхлебнула виски и промолвила:

— Да, несмотря на его чокнутость. Я уже упоминала, что преступник находился в нерешительности. Но мне трудно представить колеблющегося Марка — по крайней мере в серьезных вопросах.

— Везучий Марк, — заключил Сэм.

— Интересно, — спросил Сэм позднее, — как вы познакомились с Кэсси?

Он потянулся к стакану.

Вопрос странный и застал меня врасплох. Честно говоря, я почти забыл про Сэма. Кэсси покупает отличное спиртное, виски «Коннемара» с горьким болотным привкусом, и мы захмелели. Беседа понемногу затихала. Сэм молча изучал корешки расставленных на полке книг, я вытянулся на диване, рассеянно прислушиваясь к музыке. Кэсси была в ванной комнате.

— А, ясно. Ну, тогда она только пришла в отдел. Как-то вечером у нее сломался велосипед, и я подбросил ее до дома.

— Ясно, — сказал Сэм. Он выглядел немного возбужденным, что для него нехарактерно. — Я так сразу и подумал, что раньше вы не были знакомы. Но кажется, будто вы знаете друг друга чуть ли не с детства. Вот я и спросил, можно ли вас назвать старыми друзьями или… ну, ты понял.

— Мы много общались, — продолжил я. Люди часто принимали нас за родственников или за друзей детства, и почему-то меня это всегда наполняло тайной радостью. — Наверное, родственные души.

Сэм кивнул:

— Вы с Кэсси… — Он прочистил горло.

— Что я такое натворила? — с подозрением воскликнула Кэсси, вернувшись в комнату.

— Ничего, — ответил я.

— Я просто спросил Роба, не были ли вы знакомы до того, как ты пришла в отдел, — объяснил Сэм. — В колледже или еще где-нибудь.

— Я не учился в колледже.

Я понял, о чем хотел спросить меня Сэм. Большинство людей рано или поздно задают этот вопрос, но Сэм никогда не был любопытным.

— Серьезно? — отозвался Сэм, пытаясь скрыть удивление. — Я думал, Тринити-колледж, совместные пары…

— Мы с ним не встречались со времен Адама, — объявила Кэсси, и после молчания мы оба начали давиться от смеха.

Сэм смотрел на нас, улыбаясь и качая головой.

— Вы оба сумасшедшие, — вздохнул он и пошел вытряхивать пепельницу.

Я сказал Сэму правду — я никогда не учился в колледже. Школу закончил, как ни странно, неплохо, с двумя тройками и одной четверкой, этого было достаточно, чтобы куда-то поступить, но не подал никаких заявок. Всем говорил, будто собираюсь пропустить год и как следует подготовиться, но на самом деле мне просто ничего не хотелось делать.

Чарли решил поехать в Лондон, изучать экономику, и я отправился вместе с ним: мне было все равно. Отец арендовал для него полквартиры в фешенебельном районе, где в комнатах паркетные полы, а двери открывал привратник. Мне подобная роскошь была не по карману, поэтому я снял грязноватую каморку в бедной части города, и Чарли взял себе соседа, голландского студента, который должен был уехать домой на Рождество. План заключался в том, что за это время я подкоплю денег и присоединюсь к другу, но уже задолго до Рождества стало ясно, что я никуда не переселюсь — не из-за денег, а потому что мне совершенно неожиданно понравилась моя каморка и новая, свободная и безалаберная, жизнь.

После интерната одиночество ударило мне в голову как хмель. В первую ночь я несколько часов лежал в кровати без сна, ловил пряные запахи еды, аппетитными струйками сочившиеся из коридора, слушал, как два соседа за стеной переругиваются и где-то рядом немилосердно фальшивит скрипка. Мысль, что никто меня сейчас не видит и не спросит, что я делаю, или потребует делать что-нибудь иное, приводила меня в такой восторг, словно моя комнатка в любой момент могла отделиться от дома и поплыть над крышами и над рекой, покачиваясь среди звезд как радужный мыльный пузырь.

Так прошло почти два года. Большую часть времени я жил на пособие по безработице и иногда, если меня сильно доставали или хотелось произвести впечатление на девушку, работал несколько недель на стройке либо занимался перевозкой мебели. С Чарли мы скоро разошлись (я еще помню ошарашенное выражение его лица, когда он увидел мое жилище). Раза два в месяц мы ходили в паб, порой я посещал его вечеринки, где познакомился с большинством своих подруг, в том числе с закомплексованной Джеммой, имевшей проблемы с алкоголем. У него были неплохие друзья — товарищи по учебе, но они говорили на своем языке, который я не знал и не желал знать, пускали в ход всякие жаргонные словечки и понятные только посвященным шуточки, поэтому я почти не участвовал в беседах.

Честно говоря, не помню, что я делал эти два года. Видимо, ничего. В современном обществе это считается немыслимым, но я обнаружил в себе талант к полному и блаженному безделью, которое людям доступно только в детстве. На окне у меня висел граненый хрусталь от старой люстры, и я мог провести полдня, лежа на кровати и наблюдая, как он пускает по комнате солнечные зайчики.

Я много читал. Так было всегда, но в те два года зарылся в книги с головой и поглощал их с почти сладострастной ненасытностью. Записался в местную библиотеку и брал все, что мог унести, а потом запирался в комнате и читал напролет целую неделю. Мне нравились старые авторы, чем старее, тем лучше — Толстой, По, трагедии эпохи короля Якова, допотопные переводы Лакло, — и когда я наконец выходил на свет божий, щурясь и хлопая ресницами, то еще несколько дней жил в легком и прозрачном ритме книг.

Телевизор я тоже смотрел много. Во второй год меня особенно увлекли документальные фильмы о криминалистике, их показывали поздно вечером по каналу «Дискавери». Больше всего меня интересовали не сами преступления, а сложный процесс их распутывания. Восхищало железное упорство, с каким стройные агенты ФБР или толстопузые шерифы из Техаса складывали один за другим фрагменты разрозненной картины, пока все наконец не вставало на свои места и ответ не оказывался у них в руках, абсолютно ясный и неопровержимый. Они напоминали мне фокусников, бросающих в шляпу горстку лоскутков и вытаскивающих из нее, под гром фанфар и аплодисменты зрителей, целый шелковый платок. Только здесь было в тысячу раз лучше — ведь все происходило в действительности и не предполагало, как я тогда думал, никакого надувательства.

Разумеется, это нельзя назвать реальной жизнью, хотя время от времени я устраивался на работу и каждый раз это оказывалось шоком. Однажды меня лишили пособия по безработице, Чарли объявил, что женится, а внизу поселился шумный сосед с нездоровой страстью к рэпу, и я понял, что пора перебираться в Ирландию, поступать на курсы в колледж и становиться детективом. По своей каморке я не скучал, однако два волшебно легких и беспечных года до сих пор остаются для меня одним из самых счастливых моментов жизни.

Сэм ушел около половины двенадцатого — от Сэндимаунта до Болсбриджа рукой подать. Надевая куртку, он бросил на меня быстрый взгляд.

— Тебе в какую строну? — спросил он.

— Думаю, твой последний автобус уже ушел, — небрежно бросила мне Кэсси. — Если хочешь, могу предложить свой диван.

Я мог бы ответить, что уеду на такси, но подумал, что Кэсси права: Сэм не Куигли — не будет многозначительно улыбаться и подмигивать нам на следующий день.

— Да, наверное, ушел, — согласился я, взглянув на часы. — Я не слишком тебя стесню?

Если Сэм и удивился, то ничем себя не выдал.

— Тогда до завтра, — произнес он. — Спокойной ночи.

— Он в тебя втюрился, — заметил я, когда Сэм ушел.

— Боже, как ты предсказуем, — вздохнула Кэсси и полезла в гардероб за пуховым одеялом и моей футболкой.

— «Я хочу послушать, что скажет Кэсси», «Кэсси так хорошо работает»…

— Райан, если бы Бог желал осчастливить меня тупоголовым занудой братцем, то дал бы мне его. К тому же ты совершенно не умеешь передразнивать.

— А он тебе тоже нравится?

— Если бы это было так, я бы показала ему свой фирменный фокус, завязав в узел язык с черенком вишни.^[13]

— Врешь, не сможешь. Покажи.

— Господи, Райан, я шучу. Давай спать.

Мы раздвинули диван, Кэсси включила настольную лампу, я выключил верхний свет. В полумраке постель выглядела маленькой, теплой и уютной. Кэсси нашла длинную футболку, в которой обычно спала, и ушла переодеться в ванную комнату. Я сунул носки в ботинки и затолкал под диван, разделся до трусов, натянул свою футболку и залез под второе одеяло. Вся процедура у нас разыгрывалась по нотам. Я слышал, как Кэсси умывается и напевает песенку: «Словно черный король с королевой червей, он сегодня с тобой, а наутро — ничей…» Мелодия была грустная, и она бормотала слова еле слышно, сглатывая концы строк.

— Ты действительно так относишься к нашей работе? — спросил я, когда она вернулась — босиком, с голыми ногами, маленькими, но мускулистыми, как у мальчишки. — Как Марк к своей археологии?

Я приберег этот вопрос на то время, когда уйдет Сэм. Кэсси взглянула на меня с насмешливой улыбкой.

— Я никогда не выливала выпивку на пол в нашей дежурке. Клянусь.

Я ждал. Она скользнула под одеяло и оперлась на локоть. В свете лампы лицо Кэсси казалось теплым и почти прозрачным, как матовое стекло. Я не знал, захочет ли она ответить даже теперь, когда нет Сэма, но вскоре она произнесла:

— Мы работаем с правдой, ищем правду. Это серьезное дело.

— Значит, вот почему ты не любишь лгать?

Одна из странностей Кэсси, особенно удивительная для детектива. Она не прибегала к приемам и вопросам, которые требовали явного обмана, предпочитая сложные хитросплетения фраз. Я ни разу не слышал, чтобы Кэсси открыто лгала.

Она пожала плечами:

— Я не сильна в парадоксах.

— А я, наверное, силен.

Кэсси легла на спину и рассмеялась.

— Надо записать это в твое личное досье. Мужчина, шесть футов роста, специалист по парадоксам…

— Сексуально гиперактивен…

— Ищет свою Бритни для…

— Эй!

Она подняла брови.

— Что-то не так?

— Зачем меня позорить? Бритни — для мужчин с плохим вкусом. Мне нужна хотя бы Скарлет Йохансон.

Мы дружно рассмеялись. Я с довольным вздохом вытянулся на диване, и Кэсси выключила лампу.

— Спокойной ночи.

— Хороших снов.

Кэсси засыпала легко и быстро, как котенок. Через минуту я услышал ее глубокое и ровное дыхание с маленькой задержкой в каждом вдохе: верный признак, что она спит. А я, если отключился, даже не слышу будильник, зато сам процесс засыпания может длиться несколько часов. Однако с Кэсси мне это всегда удавалось гораздо легче, несмотря на неровности дивана и странные скрипы и трески в старом доме. Даже сейчас, когда мой сон разладился, я часто стараюсь вообразить себя в той постели: мягкая фланель одеяла щекочет щеку, в воздухе висит острый аромат виски, и Кэсси тихо что-то шепчет, поворачиваясь во сне.

В дом вошла какая-то парочка, шушукаясь и посмеиваясь, поднялась по лестнице и исчезла в квартире снизу. Их смех и болтовню приглушили стены. Я попал в один ритм с дыханием Кэсси и почувствовал, как реальность приятно расплывается в дремотных образах: вот Сэм объясняет, как построить лодку, а Кэсси сидит на выступе окна между двумя каменными горгульями и хохочет. Море находилось на противоположном конце города, и я не мог услышать его шум, но казалось, я различаю, как плещутся волны.

9

Теперь, оглядываясь в прошлое, мне кажется, что мы втроем буквально не вылезали из квартиры Кэсси. Расследование продолжалось не более месяца, да и в то время у нас находились другие занятия, но в моей памяти самое яркое пятно оставили именно эти вечера, точно их залили особенной блестящей краской. Погода испортилась, на дворе стояла осень, ветер завывал между крышами, и дождь, барабаня по оконным рамам, просачивался сквозь щели и струйками стекал на подоконник. Кэсси топила камин, и мы дружно сидели у огня, обложившись бумагами и обсуждая новые версии, а потом переходили к ужину — разные варианты пасты в исполнении Кэсси, сандвичи с говядиной — в моем, или легкая экзотика от Сэма: сочные тако и что-то из тайской кухни с острым арахисовым соусом. За ужином пили вино, затем виски в разных смесях, а когда хмель начинал действовать, откладывали в сторону дела, сбрасывали обувь, включали музыку и болтали допоздна.

Кэсси, как и я, была единственным ребенком в семье, поэтому мы обожали рассказы Сэма о его детстве: много детей (четверо братьев и три сестры), бегавших в старом сельском доме в Голуэе, бесконечные игры в ковбоев и индейцев, ночные вылазки на заброшенную мельницу, спокойный великан-отец и хозяйственная мать, вынимавшая из печи горячий хлеб, стучавшая по столу деревянной ложкой и пересчитывавшая детей по головам, чтобы убедиться, все ли вернулись на обед.

Родители Кэсси погибли в автокатастрофе, когда ей было пять лет; ее воспитывали дядя и тетя, жившие в ветхом домике. Она рассказывала нам, как брала взрослые книги из их библиотеки: «Золотую ветвь», «Метаморфозы» Овидия, «Мадам Бовари», — и хотя умирала от скуки, но дочитывала до конца, сидя на веранде в плетеном кресле и поедая яблоки под монотонный стук дождя. Однажды она забралась под старый шкаф и нашла там блюдце из китайского фарфора, пенни времен Георга VI и два письма какого-то солдата, писавшего с фронта во время Первой мировой войны. Никто не мог вспомнить, кто он такой, и половина строчек в послании вымарала цензура.

Я до двенадцати лет почти ничего не помнил, да и позже воспоминания собирались в какие-то унылые ряды — то серых кроватей в общей спальне, то холодных душевых с запахом хлорки, то мальчишек в школьной форме, хором распевавших протестантские гимны о верности и долге. Для нас с Кэсси детство Сэма представлялось историей из книжки с яркими картинками, где краснощекие малыши со смехом бегают наперегонки с лохматым псом. «Расскажи нам, как ты был маленьким», — говорила Кэсси, поудобнее устраиваясь на диване и подтягивая рукава на свитере, чтобы взять бокал с виски.

Впрочем, в разговорах Сэм обычно играл роль «подсобного», и меня это радовало в глубине души. Кэсси и я потратили два года, чтобы настроиться на одну волну и разработать целую систему из известных нам одним словечек и условных знаков, а Сэм попал в нашу компанию случайно, поэтому не было ничего зазорного в том, что он всегда держался немного отчужденно, бросая свои реплики со стороны. Его, похоже, это совсем не беспокоило. Сэм вытягивался на диване со стаканом в руке, стекло отбрасывало янтарные блики на ковер, и он с улыбкой следил затем, как мы рассуждаем о сущности времени, Т. С. Элиоте и научных объяснениях природы полтергейста. Разумеется, все это выглядело немного по-детски, тем более что мы с Кэсси ребячились напропалую («Укуси меня», — говорила она, и я хватал зубами ее за руку и кусал до тех пор, пока она не молила о пощаде), но в ранней юности у меня не было подобных бесед, и теперь я был от них в восторге.

Да, я все романтизирую, такая уж у меня натура. Вероятно, эти вечера были сочными и аппетитными, как корочка на пироге, зато остальной день бил по нервам и изматывал до предела. Официально мы трудились с девяти до пяти, но часто являлись утром еще до восьми, а уходили после восьми да еще брали с собой работу: протоколы допросов, свидетельские показания, записи, отчеты. Ужинать мы начинали в девять или десять, к полуночи разговор вертелся вокруг расследования, и лишь к двум часам мы выдыхались и падали в постель. У нас развилась нездоровая страсть к кофеину, и мы перестали обращать внимание на усталость. Однажды в пятницу вечером один из наших новых «летунов» по имени Корри на прощание сказал: «Ладно, ребята, до понедельника», — чем вызывал дружный смех, и О'Келли, хлопнув его по плечу, возразил: «Нет, паренек, жду тебя завтра к восьми».

Кстати, Розалинда Девлин мне в ту пятницу так и не позвонила. Часов в пять вечера, измаявшись от ожидания и беспокойства, я сам позвонил ей на мобильник. Она не ответила. Видимо, рядом родители, сказал я себе, а может, помогает организовать похороны, присматривает за Джессикой или просто плачет у себя в комнате, но тревога все равно осталась, она засела во мне, как гвоздь в подошве.

В воскресенье я, Кэсси и Сэм отправились на похороны Кэти. Рассказы, будто убийц тянет на могилу жертвы, по большей части легенда, но попробовать стоило; к тому же О'Келли решил, что это будет неплохо в плане пиара. Местную церковь построили в семидесятые годы, когда в моду вошел бетон, а Нокнари обещали превратить в новый мегаполис. Она была огромной, холодной и уродливой, с какими-то полуабстрактными сценами несения креста и громким эхом, разносившимся среди бетонных стен. Мы стояли в глубине зала в неброских темных костюмах и наблюдали, как прибывает публика: фермеры с кепками под мышкой, старушки в головных платках, модно одетые подростки, делавшие вид, что им на все плевать. Маленький, отделанный золотом белый гроб перед алтарем производил жуткое впечатление. Появилась Розалинда, она шла, опустив голову и сгорбив плечи, между своей матерью и тетей Верой. Джонатан с пустым взглядом шествовал за ними, ведя к первому ряду Джессику.

В воздухе пахло сыростью, ладаном и сухими цветами, на сквозняке оплывали свечи. У меня слегка кружилась голова — я забыл позавтракать, — и все вокруг смахивало скорее на воспоминание, чем на явь. Позднее я понял почему: двенадцать лет подряд я посещал мессы в этой церкви и, не исключено, сидел на одной из скамей во время поминальной службы по Питеру и Джеми. Кэсси незаметно потирала руки, пытаясь согреть.

Священник, очень молодой и серьезный, старался не ударить лицом в грязь, прибегая к обычному набору усвоенных в семинарии штампов. Хор белолицых девочек в школьной форме — одноклассниц Кэти — стоял плечом плечу и теребил листочки с нотами. Они пели гимны для утешения скорбящих, но их голоса звучали тонко и неуверенно, а некоторые и вовсе срывались. «Куда бы ни шел ты, я буду с тобой; иди смелее, иди за мной…»

Возвращаясь от причастия, Симона Кэмерон поймала мой взгляд и ответила кивком; глаза у нее вместо золотистых стали красными. Члены семьи вставали со скамьи и клали на гроб поминальные подарки: книжка от Маргарет, игрушечный кот от Джессики, карандашный рисунок Джонатана, висевший над кроватью Кэти. Последней приблизилась Розалинда и положила две розовые балетные туфельки, связанные между собой шнуровкой. Она нежно погладила их, наклонилась к гробу и разрыдалась, рассыпав по крышке каштановые локоны. Где-то в первом ряду послышался всхлип.

Небо было серо-белым, ветер в церковном дворике срывал с деревьев сухие листья. Репортеры перевешивались через ограду, щелкая фотовспышками. Мы нашли укромный уголок и внимательно рассмотрели присутствующих, но, естественно, не увидели ничего подозрительного.

— Много народу, — пробормотал Сэм. — Надо бы заснять всю эту компанию и проверить, нет ли кого лишних.

— Его здесь нет, — сказала Кэсси. — И вряд ли будет. Думаю, он даже газеты не читает. А если с ним заговорят об этом, сменит тему.

Розалинда, прижав к губам платок, медленно спустилась по ступенькам церковного крыльца, подняла голову и увидела нас. Она высвободила руку у державших ее матери и тетки и бросилась к нам в затрепетавшем на ветру черном платье.

— Детектив Райан… — Розалинда сжала обеими ладонями мою руку, глядя на меня мокрыми от слез глазами. — Я этого не вынесу. Вы должны поймать человека, который сотворил это с моей сестрой.

— Розалинда! — хрипло крикнул за ее спиной Джонатан, но она даже не обернулась. Ее руки были тонкими, мягкими и очень холодными.

— Делаем все, что в наших силах, — произнес я. — Мы сможем поговорить завтра?

— Я постараюсь. Жаль, что я не сумела в пятницу, но не получилось… — Она быстро оглянулась через плечо. — Мне надо идти. Пожалуйста, найдите его, детектив Райан, пожалуйста…

Я услышал щелчки камер. На следующий день один из снимков — Розалинда с умоляющим видом стоит в профиль, я смотрю на нее с дурацки открытым ртом — появился на первой страницы одной бульварной газетенки с подписью: «Прошу вас, отомстите за мою сестру!» Квигли потом доставал меня целую неделю.

В первые две недели операции «Весталка» мы делали все возможное и невозможное. Объединив наши силы с «летунами» и полицией, поговорили практически с каждым, кто жил в радиусе четырех миль от Нокнари, и со знакомыми Кэти. В городке нашелся житель с диагнозом «шизофрения», но был совершенно безобиден и вел себя тихо, хотя уже три года не получал никаких лекарств. Мы проверили банковские карточки тех, кто жертвовал в фонд помощи Кэти, и установили слежку за людьми, приносившими цветы на каменный алтарь. Допросили лучших подруг Кэти — Кристину Мерфи, Элизабет Макгиннис, Марианну Кэйси: заплаканных хрупких дрожащих девочек, с отсутствием полезной информации; несмотря на это, они меня озадачили. Меня всегда раздражает, когда люди сокрушаются насчет того, как быстро нынче взрослеют дети (мои дед и бабка в шестнадцать лет работали за взрослых, что даст сто очков вперед любому пирсингу), но тем не менее: у подруг Кэти было такое ясное и трезвое представление об окружающем мире, какое даже не снилось нам во времена нашего счастливого отрочества. «Мы думали, может, у Джессики развилась дислексия, — говорила Кристина тоном тридцатилетней, — но не хотели спрашивать. А как вы считаете, Кэти убил педофил?»

Судя по всему, ответ был «нет». Несмотря на теорию Кэсси, что преступление не имело сексуального характера, мы проверили всех осужденных насильников в южном Дублине, а также тех, кого посадить по каким-либо причинам не удалось, и общались с парнями, которым выпал неблагодарный труд выслеживать и заманивать в ловушку педофилов в Интернете. Обычно мы общались с парнем по имени Карл — худощавым, с бледным, изборожденным морщинами лицом. Он сказал нам, что проработал восемь месяцев, но уже хочет уйти: у него двое детей, старшему еще нет семи, и он не может смотреть на них как раньше. Проведя день на работе, он чувствует себя таким грязным, что не решается обнять их на ночь.

По словам Карла, в Интернете было много болтовни и пересудов по поводу Кэти Девлин, и мы читали сотни страниц форумов и чатов, погружаясь в мрачный и незнакомый мир, откуда каждый раз возвращались без добычи. Один собеседник, правда, подозрительно сочувственно относился к убийце («Думаю, он просто ОЧЕНЬ СИЛЬНО ее любил, а она не понимала, вот он и свихнулся»), но в момент убийства Кэти он был онлайн, обсуждая сравнительные достоинства девочек из Европы и Восточной Азии. В тот вечер мы с Кэсси напились.

Команда Софи прошлась по дому чуть ли не с зубной щеткой — искали волокна ткани и другие вещественные доказательства, однако не обнаружили ни пятен крови, ни предметов, похожих на тот, который использовали при изнасиловании. Я пролистал финансовые отчеты: Девлины жили очень скромно (одна семейная поездка на Крит четырехлетней давности, да и та в кредит; балетные уроки Кэти и скрипка Розалинды; «тойота» 99-го года выпуска) и почти не имели сбережений, зато у них не было долгов, они практически полностью выкупили дом и всегда исправно оплачивали телефонные счета. Мы не нашли сомнительных сумм на банковском счету, жизнь Кэти никто не застраховывал: все было чисто.

На «горячую линию» поступало множество звонков, по большей части абсолютно бесполезных: от людей, чьи соседи «странно» вели себя и не хотели участвовать в местном самоуправлении; от тех, кто видел каких-то зловещих личностей на другом конце страны; от психопатов-экстрасенсов, «прозревавших» всю картину преступления, и от психопатов иного сорта, долго и нудно объяснявших нам, что Господь покарал общество за грехи. Мы с Кэсси потратили целое утро на парня, уверявшего нас, будто Бог наказал Кэти за то, что она нескромно выставляла себя в балетном костюме перед читателями «Айриш таймс». Честно говоря, мы возлагали на него надежды: он отказался говорить с Кэсси под тем предлогом, что женщины вообще не должны работать и в джинсах она выглядит непристойно (по его мнению, лучшим образцом женской скромности являлась Фатимская Божья Матерь). Увы, у него оказалось безупречное алиби — в понедельник он всю ночь провел в квартале «красных фонарей» на Бэггот-стрит, где, будучи в стельку пьяным, поливал грязью местных проституток и записывал автомобильные номера их клиентов, пока сутенеры не вышвырнули его оттуда. Потом парень все-таки вернулся, и тогда пришлось приезжать полиции и запирать его в камеру, где он просидел до четырех утра. Очевидно, подобные представления происходили довольно регулярно, потому что многие были в курсе его фокусов и с удовольствием подтверждали их, заодно едко прохаживаясь насчет сексуальных предпочтений парня.

Это были странные недели, странные и сумбурные. Даже сейчас мне трудно описать их. В них было полно всяких деталей и мелочей, на первый взгляд несущественных и не связанных друг с другом, как буквы в запутанной шараде: мешанина из незнакомых лиц, обрывков фраз и звонков по телефону, которая била нам в глаза точно вспышки света. Позднее мы осознали, что эти мелочи выстроились в ряд и встали по своим местам, образовав четкую и ясную картину.

К тому же в первое время все шло просто ужасно. Мы не желали в это верить, но дело явно заходило в тупик. «Ниточки», за которые я пытался ухватиться, обрывались на середине, на совещаниях О'Келли нервничал, размахивая руками, и кричал, что мы не можем ударить в грязь лицом и чем труднее случай, тем больше сил надо в него вкладывать. Газеты взывали к правосудию и печатали якобы фотографии Питера и Джеми, какими они могли бы выглядеть в наше время. Не помню, чтобы я когда-нибудь напрягался так сильно, как в эти дни. Но, вероятно, главная причина, почему я не могу спокойно говорить про те первые недели — несмотря на тот факт, что мне просто стыдно услаждать себя воспоминаниями, — то, что я все еще скучаю по ним.

Насчет мелочей. Естественно, мы почти сразу раздобыли медицинскую карту Кэти. Она и Джессика родились на две недели раньше срока, но дальше развитие Кэти шло нормально и она почти ничем не болела до восьми лет. Затем ее здоровье вдруг резко ухудшилось. Боли в животе, рвота, диарея несколько дней подряд… Дело дошло до того, что Кэти по три раза в месяц оказывалась в реанимации. Год назад после очередного приступа врачи сделали пробную лапаротомию — операцию, о которой говорил Купер и из-за которой она пропустила год в балетной школе. Диагноз был «идиопатическое заболевание кишечного тракта с псевдонепроходимостью и атипичным вздутием живота». Говоря проще, они перебрали все варианты, но так и не поняли, что творится с девочкой.

— Синдром Мюнхгаузена через ребенка? — спросил я Кэсси.

Она читала через мое плечо, сложив руки на спинке стула.

Мы выделили себе в штабе уголок подальше от «горячей линии», где могли заниматься своими делами при условии, что не будем шуметь. Кэсси пожала плечами и состроила гримасу.

— Не исключено. Хотя что-то не сходится. В подобных случаях матери обычно связаны с медициной — работают медсестрами или сиделками. — Согласно данным полиции, Маргарет бросила школу в пятнадцать лет и до замужества работала на кондитерской фабрике «Джейкобс». — Кстати, загляни в журнал приемов. Маргарет лишь в половине случаев приводила Кэти в больницу; в другое время это были Джонатан, Розалинда, Вера, один раз даже учительница… Для матерей с синдромом Мюнхгаузена самое главное — внимание и сочувствие врачей и медсестер. Они не допустят, чтобы в центре внимания находился кто-нибудь другой.

— Значит, Маргарет вычеркиваем?

Кэсси вздохнула:

— Она не подходит под общепринятый стандарт, но это не важно, могут быть исключения. Надо бы взглянуть на медицинские карты других девочек. Такие матери редко занимаются одним ребенком и не обращают внимания на остальных. Чтобы избежать подозрений, они переключаются с одного на другого или начинают с самого старшего, а позднее, выжав из него все, что можно, переключаются на младших. Если Маргарет замешана, с другими дочерьми тоже должно быть что-то не так: скажем, весной, когда Кэти перестала болеть, возникли проблемы со здоровьем Джессики… Давай поговорим с родителями?

— Нет, — возразил я. В комнате стоял шум, словно все «летуны» говорили одновременно. Я был сбит с толку и не мог сосредоточиться. — Девлины не знают, что они подозреваемые. Лучше пусть так и остается, пока мы не найдем что-нибудь посерьезнее. Если мы начнем их допрашивать насчет здоровья Розалинды и Джессики, они сразу насторожатся.

— Что-нибудь посерьезнее… — пробормотала Кэсси. Она смотрела на рассыпанные по столу листки, смесь принтерных распечаток с исписанными от руки клочками и ксерокопиями снимков, затем перевела взгляд на белую доску, испещренную множеством фамилий, телефонных номеров, фотографий, разноцветных стрелочек и схем.

— Да, — кивнул я. — Знаю.

Школьные успехи девочек оказались, мягко говоря, неоднозначными. Кэти училась неплохо: твердая четверочка с редкими тройками по ирландскому и пятерками по физкультуре. С поведением у нее было все в порядке, если не считать болтовни в классе и частого отсутствия на уроках. Розалинда проявляла больше ума, но и больше нестабильности: за рядом пятерок следовали тройки, а порой и двойки, учителя обеспокоенно писали в дневнике о недостатке внимания и прогулах. Что касается Джессики, то, как и следовало ожидать, ее досье оказалось самым толстым. До девяти лет она училась в обычном классе, но, похоже, потом Джонатан забил тревогу и отдел здравоохранения устроил ей обследование: определили коэффициент интеллекта (от 90 до 105 баллов), неврологических проблем не обнаружили. «Неспецифическая неспособность к обучению с аутистическими признаками», — гласил вывод медкомиссии.

— Что ты об этом думаешь? — спросил я у Кэсси.

— Наша семейка, однако, странная. Получается, что если кто-то и подвергался там насилию, то Джессика. До семи лет абсолютно нормальный ребенок, и вдруг школьные оценки и навыки общения покатились под гору. Для врожденного аутизма поздновато, зато точно совпадает с реакцией на насилие в семье. А Розалинда? Ее вызывающий наряд может быть просто сумасбродной выходкой подростка или свидетельствовать о чем-то более глубоком. Самой нормальной — в психологическом смысле — выглядит Кэти.

Я уловил какое-то движение и развернулся так резко, что авторучка полетела на пол.

— Эй, — удивленно сказал Сэм. — Это всего лишь я.

— Господи, — пробормотал я. Сердце у меня колотилось. Кэсси молча смотрела на меня. Я поднял авторучку. — Не знал, что ты тут. Что у тебя?

— Распечатка телефонных звонков Девлинов, — ответил Сэм и показал пачку бумаг. — Входящие и исходящие.

Он положил листы на стол и аккуратно выровнял края. Номера были выделены разными цветами с помощью маркеров.

— За какой срок? — поинтересовалась Кэсси. Она перегнулась через стол, разглядывая бумаги.

— С марта.

— И это все? За шесть месяцев?

Мне это тоже сразу бросилось в глаза — очень тонкие пачки. Семья из пяти человек, три девочки: телефон должен был просто разрываться от звонков. Я вспомнил мертвую тишину в их доме, когда нашли Кэти, и тихо слонявшуюся по коридору тетю Веру.

— Да, — вздохнул Сэм. — Видимо, они пользовались мобильниками.

— Наверное, — неуверенно отозвалась Кэсси. Я понимал, о чем она думает: когда семья отрезает себя от связи с внешним миром, это верный признак неблагополучия. — У них дома два телефона, один на тумбочке под вешалкой внизу, другой наверху, на лестничной площадке, и провода вполне хватает, чтобы перетащить их в спальню. Мобильники им ничего бы не дали, они и так могли говорить без свидетелей.

Мы уже просмотрели звонки с сотового телефона Кэти. У нее был кредит в десять евро, которые она получала каждое второе воскресенье. Большая их часть уходила на текстовые сообщения подругам — бесконечную переписку на тему телесериалов, домашних заданий и школьных сплетен, с жаргонными словечками и головоломными сокращениями, которые с трудом поддавались расшифровке. Никаких неизвестных номеров, ни одной зацепки.

— А зачем маркер? — удивился я.

— Я попытался установить связи между звонками и разбить абонентов на группы в соответствии с тем, кому они звонили. Похоже, Кэти говорила больше всех: ее номера выделены желтым цветом. — Я пролистал страницы. Действительно, почти половина строчек оказалась желтой. — Синий цвет — сестры Маргарет: одна из Килкенни, другая, Вера, из Нокнари. Зеленым обозначены сестра Джонатана из Этлона, там пансион для престарелых, где живет их мать, а также люди из движения «Долой шоссе!». Лиловый — подруга Розалинды Карен Дэйли, у которой она жила, сбежав из дома. После этого общение между ними почти прекратилось; похоже, Карен не очень понравилось, что ее впутали в семейный скандал; правда, она звонила Розалинде еще несколько недель, но та ей ни разу не перезванивала.

— Вероятно, ей не разрешали, — заметил я. Сердце у меня до сих пор не успокоилось, а во рту стоял резкий, неприятный привкус страха.

Сэм кивнул:

— Возможно, родители считали, что Карен дурно на нее влияет. В общем, это все, что мы имеем, если не считать звонков телефонной компании, которая уговаривала их сменить оператора. Ну и еще… — Он развернул страницы и показал три розовые полоски. — Дата, время и продолжительность звонков совпадают с информацией, которую дал нам Девлин. Все три сделаны с таксофонов.

— Черт! — воскликнула Кэсси.

— Откуда? — спросил я.

— Из центра города. Один с набережной рядом с МЦФУ,^[14] второй с О'Коннели-стрит. Третий где-то между ними, в районе пристани.

— Иными словами, — закончил я, — это не один из местных парней, которые готовы удавиться из-за денег.

— Да, похоже, он звонил из паба по дороге домой. Конечно, какой-нибудь парень из Нокнари тоже может выпивать в городе, но вряд ли регулярно. Сейчас ничего нельзя определить наверняка, но я бы решил, что у человека имелся личный интерес, связанный со строительством шоссе. И будь я азартным человеком, я бы поставил на то, что он живет недалеко от пристани.

— Но убийца, я убеждена, местный, — заметила Кэсси.

Сэм кивнул:

— Парень мог нанять для этого кого-нибудь из местных. Я бы так и поступил. — Кэсси поймала мой взгляд: смотреть, как Сэм неуклюже занимается поисками киллера, было почти умилительно. — Как только я узнаю, кто владеет землей, сразу выясню, не говорил ли кто-нибудь из них с людьми из Нокнари.

— Кстати, как ты продвигаешься в данном направлении? — спросил я.

— Работаю, — загадочно улыбнулся Сэм. — Пока неплохо.

— Подожди! — внезапно воскликнула Кэсси. — А Джессике кто-нибудь звонил?

— Нет, — промолвил Сэм, — насколько я могу судить. — Он собрал бумаги в аккуратную стопку и вышел из комнаты.

Все это происходило в понедельник, почти через неделю после смерти Кэти. За это время ни Маргарет, ни Джонатан нам не звонили, чтобы узнать, как продвигается расследование. В принципе я не возражал — некоторые родители звонят по пять-шесть раз на дню, требуя новостей, и отвечать «ничего нового» всегда очень тяжело, — и все-таки это было еще одно настораживающее обстоятельство, которых и так уже накопилось более чем достаточно.

Розалинда появилась во вторник после ленча. Никаких звонков, договоренностей — просто в кабинет вошла Бернадетта и с легким неодобрением заметила, что меня ждет молодая женщина. Я сразу сообразил, что это Розалинда, бросил все дела и спустился вниз, не обращая внимания на вопросительные лица Кэсси и Сэма.

Розалинда ждала в приемной. Она стояла, плотно завернувшись в зеленую шаль, и задумчиво смотрела в окно. Розалинда не была юной девушкой, однако картина получилась потрясающей: россыпь светло-каштановых волос и изумруд ткани на фоне залитой солнцем кирпичной стены и брусчатки мощеного двора. Если бы не скучно-утилитарная обстановка помещения, вполне могло бы сойти за полотно прерафаэлитов.

— Розалинда! — позвал я.

Она резко обернулась и прижала ладонь к груди.

— О Боже, детектив Райан! Вы меня напугали… Спасибо, что согласились встретиться со мной.

— Всегда рад!.. — Пойдемте наверх и поговорим.

— Вы уверены? Я не хочу, чтобы возникли какие-то проблемы. Если вы заняты, то я уйду.

— Никаких проблем. Хотите чашку чаю? Или кофе?

— Кофе, если можно. Но нам обязательно надо туда идти? Сегодня прекрасный день, а я страдаю клаустрофобией… и не люблю говорить с людьми, хотя… Давайте пойдем на улицу?

Это было против правил, но я подумал, что Розалинда не подозреваемая и, возможно, даже не свидетель.

— Ладно, — кивнул я, — подождите минутку. — И побежал наверх за кофе, добавил в него немного молока, прихватив с собой пару пакетиков сахара.

— Ну вот, держите, — сказал я ей внизу. — Прогуляемся где-нибудь в парке?

Розалинда отхлебнула из стаканчика и не удержалась от гримасы отвращения.

— Знаю, он ужасный, — покачал я головой.

— Нет-нет, все хорошо… просто обычно я не пью молоко, но…

— Ох! — вырвалось у меня. — Простите. Хотите, я сбегаю за другим?

— О нет! Все в порядке, детектив Райан, честно, я совсем не хочу кофе. Выпейте лучше вы. Не желаю доставлять вам каких-то неудобств. Я так признательна, что вы со мной встретились, и не надо ради меня менять свои привычки…

Розалинда говорила очень быстро, взволнованно; возбужденно жестикулировала и пристально смотрела на меня, словно я ее загипнотизировал. Она нервничала и пыталась скрыть это.

— Ничего страшного, — заверил я. — Давайте сделаем вот что: найдем какое-нибудь местечко, где можно посидеть, и я принесу вам другой кофе. Он тоже будет скверным, но по крайней мере черным, Как вам мое предложение?

Розалинда благодарно улыбнулась, и на мгновение мне показалось, что она вот-вот расплачется.

Мы отыскали скамейку, стоявшую на ярком солнце; птицы щебетали и порхали по веткам, пикируя на рассыпанные по земле хлебные крошки. Я оставил Розалинду и отправился за кофе. Обратно я шел не торопясь, чтобы дать ей время успокоиться, но, вернувшись, увидел, что она сидит на краешке скамьи и кусает губы, обрывая лепестки ромашки.

— Спасибо, — поблагодарила Розалинда, взяв кофе и пытаясь улыбнуться. Я сел рядом. — Детектив Райан, вы… вы нашли того, кто убил мою сестру?

— Пока нет, — ответил я. — Но прошло мало времени. Уверяю вас: мы делаем все, что в наших силах.

— Вы его поймаете, детектив Райан! Я поняла это, как только вас увидела. Знаете, я по первому впечатлению очень многое определяю в людях и иногда даже пугаюсь. А про вас я сразу подумала, что вы тот человек, который нам нужен.

В ее взгляде светилась абсолютная, несокрушимая вера. Конечно, я был польщен, однако доверие Розалинды меня смущало. Она была очень уязвимой, открытой, а ведь вполне могло случиться — хотя никому не хотелось об этом думать, — что дело так и не будет раскрыто. И как она тогда отреагирует?

— Вы мне снились, — продолжила Розалинда, опустив голову. — После похорон Кэти. В последнюю неделю я почти не спала по ночам. Была… сама не своя. Но в тот день, когда я вас увидела… мне вдруг стало ясно, что нельзя сдаваться. Мне приснилось, будто вы постучали в дверь и сообщили, что поймали человека, который это совершил. Он сидел позади вас в полицейской машине, и вы пообещали, что он никому больше не причинит вреда.

— Розалинда, мы стараемся изо всех сил, и никто не собирается сдаваться. Но вы должны быть готовы к тому, что это займет очень много времени.

Она покачала головой:

— Вы его найдете!

Я не стал возражать.

— Кажется, вы хотели о чем-то поговорить?

— Да. — Она перевела дух. — Что случилось с Кэти, детектив Райан? Что с ней сделали?

Розалинда смотрела на меня широко открытыми глазами, и я не знал, что ей ответить. Если я скажу правду, то какая последует реакция? Крики, слезы, срыв, истерика?

— Думаю, будет лучше, если вам расскажут обо всем родители, — произнес я.

— Знаете, мне уже восемнадцать. Вам не нужно разрешение моих родителей, чтобы беседовать со мной.

— И тем не менее…

Розалинда прикусила губу.

— Я их спрашивала. Он… они… сказали, чтобы я заткнулась.

— Розалинда, — промолвил я, — у вас все хорошо в семье?

Она подняла голову.

— Да, конечно.

— Ты уверена?

— Вы так добры, — произнесла она дрожащим тоном. — И заботитесь обо мне. Но я… у меня все в порядке.

— Может, вам лучше поговорить с моей напарницей?

— Нет! — воскликнула Розалинда. — Я хотела пообщаться с вами, потому что… — Она вертела в руках стаканчик. — Я чувствую, что вам не все равно, детектив Райан. Вам небезразлична Кэти. Вашей напарнице безразлично, но вам…

— Нам обоим не все равно, — возразил я.

Мне хотелось успокаивающе обнять ее за плечи или положить руку на колено, но…

— Да-да, но ваша напарница… — Розалинда стыдливо улыбнулась. — Мне кажется, я ее немного боюсь. Она такая агрессивная.

— Моя напарница? — изумленно переспросил я. — Детектив Мэддокс?

У Кэсси была репутация человека, прекрасно умевшего разговаривать с людьми. Я обычно напрягался и молчал, а она всегда знала, что и как сказать. Кое-кто из родственников жертв до сих пор посылал ей на Рождество благодарные открытки.

Розалинда взмахнула руками.

— О, детектив Райан, я не имела в виду ничего плохого. Быть агрессивным не так уж плохо, особенно в вашей профессии, правда? И потом, наверное, я слишком чувствительна. Просто она настойчиво задавала свои вопросы… я понимаю, их надо задавать, но она делала это так… холодно. Совсем расстроила Джессику. И улыбалась мне так, будто смерть Кэти — это… это какая-то шутка.

— Ничего подобного.

Я мысленно восстановил в памяти сцену в гостиной Девлинов, пытаясь понять, чем Кэсси могла настроить против себя Розалинду. Ободряющая улыбка, с которой она взглянула на нее? Мне казалось, что улыбка была лишней, но вряд ли она могла вызвать такую реакцию. Горе и шок часто заставляют людей действовать неадекватно, но избыточная нервозность Розалинды свидетельствовала о том, что в ее доме не все в порядке.

— Жаль, если у вас создалось впечатление…

— Нет-нет, я не про вас — вы вели себя прекрасно. Я знаю, что и детектив Мэддокс не хотела быть настолько… жесткой. Правда, я все понимаю. Агрессивные люди просто стараются быть сильными, верно? Боятся чувствовать себя незащищенными, несостоявшимися. А в глубине души они вовсе не жестоки.

— Видимо, — согласился я. Мне было очень трудно представить Кэсси «несостоявшейся», но я никогда не считал ее агрессивной. Меня вдруг осенило, что я понятия не имею о том, как Кэсси выглядит в чужих глазах. Это примерно то же самое, что попытаться ответить, красива ли твоя сестра: ты не можешь быть к ней более объективен, чем к самому себе.

— Я вас обидела? — Розалинда с тревогой взглянула на меня, крутя на пальце локон. — Да, вижу, что обидела. Простите, ради Бога, я вечно лезу не в свое дело. Только открою рот, сразу начинаю нести всякую чушь…

— Нет, — возразил я, — все хорошо. Я нисколько не обиделся.

— Обиделись. Я вижу.

Она покрепче закуталась в шаль. Я понимал, что, если не воспользуюсь ситуацией сейчас, второго шанса у меня не будет.

— Честное слово, — заверил я. — Все в порядке. Я просто задумался о том, что было сказано. Вы очень проницательны.

Она теребила бахрому шали, не глядя мне в лицо.

— Разве она не ваша девушка?

— Детектив Мэддокс? Нет.

— Мне так показалось… — Розалинда зажала ладонью рот. — Ну вот, опять! Заткнись, дурочка!

Я рассмеялся — надо было срочно разрядить обстановку.

— Ладно, хватит, — сказал я. — Давайте-ка сделаем глубокий вдох и начнем все сначала.

Розалинда немного успокоилась и откинулась на спинку скамейки.

— Спасибо, детектив Райан. Но я прошу вас… скажите, что было с Кэти? Я постоянно об этом думаю… представляю всякое… это невыносимо.

И тогда (а что еще мне оставалось?) я все ей рассказал. Она не упала в обморок и не устроила истерику, даже не расплакалась. Розалинда слушала молча, и ее глаза — светло-голубые, как выцветшие джинсы, — неотрывно смотрели на меня. Когда я закончил, она прижала пальцы к губам и невидящим взглядом уставилась на залитую солнцем траву, ограду парка и офисных работников, сидевших на скамейках и болтавших о работе. Я неловко похлопал ее по плечу. Шаль на ощупь оказалась из дешевой ткани — что-то колючее и синтетическое, — и это жалкое щегольство тронуло меня до глубины души. Мне хотелось сказать Розалинде что-то мудрое и глубокое, насчет того, как редко чья-то смерть отзывается в сердце равноценной болью и тот, кому выпало жить дальше, станет потом всю жизнь носить ее в себе, вспоминая бессонными ночами и в трудные минуты растерянности и одиночества. Но нужные слова я не подобрал.

— Мне очень жаль, — промолвил я.

— Значит, ее не изнасиловали?

— Пей кофе, — пробормотал я, смутно вспомнив, что горячие напитки помогают при шоке.

— Нет-нет… — Она лишь отмахнулась. — Скажите мне, ее не изнасиловали?

— В общем, нет. Тогда она была уже мертва. Ничего не чувствовала.

— Кэти не очень страдала?

— Думаю, нет. Она сразу потеряла сознание.

Розалинда вдруг наклонилась над кофе, и я увидел, что у нее дрожат губы.

— У меня ужасные мысли, детектив Райан. Я должна была ее защитить.

— Ты же не знала.

— Должна была знать. Мне следовало находиться там, вместе с ней, а не сидеть у сестер. Я плохая, правда?

— Ты не виновата в смерти Кэти, — твердо заявил я. — Полагаю, ты была замечательной сестрой. И ничего не могла сделать.

— Но…

— Что?

— Ох… я должна была знать. Вот и все. Не важно. — Розалинда натянуто улыбнулась. — Спасибо, что рассказали.

— Теперь моя очередь. Можно задать тебе пару вопросов?

Она глубоко вздохнула и кивнула.

— Твой отец сказал, что Кэти не встречалась с мальчиками, — продолжил я. — Это правда?

Ее губы приоткрылись и вновь сомкнулись.

— Не знаю, — тихо ответила она.

— Розалинда, я понимаю, тебе очень тяжело. Но если тебе что-либо известно, расскажи.

— Детектив Райан, Кэти — моя сестра. Я не хочу говорить о ней ничего плохого.

— Да, — мягко произнес я. — Но самое лучшее, что ты можешь сейчас сделать, — это сообщить мне все, что поможет найти убийцу.

Она помолчала, потом тяжело перевела дыхание.

— Да, — заговорила она. — Кэти нравились мальчики. Не знаю, кто конкретно, но я слышала, как она и ее подружки посмеивались друг над другом — ну, насчет парней и кто с кем целовался…

Представив, как целуются двенадцатилетние девчонки, я вздрогнул, но потом вспомнил невозмутимых всезнаек — подружек Кэти. Вероятно, мы с Питером и Джеми просто отстали от жизни.

— Ты уверена? Твой отец думает иначе.

— Мой отец… — Розалинда сдвинула брови. — Мой отец боготворил Кэти. А она… иногда этим пользовалась. Не говорила ему всю правду. Меня это очень расстраивало.

— Ясно. Ты правильно сделала, что рассказала. — Розалинда опустила голову. — Мне надо спросить тебя еще кое о чем. В мае ты сбежала из дому, верно?

— Не совсем сбежала, детектив Райан. Я уже не ребенок. Просто провела выходные у подруги.

— Что за подруга?

— Карен Дэйли. Можете ее спросить, если хотите. Я дам ее номер.

— В этом нет необходимости, — ответил я, махнув рукой. Мы уже поговорили с Карен — робкой пухлолицей девушкой, мало похожей на подружку Розалинды, — и она подтвердила, что Розалинда все выходные находилась у нее. Но у меня отличное чутье на ложь, и я не сомневался, что Карен о чем-то умолчала. — Твоя двоюродная сестра считает, что ты провела уик-энд с бойфрендом.

Губы Розалинды сжались в тонкую полоску.

— У Валери грязное воображение. Знаю, многие девочки так поступают, но я — нет.

— Конечно, — кивнул я. — Однако твои родители не знали, где ты?

— Да.

— Почему?

— Потому что мне не хотелось им говорить, — резко ответила она. Потом посмотрела на меня и вздохнула. — Боже мой, неужели у вас никогда не возникало желания сбежать? От всех и от всего?

— Мне это знакомо. Значит, ты ушла не из-за того, что в доме что-то случилось?

Розалинда помрачнела и отвела взгляд. Я ждал. Через секунду она покачала головой:

— Нет. Я… все было нормально.

Интуиция подсказывала мне: здесь что-то не так, — но голос Розалинды звучал напряженно, и я решил пока на нее не давить. Теперь спрашиваю себя, а правильно ли тогда поступил, хотя по большому счету вряд ли бы это что-нибудь изменило.

— Тебе сейчас нелегко, — произнес я, — только никуда больше не убегай, ладно? Если станет совсем плохо или захочется поговорить, позвони в службу психологической поддержки или мне на сотовый. Я тебе помогу.

Розалинда кивнула:

— Спасибо, детектив Райан. Я запомню.

Но выражение ее лица по-прежнему было растерянным и грустным, и мне показалось, что наша беседа ее разочаровала.

Кэсси была в дежурке и снимала копии со свидетельских показаний.

— Кто это был?

— Розалинда Девлин.

— И что она сказала?

Мне почему-то не хотелось вдаваться в детали.

— Ничего особенного. Кроме того что Кэти, вопреки мнению Джонатана, встречалась с мальчиками. Розалинда не знает имен. Надо поговорить с подружками Кэти и выяснить, что им известно. Еще она сообщила, что Кэти лгала родителям, но почти все дети поступают так же.

Кэсси с листочками в руках отвернулась от ксерокса и, бросив на меня странный взгляд, произнесла:

— По крайней мере она с тобой разговаривает. Держи с ней связь — может, она тебе еще что-нибудь расскажет.

— Я спросил, все ли у нее в порядке дома, — добавил я, чувствуя себя немного виноватым. — Она ответила, что да, но я ей не верю.

— Хм, — протянула Кэсси и повернулась к ксероксу.

На следующий день мы опять побеседовали с Кристиной, Элизабет и Марианной, и они твердо заявили, что у Кэти не было бойфрендов и вообще каких-то увлечений.

— Иногда мы дразнили друг друга насчет мальчишек, — пояснила Элизабет, — но не всерьез. Просто шутили, понимаете? — Она была веселая рыжеволосая девочка с уже развившейся фигурой, и когда плакала, то злилась на себя так, словно слезы были под запретом. Элизабет сунула руку в рукав свитера и вытащила завернувшуюся манжету.

— Правда, она могла нам не сказать, — добавила Марианна, самая тихая из подружек, бледная белокурая девчушка, почти тонувшая в своей широкой тинейджерской одежде. — Кэти часто вела себя скрытно. Например, когда в первый раз ходила на прослушивание, то ничего нам не говорила, пока ее не приняли, помните?

— Ну, это иное, — возразила Кристина. Правда, у нее тоже текли слезы и сквозь заложенный нос ее заявление звучало не слишком убедительно. — Уж про бойфренда мы точно бы знали.

Разумеется, «летуны» проверят и допросят каждого мальчишку по соседству, но я уже предчувствовал, чем это закончится. Мы словно играли с уличным наперсточником: шарик мелькает у тебя перед глазами, но ведущий мухлюет и так быстро работает руками, что, куда бы ты ни ткнул, обязательно попадешь в пустое место.

Когда мы уезжали из Нокнари, позвонила Софи и сообщила, что пришли результаты лабораторных анализов. Она говорила на ходу: я слышал, как постукивают ее каблучки и подрагивает в руке трубка.

— Есть данные по дочке Девлинов, — добавила Софи. — Вообще в лаборатории завал с заказами на шесть недель вперед, но я упросила пропустить ваш без очереди. Пришлось чуть ли не переспать с начальником.

У меня забилось сердце.

— Да благословит тебя Бог, Софи! — воскликнул я. — Мы должны тебе еще один обед.

Я обернулся к Кэсси, сидевшей за рулем, и произнес:

— Результаты.

— Токсикологические тесты отрицательные: ни наркотиков, ни лекарств, ни алкоголя. На одежде следы разных частиц, в основном уличного происхождения — пыльца, грязь… Мы проверили состав почвы в районе Нокнари — все совпадает, включая вещества, находившиеся с внутренней стороны одежды и смешанные с кровью. Это хороший признак — значит, на ней осталось не только то, что мы обнаружили на месте раскопок. Один лаборант сказал, в лесу растет какое-то очень редкое растение, в округе оно больше нигде не встречается, и его пыльца залетает не дальше чем на милю. Странно, что жертва никуда не выходила из поселка.

— Все совпадает с нашими данными, — заметил я. — Давай перейдем к хорошим новостям.

Софи фыркнула.

— Это и были хорошие новости. С отпечатками ног полный ноль: половина принадлежит археологам, другие слишком размазаны, чтобы их использовать. Почти все частицы ткани домашнего происхождения; правда, кое-что мы пока не идентифицировали, но это мелочи. Волос на футболке остался от идиота, который нашел труп; есть еще два волоска от матери — один на брюках, второй на носке, но мать занимается стиркой, так что ничего удивительного.

— А ДНК? Отпечатки пальцев?

— Ха, — ответила Софи. Она ела что-то хрустящее — наверное чипсы. — Обнаружены фрагменты резины — угадайте от чего? От резиновых перчаток. Сюрприз. Частиц кожи, само собой, не найдено. Так же как спермы, слюны или крови, не совпадающей с кровью девочки.

— Прекрасно, — пробормотал я, чувствуя, как у меня упало сердце. Я снова уцепился за соломинку, размечтался и попал впросак.

— Не считая того старого образца, что отыскала Хелен. Кровь второй группы с положительным резусом. А у жертвы — первая, резус отрицательный, — Она помолчала, пережевывая чипсы, а у меня перехватило в груди.

— В чем дело? — произнесла Софи, не услышав моего ответа. — Разве ты не этого хотел? Кровь та же, что в старом деле. Конечно, это еще ничего не значит, но все-таки зацепка.

— Верно, — вздохнул я. Кэсси внимательно прислушивалась, я отвернулся, заслонившись от нее плечом. — Спасибо тебе, Софи.

— Мы отправим окурки и туфли на анализ ДНК, — добавила она, — но на твоем месте я бы не обнадеживалась. Все это уже разложилось на молекулы. Кто, черт возьми, хранит образцы крови в подвале?

Между нами имелось негласное соглашение, по которому Кэсси занималась старым делом, а я сконцентрировался на Девлинах. Маккейб умер несколько лет назад от сердечного приступа, и Кэсси отправилась на встречу с Кирнаном. Он вышел в отставку и жил в Лейтауне, маленьком поселке на берегу моря. Ему уже перевалило за семьдесят, это был румяный добродушный старик с мешковатой фигурой одряхлевшего регбиста — что не помешало ему пригласить Кэсси на долгую прогулку по пустынному пляжу, где под крики чаек Кирнан рассказал ей все, что знал о старом деле. Вечером, разводя огонь в камине, пока Сэм наливал вино, а я намазывал горчицу на белый хлеб, Кэсси сказала мне, что старик выглядел счастливым. Он занимался резьбой по дереву, его поношенные брюки были усыпаны опилками. Перед прогулкой жена повязала ему на шею шарф и поцеловала в щеку.

Случай в Нокнари Кирнан помнил в деталях. За всю историю независимой Ирландии без вести пропало всего несколько детей, и он не мог забыть про тех двоих, которых ему не удалось найти. Рассказал Кэсси, словно оправдываясь, что поиски велись с размахом: собаки, вертолеты, водолазы. Полицейские и добровольцы с утра до вечера милю за милей прочесывали лес, поле и окрестные холмы, с рассвета до поздних сумерек, хватались за каждую ниточку, даже если она уводила в Белфаст, Керри или Бирмингем. Внутренний голос твердил Кирнану, что они ищут не в тех местах, а разгадка лежит здесь, рядом, перед самым носом.

— И какая у него версия? — спросил Сэм.

Я закончил раскладывать сандвичи с мясом на тарелках.

— Скажу потом, — ответила Кэсси. — Сначала насладимся сандвичами. В кои-то веки Райан приготовил что-то достойное.

— Ты говоришь с очень способными мужчинами, — заметил я. — Мы умеем беседовать и есть одновременно.

Я бы предпочел услышать историю с глазу на глаз, но Кэсси слишком поздно вернулась из Лейтона. Ожидание уже испортило мне аппетит, и сам рассказ вряд ли мог что-нибудь изменить. К тому же мы всегда обсуждали дела за ужином и у меня не было причин менять традицию. Сэм не догадывался, что творилось у меня в душе, хотя иногда меня охватывали подозрения, возможна ли вообще такая поразительная ненаблюдательность.

— Впечатляет, — усмехнулась Кэсси. — Нуладно. — Ее взгляд на секунду задержался на моем лице, и я отвел глаза. — Кирнан считает, что они никогда не покидали Ноканри. Не знаю, ребята, в курсе вы или нет, но был еще и третий ребенок… — Она заглянула в блокнот, лежавший на подлокотнике дивана. — Адам Райан. Так вот, в тот день он пошел вместе с двумя другими в лес, и его нашли там через пару часов поисков. Никаких повреждений, лишь кровь в ботинках, сильный испуг и потеря памяти. Поэтому Кирнан полагает, что все произошло в лесу или где-то рядом, иначе как бы Адам туда вернулся? Похоже, за ними кто-то следил — видимо, из местных. Затем этот парень нашел их в лесу, заманил к себе в дом и там набросился. Может, он и не хотел их убивать, просто пытался запугать… В какой-то момент Адаму удалось сбежать в лес: значит, они находились либо в самом лесу, либо в одном из домиков на опушке, или на соседней ферме. Иначе он помчался бы домой, верно? По версии Кирнана, парень запаниковал, убил двоих детей и спрятал в доме, после чего выбрал время и выбросил трупы в реку, или закопал у себя в саду, или, что более вероятно — поскольку никаких следов могилы не обнаружили, — где-то в лесу.

Я откусил сандвич. Во рту оказалось что-то жгучее и горькое, и меня чуть не стошнило. Я с трудом проглотил кусок и запил вином.

— А где теперь этот Адам? — спросил Сэм.

Кэсси пожала плечами:

— Сомневаюсь, что он нам что-нибудь расскажет. Кирнан и Маккейб часто с ним общались, но он ничего так и не вспомнил. Через несколько лет они бросили свои попытки, решив, что память уже не восстановится. Позднее их семья куда-то переехала. В Нокнари считают, перебрались в Канаду.

Все сказанное — чистая правда. Не ожидал, что это будет так трудно и нелепо. Мы вели себя точно два шпиона, говорившие в присутствии Сэма на каком-то дурацком шифрованном языке.

— Наверное, у бедняги поехала крыша, — вздохнул Сэм. — Стать свидетелем такого… — Он покачал головой и отхватил большой кусок сандвича.

— Да, Кирнан сказал, что ему пришлось несладко, — согласилась Кэсси, — но парень хорошо держался, даже участвовал в реконструкции событий вместе с двумя детишками из местных. В полиции надеялись, что это поможет ему вспомнить, но когда они вошли в лес, у него все вылетело из головы.

В груди у меня что-то оборвалось. Я вообще об этом забыл. Мне вдруг захотелось покурить, и я отложил сандвич в сторону.

— Да, — задумчиво протянул Сэм.

— Маккейб тоже придерживался данной версии? — поинтересовался я.

— Нет. — Кэсси облизала горчицу с пальца. — Маккейб полагал, что это был «гастролер», оказавшийся в городке мимоходом, например, в поисках работы. Детективы не нашли ни одного подозреваемого, хотя провели тысячи бесед, сотни допросов, проверили всех извращенцев и психов в южном Дублине, просчитали вплоть до минуты перемещения местных жителей… Вы знаете, как обычно бывает: всегда есть какой-то подозреваемый, даже если против него не хватает улик. А тут не было никого. Каждый раз, когда появлялась зацепка, все заканчивалось пшиком.

— Знакомая картина, — мрачно изрек я.

— Кирнан уверен, что преступник имел фальшивое алиби, которое исключило его из поля зрения полиции, а Маккейб — что убийцы просто не было в городе. По версии Маккейба, дети прошли по реке до того места, где она выходит из леса с противоположной стороны, — это довольно далеко, но они уже ходили туда раньше. Вдоль русла тянется сельская дорога. Маккейб считал, что кто-то проезжал мимо, увидел детей и попытался похитить их или затащить в машину. Адам вырвался и сбежал в лес, а злоумышленник увез остальных детей. Маккейб обращался в Интерпол и британскую полицию, но там ничего не нашли.

— Выходит, они оба думали, что детей убили, — пробормотал я.

— Маккейб сомневался. По его версии, целью преступника являлось похищение. Кому-то очень хотелось иметь детей или они просто наткнулись на душевнобольного… Вообще-то вначале все решили, будто дети сбежали из дому, но в таком возрасте, без денег? Их отыскали бы через несколько дней.

— Кэти убил явно не «гастролер», — покачал головой Сэм. — Он устроил встречу, держал ее где-то целый день…

— Знаете, — вмешался я, удивляясь спокойствию своего голоса, — не думаю, что в старом деле был задействован автомобиль. Насколько я помню, кроссовки надели на ребенка уже после того, как кровь начала свертываться. Иными словами, похититель провел какое-то время со всеми тремя, прежде чем один сбежал. По-моему, это указывает на местного.

— Нокнари — маленький городок, — возразил Сэм. — Каковы шансы на то, что тут живут два человека, убивающих детей?

Кэсси закинула руки за голову и потянулась. Под ее глазами образовались глубокие тени; я только теперь понял, что ей нелегко дался день с Кирнаном и вовсе не из-за меня ей не хотелось рассказывать эту историю. Что мог сообщить ей Кирнан, о чем она умолчала?

— Вы в курсе, что они даже в деревьях искали? — произнесла Кэсси. — Через несколько недель кто-то вспомнил старый случай, когда ребенок забрался на дерево с дуплом и провалился внутрь. Его обнаружили лишь через сорок лет. Кирнан и Маккейб заставили проверить все деревья, заглядывая в дупла с фонарями…

Сэм неторопливо дожевал сандвич, поставил тарелку и удовлетворенно вздохнул. Кэсси наконец пошевелилась и протянула руку — я положил в нее пачку сигарет.

— Кирнану до сих пор это снится, — заметила она, выуживая сигарету. — Правда, он говорит, не так часто, как раньше, — после отставки два-три раза за год. Снится, будто ночью он ищет в лесу детей, зовет их, и тут кто-то выскакивает из кустов и бросается на него. Он понимает, что это тот самый человек, который их похитил. Даже видит его лицо — «так же ясно, как сейчас ваше», — но проснувшись, сразу забывает.

В камине что-то вспыхнуло, и раздался треск. Краем глаза я уловил какое-то движение и резко обернулся: я был уверен, что из камина в комнату вылетело что-то маленькое, черное и когтистое, — может, птенец, упавший в дымоход? — но за спиной ничего не оказалось. Снова повернувшись, я поймал на себе взгляд Сэма: серые глаза смотрели на меня серьезно и почти сочувственно, но он лишь улыбнулся и наклонился над столом, чтобы наполнить мой бокал.

В те недели я очень плохо спал, даже если появлялась возможность выспаться. Проблемы со сном случались и раньше, я уже об этом говорил, но теперь происходило что-то иное: я погружался в странную сумеречную зону между сном и явью и не мог вырываться ни в ту ни в другую сторону. В ушах внезапно раздавался чей-то громкий голос: «Осторожно!» или «Что, что? Я ничего не слышу». По комнате якобы мелькали темные фигуры, рылись в моих бумагах и трогали вещи в шкафу. Я знал, что мне это мерещится, но никак не мог стряхнуть наваждение и замирал от ужаса. Однажды, проснувшись, я обнаружил, что стою за дверью спальни и босой, на дрожащих ногах, панически шарю по стене в поисках выключателя. В голове все плыло, и откуда-то слышался сдавленный стон. Прошло много времени, прежде чем я сообразил, что стон — мой. Я включил свет, потом настольную лампу и вернулся в постель, где до утра лежал без сна, пока не зазвонил будильник.

В этой полуяви-полудреме мне слышались и детские голоса. Но не Питера и Джеми: это была целая компания детишек, распевавших вдалеке веселые песенки, которые я не вспоминал уже лет сто. Они пели радостно и беспечно, прихлопывая в такт ладошами, такими звонкими и чистыми голосами, что их трудно было принять за человеческие. «Скажи, скажи, дружок, придешь ли на лужок… играть и танцевать, под деревом плясать… станем вместе, я и ты, рвать душистые цветы… завтра будет день опять, чтобы петь и танцевать». Иногда этот слабый хор крутился у меня в голове целый день, сопровождая мысли и поступки. Я жил в постоянном страхе, что О'Келли услышит, как я напеваю под нос очередной куплет.

Розалинда позвонила мне в субботу на мобильник. Я сидел в нашем штабе, Кэсси ушла в отдел по розыску пропавших без вести, О'Горман за моей спиной ругал какого-то парня, который нагрубил ему во время обхода местных жителей. Мне пришлось крепко прижать телефон к уху, чтобы расслышать ее голос.

— Детектив Райан, это Розалинда… простите, что беспокою, но у вас не найдется времени поговорить с Джессикой?

В трубке звучал шум города: рев машин, громкие голоса, яростные гудки.

— Конечно, — ответил я. — Вы где?

— В городе. Мы сможем встретиться в баре отеля «Центральный» через десять минут? Джессика хочет вам что-то сказать.

Я выудил из стопки документов папку и стал листать ее в поисках даты рождения Розалинды: беседа с Джессикой могла проходить только в присутствии взрослого родственника.

— А родители с вами?

— Нет. Думаю, Джессике будет лучше поговорить без них, если вы не против.

Я нашел досье на членов семьи: Розалинде восемнадцать лет, для меня вполне достаточно.

— Да, — произнес я. — Приду.

— Спасибо, детектив Райан, я знала, что могу к вам обратиться. Извините, что так тороплю, но мы должны вернуться домой перед…

Послышались короткие гудки и голос: «Закончились деньги на счету или заряд в батарейке». Я написал Кэсси: «Скоро вернусь», — и вышел из комнаты.

Розалинда проявила хороший вкус. Бар в «Центральном» был старомодным заведением — лепные потолки, глубокие кресла в каждом углу, полки с толстыми старыми книгами в красивых переплетах, — приятно контрастировавшим с толчеей на улицах. Иногда я заходил сюда по выходным, заказывал бокал бренди и сигару — это было еще до запрета на курение — и проводил вечер, читая «Фермерский альманах» за 1938 год или какую-нибудь полузабытую викторианскую поэму.

Сестры расположились за столиком у окна. Розалинда стянула волосы на затылке, она была вся в белом — длинная юбка и тонкая гофрированная блузка в том же стиле, что и обстановка бара, — словно только что вышла из какого-то прерафаэлитского сада. Она наклонилась и зашептала что-то на ухо Джессике, одновременно ласковым движением поглаживая ее по волосам.

Джессика сидела в большом кресле, подобрав под себя ноги, и ее вид поразил меня так же сильно, как в первый раз. Солнце било сверху в высокое окно и погружало ее в столб ослепительного света, превращая в странное светящееся существо, в чистое пламя, полное жизни, разума и боли. Легкий росчерк бровей, ложбинка носа, по-детски полные губы — я видел все это у окровавленной девочки, лежавшей на железном столе Купера. Она выглядела как живой упрек, как Эвридика, которую на одну волшебную минуту вывели из смертной тьмы к Орфею. У меня перехватило дыхание от желания прижать девочку к себе, погладить по темным волосам, бережно обнять и защитить, теплую, хрупкую и дышащую, будто этим жестом я мог повернуть время вспять и спасти Кэти.

— Розалинда, — произнес я. — Джессика.

Джессика заморгала, ее глаза расширились, и иллюзия исчезла. Она держала в руках пакетик сахара, который взяла из вазы на столе; сунув в рот уголок, девочка начала его сосать.

Увидев меня, Розалинда просияла.

— Детектив Райан! Хорошо, что вы пришли. Знаю, что отнимаю у вас время, но… ох, садитесь, садитесь, пожалуйста. — Я придвинул кресло. — Джессика кое-что видела, и, мне кажется, вам следует об этом знать. Правда, малышка?

Джессика пожала плечами и выгнулась в кресле.

— Привет, Джессика, — сказал я мягко и спокойно. В голове у меня уже вихрем кружились мысли: если в деле замешаны родители, девочек придется куда-то увезти; Джессика как свидетель — просто кошмар, однако… — Я рад, что ты решила со мной поговорить. Что ты видела?

Она стала слегка покачиваться.

— Боже мой… я боялась, что так и будет, — вздохнула Розалинда. — Ладно. В общем, она сказала, что видела Кэти…

— Спасибо, Розалинда, — перебил я, — но я должен услышать от самой Джессики. Иначе это будет свидетельство с чужих слов и его не примут в суде.

Розалинда замолчала, растерянно глядя на меня.

— Хорошо, — пробормотала она, — если так нужно, то… Я надеюсь, мне… — Она наклонилась к сестре и улыбнулась, пытаясь поймать ее взгляд. — Джессика, милая. Тебе надо рассказать детективу Райану про то, о чем мы говорили. Это очень важно.

Джессика втянула шею.

— Я не помню, — прошептала она.

Улыбка Розалинды стала напряженной.

— Ну что ты, Джессика. Ты же только что все отлично помнила. Мы проделали долгий путь и оторвали детектива Райана от работы. Прошу тебя.

Джессика снова покачала головой и прикусила пакетик с сахаром. Ее губы дрожали.

— Все в порядке, — вмешался я. Мне хотелось ее встряхнуть. — Просто она немного нервничает. Ей пришлось нелегко. Правда, Джессика?

— Нам всем пришлось нелегко, — резко возразила Розалинда, — но кому-то приходится вести себя по-взрослому, а не изображать глупую девчонку.

Джессика еще глубже втянула шею в широкий свитер.

— Понимаю, — пробормотал я, стараясь говорить успокаивающим тоном. — Понимаю. Я знаю, что у вас было трудное время и…

— Нет, детектив Райан, вы не понимаете. — Рука Розалинды на колене начала дрожать. — Никто не может этого понять. И вообще зря мы сюда пришли. Джессику нельзя трогать, тем более, чтобы рассказывать вам про то, что вас все равно не интересует. Мы лучше пойдем.

Но я не мог их отпустить.

— Розалинда! — произнес я настойчиво и перегнулся через стол. — Я все понимаю. Честно. И я очень серьезно к этому отношусь.

Она горько рассмеялась и взяла свою сумочку.

— Ну да, разумеется. Джессика, положи пакет обратно. Мы идем домой.

— Розалинда, когда мне было столько же, сколько Джессике, двое моих друзей пропали без вести. И я знаю, каково вам теперь.

Она подняла голову и взглянула на меня.

— Это не то же самое, что потерять сестру… — продолжил я.

— Далеко не то же самое…

— Но я знаю, как тяжело расставаться с близким человеком, сделаю все, чтобы пролить свет на дело. Обещаю.

Розалинда молча смотрела на меня, затем бросила сумочку и засмеялась, но уже с облегчением.

— О, детектив Райан! — Она подалась вперед и схватила меня за руку. — Я знала, знала, есть какая-то причина, почему вы так подходите для данного дела!

Раньше мне это не приходило в голову, но, вероятно, она права.

— Надеюсь.

Я сжал ее руку, чтобы немного успокоить, но она поспешно отдернула ладонь.

— Ой, я не хотела…

— Вот что я предлагаю! — перебил я. — Давай мы с тобой поговорим, а Джессика пока посидит и придет в себя, а потом, может, что-нибудь расскажет.

— Джессика, солнышко! — Розалинда тронула ее за руку. Младшая сестра вздрогнула и широко раскрыла глаза. — Хочешь посидеть здесь немного?

Джессика задумалась, глядя в лицо Розалинде. Та молча улыбалась. Наконец девочка кивнула.

Я взял нам с Розалиндой по чашке кофе и лимонад для Джессики. Она держала бокал и завороженно смотрела, как снизу вверх сбегают пузырьки, а мы с Розалиндой вели беседу.

Я мало чего ожидал от разговора с ней, но она оказалась не совсем обычной. Ее первый шок от смерти Кэти уже прошел, и я увидел, какая она на самом деле: дружелюбная, общительная, искрометная, веселая и подвижная. Почему я не встречал таких девушек в свои восемнадцать лет? Она была наивна, но понимала это и подшучивала над собой так искренне и остроумно, что, несмотря на мой страх, что когда-нибудь эта доверчивость доведет ее до беды, на мрачные обстоятельства и на взгляд Джессики, зачарованно смотревшей перед собой куда-то в пространство, я не мог удержаться от смеха.

— Чем ты займешься, когда закончишь школу?

Я задал вопрос не из вежливости: мне трудно было представить Розалинду сидящей от звонка до звонка где-нибудь в офисе. Она улыбнулась, но по ее лицу мелькнула тень.

— Мне нравится музыка. Я с девяти лет играла на скрипке и занималась композицией. Преподаватель скачал… в общем, по его словам, у меня хорошие перспективы. Но… — Она вздохнула. — Это слишком дорого, а родители… не в восторге от моих занятий. Думают, что мне лучше пойти на курсы секретарш.

Однако они горой стояли за балетную школу Кэти. В отделе по борьбе с бытовым насилием я часто сталкивался с подобными случаями: родители выбирали себе любимчика и козла отпущения («Я слишком ее баловал», — сказал Джонатан при нашей встрече), поэтому родные братья и сестры росли словно в разных семьях. Кончалось это обычно плохо.

— Надо что-нибудь придумать, — пробормотал я. Мысль, чтобы сделать из Розалинды секретаршу, казалась мне абсурдной. О чем только думал Девлин? — Может, стипендия или что-то в этом роде. Раз у тебя хорошо получается.

Розалинда скромно наклонила голову.

— Ну да. В прошлом году Национальный молодежный оркестр исполнял мою сонату.

Я ей, конечно, не поверил: ложь слишком откровенна — кто-нибудь из местных наверняка рассказал бы нам о ее успехе, — и сразу сообразил, что никакой сонаты не было. Все это я уже знал по собственному опыту. «Это мой брат-близнец, его зовут Питер, он на семь минут старше». Розалинда едва вышла из детского возраста, а дети отчаянно лгут лишь в одном случае — когда реальность становится невыносима.

Я едва удержался, чтобы не сказать: «Розалинда, мне известно, что у вас в семье что-то не в порядке: расскажи, позволь тебе помочь…» — но знал, что пока рано: она мгновенно насторожится, и я потеряю все, чего добился.

— Надо же, — улыбнулся я. — Впечатляюще.

Розалинда смущенно рассмеялась и взглянула на меня из-под ресниц.

— Ваши друзья… — нерешительно произнесла она. — Те, которые пропали. Что с ними случилось?

— Долгая история.

Я сам втянул себя в эту ситуацию и теперь не знал, как из нее выпутаться. В глазах Розалинды появилось сомнение, и я опасался потерять ее доверие, хотя было бы чистым безумием посвящать девушку в подробности моего детства в Нокнари.

Странно, но ситуацию спасла Джессика: она шевельнулась в кресле и дотронулась до руки сестры.

Розалинда, кажется, не заметила ее жеста.

— Говори, Джессика, — обратился я к девочке.

— В чем дело, дружочек? — Розалинда наклонилась к ней. — Ты хочешь рассказать детективу Райану о том человеке?

Джессика кивнула.

— Я его видела, — промолвила она, глядя не на меня, а на сестру. — Он говорил с Кэти.

Сердце у меня заколотилось. Будь я религиозен, поставил бы по свечке всем святым: первая серьезная зацепка.

— Прекрасно, Джессика. Где это произошло?

— На дороге. Когда мы возвращались домой из магазина.

— Только ты и Кэти?

— Да. Нам разрешали.

— Не сомневаюсь. Что он сказал?

— Он сказал… — Джессика глубоко вздохнула. — Он сказал: «Ты очень хорошо танцуешь», — и Кэти ответила: «Спасибо». Ей нравится, когда такое говорят.

Она с беспокойством взглянула на сестру.

— Все хорошо, крошка, — успокоила Розалинда, гладя ее по волосам. — Продолжай.

Джессика кивнула. Розалинда коснулась ее бокала, и Джессика послушно выпила лимонад.

— Потом, — произнесла она, — потом он сказал: «Ты очень симпатичная девочка», — и она ответила: «Спасибо». Это ей тоже нравится. А потом он сказал… он сказал: «Моя маленькая дочка тоже любит танцевать, но она сломала ногу. Ты не хочешь ее навестить? Она будет очень рада». И Кэти ответила: «Не сейчас. Нам пора домой». И мы пошли домой.

«Ты очень симпатичная девочка»… В наши дни мало кто осмелится заявить такое двенадцатилетнему подростку.

— А ты знаешь того мужчину? Видела его когда-нибудь раньше?

Она покачала головой.

— Как он выглядел?

Молчание, глубокий вдох.

— Большой.

— Большой? Как я? Высокий?

— Да… мм… да. Но и так тоже. — Она расставила руки с качнувшимся стаканом.

— Толстяк?

Джессика нервно хихикнула.

— Да.

— Во что он был одет?

— В спортивный костюм. Темно-синий.

Она посмотрела на Розалинду, и та ободряюще кивнула.

Вот черт, подумал я. Сердце колотилось все сильнее.

— Какого цвета волосы?

— Ну… у него не было волос.

Я мысленно извинился перед Дэмиеном. Похоже, парень вовсе не пытался просто сказать нам то, что мы хотели от него услышать.

— Он старый? Или молодой?

— Как вы.

— Когда это случилось?

Джессика беззвучно пошевелила губами.

— А?

— Когда вы с Кэти встретили того мужчину? Это было за несколько дней до того, как Кэти исчезла? За несколько недель? Очень давно?

Я старался говорить осторожно, но Джессика быстро заморгала.

— Кэти не исчезла, — пробормотала она. — Кэти убили.

Ее взгляд начал терять осмысленность. Розалинда с упреком посмотрела на меня.

— Да, — подтвердил я, — конечно. Поэтому очень важно вспомнить, когда она видела того человека, — это поможет нам найти убийцу.

— Джессика мне сказала, — тихо проговорила Розалинда, — что это было за неделю или две до… — Она вздохнула. — Но когда точно, не помнит.

Я кивнул.

— Большое спасибо, Джессика, — промолвил я. — Ты очень храбрая девочка. Ты сумеешь узнать того мужчину, если увидишь его снова?

Молчание.

— Думаю, нам пора идти, — произнесла Розалинда, беспокойно взглянув на часы.

В окно я увидел, как они шли по улице: Розалинда двигалась мелкими быстрыми шажками, покачивая бедрами, Джессика тащилась следом, держась за ее руку. Я смотрел на ее склоненную голову и вспоминал старые истории про близнецов — как одному причиняли боль, а другой, за много миль от него, чувствовал то же самое. Не было ли в ту ночь у тети Веры такой минуты, когда среди хохочущих девчонок она вдруг замолчала и издала тихий, никем не замеченный звук? И не скрывалась ли разгадка истории за наглухо заколоченными дверями ее помраченного разума?

Розалинда сказала, что я так подхожу для данного дела; ее слова вертелись у меня в голове, пока я провожал их взглядом. Даже теперь я не был уверен, подтверждают ли события ее правоту или, наоборот, полностью опровергают, и на какой критерий можно опираться.

10

Следующие несколько дней я убил на поиски незнакомца в спортивном костюме. По описанию, в Нокнари на него подходило семь человек — высокие, плотные, лысые или бритые наголо парни за тридцать. У одного в юности были проблемы с полицией: хранение марихуаны, непристойное поведение… Прочитав это, я вздрогнул, но оказалось, он всего лишь мочился на обочине, когда мимо проходил коп. Двое заявили, что могли идти через поселок домой после работы примерно в то время, о котором говорил Дэмиен, но большой уверенности у них не было.

Никто не признался в том, что говорил с Кэти. В ночь ее смерти у всех имелись алиби, ни у кого не было танцующей дочери со сломанной ногой и никаких мотивов для убийства. Я сделал фотографии и показал Дэмиену и Джессике, но они оба окинули их блуждающими взглядами и пожали плечами. Дэмиен наконец пробормотал, что вряд ли здесь есть человек, которого он видел, а Джессика стала тыкать то в одного, то в другого, пока окончательно не впала в ступор. Я послал двух «летунов» обойти жителей и расспросить, не появлялись ли у них недавно посетители, похожие на того незнакомца. Результат — ноль.

Два алиби оказались сомнительными. Один парень говорил, что до трех часов утра сидел в Интернете на форуме байкеров, обсуждая достоинства классических моделей «кавасаки». Другой уверял, будто ездил в город на свидание, опоздал на автобус в половине двенадцатого и пару часов провел в кафе, ожидая следующего. Я повесил снимки на доску и решил как следует проверить их алиби. Но каждый раз, когда я смотрел на эти фотографии, у меня появлялось ощущение, преследовавшее меня постоянно: будто любой мой шаг наталкивается на чью-то злую волю, на хитрую и упрямую силу, у которой есть собственная цель.

Определенных успехов удалось добиться только Сэму. Он почти не бывал в офисе и говорил со множеством людей: членами местного совета, землемерами, фермерами, противниками стройки. На наших ужинах он упоминал об этом вскользь, обещая рассказать все позже, когда что-нибудь прояснится. Однажды он ушел в ванную комнату, оставив на столе блокнот, и я заглянул в его записи: схемы, графики и сотни заметок, набросанных мелким неразборчивым почерком.

Наконец во вторник — моросил дождь и мы с Кэсси мрачно перебирали отчеты «летунов» об опросах местных жителей, на случай если вдруг что-то пропустили, — Сэм явился с большим рулоном толстой бумаги — из такой детишки делают валентинки и украшения на Рождество.

— Ну вот, — сказал он, вытащив из кармана скотч и прилепив развернутый лист к стене в углу штаба. — Этим я и занимался.

Перед нами была огромная и детально проработанная карта Нокнари: дома, холмы, река, лес, — нарисованная с простотой и изяществом детской иллюстрации. На нее ушло не менее нескольких часов. Кэсси присвистнула.

— О, спасибо, спасибо, спасибо, — улыбнулся Сэм, подделываясь под густой голос Элвиса.

Мы бросили отчеты и подошли поближе, чтобы лучше разглядеть карту. Она была поделена на несколько частей, раскрашенных карандашами в разные цвета — зеленый, синий, красный и, реже, желтый. Каждая обозначалась набором непонятных букв и цифр вроде: «Прод. Ф. Дауни-Глоуб. 11/97; рз с.-х. уг. 8/98». Я вопросительно поднял брови на Сэма.

— Сейчас все объясню. — Он оторвал кусок ленты и закрепил последний угол. Мы с Кэсси сели на край стола, откуда можно было как следует рассмотреть все детали.

— Отлично. Видите? — Сэм показал на две пунктирные линии, пересекавшие карту через лес и место раскопок. — Здесь пройдет шоссе. Правительство объявило о планах строительства в марте 2000 года и в принудительном порядке скупило фермерские земли. Все законно.

— Угу, — буркнула Кэсси. — Смотря как посмотреть.

— Тихо! — шикнул я. — Сиди и любуйся красивой картинкой.

— Ну вы поняли, о чем я говорю, — продолжил Сэм. — Это обычная практика. Гораздо интереснее земля вокруг шоссе. До 1995 года ее считали сельскохозяйственными угодьями, но в течение следующих четырех лет стали скупать и переводить в разряд жилой и индустриальной.

— Благодаря ясновидцам, знавшим, где пройдет шоссе, за пять лет до того как его начали строить.

— Все не так скверно, как кажется, — возразил Сэм. — О строительстве автострады на юго-востоке Дублина стали говорить еще в 1994 году — сужу по газетным статьям, — как только начался индустриальный рост. Я беседовал с парой землемеров, и они считают, что здешние места лучше всего подходят для шоссе из-за топографии, распределения жилых домов и участков и тому подобного. Я не вдавался в детали, но таково их мнение. Не вижу причин, почему застройщики не могли сделать то же самое — нанять специалистов, как только возник слух о шоссе, и выяснить, где оно скорее всего пройдет.

Мы промолчали. Сэм перевел взгляд с меня на Кэсси и слегка покраснел.

— Я не дурачок. Разумеется, они могли получить наводку от кого-то сверху, но я просто хочу сказать, что это не обязательно. В любом случае мы не сумеем это доказать, и вообще я не вижу, как все связано с нашим делом.

Я прикусил губу, чтобы не улыбнуться. Сэм один из лучших детективов в отделе, но было очень забавно наблюдать, как серьезно он об этом говорит.

— А кто купил землю? — небрежно спросила Кэсси.

Сэм с облегчением вздохнул:

— Разные фирмы. Многие из них существуют лишь на бумаге: холдинговые компании, которыми владеют другие компании, те принадлежат другим компаниям. На это у меня и ушло почти все время — чтобы выяснить, кто реальный владелец. До сих пор я проследил только три фирмы: «Глоубал айриш индастрис», «Футура пропети консаллатенс» и «Дайнэмо дивелопмент». Синие фрагменты — это «Глоубал», зеленые — «Футура», красные — «Дайнэмо». Но еще труднее выяснить, кто стоит за ними. Две из них зарегистрированы в Чехии, а «Футура» — в Венгрии.

— Да, — заметила Кэсси.

— Верно, — согласился Сэм, — но скорее всего они просто хотят избежать налогов. Конечно, можно уточнить в налоговой полиции, но я не понимаю, при чем тут наше дело.

— Разве что Девлин об этом разузнал и решил кого-то припугнуть, — предположил я.

Кэсси скептически сдвинула брови.

— Как разузнал? И потом, он бы нам сообщил.

— Вряд ли. Девлин — странный тип.

— У тебя все странные. Сначала Марк…

— Подождите, я еще не дошел до самого интересного! — перебил Сэм. Я скорчил рожу Кэсси и отвернулся к карте раньше, чем она успела ответить. — Итак, к марту 2000 года, когда объявили о строительстве шоссе, почти всей землей в округе владели эти три компании. Однако четверо фермеров еще держались — я обозначил их участки желтым цветом. Я выяснил, кто они. Сейчас они живут в Лаусе. Парни сообразили, что к чему: землю покупали по завышенным ценам, поэтому все и соглашались продавать. И вот они переговорили между собой и решили придержать товар и посмотреть, что произойдет дальше. Объявили о строительстве шоссе, и стало понятно, почему всем так нужна их земля: для новых зданий и построек, когда к городу проложат шоссе. Приятели решили: почему бы им самим не изменить категорию земли и не увеличить ее стоимость в два-три раза? Они обратились в местный совет — один пытался сделать это четырежды — и получили отказ.

Сэм постучал пальцем по желтым квадратикам, исписанным мелкими буквами. Мы наклонились ближе, чтобы прочитать: «М. Клири, рз с.-х. уг.: 5/2000 отказ, 11/2000 отказ, 6/2001 отказ, 1/2002 отказ, прод. М. Клири-ФПК 8/2002; рз с.-х. уг. 10/2002».

Через минуту Кэсси кивнула и продолжила разглядывать карту.

— Значит, они все-таки продали, — пробормотала она.

— Да. Примерно за ту же цену, что и остальные, — совсем неплохую для сельхозугодий, но гораздо меньшую, чем за землю под застройку. Морис Клири наотрез отказывался продавать — наверное, из упрямства: заявил, что его не сгонят с участка какие-то болваны в пиджаках, — но потом к нему заявились парни из одной холдинговой компании и объяснили, что построят фармацевтическую фабрику прямо на задах его фермы и если химические отходы будут попадать в его воду, то это не их проблема. Клири решил, что это угроза — уж не знаю, правильно или нет, — и продал землю. Как только Большая Тройка скупила все участки — под разными именами, но все ниточки ведут к ним, — они подали заявку на перерегистрацию земли и сразу получили ее.

— Кажется, местный совет в кармане у Большой Тройки, — заметил я.

— Похоже на то.

— Ты беседовал с членами совета?

— Да, конечно. Но толку никакого. Они очень вежливы, однако отвечают уклончиво. Могут говорить целыми часами и ничего не сказать по существу. — Я поймал удивленный взгляд Кэсси: Сэм жил рядом с политиканом и до сих пор не привык к подобным вещам. — Они утверждают, что перерегистрация земли… подождите, я записал… — Он пролистал блокнот. — «Наши решения во всех случаях направлены на соблюдение интересов сообщества в целом и принимаются в зависимости от информации, добросовестно и в должный срок предоставленной заинтересованными лицами, что не допускает каких-либо проявлений пристрастности и фаворитизма». Заметьте, это не фрагмент письма или доклада, а прямая речь. Он именно так мне и ответил.

Кэсси сделала вид, будто ее сейчас стошнит.

— Сколько стоит подкуп местного совета? — поинтересовался я.

Сэм пожал плечами:

— Если учесть, как долго все это тянулось и как много решений принималось, то получается кругленькая сумма. В любом случае Большая Тройка вбухала в землю кучу денег. Так что вряд ли их радовала мысль о переносе шоссе.

— Какой ущерб это могло им нанести?

Сэм указал на две тонкие линии, пересекавшие верхний угол карты.

— Насколько я понял, альтернативная магистраль может пройти здесь. На том же настаивают сторонники переноса шоссе. Это примерно две мили к северу, а местами — четыре-пять. Ясно, что северные участки по-прежнему будут в фаворе, зато южные резко упадут в цене. Я говорил с парой агентов под видом покупателя, они уверяют, что земли возле шоссе будут стоить в два раза больше, чем те, что тремя милями южнее. Точных расчетов я не делал, но речь идет о миллионах.

— За такое вполне могут звонить с угрозами по телефону, — тихо заметила Кэсси.

— А найдутся те, — добавил я, — кто может накинуть еще пару штук и нанять киллера.

Минуту мы молчали. Монотонная дробь за окном затихла, водянистый свет солнца, словно луч прожектора, упал на поверхность карты, выхватил из тени речное русло, рябью пробежал по мелким буквам и растаял в розоватой дымке. В противоположном конце комнаты сидевшей на «горячей линии» сотрудник пытался вставить слово в болтовню какого-то собеседника. Кэсси наконец пробормотала:

— Но почему Кэти? Почему не Джонатан?

— Потому что тогда мотивы были бы слишком очевидны, — отозвался я. — Если бы убили Джонатана, мы бы быстро вычислили, кому это выгодно. А с Кэти все могло сойти за сексуальное преступление. Полиция не стала бы ломать голову над историей с шоссе, а Джонатан сообразил бы, что к чему.

— Осталось лишь найти, кто стоит за Большой Тройкой, — произнес Сэм. — Но тут сплошной тупик. Фермеры не знают, кто покупатель; в совете заявляют то же самое. Я видел документы о купле-продаже, копии сделок, но они подписаны адвокатами, а адвокаты заявляют, что не могут называть фамилии без согласия клиентов.

— Как насчет журналистов? — вдруг спросила Кэсси.

Сэм покачал головой:

— А что журналисты?

— Ты сказал, что статьи о строительстве шоссе появлялись с 1994 года. Наверняка есть журналисты, которые следили за историей и прекрасно знают, кто скупил землю, хотя и не могут написать. Черт возьми, это Ирландия, здесь нет секретов.

— Кэсси! — воскликнул Сэм, и его лицо просияло. — Ты гений! С меня пиво.

— Лучше почитай за меня отчеты по опросу местных жителей. О'Горман строит предложения, как Джордж Буш. Часто я вообще не понимаю, о чем он говорит.

— Послушай, Сэм, — вмешался я, — если дело выгорит, мы будем каждый день ставить тебе пиво.

Сэм двинулся к своему столу, неуклюже потрепав Кэсси по плечу, и набросился на газетные подшивки с рвением собаки, напавшей на свежий след, а мы вернулись к своим отчетам.

Карта так и осталась висеть на стене и почему-то действовала мне на нервы. Видимо, меня угнетало совершенство исполнения, филигранная тонкость деталей: мелкие листочки в кудрявой массе леса, бугорки камешков в обрамлявшей городок стене. Или я боялся, что однажды подниму голову и увижу смеющиеся рожицы среди набросанных карандашом деревьев. В одном из желтых квадратиков Кэсси изобразила карикатурного домовладельца в костюме, с рожками и торчащими клыками. Она рисовала как восьмилетний ребенок, но, глядя на ухмыляющуюся физиономию, я каждый раз чуть не подпрыгивал на месте.

Я попытался — практически в первый раз — вспомнить о том, что произошло в лесу. Сначала бродил вокруг да около, не признаваясь себе в том, что собираюсь сделать, как ребенок, который сдирает с ноги струп, но боится на него смотреть. Я отправлялся в долгие прогулки — обычно ранним утром или по ночам, если не оставался у Кэсси и не мог заснуть, — и часами бродил по городу в каком-то трансе, прислушиваясь к тихому движению собственных мыслей. Завершалось это тем, что я внезапно приходил в себя перед неоновой вывеской неизвестного супермаркета или перед фасадом старого особняка в роскошном квартале и хлопал глазами, понятия не имея, как сюда попал.

В определенной степени я добился успеха. Отпущенный на свободу разум захлестывал меня потоком образов, бешено крутившихся в голове, и постепенно я научился выхватывать отдельные кадры и удерживать в памяти. Вот родители привели нас в магазин перед первым причастием: мы с Питером, оба в темных костюмах, согнувшись пополам от смеха, смотрим, как Джеми выходит из примерочной — после шепота и долгих пререканий с матерью — с разъяренным лицом и в белоснежном платье, похожем на праздничный торт. Вот чокнутый Мик, местный сумасшедший, весь год ходивший в пальто и дырявых перчатках и вечно бормотавший себе под нос ругательства. Питер говорил, что Мик спятил, потому что в молодости сделал что-то ужасное с одной девушкой и у нее должен был появиться ребенок, поэтому она повесилась в лесу и лицо у нее стало черным. Однажды Мик начал кричать у магазина «Лори». Полиция увезла его на машине, и Мика мы больше не видели. Вот моя школьная парта из старого массивного дерева с выемкой для чернил, вытертая локтями до блеска и исчерканная каракулями (хоккейная клюшка, пробитое сердце, надпись: «Дес Пирс был здесь, 12/10/67»). Ничего особенного, не стоящие внимания пустяки, никаких намеков на то, что реально относилось к делу. Но до сих пор я не сомневался, что первые двенадцать лет моей жизни навсегда канули в Лету. Теперь каждая выплывшая из небытия деталь казалась чудесной и полной таинственного смысла, как кусок древней плиты с полустертыми иероглифами.

Иногда мне удавалось припомнить что-нибудь косвенно связанное с делом. Металлика и Сандра под деревом… Постепенно я понял — и меня это покоробило, — что мы были не единственными, кто считал лес своей территорией и располагался там как дома. В глубине, недалеко от руин, имелась большая поляна — весной ее густо покрывали подснежники, летом буйно разрасталась трава, больно хлеставшая по ногам, а ближе к осени кусты усыпали черные гроздья ежевики, — если нам нечем было заняться, мы следили за собиравшимися там байкерами. Я вспомнил один такой случай, но у него был привкус давней привычки: значит, мы делали это и раньше.

Жаркий солнечный день, солнце припекает мне затылок, а во рту отдает теплой фантой. Девушка по имени Сандра лежит на спине среди помятой травы, Металлика склонился над ней сверху. Ее рубашка спадает с плеча, открывая черную шелковую бретельку. Она запустила пальцы в волосы парня, и они целуются, широко раскрыв губы. «Фу, так и глистов можно подцепить», — шепчет мне на ухо Джеми.

Я крепче прижался к земле, чувствуя, как стебли травы впечатываются в мой живот под задравшейся футболкой. Мы стараемся дышать как можно тише, через рот.

Питер еле слышно чмокнул губами, изображая поцелуй, и мы покатились со смеху, зажимая рты и подталкивая друг друга локтями. Темные Очки и высокая девушка с сережками находились где-то на другом конце поляны. Антракс шатался возле леса, курил, пинал ногой стену и бросал камешки в пивные банки. Питер с усмешкой поднял с земли голыш, швырнул и попал в траву всего в паре дюймов от плеча Сандры. Тяжело дышавший Металлика даже не поднял головы, и мы уткнулись носом в траву, задыхаясь от хохота.

Вдруг Сандра повернула голову и посмотрела на меня сквозь стебли осоки и цветки цикория. Металлика целовал ее в шею, и она не двигалась. Возле моей руки трещал кузнечик. Я ответил на ее взгляд и почувствовал, как сердце медленно падает куда-то вниз.

— Уходим! — резко прошептал Питер. — Эй, Адам, уходим!

Меня дернули за лодыжку, и я пополз назад, царапая ноги о колючие кусты, в укрытие дремучей тени. Сандра смотрела на меня.

Были и другие воспоминания, которые довольно трудно описать. Например, я помню, как слетал по лестницам в нашем доме, не притрагиваясь к ступенькам. Это запечатлелось у меня в памяти до мельчайших деталей: шероховатые обои с выцветшими розами, солнечные лучи, которые били из окна ванной комнаты на площадку, ловя в воздухе яркие пылинки и вспыхивая винным блеском на балясинах; привычная ловкость, с какой мои руки отталкивались от перил, а ноги описывали в воздухе дугу в нескольких дюймах над ступеньками.

Еще помню, как мы втроем нашли тайный сад прямо посреди леса. Словно открыли какую-то таинственную дверь. Здесь буйно росли одичавшие яблони, вишни и груши; обломки мраморных фонтанов сочились влагой в глубоких трещинах, заросших мхом; повсюду торчали тонувшие в плюще статуи, высокие, по колено в траве, с отлетевшими головами и руками, осколки которых валялись на земле среди дикой моркови и мокрицы. Серые сумерки, тихий шорох, капли росы на нашей коже. Ладошка Джеми розовеет на складках каменной одежды, голова запрокинута, чтобы заглянуть в слепые глаза статуи. Глубокое молчание. Я прекрасно понимаю, что если этот сад действительно существовал, то при раскопках его нашли бы археологи и все изваяния уже перевезли бы в Национальный музей, а Марк не преминул бы описать их нам — красочно и в подробностях, но… Проблема в том, что я его помню.

В среду утром мне позвонили сотрудники из отдела по борьбе с компьютерной преступностью. Они просмотрели компьютер нашего последнего подозреваемого в «спортивном костюме» и выяснили, что в момент убийства Кэти он действительно был онлайн. С ноткой профессиональной гордости они добавили, что хоть бедняга и делит компьютер с родителями и женой, у каждого из пользователей в электронных письмах и постах на форумах есть специфические словечки и ошибки в пунктуации. Анализ показал, что в ночь убийства Кэти за компьютером сидел именно наш подозреваемый.

— Дурдом, — буркнул я, повесив трубку и уронив голову на руки.

Мы уже посмотрели запись с видеокамеры в кафе, где опоздавший на автобус парень поедал чипсы, макая в соус, с отрешенным видом вдрызг пьяного посетителя. В глубине души я ожидал подобного результата, но настроение у меня было плохое — без сна, без кофе, постоянная головная боль, — да и раннее утро не самое подходящее время, чтобы хоронить свою последнюю зацепку.

— Что там? — спросила Кэсси, подняв голову от своих бумаг.

— У любителя «кавасаки» железное алиби. Если Джессика действительно видела преступника, то он не из Нокнари и я понятия не имею, где его искать. Мы вернулись туда, откуда ушли.

Кэсси выровняла стопку бумаг и протерла глаза.

— Он местный, я убеждена.

— Тогда кто, черт возьми, этот бродяга-спортсмен? Если у него есть алиби на ночь убийства и он просто поболтал по дороге с Кэти, почему нам об этом не сообщил?

— При том условии, — усмехнулась Кэсси, — если он вообще существует.

Меня вдруг охватила ярость.

— Прости, Мэддокс, но о чем ты говоришь? По-твоему, Джессика все ради смеха придумала? Ты же видела этих девочек. Представляешь, в каком они сейчас состоянии?

— Я говорю, — холодно произнесла Кэсси, приподняв брови, — что вполне могу представить обстоятельства, при которых они сочли бы своим долгом придумать что-нибудь подобное.

— Родители! — воскликнул я.

— Наконец-то проблески разума!

— Извини, — пробормотал я. — Зря я на тебя взъелся. Родители… Если Джессика считает, что тут замешаны их родители, то вполне могла все сочинить.

— Джессика? Думаешь, она на такое способна? Она и говорит-то еле-еле.

— Ладно, Розалинда. Она выдумала историю про незнакомца, желая отвлечь внимание от родителей, и научила Джессику. А рассказ Дэмиена — чистое совпадение. Но если она на это пошла, решила, что это необходимо… выходит, знает что-то очень важное. Розалинда… или Джессика что-то видела и слышала.

— В тот вторник… — начала Кэсси и запнулась, но в голове у нас промелькнула одна и та же мысль, слишком ужасная, чтобы произнести ее вслух. В тот вторник где-то прятали тело Кэти.

— Надо поговорить с Розалиндой, — пробормотал я, потянувшись к телефону.

— Роб, не стоит на нее давить, только отпугнешь. Пусть она сама к тебе придет.

Кэсси права. Детей можно бить, насиловать, унижать всеми мыслимыми и немыслимыми способами, но они все равно не попросят помощи, чтобы не предавать родителей. Если Розалинда прикрывает Джонатана или Маргарет, ей придется переступить через себя, чтобы сказать правду, а на это нужно много времени. Я положил трубку.

Но Розалинда не звонила. Через два дня я не выдержал и набрал ее сотовый — звонить на городской по ряду причин, одна туманнее и сомнительнее другой, казалось мне невозможным. Ответа не было. Я оставил сообщение, но Розалинда не перезвонила.

В серый и хмурый день мы с Кэсси отправились в Нокнари, чтобы поговорить с Сэвиджами и Алисией Роуэн. Оба с похмелья — накануне мы весь вечер просидели с Карлом в педофильских чатах — и почти не разговаривали по дороге. Кэсси была за рулем, а я смотрел, как ветер кружит за окном листья, налепливая их на мокрое стекло. Мы не были уверены, что вообще стоило ехать.

В последний момент, когда Кэсси свернула на нашу улочку и стала парковаться у обочины, я побоялся идти в дом Питера. Не потому, что вдруг накатила волна воспоминаний, — наоборот, улица показалась самой обыкновенной, но как раз это выбило меня из колеи, словно Нокнари ухитрился снова напасть исподтишка и застать врасплох. В детстве я проводил у Питера много времени, и мне вдруг пришло в голову, что даже если я не узнаю его родителей, то они сразу узнают меня.

Из машины я смотрел, как Кэсси приблизилась к дому Питера, позвонила в дверь и какая-то темная фигура впустила ее внутрь. Потом я вышел и зашагал вниз по улице к собственному дому. Его полный адрес: Нокнари-уэй, 11, Нокнари, графство Дублин, — автоматически всплыл у меня в памяти как заученный стишок.

Он оказался меньше, чем я ожидал: лужайка была крошечной площадкой, а не тем огромным зеленым пространством, которое я помнил. Стены перекрасили в веселый ярко-желтый цвет с белой полосой. У ограды торчали высокие кустовые розы, ронявшие на землю алые и белые лепестки, и я подумал, уж не мой ли отец посадил их. Взглянул на окна своей спальни и в мгновение вдруг перенесся в прошлое: да, я жил здесь. Вот из этой двери выбегал по утрам с ранцем за спиной, из окна кричал Питеру и Джеми, в саду делал свои первые шаги. По дороге ездил на велосипеде… До тех пор, пока мы втроем не перелезли через стену и не исчезли в чаще леса.

На подъездной аллее стоял маленький серебристый «фольксваген-поло», а вокруг него, подражая звукам сирены, ездил на игрушечном автомобиле светловолосый малыш трех-четырех лет. Когда я приблизился к воротам, он поднял голову и бросил на меня строгий и серьезный взгляд.

— Привет, — поздоровался я.

— Уходи, — последовал твердый и уверенный ответ.

Я не знал, что отвечать, но, к счастью, дверь дома открылась и мать ребенка — женщина лет тридцати, тоже блондинка, со стройной фигурой — быстро подошла к машине и положила ему руку на плечо.

— В чем дело? — спросила она.

— Детектив Роберт Райан, — представился я и показал удостоверение. — Мы расследуем убийство Кэтрин Девлин.

Она взяла документ и внимательно рассмотрела.

— Сомневаюсь, что сумею чем-либо помочь, — произнесла женщина, вернув удостоверение. — Тут уже были другие детективы. Мы никого не видели и почти не знаем Девлинов.

Ребенок начал скучать и тихо гудеть, вращая руль автомобиля, но женщина держала мальчика за плечо. Из открытой двери доносилась музыка — кажется, Вивальди, — и у меня чуть не вырвалось: «Я хотел бы уточнить еще несколько вопросов, не позволите войти в дом?» — но я сказал себе, что если Кэсси выйдет от Сэвиджей и не увидит меня, ее это встревожит.

— Мы просто обходим всех по второму разу, — объяснил я. — Спасибо, что уделили мне время.

Женщина смотрела мне вслед. Вернувшись в машину, я увидел, что она подхватила одной рукой игрушечный автомобиль, другой — ребенка, и унесла все это в дом.

Я долго сидел в салоне, глядя на дорогу и размышляя о том, что мог бы справиться с ситуацией гораздо лучше, если бы не проклятое прошлое. Дверь в доме Питера открылась, и я услышат голоса: кто-то провожал Кэсси по подъездной аллее. Я отвернулся и сделал вид, будто смотрю в другую сторону, пока не услышал, как хлопнула дверь.

— Ничего нового, — сообщила Кэсси, заглянув в машину. — Питер никогда не говорил, что его кто-то напугал или пытался приставать. Он был сообразительным пареньком и никогда не пошел бы куда-то с незнакомцем, но слишком самоуверен, это могло довести его до беды. Родители никого не подозревают, но боятся, не тот же ли это человек, что убил Кэти.

— Ясно, — пробормотал я.

— Похоже, сейчас у них все в порядке. — Я не осмелился спросить сам, но мне очень хотелось услышать, что она скажет. — Отца разговор расстроил, зато мать держалась молодцом. Сестра Питера, Тара, живет с ними; она спрашивала о тебе.

— Обо мне?

На мгновение меня охватила паника.

— Да, интересовалась, не знаем ли мы что-нибудь про тебя. Я ответила, что копы потеряли тебя из виду, но, судя по всему, у тебя все нормально. — Кэсси подмигнула. — Кажется, она была к тебе неравнодушна.

Тара… На год или два моложе нас, острые локти и острый взгляд; одна из тех девчонок, что всегда что-нибудь вынюхивают, а затем рассказывают маме. Слава Богу, я ничего не знал.

— Может, мне все-таки поговорить с ней? — хмыкнул я. — Она симпатичная?

— В твоем вкусе: крепкая сельская девица с широченными бедрами. Работает регулировщицей.

— Надо же, — пробормотал я. Настроение у меня поднялось. — Попрошу ее надеть форму на наше первое свидание.

— Значит, я не зря старалась. Ладно, теперь Алисия Роуэн. — Кэсси выпрямилась и заглянула в блокнот, чтобы посмотреть номер дома. — Ты пойдешь?

Я ответил не сразу. Насколько я помнил, мы не часто бывали у Джеми. Обычно проводили время у Питера: в его доме было весело и шумно, по коридорам носились многочисленные братья, сестры и домашние питомцы, мама пекла чудесное имбирное печенье, и мы смотрели мультики по телевизору, купленному его родителями в кредит.

— Да, — произнес я. — Почему бы нет?

Алисия Роуэн открыла дверь. Это была выцветшая женщина с блеклой внешностью в стиле ретро: точеные скулы, впалые щеки, небрежная россыпь белокурых локонов и бездонные синие глаза. Она напоминала одну из звезд старого кино, которые с годами становятся привлекательнее и интереснее. Когда мы назвали себя, я заметил, как в ее глазах вспыхнула искра страха и надежды, но тут же погасла при имени Кэти Девлин.

— Да, — вздохнула она, — да, конечно… бедная девочка… Так они… то есть вы думаете, что это может быть как-то связано с… Пожалуйста, входите.

Как только мы вошли, в ноздри мне ударил запах — крепкая смесь сандалового дерева и ромашки, которая мгновенно захлестнула мое подсознание, выбив из него фонтан воспоминаний. Странный хлеб с зернами внутри, подававшийся к чаю; обнаженная женщина на картине у лестницы, перед которой мы всегда хихикали и толкали друг друга локтями. Игра в прятки — я сижу в гардеробе, обхватив руками колени, по лицу словно дым скользят легкие шелковые юбки, а в коридоре слышен счет: «Сорок девять, пятьдесят!»

Она провела нас в гостиную — на диване накидки ручной вязки, улыбчивый Будда из нефрита на кофейном столике, — и я подумал, чтó сделали из Алисии восьмидесятые годы. Кэсси выдала нашу обычную вступительную речь. На камине — не понимаю, как я мог этого не предвидеть, — стояла огромная фотография в рамке: Джеми сидела на каменной стене, смеясь и щурясь на солнце, а за ее спиной высился черно-зеленый лес. Рядом снимки поменьше, и на одном я увидел три фигурки, стоявшие в обнимку, обхватив друг друга за шею и склонив друг к другу головы в бумажных коронах, — день рождения или Рождество… «Надо было отпустить бороду, — вздохнул я, в панике отворачиваясь от снимков. — Почему Кэсси не дала мне время, чтобы…»

— В материалах дела, — произнесла Кэсси, — говорится, что вы позвонили в полицию и сообщили, что ваша дочь и ее друзья сбежали из дому. Почему вы решили, что они сбежали, а не заблудились или не оказались жертвой несчастного случая?

— Потому что… видите ли… — Алисия Роуэн нервно провела рукой по волосам; ее длинные узкие пальцы казались прозрачными. — Я собиралась отдать Джеми в интернат, а она не хотела ехать. Знаю, это звучит очень эгоистично — может, я и была эгоисткой, — но у меня имелись причины.

— Миссис Роуэн, — мягко промолвила Кэсси, — мы здесь не для того, чтобы вас судить.

— Да, знаю, конечно, нет. Только трудно не судить саму себя, не так ли? А вам… я думаю, вы знаете достаточно, чтобы все понять.

— Мы бы хотели выслушать вас. Все, что сумеете вспомнить, любую мелочь.

Алисия кивнула, но как-то безнадежно. Наверное, за эти годы она уже сто раз слышала что-то подобное.

— Да.

Она перевела дух и закрыла глаза, будто считая до ста.

— Ладно, — выдохнула она. — Когда родилась Джеми, мне было всего семнадцать. Ее отец был другом моих родителей и женат так, что дальше некуда, но я влюбилась в него по уши. Да, очень сложно и дьявольски рискованно — роман на стороне, номера в отеле, сплошное вранье… да и вообще я не верю в брак. По-моему, это какой-то архаичный способ угнетения.

Ее отец. Он был в деле — Джордж О'Донован, адвокат из Дублина, — но она и тридцать лет спустя пыталась его прикрыть.

— А потом вы поняли, что беременны, — вставила Кэсси.

— Да. Он испугался, а мои родители, узнав, испугались еще больше. Заявили, что я должна отдать ребенка на усыновление, но я не согласилась. Сказала, что оставлю ребенка и воспитаю сама. Видимо, меня зациклило на правах женщин — я усматривала в этом борьбу против засилья мужчин. Я тогда была очень молода.

Ей повезло. В 1972 году в Ирландии женщин и за меньшие грехи на всю жизнь упекали в тюрьму или в «прачечные Магдалены».^[15]

— Вы поступили очень смело, — произнесла Кэсси.

— Спасибо, детектив. Тогда я действительно считалась храброй особой. Но теперь спрашиваю себя: правильно ли поступила? Если бы я позволила удочерить Джеми, тогда…

— И они с этим согласились? — спросила Кэсси. — Ваша семья и отец Джеми?

Алисия вздохнула:

— Нет. В конце концов они сказали, что я могу оставить ребенка, если мы будем держаться от них подальше. С их точки зрения, я опозорила семью, а отец Джеми, естественно, не желал, чтобы его жена обо всем узнала. Родители купили мне этот дом, очень миленький, но подальше от города — родом я из Дублина, район Хоус, — и иногда подкидывали денег. Отцу Джеми я часто посылала письма, рассказывала, как она растет, присылала фотографии. Я была уверена, что он не выдержит и захочет на нее посмотреть. Может, когда-нибудь так бы и случилось. Не знаю.

— А затем вы решили отправить ее в интернат?

— Тогда мне стукнуло тридцать, — пробормотала Алисия. — И я вдруг поняла, что мне не нравится моя жизнь. Пока Джеми находилась в школе, я подрабатывала в кафе официанткой, но это были просто гроши, если учесть плату проезд, а без образования я не могла получить другую работу… Стало ясно, что я не хочу жить так до конца своих дней. Я мечтала о чем-то лучшем, для себя и для Джеми. Боже мой, я во многом была еще ребенком. Мне не представилось шанса повзрослеть.

— И поэтому, — заключила Кэсси, — вам было нужно побольше времени для себя.

— Ну да. Именно так. — Она благодарно сжала руку Кэсси. — Я мечтала о карьере, чтобы не зависеть от родителей. Мне нужно было хорошо все обдумать. В конце концов я поняла, что придется устроиться на какие-нибудь курсы, а оставить Джеми одну я не смогу… Если бы у меня был муж, семья… Разумеется, у меня есть друзья, но рассчитывать на то, что они…

— Разумно, — невозмутимо кивнула Кэсси. — Значит, вы сказали об этом Джеми…

— Да, первого мая, как только приняла решение. Но ее реакция оказалась странной. Я старалась все объяснить, даже привезла в Дублин и показала школу, но Джеми впала в бешенство. Она кричала, что там девочки тупицы и говорят лишь о тряпках и мальчишках. Сама Джеми была настоящим сорванцом — в дом не загонишь, постоянно на улице или в лесу. Мысль, что ей придется торчать в городской школе и делать то же самое, что остальные, выводила ее из себя. И она не желала расставаться с лучшими друзьями. Джеми была очень близка с Адамом и Питером — мальчиками, которые исчезли вместе с ней.

Я едва удержался, чтобы не спрятаться за собственным блокнотом.

— И вы поссорились.

— Мягко говоря. Хотя это было похоже больше на осаду, чем на битву. Джеми, Питер и Адам буквально взбунтовались. Они объявили бойкот взрослым — не общались с родителями, даже не смотрели в их сторону, не разговаривали в классе, — а на тетрадях Джеми появилась надпись: «Не отсылайте меня».

Все верно — это был бунт. Большие красные буквы на любом клочке бумаги: «Оставьте Джеми». Мама пыталась урезонить меня, а я сидел, скрестив ноги на диване, кусал заусенцы и чувствовал, как у меня захватывает дух от собственной смелости. Но в голове стучало: «Мы выиграем, обязательно выиграем»; победные крики на крепостной стене, крепкие рукопожатия и банки с колой, поднятые в триумфальном тосте…

— Но вы не стали менять свое решение, — сказала Кэсси.

— Не совсем. В конце концов меня это измотало. Нервы у меня были на пределе — весь поселок уже судачил об этом, а Джеми вела себя так, будто ее отсылают в какой-то сиротский приют, если не хуже… В общем, закончилось тем, что я сказала: «Ладно, я подумаю». Заверила их, что не надо волноваться, мы что-нибудь придумаем, и протесты прекратились. Я и вправду стала считать, что лучше все перенести на следующий год, но тут мои родители предложили оплатить учебу в интернате и я сомневалась, что это желание сохранится у них и через год. Вероятно, вы полагаете, что я ужасная мать, но я действительно желала…

— Нет, — возразила Кэсси, а я покачал головой. — Значит, когда вы сообщили Джеми, что ей все-таки придется уехать…

— Господи, она… — Алисия сжала руки. — Ее это просто убило. Она стала кричать, что я ей соврала. Но ведь это неправда… А затем она выскочила из дома и побежала к друзьям, а я подумала: «О Боже, они опять начнут играть в молчанку, но теперь хоть осталось всего две недели», — потому что тянула до последнего момента, чтобы Джеми могла нормально провести лето. А когда она не вернулась домой, я решила, что…

— Что она сбежала, — мягко проговорила Кэсси, и Алисия кивнула. — А сейчас вы допускаете подобную возможность?

— Нет. Не знаю… У нее была копилка, и она взяла бы оттуда деньги, разве нет? И Адама нашли в лесу. И если бы она сбежала, то за это время уже наверняка…

Алисия резко отвернулась, закрыв ладонью лицо.

— Когда вы поняли, что это не бегство, — продолжила Кэсси, — то о чем подумали в первую очередь?

Алисия глубоко вздохнула, сцепив пальцы и положив руки на колени.

— Подумала, что, может, ее отец… то есть я надеялась… что он ее забрал. У них с женой нет детей, и я решила, что… Но детективы все проверили и сказали — нет.

— Иными словами, — заключила Кэсси, — у вас не было оснований предполагать, что кто-то желает дочери зла. В те дни ее никто ничем не напугал и не встревожил?

— Нет. Правда, двумя неделями раньше она вернулась домой расстроенная и весь вечер тихо просидела дома. Я спросила, не случилось ли чего, может, кто-нибудь обидел, но Джеми ответила, что нет.

В моей памяти промелькнула какая-то тень — рано вернулась домой, «нет, мамочка, все в порядке», — но я не успел за нее ухватиться.

— Я рассказала об этом детективам, но толку от такой информации не много. Тем более что это вообще могло оказаться пустяком. Например, просто поссорилась с ребятами. Когда что-то серьезное, сразу чувствуется, но Джеми была очень замкнутой, до нее не достучишься. Никогда не знаешь, что у нее на уме.

Кэсси кивнула:

— Двенадцать лет — трудный возраст.

— В этом и все дело: я никак не могла поверить, что дочь уже достаточно взрослая. Но Джеми, Питер и Адам… они с детства были не разлей вода, не мыслили жизни друг без друга.

Меня охватила ярость. «К чертям все это! — подумал я. — Не здесь я должен быть». Я должен босиком сидеть в садике на углу нашей улицы и, прикладываясь к стакану с какой-нибудь выпивкой, обсуждать последние новости с Питером и Джеми. Раньше эта мысль не приходила мне в голову, но теперь чуть не сшибла с ног: мысль обо всем, чего нас лишили. По вечерам мы втроем учили бы уроки и готовились к экзаменам, а потом с Питером спорили бы, кто пригласит Джеми на выпускной и отпустит лучший комплимент насчет ее платья. После студенческих вечеринок мы бы вместе шли домой навеселе, смеясь и распевая песни, пошатываясь и поддерживая друг друга. Снимали бы одну квартиру, ездили бы на каникулы в Европу, шествовали бы по жизни рука об руку через все стадии взросления, безденежья, капризов моды и любовных драм. Двое из нас уже могли бы быть женаты, а третий стал бы крестным. Меня обокрали, обобрали до нитки. Я склонил голову над блокнотом, чтобы Алисия Роуэн и Кэсси не видели выражения моего лица.

— Я оставила в ее спальне все как было, — вздохнула Алисия. — Потому что если она… я понимаю, это звучит глупо, очень глупо, но… если она вернется… Хотите посмотреть? Вдруг там есть что-то, что другие детективы пропустили?

В голове у меня вспыхнула яркая картинка: по белой комнатке гуляет ветерок, стены украшают большие снимки лошадей, на окне качаются желтые занавески, над кроватью свисает талисман «хранитель снов»…

— Я подожду в машине, — пробормотал я. Кэсси бросила на меня быстрый взгляд. — Спасибо, что уделили нам время, мисс Роуэн.

В машине я уронил голову на руль и сидел так, пока туман перед глазами не стал рассеиваться. Я поднял голову, и у меня зашлось сердце, когда в спальне Джеми полыхнуло желтым и между занавесками появилась светлая головка, но это была Алисия Роуэн, которая высунулась из окна и поставила на подоконник вазочку с цветами, чтобы погреть их в лучах гаснущего дня.

— Странная спальня, — произнесла Кэсси, когда мы выбирались из городка по узкой извилистой дороге. — Пижама на кровати, старая книжка на полу. Впрочем, ничего особенного я не заметила. Это ты был на том фото, стоявшем на камине?

— Возможно. — буркнул я.

Я по-прежнему чувствовал себя ужасно; меньше всего мне хотелось обсуждать детали интерьера в доме Алисии Роуэн.

— Она сказала, что однажды Джеми вернулась домой расстроенной. Ты не помнишь почему?

— Кэсси, — выпалил я, — мы уже все обсуждали! Хочешь еще раз? Я ни черта не помню. Ровный, круглый, абсолютный ноль. Для меня жизнь начинается в двенадцать с половиной лет на пароме в Англию.

— Господи, Райан… Я только спросила.

— Теперь ты знаешь ответ! — бросил я и прибавил скорость.

Кэсси пожала плечами и включила радио погромче.

Через пару миль я снял ладонь с руля и потрепал Кэсси по волосам.

— Пошел к черту, — беззлобно пробормотала она.

Я с облегчением улыбнулся и потянул ее за кудри. Она сбросила мою руку.

— Послушай, Кэсс, — сказал я, — мне надо тебя кое о чем спросить.

Она с подозрением взглянула на меня.

— Как ты считаешь, между двумя случаями имеется какая-то связь? Представь, что это вопрос в лоб — да или нет?..

Кэсси надолго задумалась, глядя в окно на мелькавшие мимо ограды и мчавшиеся в небе облака.

— Не знаю, Роб, — ответила она наконец. — Многое не сходится. Здесь Кэти специально оставили на открытом месте, чтобы ее нашли, а там… Психологически это большая разница. Хотя вероятно, что преступника мучил тот первый случай и он решил, что лучше вернуть труп родственникам жертвы. Вообще Сэм прав: каковы шансы, что в одном городке живут два разных детоубийцы? Если бы мне предложили сделать ставку…

Я резко ударил по тормозам. Мы оба вскрикнули. Что-то метнулось через дорогу прямо перед машиной — темное и невысокое: может, куница или горностай — и исчезло за оградой на противоположной стороне.

Нас сильно тряхнуло в креслах — видимо, я очень быстро ехал по узенькой дороге, но Кэсси помешана на ремнях безопасности (она считает, что они спасли бы жизнь ее родителям), поэтому мы оба были пристегнуты. Автомобиль развернуло поперек дороги, колесо чуть не въехало в кювет. Мы с Кэсси оцепенели. Какая-то громогласная группа по радио без конца повторяла веселый и бессмысленный припев.

— Роб… — через минуту прошептала Кэсси. — С тобой все в порядке?

Я судорожно вцепился в руль и не мог разжать руки.

— Что это было, черт возьми?

— Что? — Она смотрела на меня, широко раскрыв глаза.

— Животное.

Во взгляде Кэсси появилось что-то новое, и это испугало меня едва ли не больше, чем неизвестная тварь.

— Какое животное? Я никого не видела.

— Оно выскочило прямо на дорогу. Ты просто не заметила.

— Ну да, — отозвалась она после долгой паузы. — Так оно и было. Может, лиса?

Сэм почти сразу нашел нужного журналиста — это был Майкл Кили, шестидесятидвухлетний пенсионер, работавший на полставки. Пик его карьеры пришелся на конец восьмидесятых годов, когда он обнаружил, что один министр платит собственным родственникам, оформив их как личных консультантов, и с тех пор ему ни разу не удалось достичь столь головокружительных высот. В 2000 году обнародовали планы строительства шоссе, и Кили написал едкую статью, изобразив ситуацию так, будто автострада уже проложена и множество счастливых застройщиков благодарят за нее правительство. В ответ последовало длинное, двухстраничное, письмо министра по проблемам окружающей среды, где он разъяснил, что прокладка магистрали осчастливит буквально всех, на чем дело и закончилось.

Сэм несколько дней уговаривал Кили, хотя когда он в первый раз упомянул Нокнари, журналист воскликнул: «Ты что, парень, принимаешь меня за идиота?» — и повесил трубку. Но даже согласившись, Кили наотрез отказался встречаться в городе, заставив Сэма приехать в какой-то захудалый паб на окраине Феникс-парка: «Так будет лучше, паренек, намного лучше».

У Кили оказался длинный нос и пышная седая шевелюра, с артистической небрежностью откинутая на лоб.

— Вроде как поэт, — усмехнулся Сэм, когда мы ужинали в тот вечер. Сэм угостил его бренди и ликером «Бейлис».

— Боже милостивый, — пробормотал я, пережевывая пищу.

Кэсси задумчиво взглянула на свой бокал и попыталась заговорить о шоссе, но Кили поморщился и вскинул руку:

— Потише, приятель, не так громко… Да, там что-то нечисто, это ясно. Не буду называть имен, но кто-то потребовал отозвать мою статью еще до того, как началось строительство. Заявили, что это незаконно, нет доказательств… чушь собачья. Бред. Корыстный интерес, не более. Все дело в этом городишке, приятель; он с головой увяз в своем прошлом.

Однако после второй рюмки журналист расслабился и впал в задумчивость.

— Похоже на то, — говорил он Сэму, перегнувшись через стол и возбужденно размахивая руками, — что с самого начала это был неудачный выбор. Много говорили про строительство, про новый городской центр, а позднее, только продали дома в поселке, все вдруг затихло. Сказали, что в бюджете не хватает денег. Будто это устроили лишь для того, чтобы взвинтить цену на недвижимость в захолустном городишке. Нет, я, конечно, ничего не утверждаю. У меня же нет доказательств. — Он допил спиртное и с сожалением взглянул на свой бокал. — С этим местечком всегда было неладно. Ты в курсе, что количество травм и несчастных случаев на строительстве тут в три раза выше, чем в среднем по стране? Тебе никогда не приходило в голову, приятель, что какая-то местность может иметь собственную волю, сопротивляться вмешательству людей?

— Что бы ни говорили о Нокнари, — буркнул я, — не он натянул на голову Кэти Девлин полиэтиленовый пакет.

Хорошо, что Сэм занимался Кили, а не я. Обычно меня развлекали подобные нелепости, но в последнюю неделю я находился на взводе и мог бы заехать Кили ногой в пах.

— А ты что ему сказал? — обратилась Кэсси к Сэму.

— Я сказал — ну да, конечно, — искренне ответил тот, пытаясь поддеть на вилку феттучини. — Я бы ответил то же самое, даже если бы он спросил, верю ли я, что нашей страной правят зеленые человечки.

Третью рюмку — Сэм уже прикидывал, через какую статью расходов ее можно провести в отчете, — Кили выпил в полном молчании, повесив голову на грудь. Затем надел пальто, горячо пожал руку Сэму, пробормотал:

— Не смотрите, пока не будете в безопасном месте, — и вышел из паба, сунув в ладонь Сэму клочок скомканной бумаги.

— Бедняга, — вздохнул Сэм, шаря в своем бумажнике. — Очевидно, обрадовался, что кто-то хоть раз в жизни захотел его выслушать. Правда, вид у него такой, что он мог бы кричать об этом на всю улицу и ему никто бы не поверил.

Он достал из бумажника какой-то мелкий серебристый предмет, осторожно зажав его между большим и указательным пальцами, и протянул Кэсси. Я отложил вилку и заглянул через ее плечо.

Это был кусочек фольги — в такую обычно упаковывают сигареты, — плотно свернутый в тугую трубочку. Кэсси развернула его. На внутренней стороне фломастером написано: «Дайнемо» — Кеннет Макклинток; «Футура» — Теренс Эндрюс; «Глоубал — Джеффри Барнс и Конор Рош».

— Ты уверен, что ему можно доверять? — произнес я.

— Кили чокнутый, — заявил Сэм, — но репортер хороший. По крайней мере был им. Он не стал бы давать мне информацию, если бы считал ее непроверенной.

Кэсси провела пальцем по фольге.

— Если сведения подтвердятся, — заметила она, — это будет наша лучшая зацепка. Отличная работа, Сэм.

— Он сел в машину, — обеспокоенно проговорил Сэм. — Я не знал, можно ли позволить ему сесть за руль после выпивки, но… Вероятно, он мне еще понадобится — надо поддерживать с ним связь. Я вот думаю: позвонить и узнать, как он добрался домой?

На следующий день, в пятницу, исполнилось две с половиной недели с начала следствия, и О'Келли с утра вызвал нас к себе. На улице холод кусал за щеки и носы, но солнце, бившее в наш штаб через большие окна, прогревало воздух так, словно стояло лето. Сэм сидел в углу, что-то строча в паузах между телефонными звонками; Кэсси искала на кого-то компромат в компьютере; я и еще двое сотрудников наливались кофе. В комнате стоял ровный приглушенный гул, будто в школьном классе. О'Келли просунул голову в зал, сунул в рот два пальца и пронзительно свистнул. Когда все затихло, он бросил:

— Райан, Мэддокс, О'Нил, — и захлопнул дверь.

Мы ждали этого приглашения уже пару дней; я по крайней мере ждал. Много раз я мысленно проигрывал эту сцену по дороге на работу, в душе и даже во сне, а потом просыпался, продолжая бормотать что-то под нос.

— Завяжи, — буркнул я Сэму. Когда он с головой уходил в работу, узел его галстука всегда сползал к уху.

Кэсси быстро допила кофе и произнесла:

— Ладно, пошли.

Сотрудники вернулись к своим делам, но я чувствовал, что они смотрят нам в спину.

— Отлично, — проговорил О'Келли, как только мы вошли в его кабинет. Он сидел за столом и вертел в руках одну из тех дурацких серебристых безделушек для начальства, которые были в моде в конце восьмидесятых годов. — Как проходит операция «Весталка»?

Я, Сэм и Кэсси остались стоять. Мы в подробностях изложили шефу все, что было сделано для поимки убийцы Кэти Девлин, а также те причины, по которым это не сработало. Говорили взахлеб, перебивая друг друга и заваливая его подробностями, которые он и так прекрасно знал. Мы предчувствовали, что последует дальше, и невольно старались оттянуть время.

— Ладно, значит, у вас все схвачено, — кивнул О'Келли, когда мы наконец выдохлись. Он продолжал забавляться со своей уродливой игрушкой — щелк, щелк, щелк… — Есть главный подозреваемый?

— Мы склоняемся к версии о родителях, — ответил я. — Один из них или оба.

— То есть у вас нет ничего конкретного.

— Расследование движется, сэр, — вставила Кэсси.

— У меня на примете четыре человека, они могли угрожать по телефону, — добавил Сэм.

О'Келли поднял голову.

— Я читал твои отчеты. Будь осторожен.

— Да, сэр.

— Прекрасно. — О'Келли отложил безделушку в сторону. — Продолжайте работать. Для этого вам не нужно тридцать пять помощников.

Хотя я ожидал этих слов, они меня чуть не оглушили. «Летуны» всегда действовали мне на нервы, но я знал, к чему он клонит: это был первый шаг к отступлению. Через несколько недель О'Келли вернет нас в обычный график, перебросит на новые дела, и операция «Весталка» превратится в побочную нагрузку, которой мы займемся на досуге. А еще через пару месяцев дело Кэти отправят в подвал, набитый пыльными коробками, и мы заглянем туда только через год-другой, если получим новую зацепку. По телевизору покажут документальный фильм с унылой музыкой и мрачным голосом за кадром, из чего станет ясно, что дело так и осталось нераскрытым. У меня мелькнула мысль, что, вероятно, Кирнан и Маккейб слышали те же самые слова в той же самой комнате, а их шеф крутил в руках похожую игрушку.

О'Келли уловил недовольство в нашем молчании.

— Ну что там? — усмехнулся он.

Мы обрушили новый поток слов, вложив в них всю убедительность и красочность заранее выученной речи, но я уже понимал, что это бесполезно. Мне до сих неприятно вспоминать, что я тогда наговорил. Какой-то детский лепет…

— Сэр, мы всегда знали, что это будет сложным делом, — закончил я. — Но мы понемногу продвигаемся. Уверен, если мы бросим его сейчас, это станет большой ошибкой.

— Бросим? — раздраженно рявкнул О'Келли. — А кто говорил, что бросим? Ничего мы не бросаем. Просто сбавляем темп. — Он подался вперед и оперся пальцами о стол. — Ребята, — продолжил он чуть мягче, — это обычная оптимизация расходов. Вы уже выжали из «летунов» все, что могли. Сколько человек вам осталось допросить?

Молчание.

— А сколько звонков было сегодня по «горячей линии»?

— Пять, — с запинкой ответила Кэсси. — Пока.

— А сколько из них полезных?

— Ни одного.

— Вот и я говорю. — О'Келли развел руками. — Райан, ты сам сказал: дело непростое. Бывают дела быстрые и медленные, а на это уйдет немало времени. Но на нас висит уже три новых убийства, в северных кварталах возникла чуть ли не гангстерская война, и мне каждый день обрывают телефон, спрашивая, куда, черт возьми, я подевал всех «летунов» в Дублине. Соображаете, к чему я клоню?

Мы соображали. Надо отдать должное О'Келли: большинство начальников на его месте просто отобрали бы у нас дело. Ирландия — как провинциальный городок: чаше всего мы с самого начала знаем, кто что совершил, и все усилия уходят не на поиск преступника, а на выстраивание надежного обвинения. Как только стало ясно, что операция «Весталка» будет громким исключением из правил, у О'Келли наверняка возникло искушение перебросить нас обратно на пьяных малолеток, а дело передать Костелло или кому-нибудь из коллег постарше. Я не наивный человек, но когда он этого не сделал, решил, что тут сыграла роль своеобразная преданность — не лично к нам, а к нам как к членам его команды. Тогда мне понравилась данная мысль. Но теперь я считаю, что, вероятно, у О'Келли имелись какие-то иные причины — например интуиция подсказала ему, что дело это проклятое.

— Оставьте себе одного-двух, — великодушно предложил О'Келли. — Один на телефоне, другой на побегушках. Кого возьмете?

— Суини и О'Гормана, — ответил я. Обычно у меня хорошая память на фамилии, но сейчас смог вспомнить лишь эти две.

— Поезжайте домой, — продолжил шеф. — Отдохните пару дней. Выпейте пива, поспите. Райан, у тебя глаза как два очка в писсуаре. Проведите время с подругами или еще с кем. Возвращайтесь в понедельник, когда наберетесь сил.

Мы вышли в коридор, не глядя друг на друга. Никто даже не посмотрел в сторону штаба. Кэсси прислонилась к стене и задрала край ковра мыском туфли.

— В общем-то он прав, — произнес наконец Сэм. — Мы и одни неплохо справимся.

— Перестань! — воскликнул я. — Ради Бога, перестань.

— А что? — удивился Сэм. — Что перестать?

Я отвернулся.

— Ясное дело, — пробормотала Кэсси. — Надо смотреть правде в глаза. У нас есть труп, оружие, и… мы до сих пор никого не нашли.

— Ладно, — вздохнул я. — Не знаю, как вы, а я намерен отправиться в ближайший паб и напиться до смерти. Кто со мной?

И мы двинулись в «Дойлс» — заведение в духе восьмидесятых годов, с громкой музыкой, столиками и студентами за стойкой. Никому не хотелось идти в бар для полицейских, где нас наверняка стали бы расспрашивать о «Весталке». После третьей кружки я пошел в туалет и на обратном пути задел локтем какую-то девушку, расплескав содержимое ее бокала. Это была ее вина — она резко подалась назад, смеясь шутке друзей, и наткнулась на меня. Девушка очень красивая, в миниатюрно-эльфийском стиле, который на меня всегда действовал, и пока мы взаимно извинялись и оценивали причиненный ущерб, она бросила на меня мягкий оценивающий взгляд, поэтому я угостил ее выпивкой и завязал беседу.

Ее звали Анна, она изучала историю искусств. Светлые волосы струились как волна на пляже, белая юбочка колыхалась при малейшем ветерке, а тонкая талия могла бы поместиться у меня в ладонях. Я сказал, что я профессор литературы, приехал из Англии изучать творчество Брэма Стокера. Она посасывала краешек бокала и смеялась моим шуткам, показывая мелкие белые зубки с неправильным прикусом.

Сэм за ее спиной улыбался и поднимал брови, а Кэсси с притворным испугом таращила глаза, но я не обращал на них внимания. Миновало уже много времени с тех пор, как я с кем-то спал, и мне до смерти хотелось пойти к этой девушке домой, проскользнуть, шепчась и посмеиваясь, в ее студенческую комнатушку с яркими постерами на стенах, погрузить пальцы в пышные волосы и с головой уйти в мерцающий полумрак, а потом всю ночь и половину следующего дня провести в ее постели, наслаждаясь негой и покоем и начисто забыв про свои дела. Я положил руку на ее плечо, оберегая от рискованных маневров какого-то парня с четырьмя кружками в руках, и показал за спиной палец Сэму и Кэсси.

Поток посетителей все ближе прибивал нас друг к другу. Мы оставили тему учебы — увы, я плохо знал творчество Брэма Стокера — и перешли на острова Аран (Анна и ее поездка прошлым летом; красоты природы; как хорошо убежать от городской жизни с ее бестолковой суетой). Во время разговора она для большей убедительности трогала меня за руку, и тут вдруг от столика отделился один из ее приятелей и вырос рядом с ней.

— У тебя все в порядке, Анна? — спросил он многозначительным тоном и взял ее за талию, бросив на меня хмурый взгляд.

Анна за его плечом насмешливо закатила глаза и подбодрила меня заговорщицкой улыбкой.

— Все замечательно, Киллиан, — ответила она.

Вряд ли это ее бойфренд — она вела себя очень свободно, — однако паренек явно имел на Анну виды. Высокий, громоздко-привлекательный верзила, он заметно нагрузился и теперь искал повод, чтобы «выйти поговорить».

Минуту я всерьез рассматривал данный вариант. Взглянул на Сэма и Кэсси: они уже забыли обо мне и увлеклись оживленным разговором, близко наклонившись друг к другу и что-то чертя пальцами на столе. Внезапно мне стало тошно от самого себя и от моего профессорского альтер эго, а заодно и от Анны и игры, какую она вела со мной и Киллианом.

— Пойду-ка я к своей девушке, — произнес я. — Еще раз простите, что расплескал бокал. — И спокойно отвернулся от ее изумленно округлившихся губ и озадаченного взгляда парня, все еще сохранявшего воинственность.

Присев за столик, я приобнял за плечи Кэсси, и она подозрительно покосилась на меня.

— Ну что, тебя развернули? — усмехнулся Сэм.

— Нет, — возразила Кэсси. — Бьюсь об заклад, он передумал и сказал, что у него есть девушка. Вот и лезет обниматься. Райан, если ты еще раз попробуешь провернуть подобный фокус, я стану целоваться с Сэмом, и пусть парень этой девушки вышибет из тебя мозги.

— Отлично! — воскликнул Сэм. — Я — за!

После паба мы с Кэсси отправились на ее квартиру. Сэм поехал домой, и поскольку была пятница, мы расстались с ним до понедельника. Являться на работу утром не имело смысла, можно было просто валяться на диване, пить и слушать музыку, подбрасывая в камин свежие поленья.

— Знаешь, — лениво заметила Кэсси, выуживая из своего бокала льдинку, — мы постоянно забываем, что дети мыслят по-иному.

— Ты о чем?

Мы только что говорили о Шекспире, вспоминая фей из «Сна в летнюю ночь», и я решил, что Кэсси проводит какую-то причудливую параллель между мышлением детей и людьми шестнадцатого века, и уже подготовил кое-какие возражения.

— Мы удивляемся, как он выманил ее из дому… Нет, постой, дай договорить, — добавила она, потому что я начал толкать ее ногой и стонать:

— Нет, пожалуйста, заткнись, мы не на работе, я тебя не слышу, ла-ла-ла…

В голове у меня шумело от водки и усталости, и мне не хотелось размышлять над этим путаным и безнадежным делом. Я предпочитал говорить о Шекспире или, на худой конец, играть в карты.

— Когда мне было одиннадцать лет, ко мне пристал один парень, — сказала Кэсси.

Я замер и приподнял голову.

— Что?

Так, подумал я, это и есть тайная комнатка Кэсси, и сейчас меня в нее впустят.

Она взглянула на меня немного удивленно.

— Нет, он ничего мне не сделал. Так, пустяки.

— А, — отозвался я почти разочарованно. — И что случилось?

— У нас тогда все помешались на стеклянных шариках. В них играли на переменах, дома, после школы. Их приносили в полиэтиленовых пакетах, и все считали, сколько ты принес, потому что это было круто. И вот однажды меня оставили после уроков…

— Тебя? Вот бы не подумал, — усмехнулся я.

Перекатившись на бок, я взял свой бокал. Я не мог представить, чем закончится история.

— Иди к черту! Не все же такие примерные ученики! В общем, я уже уходила, когда ко мне подошел один из работников школы — не учитель, а кто-то вроде уборщика или сторожа — и спросил: «Хочешь стеклышки? Заходи ко мне — дам». Это был почти старик, лет шестидесяти, усатый и с седыми волосами. Я немного помялась, а потом шагнула внутрь.

— Господи, Кэсси! Ты вела себя как дурочка! — воскликнул я.

Я сделал глоток, отставил бокал и стал массировать ее ступни.

— Говорю же, ничего не было. Он двинулся вслед за мной и засунул руки мне под мышки, словно хотел поднять в воздух, но вместо этого стал возиться с пуговицами на моей рубашке. Я спросила: «Что вы делаете?» — а он ответил: «Шарики лежат на верхней полке. Я тебя приподниму, и ты их возьмешь». Я сообразила: происходит что-то не то, хотя и не знала, что именно, поэтому вырвалась, буркнула: «Не нужны мне шарики», — и бросилась домой.

— Тебе повезло, — заметил я. Ступни у Кэсси узкие, с высоким подъемом. Несмотря на мягкие толстые носки, в которых она ходила дома, я чувствовал ее маленькие косточки и суставы. Я представил Кэсси в одиннадцать лет: худые коленки, обгрызенные ногти и огромные карие глаза.

— Да, повезло. Бог знает что могло произойти.

— Ты кому-нибудь сказала?

Мне хотелось извлечь как можно больше из этой истории: какую-то жуткую тайну, что-то темное и постыдное.

— Нет. Мне было противно вспоминать. Даже не пришло в голову, что тут замешан секс. Я понимала, что такое секс — мы с подружками только о нем и говорили, — знала, что произошло нечто плохое, он расстегивал мою рубашку, но все вместе как-то не сложила. Лишь через несколько лет, когда мне исполнилось восемнадцать, что-то напомнило мне тот случай — может, увидела стеклянный шарик, — и только тут до меня дошло: черт возьми, да он хотел меня растлить!

— А как это связано с Кэти Девлин?

— Дети смотрят на вещи иначе, чем взрослые. Теперь давай мне свои ноги, я их разомну.

— Ни за что. Разве не чувствуешь, как разит от моих носков?

— О ужас. Ты что, никогда их не меняешь?

— Только когда они начинают прилипать к стене. По старым холостяцким правилам.

— Это не правила, а обратная эволюция.

— Ладно, уговорила. — Я вытянулся на диване.

— Нет. Тебе нужна девушка.

— Бред!

— Только влюбленные могут заботиться о парнях с протухшими носками. Друзья не годятся. — Тем не менее Кэсси ловко схватила меня за ноги и стала разминать ступни. — И вообще тебе не помешаю бы побольше физических упражнений, чтобы снять стресс.

— Кто бы говорил!

До меня вдруг дошло, что мне очень мало известно насчет «упражнений» Кэсси. До знакомства со мной у нее были более или менее серьезные отношения с одним парнем, адвокатом по имени Эйден, но к тому времени как она поступила в отдел наркотиков, он уже пропал со сцены: работа под прикрытием не способствует любовным связям. Если бы с тех пор у Кэсси появился бойфренд, то я бы наверняка об этом знал. Но сейчас засомневался, так ли это. Я внимательно взглянул на Кэсси, но она с непроницаемой улыбкой продолжала массировать мне пятку.

— Другое дело, — продолжила она, — почему я вообще туда пошла. — Мозг Кэсси работает как сложная развязка на шоссе: может причудливо поворачивать в любую сторону, а потом, вопреки законам геометрии, одним головокружительным маневром оказаться в исходной точке. — Дело было не только в шариках. Тот старик был из провинции и говорил с деревенским акцентом, «стеклышки» он произносил почти как «крылышки»: «Хочешь крылышки?» Конечно, я знала, что старик говорил «стеклышки», но хотела верить, что он не сторож, а кудесник из сказки, и в подсобке меня ждет лавка чудес, где полки набиты волшебными зельями, амулетами, древними рукописями и дракончиками в клетках. Опять же я сознавала, что это просто комната и ничего там нет, но вдруг мне повезло и я буду как одна изтех девочек, которые из старого шкафа попали в другой мир? Казалась невыносимой мысль, что я упущу шанс и стану жалеть о нем всю жизнь.

Не знаю, как объяснить, чтобы вы поняли меня и Кэсси. Если бы я мог просто перенести вас в наш мир, провести по его тайным углам и закоулкам. Шансы на то, что между мужчиной и женщиной может возникнуть платоническая дружба, равны нулю, но мы вытащили из рукавов тузы и со смехом взяли банк. Кэсси являлась моей деревенской кузиной из книжек про летние каникулы, подругой детства, кого учат плавать на зудящем комарами озере и кому засовывают в купальник головастиков, с кем упражняются в поцелуях на заросшем вереском холме, а затем со смехом вспоминают об этом много лет спустя, забравшись в заветный уголок на бабушкином чердаке. Она красила мои ногти золотым лаком и уговаривала являться в таком виде на работу. Я сообщал Куигли, что, по мнению Кэсси, стадион «Кроук-парк» надо переделать в торговый центр, а потом давился смехом, глядя, как она с изумлением слушает его гневные тирады. Она отрывала от нового коврика для «мыши» надпись «Коснись меня — почувствуй разницу» и лепила мне на спину, и я ходил так полдня, ничего не замечая. По ночам мы вылезали из ее окна и, забравшись по пожарной лестнице, устраивались на крыше, где потягивали коктейли и смотрели на звезды, напевая песни Тома Уэйтса.

Нет, не то. Мне нравится вспоминать истории, они сверкают в моей памяти как чистое золото, но выше этого и, может, гораздо глубже лежит факт, что она была моей напарницей. Я не знаю, как передать то ощущение, которое даже сейчас вызывает у меня это слово, что оно значит для меня. Могу лишь рассказать, как мы обходили комнаты в пустом доме, сжимая обеими руками пистолеты и обводя ими углы, — тихие комнаты, где за каждой дверью прятались вооруженные преступники; как ночи напролет вели слежку, сидя вдвоем в темной машине, попивая из термоса горячий кофе и пытаясь играть в карты при свете фонарей. Однажды мы мчались за какими-то полоумными угонщиками в их собственном районе: за окном мелькали граффити и мусорные свалки, шестьдесят миль в час, семьдесят, я давил педаль в пол, уже не глядя на спидометр, — а потом они врезались в стену и перед нами оказался плачущий подросток. Мы обещали, что вот-вот приедут «скорая» и его мама, и он умер у нас на руках. А в другой раз в одном неблагополучном доме — побывав там, вы бы пересмотрели свои взгляды на человечество, — наркоман накинулся на меня со шприцем: мы и пришли вообще-то не за ним, а за его братом, и разговор вроде шел нормально. Неожиданно он сделал неуловимое движение, и перед моим горлом сверкнула острая игла. Пока я стоял, обливаясь потом и молясь, чтобы никто из нас случайно не чихнул, Кэсси села на пол по-турецки, предложила парню сигареты и беседовала с ним ровно час двадцать пять минут (за это время его требования несколько раз менялись: машина; наши бумажники; доза; бутылка спрайта; чтобы его оставили в покое), так рассудительно и с таким искренним интересом, что в конце концов он бросил шприц, сел рядом у стены и начал рассказывать ей про свою жизнь, пока я не пришел в себя и не надел на него наручники.

Девушки, о которых я мечтаю, — романтичные создания. Распустив длинные волосы, они грустят у открытого окна и играют на фортепьяно, хрупкие и нежные, точно бутоны роз. Но девушка, которая сражается с тобой плечом к плечу и прикрывает твою спину, — совсем иное дело. От этого бегут мурашки по спине. Вспомните, как вы в первый раз занимались сексом или просто были влюблены, как неведомая сила наэлектризовывала вас с ног до головы, пронизывала насквозь и превращала в нечто новое. Так вот: все это ерунда, полная ерунда по сравнению с чувством, когда два человека каждый день буднично доверяют друг другу собственную жизнь.

11

В воскресенье был у родителей. Я приезжаю к ним на выходные раз в несколько недель, сам не знаю зачем. Мы не особенно близки — максимум, на что нас хватает, — на дружелюбную и немного натянутую вежливость, как у людей, которые познакомились во время туристической поездки и теперь не знают, как бы расстаться. Иногда я привозил с собой Кэсси. Родители были от нее в восторге. С отцом она шутила, поддразнивая его за увлечение садоводством, а матери помогала в кухне, и иногда я слышал, как мама заливалась громким и веселым смехом, будто молодая женщина, и с удовольствием намекала на наши с Кэсси отношения, а мы лишь улыбались и отмалчивались.

— Где сегодня Кэсси? — спросила мать после обеда.

Она приготовила макароны с сыром — почему-то считалось, что это мое любимое блюдо (может, когда-то оно таковым и являлось), и делала их каждый раз, когда мы писали, что наше дело продвигается неважно, — вроде как в знак симпатии. В результате меня начал угнетать один только запах. Мы стояли вдвоем в кухне — я мыл тарелки, а мама вытирала. Отец сидел в гостиной и смотрел по телевизору «Коломбо». Несмотря на середину дня, в комнате стояли сумерки, и мы включили свет.

— Думаю, она поехала навестить дядю и тетю, — ответил я.

На самом деле Кэсси скорее всего лежала, свернувшись на своем диванчике, ела мороженое и читала книжку. В последние две недели у нас почти не оставалось свободного времени, и Кэсси, как и мне, хотелось немного побыть одной. Но я знал, что мать расстроится, узнав, что она проведет воскресенье в одиночестве.

— Вот и хорошо, пусть отдохнет. Вы, наверное, совсем измучились.

— Да, трудная работа, — отозвался я.

— Постоянно мотаться в Нокнари и обратно.

Мы с родителями только в общих чертах говорили о моей работе и никогда не упоминали Нокнари. Я резко поднял голову, но мать поднесла тарелку к глазам и рассматривала на ней капли.

— Путь неблизкий, — согласился я.

— В газетах сообщают, — осторожно продолжила мать, — что полиция снова говорила с семьями Питера и Джеми. Это были вы с Кэсси?

— С Сэвиджами — нет. Но я беседовал с мисс Роуэн. Как считаешь, она чиста?

— Вполне, — произнесла мать, взяв у меня формочку для выпечки. — Как дела у Алисии?

Что-то в ее тоне заставило меня насторожиться. Она поймала мой взгляд и покраснела, откинув с лица волосы тыльной стороной ладони.

— Мы с ней были хорошими подругами. Алисия… в общем, я относилась к ней как к родной сестре. А потом связь оборвалась. Просто хотела узнать, как она, больше ничего.

Меня охватил испуг: знай я, что мать дружила с Алисией Роуэн, близко бы не подошел к ее дому.

— Кажется, с ней все в порядке. Насколько это вообще возможно. Она оставила в комнате Джеми все как прежде.

Мама сокрушенно вздохнула. Несколько минут мы молча мыли посуду. Позвякивали ложки, а из соседней комнаты доносился голос теледиктора. За окном на траву приземлились две сороки и стали трещать, расхаживая по маленькому саду.

— Сороки-балаболки, — пробормотала мать и вздохнула. — Не могу себе простить, что перестала общаться с Алисией. У нее больше никого нет. Она была такой милой девушкой, совсем невинной: все надеялась, что отец Джеми — после стольких лет — бросит жену и они станут жить вместе… Она не вышла замуж?

— Нет. Но я бы не сказал, что Алисия выглядит несчастной. Преподает йогу.

Мыльная пена в раковине остыла и стала оседать. Я взял чайник и добавил кипятку.

— Это одна из причин, по которым мы уехали, — продолжила мать. Она повернулась ко мне спиной, рассовывая по ящикам столовые приборы. — Я не могла смотреть им в глаза — Алисии, Анджеле и Джозефу. Мой сын вернулся живым и здоровым, а они прошли через ад… Боялась из дому выйти, лишь бы с ними не встречаться. Знаю, звучит глупо, но меня терзало чувство вины. Я считала, они ненавидят меня за то, что мой сын спасся. Да и как могло быть иначе?

Я удивился. Наверное, все дети эгоцентричны; мне и в голову не приходило, что мир может вращаться вокруг кого-то, кроме меня.

— Честно говоря, никогда об этом не думал, — признался я. — Был самовлюбленным эгоистом.

— Нет, ты был очень ласковым ребенком, — неожиданно возразила мать. — Я таких в жизни не видела. Когда возвращался после школы или с улицы, то обнимал меня, целовал — хотя был уже почти с меня ростом — и спрашивал: «Мамочка, ты по мне соскучилась?» Часто приносил какой-нибудь подарок, камешек или цветочек. Они почти все у меня сохранились.

— Кто, я?

Слава Богу, этого не слышит Кэсси. Я уже видел лукавый огонек в ее глазах.

— Ну да. Вот почему я встревожилась, когда в тот день вы не вернулись вовремя. — Она вдруг крепко, почти больно сжала мою руку. Я уловил напряжение в ее голосе. — Я была в ужасе. Все говорили: «Конечно, они сбежали из дому, обычное дело, мы скоро их найдем…» Но я отвечала: «Нет, только не Адам!» Ты был добрым мальчиком; я знала, что ты не мог так поступить.

Я вздрогнул, внутри шевельнулось что-то древнее, глубокое и страшное.

— Не верю, что я был ангелочком, — заметил я.

Мать улыбнулась, глядя в окно кухни; ее рассеянный взгляд, казалось, видел прошлое, которое мне было недоступно, и меня это нервировало.

— Ну не ангелочком, но умным мальчиком. В то лето ты быстро повзрослел. Уговорил Питера и Джеми не мучить одного несчастного малыша — забыла, как его зовут: он ходил в очках, у него была ужасная мать, которая собирала цветы для церкви.

— Крошка Уилли? — спросил я. — Это был не я, а Питер. Я бы мучил его до конца света.

— Нет, ты, — твердо возразила мать. — Однажды-то вы втроем довели его до слез, и это так тебя расстроило, что ты решил больше никогда его не трогать. Ты боялся, что Питер и Джеми тебя не поймут. Помнишь?

— Нет, — буркнул я.

Разговор с матерью действовал мне на нервы. Если вы думаете, что ее версия понравилась мне больше, чем моя, то ошибаетесь. Конечно, она вполне могла бессознательно превратить сына в героя или я ей тогда наврал, но в последние недели меня радовала мысль, что я извлек из своего прошлого нечто твердое и несокрушимое, как слиток золота, и внезапное подозрение, что все это могло оказаться фальшивкой, выбивало у меня почву из-под ног.

— Если посуды больше нет, я пойду поболтаю с папой.

— Он будет рад. Конечно, иди, я тут сама закончу. И прихвати с собой пару банок «Гиннесса», они в холодильнике.

— Спасибо за обед, — поблагодарил я. — Он был замечательный.

— Адам! — внезапно произнесла мать, когда я шагнул к двери.

От этого имени у меня перехватило дух, и на мгновение захотелось снова стать тем ласковым ребенком, развернуться, броситься к маме, зарыться лицом в ее душистое плечо и, залившись слезами, пожаловаться на то, как ужасны были эти последние недели. Потом я представил, каким станет ее лицо, и прикусил губу, чтобы не разразиться истерическим смешком.

— Я лишь хочу, чтобы ты знал, — продолжила она робко, теребя в руках полотенце. — Мы старались помочь тебе. Иногда я думаю, что получилось что-то не то… Но мы опасались, что кто-нибудь… ну, ты понимаешь… вдруг он вернется… Желали, чтобы тебе было как можно лучше.

— Знаю, мама, — проговорил я. — Все в порядке.

И чуть ли не бегом, точно боясь погони, бросился в гостиную к отцу, который все еще смотрел «Коломбо».

— Как работа? — спросил отец во время рекламы.

Он нащупал за подушкой дистанционный пульт и убавил звук.

— Неплохо, — ответил я.

На экране сидевший на горшке малыш о чем-то горячо спорил с мультяшным персонажем — зубастой зеленой тварью, явившейся в клубах пара.

— Ты хороший парень, — сказал отец, глядя в телевизор так, словно тот его гипнотизировал. — И всегда был таким.

— Спасибо.

Похоже, перед моим приездом родители говорили обо мне, хотя я не представлял, зачем и по какому поводу.

— И работа у тебя отличная.

— Да. Замечательная.

— Это здорово, — заключил отец и прибавил громкость.

Я вернулся домой около восьми. В кухне сделал себе сандвич с ветчиной и низкокалорийным сыром: забыл по пути купить продукты. «Гиннесс» подействовал на меня скверно — переполнил и раздул. Я не большой любитель пива, но если пил что-нибудь другое, отец начинал беспокоиться. Он считал, что все, кто потребляет крепкие напитки, скрытые алкоголики или скрытые гомосексуалисты. Мой затуманенный мозг выдал странную идею: если что-нибудь съесть, то еда впитает пиво и я почувствую себя лучше.

Хизер сидела в гостиной. Вечер воскресенья был «ее временем»: оно включало просмотр «Секса в большом городе» и серию загадочных перемещений между ванной комнатой и гостиной, которые Хизер проделывала с мрачным и решительным выражением лица.

У меня пикнул телефон. Сообщение от Кэсси: «Подбросишь меня завтра в суд? Строгий костюм + тележка для гольфа + погода = плохой вид».

— Вот черт! — вырвалось у меня.

Год назад в Лимерике при ограбления до смерти избили старушку. Утром мы с Кэсси давали показания в суде. Обвинение собиралось нас заранее проинструктировать, и мы всю пятницу вспоминали об этом, но все-таки ухитрились забыть.

— В чем дело?

Хизер выскочила из комнаты, довольная, что можно завязать разговор. Я быстро убрал сыр в холодильник и захлопнул дверцу, хотя мог бы не стараться: Хизер знала свои запасы с точностью до миллиметра и однажды заставила меня купить новое мыло, потому что я спьяну намылил руки ее куском.

— У тебя все в порядке?

Она была в халате, на голове намотано что-то вроде липкой пленки, и от нее разило удушающей косметикой.

— Да, нормально. — Я нажал «ответить» и стал писать сообщение Кэсси: «Разве есть другие варианты? Встретимся в 8:30». — Просто забыл, что завтра в суд.

— О-о, — протянула Хизер, широко раскрыв глаза. На ее ногтях блестел свежий лак, и она помахивала руками, чтобы он скорее застыл. — Хочешь, помогу тебе подготовиться? Вместе просмотрим твои записи.

— Нет, спасибо. — На самом деле у меня не было никаких записей. Они остались где-то на работе. Наверное, имело смысл съездить за ними, но я чувствовал, что еще не совсем пришел в себя.

— Ну… ладно. Как знаешь. — Хизер подула на пальцы и воззрилась на мой сандвич. — О, ты зашел в магазин? Сейчас твоя очередь покупать отбеливатель для туалета, помнишь?

— Схожу завтра, — произнес я и потащился в свою комнату, прихватив сандвич и телефон.

— Хм. Конечно, можно подождать до завтра. Так это был мой сыр?

С трудом отделавшись от Хизер, я проглотил сандвич, но облегчения, разумеется, не последовало. Тогда, следуя той же логике, я налил себе водки с тоником и улегся на кровать, чтобы восстановить в памяти дело Кавенег.

Я не мог сосредоточиться. В голове всплывали случайные детали, бесполезные, но чудесно яркие: залитая красным светом статуэтка Иисуса в гостиной жертвы, сбившиеся в комья челки двух подростков-убийц, ужасная рана в голове женщины, цветочки на обоях в гостинице, где остановились мы с Кэсси, — зато там не было ни одного существенного факта: как мы поймали преступников, признались ли они в убийстве, украли ли что-нибудь, как их звали. Я встал и начал расхаживать по комнате, высунулся в окно, желая остудить голову, но чем больше я пытался сконцентрироваться, тем меньше мог вспомнить. В конце концов даже начал сомневаться в имени убитой — Филомена или Фионнуала, — хотя пару часов назад знал, как ее зовут: Филомена Мэри Бриджет.

Это меня сразило. Ни разу в жизни со мной не происходило ничего подобного. Без хвастовства скажу: всю жизнь обладал до смешного безупречной памятью и мог как попугай поглотить и усвоить бездну информации, даже не пытаясь понять ее. Так мне удалось сдать выпускные экзамены, и по той же причине я не особо переживал из-за отсутствия записей. Мне и раньше случалось выступать без них, и все заканчивалось благополучно.

К тому же я не занимаюсь чем-то особым. В отделе сотрудники часто ведут параллельно три-четыре дела. Если попадается что-то исключительное, вроде убийства ребенка или копа, то могут освободить от других текущих дел — так мы спихнули случай с такси Куигли и Маккенну, — но закрытые приходится доводить до конца, а это включает бумажную работу, встречи с прокурорами и визиты в суд. В результате вы держите множество важных фактов где-то на задворках памяти, зная, что в нужный момент сумеете вытащить их на свет. Дело Кавенег должно было сидеть у меня в голове, и когда его там не оказалось, меня охватила паника.

К двум часам ночи я решил, что если удастся как следует поспать, завтра утром все встанет на свои места. Выпил еще водки и выключил свет, но как только закрыл глаза, перед ними каруселью завертелись образы: Иисус, грязные подростки, рана в голове, жалкий номер… Часа в четыре я подумал, что надо быть полным идиотом, чтобы не забрать с работы записи. Нашарив выключатель, зажег свет и начал одеваться, но обнаружил, что у меня трясутся руки, и вспомнил про водку — в таком состоянии явно не стоило дышать в трубку, — а потом до меня стало доходить, что, если бы у меня имелись записи, вряд ли я смог бы в них что-то разобрать.

Я вернулся в кровать и какое-то время смотрел на потолок. Хизер и парень в соседней квартире храпели в унисон, за воротами комплекса изредка проезжал автомобиль, и по стене скользил свет от ярких фар. Я вспомнил про таблетки от мигрени — они всегда наводили на меня сон — и принял две штуки, стараясь не думать про побочные эффекты. Я заснул около семи, перед звонком будильника.

Когда я посигналил возле дома Кэсси, она выбежала на улицу в единственном строгом наряде — черном в тонкую полоску брючном костюме от Шанель — и в жемчужных серьгах своей бабушки. Кэсси быстро села в машину — мне показалось, подчеркнуто энергично, хотя, наверное, просто спешила укрыться от дождя.

— Привет! — воскликнула Кэсси. На ней был макияж, она выглядела взрослой, солидной и немного незнакомой. — Совсем не спал?

— Почти. Ты захватила записи?

— Да. Можешь посмотреть, пока я буду выступать. Кстати, кто пойдет первым, я или ты?

— Не помню. Сядешь за руль? Мне надо их прочесть.

— У меня нет страховки для этой штуки, — возразила Кэсси, презрительно взглянув на мой «лендровер».

— Тогда постарайся никого не сбить.

Кэсси пожала плечами и села на место водителя, а я с трудом выкарабкался из автомобиля и обошел его с другой стороны под хлеставшим по лицу дождем. У Кэсси был приятный почерк, четкий и ясный, и я всегда легко его разбирал, но теперь был так измучен и расстроен, что строчки прыгали у меня перед глазами и я не мог понять ни слова. Видел лишь какие-то каракули, плясавшие на страницах и рябившие причудливыми пятнами. В общем, я заснул, прислонившись к холодному стеклу.

Разумеется, меня вызвали первым. Не хочется вспоминать свой позор: я запинался, путался в фамилиях, называл неправильное время, постоянно извинялся и поправлял себя. Обвинитель Макшерри смотрел на меня сначала растерянно (мы были знакомы, и я всегда отлично выступал в суде), потом с беспокойством и, наконец, едва скрывая ярость. У него был снимок трупа Филомены, сделанный крупным планом: обычный трюк, чтобы напугать присяжных и склонить к обвинительному приговору. Я немного удивился, что судья разрешил это. От меня требовалось только указать на раны жертвы и сопоставить их с показаниями подсудимых, но, очевидно, это оказалось последней каплей. Я потерял остатки самообладания: стоило мне взглянуть на фото, как перед глазами вставал ее обезображенный труп, обмякший и избитый, с задранной юбкой и разинутым в немом крике ртом, будто она проклинала меня за то, что я все это допустил.

В зале суда было жарко как в бане, на окнах блестел сконденсированный пар. Я чувствовал, как от духоты сжимает голову, а по спине бегут струйки пота. Когда адвокат закончил перекрестный допрос, на его губах блуждала почти непристойная усмешка, как у подростка, которому удалось залезть в трусики к девчонке, хотя он рассчитывал максимум на поцелуй. Я смутил даже присяжных — они неловко ерзали и переглядывались.

Я спустился в зал, дрожа всем телом. Ноги стали как желе, один раз пришлось даже ухватиться за перила, чтобы не рухнуть на пол. Обычно после дачи показаний свидетель может оставаться в зале, да и Кэсси наверняка рассчитывала на мое присутствие, но я чувствовал, что не выдержу. Я знал, что она не нуждается в моральной поддержке и прекрасно обойдется без меня, и, как ни странно, от этого мне становилось хуже. Я не сомневался, что дело Девлина нервирует и Кэсси, и Сэма, однако им удавалось справляться с этим без видимых усилий. И только я дергался, сходил с ума и шарахался от каждой тени, точно какой-то персонаж из «Пролетая над гнездом кукушки». Мне было не под силу сидеть в зале и смотреть, как Кэсси невозмутимо пытается исправить то, что я испортил.

На улице шел дождь. Я нашел паб в соседнем переулке (трое парней в углу мгновенно узнали во мне копа и непринужденно сменили тему разговора), заказал горячее виски и сел рядом. Бармен поставил стакан на стойку и, не глядя на меня, продолжил просматривать результат скачек. Я сделал большой глоток, обжег нёбо, откинул голову и расслабленно закрыл глаза.

Парни в углу заговорили о чьей-то бывшей девушке.

— Вот я ей и сказал: с чего ты взяла, что он должен одеваться как чертов Пи Дидди? Если хочешь, чтобы он носил кроссовки «Найк», так пойди и купи их сама… — Они ели сандвичи, от них разило чем-то острым и перченым, и меня чуть не затошнило. За окном в сточной канаве булькала дождевая вода.

Странно, но лишь сейчас, вспоминая свое выступление в суде и ужас в глазах Макшерри, я осознал, что дела у меня и вправду плохи. Да, я мало сплю и много выпиваю, шалят нервы, а иногда и воображение, но по отдельности это не так уж скверно. И только теперь, когда передо мной вдруг предстала полная картина во всей ее мрачной и грубой наготе, меня от страха прошиб пот.

Надо бежать сломя голову, удирать от жуткого и сомнительного дела. Я накопил отгулы и смог бы потратить часть сбережений, чтобы на несколько недель снять квартирку где-нибудь в Париже или во Флоренции и мирно бродить по старой брусчатке, слушая речи на незнакомом языке, а потом вернуться домой, когда все закончится. Но в глубине души я понимал, что это невозможно. Слишком глубоко увяз в расследовании. Не мог же я объявить О'Келли, будто меня внезапно осенило, что я и есть Адам Райан? А если бы я придумал любой иной повод, это означало бы признание нервного срыва и конец карьеры. Да, необходимо срочно что-нибудь придумать, пока люди не заметили, что я разваливаюсь на части, и не прислали за мной врачей. Но сколько я ни старался, мне не приходило в голову абсолютно ничего.

Я допил горячее виски и заказал вторую порцию. Бармен включил телевизор; мягкое бормотание комментатора сливалось с шумом дождя. Трое парней ушли, громко хлопнув дверью, и я услышал на улице их громкий смех. Вскоре бармен подчеркнутым жестом убрал мой стакан, и я понял, что он хочет меня выпроводить.

Я отправился в туалет и плеснул в лицо холодной воды. Из грязно-зеленого зеркала на меня смотрел персонаж из фильмов про зомби: рот разинут, под глазами черные мешки, волосы торчком. «Это смешно, — подумал я, с тошнотворным головокружением чувствуя, как земля уходит из-под ног. — Как это случилось? Как я мог до этого дойти?»

Я вернулся на стоянку перед зданием суда, забрался в свой автомобиль, сунул в рот мятный леденец и стал смотреть, как мимо меня снуют люди с опущенными головами и в наглухо застегнутых плащах. Было темно, как вечером, на улице уже включились фонари, в свете автомобильных фар вспыхивали косые полосы дождя. Наконец пикнул телефон. Сообщение Кэсси: «В чем дело? Где ты?» Я ответил: «В машине», — и включил задние подфарники, чтобы она сумела меня найти. Увидев, что я не за рулем, Кэсси села в водительское кресло.

— Уфф, — выдохнула она, стряхивая с волос капли дождя. Одна из них попала на ресницы и потекла вместе с тушью по щеке, превратив ее в женский вариант Пьеро. — Я уже забыла, что это за придурки. Когда рассказывала, как они мочились на кровать жертвы, идиоты начали хихикать. Адвокат строил им гримасы, пытаясь их заткнуть. А с тобой что? Почему посадил меня за руль?

— У меня мигрень, — ответил я. Кэсси стала поворачивать зеркальце, чтобы проверить макияж, но поймала в нем мой взгляд и остановилась. — Я здорово облажался, Кэсси.

Разумеется, она уже обо всем знала. Макшерри сразу бросился звонить О'Келли, и к концу дня новость облетит весь отдел. От усталости меня клонило в сон, в голове мелькнула безумная мысль — а вдруг все это только кошмар, вызванный излишком водки, и через минуту я проснусь от звонка будильника и поеду в суд.

— Плохи дела? — произнесла Кэсси.

— Хуже некуда. Я не то что думать — голову поднять не мог.

Кэсси повернула зеркальце и послюнявила палец, чтобы убрать черную слезу.

— Да нет, я про мигрень. Хочешь поехать домой?

Я с тоской подумал о своей кровати, о долгих часах отдыха, перед тем как вернется Хизер и начнет спрашивать, где ее отбеливатель для туалета, но потом сообразил, что это бесполезно: все закончится тем, что я буду без сна лежать в постели, вцепившись в простыню и прокручивая в голове свое выступление в суде.

— Нет. Перед отъездом я принял две таблетки. Боль вполне терпимая.

— Может, заглянем в аптеку?

— У меня есть с собой лекарства. Все в порядке. Поехали.

Мне хотелось как-нибудь покрасочнее расписать свою вымышленную головную боль, но хороший лжец знает, когда надо остановиться, а у меня на подобное чутье. Я так и не понял, поверила мне Кэсси или нет. Она смелым маневром выбралась со стоянки, включила «дворники» и ловко встроилась в уличный поток.

— Ну а у тебя как все прошло? — спросил я, когда мы тащились по набережной.

— Неплохо. Их адвокат пытался намекнуть на вынужденное признание, но присяжные не купились.

— Отлично, — проговорил я. — Просто замечательно.

В штабе трезвонил телефон. О'Келли вызывал меня к себе: Макшерри не терял времени даром. Я рассказал ему про головную боль. В мигрени хорошо то, что ею можно объяснить все: она выбивает человека из колеи, она от него не зависит, может длиться, сколько ему нужно, и никто никогда не докажет, что ее нет. К тому же у меня действительно был больной вид. О'Келли презрительно пробормотал, что мигрень — это «женские штучки», но я сохранил его уважение, мужественно настояв на том, что останусь на работе.

Я вернулся в помещение штаба. Появился Сэм, весь мокрый, в твидовом пальто, слегка пахшим мокрой псиной.

— Как дела? — спросил он. Тон у него был небрежный, но его взгляд быстро скользнул по мне через плечо Кэсси и метнулся обратно: «сарафанное радио» делало свою работу.

— Неплохо. Мигрень, — ответила Кэсси, кивнув в мою сторону.

Мне уже начало казаться, что у меня действительно мигрень. Я заморгал, стараясь сосредоточиться.

— Мигрень — жуткая вещь, — заметил Сэм. — Мама у меня часто страдает. Иногда целыми днями лежит в темной комнате, приложив к голове лед. Ты как, сможешь сегодня трудиться?

— Я в порядке, — буркнул я. — Чем ты занимался?

Сэм посмотрел на Кэсси.

— Он в норме. — подтвердила она. — От судебных выступлений у кого хочешь разболится голова. Где ты был?

Он снял мокрое пальто, с сомнением оглядел его и повесил на стул.

— Побеседовал с Большой Тройкой.

— О'Келли будет в восторге, — пробормотал я и, усевшись за стол, сжал виски. — Должен предупредить, он сейчас не в самом лучшем настроении.

— Да нет, все хорошо. Я им сказал, что демонстранты устроили стычку с одной из строительных бригад, — не объяснив конкретно, в чем дело, но намекнув на акты вандализма, — и мне просто хочется узнать, все ли у них в порядке. — Сэм усмехнулся, и я понял, что он пришел сюда, весь переполненный этим днем, но держал возбуждение в себе, не желая меня расстраивать. — Они только рты поразинули, когда сообразили, что я знаю про их аферу в Нокнари, но я сделал вид, будто это пустяки, поболтал с ними немного, заверил, что никому из протестующих не известно об их существовании, и посоветовал смотреть в оба. И что вы думаете? Никто меня даже не поблагодарил. Кучка самодовольных идиотов.

— Ладно, что дальше? — поинтересовался я. — Это мы уже усвоили.

Я не хотел быть резким, но стоило мне закрыть глаза, как перед мысленным взором всплывало тело Филомены Кавенег, а когда открывал, на белой доске за плечом Сэма маячили снимки с трупом Кэти. Честно говоря, сейчас мне было плевать на Сэма, на его успехи и дипломатические способности.

— Дальше, — спокойно продолжил Сэм, — я выяснил, что Кеннет Макклинток — парень из «Дайнэмо» — весь апрель провел в Сингапуре. Если ты не в курсе, там в этом году тусуются крупные застройщики. Значит, он не мог делать анонимных звонков с дублинского телефона. Кстати, вы помните, что Девлин сказал насчет мужского голоса?

— Ничего особенно полезного, насколько мне известно, — пробормотал я.

— Скорее высокий, — произнесла Кэсси. — С провинциальным акцентом, но не очень выраженным. Немолодой.

Она откинулась назад, закинув ногу на ногу и небрежно сцепив руки за спиной. В своем элегантном наряде Кэсси выглядела в этой комнате абсолютно неуместно, словно только что явилась с фотосессии для журнала мод.

— В яблочко. Так вот, возьмем Конора Роша из «Глоубал»: он из Корка, и акцент у него такой, что ножом режет уши; Девлин его сразу бы вычислил. Его партнер, Джеффри Барнс, — англичанин, голос у него грубый. Следовательно, у нас остается, — Сэм широким жестом обвел написанное на доске имя, — Теренс Эндрюс из «Футуры», пятидесяти трех лет, родом из Уэстмита, обладатель визгливого тенорка. Угадайте, где он живет?

— В городе, — усмехнулась Кэсси.

— В пентхаусе на набережных. Он ходит пропустить стаканчик в отель «Гришэм» — я ему сказал, чтобы был поосторожнее, от этих либералов никогда не знаешь, чего ждать, — и все три платных телефона у него по пути. В общем, наш парень.

Не помню, как провел остаток дня, — очевидно, просто сидел за столом и перекладывал бумаги. Сэм отправился в очередное таинственное путешествие, Кэсси пошла проверять еще одну безнадежную зацепку, прихватив с собой О'Гормана и оставив на телефоне молчуна Суини. После шума и суеты этих людей пустой штаб выглядел странно и уныло, как брошенное судно, где на столах «летунов» высились кипы бумаг и между ними пылились кофейные чашки, которые они забыли отнести в буфет.

Я послал Кэсси сообщение, объяснив, что неважно себя чувствую и не приду к ней на ужин. Мне было невыносимо ее тактичное молчание. С работы я ушел вовремя, чтобы успеть домой раньше Хизер — по понедельникам она занималась фитнесом, — и, написав, что у меня мигрень, заперся у себя в комнате. Хизер относится к здоровью фанатично и с дотошным педантизмом — так иные женщины ухаживают за клумбами или собирают безделушки из фарфора, — и чужие хвори воспринимает так же благоговейно, как собственные, и я мог рассчитывать, что она на вечер оставит меня в покое и даже приглушит звук телевизора.

Помимо всего прочего, я никак не мог избавиться от чувства, которое угнетало меня в суде: будто снимок растерзанной Филомены мне что-то напоминает. Конечно, на общем фоне это выглядело пустяком, любой другой на моем месте так бы и подумал. Большинству людей и в голову не приходит, что память обладает невероятной силой и однажды взбрыкнет и поднимется на дыбы, точно необъезженный скакун.

Когда теряешь память, последствия непредсказуемы. Это как сдвиг тектонических пластов в глубине океана: никогда не знаешь, к чему он приведет. Теперь любая мелочь, случайно промелькнувшая у тебя в голове, обладает потенциалом чудовищного взрыва: он разорвет твою жизнь на мелкие кусочки. Все годы я жил словно на краю геологического разлома, прислушиваясь к каждому шороху внутри и надеясь, что если катастрофа до сих пор не разразилась — значит, ее уже не будет. Однако дело Кэти Девлин дало новые толчки, и я начал сомневаться, так ли уж надежна почва под ногами. Снимок Филомены Кавенег — распростертой, с открытым ртом — мог напомнить мне фрагмент из какого-нибудь телешоу или жуткую правду, которая сделает кашу из моих мозгов, и я не знал, какой из вариантов верный.

Позже оказалось, что никакой. Среди ночи меня осенило, и я вдруг подскочил как ужаленный, с вытаращенными глазами и бьющимся сердцем. Нашарил выключатель лампы и уставился в стену, глядя, как перед глазами вертятся какие-то огненные колеса.

В тот день, еще не дойдя до полянки, мы почувствовали, что там что-то не так. Звуки, вскрики, невнятная возня — все было скомкано и перепутано, смешано в неразборчивую массу, из которой вырывались сдавленные возгласы и приглушенные угрозы. «Ложись», — шепнул Питер, и мы быстро растянулись на земле. Корни и сломанные ветки скребли по одежде, ноги в рейтузах горели будто обваренные кипятком. Стояла жара, воздух был густым и неподвижным, между ветвями сквозила ослепительная синева неба. Мы медленно позли вперед: вкус пыли на языке, вспышки солнца, громкий хор насекомых, звеневших в ушах как визг бензопилы; пчелы, тучей вившиеся над дикой ежевикой, струйки пота на спине… Краем глаза я видел локоть Питера, с кошачьей ловкостью передвигавшегося в траве; среди дымчатых метелок злаков блестели глаза Джеми.

На полянке было много людей. Металлика держал Сандру за руки, вдавив в землю; Темные Очки вцепился ей в ноги. Антракс был сверху. Ее юбка задралась, в колготках зияли дыры. Плечо Антракса ходило ходуном, за ним виднелся широко открытый рот Сандры, залепленный прядями рыжих волос. Она издавала странные звуки, словно хотела закричать, но ей не хватало воздуха. Металлика ударил ее, и она затихла.

Мы уже мчались назад, не думая о том, что нас увидят, не слыша доносившихся сзади криков: «Вот черт!», «Смываемся!» — пока не очутились среди леса. На следующий день я и Джеми встретили Сандру у магазина. Она была в просторном джемпере, под глазами залегли черные круги. Не сомневаюсь, что она нас заметила, но мы прошли, не глядя друг на друга.

Ночью я взял телефон и набрал номер Кэсси.

— С тобой все в порядке? — спросила она сиплым со сна голосом.

— Да. Есть новость, Кэсси.

Она зевнула.

— Господи… Надеюсь, она того стоит. Который час?

— Не знаю. Слушай. В то лето Питер, Джеми и я видели, как Джонатан Девлин и его друзья насиловали девушку.

Наступила пауза. Потом Кэсси спросила чуть бодрее:

— Ты уверен? Может, ты неправильно истолковал…

— Точно. Она пыталась кричать, и один из них ударил ее. Они крепко ее держали.

— Они вас заметили?

— Да… да. Мы побежали, а они орали нам вслед.

— Вот черт. — Я почувствовал, что до Кэсси начинает доходить: изнасилованная девочка, насильник в семье, два пропавших свидетеля. Рукой подать до ордера на арест. — Вот черт… Хорошая работа, Райан. Ты знаешь имя девочки?

— Сандра.

— Та, про которую ты говорил раньше? Завтра же начнем ее искать.

— Слушай, Кэсси, а если все получится, то как мы объясним, откуда взяли информацию?

— Роб, не волнуйся, ладно? Если найдем Сандру, другие свидетели нам не понадобятся. В крайнем случае прижмем Девлина, выложим детали и будем на него давить, пока не признается…

Ее уверенность меня почти обезоружила. Я сглотнул, чтобы смочить пересохшее горло.

— Какой срок давности за изнасилование? Мы сможем его за это посадить, если не обнаружим улик по другому делу?

— Не помню. Завтра все выясним. Ты сможешь заснуть, или шалят нервы?

— Шалят. — Внутри у меня все зудело, точно в кровь впрыснули сироп. — Давай поговорим?

— Конечно.

Я услышал, как зашуршало одеяло, пока Кэсси поудобнее устраивалась в кровати. Нашарив бутылку водки, я сунул под ухо трубку и наполнил стакан.

Кэсси рассказала мне, как в девять лет убедила местных детишек, что на холмах рядом с деревней живет волшебный волк.

— Я объяснила, что нашла у себя дома под половицей письмо, где говорилось, что он живет тут уже четыреста лет и вокруг его шеи обмотана карта, по которой можно найти клад. Потом собрала отряд из детей, и мы каждые выходные отправлялись на поиски волка. А затем с визгом мчались домой, завидев какую-нибудь собаку, прыгали в речку и веселились…

Я вытянулся на кровати и глотнул водки. Успокаивающий голос Кэсси вытягивал из меня адреналин, я почувствовал усталость и тепло, как мальчишка, весь день пробегавший на улице.

— И это была не немецкая овчарка, а совсем другая порода, огромная, дикая…

12

На следующее утро мы начали искать Сандру или Александру Что-то-там-такое, которая в 1984 году жила рядом с Нокнари. Я позвонил в Бюро переписи и услышал безразличный женский голос, который прогнусавил, что не может давать информацию без санкции судьи. Когда я заговорил о том, что речь идет об убийстве ребенка, она просто перевела звонок (в трубке заиграло что-то вроде «Маленькой ночной серенады» Моцарта, набранной одним пальцем на игровой приставке) на другую линию.

Сидевшая напротив Кэсси пыталась раздобыть список избирателей по юго-восточному округу Дублина за 1988 год. Я подсчитал, что к тому времени Сандра была достаточно взрослой для голосования, но еще не настолько, чтобы уехать из дому. Приторный голосок в трубке повторял, что ее звонок очень важен и на него ответят в порядке очереди. Кэсси нервничала и меняла позу: закидывала ногу на ногу, наваливалась на стол, крутилась на вращающемся стуле, запутываясь в телефонном проводе. От недосыпания у меня резало глаза, я обливался липким потом — центральное отопление работало вовсю, хотя день был теплый, — и с трудом сдерживался, чтобы не закричать.

— Да пошли они! — завопил я наконец, швырнув трубку на рычаг. «Ночная серенада» крепко засела у меня в мозгах. — Бесполезно.

— Ваше раздражение очень важно для нас, — промурлыкала Кэсси, откинув голову на подголовник и глядя на меня сверху вниз, — и будет рассмотрено в порядке очереди. Спасибо, что находились на связи.

— Даже если эти кретины нам что-нибудь дадут, то никак не диск или базу данных. Они принесут нам пять миллионов коробок, битком набитых бумагой, и нам придется проверять каждую фамилию. На это уйдет несколько недель.

— К тому же она могла переехать, выйти замуж, эмигрировать или умереть. У тебя есть идея получше?

Меня осенило.

— Есть! — воскликнул я, схватив пальто. — Идем.

— Эй, куда ты собрался?

Я на ходу развернул Кэсси лицом к двери.

— Мы идем на встречу с миссис Памелой Фицджералд. Скажи, кто самый гениальный человек на свете?

— Я всегда думала, что Леонард Бернстайн, — призналась Кэсси, с удовольствием бросив трубку и вскочив со стула. — Но могу рассмотреть твою кандидатуру.

Мы зашли в «Лори» и купили миссис Фицджералд коробку песочного печенья — легкая компенсация за ненайденный кошелек. И зря: печенье спровоцировало соревнование в щедрости. В ответ она достала из холодильника замороженные пончики, разогрела в микроволновке, полила маслом и подала вместе с малиновым джемом — а я смотрел на все это, лихорадочно потирая колено, пока хмурый взгляд Кэсси не заставил меня остановиться. Я знал, что теперь нам придется это съесть, если мы не хотим, чтобы фаза угощения растянулась на несколько часов.

Миссис Фицджералд внимательно следила, как мы поедаем пончики и запиваем их крепчайшим чаем — от него буквально сводило скулы, — после чего удовлетворенно откинулась в кресле.

— Обожаю хорошие пончики, — заметила она. — Такие пышечки, что хоть засовывай в бюстгальтер.

— Миссис Фицджералд, — произнесла Кэсси, — вы помните двух детей, которые пропали в лесу примерно двадцать лет назад?

Не хотелось признавать, что я ждал вопроса от нее, потому что мне не хватило бы на это духу. Я испугался, что выдам себя дрогнувшим голосом, и тогда хозяйка посмотрит на меня внимательнее и вспомнит про третьего ребенка. После чего мы вряд ли уйдем отсюда раньше вечера.

— Конечно, помню! — воскликнула она. — Ужасная история. Бедняжки пропали без следа. Даже похорон нормальных не было.

— Как по вашему, что с ними случилось? — вдруг спросила Кэсси.

Я мысленно отругал ее за бесполезные вопросы, но потом понял, почему она спросила. Миссис Фицджералд смахивала на чудесную старушку, которая живет в ветхой хижине где-нибудь в лесу, все видит и знает, но никому не говорит. В сказках к таким приходят, чтобы разгадать загадки, хотя ответ может оказаться еще более странным и неясным, чем вопрос.

Миссис Фицджералд оглядела свой пончик, откусила и вытерла губы салфеткой.

— Какой-нибудь слабоумный сбросил их в реку, — вздохнула она после паузы. — Да помилует их Господь. Бедняга сумасшедший, которого следовало держать под замком.

У меня возникла обычная реакция на подобные фразы — дрожащие руки и учащенный пульс. Я поставил чашку на стол.

— Значит, вы считаете, что их убили. — Я старался говорить тоном ниже, чтобы контролировать свой голос.

— Разумеется, а как же иначе, мой юный друг? Моя мамочка — да покоится она с миром — тогда была жива, она умерла через три года от гриппа… так вот, она считала, что их забрал Пука. Но у нее были старомодные взгляды, царствие ей небесное.

Неожиданная версия. Пука — старое пугало из детских сказок, зловредный дух-проказник, потомок Пана и прародитель Пака.^[16] Кирнан и Маккейб вряд ли включили бы его в список подозреваемых.

— Ну да, их бросили в воду, иначе кто-нибудь нашел бы тела. Люди утверждают, что их души до сих пор бродят по лесу, бедняжки. Тереза из Лейна видела их в прошлом году, когда ходила стирать на реку.

Еще одна неожиданность, однако вполне объяснимая. Двое детей пропали в лесу у Нокнари; само собой, они должны были стать частью местного фольклора. Я не верю в привидения, но от этой картины — бесплотные фигуры в сумерках, тихие голоса — по спине пробежал холодок, смешанный с каким-то нелепым гневом. Почему их видел не я, а женщина из Лейна?

— Во время допроса, — продолжил я, стараясь вернуться к нужной теме, — вы сообщили полиции, будто возле леса бродили подозрительные парни.

— Остолопы, — презрительно фыркнула миссис Фицджералд. — Плевали на землю и все такое. Мой отец всегда говорил, что это признак плохого воспитания. Правда, двое потом взялись за ум. Сынок Консепты Миллз теперь делает компьютеры. Он переехал в другой город — Блэкрок, кажется. Нокнари его, видите ли, не устраивает. Ну еще Девлин — мы о нем уже упоминали. Он отец бедняжки Кэти, да помилует Господь ее душу. Прекрасный человек.

— А что с третьим парнем? —спросил я. — Шейном Уотерсом?

Она поджала губы и отхлебнула чай.

— Понятия не имею, до чего он докатился.

— Что, встал на скользкую дорожку? — понимающе кивнула Кэсси. — Можно еще один пончик, миссис Фицджералд? Я сто лет не ела такой вкуснятины.

Кэсси никогда не ест пончики. По ее мнению, они вообще несъедобны.

— Конечно, милая; будет хорошо, если ты немного поправишься. У меня еще много. После того как дочка купила мне микроволновку, я готовлю сразу по пятьдесят штук и храню в морозилке.

Кэсси сделала вид, будто выбирает самый аппетитный пончик, и отхватила большой кусок. Я испугался, что она съест слишком много и миссис Фицджералд бросится разогревать следующую партию. С трудом прожевав, Кэсси пробормотала:

— Шейн Уотерс по-прежнему живет в Нокнари?

— В Маунтджой-Гол,^[17] — с отвращением проговорила хозяйка. — Вот где он живет. Он и его дружок, с которым они ограбили автозаправку. Приставили нож к бедняге-работнику и перепугали до смерти. Его мать всегда считала, что в душе Шейн неплохой, просто легкомысленный, но, что ни говори, подобное поведение непростительно.

Хорошо бы познакомить ее с Сэмом! Они легко найдут общий язык.

— Полиции вы сообщили, что там находились и девушки, — продолжил я, раскрыв блокнот.

Она с неодобрением покачала головой:

— Бесстыжие девчонки. Я и сама была не прочь показать парням ножку — это лучший способ привлечь их внимание, верно? — Миссис Фицджералд подмигнула мне и разразилась хриплым смехом. Улыбка озарила ее лицо, и стало ясно, что когда-то она была очень симпатичной девушкой: веселой, озорной, жизнерадостной. — Но эти одевались так, что на одежду можно было и денег не тратить — проще ходить нагишом. Сейчас вся молодежь одета вызывающе, разные там топы и шортики, но тогда еще оставались какие-то представления о приличиях.

— Вы помните, как их звали?

— Одна была старшей дочкой Мэри Галлаэр. Она уже лет пятнадцать живет в Лондоне, но частенько тут бывает — показать наряды и похвастаться работой, хотя Мэри недавно призналась, что дочь всего лишь секретарша. Она и раньше любила воображать.

Сердце у меня упало — Лондон, — но миссис Фицджералд отпила большой глоток чаю и подняла палец:

— Клэр, вот как. И до сих пор Клэр Галлаэр. Так и не вышла замуж. Несколько лет назад обручилась с каким-то разведенным — Мэри была в ужасе, — но потом что-то расстроилось.

— А вторая девушка?

— А, ну та здесь. Живет с матерью в Нокнари-Клоус — в бедной части города, если вы понимаете, о чем я. Двое детей, мужа нет. А чего еще ждать? Если напрашиваешься на неприятности, рано или поздно они возникают. Она из сестер Скалли. Джеки вышла замуж за паренька Уиклоу, Трэйси работает в ломбарде, а это Сандра. Сандра Скалли. Доешьте его, милая, — велела она Кэсси, которая незаметно отложила пончик и сделала вид, будто забыла о нем.

— Большое спасибо, миссис Фицджералд, вы нам очень помогли, — поблагодарил я.

Кэсси быстро сунула в рот остатки пончика и запила чаем. Я захлопнул блокнот и встал.

— Подождите минутку! — остановила нас хозяйка. Она бросилась в кухню, вернулась с пакетом замороженных пончиков и сунула в руки Кэсси. — Вот, это вам. Нет, нет, нет, — замахала она руками на протесты Кэсси (нам запрещено принимать подарки от свидетелей, съедобные они или нет), — вам они пойдут на пользу. Вы очень милая девушка. Поделитесь ими со своим парнем, если он этого заслужил.

Бедная часть города (сам я никогда там не был, родители не разрешали нам туда ходить) мало чем отличалась от богатой — дома немного похуже, да в садах побольше сорняков. Стену в конце Нокнари-Клоус разрисовали граффити, правда, очень скромными: просто надписи, сделанные маркером, вроде «Ливерпуль рулит», «Мартина + Коннор = навеки» или «Джоунс — гомик»; ничего похожего на «хардкор» в крупных городах. Не хотел бы я в таком месте оставить свою машину.

На звонок вышла Сандра. Я не сразу узнал ее; мне она запомнилась иной. Сандра была одна из тех девушек, которые быстро расцветают, но и быстро вянут. В моей памяти остались золотистые кудряшки и стройное тело, крепкое и соблазнительное, как спелый персик, а на пороге стояла усталая грузная женщина с подозрительным взглядом и волосами цвета тусклой меди. На мгновение меня обожгла боль потери. Я почти хотел, чтобы это оказалась не она.

— Чем могу помочь? — Ее голос огрубел, но я уловил в нем прежние мягкие нотки с придыханием. («И кто из них твой парень?» Яркий ноготь указал сначала на меня, потом на Питера, но Джеми покачала головой и поморщилась: «Фу-у!» Сандра рассмеялась, свесив ноги со стены: «Скоро ты станешь думать по-другому!»)

— Мисс Сандра Скалли? — произнес я.

Она хмуро кивнула. Мы еще не успели достать жетоны, а Сандра уже распознала в нас копов и заняла оборону. Из глубины дома доносился визг ребенка, колотившего по металлическому предмету.

— Я детектив Райан, а это детектив Мэддокс. Она хотела бы побеседовать с вами несколько минут.

Я почувствовал, как Кэсси едва заметно шевельнулась рядом. Будь у меня какие-то сомнения, я сказал бы «мы», после чего последовала бы обычная процедура расспросов про Кэти Девлин, а за это время я бы разобрался, что к чему. Но сомнений не возникло, а Сандре будет легче разговаривать с женщиной, а не с мужчиной.

Лицо Сандры напряглось.

— Вы насчет Деклэн? Можете передать этой старой сучке, что после того случая я отобрала у него магнитофон. И если она что-нибудь слышит, то лишь голоса у себя в голове.

— Нет-нет, — мягко возразила Кэсси. — Ничего подобного. Просто мы работаем над одним старым делом и подумали, что вы сумеете нам помочь. Можно войти?

Женщина секунду смотрела на нее, затем пожала плечами:

— Разве у меня есть выбор?

Она отступила в сторону, приоткрыв дверь, и я почувствовал запахи с кухни.

— Спасибо, — улыбнулась Кэсси. — Постараюсь вас долго не задерживать.

Входя в дом, она оглянулась через плечо и подмигнула мне. Потом дверь захлопнулась.

Кэсси не возвращалась. Я сидел в машине и курил до тех пор, пока у меня не закончились сигареты. Тогда я стал грызть ногти, выстукивать по рулю «Ночную серенаду» и чистить приборную доску с помощью ключа зажигания. Почему не поставил на Кэсси «жучок», спрашивал я себя с тоской, а вдруг ей срочно понадобится помощь? За годы Сандра очень изменилась, и я сомневался, что Кэсси сможет правильно вести беседу. Я опустил стекло и услышал, как ребенок продолжает вопить и греметь железом. Затем раздался громкий голос Сандры, шлепок, и малыш закатился ревом — больше от обиды, чем от боли. Я вспомнил, как сияли белые зубы Сандры, когда она смеялась, и таинственную ложбинку в вырезе ее блузки.

Мне показалось, что миновало несколько часов, прежде чем дверь отворилась и на улицу быстрым шагом вышла Кэсси. Она села в автомобиль и перевела дыхание.

— Уфф. Ты был прав. Я с трудом ее разговорила, но потом…

У меня громко колотилось сердце — от страха или торжества.

— Что она сказала?

Кэсси достала сигарету и искала зажигалку.

— Лучше давай отъедем и свернем за угол. Ей не нравится, что у дома стоит машина, — боится, соседи начнут судачить.

Я выехал из поселка и припарковался на стоянке у раскопок, стрельнул одну из дамских сигарет у Кэсси и чиркнул зажигалкой.

— Итак…

— Знаешь, что она мне заявила? — Кэсси резко опустила стекло и выдохнула наружу дым. Она была в ярости, я только теперь это заметил. — Она сказала: «Это было не изнасилование, просто они заставили меня». Повторила раза три, не меньше. Слава Богу, ее дети слишком маленькие, чтобы иметь какое-то отношение к…

— Кэсси, — попросил я, — может, начнешь сначала?

— Начало — это Кетл Миллз, которому тогда было восемнадцать, а ей шестнадцать. Не знаю уж почему, но он считался крутым парнем и Сандра сходила по нему с ума. Джонатан Девлин и Шейн Уотерс являлись его лучшими друзьями. Оба ходили без девушек. Джонатан запал на Сандру, ей он тоже нравился, и через полгода после начала «отношений» Кетл сказал, что Джонатан — я цитирую — «хочет ей вставить» и, по его мнению, это хорошая идея. Словно он одалживал другу затяжку или банку пива. Господи, ведь это были восьмидесятые годы, у парней даже презервативов не было…

— Кэсси…

Она швырнула зажигалку в окно и попала в дерево. Кэсси отличный стрелок: угодила прямо в ствол. Я и раньше видел ее в ярости (на мой взгляд, в этом виновата французская кровь ее дедушки, южный темперамент) и знал, что, выместив гнев на дереве, Кэсси успокоится. Она откинулась в кресле, затянулась сигаретой и через минуту вдруг кротко улыбнулась.

— Ты должна мне зажигалку, — заметил я. — Так в чем дело?

— А ты должен мне подарок на прошлогоднее Рождество. Ладно, не важно. Сандра не возражала против того, чтобы переспать с Джонатаном. Это случилось раз или два, потом все чувствовали себя неловко, но скоро привыкли…

— Когда это произошло?

— В начале лета — июнь восемьдесят четвертого. Видимо, после этого Джонатан познакомился с другой девушкой — я думаю, Клэр Галлаэр — и, как считает Сандра, ответил приятелю услугой за услугу. Она закатила сцену Кетлу, но история сбивала ее с толку, и она решила о ней забыть.

— Господи, — пробормотал я. — Выходит, я жил чуть ли не в шоу Джерри Спрингера. Тема дня: «Подростки-свингеры делятся впечатлениями».

А совсем рядом, всего в нескольких ярдах и нескольких годах от них, мы с Питером и Джеми подсовывали друг другу «руку мертвеца» и целились дротиками в собаку Кармайклов. Наши частные миры существовали отдельно, точно параллельные вселенные, которые случайно сошлись в одну точку и наслоились друг на друга. Я подумал о пластах иных эпох, скрытых под ногами; о той лисе, которая кричала за окном в каком-то своем городе, мало похожем на мой.

— Ну а затем, — продолжила Кэсси, — Шейн тоже захотел участвовать в игре. Кетл, само собой, не возражал, но Сандра была против. Шейн ей не нравился — «прыщавый вонючка», как она его называла. Судя по всему, он вообще мало кому нравился, но приятели водили с ним дружбу, поскольку были знакомы чуть ли не с младенчества. Кетл долго пытался убедить ее — знаешь, мне не терпится посмотреть его интернет-историю, — а Сандра отнекивалась, говорила, что подумает. В конце концов они набросились на нее в лесу — Кетл и наш бравый Джонатан ее держали, а Шейн насиловал. Сандра не уверена насчет точной даты, но помнит, что у нее были синяки и она боялась, что они не пройдут к началу учебного года, так что речь скорее всего идет об августе.

— Она нас видела? — тихо произнес я. То, что рассказ Сандры совпал с моей историей, меня взбудоражило и напугало.

Кэсси взглянула на меня. Ее лицо ничего не выражало, но я знал, что она проверяет, все ли со мной в порядке. Я постарался сохранить небрежный вид.

— Не совсем. Она… ну, ты представляешь ее состояние. Однако Сандра помнит, что слышала чей-то топот на поляне, а затем парни стали кричать. Джонатан бросился за вами и, вернувшись, сказал что-то вроде: «Чертовы детишки».

Кэсси стряхнула пепел. По ее напряженной позе я чувствовал, что она еще не закончила. На противоположной стороне дороги Марк, Мел и еще пара археологов возились с колышками и рулеткой, перекликаясь друг с другом. Мел громко рассмеялась и крикнула:

— Слушаюсь, сэр!

— Ну и?.. — воскликнул я, не выдержав долгой паузы. Тело у меня дрожало как у гончей, взявшей след. Я уже говорил, что никогда не бью подозреваемых, но сейчас перед моим мысленным взором возникали соблазнительные картины: я впечатываю Девлина в стену, ору ему в лицо и выбиваю из него нужные ответы.

— Знаешь, что самое забавное? — усмехнулась Кэсси. — Сандра даже не порвала с Кетлом. Встречалась с ним несколько месяцев, пока он сам ее не бросил.

У меня чуть не вырвалось: «И все?» — но вместо этого я пробормотал:

— Думаю, за изнасилование несовершеннолетней срок давности гораздо больше. — Сцены допросов продолжат вихрем проноситься у меня в голове. — Вероятно, у нас есть время. Я бы с удовольствием арестовал мерзавца прямо на рабочем месте.

Кэсси покачал головой:

— Сандра не станет выдвигать обвинений. Она считает, что сама виновата, раз связалась с таким парнем.

— Надо поговорить с Девлином, — буркнул я, заводя мотор.

— Минутку, — остановила меня Кэсси. — Есть еще кое-что. Может, пустяк, но… Когда все закончилось, Кетл — честное слово, надо им как следует заняться, мы наверняка что-нибудь найдем, — проговорил: «Умная девочка», — и поцеловал ее. Она сидела, тряслась, пытаясь оправить одежду и прийти в себя. И вдруг в лесу, совсем рядом, раздался какой-то звук. Сандра сказала, что никогда не слышала ничего подобного. По ее словам, это было похоже на огромную птицу, хлопавшую крыльями, но только делалось это голосом, будто кто-то кричал. Все вскочили и тоже начали вопить, потом Кетл пробормотал что-то вроде: «Опять эта чертова малышня», — и швырнул камнем в деревья, но звук не прекратился. Сгустились сумерки, никто ничего не видел. От страха они точно помешались, боялись сдвинуться с места, только сидели и кричали. Наконец все стихло, и тут они услышали, как кто-то удаляется от них в лесу — что-то крупное, размером не меньше человека. Они бросились бежать. Сандра добавила, что ощутила сильный запах, вроде как животного — козла или еще кого-то; так пахнет в зоопарках.

— Какого дьявола? — пробормотал я. Ее рассказ застал меня врасплох.

— Значит, это были не вы.

— Наверное.

Я вспомнил, как мы мчались сломя голову, в ушах свистел ветер, и чувствовали, что произошло нечто очень скверное. Потом, задыхаясь, мы остановились на самом краю леса и уставились друг на друга. Сомневаюсь, что после этого мы решили вернуться на полянку и изображать хлопающую крыльями птицу, не говоря уж про козлиный запах.

— Может, ей показалось?

Кэсси пожала плечами:

— Не исключено. Но вдруг в лесу действительно обитает какое-то дикое животное?

Вообще-то в Ирландии не встречаются звери свирепее барсуков, но это не мешает регулярным вспышкам жутких слухов, особенно в глухой провинции: то какой-нибудь овце перегрызли горло, то ночной прохожий видел пугающую тень или горящие во тьме глаза. Обычно все легко можно объяснить причудливым освещением или заблудившейся собакой, но бывают действительно загадочные случаи.

Я подумал про дыры на своей футболке. Кэсси никогда всерьез не верила в этого загадочного зверя, но сама мысль ей нравилась, потому что напоминала средневековые легенды о Черном псе, нападавшем на запоздалых путников. Кэсси, видимо, надеялась, что в стране остались дикие и неисследованные места, не указанные на карте и не снятые видеокамерами, и где-то в потайных уголках Ирландии бродят опасные твари размером с пуму и вершат под покровом ночи свои мрачные дела.

В другой ситуации меня бы тоже увлекла эта идея, но сейчас было не до нее. С самого начала следствия, как только мы увидели крыши домов Нокнари, грань между мной и тем давним днем стала медленно, но неуклонно растворяться. А теперь она так истончилась, что я слышал легкие шорохи и шумы, какое-то порхание и копошение, словно бился зажатый в ладонях мотылек. У меня не было времени для сомнительных теорий насчет сбежавшего из зоопарка тигра, лохнесского чудовища и прочих бредней, которые Кэсси вбила себе в голову.

— Нет, — возразил я. — Мы практически жили в этом лесу. Будь там кто-то крупнее лисы, мы бы наверняка знали. Да и во время поисков никто не видел ничего похожего. Либо в кустах сидел любитель подсматривать с поехавшей крышей, либо Сандра все придумала.

— Что ж, вероятно, — спокойно согласилась Кэсси. Я снова завел мотор. — Подожди, о чем ты собираешься побеседовать с Девлином?

— Найду о чем, — ответил я, почувствовав, что мой голос вот-вот сорвется.

Кэсси приподняла брови.

— Знаешь, может, мне следует отправиться к кузинам и поболтать о том о сем, а ты потом пришлешь мне сообщение, когда освободишься. У вас с Девлином будет мужской разговор. Вряд ли он захочет рассказывать об изнасиловании в моем присутствии.

— А, — пробормотал я, немного смутившись. — Конечно. Спасибо, Кэсси. Это хорошая мысль.

Она вышла из машины, и я стал перебираться на пассажирское сиденье, думая, что Кэсси сядет за руль. Но она приблизилась к деревьям и стала рыться в траве, пока не нашла зажигалку.

— Держи, — произнесла Кэсси, вернувшись. — Теперь ты должен мне подарок на Рождество.

13

Когда я затормозил у дома Девлинов, Кэсси заметила:

— Не знаю, Роб, приходило ли тебе это в голову, но, возможно, мы должны смотреть совсем в другую сторону.

— То есть?

— Помнишь, я говорила, что изнасилование Кэти чисто символическое и секс тут ни при чем? А теперь появился человек, у которого есть несексуальный мотив для насилия над дочкой Девлина. И ей пришлось использовать предмет.

— Ты про Сандру? Вот так, вдруг, через двадцать лет?

— Вспомни шумиху в прессе, статьи про Кэти, фонд помощи… Это могло ее спровоцировать.

— Кэсси, — произнес я, глубоко вздохнув, — я простой парень из провинции. Мне бы разобраться с тем, что очевидно. А «очевидно» — это Джонатан Девлин.

— Ты прав. — Она вдруг протянула руку и неловко потрепала меня по голове. — Вперед, провинциал. Удачи тебе.

Джонатан оказался дома. Он сказал, что Маргарет забрала детей к сестре, не объяснив, на какое время и зачем. Вид у него был ужасный. Он похудел, кожа на лице обвисла, как старая одежда, волосы прилипли к голове, а глаза затравленно смотрели из орбит. Он был коротко подстрижен, и мне почему-то вспомнилось, как в старину безутешные родственники срезали пряди волос и бросали в погребальный костер. Девлин кивнул на диван и сел в кресло, опершись локтями на колени и сцепив перед собой руки. Дом выглядел заброшенным; не было ни домашних звуков, ни голосов, ни работающего телевизора, ни открытой на столе книги, ни запахов с кухни — вообще никаких следов того, что он чем-то занимался перед тем, как я пришел.

Девлин не предложил мне чаю. Я спросил, как у них дела, объяснил, что мы проверяем разные версии, кратко ответил на его хмурые вопросы и поинтересовался, не вспомнил ли он каких-нибудь деталей. Возбуждение, охватившее меня в машине, пропало, как только Девлин открыл дверь; давно уже я не был таким сдержанным и хладнокровным, как теперь. Маргарет с Розалиндой и Джессикой могли вернуться в любую минуту, но я почему-то чувствовал, что этого не произойдет. Окна были тусклыми от пыли, в них било солнце, скользившее по полированной поверхности стола и стеклянным дверцам шкафа, по комнате мелькали блики света, и казалось, что мы сидим под водой. Я слышал, как в кухне медленно и тяжело тикают часы, но в остальном доме стояла мертвая тишина, и не только в доме, но и на улице. Словно весь Нокнари превратился в пар и растворился в воздухе и на много миль вокруг остались лишь я и Девлин. Мы сидели, глядя друг на друга, голос Девлина звучал ясно и четко, эхом отдаваясь в уголках дома, и я понимал, что можно не торопиться.

— Кто у вас поклонник Шекспира? — спросил я, небрежно доставая из кармана блокнот.

Вопрос не относился к делу, но я решил, что он поможет сбросить напряжение, да и просто было любопытно.

Джонатан раздраженно сдвинул брови.

— Что?

— Я имею в виду имена ваших дочерей, — пояснил я. — Розалинда, Джессика, Катарина. Героини пьес Шекспира, верно? Или это совпадение?

Девлин заморгал, и в его взгляде мелькнуло нечто похожее на скрытое тепло. Он улыбнулся. Приятная улыбка, радостная, но немного смущенная, будто у мальчишки, который ждет, когда кто-нибудь увидит его новый значок скаута.

— Знаете, вы первый, кто это заметил. Да, я люблю Шекспира, — кивнул Девлин. — После женитьбы я занялся чем-то вроде самосовершенствования… ну, начал читать Милтона, Шекспира, Оруэлла. Милтон меня не особенно привлек, а вот Шекспир… Поначалу было трудно, но потом я вошел во вкус. Часто дразнил Маргарет, говоря, что если у нас родится двойня, я назову мальчика Себастьяном, а девочку — Виолой.^[18] А она отвечала, что их засмеют в школе…

Его улыбка погасла, и он отвернулся. Я понял, что надо использовать момент.

— Красивые имена, — похвалил я. Девлин равнодушно кивнул. — Кстати, еще вопрос: вам знакомы имена Кетл Миллз и Шейн Уотерс?

— А что? — хмуро произнес Джонатан.

Мне показалось, что в его взгляде промелькнула настороженность, но он сидел спиной к свету, и я плохо видел его лицо.

— О них говорилось во время следствия.

Его брови сдвинулись к переносице, а тело напряглось, точно у бойцового пса.

— Они подозреваемые?

— Нет, — твердо ответил я. В любом случае я бы ему это не сказал, и не потому, что так требуют правила. Я чувствовал: Джонатан вот-вот выскользнет из рук. Он был натянут как струна. Малейшая неуверенность с моей стороны — и меня выставят за дверь. — Мы просто проверяем все версии. Расскажите мне о них.

Девлин смотрел на меня еще секунду, потом его плечи опустились и он обмяк в кресле.

— Мы дружили в детстве, но не общаемся много лет.

— Давно вы стали друзьями?

— Как только сюда переехали наши семьи. Кажется, в семьдесят втором. Мы являлись первыми жителями в поселке, остальные дома строились. Городок принадлежал нам. Когда рабочие уходили домой, мы часами играли на стройках, похожих на огромный лабиринт. Нам было лет по шесть-семь.

В его голосе зазвучали новые нотки — что-то вроде застарелой ностальгии. — и я вдруг понял, как он одинок. Не только теперь, после смерти Кэти, а вообще.

— И долго вы дружили?

— Когда нам было по девятнадцать, наши дорожки стали расходиться, но мы еще долго поддерживали связь. А что? Какое это имеет отношение к делу?

— У нас есть два свидетеля, — произнес я безразличным тоном, — которые утверждают, что в 1984 году вы, Кетл Миллз и Шейн Уотерс изнасиловали местную девушку.

Он мгновенно выпрямился, руки сжались в кулаки.

— Какого черта… вы… при чем тут Кэти? Вы меня обвиняете в… какого черта!

— Судя по всему, вы не отрицаете того, в чем вас обвиняют, — заметил я.

— Но и не подтверждаю! Мне что, надо вызвать адвоката?

Любой адвокат мгновенно заткнет ему рот.

— Послушайте. — Я подался вперед и заговорил доверительным и мягким тоном: — Я работаю в отделе по расследованию убийств, а не сексуальных преступлений. Изнасилование двадцатилетней давности интересует меня лишь постольку…

— Предполагаемое изнасилование.

— Ну да, предполагаемое. Мне на него плевать до тех пор, пока оно не касается убийства. Поэтому я здесь.

Джонатан набрал в грудь воздуха, собираясь что-то сказать, и я был почти уверен, что он попросит меня удалиться.

— Если вы хотите остаться тут еще хоть на секунду, мы должны выяснить один вопрос, — объявил он. — Я никогда и пальцем не тронул своих девочек. Никогда.

— Никто вас не обвиняет…

— Вы намекали на это с тех пор, как в первый раз появились в моем доме, а я не потерплю оскорблений. Я люблю своих дочерей. Обнимаю перед сном. Но никогда не притрагивался к ним иначе, чем это может сделать любящий отец. Ясно?

— Да, — ответил я, стараясь, чтобы в моем голосе не прозвучало иронии.

— Отлично. А теперь насчет того, что вы сказали. Я не идиот, детектив Райан. Даже если бы я совершил нечто такое, за что меня могут упрятать за решетку, с какой стати мне вам об этом говорить?

— Я вам объясню. Существует вероятность, что жертва изнасилования убила Кэти из мести. — Глаза Девлина расширились. — Шанс невелик, и у нас нет доказательств, так что не придавайте этому особого значения. В частности, я не желаю, чтобы вы с ней как-то контактировали. Если наши подозрения оправдаются, этим вы разрушите все дело.

— Не намерен я с ней общаться.

— Хорошо. Рад, что вы меня поняли. Но я должен услышать вашу версию случившегося.

— И что потом? Предъявите мне обвинение?

— Я не могу дать вам никаких гарантий, — покачал я головой. — По крайней мере не стану вас арестовывать. Не я решаю, предъявлять обвинение или нет — это зависит от полиции и жертвы, — но сомневаюсь, что она захочет подать в суд. Мне просто надо знать, что произошло. Решайте сами, мистер Девлин. Вы хотите, чтобы мы нашли убийцу Кэти?

Джонатан молчал. Он сидел все в той же позе, подавшись вперед и сцепив руки, и внимательно смотрел на меня. Я старался не моргать и выглядеть дружелюбно.

— Если бы я мог вам объяснить, — тихо пробормотал он, вскочил и подошел к зарешеченному окну; его темный силуэт резко выделялся на ярком фоне.

— Скажите, у вас были близкие друзья, после того как вы стали взрослым? — спросил он.

— Пожалуй, нет.

— Никто не знает тебя лучше людей, с которыми ты вырос. Могу хоть завтра поехать к Кетлу и Шейну, и даже сейчас, после стольких лет, они буду знать обо мне больше, чем моя Маргарет. Мы как родные братья. Все трое из неблагополучных семей: Шейн рос без отца, у Кетла папаша был бродяга, мои родители пили. Я не пытаюсь оправдать нас, просто рассказываю, как все было. Когда нам исполнилось по десять лет, мы стали кровными братьями — вы когда-нибудь проделывали этот ритуал? Резали руки, соприкасались ранами?

— Нет.

Я действительно не помнил ничего подобного, хотя затея вполне в нашем духе.

— Шейн боялся резать себя, но Кетл уговорил его. Он мог уговорить кого угодно. — Девлин слабо улыбнулся. — Когда мы посмотрели «Трех мушкетеров», Кетл решил, что это будет наш девиз: «Один за всех, и все за одного». Мы должны защищать друг друга, говорил он, поскольку остальные против нас. — Он бросил на меня испытующий взгляд. — Вам сколько лет? Тридцать-тридцать пять?

Я кивнул.

— Значит, вам повезло. А мы закончили школу в начале восьмидесятых. Страна стояла на коленях. Работы не было совсем. Если твой отец не имел своего бизнеса, оставалось или эмигрировать, или сидеть на пособии. Правда, с деньгами и хорошими отметками — к нам это не относилось — можно было поступить в колледж, но так ты лишь затягивал решение проблемы. Целыми днями мы слонялись по городку, не представляя, чем заняться, куда пойти; у нас не было ничего, кроме нас самих. Не знаю, можете ли вы понять, как крепка подобная связь. И как опасна.

Я догадывался, к чему он клонит, но меня вдруг кольнуло неожиданное чувство, похожее на зависть. В школе я мечтал о такой дружбе: о суровом братстве солдат и заключенных, о железных узах, спаянных кровью и войной.

Джонатан перевел дыхание.

— Ну ладно. Кетл начал встречаться с той девушкой, Сандрой. Поначалу это выглядело странно: у нас и раньше бывали разные девчонки, но мы никогда не завязывали серьезных отношений. Однако Сандра сразу нам понравилась. Очень мила, постоянно смеялась и казалась невинной… думаю, это была моя первая любовь… В общем, когда Кетл сказал, что я ей тоже нравлюсь и она хочет быть со мной, я чуть с ума не сошел от радости. Не мог поверить своему счастью.

— А вам это не показалось немного странным?

— Не настолько, как можно было ожидать. Конечно, теперь кажется диким, но тогда мы привыкли все делить. Мы просто сделали то же, что всегда. В то время я гулял с одной девушкой, и она переспала с Кетлом, но я и бровью не повел. Наверное, она и со мной-то связалась только потому, что Кетл был занят. Он был привлекательнее меня.

— А Шейн не очень вписывался в данную схему?

— С него все и началось. Он тоже сходил с ума по Сандре, но больше всего его угнетало то, что мы его «предали», как он говорил. Мы ссорились почти каждый день, неделя за неделей. Большую часть времени Шейн вообще с нами не разговаривал. На меня это наводило тоску: казалось, дружба рушится. — знаете, как бывает у подростков, когда каждая мелочь разрастается до размеров катастрофы…

Он замолчал.

— Что произошло дальше? — спросил я.

— А дальше Кетл вбил себе в голову, что если Сандра нас поссорила, то должна и помирить. Он твердил это как сумасшедший. Если у нас на троих будет одна девушка, утверждал он, это окончательно скрепит дружбу — лучше, чем обряд кровных братьев. Не знаю, верил ли он в это на самом деле… У Кетла иногда возникали странные мысли, особенно когда речь шла о… Не важно. Я еще сомневался, но он каждый день вбивал нам в голову, а поскольку Шейн всегда…

— И вы не спросили, что думает об этом Сандра?

Джонатан вздохнул.

— Конечно, нам следовало это сделать, — ответил он после паузы. — Никто не спорит. Но… мы жили в своем мире. Остальное казалось не совсем реальным. Да, я сходил с ума по Сандре, но с таким же успехом я мог влюбиться в принцессу Лею или кого-нибудь еще. Я не оправдываюсь — то, что мы совершили, невозможно оправдать, — просто объясняю.

— Что случилось потом?

Он провел ладонью по лицу.

— Мы находились в лесу. Вчетвером: с Клэр я больше не встречался. Как обычно, пришли на полянку. Вряд ли вы помните, но тогда у нас было потрясающее лето: жаркое, как в Греции, с безоблачным небом, до полуночи светло как днем. Утром мы уходили в лес или бродили где-нибудь поблизости. Загорели, я смахивал на какого-то итальянского студента, только вокруг глаз остались белые пятна от темных очков… В общем, время шло к вечеру. Мы провели день на поляне, пили, выкурили пару самокруток. Думаю, мы тогда сильно захмелели: не только от выпивки и травки, а вообще — отлета, солнца, собственной юности… Я стал мериться силой с Шейном и нарочно проиграл. Затем стали в шутку драться, толкать друг друга, кататься по траве… знаете, как бывает у подростков. Кетл и Сандра кричали, подбадривали нас. Кетл начал щекотать ее, она смеялась и визжала, они повалились на траву… подкатились к нам, мы шлепнулись сверху… и Кетл вдруг крикнул: «Сейчас!»

Повисло долгое молчание.

— И вы трое ее изнасиловали? — спросил я.

— Нет, только Шейн. Но это мало что меняет. Я ее держал… — Джонатан судорожно вздохнул. — Я не знал, что так бывает. Мы будто немного спятили. Все выглядело нереальным, понимаете? Как во сне или под кайфом. Время тянулось бесконечно. Жара стояла страшная, я был мокрый, голова шла кругом. Иногда я поднимал голову и видел вокруг деревья, стоявшие сплошной стеной и грозившие нам частоколом веток. Мне чудилось, что они вот-вот сомкнутся и поглотят нас. Все цвета были странными и немного ядовитыми, как в старых фильмах. Небо стало почти белым, и по нему что-то мелькало, как черные точки. Потом я снова опускал голову — мне казалось, я должен объяснить другим, что происходит что-то неправильное, ненормальное, — и продолжал держать ее… я держал, но не чувствовал своих рук, точно они были чужими. Даже не понимал, чьи это руки. Меня это пугало. Кетл был рядом, его дыхание оглушало меня как гром, но я его не узнавал, не мог понять, кто он такой и что делает. Сандра сопротивлялась, я слышал звуки, и… черт… клянусь, на мгновение мне показалось, будто мы охотники, а перед нами животное, которое мы завалили, и Шейн его сейчас убьет…

Рассказ Девлина нравился мне все меньше.

— Если я правильно понял, — холодно перебил я, — вы находились под влиянием алкоголя и наркотиков; вероятно, у вас был тепловой удар и, кроме того, сильный эмоциональный шок. Как по-вашему, могло все это вызвать те ощущения, которые вы описываете?

Джонатан молча посмотрел на меня, затем пожал плечами.

— Да, — спокойно ответил он. — Возможно. Повторяю, я не пытаюсь оправдаться. Просто рассказываю, как все происходило.

На мой взгляд, это была еще одна скверная история, эгоистичная, полная мелодраматизма и абсолютно предсказуемая: мне часто приходилось слышать подобные рассказы на допросах, и они всегда имели одну цель — доказать, что это не его вина или все было не так ужасно и вообще произошло случайно и само собой. Меня беспокоило другое — почему я начинал ему верить, даже против воли? Разумеется, романтичные мотивы Кетла меня не убеждали, но сам Джонатан… Он словно заблудился в своем прошлом, когда всем было по девятнадцать лет и воздух потрескивал, наэлектризованный любовью к друзьям, женщинам, подругам друзей. Отчаянно цеплялся за какой-то невероятный шанс, позволивший бы ему повернуть время вспять и склеить по кусочкам замкнутый и герметичный мир их дружбы. Для него происшедшее считалось проявлением любви, пусть сильно исковерканной, странной, непонятной чужакам. Но это не имело для меня значения: я просто хотел вытянуть из Девлина побольше подробностей.

— И вы больше не общаетесь с Кетлом Миллзом и Шейном Уотерсом? — поинтересовался я.

— Нет, — тихо промолвил он, посмотрел в окно и усмехнулся. — После всего, что случилось? Мы с Кетлом обмениваемся рождественскими открытками, наши жены — тоже. О Шейне я уже давно не слышал. Однажды написал ему письмо, но он не ответил. Больше не пытался.

— Вы разошлись после того случая?

— Это растянулось на много лет. Но если разобраться — да, все началось после того дня. Нам всем было неловко; Кетл пытался об этом говорить, Шейн нервничал, как нашкодивший кот, а меня грызло чувство вины и я мечтал выбросить все из головы… Смешно, правда? А мы-то считали, что тот эпизод свяжет нас навеки. — Он покачал головой. — Но я уверен, рано или поздно мы бы разошлись. Так обычно происходит. Кетл переехал, я женился…

— А Шейн?

— Думаю, вы прекрасно знаете, что Шейн в тюрьме, — сухо произнес Джонатан. — Если бы этот парень родился десятью годами позже, сейчас он был бы на коне. Миллионером, может, и не стал бы, но у него была бы приличная работа и, вероятно, семья. Это все восьмидесятые. Целое поколение попало в их жернова. Когда пришел Кельтский Тигр,^[19] для многих оказалось уже слишком поздно. Нам с Кетлом повезло. Я немного разбирался в математике. Сдал экзамен и нашел место в банке. А Кетл познакомился с каким-то богатым парнем, который ради смеха научил его работать на компьютере. А когда все стали гоняться за компьютерщиками, он оказался одним из немногих, кто умел не только включать и выключать эту машину. Я всегда знал: Кетл не пропадет. А вот Шейн… у него не было ни работы, ни образования, ни семьи, не перспектив. Так что он потерял, решившись на грабеж?

Жаль, но я не мог найти в себе ни капли сочувствия к Шейну Уотерсу.

— Сразу после изнасилования вы не слышали что-нибудь необычное? Например, что-то вроде большой птицы, хлопающей крыльями?

Слова Сандры, что это был голос, я решил не приводить. Зачем казаться большим идиотом, чем ты есть на самом деле? Джонатан удивленно покосился в мою сторону.

— В нашем лесу полно всякой живности, в том числе птиц. Я редко обращаю внимание на лесные звуки, а уж в ту минуту и подавно. Вы, видимо, не поняли, в каком состоянии я тогда находился. Не только я, мы все словно слетели с катушек. Меня буквально трясло, я почти ничего не замечал, все плыло перед глазами. А Сандра задыхалась, будто не могла дышать. Шейн лежал на траве и дергался, глядя на деревья. Кетл начал смеяться, ходил по поляне и хохотал как сумасшедший, и я сказал ему, чтобы он заткнулся, иначе…

Девлин замолчал.

— В чем дело? — спросил я.

— Я забыл, — медленно протянул он. — Не уверен, но… Все это было очень странно, хотя… возможно, нам померещилось. Если учесть, в каком мы находились состоянии.

Я ждал. Наконец он вздохнул и дернул шеей, словно ему жал воротник.

— Хорошо. В общем, помню вот что — я схватил Кетла и велел, чтобы он перестал смеяться или я его ударю, а он вцепился в мою футболку: вид у него был почти безумный, и я подумал, что сейчас начнется драка. Смех продолжался, однако смеялись не мы: звук шел из леса. Сандра и Шейн стали кричать — может, и я тоже, не помню, — но смех становился громче и голос был таким громким… Кетл меня отпустил и что-то крикнул насчет тех детей, но я подумал, что вряд ли…

— Детей?

Меня охватило неодолимое желание вскочить и выбежать из дома. Разумеется, Джонатан не мог меня узнать: в то время я был маленьким ребенком, гораздо светлее, чем сейчас, мои волосы с тех пор потемнели, я обзавелся другим акцентом и изменил имя. Но внезапно я ощутил себя голым и беззащитным.

— Ну да, в поселке жили детишки лет десяти-двенадцати и часто играли в лесу. Иногда бросали в нас чем-нибудь и убегали. Но только я не мог поверить, что это ребенок. Голос сильный, мужчины или молодого парня вроде нас. Не ребенка.

На мгновение я чуть не поддался искушению ухватиться за удобный случай. Слова уже вертелись у меня на языке — они легким шепотком тянулись из углов и набирали силу, превращаясь в немой крик. «Эти дети шпионили за вами в тот день? Вас беспокоило, что они могут рассказать? Что вы сделали, чтобы их остановить?» Но детектив во мне одержал верх. Я знал, что у меня будет лишь один шанс и к нему надо подготовиться.

— Кто-нибудь из вас пытался выяснить, что это такое? — произнес я.

Джонатан задумался, сосредоточенно глядя в пол.

— Нет. Я уже сказал, мы были в шоке, а тут нервы у нас совсем сдали. Меня точно парализовало, я не мог сдвинуться с места. Голос становился громче — казалось, сейчас весь поселок сбежится посмотреть, что происходит. Мы тоже вопили как безумные… А вскоре звук оборвался. Шейн продолжат орать, но Кетл дал ему подзатыльник и заставил умолкнуть. Мы быстро ушли. Я вернулся домой, взял у отца бутылку и напился. Что происходило с другими, не знаю.

Вот вам и загадочный зверь Кэсси. Вероятно, в тот день в лесу находился какой-то человек, он видел изнасилование, а может, и нас.

— Как по-вашему, кто это мог смеяться? — спросил я.

— Понятия не имею. Кажется, позже Кетл пытался это выяснить. Он говорил, что должен узнать, кто это был и что видел. Но я не в курсе.

Я встал.

— Спасибо, что уделили мне время, мистер Девлин. Наверное, позже придется задать вам еще несколько вопросов, но пока мы…

— Подождите! — перебил он. — Вы полагаете, это Сандра убила Кэти?

Он стоял у окна, сгорбившись и засунув руки в карманы, подавленный и мрачный, но не потеряв ни капли достоинства.

— Нет. Просто проверяем все версии.

Джонатан кивнул.

— Значит, у вас нет главного подозреваемого, — пробормотал он. — Да-да, я знаю, вы не имеете права разглашать и все такое… Если встретитесь с Сандрой, передайте ей, что мне очень жаль. То, что мы совершили, ужасно. Понимаю, сейчас поздно об этом говорить. Надо было думать двадцать лет назад. Но… все-таки передайте.

В тот же день я поехал в тюрьму, в Маунтджой-Гол, чтобы поговорить с Шейном Уотерсом. Я не сомневался, что, если бы попросил Кэсси, она составила бы мне компанию, но мне хотелось сделать это одному. Шейн оказался прыщавым, нервным, с маленькими усиками и лицом как у хорька. Он напомнил мне бомжа Уэйна. Я перепробовал все средства, какие только знал, пообещал все, что мог придумать — послабления, льготы, быстрое освобождение, — в надежде, что он все равно не знает, какие у меня возможности, но не учел силу глупости. Шейн, похоже, давно махнул рукой на попытки в чем-либо разобраться и выбрал самую простую тактику. «Я ничего не знаю, — твердил он с тупым самодовольством, доводившим меня до бешенства. — И вы ничего не докажете». Я спрашивал о Сандре, изнасиловании, Питере и Джеми, даже Джонатане Девлине, но ответ был один: «Не понимаю, о чем вы». Я сдался, поймав себя на мысли, что мне хочется в него чем-нибудь швырнуть.

По пути домой я плюнул на свою гордость и позвонил Кэсси, которая даже не пыталась сделать вид, будто не знает о моей поездке. Весь вечер она потратила на то, чтобы проверить алиби Сандры. В ночь убийства та работала в телефонной справочной. Ее начальник и коллеги по смене подтвердили, что Сандра пробыла там до двух часов ночи, после чего отметилась в журнале и уехала домой на ночном автобусе. Хорошая новость — все сходилось, и я обрадовался, что ее можно вычеркнуть из списка подозреваемых, — но мне почему-то было неприятно представлять, как она сидит в душном и ярко освещенном зале вместе с подрабатывающими студентами и безработными актерами.

Не стану вдаваться в подробности, но мы с Кэсси потратили много времени и сил (нередко прибегая к нелегальным средствам), чтобы выбрать самое неудобное время для беседы с Кетлом Миллзом. Он занимал высокий пост с труднопроизносимым названием в большой компании, которая занималась «корпоративным изучением проблем локализации программной продукции» (меня это поразило: я никак не ожидал, что смогу невзлюбить Кетла еще сильнее), и мы поймали его по пути на встречу с важным клиентом. Само здание выглядело угнетающе: длинные коридоры без окон, бесконечные лестницы, быстро нарушавшие ориентацию в пространстве, стерильный воздух с явным недостатком кислорода, тихое жужжание компьютеров, приглушенные голоса и лабиринт стеклянных кабинок, словно выстроенный каким-то безумным ученым для опытов над крысами. Когда мы проходили через пятую раздвижную дверь с кодовым звонком, Кэсси бросила на меня насмешливо-испуганный взгляд.

Кетл находился в зале заседаний, мы его сразу заметили: он занимался презентацией. Приятный мужчина — высокий, широкоплечий, с ярко-голубыми глазами и волевым лицом, — хотя его талия понемногу расплывалась, а под подбородком появились складки. Лет через пять-шесть он превратится в толстяка. Важного клиента представляли четверо безликих американцев в одинаковых черных костюмах.

— Простите, ребята, — обратился к нам Кетл с непринужденной улыбкой, — но помещение занято.

— И то верно, — согласилась Кэсси. Она оделась по случаю: потертые джинсы и ослепительно-голубая кофточка с красной надписью: «Яппи-сосунки». — Я детектив Мэддокс…

— А я детектив Райан, — добавил я, показав свой жетон. — Мы хотим задать вам несколько вопросов.

Его улыбка не исчезла, но в глазах блеснул огонек.

— Сейчас неподходящее время.

— Неужели? — мило улыбнулась Кэсси и села на стол, заслонив луч проектора.

— Да. — Он покосился на нового клиента, который с недовольным видом листал бумаги.

— Здесь неплохое место для беседы, — продолжила Кэсси, одобрительно оглядывая комнату. — Но, если хотите, можем пройти в наш офис.

— А в чем дело? — спросил Кетл.

Это была ошибка, и он сразу это понял. Если бы мы сказали сами, Кетл мог бы подать на нас в суд за причинение неудобств.

— Мы расследуем убийство ребенка, — охотно объяснила Кэсси. — Вероятно, оно связанно с давним изнасилованием одной девушки, и мы надеемся, что вы нам поможете.

Через секунду он уже оправился.

— Непредставляю как. — Он пожал плечами. — Но если речь идет о ребенке, я, конечно, постараюсь сделать все, что в моих силах… Ребята, — Кетл повернулся к американцам, — простите за заминку, но мне надо отлучиться. А пока Фиона покажет вам наше здание. Я вернусь через несколько минут.

— Оптимизм, — одобрительно заметила Кэсси. — Мне нравится.

Кетл бросил на нее холодный взгляд и нажал кнопку селектора.

— Фиона, ты не могла бы подойти в зал заседаний и устроить джентльменам небольшую экскурсию по зданию?

Я придержал дверь для клиентов-клонов, которые с каменными лицами вышли в коридор.

— Приходите еще, — бросил я вдогонку.

— Они из ЦРУ? — громким шепотом спросила Кэсси.

Кетл уже достал мобильник и позвонил своему адвокату — видимо, хотел произвести на нас впечатление, — закрыл телефон, развалился в кресле и с подчеркнутой развязностью уставился на Кэсси. У меня возникло искушение сказать ему что-то вроде: «Помнишь, как ты научил меня курить?» — а потом посмотреть, как с его лица сползет наглая ухмылка. Кэсси похлопала ресницами и игриво улыбнулась, заставив его сдвинуть брови. Он задрал рукав рубашки и взглянул на часы.

— Торопитесь? — поинтересовалась Кэсси.

— Мой адвокат будет через двадцать минут, хотя в этом нет смысла: мне абсолютно нечего вам сказать.

— Ну да. — Кэсси сдвинула в сторону стопку каких-то документов, Кетл поморщился, но промолчал. — Мы тратим драгоценное время мистера Миллза, который всего лишь изнасиловал несовершеннолетнюю. Бедный мистер Миллз.

— Мэддокс, — буркнул я.

— Я никого не насиловал, — возразил Кетл с кислой улыбкой. — Не было необходимости.

— Знаешь, что странно, Кетл, — доверительно наклонилась к нему Кэсси. — На вид ты вроде симпатичный парень. И я никак не могу взять в толк — какие у тебя проблемы с сексом? Ты ведь насилуешь женщин, желая доказать себе, что ты настоящий мужчина, несмотря на кое-какие мелкие проблемы?

— Мэддокс…

— Думаю, будет лучше, — заметил Кетл, — если ты немедленно заткнешься.

— Так в чем дело? У тебя не стоит? Любишь мальчиков? Или слишком маленький?

— Покажи свое удостоверение! — рявкнул он. — Я напишу на тебя жалобу. Тебя вышвырнут с работы пинком под зад.

— Мэддокс! — произнес я резким тоном, подражая О'Келли. — Мне надо с тобой поговорить. Немедленно.

— Не переживай, Кетл, — улыбнулась Кэсси, выходя из комнаты. — Медицина в наше время делает чудеса.

Я схватил ее за руку и вытолкал за дверь.

В коридоре я на нее набросился, говоря негромко, но так, чтобы слышал Кетл: «Ты что, спятила? Имей уважение, он даже не подозреваемый…» К сожалению, последнее было верно: мы узнали, что первые три недели августа Миллз занимался делами в США, — об этом свидетельствовали солидные счета, оплаченные его кредиткой. Кэсси подмигнула и подняла большой палец.

— Мне очень жаль, мистер Миллз, — улыбнулся я, вернувшись в зал.

— Незавидная у тебя работа, приятель, — пробурчал он.

Он был в бешенстве, весь покрылся пятнами, и я подумал, что, очевидно, Кэсси знала, куда бить. Сандра могла посвятить ее в детали, о которых она мне не сообщила.

— Расскажите, что там произошло, — попросил я, сев в кресло напротив и устало проведя ладонью по лицу. — Честно говоря, она та еще штучка. Жалобы писать бесполезно — она сразу обратится в комиссию по ущемлению женских прав. Но рано или поздно мы с ней разберемся, не сомневайтесь. Дайте только время.

— Сразу ясно, что нужно этой сучке, — усмехнулся Миллз.

— Да, нам всем это ясно, — поддакнул я, — но кто решится подойти поближе, чтобы дать ей это?

Мы обменялись едкими смешками.

— Вот что, Кетл, — продолжил я, — сразу могу сказать, что данное дело никогда не дойдет до суда и никого не арестуют. Не важно, правда это или нет, срок давности уже истек. Я сейчас расследую убийство, остальное меня не волнует.

Он вынул из кармана пачку жевательной резинки, сунул в рот пластинку и предложил мне. Я кивнул и взял, хотя не выношу жвачку. Кетл начал успокаиваться.

— Вы о том, что случилось с дочкой Девлина? — уточнил он.

— Да. Вы знали ее отца? Когда-нибудь видели Кэти?

— Нет. В детстве я был знаком с Джонатаном, но с тех пор мы больше не общаемся. У него ужасная жена.

— Да, — согласился я с кривой усмешкой.

— Так что там насчет изнасилования? — Он небрежно жевал резинку, но взгляд был острым и внимательным, как у настороженного зверя.

— Если говорить коротко, то мы проверяем все, что касается жизни Девлинов и выглядит необычным или странным. Мы слышали, что вы дружили с Джонатаном Девлином и Шейном Уотерсом и у вас произошла какая-то скверная история с изнасилованием девушки. Что же случилось?

Я бы предпочел закрепить тему мужской солидарности, но времени было в обрез. Как только приедет адвокат, мои шансы станут равны нулю.

— Шейн Уотерс, — хмыкнул Миллз. — Давненько я о нем не слышал.

— Вы не обязаны ничего рассказывать до приезда адвоката, — продолжил я, — но мы не считаем вас замешанным в убийстве. Знаю, что в то время вас не было в стране. Мне просто нужна информация, касающаяся Девлинов.

— Полагаете, Джонатан мог укокошить собственную дочь?

— Это вы мне скажите, — возразил я. — Вы знаете его лучше, чем я.

Кетл засмеялся. Он расслабился, расправил плечи и вдруг стал на двадцать лет моложе. Впервые я разглядел в нем что-то знакомое: красиво очерченный рот, опасный огонек в глазах.

— Вот что, приятель. — произнес он. — Я хочу кое-что сказать про Девлина. Это такой трус, каких свет не видывал. Может, на вид он крутой, но это видимость: не помню, чтобы он хоть раз в жизни рисковал, если я его не заставлял. Вот почему Джонатан теперь там, где он есть, а я здесь.

— Значит, изнасилование было не его идеей?

Кетл покачал головой и усмехнулся:

— А кто вам сказал, что было изнасилование?

— Да ладно, вы же знаете, что я не могу сообщить. Свидетель.

Кетл некоторое время жевал резинку и смотрел на меня.

— Хорошо, — проговорил он. Улыбка еще светилась в уголках его губ. — Пусть так. Изнасилования не было, но если бы оно произошло, у Джонни никогда не хватило бы смелости решиться на подобное. А потом он несколько недель подряд мочился бы в штаны от страха и ныл, что кто-то видел и заложит нас полиции, всех посадят в тюрьму, лучше самим пойти и сдаться… У бедняги не хватит духу убить даже котенка, не то что человека.

— А вы? Вас не беспокоило, что свидетель может обратиться в полицию?

— Я? — Его улыбка стала шире. — Нет, приятель. Даже если предположить, что все это действительно имело место, я бы ни капли не сомневался, что выйду сухим из воды.

— Я за то, чтобы арестовать его, — сказал я в тот вечер Кэсси. Сэм находился в Боллзбриджс на молодежно-танцевальной вечеринке, устроенной в честь дня рождения его брата, и мы вдвоем сидели на диванчике, потягивая вино и размышляя, как добраться до Джонатана Девлина.

— Зачем? — удивилась Кэсси. — Мы не сумеем повесить на него изнасилование. Могли бы притянуть его к исчезновению Питера и Джеми, но у нас нет свидетеля, показавшего, что тогда они были на полянке, а значит, нет и мотива для убийства. Сандра вас не видела, а если на сцену выйдешь ты, это скомпрометирует все, что ты делал во время следствия, не говоря уже о том, что О'Келли отрежет тебе яйца и повесит на свою рождественскую елку. У нас нет ни одной ниточки, которая связывает Джонатана со смертью Кэти; одни лишь рассуждения и подозрения насчет сексуальных домогательств. О них нам тоже ничего не известно. Максимум, что мы можем сделать, — пригласить к себе Девлина и поговорить начистоту.

— Мне хочется вытащить его из дома, — пробормотал я. — Я беспокоюсь о Розалинде.

До сих пор я не хотел признаваться себе в этой мысли, но после первого ее звонка мысль засела у меня в голове и с каждым днем беспокоила все больше.

— О Розалинде? Почему?

— Ты говорила, что наш парень не станет убивать, если не почувствует угрозу. Пока все сходится. По словам Кетла, Джонатан испугался, что мы можем рассказать про изнасилование; поэтому решил избавиться от нас. Кэти перестала притворяться больной — вероятно, пригрозила пойти в полицию, — и он ее убил. Если он узнает, что Розалинда встречалась со мной…

— Не думаю, что тебе стоит о ней беспокоиться, — возразила Кэсси, допив вино. — Мы можем ошибаться насчет Кэти, это только догадки. И я бы не стала слишком доверять словам Миллза. Он настоящий психопат, а им всегда легче врать, чем говорить правду.

— Ты общалась с ним не более десяти минут. И уже готов диагноз? По-моему, он просто мерзавец.

Кэсси пожала плечами:

— Я не говорю, что во всем уверена. Но таких типов легко вычислить, если знаешь как.

— Этому вас учили в колледже?

Кэсси взяла мой бокал и встала, чтобы долить вина.

— Не совсем, — ответила она, открывая холодильник. — Я была знакома с одним психопатом.

Она повернулась ко мне спиной.

— Однажды я как-то видел по «Дискавери» передачу, — заметил я, — где утверждалось, что пять процентов населения — психопаты. Но большинство из них не нарушают законы, поэтому их невозможно выявить. Как ты думаешь, каковы шансы, что половина нашего правительства…

— Роб, — перебила Кэсси, — заткнись, пожалуйста. Я пытаюсь тебе что-то объяснить.

Я уловил в ее голосе напряженные нотки. Она вернулась и дала мне бокал, а сама присела на подоконник.

— Ты хотел знать, почему я бросила колледж, — спокойно продолжила Кэсси. — На втором курсе я подружилась с парнем из моей группы. Он пользовался у нас популярностью — симпатичный, умный, обаятельный, очень интересный, — и я не то чтобы влюбилась, но мне льстило, что он не замечает никого, кроме меня. Мы часто сбегали с занятий и часами сидели в кафе. Он дарил мне подарки — правда, дешевые, а иногда даже не новые, но какая разница, важен сам факт, верно? Все говорили — как мило, вы так подходите друг к другу. — Она сделала большой глоток. — Очень скоро я поняла, что он много врет, чаще по мелочам. Но он заявил, что у него было ужасное детство, над ним издевались в школе, и я решила, что он просто привык лгать, чтобы защищаться. Я решила, что сумею ему помочь. Если он почувствует, что у него есть верный друг, который никогда, ни при каких обстоятельствах его не бросит, то не будет больше бояться и перестанет лгать. Мне было восемнадцать лет.

Я боялся шевельнуться, даже не ставил на стол бокал, чтобы неловкое движение не спугнуло Кэсси и не заставило сменить тему. Вокруг ее рта легли горькие складки, она словно постарела на много лет, и я догадался, что Кэсси никому не рассказывала эту историю.

— Я не замечала, что постепенно отдаляюсь от своих знакомых, потому что, когда я проводила время с ними, парень впадал в депрессию. На него нападала хандра по любому поводу, а я тратила бездну времени, пытаясь сообразить, что такого сделала, постоянно извинялась и старалась загладить вину. Идя на встречу, я никогда не знала, будет ли он милым и веселым — сплошные объятия и комплименты — или превратится в ледяную глыбу, из которой не выдавишь ни слова. Иногда он совершал такие поступки… Ну, например, брал мои конспекты перед самыми экзаменами, потом забывал вернуть, уверял, будто потерял, и бесился, когда я замечала, что они торчат у него из сумки. В общем, мелочи, из-за которых мне порой хотелось его задушить, но он часто бывал очень милым и я не желала с ним расставаться. — Она выдавила улыбку. — Боялась, что это его расстроит.

Кэсси стала чиркать зажигалкой, ей удалось прикурить только с третьего раза — а еще недавно она так небрежно рассказывала про удар ножом…

— Короче, все это тянулось года два. На четвертом курсе, в январе, когда мы сидели у меня в квартире, он предложил мне стать любовниками. Я отказалась, сама не знаю почему: к тому времени я была абсолютно сбита с толку, но, слава Богу, какое-то чутье у меня еще осталось. Я сказала, что лучше быть друзьями; он ответил, мол, все в порядке. Мы немного поболтали, и он ушел. На следующий день пришла в колледж, все на меня таращились, и никто со мной не общался. Я потратила две недели, надеясь выяснить, что произошло. Наконец я зажала в угол Сару-Джейн — мы с ней были близкими подругами на первом курсе, — и она сказала: все знают, что я с ним сделала.

Кэсси нервно затянулась сигаретой. Ее глаза были широко раскрыты и, казалось, ничего не видели. Я вспомнил сомнамбулический взгляд Джессики.

— В тот вечер, когда я ему отказала, он отправился к девчонкам из нашей группы — они жили в другой квартире. Он пришел весь в слезах. Сказал, будто у нас был тайный роман, потом он решил уйти, но я пригрозила: если он меня бросит, то заявлю, что он меня изнасиловал. Обращусь в полицию, напишу в газеты, разрушу его жизнь.

Она хотела стряхнуть в пепельницу пепел, но промахнулась.

В тот вечер я не понял, зачем Кэсси мне об этом рассказывает и почему именно теперь. Странно, но тогда весь месяц происходило нечто удивительное. Как только Кэсси произнесла: «Да, мы его возьмем», — в моей жизни начались необратимые тектонические сдвиги: самые простые вещи превращались во что-то невообразимое, каждая мелочь выворачивалась наизнанку, мир становился ярким и опасным, как свистящий в воздухе клинок. То, что Кэсси открыла мне дверь в одну из своих потайных комнат, явилось естественным следствием всех этих метаморфоз. И лишь гораздо позже я догадался, что именно Кэсси хотела мне сказать.

— О Господи, — пробормотал я после долгого молчания. — Только потому, что ты задела его самолюбие?

— Нет, — возразила Кэсси. Она была в тонком вишневом джемпере; я заметил, как у нее дрожат руки. У меня тоже бешено стучало сердце. — Ему было скучно. После того как я его отвергла, ему больше нечего было с меня взять, и он сделал то единственное, что оставалось и могло развлечь. Если говорить правду, все это его забавляло.

— Ты рассказала Саре-Джейн о том, что произошло на самом деле?

— Да. Рассказала всем, кто еще хотел меня слушать. Никто не поверил. Все верили ему: однокурсники, общие знакомые…

— О, Кэсси, — вздохнул я.

Мне хотелось подойти к ней, обнять, прижать к себе, успокоить, чтобы разжать ту ужасную пружину, которая в ней засела, вернуть ее из той далекой дали, в которую она ушла. Но я смотрел на опущенные плечи Кэсси, на застывшее лицо и не представлял, как она это воспримет. Вините в этом учебу в интернате, если угодно, какую-то скрытую червоточину в моем характере, но правда в том, что я просто не знал, как это делается.

— Я училась еще две недели, — продолжила Кэсси. Она достала сигарету и прикурила ее от старой — впервые на моей памяти. — За ним всегда ходила свита, она поддерживала его, а на меня бросала злобные взгляды. Кто-то мне говорил, что из-за таких, как я, настоящие насильники выходят сухими из воды. А одна девушка заявила, что меня действительно надо изнасиловать, потому что я заслужила это своим ужасным поступком. Смешно, правда? Сотни студентов, изучавших психологию, и никто не понял, что перед ними психопат. А знаешь, что самое странное? Мне было жаль, что я не сделала того, что он сказал. Тогда бы это имело хоть какой-то смысл: я получила бы по заслугам. Но я ничего не сделала, а все равно было то же самое. Никакой связи между причиной и следствием. Иногда мне казалось, будто я схожу с ума.

Я подался вперед — медленно и осторожно, словно хотел погладить пугливое животное, — и взял ее за руку. Кэсси рассмеялась, сжала мои пальцы и сразу отпустила.

— Однажды он подошел ко мне в колледже. Толпившиеся вокруг девчонки пытались остановить его, но он храбро оттолкнул их, шагнул вперед и сказал громко, чтобы все слышали: «Пожалуйста, перестань звонить мне среди ночи. Зачем ты меня преследуешь?» Я была ошарашена, не могла понять, о чем он говорит, и машинально ответила: «Я не звонила». Он улыбнулся и покачал головой: «Ну да, как же», — затем наклонился и весело прошептал: «Если я теперь к тебе вломлюсь и изнасилую, как думаешь, кто-нибудь этому поверит?» Он улыбнулся и вернулся к друзьям.

— Господи! — воскликнул я. — Слушай, по-моему, это уже серьезно. Не хочу тебя пугать, но…

Кэсси покачала головой.

— И что, забаррикадироваться дома? Не желаю превращаться в параноика. У меня хорошие замки, и я всегда держу оружие рядом с кроватью. — Я это уже заметил, но многие детективы чувствуют себя неуютно, когда под рукой нет пистолета. — Если честно, думаю, он никогда этого не сделает. Я знаю, что ему нравится — к сожалению. Его больше позабавит постоянно держать меня в напряжении, чем выполнить свою угрозу.

Кэсси сделала последнюю затяжку и наклонилась, чтобы погасить окурок.

— Но в то время все это так на меня подействовало, что я решила бросить колледж. Уехала во Францию. В Лионе у меня двоюродные братья, я жила вместе с ними год и работала в кафе официанткой. Это было очень мило. Там я купила «веспу». А затем вернулась в Дублин и поступила в Темплморский колледж.

— Из-за него?

— Вероятно. Я все-таки извлекла из этого что-то хорошее. Плюс еще одно: теперь у меня отличный нюх на психопатов. Как аллергия — один раз заболеешь и потом на всю жизнь приобретаешь сверхчувствительность. — Она допила вино. — В прошлом году встретила в пабе Сару-Джейн. Я поздоровалась. Она сказала, что у него все в порядке, «несмотря на все твои попытки», и удалилась.

— Поэтому у тебя теперь кошмары?

Я уже дважды будил Кэсси ночью (мы тогда расследовали изнасилования с убийствами), когда она колотила по мне кулаками и выкрикивала что-то невнятное.

— Ага. Мне снится, что он тот самый парень, которого мы ищем, но не можем это доказать. А он знает, что расследованием занимаюсь я, и делает то, что сказал.

Тогда я принял на веру, что во сне Кэсси преследует угрожавший ей сокурсник. Теперь думаю, что ошибался. Не разглядел самого главного — откуда исходит реальная опасность. И возможно, это была самая крупная моя ошибка.

— Как его имя? — спросил я.

Мне хотелось что-нибудь сделать: помочь, покопаться в прошлом парня, найти причину для его ареста… К тому же я заметил, Кэсси нарочно замолчала данный факт, и теперь мне было интересно посмотреть, как она отреагирует.

Взгляд Кэсси наконец сосредоточился на мне, и я вздрогнул, заметив в нем ледяную ненависть.

— Легион, — ответила она.

14

Мы вызвали Джонатана на следующий день. Я позвонил ему и деловым тоном попросил зайти к нам после работы для уточнения кое-каких деталей. Главная комната для допросов — большое помещение со стеклянной стеной и соседним залом для наблюдателей — была занята: Сэм беседовал там с Эндрюсом.

— Будь я проклят! — пробурчал О'Келли. — Подозреваемые сыплются на нас как горох. Давно мне надо было отобрать у вас «летунов», чертовы лентяи.

Но нас устраивала и маленькая: чем меньше, тем лучше. Мы приготовили ее к разговору, словно это была не комната, а сцена. На одной стене повесили фотографии живой и мертвой Кэти; на другой — снимки Питера и Джеми, моих ободранных коленей и окровавленных кроссовок. Имелись еще фото сломанных ногтей, но я решил их не показывать: пальцы у меня своеобразной формы, а в двенадцать лет они уже были как у взрослого. Кэсси не стала возражать, когда я убрал их в папку. Также представили карты, схемы, графики, анализы крови и множество бумаг и документов самого устрашающего вида.

— Должно сработать, — пробормотал я, окинув взглядом помещение. Действительно впечатляюще: комната напоминала кошмарный сон.

У одного снимка мертвого тела отклеился угол, и Кэсси прилепила его на место. Ее пальцы на секунду задержались на изображении голой руки Кэти. Я знал, о чем она думает: если Джонатан невиновен, это ненужная жесткость. В нашей работе часто приходится быть жестокими, хотим того или нет.

У нас оставалось еще полчаса, но мы были слишком взбудоражены, чтобы заниматься чем-то другим. Мы вышли — взгляды с фотографий начали действовать мне на нервы (я решил, что это хороший знак) — и заглянули в наблюдательную комнату посмотреть, как дела у Сэма.

Сэм энергично продолжал свои розыски — на Теренса Эндрюса аж завел отдельную доску. Эндрюс изучал коммерцию в университетском колледже, и хотя отметки у него были невысокие, самое главное он усвоил: в двадцать три года женился на Долорес Лихейн, светской девушке из Дублина, и ее папаша ввел его в свой строительный бизнес. Через четыре года Долорес оставила Эндрюса и уехала в Лондон. Брак оказался бездетным, но не бесполезным. Эндрюс успел выстроить бизнес-империю с центром в Дублине и филиалами в Праге и Будапеште, причем, если верить слухам, адвокаты Долорес и налоговая служба не знали даже половины ее реальной стоимости.

Впрочем, по сведениям Сэма, все это смахивало на мыльный пузырь. Роскошный дом, престижный автомобиль (сделанный на заказ «порше» в полной комплектации, с хромированной отделкой и затемненными стеклами) и членство в гольф-клубе оказались показухой: реальных денег у Эндрюса было не больше, чем у меня, его банкир начинал нервничать, и ему уже полгода приходилось продавать часть земли, чтобы платить проценты по закладной.

— Если шоссе не пройдет мимо Нокнари или строительство отложат, — подытожил Сэм, — этого парня четвертуют.

Я невзлюбил Эндрюса раньше, чем узнал его имя, и не увидел ничего такого, что заставило бы меня изменить мнение. Лысый коротышка с лицом мясника. Вдобавок он страдал косоглазием и имел массивное брюшко, но если другие на его месте постарались бы скрыть недостатки, Эндрюс, наоборот, выставлял их напоказ как свое главное оружие: нарочно выпячивал живот, точно это был его социальный статус («это вам не какой-нибудь дешевый „Гиннесс“, я нагулял его в ресторанах, где вы сроду не были»), и когда Сэм оборачивался, чтобы поглядеть, куда тот смотрит, торжествующе ухмылялся.

Разумеется, Теренс Эндрюс привел с собой адвоката, и тот отвечал на девять вопросов из десяти. Сэм сумел доказать, что Эндрюс владел большими участками земли в Нокнари. Ранее бизнесмен уверял, будто никогда не слышал о таком месте. На вопрос о его финансовом положении Эндрюс ничего не ответил — лишь похлопал Сэма по плечу и сказал:

— Сынок, если бы я жил на зарплату копа, то больше заботился бы о своих финансах, а не о чужих.

Его адвокат дополнил фразу бесстрастным замечанием, что его клиент «не может раскрывать коммерческие тайны». Оба были шокированы упоминанием о звонках с угрозами. Я поглядывал на часы, а Кэсси, прислонившись спиной к стеклу, ела яблоко, иногда давая мне откусить.

На ночь убийства у Эндрюса имелось алиби, и после возмущенных разглагольствований он согласился предоставить его. В ту ночь он находился в Килкенни и играл в покер «с ребятами», а после полуночи, когда игра закончилась, решил не возвращаться домой.

— Копы теперь не так дружелюбны, как раньше, — сказал он, подмигнув Сэму.

Эндрюс назвал фамилии и телефоны «ребят», чтобы Сэм мог проверить.

— Замечательно, — кивнул Сэм. — Теперь осталось пройти голосовое опознание, и будем считать, что не вы звонили.

Эндрюс возмутился до глубины души.

— Надеюсь, ты понимаешь, Сэм, — произнес он, — что, после того как ты здесь со мной обращался, мы вряд ли сумеем остаться в хороших отношениях.

Кэсси усмехнулась.

— Я об этом очень сожалею, мистер Эндрюс, — серьезно ответил Сэм. — А что именно в моем обращении показалось вам недопустимым?

— Ты притащил меня сюда прямо посреди рабочего дня, да еще говоришь со мной как с подозреваемым, — обиженно ответил Эндрюс. — Знаю, ты привык иметь дело со всякой шушерой, но я совсем другое дело. Пока я тут пытаюсь вам помочь, моя фирма терпит огромные убытки, а теперь вы еще хотите, чтобы я проторчал здесь целый день, демонстрируя свой голос человеку, о котором впервые слышу?

Сэм был прав — Эндрюс говорил визгливым тенором.

— Ну, это не проблема, — возразил Сэм. — Не обязательно проводить опознание прямо сейчас. Можете выбрать удобное для вас время сегодня вечером или завтра утром, и мы все устроим.

Эндрюс надулся. Адвокат — самый неприметный человек, какого я когда-либо видел, я даже не мог запомнить его внешность, — предупреждающе поднял палец и попросил оставить его на минуту с клиентом. Сэм выключил камеру и вышел в нашу комнату, расслабляя на ходу узел галстука.

— Привет, — улыбнулся он. — Нравится представление?

— Потрясающе. — ответил я. — Хотя участвовать самому еще увлекательнее.

— Да. С этим парнем не соскучишься. Вы видели его глаз? Я не сразу сообразил, что к чему, — думал, у него проблемы с концентрацией внимания.

— Да, твой подозреваемый куда забавнее, — согласилась Кэсси. — У нашего даже тика нет.

— Кстати, — добавил я, — не назначай опознание на вечер. У нас с Девлином состоится разговор, после которого он вряд ли захочет заниматься чем-нибудь еще. Если нам крупно повезет, дело — точнее, оба дела — может быть раскрыто уже сегодня и помощь Эндрюса нам не понадобится, но… про это я лучше промолчу.

— Господи! — спохватился Сэм. — Я забыл. Извини. А расследование идет неплохо, правда? Два подозреваемых за день.

— Черт, мы крутые, — согласилась Кэсси. — Дай пять!

Она скосила один глаз, хлопнула по ладони Сэма и промахнулась. Нервы у всех были напряжены.

— Представь, что кто-то крепко шарахнул тебя по затылку так, что ты остолбенел, — произнес Сэм. — Именно это произошло с Эндрюсом.

— Так шарахни его опять, чтобы он пришел в себя, — предложила Кэсси.

— Где твоя политкорректность? — воскликнул я. — Я пожалуюсь в Национальную комиссию по защите прав косоглазых.

— Сейчас он уперся и молчит, — продолжил Сэм. — Но это даже к лучшему. Я и не предполагал что-то вытянуть из него сегодня. Просто хочу слегка встряхнуть, чтобы он согласился на опознание. А потом уже можно будет надавить…

— Подожди! — перебила Кэсси. — Он что, пьяный?

Она прижалась к запотевшему от дыхания стеклу и смотрела, как бизнесмен размахивает руками и яростно бормочет что-то на ухо адвокату.

Сэм усмехнулся:

— Схватываешь на лету. Не думаю, что он сильно нализался, — увы, не настолько, чтобы развязать ему язык, — но если подойти поближе, от него здорово разит. Раз он решил напиться перед приходом сюда, значит, ему есть что скрывать. Например, телефонные звонки, а может…

Адвокат Эндрюса встал, нервно вытерев ладонь о брюки, и махнул рукой в сторону стекла.

— Второй раунд, — объявил Сэм, пытаясь вернуть галстук на место. — Увидимся позже, ребята. Удачи вам.

Кэсси прицелилась в урну огрызком яблока, бросила и промахнулась.

— Бросок Эндрюса, — объяснила она и, посмеиваясь, вышла в коридор.

Мы решили покурить на улице, пока осталось время. Над одной дорожкой в саду был перекинут мостик, и мы присели там, прислонившись спиной к перилам. Стены здания золотил закат. Туристы в шортах и с рюкзачками за спиной проходили мимо, глазея на зубцы башен. Один из них, неизвестно зачем, сфотографировал нас с Кэсси. Детишки, самозабвенно раскинув руки, носились по вымощенным кирпичом тропинкам.

Настроение Кэсси резко упало, прилив энергии неожиданно угас, и она сидела тихо, опершись руками на колени, погрузившись в свои мысли, дымя забытой в пальцах сигаретой. У нее нередко случались подобные паузы, и сейчас меня это вполне устраивало. Мне не хотелось говорить. Я мог думать лишь о том, что через полчаса мы нападем на Девлина, бросив в бой все свои резервы, и если он когда-нибудь сломается, то именно сегодня. И я понятия не имел, что тогда произойдет и что я стану делать, если это случится.

Кэсси вдруг подняла голову, и ее взгляд устремился за мое плечо.

— Смотри, — сказала она.

Я обернулся. Через двор, опустив плечи и сунув руки в карманы большого бурого пальто, шагал Джонатан Девлин. На фоне крепостных стен он выглядел совсем маленьким, но, как ни странно, они его не подавляли, а наоборот: казалось, камни выстраиваются вокруг него в какую-то гигантскую фигуру, чтобы наделить его своей мощью и силой. Нас он не видел. Его голова была опущена, а солнце било в лицо. Наверное, на мосту вместо нас он различал только расплывчатые силуэты, ничем не отличавшиеся от фигур горгулий или статуй святых. Позади Девлина по брусчатке медленно волочилась большая тень.

Он прошел прямо под нами, и мы смотрели ему вслед, пока он не исчез за дверью.

— Ну что ж, — произнес я, выбросив окурок. — Пожалуй, пора.

Я встал и протянул руку Кэсси, чтобы помочь ей подняться, но она не шевельнулась. Ее глаза, холодные и внимательные, уставились прямо на меня.

— Что? — спросил я.

— Ты не должен вести этот допрос.

Я молча стоял и ждал, протянув ей руку. Через мгновение Кэсси устало покачала головой, и странное выражение на ее лице исчезло. Потом она подала мне руку и позволила себя поднять.

Мы отвели его в комнату для допросов. Увидев снимки на стенах, он нахмурился, но промолчал.

— Допрос Джонатана Девлина проводят детективы Мэддокс и Райан, — объявила Кэсси, вытащив из ящика папку с файлами. — Вы не обязаны отвечать на вопросы против себя, но все, что вы скажете, будет записано и может быть использовано в качестве свидетельства. Вам ясно?

— Я арестован? — спросил Джонатан. Он стоял у двери. — За что?

— Арестованы? — удивился я. — А, это из-за предупреждения… Господи, конечно, нет. Обычная процедура. Мы просто хотим рассказать вам о ходе следствия и надеемся на помощь с вашей стороны.

— Если бы вы были арестованы, — добавила Кэсси, бросив папку на стол, — мы бы вам сразу сказали. А за что, по-вашему, вас могут арестовать?

Джонатан пожал плечами. Кэсси улыбнулась и пододвинула стул так, чтобы Девлин расположился напротив самой страшной стены.

— Садитесь.

Помедлив, Девлин снял пальто и сел.

Я посвятил его в ход дела. Я был единственным, кому он поведал свою историю, и теперь приберегал его доверие как мощное оружие, чтобы воспользоваться им в нужную минуту. А пока являлся его союзником. Говорил с ним почти начистоту. Сообщил обо всех зацепках и уликах, которые нам удалось найти, включая данные лабораторных анализов. Огласил список подозреваемых, тех, кого мы отыскали и потом исключили: местных жителей, считавших, что он тормозит прогресс, педофилов и наркоманов, незнакомцев в спортивных костюмах, парня, возмущавшегося «неприличным» трико Кэти, Сандру. За моей спиной находились десятки снимков. Джонатан держался неплохо — почти все время смотрел мне в лицо, хотя я понимал, каких усилий ему это стоит.

— В общем, все сводится к тому, что вы ничего не выяснили, — пробормотал он, когда я закончил. У него был усталый вид.

— Ничего подобного, — возразила Кэсси. Она сидела в уголке, подперев ладонью подбородок. — Наоборот. Детектив Райан хотел сказать, что мы проделали огромную работу. Отбросили ложные версии. В результате у нас осталось вот что. — Она кивнула на стену, но Девлин продолжал смотреть на Кэсси. — Мы пришли к выводу, что убийца вашей дочери — местный житель, прекрасно знающий Нокнари и его окрестности. У нас есть доказательства, что ее смерть связана с исчезновением Питера Сэвиджа и Джермины Роуэн в 1984 году, из чего следует, что преступнику сейчас не менее тридцати пяти и все это время он сохранял тесную связь с вашим городком. У множества людей, подходящих под данное описание, имеется алиби, что еще больше сужает круг подозреваемых.

— Кроме того, — подключился я, — у нас есть основания полагать, что преступнику не нравится убивать. Он делает это без удовольствия. И лишь тогда, когда у него нет выбора.

— Значит, вы полагаете, он ненормальный, — произнес Джонатан и сжал губы. — Какой-нибудь псих…

— Не обязательно, — перебил я. — Иногда ситуация выходит из-под контроля и все заканчивается трагедией, которой никто на самом деле не хотел.

— А это, мистер Девлин, еще больше сужает круг: речь идет о человеке, знавшем всех троих детей и имевшем мотивы для убийства, — заметила Кэсси. Она резко отодвинула стул и закинула руки за голову, не сводя взгляда с Джонатана. — Мы намерены взять этого парня. С каждым днем подбираемся к нему ближе. Поэтому если у вас есть что нам сказать — все равно что, по любому делу, — сейчас самое время.

Джонатан ответил не сразу. В комнате было очень тихо, только потрескивала одна из люминесцентных ламп над головой и скрипел стул, на котором покачивалась Кэсси. Джонатан наконец отвел от нее взгляд и посмотрел на фотографии: Кэти выполняет свой невероятный пируэт, смеется на зеленой лужайке со взбитыми ветром волосами и сандвичем в руке, лежит с бессмысленным взором и сгустком крови на губах… В его лице было столько острой, неприкрытой боли, что мне стало неловко. Я с трудом заставил себя не отводить глаза.

Тягостная пауза затягивалась. Потом я уловил: с Джонатаном что-то происходит. Уголки его губ едва заметно опустились, спина обмякла, словно все ее мускулы превратились в мягкое желе, — знакомые признаки, по которым любой детектив определит, что последние преграды рухнули и сейчас последует признание. Кэсси застыла на стуле. Сердце у меня колотилось в горле, и, казалось, фотографии за спиной затаили дыхание, готовые при первом слове Девлина слететь с бумаги и раствориться в темноте, получив долгожданную свободу.

Джонатан резко провел ладонью по лицу, скрестил руки на груди и, взглянув на Кэсси, произнес:

— Нет. Мне нечего сказать.

Кэсси и я выдохнули. Конечно, я, понимал, что надеяться особенно не стоило, хотя на секунду сердце все-таки екнуло. Меня это не расстроило. Главное, теперь абсолютно ясно: Джонатану что-то известно.

У нас накопилось столько догадок и гипотез («Хорошо, предположим, это сделал Марк; болезнь и старое дело тут ни при чем, а Мел сказала нам правду; тогда где он нашел человека, чтобы перенести труп?»), что твердая почва под ногами представлялась уже чем-то немыслимым и недосягаемым, как детская мечта. Я почувствовал себя так, будто шел среди развешанной где-то на темном чердаке одежды и вдруг наткнулся на живое и дышащее тело.

— Ладно, — произнесла Кэсси. — Хорошо. Начнем сначала. Изнасилование Сандры Скалли. Когда это произошло?

Джонатан быстро повернулся ко мне.

— Все в порядке, — успокоил я его. — Срок давности истек.

Мы так и не удосужились навести справки, но это не имело значения: у нас не было никаких шансов повесить на Девлина старое дело.

Он смерил меня настороженным взглядом.

— Летом восемьдесят четвертого, — ответил он. — Точнее не помню.

— Согласно нашим сведениям, это случилось в первые две недели августа, — добавила Кэсси, заглянув в папку. — Вы согласны?

— Может быть.

— Кроме того, есть данные, что там находились свидетели.

Он пожал плечами:

— Я не в курсе.

— А точнее, — продолжила Кэсси, — нам сообщили, что вы бросились за ними в лес и вскоре вернулись со словами «Чертовы дети». Похоже, вы о них знали.

— Не помню.

— Как вы отнеслись к присутствию детей, которые могли видеть происходящее?

— Я не помню.

— По словам Кетла… — Она пролистала бумаги. — По словам Кетла Миллза, вы очень боялись, что они расскажут полицейским. Он сказал, вы так перепугались, что чуть не наложили в штаны.

Молчание. Девлин поудобнее уселся в кресле, скрестив руки на груди, неподвижный как скала.

— Что вы сделали, чтобы их остановить?

— Ничего.

Кэсси засмеялась.

— Да ладно, Джонатан. Мы знаем, кто эти свидетели.

— Тогда просветите и меня.

Его лицо по-прежнему ничего не выражало, но щеки стали наливаться кровью: он начал злиться.

— Буквально через несколько дней после изнасилования двое из них исчезли.

Кэсси встала и медленно приблизилась к стене.

— Вот Питер Сэвидж, — сказала она, указав на его школьный снимок. — Я прошу вас взглянуть на эту фотографию, мистер Девлин. — Кэсси ждала, пока Джонатан не повернул голову и не уставился с вызовом на фото. — Люди говорят, он был прирожденным лидером. Будь Питер сейчас жив, он мог бы возглавить вместе с вами движение против шоссе. Его родители боятся уехать отсюда, вы об этом знали? Несколько лет назад Джозефу Сэвиджу предложили работу, о которой он мечтал, но для этого надо было переехать в Голуэй, а они сходят с ума от мысли, что вдруг Питер вернется домой и увидит, что их нет.

Джонатан начал что-то говорить, но Кэсси оборвала его на полуслове.

— Джермина Роуэн, — ее палец переместился на следующее фото, — также известная как Джеми. Она хотела после школы стать ветеринаром. Мать не тронула ни одной вещи в ее комнате. По субботам стирает с них пыль. Когда в девяностых стали вводить семизначные телефонные номера — вы помните? — Алисия Роуэн отправилась в головной офис «Телеком эйриэн» и со слезами упросила оставить ей старый шестизначный, чтобы Джеми могла ей позвонить. А вот Адам Райан. — Фото моих ободранных коленок. — Его родителям пришлось уехать из-за поднявшейся шумихи и страха перед убийцей. Они решили порвать с прошлым. Но где бы он сейчас ни находился, пережитое потрясение останется с ним навсегда. Вы любите Нокнари, верно, Джонатан? Гордитесь, что прожили там всю жизнь, с детства. И Адам мог бы чувствовать то же самое, если бы ему дали шанс. Сейчас он может быть где угодно, в любой точке на земле, но путь домой ему заказан навсегда.

Ее слова отдавались во мне гулким эхом, точно колокол в каком-то затонувшем городе. Кэсси умела говорить: на мгновение меня охватила такая безысходная тоска, что хотелось вскинуть голову и завыть по-собачьи.

— Знаете, как к вам относятся Сэвиджи и Алисия Роуэн? — спросила Кэсси. — Они вам завидуют. Вы похоронили дочь, но когда хоронить некого — еще хуже. Помните, что вы пережили в тот день, когда пропала Кэти? А для них эта трагедия растянулась на двадцать лет.

— Эти люди заслуживают того, чтобы знать правду, мистер Девлин, — мягко добавил я. — И дело не только в них. Мы ведем следствие, считая, что два случая связаны друг с другом. Если это не так, вы должны нам сообщить, иначе убийца может ускользнуть.

В глазах Джонатана что-то мелькнуло — странная смесь надежды с ужасом.

— Так что произошло в тот день? — спросила Кэсси. — Четырнадцатого августа. Когда исчезли Питер и Джеми.

Джонатан шевельнулся в кресле и проговорил:

— Я сказал все, что знал.

— Мистер Девлин. — Я наклонился к нему ближе. — Об этом нетрудно догадаться. Вы были в панике из-за случая с Сандрой.

— Но вы знали, что ее можно не бояться, — подхватила Кэсси. — Она была без ума от Кетла и не стала бы ему вредить. В любом случае ее слова стоили бы не больше ваших. Судьи часто не доверяют жертвам изнасилований, особенно если ранее у них был секс с двумя из трех нападавших. Вы могли бы обозвать ее шлюхой и спокойно вернуться домой. А вот дети… стоило им заговорить, и вас бы сразу посадили за решетку. Пока они были живы, вы не чувствовали себя в безопасности.

Кэсси взяла стул и села рядом с Джонатаном.

— В тот день вы не ездили в Стиллорган, верно?

Джонатан сдвинул брови.

— Ездили. Я, Кетл и Шейн. В кино.

— Что вы смотрели?

— Я тогда все рассказал копам. Это было двадцать лет назад.

Касси покачала головой.

— Нет, — возразила она. — Вероятно, вы послали туда одного из вас — скорее всего Шейна, — чтобы потом он рассказал вам сюжет фильма. Или поступили хитрее: зашли втроем в кинотеатр, а когда погас свет, незаметно выскользнули на улицу — вот вам алиби. Но к шести часам вечера, вдвоем или втроем, вы находились уже в Нокнари, в лесной чаще.

— Что? — поморщился Джонатан.

— Дети всегда возвращались домой в половине седьмого, а вы знали, что вам еще придется их поискать: лес в то время был гораздо больше. Но вы их нашли. Они играли и не думали прятаться; наверное, даже шумели. Вы подкрались к ним, так же как они тогда к вам, и схватили.

Разумеется, мы с Кэсси все это прорепетировали. Разработали самую правдоподобную версию и довели ее до ума, шлифуя каждую деталь. Но теперь в душе что-то ныло и скребло: «Нет, не так, все было по-иному», — однако отступать поздно.

— Мы в тот день вообще не ходили в лес. Мы…

— Вы сняли с детей кроссовки, чтобы им труднее было сбежать. Затем убили Джеми. Мы не можем определить, как именно, пока не найдем трупы, но, я полагаю, ножом. Закололи или перерезали горло. Ее кровь каким-то образом попала на кроссовки Адама. Очевидно, вы подставили их сами, чтобы меньше попало на землю. А обувь собирались вместе с трупами бросить в воду. Но пока вы занимались Питером, Адам остался без присмотра. Он схватил кроссовки и бросился бежать. На его футболке остались порезы — наверное, кто-то из вас полоснул его ножом и промахнулся… Но вы его не догнали. Он знал лес лучше вас и спрятался, пока не пришли спасатели. Как вы себя потом чувствовали, Джонатан? Столько усилий, и все напрасно? Вы все-таки оставили свидетеля.

Джонатан сидел, стиснув зубы, и смотрел прямо перед собой. У меня дрожали руки, и я спрятал их под стол.

— Кстати, именно поэтому я думаю, что вас было только двое, — продолжила Кэсси. — Трое взрослых парней против троих детишек… тут бы никаких шансов. Тогда не имело бы смысла снимать с них обувь: каждый мог держать по одному ребенку. А Адам не сумел бы убежать. Но если вас было двое против троих…

— Мистер Девлин, — произнес я. Голос у меня звучал глухо. — Если вы не были на месте преступления, а поехали в кино, чтобы обеспечить алиби, то вам следует рассказать нам об этом. Соучастник и убийца не одно и то же.

Джонатан бросил на меня гневный взгляд.

— По-моему, вы оба спятили, — пробормотал он, тяжело дыша. — Мы никогда не трогали этих детей.

— Знаю, что не вы являлись зачинщиком, — заметил я. — Все спланировал Кетл Миллз. Она сам нам это сказал. Вот его точные слова: «У Джонни не хватило бы смелости решиться на подобное». Если вы были только соучастником или свидетелем, так и скажите.

— Полная чушь! Кетл не мог признаться в убийстве, потому что никакого убийства не было. Понятия не имею, что случилось с детьми, и мне на это плевать. Я лишь хочу, чтобы нашли убийцу Кэти.

— Кэти? — повторила Кэсси, подняв брови. — Ладно, давайте поговорим о ней. — Она резко отодвинула стул и быстро подошла к стене. — Вот данные из медицинской книжки Кэти. Четыре года она страдала необъяснимой желудочной болезнью, но этой весной заявила своей учительнице балета, что болеть больше не будет, ипредставьте — перестала. Знаете, на какие мысли это нас наводит? Кто-то травил Кэти. Это очень просто: здесь немного чистящего средства, там — отбеливатель для туалета, сойдет даже соленая вода…

Я наблюдал за Джонатаном. Кровь отхлынула от лица, он стал белым как мел. Ноющий голос внутри меня мгновенно затих, и интуиция подсказала: он знает.

— И это был не какой-то там незнакомец, Джонатан, не чужой, который боялся за вложенные в землю деньги и имел что-то против вас. Нет, это был человек, встречавшийся с Кэти каждый день, кому она доверяла. Но доверие исчезло, когда этой весной у нее появился еще один шанс попасть в балетную школу. Она больше не хотела со всем этим мириться. Может, даже пригрозила оглаской. А через несколько месяцев, — Кэсси хлопнула ладонью по снимку мертвой Кэти, — ее убили.

— Вы прикрываете жену, мистер Девлин? — тихо спросил я, чувствуя, что мне не хватает дыхания. — Когда детей травят в доме, обычно это вина матери. Если вы просто хотите сохранить семью, мы сумеем вам помочь. Окажем миссис Девлин необходимую помощь.

— Маргарет любит наших девочек! — бросил Джонатан. — Она бы никогда…

— Никогда что? — перебила Кэсси. — Не стала бы травить дочь или убивать?

— Никогда не сделала бы ей ничего плохого.

— Тогда кто остается? — поинтересовалась Кэсси, указывая на снимок мертвой Кэти у стены и пристально глядя на Девлина. — У Розалинды и Джессики есть твердое алиби. Кто остается, Джонатан?

— Не смейте даже думать, — прохрипел он. — Не смейте думать, будто я причинил вред дочери.

— Убиты трое детей, мистер Девлин. Убиты в одном и том же месте и, вполне возможно, для того чтобы скрыть другие преступления. И есть только один человек, на которого указывают улики, — вы. Если вы готовы дать какие-то объяснения, мы вас внимательно слушаем.

— Это… это просто невероятно, черт бы вас всех побрал! — выкрикнул Джонатан. Казалось, голос у него вот-вот сорвется. — Кто-то убил Кэти, и вы хотите, чтобы я вам что-то объяснял? Это ваша работа, а не моя. Вы должны мне все объяснить, а не обвинять в…

Я вскочил, отшвырнул в сторону блокнот и навис над Девлином.

— Местный житель, от тридцати пяти и старше, двадцать лет живущий в Нокнари. Тот, у кого нет алиби. Кто знал Питера и Джеми, ежедневно общался с Кэти и имел мотив для убийства всех троих. На кого это похоже, как по-вашему? Назовите мне еще хоть одного человека, который подходит под данное описание, и, клянусь Богом, я немедленно отпущу вас и больше никогда не трону. Давай, Джонатан, выкладывай. Имя. Одно имя.

— Так арестуйте меня! — заорал он, выставив руки вперед. — Давайте, раз вы так уверены, с вашими уликами и прочим дерьмом… Арестуйте меня! Давайте!

Не могу передать — а вы вряд ли можете представить, — как сильно мне этого хотелось. Вся жизнь промелькнула у меня перед глазами, как, говорят, бывает у тонущих людей: ночные слезы в холодном дортуаре, «восьмерки» на детском велосипедике («Мама, смотри, я могу без рук!»), теплые сандвичи в кармане брюк, голоса детективов, бесконечно бубнящие над ухом… Но я знал: у нас нет настоящих улик, мы не сможем его прижать и через двенадцать часов он выйдет в эту дверь свободный как птица и виновный до мозга костей.

— Ну да, конечно, — буркнул я, вздернув рукава рубашки. — Нет, Девлин. Нет. Ты весь вечер вешаешь нам лапшу на уши, и я сыт этим по горло.

— Арестуйте меня или…

Я бросился на него. Он отскочил назад — стул полетел на пол, — отступил в угол и сжал кулаки. Кэсси уже висела на мне, вцепившись в мою руку.

— Господи, Райан! Перестань!

Мы проделывали это много раз. Когда знаем, что подозреваемый виновен, а признания не выбить никакими силами, это наш последний способ. После вспышки ярости я остываю и, стряхнув руки Кэсси, все еще злобно смотрю на допрашиваемого. Потом мои плечи расслабляются, я выпрямляю спину и сажусь, нервно барабаня по столу, пока Кэсси продолжает допрос, посматривая на меня, — не случится ли новый приступ. Через несколько минут она хлопает себя по лбу, проверяет мобильник и говорит: «Черт, мне надо идти. Райан… постарайся не волноваться, ладно? Вспомни, чем все закончилось в прошлый раз», — после чего оставляет нас одних. Обычно уловка срабатывала, чаще всего мне даже не приходилось опять вставать со стула. Сколько раз мы так поступали — десять, двенадцать? Каждая деталь отработана, как в каскадерском трюке.

Но только не сейчас: теперь все происходило всерьез, словно до сих пор мы занимались тренировкой, и я раздражался из-за того, что Кэсси этого не понимала. Попытался высвободить руку, но Кэсси была сильнее, чем я ожидал, с железной хваткой, и я услышал, как затрещал какой-то шов. Мы тяжело топтались на месте, борясь друг с другом.

— Отцепись от меня…

— Роб, нет…

Я едва расслышал ее голос сквозь гудящий в голове шум. Видел только Девлина — тот набычился в углу, подняв руки и опустив голову, как боксер, в двух шагах от меня. Я со всей силы рванул руку и почувствовал, что пальцы Кэсси соскользнули, но под ноги мне попался стул, и прежде чем я успел отбросить его в сторону, она пришла в себя, схватила меня за другую руку и профессиональным движением заломила ее за спину. Я охнул.

— Ты что, совсем спятил? — прошипела она мне прямо в ухо. — Он ничего не знает!

Ее слова отрезвили меня как холодная вода. Я понимал, что, даже если она ошибается, у меня нет возможности что-либо изменить. Я сразу стал беспомощным и слабым, как выпотрошенная рыба.

Кэсси уловила эту перемену. Она выпустила меня и быстро отошла, готовая к новой схватке. Мы тяжело дышали, глядя друг на друга как враги.

На нижней губе Кэсси расплывалась темное пятно, и я сообразил, что это кровь. На мгновение я испугался, что ударил ее. Затем догадался, как все произошло: когда я высвобождал руку, кулак Кэсси сорвался с рукава и попал по губе, разбив ее о зубы.

— Кэсси, я… — пробормотал я.

Она пропустила мои слова мимо ушей.

— Мистер Девлин, — спокойно произнесла она, будто не случилось ничего особенного; только в голосе слышалась едва заметная дрожь. Джонатан, о существовании которого я уже забыл, вышел из угла и покосился на меня. — Пока мы отпустим вас без предъявления обвинений, но я настоятельно рекомендую вам оставаться в пределах досягаемости и не пытаться контактировать с жертвой изнасилования. Вам ясно?

— Да, — с запинкой ответил Джонатан. — Хорошо.

Он поставил упавший на пол стул, снял с его спинки свое скомканное пальто и раздраженно натянул на себя. Он обернулся и бросил на меня жесткий взгляд, словно хотел что-то сказать, но передумал и вышел, с отвращением качая головой.

Кэсси последовала за ним, резко хлопнув дверью, правда, из-за амортизирующего механизма хлопок получился неубедительным.

Я упал на стул и уронил голову на руки. Ничего подобного со мной раньше не было. Всегда ненавидел насилие, от одной мысли о нем меня тошнит. Никогда никого не бил, даже когда работал префектом и обладал властью.

Я причинил боль Кэсси… Я сидел на стуле и размышлял, не сошел ли я с ума.

Через несколько минут Кэсси вернулась, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной, засунув руки в карманы джинсов. Кровь на ее губе засохла.

— Кэсси, — проговорил я, протерев ладонями лицо, — мне очень жаль. С тобой все в порядке?

— Что все это значило?

На ее щеках горело два ярких красных пятна.

— Мне показалось, он что-то знает. Я был уверен.

Руки у меня дрожали так, что это выглядело ненатурально, точно я изображал состояние шока. Я попытался унять дрожь, крепко сжал руки.

Помолчав, она сдержанно заметила:

— Роб, тебе это не под силу.

Я не ответил. После долгой паузы услышал, как за ней закрылась дверь.

15

Ночью я напился в стельку, как не напивался уже лет пятнадцать. Половину ночи просидел в ванной комнате, уставившись стеклянным взглядом на унитаз и надеясь, что меня стошнит. Свет в моих глазах пульсировал в такт ударам сердца, а в углах двигались и копошились какие-то отвратительные тени, исчезавшие, когда я моргал. Наконец я решил, что, раз меня не выворачивает наизнанку, к тошноте можно притерпеться. Я поплелся в свою комнату и, не раздеваясь, плюхнулся на застеленную кровать.

Снилось мне что-то мрачное и скверное. Кто-то метался и орал в бесформенном мешке, рядом чиркали зажигалкой и смеялись. Потом осколки стекла в кухне, плачет женщина. Я снова стажер в глухом районе, на холмах укрылись Джонатан Девлин и Кетл Миллз, они живут в лесу с охотничьими собаками и ружьями, мы должны их поймать: я и два других детектива, высоких и тощих как восковые мумии. Мы бредем по полю, увязая в жидкой грязи. В какой-то момент я проснулся, корчась в мокрых от пота простынях, но сразу заснул, даже не успев понять, что это сон.

Зато утром я проснулся с ясной картинкой в голове — она отпечаталась во мне так ярко и четко, будто ее вырезали лазером. Ничего общего с Джеми, Питером или Кэти: это был Эммет, Том Эммет, один из двух детективов, заглянувших в наше захолустье, когда я находился на стажировке. Высокий и тощий, он носил отличные ботинки (наверное, тогда я получил представление о том, как должны одеваться детективы) и поражал строгим выражением лица, похожим на полированное дерево, точь-в-точь как у старого ковбоя из кино. Когда я поступил в отдел, он все еще там работал (теперь уже уволился) и, похоже, был отличным парнем. Я сохранил к нему юношеский трепет и каждый раз, когда он со мной заговаривал, бормотал что-то благоговейно-невразумительное.

Помню, однажды днем я бродил по автостоянке и курил, делая вид, будто меня совершенно не интересует беседа детективов. Второй коп что-то спросил, и Эммет покачал головой. «Если так, вся работа коту под хвост! — бросил он, швырнув окурок на асфальт и раздавив его ботинком. — Значит, пойдем обратно. Вернемся к самому началу и выясним, где мы просчитались». Потом оба развернулись и двинулись назад в участок, наклонив друг к другу головы и сутуля спины в черных пальто.

Выпивка всегда пробуждает склонность к самобичеванию: я не мог не признать, что пустил «коту под хвост» свою работу. Но теперь это не имело значения, потому что я нашел выход. Вероятно, все, что со мной творилось до сих пор: жуткий допрос Девлина, бессонные ночи и психические срывы, — являлось только подступом к этой минуте. Я бы скорее согласился допросить каждого жителя страны и довести до кипения свои мозги, чем хотя бы раз взглянуть в сторону леса в Нокнари. Мне следовало дойти до точки, до полного изнеможения, чтобы увидеть очевидное и простое: единственный человек, который знал кое-какие ответы, был я сам, и помочь мне их найти («вернуться к самому началу») мог только лес.

Конечно, все это очень просто. Но не могу передать, что значила для меня эта ослепительная вспышка, внезапно осветившая мой путь и показавшая, что я не заблудился и знаю, куда идти. Я почти смеялся, сидя в кровати в тусклом свете раннего утра. Вместо грандиозного похмелья во мне бурлила чистая и свежая энергия, как в двадцать лет. Я быстро принял душ, побрился, на ходу весело пожелал Хизер доброго утра (она подозрительно уставилась мне вслед) и помчался в город, подпевая какой-то дурацкой песенке по радио.

На Стивенс-Грин я нашел место для парковки — хороший знак, утром это почти чудо — и по пути на работу сделал кое-какие покупки. В книжном магазинчике на Графтон-стрит мне попалось старое издание «Грозового Перевала»^[20] — красивый томик с побуревшими на краях страницами и золотой вязью на титульном листе: «Для Сары, Рождество 1922». Потом отправился в «Браун Томас» и приобрел замысловато-изящный аппарат для капуччино. Кэсси обожала, когда на кофе шапка пены, и я давно хотел подарить ей его на Рождество, но забывал. На работу я пошел пешком, оставив машину на обочине. Это обошлось мне в кругленькую сумму, но в такой солнечный и ясный день хотелось делать глупости.

Кэсси уже сидела за заваленным бумагами столом. К счастью, Сэма и «летунов» еще не было.

— Доброе утро, — буркнула она, бросив на меня холодный взгляд.

— Вот, — сказал я, плюхнув на стол оба пакета.

— Что там? — подозрительно спросила Кэсси.

— Это, — объяснил я, указав на кофеварку, — рождественский подарок, который я тебе задолжал. А это — в знак извинения. Прости меня, Кэсси, ради Бога, не только за вчерашнее, а за всю эту неделю. Я был настоящей занозой в заднице, и ты имела полное право прийти в ярость. Но я клянусь, что больше такого не повторится. С сегодняшнего дня я стану абсолютно нормальным, рассудительным и приятным человеком.

— В первый раз в жизни, — пробормотала Кэсси, и я почувствовал, как внутри меня пошла теплая волна. Она открыла книгу — Эмилия Бронте была среди ее любимчиков — и погладила первую страницу.

— Я прощен? Если желаешь, встану на колени. Серьезно.

— С удовольствием бы посмотрела, — заметила Кэсси, — но кто-нибудь может увидеть — потом не отмоешься от сплетен. Роб, чертов ублюдок. Мне так хотелось на тебя позлиться!

— Ты бы все равно долго не выдержала. — Я с облегчением перевел дух: словно гора свалилась с плеч. — К обеду бы сломалась.

— Ладно, не важничай. Ну, иди сюда. — Она протянула руки, я наклонился, и мы обнялись. — Спасибо.

— На здоровье, — улыбнулся я. — Правда: больше никаких фокусов.

Кэсси смотрела на меня, пока я снимал плащ.

— Знаешь, — произнесла она, — дело не только в том, что ты действовал мне на нервы. Я за тебя серьезно беспокоилась. Если ты не хочешь больше этим заниматься — нет, ты дослушай, — то можешь поменяться с Сэмом и переключиться на Эндрюса, а он возьмется за Девлинов. Он достаточно далеко продвинулся, чтобы передать дело кому-нибудь из нас, а на помощь его дядюшки все равно можно не рассчитывать. Сэм не станет задавать вопросов. Тебе не обязательно жертвовать собой.

— Кэсси, честно слово, со мной все в порядке. Вчера был последний звонок. Клянусь Богом, я знаю, как справиться с этим делом.

— Роб, помнишь, ты как-то сказал, чтобы я тебе двинула, если ты начнешь чудить во время следствия? Считай, что я двинула. Пока гипотетически.

— Дай мне одну неделю. Если через семь дней ты по-прежнему будешь думать, что не справлюсь, я поменяюсь с Сэмом.

— Ладно.

Я был в таком хорошем настроении, что даже ее неожиданная заботливость не вывела меня из себя. Наоборот, она меня тронула — наверное, потому, что я уже не видел в ней необходимости. Потрепав Кэсси по плечу, я направился к своему столу.

— Знаешь, — заметила Кэсси, когда я сел, — история с Сандрой Скалли нам очень помогла. Помнишь, как мы хотели раздобыть медицинские карты Розалинды и Джессики? Теперь у нас есть свидетельства, что с Кэти и Джессикой делали что-то не то, плюс признание Джонатана в изнасиловании. Думаю, нам хватит косвенных улик, чтобы затребовать истории болезней.

— Мэддокс, — улыбнулся я, — ты чудо. — До сих пор меня грызла мысль, что я свалял дурака и направил следствие по ложному следу. Кэсси меня успокоила, что все было не напрасно. — Но мне показалось, что ты не считаешь Девлина убийцей.

Кэсси пожала плечами.

— Он что-то скрывает, но это может быть только насилие над детьми — слово «только» тут неуместно, но ты понимаешь, о чем я, — или прикрывает Маргарет… В отличие от тебя я не так уверена, что он виновен, но мне хочется взглянуть на записи.

— Я тоже не совсем уверен.

Она приподняла брови.

— Вчера мне так не показалось.

— Раз уж мы об этом заговорили… Как ты полагаешь, он подаст на меня жалобу? Не хочется лишних неприятностей.

— Поскольку ты так мило извинился, — заявила Кэсси, — я поделюсь своими соображениями на сей счет. Девлин не сказал ни слова о подаче жалобы, и я не думаю, что он это сделал: иначе бы О'Келли уже вовсю орал у нас над ухом. По той же причине я считаю, что Кетл Миллз не стал наезжать на меня за то, что я усомнилась в его мужских достоинствах.

— Разумеется, не стал. Ты можешь представить, как он сидит перед столом какого-нибудь сержанта и объясняет, что, по твоему мнению, у него маленькая пипочка вместо члена? Но Девлин — иное дело. У него почти поехала крыша…

— Попрошу не оскорблять Девлина! — воскликнул Сэм, ворвавшись в комнату. Он был взволнованный и красный, со сбившимся набок галстуком и растрепанными волосами. — Девлин — чудесный парень. Я бы расцеловал его взасос, если бы не боялся, что он меня неправильно поймет.

— Из вас выйдет неплохая парочка, — усмехнулся я. — Что он сделал?

Сэм плюхнулся в кресло и задрал ноги на стол, как частный детектив из старого кино; будь у него шляпа, он запустил бы ее в воздух.

— Всего лишь опознал Эндрюса по телефону. Сначала Эндрюс и его адвокат отказывались наотрез, у них чуть не случилась истерика, да и Девлин был не в восторге — что ты там ему наговорил? — но потом все уладилось. Я позвонил Девлину, решив, что так будет лучше, — ты замечал, что по телефону голос звучит иначе? — а затем Эндрюс и еще несколько парней говорили ему разные фразы, вроде «У тебя очень милая девчонка», или «Ты понятия не имеешь, с кем связался»… — Он со смехом отбросил со лба прядь волос, его лицо сияло, как у мальчишки. — Эндрюс бубнил и мямлил, стараясь изменить голос, но Девлин вычислил его за десять секунд! Он сразу начал мне орать по телефону, спрашивая, кто это такой, а Эндрюс и его адвокат — я специально включил им громкую связь, чтобы не возникло вопросов, — сидели с таким видом, словно их вываляли в дерьме. Это было великолепно.

— Отличная работа! — одобрила Кэсси и, перегнувшись через стол, хлопнула его по ладони. Сэм с улыбкой протянул мне другую руку.

— Если честно, я собой доволен. Конечно, речь не о том, чтобы предъявлять обвинение в убийстве, но угрозы и запугивания налицо, а значит, мы можем сколько угодно допрашивать его и в конце концов разберемся, что к чему.

— Ты его задержал? — спросил я.

Сэм покачал головой:

— Я не сказал ему ни слова, лишь поблагодарил и пообещал связаться. Пусть походит и понервничает.

— А ты коварный парень, О'Нил. Не ожидал от тебя такого.

Мне нравилось дразнить Сэма. Он не всегда клевал на наживку, но уж если это случалось, заглатывал ее целиком.

Сэм бросил на меня страдальческий взгляд.

— Я подумал, что можно поставить его телефон на прослушку. Если он и спланировал убийство, то вряд ли осуществил его сам. У него твердое алиби, да и вообще он не станет пачкать руки грязной работой. Эндрюс кого-то нанял. Наверняка запаникует и позвонит киллеру или просто сболтнет что-нибудь лишнее.

— Не забудь проверить старые звонки, — напомнил я. — Выясни, с кем он говорил в последний месяц.

— О'Горман уже этим занимается, — самодовольно возразил Сэм. — Я дам Эндрюсу пару недель, посмотрю, что из этого выйдет, а затем арестую. И еще… — Он замялся. — Помните, Девлин говорил, что голос звучал как-то странно? Будто у пьяного? Я подумал, что если у нашего парня проблемы с алкоголем, может, наведаться к нему, например, часов в восемь или девять вечера. Вероятно, тогда он… ну, будет поразговорчивее. И не станет звонить адвокату. Знаю, стыдно пользоваться человеческими слабостями, однако…

— Роб прав. — Кэсси покачала головой. — В тебе есть что-то садистское.

Глаза Сэма на миг округлились, потом он сообразил.

— А пошли вы ко всем чертям! — засмеялся Сэм и крутанул кресло так, что ноги замелькали в воздухе.

В тот вечер мы были взбудоражены, словно школьники, которых неожиданно распустили по домам. Сэм, к общему изумлению, сумел убедить О'Келли, чтобы он выбил из судьи ордер на прослушивание телефона Эндрюса. Обычно подобных разрешений не дают, если в деле не замешано большое количество взрывчатки, но операция «Весталка» по-прежнему была на первых полосах газет: «Никаких сдвигов в деле Кэти Девлин», «Вы уверены, что ваши дети в безопасности?» — и это давало нам кое-какие преимущества. Сэм сиял от радости:

— Ребята, уверен, этот сукин сын что-то знает, готов биться об заклад. Ему только нужно как-нибудь вечером перебрать спиртного — и все, он наш.

Он купил к ужину хорошего белого вина, чтобы отпраздновать это событие. После разговора с Кэсси я был голоден как волк; готовя омлет, пытался перевернуть его в воздухе и в результате чуть не отправил в мусорное ведро. Кэсси босиком носилась по квартире, резала хлеб, включала на всю громкость музыку и комментировала мои манипуляции за плитой:

— И такому типу доверяют личное оружие. Скоро он начнет палить налево и направо, желая произвести впечатление на какую-нибудь цыпочку.

После ужина мы играли в крэниум^[21] — импровизированный вариант на три персоны, — и за четвертым бокалом я долго ломал голову, что показывает Сэм, пытавшийся изобразить слово «карбюратор» (робот-андроид… дойка коров… нет, человечек из часов!). В открытое окно задувал свежий ветер и шевелил тюлевую занавеску, на гаснущем небе светила серебристая луна, и я вдруг подумал, что уже не помню, когда у меня в последний раз был такой счастливый вечер, без подспудных мыслей и подводных камней, подстерегавших на повороте каждой фразы.

Когда Сэм ушел, Кэсси научила меня танцевать свинг. После ужина выпили несколько чашек капуччино, чтобы проверить новый аппарат, и сна не было ни в одном глазу, а из колонок, похрипывая, лились старые мелодии. Кэсси взяла меня за руки и потянула с дивана.

— Черт возьми, как ты научилась танцевать свинг? — воскликнул я.

— Мои дяди и тетя считали, что дети должны много учиться. Они обожали уроки. Еще я могу рисовать углем и играть на пианино.

— Что, все одновременно? А я умею играть на расческе. И у меня две левых ноги.

— Плевать! Я хочу танцевать.

Квартира была слишком тесной.

— Пойдем, — сказала Кэсси. — Снимай ботинки.

Она схватила дистанционный пульт, поставила звук на максимум и, выбравшись из окна, спустилась по пожарной лестнице на крышу.

Танцор из меня неважный, но она снова и снова показывала мне основные движения, ловко уворачиваясь от моих неуклюжих жестов, пока все вдруг не встало на свои места и мы закружились под пьянящий ритм, беспечно балансируя на краю крыши. Руки Кэсси были гибкими и сильными, как у гимнастки.

— Ты тоже можешь танцевать!

— Что? — крикнул я и чуть не упал, споткнувшись о собственные ноги.

Наш смех разнесся над раскинувшимся внизу темным садом.

Где-то распахнулось окно, и чей-то раздраженный голос пригрозил:

— Выключите музыку или я позвоню в полицию!

— Мы и есть полиция! — усмехнулась Кэсси.

Я зажал рот ладонью, и мы затряслись от беззвучного хохота, когда окно с треском захлопнулось. Кэсси повисла на одной руке на пожарной лестнице и, сунув в окно пульт, сменила свинг на ноктюрны Шопена, заодно убавив звук.

Мы вытянулись на плоской крыше, закинув руки за голову и касаясь друг друга локтями. Голова у меня кружилась от танцев и вина. Теплый ветерок ласкал лицо, и даже сквозь уличные фонари я видел на небе звезды: Большую Медведицу, пояс Ориона. Внизу ровно и неустанно, как море, шумели сосны. На миг мне показалось, что Вселенная перевернулась вверх дном и мы летим в ее гигантский черный кубок, полный музыки и звезд, и я вдруг осознал, что теперь все будет хорошо.

16

Лес я приберег на субботний вечер: мечтал о нем всю неделю, как ребенок о подарке под елкой. Сэм на выходные дни уехал в Голуэй на крестины племянницы (родственников у него было столько, что практически каждый день кто-нибудь крестился, умирал или выходил замуж), Кэсси собиралась встретиться с подругой, а Хизер отправилась на вечеринку в какой-то отель. Никто не заметил бы моего отсутствия.

Я прибыл в Нокнари около семи часов и оставил машину на обочине. С собой я взял фонарь, спальный мешок, пару бутербродов и кофе в термосе (пакуя все это перед поездкой, я чувствовал себя немного нелепо, точно подросток, собравшийся в поход или решивший сбежать из дому), но никаких приспособлений для разведения огня. Жители поселка были начеку и при первых признаках костра могли вызвать копов, поставив меня в дурацкое положение. Тем более что при моих бойскаутских навыках я мог запросто спалить остатки леса.

Вечер выдался тихий и теплый, солнце косо падало на зубцы старой башни, золотя ее грубые камни и придавая им грустно-романтичный вид. Далеко на поле блеяла овечка, воздух веял чем-то легким и душистым — свежим сеном, слегка навозцем, благоуханной смесью полевых цветов. Над холмом по ясному небу летали стайки птиц. Когда я приблизился к коттеджу, сидевшая рядом овчарка встала и недовольно тявкнула, но потом решила, что угрозы нет, и улеглась. Я прошагал по ухабистым тропкам, проложенным археологами в ширину ручной тележки — теперь на мне были старые кроссовки, потертые джинсы и толстый джемпер, — и подошел к лесу.

Если вы, как и я, горожанин, то при слове «лес» вам скорее всего представится что-то простое и светлое, вроде детского рисунка: ровный ряд зелени, мягкий ковер из прошлогодних листьев, подстилка из старой хвои. Может, теперь и вправду встречаются такие леса, не знаю, но лес Нокнари был настоящей чашей, еще более мрачной и таинственной, чем я воображал. У него были свои древние порядки и законы, мучительные споры и тайные союзы. Я вторгся сюда без спроса и всей кожей чувствовал, что лес меня заметил и разглядывает тысячей зеленых глаз, без симпатии или осуждения, как бы взвешивая на весах.

На полянке Марка лежал свежий пепел и валялось несколько окурков: значит, он был здесь после смерти Кэти. Я надеялся, что хотя бы этой ночью его не потянет на «зов предков». Вытащив рассованные по карманам сандвичи, термос и фонарь, я расстелил спальный мешок на том же пятачке травы, где ночевал Марк. Потом встал и медленно вступил в лес.

Мне казалось, будто я вошел в развалины какого-то старинного города. Стволы поднимались к небу мощными колоннами, огромные деревья — дубы, ясени и буки — громоздились друг на друга, переплетаясь сучьями и почти валясь на склон холма. Сквозь полог зелени скупо пробивался свет. Дремучий плющ плотно стлался по стволам, водопадами струился с веток и обвисал на пнях, похожих на замшелые камни. Мои шаги глушил пружинистый слой листьев. Остановившись на секунду, я перевернул мыском кроссовки тяжелую колоду: в нос ударил запах густого перегноя, на черной от сырости земли зашевелились черви. Птицы перепархивали и трещали в листьях, поднимая дикий переполох, когда я проходил мимо.

Подлесок был почти непроходим, повсюду торчали обломки каменной стены, обвитой корнями толщиной в мою руку. К реке сбегали крутые скаты, обросшие кустами ежевики (мы съезжали по ним на спине и на руках: «Вот черт, моя нога!»), непролазным ивняком и бузиной. Вода на закате отливала черным лаком и червонным золотом. Скользившие по течению желтые листочки держались на ней так легко, словно она была твердой.

Мои мысли начинали путаться. Каждый шаг будил тысячи воспоминаний, прошлое гудело вокруг меня, как хор голосов в радиоэфире. Вот тут мы бегали наперегонки, сломя голову слетая с кручи по узеньким тропинкам, грызли кислые яблоки-дички, от которых сводило скулы. Подняв голову, я увидел ветки тем самых яблонь, куда с кошачьей ловкостью забиралась наша троица. На краю этой полянки (трава по пояс, буйные заросли крестовника и дикой моркови) мы наблюдали, как Девлин и его друзья держали Сандру. И где-то рядом — может, как раз на том месте, где я сейчас стоял, — Питер и Джеми вошли в чашу и исчезли навсегда.

Я не строил никаких планов на ночь. Решил просто прийти в лес, оглядеться и устроиться на ночлег. Думал, что отсутствие плана — преимущество, а не недостаток. Все, что я планировал в последнее время, проваливалось с треском. Почему бы не сменить тактику и не явиться сюда без задних мыслей, а потом спокойно ждать, что произойдет? Конечно, не обошлось и без доли романтики. В глубине души мне всегда хотелось стать героем какого-нибудь мифа (увы, по характеру я совершенно не гожусь на данную роль), этакого рыцаря без страха и упрека, блуждающего в заповедных дебрях, чтобы встретиться лицом к лицу со своей судьбой.

Но когда я на самом деле оказался здесь, все сразу изменилось. Мои романтические иллюзии исчезли. Я чувствовал себя странно заторможенным, немного не в себе, будто накурился травки (я всерьез обдумывал подобный вариант — сделать пару затяжек, чтобы расслабиться и «освободить сознание», — но от марихуаны меня всегда клонило в сон). Я вдруг сообразил, что дерево, у которого стою, может быть тем самым, у которого меня нашли, и если как следует всмотреться, в коре можно различить следы моих ногтей. А еще я заметил, что в лесу начало темнеть.

В тот момент я почти сдался. Вернулся обратно на полянку, стряхнул листья со спального мешка и начал сворачивать его в рулон. Честно говоря, меня остановила лишь мысль о Марке. Я знал, что он тут ночевал и с ним не случилось ничего ужасного. Я не мог позволить этому парню взять надо мной верх — все равно, узнает он об этом или нет. Правда, он разводил костер, зато у меня имелись фонарь и «смит-вессон». Я находился в сотне ярдах от цивилизации — во всяком случае, от поселка. Какое-то время я стоял со спальным мешком в руках, потом снова расстелил его, забрался внутрь по пояс и прислонился спиной к дереву.

Вскоре я налил себе кофе с виски: его острый и бодрящий вкус действовал успокаивающе. Небо в просветах крон постепенно меркло от светлой бирюзы до сочного индиго, птицы на ветвях шуршали и пищали, устраиваясь на ночлег. Над полем бесшумно мелькали летучие мыши, в глубине кустов что-то завозилось, пошумело и затихло. Далеко в поселке звонкий голос весело и ритмично выкрикивал детскую считалку.

Эта мысль появилась у меня не сразу — разрасталась постепенно, словно я уже давно о ней знал, а теперь только вспомнил. Я решил, что, если удастся вспомнить что-нибудь важное, я расскажу обо всем О'Келли. Не сейчас, а через несколько недель, когда приведу дела в порядок: ведь это будет конец моей карьеры.

Еще сегодня днем эта идея застигла меня врасплох, как удар под дых, но сейчас, ночью, она почему-то стала казаться соблазнительной. Я почти видел, как она заманчиво мерцает в воздухе, и с каким-то школьным легкомыслием смаковал ее последствия. Работа детектива — единственная опора, на которой я строил свою жизнь. От нее зависела моя одежда, манера говорить, она определяла мой распорядок дня, мысли, мои пробуждения и сны. И вот так, небрежно, одним движением руки швырнуть ее прочь, а потом смотреть, как она, кувыркаясь, исчезает в воздухе, — в этом было что-то опьяняющее. Можно будет стать частным детективом, думал я, снять обшарпанный офис где-нибудь в старом доме, повесить на матовой двери табличку с золотыми буквами, приходить на работу когда захочется, с дьявольской ловкостью обходить закон и выбивать служебную информацию из взбешенного О'Келли. Может, мечтал я, ко мне присоединится Кэсси. Я куплю мягкую шляпу, облачусь в длинное пальто и стану отпускать циничные шуточки, а она будет сидеть у стойки бара в обтягивающем красном платье и с видеокамерой, охмуряя какого-нибудь растяпу-бизнесмена… У меня невольно вырвался смешок.

Я понял, что начинаю засыпать. Это не входило в мои планы, и я стал бороться со сном, но бессонные ночи вдруг навалились на меня как чугунная плита. Вспомнил о кофе в термосе, однако до него надо было дотянуться, а мне не хотелось двигаться. Я пригрелся в спальном мешке, приспособившись ко всем неровностям почвы; ощущение уюта усыпляло как наркотик. Крышка термоса выпала из рук, но я даже не открыл глаза.

Не знаю, как долго я спал. Я все еще сидел у дерева и вдруг очнулся, едва сдержав крик. Показалось, будто кто-то над моим ухом громко и отчетливо спросил: «Что это?»

Я чувствовал, как кровь медленно струится в затекшей шее. Огоньки в поселке уже погасли. В лесу было тихо, лишь чуть слышно шелестел ветер в ветвях деревьев. Иногда раздавался треск сучка.

Питер вскочил на стену крепости, махнул нам с Джеми рукой, чтобы мы замерли, и спросил:

— Что это?

Мы находились на улице с утра, как только на траве высохла роса. В воздухе парило, ветер был теплым, как мыльная пена, небо от жары выглядело бледным и дрожало точно пламя над свечой. В траве под деревом стояли бутылки с красным лимонадом, на случай если захочется пить, но они уже нагрелись и их облепили муравьи. В конце улицы кто-то стриг лужайку, рядом было открыто окно кухни, и в нем громко работало радио. На обочине две маленькие девчушки по очереди катались на трехколесном велосипеде, и Тара, противная сестрица Питера, играла со своей подружкой Одри в школу — обе орали на рассаженных рядами кукол. Кармайклы купили поливочный аппарат: мы бы с любопытством поглазели, как он работает, но миссис Кармайкл была та еще стерва — Питер сказал, что если заберешься к ней в сад, то она проломит тебе голову кочергой.

Мы катались на велосипеде. Питеру на день рождения подарили «ивел нивел» — после правильной настройки на нем легко можно было перепрыгнуть через пачку старых комиксов, — и он решил стать гонщиком, так что мы практиковались. Соорудили трамплин из кирпичей и листов фанеры, хранившихся в сарайчике у отца Питера («Каждый день будем подкладывать по кирпичу, — обещал Питер, — чтобы он был все выше»), но сооружение шаталось под ногами, поэтому на спуске я жал на тормоза.

Джеми пару раз спрыгнула с трамплина, потом отошла в сторону и стала хмуро обдирать с руля наклейку или бить по педалям, заставляя их вращаться. В то утро она явилась позже обычного и весь день вела себя тихо. Джеми и раньше не отличалась разговорчивостью, но теперь в ее молчании возникло нечто новое: оно давило на нас с Питером как грозовое облако, и нам было не по себе.

Питер соскочил с трамплина, завопил и дико завилял рулем, чуть не наскочив на девочек с велосипедом.

— Дурак, ты нас всех задавишь! — крикнула Тара через плечо. Она была в длинной цветастой юбке, волочившейся по земле, и в большой шляпе с ленточкой вокруг тульи.

— Ты мне не босс, — усмехнулся Питер.

Он свернул на лужайку Одри и на ходу лихо сорвал шляпу с Тары. Тара и Одри дружно завизжали.

— Адам! Лови!

Я помчался за ним в сад — если бы появилась мать Одри, у нас были бы неприятности, — и ухитрился поймать шляпу, не свалившись при этом с велосипеда. Я нацепил ее на голову и проехался по «классной комнате» без рук. Одри попыталась столкнуть меня, но я увернулся. Она была симпатичной и сердилась только для виду, поэтому я старался не наезжать на ее кукол. Тара уперла руки в бока и принялась орать на Питера.

— Джеми! — крикнул я. — Едем!

Джеми стояла у дороги, постукивая передним колесом о ребро бордюра. Потом она бросила велосипед, быстро вскарабкалась на стену и исчезла на противоположной стороне.

Мы с Питером сразу забыли о Таре («Ты совсем спятил, Питер Сэвидж! Подожди, вот мама узнает…»), нажали на тормоза и уставились друг на друга. Одри сорвала с меня шляпу и побежала, проверяя, не гонюсь ли я за ней. Мы бросили велосипеды на дороге и полезли вслед за Джеми.

Она раскачивалась на подвешенной к веревке шине, голова была опущена, я видел лишь волосы и кончик носа. Мы уселись на стену и стали ждать.

— Сегодня утром мама меня мерила, — выдала наконец Джеми, посасывая царапину на руке.

Я невольно вспомнил дверной косяк у нас в доме: полированную деревяшку с карандашными метками и датами, обозначавшими мой рост.

— И что? — спросил Питер. — Стоило поднимать переполох.

— Для школьной формы! — заорала на него Джеми. — Идиот!

Она спрыгнула с покрышки и побежала в лес.

— Фьють, — присвистнул Питер. — Что это с ней?

— Интернат, — проговорил я, чувствуя, как у меня упало сердце.

Питер взглянул на меня хмуро и недоверчиво.

— Но она не поедет. Ее мать сказала.

— Нет. Она только сказала: «Посмотрим».

— Да, и с тех пор об этом речи не было.

— Ну а теперь, значит, была.

Питер прищурился на солнце.

— Пойдем, — произнес он, спрыгнув со стены.

— Куда?

Питер взял два велосипеда, свой и Джеми, и повез в садик. Я потащил за ним свой.

Мать Питера развешивала во дворе белье.

— Хватит дразнить Тару! — велела она.

— Ладно, — буркнул Питер, свалив велосипеды на траву. — Мам, мы пойдем в лес, хорошо?

На земле было постелено одеяльце, и на нем ползал младенец — маленький Шон Пол — в одном только памперсе. Я слегка толкнул его кроссовкой, он перекатился на бок, схватил меня за ногу и засмеялся.

— Привет, малыш, — улыбнулся я.

Мне не хотелось искать Джеми. Я бы предпочел остаться здесь и присматривать за ребенком, пока Питер не вернется и не сообщит, что Джеми отправляют в школу.

— Чай в половине седьмого, — напомнила миссис Сэвидж. Она протянула руку и пригладила растрепанные волосы сына. — У тебя есть часы?

— Да. Пошли, Адам.

Когда возникали проблемы, мы всегда собирались в одном месте — на верхней площадке крепости. Лестница к ней давно обвалилась, и снизу никто бы не догадался, что там что-то есть. Попасть туда можно было, лишь забравшись по наружной стене и спрыгнув на каменный пол. Обвитая плющом, с торчавшими из трещин кустами, башня нависала над головой, как птичье гнездо.

Джеми находилась там — сидела, забившись в угол и уткнувшись в сгиб локтя. Она безутешно плакала. Когда-то давно она сломала ногу, угодив на бегу в кроличью нору. Всю дорогу мы тащили ее на себе, и она не уронила ни слезинки; даже когда я споткнулся и больно тряхнул ее ногу, только охнула: «Эй, Адам, осторожнее!»

Я спрыгнул на площадку.

— Уходите! — крикнула Джеми сдавленным от рыданий голосом. Лицо у нее было красное, волосы растрепались. — Не хочу никого видеть.

Питер остался сидеть на стене.

— Тебя отправят в интернат? — спросил он.

Джеми изо всех сил сжала губы и веки, но слезы продолжали течь ручьем. Я едва расслышал, как она прорыдала:

— Она ничего не говорила, делала вид, будто все в порядке, а сама… врала!

Ложь — вот что нас поразило больше всего. «Ладно, посмотрим, — говорила нам мать Джеми, — можете не волноваться». Мы верили и не волновались. До сих пор никто из взрослых не обманывал нас, по крайней мере в таких важных делах, и мы просто не могли с этим смириться. Все лето жили в полной уверенности, что нас не разлучат.

Питер торопливо прошелся по гребню стены, потом постоял на одной ноге.

— Хорошо, тогда мы все повторим. Объявим им бойкот.

— Нет! — зарыдала Джеми. — Она уже заплатила деньги, теперь поздно — меня отправят через две недели! Две недели…

Она сжала кулаки и ударила ими по стене.

Я не мог этого вынести. Опустился на колени и обнял Джеми за плечи. Она стряхнула мою руку, но я попробовал еще раз, и больше Джеми не сопротивлялась.

— Не надо, — попросил я. — Пожалуйста, не плачь.

Вихрь зелени и золота в лесу, плачущая Джеми, озадаченный Питер, шелковистость ее кожи, от которой у меня словно покалывало руку, — мир вокруг нас качался и ходил ходуном, как палуба корабля…

— Но ты вернешься на выходные…

— Это будет не то же самое! — выкрикнула Джеми.

Она громко зарыдала, подняв к небу мокрые глаза. Отчаяние в ее голосе пронзило меня, и я понял, что Джеми права: да, все кончено, все уже никогда не будет прежним.

— Джеми, не надо, прошу тебя…

Я не мог смотреть на нее. Знал, что это глупость, но мне хотелось ей сказать, что я поеду вместо нее: буду учиться в интернате, а она пусть навсегда останется здесь… Еще не успев сообразить, что делаю, я наклонил голову и поцеловал Джеми в щеку. На губах у меня появился соленый вкус. Джеми пахла чем-то теплым и душистым, чуть пьянящим, как нагретый солнцем луг.

От удивления она перестала плакать и посмотрела на меня в упор яркими голубыми глазами. Я чувствовал: сейчас Джеми что-то сделает — оттолкнет, поцелует или…

Питер спрыгнул со стены и опустился на колени рядом с нами. Одной рукой он крепко взял запястье Джеми, другой — мое.

— Вот что, — сказал он. — Мы сбежим.

Мы уставились на него.

— Глупо, — возразил я. — Нас поймают.

— Нет. По крайней мере не сразу. Мы можем прятаться тут несколько недель. Это не проблема. Я не говорю, что навсегда: лишь на время. Когда начнутся занятия в школе и будет уже поздно ехать в интернат, вернемся. А если они все равно ее отправят, что из того? Мы опять сбежим. Поедем в Дублин и вытащим оттуда Джеми. Тогда ее выгонят из школы и ей придется вернуться домой. Понимаете?

У него блестели глаза. Новая идея окутывала нас точно сияющее облако.

— Мы сможем жить здесь, — пробормотала Джеми. Она глубоко вздохнула и передернула плечами. — Прямо в замке.

— Нет, мы станем менять место каждый день. Сначала на поляне, затем на большом дереве, где сучья сплетены в гнездо. Они никогда нас не поймают. Думаете, кто-нибудь сумеет нас найти? Пусть попробуют!

Никто не знал этот лес лучше нас. Мы могли красться, как индейцы, в высокой траве, тихо сидеть среди веток, глядя, как внизу проходят вражеские соглядатаи…

— Спать будем по очереди. — Джеми выпрямила спину. — Выставлять часового.

— А как же родители? — спросил я. Мне вспомнились теплые руки мамы, ее расстроенное лицо. — Они будут беспокоиться. Решат, что…

Джеми сжала губы.

— Моя мама не будет. Она хочет избавиться от меня.

— А моя думает только о малышах, — добавил Питер. — Отцу вообще наплевать. — Джеми и я переглянулись. Мы избегали этой темы, хотя знали, что отец Питера, напившись, часто бьет его. — И потом, кому какое дело, что они подумают? Они даже не сообщили нам, что Джеми отправят в интернат! Разве нет? Делали вид, будто все нормально!

Он прав, подумал я, чувствуя, что земля уходит из-под ног.

— Может, оставлю им записку, — предположил я. — Чтобы они знали: мы в порядке.

Джеми хотела что-то сказать, но Питер перебил ее:

— Отличная идея! Напишем, что уехали в Дублин, или в Корк, или еще куда-нибудь. Они станут искать нас там, а мы будем тут.

Он вскочил, потянув нас за собой.

— Вы согласны?

— Не поеду в интернат, — твердо заявила Джеми, утерев рукой глаза. — Ни за что, Адам. Я готова на что угодно.

— Адам, а ты? — Жить в лесу, на свободе, как дикари… Я ощущал под рукой холодок древней стены. — Что мы еще можем сделать? Просто позволим увезти Джеми? Или все-таки попробуем спасти ее?

Он сжал мою руку. У него были крепкие пальцы; я чувствовал, как мой пульс бьется в его ладони.

— Ладно, — вздохнул я.

— Ура! — завопил Питер, ткнув кулаком в воздух. Его крик торжествующим эхом разлетелся по лесу.

— Когда? — спросила Джеми. Глаза у нее блестели, рот приоткрылся. Она стояла на носочках, готовая броситься в путь при первом слове Питера. — Сейчас?

— Эй, полегче на поворотах, — улыбнулся Питер. — Сначала надо подготовиться. Мы пойдем домой и заберем все деньги. Нам нужны запасы, но покупать придется понемногу, чтобы не вызывать подозрений.

— Сосиски и картошку, — предложил я. — Будем разводить костер и жарить на палочках…

— Нет, костер нельзя, его заметят. Возьмем лишь то, что не надо готовить. Консервы, тушенку, вареную фасоль… Скажем, что покупаем для мамы.

— Тогда кто-то должен взять консервный нож…

— Я принесу: у мамы два, она не заметит.

— Спальные мешки, фонари…

— Да, но только в последнюю минуту, иначе они поймут, что мы задумали.

— Станем стирать одежду в речке…

— А потом развешивать в дуплах, чтобы никто не заметил.

— Сколько у вас денег?

— Мне отложили кое-что на конфирмацию, но эти деньги в банке, я не могу взять их.

— Значит, будем покупать что подешевле — молоко и хлеб…

— Фу, молоко скиснет!

— Нет, если хранить его в реке в пластмассовых канистрах…

— Джеми пьет кислое молоко, — усмехнулся Питер. Он подскочил к стене и стал карабкаться наверх.

Джеми прыгнула за ним.

— Нет, это ты пьешь кислое молоко, ты…

Она схватила Питера за лодыжку, и они начали бороться на стене, заливаясь хохотом. Я подбежал к ним, Питер вцепился в меня и втянул в общую потасовку. Мы мутузили друг друга, орали и задыхались от смеха, балансируя на самом краешке стены.

— Стойте! — вдруг крикнул Питер. Он застыл и поднял руку, призывая к молчанию. — Что это?

Мы тоже замерли, навострив уши как испуганные зайцы. В лесу было тихо, все дневные звуки — гомон птиц, гул насекомых, возня мелких зверьков — внезапно смолкли, точно по сигналу дирижерской палочки. Только где-то впереди…

— Какого… — прошептал я.

— Ш-ш.

Музыка или голос? А может, река звенит на камнях или поет ветер в сухом дереве? В лесу тысячи разных голосов, они меняются каждый сезон, каждую минуту; невозможно помнить все.

— Идем! — воскликнула Джеми, и ее глаза сверкнули. — Бежим!

Она с ловкостью белки соскочила со стены, повисла на ветке, раскачалась, спрыгнула на землю и бросилась бежать. Ветка еще не успела распрямиться, когда Питер повторил трюк Джеми и кинулся за ней. Я слез со стены и помчался следом.

— Эй, подождите меня…

Лес был в апогее расцвета и жизни. Свет сочился по влажным листьям, дробясь и преломляясь мириадами искр; краски слепили глаза, такие яркие и сочные, что их хотелось съесть; сладкий перегной щекотал ноздри и ударял в голову как церковное вино. Мы неслись сквозь тучи мошкары и перемахивали через ямы и гнилые бревна. Ветки вокруг кипели как вода, ласточки со свистом рассекали воздух, три оленя — клянусь, я видел — мчались рядом с нами. Никогда в жизни я не был столь стремительным и невесомым, не несся так быстро и не прыгал с такой чудесной легкостью. Казалось, еще шаг — и я взлечу в воздух.

Как долго мы бежали? Все наши вехи и приметы перемешались и сдвинулись с места, выстраиваясь вдоль пути. Вот мы вскочили на каменный алтарь и одним прыжком пересекли лужайку, просвистев между ежевичными джунглями и торчавшими из норок кроличьими носами, вот вихрем пронеслись мимо «тарзанки» и обогнули старый дуб, ухватившись по дороге за его дуплистый ствол. А там, впереди, до боли томительно и сладко, притягивая нас…

Скоро я начал чувствовать, что насквозь пропотел в своем мешке, прижатая к стволу спина одеревенела, голова от напряжения тряслась как у китайского болванчика. Тьма вокруг была абсолютно черной, непроглядной, будто я ослеп. Где-то вдалеке слышался странный обволакивающий звук, словно по листьям барабанили капли дождя. Я пытался не замечать его, все еще держась за золотую паутинку памяти и боясь, что, потеряв ее, уже никогда не вернусь домой.

Смех радужной струйкой журчал за плечами Джеми; в солнечных лучах жужжали пчелы; Питер, хохоча и широко раскинув руки, перескакивал через гниющие стволы. У меня развязались шнурки, я ощущал, как городок за нашими спинами исчезает в тумане, во мне росла смутная тревога… Питер, Джеми, подождите, стойте…

Моросящий звук проникал сквозь лес, нарастал и опадал как волны, с каждым разом подступая ближе. Он был уже в ветвях над головой и в траве под ногами, быстрый, мелкий, вездесущий… По спине прошел мороз. Это дождь, говорил я себе, пытаясь сохранить остатки разума, просто дождь, но не чувствовал никаких капель. В глубине чащи что-то вскрикнуло, заверещало — дикий, бессмысленный звук.

Давай, Адам, быстрее, быстрее…

Тьма передо мной шевелилась и сгущалась. В листьях что-то закипало, словно через лес несся мощный порыв ветра. Я вспомнил про свой фонарь, пытался включить, но пальцы судорожно стиснули его в руке. Золотая паутинка дернулась и напряглась. Что-то дышало на противоположной стороне поляны, что-то огромное…

Скользить вниз, по берегу реки, пока не остановишься… Над водой склонились ивы, солнце разбито зеркалом ручья на сотни маленьких осколков и режет, дурманит, слепи… Глаза, золотые и мохнатые, как у филина…

Я бежал. Вырвался из обхватившего меня спального мешка и пулей рванул в лес, подальше от полянки. Колючки впивались мне в волосы и ноги, над ухом кто-то громко хлопал крыльями. Со всего маху я налетел на ствол и со стоном отскочил. Под ногами путались мелкие ямки и бугры, я не мог бежать быстро, увязал в тягучей, хватавшей меня за ноги траве, и это было кошмарно. Плеть плюща хлестнула по лицу, и, кажется, я закричал. Я знал, что уже никогда не выберусь из леса, на поляне найдут только мой спальный мешок. На миг перед глазами вспыхнула яркая картинка: Кэсси в красном джемпере стоит на краю полянки, под ногами хрустят сухие листья, рука в резиновой перчатке трогает скомканную ткань — и больше ничего, навеки, навсегда…

Потом я увидел острый ноготь месяца в рваных облаках и сообразил, что это уже поле. Земля расползалась под ногами, они ехали в разные стороны. Я споткнулся, замахал руками, шарахнулся ногой обо что-то каменное, в последний момент удержал равновесие и заковылял дальше. Кто-то громко дышал у меня над ухом — вероятно, я сам. Как все детективы, я считал себя охотником, привык гнаться, а не убегать. Мне не приходило в голову, что кто-то может охотиться за мной.

Мой белый «лендровер» выплыл из темноты, как сияющее видение спасения и счастья. Я открыл дверь со второй или третьей попытки, уронил ключи и стал в панике шарить среди листьев и травы, уверенный, что никогда не найду их, в ужасе оглядываясь через плечо, — как вдруг вспомнил, что фонарь у меня в руке. Наконец я забрался внутрь, крепко ударившись локтем о руль, и закрыл все дверцы, тяжело дыша и обливаясь потом. Меня так трясло, что я не мог вести машину. Боялся, что не сумею тронуться с места, не свалившись в какую-нибудь канаву. С большим трудом я достал сигарету и закурил. Мне до смерти хотелось выпить чего-нибудь крепкого или затянуться хорошей самокруткой. Джинсы на коленях были заляпаны грязью, хотя я не падал.

Когда пальцы перестали трястись, я набрал номер Кэсси. Было уже далеко за полночь, но она ответила после второго сигнала бодрым голосом:

— Привет, как дела?

На мгновение мне показалось, что я не смогу говорить.

— Ты где?

— Только недавно вернулась домой. Мы с Эммой и Сьюзан ходили в кино, затем поужинали в «Трокадеро», и, ты не поверишь, там было самое лучшее вино, какое я когда-либо пробовала. Нас пытались подцепить трое парней, Сьюзан сказала, что они актеры и играли в сериале про врачей…

Она была навеселе.

— Кэсси! — перебил я. — Я в Нокнари. На раскопках.

Маленькая пауза. Затем Кэсси произнесла:

— Хочешь, чтобы я тебя забрала?

— Да. Пожалуйста.

Лишь теперь до меня дошло, зачем я ей звоню.

— Хорошо. До встречи.

Она повесила трубку.

Ее не было целую вечность, и я уже начал представлять самые жуткие сцены: как Кэсси на всем ходу влетает в огромный грузовик, как у нее лопается шина и ее похищают торговцы живым товаром. Я вытащил пистолет и положил на колени. Мне хватило ума не спускать предохранитель. Сигареты летели одна за другой, в салоне стоял густой дым, и у меня слезились глаза. Снаружи постоянно что-то скреблось и шевелилось, громко хрустели ветки. С бьющимся сердцем я сжимал в руке пистолет и вертел головой, ожидая увидеть в окне злобно смеющееся лицо, но там никого не было. Наконец я включил в салоне свет, но сразу почувствовал себя уязвимым, как дикарь, на костер которого со всех сторон сбегаются чудовища, и поспешил погасить лампу.

Вскоре услышал шум мотороллера и увидел луч света, скользнувший по холму. Я убрал пистолет в кобуру и заранее открыл дверцу. Не хотелось, чтобы Кэсси заметила, как долго я с этим вожусь. После кромешной тьмы ее фары казались ослепительно яркими и нереальными. Она затормозила на дороге, поставила скутер на подпорку и крикнула:

— Эй!

— Привет, — отозвался я, выкарабкиваясь из машины. Ноги у меня онемели: все это время я конвульсивно вжимал их в пол. — Спасибо.

— Не за что. Я все равно не спала. — После быстрой езды у Кэсси раскраснелось лицо и разгорелись глаза. Подойдя ближе, я ощутил, как от нее веет дорожной свежестью. Она сняла со спины рюкзак и достала запасной шлем. — Держи.

Потом, в шлеме, я не слышал ничего, кроме урчания мотора и ударов собственного сердца. Холодный ночной воздух обтекал меня как вода, огни автомобилей и неоновые вывески мелькали мимо, оставляя влажный шлейф. Я сжимал в руках крепкое тело Кэсси, чувствуя, как оно напрягается, когда она переключала скорость или наклонялась на поворотах. Мне казалось, что скутер скользит по воздуху где-то высоко в небе, и я хотел, чтобы эта дорога никогда не кончалась и мы мчались по ней всю ночь, как по одной из тех широких американских автострад, которые возникают ниоткуда и уходят в никуда.

Когда я позвонил Кэсси, она читала книгу. Диван был разложен, постельное белье громоздилось в изголовье вместе с «Грозовым перевалом» и скомканной футболкой. На кофейном столике лежали материалы следствия — мне бросилось в глаза увеличенное фото отпечатков на шее Кэти, — а на стуле висела «нарядная» одежда Кэсси: алый топ с золотой отделкой и узкие джинсы. Круглая лампа бросала на все это мягкий и уютный свет.

— Когда ты в последний раз ел? — поинтересовалась Кэсси.

Я забыл про сандвичи, оставшиеся в лесу. Наверное, там же, где спальный мешок и термос. Я решил забрать их утром, когда съезжу за машиной. При мысли об этом у меня по спине побежали мурашки.

— Не знаю, — пробормотал я.

Кэсси сунула мне бокал и бутылку бренди.

— Выпей, пока я что-нибудь приготовлю. Как насчет тостов с яйцом?

Мы оба не любили бренди, но я понимал, что сейчас мне необходимо выпить.

— Да, спасибо, — отозвался я.

Я присел на краешек дивана — убирать с него вещи казалось мне непосильным трудом — и минуту смотрел на бутылку, прежде чем сообразил, что надо делать.

Опрокинув бокал, я закашлялся и почувствовал, как жидкость огнем пошла по жилам. У меня саднило язык — похоже, я его прикусил. Плеснул себе еще бренди и выпил уже не торопясь. Кэсси носилась по кухне, открывая одной рукой холодильник, другой роясь в шкафчике и при этом успевая бедром закрыть какой-то ящик; включила музыку — «Ковбой джанкис», медленный, успокаивающий кантри-блюз. Раньше эти ребята мне нравились, но теперь в их басах чудилось что-то сомнительное, какие-то неожиданные шепоты и крики, странная россыпь барабанной дроби.

— Можно ее выключить? — попросил я. — Если ты не против.

Кэсси отвернулась от сковороды и взглянула на меня, подняв деревянную ложку.

— Конечно, — ответила она после паузы. Кэсси выключила стереосистему и принесла мне тост, водрузив на него нарезанные яйца. — Ешь.

Уловив запах, я сразу понял, что зверски голоден. Начал запихивать еду в рот огромными кусками, почти не жуя и едва успевая дышать. Это был грубый хлеб с цельными зернами внутри и ароматные яйца, сваренные в специях и травах: я в жизни не ел ничего вкуснее. Кэсси, скрестив ноги, сидела на диване и смотрела на меня, поедая свой тост.

— Еще? — спросила она.

— Нет. — Слишком много и слишком быстро: в животе закрутило. — Спасибо.

— Что случилось? — тихо произнесла Кэсси. — Ты что-то вспомнил?

Я заплакал. Со мной это случалось очень редко — раз или два за последние пятнадцать лет, да и то когда был пьян, так что это не в счет, — и я не сразу сообразил, что происходит. Протер ладонями лицо и посмотрел на свои мокрые пальцы.

— Нет, — промолвил я. — Ничего, что нам помогло бы. Вспомнил день, как мы пошли в лес и о чем говорили, затем что-то услышали и решили посмотреть… Но тут на меня напал страх. Я запаниковал.

— Ничего. — Кэсси потянулась ко мне и положила руку на плечо. — Это уже большой шаг. В следующий раз вспомнишь остальное.

— Нет, — возразил я. — Вряд ли.

Я не мог ей объяснить. Не понимал, откуда взялась уверенность, но знал наверняка: мне дали единственный патрон, мой последний шанс, и я потратил его зря. Я уронил голову на руки и разрыдался как ребенок.

Кэсси не стала меня обнимать и утешать, и слава Богу, а просто сидела и гладила меня по плечу, пока я плакал. Дело было даже не в пропавших детях, не стану врать, а в той немыслимой пропасти, которая разверзлась между нами, в миллионах бесконечных миль, в планетах, с головокружительной скоростью разбегавшихся друг от друга. В том, как много мы потеряли. Как были беспечны и уязвимы в своей наивной убежденности, что можем бросить вызов всем страхам и угрозам взрослого мира, а потом выйти из них живыми и невредимыми, пританцовывая и смеясь.

— Прости, — наконец выдохнул я.

Я выпрямился и утер слезы тыльной стороной ладони.

— За что?

— За то, что свалял дурака. Я не хотел.

Кэсси пожала плечами:

— Значит, мы квиты. Теперь ты знаешь, что я ощущаю, когда меня мучают кошмары и тебе приходится меня будить.

— Да? — Раньше это не приходило мне в голову.

— Да. — Она перекатилась на живот, вытащила из ящичка бумажные салфетки и протянула мне. — Давай.

Я выдавил слабую улыбку и высморкался.

— Спасибо, Кэсси.

— Как себя чувствуешь?

Я сделал глубокий вдох и неожиданно зевнул.

— Вроде нормально.

— Хочешь спать?

Напряжение понемногу отпускало, на меня наваливалась неимоверная усталость, но стоило закрыть глаза, как под веками начиналась какая-то огненная круговерть, а каждый звук в доме заставлял чуть ли не подскакивать на месте. Я знал, что если Кэсси выключит свет и я останусь на диване один, то из темноты возникнут тысячи незримых тварей и станут меня душить.

— Да, — ответил я. — Можно мне лечь на диване?

— Конечно. Но если будешь храпеть, прогоню на софу.

Она села и вынула заколки из волос.

— Не буду, — пообещал я.

Нагнувшись, я снял ботинки и носки, но дальше этого процесс раздевания не пошел. Я залез под одеяло в одежде.

Кэсси стянула джемпер и легла рядом, щекоча меня растрепанными кудрями.

— Спокойной ночи, — пробормотал я. — Еще раз спасибо.

Она похлопала меня по руке и потянулась, чтобы выключить свет.

— Спокойной ночи, глупыш. Сладких снов. Разбуди, если что.

Волосы Кэсси пахли чем-то душистым и свежим, как чайный лист. Она удобнее устроилась на подушке и вздохнула. От нее исходило тепло, и я представлял что-то компактное и гладкое, вроде слоновой кости или плодов каштана, и еще то приятное чувство, когда предмет приятно и легко ложится прямо в руку. Не помню, когда я в последний раз испытывал что-либо похожее.

— Ты спишь? — прошептал я после долгой паузы.

— Да.

Мы лежали очень тихо. Мне казалось, воздух вокруг нас меняется. Он колебался и подрагивал, будто дымка над горячим тротуаром. Мое сердце быстро билось, или это было сердце Кэсси, не знаю. Вскоре я повернул ее к себе и поцеловал, и немного погодя она ответила на поцелуй.

Я уже говорил, что предпочитаю недосказанность определенности. Это означает, что я всегда был малодушен. Нет, не всегда, а лишь однажды, в ту самую ночь.

17

Утром я проснулся первым. Было очень рано, машины не шумели, в расшторенном окне (Кэсси жила на верхнем этаже, где никто не мог заглянуть к ней в комнату) разгоралось бледно-голубое небо, безупречно чистое, как в туристическом буклете. Я проспал всего часа два-три. На море уныло кричали чайки.

При свете дня комната выглядела хмурой и пустынной: на столе громоздилась старая посуда, ветерок шевелил распахнутый блокнот, на полу длинной кляксой растекся черный джемпер, в углах стояли сумрачные тени. Я ощутил в груди острую боль и решил, что это с похмелья. Рядом с диваном на тумбочке стоял стакан воды, я протянул руку и выпил его до дна, но боль не исчезла.

Я боялся, что мое движение разбудит Кэсси, но она даже не шевельнулась. Она крепко спала на сгибе моей руки, приоткрыв губы и откинув руку на подушку. Я отбросил прядь волос с ее лица и разбудил мягким поцелуем.

Встали мы только в три часа. Небо уже потемнело от туч, по комнате гулял сквозняк, и мы пригрелись под теплым одеялом.

— Хочу есть, — пробормотала Кэсси, застегивая джинсы. Взъерошенная, с пухлым ртом и огромными глазами, она была так хороша, что мне стало почти больно. — Пожарить что-нибудь?

— Нет, спасибо.

Когда я оставался на выходные, день всегда начинался с ирландского завтрака и прогулки по пляжу, но меня пугала мысль, что на улице придется обсуждать случившееся ночью или, еще хуже, неуклюже уклоняться от темы. Комната вдруг показалась мне очень маленькой и душной. Синяки и царапины болели в самых неожиданным местах: на спине, на локтях, на животе; по бедру тянулась огромная ссадина.

— Думаю, мне надо съездить за автомобилем.

Кэсси натянула футболку через голову и небрежно спросила:

— Тебя подбросить?

— Нет, я поеду на автобусе. — Я отыскал ботинки. — Хочу немного прогуляться. Потом созвонимся, ладно?

— Разумеется, — весело ответила она, но я понял, что между нами возникло что-то новое.

Перед тем как расстаться, мы на мгновение крепко обнялись в дверях.

Для очистки совести я покрутился у остановки, однако потом решил, что не надо мучить себя: два разных автобуса, воскресный график — на поездку может уйти целый день. На самом деле у меня не было никакого желания тащиться в Нокнари, пока там не появится толпа бодрых и шумных археологов. От мысли о пустом поле под холодным небом у меня бегали мурашки. Я выпил на автозаправке чашку скверного кофе и отправился домой. От Монкстауна до Сэндимаунта четыре-пять миль, но я не торопился: дома меня ждала Хизер с орущим телевизором и ядовито-зеленой маской на лице. Она начнет рассказывать про свои приключения в отеле и спрашивать, где я был, почему у меня грязные джинсы и куда делась моя машина. И вообще я чувствовал себя так, словно в голове одна за другой рвались глубоководные бомбы.

Я уже понял, что совершил одну из самых крупных ошибок в жизни. Мне и раньше приходилось спать не с теми женщинами, но я еще никогда не доходил до столь откровенной глупости. Вариантов в подобных случаях обычно два: начать официальные «отношения» или оборвать все связи. В прошлом я пробовал и тот и другой, с разной степенью успеха, однако не мог же я, в самом деле, перестать общаться со своей напарницей, а что касается отношений… Не говоря уже о служебной этике, у меня были проблемы с едой и сном, я не мог купить себе отбеливатель для туалета, бросался на подозреваемых, нес чепуху в суде, и меня приходилось спасать среди ночи с археологических раскопок. При мысли, чтобы стать чьим-то парнем, взваливать на себя всю эту ответственность, сложности совместной жизни, мне хотелось просто свернуться калачиком и сосать палец.

Я устал так, что не чувствовал под собой ног. Дождик моросил в лицо, а где-то внутри нарастало катастрофическое осознание того, что я потерял. Я больше не смогу ночевать у Кэсси, пить с ней до утра, рассказывая о своих подружках, и спать на ее диване. Я больше никогда не увижу ее как «просто Кэсси», «своего парня», такого же, как другие, только гораздо симпатичнее; отныне мой взгляд изменился раз и навсегда. Милые и уютные уголки нашей дружбы превратились в минные поля, начиненные взрывоопасными намеками, косыми взглядами или задними мыслями. Я вдруг вспомнил, как несколько дней назад она машинально сунула руку в карман моего пальто, чтобы взять зажигалку. Мы тогда сидели в саду, Кэсси продолжала говорить, даже не заметив своего жеста, и мне это безумно нравилось.

Трудно поверить, но все произошло неожиданно. Мы были до смешного, до нелепости самоуверенны, считая, что общие законы для нас не писаны, мы блестящее исключение из правил. Клянусь, в постели Кэсси я был невиннее младенца. Она вынимала заколки из волос и морщилась, когда они застревали, а я запихивал носки в ботинки, чтобы она не споткнулась о них утром. Вы скажете, что эта наивность была намеренной, но если вы готовы хоть в чем-то мне поверить, то поверьте в это: мы ни о чем подобном не думали.

Добравшись до Монкстауна, я не решился идти домой. Отправился в Дан-Лэри, пристроился на стене в конце пирса и до темноты смотрел, как местные парочки с довольным видом совершают свой обычный моцион, пока ветер с моря не начал продувать меня насквозь, а ходивший по берегу патрульный — подозрительно коситься в мою сторону. Я подумал, не позвонить ли Чарли, но у меня в мобильнике не было его телефона, да я и не знал, что ему сказать.

Ночью я спал так, словно меня избили дубинками. Утром явился на работу с мутной головой и красными глазами, и наш штаб показался мне странным. За ночь его словно подменили, перетащив из какой-то параллельной вселенной. Стол Кэсси был завален материалами старого дела. Я сел и попытался взяться за работу, но не мог сосредоточиться: добираясь до конца предложения, забывал, что было в начале, и приходилось читать заново.

Кэсси вошла в комнату в шотландском берете, раскрасневшаяся от ветра.

— Привет! — воскликнула она. — Как дела?

Проходя мимо, она потрепала меня по волосам, и я съежился, почувствовав, что ее ладонь задержалась на секунду дольше обычного.

— Нормально, — ответил я.

Она повесила сумочку на спинку стула. Я сидел опустив голову и чувствовал, что Кэсси смотрит на меня.

— Медицинские книжки Розалинды и Джессики прислали на факс Бернадетты. Она сказала, что мы должны срочно забрать их и впредь пользоваться своим факсом. Кстати, сегодня твоя очередь готовить, у меня есть только курица, так что если вы с Сэмом хотите чего-то иного…

Она говорила небрежным тоном, но в ее голосе я уловил вопрос.

— Вообще-то, — пробормотал я, — я не смогу прийти на ужин. У меня дела.

— А, ну ладно. — Кэсси сняла берет и провела рукой по волосам. — Тогда сходим куда-нибудь выпить после работы?

— Я не смогу, — буркнул я. — Извини.

— Роб, — произнесла она, помолчав, но я не поднял головы.

Секунду мне казалось, что Кэсси сейчас уйдет, но дверь открылась и вошел Сэм — сияющий и свежий после своего сельского уик-энда, с парой аудиокассет в одной руке и кипой факсовых бумаг — в другой. Я был рад видеть его.

— Доброе утро, друзья! Это вам, вместе с добрыми пожеланиями Бернадетты. Как прошли выходные?

— Отлично, — хором ответили мы, и Кэсси, отвернувшись, стала вешать свою куртку.

Я взял у Сэма бумаги и попытался просмотреть. Концентрация была на нуле, врач Девлинов писал каракулями, точно в насмешку, а присутствие Кэсси — подозрительно терпеливой, неестественно аккуратно забиравшей у меня каждую страницу — действовало на нервы. Мне стоило огромного труда уловить хотя бы основные факты.

Очевидно, в раннем детстве Маргарет очень внимательно относилась к здоровью старшей дочери — врачей вызывали из-за любой простуды, — но в целом Розалинде жаловаться было не на что: никаких серьезных болезней или травм. После рождения Джессика три дня провела в кувезе, в семь лет сломала руку, упав в школе с лестницы, и примерно с девяти постоянно недобирала в весе. Она и Кэти переболели ветрянкой. Обе вовремя сделали все прививки. Год назад Розалинде удалили вросший ноготь.

— Никаких следов домашнего насилия или синдрома Мюнхгаузена, — подытожила Кэсси.

Сэм нашел кассетный магнитофон; на пленке звучал голос Эндрюса, который раздраженно обсуждал с агентом по недвижимости детали какой-то сделки. Не будь Сэма, я бы проигнорировал ее слова.

— Но нет и ничего, что доказывало бы их отсутствие, — возразил я.

— Как вообще можно доказать отсутствие насилия? Мы можем только сказать, что у нас нет свидетельств. А вот синдром Мюнхгаузена придется исключить. Я уже говорила, что Маргарет не вписывалась в эту схему, а теперь… Весь смысл «Мюнхгаузена» в том, чтобы привлекать внимание через болезни. Тут нет ничего похожего.

— Значит, все было зря. — Я резко отодвинул документы в сторону; бумаги посыпались на пол. — Надо же, какая неожиданность. Выходит, мы с самого начала занимались чепухой. Можно хоть сейчас спокойно отправить все в архив и взяться за другое дело, где есть хотя бы один шанс на миллион. Зачем напрасно тратить время?

Разговор Эндрюса оборвался, и пленка еще шипела какое-то время, пока Сэм не выключил магнитофон. Кэсси нагнулась и стала собирать рассыпанные страницы. Никто не произнес ни слова.

Я не знаю, что подумал Сэм. Он не мог не заметить, что наши веселые ужины втроем вдруг прекратились, а атмосфера в штабе стала напоминать романы Сартра. Вероятно, Кэсси рассказала ему всю историю, рыдая на его плече, но я сомневаюсь: слишком горда. Скорее всего Кэсси пригласила Сэма на обед и объяснила, что я плохо переношу убийства детей — что было чистой правдой, — и хочу побыть немного в одиночестве. И сделала это так естественно и убедительно, что Сэм если ей и не поверил, то по крайней мере сообразил, что не надо задавать вопросов.

Наверное, другие тоже кое-что заметили. Детективы вообще очень наблюдательны, и размолвка «сладкой парочки» скоро стала новостью номер один. Она распространилась со скоростью пожара по всему отделу, обрастая новыми версиями и комментариями, некоторые из них были верными.

Или не были. Ведь внешний фасад нашего союза оставался нерушимым. Инстинкт подсказывал нам, что дружба должна умирать тихо. Пожалуй, в этом и заключалось самое душераздирающее: всегда, везде, до самого конца наша старая связь возвращалась к жизни, как только этого требовали обстоятельства. Мы могли проводить часы в мучительном молчании или выдавливая пару слов, но если О'Келли грозил, что заберет у нас Суини или О'Гормана, мы тут же вставали на дыбы. Я методично перечислял причины, почему нам все еще необходимы «летуны», а Кэсси пожимала плечами, говорила, что суперинтендант знает, что делает, и выражала опасение, как бы об этом не пронюхала пресса. Ситуация высасывала из меня всю энергию. Но как только дверь закрывалась и мы оставались одни или с Сэмом, что не имело большого значения, наше дутое оживление лопалось и я безразлично отводил глаза от бледного и недоуменного лица Кэсси, поворачиваясь к ней спиной, как обиженный кот.

Странно, но я действительно был уверен, что меня глубоко и незаслуженно обидели. Если бы Кэсси сделала мне больно, я бы простил ее не моргнув глазом, но я не мог простить той боли, которую причинил ей сам.

Мы ждали результаты анализов крови с моих кроссовок и алтарного камня. Это был один из немногих ориентиров, который не терял четкости в той мутной дымке, где я бултыхался теперь с утра до вечера. Наши старые гипотезы и версии превратились в труху и пыль; осталась последняя зацепка, и я держался за нее с мрачным и отчаянным упорством. Мне почему-то казалось, что стоит провести сравнительный анализ ДНК, как все станет на свои места: каждая деталь с гармоничной точностью встроится в общую картину, и оба дела развернутся перед нами во всей красе, озаренные светом абсолютной истины.

Разумеется, я смутно догадывался, что если подобное произойдет, то нам понадобятся образцы крови Адама Райана, и тогда детектив Роб исчезнет, скандально хлопнув дверью. Но в то время это не казалось мне такой уж плохой идеей. Наоборот, возникали минуты, когда я почти с удовольствием предвкушал отставку. Я считал (потому что у меня не было ни воли, ни энергии, чтобы самому выпутаться из такой заварушки), что это единственный или, по крайней мере, самый легкий способ решить все проблемы.

Софи, любившая выполнять несколько дел сразу, позвонила мне из машины.

— Есть информация по ДНК, — сообщила она. — Плохие новости.

— Да? — Я резко выпрямился и развернулся спиной к комнате. — Какие?

Я пытался говорить спокойно, но О'Горман перестал насвистывать, а Кэсси отложила бумаги в сторону.

— Оба образца совершенно бесполезны — и на обуви, и тот, что нашла Хелен. — Она громко просигналила. — Эй, дура чертова, куда ты лезешь — не видишь, красный свет! В общем, лаборатория сделала все, что смогла, однако кровь уже не годится для анализов. Мне очень жаль, но я тебя предупредила.

— Ясно, — произнес я, помолчав. — Ты нам очень помогла. Спасибо, Софи.

Я повесил трубку и уставился на телефон. Кэсси осторожно спросила:

— Что она сказала?

Я промолчал.

В тот же вечер, возвращаясь домой, я позвонил Розалинде. Я знал, что не следует этого делать. Больше всего на свете мне хотелось оставить ее в покое, пока она сама не захочет поговорить, дать ей возможность выбрать время и место, а не грубо припирать к стенке, — но у меня не было выбора.

Она пришла в четверг утром, и я спустился к ней в приемную, так же как в первый раз. Я боялся, что в последний момент она передумает, и вздрогнул от радости, увидев, как Розалинда сидит в большом кресле, задумчиво подперев ладонью щеку, в ярко-розовом шарфе. Я вдруг осознал, до какой степени мы все стали вялыми, серыми и измученными: мои глаза буквально отдыхали на ее юности и красоте. Мне показалось, что шарф Розалинды — самое яркое пятно, которое я видел за последние недели.

— Розалинда! — позвал я и увидел, как просияло ее лицо.

— Детектив Райан!

— Знаешь, мне только сейчас пришло в голову… Ведь ты должна находиться в школе?

Она заговорщицки улыбнулась:

— В меня влюблен учитель. Так что проблем не будет.

Я хотел прочесть ей лекцию о вреде прогулов, но не выдержал и рассмеялся.

Дверь открылась, и в комнату вошла Кэсси, засовывая в карман джинсов пачку сигарет. Она встретилась со мной взглядом, покосилась на Розалинду и двинулась к лестнице.

Розалинда прикусила губу, страдальчески глядя на меня.

— Вашей напарнице не понравилось, что я здесь, да?

— Не обращай внимания.

— Все в порядке. — Она выдавила улыбку. — Я ей не нравлюсь, правда?

— Детектив Мэддокс хорошо к тебе относится.

— Да ладно, детектив Райан, ничего страшного. Я уже привыкла. Многие девушки меня не любят. Мама говорит, — она смущенно опустила голову, — это потому, что они ревнуют, но я не понимаю, как такое может быть.

— А я понимаю, — улыбнулся я. — Но думаю, что к детективу Мэддокс это не относится. С тобой это никак не связано.

— Вы поссорились? — робко спросила Розалинда.

— Вроде того, — ответил я. — Долгая история.

Я открыл дверь, и мы зашагали через мостовую к саду. Розалинда задумчиво сдвинула брови.

— Жаль, что я ей не нравлюсь. Я ею восхищаюсь. Мне кажется, нелегко быть женщиной-детективом.

— Ну, детективом вообще быть нелегко, — вздохнул я. Мне не хотелось говорить о Кэсси. — Но мы стараемся.

— Да, но женщины — другое дело, — возразила она с легким упреком.

— Почему?

У Розалинды был серьезный вид, и я боялся, что она обидится, если я рассмеюсь.

— Ну, например… детективу Мэддокс уже лет тридцать? Наверное, она собирается выйти замуж, иметь детей… Женщины не могут ждать так долго, как мужчины. А когда ты детектив, трудно завязать серьезные отношения, правда? Ее должно это угнетать.

Я напрягся.

— Не уверен, что детектив Мэддокс так уж мечтает о ребенке, — заметил я.

Розалинда нахмурилась, покусывая нижнюю губу.

— Может, вы и правы, — осторожно произнесла она. — Но знаете ли, как бывает… иногда ты так близок к человеку, что перестаешь его замечать. Не видишь в нем то, что видят другие.

Напряжение усилилось. Мне хотелось спросить, что она такого видит в Кэсси, чего не вижу я, но последние события показали, что в жизни возникают ситуации, о которых лучше вообще не знать.

— Личная жизнь детектива Мэддокс меня не касается, — буркнул я. — Розалинда…

Но она уже бежала по петлявшим в траве узеньким дорожкам и смеялась, оглядываясь через плечо:

— Детектив Райан, посмотрите! Какая красота!

Ее волосы сверкали в солнечных лучах, и я не мог удержаться от улыбки. Я пошел вслед за Розалиндой — для беседы нужен был укромный уголок — и догнал ее у маленькой скамейки, стоявшей под нависшими деревьями.

— Да, — согласился я, — действительно красиво. Хочешь, мы тут посидим?

Розалинда присела на скамью и со счастливой улыбкой огляделась по сторонам.

— Наше тайное убежище.

В саду царила идиллия, и мне не хотелось ее портить. Минуту я играл с мыслью, что можно превратить встречу во что-то более приятное: расспросить, как у Розалинды дела, поговорить о погоде и отпустить домой. Посидеть несколько минут просто так, наслаждаясь природой и беседой с симпатичной девушкой.

— Розалинда, — произнес я. — Мне надо с тобой поговорить. Понимаю, это очень трудно, и мне хотелось бы как-то облегчить тебе эту беседу, только я не знаю как. Я бы не стал тебя расспрашивать, будь у меня выбор, но мне нужна твоя помощь. Ты согласна?

По ее лицу промелькнула тень. Розалинда крепко взялась за края скамейки и опустила плечи.

— Да.

— Твои отец и мать, — продолжил я сдержанно и мягко, — когда-нибудь обижали тебя или сестер?

Розалинда зажала рот ладонью, глядя на меня круглыми глазами, потом опомнилась, резко убрала руку и снова вцепилась в скамейку.

— Нет. Конечно, нет.

— Вероятно, ты боишься. Но я сумею защитить тебя. Обещаю.

— Нет. — Розалинда покачала головой, закусив губу, и я почувствовал, что она вот-вот расплачется. — Нет.

Я наклонился ближе и взял ее за руку. От нее пахло чем-то цветочным и мускусным — духами зрелой женщины.

— Розалинда, если что-то не так, мы должны знать. Ты в опасности.

— Со мной все будет хорошо.

— И Джессика тоже в опасности. Я знаю, ты о ней заботишься, но ты не сможешь всегда ее защищать. Пожалуйста, позволь мне помочь тебе.

— Вы не понимаете, — прошептала она. Ее рука задрожала. — Я не могу, детектив Райан. Просто не могу.

Она разрывала мне сердце. Такая хрупкая и такая стойкая: там, где легко ломаются люди вдвое старше, она держалась из последних сил, шла буквально по воздуху, балансируя на тонкой нити из собственной гордости и воли. Это все, что у Розалинды осталось, а я пытался выбить у нее последнюю опору.

— Прости… — Мне вдруг стало стыдно. — Когда-нибудь у тебя появится желание рассказать об этом, и тогда я буду рядом. А пока… я не должен на тебя давить. Прости.

— Вы очень добры ко мне, — пробормотала она. — Не могу поверить, что вы так добры.

— Я просто хочу помочь тебе.

— Мне трудно доверять людям, детектив Райан. Но если я кому-нибудь доверюсь, то только вам.

Мы замолчали. Рука Розалинды лежала в моей, и она ее не отнимала.

Потом она слегка ее повернула и переплела свои пальцы с моими. Уголки ее губ тронула улыбка.

У меня перехватило дыхание. Желание пронзило меня как удар тока: захотелось прижать Розалинду к себе и поцеловать. Я представил белоснежные простыни в отеле, ее рассыпанные волосы, пуговицы под моим пальцами, вытянутое лицо Кэсси… Я знал, что хочу эту девушку, так не похожую на других, хочу не вопреки ее причудам, тайным язвам или неумелым попыткам казаться кем-то другим, а благодаря им, вместе с ними, вместе со всем, что было в ней. В ее глазах я видел собственное отражение — крошечную фигурку, склонившуюся над ее лицом.

Ей было всего восемнадцать, она могла стать моим главным свидетелем. Она была неуязвима и беззащитна, она меня боготворила. Должна ли Розалинда страдать от того, что я разрушаю все, к чему прикасаюсь? Я стиснул зубы и высвободил руку.

— Розалинда, — выдохнул я.

— Мне надо идти, — холодно произнесла она.

— Я не хотел тебя обидеть. Особенно сейчас.

— Но вы это сделали.

Не глядя на меня, она перекинула сумочку через плечо. Ее губы сжались в узкую полоску.

— Розалинда, подожди…

— Я думала, вы заботитесь обо мне. Теперь ясно, что ошибалась. Вы внушили мне это, желая вытянуть из меня все, что я знаю о Кэти. Хотели использовать меня, так же как остальные.

— Неправда, — возразил я, но она уже шла прочь, раздраженно постукивая каблучками.

Я знал, что догонять ее бесполезно. Встревоженные птицы врассыпную разлетелись над кустами. У меня кружилась голова. Я дал ей несколько минут, чтобы успокоиться, и позвонил на мобильник, но она не ответила. Я оставил невнятные извинения на ее голосовой почте, отключил связь и покачал головой.

— Проклятие! — бросил я в опустевшие кусты.

Во время операции «Весталка» я часто находился в состоянии, которое трудно назвать нормальным. Например, перед тем как отправиться в лес, я почти не спал и ничего не ел. Если добавить к этому постоянное психическое напряжение и изрядное количество водки, вполне можно предположить, что все дальнейшее было лишь сном или причудливой галлюцинацией. Я никак не могу это проверить, да и сомневаюсь, что какой-нибудь ответ меня бы удовлетворил.

После той ночи я снова начал спать, что казалось ненормальным. Приходя с работы, я уже на ходу валился в сон. Кровать притягивала меня как магнит, и утром я находил себя в той же позе и полностью одетым, проспав двенадцать или тринадцать часов без перерыва. Однажды я забыл завести будильник и провалялся в постели до двух часов дня, не слыша раздраженных звонков Бернадетты.

Воспоминания с тех пор тоже прекратились, как и сопутствующие им эффекты: просто взяли и погасли, будто выключили лампочку. Это принесло мне большое облегчение. Все, что относилось к Нокнари, действовало мне на нервы, и я чувствовал себя гораздо лучше, когда не касался данной темы. Я должен был понять это с самого начала, а не валять дурака, позабыв обо всем на свете и радостно помчавшись в лес, и не уставал себя ругать. Только гораздо позже, когда все уже закончилось и пыль осела, когда я начал осторожно прощупывать границы своей памяти, находя вокруг лишь пустоту, мне пришло в голову, что, видимо, это было не освобождение, а безнадежная и невосполнимая потеря.

18

В пятницу мы с Сэмом появились в штабе первыми. Теперь я всегда старался приходить пораньше, чтобы прослушать сообщения на телефоне и найти повод куда-нибудь улизнуть. На улице шел дождь — Кэсси, наверное, проклинала все на свете, пытаясь завести свой мотороллер.

— Отчет за день, — улыбнулся Сэм, помахав кассетами. — Болтал вчера весь вечер, шесть звонков подряд, так что дай Бог…

Мы прослушивали телефон Эндрюса уже неделю, получая сотни записей, от которых О'Келли лез на стену. Днем Эндрюс вел бесчисленные деловые разговоры, а по вечерам заказывал сверхдорогие блюда. «Грабеж с доставкой на дом», как называл это Сэм. Один раз Эндрюс позвонил в службу «Секс по телефону», которую рекламируют по ночам по телевизору; ему хотелось, чтобы его отшлепали, и фраза «Разукрась мою задницу, Селеста» стала любимым выражением в отделе.

Я снял пальто и сел за стол.

— Включай, Сэм, — сказал я.

В последнее время мне стало отказывать чувство юмора. Сэм пожал плечами и вставил кассету в обшарпанный магнитофон.

Согласно распечаткам разговоров, в девятом часу вечера Эндрюс заказал себе лазанью с копченым лососем, соусом песто и сушеными помидорами.

— Господи, — пробормотал я, поморщившись.

Сэм рассмеялся.

— Мы едим самые изысканные блюда.

В восемь двадцать три он позвонил своему зятю и договорился о партии в гольф в воскресенье. Оба немилосердно острили. В восемь сорок одну он снова позвонил в ресторан и наорал на приемщика заказов, потому что еду еще не привезли. В голосе уже слышались пьяные нотки. Затем последовала долгая пауза — очевидно, «адскую лазанью» доставили по назначению.

В начале первого Эндрюс позвонил по лондонскому номеру бывшей жене. Он был в сентиментальном настроении и хотел выяснить отношения. «Долорес, самая большая ошибка в моей жизни, что я позволил тебе уйти, — мямлил он со слезами в голосе. — Или я поступил правильно? Ты хорошая женщина, лучше, чем я заслуживаю. В сто раз лучше, нет, в тысячу раз. Разве я не прав, Долорес? Как ты думаешь, я поступил правильно?»

«Не знаю, Терри, — устало отвечала Долорес. — Ты сам мне скажи». Она была чем-то занята в кухне — мыла тарелки или убирала со стола. Я слышал, как позвякивает посуда. Когда Эндрюс начал рыдать в голос, она повесила трубку. Через пару минут он перезвонил и рявкнул; «Не смей вешать трубку, сучка, ты меня слышишь? Я с тобой разберусь», — и оборвал связь.

— Любезный парень, — прокомментировал я.

— Дерьмо, — пробормотал Сэм. Он сидел, откинувшись на стуле, и протирал ладонями лицо. — Полное дерьмо. Осталась еще неделя. Что мне делать, если все закончится пиццей и разбитым сердцем?

В записи опять раздался щелчок. «Да?» — произнес глубокий мужской голос.

— Кто это? — спросил я.

— Незарегистрированный мобильный номер, — ответил Сэм. — Без четверти два.

«Ты чертов ублюдок!» — прорычал на пленке Эндрюс. Он был вдребезги пьян. Сэм выпрямился.

Повисла короткая пауза. Затем мужской голос произнес: «Кажется, я тебя просил мне не звонить».

— Так-так, — усмехнулся я.

Сэм протянул руку, словно собираясь схватить магнитофон, но ограничился тем, что придвинул его поближе. Мы наклонили головы, вслушиваясь. Сэм затаил дыхание.

«А мне плевать, что ты там говорил! — рявкнул Эндрюс. — Ты мне много чего говорил. Ты сказал, что скоро все будет в порядке, помнишь? А вместоэтого меня завалили чертовыми постановлениями…»

«Я сказал, чтобы ты успокоился и позволил мне все устроить, и могу повторить еще раз. Я все держу под контролем».

«В задницу твой контроль. Не смей говорить со мной так, словно я твой подчни… подчиненный. Ты на меня работаешь, я тебе плачу. Плачу и плачу… „Эй, Терри, нам нужно еще пять штук на нового советника. Эй, Терри, дай мне еще пару тысчонок“. С таким уже успехом я мог бы выбросить их в сортир. Но вот что я тебе скажу — если ты на меня работал, то теперь уволен. Проваливай к чертовой матери. Пинком под зад».

«Я сделал все, за что ты мне заплатил. Осталась одна маленькая неувязка. Я с ней разберусь. Ничего не изменилось. Ты меня слышишь?»

«Ага, разберешься. Ты чертов жулик, вот ты кто. Захапал мои деньги и сбежал. А теперь у меня только куча бесполезной земли и свора назойливых копов. Какого дьявола… как, черт возьми, они вообще могли узнать, что это моя земля? Я тебе верил».

Пауза. Сэм перевел дух и замер. Голос резко спросил: «С какого телефона ты звонишь?»

«Не твое собачье дело», — грубо ответил Эндрюс.

«О чем тебя спрашивала полиция?»

«О той девчонке. — Эндрюс подавил отрыжку. — Ну, которую там убили. Ее отец — тот чертов тип, который заварил кашу с судом… Эти придурки думают, будто я как-то с этим связан».

«Отключи телефон, — холодно предложил голос. — Не общайся с копами без адвокатов. Насчет суда не волнуйся. И никогда мне больше не звони».

Он повесил трубку.

— Что ж, — произнес я, немного помолчав. — Вот тебе и пицца с разбитым сердцем. Поздравляю.

Вряд ли суд принял бы данные записи в качестве улики, но их вполне хватало, чтобы прижать Эндрюса. Я старался говорить одобрительно, но в глубине души меня скребла горькая мысль, что все это очень характерно: пока я иду от поражения к поражению, Сэм наслаждается одним успехом за другим. Если бы я прослушивал Эндрюса, он за две недели позвонил бы только своей мамочке.

— О'Келли будет доволен, — добавил я.

Сэм не ответил. Я оглянулся. Он сидел бледный как смерть.

— В чем дело? — встревожился я. — С тобой все в порядке?

— Да, все замечательно.

Сэм наклонился и выключил магнитофон. Его рука дрожала, в глазах мелькал какой-то нездоровый блеск.

Мне пришло в голову, что от радости его мог хватить удар или случиться сердечный приступ, а может, Сэма грызла изнутри какая-то опасная болезнь, о которой он не знал. В отделе часто рассказывают историю о детективе, который проявил чудеса выносливости, преследуя преступника, и умер в тот момент, когда надевал на него наручники.

— Вызвать доктора?

— Не стоит, — буркнул Сэм.

— Тогда какого черта?

И тут до меня дошло. Странно, как я не догадался раньше. Акцент, тембр голоса, манера говорить… Я слышал все это каждый день, лишь в более мягком варианте.

— Слушай, — воскликнул я, — это что, твой дядя?

Взгляд Сэма метнулся на меня, потом на дверь, но там никого не было. Он быстро и прерывисто дышал.

— Да, — ответил Сэм, помолчав. — Он.

— Ты уверен?

— Я знаю его голос.

Прискорбно, но, честно говоря, мне хотелось рассмеяться. Говоря о своем дяде, Сэм всегда был так торжественно серьезен («Он сама честность!»), ни дать ни взять американский офицер, толкающий речь солдатам в каком-нибудь фильме про войну. В свое время я находил это очаровательным (абсолютное доверие — как невинность: теряешь только один раз, и я еще не встречал людей, которые сохранили ее в тридцать лет), но теперь понял, что Сэму просто чудовищно везло, и то, что в конце концов он шлепнулся в грязь, поскользнувшись на арбузной корке, не вызывало у меня особого сочувствия.

— Что станешь делать? — поинтересовался я.

Сэм молчал, качая головой под яркой лампой. Разумеется, он обдумал ситуацию: в комнате нас было двое, один кивок, одна кнопка — и на пленке останется только разговор о гольфе.

— Дай мне время до понедельника, — попросил Сэм. — Потом я отнесу это О'Келли. Но… не сейчас. После выходных.

— Конечно, — произнес я. — Хочешь поговорить с дядей?

Сэм взглянул на меня.

— Если я ему расскажу, то он начнет заметать следы — избавится от всех улик до начала следствия. Разве нет?

— Пожалуй.

— А если не сообщу и он узнает, что я мог предупредить, но не сделал этого…

— Мне очень жаль.

Меня вдруг начало беспокоить, куда пропала Кэсси.

— Знаешь, что самое забавное? — продолжил Сэм, немного помолчав. — Если бы сегодня утром ты меня спросил, к кому я обращусь, если потребуется помощь, я бы ответил — к Реду.

Глядя на расстроенное лицо Сэма, я чувствовал странную отчужденность — не только к нему, но и ко всей этой сцене: словно смотрел сверху и видел, как где-то далеко внизу беседуют два человека. Мы сидели так еще довольно долго, пока в комнату не ввалился О'Горман и не принялся взахлеб рассказывать о регби. Сэм встал, аккуратно положил кассету в карман, собрал свои вещи и ушел.

В тот же день, когда я вышел покурить на улицу, ко мне присоединилась Кэсси.

— Есть зажигалка? — спросила она.

Она заметно похудела и осунулась, но я не мог вспомнить, произошло ли это постепенно во время следствия или только за последние несколько дней. Я достал зажигалку и протянул ей.

Был холодный хмурый день, у стены горой лежали сухие листья. Кэсси повернулась спиной к ветру, чтобы прикурить. Она была накрашена — черная тушь и что-то розовое на скулах, — но ее склоненное над сигаретой лицо все равно казалось очень бледным, почти серым.

— Что происходит, Роб? — спросила она, подняв голову.

Сердце у меня сжалось. Всем когда-нибудь приходилось выяснять отношения, но я еще не встречал человека, кто видел бы в этом какой-то толк или хоть раз извлек для себя пользу. До последней минуты я надеялся, что Кэсси окажется одной из тех редких женщин, которые могут обходиться без подобных разговоров.

— Ничего, — ответил я.

— Почему ты так странно себя ведешь?

Я пожал плечами:

— Устал, дело зашло в тупик, нервы на пределе. Ничего личного.

— Перестань, Роб. Это вранье. Ты шарахаешься от меня как от прокаженной с тех пор, как…

Внутри у меня все напряглось. Голос Кэсси оборвался.

— Нет, — произнес я. — Просто мне нужно немного свободного места. Понимаешь?

— Ни черта не понимаю. Я лишь вижу, что ты меня избегаешь, и не знаю почему.

Я сообразил, что на сей раз мне не отвертеться.

— Я тебя не избегаю, — возразил я, не глядя в сторону Кэсси. — Не желаю усложнять ситуацию. Сейчас я абсолютно не в силах начинать какие-то отношения и не хочу, чтобы у тебя сложилось впечатление…

— Отношения? — Брови Кэсси взлетели вверх. — Господи, и в этом все дело? Нет, Райан, я совсем не жду, что ты на мне женишься и мы заведем детишек. С чего ты взял, что мне нужны какие-то отношения? Я хочу, чтобы все вернулось в норму, потому что это… это смешно.

Я ей не верил. Да, разыграно хорошо — небрежная поза, удивленный взгляд; другой бы на моем месте с облегчением вздохнул, похлопал подругу по спине и бодро начал «возвращаться к норме». Но я знал манеры Кэсси так же, как собственные. Учащенное дыхание, напрягшиеся плечи, легкая неуверенность в голосе…

— Ну да, — сказал я. — Ясно.

— Ты ведь знаешь это, Роб. Разве нет?

Снова неуверенная нотка.

— Сомневаюсь, — произнес я, — что в подобной ситуации вообще можно вернуться к норме. Та ночь в субботу оказалась ошибкой, и я хотел бы, чтобы этого никогда не было. Но теперь ничего не исправишь.

Кэсси стряхнула на брусчатку пепел, и я увидел, что лицо у нее дернулось от боли, словно я влепил ей пощечину. После паузы она пробормотала:

— Не понимаю, почему это обязательно должно быть ошибкой.

— Нам не следовало это делать. — Я так сильно вжался в стену, что чувствовал, как все ее шероховатости врезаются мне в спину. — И мы бы этого не сделали, если бы я не съехал с катушек по другой причине. Прости, но такова реальность.

— Ладно, — согласилась она. — Пусть так. Ну и что с того? Мы друзья, мы близки… и теперь должны стать еще ближе. Только и всего.

Она говорила здраво и разумно, а я вел себя как напыщенный подросток, и это ранило меня еще сильнее. Но вот ее глаза… однажды я уже видел у нее такие глаза: в квартирке, где Кэсси сидела напротив наркомана с иглой и тоже говорила очень здравые и рассудительные слова.

— Ну да, — буркнул я, отвернувшись. — Может, ты и права. Просто мне надо во всем разобраться.

Кэсси развела руками.

— Роб, — произнесла она сдавленным голосом. — Роб, но ведь это я.

Но я ее не слышал. Даже не видел: лицо Кэсси казалось мне чужим и незнакомым, будто я никогда ее раньше не встречал. Больше всего мне хотелось оказаться сейчас где-нибудь в другом месте.

— Мне пора идти! — бросил я, отшвырнув сигарету. — Вернешь зажигалку?

Не знаю, почему я упорно отказывался верить, что Кэсси говорит чистую правду. Раньше она никогда не лгала, и у меня не было оснований думать, что теперь что-то изменилось. И все-таки я не допускал мысли, что она страдает не от разделенной страсти, а от потери лучшего друга, которым, надеюсь, я все же был.

Конечно, это смахивает на самонадеянность — неотразимый Казанова, — но я действительно не думал, что дело обстоит настолько просто. Раньше я никогда не видел Кэсси в подобном состоянии. Не помню, чтобы она плакала, и по пальцем могу пересчитать случаи, когда ее что-то пугало. А теперь глаза Кэсси разбухли под ярким макияжем, и в каждом взгляде я читал отчаяние и страх. Что я должен был подумать? Слова Розалинды — «тридцать лет, биологические часы, не может ждать» — вертелись у меня в памяти, как назойливый мотив, и все, что я читал на эту тему в прессе (журнальчики в приемной у врача, «Космо» Хизер, который я иногда листал во время завтрака), лишь подтверждало мои подозрения: «Последний шанс женщины за тридцать»; «Как опасны поздние роды»; «Чем грозит секс с другом: несчастная любовь у женщин, страх ответственности у мужчин»…

Я всегда считал, что Кэсси далека от таких шаблонов, однако раньше верил и во многое другое («иногда ты так близок к человеку, что перестаешь его замечать») — например, в то, что мы оба редкое исключение из правил, а вот чем это обернулось. Правда, получалось, что теперь я сам вел себя шаблонно, но не стоит забывать, что не у одной Кэсси жизнь пошла кувырком. Я тоже сбит с толку, растерян, потрясен и в тот момент мог придерживался той единственной тактики, которая была мне доступна.

Мне рано пришлось осознать, что в глубине всего, что ты ценишь и любишь, могут таиться отчаяние и смерть. И каждый раз, когда не мог найти этой черной сердцевины, я поступал так, как подсказывал инстинкт: создавал ее сам.

Сейчас мне очевидно, что даже у самых сильных людей бывают уязвимые места, и я нанес Кэсси удар с изощренным мастерством хирурга, знающего, куда бить. Наверное, в то время она часто вспоминала про свою тезку Кассандру, которую божество обрекло на самую жестокую пытку: всегда говорить правду, но так, чтобы тебе никогда не верили.

Сэм приехал ко мне в понедельник утром, часов в десять. Я только встал и поджаривал себе тосты, почти засыпая на ходу. Когда снизу позвонили, похолодел от страха, что это Кэсси: заявилась снова объясняться, может, даже напилась. Я не стал подходить к домофону. Когда через минуту Хизер раздраженно буркнула мне в дверь: «К тебе какой-то парень по имени Сэм», — я облегченно вздохнул. Раньше Сэм никогда не приезжал ко мне домой — я не подозревал, что он вообще знает мой адрес.

Заправив рубашку, я подошел к двери и услышал, как он поднимается по лестнице.

— Привет, — произнес я, когда он показался на площадке.

— Привет, — отозвался Сэм.

Мы не виделись с ним с пятницы. Он был в широком твидовом пальто, со всклокоченными волосами и двухдневной щетиной на лице.

Я ждал, что он скажет, но Сэм молчал и я провел его в гостиную. Хизер поплелась за нами и начата светскую беседу: привет, я Хизер, очень рада познакомиться, где это Роб прятал вас столько времени, он никогда не приглашает к себе друзей, с его стороны это просто свинство, сейчас как раз идет «Простая жизнь», вы такое смотрите, новый сезон просто ужасный… Наконец на нее подействовала краткость наших реплик, и она с обиженным видом предположила:

— Наверное, вы хотите поговорить наедине?

Когда возражений не последовало, она удалилась, одарив Сэма теплой улыбкой, а меня — холодной.

— Извини, что без предупреждения, — сказал Сэм и оглядел комнату — диванные подушки в «агрессивном стиле», полки с фарфоровыми безделушками — с таким видом, будто она его немного озадачила.

— Все в порядке, — улыбнулся я. — Хочешь чего-нибудь выпить?

Я не представлял, зачем он пришел. Мысль, что это как-то связано с Кэсси, казалась мне глупой. «Боже милосердный, — думал я, — не могла же она в самом деле попросить его со мной поговорить?»

— Пожалуй, виски.

Я нашел в кухонном шкафчике полбутылки «Джемисон». Когда вернулся в комнату, Сэм сидел в кресле, облокотившись на колени и уронив голову на руки. Хизер оставила включенным телевизор, и на экране бурно, но беззвучно спорили о чем-то две истеричные женщины в оранжевом гриме.

Я выключил изображение и протянул Сэму бокал. Сэм кивнул и быстро выпил половину порции. Мне показалось, что он немного пьян. Говорил он нормально и держался уверенно, но в его голосе и манере двигаться что-то изменилось, словно он долго таскал на себе что-то тяжелое.

— Итак, — начал я, — возникли какие-то проблемы?

Сэм снова приложился к бокалу. Свет от торшера резко делил его на две половины, темную и светлую.

— Помнишь ту запись в пятницу? — спросил он. — На кассете.

Я немного расслабился.

— Да, и что?

— Я не сообщал о ней дяде.

— Нет?

— Нет. Я размышлял о ситуации все выходные. Но так и не позвонил. — Сэм прочистил горло. — Вместо этого я пошел к О'Келли. — Он откашлялся. — Сегодня днем. С кассетой. Поставил ее, дал ему прослушать и объяснил, что второй собеседник — мой дядя.

— Здорово, — усмехнулся я.

Честно говоря, я от него не ожидал подобного. Это произвело на меня впечатление.

— Нет, — покачал головой Сэм. Он посмотрел на свой бокал и поставил его на столик. — Знаешь, что он мне сказал?

— Что?

— Он спросил: «Ты спятил?» — Сэм засмеялся. — Господи, я думал, он поймет… О'Келли потребовал, чтобы я стер пленку, отменил прослушку и забыл про Эндрюса. «Это приказ», — заявил он. По его словам, у нас нет никаких доказательств, что Эндрюс как-то причастен к убийству, и если мы немедленно все не прекратим, то оба вылетим из отдела. Может, не прямо сейчас и по другому поводу, но результат будет тот же: нас отправят патрульными в какую-нибудь глушь, где мы станем гнить до конца дней. О'Келли сказал: «Считай, что этого разговора не было, а пленки никогда не существовало».

Сэм говорил все громче. Дверь спальни Хизер выходила в гостиную: я не сомневался, что она подслушивает у замочной скважины.

— Шеф хочет прикрыть его? — уточнил я, понизив голос и надеясь, что Сэм последует моему примеру.

— Ну, явно намекал на нечто подобное, — с мрачной иронией проговорил он. В его устах сарказм звучал как-то непривычно: он придавал Сэму сходство не с прожженным циником, а с разочарованным подростком. Мой гость откинулся в кресле и взъерошил волосы. — Знаешь, я не ожидал. Рассматривал все варианты, но такое… даже в голову не приходило.

Если честно, до этой минуты я не принимал расследования Сэма всерьез. Международные компании, хитроумные скупщики, закулисные сделки: все казалось мне далеким и надуманным, почти смешным, как какой-нибудь блокбастер с Томом Крузом. Они не имели никакого отношения к реальной жизни. Поэтому то, что я теперь уловил в глазах Сэма, застало меня врасплох. Он не был пьян, ничего подобного: если что-то выбило его из колеи, то эти два удара, два предательства: дяди и О'Келли. Для Сэма они были как гром с ясного неба. На мгновение мне захотелось как-нибудь утешить его, объяснить, что такое случается со всеми, это не смертельно.

— Что мне делать? — спросил он.

— Не знаю, — ответил я. Мы часто бывали вместе, но это не делало нас закадычными друзьями. В любом случае я находился не в том положении, чтобы давать разумные советы. — Прости за дурацкий вопрос, но почему ты решил прийти ко мне?

— А к кому еще? — негромко возразил Сэм. Он поднял голову, и я увидел, что его глаза налиты кровью. — Я не могу пойти к своей семье. Это их убьет, понимаешь? У меня есть друзья, но они не копы, а тут нужна полиция. Кэсси… не хочу ее впутывать. Ей и так несладко. В последние дни она выглядит ужасно. Ну а ты… ты уже и так все знаешь, и мне надо с кем-то побеседовать, прежде чем принять решение.

Я думал, что в последнее время выглядел не менее плачевно, и мне польстила мысль, что, выходит, я это хорошо скрывал.

— Решение? Но что ты можешь сделать?

— У меня есть Майкл Кили, — напомнил Сэм. — Могу отдать ему пленку.

— Помилуй Бог. Тебя уволят раньше, чем они напечатают статью. К тому же я не уверен, что это вообще законно.

— Знаю. — Он протер глаза тыльной стороной ладони. — А ты считаешь, я так и должен поступить?

— Я этого не говорил.

Виски на пустой желудок не пошло мне впрок. Я положил в напиток какой-то старый лед, и теперь он отдавал тухлятиной.

— А если я это сделаю, что будет, как ты думаешь?

— Ну, тебя уволят. Или отдадут под суд. — Сэм молчал. — Устроят что-то вроде трибунала. Если выяснится, что твой дядя сделал что-то плохое, его пожурят, отстранят на пару лет от дел, а потом все пойдет как прежде.

— Но автострада… — Сэм потер лицо. — Я плохо соображаю… Если промолчу, шоссе проведут прямо по раскопкам, хотя в этом нет необходимости.

— Его и так там проведут. Если ты обратишься в прессу, чиновники скажут: «Ах, ах, как жаль, но уже слишком поздно», — и преспокойно продолжат стройку.

— Ты полагаешь?

— Ну да. Конечно.

— А как же Кэти? — пробормотал Сэм. — Может, ее из-за этого и убили. Вдруг Эндрюс нанял киллера? И мы его отпустим?

— Не знаю, — буркнул я.

Я спрашивал себя, как долго Сэм собирается здесь торчать.

Некоторое время мы сидели молча. В соседней квартире началась вечеринка: играла музыка, слышались громкие голоса, какая-то девица визжала: «Ну я же говорила, говорила!» Хизер постучала в стену, шум на секунду смолк, затем раздался взрыв смеха.

— Знаешь мое первое детское воспоминание? — произнес Сэм. — Когда Реда выбрали в парламент, мне было три или четыре года, но в тот день мы всей семьей приехали в Дублин, чтобы присутствовать на открытии новой сессии. Был чудесный день, солнечный и яркий. Меня одели в новенький костюм. Я плохо сознавал, что происходит, но понимал, что это важно. Все выглядели счастливыми, а мой папа сиял от гордости. Он поднял меня на плечи, чтобы я мог лучше все видеть, и крикнул: «Это твой дядя, сынок!» Ред стоял на ступеньках, махал рукой и улыбался. Я закричал: «Это мой дядя!» — и все вокруг засмеялись, а он мне подмигнул… У нас в гостиной висит фото.

Я думал, что отца Сэма, вероятно, не так уж шокировали бы новости о брате, но самого Сэма это вряд ли могло бы утешить.

Он взъерошил волосы.

— Еще дом, — продолжил Сэм. — Ты ведь знаешь, что у меня есть дом?

Я кивнул. Я уже догадывался, к чему он клонит.

— Ну да, хороший дом, четыре спальни. Вообще-то сначала я искал просто квартиру, но Ред сказал, что… короче, на тот случай если я обзаведусь семьей… Я подумал, что вряд ли смогу позволить себе что-нибудь более или менее приличное, но он… Ред познакомил меня с застройщиком. Сказал, что они старые друзья и мы договоримся полюбовно.

— Ясно, — кивнул я. — И вы договорились. Вряд ли ты теперь что-либо изменишь.

— Я могу продать дом по той же стоимости. Например семейной паре, которой не по карману настоящая цена.

— А зачем? — Разговор начал действовать мне на нервы. Сэм напоминал мне какого-то незадачливого святого, мужественно старавшегося выполнить свой долг среди безумной вьюги, сводящей его усилия к нулю. — Самосожжение — замечательный поступок, но толку от него не много.

— Самосожжение тут ни при чем, — хмуро возразил Сэм и взял бокал. — Ты считаешь, я должен махнуть на все рукой?

— Понятия не имею, что ты должен. — На меня вдруг накатили усталость и тошнота. «Ну и неделька», — подумал я. — И вообще я не тот человек, который может тебе что-нибудь подсказать. Просто не вижу смысла делать из себя мученика, лишаться дома и ломать карьеру, если от этого никому нет пользы. Ты не сделал ничего плохого, верно?

Сэм взглянул на меня.

— Верно, — произнес он с едва заметной горечью. — Я ничего не сделал.

В эти дни похудела не только Кэсси. Я не помнил, когда нормально ел в последний раз — обед из трех блюд и все такое, — и почти не замечал, как по утрам моя бритва аккуратно обходит незнакомые впадинки на скулах, зато в тот вечер, достав из шкафа костюм, я обнаружил, что он болтается на мне как на вешалке. Когда идет следствие, многие детективы теряют или набирают вес (Сэма и О'Гормана в такие дни обычно раздувало от нездоровой пищи). При моем росте это не особенно заметно, но теперь дело зашло слишком далеко: мне надо было или купить новый костюм, или смириться с тем, что я стал похож на Чарли Чаплина.

Факт, которого не знала даже Кэсси: в двенадцать лет я был толстым мальчиком. Не как бесформенные дети, которые с трудом перекатываются с боку на бок в передачах об ужасном будущем человечества; на фото тех лет я выгляжу просто крупным, немного полноватым, очень высоким для своего возраста и неловким. Однако чувство у меня возникло такое, словно собственное тело изменило мне и я превратился в монстра. Несколько месяцев я растягивался вверх и в ширину, пока не перестал узнавать себя, и это походило на какой-то глупый и жестокий розыгрыш, неизменно повторявшийся каждый день. А тем временем Питер и Джеми оставались такими же, как раньше, — длинноногими, легкими и стройными подростками, разве что стали чуть выше и старше.

Мой «толстый» период закончился довольно быстро: еда в интернате была традиционно отвратительной, и тем, кто чувствовал себя нормально, не скучал по дому и быстро рос, не хватало нормальной пиши. Что касается меня, в первый год я вообще почти ничего не ел. Сначала воспитатель заставлял меня сидеть за обеденным столом — иногда это продолжалось несколько часов, — пока я не проглатывал хотя бы несколько кусочков, потом я наловчился незаметно складывать еду в маленький пакетик и прятать в карман, чтобы выбросить на улице. Мне кажется, пост — самая глубокая форма бессознательной молитвы. Я смутно верил, что, если буду долго лишать себя пищи, Питер и Джеми вернутся и все снова станет хорошо. К началу второго года я стал высоким, угловатым и худым, как положено нормальному подростку.

Не знаю, почему я так ревниво берег этот секрет. Видимо, считал, что именно из-за него я отстал тогда в лесу. Я был толстым, неуклюжим, медленно бегал и боялся спрыгнуть со стены. Порой я думаю о зыбкой и неуловимой линии, отделяющей спасенных от погибших, а иногда — о древних божествах, которые требовали лишь самых чистых и бесстрашных жертв. Кто знает, может, кто-то или что-то, забравшее Питера и Джеми, просто не сочло меня достойным?

19

Во вторник я наконец отправился за своей машиной в Нокнари. Будь у меня выбор, я предпочел бы никогда не вспоминать об этом месте, но мне надоело добираться на работу в давке и потеть в переполненных автобусах. Кроме того, в воскресенье я собирался сделать покупки в супермаркете, пока Хизер не встала на дыбы.

Автомобиль стоял на обочине. Я нашел его в том же состоянии, в каком оставил, если не считать того, что за эти дни он покрылся грязью и кто-то написал на дверце пальцем: «Есть и в белом варианте». Пройдя мимо переносных домиков (все пустовали, только в главной конторе громко сморкался Хант), я зашагал через поле, чтобы найти термос и спальный мешок.

Атмосфера на раскопках изменилась: больше не слышалось ни веселых криков, ни стрельбы из водометов. Все работали мрачно и молчаливо, как каторжники на галерах, поддерживая быстрый и жесткий темп. Я прикинул, что строительство начнется в понедельник, — значит, у них всего неделя. Увидел, как Мел перестала размахивать мотыгой и выпрямилась, взявшись рукой за спину. Пару минут она тяжело дышала, опустив голову, словно не могла держать ее прямо, но потом перевела дух и опять взялась за инструмент. Серое небо тяжело и низко висело над головой. В поселке громко орала сигнализация.

Лес выглядел неприступным и угрюмым. Мне с первого взгляда стало ясно, что я не хочу идти туда. Спальный мешок наверняка уже весь размяк и раскис, в нем поселились муравьи или еще какие-то твари, и толку от него все равно не будет. Так стоит ли он того, чтобы погружаться в лесную глушь? Пусть кто-нибудь из археологов или местных детишек найдет и возьмет его себе, если к тому времени он окончательно не сгниет.

Я опаздывал на работу, но при виде леса на меня вдруг навалилась усталость и я решил немного отдохнуть. Присев на какой-то полуразрушенной стене, я устроился поудобнее и закурил. Коренастый паренек с короткой челкой — я его смутно помнил по допросам — поднял голову и заметил меня. Вероятно, мой пример его вдохновил: он воткнул в землю совок, присел на корточки и достал из кармана джинсов смятую пачку сигарет.

Марк работал выше по холму, на насыпи, вгрызаясь в маленький клочок земли, но как только парень вынул сигарету, мгновенно встрепенулся и набросился на него как коршун.

— Эй, Мэйкер, ты чем занимаешься?

Тот подскочил от неожиданности, выронил пачку и поднял ее из грязи.

— Покурить хотел. А что такого?

— Перекур во время перерыва.

— Да я быстро. Могу рыть и курить одновременно. Пять секунд, чтоб чиркнуть зажигалкой и…

Марк не дал ему договорить.

— У нас нет пяти секунд. У нас даже секунды лишней нет. Тебе что, совсем мозги отшибло? Думаешь, ты еще в школе, лоботряс чертов? Все в игрушки играешь, да?

Он сжал кулаки и набычился, будто хотел броситься в драку. Другие археологи перестали работать и смотрели на них, опустив инструменты. Я подумал, что сейчас произойдет стычка, но Мэйкер фальшиво рассмеялся и шагнул назад, шутовски вскинув руки.

— Расслабься, парень, — сказал он. Взяв сигарету двумя пальцами, Мэйкер подчеркнуто аккуратно засунул ее в пачку.

Марк сверлил его взглядом, пока тот не присел на корточки и, взявшись за совок, не приступил к работе. Затем он развернулся и направился обратно к насыпи. Мэйкер бесшумно вскочил на ноги и последовал за ним, передразнивая его прыгучую походку и дергаясь как обезьяна. Кто-то приглушенно прыснул. Довольный собой Мэйкер приставил совок к паху и покачал бедрами в спину Марку. На фоне неба его силуэт выглядел непристойным и гротескным, как фигурка древнего божка на античном фризе. Воздух был наэлектризован, и меня выворачивало от этой клоунады. Я впился ногтями в стену. Хотелось связать его или избить: что угодно, лишь бы прекратить кривлянье.

Археологам это быстро надоело, и они вернулись к работе, а Мэйкер показал Марку палец и заковылял обратно с таким видом, словно все еще смотрели на него. Мысленно я возблагодарил Бога, что мне больше никогда не придется быть подростком. Погасил о камень сигарету, стал застегивать пальто и уже хотел двинуться к машине, как вдруг меня словно ударили кулаком в живот. Совок…

На мгновение я прирос к земле. Сердце бешено затрепыхалось где-то в горле. Потом я застегнул последнюю пуговицу, нашел Шона среди согнувшихся над землей работников и быстро зашагал к нему. Голова у меня кружилась, точно я шел по воздуху в двух футах от земли. Археологи бросали на меня косые взгляды, в которых было больше усталости, чем недовольства.

Шон копал совком землю вокруг кучки камней. Он был в черной шляпе и наушниках и покачивал головой в такт беззвучной музыке.

— Шон! — позвал я.

Он меня не слышал, но когда я приблизился, на него упала моя тень, и Шон поднял голову. Сунув руку в карман, он выключил звук и снял наушники.

— Шон, мне надо с тобой поговорить.

Марк оглянулся на нас, раздраженно дернул головой и снова с яростью впился в насыпь.

Я отвел Шона к своему автомобилю. Он уселся на капот «лендровера» и достал из куртки завернутый в бумагу пончик.

— А что случилось? — дружелюбно спросил он.

— Помнишь, в тот день, когда нашли тело Кэти, мы вызвали на допрос Марка? — Мой вопрос прозвучал спокойно и небрежно, словно речь шла о каком-то пустяке. Если ты детектив, это входит в твою плоть и кровь: что бы ни стряслось, будь ты хоть до мозга костей измучен или потрясен, твой голос звучит сдержанно и ровно, а речь течет плавно. — После того как мы привезли его обратно, ты жаловался, что у тебя пропал совок.

— Ну да, — закивал он. — Ничего, что я ем? Просто умираю с голоду. Но Марк сотрет меня в порошок, если я перекушу на работе.

— Все в порядке, — заверил я. — Ты нашел свой совок?

Шон покачал головой:

— Не-а. Пришлось купить новый. Сволочи!..

— Ладно, а теперь попытайся вспомнить, — продолжил я. — Когда ты видел его в последний раз?

— В хранилище, — ответил он не раздумывая. — Когда нашел ту монету. А вы что, хотите арестовать того, кто его стырил?

— Не совсем. Что там насчет монеты?

— Ну, это я ее отыскал… Было много шума — ведь она оказалась очень старая, а мы за весь сезон откопали только десять монет. Я принес показать ее доктору Ханту в хранилище — само собой, на совке, старые монеты нельзя трогать, а то жир с пальцев может их повредить и все такое, — ну и он тоже разволновался, начал копаться в справочниках, чтобы ее определить, а потом стукнуло полшестого, мы пошли по домам, и я забыл свой совок на столе в хранилище. Когда я явился туда утром, он уже исчез.

— И это произошло в четверг, — пробормотал я, чувствуя, как сильно забилось сердце. — В тот день, когда мы пришли поговорить с Марком.

Надеяться было в общем-то не на что, но в голове у меня звенело, я чувствовал себя одураченным и уставшим, хотелось отправиться домой и завалиться спать.

Шон покачал головой, облизывая пудру с грязных пальцев.

— Нет, раньше, — возразил он. — Просто я про него не сразу вспомнил, он был мне не особо нужен — мы тогда долбили мотыгами эту чертову дренажную канаву, — и потом я подумал, что кто-то у меня одолжил его и забыл отдать. А в тот день, когда вы приехали за Марком, он мне как раз понадобился, но все твердили: «Нет, это не я, я его не брал», — и все такое.

— А что, его можно как-то отличить?

— Конечно. У него мои инициалы на рукоятке. — Шон отхватил большой кусок пончика. — Я еще давно выжег на ней буквы, — продолжил он, — когда лил дождь, и нам нечего было делать. У меня есть швейцарский нож, я накалил над зажигалкой штопор и…

— Тогда ты говорил, что его взял Мэйкер. Почему?

Шон пожал плечами:

— Не знаю, он способен на такие штучки. Какой смысл красть совок, если на нем мои инициалы? Вот я и решил, что он взял его, чтобы позлить меня.

— И ты по-прежнему думаешь на него?

— Нет. До меня лишь позднее дошло — доктор Хант запер дверь, а у Мэйкера не было ключей… — Он вдруг замолчал. — Стойте, это что, орудие убийства? Вот черт!

— Нет. Ты не помнишь, в какой день ты нашел монету?

Шон был разочарован, но постарался вспомнить, глядя в небо и болтая ногами.

— Труп обнаружили в среду, верно? — Покончив с пончиком, он свернул бумажку в шарик, подбросил в воздух и шлепком ладони запустил в траву. — За день до этого мы копали ту чертову канаву — значит, не во вторник. Днем раньше. В понедельник.

Я и сейчас иногда вспоминаю разговор с Шоном. Вспоминаю с приятным чувством, хотя в нем неизбежно присутствует оттенок горечи. Вероятно, пока рано судить, но мне кажется, это был пик моей карьеры. В операции «Весталка» мало эпизодов, которыми я могу гордиться, но в то утро — несмотря на все, что случилось до или после, — я действовал безошибочно и точно.

— Ты уверен? — уточнил я.

— Да. Доктор Хант может подтвердить — он записал ее в журнал. А что, я, типа, свидетель? Буду выступать в суде?

— Вполне возможно, — подтвердил я. Усталость исчезла, мозг работал четко и ясно, взвешивая все варианты. — Я сообщу.

— Красота, — ухмыльнулся Шон. Похоже, это вознаградило его за неудачу с орудием убийства. — И мне дадут защиту свидетеля?

— Нет, но у меня к тебе просьба. Ты должен вернуться к остальным и рассказать, что я спрашивал тебя о незнакомце, которого ты видел за несколько дней до убийства. Просил описать его подробнее. Сделаешь?

Пока у меня не было никаких фактов и улик, я не хотел спугнуть дичь.

— Еще бы, — энергично закивал Шон. — Все шито-крыто. Молчок.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Потом я тебя позову.

Он спрыгнул с капота и зашагал к остальным, почесывая затылок под черной шляпой. Рот у него был измазан сладкой пудрой.

Я проверил информацию у Ханта, который просмотрел журнал находок и подтвердил слова Шона: монету нашли в понедельник, за несколько часов до смерти Кэти.

— Вещь замечательная, — сообщил мне Хант. — Просто замечательная. Мы потратили много времени, чтобы ее идентифицировать. У нас нет специалиста по монетам, сам я медиевист.

— У кого еще есть ключ от хранилища? — спросил я.

— Пенни эпохи Эдуарда Шестого, год примерно тысяча пятьсот пятидесятый, — пробормотал Хант. — От хранилища? Я правильно понял?

— Да, от хранилища. Мне сказали, что его запирают на ночь. Это правда?

— Да-да, всегда запираем. Там в основном глиняные черепки, но кто знает…

— И у кого ключ?

— Ну у меня, конечно. — Он снял очки и подслеповато заморгал, протирая их краем джемпера. — Еще у Марка и Дэмиена — чтобы проводить экскурсии. Людям нравится смотреть находки, правда?

— Да. Очень нравится.

Я вернулся к машине и позвонил Сэму. «Лендровер» стоял под большим каштаном, и вся крыша была усыпана его плодами. Дожидаясь, пока Сэм возьмет трубку, я вылущил один шипастый «ежик» и стал подбрасывать орешек в воздух: обычный звонок, может, назначаю кому-нибудь свидание или звоню домой, ничего серьезного.

— О'Нил, — ответил Сэм.

— Сэм, это Роб. — Я зажал орех в ладони. — Я в Нокнари, на месте раскопок. Я хочу, чтобы ты, Кэсси и пара «летунов» срочно приехали сюда вместе с опергруппой из отдела. Если сможешь, захвати Софи Миллер. Пусть они возьмут металлоискатель и человека, который умеет с ним работать. Жду вас на въезде в поселок.

— Понял! — бросил Сэм и повесил трубку.

У него ушел почти час, чтобы собрать команду и приехать в Нокнари. Я отогнал автомобиль за холм, подальше от археологов, и присел на капот. В воздухе пахло травой и надвигавшейся грозой. Дальние холмы скрылись в облаках, лес почти растворился в дымке — казалось, на всем свете не осталось ничего, кроме Нокнари. Детей снова стали выпускать на улицу — я слышал их звонкий смех и крики, доносившиеся из поселка. Где-то продолжала работать сигнализация, уныло лаяла собака.

Я вздрагивал от каждого звука, кровь толчками ходила по всему телу. Голова кипела как котел, складывая и сортируя кусочки фактов и обдумывая те слова, которые я должен сказать приехавшей команде. В крови по-прежнему бурлил адреналин, но мне становилось яснее, что, если я прав, убийство Кэти Девлин почти наверняка не имеет ничего общего с исчезновением Питера и Джеми. По крайней мере ничего такого, что можно предъявить в суде.

Погрузившись в мысли, я почти забыл, зачем здесь стою. Подняв голову, я как-то со стороны и отчужденно увидел темные машины и белый фургон, мягко и почти бесшумно подкатившие к городку и плавно распахнувшие двери. Оттуда выскочили люди в черном и эксперты, вооруженные блестящими, как у хирургов, инструментами и готовые выпотрошить всю эту местность почище всяких археологов. Дверцы с легким звуком хлопнули в набухшей от влаги тишине.

— Что случилось? — крикнул Сэм.

Он привез О'Гормана, Суини и какого-то рыжего парня, которого я смутно помнил по первым неделям в оперативном штабе. Они подошли ко мне вместе с Софи, натягивавшей на ходу перчатки и маячившей за плечом Сэма Кэсси.

— В ночь, когда убили Кэти Девлин, — произнес я, — из запертого домика на месте раскопок исчез совок. Археологи пользуются совками с металлической лопаткой в форме листа, которая насажена на деревянную рукоятку длиной в пять-шесть дюймов, с закругленным концом и сужением в сторону лезвия. Пропавший совок до сих пор не найден; от других отличается тем, что на его рукоятке выжжены буквы Ш К — инициалы его владельца. Шона Каллагана. Он утверждает, будто забыл инструмент в домике для хранения археологических находок в понедельник, примерно в половине шестого вечера. Совок совпадает с описанием предмета, использованного для сексуального насилия над Кэти. Никто не знал, что он окажется в хранилище, — значит, это оружие импровизированное и убийство могло произойти в самом домике. Софи, ты можешь начать прямо оттуда?

— Несите люминол, — велела Софи одному из своих помощников. Тот мгновенно отделился от группы и полез в фургон.

— Ключ от хранилища находок есть у троих, — продолжил я. — У Йена Ханта, Марка Хэнли и Дэмиена Доннели. Шона Каллагана тоже исключать нельзя — он мог придумать историю с пропажей. У Ханта и Хэнли есть машина, значит, они могли спрятать или перевезти труп в багажнике. Насколько я знаю, у Каллагана и Доннели автомобилей нет, поэтому им пришлось бы прятать тело где-то поблизости — например, на месте раскопок. Мы должны тщательно прочесать это место и молить Бога, чтобы тут остались какие-нибудь улики. Искать надо совок, полиэтиленовый пакет со следами крови и место преступления.

— А у них имеются ключи от других домиков? — спросила Кэсси.

— Надо выяснить.

Помощник Софи вернулся, неся в одной руке набор с люминалом, а в другой — рулон оберточной бумаги. Мы переглянулись, кивнули друг другу и двинулись вниз, в сторону раскопок.

Прорыв в деле — то же самое что прорыв дамбы. Лавина событий вдруг трогается с места и неудержимо несется вниз. Все силы и энергия, которые ты неделями вкладывал в работу, внезапно поворачивают вспять и обрушиваются на тебя, увлекая в свой водоворот. В этот день я забыл, что терпеть не могу О'Гормана, Нокнари сводит меня с ума и я двадцать раз чуть не провалил дело. Забыл даже о том, что произошло между мной и Кэсси. Наверное, это одна из тех причин, которая цепляет меня в работе: возможность выбросить все из головы, не мучиться разной чепухой и стать просто частью отлично смазанной живой машины.

Выйдя в поле, мы на всякий случай рассыпались широкой цепью. Археологи угрюмо посматривали в нашу сторону, но работу не прекратили.

— Марк! — позвал я. Он копался в насыпи; мой окрик заставил его вздрогнуть, и он резко встал, глядя на меня. — Мне нужно, чтобы вы собрали людей в столовой.

Марк вспыхнул:

— Какого дьявола! Что вам еще нужно? Чего вы боитесь? Даже если мы найдем Святой Грааль, в понедельник утром здесь все превратят в асфальт. Вы что, не можете дать спокойно поработать несколько дней?

Я подумал, что сейчас он на меня накинется, но рядом выросли О'Горман и Суини.

— Эй, остынь, паренек! — с угрозой бросил О'Горман.

— Пошел ты со своим «пареньком»! Мы закончим вечером в пятницу, и все, что вы хотите нам сказать, может подождать до окончания работ. Мы никуда не денемся.

— Марк! — резко вмешалась Кэсси. — Строительство шоссе тут ни при чем. Вот что мы сейчас сделаем: с нами пойдете вы, Дэмиен Доннели и Шон Каллаган. Это не обсуждается. Если вы не будете нам мешать, остальная команда останется работать под присмотром детектива Джонстона. Согласны?

Марк жег ее взглядом еще пару секунд, потом сплюнул в грязь и развернулся к Мел, которая уже спешила к нему. Он отрывисто дал ей несколько инструкций, тыча пальцем в разные части поля, затем легонько хлопнул по плечу и зашагал к домикам, раздраженно сунув руки в карманы. О'Горман последовал за ним.

— Шон и Дэмиен! — позвал я.

Шон бодро приблизился и протянул руку, а когда я ее проигнорировал, заговорщицки подмигнул. Дэмиен едва плелся, подтягивая на ходу рабочие штаны. Виду него был такой, словно его только что контузило, но меня это не удивило.

— Нам надо с вами поговорить, — сказал я. — Посидите пока в столовой, а потом мы отвезем вас в штаб.

Оба уставились на меня, разинув рот. Я развернулся и ушел, прежде чем они успели что-нибудь спросить.

Мы поместили их в столовой вместе со взбудораженным доктором Хантом, теребившим в руках какие-то бумаги, и оставили под присмотром О'Гормана. Хант с такой готовностью разрешил нам осмотреть поле, что это еще ниже переместило его в списке подозреваемых. Марк потребовал предъявить ордер, но замолчал, когда я ответил, что с удовольствием это сделаю, если он согласится подождать несколько часов. Софи с командой сразу отправилась в хранилище и стала лепить на окна бумагу. Джонстон с блокнотом в руках ходил среди археологов, проверял совки и отводил людей в сторону для короткого допроса.

— Ключи подходят для всех домиков, — сообщила Кэсси, выйдя из столовой. — По одному экземпляру есть у Ханта, Марка и Дэмиена. Шону ключ не дали. Дубликатов тоже нет. Все утверждают, что никогда не теряли и не одалживали другим свои ключи.

— Тогда начнем с домиков, — предложил я, — а затем, если потребуется, прочешем все снаружи. Сэм и Кэсси, возьмите инструменты, а мы с Суини пойдем в офис.

Офис оказался небольшим помещением, набитым книгами и цветочными горшками на просевших полках. На столе громоздились кипы бумаг, кружки, глиняные черепки, фигурки из слоновой кости и старый компьютер. Мы с Суини работали быстро и уверенно, выдвигая ящики, снимая с полок книги и водружая на место. Я сам не знал, что хотел найти. Тело тут спрятать негде, а насчет совка и окровавленного пакета я не сомневался, что их бросили в реку или зарыли на месте раскопок, где для поисков нам понадобится уйма везения и времени, не говоря уже о металлоискателе. Надежду я возлагал на Софи с ее командой и на те загадочные ритуалы и обряды, которые они сейчас устраивали в хранилище. Мои руки машинально скользили по полкам, я напряженно, до боли в ушах, вслушивался в каждый звук, ожидая приближавшихся шагов и голоса Софи. Когда Суини уронил ящик и выругался, я чуть не заорал, чтобы онзаткнулся.

Постепенно до меня стало доходить, во что я себя впутал. Мог бы просто позвонить Софи, попросить ее приехать и проверить домик для находок, так чтобы в случае неудачи все осталось между нами. Вместо этого я решил обыскать целое поле и собрал едва ли не всех людей, участвовавших в деле. Не хотелось даже думать, что со мной сделает О'Келли, если окажется, что я попал пальцем в небо.

Мне показалось, что прошел час, прежде чем снаружи послышалось:

— Роб!

Я вскочил с пола, рассыпав какие-то бумаги, но это был голос Кэсси: звонкий, чистый и веселый. Она взлетела по ступенькам, настежь распахнула дверь и вбежала в комнату.

— Роб, мы его нашли. Совок. В домике для инструментов, под горой брезента…

Кэсси раскраснелась и запыхалась от спешки, забыв, что мы с ней почти не разговариваем. Я и сам об этом забыл. От ее голоса в сердце пошло знакомое тепло.

— Останься здесь, — сказал я Суини, — продолжай искать. — И поспешил за Кэсси. Она уже мчалась обратно к домику, перепрыгивая на бегу через лужицы и ямы.

В сарайчике для инструментов все было перевернуто вверх дном: опрокинутые тележки, сваленные в угол груды мотыг и лопат, шаткие стопки сетчатых корзин, циновки из пенопласта и ядовито-желтые сигнальные комбинезоны (на верхнем кто-то нарисовал указывавшую вниз стрелку и написал: «Ногу вставлять сюда»). Все это покрывала толстая корка сухой грязи. Кое-кто хранил здесь даже велосипеды. Кэсси и Сэм работали слева направо: уже обследованная левая часть помещения бросалась в глаза идеальной чистотой и аккуратностью.

Сэм стоял на коленях в дальней части домика, между сломанной тележкой и кипой непромокаемых брезентов, приподняв один из них рукой в резиновой перчатке. Мы поспешно пробрались среди мусора и лома и присели рядом с ним.

Совок торчал за кучей брезентовых накидок, зажатый между ними и стеной. Кто-то втиснул его туда с такой силой, что он разорвал прочный материал. Лампочки на потолке не было, поэтому в домике даже при настежь открытых дверях стоял тусклый полумрак. Сэм включил фонарь и посветил на рукоятку: на лакированной деревяшке чернели две большие неровные буквы, выведенные готическим шрифтом — Ш К.

Наступило долгое молчание; где-то вдалеке под заунывный вой сигнализации лаяла собака.

— Похоже, брезент использовался очень редко, — заметил Сэм. — Он лежит в самом дальнем углу, за сломанными инструментами и прочим барахлом. Кстати, Купер вроде говорил, что после убийства ее во что-то завернули?

Я поднялся с колен и стряхнул пыль.

— Значит, это было здесь, — пробормотал я. — Ее семья сходила с ума, обыскивая окрестности, а она лежала тут.

Наверное, я встал слишком резко: помещение качнулось и поплыло у меня перед глазами, в ушах зазвенело.

— У кого есть камера? — спросила Кэсси. — Надо это сфотографировать, прежде чем мы все упакуем.

— Камера у Софи, — ответил я. — Ее парни тоже должны поработать.

— Взгляните! — перебил нас Сэм и посветил фонарем в правую часть домика, где лежали большие полиэтиленовые пакеты с новыми перчатками вроде тех, что используют садовники: резиновыми спереди и сетчатыми сзади. — Если бы мне понадобились перчатки, я бы просто взял их, а затем убрал обратно.

— Эй, детективы! — крикнула Софи.

Кэсси резко развернулась, глядя на совок.

— Я останусь, — кивнул Сэм. — А вы идите.

Софи стояла на крыльце хранилища с ультрафиолетовым фонариком в руке.

— Что ж, — усмехнулась она, — вот вам и место преступления. Он пытался все вычистить, но… Заходите.

Эксперты столпились в углу: один держал два больших черных распылителя, Хелен стояла с камерой в руках, испуганно глядя на нас поверх марлевой повязки. Комната была мала для пяти человек, а их зловещий вид — маски, инструменты, резиновые перчатки — придавал домику сходство с походной пыточной камерой в лагере повстанцев. Заклеенные бумагой окна и голая лампочка под потолком усиливали впечатление.

— Держитесь у стола, — предупредила Софи. — Не подходите к полкам.

Она захлопнула дверь — все невольно вздрогнули — и залепила лентой светлую щель вдоль косяка.

Люминол дает реакцию даже с мельчайшими частицами крови и заставляет их светиться в ультрафиолетовых лучах. Вы можете закрасить испачканную стену, тщательно отдраить забрызганный ковер, десятки лет скрываться от правосудия — люминол мгновенно и безжалостно выявит все подробности убийства. «Если бы у Кирнана и Маккейба был люминол, — подумал я, — они могли бы одолжить какой-нибудь самолет для опыления посевов и обрызгать им весь лес». Я с трудом удержался от истерического смеха. Мы с Кэсси встали у стола. Софи попросила у эксперта распылитель, включила свой фонарик и погасила лампочку на потолке. Наступил непроглядный мрак, в котором слышалось шумное дыхание людей.

Вскоре зашипел наконечник распылителя, и в темноте поплыл красный глазок камеры. Софи присела на корточки и посветила фонариком возле полок.

— Вот, — сказала она.

Кэсси издала нечленораздельный звук. На полу, точно размазанные кистью на какой-то абстрактной психоделической картине, засияли сине-белые пятна: кривые линии в том месте, где кровь брызнула струей, зернистые кляксы там, где остались высохшие лужицы, широкие мазки, оставшиеся после отчаянных попыток вычистить следы. Кровь ядовитой пылью светилась в щелях, впадинах, на бугорках шершавых досок. Софи подняла фонарики и побрызгала еще раз: мелкие капли засверкали на нижней части полок, словно кто-то заляпал их жирными пальцами. Комната растворилась во мраке, исчезли бумажные завалы и мешки битых черепков, осталась лишь кромешная тьма и пять человек, зачарованно смотревших на воскресшее убийство.

Я пробормотал:

— Господи Иисусе.

Кэти Девлин умерла на этом полу. Мы будто застали убийцу на месте преступления.

— Это не может быть отбеливатель или хлорка? — на всякий случай спросила Кэсси.

Люминол может давать ложную реакцию с любыми веществами — от чистящего порошка до меди, но мы знали, что Софи не стала бы нас звать, не проверив все как следует.

— Мы взяли мазок, — ответила Софи, и я уловил сухие нотки в ее голосе. — Это кровь.

Меня вдруг охватило чувство нереальности. В последнее время я много думал о Кирнане, о его уютном домике на побережье и кошмарах по ночам. Мало кому из детективов удается уйти на пенсию, не имея на совести хотя бы одного проваленного дела, и какой-то ехидный голос внутри меня часто твердил, что операция «Весталка» — как раз мой случай. Теперь во мне что-то поспешно и почти болезненно перестраивалось, привыкая к мысли, что преступник не безликая фигура, явившаяся ниоткуда и исчезнувшая в никуда, сейчас он сидит в столовой недалеко от нас, сушит облепленные грязью сапоги и попивает чай под присмотром хмурого О'Гормана.

— Ну вот, — произнесла Софи.

Она выпрямилась и включила лампочку. Я растерянно смотрел на чистый пол.

— Взгляните, — пробормотала Кэсси.

На нижней полке лежат один из тех больших полиэтиленовых пакетов, в которых археологи хранили черепки.

— Если совок случайно попал под руку…

— Да ладно вам, — буркнула Софи. — Мы проверим все пакеты в радиусе мили.

В следующий момент мы услышали, как что-то громко забарабанило по окнам и по крыше: начался дождь.

20

Остаток дня дождь лил как из ведра; пробежав несколько ярдов от домика до машины, можно было промокнуть до нитки. Порой над холмами сверкали молнии и слышались раскаты грома. Мы оставили криминалистов делать свою работу, забрали Ханта, Марка и Дэмиена (а заодно обиженного Шона: «Я думал, мы партнеры!») и отвезли на работу. Подыскав подходящую комнату для допросов, мы стали проверять их алиби.

С Шоном все оказалось просто. Он делил квартиру в Рэтмайнсе с еще тремя парнями, которые помнили ночь убийства Кэти. Вечером одна из подружек справляла день рождения, и они отправились на вечеринку, где Шон веселился до четырех утра, пока его не стошнило на чьи-то ботинки и он не заснул на диване. Человек тридцать могли подтвердить, где Шон находился и какую музыку слушал.

Трое других были под вопросом. Алиби Ханта подтверждала только жена, а Марка — Мел. Дэмиен жил в Рэтфарнхэме с овдовевшей матерью, которая рано ложилась спать, но не сомневалась, что ее сын находился дома до утра. Детективы терпеть не могут подобных свидетелей, ненадежных и упрямых. Я могу рассказать десятки случаев, когда мы знали «кто, как, где и почему», но все дело разбивалось о какую-нибудь мамочку, со слезами на глазах клявшуюся, что ее сынок весь вечер смотрел телевизор.

— Ладно, — сказал О'Келли, когда мы разобрались с Шоном и отпустили его домой. Он простил меня и дружески пожал руку, после чего осведомился, нельзя ли ему продать историю газетам. Я заверил, что, если он это сделает, каждый вечер лично буду наведываться с обысками на его квартиру. — Один выбыл, трое остались. На кого делаете ставки, парни?

Теперь, когда подозреваемый сидел в соседней комнате, — хотя мы пока не знали, кто из троих, — шеф заметно повеселел.

— Дэмиен, — произнесла Кэсси. — Подходящий тип.

— Марк признал, что в тот день находился там, — заметил я. — И он единственный, у кого есть хоть какой-то мотив.

— Насколько нам известно. — Я понял ее намек, но не собирался касаться темы наемного убийства; по крайней мере не в присутствии О'Келли или Сэма. — И я не вижу его в этой роли.

— А я вижу.

Кэсси закатила глаза — нормальная реакция; я боялся чего-нибудь похуже.

— О'Нил? — спросил О'Келли.

— Дэмиен, — ответил Сэм. — Я приносил им чай. Только он взял чашку левой рукой.

Мы с Кэсси опешили, потом расхохотались. Шутка дошла не сразу — я уже давно забыл про леворукость, — но нервы у нас были так натянуты, что, начав смеяться, мы не могли остановиться. Сэм усмехнулся и пожат плечами, довольный произведенным эффектом.

— Не знаю, над чем вы ржете, — буркнул О'Келли, но у него тоже дрогнули губы. — Вам бы такую наблюдательность. А то болтаете про «кажется» или «не кажется»…

Меня уже душил смех, лицо покраснело, на глазах выступили слезы. Я закусил губу, чтобы успокоиться.

— О Господи, — выдохнула Кэсси. — Сэм, что бы мы без тебя делали?

— Ладно, хватит развлекаться! — приказал О'Келли. — Вы двое возьмите Доннели. О'Нил, бери Суини и еще кого-нибудь и прижмите Хэнли. А я найду пару парней, чтобы поболтать с Хантом и проверить свидетелей по алиби. Райан, Мэддокс, О'Нил — нам нужно признание. Без разговоров. — Он с оглушительным скрипом развернул свой стул и вышел из комнаты.

— Хорошая работа, парни! — воскликнул Сэм и пожал руку мне и Кэсси; рукопожатие было крепким и теплым. — Удачи.

— Если убийцу нанял Эндрюс, — заметил я, когда мы с Кэсси остались одни, — разразится скандал века.

Кэсси молча пожала плечами и допила кофе — день был очень длинным, и мы все подхлестывали себя кофеином.

— Как нам лучше за это взяться? — спросил я.

— Разговор надо вести тебе. В женщинах он ищет опоры и сочувствия: я буду иногда гладить его по головке. А мужчины его пугают, так что особенно не наседай. Если переборщишь, он впадет в ступор и захочет спрятаться. Не торопись и больше жми на совесть. Думаю, он с самого начала был в сомнениях и его все это здорово гнетет. Если давить на чувство вины, рано или поздно он сломается.

— Ладно, идем, — произнес я.

Мы пригладили волосы и дружно зашагали в комнату, где нас ждал Доннели.

Это был конец нашего партнерства. Мне бы хотелось подробно рассказать о ремесле допроса, о его странной и жестокой красоте, похожей на бой быков; о том, как это красота сияет в каждом слове, в каждой фразе напряженных и отточенных до совершенства диалогов, даже если речь идет о самых гнусных преступлениях, совершенных полным идиотом; о том, что великие детективы, как и великие танцоры, могут угадывать мысли и движения друг друга, сливаться в единое целое, исполняя свой чудесный танец. Я не знаю — и вряд ли узнаю, — были ли мы с Кэсси великими детективами — скорее всего нет, — но нам удалось создать команду, достойную учебников истории и песен бардов. Это был наш последний и лучший танец, который мы исполняли в тесной комнате с хлеставшим за окном дождем для одного-единственного обреченного и зачарованного зрителя.

Дэмиен сидел съежившись в кресле, притихший и напряженный, с нетронутым чаем. Когда я зачитал стандартное предупреждение, он посмотрел на меня так, словно я говорил на урду.

Месяц, миновавший после смерти Кэти, не пошел ему на пользу. Дэмиен был в широких штанах-хаки и обвисшем джемпере, но я заметил, что он сильно похудел и даже как будто уменьшился в росте. Его херувимская внешность подувяла, под глазами появились лиловые мешки, а между бровей прорезалась первая морщина. Цветение юности, которое могло длиться еще несколько лет, блекло буквально на глазах. Пока перемены были малозаметны, но я обратил на них внимание.

Мы начали с простых вопросов — над ними не требовалось особенно раздумывать. Он из Рэтфарнхэма, верно? Учится в колледже? Закончил второй курс? Как прошли экзамены? Дэмиен отвечал кратко, теребя край джемпера и явно пытаясь понять, к чему мы клоним, но не решаясь спрашивать. Кэсси перевела разговор на археологию, и понемногу он расслабился: выпустил из пальцев джемпер, заговорил длинными предложениями и даже пригубил чай, пока они вели приятную беседу об успехах экспедиции и неожиданных находках. Я слушал двадцать минут, пока не вмешался в разговор (терпеливая улыбка: «Простите, ребята, но нам пора перейти к делу, а то у нас у всех будут проблемы»).

— Ради Бога, Райан, еще две секунды, — попросила Кэсси. — Я никогда не видела брошь с кольцом. Как она выглядит?

— Я слышал, ее собираются отправить в Британский музей, — сказал Дэмиен, вспыхнув от удовольствия. — Она большая, из бронзы, с узором…

Он неопределенно покрутил пальцами, видимо, пытаясь изобразить узор.

— Нарисуете? — произнесла Кэсси, сунув ему блокнот и карандаш. Дэмиен послушно начал рисовать, сосредоточенно сдвинув брови.

— Что-то вроде этого, — сказал он, вернув блокнот. — Я плохо рисую.

— Ух ты, — благоговейно выдохнула Кэсси. — И это вы ее нашли? Господи, если бы я откопала нечто подобное, то лопнула бы от счастья.

Я заглянул через ее плечо: на листочке был изображен широкий круг с чем-то вроде крупной булавки, усеянной извилистыми линиями.

— Мило, — промолвил я.

Дэмиен действительно был левшой. По сравнению с телом его руки казались очень крупными, как лапы у щенка.

— Хант выбыл, — сообщил нам в коридоре О'Келли. — Судя по его показаниям, в понедельник он весь вечер пил чай и смотрел телевизор. Чертовы научные фильмы про каких-то сурикатов и еще про Ричарда Третьего — он рассказал нам в подробностях, хоть уши затыкай. Жена повторила то же самое, все как написано в телепрограмме. У соседа есть собака, одна из тех шавок, что гавкают целую ночь. Он говорит, что слышал, как Хант орал на нее ночью из окна. Я бы на его месте предложил ему самому заткнуться… Он уверен насчет даты, утверждает, что им делали новую веранду и рабочие нервировали собаку. Короче, я отправил Ханта домой, пока у меня от него крыша не поехала. На дистанции остались двое, парни.

— Как у Сэма дела с Марком? — поинтересовался я.

— Пока никак. Хэнли бесится и твердит свою романтическую историю. Девчонка его прикрывает. Если они врут, вряд ли удастся их быстро расколоть. Кстати, он правша. А как ваш парень?

— Левша, — ответила Кэсси.

— Значит, он наш фаворит. Хотя все это еще ничего не значит. Я тут поговорил с Купером… — О'Келли поморщился. — Поза жертвы, поза нападавшего, баланс возможностей — короче, больше болтовни, чем дела, но он ведет к тому, что наш парень может оказаться левшой, хотя он бы за это не поручился. Юлит, как чертов политикан. А как Доннели?

— Нервничает, — усмехнулся я.

О'Келли хлопнул по двери кабинета.

— Хорошо. Не давайте ему расслабиться.

Мы вернулись в комнату и взялись за Дэмиена.

— Ладно, ребята, — сказал я, пододвинув стул, — пора заняться делом. Побеседуем о Кэти Девлин.

Дэмиен понимающе кивнул, но я заметил, как он сжался. Глотнул чаю, хотя тот давно остыл.

— Когда вы увидели ее в первый раз?

— Ну, когда до вершины холма оставалось чуть менее половины расстояния. Мы были выше коттеджа и домиков. Просто склон идет так, что…

— Нет, — перебила Кэсси, — мы говорим не про тот день, когда вы нашли труп. Раньше.

— Раньше? — Дэмиен беспомощно заморгал и снова отхлебнул чаю. — Но я не… то есть я ее не видел раньше. Это было впервые.

— Никогда не встречали ее до этого? — Тон Кэсси не изменился, но я почувствовал, что она напряглась, точно взявшая след гончая. — Вы уверены? Подумайте хорошенько, Дэмиен.

Он энергично затряс головой:

— Нет. Я клянусь. В жизни ее не видел.

Наступило молчание. Я смотрел на Дэмиена, стараясь придать своему взгляду выражение интереса, и лихорадочно соображал.

Я ставил на Марка вовсе не из-за личной антипатии, как вы могли подумать, не потому, что меня в нем что-либо раздражало или вызывало неприязнь. Если бы мне дали возможность выбирать, я бы предпочел, чтобы преступником оказался он. Дэмиена я вообще не принимал всерьез — ни как мужчину, ни как свидетеля, ни тем более как подозреваемого. Он был просто тряпка, слюнтяй, ходячее нытье и сопли, что-то хлипкое и слабое, как цветок одуванчика, которого может сдуть даже легкий ветерок. Меня бесила мысль, что все мучения последнего месяца могли быть вызваны столь жалким существом, как он. Что бы я ни думал о Марке, он серьезный противник и достойная цель.

Но зачем Доннели врет? В то лето дочери Девлинов часто крутились на раскопках, и археологи хорошо их помнили. Мел сразу узнала Кэти, хотя даже не подходила близко к трупу. А Дэмиен к тому же проводил экскурсии — у него было больше шансов встретиться и пообщаться с Кэти, чем у кого-то другого. И он не только приблизился к Кэти, но и наклонился над ней, проверяя, дышит ли она (странная смелость для такого человека). Ему незачем было врать, будто он не видел ее раньше, разве что Доннели боялся, что мы ставим ему какую-то ловушку, и пытался ее так неуклюже избежать. Вероятно, сама мысль, что мы можем как-то связать его с жертвой, так напугала Дэмиена, что он потерял голову.

— Ладно, — произнесла Кэсси, — а как насчет ее отца, Джонатана Девлина? Вы член движения «Долой шоссе!»?

Дэмиен сделал большой глоток холодного чая и закивал, позволив нам ловко переключиться на другую тему, пока он не успел сообразить, что произошло.

В три часа мы с Кэсси и Сэмом отправились в пиццерию — Марк начал распространяться насчет того, что его держат впроголодь, а мы хотели, чтобы он и Дэмиен были сыты и довольны. Никого из них еще не арестовали, при желании они могли в любой момент уйти из здания, и мы не имели права остановить их. До сих пор мы, как обычно, играли на естественном стремлении любого человека быть на хорошем счету у властей и вообще производить приятное впечатление. И если насчет Дэмиена я был уверен, что наша тактика сработает, то Марк вызывал у меня серьезные сомнения.

— Как у вас с Доннели, идут дела? — поинтересовался Сэм, когда мы пришли в пиццерию.

Кэсси уже стояла у прилавка, облокотившись на него и пересмеиваясь с парнем, принимавшим наш заказ.

Я пожал плечами:

— Трудно сказать. А как Марк?

— Бесится. Говорит, что потратил полгода на движение «Долой шоссе!», так какого черта ему портить все дело, убивая дочь его лидера? Он считает, что тут во всем политическая подоплека… — Сэм поморщился. — Давай лучше о Доннели. Если он преступник, то какой у него мотив?

— Пока не знаем, — ответил я.

Мне не хотелось говорить на эту тему.

— Если что-нибудь выяснится… — Сэм глубже сунул руки в карманы брюк. — Что-нибудь такое, что я должен знать… ты мне позвонишь?

— Да. — За весь день у меня во рту не было ни крошки, но я не мог думать о еде, мне не терпелось вернуться к Дэмиену, и время в пиццерии тянулось бесконечно. — Обязательно.

Дэмиен взял банку «севен-ап», но от пиццы отказался: объяснил, что не голоден.

— Правда? — удивилась Кэсси, пытаясь поймать пальцами растянувшийся сыр. — Когда я была студенткой, мне и в голову бы не пришло отказываться от бесплатной пиццы.

— Ты и сейчас не откажешься от жратвы, — заметил я. — Засасываешь все как пылесос. — Кэсси с набитым ртом весело кивнула и подняла большой палец. — Бросьте, Дэмиен, съешьте хоть кусочек. Вы должны поддержать силы, нам еще долго здесь сидеть.

Доннели широко раскрыл глаза. Я протянул ему пиццу, но он покачал головой, и я, пожав плечами, оставил ее себе.

— Ладно, — сказал я, — поговорим о Марке Хэнли. Что вы о нем думаете?

Дэмиен заморгал.

— О Марке? Ну, он нормальный парень. Немного жесткий, пожалуй, но иначе нельзя. У нас мало времени.

— Вы когда-нибудь видели его в ярости? Агрессивным?

Я помахал рукой Кэсси, и она протянула мне бумажную салфетку.

— Да… то есть нет… Ну, я видел, как он выходил из себя, если что-то шло не так, но чтобы он кого-нибудь ударил… нет.

— А мог бы, если бы сильно рассердился?

Я вытер руки и стал листать блокнот, стараясь не запачкать страницы.

— Ну ты и неряха, — сказала мне Кэсси, и я выставил ей палец. Дэмиен растерянно переводил взгляд с одного на другого.

— Что?

— Как по-вашему, Марк может быть агрессивным, если его спровоцировать?

— Наверное. Не знаю.

— А вы? Приходилось кого-нибудь бить?

— Нет!

— Надо было взять чесночный хлеб, — заметила Кэсси.

— В одной комнатке три человека и чесночный хлеб — это уже слишком. А что вас могло бы заставить кого-то ударить, Дэмиен?

Он разинул рот.

— Вы не похожи на человека, склонного к насилию, но у каждого есть свой предел. Вы бы ударили человека, если бы он, например, оскорбил вашу мать?

— Я…

— Или ради денег? Для самозащиты? Что вас может подтолкнуть?

— Я не… — Дэмиен замигал. — Не знаю. То есть я хочу сказать, что никогда… но, конечно, как вы сказали, у каждого человека есть предел…

Я кивнул и сделал запись в блокноте.

— Может, вам надо какую-нибудь другую? — спросила Кэсси, разглядывая свою пиццу. — Сама я очень люблю ветчину с ананасом, но в соседней комнате есть неплохая пепперони с сосисками.

— Что? А… нет, спасибо. А кто… — Мы ждали, методично пережевывая пиццу. — Кто в соседней комнате?

— Там Марк. Доктора Ханта и Шона мы уже отпустили, но Марк пока здесь, — ответил я.

Мы заметили, как он постепенно бледнел, переваривая эту информацию.

— Почему? — тихо спросил он.

— Этого мы не можем сообщить, — произнесла Кэсси, потянувшись за новой порцией. — Простите.

Взгляд Дэмиена заметался.

— Зато мы можем сказать, — добавил я, — что речь идет об очень серьезных проблемах. За свою карьеру я видел много скверных дел, Дэмиен, но это… Трудно вообразить что-нибудь хуже, чем убийство ребенка. Она лишилась жизни, ее подруги в шоке, жители напуганы, семья вне себя от ужаса и…

— И горя, — закончила Кэсси, пережевывая пиццу.

Дэмиен судорожно сглотнул, посмотрел на банку «севен-ап», словно увидел ее в первый раз, и начал теребить крышку.

— Кто бы это ни сделал… — Я покачал головой. — Не представляю, как он сможет с этим жить.

— Вытри здесь, — обратилась ко мне Кэсси, показав на уголок рта. — Вечно этот кетчуп.

Мы съели почти всю пиццу. Я был не голоден, и меня тошнило от одного запах еды, но на Дэмиена наши манипуляции действовали завораживающе. В конце концов он согласился взять кусок, выковырял из него ананас и стал грызть. Я посочувствовал Сэму: Марка вряд ли можно ввести в ступор с помощью пепперони с сыром.

У меня в кармане завибрировал мобильник. Я взглянул на экран: Софи. Я вышел в коридор, а Кэсси у меня за спиной проговорила:

— Детектив Райан покинул комнату.

— Привет, Софи, — поздоровался я.

— Привет. Вот новости: ни один замок не был взломан. Совок использовался для изнасилования, это установлено. Похоже, позднее его вымыли, но в трещинках рукоятки остались следы крови. Кровь найдена и на одной из брезентовых накидок. Мы еще проверяем пакеты и перчатки — и будем проверять до конца своих дней. Под брезентами найден фонарик. На нем полно отпечатков пальцев, но они маленькие, а на фонарике написано: «Привет, Кэти». Так что я уверена, что и отпечатки и фонарик принадлежат жертве. Как у вас дела?

— Работаем с Хэнли и Доннели. Каллагана и Ханта отпустили.

— И ты молчал? Господи, Роб! Мы два часа скоблили машину Ханта! Само собой — ничего. В автомобиле Хэнли тоже нет крови. Зато там миллион волос, ниток и прочего дерьма: если он действительно вез в ней труп, то даже не удосужился помыть салон. В общем, есть шанс. Хотя мне кажется, что он никогда его не мыл. Если ему когда-нибудь надоест археология, он может начать раскопки у себя в машине.

Я закрыл за собой дверь и сказал в камеру:

— Детектив Райан вернулся в комнату. — И начал убирать остатки пиццы.

— Звонили из техотдела насчет улик, — сообщил я. — Все обстоит именно так, как мы думали. Дэмиен, ты с этим закончил?

Не дожидаясь ответа, я взял кусок пиццы и убрал в коробку.

— Хорошая новость, — отозвалась Кэсси. Она взяла салфетку и смахнула крошки со стола. — Дэмиен, тебе нужно что-нибудь еще, пока мы не приступили к работе?

Дэмиен уставился на нас, пытаясь собраться с мыслями, и покачал головой.

— Отлично. — Я убрал коробку в угол и пододвинул стул. — Начнем с того, что мы нашли сегодня днем. Как ты думаешь, почему вас привезли сюда?

— Видимо, из-за той девочки, — пробормотал он. — Кэти Девлин.

— Разумеется. Но почему мы забрали только вас четверых, а не всю команду?

— Вы сказали… — Дэмиен указал на Кэсси банкой «севен-ап», которую держал обеими руками, будто боялся, что отберут. — Вы спрашивали насчет ключей. У кого есть ключи от домиков.

— Верно, — одобрительно кивнула Кэсси. — Схватываешь на лету.

— Может, вы… — Он сглотнул слюну. — Может, вы что-то обнаружили в одном из домиков?

— В точку, — подтвердил я. — Правда, не в одном, а в двух, но не важно. Мы не можем вдаваться в детали, но суть вот в чем: у нас есть свидетельства, что в понедельник ночью Кэти убили в помещении хранилища, а во вторник держали ее труп в домике для инструментов. Причем замки не были взломаны. О чем, по-твоему, это свидетельствует?

— Не знаю.

— Это свидетельствует о том, что мы ищем человека с ключами. То есть тебя, Марка и доктора Ханта. Но у Ханта есть алиби.

Дэмиен поднял руку как школьник.

— Но у меня тоже есть алиби.

Он с надеждой посмотрел на нас, но мы покачали головами.

— Извини, — произнесла Кэсси, — ночью твоя мать спала, она не может за тебя ручаться. И потом, ты знаешь, матери… — Она улыбнулась и пожала плечами. — Я, конечно, не сомневаюсь в правдивости слов твоей мамы, однако обычно они готовы на все, чтобы вызволить ребенка из беды. Да благословит их Бог, но на практике это значит, что мы не можем полагаться на их слова.

— У Марка та же проблема, — вставил я. — Мел говорит, что ночью находилась с ним, но она его подруга, а подруги почти так же ненадежны, как матери.

— Так что если тебе есть что сообщить, Дэмиен, — продолжила Кэсси, — сейчас самое время.

Молчание. Он отпил из банки, посмотрел на нас невинными голубыми глазами и пожал плечами.

— Ладно, — кивнул я. — Я хочу, чтобы ты кое на что взглянул.

Я начал не торопясь копаться в папке — Дэмиен не сводил взгляда с моих рук — и вытащил стопку фотографий. Раскладывая их перед ним на столе, я брал в руку и подолгу рассматривал каждый снимок, заставляя Дэмиена ждать.

— Кэти и ее сестры в прошлое Рождество, — пояснил я.

Искусственная елка в красных и зеленых огоньках; Розалинда в синем бархате, с лукавой улыбкой обнявшая двух близняшек; смеющаяся Кэти в белой дубленке, и Джессика — в бежевой, тоже с улыбкой, но неуверенной, зыбкой и неопределенной, как отражение в воде. Дэмиен машинально улыбнулся.

— Кэти на семейном пикнике, два месяца назад.

Снимок с зеленой лужайкой и сандвичем.

— Она счастлива, правда? — спросила Кэсси. — Собиралась в балетную школу, все еще только начиналось… Знаешь, я рада, что она была счастлива, перед тем как…

Фотография с места преступления: девочка, распростертая на алтарном камне.

— Кэти, после того как ты ее нашел. Помнишь?

Дэмиен дернулся в кресле, но взял в себя в руки и затих.

Еще один снимок с места преступления, крупным планом: запекшаяся на лице кровь, приоткрытый глаз.

— На том же месте: там, где ее оставил убийца.

Фотография из прозекторской.

— Кэти на следующий день.

У Дэмиена вырвался судорожный вздох. Мы отобрали самую ужасную картинку: лицо наполовину содрано с черепа, чья-то рука в перчатке указывает на пролом над ухом, слипшиеся волосы, осколки кости.

— Трудно на это смотреть? — пробормотала Кэсси как бы самой себе.

Ее пальцы тронули последний снимок, коснулись щеки Кэти. Она взглянула на Дэмиена.

— Да, — выдавил он.

— Мое мнение, — заметил я, откинувшись на стуле и постучав пальцем по фото, — что поступить так с маленькой девочкой мог лишь псих. Какое-то безмозглое животное, которому нравится мучить беззащитных жертв. Но я всего лишь детектив. Здесь присутствует детектив Мэддокс, она изучала психологию. Ты знаешь, кто такой профилист, Дэмиен?

Он покачал головой. Его взгляд был все еще устремлен на снимки, хотя я сомневался, что он видит их.

— Специалист, составляющий психологический портрет преступника. Детектив Мэддокс — наш официальный профилист, и у нее есть своя теория насчет того, что за человек мог это совершить.

— Дэмиен, — проговорила Кэсси, — я хочу тебе сказать вот что. С самого начала я считала, что преступление совершил человек, который на самом деле не хотел этого делать. Он не насильник, не убийца, ему не нравится причинять боль. Просто ему пришлось так поступить. У него не было выбора. Я говорила это с первого дня расследования.

— Верно, — подтвердил я. — Мы все считали, что это бред, но она твердо стояла на своем: он не психопат, не серийный убийца и не педофил. — В лице Дэмиена что-то дрогнуло. — Что ты об этом думаешь, Дэмиен? Кто мог ее убить — больной ублюдок или человек, который никому не желал зла?

Он попытался пожать плечами, но их так свело от напряжения, что получился какой-то гротескный жест. Я встал, медленно обошел вокруг стола и прислонился к стене.

— Конечно, мы ничего не можем знать наверняка, пока он сам нам не сообщит. Но представим на минуту, что детектив Мэддокс права. Все-таки она профессионально занималась психологией, и я готов признать, что она разбирается в этом лучше нас. Допустим, парень не насильник, не хотел никого убивать. Просто так получилось.

Дэмиен затаил дыхание.

— Я встречал подобных людей раньше. Знаешь, что с ними случается потом, Дэмиен? Они превращаются в живые трупы. Не могут с этим жить. Я знаю много таких парней.

— Мы понимаем, как это тяжело. — мягко заметила Кэсси. — Знаем, что произошло, и преступник знает, что мы знаем, но боится признаться. Он думает, тюрьма — самое худшее, что может с ним случиться. Но он не прав. Потому что всю оставшуюся жизнь он будет просыпаться с ощущением, будто все случилось вчера. Каждую ночь его будут душить кошмары. Он надеется, что со временем это пройдет, но ошибается.

— И рано или поздно, — добавил я, — у него произойдет нервный срыв, и остаток дней он проведет в камере для буйных, под завязку накачанный лекарствами и с мозгами набекрень. Или прикрутит в перилам веревку и сунет голову в петлю. Часто, Дэмиен, очень часто они не могут заставить себя дожить до следующего дня.

Разумеется, это была полная чушь. На несколько десятков нераскрытых преступлений я знал только один случай, когда злоумышленник убил себя, да и то он был психически болен и не принимал лекарств. Большинство жили как ни в чем не бывало, работали, ходили в пабы и водили детишек в зоопарк, и если у них и появились угрызения совести, то они держали их при себе. Я лучше многих понимал, что человек действительно может привыкнуть ко всему на свете. То, что вначале казалось немыслимым, постепенно становится допустимым, а затем воспринимается чуть ли не нормой. Но Кэти умерла месяц назад и у Дэмиена не было времени, чтобы это осознать. Он сидел с банкой в кресле и дышал так, словно каждое движение причиняло ему боль.

— А знаешь, кто выживает, Дэмиен? — произнесла Кэсси. Она перегнулась через стол и накрыла ладонью его руку. — Те, кто признается. Те, кто отсиживает срок. Через несколько лет они выходят из тюрьмы и начинают все сначала. Лицо жертвы уже не стоит перед ними всякий раз, когда они закрывают глаза. Им не надо бояться каждую минуту, что сегодня их схватят и арестуют. Они не вздрагивают от испуга, заметив полицейского или услышав стук в дверь. Поверь мне: в конечном счете только эти люди остаются по-настоящему свободными.

Дэмиен так крепко стиснул банку, что она затрещала у него в руках. Мы вздрогнули.

— Дэмиен, тебе все это знакомо? — тихо промолвил я.

Миновала целая вечность, прежде чем он опустил голову.

Это был слабый, почти незаметный кивок.

— Ты хочешь прожить с этим оставшуюся жизнь?

Кэсси ободряюще сжала его руку, но сразу убрала свою: никакого перебора.

— Ты ведь не хотел убить Кэти, правда? — мягко спросила она. — Просто так случилось.

— Да. Так случилось.

Комната на мгновение сжалась в одну точку, будто какой-то беззвучный взрыв выдавил из нее весь воздух. Руки Дэмиена обмякли вокруг банки, она поползла вниз и грохнулась об стол. Его кудрявые волосы золотились под яркой лампой нимбом. Потом комната вновь ожила и задышала.

— Дэмиен Джеймс Доннели, — произнес я, продолжая стоять у стены и боясь двинуться с места. — С этого момента вы арестованы. Вы подозреваетесь в том, что семнадцатого августа сего года в Нокнари, графство Дублин, совершили преступление и убили Кэтлин Девлин.

21

Доннели колотила дрожь. Мы убрали фотографии и принесли горячий чай, предложили разогреть остатки пиццы и найти где-нибудь теплый джемпер, но он лишь молча качал головой и не смотрел нас. Я не мог отвести глаз от Дэмиена. Я чуть не сошел с ума, пытался вспомнить детство, ездил в старый лес, рисковал карьерой и едва не потерял напарницу — и все ради этого мальчишки.

Кэсси начала объяснять ему права, очень бережно и осторожно, точно он являлся жертвой несчастного случая. Я затаил дыхание, но он отказался от адвоката:

— Какой смысл? Вы все уже знаете, чем тут адвокат поможет… Меня отправят в тюрьму, да? Сразу в тюрьму?

У него стучали зубы, ему было нужно что-нибудь покрепче чая.

— Не думай об этом сейчас, ладно? — успокаивающе произнесла Кэсси. Предложение довольно странное, учитывая обстоятельства, но Дэмиена оно немного успокоило. — Просто помоги нам, а мы постараемся помочь тебе.

— Я не… вы правильно сказали, я не хотел ничего плохого. Клянусь Богом. — Он смотрел на Кэсси так, словно от нее теперь зависела его жизнь. — Вы им это скажете, правда? Скажете судье? Я не какой-то там псих, не серийный убийца… то есть… совсем нет. Я не хотел причинить ей боль, клянусь вам, не хотел, я не…

— Да-да, я знаю. — Она опять взяла его за руку и стала поглаживать по ладони. — Не волнуйся, Дэмиен, все будет хорошо. Худшее уже позади. Осталось только рассказать нам, как все произошло. Сделаешь это для меня?

Он несколько раз глубоко вздохнул и решительно кивнул.

— Вот и молодец, — похвалила Кэсси. Она похлопала его по плечу и дала печенье.

— Нам нужна полная история, Дэмиен, — проговорил я, пододвинув стул, — шаг за шагом. С чего все началось?

— А? — переспросил он после паузы. Казалось, вопрос сбил его с толку. — Я… что?

— Ты сказал, что не хотел причинить ей боль. Тогда почему это произошло?

— Я не… то есть я не совсем уверен. Не помню. Можно я просто расскажу про тот вечер?

Мы с Кэсси переглянулись.

— Ладно, — согласился я. — Начни с того момента, когда вы закончили работу в понедельник. Что ты делал потом?

Дэмиен что-то скрывал, это было ясно; вряд ли проблема заключалась в плохой памяти. Но если мы надавим на него сейчас, он может замолчать и вспомнить про адвоката.

— Ну, я… — Дэмиен выпрямился, глубоко вздохнул и зажал ладони между коленями, будто школьник на экзамене. — Я поехал на автобусе домой. Поужинал с мамой, затем мы поиграли в скраббл. Она любит скраббл. У моей мамы плохо с сердцем… в общем, она легла спать в десять часов, как обычно. А я стал ждать у себя в комнате, пока она уснет… захрапит, и я смогу… Я пробовал читать, но не мог сосредоточиться, поскольку…

Он снова застучал зубами.

— Тихо, тихо, — мягко промолвила Кэсси. — Все в порядке. Продолжай.

Он издал что-то вроде всхлипа и кивнул.

— В котором часу ты вышел из дома? — спросил я.

— В одиннадцать. Вернулся обратно на раскопки… это в нескольких милях от моего дома, но на автобусе ехать очень долго, потому что сначала он объезжает весь город, а потом возвращается обратно. Я шел по проселочным дорогам, чтобы не проходить через поселок. Правда, мне пришлось идти мимо коттеджа, но собака меня знала, я ей сказал: «Хороший песик, Лэдди», — и она не залаяла. Было темно, но я взял с собой фонарик. Заглянул в домик для инструментов и нашел… нашел перчатки, надел их и взял… — Он сглотнул. — Взял большой камень. Прямо там, на краю поля. Потом двинулся в хранилище.

— Во сколько это было? — спросил я.

— Около полуночи.

— А когда пришла Кэти?

— Мы договорились… — Дэмиен замигал и вжал голову в плечи. — Договорились ровно на час, но она явилась раньше, минут за пятнадцать. Когда она постучала в дверь, у меня чуть сердце не остановилось.

Он ее боялся! Мне хотелось его ударить.

— И ты впустил ее.

— Да. Она принесла шоколадное печенье — наверное, прихватила из дома — и дала мне одно, но я не мог есть. Убрал его в карман. А она стала есть печенье и рассказывать про балетную школу и еще про что-то… Прошла пара минут… потом я сказал: «Посмотри, что на этой полке», — и она обернулась. И я… ударил ее. Камнем, по затылку. Ударил ее, да.

Дэмиен говорил так, словно сам себе не верил. Зрачки расширились, глаза казались почти черными.

— Сколько раз?

— О Боже. Я не… это обязательно? Я же сказал, что ударил, разве нельзя просто…

Он впился ногтями в край стола.

— Дэмиен, — тихо, но твердо произнесла Кэсси, — мы должны знать все детали.

— Ну да, ну да. — Он резко потер ладонью подбородок. — Я ударил ее один раз, но, видимо, недостаточно сильно, потому что она упала на пол, а потом… потом обернулась и открыла рот, будто хотела закричать, и я схватил ее. Понимаете, я боялся, безумно боялся, что если она закричит… — Его речь становилась все быстрее и неразборчивее. — Я зажал ей рот и попытался ударить еще раз, но она вцепилась в мою руку, начала царапать, колотить и все такое, затем мы упали на пол и я вообще ничего не видел в темноте, ведь фонарик остался на столе, а свет я не включал. Я пытался удержать ее, но она рвалась к двери, крутилась, изворачивалась, такая сильная… не думал, что она такая сильная, потому что…

Дэмиен замолчал и уперся взглядом в стол. Его дыхание было быстрым и неровным.

— Потому что она такая маленькая, — бесстрастно закончил я.

Он открыл рот, но не сказал ни слова. Лицо у него позеленело, веснушки проступили ярче.

— Если хочешь, можем сделать перерыв, — предложила Кэсси. — Но рано или поздно тебе придется рассказать это.

Доннели затряс головой:

— Нет. Не надо перерыва. Я просто хочу… я в порядке.

— Отлично, — кивнул я. — Тогда продолжим. Ты зажал ей рот, и она сопротивлялась.

— Да. Верно. — Дэмиен засунул руки глубоко в рукава джемпера. — Она перевернулась на живот и вроде как поползла к двери, а я опять ее ударил. Тоже камнем по голове, но уже сбоку. Только на сей раз сильнее — может, адреналин подействовал, не знаю, — потому что она сразу затихла. Упала без сознания. Но все равно дышала и громко стонала, и тогда я понял, что должен… но не мог ее ударить, просто не мог. Я не… — Он тяжело дышал. — Я не… не хотел… причинить ей боль.

— И что ты сделал?

— Там на полке лежали полиэтиленовые пакеты. Для находок. Я взял один, надел ей на голову и держал, пока…

— Пока что?

— Пока она не перестала дышать, — тихо закончил Доннели.

Наступило долгое молчание, слышались только завывание ветра в вентиляции и шум дождя.

— А потом?

— Потом? — Голова у Дэмиена начала дрожать, взгляд сделался пустым, как у слепого. — Я ее поднял. Не мог оставить ее в домике, там бы ее нашли, поэтому решил отнести в поле. Она… от нее повсюду была кровь — наверное, из головы. Я оставил на ней пакет, чтобы кровь больше не вытекала. Но когда я вышел из лагеря, то увидел в лесу свет и костер. Там кто-то был. Я испугался до смерти, почти не мог стоять, чуть не выронил труп… А вдруг они меня видели? — Он беспомощно поднял руки, его голос сорвался. — Я не знал, что с ней делать.

Про совок он умолчал.

— И что ты сделал?

— Понес обратно в лагерь. В домике для инструментов был брезент, мы накрывали им места раскопок, когда шел сильный дождь. Я завернул ее в брезентовое полотно, чтобы… ну я не хотел… насекомые и все такое… — Он сглотнул. — И затем спрятал труп. Думал, не положить ли ее просто где-то на земле, но это как-то… тут бродят лисицы, крысы, всякие звери… могло пройти много дней, прежде чем ее нашли бы, и вообще я не хотел ее просто бросить… Я тогда плохо соображал. Подумал, может, завтра мне что-то придет в голову…

— Ты вернулся домой?

— Нет… сначала я все вымыл в хранилище. Ну, кровь. Она была повсюду — на полу, на ступеньках, пачкала обувь и ботинки… Я набрал в ведро воды и стал мыть, но мне приходилось постоянно останавливаться, потому что… ну, этот запах… я боялся, что меня стошнит.

Дэмиен взглянул на нас, словно ждал сочувствия.

— Да, это было ужасно, — понимающе произнесла Кэсси.

— Верно. Так и было. — Он с благодарностью повернулся к ней. — Ужасно. Время тянулось бесконечно; я думал, уже утро и ребята вот-вот придут, поэтому торопился.Казалось, будто это кошмар и я сейчас проснусь, потом у меня закружилась голова и… я почти ничего не видел, поскольку боялся включать фонарь: а вдруг те люди в лесу придут и увидят… было темно, и везде кровь, а когда раздавался какой-то звук, я думал, что умру, правда умру… Постоянно раздавались звуки, словно кто-то скреб по стенам домика. Один раз я даже услышал, как кто-то сопит за дверью. Решил, что это Лэдди, но он был привязан, — и тут я чуть не… Господи, это было…

Он замолчал, качая головой.

— Но ты все-таки закончил чистку, — заметил я.

— Ну да. Насколько сумел. Я был уже не в силах продолжать, понимаете? Спрятал камень за брезент, у нее был маленький фонарик, и я сунул его туда же. В какой-то момент, когда я поднял полотно, тени как-то странно сдвинулись, и мне показалось, что она. О Господи…

Его лицо опять приобрело зеленый оттенок.

— Значит, ты оставил камень и фонарик в домике для инструментов, — подытожил я.

Про совок он снова не сказал. Это меня не очень беспокоило: любую деталь, о которой он умолчал, потом можно будет использовать против него.

— Да. Я помыл перчатки и убрал обратно в пакет. Запер оба домика и… и пошел домой. — И Дэмиен заплакал.

Плач продолжатся довольно долго, и все это время он не мог отвечать на вопросы. Кэсси сидела рядом, гладила его по руке, шептала что-то успокаивающее и подавала бумажные салфетки. Наконец я поймал ее взгляд через голову Доннели: она кивнула. Я оставил их вдвоем и отправился к О'Келли.

— Что, этот маменькин сынок? — воскликнул он, подняв брови. — Будь я проклят. Никогда бы не подумал, что ему хватит духу. Я ставил на Хэнли. Кстати, он только что ушел. Заявил О'Нилу, что тот может засунуть свои вопросы в задницу, и удрал. Хорошо, что Доннели до этого не додумался. Ладно, я начну писать доклад прокурору.

— Нам нужны его телефонные звонки и финансовые документы, — произнес я. — Кроме того, надо допросить других археологов, друзей, школьных товарищей и вообще всех, кто его знал. Он молчит насчет мотивов.

— Кому какое дело до мотивов? — буркнул О'Келли с показным раздражением, но я знал, что он доволен.

Мне тоже следовало радоваться, но почему-то я этого не чувствовал. Когда я мечтал, как раскрою данное дело, все представлялось мне по-иному. Событие, которое должно было стать триумфом моей карьеры, теперь выглядело не слишком волнующим и немного запоздалым.

— Только не в этом деле, — возразил я. О'Келли абсолютно прав: если факт преступления доказан, совсем не обязательно предъявлять его мотивы. Но присяжные, воспитанные на телевидении, всегда хотят о них услышать, и в данном случае я был с ними солидарен. — Жестокое преступление против ребенка — и никаких причин? Защита начнет настаивать на умственной неполноценности. Если мы найдем мотив, у них это не пройдет.

О'Келли хмыкнул:

— Пожалуй. Ладно, я найду пару ребят, чтобы занялись допросами. Теперь иди и дожми парня. Да, Райан, — бросил он мне в спину, когда я уже был в дверях, — хорошая работа. Вы оба молодцы.

Кэсси удалось успокоить Доннели: он еще дрожал и периодически сморкался, но уже не плакал.

— Сможешь продолжать? — спросила она, сжав его руку. — Мы уже почти закончили. У тебя хорошо получается.

По лицу Дэмиена промелькнула улыбка.

— Да, — ответил он. — Простите, что… Я в порядке.

— Вот и хорошо. Если захочешь прерваться, сразу скажи мне.

— Итак, — вмешался я, — ты пошел домой. Что было на следующий день?

— А, ну да. На следующий день. — Он глубоко вздохнул. — Это был просто кошмар. Я так устал, что не мог продрать глаза, а когда кто-нибудь входил в домик за инструментами, каждый раз чуть не падал в обморок. Надо было вести себя как обычно: смеяться, делать вид, что ничего не произошло, — а я постоянно думал о ней. Вечером мне пришлось сделать то же самое, что в прошлый раз: дождаться, пока мать уснет, выскользнуть из дома и вернуться на раскопки. Если бы в лесу снова был этот костер, даже не знаю, как бы я поступил. Но его не было.

— И ты отправился в домик с инструментами, — подсказал я.

— Да. Надел перчатки, взял ее и… вынес. Она была… Я думал, она закоченеет, слышал, так бывает с трупами, но… — Он прикусил губу. — Она не закоченела. Только была очень холодная. И мне не хотелось ее трогать…

Его передернуло.

— Но пришлось.

Дэмиен кивнул и высморкался.

— Я вынес ее в поле и положил на каменный алтарь. Потому что там… ну, в общем, чтобы ее не могли достать крысы. И чтобы скорее нашли, пока она… Я уложил ее так, чтобы она выглядела спящей, сам не знаю почему. Камень выбросил, пакет отмыл и положил на место, но ее фонарик я не нашел, он завалился куда-то за брезенты.

— Почему ты ее не закопал? — спросил я. — Например, в поле или в лесу? Это было бы умнее, хотя вряд ли могло что-либо изменить.

Дэмиен уставился на меня открыв рот.

— Я об этом даже не подумал, — признался он. — Мне хотелось быстрее закончить. И потом… просто закопать? Как какой-то мусор?

А мы месяц ломали над этим головы.

— На следующий день, — продолжил я, — ты позаботился о том, чтобы первым найти труп. Зачем?

— Да. — Дэмиен сделал конвульсивное движение. — На мне были перчатки, так что никаких отпечатков, но я слышал, что на ней останется мой волос или нитка с джемпера, вы все равно меня вычислите. И я решил, что должен сам ее найти. Боже, я совсем не хотел ее видеть, но… Весь день искал повод, чтобы пойти на холм, но боялся, что это будет подозрительно. Ничего не приходило в голову. Я мечтал, чтобы все закончилось. А вскоре Марк попросил Мел поработать у алтаря.

Он устало вздохнул.

— Ну а дальше легче. Мне не пришлось делать вид, будто все в порядке.

Неудивительно, что Дэмиен выглядел ошарашенным на первом допросе. Правда, не настолько, чтобы вызвать подозрения. Для новичка он справился неплохо.

— А когда мы с тобой говорили… — произнес я и замолчал.

Мы с Кэсси не взглянули друг на друга, ни один мускул не дрогнул на наших лицах, но одна мысль пронзила нас точно электрический разряд. Причина, по которой мы всерьез восприняли слова Джессики о парне в спортивном костюме, заключалась в том, что Дэмиен подкинул нам того же парня в качестве подозреваемого.

— Значит, ты выдумал незнакомца в спортивном костюме, надеясь сбить нас со следа?

— Да. — Дэмиен посмотрел на нас с беспокойством. — Простите. Я считал…

— Перерыв в допросе, — сказала Кэсси и вышла из комнаты.

Я последовал за ней, чувствуя, что у меня сжимается сердце, а в спину нам несся испуганный голос Дэмиена:

— Эй, постойте…

Мы не остались в коридоре и не вернулись в штаб, а заглянули в соседний кабинет, где Сэм допрашивал Марка. Там еще было полно мусора: скомканные салфетки, пластмассовые стаканчики, темная лужица на столе (кто-то резко двинул стулом или стукнул кулаком).

— Есть! — воскликнула Кэсси радостно. — Мы это сделали, Роб!

Она бросила блокнот на стол и крепко обняла меня. Искренний порыв, внезапный и без задних мыслей, но меня от него покоробило. Мы отработали допрос легко и слаженно, как старые друзья, однако сделали это только ради расследования, чтобы сломать Дэмиена. Я не предполагал, что Кэсси это надо объяснять.

— Похоже на то, — буркнул я.

— Когда он все-таки это сказал… Господи, я думала, у меня челюсть рухнет на пол. Сегодня будет море шампанского, даже если мы завершим допрос в полночь. — Она глубоко вздохнула, присела на стол и провела рукой по волосам. — Думаю, тебе надо заняться Розалиндой.

Я сразу напрягся.

— Почему?

— Потому что я ей не нравлюсь.

— Я знаю. Почему ею вообще должен кто-то заниматься?

Кэсси перестала ерошить волосы и взглянула на меня.

— Роб, она и Дэмиен дали нам одинаковую ложную наводку. Здесь должна быть связь.

— Нет, — возразил я, — это Дэмиен и Джессика дали нам ложную наводку.

— Ты полагаешь, что Джессика может быть связана с Дэмиеном? Нет, вряд ли.

— Я знаю, что в последнее время Розалинде пришлось несладко и шансы ее участия в убийстве сестры равны нулю, поэтому нет смысла тащить ее сюда и бередить свежие раны.

Кэсси откинулась назад и посмотрела на меня. В ее глазах появилось странное выражение.

— Как ты думаешь, — произнесла она с расстановкой, — этот растяпа мог провернуть подобное дело в одиночку?

— Не знаю, и мне плевать. — Я чувствовал, как в моем голосе звучат нотки О'Келли, но не мог остановиться. — Может, его нанял Эндрюс или кто-нибудь из приятелей. Это объясняет, почему Дэмиен молчит насчет мотива: боится, что они с ним расправятся, если он их выдаст.

— Ага, вот только у нас никакой связи между ним и Эндрюсом…

— Пока.

— Зато есть связь между ним и Розалиндой.

— Ты меня не слышишь? Я сказал «пока». О'Келли занимается его финансами и телефонными звонками. Когда появятся результаты, мы поймем, что к чему.

— К тому времени Дэмиен уже успокоится и вызовет адвоката, а Розалинда узнает о его аресте из новостей и успеет подготовиться. Мы должны взять ее прямо сейчас и надавить на них обоих, пока не выясним, что случилось.

Я вдруг вспомнил голоса Кирнана и Маккейба и то головокружительное ощущение, когда находился в прострации и видел лишь ясное сияющее небо.

— Нет, — возразил я, — не должны. Розалинда сейчас очень уязвима, Мэддокс. Она в шоке, надломлена, выбита из колеи, потому что потеряла сестру и не понимает, как это произошло. А ты хочешь устроить ей очную ставку с убийцей Кэти? Черт возьми, Кэсси, мы не можем так поступить; мы несем ответственность за девушку.

— Ничего подобного, — парировала Кэсси. — Этим занимается отдел помощи жертвам. А мы отвечаем за смерть Кэти и за то, чтобы узнать правду и выяснить, что, как и почему. Остальное на втором плане.

— А если Розалинда впадет в депрессию или у нее будет нервный срыв из-за того, что мы на нее надавим? Ты тоже все свалишь на отдел помощи жертвам? Мы можем разрушить ее жизнь! Пока у нас не будет ничего, кроме случайного совпадения, мы не должны трогать эту девушку.

— Случайного совпадения? — Кэсси резко сунула руки в карманы. — Роб, если бы это была не Розалинда, а кто-нибудь другой, скажи, как бы ты поступил?

На меня накатила бешеная, удушающая ярость.

— Нет, Мэддокс, нет! Не смей даже думать об этом! Если уж на то пошло, все можно повернуть иной стороной. Ты всегда недолюбливала Розалинду, верно? С первой же встречи искала повода, чтобы с ней разделаться, а теперь Дэмиен подкинул тебе его, и ты набросилась на него, как голодная собака на кость. Бедняжка говорила мне, что многие женщины к ней ревнуют, но я никак не думал, что это может относиться к тебе. Видимо, я ошибся.

— Ревную к… Господи, Роб, ты совсем спятил! Я тоже никак не думала, что ты станешь выгораживать подозреваемую лишь потому, что тебе ее жаль, или она тебе нравится, или ты взъелся на меня из-за какого-то дерьма, которое сам вбил себе в голову.

Кэсси тоже начинала кипятиться, и мне это доставило удовлетворение. В злобе я обычно сдержан и холоден как лед; справиться с бурными вспышками Кэсси для меня — пара пустяков.

— Советую тебе не повышать тон, — произнес я. — Сама себя позоришь.

— Неужели? А ты позоришь весь этот чертов отдел! — Она так яростно сунула в карман блокнот, что чуть не порвала страницы. — Я вызову Розалинду Девлин…

— Нет! Ради Бога, веди себя как детектив, а не истеричная девица!

— Я ее вызову, Роб. А вы с Дэмиеном можете делать все, что угодно, хоть задницы друг другу лижите, черт бы вас побрал…

— Ну вот, пошли оскорбления. И это профессионально?

— Роб, ради Бога, что творится у тебя в башке? — заорала Кэсси.

Она выскочила, с грохотом хлопнув дверью, и я услышал, как эхо ее шагов разносится по коридору.

Я выдержал паузу, чтобы дать ей время уйти, потом отправился покурить — Дэмиен уже взрослый мальчик, пусть посидит один. Темнело, дождь лил как при потопе. Я поднял воротник куртки и, поеживаясь, вышел на улицу. Руки у меня дрожали. Мы с Кэсси и раньше ссорились: у напарников это обычное дело, как у влюбленных. Однажды я так ее взбесил, что она со всего маху ударила кулаком по столу и ушибла руку, а потом мы не разговаривали пару дней. Но даже тогда все было по-иному.

Не докурив, я выбросил мокрую сигарету и вернулся в здание. В глубине души мне хотелось отправить Дэмиена в тюрьму, а самому пойти домой и предоставить Кэсси как угодно разбираться с фактом нашего отсутствия, но я не мог позволить себе подобную роскошь. Мне надо было выяснить его мотивы и сделать это раньше, чем Кэсси привезет Розалинду и устроит ей допрос с пристрастием.

Дэмиен начал осознавать, что происходит. Он ерзал от беспокойства, грыз ногти и забрасывал меня вопросами: а что случится дальше? Его посадят в тюрьму, да? Надолго? У матери будет сердечный приступ, она не переживет… А в тюрьме правда ужасно, как показывают по телевизору? Надеюсь, подумал я, он не смотрел хотя бы «Тюрьму Оз».

Но когда я заговаривал о мотиве, Дэмиен сразу замолкал: смотрел по сторонам и уверял, будто ничего не помнит. Похоже, стычка с Кэсси сбила меня с ритма; я не мог сосредоточиться, и все шло наперекосяк — Дэмиен затравленно молчал, глядел в стол и в отчаянии тряс головой.

— Ладно, — наконец сказал я. — Давай побеседуем о твоем прошлом. Отец у тебя умер девять лет назад, верно?

— Да. — Дэмиен настороженно поднял голову. — Почти десять, в конце октября будет годовщина. А когда мы закончим, мне можно будет выйти под залог?

— Вопрос о залоге решает судья. Твоя мать работает?

— Нет. Она больна, я вам говорил… — Он махнул рукой. — У нее инвалидность. Отец оставил нас… О Боже, моя мама! — Дэмиен резко выпрямился. — Она же, наверное, с ума сейчас сходит… Который час?

— Расслабься. Мы уже с ней пообщались, и она знает, что ты помогаешь нам в расследовании. Даже если отец оставил вам деньги, трудно сводить концы с концами.

— Что?.. А, нет, у нас все в порядке.

— Ну и все-таки, — настаивал я. — Если кто-нибудь предложил тебе выполнить для него работу на большую сумму, это было бы заманчиво, правда?

К черту Сэма, к черту О'Келли! Если Дэмиена нанял дядя Ред, я должен это знать.

Дэмиен с искренним недоумением сдвинул брови.

— А?

— Я знаю людей, у которых есть миллион причин разделаться с семьей Девлин. Проблема в том, что они не хотят делать грязную работу сами. Им нужны помощники.

Я сделал паузу, ожидая реакции Дэмиена. Он растерянно молчал.

— Если ты кого-то боишься, — продолжил я как можно мягче, — мы тебя защитим. К тому же, если кто-нибудь тебя нанял, ты уже не настоящий убийца, верно? Убийца — заказчик.

— Если… что? Я не… Вы хотите сказать, что кто-то мне заплатил? Боже мой! Нет!

Он даже открыл рот от возмущения.

— Хорошо, если дело не в деньгах, тогда в чем?

— Я же сказал, что не знаю! Не помню!

У меня мелькнула мысль — а вдруг у него и впрямь проблемы с памятью? И если так, то почему и какие именно? Но потом я ее отбросил. Нам часто говорят подобное, и я видел, какое у него было выражение лица, когда он промолчал про совок.

— Знаешь, я изо всех сил стараюсь тебе помочь, — вздохнул я, — но ничего не смогу предпринять, если ты не будешь со мной откровенен.

— Я откровенен! Просто у меня что-то с памятью…

— Нет, Дэмиен, это неправда, — возразил я. — И я тебе объясню почему. Помнишь фото, которые я тебе показывал? Помнишь Кэти с отрезанным лицом? Их сделали после вскрытия. А вскрытие показало все, что ты сотворил с этой девочкой.

— Я уже сказал…

Я резко перегнулся через стол и взглянул ему в лицо.

— Дэмиен, сегодня утром мы нашли в домике совок. Ты что, принимаешь нас за идиотов? Вот часть рассказа, которую ты пропустил: после убийства ты расстегнул Кэти джинсы, стянул с нее белье и воткнул в нее рукоятку совка.

Дэмиен вскинул руки к голове.

— Нет… я не…

— И теперь ты мне говоришь, что «все так получилось»? Изнасилование девочки не то, что случается само собой. Для этого нужна какая-то причина, так что кончай валять дурака и выкладывай, в чем дело. Может, ты просто гнусный извращенец, а? Я угадал?

Я перегнул палку. Дэмиен — в конце концов, у него был длинный день — с удручающей неизбежностью опять ударился в плач.

Мы просидели еще много времени. Дэмиен рыдал, уронив голову на руки и конвульсивно дергаясь. Я размышлял, что мне теперь с ним делать, и, уловив паузу, когда он замолкал, чтобы набрать побольше воздуха, подбрасывал очередной вопрос насчет мотивов. Дэмиен не отвечал — казалось, он вообще меня не слышал. В комнате было очень жарко, все еще тошнотворно пахло пиццей. Я не мог собраться с мыслями. Думал только о Кэсси и Розалинде: согласилась ли Розалинда приехать; хорошо ли она держалась на допросе; не постучит ли Кэсси сейчас в дверь, чтобы устроить ей очную ставку с Дэмиеном.

Вскоре я сдался. Было уже полдевятого, и разговор больше не имел смысла. Дэмиен выдохся, ни один детектив в мире не смог бы вытянуть из него ничего вразумительного, и мне давно следовало это понять.

— Ну все, — сказал я. — Тебе надо поужинать и отдохнуть. Продолжим завтра.

Он поднял голову. Нос у него покраснел, распухшие глаза почти не открывались.

— Я могу… идти домой?

«Тебя только что арестовали за убийство, идиот, о чем ты говоришь…» У меня уже не было сил иронизировать.

— Мы задержим тебя на ночь, — ответил я. — Я попрошу кого-нибудь отвести тебя.

Когда я достал наручники, Дэмиен уставился на них так, словно это орудия пытки.

Дверь в наблюдательную комнату была открыта, и, проходя мимо, я увидел, что перед стеклом, покачиваясь взад-вперед на каблуках, стоит О'Келли. Сердце у меня сжалось. Наверное, в главной комнате для допросов сидели Кэсси и Розалинда. На секунду у меня мелькнула мысль отправиться туда, но я от нее сразу отказался: не хотелось, чтобы Розалинда как-то связывала меня с данной ситуацией. Я передал Дэмиена — все еще всхлипывавшего, бледного и опухшего как зареванный ребенок — одному из копов и двинулся домой.

22

Телефон зазвонил без четверти двенадцать. Я бросился к трубке: Хизер не любила поздних звонков.

— Алло?

— Прости, что так поздно, но я весь вечер не могла с тобой связаться, — произнесла Кэсси.

— Не могу сейчас говорить, — буркнул я.

— Роб, ради Бога, это очень важно…

— Прости, но мне надо идти, — перебил я. — Поговорим завтра на работе, или оставь мне записку.

Кэсси начала что-то говорить, но я повесил трубку.

— Кто звонил? — В дверях появилась сонная и недовольная Хизер в ночной рубашке с воротничком.

— Это мне.

— Кэсси?

Я прошел в кухню, достал поднос со льдом и стал насыпать кубики в бокал.

— Ох! — раздался за спиной вздох Хизер. — Значит, ты с ней все-таки переспал?

Я швырнул поднос обратно в морозилку. Когда я прошу Хизер оставить меня в покое, она так и делает, но толку от этого не много: следующая затем хандра, раздраженные упреки и жалобы на свою чувствительность обходятся еще дороже.

— Она не заслуживает подобного отношения, — объявила Хизер.

Я удивился. Моя хозяйка не очень ладила с Кэсси. Когда-то, очень давно, я пригласил Кэсси на ужин, и Хизер весь вечер ей чуть ли не грубила, а после ее ухода часа два поправляла подушки и ковры и громко вздыхала, при том что Кэсси вообще никогда не упоминала о ее существовании. В общем, приступ женской солидарности меня насторожил.

— Так же как и я, — добавила Хизер и вышла, хлопнув дверью.

Я отнес лед в свою комнату и сделал себе водку с тоником.

Разумеется, заснуть не удалось. Когда сквозь шторы стал просачиваться утренний свет, я сдался: решил, что приду на работу спозаранку и постараюсь выяснить, что Кэсси сказала Розалинде, а потом займусь подготовкой документов Дэмиена для прокуратуры. Hо на улице по-прежнему лило как из ведра, улицы были плотно забиты транспортом, и на полпути к Мерион-роуд у «лендровера» спустилась шина. Пришлось возиться с запаской под проливным дождем, под яростные гудки других водителей, которые надрывались так, словно, не будь меня, им действительно удалось бы куда-нибудь проехать. Вскоре я поставил на крышу «мигалку», что заставило большинство из них заткнуться.

В результате на работу я прибыл около восьми. Телефон зазвонил в тот момент, когда я снимал пальто.

— Штаб-квартира, Райан, — буркнул я.

С меня текло струями, я дрожал от холода, хотелось скорее пойти домой, принять горячую ванную и выпить виски — и пусть все катится к чертям.

— Быстро в кабинет! — приказал О'Келли. — Сейчас. — И бросил трубку.

Я еще не успел понять, в чем дело, как уже похолодел и сжался так, что почти не мог дышать. Сам не знаю, как я догадался. То, что у меня проблемы, стало ясно сразу: когда О'Келли просто хотел поговорить, просовывал голову в дверь, бросал: «Райан, Мэддокс, ко мне», — и исчезал, чтобы к нашему появлению уже восседать за столом. Телефонное приглашение подразумевало серьезную головомойку. Но причины могли быть какие угодно: на меня нажаловался Джонатан Девлин, я упустил что-то в расследовании, Сэм напоролся не на того политика. Однако я подозревал, что дело в ином.

О'Келли стоял спиной к окну, сунув руки в карманы.

— Райан! — воскликнул он. — Тебе не приходило в голову, что мне следует об этом знать?

Меня мгновенно захлестнул стыд. Я покраснел. Такое жуткое, сокрушительное унижение я испытывал в школе: когда душа уходит в пятки и накатывает ужас, что все кончено. Тебя застукали, поймали за руку, и теперь ты не сможешь ни оправдаться, ни сбежать, ни что-либо исправить. Я уставился на стол О'Келли, как нашкодивший ученик, машинально выискивая какие-нибудь фигуры в узорах фальшивой древесины. Раньше молчание казалось мне чем-то мужественным и величественным, в духе героев-одиночек Клинта Иствуда, но теперь я сообразил, что оно жалко, близоруко, инфантильно и глупо.

— Ты хоть представляешь, как ты испоганил всю работу? — холодно спросил О'Келли. В гневе шеф всегда был красноречив: еще одна причина, по которой я считал его умнее, чем он пытался выглядеть. — Вообрази, что сделает опытный адвокат, если эта информация дойдет до суда. Ведущий детектив — единственный свидетель и единственная выжившая жертва связанного с делом преступления… Господи Иисусе! Адвокаты мечтают о таких детективах, как подростки о сладком сексе. Они обвинят тебя в чем угодно: от неспособности вести беспристрастное расследование до соучастия в убийстве. Пресса, любители скандалов и прочая шушера поднимут дикий вой. Через неделю никто в стране даже не вспомнит про настоящего убийцу.

Я в остолбенении смотрел на босса. Этот удар исподтишка застал меня врасплох и пригвоздил к месту. Странно, но за двадцать лет мне ни разу не пришло в голову, что меня могут заподозрить в исчезновении Питера и Джеми. В деле об этом не было сказано ни слова. Ирландия в 1984 году была страной скорее Руссо, чем Оруэлла: дети считались невинными созданиями, и предположение, что кто-то из них может быть убийцей, казалось противоестественным. Теперь мы знаем, что убить способен любой. В двенадцать лет я выглядел почти взрослым, в моих кроссовках нашли чужую кровь, переходный возраст всегда склонен к агрессивности. Я вдруг вспомнил лицо Кэсси в тот день, когда она вернулась от Кирнана: губы поджаты, точно она что-то скрывала. Мне захотелось сесть на стул.

— Теперь парни, которых ты посадил за решетку, могут потребовать пересмотра дела на том основании, что ты скрывал вещественные доказательства. Поздравляю, Райан, ты провалил все расследования, в которых когда-либо участвовал.

— Значит, я отстранен, — пробормотал я.

Губы у меня едва двигались. Мне вдруг представились толпы журналистов, они орут и ломятся в дверь моей квартиры, суют в лицо микрофон, называют Адамом, требуют, чтобы я рассказал какие-то жуткие подробности. Хизер все это понравится: мелодраматизма и страданий появится столько, что хватит на целый год. Боже милостивый.

— Нет, ты не отстранен! — рявкнул О'Келли. — Не отстранен, потому что я не желаю, чтобы репортеры разнюхали, почему я дал тебе пинка под зад. Сейчас главное — свести ущерб к минимуму. Ты больше не допрашиваешь свидетелей и не касаешься материалов дела; твоя задача — сидеть за столом и стараться не наломать больше дров. Мы сделаем все, чтобы не произошло утечки. А когда суд над Доннели закончится — если вообще будет суд, — твое участие в работе отдела приостановится.

У меня в голове застряло слово «приостановится».

— Очень жаль, сэр, — выдавил я, не придумав ничего умнее.

Что такое «приостановится»? Мне представилась сцена из фильма, где коп со стуком кладет на стол босса жетон и служебное оружие. Потом оператор дает крупный план и идут финальные титры.

— А пока подыщи себе какое-нибудь занятие. — сухо продолжил О'Келли. — Читай и сортируй телефонные звонки. Но если в них будет упоминаться старое дело, передавай Мэддокс или О'Нилу.

Он сел за стол, взял телефон и начал набирать номер. Я смотрел на него еще несколько секунд, пока до меня не дошло, что я свободен.

Я поплелся обратно в штаб: читать звонки не хотелось, я просто двигался на автопилоте. Кэсси, сгорбившись, сидела у видеомагнитофона, поставив локти на колени, и смотрела запись моего допроса Доннели.

Во мне вдруг что-то перевернулось. До сих пор я даже не думал, откуда О'Келли обо всем узнал. И лишь сейчас, когда я остановился на пороге штаба, меня словно ударило: иного пути просто не было.

Я понимал, что очень скверно обошелся с Кэсси, хотя мог бы возразить, что ситуация возникла неоднозначная. Но я не сделал и не мог сделать ничего такого, что заслуживало бы подобного поступка. Даже вообразить не мог такого предательства. «В аду нет ярости ужасней».^[22] У меня стали подгибаться ноги.

Видимо, я издал какой-то звук или сделал невольное движение: Кэсси резко развернулась в кресле. В следующий момент она нажала «Стоп» и отложила пульт.

— Что сказал О'Келли?

Она все знала, она знала; последняя искра сомнения погасла. Что-то тупое и тяжелое ударило в грудную клетку.

— Как только следствие закончится, меня отстранят, — ответил я. Голос у меня был словно чужой.

Глаза Кэсси расширились.

— О Господи, — пробормотала она. — Черт, Роб… Но ты в отделе? Он… он тебя не уволил?

— Нет, не уволил.

Первый шок начал проходить, и холодная ярость пронзила меня как электрический ток. Меня стал бить озноб.

— Это нечестно. — Голос Кэсси дрогнул. — Я пыталась тебя предупредить. Звонила тебе вчера вечером раз сто…

— Но тогда уже было поздновато, разве нет? Надо было думать раньше.

Кэсси побледнела, глядя на меня с открытым ртом. Мне хотелось стереть с ее лица это изумленное, непонимающее выражение.

— Раньше?

— Раньше, чем ты решила посвятить О'Келли в мою частную жизнь. Теперь тебе полегчало, Мэддокс? Радуешься, что разрушила мою карьеру, за то что я был не слишком нежен с тобой в последнюю неделю? Этого достаточно, или у тебя припасены еще какие-то козыри в рукаве?

После паузы она тихо спросила:

— Ты думаешь, это я ему сообщила?

— Конечно. На свете всего пять человек знают об этом, и я очень сомневаюсь что мои родители или друг, которого я знаю с пятнадцати лет, решили позвонить боссу и сказать: «Да, кстати, вы в курсе, что настоящее имя Райана — Адам?» По-твоему, я идиот?

Она продолжала на меня смотреть, но что-то в ее взгляде изменилось, и я сообразил, что Кэсси взбешена так же, как и я. Резким движением она схватила лежавшую на столе видеокассету и с размаху запустила в меня. Я инстинктивно пригнулся; кассета ударилась о стену и шлепнулась на пол.

— Посмотри запись, — произнесла Кэсси.

— Не хочу.

— Посмотри немедленно, или, клянусь Богом, завтра твои фото появятся во всех утренних газетах.

Меня поразила даже не сама угроза, а то, что она произнесла ее вслух, — зря выложила свою козырную карту. Тут во мне что-то забрезжило — любопытство, переходящее в смутное предчувствие (если я не придумал его задним числом). Я поднял кассету, вставил в видеомагнитофон и нажал «Пуск». Кэсси молча смотрела на меня, скрестив руки на груди. Я развернул кресло и сел лицом к экрану и спиной к ней.

Это был вчерашний допрос Розалинды. Таймер внизу показывал 20:27; в соседней комнате еще сидели я и Дэмиен. Розалинда стояла в комнате одна, подкрашивая губы перед маленьким зеркальцем. На заднем плане слышался какой-то шум, и до меня не сразу дошло, что это такое: громкие беспомощные всхлипы Доннели и мой голос, безнадежно повторявший: «Дэмиен, ты должен объяснить, зачем ты это сделал». Кэсси включила громкую связь и перевела ее на мою комнату. Розалинда подняла голову, глядя в стекло с абсолютно бесстрастным выражением лица.

Открылась дверь, вошла Кэсси. Розалинда закрыла помаду и убрала в сумочку. Дэмиен продолжал рыдать.

— Черт! — выругалась Кэсси, взглянув на динамик. — Прошу прощения.

Она выключила связь; Розалинда ответила сухой улыбкой.

— Детектив Мэддокс допрашивает Розалинду Фрэнсис Девлин, — произнесла Кэсси в камеру. — Садитесь.

Розалинда не шевельнулась.

— К сожалению, у меня нет желания общаться с вами, — промолвила она ледяным тоном, которого раньше я у нее никогда не слышал. — Я предпочитаю говорить с детективом Райаном.

— Простите, но это невозможно, — усмехнулась Кэсси, пододвинув стул. — Он занят с другим свидетелем. Вы, наверное, слышали, — добавила она, с сожалением разводя руками.

— В таком случае я вернусь, когда он освободится. — Розалинда сунула сумочку под мышку и направилась к двери.

— Одну минутку, мисс Девлин. — В голосе Кэсси прозвучали жесткие нотки. Розалинда вздохнула и обернулась, презрительно подняв брови. — Может, объясните, почему вам вдруг расхотелось отвечать на вопросы, связанные с убийством вашей сестры?

Я заметил, как взгляд Розалинды метнулся к камере, хотя на губах по-прежнему оставалась холодная улыбка.

— Думаю, вы сами все прекрасно понимаете, детектив, — ответила она. — Рада помочь следствию всем, чем смогу. Я не хочу говорить с вами, и вам отлично известно почему.

— Давайте представим, что неизвестно.

— Мне с самого начала было ясно, что вам плевать на мою сестру. Вас волновал лишь флирт с детективом Райаном. Разве спать с напарником не против правил?

От вспышки ярости у меня перехватило дыхание.

— Боже милостивый! Так вот в чем дело? Только потому, что ты подумала, будто я сказал ей…

Розалинда говорила наобум, я никогда не намекал ни на что подобное ни ей, ни кому-либо другому, но Кэсси начала мне мстить, даже не позаботившись узнать…

— Заткнись! — бросила она у меня за спиной.

Я стиснул пальцы и продолжал смотреть. От бешенства все плыло у меня перед глазами.

Кэсси на экране, даже глазом не моргнув, откинулась на стуле и с улыбкой покачала головой:

— Простите, мисс Девлин, но меня не так просто сбить с толку. Я и детектив Райан совершенно одинаково относимся к вашей сестре: хотим найти ее убийцу. Почему же вы отказываетесь говорить на данную тему?

Розалинда рассмеялась.

— Одинаково? Нет, детектив Мэддокс. У него особое отношение к этому делу.

Даже сквозь гнев я заметил, что Кэсси смутилась, а на губах Розалинды вспыхнула торжествующая улыбка: на сей раз ей удалось пробить ее защиту.

— Ну да, — любезно добавила она. — Вы ведь понимаете, о чем я?

Для большего эффекта Розалинда сделала паузу, но мне показалось, что она длилась вечность. Я уже знал, что она скажет. Очевидно, так же чувствует себя летчик, когда самолет падает в штопор, или жокей, на всем скаку вылетевший из седла: один длинный застывший миг, перед тем как тело расплющится о землю, и последняя мысль: «Вот сейчас».

— Он тот парень, чьи друзья пропали в Нокнари много лет назад, — произнесла Розалинда. Голос у нее был милый, звонкий, почти веселый. Все это доставляло ей скорее удовольствие: ни сочувствия, ни сожалений. — Адам Райан. Выходит, он далеко не все вам рассказывал. Я буквально только что подумала: выжить — это не самый лучший вариант.

Кэсси на экране подалась вперед и задумчиво провела ладонью по затылку. Она кусала губы, желая скрыть улыбку, и я уже даже не пытался угадать, что она хочет сделать.

— Он тебе это сказал?

— Да. Мы с ним очень близки.

— А он тебе не говорил, что у него был брат, который умер в шестнадцать лет? Или что он вырос в детском доме? Что его отец был алкоголиком?

Розалинда не ответила. Улыбка на ее лице исчезла, во взгляде появилась настороженность.

— А что? — наконец спросила она.

— Так, просто интересно. Иногда он говорит об этом. Розалинда, — добавила Кэсси извиняющимся тоном, — я не знаю, что он тебе сказал, но когда детективы пытаются установить контакт со свидетелем, они могут быть не совсем искренни. Это один из способов заручиться его доверием и получить нужную информацию. Понимаешь?

Розалинда застыла, молча глядя на нее.

— Послушай, — мягко произнесла Кэсси. — Я точно знаю, что у детектива Райана никогда не было брата, его отец очень приятный человек без малейшей склонности к алкоголю и вырос он в Уилтшире — отсюда акцент, — очень далеко от Нокнари. И уж конечно, не в детском доме. Но что бы он тебе ни сообщил, это было сделано лишь для того, чтобы ты помогла нам найти убийцу Кэти. Не сердись на него. Хорошо?

Дверь распахнулась настежь — Кэсси чуть не подпрыгнула на месте, Розалинда не двинулась с места, даже не отвела взгляда, — и на пороге появился О'Келли, искаженный камерой до размеров коротышки, но легко узнаваемый по лысине с зачесом.

— Мэддокс! — бросил он. — На пару минут.

Когда я выходил от Дэмиена, О'Келли стоял у стекла, нетерпеливо покачиваясь на каблуках. Я больше не мог смотреть. Нашарив пульт, я нажал «Стоп» и невидящим взглядом уставился на мерцающий экран.

— Кэсси, — пробормотал я после долгой паузы.

— Он спросил меня, правда ли это, — проговорила Кэсси спокойно, будто зачитывала отчет. — Я ответила, что нет, и если бы даже это было правдой, ты бы вряд ли ей сказал.

— Да, — промямлил я. Мне было важно, чтобы она поверила. — Честно, не говорил. Я только сказал, что у меня пропали двое друзей, когда я был маленьким. Хотел показать, что знаю, через что она прошла. Я понятия не имел, что ей известно про Питера и Джеми и она может связать одно с другим.

Кэсси ждала, когда я закончу.

— О'Келли обвинил меня в том, что я тебя прикрываю, — заметила она, когда я замолчал, — и добавил, что ему давно надо было нас разъединить. Заявил, что немедленно проверит твои отпечатки пальцев на всех вещах, найденных в старом деле, даже если ему придется вытащить криминалиста из постели и работать ночь напролет. Если отпечатки совпадут, мы должны молиться, чтобы нас не вышвырнули с работы. Он приказал отпустить Розалинду домой. Я передала ее Суини и стала звонить тебе.

У меня в голове словно что-то щелкнуло — тихо и убийственно. Задним числом все кажется более катастрофичным, но на самом деле именно легкость этого ощущения привела меня в ужас. Мы долго молча сидели в комнате. За окном шумел ветер и хлестал дождь. Один раз я услышал, как Кэсси глубоко вздохнула, и подумал, что она плачет, но, подняв голову, не увидел слез: ее лицо было бледно, спокойно и очень печально.

23

Мы все еще находились в комнате, когда вошел Сэм.

— Что произошло? — спросил он, стряхнув с волос капли дождя и включив свет.

Кэсси шевельнулась и подняла голову.

— О'Келли хочет, чтобы мы провели новый раунд с Доннели. Скоро его привезут.

— Отлично, — кивнул Сэм. — Надеюсь, появление другого детектива немного встряхнет его.

Он бросил на нас быстрый взгляд, и я подумал, что на самом деле ему все известно.

Сэм пододвинул стул, сел рядом с Кэсси, и они принялись обсуждать, как им расколоть Дэмиена. Раньше они никогда не проводили допросы вместе; разговор шел осторожный и серьезный, со множеством уточнений и вопросов: «Как ты думаешь, нам стоит…» или «А что, если мы…» Кэсси снова включила видеомагнитофон и продемонстрировала несколько фрагментов с записями вчерашнего допроса. Факс, издав какие-то космические звуки, выплюнул распечатки телефонных разговоров Доннели, и Кэсси с Сэмом склонились над ними, что-то бормоча и чиркая фломастером.

Когда они вышли — Сэм на прощание кивнул, — я посидел немного, дав им время начать работу, и отправился в наблюдательную комнату. Они находились в главной комнате для допросов. Я прокрался внутрь с горящими ушами, будто школьник в магазин для взрослых. Знал, что мне не следует на это смотреть, но остаться снаружи было выше моих сил.

Комната выглядела почти уютной, насколько это вообще возможно в данных обстоятельствах: на стулья наброшены пальто и сумки, стол заставлен чашками с кофе и пакетиками сахара, рядом стояли графин с водой и тарелка с песочным печеньем из соседнего кафе, тут же лежало несколько мобильных телефонов. Дэмиен, в старом джемпере и обвислых брюках — они выглядели так, словно он в них спал, — сидел, обняв себя за плечи и растерянно озираясь по сторонам. После холодного ада тюрьмы все это, наверное, представлялось ему райски теплым, милым и домашним. На его подбородке появилась легкая щетина.

Сэм и Кэсси болтали, присев на стол, обменивались впечатлениями о погоде и предлагали Дэмиену молоко. Я напрягся, услышав в коридоре шаги — если это О'Келли, вышвырнет меня вон и отправит сортировать звонки; больше я ни на что не годен, — но они затихли. Я прислонился лбом к стеклу и закрыл глаза.

Они начали с мелких деталей. Сэм и Кэсси, ловко сменяя друг друга, забрасывали Дэмиена несложными вопросами, нежными и певучими, как колыбельная: как тебе удалось выйти из дома, не разбудив маму? Правда? Я тоже так делала, когда была подростком… А раньше подобное случалось? Господи, что за жуткий кофе; может, тебе лучше колы или воды? Они ловко работали с Сэмом, правда ловко. Дэмиен расслабился. Один раз у него даже вырвался смешок.

— Ты участвуешь в движении «Долой шоссе!», верно? — спросила Кэсси небрежным тоном. Никто, кроме меня, не уловил легкой заминки в ее голосе, означавшей, что она перешла к делу. Я открыл глаза и выпрямился. — Когда ты там оказался?

— Этой весной, — охотно ответил Дэмиен, — в марте. В нашем колледже на доске объявлений повесили листовки с призывом к демонстрации. Я уже знал, что летом буду работать в Нокнари, поэтому решил… ну, не знаю, как-то поучаствовать. Вот и пошел.

— А двадцатого марта у них были какие-то протесты? — спросил Сэм, листая бумаги и потирая затылок. Он изображал копа из провинции, дружелюбного, но немного тугодума.

— Кажется, да. У здания парламента, если не ошибаюсь.

Дэмиен выглядел спокойным, даже беззаботным. Он перегнулся через стол и непринужденно беседовал, поигрывая с кофейной чашкой, словно пришел устраиваться на работу. Я уже видел такое с теми, кто был арестован впервые: они еще не привыкли смотреть на нас как на врагов и, как только шок после задержания проходил, вели себя дружелюбно и с готовностью шли навстречу, будто это доставляло им большое облегчение.

— Тогда ты и вступил в движение?

— Да. Нокнари — очень интересное место, первые поселения появились там уже…

— Марк нам рассказал, — с улыбкой перебила Кэсси. — Как ты, наверное, догадываешься. Значит, ты там познакомился с Розалиндой Девлин, или вы уже знали друг друга раньше?

Растерянная пауза.

— Что? — переспросил Дэмиен.

— В тот день она тоже подписалась на участие в процессе. Ты тогда с ней познакомился?

— Не понимаю, о чем вы говорите, — наконец ответил он.

— Перестань, Дэмиен. — Кэсси подалась вперед, пытаясь поймать его взгляд. Он смотрел в свою чашку. — У тебя так здорово получалось, не надо теперь все портить. Ладно?

— Ты часто звонил ей и посылал сообщения со своего мобильника, — добавил Сэм, показав ему исчерканные фломастером распечатки.

Дэмиен тупо уставился на бумагу.

— Почему ты не хочешь признаться, что вы дружили? — произнесла Кэсси. — Это никому не причинит вреда.

— Я не желаю втягивать ее в это, — буркнул Дэмиен. Его плечи напряглись.

— Мы не пытаемся никого и никуда втянуть. — мягко возразила Кэсси. — Просто пытаемся понять, что произошло.

— Я уже сказал.

— Да, но потерпи еще немного, ладно? Мы должны уточнить кое-какие детали. Так ты познакомился с Розалиндой на той демонстрации?

Дэмиен подался вперед и коснулся распечаток пальцем.

— Да, когда записывался. Мы пообщались.

— Разговор был приятный, и вы решили контактировать дальше?

— Ну да.

Сэм и Кэсси на время дали задний ход. Когда ты начал работать в Нокнари? Почему именно там? Да, это и вправду потрясающе… Постепенно Дэмиен расслабился. За окном по-прежнему шел дождь, по стеклам струились потоки воды. Кэсси отправилась за кофе, а вернувшись, с лукавым видом достала ванильное печенье. Теперь, когда Доннели признался, торопиться некуда. Единственное, что он мог сделать, — это потребовать адвоката. Но адвокат посоветовал бы ему сказать именно то, что мы хотели от него услышать: сообщник снимал с него часть вины и усложнял дело. Кэсси и Сэм могли заниматься этим целый день или целую неделю — столько, сколько необходимо.

— Когда вы стали встречаться с Розалиндой? — спросила Кэсси.

Дэмиен делал складки на уголке страницы с распечатками, но при ее словах испуганно поднял голову.

— Что? Мы не… ничего такого не делали. Мы просто друзья.

— Дэмиен, — с упреком возразил Сэм, постучав пальцем по бумаге, — взгляни. Ты звонил ей по три-четыре раза в день, раз двадцать отправлял сообщения, три часа беседовал с ней среди ночи…

— Как мне это знакомо, — вставила Кэсси с оттенком ностальгии. — Когда влюбляешься, на телефоне вечно не хватает денег…

— Другим своим друзьям ты звонил вчетверо реже, чем Розалинде. На нее уходило девяносто пять процентов потраченных за разговоры денег. Слушай, приятель, тут нет ничего дурного. Она очаровательная девушка, ты хороший парень — почему бы вам не встречаться?

— Постой, — вдруг выпрямилась Кэсси. — Она что, в этом замешана?

— Нет! — почти заорал Дэмиен. — Не трогайте ее!

Кэсси и Сэм подняли брови.

— Простите, — пробормотал он через минуту, обмякнув на стуле. Его лицопобагровело. — Я просто… она не имеет с этим ничего общего. Оставьте ее в покое!

— Тогда зачем секреты, Дэмиен? — усмехнулся Сэм. — Если она ни при чем?

Доннели пожал плечами:

— Мы скрывали, что встречались.

— Почему?

— Отец Розалинды был бы в бешенстве.

— Ты ему не нравился? — удивленно произнесла Кэсси.

— Дело в ином. Ей не позволяли встречаться с парнями. — Дэмиен нервно посмотрел на них. — Вы не могли бы… не могли бы ему не сообщать?

— А до какой степени он был бы в бешенстве? — мягко поинтересовалась Кэсси. — Что бы он сделал?

Дэмиен отколупывал кусочки от пенопластового стаканчика.

— Я просто не хочу, чтобы у нее возникли проблемы. — Его лицо по-прежнему было красным, а дыхание учащенным; он что-то скрывал.

— У нас есть свидетель, — заметил Сэм, — он утверждает, что Девлин по крайней мере один раз ударил Розалинду. Ты не знаешь, это правда?

Дэмиен моргнул и пожал плечами.

Кэсси обменялась с Сэмом быстрым взглядом и снова дала задний ход.

— Как же вам удавалось видеться, чтобы папаша ни о чем не догадался? — спросила она с заговорщицким видом.

— Сначала мы встречались в городе, ходили в кафе. Розалинда говорила, что ездит к своей школьной подруге Карен, поэтому никто не возражал. А иногда мы встречались по ночам. На месте раскопок. Я приходил туда и ждал, пока ее родители заснут и она сможет выскользнуть из дому. Мы сидели на каменном алтаре, а если шел дождь, пряталась в сарайчике с инструментом и болтали до утра.

Легко представить: деревенское небо в звездах, одеяло на плечах и лунный свет, превращающий округу в волшебное царство. Разумеется, конспирация и трудности, которые им приходилось преодолевать, добавляли в ситуацию романтики. Все походило на старую сказку: жестокий отец, прекрасная дева, заточенная в темнице, храбрый рыцарь. Они создали свой маленький ночной мир, и Дэмиен наверняка испытывал восторг.

— Порой она приходила на раскопки днем вместе с Джессикой, и я устраивал им экскурсию. Разумеется, мы почти не разговаривали, потому что кто-нибудь мог заметить, но просто увидеть друг друга… А однажды, кажется, в мае, — его лицо осветила смущенная улыбка, — когда я работал в одной забегаловке и делал сандвичи, мне удалось набрать много продуктов и мы ехали на уик-энд. Сели в поезд до Донегала, остановились в маленькой гостинице и записались как муж и жена. Розалинда сказала, что проведет выходные дни с Карен и будет готовиться к экзаменам.

— А вскоре что-то произошло? — спросила Кэсси, и я опять услышал, как напрягся ее голос. — Кэти узнала про ваши встречи?

Дэмиен удивленно уставился на нее.

— Нет. Господи, совсем нет. Мы были очень осторожны.

— Тогда что? Она раздражала Розалинду? Младшие сестры бывают очень назойливы.

— Нет…

— Или Розалинда ревновала к успеху Кэти? В этом все дело?

— Нет! Розалинда никогда… она радовалась за Кэти! И я не стал бы кого-то убивать… Я не сумасшедший!

— И неагрессивный, — добавил Сэм, положив руку ему на плечо. — Мы говорили с разными людьми. Учителя уверяют, что ты никогда не ввязывался в драки и старался держаться в стороне. Правда?

— Ну…

— Может, тебе понравилась сама идея? — перебила Кэсси. — Острые ощущения? Хотел узнать, каково это, когда убиваешь человека?

— Нет! Что вы…

Неожиданно Сэм быстро обошел вокруг стола и навис над Доннели.

— Твои коллеги археологи утверждают, что Джордж Макмэхон над тобой прикалывался, как и над остальными, но ты был единственным, кто ни разу не вышел из себя. Что же так сильно рассердило хладнокровного человека, если он решил убить невинную девочку?

Дэмиен судорожно вцепился в рукава своего джемпера, уперся подбородком в грудь и замотал головой.

— Эй! Взгляни на меня. — Сэм щелкнул пальцами перед лицом Дэмиена. — Я похож на твою мамочку?

— Что? Нет…

Вопрос сбил его с толку. Дэмиен смотрел на Сэма и Кэсси растерянно и жалко.

— Верно. И знаешь почему? Потому что я не твоя мамочка и мы говорим не о какой-то ерунде, от которой можно легко отделаться, надув губы. Все очень серьезно. Среди ночи ты выманил из дома девочку, проломил ей голову, задушил и смотрел, как она умирает у тебя на глазах, затем воткнул в нее рукоять совка, — Дэмиена передернуло, — а теперь уверяешь, будто сделал это просто так, без всякой причины? Ты и судье собираешься сказать то же самое? Как ты полагаешь, какой приговор он тебе вынесет?

— Вы ничего не поняли! — крикнул Дэмиен. Его голос сорвался на фальцет, как у подростка.

— Да, мы ничего не поняли, но хотим понять. Помоги нам, Дэмиен.

Кэсси подалась вперед и, взяв в ладони обе его руки, заглянула ему в глаза.

— Вы не понимаете! Невинная девочка? Да, все вокруг так и думали, считали ее чуть ли не святой, совершенством — но это полная ерунда! Если она была ребенком, это еще не значит… Вы не поверите, если я расскажу, что она вытворяла!

— Поверю, — тихо и серьезно возразила Кэсси. — Я поверю всему, что ты мне скажешь, Дэмиен. На службе я навидалась многого. Я тебе поверю, правда. Попробуй.

Лицо Доннели пылало, руки дрожали.

— Она натравливала на Розалинду и Джессику своего отца. Всегда, постоянно! Они все время боялись. Кэти придумывала разные истории — будто Розалинда плохо обращалась с ней или Джессика трогала ее вещи, — но она лгала, нарочно наговаривала на них, и все ей верили. Однажды Розалинда попыталась объяснить, что это вранье, хотела защитить Джессику, но он, он…

— Что он сделал?

— Он их избил! — выпалил Дэмиен. Вскинув голову, он воспаленным взглядом уставился на Кэсси. — Да, избил до полусмерти! Пробил Розалинде голову кочергой! Швырнул Джессику о стену, и она сломала руку! А Кэти смотрела и смеялась!

Доннели высвободил руки из ладоней Кэсси и начал размазывать слезы по лицу. Он хватал ртом воздух.

— Ты хочешь сказать, что Джонатан Девлин сексуально домогался своих дочерей? — спокойно произнесла Кэсси.

— Да! Да! Он делал это с ними, с каждой. И Кэти… — Лицо Дэмиена исказилось. — Кэти это нравилось. Представляете? Как может быть, чтобы… Вот почему она являлась его любимицей. А Розалинду отец ненавидел…

Он впился зубами в свою руку и заплакал.

Я был на грани обморока; мне пришлось прислониться лбом к холодному стеклу и сделать несколько глубоких вдохов. Сэм нашел салфетку и протянул ее Дэмиену.

Либо я полный идиот, либо Дэмиен свято верил в то, что говорил. Почему бы и нет? В новостях мы видим эпизоды и похуже: изнасилованные младенцы; дети, голодающие в подвалах; малыши, разорванные на части. Если уж их отношения все больше походили на сказку, почему бы не вспомнить и злую сестру, которая терпеть не могла Золушку?

Честно говоря, я и сам едва в это не поверил. Это было так легко. Все сходилось, складывалось в логичную картину. Правда, в отличие от Доннели я читал медицинские карты и отчеты о вскрытии. Джессика упала, сломав руку, в присутствии сотни свидетелей; с головой Розалинды все было в порядке; Кэти умерла девственницей. Мой лоб покрылся холодной испариной.

— Наверное, Розалинде было тяжело все это рассказывать, — мягко заметила Кэсси. — Она очень смелая девушка. Как ты думаешь, она говорила об этом кому-нибудь?

Дэмиен покачал головой.

— Отец сказал, что, если она так поступит, он убьет ее. Я первый, кому она доверилась.

В его голосе звучали удивление и гордость, а лицо светилось радостью, несмотря на слезы. В какой-то момент он стал похож на молодого рыцаря, пустившегося на поиски Святого Грааля.

— И когда она тебе все рассказала? — спросил Сэм.

— Это произошло не сразу, постепенно. Вы правы, ей было очень тяжело. До мая она вообще ничего не говорила, а позднее… — Дэмиен покраснел еще больше. — Мы остановились в той маленькой гостинице. Начали целоваться, и я попытался коснуться… ее груди. Розалинда вспыхнула, оттолкнула меня, заявила, что она не такая, а меня это… ну, как бы удивило, это ведь не бог весть, правда? Мы встречались уже целый месяц; конечно, это не давало мне права, но… В общем, я был сбит с толку, а Розалинда подумала, будто я злюсь, и… рассказала, что с ней сделал отец. Чтобы объяснить, почему она против.

— И как ты отреагировал? — спросила Кэсси.

— Я сказал, что она должна сбежать из дому! Мы сняли бы квартиру, раздобыли денег — у меня впереди были раскопки, а Розалинда могла устроиться моделью; один парень из крупного агентства предлагал ей, уверял, что она может стать суперзвездой, но отец не позволил… Я не хотел, чтобы она вообще возвращалась домой. Но Розалинда отказалась. Мол, не может оставить Джессику. Представляете, каково ей было? Она вернулась лишь для того, чтобы защищать сестру. Я не встречал таких мужественных людей.

Будь Дэмиен хотя бы на пару лет постарше, сразу позвонил бы в полицию или в Службу доверия, но Доннели исполнилось девятнадцать, взрослые казались ему чужаками, они ничего не понимают, им опасно доверять, потому что они могут все разрушить и испортить. Видимо, ему и в голову не пришло попросить о помощи.

— А еще она сказала… — Дэмиен отвел глаза. Он снова начал плакать. Я не без злорадства подумал, что в тюрьме ему придется плохо, если он станет реветь по любому поводу. — Розалинда сказала, что, вероятно, вообще никогда не сможет заниматься со мной любовью. Из-за плохих воспоминаний. И потому что уже не в силах кому-то доверять. И если я хочу ее оставить и найти нормальную девушку — Розалинда так и сказала: «нормальную», — то она все поймет. Только я должен сделать это прямо сейчас, пока она еще не увлеклась мной слишком сильно.

— Но ты этого не хотел, — негромко вставила Кэсси.

— Разумеется, нет. Я ее люблю.

На его лице появилось выражение наивной и беззаветной преданности, и я ему даже позавидовал.

Сэм протянул Дэмиену новую салфетку.

— Я одного не понимаю, — успокаивающе произнес Сэм. — Ты хотел защитить Розалинду — это понятно, любой мужчина на твоем месте поступил бы точно так же, — но зачем избавляться от Кэти? Почему не от Джонатана? Я бы сам задушил эту тварь.

— Я сказал ей то же самое, — ответил Дэмиен и замер с открытым ртом, словно почувствовав, что сболтнул лишнее.

Сэм и Кэсси молча смотрели на него и ждали.

— Ну, — продолжил он после заминки, — так получилось… Однажды ночью у Розалинды болел живот, и в конце концов я из нее вытянул — она не хотела говорить, — что он… в общем, он ударил ее в живот. Раза три или четыре. Кэти заявила, будто Розалинда не позволила ей переключить телевизор на балет, — хотя это была ложь, она бы позволила, если бы Кэти попросила… И я… я просто больше не мог этого выносить. Каждый день думал о том, через что ей пришлось пройти, не мог спать… Я должен был это остановить!

Он перевел дух, пытаясь справиться с дрожью в голосе. Сэм и Кэсси понимающе кивнули.

— Я сказал: «Я его убью». Розалинда не могла поверить, что сделаю это для нее. Я и сам не верил. Я не шутил, нет… но не представлял, как это возможно. В жизни не думал ни о чем таком. Но когда увидел, как много это для нее значит… Ведь до сих пор никто даже не пытался ее защитить… Розалинда заплакала, хотя она не из тех девушек, кто часто плачет… Она очень сильная.

— Конечно, сильная, — согласилась Кэсси. — Так почему ты решил не трогать Джонатана Девлина? Раз уж тебе пришла в голову подобная мысль?

— Да потому что, если бы он умер, — Дэмиен подался вперед, возбужденно взмахнув руками, — мать не могла бы их воспитывать, ведь у нее нет денег и вообще она вроде бы как… ну, не знаю, немного чокнутая. Детей отправили бы в детский дом и разлучили, и тогда Розалинда не смогла бы заботиться о Джессике. Розалинда делала за нее уроки и все остальное. А Кэти просто уехала бы… Если бы дома не было Кэти, все стало бы прекрасно! Отец на них злился лишь потому, что Кэти его накручивала. Розалинда сказала — и у нее при этом был такой виноватый вид, — что иногда ей хочется, чтобы Кэти куда-нибудь исчезла.

— И это навело тебя на мысль, — сдержанно заметила Кэсси. — Ты предложил убить Кэти.

— Это была моя идея, — быстро проговорил Дэмиен. — Розалинда тут ни при чем. Сначала она отказалась. Заявила, что не желает, чтобы я рисковал жизнью ради нее. Она терпела это много лет и потерпит еще, пока Джессика не вырастет и не уйдет из дому. Но я не мог позволить ей остаться! В тот раз, когда отец пробил ей голову, она два месяца пролежала в больнице. Она могла умереть!

Меня вдруг охватила ярость. Неужели Дэмиен идиот, безнадежный простофиля, словно какой-то мультяшный персонаж, который послушно идет в то самое место, где на голову ему шлепнется кирпич? Конечно, я знал, что для всего этого есть объяснения и комментарии психологов, но в тот момент хотелось ворваться в комнату и, сунув ему под нос медицинские отчеты, заорать: «Ты это видишь, кретин? Где тут проломленная голова? Ты что, не мог хотя бы попросить ее показать шрам, прежде чем убивать несчастную девочку?»

— Значит, ты настаивал, — продолжила Кэсси, — и в конце концов тебе удалось уговорить ее?

На сей раз Дэмиен забыл про осторожность.

— Все ради Джессики! Розалинда махнула на себя рукой, но Джессика… Розалинда боялась, что у нее будет нервный срыв или еще что-нибудь. Она думала, что Джессика не выдержит еще шесть лет.

— Но Кэти все равно должна была скоро уехать, — напомнил Сэм. — Она собиралась в Лондон, в балетную школу. К тому времени ее бы здесь уже не было. Ты знал?

Дэмиен тихо застонал.

— Я ей говорил, я спрашивал, но… вы не понимаете… Кэти было наплевать на танцы. Ей нравилось, когда все обращали на нее внимание. В балетной школе она бы ничего не стала делать, к Рождеству бросила бы и вернулась домой!

В этом чудовищном заговоре против Кэти последняя деталь поразила меня больше всего. В ней сквозила какая-то дьявольская извращенность, хладнокровная точность, с какой они выбрали и растоптали самое дорогое, что было в сердце Кэти. Не помню, чтобы за всю свою карьеру я так ясно ощущал присутствие зла: его прогоркло-сладкий вкус, невидимые щупальца, вившиеся по ножкам стола и с отвратительной вкрадчивостью вползавшие в рукава и стягивавшие горло. По спине прокатилась волна озноба.

— Значит, это была самозащита, — подытожила Кэсси после долгой паузы, во время которой Дэмиен беспокойно ерзал на стуле, а они с Сэмом подчеркнуто не смотрели в его сторону.

— Да. Вот именно. Мы бы даже и думать не стали о подобном, будь у нас выбор.

— Конечно. Подобное случалось и раньше, Дэмиен: жены убивали мужей, которые над ними издевались. Присяжные относятся к этому с пониманием.

— Правда? — Он с надеждой поднял голову.

— Разумеется. Когда они услышат, через что пришлось пройти Розалинде… вряд ли кто-нибудь станет обвинять ее. Понимаешь?

— Я просто не хочу, чтобы у нее возникли проблемы.

— Тогда поступаешь абсолютно правильно, рассказывая нам все детали. Согласен?

Дэмиен тихо вздохнул, устало и с облегчением.

— Да.

— Молодец, — кивнула Кэсси. — Давай продолжим. Когда вы все это решили?

— В июле. В середине месяца…

— А когда назначили дату?

— Буквально за несколько дней до того, как все случилось. Я сказал Розалинде, что она должна позаботиться… ну, о твердом алиби. Мы знали, что вы будете заниматься семьей — Розалинда где-то читала, будто члены семьи всегда первыми попадают под подозрение. И вот в ту ночь — кажется, была пятница — мы встретились, и Розалинда сказала мне, что все устроила. В следующий понедельник они будут ночевать у двоюродных сестер, болтать до двух часов ночи, и лучшего времени не придумать. Надо было только все сделать до двух, чтобы полиция…

Его голос задрожал.

— Что ты ответил? — спросила Кэсси.

— Я… я испугался. То есть… раньше все казалось нереальным. Видимо, я вообще не думал, что мы это совершим. Просто поговорим. Вы знаете Шона Каллагана из нашей команды? Одно время он играл в группе, потом она распалась, но он твердит: «О, когда мы снова соберемся вместе, такое устроим». Шон понимает, что этого никогда не будет, но ему приятно говорить.

— Нам всем это знакомо, — улыбнулась Кэсси.

Дэмиен кивнул.

— Но когда Розалинда сообщила: «В следующий понедельник», — я вдруг почувствовал… что все это какое-то безумие. Я сказал, что, может, нам лучше пойти в полицию, а Розалинда начала рыдать: «Я тебе верила, я тебе так верила…»

— Верила, — повторила Кэсси. — Но не настолько, чтобы заниматься с тобой любовью?

— Нет, — ответил Дэмиен, помолчав. — То есть настолько. После того как мы решили насчет Кэти, для Розалинды все изменилось… Она осознала, что я готов ради нее… В общем, мы… она говорила, что никогда не сумеет, но… хотела попробовать. Я тогда работал на раскопках, поэтому мог позволить себе хороший отель — Розалинда заслуживала самого лучшего, понимаете? В первый раз она… не сумела. Но мы опять поехали туда на следующей неделе и… — Дэмиен кусал губы. Он с трудом сдерживался, чтобы не заплакать.

— И после этого, — заключила Кэсси, — ты уже не мог передумать.

— Когда я заявил, что нам лучше пойти в полицию, она решила, будто мои обещания были лишь для того, чтобы затащить ее в постель. Она такая хрупкая, ей причинили столько боли… а теперь получалось, что я ее просто использовал?.. Я не мог допустить подобного. Представляете, что бы с ней было?

Снова молчание. Дэмиен вытер глаза ладонью и глубоко вздохнул.

— Значит, ты решил это сделать, — негромко произнесла Кэсси. Он кивнул. — Как тебе удалось выманить Кэти из дома?

— Розалинда сказала сестре, что среди археологов у нее есть друг, который нашел одну вещь… — Он сделал неопределенный жест. — Медальон. Старый медальон с изображением танцовщицы. Она древняя и вроде как волшебная, поэтому Розалинда собрала все свои деньги и купила ее у него — то есть у меня — в подарок Кэти, чтобы он принес ей удачу в балетной школе. Только Кэти должна забрать его сама — ведь друг считает ее великой танцовщицей и хочет взять у нее автограф, и что сделать это надо ночью, поскольку ему нельзя продавать находки и это секрет.

Я вспомнил, как Кэсси стояла в дверях подсобки, и сторож ее спрашивал: «Хочешь крылышки?» Дети мыслят иначе, сказала она. Кэти отправилась туда по той же причине, что и Кэсси: чтобы не упустить свой волшебный шанс.

— Вы понимаете, о чем я? — В голосе Дэмиена прозвучала умоляющая нотка. — Она искренне верила, будто люди готовы давиться в очереди за ее автограф.

— Вообще-то, — заметил Сэм, — у нее имелись основания так думать. Многие люди в последнее время просили у нее автограф.

Дэмиен замолчал.

— И что случилось, когда она пришла в домик? — спросила Кэсси.

Он нервно пожал плечами:

— Я уже говорил. Медальон лежал в ящичке на полке, а когда она повернулась, чтобы его взять, я… я поднял камень и… Это была самозащита, как вы и сказали, то есть я желал защитить Розалинду; не знаю, как еще это назвать…

— А как насчет совка? — хмуро проговорил Сэм. — Это тоже была самозащита?

— Э… да. То есть… я имел в виду… что я не мог… — Он тяжело сглотнул. — Я не мог с ней это сделать. Она была такая, она… мне до сих пор снится. Затем я увидел на столе совок и подумал…

— Вы решили, что ее надо изнасиловать? Все в порядке, — мягко добавила Кэсси, когда лицо Дэмиена исказил страх. — Мы понимаем, как все произошло. Розалинде это не повредит.

— Наверное, — пробормотал он. Его лицо опять стало зеленеть. — Розалинда сказала… она была расстроена и говорила, что это нечестно, если Кэти не пройдет через то, что пришлось пережить Джессике, и в конце концов я ответил… Простите, кажется, я…

Он издал сдавленный звук, что-то среднее между кашлем и вздохом.

— Дыши, — велела ему Кэсси. — Тебе нужно выпить воды.

Она убрала облупленный стаканчик, взяла новый и наполнила водой. Дэмиен взял его обеими руками и начал пить, пока она держала руку на его плече.

— Ну вот, — кивнула Кэсси, когда он перевел дух и его лицо порозовело. — Молодец. Итак, ты должен был изнасиловать Кэти, однако вместо этого просто использовал совок, после того как она умерла?

— Я струсил, — глухо произнес он. — Она столько страдала, а я струсил.

— Значит, по этой причине, — Сэм быстро пролистал распечатки звонков, — вы почти перестали говорить по телефону после смерти Кэти? Во вторник, на следующий день после убийства, было два звонка, потом один в среду утром, один в четверг, а дальше — ничего. Розалинде не понравилось, что ты подвел ее?

— Даже не представляю, откуда она узнала. Я боялся ей сообщить. Мы договорились, что не станем общаться пару недель, чтобы полиция не могла нас связать друг с другом. Но уже через неделю Розалинда заявила, что, вероятно, нам лучше расстаться, поскольку я ее на самом деле не люблю. Я позвонил, чтобы узнать, в чем дело, и конечно, она была в ярости! — Дэмиен говорил все громче и быстрее. — Нет, мы помиримся, но… Господи, она была абсолютно права! Из-за того, что я запаниковал, тело нашли только в среду. Это полностью разрушило ее алиби, и я… я не… Она мне так верила, у нее больше никого не было, а я — я не сумел сделать для нее даже одной вещи, потому что я чертов слабак.

Кэсси молчала. Она стояла ко мне спиной, и я видел хрупкие позвонки, выступившие ниже шеи, и чувствовал, как горло сжимает тоска. Я больше не мог это слушать. Медальон с танцовщицей для Кэти сокрушил меня окончательно. Мне хотелось забыться и заснуть, чтобы меня разбудили завтра утром, когда наступит новый день и всю эту грязь смоет бесконечный дождь.

— Знаете что? — сказал Дэмиен, когда уже уходил. — Мы собирались пожениться. Когда Джессика немного оправится и Розалинда сможет ее оставить. Как вы считаете, теперь это возможно?

Они работали с ним весь день. Я примерно представлял, что они делали: у них имелась общая схема истории, и теперь предстояло проверить ее, выясняя детали и подробности, заполняя пробелы и устраняя противоречия. Получить признание — самое начало; потом надо все надежно зафиксировать, исключить малейшие придирки адвокатов и присяжных и аккуратно записать каждое слово, пока ваш подопечный еще склонен говорить и не стал придумывать какие-то новые версии. Сэм — дотошный парень, для него подобная работа в самый раз.

В помещение штаба постоянно заходили Суини и О'Горман, приносили свежие документы, распечатки телефонных разговоров Розалинды, новые показания свидетелей о Дэмиене. Я отсылал их в комнату для допросов. Иногда О'Келли заглядывал в дверь, и я делал вид, будто занимаюсь звонками. Ближе к полудню зашел Куигли, чтобы поделиться своими мыслями о ходе дела. Это был плохой знак: у Куигли особый нюх на слабаков, и, если не считать обычных попыток втереться к нам в доверие, до сих пор он почти не приставал к нам с Кэсси, переключившись на новичков, неудачников и прочих сотрудников, чья карьера по каким-то причинам пошла вниз. А теперь он уселся чуть ли не вплотную ко мне и стал туманно намекать, что мы могли бы поймать преступника гораздо раньше. Если бы я обратился к нему с должным уважением, он бы рассказал мне, как это можно сделать. Я допустил большой психологический просчет, позволив Сэму занять мое место на допросе, потом спросил о телефонных звонках Дэмиена и вдруг ввернул, что, вероятно, сестра тоже в этом замешана. Я напрочь забыл, как мне удавалось отделываться от Куигли раньше, и его присутствие казалось мне не просто раздражающим, а зловещим. Он бродил вокруг моего стола точно огромный наглый альбатрос, хрипло попискивая и вороша мои бумаги.

Наконец, как скучающий хулиган, он почувствовал, что я слишком подавлен, чтобы извлечь из меня какой-то толк, и с недовольным видом удалился по своим делам. Я окончательно махнул рукой на телефонные звонки, приблизился к окну и стал смотреть на дождь и слушать знакомые звуки, доносившиеся из разных комнат: смех Бернадетты, тренькающий телефон, взрыв мужских голосов…

Было уже двадцать минут седьмого, когда я услышал, как Кэсси и Сэм идут по коридору. Они говорили очень тихо и невнятно, я не мог что-либо разобрать, но интонации были мне знакомы. Забавно, как восприятие голосов меняется от обстановки: густой баритон Сэма я заметил только после того, как услышал его на допросе.

— Я хочу домой, — простонала Кэсси, когда они вошли в штаб, рухнула на стул и уронила голову на руки.

— Мы почти закончили, — отозвался Сэм.

Было не совсем понятно, что он имеет в виду — этот день или следствие вообще. Обходя вокруг стола, он, к моему удивлению, опустил ладонь на голову Кэсси.

— Как все прошло? — тихо спросил я.

Кэсси не шевельнулась.

— Отлично, — ответил Сэм, потер глаза и поморщился. — В том, что касается Доннели, полный порядок.

Зазвонил телефон, и я взял трубку. Бернадетта сказала, чтобы мы никуда не уходили — О'Келли хочет нас видеть. Сэм кивнул и тяжело опустился на стул, широко расставив ноги, словно фермер, вернувшийся домой после трудного дня. Кэсси с трудом подняла голову и стала вытаскивать из заднего кармана смятый блокнот.

О'Келли заставил нас подождать, что было довольно типично. Мы ждали молча. Кэсси рисовала в блокноте мрачное черное дерево, ощетинившееся как дикобраз; Сэм присел на стол и невидящим взглядом уставился на белую доску, а я стоял у окна и смотрел на серый квадрат двора, где кусты постоянно гнулись от ветра. Все это напоминало постановку, где даже поза и положение героев несут в себе таинственный и темный смысл. Мерцавшая на потолке лампа погружала меня в нечто вроде транса, и чудилось, будто я попал в экзистенциальный фильм, где на часах застыли стрелки, а персонажи никогда не сдвинутся со своих мест. Когда О'Келли с шумом распахнул дверь, это произвело впечатление шока.

— Начнем с главного, — сказал он хмуро, усевшись за стол и сложив в стопку бумаги. — О'Нил. Напомни, что ты там надумал насчет Эндрюса?

— Оставлю его в покое, — негромко ответил Сэм.

Он выглядел очень усталым. У него не было мешков под глазами, и вообще на посторонний взгляд он мог показаться вполне бодрым, но его по-деревенски цветущий вид исчез и теперь в нем проступило что-то очень юное и уязвимое.

— Отлично. Мэддокс, даю тебе пятидневный отпуск.

Кэсси быстро взглянула на него.

— Да, сэр.

Я покосился на Сэма, проверяя, не удивила ли его эта новость, но он оставался невозмутим.

— Райан, ты переводишься на бумажную работу вплоть до новых распоряжений. Не знаю, как вашей троице удалось разыскать чертова Доннели, но вам повезло, что вы это сделали, иначе положение оказалось бы еще хуже. Все ясно?

Ни у кого не хватило сил ответить. Я отошел от окна и сел на самый дальний стул. О'Келли, окинув нас угрюмым взглядом, счел наше молчание за знак согласия.

— Ладно. Как обстоят дела с Доннели?

— В общем, нормально, — пробормотал Сэм, когда стало ясно, что никто больше не ответит. — Полное признание, в том числе все главные детали, и неплохой набор улик. Пожалуй, сейчас для него единственный способ улизнуть — добиться признания невменяемости, что он и сделает, если найдет хорошего адвоката. Пока он в расстроенных чувствах и ничего такого не хочет, но после пары дней в тюрьме все быстро изменится.

— Мы не должны это допустить, — нахмурил брови О'Келли. — Не желаю, чтобы какой-нибудь кретин в суде заявил: «Он невиновен, ваша честь, просто мамочка слишком рано заставила его драить туалеты, вот ему и пришлось укокошить ту девчонку…» Черта с два. Он не больше псих, чем я. Пусть кто-нибудь из наших осмотрит его и вынесет заключение.

Сэм сделал пометку в блокноте. О'Келли полистал бумаги и взял отчет.

— Так. Что насчет этой сестрицы?

Воздух в комнате словно сгустился.

— Розалинда Девлин, — произнесла Кэсси, подняв голову. — Она встречалась с Доннели. Убийство было ее идеей, это она подговорила Дэмиена.

— Ну да. А как?

— По словам Дэмиена, Розалинда рассказала ему, что Джонатан Девлин сексуально домогался дочерей и изнасиловал ее и Джессику. Кэти же являлась его любимицей и поощряла насилие против сестер. Розалинда уверяла, что если устранить Кэти, все сразу прекратится.

— И этому есть какие-то подтверждения?

— Наоборот. Дэмиен с ее слов показал, что Девлин проломил голову Розалинде и сломал руку Джессике, но в их медицинских картах об этом ни слова, так же как о том, что они подвергались сексуальному насилию. А Кэти, которая якобы много лет сожительствовала с отцом, умерла девственницей.

— Тогда зачем вы тратите время на эту чушь? — О'Келли бросил отчет на стол. — Преступник пойман, Мэддокс. Идите домой, остальным займутся юристы.

— Потому что это чушь Розалинды, а не Дэмиена, — ответила Кэсси, и в ее глазах вдруг вспыхнул огонек. — Кто-то много лет травил Кэти, но не Дэмиен. Когда Кэти впервые собиралась поступать в Королевскую балетную школу, — задолго до того, как Дэмиен узнал о ее существовании, — ее отравили так, что ей пришлось отказаться от экзаменов. А вскоре тот же человек убедил Дэмиена убить девочку, которую тот видел всего пару раз. Вы сами сказали, сэр, что он не псих, он не слышал никаких голосов, заставлявших его совершить преступление. И этим человеком может быть только Розалинда.

— А мотив?

— Она злилась, что все внимание и похвалы достаются Кэти. Я убеждена, сэр. Еще давно, как только Розалинде стало ясно, что у Кэти есть талант к балету, она стала травить ее. Это не сложно: хлорка, рвотные средства, даже обычная соль, — существует много средств, которые могут вызвать у девочки странную желудочно-кишечную болезнь; главное — убедить ее принимать их. Можно сказать, что это какое-то тайное зелье, оно пойдет ей на пользу. Если тебе лет восемь-девять и с тобой говорит старшая сестра, легко поверить… Но когда у Кэти появился второй шанс попасть в школу, она засомневалась. Ей было уже двенадцать, и она могла оценивать, кто и почему ей что-то говорит. Перестала принимать «лекарство». Это явилось последней каплей — наряду с газетной статьей, фондом помощи и тем фактом, что Кэти стала местной знаменитостью. Она бросила Розалинде открытый вызов. Встретившись с Дэмиеном, Розалинда поняла, что это ее шанс. Он слабоволен, легковерен, не особенно умен и готов на все, чтобы осчастливить девушку. Следующие несколько месяцев она потратила на то, чтобы всеми способами — обольщением, душераздирающими историями, лестью и ловко спровоцированным чувством вины — убедить его убить Кэти. Наконец в последний месяц Розалинда так задурила Дэмиену голову, что он решил, будто у него нет выбора. Полагаю, к тому времени он уже действительно немного спятил.

— Ни слова об этом на суде, — буркнул О'Келли.

Кэсси пожала плечами.

В комнате воцарилось молчание. История была ужасна сама по себе — старая как мир легенда о Каине и Авеле, только в еще более мерзком современном варианте, — и мне трудно описать, какие чувства я испытывал, слушая Кэсси. У нее всегда очень красивый голос, гибкий, плавный и чистый, но сейчас ее слова словно шипели, змеясь по стенам, черными кляксами застилали свет и гнездились по темным уголкам.

— Доказательства есть? — поинтересовался О'Келли. — Или вы верите словам Доннели?

— Твердых улик нет, — ответила Кэсси. — Мы можем доказать связь между Дэмиеном и Розалиндой — они перезванивались по мобильнику и оба дали нам одинаковую ложную наводку, что косвенно свидетельствует о ее причастности, — но у нас нет ни одной прямой улики, что она хотя бы знала об убийстве до того, как оно произошло.

— Ну конечно, нет, — с горечью кивнул О'Келли. — Что я спрашиваю?.. И как, вы все трое согласны? Или это частное мнение Мэддокс?

— Поддерживаю детектива Мэддокс, сэр, — твердо заявил Сэм. — Я допрашивал Доннели и уверен, что он говорит правду.

О'Келли тяжело вздохнул и взглянул на меня. Похоже, он считал, что Сэм и Кэсси создают ненужные трудности, тогда как ему просто закончить бумажную работу с Доннели и объявить о закрытии дела. Однако, несмотря на свои усилия, босс никогда не был деспотом и ему не хотелось опровергать единодушное мнение команды. Мне стало его почти жаль: я был последним человеком, у которого он мог найти поддержку.

Я кивнул.

— Превосходно, — устало проговорил О'Келли. — Просто замечательно. Ладно. Слов Доннели недостаточно для выдвижения против нее обвинения, тем более приговора. Значит, необходимо признание. Сколько ей лет?

— Восемнадцать, — хрипло ответил я. Я так долго молчал, что у меня сел голос. — Восемнадцать, — повторил я, прочистив горло.

— Слава тебе Господи — по крайней мере не придется просить разрешение на допрос у ее родителей. Ладно. О'Нил и Мэддокс, вы везете ее сюда, прижимаете к стенке, пугаете до смерти и выбиваете признание.

— Не сработает, — возразила Кэсси. — У психопатов очень низкий порог тревоги. Чтобы напугать Розалинду до смерти, надо приставить к ее голове пистолет.

— У психопатов? — изумился я.

— Господи, Мэддокс, — проворчат О'Келли. — Поменьше Голливуда. Она же не съела свою сестру.

Кэсси подняла голову от блокнота и холодно промолвила:

— Я говорю не о психах из кино. Она подходит под клиническое описание. Отсутствие угрызений совести и способности к сопереживанию, патологическая лживость, склонность к манипулированию людьми, развитая интуиция, стремление очаровывать, потребность во внимании, нарциссизм, быстрое наступление скуки, нетерпимость к любым попыткам противоречить… Наверное, я что-нибудь забыла, но звучит довольно убедительно, не так ли?

— Более чем, — подтвердил Сэм. — Значит, в суде ее могут объявить невменяемой?

О'Келли что-то раздраженно буркнул в адрес психиатрии вообще и Кэсси в частности.

— Она в здравом уме, — сухо возразила Кэсси. — Любой психиатр подтвердит. Речь идет не об умственной болезни.

— И давно ты это знаешь? — спросил я.

Кэсси покосилась на меня.

— Догадывалась с первой встречи. Но тогда это не имело значения для следствия: убийца явно не являлся психопатом, а у Розалинды имелось железное алиби. Вообще-то я хотела тебе сказать, но разве ты поверил бы?

«Могла бы попробовать», — чуть не вырывалось у меня. Я заметил, как Сэм с беспокойством посмотрел на нас.

— В любом случае, — продолжила Кэсси, — если мы хотим получить признание, запугивать Розалинду бесполезно. Психопаты не знают, что такое настоящий страх; для них важнее агрессия, скука или наслаждение.

— Ладно, — кивнул Сэм. — А как насчет младшей сестры, Джессики? Может, она что-то знает?

— Вероятно, — произнес я. — Они близки.

При последнем слове Кэсси недовольно скривила губы.

— Господи Иисусе, — пробормотал О'Келли. — Ей двенадцать? Значит, необходимо согласие родителей.

— Вообще-то, — заметила Кэсси, не поднимая головы, — я не думаю, что и от Джессики будет какой-то прок. Она полностью под контролем сестры. Не знаю, как Розалинда этого добилась, но Джессика почти не способна мыслить самостоятельно. Если нам удастся начать дело против Розалинды, тогда, не исключено, рано или поздно мы что-либо узнаем от Джессики. Но пока Розалинда дома, младшая сестра не скажет нам ни слова.

О'Келли наконец не выдержал. Он терпеть не мог, когда его сбивали с толку, а натянутая атмосфера в комнате возмущала его не меньше, чем само дело.

— Прекрасно, Мэддокс. Огромное спасибо. И что ты предлагаешь, черт возьми? Может, придумаешь для разнообразия что-нибудь полезное, вместо того чтобы рубить все версии на корню?

Кэсси перестала рисовать и начала вертеть карандаш в руке.

— Разумеется, — ответила она. — Психопатам нравится властвовать над другими людьми — манипулировать, причинять боль. Мне кажется, можно это использовать. Дадим ей всю власть, какую она сумеет взять, и посмотрим, что получится.

— О чем ты?

— Прошлой ночью Розалинда обвинила меня в том, что я сплю с детективом Райаном.

Сэм резко повернулся ко мне. Я не сводил глаз с О'Келли.

— Ах да, я забыл, прошу прощения, — мрачно произнес он. — Надеюсь, это неправда. Вы и так по уши в дерьме.

— Нет, — вздохнула Кэсси, — неправда. Розалинда хотела вывести меня из себя. Ей это не удалось, но она не знает, попала в точку или нет. Вероятно, я просто хорошо скрываю свои чувства.

— И что дальше? — поинтересовался О'Келли.

— Теперь я могу пойти к ней, признаться, что у нас действительно роман с детективом Райаном, и попросить не выдавать нас. Заявлю, что мы подозреваем о ее участии в убийстве Кэти, и предложу рассказать ей все, что нам об этом известно, в обмен на ее молчание.

О'Келли фыркнул.

— И ты думаешь, что она расколется?

Кэсси пожала плечами:

— Почему бы нет? Да, большинство людей не любят признавать, что совершили нечто ужасное, даже если им не угрожает никакое наказание. Они сами переживают и не хотят, чтобы другие думали о них хуже. А для Розалинды другие люди просто не существуют, они как персонажи из видеоигры, а «плохо» или «хорошо» — только слова. У нее нет ни сожалений, ни чувства вины из-за того, что Дэмиен убил Кэти. Могу поспорить, она даже гордится. Для нее это большой успех, и ей хочется кому-нибудь похвастаться. Если Розалинда будет уверена, что козыри у нее на руках и на мне нет «жучка» — а я, конечно, не стала бы надевать «жучок», признаваясь в связи со своим напарником, — она ухватится за такой шанс. Рассказать детективу обо всем, что совершила, зная, что у меня связаны руки… Для нее это наслаждение. Она не устоит.

— Она может сказать все, что ей взбредет в голову, — усмехнулся О'Келли. — Без предупреждения в суде ее слова не примут.

— Значит, я сделаю предупреждение.

— И ты думаешь, что она все равно будет говорить? Ты же сказала, Розалинда не сумасшедшая.

— Я не знаю, — возразила Кэсси. На мгновение она словно приоткрылась, обнаружив недовольство и усталость и став вдруг очень молодой и похожей на подростка, которого раздражает идиотский мир взрослых. — Я считаю, что это наш лучший шанс. Если мы просто вызовем ее на допрос, она сразу насторожится и будет все отрицать, и тогда уйдет домой, зная, что у нас на нее ничего нет. А так существует вероятность, что Розалинда клюнет на приманку и захочет говорить.

О'Келли скреб большим пальцем по столу. Похоже, он всерьез раздумывал над предложением Кэсси.

— Если мы это сделаем, ты наденешь «жучок». Иначе в суде будет твое слово против ее.

— Я бы иначе и не согласилась, — холодно произнесла Кэсси.

— Кэсси, — мягко произнес Сэм, перегнувшись через стол, — ты уверена, что тебе это по силам?

Меня вдруг охватила ярость, болезненная, хотя и ничем не обоснованная: я подумал, что это я должен задавать подобные вопросы, а не он.

— Все в порядке, — ответила Кэсси, чуть улыбнувшись. — Я несколько месяцев работала под прикрытием, и меня не раскололи. Меня можно выдвигать на «Оскара».

Вряд ли Сэм спрашивал eе об этом. Когда Кэсси рассказывала мне про парня в университете, то почти впала в ступор, и теперь я увидел тот же отстраненный взгляд и услышал те же отчужденные нотки в ее голосе. Я вспомнил тот первый вечер у заглохшей «веспы»: как мне хотелось укрыть ее своим пальто, защитить от непогоды!..

— Я могу это сделать, — громко сказал я. — Я нравлюсь Розалинде.

— Нет! — бросил О'Келли.

Кэсси протерла глаза большим и указательным пальцами, потом защемила ими переносицу, словно у нее начиналась головная боль, и проговорила:

— Розалинде ты нравишься не больше, чем я. Такие чувства не в ее характере. Она считает тебя полезным, только и всего. Она знает, что стоит поманить тебя пальцем, и ты пойдешь за ней — точнее, пошел бы. А если что-то повернется не так, ты окажешься единственным копом, который не поверит в ее виновность и встанет на защиту. Она не захочет упускать шанс, рассказав тебе всю правду. Зато я для нее совершенно бесполезна — пообщавшись со мной, она ничего не потеряет. Розалинда знает, что я ее не люблю, но тем приятнее ей будет думать, будто я целиком в ее власти.

— Ладно, — произнес О'Келли, сунув свои бумаги обратно в папку и резко отодвинув стул. — Давайте так и сделаем. Мэддокс, я надеюсь, ты знаешь, о чем говоришь. Завтра утром поставим на тебя «жучок» и отправим на свидание с Розалиндой Девлин. Я позабочусь, чтобы тебе дали что-нибудь активируемое голосом, а то еще забудешь нажать кнопку.

— Нет, — возразила Кэсси. — Никаких записывающих устройств. Мне нужен дистанционный передатчик и фургон с группой поддержки не дальше двухсот метров от дома.

— Чтобы побеседовать с восемнадцатилетней девушкой? — хмыкнул О'Келли. — Побойся Бога, Мэддокс. Ты же не к террористке едешь.

— Я еду к психопатке, убившей собственную сестру.

— Сама она не замечена в агрессии, — возразил я.

Я старался, чтобы это не прозвучало колко, но взгляд Кэсси скользнул по мне как по пустому месту.

— Передатчик и фургон с группой поддержки, — повторила она.

В тот вечер я не пошел домой, решив дожидаться глубокой ночи, когда Хизер наверняка ляжет спать. Я поехал на побережье в Брэй и провел там несколько часов, сидя в темном салоне машины. Дождь закончился, и в воздухе висел влажный пар. Начался прилив — я слышал, как шумит и плещется вода, но видел лишь серую мглу, где иногда поблескивали волны. Пестрая беседка то появлялась, то исчезала из виду точно какой-то сказочный дом. Где-то однообразно и меланхолично сигналила противотуманная сирена, и шагавшие вдоль берега прохожие появлялись словно ниоткуда, проплывая по воздуху силуэтами темных вестников.

В ту ночь я размышлял о многом: думал о Кэсси — как она, еще девочка, сновала в фартуке официантки между столиков, подавала на солнечной веранде кофе и болтала по-французски с посетителями; — о своих родителях, собиравшихся на танцы, — вспоминал ровный пробор в набриолиненных волосах отца, крепкий запах духов матери и ее цветастое платье, мелькавшее в дверях; о Джонатане, Кетле и Шейне, длинноногих и быстрых, слышал их смешки, когда они баловались зажигалкой; о Сэме за большим обеденным столом, в шумном окружении братьев и сестер; о Дэмиене, заполнявшем бланк где-нибудь в тихой университетской библиотеке перед поездкой в Нокнари; о горящих глазах Марка и его словах: «Я верю лишь в то, что находится в той земле, которую мы сейчас копаем», — и потом о революционерах, размахивающих рваными флагами, и о беженцах, переправляющихся вплавь через ночную реку, — обо всех, кто идет по жизни так смело и легко, что может смотреть в глаза любым испытаниям, переворачивающим ихсудьбу, и умеет взирать на мир с непостижимой высоты. И вспомнил, впервые за много лет, что давно хотел подарить маме букет полевых цветов.

24

О'Келли всегда являлся для меня загадкой. Он не любил Кэсси, презирал ее теории и вообще считал занозой в заднице. Но отдел в его глазах был чем-то важным и чуть ли не священным, поэтому если он считал нужным поддержать кого-нибудь из своей команды, то поддерживал на полную катушку. О'Келли дал Кэсси передатчик и фургон, хотя полагал, что это бесполезная трата времени и сил. Когда на следующий день я явился на работу — было еще рано, мы надеялись перехватить Розалинду до того, как она уйдет в школу, — Кэсси находилась уже в штабе и вешала на себя подслушивающее устройство.

— Сними джемпер, пожалуйста, — попросил ее эксперт — маленький белолицый парень с ловкими руками профессионала.

Кэсси послушно, точно ребенок у врача, стянула через голову джемпер. Под ним у нее была тонкая футболка. Она смыла яркий макияж, которым пользовалась в последние дни, и под глазами появились темные круги. Спала ли она вообще в эту ночь? Мне представилось, как Кэсси до утра сидит на подоконнике, натянув футболку на колени, в темноте вспыхивает и гаснет красный кончик сигареты, а внизу чернеет пустой сад. Сэм стоял к нам спиной у окна, О'Келли писал что-то на доске, стирал и опять писал.

— Пропусти провода под майкой, пожалуйста, — произнес эксперт.

— Тебя ждут звонки! — бросил мне О'Келли.

— Я хочу пойти с тобой, — произнес я.

Плечи Сэма напряглись. Кэсси, не поднимая головы, продолжала возиться с микрофоном.

— Не раньше чем замерзнет ад и верблюды встанут на роликовые доски, — усмехнулся О'Келли.

Я так устал, что видел все сквозь какую-то мутную дымку.

— Я хочу пойти, — повторил я.

Эксперт прикрепил батарейки к джинсам Кэсси, проделал маленькое отверстие в кромке ее футболки и протолкнул микрофон внутрь. Затем попросил ее надеть джемпер — Сэм и О'Келли отвернулись — и произнести что-нибудь вслух. Кэсси непонимающе посмотрела на него, и О'Келли нетерпеливо пояснил:

— Скажи все, что придет в голову, Мэддокс, например, свои планы на вечер.

Она прочитала стихи. Это были четверостишия вроде тех, что дети заучивают в школе. Много времени спустя, листая книгу в пыльном магазине, я наткнулся на эти строчки:

Кэсси прочитала их без выражения, ровным и спокойным тоном. Микрофон превратил его в глухой и гулкий шепот, смешав с каким-то смутным шумом, будто вдалеке гудел ветер. Я вспомнил истории о привидениях, в которых мертвые, бродившие в параллельных вселенных и заброшенных мирах, обращались к своим возлюбленным через сломанные телевизоры или помехи в радиоэфире. Эксперт стал осторожно подкручивать настройки звука.

— Спасибо, Мэддокс, было очень трогательно, — сказал О'Келли, когда эксперт закончил работу. — Так, вот поселок. — Он хлопнул ладонью по карте Сэма. — Мы будем в фургончике на Нокнари-крессен, первый поворот от въезда в городок. Мэддокс, ты поедешь на своей тарахтелке, остановишься перед домом Девлинов и поведешь девчонку на прогулку. Вы выйдете через задние ворота, повернете направо вдоль поля, потом опять направо, к боковой стене, пройдете по главному шоссе и опять вернетесь к входу. Если во время прогулки возникнут какие-то отклонения от маршрута, ты должна сказать об этом в микрофон. Вообще почаще говори о том, где вы находитесь. Когда узнаешь достаточно для ее ареста, сразу арестовывай. Если почувствуешь, что Розалинда тебя раскусила или просто ничего не сообщит, сворачивай удочки и уходи. А если понадобится помощь, только намекни, и мы примчимся. Увидишь у нее оружие, скажи об этом в микрофон — типа «убери нож» или что-нибудь такое. Свидетелей не будет, так что пушку доставай в самом крайнем случае.

— Я не возьму оружие. — возразила Кэсси. Она сняла кобуру, отдала ее Сэму и подняла руки. — Обыщи меня.

— Зачем? — удивился Сэм, растерянно глядя на пистолет.

— Убедись, что у меня нет оружия. — Взгляд Кэсси рассеянно скользнул куда-то за его плечо. — Если она что-нибудь скажет, то потом будет утверждать, будто я заставила ее под дулом пистолета. И мой скутер тоже проверь.

До сих пор не пониманию, как мне удалось попасть в фургон. Видимо, потому, что я все еще являлся напарником Кэсси, пусть и впавшим в немилость, а детективы всегда с благоговением относятся к подобному, а может, просто насел на О'Келли, как ребенок, который бубнит одно и то же, пока ему не дают то, чего хочет, — лишь бы заткнулся. Я был в таком отчаянии, что мне было наплевать, насколько унизительно все это выглядит. Вероятно, О'Келли сообразил, что если откажет, я сяду в «лендровер» и поеду за ними на свой страх и риск.

Нам дали один из тех наглухо закрытых и довольно зловещих на вид белых фургончиков с логотипом вымышленной фирмы на боку, которые часто показывают в криминальных новостях. Внутри он выглядел еще хуже: по салону тянулись толстые черные кабели, аппаратура шипела и мигала огоньками, тусклые лампы на потолке и прочные стены со звукоизоляцией вызывали чувство, будто тебя замуровали. Суини сел за руль; О'Келли, Сэм, эксперт и я устроились в заднем отсеке, покачиваясь на длинных скамейках и не говоря ни слова. О'Келли прихватил термос с кофе и какую-то булку, которую он сразу начал жевать. Сэм тер воображаемое пятно на брюках. Я похрустывал пальцами, пока до меня не дошло, что всех это дико раздражает, и тщательно скрывал, как хочется курить. Эксперт разгадывал кроссворд в «Айриш таймс».

Мы остановились на Нокнари-крессен, и О'Келли позвонил Кэсси на мобильник. Она находилась в зоне действия сигнала, ее голос звучал ясно и четко.

— Мэддокс.

— Где ты? — спросил О'Келли.

— Подъезжаю к поселку. Не хотела маячить тут заранее.

— Мы на месте. Продолжай.

Повисла короткая пауза. Кэсси ответила:

— Да, сэр.

Я услышал в динамиках мотор «веспы», который эхом отразился на улице в нескольких шагах от нас. Эксперт сложил газету и принялся настраивать какие-то датчики. Сидевший напротив О'Келли достал пакет со сладостями и поудобнее устроился на скамейке.

В микрофоне зашуршали шаги, послышался слабый звонок в дверь. О'Келли жестом предложил нам сладости, но желающих не нашлось, и он, пожав плечами, взял горсть карамели.

Щелкнула дверь.

— Детектив Мэддокс? — раздался недовольный голос Розалинды. — Боюсь, вы не вовремя.

— Я знаю, — произнесла Кэсси. — Простите, что побеспокоила. Но… может, уделите мне минутку?

— У вас был шанс вчера вечером. Однако вы стали меня оскорблять и испортили мне весь день. Я больше не желаю тратить на вас время.

— Мне очень жаль. Но речь о другом. Просто… просто я хочу кое о чем вас попросить.

Молчание. Я представил, как Розалинда стоит в дверях и, щурясь, смотрит на Кэсси, а та ждет с напряженным видом, засунув руки в карманы куртки. На заднем плане послышался голос Маргарет. Розалинда резко ответила:

— Это ко мне, мама, — и, хлопнув дверью, спросила: — В чем дело?

— Мы можем… — Раздался шорох: Кэсси нервно двинула плечами. — Давайте пройдемся немного? Это личный разговор.

Розалинда должна была заинтересоваться, но ее голос не изменился:

— Я уже собиралась уходить.

— Всего пять минут. Обойдем вокруг поселка или где-нибудь еще… Пожалуйста, мисс Девлин. Это важно.

Наконец Розалинда вздохнула:

— Хорошо. У вас есть несколько минут.

— Спасибо, — отозвалась Кэсси. — Я вам очень благодарна.

Мы услышали, как они зашагали по дорожке.

Утро выдалось погожим. Когда мы забирались в фургон, солнце уже разгоняло туман, хотя отдельные клочья еще висели над травой и скрывали в дымке голубое небо. В динамиках громко защебетали птицы, затем заскрипели деревянные ворота на выходе из поселка, и шаги Кэсси и Розалинды зашуршали по сырой траве вдоль кромки леса. Я подумал, что ранний прохожий мог бы залюбоваться этой парой: смуглая и подтянутая Кэсси и бледная, утонченная Розалинда, похожая на героиню какой-нибудь поэмы. Сентябрьское утро, две девичьи головки под ярким солнцем, желтые листья, кролики, врассыпную разбегающиеся от их шагов…

— Можно задать вам вопрос? — произнесла Кэсси.

— Мы за этим сюда и пришли. — По тону Розалинды было ясно, что Кэсси зря тратит ее драгоценное время.

— Ну да. Простите. — Кэсси глубоко вздохнула. — Ладно. Я лишь хочу понять, откуда вы узнали…

— Да? — вежливо спросила Розалинда.

— Обо мне и детективе Райане. — Молчание. — О том, что… что у нас роман.

— А, об этом! — рассмеялась Розалинда. Смех прозвучал равнодушно, с легкой ноткой торжества. — Детектив Мэддокс, а вы как считаете?

— Я подумала, что вы как-то догадались. Или… или, может, мы недостаточно хорошо скрывали. Но я только предполагаю… мне хотелось бы знать.

— Это просто бросалось в глаза, разве нет? — Нотки лукавства. — Хотите верьте, хотите нет, детектив Мэддокс, но мне совершенно неинтересно следить за вашей личной жизнью.

Снова молчание. О'Келли захрустел карамелью.

— Тогда как? — воскликнула Кэсси.

— Само собой, от детектива Райана, — любезно промолвила Розалинда.

Сэм и О'Келли уставились на меня, и я с трудом удержался, чтобы не начать оправдываться.

До последней минуты я надеялся, что произошло какое-то чудовищное недоразумение. Парень, готовый сообщить все, что мы хотели от него услышать, потрясенная горем девушка и мое нежелание видеть правду — из такой смеси можно приготовить что угодно. И лишь теперь, услышав небрежную ложь Розалинды, я понял, что та Розалинда, которую знал — милая несчастная порывистая девушка, вместе с которой я смеялся в саду возле замка и чьи ладони сжимал в своих руках, — никогда не существовала. Все, что она делала, было рассчитано на внешний эффект и продумано до деталей, как роль актера. Это были личины, под ними скрывались стальные шипы колючей проволоки.

— Ты врешь! — хрипло крикнула Кэсси. — Он бы никогда…

— Не смей мне грубить! — оборвала ее Розалинда.

— Простите, — тихо произнесла Кэсси после паузы. — Просто я… я не ожидала. Я не предполагала, что он может кому-нибудь сказать. Никогда.

— И все-таки он сказал. Надо быть осторожнее, когда доверяешь людям. Это все, о чем вы хотели меня спросить?

— Нет. Я собиралась попросить вас об одолжении. — Снова шорох: Кэсси провела рукой по волосам или по лицу. — Неформальные отношения с напарником запрещены правилами. Если босс узнает, нас обоих уволят или отправят в патрульные. Но эта работа… она очень много значит для нас. Мы трудились как проклятые, чтобы попасть в отдел по расследованию убийств. Если нас выгонят, это разрушит всю нашу жизнь.

— Надо было думать об этом раньше!

— Да. Но… может, вы не будете об этом говорить? Вообще никому?

— Хотите, чтобы я прикрыла ваши любовные делишки? Вы об этом?

— О, я… ну да.

— Не понимаю, с чего вы решили, будто я стану делать вам одолжение, — холодно заметила Розалинда. — Вы вели себя со мной очень грубо, а теперь вдруг подобные просьбы. Я не намерена вам помогать.

— Простите меня за грубость. — Голос Кэсси был натянут как струна. — Мне казалось, от вас исходит какая-то угроза… Но я не должна была так себя вести. Простите.

— Само собой, вам есть в чем извиняться, но дело не в этом. Мне плевать на ваши оскорбления, но если вы обращались так со мной, то и с другими, наверное, тоже? Почему я должна защищать человека, который ведет себя непрофессионально? Скорее уж мне следует раскрыть глаза вашему начальству на то, какая вы на самом деле.

— Сучка, — пробормотал Сэм, не поднимая головы.

— Нарывается на неприятности, — буркнул О'Келли. Похоже, ситуация интересовала его все больше. — Не будь она девчонкой, ей надо было бы дать хорошего пинка…

— Послушайте, — в отчаянии произнесла Кэсси, — дело не только во мне. Как насчет детектива Райана? Он-то не вел себя с вами грубо, правда? Наоборот, вы ему очень нравитесь.

Розалинда засмеялась:

— Неужели?

— Да. Он от вас без ума.

— Что ж… если это вы его соблазнили, его вина не столь велика. Нечестно наказывать его за это.

— Да, вы правы, — униженно промолвила Кэсси. — Это я… была инициатором.

— И давно у вас роман?

— Пять лет. С небольшими перерывами.

Пять лет назад мы с Кэсси не только не были знакомы, но и жили в разных частях страны. Я вдруг сообразил, что ее слова рассчитаны на О'Келли. Кэсси желала убедить его в своей правдивости на случай, если у него возникли на наш счет какие-либо подозрения. Я начал понимать, какую сложную и тонкую игру она ведет.

— Прежде чем подумать, как мне поступить, — заметила Розалинда, — я должна знать, что все уже закончилось.

— Все закончилось, клянусь. Он… он бросил меня две недели назад. Теперь навсегда.

— Почему?

— Я не хочу об этом говорить.

— По-моему, у вас нет выбора.

Кэсси перевела дыхание.

— Не знаю почему, — ответила она. — Клянусь Богом, не знаю. Я пыталась его спрашивать, но он ответил, что все слишком сложно, ему плохо и он не готов к серьезным отношениям… Вероятно, у него кто-то есть или… Теперь мы почти не разговариваем. Он даже не смотрит в мою сторону. Не представляю, что мне делать. — Ее голос задрожал.

— Вы только послушайте, — усмехнулся О'Келли. — Мэддокс выбрала не ту профессию. Ей бы в актрисы.

Но она не играла, и Розалинда почувствовала это.

— Что ж, — отозвалась она с едва заметной ноткой удовлетворения, — меня ничто не удивляет. Он никогда не говорил о вас как о возлюбленной.

— А что он говорил?

Кэсси явно старалась подставить Розалинде самые уязвимые места, специально раскрывалась, позволяя бить в больные точки, послушно выкладывала саму себя на блюдечке, чтобы ее собеседница могла разделаться с ней со вкусом и не спеша. У меня сжалось сердце.

Розалинда долго выдерживала паузу.

— Он сказал, что вы очень назойливы, — наконец ответила она. Ее голос звучал звонко, чисто и спокойно. — «В отчаянии» — так он говорил. Поэтому вы были настроены против меня: ревновали и боялись, что он может влюбиться в меня. Нет, он старался говорить о вас неплохо — похоже, ему вас просто жаль, — однако было ясно, что он не знает, как от вас избавиться.

— Какая чушь! — прошипел я в ярости, не в силах сдерживаться. — Никогда…

— Заткнись! — бросил Сэм, а О'Келли буркнул:

— Кому какое дело?

— Тише, пожалуйста, — попросил эксперт.

— Я сказала ему, что о вас думаю, — задумчиво продолжила Розалинда. — Неужели он последовал моему совету?

— Да, — дрогнувшим голосом ответила Кэсси. — Видимо, да.

— Надо же. — Снова нотка удовлетворения. — Вы в него здорово влюблены?

Тишина.

— Верно?

— Не знаю. — Кэсси говорила глухо и с трудом, но лишь когда она хлюпнула носом, я сообразил, что она плачет. — Я об этом вообще не думала, пока… просто… я никогда ни с кем не была так близка. А теперь все путается у меня в голове и я не могу…

— Ах, детектив Мэддокс, — вздохнула Розалинда. — Если не желаете быть честной со мной, будьте честной хотя бы с собой.

— Я не могу. — Кэсси едва выдавливала слова.

Мне показалось, будто фургон превратился в мрачный склеп, а его стены надвигаются на нас как в кошмарном сне. Два голоса добавляли нотку леденящего страха, словно мы подслушивали разговор двух умерших душ, схватившихся в жестоком поединке. Ручка двери терялась в темноте, и я поймал предупреждающий взгляд О'Келли.

— Ты сам вызвался, Райан, — сказал он.

Я почти не мог дышать.

— Я должен туда пойти.

— Зачем? Все идет по плану, так, как мы хотели. Не дергайся.

В динамиках раздался судорожный вздох.

— Нет, — возразил я. — Послушайте.

— Она выполняет свою работу, — заметил Сэм. В грязновато-желтом свете ламп его лицо было непроницаемо. — Сиди.

Эксперт поднял палец.

— Возьмите себя в руки, — презрительно произнесла Розалинда. — Чертовски трудно вести разумный разговор с истеричкой.

— Простите. — Кэсси опять хлюпнула носом и тяжело вздохнула. — Пожалуйста. Все кончено, и детектив Райан тут ни при чем. Он готов для вас на все. Вы можете просто… забыть об этом? Никому не говорить? Прошу вас.

— Хм! — Розалинда усмехнулась.  — Мы с детективом Райаном были очень близки. Но когда я видела его в последний раз, он тоже повел себя со мной очень грубо. И солгал мне насчет двух своих друзей. Я не люблю лжецов. Нет, детектив Мэддокс. Вряд ли я чем-то обязана вам или ему.

— Ладно, — сказала Кэсси. — Пусть так. Может, взамен я сумею вам чем-нибудь помочь?

Короткий смешок.

— Не думаю, что мне от вас что-нибудь нужно.

— Ошибаетесь. Дайте мне еще пять минут, хорошо? Мы пройдем здесь напрямик к главному шоссе. Кое-что я могу для вас сделать. Клянусь.

Розалинда вздохнула:

— У вас есть время, пока мы не дошли до моего дома. Только сразу хочу предупредить, детектив Мэддокс, что не все люди аморальны. Если я решу рассказать обо всем вашему начальству, вы не заткнете мне рот взяткой.

— Речь не о взятке. Скорее о помощи.

— От вас? — Еще смешок — чистый и холодный, который раньше мне нравился.

— Два дня назад, — продолжила Кэсси, — мы арестовали Дэмиена Доннели по подозрению в убийстве Кэти.

Сэм подался вперед, поставив локти на колени.

— Вот как? Значит, перейдем от вашей личной жизни к делу о моей сестре? Кто такой Дэмиен Доннели?

— Он говорит, что был вашим бойфрендом несколько недель назад.

— Чепуха! Если бы он был моим бойфрендом, наверное, я бы о нем что-то слышала, верно?

— Существуют записи, — осторожно заметила Кэсси, — ваших разговоров по мобильнику.

Голос Розалинды превратился в лед.

— Если вы желаете, чтобы я оказала вам услугу, детектив, не стоит обвинять меня во лжи.

— Я вас ни в чем не обвиняю, — возразила Кэсси, и мне показалось, что ее голос вот-вот опять дрогнет. — Я лишь хочу сказать, что это ваше личное дело и у вас нет причин мне доверять…

— Совершенно верно.

— Но я пытаюсь объяснить вам, в чем заключается моя помощь. Дэмиен доверяет мне. Он говорит со мной.

Розалинда фыркнула.

— Неудивительно. Дэмиен готов беседовать с каждым, кто его слушает. Вы не исключение.

Сэм кивнул: первый шаг.

— Знаю, знаю. Дело в том, что он рассказал мне, почему это сделал. Дэмиен утверждает, будто сделал это для вас. Вы его попросили.

Наступило долгое молчание.

— Вот почему я вызвала вас прошлой ночью, — продолжила Кэсси. — Чтобы поговорить о сложившейся ситуации.

— О, прошу вас, детектив Мэддокс. — Голос Розалинды стал чуть резче, и я не мог понять, хороший это знак или плохой. — Не обращайтесь со мной как с дурочкой. Будь у вас что-нибудь против меня, я бы уже давно была арестована, а не торчала тут, слушая, как вы льете слезы о детективе Райане.

— Ничего подобного, — возразила Кэсси. — Никто не знает, что рассказал Дэмиен. Как только это станет известно, вас арестуют.

— Надеюсь, вы мне не угрожаете?

— Нет, я лишь пытаюсь… Ну ладно. Дело обстоит так. — Кэсси перевела дух. — Нам не нужен мотив, чтобы выдвинуть обвинение в убийстве, — Дэмиен во всем признался; у нас есть записи в протоколах допросов и на видео, и материала вполне достаточно, чтобы посадить его в тюрьму. Никого не волнует, почему он это совершил. И, как я уже сказала, он доверяет мне. Если я намекну ему, чтобы он помалкивал насчет мотива, он так и поступит. Вы же его знаете.

— Да, и гораздо лучше вас. Боже, Дэмиен. — Вероятно, я болван, но интонация Розалинды повергла меня в шок. Это было даже не презрение — полное, уничтожающее отрицание. — Я о нем не беспокоюсь. Он убийца, что тут говорить. Неужели вы полагаете, что кто-то поверит ему? Больше, чем мне?

— Я поверила ему, — вздохнула Кэсси.

— Что ж, это не очень лестно характеризует ваши способности как детектива. У Дэмиена едва хватит мозгов, чтобы завязать себе шнурки, а тут он сочиняет какую-то историю и вы верите ему на слово? Вы действительно думаете, что такой человек сможет внятно объяснить вам, как все произошло, даже если захочет? Дэмиену под силу лишь самые простые вещи, детектив. А это отнюдь не простая история.

— Мне достаточно основных фактов, — торопливо заметила Кэсси. — Подробности не нужны. Если мне придется скрывать информацию, чем меньше я буду знать, тем лучше.

Розалинда помолчала, словно взвешивая ее слова, потом рассмеялась.

— Неужели? Но вы же детектив, в конце концов. Разве вам не любопытно, как все случилось?

— Я и так знаю все, что надо знать. То, что вы скажете, не принесет мне пользы.

— О, понимаю! — весело воскликнула Розалинда. — Ведь вы не сумеете использовать информацию. Но если правда ставит вас в неудобное положение, то это только ваша вина, не так ли? Вы сами загнали себя в угол. Вряд ли мне следует снисходить к вашим слабостям.

— Но я, как вы сами сказали, детектив, — повысила голос Кэсси, — и не могу просто слушать о преступлении и…

Розалинда осталась хладнокровной.

— Однако вам придется. Кэти была милой девочкой. Но после школы танцев и успеха возомнила о себе бог весть что. Та женщина, Симона, дурно на нее влияла. Меня это расстраивало. Кто-то должен был вернуть Кэти с небес на землю, для ее же пользы. Поэтому я…

— Если вы хотите продолжить, — громко произнесла Кэсси, — должна вас предупредить. Иначе…

— Не угрожайте мне, детектив. Говорю вам в последний раз.

Пауза. Сэм уставился в пространство.

— Итак, — проговорила Розалинда, — я решила, что самое лучшее — показать Кэти, что она не представляет собой ничего особенного. Бедняжка была не очень умна. Когда я начала давать ей…

— Вы не обязаны ничего говорить против своей воли! — перебила ее Кэсси. — Все, что вы скажете, будет записано и может быть использовано против вас в суде.

Наступило долгое молчание. Я слышал, как их шаги шуршат в сухих листьях и джемпер Кэсси скребет по микрофону. В лесу тихо ворковала птица. Сэм смотрел на меня, в плохом свете ламп мне казалось, будто я вижу в его взгляде осуждение. Я вспомнил о его дяде.

— Мэддокс ее потеряла, — пробормотал О'Келли. Он потянулся, расправил плечи и хрустнул шеей. — Все из-за чертова предупреждения. Когда я начинал работать, мы обходились без него: даешь им пару зуботычин, узнаешь что хочешь и ведешь к судье. Ну ладно, теперь хоть можно будет взяться за работу.

— Подождите, — возразил Сэм. — Она ее вернет.

— Послушайте, — произнесла наконец Кэсси, глубоко вздохнув, — насчет того, чтобы пойти к боссу…

— Минутку! — холодно перебила Розалинда. — Мы еще не закончили.

— Закончили, — возразила Кэсси, но ее голос предательски дрогнул. — По крайней мере в том, что касается Кэти. Я не могу просто стоять и слушать, как…

— Не люблю, когда меня запугивают, детектив. Я буду говорить то, что мне нравится. А вам придется слушать. Если перебьете меня еще раз, беседа закончится. А если передадите мои слова кому-нибудь другому, я расскажу о вас всю правду, и детектив Райан это подтвердит. Так что никто вам не поверит, а вы потеряете свою драгоценную работу. Понятно?

Тишина. У меня начало крутить в желудке, и я тяжело сглотнул.

— Самонадеянность, — усмехнулся Сэм. — Чертова самонадеянность.

— Не сглазь ее, — буркнул О'Келли. — Мэддокс молодец.

— Да, — едва слышно ответила Кэсси. — Понятно.

— Отлично. — В голосе Розалинды прозвучало удовлетворение, и послышался стук ее каблучков по бетону. Кэсси и Розалинда свернули на шоссе и направились к въезду в город. — Как я уже сказала, кто-то должен был вразумить Кэти и остудить ей голову. Разумеется, это был долг моих родителей; поступи они так, как следует, мне бы ничего не пришлось делать. Но они предпочли устраниться. Я думаю, что пренебрежение — своего рода агрессия против ребенка. Вы не согласны?

— Не знаю.

— По-моему, это очевидно. В общем, я заявила Кэти, что она должна перестать заниматься танцами, поскольку это плохо на нее влияет, но она меня не слушала. Нужно было объяснить ей, что она не обладает божественным правом на всеобщее внимание. И мир не крутится вокруг нее. Поэтому я стала мешать ее занятиям. Хотите узнать как?

Дыхание Кэсси участилось.

— Нет, не хочу.

— Я делала ее больной, детектив Мэддокс. Интересно, вам это когда-нибудь приходило в голову?

— Да. Мы подозревали вашу мать…

— Вот как? — Снова нотка полнейшего пренебрежения. — О, пожалуйста. Мою мать поймали бы уже через неделю, даже такие горе-детективы, как вы. Я смешивала сок с отбеливателем, чистящим средством или чем-нибудь еще и говорила Кэти, будто это тайное средство для танцоров. Она, глупышка, верила. Мне было интересно, сможет ли кто-нибудь заметить, но никто не заметил. Представляете?

— Боже мой, — прошептала Кэсси.

— Давай, Кэсси, — пробормотал Сэм. — Это тяжелые телесные повреждения. Давай.

— Она не станет. — Мой голос прозвучал неестественно. — Пока не разберется с убийством.

— Подождите, — заговорила Кэсси, и я услышал, как она сглотнула. — Мы сейчас войдем в поселок, а вы сказали, что дадите мне время только до дома… но я должна знать, что вы решили насчет…

— Узнаете. И в поселок мы войдем, когда я пожелаю. Сейчас мы пройдемся немного в обратную сторону, и я расскажу вам остальное.

— Мы опять обойдем вокруг поселка?

— Вы же сами хотели со мной поговорить, — строго заметила Розалинда. — Пора бы научиться вести себя последовательно.

— Вот дерьмо, — буркнул Сэм. Они удалялись от нашего фургона.

— Ей не понадобится поддержка. О'Нил, — успокоил О'Келли. — Эта девчонка сучка, но вряд ли у нее есть УЗИ.

— К сожалению, Кэти не усвоила урок. — В голосе Розалинды прозвучали жесткие нотки. — До нее наконец дошло, почему она болеет, — на это ушло несколько лет, — и она устроила мне сцену. Заявила, что никогда не станет пить то, что я ей даю, пригрозила рассказать родителям… Разумеется, они бы ей не поверили, ведь она закатывала истерики по любому поводу, но сам факт… Кэти была маленькой испорченной дрянью. Всегда хотела поступать по-своему. А если у нее что-либо не получалось, то она бежала плакаться папочке и мамочке.

— Кэти просто собиралась быть танцовщицей, — напомнила Кэсси.

— Ну а я сказала ей, что это неприемлемо. Если бы она просто делала то, что ей говорят, ничего бы не случилось. Но Кэти начала угрожать мне. Вот что с ней сделали балетная школа, вся эта шумиха, статьи в газетах, благотворительные фонды. Кэти мне сказала — нет, я серьезно, это ее точные слова, она стояла, уперев руки в бока, словно какая-нибудь примадонна: «Ты не должна была так со мной поступать». Кем она себя возомнила, черт возьми? Она совсем отбилась от рук, вела себя со мной вызывающе, а я не могла этого допустить.

Сэм крепко сжал кулаки, я едва дышал и обливался холодным потом. Мне не удавалось больше представить Розалинду: образ нежной девушки в белом платье рассыпался на мелкие кусочки. Вместо него зияло что-то бесформенное и страшное, похожее на мутные оболочки, оставшиеся в траве после линьки насекомых, грязные, кляклые и размякшие от дождя.

— Мне тоже приходилось сталкиваться с людьми, которые пытались указывать, что мне делать, — произнесла Кэсси. Она лучше нас была готова к тому, что услышит, но слова Розалинды даже ee выбили из колеи. — Но я никого не просила убить их.

— Я тоже ни о чем не просила Дэмиена, — усмехнулась Розалинда. — Но если мужчинам нравится что-то делать для меня… Можете спросить его: он первый мне предложил. Правда, у него ушла на это целая вечность — обезьяну выдрессировать и то проще. — О'Келли фыркнул. — Когда его наконец осенило, у него был такой вид, будто он открыл закон всемирного тяготения, словно он гений. А вскоре возникли сомнения. Боже мой, как Дэмиен меня замучил, — еще пара недель, и я бы бросила его к черту, пока совсем не спятила.

— Но все же он выполнил то, что вы хотели, — сказала Кэсси. — Почему же вы с ним порвали? Бедняга был в отчаянии.

— По тем же причинам, по каким детектив Райан порвал с вами. Меня воротило со скуки. К тому же Дэмиен не справился со своей работой. Он все чуть не испортил. — Розалинда заговорила громче, с холодной яростью. — Запаниковал, не спрятал труп — ситуация повисла на волоске. У меня могли быть крупные проблемы. Нет, он безнадежен. Я даже придумала специальную историю, чтобы Дэмиен рассказал ее вам и сбил со следа, но его и на это не хватило.

— Про парня в спортивном костюме? — поинтересовалась Кэсси, и я услышал, как натянут ее голос. — Нет, почему, он нам сообщил. Только выглядел не очень убедительно. Мы решили, что он делает из мухи слона.

— Да-да, понимаете, о чем я? Он должен был заняться с ней сексом, ударить камнем по голове и бросить труп где-нибудь в канаве или в лесу. Вот чего я хотела. Казалось бы, несложно даже для Дэмиена, но нет. Он все сделал не так. Ему еще повезло, что я просто бросила его. Надо было сдать в полицию. Он это заслужил.

Теперь мы знали все. Я глубоко вздохнул. Сэм обмяк и привалился к стенке, О'Келли присвистнул.

— Розалинда Фрэнсис Девлин, — негромко произнесла Кэсси. — Вы арестованы по подозрению в том, что семнадцатого августа сего года в Нокнари, графство Дублин, убили Кэтрин Бриджит Девлин.

— Убери от меня руки! — заорала Розалинда.

Мы услышали хруст веток под ногами, потом быстрый свистящий звук, похожий на шипение кота, и короткий вскрик Кэсси.

— Какого дьявола… — вырвалось у О'Келли.

— Идем, идем! — крикнул Сэм, но я уже дергал ручку двери.

Мы выскочили из фургона и помчались за угол, к въездным воротам. У меня длинные ноги, и я легко обогнал Сэма и О'Келли. Улица плыла мимо меня с покачивающимися воротцами и пестрыми дверями, с каким-то ребенком, таращившимся на нас с велосипеда, и подстригавшим розы стариком. После полумрака утреннее солнце казалось нестерпимо ярким и густым как мед, а от хлопнувшей в фургоне дверцы разлетелось звонкое эхо. Розалинда могла схватить острый сук, камень, разбитую бутылку — убить можно чем угодно. Я не чувствовал под собой ног. Обогнув воротный столб, я кинулся к главной дороге и свернул на узкую тропинку вдоль стены. Замелькали мокрая трава, отпечатки ног на глине, листья, хлещущие по лицу. Мне казалось, будто я растворяюсь в воздухе, а осенний ветерок дует сквозь меня, проникает в ребра и холодком течет по жилам.

Они стояли за углом стены, на том месте, где лес приближается к полю. Кэсси держала Розалинду за руки — я вспомнил силу ее пальцев тогда, в комнате для допросов, — но Розалинда билась изо всех сил, дралась злобно и яростно, стараясь не вырываться, а ударить Кэсси. Она колотила ее ногами и пыталась разодрать ногтями, затем откинула голову и плюнула ей в лицо. Я что-то закричал, но они меня не услышали.

За спиной раздались быстрые шаги, и вперед вынырнул Суини, несшийся по полю как регбист и уже приготовивший наручники. Он схватил Розалинду за плечо, развернул к себе и ударил о стену. Кэсси застала ее без макияжа, с волосами, грубо стянутыми в узел лентой, и только теперь я увидел — с чувством, похожим на облегчение, — насколько она безобразна без косметики и ловко взбитых кудряшек: обвислые щеки, искривленный бешенством узкий рот и стеклянные глаза, пустые как у куклы. Розалинда была в школьной форме: мешковатой синей юбке и таком же жакете с гербом на лацкане, — и почему-то именно этот наряд показался мне особенно ужасным.

Кэсси отшатнулась, ухватилась за ствол дерева и удержалась на ногах. Когда она повернулась к нам, сначала я увидел только ее глаза: огромные, черные и как бы ослепшие, — затем заметил струйку крови, сочившейся по щеке. Она стояла, покачиваясь, в тени дерева, и под ее ногами плясали солнечные зайчики.

Я был уже в нескольких шагах от нее, как вдруг что-то заставило меня остановиться. Бледная, с затуманенным лицом в кровавых отметинах, Кэсси походила на языческую жрицу, которая только что вышла из святилища, совершив невероятно жестокий ритуал и еще светясь неземным светом. Священная и слишком далекая, чтобы к ней можно было подойти без спроса. У меня по спине пробежали мурашки.

— Кэсси, — пробормотал я и протянул к ней руки. У меня разрываюсь сердце. — Кэсси…

Она подняла руки и потянулась ко мне — клянусь, я это видел, — но лишь на мгновение. Потом она опомнилась. Опустила руки, откинула голову и бесцельно скользнула взглядом по голубому небу.

Сэм оттолкнул меня в сторону и бросился к ней.

— О Боже, Кэсси… — Он задыхался. — Что она с тобой сделала? Иди сюда.

Он вытащил полу рубашки и осторожно вытер окровавленную щеку, другой рукой придерживая Кэсси за затылок.

— Ох черт! — воскликнул сзади Суини, когда Розалинда ударила его по ноге.

— Поцарапала, — произнесла Кэсси. У нее был жуткий голос, высокий, неестественный. — Она коснулась меня, Сэм, эта тварь меня коснулась. Боже мой, она плюнула… Вытри это! Вытри!

— Тихо, тихо, — сказал Сэм. — Все закончилось. Ты молодец. Успокойся.

Он обнял ее и притянул к себе; она опустила голову ему на плечо. На мгновение взгляд Сэма встретился с моим; затем он перевел его на свою руку, гладившую ее по волосам.

— Что тут происходит? — раздался раздраженный голос О'Келли.

С лицом Кэсси, когда его помыли, все оказалось не так плохо, как нам показалось вначале. Ногти Розалинды оставили на скуле три темных полосы, но порезы были неглубокими. Два эксперта, знавших приемы оказания первой помощи, определили: швы накладывать не нужно и Кэсси повезло, что Розалинда не попала ей в глаз. Они предложили залепить раны пластырями, но Кэсси отказалась, решив, что их надо продезинфицировать. Ее все еще трясло; один эксперт заметил, что у нее, видимо, шок. О'Келли, выглядевший растерянным и издерганным всем происшедшим, предложил ей карамель.

— Сахар, — пояснил он.

Было ясно, что Кэсси не может вести машину, поэтому мы оставили ее «веспу» у дороги и поехали обратно на фургоне. За руль сел Сэм. Розалинду посадили назад вместе с остальными. После того как Суини надел на нее наручники, она затихла и сидела прямо и неподвижно, с каменным лицом. При каждом вдохе я чувствовал, как от нее несет тяжелыми духами и еще чем-то густым, пряным, тошнотворным, хотя, вероятно, мне это казалось. По ее глазам я видел, что она напряженно думает, но ее лицо оставалось неподвижным. Оно не выражало ни гнева, ни вызова, ни страха — абсолютно ничего.

Мы вернулись на работу, и настроение О'Келли улучшилось. Он не стал возражать, когда я вместе с Кэсси прошел в наблюдательную комнату.

— Эта девчонка напоминает мне одного парня, которого я знал в школе, — заметил он, пока мы ждали, когда Сэм заполнит нужные бумаги и приведет Розалинду в комнату для допросов. — Он мог надувать вас по десять раз на дню, а потом ухитрялся как-то изворачиваться и убеждать всех, будто вы же сами и виноваты. У нас тут водится немало психов.

Кэсси прислонилась спиной к стене и, сплюнув на платок, приложила его к окровавленной щеке.

— Она не сумасшедшая, — проговорила она. Ее руки дрожали.

— Фигурально выражаясь, Мэддокс, — возразил О'Келли. — Тебе бы надо проверить свои боевые раны.

— Все в порядке.

— А вообще прекрасная работа. — Он неловко похлопал ее по плечу. — Насчет того, что она травила сестру для ее же пользы… Как ты думаешь, она действительно в это верит?

— Нет, — ответила Кэсси и развернула платок в поисках чистого места. — Слова «верить» для нее не существует. Нет ничего правильного или неправильного; есть только то, что ей подходит или не подходит. Остальное не имеет значения. Можете посадить ее за детектор лжи, и Розалинда пройдет его не моргнув глазом.

— Ей бы в политику… Так, вот и они. — О'Келли кивнул на стекло: Сэм уже заводил Розалинду в комнату. — Посмотрим, как она станет выпутываться на сей раз. Будет забавно.

Розалинда оглядела помещение и вздохнула.

— Я хочу позвонить родителям, — сообщила она Сэму. — Пусть найдут мне адвоката и приедут сюда. — Она вытащила из кармана блокнот и маленькую авторучку, что-то написала, вырвала страницу и протянула Сэму с таким видом, словно он являлся посыльным. — Вот их телефон. Заранее спасибо.

— Вы встретитесь с родителями после нашего разговора, — сказал Сэм. — А если вам нужен адвокат…

— Полагаю, я увижу их гораздо раньше, — перебила Розалинда и, поправив юбку, с брезгливой гримасой села на пластиковый стул. — Разве во время допроса несовершеннолетних не должны присутствовать родители или опекун?

На мгновение все окаменели, кроме самой Розалинды, которая закинула ногу на ногу и улыбнулась, наслаждаясь произведенным эффектом.

— Допрос откладывается! — бросил Сэм в камеру и, схватив со стола бумаги, кинулся к двери.

— Боже милостивый, — пробормотал О'Келли. — Райан, ты мне говорил…

— Наверное, она лжет, — заметила Кэсси. Она пристально смотрела сквозь стекло, сжав платок в кулак.

Мое сердце замерло, затем бешено заколотилось.

— Конечно, лжет. Посмотрите на нее, она не может быть моложе…

— Ага. Ты в курсе, сколько парней попали за решетку после этой фразы?

Сэм так резко распахнул дверь комнаты, что она ударилась об стену.

— Сколько ей лет? — выпалил он.

— Восемнадцать, — ответил я. Голова у меня шла кругом. — Она мне говорила…

— Какого дьявола! И ты поверил ей на слово? — Я никогда не видел, чтобы Сэм выходил из себя. Это было впечатляющее зрелище. — Если спросить у нее, который час, она соврет просто ради удовольствия. Ты что, даже не проверил?

— Безобразие! — вскипел вдруг О'Келли. — Да любой из вас тысячу раз мог проверить…

Сэм его даже не услышал. Он сверлил меня взглядом.

— Мы поверили, потому что ты детектив, черт тебя дери. Ты послал свою напарницу в пекло, даже не потрудившись…

— Я проверял! — заорал я. — Смотрел досье!

Но в следующий момент я уже все понял. Это было давно, в солнечный день, когда я возился с документами, зажав под подбородком телефон, и О'Горман что-то бубнил мне в ухо. Я пытался поговорить с Розалиндой и в то же время выяснить, достаточно ли она взрослая, чтобы присутствовать в качестве свидетеля при нашем разговоре с Джессикой. (Значит, я уже тогда не доверял ей, иначе зачем стал бы подвергать сомнению такую мелкую деталь?) Я взял тогда листок с информацией о членах семьи, нашел год рождения Розалинды…

Сэм уже лихорадочно листал бумаги, и через мгновение я увидел, как опустились его плечи.

— Ноябрь, — еле слышно пробормотал он. — День рождения второго ноября. Вот когда ей исполнится восемнадцать.

— Поздравляю, — после долгого молчания произнес О'Келли. — Молодцы. Все трое.

Кэсси с шумом выдохнула.

— Суд этого не примет, — сказала она. — Ни единого слова.

Она соскользнула по стене на пол, словно у нее подогнулись ноги, и закрыла глаза.

В динамиках раздался негромкий звук. Розалинда устала ждать и от скуки начала что-то мурлыкать.

25

В тот вечер мы — Сэм, Кэсси и я — начали освобождать помещение штаба. Мы работали молча и методично: снимали фотографии, вытирали исчерченную доску, сортировали папки и отчеты и складывали в большие синие коробки. Прошлой ночью кто-то поджег квартиру на Парнелл-стрит, убили нигерийку и ее шестимесячного младенца; Костелло требовалась комната.

О'Келли и Суини допрашивали Розалинду в присутствии Джонатана. Я подумал, что ее отец встанет на дыбы и набросится на кого-нибудь с кулаками, но пока все было тихо. Когда О'Келли вызвал чету Девлинов и рассказал, в чем призналась Розалинда, Маргарет уставилась на него с открытым ртом, судорожно глотнула воздух и закричала:

— Нет! — Ее грубый и хриплый голос разнесся по коридору. — Нет, нет, нет! Она была у своих двоюродных сестер. Как вы могли? Как вам… как вы… О Боже, меня предупреждали, она предупреждала, что вы так и сделаете! Вы, — Маргарет ткнула в меня дрожащим пальцем, и я невольно отшатнулся, — вы постоянно звонили ей, требуя, чтобы она с вами встретилась, а ведь она ребенок, вам должно быть стыдно… А она, — Маргарет указала на Кэсси, — ненавидела ее с самого начала. Розалинда всегда говорила, что она попытается повесить на нее… Чего вы пытаетесь добиться? Хотите ее убить? Это вас осчастливит? О, мое бедное дитя… Зачем вы на нее клевещете? Зачем?

Она вцепилась руками в волосы и разрыдалась.

О'Келли пытался успокоить Маргарет, Джонатан молча стоял рядом на лестнице, опершись на перила и бросая на нас мрачные взгляды. Он был в костюме с галстуком. Странно, но я хорошо запомнил его костюм. Темно-синий, безупречно чистый, с легким блеском, словно его гладили уже сотни раз: не знаю почему, выглядело это невыразимо печально.

Розалинду арестовали за убийство и нападение на полицейского. После приезда родителей она заговорила лишь один раз: заявила дрожащим голосом, что Кэсси ударила ее в живот и ей пришлось защищаться. Мы направили оба дела в прокуратуру, хотя знали, что шансы на успех невелики. Мы не могли сослаться даже на историю с парнем в спортивном костюме, чтобы подтвердить связь Розалинды со своим соучастником: моя беседа с Джессикой происходила в отсутствие взрослого, и я не мог доказать, что она вообще состоялась. Все, что у нас имелось, — это признание Дэмиена и множество телефонных звонков.

Было восемь часов вечера, здание почти опустело, слышались только наши голоса и шум дождя, барабанившего по стеклам. Я собрал фотографии из морга, семейные снимки Девлинов, снимки хмурых парней в спортивных костюмах, крупные планы Питера и Джеми, скрепил клейкой лентой и убрал со стола. Кэсси проверила коробки, закрыла крышками и пометила маркером. Сэм бродил по комнате с мешком для мусора, складывал в него пластмассовые стаканчики, смахивал со стола крошки и вытряхивал корзины для бумаг. На его рубашке виднелись пятна засохшей крови.

Нарисованная карта Нокнари начала загибаться по углам; когда я ее взял, один уголоторвался. Кто-то пролил на нее воду, чернила потекли, и лицо землевладельца на карикатурном рисунке Кэсси неприятно исказилось, словно его хватил удар.

— Приложить это к делу? — спросил я Сэма.

Я протянул ему карту, и мы стали рассматривать ее: кудрявые деревца, маленькие домики, дымок над крышами — все такое хрупкое, красивое, точно в волшебной сказке.

— Лучше не надо, — после паузы ответил Сэм, взял карту, свернув в трубку, бросил в мусорный мешок.

— Не хватает одной крышки, — подала голос Кэсси. На ее порезах появилась запекшаяся корочка. — Кто-нибудь видел?

— Кажется, она лежала под столом, — буркнул Сэм. — Ага, вот она…

Он бросил крышку Кэсси, она закрыла последнюю коробку и выпрямилась.

Мы стояли под яркими лампами и смотрели друг на друга посреди голых столов и громоздящихся коробок. «Моя очередь готовить ужин…» Я чуть не произнес это вслух и заметил, как та же мысль мелькнула в глазах Сэма и Кэсси: глупая, невероятная мысль, которая разрывала мне сердце.

— Ладно, — вздохнула Кэсси, оглядев пустую комнату, и вытерла руки о джинсы. — Пожалуй, все.

Я сознаю, что эта история показывает меня не в лучшем свете. Ясно, что буквально за пару встреч Розалинда приручила меня не хуже домашнего пса: я бегал по лестницам, чтобы принести ей кофе, кивал, когда она ругала мою напарницу, с пылкостью подростка воображал, будто нашел в ней родственную душу. Но прежде чем начать меня презирать, примите во внимание, что Розалинда одурачила и вас. Я был в таком же положении, как и вы. Передал вам все, что видел, и так, как видел в то время. А если считаете, что вас обманули, вспомните, о чем предупреждал с самого начала: я лгу.

Трудно описать, до чего мне стало тошно и противно, когда я понял, что Розалинда обвела меня вокруг пальца. Наверное, Кэсси могла бы сказать, что мое легковерие было вполне предсказуемо. Преступники и лжецы, которых мне приходилось встречать, просто любители по сравнению с Розалиндой, прирожденной лгуньей, и она сама избежала ловушки только потому, что уже сталкивалась с подобным раньше. Кэсси могла это сказать, но ее рядом не было. Через несколько дней после завершения расследования О'Келли сообщил, что до вынесения приговора я буду работать не в главном здании, а на Харкур-стрит — «чтобы не напортачить еще больше», как он выразился, — и я не нашелся что возразить. Официально я числился в отделе, поэтому никто не знал, что конкретно я должен делать за его пределами. Мне выделили стол, О'Келли присылал мне какие-то бумаги, но большую часть времени я бродил по коридорам, слушал обрывки разговоров и прятался от любопытных взглядов, чувствуя себя привидением.

Ночи я проводил без сна, обдумывая во всех подробностях самые мрачные и невероятные способы отомстить Розалинде. Мечтал, чтобы она не просто умерла, а исчезла с лица земли: утонула в болоте, превратилась в горстку пепла или была пропущена через мясорубку. Раньше я не замечал за собой склонности к садизму, потому испугался, обнаружив, что многие из этих казней с удовольствием осуществил бы сам. В голове у меня безостановочно вертелись наши беседы с Розалиндой, и я с безжалостной ясностью видел, как ловко она мной манипулировала: безошибочно нащупывала самые уязвимые места, от тщеславия до тайных страхов, и в нужный момент дергала за ниточку для достижения своей цели.

Вероятно, больше всего меня угнетало именно это: Розалинде не пришлось вставлять мне в голову микрочип или ввергать в состояние транса. Я сам, по собственной воле, нарушил запреты и сжег мосты. Ей оставалось лишь умело направлять меня в нужное русло. Одним взглядом она взвесила нас с Кэсси и отбросила ее за непригодность. А во мне нашла нечто смутное, скрытое, но неискоренимое, что могло ей пригодиться.

Я не свидетельствовал во время суда над Дэмиеном. Прокурор Мэтьюз сказал, что это рискованно: существует вероятность, что Розалинда поведала Дэмиену мою «личную историю», как он это назвал. Прокурор носил яркие галстуки, любил «динамичный» стиль и жутко меня утомлял. Сама Розалинда больше не поднимала данную тему: наверное, Кэсси сумела ее разубедить и она переключилась на иные, более перспективные варианты. Я сомневался, что она что-то говорила Дэмиену, но спорить не стал.

Зато я пошел послушать выступление Кэсси. Сел в задних рядах, набитых зрителями: о процессе много писали в газетах и говорили по радио. Кэсси пришла в красивом серо-голубом костюме, тщательно разгладив кудряшки. Я не встречал ее много месяцев. Она осунулась и похудела, в ней больше не было той живости движений, которую я помнил по старым временам; лицо тоже стало неподвижным — широкие полукружия над веками, свободная линия рта, — и поэтому каким-то новым, свежим, будто я видел его впервые. Она выглядела старше, уже не той девчонкой-сорванцом с заглохшей «веспой», но от этого ничуть не менее красивой: секрет красоты крылся не в таких признаках, как цвет или шелковистость кожи, а в точеной форме скул. Я смотрел на незнакомый костюм и думал о ее мягких волосах у самой шеи, теплых и пахнущих солнцем: то, что когда-то я трогал эти волосы, казалось мне самым невероятным и самым печальным чудом на свете.

Она выступила хорошо. Кэсси всегда прекрасно смотрелась в суде. Присяжные ей верили, и она легко удерживала их внимание, чего не так-то просто добиться, особенно на длинных заседаниях. На вопросы Мэтьюза Кэсси отвечала четко и ясно, сложив руки на коленях. На перекрестном допросе сделала для Дэмиена все, что могла: да, он выглядел взбудораженным и сбитым с толку; искренне верил, что убийство Кэти было необходимо для защиты Розалинды и Джессики Девлин. По ее мнению, Девлин находился под влиянием Розалинды и она подстрекала его к преступлению. Дэмиен обмяк на стуле и смотрел на нее, вытаращив глаза, точно ребенок, пришедший на фильм ужасов. Узнав, что Розалинда собирается свидетельствовать против него в суде, он пытался покончить с собой, по старинке использовав тюремные простыни.

— Когда Дэмиен признался в убийстве, — спросил адвокат, — он объяснил, почему его совершил?

Кэсси покачала головой:

— В тот день — нет. Мы с напарником спрашивали его, но он либо отказывался отвечать, либо говорил, что не помнит.

— И это происходило уже после признания, когда разговор о мотивах не мог принести никакого вреда? Как вы думаете, почему он так себя вел?

— Возражаю! Наводящие вопросы…

С напарником… По тому, как Кэсси произнесла это слово, по легкому повороту ее плеч я понял, что она заметила меня в задних рядах. Но ни разу не взглянула в мою сторону, даже когда спустилась с помоста и направилась к двери. Тогда я вспомнил о Кирнане: что он почувствовал, когда от сердечного приступа умер Маккейб, бывший его напарником тридцать лет. Ничему в жизни я не завидовал так сильно, как этому неповторимому и недостижимому для меня горю.

Следующим свидетелем была Розалинда. Под приглушенный ропот публики она процокала каблучками про проходу и одарила Мэтьюза робкой и стеснительной улыбкой. Я ушел. На следующий день я прочитал в газетах, как она рыдала, говоря о Кэти, дрожащим голосом рассказывала, что Дэмиен грозил убить ее сестер, если она с ним порвет, а когда адвокат Дэмиена стал копать глубже, закричала: «Как вы смеете! Я любила свою сестру!» — и упала в обморок, а заседание перенесли на следующий день.

Розалинду не стали привлекать к суду — полагаю, это было решение ее родителей; сама она вряд ли упустила бы возможность привлечь к себе внимание. Мэтьюз предпочел уладить дело миром. Соучастие в преступлении вообще трудно доказать. Надежных улик против Розалинды не было, ее признание не могло быть принято в суде, да и она наверняка бы от него отказалась (сказав, что Кэсси, например, угрожала ей жестами); но даже если бы каким-то чудом удалось доказать ее виновность, она — несовершеннолетняя и срок ей грозил небольшой. К тому же Розалинда утверждала, что я с ней переспал, а это вносило в дело полную сумятицу и доводило О'Келли — и меня — до белого каления.

Мэтьюз все это просчитал и решил сосредоточиться на Доннели. В обмен на показания против Дэмиена он предложил Розалинде три года условно за «опрометчивое оставление в опасности» и сопротивление при аресте. «Сарафанное радио» сообщило, что она уже получила несколько предложений руки и сердца, и многие издания дерутся за право опубликовать ее историю.

Выйдя из здания суда, я встретил Джонатана Девлина, который стоял у стены и курил. Он держал сигарету на уровне груди, склонив голову набок, и наблюдал за чайками, кружившими над заливом. Я достал из кармана свою пачку и подошел к нему. Он посмотрел на меня и отвел взгляд.

— Как дела? — спросил я.

Девлин пожал плечами:

— Примерно так, как можно ожидать. Джессика пыталась покончить с собой. Легла на кровать и перерезала вены моей бритвой.

— Мне очень жаль. С ней все в порядке?

Его губы скривила горькая усмешка.

— Да. У нее не получилось: она резала вдоль, а не поперек.

Я прикурил, прикрыв пламя ладонями: день был ветреный, собирались тучи.

— Можно задать вопрос? — произнес я. — Без протокола.

Девлин повернул голову, и я увидел в его взгляде безнадежность и одновременно презрение.

— Пожалуйста.

— Вы все знали, верно? Знали с самого начала.

Джонатан долго молчал, потом вздохнул и сказал:

— Не то чтобы знал. Она не могла совершить это одна, тут были замешаны двоюродные сестры, да я и про Дэмиена ничего не слышал. Но подозревал. Я хорошо знал Розалинду.

— Но вы ничего не сделали. — Я хотел, чтобы мои слова прозвучали бесстрастно, но в них все-таки прозвучала нотка осуждения. Девлин мог в первый же день рассказать нам о Розалинде, как мог рассказать кому-нибудь другому много лет назад, когда Кэти только начала болеть. Я понимал, что по большому счету это ничего бы не изменило, но сколько бед натворило его молчание и сколько зла пробудило.

Джонатан отбросил сигарету и повернулся ко мне лицом, сунув руки в карманы пальто.

— А что, по-вашему, я должен был сделать? — жестко проговорил он. — Она моя дочь. Я уже потерял Кэти. Маргарет не вынесет, если я скажу хоть слово против нее. Когда несколько лет назад я хотел отправить Розалинду к психологу, потому что она постоянно врала нам, Маргарет закатила мне истерику и пригрозила, что уйдет и заберет девочек с собой. И я ничего не знал. Что я мог сказать? Я только следил за Розалиндой и молился, чтобы это оказался какой-нибудь землевладелец. А как бы вы поступили на моем месте?

— Не знаю, — честно ответил я.

Девлин продолжал смотреть на меня, тяжело дыша и раздувая ноздри. Я отвернулся и сделал затяжку; через минуту он перевел дух и снова прислонился к стене.

— Я тоже хочу вас кое о чем спросить, — произнес он. — Розалинда была права — вы действительно тот мальчик, у которого пропали друзья?

Вопрос меня не удивил. Девлин имел право просмотреть или прослушать записи всех допросов Розалинды, так что рано или поздно он должен был спросить. Я знал, что мне надо все отрицать: по официальной версии, я нарочно выдумал историю, желая заручиться доверием Розалинды, — но у меня не было сил, да и особого смысла я в этом не видел.

— Да, — вздохнул я. — Адам Райан.

Джонатан повернул голову и долго смотрел на меня, очевидно, пытаясь что-то вспомнить.

— Мы не имели к этому никакого отношения, — промолвил он наконец, и меня удивил его мягкий, почти извиняющийся тон. — Я хочу, чтобы вы знали. Никакого.

— Да. Простите, что на вас набросился.

Он кивнул.

— На вашем месте я, пожалуй, сделал бы то же самое. Я не невинная овечка. Вы видели, что мы сотворили с Сандрой, не так ли? Вы там находились.

— Верно, — подтвердил я. — Она не станет выдвигать обвинений.

Джонатан покачал головой, словно эта мысль не привела его в восторг. Река внизу была темной и густой, с неприятным маслянистым блеском. В воде что-то плыло — может, дохлая рыба или мусор, — и чайки стайки вились над ней, испуская пронзительные крики.

— Что вы собираетесь делать? — поинтересовался я.

Девлин вскинул голову и взглянул на пасмурное небо. Он выглядел очень уставшим, но это была не та усталость, от которой можно избавиться хорошим отдыхом или крепким сном: она въелась ему в плоть и кровь, проникла до костей, избороздила морщинами лицо.

— Перееду в другое место. Нам в окна бросают камни, кто-то намалевал на машине краской «пидофил» — написано с ошибкой, но мысль понятна. Пока вопрос о шоссе не решен, я здесь задержусь, но позднее…

Заявления о насилии над детьми всегда подлежат проверке, даже если под ними нет оснований. Следствие не нашло улик, подтверждавших обвинения Дэмиена против Девлина, — скорее факты, которые их опровергали. Отдел по борьбе с сексуальными преступлениями был настроен более чем скептически. Но слухи среди соседей разносятся со скоростью пожара, и среди них всегда находятся те, кто думает, что не бывает дыма без огня.

— Я отправлю Розалинду на психологическую консультацию, по распоряжению судьи. Я тут почитал кое-что, и во всех книгах утверждается, что для людей вроде нее от этого нет никакого проку: что бы мы ни делали, она останется такой, как есть, — но я все-таки попробую. И постараюсь держать ее дома как можно дольше, присматривать за ней и следить, чтобы она не проделывала свои фокусы с кем-нибудь еще. В октябре Розалинда пойдет учиться музыке в колледж, но я сказал, что не стану платить за аренду квартиры — пусть живет дома или ищет работу. Маргарет верит, что дочь ни в чем не виновата и вы ее подставили, но она рада, если она поживет у нас. Маргарет говорит, что Розалинда очень чувствительна. — Он откашлялся, словно последнее слово застряло в горле. — Джессика поживет в Этлоне с моей сестрой — отвезу, как только заживут порезы. Там ей не причинят вреда. — Его губы снова искривились. — Вреда… Собственной сестре.

Я вдруг представил, каким был этот дом в последние восемнадцать лет и каким стал сейчас.

— Знаете что? — неожиданно воскликнул Джонатан. Его лицо исказила болезненная гримаса. — Маргарет забеременела через пару месяцев после того, как мы начали встречаться. Нас это напугало. Я намекнул, что, может, ей лучше… так сказать, съездить ненадолго в Англию. Но… она очень религиозна. Уже то, что забеременела, выбило ее из колеи, а тут… Она хорошая женщина, и я не жалею, что женился на ней. Но если бы я знал, что… кем… то есть какой станет Розалинда, то, клянусь Богом, я бы сам потащил Маргарет в Англию.

«Жаль, что вы этого не сделали», — хотел я заметить, но промолчал.

— Мне очень жаль, — произнес я.

Джонатан смотрел на меня минуту, потом выпрямился и плотнее запахнул полы пальто.

— Пойду посмотрю, не закончила ли Розалинда.

— Думаю, она скоро выйдет.

— Да, — холодно проговорил он и, повернувшись, зашагал по лестнице.

Присяжные признали Дэмиена виновным. Неудивительно, учитывая представленные доказательства. Во время процесса развернулись бурные дискуссии по поводу его вменяемости, и психиатры щедро сыпали малопонятными терминами. Все это я слышал из третьих уст, часто в обрывках разговоров или бесконечных звонках Куигли. Он, похоже, поставил целью своей жизни выяснить, почему меня перевели на бумажную работу на Харкур-стрит. Адвокат Дэмиена выстроил двойную линию защиты: во-первых, он временно помешался, а во-вторых, был уверен, что защищаю Розалинду от тяжких телесных повреждений, — и это периодически создавало путаницу и противоречия, которые давали повод для «обоснованных сомнений». Но у нас было признание Доннели и, что еще важнее, фотографии убитой после вскрытия. Дэмиена признали виновным и приговорили к пожизненному заключению, что на практике означало десять — пятнадцать лет.

Ирония заключалась в том, что совок спас ему жизнь и уберег от многих неприятностей в тюрьме. Благодаря ему преступление приобрело сексуальный характер, и Доннели отправили в блок высокого риска, где сидели педофилы и насильники и он чувствовал себя среди «своих». Преимущество сомнительное, но так по крайней мере у него было больше шансов выйти из тюрьмы живым и без венерических болезней.

После вынесения приговора у здания суда собралась небольшая группа «линчевателей», человек десять-двенадцать. Я смотрел новости в мрачноватом пабе на набережной и слышал, как посетители угрюмо заворчали, когда бесстрастные охранники повели спотыкавшегося Дэмиена через разъяренную толпу и тюремный фургон укатил под угрожающие крики, вздернутые кулаки и пару брошенных вдогонку кирпичей.

— Таких вешать надо, — пробормотал кто-то в углу.

Я знал, что мне следует сочувствовать Дэмиену: у него не имелось ни одного шанса после той злосчастной акции протеста, и я был единственным, кто понимал, каково ему пришлось, — но не мог, просто не мог.

Мне не хочется погружаться в подробности того, что называют «внутренним расследованием». Обычно все вырождается в вереницу бесконечных заседаний, где представители власти в тщательно выглаженных костюмах выслушивают ваши жалкие самооправдания и унизительные объяснения, а на вас наваливается гнетущее чувство, что во время допроса вы случайно оказались не по ту сторону стекла. Странно, но О'Келли стал самым рьяным моим защитником: вовсю расхваливал мои высокие показания раскрываемости дел, железную хватку в ведении допросов и прочие достоинства, о которых раньше никогда не упоминал. Конечно, я знал, что он не столько проникся ко мне неожиданной симпатией, сколько защищал самого себя — мои проступки плохо отражались на его репутации: как-никак пригрел на груди такого отщепенца, как я, — но это не мешало мне испытывать к нему глубочайшую признательность. Я видел в нем своего последнего союзника. Однажды даже попытался его поблагодарить, поймав в коридоре после одного слушания, но после первых моих слов он посмотрел на меня с таким отвращением, что я забормотал что-то себе под нос и поспешил уйти.

В конце концов начальство решило, что не стоит меня увольнять и переводить в патрульные, что было бы гораздо хуже. Опять же я не думаю, что тем самым они хотели дать мне второй шанс. Просто мое увольнение привлекло бы внимание журналистов, а это доставило бы им неудобства. Но из отдела по расследованию убийств меня выгнали. Даже в минуты самого отчаянного оптимизма я не смел надеяться, что меня оставят. Меня опять отправили в «летуны», мягко намекнув, что не надо рассчитывать на быстрое возвращение, если оно вообще когда-либо состоится. Иногда Куигли, обладавший более изощренной жестокостью, чем я ожидал, просил меня посидеть на телефоне или опросить свидетелей.

Разумеется, все прошло не так легко, как я пытался тут изобразить. Бывали месяцы, когда я в оцепенении сидел дома, спуская последние деньги. Мать робко приносила мне макароны с сыром, надеясь, что я хоть что-нибудь поем, а Хизер вела со мной душеспасительные беседы, пытаясь докопаться до глубинного источника моих проблем. По ее словам выходило, что мне следовало внимательнее относиться к людям, особенно к ней, и предлагала телефон своего психотерапевта.

К тому времени, как я вернулся на работу, Кэсси там уже не было. Одни говорили, что ей предлагали повышение, если бы она согласилась остаться; другие, наоборот, полагали, что она потому и ушла, что ее все равно хотели выгнать; третьи видели Кэсси в пабе под руку с Сэмом, а четвертые уверяли, будто она вернулась в университет и изучает археологию. Однако мораль во всех этих историях была одна: в отделе по расследованию убийств женщинам не место.

Позже оказалось, что Кэсси осталась в полиции, но перешла в отдел по предотвращению домашнего насилия и попросила дать ей возможность закончить факультет психологии, — отсюда история про университет. Неудивительно, что ее перевод вызвал слухи: работа в этом отделе считалась изматывающей и трудной, здесь было полно крови и сексуальных преступлений, а почета никакого, поэтому для большинства людей ее поступок казался совершенно непонятным. «Сарафанное радио» решило, будто у Кэсси сдали нервы.

Что касается меня, то я так не считал. Сомневался я и что это как-то связано со мной, — прошу прощения, если прозвучит самонадеянно, — по крайней мере не в том смысле, в каком вы могли подумать. Если бы все дело было в том, что мы не могли находиться в одной комнате, то Кэсси взяла бы другого напарника и приходила на службу как ни в чем не бывало, пока мне не пришлось бы как-то притереться к ней или перевестись в иное место. Из нас двоих она более упряма. Видимо, Кэсси ушла из-за того, что солгала О'Келли и Розалинде, и они оба ей поверили. И еще потому, что сказала мне правду, а я решил, что она лжет.

Первое время я следил за прессой, но никакого скандала насчет строительства шоссе в Нокнари не разразилось. В какой-то «желтой газетенке» упоминался дядюшка Ред — в самом конце длинного списка политиков, растрачивающих средства налогоплательщиков, — но тем дело и закончилось. Судя потому, что Сэм по-прежнему работал в отделе по расследованию убийств, он поступил так, как говорил О'Келли; вероятно, впрочем, что он все-таки передал пленку Майклу Кили, но ни одна газета не стала публиковать материал.

Свой дом Сэм тоже не продал. Я слышал, что он сдал его по номинальной стоимости молодой вдове, муж которой умер от аневризмы мозга, оставив ее беременной, с младенцем на руках, без страховки. Поскольку она была внештатной виолончелисткой, ей не платили даже пособие по безработице; прежнее жилье оказалось вдове не по карману, домовладелец ее выгнал, и женщине пришлось ютиться вместе с ребенком в захудалой гостинице за счет какого-то благотворительного фонда. Я понятия не имел, как Сэм нашел эту женщину, — в последний раз подобные истории происходили, наверное, еще в викторианской Англии. Может, он специально искал что-нибудь подобное, не знаю. Сам он переехал на съемную квартиру в Бланчардстауне. Ходили слухи, будто Сэм собирается уйти из полиции и стать священником и что у него неизлечимая болезнь.

С Софи мы встречались пару раз — как-никак я задолжал ей не менее двух обедов и три коктейля. Мы неплохо провели время, она не задавала неприятных вопросов, и я решил, что это хороший знак. Однако после нескольких свиданий, которые теоретически могли превратиться в нечто более существенное, Софи меня бросила. Сообщила как бы между делом, что прекрасно понимает разницу между сексом и романом. «Тебе надо найти женщину помоложе, — посоветовала она. — Они часто путают такие понятия».

Бесконечные месяцы, которые я провел дома, развлекаясь ночным покером и почти летальными дозами Леонарда Коэна и «Радиохэд», неизбежно навели меня на мысли о Нокнари. Я поклялся больше никогда не забивать себе мозги той историей, но человеческое любопытство неистребимо — по крайней мере до тех пор, пока за знания не приходится платить слишком большую цену.

Представьте мое удивление, когда я понял, что вспоминать мне нечего. Все события вплоть до первого учебного дня начисто стерлись из памяти, точно их удалили хирургическим путем. Питер, Джеми, байкеры и Сандра, лес, каждая мелочь и подробность, которые я так тщательно выскребал из себя во время следствия, — исчезли. Осталось лишь смутное чувство, что когда-то я мог вспомнить эпизоды своего прошлого, но теперь они ушли очень далеко и превратились в нечто столь же серое и туманное, как старый фильм или рассказанная кем-то история. Я еще мог разглядеть трех загорелых детишек в потертых шортах, плевавших с дерева на голову Малыша Уилли и со смехом убегавших прочь, но во мне засела холодная уверенность, что и эти обрывочные сценки скоро уплывут и растворятся в воздухе. Больше они мне не принадлежали, и я не мог отделаться от мрачного и гнетущего ощущения, что произошло это только потому, что я сам потерял на них право, раз и навсегда.

Осталось одно воспоминание. Летний полдень, Питер и я лежим на траве в его садике. Мы пытались соорудить перископ по инструкции из старого журнала, но для этого нам требовалась картонная трубка, на которой висело кухонное полотенце, а Питер не мог попросить ее у мамы — ведь мы не разговаривали с родителями. Мы сделали трубу из газет, но она постоянно ломалась, так что в перископ мы видели только страничку спортивных новостей.

Мы оба были не в духе. Шла первая неделя каникул, светило солнце, стояла чудесная погода — самое время пойти на реку или устроить домик на деревьях. Но в последний день учебы по пути домой Джеми буркнула, глядя на свои туфли:

— Через три месяца меня отправят в интернат.

— Замолчи! — крикнул Питер, толкнув ее под локоть. — Никуда тебя не отправят. Она передумает.

Но с той минуты солнце для нас померкло, словно небо заволокла черная туча. Мы не могли пойти домой, потому что родители на нас злились из-за бойкота, не могли отправиться в лес или придумать что-нибудь еще. Все казалось нам глупым и ненужным, не хотелось даже найти Джеми и вытащить на улицу, потому что в ответ она могла покачать головой и сказать: «Что толку?» — и все стало бы хуже. Мы валялись в саду, умирали от скуки, злились друг на друга и на дурацкий перископ, и мир казался нам мрачным и унылым. Питер рвал травинки, откусывал кончики и выплевал на землю. Я лежал на животе, приоткрыв один глаз, чтобы следить за сновавшими мимо муравьями, и чувствовал, что обливаюсь потом. «Какая разница, лето или нет? — меланхолично думал я. — К черту лето».

Вдруг дверь в доме Джеми распахнулась и девочка вылетела оттуда так стремительно, будто ею выстрелили из пушки. Мать закричала что-то ей вслед, дверь с грохотом отскочила от стены, и злобный пес зашелся в истеричном лае. Мы с Питером сели. Джеми на миг задержалась у ворот, оглядываясь по сторонам, и когда мы окликнули ее, помчалась к нам по тропинке, одним прыжком перемахнула через стену садика, обхватила нас обеими руками за шеи и повалилась на траву. Мы все завопили разом, и через несколько секунд я сообразил, что Джеми кричит:

— Я остаюсь! Я остаюсь! Я не еду в школу!

Лето мгновенно засияло всеми красками. День из серого превратился в изумрудный и ярко-голубой, зажужжали газонокосилки, и затрещали кузнечики, воздух наполнился шумом листьев, гудением пчел и семенами одуванчиков, подул мягкий ветерок, теплый и густой как сливки. Темневший за стеной лес стал невыразимо прекрасным и заманчивым, затаившим бесчисленные тайны и сокровища. Он уже бросал к нам усики хмеля и хватал за руки и плечи, притягивая к себе. Лето, первобытное лето оживало и расцветало перед нами во всей своей красе.

Мы оторвались друг от друга и сели, тяжело дыша и с трудом веря своему счастью.

— Ты серьезно? — спросил я. — Это точно?

— Точно! Она сказала: «Посмотрим, я все обдумаю, и мы что-нибудь решим», — а это значит, что все в порядке, просто она не хочет говорить прямо. Я никуда не поеду!

Джеми не хватало слов, и она повалила меня на землю. Я вырвался, сел сверху и стал выкручивать ей руку. Рот у меня растянулся до ушей, я был счастлив и не мог поверить, что это когда-нибудь закончится.

Питер вскочил.

— Мы должны отпраздновать. Пикник в замке. Идем домой, берем продукты и встречаемся там.

Я пронесся через дом в кухню, мама пылесосила где-то наверху.

— Мам! Джеми остается. Можно я возьму что-нибудь на пикник? — Я схватил пакеты с чипсами и полпачки печенья, сунул под футболку, выскочил на улицу и, махнув рукой в окно ошеломленной маме, перелетел через стену.

Из банок с колой забила пена, мы дружно чокнулись ими на стене замка.

— Победа! — крикнул Питер, вскинув руку к зелено-золотой листве. — Мы сделали это!

Джеми воскликнула:

— Я останусь здесь навсегда! — и заплясала на стене, легкая как ветерок. — Навсегда, навсегда, навсегда!

Я тоже прокричал что-то бессмысленное и счастливое, и лес принял наши голоса и пустил их волнами во все стороны, вплетая каждый звук в свои листья и корни, в речные затоны и буруны, в треск и щебет птиц, в зуд насекомых, в шорох кроликов и тысяч других обитателей нашего царства, пока не соединил все это многоголосье в один громкий и торжественный гимн.

Лишь тот эпизод, один-единственный, не исчез и не растворился в воздухе. Он остался — и остается до сих пор — полностью моим, приятно теплым и увесистым, как зажатый в ладони последний золотой дублон. Если бы лес дал мне возможность оставить только одно воспоминание, наверное, я выбрал бы именно его.

Вскоре после того как я вышел на работу, мне позвонила Симона — один из мрачных довесков к делу, которые проявлялись еще много времени спустя. Мой мобильный телефон был на карточке, которую я ей оставил, и она не знала, что теперь я занимаюсь угонами машин на Харкур-стрит и не имею никакого отношения к Кэти Девлин.

— Детектив Райан, — сказала Симона, — мы нашли нечто такое, что вы должны увидеть.

Это был дневник Кэти, тот самый, который Розалинда сочла скучным и выбросила. Уборщица в академии танца Симоны отличалась удивительной дотошностью: она нашла его прикрепленным клейкой лентой к обратной стороне фотографии Анны Павловой, висевшей в рамке на стене. Прочитав имя на обложке, она сразу позвонила Симоне. Мне надо было дать ей телефон Сэма и повесить трубку, но я отложил отчеты об угонах и поехал в Стиллорган.

Было одиннадцать часов утра, и я застал в академии только одну Симону. Студию заливал солнечный свет, и фото Кэти уже не висело на стенах, но стоило мне вдохнуть специфический запах канифоли, полированных досок и въевшегося пота, как все мгновенно воскресло в моей памяти: подростки на роликовых досках, их крики на темной улочке внизу, топот и гомон в коридоре, голос Кэсси за спиной, суровая серьезность нашего визита.

Фотография в рамке лежала на полу. Сзади к ней был приделан как бы кармашек из наклеенной бумаги, а сверху лежал дневник Кэти. Школьная тетрадка, в каких пишут на уроках, с разлинованными страницами и оранжевой обложкой.

— Его нашла Паула, — произнесла Симона. — Она уже ушла, но я могу продиктовать вам ее телефон.

Я взял тетрадку.

— Вы его читали? — спросил я.

Симона кивнула.

Она была в узких черных брюках и мягком черном свитере. Странно: в этой одежде Симона смотрелась еще более экзотично, чем в длинной юбке и трико. Ее огромные глаза были так же сумрачны и неподвижны, как в тот день, когда мы сообщили ей о смерти Кэти.

Я сел на пластиковый стул. На обложке было написано: «Личный дневник Кэти Девлин. Это не для вас. Не открывать!!!» — но я его все-таки открыл. Тетрадь оказалась заполнена примерно на три четверти. Страницы исписаны аккуратным круглым почерком, едва начинавшим проявлять индивидуальность: смелые росчерки на «у» и «з» и большая Д в виде огромной закорючки. Пока я читал, Симона сидела напротив меня и наблюдала, сложив руки на коленях.

Дневник описывал события примерно восьми месяцев. Сначала записи шли ежедневно, каждая в полстранички, потом становились более редкими, раз в две-три недели. Почти все посвящены балету. «Симона говорит, что мои арабески стали лучше, но мне все еще приходится думать о движении всего тела, а не одной ноги, особенно с левой стороны, где линия должна быть полностью прямая». «Мы разучиваем новый танец для новогоднего вечера, он будет под музыку „Жизель“. Я должна делать фуэте. Симона говорит — помни, так Жизель показывает своему парню, что у нее разбито сердце, как сильно она по нему скучает, это ее последний шанс, и я должна исходить из этого. Танцевать нужно примерно так», — и дальше шли непонятные рисунки и значки, похожие на какой-то музыкальный шифр. В тот день, когда Кэти приняли в Королевскую балетную школу, бумага была испещрена восклицательными знаками и звездочками, а запись сделана большими буквами: «Я ПРОШЛА! ПРОШЛА! Я ВСЕ-ТАКИ ПРОШЛА!!!»

Она писала, как проводила время с друзьями: «Мы переночевали дома у Кристины, ее мама дала нам какую-то странную пиццу с оливками, мы играли в „правду или расплату“. Бет нравится Мэтью. Мне никто не нравится; большинство танцовщиц выходят замуж по окончании карьеры, тогда мне будет уже тридцать или сорок. Мы накрасились, Марианна выглядела здорово, но Кристина наложила слишком много туши и стала похожа на свою маму!» Первый раз, когда ее с подругами пустили одних в город: «Мы сели на автобус, поехали покупать вещи в „Мисс Селфридж“. Марианна и я купили одинаковые топы, но у нее розовый с пурпурной надписью, а у меня светло-голубой с красной. Джессика не могла поехать, и я купила ей заколку для волос с цветочком. Потом мы отправились в „Макдоналдс“. Кристина сунула палец в мой соус барбекю, а я в ее мороженое. Мы так ржали, что официант пригрозил нас выставить, если мы не перестанем. Бет спросила, не хочет ли он мороженого с барбекю?..»

Кэти примеряла пуанты Луизы, терпеть не могла капусту, ее выгнали из класса на уроке ирландского языка за то, что она писала сообщения Бет. Обычный ребенок, веселый, целеустремленный, порывистый и слегка небрежный в пунктуации; ничего особенного, не считая танцев. Но понемногу между строчек, словно нарастающее пламя, пробивался страх. «Джессика грустит, потому что я собираюсь в балетную школу. Она плачет. Розалинда говорит, что, если я уеду, Джессика убьет себя. Это будет моя вина; я не должна вести себя эгоистично. Я не знаю, что делать: если спрошу маму и папу, они могут меня не пустить. Не хочу, чтобы Джессика умерла».

«Симона сказала, что я больше не могу болеть, поэтому вечером я заявила Розалинде, что не хочу это пить. Розалинда говорит, я должна, иначе не смогу хорошо танцевать. Я испугалась, потому что она очень злая, но я тоже была злая и сказала, что ей не верю, она просто хочет, чтобы я болела. Она говорит, что я об этом пожалею. Джессика не станет общаться со мной».

«Кристина на меня злится, она пришла во вторник, а Розалинда сказала ей, что она для меня недостаточно хороша. Мол, я пойду в балетную школу, Кристина не верит, что я не говорила. Теперь Кристина и Бет не будут говорить со мной, Марианна пока разговаривает. Я ненавижу Розалинду! Ненавижу, ненавижу, ненавижу».

«Вчера дневник лежал у меня под кроватью, а сегодня я не могла его найти. Я ничего не сказала, но когда мама повела Розалинду и Джессику к тете Вере, поискала в комнате Розалинды. Он лежал у нее в гардеробе, в коробке из-под обуви. Я боялась брать, потому что теперь она узнает и здорово рассердится, но мне все равно. Я буду держать его у Симоны и писать, когда занимаюсь одна».

Последняя запись была сделана Кэти за три дня до смерти. «Розалинда жалеет, ей так плохо, что я уеду. Она боялась за Джессику. Переживала, что я уеду так далеко. Она тоже будет скучать. Обещала мне подарить счастливый амулет, чтобы я хорошо танцевала».

Ее голос чисто и звонко звучал с исписанных страниц, кружась вместе с пылинками в солнечном луче. Кэти уже год как умерла, ее кости лежали на сером и унылом кладбище в Нокнари. После суда я почти не думал о Кэти. Если честно, даже во время следствия она не так уж сильно занимала мои мысли. Жертва — это человек, с которым вы никогда не познакомитесь. Для меня Кэти являлась набором снимков или слепком с чужих слов; значение имела только ее смерть и цепочка дальнейших обстоятельств. То, что случилось в Нокнари, затмило все, чем она была или могла стать в будущем. Я представил пустую студию, голый деревянный пол и как Кэти лежит на животе и пишет свой дневник, двигая лопатками, а музыка вальсом кружится вокруг нее.

— Если бы мы нашли его раньше, это могло что-нибудь изменить? — спросила Симона.

Ее голос заставил меня вздрогнуть: я забыл, что она рядом.

— Вряд ли, — ответил я, сказав неправду, но ей хотелось это слышать. — Здесь нет ничего, что указывает на причастность Розалинды к каким-либо преступлениям. Есть упоминание, что Розалинда заставляла Кэти что-то пить, но она легко это объяснит, заявив, что это были, например, какие-нибудь витамины. И амулет ничего не доказывает.

— Но если бы мы отыскали его до того, как ее убили, — тихо заметила Симона, — тогда…

На это мне нечего было возразить.

Я убрал дневник и кармашек из бумаги в пакетик для улик и отправил к Сэму. Тот пристроит их куда-нибудь в подвал, рядом с моими старыми кроссовками. Дело закрыто, и улики уже не нужны, пока — и если — Розалинда не сделает то же самое с кем-нибудь другим. Я бы предпочел послать дневник Кэсси — в качестве безмолвной и никчемной просьбы о прощении, — но она больше не занималась данным делом, и я не был уверен, что она правильно меня поймет.

Несколько недель спустя я узнал, что Сэм и Кэсси обручились. Бернадетта разослала сотрудникам электронные письма с предложением скинуться на свадебный подарок. Вечером я буркнул Хизер, что, кажется, заразился скарлатиной, заперся у себя в комнате и до четырех утра медленно, но целеустремленно пил водку. Потом позвонил Кэсси на мобильник.

Она ответила после третьего сигнала:

— Мэддокс.

— Кэсси, — произнес я, — Кэсси, неужели ты правда собираешься выйти замуж за эту деревенщину? Скажи, что нет.

Она молчала.

— Прости, — продолжил я. — Прости за все. Мне безумно жаль. Я люблю тебя, Кэсси. Прости, ради Бога.

Снова молчание. После долгой паузы я услышал щелчок, затем где-то в глубине послышался голос Сэма:

— Кто это?

— Ошиблись номером, — отозвалась Кэсси тоже издалека. — Какой-то пьяный парень.

— А почему ты сразу не бросила трубку?

Сэм поддразнивал Кэсси. Шорох простыней.

— Он сказал, что любит меня, и я хотела понять, кто он такой, — проговорила Кэсси. — Но оказалось, ему нужна Бритни.

— Как и всем нам, — заметил Сэм и тут же ахнул, а Кэсси засмеялась. — Ты откусила мне нос!

— И поделом тебе. — Опять смешки, шорох, поцелуи, затем долгий удовлетворенный вздох. Сэм прошептал мягко и ласково:

— Малышка…

Дальше было слышно только их дыхание, иногда сливавшееся в унисон, замедлявшееся в ритме сна.

Я долго сидел на кровати и смотрел, как небо светлеет за моим окном. До меня не сразу дошло, что мое имя не высветилось на экране Кэсси. Я чувствовал, как водка струится по моим жилам; начиналась головная боль. Я так и не понял, действительно ли Кэсси решила, что дала «отбой», или ей хотелось причинить мне боль. А может, наоборот, это был ее последний подарок — последний шанс услышать, как она дышит во сне.

Шоссе построили там, где и планировали. Движение «Долой шоссе!» затягивало дело как могло: новые петиции, прошения, протесты. Кажется, они дошли даже до Европейского суда. Напоследок кучка каких-то сомнительных демонстрантов обоего пола, называвших себя «Свободный Нокнари» (не сомневаюсь, что среди них был и Марк), разбила лагерь на месте раскопок, чтобы помешать бульдозерам, и задержала строительство на несколько недель, пока правительство не распорядилось их разогнать. У них не было никаких шансов. Жаль, я не спросил Джонатана Девлина, верил ли он сам, несмотря ни на что, будто общественное мнение способно что-либо изменить, или понимал, что акция обречена, но все-таки пытался. В любом случае я ему завидовал.

Прочитав в газетах о начале строительства, я решил туда съездить. Предполагалось, что я должен опросить местных жителей в Теренуре насчет угнанного автомобиля, который использовали во время ограбления, но час-другой не имел значения. Я сам не знал, почему еду. Нет, я не собирался подвести какой-то драматический итог, просто захотелось посмотреть на это место.

Там царил хаос. Я примерно знал, чего можно ожидать, но не представлял масштабов. Еще не добравшись до холма, я услышал рев строительных машин. Местность изменилась до неузнаваемости, тысячи людей в оранжевых робах как муравьи кишели на земле и выкрикивали нечленораздельные команды, стараясь перекрыть общий шум. Огромные грязные бульдозеры ворочали тяжелые комья земли и с натужным гулом выворачивали остатки каменной стены.

Я припарковал машину на обочине и вышел на дорогу. На площадке — ее пока оставили нетронутой — толпилась хлипкая кучка демонстрантов, махавших нарисованными от руки плакатами: «Спасите наше прошлое!», «История не продается», — на случай если появятся журналисты. Пласты вывороченной земли тянулись куда-то за горизонт — мне показалось, что за это время поле разрослось, и я не сразу сообразил, что произошло: исчезла последняя полоска леса. Под серым небом торчали несколько ободранных стволов и выдранные с корнем пни. Два или три оставшихся дерева с ревом резали бензопилой.

Вдруг я вспомнил, точно меня ударили под дых: неровную стену замка, хруст пакетов под футболкой, журчание реки внизу. Нога Питера нащупывает опору у меня над головой, длинные волосы Джеми, как флаг, развеваются над зеленью… Я вспомнил это всей кожей, всем телом: шероховатость камня под рукой; напряжение мускулов, когда я рывком взлетал наверх; солнце, бившее в глаза сквозь гущу листьев. Все это время я видел в лесу только тайного и могучего врага, прятавшегося в темных закоулках моих мыслей. Я совсем забыл, что когда-то лес был для нас просто площадкой для игр и любимым местом отдыха. Пока его не начали рубить на моих глазах, я даже не догадывался, как он красив.

На краю поля возле дороги один рабочий достал из-под робы пачку сигарет и начал методично хлопать себя по карманам в поисках зажигалки. Я протянул ему свою.

— Спасибо, сынок, — процедил он с зажатой в зубах сигаретой и прикрыл ладонью пламя. Лет пятидесяти, невысокий, жилистый, добродушный, с кустистыми бровями и длинными толстыми усами, похожими на велосипедный руль.

— Как дела? — спросил я.

Он пожал плечами, выдохнул дым и вернул зажигалку.

— Нормально. Бывало и похуже. Только булыжников тут много, вот что плохо.

— Видимо, остатки замка. Здесь проводились археологические раскопки.

— Ну да, — хмыкнул он и кивнул на демонстрантов.

Я улыбнулся:

— Нашли что-нибудь интересное?

Рабочий вгляделся в меня внимательно, словно пытаясь определить, кто я: археолог, демонстрант, правительственный чиновник?..

— Например?

— Не знаю, что-нибудь древнее. Кости животных или людей.

Он сдвинул брови.

— Ты коп?

— Нет, — ответил я. Воздух был тяжелым и густым, насыщенным запахом сырой земли и дождевой влагой. — В восьмидесятых годах тут пропали двое моих друзей.

Рабочий, ничуть не удивившись, задумчиво кивнул.

— Да, я помню эту историю, — проговорил он. — Двое детишек. Ты тот, кто был их приятелем?

— Да. Это я.

Он затянулся сигаретой и прищурился.

— Сочувствую тебе, парень.

— Это случилось давно.

— Не слышал, чтобы здесь находили кости. Разве что кроликов или лисиц. Иначе мы бы вызвали полицию.

— Конечно, — произнес я. — Спросил на всякий случай.

Он задумался, рассеянно оглядывая поле.

— Недавно один из наших парней отыскал кое-что. — Рабочий пошарил в карманах и достал что-то из-под строительной куртки. — Как по-твоему, что это такое?

Он положил предмет мне в руку. Плоское и узкое изделие в форме листа, длиной почти в мою ладонь, сделанное из какого-то гладкого металла и покрывшееся от времени темной патиной. Одна грань зазубрена, словно ее обо что-то обломали много лет назад. Вещицу пытались почистить, но она все равно была заляпана присохшей глиной.

— Не знаю, — ответил я. — Может, наконечник стрелы или какое-нибудь украшение.

— Мой приятель увидел эту штуковину во время перекура, когда она прилипла к его ботинку, — пояснил мужчина. — Он отдал ее мне, для парня моей дочки — тот увлекается всякой стариной.

Предмет был холодным и увесистым, гораздо тяжелее, чем можно было ожидать. На одной стороне виднелись полустертые бороздки, составлявшие рисунок. Я повернул его к свету и увидел фигурку человека с большими оленьими рогами.

— Можете оставить себе, если хотите, — предложил рабочий. — Паренек ничего не потеряет.

Я сжал металл в ладони. Острые края врезались в кожу, я чувствовал, как вокруг них пульсирует кровь. Пожалуй, подобные вещи следует хранить в музее. Марк бы нам глотку перегрыз.

— Нет, — произнес я. — Спасибо. Думаю, она понравится вашему внуку.

Он пожал плечами и поднял брови. Я отдал ему предмет.

— Спасибо, что показали.

— Не за что, — ответил мужчина, спрятав вещицу в карман. — Удачи.

— И вам.

Заморосил дождь, мелкий и легкий, как туман. Рабочий швырнул окурок в глубокий след от гусеницы, поднял воротник и зашагал к своим товарищам.

Я закурил и стал смотреть, как они работают. На ладони остался красный след от острого предмета. Двое детей лет восьми-девяти балансировали на каменной стене, навалившись на нее животами. Рабочие замахали на них руками и стали кричать сквозь рев машин. Дети исчезли, но через пару минут опять появились. Демонстранты раскрыли зонтики и стали передавать друг другу сандвичи. Я сидел долго, пока у меня в кармане не начал настойчиво вибрировать мобильник и дождь не припустил еще сильнее. Я бросил сигарету, застегнул на все пуговицы пальто и направился к машине.

ОТ АВТОРА

Я позволила себе вольности в описании работы ирландской полиции, известной как «Гарда сиочана».^[24] Вот самый яркий пример: в Ирландии не существует отдела по расследованию убийств — с 1997 года его функции переданы Национальному бюро уголовных расследований, которое помогает местным отделениям полиции расследовать все серьезные преступления, в том числе убийства. Тем не менее я сочла нужным ввести его в свою историю. Выражаю особую благодарность Дэвиду Уолшу, помогавшему мне в изучении тонкостей полицейской службы. Допущенные мной ошибки и неточности лежат целиком на моей совести, не на его.

БЛАГОДАРНОСТИ

Я глубоко признательна всем, кто помогал мне в работе: Кьяре Консидайн, моему редактору в «Ходдер хедлайн», чья безошибочная интуиция, неисчерпаемая доброта и живой энтузиазм сделали возможным появление этой книги. Дэрли Андерсону, агенту и кудеснику, чьим талантам я не устаю поражаться; его изумительной команде, особенно Эмме Уайт, Люси Уайтхаус и Зое Кинг; Сью Флетчер из «Ходдер и Стаутон» и Кендре Харпстер из «Викинга», потрясающим редакторам, которые поверили в мой роман и помогли мне сделать его лучше. Суоти Гэмбл за ее феноменальное терпение; всем сотрудникам «Ходдер и Стаутон» и «Ходдер хедлайн». Хелен Берлинг, создавшей той рай, в котором я писала книгу; Онэгу Монтэгю, Энн-Мари Хардиман, Мэри Келли и Фиделме Кео за то, что они поддерживали меня в самые трудные минуты и помогли сохранить разум. Моему брату Алексу Френчу за то, что поддерживал мой компьютер в рабочем состоянии. Дэвиду Райану за его отказ на права собственности. Элис Вуд за редакторское мастерство, доктора Фиргаса О'Кохлана за медицинские подсказки. Рона и Анонимного Ангела, которые чудесным образом всегда умеют выбрать правильный момент. Шерил Стекел, Стивена Фостера и Дейдра Нолана за чтение и вдохновение. Компанию «Театра пурпурных сердец» за их неизменное участие, и, наконец, но не в последнюю очередь, Энтони Бритнетча, чье терпение, вера, помощь и поддержка выше всяких похвал.

Примечания

1

Первая американская летчица, совершившая одиночный перелет через Атлантику. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Персонаж детского кукольного телешоу, деревянная птица.

(обратно)

3

Рэкхэм, Артур (1867–1939) — английский художник-иллюстратор.

(обратно)

4

Медицинский термин, обозначающий симуляцию или искусственное вызывание заболеваний — как правило, с целью привлечь к себе внимание.

(обратно)

5

Дублинский замок был построен во времена владычества Англии; в настоящее время представляет собой комплекс правительственных зданий.

(обратно)

6

Популярная в 1980-х гг. прическа.

(обратно)

7

Знаменитая ирландская скаковая лошадь.

(обратно)

8

Документальный телесериал об археологах, которые каждую серию проводят трехдневные раскопки.

(обратно)

9

Судно, найденное в море в 1872 г. без пассажиров и экипажа; типичный пример корабля-призрака.

(обратно)

10

Персонаж романа Ч. Диккенса «Большие надежды»; старая дева, много лет не выходившая из дома.

(обратно)

11

Район в Дублине.

(обратно)

12

Продюсер и телеведущая, автор книг и телепередач для домохозяек.

(обратно)

13

Цитата из песни группы «Никельбэк».

(обратно)

14

Международный центр финансовых услуг.

(обратно)

15

Имеются в виду своеобразные исправительные заведения для «падших женщин», которые в XIX–XX вв. принадлежали ордену Святой Магдалены.

(обратно)

16

Лесной дух, леший или домовой; персонаж произведений Шекспира и Киплинга.

(обратно)

17

Тюрьма в Дублине.

(обратно)

18

Персонажи комедии Шекспира «Двенадцатая ночь».

(обратно)

19

Прозвище Ирландии времен экономического расцвета.

(обратно)

20

Роман Э. Бронте.

(обратно)

21

Настольная игра, состоящая из анаграмм, шарад и головоломок.

(обратно)

22

Цитата из пьесы «Скорбящая невеста» Уильяма Конгрива, английского драматурга XVII в. Имеется в виду ярость отвергнутой женщины.

(обратно)

23

Из стихотворения Чарлза Коспи (1917–2003).

(обратно)

24

В буквальном переводе «Стражи мира».

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

ОТ АВТОРА

БЛАГОДАРНОСТИ

*** Примечания ***